Автор: Корбен А. Куртин Ж.-Ж. Вигарелло Ж.
Теги: история цивилизации история культуры анатомия анатомия человека сравнительная анатомия теория культуры культурология история тела эпоха ренессанса
ISBN: 978-5-4448-0014-0
Год: 2012
Текст
КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
ИСТОРИЯ ТЕЛА
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
АЛЕНА КОРБЕНА, ЖАН-ЖАКА КУРТИНА, ЖОРЖА ВИГАРЕЛЛО
Трехтомная «История тела», написанная французскими
антропологами и историками культуры, всесторонне рассматривает
телесные практики Европы — от Ренессанса до нашего времени. Как
менялось отношение к телу на протяжении веков, как рассматривали
тело религия, медицина, народная культура, искусство; как телу
следовало вести себя и манифестировать себя; какие социальные
и сексуальные практики поощрялись, а какие были под запретом;
чем тело монарха отличалось от тела простолюдина — обо всем этом
рассказывает большое исследование под редакцией профессоров
Алена Корбена, Жан-Жака Куртина и Жоржа Вигарелло.
В ЭТОМ ТОМЕ РЕЧЬ ИДЕТ О ПОЯВЛЕНИИ
«СОВРЕМЕННОГО» ТЕЛА - ТЕЛА, СВОЙСТВА
КОТОРОГО МОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ ВНЕ
ЗАВИСИМОСТИ ОТ ВЛИЯНИЯ ПЛАНЕТ, ОККУЛЬТНЫХ
СИЛ И АМУЛЕТОВ. ПРОИСХОДИТ ИНТЕНСИВНАЯ
РАБОТА СОВРЕМЕННОСТИ НАД ГРАНИЦАМИ
«Я», ИМПУЛЬСАМИ, ЖЕЛАНИЯМИ: НАДЗОР
ЗА ПРИЛИЧИЯМИ И ОБЩЕНИЕМ, ШЛИФОВКА
ЖЕСТОКОСТИ, САМОКОНТРОЛЬ В ИНТИМНОЙ СФЕРЕ.
РОСТ ЛИЧНОГО РАСКРЕПОЩЕНИЯ УРАВНОВЕШЕН
РОСТОМ КОЛЛЕКТИВНОЙ ДАНИ.
КУЛЬТУРА
ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Новое
Литературное
Обозрение
HISTOIRE
DU CORPS
SOUS LA DIRECTION DE
ALAIN CORBIN
JEAN-JACQUES COURTINE
GEORGES VIGARELLO
1
DE LA RENAISSANCE AUX LUMIERES
VOLUME DIRIGE PAR GEORGES VIGARELLO
EDITIONS
DU SEUIL
PARIS
2005
ИСТОРИЯ
ТЕЛА
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
АЛЕНА КОРБЕНА
ЖАН ЖАКА КУРТИНА
ЖОРЖА ВИГАРЕЛЛО
ТОМ 1
ОТ РЕНЕССАНСА ДО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ
РЕДАКТОР ТОМА ЖОРЖ ВИГАРЕЛЛО
НОВОЕ
ЛИТЕРАТУРНОЕ
ОБОЗРЕНИЕ
МОСКВА
2012
УДК 930.85:611.9(4)
ББК 71.061.1
И90
Ouvrage realise dans le cadre du programme d’aide
a la publication Pouchkine
avec le soutien du Ministere des Affaires Etrangeres fran^ais
et de 1’Ambassade de France en Russie
Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин»
при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции
и Посольства Франции в России
Редактор серии Л. Оборин
И90 История тела: В 3-х т. / Под редакцией Алена Корбена, Жан-Жака Куртина,
Жоржа Ви гарел л о. Т. I: От Ренессанса до эпохи Просвещения / Перевод с
французского М. С. Неклюдовой, А. В. Стоговой. — М.: Новое литературное
обозрение, 2012. — 480 с.: ил. (Серия «Культура повседневности»)
ISBN 978-5-4448-0014-0 (т. I)
ISBN 978-5-4448-0017-1
Трехтомная «История тела», написанная французскими, британскими и американ-
скими антропологами и историками культуры, всесторонне рассматривает телесные
практики Европы — от Ренессанса до нашего времени. Как менялось отношение к телу
на протяжении веков, как рассматривали тело религия, медицина, народная культура,
искусство; как телу следовало вести себя и манифестировать себя; какие социальные
и сексуальные практики поощрялись, а какие были под запретом; чем тело монарха
отличалось от тела простолюдина — обо всем этом рассказывает большое исследование
под редакцией Алена Корбена, Жан-Жака Куртина и Жоржа Вигарелло. Первый том
посвящен истории тела от Ренессанса до эпохи Просвещения и описывает становление
европейского образа «современного» тела. История тела здесь рассматривается в раз-
ных аспектах: тело и религия, тело и общество, тело и сексуальность, тело и медицина,
тело и игра, тело и власть.
УДК 930.85:611.9(4)
ББК 71.061.1
В оформлении обложки использована
картина Пьера Поля Прюдона (1758—1823).
© Editions du Seuil, 2005
© М.С. Неклюдова, А.В Стогова, пер. с французского, 2012
© ООО «Новое литературное обозрение», 2012
Предисловие к изданию
Ален Корбен, Жан-Жак Куртин,
Жорж Вигарелло
Когда история обращается к телу, предметом реконструкции становится самая
суть материальной цивилизации, образ действий и чувствований, противо-
стояние стихиям, то есть собственно человек, или, если пользоваться словами
Люсьена Февра, «живой человек из плоти и крови»1. Эта осязаемая вселенная
бурлит жизнью; среди основных ее параметров — вся совокупность впечат-
лений и действий, творение, требующее определенной пищи, холода, запахов,
изменчивости, боли. Именно этот ближайший мир, мир чувствований и со-
стояний позволяет воссоздать историю тела. Этот мир меняется вместе с ма-
териальными условиями, устройством жилищ, способами обмена и изготовле-
ния предметов, задавая различные модальности чувственного восприятия. Он
меняется вместе с культурой, на что одним из первых указал Марсель Мосс,
установив, до какой степени наше поведение, наши самые естественные, инди-
видуальные жесты и телодвижения — то, как мы ходим, играем, производим
на свет детей, спим или едим, — зависят от общепринятых норм. В моссов-
ском описании перед нами предстает «тотальный человек», многие ценности
которого находят воплощение в конкретных телесных привычках2. Отсюда
возможный размах исторической любознательности: от мира неспешного к
стремительному, от живописного портрета к фотографическому, от индиви-
дуального ухода к коллективной медицинской профилактике, от кухни к га-
строномии, от нравственно окрашенной сексуальности к сексуальности пси-
хологизированной, — сколько временных динамик, столько и разнообразных
видений мира и различных оценок тела. Как недавно напомнил Жак Ле Гофф,
телесные свидетельства участвуют в «полноценном воскрешении прошлого»3
не потому, что они природны, но в силу своего культурного характера.
Но и такое представление о теле нуждается в усложнении; нам следует
обрисовать роль репрезентаций, верований, воздействия сознания, — якобы
«фиктивных» феноменов, которые обладают своей внутренней направленно-
стью и, следуя за непосредственными событиями, меняют их силу и смысл. Так,
в миниатюре братьев Лимбург в «Великолепном часослове герцога Беррийско-
го» начала XV века тело является местом пересечения различных влияний, будь
то знаки зодиака и расположение планет или вера в то, что телесные органы и
кожа могут быть подвержены некоему магическому воздействию. Отсюда эта
Предисловие к изданию 5
поразительная картография «Великолепного часослова»: он открывается изо-
бражением хрупкой человеческой фигуры, а части тела непосредственно отра-
жают части неба — и абсолютную уверенность авторов в видимом воздействии
удаленных сил. Последствия же таких вмешательств были вполне материаль-
ны, они влияли на представления о болезнях, образе жизни, темпераментах,
а также вкусах, которые считались зависимыми от смутных тяготений: так,
например, космические силы управляют желаниями, равновесием телесных
жидкостей и плоти.
Совершенно иными предстают эти отношения с точки зрения классиче-
ского механицизма XVII века, где функционирование тела было приравнено
к работе механизмов, изобретенных в мастерских Европы Нового времени, —
карманных и башенных часов, насосов, фонтанов, органов и пистонов. Тело
утрачивает прежний магический ореол, теперь предпочтение отдается гидрав-
лической физике, законам жидкостей и ударных волн, силе воздушных пото-
ков, системе зубчатых или рычажных соединений. И эта сконструированная,
ставшая «внутренней» модель тоже властвует над «настоящим» телом: на сей
раз мы имеем дело с сочетанием законов очищения жидкостей с принципами
обустройства каналов (и устройства канатов). Это не может не оказывать воз-
действия на представление о болезнях, уходе за собой, возможном влиянии
среды. Иными словами, существование тела не ограничено его непосредствен-
ной оболочкой. Представление о нем включает в себя наиболее характерные
референции, чьи «субъективные» логики варьируются в зависимости от эпохи
и культуры разных сообществ.
Нельзя не учитывать и постоянного давления религиозных факторов:
актуальную иерархию «благородных» и «срамных» частей тела, стыдливость,
определяемую тем, что угодно Господу. Нельзя не учитывать настойчивое
влияние поверий, возможные и многочисленные даже в Новое время кризисы
представлений: распространение конвульсий, стигматов, объяснение уродств
вмешательством зловредных сил или приговором неба4.
Нужно помнить и о множестве логик, приводящих к тем или иным умоза-
ключениям — например, к осмыслению «классического» тела через призму по-
стоянного очищения телесных жидкостей, что, в свою очередь, влияет на прак-
тику, которая, как напоминает Леруа Ладюри, находится в прямой зависимости
от социального престижа: «Брамин очищает себя снаружи, то есть поверхность
кожи (с тщанием, пропорциональным месту в общей иерархии); напротив,
лучшая часть французского общества 1700-х годов прежде всего была озабо-
чена очищением внутренностей посредством рвоты, промывания кишечника
и кровопусканий, то есть при помощи рвотных средств, клистира и ланцета».
И «чем выше положение в обществе, тем больше кровопускания и клистиров»5.
Так к сфере воображаемого добавляется вполне физическое воплощение идеи;
6 История тела
центральная роль тела в коммуникационной системе не ограничивается техни-
ческими навыками.
Эти репрезентации, парадоксальность и глубину которых продемонстри-
ровали социальные науки XX века, отличаются удивительной насыщенностью.
Разве благодаря им не изменилось само представление о теле? Почти незамет-
ный, но тем не менее решающий поворот связан с отречением от традиционно
признаваемого верховенства сознания. Этот сдвиг во многом инициирова-
ли социологи и психологи, которые не соглашались со старой метафизикой,
ее дуализмом тела и духа, и отказывались характеризовать индивидуума на
основании только его сознательных поступков. Неведомое ранее значение
обретают поведение и образ действий: пластика, жесты, позы становятся под-
сказками (к примеру) для психоаналитика, «считывающего» незначительные
детали. Младенческая моторика, хаотическая двигательная активность также
могут интерпретироваться как проявления сознания, (даже коллективного),
находящегося в состоянии развития, поскольку процесс самоутверждения и
становления опирается на практику движения; это уже давно подчеркивают
детские психологи, например Валлон: «Движение — не просто исполнитель-
ный механизм. <...> Постепенно оно делает возможным способы адаптации
и реагирования, которые выходят за его пределы»6. Тело может двигаться по
направлению к сознанию, еще не став его объектом. При изучении этого тела
и его действий обнаруживается то, что раньше не было заметно: к примеру,
если мы согласимся, что за пределами классической траектории, подчиняющей
движущую силу «идее», существует некий двигательный интеллект, то начнем
по-другому подходить к практикам, к исследованию того, как люди что-либо
делали и переживали; начнем угадывать залежи смысла там, где их, казалось
бы, не было.
Многообразные разнородные показатели — физическая чувствитель-
ность, внутренние представления, выразительные симптомы, осознанные
сновидения — не всегда принадлежат к одному референциальному и пове-
денческому регистру. Это разрозненные данные. От интимного чувства до
общественных проявлений, от сексуальности до пищевых предпочтений, фи-
зических навыков и борьбы с болезнями — расстояния немалые. Внимание к
телу мобилизует разные науки, заставляя варьировать методы и менять теории
в зависимости от того, идет ли речь об изучении ощущений, техник, потребле-
ния или выражений. Эта гетерогенность — неотъемлемая особенность самого
предмета. Ее невозможно преодолеть, поэтому история тела должна принимать
ее как данность. .
Это отнюдь не отменяет возможного единства. Сама по себе шкала созна-
тельных или бессознательных представлений уже предполагает некоторые свя-
зи: одна логика способна подчинять себе другую, как свидетельствует концепт
Предисловие к изданию 7
«телесной схемы», используемый психологами для описания имплицитных —
моторных и осязательных — ориентиров пациента7. Сюда, к примеру, относят-
ся механистическая логика XVII века, энергетическая логика XIX века, «инфор-
мационная» логика XX века, причем вместе со второй приходит новый взгляд
на телесные входы и выходы, указывающий на их возможную «производитель-
ность» и регулирование расходов и ограничений. Логика же XX века добавляет
новое представление о контролирующих инстанциях и о восприимчивости,
беря курс на самообладание и приспособление.
Но за пределами такого рода связей история тела обретает насыщенность
и отражение в воображении именно благодаря материальному опыту. Свое-
образие его в том, что он объединяет индивидуальную оболочку и социальный
опыт, личные предпочтения и коллективные нормы. Именно в силу того, что
тело существует как бы на границе личного и общественного, оно находится в
самом центре культурной динамики. Так, для социальных наук тело — и храни-
лище нормы, и активная инстанция, которая, как показал Норберт Элиас, опе-
ративно их маскирует, присваивает, приватизирует: именно здесь происходит
длительная работа по подавлению импульсивности и уходу от спонтанности.
Отсюда дотошная разработка этикета, правил вежливости, самоконтроля; от-
сюда история создания различных западных телесных практик и инструментов
(вилка, плевательница, нижнее белье, носовой платок, водопроводная сеть).
Контекст изобретения всех этих приспособлений — часть коллективной ди-
намики, эти изобретения, как считается, сдвинули порог стыдливости, заново
создав социально «отличное» и «цивилизованное». Это этапы исключительной
важности: разработка этих телесных «правил» идет медленно, но забывается
быстро, поэтому они начинают казаться естественными и вносят свой вклад
во «вторичное моделирование чувствительности».
Фуко пишет о более мрачном процессе, когда тело мыслится как точка
приложения власти, как объект до такой степени ею сформированный, что
он определяет видение мира и общества8. Тогда нормативное тело — это тело
«исправленное», где физическая подчиненность порождает подчиненность
сознания. Отсюда история тех наказаний, развитие которых на протяжении
веков делает людей все более «послушными и полезными», медленное кон-
струирование все более тонких систем физического воздействия, которые за-
мещают преимущественно насильственное обращение с телом, свойственное
Новому времени, на более сдержанную и непрерывную игру «обдуманных
взглядов». Повторим: картина мрачная, наводящая на глубокие размышления
об оппозиции принуждения и свободы, заставляющая оценить, сколь важную
роль в этом противостоянии играет тело. Это не означает, что такой акцент на
принуждении — единственная возможная интерпретация; как недавно пока-
зал Марсель Гоше, «модерн» может также рассматриваться как процесс автоно-
8 История тела
мизации, «освобождения от традиций и иерархий»9. Тело способно выступать
в качестве освобождающего начала, примером тому — руссоистский отказ от
корсета, старого традиционного «механизма», сжимающего детское тело и тем
самым определяющего контур фигуры будущего гражданина.
Тем более что, помимо оппозиции «принуждение — свобода», необхо-
димо иметь в виду и оппозицию «равенство — неравенство» — прежде всего
речь идет о постепенной демократизации, которой характеризуются новые
времена. Есть множество примеров, подтверждающих, что и тут тело играет
центральную и чрезвычайно сложную роль: разве постепенное и неоспоримое
распространение в современных обществах таких качеств, как телесное пре-
восходство и красота, не сопровождается упорной дискриминацией, когда
по-прежнему не у всех есть возможность ухаживать за собой, когда ожирением
страдают самые бедные, а забота о себе, качество ухода, зависит от среды?
Неравенство выражено телесно, анатомически.
Гендерные исследования, в свою очередь, уже давно показали: история
женского тела — это история подавления, о чем свидетельствует набор эстети-
ческих критериев: в первую очередь традиционное требование всегда «целому-
дренной», девственной красоты, которая долгое время находилась под строгим
надзором, пока, наконец, не произошла решительная эмансипация, воплощен-
ная в более приемлемых формах, контурах и движениях, более открытых улыб-
ках и обнаженном теле. Иными словами, история тела не может полностью
уйти от истории гендерных моделей и идентичностей.
Как бы то ни было, такая история остается «граничной точкой» между
сферами социального и субъективного. И это хорошо, поскольку так становят-
ся заметны спекуляция на внешнем, соблюдение благопристойности и надзор
над всеми способами телесного выражения — иными словами, контролирова-
ние всего, что относится к телу. Это способствовало умножению тех моделей
поведения, которые нацелены на сокрытие интимного; тех опытов, которые
полагались невыразимыми; это способствовало и пристальному наблюдению
за скрытыми чувствами и процессами сознания. Следует ли говорить, что
западный субъект — также результат напряженной работы над телом?
Предисловие к изданию 9
Предисловие к первому тому
Жорж Вигарелло
В скромных «советах, как жить долго» («Искусство жить долго») Луиджи
Корнаро, благородного венецианца эпохи Ренессанса, придирчиво относив-
шегося к вопросам еды и питья, названы светские меры предосторожности
по уходу за собой образца 1558 года: умеренность в пище, очищение и выве-
дение влаги, внимательное отношение к космическим «симпатиям» и клима-
ту. Оригинальность этого текста состоит в иронии по отношению к «старин-
ным» практикам алхимиков и астрологов. Преобладает резко критический
взгляд, осмеянию подвергаются оккультные опыты, в которых смешиваются
драгоценные материалы, движение планет и уход за телом. Попытки остано-
вить физический распад, принимая очищенные металлы, или, напротив, спо-
собствовать телесному разложению, прибегая к жидкому золоту или серебру,
теперь отошли к области магии: «Никто никогда не видал, чтобы эти выдумки
приводили к успеху»1; эти фальшивые чистые субстанции не оказывают ни
малейшего эффекта. «Напитки долголетия», оцениваемые по стоимости со-
держащихся в них минералов или по редкости ингредиентов, утратили свою
притягательность. Корнаро отказывается от средневековых систем коорди-
нат, для него нет тайных соответствий между материями. Хрусталь, золото
или жемчуг не придают ни прозрачности, ни чистоты: звезды не способны ни
защитить, ни поддержать. В этом отношении советы венецианца проникнуты
осознанным разочарованием. Корнаро — современник Амбруаза Паре, по-
носившего эликсиры, в которых вымачивается рог единорога, и снадобья, где
«кипятятся экю»2.
Эта книга прежде всего посвящена появлению современного образа «мо-
дерного» тела, устройство которого больше не зависит от влияния планет, ок-
культных сил, амулетов или драгоценностей. Его механизмы «расколдованы» и
подчинены новому представлению о физике, о законах причинно-следственных
связей. Это не означает, что полностью уходят поверья, связанные с народной
медициной, с деревенскими колдунами, с телами, подчиненными непостижи-
мому. Еще очень далеко до исчезновения ориентации на священное. На протя-
жении долгого времени ходовое представление о теле будет местом скрещения
множественных влияний и будет казаться, что телесная оболочка — точка пе-
ресечения всех мировых сил. Но в эпоху Ренессанса, когда тело обособляется,
ю История тела
а его функции объясняются его собственной «механикой» и только ею, проис-
ходит оживление культурного конфликта.
Образ «механизма» тем более примечателен, что в это время разрабаты-
ваются новые способы представления внешнего облика человека. Персонажи
«Страстей Христовых» (1340) Симоне Мартини, чьи формы неразличимы под
складками драпировки3, мало похожи на персонажей «Распятия» (1456) Ан-
дреа Мантеньи с их ладными силуэтами и рельефными формами4. Последние
свидетельствуют об «изобретении тела»5. Внезапно красота становится более
осязаемой и непосредственной. Первым эту новую манеру воссоздания теле-
сного присутствия — игру физическими массами, цветом, плотностью форм и
округлостями — около 1420 года опробовал Мазаччо6. Этот внезапный реализм
форм, который обрели тела, нарисованные в Тоскане в XV веке, эта манера, от-
точенные приемы которой видны на картинах, — не что иное, как ренессансная
«мутация изобразительной мысли»7.
Добавим сюда и напряженную работу, идущую в Новое время по уста-
новлению границ «эго», импульсов и желаний: насилие, прикрытое лоском,
самонадзор в интимной сфере, отлаживание социальных связей и этикета.
Изменяется повседневное поведение, манеры, сексуальность, игры, интим-
ное пространство. Конечно, это не означает, что происходит унификация
всей совокупности телесных проявлений. В описанном Жан-Луи Фландреном
крестьянском мире8 любовный язык жестов — откровенно импульсивный,
непосредственный и грубоватый — далек от реверансов и все сильнее кон-
тролируемых движений, которые можно наблюдать в придворных ритуалах.
Крайности по-прежнему определяют регистр физического поведения всего
социального спектра. Разыгрывается небывалая мизансцена: на сцене сдер-
жанность устанавливает границы, самоконтроль выражен вплоть до опоры на
интериоризированную внешнюю «судящую» инстанцию — «ангелы всегда с
нами, и в отроке им более всего любезна стыдливость, спутница и хранитель-
ница пристойного поведения»9.
По правде говоря, все осмысление тела от Ренессанса до Просвещения про-
низано двойным напряжением, порождающим зачатки сегодняшних теорий и
предпочтений: с одной стороны, идет акцентирование коллективных обязан-
ностей, с другой — подчеркивание индивидуальной эмансипации. В первом
случае общественная мобилизация начинает доминировать после 1750 года,
спекулируя на новом понимании человеческого потенциала: «усовершенство-
вать вид»10, «обогатить вид»11, «сохранить вид»12; ресурсы рабочих рук, про-
должительность жизни и здоровье превращаются в предмет общественного
беспокойства. Во втором случае слово остается за индивидуальными пред-
почтениями, когда ббльшую легитимность, если не ценность, получает само-
презентация. На это указывает присутствие личных портретов в посмертных
Предисловие к первому тому 11
описях имущества парижской элиты: от XVII к XVIII столетию их пропорция
возрастает от 18 до 28%, одновременно снижается количество религиозных
изображений (с 29 до 12%)13. О том же говорит и характер этих портретов: уже
не столь торжественный, «разбавленный» личными и частными деталями.
Подчинение как освобождение: смешиваясь, эти динамики придают «мо-
дерному» образу тела его специфические очертания.
12 ь История тела
ГЛАВА I
Тело, церковь, религия
Жак Желис
Тело — в самой сердцевине христианского таинства, и его значимость для лю-
дей Нового времени трудно переоценить. Разве Господь, послав Сына на землю
в момент Благовещения и Воплощения, не подарил им возможность спасения
души и тела? В словесных и визуальных изображениях, говорящих о творении,
его чаяниях и страданиях человека, всегда и везде присутствует тело: «Несмо-
тря на постепенное сведение тела к двум идеальным фигурам воскресшего
тела и тела Христа, оно постоянно возвращается, повсюду проникает, являет
себя»1. Осознав это, неизбежно начинаешь читать тексты и рассматривать изо-
бражения «через призму тела».
Вера и поклонение телу Христа способствовали возвышению тела, пре-
вратив его в предмет Истории. «Тело Христово, которое вкушают и которое
являет себя в плотской реальности. Хлеб, обращающий и спасающий тело».
Прославляемое тело воплощенного Сына, встреча Слова и Плоти. Торжествую-
щее тело воскресшего Христа. Измученное тело Страстей Господних, распятие,
призванное постоянно напоминать о жертве, принесенной во имя искупления
рода человеческого. Растерзанные тела легиона святых. Чудесные тела избран-
ных в день Страшного суда. Неотвязное присутствие тела и телес.
Но существует и другой, не менее богатый образ тела — тело грешни-
ка. В эпоху Контрреформации Церковь усилила то недоверие к телу, «этому
гнусному одеянию души», которое было уже продемонстрировано средне-
вековыми авторитетами. Презираемое тело грешника (которому постоянно
внушается, что именно тело способно его погубить). Грех и страх, страх перед
телом, особенно женским, постоянно звучит как литания предостережений
и осуждений2. Искушения одолевают человека с момента грехопадения, и
перманентное присутствие живописного сюжета искушения святого Антония
или святого Иеронима призвано служить напоминанием о том, что плоть сла-
ба и, вне зависимости от ее состояния и душевной крепости, всегда есть опас-
ность падения. Ибо обычно речь идет не о теле, а о «плоти»: так, сексуальное
желание — «плотское жало», а сексуальные отношения — «дело плоти», «плот-
ское сношение». Даже когда прибегают к более элегантным выражениям и
говорят об «объятиях», все равно подразумевается вполне конкретное и четко
Глава I. Тело, церковь, религия 13
обозначенное тело3. Тело является местом и одновременно смыслом и целью
религиозного опыта.
Таким образом, христианский дискурс тела и провоцируемые им об-
разы постоянно балансируют между его облагораживанием и превращением
в нечто совершенно презренное4. Тело столь же двойственно и непостоянно,
как и его обладатель. Действительно, Церковь никогда не придерживалась
единой точки зрения и ее позиция в этом вопросе постоянно менялась. Пес-
симистической интерпретации мира и отрицательному отношению к телу,
унаследованному от святых Августина и Григория Великого и подхваченному
некоторыми мистическими течениями и янсенизмом XVII-XVIII веков, про-
тивостоит (с конца XIV века в случае Жана Жерсона или с XVII века в случае
Франциска Сальского) более сдержанное и уравновешенное суждение о теле,
более положительный его образ. Разве человек — не самая прекрасная часть
Творения? Без сомнения, этот взгляд, обращенный на здоровое и приятное для
созерцания тело, столь очевидно присутствующий в ренессансных изображе-
ниях, многим обязан платонистической философии. Это та красота телесных
форм, которая обнаруживается в изображениях мученичества и прославления
святых. Телу грешника, распутному и падшему (ибо оно не способно управлять
своими страстями), противопоставляются гармоничные тела Адама и Евы до
грехопадения. Райский мир — по определению царство благоразумного тела,
полностью избавленного от сексуального желания; похожую сдержанность
демонстрируют и окружающие первого мужчину и первую женщину пары
животных. Тело, свободное от страстей и неосознанных побуждений вплоть до
того момента, когда происходит непоправимое... . ....
О каком бы обществе ни шла речь, осознание тела невозможно отделить
от представлений о жизни и видения мира, и Новое время — отнюдь не ис-
ключение из правила. Религиозный взгляд на тело не ограничивается словом
Церкви, сколь бы влиятельным оно ни было. Мало того что в эпоху Контрре-
формации мнение Церкви по этому вопросу не было единым; ей приходилось
иметь дело с другим осознанием тела, с иной концепцией жизни и иной карти-
ной вселенной: с магическим сознанием сельского мира. Начавшаяся в Средние
века христианизация общества столкнулась с древними представлениями
земледельческо-скотоводческой культуры, где тело воспринималось совершен-
но по-другому, нежели в культуре церковной, которая прежде всего настаивала
на конечной цели существования и придавала индивидуальному недолговеч-
ному телу ничтожное значение.
Таким образом, человек обременен наследием, которое духовные авто-
ритеты не признают, которое они отвергают и пытаются побороть, если со-
ставляющие его практики кажутся им сомнительными. Но Церковь не может
разом от него избавиться; да и располагает ли она необходимыми средствами?
14 История тела
Поэтому она пытается вобрать в себя те элементы, за которыми стоят близкие
ей мыслительные схемы; присваивает локальные культы, делает их приемле-
мыми, часто находя опору в почитании святых, этих столь необходимых нам
небесных заступников. Под прикрытием ортодоксии постоянно идет обмен
между церковной доктриной, народными практиками и медицинскими указа-
ниями5.
Религиозный образ тела — огромный предмет для исследования, прак-
тически нетронутая целина, которую антропологи, историки искусства и ис-
следователи репрезентаций только начинают осваивать. Благодаря им были
выявлены изменения, которые происходили на протяжении Средних веков и
Нового времени; но, как правило, в фокусе их интересов находится не тело как
таковое6. История телесных репрезентаций в рамках религиозной сферы —
таков открывающийся сегодня фронт работ и суть поставленной перед нами
задачи7.
Наметить перспективы области, чья разработка только начинается; рас-
ставить вехи, помогающие прояснить, как мужчины и женщины Нового вре-
мени ощущали собственное тело по отношению к религиозной и сакральной
сфере; выделить обряды, символику тела, не упуская из виду учение духовных
авторитетов и манеру поведения верующих, — таково основное направление
нашего подхода. Подхода, очевидным образом, несбалансированного, по-
скольку львиная его доля зависит от слова католической Церкви. И конечно, от
изображений.
Действительно, изображения сопровождали и подпитывали религиозную
рознь8, поскольку обладали силой непосредственного воздействия; в период
Контрреформации они широко использовались как инструмент, способство-
вавший удержанию паствы или ее возвращению в лоно Церкви. Постоянно
находясь перед глазами прихожан в местах отправления культа, теперь, вместе
с «летучими листками»*, они проникают в скромные сельские жилища. И по-
скольку именно они играют ключевую роль для понимания репрезентации
тела, им, наравне с текстами, отводится здесь надлежащее место.
I. Тело спасителя
Тело Христово — центральный элемент христианского послания: христи-
анство — единственная религия, в которой Бог, приняв человеческий об-
лик, становится частью истории; единственная религия Воплощенного Бога.
Иисус, Сын Божий, присутствует в этом мире, поскольку проходит обычный
человеческий путь. Он рождается, живет и умирает на этой земле, своими
* «Летучий листок» — предшественник газеты, информационный листок, распространенный
в Германии в эпоху Возрождения. (Прим, ред.)
Глава I. Тело, церковь, религия 15
страданиями исполняя возложенную на него миссию: ради спасения грешни-
ков предать себя в руки общественного правосудия и претерпеть телесное на-
казание. Таким образом, от Воплощения до Воскресения речь постоянно идет
о теле, о теле Бога, который есть любовь и который согласился пожертвовать
собой перед тем, как вернуться на Небо в момент Вознесения. «Установление
христианства основано на утрате тела, на утрате тела Иисуса...»9 Средневеко-
вый христоцентризм был усилен участниками Тридентского собора, которые
поместили Христа в самый центр пасторского богословия спасения, придав
важнейшее культурное измерение каждому этапу его земного пути, в особен-
ности Страстям.
1. Следы перехода
Возникший в XIII веке, в пору популярности часословов и «судов любви»,
мистический сюжет Благовещения и Воплощения стал одним из самых бога-
тых в христианской культуре. Живописцы и скульпторы стремились уловить
это «небывалое, головокружительное мгновение, когда История изменила
свой ход», когда Слово стало плотью. И мы призваны быть очевидцами этого
основополагающего события, когда Дева Мария отвечает «да будет». Именно
произнося эти слова, Дева становится матерью. Архаизированные варианты
сцены истолковывали ее вполне материальным образом; художники рисовали
живого «гомункулуса» в золотом луче, который «символически прочерчивает
путь от божественного Родителя к земной Избраннице»10. Контрреформацион-
ная Церковь осудила их за чрезмерное подчеркивание человеческой сущности
двойной природы еще нерожденного Христа, дававшее повод к нападкам про-
тестантов. И хотя Благовещение часто изображается и в XVI веке, сокровен-
ный, чудесный характер сцены вскоре скрадывается за грандиозными, пере-
груженными маньеристскими композициями. В XVII веке этот сюжет встреча-
ется реже, одобрением Церкви теперь пользуется Непорочное Зачатие.
В послетридентской иконографии предпочтение отдается теме Рождества
Христова в двух ее вариантах: поклонение пастухов и поклонение волхвов.
Первый сюжет пользовался широкой популярностью сперва в Италии, по-
том во Франции в XVI — первой половине XVII века. Черпая вдохновение в
Евангелии от Луки (2.8-20), заказчики и художники настаивали на том, что
божественный младенец, новорожденный и беззащитный, был сразу признан
бедняками. Они славили не Царя царей, но Агнца Божьего, лежащего на соломе
и окруженного коленопреклоненными пастухами. Это был один из способов
представить догмат Воплощения Сына Божьего и признания его народом11.
Рассказ евангелистов о жизни Христа не мог дать ответ на все вопросы,
возникавшие у верующих о времени, проведенном Господом на земле. Оста-
„ 1 б История тела
лись ли доказательства пребывания Христа? Существуют ли материальные
следы его земного существования? Как выглядел Христос, то есть Спаситель?
Ответом на эти вопросы служила «вероника». Упоминания о ней встре-
чаются только с XIII века: эта хранящаяся в соборе святого Петра «vernicle»,
«sudarium», «vera icona» — возможно, самая знаменитая из римских реликвий.
Поскольку изображение на ней — отпечаток, оставшийся от соприкосновения
с лицом Христа, то это осязаемое доказательство существования Спасителя,
указание на его историческое присутствие в этом мире. Поэтому священную
реликвию демонстрировали паломникам в торжественной обстановке, как об
этом пишет Монтень в своем «Дневнике путешествия в Италию». Обладание
копией священного образа позволяло тем, кто не мог совершить паломниче-
ство в Рим, «путешествовать духом».
Хотя в западном мире «вероника» была окружена особым почитанием,
это отнюдь не единственное изображение Христа. Древнее ее «Одесский Неру-
котворный Образ», списки с которого наличествовали в Риме, Генуе и Париже.
В конце XV века появился и стал популярным еще один тип изображений, опи-
равшийся на апокрифическое «Письмо Публия Лентула» и недавно попавшую
на Запад «веронику», представлявшую Христа в профиль. В 1500 году папа
Александр VI послал список с нее саксонскому курфюрсту Фридриху Мудрому,
и она послужила образцом для многочисленных подражаний, получив широ-
кую известность в странах Северной Европы12.
Наконец, далеко не последним «доказательством» пребывания Христа на
земле служит святая плащаница, в которую было завернуто Его тело при поло-
жении во гроб. По сравнению с другими ткаными образами Христа она вошла
в историю довольно поздно. Первое упоминание о ней относится к 1350 году,
когда в городе Лире (Шампань) свирепствовала Великая Чума. Ее ужасные
последствия, страх перед концом света и эсхатология Страшного суда толкали
смятенные толпы к тому, что казалось тогда последней надеждой. Век спустя
святая плащаница стала самой драгоценной реликвией Савойского дома и
в 1578 году была торжественно перенесена в Турин. Постоянный приток па-
ломников побудил Рим прояснить смысл ее почитания: особая индульгенция
даровалась тем, кто приходил в Турин «не для того, чтобы поклониться релик-
вии как истинной плащанице Христа, но для того, чтобы поразмыслить о Его
Страстях, в особенности смерти и погребении».
Страдающий Христос, приносящий себя в жертву ради спасения рода
человеческого, занимает важное место в религиозной жизни XVI-XVIII веков,
о чем свидетельствуют тексты благочестивых размышлений и иконографиче-
ские источники. Тома де Жезу, Луис де Пальма и Поль де ла Круа делают таин-
ство Искупления предметом особого поклонения. Причину распространения
культа Страстей Господних в 1578 году объяснил Гаспар Лоарте. По его словам,
Глава I. Тело, церковь, религия 17
в нем заключено «резюме» всей жизни Иисуса, а потому он представляет со-
бой «краткое выражение», содержащее всю мудрость Церкви. С этого момента
духовная сфера и мысль несут на себе глубокий отпечаток Страстей, различ-
ные этапы которых обеспечивают постоянное, навязчивое присутствие тела
Христова как в публичном, так и в частном пространстве. «Се человек» или
«Поношение Христа», «Христос у колонны» или «Бичевание Христа», «Христос
в терновом венце» или «Страдающий человек» — все эти наименования от-
сылают к последовательным этапам Страстей, во время которых тело и разум
Бога, ставшего человеком, подвергались ужасным мучениям. Апокрифические
тексты добавляют к евангельскому рассказу дополнительные пытки и тайные
страдания, как будто было необходимо удостовериться в том, что Искупитель
действительно подвергся наихудшим унижениям, всем физическим и мораль-
ным издевательствам, которые способен вынести человек.
Основным инструментом распространения этого культа было изображе-
ние; с появлением книгопечатания проповеди клириков стали подкрепляться
многочисленными благочестивыми иллюстрациями, представлявшими взгляду
верующих измученное и униженное тело Спасителя. С XVI по XVIII век весь
клубок верований и обрядов свивается вокруг страдающего тела Христа: по-
читание связанных со Страстями пыточных инструментов, пяти ран Христа,
особый культ раны в боку, который приведет к возникновению культа Святого
Сердца (Сакре-Кёр), затем к евхаристическому сердцу и мистической давильне.
2. Орудия Страстей
Связанные со Страстями орудия символизируют мучительный путь Избави-
теля, и их материальный характер напоминает о череде унижений, которые
претерпело Его тело. В конце Средневековья их — как в благочестивых прак-
тиках, так и в искусствах — именовали arma Christi, «христовым оружием».
Это должно было показать, что все те орудия, которые во время Крестного
пути терзали плоть Христа и стали причиной его смерти, послужили «оружи-
ем» в его победе над дьяволом13. Эти трофеи — прежде всего крест, копье, тер-
новый венец и три или четыре гвоздя — заслуживали отдельного почитания.
Разве не было сказано, что в день Страшного суда Христос явится, держа в
руках главные орудия Страстей, которые для нечестивых будут знамением их
осуждения, а для избранных — знамением любви и победы, ибо страдания
Христа стали источником их спасения?
Апогей культа пришелся на конец XV — начало XVI века, когда каждый
стремился «нести свой крест», «оружие Христово» почиталось как напомина-
ние об искупительном унижении Спасителя; об этом свидетельствуют такие
благочестивые и иконографические темы, как «Милосердие Божье», снятие
* 18 История тела
с Креста, Христос во гробе, а также «Муж скорбей» (Vir dolorum) — Христос
с различными орудиями Страстей. Со временем эта тема обросла новыми
приметами, включая погребальный саван, шутовской наряд, бич, пурпурный
плащ, сосуд, в котором Пилат омыл руки, бесшовную тунику, игральные кости
солдат...
В XVI и XVII веках об орудиях Страстей, поклонение которым поддержи-
вали францисканцы, часто писали, однако еще чаще этот сюжет изображался,
поскольку главная цель состояла в том, чтобы представить взгляду верующих
множество благочестивых изображений, которые подпитывали бы культ стра-
дающего тела: тут иллюстрации в часословах и на отдельных листах, картины
и скульптурные группы, голгофы под открытым небом, на перекрестках дорог.
Вплоть до XIX века культ орудий Страстей продолжал существовать в Герма-
нии, Швейцарии, Австрии, именно там он обрел наиболее художественно за-
конченную форму в виде раскрашенных деревянных композиций.
Итак, напоминания о страданиях Христа присутствуют повсюду, на пере-
крестках дорог, в домах и в святилищах: впившийся в голову терновый венец,
заставляющий течь драгоценную кровь; гвозди, пронзающие тонкую плоть
ладоней и ступней; копье, вонзенное Лонгином в бок обескровленного тела...
Это нагнетание символов Страстей — быть может, самый безусловный успех
Контрреформации, поскольку никто не мог игнорировать эти изображения и
их символику. Символику тем более доступную массам, что она нередко апел-
лирует к аналогичным мыслительным схемам. Именно поэтому страстоцвет
становится живым символом страданий Христа. Ученый иезуит отец Рапен
так писал о нем в своей «Книге сада», опубликованной в 1665 году: «Сидящий
на высоком стебле, он, кажется, возносит терновый венец над своими глубоко
вырезанными и завивающимися по краям листьями. Внутри этого цветка
возвышается колонна с тремя остриями на вершине, похожими на гвозди.
О, Божественный Избавитель! Цветок являет нам величественное напомина-
ние Твоих ужасных мучений»14. В XVII и XVIII веках широко распространены
благочестивые изображения со страстоцветом; многие из них были выполнены
известными антверпенскими граверами из семейства Вириксов и свидетель-
ствовали о желании превратить природу в зеркало Христовых испытаний.
Все здесь было наделено смыслом.
3. Пять ран
Чтобы отыскать первое упоминание о пяти ранах (quinquepartium vulnus), надо
вместе с Пьером Дамьеном обратиться к XI веку. Хотя появление стигматов у
Франциска Ассизского на горе Альверн и огромный резонанс этого события
положили начало средневековому (а затем и нововременному) почитанию,
Глава I. Тело, церковь, религия 19
Церковь стала поощрять культ пяти ран только в XIV и, в особенности,
в XV веке: культ, неразрывно связанный с почитанием креста и распятия. По-
клонение кресту в Великую пятницу свидетельствует о тесной связи, которая с
литургической точки зрения существовала между орудиями Страстей и самим
Христом, страдающим ради спасения грешников.
В XVI веке бенедиктинский монастырь во Фрицларе учредил праздник
пяти ран, откуда культ разошелся по Средней Германии; в 1507 году в Майнце
его отмечали в пятницу через восемь дней после праздника святой Евхари-
стии. В течение XVI века большую популярность получила «месса пяти ран»
(Humiliavit), которая, как тогда говорили, была написана святым Иоанном-
евангелистом. Считалось, что пять таких месс могут вызволить душу из чисти-
лища; когда же ее служили в честь живых, она обеспечивала и вечное спасение,
и духовную и мирскую благодать в этом мире. Пять ран стали символом Иску-
пления и, при поклонении Распятию, взгляд грешника был прикован к следам
крови, напоминавшим о жертве Христа.
Отсюда почти одержимое почитание цифры 5: пятикратные повторения
«Отче наш» и «Аве Мария» во время молитвы, пятидневные посты для одних,
привычка пять раз пить во время еды у других, эмблематическое изображение
пяти ран на одеяниях монахинь-бригиттинок или взбунтовавшихся жителей
Англии в эпоху «Паломничества Благодати». Эмблематика пяти ран разли-
чима на титульных листах и на последних страницах некоторых лионских
изданий XVI века: плод стремления во всем и повсюду искать покровительства
святых ран.
Если существует сфера, в которой визуальные образы играли решающую
роль с XV по XVIII век (и даже далее), то это, безусловно, сфера, связанная с
воображением Христовых ран и орудий Страстей. Раскрашенные деревянные
гравюры XV и XVI веков, эстампы XVII и XVIII столетия, простые насечки,
вписанные в ромб или в круг, или более детальные иллюстрации на страницах
часословов — изображения пяти ран всегда имеют одну и ту же композицию,
выстроенную в соответствии с геральдикой благочестия. По четырем углам
представлены пронзенные гвоздями руки и ноги, окруженные сиянием, эти
изображения обрамляют овал, в который вписана рана. Так, тело Христово
явлено исключительно сквозь призму стигматов — на руках и ногах по пери-
ферии изображения, и раны от удара копьем, находящейся в самом его центре.
Есть ли более убедительный способ продемонстрировать средоточие физиче-
ских страданий, чем показать, как холодный металл палачей рассекает плоть
Бога, ставшего человеком?
Но порой образ бывает более реалистическим и более сложным. Бо-
лее реалистическим, поскольку из открытых ран сочатся капли алой крови,
что придает сцене дополнительный драматизм. И более сложным, поскольку
20 История тела
в середине раны в боку появляется крест, на вертикальном брусе которого на-
писаны имена евангелистов. На некоторых изображениях представлен святой
Франциск со стигматами, поддерживающий перекладину креста с внешней
стороны раны; на других над распятием появляется голова Христа в терновом
венце. Схематическая манера исполнения этих изображений не исключает
заботы о деталях. Композиции часто сопровождаются довольно длинными
текстами молитв и заклинаний, которые прибавляли ценности образам, играв-
шим роль амулетов. Небольших размеров, соразмерные соответствующему
оружию, их можно было постоянно носить на себе в качестве оберегов.
В таких условиях искажения были практически неизбежны: так, напри-
мер, божественные раны фигурировали в магических заклинаниях. В Англии,
где почитание пяти ран сохраняло актуальность вплоть до Реформации, уже в
постреформационный период имело хождение проклятие «Zounds!» (искажен-
ное «Christ’s Wounds!», то есть «раны Христовы!»), часто встречающееся в со-
чинениях Шекспира15. Актуализовавшийся во время Контрреформации культ
ран Христовых был хорошо принят католическим населением и стал важным
аргументом в религиозной распре, поскольку отсылал к одному из величайших
таинств веры.
Рана в боку — предмет особого почитания, поскольку за реалистическим
характером изображения скрывается символическое значение, которое при-
дано копью, пронзающему правый бок Христа. Вслед за головой грудь — бла-
городная часть тела, в которой, как считается, заключены источники жизни.
Но сама рана амбивалентна: ее края, позволяющие заглянуть внутрь тела,
напоминают женский половой орган во время менструации или сочащийся
кровью рот. Рот, который стремятся поцеловать приникающие к распятию ми-
стики, дабы осуществить своеобразное переливание крови, теснейшее сопри-
частие Спасителю. На некоторых изображениях сам Христос, по-видимому,
поощряет подобные порывы верующих, демонстрируя свою рану, указывая на
нее пальцем.
Неверие святого Фомы — заключительный этап эволюционирования
репрезентации раны в боку. Эта тема часто встречается в классической живо-
писи XVII века. Апостол-скептик вкладывает палец (порой несколько пальцев)
в рану на груди воскресшего Христа; она зияет перед взором замершего святого,
пока его дрожащая рука, часто направляемая самим Христом, исследует ее края.
4. Муж скорбей
Начиная с XV века иконографические сюжеты «Бичевание Христа», «Муж
скорбей», «Милосердие Божье» или «Христос у колонны» дали начало культу,
о важности которого свидетельствуют как (в большей степени) изображения,
Глава I. Тело, церковь, религия 21
так и (в меньшей степени) тексты. По сути он близок к почитанию ран Хри-
стовых и прославлению орудий Страстей, в том числе столба, к которому
Христос был привязан в момент бичевания. В первой половине XVII века
почитание «Бичуемого Христа» распространяется очень быстро, что свиде-
тельствует о роли этого культа в рамках Контрреформации. Так, в Лилле
статуарные изображения «Бичуемого Христа» были установлены на каждом
городском кладбище уже, по-видимому, в первые годы столетия16; возможно,
к этим монументам предсмертного мученичества и унижения Спасителя при-
ходили для духовных размышлений, призванных спасти душу умирающего.
Но стремительный взлет культа начался лишь с 1661 года, когда благодаря
«Краткому рассказу о чудесах, произошедших в Жамблу» (аббатстве в окрест-
ностях Намюра) стали известны чудеса, творимые деревянным изображением
«Милосердие Божье», которое начало источать кровь. Толки об этом событии
привлекали толпы больных, слепцов и калек, взывавших к чудесной статуе о
помощи; и, как это водится при инициации нового культа, имели место ис-
целения, одержимые избавлялись от адских духов, мучавших их тела... Не-
которые религиозные общины, включая лилльских монахинь-клариссинок и
армантьерских «серых сестер», приняли этот долористский культ и способ-
ствовали его распространению. Однако главными его пропагандистами стали
францисканцы-реколлеты, которые наводнили Эно и Фландрию описаниями
и гравюрами с реалистическими изображениями жамблуйской скульптуры.
Культ «Бичуемого Христа» нашел благодатную почву: бедствия той эпохи,
в особенности нехватка продовольствия в 1661-1662 годах, повергли в смяте-
ние как отдельных людей, так и целые общины, которым часто ничего не оста-
валось, кроме как взывать к чудесному кровоточащему изображению Христа:
«Помилуй нас!»17 Вскоре культ распространился по Испании и Южной Герма-
нии, где художники и скульпторы представляли тело Христа в реалистической
манере, подчеркивая жестокость бичевавших его палачей; но эти открытые
и гноящиеся раны, потоки крови, струящиеся по туловищу и конечностям,
морбидные позы униженного тела явно свидетельствуют о нездоровом при-
страстии к болезненному, что подтверждается и идеей тайных мук.
5. Тайные муки
Главные телесные повреждения Христа представляются часто и охотно, но су-
ществуют и другие страдания, которые показывают реже, хотя они не менее
серьезны. Уязвление языка после увенчания терновым венцом, заключение в
темницу после бичевания, рана на плече от несения креста, духовные муче-
ния, вызванные оскорблениями и, в особенности, срыванием одежд, — эти
темы развивают апокрифические тексты и изображения. В Южной Германии,
22 История тела
в Австрии и в католической части Нидерландов, где этот культ просуще-
ствовал до XIX века, тайные муки (Geheime Leiden) усиливали долористский
аспект поклонения телу Христа, особенно в атмосфере противостояния про-
тестантской ереси. Созерцанию верующих не без некоторого удовлетворения
предлагался образ поврежденного, измученного тела.
В храмах Баварии и Швабии часто встречаются скульптурные и живо-
писные изображения Христа, покрытого следами от ударов и кровоточащи-
ми ранами, опутанного оковами, запертого в тесной темнице, а в 1750 году
именно такая последовательность событий появилась в тексте «Страстей» из
Обераммергау. Некоторые изображения Спасителя в темнице (Kerkerheiland)
напоминают о пыточных камерах и жестоких методах правосудия, известных
нам по документам XVI-XVII веков. Зачастую эти сцены лишены какой-либо
евангельской основы, но они поддерживают традицию благочестия, которая,
особенно в деревнях, концентрируется в образе «Мужа скорбей» и культивиру-
ет у верующих чувство вины.
«Десятая тайная мука» (уязвление языка) заслуживает особого внимания.
После увенчания терновым венцом один из сбиров пронзает шипом язык Хри-
ста, причем так, чтобы тот не мог извлечь его изо рта. В Южной Германии этот
образ почитался еще в XVIII веке, как свидетельствует «Молитва, обращенная
к пронзенному шипом языку Христову», автора которой преследует тревога о
спасении души и страх вечных мук: «О, божественный израненный язык! При-
зови меня в день смерти моей и молви душе моей: „Приди, воссядь рядом со
Мной в Раю”. И пусть последним движением языка моего будут слова: „Госпо-
ди, в руки Твои предаю дух свой”»18.
Но уязвление языка Христова (а этот сюжет встречается лишь с XVI века)
находит отклик и в кальвинистском культе мученичества. Павшие жертвами
католических преследований становятся пророками новой Церкви, и Каль-
вин превозносит их мужество. Своим поведением мученики (или те, кому
предстоит мученичество) наставляют верующих на истинный путь. Провоз-
глашаемые перед казнью «исповедания веры» считаются непосредственно
исходящими от Святого Духа. Чтобы помешать словам мученика, нечестивцы
отягощают процедуру, перед ее началом протыкая осужденному язык и же-
лезом прикрепляя к щеке, обрекая его на молчание19. Использовавшееся со
Средних веков для наказания богохульников ущемление языка — «наказание
языка» посредством протыкания — теперь становится способом заткнуть рот
тому, чьи слова представляют опасность20. Точно так же поступили палачи
Христа, боявшиеся воздействия Слова на окружающих. Тут неизбежен во-
прос: не была ли эта отсылка к предполагаемому уязвлению языка Иисуса
следствием возрождения старинной юридической практики во время религи-
озных войн XVI века?
Глава I. Тело, церковь, религия 23
Изображение скрытых ран, будь то физических или нравственных, никог-
да не претендует на историческую достоверность. Как уже понятно, в этих об-
разах важно не столько соблюдение подлинности, сколько обращение к рели-
гиозной чувствительности, укрепление благочестия. На обозрение верующих
выставляется живая, непосредственная, выразительная картина, на которую
каждый из них реагирует по-своему; здесь нет нужды в словах, послание пере-
дается при помощи взгляда.
6. От раненого сердца — к сердцу, уязвленному любовью
На эмблеме пяти ран порой различимы и очертания наконечника копья, про-
никающего в сердце. Тот, кто набросал это довольно примитивное изображе-
ние, понял эпизод с Лонгином так, что копье пронзило грудь Христа. Но с ка-
кой стороны? В Евангелиях об этом нет ни слова, но согласно устойчивой цер-
ковной традиции Лонгин всегда изображается поражающим правый, то есть
благородный бок Христа. Следуя одному из архетипических представлений
западной культуры, художники всегда возвышали то, что находится справа от
Христа. Поэтому голова Спасителя всегда повернута вправо и раскаявшийся
разбойник также находится от него по правую руку. В Писании же сказано, что
в день Страшного суда праведники воссядут одесную Господа. Так, символиче-
ское значение правой стороны заставляет сделать вывод, что роковой удар был
нанесен в правый бок Христа. Конечно, у человека сердце находится слева, но
в плане духовном именно справа должно было осуществиться спасение рода
человеческого. Следовало учитывать силу символической отсылки, поэтому
наконечник копья был нацелен именно в правый бок21. Не исключено, что этот
двойной образ способствовал поддержанию идеи, что в нем заключено двой-
ное послание, одно, связанное с раной на правом боку, другое — с пронзен-
ным сердцем. «Именно через рану в боку благочестие продвинулось к сердцу».
Иначе говоря, постепенно углубляясь, культ раны породил поклонение Сердцу
Иисусову, как если бы благочестие следовало за движением копья, от поверх-
ности тела к самой интимной и сакральной его полости: Святому Сердцу.
В этом анатомическом и благочестивом углублении в целом нет ничего
нового. Уже святой Бернард прославлял «Сладчайшее сердце Иисусово»; такая
форма поклонения Христу была знакома святой Лютгарде и святой Гертруде
Хельфтской. Что касается немецких мистиков, от преподобного Сузо до кельн-
ских монахов-картезианцев (особенно Лансперге), они также внесли свой
вклад в формирование духовного климата, поощрявшего поклонение «сердцу,
уязвленному любовью», которое связано с культом пяти ран. Путь проложен:
через открытую рану можно достигнуть сокровенной отрады Иисусова сердца.
Рана Христа указывает нам на путь к его сердцу — об этом, в сущности, писал
24 История тела
Лудольф Саксонский: «Да вступит туда человек и присоединит свою любовь
к любви Иисусовой, как железо в пылающем горне соединяется с огнем, дабы
стать с ним единым целым»22. В начале XVI века «внутреннее мученичество
Спасителя настолько стало частью менталитета, что многие мистики делают
внутренние страдания основным предметом своих размышлений и подража-
ния». Екатерина Генуэзская видела в Распятом «великую рану любви», которая
отпечаталась в ее собственном сердце как столь же глубокая «внутренняя
рана». В конце столетия Мария Магдалина де Пацци опять-таки свидетельству-
ет о том, что душевные страдания Иисуса превосходили телесные23.
Мистическому исследованию телесных глубин — от поверхности к серд-
цу — способствовали и визуальные образы. Так, поразительная флорентийская
статуя первой четверти XV века, теперь хранящаяся в лондонском Музее Вик-
тории и Альберта, представляет Христа, который расширяет отверстие своей
раны, как бы приглашая верующего проникнуть еще глубже, подчеркивая
ее символическое значение и призывая к поклонению сердцу. Иначе говоря,
культ Святого Сердца, сердца, уязвленного любовью, не столь нов. В начале
XVII века, на волне Контрреформации, он приходит во Францию через Гер-
манию и Нидерланды, где фламандский гравер Вирикс изображает четки из
раскрытых или закрытых и кровоточащих сердец. Тогда же культ охватывает
«Дев Голгофы», конгрегацию монахинь-бенедиктинок, основанную в 1617 году
отцом Жозефом. Почитание пяти ран включает в себя молитвенные размыш-
ления у подножья Распятия и созерцание ран и уязвленного сердца Христа, ис-
точника всех благ. Каждую пятницу монахини размышляли над тем, как железо
пронзало «священный бок», а каждую субботу одна монахиня из десяти упраж-
нялась в «сострадании святой Девы»: она молила Марию ввести ее в сердце
Иисусово, чтобы прожить его кровавой, испепеленной нежностью жизнью.
Литургическое поклонение Святому Сердцу существовало в конгрегации «Дев
Милосердия» и у членов «Общества дивного Сердца», основанного преподоб-
ным Жаном Эдом, автором «Службы Святого Сердца» (1668) и «Поклонения
восхитительному Сердцу Иисусову» (1670), а также в общинах монахинь орде-
на Посещения, духовных дочерей Франциска Сальского. Но решительную роль
в продвижении этого культа сыграла Маргарита Мария Алакок.
В июне 1675 года, во время восьмидневного праздника Тела Господня,
монахине-визитантке монастыря Паре-ле-Мониаль явился Христос. По правде
говоря, это было не первое видение Маргариты Марии, но именно в тот день
Спаситель изрек, что она избрана для того, чтобы явить миру поклонение
Святому Сердцу: «Велю тебе, чтобы первая пятница после празднования Тела
Господня была посвящена особому празднику, когда, принимая причастие, вы
почитали бы Мое сердце и воздавали бы ему почести»; и, обнажив сердце, ска-
зал ей: «Се сердце Мое, исполненное любовью к людям...»24
Глава I. Тело, церковь, религия 25
Святое Сердце обозначает плотское сердце Христа; не холодную и мерт-
вую реликвию, но горячий, кровоточащий и полный жизни орган. Оно также
является символом любви Иисуса к людям: таким образом, это одновременно
и сердце человека, и Сердце воплотившегося Бога, который есть любовь. Язык
Маргариты Марии и описываемые ею феномены позволяют причислить ее к
средневековой традиции таких визионеров и мистиков, как Лютгарда, Мех-
тильда Хакеборнская или Гертруда Хельфтская, для которых поклонение серд-
цу Христа составляло основу духовной жизни: обмен сердцами, связь между
ними, лучи света, трансверберация, укрытие в сердечной ране25.
Увы, эта явленная Маргарите Марии любовь часто остается неузнанной
людьми. За образом плотского сердца встает драма воздаяния, облеченная в
понятия, которые связаны с современными монахине монархическими струк-
турами: здесь и бунтующие против Государя неблагодарные подданные, и угро-
за наказания, и упоминание «последних времен» и «крайних мер», перспектива
«восстановления чести путем публичного покаяния», и предчувствие, что
благодаря Святому Сердцу вот-вот будет скреплен новый завет между Богом и
людьми — Святое Сердце выступает тут как посредник, дающий человечеству
последний шанс. Таким образом, мы видим, что визитантка была чувствитель-
на к социальному и религиозному контексту своего времени. Но хотя культ
Святого Сердца получает распространение в XVIII веке, пик его популярности
приходится на следующее столетие, в момент официального признания Церк-
ви. Максимального охвата он достигает во Франции после 1870 года, когда
нравственное возрождение всей страны помещено под эгиду Святого Сердца.
7. Мистическая давильня
Вода и кровь, которые источаются из раны в боку, превращают эту рану во
врата благодати, врата таинств крещения и причастия: вода — источник кре-
щения, а кровь — евхаристии. На некоторых эстампах конца XV века можно
видеть, помимо орудий Страстей, двух ангелов, несущих раненое сердце; еще
чаще встречаются изображения начала XVI века, на которых ангелы держат
чашу, собирая в нее драгоценную святую кровь. В перспективном плане — как
в тот момент, когда священник возносит чашу над головой, — ее овальный
контур повторяет очертания раны. И после запретов Тридентского собора
подписи к подобным изображениям продолжали подпитывать суеверия, окру-
жавшие эти образы26.
Тема раны в боку постепенно привела к формированию образа мисти-
ческой давильни, из которой изливается кровь-вино Христа. Уже в начале
XIII века святой Бонавентура говорил о «таинственной виноградной лозе»
(vitis mystica). Чудесный виноград, принесенный Халевом и Осией из земли
26 История тела
Ханаанской, входил в число известных иконографических сюжетов: возможно,
что популяризации этого образа также способствовали некоторые изобра-
жения древ Иессеевых, где традиционный ствол заменен на лозу, равно как и
изображения распятия в виде дерева с обрубленными ветвями, у подножия
которого пробивается виноград. Далее в вербальных и визуальных репрезента-
циях происходит сдвиг от винограда к давильне — не исключено, что под влия-
нием Исайи: «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною»
(63:3). Верующие без труда улавливали сходство между Христом в давильне
и орудиями Страстей: винтовой механизм напоминал столб, к которому был
привязан Христос во время бичевания, круглый по форме пресс — терновый
венец, его спуск — снятие с креста, а у стока часто стояла чаша. Таким образом,
распространившаяся во второй половине XVI — начале XVII века (в основном
по Северной Европе) тема мистической давильни возникла на пересечении
целого ряда влияний.
Тему крови поддерживали францисканцы, а затем доминиканцы, по-
скольку она придавала убедительности их просветительским проповедям. Ее
постоянное возвращение связано с кризисными для Церкви моментами: кровь
толкала к религиозному разброду или, напротив, была призвана укрепить
церковные структуры. Так, Екатерина Сиенская предлагала упиваться «сла-
достной кровью Христа», а Савонарола в одной из апокалипсических пропо-
ведей 1496 года сравнил крест с винным прессом, из-под которого течет кровь
Спасителя. В конце XV века образ мистической давильни интерпретировался
в реалистической и долористской манере: чтобы обострить сочувствие верую-
щих, было необходимо сосредоточить внимание на страданиях Искупителя.
Так же как виноград, помещенный под деревянный пресс, Христос страдал под
тяжестью креста и страстных мук. Иногда даже встречается поразительный
образ Отца, который сам запускает винтовой механизм, чтобы из тела Христа
потекла кровь... В то же время укрепляется идея, что кровь — самый на-
дежный способ спасения. Устанавливается связь между кровью Христовой —
евхаристическим вином и его плотью — хлебом причастия. На протяжении
двух столетий давильня — одна из богатейших тем контрреформационной
иконографии. Ее распространению способствовала полемика с протестантами,
особенно в тех случаях, когда надо было проиллюстрировать догмат преоб-
ражения крови в вино. «Кровь Христова» становится весомым аргументом
пастырского богословия. Она уже не обладает физической и анатомической
реальностью, превращаясь в символ Божественной жертвы. И деревянная
Голгофа с распростертым окровавленным телом Христа была мощнейшим
утверждением его присутствия в евхаристии.
Таким образом, изображения играют важную роль: они подкрепляют
речь, но, в силу реалистичности, нередко выходят за ее пределы. Изображения
Глава I. Тело, церковь, религия 27
Христа, истекающего кровью под прессом, Христа на кресте из виноградной
лозы, Христа «драгоценной крови», или «Святого семейства во винограднике»,
обладают как духовной, так и назидательной функцией. Художники, живопис-
цы и витражисты находили в этих мистических вертоградах повод к созданию
композиций, в которых превалировал красный цвет — цвет божественной
крови. На витражах XVI-XVII веков в Конше или в Сент-Этьен-дю-Мон «живо
и динамично» представлена кровь, струящаяся из ран, стекающая по желобу
давильни, в которой Христос топчет ягоды или лежит. Вокруг бочек хлопочут
апостолы и монахи, сильные мира сего и священники, собирая брызжущую
Святую Кровь. На эти красочные композиции витражистов вдохновляли гра-
вюры. Свидетельством тому многочисленная продукция Вириксов второй
половины XVI века, посвященная теме мистической давильни; благодаря ие-
зуитам она получила широкое распространение в регионах, максимально
затронутых Контрреформацией, — в Южной Германии, Австрии, в бывших ис-
панских Нидерландах. В то же время мистический винный пресс находит свое
место и в лютеранской массовой иконографии и текстах. Это сюжет о грешном
паломнике, который высыпает мешок прегрешений в давильню, где Христос на
своих плечах держит опускающийся на него пресс; вытекающая из устройства
кровь указывает грешнику путь истины, следуя которому он, в итоге, поднима-
ется на гору Сион, где его ожидает Господь во славе. Таким образом, обе Церкви
прибегают к похожей иконографии, иллюстрируя различное пасторское бого-
словие и догматы.
8. Христос-врачеватепь
Согласно Евангелиям и христианской традиции, Христос — тот, кто спасает
и поддерживает страждущих; он Спаситель душ и целитель тел. «Кто врачева-
тель?» — вопрошает святой Августин в одном из комментариев и отвечает: —
«Господь наш, и Он залечит все наши раны». Многие тексты и изображения
настаивают на том, что Иисус «дивным образом» занимался фармацевтикой и
медициной. Более того, он вернул Лазаря из царства мертвых. Вдохнуть жизнь
в умершего — не это ли вершина искусства врачевания?
Тема мистической давильни связана со страданиями не только Христа, но
и больных. Кровь Христова, помимо мистической ценности, обладает и тера-
певтическим потенциалом. Подхватывая метафору, святой Бонавентура писал,
что «Христос, ущемленный на кресте, как виноград в давильне, источал жид-
кость, которая исцеляет все болезни». А Иаков Ворагинский в одной из пропо-
ведей на тему Страстей, говоря о том, сколь велики были телесные муки Хри-
ста, объяснял: «И как толкут травы, чтобы сделать из них компресс и вылечить
нарыв, так и тело Христа было истолчено, чтобы стать компрессом, способным
28 История тела
прорвать нарыв нашей гордыни». Поэтому не удивительно, что сцены Распятия
изображались на аптекарских пестах и что тело Христово порой уподоблялось
«аптекарскому шкафу», источавшему бальзам для облегчения страданий не-
счастных. В XVI и XVII веках изображения мистических давилен украшали
стены госпиталей, укрепляя мысль о том, что тело Христа было источником
благодати и что оно обладало способностью исцелять не только душевные, но и
телесные раны. Вполне логично, что тема драгоценной крови соединилась с об-
разом винограда. Так, по свидетельству Томаса Платтера (XVI век), в лечебных
купальнях региона Бовэ больные золотухой прикрывали свои язвы виноград-
ными листьями; известно, что в Париже с XIV века использовались ковчежцы
для драгоценной крови в форме виноградных листьев.
В XVIII столетии художники германских стран часто обращались к теме
«Христос-аптекарь». Так, на сводах аптекарского зала фрибургских иезуитов
изображен Христос в восточных одеяниях, стоящий посреди лаборатории в
окружении помогающих ему ангелов. Один мешает угли в печи, другой на весах
взвешивает компоненты, третий в ступке готовит мазь. На картине 1731 года,
которая сегодня хранится в Немецком музее Нюренберга, Христос представлен
сидящим в лавке, уставленной фармацевтическими склянками. Смысл изобра-
женной сцены проясняет подпись: «Хорошо оснащенная фармация души».
Но Иисус — не только аптекарь, он также врачеватель души и тела. В сти-
хотворном трактате «Путешествие в мистические купальни», который был
опубликован Томасом Мурнером в 1514 году в Страсбурге, Христос изображен
ставящим банки (что символизирует посты и бдения), приготовляющим кис-
лотную ванну (благотворное страдание) и прописывающим парильню (эмбле-
матическое обозначение исповеди). Таким образом, в этом лечении, целью ко-
торого является совершенство, тело и душа тесно связаны друг с другом. И если,
согласно народным повериям, отдельные святые исцеляют те или иные недуги,
то Христос врачует все, хотя его особенная специальность — кровотечения. Без
сомнения, в этом надо видеть результат двойного опыта: отсылки к евангельско-
му чуду исцеления женщины, страдавшей от кровотечения (избавление от мук),
и к Страстям, к мученичеству на Голгофе (испытание страданием).
9. «Сие есть тело Мое»
Когда Церковь настаивает на том, что во время мессы гостия действительно
становится плотью Христа, то тело Спасителя оказывается осью мира. У ве-
рующего нет лучшего упования, чем вкусить божественного тела, ибо при-
частие дает необходимую поддержку, позволяет сопротивляться греху, дарит
уверенность в спасении. Таким образом, тело Христово становится центром
сложного переплетения пищевых, сакральных и эсхатологических элементов.
Глава I. Тело, церковь, религия 29
История знает разные способы приобщения к Христу27. В XV-XVI веках
главенствовал образ страдающего и униженного Христа Страстей, образ ис-
терзанного тела, с которым верующие идентифицировались и к которому при-
общались путем умерщвления плоти и самобичевания. В конце XVI столетия,
когда Контрреформация сделала центральным догматом евхаристию, на пер-
вый план вышел другой образ: реальное присутствие Христа в святой гостии.
На XIII сессии Тридентского собора было постановлено, что собрание сие
«учит и признает открыто и непосредственно, что во время торжественного
обряда причастия, после освящения хлеба и вина, Господь наш Иисус Христос,
Бог истинный и истинный человек, действительно и материально присутствует
в виде этих осязаемых веществ».
Иисус обладает двойным происхождением, человеческой и божественной
идентичностью. Он — плод соединения мужского божественного Слова и
женской человеческой плоти. Слово становится плотью, оплодотворяя Марию
в момент Благовещения; его «дуновение» и было тем самым божественным
ферментом. И оно воспроизводится не «путем плоти», но путем Слова. Для
христианина биологическое рождение, «плотское» происхождение, должно
сопровождаться возрождением, «духовным» происхождением. Таким образом,
плоть-хлеб Христа составляет пару к Благовещению-оплодотворению. Можно
представить, что для цивилизации, долгое время питавшейся зерном и хлебом,
слова Иисуса при преломлении хлеба во время Тайной вечери «Сие есть тело
Мое» имели огромный символический резонанс: это обряд перехода от еды к
универсальным ценностям. «Обряд всегда и везде предполагает превращение
хлеба в одно и то же тело»28. Воплощенное Слово — пища души.
Поэтому устойчивый характер имеет метафорика пищи, образ Христа
как съедобного тела. На картинах XVI-XVII веков мы видим множество сцен,
в которых преломление и раздача хлеба имеют непосредственные или скрытые
связи с темой евхаристии: трапеза в Эммаусе, Тайная вечеря, крестьянские тра-
пезы у братьев Ленен. Во время причастия верующий с благоговением вкушает
тело Христово. Христианин поистине нуждается в освященном хлебе, который
подтверждает его принадлежность к телу Христа. Именно благодаря этому
хлебу жизни после совершения исповеди стираются все мелкие и серьезные
прегрешения, прощаются все заблуждения, этот хлеб обеспечивает включение
в мистическое тело. Так устанавливается тесная взаимосвязь: тело Христа пи-
тает христианина, и тот становится частью этого тела. Именно поэтому частое
причащение превращается в главную обязанность верующего.
Но недостаточно вкушать тело Христово, его следует почитать и про-
славлять. Стремительное и повсеместное распространение поклонения святым
дарам, которое пришло на смену почитания Тела Господня, свидетельствова-
ло о желании Церкви поддерживать любые формы этого культа. Во второй
30 История тела
половине XVII века он охватывает всю католическую Европу. В своем замеча-
тельном регистре лилльский ткач Шаватт почтительно именует святую Евхари-
стию «Преподобной». Заметим, что в Лилле этот культ поддерживался во всех
приходах и сословных кругах, как монашескими орденами, так и епископом,
и особое место отводилось евхаристии. Церковь стремится умножить почита-
ние дарохранительниц, а также незамедлительно и со всей торжественностью
доставлять больным Святые Дары, последнее причастие. Существенную роль
в структурировании этого культа тела Христова играли религиозные братства:
поклонение Святым Дарам в храме, торжественные шествия «по улицам и
общественным площадям». В XVII столетии выносы Святых Даров становятся
таким же элементом городской жизни, как и традиционные процессии, связан-
ные с останками святых. Самое великолепное шествие в честь Святых Даров
устраивается ежегодно в день празднования Тела Господня. Оно мобилизует
всех и сопровождается внушительной толпой верующих: те поочередно при-
нимают участие в общих молебствиях, которые происходят в каждом приходе.
Такое оформление культа, безусловно, объясняется желанием дать отпор ере-
тикам, но «в гораздо большей степени — желанием сделать центром литургии
самое важное таинство», таинство присутствия Христа в облатке.
По мере укрепления тенденции к сосредоточению евхаристического бла-
гочестия внутри таинства и более углубленному восприятию Евхаристии роль
братств в последнем причастии становится рутинной. В XVII столетии некото-
рые из них ставили себе цель распространить этот культ по всем обществен-
ным стратам. Это привело к созданию «Общества Святых Даров», которое, как
известно, сыграло важную роль в изменении морального климата 1630-1660-х
годов. Но кроме того, в поклонении телу Христа сказывается стремление к
более личностной вере, которая преображает людей; к религии, где духовные
упражнения и поклонение Святым Дарам позволяют верующим активнее уча-
ствовать в борьбе за спасение.
Связанные с Евхаристией чудеса свидетельствуют о хрупкости и одно-
временно о могуществе святой гостии. Кровоточащие облатки оставляют не-
изгладимый след на корпоралах Дарока, которому в эпоху Реконкисты грозит
нападение мавров, или на алтарном камне в Больсена, поскольку в момент
освящения священник засомневался в реальности присутствия в них Христа;
во время пожара в Фаверне их непостижимым образом не трогает пламя: для
XVII столетия все это — осязаемые знаки, которые посылает Господь, чтобы
напомнить людям о последствиях их беспутств и заблуждений. Предостереже-
ния, но также иллюстрации реальности догмы: Христос телесно присутствует
в гостии и, если ей пытаются причинить вред, из нее истекает кровь. Эта не-
посредственная коммуникация сакрального с миром не могла не производить
впечатление на верующих, и культ Святых Даров обретает новую силу.
Глава I. Тело, церковь, религия 31
10. Дети-Христы
С этого времени посягательство на евхаристию превращается в одно из худ-
ших святотатств, поскольку это невообразимое преступление является пря-
мым и непосредственным посягательством на присутствующего в гостии Го-
спода. Его предполагаемые последствия приводят в ужас население, требуют
показательной кары виновных и торжественного искупления. В 1668 году двое
солдат в Лилле разломили освященную гостию на три части, чтобы наложить
ее на рану: сперва их подвергли пыткам, затем привели на площадь, где зачин-
щику была отрублена кисть руки, потом несчастный был удавлен, а его тело
сожжено, меж тем как его пособник был отправлен на каторгу. После наказа-
ния настал час очистительной церемонии, объединившей церковные власти
и потрясенных святотатством лилльских жителей29. Однако мотивация этих
солдат вызывает некоторые вопросы: был ли это действительно необдуманный
вызов или неразумное желание излечиться, прибегнув к лучшему из средств,
освященной гостии?
Еще более ужасными казались сознательные и намеренные посягатель-
ства на гостию. Такие святотатства тем более преступны, что освященная го-
стия была и символом, и Телом Христовым. Подобные ритуальные убийства со
Средних веков приписывали иудеям: они будто бы вооружались кинжалами и
пронзали украденные гостии, из которых текла кровь. Эти до сих пор циркули-
рующие слухи подпитывались антисемитскими выступлениями Церкви. Они
всегда воспроизводят одну и ту же схему: группе мстительных евреев удается
подкупить слугу, чтобы тот принес освященную гостию. Заговорщики кинжа-
лами пронзают это тело Христово, чтобы возвеселиться Страстями, которые,
как они думают, на сей раз приведут к уничтожению христианства. Но потоки
крови, струящиеся из оскверненной гостии, — «таинство чуда» — обнаружива-
ют преступный замысел и приводят к аресту и показательной казни виновных.
Следующую ступень в представлениях об ужасном занимают рассказы о
распятых евреями детях. Эти материалы хорошо изучены30. С XII по XVIII век,
в атмосфере яростного антисемитизма, во Франции, Англии, Германии31, Ав-
стрии, Испании и Северной Италии происходят десятки процессов над ев-
реями, обвиняемыми в том, что они якобы замучили и принесли в жертву
христианских детей. После расследования и суда на скорую руку «виновных»
в заговоре и преступлении обычно приговаривали к сожжению. Некоторые из
этих случаев имели широкий и продолжительный отклик, как история Симона
Трентского, который в возрасте двух лет был убит при самых ужасающих об-
стоятельствах, или семилетнего Доминго дель Валя, пропавшего в Арагоне, или
Андреаса фон Ринна, замученного на камне, а затем повешенного на дереве,
или «Святого дитяти из Ла-Гардии» — трехлетнего мальчика из Толедо, которо-
му его убийцы в 1491 году вырезали сердце, а затем распяли в пещере.
32 История тела
За кровавой пародией Страстей, которой, по сути, является предполагае-
мое убийство ребенка из Ла-Гардии, просматривается, конечно, таинство Ев-
харистии. То ли это карикатура Тайной вечери, когда евреи собираются, чтобы
причаститься общим преступлением и пролить невинную кровь, то ли точное
воспроизведение жертвоприношения Христа. В пасхальную пятницу ребенка
распинают, пронзают ему бок и собирают кровь для ритуального святотат-
ства... Такая мизансцена, возникшая в воображении клириков, должна была
дискредитировать и покрыть позором еврейские общины Кастилии. Поэтому
не случайно, что легенда о ритуальных убийствах вновь возникает в Испании в
1491 году, то есть за год до изгнания евреев за пределы королевства. Что касает-
ся ее очередного появления в Толедо в 1544 году, когда некий клирик публикует
«рассказ» об убийстве «дитяти из Ла-Гардии», то это тоже отнюдь не нечаянное
совпадение: три года спустя в этом городе, обладавшем значительной еврей-
ской общиной, публикуются первые «статуты о чистоте крови»32.
Таким образом, поскольку Евхаристия находится в самом сердце хри-
стианского таинства, она становится поводом к созданию представлений,
призванных манипулировать общественным мнением, которое легко восстает
против того, что выглядит как современное повторение казни Христа. Поэтому
на протяжении веков ритуальные убийства невинных детей использовались
в Европе в качестве аргумента для разжигания латентного антисемитизма на-
селения. Объектом проклятий выступала «еврейская свинья»; одним позором
облекались и иудейские общины, и «странная тварь»33. На евреев возлагалась
непосредственная вина за гибель Христа; их потомки, чтобы отомстить за
распространение истинной веры, воспроизводят прошлые бесчестные и пре-
ступные действия, обращая их против похищенного ими юного и невинного
существа: бичевание, плевки, вырывание волос, терновый венец, многочислен-
ные удары кинжалами. Обличительные слухи обладали тем большей устойчи-
востью, что получали признание церковных властей: так, мифическое убий-
ство Симона Трентского было «засвидетельствовано как подлинное», когда в
1584 году рассказ о нем попал в «Римский мартиролог», а затем в 1658 году оно
же было упомянуто в «Акта санкторум». Даже сегодня в Ринне, в окрестностях
Инсбрука, легенда о маленьком Андреасе продолжает подпитывать антисемит-
ские настроения населения34, хотя из местного храма после Второй мировой
войны были убраны наиболее компрометирующие вотивные таблички.
11. Дитя Страстей
У истоков возникшего в Средние века культа Иисуса-младенца стояли фран-
цисканцы: культа одного младенца, без отца, без Иосифа. Известен их инте-
рес к отпрыску «Небесного жертвенника»35, так же как и особое почитание
Глава I. Тело, церковь, религия 33
Иисуса-младенца святым Антонием Падуанским и святой Кларой. Потом этот
культ был принесен во Францию святым Эльзеаром и святой Дельфиной де
Сабран, где быстро получил широкое распространение. В XVI столетии его
популярность подпитывали статуарные изображения — младенец, держащий
в руках земной шар (или без него), делающий жест благословения. Вскоре но-
вый культ получил поддержку кармелиток. После того как Тереза Авильская
подарила статую младенца Иисуса монастырю Вильянуэва-де-ла-Хара, воз-
никла традиция преподносить аналогичные изображения всякой новой рели-
гиозной общине; облеченные в богатые одежды, они превращались в символы
монастыря и способствовали почитанию детства Иисусова.
В первой половине XVII века о младенце Иисусе размышляют теологи
французской школы духовной мысли. Но их взыскательность приводит не к
прославлению очарования детства, а к открытию того, что младенец — уже
предвестник Страстей Христовых: символ самопожертвования воплотивше-
гося Бога, который принимает смерть ради спасения рода человеческого и для
этого готов снизойти до детства36. Действительно, в глазах этих мистиков, что
могло быть унизительней детства? По жестокому выражению Берюля, это «са-
мое подлое и низкое состояние человеческой природы, если не считать смерти».
Именно потому, что детство — «убогость, зависимость, подчиненность и бес-
полезность», Христос из смирения пожелал испытать и его, тем самым пройдя
полный цикл своей искупительной миссии. На смену безмятежным изображе-
ниям младенца Иисуса приходит трагический образ Дитяти Страстей. Трагизм
придают ему символы, окружающие младенца и предрекающие его будущую
кончину. Как говорили тогда, повторяя слова святого Фомы, в момент зачатия
первое помышление Христа было о распятии и, будучи младенцем, он уже го-
товился умереть на кресте37.
Образ спящего младенца Иисуса возникает в Италии и имеет две разно-
видности. Согласно одному иконографическому канону, он спит, положив руку
на череп, что сближает этот тип изображений со столь распространенными в
XVII столетии натюрмортами, варьирующими тему «суета сует»; как правило,
сцена сопровождается подписью: «Сегодня я, а завтра ты». Иными словами, изо-
бражение младенца Иисуса, погруженного в сон, который является предвестни-
ком смерти, играет роль своеобразного memento mori*. Второй тип имеет не столь
мрачный характер и представляет младенца Иисуса, спящего на кресте; сопрово-
дительный текст тут не так суров: «Я сплю, но сердце мое бодрствует». Тем не
менее присутствие креста указывает на будущий трагический исход Искупителя.
Предвосхищение младенцем Иисусом будущих мучений Христа — одно
среди множества знаковых предвестий Страстей. Воображение христианского
«Помни о смерти» (лат.).
34 История тела
Запада не перестает подпитывать и другой повторяющийся жестокий эпи-
зод — избиение младенцев, — также непосредственно связанный с явлением
Спасителя.
12. Избиение младенцев
Естественно, речь идет об одном из второстепенных эпизодов, упомянутом
только в Евангелии от Матфея. Подхваченный и усиленный апокрифами, этот
сюжет стал одной из магистральных иконографических тем V-XIX веков. Воз-
можно, потому, что его трагизм усиливает чувство вины: эти несчастные за-
мученные тельца не только предвещают страдания Христа, но погибают из-за
него, так как Ирод, приказавший убить всех младенцев мужского пола, не до-
стигших двухлетнего возраста, надеялся уничтожить и Мессию. Эти жертвы
жестокого деспотизма не имели возможности бежать в Египет и ускользнуть
от рук убийц.
Все изображения построены на противопоставлении грубой силы солдат
и полной беспомощности «совершенно невинных». Под бездушным взглядом
Ирода, этого вершителя низких дел и угодливого приспешника римских вла-
стей, детей вырывают из рук матерей, бросают о землю, разбивают им кости,
пронзают холодным оружием. Начиная с XVI века, и в особенности в XVII веке,
фигура иудейского короля практически исчезает38, и звероподобные вооружен-
ные люди заполняют всю сцену бойни. Порой в их качестве выступают нынеш-
ние враги — турки в тюрбанах или испанцы в доспехах — и тогда их темные
силуэты резко контрастируют со светлыми, обнаженными, исколотыми и по-
рубленными телами младенцев, чья льющаяся потоком кровь делает трагедию
еще более невыносимой. В рукопашной схватке между солдатами и матерями,
которые пытаются защитить своих детей, убийцы никогда не пытаются пора-
зить женщин, их интересуют только младенцы и не трогают материнские сле-
зы. Начиная с XVI века изображения этой сцены постепенно охватывают все
большие пространства, расширяющиеся за счет использования перспективы.
Но эти площади и дворы, наполненные бегущими женщинами, пытающимися
укрыть детей, всегда взяты в кольцо солдатами, перекрывающими все выходы.
Овладев навыками изображения пространства, «художники эпохи Ренессанса
начинают детализировать движения, раскрепощают члены и постепенно об-
нажают тела персонажей». Хорошее знание анатомии позволяет художникам
противопоставлять мускулатуру солдат гладким и пухлым телам младенцев,
варварскую жестокость — грации детства.
Пронзить железом беззащитное тело, учинить насилие над существами,
чья невинность должна быть залогом неприкосновенности, — это почти свя-
тотатство. Учитывая, что младенцы погибали до того, как могли были быть
Глава I. Тело, церковь, религия 35
крещены, это событие становилось еще более невыносимым с точки зрения ве-
рующих. Но, обреченные на гибель из ненависти к Христу, они признаны Цер-
ковью истинными мучениками, которые достойны достичь блаженства даже не
будучи окроплены святой водой. Разве не получили они крещение кровью?
II. Слияние со Христом
Мистик постоянно живет двумя видами отношений с телом Господа. Через
причастие он уподобляется ему, через желание разделить страдания Спасите-
ля — стремится раствориться в божественном теле, слиться с ним. Хотя тело
и является принципиальным препятствием на пути к Богу, оно также может
быть средством спасения. Не является ли искомым идеалом переживание
Страстей Господних — через телесные мучения и сносимые оскорбления?
Мученичество парадоксальным образом предстает в виде простейшей
«формулы»: поскольку в этом случае страдания причинены другими, ко-
торые неизбежно оказываются воплощением зла, жертва принимает муче-
ния и отдает свое тело тем, кто его уничтожит. Христиане эпохи Контрре-
формации продолжали вдохновляться идеей мученичества; переизданный
текст «Золотой легенды»*, рассказы о жизни святых, которые публиковали в
XVII — начале XVIII века Галлонио, Бозио, Рибаденейра и Адриен Байе, а за-
тем, немного позднее, и отец Рюинар, знакомят современников со временем
первых христианских мучеников, искусство же беспрестанно представляет
мученичество взорам верных. Впрочем, и сама действительность берет на
себя задачу убеждения набожных душ в том, что времена мученичества еще
не ушли. Далекие миссии в Азии и в Америке, религиозная борьба в Европе,
война против турок в Средиземноморье или под стенами Вены действитель-
но предоставляли совсем не воображаемые возможности для мученичества.
Именно в данном контексте, покуда была еще жива идеология Реконкисты,
Тереза Авильская еще девочкой приняла решение отправиться со своим
младшим братом Родриго «в страну мавров» в надежде быть обезглавленной
и таким образом попасть в число избранных. Их вовремя остановили...39
И разве у кармелитов игра в мучеников не была одним из любимых способов
времяпрепровождения?
Однако с началом XVII столетия возвышенные души оказываются перед
очевидным фактом: возможностей для мученичества становится меньше.
Остается только сожалеть об эпохе, когда светская власть с помощью репрес-
сий увеличивала «шансы» христиан претерпеть мучения во имя веры. Стрем-
ление к мученичеству, невозможность мученичества — это противоречие
* Одна из самых популярных книг Средневековья — собрание христианских легенд и житий
святых, составленное около 1260 года Иаковом Ворагинским. (Прим, пер.)
36 История тела
приводит к поискам новых форм насилия над телом40. В силу того что другой —
язычник, еретик или неверный — больше не может быть причиной унижения
и смерти, некоторые находят выход своему экзистенциальному беспокойству в
умерщвлении плоти; зачарованные Страстями Господними, они каждый день
терзают свои тела и делают их инструментами тяжких испытаний. Таким обра-
зом, «красное мученичество», вписанное в короткий период публичных пыток,
в новую эпоху уступило место «белому мученичеству», которое переживается
втайне монастырской кельи, — мучениям, причиняемым самому себе, мучени-
честву на всю жизнь.
1. Заслуженно наказанное тело
Для всех тех, кто отважно пытается приблизиться к Христу через боль, дабы
разделить его муки, тело одновременно является и серьезным препятствием,
«главнейшим врагом», и средством сопровождать Искупителя: тело, которое
необходимо побороть, и тело — посредник жертвенного акта. Эти взыскатель-
ные и истерзанные души, руководствующиеся принципом обесценивания,
абсолютной потери себя, исследовали все формы самоуничижения.
Они, не колеблясь, терзают и наказывают свое тело, поскольку оно не
заслуживает никакого уважения. Не будем говорить об элементарных гигие-
нических мерах, поскольку порой тело полностью предоставляется природе,
содержится в отвратительной грязи и кишит паразитами; известно, до каких
крайностей могла доходить эта запущенность тела у Хуана де ла Крус, Жанны
Делану и Бенедикта Лабра. Для всех, кто стремится обесценить свою бренную
оболочку, тело есть не что иное, как «море убожества», клоака, порожденная
состоянием греховности; тело отвратительно, оно — средоточие пороков.
«Я есть не что иное, как навоз; мне следует просить Господа нашего, чтобы по
моей смерти тело мое бросили в сточную канаву и оно было сожрано птицами
и собаками. <...> Не этого ли я должен желать как кары за мои грехи?» — вос-
клицает Игнатий Лойола. Столь распространенный в XVII веке образ «Иова
многострадального», в унижении лежащего на гноище, покрытого отврати-
тельными смердящими язвами, а также отталкивающее изображение жертв от-
равления спорыньей на Изингеймском алтаре в Кольмаре хорошо объясняют,
на что этот «мешок отбросов» — тело — мог вдохновлять мистиков. Такому
отношению к телу соответствовало осуждение радостей жизни. Все это вместе
походило на закамуфлированную смерть. И потому тема гниения, запахов
разложения, источаемых живым телом, достаточно часта в агиографической
литературе: смерть уже присутствует при жизни.
Укрощение собственной плоти состоит прежде всего в том, чтобы подвер-
гать ее суровым истязаниям. Фантазируя и подвергая ее наиболее мучительным
Глава I. Тело, церковь, религия 37
испытаниям, все те, кто презирает плоть и отвергает посюсторонний мир,
в конечном итоге достигают святости. «Ненависть к телу», приводящая к мед-
ленному и систематичному его разрушению, не нова в религиозном простран-
стве. Те, кто стремится к мученичеству, ссылаются прежде всего на великие
средневековые примеры аскетизма, показанные святым Иеронимом, святым
Антонием или святым Николаем Толентинским. Переиздание их жизнеописа-
ний, огромное число посвященных им изображений, память, поддерживаемая
религиозными орденами, делают вездесущими образы их изможденных, при-
вычных к истязаниям тел41. Монахини охотно берутся подражать женщинам,
которые наказывали свое тело. В течение долгого времени такими образцами
были Мария Египетская и, конечно, Екатерина Сиенская, а начиная с XVI века
их затмила Тереза Авильская42.
Поскольку аскеза позволяет достичь незыблемых добродетелей и пред-
полагает созерцание Страстей, начиная с конца XVI века она все чаще рассма-
тривается как приготовление к получению беспримерных милостей. Она по-
зволяет мистикам приблизиться к Христу через растворение своего тела в Его
теле. Это воля к слиянию ведет к двум крайним мерам: суровому воздержанию
и умерщвлению плоти, а также к одному упованию: узреть символы Страстей
Христовых запечатленными в своем теле.
2. Пост
Самая первая и простая кара, которой можно подвергнуть свое тело, — отказ
от пищи43. Впрочем, агиографические тексты обнаруживают большое разно-
образие подобных ограничений: от сокращения количества пищи до избира-
тельного поста — видов воздержания очень много. Так, часто постилась Бе-
нуата Ранкюрель из Ло*; ее обычной пищей были хлеб и вода, но нередко она
лишала себя и хлеба. «Однажды она провела восемь дней безо всякой пищи,
дабы снискать милость одному грешнику, которого Господь, казалось, должен
был покинуть». Действительно, мистики заняты отнюдь не только собствен-
ным спасением; они готовы на все, чтобы помочь спастись другим. Некоторые,
как Франсуаза Ромен, удовлетворяются тем, что едят простую пищу безо вся-
ких приправ; другие идут дальше и нарочно портят пищу, которую вкушают.
Во второй половине XVII века Карло Северано Североли, капуцин из Фаэнцы,
не ел ничего, кроме заплесневевшего хлеба, который он размачивал в зловон-
ных кухонных помоях и перемешивал с золой: таков его способ преодолеть
брезгливость, победить свое тело, восторжествовать над природной порочно-
стью плоти... То, что зола, равно как и земля, напоминающие о разложении
* Сент-Этьенн-де-Ло. (Прим, пер.)
38 История тела
и смерти, нередко входят в состав этих отталкивающих блюд, вовсе не случай-
но: еще при жизни мистики готовят тело к небытию.
Впрочем, эти ограничения могут различаться в зависимости от време-
ни. Время абсолютного воздержания — пятница, а в течение недели святой
довольствуется небольшим количеством воды и хлеба, которое он делит на
порции и съедает за два-три дня. В период Великого поста он подвергает себя
чрезвычайным лишениям, беря пример с Екатерины Сиенской, которая во
время поста вкушала только причастие. Здесь перед нами, по сути дела, моде-
ли поведения, которые в значительной мере повторяются от одного жизнео-
писания к другому в течение ХП-ХШ веков, и надеющийся на мученичество
действует согласно уже существующим схемам: например, испанские мона-
хини в XVII веке с точностью копируют пищевое поведение своих великих
предшественниц.
Традиционным формам воздержания, «святой анорексии»44 некоторые
монахини предпочитают «благочестивое принятие пищи»: оно требует от них
большего, поскольку по-настоящему сближает их с телами святых. Если одни
желают слиться с Иисусом, глубоко проживая Страсти Христовы, то другие
полагают возможным приблизиться к угодникам через употребление «святого
вина» — напитка, приготовленного с помощью настаивания вина на мощах
святого. Такой была одна визитантка (монахиня ордена Посещения), умершая
в 1712 году в возрасте семидесяти шести лет: она особо чтила Франциска Саль-
ского. В течение многих лет она каждый день пила воду, настоянную на мощах
святого, полагая, что это «превосходное лекарство от всех ее внутренних и
внешних недугов». А сестры Посещения из Анси имели привычку «пить кровь
святого Франциска, смешанную в ложке с вином». Очевидно, что речь идет
об исключительной связи, поскольку доступ к ней имели только сестры этой
общины*.
Установленный порядок требовал, чтобы люди, обладающие возвышен-
ной душой, с детства были чувствительны к опасностям, которые таит тело,
и потому, как повествуют биографы, некоторые с самого юного возраста при-
нуждали себя, зачастую тайком от родителей и слуг, к самому суровому образу
жизни, беря пример с Екатерины Сиенской, Николая Толентинского или Петра
Люксембургского, а то и со святого Николая Барийского, чья преждевремен-
ная зрелость поражает, поскольку, рассказывают, что, с самого младенчества
«он [добровольно] по средам и пятницам соглашался брать грудь только раз
в день»...
* В 1610 году вместе со своей духовной дочерью, Иоанной де Шанталь, святой Франциск
Сальский основал орден визитанток (Посещения — воспоминания о встрече девы Марии
и Елизаветы). В отличие от других женских монастырей этого времени, туда принимали
женщин со слабым здоровьем, которые, несмотря на недуг, хотели посвятить свою жизнь
Богу. (Прим, ред.)
Глава I. Тело, церковь, религия 39
3. Двойственность знаков
Воздержание, будь оно частичным или полным, эпизодическим или посто-
янным, в конце концов дарует мистику утонченное ощущение: власти над
собственным телом, дух наконец подчиняет себе плоть. Это своего рода «ано-
рексический способ присутствия в мире» и одновременно надежда из этого
мира вырваться. Все тело охватывает ощущение легкости, невесомости; это
состояние блаженства, чувство свободы хорошо знакомо больным анорек-
сией. Такая победа над собственным телом приближает к Богу и выделяет
мистика среди других людей. Эта возвещаемая способность жить без пищи,
и даже без сна и опорожнения, восхищала окружающих, которые охотно ви-
дели в таком самообладании доказательство святости. Когда абсолютное воз-
держание, инедия, длится неделями, месяцами и даже годами, оно колеблет
умы, религиозные авторитеты и силу медицины. Но как отличить «святую
анорексию» от обмана45?
Женщины, которых это касается (ибо это почти всегда женщины), до-
ходят до удивительных недугов. Они не в состоянии спать, принимать жид-
кую или твердую пищу, опорожняться естественным образом. Однако они
сохраняют цветущий вид, даже полнеют, бросая тем самым вызов обычным
правилам функционирования организма. Все они жалуются на чрезвычайную
чувствительность к прикосновениям. Все «сохраняют способность разгова-
ривать» и разум, за исключением определенных моментов, когда «неодолимая
сила заставляет их умолкнуть». Тогда, не лишаясь ни сознания, ни рассудка,
«в своего рода экстазе» они твердят о том, что им необходим свежий воздух,
и некоторые требуют, чтобы окно их спальни было открыто день и ночь. «На-
столько необычайная способность жить и полнеть, не принимая совершенно
никакой пищи» вызывала толки о невиданном чуде. Из окрестных деревень
стекался народ, чтобы взглянуть на «чудо» и почтить «святую», и эта шумиха
одобрялась местным священником.
Досужие болтуны пересказывают друг другу такие странные случаи. По-
рой в них видят надувательство. Чудесное голодание вызывает сомнения, один
из магистратов просит ученых людей «навестить» молодую женщину. Удалось
ли ей успешно пройти испытание? Ее влияние растет. И вот уже та, что до сих
пор жила в затворничестве, прикованная к постели, выражает желание выйти
на молитву. Ее при большом стечении народа относят к любимому в округе
месту паломничества; она молится, слушает мессу и получает причащение,
предается созерцанию и просит, чтобы ее отнесли к ближайшему источнику.
Там, омыв руки, глаза и лицо, она выпивает немного воды «и в то же мгновение
сообщает, что может ходить». И действительно, она поднимается, держится на
ногах и идет, «к крайнему изумлению толпы, которая прославляет чудо гром-
кими криками»46.
40 История тела
В битве за облегчение страданий пациента медиков больше всего пора-
жают тела, истязаемые недугом, который медицина не в состоянии объяснить.
Их поочередно охватывает то сомнение, то легковерие. И при чтении отчетов,
которые они составляют после раскрытия обмана, явственно ощущается, что
врачи так и остались в растерянности. Настойчивость, с которой больная
заявляет, что Господь ради ее испытания посылает ей мучения; уверенность
окружающих, которые восхищаются ее длительным воздержанием; смерть от
крайнего ослабления той, что стала центром внимания, — все это заставляет
ученых мужей сомневаться. Неужели рубеж между ложной и подлинной свя-
тостью столь тонок? Неужели так трудно обозначить границу между телом,
которое предается воле Бога, и телом, которое становится инструментом розы-
грыша? Неужели работу Господа так легко подделать? Действительно, есть над
чем подумать.
4. Изнурение и умерщвление плоти
Чтобы побороть постоянные соблазны (в сражении с бесами, которых им ни-
когда окончательно не победить), святые идут на еще большие ухищрения,
еще большую жестокость по отношению к себе. Все, что кажется им потвор-
ством телу, расценивается как источник дурных мыслей; соответственно, тело
должно неизменно находиться под наблюдением и принуждением. Спать на
земляном полу кельи, «как истинно кающийся грешник», носить одеяние из
грубой и колючей, залатанной шерстяной ткани, добавляя к ней одну или две
власяницы, разъедающие плоть, подниматься ночью, дабы бичевать себя роз-
гами или железной цепью, — вот обычные их способы преодоления телесных
слабостей. Дело в том, что именно во время ночного сна опасность наиболее
велика; агиографические повествования полны историй, в которых дьявол
проникает в жилище святого, гасит светильник, производит такой шум, что
кажется, будто стены комнаты рушатся, принимает обличье ужасных зверей,
избивает молящегося святого с такой силой, что тот еще долго носит на себе
жестокие свидетельства ужасной ночи. И лишь молитва перед распятием об
избавлении может спасти в подобной ситуации; дьяволу ничего не останется,
как убраться восвояси...
Тексты демонстрируют, какую значимость имеет кровь в актах умерщ-
вления плоти, которые, однако, сами праведники отнюдь не всегда считают
таковыми47. Разве Христос не проливал обильно свою кровь, ту «драгоценную
кровь», культ которой процветал в Средние века? 14 разве первые христиан-
ские мученики не отдавали, не щадя, свою кровь в амфитеатре? Отношение
мистиков к крови двойственно: с одной стороны, это отвращение — «кровь —
это та вещь, что ужасна сама по себе», согласно святой Гертруде, с другой,
Глава I. Тело, церковь, религия 41
превознесение — «как была бы прекрасна моя белая одежда, если бы она была
окрашена кровью», говорила Екатерина Сиенская, выражая стремление к муче-
ничеству. В Испании XVI века распространение культа крови совпадало с по-
явлением первых статутов о чистоте крови. Теперь вся та кровь, что сочилась
из ран бичуемого, та кровь, что сохраняли на белье или в сосудах, когда святой
умирал, представала как живая и благородная часть тела. В рассказах о монахи-
нях постоянно упоминается «святая кровь», благородная кровь, которая «толь-
ко и стремится к тому, чтобы быть пролитой». «Каждодневное мученичество
готовит к великому мученичеству крови»48.
Дабы покарать тело, объятое желаниями, погасить огонь вожделения,
победить пылающую плоть, зачастую нет другого средства, кроме как по-
грузиться в холодную воду; она одна может потушить пожар, грозящий вас
погубить. Именно по этой причине кающийся грешник Пьер де Керьоле, умер-
ший в 1660 году, зимним утром бросается в наполненную водой яму и потом
несколько часов ходит в заледеневших одеждах. Игнатий Лойола во время
своего пребывания в Париже в середине XVI века также окунулся в ледяную
воду; но в данном случае его намерение было иным, ибо он желал усмирить
не собственную плоть, а плоть того сластолюбца, которого он встретил по
дороге. Он объявил, что останется в воде до тех пор, пока этот закоренелый
грешник не отречется от своей преступной страсти. Но это были и для них
исключительные поступки; а вот Педро д’Алькантара в ту же эпоху сделал по-
гружения своей постоянной практикой умерщвления плоти. Таким образом,
для того чтобы лишить тело страстей, его необходимо подвергнуть лечению,
которое кажется напрасным и опасным. Напрасным, поскольку оно отсылает к
метафоре: телесный пожар тушится холодной водой; опасным, поскольку такое
лечение расшатывает здоровье. Но не это ли и есть искомая цель?
«Пророчица нового времени», «Свет мира», Антуанетта Буриньон — одна
из светских мистиков, появлением которых сопровождалось религиозное об-
новление начала XVII века49. Уже в очень юном возрасте она осознала разрыв
между поступками людей и их провозглашаемыми принципами. Ее поведение
не соответствовало ее возрасту: она отказывалась от удовольствий и развлече-
ний, предпочитая играть в «монастырь» или «скит». Когда ей было шестнадцать
лет, отец не пустил ее в монастырь и она решила жить дома как отшельница; она
хотела достичь идеала, обуздав потребности тела. Антуанетта не ела по два или
три дня, носила власяницу из конского волоса, которая впивалась ей в тело,
ей нравилось совершать прогулки «на кладбище, к оссуарию, дабы созерцать
останки мертвых», она упивалась мыслью, что через непродолжительное время
ее тело, ее «остов» уподобится им. И затем в один прекрасный день она решила
оставить свою семью и «удалиться в пустыню»... Получив жестокий выговор
от отца, который возвратил ее домой, она решила сделать из своей комнаты
42 История тела
келью, проводила дни и ночи в созерцании, молитвах, посте, засыпая лишь на
три часа в сутки в гробу, который ей тайно принесли. В октябре 1639 года она
окончательно решила уйти, предупредив отца, который проклял ее. Так для нее
началась бродячая жизнь, закончившаяся только с ее смертью.
Вся ее религия заключается в отказе от мира, от любых привязанностей,
от семьи, от деятельности. Она часто общается с Богом, который позволяет ей
предвидеть будущее, она много пишет, принимает верующих самых разных
убеждений, медиков, хирургов, теологов и философов, стремясь внушить
каждому суровые правила жизни. Своей безотчетной набожностью, своим
прозелитизмом она наживает непримиримых врагов среди церковников и
вынуждена всю жизнь бежать из одного города в другой. Эта неутомимая мис-
сионерка всегда находилась в пути, посещая новые общины и обращая новых
адептов. Она не щадила себя и кончила свои дни в трудах.
Наряду с мирянками, которые, как Антуанетта Буриньон, выбрали аскезу,
но располагали определенной свободой, были и другие, более многочисленные,
которые должны были соблюдать правила жизни в общине. Духовный путь
этих монахинь мистического ордена известен по рассказам, которые нам оста-
вили они сами или их близкие50. Эти «жизнеописания», нередко составленные
по настойчивым настоятельным советам исповедника, весьма двусмысленны,
ибо, хотя эти женщины с легкостью говорят о своем духовном пути, они явно
осторожны, когда речь идет о теле: им необходимо сохранять величайшую
скромность, рассказывая о себе, и говорить о получаемых милостях, не хвалясь
ими. Многочисленные автобиографические тексты испанских монахинь, ис-
следованные Изабель Путрен, обнаруживают эту двойственность51. Впрочем,
за словами просматривается определенное подражание двум знаменитым при-
мерам женского мистицизма: босоногим кармелиткам, которые стремились к
бедности и воздержанию, и тем, кого можно назвать францисканками, — у по-
следних воображение было куда более бурным, за что церковь и относилась
к ним с осторожностью52. Однако именно этот последний орден наиболее
широко распространился в Испании XVII века. Воздержание, умерщвление
плоти, отсутствие сна, добровольное членовредительство появляются во всех
рассказах: эти женщины — поистине «ходячие мартирологи». Некоторые из
них вели старательный учет своих непосредственных встреч с Богом, но лишь
отдельные визионерки добились «высшей награды восхождения души» —
мистического брака.
Подвержение тела истязаниям, мучение ради причастности к Страстям
Господним и страданиям первых христианских мучеников имеет пределы,
которых праведник не может преступить. Недостаток еды и постоянные чле-
новредительства могут привести к смерти. А такой исход неизбежно ставит
важный вопрос: не посягательство ли это на творение Божье? Не является ли
Глава I. Тело, церковь, религия 43
это своего рода самоубийством? Таким образом, мистик всегда балансирует на
грани. На самом деле желание страдать как можно сильнее и дольше, чтобы как
можно ближе уподобиться образцу — распятому Иисусу, — заставляет его от-
вергать окончательное саморазрушение. Значит, ему необходимо найти точное
соотношение: продвигаться по пути аскезы, соблюдая меру в умерщвлении
плоти и самоистязании. Ибо если безудержно предаваться изнурительным
телесным упражнениям, это может стать препятствием для упражнений ду-
ховных. Как говорил когда-то святой Ансельм, «следует держать тело в узде
сдержанной рукой».
5. Часть Тела Христова
Стать Телом Христовым, пройдя через все испытания, которые претерпел
Муж скорбей, — такова высшая цель. В силу этого телесное подражание Хри-
сту принимает разнообразные формы: от стигматизации до пронзения сердца;
среди этих форм — и переживание нахождения внутри сердца Иисуса и другие
прочие доказательства и знаки избранности. Святой Франциск был первым
избранным (возможно, за исключением Марии из Уаньи) и выдающимся об-
разцом для многих поколений мистиков. Широко распространившаяся благо-
даря текстам и изображениям стигматизация прославляла «совпадение двух
путей imitatio Christi*: созерцания язв и мученичества». Тем не менее стигматы
скорее не зримый знак, а локализованное средоточие страдания, интенсив-
но ощущаемого во всем теле; это концентрация страдания, язва, тайно исте-
кающая кровью монаха-мистика: фолликулы на голове, своего рода наросты
«с большой орех», затвердевший гной, открытые раны, пропитанные засохшей
кровью, опухоли. Все эти знаки — не раны, поскольку некоторые святые, что-
бы полнее переживать свои страдания, добивались того, чтобы их стигматы
становились почти не видимыми, сохраняя при этом свою болезненность.
XVII столетие было великим веком стигматизации53. Францисканцам
приходилось отстаивать уникальность стигматов святого Франциска. Теофиль
Райно, первый историк стигматиков, упоминал, помимо святого из Ассизи и
Екатерины Сиенской, тринадцать случаев полной стигматизации с пятью рана-
ми и пять или шесть случаев частичной стигматизации. Менее взыскательный
или более информированный Арно де Рес в 1628 году отмечал двадцать пять
случаев, а Педро де Альва в 1651-м — тридцать пять. Но чего стоят эти цифры
в системе отсчета, где стигматизация — не постоянно проявленный и наблю-
даемый феномен? К тому же стигматизация не сказывается на всех избранных
одинаковым образом. Рите Кашийской только один шип тернового венца вон-
* Подражания Христу. (Прим, пер.)
44 История тела
зился в лоб, у Екатерины Сиенской, до того как она получила другие раны, была
поражена лишь правая рука. Вести точный учет случаев и людей очень сложно:
известны случаи, когда биографы выдавали за стигматиков монахинь, которые
во время видения сами себе вонзили гвозди в руки. Обнародование цифр тем
не менее обозначает возобновившийся интерес к телесным свидетельствам,
уподобляющим их носителя Христу. Новый всплеск желания превратиться в
«живое распятие» в действительности возник благодаря мистическому обнов-
лению XVI и XVII веков. Но одна вещь несомненна: если основной моделью по-
прежнему оставался святой Франциск, то большую часть стигматиков теперь
составляли женщины. Именно этим новый мистицизм отличался от древнего.
Случай Вероники Джулиани, хотя и поздний, тем не менее весьма по-
казателен54. Вероника, монахиня монастыря капуцинок Читта-ди-Кастелло на
границе Умбрии и Тосканы, в тридцать три года — возраст Христа — получила
по своей молитве стигмат тернового венца. Эти первые стигматы, которые об-
разовывали вокруг головы красный шишковатый круг с фиолетовыми пятнами
в форме шипов, вызывали у нее сильные боли. Изучив его, настоятельница
поставила в известность епископа диоцеза, который уже обратился к медикам.
Последние, использовав все виды мазей, вытяжных и обычных пластырей, но
не добившись выздоровления, объявили, что эти следы «бесспорно» сверхъ-
естественны. Двумя годами позже в день Рождества 1696 года Вероника обрела
стигмат в области сердца, затем, спустя еще три месяца, в Страстную пятницу
1697 года, другие раны. В своем дневнике она сделала запись об этом событии:
«В эту ночь, когда я была погружена в созерцание, Господь воскресший явился
мне вместе со своей Матерью и святыми, как это со мной уже часто случалось.
Он повелел мне исповедаться, что я и сделала. Едва я начала, мне пришлось
остановиться из-за жестокой боли, которую я ощутила, думая о тяжких оби-
дах, которые я нанесла Господу. Тогда Господь сказал моему ангелу-хранителю
продолжать за меня. Он повиновался, положив руку на мою голову». Придя
в сознание, она схватила распятие и прижала его к сердцу, с любовью целуя
раны Христовы и выражая желание разделить Его страдания, которые Он ис-
пытывал от каждой из них. Итак, она уже была в экстазе, когда Иисус явился ей
второй раз. Трижды Он спросил ее, чего она желает, и каждый раз она отвечала
Ему, что хотела бы быть распятой вместе с Ним. Она говорит о том, что видела
пять сверкающих лучей, исходивших из пяти ран Христа и направлявшихся
к ней, «маленькие огоньки, из которых четыре от гвоздей и пятый от копья».
Выйдя из состояния экстаза, она обнаружила, что ее руки, ноги и бок пронзены
насквозь.
Инквизиция, узнав о том, что произошло, поручила епископу провести
расследование. Он прибыл в монастырь и пригрозил сжечь Веронику как ведь-
му посреди монастыря, затем ее заперли в келье, обязав стоять под дверью, как
1
Глава I. Тело, церковь, религия 45
отлученную от причастия, под наблюдением сестры-послушницы. Медикам же
было поручено излечить все отметины на ее теле. В течение нескольких месяцев
они держали руки монахини в полностью закрытых перчатках; но язвы, вместо
того чтобы излечиться, лишь разрослись. Покорная и безропотная, удрученная
тем, что полученные отметины нарушают жизнь общины, Вероника попросила
Бога сделать внешние знаки стигматов невидимыми, оставив ей лишь внутрен-
ние страдания. Это и произошло тремя годами позже, 5 апреля 1700 года: в тот
самый час, когда они были получены, стигматы исчезли, оставив после себя
лишь красные пятна без рубцов. В течение последующих лет, однако, стигматы
появились вновь. В 1714 году епископ с одним из иезуитов, специально отправ-
ленные из Флоренции, установили, что рана на боку может затягиваться по
просьбе монахини, не оставляя никаких шрамов. Таковы факты, изложенные
в досье по канонизации55. Впоследствии имели место другие «исследования»
истинности стигматов, последний в 1726 году, за год до смерти Вероники, и все
они были убедительны.
Помимо этих феноменов, теологи и народное мнение ссылаются на три
вида случаев. Речь идет о поверхностных ранах, которые исчезают от простого
умывания или лечения. Но шрамы и раны могли также быть работой злого
духа, плодом дьявольской иллюзии, и тогда роль теологов инквизиции состоя-
ла в том, чтобы посредством действенного убеждения и духовного руководства
уничтожить следы такого отклонения. Если, конечно, речь не шла о симуляции,
что, по сути дела, сводилось к тому же самому. Так, испанское духовенство в
XVI веке было взволновано двумя случаями обмана: в 1544 году — клариссин-
ки из Кордовы, сестры Маргариты де ла Крус, и в 1588 году — доминиканки
из Лиссабона, сестры Марии де ла Визитасьон. Обе они признались во лжи.
Наконец, стигматы понимались как ясное проявление божественной воли и
поэтому принимались как таковые. Но никогда не высказывалась мысль об их
невротическом или психопатологическом происхождении, которое медицина
XVII столетия еще не была способна выявить.
Подражание Христу и святым — не просто подражание: это плод «дли-
тельного воспитания воображения», в котором главное место отведено еже-
дневным молитвенным размышлениям о Страстях, поклонению страждущему
Христу, постоянному почитанию пяти ран, созерцанию благочестивых обра-
зов. В таком контексте стигматики оказываются избранными, составляющи-
ми «передовой отряд армии верующих», которые силой своего воображения
в конце концов в действительности переживают страдания Спасителя.
Стигматизация зачастую предстает как прогрессирующий феномен,
связанный с определенными датами. Святой Франциск Ассизский получил
стигматы в день Воздвижения Креста Господня, когда он созерцал в молит-
ве Страсти Господни и всем сердцем желал быть распятым вместе с Ним.
46 История тела
Пятница, главным образом Страстная пятница, — избранный день для всех
визионеров и стигматиков. Так, в пятницу июля 1673 года Бенуата Ранкюрель,
«святая из Ло», видела живого Христа, «прибитого гвоздями к кресту, как на
Голгофе» и обратившегося к ней со словами: «Дочь моя, Я явился тебе, дабы
ты могла разделить Мои страдания». И начиная с этого дня «Бенуата оказыва-
лась распятой по пятницам, то есть каждую неделю, начиная с четырех часов
вечера четверга и до девяти часов утра субботы, она оставалась в кровати,
раскинув руки, положив одну ступню на другую, с чуть согнутыми, но на-
пряженными кистями рук, неподвижная и несгибаемая словно железный
прут. В течение всего этого времени она не двигалась и не подавала признаков
жизни. Ничто также не свидетельствовало и о смерти этого безжизненного
тела, ибо ее черты несли двойную печать невыразимых мучений и несказан-
ного счастья»56. Это еженедельное распятие, которое Бенуата прозвала «пят-
ничными болями», продолжалось долгих пятнадцать лет и прервалось лишь
на два года, когда строили монастырь в Ло. Здесь нет ничего необычного.
Для любого мистика обязательно воспоминание о жертве Христовой каждую
пятницу. Этот день отмечается полным воздержанием, чтением и размыш-
лением о Страстях и точным следованием разным эпизодам этой трагедии.
Но если такое сопровождение Христа на его пути к кресту — сознательное
действие, то с некоторыми явлениями, чье регулярное повторение могло рас-
сматриваться современниками только как сверхъестественное, дело обстоит
иначе. Как, например, у стигматизированных женщин, чьи раны кровоточили
каждую пятницу, а в Страстную пятницу более обычного, иногда ровно семь
раз в день, то есть каждый канонический час (эти часы, как известно, также
связаны со Страстями). Эти дополнительные Страсти также упорядочены,
связаны с датами и определенными часами — по образцу Христа: они следу-
ют евангельскому описанию Страстей.
Стигматизация может также принимать вид прогрессирующего феноме-
на, начинающегося с тернового венца. Впрочем, случается, что будущей святой
предлагается выбор; так, Христос явился Екатерине де Раконизио в Пьемонте
и предложил два венца: один с цветами, другой с шипами. Она, конечно же,
выбрала второй; но, поскольку ей было лишь десять лет, Христос отказал
ей: «Ты еще ребенок, я сохраню для тебя [эту диадему] на потом». В конце
концов она ее получила. За терновым венцом последовали и другие раны.
Мистики отмечали, что с их телом происходят изменения. Кровь словно бы
начинает течь в обратном направлении, она с силой направляется к стигматам,
а менструация прекращается. «Это невозможно выразить», — подчеркивает
Катерина Эммерих. У нее затронутым оказалось строение всего тела, в первую
очередь — сердца; оно словно разделилось на пять частей, и стигматы подчиня-
лись этим частям сердца, каждая из которых, казалось, управляла собственной
Глава I. Тело, церковь, религия 47
циркуляцией крови. При этом они подчиняются центральному сердцу, основе
жизни, и, конечно же, сердцу более возвышенному — сердцу Христа, которое
создавало главный удар. Обычное кровообращение сохранялось, но в опреде-
ленные периоды, обусловленные церковным календарем, «периферийные»
сердца перестают отправлять природному и центральному сердцу все то, что
они получают, и сохраняют часть для того сердца, которому они повинуются.
Этот образ объясняет принцип отведения, кровообращения между Христом и
избранниками, отмеченными стигматами. Кровь из священных ран Христовых
течет в раны стигматиков, и ответом на эту кровь является та, что вытекает из
их стигматов. Это духовное переливание крови Спасителя, сверхъестествен-
ный союз, заключенный посредством крови. Он объединяет всех избранных
в единое мистическое тело. Возможность разделить раны Христовы приво-
дит к слиянию с Ним, тела с телом, сердца с сердцем, крови с кровью. Это ли
не неожиданная иллюстрация открытия Гарвея?
Хотя эти проявления охотно трактуются как знаки предопределения,
они подчинены суровому контролю со стороны церковных авторитетов,
как мы это видели в случае с Вероникой Джулиани. Епископы или уполно-
моченные ими лица прежде всего озабочены духовным аспектом феноменов,
предоставляя медикам собственными методами следить за естественной
стороной телесных повреждений. Когда монсеньор де Жанли, епископ Гре-
нобля, посетил Ло с целью собрать сведения о болезни Бенуаты Ранкюрель,
его сопровождал известный врач из Амбрена. Так же Фердинанд д’Азеведо,
архиепископ Бургоса, направил двух медиков к Жанне де Мари-Жезю. Обыч-
но в XVII веке, если нет серьезных сомнений, вердикт врачей более или менее
одинаков: подвергнув мистика всем известным способам врачевания, они под
клятвой заявляют, что в ранах такого вида нет ничего естественного. Только
Творец души и тела способен произвести в них такие изменения. Это Христос
заново воплощается для страданий через тело мистика, а значит, стигматиза-
ция сверхъестественна. '
Телесное проявление подражания Христу могло также принимать форму
буквенных надписей, которые получали монахини или которые они сами на
себя наносили. Эти «отпечатки»57 — такой термин часто появляется в женских
биографиях XVII века — средство манифестировать веру, сделать ее постоянно
доступной для прочтения, сохранять «вечную память» об особом моменте. Как
процарапанное на коре имя, надрез на плоти должен подтверждать постоянство
чувств, он должен убеждать монахиню, когда придет день сомнений. Отпечаток
создает уверенность, останавливая время. Эти благочестивые знаки, «эти не-
мые многословные рты» также являются знаками избранности. К тому же факт
существования этих знаков подтверждается живописью. Так Сурбаран в своей
картине изобразил и сделал известным экстаз, во время которого в XIV веке
48 История тела
блаженный Сузо написал на своей плоти кинжалом инициалы* •*, называющие
Иисуса, Спасителя человечества. Эти отпечатки, однако, не ограничивались
телесной оболочкой. Как тело, препарируемое в амфитеатре, постепенно обна-
жает под скальпелем спрятанные органы, так и мистическое тело обнаруживает
глубокие отпечатки вплоть до сердечной мышцы. Для хирургов, искавших при
аутопсии монахини признаки внутреннего огня, сжигавшего ее при жизни, не
представляло сомнений, что его следы можно найти именно в сердце58. Серд-
це — это воск, на котором отпечатываются страсти души. Действительно ли
проявления любви были так велики? Сердце расскажет. У одной богомольной
женщины, чье тело вскрыли после смерти, обнаружили два сердца. Физиологи-
ческая аномалия, которую врач Поль Дюбэ в середине XVII столетия расценил
как врожденное уродство. Но богословы проявили бдительность. «Они взяли
верх над естествоиспытателями в этой схватке и говорили, что Господь дал ей
новое сердце как символ любви и благодати», и призвали на помощь книгу про-
рока Иезекииля (36:26 «И дам вам сердце новое»). Ученый человек заключил,
что «теологи весьма здраво признают, что уродцы рождаются во славу Божью»59.
6. «Сердце, истощенное любовью к Богу»
Итак, влияние мистиков, которое испытывали их современники, побуждает
медиков вторгаться в мертвое тело, чтобы наконец обнаружить в нем столь
желанное объяснение необычного поведения. Когда хирурги обследовали тело
доминиканского терциария” Паолы ди Сан Томмазо, скончавшейся в Неаполе
в 1624 году в возрасте шестидесяти трех лет, агиографический текст вполне
ожидаемо настаивает на том, что выглядит анатомическим курьезом: «Из ее
груди вынули сердце. Оно было вскрыто в присутствии многих монахов и дру-
гих людей, достойных доверия персон, и оказалось пустым, как пузырь, опу-
стошенным любовью к Богу. Внутри обнаружилось сплетение объемных воло-
кон, два их которых были больше остальных. Одно из них явно представляло
собой распятие и коленопреклоненную фигуру рядом с ним. Именно в таком
виде она видела его при жизни духовным взором, и каждый раз, произнося
„Мой Иисус”, она чувствовала, как слабеет ее сердце...»60
Образ инструментов Страстей, запечатленных в сердце монахини-
затворницы, стал классикой агиографии, начиная с рассказа о смерти Клары де
Монтефалько в 1308 году. Тело этой женщины-мистика было вскрыто сестрами
* Речь идет об инициалах JHS (иногда IHS) — Jesu Hominum Salvator (Иисус — спаситель
человеков), которые часто можно встретить над входом в храм, на дарохранительнице
и т.д. (Прим, ред. )
•* При некоторых католических орденах, помимо двух основных орденов (первая ветвь —
мужская, вторая — женская), существуют третьи ордена, члены которых (терциарии) частично
принимают обеты и образ жизни данного ордена, но не покидают мир. (Прим, пер.)
Глава I. Тело, церковь, религия 49
монастыря, ставшими волей обстоятельств анатомами. Они обнаружили сердце,
похожее на дарохранительницу и заполненное всеми теми орудиями, которыми
причинили страдания Христу61. Мистическое обновление в период Контрре-
формации множит подобные примеры. Аутопсия Урсулы Бенинказа, самой из-
вестной женщины-мистика во всей южной Италии XVII века, также таит немало
сюрпризов. Ее сердце было истощено любовью. К этому добавились особые об-
стоятельства вскрытия, проведенного хирургом: узнав, что монахиня умерла, он
так поспешил, что забыл свои инструменты... «Вот почему он взял маленький
ножик, лежавший у него в сумке, и вскрыл им грудь. <...> Разрезав кожу этим
скверным ножом, он спросил, имеется ли здесь пила»; но пилы, которые ему
принесли, он счел непригодными. Тогда ему передали зубчатый нож, который
наконец сделал свое дело. «Как только тело было вскрыто, обнаружилось, что в
нем нет сердца, лишь немного сожженной кожи с несколькими капельками кро-
ви на его месте. Они были собраны серебряной ложкой и до сих пор хранятся во
флаконе, нетленными. <.. .> Увидев это, мы решили, что ее сердце было сожжено
большой и пылкой любовью к Богу, которую Матушка испытывала при жизни,
ибо она и сама неоднократно повторяла, что чувствует горение»62.
Молитвенное размышление над словами святых также может служить
причиной появления знаков на сердце. Проповедь о любви к Богу, во время
которой святой Франциск Сальский упомянул о чуде обмена сердцами между
Господом и святой Екатериной Сиенской, настолько поразила мать Анну-
Маргариту Клеман и «оказала столь живое воздействие на ее душу, что она
сохранила его на все дни». Эта сокровенная милость выразилась в разного рода
следах на ее сердце: ранах, стигматах, очертаниях Святого Лика. Но безусловно,
те знаки любви, о которых повествуют сочинения конца XVII века, предназна-
ченные для широкой публики, следует прочитывать как отпечатки «в глубине
души», а не как знаки, написанные на теле. Прошло время посмертных вскры-
тий тел мистиков с целью найти в глубине сердца изображение креста или
инструментов Страстей.
7. Мученики любви и пронзенное сердце
Подобные надписи на теле могли расцениваться как ответ Бога на желание
мистика раствориться в теле Христовом, но они были привилегией неболь-
шого числа избранных63 — равно как и мученичество любви, выраженное
через пронзение сердца. Самоуничижение было одним из четырех правил ми-
стической проповеди, наряду со смирением, бесстрастием и бедностью64. Это
стремление к истреблению, уничтожению собственного «я», взыскательность,
ведущая к обнажению «внутренних покровов», были не новы. Начиная с Май-
стера Экхарта доведение себя до агонии стало правилом жизни. С XVI века
50 История тела
отдельные великие святые придали ей новую актуальность. «Отказаться от
себя», «войти в ночь чувств», «умереть для самого себя», «лишиться всяких
намерений», «каждый день предлагать Богу несколько смертей», «ежедневно
распинать себя» — вот лишь некоторые выражения из «Автобиографии» Те-
резы Авильской и «Евангельской жемчужины», труда, который был опублико-
ван в 1530 году на голландском, переведен на латынь в 1545 и на французский
в 1602 году и сильно повлиял на духовные школы во Франции XVII века.
Великий образец чистой любви, «мученичества любви» — Терезианская
модель трансверберации — пронзения сердца. Эпизод обретения милости свя-
той из Авилы, который вдохновил Бернини на его знаменитую скульптурную
группу с ангелом, получил широкую известность благодаря текстам и изо-
бражениям. Большинство биографических повествований, начиная с XVI века,
свидетельствуют о стойком влиянии испанской кармелитки на западную ду-
ховность — и не только на Иберийском полуострове. В этих рассказах часто
описывается пронзение сердца: пылающий луч света, исходящий от Святых
Даров, словно стрелой пронзает сердце женщины-мистика, никогда не повреж-
дая одежд. Она ощущает высшую степень любви и боли, и после этого жизнь
монахини преображается: «Я узрела рядом с собой, слева, ангела во плоти. <... >
Я увидела в его руках длинное золотое копье, как мне показалось, с небольшим
огоньком на острие. Я почувствовала, словно он несколько раз вонзил мне его в
сердце; оно проникало в меня до самых внутренностей; казалось, он вырвал их
из меня, оставив меня полностью объятой великой любовью к Богу. Боль была
столь живой, что я издавала те стоны, о которых уже говорила, и пленитель-
ность этой безграничной боли была столь непомерна, что невозможно желать,
чтобы она утихла, и что душа не может удовлетвориться чем-то меньшим, не-
жели Бог. Это не телесная, но душевная боль, однако и тело в некоторой, даже
в большой мере в ней участвовало»65.
Если пронзение сердца сопровождалось еще и стигматизацией, монахиня
чувствовала себя осыпанной дарами. Мать Мари-Мадлен де Ла Тре-Сант-
Трините, чья жизнь рассказана нам отцом Пини, получает через пронзение
сердца «печать» божественной раны в боку, откуда сочилась «свежая и алая
кровь», затем, внезапно «почувствовав себя раненою невидимой рукой», она
получила и другие стигматы Страстей66. Ее тело, носящее те же отметины, что
и тело Христа, делает ее «завершенной копией Его Самого, пригвожденного
ко кресту». Совершенное подражание.
Развитие культа детства Христова во второй половине XVII века, без со-
мнения объясняет роль, которую играл младенец Иисус в видениях некоторых
мистиков67. Зимой 1696 года Вероника Джулиани по совету своего исповедника
записала видение младенца Иисуса, держащего в руке палку, на одном конце
которой был железный наконечник, а на другом — огонь: «Он положил мне, —
Глава I. Тело, церковь, религия 51
говорит она, — острие лезвия на сердце, и я тут же почувствовала, как он
пронзил его от края до края. Но он глядел на меня с благосклонностью, и я по-
няла, что отныне связана с ним более крепкими узами, с.. .> Я почувствовала у
себя на сердце рану, но не решилась на нее посмотреть. Поднеся к ней платок,
я отняла его весь испачканный в крови и ощутила сильную боль. Когда затем
вы повелели мне посмотреть, является ли эта рана реальной, я сделала это и об-
наружила открытую рану и живую плоть. Однако оттуда не вытекало ни капли
крови»68.
8. Болезнь как знак избранности
В жизни верующих, по крайней мере тех, кто ищет страждущего Бога, болезнь
присутствует постоянно69. Визитантки (монахини ордена Посещения) из-за
особенностей пополнения их монастырей, возможно, были склонны к этому
более других: Франциск Сальский во время основания ордена захотел, чтобы
в него принимали женщин, перед которыми, по причине их слабого здоровья,
были закрыты двери других религиозных орденов. Начиная с XVII века выраже-
ние «испытывать муки мученические», взятое в его метафорическом значении,
стало обозначать стремление достичь этого желаемого состояния благодаря бо-
лезни и страданиям, которые она причиняет. В своей книге «Святая сокровищ-
ница мук и терпения» (Sacrum sanctuarium crucis et patientiae), опубликованной
в Антверпене в 1634 году, иезуит отец Биверо представил примеры из истории
мучеников, сопровождаемые гравюрами, дабы помочь верующим переносить
их страдания с тем же расположением духа, что и первые христианские му-
ченики. Боссюэ в 1661 году в проповеди миноритам на Великий пост, посвя-
щенной страданиям, также приводит сравнение: «Когда Господь испытывает
нас болезнями или какими-то скорбями другой природы, наше терпение за-
меняет муки». Что до янсенистов, то они видели в болезни средство победить
зло, угрожающее грешнику. Они даже стремились сделать ее союзницей, что-
бы возрастать в добродетели и нравственном совершенстве. Так, для Паскаля
болезнь в результате странного превращения стала «естественным состояни-
ем христианина». Ввиду этого больной янсенист — не обычный больной, но
«больной кающийся», который должен использовать ослабление своей плоти
для усиления духа. В таком контексте болезнь становится для грешника новой
возможностью очистить свою душу от миазмов развращения, препятствующих
ее спасению. «Сжигающий огонь лихорадки гасит другой огонь, более жгу-
чий — огонь страстей — и ослабляет пыл земных желаний», — писал Великий
Арно. «Она обращает всю радость на себя и торжествует над изможденной пло-
тью, как над побежденным и поверженным врагом». В постоянной битве, кото-
рую ведут душа и тело, все, что ослабляет тело, не может не возвышать душу70.
^2 История тела
Возможность достичь мученичества посредством стоически переносимых
страданий — это общее место послетридентской духовности. Монахи и мона-
хини понимали буквально сравнение между аскетическим поведением и жерт-
вой, приносимой первыми мучениками. И потому хирургическое вмешатель-
ство, необходимое в силу серьезного заболевания, нередко воспринималось
как благословение. Рассказанный Жаком Лебреном случай Клары-Августины
Ганьяр, скончавшейся в монастыре Посещения в Боне в 1706 году, хорошо ил-
люстрирует двойственность подобной ситуации. С одной стороны — хирург,
ощущающий себя в роли исцелителя зла, с другой стороны — монахиня, стра-
дающая и жаждущая пострадать еще больше благодаря железу, которое ученый
муж скоро вонзит в ее плоть. Клара-Августина страдала от отвратительной
опухоли, «отвердения и нароста плоти внутри на правой части челюсти», ис-
кажавших ее черты. Хирурги «решили применить железо и огонь, дабы удалить
этот нарост». Она приготовилась к вмешательству как первые мученики, с без-
мятежностью принимавшие долю, предуготовленную им Провидением; ее не
поразил вид хирургических инструментов, всех этих разложенных на столе
металлических лезвий, ножниц и щипцов, которые хирург начал раскалять на
огне. «В то время как Настоятельница и ее сестры содрогались от ужаса, пред-
ставляя, что она должна была пережить, эта бедная жертва подражала своему
Супругу с кротостью Агнца, ведомого на заклание». Заклание — слово, соот-
ветствующее как кроткой и терпеливой монахине, так и жестокому, кровавому
хирургическому вмешательству, проще говоря, образу любого мученичества71.
После операции монахине потребовалось шесть недель, чтобы восстановить
здоровье, шесть недель несказанных мучений, которые не сломили ее при-
родной мягкости и терпения перед лицом «тех, кто ее терзал». По образу ста-
ринных мучеников, например Аполлонии, которой палачи сломали челюсти
и зверски вырвали зубы, визитантка стоически переносила все, что давало ей
возможность приблизиться к распятому Богу.
Все в этих испытаниях способствовало такому сближению: инструмен-
ты хирургического искусства напоминали ей те, что обычно сопровождают
Христа в изображении Страстей; сочувствующие подруги играли в ее глазах
роль жен-мироносиц; что же до ученого мужа, который должен был положить
конец пожирающей боли, он невольно занимал место палача и гонителя... Это
тревожное сходство может быть понято только через соотнесение с текстами
и образами, которыми питаются вера и воображение монахинь этого времени.
Бесконечные барочные композиции, изображающие муки святого покровите-
ля, украшали в XVII и XVIII веках наиболее известные святилища и вместе с
чтением благочестивых текстов популяризовали тему мученичества. Турецкая
угроза под стенами Вены даже придала некоторую актуальность христианско-
му мученичеству первых веков. На полотнах тюрбан заменил каску, а кривая
Глава I. Тело, церковь, религия 53
турецкая сабля — меч, но зверства остались прежними; и самые жестокие пыт-
ки, которым всегда противостояли бесстрашные святые, неминуемо заканчи-
вались отсечением головы — место действия заливалось благородной кровью.
Хирургическое вмешательство, которое совершалось перед глазами дру-
гих, было чудовищным испытанием, но больная обычно переносила его с
самоотверженностью, которая поражала свидетелей, в первую очередь врача.
Он, без сомнения, лучше других представлял себе пределы возможностей тела,
точку, за которой сложно переносить страдания. Вследствие этого в духовных
биографиях, где описываются подобные сцены, он играл роль не только дей-
ствующего врача, но также и ученого свидетеля, который мог подтвердить не-
объяснимое и говорить о святости мученичества нового типа. Мученичества,
которое ничем не уступало мученичеству от гонений. Так по крайней мере по-
лагал хирург, в начале XVIII века сделавший мучительную операцию монахине
из Амьена. Он извлек из бедренной кости осколок длинной в палец, передал его
настоятельнице монастыря и сказал ей: «Матушка, вы можете хранить это как
реликвию, ибо мало кто из мучеников так страдал».
Злокачественные опухоли мучают людей в классическую эпоху; речь идет
о заболевании, перед которым медицина еще совершенно бессильна, ведь оно
неизбежно заканчивается смертью и несет с собой ужас и страдания. Неиз-
бежное уничтожение плоти становится видимым знаком избранности: тот,
кто получил его, избран Богом. Но такая привилегия оказывается тяжким бре-
менем. Если признаки заболевания скрыты, нужно уметь хранить его в тайне,
не проронить никому ни слова, даже близким, то есть членам семьи и сестрам
монастыря. Страдать от своей болезни молча — слишком редкая привилегия,
чтобы о ней упоминать. Стыдливость здесь ни при чем. Причина молчания —
не нежелание обнажить тело или указать на свою болезнь, чтобы можно было
ее лечить, а уважение к оказанному Богом доверию. Вот почему некоторым мо-
нахиням порой удается скрывать свою болезнь в течение десятков лет. И лишь
после смерти, во время обмывания, болезнь неожиданно предстает во всей
своей полноте. «Злокачественная язва», разрушающая шею, «нарыв», изъяз-
вляющий грудь, повествуют о многолетнем крестном пути усопшей.
В духовных биографиях XVII века, изученных Жаком Лебреном, можно
найти поразительные примеры страданий монахинь, пораженных раком —
болезнью, которую тогда полагали заразной. Уход за больной также часто ста-
новится испытанием, возможностью преодолеть страх и брезгливость. Про-
тивостоять ужасу, творить дела милосердия, выхаживать того, кто борется со
страданиями и смертью, — значит делать невыносимое желанным, соучаство-
вать Страстям Христовым. Например, сестра Маргарита-Анжелика Шазель
преодолела отвращение к одной из своих монастырских подруг, пораженной
гнойной язвой, после того как узрела в видении поднимающегося на Голгофу
54 История тела
Христа, который упрекнул ее за малодушие. Когда она ухаживала за больной
сестрой, она испытывала приступы тошноты от запаха гноя, которые сочла не-
простительными. Тогда она «взяла небольшие полотенца, которые служили ей,
чтобы смывать гной с язвы, засунула их в рукава своей рубахи, обернув вокруг
рук, и продолжала носить весь оставшийся день», чтобы смирить свою плоть72.
А Елизавета Бременская, приютившая у себя «бедную девочку двенадцати лет,
пораженную язвой на лице, придававшей ей столь ужасный вид, что все ее сто-
ронились», стала о ней заботиться, «стараясь ласками уменьшить боль: таким
образом она почитала в этой несчастной того, кто желал быть обезображен-
ным, словно прокаженный, из любви к нам».
Ласкать больного раком, целовать его отвратительные язвы — все это от-
сылает к благочестивой литературе о тех монахинях, которые не испытывали
отвращения ни перед слизыванием гноя или рвотной массы у больного, ни
перед целованием смрадного нарыва — «францисканским лобзанием». Победа
над своей природой, повелевание своими инстинктами, умерщвление своей
плоти через уход за ближним предстают наилучшим способом приблизиться
к Спасителю73. Именно в этом заключается «счастье», перед которым нельзя
устоять; путь избранничества торжествует над пучиной телесного.
Чем сильнее болезнь физически напоминает раны Христа, тем очевидней
знак избранности; по этой причине рана на боку и опухоль в груди ассоцииру-
ются с ними наиболее явно. В 1693 году в конгрегации Посещения Альби в воз-
расте пятидесяти шести лет скончалась Мария-Доротея де Флотте. Все долгие
годы, проведенные в монастыре, ее завораживали смерть, умирающие, трупы,
могилы, стремление уничижиться перед лицом Бога, «пожирающий огонь»
несения своего креста, слияние с Богом. В действительности это болезненное
отношение к смерти без сомнения подпитывалось чередой трауров, которая
постигла ее семью. Одно видение придало очертания ее тяге к кресту: «Она
увидела что-то вроде язвы на своем боку и ощутила крайний ужас от страда-
ний, которые ей предуготованы». Рана Христова, сначала вошедшая в ее мо-
литву как видение, буквально обрела жизнь: «она почувствовала острую боль
в груди, которая была началом невыносимо болезненной раковой опухоли».
Таким образом, эта монахиня в молитвенном восторге обрела такую смерть, о
какой мечтала. Мучительная болезнь стала способом пережить телесно духов-
ное подражание смертельно раненному Христу и уничижение перед Богом74.
9. «Делайте с больным все, что захотите...»
Святой полагает, что оставить свое тело после смерти анатомам — богоугод-
ное дело; ведь это возможность показать, как мало значит для него плоть —
эта оболочка, ветошь, синоним несчастья. Так, Франциск Сальский, когда
Глава I. Тело, церковь, религия 55
в 1587 году учился в Падуе, тяжело заболел и выразил желание, чтобы в случае
его смерти тело было передано студентам-медикам для вскрытия75. Он оста-
нется жить, и его тело не будет препарировано, он встретит свой конец лишь
в 1622 году. В этот год 24 декабря, во время воздвижения миссионерского Кре-
ста*, он серьезно переохладился и произнес такие слова отречения: «Это озна-
чает, что пора уходить, и я благословляю за это Господа; ослабевшее тело отяг-
чает душу». Двумя днями позже с ним произошел апоплексический удар, и по
советам врачей ему прописали самые сильнодействующие средства. Чтобы не
давать Франциску впадать в забытье, с ним громко разговаривали и обтирали
ему голову горячими полотенцами, давали пить горькие настойки. Он позво-
лял проделывать все это со свойственной ему безропотностью. В час ночи его
спешно соборовали, но так и не смогли дать ему святое причастие, поскольку
его постоянно рвало. После этого он успокоился и принялся молиться. Утром
27-го ему стало хуже, он даже потерял сознание. Ему пустили кровь, и он за-
снул. В моменты бодрствования он, казалось, разговаривал с Богом, а затем
снова впадал в бесчувственное состояние.
Наука того времени не желала признавать свое бессилие. По совету врачей
ему принялись вырывать волосы и натирать ноги и плечи с такой энергией, что
содрали с него кожу. Тогда, вновь охваченный претерпеваемыми страданиями,
он сказал, вспоминая агонию на Голгофе: «То, что испытываю я, не заслуживает
названия боли в сравнении с Той». Затем, чтобы спасти его от смерти, ему на-
ложили на голову пластырь из шпанских мушек. Когда его сняли, то отодрали
и верхний кожный покров. И, дабы испробовать все средства, ему дважды
прикладывали раскаленное железо к затылку и один раз положили на макушку
«огненный цветок»**: он прожег ее до кости... Он плакал, но не жаловался.
Когда его спросили, причинили ли ему боль, он ответил: «Да, я ее чувствую, но
делайте с больным все, что захотите». Время от времени он едва заметно шеве-
лил губами, чтобы сказать «Иисус Мария» и прошептать несколько псалмов.
Затем он утратил речь и, пока присутствующие читали молитвы на отход души,
почил в Бозе.
10. Долгое время мученика Нового времени
Восторжествовать над телом — трудная задача, которая всегда может оказать-
ся под угрозой. Победа над телом, безусловно, требует времени: «Слишком ко-
роткие мучения не сделают великого святого», — полагала Тереза Авильская.
* Крест, который воздвигался в благодарность за посещение прихода бродячим миссионером.
(Прим, ред.)
** Старинный хирургический инструмент, использовавшийся также для прижиганий. (Прим,
ред.)
56 История тела
Чтобы в этом удостовериться, стремящиеся к святости могли только черпать
сведения из агиографических книг, «Золотой легенды» или толстого сборника
иезуита Рибаденейры «Цветы святости», опубликованного во французском
переводе в 1667 году. Там описывалась жизнь каждого святого, а за основу
брались испытанные им мучения. Длительное отречение от желаний тела сви-
детельствует о твердости характера, поскольку все эти испытания не могут
потревожить возвышенную душу. Каждое искушение, каждая мука умножает
опасность слабости, повторного падения. Но и каждое преодоленное страда-
ние — верный шаг к Небесам. Биографы подчиняются такой структуре, пре-
вращающей мученичество в бег с препятствиями. Образцы для подражания
встречаются лишь в древности, но постоянно воспроизводятся и коммен-
тируются, как, например, биографии Екатерины Сиенской или Лидвины из
Схидама. Биография последней состоит из трех книг, соответствующих трем
эпизодам ее пути: «Вступление в духовную жизнь», «Путь духовной жизни»
и «Лидвина обретает состояние совершенного милосердия». Деление на три
части повторяется и в жизнеописании Екатерины Сиенской, поскольку, как
указывает ее биограф, Раймонд из Капуи, «все должно делаться во имя почи-
таемой Троицы». В действительности речь идет о связи с Евангелием: «Жизнь
в безмолвии и уединении», «Екатерина среди людей во имя славы Божьей и
спасения душ», «Смерть святой и чудеса, которые ее сопровождали». Эпизод,
растянувшийся на тринадцать недель, примерно соответствует литургическо-
му времени Страстей. Святая и умерла в тридцать три года!
Тем, кто не способен следовать примеру мистиков, предлагается пере-
жить в важнейший момент христианского календаря распятие Христа в ритме
«Часослова Страстей». Он издавался в Каталонии до XIX века в виде «летучего
листка». Каждому часу дня и ночи, с шести часов Страстного четверга до шести
часов Страстной пятницы, соответствовала строфа из религиозного гимна и
иллюстрация к эпизоду Страстей, которую верующему предлагается созерцать
для лучшего усвоения.
Известно, что в поведении святого все сводится к imitatio Christi; каждое
намерение, каждый поступок подражает искупительной смерти Сына Божье-
го. Все детали — остановки на пути к Кресту, число испытаний, пять ран Хри-
ста и семь скорбей Богоматери — соблюдаются с фанатичной точностью, а их
точное время мистик адаптирует к собственной ситуации. Например, Рита
Кашийская обозначила в своей келье семь мест, соответствующих главным
этапам Страстей, чтобы более точно пережить то, что испытал Он.
В поступках, осознаваемых как предельное воплощение эсхатологии
спасения, заметны две константы. В первую очередь это идея, что жизнь на
этой земле дана для страдания и нужно сделать страдание правилом жизни76.
Разве это не иллюстрация Терезианского девиза aut pati, aut mori — «или
Глава I. Тело, церковь, религия 57
страдай, или умри», — беспрестанно упоминаемого в проповедях и духовных
текстах? Это постоянно поощряемое страдание должно стать свидетельством;
поэтому оно представляет интерес лишь в том случае, если о нем говорят как в
течение жизни святого, так и после его смерти. Мученичество Нового времени
проходит под взглядом другого, и этот другой играет здесь важнейшую роль,
поскольку обеспечивает передачу фактов и придает им смысл. Именно благо-
даря этой связи мучимое тело мистика становится «осязаемым образом» тела
Христова77.
Беря на себя часть мучений Христа и тем самым воплощая страдающее
тело Церкви, святые думают о спасении других более, чем о своем собствен-
ном. Именно ради других они принимают неприемлемое и терпят нестер-
пимое; и, подражая Христу, они в свою очередь видят себя искупителями.
Это воплощение вселенской Церкви особенно ярко проявляется во времена
потрясающих ее кризисов. Для Катерины Эммерих испытания революции
предоставили возможность с радостью нести крест церкви. И здесь вновь об-
наруживается точное соответствие между страданиями тела церкви и стра-
даниями, выпавшими на долю мистиков. «Помимо постоянных и в высшей
степени мучительных болей, которые прекратились только вместе с жизнью
и очаг которых находился в сердце, у нее, — подчеркивает один из биогра-
фов, — была беспрерывная череда болезней, очень разных по проявлениям
и часто выражавшихся в самых противоречивых симптомах, поскольку она
претерпевала не только общие страдания церкви, но и различные страдания
отдельных ее членов. На ее теле не было ни единого здорового или избавлен-
ного от боли места, ибо она вся была отдана Богу»78. Все испытания, которым
мистики подвергают себя, приводят к тому, что тело «разбито вдребезги»,
к настоящему «разгрому плоти»79.
11. Раскаявшаяся грешница
Святых часто застают в ключевые моменты, когда их тело, его поведение, от-
ражает момент решения, которое меняет их жизнь. В этой иконологии мгно-
вения показательна тема обращения Магдалины. Заказанное около 1652 года
аббатом Лё Камю для часовни Святой Марии Магдалины в церкви кармелитов
предместья Сен-Жак полотно «Кающаяся Магдалина» кисти Шарля Лебрена
отображает перелом, произошедший в жизни грешницы: исключительный мо-
мент, когда она отрекается «от удовольствий и богатств, которым она страстно
отдавалась... потому что Иисус преисполнил ее любовью к Нему». Трагиче-
ское, поднятое к небу лицо, тело, словно сломленное потрясением, передают
отчаяние; выразительность рук, шелест тканей акцентируют это запечатлен-
ное мгновение благодати. И, без сомнения, в этой сцене следует видеть пря-
58 История тела
мую аллюзию на столь же внезапное и полное обращение заказчика полотна,
того самого аббата Лё Камю, о котором биограф говорит, что он был «внезапно
охвачен благодатью... и желанием публичного исправления дурного примера,
который он подавал, скандала, который он вызвал в Париже... и он решил из-
бегать всего того, что почитает свет»80. В эти времена, когда люди стали заду-
мываться о самих себе, многие современники могли отнести подобные слова к
своей жизни: становится понятно, почему покаяние в XVII веке впервые при-
вело к почитанию великой грешницы, обретшей не менее великое раскаяние.
В отличие от многочисленных изображений Магдалины81, где она, укрыв-
шись своими волосами, пребывает в созерцании в пещере Сент-Бом (святого
Мира) и вызывает своим обликом «большее или меньшее волнение чувств»,
картина Лебрена в «ясной и рассудочной манере» выражает урок раскаяния.
Именно в силу того что Контрреформация видела в ней пример великого рас-
каяния, она была настолько привязана к личности этой святой. Особенно ее
почитали кармелиты. «Я была очень предана благословенной Магдалине, — со-
общает Тереза Авильская в своей „Автобиографии”, — и великое множество
раз думала о ее обращении, особенно когда причащалась; ибо зная, что Господь
тогда точно был во мне, я припадала к Его ногам, полагая, что слезы мои не
будут отвергнуты».
Кардинал Берюль много сделал для развития культа кающейся Магдалины
во Франции. В 1625 году он опубликовал книгу «Возношение Иисусу Христу,
нашему Господу за мудрое руководство Его Духа и благодать, данную святой
Магдалине», в которой подчеркивал, что, не считая Девы Марии, грешница
была главным вместилищем Божьих даров. Духовность в интерпретации Бе-
рюля способствовала тем самым развитию иконографической темы «Оплаки-
вания усопшего Христа» со сценой из четырех человек (со святым Иоанном,
Девой Марией и грешницей) или со сценой из двух человек, когда Магдалина,
вновь принимая ту же позу смирения, что и в доме у Симона* **, со страстью и
страданием целует руку мертвого Христа, прежде чем вновь броситься к ногам
Христа-садовника” утром в день Воскресения. «Повсюду мы видим ее у ног
Иисуса, — говорит Берюль. — Это место, где ей дано пребывать, и ее удел; это
ее любовь и ее обращение, это ее отметина и ее отличие в благодати» — печаль-
ный союз «святой грешницы» с Христом. Но кающаяся душа будет оправдана,
лишь только если найдет прощение; и когда Магдалина находится у изголовья
мертвого Христа, она вызывает сочувствие у людей XVII века именно потому,
что была прощена Иисусом82.
* В доме у Симона Фарисея (Симона прокаженного) Магдалина умастила миром ноги
Христа. (Прим, пер.)
** В день Воскресения Магдалине явился Христос, которого она сперва приняла за садовника
(Прим, пер.)
Глава I. Тело, церковь, религия 59
12. Герб святых
Святой мученик, запечатленный на картине или в виде статуи, специально
демонстрирует ту часть своего тела, против которой ожесточились гонители.
Наполненные сильным чувством или более сдержанные, эти изображения на-
поминали верным, что верующий всегда торжествует над ужасами мучени-
чества. То, что благодаря изощренности палачей должно стать невыразимым
страданием, совершенно не трогает человека веры. Ни одна черта его лица, ни
один мускул тела не выдает ни малейшего сопротивления агрессии: тело свя-
того в его мученичестве — это тело покинутое, безучастное, уже оторванное
от земного мира, тело другого, коим он больше не является. Терзаемое тело
провозглашает благородство служения Господу. А истязаемая изуверами его
часть — отныне знак, который позволяет узнать святого среди ему подобных;
он провозглашает идентичность, которую мученик охотно демонстрирует:
глаза святой Луции или святой Оттилии, внутренности святого Маманта или
святого Эразма, грудь святой Агаты или зубы святой Аполлонии... Погребе-
ние святого — это еще один повод извлечь пользу из его тела, столько выстра-
давшего и покоящегося теперь на ложе с пламенеющим покровом. Некоторые
сцены, изображающие ангелов, торжественно полагающих святого во гроб,
напоминают о положении в гроб Господень тела Христа.
Умерев однажды, святой тем не менее всегда может напоминать о себе
верным. Он является им, напоминает о невыполненных обязательствах, ино-
гда карает их плоть. Поскольку они знают, что связывающее их соглашение
предполагает ряд обязательств, которых они не могут нарушить, грешники не
рискуют отступать от правил. Когда говорит тело святого, остается только по-
виноваться.
Прославление святого, его вознесение при помощи ангелов — последний
этап его жизни. Он отсылает к двум образцам: святому апостолу Павлу, кото-
рый писал: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет
(в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхйщен был до тре-
тьего неба» (2 Кор. 12:1-2), и святой Магдалине, привычной к такого рода вос-
хождениям, поскольку «ангелы возносили ее семь раз в день, чтобы она могла
слушать их небесное пение». Эта тема была очень дорога Контрреформации и
часто иллюстрировалась художниками на больших заказных полотнах. Часто
святых покровителей изображали именно в момент движения — вознесения
на небо: так Сурбаран изобразил Святого Иеронима, а брат Лука* — святого
Педро д’Алькантара. Расположение тела всегда подчиняется одним и тем же
условностям. В центральной части полотна — святой, чей взгляд устремлен к
небу, руки воздеты, ладони раскрыты, а ноги слегка согнуты, вверяется группе
* Брат Лука (Клод Франсуа) — французский художник, живший в 1614-1685 года. (Прим,
пер.)
6о История тела
маленьких ангелов в самых экстравагантных позах, которые поддерживают
в воздухе его тело, стремящееся к раю. В верхней части изображения откры-
ваются небеса и божественный свет пронзает облака, заливая сцену барочным
сиянием; возможно, в этих огромных композициях Контрреформации следует
прозревать свидетельство разрыва, волнения умов и, в конечном счете, конец
прежнего видения мира83. Внизу пейзаж отображает края, в которых святой
жил на земле и которые отныне находятся под его попечением. Также присут-
ствуют символы — атрибуты святого, иногда их несут ангелы, например цепи
Педро д’Алькантара или кардинальская шляпа святого Иеронима.
13. Тело в ожидании воскрешения
Если желание слиться с Христом свидетельствует о стремлении избранных душ
разделить его страдания, то простой верующий хочет обеспечить себе место
на небе подле Бога. Смерть похищает верующего и кладет конец его испытани-
ям на этой земле. После исчезновения тела следует долгое время отдохновения
перед Страшным судом, ведь надежда, всегда пронизанная сомнениями, — это
надежда на то, что душа и тело воскреснут, чтобы пребывать по правую руку
от Бога84.
Останки умершего ждут своего часа в «освященной земле, опочивальне
верующих перед Воскресением»85. До XVI, даже до XVII века тела наскоро
зарывали на приходском кладбище. Состояние очевидного запустения, в ко-
тором находились эти гробницы, перепутанные кости умерших, проведение
собраний у могил, блуждание по кладбищу стад часто изобличались прелата-
ми в ходе их пасторских визитов. Эта критика была связана с определенной
действительностью: жизнь в окружении мертвых, жизнь, тесно связанная со
смертью, посещение мертвыми мира живых — все это входит в сельское по-
нимание существования, видение потустороннего, к которому церковь — или
хотя бы местный пастырь — казалось бы, давно приспособилась, но с которой
она теперь не согласна и борется. Приводя гробницы в порядок, требуя со-
блюдения благопристойности на территории, где хоронят мертвых, духовные
авторитеты желали вызвать к ним большее уважение. Почтение, порядок,
благопристойность — вот те слова, которые обычно выходили из-под пера
служителей церкви.
В Бретани конца XV века настойчивый призыв больше не разбрасывать
в беспорядке человеческие кости приводит к строительству «реликвариев» —
своего рода служебных помещений, где временно хранятся останки86. Но лишь
в XVI и особенно в XVII веке практика объединения останков получила рас-
пространение. Их сваливают в кучу под сводами южного портика церкви, пре-
вращенного в склад скелетов, к которому ведет лестница, или же на кладбище
Глава I. Тело, церковь, религия 61
строится деревянная галерея — своего рода навес, под который кропотливо
складывают побелевшие останки предков. В итоге наиболее зажиточные при-
ходы нижней Бретани, такие как Сен-Тегоннек, обзавелись оссуариями из
добротного камня, соединенными одной крышей с поминальной часовней.
Через сакрализацию области смерти Церковь добилась своей цели. Обмен
между живыми и мертвыми теперь может осуществляться по новым прави-
лам: первые совершают благодарственные молебны по усопшим, а усопшие
ходатайствуют о спасении живых, каждый на своем месте. Это изменение
пространства мертвых, соответствующее постепенным глубоким переменам
в понимании жизни, сопровождается новыми практиками, в частности пись-
менными. Теперь на нижнюю часть стены с собранными вместе анонимными
останками наносятся сентенции в форме memento mori. Хотя такое объедине-
ние существенно укрепляет память и веру общины в целом, оно не исключает
индивидуализации воспоминаний. От Бретани до Австрии, и в швейцарских
кантонах, и в Баварии уже с XV века установился обычай изготовлять «ящик
для черепа», на котором писалось имя почившего. Порой текст, обрамленный
растительным узором и отражавший «историю» умершего, наносится прямо
на череп. Но кому же предназначено такое удостоверение личности? Конечно
же, не самому усопшему, который в нужный момент Страшного суда будет и
сам способен отыскать в груде скелетов свой, а потомкам, и еще шире — живым
членам общины, которым оно может напоминать об обязанностях по отноше-
нию к мертвым87.
В странах же, где с конца XVII века распространилось макабрическое
барокко, скелеты, человеческие кости рассматриваются как «декоративный
материал». Часто они украшают золотые часовни, создаваемые по инициа-
тиве клириков. В «Золотой комнате» церкви Святой Урсулы в Кёльне или в
«Часовне костей» в португальской Эворе невероятное переплетение черепов
и костей свидетельствует об установлении новой связи между телом и словом.
В рокайльном стиле или в декоре grottesca скелеты образуют декоративные ара-
бески и иллюстрируют важнейшие моменты Страстей Христовых. В этих залах
ожидания Воскрешения разобранная на части телесная оболочка усопших изо-
бличает суетность этого мира, театрально воспроизводя Голгофу. 4
14. «Великая красота прославленного тела»
Хотя человечество в целом обречено на гниение вследствие гордыни и небла-
годарности Адама, перспектива спасения делает упадок физических сил со-
бытием второстепенным, временным отступлением перед новым восстановле-
нием тела. Тем не менее (и церковь не уставала об этом напоминать) лишь те,
кто выполняет повеления Господа, обретут торжествующую славу на небесах.
62 История тела
В представлениях о спасении гниение тела и исчезновение плоти — лишь вре-
менные явления, в день Воскресения тело вновь восстановится вокруг
своего остова, который единственный устоит перед тлением. Но даже и исчез-
новение скелета не станет препятствием для этого возрождения, если верить
традиции, которая уже в III веке транслировалась еврейскими комментатора-
ми Пятикнижия и была воспроизведена медиком Гаспаром Воэном в его труде
«Анатомический театр» в 1621 году. «В теле человека, — пишет он, — есть...
определенная кость, которая не подвержена уничтожению ни водой, ни ог-
нем, ни каким другим элементом, также не может она быть разбита или раз-
ломана никакой внешней силой; в день Страшного суда Господь окропит эту
кость небесной росой, и тогда все члены соберутся вокруг нее и объединятся
в одно тело, которое, будучи оживлено Духом Господним, воскреснет живым.
[Евреи] называют эту кость „Люс” или „Люц”». Правда, анатомы не сходились
во мнении относительно местоположения этой кости. Везалий настаивал, что
она имеет форму горошины и располагается в первом суставе стопы, тогда как
талмудисты помещали ее в основании черепа или в первый из двенадцати по-
звонков грудной клетки... Ясно одно: если тело должно восстановиться во-
круг этой небольшой кости, она должна быть очень прочной, неподвластной
разложению. По сути мы имеем дело с тематикой сопротивления всеобщему
гниению. Высохшие кости вновь станут влажными, облачатся в плоть и кожу;
постепенная рекарнификация тела будет происходить в порядке, обратном
тому, что имел место после смерти.
Именно эти этапы возвращения к жизни скелета и тела в эпоху Возрож-
дения стремились отобразить Лука Синьорелли в соборе Орвието и Микелан-
джело в Сикстинской капелле в огромных фресках, посвященных Воскресению
мертвых. Благодаря знанию анатомии, которая уже развивалась, они изобрази-
ли ключевой момент в истории тела и Западной культуры телесного. Перед на-
шими глазами проходят все этапы метаморфозы, переворачивающей обычный
порядок вещей: побелевшие скелеты с пустыми глазницами, приподнимающие
крышки гробниц, неясные и волнующие шевелящиеся тени в саванах, трупы с
неопределенными контурами плоти, тела удивленных мужчин и женщин, на-
конец поднимающиеся из земли, чтобы возблагодарить Господа или убояться
его... Все эти захватывающие сцены происходят под взглядом справедливого
Бога, высшего арбитра, который наблюдает за тем, чтобы праведники с сияю-
щими и здоровыми телами были вознаграждены, а терзаемые угрызениями
совести грешники, чьи тела уже лижут языки пламени, — получили вечное
наказание.
Итак, контрреформация приумножила количество изображений Воскре-
шения с целью усилить страх перед грехом и напомнить о конце времен, однако
эти дидактические композиции распространяли, зачастую непреднамеренно,
Глава I. Тело, церковь, религия 63
новый телесный образ избранников. В любом случае Воскрешение мертвых
имело отношение лишь к телам во всей их полноте. Они возрождаются в славе
и блеске: цветущие тела мужчин и женщин в возрасте Христа в конце его ис-
купительной миссии. Здесь нет места ни телам невинных младенцев, ни телам
дряхлых стариков. Воскрешение — торжество внешне прекрасного тела.
* 64 История тела
ГЛАВА II
Тело сообщества,
общие телесные практики
Николь Пеллегрен
Кожа, поры, мускулы и нервы у поденщика совсем другие, чем у знатного
человека; то же самое можно сказать о его чувствованиях, поступках и
манерах. Различие в положении оказывает влияние на всю организацию
[человека], как внешнюю, так и внутреннюю; а это различие в положении
возникает необходимо, ибо единообразно, из необходимых и единообраз-
ных принципов человеческой природы.
Юм Д. Трактат о человеческой природе. Книга II
I. Говорить о теле: обездоленные и иные
Это дело трудное и волнительное. «Отсутствующие в истории» многочислен-
ны, а сохранившиеся знаки их телесного существования разрозненны и преи-
мущественно недоброжелательны.
Будучи искаженным отражением в потревоженном зеркале письменных
дискурсов, обездоленные люди бедные и несчастные — обычно обретают
плоть лишь благодаря отвлеченному учету администраций прошлого (религи-
озных или светских) и современных историков. Но и абстракции хороши, когда
они подсчитывают души и полученные ими причастия, ибо цифры позволяют
вообразить тела, рождающиеся в родах земных или в небесных родах смерти
при создании союзов (браков или постригов), которые эти роды подготавлива-
ют. Однако абстракции счетоводов душ или «усопших» — в приходских реги-
страх, книгах поступлений в госпиталях или приютах, «переписях», налоговых
списках — (почти) никогда не говорят о телах, а лишь о том, что их оживляет,
о той лучшей части, которая возвратится к Богу: о душе1. И нет никакой уве-
ренности в том, что другие источники наших знаний о физической жизни
предков могут сказать намного больше. Дневники, мемуары и автобиографии
(наши основные информационные источники для данного исследования, наря-
ду с некоторыми элементами архитектуры, движимого имущества, гардероба
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 65
и разрозненными нотариальными и юридическими документами) — это «тек-
сты», которые, выводя на сцену земные волнения, все же и сами остаются
подчинены определенным верованиям (в обязательность обуздания тела) и
необходимости (конструирования письменного пространства со своими соб-
ственными конвенциями и особыми целями2).
Главенствует банальная двойственная данность: в архивах, куда мы списа-
ли Старый порядок (и где занимаемся им), тело может быть лишь отсутствую-
щим или вторичным, и важно никогда не забывать о религиозных мотивах, ибо
именно благодаря им в свое время расплодились умолчания и противоречия,
а сегодня это благоприятствует анахроническому прочтению, преувеличи-
вающему светское влияние. В силу того что телесное существование мужчин и
женщин тех времен маргинально, в том числе и в литературном смысле (речь
идет о маргиналиях — записях на полях или на последних страницах приход-
ских регистров и об их богатой информативности относительно болезни, наси-
лия и т.д.3), оно предстает нам как калейдоскоп движущихся, немного смутных
картинок: зрелище порой величественное, но чаще жалкое; оно отражает как
конкретные данные, так и навязчивые идеи писцов, в том числе сексуальные.
Официально презираемое, постоянно скрываемое и все время возрож-
дающееся, частное тело индивидов прославляется, лишь когда оно объеди-
няется с другими телами и становится тем самым частью «подлинного» тела:
корпорации (corporation), сообщества жителей, Церкви, которая есть тело
Христово и первое из трех сословий государства. В мире, пропитанном христи-
анским милосердием, для всех (почти для всех) тело является лишь временным
обиталищем бессмертной души4. С постыдными половыми признаками, вечно
кишащее паразитами, подверженное разложению и порабощающее бессмерт-
ную душу, тело может — в лучшем случае — быть инструментом на службе
Спасения, неважно, индивидуального или коллективного. Однако тело будет
воскрешено, ибо оно также является образом Божьим, испытанным им самим
в его человеческой жизни, поэтому это тело необходимо щадить, имея в виду
его высшее предназначение. Кроме того, как было хорошо показано, когда речь
идет о больном или мистике5, все движения тела были предвестниками опасно-
сти или обещаниями, божественными предостережениями и средствами обре-
тения святости. Это язык, на котором необходимо читать самому и заставлять
читать других, хотя его коды кажутся сейчас весьма странными, поскольку
смешивают или противопоставляют внутреннюю религиозность и телесную
выразительность.
Один писарь родом из Руэрга, человек, выполнявший различные по-
ручения знатного лангедокского сеньора, хроникер-самоучка, был вынужден
отправиться в марте 1738 года в снегопад из Лиона в Тарар. Этот Пьер Прион
с волнением, которое проявилось в выборе нестандартных формулировок,
66 История тела
написал: «При спуске с этой горы все части моего тела были почти полностью
заморожены, я считаю чудом, что мне удалось спастись». Впрочем, когда сле-
дующим летом он едва не был задушен толпой на Новом мосту в Париже, опять
именно лексика, заимствованная из духовной сферы, позволяет ему выразить
свои страдания: «в этом случае я весьма обрадовался тому, что пострадала
лишь плоть, а жизнь моя была спасена». Луи Симон, сельский ткач, подводив-
ший в 1809 году итоги жизни, для того чтобы вскрыть глубину — совершенно
светскую — любовных страданий юности, также скажет: «Мне было не более
смешно, чем проклятой душе...» и затем еще упомянет, что «истерзанный
тоской, однажды я хватил кулаком по своему станку»4 * 6. Мы видим здесь обо-
стрение чувств, которое использует чуждый нам язык жестов и идеологий. Эти
формы волнений/чаяний физико-духовного порядка свойственны телам, от-
меченным печатью христианской веры. Автобиографии католических святых
дают еще более волнующие примеры.
Стоит упомянуть Маргариту-Марию Алакок, чьи чувственные автоматиз-
мы* и неудержимые порывы были понятны и наименее ревностным верующим
ее времени. Однако именно эта визитантка из Паре-ле-Мониаль“ написала в
1715 году: «Я была столь изнежена, что малейшая грязь заставляла вздрагивать
мое сердце. Затем Он [Бог] столь сильно овладел мной, что однажды, желая
очистить от рвотных масс одну больную, я не могла удержаться от того, чтобы
слизать их языком и проглотить, говоря Господу: „Если бы у меня была тысяча
тел, тысяча Любовей, тысяча жизней, я пожертвовала бы их для услужения
Вам”. <...> Но Его доброта, которой только я и была обязана тем, что нашла
силы превозмочь себя, не позволила мне выразить удовольствие, которое я по-
лучила. Ибо следующей ночью, если я не ошибаюсь, я на два или три часа при-
никла ртом к ране Его Святого Сердца, и мне было очень трудно суметь выра-
зить то, что я тогда ощущала и что эта милость произвела в моей душе и в моем
сердце»7. Экстаз «сердца» и наслаждение тела: как выразить и даже ощутить то,
что эти слова означали в ее время, и то, что они еще могут сказать нам?
Будучи инструментами, подчиненными Богу, и при этом творцами своих
собственных инструментов — идеологических и материальных, человеческие
тела не могли иметь того блеска, который они приобрели в светских обществах
современности. Дарованные им удовольствия выражены в языке (а он претер-
пел существенные изменения), которым пользовались только грамотные люди
и который в первую очередь описывает тела господ, единственное, что достой-
но обозначения, даже если не оно — в центре повествования8. Напоминание
4 Способность органов, отдельных клеток или тканей к ритмической деятельности вне
очевидной связи с внешними побудительными причинами. (Прим, ред.)
” Паре-ле-Мониаль — город в Бургундии. Находящаяся в нем базилика Сакре-Кёр стала в
XIX веке местом паломничества во многом благодаря видениям святой Маргариты-Марии,
связанным с введенным ею культом Святого Сердца Иисуса. (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 67
об этих переменах (они касаются не только языка) и сложностях перевода, с ко-
торыми сталкиваются современные историки, не будет излишней осторожно-
стью и ложной скромностью: это необходимо, чтобы обозначить неизбежные
сомнения, которые должны сопровождать нас при попытке реконструировать
телесности прошлого.
Они навсегда останутся чуждыми нам: хороший цвет лица миловидных
девушек, золотушные гнойники нищих, физическая боль пахаря и кузнеца,
наслаждения гурманов и содомитов прошлого9. Их неожиданное возвращение,
в том числе в виде скелетов, выкопанных археологами10, не только случайно,
оно обязывает к осмотрительным расшифровкам и осторожным реконструк-
циям. Стоит читать между строк, чтобы встретить чужой взгляд.
II. «Тело»: слова и умершие
В словарях легче всего обнаруживается экзотика «реалий» прошлого. Наибо-
лее ярко она проявлена в словаре Фюретьера11. Статья «Тело» красноречиво
свидетельствует об этом: в первую очередь... своей пространностью (тридцать
параграфов в трех колонках демонстрируют, что этот сюжет был не безразли-
чен нашему аббату-лексикографу), затем порядком тех значений, которые он
придает слову, и наконец примерами, которые наполняют каждую из рубрик
статьи.
Для подкрепления исходного определения («субстанция прочная и ося-
заемая»), обсуждения его структуры и перечисления странных иерархий тел
небесных, подлунных, элементарных, ангельских, планетарных и естественных
автор призывает на помощь Аристотеля, Эпикура и «современных филосо-
фов». Человеческое тело появляется здесь лишь в третьем параграфе, в связи с
понятием животного мира и противопоставлением души и тела, которое счи-
тается свойственным именно человеку. Здесь дан прекрасный урок теологии
и христианской морали: «Души животных суть тела, и они умирают вместе с
телом. Ведьмы отдают Дьяволу душу и тело. Евангелие говорит, что тот, кто
слишком заботится о своем теле, теряет душу Говорят, что человек дает волю
своей плоти, когда хотят сказать о его нецеломудрии. Человек должен зараба-
тывать на хлеб в поте лица своего». Урок заключается в порицании, от имени
Писания, любых неукрощенных проявлений телесности. Следующее за этим
описание «качеств тела» подтверждает его (здоровье есть признак «хорошего
тела», то есть свободного от страстей), но тело остается не более чем оболочкой,
которую следует питать и/или умерщвлять (власяницей, постом), ибо «тело без
души — это, образно говоря, армия без генерала».
Лишь после этого описано телосложение человека, в связи с детальным
описанием туловища и покрывающих его одежд; и то и другое именуется
68 История тела
«телом» (corps; мы к этому еще вернемся), производным от которого являет-
ся слово «корсет». За этими описаниями следуют объяснения юридических
терминов, таких как арест (prise de corps) и раздельное проживание супругов
(separation de corps). Затем по ассоциации, которую нельзя назвать случайной,
резкая перемена тона и стиля письма подводят к значению слова, которое непо-
средственно связано с юридическими понятиями, но уводит от земного мира к
духовным реалиям: «телом также называют труп, лишенный души». Уничтоже-
ние, совершаемое смертью, дает возможность потустороннего освобождения,
а гниение плоти есть обещание воскрешения.
За этими первыми определениями следуют разнообразные значения, как
самые обычные, так и наиболее специальные, а потому более разработанные.
Теперь телом называется все, что имеет материальную или интеллектуальную
консистенцию: объекты, составленные из частей, как здания или корпус тек-
стов, обоснование предмета или объекта и, конечно же, «масса людей, обра-
зующих сообщество» (двор суверена, капитул, муниципалитет и т.д.)12. Стоит
ли еще напоминать, что в литературе того времени органические метафоры
были любимым способом демонстрации внешних связей или их разрыва: гуге-
нотская «ересь» — это проказа, язва, распутное или животное тело с длинными
ушами, короткими ногами и слабыми коленками?13 По всей видимости, для
Фюретьера, как и для Ришле и других лексикографов, человеческому телу свой-
ственны вовсе не те болезни, что обычно перечисляют словари XX-XXI веков:
телу страшны только потеря души и дьявол, «искушающий плоть». Распутство,
леность, пьянство, насилие — единственные подлинные несчастья, упомяну-
тые в словарях эпохи Старого порядка. Парадоксально, но единственная фи-
зическая болезнь, которая прямо упоминается Фюретьером и Ришле14, — это
«нарыв на теле». Что касается тех, кто обладает «крепким здоровьем», их тело
«новое», «свободное, ловкое, бодрое, естественное», и, как ни странно, именно
тот, кто «не предает своего тела, а насыщает его», — человек «изнеженный и
чувственный», а значит грешник. Всякий словарь прескриптивен, и поскольку
в нем должны быть использованы простые противопоставления, он действенно
наставляет нас только на «обыкновенных» примерах греховных тел.
Персонализированное «автобиографическое» «Я», на первый взгляд весь-
ма далекое от обобщенной нейтральности лексикологических текстов, по-
разному играет со словом «тело» и с перспективами, которые оно открывает,
но, в сущности, несмотря на появление в «автобиографиях» обычных телесных
переживаний — голода, усталости — понимание тела в них мало отличается
от того, что мы встречаем в словарях. Одна из работ, находящихся хронологи-
чески и идеологически ближе всего к словарю Фюретьера, — «Дневник» Алек-
сандра Дюбуа, кюре из Рюмежи в Турне с 1686 по 1739 годы. Он интересен тем,
что слово «тело» появляется в нем всего шесть раз и только в двух значениях.
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 6g
В четырех случаях «тело», как и в нашем современном выражении «вынос
тела», обозначает труп, которому контекст придает святость: труп солдата, вы-
звавший разговоры о чуде, поскольку его плоть не окостенела; мощи святого
Аманда, с которыми устраивают процессию ради мира в Рисвике; тело папы,
которое опускают в могилу; наконец, масса тел, которые необходимо похоро-
нить во время престольного праздника 1709 года, когда за бедами «великой
зимы» — голодом, болезнями и эмиграцией — последовала голландская ок-
купация с вереницей грабежей, жестокостей, убийств и осквернений15. В двух
других случаях тела, о которых говорит Дюбуа, — это религиозные сообщества.
Иезуиты («тело, которое выделяется в Церкви как наиболее великолепное и
почитаемое») и францисканцы, чьи доктринальные «странности» (по крайней
мере у некоторых проповедников) побуждают хроникера высказать следующее
общее замечание: «ошибки отдельных членов не должны быть приписаны
всему телу»16.
Итак, для этого слуги церкви произнесение слова «тело» вписывается в су-
губо корпоративистское видение мира. Это духовное лицо говорит как член
тела, к которому принадлежит, то есть Церкви, и, как подлинный ее глашатай,
может выражать только эсхатологическое и покаянное видение событий. В кон-
це 1709 года он пишет напоминание о конце времен и сопровождающей его
веренице кошмаров и надежд: «Будет ли Страшный суд более ужасным? <...>
Прощай, роковой год! Пусть я никогда не вспомню о тебе, разве что с целью
напомнить себе, что этот гнев Божий вызвали мои [sic] прегрешения!»17 Дру-
гие, более живые и мирские тела наводняют текст, изобилующий всякого рода
замечаниями о плотской жизни: воспоминаниями о голоде, о чуме и военных
бедствиях, описаниями обыденного насилия богатых и юных, порицания вкуса
к украшениям у новых богачей, осуждением возмущений, порожденных запрет-
ной любовью18. Кюре из Рюмежи хранит в памяти все эти «бедствия» тела, ни-
когда не называемого прямо, но постоянно страдающего, а в 1696 году внезапно
восклицает: «Нынче только и разговоров, что о ворах или убийцах, или об умер-
ших от голода. <...> Люди устали жить в этом мире». Осознавая себя единым
целым со своим приходом, Александр Дюбуа говорит нам о собственной чрез-
вычайной физической и моральной усталости, но, похоже, он может выразить
ее лишь постольку, поскольку она переживалась и разделялась всей общиной.
Ужасающие факты, о которых рассказывают эти духовные лица, равно
как и их особый статус духовных пастырей, объясняет апокалиптический тон
ряда авторов. Однако он характерен не только для священнослужителей бес-
покойного пограничного региона. Он проявляется и в других, более поздних
мемуарах, как, например, в сочинениях двух «автобиографов», которые не-
обычны своим крестьянским происхождением, — жителя Шампани Валантена
Жамре-Дюваля и жителя Ле-Мана Луи Симона19. Оба они миряне и католики,
70 История тела
оба стремятся поведать о своем «успехе»: рассказать и оставить о нем память,
быть может, даже оправдать его. Но поскольку первый стал библиотекарем гер-
цога де Лоррена в середине XVIII столетия, а второй благодаря Революции —
мэром своего города, их тексты сильно разнятся по форме и содержанию. Если
у одного в тексте настоящих «мемуаров» красной нитью проходит любовь к
литературе, то у второго в центре сложного повествования, которое образует
«книгу, в которой я описал основные события, случившиеся в течение моей
жизни», стоит история брака, заключенного по любви.
Небесполезно будет обозначить употребления слова «тело» и в этих тек-
стах и сопоставить их с более конкретными и многочисленными выраже-
ниями, обозначающими телесность. В обоих случаях realia бесчисленны (у нас
будет возможность воспользоваться ими, когда, например, мы будем пытаться
понять манеру передвигаться или «зверский голод» бедняков), но частота их
упоминания даже в текстах, не посвященным им напрямую, интересна сама
по себе. Как и в реалистических романах, эти факты, преподносимые как
данность, обладают эффектом реальности в рассказе, который, как любая
«автобиография», является и завещанием и защитительной речью. Акт письма
мотивирован у обоих авторов определением-конструированием себя, когда
победа над материалом (психологической тяжестью и неясной социальностью)
ретроспективно проявляется как завершение тех битв, которые заполняли всю
их жизнь. Не случайно Жамре-Дюваль беспрестанно прибегает к выражению
«тело и душа» для описания двух форм подчинения: с одной стороны, право-
мерное принятие неизбежности смерти христианином, с другой — тупая и
одиозная зависимость французов от своего короля. Свое собственное тело,
тело страдающего человека, он упоминает как единое целое только в качестве
«ошибки природы». Когда, упав в трясину, он оказался весь измазан «очень
толстым слоем глины» и «много раз в уме» думал о смерти, «воображение,
всегда бывшее у меня весьма живым, представляло мне смерть не как про-
стое отделение души от тела, а как страшную пытку, уничтожающую жизнь
посредством самой резкой и острой боли»20. Этот красноречивый пассаж под-
черкивает наивность навязчивых идей, которые владели автором в течение
тяжелого детства, лишенного наставлений в вере. «Я-кожа»* (наружное-я) про-
должает и во взрослом возрасте опасаться наказания, которое может нарушить
его целостность. Тем не менее это обычное представление о теле как о чем-то
сугубо плотском, «мешке с костями», одновременно вульгарном и почитаемом,
стимулирует религиозные страхи и акты социального возмездия, которыми не-
которые при случае умело пользуются или даже злоупотребляют.
* Термин «я-кожа» введен французским психоаналитиком Дидье Анзьё для обозначения
ранней стадии развития либидо. В работе с одноименным названием Анзьё говорит, что «Я»
ребенка в своем развитии использует психические содержания, основанные на опыте пере-
живаний поверхности его тела. (Прим. пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 71
Еще один кюре-автобиограф, подлинный отступник, рассказывает, как
в 1792 году в Шательро хотели пустить слух о чуде, откопав на упраздненном
капуцинском кладбище «тело», которое прекрасно сохранилось, а значит, пре-
красно подходило для возрождения в народе веры, ослабленной кампаниями
по дехристианизации. В действительности речь шла о «наборе костей, весьма
искусно покрытых сшитой кожей [свиной]; его выдавали за тело, у которого
пустоты из-за отсутствия отдельных частей заполнялись пенькой, но по об-
лачению капуцина распознали, что этот фарс, конечно же, был организован
капуцинами только для того, чтобы когда-нибудь сделать из него святого...
Чудо протащили по всему городу к разочарованию одураченных и ханжей»21.
Эта забавная история была неоднократно высмеяна в песнях местными жите-
лями. Но она напоминает о том, что после смерти святость подтверждают ма-
териальные доказательства: хорошая сохранность телесной оболочки, ставшей
«телом», и источаемый ею приятный запах22. Даже если он не «умер в аромате
святости», все члены христианской общины могут верить в бессмертие души,
видеть ставшее «славным» тело, ее вместилище. Известно, но не лишним будет
напомнить, что в эту эпоху «лучшим» телом считается труп (по-английски
corpse): на нем сосредоточены самые большие ожидания, поэтому именно во-
круг мертвого тела выстраиваются наиболее сложные ритуалы католического
богослужения, именно его почитают даже в самой крайней нужде, наконец,
именно его физически наказывают и подавляют, когда хотят применить самые
суровые кары: сегрегация на кладбищах, отказ в погребении, выставление
напоказ, расчленение23.
Не быть похороненным после смерти — это один из самых банальных
страхов древних обществ, которые верят, что смерть может похитить человека
в любой момент, не дав подготовиться к последнему пути. Поскольку этот кош-
мар был «пережит» (если так можно выразиться) рядом изгоев того времени
(служители театра, путешественники, явные некатолики), право на захоро-
нение нередко порождало преступления, и возмущения, и народные кары в
отношении умершего. По образцу ряда голодных бунтов или восстаний нищих
жители Экс-ан-Прованса вышли на улицы осенью 1695 года, чтобы выступить
против действий нового «присяжного похоронного глашатая»*, который не
позволил положить в гроб бедного человека. Среди большого количества не-
довольных были самые разные люди: мужчины, женщины и дети из различных
ремесленных кругов. Показательны и их действия: они кидали камни, уничто-
жали официальные бумаги, расшвыривали предметы и пытались расправиться
с глашатаем. Бегство виновника этих «беспорядков» позволило ему избежать
казни и ее обычных последствий: расчленения и выставления на всеобщее
* В Средние века в Западной Европе существовали специальные глашатаи, сообщавшие
горожанам о чьей-то смерти и похоронах. (Прим, ред.)
* 7 2 История тела
обозрение трупа, который потом бросался на съедение бродячим животным.
Наказание тела, даже оставшегося без души, ничуть не менее жестоко, чем
вечные адские муки. Да и официальные суды действовали таким же образом,
когда приказывали выставлять на всеобщее обозрение тела самоубийц или
отрубали руку, а затем и голову отцеубийцы, прежде чем продемонстрировать
его «останки» в виде отдельных частей24. Даже в таких крайних проявлениях
«тело», несмотря ни на что, сохраняет достаточно человечности, а значит,
сакральности, чтобы удостоиться последнего свидетельства уважения — быть
покрытым.
Ибо именно в этом, говорит один святой отец-иезуит, состоит «долг хри-
стианского милосердия перед нашими близкими и умершими друзьями...
И даже когда мы признаем, что мертвому телу совсем или почти не важно,
покрыто оно или нет, поскольку оно бесчувственно; сможем ли мы отрицать,
что это очень важно для живых, которые будут охвачены сильнейшим ужасом
при виде подобного зрелища, малоприятного для человеческой стыдливости,
особенно в случае каких-то более существенных искажений и изменений в
лице усопшего, что со многими случается довольно часто. А что касается
остальных тел, вплоть до висельников и других преступников, выставленных
на больших дорогах, чтобы служить назиданием и устрашением для прохожих,
также существует обычай их прикрывать, хотя бы старой ветошью, чтобы не
позабыть всяческую человечность по отношению к человеческому телу и не
вызвать чрезмерного ужаса у живых»25. Формулировка довольно сложна, но
это уважение к телу как таковому (а именно так можно назвать мертвое тело)
долгое время воодушевляло все тексты и все практики, с ним связанные. Что-
бы уловить ментальные и текстуальные трансформации и выявить медленное
ослабление ассоциации тела с душой, следует обратиться к другим проявлени-
ям телесности.
Луи Симон менее пропитан религиозностью, во многих отношениях более
современен (и прежде всего в силу психологических и временных причин — он
младше Жамре, но почти ровесник кюре Ангрена). В своем повествовании он
не связывает понятия «души» и «тела», и если бы его свидетельство не было
столь исключительным, он мог бы открыть нам новые способы чувствования.
Конечно, когда он употребляет термин «тело» в первый раз, то присоединяет к
нему прилагательное «святое», чтобы описать шествие в честь святого Овидия
на Вандомской площади Парижа в 1763 году. Но в остальном тексте коннота-
ции совсем другие. Они совершенно профанны: речь теперь идет только о телах
любимых женщин, которыми следует восхищаться, телах будущих читателей и
самого мемуариста, которые следует беречь. «Чистота» и воздержанность —
вот главное содержание советов относительно здоровья, которые сопровожда-
ют рассказ о любовных приключениях кисейщика: «Если вы хотите жить долго
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 73
и в добром здравии, никогда не предавайтесь излишествам ни в каком деле,
особенно в еде и питье. Всегда уходите из-за стола не вполне насыщенными,
пусть пьянство внушает вам отвращение. Никаких излишеств ни в работе, ни
в бдении, ни в дозволительных вещах, о которых я не стану упоминать. Всегда
сохраняйте ваше тело опрятным и таким чистым, как только возможно. Ешьте
больше постного, чем скоромного, и не обременяйте ваше тело мясом и жиром,
это будет вас стеснять. Остерегайтесь слишком сильного мороза или жары;
если чересчур жарко, идите охлаждаться к огню, а не в прохладу. Никогда не
играйте, разве что ради приятного времяпрепровождения, не ради выгоды»26.
Возможно, за банальностью таких отмеченных народным здравым смыс-
лом аксиом из пословиц и книжонок коробейников27 прорисовывается новый
образ тела. Выросшее из старой традиции заботы о физических силах, новое
понимание тела вводит определенные новшества, уходя от проблемы бес-
смертия души, и тем самым напоминает о радикальной ментальной транс-
формации, которая уже шла в крестьянском обществе с конца XVIII века28. Что
это — новый способ представления телесности? По меньшей мере перед нами
доказательство того, что даже и в сельском мире тело никогда не было только
фигурой смерти и угрожающего загробного мира.
III. Изголодавшееся тело
Во Франции при Старом порядке люди умирали от голода, и, хотя продоволь-
ственные кризисы стали ослабевать после царствования Людовика XIV, по-
стоянная забота о пропитании сохранялась и в XIX веке. Как и племяннику
Рамо, им всегда приходилось «прибегать к помощи пальца, указывающего
на открытый рот» при «ощущении, которое я всегда испытываю» (голоде) и
помнить по возможности, «что хуже всего... неестественная поза, в которой
нас держит нужда. Человек нуждающийся ходит не так, как другие: он пры-
гает, ползает, изгибается, он пресмыкается; жизнь свою он проводит в том,
что принимает разные позы... льстецов, царедворцев, лакеев и бедняков. <...>
И право же, то, что вы называете пантомимой нищих, — это великий хоровод
нашего мира»29.
Общая память о голоде — это не только сохранение разнообразных стра-
хов и зависимостей, ставших мишенью черного юмора моралистов. Эта осо-
бого рода впечатлительность порождает повседневные практики, на грани
навязчивости, которые сохраняются долгое время после голода: благодарить
Господа за каждый прием пищи, медленно пережевывать еду, не выбрасывать
ни крошки и т.п. Во всех домах по-разному: богачи хранят буханки хлеба в ме-
бели, которая служит укрытием от грызунов (ларь, шкаф для хлеба, выдвижной
ящик в верхней части стола и т.п.), а нищие держат в котомке выпрошенные
«, 74 История тела
краюхи хлеба, нанизанные на нить30. Те, кому знаком «собачий голод» и кто
с раннего детства должен «пилить струны»*, уверены (по крайней мере до тех
пор пока не наберутся жизненного опыта), что смерть наступает в первую оче-
редь от отсутствия еды: «я представлял себе, что пока есть чем питаться, почти
невозможно, чтобы жизнь закончилась»; «[я не мог] понять, что когда-то мо-
жет не быть аппетита». В глазах маленького Жамре, постоянно испытывавшего
сильный голод, собрат по несчастью, который не может проглотить больше
ни кусочка, — просто безумный самоубийца31. Важно не забывать это детское
воспоминание, в котором постоянный поиск хлеба насущного соединяется с
практикой поста — как предписанного католическим календарем, так и того,
на который многие решаются спонтанно, в поисках абсолюта32.
Духовенство часто жаловалось на «небрежение христиан, особенно сель-
ских жителей, в соблюдении Великого поста». Но редко кто из них напоминает,
что это ограничение не имеет смысла, когда мясо отсутствует на столе всегда, за
исключением нескольких дней пирушки. Только суровый (и оптимистичный)
кюре Равено сокрушался о таком несоблюдении, и, поскольку его прихожанам,
вегетарианцам поневоле, нечего было изъять из своего обычного рациона, он
предложил им соблюдать новое расписание, чтобы сделать их чувствительны-
ми ко времени покаяния в ходе литургического года. «Не следует предаваться
иллюзиям, под предлогом того, что они питаются не так хорошо, как в городах,
ибо нет ничего питательнее хлеба, и уж по меньшей мере его-то имеет каждый.
Сейчас установлено, что для поста необходимо в чем-то ограничивать себя в
еде. <...> Значит, раз у них нет ничего, кроме хлеба, для пропитания, следует не
есть его в привычные часы и есть не столь часто, как в другие дни. <... > Почему
на фермах не изменяют обычай обедать в один и тот же час и не приказывают
возницам распрягать в одиннадцать вместо десяти? Кто мешает не приносить
пастуху обед в поля между одиннадцатью часами и полуднем, предполагая, что
он должен был выпустить стадо с девяти часов?»33 Утопичность текста призна-
вал и сам кюре; подчеркивая всемогущество злаков в меню большей части насе-
ления, он описывает ограничения, которые накладывает сельскохозяйственная
деятельность на ежедневные ритмы работы и приемов пищи, зависящие от
времени года и занятий. Однако Равено считает, что «виноградари, дровосеки,
молотильщики на риге и прочие, исполняющие одну утомительную работу»
заслуживают снисхождения, и задается вопросом, «как можно облегчить им
Великий пост». Как и целый ряд религиозных деятелей и экономистов того
времени, он заботится о сокращении числа праздников, чтобы избежать их
«профанации», и изживании попрошайничества с помощью новой трудовой
дисциплины34.
* То есть зарабатывать игрой на скрипке, как племянник Рамо. (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 75
Однако сакрализация застольных обычаев была предметом деятельности
лишь таких ревностных священников, как Франциск Сальский, и некоторых
других миссионеров, занимавшихся «облагораживанием нравов». Такие пасты-
ри хотели подчинить религии все моменты жизни верующих35. В повседневной
жизни обычные манеры еды и сложность крестьянского этикета, влияющего
на все завтраки, обеды и ужины, отражают религиозный аспект независимо
от того, принимается ли пища сидя или стоя, на ходу или на корточках. Стол
заслуживает особого внимания как материальный и символический объект.
По-видимому, только во французском языке это слово обозначает одновре-
менно вид мебели, людей, которые за ним собрались, и то, что они потребляют.
Этот важнейший предмет современного западного интерьера имеет короткую
и варьирующуюся в зависимости от региона историю. Изначально «стол» —
это деревянная столешница на передвижных подпорках: козлах, бочках, ларях
для хлеба или квашнях, которые сотрапезники задевали ногами, неудобно
устраиваясь для трапезы. При Старом порядке этот предмет мебели никогда не
имел большой денежной стоимости в записях нотариусов (менее двух ливров в
Пуату в XVIII веке), и только начиная с того момента, когда к нему прикрепили
фиксированные ножки, он стал постоянным центром — физическим и/или
символическим36 — общей комнаты народного жилища. Тем не менее и здесь
нет ничего парадоксального: судя по всему, именно его центральное место
в доминирующем воображаемом способствовало появлению его целостной
конструкции и телесному комфорту, который породило это «изобретение».
На полотне, где братья Ленен изобразили «крестьянский» обед («Dejeuners» —
«Обед»), мы видим метафору евхаристии, поскольку в центре картины на
прочное основание положено белое полотно, на котором выделяются коричне-
вые пятна хлеба и рубиновое пятно стакана с вином37.
Повседневные практики еще лучше показывают эту скрытую сакральность.
Очень древние обычаи и запреты превратили место, куда клалась готовая еда,
в табуированное на короткое или длительное время пространство. Например,
в Бретани запрещено помещать ноги или ягодицы на стол, опасно на него упасть
или разрешить младенцу проползти под ним, нельзя класть на него переверну-
тый хлеб и т.п. Кроме того, следует соблюдать правило старшинства, которое
ни в чем не уступает придворному этикету. Только хозяин жилища рассаживает
сотрапезников и осеняет хлеб крестом, прежде чем его разрезать и раздать, жен-
щины и маленькие дети остаются стоять или едят в стороне — таковы обычаи,
предшествовавшие Революции. Наконец, даже удовольствие от еды (которое
выпадает нечасто) должно выражаться знаками удовлетворения: шумным про-
глатыванием, отрыжкой и... благодарственной молитвой. При Старом порядке
любой, даже самый скудный стол — это алтарь, который воскрешает в памя-
ти вкушение хлеба и вина на Тайной вечере первой христианской общиной.
76 История тела
Всемогущества злаков и его неизбежного следствия — грез о сале38 долгое
время было достаточно, чтобы описать старые режимы питания с чередовани-
ем голода и изобилия (их лучше определить как чередование вечных злаков и
редких колбас). На самом деле накопленные, зачастую с большим трудом, но-
вые данные о питании крестьян несколько противоречат этой картине; судя по
этим данным, блюда за крестьянским столом были чрезвычайно разнообразны.
Это было давно установлено в отношении самых бедных земель (Солонь, Пери-
гор, верхний Прованс, Жеводан, Бретань, Гатине, что в Пуатье39), но и в самых
процветающих регионах (самых известных — или же таких, где городская элита
считалась зажиточной) поражает разнообразие питания. В этом, без сомнения,
заключается одно из объяснений несовпадения некоторых кризисов урожая
зерновых с резким повышением смертности. Это разнообразие питания (коли-
чественного и качественного) особенно важно для изголодавшегося организма:
с одной стороны, существует заменяющая еда, особенно сезонная, которая мо-
жет смягчить недостаток зерна; с другой стороны, поиск и приготовление этой
еды усиливают физические страдания и увеличивают объем работы женщин и
детей, на чьи плечи в хозяйстве ложится сбор и выкапывание «низких», то есть
специально не выращиваемых продуктов питания. «Дикие» продукты важны,
но всегда отсутствуют в описаниях местных ресурсов: «корешки», которые
с большим трудом выкапывают «какие-то дикие животные» с человеческим
лицом, описанные Лабрюйером, упоминаются только в ужасающих рассказах
о временах народных бедствий — хотя на самом деле эти растения служили
регулярным дополнением к обычному меню40.
В жалобе, отмеченной риторическим преувеличением, но охватывающей
все аспекты двух культур, приор Соважон, кюре Сеннли-ан-Солонь с 1676 по
1710 год, противопоставляет свои «дурные края» обильному Босу, основываясь
прежде всего на разнице в питании: «Жители Боса презирают солоньотов:
гордые своими обширными и богатыми зерном долинами, они попрекают
Солонь большим количеством заброшенных земель, пустошей, поросших
вереском, папоротником и дроком. Солоньоты, забившиеся в свои казематы,
где у них прекрасные кровати, очень хорошо одеты и еще лучше накормлены,
они поедают хорошее сало, никогда не сидят на одном хлебе и насмехаются над
жителями Боса, которые при малейшей нехватке зерна впадают в нищенское
состояние и даже в изобилии умирают от холода каждую зиму, не имея и дров,
чтобы растопить свои печи, не сажающими ни коноплю, ни лен, ни овощи, ни
какой-то вид фруктов и лишающимися всех необходимых для жизни вещей,
если у них не хватает зерна, — тогда как Солонь питается из многих источни-
ков. Если мало зерна, у них есть рыба, дичь, мед, деревья, фрукты, и они редко
нуждаются, хотя и мало работают. <...> Мы с восхищением наблюдали, как во
время голода 1694 года в этом достаточно бедном приходе более тысячи нищих
DiaBa П. Тело сообщества, общие телесные практики 77
из Берри, Боса и Лимузена были накормлены и нашли приют». Конечно, из-
за хлеба с неприятным вкусом, «плохого сыра, который осыпается мелом» и
«грязной стоячей воды, которую они вынуждены употреблять», солоньоты, без
сомнения, страдают от плохого питания (к тому же малярия придает им болез-
ненный вид), но в основном они наслаждаются обильным питанием благодаря
возможностям охоты, собирательства, садоводства и умеренному разведению
молочного скота, которого нет в других местах (Пуату, Мэн, Лангедок)41. Хотя
молочных продуктов было немного, они были питательны и компенсировали
недостаток мяса, которое, согласно приору-кюре Соважону, было уделом лишь
«зажиточных поденщиков и фермеров».
Редкость молочных продуктов за пределами особых регионов и при-
вилегированных ферм объясняет одержимость немногочисленных авторов,
которые о них пишут. Таков случай с Луи Симоном, который считает свое
отвращение к молоку необычным и чувствует себя обязанным его объяс-
нить: с шестимесячного возраста он отказался от материнской груди, но она
«приучила меня к супу, так что я всегда любил его и очень не любил молоко»42.
Столь же оригинально и его включение в число «новшеств, случившихся во
Франции в течение моей жизни» двух гастрономических революций: хорошо
известное распространение картофеля и менее знакомое появление домашних
сыров. Сначала он рассказывает о «начале трюфелей или картофеля; первые
были красными и продолговатыми, они были острыми; затем появились белые
трюфели или пататы, более сладкие. В то же время появились круглые трю-
фели, которые прозвали „лионскими”. Наконец, появились желтые трюфели,
самые лучшие из всех — из-за своей сладости. <...> Я ничего не буду говорить
о пользе, которую принес этот фрукт, поскольку в этих краях он знаком каж-
дому». Второе нововведение в области питания, показавшееся ему достойным
упоминания, — это производство сыров, «сделанных в этих краях» либо про-
давцами молока, либо их клиентами, которые только в XVIII веке научились
сами использовать продукты, получаемые от своих коров43. Не очень успешное
разведение молочного скота во многих регионах делает женственную, дина-
мичную, грациозную, но... легкомысленную торговку44 из басни «Молочница
и кувшин с молоком»* персонажем,характерным лишь для пригородов.
В несколько мифической Бургундии Ретифа де Ла Бретонна иерархии еды
и представлений о ней содержат еще больше контрастов, чем в восточных кра-
ях страны. Здесь в первую очередь сказываются литературные коды, которым
подчиняются и Ретиф, и другие социальные реформаторы конца XVIII века,
желавшие сопроводить свои мизерабилистские представления конкретными
примерами частного преуспеяния — гарантами лучшего будущего. Бедствен-
* Басня «Молочница и кувшин с молоком» принадлежит перу Ж. де Лафонтена. (Прим,
пер.)
78 История тела
ное положение «непроцветающих» крестьян из Тоннеруа сразу видно в их
«обычае» есть «ячменный или ржаной хлеб, суп с ореховым или конопляным
маслом. <...> Плохое питье, вот все, что у них есть, дабы поддерживать жизнь,
обреченную на тяжелый и постоянный труд». Богатые же крестьяне, как отец
Ретифа, напротив, имели обыкновение питаться намного лучше и по качеству
и по количеству: около пяти часов утра на завтрак (основная еда) они съедали
суп из бульона «соленой свинины, приготовленной с капустой или горохом,
приправленный кусочками этой солонины и ложкой капусты или гороха,
[или в постные дни] суп с маслом и луком, затем омлет или крутые яйца, или
зелень [огородная зелень], или довольно хороший творог». Другие приемы
пищи (обед, полдник, ужин), по-видимому, были гораздо умереннее и не имели
фиксированного времени — они зависели от того, какие работы необходимо
было завершить. Так, во время посева и утомительных весенних работ обед-
полдник устраивался прямо в поле и состоял из «хлеба, нескольких орехов и
небольшого количества творога... полсетье* вина на каждого в оплетенной
бутылке с полным керамическим сосудом воды, поскольку открытый воздух
очень возбуждает жажду». Но часть этого хлеба и воды шла тягловому скоту,
ибо землепашцы Саси, «прежде чем задать лошадям овса, наливали из своих
бутылей в крышки воду и клали туда хлеб, делая что-то вроде супа этим живот-
ным, чтобы их освежить», и, пока лошади паслись, хозяева «с мотыгами в руках
дробили комья земли, чтобы очистить их от камней, и жевали свои большие
ломти черного хлеба»45.
Итак, очень редко и лишь отчасти эти блюда не были вегетарианскими:
мясо использовалось только для праздничных блюд или, когда не было поста,
как вторичный ингредиент в утренних супах. Его потребление составляло мак-
симум (и только у богатых крестьян) 27 килограммов в год на человека. Мясо
(преимущественно в виде соленой свинины) было чем-то сродни приправе,
поскольку ему всегда сопутствовала соль для консервации и животный жир
для обогащения бульона из более или менее редких и разнообразных овощей,
в котором размачивают как можно больше хлеба46. Те фрукты, салаты и сладкие
пироги с травами, которыми Бретонн любил «подкреплять силы», он имел
благодаря неиссякаемому трудолюбию хозяйки фермы, кстати, городской уро-
женки. Сын ее боготворил: «эта добрая садовница через несколько лет после
свадьбы добилась того, что у нее было все, чем только может довольствоваться
вкус по части фруктов: клубника, малина, смородина, тыквы, груши, абри-
косы, тутовая ягода, яблоки, каштаны, прекрасные фрукты для запекания».
Эти райские картины мифологизированного деревенского детства не могут
скрыть тяжкого труда женщин. По словам сыновей, ставших биографами своих
* Сетье — французская мера объема, очень различная в разных регионах. (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 79
матерей, эти женщины были основой эмоциональной стабильности и соци-
ального продвижения своих уважаемых домочадцев47. Как в воображаемом
идеальном государстве, так и в повседневной домашней работе.
Утомленные француженки, описанные Артуром Юнгом, — не просто
общее место рассказов о путешествиях «на континент» в XVII-XVIII веках48.
Это результат того, что женщины наравне с мужчинами занимались разведе-
нием животных, садоводством, собирательством, прядением и т.п., причем в
соответствии с варьирующимся, но четким разделением обязанностей это при-
бавлялось к их обычной работе по поддержанию (ре)продуктивных сил хозяй-
ства49. Большая стирка или готовка (во время которой закалывают поросенка,
готовят еду для жатвы или на свадьбу и т.д.), простое замешивание теста для
хлеба, обычное приготовление еды для людей и скота — вот работа, о которой
часто забывают, хотя она требовала физических сил и настоящей терпели-
вости. Котлы и сковороды, которым при помощи сложных приспособлений
придавали некоторую маневренность (крюки для вешания котлов, треноги и
т.д.), были весьма велики — таким образом, даже ежедневные кухонные работы
были суровым испытанием для тела, никогда не знавшего отдыха («за столом
одни мужья», говорит Прион)50.
Хозяйка, сгорбившаяся у очага, с раскрасневшимися от близости пламени
щеками, разливает загрубевшими руками жидкую кашу и густой суп (по край-
ней мере в год хорошего урожая). Она и ее помощницы должны быть сильны-
ми женщинами.
IV. Тяжелая поступь, летящая походка
Хотя у нас появилась возможность узнать рост наших предков благодаря не-
давним вскрытиям захоронений, зашифрованным материалам военных досье
и карточкам с описанием подозрительных лиц и преступников51, реконструк-
ция внешнего облика тела и поз до сих пор зависит от литературных источни-
ков, вымысла: авторы дневников, романисты и другие литераторы остаются
нашими лучшими информаторами, даже когда выводят на сцену персонажей
необычных или полностью выдуманных. Их «впечатления» в действительно-
сти показывают, что вертикальное положение тела — первый критерий при-
надлежности к человечеству — достигается и сохраняется благодаря манерам
держаться (стоя, сидя, скорчившись или вытянувшись), а они — продукт со-
циального формирования, где взаимодействуют физиология, психология и са-
кральная сфера. Необходимость быть гибким постоянно видоизменяет мечту
о прямизне, моральной или телесной.
Гораздо лучше, чем в обмерах рекрутов или просителей паспортов, сим-
волика роста проясняется в измышлениях молодого пастушка: именно такие
8о История тела
фантазии способны оживить статистические данные. Почитая истинным опи-
сание одного из французских королей как всемогущего и почти божественного,
Жамре приписывает ему «гигантский рост» и грозный, «как грохот молнии»,
голос, основываясь на образе «судьи [своей] деревни, который превосходил в
росте всех прочих жителей» и имел сильный голос. Что касается парижан, то,
поскольку их дома высотой «с приходскую церковь», в воображении маленько-
го, еще неграмотного жителя Шампани52 они «больше и выше прочих людей».
Надо заметить, что высокий рост — это важнейший критерий, по которому
отбирали рекрутов при Старом порядке, за ним следовали прямой корпус
и красивые крепкие ноги.
Литературные портреты бандита Мандрена подчеркивают его величе-
ственную осанку «из числа самых воинственных и отважных» и расхваливают
те черты его телесной привлекательности, которыми ныне пренебрегают, но
которые подчеркивала мужская мода до появления брюк: «вся его фигура
выражала способность предпринять то, что он совершил; рост в пять футов
и четыре или пять дюймов, светлые волосы, широкие, хорошо развернутые
плечи и прекрасные ноги»53. Столь же пристальное внимание к особым при-
метам (в том числе к одежде: смогли бы сегодняшние чиновники описать ее так
же подробно?) отличает и описания революционной поры, созданные в Пуатье
III года по революционному календарю* **. На человека, сбежавшего из тюрьмы
Шательро 25 флореаля, была выпущена листовка, в которой он фигурирует без
личного имени как «МОРО — мошенник, проживающий в общине Серне, кан-
тон Сен-Жене, департамент Вьенн, возраст 35-36 лет, рост 5 футов 1,5 дюйма,
фигура округлая и полная, волосы черные, гладкие, отмечен ветряной оспой,
хорошо сложен, одет в куртку, жилет и кюлоты’* серой ткани мучнистого оттен-
ка, серые чулки и ботинки на шнурках». Не столь хорошо сложенный эмигрант
описан в другом печатном листке следующим образом: «ГАБОРИ де ЛА БРОС-
СЕ, в прошлом стражник; возраст от 28 до 30 лет, рост 5 футов 5 или 6 дюймов,
светловолосый, румяный, волосы и брови очень светлые, нос приплюснутый
и крупный, глаза голубые, рот средний, губы немного толстые, борода светлая
и очень редкая, лицо полное и овальное, ноги и бедра мясистые»54.
Луи-Себастьен Мерсье много написал о хорошем сложении ноги в статье
«Нога» своей «Неологии»55: «Разве не забавно, что в клуатре, который должен
быть не более чем могилой, бывало, дискутировали о сложении послушни-
ков и что в наши дни в полк, обреченный на истребление, нередко набирают
* То есть с 22 сентября 1794 года по 21 сентября 1795 года. III год был первым високосным
годом республиканского календаря, который вел отсчет со дня установления Первой Фран-
цузской республики — 22 сентября 1792 года. Календарь действовал до 31 декабря 1805 года
(XIV год). (Прим, пер.)
** Дворянская мужская одежда — штаны длиной до колена, плотно облегающие Ноги. (Прим,
пер.)
Diaea П. Тело сообщества, общие телесные практики 81
сплошь крепких, с красивым лицом и ногами?» Таким образом, манера ходить,
которая, казалось бы, не имеет своей истории, заслуживает внимания: ведь с
течением времени изменяется и она. Во всех слоях общества Франции Старого
порядка, чтобы научить ребенка ходить (обычно это случалось довольно позд-
но), использовали помочи из плотной ткани. Эти полоски материи, оторван-
ные от края льняного полотна, служили тесемками и пришивались к одежде
детей, делающих первые шаги. Это, по-видимому, способствовало выработке
походки, приучавшей детей, а затем и взрослых «бросаться вперед в позе,
при которой грудь становилась центром и на нее переносилась тяжесть всего
тела»56. Без сомнения, влияние подобных телесных практик еще не оценено,
хотя деформациям человеческого тела, которые вызывались пеленками и кор-
сетами, посвящены кропотливые исследования57. Наподобие люльки, которая
преждевременно отделяет европейского ребенка от тела матери, успокаивая
его покачиванием, детские помочи формировали границы, ритмы движений
и, возможно, отважную несгибаемость, отличную от гибкости и искривлений
детских тел на других материках, где детей носили на спине и рано предостав-
ляли им свободу движений.
Обувь — другой атрибут мобильности и, «поскольку она носит меня
столько же, сколько и я ее» (Жан-Франсуа Пирсон), она является защитой,
«сцеплением» с миром и украшением58. Значит, она способствует поддержанию
общественной морали, согласно которой богатые и бедные, мужчины и жен-
щины, город и деревня, люди на каблуках и «плоскостопые» обоего пола разли-
чаются своими манерами поведения. В силу этого обувь привлекает внимание
сельских интеллектуалов, ставших хроникерами общества Старого порядка59.
Богачи старались как можно меньше ходить, ведь их туфли из ткани или
тонкой кожи позволяли совершить лишь несколько осторожных шагов в день,
что порождало продуманную пластичность движений. Об этом говорит множе-
ство анекдотов: увидев туфлю, порвавшуюся после одного дня использования,
ее изготовитель искренне удивился и заявил, «поразмыслив о причинах этого
происшествия: „Я знаю, в чем дело, — сказал он наконец. — Мадам ходила”»60.
Известность женевского доктора Троншена среди истеричных аристократок
XVIII века определялась тем, что он прописывал им физические упражнения,
в первую очередь ходьбу, которую раньше презирали все держательницы карет.
Эти «троншенистки» и их плоские туфли поражают нас не меньше, чем сооб-
щество пешеходов прошлого! Их отважные предшественницы, вынужденные
опираться на трость, покачиваясь на высоких башмаках и балансируя широки-
ми фижмами, конечно, вызывали удивление у ходоков на большие расстояния,
а к последним относился весь рабочий люд прошлого, включая женщин и
тех, кто вел оседлый образ жизни. Даже юный и притворно наивный Жамре-
Дюваль около 1710 года с изумлением описывал способ передвижения гостей
82 История тела
одного прованского «откупщика»: «Это были мужчины и женщины, подле
которых бедные крестьяне показались мне попросту скотом с человеческими
фигурами. <...> В походке женщин было что-то томное, чего я никогда не за-
мечал у крестьянок. Казалось, эти гордые смертные с брезгливостью ступали
на землю и, возможно, полагали, что оказывают ей большую честь. Объемные
контуры их фигур, похожих на очень большие овалы, вызвали у меня безмер-
ное удивление. Я с уважением подумал об их силе, поскольку мне казалось, что
веса такого количества одежды должно быть достаточно, чтобы их обездви-
жить. Из этого видно, что я тогда еще мало знал о фигуре и о той хитроумной
машине, которую против истины назвали фижмами*. Те, которые были ими
убраны, не то что не казались мне смешными — они представлялись почти
Богинями». А романиста крестьянского происхождения Ретифа де Ла Бретонна
всю жизнь будут неотступно преследовать мысли о хорошеньких ножках, за-
тянутых в шелк, и он возненавидит появившиеся вместе с революцией плоские
туфли и «мужеподобных» женщин, которые их носили61.
Однако за пределами города и сельских районов юга обувные изделия,
даже из толстой кожи, остаются невиданной роскошью, которую всем пока-
зывают, но редко носят. Желанные башмаки становятся предметом расчетов
после смерти хозяина: ведь в XVIII веке в Пуату и Лимузене «омывальщицам
мертвых» платят обувью. К тому же башмаки передаются из поколения в по-
коление, невзирая на форму и размер ноги; даже различия правой и левой
стопы еще не учитываются62. В XVIII веке кожаные башмаки мало распростра-
нены среди наиболее бедных и в отдельных регионах, где носят сабо. Впрочем,
бедняки предпочитали в хорошую погоду «неудобства ходьбы босиком уши-
бам и вывихам, которым этот вид ходуль» (деревянная обувь) их подвергал.
Неудобные сабо (хотя они бывают всевозможных видов, и в северных странах
еще долго будут носить сандалии на деревянной подошве) в глазах всех оппо-
нентов французского абсолютизма — отметина отверженных. Жамре-Дюваль,
который вовсе не любит их носить, радуется при виде лотарингских крестьян,
«чьим ногам нет препятствий», а в Лотарингии зрелище бредущих сезонных
рабочих из Лимузена, Оверни и Дофине вызвало у него сочувствие: «Неуклю-
жесть и шумность их походки привлекли мое внимание, я заметил, что их ноги
были заключены в чудовищные сабо с наконечниками из железных обручей,
подбитые внизу двумя пластинами из того же металла при помощи гвоздей,
чьи шляпки имели добрых полдюйма в диаметре. Столько предосторожностей,
принятых для того, чтобы сохранить жалкую деревянную обувь, говорило
о бедности ее обладателей лучше, чем самые трогательные речи, и именно
по этой убогости я узнаю своих дорогих соотечественников»63.
* Фижмы (vertugadin) — дословно «падение добродетели». (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 83
В представлении путешественников Франция — это страна сабо, обуви,
которая, на их взгляд, символизирует бедность французов и их любовь к како-
фонии. Еще с причалов Булони британцы отмечали несдержанность в выраже-
ниях, которая усиливалась клацаньем деревянной обуви моряков и горожан.
Сабо, объект британской ксенофобии, не только производили очень много
шума, но и способствовали выработке особой походки, в особенности когда
их утяжеляла зимняя грязь, которой были забрызганы ноги всех пешеходов.
Распространенность такой обуви объясняет фантазии, порожденные чистыми
ножками, маленькими туфельками и наслаждением танца, а также позволяет
понять многочисленные разрозненные замечания из автобиографических тек-
стов. Одни из них говорят об удовольствии быть ловким и юным, способным
совершать «прыжки и скачки» (Жамре), другие — о непривлекательности жен-
щин со «слишком толстыми ногами». Такая особа, даже имея солидное при-
даное и будучи хорошей прядильщицей, не могла не быть «опасной», согласно
отцу Луи Симона. Сам Луи как раз выбрал себе в жены ту, что «имела легкие
ноги и быстро ходила»64.
Танец — это бесспорно «единственный язык тела, позволяющий женщине
выражать себя наравне с мужчиной и в абсолютной взаимодополняемости с
ним» (Ж.-П. Десев), в нем проявляются изощренные формы эксгибиционизма,
в которых всегда нуждаются даже наиболее суровые общества65. Танец — это
урок дисциплины, социальный долг и, несмотря на предостережения като-
лических и протестантских пасторов, отдушина для всех, от верхов до низов
общества66. . ' . •>
Танец — это развлечение, темное вдвойне, ведь он действительно часто
проводится ночью и ведет к греху. Согласно главе 33 «Введения в благочести-
вую жизнь» Франциска Сальского, он сродни шампиньонам и круглой тыкве:
«лучшие из них ни на что не годятся, говорят они [медики], и я вам скажу, что
наилучшие балы не намного лучше». Отношение автора к танцу можно на-
звать на удивление снисходительным, несмотря на то что ключевую роль здесь
играют образы потустороннего мира: «Увы, пока вы там, время уходит, при-
ближается смерть, посмотрите, как она насмехается над вами, как она зовет вас
в свой танец, в котором стоны ваших близких служат скрипками, и в котором
у вас есть лишь один пассаж — от жизни к смерти. Этот танец есть подлинное
развлечение для смертных». Мысль должна прочитываться буквально: танец
заставляет забыть о самом важном, о полной трудностей подготовке в этом
мире к невыразимым радостям вечности. Он «подстрекает к сластолюбию» и
сближает «два хрупких суденышка», каковыми являются мужчина и женщина;
он несовместим с христианскими добродетелями, поэтому подвергался не-
изменному осуждению. Как протестанты, так и католики горячо осуждали
танец — это «собственное изобретение Сатаны». Танцы порицаются устно,
84 История тела
письменно и даже с помощью «поучительных картинок», taolennou, которые
используют миссионеры в Бретани67. Но как оценить воздействие этих суровых
поношений на верующих? Не прекращающееся осуждение танцев говорит о
тщетности усилий священников; но, возможно, также объясняется пылкостью
танцоров того времени, которые, вопреки угрозам, предаются своей излюблен-
ной «страсти».
Прибыв в Перпиньян со своим хозяином, дабы «укрыться от разрушитель-
ной эпидемии» чумы в 1722 году, писец Прион68 внимательно приглядывался к
особенностям недавно аннексированной провинции и наблюдал за недоволь-
ством некоторого числа воспитателей слишком «щекотливыми» движениями:
«Народ Руссильона до безумия любит всякие музыкальные инструменты. В их
публичных и частных танцах мужчины должны уметь положить правую руку
за спину своей дамы и поднять ее в этой позе над своей головой. Тот мужчи-
на, у которого это не получается, навсегда изгоняется из Руссильона...» Речь
идет и об «испанском танце; эта свобода несколько нескромна; она отбила у
мадемуазель Анжелики охоту ехать в Испанию, но если же ей придется, отец
наверняка запретит ей танцевать». Этот текст отражает удивление от экзотики,
отцовскую заботу образованного руэргца и невольно признает различные
социальные функции танца, даже те, которые позволяют не считаться с рели-
гиозными запретами: соблазнять и выбирать партнера (партнершу), имея в
виду будущий брак, делать это на глазах всей заинтересованной группы людей,
проявлять индивидуальные и коллективные способности, необходимые для
формирования собственной и общинной идентичности. Но Прион также на-
поминает о том, что старинные танцы, как и современный балет, — плод и
средство сурового физического воспитания, в том числе и в среде аристокра-
тов69. «Подлинная республиканская вежливость для пользы молодых людей
обоих полов» и во II году* напоминает об их пользе: поскольку танец — это
первое «из упражнений тела... его простейшие элементы выправляют тело или
делают его ловким»70.
Танец как телесное упражнение и ритуализованное развлечение можно
назвать «геометрическим»: есть пространство, которое требуется пройти, фи-
гуры и движения, которые нужно исполнить, и позы, которые следует оценить.
В силу этого он обладает почти сакральной серьезностью, даже если исполняет-
ся, как в Арморике**, «со страстью, с пылом. <...> Женщины разделяют с муж-
чинами этот столь живой вкус к танцам, если только не заходят в нем еще даль-
ше. <...> Это полурелигиозное рвение наших неповоротливых баядерок, с их
почти всегда опущенными глазами, которые, казалось бы, ищут ямы на дороге,
* II год французского революционного календаря соответствует 22 сентября 1793 года - 21
сентября 1794 года. (Прим, пер.)
** То есть Бретани. (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 85
а не удовольствия, — возможно, память о сакральном происхождении танца»71.
Это отношение сохранилось и в самых судорожных гавотах и в самых живых
«jabadao*, которые в окрестностях Кемпера начинаются с круга из четырех или
восьми человек; затем каждая пара отделяется, чтобы выйти вперед или назад,
и затем танцор начинает искусно вращать свою партнершу, держа ее за руку над
головой. Ко всему прочему, этот танец различается и усложняется в зависимости
от места, но везде сохраняет черты самоотдачи и возбуждающего безумства».
Человеческая поступь чаще всего вовсе не легка и эфирна (эфир имеет от-
ношение к небесным пространствам, в особенности к самому «многообещаю-
щему» из них — куда возносятся избранные счастливцы). Шаги вязнут в сырой
земле, в том числе в той, что находится в доме (вспомним об утоптанной земле
и о постелях, которые поднимают, чтобы избежать луж и сырости72). Худож-
ники в изображениях кутежей и других жанровых сцен придают телам нищих
особую тяжесть. Этот вес человеческого тела позволяет идти по следам сбе-
жавшего преступника или возлюбленной, которую боятся потерять. «Я узнал,
что это была она, по следам ее туфель; мой отец не был в этом уверен, ведь еще
было сумеречно», — заявил Луи Симон в утро любовного разочарования73.
Напротив, добровольно напущенная на себя серьезность, по меньшей
мере на портретах, магистратов и священников — нечто среднее между ис-
кусной пластикой и приятной манерой поведения — отражает прочность
достигнутого положения. Впрочем, их, литературно выражаясь, «помпезная»
медлительность во многом обусловлена способом изображения городских
процессий: повороты шествия и позы участвующих в нем людей, которых
художник делает неподвижными, пропитаны видением мира, отражающим
в плоти героев полотна всю торжественность происходящего. Сравнивая две
стороны ширмы из Экса, на которых изображены «развлечения и процессия
празднества Тела Господня», можно убедиться в разнообразии жестов, при-
писываемых различным социальным группам и различным моментам одного
дня праздника, в котором сосуществует светское и религиозное, публичные це-
ремонии и домашние развлечения. На одной стороне запечатлено пышное, хо-
рошо организованное шествие, в котором отдельными группами дефилируют
представители власти в волочащихся по земле мантиях, а на другой нагромож-
дены различные сцены, в них действуют автономные силуэты с экспрессивной
мимикой: исполнители «игрищ», ярмарочные гиганты, лавочники, прохожие,
пьяницы и прочие. Руки подняты, ноги скрещены, тела заваливаются друг на
друга, и одежда словно слетает и с богатых, и с бедных74. Мимолетный хаос тел
разрушает еще более эфемерный социальный порядок. Праздник Тела Господ-
ня в Эксе напоминает о том, как долго шел процесс дифференциации способов
* Народный бретонский танец. (Прим, пер.)
86 История тела
изображения тел и, через образ светского развлечения, возвещает приближе-
ние демократизации поз.
Людям того времени нравилось противопоставлять тяжелую и легкую
походку, на основе чего строилось региональное и социальное разделение. Вну-
тренние мигранты (сезонные рабочие, описанные Жамре, и все «подгоняемые»
бедностью75) знамениты своими тяжелыми «башмаками», а легкость походки
басков и басконок, а также жителей побережья в Провансе, вошла в поговор-
ку. Они могли ходить босиком большую часть года или же носили холщовые
или легкие туфли, поэтому их ноги притягивали взгляды путешественников.
Жюбер, присутствовавший при возвращении с рыбалки на сардин в Сен-Жан-
де-Люз в июне 1785 года, пришел в восторг от толпы торговок из Байонны на
песчаном берегу: «Их было пятьдесят или шестьдесят в ряд, одна за другой,
проворные, хорошо одетые, в красных корсажах и юбках резких цветов, с бе-
лым тонким бельем, у всех заплетены косы, у всех босые ноги, все шли вперед
так, как будто они проделают три лье, отделяющие Сен-Жан-де-Люз от Байон-
ны, по меньшей мере за полтора часа»76.
В то же время в этом мире шагающих тяжеловесов мускулистые икры
(правда, только мужские, поскольку ноги женщин обычно закрывались пла-
тьем) обладали неожиданной эротической привлекательностью. Лабрюйер
не забыл о них в одном из своих «Характеров» в 1691 году: «Ифий приходит в
церковь и видит на ком-то новомодные туфли, смотрит на свои — и краснеет
от стыда: ему кажется, будто он раздет. Он явился к мессе, чтобы показать себя,
а вместо этого старается спрятаться, и потом весь остаток дня ноги его не по-
зволяют ему выйти за порог спальни. <...> Он то и дело поглядывает на свои
ноги, смотрится в зеркало и вполне доволен собой.. .»77. Мужчинам того време-
ни было свойственно обращать внимание на изгибы своего тела и в особенно-
сти на округлость икр, поскольку привлекательность зависела от ловкости ног
так же, как и от черт лица78.
И Вес и складки тела
Внимание к красоте изгибов мужского тела распространяется и на искривле-
ния, вызванные особым обучением или танцами (почтительный поклон и дру-
гие формы приветствия были его составной частью), но некоторые физиче-
ские изменения не зависели от желания человека. Груз лет и постоянный труд
деформировали тело, образно говоря, сгибали его, порой до переломов. «Он
сделался горбатым оттого, что долгое время проводил согнувшись. Бремя лет
сделало этого старика совершенно сгорбленным», — писал Фюретьер79. Идеи
выпрямления, которые пропагандировала медицина XVIII века, и ее почита-
тели из числа богатых родственников и реформаторов всех мастей80 сегодня
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 87
хорошо известны. Существуют, впрочем, еще некоторые позы и положения
тела, историю которых следует напомнить.
Работа на земле, которой занималось около трех четвертей французов и
француженок при Старом порядке, особенно влияла на тело, и лишь недавно
это изменилось, благодаря использованию тракторов и другой сельскохозяй-
ственной техники. Так что мы можем обратиться к некоторым изобразитель-
ным источникам XIX века, чтобы увидеть особую осанку сельских тружеников.
Милле, далекий от идиллий жанровых художников XVIII века (Ватто, Ланкре,
Грёз, Фрагонар) и их конкурентов в гравюре и литературе (грубость и жизнера-
достность бургундцев и бургундок у Ретифа и Бине81), умел передать, по край-
ней мере в первый период творчества, манеру стоять или наклоняться. Она
напоминает о том, как рано на теле сказывались повторяющиеся движения,
вроде сбора колосьев — вид деятельности, который уже исчезал, когда Милле в
1857 году написал «Сборщиц колосьев»82. На картине изображена невозможная
в реальности ситуация: современные художнику жницы соседствуют с полны-
ми достоинства нищенками. Коренастые фигуры работниц говорят о тяжести
их труда, о необходимости постоянно нагибаться и придерживать в юбке с тру-
дом собранные под палящим солнцем зерна. Тяжкая работа для тела, особенно
когда к ней прибавляются многие другие.
Другие характерные движения были следствием особых видов деятель-
ности (профессиональные или выражающие почтение жесты, немного подза-
бытые сегодня, вроде реверансов и коленопреклонения). «Загладить складку»,
то есть усвоить что-то, приобрести привычку, — выражение, которое имеет
не только метафорический смысл, происходящий из словаря текстильщиков.
Когда возраст процарапывает на лице морщины или когда обучение хорошим
манерам «заставляет молодого человека складываться» — если говорить со-
гласно пословице, «он заутюжен как камлот», то есть никогда не изменится»;
отметина является физической в той же мере, что и душевной83. Складки тела
и соответствующие им «изгибы» души позволяют отличать тружеников от
лентяев и оправдывать, по физическим причинам, отсутствие производитель-
ной деятельности у французского дворянства. Согласно одному отцу-иезуиту,
дворянство «нуждается в ловком, хорошо скроенном теле для того, чтобы
в мирное время достойно поддерживать военную сноровку, что требует от
человека всевозможной гибкости, готовности к любому движению: бежать,
прыгать, крепко стоять на ногах, распластаться на земле, ползти и тому по-
добное.... Тяжкий труд препятствует этому, ведь он ломает тела, потому что
слишком сгибает их, горбит, заставляя долго сидеть, стоять или постоянно
находиться возле огня или же в воде. <...> Короче говоря, работа столь дурно
влияет на тело, что зачастую лишает его здоровья и ловкости, которой требует
обращение с оружием, призвание дворян»84. Деформирование тела от работы,
88 История тела
очевидно, уже стало реальностью во времена отца Лорьо; то, что оно служит
оправданием дворянских привилегий, — факт куда менее банальный.
Особая поза, которую портной принимает за шитьем, становится его вто-
рой натурой, поскольку даже сидя на обычном стуле и вдали от своего ателье,
он продолжает, согласно Оливье Перрену, по меньшей мере «держать согнутой
правую ногу, в манере, которая сразу выдает его профессию»85. Подобная поза,
в то время на Западе исключительно мужская, никак не могла приличествовать
портнихам, которые долгое время оставались только помощницами мужчин
в этом ремесле, поскольку были обязаны, как и все женщины, за пределами
кровати держать ноги вместе86. Своеобразный надзор за этими работницами
и особые предписания, касавшиеся их облика, телесного, внешнего (одежда)
и морального, без сомнения, объясняются конкуренцией, которую они стали
составлять в профессии, долгое время считавшейся сугубо мужской. Опа-
сения, оправданные мыслями о рождаемости, которые вызывали женщины,
получавшие собственные доходы, едва ли в этом случае сводились на нет успо-
коительными грезами о вечно молоденькой швее: женщине, занятой делом, но
не выходящей из дома; грациозной, но полезной. Везде, вплоть до иконогра-
фии, сдержанная поза швеи рассказывала о новом женском занятии — работе
иглой. Благотворное влияние этого труда на тело и душу превозносилось столь
разными педагогами, как мадам де Ментенон и Руссо87. Можно не сомневаться,
что в начальных школах или рукодельнях Старого порядка девочки учились
не только сучить нить, но и «не мечтать» и «сидеть прилично», тем самым уве-
личивая дополнительные гендерные различия в обществе, которое привыкло
противопоставлять и иерархизировать оба пола. Воспитание тела обнаженного
и/или скрытого, всегда ограниченное принадлежностью к одному конкретному
полу, Дидро иронично резюмировал в знаменитой формуле:
Воспитание мальчиков: Мочись как мужчина!
Воспитание девочек: Мадемуазель, видны ваши ноги!88
Стояние на коленях прямо на твердом и холодном полу церквей и прочих
святилищ (у подножья придорожного распятия, на тропах к горным капеллам,
в уличной грязи) порождало другие габитусы, также исторически и социально
обусловленные. Они хорошо описаны иностранными путешественниками из
протестантских земель: эти путешественники с горечью жаловались на «па-
пистское ребячество», которое принуждает их «опускаться на колени прямо
в грязные лужи» во время процессии Святых Даров под грозными взглядами
толпы89. Жизнь святых и склонность к крайностям, по меньшей мере если
судить по текстам, напоминают, что «подолгу и часто стоять на коленях» было
действительно опасно для здоровья. Ведь многие, наподобие аббата де Ларока,
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 89
каноника Оша, скончавшегося в 1784 году, получили в результате «большую
опухоль, поразившую область под и над коленом», а других духовных лиц
прославила способность (то ли Божий дар, то ли следствие самодисциплины)
«оставаться в церкви коленопреклоненным по шесть часов»90. Над этой любо-
вью к коленопреклонению немало насмехались путешественники-протестанты,
видевшие в ней свидетельство порабощения как души, так и тела. Можно по-
думать и о других причинах. Отсутствие стульев и скамеечек для молитвы в
пустых нефах церквей, частые коленопреклонения в католических ритуалах
и длительность церемоний, возможно, придавали суставам верующих гиб-
кость, но превращали службы в благочестивое и нередко тяжкое испытание.
Не поэтому ли скрытые под креслами со спинкой опоры в соборах, которые
незаметно облегчали каноникам обязанность долго стоять на ногах, прозвали
«милосердием» (мизерикордами)?
В Мэне начала XVIII века, описанном Луи Симоном, приходская церковь
могла иметь «лишь дюжину лавочек, куда усаживалось по три человека на
каждую, уплачивая только пять франков за скамью; народ всегда стоял на
коленях во время службы или обрядов», и только в 1772 году кюре установил
«скамьи»91. Читая подобные тексты, лучше понимаешь страстное стремление
иметь привилегию на собственную скамью в церкви и приносить свою «ква-
дратную подушку (карро)», которая обеспечивала комфорт и символизировала
превосходство. Фюретьер уточняет, что речь идет о «большой велюровой по-
душке или валике квадратной формы, которую дамы и епископы приносят в
церковь, чтобы было удобнее становиться на колени: она также служит знаком
отличия. „Это дама с карро”*. У жен дворян шпаги были карро с серебряными
галунами. А у жен дворян мантии — только с шелковым шитьем»92. Ожесточен-
ные войны за право возложить часть своего тела (ягодицы, локоть или колени)
на изящную подпорку велись не среди одних придворных. О праве на табурет
в Версале рассказывал не только Сен-Симон, но и более простонародные ме-
муары, а также многочисленные юридические документы, которые описывают
сходные перипетии как в сельских церквях, так и в соборе Боссюэ в Мо93.
Кюре Равено несколько страниц своего «Сборника» посвятил тому, что он
назвал «тяжбой за места» между его викарием и местными нотаблями по пово-
ду права занять скамьи хора. В связи с этим он очень хлопочет о том, чтобы в
нефе были сделаны и установлены новые скамьи: там он собирался обучать де-
тей закону Божьему, мальчиков и девочек отдельно94. Также он сдавал эти кол-
лективные сиденья внаем наиболее щедрым прихожанам, что породило новые
ссоры среди них. Его поведение говорит о современности взглядов, поскольку
такая практика еще не стала общепринятой. Тем не менее его внимание к этой
* Dame de carreau — это также бубновая дама. (Прим, пер.)
* до История тела
мебели продиктовано не только пастырскими обязанностями: когда он пишет,
кто имеет право на кресло или стул на всех собраниях, где он бывает (епархи-
альные синоды и даже последняя протестантская ассамблея в Бри), то исходит
из уважения к сану и особенно из желания оказать почести преосвященству —
это входило в непосредственные обязанности священника. Возможно, при-
чины такого его внимания к этой теме намного прозаичнее «войны» педагогов-
гигиенистов XIX века «за скамьи»: у него болят ноги. В те времена меблировка
хижин и даже домов священников почти не включала в себя удобных сидений,
«сидеть [означало] опуститься на сиденье, отдохнуть. Сесть на скамьи, стулья,
наместо, на траву, на землю»95. -
На первый взгляд, перечисление из словаря Фюретьера, книги времен
Людовика XIV, удивляет. Странный перечень мест, где можно отдохнуть сидя!
Аббат-лексиколог упоминает знакомые нам специально созданные сиденья, ко-
торые как бы удваивают тело сидящего (ведь у них есть спинка, ножки, ручки),
и добавляет к ним список природных мест, пригодных для сидения. Мы видим,
как здесь старинные обычаи (садиться прямо на пол и использовать для сиде-
ния неровности почвы) сочетаются с новыми веяниями. Эти веяния совпадают
по времени с распространением скамей в учебных заведениях96 и подушек в
кроватях рабочего люда, а также с появлением «кресел уединения» и других
«удобств» для испражнения, редких за пределами городов. Не стоит удивляться
тому, что в определении из «Универсального словаря» противопоставляются
скамья и стул, хотя в ту эпоху в результате мощного процесса аккультурации
стул все больше вытеснял скамью. В Бретани XVIII века эти предметы имеют
знаковые функции и отражают противопоставление двух культурных миров,
все больше и больше отдаляющихся друг от друга, — города и деревни. Боль-
шая часть нотаблей и простолюдинов из города предпочитают индивидуаль-
ные стулья, тогда как крестьяне остаются верны скамьям, то есть коллективной
манере «сидения» «по сельскому обычаю». Члены духовного сословия, также
играющие роль потенциальных посредников между двумя культурами, пользу-
ются обоими видами мебели — ив этом проявляется их принадлежность сразу
к двум ментальным средам. Понятия интимности и скученности начинали
противоречить друг другу.
Рисунки Оливье Перрена конца XVIII века и гравюры, отпечатанные
с них для «Breiz-Izel»*, очень хорошо иллюстрируют эту мебельную иерархию
и физические стеснения, которые ей сопутствовали. Только дедушка героя
этой «Бретонской галереи» имеет право на кресло со спинкой, на кресло,
установленное под каминным колпаком. Все остальные члены семьи должны
довольствоваться табуретами, простыми скамьями или скамьями-сундуками,
* Дословный перевод с бретонского — «Нижняя Бретань», авторы «Истории тела» пишут
«Бретонская галерея». (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики g 1
а то и вовсе попросту сидеть на земле, вытянув ноги перед собой, или на
коленях, поджав под себя пятки. Во всяком случае, именно в таких позах
во время общего обеда мужчины едят жидкую гречневую кашу из одного
медного таза. Эти образы напоминают о различных способах сидеть, спать,
ухаживать за собой и есть97, которые зависят от периода истории и региона
Франции. А вот бретонская скамья объединяет все эти обычаи и, в частности,
служит «уступом для армориканских кроватей» и квашней для замешивания
хлеба. В сельских районах Пуату, где распространившиеся с конца XVII века
плетеные стулья вытеснили традиционные сундуки, превратив их в шкафы,
имелись «солонки» или стулья-хранилища соли, которых не было в краях,
свободных от габели*. Но зато здесь, как и в Нормандии, кровать отделялась
от остального жилища просто занавесками из ткани разной плотности, часто
зеленого цвета. В XVIII веке в Бретани и Савойе, напротив, использовали за-
городки из досок для того, чтобы отделить и приподнять постель, на которую
приходилось буквально вскарабкиваться98. Этот вид мебели требовал весьма
своеобразной сноровки: так, бретонкам из Бигудена** долгое время приходи-
лось стелить постель при помощи палки, чтобы выбивать и доставать белье,
до которого трудно было добраться, а их посетители, например Прион из
Гранд-Шартрёз, вынуждены были, «как в могиле», спать в большой кровати-
кабинете99.
Действительно, народным способам ложиться (а следовательно, спать,
отдыхать и заниматься любовью) свойственны различные особенности, одно-
временно географические и социальные (их эволюцию гораздо сложнее про-
иллюстрировать). Но они плохо задокументированы, за исключением неболь-
шого региона Бретани и Анжу, где потрудились протоэтнологи того времени,
после Французской революции переписывавшие свое прошлое. Они оставили
полублагожелательные, полуснисходительные описания. Так, бывший кюре
Бенар, возможно, страдавший бессонницей, с ностальгией вспоминает ночи
своего детства: «Кровати, шириной не меньше пяти футов, покрытые двумя
перинами, или пуховиками, или матрасами и соломенным тюфяком, с четырь-
мя колоннами, поддерживающими полог из ткани зеленого или желтого цвета,
и настолько вздутые или выпуклые, что собираясь лечь спать, было нелегко
там устроиться без помощи стула. <...> Ею пользовались не только домашние,
но даже родственники и друзья, сколь бы дальние связи между ними ни были,
ночуя по двое, а иногда и по трое в одной кровати». Интерес Перрена и Буэ к
живописному кельтскому быту объясняет их внимание к проявлениям теле-
сности, которые обусловлены характерными особенностями местной мебели.
* Налог на соль. (Прим, ред.)
** То есть юго-западной части Бретани, также именуемой Бигуден. Бигуден — традиционный
головной убор жительниц этой местности. (Прим, пер.)
92 История тела
На страницах их книги, «в тысяче лье от столицы» и парижских «удобств»,
которые «нельзя сказать, чтобы вовсе неизвестны фермерам Боса и Норман-
дии», бретонская кровать с дверцами становится главным персонажем главы
«Колыбель» (Ar c’havel). Это «разновидность квадратного сундука высотой по
меньшей мере в один туаз*; отверстие, около трех квадратных футов, которое
служит для залезания, плотно закрывается при помощи двух скользящих
по горизонтальным кулисам панелей. Для поступления воздуха нет другого
пути, кроме пространства между несколькими очень близко расположенными
роликами, которые заметны на верхней части. В эту разновидность кровати
очень неудобно залезать, а особенно — вылезать из нее. Человек среднего
роста с трудом сможет там вытянуться; и горе тому, кто захочет приподнять
голову, ибо он подвергается большой опасности удариться о верхнюю панель.
Особы, которые там спят, зачастую по несколько человек вместе, редко ме-
няют белье и никогда не моются, даже вылезая из тех грязных канав, куда их
увлекают обязанности рабочих дней и пьянство праздничных. <...> Чтобы
закончить это описание, мы еще добавим, что перина и подушки — это тюки
с овсом, простыни, всегда короткие, [сделаны] из грубой ткани, а одеяло — из
шерсти зеленого цвета или своеобразной материи, тканой нитью из пакли и
называемой ballin. Не очень процветающие крестьяне довольствуются соло-
мой, которую они стараются как можно более равномерно расстелить в своих
кроватях и скрыть простынями и одеялами. Наконец, у самых бедных нет ино-
го ложа, кроме этой самой соломы, брошенной на землю, или, если они живут
на побережье, — разновидности ленточной водоросли, называемой bizin glas.
Свойство этой водоросли впитывать влагу вызывает у этих несчастных массу
недугов»100.
Несмотря на стремление приукрасить текст и псевдомедицинские выводы
(где спорят кельтомания и гигиенизм), эта «картина» для парижан представля-
ет собой вполне реалистичное описание, полное метких деталей. Однако в нем
опущены важные соображения, касающиеся ночной системы защиты, общие
для всех древних деревянных постельных принадлежностей, закрытых или
открытых. Создать теплое и интимное пространство в общей плохо отапли-
ваемой комнате прежде всего означает обеспечить отдых утомленным людям,
которым в течение тяжелого рабочего дня только изредка удается присесть
на скамьи, табуреты и другие подвернувшиеся сиденья101. Но в мире, где есть
страх перед ночью102, эти кровати должны были также защищать от постоянно
угрожающих сил зла и смерти. Поскольку любая кровать может стать могилой
(даже если речь идет не о «кровати-гробе»), спали полусидя на множестве
взбитых подушек (и потому «их кровати слишком коротки») и защищались
* Французская мера длины, равнявшаяся 6 футам, то есть приблизительно 1,8 м. (Прим,
пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 93
от внезапной смерти при помощи многочисленных мер предосторожности,
которые упоминаются в учебниках хороших манер, рассказах путешествен-
ников и в иконографии: развешивали благочестивые образы, раздевались
быстро и скромно, безо всякого омовения, мысленно каялись в своих грехах
и молились.
Образ тела, с опаской предающегося сну, напоминает об особых способах
проживать «чистое и нечистое», «здоровое и больное», «публичное и частное»,
«невинное и порочное»103, а также об иного рода мышечной активности и
ментальной негибкости; мы имеем в виду исторически и социально детерми-
нированные представления о самом себе и своих excreta — выделениях, когда
дурные мысли связывались со слишком хорошими запахами.
VI. Выделения и уход за телом
Стоит ли снова описывать разные способы соблюдения гигиены, если их эк-
зотичность и полная контрастов история были с блеском раскрыты во множе-
стве исследований?104 Быть может, лучше, невзирая на сложность выявления
и понимания, поговорить в свете новых текстов о социальном разнообразии
обычаев и их психологической составляющей.
Эротическая литература богата косвенными указаниями, которые под-
черкивают эту разнородность. «Исповедь мадемуазель Сафо» (1784), вклю-
ченная в «Английского шпиона», повествует о карьере юной крестьянки из
Виллье-ле-Бель, нанятой ла Гурден, одной из самых известных содержатель-
ниц публичных домов, для ублажения некоей госпожи Фюрьель105. Девушка
сознается в рано проснувшемся кокетстве и, невольно, — в том, что свои
чаяния ей сложно удовлетворять в мире без зеркал и, соответственно, без
отражений своего собственного тела. Как и все героини вольных антикле-
рикальных повествований и самых пленительных волшебных сказок, она
должна была долгое время довольствоваться рассматриванием «себя в ведре
с водой, в фонтане, в зеркале кюре». «Я не могла оторваться от зеркала; на
мой взгляд, я была очень хороша; я часто умывала лицо, чистила руки, при-
водила в порядок волосы и свой лучший чепчик». Гигиенические процедуры
юной селянки, по-видимому, не были «сухими» (она умывала лицо водой, а не
пользовалась «фроттуаром» или полотенцем для протирания), но умывание
тем не менее остается очень коротким, в отличие от длительного омовения,
которое в Париже предусматривалось ее обязанностями платной любовницы
богатой лесбиянки. В развернутой сцене, имевшей своей целью возбудить
читателей мужского пола, упоминается уход за телом, хоть и несколько футу-
ристический, только входивший в обиход у самых богатых сластолюбцев. Он
a contrario выявляет теневые области (грязь и множество смешанных запахов)
94 История тела
телесных практик большинства населения. Водяная революция, которая при-
ведет к их исчезновению, еще только зарождается в некоторых городах с по-
явлением у баловней судьбы раковин, уток и ванн106.
«Начали с моего купания. <...> На следующий день меня повели к дан-
тисту госпожи Фюрьель, который осмотрел мой рот, привел в порядок мои
зубы, почистил их, дал мне воды, которая делает дыхание свежим и приятным.
По возвращении меня снова принялись мыть; легонько обтерев, мне сделали
маникюр на руках и ногах; удалили мозоли, натоптыши и затвердения; мне
удалили своевольные неуместные волоски в тех местах, где они могли делать
кожу менее гладкой на ощупь; расчесали мою шевелюру... они прочистили мои
отверстия... щедро полили эфирными маслами, затем сделали обычный туалет
всех женщин, соорудили прическу». Эта мнимая автобиография, созданная
мужчиной и для мужчин, явно выдумана, но достоверна в подробностях. Она
содержит подробное описание вызывающих омерзение складок тел просто-
людинок и в силу этого раскрывает фантазии, свойственные доминирующим
мужчинам, а также позволяет оценить привлекательность чистоты в конце
века Просвещения. Чистота придает эротическую пикантность и является
инструментом социального различения. Чтобы быть опрятным, недостаточно
иметь белое белье: отныне требуется, чтобы кожа, которую оно покрывает, так-
же была белой. И для этого необходимо иметь доступ к большому количеству
воды, а также средства и дозволение ею воспользоваться. И надо позволить
себе все это. В который раз связь между материальной культурой бедности и
идеологией внешности и греха оказывается столь тесной, что трудно их раз-
личить. '
Труды по медицине и нотариальные описи — не единственные докумен-
ты, позволяющие нам сегодня написать историю отношений тел рабочего
люда с баней. Дополнив их религиозными и юридическими источниками, мы
сможем представить историю чистоты и наготы менее линейной, чем кажется
на первый взгляд. Хотя парильни и другие публичные бани исчезли из городов
в XVI веке (из-за эпидемий и нехватки водоснабжения107), сохранялся обычай
мыться в реках, если верить рассказам, которые имеются во всех судебных
архивах королевства. Протоколы (о вылове тел утонувших и о разнообразных
стычках на берегу) свидетельствуют о сохранении, по крайней мере в на-
родной среде, того, что мы называем гигиеническими практиками, у молодых
людей обоего пола — но в первую очередь купание было развлечением и удо-
вольствием108.
На страницах одного ученого труда на латыни об античных корнях города
и епископства Динь каноник собора этого города, философ Пьер Гассенди,
упоминает не только о благодатности термальных источников в этих местах,
но и о привлекательности менее знаменитых «холодных бань Блеоны, куда
Глава П. Тело сообщества, общие телесные практики 95
летом приходят порезвиться молодые люди, в особенности в скалистые места,
где совсем рядом есть углубление с достаточным количеством воды, чтобы
поплавать... отдых в полях, на который можно устроиться на берегу реки после
купания в хорошую погоду, часто напоминал мне эти строки:
Но лежащие в нежной траве
Под ветвями большого дерева на берегу ручья —
Довольствуясь малым, они с удовольствием холили свои тела,
В особенности когда в теплую погоду
Времена года засевали цветы и зеленые травы.
Из этого рассказа, как и из многих других (вспомним ложное купание мель-
ника — маркиза Карабаса в сказке «Кот в сапогах»), следует, что часть населения
училась плавать. Эта практика обеспечивала полный туалет в определенные
времена года, что противоречит представлению о нечистоплотности францу-
зов, возрастающей с конца Средних веков109. Читая такое количество описаний
купания в пресной воде, можно поверить в исключительную чистоплотность
всех этих «детей и домочадцев буржуа... а также подмастерьев и компаньонов
мастеров, которых другие слоняющиеся молодые люди привлекают безо всяко-
го разрешения» на берега рек и каналов. Можно даже представить себе, что их
любовь к чистоте превосходила чистоплотность привилегированных социаль-
ных групп, в особенности их женской половины. В Лионе в XVII-XVIII веках
мытье и купание были столь обычным делом, что о нем упоминали лишь в
случае какого-то происшествия или несчастного случая. Тем не менее на семь-
десят восемь утонувших мужчин и мальчиков разного происхождения известно
только две утонувших женщины. Во время происшествия 20 июля 1737 года на
семерых купальщиц набросилась дюжина полуголых парней: они задрали им
рубахи «спереди и сзади... истязая их, совсем обнаженных, жестокими ударами
по всем частям тела... с непристойностями и похабными словами». В этой при-
мечательной истории есть некоторая неясность, как и в большинстве процессов,
составляющих кипы судебных дел (порой очень трудно определить, какие
именно конфликты отражены в этих жалобах). Она напоминает о том, что на
заре века Просвещения (и возможно, больше никогда) обвинение выдвигалось
прежде всего именно против наготы купальщиков и купальщиц, а не против
их игр в воде, обычных для летнего времени. В многочисленных полицейских
ордонансах упоминаются тела без одежды или, чаще, «обнаженные в рубахе»110,
а возрастающее осуждение в благочестивых или педагогических текстах (кото-
рые часто представляли собой единой целое) доказывает, что купание в обще-
ственных банях могло иногда, но только иногда, быть «вредно для тела, равно
как и для души»111.
96 История тела
В «Христианском наставлении о вреде общественных бань» отмечается
«нескромность, с каковой множество людей и в особенности дети принимают
ванны. <.. .> Ибо, даже если не говорить о неприятных происшествиях, которые
часто случаются... люди, принимающие их без мер предосторожности... для
здоровья, так же как... для стыда и совести... обычно испытывают значитель-
ные неудобства. Что касается места: следует принимать их в местах, укрытых
от взглядов, или даже закрытых, если это возможно. Относительно компании:
принимайте их в одиночестве, когда можно это сделать без риска; или с людьми
того же пола, обладающими большим здравомыслием. В отношении манеры:
принимайте их спокойно; оставайтесь полностью покрыты водой; оставляйте
на теле белье или по меньшей мере входите и выходите как можно быстрее,
чтобы не показываться обнаженным на глаза людям. Христианин всегда дол-
жен сохранять предельное целомудрие». Поскольку общественные бани могут
быть весьма полезны для здоровья, их использование должно быть регламен-
тировано, а места купаний взяты под наблюдение. В этом «наставлении», как и
во многих других, содержится в буквальном смысле благое пожелание, которое
автор адресует читателям и, возможно, самому себе: желание служителя церк-
ви нереалистично, хотя при этом его надежды достаточно правдоподобны,
чтобы можно было увидеть в них отражение и искажение мнений и поступков
(некоторых) его современников. Хотя нормативные тексты трудно поддаются
интерпретации, они определяют порог толерантности в вопросе повседнев-
ных телесных практик. Но еще четче они обозначают те области, в которых
эта идеологическая конструкция наиболее уязвима и которые высмеиваются
в других, более «реалистичных» источниках. Так, изучение конкретных мест,
где было дозволено отправление телесных функций, предлагает одновременно
привлекательные, занятные и неизвестные перспективы исследования. С одной
стороны — неогражденных мест для купаний и большинства спортивных игр
(мы к ним еще вернемся)112, с другой стороны — просто «мест», как французы
именуют отхожие места: там как раз раньше всего дисциплина тела стала если
и не соблюдаться, то навязываться.
Труа, 1643 год. Улицу дю Буа пересекает ручей, впадающий в Сену. «Имен-
но на берегах этого ручья люди всех возрастов и обоих полов ежедневно платят
дань, которую на них налагает пищеварение. Вот каков Церемониал, соблюдае-
мый в этих случаях: сначала размещаются так, чтобы не быть повернутым ни на
восток, ни на запад; задирают и спускают белье и одежды, которые покрывают
испражняющиеся части тела; приседают, поставив локти на колени и подставив
ладони под голову; испражнение произошло, одеваются, не воспользовавшись
ни тряпками, ни бумагой; смотрят на содеянное и уходят»113.
Текст странен во многих отношениях, поскольку лиризм поэтики экс-
крементов сопровождается учеными разглагольствованиями о манерах
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 97
испражнения всех людей на земле. Однако единственная цель этого потока
цитат — защита одного из наиболее «древних и законных» обычаев жителей
Труа в публичной сфере. Под пародией на ученый труд скрывается протест
против грядущей «цивилизации нравов», но менее заметно в ней проявля-
ются и новые социальные представления о телесной непристойности. В се-
редине XVIII века жители и жительницы Труа еще приседали на корточки
для испражнения, становясь в позу, которая сейчас кажется удобной только
маленьким детям. Правда, еще более удивительно на наш взгляд, что они не
ощущали потребности в подтирании, для чего уже в те времена служили ли-
стья растений (их не было на городских улицах), бумаги или тряпки, особые
«платки», к которым прибегали деликатные богачи114. Наконец, сама возмож-
ность созерцать процесс и результат испражнения смущает некоторых наших
современников на Западе, привыкших с самого раннего возраста скрывать
свои экскременты, носовую слизь, мокроту и другие «телесные жидкости»115.
Тем не менее долгое время большинство жителей, даже из высшего света, бла-
госклонно относились к справлению естественных потребностей на свежем
воздухе и открыто (хотя в случае Труа, видимо, это пространство ограничено
одной специальной улицей).
Башомон забавно рассказывает об этом в связи с попытками установить
платные «кабинеты облегчения» в садах Тюильри и Люксембург в 1779 году.
Тщетно патруль совершал обход, «чтобы никто не мог уклониться от этой раз-
новидности налога на слишком облегченные животы. Если кого-то заставали
в позе, которая явно не была позой защиты, то забирали его шпагу, трость
или шляпу, оставленную на земле, и таким образом заставляли его платить
штраф гораздо более внушительный, чем обычная подать»116. Он отмечает, что
некоторые, захваченные подобным образом врасплох, сохраняли достаточно
хладнокровия и уверенности, чтобы затем преследовать в суде обладателя
доходной привилегии облагать налогом нетерпеливых пачкунов. Однако не-
обходимость прибегать к перифразам и самоиронии отражает дискомфорт,
которого не было в дискурсе элиты веком ранее — когда Эразм и другие авторы
учебников «христианской учтивости» говорили, что «нет такого места, где не
было бы ангелов». *
Присвоение публичного пространства через интимное испражнение че-
ловека или животного переставало быть легитимным, что служило оправда-
нием (или просто сопутствовало) новой политике градостроительства, а также
фиксации норм поведения, нацеленной на то, чтобы разделить и иерархизиро-
вать деятельность своих сограждан117. Но проявления этих попыток разделить
разные виды телесной активности, для большей части населения еще только
зарождавшиеся, связаны не только с соблюдением приличий: помимо этого,
они имеют отношение к таким различным сферам, как реорганизация частного
98 История тела
пространства и изменения вестиментарных систем118. Каменные оболочки до-
мов и одежда как средство защиты странным и изменчивым образом связаны
между собой, а также связаны с телами мужчин и женщин древних обществ.
VII. Контуры тела: внутри и снаружи
Любой дом, любое одеяние, даже когда невозможно выбрать его форму, яв-
ляется убежищем и витриной, окружением и покровом. А значит, жилье и
платье — это системы знаков и приманок, притягивающие внимание средств
коммуникации. Поэтому сугубо функционального прочтения этих «языков»
недостаточно: эти материальные объекты, безусловно, утилитарны, но, как и
многие другие, являются еще и символическими инструментами различения.
Несмотря на полное физическое исчезновение большей части недолговечного
жилья и повседневных одежд119, многие исследования позволяют представить,
как выглядели городская архитектура и костюмы людей при Старом порядке.
И хотя у нас нет необходимости рисовать полную картину, стоит напомнить о
разнообразии, в зависимости от региона и исторического периода, тех строе-
ний — постоянных или передвижных, — которые служили укрытиями для
большей части населения Франции. Не нужно забывать и о том, что значи-
тельную роль в этих изменениях, по меньшей мере в XVIII веке, могли играть
строения, где жили и совершали богослужения приходские священники. Вли-
яли на картину и их рассуждения о необходимости соответствовать своему
положению.
Значение споров о жилище священника в XVIII веке связано не только
с тем, что служителей стало больше, а их жадность возросла (после Тридент-
ского собора повысилась значимость священнической функции, а также в это
время священников стали назначать на один постоянный приход»), но и в фе-
номене аккультурации, который эти споры вскрывают. В этом проявляется
(новый?) интерес многих прихожан (а не только их кюре) к местам репрезен-
тативности и интимности. Дома священников, которые являлись фасадами
богатых приходов или приходов с щедрым кюре, легко становятся предметом
зависти и/или ненависти для тех, кто живет в наименее благоприятных усло-
виях, Например, в первых сохранившихся строках «Дневника» аббата Дюбуа
за 1686 год120 рассказывается о пожаре и восстановлении дома священника,
а также о последующей народной расправе с поджигателем, Гаспаром Фиделем,
прозванным Ржаная булка. Тем не менее посещение дома священника, церквей
и ризниц для некоторых было одновременно и средством улучшения социаль-
ного положения, и возможностью обрести вкус к прекрасному, а также к неко-
торым чувственным удовольствиям. Иными словами, это был шанс телесного
и душевного преобразования.
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 99
Церковь, даже самая запущенная, действительно была местом, полным кра-
соты и света, где каждый мог открыть в себе или удовлетворить уже имеющиеся
универсальные эстетические потребности, что сложно в повседневной бедной
жизни, среди других людей, вещей, животных и дурных запахов121. Позолочен-
ный запрестольный образ, бесчисленные статуи, витражи, канделябры сочета-
ются с запахом ладана (равно как и запахом разлагающихся тел)122, с мерцанием
литургических украшений и восковых свечей. Особо надо упомянуть удоволь-
ствие, которое доставляли песнопения и молитвы, монотонное чтение или за-
ливистое пение. В каком-то объеме религиозную музыку можно было услышать
даже в самых скромных сельских церквях. Некоторые красноречивые проповед-
ники, прибывающие с миссией или же местные, пробуждают необыкновенные
эмоции123. Так, капеллану замка Обэ, видимо, лучше, чем приходскому кюре,
удавалось потрясти, в прямом и переносном смысле, жителей деревни: при-
званный проповедовать в воскресенье перед рождеством 1754 года, он прочел
«на воскресной Мессе, после Евангелия проповедь, касательно Страшного суда.
Когда он провозгласил падение и разрушение всех звезд, слушатели, и в особен-
ности женщины, ударились в плач, проливая слезы. Никогда даже самый лучший
проповедник не размягчал сердца до такой степени сострадания, если говорить
о телах, но в то же время не способствовал столь мягко спасению их души».
Детские воспоминания Жамре и Симона полны зачарованности тем, что
они видели, слышали, обоняли и осязали в церкви — это формировало их во-
ображение и заставляло мечтать о мирах если и не лучших, то иных. И если
даже благодаря своему вхождению в мир образованных людей два хроникера
действительно являются исключительными персонажами, почему их восприя-
тие должно отличаться от восприятия их неграмотных сограждан? Разве нет в
нем основы, единой для всех, даже для обитателей мельниц и лачуг, как полагал
племянник Рамо, которого Дидро вывел на сцену? Вкус к переливам, вокаль-
ным и прочим, усваивается не с обучением чтению — хотя оно и облегчает это
приобщение, как демонстрируют открывшиеся у Луи Симона и его семьи музы-
кальные таланты. Обаятельный заводила на вечерах, этот кисейщик-хроникер
играл на скрипке, виоле и гобое и был столь искусен в церковном пении, что
еще в детстве музыкальные таланты открыли ему двери в ризницу и позволили
завязать полезные знакомства среди священнослужителей. Его дед тоже не был
обделен талантами, «известный певчий в церкви, известный охотник, обладав-
ший большой ловкостью, ибо однажды он делал «колесо» от зала до Морье»124.
Анна Шапо, будущая жена Симона, когда была служанкой в бенедиктинском
монастыре, видимо, приобрела там учтивые манеры, которые отличали ее от
подруг и делали завидной невестой125.
Священники Контрреформации не упускали из виду притягательность
музыки для паствы и, желая привлечь прихожан в свои церкви, умело создава-
1 оо История тела
ли привлекательное пластическое и звуковое оформление. Когда кюре Равено
вступил в управление приходом в Бри в 1676 году, он немедленно приступил к
разнообразным улучшениям, в том числе предпринял реконструкцию главного
алтаря, поскольку тот был «столь же неприятен взгляду телесному, сколь он
свят и грозен для взгляда духовного». К тому же этот пастырь, как и многие
другие, никогда не пренебрегал возможностью украсить Празднества Пасхи и
Иоанна Крестителя многоголосным пением, а порой и скрипичными пьесами,
так как желал превратить эти торжественные моменты литургического года в
две вершины духовной жизни своих прихожан126. Правда, ему не всегда сопут-
ствовал успех: ненастья, состояние дорог и работы в полях часто удерживали
прихожан вдали от церкви. Порой его одолевали сомнения, он опасался черес-
чур светского обаяния рождественских песен («оставить их для камина») и от-
казался от предложения ансамбля скрипачей «играть на Обедне и Вечерне. Но я
отблагодарил их, сказав, что мы окажем Господу большую честь звуками наших
голосов, нежели этих инструментов, которые нынче стали слишком светскими
из-за чересчур частого, слишком неблагодарного и даже порой преступного их
использования». Эти музыканты соперничали с другим ансамблем скрипачей,
который поддерживали местные нотабли и особенно королевский судья по
уголовным делам. Им пришлось силой поддержать честь своей музыки и при-
гласившего их прихода: «произошли драки, оскорбления, удары палками, разо-
рванные галстуки». Музыка могла очаровывать души, она порой производила
побочные эффекты — хоть и кровавые, но от этого ничуть не менее «суще-
ственные», — выстраивая запутанные связи между телом и душой, интимным
удовлетворением и публичным проявлением. , , ...
Жилье большей части населения оставалось неизменным на протяжении
долгого времени127. Изучая дома, мы могли бы сделать выводы о трансформа-
ции психики живущих в них людей. Такое исследование возможно благодаря
многочисленным и точно датированным примерам. Свидетельство приора
Сеннли-ан-Солонь, датируемое приблизительно 1700 годом, особенно инте-
ресно, хотя и отмечено предрассудками не-крестьянина и человека... высокого
роста. Он проклинает утопленность в землю и полумрак домов своих прихо-
жан: «Жители не любят высоких перекрытий [потолков]. Им нравится задевать
головой балки в своих комнатах, что является опасным неудобством для чело-
века моего роста. <...> Им следовало бы сделать [свои дома] открытыми при
помощи больших окон, чтобы впустить в них воздух, тогда как они темны и
годны скорее на то, чтобы служить карцером для преступников, нежели жили-
щем для свободных людей». Во времена «статистики» появляются бесчислен-
ные описания крестьянского жилища, и они остаются негативными. Напри-
мер, в «Статистической записке о департаменте Дё-Севре» префекта Дюпена
почти все дома объявлены «слишком маленькими, утопленными больше чем
Глава П. Тело сообщества, общие телесные практики 1 о i
на фут ниже уровня земли, зачастую без окон, получающими свет только через
низкую дверь, которая к тому же почти всегда закрыта... предметы мебели
нагромождены один на другой в единственной комнате»128. «Прогрессистская»
позиция авторов этих обобщений (они охватывают всех жителей департамен-
та, без различия мест и классов) заставляет усомниться в неизменно неблаго-
приятных и намеренно креационистских утверждениях. Во всяком случае,
пример Бретани, с ее многочисленными землями и особыми экономическими
условиями, доказывает, что хотя количество мебели129, прислуги и скота за-
висит от достатка, которым располагает каждая семья, оно зависит также и от
бесконечно разнообразной и свойственной каждой социальной группе способ-
ности создавать новое жилье и делить его (в прямом и переносном смысле)
с течением времени.
Так в восточном Леоне в XVII веке подъем, связанный с производством
полотна и срочной арендой, вызвал строительство спаренных, хорошо убран-
ных каменных домов с наружной лестницей под навесом кровли (apotei, также
именуемым «наружный край» или «спрячь-стол», где ютились кровать для
родственников или длинный стол). Деньги за полотно шли не только на «вино
и церкви», но и на солидное жилье, способное вместить два связанных между
собой хозяйства. Надписи на наддверных балках с именами обоих хозяев на-
поминают о том, в какой близости жили не связанные родственными узами
семьи. Каменная бретонская архитектура XVIII века удивляет качеством обще-
строительных работ, а также разнообразием и изобилием декора. Но в самой
Бретани и за ее пределами она всегда соседствует с «жилыми хижинами» из
глиносоломы или просто земли. Они предназначаются для работающих на не-
распаханной земле поденщиков, число которых растет при каждом демографи-
ческом взрыве. Перемены (в судьбах людей, в количестве населения) включают
в пейзаж новое, менее надежное жилье, которое вынуждает пролагать околь-
ные пути к колодцам и прочему коммунальному хозяйству. Они же вынуждают
восстанавливать старое прочное жилье и сужать пространство, отведенное
каждой семье и ее скоту. Эти меры были нацелены на то, чтобы разместить но-
вых арендаторов или более многочисленные стада, и приводили к изменению
пейзажа и сети дорог, а также к перепланировкам в интерьере домов: большая
комната разделялась на зал, хлев и стойло. При отсутствии необходимых под-
собных помещений сам труд должен был быть реорганизован. Например,
несмотря на существование в нижней Бретани прекрасных каменных домов,
время от времени приходилось хранить снопы злаковых в случайных укрыти-
ях, в том числе в часовнях, или оставлять их в полях, покрыв слоем глины. Это
возымело неожиданный эффект, который прекрасно описал во II году* префект
См. прим, на с. 85.
102 История тела
Камбри. Молотьбу устраивали «в течение зимы», что значительно уменьшало
время отдыха от физических работ, на который традиционно отводят «плохой
сезон»130.
Если в хижине было чисто и не очень тесно, она, хоть и не производила
особого впечатления снаружи, внутри была порой удобнее более привлека-
тельных и прочных сооружений. Хотя солому и глиносолому нужно постоянно
подновлять, они намного дешевле других строительных материалов, а по изоли-
рующим свойствам по меньшей мере не уступают черепице, шиферу и камню.
Во многих провинциях засвидетельствовано существование смешанных форм
сельской архитектуры. Это противоречит креационистскому представлению о
«машинах для жилья»* **, свойственных каждому региону, но, несмотря на удо-
стоверения неавтохтонных наблюдателей, сам этот факт не дает нам информа-
ции об образах жизни и ежедневных удовольствиях. Информаторы, будь то но-
тарии или путешественники, — это люди посторонние, и их взгляд охватывает
далеко не все. Им доступно лишь наружное наблюдение, они ничего не знают о
перемещениях жителей между наружным и внутренним пространством, кото-
рые лежат в основе любой повседневной практики и формируют душу и тело.
Общесемейные, почти ритуальные маршруты, которые ведут в хлев, к колодцу,
в сад, в поля, к печи, в лес, на рынок, в церковь и т.д., непрерывны; это «вызыва-
ет вопрос — кто и когда остается дома» во французских деревнях131.
Кто же в этом мире несобственников, зависящих от любого изменения
ренты, может считать дом чем-то большим, чем просто местом, через которое
днем лишь проходят туда-сюда и где укрываются только с наступлением вече-
ра? Конечно, печь — это «очаг», место обогрева, знак единения — в семейном
и юридическом смысле". Пламя единственного очага в сумерках собирает во-
круг себя всех домашних и, если позволяет место, некоторых соседей. Издавна
это место старались украсить: на стены обычно наносились оберегающие от
нечистой силы изображения, на окно, обычно единственное, часто без стекол
и всегда без занавесок, порой ставили горшок с цветами, который был одно-
временно и украшением, и защитой132. Но даже для женщин, маленьких детей
и стариков, которые больше находились внутри этих тесных жилищ, дом, по-
видимому, еще не был объектом предпочтения и привязанности, которую по-
степенно начинали ценить богачи. К тому же дом отсутствует в грезах о стране
с молочными реками и кисельными берегами, которые распространялись
* «Дом — это машина для жилья» — определение известного французского архитектора-
конструктивиста Ле Корбюзье. Оно было вызовом укоренившемуся представлению о том,
что «для жилья» предназначены только дома бедняков, а жилые архитектурные постройки
всегда в первую очередь преследовали иные цели — парадно-репрезентативную, оборонную
и т.п. По мнению авторов «Истории тела», существование смешанных форм архитектуры
противоречит этому тезису. (Прим, пер.)
** Foyer fiscal (очаг) — налоговое обозначение одной семейной ячейки; ср. «дом». (Прим,
ред.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 103
посредством народной литературы, исключение составляет разве что дворец
дамы Тартинки133. Во времена Старого порядка удовольствия и труды, которые
протекают в закрытом помещении общего зала, — исключение, еще в большей
степени это относится к важнейшим праздничным моментам. На фермах и
в «бутиках» (лавках-мастерских и одновременно комнатах для жилья ремес-
ленников) постоянное хождение взад-вперед разрушало приватность, на кото-
рую долгое время могли притязать лишь кабинетные мужи и дамы и некоторые
меланхолические сластолюбцы. Все долгие дневные часы (и почти столь же
напряженные ночные134) физическая и духовная жизнь большей части населе-
ния протекала снаружи, где тело должно постоянно соответствовать правилам
публичности, которые практически не оставляют возможности ощутить авто-
номность своего «Я».
Напомним, что то пространство, которое мы называем частным, почти
не занимало писателей Старого порядка. Редкие путешественники, предтечи
современных этнологов, которые это пространство описывают, превращают
его в публичное место, всегда открытое, лишенное элемента интимности, даже
когда оно претендует на некоторую «сосредоточенность». «Дома, которые мож-
но видеть в этих [Гасконских] Ландах, хорошо построены, из камня или дерева
с перегородками из кирпича или земли, хорошо выбелены снаружи; они все
покрыты черепицей, многие обнаруживают стремление к опрятности — о чем
свидетельствуют, например, выкрашенные в зеленый цвет двери и ставни; воз-
ле многих есть беседка, шпалера, художественно разбросанные деревья и ска-
мейки в их тени. Когда крестьяне возвышаются в своих мыслях над простыми
жизненными потребностями и дают волю удовольствиям, можно с большой
вероятностью ожидать, что и внутри их домов все устроено как нельзя лучше.
<...> Эти жилища в Ландах, стоящие далеко друг от друга, некоторые посреди
больших прогалин в сосновом лесу, вызывали у меня образ североамерикан-
ских плантаций... особенно если носили следы благополучия». Итак, пустын-
ные Ланды приятны глазу путешественника-экономиста конца XVIII века,
который с неприязнью относится к многолюдным и загрязненным городам.
Но он забывает о самом главном — что жители этого региона вынуждены бес-
конечно совершать длинные переходы и пользоваться знаменитыми ходулями,
которые делают их похожими «больше на ходячие колокольни»135. Некоторых,
например, пастухов, к этому принуждает работа, других — желание найти себе
подобных за пределами своей местности, пространства пусть и полуоткрытого,
но с четкими границами. •. ,
Старые формы общения вскрывают теоретическую хрупкость наших по-
пыток реконструировать понятия «частного» и «публичного» и применить эти
реконструкции к прошлому. Праздники порой распространены шире террито-
рии прихода, и чаще всего их пространство более открыто, физически и сим-
104 История тела
волически. Над ним возвышаются небо и Небеса, а «чужаки», странствующие
нищие или воинствующие юнцы из соседнего прихода, могут беспрепятствен-
но его пересечь, действуя на свой страх и риск: ведь они нередко «чересчур
увлекаются», а значит, нарываются на оскорбления. Большинство старинных
празднеств подходят для противостояний: вспомним перемещающиеся арены
спортивных «игр» престольного праздника136, полные подвохов маршруты
религиозных странствий (процессии, паломничества) и «бравад»; огорожен-
ные места на гумне или на открытом воздухе для коллективных возлияний и
отдыха, для свадеб и пирушек; встречи в саду и залах кабаре и т.п. Когда после
освящения двух заново отлитых колоколов «у кюре был дан обед... молодежь
была во всеоружии, чтобы не пропустить ни одного тоста»137. В самих вечерних
посиделках, которые с конца XVIII века многим представляются временем тес-
ного семейного общения и супружеской близости, могли принимать участие
члены нескольких семей. Происходили посиделки часто не в индивидуальных
жилищах, а в характерных, более просторных помещениях, которые зачастую
лучше отапливались и благодаря распределению трат на свет ярче освещались,
чем частные дома. Речь идет о погребах, хлевах («навесах» или «укрытиях» на
западе), пещерах в бургундских скалах, прованских комнатушках и т.д.138 Там,
как и в любом месте коллективной жизни, где смешиваются тяжелый труд и от-
дых, чрезвычайно тесно и царит небывалая на наш взгляд вольность в словах и
жестах. Эта вольность тем не менее была частью старого обычая и дозволялась
социальным контролем. Еще в XVI веке в знаменитом описании посиделок в
«прядильне» бретонец Ноэль дю Фай говорит о постоянном наблюдении за
женщинами и его особой значимости: «Напротив, те, кто хотел строить глазки,
коснуться сосков, просунув руку под мышкой у девицы, занятой прядением...
втихомолку сорвать несколько поцелуев, похлопав сзади по плечу, были под
наблюдением у множества старух, которые насквозь буравили своими впалы-
ми глазами, или у хозяина дома, почивавшего в сторонке в своей плотно зана-
вешенной и укрепленной в полу кровати — впрочем, с таким обзором, что от
него ничего не могло укрыться».
Судебные данные, в которых идет речь о перемещении подозреваемых,
вопросах стирки белья или тайных интрижках, подчеркивают публичный
характер любой деятельности трудового населения и чрезвычайную проница-
тельность окружающих: те как будто все время настороже. Не из разговоров,
а убедившись «своими глазами», прачки знали, кто из женщин прихода «ви-
дел» или «не видел» (под этим подразумевают менструацию). Дефлорации,
беременности и роды едва ли ускользали от этих наблюдательных деревенских
хроникеров. При таком внимании (а оно свойственно не только женщинам)
невозможно скрыть никакие, даже самые интимные, проявления физиологиче-
ской жизни. Даже в кипах сеньориальных дел еще отзываются слухи, которыми
Глава П. Тело сообщества, общие телесные практики 105
окружены недозволенные поступки. Они полны душераздирающих историй об
убийствах, самоубийствах, внебрачных родах. Вот, например, рассказ о юной
детоубийце из Пуату: в Руйе в 1754 году «этот слух был порожден видом тряпья
указанной Но, и простыней, и белья, развешенных на изгороди, хотя и пости-
ранных, но запачканных кровью, что побудило всех женщин деревни прийти
в дом указанной Лавё, которая отсутствовала, будучи на заработках, и найти
поблизости от дома у дороги указанную Но... которая копала в земле яму мо-
тыгой. <...> Свидетельница схватила ее за воротник, и указанная] Но дала ей
пощечину, тогда свидетельница сказала ей: признавайся, куда ты дела своего
ребенка, или я обдеру тебя догола...»139 Вероятно, показаться на публике без
одежды означало самое страшное унижение, поэтому угроза заставила ее при-
знаться в убийстве ребенка.
Столь же показательна и не менее жалостлива история добровольной
смерти юной прислужницы: «легкомысленная и даже испорченная» (характе-
ристики, упоминающиеся во многих свидетельствах), она бросилась в колодец
в Пуатье, предместье Транше, в 1721 году. Расследование установило, что Луиза
Брюшон была «одета в свою рубаху, серую нижнюю юбку, пояс на теле и пару
чулок без сабо» (сабо она аккуратно поставила у колодца) и «из вида крови,
которая осталась на ее рубахе и половых органах, явствовало, что у нее были
месячные». Многочисленные соседи добавили к заключению медиков, что
некоторое время назад она танцевала и пела на улице с детьми, что она хотела
перепродать корсаж, сделанный точно по ней («пару поясов»), и что она изме-
нила «около двух недель назад свою крестьянскую прическу на городскую»140 —
еще более веское доказательство ее «испорченности». Подобные рассказы
показывают, какое внимание уделялось телу другого, всему его окружению и
убранству, и делают еще удивительнее истории успешного камуфляжа — исто-
рии о ненаказанных кражах, внебрачных связях, переодеваниях. Женщины,
которые всю жизнь выдают себя за мужчин, служат в армии и даже на кораблях
дальних плаваний, — это поразительные исключения в мире, где каждый знает
все о другом, но при этом судит «по одежке», поскольку считается, что внешнее
говорит о внутреннем141.
VIII. Тело — театр видимостей?
Жить под пристальным вниманием всего коллектива — такова участь наших
предков, о которой забыло современное общество. При таком укладе о теле,
постоянно оцениваемом и сопротивляющемся этому, принято судить «по
одежке». Но разве мы сами не продолжаем неосознанно смешивать понятия
«быть» и «казаться», «мораль» и «уход за телом», «авторитет» и «внешний вид»?
А ведь мы уже не живем в мире, подчиненном Богу и королю, который сам
1 об История тела
по себе является средоточием божественного и вершиной социальной иерар-
хии, строго разделяющей население в зависимости от происхождения, статуса
и пола. Поскольку в древних обществах всегда существует проблема (готовая
перейти в юридическую плоскость142) неприемлемого, допустимого и желан-
ного соседства, эти общества вынуждены прибегать к утонченным техникам
общения/дистанцирования. Видимость/различимость тел и их свойств — бла-
гоприятное условие для ярко выраженной кодификации одежды и быстрой
считываемое™ ее языка143.
Ностальгирующие по Старому порядку авторы (каковых немало среди
постреволюционных мемуаристов) описывают все «особые и очень заметные
различия между костюмами людей многочисленных профессий и различных
классов общества... и массу нюансов... при помощи которых можно практи-
чески с первого взгляда распознать, к какому сословию горожан относится
каждый из них. То же самое касается и женщин: для платьев установлена не
менее четкая классификация, чем для фраков. Общий смех, громкие насмешки
и порой даже разные публичные оскорбления вызывает человек, заподозрен-
ный в том, что надел мундир не по чину». Этот «порядок вещей», где каждый
узнается по одежке, должен, однако, быть очень гибким, поскольку те же самые
авторы признают, что все 1780-е годы (годы их первых воспоминаний) были
«эпохой стремительного перехода... когда исключения становились общим
правилом». Тем не менее во все эпохи Старого порядка хроникеров смущала
необходимость воскрешать в памяти — из учтивости или ради комического
эффекта — силуэты парвеню и тщеславных людей. Вот аптекарь, в 1780 году на-
рядившийся врачом (в том числе надевший парик, отличавший этих людей): он
был вынужден, однако, как подлинный «мушкетер на коленях»*, давать слаби-
тельное больному, который показался ему простолюдином (хотя на самом деле
больной был знатным дворянином). Аптекарь оскорбился его высокомерием144.
Вот богатые хлебопашцы монополизируют зерно и забывают о бедняках и...
о деньгах на приходские нужды145.
Согласно кюре Дюбуа, в период кризисов конца XVII века среди жителей
Турнэ можно увидеть «детей тех людей, у которых есть еда на продажу, оде-
тых совершенно иначе, нежели пристало крестьянам: мальчики в шляпах с
золотыми или серебряными галунами и всем прочим; девочки с прическами
в фут высотой и соответствующими одеяниями. <...> Все их богатство нужно
им лишь для того, чтобы одеваться не как их сословие. <...> Дома у них невы-
носимая грязь. У многих есть лишь одна рубаха на теле и одна в стирке; и, если
исключить воскресенья, когда они идут в церковь или кабак, они живут в такой
нечистоплотности, что девушки становятся лекарством от похоти для мужчин,
* «Mousquetaire a genoux» — прозвание аптекарей. {Прим, пер.)
Глава И. Тело сообщества, общие телесные практики 107
а мужчины — для девушек». Эта едкая насмешка напоминает о неприязни, ко-
торая характерна не только для священников. Многие высказывались против
политически рискованного «смешения рангов», к которому приводило посяга-
тельство на чужие знаки отличия.
Законы, направленные против роскоши, многочисленные запреты и по-
рицания моралистов, народные сказки и образы подтверждают страх соци-
альной дезинтеграции, которую порождают выходящие за пределы нормы
вестиментарные практики. Все они потенциально ведут к беспорядкам, но
наиболее опасны в этой ситуации гендерные нарушения. Считалось, что жен-
щины, носившие кюлоты (хотя они встречались в армии относительно часто,
даже во времена военных кампаний), совершали преступление не менее свя-
тотатственное, чем оскорбление величества. По крайней мере в теории, по-
скольку женский трансвестизм, по-видимому, чаще оставался безнаказанным,
чего нельзя сказать о мужском. Женщина, переодетая мужчиной, была скорее
предметом восхищения, нежели презрения. Она была живым доказательством
превосходства мужчин и воплощала женские фантазии о ниспровержении сек-
суального порядка. «Девочка в образе мальчика» посягает на «божественное и
гражданское право», но она может гордиться «желанием возвыситься»; мужчи-
на же, напротив, «в женском платье [может только] опуститься, оскверниться
внешним одеянием, обесчестить... себя»146. Тем не менее Монтень, проезжая в
1580 году через Витри-ле-Франсуа, узнал, что там была повешена молодая жен-
щина «за незаконные измышления, принятые заместо своего пола»: она жила
ремеслом ткача, одетая в мужскую одежду, как это делали и другие девушки
в районе Бассиньи, и даже сумела официально жениться (то есть венчалась в
церкви). Более удачливая девушка по имени Ардата из Обе была солдатом, за-
тем дезертировала из армии и отправилась путешествовать, после чего верну-
лась в свою южную деревню и вела тихую жизнь чесальщика. Прион с юмором,
но без презрения описывает «эту крупную полную девицу, ростом — от макуш-
ки до пяток — пять футов и один дюйм. У нее было круглое, как полная луна,
лицо, правильные черты, мужеподобный облик, равно как и речь; ей было
около двадцати трех лет. С детства она не переставала рядиться в мужскую
одежду, носила лихо заломленную по моде шляпу, развевающиеся волосы,
из одежды — куртку и кюлоты на английский манер, зимой башмаки, шагая
по христианскому миру с грацией и твердостью. Такая одежда шла ей больше
всего. Эта мужеподобная девица была атлетом с неколебимым мужеством.
Ее единственным недостатком, по всей видимости, было то, что она слишком
любила «двигать челюстями»: так по возвращении к мирной жизни в 1748 году
она «доставила себе удовольствие нажраться на все деньги, которые она при-
везла из армии»147. Такое поведение, больше подходящее мужчине, было связа-
но, по крайней мере в уме Приона, с мужскими одеждами.
1 о8 История тела
Тело идентифицировалось с тем, во что оно одето. Поэтому одежда служи-
ла прежде всего знаком принадлежности к определенным, всегда множествен-
ным группам, в зависимости от пола, возраста, окружения, мест проживания,
сообщества (городское, профессиональное, военное, религиозное и т.д.). Че-
ловек должен был носить отличительные знаки своей группы. Прокурор без
судейской мантии теряет всю власть над мятежниками, его не признают в силу
того, что он не «облачен = облечен»148. Эти облачения-инвеституры представ-
ляют собой сложную систему знаков, поскольку необходимо обладать средст-
вами и умением добавлять к одеяниям новые элементы, которые обозначают
изменения в обязанностях или положении. Траур, религиозное обращение,
повышение, чередование праздничного и рабочего циклов, обряды перехода
из одного состояния в другое (крещение, расставание с детской одеждой,
первое причастие, брак, похороны) также требуют специального облачения.
Нет ни единого автора Старого порядка, который не напоминал бы об этом и
не мог бы привести примеры149, но путешественники — наши лучшие инфор-
маторы в этом вопросе, независимо от того, что представляют собой их записи:
воспоминания о путешествии, автобиографии или более абстрактные рас-
суждения. Так, например, в «Бретонском словаре» 1778 года инженер-геометр,
выходец из города Лаона, пишет в статье «Киберон»*: «Против разнообразия
нашей моды высказываются многие; я не стану решать, хорошо это или плохо:
я только замечу, что в этой части Бретани не найдется двух деревень, в которых
были бы одинаковые костюмы, особенно женские: их одежды и их прически, не
всегда сделанные со вкусом, от этого не менее дороги. Рынки соседних городов,
куда стекаются костюмы этих краев, в этом смысле представляют собой очень
странное и разнообразное зрелище. Судьба еще не заставила их расстаться
со своими костюмами, и разница между платьем жен богатых земледельцев и
арендаторов менее успешных состоит единственно в том, что одни ходят в шел-
ках, а другие — в льняном платье, но того же покроя»150.
Эта особенность характерна не только для Бретани. Подобное можно ска-
зать о любом крае, о всех деревнях королевства. Несмотря на неточность опи-
саний, которая проистекает из высокомерия мемуаристов, очевидно, что и при
Старом порядке, намного раньше XIX века, народные костюмы были весьма
разнообразны и различались не только в зависимости от области, но и от воз-
раста и социального статуса. Конечно, разнообразие часто выражается лишь в
текстильных деталях, о которых сегодня невозможно судить. В верхнем Пуату,
например, придется удовлетвориться географически неточными обобщениями
или априорными суждениями. Некоторые описания изображают предметы, на-
столько привычные современникам авторов, что они не считают необходимым
* Полуостров на западе Франции. (Прим, пер.)
Глава П. Тело сообщества, общие телесные практики 109
что-то пояснять. Вряд ли сегодня мы сможем представить «цвет голубой глины
лиможских сезонных рабочих», «прическу на крестьянский манер» некоторых
жителей Пуатье, «традиционный местный костюм» конфоланского фермера,
сабо из Шательро, которые оценил южанин Прион и т.д.151 В других местах, как,
например, в Арле, местная мода, напротив, по-видимому, менялась так быстро,
что невозможно восстановить какой-то определенный тип внешнего облика
местных жителей — несмотря на то что эрудиты Юга, казалось бы, выявили
тенденцию следования античным канонам152. И все же в этом калейдоскопе
костюмов не было ничего произвольного. Язык костюма доступен всем; он го-
ворит о мире, не произнося ни слова, и призван визуально оправдывать и объ-
яснять маркеры, свойственные системе общественного устройства, которая
основывается на взаимодействии разделенных иерархией групп.
Сельский интеллектуал Пьер Прион обладает неиссякаемым материалом
и с неизменным юмором, близким к карикатуре, пополняет свою азбуку стилей
одежды, которая указывает на сущность человека, неразрывно связывая душу
и тело. В силу того что жители Перпиньяна «обладают испанскими манерами
и умом... зимой, как и в остальные три времени года, мужчины в течение дня
покрывают голову одним только колпаком; они еще большие фантазеры, чем
французы». Они «околпачены» по причине близости к иберийскому миру или
же потому, что они не носили шляпы, которая тогда была основным признаком
мужественности? Мужчины ведь были не единственными, кто играл централь-
ную роль в конструировании этнических стереотипов. Прион, как и многие
другие, находит удовольствие в том, что судит о провинциях, основываясь на
характерной смеси описаний туалетов, оценки нравов, размышлений о клима-
те и суждений о теле153. Так, обитательницы Бордо «очень ладные и опрятные»,
жительницы Шательро имеют «более нежную и белую, и гладкую кожу. <...>
Зимой они лучше согреты, чем жительницы Пуатье», дамы из Шамбери «одеты
на французский манер», а в Юзэ носят «кальсоны, претендуя на то, что это за-
щищает от дующих из щелей ветров и царящих в этих краях пассатов» и т.п.
Двадцать восемь жен нотаблей, элиту Обэ, Прион также рассматривает
отдельно. Одеяние и физическое сложение этих женщин отличает их от менее
нарядных жительниц той же деревни. «Среди женщин и девушек есть двадцать
восемь, которые носят баньоле*, ленты всех цветов и нижнюю юбку с карка-
сом, которую называли панье**. У них по три [ленты] на карпане [капоре] или
черном чепце и только одна на манто. Нужно заметить, что все здесь носят
домашний халат и ходят с веером; чтобы успокоить кровь, они в июле и августе
идут к реке Видурль и погружаются по самую шею»154. Интересно отметить, что
Прион забывает включать себя в этот перечень, за исключением тех случаев,
* Женский чепец с козырьком. (Прим, пер.)
*’*' Буквально «корзина». (Прим, пер.)
11 о История тела
когда он сам оказывается жертвой: трижды у него крали пожитки — в Пелисан-
не, Монпелье и Париже155. Степень выказываемого им огорчения и страстное
желание найти виновных говорят о значении, которое придавалось гардеробу.
В представлении людей того времени он имел огромную важность и заключал в
себе одном сущность и судьбу всех и каждого. Не помещается ли он у большин-
ства целиком в платке или небольшом кофре?156 Несмотря на недолговечность
этого вида движимого имущества, его стараются сохранять как можно дольше
и завещают своим детям, так как он свидетельствует о положении в обществе
и повествует о перипетиях судьбы.
Выразительность одежды и содержащаяся в ней информация были пре-
красно известны людям того времени. Свойства одежды так глубоко усвоены,
что даже когда ее коды ниспровергаются или резко изменяются, они продол-
жают моделировать образы жизни и внешний облик. Преступники, умеющие
играть со своим внешним видом, не упускают это из виду, когда маскируются,
чтобы без труда обмануть своих жертв. Искусный вор Ниве по прозвищу
Фанфарон умело прикидывался «второстепенным мастером», «почтенным
продавцом тканей» и даже «набожным человеком». Стоило ему показаться у
версальских купцов «в коричневом одеянии с золотым галуном и шпагой и...
пожелать [что-нибудь] купить, вытаскивая из кармана то золотую табакерку,
то часы», как он с помощью хорошеньких лавочниц прокладывал себе путь в
лавку. В Руане, чтобы обокрасть несколько церквей, «он переодевался в черные
одежды, выдавая себя за богомольца, переодевал своих товарищей в слуг и
давал им ливреи», затем демонстративно предавался набожности и милосер-
дию — это открывало ему сердца ризничих и двери помещений, где хранились
самые богатые облачения. Когда он добыл себе новый наряд кюре, а своим по-
дельникам — одежду церковных старост, это позволило ему найти в Париже
хорошего перекупщика церковных золотых и серебряных изделий157.
Революционные идеи освобождения тела, прозрачные ткани и ранее не-
допустимое обнажение — это неловкая реакция на такие надувательства, кото-
рых не случалось бы, если бы одежда не использовалась как самодостаточный
индикатор. Но, как в другие времена, реформаторы костюма той эпохи были
неспособны выйти за пределы системы представлений, которая в течение
веков формировала психику общества. Они осудили знаковость одежды, но
почти сразу восстановили ее, обеспечив униформой все вновь учрежденные
органы158. И для них тоже клобук делает монаха, дурня видно по кафтану, шля-
пы командуют чепчиками, кокарда отражает гражданскую доблесть, зеленый
цвет указывает на роялиста, платье убивает мужественность, но сакрализует
его носителя, принадлежащего к сильному полу, и т.п.* Наблюдение одного
* Из мужчин одежду, похожую на женское платье, носили только монархи (парадное
одеяние) и священнослужители. (Прим, пер.)
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 111
литератора XVIII века точнее любых афоризмов: «Убор приручает людей гораз-
до лучше, чем музыка... Нравы поневоле смягчаются, если носить один лишь
бархат»159. Стоит задаться вопросом о психологическом воздействии, которое
появление хлопчатобумажной ткани оказало на европейского человека, при-
вычного к жестким тканям из пеньки и тяжелой саржи (они смягчаются лишь
после долгой носки). В случае опасности эти ткани могли оказаться весьма
полезны. Например, некоторые крестьяне Вандеи носили корсеты из жесткой
плотной ткани. По словам графини-роялистки мадам де Ла Буэр, «они об-
разовывали что-то вроде кирасы, которую трудно проткнуть; также синие*
не раз жаловались на то, как сложно убить женщину». Вес и тусклые цвета
этих одежд-кирас долгое время контрастировали с переливами и легкостью
аристократических шелков, а также южных или нормандских ситцев, которые
медленно распространялись по Франции во второй половине XVIII века, по-
степенно становясь все дешевле160. Эти одеяния, с кружевами и муслином или
без, придавали женскому телу нежное изящество, которое привлекало взгляды
и способствовало желанию покорять.
Старинные одежды, если они сохранились, словно несут на себе печать
человека, который когда-то в них ходил. К сожалению, ткань редко сохраня-
ется из-за изнашивания, паразитов и повторного использования. Но эмоции,
которые испытывают те, кто случайно находит старую одежду, объясняются
ее исключительной коммуникативной способностью. Одежда — это метафора
собственного «Я», реликвия в полном смысле слова, часть, которая объясняет
целое. Пропитанная человеческой сущностью, с которой она соприкасалась,
одежда формирует тело и является им161. И при жизни и после нее у монахов
и в крестьянском мире она является «аркбутаном»** человека, по словам отца
Жозефа162. Возможно, само понятие «тело» должно включать в себя четыре
составляющих. Оно обозначает не только совокупность мускулов и костей,
индивида или коллектив, живую и/или мертвую плоть, но также и одеяние тор-
са; ткань этого одеяния усилена каркасом из китового уса или проволоки (как
вариант — особой шнуровкой), что придает фигуре осанку и сдержанность163.
Разве «дезабилье» (раздетость) не определяется отсутствием жесткого корсета?
Не считаются ли люди «обнаженными в рубахе (и кальсонах)», когда вытягива-
ются, чтобы хорошенько выспаться — будь то ночью в своей кровати или днем,
перед тем как заснуть вечным сном под топором палача или косой Времени?164
В таком случае словосочетание «одетое тело» представляет собой квази-
плеоназм, а тело обнаженное отсылает к исходному мифу о потерянном рае,
* То есть солдаты республиканской армии. (Прим, пер.)
** В архитектуре — наружная каменная полуарка, «вид контрфорса, передающий распор глав
нефа внешним опорным столбам-контрфорсам» (БСЭ. М., 1950. 2-е изд. Т. 3. С. 25). Аркбу-
таны, как и одежда человека в метафоре отца Жозефа, придают дополнительную прочность.
(Прим, пер.)
112 История тела
и его нельзя помыслить как таковое в мире после грехопадения. Недолговеч-
ное, как ткань, само состоящее из разных «тканей» и костей, существует ли во-
обще это тело под взглядом христианского Бога? Отличается ли оно от могилы
и савана?
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики 113
ГЛАВА III
Тело и сексуальность в Европе
при Старом порядке1
Сара Мэтьюс-Грико
В исследованиях по истории сексуальности в Западной Европе, опублико-
ванных за последние тридцать лет, тело фигурирует преимущественно в двух
ипостасях. Во-первых, оно скрыто обычаем и законом: и тот и другой стре-
мятся дисциплинировать его и управлять его репродуктивными функциями,
полностью подавлять беспорядочные порывы сексуальности из соображений
как социального, так и духовного характера. Во-вторых, тело описывается как
субъект (или жертва) запретных сексуальных действий и, соответственно, как
особая «точка» «преступлений» против веры, морали и общества. Таким об-
разом, оно отражает постоянную и относительную неэффективность социаль-
ных ограничений, нацеленных на сдерживание социальных практик в грани-
цах, которые установлены условностями и законами. В Европе при Старом по-
рядке определенные факторы, такие как долгий временной промежуток между
половым созреванием и браком, или ожидания, порожденные культурными
идеалами (например, куртуазной и романтической любовью), или религиоз-
ное и социальное табуирование гомосексуальных отношений, определили кол-
лективное и индивидуальное восприятие телесности и сексуальности. В этой
главе мы попытаемся изучить понятие «тело» и сексуальные практики с XV
по XVIII век, исследуя преимущественно юридические архивы, которые всегда
проливают свет на поведение индивидов и социальные навыки. Неизбежные
в этих документах противоречия между макроструктурами (коллективные
идеологии и культурные нормы) и микроисториями (субъективный опыт и
индивидуальные стратегии) помогают раскрыть сложность контекстов, в ко-
торых тело и сексуальность существовали в повседневности.
*
Границы отрезка времени, который рассматривается в этом эссе, далеки от
привычного членения политической и культурной истории на Средние века,
Возрождение, Реформацию и Просвещение. Основанием для выбора служит
тот факт, что реабилитация человеческого тела и повышение роли брака,
114 История тела
характерные для XV столетия, соответствуют началу длительного периода
заботы о демографии, а также совершенно нового внимания к телу и сексу-
альности. Эти последние изменения были мотивированы как Реформацией
(моральной и религиозной), так и реакциями, которые она вызвала. С начала
XV до середины XVII столетия Западная Европа стремилась развивать такое
видение тела и сексуальности, которое было бы совместимо с общественным
порядком, уважением к религии и ростом населения. К концу XVII века стали
сказываться культурные убеждения в значимости привязанности в брачных
отношениях, а также медицинская легитимация физического удовольствия
как естественного проявления телесности и эмоциональной привязанности.
Косвенно они создавали более благоприятные условия для существования
альтернативных социальных практик и гомосексуальной субкультуры. В пу-
бликациях по истории сексуальности, вышедших за тридцать лет, синтез этих
тенденций завершается вместе с окончанием эпохи Старого порядка — в тот
момент, когда демографические страхи, волновавшие Европу с середины
XIV столетия, наконец были преодолены. К концу XVIII века чувственная лю-
бовь и репродуктивный брак стали по большей части взаимосвязанными —
хотя бы в теории, — но в то же время общество, становившееся все более и
более буржуазным, с обостренной стыдливостью стремилось отодвинуть тело
и сексуальные желания на периферию приличий. Таким образом, поле иссле-
дования в этой главе начинается с довольно позитивного, но всегда условного
признания тела и его сексуальности в Европе конца Средних веков и эпохи
Возрождения — и завершается с появлением взаимного отчуждения мораль-
ного существа и существа физического; благодаря этому Фрейд будет убежден,
что сексуальное благополучие несовместимо с цивилизованным обществом2.
История тела и сексуальности при Старом порядке широко использует
вклад культурной антропологии, который способствовал пониманию ритуалов
и символических телесных практик в этот период (например, сознательная не-
лепость шаривари* или язык жестов во время любовного общения и брачной
церемонии). История материальной культуры освещает эти вопросы не менее
существенным для нас образом, фокусируя внимание на режиме питания, ги-
гиене и материальном окружении, частном и публичном пространстве, одежде
и формировании внешнего облика. Другие подходы в изучении истории тела и
сексуальности многим обязаны социальной истории — в особенности тем ее
отраслям, которые сосредоточены на ритмах формирования семьи и домаш-
него хозяйства, и тем, что рассматривают влияние социального положения и
финансовых возможностей на жизненные стратегии. Функционалистское на-
правление в социологии также существенно влияет на исследования, определяя
* Шаривари — «кошачий концерт», праздник, устраивавшийся во Франции XIV-XV веков
по случаю повторного выхода замуж вдовы, со всякого рода дурачествами. (Прим, пер.)
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 115
«сексуальное тело» через понятия нормы или девиации3. Культура Возрож-
дения и Старого порядка разграничивала «дозволенные» и «недозволенные»
социальные и сексуальные идентичности людей согласно критериям, которые
варьировались в зависимости от социальной группы, возраста, пола, меди-
цинских и брачных норм. Женщина, забеременевшая в результате добрачных
отношений, подвергнется незначительной общественной критике (или вовсе
не подвергнется), если выйдет замуж до рождения ребенка, тогда как ждущую
ребенка женщину, чей жених скрылся или умер до родов, сообщество тут же
соотнесет с миром недозволенного. Однако люди регулярно ставят под со-
мнение подобные нормативные идентичности, смешивая различные категории
или ища альтернативные культурные пути в отношении своего субъективного
физического и сексуального опыта. К тому же границы «дозволенного» (нор-
мативного, приемлемого) и «недозволенного» (девиантного или нетерпимого)
постоянно изменяются в зависимости от социокультурного контекста и ценно-
стей окружающего сообщества. Например, в Италии XV и XVI столетий к сек-
суальным отношениям между юными мужчинами относились вполне терпимо,
но они сурово пресекались, если речь шла о взрослых.
Задача историка в том, чтобы показать, как воспринимаются сексуаль-
ные идентичности, как формируются границы допустимого и недопустимого
в разное время и в различных социальных группах. Ему следует определить,
какие пространства были определены в обществе и культуре того времени для
каждой из категорий, и по мере возможности реконструировать то, каким об-
разом индивид и общество воспринимали тело, категоризированное подобным
образом. Так, женщины, предающиеся удовольствиям друг с дружкой, в зави-
симости от времени и контекста могли восприниматься как несчастные самки,
лишенные мужчин, или же как преступницы, узурпирующие неотъемлемые
социальные привилегии маскулинной идентичности.
В течение этого периода власть и контроль индивида над собственным
телом и сексуальностью оспаривались медиками, магистратами, духовен-
ством, соседями, членами прихода и общины, наконец супругом, супругой
и их детьми. То, что мы сегодня знаем о сексуальном опыте прошлого, по-
черпнуто главным образом из документов и рапортов, которые исходили от
официальных властей и, следовательно, отражали официальные ценности и
установления. Подобные источники редко позволяют добраться до субъек-
тивного опыта авторов. И даже если сохраняются какие-то свидетельства «из
первых рук» (свидетельские показания, интимные письма и дневники), они,
что вполне ожидаемо, подчинены тому контексту, в котором были зафиксиро-
ваны или написаны, равно как и культурной обусловленности и социальным
представлениям их переписчиков. Тело — как и его сексуальность — также
не может быть отделено от культурных представлений, которые определяют
116 История тела
способы взаимодействия людей и субъективную оценку собственных поступ-
ков. Кроме того, восприятие тела и сексуальности неотделимо от того, как
сообщество оценивает поведение индивидов. Одобряя, порицая или дисци-
плинируя социальных деятелей, Европа Старого порядка вела долгую борьбу
против любого нарушения или отклонения по отношению к местным грани-
цам терпимости. При этом использовались гибкие стратегии, цель которых
состояла не столько в том, чтобы осудить и наказать нарушения, связанные с
сексуальным распутством, сколько восстановить и по мере возможности ис-
править отклонения.
I. Взросление и юность: приобщение
к сексуальному и ритуалы общения
Сексуальная культура Западной Европы между концом Средних веков и по-
следними годами Старого порядка характеризуется сравнительно длительным
периодом между половым созреванием и браком, а также долгим взрослением
(для мальчиков обычно более продолжительным, чем для девочек), которое в
эпоху Старого порядка все сильнее растягивалось4. Хотя «легитимная» сексу-
альность теоретически была ограничена браком, юношеский возраст вовсе не
обязательно был периодом сексуального воздержания для юношей и девушек.
Как мы не раз убедимся в этой главе, молодые люди имели в своем распоря-
жении разнообразные сексуальные практики — более или менее допустимые,
в зависимости от того, как относилась к сексуальным экспериментам в их воз-
расте соответствующая социальная группа, сельское или городское окружение.
Существовавшие в Западной Европе между XV и XVIII столетиями ритуалы
обольщения и юношеские обряды, связанные с сексуальностью, демонстриру-
ют медленную интериоризацию социального и эмоционального контроля. Это
соотносится со столь же медленным увеличением продолжительности перио-
да взросления — в течение этого периода молодые люди были биологически
способны к размножению и, соответственно, активны с сексуальной точки
зрения. В то же время сохранялись многочисленные практики, которые, не-
смотря на подавление со стороны властей или осуждение сообществом, явно
пользовались популярностью у молодежи.
1. Социализация молодежи: братства и шаривари
Социальные и нравственные беспорядки в среде юношества объяснялись
главным образом распутным характером молодежи, враждебностью юноше-
ства по отношению к любой власти и неукротимыми сексуальными порывами
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 117
тела, уже способного к размножению. Для сдерживания подобных проявлений
в эпоху Возрождения создается все больше юношеских групп или сообществ.
Они были особенно распространены во Франции и Италии: там они представ-
ляли собой одно из наиболее эффективных средств социализации юношей за
пределами семьи. На основе общих ценностей в этих коллективах молодой че-
ловек формировал представления о самом себе, о социальных обязанностях,
а также физическую и моральную идентичность.
В течение беспокойных лет отрочества и юношества, когда юноши по-
младше получают профессиональную подготовку вдали от дома, а старшие
стремятся утвердиться через занятия, которые позволяют им в конце концов
рассчитывать на профессиональную и социальную зрелость (а именно — на
право заниматься своей профессией и право жениться), эти холостяцкие
объединения направляют потенциально разрушительную энергию своих
членов в русло дозволенной деятельности. Цель таких молодежных групп —
превратить неотесанных подростков в блюстителей публичных и частных
нравов; молодежные группы воплощали и укрепляли — причем зачастую при
участии взрослых и наставников — социальные ценности, приписываемые
зрелости. Итак, в XV и XVI веках в сельских и городских районах молодых
людей собирали в религиозные и светские братства: badie, fraterne, compagnie,
монастырские юношеские объединения и сообщества молодых аристократов.
Регулярные встречи подростков, юных холостяков и даже женатых мужчин
устраивались там не только для того, чтобы помешать молодым сеять хаос
на улицах, но также чтобы направить их энергию в организованную деятель-
ность (процессии во время религиозных обрядов, театральные постановки,
игры и маскарады во время карнавала и других календарных праздников).
В то же время в задачу руководителей братств или монастырских юношеских
объединений входила организация в группе внутренней деятельности: нуж-
но было направить в нужное русло кипучую энергию молодых, внушив им
религиозные и моральные ценности, которые должны были сделать из них
ответственных людей.
Новые ритуализированные организации в первую очередь обеспечивали
общественный порядок, передавая молодым ценности старшего поколения
(в наиболее привилегированных группах даже закладывались основы гума-
нистической культуры и телесной дисциплины), а также не давали лентяям и
скандалистам собираться в публичных местах и на просторе улиц5. Считалось,
что слоняющихся без дела по городу подростков легко могут соблазнить со-
домиты или проститутки. Бродячие проповедники вроде доминиканца Бер-
нардина Сиенского порицали родителей, не способных контролировать своих
детей, и обвиняли их даже в том, что они играют роль сводников для своих
сыновей, наряжая их в элегантные одежды, чтобы привлекать взгляды более
118 История тела
взрослых мужчин, чье покровительство могло облагодетельствовать целую
семью6. Таким образом, на братства и ритуализированные организации воз-
лагалась еще одна задача: сохранять невинность подростков, или по меньшей
мере правильность сексуальной ориентации.
Италия эпохи Возрождения даже пыталась с помощью коллективного
ритуала подрывать соседскую солидарность, чтобы способствовать развитию
религиозных и светских братств, а вот к северу от Альп ассоциации стремились
поставить на первое место профессиональные отличия, объединяя суконщи-
ков, лучников, ремесленников-компаньонов. Параллельно с этим феноменом
другой способ социализации молодых обеспечивали более спонтанные союзы.
Возрастные группы собирались вместе с соседями и членами местного сообще-
ства для популярного обычая шаривари, шумной сатирической процессии, ко-
торая обычно приурочивалась к свадебным празднествам или демонстрирова-
ла выявленные нарушения брачной морали. Эта веселая церемония (matinatta
в Тоскане и центральной Италии, zambramari в Пьемонте, rough music или
skimmington ride в Англии) привлекала на свадебный пир добрую часть мо-
лодежи; соседские молодые люди выпрашивали у молодоженов деньги, чтобы
выпить за их здоровье, и отвечали какофоническими серенадами, если сумма
казалась им смехотворной.
Народный суд в ходе брачной церемонии был, однако, лишь одной из тра-
диционных прерогатив групп молодежи в Европе Старого порядка. Подрост-
кам также поручались игры, связанные с любовными свиданиями и майскими
празднествами. Даже отношения между супругами, если они нарушали нормы
сообщества, могли попасть под «юрисдикцию» юношества, которое поддержи-
вали все соседи. Так, лондонская не в меру бойкая супруга и ее слишком услуж-
ливый муж в 1563 году были осмеяны мужчиной, изображавшим мужа в юбке,
которого несли четверо других мужчин в сопровождении веселой толпы под
звуки волынки и барабана. Кортеж освещали двадцать факелов, он двигался
под песнопения (за выступление певцам платила пара)7.
Так тех, кто нарушал гендерную иерархию, роли, предписанные полам,
и нормы, регулирующие сексуальные практики, клеймили и наказывали груп-
пы мужчин, юношей и мальчиков, которые подобным образом учились под-
ражать взрослым. Периодические всплески подобных коллективных действ
объясняются возрастающей неуверенностью мужчин перед относительной
независимостью, которой могли располагать женщины во времена увеличения
рынка труда8. Каковы бы ни были обстоятельства, инициирующие шаривари,
смешное и постыдное в этих театрализованных ритуалах используется для
укрепления нравственных устоев сообщества. Эти шумные обряды, распро-
странившиеся по всей Западной Европе, использовали общий язык символов,
смысл которых сохранился до начала XX столетия.
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 119
2. Ритуалы соблазнения и добрачные практики
Свидетельства, описывающие ритуалы соблазнения, предоставляют обшир-
ную информацию об обстоятельствах, в которых подросткам и молодым лю-
дям позволялось проявлять сексуальную активность до того, как она будет
узаконена в браке. Подобные истории содержатся в делах о разрыве брачного
обязательства, которые рассматривались светским или церковным судом, в фа-
натичных разоблачениях, составленных церковниками или реформаторами-
моралистами, а также в хрониках наблюдателей, которых забавляли местные
обычаи. Демографические записи о добрачных беременностях и незаконно-
рожденных детях также содержат статистические данные, по которым можно
судить о сексуальных практиках молодых людей. Согласно этим источникам,
значительная часть гетеросексуальной внебрачной активности между достиг-
шими половой зрелости партнерами одной социальной группы, по-видимому,
происходила еще до брака. Об этом говорят частота беременностей на момент
заключения брака и количество незаконнорожденных — вне всяких сомнений,
это результат отношений, не закончившихся браком. На протяжении эпохи
Старого порядка сохранялось процентное соотношение браков и внебрачных
детей. Возраст матерей, родивших первенца, одинаков у замужних и незамуж-
них матерей, следовательно, относительно большое число незаконнорожден-
ных детей было результатом случайных или недолгих отношений9.
Каковы же были характерные для Западной Европы Старого порядка
формы общения? До середины XVII века в Англии, до начала XVII века во
Франции и до конца XVIII столетия в Италии ухаживания молодых людей из
зажиточных классов были обычно делом формальным, достаточно непродол-
жительным, мало способствующим сближению и развитию интимности. Су-
ществовали две возможности. В первом случае после внимательного изучения
статуса семьи и финансовых перспектив кандидата супруга выбирали родные
и друзья молодого человека или молодой женщины, зачастую прибегая к помо-
щи профессиональных посредников. Если результаты этого первичного выбо-
ра были удовлетворительны, следовал предварительный сговор между семьями
двух кандидатов и поддерживающих их «друзей» — с целью урегулировать
финансовые дела обеих сторон. Мужчина и женщина, образующие будущую
семью, могли теперь встречаться, чтобы, до того как дело продвинется дальше,
понять, нравятся ли они друг другу. Если ни у кого не возникнет сильных воз-
ражений, они дают общее согласие на союз, доверяя здравому смыслу своих
родных или беспрекословно подчиняясь отцовскому авторитету. Составляется
и подписывается брачный контракт, и совершаются приготовления к брачной
церемонии. Вторая возможность, которой располагали привилегированные
классы, предоставляла инициативу мужчине. Если на встречах в публичных
местах, в церкви, на балу или на празднестве, его заинтересовывала женщина,
120 История тела
он мог сблизиться с ее семьей и друзьями, чтобы получить разрешение на
ухаживание. Это разрешение предоставлялось после того, как семья женщины
изучала претендента, чтобы убедиться в личных и финансовых достоинствах
будущего мужа. С этого момента могли начинаться официальные ухажива-
ния, со всеми дополнительными ритуалами, развивающимися в течение эпо-
хи Старого порядка: подарками, визитами, интимными беседами, любовны-
ми записками и выражениями любви и преданности. Разумеется, пары этой
социально-экономической группы могли без надзора встречаться при дворе,
на курортах, на охоте или на балу и проживать первые этапы своих отношений
в тайне. Но для достижения цели они должны были добиться согласия своих
семей и друзей. В этом случае обсуждение финансовых вопросов и основные
переговоры составляли заключительную, а не начальную, как в первом случае,
фазу любовного общения10.
В высших слоях общества молодым всегда было тяжело противостоять
пожеланиям родных и друзей в деле выбора супруга или супруги. Недовольный
отец легко мог лишить сына или дочь средств, необходимых, чтобы вести образ
жизни, достойный своего положения. Тем не менее в XVIII веке сначала в Ан-
глии, немного позже во Франции и Италии представление об эмоциональном
индивидуализме проникает во все слои общества. Нет никаких сомнений, что
романтическое движение нанесло последний удар по родительскому контролю
за матримониальным выбором даже в семьях, владевших крупной собственно-
стью или престижными титулами. Пожелания молодых все чаще принимались
во внимание наряду с расчетами родителей или нотариусов — конечно, при
условии, что социальное и финансовое положение будущих супругов расцени-
валось как более-менее равное.
В Англии в «средних» социальных слоях и кругах мелкого сельского дво-
рянства к ухаживаниям относились проще, чем в других европейских странах,
где только слуги, ремесленники, городские рабочие и крестьяне имели от-
носительную независимость. Во Франции и Италии на протяжении периода
Старого порядка важную роль в рождении новой семьи играли посредники,
а незамужние мужчины и женщины почти не имели свободы выбора. Но в
большинстве случаев ритуалы любовного общения в среде простых людей и
ремесленников допускали практику, именуемую в Англии night courtship (ноч-
ное ухаживание) или bundling (случка). Французский эквивалент этого обы-
чая известен под названием maraichinage* (долгий поцелуй) или albergement
(постой)11 и присущ только сельским кругам. Он заключался в том, что мо-
лодой человек оставался на ночь в доме девушки с согласия ее родных или
же без их ведома. Юная пара могла провести время за разговорами у камина,
* От названия жителей Бретани и Пуату — марашинов. (Прим, пер-)
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 121
в комнате девушки или даже в ее постели. Этот обычай подчинялся очень
жестким правилам, поэтому случаи добрачной беременности или рождения
внебрачных детей были крайне редки. Похожие практики можно обнаружить в
большинстве европейских стран от Италии до Швеции и России. Однако почти
во всех случаях эта стадия любовного общения могла быть пройдена только
после обмена брачными обязательствами в присутствии родителей, друзей и
представителя церкви, то есть после того, как пара была «обручена в глазах
церкви», хотя брак еще не освящен. В Италии помолвленные могли таким об-
разом пить, есть и даже спать вместе, поскольку их уже рассматривали как sposi
(супругов)12. Эти ночные отношения, которые осуждались как пробный брак,
позволяли молодым людям изучить физическую и эмоциональную совмести-
мость, а иногда и плодовитость партнера до того, как связать себя неразрыв-
ными узами брака. В 1601 году магистрат из Бордо Жан д’Аррерак описал эти
практики как «самый странный обычай в мире»: «они женятся на своих женах
на пробу. Они подписывают брачные контракты и получают брачное благосло-
вение лишь после того, как долгое время проживут с ними, проверят их нрав и
узнают, плодородна ли эта почва. Этот обычай против Святых установлений;
и тем не менее он столь укоренен в этом народе, что вы скорее отторгнете их от
веры, чем от этого обычая»13.
Но даже и до ночных свиданий многочисленные игры и другие способы
контакта под надзором старших позволяли молодым встречаться и выбирать
потенциального партнера. Во время праздника святого Валентина, карнавала,
майских празднеств, торжеств в честь святого Иоанна (Ивана Купалы) или
сбора урожая эти ритуализованные развлечения помогали молодым познако-
миться и позаигрывать друг с другом, прежде чем перейти к более серьезным
ухаживаниям. Майские игры и танцы, например, проводились во всей Европе.
Первого мая мальчики угождали девочкам, кладя букеты цветов перед их
дверью рано утром, до того как они проснутся. Девушка, обладавшая дурной
репутацией или отвергнувшая ухаживания поклонника, могла быть наказана
букетом крапивы или колючек14. Язык тела, столь же красноречивый, как
и растительная символика, играл важную роль на встречах, предваряющих
любовное ухаживание. Когда не хватает слов, достаточно жестов: щипки и
рукопожатия, поцелуи украдкой и притворная борьба, игра в снежки и прочие
проявления привязанности, простые и понятные способы выражения чувств
могли обозначать особый интерес со стороны молодого человека. Вечерние
посиделки (veillees в Бретани, eschraignes в Дижоне, veglie в Тоскане) устраива-
лись во всей сельской Европе. Под взглядами собравшихся родных и соседей
молодые люди работали, болтали, смеялись и танцевали.
Жених мог «похитить» кстати упавшее веретено, за возвращение которого
следовало заплатить поцелуем. Ноэль дю Фай описал один из таких сельских
122 История тела
вечеров в XVI веке, отметив, что «[там] дозволяется множество невинных
вольностей»15.
Язык «похищенных» и возвращенных вещей, которые дарили и прини-
мали как подарок или же отвергали и возвращали, в любовном общении был
более-менее универсален и даже мог использоваться в качестве доказательства
на процессах о нарушении брачного обязательства. Подаренные платок, ленты,
перчатки или монетка могли сопровождать любовные признания и служить
ощутимым подтверждением намерений поклонника. Конец отношений обо-
значался возвращением подарков, а тайная или официальная помолвка сопро-
вождалась обычно обменом традиционными символическими предметами,
такими как кольцо, локон, медальон или некоторая денежная сумма.
Практики любовного общения, конечно же, были основаны на взаимном
согласии и предполагали некую игру возможностей между двумя основны-
ми участниками. На кону была честь женщины: она должна была тщательно
просчитывать, какие знаки внимания она может оказать на каждом этапе, не
рискуя показаться недотрогой или, наоборот, слишком щедрой на чувства.
И конечно, она не могла поступаться своей добродетелью, не располагая пу-
блично признанным обещанием жениться. К тому же игры и ритуалы любов-
ных ухаживаний имели для женщин особое значение: ухаживания были среди
немногочисленных моментов в жизни женщины, когда она могла обладать
определенной властью, принимать решения и располагать некоторой авто-
номией16. Разрешенные встречи к тому же придавали женщине такие роль и
статус, которые ставили ее выше поклонника; располагая временным превос-
ходством, она принимала знаки внимания от мужчин, отвечала на их лестные
просьбы и смиренные предложения. В ходе судебных процессов, на которых
женщины обвинялись в нарушении брачных обязательств, они прибегали к
многочисленным намекам и утаиваниям. Это доказывает, что они знали об
основанных на традиции и законе условиях, на которых проходили ухажива-
ние и помолвка. Наряду с интригами, оружием слабых и беспомощных, они
ловко использовали эти знания, чтобы навязать свои матримониальные пред-
почтения или отсрочить выбор, сделанный другими.
Однако период развития близости, привязанности и знаков внимания
не всегда был временем счастливого ожидания и не всегда проходил без по-
мех. Ухаживания могли омрачаться тревогой и даже отчаянием, если девушка
должна была выйти за нелюбимого человека или тосковала по жениху, за
которого ей запретили выходить замуж. К тому же период помолвки мог быть
увеличен, чтобы позволить молодым людям устроить свои финансовые дела,
или укорочен, чтобы избежать опасных сомнений. Все это может ввергнуть в
тоску даже самых крепких молодых людей. Медицинские симптомы любовного
расстройства были хорошо известны врачам: melancholia erotica (любовной
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 123
или эротической меланхолии) посвящались специальные медицинские труды.
В «Трактате о сущности и излечении от любви или эротической меланхолии»
(Тулуза, 1610) Жак Ферран пишет, что любовь есть болезнь и душевная и
физическая, она поражает одновременно печень, рассудок и сердце, и к ней
следует относиться очень серьезно, поскольку сама жизнь больного оказыва-
ется под угрозой17. В XVII веке медик Ричард Напьер лечил мужчин и женщин
от симптомов любовной болезни. Его пациенты особенно часто жаловались на
любовное разочарование: они были покинуты или преданы или чувствовали
фрустрацию из-за родительского противодействия желанному браку18.
3. Первый опыт и сексуальное обучение
Какой сексуальный опыт, связанный с ухаживаниями или иной возможностью
для общения, могли иметь молодой человек или девушка до свадьбы? В домах
того времени, где комнаты и даже кровати делились с родными, детьми и слу-
гами, а в пространстве, ограниченном одной или двумя комнатами, работали,
ели и спали целые семьи, сексуальная активность взрослых неизбежно была
выставлена на всеобщее обозрение. Со Средних веков и до XIX века большая
часть населения жила и спала в постоянной тесноте, несмотря на церковные
запреты делить ложе между братьями и сестрами, родителями и детьми стар-
ше 7 лет. В 1681 году монсеньер Лё Камю, епископ Гренобля, утверждал: «Одно
из средств, которым демон пользуется чаще всего для того, чтобы дети теряли
невинность души, отнимая у них невинность тела, — это обычай, по которому
многие отцы и матери кладут детей спать в ту же кровать, что ложатся сами...
когда те уже становятся разумными»19. История развития жилой архитектуры
и внутреннего пространства показывает, что в богатых и знатных семьях по-
степенно появлялись отдельные комнаты для сна. Продолжалось дистанциро-
вание между слугами и их хозяевами, появлялись индивидуальные кровати.
Однако подобные привилегии были доступны лишь тем социальным классам,
чьи доходы и нравы позволяли подобную роскошь. Для низов общества, таких
как прислуга, ночная теснота оставалась нормой. Слуги и дети делили кровати
с людьми своего же пола — несмотря на возраставшее беспокойство религиоз-
ных властей и медиков, вызванное случаями гомосексуализма или преждевре-
менной сексуальной инициации. Для родителей и для молодоженов, живущих
под одной крышей, сексуальная интимность в таких условиях была практи-
чески невозможна. Детям приходилось слышать и даже видеть акты соития.
Контакты, укрытые от нескромных взглядов, по-видимому, были возможны
лишь при тайных или даже недозволенных отношениях, которые развивались
как в публичных местах (в деревнях на гумне, в тавернах, домах свиданий
или снятых комнатах), так и на природе (в полях и лугах, городских парках
124 История тела
и на ночных улицах). Что касается установленных отношений между женихом
и невестой, то предполагалось, что они должны быть до какой-то степени от-
крытыми для остального сообщества, чтобы к ним сохранялось уважение.
Дети также могли наблюдать тайные отношения слуг и своих братьев
и сестер. Сексуальные отношения между служанками и детьми мужского пола
были нередки, в особенности потому, что считалось, что от подростка нельзя
забеременеть, поскольку его сперма еще незрела. Мемуары аристократов пол-
ны историй об их первом сексуальном опыте со служанкой в отцовском доме;
эти случаи даже стали литературным топосом. Мальчики теряли невинность
достаточно рано, в тринадцать-четырнадцать или даже девять-десять лет.
Результаты зачастую были губительны, поскольку дети могли сохранить вкус
к близости со служанками и после брака или подхватить в возрасте десяти лет
венерическое заболевание20.
По мере взросления мальчиков смещался центр власти, и служанка из
агрессора превращалась в жертву. По традиции хозяин дома был pater familias
для всех, кто жил под его крышей, но продолжалось считаться, что наниматель
имеет право эксплуатировать тело своего работника, идет ли речь о физиче-
ских работах или о сексуальных удовольствиях. Это «право» распространялось
и на мужское потомство и близких хозяина. В заявлениях о беременности,
сделанных в Провансе в XVIII веке, в среднем в 50 % связей между хозяи-
ном и служанкой состояли молодые люди (сыновья, племянники или кузены
нанимателя)21. Поскольку эти заявления касались только незамужних жен-
щин, не получивших никакой компенсации со стороны соблазнителя, можно
предположить с определенной долей уверенности, что они отражают лишь
очень небольшую часть случаев. Тем более что за служанку, забеременевшую
вследствие «внимания» хозяина или его близких родственников мужского
пола, последние несли полную моральную ответственность: ей должны были
оказывать помощь до родов, выплатить определенную сумму на расходы в пе-
риод младенчества и даже подыскать снисходительного мужа, восстановив тем
самым репутацию молодой матери. Поскольку брак между молодым человеком
из хорошей семьи и служанкой был невозможен, к любовным похождениям
юношей относились терпимо до тех пор, пока они оставались тайными. Впро-
чем, когда беременные служанки или девушки с фермы попадали под защиту
прихода или представали перед местным магистратом, они часто отказывались
назвать имя обольстителя, опасаясь спровоцировать скандал, который стоил
бы им материальной благодарности от соблазнителя или его семьи.
«Гран тур», путешествие с целью культурного образования, предоставлял
другую возможность приобщения к сексуальному опыту для детей элиты, от
которых ждали обогащения знаний и нравов. Отцы и матери могли рассчи-
тывать, что их взрослеющий сын встретит рафинированную аристократку,
Глава Ш. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 125
которая порезвится с их неотесанным отпрыском и заодно поспособствует
развитию у него утонченности. Но и такой опыт был связан с определенным
риском. В 1776 году, когда семнадцатилетний лорд Герберт посещал континент,
наставник юноши писал его матери, графине Пемброк, предлагая отложить
отъезд в Италию на некоторое время, покуда его протеже немного не повзрос-
леет: «Я бы совсем не хотел, чтобы его страсти проявились в Италии, ибо там
обходят всякие представления о благопристойности и морали, и это может
его испортить»22. Для юных английских и французских аристократов Италия
представлялась вершиной культурного и художественного совершенства, хотя
изысканные салоны иногда считались источником тысячи опасностей. Париж
казался английским дворянам гораздо более респектабельным местом, где
можно совершенствоваться во всяких умениях, от танца до письма, от знания
архитектуры до изящных искусств. Как бы то ни было, во всех городах пу-
тешественники много пили, играли и общались с проститутками. Историки
часто отмечают, что стыдливые потомки тщательно вымарывали из дневников
«большого путешествия» подробные рассказы о сексуальных подвигах своих
предков.
Для всех социальных слоев адюльтер между молодым человеком и за-
мужней дамой оставался еще одной возможностью получения сексуального
опыта до свадьбы. Он расценивался как относительно «безопасный» вариант,
поскольку дети, которые могли появиться в результате такой связи, выдава-
лись за детей мужа, даже если рождение имело место десять месяцев спустя
после отъезда или смерти последнего23. Но нужно было еще найти уступчивую
партнершу и соблюдать чрезвычайную осмотрительность. Обычно молодым
людям буйного нрава было проще прибегнуть к насилию, часто к групповому
изнасилованию. В качестве жертвы они выбирали женщину, уязвимую из-за ее
низкого социального статуса или предосудительного образа жизни, достаточ-
но неосмотрительную, чтобы оказаться одной в уединенном месте.
Что касается девушек и молодых женщин, их добрачный сексуальный
опыт не ограничивался подтруниванием над сыновьями своих нанимателей
или кокетством во время официальных ухаживаний. Служанки, сексуально
эксплуатируемые своими хозяевами, легковерные молодые девушки, которым
обещали женитьбу с тем, чтобы соблазнить, а затем бросить, — все незамужние
женщины в сексуальных отношениях подвергались взаимосвязанным опас-
ностям: забеременеть и впасть в нищету, толкающую на проституцию со всеми
ее последствиями.
Благодаря статистике внебрачных беременностей можно оценить влия-
ние добрачной половой жизни, включающей и полноценные сексуальные от-
ношения, независимо от того, имели ли они место в контексте традиционной
толерантности или были узаконены вынужденным браком. Беременность
126 История тела
считается добрачной, если ребенок был зачат до публичных свадебных гуля-
ний и регистрации брака в приходе. По принятым у демографов нормам, это
означает, что ребенок появился в приходской книге записи крещений меньше,
чем через восемь месяцев спустя свадьбы. Добрачные беременности обуслов-
лены прежде всего тем, что процесс бракосочетания обычно растягивался на
довольно длительный период, в течение которого молодые могли вступать в
эротические отношения, вплоть до полового акта, еще до официальной свадь-
бы. Но были и другие добрачные беременности. Если ни один из партнеров
не предполагал вступать в брак и беременность была случайной, она могла
привести к заключению вынужденного брака. Перед лицом свершившегося
факта семьи молодых людей, их соседи, приходские служащие или местные
магистраты могли принудить их к брачному союзу, чтобы поддержать репу-
тацию сообщества и избежать унизительного милосердия. В приходских или
соседских сообществах, связанных круговой порукой, женщины, вступившие в
сексуальные отношения с неженатым мужчиной того же социального статуса,
в особенности после обещания жениться, были защищены несколько лучше.
В одной пьемонтской деревне в 1742 году кюре, местный нотабль, его слуга,
родные и соседи собрались, чтобы защитить честь молоденькой служанки
Маргариты Винацца, забеременевшей от другого слуги, Доменико Лампиани.
Защитники молодой девушки, вооруженные косами и дубинами, заперли До-
менико в комнате, угрожая смертью, если он не сдержит данное ей обещание
вступить в брак. Опасаясь за свою жизнь, строптивый повеса обменялся с
Маргаритой обетами по наставлению кюре, который объявил, что отныне они
являются мужем и женой и могут спать вместе24.
Девушка могла забеременеть до вступления в брак и в случае, если один из
двух партнеров хотел силой повести другого к алтарю25. Наконец, наступившая
в период любовных ухаживаний, оформленных помолвкой, беременность счи-
талась доказательством способности к деторождению. До XVIII столетия в не-
которых регионах Европы зачатие рассматривалось как обязательное условие
для заключения брака, оно показывало уважаемым семействам, что пара будет
быстро плодить детей. Очевидно, что три последних типа добрачной беремен-
ности легко могли выйти за рамки конвенций, регулирующих дозволенные
ухаживания, и оказаться в пространстве недозволенных поступков. В таком
случае ребенок автоматически оказывался незаконнорожденным.
Какими бы ни были симптомы страсти молодых людей или способы
ее облегчения во все удлинявшийся период между половым созреванием и
легитимным высвобождением сексуальности на брачном ложе, институт бра-
ка оставался лишь одним из возможных решений проблемы чувственного
желания. Но браку было суждено оставаться в течение всего этого периода
единственным официально дозволенным locus сексуальности и основным
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 127
способом, которым и католическая, и протестантская церкви Старого порядка
стремились контролировать христианское сознание в отношении дисциплины
тела и его желаний. ,
II. Зрелость: брак и все, что с ним связано
Двойная норма, или двойной стандарт, дозволяла мужчинам опробовать удо-
вольствия физической любви до брака, строго предписывая женщинам при
этом сохранять девственность до свадьбы. Однако даже когда пара вступала
в законный брак и отныне могла иметь легитимные чувственные отноше-
ния, сексуальность оставалась предметом пристального внимания религии
и медицины.
Брачное ложе сделалось ареной, на которой попечения церковников о
спасении душ встречались с советами медиков, озабоченных ответственным
отношением к потомству. Таким образом, самые интимные человеческие от-
ношения становились темой для диспута, подчиненной этическим и демогра-
фическим приоритетам церкви и государства. Сексуальные отношения в браке
были наиболее распространенной формой гетеросексуальных отношений.
Однако внебрачные связи, случаи соблазнения и насилия довольно часто
встречаются в источниках Старого порядка — по-видимому, чаще, чем их фик-
сируют юридические документы. И здесь двойной стандарт оказывал сильное
влияние на поступки и отношение к мужчинам и женщинам, накладывая на
супругу более жесткие моральные ограничения, чем на супруга26.
1. Супружеские отношения: между деторождением
и удовольствием
Большинство запретов, касающихся сексуальных отношений в браке, вскры-
вают двойственную функцию этого института. С одной стороны, основной
целью физических отношений между супругами было производство здоро-
вого и многочисленного потомства. С другой, они должны были служить до-
пустимым, легитимным выражением человеческой слабости, что превращало
брачное ложе в место, предотвращающее грех сластолюбия. Поскольку апо-
стол Павел утверждал, что «лучше вступить в брак, нежели разжигаться»27,
концепция супружеского долга — как католическая, так и протестантская —
позволяла каждому из партнеров требовать от другого его исполнения. Тем не
менее этот «долг» должен был оставаться в пределах сексуальной супружеской
благопристойности, поскольку религиозные и медицинские институты видели
существенное различие между легитимной реализацией естественных чело-
веческих желаний и похотливой чрезмерностью сладострастия. В Западной
128 История тела
Европе существовало два важнейших аспекта гетеросексуальных отношений,
относившихся к принципиально различным сферам. Первой была брачная
сексуальность, умеренность которой обеспечивала оптимальные условия для
деторождения, а второй — чувственная любовь, которая сопровождалась не-
умеренным удовольствием и считалась неплодовитой.
Брачные сексуальные отношения определялись совокупностью норма-
тивных дискурсов, функционировавших в различных кругах. Религиозные
запреты оглашались во время проповедей или сообщались на исповеди. Меди-
цинские предписания могли быть обнародованы устно, в сборниках «секретов»
и рецептов или же в виде советов, касающихся акта оплодотворения и женской
биологии: таковые имелись как в народной медицинской литературе, так и в
ученых трактатах. К этим теоретическим условиям, регулирующим сексуаль-
ность супружеской четы, добавлялись еще и телесные: определенные сезоны
накладывали на тело физические ограничения, когда сельскохозяйственные
работы велись с рассвета до заката и для любовных встреч оставалось мало
сил. Иногда супруги разлучались на продолжительное время, если один из пар-
тнеров уходил в паломничество, плаванье или военный поход. К этим прямым
ограничениям брачной сексуальности добавлялись косвенные помехи. Воздер-
жания, предписываемые церковью для воскресений, святых дней и фаст*, таких
как Великий пост, составляли в XVI веке в общей сложности от 120 до 140 дней в
году. Свадьбы не могли справляться ни в эти дни, ни в установленный Тридент-
ским собором (1563) tempus feriarum — период, предшествовавший Рождеству
(пять или шесть недель), дни накануне Пасхи и шесть недель Великого поста.
Хотя сексуальные отношения в эти дни после Реформации и Контрреформа-
ции уже не считались тяжким грехом, регистры рождений демонстрируют, что
население Западной Европы, в том числе в протестантских регионах, скорее
было склонно к соблюдению традиционных дней воздержания28. В городских
центрах циклы зачатия были более-менее равномерно распределены по до-
зволенным периодам года, а в сельской местности ритмы сезонной работы
служили еще одним препятствием для супружеских отношений — вот почему
в эти периоды в демографических реестрах фиксируется значительно меньше
свадеб и зачатий. Например, во французском городе Крюлэ в XVIII столетии за
период тяжелой полевой работы, такой как жатва пшеницы и других зерновых,
с середины июля по середину августа отпраздновали лишь несколько свадеб.
А в морских рыбацких поселениях, таких как Онфлёр и Порт-ан-Бессен в Нор-
мандии, множество свадеб сыграли в июле, августе и сентябре, то есть в те ме-
сяцы, которые приходились на интервал между двумя рыболовными сезонами
* «Благоприятные дни», название произошло от римских «фаст», обозначавших в календаре
дни, благоприятные для ведения государственных дел. Позднее, в том числе и в Средние века,
так именовали перечень значимых официальных и религиозных событий. (Прим, пер.)
Глава Ш. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 129
(на макрель и сельдь). Подобные сезонные кривые подтверждаются по всей
сельской Европе, варьируясь между рыбацкой деревней и селом, долиной и
горами — в зависимости от доминирующих форм сбора урожая и других видов
деятельности в каждом регионе.
Суеверия и традиционные табу также оказывали влияние на годовой цикл
зачатий и рождений, в особенности на даты свадебных гуляний. Считалось, что
свадьбы лучше не проводить в мае, поскольку мужчина, который берет себе
жену в месяц, посвященный Деве Марии, рискует оказаться в подчинении у
своей супруги29. Также не рекомендовалось зачинать ребенка во время карна-
вала, из опасения породить в период традиционного совершения глупостей
глуповатого ребенка. Напротив, весна всегда оставалась демографическим пи-
ком зачатий — как в деревнях, так и в городах. Ежегодный всплеск зачатий как
в браке, так и вне его медики объясняли тем, что эти умеренные месяцы для за-
чатия наиболее благоприятны. Знойная жара лета могла перегреть матку, делая
ее бесплодной. К тому же все авторитетные лица советовали соблюдать умерен-
ность в супружеских актах, устанавливая частоту отношений, высчитываемую
обычно исходя из возраста партнеров (молодым дозволялись более частные
сексуальные контакты), а также предписывали придерживаться определенного
режима. К примеру, острые пряности и некоторые другие продукты, например
каплуны и перец, считались афродизиаками, но могли оказывать и противоза-
чаточный эффект, если принимались с большим количеством вина30.
Принцип «супружеской чистоты», который предполагал строгий контроль
за сексуальной страстью, проповедовался церковными властями, медиками
и гуманистами, сочинявшими трактаты о браке. По их мнению, сексуальные
отношения между супругами должны быть умеренными, контролируемыми и
способными привести к зачатию. К тому же, хотя некоторые врачи и церковные
деятели разрешали сексуальные отношения в период беременности (чтобы муж
не искал сексуального удовлетворения на стороне и, следовательно, не впадал
в грех), общественное мнение было суровее: пара должна была полностью воз-
держиваться от сексуальных отношений во время менструации, беременности
и кормления, когда физическое состояние женщины делало ее нежеланной.
Считалось, однако, что кормление и беременность несовместимы и жен-
щина не может в одно и то же время давать грудь и питать плод. Грудь и матка
считались тесно связанными между собой, а материнское молоко было не чем
иным, как очищенным видом менструальной крови. Отсюда следует мысль, что
совершенно невозможно распределять питание между двумя детьми, потому
что оба могут заболеть и умереть. Это убеждение было основано на наблюде-
ниях не только за здоровьем младенца, но и за здоровьем его матери (и здесь
сказывались недостаток витаминов и хроническое недоедание большей части
населения Европы при Старом порядке)31. Иными словами, считалось, что
130 История тела
сексуальные отношения в период кормления «отравляли» молоко, придавали
ему дурной вкус, а менструация и беременность уменьшали его питательную
ценность.
Плотские отношения в период менструации также считались совершенно
невозможными, поскольку менструальная кровь нередко приравнивалась на-
родной медициной к яду. Несмотря на ученые медицинские теории, в которых
менструальная кровь начинала рассматриваться попросту как разновидность
экскрементов, выделение непереваренных отходов, народные верования виде-
ли в ней ежемесячное и ядовитое напоминание о неполноценности женщины,
ее ответственности перед мужчиной за первородный грех. Знание о связи
между детородностью и менструацией было еще туманным; люди видели, что
животные могут зачать детенышей во время течки, и потому полагали вполне
возможным, чтобы и люди плодились во время женских месячных. Однако
«испорченная» природа этого вещества считалась вредной для детей, зачатых
во время менструаций. Результатом столь предосудительных отношений могло
стать появление монстров. Зачатие в этот период, запрещенное Библией32 и
всеми медицинскими авторитетами, нарушало древнее культурное табу. Дети
с болезнями или мутациями были очевидным свидетельством безответствен-
ности их родителей. ,
Несовершенство потомства, впрочем, могло приписываться и неправиль-
ной позе во время соития. Единственной приемлемой для зачатия позой счита-
лась горизонтальная, в которой женщина лежит, а мужчина находится сверху.
Такое положение не только воспроизводит иерархию полов, но и укрепляет
культурные представления о том, что наибольшей активностью обладают
мужчины, в противовес «пассивности» женщин. Таким образом, среди разных
причин рождения гермафродитов называлось опрокидывание «нормального»
положения во время соития, когда женщина занимала ведущую позицию.
Рождение монстров считалось следствием страстных сексуальных контактов
«в животной манере» или же «избытка похоти», либидо33.
От медицинских теорий XVI века в духе Галена до медико-правовых трак-
татов конца XVIII столетия женский оргазм считался одним из необходимых
условий для успешного зачатия. Думали, что он высвобождает женский «за-
родыш», который, соединяясь с мужским, образует полноценного ребенка34.
Роль клитора в оргазме не была полностью оценена, хотя он был известен как
«очаг женских удовольствий». Например, Реальдо Коломбо, который объявил
об «открытии» этого органа в 1559 году, остался целиком верен современной
ему анатомической теории однополости, полагая, что клитор является раз-
новидностью мужского члена35. Подобное конструирование женского тела как
несовершенной разновидности мужского тем не менее сыграло роль в при-
знании законности женского удовольствия: разве женщина не имела такое же
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 131
право на оргазм, как и мужчина, ее более совершенная копия? Если ее партнер
изливался раньше, чем она достигала оргазма, считалось желательным, чтобы
она стимулировала сама себя, чтобы достичь облегчения, поскольку удержа-
ние репродуктивных жидкостей и сексуального пыла считалось вредным для
здоровья.
Основной целью брачных сексуальных отношений, конечно же, было
потомство. Столь же очевидным было желание родителей определить пол
ребенка. Мальчик — наследник — был предпочтительней девочки, за которой
нужно было давать приданое, даже если она уходила в монастырь, — тем более
что ответственность за стареющих родителей в конце концов возлагалась на
их сыновей, тогда как замужние дочери покидали семью. Народная литература
с медицинскими советами и более ученые теоретические тексты изобиловали
рецептами зачатия мальчика: женщина должна сразу после акта лежать на пра-
вом боку (считалось, что левая часть матки предназначена для девочек), муж
должен был перевязать левое яичко, чтобы во время сношения могло функ-
ционировать только правое (полагали, что оно производит семя, от которого
зачинаются мальчики). Пособия с советами супругам и популярные трактаты
о технике зачатия, предназначенные читателям средних и зажиточных классов,
которые хотят подойти к делу производства потомства ответственно и со зна-
нием дела, сделались успешным жанром в середине XVII столетия в Англии,
Франции, Голландии и Германии. Трактаты для широкой публики, такие как
«Полный расширенный практикум повитухи» (Лондон, 1656), давали советы,
как определить пол плода, а популяризирующие компиляции вроде «Шедевра
Аристотеля» (Лондон, 1690) и «Картины супружеской любви» Николя Венетта
(Париж, 1686) переводились на все основные европейские языки и много раз
переиздавались в течение XVIII столетия. Большинство этих текстов описыва-
ли сексуальность как составную часть божественного замысла, направленного
на сохранение и преумножение рода, и утверждали, что физическое удоволь-
ствие одновременно и естественно, и необходимо для успешного зачатия36.
Советы народной медицины играли тем самым центральную роль в распро-
странении браков по любви в XVII и XVIII веках, в особенности потому, что
подкрепляли растущее убеждение, согласно которому брак, заключенный по
взаимной привязанности, не может не произвести многочисленное, здоровое
потомство мужского пола.
Сколько детей в действительности могло появиться на свет в течение
каких-то пятнадцати-двадцати лет, которые отделяли свадьбу от менопаузы?
Без предохранения или воздержания, кроме как во время менструации, бере-
менности и периода в тридцать или сорок дней, который позволял женщине
отдохнуть и оправиться от родов, интервал между родами у здоровой женщи-
ны составляет двенадцать-восемнадцать месяцев. Примером такой естествен-
132 История тела
ной плодовитости служит брак лорда и леди Бристоль, которые отпраздновали
свадьбу 25 июля 1695 года, когда новобрачной было девятнадцать лет. Первый
ребенок леди Бристоль, мальчик, родился 15 октября 1696 года, затем в декабре
1697 появилась девочка, и так она продолжала рожать детей одного за другим,
завершив свою карьеру многодетной матери в тридцать девять лет и в течение
двадцати лет брака дав жизнь двадцати детям37. Однако подобные «серийные»
роды были возможны только для женщин, которые могли завести кормилиц и
благодаря этому оказаться снова в распоряжении мужа через месяц после ро-
дов. Все прочие матери сами кормили собственных детей, поскольку кормилиц
они позволить себе не могли, а молоко животных считалось неподходящим для
грудных младенцев.
У кормящих женщин (матерей и кормилиц) лактация вызывала временное
снижение детородной функции, по меньшей мере в том случае, если ребенок
питался только грудным молоком. Поскольку ребенка начинали частично от-
нимать от груди, когда у него прорезывались первые зубы (в возрасте прибли-
зительно шести месяцев), эта естественная помеха плодовитости существенно
сокращалась во времени, и парам приходилось выбирать между сексуальным
воздержанием и контрацепцией. Интервалы от двадцати четырех до тридцати
шести месяцев в семьях, где женщины сами кормили своих детей, предпо-
лагают использование контрацепции, тогда как существенное периодическое
снижение числа детей, родившихся в богатых семьях, где обычно брали корми-
лицу, подтверждает гипотезу об обдуманном планировании семьи в средних и
привилегированных классах. К началу XVIII века снижение уровня смертности
детей сопровождалось повышением эмоциональной привязанности к каждому
отдельному ребенку, что повлияло на прокреативные стратегии. Если раньше
старались завести как можно больше детей, чтобы быть уверенным, что вы-
живут хотя бы несколько (до начала XVIII века только один или два ребенка
из четырех, рожденных живыми, доживали до взрослого возраста), к концу
XVII столетия родители из зажиточных слоев уже стали уделять больше внима-
ния каждому ребенку. Образование и средства, необходимые для поддержания
социального статуса, вынуждали отца семейства серьезно планировать бюд-
жет38. Отцовские экономические обязательства отражались и на размере семьи
до конца XVIII века, когда богачи стали рожать много детей, будучи уверены,
что большинство из них доживут до взрослого возраста и, значит, затраты на
их образование не пропадут зря из-за преждевременной смерти ребенка.
Какие формы контрацепции чаще всего использовались в брачных сек-
суальных отношениях? Информация об этом остается довольно скудной, по-
скольку контроль за рождаемостью, какие бы техники при этом ни исполь-
зовались, считался противоречащим божественным повелениям и основной
задаче брака. Но несмотря на то что христианские моралисты отрицали любое
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 133
вмешательство в возможность размножения, демографическая кривая брачной
плодовитости на протяжении эпохи Старого порядка показывает, до какой сте-
пени были распространены практики контрацепции. Единственным легитим-
ным средством избежать зачатия было воздержание. Хотя определенное число
семей, даже умеренно набожных, считали, что совершенно неприемлемо иметь
сексуальные отношения, не имея в виду возможность зачатия, это предписание
все же не было общим правилом. Помимо воздержания, самой распространен-
ной техникой несомненно был coitus interruptus (прерванный половой акт).
К нему прибегали не только обрученные и женатые, но и сожительствующие
пары, если верить свидетельству «Галантных дам» сьера де Брантома, который
упоминает эту практику, говоря о недозволенной любви придворных дам39. Его
клеймили как «грех Онана»; только с начала XVIII века эта отсылка к Библии,
означающая семяизвержение вне матки, начнет идентифицироваться с ма-
стурбацией. В конце концов, если, несмотря на все более или менее законные
меры предосторожности, беременность все же обнаруживалась, она всегда
могла быть прервана. Книги тайн, рецептов и народная медицина богаты на
«гибельные секреты», «мастерство обманывать природу» и на более туман-
ные советы о том, «как заставить распуститься цветы» (месячные) в случае,
если они «запоздали». Акушерки и медики, рекомендуя женщинам теплые
ванны и умеренную физическую нагрузку, косвенно подсказывали женщинам
и способы избавиться от плода. Дамы из высшего общества, по всей видимо-
сти, не колеблясь прибегали к подобным методам в случае несвоевременной
беременности. В 1725 году леди Кэролайн Фокс написала мужу из Бата, где она
надеялась поправить здоровье после двух беременностей, последовавших одна
за другой. Опасаясь, что опять беременна, она описала супругу средства, к ко-
торым прибегает, чтобы освободиться от плода: «Я недовольна тобой, — пишет
она, — я приняла вчера лекарство в надежде выкинуть, но еще больше увери-
лась в обоснованности моего подозрения». Однако назавтра она пишет вновь,
окрыленная успехом: «Я не беременна (разве я не умница)»40.
Были и более «механические» способы защиты от беременности. За-
граждение вагины при помощи губки, смоченной в уксусе, и предшественники
презерватива, без сомнения, использовались задолго до XVIII века, но обычно
ассоциировались с запретным сексом. Известные во Франции как «одежда»
или «английский капюшон», а в Англии как «французское письмо», презерва-
тивы делались из льна или бычьих кишок, длинной от 18 до 20 см и крепились
красными или зелеными лентами (некоторые экземпляры конца XVIII века
даже украшались эротическими картинками). С появлением в начале XIX века
каучука эти некомфортабельные материалы вышли из употребления. Презер-
вативы использовались преимущественно как превентивная мера против ве-
нерических заболеваний и лишь во вторую очередь как способ контрацепции;
134 История тела
их применение было в значительной мере ограничено сферой проституции
и внебрачных связей.
На женщину налагалось моральное и религиозное обязательство предо-
ставлять мужу доступ к своему телу, поскольку отказ в этом законном облегче-
нии мог привести его к любовным авантюрам. И в этом случае супруга счита-
лась виновной в поведении своего мужа. Это свидетельствует о том, что жен-
щины имели мало возможностей предотвратить беременность, если только их
мужья не соглашались использовать методы контрацепции (coitus interruptus,
оральное удовлетворение, взаимная мастурбация или анальное проникнове-
ние). В противном случае они могли прибегнуть к различным уловкам вроде
заграждения влагалища или абортивных средств41. Опасности беременности
были хорошо известны: одна женщина из десяти умирала от осложнений во
время родов или от родильной горячки. Для мужчин, озабоченных проблемой
наследников, повторные браки были нормой, особенно в XV, XVI и XVII ве-
ках. В 1530 году Гийом Версори был женат уже пятый раз. О его первой жене
ничего не известно, вторая, Жанна Удон, родила 9 апреля 1523 года и умерла
месяц спустя. Версори взял третью жену, Луизу Баржелонн, 15 июля 1523 года,
она разродилась 8 июня 1524 года и скончалась девять дней спустя. Четвертой
женой была Изабо Галлоп, которая вышла замуж за Версори 17 июня 1526 года
и умерла десять месяцев спустя, без сомнения, в родах. В 1530 году, когда за-
канчивается его дневник, Версори уже пять лет состоял в браке с пятой женой,
но у них все еще не было детей42.
Это уничтожение женщин, матерей, которому способствовала как идео-
логия повышения рождаемости, так и христианские представления о супру-
жеском долге, продолжалось до начала XVIII столетия — времени смены под-
ходов, когда супружеские сексуальные отношения менялись и к контрацепции
прибегали все чаще. Взлет индивидуализма, повышение эмоциональных и
финансовых вложений в детей, возрастающая забота мужа о здоровье и бла-
гополучии жены были среди основных факторов сокращения числа зачатий
и рождений в рамках семьи43. Практика сознательного планирования семьи
утвердилась в этот период в домах средних и зажиточных слоев, особенно во
Франции и Англии, а естественные репродуктивные функции, по-видимому,
все больше и больше идентифицировались с естественным (а значит, хорошим
и желанным) удовольствием. Эти идеи постепенно ассимилировались с роман-
тическими представлениями о счастливой семейной жизни, характерными для
романов того времени, что формировало еще более благоприятный климат для
заключения браков по любви, стремления к совместимости и сексуальному
удовлетворению. Все это поощряло супружеские пары относительно самостоя-
тельно определять свою собственную плодовитость, игнорируя репрессивный
диктат религии и морали.
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 135
2. Народный промискуитет
и аристократическая вольность
В Англии и Франции только в самых аристократических кругах по-прежнему
отдавали предпочтение бракам по расчету. А у представителей среднего класса
и у богачей к северу от Альп супружество все чаще основывалось на взаимной
привязанности. В Италии, напротив, аристократия, профессиональные и тор-
говые круги до конца XVIII века придерживались устроенных браков. Здесь
аристократический этос даже способствовал развитию особой стратегии для
удовлетворения социальных, эмоциональных и даже сексуальных потребно-
стей супругов, изобретя дворянина-компаньона: cavalier servento или cicisbeo.
Все, кто описывал этот обычай: путешественники, приезжавшие в Ита-
лию за впечатлениями, или фанатичные моралисты, — приписывали его
происхождение безжалостным дворянским матримониальным стратегиям,
обязывавшим старших детей устраивать жизнь с выбранным родителями
партнером, тогда как младшим вовсе не дозволялось жениться. Наблюдатели-
современники называли эту практику формой адюльтера, узаконенного ри-
туализованной галантностью. Церковнослужители осуждали ее как праздную
игривость, которая вела к преступной близости между полами и по своей
фривольности приближалась к танцу и театру44. Но, по-видимому, в действи-
тельности отношения между дамой и ухаживающим за ней кавалером редко за-
канчивались прелюбодеянием. Шарль де Бросс, цитируя французского посла в
Венеции, утверждает, что из примерно пятиста дам в городе, имеющих cicisbeo,
только пятьдесят вступали с ними в интимную связь; другие дамы приходили к
следующему компромиссу со священником, которому исповедовались: cicisbeo
мог позволять себе всевозможные вольности при условии, что он воздержится
от «основного акта»45.
Что касается адюльтера в остальной части Западной Европы, двойной
стандарт, который предоставлял мужчинам большую сексуальную свободу,
требуя от женщин чистоты, определял и внебрачные отношения на всех соци-
альных уровнях, за исключением лишь высших аристократических и придвор-
ных кругов. В целом измена мужа воспринималась в Европе Старого порядка
как явление более или менее нормальное, даже если церковь и осуждала его
как морально предосудительное. Разумная женщина должна была просто-
напросто закрыть глаза на связи своего мужа, если тот проявлял в подобных
грешках необходимую сдержанность, не растрачивал на любовницу крупные
суммы денег и не провоцировал никаких скандалов дома. Женский адюльтер,
по всей видимости, случался значительно реже. Отчасти потому, что сексуаль-
ная репутация женщины была гораздо более хрупкой, чем у мужчины, и в слу-
чае ее потери женщина страдала куда больше, а отчасти потому, что семейные
обязанности, забота о детях и женская дружба доставляли женщине социально
136 История тела
приемлемое эмоциональное удовлетворение. Оно в какой-то мере сглаживало
потребность в отношениях другого типа вне постоянного круга семьи и друзей.
Женские измены обычно были следствием долголетнего супружеского прене-
брежения, физического и вербального насилия, постоянных измен со стороны
мужа. Между серединой и концом XVIII века в тех регионах, где брак по взаим-
ному согласию сделался общей практикой, женщины сильнее сопротивлялись
супружеской неверности и с меньшей терпимостью относились к словесной
и физической жестокости46.
Женский адюльтер в значительной мере воспринимался как вина супруга,
который должен был сексуально удовлетворить женщину, чтобы она не «смо-
трела по сторонам», и присматривать за ней надлежащим образом. Обманутый
муж терял свое лицо и вирильную репутацию. Обвиненная в неверности жен-
щина могла покрыть позором и выставить на посмешище мужа и всех домочад-
цев. В 1699 году Стивен Сигар д’Олдгейт выяснил, что его жена ждет ребенка от
подмастерья Террана Ривза. Он сделался посмешищем для своих соседей, ко-
торые посчитали, что он не может удовлетворить свою жену. На эту тему была
написана сатирическая баллада, а кто-то положил перед его домом пару рогов
в знак его позора47. Теснота в домах прошлого, где хозяева, их жены и дети, под-
мастерья и прислуга нередко делили между собой пространство, легко прово-
цировала интимные отношения между хозяином и служанкой. Право хозяина
на тела людей, которые ему служат, было причиной частых адюльтеров такого
типа. Сексуальная эксплуатация служанок и посещение проституток были
наиболее распространенными формами внебрачной сексуальной активности.
Однако лишь очень небольшой процент связей между нанимателем и прислу-
гой заканчивался в суде, поскольку обращение к закону всегда было крайней
мерой защиты, к которой прибегали в случае, если соблазнитель отказывался
признавать свою ответственность за беременность служанки. В случае бере-
менности служанки обычно вели себя с надлежащей скромностью. Хозяин мог
убедить служанку обвинить в этом члена ее собственной социальной группы
или другого слугу, прервать беременность или принять определенную сумму на
роды и новорожденного. Если хозяева девушки были людьми обеспеченными,
ей могли даже подыскать мужа и обеспечить приданое. Еще нужно подчер-
кнуть, что сексуальные отношения между хозяином и служанкой не обязатель-
но заканчивались беременностью или скандалом; страх перед венерическими
заболеваниями или пылкой влюбленностью без сомнения побуждал многих
мужчин избегать полноценных отношений, удовлетворяясь тайными ласками
или взаимной мастурбацией48. , . . .
. Почему служанки поддерживали сексуальные отношения со своими же-
натыми хозяевами, рискуя тем самым потерять место из-за ревности хозяй-
ки или беременности? Сексуальные отношения могли быть мотивированы
Глава Ш. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 137
физической фрустрацией, тоской от беспрерывной работы или одиночества
и ограничений, наложенных на их социальную жизнь. Физическая близость
между хозяином и служанкой также могла быть мотивирована угрозой удер-
жания зарплаты или увольнения, обещанием материальной компенсации или,
наконец, действительной привязанностью. Судя по интимным дневникам и
мемуарам, сексуальные отношения с прислугой возникали у хозяев довольно
часто. Именно слугам обоих полов могли доверить задачу одеть и раздеть хо-
зяина или хозяйку, уложить их на ночь в постель и разбудить утром, вычесать
им вшей в самых интимных частях тела. Даже если слуги поначалу отказывали
своим нанимателям, ежедневные приставания заканчивались победой хозяев.
В «заявлении о беременности», сделанном деревенской работницей Терезой Ру,
подательница жалобы утверждала, что поначалу она сопротивлялась домога-
тельствам мужчины, но в конце концов уступила ему свое тело просто потому,
что он был ее хозяином49.
Иногда муж мог поощрять внебрачную связь своей жены, ожидая неко-
торой компенсации. Наиболее известен женский адюльтер, служивший сред-
ством продвижения мужчин при дворе, но случаи измены со стороны супруги
встречались и в других слоях общества. Ценную информацию о таком обмене
милостями дает дневник Сэмюэля Пипса. В нем упоминается о приблизитель-
но пятидесяти внебрачных эротических встречах между 1660 и 1669 годами, по
большей части с замужними женщинами, чьи мужья имели какие-то связи с
конторой, где работал Пипс и где его вмешательство могло обеспечить мужьям
посты или пенсии50.
Среди сексуальных отношений, которым в первую очередь способствова-
ли жилищные условия, социальное неравенство и зависимость от благодетеля,
упоминается инцест. Влияние смертности на баланс доходов и расходов семьи
могло подстрекать к формированию новых, кровосмесительных семей из со-
ображений пользы и удобства. Работа одного человека могла позволить вос-
становить функциональную семью, если племянница или падчерица выпол-
няла одновременно роль гувернантки и любовницы, или отодвинуть призрак
полного краха, когда вдова, обремененная детьми, соглашалась жить и спать
со своим деверем или зятем51.
Информацию о других видах недозволенных сексуальных отношений
вне брака, помимо адюльтера и инцеста, можно найти в судебных архивах. Из-
насилование, блуд и соблазнение с обещанием жениться пополняют хронику
насилия и бедности. С конца Средних веков по конец XVIII века изнасилование
воспринималось главным образом как преступление против собственности,
поскольку тело женщины принадлежало ее отцу, если она была девственницей,
ее мужу, если она была замужем, или же Христу, если была монахиней52. Цен-
ность потерявшей девственность девушки на брачном рынке существенно
138 История тела
снижалась, если же изнасилована была замужняя женщина, это было посяга-
тельство на честь ее мужа. Часто изнасилование сопровождалось физическим
насилием и кражей, которые в целом привлекали больше внимания трибунала
и наказывались суровее, чем сама сексуальная агрессия.
Наказание за изнасилование всегда сильно зависело от возраста и по-
ложения жертвы. Дефлорация ребенка, не достигшего половой зрелости (ко-
торая наступала обычно между двенадцатью и четырнадцатью годами), была
тяжким преступлением и даже каралась смертью. К изнасилованиям, которые
нарушали социальные границы, то есть когда женщина имела более высокий
социальный статус, чем насильник, применялись столь же жесткие меры. Но в
большинстве случаев суд вместе с семьями старался найти менее радикальное
решение и дать возможность жертве восстановить свою репутацию. В середи-
не XV столетия дворянин из Венеции, Пелегрино Веньер, изнасиловал юную
аристократку Марчеллу Марчелло. Типичное решение суда отражает примири-
тельные интенции сторон. Веньеру предложили выбрать между годом тюрьмы
с уплатой девушке приданного в размере 1600 дукатов (достаточно легкий при-
говор, обусловленный его высоким происхождением) и вынужденным браком.
И Веньер, и семья Марчеллы предпочли брак, тем более что агрессор был из
того же социального круга, что и жертва. Их обвенчали 12 марта 1468 года53.
Вынужденный брак между равными по положению был возможным выходом
из ситуации при насилии над зрелой девушкой, даже если она не забеременела,
но такой же брак между социально неравными супругами мог трактоваться
иначе. В июне 1466 года в окрестностях Ренна юный испанский купец Джеан-
нико Дарбието в компании двух бретонских друзей совершил насилие над де-
вицей в возрасте около двенадцати лет. Жертва, Марго Симмоне, была дочерью
уважаемого художника. Она ушла далеко от города совершенно одна, чтобы
навестить свою замужнюю сестру в соседней деревне. Трое слегка захмелевших
молодых людей на конях воспользовались ситуацией. Вердикт, несмотря на
явное правонарушение в присутствии свидетелей, был мягким: суд принял во
внимание социальное различие между агрессором и его жертвой, приговорив
насильника к уплате отцу девушки компенсации в размере 30 золотых бретон-
ских экю, суммы, которая должна была увеличить приданое девочки, восста-
новить ее честь и честь семьи, а также вновь повысить ее ценность на местном
брачном рынке54.
Женщины скромного происхождения рассматривались как легкая добыча
для тех, кто стоял выше их по положению, а иногда даже для менее знатных
мужчин — в том случае, если женщины нарушали защищавшие их границы
благопристойности. Например, подавальщицы в тавернах считались чуть
ли не проститутками, что ставило их в достаточно уязвимое положение по
отношению к захмелевшим клиентам. В состоянии опьянения посетители
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 139
таверны могли неадекватно отреагировать на решительный отказ и тем самым
спровоцировать коллективное сексуальное нападение. Одинокие служанки
и женщины из низших классов на улицах города были столь же уязвимы, как
подавальщицы в тавернах и их сельские родственницы на пустынных дорогах.
В 1768 году на служанку Сару Харбор, шедшую к своему хозяину, напали двое
моряков в строящемся здании в центре Челси. Связав девушку и заткнув ей рот
платком, они изнасиловали ее и отняли четыре или пять шиллингов, которые
нашли у нее в карманах. Десять месяцев спустя она оставила ребенка, родивше-
гося после этой злосчастной встречи, в «Фаундлинг хоспитал»* в Лондоне55.
Насилие было продуктом культуры, в которой считалось, что женщины
не только во всем уступают мужчинам, но и призваны удовлетворять потреб-
ности сильного пола, в особенности если они имели скромное социальное по-
ложение. Результатом такого представления была относительная безнаказан-
ность изнасилований: служанок — своими хозяевами, бродячих торговок —
солдатами, деревенских девушек — местными нотаблями. Такое положение
вещей также объясняет, почему судебные решения зачастую принимались вне
законной процедуры: это делалось, чтобы содействовать получению денежной
компенсации (если социальный статус жертвы и насильника не совпадал) или
заключению вынужденного брака (если он был равным). Кроме того, изнасило-
вание было сложно доказать. Доказательством применения силы и несогласия
жертвы служили физические свидетельства насилия на теле пострадавшей и ее
крики, услышанные свидетелями, тогда как вагинальные травмы, нагноения и
особенно передавшиеся венерические заболевания подтверждали, что проник-
новение имело место. Таким образом, само тело служило внешним признаком
добродетельности жертвы: чем больше было синяков, рубцов и ран на теле
девушки, тем сильнее было ее сопротивление, тем больше моральная правота
жертвы и тем очевидней вина агрессора.
На протяжении эпохи Старого порядка юридический статус изнасило-
вания с удивительным постоянством приравнивался к статусу кражи или
преступления против собственности. Во Франции лишь в новом Уголовном
кодексе 1791 года, основанном на революционных принципах равенства, из-
насилование стало классифицироваться как «преступление против человека»,
в отличие от «преступлений против собственности». Однако забота о доказа-
тельствах по-прежнему лежала на женщине и случайных свидетелях. Необхо-
димо было выступать против укоренившихся заблуждений, принимавшихся
за «научный факт», согласно которым взрослую женщину нельзя изнасиловать
против ее воли и беременность может наступать, только если она получает удо-
вольствие от полового акта. Не только на протяжении описываемого периода,
* Детский дом, основанный в 1741 году филантропом Томасом Коремом в лондонском
районе Блумсбери. (Прим, пер.)
140 Истори я тела
но и некоторое время спустя царило убеждение, что насилие бесчестит жертву
больше, чем агрессора.
Заявления о беременности и приходские реестры помощи бедным изо-
билуют печальными историями сексуального и эмоционального злоупотре-
бления. Нередко случалось, что изнасилованным женщинам из низших соци-
альных слоев платили несколько монет, пытаясь выдать жертв за проституток.
Легковерные, только что приехавшие из деревни служанки становились жерт-
вами соблазнителей, беременели, их бросали наниматели, изгоняли из скупых
приходов и не принимали в собственных семьях. Количество внебрачных
детей говорит о сексуальной эксплуатации служанок: в Лангедоке между 1676
и 1786 годами 75 % незаконнорожденных были плодом соблазнения служанок,
тогда как только 25 % связывались с расстроенными помолвками или изна-
силованиями56. В XV и XVI веках ответственным за произошедшее считался
мужчина, особенно если при рождении ребенка женщина называла его имя.
Близость возможной смерти гарантировала, что она говорит правду из страха
умереть во грехе. Но в XVIII веке ответственность перекладывалась на женщи-
ну, которая должна была обеспечить доказательства незаконного отцовства и
добавить к ним свидетельства своей «невиновности». Система доказательств
усложнилась: свидетели должны были подтвердить, что между преступником
и жертвой разворачивался традиционный ритуал любовного общения, под-
тверждать предполагаемое намерение жениться, демонстрировать даже пись-
ма, которыми обменивались любовники. У потомства искали естественные
признаки сходства между предполагаемым отцом и незаконнорожденным
ребенком (вроде рыжих волос или «странностей», физических аномалий).
Мнения о том, почему количество внебрачных детей в Европе Старого по-
рядка увеличивалось и уменьшалось, расходятся. В течение второй половины
XVI века наблюдается существенный спад «незаконных» рождений: обычно
в качестве причины называют влияние протестантской и католической Ре-
формации и подавление сексуальности. Затем статистика показывает сильное
увеличение рождений вне брака к середине XVIII века в Англии, а также во
Франции и Италии в двух последних десятилетиях века. Существует множе-
ство объяснений57 подобного скачка. Благодаря финансовому успеху молодежи
в первые годы индустриализации росло число браков. Увеличение количества
браков означает, что появляется больше пар, проходящих через период ухажи-
ваний, — а значит, растут и шансы на то, что помолвка не закончится свадьбой.
Нравы в зажиточных семействах изменились, младшим все чаще дозволялось
жениться; брак перестал быть привилегией главного наследника и старшей
дочери. Наряду с этим снизился возраст вступления в первый брак и у мужчин
и у женщин. Незрелость девушек и юношей также увеличивала риск беремен-
ности. Наконец, не следует забывать, что часть мужчин, которые ухаживали
Diaea III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 141
за дамой, имели сексуальные отношения или жили с ней, не могли жениться по
различным причинам — чаще всего из-за родственных ограничений, стеснен-
ности в средствах, социального неравенства или ухода из семьи предыдущего
супруга или супруги. Случаи конкубината или бигамии не были редки, несмо-
тря на незначительное число судебных свидетельств о них. Многие юные пары
могли оказаться в ситуации Фрэнсис Стори и ее возлюбленного. Оба были
слугами, жили в Лондоне в 1772-1773 годах и были помолвлены. Бедные люди
не могли создать семью, а с рождением незапланированного ребенка оказались
в тяжелой ситуации. Если бы мать положилась на общественное милосердие и
начала работать в приходском workhouse (работном доме), чтобы прокормить
ребенка, то разом потеряла бы и репутацию, и возможность найти работу в
качестве служанки. Тогда молодые родители решили отдать свое дитя на по-
печение «Фаундлинг хоспитал»: они пообещали вернуться за ним, как только
представится возможность пожениться58.
Действительно, те, кто не имел возможности вести «законную» сексуаль-
ную жизнь в браке, вовсе не обязательно жили в одиночестве. В случае неудачи
всех попыток достичь замужнего положения, они всегда могли присоединиться
к «субкультуре незаконнорожденности», в которую входили матери внебрач-
ных детей (нередко от разных отцов) или домохозяйства, где женщины жили
в постоянном конкубинате. Целые семьи использовали эту репродуктивную
стратегию, повторяя схему незаконнорожденности из поколения в поколение.
Бедность могла заставить других молодых женщин без работы и перспектив
замужества присоединиться к субкультуре платного секса, в которой они на-
деялись прожить, пока не представится возможность найти работу. В редких
случаях девушка даже имела шанс сделать карьеру в этой области.
3. Проституция
Забота о публичной морали и здоровье общества привела в конце Средних ве-
ков к институционализации торговли телом. Муниципальные органы управ-
ления в конце XIV и в XV веке были крайне озабочены беспутствами боль-
шой группы холостых подмастерьев, рабочих и слуг, чьи любовные эскапады
угрожали добродетели жен и дочерей почтенных горожан. Пьющие, играю-
щие в азартные игры и посещающие проституток, эти холостяки рисковали
скатиться в еще более постыдные сексуальные практики, такие как содомия.
Люди страшились, что эти бесчинства навлекут гнев Божий на все городское
население. В 1415 году приорам Флоренции пришлось согласиться финанси-
ровать устройство трех городских борделей, чтобы лучше контролировать ве-
селое времяпрепровождение холостых юношей, оградить честь города и избе-
жать божьего гнева. В Лангедоке концессии по устройству домов терпимости
142 История тела
существовали уже с ХШ века. К концу XIV века во Франции муниципальные
органы управления и королевские власти объединили усилия, чтобы поощрять
проституцию как избавление от распутства. Теперь горожане могли запросить
лицензию на управление борделем, которая давала сразу и городскую, и коро-
левскую протекцию59.
После принятия такого решения власти должны были перенести бордели
в особые кварталы, чтобы их было легче контролировать, и обязать реги-
стрироваться работающих там женщин, которых становилось все больше.
Обеспечение женщинам жилья в четко обозначенных зонах, где они могли
бы находить клиентов и заниматься своей профессией, казалось меньшим
злом, чем риск развращения почтенных женщин. Одетые по последней моде
гетеры, обладая относительной обеспеченностью и очевидной свободой, могли
привлечь простодушных девиц к порочному образу жизни. Таким образом,
муниципальный бордель выполнял функцию защиты городского сообщества
от множества вольных женщин без связей, которых потеря добродетели пре-
вратила в потенциальный источник социальных беспорядков. Считалось, что
эти изнасилованные, соблазненные и брошенные, беременные внебрачными
детьми, бедные и одинокие женщины, большая часть которых заканчивали
тем, что обменивали свое тело на еду, приют, одежду или деньги, порождают
перманентные социальные волнения. Потеряв невинность, они теряли право
принадлежать к почтенному сообществу. Тогда казалось совершенно нормаль-
ным, что они, не имея больше добродетели, которую могли бы потерять, предо-
ставляли дозволенную сексуальную отдушину, службу «здравоохранения»
для холостых смутьянов, которые в противном случае отправятся соблазнять
достойных женщин или, еще хуже, попробуют удовлетворить свое неуемное
желание друг с другом.
Страх перед сексуальными отношениями между мужчинами был одним
из постоянных стимулов, способствовавших терпимости к проституции. Су-
ществовало опасение, что закоренелые содомиты потеряют желание жениться
и заводить детей. Мужеложство рассматривалось как один из самых отврати-
тельных и противоестественных грехов и могло навлечь на город Божий гнев.
Мораль, религия и демография совместно подталкивали муниципальные
власти конца Средневековья и эпохи Возрождения к организации и поощре-
нию проституции. Отныне только в четко очерченных зонах совершались
непристойные поступки и работали падшие женщины, а остальное население
города было защищено от насилия, сопровождающего жизнь борделей и та-
верн, которые имели дурную славу. Проституция, среди прочего, поощряла
«нормальную» сексуальность, потенциально могла привести к рождению ре-
бенка, в отличие от стерильной содомии, и, значит, была защищена от громов
божественного гнева.
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 143
Женщины, оказывавшиеся в конце концов в муниципальных борделях
Европы XV — начала XVI века, обычно имели довольно скромное происхожде-
ние. Как правило, они попадали в это положение вследствие череды несчастий,
как дочери безработных ремесленников, соблазненные и брошенные сельские
девушки, служанки, не имеющие места, изнасилованные девушки или вдовы
без средств к существованию. Большинство оказывались в этой профессии
очень юными, между четырнадцатью и семнадцатью годами, и оставались в
ней приблизительно до тридцати лет. Будучи жертвами одновременно и соб-
ственной наивности, и материальной нужды, многие их них были соблазнены
обещаниями скорого благополучия, обильной еды и элегантных нарядов и шли
на поводу у какого-нибудь специалиста в искусстве убеждать «почтенных»
женщин вести греховную и испорченную жизнь. В других случаях женщины
обращались прямо к городским властям, чтобы их устроили в муниципальный
бордель (где нередко уже был список ожидающих места и приходилось ждать
своей очереди): они хотели остаться в городе на несколько месяцев или лет,
прежде чем сменить место из-за капризов рынка или персонального успеха.
Во Флоренции XV века «Служба благопристойности» (Ufficio dell’Onesta)* ре-
гистрировала проституток, прибывавших со всего итальянского полуострова
и даже из других стран, таких как Нидерланды, Испания, Франция, Германия,
Англия и Польша. Во Франции и Италии это профессиональное сообщество,
по-видимому, функционировало примерно одинаково. Проститутки уплачи-
вали распорядителю дома за свою комнату или квартиру, еду и иногда даже за
свое белье и одежду, а также процент от прибыли. Нередко они должны были
отдавать проценты и другому мужчине — любовнику, мужу или слуге, — ко-
торый искал для них клиентов. Институционализация проституции транс-
формировала статус этих женщин: из отбросов общества, перебивавшихся не-
регулярными заработками, они превратились в профессионалок, призванных
блюсти публичную мораль.
Проститутки, помимо прочего, обретали одобряемую социальную иден-
тичность через участие в фестивалях и городских празднествах. Шествие
путан, например, фигурировало среди традиционных развлечений во время
карнавала в Риме, а в Венеции устраивалась regata куртизанок — гонка на
гондолах, организованная этими женщинами для развлечения наблюдателей.
В Бокере и Арле проститутки участвовали в бегах во время праздника Магда-
лины и Пятидесятницы60. Но даже в тех городах, где существовали муници-
пальные бордели, не все блудницы работали в этом учреждении; в публичных
банях, тавернах и частных домах также нанимали девушек легкого поведения.
* «Служба благопристойности» была учреждена во Флоренции в 1403 году. Она способ-
ствовала развитию разрешенной проституции и рассматривала обвинения в содомии. (Прим,
пер.)
144 История тела
Очевидно, по всей Европе процветала городская проституция странствующего
типа. Сезонные ярмарки и рынки, паломнические маршруты, военные лагеря
и сезонная миграция сельских рабочих предоставляли много возможностей
даже самым бедным публичным женщинам. Вдовы, старые девы и покинутые
супруги могли прибегнуть к своему основному и неотчуждаемому ресурсу —
собственному телу — как к экономическому капиталу в дни безденежья, в то
время как некоторые мужья эксплуатировали право собственности по отно-
шению к телу своей жены, используя его как легкий источник дохода. Наконец,
почти по всей Европе встречались деревенские или квартальные проститутки,
часто вдовы, которым скромность придавала некоторую респектабельность;
их услуги обычно оплачивались натурой. В Пенсфорде в начале XVII века жила
замужняя дама, которая служила обществу таким образом, принимая женатых
мужчин, чьи жены были временно недоступны по причине беременности или
болезни, а также холостяков без постоянной партнерши, в том числе и местно-
го священника61.
Положение странствующих сельских проституток было в целом оди-
наково, тогда как в городе усиливалось профессиональное расслоение. Там
существовала иерархия публичных женщин: внизу — уличные проститутки,
в средней прослойке — путаны частных борделей, а на вершине — рафини-
рованные куртизанки, обслуживающие социальную элиту. Но и после за-
крытия муниципальных борделей в XVI веке, вызванного главным образом
религиозной Реформацией и ее суровым отношением к плотским грехам,
проституция оставалась образом жизни многих женщин и отвечала насущ-
ным потребностям мужского либидо. В Риме XVI и XVII столетий положение
куртизанки определялось социальным статусом ее клиентов. На вершине
царствовала cortigana onesta — прекрасная, интеллигентная и образованная
дама, чьи таланты и уровень жизни не уступали уровню жизни собиравшейся
у нее светской и церковной элиты. Профессиональный этос «достойной»
куртизанки предполагал определенную верность, в том смысле, что она могла
иметь лишь одного любовника, иногда в течение нескольких месяцев или
лет62. В самом низу лестницы находились бедные путаны, состарившиеся или
страдающие от болезней, — они продавали свое тело подмастерьям или по-
денщикам за фунт хлеба63. Между этими двумя крайностями было еще мно-
жество женщин, которые называли себя более или менее благозвучными тер-
минами, вроде cortigana, meretrice или puttana. В 1535 году Somtuosa meretrize
Джулиа Ломбардо имела очевидный успех: ее тариф был самым высоким из
упомянутых в путеводителе венецианских проституток, «Расценки путан
Венеции»64. Римская путана Камилла, la Magra, напротив, располагалась ниже
на профессиональной лестнице, несмотря на весьма знатных клиентов: одно-
го дворянина, двух купцов, одного врача и одного капитана. Самоназвание
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 145
cortigana должно было льстить ее клиентуре и подтверждать ее «респектабель-
ность»65.
Привлекательная внешность была не единственным обязательным усло-
вием для успеха куртизанки. Ум, образование, литературный или музыкальный
талант, умение очаровывать также были необходимы для карьерного роста
в профессии с очень высокой конкуренцией. Некоторые невероятные карье-
ры, как у знаменитой куртизанки и поэтессы Вероники Франко (1546-1591),
которая принимала короля Генриха III во время его пребывания в Венеции,
или леди Эммы Гамильтон (1765-1815), которая была по очереди служанкой,
проституткой, любовницей, а затем и супругой аристократа, вне всяких со-
мнений, подпитывали надежды многих женщин, вступающих в профессию.
Те, кто уже потерял свою добродетель, возможно, думали, что обладают всем
необходимым, чтобы заработать. Если им счастливо удавалось избежать болез-
ни, они могли надеяться скопить приданое, чтобы выйти замуж, или основать
собственный дом свиданий, или купить достаточно столового и постельного
белья и мебели, чтобы сдавать их для меблированных комнат. Другие прибе-
гали к проституции как временному средству заработка в ожидании лучшей
доли. Служанки в поисках нового места, прядильщицы и портнихи, временно
оставшиеся без работы, женщины, работавшие на обработке шелка, то есть
сезонно, составляли толпы временных проституток и только благодаря этому
выживали сами и обеспечивали своих детей66.
Тело женщины и его возможная красота составляли основной капитал,
эксплуатируемый на брачном рынке или на рынке сексуальной торговли. Так,
ежегодники или путеводители по проституткам (такие издания встречались в
городах, где обитали самые известные жрицы любви) быстро перестали быть
просто списками имен, адресов и тарифов. Они включали подробную информа-
цию о внешности куртизанок и их особых способностях в различных эротиче-
ских техниках, вроде порки. Между XVI и XVIII веками большая часть путево-
дителей регулярно переиздавалась с обновлениями и дополнениями. Например,
в 1566 году в Венеции тайно продавался опубликованный путеводитель с назва-
нием «Это каталог всех основных и наиболее достойных куртизанок Венеции,
в нем перечислены они, их цена и место их проживания». Трехъязычное издание
начала XVII века, «Зерцало прекраснейших куртизанок нынешнего времени»,
превозносило образы знаменитейших куртизанок Европы. В 1681 году по всей
Голландии продавался путеводитель «Проститутки Амстердама». В Париже
XVIII века существовало аналогичное туристическое издание, «Девицы Пале-
Рояля», которое регулярно обновлялось. В Лондоне между 1760 и 1793 годами
ежегодные издания «Список Ковент-Гарденских дам или календарь мужских
удовольствий» дополнялись соблазнительнейшим описанием телесных пре-
лестей фигурировавших в нем дам и их особых способностей в делах любви67.
146 История тела
Несмотря на упразднение муниципальных борделей в XVI столетии и
запрет на дома свиданий внутри городских стен, городская проституция в
Европе продолжала развиваться. К примеру, куртизанки итальянского по-
луострова имели широкую известность по всей Европе, и все уважающие
себя путешественники должны были провести хотя бы ночь с одной из этих
сирен. Мишель де Монтень при посещении Рима в 1580 году и англичанин
Уильям Хоул, прибывший в Венецию в начале XVII века, среди обязательных
для путешественника по Италии вещей называли ночь с куртизанкой и ука-
зывали приблизительный тариф. Между концом XVII и началом XVIII века
знаменитые ночные развлечения постепенно развились в два различных
явления. С одной стороны, распространилась мода на салоны, беседы из-
бранных, которые собирали дворянство (как мужчин, так и женщин), выс-
шие слои чиновничества, intelligentsia, модных музыкантов, писателей и
художников. С другой стороны, прежде всего на итальянском полуострове,
все больше и больше признания получал институт cicisbeo, в котором галант-
ное внимание давало женщине большую мобильность; это делало излишней
социальную и культурную модель куртизанки как хозяйки церемонии. По-
пулярность куртизанок в высших и средних слоях постепенно снижалась,
хотя любовница-содержанка и придворная фаворитка продолжали играть
важную роль в проявлениях недозволенной сексуальности за пределами «ле-
гитимного» института брака. В низших слоях общества, напротив, платный
секс по-прежнему практиковался в тавернах, борделях и просто в укромных
местах на улицах68. ;
Во Франции и в Англии в конце XVII и в XVIII веке наблюдается суще-
ственное изменение отношения к женщинам легкого поведения. Поддержание
общественного порядка оставалось главной проблемой в этих двух странах,
особенно в таких больших городах, как Париж и Лондон, где проституция
развивалась и процветала по мере увеличения населения. Когда Карл IX в
1561 году запретил все бордели в королевстве, желая избавиться от публичных
беспорядков в притонах и игорных домах, проституция оказалась во Франции
нелегальной. Хотя она стала менее организованной и более преступной, в том
числе в глазах закона, постоянно появлялись новые юные обесчещенные или
не имеющие средств женщины, которые продавали свое тело молодым холо-
стякам. Следующим этапом в борьбе против проституции во Франции стало
обнародование Людовиком XIV (1684) трех ордонансов, устанавливающих
тюремное заключение за разжигание беспорядков в парижском регионе. Меры
такого рода периодически принимали в течение всего XVIII века, тщетно пыта-
ясь сдержать индустрию сексуальных удовольствий69.
Экономическая роль состоятельных проституток и знаменитых куртиза-
нок отчасти объясняет, почему к ним относились с терпимостью, — отнимала
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 147
ли работа только часть времени на «дополнительные» предложения в bagnio*
или занимала все дни в роскошном дворце. На всех уровнях рынка они со-
ставляли движущую силу локальной экономики. Проститутки из таверн или
публичных бань поощряли клиентов покупать еду и напитки; «настоятельни-
цы» борделей брали напрокат одежду, мебель, снимали комнаты и предостав-
ляли лакомства для своих «монашек» и их клиентов; содержанки и куртизанки
нуждались не только в модных туалетах, соответствующих их положению или
положению их патронов, — они содержали жилье, где также трудились слуги,
повара, парикмахеры и кучера. Проституция была сложной развлекательной
индустрией, которая в значительной мере зависела от городского рынка услуг
и товаров. Арест, заключение или изгнание жрицы любви даже среднего уров-
ня могли иметь нешуточные последствия в ее квартале: продавцы вин и еды
лишались выгодных заказов, слуги оказывались без работы, жилье или мебель
оставались неоплаченными70. Даже если проститутки и доставляли иногда
некоторые проблемы в округе, они всегда были прямо заинтересованы в том,
чтобы договариваться с соседями, подкупать полицию, если это необходимо,
и поставлять достаточно клиентов местным торговцам, чтобы их присутствие
было выгодно и для остальных.
Как воспринимали себя эти женщины? Записи свидетельств на судебных
процессах по публичным нравам, один из немногих источников, передающих
голоса самих проституток, отражают их острое чувство независимости. Сре-
ди преимуществ профессии была возможность самой распоряжаться своими
доходами при отсутствии других агентов и сутенеров. Несмотря на то что
многие проститутки из-за разных трудностей, к сожалению, заканчивали
свои дни в приюте для нищих или госпитале для неизлечимо больных, зна-
чительная их часть достигала достаточно высокого уровня жизни, зачастую
такого же, если не более высокого, чем у незамужних женщин, вдов или по-
кинутых жен, пополнивших ряды служанок, швей или ткачих. Финансовая и
физическая безопасность оставалась роскошью для незамужних женщин из
низших слоев общества, какова бы ни была их профессия, и проститутки, как
и служанки или подавальщицы в тавернах, очень остро осознавали, как не-
долго время, за которое они могли улучшить свою участь благодаря энергии
юности и блеску красоты. Красота жриц любви, как впрочем и всех женщин
Старого порядка, сохранялась с пятнадцати до тридцати лет. После этого
возраста проститутки среднего ранга, если их дела шли хорошо, могли от-
ложить сумму, необходимую на приданое, или по крайней мере приобретали
достаточно опыта, чтобы в свою очередь приютить, обучить и устроить более
молодых женщин.
* В переводе с итальянского — публичный дом, бордель. (Прим, пер.)
148 История тела
Помимо замужества или обучения неопытных проституток, существовали
и некоторые институциональные стратегии, которые позволяли женщинам из-
бежать торговли телом или уйти из профессии. В контрреформационной Ита-
лии, как и в католической Франции, с энтузиазмом принялись за новую форму
филантропии, целью которой была защита «слабого пола». Росло число убежищ
для избитых женщин, неимущих вдов и юных девушек, которым угрожает по-
теря добродетели; появлялось все больше обителей раскаявшихся блудниц,
приютов для сирот, бедняков, стариков и больных71. «Монастырь Обращенных»
(Monastero delle Convertite) во Флоренции и обитель Святой Магдалины (Santa
Maria Maddalena) в Пистойе действовали уже с конца XIV века. Конвент Доче-
рей Магдалины (La Madeleine), основанный в Париже в 1618 году, и созданный в
тоже время «Дом Доброго пастыря» (Maison du Bon Pasteur) в Дижоне отражают
социальную политику, согласно которой распутные женщины должны быть от-
делены от остального общества, чтобы обеспечить социальный и нравственный
порядок в городах. До появления этих идей устройство приютов для перевос-
питания проституток всегда мотивировалось тем, что, согласно религиозным
убеждения, истинно раскаявшимся нельзя отказывать в спасении. Вступая в
религиозное сообщество, проститутка могла разом восстановить свою честь и
честь своей семьи72. В Англии приюты и убежища для исправления проституток
в качестве альтернативы тюрьме появились с некоторым опозданием. Только
в 1758 году в Лондоне был основан Госпиталь Магдалины, к которому вскоре
прибавилось отделение Локк-Госпиталя, основанного в 1746 году для больных
венерическими заболеваниями. Отставание Англии в вопросе исправительных
домов для проституток, которые заменили тюремное заключение, без сомне-
ния, вызвано отвращением этой протестантской страны к любому институту,
хоть сколько-нибудь напоминающему «папистский» монастырь.
Однако не всем проституткам удавалось остаться в ладах с религией и за-
коном. Те, которых обвиняли в преступлениях или сексуальном распутстве,
подвергались суровым наказаниям: публичной порке, стоянию у позорного
столба, заключению в тюрьму, высылке, депортации и даже клеймению кале-
ным железом. Клеймение исчезает приблизительно к середине XVII века —
возможно, потому, что оно наказывало женщину на всю жизнь, не давая ей
возможности искупить вину. В любом случае в течение XVIII века суровость
наказаний для проституток постепенно снижалась. Общество все яснее осо-
знавало, что проституция вызвана прежде всего бедностью и путана является
скорее жертвой, чем грешницей или посланницей дьявола. Так что отношение
к нарушительницам сексуального порядка постепенно менялось. Во Франции
колонии пополняли женщины брачного возраста (между четырнадцатью и
тридцатью годами), которых признали «исправимыми», то есть относительно
юными и небезнадежно испорченными. Менее суровым наказанием было
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 149
пребывание в течение нескольких месяцев в госпитале или тюрьме, напри-
мер в приюте Святой Пелагеи, основанном мадам де Ментенон в 1662 году как
филиал госпиталя де Ла Пити. Считалось, что постоянный труд, униформа и
благочестивая атмосфера этого места способствуют перевоспитанию женщин,
погрязших во грехе. В то время как мужчины по большей части владели ремес-
лом, к которому возвращались после выхода из тюрьмы, уделом большинства
«исправившихся» проституток были непостоянные занятия с низким доходом:
продажа пищи, стирка, парикмахерское дело и текстильные работы (шитье или
вышивка). Это не позволяло им содержать себя и вновь толкало на улицы. В ре-
зультате получался замкнутый круг из освобождений и задержаний. Подобные
меры могли лишь незначительно сдержать наплыв огромного количества про-
ституток, бродивших по городам Европы. Согласно архивам Парижской пре-
фектуры полиции, в 1762 году в этом городе, в котором жили меньше 600 ты-
сяч человек, насчитывалось около 25 тысяч «девиц, путан и содержательниц
публичных домов». По расчетам магистрата Патрика Кохуна, в 1797 году из
1 миллиона людей, населявших Лондон, 50 тысяч составляли женщины, тор-
говавшие своим телом. Проституция приобретала внушительные масштабы,
и бороться с ней становилось все труднее.
Двойной стандарт по-прежнему определял сексуальные нравы. Во-
первых, считалось, что холостые мужчины должны получить определенный
опыт до свадьбы, а во-вторых, поддерживалось неравенство на рынке труда,
при котором женщины почти не получали профессионального образования,
а их труд оплачивался гораздо хуже мужского. Комбинация этих факторов
создавала среду для женской бедности и открывала женщинам дорогу к про-
ституции. Несмотря на отдельные кампании против путан низшего ранга
(реформационные порывы служителей церкви или ревностных магистратов,
полицейские облавы, рейды гражданских организаций вроде британского
Общества за реформирование нравов), рынок сексуальных услуг продолжал
предоставлять всем социальным классам постоянную альтернативу брачному
ложу. Этот рынок сосуществовал не только с брачным рынком, но и с рядом
других эротических практик. Последние существенно отличались от дозво-
ленной и недозволенной гетеросексуальной культуры, ставя тем самым перед
моральным и духовным сознанием Европы совершенно иные проблемы.
III. Тело и «другие формы» сексуальности.
Между толерантностью и подавлением
Множество современных исследований, посвященных альтернативным сексу-
альным практикам, показало, что гетеросексуальная модель поведения чело-
150 История тела
века в браке или вне его (конкубинат, адюльтер и проституция) сосущество-
вала с другими возможностями эротической активности. На протяжении всей
эпохи Старого порядка мастурбацию, скотоложство и гомосексуальность либо
игнорировали, либо терпели, либо пресекали. Церковь и светские власти за-
ботились о теле общества, в котором распространялся противоестественный
грех, в то время как медикализация сексуальности, возраставшая со второй
половины XVII века, добивалась скорее заботы о теле индивидуальном, пора-
женном пагубным воздействием некоторых сексуальных практик, считавших-
ся вредными для здоровья.
1. Онанизм
Историю мастурбации, известной под названиями «порок уединения» или
«грех Онана», трудно изучать, поскольку большинство сведений о ней — кос-
венные. Согласно теологам, мастурбация, как и coitus interruptus, содомия и
скотоложство, являлась противоестественным грехом. Иногда она рассматри-
валась как одно из самых серьезных сексуальных нарушений. Считалось, что
молодые люди, которые прибегают к аутоэротизму, теряют интерес к браку:
«Мужчины не захотят брать жен, а женщины мужей, когда подобным способом
они удовлетворяют непристойные потребности, год за годом, то есть, увы, до
самой могилы»73. Гораздо хуже, если молодые люди продолжают предаваться
этому пороку на супружеском ложе и, значит, избегают зачатия, как это делал
персонаж Ветхого Завета Онан (Бытие, 38:6-10). Для теологов мастурбация
подразумевала одновременно и отказ от исполнения супружеского долга, и
преступное использование противозачаточных мер в форме coitus interruptus.
Однако в глазах церкви и общества мастурбация была наименьшим из
зол. Это был единственный грех «против природы», который не числился в
списке «особых случаев» (cas reserve) — тяжких грехов, разрешить от которых
мог только епископ. Это означает, что в грехе мастурбации исповедовались
очень часто, он был тривиальным, и любой священник мог отпустить этот грех
прихожанину, не беспокоя свое начальство. Литература же бралась за этот сю-
жет с трезвым юмором. В «Болтовне роженицы» (1622) мать навещает дочь, ко-
торая только что родила седьмого ребенка, и в отчаянии восклицает: «Если бы
я могла представить, что моя дочь окажется столь проворной, я бы разрешила
ей чесать передок до двадцати четырех лет, не выдавая замуж»74.
Изолированность подростков в школах-пансионах, где запрещалось об-
щение с противоположным полом, толкала молодежь к тому, чтобы искать ком-
пенсаторные удовольствия. Они упоминаются в первом издании «Правдивого
комического жизнеописания Франсиона» (1622) Шарля Сореля, в вырезанном
позднее описании жизни французского школяра: «Что до меня, я не очень
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 151
любил это удовольствие, понимая, что это бесполезное растрачивание хоро-
шего семени, вместо того чтобы оставлять его в том месте, где оно принесет
пользу: и мне совершенно не хотелось сделаться врагом дам, которые смертель-
но ненавидели всех, кто лишал их того, что им положено»75. В начале XVIII века
подмастерье Джон Канон и его друзья во время групповой мастурбации рас-
сматривали разделы о техниках зачатия в книге по популярной медицине,
принадлежавшей его матери76. В середине столетия юный англичанин Джеймс
Босуэлл с ужасом узнал от школьного товарища, что удовольствие, которое он
ощущал, карабкаясь по деревьям, на самом деле преступно. Подобная неосве-
домленность встречалась довольно часто. В 1744 году синодальный устав Було-
ни обязал кюре опрашивать молодых людей на предмет «преднамеренных пол-
люций, о которых многие не думают, что они входят в число плотских дел»77.
С медицинской точки зрения основной вред мастурбации связывался с
движением телесных жидкостей, чье равновесие, как предполагалось, обеспечи-
вало здоровье. Медики считали, что регулярное вытекание половых жидкостей
у взрослых мужчин и женщин необходимо для хорошего самочувствия, а воз-
держание приводит к ядовитому излишку. Этим объясняется расхождение во
взглядах на мастурбацию в исповедальных пособиях и медицинских трактатах.
С XV по XVII век теологические трактаты и пособия по исповеди не прекраща-
ли вести споры относительно видимого противоречия между необходимостью
избавляться от испорченной и застоявшейся спермы для сохранения здоровья
или даже спасения жизни человека, и статусом смертного греха у похотливых
«поллюций». Зато медицинская теория утверждала, что чрезмерное задержание
половых жидкостей попросту вредно для здоровья взрослого человека. С под-
ростками дело обстояло немного иначе: привычка к самоудовлетворению могла
лишить их жизненных сил, необходимых для роста. Склонность к мастур-
бации могла затормозить физическое и умственное развитие, подобно тому,
как слишком тяжелая физическая работа способна истощить юный организм.
Таким образом, на подростковую мастурбацию взгляды медиков и богосло-
вов совпадали. Определенная озабоченность мастурбацией как грехом, свой-
ственным мальчикам, начала проявляться в богословском дискурсе в течение
XVII века. В «Инструкциях для исповедников диоцеза Шалон-сюр-Сон» (Лион,
1682) на вопрос: «Каковы ныне повадки в отношении самых распространенных
смертных грехов?» дается ответ: «Среди молодых людей это — нечистые мыс-
ли, грех изнеженности и непристойности»78, то есть эротические фантазии и
мастурбация. Несколькими годами позже английский врач Эдвард Бейнард к
благотворному воздействию холодных ванн относит исцеление импотенции,
вызванной в юности «мастурбацией, этим проклятым пороком школяров, по-
роком, из-за которого не один мужчина потерян навсегда и который ослабляет
половые органы, что делает взрослого человека смешным в глазах женщин»79.
152 История тела
В начале XVIII века настало время более жесткой атаки на все, не только
эротические, практики, которые могли поставить под угрозу здоровье и не-
винность молодежи. В Лондоне 1710 года появился анонимный памфлет, оза-
главленный «Онания, или рассмотрение гнусного греха мастурбации и всех
его ужасающих последствий для обоих полов, с наставлением духовного и
физического свойства всем тем, кто уже навредил себе этим омерзительным
занятием». Это собрание разнообразных псевдомедицинских советов по по-
воду сексуальности, проституции и проблем, связанных со вдовством, совсем
немного внимания уделяет собственно мастурбации, хотя она и описана во
всех формах — сознательная и невольная от юности и до старости, у женщин
и мужчин. Главной целью этой книжицы была продажа пудры, якобы излечи-
вавшей от сифилиса. Коммерческий успех подобных алармистских изданий
объясняется тем, что они обещают избавление от «тайных пороков», которые
трактуются как излечимые сексуальные патологии. За первым изданием «(Зна-
нии» последовали многочисленные переиздания и дополнения (всего шестнад-
цать изданий с 1710 по 1737 год), к каждому из них прилагались письма, якобы
написанные читателями, в которых детально описывался их печальный опыт
физического и умственного угасания, вызванного мастурбацией.
Брошюра «Онания» была переведена на немецкий язык (1736) и вскоре
породила многочисленные подражания. Первым медицинским трактатом,
полностью посвященным мастурбации, был «Онанизм или рассуждение о
болезнях, порождаемых мастурбацией» Самюэля-Огюста Тиссо (1760). В трак-
тате Тиссо описывались все симптомы и стадии физического ослабления,
вызванного рукоблудием. Подобно симптомам сифилиса, распространенной
болезни той эпохи, угасание, вызванное мастурбацией, начиналось с легкой
слабости и заканчивалось полным физическим и духовным вырождением.
Печальный пример угасания юного часовщика, умершего по причине этой
роковой привычки, побудил Тиссо написать свой трактат: превентивная цель
достигалась через медицинский терроризм. Этот текст не раз переиздавался
и переводился: дюжина изданий была опубликована во Франции в течение
XVIII столетия, английский перевод 1766 года насчитывал шесть изданий до
1781 года, немецкий перевод появился в 1767-м и переиздавался до 1798 года
восемь раз. Что касается Италии, то там между 1774 и 1792 годами вышло
четыре издания. Мастурбация больше не считалась грехом, это было бедствие
эпидемического характера, способное привести к смерти. В течение XIX века
оно стало объектом массовой истерии.
Так медик взял верх над теологом в деле сексуального подавления. Он за-
менил религиозный этос десакрализованным «научным» запретом, отказывая
человеку в эротических удовольствиях, отклоняющихся от гетеросексуаль-
ной формулы. Это касалось не только мастурбации, но и множества других
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 153
сексуальных практик, которые попали под воздействие нового, научно утверж-
денного сексуального порядка. Медикализация сексуальности в течение XVIII
века повлекла за собой легитимацию эротического удовольствия как естествен-
ного, а значит, и повышение роли гетеросексуальных отношений как «есте-
ственного» и необходимого обмена между взрослыми мужчиной и женщиной.
Одновременно с этим медицинская наука продолжала навязывать представ-
ления о неестественном характере всех прочих форм сексуальной активности.
2. Скотоложство
В иерархии сексуальных девиаций по отношению к «естественному порядку»
скотоложство считалось самым омерзительным из всех преступлений, связан-
ных с плотскими страстями. Сведения о скотоложстве в Европе между XV и
XVIII столетиями не менее разрозненны и редки, чем свидетельства о мастур-
бации. Средневековые бестиарии, медицинские трактаты о монстрах, посо-
бия по исповеди и судебные архивы представляют весьма непростую картину
скотоложства, предлагая с одной стороны доказательства сексуальных контак-
тов людей с животными, а с другой — свидетельства о воображаемых связях
между людьми и зверьми.
Труды о покаянии группируют сексуальные нарушения в зависимости от
их тяжести и особенностей80. В начале Средневековья скотоложство сопостав-
лялось с мастурбацией: считалось, что животные настолько отличаются от че-
ловека, что сексуальные связи с ними эквивалентны отношениям с неодушев-
ленным объектом. В конце Средневековья зоофилия стала рассматриваться
как более тяжкий грех, поскольку приравнивалась теперь к гомосексуализму.
Увеличилась и мера наказания как для человека, так и для животного. С из-
менением отношения к миру природы трансформировалось и восприятие
греха: теперь зверей считали существами, близкими к человеку, и, чтобы за-
фиксировать и поддерживать четкие границы между людьми и животными81,
создавались законы, направленные против зоофилии.
К концу Средних веков и в эпоху Возрождения усилились репрессии
против любых сексуальных отклонений, и скотоложство с гомосексуализмом
подверглись жестоким гонениям. В Венеции XV века один ремесленник по
имени Симон был обвинен в плотских сношениях с козой. Даже и не думая
отрицать это обвинение, он оправдывался тем, что из-за несчастного случая
вот уже три года не может ни иметь отношений с женщинами, ни мастурби-
ровать (corumpere se). Будучи неспособным иметь «нормальные» сексуальные
отношения, он поддался искушению и вступил в противоестественную связь
с козой. Собранный консилиум врачей и хирургов изучал его половые органы,
а две приглашенные проститутки проверяли, можно ли его «развратить». Было
154 История тела
установлено, что обвиняемый способен на эрекцию, но не на эякуляцию. Этот
медицинский вердикт спас ему жизнь: вместо сожжения на костре он был при-
говорен к клеймению, порке и отсечению правой руки82. Наказание за зоофи-
лию всегда было суровым, обычно человека и животное вешали или сжигали
на костре. В 1606 году мэр Лоэна in absentia* приговорил Гийома Гюйяра и его
собаку к повешению и сожжению. Гюйяр успел спастись бегством, и мэр ре-
шил, что приговор должен быть приведен в исполнение «с его изображением,
и картина будет помещена и приделана к указанной виселице, также предъявим
всем и каждому его приобретенное имущество и передадим управомоченному
лицу»83. Подобное терапевтическое и поучительное зрелище было необходимо,
чтобы вернуть спокойствие членам возмущенной общины.
Несмотря на суровость наказания, люди в Европе Старого порядка, по
всей видимости, продолжали достаточно часто вступать в сексуальные от-
ношения со скотом, особенно в сельских регионах, если верить наблюдениям
в пособиях по исповеди и рапортах о пастырских визитах. Как и многие дру-
гие сексуальные нарушения, зоофилия, по-видимому, более-менее спокойно
переносилась местным сообществом и привлекала внимание властей, только
если сопровождалась скандальными поступками, на которые толерантность
коллектива уже не распространялась. Например, Джордж Даудени, содержав-
ший деревенскую таверну в начале XVII века, был обвинен в желании растлить
деревенского кузнеца. Что еще хуже — он потребовал, чтобы кузнец, который
в это время подковывал кобылу, запер дверь конюшни и дал ему возможность
совершить половой акт с лошадью. Этот инцидент переполнил чашу терпения
кузнеца, который объявил перед судом, что каждый раз, когда он оставался
наедине с Даудени, тот засовывал руку ему в гульфик и брал его за «срамной
уд», предлагая развлечь друг друга84.
В сельском мире зоофилия, как и мастурбация, считалась своеобразной
мальчишеской проказой и осуждалась не так строго, как распутство. Эта прак-
тика не представляла проблемы, если только склонность, появившаяся в юно-
сти, не оставалась и во взрослом возрасте. Именно по этой причине судебные
процессы по скотоложству выводят на сцену взрослого мужчину, застигнутого
на месте преступления свидетелями безобразия. В 1550 году сельского рабочего
Жака Гиона застали за совокуплением с коровой. Приговор был «образцовым»:
Гион, вязанка хвороста, на которой он пытался совершить свое деяние, и сама
корова были публично сожжены85. Животные, которых использовали для
подобных девиаций, — это обычно крупный домашний скот: ослицы, самки
мула, кобылы и коровы. Животные помельче, вроде коз и овец, редко фигури-
ровали в процессах, поскольку выпас мелкого скота был обязанностью детей
* То есть в отсутствие самого обвиняемого, заочно, когда приговор мог приводиться в ис-
полнение над изображением преступника. (Прим, пер.)
Глава III, Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 155
и женщин. Относительное единообразие подобных дел вызвано, вероятно, тем,
что сообщество относились терпимо к сексуальным экспериментам молодежи,
но не взрослых, даже одиноких, мужчин. Оно требовало, чтобы мужчины
строго ограничивали свою сексуальную активность сферой гетеросексуальных
отношений: случайной связью с проституткой, адюльтером с фермершей или
доступной служанкой.
Из пособий по исповеди и рапортов о священнических визитах следует,
что сексуальные отношения с животным в сельской местности встречались до-
вольно часто, особенно среди мальчиков. Когда Жан Жерсон в XV веке высту-
пал против мужской содомии, он отмечал, что слишком позднее вступление в
брак чревато гомосексуальностью и зоофилией86. А Кристоф Соважон, описы-
вая своих прихожан в Солони, обнаруживает сходство между скотоложством
и гомосексуальными практиками подростков. Он косвенно отражает терпи-
мость европейцев по отношению даже к девиантным практикам и сексуальным
экспериментам в период взросления: «Также очень редко случается, чтобы они
обвинялись в грехе сод[омии] и скотоложства, за исключением случаев при-
чинения смерти и в юбилейные годы*»87. Будучи исповедником, он, вероятно,
не раз замечал различие между учением церкви и реальной жизнью: религия
считала подобные отклонения чудовищными, а для сельских жителей они
были обыденностью, о которой если и стоит говорить на исповеди, то только в
те периоды церковного календаря, когда воздержание было практически само
собой разумеющимся.
3. Содомия
С начала XV по конец XVII века отношение к сексуальным контактам между
людьми определялось прежде всего возрастом и полом партнеров. Гомосексу-
альная субкультура, по-видимому, процветала во Флоренции и Венеции. Став
более скрытой в эпоху религиозных реформ, она вновь появляется лишь во
второй половине XVII века вместе с модным среди городских элит либерти-
нажем. В течение XVIII века представители этой субкультуры стали развивать
собственную идентичность «третьего пола», что повлияло как на отношение
общества к ним, так и на законодательство, касающееся мужской и женской
сексуальности. ' • ‘ ' ' ’ '
В конце Средневековья в некоторых городах центральной и северной Ита-
лии создавались особые судебные комиссии, которые следили за общественной
* Юбилейные годы — установленные церковью на основе ветхозаветных текстов годы,
в течение которых допускалась возможность особого отпущения грехов и снятия епитимий.
Введены папой Бонифацием VIII в 1300 году. Изначально праздновались как столетние юби-
леи церкви. Затем интервал между ю.г. сократился сначала до 50, потом до 33 (земная жизнь
Христа) и до 25 лет. (Прим, пер.)
156 История тела
нравственностью. В их обязанности входило расследование сексуальных пре-
ступлений и наказание виновных. Нарушения законов сексуальной жизни
делились на преступления против Бога (половые акты в монастырях или между
христианами и иудеями/мусульманами), преступления против природы (она-
низм, зоофилия и содомия) и сутенерство (организация публичных борделей).
Содомия подразумевала все сексуальные отношения без репродуктивной
функции, от экстравагинальных гетеросексуальных отношений до связей с жи-
вотными и гомосексуальных отношений между мужчинами или женщинами
(хотя чаще этот термин подразумевал именно отношения между мужчинами).
Содомия была особенно опасна, поскольку считалось, что она противостоит
структурирующим фундаментальным принципам общества — семье, гетеро-
сексуальной связи и размножению, угрожая тем самым социальной органи-
зации и половой идентичности. Половые контакты между христианами и иу-
деями и лишение невинности монахини противоречили религиозным нормам,
но содомия подрывала самые основы общества, навлекая божественный гнев
на всех, кто допускал подобные деяния88.
В Генуе, Лукке, Флоренции и Венеции в XV веке из-за увеличения количе-
ства сексуальных преступлений, грозящего перерасти в бедствие, были осно-
ваны специальные судебные ведомства. В 1418 году правительство Флоренции
создало «Ночную службу» (Ufficio di Notte), «желая искоренить порок Содома
и Гоморры, столь противный природе, что гнев всемогущего Бога направлен не
только на сынов человеческих, но и на общины и неодушевленные предметы»89.
В1458 году в Венеции «Совет десяти» (Concilio di Dieci) также утвердил серию
законов, призванных контролировать содомию и отвести угрозу кары господ-
ней: «Как нас учит божественное Писание, наш всемогущий Господь, про-
клиная грех содомии и желая его извести, обрушил свой гнев на города Содом
и Гоморру и вскоре затопил и истребил целый мир из-за подобных пороков»90.
В Средневековье за это преступление наказывали, как за ересь: смерть
через повешение с последующим сожжением и развеиванием праха. Однако в
XV веке смертная казнь применялась лишь в случаях явного или повторного
правонарушения. Число менее суровых кар, вроде телесных наказаний, штра-
фов или даже простых предостережений, возрастало пропорционально числу
случаев, представленных вниманию муниципальных магистратов. «Ночные
чиновники» Флоренции между 1432 и 1502 годами предъявили иск 10 тысячам
мужчин и юношей, но лишь 2 тысячи были признаны виновными. Некоторые
подверглись телесным наказаниям, другие заплатили штраф, отправились в
тюрьму или ссылку, и только самых закоренелых преступников приговорили
к казни через повешение с последующим сожжением91. Такое нюансирование
суровости и было призвано скорее сдерживать бесчинства, чем искоренить
практику, которая становилась все более обыденной среди мужского населения
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 157
города, и особенно молодых людей. Однако количество доносов подрывало
репутацию Флоренции. «Ночное ведомство» фиксировало приблизительно
пятьдесят случаев в год (по одному почти на каждую неделю) и стало источни-
ком позора для всего населения. Чтобы исправить дурную репутацию города,
ведомство закрыли в 1502 году. Но когда Тоскану поражало природное бед-
ствие, эпидемия или голод, правительство вновь усиливало контроль над нрав-
ственным порядком. В 1542 году Козимо I Медичи был обеспокоен множеством
дурных предзнаменований. Землетрясение в регионе Муджелло и буря, разру-
шившая купол кафедрального собора и башню дворца правительства, убедили
Великого герцога в необходимости более суровых мер против содомии и прочих
пороков, которые, как считалось, могут навлечь гнев Божий. Но при этом даже
во времена усиления репрессий власти относились к содомии по-прежнему
снисходительно. Лишь в случае явного преступления наказания оставались
очень суровыми — так продолжалось до XVIII века включительно92.
Для объяснения этой сравнительной мягкости существует множество
гипотез. С одной стороны, как и в случае с проституцией, в регулярной прак-
тике содомии в юности обвинялось множество ремесленников, купцов и бла-
городных жителей, так что драконовские меры могли лишить город важных
человеческих ресурсов и негативно воздействовать на местную экономику.
С другой стороны, общество игнорировало юношеские «проказы» (мастурба-
цию, зоофилию и содомию) при условии, что молодые люди, став взрослыми
и ответственными гражданами, будут соблюдать социальный и моральный
порядок, женятся и таким образом присоединятся к рядам предков — гете-
росексуалов и отцов своих детей. Власти имели обыкновение закрывать глаза
на гомосексуальные отношения между подростками или юными холостя-
ками, в которых более юный партнер (обычно в возрасте от двенадцати до
восемнадцати лет) занимал «пассивную» позицию, тогда как более взрослый
(между девятнадцатью и тридцатью годами) играл активную роль. Однако если
взрослый женатый мужчина вел себя подобным образом, никакие извинения
не принимались во внимание. Около середины XV столетия венецианский
гондольер Николето Марманья вступил в гомосексуальные отношения со
своим слугой Джованни Брагарца. Эта связь продолжалась три или четыре
года, прежде чем была обнаружена. Николето предоставлял постель Джованни
в своем собственном доме, где имел с ним сношения «спереди между бедер»93.
По-видимому, Джованни была выгодна эта связь, поскольку его хозяин дал ему
в жены одну из своих племянниц и принял в семью. Эта связь была раскрыта,
когда они стали продолжать сексуальные отношения после свадьбы Джованни.
К тому же любовники стали меняться ролями, и Николето занимал теперь пас-
сивное положение. Оба они были сожжены живьем. Пассивная роль, которая в
гетеросексуальных отношениях обычно принадлежала женщине, предназнача-
158 История тела
лась младшему партнеру, который считался почти ребенком. Как и женщины,
которые в глазах медицинской теории того времени были «несовершенными»
мужчинами, дети и мальчики принадлежали к пограничной категории, их
сексуальность еще не диктовалась нормами маскулинности, определяющими
активную роль мужчины в половом акте и способы проникновения в тело
партнерши.
Тем не менее гомосексуальное насилие, особенно в отношении малолет-
них, каралось с чрезвычайной жестокостью. Как в случае гетеросексуального
насилия, его жертвами обычно становились бедняки и молодежь скромного
происхождения, хотя иногда страдали и дети знатных родителей, возможно,
из-за их особой элегантности. Предлагая детям младше двенадцати лет еду,
подарки, игрушки и одежду, насильники уговаривали их подчиниться. Детей
могли заманить в дом, где им затыкали рот и насиловали, часто нанося серьез-
ные телесные повреждения94.
Насилие над мальчиками было более тяжким преступлением, чем изнаси-
лование девочек. Во-первых, потому что Бог еще не покарал ни одного города
за гетеросексуальное насилие. А во-вторых, женская добродетель могла быть
восстановлена деньгами или браком, тогда как подобное преступление в от-
ношении мальчика нарушало божественный порядок природы.
Содомия чаще возникала в сугубо мужских коллективах, таких как мо-
настыри, тюрьмы, сообщества пиратов или моряков. Считалось, что при от-
сутствии женщин неспособность противостоять желанию плоти приводит к
противоестественным сексуальным связям. В городском контексте структуры
мужского общения, по-видимому, были призваны формировать групповую
идентичность. Молодые люди собирались в публичных банях, в тавернах и на
постоялых дворах, виделись друг с другом в школах музыки, гимнастики или
фехтования, встречались в мастерских, аптеках и кондитерских, где можно
было выпить и поиграть вдали от семейного надзора. Однако, судя по всему,
рождение отдельной сексуальной и социальной идентичности произошло
не раньше конца XVII или начала XVIII века. Все более заметная индустрия
подобных развлечений предлагала широкий спектр услуг и, подобно прости-
туции, развивалась в определенных узнаваемых местах города. Существовали
сети покровителей и их клиентов, где горожане в возрасте могли вступить в
контакт с юношами обычно более низкого социального положения: они возда-
вали своим paramours (любовникам) тем, что покровительствовали их интере-
сам и интересам их семьи. Наконец, обычно среди рабочих или ремесленников
существовали более однородные объединения подростков и юношей из одного
квартала или товарищей по братству, которые имели сношения друг с другом,
зачастую групповые. Они образовывали что-то вроде местных банд, с домини-
рующими личностями и обрядами инициации для новичков. Тем не менее они
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 159
составляли часть единой маскулинной культуры с сильным гомоэротическим
элементом, который соответствовал некоторым этапам жизни мужчины и
формам социабильности и не исключал сексуальных отношений с женщи-
нами95. Таким образом — повторим еще раз — гомосоциальная маскулинная
культура допускала содомию, если соблюдались правила, касающиеся возрас-
та, активной или пассивной позиции и скрытности.
К середине XVII века реакция на моральные репрессии эпохи Реформа-
ции породила культуру сексуальных развлечений. В большинстве европейских
стран стали реже преследовать содомитов и еще реже приговаривать их к
смертной казни. Главным образом потому, что общество стали беспокоить
другие, более тяжкие и очевидные преступления. К концу века в Париже и Лон-
доне существовало множество центров сексуальных развлечений, основанных
преимущественно на женской и мужской проституции. В специальных домах
свиданий обслуживались мужчины всех социальных слоев, от титулованной
аристократии до поденщиков. Предлагались самые разнообразные услуги —
гетеро- и гомосексуальные, особые (вроде флагелляции) и в редких случаях
даже зоофильные. Аристократов-либертенов второй половины XVII века,
увлеченных модой на распутство и любивших Ганимеда не меньше, чем Вене-
ру, к началу XVIII века сменили распутники-гетеросексуалы. Социальная и
культурная идентичность светских либертенов базировалась на подчеркнуто
эпикурейском стиле жизни, а их понимание вирильности исключало сексуаль-
ные отношения с другими мужчинами. В 1700 году лондонские придворные
и аристократы-повесы, наподобие графа Рочестера, имели жен, любовниц и
любовников. Если Вильгельм III, мачо своего времени, появлялся на публике
в окружении своих фаворитов мужского пола, это было так же естественно, как
если бы он совершил военный подвиг96. После 1720-х годов сексуальная сво-
бода дворян больше не распространялась на любовь к другим мужчинам. На-
пример, аристократов лорда Харви и лорда Джорджа Джермейна подозревали
в том, что они женились и заводили любовниц, чтобы скрыть интерес к другим
мужчинам97.
Вследствие этого в Англии между концом XVII и началом XVIII века
мужчины, активно практиковавшие гомосексуализм, оказались перед не-
обходимостью притворяться гетеросексуалами98. До 1660 года пуританская
концепция греха предполагала, что каждый человек потенциально способен
совершить любой плотский грех и, если подобное случится, искупать его и
бороться с преступной склонностью он должен самостоятельно. В начале
1690-х годов возникли исправительные организации, такие как «Общество за
изменение нравов»; некоторые из них существовали на светской основе, другие
были основаны религиозными фанатиками, приверженцами милленаризма.
Подобные организации ставили перед собой задачу окончательно искоренить
16о История тела
все пороки, которые только можно представить, на подконтрольной им тер-
ритории. Они боролись с несоблюдением субботнего дня, пьянством, играми,
сквернословием, богохульством, непристойным и безнравственным поведени-
ем и, что особенно важно для истории проституции и гомосексуализма, хотели
уничтожить дома свиданий как главные рассадники пороков. Эти общества,
состоявшие в основном из ремесленников и торговцев, не только доводили
случаи безнравственного поведения до суда, но и использовали прессу, чтобы
настроить публику против обвиняемого. Стенограммы процессов, проповеди
и донесения о воинствующей деятельности исправительных организаций
издавались в виде брошюр, чтобы деятельность общества выглядела более
убедительно и привлекала новых членов. Кроме того, карательные набеги на
таверны и бордели, в которых собирались гомосексуалы, позволяли собирать
собственно «чувственный» материал, гарантировавший успех пропаганды.
Для содомитов, собиравшихся в тавернах или Молли-хаусах*, была характерна
аффектация женственного в одежде и речи. Их манерность в конечном счете
сформировала альтернативную сексуальную культуру, которая легко опо-
знавалась населением благодаря популярным памфлетам. Отныне содомиты
рассматривались как «третий пол», как особая группа, находящаяся за грани-
цами нормальной сексуальной культуры. Это подтверждали и медицинские
трактаты о гермафродитах. До этого времени, в силу стойкой приверженности
медиков теории одного пола, гермафродиты считались «несовершенными»
мужчинами (поскольку были отчасти женственны) или же более «совершенны-
ми» женщинами (так как больше походили на мужчин). В XVIII веке на основе
эмпирических наблюдений и знаний об анатомии появилась идея, согласно
которой в случае «идеального» полового акта природа предусматривает рож-
дение существ «третьего пола» с одинаково развитыми мужскими и женскими
половыми органами".
Несмотря на возрастающую общественную неприязнь, культура Молли-
хаусов процветала в Лондоне и других крупных городах. Она обеспечивала
атмосферу клуба или тайного общества, благоприятствующую формирова-
нию у гомосексуалистов чувства групповой идентичности. Это явление было
свойственно не только Англии. По архивам Парижа также можно проследить
эволюцию культуры и образа жизни гомосексуалов в первой трети XVIII века,
равно как и трансформацию общественного мнения. Теперь в сексуальных от-
ношениях между мужчинами виделись особые предпочтения, отличавшие го-
мосексуалистов от других представителей своего пола. Изменялась городская
топография встреч: к улицам, паркам и тавернам, дававшим возможность для
* Так в XVIII веке называли таверны и частные апартаменты, где могли встречаться и на-
ходить себе сексуальных партнеров гомосексуалисты и трансвеститы. Термин «Молли» обо-
значал женоподобного мужчину. (Прим, пер.)
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 161
встреч или проявления влечения, добавились более приватные пространства.
В клубах содомитов царила элегантность и рафинированная благопристой-
ность; они стали использовать вымышленные имена, как это делали другие
социальные группы, обладающие собственной культурой и идентичностью,
например королевский двор и характерные для мужской культуры XVIII века
тайные общества (масоны и другие). К 1748 году относится скандальное опи-
сание собрания гомосексуалов в таверне «Шесть воробьев» в квартале Марэ,
где мужчины старались походить на женщин: носили на голове платки и под-
ражали их жеманным жестам. Каждый пытался соблазнить «невесту» — вновь
прибывшего члена клуба. Все разбивались на пары, ласкали друг друга и со-
вершали непристойные действия100. Ритуалы и вестиментарные коды гомосек-
суальных клубов усиливали групповую идентичность и порождали ощущение
принадлежности к особой сексуальной культуре. Впрочем, просвещенная
элита больше не рассматривала содомию как грех или преступление; она стала
одним из стилей жизни — нестандартным, но терпимым. Донесения полиции
отражают изменение ментальности в течение 1730-х годов: из них исчезает сло-
во «содомит», а на смену ему приходит слово «педераст». Первый термин имел
библейское происхождение и выражал религиозный запрет на ряд сексуальных
практик, а второй датируется XVI веком и выводится из греческого этоса для
обозначения мужчины, чей эротический интерес направлен исключительно
на других представителей того же пола.
Однако особая субкультура гомосексуалистов, возникшая во Франции
и других странах Европы в течение первой половины XVIII столетия, составля-
ла лишь вершину айсберга. Его подводная часть в значительной мере функцио-
нировала в рамках «старой» модели сексуальной культуры, согласно которой
общество терпело отношения между мужчинами, мастурбацию, блуд и зоофи-
лию, только если они не провоцировали скандал.
4. Трибады и «фрикатрисы»*
Сексуальные отношения между женщинами крайне редко сравнивались
с мужской гомосексуальностью. Глубоко фаллоцентричная сексуальная куль-
тура Европы Старого порядка определяла содомию через акт проникновения.
Из этого с неизбежностью следовало, что гомосексуальные отношения между
женщинами не подпадали под законодательство о сексуальном беспутстве, по
крайней мере пока они не использовали фаллоимитатор. Взаимная мастур-
бация между партнершами практически не рассматривалась как сексуальная
практика, поскольку только акт, включающий проникновение и эякуляцию,
* Оба термина имеют сходное происхождение от греческого или латинского слова, означаю-
щего «тереть», то есть дословно переводятся как «трущиеся». (Прим, пер.)
162 История тела
определял плотские сношения. Именно по этой причине сексуальные отноше-
ния воспринимались серьезно, а связь между женщинами высмеивалась как
несовершенная и неудовлетворяющая. Природа создала мужчину и женщи-
ну таким образом, что сильное либидо слабого пола гарантировало: женщина
всегда предпочтет гетеросексуальное проникновение мастурбации или лес-
бийской любви. Хотя, согласно топосу литературы XVIII века, приобщение к
сексуальному могло начинаться с сапфического предвкушения чувственного
удовольствия, пробуждения чувств, которое лишь открывало потребность
в более насыщающем опыте гетеросексуального проникновения.
Свидетельства об эротических отношениях между женщинами достаточ-
но редки, поскольку эти отношения были почти незаметны для посторонних.
Женщины делили ложе с другими женщинами с рождения и до брака, иногда и
после него. Незамужние женщины жили вместе, чтобы делить траты и объеди-
нять скудные доходы. Женские религиозные, школьные и исправительные со-
общества формировали другие рамки повседневности, в которых женщины
легко могли иметь чувственные отношения между собой. Структуры женского
труда и общения приводили к тому, что большую часть времени они проводили
в компании других женщин, часто более близких им эмоционально и физиче-
ски, чем мужчины, которых они к тому же видели лишь изредка.
Для теологов совокупление женщины с другой женщиной было одним из
сексуальных преступлений, связанных со сластолюбием, наряду с мастурбаци-
ей, зоофилией, соитием в «противоестественной» позе и содомией. В середине
XV столетия флорентийский теолог Антоний назвал эротические отношения
между женщинами восьмым из девяти грехов сладострастия101. В Милане
конца XVI века католический реформатор Карло Борромео объявил, что если
женщина «развратничала в одиночку или с другой женщиной», она должна
каяться два года. Мягкость наказания показывает, как мало значения придава-
лось отношениям между женщинами. Покаяние мужчины, который признался
на исповеди в плотских сношениях с другим мужчиной, должно было длиться
от семи до пятнадцати лет102.
В искусстве и литературе XVI века время от времени упоминается лес-
бийская сексуальность: обычно речь идет о фривольных отношениях, прости-
тельных юным девушкам. Они могли рассматриваться как средство сохранить
чистоту: например, в живописи или эстампах школы Фонтенбло с изобра-
жением Дианы и ее нимф на купании, довольно откровенно ласкающих друг
друга103. Сапфическая связь обычно воспринималась как приемлемый вариант
первого сексуального опыта, который только делал грядущие отношения с
мужчиной более желанными. Согласно Брантому, подобным опытом обладали
многие придворные дамы. Но и его информантки отражают общую тенден-
цию: они признавались, что ничто не может сравниться с гетеросексуальными
Глава Ш. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 163
отношениями, а все остальное лишь полумера, к которой прибегают за неиме-
нием большего104.
В светском уголовном законодательстве лесбийская сексуальность упо-
минается лишь в некоторых законах, поскольку она считалась незначительным
проступком. В 1532 году Карл V объявил, что любая «непристойность», будь
то сношения с животными, связь между одним мужчиной и другим или между
одной женщиной и другой, заслуживает смерти на костре. Но в действитель-
ности дело доходило до смертной казни, только если женщины использовали
фаллическое приспособление, сделанное из дерева, кожи или стекла. За взаим-
ную мастурбацию наказания были менее жестокими и ограничивались поркой
или публичным покаянием105. -
Отчасти проблема с сексуальными отношениями между женщинами
состояла в том, что для этих отношений долгое время не существовало опре-
деленного названия. Хотя в XVI веке у того же Брантома появляется слово
«лесбиянка», до XIX столетия его использовали редко. К тому же оно скорее
отсылало к разновидности акта, нежели к характеристике человека. Половая
связь между женщинами именовалась разными способами: поллюция, блуд,
взаимная мастурбация, содомия, coitus или нечистота, осквернение женщи-
нами друг друга. Сами женщины в таком случае назывались «фрикатрисами»
или «трибадами». С точки зрения медицины женщины с гипертрофированным
клитором были предрасположены к лесбийским отношениям. Этот физиче-
ский недостаток считался следствием слишком частой мастурбации в юности
или частичного гермафродитизма. Теория «фаллического клитора» звучала
особенно убедительно, поскольку подтверждала биологическую возможность
того, чтобы две женщины занимались любовью так, что это не угрожало куль-
турным основаниям фаллоцентризма.
Несмотря на относительную незаметность, в законодательстве XVII
и XVIII веков была зафиксирована инаковость образа жизни лесбиянок. В Ита-
лии эпохи Контрреформации Бенедетту Карлини, аббатису монастыря в То-
сканской Пеши, допрашивала Инквизиция, чтобы проверить подлинность про-
исходящих с ней видений и чудес. В 1623 году совершенно необычный мисти-
ческий опыт, о котором поведала Бенедетта, заставил дрожать руку писца: она
утверждала, что несколько раз в молитвенном экстазе ее телом овладевал ангел
по имени Сплендителло, и призналась, что в эти моменты она находилась в фи-
зической близости с одной из своих монахинь, сестрой Бартоломеа. Бенедетта
была приговорена к заключению в монастыре, где она провела остаток жизни,
скончавшись в солидном для того времени возрасте семидесяти одного года106.
В светском мире женщины порой носили мужскую одежду, чтобы воспользо-
ваться привилегиями сильного пола. Более того, некоторые жили как мужчины
и даже женились на женщинах. Подобная маскировка позволяла безнаказанно
164 История тела
ухаживать за «противоположным» полом, а также обеспечивала мужские
прерогативы — большие финансовые возможности и свободу передвижения,
что было столь же значимой причиной переодеваний107. Некоторые женщины
облачались в мужской костюм, чтобы следовать за любимым, сбежать от рев-
нивого мужа, спокойно путешествовать по опасным дорогам, укрываться от
властей или даже заниматься преступной деятельностью. Некоторые нанима-
лись в солдаты или матросы, чтобы поправить свое материальное положение и
избежать занятия проституцией, что не мешало им отстаивать патриотические
побуждения, когда их обман раскрывался. Роль солдата требовала от женщин
храбрости, агрессивности и, конечно, воздержания от любой сексуальной
активности, которая могла вскрыть обман. Например, испанка Каталина де
Эраузо сбежала из монастыря и сделала военную карьеру, которая привела ее в
1603 году в Новый свет, где бывшая монахиня участвовала в завоевании Чили.
Ее разоблачили спустя двадцать лет, и после обследования оказалось, что само-
званка до сих пор является virgo intacta (нетронутой девственницей) — этим
она снискала себе определенную славу. Ее портреты в военной форме рас-
пространились по всей Европе. Каталина даже добилась папского разрешения
быть похороненной в мужском одеянии108.
Актрисы и куртизанки также могли время от времени относительно
безнаказанно облачаться в мужские одежды. То же самое можно сказать о
женщинах-солдатах, к которым относились снисходительно, если их обман
вскрывался. Остальные женщины могли играть роль мужчины, чтобы восполь-
зоваться преимуществами свободного передвижения, легкого найма на работу,
которыми обладал сильный пол. Сюда входила и возможность жить с другой
женщиной. Мэри Хэмилтон, врач-шарлатанка, была обвинена в мошенниче-
стве и самозванстве, когда ее жена, Мэри Прайс, с которой они поженились в
июле 1746 года, обвинила ее в использовании приспособления для совершения
полового акта. Эта женщина-муж была приговорена к порке в четырех различ-
ных деревнях и заключению сроком на четыре месяца. Выйдя из тюрьмы, она
опять стала одеваться в мужской наряд и продавать свои снадобья на рынках
и ярмарках, куда люди приходили просто посмотреть на нее, настолько велика
была ее популярность109.
Женщины, обвиненные в однополых сексуальных отношениях, нечасто
упоминались в судебных делах, поскольку «трибадизм» не считался уголовным
правонарушением. Однако изучение преступности в простонародной среде
Амстердама конца XVIII века демонстрирует рост лесбийской активности в
низших слоях общества. Особенно сильно она проявлялась в местах, харак-
терных для городов Старого порядка, где бедные и незамужние женщины про-
живали вместе. В 1798 году соседка изобличила Анну Шрендер и Марию Смит
в занятии «пагубными делами». Эта женщина подглядела, как они занимались
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 165
любовью в амбаре. Она даже позвала других соседей, чтобы подсматривать за
страстными любовницами через дыру в стене. В таких обстоятельствах суд не
проявил обычной терпимости и, вместо того чтобы отпустить обеих женщин
с предупреждением (cum capitulo gravissimo), объявил их виновными — по-
скольку они были застигнуты «в разгар преступления» (in flagrante delicto),
то есть пойманы с поличным, — и приговорил к тюремному заключению110.
Только в конце XVIII века появляются законы, где сексуальные отноше-
ния между женщинами классифицируются как преступление. «Трибад» теперь
приравнивали к проституткам, и те и другие расценивались как преступницы,
которые нуждались в контроле и дисциплинировании. В этом случае они про-
тивопоставлялись глупым «фрикатрисам», которые занимаются одиночной
или взаимной мастурбацией из-за отсутствия мужчин*. Помимо сексуальных
пристрастий, этих женщин объединяла бедность. Жертвы брачных неудач,
проституции, низкооплачиваемых работ, они объединялись в пары или не-
большие группы, которые были вынуждены жить вместе. У них не было ника-
кой тайной системы, частных или публичных мест для встреч, никаких специ-
альных Молли-хаусов. Женщины не обладали той свободой и мобильностью в
публичном пространстве, которая позволила мужчинам создать гомосексуаль-
ную субкультуру с собственной групповой идентичностью.
В ту же самую эпоху на другом конце социальной лестницы между женщи-
нами из средних или привилегированных слоев возникла мода на «романтиче-
скую дружбу», включавшую лесбийские отношения111. Читая эпистолярные из-
лияния чувств и признания в сентиментальной любви замужних и незамужних
женщин, сложно прочертить границу между сердечной дружбой и плотской
привязанностью. Немногие женщины имели достаточно средств, чтобы жить
независимо, как знаменитые «дамы из Лланголлена»**. Элинор Батлер и Сара
Понсонби всю свою жизнь прожили бок о бок, одевались в одежду, напоминав-
шую мужскую, и принадлежали к литературной и художественной элите конца
XVIII — начала XIX века. Они создали модель женской дружбы, которая пред-
полагала и физическую близость.
Вопрос о том, сформировалась ли в XVIII веке лесбийская субкультура
(даже если она и не достигла масштабов субкультуры гомосексуальной), оста-
ется открытым. В Англии второй половины века для обозначения трибад стало
использоваться понятие «Томми», возникшее из поставленного в 1748 году в
Твикинхеме представления «Игра в карты» по мотивам памфлета «Праздник
* В данном случае различие между «трибадами» и «фрикатрисами» строится согласно раз-
ным способам взаимной мастурбации — с имитациеи «нормального» гетеросексуального
полового акта или без нее. (Прим, пер.)
** Две знатные англичанки Элинор-Шарлотт Батлер и Сара Понсонби вместе сбежали из
своих домов, чтобы не вступать в нежеланные браки, и стали жить вдвоем около ирландского
города Лланголлена, где и провели остаток жизни. (Прим, пер.)
166 История тела
урожая у Сатаны»: в нем отчетливо прослеживалось осознание в народе суще-
ствования практики, которая приписывалась определенному типу людей —
таких людей можно было вычленить в отдельную группу. Поскольку сексуаль-
ность — это одновременно и биологически детерминированное поведение
тела, и культурный конструкт, то зарождение особой идентичности «женщин,
любящих женщин» или имеющих сексуальные отношения с другими женщи-
нами, можно отнести ко второй половине XVIII века. Специалисты спорят,
какое из гендерных определений — «женщина-муж» или «подруга-жена» —
повлияло на развитие альтернативной сексуальной культуры. В любом случае
очевидно, что концепция «романтической дружбы»112, возникшая в средних
и высших слоях, гарантировала лесбиянкам приемлемое, хотя и незаметное
место в системе социальных отношений. Тем временем трансвестизм, который
обеспечивал женщинам скромного происхождения экономическую самостоя-
тельность, свободу и возможность обольщать других женщин, начал терять
свой эксцентрический шарм и становился все более опасным.
В Европе конца Средневековья и эпохи Старого порядка медицинское, этиче-
ское, социальное и религиозное восприятие тела определяло отношение к био-
логическим проявлениям организма, физическому влечению и субъективным
желаниям. До начала XVIII века человеческое тело воспринималось прежде
всего как этический инструмент, чья сексуальность могла меняться с возрас-
том. Кроме того, границы между допустимыми и запретными эротическими
практиками менялись в зависимости от пола и социальной принадлежности.
К разнообразным юношеским экспериментам обычно относились толерантно,
если они не преступали определенных границ и впоследствии сменялись гете-
росексуальными и репродуктивными отношениями в браке. Блуд, проститу-
ция, мастурбация, зоофилия, содомия и трибадизм рассматривались как более
или менее тяжкие грехи. Но на них могли закрывать глаза, если им сопутство-
вала надлежащая скрытность, позволявшая избегать публичных скандалов.
К концу XVIII столетия такое «подвижное» видение тела, пола и сексу-
альности уступает место четкому противопоставлению двух полов. Женщин
перестали рассматривать как биологически несовершенный вариант мужчин,
их стали воспринимать как отдельный пол, отличный от мужского. Молодые
мужчины больше не могли безнаказанно иметь сексуальные отношения с
мальчиками, мужественность стала определяться исключительно через вле-
чение к женщинам. Женщины же потеряли свое агрессивное либидо и обо-
значались отныне как лишенные страстей супруги и матери. В течение следую-
щего столетия сексуальность станет прерогативой проституток, развратниц
и психически больных. Приданое девушек из хороших семей включало в себя
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке 167
многочисленные ночные сорочки с нарочито скромными разрезами спереди,
окаймленными вышивкой с благочестивыми словами «Такова воля Господня».
Противопоставление полов и разграничение между чувствительными женами
и матерями с одной стороны и чувственными путанами с другой обозначает
конец старой множественной сексуальной культуры. Триумф нарождающейся
фаллократической культуры, основанной на строгой гетеросексуальности, по-
родил изумительное заблуждение Фрейда относительно женской психики. Эта
новая сексуальная культура в течение всего XIX столетия навязывала стойкое
убеждение, что физическое тело является «естественным» врагом обитающего
в нем духа.
168 История тела
ГЛАВА IV
Упражнения и игры
Жорж Вигарелло
Игры прошлого не были спортом, поскольку не имели ни соответствующей
институциональной организации, ни механизмов отбора. Это не мешало им
существовать на всем протяжении XVI-XVIII веков как во Франции, так и
в Европе в целом. Их повседневное, распыленное, но ощутимое, зримое и уко-
рененное в самых разных жизненных пространствах и периодах бытие было
производной от социальной и физической деятельности: движения, театра-
лизации, даже рационализации обряда1. Идет ли речь о состязании на спор
или борьбе за приз, в них претворялся мир, в котором преобладало трудовое и
религиозное время, мир, в котором игры спонтанно возникали в промежутках
между работой или же традиционно и регулярно сопровождали календарные
праздники. Тело тут выступает как зеркало страстей и социального взаимодей-
ствия, будь то союзы, разного рода напряжения в обществе, конфликты, спо-
собы «выпускания пара», демонстрация различий социально-иерархического
порядка или жесткое разграничение общественных практик.
Тело является и отражением определенного видения органической при-
роды: физическое движение способствует очищению внутренних «частей»,
удаляя гуморы, застой которых был бы опасен. Таким образом, игра может
быть упражнением, полезным занятием, когда очищение осуществляется пу-
тем трения и разогрева. Но на этом «старинном» теле также лежит отпечаток
нравственного суждения: во время игры оно может податься развлечению,
праздности. Страсть способна заставить позабыть и о себе, и о Боге, и тогда
перед нами скорее «плоть», нежели «тело».
I. Упражнения благородного сословия
(XVI-XVII века)
На заре Нового времени телесная сила и ее проявления остаются атрибутом
власти. Невозможно представить себе портрет великого человека, в котором
не упоминались бы его физическая крепость, выносливость, совершенные им
подвиги. Он должен доказать не только отвагу, но и мускульную мощь, силу.
Глава IV. Упражнения и игры 169
Качества эти имеют скорее интуитивный характер: если встречаются попытки
уточнить, о чем именно идет речь, то все сводится к тому, что герой «ладен
телом и всеми членами»2, «строен» или «плотен»3. Но принадлежат они вполне
конкретным персонажам: таков, к примеру, Франциск I, который затевает то
охоту, то игру в мяч, устраивает бесконечные поединки и турниры или, в бит-
ве при Мариньяно, летит в бой с копьем наперевес. Или необузданный Генрих
II, выколовший глаз своему учителю фехтования и в итоге пронзенный копьем
Монтгомери4; или же Карл V, также большой любитель турниров: в описаниях
состязаний, происходивших в Мадриде или в Вальядолиде, его часто пред-
ставляют в образе святого Георгия. Невысокий рост будущий император ком-
пенсировал тем, что всегда выезжал верхом и в роскошном облачении5; его
портреты перенасыщены воинственной символикой: Карл в доспехах, в руках
копье, под ним покрытый латами боевой конь6. Власть обладает собственной
телесностью: ей требуется зримая мощь, почти мускульная сила.
В XVI-XVII веках эти образы начинают постепенно меняться. Так, го-
сударей XVII столетия более не изображают в боевых позах, хотя в их пор-
третах сохраняются очевидные отсылки к военному поприщу. Это, конечно,
объясняется появлением нового типа репрезентации власти. Но не только:
возникает новый тип репрезентации тела, его внешнего вида и способа пред-
ставления, подразумевающий отказ от тяжеловесности, стремление к более
элегантной манере держать себя. На более глубинном уровне можно говорить
о формировании новых ценностей, которые высшие круги и благородное со-
словие XVII века связывают с физическим совершенством. Это целый набор
практических и одновременно воображаемых критериев, в большей степени
ориентированных на утонченность позы и одежды, нежели на демонстрацию
физической мощи.
Изменения такого рода лучше всего прослеживаются на примере упраж-
нений благородного сословия XVI-XVII веков, в особенности игр, которые
все менее отмечены насилием и все более внимательны к мастерству, к манере
исполнения. Эта тенденция, наряду с разработкой настоящего искусства при-
дворной жизни, — самое убедительное свидетельство формирования новой
телесной культуры благородного сословия Франции классической эпохи. Когда
мы смотрим на историю некоторых из этих игр, то неизбежно убеждаемся
в том, что она сливается с историей ценностных ориентиров общества.
1. Ломовая сила и искусство боя
Игры, принятые при дворе в начале XVI века, сегодня больше всего поражают
нас своей необузданностью. Вот Франциск I шлет вызов Сен-Полю, одному из
своих лейтенантов, который на Богоявление приехал ко двору и по воле случая
170 История тела
оказался бобовым королем. Франциск намерен напасть на этого поддельного
монарха и взять приступом его особняк, «употребив при сем» яйца, яблоки
и снежки7. Осажденные принимают вызов; завязывается сражение, которое
вскоре превращается в беспорядочную свалку: удары ужесточаются, в каче-
стве снарядов используется все, что попадается под руку, в итоге «настоящий»
король получает горящей головней по голове. Бой заканчивается полным раз-
бродом и в атмосфере взаимного недоброжелательства. Аналогичный случай
в 1546 году приводит к трагическому исходу: выброшенный из окна сундук
тяжело ранил герцога д’Энгьена, и «несколько дней спустя он скончался, к ве-
ликому сожалению короля и всего двора»8.
Столь же буйный дух свойственен так называемым травлям, устраи-
ваемым на закрытых аренах, когда охотники со шпагами в руках беспорядочно
гоняются за «дикими тварями». Так, в 1515 году во внутренний двор замка
Амбуаз было загнано множество диких кабанов, чтобы стоящие у окон зрители
могли полюбоваться забавой. Одно испуганное животное прорвалось на гале-
рею, и король почел делом чести собственноручно его прикончить9.
а) Презентация «силы»
Многие игры благородного сословия соответствуют представлению о силе как
об атаке, сражении, лобовом столкновении, агрессии. Особенно увлекатель-
ной, по-видимому, считается имитация боевых действий: например, в Амбуазе
в 1517 году10 в честь крещения дофина был выстроен деревянный город, окру-
женный траншеями, который обороняли несколько сотен человек. Нападав-
ших возглавлял сам король. Франциск со своим пестрым воинством прорвал-
ся за укрепления, меж тем как «огромные деревянные пушки, перехваченные
железными обручами, стреляли порохом и ядрами, представлявшими собой
большие шары, наполненные воздухом, размером с дно бочки, которые по-
ражали осажденных и расстраивали их ряды, не причиняя им ни малейшего
вреда».
Итак, воинственный государь во главе армии, образ короля-полководца.
Здесь самое важное — атака с боевым оружием в руках, натиск конницы,
настоящий приступ. Образ несколько необычный, поскольку его создание
требует неординарной подготовки и денежных затрат. Амбуазский праздник
показывает, какое исключительное значение для игр благородного сословия
начала XVI века имело возникавшее у зрителей ощущение атмосферы боя. И до
какой степени монархическую символику подпитывают самые «реалистиче-
ские» акты — многообразные варианты физического столкновения.
Однако чаще проводятся турниры и поединки, которые в начале XVI века
играют тем более существенную роль, что являются прямым аналогом боя: эта
сшибка всадников, по образу и подобию прежних кровавых стычек, остается
Глава IV. Упражнения и игры 171
привилегией благородного сословия и формальными рамками для дуэлей. Та-
кую дуэль в 1549 году без всяких колебаний затевает Вьейвиль, выставляя свое-
го зятя д’Эпине против герцога Сомерсета, чьи слова затронули «честь Фран-
ции в присутствии всего совета»11. Поединок проводится в Булони. Д’Эпине
ранит рыцаря, заменившего больного Сомерсета, и берет его в плен. Советы,
которыми Вьейвиль снабжает зятя, отчетливо говорят о телесных приоритетах:
«крепко сидеть» на коне, не опускать копье ранее чем за «три-четыре шага» до
противника, чтобы не растратить силы, наносить удар со всего маху, — иными
словами, первостепенное значение отводится физической мощи, хотя мастер-
ство тоже не остается без внимания12.
Но не все турниры представляют собой дуэли. Чаще это игры, сопрово-
ждающие церемониальные праздники, торжественные въезды в город, коро-
нации, браки вельмож. Секрет их популярности именно в близости к дуэли.
На них по-другому смотрят, о них по-другому пишут, нежели о прочих игровых
практиках начала XVI столетия. Только их описания можно найти в мемуарах и
хрониках, где перечисляются этапы проведения турниров, ключевые моменты,
разыгрывающиеся драмы. Упоминаются даже незасчитанные удары, каждое
столкновение, один раунд за другим: «И вот они устремились один супротив
другого, и упомянутый Тартарен сломал свое копье в полуфуте от острия, а
славный шевалье [де Баярд] поразил его над наручем, и копье его разлетелось
на пять или шесть частей, о чем в тот же момент возвестили глашатаи, ибо
сшибка была на редкость славной. И после того как они заново вооружились и
приготовились к следующей стычке, удача оказалась на стороне Тартарена —
его копье погнуло наруч шевалье в месте раструба и, если верить его спутни-
кам, сломало ему руку»13. На первом месте образы мощи: несущиеся лошади,
разлетающиеся копья.
Тем не менее именно в XVI веке, когда турниры, как кажется, совершенно
не собираются сходить на нет, в них начинают происходить глубинные из-
менения. Модифицируется структура поединков: использование доспехов
перестает быть само собой разумеющимся, происходит пересмотр как игровых
практик, так и телесных референций.
Ь) Переосмысление схватки и игра символами
Первое важное изменение: запрет в начале XVI века «общего боя», этих мас-
совых стычек, которые раньше перемежались с поединками; вплоть до этого
момента «столкновение в боевом порядке» оставалось кульминацией празд-
ника. Его наличие было отличительной чертой турнира (tournoi)14, меж тем
как поединками (joute) именовались индивидуальные столкновения. Схватки
такого рода уже не упоминаются в вызовах середины века: без сомнения, они
слишком беспорядочны и опасны. Будущий Карл V признал это в 1517 году
172 История тела
после турнира в Вальядолиде, когда даже самые искушенные зрители пришли
в смятение от жестокости игры. Вид окровавленных кирас, раненых, которых
топчут сражающиеся, и лежащих на земле трупов вдруг оказался слишком шо-
кирующим. Общий бой в конце турнира 1517 года в Вальядолиде стал послед-
ним в Испании: «Со всех сторон лилась кровь людей и лошадей; взиравшие на
них твердили „Иисусе, Иисусе”. <...> Дамы кричали и рыдали от жалости, вы-
званной этим зрелищем»15. В середине века начинают смущать и сшибки, а по-
сле гибели Генриха II в 1559 году, когда фрагмент копья Монтгомери пронзил
его забрало, они подвергаются осуждению: этот несчастный случай настолько
врезался в память эпохи, что практически предрешил угасание такого рода
игр. Окончательно они были запрещены в 1605 году после турнира у стен Лув-
ра, во время которых Бассомпьер был тяжело ранен в низ живота осколком
копья16.
После этого несчастного случая Генрих IV принял решение запретить
поединки, положив конец истории, сравнимой с историей дуэлей. Крупные,
централизованные государства нового типа все менее готовы были терпеть
родовые приверженности, сеньоральные конфликты, отчасти напоминавшие
поединки с их формальными вызовами, картелями, кровопролитием и почти
священным сводом правил. Государство все менее допускало насилие, не кон-
тролируемое им самим.
Это не означало, что боевые аллюзии сходят на нет. То здесь, то там возни-
кают попытки противостоять полному исчезновению поединков и турниров,
создавая иллюзию, что они продолжают существовать. Так, в конце XVI века
англичанин Кэкстон предлагал проводить такого рода публичные схватки хотя
бы раз в год: «Дабы люди благородные вернулись к древнему рыцарскому обы-
чаю и, кроме того, были бы готовы служить своему государю, буде он призовет
их или испытает в них нужду»17. В основном же благородное сословие пере-
делывает эти воинственные забавы, сохраняя их форму, но устраняя элемент
опасности, тем самым продлевая жизнь мифа о легендарной силе и крепости.
Игры обновляются, система референций сохраняется. Задолго до 1605 года
на смену поединкам приходят новые практики. Их присутствие обеспечивает
сохранение боевых ценностей при модификации манеры и духа игры.
После 1550 года первенство переходит к двум (нередко взаимосвязанным)
игровым практикам — скачкам за кольцом и за мишенью18. Ранее они были ча-
стью тренировки всадников, поскольку каждая основана на отработке одного
жеста: попасть в висящее над ареной кольцо (в первом случае) или ударить,
желательно так, чтобы копье разлетелось на куски, по закрепленной цели
(во втором случае). Главная составляющая игры — умение владеть копьем.
Итак, это нападение, но в «лабораторных» условиях, когда все действия стро-
го регламентированы. Противника нет. Риск кровопролития сведен к нулю.
Глава IV. Упражнения и игры 173
Жесты задаются исключительно орудием. Техника берет верх над агрессией,
мастерство — над мощью столкновения. Мишень — не более чем геометриче-
ское пространство. Бой очищен до полного исчезновения конфликта. По своей
формальной диспозиции это тоже схватка, но без реальной опасности. Из-
меняется и внешний вид: во второй половине XVI века всадники сбрасывают
доспехи, обычным облачением состязающихся становятся одеяния из тканей
и бархата; «В 19 день января означенного 1570 года король Карл участвовал в
скачках за кольцом в саду означенного аббатства Сент-Обен, одетый так же,
как покойный король Франциск, и в сопровождении вельмож в таких же на-
рядах, с бархатными шапочками и перьями на головах»19. Одежды двора указы-
вают на то, что этот жест приобрел мемориальное и символическое значение,
связанное с утверждением идентичности; перед нами «воображаемая повтор-
ная феодализация», когда «дворянство шпаги воспроизводит рисунок военной
и политической роли, которую оно перестает играть»20.
с) Элегантность и социабелъность
Насколько можно судить, игры, построенные на лобовом столкновении,
в XVI веке начинают считаться слишком грубыми. Образы ломовой силы вы-
ходят из употребления, на смену им приходят более сложные модели, в боль-
шей степени подразумевающие мастерство и ловкость. О новых тенденциях
можно судить по скачкам за кольцом, которые вскоре обрастают многочислен-
ными и более сложными требованиями. Сила и мастерство должны сопрово-
ждаться элегантностью, манерами, соблюдением правил благопристойности.
Конечно, это все та же скачка за кольцом, но со своими условиями: к примеру,
надо оставаться строго в пределах скаковой дорожки, наконечник копья дол-
жен прочертить как можно более прямую линию, скакуну нельзя позволять
делать резкие движения и, самое главное, надо держать осанку. Техника до-
полняется этикетом, образуя сплав ловкости и элегантности. Одним из первых
эту диспозицию в конце XVI века фиксирует Брантом. Так, д’Овиль достаточно
«хорош» на коне, чтобы не обращать внимания на его неудачные броски: «Ког-
да маршал д’Овиль участвовал в состязаниях вместе с королем или с другими
вельможами, то обычно никто не мог с ним сравниться в скачке, но ему редко
доводилось попадать в кольцо, поскольку он обладал не слишком острым зре-
нием; однако он был так хорош на коне, что это стоило попаданий в цель»21.
Образный ряд еще имеет воинственный характер, но все больше регулируется
требованиями элегантности. Приоритет последней очевиден в XVII столетии,
когда придворная жизнь превращается в искусство, что можно наблюдать хотя
бы на примере объемных трактатов о верховой езде: тут уместно вспомнить
рекомендации Плювинеля Людовику XIII по поводу луврских состязаний. Ко-
нюший подробно рассуждал о выправке, советовал непринужденно держаться
174 История тела
верхом, контролировать свои жесты. Наконец, обращаясь к публичной сторо-
не участия монарха в состязаниях, он настаивал на качествах, имеющих почти
интеллектуальную окраску. Именно их государь должен демонстрировать под-
данным: королю следует почаще участвовать в подобных потехах, «дабы не
только благородное сословие, но и ваш народ узнал бы чудесное совершенство
вашего ума»22. Если оставить в стороне придворную риторику, то упор делает-
ся на контроле, почти на психологическом аспекте движения. На смену пред-
ставлениям о воинственном государе, непосредственно использующем силу,
приходит более сложный образ, который, конечно, включает боевые качества,
но основывается на величественности и «грации». Так, когда в 1638 году Вюль-
сон де ла Коломбьер описывает «идеальные» состязания (кстати, пополнив
традиционное вооружение пистолетом), то без колебаний отдает предпочте-
ние формальной точности жестов и внешнему виду. В его иерархии призов
главную роль играют форма и элегантность: первое место отдается «тому, кто
лучше всех держался во время скачки и наиболее изящно выстрелил из писто-
лета в поединке», в то время как «всего лишь» третье место положено тому,
«чей выстрел из пистолета пришелся ближе всего к нарисованному на мише-
ни кругу»23. Как видим, это еще один способ подчеркнуть то важное значение,
которое придается театрализации манер и образа поведения.
Нельзя сказать, что театрализация такого рода была придумана придвор-
ными играми Нового времени: она сопровождала турниры по крайней мере
с XV века. Определенную роль тут играл художественный вымысел. Оливье
де ла Манш или Шастелен описывают множество турниров, устраивавшихся
ради освобождения некой «пленной принцессы» или для поединка с разными
«странствующими рыцарями»24. Бой мог обставляться отсылками к романам,
инсценировать отдельные сцены или картины. Скажем, вход на ристалище
преграждали звери или мифологические персонажи. Конечно, этот элемент те-
атрализации существенно отличал турниры позднего Средневековья — напри-
мер, те, что проводились при Бургундском дворе, — от более ранних моделей.
Это был способ сделать зрелище более увлекательным, включить в него эле-
менты литературной культуры, объединить рыцарский миф и власть государя.
Но главными ценностями оставались искусство боя и умение смотреть опас-
ности в лицо. Это бой, очень близкий к настоящему. И награды удостаивался
лишь лучший меч или копье. Театрализованные схватки XV столетия прежде
всего были испытанием «истинной отваги»25. Поэтому еще в начале XVI века
бой оставался «настоящим».
Напротив, празднества XVII столетия оригинальны тем, что театрали-
зация превращается в самоцель. Так, когда «Французский Меркурий» публи-
кует описание неаполитанского турнира 1612 года26, то на многих страницах
рассказывает о парадном смотре перед боем, последнему же уделяет лишь
Глава IV. Упражнения и игры 175
несколько строк. В XVII веке эти развлечения нового типа именуют карусе-
лями — этимология термина указывает на важность кортежей и кавалькад.
Это все еще скачки за кольцом и мишенью, но они предваряются шествием,
состоящим из разукрашенных квадрилей и статистов в пышных костюмах.
В этой ситуации особенно важным становится момент выхода на подмостки,
что создает условия для возможного слияния карусели с придворным балетом.
Кульминационным моментом в истории стала карусель 5-6 июня 1662 года,
устроенная в честь дофина, родившегося годом ранее. Зрелище это произвело
такое впечатление, что дало название тому месту, на котором происходило.
Лагерь Людовика XIV был ставкой римского императора; в одеждах, обшитых
золотом, серебром и рубинами, он возглавлял один из пяти отрядов27. Во главе
другого стоял герцог д’Энгьен, одетый «королем Индий», а перед третьим вы-
ступал герцог де Гиз в роли «американского короля». За каждым из отрядов сле-
довала свита, соответствовавшая иерархическому положению ее предводителя,
наглядно реализуя принцип, согласно которому внешний вид непосредственно
связан с приближенностью к власти. «В квадрилье короля насчитывалось
четыре литаврщика, двадцать четыре трубача, двадцать четыре гонца, сорок
сменных лошадей, двадцать четыре конюха, двадцать четыре пажа с пиками и
украшенными девизами щитами, адъютант и полевой маршал. Все были одеты
в цвета Людовика XIV — золотой, серебряный и огненный»28. Очарование на-
ряда и выправки оказывается столь велико, что выбывшие из игры всадники
«отправляются гарцевать перед толпами в кварталах Сен-Жерве, Сент-Эсташ
и Сен-Поль»29. Столь велико, что упражнения и выезды короля превращают-
ся в «явления солнца в сопровождении прочих небесных тел»30. Театрализуя
придворные сборища, игра в равной мере репрезентирует и пропагандирует
власть. Так, «Галантный Меркурий» считает королевские карусели символом
монархии: «Большие празднества служат к славе государства, ибо свидетель-
ствуют о царящем в нем спокойствии, о благом и счастливом правлении его
монарха»31. . .
Говоря шире, изменяется мотивация участия в игре: играют затем, чтобы
показать себя, желательно блеснуть, самоутвердиться за счет не столько боя,
сколько создания определенной видимости. Это изменение полуосознанно
проявляется в поведении Нанжи, довольно молодого дворянина из старинного,
но бедного рода. В 1605 году ради участия в поединке через барьер он решается
пойти на расходы, которые сам считает чрезмерными. Пластрон и различные
детали амуниции обходятся ему в 400 экю. Нанжи не может заплатить, но тем
не менее не отказывается от идеи. Только при поддержке ближайших друзей
и займов у некоторых торговцев ему, в итоге, удается собрать необходимую
сумму. Образ действий тем более примечательный, что Нанжи не рассчитывает
завоевать приз; по его собственному признанию, он — «плохой боец». Но дело
176 История тела
в том, что он уже давно пытается заручиться покровительством короля. Его со-
стояние незначительно; ему необходима выгодная должность, а для этого надо
«преуспеть» при дворе. Избранная им стратегия имеет отчетливо социальный
характер: участвовать в развлечениях вельмож, доступных ему в силу проис-
хождения, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к элите; быть среди не-
многих избранных, окружающих герцога де Невер, устроителя игр; обеспечить
себе поддержку, продемонстрировать свою близость к высшим кругам. Нанжи
пишет об этом совершенно откровенно: «Все это обошлось мне в 400 экю. Но
этот галантный пустяк несколько меня воодушевил, ибо в нем участвовали
лишь самые достойные из придворных»32. Выгоду приносит сам факт участия
в игре. И в данном случае оно преследует цели, не имеющие отношения к ис-
кусству боя, хотя в итоге Нанжи будет служить в армии.
Следует подчеркнуть, насколько эта ситуация, несмотря на сохранение
некоторых форм, отличается от тех, что существовали в прошлом. Преем-
ственность эта кажущаяся, от Баярда к Нанжи все радикально изменяется.
В 1490 году Баярд тоже ищет финансовую помощь, чтобы принять участие в
своих первых турнирах. Будучи младшим сыном и не имея состояния, он тоже
ведет переговоры с торговцами и обращается за помощью к друзьям. Надежды
на продвижение он также связывает с участием в поединках. Разница состоит в
самом главном: для Баярда это — инициация. Речь идет о пути к «почестям», к
признанию, равным образом отмеченном нравственным долгом и физической
силой. Практика обязывает, она требует участия в схватках, риска, заставляет
ставить на карту абсолютно все: в общем, нужна боевая отвага, и только она
обеспечивает продвижение. Заметим, что победы в поединках влияют на во-
енную карьеру Баярда33, умножая его звания и престиж.
У Нанжи совершенно иные цели. Его участие в игре — это участие при-
дворного, который хочет угодить. Победа в скачках за кольцом или в поединке
через барьер не может изменить его «положение», даже если участие является
обязательным. Проблема в том, что со времени Баярда изменился статус благо-
родного сословия. Ранее оно было ориентировано почти исключительно на во-
енную службу, теперь приучено к придворным практикам и ищет должностей
и мест. Отсюда две стратегии достижения успеха и, без сомнения, искусства
игры. Образ этот вполне банален, а различие практически превратилось в сте-
реотип.
d) Игры военные и придворные
Тем не менее с точки зрения истории игры интересны тем, что они позволяют
нюансировать и уточнить это различие. Благородное сословие изменилось,
равно как и его игры. Однако широко распространенные на всем протяже-
нии XVII века скачки за кольцом были военными по своему происхождению.
Глава IV. Упражнения и игры 177
06 этом постоянно напоминалось и это постоянно подчеркивалось. К при-
меру, в 1679 году «Галантный Меркурий» так описывал заезды в Сен-Клу и
Фонтенбло: «Упражнения во владении оружием никогда не приедаются, и бла-
городному сословию они столь любезны, что во Франции военное искусство
никогда не впадет в забвение»34. Или представляемые как «подношение бога
Марса» скачки в Дрездене в 1719 году в честь брака курфюрста Августа и
эрцгерцогини Марии Жозефы35. Военный идеал остается базовой ценностью
благородного сословия. Это подтверждает исследование Лабатю, показавше-
го, что буржуазный по происхождению род де Потье, в 1648 году достигший
герцогского достоинства (герцоги де Трем), своей славой «обязан героической
гибели в недавних боях двух сыновей первого герцога»36. Надо понимать, что
эти игры имеют символическую функцию. Это уже не столько упражнения на-
стоящих воинов, сколько знаковые практики. Они позволяют части благород-
ного сословия вспомнить о своем воинском происхождении, не обязательно
при этом вступая в ряды армии. Что касается власти, то для нее это способ
подчеркнуть свою военную компетентность, не обязательно применяя ее на
практике. По правде говоря, это уже не упражнения, поскольку их целью не
является выучка. Они устраиваются, чтобы продемонстрировать выправку,
манеру держать себя, чтобы напомнить о принадлежности к элите. Их значе-
ние чисто символическое: так, в 1680 году дофин участвует в скачках в Сен-
Жермене, в сапогах, украшенных «сбоку и на наколеннике изящным золотым
и серебряным шитьем»37; приблизительно тогда же принцы крови состязаются
«в алых верхних одеждах»38. Эти пригодные для салона или для манежа наря-
ды лишь «обозначают» бой, но не подразумевают участия в нем.
Еще одно доказательство тому — техническая архаичность заездов
XVII века. Копье не используется кавалерией с конца XVI века, но сохраняет
статус «благородного» оружия. Предел его эффективности стал ясен, когда
атаки Карла Смелого разбились о ряды швейцарских пехотинцев при Грансоне
и Нанси39. Поражение бургундской кавалерии приводит к пересмотру значения
копья, постепенно заменяемого на огнестрельное оружие, пистолет или пет-
риналь40. Более того, скорость и мощь огнестрельных орудий повышают уяз-
вимость всадников, в результате чего изменяется соотношение разных родов
войск, инфантерии и кавалерии. Изменение оружия, изменение назначения —
и всадник утрачивает центральную позицию. В XVII веке владение копьем —
не более чем манежное упражнение, но оно важно тем, что его история уходит
далеко в прошлое. Именно поэтому для дворянства, находящегося в процессе
преобразования, оно становится знаком принадлежности к военному сосло-
вию, символом причастности к традиции.
В конечном счете важнее всего то, что благородное сословие XVII века
ощущает потребность «реактивизировать» свои воинственные идеалы, театра-
178 История тела
лизовать их, выставить напоказ. Но оно прибегает к более символическим дей-
ствиям, нежели дворянство начала XVI века. Точно так же как выезды Людо-
вика XIV имеют более символический характер, нежели турниры Франциска I.
К концу XVII века только охоты Людовика XIV, с тщательно разработанными
маршрутами и заранее распределенной дичью, дают повод упомянуть о боевых
досугах короля: «Если я всякий месяц не пишу вам о королевских охотах, это
не значит, что они не составляют одно из самых частых его развлечений. Так
как упражнение во многом укрепляет здоровье, а это упражнение не только
поддерживает силы, но являет собой прообраз войны, наш государь обладает
слишком воинственным духом, чтобы от него отказаться»41. Иными словами,
упоминание о боевых качествах является обязательным: образ власти не может
без него обойтись. Но отсылка имеет скорее аллюзивный, нежели реальный
характер.
Итак, внутренняя перестройка игр показывает, каким образом в элитар-
ных кругах XVI-XVII веков преобразовывалась культура тела: все большее
внимание уделяется ловкости, манере держать себя; происходит отход от лобо-
вых столкновений. Когда на смену турнирам и их более поздним разновидно-
стям приходят конные выезды, жизнь благородного сословия уже полностью
трансформирована фактом существования придворного общества. Теперь
военное сословие — одно из многих.
2. Представление о движении тел и образ вселенной
Уменьшение насилия и усиление заботы о манерах связаны с другими измене-
ниями: появляется новый взгляд на соотношение и порядок телесных движе-
ний; к примеру, ранее неизвестные способы представления их форм, ценности
и действенности. Новый элемент обусловлен не только презентацией тела,
но и репрезентацией логики движения: с тем, как движение членов связано
с движением мира и, в особенности, со способами объяснения динамики и ее
воздействия.
а) Конный балет: от рыцаря к кавалеру
Прежде всего отметим продолжительность и сложность движений: театра-
лизация и больший контроль над жестами диверсифицируют регистр навы-
ков и в XVI веке полностью трансформируют искусства, связанные с движе-
нием. Лучший тому пример — верховая езда, где лошадь подчиняется ранее
неведомой дисциплине: речь уже не о том, чтобы ей уметь скакать вперед и
останавливаться (общие боевые требования), но об аллюре, размеренности и
иногда даже о ритме шага; не о простом изменении направления, но о фигурах
и поворотах. Распространению этих требований способствует тот факт, что
Глава IV. Упражнения и игры 179
в XVI веке постановочные эффекты не ограничиваются поединками и кару-
селями. Придворное общество придумывает конный балет, оригинальность
которого подчеркивает Рой Стронг: это полностью игровые представления,
включающие имитацию боя, который, в присутствии придворных зрителей,
должен привести к победе государя. Таков, скажем, «Храм Любви», в 1565 году
ставший апофеозом празднований по случаю брака герцога Альфонсо и Бар-
бары Австрийской, где показывали свою ловкость различные «странствующие
рыцари», пока пальма первенства не досталась окружавшим государя «кавале-
рам Чести и Доблести»42. Даже в Парме первые представления, устраивавшие-
ся в театре Фарнезе в 1628 году, являли собой грандиозные турниры и конные
балеты43. Безусловно, перед нами опять-таки военная тематика, но насквозь
игровая, эстетизированная, напрямую поставленная на службу идеологии на-
бирающей силы абсолютной монархии: рыцарские образы используются для
того, чтобы символизировать власть государя, зависимость от двора.
В результате полностью изменяется кавалерийская выучка, стремительно
множатся неведомые ранее умения, включая вольты, курбеты, пируэты, геоме-
трическую точность траекторий, «благородный вид». Беспрецедентный случай
появления «нового искусства, целью которого является оно само»44. Верховая
езда более не связана с положением в обществе и не служит сословным призна-
ком; она превращается в особый тип знания, в знак компетентности и наличия
способностей — и виртуозности, требования к которой постоянно возрастают:
«Мы видим трансформацию боевой техники, сводившей вместе коня и человека,
в технику, не имеющую военного назначения, которая становится субъективным
прославлением человеческих способностей, культурой тела, приспособленной к
новой роли благородного сословия в условиях централизованной монархии»45.
Верховая езда как искусство всегда связана с торжественными случаями, но
теперь она скорее ассоциируется с искушенностью придворного, нежели воина.
На протяжении XVI столетия изменяется и соответствующий словарь: так,
на смену рыцарю приходит кавалер. В этом отдает себе отчет Паскье в «Изыс-
каниях о Франции» (1570): «Мы перестали использовать многие исконные
французские слова и наплодили ублюдков. Так, от рыцарства (Chavallerie) мы
произвели кавалерию (Cavalerie), шевалье (Chevalier) и кавалера (Cavalier)»46.
Неизбежно изменяется и характер обучения, оно становится более доскональ-
ным и растягивается на годы, умножая значение педагогов, разжигая споры
между разными школами, провоцируя бесконечные сравнения компетенций
и сноровки.
Ь) Балет и геометрия . . .?
Не менее важное значение придается танцу, порой превращающемуся в лич-
ную одержимость, как это было в случае Сюлли, который под звуки лютни
i8o История тела
танцевал «совершенно один» перед несколькими придворными47. Но насто-
ящие изменения лежат в другой плоскости; их конкретная форма связана с
масштабными сценическими расстановками, принятыми при дворах XVI века;
прославляя государя, танцоры окружают сакральное средоточие власти, как
это уже делали конные балеты с их последовательными концентрическими
построениями48. Очевидно, что этот порядок многозначен: придворный та-
нец подпитывает свойственную XVI веку увлеченность перекличками между
микрокосмом и макрокосмом; он воплощает в себе принцип мировой упоря-
доченности, неустанно воспроизводя образ двора, где придворные строго и
«метрически» располагаются вокруг короля, как планеты вокруг земли. От-
кровенный миметизм сказывается даже в названиях некоторых фигур: так,
в «Балете господина герцога де Вандома», представленном при французском
дворе 17 и 18 января 1610 года, «Высшая Сила» состояла из треугольников,
пересекающихся внутри квадрата, в свою очередь заключенного в круг, все
вместе — фигура, «отмеченная самым совершенным характером»49.
Внезапно изменяется и характер отсылок к двигательным функциям:
перемещаться — значит повиноваться новым законам вселенной, геометриче-
ским законам, которые XVI век ставит во главу угла. Это отнюдь не отменяет
вмешательства сверхъестественных сил50, которые не так далеки от механики
и, отчасти, способствуют ее изобретению тогда, когда еще ничего не известно
о законах действия и противодействия, инерции. Впервые телесные движения
вписываются в большие геометрические ансамбли, которые придают им ранее
не свойственную упорядоченность, регулярность и визуальную дисциплину.
В любопытном трактате конца XVI века «Искусство прыжка» Туккаро сравнит
этот феномен с «триангулярными и квадрангулярными, порой секстигулярны-
ми совпадениями и противостояниями, которые почти ежедневно происходят
между планетами и их небесными сферами»51. А в 1581 году в «Комическом
балете королевы» он превратится в еще более строгие геометрические фигуры:
«Они танцевали балет из сорока геометрических фигур, то поперечником,
то квадратом, то кругом, и многими и разнообразными образами, а затем
треугольником в окружении небольших квадратов и других фигур. <...> Эти
геометрические фигуры порой образовывали треугольник, вершиной которого
была королева; они оборачивались кругом, перевивались цепочкой, все вместе
образуя различные геометрические фигуры с таким соблюдением пропорций,
что присутствовавшие были поражены»52. Упорядоченность становится еще
более явной в XVII веке, когда механика начинает диктовать свои законы
вселенной, хотя не всегда позволяет себе измерительный анализ телесных
движений, сложность которых не поддается расчетам53. Классический балет
устанавливает тесную связь между хореографией и геометрией. Поэтому нет
ничего удивительного в том, что в 1648 году при дворе Христины Шведской
Глава IV. Упражнения и игры 181
Декарт танцует в балете «Рождение мира», поставленном им по случаю за-
ключения Вестфальского мира совместно с Антуаном де Болье — балетмей-
стером, рекомендованным им Христине54. Нет ничего удивительного и в том,
что Людовик XIV участвует в балетах, в которых используется машинерия,
вдохновленная Торелли или Бюффекеном55, и где пышные костюмы дикарей,
фурий, воинов или волшебников расцвечивают неумолимую геометричность
па, механическую точность хореографии56.
Тем не менее произошедшая в Европе Нового времени перемена ожида-
ний, связанных с физическими качествами и телесными движениями, наиболее
полно проявилась в искусстве владения шпагой.
с) Шпага: от силы к расчету
Чтобы лучше понять переворот, который произошел в моделировании теле-
сности и связанных с ней смыслов, необходимо вернуться к изобретению
шпаги, ее эволюции и к возникновению науки фехтования. Ни в чем так не
сказалось стремление к геометрическим формам, и нигде они до такой степе-
ни не повлияли на изменение системы обучения.
У истоков фехтовального искусства, конечно, стоят боевые практики, но,
парадоксальным образом, толчком к его появлению послужило изобретение
наступательного вооружения другого типа, в особенности огнестрельного.
Именно отказ от доспехов, не способных защитить от пуль, склоняет выбор
в пользу шпаги в качестве атакующего оружия: шпагой пронзают, а не рубят,
основное движение — выпад, а не удар с плеча, который был свойственен ры-
царям. Как можно видеть из различных описаний боя, решительное изменение
происходит между XV и XVI веками. Так, на турнире 1492 года меч Баярда
разлетается на части после скользящего удара по доспехам противника: «Слав-
ный рыцарь сломал свой меч пополам»57. Совершенно иной характер имеют
описания дуэлей XVI века, где шпага пронзает тело и пускает кровь: «Маркиз
де Маглер убил своего противника быстрым выпадом, который мне легче по-
казать, чем описать»58. Комментаторы более не касаются слепой мощи ударов,
силы столкновений или искр, летящих от оружия; теперь интерес сосредоточен
на проницательности и комбинировании жестов, которые позволяют сделать
успешный выпад59.
Одно из первых следствий новой практики — смещение культурных
установок, изменение оценки силы и ловкости, а также споры о необходимости
подобного преобразования. Старые фехтовальщики видят в новых условиях
поединков лишь обман и коварство, отступление от истинной мощи ради «по-
рочной» практики: «Эта опасная и злокозненная мода сражаться на рапирах го-
дится только для уколов»60. Обвинения выдвигаются и против обманных дви-
жений, которые заменяют силу и тянут за собой вереницу животных метафор:
182 История тела
«И тогда человек сильный, настоящий храбрец, оказывается нанизанным на
шпагу, как кошка или обычный кролик»61. В хоре противников новшеств зву-
чит и голос Монтеня. В его глазах наука фехтования выступает скорее как знак
расчетливости, нежели отваги, как свидетельство уязвимости, а не решимости:
«Доблесть в сражении состоит в соревновании храбрости, а эта последняя не
приобретается путем обучения. <...> В годы моего детства дворяне избегали
приобретать репутацию искусных фехтовальщиков, ибо она считалась уни-
зительной, и уклонялись от обучения этому искусству, которое основывается
на ловкости и не требует подлинной и неподдельной доблести»62. Мнение
стремительно устаревающее и почти банальное, однако его настойчивое повто-
рение говорит о развитии новой чувствительности, о ранее неведомой работе
по контролированию импульсов, о необходимости выправки и ловкости. Бой
на рапирах подразумевает расчетливое комбинирование движений, тактику,
подвижность, требует обучения сложным выпадам и контролируемым жестам.
Иными словами, он — часть того большого сдвига, который между началом
XVI и серединой XVII века изменяет моторику благородного сословия от гру-
бой силы к выправке, от мощи к мастерству.
Прекрасным тому примером служит череда текстов XVI века, посвящен-
ных фехтованию: по ним можно детально проследить процесс обогащения
этой телесной техники, все возрастающее разнообразие приемов нападения и
защиты. Прежде всего амплитуда движений. От трактата к трактату движение
охватывает все большее пространство, получает все больший размах: прямой
удар, выпад, требует движения всего корпуса, в то время как еще недавно
было достаточно одного шага. Так, Агриппа в трактате 1553 года рекомендует
ограниченное движение руки, сочетающееся с коротким шагом вперед и за-
тем отходом назад63, меж тем как в руководстве 1575 года Вицани уже пред-
писывает выбросить вперед все тело, далеко выставив ногу: «Когда вы хотите
совершить выпад, сделайте правой ногой большой шаг вперед и в то же время
опустите левую руку»64. Ничего удивительного: движения становятся все более
свободными по мере овладения основным принципом выпада. Сами удары
уже идут потом65. К середине века, по мере развития техники парирования,
начинается освоение лезвия шпаги. В этом тоже нет ничего удивительного:
сперва внимание концентрируется на острие, затем постепенно выстраиваются
и добавляются различные категории и наборы ударов. Эти тексты более всего
примечательны тем, что они полностью подчинены новому математическому
воображению: шпаги превращаются в геометрические инструменты, движе-
ния повторяют определенные фигуры. Перемены направления и выпады — те
же комбинации кривых и прямых линий, углов, связанные с возникшим в
XVI веке отвлеченным восприятием вселенной. Это наука, но еще вполне пи-
фагорейская, в которой число имеет самостоятельную ценность. Без сомнения,
Глава IV. Упражнения и игры 183
техника выпада легко поддается подобной систематизации, учитывая ее пря-
мую направленность и важное значение, придаваемое кодификации перемеще-
ний. Иоахим Майер заставлял своих учеников передвигаться по вычерченным
квадратам, чтобы они могли лучше исполнять требования геометрии: разве
ноги не должны следовать прямым линиям и углам?66 Пол его фехтовально-
го зала выложен плитками, так что под ногами сражающихся оказываются
геометрические фигуры. У Агриппы еще более сложные расчеты67, поскольку
у него движения определяются кругами и вписанными в них многоугольни-
ками. И более амбициозные, так как с их помощью предлагается представить
движение в объеме, где к двум плоскостям добавляется еще и глубина. Но тогда
взаимосвязь между линиями и наносимым ударом становится практически
неуловимой: математическое воображение растворяется в эзотерике.
В результате формируется более контролируемая, если не более элегант-
ная манера держать себя: геометричности жестов соответствуют другие транс-
формации, касающиеся их размеренности и разумности.
3. Обучиться выправке?
От балета к фехтованию, от кавалерийского искусства к искусству владения
копьем, между XVI и XVII веками упражнения благородного сословия изме-
няют свои формы, мобилизуя новые телесные качества, принимая участие в
новых социальных диспозициях. Эти формы не только повлияли на содер-
жание обучения, они потребовали новых учителей, обновления педагогики.
Телесная выучка рыцаря не такая, как придворного. Изменения прежде всего
затронули способы обозначения телесных ценностей, их иерархии и манеры
приобретения.
а) Инициационные упражнения
Сравним обучение рыцаря и придворного: к примеру, выучку, которую око-
ло 1380 года проходил «Жувансель Бусико», и выучку Бассомпьера в конце
XVI века. Будущий маршал Франции, Бусико в своих мемуарах представ-
ляет инициационные практики как набор упражнений: «Пытался в полном
вооружении вскочить на коня. <...> В другой раз наносил удары топором или
большим молотом, чтобы укрепить руку. <...> Делал прыжки в полном воору-
жении. <...> Также садился на коня в полном вооружении, не вдевая ногу в
стремя, затем бегал или долго ходил, чтобы приучить себя не зарабатывать
одышку. <...> Также поднимался на самый верх между двумя стенами из гип-
сового камня. <...> Также поднимался по обратной стороне прислоненной к
стене лестницы, не касаясь ее ногами»68. Упражнения демонстрируют соответ-
ствующие навыки, действия напрямую определяют телесные качества. Прак-
184 История тела
тически единственной целью Бусико остается война, определяющая набор
упражнений и их пользу. Она наполняет все повседневные занятия вплоть до
тех игр, которые рассматриваются как чистое развлечение: «Потом, когда был
расквартирован, вместе с другими оруженосцами метал копье или участвовал
в иных боевых забавах, никогда их не оставляя»69. . .
Совершенно по-иному выглядит свидетельство Бассомпьера — дворя-
нина из Нанси, родившегося в 1579 году и подробно описавшего в мемуарах
свою юность. В пять лет будущего любимца Генриха IV начали учить чтению,
в девять — танцам и музыке. Потом — несколько лет в коллежах Лотарингии
и Германии; с 1596 года — длительная поездка по Италии, во время которой
Бассомпьер оттачивает искусство верховой езды, владения оружием и тан-
ца. Итальянские учителя имели тогда репутацию самых умелых в Европе: он
берет уроки в Мантуе, потом в Болонье, во Флоренции, наконец, в Неаполе,
где учится «верховой езде под началом Жан-Батиста Пиньятелли»70, который
долгое время считался лучшим в своем деле; в 1597 году он уже очень стар,
поэтому юноша пользуется его наставлениями всего лишь два месяца. Наряду
с именами шталмейстеров и названиями манежей Бассомпьер регулярно пере-
числяет учителей танцев, которых он посещает в разных городах71. Обучение
танцу считается столь важным, что в 1598 году, едва вернувшись во Францию,
молодой человек немедленно попадает в число участников придворного бале-
та, и все одиннадцать имен навсегда остаются в его памяти: «Я хотел их назвать
по именам, потому что эти люди были столь прекрасны и хорошо сложены, что
лучше нельзя было себе и представить»72. Техническая компетенция наездника,
эстетическая состоятельность танцоров: безусловно, это торжество искусства
быть придворным. Изменился смысл упражнений, их количество и иерархия:
к примеру, танец становится абсолютной необходимостью, тогда как в выучку
Бусико он не входил. Итак, на смену разнообразным, малоупорядоченным и
исключительно военным упражнениям Средневековья приходит своеобразная
триада: верховая езда, владение оружием и умение танцевать — три практики,
освоенные Бассомпьером в Италии, ставшие специфической принадлежно-
стью благородного сословия и обозначающие лишь ему свойственную сферу
компетенции.
Эта триада заменяет перечни различных занятий, которые в начале
XVI века служили иллюстрацией физической мощи государей: здесь и воин-
ственные жесты, которыми обмениваются Франциск I и Генрих VIII на «Поле
золотой парчи»73, и длинный список игр, в которые играл Генрих II74, и не менее
бесконечный перечень тех, в которые играл Гаргантюа75. Столько всего нако-
плено, и все утрачивает актуальность, когда формируется новая модель бла-
городного сословия: обучение становится более специальным, углубленным
и кодифицированным.
Глава IV. Упражнения и игры 185
b) Отличительные качества
По мере того как к традиционным ценностям воинского сословия добавляют-
ся считающиеся более утонченными ценности придворного общества, попол-
няется и словарь. Новое качество обозначается выражением, которое говорит
само за себя: «благая грация», то есть элегантность, которой должен был от-
мечен каждый жест ученика, создавая иллюзию «естественности»76. Эта «бла-
гая грация» подразумевает определенную осанку и манеру держать себя: она
выступает в качестве опознавательного знака, порывая с простым перечнем
практик, применяемых Бусико. Она входит в каждое упражнение, поскольку
должна быть результатом любого из них.
Нельзя сказать, чтобы ей было легко подобрать определение: это «некий
свет, источаемый прекрасным сочетанием вещей, которые хорошо составлены,
хорошо соотнесены друг с другом вместе и по отдельности. Без этой пропор-
циональности благо не будет прекрасным, а красота — приятной»77. Прибежи-
ще формализованных абстракций, «благая грация» утверждается посредством
равновесия и симметрии, представление о которых XVI век заново открывает
в Античности78. Нельзя сказать, что это качество может быть непосредствен-
но выработано. Многие тексты с трудом допускают, что аристократическая
элегантность бывает благоприобретенной: «От рождения вы обладаете этим
„даром”, этой „грацией”, которая отличает вас от прочих людей и обеспечивает
признание другими избранными»79. Осанка, манера держать себя должны быть
родовыми, как благородство. Обучение им — занятие, вызывающее довольно
неоднозначное отношение. Тем не менее в XVI-XVII веках оно превращается в
«воспитательную программу»80: «Хотя уже почти вошло в поговорку, что гра-
ции нельзя обучиться, скажу: кто (не будучи от природы неспособным) захочет
стать в физических упражнениях грациозным, пусть начинает с ранних лет и
постигает первоосновы у лучших мастеров»81. Новые телесные характеристи-
ки — безусловно новая система воспитания.
Поиск качеств, которые могут служить системой отличий, также способ-
ствует продвижению исследований тела и обогащает их словарь. Упоминания
телесных характеристик становятся более многочисленными и точными, в них
начинает вырисовываться образ тела, определяемого собственными атрибу-
тами, а не только действиями и способами поведения. Желание нарисовать
или описать хорошо воспитанное тело берет верх над простым перечислением
упражнений, которые должны им практиковаться. Физические достоинства
проявляются через свойства. Так, «Придворный» Бальдассаре Кастильоне —
первый трактат этого типа, датирующийся 1528 годом, — связывает вместе
силу, проворство и ловкость82. А в «Совершенном джентльмене», английском
аналоге итальянского придворного, Пичэм сосредотачивается на «сноровке,
силе и крепости»83. Итак, в этой все более отвлеченной конструкции первое
186 История тела
место принадлежит трем качествам: «благой грации», силе и ловкости; таков
намного более сдержанный образ придворного, безусловно далекий от старых
средневековых моделей.
Однако эти качества остаются вполне интуитивными — скорее обра-
зами, нежели механизмами, скорее впечатлениями, нежели разъяснениями.
К примеру, они не проиллюстрированы отсылками к органическим функциям
или мускулам. Упоминаются лишь жилы и плоть — термины, обладающие
довольно расплывчатыми деноминациями. Так, Ла Шатегнире, известный в
XVI веке свой силой, был «жилистым и худощавым»84. Детям надо в первую
очередь «укреплять жилы»85. О силе лошадей судят по качеству жил, недостат-
ки лошадей связаны с «поврежденными жилами», «пораженными жилами»,
«сократившимися жилами», «вывихнутыми жилами», «дрожащими жилами»86.
За этими метафорами не чувствуется механистической перспективы. Они
лишь подтверждают трудность измерения всего, что имеет отношение к телу,
неизбежно приводящую к метафоричности: жилистые «канаты» не поддаются
учету и топологическому описанию, их способ действия не уточняется, не
ставится под вопрос; согласно представлениям XVI и XVII веков, жилы — это
и «трубы», и «веревки», они являются проводниками, по которым «во все части
тела доставляются духи, необходимые для движения и ощущений»87. Один из
преобладающих образов, жилы остаются основной составляющей плоти, смут-
но обозначая гибкость и твердость.
Удивительно и отсутствие тех качеств, которые сегодня кажутся нам са-
моочевидными, скажем, скорости: быстрота исполнения задачи не упоминает-
ся. В XVI-XVII веках можно проследить цепочку метафор, приближающуюся
к этому понятию, но никогда точно его не обозначающую и не объективирую-
щую: так, побившие швейцарцев испанские солдаты описываются как «почти
лишенные жира, тощие, живые и подвижные, с крыльями на ногах (как это
говорится)»88; а отец Монтеня выполнял упражнения в башмаках «со свинцо-
выми набойками, в которых было легче бегать и прыгать»89. Но скорость как
таковая не упоминается. Напротив, один из любимых образов, переходящих
из текста в текст, это образ «раскованного» тела: «очень крепкий, поразительно
ловкий и гибкий»; Генрих II изображен Мезере «крепким и ловким»90; Генрих IV,
согласно Пальма Кайе, обладал мощным телосложением и «раскованностью»91,
тем самым совмещая в себе почти диаметрально противоположные качества,
необходимые в бою и при дворе. Брантом приводит итальянскую характери-
стику: «сон bel corpo desnodato et di bella vita», которую переводит так: «стат-
ного телосложения и хорошего роста»92. Констатация силы сочетается не с
массивностью, а с ее противоположностью, интуитивная метафорика мощи
сближается с не менее интуитивной идеей раскованности. Уже в XVII столетии
линию Кастильоне продолжают формулировки, предлагаемые Фаре: «Хорошо
Глава IV. Упражнения и игры 187
сложенные члены, гибкие, раскованные, легко приспособляющиеся ко всем
видам упражнений, на войне или среди развлечений»93. «Раскованность» дает
определенный образ, даже если сам термин специально не раскрывается, тогда
как соседство военных упражнений и развлечений по-своему свидетельствует
о том коренном сдвиге, который произошел в эту эпоху.
Слов, обозначающих тренированное тело, становится больше. В XVI веке
уточняются и диверсифицируются его качества. В придворном идеале сила
соединяется с новообретенной ловкостью, телесные движения имеют не толь-
ко эстетический, но и действенный характер. Но при всех этих изменениях
термины остаются слишком общими, а определения — конвенциональными.
Чтобы точнее оценить всю важность репрезентаций, необходимо проследить
изменение упражнений внутри соответствующих институтов.
с) Формирующие институты
На протяжении XVI века итальянские дворы оставались основным местом, где
осуществлялось такого рода ученичество; поездки во Флоренцию, в Рим или в
Неаполь воспринимались как символические путешествия, инициация, живое
соприкосновение с новыми практиками. В Италии появляются первые зна-
чимые трактаты, посвященные верховой езде, танцу или фехтованию, равно
как и первые учителя, которых стали приглашать к европейским дворам94. Как
мы видели, в 1596 году Бассомпьер отправляется в Италию в сопровождении
старого наставника и двух дворян, «принадлежавших» его отцу95. В 1570 году
выходец из Экса Шарль д’Аркюссиа посещает феррарский и туринский дворы
и несколько десятилетий спустя пишет один из первых современных тракта-
тов об охоте с хищными птицами «Беседы сокольничих»96. Понт-Эмери про-
вел двадцать два месяца при дворах Милана, Неаполя и Болоньи и в 1599 году
описал их великолепие и скрытые опасности97.
К концу XVI века у итальянцев начинает звучать критика такого учени-
чества. Понт-Эмери настаивает на трудностях и опасностях путешествия, на
связанных с ним тратах, на потере времени: «На протяжении 22 месяцев, кото-
рые я провел в Италии, я потерял 15 или 16 дворян из хороших домов. <...> Нет
ничего более дерзкого, чем посылать туда молодого человека, как потерявше-
гося жеребенка»98. Эта критика по-своему резонирует с ностальгией, которую
испытывал Дю Белле, по обязанности находившийся в Риме в 1550-1560 годах
и чувствовавший себя в изоляции99. По мере развития придворной культуры и
экспорта из Италии не только картин и скульптур, но и знаний, идея инициа-
ционного путешествия постепенно утрачивает свою привлекательность. Ла Ну
предлагает создать академию в Париже, «дабы сделать доступными для всех
необходимые упражнения», где занимались бы «дети пятнадцати лет, которые
начали свое обучение дома или в университетах»100. В последние годы столетия
188 История тела
Плювинель, королевский конюший, придает этому проекту более конкретные
очертания, «лишая благородное сословие повода стремиться в Италию»101.
В 1629 году он получает одобрение Людовика XIII, объявившего школу Плю-
винеля на улице Вьей-дю-Тампль Королевской академией, «куда будут опреде-
ляться лишь дворяне 14 или 15 лет, хорошего сложения, крепкие и способные к
тому делу, которое является их призванием»102.
С начала XVII века, нередко в результате частных инициатив, академии
открываются в Кане, Анжере, Ла Флеш и Риоме; долгое время они предназна-
чаются для упражнений благородного сословия. Воспитуемые в них телесные
навыки ограничиваются верховой ездой, танцем и фехтованием, тем самым
полностью соответствуя идее благородных занятий. Время распределено сле-
дующим образом: утром верховая езда и фехтование, после полудня, «с 2-х до
4 часов 30 минут», танцы103, затем следуют занятия по математике и рисунку,
к которым добавляются лекции по истории и географии. В академиях есть как
интернат, так и экстернат, и обучение продолжается два года (три в парижской
школе, основанной в 1670 году104). Жалованье наставников соответствует ие-
рархии практик, и конюший всегда получает больше, чем учитель танцев или
фехтования105. Каждый год академии устраивают публичные представления,
будь то скачки за кольцом или другие упражнения, тем самым подтверж-
дая свое общественное признание, о котором пишет «Галантный Меркурий»:
«Не было ни одного [участника], который не продемонстрировал бы свою
ловкость и не попал в кольцо два или три раза с изяществом, очаровавшим всю
присутствующую многочисленную компанию»106. На аналогичном зрелище как
на обязательном развлечении подробно останавливается и Листер, английский
дворянин, посетивший Францию в середине XVII века: «Я отправился в акаде-
мию господина Дель Кам посмотреть на то, как многочисленные французские
и английские сеньоры проделывали свои упражнения перед публикой, состо-
явшей из благородных господ и дам. Церемония закончилась угощением»107.
Стремление все строже кодифицировать предназначенные для благород-
ного сословия науки в целом свойственно педагогическому проекту XVII века.
Основатели иезуитского коллежа считали это необходимым требованием,
способом более эффективно учить обходительности, совершенствовать «вид,
жест, манеры»108; они вводят у себя аналогичные занятия, специально ор-
ганизуя их для тех учеников, происхождение которых того требовало. Без
сомнения, за этим стояло как желание составить конкуренцию академиям,
которые порой считались «гибельными для добродетели»109 или же слегка не-
полноценными в силу сосредоточенности на военном деле, так и возрастающее
понимание социальных устремлений и особой важности такой телесной вы-
учки. Впервые в XVII веке владение оружием, танец, верховая езда входят в
программу обучения в коллеже. При наиболее состоятельных учениках могли
Глава IV. Упражнения и игры 189
оставаться «приватные» наставники. Другие, «самые искусные» в каждой из
этих дисциплин, «приходят в установленное время давать уроки, и вам нет
необходимости искать их в посторонних местах»110. Эти занятия не являются
обязательными, но их настоятельно рекомендуют, что попутно подчеркивает
их важное значение и демонстрирует способность иезуитов подстраиваться
под светские обычаи111.
Еще один предмет — театр — свидетельствует о том, насколько эти теле-
сные практики важны и новы для коллежа классической эпохи. Искусство быть
придворным выходит за пределы простых упражнений благородного сословия
и преображает принятое в XVI веке педагогическое использование «фарсов,
сотэ и дурачеств»112, всех этих драматических сочинений, которые до сих пор
считались малоприемлемыми и исполнялись лишь ради развлечения или же
поучения. В коллеже классической эпохи роль театра подвергается карди-
нальному пересмотру, его целью становится телесная тренировка, призванная
«придавать благородную дерзость»113. Он учит позиционировать себя и при-
вивает самоконтроль, выправляет жесты и осанку, то есть, попросту говоря,
подготавливает к жизни в обществе репрезентационного типа, строго предпи-
сывающем правила благопристойности и нормы поведения. Впервые театраль-
ные занятия становятся центром определенной образовательной системы.
Разрабатывая позы и роли, они должны придать «модуляции и приятность
голосу, элегантность жестам, достоинство походке и манере держать себя,
приличие и грациозность всему виду»114. Как и танцы благородного сословия,
театр способствует выработке «непринужденности жеста, благородства по-
ступи, элегантной и изящной манеры держать себя»115. Придворное общество
проходит актерскую выучку.
Итак, общество нового типа окончательно утверждает свою телесную
модель и способы ее воспитания; навязчивая забота о «непринужденности» и
манере держать себя распространяется на более широкие социальные группы
за пределами благородного сословия. В педагогике окончательно утверждается
светское искусство тела, независимое от навыков, приобретенных благодаря
владению оружием, танцам и верховой езде, но обыгрывающее эту модель;
в его рамках вырабатываются специфические, лишь ему свойственные упраж-
нения, которые, по правде говоря, не столь удалены от придворного идеала, на
который оно ориентировано.
4. Городские смотры и «состязания в ловкости»116
Пример благородного сословия остается горизонтом практики, которая
a priori не имеет к нему отношения: это соревнования в стрельбе, непремен-
ный элемент праздников, смотров и состязаний Франции классической эпохи.
190 История тела
Здесь на первом месте опять-таки отнюдь не техническое обучение; напротив,
основное внимание уделяется физическим знакам — костюмам, поведению и
действиям, манере держать себя, предметам упражнений и торжеств. Это спо-
соб установления системы воинственных или торжественных референций для
тех, кто имеет иное социальное предназначение.
а) Городские отряды
Когда приблизительно в 1578 году Генрих III санкционирует формирование
отряда стрелков из аркебузы в Шалон-сюр-Саон, он тем самым подтверждает
существование городского ополчения, старинного института, обеспечивав-
шего вооруженную оборону средневековых городов, «состоящего из лучших
представителей буржуазии и городских жителей»117. Он также санкционирует
собрания, регулярно организуемые этим гражданским объединением для обу-
чения своих членов, а также его право на владение местом их проведения —
постройками и, в особенности, просторным «садом» с мишенями для стрель-
бы. Дать санкцию отряду — значит санкционировать его игры, его праздники,
его реальную или воображаемую роль в защите города: «Полагая, что произ-
водство аркебуз и стрельба из них — занятие достойное и необходимое для
безопасности и обороны городов и крепостей нашего королевства, которому
многие молодые люди и прочие предаются как развлечению и средству борьбы
с бездельем, так и для того, чтобы при необходимости послужить обучению,
охране и обороне названных городов и крепостей»118. В некоторых городах
XVI столетия такие отряды могли заменять военные гарнизоны, находящиеся
на жалованьи у короля. Отсюда не всегда открыто признаваемая готовность
избежать связанных с гарнизоном расходов, вместо этого дав разрешение на
формирование городского отряда. Такова, например, ситуация в Бресте, 3 мая
1549 года получившем санкцию Генриха II119: служба, приобретение оружия
и содержание помещений возложены на саму организацию, члены которой
освобождаются от сторожевых повинностей, а также от «налогов, сборов
и пожертвований»120.
Когда в XVII веке королевская власть окончательно возвращает себе функ-
ции защиты и надзора, эти «привилегированные»121 объединения не исчезают:
их военная роль, безусловно, сходит на нет, но сохраняется общественная,
поддерживающая традицию шествий, празднеств и символическую систему
ценностей. В первую очередь это участие в городских светских и религиозных
торжествах: в Эксе такой отряд возглавляет шествие в праздник Тела Господня,
как и во время бравады* в день святого Иоанна122; в Дижоне, когда его посещает
принц де Конде, отряд выходит навстречу и «сопровождает его при вступлении
* Бравады (bravades) — поединки, состязания в силе и ловкости. Это название было в ходу
в основном в Провансе. (Прим. пер.)
Глава IV. Упражнения и игры 191
в город»123. При этом городские отряды продолжают исполнять общественные
миссии: так, в начале XVIII века в Бонней отряд собирается в случае «пожаров,
затоплений и бедствий»124, в Амьене — в случае «беспорядков»125, а в Отюне —
«нависшей опасности»126. Однако их социальная значимость лежит в другой
плоскости.
Некоторые отряды добиваются официальной санкции, демонстрируя
владение уже вышедшим из употребления оружием, скажем, луком или ар-
балетом. В 1678 году «Меркурий» называет их праздники «галантными» и
рассказывает о развлечениях, устроенных корпорацией лучников в Монпе-
лье, где молодые парни с луками и стрелами «стреляли кипрской пудрой* для
увеселения дам. Она сыпалась из продырявленных коробочек, закрепленных
на наконечниках стрел»127. Эти корпорации, в которые входили члены благо-
родного сословия и именитые граждане, — неотъемлемая часть определен-
ной традиции: будучи «местами памяти», они поддерживают в городе навыки
владения оружием и делают существование своих членов публичным и пред-
ставительским. Их число подтверждает укорененность традиции: в Бретани
в 1671 году их 41128, в конце XVII века в Амьене — 4129, в 1624 году в Труа
в призовых соревнованиях стрелков из аркебузы участвуют 36 человек130,
в 1658 году в Суассоне — 38 человек131, в 1887 году в Реймсе — 42 человека132.
А число соискателей могло доходить до тысячи стрелков, «торговцев изо всех
городов»133, как это было в 1658 году в Суассоне. Призовые состязания, при-
влекавшие толпы участников и зрителей, без сомнения, были важнейшим
направлением деятельности этих институтов.
Ь) Ловкость и «отвага»
Частотность этих игрищ задается двумя типами праздников. Первый, еже-
годный, связан со старинной традицией стрельбы по попугаю — деревянной
птице, закрепленной на верхушке столба; участвующие стрелки выступают в
определенном порядке, и соревнования прекращаются, когда один из участ-
ников поражает мишень. Победитель награждается на год титулом короля,
получает налоговые послабления и почести. Во время второго праздника, про-
ходившего не так регулярно, отряды из разных городов состязались в стрельбе
по мишеням за установленный приз.
Состязания в стрельбе исполнены символическими смыслами, они склон-
ны к пышности и воинственности: тут и парады, и мундиры, и боевые по-
строения. Такое впечатление производят дижонские «рыцари аркебузы» на
празднике в Отюне в 1688 году, «выступающие в отличном порядке, изящно
одетые и увенчанные белыми перьями»134, или «рыцари» из Сезанна, «весьма
* Кипрская пудра (poudre de Chypre) — распространенный в XVI-XVII веках ароматический
состав на основе дубового мха. (Прим, пер.)
192 История тела
изящные и в прекрасном порядке»135, идущие перед «рыцарями» из других
городов на празднике 1685 года. В торжественных речах регулярно звучит от-
сылка к греческим играм, как это происходит в Мо в 1717 году: «Господа, столь
знаменитые среди греков Олимпийские игры проводились каждые пять лет,
дабы дать молодежи поупражняться. <...> Следуя мудрому примеру древних,
наши короли дозволили нам боевые состязания»136.
«Непринужденность» придворного не является тут первоочередной це-
лью. Речь прежде всего о том, чтобы «заставить собой восхищаться»137, по-
казать ловкость во владении оружием, блеснуть вынесенными из обучения в
коллеже античными аллюзиями — так, в описании почестей, ожидающих по-
бедителей реймсских состязаний 1687 года, процитированы «Жизнеописания»
Плутарха: «Мы воздвигнем повсюду триумфальные арки, дабы принять вас под
их сенью, ваше чело осенят пальмовые и лавровые ветви, которые, венчая вас,
образуют достойный победителей кров»138. Речь, конечно, идет о том, чтобы
причаститься к классическим ценностям благородного сословия, изобретя
практики, которые были бы применимы к другим социальным группам, сы-
грать на «героике»139, подчинить тело более доступному идеалу, идеалу силы,
если не боевой доблести: «В античные времена доблесть являла себя во всем
величии, головой подпирая земной полюс»140. Конечно, это идеал элитарный
и дорогостоящий. В середине XVII века молодой нотариус Борелли вынужден
влезть в долги, чтобы в достойном виде появиться на состязаниях в Ниме:
«18 июня 1658 года я уплатил г-ну Таллару, торговцу москательными товарами,
сумму в 32 ливра, расписку в получении которой он написал мне внизу копии
счета за разные галантности, кои я приобрел будучи молодым человеком, что-
бы показать себя на стрельбищах»141.
На первом плане, конечно, социальные цели. Так, по подсчетам Даниеля
Лигу, в дижонской корпорации стрелков из аркебузы до 1740 года большин-
ство составляют буржуа и торговцы, но около трети — дворянство142. Морис
Огюлон фиксирует аналогичное соотношение в Экс-ан-Провансе, подчер-
кивая четкое разделение между благородными членами и буржуа: первые
могут занимать должности капитана, вторые — знаменщика и лейтенанта143.
Адвокаты, нотариусы, прокуроры, различные чиновники примеряют на
себя благородную модель. Они сопровождают дворян, проявляя повышен-
ную восприимчивость к военному, в какой-то степени рыцарскому мифу,
демонстрируя некие телесные ценности. Все эти линии начинают угасать в
XVIII веке, когда ослабевает значимость воинственной модели благородного
сословия и большую определенность обретает буржуазная модель достоин-
ства. Тогда изменяется и социальный состав отрядов. После 1750 года в них
преобладают ремесленники и мелкие лавочники: «Как можно предположить,
почетные роли в бравадах уже не до такой степени привлекают дворянство,
Глава IV. Упражнения и игры 193
чтобы оно было готово за это платить, и только самые скромные ремеслен-
ники готовы на жертвы ради несколько большего уважения, которым они не
избалованы»144.
с) Спортивное общество?
Тем не менее стоит подробней остановиться на условиях существования этих
корпораций. Прежде всего бросается в глаза их сходство с современными спор-
тивными организациями: речь идет о состязаниях, чьи правила институцио-
нально закреплены, хорошо известны и всеми признаются; для них характерно
временное объединение участников, приехавших из разных мест; относитель-
ная регулярность встреч («провинциальные состязания» проводятся каждые
пять лет, общие состязания, в которых участвуют четыре провинции, — раз
в двадцать лет145); многочисленность зрителей, присутствующих на самих со-
ревнованиях и чествующих победителей: «Их останавливали на каждом шагу
жители, которые со стаканом в одной руке и бутылкой вина в другой радушно
предлагали им выпить»146.
Но более пристальный анализ быстро выявляет их отличия от спорта.
Набор участников в отряды отражает социальные особенности Старого
порядка. Члены корпораций не могут присоединяться к ним по собствен-
ной инициативе: их кооптируют, и они обязаны уплачивать вступительный
взнос. Они не свободны в личном выборе, каждый из них должен «принад-
лежать к Католической апостольской римской церкви и считаться человеком
добронравным»147. Они не могут заниматься некоторыми профессиями: к
примеру, в Кане в 1697 году набор ограничен «городскими жителями, здесь
рожденными или проживающими более десяти лет, но только не в качестве
прислуги»148. Участников вполне официально отбирают по критериям, не
имеющим отношения к их соревновательным качествам: вхождение в корпо-
рацию предполагает только определенную религиозную и социальную при-
надлежность.
Внутренняя иерархия этих сообществ также имеет весьма специфический
характер. Их капитана, обычно человека благородного происхождения, по-
жизненно назначает король. Другие должности могут быть выборными или
заполняются по решению городских властей. Такая иерархическая организа-
ция типична для старой Франции и непосредственно влияет на манеру игры.
Ежегодные состязания в стрельбе происходят согласно строго установленному
порядку, где первые попытки предоставляются высоким должностным лицам.
Поскольку соревнование заканчивается, когда кто-то поражает цель, первые
выступающие оказываются в более выгодном положении: социальное неравен-
ство преобразуется в соревновательное, когда шансы каждого определяются
его общественным положением. Кроме того, корпорация строго контролирует-
194 История тела
ся со стороны города, и любое существенное решение должно быть утвержде-
но муниципалитетом: «Городская палата может, если сочтет это необходимым,
приказать рыцарям представить ей выдержки из протоколов их собраний,
дабы подвергнуть их исправлениям, использовать или утвердить, в зависимос-
ти от ее решения»149.
Корпорации стрелков из лука, арбалета или аркебузы не были предше-
ственниками современных клубов. Не им, несмотря на проведение многочис-
ленных состязаний между городами, принадлежит честь изобретения спорта.
Они оставались неравноправными, хотя благодаря им чиновничья буржуа-
зия в момент своего восхождения получила доступ к системе героических
(военных) референций и к определенному способу моделирования тела.
II. Игры, спонтанность и контроль
Разбитые на категории и систематизированные с точки зрения как обучения,
так и исполнения физические упражнения благородного сословия образу-
ют отдельный мир, мир однотипных объектов и унифицированных правил.
Их специально организуют и подробно комментируют, они поставлены на
службу визуальному образу — определенному внешнему виду, — работа над
которым начинается в детстве и продолжается постоянно. Подобной целост-
ностью обладают и игры, в подражание благородному сословию устраивае-
мые городскими корпорациями. Гораздо более разрозненными и спонтанны-
ми являются потехи, которые встречаются на многих ступенях социальной
лестницы: им специально не обучают, они разбросаны во времени и про-
странстве, их формы и правила изменчивы, сиюминутны, интуитивны; они
скорее используют и стимулируют тело, нежели выставляют его напоказ;
скорее существуют, чем комментируются.
1. Игровые практики: буйство и рассеянность
Своей незначительностью и возможной простотой эти занятия напомина-
ют детские игры. Их место, равно как и время, практически не фиксировано
и произвольно, за исключением циклических праздников, устраиваемых в
честь святого покровителя. О них редко пишут, даже о тех, что практикуют-
ся благородным сословием за пределами военных академий: это различные
игры в мяч, в шары, бильярд или зимнее катание по льду150; развлечения,
о которых, описывая жизнь двора в Версале или в Марли, упоминают Сурш
или Данжо, но всегда походя, порой едва указывая их названия, так что
мы не видим ни как они разворачиваются, ни какие им сопутствуют пери-
петии.
Глава IV. Упражнения и игры 195
а) Локализация игр на пари
В мемуарах Шаватта, скромного чесальщика шерсти эпохи Людовика XIV,
перечислено поразительное количество забав, в которых участвовал этот
лилльский рабочий конца XVII века: мяч, лакросс*, бурлуар**, кегли, плава-
нье, катание на коньках, стрельба из арбалета и даже «метание копья с дере-
вянной лошади»151. Как правило, Шаватт играет по настроению или побив-
шись об заклад, без какой-либо регулярности или последовательности, его
практики подвижны и почти непредсказуемы: они никогда не подвергаются
категоризации, не рассматриваются как нечто единообразное и целостное.
Ни малейшего сходства с современным спортом, устройство которого, на-
против, формирует сферу унифицированного поведения, подчиненного
временной программе и особому календарю, строго распределяющему уста-
новленные состязания в течение года. Практически нет упоминаний особых
мест для этих развлечений, игровым полем может быть все городское про-
странство: на площади перед церковью играют в мяч, на засыпанных снегом
улицах — в лакросс, у городских рвов проводятся стрельбы. Но чесальщик
шерсти никогда не останавливается на них подробно, если только речь не
идет о потасовках и их последствиях. Мимоходом он отмечает «большое
число людей», играющих «в разных местах на стенах этого города»152, или,
порой, «молодых девушек», которые забираются на деревянного коня153. Ни
разу игра не описывается полностью со всеми ее перипетиями, длительно-
стью, последовательностью, началом и концом.
В классическую эпоху физические игры такого рода делятся на две кате-
гории: игры на пари, когда ставки делают сами участники, и призовые, когда
победителя ожидают награда и почести. Две манеры играть, две манеры со-
ревноваться, каждая из которых, в зависимости от социальной группы, имеет
множество дополнительных нюансов, напрямую связанных с общественными
структурами Старого порядка.
Многочисленные пари возникают неожиданно, порой в результате мгно-
венного решения: взять, к примеру, того швейцарца, который в 1594 году,
побившись об заклад, со шпагой на боку берет приступом амьенский собор
и забирается на его шпиль154; или молодого человека, который в окружении
десятка людей неистовствует в лодке на Темзе 1 мая 1653 года, — для зрителей,
собравшихся на берегах реки, условия пари остаются неизвестны155. Говоря
шире, практически все распространенные игры подразумевают битье об за-
* Командная игра, напоминающая хоккей, в которой вместо клюшек используется инвен-
тарь, похожий на ракетку или сачок. Собственно лакросс перенят европейцами у индейских
племен в XVII-XVIII веках, так что здесь речь может идти о типологически близких играх.
(Прим, пер.)
** Игра, типологически близкая к современному боулингу, где вместо шаров используют-
ся тяжелые деревянные диски. Характерна для некоторых северных регионов Франции.
(Прим, пер.)
ig6 История тела
клад, будь то игра в мяч, в кегли, в снежки или в шары. Это самый простой спо-
соб затеять игру, к тому же пари обеспечивает ей минимальную серьезность,
вносит элемент риска, добавляет напряжения. В отсутствие структур, которые
гарантировали бы участие игроков в этих случайно завязывающихся состяза-
ниях, пари заставляет играть по-настоящему. Оно мобилизует участников: без
него невозможно представить себе эти институционально незакрепленные со-
глашения, процветавшие при полной произвольности времени и места: «Надо
на что-то играть, иначе игра лишается интереса»156, как около 1530 года сказано
в «Разговорах запросто» Эразма.
Прекрасный тому пример — игра в ручной мяч. За редкими исключе-
ниями, в XVI-XVII веках она непредставима без денежного заклада, который
кладется у сетки. Залы для игры в мяч задуманы как игорные дома и по назва-
нию, и по функции, тем более что там же нередко играют в карты и в кости.
Согласно патенту Франциска I (1545), выигрыш приравнивается к оплате
труда: «Все, что будет собрано при игре в мяч, должно быть уплачено победи-
телю в качестве разумного погашения долга, возникшего от затраченных им
усилий»157. Порой зрители оказывают финансовую поддержку игрокам, как
это было в 1648 году, когда «рыночные торговки» принесли в «игорный дом в
квартале Марэ-Тампль» двести экю в поддержку герцога де Бофора158. Прак-
тики, превращающиеся в страсть: так, в конце XVI века кардинал де Гиз берет
в услужение человека исключительно из-за его игрового мастерства, чтобы
тот подавал ему мячи159; или, несколькими годами позже, Ревароль включа-
ется в игру, несмотря на деревянную ногу, и на некоторое время заставляет
о ней позабыть160. -•
Ь) Призовые игры
Совершенно иначе устроены призовые игры, которые, как мы видели на при-
мере благородных скачек за кольцом или буржуазной стрельбы по попугаю,
могли происходить достаточно регулярно. Наиболее показательны (и наи-
более популярны) из них те, что связаны с приходскими праздниками. Они
имеют самые различные формы: в Бретани это борьба, в Провансе — бег или
прыжки, в Меце — метание камней и тоже бег161, в Монпелье — поединок в во-
де162, как иногда в Лилле и Одамбурге163, это может быть и игра в мяч. Победи-
тель демонстрировал собравшимся свою силу или ловкость, праздничный пир
скреплял общинную солидарность. Соревновательность и получение призна-
ния, особенно среди молодежи, остаются могучим стимулом этих регулярных
противостояний, привязанных ко дню местного святого покровителя.
Существует и несколько иная форма: состязания между приходами. Это
тоже циклически повторяющиеся события, связанные с общими праздника-
ми — Богоявлением, Марди Гра, вербным воскресеньем... На первом месте
Глава IV, Упражнения и игры 197
тут ла суль* **, поскольку в ней участвуют много игроков и используется модель
рукопашной схватки: это игра в мяч с массовыми стычками, в которой, по-
видимому, нет недозволенных приемов, тела сшибаются друг с другом, мяч
должен попасть в особо обозначенное на поле место после того, как он был
вброшен из нейтральной зоны. Ла суль — типичная большая деревенская игра,
где игровое пространство не имеет четких границ, беспорядочные схватки мо-
гут порой продолжаться в реке или в море, как это было в Болонье в 1557 году,
когда подмастерья из Губервиля дрались в волнах Ла Манша164. В парламентских
регистрах периодически фиксируется провоцируемое ею насилие и желание
поквитаться: «К ним [игрокам] примешалось большое число пьяниц, которые
обрушивали палочные удары на своих врагов, когда их узнавали, а часто и на
совершенно неизвестных им людей»165. Такие же массовые вспышки насилия
в английских деревнях связаны с похожими на ла суль играми — кнаппан и
херлинг’*; последняя в 1602 году описывалась как «игра по-настоящему грубая и
жестокая, в которой тем не менее значительную роль играет ловкость и которая
отчасти напоминает военные действия. <...> Мяч в этой игре можно сравнить
с адским духом»166. В ла суль присутствуют все характерные черты игр Старо-
го порядка: географическая разбросанность, разрозненные правила, местная
специфика, беспорядочные столкновения, во время которых определяется не
столько командный, сколько индивидуальный победитель — тот, кто отправ-
ляет мяч в особо обозначенную на поле зону. Все очень меняется от места к
месту: и форма мяча, и материал, из которого он сделан, и выбор зачетных зон,
и устройство игровой площадки. Особенно это касается мячей, разнообразие
которых сравнимо с многообразием диалектов: начиная от традиционного для
Франции пикардийского «кожаного бурдюка, наполненного воздухом»167 или
набитого тряпками и украшенного лентами, который используют игроки в
Конде-сюр-Нуаро168, вплоть до самшитового шара во Фландрии169 или простого
куска дерева в Бурже или Мансе170.
Конечно, эти способы выпускания «пара» могли служить разным целям.
С их помощью разрешались межевые конфликты между деревнями, при-
ходами или «землями», равно как и конфликты внутри общины: в особен-
ности противостояния между женатыми и холостяками — в высшей степени
чувствительный водораздел для традиционных сообществ, мобилизующий
сексуальное напряжение внутри группы. К примеру, в Онфлер, где «молодые
женатые мужчины каждый год играли в ла суль с холостыми парнями из это-
* Ла суль (la soule) — командная игра, прототип современного футбола и регби.
(Прим, пер.)
** Кнаппан (cnapan, knapan, knappan) — командная игра кельтского происхождения, обычно
проводилась между двумя соседними приходами, ее цель — любыми способами доставить мяч
в центральную часть одного из состязающихся приходов. Херлинг (hurling), по-видимому, так
же имеет кельтские корни. Это командная игра, в которую играют деревянными клюшками
и мячом. (.Прим, пер.)
198 История тела
го города у ворот, смотрящих в сторону Гавра»171. С ними связаны различные
инициационные обряды с их почти сакральными действиями: ежегодные
праздники, во время которых проводились состязания, определявшие выбор
короля «аббатства» молодежи или «холостячеств», этих сообществ, которые
в старой Франции позволяли одной возрастной группе оказывать давление
на деревенскую общину, устраивая праздники или шаривари172. В этом случае
самым необходимым качеством являлась стойкость: таковы забеги с мячом
в Шамданье неподалеку от Ниорра, эта жестокая схватка всех против всех,
когда победитель должен, несмотря на удары, доставить мяч из деревни на
рыночную площадь; или скачки с препятствиями в Молеврие, неподалеку от
Шоле, когда выигрывает тот, кто, перелетая на коне через стог сена, сможет
положить на него монету173.
с) Физические качества и интуиция
Во всех этих видах состязаний доминируют два качества — сила и ловкость;
с XV века они упоминаются как необходимые для игры в мяч, где удары нано-
сятся «очень сильно, хитро и ловко»174. В крайне редких комментариях по это-
му поводу не говорится о быстроте, дыхании или даже мускулах; в доступных
источниках информации о теле все формулируется в самых общих терминах.
Однако выбор практик свидетельствует о наличии двойной репрезентации: с
одной стороны, важное место отводится прямым столкновениям, агрессив-
ности, как в случае ла суль; с другой — ловкости, как в любопытном случае
вольтижировки холостяков в Молеврие, или когда игроки бросают различные
предметы в привязанное животное (в Санлисе в птицу пытаются попасть сер-
пом, в Пьервере (Прованс) в петуха бросают камни), или, в редуцированном
виде, когда бьют кулаками по отбивающейся когтями кошке175. В последнем
случае ловкость и агрессия идут рука об руку, напоминая о том, что все эти
праздники, как правило, провоцировали насилие, большее или меньшее, в за-
висимости от места и от специфики календарных игрищ. Все эти физические
качества ассоциируются непосредственно с человеком, а не с возможным ре-
зультатом упражнений: это скорее интуитивные, а не рациональные представ-
ления, более знакомые по опыту, нежели отчетливая ценностная система. Мак-
симум, на который можно рассчитывать, — это описание физических данных,
но, как правило, такого рода тексты принадлежат посторонним свидетелям,
непричастным к культуре играющих; наблюдателям, владеющим письменной
речью, как тот королевский чиновник, который доносит о сражениях в воде
«отряда женатых» против «отряда молодежи» в Монпелье 18 августа 1634 года,
где первых возглавлял «человек приятной наружности, решительный, хороше-
го роста и сложения, со сверкающими глазами»176. Таков ментальный инстру-
ментарий элиты для описания анонимного тела.
Глава IV. Упражнения и игры 199
В общем и целом практика доминирует над словом, и в ней всегда
латентно присутствует угроза физического столкновения — открытого на-
силия, как в случае ла суль, или замаскированного и не столь явного, как в
случае борьбы. Вовель пишет о палочных ударах, которыми «ежегодно риту-
ально» завершаются некоторые праздники в Провансе, о сражении камнями
между соседними Сайансом и Баржемоном, о почти ритуальных вечерних
потасовках между крестьянами и ремесленниками, неизменно следующих
за послеполуденными состязаниями177. Мюшамбле утверждает, что игры, во
время которых в животное бросают камнями, весьма распространены: такого
рода потехи «способны несколько умерить страсти людей, позволяя им, во
время всплесков насилия, не приниматься за себе подобных»178. В 1727 году
Немец описывает весьма своеобразную игру в гуся — состязание на Троицу,
которое в Сюресне приходит на смену сражениям в водах Сены: «бой» ведет-
ся за то, чтобы зубами оторвать голову «живому гусю», подвешенному над
водой179.
2. Практики регулируемые и независимые
Особый уклад этих состязаний, их свобода, незакрепленность, неизбежно
порождает бесконечные конфликты с властью: это противостояние разгу-
ла и сдержанности, спонтанности и контроля. Их проведение постепенно
ограничивают в целях усмирения жестокости, искоренения игры на деньги
и борьбы с очевидной «бесполезностью» таких развлечений. Недоверие пре-
жде всего вызывает буйный характер, предполагаемая безнравственность
этой считающейся слишком вольной активности. Отсюда тенденция к ее
упорядочиванию, изменению и, порой, прямому запрету. Поэтому история
этих игр — в основном история борьбы с ними. В более широком смысле, это
история последовательного усиления контроля над телом: надзора, который
в конечном счете должен привести к более эффективному сдерживанию на-
силия и страстей. Это также история развития особых практик для обоих
полов и разных социальных групп, конкретный способ телесного подтверж-
дения существующих дистанций и различий.
а) Запрет на заключение пари
Прежде всего восприятие игр при Старом порядке окрашено моральным не-
доверием, смутным подозрением, хотя их потенциально безвредный характер
напрямую не ставится под сомнение. Согласно архаической классификации,
существует «три разновидности игр. К первой принадлежат те, что требуют в
первую очередь сообразительности или ловкости, как шахматы, шашки, руч-
ной мяч. Ко второй — те, что целиком зависят от случая, как кости, гокка,
200 История тела
ландскнехт, фараон, игра в гуся*. К третьей — смешанные, частично завися-
щие от ловкости, частично — от случая, как пикет, триумф и трик-трак»180.
Игры, основанные на ловкости, категорически отделяются от тех, что осно-
ваны на случае: первые допускаются, вторые запрещены. К примеру, игра в
ручной мяч, полностью зависящая от индивидуальных способностей игрока,
может считаться «самым достойным и наименее скандальным упражнением
для времяпрепровождения»181. Мастерство и физические возможности, «усер-
дие» в игре делают денежный выигрыш законным, меж тем как случай и удача,
напротив, выводят его за рамки дозволенного. Азартные игры подвергаются
гонениям за их «дурные последствия»182, поскольку они в большей мере спо-
собствуют обману, жульничеству, иллюзии, выманивая «значительные суммы
у многих сельских жителей, которых привлекает страсть к игре или практи-
чески никогда не осуществляющаяся надежда на выигрыш»183. Об этом без
конца твердят указы, полицейские отчеты и парламентские решения, в кото-
рых множатся запреты на игру в карты и в кости: «Решительно воспрещается
и запрещается лицам любого положения и сословия держать игорные дома в
каком бы то ни было городе или месте нашего королевства, а также собирать-
ся для игры в карты или в кости»184. Конечно, многие места оказываются вне
их юрисдикции: двор и, шире, Париж, Пале-Рояль, Тампль, резиденции ино-
странных послов185.
Тем не менее амбивалентность пари провоцирует смутный остракизм.
Наличие денежного заклада соседствует с возможным осуждением, которое
распространяется и на игры, требующие ловкости. Даже в игре в ручной мяч
есть свои шулера, жертвы обмана и маклеры: к примеру, в 1627 году Монбрюн-
использует древний как мир способ жульничества: сперва убеждает лондон-
ских игроков в своей беспомощности, а затем, внезапно обнаружив мастерство
и талант, обыгрывает их на значительную сумму186. Или упоминаемый Сен-
Симоном Фонпертюи, «великий плут, собою молодец, приятель по разврату
господина де Дози, затем ставшего герцогом де Немуром, большой любитель
игры в ручной мяч»187. Запреты на игру в ручной мяч есть уже в XVI веке: так,
10 июня 1551 года парламент выносит «запрет строить новые помещения для
игры в мяч в городе Париже и его пригородах»188; этот запрет повторяется в
постановлениях от 23 мая 1579 года и 6 февраля 1599 года189. Выносятся осуж-
дения. От начала XVI к середине XVII века число залов для игры в ручной мяч
уменьшается: в 1500 году их 250, а в 1657-м — 114190.
Согласно полицейским отчетам конца XVII столетия, игры, подразуме-
вающие состязание в ловкости, притягивают сомнительных персонажей: мо-
шенников, живущих за счет игры в ручной мяч и сопутствующих развлечений,
* Гокка (Боса, Босса), ландскнехт и фараон — карточные игры, игра в гуся (jeu de loie) — на-
стольная игра с игровым полем и костями. (Прим, пер.)
Глава IV. Упражнения и игры 201
юнцов, у которых за душой ни гроша, вельмож, проматывающих свое со-
стояние. К первым относится Демар, «покровитель» проституток с улицы
Гран-Огюстен; забияка беспокойного нрава, он не преступник и не разбойник,
но живет за счет «сомнительных» доходов и является «завсегдатаем всех мест
для игры в ручной мяч, где также играют в карты». На противоположном краю
социального спектра — молодой герцог д’Эстре, который стремительно разо-
ряется, так как бьется об заклад по любому поводу, часто посещая игру в мяч
на улице Мазарин (полиция скрупулезно подсчитывает потерянные им тысячи
ливров). Несколькими десятилетиями ранее на заметку попадает Шарль При-
вэ, молодой клирик, навлекший на себя обвинения в том, что церкви он пред-
почитает игру в мяч: «Вместо того чтобы учиться, он в Париже тратит время и
деньги своего отца на игру в мяч, карты, кости и на верховую езду, которыми он
владеет не хуже искусства проповеди, и даже лучше»191.
Ь) Не тело, но плоть
В результате образ тела оказывается смешанным: когда на первый план вы-
двигаются физические качества, тут же возникает подозрение в распущен-
ности. Игрок всегда проигрывает в уважении, даже если публичные состяза-
ния, проводимые профессионалами игры в ручной мяч, разрешены в Париже
приблизительно в 1690 году192 и, без сомнения, пользуются любовью публики.
На более глубоком уровне центральное место тут занимает традиционное
противопоставление игры и серьезных занятий. Как известно, Монтень от-
вергал игру в шахматы из-за ее увлекательности: «Я лично терпеть ее не могу
и всячески избегаю именно за то, что она — недостаточно игра и захватыва-
ет нас слишком всерьез; мне совестно уделять ей столько внимания, которое
следовало бы отдать на что-либо лучшее»193. Игра здесь предстает отчасти как
тень, она существует в виде негатива: ни ее время, ни само ее существование
не являются подлинными, даже если она способна будоражить страсти и вы-
зывать беспорядки, как это произошло в Лилле в 1691 году во время в игры в
мяч, завязавшейся на обочине торжественной процессии. Жители Армантьера
«набросились на лилльских обитателей, за что те им отомстили, и были взяты
и заключены под стражу»194.
Другими словами, игрок отказывается по-настоящему повзрослеть. Он
бежит от самого себя, склонен к импульсивности и к «развлечению»; не обладая
ментальным инструментарием, который помог бы объяснить эту увлеченность,
он предается ей как плотскому удовольствию, что является едва смягченной
разновидностью греха. Единственный образ тела, возникающий в таком слу-
чае, — это образ слабости: игры прошлого прежде всего были удовольствием,
а не достижением поставленной цели или состязанием; скорее самозабвением,
чем конструктивным принципом. Они подпадали под категорию «вожделе-
202 История тела
ния» — по словам Ренье, «греха, окрашенного человечностью»195. В лучшем
случае их пространство и время были нейтральны, если не негативны; един-
ственный позитивный момент — это пустое времяпрепровождение помогало
избавиться от трудовой усталости. Игра соседствует с таверной, праздником,
улицей; ее горизонты — беззаботность и товарищеское сообщничество. На это
указывает стихотворение «Бедствия подмастерьев пекарей в городе и пригоро-
дах Парижа»196, которые «После вечери играют в шары и в диски / И отправля-
ются в трактир пропустить стаканчик».
Или вот типичный случай: холостяки из Сент-Омера в один прекрасный
день 1577 года решили «заработать себе на пирушку игрой в ручной мяч», про-
гуляли выигрыш в таверне «Тамбурен» и, напившись, подрались до крови197.
В этих народных практиках еще ничто не предполагает идеи «тренированного»
тела, которая появится вместе со спортом как таковым198, идеи морального
выигрыша или внутреннего обогащения, примером которого также считается
спорт. Напротив, тут все решают импульсивность, желание, аппетиты, отчетли-
во не отделяемые от самой игры. В этом случае в представлении о теле домини-
рует плотское начало, а игра объясняется прежде всего прихотью. «Величайшее
из наших несчастий»199, как говорит Паскаль в одном из текстов, выражающем,
конечно, крайнюю точку зрения на игру, но тем не менее также свойственную
классической эпохе. «Отдых, но не привязанность»200 — настаивает Франциск
Сальский в 1601 году, объединяя танец и игру как «уступки» чувствам.
Но эти «слабости» и даже заключение пари отнюдь не предполагают то-
тальной демонизации. К примеру, в конце XVII века король назначает по 800
ливров пенсиона своему наставнику в игре в ручной мяч Журдену и известно-
му мастеру игры в шары Бофору, чтобы те играли с принцами крови201. Как и в
случае азартных игр, двор здесь обладает собственными прерогативами, и его
практики не ставятся под вопрос. Напротив, игра на деньги выступает тут как
свидетельство богатства и могущества. Власти больше обеспокоены широким
распространением обычая биться об заклад. Пари, заключаемые по взаимному
соглашению между отдельными личностями, за пределами реального обще-
ственного контроля, несут в себе риск спонтанности и нарушения порядка:
государство не способно контролировать независимые от каких-либо инсти-
тутов договоренности между игроками. Отсюда постоянные колебания XVII
и XVIII столетий между терпимостью и запретом, которые в конечном счете
определяют двусмысленность образа игры.
с) Празднества, насилие, контроль
Именно в этом контексте смутного отторжения надо рассматривать попыт-
ки общества Старого порядка установить контроль над играми, вплоть до
ограничения игры в ручной мяч, результатом которого, как мы видели, стало
Глава IV. Упражнения и игры 203
сокращение числа «притонов»202: медленная работа, направленная, как счита-
ется, на искоренение волнений, беспорядков и в конечном счете насилия.
Первым объектом гонений оказываются состязания в ловкости, устраи-
ваемые во время церковной службы, как это было в Лионе в 1582 году: «По-
велевается всем жителям Лиона и окрестных деревень присутствовать на
божественной литургии по воскресным и праздничным дням, в каковые, пока
длится служба, запрещается всем господам, содержащим игру в мяч, заводить
игру, выдавать ракетки и мячи, а также принимать у себя тех, кто приходит
играть; в эти же дни и под угрозой такого же наказания запрещено играть в
брелан, кегли, карты, кости, шары, крокет и прочие»203. Под прицелом находит-
ся беспорядок — игры, которые не знают пределов и ограничений ни по сро-
кам, ни по месту проведения и существование которых не может не вызывать
противостояния с властями: «До нашего сведения дошло, что многие частные
лица, подмастерья из различных лавок, ремесленники, лакеи и другие молодые
люди позволяют себе играть в волан, в чурки и в кегли на самых людных улицах
и публичных площадях, что препятствует свободе и безопасности этих улиц
и подвергает прохожих опасности получить ранения»204.
Особой мишенью для обличения в XVII веке становятся праздники, кон-
троль над которыми усиливается: «Прежде всего речь о том, чтобы христиа-
низировать календарь и вернуть себе наиболее важные моменты цикла тра-
диционных общественных празднеств между карнавалом и постом, между
праздниками Тела Господня и святого Иоанна»205. Это совместное наступле-
ние гражданских и церковных авторитетов, стремящихся колонизовать про-
странство вольностей; слияние Контрреформации и государственной власти,
попытка сократить количество нерабочих дней, реорганизовать временные
циклы и общественные развлечения. Отсюда постановление королевского
суда, принятое в 1665 году на выездной сессии в Оверни, запрещающее «все
шутовские праздники... каковые становятся поводом к похоти, пьянству,
отвратительным богохульствам, завязывающимся во время них кровавым
побоищам, ведущим к смертоубийствам»206. Это наступление дает видимые
результаты: в XVIII веке (а в городах намного раньше) традиционные праздне-
ства сменяются торжественными зрелищами, дозволенными и христианизиро-
ванными процессиями. Оно неизбежно затрагивает холостяцкие сообщества
с их призами, игрищами, молодежными группами и избранием «королей»,
временными законами и шаривари, которые постепенно начинают обвинять в
«отвратительном разврате», происходящем во время «танцев, игр и пирушек»
в дни карнавала 207. Независимость отдельных сообществ, даже частичная и
временная, в XVII-XVIII веках становится нестерпимой для государства, все
глубже проникающего в ткань общества. Отсюда случай Монпелье — одно из
многих решений, принятых в середине XVII столетия: «Во вторник 3 февраля
204 История тела
1651 года г-н де Ла Форе де Туар, наш сенешаль, велел опубликовать указ,
запрещающий лицам любого сословия избирать предводителя молодежи и
предпринимать какие-либо действия, злоупотребляя его именем, и произошло
это во время магистратуры г-на де Мюрля»208. В 1660 году Людовик XIV запре-
щает выборы предводителя молодежи в городах Лангедока209. Как на примере
Могувера и приходов в окрестностях Лиона показала Натали Земон Дэвис,
в XVIII веке этот институт быстро приходит в упадок210.
Еще более упорному преследованию в конце XVII века подвергается на-
силие, в частности связанное с игрой в ножной мяч. Реннский парламент
накладывает на нее запрет в 1686 году, но в Бретани она еще удерживается;
преследование усиливается в середине XVIII века после несчастного случая в
Пон-л’Аббе, когда во время игры в воде утонули несколько человек211. Запрет
вводится и в Англии, где в 1743 году Джон Уэсли констатирует, что в Корнуолле
«теперь и не слыхать о херлинге, любимом занятии жителей Корнуолла, пре-
даваясь которому они переломали столько членов и порой приносили в жертву
свои жизни»212. Это, конечно, то самое понижение уровня терпимости по от-
ношению к насилию со стороны государств Нового времени и постепенное
установление контроля над индивидуальными проявлениями агрессии, много-
численные примеры чему можно найти у Норберта Элиаса213.
d) Дистанции, благопристойность, недостойное поведение
Помимо решений, связанных с ограничением насилия и вводом его в новые
рамки, существуют и другие, не менее важные, на сей раз внутренние демар-
кации между теми, кто участвует в игровых практиках, теми, кто в них не
участвует, и, наконец, теми, кто заведомо из них исключен. Есть множество
указаний на то, сколь высоки были водоразделы между игроками, до какой
степени велики дистанции между людьми, которые посещают разные игровые
пространства и следуют разным кодексам поведения.
В особенности это относится к мужчинам и женщинам, которые при Ста-
ром порядке никогда не участвовали в одних и тех же состязаниях: их игры не
могли сочетаться друг с другом. Традиционные религиозные запреты характе-
ризовали «подобные собрания» как «бич целомудрия»214, а моралисты требова-
ли проводить различие между «пристойными» и «непристойными» играми215.
Женщинам предписывается «играть лишь изредка и всегда с большой осмо-
трительностью и безразличием»216. Игры в ручной и ножной мяч, равно как и
в шары, считались «неприличными для женщины или девушки»217, поскольку
диктуемые ими жесты почти исключительно принадлежат к мужскому реги-
стру. Трактаты об играх — такие, как книги Тьера или Барберака, — настаивают
на том, что принятые в играх позы «не подходят лицам слабого пола»218, равно
как и на скандальности «смешения разных людей»219, что, по сути, является
Глава IV Упражнения и игры 205
косвенным запретом. В «Придворном» женщины отстраняются от всех «тяже-
лых» упражнений, на их долю Кастильоне оставляет лишь танцы, пение и игру
на музыкальных инструментах220. Целый ряд поведенческих моделей косвенно
предполагает запрет женских игр, особенно тех, которые связаны с физической
силой и выносливостью. Остается ничтожное число приемлемых занятий
такого рода, к которым, судя по описанию Бракенхоффера, побывавшего во
Франции в середине XVII века, могла относиться игра в кегли221. А еще волан:
Локателли, проезжавший через Лион в 1655 году, считает его специфически
женской игрой: «лавочницы... бьют по волану лопаточками, на которых на-
тянуты кишки, мало отличающиеся от струн на ракетках. Они перекидывают
его друг другу по 200, а то и по 250 раз, самые ловкие до 300 раз, пока он не
упадет на землю. Игра состоит в том, чтобы как можно дольше удержать его в
воздухе»222. Об этой игре часто упоминает мадемуазель де Монпансье, призна-
ваясь, что в 1650-е годы она посвящала ей много летних часов: «Я играла в нее
два часа утром и столько же после полудня»223.
Пример мадемуазель де Монпансье, помимо прочего, показывает, что по-
ловая дискриминация в меньшей степени затрагивала благородное сословие:
волан, шары, бильярд, равно как и охота, остаются в числе совместных раз-
влечений избранного общества. Кузина короля не скрывает любви к «играм-
упражнениям»224: в своем замке Сан-Фаржо она сооружает площадку для игры
в шары225, в особняке в Шуази — бильярд226, она охотится на зайца со сворой
английских борзых. Об охоте упоминает и Мария Манчини227, а госпожа де Се-
винье — о том, что ее дочь в Гриньяне играет в шары228. В случае благородного
сословия половая дискриминация лежит в другой плоскости: академии верхо-
вой езды, где, как мы видели, обучают навыкам, необходимым для дворянина,
для женщин, очевидным образом, закрыты.
Столь же очевидна и социальная дискриминация: сословное общество
всегда отгораживает свои игровые зоны. Игры в ручной мяч, завсегдатаем ко-
торых был Шаватт — ткач, живший во времена Людовика XIV, — происходили
на открытом воздухе, на площадях перед церквями, на бульварах, у город-
ских рвов229. Игры, в которых участвовали люди благородного происхожде-
ния, устраивались в помещениях с балконами или дополнительными залами;
в XVII веке богатое заведение такого рода могло похвастаться большим штатом
прислуги; игрокам выдавали изысканные аксессуары — кожаные и шерстяные
туфли, «тонкие платки», хлопковые колпаки и льняные рубашки230.
Еще более важное значение, чем раздельный характер игр, имеют связан-
ные с ними прямые «запреты». К примеру, далеко не все могли участвовать в
игре в ручной мяч, считавшейся вполне обычной в XVII веке: «Магистрат не
может играть в нее, не роняя своего достоинства и не компрометируя серьез-
ность своего характера»231. Это же касается и людей Церкви: синодальные
2об История тела
статуты, предписания епископов и кардиналов жестко ограничивают подоб-
ные практики: «Запрещается духовным лицам играть в бильярд, в ручной
мяч или в какие-либо другие публичные игры вместе с мирянами, являться
для этого на людях в рубашке и кальсонах и даже приходить смотреть на то,
как играют другие»232. Препятствием здесь служит ощущение несоответствия
между жестом и общественным статусом, между диктуемыми игрой позами и
благоприобретенным авторитетом. Существуют «взгляды и манеры, прости-
тельные для одних, но не подходящие другим»233. Игра способна разрушить то,
что позволяет «поддерживать авторитет за счет важной и серьезной осанки»234.
Колпак, туфли и рубашку игрока не должны надевать те, кого такой наряд
способен «обесчестить»235. Это неизбежно ограничивает состав ее участников.
Так, Людовик XIV в юности порой играл в ручной мяч, у него на жалованьи на-
ходились один наставник и шесть подавальщиков, в Версале по его повелению
был сооружен роскошный зал для этой игры, однако сам он им не пользовался,
предпочитая бильярд, который, по свидетельству Данжо, был самым частым
из его развлечений: играя в него, можно было оставаться в обычном наряде и в
шляпе, а это, как считалось, гарантировало сохранение самообладания и досто-
инства236. Бильярд становится придворной игрой, что позволило Шамийару по-
лучить «министерский пост благодаря прекрасным связям, которым он обязан
свой ловкости»237, в то время как «более живые» игры отвергаются, поскольку,
по общему мнению, вредят торжественному характеру власти: «Государям не
следует предаваться любым играм без разбора. Состязаться им дозволено лишь
с равными. Никогда они не должны позволять кому бы то ни было дотраги-
ваться до них, толкать или валить наземь»238. Эту ритуальную церемонность
благородного сословия трудно согласовать со спонтанностью игры в ручной
мяч или в шары. Более того, даже в вопросах физической техники игры этикет
XVII века предписывает определенные позы и манеру держать себя: «Играя в
ручной мяч, в шары, в крокет и бильярд, следует избегать смешных и гротеск-
ных поз»239. Вследствие этого дискриминация не только охватывает условия и
социально дифференцированные пространства, но и делает игры почти «непо-
зволительными» для определенных общественных групп.
При всем том эти запреты укореняются далеко не сразу. Еще в 1528 году
Кастильоне допускает, что его придворный может «бороться, бегать и прыгать
вместе с крестьянами», но уже настаивает, что делать это нужно «из любез-
ности, а не для того, чтобы с ними состязаться», так как потерпеть поражение
от крестьянина, особенно в поединке, слишком «недостойно»240. В XVI веке
в Нормандии Губервиль, будучи сеньором Волони, еще играет в ручной и
ножной мяч и борется со своими подданными: «В Богородицын день, после
вечери, мы до самой ночи бились на кулачках возле церкви»241. В тех же нор-
мандских деревнях во времена Губервиля кюре, несмотря на риск потерять
Глава IV. Упражнения и игры 207
место, по-прежнему играют в лакросс: «Кюре из Турлявиля отправился сегодня
утром в Турневиль, чтобы отслужить мессу, а затем вернулся к вечери. Весь
остаток дня он провел нанося удары по мячу»242. Играют они и в шары, и в ди-
ски: «Я поехал в Солсемениль к тамошнему кюре, которого застал рядом с до-
мом в окружении молодежи, с которой он играл в шары»243. 10 августа 1529 года
в Ортик (Артуа) во время игры в шары священник, дворянин и шталмейстер
окружены многочисленной и пестрой публикой 244: общественные страты пока
перемешаны. Еще один священник, в 1655 году играя в мяч с прихожанами
Нуайель-су-Ланс, в пылу ссоры из-за ставок «поразил одного из своих против-
ников ударом ножа в грудь, после чего другой выколол ему глаз»245.
Но постепенно насаждаемый благородным сословием и двором социаль-
ный этикет устрожается, увеличивая физическую дистанцию между потенци-
альными игроками, а Контрреформация усиливает контроль над поведением и
нравственностью клириков. «Азартные» кюре подлежат такому же осуждению,
как те, кто содержит наложниц или отличается жестокостью. Вступивший
в должность в 1612 году архиепископ Камбрейский в 1625 году пишет в Рим
о различных запрещенных практиках, включая игры, из-за которых ему при-
шлось «лишить мест более сотни приходских священников» и даже отдать «под
суд некоторых из них за их дурные нравы и незнание доктрины»246. Немысли-
мым становится и совместное участие сеньоров и их крестьян в игре в мяч или
в борьбе, вплоть до того что в конце XVII века «Галантный Меркурий» интере-
суется лишь каруселями, скачками за кольцом и стрельбой по попугаю247.
е) Телесная солидарность
Все это говорит о том, сколь важную роль играли эти установки при Старом
порядке. Они иллюстрируют символический характер ставок игры и еще ярче
демонстрируют ту предварительную систему солидарностей, которая обуслов-
ливала игровое поведение. Отсюда разница между состязаниями того времени
и нынешними спортивными соревнованиями. В первых противников сводят
предваряющие игру отношения: принадлежность к одной сельской общине,
сеньории, возрастной или сословной группе; все эти частные сближения опре-
деляют телесное соседство или противостояние даже во время развлечений.
Игрок никогда не бывает «независимым», не выбирает свою команду, за ис-
ключением (и с некоторыми оговорками) тех случаев, когда речь идет о пари —
крайней форме игры со случаем, продолжающей свое зыбкое существование.
Такой игрок никогда не (пере)определяет собственную группу или систему со-
лидарностей, его связи, участие или вызовы не основаны на взаимной догово-
ренности. Его место известно еще до начала игры, без его согласия он причис-
лен к соответствующему лагерю: местоположение его тела напрямую задано
социальной и культурной принадлежностью. Он и не ставит их под сомнение
208 История тела
и едва отдает себе в них отчет: игра воспроизводит те социальные отношения,
которые общество Старого порядка считает естественными в силу их очевид-
ности. Если брать шире, то это проблема соотношения публичной и приватной
сфер248: игра показывает, до какой степени приватное существование остается
зависимым от публичного, до какой степени индивидуум живет во времени и
в пространстве, задаваемых тем публичным порядком, к которому он принад-
лежит, порядком в равной мере социальным и христианизированным. И это
еще раз подтверждает глубинное различие между играми прошлого и совре-
менным спортом.
3. Оздоровительные практики — ограниченные практики
Помимо удовольствия от игры, невозможно оставить без внимания оздорови-
тельный элемент упражнений, от которых человек, их практикующий, ожидает
определенного телесного эффекта: поддержания здоровья, укрепления орга-
нов. Конечно, не всякий игрок об этом думает: такой результат слишком далек,
чтобы самостоятельно привлекать к игре. Тем не менее он достаточно широко
признается, поскольку издавна считается, что повторяющееся движение под-
держивает крепость и здоровье: «скажем мы, чтоб сохранить здоровье, — как
говорится в средневековых текстах, — увеличивайте и усиливайте телесное
тепло»249. Ключевую роль играет гигиена, в этом убеждает вся культурная
история Европы Нового времени, однако ничто не указывает на ее сходство
с современным пониманием гигиены и, тем более, на ее осознанное примене-
ние: свойственное тому времени представление о теле создает возможность
бесконечных подмен эффекта от упражнений следствиями иного рода.
а) Очищение гуморов
Старинные трактаты о здоровье воспроизводили наблюдения античных авто-
ров, Гиппократа или Галена250: физическое движение способствует очищению
тела, стимулируя отдельные части, заставляя органы сокращаться и выводить
наружу гуморы, застой которых мог бы причинить вред. Об этом в 1580 году
в своей тяжеловесной и образной манере писал Амбруаз Паре: «Движение
умножает природный жар, который обеспечивает лучшее пищеварение и,
следовательно, хорошее питание, опорожнение и более быстрое соображе-
ние; поскольку благодаря этому средству протоки прочищены и изобильны,
упражнение делает телесные и дыхательные привычки и другие действия бо-
лее сильными, крепкими и выносливыми, в силу естественного трения частей,
которые сталкиваются с другими, не такими сильными и разработанными,
как мы это видим у сельских жителей и у прочих людей, занимающихся тя-
желым трудом. Вот в чем состоит удобство упражнений...»251 Лучшая очистка
Глава IV. Упражнения и игры 209
протоков, подтянутые телесные ткани — за всем этим стоит главный прин-
цип старой медицины: традиционное представление о теле как о сочетании
гуморов, которое ограничивает уход за ним обновлением и выводом жидко-
стей. Такое осушение повышает физическую сопротивляемость и крепость.
Меркуриалис — автор первой книги о гимнастике, получившей широкое рас-
пространение в Европе в XVI-XVII веках252, постоянно настаивает на таком
воздействии: упражнения «увеличивают природный жар, а вызываемое ими
трение различных частей тела друг о друга приводит к большей крепости пло-
ти и нечувствительности к боли»253. Современные ему трактаты о здоровье то
и дело возвращаются к этой теме: «Упражнение оберегает человеческое тело от
тяжких болезней, когда постепенно рассасывает непереваренные излишки»254.
Открытие в 1628 году принципа кровообращения не вносит никаких из-
менений в те функции, которые приписываются телесному движению, как и не
оказывает влияния на теорию гуморов255. Застой жидкостей считается главной
причиной недугов, их неподвижность и избыток представляют настоящую
опасность: «Часто случается, что кровотоки засоряются или разрываются, ког-
да содержащаяся в них жидкость плотнее, чем должна быть, или в избыточном
количестве, что приводит к весьма большому числу болезней»256. В 1690 году
Фюретьер в своем словаре выражается проще: «Все хвори происходят от вре-
доносных и избыточных гуморов, которые следует опорожнять»257. Отсюда
специфическая роль упражнений, сближающая их с принятием слабительного;
обычай растираться после игры в ручной мяч, чтобы, перед тем как обсу-
шиться, как следует пропотеть. Такого рода сцены встречаются и в мемуарах,
и в романах: «Завершив партию, игроки поднялись в одну из комнат, чтобы
растереться»258. Потоотделение остается главным достоинством упражнений,
о чем напоминает госпожа де Севинье, когда пишет о своих прогулках в окрест-
ностях Витре: «Мы каждый день потеем и полагаем это превосходным для
здоровья»259.
Ь) Пористое тело, упражнения и их пределы
Необходимо еще раз подчеркнуть значение этой предварительной системы ре-
ференций: она лишает упражнения их специфического характера. Их эффект
аналогичен воздействию слабительного или кровопускания, вывод гуморов
посредством движения или кровопускание при помощи скальпеля оказыва-
ются эквивалентны. В середине XVII века об этом говорит Ги Патен, в своих
письмах рекомендовавший время от времени отворять вену: «Наши парижа-
не обычно мало упражняются, много пьют и едят и страдают полнокровием;
в этом состоянии их болезни практически невозможно вылечить, если сперва
не прибегнуть к сильным и массивным кровопусканиям»260. Об этом же пишет
Фламан в своем «Искусстве сохранения здоровья» (1691), даже не упоминая
210 История тела
упражнения, до такой степени физическое движение считается эквивалентом
других очистительных практик261. Отсюда характерная для XVI-XVII веков
неопределенность советов по поддержанию здоровья, которые специально не
предписывают упражнения, подчеркивая лишь причинно-следственные связи:
«Если кровь в вас слишком грешит полнотой, которая может вас задушить,
привести к разрыву сосудов или застою, вы можете добавить к кровопускани-
ям упражнения, диету и потогонные средства»262.
Иными словами, во Франции классической эпохи привилегированная
практика ухода за телом — не столько упражнения, сколько кровопускания;
логика очищения дает предсказуемый результат: немедленный вывод видимой
жидкости в более или менее контролируемом количестве. Ги Патен считает это
самым надежным залогом крепости, и именно так он лечит «бронхиальный
недуг» своего трехлетнего сына: после «вывода через вены» катаров, которые
«едва его не задушили»263, ребенок как будто преобразился. Повторные кро-
вопускания придали ему бодрости, которой раньше не было, легкие окреп-
ли, сопротивляемость возросла: «Сегодня он самый здоровый из моих троих
сыновей»264. Ни малейшего сомнения: раннее кровопускание укрепляет, под-
тягивает плоть, предотвращает болезнь. Избранное общество XVII века при-
бегает к нему все чаще и чаще; по свидетельству венецианского посла Анджело
Коррера, в 1639 году кардиналу Ришелье, тогда находившемуся на пике влия-
ния, кровь пускают несколько раз в месяц265. Ежемесячно и по многу раз этой
процедуре подвергается и Людовик XIII: его хирург Бувар отворяет ему вену до
47 раз в год266.
Еще более значимы в этом смысле поиски равновесия, проясняющие ло-
гику свойственных тому времени представлений. Лучший тому пример — на-
ставники Гаргантюа, которые принимают в расчет влажность воздуха, качество
пищи, наличие или отсутствие упражнений. Так, в дождливую погоду великан
меньше упражняется: «Вернувшись домой, они ели за ужином меньше, чем в
другие дни, и выбирали пищу сухую и не жирную, дабы тем самым обезвредить
влияние сырого воздуха, коим дышит тело, и дабы на их здоровье не сказалось
отсутствие обычных упражнений»267. Интуитивное представление, весьма да-
лекое от современных взглядов: тело видится почти полностью состоящим из
жидкости, поэтому отсутствие упражнений можно компенсировать потребле-
нием более сухой пищи; дождь способен увлажнять внутренние органы; цен-
тральная роль принадлежит впитыванию или выделению. Движение членов
очищает потоки, но то же самое делают и другие практики — кровопускание,
очищение желудка, потение.
Это характерное для XVI-XVII веков представление о теле, пронизанном
порами, беззащитном перед дуновениями воздуха и влажностью, накладывает
особые ограничения: так, мглистый воздух, чья плотность «легко запирает
Глава IV. Упражнения и игры 211
поры»268, пропитывает кожу, прерывает выделения и тем самым препятствует
току туморов во время упражнений. Поэтому физические нагрузки или про-
гулки во время тумана опасны, так как они инициируют вывод жидкостей и
тут же его перекрывают. Это предмет постоянного беспокойства госпожи де
Севинье: «Я узнала, что 24 декабря солнце село в ужасные тучи (что странно)
и что был очень густой туман. Это нам говорит о том, дорогие сестры, что в это
время года не следует совершать прогулки»269. Климат тем более представляет
угрозу для испарений, что он, отчасти, ими управляет.
Другая, противоположная, опасность — проникновение в тело воздуха,
в особенности холодного, которое усиливается во время больших физических
нагрузок, когда поры широко раскрываются. Представление это давнее и тра-
диционное: «Не следует предаваться отдыху [после упражнений] в ветреную
погоду. Ибо тогда охлажденный воздух пронзает поры, входит в них и про-
никает вплоть до внутренних частей тела»270. Также опасно проникновение
зараженного воздуха, поэтому нельзя упражняться во время эпидемий, когда
в поры, раскрывающиеся от образовавшегося при движении тепла, может по-
пасть яд заразы: «Тело, поры которого остаются открытыми, легче подвергает-
ся заражению»271.
Как легко видеть, эта образная логика далека от сегодняшней. Ко всему
прочему, наибольшую озабоченность вызывают резкие движения: они таят в
себе неожиданности, горяча кровь, «вызывая разложение гуморов, разжигая
лихорадку»272. Их внезапный характер угрожает еще не до конца установивше-
муся ритму, оставляя поры широко разверстыми, усиливая хрупкость тела, ис-
тощая запас жидкостей или раскрывая его навстречу «дурному» воздуху: «тяже-
лые и внезапные» упражнения «сушат и истощают»273, «ослабляют сочленения...
разрушают тело»274. «Гонцы» — слуги, в обязанности которых входит бежать
перед каретами их господ, — часто страдают астмой или грыжей; «отощавшие»
и «иссушенные», они оказываются жертвами «разрыва какой-нибудь мелкой
вены в жилах» или вместе с потом теряют «самую летучую часть крови»275.
Слишком заметное усилие — авантюра, перевозбуждение, «крайность», вы-
ходящая за пределы гигиенических категорий этого мира, где главным залогом
здоровья считается умеренность276. Оно нарушает обязательное для здорового
тела равновесие. Отсюда уверенность в его вреде и сближение с прегрешени-
ем, как в случае невоздержанности в еде или питье; поэтому оно отвергается,
пока не будет достигнуто понимание его механизмов и предела277. Как всегда,
нормативным образцом тут выступает поведение короля; его торжественные и
спокойные охоты конца XVII века, когда дичь равномерно распределена внутри
огороженного пространства, «весьма способствуют здоровью и поддерживают
бодрость»278, тогда как слишком увлеченная травля считается опасной. Об этом
свидетельствует журнал здоровья короля, в один из летних дней 1666 года
2 L 2 История тепа
отмечающий возбуждение «быстрое и бурное после катания с горок, которые
он повелел соорудить в Версале для своего развлечения»279. Ближайшее окру-
жение тут же бьет тревогу, врачи обеспокоены: король не должен предаваться
столь резким упражнениям. Тем более что, по-видимому, они имеют достаточно
дурные последствия: «тяжесть в голове, сопровождаемая смутными движе-
ниями, головокружениями и слабостью всех членов», вплоть до «небольших
приступов»280. Вынужденное оживление ничем не может быть оправдано.
с) Скорее гуморы, чем мускулы , <
Гигиенические упражнения должны быть простыми и ежедневными — ходьба,
преодоление некоторого расстояния. Возможность заняться ими существует
всегда, они легко доступны, не требуют ни особого времени, ни пространства.
Так, около 1680 года Бриенн описывает, как дипломат Шаню в качестве раз-
минки «собственными руками возделывал свой огород»281, что удивляет неко-
торых его посетителей, поскольку такое занятие считалось слишком низким,
однако оно позволяло поддерживать «незаметное испарение»282, регулярность
и размеренность эманаций. Мадемуазель де Монпансье в 1679 году так опи-
сывает свои упражнения: после нескольких месяцев «малоподвижного образа
жизни, вредного для здоровья», она временно обосновывается в Понсе, где ее
досуги посвящены не охоте или игре в волан, но прогулкам; ходьбы по холмам
вполне достаточно для удовлетворения гигиенических требований. «В Понсе...
хороший воздух, вы будете там не на виду и сможете гулять столько, сколько
захотите»283. Оздоровительные упражнения ограничиваются тем, что приво-
дят в движение гуморы, они не выходят за пределы повседневных занятий.
Все это имеет и другие последствия, связанные с формой и содержанием
предлагаемых движений: к примеру, поскольку важное значение приписывает-
ся внутреннему трению, благодаря которому выводится жидкость и укрепля-
ется плоть, то возникает идея пассивного трения, провоцируемого другими
способами передвижения — тряской при езде в карете, на лошади, в лодке.
Результат один: части тела сталкиваются друг с другом, обеспечивая равно-
весие гуморов, подогревая или «осушая» телесные соки. Госпожа де Ментенон
формулирует эту идею без затей, когда советует своему брату «есть мало, но
часто» и, главное, «прогуливаться на лошади, в коляске и в лодке, немного хо-
дить пешком»284. Медики XVI-XVII веков выражаются более ученым манером,
различая движения, имеющие «внутреннюю причину» и «внешнюю причину»;
предпочтительным считается сочетание обоих типов: «Верховая езда есть
движение, обладающее внешней причиной и внутренней причиной», и, если
оно «спокойное и плавное», то предохраняет человека от множества недугов285.
Умеренное движение способствует незаметному испарению, а провоцируемое
им трение воздействует на более тонкие гуморы.
Глава IV Упражнения и игры 213
Чтобы оценить специфику упражнения, подразумевающего только воз-
действие на гуморы, возьмем в качестве примера корсет. Традиционное исполь-
зование этого жесткого каркаса, основанное на уверенности в том, что только
он может гарантировать прямую посадку и контролируемый рост, говорит о
любопытном безразличии к мускулам. Заключать в эту конструкцию — как
того в XVII веке требовал обычай — отпрысков благородных и буржуазных
семей и утверждать, что это делается ради того, чтобы «гарантировать прямую
осанку»286, — значит придавать большее значение «формовке» тела при помо-
щи внешней лепки, чем при помощи внутренней динамики; значит отдавать
предпочтение возможностям аппарата, а не силе мускулов. Представления
эти глубоко укоренены: их разделяет госпожа де Ментенон, которая советует
своим ученицам «всегда носить корсет и избегать всяческих излишеств, столь
обычных в наши дни»287. И госпожа де Севинье, которая считает, что ее внуку
стоит носить костяной корсет, поскольку, как ей кажется, тело у него «весьма
слабое и может плохо обернуться»288. И Морисо, акушер королевы в середине
XVII столетия, настаивавший на абсолютной необходимости свивальника для
младенцев и корсета для детей, особенно для самых маленьких, «чтобы при-
дать тельцу прямую выправку, самую приличную и подходящую для человека,
и чтобы приучить его стоять на двух ногах, иначе не исключено, что он будет
ходить на четырех»289. Корсет гарантирует не только осанку, но и «нормаль-
ную» ходьбу. Его следует носить, пока не окрепнут кости: так, Людовик XV
избавился от корсета лишь в одиннадцатилетнем возрасте290.
Тело движущееся, играющее, конечно, возбуждает эмоции и страсти. Игра
опьяняет, будит чувства, и это порой вызывает тревогу. Но она же облегчает
процесс очищения, поскольку приводит в движение гуморы, регулирует пото-
ки. Исключительное внимание к влиянию физической активности на телесные
жидкости оставляет в тени те факторы, которые могли способствовать изме-
рению ее воздействия на мускулы и функции. Упражнения еще не восприни-
маются как способ прямого исправления морфологической структуры. В XVI,
как и в XVII столетии, они еще не превратились в целенаправленную работу,
оставаясь беспорядочными всплесками активной деятельности.
III. От обновления сил к измерению
их количества
В XVIII веке изменяется конфигурация жестов и их репрезентация. Свойствен-
ное классической эпохе представление о физических упражнениях переживает
тройное — научное, культурное и социальное — изменение. Во-первых, ре-
шающую роль начинают играть мера и эффективность: расчет сил, ожидание
214 История тела
результатов и достижений; небывалое место отводится развитию и совершен-
ствованию. В большей степени, чем ранее, тело становится объектом замеров
и учета. В большей степени, чем ранее, реальность чисел заставляет думать о
балансе, о полученном результате. Более инструментальная картина мира по-
степенно приводит к новой оценке роли движения. Во-вторых, значительное
внимание уделяется теперь коллективу, силе людей и населения. Общество бе-
рет на себя миссию воздействовать на человеческие тела. Искусство «совершен-
ствования человеческого рода»291 заявляет о себе не только как о медицинском,
но и как о политическом проекте. В большей степени, чем ранее, тела подлежат
коллективной мобилизации. В большей степени, чем ранее, гигиена призвана
быть проектом физического обновления. Для этого должно измениться пред-
ставление о теле. В-третьих, появляется новая система репрезентаций телесных
функций: постепенно уходят отсылки к гуморам, подчеркивание роли волокон
и жил; все большее предпочтение — по сравнению с простым анатомическим
любопытством — отдается изучению физиологии, больший интерес вызывают
механизмы раздражения, нежели механизмы очищения. Для новой легитима-
ции физических упражнений необходимо было забыть о гуморах, за которые
так долго держалась старая школа последователей Гиппократа и Галена, и от-
крыть слегка мистические достоинства тонуса и чувствительности.
1. Новое открытие силы?
В просветительском дискурсе, дискурсе нотаблей и медиков, сила приобрета-
ет более общий и отвлеченный характер. К примеру, в «Опыте по совершен-
ствованию человеческого рода» (1754) Вандермонд бесконечно рассуждает
о двух физических качествах — силе и красоте, которым, как он полагает,
принадлежит решающая роль. За этим выделением доминант стоят не но-
вые открытия, но последовательные попытки представить «силу» в качестве
унифицирующего фактора, «главной жизненной опоры»292, конкретного ор-
ганического ресурса, скрытого в мускулах и жилах. Сам поиск унифицирую-
щей динамики более примечателен, чем достигнутые результаты; важно само
желание прояснить и развить физическую мощь, которая видится скрытой и
поддающейся совершенствованию. Эта тенденция тем более показательна, что
она связана с идеей прогресса, с уверенностью в «безграничной способности
к совершенствованию»293, с проектом возможного воздействия на организмы
и целые сообщества.
а) Вырождение природы
О том, что прежние ориентиры в 1730-1740-е годы постепенно начинают
разрушаться, свидетельствует навязчивая идея (по-видимому, независимая
Глава IV. Упражнения и игры 215
от представлений о теле) о физической деградации человечества. Она имеет
прежде всего нравственный характер; так, Вольтер в своем «Опыте об эпиче-
ской поэзии» оплакивал странный упадок сил: «Древние гордились своей кре-
постью. <...> Они не проводили дни в повозках, защищенных от воздействия
стихий, влача из дома в дом свою скуку и бесполезность»294. Главная тональ-
ность таких диатриб — сетования с обличительным оттенком, как и в «Эн-
циклопедии», где критике подвергаются излишняя роскошь и «удобства»,
угрожающие, как предполагается, силам и здоровью: «В нынешние времена че-
ловек, слишком ревностно предающийся упражнениям, кажется нам достой-
ным презрения, ибо у нас нет иных предметов стремлений помимо тех, что мы
именуем увеселениями, плодами нашей азиатской роскоши»295. Цивилизация
способна обернуться вымороченностью, изобилие становится слабостью.
Речи такого рода неизменно обращаются к истории, подолгу останавли-
ваясь на постепенном вымирании классических игр благородного сословия,
которые вели происхождение от средневековых турниров — скачек за кольца-
ми, за головами*, каруселей с развевающимися султанами; в эпоху Регентства
и, шире, в первые десятилетия XVIII века окончательно уходят в прошлое
старинные упражнения с копьем. Для авторов трактатов о владении оружием
или о верховой езде это, безусловно, верный признак упадка. Так, в 1736 году Ла
Гериньер утверждает, что взирает со «стыдом на то, как этим благородным заня-
тиям предпочитается изнеженность»296, а в 1766 году Дане клянется, что «у нас
искусство владения оружием покрылось забвением»297. Об упадке сил пишет
и Вольтер в «Опыте о нравах»: «Все эти военные игры постепенно выходят из
употребления, и из упражнений, которые в былые дни придавали телесную кре-
пость и ловкость, нам не осталось ничего, кроме охоты»298. За такого рода рассу-
ждениями, конечно, стоит отнюдь не аристократический консерватизм, и в них
не надо видеть призыв к сохранению устаревших благородных забав. Суть в
другом, и отсылка к играм здесь связана с общим контекстом: дискурс такого
рода обращен в будущее, в его фокусе — укрепление тела, убеждение, что «не-
обходимостью» является не столько восстановление, сколько обновление сил.
Конечно, не следует думать, что за этой озабоченностью стоит реальный
физический упадок: доказано, что после 1750 года уровень смертности в Евро-
пе падает, хотя, как на примере Австрии показал Джон Кольмос299, этот процесс
может сопровождаться снижением среднего роста человека или, как проде-
монстрировали Перрену и Бурделе, он всегда связан с оздоровлением условий
жизни, в которых большую роль играют благоприятные климатические и эко-
логические изменения300.
* Скачки за головами (courses de tete) — конное состязание, участники которого на всем
скаку должны были копьем или шпагой или выстрелом из пистолета поразить деревянную
или картонную мишень в виде головы. (Прим, пер?)
216 История тела
Тем не менее к середине XVIII века идея вырождения становится общим
местом, источником критики физических форм и повадок, манеры держать
себя и ухода за собой. Как утверждается, человеческое тело действительно
изменилось, его внешний вид ухудшился, морфология ослабла, оно далеко от
того идеала, который являют античные статуи: «Определенно представляется,
что в Европе человеческий вид вырождается»301. Такая точка зрения тем более
примечательна, что спор о превосходстве между Древними и Новыми в конце
XVII столетия завершился в пользу последних. Слово «вырождение» посто-
янно находится в обороте; после 1750 года свою теорию предлагает Бюффон:
вырождение есть результат «расслабляющего» влияния, оказываемого «кли-
матической погодой, качеством пищи и бедствиями рабского состояния»302.
У животных эти изменения столь радикальны, что теперь «наши хилые овцы»
не имеют ничего общего «с муфлонами, от которых они произошли»303. Внеш-
ний вид и скелет изменяются в зависимости от места и времени обитания, а в
случае людей образца 1750 года они попросту «вырождаются»: «Все постоянно
твердят, что Природа вырождается и, вскоре полностью исчерпав свои силы,
придет в упадок»304. Одним словом, опасность угрожает «естественному строе-
нию нашего тела»305.
Ь) «Государственная» ответственность
Все это говорит о том, что возникают новые требования к оценке тела, и ча-
стью этой новизны является стремление к совершенству. О стремлении к про-
грессу и о той тревоге, которую вызывает движение вспять, свидетельствуют
и более систематическое внимание к физическим размерам, и более строгая
«оцифровка» их сравнительных величин, и более частые отчеты о слабостях
и немощах. Таков «телесный» аспект темы, разработанной Кондорсе в «Эскизе
исторической картины прогресса человеческого разума»306. О формировании
нового понимания говорит, к примеру, тот факт, что Бюффон предпринимает
никогда ранее не проводившиеся наблюдения: каждые полгода на протяжении
семнадцати лет он, вооружившись ростомером и угломером, снимает параме-
тры молодого человека «отличного роста»307, 17 5 2 года рождения. Естество-
испытатель пытается выявить ритмы роста, сравнить зимнюю прибавку с лет-
ней, оценить возможную потерю в случае усталости и умножение после отды-
ха. По правде говоря, эксперимент дает весьма скромные и по большей части
фантомные результаты, но он указывает на потребность в более объективных
наблюдениях развития конкретного человека. Жест показательный, поскольку
он совершается параллельно с другим поиском точных данных: индекса пред-
почтительного соотношения роста и веса. Первые цифры предложены все тем
же Бюффоном: человек, чей рост равен 5 футам 6 дюймам (1,81 м), должен
весить 160-180 фунтов (80-90 кг). Он «уже тучен», если весит 200 фунтов
Глава IV. Упражнения и игры 217
(100 кг), «слишком тучен», если весит 230 фунтов (115 кг), и «чрезмерно толст»,
если его вес равняется 250 фунтам (125 кг) или превосходит их308. Эти цифры
ничем не обоснованы. Они лишь обозначают пределы хорошего или дурно-
го сложения, уточняют пороговые величины, выявляют случаи наибольшего
и наименьшего отклонения от предполагаемой нормы.
В результате новые сетования по поводу телесной конституции приводят
к пересмотру воспитательных целей, к призывам к тренировке и укреплению:
«Почему людей, которые держат в своих руках бразды правления, не удивляет
то, что в Париже на каждом шагу встречаются карлики, горбуны, хромые, кри-
воногие и безногие?»309 В середине столетия рождаются такие понятия, как «фи-
зическое воспитание»310, «телесное воспитание»311, «лечебное воспитание»312;
эти ранее не существовавшие словосочетания и связанные с ними проекты
говорят о переосмыслении гигиенической традиции: «Исправление нездорово-
го телосложения есть торжество физического воспитания»313. Тогда же возни-
кает тема ответственности государства за физическое укрепление населения:
поддержание уровня продолжительности жизни, «умножение подданных и
поголовья»314, увеличение коллективной ручной силы. Экономическая логика,
но и новое понимание общества, первые контуры «государства-гигиениста»,
которое стремится изменить человека при помощи «хорошо просчитанного
воздействия на среду обитания индивидуума»315. В XIX веке этот проект будет
подхвачен как революционерами, так и государством: «Необходимо, чтобы ги-
гиена стремилась усовершенствовать человеческую природу в целом»316. Про-
ект, в котором упражнения превращаются в очевидный мобилизационный ре-
сурс; скажем, Вандермонд надеялся, что «в таком процветающем государстве,
как наше, построят гимнасии в подражание тем, что возводились греками»317.
Несколькими годами позже Милло предлагал правительству строить холодные
купальни318. Все эти проекты так же плохо поддавались немедленному вне-
дрению, как предложенные тогда же Койе или Карадеком де Ла Шалоте планы
системы публичного образования319. Тем не менее упражнения становятся
неотъемлемой частью репрезентаций, связанных с новой политикой тела.
с) «Все должно идти изнутри»320
Глубина изменений, коснувшихся сферы репрезентаций в середине XVIII века,
хорошо видна на примере критики ношения корсета, отказ от которого может
показаться маргинальным явлением, но на самом деле имел важное значение.
В 1741 году Андри де Буарегар, первопроходец в развитии ортопедии321, заявил
о неэффективности поясов с костяными или железными вставками, которые,
как считалось, поддерживают осанку у самых маленьких и которые в класси-
ческую эпоху традиционно носили дети из благородных семей. Доводы Андри
полностью меняют основные установки, утверждая преимущество активного
218 История тела
действия над пассивным, мускулов над корректирующими приспособления-
ми. В частности, он выступает против многовекового обычая врачей и кор-
милиц вешать груз на более высокое плечо ребенка, чтобы выровнять осанку.
Андри, напротив, предлагает переместить его на опущенное, поскольку только
мускульное движение обладает корректирующей способностью; это, вроде бы,
незначительная перемена, но она чрезвычайно важна. Изменяется суть: тело
уже не пассивная, а активная конструкция, впервые на его строение начинают
непосредственно влиять мускулы. Отсюда упражнения с лестницами, печа-
тями и другими предметами, когда изменения провоцируются не корсетом,
но тренировкой мускулов. Отсюда новая роль, приписываемая еще не вполне
понятной телесной динамике. Упражнения наделяются действенностью, кото-
рой ранее были лишены: это уже не просто очищение гуморов, не случайное
напряжение мускулов, не простое их укрепление, но корректирующее и анато-
мически ориентированное движение. Тело выправляется при помощи упраж-
нений: впервые оно берется за «реорганизацию» своего строения.
Андри де Буарегар ищет способы «вменить в обязанность» свободное
движение: побуждайте ребенка смотреть в определенную сторону, чтобы вы-
править «искривление шеи», двигаться вбок, чтобы выправить «искривление
позвоночника». Полное изменение полярностей: «Усилие должна совершать
сама природа. Это внутреннее и тайное усилие, приводящее в движение жи-
вотные духи; меж тем когда все действия производятся вашими руками, жи-
вотные духи в теле ребенка пребывают в праздности, мускулы не работают
самостоятельно. Все должно идти изнутри»322. Силы следует искать в самом
пациенте. Природа воздействует «изнутри наружу», как по-своему это форму-
лирует Лафатер323. «Надо действовать изнутри», — несколькими годами позже
утверждает Гуфеланд в своих много раз переиздававшихся советах матерям по
уходу за детьми: «Я не знаю ничего более опасного, ничего, что столь идеально
согласуется с идеей слабости и немощи, как ставшее в наши дни практически
всеобщим свойство человеческой природы воздействовать извне на то, что
находится внутри»324. Напротив, необходимо пробуждать «внутреннюю» энер-
гию, тот телесный ресурс, который пополняется упражнениями и движением.
Об этом же пишет Руссо (его слова подхватят гигиенисты второй половины
XVIII века), когда обрушивается на свивальники и корсеты, противопоставляя
им свойственную телу свободную игру сил: «Когда он [младенец] начнет укре-
пляться, пустите его ползать по комнате; дайте ему возможность развертывать,
вытягивать свои маленькие члены; вы увидите, что они со дня на день будут
крепнуть. Сравните его с ребенком, которого крепко пеленают в том же возрас-
те, и вы будете изумлены разницею в их развитии»325. Еще не придуманы целена-
правленные упражнения, еще не родилась современная гимнастика: используе-
мые предметы заимствуются из обычной обстановки, предлагаемые движения
Глава IV. Упражнения и игры 219
происходят в повседневном пространстве. Упражнения не классифицированы
и не распределены по очередности, не разделены на группы и не систематизи-
рованы. Тем не менее этот проект категорически расходится с прежним пред-
ставлением об упражнении, поскольку мускулам придается неведомое ранее
значение: это четко обозначенный и целенаправленный ресурс.
Без сомнения, одной из целей такого проекта является выработка нового
представления о свободе — к примеру, образа гражданина, которого, в первую
очередь, отличает автономность, когда власть над собственным телом принад-
лежит только ему, и никому более. Важнейшее завоевание — принадлежность
самому себе, эта свобода формулируется здесь в терминах «близости к при-
роде», при помощи расплывчатых отсылок к поведению дикарей и крестьян,
смутной, но всячески подчеркиваемой независимости: «Для укрепления тела и
содействия его росту природа имеет свои средства, которым никогда не следует
противодействовать»326. Такова физическая сторона бесконечных просвети-
тельских дебатов о принуждении и свободе.
d) Волокна и нервы
Еще одно изменение середины XVIII века касается традиционного представ-
ления о функционировании тела. Теперь первостепенное значение придается
не гуморам, а волокнам. Телесные качества определяются их тонусом, силой и
гибкостью. Именно они поддерживают движение, и именно их надо укреплять
с помощью движения327. Наличие новой проблематики подтверждается объ-
емной статьей в Энциклопедии: «Весьма вероятно, что темпераменты и тонус,
о которых столько говорит медицина, в значительной степени зависят от боль-
шей или меньшей крепости и силы волокон и мембран»328. Ни тени сомнений,
хотя критерий крепости имеет вполне интуитивный характер. Путеводной ни-
тью служат аналогии: электрическое напряжение, упругое сжатие, различные
затвердевания. Как видно из обобщающего труда Александра Монро, вышед-
шего в 1795 году, ученый готов признать недостаток знаний в том, что касается
сокращения мускулов или «быстроты» нервов, однако для него совершенно
исключено обращение к традиционным образам протоков и животных духов
(«как и почему они обретают такую скорость, сказать не в наших силах»329).
Это дает новое понимание эффективности движения, подразумевающее
теперь не очищение гуморов, а распространение волн и колебаний. Так, Монте-
скьё ведет тщательный подсчет толчков, которые, сидя в седле, получает всад-
ник, и делает свои наблюдения предметом светской беседы: «Нет ничего луч-
шего для здоровья, чем езда верхом. Каждый шаг коня посылает толчок в диа-
фрагму, и за одно лье получаешь около четырех тысяч толчков и более»330. Это
благотворное воздействие, поскольку анатомы чувств размещают в диафраг-
мальном центре особую зону, куда сходятся наиболее разветвленные нервные
220 История тела
системы331. В Энциклопедии Дидро есть подробное описание машины, которая
якобы воспроизводит ритм верховой езды и оказывает благотворное воздей-
ствие на всадника — раскачивающееся сиденье, позволяющее упражняться
в вольтижировке, не выходя из комнаты: конструкция из железа и дерева на
подвесках и пружинах, которыми управляет слуга, чтобы «особа, совершающая
упражнения», могла «проделывать движения, которые сочтет уместными»332.
Наконец, в 1775 году появится машина Рабико, доводящая этот принцип по-
качивания почти до карикатуры: речь идет о «механическом манеже»333, куда
помещаются слабые или страдающие небольшими физическими отклонения-
ми дети. Машина хаотично, по всем направлениям трясет привязанные к ней
тела и, при помощи «рук» на шарнирах, дает им «шоковые толчки», тем самым
их «стимулируя». Манеж Рабико был бы просто комичен, если бы не отвечал
новым представлениям о физическом функционировании тела.
В более широкой перспективе мы видим, как намечаются контуры про-
граммы, согласно которой движение, воздух, климат и режим способны увели-
чивать плотность волокон и в конечном счете изменять физиологию. За этим
вполне физическим представлением скрывается игра метафор сопротивляемо-
сти и твердости: «Понятно, что чем мощней эти волокна, тем более подтянуты
сосуды и крепки мускулы, и тем быстрей происходит перемещение жира»334.
Вследствие этого меняется вся манера поведения, от образа действий до образа
мыслей: «Эта твердость может распространять свое воздействие даже на мозг и
придавать большую плотность костному мозгу, в котором запечатлевается воз-
действие чувств»335. Распад определенной модели тела неотвратимо разрушает
и те ожидания, которые связаны с упражнением и движением.
2. Игры, расчет, эффективность
Изменение практик, без сомнения, имеет более ограниченный характер,
чем изменение системы их репрезентаций, тем не менее во второй половине
XVIII века постепенно трансформируются именно первые. Упражнения чаще
фигурируют в мемуарах и художественных повествованиях, чаще предписыва-
ются педагогами, чаще исполняются на деле. Они становятся предметом бди-
тельного наблюдения и расчета, направленного не только на результат, но на
весь процесс их исполнения. От замеров к точным деталям, от пространствен-
ного позиционирования к надзору за временем: в конечном счете предметом
нового пристального внимания являются телесные качества, в особенности
сила и скорость, которые утрачивают связь с прежним набором физических —
интуитивных и смешанных — атрибутов. Иными словами, от тела ожидают-
ся все лучшие и поддающиеся расчету результаты: таков один из способов
добиться его «отдачи» в современную эпоху.
Глава IV. Упражнения и игры 221
а) Закат кровопусканий и оздоровительные прогулки
Поначалу привычной частью быта образованного общества становятся «оздо-
ровительные прогулки». Кондорсе пишет Жюли де Лепинас о еженедельных
походах от улицы д’Антен до своего дома в Ножан, уверяя, что они «заметно
его укрепили»336. Бюффон, когда не имеет возможности выйти, ходит из угла
в угол, отсчитывая шаги, чтобы лучше контролировать упражнение: «Я в не-
сколько приемов прогуливался по своей квартире, ежедневно делая от тысячи
восьмисот до двух тысяч шагов»337. Руссо пошел еще дальше и превратил про-
гулку в один из культурных мотивов, в способ не только улучшения здоровья,
но углубления сознания, в предромантическое увлечение долинами и роща-
ми, на которые (без сомнения, впервые) проецируется внутреннее состоя-
ние повествователя338. Одним из самых убедительных проектов, сочетающих
укрепление волокон и нравственности, мы обязаны Троншену — женевскому
врачу, известному пропагандисту режима пищевой умеренности, упражнений
и холодных обливаний. В 1745-1750 годах к нему со всей Европы стекалась
просвещенная публика: «Он проповедовал движение и телесные упражнения.
<...> Наши щеголихи восприняли это лечебное средство как новую моду»339.
Госпожа д’Эпине подолгу у него гостит, детально описывая свои трапезы, со-
стоящие из молочных продуктов и фруктов, прогулки и резкий холод, «кото-
рый ее укрепляет»340. У него консультируется герцог Орлеанский, Вольтер про-
возглашает его «великим человеком»341. Это изобретатель на первый взгляд
банальных и естественных практик, успех которых приводит к внедрению но-
вых предметов и жестов — высоких бюро, за которыми можно работать стоя,
или «троншин», укороченных платьев без фижм, облегчающих движение при
ходьбе. Эту практику ставят под сомнение (попутно подтверждая ее существо-
вание) антифеминистские высказывания Мерсье, относящиеся приблизитель-
но к 1780 году: «Во времена Тоншена (Так — Ред.) наши дамы хотели заняться
упражнениями, ездить верхом. Одной неприятности было достаточно, чтобы
они вернулись к своему любимому состоянию бездействия. Но на балах они
испытывают почти невиданный прилив сил»342.
Иначе говоря, способы укрепления тела решительно изменяются в сере-
дине XVIII века, а практики классической эпохи — например, кровопускание,
столь энергично продвигаемое Ги Патеном в 1640-1650-е годы, особенно в
качестве профилактической процедуры, которая, регулярно очищая тело,
способствует физической крепости детей343, — безвозвратно устаревают. Век
спустя такие кровопускания уже считаются «вредоносной затеей»344, рассла-
бляющей волокна, истощающей нервы, не способной «укреплять», даже если
в определенных случаях к ним прибегают в «лечебных» целях. Как в 1782 году
констатирует Мерсье, «теперь меньше пускают кровь, и только старые хи-
рурги подвергают наш добрый народ этому опасному очищению»345. Отсюда
222 История тела
неизбежное изменение практик, ведущее к более спонтанным обращениям к
упражнениям, к акцентированию их стимулирующего эффекта, к обоснованию
их присутствия в школах и в методиках преподавания. Так, скажем, в 1770 году
Вердье разработал образовательную программу для «учеников, которым пред-
назначено исполнять первые должности и занимать высокие государственные
посты»346, где предлагалось все обычные практики заменить упражнениями
«одного тела другим»347.
Этот дидактический проект тем более примечателен, что он стремится
разрушить телесные практики воспитания отпрысков благородных семейств
классической эпохи. Прежде всего речь идет о верховой езде и владении ору-
жием, об «упражнениях, которые, за исключением танца, необходимы лишь
тем дворянам, кому предназначается военная карьера»348. Цель состоит в том,
чтобы сделать упражнения «доступными всем»349, по-новому взглянуть на
предъявляемые к ним требования, перенести центр тяжести с тех, что соот-
ветствуют своду социальных правил, на те, что способствуют телесному раз-
витию. Как мы видели, Андри де Буарегар уже предлагал сочетать разнородные
упражнения. Этот же принцип утверждает в своей школе Вердье, но он вводит
определенную систематику, распределяя упражнения по группам, соответству-
ющим частям тела, — «движения рук, кистей и ног». Впервые физическое вос-
питание основывается на строении тела, на определенных морфологических
зонах: так возникает новое представление о целостности. Но об анатомическом
анализе или о различении разных мускулов пока речь не идет: упражнения
для рук состоят из игр с мячом, упражнения для ног — из бега и «некоторых
школярских забав»350. Как уже было сказано, несмотря на новизну, категории
упражнений пока четко не отделены друг от друга.
Ь) Сила и цифры
Тем не менее цифры теперь занимают место, которого ранее не имели. По пись-
мам Бюффона мы знаем, как он ходит по квартире, считая шаги, чтобы в до-
ждливые дни поддерживать минимальную физическую нагрузку351. В записных
книжках Монтескьё указывает, как он подсчитывает толчки, получаемые всад-
ником при езде на лошади, чтобы исчислить их среднее количество на одно
лье352. Заметки Дезаглие говорят о его поисках таких положений тела, которые
позволили бы переносить самые тяжелые грузы. Сюда же относятся странные
деревянные конструкции, в которые Ньютон помещает ученика, чтобы испы-
тать воздействие строго вымеренных и возрастающих нагрузок353. Или бюф-
фоновское сравнение силы человека и животного, когда он приводит пример
«константинопольских крючников, переносящих грузы весом в 900 фунтов»354.
Или вполне эмпирические подсчеты Кулона, в 1785 году установившего по-
рог усталости в зависимости от разных условий и нагрузки355. Движение тела
Глава IV. Упражнения и игры 223
окончательно эмансипировалось от идеи ловкости и стало предметом разно-
образных подсчетов.
Конечно, за этим стоит новое представление не только о точности, но
и об эффективности; именно об этом пишет Руссо, когда ставит перед танцем
неожиданные цели: «Если бы я был танцевальным учителем, я не проделывал
бы всех обезьяньих прыжков Марселя356, пригодных для той страны, где он их
делает; вместо того чтобы вечно занимать своего воспитанника прыжками, я
повел бы его к подошве скалы; там я показал бы ему, какое положение следует
принимать, как держать корпус и голову, какие делать движения, как опираться
то ногою, то рукою, чтобы с легкостью пробираться по утесистым, неровным и
каменистым тропинкам и перескакивать с выступа на выступ, то поднимаясь,
то спускаясь. Я скорее сделал бы из него соперника дикой козы, чем танцора из
Оперы». Речь не только о воздействии на мускулатуру, о стремлении к ее сти-
муляции: меняется смысл упражнений. Теперь ставка в большей мере делается
на эффективность — скорее на реализацию поставленной задачи, нежели, как
это было в прошлом, на самодемонстрирование. Зрелище отходит на второй
план и в практиках, связанных с поддержанием различий. Так, объектом кри-
тики становятся танцы высшего общества (и учителя танцев), направленные
исключительно на показ и самопоказ. Начинается отход от системы воспита-
ния, «стремящегося единственно к тому, чтобы отличить получивших его от
простонародья»357, в особенности от исключительного права на использование
хороших манер. Это заставляет серьезно отнестись к постепенному переходу от
установок, диктуемых учебниками хороших манер, к установкам, обусловлен-
ным «естественным» поведением: показатели, по которым оцениваются тела,
уже не те, что раньше. Буржуазные критерии, играющие все более решающую
роль во второй половине XVIII века, видимости предпочитают эффективность.
Об этом среди прочего свидетельствует и обращение к цифрам.
Цифры помогают оценить успешность обучения, как это можно видеть
на примере педагогической деятельности госпожи де Жанлис. В 1780-е годы
воспитательница детей Орлеанского дома, преданная читательница Руссо и
Тиссо, она настаивает на регулярных упражнениях, измеряя и подсчитывая
все достижения своих питомцев. 16 июня 1787 года — прыжки: «герцог де
Шартр — тринадцать с небольшим ступней, его брат, хотя в сапогах и кожаных
коротких штанах, в первый раз прыгнул на тринадцать ступней»; лазание по
деревьям: «оба забрались на два дерева высотой более десяти футов и охватом
в три с половиной дюйма»358. Каждый результат тщательно фиксируется, чтобы
лучше соразмерять силы и достижения, вес переносимых предметов, свинцо-
вые грузила, прикрепленные к подошвам. Даже уход за садом становится по-
водом к расчетам: «У их ведерок двойное дно, куда, по мере умножения их сил,
можно помещать свинцовые пластины»359. То же самое относится к постепенно
224 История тела
тяжелеющей лебедке, установленной в детских покоях, — ее регулярно припод-
нимают и перенастраивают в соответствии с ростом сил мальчиков. Впервые
цифры кладутся в основу обучения и измеряют его успешность. Впервые они
становятся путеводной нитью и порождают комментарии, задавая как началь-
ные условия упражнений, так и их повторение.
Но скорость здесь еще не вполне отличается от силы: «Силу можно оцени-
вать по продолжительности исполнения упражнений и легкости движений»360.
с) Время и цифры
Цифры — это еще и новый для XVIII столетия способ расположить упражне-
ния во времени, сравнить их продолжительность и скорость (разнородные и
многочисленные примеры говорят о том, что постепенно возрастает озабо-
ченность «быстротой»361). Уже в конце XVII века изменяется характер пари,
заключаемых на скачках. Время становится и вызовом, и протоколом, требую-
щим присутствия судей и использования хронометра, когда побеждает лучший
результат. Вот одно из них: за 12 секунд проскакать от Порт де ла Конферансе
по Севрскому мосту; в заезде участвовали три всадника, и каждый из них по-
ставил по 100 луидоров на свою победу362. Более сложный случай представляет
собой пари, заключенное маркизом де Сайан в 1726 году: менее чем за полчаса
добраться от решетки Версальского дворца до решетки Инвалидов363. Но как
подсчитать время, если ни один судья не сможет его сопровождать? Приходит-
ся придумывать другую систему судейства. Для нее необходимы два корабель-
ных хронометра, которые предварительно сверены и синхронизированы; один
из них установлен в Версале, другой — у Инвалидов. Сайан теряет 30 секунд и
6000 ливров, поставленных на него герцогом де Куртево. Но зато опробуются
оригинальная система подсчетов и ранее не существовавшие способы сопо-
ставления результатов. Еще более показательно пари, заключенное милордом
Посткуком в 1754 году: добраться от леса Фонтенбло до парижской заставы
менее чем за два часа. Затея оригинальна тем, что у Посткука «к левому рукаву
пришиты часы, чтобы он на скаку мог видеть время»364, и тем, что впервые
на старте и финише собираются зрители, «двадцать тысяч душ», если верить
Люиню, который рассказывает о победе англичанина365. Скорость создает
собственную зрелищность и специфику. Всадник настолько одержим ею, что
часы становятся для него разновидностью компаса, с которым он постоянно
сверяет свои действия и решения.
В придачу к этому, с конца XVII века новому увлечению скоростью спо-
собствуют английские скачки: «Любители движения, властители пространства,
англичане охотятся много, на большой скорости и на дальние расстояния. Они
любят биться об заклад, кто заберется дальше и кто будет быстрей»366. Это еще
раз подтверждает окончательное изменение значения оружия: как уже было
Глава IV Упражнения и игры 225
сказано, военные становятся одним из многих сословий, символический вклад
в воинственные состязания либо переосмысляется, либо исчезает. Турниры
и их более поздние модификации уступают место охоте и скачкам. Об этом с
презрением пишет Мерсье: «Мода на скаковых лошадей пришла на смену со-
вершенно угасшему рыцарскому духу»367. Ее всплеск приносит с собой новые
реалии — скажем, английских лошадей, которых Бюффон характеризует как
«сильных, крепких, смелых, способных выносить тяготы, превосходных для
охоты и скачек»368.
Изменяются и выражения: «скачи во весь опор» — так в конце XVIII века
кричали кучеру, когда «король, королева и принцы крови хотели ехать быстро,
очень быстро»369. Очень важно и проникновение скорости в упражнения, если
не в повседневные практики элиты. Так, в середине века герцог де Крои заводит
обыкновение замерять время на коротких дистанциях, чтобы точнее оценить
скорость перемещения: «хорошим конькобежцам» требуется шесть минут, что-
бы прокатиться до конца версальского Большого канала длиной в «800 туазов»
и обратно370, «ровно за три минуты» королевская упряжка проезжает от Триа-
нона до Версаля371. Госпожа де Жанлис подсчитывает скорость движения своих
воспитанников: им нужно чуть более минуты, чтобы пробежать «платановую
аллею длиной примерно в 550 футов»372. Эти цифры — еще не данные хроно-
метража, но теперь пространственные замеры в большей степени согласуются
со временем и движением, подчиняются расчету продолжительности.
Тема скорости присутствует и в еще довольно редких в XVIII веке под-
счетах любителей (и отсутствует, к примеру, в английском «Календаре скачек»)
и способна изменить уже полученные данные, представая как соотношение
между пройденным путем и соответствующим отрезком времени. Ла Конда-
мин одним из первых делает скорость характеристикой исполнения: «37 футов
в секунду» преодолевает лошадь, за которой он следит по «часам с секундной
стрелкой» (дело происходит в Риме в 1742 году)373. В конце века Кросли берет
результаты скачек и вычисляет дистанцию, преодолеваемую лошадьми за ми-
нуты или секунды. В 1777 году Дрюмон де Мельфор делает расчеты общего ха-
рактера, которые, применительно к кавалерии, позволяют различать скорость
и аллюр лошади в зависимости от туазов, преодоленных за единицу времени374.
Так постепенно выводится единица скорости, позволяющая сравнивать разных
скакунов.
d) Изобретение энергии?
Открытие в 1777 году кислорода могло бы еще глубже трансформировать
представление об упражнениях, необходимости их варьирования и особенно
об их интенсивности. Четко идентифицировав принцип дыхания, Лавуазье
установил новое, точное соответствие между вдыхаемым воздухом и совер-
226 История тела
шаемым трудом, между потреблением кислорода и затраченным усилием. По-
местив людей в закрытых помещениях и дав им задания, Лавуазье наблюдал
за обменными процессами и пришел к выводу, что потребление кислорода на-
ходится «в прямой зависимости, скажем, от совокупности веса, поднимаемого
на определенную высоту»375. Таким образом, предлагается новое исчисление
телесного труда, где в качестве машины по производству энергии выступают
легкие. Вразрез со старой медицинской традицией, дыхание воспринималось
уже не как способ охлаждения крови или как механизм давления на артерии и
сердце376, но как горение нового типа, где необходимым условием исполнения
упражнений становилось использование особого газа.
Тем не менее это открытие Лавуазье никак не повлияло ни на отношение
к дыханию, ни на конкретные упражнения. Имевшиеся модели телесного труда
по-прежнему отсылали к парадоксальным репрезентациям, смешивая разные
представления об энергии: к образу свечи, постепенно поглощающей воздух
(старая отсылка к жизненному огню), лампы, истощающей себя по мере горе-
ния377, но отнюдь не обращались к принципу отдачи, рентабельности, который
можно подсчитать, исходя из того, что поглощается и отдается телом, из эф-
фективности обменов и измеряемого прогресса. Отчасти дело в том, что отсут-
ствовал способ учета механического эквивалента выделяемого тепла: в конце
XVIII века еще не была известна научная формула энергии — превращение
калорий в работу. В 1826 году ее теоретически обосновал Карно378, и лишь в
середине XIX века она получила известность, достаточную, чтобы начать ока-
зывать некоторое влияние на биологию.
Однако исследование проблемы обменов и измерение их эффективности
началось уже в конце XVIII столетия. Тогда же конкретизируется параллель
между количеством пищи, потоотделением и выполненной работой. Эмпири-
ческая и уже довольно точная методика заимствована у скотоводов, стремя-
щихся повысить рентабельность поголовья: сельское хозяйство постепенно
вступает в эпоху цифр и расчетов. Так, в середине XVIII века Бейквелл на свой
ферме Дишли-гранж создал «высоко усовершенствованное» животноводче-
ское хозяйство и изменил даже физическое строение быков и лошадей379. Его
методика сводилась к особому режиму питания, потению и нагрузке: система
тренировки, неизбежно затрагивавшая боксеров и жокеев, которые в Англии
конца XVIII века все чаще становятся объектами пари. Здесь еще нет представ-
ления об энергии, но начинает вырисовываться соотношение между потребляе-
мым и отдаваемым: диета «необходима тем, кому предстоит тренироваться»380;
нужно регулировать продолжительность и количество упражнений: «ложиться
спать... в десять часов вечера, вставать в шесть или в семь часов утра, искупать-
ся, растереться, метать гири вплоть до появления чувства усталости; пробежать
милю, вернуться домой и плотно позавтракать»381. К этому добавляется ряд
Глава IV. Упражнения и игры 227
признаков, позволяющих опознать хорошо тренированное тело: «Состояние
кожи является тем критерием, по которому знатоки оценивают готовность к
упражнениям. Во время тренировки кожа всегда становится более прозрачной,
гладкой, румяной и эластичной»382.
Итак, постепенно утверждающаяся система упражнений не только имеет
нравственный характер, но и нацелена на эффективность.
2 28 История тела
ГЛАВА V
Зеркало души
Жан-Жак Куртин
В полумраке кабинета ученый рассматривает гипсовый бюст. На полу — труд
по хиромантии и измерительные инструменты, на стене — анатомическая гра-
вюра. Причудливые слепки голов стоят на полке, ожидая своей очереди. Фрон-
тиспис книги «Искусство знать людей» (1659) Марена Кюро де Ла Шамбра,
придворного и королевского врача, не оставляет сомнений, что речь пойдет об
изучении знаков и языка тела.
Ибо природа не только наделила человека голосом и языком, дабы они
служили истолкователями его мыслей, но, не доверяя его способности
ими злоупотреблять, она также заставила говорить его лоб и глаза, дабы
уличить во лжи, если первые не будут верно исполнять свои обязанности.
Одним словом, она излила всю свою душу наружу, и не нужно окна, что-
бы видеть ее движения, склонности и привычки, ибо они проявляются на
лице, в виде отчетливых и несомненных знаков1.
I. Физиогномическая традиция
Это знание относится к области физиогномики — искусства расшифро-
вывать язык тела, сегодня чаще всего рассматриваемого как архаическая и
вполне дискредитированная разновидность психологии. Однако между XVI
и XVIII веками оно пользовалось необычайной популярностью и сыгра-
ло существенную роль в истории идей, равно как и в изучении вежества2.
Физиогномика была тогда далеко не единственной наукой, утверждавшей,
что тело говорит. Эта уверенность отзывается на всем протяжении клас-
сической эпохи в разных сферах знания: тут и учебники риторики, где речь
идет о телесных техниках произнесения (actio); и трактаты о том, как следует
себя вести, предписывающие самоконтроль и наблюдение за окружающими;
и книги об искусстве беседы, призывающие взвешивать не только слова, но
и жесты; и книги об искусстве молчания, советующие поменьше говорить,
чтобы яснее говорило тело; и труды по медицине, позволяющие быстро
Глава V Зеркало души 2 zg
распознавать во внешней человеческой анатомии симптомы болезней или
черты характера; наконец, руководства для художников, объясняющие, как
изображать различные страсти...
Эти искусства и науки обязаны своим существованием древнейшей
антропологии: начиная с первых гадательных книг Месопотамии3, через
заложенные греко-римской Античностью основы4, затем через традиции
западного и арабского Средневековья5 прослеживается и мало-помалу систе-
матизируется связь между внешним видом человека и внутренним бытием,
между тем, что в нем кажется поверхностным и глубоким, показным и по-
таенным, видимым и невидимым, явным и латентным. Одним словом, между
сферой души — характерами, страстями, склонностями, чувствами, эмоция-
ми, психологической природой... — и тела — знаками, следами, отметинами,
индикаторами, физическими чертами... Именно об этом говорят вечные
метафоры, в которых угадывается эта парадигма, сводящая вместе разроз-
ненные области знания; ее наиболее систематическим выразителем является
физиогномика: глаза — «врата» или «окно» сердца, лицо — «зеркало души»,
тело — «глас» или «подобие» страстей.
Однако, как напоминает фронтиспис «Искусства знать людей», физиогно-
мика не только ставит перед собой задачу формирования особой области зна-
ния. Рождающаяся в полумраке кабинета наука неудержимо стремится к свету,
который на заднем плане гравюры освещает другую сцену, представляющую
двор и хорошее общество. Потому что главное стремление Кюро — снабдить
читателя руководством, как надо себя вести в общественной жизни.
Этот проводник самый надежный из тех, что могут служить путеводной
нитью в общественной жизни, и если им воспользоваться, то можно из-
бежать тысячи ошибок, которые могут быть совершены, и опасностей,
которые могут на нас обрушиться в любой момент. <.. .> В жизни нет дей-
ствий, которые не требовали бы этого искусства: без него нельзя обойтись
при воспитании детей, выборе слуг, друзей, общества. Оно указывает слу-
чаи и благоприятные моменты, когда надо действовать, когда стоит го-
ворить: оно учит тому, как это следует делать, и ежели нам понадобилось
внушить кому-то страсть, намерение или замысел, то ему известны все
пути, по которым они проникают в душу. Наконец, если последовать со-
вету мудреца не вести речи с гневливыми и завистливыми и не находить-
ся в обществе нечестивцев", то что лучше может уберечь нас от дурных
знакомств, как не Искусство, о котором мы ведем речь?6
* Подразумеваются Притчи Соломоновы: «Не дружись с гневливым и не сообщайся с чело-
веком вспыльчивым» (Притч. 22,24); «Не вкушай пищи у человека завистливого» (Притч. 23,
6); «Не вступай на стезю нечестивых и не ходи по пути злых» (Притч. 4, 14). (Прим, пер.)
830 История тела
Это объясняет, почему сенсационный успех физиогномики в начале
XVI века точно совпадает с появлением доктрины вежества: «Дабы приме-
нять вежество на практике, надо обладать даром наблюдения, необходимо
знать людей и распознавать движущие ими мотивы»7. Именно поэтому, го-
воря в более широком смысле, периоды расцвета и упадка физиогномиче-
ской традиции в XVI-XVIII веках тесно связаны с историей трансформации
общественных отношений. Ее триумф в XVI — первой половине XVII века
сопровождает формирование придворного общества, так же как ее возрожде-
ние в трудах Лафатера будет свидетельствовать о переопределении идентич-
ности, обусловленном общественными потрясениями последней четверти
XVIII века.
Таким образом, физиогномика содержит в себе историю определенно-
го видения тела. Она не только учит интерпретировать язык «излитой на-
ружу» души, но устанавливает телесные нормы, выявляет «усредненный»
физиономический тип, в пропорциях открывает идеал красоты, вытесняет
на периферию взгляда деформации, уродства и монструозность. Традици-
онно (с античных времен) проводя параллели между строением человека
и животного, она порождает гибриды и метаморфозы, тем самым ставя
под вопрос границы человеческого облика. Она предписывает телесные
техники, легитимирует хабитус, осуждает или санкционирует те или иные
практики. Кроме того, физиогномика отвечает стремлению к прозрач-
ности индивидуума и общества, дает ключ к идентичности и намерениям,
когда их непосредственное восприятие затруднено. Как продолжает Кюро,
«это Искусство учит обнаруживать скрытые намерения, тайные поступки
и неведомых творцов известных деяний. Наконец, не существует столь
глубокого притворства, в которое ей было бы невозможно проникнуть и
с которого оно было бы не способно совлечь большую часть покровов»8.
Физиогномика принимает участие и в конструировании социальных и сек-
суальных различий в сфере зримого. Так, Луи-Себастьен Мерсье опознает
убийц по невысокому росту: «Жестокие души обитают в ничтожном теле»9.
Что касается Кюро, то за привлекательными чертами женщины ему чудится
множество пороков: «Эта чарующая грация... — не что иное, как обман-
чивая маска, за которой скрывается несметное количество недостатков»10.
Таким образом, физиогномическое восприятие ведет к формированию
определенного образа тела, памяти, способов ее применения. Но физио-
гномические дешифровки также обладают собственной историей: на всем
протяжении классической эпохи изменяется восприятие того, что считать
существенными телесными знаками, усложняется восприимчивость к ин-
дивидуальному способу выражения, трансформируется интерпретация
человеческого облика11.
Глава V. Зеркало души 231
II. Тело и телесные знаки
Начиная с 1550-х годов в свет начинают выходить метопоскопические тракта-
ты12. Метопоскопия — то же самое по отношению к лицу, что хиромантия —
к ладони. У каждого человека на лбу написана его судьба: отметина, которая
одновременно может быть признаком удачи и неудачи, чертой характера, сим-
птомом болезни и социальным стигматом. Физиогномическая мысль эпохи
находится под влиянием астрологии, поэтому пристальное исследование тела
обусловлено бесчисленными симпатическими связями и сходством, существу-
ющим между вселенной и человеком. По традиции такие знаки организованы
в тройственную структуру: они устанавливают аналогии между телесными
признаками, психологическим означаемым и покровительствующей силой —
планетами, божествами или природой... — скрепляющей отношения означи-
вания. Плоть каждого человека несет отпечаток сигнатуры звезд, неизменные
и нерушимые метки: на ней, в буквальном смысле, написан характер. Так тело
оказывается во власти временной неподвижности. В монотонных каталогах
метопоскопических фигур, составленных Кардано или Сондерсом, нет места
каким-либо индивидуальным или выразительным деталям. Ничто не оживля-
ет эти безличные физиономии, эти невыразительные лица.
Однако восприятие тела как носителя определенных черт заметно изменя-
ется на протяжении XVI века. К разряду новаторских сочинений принадлежит
главный физиогномический вклад в ренессансную традицию интерпретации
тела — «Человеческая физиогномика» Джамбаттиста делла Порты13. Трудно
отрицать, что делла Порта был человеком своего времени, об этом свиде-
тельствует его интерес к астрологии и «естественной магии» или обращение
к зооморфным сравнениям, строго соответствующее учению о планетарных
сигнатурах и симпатических связях. Однако в «Человеческой физиогномике»
присутствует и другая логика: забота о методе, точности и сборе естественно-
научных наблюдений за человеческим лицом, которое наделяется новой вы-
разительностью и глубокомыслием. Кроме того, лицо постепенно оживает:
скажем, отдельный том своего труда делла Порта посвящает глазам, причем он
пытается уловить, в чем состоит выразительность взгляда. Физиогномика стре-
мится рассматривать движение как знак, и чертам лица постепенно придается
ранее им не свойственное психологическое измерение.
В 1668 году Шарль Лебрен представляет в Королевской академии свои
знаменитые лекции «О выражении страстей»14, существенно преобразовав фи-
зиогномическую традицию. Напомним, что в 1628 году Уильямом Гарвеем был
открыт принцип кровообращения. Тело постепенно лишается магических кон-
нотаций и перестает быть сосудом сокровенных добродетелей. В физиогноми-
ке Лебрена на смену человеку-зодиаку приходит человек-машина. Взаимосвязи
между внешним видом и внутренним устройством теперь объясняются с по-
232 История тела
мощью категорий иного порядка, заимствованных из медицины, геометрии,
арифметики, из философии и эстетики опознанных и укрощенных страстей.
Лекции Лебрена — первая глава анатомии страстей.
Если предшествующая традиция видела одни детали, то теперь тело как
будто окидывается более отстраненным взглядом, который упорядочивает его
понимание. Признаки уже не ассоциируются с морфологическими чертами
кожного покрова, они становятся более отвлеченными и выводятся с помощью
подсчетов. Попутно с этим дистанцированием взгляда и развоплощением зна-
ков целиком изменяется общий режим восприятия и понимания тела. Теперь
в нем различают не текст, но сочетание отчетливых правил единого порядка,
своеобразную лицевую риторику. . • : f
Конечно, тело по-прежнему предлагает взгляду определенные знаки,
но по-другому организованные: это уже бинарная структура, где усматри-
ваемый на лице комплекс выражений соответствует той или иной душевной
страсти. Отношение между психологическими означаемыми — страстями и
экспрессивными означающими — лицами перестало определяться аналогией:
теперь телесные знаки изъясняются языком причин и следствий.
По ходу XVI-XVII веков человеческое лицо все более утрачивает свою
магию, постепенно обретая новое субъективное измерение. Развитие рациона-
лизма, по-видимому, выносит окончательный приговор более ранней физио-
гномике. Согласно статье «Метопоскопия» в «Энциклопедии», это «ненадеж-
ная, если не сказать вовсе пустая наука». «Вымышленная наука, мнимое ис-
кусство», — говорится там же в статье «Физиогномика», отсылающей к мнению
Бюффона, «который сказал все, что только можно по поводу этой достойной
осмеяния науки»15. Кризис охватывает все традиционные формы дешифровки
тела. Так, Бюффон категорически отвергает какое-либо сходство между душой
и телом.
Поскольку душа не обладает формой, которая могла бы быть связана с
какой-либо материальной формой, о ней нельзя судить по очертаниям
тела или по форме лица. Дурно сложенное тело может скрывать в себе
прекрасную душу, и нельзя судить о хороших или дурных наклонностях
человека по чертам его лица, ибо они никак не связаны со склонностями
души, и нет такой аналогии, на которой могли бы основываться резонные
предположения16.
Можно подумать, что физиогномика потерпела окончательный крах. На-
против: за научной дискредитацией последовало ее возрождение, пришедшееся
на последнюю четверть века. Ее ожидает большой успех в светском обществе,
связанный с именем Иоганна Каспара Лафатера. Рука об руку с френологией
Глава V. Зеркало души 233
Галля она пройдет через первую половину XIX века17. Это любопытное воз-
рождение дисциплины, кончину которой провозгласила наука, в достаточной
мере подтверждает, что интерпретация языка тела не может быть понята ис-
ключительно через призму развития научной мысли. И хотя к концу XVIII века
физиогномика перестала быть частью научной рациональности, это не отменя-
ет того, что она осталась существенным элементом общераспространенного,
обыденного знания, связанного с практикой наблюдения за окружающими,
особенно в тот момент, когда политические и социальные потрясения сделали
более чем необходимой дешифровку новых типажей.
Далее интерпретация телесных знаков будет следовать двумя разными
путями: с одной стороны, благодаря достижениям сравнительной анатомии и
открытию Петрусом Кампером лицевого угла18, с ней будут связаны попытки
описать язык черепных форм, тем самым дав естественно-научное обоснова-
ние психическим типологиям и социальным классификациям, потребность
в которых возрастает по мере развития урбанистического общества с его
размытыми идентичностями, анонимностью и космополитизмом. С другой
стороны, усиливается стремление видеть в человеческом лице игру выраже-
ний, обусловленных индивидуальным языком чувств: «У индивидуума каждое
мгновение имеет свою физиономию, свое выражение лица»19. Язык черепов,
речь чувств — труды Лафатера оказались последней попыткой свести вместе
разные уровни знания, расхождение которых вскоре стало неизбежным, и тем
самым предотвратить разрыв между объективным исследованием человека
органического и субъективным вниманием к человеку чувствующему, этот
радикальный водораздел между областями знания, начало взаимоудаления
западных языков тела.
234 История тела
ГЛАВА VI
Вскрытие и анатомия
Рафаэль Мандресси
К концу Средневековья в Европе стали анатомировать человеческие трупы
для изучения их строения. Такого не было с III века до н.э., когда аналогичные
вскрытия — уникальные для античного мира — проводились в Александрии1.
Затем последовал перерыв длиной почти в пятнадцать столетий, который, со-
гласно распространенному мнению, объясняется запретом подобных проце-
дур, наложенным католической церковью.
Единственный документ, который можно привести в поддержку этой точ-
ки зрения, — декреталия 1299 года «Detestande feritatis»* папы Бонифация VIII.
В ней понтифик категорически выступает против расчленения мертвых тел:
«жестокий обычай», который хотел уничтожить Бонифаций, упрощал пере-
возку останков к удаленным местам погребения2. Иными словами, речь не о
том, чтобы запретить анатомические вскрытия, которые как раз начали прак-
тиковаться в эту эпоху. Первое непосредственное свидетельство их существо-
вания датируется 1316 годом, когда болонский профессор Мондино де Луцци
составил свою «Анатомию» — короткий трактат, в котором он, в частности,
указывает, что в 1315 году ему довелось произвести вскрытие двух женских
трупов3. И это всего через несколько лет после выхода декреталии Бонифация:
по-видимому, Мондино знал, что запрет его не касается.
Конечно, нельзя исключать, что другие анатомы придерживались иного
мнения и, полагая что «Detestande feritatis» направлена против них, отказались
от препарирования человеческих трупов. Однако подтверждений тому нет.
Так, Анри де Мондевиль (ум. в 1320 году), придворный хирург Филиппа Краси-
вого и Людовика X, уточнял в своей «Хирургии», что для извлечения внутрен-
ностей трупа необходимо «особое разрешение Римской церкви»4. Однако речь
шла о бальзамировании, а не об анатомическом вскрытии. В 1345 году Гвидо да
Вигевано, врач Жанны Бургундской, выпустил «Анатомию в изображениях».
Поскольку, по словам автора, в силу церковного запрета, вскрытие удается про-
водить не так часто, то, чтобы исключить непосредственный контакт с мерт-
вым телом, он решил объяснить анатомирование — в котором неоднократно
* «Заслуживающая ненависти жестокость» (лат.).
Глава VI, Вскрытие и анатомия 235
упражнялся на человеческих трупах — на примере иллюстраций5. Итак, Гвидо
да Вигевано практиковал вскрытия, несмотря на запрет, точный источник и
формулировку которого он, впрочем, не указывает. Ги де Шолиак, бывший
клириком и врачом трех пап во время Авиньонского пленения (то есть нахо-
дившийся в идеальной ситуации для того, чтобы твердо знать, что дозволено
Церковью, а что — нет), пишет в своей «Большой хирургии» о необходимости
«опыта работы» с трупами6. Возможно, вскрытия не имели широкого распро-
странения в XIV веке, но нет никаких свидетельств того, что папская декрета-
лия 1299 года препятствовала их проведению.
Но если запрета анатомических вскрытий нет ни в одном письменном
предписании, исходившем от церковных властей, то все же известно, что на-
чиная с XII века все более строгие ограничения накладывались на клириков, за-
нимавшихся медициной. Об этом говорится во многих исследованиях, однако,
если обратиться к источникам, то выясняется, что безосновательно: ни один
из важных текстов по каноническому праву, обнародованных в Средние века,
не запрещает людям Церкви изучение медицины, а клирикам — врачебную
практику7. Что касается хирургии, то здесь действительно существовало огра-
ничение, касавшееся исключительно священства. В 1215 году 18 канон Четвер-
того Латеранского собора запретил священнослужителям выполнять хирур-
гические процедуры, требовавшие использования железа или огня. А также
сложные операции, которые могли поставить пациента под угрозу смерти
или изуродовать его. Речь тут идет об ответственности духовного лица, зани-
мающегося деятельностью, сопряженной с высокими человеческими рисками.
Иными словами, и в этом случае нет повода говорить о враждебности Церкви
по отношению к медицине, хирургии или анатомии.
Тем не менее при отсутствии институционального противодействия цер-
ковных властей всегда можно предположить, что на пути развития анатомии
стояли препоны культурного порядка, связанные с христианством в более
общем его понимании. Прежде всего тут стоит упомянуть догмат воскресения
из мертвых и связанные с ним представления о целостности тела. Если брать
доктринальный аспект, то уже начиная с I века отцы Церкви неоднократно
писали о том, что судьба плотских останков не имеет ни малейшего отношения
к воскресению. Как утверждает Тертуллиан, в момент воскресения тела, иска-
леченные до или после кончины, обретут свою целостность8. В этом же смысле
высказывались Иустин Мученик, Минуций Феликс, Кирилл Иерусалимский,
Амвросий Медиоланский и Августин. Нельзя отрицать, что, вопреки мнению
главных авторитетов в вопросах христианской доктрины, народные поверия,
связывавшие целостность тела с будущим воскресением, могли быть достаточ-
но укоренены, чтобы защищать мертвых от посягательств живых. Но выдви-
гать предположения столь общего характера — все равно что по поводу и без
236 История тела
повода писать о «табу», поскольку это не дает конкретного представления о тех
перипетиях, которые выпали на долю анатомии во время духовного господства
христианства.
Существуют и другие гипотезы, черпающие свои аргументы прежде всего
в истории медицины. Чаще всего речь идет о низком статусе хирургов в средне-
вековом обществе. Будучи практиками, имевшими дело с чужой плотью, они
тем самым упражнялись в «механическом искусстве», которое не пользовалось
большим почетом среди университетских медиков. Такое сдержанное отноше-
ние могло распространяться и на анатомические вскрытия, предполагавшие
ручной труд и соприкосновение с телом. Действительно, просуществовавшее
вплоть до XVI века разделение обязанностей во время публичных анатоми-
ческих сеансов свидетельствует об определенной иерархии прикосновений.
Проведением сеансов руководил профессор, с кафедры читавший и комменти-
ровавший авторитетные тексты. Ему помогал демонстратор, показывавший
присутствующим то, о чем говорил профессор, меж тем как обработка трупа
обычно доверялась хирургу или цирюльнику. Но все это свидетельствует лишь
о том, что в определенный период презрительное отношение к ручному труду
могло влиять на процедуру вскрытия. Однако нет никакого основания утверж-
дать, что недостаток уважения к «механическим искусствам» стал толчком
к отказу от анатомирования.
I. Изобретение вскрытия
Как мы видим, поиск препятствий, на протяжении более тысячелетия не по-
зволявших развиваться практикам анатомирования, не дает убедительных
результатов, поэтому нам следует подойти к этой проблеме с другой сторо-
ны. Вместо того чтобы пытаться понять, почему их не существовало вплоть
до позднего Средневековья, стоит разобраться, что послужило толчком к их
появлению. Отсутствие соответствующих практик неверно объяснять на-
личием тех или иных препятствий: это означало бы, что вскрытие является
«естественным» способом получения знаний о теле. Однако изучение трупов
при помощи скальпеля — отнюдь не очевидная процедура за пределами того
ограниченного пространства и времени, где она стала ключом к выявлению
телесной «истины». Есть основания предполагать, что другие эпохи располага-
ли своими самоочевидными методами познания, и если на протяжении веков
вскрытия действительно не практиковались, то прежде всего потому, что не
считались необходимыми. Тогда их появление можно считать своеобразным
изобретением, реакцией — в тот момент представлявшейся адекватной и по-
лезной — на потребность в получении или совершенствовании нового знания
о теле. И нам следует обратиться к тому, как сформировалась эта потребность.
Глава VI. Вскрытие и анатомия 237
Любые предположения на этот счет неизбежно исходят из того, каким
образом на средневековом Западе была освоена греко-арабская медицинская
традиция. Прежде всего посредством перевода. Первый важный этап этого
процесса связан с Южной Италией, где в монастыре Монтекассино во второй
половине XI века Константин Африканский перевел с арабского на латынь
множество текстов по медицине. Из них следует особо упомянуть «Изагог» —
введение в галенову медицину, написанное Хунайном ибн Исхаком (ум. в 877
году), а также энциклопедический труд («Liber pantegni») персидского ученого
Али Аббаса (X век). Второй этап берет начало в Толедо. Фундаментальный
вклад в области медицинского знания был сделан во время пребывания в этом
городе Герарда Кремонского, который обосновался там после 1145 года и, по-
видимому, стал во главе группы переводчиков, переработавшей десятки на-
учных трудов. Среди их медицинской продукции стоит упомянуть «Медицин-
скую книгу Альманзора» Разеса (ум. ок. 930 года), «О хирургии» Альбукасиса
(ум. в 1013 году), комментарий Ибн Ридвана (XI век) к «Искусству врачевания»
Галена, арабские переложения трактатов галеновой школы и, конечно, «Канон
врачебной науки» Авиценны9.
Переводы с арабского сыграли важнейшую роль в развитии медицинско-
го знания латиноязычной Европы. В частности, благодаря им средневековая
европейская медицина получила галенову прививку. Арабские переработки
породили интерес к оригинальным трудам Галена. С этого момента начинается
формирование греко-латинского корпуса галеновых текстов. Около 1185 года
Бургундио Пизанский представил греко-латинские варианты таких трактатов,
как «О терапевтическом методе», «О телосложении», «О пораженных местах».
За его переводами последовали прежде всего работы Никколо да Реджио,
ученого медика ангевинского двора в Неаполе, который в 1317 году перевел
«О назначении частей человеческого тела», тем самым впервые представив на-
прямую важнейшее изложение галеновой анатомо-физиологии.
Благодаря освоению этого научного корпуса, происходившему с конца
XI по начало XIV века, анатомические знания становятся более ясными и
четкими. Место, отводимое анатомии в таких авторитетных арабских ком-
пиляциях, как «Канон врачебной науки» Авиценны, или в переведенном в
1285 году общем руководстве по медицине («Colliget») Аверроэса, привлекало
к ней все большее внимание и требовало уточнения ее роли. Зоологические
трактаты Аристотеля, в начале XIII века переведенные с арабского Майклом
Скотом, а несколькими десятилетиями позже — уже с греческого Вильгель-
мом из Мербеке, узаконили исследования внутреннего строения животных и
человека и предложили метод их проведения10. Начиная со второй половины
XIII века европейские трактаты по хирургии настаивают на важности знания
анатомии. Так, в «Хирургии» (1275) Гульельмо да Саличето или в одноименном
238 История тела
труде Анри де Мондевиля авторы представляют свои анатомические сочине-
ния как замену соответствующим разделам «Канона» Авиценны. Что касается
Мондино де Луцци, то тот, когда пишет о необходимости распространения ана-
томических знаний, ссылается на Аверроэса, согласно которому они являются
частью медицинской науки11.
Но признание значения анатомии не означало автоматического призна-
ния важности вскрытий. От осознания необходимости лучше знать части тела
нужно было перейти к пониманию, что этому способствует анатомирование
трупов. Ги де Шолиак говорит, что толчком к такому пониманию послужил
галенов трактат «О назначении частей человеческого тела» в переводе Никколо
да Реджио, но очевидно, что идея эта возникла до того, как была сформули-
рована во введении к нему. Ни Мондино, ни те его предшественники, кто так
же занимался вскрытиями, не были знакомы с переводом Никколо. Практика
анатомирования возникла тогда, когда большинство медицинских трудов, ко-
торые могли ей благоприятствовать, были доступны только в арабо-латинских
вариантах. Именно Али Аббас, Разес, Авиценна, позднее Аверроэс сделали зна-
ние анатомии необходимостью — по крайней мере большей необходимостью,
чем ранее. В определенный момент для удовлетворения этой потребности была
принята особая процедура — вскрытие человеческих тел, о которой, заметим,
в указанных источниках напрямую речь не идет.
Но эти тексты безусловно поощряли обращение к опыту. В соответствии
с тем, что можно было прочесть у Аверроэса или Авиценны, анатомическое
знание конструировалось на основе непосредственных наблюдений. В рамках
такого подхода показания чувств становятся законным способом разрешения
спорных случаев, когда мнения авторитетов расходятся, или же способом
собственными глазами убедиться в правоте того или иного текста, а при не-
обходимости поправить его. Непосредственное наблюдение возможно при
хирургической практике или же при посещении кладбищенских оссуариев,
где можно изучать кости12. Преимущество анатомического вскрытия в том,
что оно способствует методическому исследованию. Этот аспект необходимо
особо подчеркнуть: вскрытие трупов подразумевает осознанное обращение к
реальности тела, познаваемой при помощи чувств, причем обращение — в от-
личие от других практик, связанных с препарированием мертвых тел, — строго
упорядоченное.
Действительно, поводы к рассечению трупов могли быть довольно раз-
нообразными: чтобы перевезти останки покойного для захоронения в родной
земле; чтобы извлечь внутренности перед бальзамированием; чтобы устано-
вить причину смерти. Эти практики различаются по своим целям (обрядовым,
юридическим и пр.), объединяет же их хронология: все они укоренились между
XII и XIII веками. Анатомические вскрытия появились только к концу этого
Глава VI. Вскрытие и анатомия 239
периода, то есть после других современных им практик, предполагавших раз-
резание мертвого тела. Такое отставание весьма показательно, если рассматри-
вать его как особое намерение исследовать тело с помощью технического ин-
струментария вскрытия трупов, который можно было позаимствовать у других
практик. Таким образом, можно выдвинуть гипотезу, что вскрытие возникло
тогда, когда препарирование трупов стало вызывать анатомический интерес.
Но если техники поиска истины внутри мертвого тела (и сама возмож-
ность подобного поиска) были усвоены при соприкосновении с другими прак-
тиками, то это не отменяет того, что проведение подобной процедуры нужда-
лось в твердых основаниях. Иными словами, внутри анатомического знания
должны были сформироваться эпистемологические требования, которые была
способна удовлетворить аутопсия. Это произошло на заключительных этапах
процесса, начало которому положило ознакомление с корпусом упомянутых
медицинских трудов. Итак, вначале под влиянием арабо-латинских трактатов
анатомия выдвигается на первый план в качестве одной из важных составляю-
щих медицинского знания. Затем, также во многом благодаря этим текстам,
основным источником анатомического познания становятся факты, основан-
ные на чувственном (сенсорном) восприятии. Таким образом, за ней закрепля-
ются новый статус и новые цели, которые на рубеже XIII и XIV веков сливаются
с практиками, подразумевавшими вскрытие тела и изучение его внутреннего
строения.
II. Глаза и руки
После того как Никколо да Реджио перевел «О назначении частей человече-
ского тела», потребовалось почти двести лет, чтобы греко-латинский корпус
галеновых текстов пополнился еще одним важнейшим трактатом — «Об ана-
томии». Первый его перевод, сделанный византийским ученым Деметрием
Халкондилом, вышел в свет в Болонье в 1529 году13.
Но это издание почти сразу отошло на второй план после появления ново-
го перевода, который в 1531 году представил Гюнтер Андернахский, профессор
медицинского факультета Парижа. Версия Гюнтера, включавшая в себя первые
восемь и начало девятой книги галенова трактата, много раз переиздавалась и
перерабатывалась: так, для латинского издания полного собрания сочинений
Галена («Galeni omnia opera»), опубликованного в Венеции в 1541 году, он был
отредактирован Андреасом Везалием. Последний в то время преподавал анато-
мию в Падуе и работал над своим главным трудом «О строении человеческого
тела». Учился Везалий в Париже у Гюнтера, которому помогал в подготовке
«Анатомического свода» (1536) — компиляции анатомических сочинений
Галена. >•
240 История тела
Туринская плащаница — возможно, самая известная реликвия,
связанная с земной жизнью Христа;
на ней виден отпечаток тела Сына Божия.
Первое упоминание о Плащанице относится только к 1350 году.
Фра Беато Анджелико. Христос в терновом венце. Ок. 1420.
Кафедральный собор Ливорно.
Страдания Христа — прообраз страданий святых мучеников;
к этой степени страданий устремлены их помыслы.
Доменико Беккафуми. Святая Луция. 1521.
Сиена, Национальная пинакотека.
Истязаемая изуверами часть тела — знак, который позволяет узнать свя-
того среди ему подобных, идентичность, которую святой охотно демон-
стрирует. В случае святой Луции это глаза.
Оссуарий в римской церкви Санта-Мария-делла-Кончеционе.
Tessier
? ' ЛГ >
Лука Синьорелли. Воскрешение во плоти (фрагмент). 1499-1502.
Орвието, часовня Сан-Бризио.
Скелеты вылезают из земли, обрастают плотью, обретают форму. Муж-
чины и женщины воссоединились со своими гармоничными телами и
с благодарностью смотрят на Бога. Оригинальность и сила образа свиде-
тельствуют о зрелости художника — ио художественном и культурном
повороте на Западе. Религиозная тема служит здесь предлогом для изо-
бражения освобожденного тела.
Ганс Гольбейн-младший. Мертвый Христос. Ок. 1510.
Базель, Художественный музей.
Одно из первых «десакрализованных» изображений тела Христа. Красота
живого Христова тела заставляет острее ощутить позор того момента,
когда на кресте и во гробе он оказывается всего лишь мертвецом.
Жак Калло. Нищенки с чашкой и ложкой. 1635.
Гравюра из книги «Callot’s Etchings».
The Yorck Project/Zenodot Verlagsgesellschaft mbH
Жан-Франсуа Милле. Сборщицы колосьев. 1857. Париж, музей Орсе.
На картине Милле запечатлен уже исчезающий род деятельности.
Повторяющиеся действия создают особые привычные позы и манеры,
особый тип осанки.
The Yorck Project/Zenodot Verlagsgesellschaft mbH
Антуан Ватто. Любовная гамма. Ок. 1717. Лондон, Национальная галерея.
Любовная гамма» — пример изображения «галантной любви» в живописи: ухаживания здесь
эстетизированы, а любовники вдвоем заняты гармоничным искусством.
Бартоломео Чези. Целующиеся юноши. XVI век. Флоренция, галерея Уффици.
Эпоха Возрождения вернула в моду отношения между мужчинами как наивысшую форму
любви, которая только возможна среди людей. Эти юноши — весьма скромного проис-
хождения — целуются в губы. Отношения между молодыми людьми, слишком бедными
для того, чтобы позволить себе проституток, как правило, допускались, пока это не грози-
ло скандалом.
Фехтовальные позиции.
Иллюстрация из «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера.
Баварская государственная библиотека
Йорг Бреу-младший, Паулюс Гектор Майр.
Гравюра, изображающая поединок между Вильгельмом,
маршалом Дорнбергским, и Теодором Хашенакером, случившийся
в Аугсбурге в 1409 году. Этот поединок славился еще больше столетия:
гравюра создана около 1544 года.
Изображение из манускрипта XIV века. Астрологические знаки соответ-
ствуют частям тела. В эпоху, называемую Новым временем, из научного
сознания постепенно исчезает связь тела с астрологией и оккультными
практиками. Тело начинают объяснять по-новому.
Точки для кровопускания.
Из «Полевого руководства для обработки ран»
Ханса фон Герсдорфа (1519).
Кровопускание долгое время считалось чуть ли не панацеей. Ему припи-
сывали очистительную функцию. Лишь в середине XVIII века медики
начинают считать его «вредоносной затеей»; несмотря на это, кровопуска-
ние остается распространенной практикой и в XIX веке.
Дени де Монпелье. Первое переливание крови от животного к человеку
15 июня 1667 года. Гравюра.
Понимание циркуляции крови порождало мысль о возможности ее перелива-
ния — в большинстве случаев из-за отсутствия знаний о группах крови экспери-
мент оканчивался трагически.
The Yorck Project ©Roger Viollet/EastNews
Рембрандт. Урок анатомии доктора Тульпа. 1492.
Гаага, Королевская галерея Маурицхёйс.
В «Уроке анатомии доктора Тульпа» Рембрандт представляет «бесстрастную» точку зре-
ния: группа медиков, не выказывая эмоций, наблюдает за демонстрацией, проводимой
одним их видных членов корпорации. В более позднем «Уроке анатомии доктора Дейма-
на» акцент смещен: в центре внимания — безобразный человеческий труп.
Восковая модель из флорентийского Музея зоологии
и естественной истории (La Specola). XVII век.
Эти модели фантастической выделки все же не приравнивались
современниками к настоящему искусству.
©RNM
Приписывается Леонардо да Винчи. Семь гротескных голов.
Венеция, Академическая галерея.
Как и Дюрер, Леонардо охотно создает вариации на тему телесного урод-
ства. «Гротескные головы» Леонардо неотделимы от «совершенных» про-
филей юношей и молодых мужчин, которые он зарисовывает на протя-
жении всей жизни.
www.charleslebrun.com
Слева: Шарль Лебрен. «Физиогномические головы».
Анималистический символизм Лебрена служил для передачи эмоций
и физиогномических толкований, но в то же время и ставил вопрос о
телесных пропорциях.
Справа: Неизвестный автор. Гравюра, изображающая гермафродита.
Ок. 1690.
Гермафродитизм — часто встречающаяся в литературе Нового времени
телесная девиация. Некоторые медицинские трактаты рассматривали
гермафродитов как существ «третьего пола».
Иллюстрация из «Диковинных историй» Пьера Боэстюо. 1560.
Когда-то чудища населяли потусторонний мир. Этот «двойной» урод
сохранил что-то от своих предшественников, как и его тело, которое
служит границей между двумя сторонами. Уродливое тело — знак поли-
тического порядка и беспорядка.
Агостино Карраччи. Тройной портрет. Ок. 1598.
Неаполь, музей Каподимонте.
На портрете изображены карлик Родомонт, «волосатый человек» Арриго
Гонсалус и дурак Пьетро. Исполняя обязанности слуг и шутов, они были
такими же типичными и престижными символами, что и экзотические
животные.
Караваджо. Гадалка. Ок. 1594. Париж, Лувр.
В эпоху Ренессанса продолжает существовать убеждение, что судьба
человека написана на его руках и лице. В научной литературе эти пред-
ставления маргинализируются.
Тициан. Портрет Карла V. 1548. Мадрид, музей Прадо.
Тициан изображает короля-воина в полном боевом облачении.
В дальнейшем эта традиция уступит место парадным изображениям
монархов в светской одежде и с регалиями.
Жан-Батист Грёз. Септимий Север и Каракалла. 1769. Париж, Лувр.
Картина была написана Грёзом как заявка на вступление в Королевскую
академию живописи и скульптуры. Грёз рассчитывал на получение звания
«исторического художника», но был принят лишь как «жанровый художник».
Натурализм картины не произвел на академиков должного впечатления: по
словам Дидро, Грёз «не сумел возвыситься до того преувеличения, которого
требует живопись историческая».
Иоганн Генрих Фюссли. Ночной кошмар. 1781. Детройт, Институт искусств.
Это «шокирующее» полотно пользовалось немалым успехом. Оно маркировало
новый интерес к иррациональному: как и Гойя, Фюссли исследовал «сон разума»,
рождающий чудовищ.
Иными словами, еще до публикации своего основного труда Везалий
был хорошо знаком с галеновой анатомией и усвоил ее до мелочей. К моменту
написания «О строении человеческого тела» фламандский анатом уже готов
выносить оценки. Гален, по его словам, «часто поправляет самого себя, в свете
опыта признает ошибки, допущенные в предшествующих книгах, и, таким об-
разом, на небольшом расстоянии друг от друга, представляет противоречивые
теории»14. Это рассуждение подчеркивает то существенное качество, которое
Везалий хотел бы позаимствовать у Галена: античный ученый заблуждается,
признает свои ошибки и, опираясь на опыт, их исправляет; таким образом, вы-
являть заблуждения, допущенные в собственных анатомических сочинениях,
основываясь на данных, полученных при аутопсии, — значит поступать так,
как он. В конце концов, сам пергамец писал, что «тот... кто хочет созерцать
творения природы, должен полагаться не на анатомические труды, а на собст-
венные глаза»15.
Не только на глаза, но и на руки. Взгляд и прикосновение — эти способы
познания анатомы, вслед за Галеном, с конца XV века провозглашают основами
новой науки, которую они стремятся создать. Для Шарля Этьена в 1545 году
«нет ничего более надежного для содержимого описания, нежели верность
глаза»16. Истина и взгляд неразрывно связаны: «мы почитаем Галена как боже-
ство, и мы признаем за Везалием большой талант по части анатомии», — писал
Реальдо Коломбо в своем трактате «Об анатомии» (1559), — но только «там,
где они не противоречат природе», поскольку если то, что представляется
взгляду, не совпадает с описанием, то «мы предпочтем истину и будем вынуж-
дены от них отклониться»17. В 1628 году Уильям Гарвей решает опубликовать
свою теорию «движения сердца и обращения крови», но лишь после того, как
подтверждает ее на опыте, проводя аутопсии в присутствии коллег по Коро-
левскому медицинскому колледжу. Его собратья-ученые, подчеркивает он,
ассистировали многочисленным «опытам и демонстрациям», устраиваемым
для того, чтобы обнаружить истину18. Для этого требуются взгляд и прикосно-
вение, исследование «зрячими руками», по замечательному выражению Жана
Риолана-младшего19.
«О строении человеческого тела» Везалия открывается своеобразным
манифестом, провозглашающим пришествие «новой науки», основанной на
виртуозности рук и остроте взгляда. На самом деле эта программа уже была
сформулирована другими анатомами, так называемыми «предвезалистами».
Среди них Беренгарио да Карпи, который отводил «показаниям чувств» роль
доказательств и говорил о «сенсорной анатомии» («anatomia sensibilis»), чтобы
как-то обозначить знание, ограничивающееся тем, что доступно чувствам20.
Другой «предвезалист» Алессандро Бенедетти первым описал пространствен-
ное устройство, позволяющее оптимизировать опытное восприятие и уже само
Глава VI. Вскрытие и анатомия 241
по себе являющееся красноречивым свидетельством важности визуального
элемента: речь идет об анатомическом театре. Из его указаний, приведенных
в «Анатомии» (1502), следует, что это временный амфитеатр, который лучше
возводить в просторном и хорошо проветриваемом помещении, располагая
сиденья кругом. Места должны распределяться в зависимости от ранга при-
сутствующих. Контроль и соблюдение порядка возложены на управляющего,
несколько сторожей должны следить за тем, чтобы в театр не проникли зеваки.
Для ночного времени необходимо держать под рукой факелы. Труп помещают
в центр на высокую скамью, в хорошо освещенное и удобное для вскрытия
место21.
После Бенедетти проекты анатомических театров разного объема и де-
тальности получают довольно широкое распространение. Иногда они соот-
ветствуют реальным постройкам, но чаще это чисто нормативные тексты,
посвященные желательной планировке и устройству анатомического театра.
По-видимому, это относится к рассуждениям Гвидо Гвиди (1509-1569)22, а так-
же Шарля Этьена, описавшего театр под открытым небом, над которым он
предлагает натянуть пропитанную воском ткань, «дабы дать зрителям тень...
защитить их от солнца и дождя» и чтобы лучше был слышен голос того, кто
будет давать анатомические разъяснения. Постройка должна быть деревянной,
иметь форму полукруга и два или три яруса. Зрители будут рассаживаться в
иерархическом порядке, где точкой отсчета служит труп, так как те, кто займет
скамьи внизу, «будут видеть все с большей легкостью, чем те, кто наверху». Рас-
положение обусловлено взглядом, необходимостью демонстрации. Так, посре-
ди театра, сбоку от стола для вскрытия, должно быть устройство, позволяющее
время от времени поднимать труп, чтобы «показать точное расположение и
позицию каждой части». Кроме того, предусматривается, что извлеченные из
тела части будут «носить по рядам театра и показывать каждому, для большей
очевидности»23.
Во Франции собственным анатомическим театром одним из первых об-
завелся медицинский факультет в Монпелье. Феликс Платтер, который там
учился, в январе 1556 года сообщает, что «только что был построен прекрас-
ный анатомический театр»24. Речь идет о временной постройке, которая, если
верить все тому же Платтеру, уже возводилась в Монпелье в 1552 году. Первый
постоянный театр появится в 1584 году в Падуе. Его строительство проходило
под руководством Джироламо Фабриция (Фабрицио д’Аквапенденте), с 1565
по 1613 год преподававшего там анатомию и хирургию. Это была пятиярусная
деревянная постройка, вмещавшая около двухсот человек. Ее эллипсоидная
форма напоминает об исследовании анатомии глаза, которым Фабриций зани-
мался в 1581-1584 годах, то есть в период, непосредственно предшествовавший
возведению театра. В 1592 году, когда речь зашла о его перестройке, Фабриций
242 История тела
вновь вернулся к этому предмету. Хронологическое совпадение, совпадение
форм: архитектура анатомического театра содержит те же круги и эллипсы,
что и иллюстрации к анатомии глаза из сочинения «О зрении, голосе и слухе»,
опубликованного Фабрицио в 1600 году25. Он сделал свой анатомический те-
атр воплощенной метафорой взгляда, причем гигантского масштаба. В Падуе
вскрытия проводились внутри огромного глаза, этой зрительной машины,
телесной обсерватории, которая давала возможность многочисленной публике
участвовать в освящении зрительного опыта, краеугольного камня анатомичес-
кого знания. .
Однако публичных аутопсий в анатомических театрах было недостаточно.
Для того чтобы расширить империю чувств возрождающейся анатомии, вскры-
тое тело в любой момент должно было находиться перед глазами. В отсутствие
настоящих трупов приходилось прибегать к изображениям. Чтобы его труд
«был полезен и тем, у кого нет доступа к опытному наблюдению», Везалий «по-
мещает столь точные воспроизведения различных органов, что перед глазами
того, кто исследует творения Природы, как бы оказывается анатомированное
тело»26. Представить на бумаге то, что можно видеть на анатомическом сто-
ле, — такова роль многочисленных и богатых иллюстраций, украшающих труд
Везалия. Превращение читателя в зрителя, педагогическое, массированное
использование иллюстраций — таковы новые элементы, привнесенные в ана-
томию XVI столетием.
Первыми «иллюстрированными анатомиями» мы обязаны Беренгарио
да Карпи: в его книгах на фоне пейзажей и стоящих на заднем плане домов
живые скелеты и люди с содранной кожей (экорше) собственными руками от-
воряют свою брюшную или грудную полость, чтобы читатель мог созерцать их
внутренние органы. Эти иллюстрации открывают новую — многоплановую —
страницу в анатомии. Прежде всего — потому, что это дидактический инстру-
мент, а также и потому, что с ними в анатомическую иконографию приходит
художественный элемент. Начиная с Беренгарио устанавливается прочное
сотрудничество между художниками и анатомами. На многочисленных иллю-
страциях к «Рассечению частей тела человека» Шарля Этьена воспроизводятся
композиции таких итальянских художников, как Россо Фьорентино и Перино
дель Вага27. Россо Фьорентино вместе с Приматиччо и Франческо Сальвиати
иллюстрировал и латинское издание приписываемых Гиппократу хирургиче-
ских трактатов, которое стараниями Гвидо Гвиди вышло в Париже в 1544 го-
ду28. Приблизительно в 1541 году Джироламо да Карпи выполнил 54 рисунка к
труду по миологии Джованни Баттиста Канано29. В 1559 году трактат «Об ана-
томии» Коломбо был опубликован без единой гравюры, за исключением той,
что украшает фронтиспис и приписывается Веронезе. Однако первоначально
предполагалось, что его проиллюстрирует Микеланджело, с которым Коломбо,
Глава VI. Вскрытие и анатомия 243
во время нахождения в Риме бывший его личным врачом, поддерживал друже-
ские и деловые отношения.
Участие художников в становлении анатомической иконографии стало
возможным в силу убеждения, что иллюстрация играет существенную роль в
устройстве знания, вращающегося вокруг зрительной перцепции. В вопросах
чувственного опыта живописцы и анатомы разделяли одни и те же ценности,
научные труды апеллировали к визуальной культуре той эпохи, а та, вторгаясь
в них, приносила с собой особую чувственность. Художники предоставляли
в распоряжение анатомической науки не только эстетическое измерение, но
и взгляд, выходивший за пределы мертвого тела на анатомическом столе: дра-
матургическое представление скелетов и людей с содранной кожей — работа не
скальпеля, но кисти. Именно художник заставлял трупы танцевать.
III. Чтение и вскрытие
Чувства — пробный камень анатомического знания, знания эмпирического
и качественного; они выявляют формы, цвета, текстуры, консистенции, тем-
пературы. Зрение и прикосновение играют ключевую роль в науке о теле, ко-
торая стремится сократить расстояние, отделяющее ученого от природы. Вот
те основы, на которых анатомы середины XVI столетия намеревались выстро-
ить новую науку. Эта «программа», неустанно декларируемая на протяжении
десятилетий, заслуживает внимания, хотя не стоит преувеличивать степень
ее реализации. Пространство между чувствами и знаниями отнюдь не пусту-
ет, оно заполнено книгами, книги же настраивают взгляд, объясняя, как надо
смотреть. Поэтому необходимо представлять себе, что именно читают анато-
мы и, в еще большей степени, как соотносится то, что они читают, с практикой
проведения вскрытий, которая является не только моментом верификации
прочитанного, но и усвоением определенного способа исследования тела.
В этой связи Роджер Френч обращает внимание на комментарий Иоанна
Филопона (VI век) к трактату Галена «О рассечении для начинающих», кото-
рый, когда начали проводить аутопсии человеческих трупов, снабдил ученых
описанием того, что должно быть увидено во время вскрытия30. Согласно
Иоанну Филопону, необходимо обращать внимание на шесть характеристик:
число и плотность частей, их расположение, размер, форму и соотношение
друг с другом. Эта схема уже присутствует у Мондино31. Двумя веками позже
ею по-прежнему пользовались Алессандро Акиллини32 и Алессандро Бенедет-
ти33, равно как Канано, Гюнтер Андернахский и Везалий, признававший, что
распространил «довольно широко те места, где речь идет о числе и положении
каждой части человеческого тела, ее форме, плотности, связях с другими орга-
нами и о множестве деталей, которые мы привыкли внимательно исследовать
244 История тела
при проведении вскрытий»34. В 1561 году Амбруаз Паре вновь напоминает,
что следует обращать внимание на плотность, размер, форму, состав, число,
связи, сложение, действие и полезность каждой части35. От Мондино до Паре
ссылки на этот перечень остаются неизменными. В этом смысле формулировка
Везалия в высшей степени уместна: речь идет именно о том, что анатомы «при-
выкли внимательно исследовать» по ходу аутопсии. Привычка эта связана как
со способом рассмотрения препарированного трупа, так и с манерой описания
результатов наблюдения. От текста к телу и от тела к тексту, описание частей
систематизируется на основе комментария к «О рассечении для начинающих».
Но и вне зависимости от него систематизация происходит на других уровнях
организации анатомического дискурса, уровнях, относящихся к последова-
тельности презентации частей и способам деления тела.
Композицию анатомических текстов Авиценны и Аверроэса определяет
базовое деление на однородные36 и инструментальные части. Мондино исполь-
зует иной подход: он прежде всего преследует практические цели и ориентиру-
ется на исследование тех частей тела, доступ к которым предоставляет вскры-
тие. Однородные части не заслуживают отдельной демонстрации, поскольку
их недостаточно хорошо видно. Что касается инструментальных частей, то тут
различают конечности и внутренние органы, которые, в свою очередь, делятся
на «животные», «духовные» и «естественные», располагающиеся соответствен-
но в одной из трех телесных полостей — верхнем, среднем или нижнем «чреве».
Черепная коробка, грудная и брюшная полости, конечности — из этих общих
четырех разделов состоит его «Анатомия». Каждому из них соответствует один
из четырех уроков, связанных с аутопсией: избранная Мондино последова-
тельность изложения отражает порядок осуществляемых действий. Начинать
надо с нижнего чрева, чтобы поскорее изъять наиболее быстро разлагающиеся
части. Затем перейти к среднему и верхнему «чреву»37.
После того как исследованы органы, находящиеся в каждой из трех поло-
стей, наступает очередь конечностей. И здесь порядок описания определяется
последовательностью вскрытия: продвижением от поверхности к внутренно-
стям, постепенным переходом от одного слоя к другому. Сперва Мондино ак-
куратно снимает кожу, после чего, по его словам, становятся видимыми вены,
затем мышцы и сухожилия, которые также надо удалить, чтобы добраться до
костей38. «Анатомия» объясняет тело по мере проведения вскрытия; время
действия как будто совпадает с временем описания и временем чтения. Чтение
текста превращается в чтение тела.
Указания Мондино по поводу исследования тела, его разделов и пре-
зентации частей широко использовались в анатомической литературе вплоть
до XVI века. Бенедетти также делит тело на три полости и начинает вскрытие
с нижней, приводя те же резоны, что и Мондино; он тоже ведет перечисление
Глава VI. Вскрытие и анатомия 245
частей от поверхности в глубь тела, следуя за «порядком вскрытия»39. В «Ана-
томической книге» (1502) Габриэля Зерби представлена более сложная органи-
зация, поскольку деление тела на три чрева накладывается на другую класси-
фикацию, учитывающую передние, задние и боковые части, в соответствии с
которой Зерби делит свой труд на три книги. Не заходя так далеко, Акиллини
все же учитывает новый критерий: по его утверждению, существует шесть «по-
зиций»: верхняя и нижняя, правая и левая, передняя и задняя40. Но в основном
и Акиллини, и Никколо Масса в своем «Введении в анатомию» (1536) или, если
брать вторую половину XVI века, Амбруаз Паре и базельский анатом Гаспар
Баугин41 по-прежнему следуют установкам Мондино. Деление тела на три по-
лости присутствует и в анатомических трактатах XVII века. Его можно найти
в таких трудах, как «Анатомическая история» (1600) Андре дю Лорана, «Ана-
томический кодекс» (1611) Каспара Бартолина, «Учебник анатомии» (1648)
Жана Риолана-младшего или «Анатомия» Доменико Маркетти. Тем не менее,
хотя такое деление частично соответствует структуре этих сочинений, оно, за
несколькими исключениями (к примеру, у Бартолина и Маркетти), более ее не
определяет. Изменяется порядок презентации, который отходит от последова-
тельности проведения вскрытия.
Мондино и многие из тех, кто идет вслед за ним, описывают тело, которое
по мере изложения опустошается и разбирается на части, здесь последователь-
ность глав отражает постепенное исчезание тела под скальпелем: разрезать, об-
следовать, выкинуть. В любом месте книги та ее часть, которую еще предстоит
прочесть, соответствует тому, что на этот момент остается от трупа, лежащего
на анатомическом столе. Порядок изложения является также порядком разъ-
ятая тела. В 1545 году Шарль Этьен предлагает противоположный принцип:
он начнет с внутренностей и будет продвигаться к поверхности, от костей к
кожному покрову42. Конечно, тут речь идет не о последовательности вскрытия,
а о композиции. Несколькими десятилетиями позже Андре дю Лоран пояснит
это различие: анатомии «можно учить двумя способами и двойной методой:
разложение, когда все разделяется на части, как при вскрытии тела... вплоть до
самых элементарных частиц. Другая метода — композиция, когда из однород-
ных частей составляются неоднородные, а из последних — целостность»43.
Начиная от поверхности нижнего «чрева», последовательность вскрытия,
в конце концов, приводит к глубинам головного мозга. Напротив, композици-
онный порядок определяется градацией плотностей тканей: соответственно,
начинать следует с костей, затем идут хрящи, мышцы, вены, артерии и т.д.,
и в итоге кожный покров. Кроме того, надо установить последовательность
процедуры внутри каждой из этих групп; иначе говоря, необходимо решить,
как, к примеру, упорядочить остеологию или миологию. Так, Шарль Этьен идет
от головы к ногам. В его «Рассечении частей тела человека», в целом органи-
246 История тела
зованном по композиционному принципу, каждая часть выстроена a capite ad
calcem*: первыми описываются кости черепа, последними — кости ног, ангио-
логию открывает описание лицевых нервов, а закрывает описание нервов ниж-
них конечностей. Это касается первой книги «Рассечения частей», но во второй
Этьен сохраняет порядок вскрытия. Такое же расположение у Везалия: оба
ученых работают над своими трудами примерно в одну и ту же эпоху и решают
выстроить их не так, как было принято прежде. Таким образом, в начале 1540-х
годов происходит перестройка анатомического дискурса, который возникает
на пересечении композиционного порядка и последовательности вскрытия.
Внутри этой структуры описание идет от головы к ногам, что соответствует
иерархии «достоинств» частей тела.
Итак, резюмируем: порядок композиции — изнутри наружу и сверху
вниз, последовательность вскрытия — от поверхности внутрь и снизу вверх;
один способ деления на три полости и конечности, другой — на страты, к кото-
рым иногда причисляются перед и тыл, описание инструментальных частей —
в рамках категорий, намеченных в комментарии Иоанна Филопона и все еще
присутствующих у дю Лорана в 1600 году и даже у Риолана-младшего в середи-
не XVII столетия. На тело накладываются разные интерпретационные сетки,
которые со временем начинают срастаться друг с другом. Планы, пространства,
направления, последовательности, объекты наблюдения: анатомия формирует
свой предмет, вначале увязывая описание с движением скальпеля, а затем до-
бавляя к нему порядок композиции, который свидетельствует об удалении
текста от действий анатома.
IV. Структура, фрагментация, механика
Как следует из многих трактатов, композиционный порядок соответствует
природному. Поэтому анатомическое изложение должно начинаться с тех ча-
стей, которые природа создает первыми, то есть с костей. Начинать с костей
рекомендуется в «Об анатомии» Галена, поскольку они, как столбы в шатре или
стены в доме, определяют форму и выступают в качестве опоры тела44. Анато-
мы эпохи Ренессанса используют те же доводы и тот же образный ряд. Осо-
бенно часто к ним прибегает Везалий, который порой говорит словами Галена:
кости для тела — то же, что стены и балки для дома, столбы для шатров, киле-
вая часть и флор для кораблей45. Образ киля снова возникает в первой книге
«О строении человеческого тела», на сей раз в связи с позвоночником46 — Бе-
недетти уже прибегал к этому сравнению, равно как и Жан Фернель в своей
«Физиологии» (1542): «Источник и средоточие всех костей — позвоночник,
* С головы до ног (лат.).
Глава VI. Вскрытие и анатомия 247
который древние сравнивали с килем судна»47. Согласно Шарлю Этьену, начи-
нать следует с «оснований здания», «оснований большой постройки», которой
является человеческое тело, то есть с костей48. Жак Дюбуа, более известный
как Сильвий, парижский наставник Этьена и Везалия, тоже сперва приступа-
ет к «костям, ибо на них покоится здание человеческого тела»49. Постройка,
здания, основания — эти сравнения постоянно повторяются в текстах первой
половины XVI века, отсылая к представлению о теле как о конструкции, с упо-
ром на форму, устойчивость и вес.
Двумя столетиями позже в «Анатомическом представлении строения
человеческого тела» (1732) Якоб Бенигнус Винслов, по примеру своих пред-
шественников, доказывает первоочередное значение костей. Кажется, это все
тот же набор идей: кости для тела — «то же, что каркас для здания»; они при-
дают ему твердость и осанку, поддерживают внутренние органы50. Но спектр
сравнений намного более разнообразен, как, к примеру, в случае «скрепления
костей». Тут, говорит Винслов, костный остов надо сравнивать не с каркасом
здания, но с «подвижной постройкой»: кораблем, каретой, часами или «другим
движущимся механизмом». Теперь речь идет не только о неподвижной под-
держке, но и о движении. Одной архитектуры уже недостаточно, композиция
превращается в «монтаж» фрагментов, из которых одни, подобно «столбам,
балкам, колоннам», неподвижны, в то время как другие предназначены для
«определенного движения, как, к примеру, двери, окна, колеса»51.
Позвоночный столб остается у Винслова «общей опорой для всех прочих
костей», одновременно выполняя функцию «кормила всех положений, необ-
ходимых для разных движений». «Для того чтобы обрести оба преимущества
в одном механизме, необходимо, чтобы он обладал двумя, на первый взгляд,
противоположными качествами» — твердостью и гибкостью; «если к ним еще
добавляется и легкость, то механизм получается более совершенным»52. Твер-
дый, гибкий и легкий «хребет» Винслова лишь отдаленно напоминает соответ-
ствующее описание Фернеля, для которого актуальны лишь вес и масса: «Как
навьюченные мулы способны перевозить очень тяжелые грузы, так и тяжесть
тела человека переносится и выдерживается с его помощью и поддержкой»53.
Везалий сравнивает позвонки, совокупно несущие на себе вес, с камнями, из
которых архитекторы возводят своды и арки зданий54. Это несущая конструк-
ция, обеспечивающая устойчивость за счет передачи сил и распределения
обязанностей. Но отнюдь не «механизм», который описывает Винслов, интере-
сующийся не столько архитектурой, сколько «механикой спинного хребта».
Тем не менее здание превратилось в механизм задолго до Винслова. За
два столетия, прошедшие от эпохи Фернеля и Везалия, телесные репрезента-
ции и модели усвоили некоторые черты механизмов. Такому преображению
способствовал целый ряд факторов, и в общих чертах оно соответствовало
248 История тела
механистическому принципу, наметившемуся в XVI и восторжествовавшему в
XVII веке, когда вселенная представлялась гигантским механизмом. В рамках,
задаваемых «механистической философией», в качестве главной объясни-
тельной модели выступает механизм, состоящий из разных частей, благодаря
чему он поддается разборке55. Отсюда понятие «детали», к которому Винслов
прибегает снова и снова и которое в контексте механистических референций
отсылает к машине и подразумевает прежде всего фрагмент: кусок. В этом
смысле и применительно к анатомии оно представляет собой модификацию
понятия «часть», которое является ключевым термином, отражающим харак-
тер фрагментации центрального элемента анатомического проекта. «Ибо ана-
томия не занимается целым и сплошным телом, но телом, поделенным на части
и члены», — писал дю Лоран56 перед тем, как процитировать — по его мнению,
«идеальное» — определение части, данное Фернелем. Согласно последнему,
часть «есть некое тело, тесно связанное с целым, живущее с ним одной жизнью
и предназначенное для его использования и действия»57.
Помимо этого лаконичного определения, Фернель останавливается на
однородных частях, от тела в целом он переходит к ступенчатым делениям.
Однородные части, то есть образованные одной-единственной субстанцией,
являются конечным элементом такого деления: это «самые малые части, до-
ступные нам посредством чувств». По ходу все более мелкой фрагментации
телесных материй мы приходим к таким частям, дробление которых произво-
дит уже не различие, а одинаковость. С этой точки зрения анатомическое деле-
ние напоминает метод, «который самые лучшие философы называли анализом,
то есть разрешением», когда рассуждение идет от общего к частному, или
«от сложного к простому, или от следствия к причине, или от последующего к
предшествующему»58. Итак, разрешение означает анализ, что применительно
к анатомии подразумевает вскрытие: рассечение, «искусственное разложение»
тела для изучения составляющих его частей. Деление — совершенно конкрет-
ное действие по отношению к трупу — актуализирует особый порядок мыслей;
скальпель выступает и в качестве мыслительного инструмента. «Часть» — про-
изводная от деления тела, осуществляемого не только лезвием того, кто прово-
дит вскрытие, но и мыслью теоретиков анатомии.
Если Фернель в 1542 году еще мог определять однородные части как са-
мые малые из тех, что «доступны нам посредством чувств», то в XVII веке эта
формулировка утрачивает актуальность в связи с изобретением микроскопа.
Оптическое увеличение позволяло видеть то, что раньше было недоступно
невооруженному глазу, открывая неоднородность там, где все казалось еди-
нообразным, обнаруживая частицы, содержащиеся даже в самых малых частях.
Границы неделимости оказались раздвинуты, для фрагментации открылись
новые горизонты: «более не существует столь однородных частей, которые, при
Глава VI. Вскрытие и анатомия 249
близком рассмотрении, нельзя было бы поделить на многие другие, обладающие
различным строением», — писал в 1690 году хирург Пьер Диони59. Пройдет еще
много времени, прежде чем анатомы научатся анализировать увиденное.
Необходимость более «тонкого» деления, соответствующего более слож-
ному строению ткани, приводит к новому определению «части», отсюда «де-
таль». Телесная механика усложняется, равно как используемые для ее опи-
сания аналогии. В 1603 году Фабриций д’Аквапенденте, излагая свои взгляды
по поводу системы клапанов, прибегает к достаточно общим сравнениям с
мельницами, плотинами, резервуарами60. Гидравлическая модель Фабриция не-
сомненно послужила источником вдохновения для его ученика, Уильяма Гар-
вея, когда тот создавал свою теорию кровообращения; в ее основе лежит идея,
что сердце работает как насос, втягивающий и выталкивающий жидкость61.
Гидравлика также относится к числу любимых аналогий Диони, сравнившего
мозг с резервуаром, «подающим воду ко множеству фонтанов»: «Когда смотри-
тель фонтанов хочет запустить один из них, он открывает кран соответствую-
щей трубы, и фонтан тут же начинает действовать, хотя порой располагается в
пяти сотнях шагов от резервуара. Мозг играет роль резервуара, нервы — труб,
фонтаны напоминают мускулы, а смотритель фонтанов — это душа, которая
ведает нервными протоками, по своей воле открывая и закрывая их так, чтобы
духи перетекали в подчиненные ей мускулы»62.
Однако гидравлические модели не столь сложны, как часовые или как «ма-
шины» таких ятромехаников (медиков, убежденных в том, что законы физики
дают ключ к пониманию того, что происходит в человеческом организме), как
Марчелло Мальпиги. Согласно ему тело состоит из механизмов, смешивающих
частицы хилуса и крови, как это делают легкие, или механически их разде-
ляющих, как это делают железы, которые сравниваются с ситом63. Механизация
тела способна достигать разной степени сложности и использовать широкий
спектр метафор, но, если отвлечься от этой пестроты, начиная со второй по-
ловины XVI века она постоянно продвигается анатомической литературой,
подспудно разделяющей несколько базовых убеждений. Прежде всего убеж-
дение в том, что если понять устройство частей, то этого будет достаточно для
понимания жизненных функций и их объяснения. Далее, это принцип деления,
когда дробление тела дает нам составные элементы механизма: разъединение и
соединение частей, разбор и собирание деталей. Механистическая терминоло-
гия с ее рычагами, канатами, каналами, блоками и пружинами сопровождает
постепенное схождение анатомов с одного уровня дробления на другой, в поис-
ках конечного сегмента, части частей, начальной составной единицы. Микро-
скоп являет ее в виде нити. В виде волокна.
Это понятие начинает набирать силу в 1650-1660-е годы благодаря трудам
Фрэнсиса Глиссона, Мальпиги, Лоренцо Беллини и датчанина Нильса Стенсена
250 История тела
(Стенона). Их работам мы обязаны тем, что в начале XVIII столетия ученик
Мальпиги Джорджо Багливи создаст «первую по-настоящему систематиче-
скую и значимую теорию волокон, охватывающую анатомию, физиологию и
патологию»64. В 1700 году Багливи опубликовал трактат «О двигательных и
больных волокнах», в котором утверждал, что человеческое тело состоит из
пучков волокон: охватывая мозг и нервы, образуя уток мембран, затвердевая
в костях, свиваясь в железы, внутренние органы и мускулы, они являются об-
разующими элементами одушевленного механизма тела65. После утверждения
морфологии волокон и идеи «двигательного волокна», положенной в основу
«геометрической миологии» Стенона, а также вклада Багливи, век Просвеще-
ния останется решительно механистическим, сосредоточившись на волок-
нах — волокнах сухожилий, связок, костей, плоти. Двигательных волокнах.
Элементарных волокнах.
V. Часть и целое
Микрокосм: так, говорит Везалий, «за связи со вселенной, более чем в одном
смысле примечательные, древние именовали» человеческое тело66. В этом за-
мечании фламандского анатома нет ничего удивительного; он разделяет с
людьми своей эпохи тот же набор само собой разумеющихся идей, где осо-
бое место принадлежит представлению о человеке-микрокосме. Упоминание
связей между макро- и микрокосмом в медицинском и анатомическом дис-
курсе — отнюдь не метафора; так формулируется взаимосвязь между телом и
звездами. Отсюда частое присутствие в этих трактатах схематического изобра-
жения зодиакального человека, в котором отделы и функции тела связывают-
ся с управляющими ими планетами и знаками зодиака. Это, к примеру, отно-
сится к «Медицинскому собранию», опубликованному в Венеции в 1493 году,
в который вошла «Анатомия» Мондино де Луцци. Леонардо да Винчи писал о
задуманной им книге по анатомии как о «космографии малого мира»67. Упо-
минания этой системы параллелей обнаруживаются в таких текстах, как «Ана-
томический театр» (1592) Гаспара Баугина или «Анатомическая история» дю
Лорана. В первой трети XVII века по-прежнему сохраняется представление
о теле как об уменьшенной копии космических сил и элементов, скрещиваю-
щее медицину с астрологией: Уильям Гарвей характеризует сердце как «солнце
микрокосма»68.
Таким образом, несмотря на развитие одного направления анатомии,
несущего в себе зачаток механицизма и стремящегося к все большей фрагмен-
тации, анатомы продолжают ссылаться и на другое. Это звездная анатомия,
в основе которой лежит представление о тесной связи человека и вселен-
ной и чья репрезентативная матрица предполагает, что природа пронизана
Глава VI. Вскрытие и анатомия 251
и движима «симпатиями». В XVI веке — эпохе дальних путешествий, открытий
и освоения, изучения и подчинения Нового света — идея человека-микрокосма
облегчает сближение анатомического проекта с открытием, наименованием и
графическим изображением неведомых стран. Это своеобразный мост, переки-
нутый между старой аналогией мира и человека и новым стремлением ориен-
тироваться на уже открытое и «картографированное» тело. Для установления
территориальных границ нужна такая анатомия, которая дробит «эпитому
вселенной», наносит на карты и разрабатывает детальную и все более расши-
ряющуюся номенклатуру. Фрагмент истощает целостность. Но не обязательно
ее размывает. Даже в первой половине XVII века эти подходы — аналогический
или парцеллярный — относятся к разным, взаимодополняющим областям
представлений о теле; и тот и другой по-своему исследуют его, а их объясне-
ния затем комбинируются. Фрагментация лучше показывает, но целостность
лучше объясняет.
Это относится и к способам сосуществования различных представлений
о природе тела и теории гуморов, которая является составной частью опреде-
ленной физики, определенной концепции жизни, определенной медицины,
вращающихся вокруг представлений о смешении, равновесии, качествах и
элементах. Согласно теории гуморов, тело состоит из четырех основных суб-
станций: крови, слизи (или флегмы), желтой и черной желчи. От их действия
зависят все витальные явления: когда эти субстанции присутствуют в до-
статочных дозах, они взаимно нейтрализуют избыток того или иного гумора.
Итак, речь идет о взаимовлиянии, о диалоге субстанций, о коммуникации
между внутренней и внешней частями тела. Но также о связях микрокосма
и макрокосма, о воздействии планет, которые управляют движением челове-
ческих соков так же, как земными водами. Гуморальная физиология в версии
Галена подпитывала европейскую медицинскую практику и в Средние века,
и в эпоху Ренессанса, а с XV века присоединяется к анатомическому знанию,
которое, по сути, исходило из трудов того же Галена.
Без сомнения, утвердившиеся среди анатомов XVI столетия телесные
модели, в особенности архитектурная, говорят о смене репрезентаций. Гумор
перестает быть центральным элементом телесного состава, его место занимает
твердая часть. Часть тела как таковая, поскольку, согласно Фернелю, «мы не
говорим... что гуморы, которые распространяются по всему телу, являются его
частями»69. В 1611 году Каспар Бартолин подчеркивает: «Частями тела можно
называть... только те, что являются твердыми»70. В 1648 году Риолан-младший
подхватывает: «Анатом, исследуя лишь мертвые тела, не тревожится по пово-
ду гуморов и духов и рассматривает лишь твердые части»71. Эти авторы, как
видим, исключают гуморы из сферы анатомического знания. Здесь особенно
любопытно замечание Риолана-младшего: предметом анатомического иссле-
252 История тела
дования является мертвое тело, то есть тело, в котором туморы лишены своих
специфических черт — динамики, смешения, течения; в трупе есть только жид-
кости, которые легко вытекают и с трудом собираются. В научном отношении
они ничего не говорят, но сильно мешают. Они пачкают твердые части и за-
трудняют их исследование. Поэтому среди необходимых для вскрытия инстру-
ментов есть губки; их используют, чтобы лучше видеть внутренние органы,
чтобы «полностью высушить тело»72.
Итак, жидкости постепенно уходят, так же как и планеты. Унифицирую-
щие теории космических и гуморальных соответствий уже лишились своего
места, когда пробил час анатомии, когда «разрешение» (анализ) и механицизм
породили теорию волокон, которая явилась результатом длительного цикла
развития, приведшего к эпистемологической победе принципа фрагментации.
На протяжении почти двух сотен лет анатомия, будучи ориентирована на
выделение частей тела посредством лабораторных исследований и препари-
рования мертвой материи, наделяла эти сегменты самостоятельным смыслом,
образуя из них некую последовательность проявлений, дающих в итоге общее
объяснение. Если бы в каждой частице плоти не бился пульс вселенной, если
бы в любом кусочке ткани, благодаря гуморам, не происходило обращение
общей телесной субстанции, то это был бы всего лишь инертный, в буквальном
смысле незначительный предмет. Сирота. Вплоть до того момента, когда меха-
нистический подход даст ему новый статус, превратив в деталь, в шестеренку
того устройства, которое делает механизм основной метафорой живого.
Глава VL Вскрытие и анатомия 253
ГЛАВА VII
Тело, здоровье и болезни
Рой Портер, Жорж Вигарелло
Прежнее понимание болезни во многом зависело от интуитивных ориентиров,
заметную роль среди которых играли распространенные в народной культуре
представления о теле. С этими представлениями боролись научные теории от
Ренессанса до XVIII века, противостояние им изменило понимание больного
тела и, в более широком смысле, научное представление о теле.
Конечно, тут нельзя забывать о социальных и культурных разрывах.
Представление о болезни меняется в зависимости от среды: так, в эпоху Ре-
нессанса меланхолия признавалась модным недугом среди высших кругов, но
те же симптомы (сейчас мы назвали бы этот комплекс депрессией) у бедняка
навлекали на него обвинения в неловкости и тяжелом нраве. Определенную
роль играла и половая принадлежность: проявления того, что в 1800-х годах
в женском случае называлось «истерией», в мужском диагностировалось как
«ипохондрия». Наконец, не менее важно и то, что болезнь могла по-разному
восприниматься пациентами и их врачами. Для недужных это был личный
опыт, тогда как медики — особенно те, кто руководствовался научными инте-
ресами или обладал институциональной властью, — прежде всего обращали
внимание на объективные данные, поскольку именно на них основаны диагно-
стика и прогнозирование.
Сегодняшняя медицина безоговорочно вписала «болезнь» в рамки на-
учной парадигмы. Однако интуитивные представления и верования преоб-
ладали на протяжении длительной эпохи. Поэтому необходимо изучать то,
как изменялось отношение к болезни и заботе о здоровье, что происходило со
страхом болезни, со стратегиями взаимодействия со страданиями и способа-
ми лечения, с попытками прояснить (личный, нравственный, религиозный)
смысл болезни. Необходимо отдавать себе отчет и в том, что эти отношения
структурировались более общими интересами и сознанием различий — среди
которых не последнее место занимают социальные и половые — на всем протя-
жении перехода от традиционного мышления к научному, от устной культуры
к письменной, от религиозной картины мира к светской. Кроме того, следует
помнить, что болезнь представляет собой объективный биологический фено-
мен и одновременно личное состояние и способ существования.
254 История тела
I. Традиционная медицина и представление
о теле
На протяжении двух тысячелетий понимание здоровья и болезни среди вра-
чей, образованной элиты и более широких социальных групп определялось
представлением о теле, унаследованным от греческой философии и медици-
ны. Речь, конечно, о теории гуморов, которая присутствует в гиппократовских
сочинениях (V — начало IV века до н.э.) и у Галена (II век). Она затрагива-
ет представления о субстанциях, о внешности, о процессах, происходящих
внутри тела. Эта теория — порождение научного мышления древних греков,
чувствительного к регулярным сезонным изменениям природного мира,
к ритму течения болезни, наблюдаемому у постели пациента. Но у греков не
было практически ни малейшего представления о процессах, имеющих место
внутри тела, будь они физиологическими или патологическими: ни традиция,
ни «логика» не диктовала им необходимость аутопсии.
1. Гуморы
Телесное существование в целом виделось греческой медицине приблизи-
тельно таким же, каким оно позже предстает в народной культуре: для нее
важны естественные ритмы развития и изменения, а также содержащиеся
под кожей жидкости; этими факторами определяется баланс между болезнью
и здоровьем. В классическом варианте в качестве определяющих элементов
витальности выступают кровь, желчь (или желтая желчь), флегма и меланхо-
лия (или черная желчь). Святой Иоанн Златоуст пишет, что «тело наше, этот
сокращенный и малый [мир], состоит из четырех стихий: теплой — именно
крови, сухой — желчи желтоватой, влажной — слизи и холодной — желчи
черной»1. Каждый гумор исполняет свою функцию и позволяет поддерживать
в теле жизнь. Кровь — жизненный сок: когда она потоком льется из тела, то
вместе с ней уходит и жизнь. Желчь — желудочный сок, необходимый для
питания. Флегма — широкая категория, под которую подпадают все бесцвет-
ные выделения, — выступает в качестве смазочного материала и охладителя.
Заметная в таких субстанциях, как пот и слезы, она становится более оче-
видной в моменты ее избытка — во время простуд и лихорадок, когда она
исходит из носа и рта. Четвертый телесный сок, черная желчь, более пробле-
матичен. Его почти никогда не обнаруживают в чистом состоянии; на него
возлагается ответственность за замутнение других жидкостей — скажем, как
в те моменты, когда кровь, кожа или экскременты приобретают темный отте-
нок. Все эти основополагающие критерии остаются актуальными в медицине
XVI-XVII веков.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 255
Нет ничего странного в том, что «состояние» телесных соков служит по-
казателем «состояния» тела. Ведь жизнь тоже «течет», поэтому жидкости и
витальность относятся к одному смысловому порядку. Малейшее повреждение
или рана приводит к появлению жидкостей, в то время как твердые части
остаются скрытыми. Кроме того, можно наблюдать, как жидкие субстанции —
пища, питье, снадобья — поступают в тело и покидают его, превратившись
во флегму, слюну, пот, мочу и испражнения. А вот твердые части невозможно
«уловить». Отсюда противопоставление тайного и зримого: вход и выход жид-
костей, равно как и их преображение, становятся нитью Ариадны в лабиринте
внутренних органов. В эпоху Ренессанса медики часто использовали в диагно-
стических целях мочу, откуда и их прозвище «мочепророки».
Взаимодействием четырех основных гуморов объяснялись такие ося-
заемые феномены одушевленного бытия, как температура, цвет и текстура.
Кровь делает тело горячим и влажным, желчь — горячим и сухим, флегма —
холодным и влажным, черная желчь дает ощущения холода и сухости. Были
установлены и соответствия с основными природными стихиями: горячая и
подвижная кровь подобна огню, горячая и сухая желчь — воздуху, холодная
и влажная флегма — воде, холодная и сухая меланхолия — земле. Эти аналогии
согласовывались с другими аспектами природного мира — влиянием планет и
сменой времен года. Холодная и влажная, зима имеет много общего с флегмой,
это время простуд... Кроме того, каждый гумор имел собственный цветовой
оттенок: красная кровь, желтая желчь, бледная флегма, темная меланхолия. Эти
цветовые характеристики определяли внешний вид тела; с их помощью можно
было объяснить, почему у представителей разных рас неодинаковый цвет
кожи — белый, черный, красный или желтый, почему у одного человека кожа
более светлого оттенка, у другого — смуглая, у третьего розоватая, у четвертого
желтоватая...
2. Равновесие
Соотношением гуморов также объяснялись физические характеристики и тем-
пераменты: розовый цвет лица присущ тем, у кого избыток крови; они бодры,
энергичны, выносливы. Те, у кого слишком много желчи, раздражительны,
имеют холерическую комплекцию. Холодность и бледность свойственны тем,
кто страдает от переизбытка флегмы. Меланхоликов, у которых доминирует
черная желчь, отличает смуглость, угрюмый и печальный нрав. Эти богатые,
систематически проводимые параллели между физиологией, психологией и
внешним видом порождали многочисленные объяснения, указывая на воз-
можные связи между базовым внутренним состоянием («темпераментом»)
и внешними физическими проявлениями («комплекцией»). Кроме того, в ин-
256 История тела
туитивном плане они были правдоподобны, убедительны и даже «совершенно
необходимы», коль скоро наука не имела прямого и самостоятельного доступа
к тому, что происходит под кожей.
Теория гуморов располагала многочисленными объяснениями перехода
от здоровья к болезни. Все идет хорошо, пока жизненные соки мирно сосу-
ществуют друг с другом в состоянии равновесия: каждый из них, в отведен-
ной мере, соответствует постоянным телесным функциям — пищеварению,
питанию, живучести и выводу испражнений. Болезнь возникает, когда один
из гуморов накапливается (достигает избытка) или, наоборот, иссякает. К при-
меру, при слишком жирном питании тело начинает вырабатывать слишком
много крови, приводя к «кровяным проблемам» (говоря современным языком,
к повышению кровяного давления) и, соответственно, к избыточному жару и
лихорадке. Как следствие — кровотечение, гипертонический криз, апоплекси-
ческий удар или сердечный приступ. Нехватка крови или дурная кровь влекут
за собой ослабление жизненных сил, кровотечение при ранении — обморок
или смерть. Та же логика работает и в отношении других гуморов: избыток
желчи вызывает желчность и пищеварительные проблемы, избыток флегмы —
импотенцию и холодность.
Конечно, подобные дисбалансы можно исправить как с помощью разу-
много образа жизни, так и прибегнув к лекарственным средствам или хирурги-
ческим процедурам. Тот, чья печень «выпекает» слишком много крови (печень
считалась телесным очагом, в котором пища переплавлялась в питательный
кровяной раствор), как и тот, кто страдает от испорченной, «нездоровой»
крови, должны подвергнуться кровопусканию. Полезным может быть и из-
менение режима питания. Малокровным предлагалась изобильная еда, с вином
и мясом, чтобы повысить уровень крови. Напротив, людям апоплексического
склада рекомендовалась «разбавленная» и «охлаждающая» диета из зеленых
овощей и миндального молока. Многие элементы традиционной медицины
сохраняются в «советах кумушек», равно как и в размытых магических или
интуитивных предписаниях.
3. Тонкие флюиды
Теория гуморов отличалась эклектичностью, открытостью и легко поддавалась
обработке. Основной набор субстанций дополняли флюиды, в особенности
«духи» — животные, жизненные... Считалось, что эти «тонкие флюиды», чрез-
вычайно летучие, легкие как воздух, путешествуют по всему телу, выполняя
функцию жизненного дыхания и соединяя в обширную коммуникационную
сеть все жизненно важные органы (сердце, легкие, печень, мозг). Красота гумо-
ральной схемы, примечательной своим долгожительством и объяснительным
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 257
потенциалом, состоит в том, что она совпадает с повседневным опытом. По-
вторим: разве жизненные силы не текут? Жизнь обладает теплотой; смерть,
напротив, сродни окостенелости; любой знает, что старики теряют гибкость,
а покойникам свойственно трупное окоченение. Поэтому в глазах как меди-
ков, так и крестьян жизненная эссенция находится не в костях, не в хрящах, не
в мускулах, а в тех частях тела, которые получают питание извне (воздух, еду,
питье) и преобразуют его в жизненные силы. Традиционные представления о
живом организме, будь они народными или элитарными, сходились в том, что
повышенного внимания заслуживают те органы, которые участвуют в этом
алхимическом процессе поддержания жизни или генерирования хворей: рот
и слюна, глотка, желудок и кишки.
II. Народная медицина. Тело и «симпатии»
Вначале представим народную медицину, которая все дальше отходит от уче-
ной. Она сохраняет тесную связь с теорией гуморов, не обладая ни ее катего-
риальной четкостью, ни тонкостью различий. Она образует целостную систе-
му, «логическое» единство, далекое от тех странностей, которые ей зачастую
приписываются. Эта система отличается прочностью, ее способ рассуждения
глубоко укоренен в локальных мирках европейской провинции раннего Ново-
го времени, а в деревнях он сохраняет актуальность и в XIX столетии.
1. «Соответствия»
Тело предстает своеобразным центром вселенной: оно находится в средото-
чии симпатий, которые связывают человека с окружающим миром, пребываю-
щим с ним в отношении «соответствия» и «созвучия». Разве над человеком не
властны климат, времена года, небеса и знаки зодиака? В особенности луна,
которая, как считается, влияет на все, что развивается, воспроизводится и
движется, начиная от роста растений и животных и заканчивая рождением
детей. Она воздействует на кровопускания, заживление ран, на вес гуморов,
регулирует менструацию у женщин, определяет момент рождения, а иногда
и смерти.
Свойственный «сигнатурной медицине» принцип аналогии работает
и в народном врачевании: цвет, запах, форма, тепло, влажность — природные
стихии «расписываются» в тесных связях с человеческим телом, передавая ему
свои благотворные или зловредные качества. К примеру, красная герань или
красноватое масло зверобоя используется при лечении кровяных недугов; жел-
тые лютик или анютины глазки — при лечении желтухи и других «земляных»
болезней.
258 История тела
2. Гармония и предохранительные меры
Здоровье есть состояние равновесия, всегда ненадежного и хрупкого, между
человеческим телом, вселенной и обществом. Все воздействия необходимо из-
мерять, чтобы уравновешивать их или просто помогать им. Таким образом,
предосторожность — это искусство жить в согласии с природой, когда вну-
тренняя гармония созвучна внешней: весной надо подвергать тело очищению,
чтобы промыть летучие туморы, а летом избегать горячащих блюд. Осенью
следует оберегать тех, кто склонен к болезням, потому что, как говорит по-
словица, «когда листы опадают, и человек пропадает». Кроме того, в число
предохранительных мер входит пищевая диета, она помогает справиться с
избытком гуморов: «Яблоко в день прогоняет лекаря». Придерживаться пра-
вильного режима — значит есть питательную пищу и натуральные продукты,
которые, будучи сходны с телом, идут ему на пользу: «Мясо — плоть, а вино —
кровь», — гласит французская поговорка. В конечном счете секрет поддержа-
ния телесного равновесия состоит в том, чтобы избегать излишества2.
Стоит ли еще раз напоминать, что европейская ученая традиция в своем
истоке тесно переплетена с народной? Доктрины высшего сословия, в центре
которых находится идея естественного и божественного порядка, поддержи-
вались религией и, одновременно, были пропитаны магическими и колдовски-
ми обрядами. Иначе говоря, народные традиции получили санкцию первых
ренессансных ученых. И связанные с ними практики были исполнены глухих
противоречий.
3. Амулеты и «симпатии»
Ричард Напьер, английский пастор и врач конца XVI — начала XVII века, лечил
при помощи религии: он молился об исцелении своих пациентов. В придачу
он снабжал их магическими изображениями и оберегами, которые надо было
носить для защиты «от злых духов, фей и колдовства». Точно так же, когда в
1644 году Самюэль Пипс3 (будущий председатель Лондонского Королевского
общества) описывает состояние своего здоровья — на его взгляд, совершенно
замечательное, — то объясняет это разнообразными резонами: привычкой ме-
нять рубашку, каждое утро принимать терпентинные пилюли и, конечно, тем,
что в качестве амулета он носит на шее заячью лапку.
В рамках народной культуры религия, магия и медицина сливаются. Про-
исходит взаимопересечение различных, равно «оправданных» логик: испе-
ченный в страстную пятницу хлеб никогда не плесневеет; если его сохранить,
то им можно лечить самые разные недуги. Кольца, выплавленные из серебра,
собранного во время причастия, избавляют от конвульсий. Таинство конфир-
мации позволяет избежать болезни.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 259
«Логическим» является и то, что болезнь, как вещь, ходит по рукам.
Ее можно передать, перенести, переделать. К примеру, больной должен от-
варить яйца в собственной моче, затем закопать их: когда муравьи их съедят,
болезнь пройдет. При коклюше надо выйти на берег во время прилива, вме-
сте с отливом кашель прекратится. Примечательно верование, касающееся
взаимодействия живых и мертвых: больной должен подержаться за покойника,
которого ожидают похороны, и недуг покинет живое тело, перейдя в мертвое.
Поэтому у подножья эшафота часто толпятся матери с больными детьми, что-
бы те дотронулись до трупа казненного. Тело открыто недугу, который входит,
выходит, бродит по нему.
Местом пересечения сил, способных воздействовать на тело, также
могут быть предметы. Так, все, что связано с линькой, помогает продлевать
жизнь: плацента новорожденных, кожа змеи. Равно как и то, что остается за
пределами жизни и неподвластно времени: рога, клыки, зубы, кости. Другие
действуют по принципу противоположности: если к опухоли приложить
живую жабу, то можно вылечиться от рака, плетущие паутину пауки «осво-
бождают» от болезни.
К этим средствам добавляется и магия чисел, определяющая благопри-
ятные или опасные время суток, дни недели, месяца или года. Она играет
на симметрии цифр: чтобы вылечиться от головокружений, надо трижды
пробежать через поле льна. Лихорадка пройдет, если девять дней подряд
поститься и съедать по девять листков шалфея. При лечении желтухи поят
отваром из воды девяти волн с девятью гальками. Важную роль играют также
цифры и цвета: чтобы прошла ангина, надо девять раз обернуть вокруг горла
красный шарф.
III. Анатомические изыскания и «наблюдения»
На фоне этих знаний медленно формируется современная наука, слухам про-
тивопоставляя наблюдения, традиции — сбор информации.
Уже во времена Античности биологические и медицинские исследования
имели регулярный и рациональный характер, собственные школы и направле-
ния, а полученные результаты в систематизированном виде преподавались сту-
дентам. На греческие труды опирались в своей практике образованные медики
Средневековья, жившие на территориях распространения ислама и на Западе.
В конце Средних веков удовлетворенность теми или иными прочно укоренен-
ными доктринами становится все более ощутимой, и вызванная ею неслыхан-
ная интеллектуальная активность — в особенности стремление очистить древ-
ние знания от наслоений и открыть новые истины — способствовала полному
обновлению биомедицинских исследований. Начиная с эпохи Ренессанса одна
260 История тела
за другой следуют попытки поставить медицину на более прочные основания,
особенно после того, как научная революция приводит к очевидным успехам
в механике, физике и химии.
1. Читать Галена или «наблюдать»?
Систематическое изучение анатомии человека играет важнейшую роль в по-
вышении статуса медицины, тем более что средневековое врачевание не об-
ладало анатомическим и физиологическим базисом, необходимым для меди-
цинской науки. Такой базис предполагал регулярное проведение аутопсий.
Для того чтобы скальпель стал инструментом исследования тела, прежде всего
требовались новые наблюдательные качества, новые цели и вопросы, желание
«видеть» — в гораздо большей степени, чем снятие церковного запрета, су-
ществование которого ничем всерьез не подтверждается4. С начала XIV века
вскрытия практикуются все шире, особенно в Италии, на исходе Средних
веков ставшей центром развития науки. Первые анатомические сеансы были
публичными событиями, близкими к зрелищу. Кроме того, их первоначаль-
ным назначением было не исследование, но обучение. Они давали возмож-
ность профессору продемонстрировать свою компетентность. Облаченный в
богатые одеяния, он восседал в кресле и вслух читал соответствующие отрыв-
ки из трудов Галена, в то время как его помощник демонстрировал те органы,
о которых шла речь, а прозектор работал скальпелем. В начале XVI века Лео-
нардо да Винчи сделал около 750 анатомических набросков, однако они имели
частный (возможно, тайный) характер и не оказали воздействия на развитие
медицины.
2. Анатомирование
Настоящий прорыв связан с трудами Везалия. Сын брюссельского фарма-
цевта, родившийся в 1514 году, он учился в Париже, Лувене и Падуе, где в
1537 году получил диплом медика и сразу же начал преподавать. Позднее он
стал придворным врачом императора Карла V и короля Филиппа II Испан-
ского. В 1543 году в свет вышел его основной труд «О строении человеческого
тела»5. В богато иллюстрированном базельском издании Везалий выказывает
предпочтение личным наблюдениям и по разным вопросам оспаривает учение
Галена, указывая, что представления пергамца во многом основаны на зна-
нии животной, а не человеческой анатомии. «Врачи часто рассуждают о plexis
reticularis*, — замечает он. — Они никогда его не видали, поскольку в теле его
* Сетчатое сплетение (лат.).
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 261
нет, тем не менее они описывают его вслед за Галеном. Мне трудно поверить,
что я имел глупость доверять Галену и писаниям других анатомов».
Значительный вклад Везалия состоит в создании определенной исследо-
вательской атмосферы, способствовавшей обновлению анатомических знаний
на основе опытных наблюдений. Хотя в его трудах нет потрясающих открытий,
они много сделали для изменения интеллектуальных стратегий. После Везалия
ссылки на авторитет древних утратили былой престиж. Его последователи
уже ценили личные наблюдения и точность. Везалий получил признание со-
временников: один из лучших хирургов эпохи, Амбруаз Паре, использовал его
достижения в анатомическом разделе своего классического труда по хирургии,
вышедшего в свет в 1564 году6. Паре перевел на французский отрывки из
«О строении человеческого тела», чтобы им могли воспользоваться хирурги,
не владевшие латынью.
3. Открытия
Везалий представил точные описания (сопровожденные иллюстрациями) ске-
лета, мускулов, внутренних органов, кровеносных сосудов и нервной системы.
Последователи Везалия развивали и углубляли его методы, детализировали их.
В 1561 году Габриэле Фаллопио (Фаллопий), его ученик и преемник на посту
профессора анатомии Падуанского университета, опубликовал целый том ана-
томических наблюдений, которые, в частности, проясняли некоторые аспекты
работы Везалия7. Он продвинул вперед изучение человеческого черепа, уха
и женских половых органов. Ему принадлежит термин «вагина», описание
клитора; он первым выделил трубы, идущие от яичников к матке. По иронии
судьбы, Фаллопий не понял назначение того, что было названо фаллопиевыми
трубами: только два столетия спустя было обнаружено, что яйцеклетки фор-
мируются в яичниках и затем по трубам попадают в матку. Таким образом,
развитие анатомии касалось и физиологии.
В конце XVI века анатомия Везалия стала основным методом анатомиче-
ского анализа. Так, Бартоломео Эустахио открыл евстахиеву трубу (расположе-
на между глоткой и средним ухом) и полулунный клапан нижней полой вены
(valvula Eustachii) сердца; он также занимался исследованием почек и анато-
мическим строением зубов8. В 1603 году Джироламо Фабриций (Фабрицио
д’Аквапенденте), сменивший в Падуе Фаллопио, опубликовал работу о венах,
впервые описав устройство их клапанов9, что впоследствии вдохновило на ис-
следования Уильяма Гарвея. Несколько позже все в той же Падуе Гаспаре Азел-
ли, изучая брыжейку, открыл млечные сосуды лимфатической системы и уста-
новил их функцию: транспортировка поступающих из пищи жиров10. Это дало
толчок к новым исследованиям желудка; позднее Франциск Сильвий в Лейдене
262 История тела
смог в общих чертах сформулировать химическую теорию пищеварения. Про-
водилось изучение почки, а в 1670 году голландский медик Регнер Грааф11 со-
ставил великолепное описание репродуктивной системы и обнаружил особые
пузырьки в женских яичниках, получившие название «граафовых».
Труды Везалия стоят у истоков изучения тела. Это был решающий перево-
рот, даже если сначала он привел к лучшему пониманию не столько функций,
сколько самой системы. Его работы способствовали формированию опреде-
ленной культуры, особого климата, благодаря которому анатомия начала рас-
сматриваться как основа медицинской науки.
4. Против «распространенных заблуждений»
Иными словами, произошло изменение не только знаний, но и культуры. Так,
в 1572 году вышла книга Лорана Жубера «Распространенные заблуждения, ка-
сающиеся медицины и здорового режима», которая свидетельствует о реаль-
ных попытках противопоставить медицинские знания старинным предрас-
судкам. Жубер критикует «простонародные речи»12, поверья простецов, мир
поговорок, превратившихся в данность, сказки, ставшие прописными исти-
нами. Конечно, поверья эти весьма пестры: согласно одному, «повитухи могут
придать форму членам новорожденных младенцев»13, согласно другому, ноше-
ние аметиста предохраняет от опьянения, согласно третьему, «в мае женить-
ся — век маяться»14. Тут важен не столько смысл, сколько подход: готовность
«полагать истинным лишь то, что понятно разуму и доступно посредством
речи»15. Это уже утверждение нового сознания, требование наблюдений, хотя
Лоран Жубер по-прежнему опирается на теорию гуморов и его врачебные
техники основаны на очищении: «Необходимо снова и снова подвергать тело
очищению»16.
В этом же ряду находится знаменитый эпизод, поведанный Амбруазом
Паре. Когда одним прекрасным днем 1570 года придворный хирург был при-
зван к королю, чтобы подтвердить защитные способности редкого камня, Ам-
бруаз предложил испытать его на деле: дать приговоренному к смерти преступ-
нику яд, затем «пустить в действие» камень и посмотреть, к чему это приведет.
«Опыт» был одобрен и тут же приведен в исполнение: один из королевских
поваров, уличенный в краже серебряных тарелок, согласился в обмен на поми-
лование принять яд и противоядие (размолотый в порошок камень). Результат,
что и говорить, поучителен: несчастный скончался в страшных муках, «ползая
как животное, с горящим лицом и глазами, извергая кровь из ушей, носа, рта,
седалища и полового члена»17. Королевский хирург торжествует. Как свидетель-
ствует его демонстрация, «иллюзии» несут страдания и смерть. Кровавый урок,
преподанный медициной, является частью более общей культурной динамики
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 263
второй половины XVI века: закладываются первоосновы «современной» науки,
которая отказывается верить на слово и яростно обличает «колдунов», «кудес-
ников», «шарлатанов»18.
IV. Внутренние движения
Растущий престиж анатомических знаний, постоянный поиск «засвидетель-
ствованных данных» постепенно изменяют ориентиры исследования тела и его
проблем. Согласно традиционной теории гуморов, здоровье и болезнь связаны
с общим равновесием телесных соков. Но когда на первое место выходит непо-
средственное наблюдение, то изменяются и критерии: в XVII веке особый инте-
рес вызывает механика, движение жидкостей, в том числе и внутри тела. Отсю-
да новое видение движения крови и в целом внутреннего функционирования.
1. «Приливы и отливы» крови
С древних времен считалось, что кровь обеспечивает жизнь и что, по-видимому,
это самый важный из четырех гуморов: он питает тело, а во время болезней
провоцирует лихорадки и воспаления. Долгое время в научной мысли преоб-
ладала галенова теория творения и движения крови. Гален полагал, что вены,
по которым идет кровь, берут начало в печени, артерии же исходят из сердца.
Печень «готовит» («печет») кровь, которая покидает ее, как вода во время от-
лива, и по венам устремляется к органам, питая их. Часть крови из печени идет
в правый сердечный желудочек, где делится на две части. Одна проходит по ле-
гочной артерии и орошает легкие, а другая через «интерсептальные поры» попа-
дает в левый сердечный желудочек. Там она смешивается с воздухом (пневмой),
подогревается и устремляется в аорту, затем к легким и наконец в перифери-
ческую систему. Поскольку артерии и вены связаны между собой, небольшое
количество пневмы проникает в вены, в то время как кровь идет в артерии19.
На протяжении пятнадцати столетий галеново описание кровообращения
оставалось наиболее авторитетным. Однако к 1500-м годам, когда изменился
способ видения и возникло требование непосредственного наблюдения, его уче-
ние начало оспариваться. Так, испанский теолог и врач Мигель Сервет выдвинул
гипотезу о малом круге кровообращения в легких и пришел к заключению, что
(не в обиду Галену) кровь не может проникать сквозь сердечную перегородку,
но должна идти от правого желудочка к левому окружным путем через легкие20.
В 1559 году предположения Сервета о легочном кровообращении были под-
хвачены итальянским анатомом Реальдо Коломбо. В труде «Об анатомии» он
показал, что, вопреки представлениям Галена, в перегородках предсердия и
желудочков нет никаких отверстий21. Теория Коломбо получила широкое рас-
264 История тела
пространение, но на тот момент она не воспринималась как подрыв доктрины
Галена. В 1603 году Фабриций опубликовал свой трактат о венозных клапанах,
не делая при этом общих выводов о функционировании кровеносной системы22.
2. Кровообращение
Эти выводы, равно как и представление о «циркуляции», формулируются не-
сколько лет спустя Уильямом Гарвеем. Ой родился в Фолкстоне (юго-восточное
побережье Англии), старший из семерых сыновей кентского землевладельца. За-
кончив школу в Кентербери, начал изучать медицину в Кайус-колледже в Кем-
бридже. После получения диплома в 1597 году он отправился в Падую, где рабо-
тал под руководством Фабриция вплоть до возвращения в Лондон в 1602 году.
В 1601-1602 годах, занимаясь у Фабриция, Гарвей продолжал свои ис-
следования работы сердца, что позволило ему в 1603 году написать: «Движение
крови является постоянным и круговым; происходит оно от биения сердца».
Наконец, в 1628 году он обнародовал свои идеи в труде «Анатомическое иссле-
дование о движении сердца и крови у животных».
Гарвей сформулировал революционную теорию кровообращения, опира-
ясь на серии точных наблюдений и, главное, на засвидетельствованные факты,
начиная с такого феномена, как система клапанов, открывающихся в одну
сторону. Он не пользовался микроскопом, который был только что изобретен,
но «на манер древних» придерживался аристотелевского подхода, к примеру,
подчеркивая совершенство кругового движения. Ему была близка и аристоте-
левская телеология: функции имеют определенное назначение, устройство тела
«целесообразно». Сопоставляя старые галеновы теории, касающиеся сердца и
кровообращения, с реальным строением организма, он видел одни проблемы
и парадоксы. Если, как утверждал Гален, легочные вены предназначены для
«доставки воздуха», то почему они устроены так же, как кровеносные сосуды?
Слишком много вопросов по поводу роли тех или иных структур.
В «Анатомическом исследовании о движении сердца и крови», снабжен-
ном весьма показательным посвящением королю Карлу I, Гарвей представляет
радикально новую теорию, смело утверждая, что сердце — насос, обеспечиваю-
щий кровообращение. Оно также является «центром», и тут к механистиче-
ской модели добавляется политическая. . .
Сердце животных — источник жизни, начало всего, солнце микрокос-
ма, от которого зависит вся жизнь, вся свежесть и сила организма. Рав-
ным образом король является основой своей державы и солнцем своего
микрокосма, сердцем государства, от которого исходят все могущество
и вся милость. <...> Почти все в жизни человечества происходит так, как
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 265
в организме человека, а жизнь короля подобна жизни сердца. Следова-
тельно, для короля знание своего собственного сердца, или, так сказать,
божественного первообраза его поступков, не будет бесполезно. (Так уже
не раз находили подобие великого в малом.) Ты, светлейший король...
сможешь рассмотреть как источник человеческого тела, так и изображе-
ние твоего королевского могущества23.
Эта концептуализация не лишена иронии: Гарвей превозносит сердце, при
этом превращая его в часть механизма, в простой насос, в один из элементов
телесной инженерии.
Однако труд Гарвея не получил всеобщего признания. Так, парижские
медики, печально известные своим консерватизмом на всем протяжении эпохи
Ренессанса, продолжали придерживаться учения Галена. После публикации
«Анатомического исследования о движении сердца и крови у животных», как
отмечает Гарвей, количество его пациентов «заметно уменьшилось». Неиз-
бежное недоверие к новаторским идеям? Тем не менее открытия придворного
медика Якова I подстегивали и направляли исследования в области физиоло-
гии. Престиж опыта взял верх: небольшая группа молодых английских ученых
продолжает его труды по изучению сердца, легких, дыхания.
Один из них, Томас Уиллис (Виллизий), вошел в число основателей Лон-
донского Королевского общества, созданного в 1660 году, и занимал место
профессора натурфилософии в Оксфорде. Модный лондонский врач, Уиллис
предпринял важнейшие исследования в области анатомии мозга, болезней
центральной нервной и мышечной системы, открыл артериальный виллизиев
круг24. Однако самым блистательным из английских последователей Гарвея был
Ричард Лоуэр. Он учился в Оксфорде, затем вслед за Уиллисом перебрался в
Лондон, где в сотрудничестве с естествоиспытателем Робертом Гуком провел
серию экспериментов, с помощью которых ему удалось объяснить роль легких в
процессе превращения темной венозной крови в ярко-красную артериальную.
Результаты своих исследований он опубликовал в «Трактате о сердце» (1669)25.
Но скандальную известность ему принесли первые опыты по переливанию
крови, которые он проводил в Королевском обществе, экспериментируя на
собаках и на людях: опыты, очевидно опасные, чреватые трагическим исходом
и не имевшие будущего.
3. Механистические горизонты
Медики понимали, что они только выиграют, если их теории будут более
«научными». На помощь им приходит усовершенствованный Антони ван
Левенгуком26 и Робертом Гуком27 микроскоп, благодаря которому можно ви-
266 История тела
деть микроорганизмы, недоступное глазу движение и неосязаемые объекты.
Не меньшую поддержку они находят в натурфилософии, достигшей к тому
времени поразительных успехов, особенно в сфере физических наук. Их
притягивает идея механизма, предлагаемая механистической философией
образца Рене Декарта или Роберта Бойля28. Отсюда важность общей моде-
ли: в науке XVII столетия тело получает «право на гражданство» и лишается
«магического ореола»29. Внезапно перестав зависеть от вселенского поряд-
ка с его иерархиями, оно в большей степени оказывается наедине с собой.
В число возможных его референций теперь входят рычаги, зубчатые колеса,
блоки, а в качестве объяснений упоминаются силы, разрывы, столкновения.
На первом плане, безусловно, гидравлика. Многие вслед за Гарвеем настаи-
вают на новом понимании движения жидкостей, говоря о каналах, сосудах,
застое и разгрузке. Модные философы стремились по-новому повернуть ста-
рую теорию гуморов, увидеть угрозу в их «излишествах» и найти другие ма-
териальные источники, с помощью которых можно объяснить те или иные
осложнения.
Механистическая философия способствовала разработке новых иссле-
довательских программ. В Италии Марчелло Мальпиги под микроскопом
провел серию исследований микроструктуры печени, кожи, легких, селезенки,
желез и мозга; отчеты о некоторых из них опубликованы в первых номерах
«Философских трудов Королевского общества»30. Пизанец Джованни Борелли
и другие ятромеханики изучали свойства мускулов, секреции желез, дыхание,
работу сердца, мышечные и нервные реакции. Когда благодаря финансовой
поддержке Христины Шведской Борелли работал в Риме, главным его вкладом
в развитие науки стал трактат «О движении животных», опубликованный по-
смертно в 1680 году31. В нем содержатся примечательные наблюдения за пти-
цами во время полета и множество аналогичных материй: Борелли, гораздо
решительнее, чем его предшественники, стремился рассматривать телесные
функции с точки зрения законов физики. Изучая работу телесной механики,
Борелли утверждал, что мышцы содержат «способный к сжатию элемент»;
их приводит в действие механизм, похожий на химическое брожение. Инте-
ресовало его и дыхание: он полагал, что это чисто механический процесс, на-
сыщающий воздухом кровяной ток, который проходит через легкие. Зная об
опытах с воздушным насосом, осуществленных Отто фон Герике32 и Робертом
Бойлем, когда пребывание в «разреженном воздухе» (то есть вакууме) убивало
мелких животных, он постулировал, что «насыщенная воздухом кровь» со-
держит жизненно важные элементы. Отсюда динамика поддержания жизни:
воздух переносит «эластичные частицы», которые, попадая в кровь, придают
ей внутреннее движение. Иными словами, раскрытие тайн жизни теперь ожи-
дается от физики и химии.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 267
Работы Джорджио Багливи, младшего современника Борелли и профес-
сора анатомии в Папской школе в Риме, представляют собой кульминацион-
ный момент в развитии ятрофизики. В «О медицинской практике» (1696)33 он
утверждает, что «в том, что касается естественного движения, человеческое
тело — не что иное, как набор химико-механических реакций, обусловленных
теми же принципами, что и чисто механическое движение». Багливи прекрасно
отдавал себе отчет в тех трудностях, с которыми приходилось сталкиваться
первопроходцам научной медицины: ученые теории, которыми они так гор-
дились, по-видимому, не вели к более эффективным терапевтическим мерам.
Взаимосвязь между фундаментальными исследованиями и медицинским про-
грессом оставалась пока непредсказуемой и неосвоенной.
4. Первые химики и физики
Еще одним новаторским направлением была ятрохимия. Если физика хо-
тела при помощи законов физики разобраться с человеческим костяком, то
ятрохимики рассчитывали достичь желаемого результата при помощи хими-
ческого анализа. Отвергая теорию гуморов как устаревшую и не имеющую
под собой реальности, некоторые ученые вернулись к химическим теориям
швейцарского ниспровергателя традиций Парацельса (Филиппа Ауреола Те-
офраста Бомбаста фон Гогенхайма, 1493-1541)34. Кто-то считал его шарла-
таном, но многие почитали как одного из крупнейших реформаторов меди-
цины. С 1627 года Парацельс был городским врачом Базеля. Он восхищался
простотой мысли Гиппократа и уважал мудрость народной медицины, был
уверен, что силы природы и воображения способны врачевать тело и успока-
ивать дух. Последователи Парацельса также использовали взгляды его пре-
емника, голландца Яна Баптиста ван Бельмонта35. Ван Бельмонт отверг идею
Парацельса о единственном ферменте (или личном демоне), вместо этого
предложив концепцию, согласно которой каждый орган обладает собствен-
ным специфическим «духом» (bias), регулирующим его работу. В этой идее
«духа», выдвинутой ван Бельмонтом в середине XVII века, нет ничего мисти-
ческого; он вкладывал в нее чисто материальный и химический смысл. Со-
гласно ван Бельмонту, все жизненные процессы имеют химический характер,
пусковым механизмом которого служит фермент или особый газ. Эти фер-
менты — невидимые духи, способные преобразовывать пищу в живую плоть.
Такие процессы преобразования идут во всем теле, но особенно в желудке,
печени и сердце. Ван Бельмонт считал, что телесное тепло есть побочный
продукт химического брожения и что система в целом управляется душой,
находящейся в подложечной впадине. Так, химия (в широком понимании)
является ключом к самому бытию. Конечно, это был радикальный взгляд.
268 История тела
Ги Патен, возглавлявший ультраконсервативный Парижский медицинский
факультет36, объявил ван Гельмонта «сумасшедшим фламандским проходим-
цем». Идея физической души продолжает преследовать тело, поскольку ею
по-прежнему одержимы медики.
Одним из главных преемников ван Гельмонта стал Франц де ла Боэ (Фран-
суа Дюбуа, Франциск Сильвий). Будучи сторонником теории Уильяма Гар-
вея, Сильвий, тогда преподаватель Лейденского университета, настаивал на
важном значении кровообращения с точки зрения общей физиологии37. Он
осуждал идеи ван Гельмонта за избыточный эзотеризм и старался заменить
«его» ферменты и газы телесными процессами, сочетая химический анализ с
теорией кровообращения. Еще в большей степени, чем Ван Гельмонт, Сильвий
концентрировал внимание на пищеварении, утверждая, что процесс брожения
происходит во рту, в сердце — где переваривающий огонь поддерживается за
счет химических реакций — ив крови, распространяющей его по костям, сухо-
жилиям и плоти.
К 1700-м годам прогресс в сфере общей анатомии и постгарвеевской фи-
зиологии заставляет ученых мечтать о научном понимании устройства и функ-
ций тела, достижимом при помощи таких новых и престижных дисциплин,
как механика и математика. В течение следующего столетия научная медицина,
без сомнения, смогла достичь некоторых из поставленных целей, но испытала
и ряд провалов.
V. Между фундаментальными науками
и теориями жизни
На протяжении XVIII столетия — века Просвещения — исследования по об-
щей анатомии (костей, суставов, мышц, волокон и пр.) идут по направлениям,
намеченным Везалием и его последователями. Появляется множество велико-
лепных анатомических атласов, демонстрирующих высокое мастерство худож-
ников и достижения полиграфии, сочетающих прекрасное с полезным.
Продолжается пристальное изучение отдельных органов, подстегиваемое
завороженным интересом (свидетельством тому Мальпиги и другие пропа-
гандисты «новой науки») к таким изобретениям, как сильфоны, спринцовки,
шланги и клапаны, и прочим приспособлениям и механизмам. Анатомы стре-
мились выявить соотношение между формой и функцией, присущее малым
(порой микроскопическим) структурам, исходя из представления об организ-
ме как системе сосудов, труб и жидкостей. Таким образом, законы механики
служили основой для анатомических исследований, подтверждая влияние
нового технического воображения на репрезентации тела.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 269
1. Невозможная структура
Один из крупнейших ученых той эпохи, голландский анатом Герман Бурга-
ве (1668-1738), выдвинул гипотезу, согласно которой действие физических
систем распространяется на все тело, понимаемое как комплексное, сбалан-
сированное целое, в котором давление и течение жидкостей уравновешива-
ют друг друга и все они находят положенный им уровень38. Отказавшись от
более ранних часовых моделей декартовского образца, которые он считал
слишком примитивными, Бургаве рассматривал тело как систему сосудов и
труб, по которым идут телесные жидкости, обеспечивая их контакт и регу-
лировку. Здоровье объяснялось движением телесных соков по сосудистой
системе, болезнь — его затрудненностью или застоем. Это все та же старая
идея равновесия гуморов, но облаченная в новые механистические и гидро-
статические термины.
Однако нет оснований считать, что увлечение Бургаве и других ученых
телесной механикой привело медицину к агрессивному редукционизму или ма-
териализму. По-прежнему оставалось само собой разумеющимся убеждение,
что все человеческие существа обладают душой. Более того, Бургаве полагал,
что рассмотрение вопросов, связанных с жизненной эссенцией или с немате-
риальной душой, неуместно в обыденном медицинском контексте. Исследо-
вание души — дело священников и метафизиков, медицина должна изучать
вторичные, а не первичные причины, отвечать на вопрос «каким образом»,
но не «почему» или «с какой целью».
2. Измерение
Помимо этого, растущий престиж физических наук пробудил желание изме-
рить работу телесной механики. Одним из первопроходцев в этой сфере был
Санторио Санторио: он много времени проводил на огромных весах, осущест-
вляя сложные расчеты, куда входили показатели его собственного веса, коли-
чество съеденной пищи и испражнений; помимо прочего, он предполагал из-
мерить потерю веса, обусловленную «невидимым испарением»39. Друг Галилея,
он изобрел приборы для измерения влажности, температуры, ритма пульса.
Так был дан толчок новой традиции, подхваченной в начале XVIII века, когда
немецкий ученый Габриэль Фаренгейт изобрел термометр сперва на основе
спирта, а несколько лет спустя — ртути, с той температурной шкалой, которая
до сих пор носит его имя40. Приблизительно в то же время англичанин Джон
Флойер изобрел часы, позволявшие точно считать частоту пульса41.
Один из самых смелых физиологов-экспериментаторов XVIII столе-
тия — теддингтонский викарий Стивен Гейле. Изучая кровообращение, он
проводил «гемодинамические» опыты, которые со всеми «кровавыми» под-
270 История тела
робностями представлены в его «Опыте по статике» (1731-1733)42. Вставляя
тонкие медные трубки в шейную вену и в сонную артерию животных, Гейле
пришел к выводу, что на состояние организма больше влияет изменение
артериального давления (измеряемого по высоте столба), нежели венозного.
Благодаря этим опытам, позволившим измерять кровяное давление, рабо-
ту сердца и скорость кровяного потока, преподобный Гейле существенно
продвинул представления о физиологии кровообращения. Неутомимый
экспериментатор над животными, пастор, разделяя декартовский интерес
к рефлекторным действиям, отрезал лягушкам головы, а затем защемлял их
кожу, чтобы вызвать непроизвольную реакцию. Так, к «гидростатическому»
представлению о теле добавляется «реактивное». На первый план выходят
нервы, заслоняя собой туморы.
3. «Anima»
Некоторые аспекты ньютоновской натурфилософии подталкивали ученых
к отказу от слишком механистических представлений о теле, к постановке
более широких проблем, касающихся свойств жизни. Что означало возраще-
ние к спорам по таким древним сюжетам, как учение о душе. Особый инте-
рес в связи с этим представляют работы Георга Эрнста Шталя (1660-1734)43,
основателя влиятельной прусской школы медицины и сторонника антимеха-
нистических взглядов классической эпохи. По его мнению, человеческие по-
ступки направлены на цели, которые нельзя исчерпывающе объяснить цепью
механических реакций на манер эффекта домино или бильярдных шаров.
«Целое» всегда больше совокупности частей. Целенаправленность человече-
ских действий предполагает присутствие души, понимаемой как главенствую-
щая, постоянно вмешивающаяся сила, как квинтэссенция организма. В боль-
шей степени, чем картезианский «фантом», обитающий внутри «механизма»
(который в нем присутствует, но не является его частью), шталевская anima
(душа) — активный носитель сознания и физиологический регулятор, хра-
нитель и защитник от болезней. Действительно, Шталь считает болезнь сбо-
ем жизненных функций, спровоцированным недугами души. Строго говоря,
тело направляется бессмертным духом. Душа действует напрямую, то есть без
участия ферментов ван Гельмонта или других осязаемых медиаторов, поэтому
ни общая анатомия, ни химия, по сути, не обладают значимым объяснитель-
ным потенциалом: для того чтобы понять работу тела, надо понять, что такое
душа и что такое жизнь. Фридрих Гоффман, молодой коллега Шталя по Галль-
скому университету, более благожелательно относился к новым механисти-
ческим теориям тела. В своих «Основаниях физиологии» (1718)44 он пишет,
что «медицина — искусство правильного использования физико-химических
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 271
принципов ради сохранения здоровья человека, а в случае утраты оного —
его восстановления».
На всем протяжении XVIII века экспериментальные исследования жи-
вых организмов постоянно поднимали вопрос, являются ли те, по своей сути,
механизмами, или же чем-то иным. Ряд открытий продемонстрировал фено-
менальные возможности живых существ, из которых не на последнем месте
стоит чудесная способность к регенерации, отличающая их от часовых и
насосных механизмов. В 1712 году французский натуралист Рене Реомюр по-
казал, что омары способны заново отращивать потерянные клещи и панци-
ри45. В 1740-е годы швейцарский исследователь Абраам Трамбле обнаружил,
что если разрезать на куски полип или гидру, то из них разовьются новые
полноценные особи (а если разрезать и их, то получится третье поколение)46.
Очевидно, жизнь содержит в себе нечто большее, чем то, что доступно взгля-
ду механицистов.
4. «Раздражительность»
Эксперименты приводят к формированию новых мнений по поводу прин-
ципа витальности и, следовательно, отношения между телом и духом или
душой. Центральным персонажем этой полемики стал швейцарский есте-
ствоиспытатель Альбрехт фон Галлер и его новаторский труд «Элементы фи-
зиологии человеческого тела» (1757-1766)47. Как и Бургаве, он интересовался
волокнами и смог на опыте подтвердить гипотезу, выдвинутую Фрэнсисом
Глиссоном в середине XVII столетия48. Согласно этой гипотезе, раздражи-
тельность (также известная как способность к сокращению) представляет
собой неотъемлемое качество мускульных волокон, в то время как чувстви-
тельность (чувство) — исключительное свойство нервных волокон. Галлер
установил базовое разделение волокон по их способности к реагированию
на «раздражительные» и «чувствительные». Чувствительность нервных во-
локон состоит в их способности реагировать на болезненные стимулы, тогда
как раздражительность есть свойство мускульных волокон сокращаться в
ответ на стимул. Благодаря этому Галлер смог предложить физическое объ-
яснение (отсутствовавшее у Гарвея) сердечного пульса: сердце — самый «раз-
дражительный» орган, поскольку он состоит из слоев мускульных волокон.
Приливающая кровь стимулирует их, отсюда систолические сжатия. Опира-
ясь на опыты над животными и людьми, Галлер разделяет структуры орга-
нов по составу волокон и наделяет их неотъемлемыми качествами, независи-
мыми от трансцендентной или религиозной концепции души. Как Ньютон в
случае гравитации, Галлер считал, что источники жизненных сил находятся
за пределами нашего знания — и если они не полностью непознаваемы, то
272 История тела
Л
по крайней мере остаются неведомыми. Этого достаточно для того, чтобы,
по примеру Ньютона, заниматься последствиями и их закономерностями.
Галлеровские концепты раздражительности и чувствительности получили
широкую поддержку и послужили основой для последующих нейрофизиоло-
гических исследований.
Одновременно формируется шотландская школа изучения строения жи-
вотных, центром которой является новый, но влиятельный факультет меди-
цины Эдинбургского университета, открытый в 1726 году. Как и Галлер, про-
фессор Роберт Уитт, ученик Александра Монро Первого, занимался изучением
нервной активности, однако он оспаривал гипотезу, согласно которой раздра-
жительность есть неотъемлемое качество волокон. В своем труде «О жизнен-
ных и других непроизвольных движениях животных» (1751)49 он утверждает,
что рефлексы зависят от «бессознательного чувственного принципа... который
расположен в головном мозгу и в позвоночной жидкости», при этом отри-
цая тот факт, что его учение может подспудно способствовать возвращению
шталевской «anima» или христианской концепции души. Идею Уитта о зави-
симости телесных функций от незаметных, но целенаправленных процессов,
можно рассматривать как первую попытку подойти к проблеме того, что Фрейд
назовет «бессознательным».
Уильям Каллен (1710-1790), один из самых влиятельных наставников по
медицине в англоязычной культуре, тоже рассматривал галлеровскую раздра-
жительность как неотъемлемое свойство волокон50. Он преподавал химию в
Глазго, позднее — химию и медицину в Эдинбурге, был светилом медицинского
факультета в момент его расцвета и, помимо прочего, автором популярного
труда «Начатки практики врачевания» (1778-1779). Каллен считал, что жизнь
является производной от силы нервов, и подчеркивал важность нервной систе-
мы с точки зрения этиологии недугов, попутно придумав термин «невроз» для
характеристики группы нервных заболеваний.
Джон Браун — колоссальная фигура, оказавшая огромное влияние на
шотландскую медицину (его поздние годы оказались отравлены опиумом и
алкоголем) — сперва был сторонником, а позднее противником Каллена, и по-
шел дальше него, сведя проблемы болезни и здоровья к колебаниям вокруг
средней раздражительности. Однако Браун заменил галлеровский концепт
«раздражительности» идеей «возбудимости» волокон. На основании этого
всякая деятельность начинает пониматься как результат внешних стимулов,
воздействующих на упорядоченно организованное тело: с точки зрения брау-
нистов (как именовали сторонников Брауна), жизнь — навязанное состояние.
Болезнь, по его утверждению, является нарушением нормального функцио-
нирования возбудимости, и пациентов надо лечить от «стении», если их тело
обладает повышенной возбудимостью, и от «астении», если пониженной51.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 273
5. «Витальность»
Во Франции дебаты вокруг витальности были начаты выпускниками универ-
ситета Монпелье, всегда считавшегося более смелым, нежели парижский. Так,
Буассье де Соваж отрицал, что механистическая модель, на которой основаны
положения Бургаве, способна прояснить происхождение и ход телесных про-
цессов52. Занимая близкие к Галлеру позиции, он утверждал, что сама по себе
анатомия мало что объясняет. Напротив, чрезвычайно важно проводить фи-
зиологические исследования устройства живого (не анатомированного) тела,
наделенного душой. Позднее такие преподаватели университета Монпелье, как
Теофиль де Борде, будут склоняться к более материалистическому подходу,
скорее настаивая на неотъемлемой витальности живого тела, чем на действии
обитающей в нем души53.
Аналогичные исследования проводились и в Лондоне. Джон Хантер, уро-
женец Шотландии, получивший начальное образование в анатомическом каби-
нете своего брата Уильяма, предложил называть те качества, которые отличают
живой организм от неодушевленной материи, «витальным принципом»: по его
мнению, жизненная сила содержится в крови54. Так, на смену характерной для
эпохи Декарта философии «живого механизма» приходит более динамическая
идея «витальных свойств» или витализм. Не случайно, что термин «биология»
появляется около 1800 года и что, среди прочих, его вводят бременский про-
фессор Готфрид Рейнхольд Тревиранус55 и основоположник эволюционизма
французский натуралист Ламарк.
Споры о природе жизни велись не только философами-теоретиками.
Материалом для них служило тщательное изучение животного и человеческого
организма, выдвигаемые гипотезы проверялись опытами. Так, сложные экс-
перименты проводились в связи с исследованием пищеварения — проблемой,
ранее остро поставленной в трудах Ван Гельмонта и Сильвия. Все те же вопро-
сы: осуществляется ли пищеварение с помощью некой внутренней жизненной
силы, или благодаря химическому воздействию желудочных кислот, или же за
счет механической работы желудочных мускулов, которые взбивают, дробят
и распыляют пищу? Бесплодные споры по поводу пищеварения не прекраща-
лись со времен греков, однако исследования XVIII столетия отличаются пора-
зительной изобретательностью экспериментов, инициированных французским
естествоиспытателем Рене Реомюром. Например, он приучил ручного коршуна
заглатывать и отрыгивать пористые цилиндры, внутри которых находилась
пища. Таким образом Реомюр продемонстрировал действие желудочных соков
и тот факт, что мясо лучше переваривается в желудке, нежели крахмалистые
продукты. •
Как показывают исследования пищеварения, медицина самым плодотвор-
ным образом взаимодействовала с химией. Шотландский химик Джозеф Блэк
274 История тела
ввел понятие скрытой теплоты и выделил «связанный воздух», который, со-
гласно новой химической номенклатуре, получил название двуокиси углерода.
Это привело к существенному прогрессу в понимании природы дыхания. Блэк
обнаружил, что «связанный воздух», выделяемый негашеной известью и щело-
чью, также присутствует в выдыхаемом воздухе и, даже если он не токсичен, им
невозможно дышать56. То, что происходит с газами в легких, точнее всех объяс-
нил выдающийся французский химик Лавуазье (тот самый, что был причастен
к откупам, за что поплатился головой во время Французской революции). Он
показал, что вдыхаемый воздух превращается в «связанный воздух» Блэка, в то
время как азот не меняет свой состав. По мнению Лавуазье, процесс дыхания
живого организма аналогичен процессу горения, который можно наблюдать в
окружающем нас мире: оба требуют наличия кислорода и оба производят дву-
окись кислорода и воду. Лавуазье также установил, что кислород совершенно
необходим человеческому организму, продемонстрировав, что при физической
нагрузке тело потребляет его больше, чем находясь в состоянии покоя57.
6. Электричество
Помимо химии, значительный вклад в медицину обещали внести и другие
бурно развивавшиеся науки. Благодаря совершенствованию конденсаторов
и лейденской банки быстро продвинулось вперед изучение электричества,
и эксперименты с ним стали модной забавой: подопытных «кроликов», будь то
людей или животных, нередко «наэлектризовывали» из чистого любопытства,
окрашенного легким садизмом. Основоположник экспериментальной электро-
физиологии Луиджи Гальвани изучил воздействие тока на препарированные
нервы и мышцы. В работе «О силах электричества при мышечном движении»
(1792)5® итальянский естествоиспытатель описывает опыты на животных. Так,
он медной проволокой прикреплял дохлых лягушек за лапки к железному
брусу; под воздействием электричества, ассоциировавшегося с жизненной си-
лой, мышцы сокращались. Опыты Гальвани продолжил профессор из Павии
Алессандро Вольта, в 1792 году опубликовавший «Письма о животном элек-
тричестве», где он показал, что электрические стимулы способны вызывать
мышечные сокращения59.
Подразумеваемые подобными экспериментами связи между жизнью
и электричеством оказались чрезвычайно важны для будущей нейрофи-
зиологии. Они же послужили источником вдохновения для такого научно-
фантастического романа, как «Франкенштейн» (1816) Мери Шелли60, в цен-
тре которого стоит проблема искусственного создания жизни при помощи
физико-химических опытов и тех опасностей, которые несут в себе такие
эксперименты.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 2 75
7. Воспроизведение . ,
Еще одна успешно развивающаяся область физиологии связана с механизмами
воспроизводства. Каким именно образом происходит оплодотворение, каковы
при этом роли мужских и женских особей — предмет давних и вполне бес-
плодных дебатов. В XVII веке наибольшим весом (не в последнюю очередь
благодаря микроскопу) пользовались так называемые теории «вкладыша» или
анималькулизма. Согласно им, в семенной жидкости содержится полностью
развитая новая особь миниатюрного размера, которая в момент зачатия попа-
дает в матку. Однако Уильям Гарвей склонялся на сторону другой теории, име-
новавшейся овизмом, где центральная роль приписывалась женским половым
клеткам. Спор между сторонниками анималькулизма и овизма продолжался
значительную часть XVIII века, подогреваемый более общими теологически-
ми (анималькулизм можно рассматривать как разновидность Божественного
предопределения) и гендерными (можно сказать, что овизм Гарвея отводил
женщине более достойную роль) проблемами. Позднее, проведя опыты над
оленями, которых ему благосклонно предоставил король Карл I, Гарвей при-
шел к выводу, что в процессе развития зародыша жизненно важные орга-
ны формируются последовательно, один за другим, тем самым практически
сформулировав теорию эпигенеза. Более углубленное изучение эмбрионов
было осуществлено в Берлине Каспаром Фридрихом Вольфом. Его «Теория
зарождения» (1759)61, где приведены опытные данные, свидетельствующие о
постепенном развитии зародыша, подтверждает эпигенетическую гипотезу
Гарвея. В яйце нет органов; они не существуют изначально в миниатюрном
виде, постепенно увеличиваясь как надуваемый воздухом шар, напротив, по-
сле оплодотворения происходит их медленная дифференциация и развитие.
Работы Вольфа предвосхищают труды таких великих эмбриологов XIX века,
как Карл Эрнст фон Бэр, который, обнаружив в яичниках млекопитающих
зародышевые клетки, смог объяснить природу овуляции и сформулировал
«биогенетический закон», согласно которому при развитии зародыша сперва
формируются общие, а уже затем особые признаки62. В XIX веке эмбриология
станет одной из основополагающих биологических дисциплин, поскольку даст
объяснение развитию как таковому.
VI. Престиж волокон в культуре Просвещения
Эти объяснения и данные, приводимые в текстах XVIII столетия, постепен-
но модифицировали классицистические представления о теле. В более общем
смысле они превращаются в самостоятельный культурный феномен. На пер-
вом плане сознания эпохи уже не состояние жидкостей, их состав и динамика.
Состояние тела уже не оценивается только на основании прозрачности суб-
276 История тела
станций и крепости плоти, как это делали медики XVI и XVII веков63. Теперь
речь идет о структуре волокон, силе их реакций, их ресурсах и тонусе, то есть
о совершенно конкретных принципах, далеко ушедших от старых категорий
движения и чистоты. Галлеровские положения 1744 года о «раздражительно-
сти», опыты Бернулли 1750 года по «возвращению к жизни» при помощи элек-
трического разряда придушенных куриц и цыплят постепенно меняют пред-
ставления о физических силах, их действии и способах поддержания64. Гуморы
отодвигаются на второй план, на смену им приходят более сложные представ-
ления о напряжении и возбудимости. Телесная крепость теперь связывается
не только с чистотой гуморов, поддерживаемой за счет известных предписа-
ний, но и с особым состоянием волокон и нервов, которые в 1768 году гигие-
нист Тиссо уже рассматривает как «главную часть человеческого механизма»65.
Изменяются гигиенические принципы и уход за телом: возникают новые ме-
тафоры, множатся отсылки к чувствительности, упоминанию ослабших или
чрезмерно натянутых «струн», необходимости «исправить тонус волокон,
дабы он гармонировал с общим тоном жизненного инструмента»66, как в на-
чале XIX века писал в книге о женском здоровье Жан-Мари де Сент-Урсен.
1. «Тонус» волокон
Вернемся к представлениям о волокнах, так как их пример подтверждает появ-
ление новых репрезентаций, нового видения телесной архитектуры. Нитяная
структура, длинная черточка, увиденная сквозь линзы первых микроскопов,
волокно становится в XVIII веке минимальной анатомической единицей, пер-
воэлементом, из которого образуются части тела. Кроме всего прочего, оно об-
ладает собственными импульсами и ресурсами: «Тонус волокна — не что иное,
как обычно присущее ему состояние»67, — утверждает Дидро. Оно же является
начальной единицей движения: «В физиологии волокно — то же, что линия в
математике»68, — пишет все тот же Дидро в 1765 году, вслед за Галлером (его
непосредственным источником) делая его главной органической структурой
и умножая ретикулярные ассоциации; «сны» философа сплетают во внутрен-
нем пространстве тела бесконечное количество чувствительных и активных
«пучков и нитей»69.
Отсюда новое представление о твердости и радикальное изменение того,
что касается мер предосторожности, в частности, новая практика исполь-
зования холода. На смену очищающему жару приходит закаляющий холод:
укрепляющая волокна свежесть полностью противоположна теплу, на котором
настаивали старые руководства по поддержанию здоровья как на лучшем сред-
стве регуляции гуморов. Приблизительно в 1775 году Бенджамин Франклин
рекомендует спать на «простой» постели, покрытой холстом, что полностью
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 277
расходится с теми советами, которые за сто лет до того давал де Лорм, на-
стаивая на необходимости покрывать постель мехами, так как она должна быть
такой же теплой, как облицованная поверхность печки. Что касается упраж-
нений, то теперь от них ожидается укрепление волокон за счет регулярного
напряжения70.
2. Укрепление и культура
Не стоит заблуждаться: у этих изменений есть и культурное измерение. Так,
Троншен принадлежит к числу тех, кто в середине XVIII столетия соединяет
идею укрепления волокон с необходимостью нравственной стойкости. Орга-
ническая слабость превращается в цивилизационную, критерии твердости —
в обличительные свидетельства: «Пока римляне, покидая Марсово поле, от-
правлялись купаться в Тибр, они оставались властителями мира; но [горячие]
купальни Агриппы и Нерона постепенно превратили их в рабов»71. Холодная
вода закаляет тело, как сталь. Отсылки к волокнам становятся частью культур-
ного проекта, чему способствует физическая конкретность их образа. Великий
пропагандист умеренного питания, упражнений и холодных ванн, Троншен
большое внимание уделяет самым нетребовательным укрепляющим практи-
кам: следует отказаться от ночных колпаков, не носить шляпу «даже при вер-
ховой езде», избегать слишком плотной одежды и потения. К нему в Женеву
стекается просвещенная публика со всей Европы. Госпожа д’Эпине подолгу у
него гостит, детально описывая свои трапезы, состоящие из молочных про-
дуктов и фруктов, прогулки и резкий холод, «который ее укрепляет»72. Вольтер
провозглашает его «великим человеком»73. Это изобретатель на первый взгляд
банальных и естественных практик, успех которых приводит к внедрению но-
вых предметов и жестов — высоких бюро, за которыми можно работать стоя,
или «троншин», укороченных платьев без фижм, призванных облегчать дви-
жение при ходьбе.
На более глубинном уровне, в этом конфликте изнеженности и физи-
ческой силы, тело становится центром коллективных амбиций. Тут важно
уже не очищение, а выносливость, не утонченность телесных тканей, бывшая
ранее знаком отличия, но их плотность, новый признак здоровья. Во второй
половине XVIII века искусство «совершенствования рода человеческого»74
предстает в качестве не только медицинского, но и политического проекта.
Ставка делается на постепенное улучшение, на последовательные упражнения,
на «бесконечную способность к совершенству»75. Неслыханную ранее роль
начинает играть будущее: «Распутник, который растрачивает здоровье, более
виноват перед свои потомством, нежели мот, который растрачивает свое и
чужое состояние»76, — в 1780 году утверждал Уильям Бьюкен, автор известного
278 История тела
домашнего лечебника. Эти императивы диктуются социальными изменения-
ми, гигиенические ценности приходят на смену старому аристократическому
идеалу: инвестиция в потомство вместо родового престижа. Буржуазия, чьи
ценности преобладают на всем протяжении XVIII века, самоутверждается в
этой погоне за физической силой: непосредственная цель — здоровье, опо-
средованная — укрепление будущих поколений. Конечно, это упрощенное
противопоставление; происходящие во второй половине столетия изменения
имеют слишком глубинный характер, чтобы ограничиваться только группой
«буржуазии». Как показали в своих работах Франсуа Фюре, Роже Шартье и Да-
ниэль Рош77, значительную часть просвещенной элиты составляло дворянство.
Как бы то ни было, формируется «общество прогресса», бдительно относящее-
ся к физическому будущему человечества.
На еще более общем уровне в этих призывах к укреплению волокон и по-
вышению сопротивляемости тела начинает вырисовываться новый образ
личности — более автономной, общительной и выносливой, которая способна
самостоятельно противостоять своему окружению и умеет черпать энергию в
себе самой. Иначе говоря, это образ будущего «гражданина», запечатленный
в телесных текстурах, о которых пишут Дидро и Руссо: назначение волокон
не ограничивается одной биологией.
VII. От наблюдения за телом
к рождению клиники
«Внутреннее» — анатомическое и психологическое — представление о теле
претерпевает изменение, просветительская вера в науку толкает на поиск за-
конов жизни. Постепенно эволюционирует и наблюдение за больным телом,
хотя отношения между фундаментальными биологическими знаниями и ме-
дицинской практикой остаются неопределенными и большинство научных от-
крытий не оказывает немедленного воздействия на борьбу с недугами.
1. Объективировать недуг
Многие известные медики вели записи, описывая болезнь, ее фразы и раз-
витие. В Великобритании лондонский врач Уильям Геберден, выпускник Кем-
бриджа, существенно продвинулся в понимании (в гиппократовском смысле)
симптомов различных болезней. Следуя советам Томаса Сиденгама, великого
клинициста XVII столетия, согласно которому клинические симптомы долж-
ны описываться «с той же детальностью и точностью, которая присуща худож-
нику, работающему над портретом», Геберден подчеркивает разницу между
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 279
«особыми и постоянными» симптомами и теми, которые обусловлены при-
чинами, не имеющими отношения к заболеванию, как, например, возраст или
темперамент. Его «Комментарии по анамнезу и лечению заболеваний» (1804)78,
разоблачающие старинные заблуждения (скажем, якобы профилактические
свойства подагры) и предлагающие диагностические соображения и проница-
тельные прогнозы, стали плодом шестидесяти лет добросовестной фиксации
наблюдений, сделанных у постели пациента.
Формируются новые клинические навыки. Так, Леопольд Ауэнбруггер,
врач венского госпиталя Святой Троицы, в своем «Новом способе, как при
помощи выстукивания грудной клетки удается обнаружить скрытые внутри
груди болезни» (1761)79 предлагает технику простукивания грудной клетки.
Ауэнбруггер был сыном трактирщика и с детства наблюдал, как простукива-
ются бочки, когда надо определить степень их наполнения. Перейдя от бочек
к пациентам, он заметил, что если постучать кончиками пальцев по груди
здорового человека, то возникает звук, аналогичный барабанному бою; если же
звук слишком глухой или высокий, то это указывает на наличие легочного за-
болевания, в первую очередь на туберкулез. Без сомнения, это еще один способ
исследования физической природы тела.
2. Престиж качественного анализа
Тем не менее количественные указания крайне редки: при диагностике медики
XVIII века довольствовались традиционным использованием «пяти чувств».
Они щупали пульс, с помощью обоняния выявляли гангрену, пробовали мочу,
слушали, нет ли сбоев в дыхании, внимательно наблюдали за оттенком кожи
и глаз: они искали «печать смерти», или facies hippocratica — совокупность
специфических черт, появляющихся на лице умирающего. Все эти освящен-
ные временем методы имели почти исключительно качественный характер.
Так, с точки зрения «традиции показаний пульса», важным было не количе-
ство ударов в минуту (как это будет позже), но их сила, уверенность, ритм и
«прощупываемость». Практически то же самое можно сказать по поводу ис-
следования мочи, хотя древнее искусство уроскопии было к тому моменту от-
вергнуто как шарлатанство «мочепророков», а серьезный химический анализ
делал лишь первые шаги. Качественные оценки преобладали, и быть хорошим
диагностом означало оценивать состояние пациента на основании опыта
и личной проницательности.
Английские практикующие врачи XVIII века шли по стопам Томаса Си-
денгама и, в конечном счете, Гиппократа, сосредоточив усилия на сборе исчер-
пывающих эмпирических данных, прежде всего об эпидемических заболева-
ниях80. Сиденгам пользовался огромным уважением на родине, его именовали
280 История тела
«английским Гиппократом». Во время гражданской войны он сражался на сто-
роне Парламента и был капитаном кавалерии. В 1647 году начал свои занятия
в Оксфорде, а с 1655 года открыл врачебную практику в Лондоне. Друг Роберта
Бойля и Локка, он настаивал, что клиническая медицина более нуждается в си-
стематизации наблюдений, нежели в теории, и учил тому, как различать недуги
и как находить им подходящее лечение. Он был внимательным исследователем
эпидемий, умел предвидеть, какой тип недуга распространится в то или иное
время года, поскольку полагал, что эпидемии зависят от атмосферных свойств
(он называл это «эпидемическим составом»).
3. «Истинная» причина болезней?
Исполняя заветы Сиденгама, плимутский врач Джон Хаксэм опубликовал
труд «О лихорадках» (1750)81, в котором собрал важные данные по ряду болез-
ней; практиковавший в Честере Джон Хейгарт попытался проанализировать
причины эпидемий оспы и тифа82. Страстным последователем Сиденгама был
йоркширец и квакер Джон Фотергилл, имевший обширную лондонскую кли-
ентуру. В своих «Наблюдениях о лондонской погоде и болезнях» (1751-1754) он
дал в высшей степени полезное описание все более распространявшейся диф-
терии83. Его друг и также квакер Джон Коакли Леттсом был главной движущей
силой клинических исследований, проводившихся под эгидой Лондонского
медицинского общества, основанного в 1778 году84. Медицинские объединения
такого рода формировались и в провинциях, что способствовало сопоставле-
нию клинических данных и обмену новостями. На обобщение опытных дан-
ных и распространение информации также повлияло появление медицинской
журналистики. И хотя настоящие программы систематических исследований
эпидемий и патологий будут разработаны лишь в XIX веке, многие чрезвы-
чайно ценные наблюдения были сделаны до 1800 года. Так, в 1776 году Мэтью
Добсон доказал, что сладковатый привкус мочи больных диабетом объясняет-
ся присутствием в ней сахара; в 1786 году Леттсом опубликовал важный отчет
о последствиях употребления алкоголя85; а Томас Беддоуз86 и многие другие
занимались изучением туберкулеза, уже превратившегося в «великую белую
чуму» урбанистической Европы.
Но все это заметно не продвинуло теорию болезней. Вопрос об их истин-
ных причинах (vera causa) оставался в высшей степени спорным. Многие неду-
ги по-прежнему объяснялись личными факторами — дурной наследственно-
стью или конституцией, отсутствием гигиены, чрезмерной распущенностью
или вредным образом жизни. Эта «конституционная» или физиологическая
концепция болезни, подкрепляемая традиционной и актуальной вплоть до
середины XVIII века теорией гуморов, помогала найти удовлетворительное
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 281
объяснение неравномерному и непредсказуемому распространению неду-
гов: почему даже в пределах одного дома часть людей подхватывают заразу
или лихорадку, меж тем как другие остаются ею не затронуты? Кроме того,
она обращала внимание на персональную моральную ответственность и
открывала путь для личных стратегий противостояния недугу. Такого рода
персонификация болезни имела свои привлекательные черты, но одновре-
менно была чревата ловушками и до сих пор остается предметом горячих дис-
куссий.
4. Миазмы и коллективное «тело»
Примерно в то же время достаточно широкое хождение получают теории,
согласно которым заболевания распространяются в основном путем зара-
жения. В пользу этого свидетельствовал бытовой опыт. Одни болезни, как,
скажем, сифилис, явно передавались от человека к человеку. Зародившаяся в
XVIII веке практика прививания оспы, принятая в Англии, а затем во Фран-
ции и в Германии, также наглядно демонстрировала заразные свойства этой
болезни. Но теории заражения сталкивались с собственными проблемами:
почему в случае распространения заразной болезни ее подхватывают не все?
Страх перед заразой объясняет популярность и устойчивость теории ми-
азмов, согласно которой заболевания обычно распространяются не через лич-
ный контакт, а посредством окружающих нас эманаций. Действительно, было
хорошо известно, что одни места более здоровы или более опасны, чем другие.
Скажем, перемежающимся лихорадкам вроде малярии более подвержены те,
кто живет неподалеку от болот или ручьев. Истощающие сыпные лихорадки
(тиф) распространены среди жителей перенаселенных бедных кварталов боль-
ших городов, а также среди обитателей тюрем, казарм, приютов и на морских
судах. Вполне правдоподобно выглядело предположение, что источником не-
дуга являются отравленные атмосферные испарения, исходящие от разлагаю-
щихся трупов, испорченных продуктов и испражнений, влажных почв, гнию-
щих отбросов и прочей грязи. Дурное место, как считалось, порождает дурной
воздух (о его присутствии оповещает зловоние), который, в свою очередь,
вызывает болезнь. В конце века реформаторы уделяют особое внимание «сеп-
тическим» болезням — гангрене, сепсису, дифтерии, рожистому воспалению и
родильной горячке, — особенно свирепствовавшим в бедных кварталах, тюрь-
мах и обветшалых госпиталях. Отель-Дьё, старейшая парижская больница для
бедных, пользовалась зловещей славой рассадника заразы и сурово осуждалась
Теноном за чудовищную грязь87.
На предотвращение и ограничение эпидемий были направлены энер-
гичные усилия. Казалось, болезнь как никогда угрожает не только индивиду-
282 История тела
альному телу, но и «телу» коллективному. Новое представление о населении
придает новый смысл общим ожиданиям. Просвещенческая медицина ставит
перед собой задачу защиты определенных групп: «совершенствование вида»88,
«обогащение вида»89, «сохранение вида»90. Тело становится «богатством»,
средством укрепления сообщества, признаком местного или националь-
ного могущества. Были выявлены места, ответственные за возникновение
опасных лихорадок, — перенаселенные трущобы, военные лагеря, тюрьмы,
и проведены эксперименты, призванные обнаружить причины гнилостного
брожения, которое, как считалось, порождает септические горячки. Как по-
казывают усилия такого реформатора тюремной системы, как Джон Говард91,
или такого просвещенного капитана британского флота, как Джеймс Кук92,
профилактические меры по наведению порядка и поддержанию чистоты
обычно имели «менеджерский» характер: мытье, окуривание, побелка, опры-
скивание лимонным соком и уксусом (обе субстанции считались «анти-
септическими»), тщательное проветривание, оптимизм и дисциплина. Было
известно, что лимоны и лаймы помогают в борьбе с цингой, но, при всем том,
цитрусовые рекомендовались не как панацея, а как часть комплекса мер, на-
правленных на поддержание опрятности.
5. Представления о патологической анатомии
В заключение необходимо упомянуть еще два направления, по которым разви-
валась теория болезни. Многие медики, с оглядкой на естественную историю,
надеялись создать нозологическую классификацию болезней, то есть сгруппи-
ровать их по классам, видам и разновидностям, как это делается в ботанике
и зоологии; составить более ясную картину сходств и различий. Отталкива-
ясь от идеи «естественной истории болезней», возникшей под влиянием пре-
стижного труда Линнея, таксономия заболеваний должна была исходить из
представления о болезни как реальном явлении, управляемом естественными
законами: к этому склонялись и Буассье де Соваж в своей «Методической но-
зологии» (1771), и Уильям Каллен, автор ряда нозологических сочинений.
Более важные, хотя и отдаленные последствия имело появление патоло-
гической анатомии, открывшей «подспудный» мир тела. Честь этого открытия
принадлежит итальянцу Джованни Баттиста Морганьи, профессору анатомии
Падуанского университета. Отталкиваясь от более ранних трудов Иоганна
Вепфера и Теофиля Боне, Морганьи в возрасте почти восьмидесяти лет (род.
в 1682) опубликовал собственную книгу «О местонахождении и причинах
болезней» (1761), в которой обсуждает результаты около 700 проведенных
им аутопсий. Книга немедленно получила известность и уже в 1769 году была
переведена на английский, а в 1774 году — на немецкий язык.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 283
Морганьи хотел показать, что «местом пребывания» заболеваний
являются определенные органы, что симптомы болезней совпадают
с анатомическими повреждениями и что именно эти патологические орга-
нические изменения несут ответственность за болезнь. Он дал ясное опи-
сание многих патологических состояний, первым идентифицировал сифи-
литические опухоли мозга и туберкулез почек. Морганьи установил, что
если параличом поражена одна половина тела, то повреждение находится в
противоположной половине мозга. Первооткрывательскими были также его
исследования женских половых органов, трахейных желез и мужского моче-
испускательного канала.
Исследования Морганьи были продолжены другими учеными. Так,
в 1793 году еще один практиковавший в Лондоне шотландец Мэтью Бейли, пле-
мянник Уильяма Хантера, опубликовал свою «Патологическую анатомию неко-
торых наиболее важных частей человеческого тела». Снабженная замечатель-
ными гравюрами Уильяма Клифта — на одной из них изображена эмфизема,
обнаруженная в легких Сэмюэля Джонсона, — книга Бейли больше похожа на
учебник, чем труд Морганьи, поскольку в ней описываются последовательные
изменения внешнего вида, претерпеваемые больными органами. Бейли первым
дал четкое описание цирроза печени, а во втором издании своего труда развил
идею «сердечного ревматизма» (ревматической лихорадки).
Общая патология предоставит обильную пищу для размышления медици-
не начала XIX столетия, когда Франсуа Ксавье Биша опубликует свой «Трактат
о тканях» (1800), где будет особенно настаивать на том, что болезни приводят к
гистологическим изменениям. Патология образца Морганьи была сосредоточе-
на на органах; Биша изменил перспективу: «Чем более мы наблюдаем больных
и анатомированные трупы, — писал он, — тем более убеждаемся в необходимо-
сти исследования локальных заболеваний не с точки зрения сложных органов,
а с точки зрения отдельных тканей».
Биша был родом из городка Туаретт (французская Юра), учился в Лио-
не, затем в Париже, где обосновался в 1793 году, в самый разгар Террора.
С 1797 года он преподает медицину и работает в Отель-Дьё, главной парижской
больнице для бедняков. Самый важный его вклад — наблюдение, что каждый
телесный орган состоит из особых тканей, которые он именует «мембранами»;
им описан двадцать одни тип тканей, в том числе соединительные, мышечные
и нервные. Горячо увлеченный своими исследованиями — Биша провел более
600 посмертных вскрытий, — он перекинул мост от патологической анатомии
Морганьи к более поздней целлюлярной теории Вирхова.
Итак, мы видим, как зарождается конкретное представление о поражен-
ных зонах, а вместе с ним в сферу научной видимости попадает больное тело,
позволяющее догадываться о материальном характере его интимных недугов.
284 История тела
Впервые дает о себе знать «точное совпадение „тела” болезни и тела больного
человека»93.
Европейская медицина Нового времени постепенно освобождается от
симпатических представлений о теле, то есть от модели, укорененной в на-
родной культуре. Она берет себе на службу механистическое, физическое и
химическое воображение, коренным образом преобразовав репрезентации
тела. К концу XVIII столетия медицина ставит перед собой невыполнимую за-
дачу: понять, что такое жизнь. Тем не менее важно то, что она смогла перейти
от размышлений об индивидууме к осмыслению общностей.
Глава VII. Тело, здоровье и болезни 285
ГЛАВА VIII
Нечеловеческое тело
Жан-Жак Куртин
Зрелище врожденного уродства вызывает всплеск страстей и усиление
предрассудков. Нынешний естествоиспытатель не может не изумляться
тому, сколько веков понадобилось науке, чтобы во всех ее областях прий-
ти к простой отправной точке: непредвзятому и точному наблюдению
фактов1.
Так Этьен Вольф в своей «Монструозной науке» характеризует существующее
в современной биологии представление о долгой и мрачной истории челове-
ческих уродств. Оно связано не столько с историей монстров как таковых,
сколько с монструозностью в науке или с историей тератологии. Любопытство
и интерес, который вызывали врожденные физические недостатки, жестокое
обращение, которому подвергались их носители, окружавшие их страхи и от-
вращение, способы их демонстрации, связанные с ними формы коммерции, —
одним словом, вся та часть смутных отношений и практик, которые в тра-
диционном обществе окружают человеческие уродства, здесь будет служить
фоном для истории особого типа научного дискурса.
I. Расколдованная странность
Это классическая история с предсказуемым итогом: постепенной рациона-
лизацией и медикализацией представлений о телесных уродствах. Вначале
древние заблуждения, затем робкие шаги вперед, приводящие к более реши-
тельному движению и, наконец, к окончательному прогрессу. «Среди предрас-
судков, которые играли и до сих пор играют столь пагубную роль в развитии
человечества, ни одни не вызвали столько странных идей, безумных учений,
несправедливого обращения и даже ужасных преступлений, как те, что каса-
ются врожденных уродств. <...> Начав с Античности, мы показали различные
фазы этого предубеждения и дошли до того момента, когда вся эта грома-
да заблуждений, накопившихся за столько веков, обрушилась от дуновения
науки»2. «История уродств» доктора Мартена повествует о победе разума над
человеческой монструозностью: рациональный порядок берет верх над хаосом
286 История тела
материи, правило подчиняет себе исключения, научное мышление преодоле-
вает одно из самых трудных препятствий, раскрывает одну из самых темных
тайн Творения. Мы видим, как аскетическое наблюдение постепенно высво-
бождает представления об уродстве из-под незапамятного груза религиозно-
го легковерия и страха, строгое знание мало-помалу преодолевает соблазны
необычного. Иными словами, такая история уродств осмысляется как часть
более общего процесса расколдования странности. Таким образом, развитие
тератологии составляет один из распространенных примеров секуляризации
и рационализации методов наблюдения, стремлений и форм знания, воздей-
ствие которых, безусловно, ощутимо во всех западных естественных науках
XVI-XVIII веков3. . ...
Итак, монстр покидает сферу сакрального, чтобы в результате истори-
ческого развития, этапы которого известны, попасть под юрисдикцию науки.
Но о чем в общих чертах рассказывает эта история тератологии? Прежде всего
она исследует древнейшие поверия. Существуя на границе природного мира,
монстр уподоблялся зверю; нарушая законы Творения, он был воплощением
его неудач; обитая у пределов известных земель, он производил на свет стран-
ные народы: тут и безглавые «блемми», и моноподы, скачущие на единственной
ноге, и скиаподы, отдыхающие в тени своей огромной ступни. Происхождение
монстров объяснял Аристотель, о необычайном рассказывал Плиний: основы
тератологии заложила уже Античность4. Так, от самого истока науки, позади
человека встает гротескная тень монстра. Люди боялись его или, напротив,
почитали. Христианизация этих представлений в Средние века мало повлияла
на древнее наследие, вписав его в христианское учение о проклятии и грехе.
Телесное уродство стало главным признаком греховности, а монстр — опас-
ным приспешником дьявола или чудесным посланцем Бога, грозным про-
возвестником Его гнева, свидетельством всемогущества Небес и глашатаем
земных бедствий5.
История тератологии также показывает, как это религиозное толкование
внешнего уродства постепенно обмирщается, уступая место неутомимой жаж-
де необычного, из ряда вон выходящего, диковинного. В конце XV — начале
XVI века Европу (прежде всего Италию и Германию) охватывает настоящая
эпидемия монструозности, чему способствуют технологические успехи книго-
печатания и пробуждение любопытствующего взгляда. В то время как монстры
покидают окраины известного мира, чтобы переместиться в его центр, лихо-
радочное любопытство овладевает ученым сообществом XVI века, о чем сви-
детельствуют собрания монструозных рассказов и изображений в трактатах
Рюэффа, Ликостена, Боэстюо и Паре и первые кабинеты редкостей с их разно-
образными монструозностями. Но присутствие монстров в пестрых коллек-
циях ученых и любителей эпохи Ренессанса и XVII века — отнюдь не первый
Глава VIII. Нечеловеческое тело 287
случай собирания и выставления напоказ необычайных образцов: разве сред-
невековая церковь с ее запасом священных реликвий не была одним из древней-
ших собраний редкостей, зародышем музея для простого народа, изначальным
местом представления монструозного тела? Ведь там среди святых останков —
фрагментов кожи и костей, капель молока Богоматери или крови мученика, ку-
сков дерева и гвоздей святого Креста или лоскутов плащаницы — находились
диковинки из дальних стран, добыча Крестовых походов или сувениры путе-
шествий: черепашьи панцири, рог единорога, кости карлика, зубы гиганта...
Этот святой союз сакрального и необычного, где божественное сливается
с удаленным, а святые соседствуют с монстрами, постепенно становится все
менее прочным и наконец разрушается. В ренессансных коллекциях и трак-
татах странность обретает собственное, независимое от сакральной сферы,
существование, достаточным оправданием которого служит любопытство.
С точки зрения длительной истории монструозности период господства та-
кого любопытства относительно краток. Это промежуточная фаза, когда ре-
лигиозные авторитеты постепенно отказываются от прав на истолкование
монструозности, а новая наука еще не вполне утвердилась на своих позициях.
Действительно, процесс десакрализации монструозного тела ускоряется во
второй половине XVII и на протяжении XVIII века: по мере утверждения того,
что Кшиштоф Помян назвал «выучкой» любопытства, разрабатывается все
более точная система наблюдения и описания анатомии и физиологии уродств.
Благодаря упорядочиванию общей конфигурации объектов и методов по-
знания, благодаря регулировке направленности любопытствующего взгляда,
который постепенно удаляет из пространства науки сакральные и оккультные
элементы, а также подчиняет произвольно составленные коллекции более
строгому разбору и классификации, — тератологические исключения вводятся,
хотя и не без некоторого сопротивления, в структурированное пространство
естественно-научных собраний6.
Таков контекст многочисленных полемик о монструозности, которым
страстно предается XVIII век: они ведутся на страницах публикуемых отчетов
и записок, в циркулирующих в определенных кругах докладах, сообщениях и
письмах; в научных журналах и на заседаниях Королевской академии, а также
вокруг анатомических столов и витрин первых естественно-научных музеев.
Их подробности для нас сейчас не так важны, как достигнутый результат:
лишенный прежнего ослепления взгляд, особая форма любознательности, по-
степенно освобождающаяся от наследственного груза верований и предрассуд-
ков; возрастающий разрыв между научным и бытовым пониманием аномалии
монструозности. Ничего удивительного в том, что эти споры касались пробле-
мы происхождения уродств, краеугольного камня традиционных генеалогий
монструозности. Так, приблизительно двумя столетиями ранее Амбруаз Паре
288 История тела
выдвинул тринадцать причин появления монстров, в которых просматривает-
ся несколько основополагающих принципов, где сталкиваются естественные и
сверхъестественные объяснения: божественное всемогущество, дьявольские
козни, влияние соответствий, «естественные» риски беременности, избыток
или недостаток семени, «кровосмесительные» отношения между человеком и
животным. Итак, монстр есть следствие чуда, порчи, «сигнатуры», греха или
неудачного зачатия. Действительно ли врожденные уродства идут от Бога или
же за ними стоит случайное стечение обстоятельств? Этим вопросом задаются
участники «спора двойных монстров», который с 1724 по 1743 год будоражит
ученые круги и втягивает в свою орбиту Демери, Винслова и многих других.
Действительно ли женское воображение обладает симпатической силой, спо-
собной проникнуть в утробу через материнский взгляд и изуродовать заро-
дыш? Так в 1727 году ставит проблему Жак Блондель в своем «Исследовании
природы влияния воображения беременной женщины на развитие плода»7.
И хотя эпоха Просвещения не дает решающего ответа на многие из этих вопро-
сов, хотя успех постоянно переиздающихся «Разысканий истины» Мальбранша
по-прежнему поддерживает богословские концепции предсуществования
монструозных эмбрионов и сказки о материнском воображении, хотя отец Ла-
фито привозит из Америки рассказы и изображения безглавцев, которые, как
полагается, являются прямыми потомками придуманных Плинием-старшим
диковинных народов, тем не менее видение монструозности начинает изме-
няться. Так, Мопертюи замечает, что ему не приходилось встречать ни одного
человеческого существа, которое обладало бы частями тела, присущими другим
видам; тем самым он присоединяется к тем, кто все с большей решительностью
утверждает, что уродство относится исключительно к сфере медицины8.
Таков итог, к которому нас приводит беглый обзор научных представлений
о монструозности вплоть до XVIII века. Можно ли что-либо к нему добавить?
Безусловно. Прежде всего можно поставить под вопрос идею бесперебойного
прогресса разума, сопровождавшего переход представлений о монстре от
суеверных к научным. Трудно оспаривать, что в рамках длительной истории
толкование телесной монструозности двигалось по пути натурализации и
рационализации, тем не менее этот процесс избавления монстров от ореола
сверхъестественного не был ни прямым, ни бесперебойным и ассоциировался
со сложным и неустойчивым комплексом чувств — испугом, извращенным
удовольствием, отвращением, страстным любопытством и даже, порой, тенью
сочувствия, — который выходил за рамки научных устремлений9. Помимо
этого, необходимо отметить, что история тератологии не является историей
монструозности, хотя ее нередко принимают за таковую. История монструоз-
ности изучает другие предметы: общественное конструирование и юриди-
ческое определение монструозного факта, связанную с тератологическими
Глава VIII. Нечеловеческое тело 289
демонстрациями народную культуру и литературу, торговлю человеческими
уродствами, обыденную чувствительность и общественное любопытство, про-
воцируемое зрелищем анатомических аномалий. Эта история еще не написана:
эти монстры пока лишены собственной истории.
II. Монстры в народной литературе
Итак, обратимся к небольшому фрагменту этой истории и рассмотрим один
тип документальных источников, живо свидетельствующий о любопытстве,
которое вызывает монструозность, о широте его распространения и много-
образии порождаемых им коммерческих форм: речь о той литературе, кото-
рую распространяли бродячие разносчики. Известно, сколь важна роль такой
торговли в традиционном обществе, где «набор промыслов» достигает пора-
зительной широты и массовости и, по выражению Фернана Броделя, распола-
гается у нижней границы экономического обмена. Известен и успех торговли
вразнос печатными листками, которая, несмотря на общий упадок, выстоит
вплоть до XIX века10.
Монстры — один из любимых сюжетов печатных памфлетов (в силу рас-
пространенного анахронизма порой именуемых «утками»), которые, до по-
явления «синей библиотеки» и газет, рассказывали о том, что сейчас мы на-
звали бы «происшествиями». Каков предмет этих памфлетов? Они сообщают
о преступлениях, святотатствах, воровстве, убийствах и поединках, равно как
и о следовавшей за ними справедливой каре; подробно описывают природные
бедствия, эпидемии, наводнения и пожары; рассказывают о сверхъестествен-
ных и необыкновенных событиях, о небесных явлениях, видениях и чудесах,
равно как и об ужасном и поразительном — проделках дьявола, призраках и
монстрах. Это низовая народная литература, посвященная насилию, бедствиям
и необычайному...
В городах, особенно начиная со второй половины XVI века, распростра-
няются листки и небольшие памфлеты, которые чаще продаются вразнос,
реже — в лавках; их заголовки анонсируют необычайный случай, дают его
характеристику, указывают место и время; далее идет изображение монстра,
сопровождаемое кратким текстом об истории его появления и назиданиями
о том, какой из этого следует извлечь урок. Это одни из первых свидетельств
темы монструозности в народной литературе11. От этих листков «к случаю»
берет исток особый жанр печатных монструозностей, который будет иметь не-
изменный успех, и который уже в 1550-1650-е годы, когда по рукам начинают
ходить изображения анатомических отклонений, заставляет поднять вопрос
о том, какова была их аудитория. Не исключительно народная: по-видимому,
эти листки и памфлеты адресовались более широкой и социально недифферен-
290 История тела
цированной публике и имели большой потребительский потенциал. Мемуары
эпохи свидетельствуют о живейшем любопытстве, вызываемом этими бумаж-
ными чудищами12. Так, Пьер де Л’Этуаль не ограничивается тем, что фиксирует
в дневнике досужие разговоры на перекрестках. Он составляет коллекцию:
6 января 1609 года, проходя мимо парижского Дворца правосудия, он видит
разносчика, расхваливающего гравюры с изображением двух «поразительных
и ужасных» монстров; гравюры вскоре пополняют его собрание13. Любопыт-
ство этого образованного буржуа ничем не отличается от простонародного
изумленного ротозейства. Сходным образом, рождение монстров или встречи
с ними, о которых рассказывают уличные листки, перекочевывают (часто без
малейших изменений) в специальные собрания и научные трактаты, для ко-
торых они становятся частью фактического материала. Компиляции Рюэффа,
Паре, Боэстюо, Личети и многих других14, неоднократно пополняемые и пере-
издаваемые на протяжении XVI-XVII веков15, приносят эти народные вымыс-
лы в библиотеки образованной публики. И хотя главное место здесь занимают
придуманные чудища, которых никто не видел и не увидит, тем не менее это
первые собрания эмпирических данных по монструозности. В том, что каса-
ется монстров, различие и разграничение научного наблюдения и массового
любопытства на рубеже XVII века остается смутным и неопределенным, речи
эрудитов смешиваются с уличными побасенками. В стране монстров правит
вымысел.
III. Образы и вымыслы
Как создавались монструозные вымыслы? Если рассматривать весь корпус
этих предшественников массовых журналов, то очевидно, что их изобрази-
тельный и повествовательный ряд конструируется на основании нескольких
простых принципов и правил.
Первый принцип: монстр требует изображения. Среди «происшествий»
той эпохи появление монстра — событие, наиболее часто становящееся сюже-
том иллюстраций. Использование изображения, по-видимому, прямо пропор-
ционально степени вмешательства свыше, репрезентации монстров входят в
систему пророческих знамений, которая помогает понять двойственный статус
телесного уродства в традиционном обществе: монстр представляет собой зре-
лище (monstrare) и божественный знак (monere).
Второй принцип: рассказ о монструозном явлении не требует реальных
монстров. Вот некоторые поразительные сообщения последней декады XVI —
первых декад XVII века: семирогий монстр в Пьемонте, семиглавый в Ломбар-
дии, «ужасный и удивительный» монстр в Миланском герцогстве, рожденный
в Мессине ребенок-обезьяна, монстр, зачатый в теле околдованного мужчины
Глава VIII. Нечеловеческое тело 291
в Испании, покрытый чешуей монстр с человеческим лицом в Лиссабоне, один
ребенок со слоновьей головой, другой ребенок с тремя рогами в Турции. Сюда
же можно добавить женщину, произведшую на свет теленка в кальвинистской
Женеве (скорее всего, такое же порождение Контрреформации, как очевидно
вдохновленные Реформацией «папа-осел» и «монахи-бычки»*)> целую верени-
цу монструозных свиней и рыб, крылатых драконов и наземных чудищ. В этом
фантастическом бестиарии, где смешаны человеческое и животное начала,
вдруг попадаются андрогин, обнаруженный в Париже в 1570 году, «две сиам-
ские сестры, родившиеся в 1605 году на улице де ла Бюшри у площади Мобер»,
еще два сиамских близнеца в Монтагри в 1649 году. В последних случаях факты
свидетельствуют о том, что речь идет о реальных новорожденных.
Итак, среди бумажных монструозностей настоящие монстры являются
скорее исключением. Причем до такой степени, что составители листков со-
вершенно не стесняют себя правдоподобием: случается, что они используют
одни и те же гравюры в качестве изображений разных монстров16. В народной
литературе вымысел часто предваряет и даже порождает реальность.
Есть соблазн видеть в этом репрезентационном злоупотреблении не более
чем давние религиозные суеверия, эксплуатацию простонародного легковерия,
наивные и устаревшие представления о монстрах, свойственные традицион-
ной культуре. Однако на самом деле перед нами манифестация более общего и
актуального переживания монструозности, и это подводит нас к главному раз-
личию, касающемуся нашего понимания того, как воспринималось монстру-
озное тело, и того, какие изменения оно претерпевало в течение длительного
исторического периода.
IV. Монстр и монструозностъ
В городах прошлого анатомические уродства представляли зрелище иного
рода, чем теперь. Когда вокруг свирепствуют эпидемии и смерть, то физиче-
ские стигматы, раны, врожденные недостатки и недуги вполне привычны и не-
заметны, они составляют часть повседневного восприятия тела. Но даже если
порог толерантности по отношению к физическим недостаткам был выше,
чем сейчас, многочисленные примеры говорят о том, что классической эпохе
свойственно неуемное любопытство по отношению к человеческим монстрам,
выходящим за рамки ординарного и воспринимаемым как нечто чудесное или
волшебное — как божественный промысел или дьявольское вмешательство.
Стоит только появиться известию о рождении монстра, тут же сбегается на-
род, подъезжают кареты аристократов, собираются ученые. Новость подхва-
* Гравюры Лукаса Кранаха-старшего. (Прим, пер.)
292 История тела
тывают специально печатаемые по этому случаю листки, слухи раздувают, все
более многочисленная толпа зевак превращает жилье, в котором произошло
это событие, в театр. Монстр — предмет зрелища и повод для коммерции.
Таков «опыт монстра»: непреодолимое любопытство, охватывающее все
социальные страты, общественное потрясение, зрелище телесной катастрофы,
переживание испуга, визуальной неустойчивости, дискурсивной остановки.
Таков монстр: внезапное присутствие, неожиданное выставление напоказ,
смятение восприятия, трепещущая приостановка взгляда и речи, нечто не-
представимое. Поскольку монстр, в самом полном и древнем смысле, есть диво
(merveille), то есть событие, чьи этимологические корни (mirabilis) в первую
очередь связаны с полем обзора (miror), с неожиданным смещением кадров
восприятия, с пяленьем глаз, с явлением17. С явлением нечеловеческого, с от-
рицанием человека в зрелище живого человека: «Монстр — живое существо,
обладающее негативной ценностью. <...> Эквивалентом жизненной силы яв-
ляется монстр, а не смерть»18.
С монструозностью дело обстоит иначе: тут сильнее и присутствие и от-
сутствие, больше и тела и знаков, и молчания и речи. Это не внезапное круше-
ние опыта восприятия, но систематическое конструирование образов для их
потребления и циркуляции; не тревожное колебание взгляда, но любопытное
чтение или слушание. Такова монструозность: не реальность, но воображение,
производство образов и слов, которые должны представлять непредставимое,
лобовое столкновение с нечеловечностью одного человеческого тела. Это тот
же процесс, что и описанный Ле Гоффом, когда христианство помещает не-
предсказуемое диво в упорядоченный контекст чуда и эффект явления монстра
ослабевает. Иными словами, монструозность — это замена реальных монстров
виртуальными, созданными в мире знаков. Это первостепенное различие, если
мы стремимся представить себе историю человеческой монструозности во
всей ее длительности. Традиционное общество отличается от нашего тем, что
в нем монстры сосуществуют с монструозностью, тогда как мы раз и навсегда
вытеснили в область вымысла ту травму, которая ранее провоцировалась при-
сутствием и плотью монстра.
Все это заставляет задуматься: как конструируется образ монстра? Как
создаются монструозные вымыслы?
V. Конструирование монструозности
В народной культуре XVI-XVII веков существуют правила создания такого
рода вымыслов. Это прежде всего относится к далеким и виртуальным мон-
страм, к монструозности без монстров — чисто дискурсивным продуктам и
воображаемым конструкциям. Как печатные листки конструировали образ
Глава VIII. Нечеловеческое тело 293
того, что никогда никто не видел? Как их аудитория немедленно опознавала
монструозные изображения того, с чем не приходилось сталкиваться? Какими
чертами должны были обладать эти репрезентации, чтобы казаться правдопо-
добными?
Первый принцип конструирования монструозного тела — гибридность.
Необходимо, чтобы в монстре было что-то от человека и какие-то черты, за-
имствованные из животного царства. При внимательном рассмотрении изо-
бражений можно выявить правила распределения, разложения и наложения
человеческих и животных элементов. Они касаются ограниченного количества
поверхностей тела.
Центр и периферия-, бестиальность в основном свойственна периферии
тела, центр его остается человеческим. К постоянному человеческому кор-
ню прилагаются разнообразные животные частицы, приставки, суффиксы и
окончания. Избыток и нехватка: если члены сохраняют человеческую форму,
то монструозно их число. Так, у монстра с семью головами и семью руками,
родившегося в Ломбардии в 1578 году19, избыток членов сочетается с нехваткой
некоторых органов: у его центральной головы лишь один глаз. У пьемонтского
монстра, появившегося в том же году20, также наблюдается избыток — но на
сей раз животных черт: семь рогов, периферическая бестиальность (руки с
когтями) и поверхностное уродство (одна нога красная, другая — синяя). И это
еще одна система координат, которая свойственна правилам конструирования
монструозных репрезентаций: глубина и поверхность тела. Если к этому на-
бору добавить оппозиции «верх — низ»21, «простое — сложное», «лицо — тыл»
и, порой, «открытое — закрытое», то при помощи такой репрезентационной
грамматики можно легко очертить круг характерных для уличной литературы
монструозных вымыслов. Так, у объявившегося в 1624 году «турецкого» мон-
стра три рога, три глаза, два ослиных уха, одна ноздря, кривые и вывернутые
назад ноги. Иными словами, одна человеческая черта в недостаточном количе-
стве, другая — в избытке, еще одна поставлена задом наперед и, на периферии
человеческого тела, два животных атрибута. Такого рода описания можно
множить до бесконечности или самостоятельно их производить: все они будут
построены по принципам этой монструозной комбинаторики.
Чем закончить краткий иконографический экскурс в мир бумажных мон-
стров конца XVI — начала XVII века? Прежде всего за созданием таких вымыс-
лов стоит двойная процедура: с одной стороны, систематическое преобразова-
ние человеческой фигуры, с другой — наложение на нее нечеловеческих черт.
Таким образом, то, что выше было обозначено как монструозность, — двойной
результат обезображивания человеческого и репрезентационная транспланта-
ция нечеловеческих органов. Что, конечно, ставит проблему как происхожде-
ния, так и развития этой системы репрезентаций.
294 История тела
Действительно, трудно не удивляться поразительной стабильности
монструозного дискурса, узости его границ и бесконечной повторяемости.
Правила конструирования этих вымыслов образуют протовариант сюжетов,
существующих в повествовательной — как иконографической, так и текстуаль-
ной — традиции порождения монстров. За гротескными очертаниями чудищ,
которые населяют народную литературу в век религии, уже вырисовывается
пугающая тень монстров века науки — создания Франкенштейна, обитателей
острова доктора Моро, изобретенных Голливудом инопланетных существ на
космических кораблях. Однако эта нарративная стабильность не должна вы-
зывать удивление, поскольку здесь проявляется антропологическая, внеисто-
рическая сторона монструозного воображения, а вместе с ней — чрезвычайная
сложность неконвенционального способа преодоления тех границ, которые
обусловлены образом человеческого тела даже в момент его «выхода» за преде-
лы нормы. Странный парадокс: почти механическая упорядоченность фигур,
представляющих крайнюю степень телесных нарушений.
Что касается истории этих образов, то она имеет преимущественно рели-
гиозный характер, хотя, конечно, стоит напомнить об их отдаленном сродстве
с гибридными существами из древних мифологий. Обезображенные, диспро-
порциональные черты, гибридное человеческое тело, изображаемое обна-
женным, закрепились в средневековой христианизированной фигуре черта.
Монстр остается признаком мирового хаоса, близким к природным бедствиям:
все это знамения гнева Господня, напоминание о том, что вызвавший его грех
должен быть искуплен22. Таков урок, который преподается в этих листках:
монстры — свидетельство божественного осуждения страстей, незаконных
связей, роскоши, праздности, игры, ереси. Они напоминают о необходимости
покаяния, смирения и праведного образа жизни. Перед нами светская и печат-
ная разновидность христианской проповеди, использующей так называемые
«примеры» (exempla), которая была унаследована от средневековой церковной
традиции и полагалась на угрозы и страх. В этом, собственно говоря, состоит
историческое измерение этих вымыслов — инструментов изобличения про-
тестантизма, христианизации нравов, завоевания или отвоевания душ. Чем
и объясняется их многочисленность в рассматриваемый нами период, время
религиозных войн и наступления католической Контрреформации.
Странную фигуру представляет монструозное тело классической эпохи:
с какой стороны ни взглянуть, уродства и повреждения тела, по-видимому,
отсылают к образам порядка и разума. История тератологии XVI-XVII веков
говорит о «расколдовании» монстров и рационализации их репрезентаций, на-
родная литература наделяет их удивительно неизменными и устойчивыми ка-
чествами, политическая история использует их как подспорье для поддержания
религиозного и социального порядка. Однако эта упорядоченность обманчива:
Глава VIII. Нечеловеческое тело 295
монстр остается носителем общего смятения, провоцирует неуемное любо-
пытство, без конца ускользает от попыток заточить его в дискурсивные или
визуальные рамки. Таким образом, в желании классической эпохи подчинить
монстров некоему порядку надо видеть важный исторический этап длительно-
го подавления того, что, в пределах монструозного тела, свидетельствует о не-
возможности как ассимиляции, так и репрезентации нечеловеческого.
296 История тела
ГЛАВА IX
Тело короля
Жорж Вигарелло
Удивляться ли тому, что при монархическом правлении тело короля стано-
вится предметом лестных описаний? Статус традиционно нуждается в фи-
зическом эквиваленте, почитание приукрашает свой объект. Средневековые
тексты превосходно умели представлять как образцовые «физиономию» и
«дородность» короля, гиперболизировать внешние данные. «Походка его от-
личалась благородством, голос мужественностью и звучностью»1, — пишет
Кристина Пизанская о Карле V; «велик телом и могуч членами»2, — так от-
зывается Фруассар об окситанском правителе Гастоне де Фуа. Охват и рост,
сила и красота систематически фигурируют в знаменитом портрете Карла V
Кристины Пизанской: «Он обладал высоким и прекрасно сложенным торсом,
широкими прекрасно очерченными плечами, тонкой талией. У него были
крупные руки и пропорциональные члены. Лицом он был прекрасен. <...>
...высокий и широкий лоб, густые брови, хороший разрез глаз»3. Три века спу-
стя «Французская газета» или «Галантный Меркурий» постоянно ссылаются
на исключительные качества короля, подчеркивая, что у него «столь велик за-
пас здоровья, что он в совершенстве владеет всеми телесными и умственными
упражнениями, каждого из которых с лихвой хватило бы любому другому»4.
Уже ребенком он был «велик телом, крупен костями и мускулист»5. Падения с
лошади, болезни и несчастные случаи не могут поколебать эту необычайную
крепость, эту бодрость; физические черты служат залогом силы и воли: «Видя,
что его конь падает, [он] спрыгнул на правый бок, причем с такой ловкостью,
что оказался на ногах без малейшего неудобства»6. Король должен возвышать-
ся над подданными, и один из способов — неизбежная идеализация его тела.
Однако это преимущество оставалось бы поверхностным, если бы его не
подкрепляли другие преимущества — те, что даются кровью и коронацией. Та-
инственная сила преображает короля в «представителя Христа в государстве»7,
когда в момент помазания на царство «благородный дофин» превращается в
«благородного короля»8, что подчеркивает как его личную, так и статусную
исключительность. Эта совокупность отличий делает его бесподобным, оскор-
блением королевского величия считаются даже поступки, превращающие
«подданных в товарищей правящего государя»9. Долгое время эти отличия
Глава IX. Тело короля 297
имеют физическую составляющую, телесные индикаторы помогают лучше
понять, яснее представить себе смутную силу власти, эту особую эманацию,
проявляющуюся, например, в излечении золотухи после коронационной це-
ремонии: «Король руки на тебя возлагает, Господь от недуга тебя исцеляет».
Это физическое действие почти зримо демонстрирует силу монарха, его почти
божественное вмешательство, меняющее ход вещей одним прикосновением
тела к телу.
Телесный характер имеет и репрезентация власти и ее функций, места
короля в общем устройстве государства: он — «глава своего королевства»10, как
пишут легисты XIII века, настаивая на этом образе и его визуальной логике.
Но он также и «сердце», как веком позже будут говорить советники Филиппа
Красивого, для которых важен образ органических связей. Сравнение обо-
гащается по мере постепенного осознания того, что такое государство, его
сплоченность, многообразие и единство: это орган, «от которого спускаются
вены, по которым... идет и распространяется мирская пища»11. Эта метафора
часто повторяется, в годы правления Генриха IV приобретает «плоть, кровь и
кости»12 телесных членов и, наконец, почти полностью воплощается в словах
Людовика XIV: «Мы должны печься о благополучии наших подданных более,
нежели о нашем собственном. Ибо они как бы являются частью нас, и ежели мы
глава тела, то они — его члены»13. Еще более наглядный и конкретный образ —
гоббсовский Левиафан, чье тело состоит из «множества маленьких голов, лица
которых обращены к нему»14.
Тело, обладающее иерархическим устройством управления и функцио-
нирующее как конвергентное единство, является одним из традиционных
референтов государства, идет ли речь о его подчинении монарху или о личной
власти последнего. В глазах как простолюдинов, так и высших кругов именно
органика, ее формы и фигуры, наделяют власть жизнью и осмысленностью.
Поэтому «тело короля» не сводится к его непосредственному присутствию.
Как показал в своем примечательном труде Канторович, работавший с юриди-
ческими текстами конца Средневековья15, оно имеет более сложную, двойную
природу. Физическое, индивидуальное тело является и телом как таковым,
и абстрактной инстанцией, и видимым воплощением государства, его сре-
доточием, поскольку репрезентация ориентируется на физические формы.
Таким образом, история вполне конкретного тела совпадает с историей власти
и государства.
I. Тело природное и мистическое
Тема «политического тела» не могла стать общим местом, пока не отточилось
государственное сознание. Пример тому — ссора Филиппа Красивого с па-
298 История тела
пой Бонифацием VIII, в результате которой на первый план выходит власть
короля, и с конца XIII века выражение «тело королевства» становится более
ходовым. Филипп хотел жаловать церковные должности без одобрения папы,
тем самым претендуя на полноту власти: он утверждал, что обязан «своим
королевством одному Господу»16 и потому имеет право на автономию. Бони-
фаций VIII пытался этому противостоять, в своей булле «Unam sanctum»* (но-
ябрь 1302) указывая, что всякая власть по своей сути является религиозной,
а потому «передается через посредство папы»17. Но его преемник Климент V
идет на уступки и признает особый характер политической власти, отказы-
ваясь от «всякого светского превосходства над королем Франции и от права
вмешиваться в управление королевством»18. Легисты подтверждают: король —
действительно «верховный суверен»19, «глава государства», поддерживающий
его единство и целостность. По сути, это признание того, что с XIII века «в ру-
ках государя» собираются «все более существенные силы и средства»20, коро-
левство превращается в более однородную и тесно объединенную общность,
где власть все больше сливается с суверенностью. Король, давно грезивший
об империи, мог считать себя равным императору, «princeps in regno suo»**21.
В этом новизна и значение роли легистов Филиппа Красивого, стремившихся
«вне рамок феодальной системы, за пределами, признаваемыми Церковью, на-
делить короля всеми теми прерогативами, которые были отрезаны и отделены
от прежних практически неограниченных полномочий римских императоров
в зените власти»22.
Это единство укрепляется в начале XV века благодаря параллелям между
«мистическим телом Христовым» и «мистическим телом государства», между
«духовной общностью верующих» и «политической общностью подданных»23.
Речь идет об основаниях власти и сроках ее существования: коллективная душа
требует утверждения не только абсолютного, но и неизменного принципа,
такой связи, которая выходит за пределы смерти и престолонаследования,
новой и уникальной преемственности, которая должна накладывать отпечаток
на тело короля. Так возникают эти запутанные фигуративные аргументы, при-
званные конкретизировать нематериальное, этот «физиологический абстракт-
ный вымысел, не имеющий, по-видимому, аналогов в светской мысли»24.
1. «Два тела короля»
Итак, главное — способность давать жизнь и наделять смыслом, подобно тому
как Христос дает жизнь тем, кто верует. И способность избавить от смер-
ти, позволить сообществу существовать бесконечно. Нематериальное тело
* «Единая святая» (лат.).
** «Правитель в собственном королевстве» (лат.).
Глава IX. Тело короля 299
короля, дополняющее его физическое тело, является вечным, всегда переходя
от наследника к наследнику. Цена устойчивости и даже существования коро-
левства — «извечная» укорененность в неизменно присутствующем немате-
риальном теле короля. «У государства единственное тело»25, и оно не умирает.
На рубеже XVI века английские легисты выразили эту идею в виде концепции
«двух тел короля»: «У короля есть две способности, ибо у него два тела, одно
из них — естественное, состоящее из естественных членов, как у всех прочих
людей, и потому над ним, как и над прочими, властны страсти и смерть; дру-
гое — политическое, членами которого являются его подданные, и он вместе с
ними образует единый корпус... будучи соединен с ними, а они — с ним, он —
голова, они — члены, и у него одного есть власть ими управлять; и над этим
телом, в отличие от первого, не властны ни страсти, ни смерть, потому что в
том, что касается этого тела, король не умирает»26. Главное — представить не-
что незыблемое, дать физический эквивалент тому, что неизменно: «это тело
совершенно свободно от детского состояния и других недостатков и слабо-
стей, которым подвержено тело естественное»27.
Итак, на теле короля лежит печать незыблемого единства и постоянства.
Еще в XIII веке теологи писали по поводу передачи аббатского сана, который
также содержит в себе нечто независимое от его носителя, а потому переходя-
щее к преемнику: «Сан не умирает, а отдельные люди умирают каждый день»28.
Приблизительно в XIII веке подобной «сверхличностью» обзаводится и папа,
который «изображается как... телесное воплощение Церкви»29. Так, в 1300 году
Эгидий Римский полагал, что «верховный понтифик, руководящий Церковью
с самой ее вершины... может просто именоваться Церковью»30. Модификации
этой идеи в начале XVI века носят чисто политический характер, порождая
представление о даруемой свыше светской власти, власти «вечной», откуда вы-
ражение «король никогда не умирает». Образ королевской персоны выстраива-
ется вне зависимости от конкретных людей из плоти и крови, что необычно для
феодального мира: знать и дворяне «уже не связаны с монархом договорными
отношениями, но подчинены ему как члены единого тела королевства»31. По-
является качественное различие: королевская власть выше любого индивиду-
ального короля. Так рождается новое представление о государстве, сформули-
рованное Жаном Боденом в «Шести книгах о государстве» (1576): «Верховная
власть есть абсолютное и непрерывное могущество»32, и непосредственным ее
выражением является неподвластное времени тело, мистическое тело короля.
Но тут необходимо подчеркнуть: телесная двойственность короля не
равнозначна двойной природе Христа, хотя, как справедливо замечают Робер
Десимон и Ален Гери, первая «копирует» вторую33. Король обладает «естествен-
ным телом», которое смертно, Христос — «истинным телом», материализую-
щимся в евхаристии. Напрямую сравнивать их невозможно, что подчеркивает
300 История тела
не только очевидное расстояние, отделяющее тело короля от тела Христова, но
и оппозицию между смертной оболочкой и бессмертным, трансцендентным
телом короля. Сопоставлять можно лишь мистическое тело Христа с мисти-
ческим телом короля, поскольку речь идет о воплощении коллективного тела
как «нематериальной персоны, вырисовывающейся за чередой сменяющих
друг друга людей из плоти и крови»34. Такое сравнение двух мистических тел
имеет важное значение, конкретизируя политическую преемственность в «во-
ображаемой фигуре»35. Важное еще и потому, что постепенно оно изменяет
восприятие «естественного» королевского тела, несмотря на то что последнее
противопоставлено мистическому. Разве конечная цель не в том, чтобы не-
видимое стало видимым, чтобы нематериальное воплотилось в теле короля?
«Таким образом, он обладает естественным телом, украшенным и наделенным
королевским саном и положением; и нет у него естественного тела, отличного
и отдельного от королевской должности и сана, но тело естественное и тело
политическое нераздельны. И эти два тела воплощены в одной персоне»36.
Королевское величие становится средоточием образа неподвластного времени
государства, телесной репрезентацией того, что бесплотно, тем самым демон-
стрируя абсолютную исключительность естественного тела короля.
2. Манифестации двух тел
Сколь важно значение двух тел, показывает война: взять, к примеру, Генриха IV,
«короля из плоти и крови, воина, увенчанного белыми перьями, среди других
воинов»37: когда в рядах сражающихся оказывается это материальное вопло-
щение государства, войско воодушевляется. Присутствие короля, очевидным
образом, пробуждает коллективную мистику, особую стихийную уверенность;
главные доблести верховной власти идентифицируются с могуществом крови,
с безграничной силой, фокусом которой является тело короля. Отсюда «ис-
ключительные» следствия такого присутствия, его «чудесное воздействие»38 на
ситуацию, всеобщее воодушевление, способность изменить положение вещей.
Концепция «двух тел» преображает и государственные церемонии, в осо-
бенности коронацию и прежде всего момент возложения королевских рега-
лий — «гиацинтовой» туники, мантии, кольца, скипетра, «руки правосудия»',
короны39, — когда в одно время и в одном месте собираются «визуализиро-
ванные» ценности сообщества. В этот момент тело короля предстает перед
глазами собравшихся в своем двойном качестве и торжественной пышности,
«обретая целость»40 и превосходство, которое и дает силу исцеления. Этот ви-
зуальный императив настолько очевиден в XVII веке, что юристы пишут о нем
* Позолоченный жезл, увенчанный рукой из слоновой кости. (Прим, пер.)
Глава IX. Тело короля 301
практически как о функциональном качестве: «Небрежение королевскими
регалиями вызывает пренебрежение к королю»41. Он сказывается и в том, как
власть использует свои магические способности, выставляя себя на всеобщее
обозрение со всеми атрибутами и регалиями: «Ее физическое присутствие
успокаивает любые волнения, укрепляет преданность, что хорошо понимали
королевы-регентши: и Екатерина, и Мария, и Анна возили своих малолетних
королей по бунтовавшим или недоброжелательно настроенным провинциям,
и их присутствие, как по мановению волшебной палочки, на время восстанав-
ливало порядок и послушание»42.
Зримая идентичность двух тел, разделяющее их расстояние и парадоксаль-
ная близость, отчетливо материализуется в некоторых ритуалах и архитектур-
ных сооружениях, особенно когда они связаны с моментом смерти и передачи
власти. Таковы «имперские» гробницы, подробно исследованные Панофским43,
и в особенности надгробия Людовика XII, Франциска I и Генриха II в Сен-Дени
(XVI век), где в нижней части саркофага изображен труп короля с признаками
разложения, а в верхней — нетронутое тело в полном королевском облачении.
Иначе говоря, эти изображения представляют и смертную плоть, и неподвласт-
ное смерти тело, фиксируя в камне двойную природу королевского тела.
Еще более отчетливую картину дает другая часть погребального обряда,
когда к месту упокоения останки короля сопровождает его портретное изо-
бражение; этот церемониал подробно проанализирован в книге Ральфа Джизи.
Впервые такой обычай отмечен в Англии в 1327 году, во время похорон Эдуарда
И. Возник он, видимо, случайно, из-за необходимости дождаться возвращения
Эдуарда III, обязанного присутствовать на церемонии. Бальзамирование не
дало желаемого результата, поэтому поверх гроба было возложено восковое
изображение почившего монарха. Во время последующих погребений эта про-
цедура повторялась из-за аналогичных отсутствий и задержек. Постепенно
изображению была приписана роль, которой у него изначально не было: пред-
ставлять короля во всей полноте власти. В XVI веке поводом для масштабного
погребального спектакля становится кончина Франциска I, когда изображение
покойного короля превращается в «политическое тело милой Франции»44, тор-
жественного заместителя, являющего взглядам материальную форму «короля,
который никогда не умирает». Итак, восковое изображение — символическое
обозначение двойного тела короля.
В целом погребальный церемониал XVI века отводит восковой фигуре
важнейшую роль: на протяжении одиннадцати дней ей, как когда-то покойно-
му королю, подаются кушанья; парламентские советники отстаивают свое пра-
во следовать за ней во время погребального шествия, что подтверждает более
высокий статус изображения короля, нежели его смертной плоти. Кроме того,
теперь на этой церемонии не присутствует преемник, поскольку его соседство
302 История тела
с фигурой «живого короля» нарушило бы конвенцию двух тел. Все делается для
того, чтобы мистическое тело короля было узнаваемым и заметным вплоть до
погребения, чтобы два тела продолжали существовать вплоть до окончатель-
ного исчезновения скончавшегося монарха.
Конечно, описываемый ритуал связан с ситуацией междуцарствия: он
призван напомнить о существовании мистического тела королевства, обе-
спечить преемственность, апеллируя к фигуре «короля, который никогда не
умирает». Эта необходимость становится особенно насущной в XVI веке,
проникая в словесную часть ритуала, меняя формулировки, произносимые в
момент погребения. Еще в XV веке в них фигурирует имя короля, как, напри-
мер, во время почти персонализированной церемонии погребения Карла VII в
1461 году. «Молитесь о душе короля Карла», — возглашается в момент возло-
жения на могилу символов власти; «Да здравствует король Людовик!», — в мо-
мент поднятия меча. В XVI веке произносится лишь общий титул — король,
преемственность обретает внеличностный характер; так, во время погребения
Людовика XII при возложении символов власти восклицание «Король умер»
сопровождается возгласом «Да здравствует король!». Эта формула отражает
нематериальную преемственность за пределами естественного тела: «Одно-
временно утверждается, что король умер и что король жив, дух вынужден
оставить мир материальной реальности, чтобы перейти на высший уровень»45.
Этот ритуал по-своему подтверждает, что представление о государстве изме-
нилось.
3. Англия и Франция
Концепция «двух тел» существует в нескольких вариантах, причем английский
не совпадает с французским, поскольку первый в большей степени вербален,
а второй — визуален: «То, что англичане формулируют при помощи юридиче-
ского языка, французы выражают через визуальные репрезентации»46. Отсюда
важность исследованных Канторовичем тюдоровских текстов, поскольку они
проясняют теорию. Не менее значим и французский погребальный обряд, вы-
ставляющий на всеобщее обозрение восковую персону монарха, тем самым
давая театрализованный, почти драматический вариант этой идеи.
Различия эти имеют не только формальный характер, они касаются пред-
ставлений о королевском теле. Прежде всего проблемы крови: незаконные
связи французских королев в XIII-XIV веках с их неизменно трагическими
последствиями в виде заговоров или убийств свидетельствуют о том, сколь
важное значение придается чистоте крови и рода. Подозрение в незаконном
рождении закрывает путь к престолонаследию. «Совсем другая ситуация
в Англии», — комментирует Колетт Бон, где «кровь — всего лишь один из
Глава IX. Тело короля 303
многих факторов, которые делают королем»47. Происхождение не влияет
на легитимность Эдуарда II, хотя его мать взошла на трон, имея любовника,
а отец бравировал своим гомосексуализмом. Различие между французской и
английской традицией отчетливо прослеживается и на уровне терминологии:
английскому выражению «наши повелители» (Our Lords) с XV века соответ-
ствуют французские «принцы крови», «честь нашей крови»48, «королевская
кровь или королевский род»49. Такое повышенное внимание к органике под-
крепляется идеей, что «французская кровь не иссякнет до тысячного колена»50
или что короли обладают «священной»51, «голубой», «чистейшей» кровью.
В силу чего эта «лучшая в мире кровь»52 окружена мессианским ореолом, как
показывает религиозное воодушевление, вызванное рождением Карла VIII,
«нежданного» сына стареющего Людовика XI: воодушевление это тем более
примечательно, что оно сохраняется в начале его правления и, по-видимому,
отчасти легитимирует итальянские походы. Королевская кровь решает все
проблемы наследования, не допуская вмешательства Церкви и «разбазарива-
ния преданности»53, тогда как в Англии и, в еще большей мере, в Священной
Римской империи, знать может присоединяться к тому или иному договору.
Второе различие связано с происхождением, которое приписывается
государству: представления о корнях его мистического тела в Англии и во
Франции, по-видимому, разные. Английские юристы настаивали на том, что
приход к власти имеет политический характер, французские же считали, что
божественный. Так, в 1608 году сэр Эдвард Коук, обращаясь к концепции
«двух тел», отчетливо определил английскую доктрину: «Одно — естественное
тело... тело, сотворенное всемогущим Господом и подверженное смерти... дру-
гое — политическое тело... созданное политикой человека... и в этом смысле
король считается бессмертным, невидимым и не подвластным смерти»54. Два
года спустя французский коронационный ритуал подчеркивает божественное
происхождение короля, уточняя, что Людовик XIII — это тот, кого «Господь
поставил над нами королем»55. Сравнивая эти выражения — «созданное по-
литикой человека» и «Господь поставил над нами», мы получаем очевидную
картину. Во Франции и в Англии концепция мистического тела имеет разную
судьбу, как это показал в своем исследовании Ральф Джизи: «Политическое
тело Англии — облаченное в естественные тела династии Стюартов — оказыва-
ется „созданным политикой человека” и имеет конституционную форму; тогда
как политическое тело Франции — облаченное в естественные тела династии
Бурбонов — было почти божественным и абсолютным»56. Оба тела обозначали
и представляли государство, однако тело абсолютного монарха неизбежно
и незамедлительно наделялось божественной силой.
В XVII веке это одновременно естественное и божественное облачение
властью ярче всего проявляется в одном из достижений абсолютной монар-
* 304 История тела
хии — в предоставлении «неограниченной власти»57 государю, который тем не
менее подчиняется законам. Олицетворением выдвинутой в XVI веке Боденом
идеи столетие спустя становится Людовик XIV: «Верховная власть есть абсо-
лютное и непрерывное могущество государства, которое римляне именовали
„величием” (majestatem)»58.
III. Абсолютизм выходит на сцену
В XVI веке концепция «двух тел» короля утверждается на фоне постепенно-
го объединения государства; в XVII столетии ее форма изменяется вслед за
триумфом абсолютной монархии, возникновением придворного общества и
все более единоличным правлением короля. Силу абсолютизма наглядно ил-
люстрирует церемониал передачи власти 1610 года, призванный ускорить вос-
шествие на престол Людовика XIII и укрепить регентство Марии Медичи. Со-
ветники королевы-матери, чтобы застать ее противников врасплох, устроили
торжественное заседание парламента (lit de justice) на следующий день после
гибели Генриха IV: «Парламентской палатой дофин был [там] объявлен ко-
ролем, а королева — регентшей»59. Речь идет о специфическом ритуале, раз-
работанном для сокращения переходного периода, когда король восходит на
престол не во время коронационной церемонии, а согласно законодательному
акту, который принимается практически тотчас после смерти предшественни-
ка. По сути, это меняет традиционные установки: государь сразу предстает во
всей полноте своей власти, которая передается ему посредством «в сущности,
совершенно светской церемонии»60. Никакой передачи регалий или между-
царствия: немедленное признание и прямой доступ к королевской символике.
Такая ситуация, безусловно, способствует еще более тесному слиянию естест-
венного и мистического тела короля.
Будучи абсолютным властителем, монарх XVII века, помимо прочего,
обращается к стратегии образов, умножая материальные презентации государ-
ственной силы. И это тоже влияет на представление о двух телах короля.
1. Тела раздельные или слитные?
Конечно, коронационный церемониал остается прежним. Через несколько
месяцев после упомянутого заседания парижского парламента Людовик был
коронован в Реймсе. Николя Бержье, которому был поручен официальный от-
чет о церемонии, выделяет два этапа вхождения во власть сына Генриха IV:
«Первым актом [то есть заседанием парламента], когда он был объявлен и на-
зван королем Франции, он обручился с королевством, данным ему законом
и природой; но венчается он с ним во время коронации»61. Итак, оба этапа
Глава IX. Тело короля 305
метафорически приравнены к заключению брака, причем последний сохраняет
свой торжественный и мистический характер. Коронация закладывает основы
«королевской религии»62, причисляя власть престола к божественным инсти-
тутам, придавая чудодейственную силу прикосновению короля: в 1620 году
Людовик XIII «возлагает руки» на более чем 3000 больных золотухой; 22 марта
1701 года Людовик XIV за один день дотрагивается до 2400 человек63. Коро-
нация дает королевское величие, как говорит Боссюэ, мы видим в «государе
образ величия Господня»64.
Тем не менее парламентское заседание 1610 года в корне изменило
масштаб ритуала, подтвердив статус короля, воссевшего на троне в торже-
ственных одеяниях и с соответствующими атрибутами сразу после смерти
предшественника. Это делает ненужным восковое изображение умершего,
сопровождавшее останки до могилы. В визуальном плане два тела более не
отделяются друг от друга, даже хотя последний случай использования вос-
ковой фигуры датируется гибелью Генриха IV. Наперекор традиции молодой
король не остается в стороне до конца похорон, чтобы продемонстрировать
наличие неподвластного смерти «живого образа». Полнота его мистического
тела очевидна даже во время погребения предшественника: «Восковая фигу-
ра [может быть] оставлена: королевское величие (материально воплощенное
в новом короле, столь быстро оказавшемся на заседании парламента) немед-
ленно переходит его преемнику; не таково ли величие „вечного царя, солнца
правосудия?”»65.
Повторим: это видоизменяет представление о двух телах, делая одним из
кульминационных моментов не столько демонстрацию отдельно существую-
щей субстанции, сколько демонстрацию перехода, о чем явственно говорят
юридические формулировки XVII века: «В тот момент, когда покойный король
испустит последнее дыхание, его преемник становится в полной мере королем
благодаря немедленному наследованию»66. В результате доктрина двух тел
начинает развиваться в направлении более «целостного» видения, «натурали-
зуя» мистическое тело, представляя короля в качестве «живого воплощения
абстрактного политического объединения»67. Отсюда, безусловно, иная манера
«абсолютизации» индивидуального тела, личных жестов и поведения, — един-
ственной проекции воображаемого измерения государства: «У короля теперь
лишь одно тело»68. Тут можно вспомнить и то заключение, к которому при-
ходит Апостолидес в своем исследовании праздников абсолютной монархии:
«Во Франции нация не образует тела, она полностью заключена в персоне
короля»69, и этот монарх настолько погружен в сферу символического, что в
каждом своем поступке являет государство и вправе (вполне апокрифически)
провозгласить: «Государство — это я». Как известно, Людовик XIV довел до
предела эту индивидуализацию общественного принципа; как метко заметила
306 История тела
Старшая Мадемуазель’, «он — Бог»70. Юридическая неправомерность такой
оценки подтверждается всеми текстами эпохи, но, одновременно, есть мно-
жество свидетельств его эмпирической справедливости: «Король занял место
государства, король — это все, государство же отныне — ничто»71, — уверенно
констатирует один из современников. Это совершенно новая для XVII века
констатация, даже если существует мнение, что государственные интересы или
разум смягчают абсолютизм, противопоставляя его деспотизму и тирании72.
2. Тело, этикет, двор
Это изменение не может не влиять на самые обыденные действия короля, на
приписываемую им значимость. Ни одно из них не выходит за рамки публич-
ной сферы, ни одно не свободно от государства: «Монарху не хватает лишь
одного — радостей частной жизни»73, как пишет внимательно наблюдавший
за двором Лабрюйер. В каждый момент своего существования король явля-
ется живым воплощением государства и государственной мощи. Это придает
особый смысл окружающим монарха классической эпохи этикету и ритуалам,
значение которых намного превышает простое стремление к отличиям. Ма-
нера держаться, осанка, ритуализованный распорядок каждого дня — все это
способы выполнения общественного долга, возможность зримо представить
деятельность государства, а отнюдь не только выказать почтение. Этикет «ре-
гулирует отношения внутри небольшой элитарной группы»74, устанавливает
места и иерархии, вводит различия и разграничения, но в глазах большинства
он все более становится физическим способом выражения присутствия госу-
дарства. Когда «каждый шаг как самого короля, так и его окружения... заранее
предопределен»75, как это было при дворе великого монарха, где любое его дей-
ствие, от утреннего подъема до вечернего отхода ко сну, превращалось в пред-
мет публичного представления, — тогда это формула не только почитания,
но и общественной мощи, это конкретизация все более «натурализованной»
и полноценной репрезентации, которая используется абсолютной монархией
для того, чтобы представить государство как нечто единое.
Большие традиционные ритуалы — коронация, торжественные въезды
в город, заседания парламента в присутствии короля, погребение — ключевые
моменты, когда перед взглядами собравшихся представало мистическое тело
короля. Придворный этикет XVII века вносит свои изменения: этот момент,
когда тело короля с очевидной естественностью обнаруживает свою личную
уникальность и символическую глубину, становится перманентным. Глав-
ный парадокс двора — постоянное смешение индивидуальных особенностей
* Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье (1627-1693), также именуемая
Мадемуазель или Большая (Старшая) Мадемуазель (Прим, пер.)
Глава IX. Тело короля 307
и кодифицированных жестов, вплоть до того, что личные манеры возводите*
в ранг закона, предписывающего приспосабливаться к прихотям и пристра-
стиям государя: «Во время придворного ритуала король не носит ни атрибутов
своей власти, ни собственно королевских одеяний, но благодаря магии коро-
левского величия и силе личности, и придерживаясь строго кодифицирован-
ных правил поведения, он способен напрямую контролировать высшие круги
общества»76. Этикет — это способ существования неограниченной власти
и государства, а следование ему — возможность выставлять напоказ одно
индивидуальное тело, которое, будучи «концентрированным образом всемо-
гущества», «показывает, что физическое „Я” короля содержит в себе те силы
вечности и бесконечности, воплощением которых он является»77.
Мы видим, до какой степени эта придворная хореография служила «ин-
струментом господства»78, но несомненно, что такое бесконечное обыгрывание
тела позволяло сделать зримым государство, представленное телом короля.
Новую и очень специфическую роль начинает играть пространство, королев-
ский дворец превращается в подмостки для демонстрации королевского тела и
в его своеобразное продолжение. Версаль имеет четко обозначенную функцию
новой декорации для новых жестов: место, возникшее на бесплодной по-
чве благодаря почти демиургическим способностям монарха, становится тем
центром, в котором он являет себя, из которого исходят лучи его воздействия.
Вселенная в миниатюре, царство симметрии и упорядоченности, Версаль соз-
дан для литургии этикета, как наглядный образ силы, которая, по-видимому,
является источником всяческой жизни. Весь комплекс — театр одного короля:
так, дворцовые галереи украшают изображения подвигов, которые персона-
лизированы и, одновременно, являются «прямой проекцией его власти, про-
странственным закреплением мистического тела, эквивалентом его вечного и
безграничного могущества»79. Разом выстроенные город и дворец становятся
театральной декорацией, наглядно подтверждая физическое могущество лич-
ного воплощения государства.
3. Воинственное тело и гражданская власть
Театрализация кладет начало политике изображений. Не только тех, что тра-
диционно используются при торжественном вступлении в город (например,
сюжет «троянского происхождения» при оформлении триумфальных арок,
возведенных в честь вступления Карла IX в Париж в 1572 году80), но и фигур,
которые, к вящей славе монарха, населяют территорию дворца, делая его вели-
чие доступным любому взгляду. То, какие сцены и деяния короля выбираются
для этих изображений, так же указывает на изменение в репрезентации госу-
дарства.
308 История тела
Античные аллюзии, игравшие существенную роль с момента начала вли-
яния Греции и Рима на культуру XVI века, складываются в своеобразную
мифологию, которая наиболее полно артикулируется в Версале XVII века,
где образ короля стоит наравне с великими героями. В особенности это от-
носится к Александру, который появляется на больших полотнах, заказанных
Лебрену после 1660 года, где каждая сцена строится вокруг фигуры молодого
завоевателя, имеющего портретное сходство с Людовиком81. Полотно передает
физическое присутствие, неизбежно подчеркивая телесную, зримую сторону
власти, в особенности силу взгляда, что соответствует более современной,
«модерной» репрезентации королевского величия: «Я забыл сказать, что лучи,
которыми увенчана Монархия, представляют и то высшее сияние величия и
королевского достоинства, которое исходит от особ государей. Как говорят,
такой блеск обычно исходил от лица Александра, очи которого (особенно когда
он стремился в бой) источали лучи столь яркого и всепроникающего света,
что смотрящие на него были вынуждены опускать глаза, как если бы они были
ослеплены»82. Король в образе героя-воина, шагнувшего из Античности, физи-
чески парализует своих противников.
Однако такая репрезентационная стратегия не могла не привести к абсо-
лютизации величия и к доминированию личности монарха. Вскоре новым и
единственным мифологическим героем становится король: «Людовик похож
на всех великих героев, но ни один из них не похож на него, ибо он похож лишь
на самого себя и он есть величие в чистом виде»83. Как показал Жоэль Корнетт,
картины версальской Зеркальной галереи актуализуют именно такое пред-
ставление о государе, который более не нуждается в античных образцах, став
единственной референцией для самого себя. Суверен, простого «появления
которого довольно для того, чтобы повергнуть в прах охваченный ужасом
город»84, он обладает силой олимпийских богов, восседая над облаками, ко-
мандуя армией верхом на орле (взятие Гента) или рассекая воды на колеснице
(переход через Рейн).
Еще одно изменение имеет столь же важные, сколь парадоксальные по-
следствия: исчезает все, что связано с изображением непосредственного на-
силия. На полотнах Зеркальной галереи король не участвует в схватках, то есть
его не подстерегают смерть, опасности, ранения. Его действие сводится к само-
манифестацйи. Отсюда эта новая и странная игра со зримым характером силы:
могущество монарха, даже военное, остается физическим лишь в аллюзивном
плане. Король более не принимает боевых поз; он уже не воин, каким был ти-
циановский Карл V85, или Людовик XII в изображении Жана Маро86, или даже
Генрих IV в работах французской школы конца XVI века, где он облачен в латы,
со шпагой и пикой в руках87. Монарх более не держит оружия и не ведет в атаку.
Он возвышается над сражением и оживляет его своим взглядом. Его сила, как
Глава IX. Тело короля 30g
и сила государства, стала более абстрактной: абсолютизируясь, она «развопло-
тилась».
Точно так же большие торжественные полотна приобретают все более
светский характер, лишь косвенно отсылая к военной силе. Лучший тому при-
мер — портрет Людовика XIV (1660) кисти Лебрена88: в парике, облаченный в
кружева, ленты, меха, шелка, в складки материй и жабо, король проецирует
новое ощущение физического присутствия. Благородство персонажа концен-
трируется в изысканности одежды, сила — в уверенном выражении лица и
пронзительном взгляде. Поза и детали облачения отражают придворный по-
рядок и государственные законы. На смену почти мускульным обозначениям
власти пришли знаки более глубокого и более технического господства. Это
окончательная победа более эфемерной, изощренной и высокомерной власти,
о чем без экивоков говорит тело короля, напрямую удерживая взгляд наблю-
дателя.
III. Сила: между биологией и законом
Помимо этого изменения в репрезентации, концепция «двух тел» оказыва-
ет воздействие на те государственные практики, которые, с одной стороны,
окружают особу короля, а с другой — связаны с правосудием и законом. Так,
на протяжении долгого времени отдельное внимание уделяется уходу за ко-
ролевским телом, вплоть до того, что это превращается в одну из главных
государственных миссий. И власти, и закону свойственно в высшей степени
«физическое» представление, согласно которому преступник — это тот, кто
оскорбляет индивидуальную телесную персонификацию государства. В обоих
случаях персона монарха оказывается местом пересечения границ публично-
го и приватного пространства, сближающим его физическую мощь с общим
порядком: это один из способов интегрировать биологические силы короля
в функционирование законов.
1. Продлить жизнь короля
Очевидным образом, медицинская забота о теле короля имеет вполне баналь-
ную подоплеку: в первую очередь речь идет о продлении жизни самой высоко-
поставленной особы89. Нет ничего необычного и в том, что монарха постоянно
окружает толпа врачей, которым даруются дворянские звания и отводятся
покои в Версале. В высшей степени показателен для XVII века и «Дневник-
бюллетень здоровья короля», который изо дня в день публично сообщает о
физическом состоянии Людовика XIV, о предпринятых в его отношении меди-
цинских процедурах, наглядно демонстрируя необычайную бдительность и за-
310 История тела
ботливость90. Так же показателен дневник Эроара, в котором медик на протя-
жении многих десятилетий тщательно фиксировал свои наблюдения за ростом
и развитием Людовика XIII, ежедневно комментируя физическую активность
своего пациента, его пищу, упражнения, путешествия, развлечения и игры91.
Стоит напомнить, на каких принципах основана эта забота. Мы все еще
имеем дело с традиционной практикой, где уход означает очищение тела,
а связанные с ним действия и время во многом инструментализированы:
гуморы вызывают болезни, их нарушения проявляются в симптомах, отсюда
необходимость регулярно производить очищения, будь то кровопускание, по-
тогонные или слабительные процедуры. И королевское тело подчинено этому
очистительному режиму, только устрожившемуся на пороге Нового времени.
Для Людовика XIII кровопускания были практически еженедельной реально-
стью: за год он подвергался этой процедуре до 47 раз92. Столь же часто, если
не чаще, она проводится в отношении Людовика XIV, уход за которым приоб-
ретает почти ритуальный характер; помимо кровопусканий, он ежемесячно
«принимает лекарство» (клистир или слабительное), о чем регулярно сообща-
ют Сен-Симон, Сурш или Данжо93. Когда в 1701 году возникает опасение, что
здоровье короля ослабевает, его, как сообщает принцесса Пфальцская, еще
чаще подвергают всем этим процедурам: «Боюсь, что Его Величество уже не от-
личается хорошим здоровьем, поскольку его постоянно пичкают лекарствами.
Неделю назад ему в качестве меры предосторожности выпустили пять палет'
крови; три дня назад он принял сильное лекарство. Каждые три недели король
принимает лекарство»94. Превентивному очищению желудка придается бес-
прецедентно глубокий смысл. Оно предваряет любое важное начинание, любое
событие, чреватое усталостью, любой поход, «очищая» тело, чтобы лучше его
защитить. Более того, приему слабительного предшествует другая очисти-
тельная процедура, дополняющая и усиливающая его воздействие, — клистир:
«14 дня месяца сентября [1672 года] он подготовился, перед отходом ко сну, при
помощи клистира, и назавтра принял свой очистительный отвар»95. Цель тако-
го процедурного удвоения — сделать более «мягким», более контролируемым
воздействие слабительного.
За этими действиями стояли не только физические резоны. Как подчер-
кивает Леруа Ладюри, они обладали и социальной значимостью, играя диффе-
ренцирующую роль: королевское тело подвергается более частым очищениям,
поскольку оно является наиболее почитаемым. Забота о нем мобилизует пред-
ставление не только о гуморах, но и о иерархиях: «Чем выше общественное
положение, тем более часты кровопускания и очищения»96. Будучи образцом
благородного естества, это вышестоящее тело в большей степени требует
* Палет (palette) — металлическое блюдо вместительностью в 4 унции, в которое при
кровопускании собирали кровь. (Прим, пер.)
Глава IX. Тело короля 311
очищения жидкостей; таков способ кодификации почтительного расстояния
через идею внутренней чистоты, подтверждение традиционной важности теле-
сных соков как критерия качества тела.
Кроме того, в системе этикета абсолютной монархии забота о королев-
ском теле вносит определенный ритм в придворную жизнь. Регулярный прием
слабительных средств происходит приватно, но объявляется о нем публично;
публичный характер имеют и обусловленные им изменения в организации
времени. Повседневная придворная рутина нарушается медицинскими ме-
рами предосторожности, объектом которых является монарх. Изменяется
распорядок дня — время мессы, трапез, визитов и заседаний советов: «В дни,
когда королю прочищали желудок, а происходило это примерно раз в месяц,
слабительное он принимал в постели, потом слушал мессу, на которой присут-
ствовали только священники и те, кто имел право входа. Монсеньор и королев-
ское семейство являлись проведать его на несколько секунд. <...> Около трех
часов король обедал в постели, и при этом присутствовали все придворные,
потом вставал, и тогда оставались лишь имеющие право входа»97. Ни одно
из этих действий не было скрыто покровом приватности: заботы по уходу за
королевским телом, меры по его укреплению и предотвращению недугов непо-
средственно влияли на ритм жизни окружающих. Каждый должен был знать и
наблюдать, что именно предпринимается ради сохранения тела монарха. Это
происходит потому, что его личная персона не может быть четко отделена от
публичной. И конечно, потому, что его естественное тело неразрывно соеди-
нено с символическим, и, соответственно, заботы о его поддержании должны
быть всем видны и всем известны.
Без сомнения, остается вполне реальная угроза, довлеющая над символи-
ческим потенциалом физического существования короля: это прозаическая
реальность, которая противоположна сакральной, «образ тела из мяса»98, кото-
рый противостоит концепции «двойного тела». «Хрупкое и вызывающее тре-
вогу преобладание физического тела человека»99, — как заключает Ален Буро.
Действительно, перед двором неоднократно встает трудная задача маскировки
обветшания королевского тела. «Морщины Аполлона»100 не раз компромети-
руют прославленное тело; болезни Людовика XIV накладывают неизгладимый
отпечаток на его черты и манеру держаться. Миф часто противоречит реаль-
ности. Тем не менее представление о двойном теле сохраняет свое значение за
пределами обычных речевых оборотов.
2. Сломить преступника
Важность этого представления подтверждается существованием такого вооб-
ражаемого юридического конструкта, как оскорбление королевского величия.
312 История тела
Преступления против государства равнозначны преступлениям против коро-
левской особы, насилие против одного тождественно насилию против другого,
нарушение целостности государства подразумевает нарушение целостности
тела, и наоборот. Ни одно преступление не может сравниться по своей тяже-
сти с этой угрозой, направленной на «тело-территорию». Ни одно наказание
не кажется достаточной расплатой за этот вызов, который мыслится в самых
физических терминах. Отсюда крайняя жестокость по отношению к преступ-
нику, сокрушаемому «телом», которому он посмел бросить вызов; очевидная
диспропорциональность между всемогуществом монарха и бесконечным
ничтожеством осужденного. Казнь должна быть неслыханной: человека по-
ливают кипящим маслом и расплавленным свинцом, «каленым железом вы-
жигают грудь, руки, ляжки и жир на ногах», затем «разрывают и четвертуют,
привязав к четырем лошадям, тело и члены сжигают вплоть до пепла, а пепел
развеивают по ветру»101. Оскорбление величия приводит в действие телесную
метафорику в самой безжалостной ее форме: это кровавая рукопашная между
преступником и королем.
В целом путаница в различиях между телом короля и телом государства
образуется как раз вокруг закона. Конечно, существует традиционный монар-
хический принцип, о котором напоминает Сюлли: у государя «есть два сувере-
на, Бог и закон»102. Но трудно сомневаться в том, что более широкое хождение
имело спонтанное представление о монархе как о единственном поставщике
правил, располагающем «исключительной властью создавать, толковать и от-
менять законы»103. Поэтому нарушитель превращается в агрессора, покушение
на закон расценивается как покушение на короля, а преступник становится
обидчиком, бросающим вызов государю. Ответный удар наносит рука самого
короля; это почти персональное право карать связано с телесным воплощени-
ем власти: «правонарушитель затрагивает саму личность государя; и именно
суверен (или по крайней мере те, кому он передал свою силу) захватывает тело
осужденного и показывает его заклейменным, побежденным, сломленным»104.
Систематическое обращение к позорным наказаниям и к избыточному умно-
жению казней логически объясняется необходимостью придать конкретные
формы схватке между виновным и «источником» законности, той «физической
силе монарха, которая обрушивается на тело противника и завладевает им»105,
соразмеряя жестокость с тяжестью проступка.
Добавим к этому постановочные эффекты казни: стремление поразить
не только преступника, но всех тех, кто присутствует при его уничтожении.
Ответный удар монарха должен быть зрелищным. Ему отводится функция
поучения; он должен заставить похолодеть от ужаса собравшийся народ, чтобы
проиллюстрировать незыблемое правило, дать наглядное свидетельство пра-
восудия, вершимого властью во плоти. И в конкретике наказания, и в деталях
Глава IX. Тело короля 313
постановлений реализуется личное, физическое существование творца зако
нов. В итоге это слияние тела короля и тела государства приводит к противо
поставлению недоступного величия — таинственного и грозного, являющей
себя в окружении воинственных атрибутов, — и преступника, поверженной
его вооруженной дланью. Закон, как и власть, остается «корпоральным». Зре
лище казни, тот ужас, который вызывает проливаемая кровь, также свидетель
ствуют о физическом уклоне этой разновидности господства.
3. Кризис репрезентаций
Тем не менее к концу XVII столетия происходит смысловой сдвиг, в результате
которого тело короля перестает быть единственной референцией символиче-
ского тела государства. Нельзя сказать, чтобы он был резким и решительным.
Тело монарха не утрачивает своей показательной силы вплоть до революцион-
ных потрясений. Так, герцог де Крои, присутствовавший во время коронации
Людовика XVI в 1774 году, свидетельствует о «возвышенности момента», об
охватившем зрителей особом волнении, о «слезах», которые наворачивались
при взгляде на то, «что можно видеть только тогда: нашего государя, обла-
ченного в королевское сияние, на истинном троне, этот вид нельзя передать
словами, настолько он потрясает»106, о зачарованности присутствующих этим
зрелищем, которым «они не могли... наглядеться»107. Королевская религия со-
храняется во французских деревнях и городках XVIII века, и даже в наказах
(cahiers de doleances) остается след импульсивной привязанности их обита-
телей к особе короля: «Жители Сен-Пьер-ле-Мель, преисполненные тем же
чувством восхищения, которое они испытывают на закате ясного дня... еди-
ногласно заявляют, что их сердце не вмещает восторг любви и признательно-
сти, вдохновленный благодеянием, которое по своей милости даровал король-
спаситель, которого в своем милосердии ниспослали им небеса, тронутые их
бедствиями...»108 Наивный образ, показывающий, до какой степени нацио-
нальная идентичность по-прежнему связана с физическим, сакральным при-
сутствием монарха.
Однако на протяжении XVIII века это присутствие подвергается тройно-
му изменению, вначале заметному лишь просвещенной элите. Прежде всего
происходит неизбежное и все большее «развоплощение» власти: многие раз-
деляют ощущение все возрастающей сложности государственной власти, ее
расплывчатости, возникающей из-за умножения действующих лиц и институ-
тов. Государство превращается в систему, тем менее склонную к физическому
олицетворению, чем более его присутствие распыляется, становится абстракт-
ным; теперь это тяжеловесная и удаленная организация, одним из атрибутов
которой является монарх, несмотря на то что, согласно праву, он — источник
314 История тела
«основополагающего принципа»109. Символического потенциала монарха уже
недостаточно для реализации символического потенциала государства, чей
управленческий аппарат становится более осязаемым, анонимным и все глуб-
же проникает в ткань общества.
Второе изменение связано с повышением автономности: расширение
и умножение административных систем, социальная и экономическая дивер-
сификация способствуют росту независимости и борьбе за сферы влияния,
появляются новые символы и новые принципы идентичности. Так, все более
активная деятельность парламентов затрагивала даже самые принципы кол-
лективной идентичности: часть просвещенной элиты разделяла точку зрения
д’Аржансона, который в 1759 году писал, что «вся нация говорит посред-
ством... магистратов»110. В этом случае собрание образует «корпус», то есть
тело, которое уже не равнозначно телу короля. Появляются новые «лица», они
проводят сравнение с английской моделью и расчищают место для коллек-
тивного представительства, о котором твердят Рейналь и Дидро: «Елизавета
Английская приняла возражения палаты общин»111. Складываются государ-
ственные и политические идентичности, которые на могут фокусироваться
(тем более воплощаться) в теле короля: «нет более предпочтительного средства,
чем конституция, которая позволила бы каждому сословию граждан представ-
лять себя»112. Об этом же во второй половине XVIII века говорят осторожные
попытки показать относительность божественного права: «От природы никто
не получал права повелевать другими людьми»113.
Третье изменение связано с неизбежной интеллектуальной и культурной
революцией: королевское тело утрачивает символический капитал по мере
того, как «разумное объяснение» вещей становится все более механистиче-
ским и все менее магическим. Это парадокс «священного монарха во все более
светском мире»114, о котором пишет Питер Берк в связи с концом правления
Людовика XIV; его предчувствует уже Людовик XV, который с 1739 года пере-
стает «возлагать руки» на золотушных, «по-видимому, не отдавая себе отчета
в том, что отказ от этого обряда будет способствовать десакрализации и, соот-
ветственно, ослаблению его власти»115. Это предчувствует и Монтескьё, когда
пишет об исцелении золотухи как о самой символической из всех иллюзий вла-
сти: «Впрочем, этот король — великий волшебник: он простирает свою власть
даже на умы своих подданных; он заставляет их мыслить так, как ему угодно.
<...> Больше того, он внушает им, что его прикосновение излечивает их от всех
болезней»116. Воплощение власти уже не кажется столь очевидным, когда, по
словам Мармонтеля, каждый день «стремится вперед дух свободы, обновле-
ния, независимости»117. Монарх окончательно замыкается в своих дворцах, все
реже показываясь во время церемоний, которые могли бы «укрупнить» его об-
раз. Модель сохраняется, ее размножают изображения на монетах, на гравюрах
Глава IX. Тело короля 315
и инструментах, но она превращается в «обычный предмет», в «банальный
образ», далекий от прошлого «величественного тела»118.
Отсюда, безусловно, новое отношение к королевскому величию к концу
XVIII столетия: так, для Людовика XVI королевское достоинство уже не явля-
ется главной ценностью, его окружают люди, позволяющие себе высмеивать
привычки монарха, его манеру держать себя, поступки и осанку. Когда д'Эзеке
описывает ночное возвращение короля после охоты и ужина в Рамбуйе, то
каждая деталь этой сцены — Людовик находится в физической зависимости
молчаливо-ироничных слуг — свидетельствует о десакрализации тела: «При-
ехав в полусне, едва передвигая ногами, ослепленный светом факелов, он с тру-
дом взошел по лестнице. Видевшие его слуги, уже убежденные в его разгульном
образе жизни, сочли его мертвецки пьяным»119. Так что уверенность герцога де
Леви в том, что Людовик XVI обладал «не столь внушительной внешностью»120,
как его предшественники, имеет под собой не только физические, но и куль-
турные основания.
Памфлеты последних десятилетий XVIII века избирают своей мишенью
тело короля и приобретают все большую остроту. Как прекрасно показал Ан-
туан де Баек, ими движет политический расчет: предполагаемая импотенция
монарха, комментарии по поводу его «слабоумия», прозвища «король-соня»
и «король-рогоносец»121 не только говорят о десакрализации тела, но ставят
под вопрос форму государственного правления. Сексуальные образы в пол-
ной мере используют революционеры, противопоставляя бессильному телу
монарха плодовитое и сильное тело граждан. Конечно, это чисто символиче-
ская атака, за которой стоит новый смутный поиск иного тела: «Конституцию
меняет производительная сила: Бурбоны утратили плодовитость, истощив и
растратив ее в пустых придворных развлечениях; отсюда обращение к семени
патриота, единственного, кто способен дать рождение новому телу, новой
Конституции»122. Перед нами все то же соотношение между символикой власти
и символикой тела, но уже не отсылающее к единственному телу.
История тела короля — это еще и история государства.
316 История тела
ГЛАВА X
Плоть, благодать, возвышенное
Даниель Арасс
Представить себе историю тела XVI-XVIII веков, опираясь на его образы
в истории искусства того же периода, нельзя без некоторых предварительных
размышлений. История тела, его частей в разнообразных — социальных или
политических, публичных или приватных, интимных — практиках в значи-
тельной мере основывается на иных документах, нежели творения художни-
ков, прежде всего на текстуальных источниках. Изобразительные искусства и
сопровождающие их теоретические и критические дискурсы, вместо того что-
бы просто подтверждать или нюансировать (иллюстрировать в традиционном
смысле этого слова) данные, предоставляемые текстуальной историографией
тела, должны нести свою, особую, информацию и сделать собственный вклад
в такую историю тела, которая, в том числе, не пренебрегает продуктами
творческой деятельности. История тела, опирающаяся на его изображения, не
противоречит другим формам исторического анализа. Иначе не может быть,
поскольку эти образы созданы и использовались теми же действующими ли-
цами, которые составляли историю тела на основе других типов документов.
Но, будучи фигуративными репрезентациями, изображения обладают соб-
ственными целями и ценностным потенциалом. Их невербальный способ вы-
ражения, разнообразные (мемориальные, наставнические, развлекательные и
пр.) функции, сферы рецепции (публичная, приватная, интимная) не только
отражают реалии и практики: они также служат образцами и антиобразцами,
играют роль пропозиций, которые этими практиками могут быть подтверж-
дены, и санкционируют проекции и ценностные инвестиции, следов которых
нельзя найти в документах другого типа. Итак, попытаемся в общих чертах
представить историю репрезентаций XVI-XVIII веков, историю, в которой
изобразительные образы будут рассматриваться в качестве особых целевых
векторов, будь они политическими, социальными или культурными, коллек-
тивными или индивидуальными.
Эта история имеет нелинейный характер. Однако такой выбор вполне
законен: хотя рассматриваемый период между 1500 и 1800 годами в том, что
касается преемственности исторических процессов (к границам которых мы
еще вернемся), является порождением все более произвольных разграничений,
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 317
тем не менее он обладает цельностью с точки зрения истории искусств. Эти три
века — от расцвета Ренессанса в Италии до появления европейского неоклас-
сицизма — можно назвать эпохой классических репрезентаций, причем «клас-
сических» в достаточно широком, но точном смысле этого слова. От Рафаэля к
Давиду, от Тициана или Микеланджело к Гойе или Фюссли, практика искусства
обзавелась легитимным теоретическим аппаратом, вариативность которого не
должна затенять его фундаментальную преемственность. Из трех «изобрази-
тельных искусств» (архитектура, живопись и скульптура) эта преемственность,
без сомнения, заметнее всего в живописи, поскольку именно ей было посвяще-
но наибольшее количество критических и теоретических текстов. В 1435 году
Леон Баттиста Альберти в трактате «О живописи» разрабатывает теоретиче-
скую и практическую программу, которая сохранит актуальность для будущих
академий и окажет решающее влияние на образ тела. Основанная на теории
подражания, различающей копирование, которое стремится к правдивой ре-
презентации, и собственно подражание, которое своей красотой превосходит
правдивость, классическая живописная практика также предполагает ценност-
ную иерархию «благородных» или «величественных» произведений в зависи-
мости от предмета репрезентации. (Окончательно закрепленная в 1676 году
Андре Фелибьеном, который различает шесть типов сюжетов, от изображения
неодушевленных предметов до аллегории1, эта иерархия была намечена Аль-
берти, когда он дважды повторил, что «большое произведение» художника
должно представлять не колосса, но историю, то есть композицию из чело-
веческих фигур, участвующих в неком действии.) Кроме того, классическую
практику определяет ряд глобальных художественных выборов, самый важ-
ный из них (с точки зрения изображения тела) связан с артикуляцией, порой с
противопоставлением, рисунка и колорита — ив качестве основания правды,
и в плане эффективности репрезентации. Возникнув в XVI веке в Италии из
столкновения флорентийских и венецианских концепций (которое в наиболее
концентрированном виде проявилось в противопоставлении Микеланджело и
Тициана), эта альтернатива в конце XVII века выкристаллизовалась во Фран-
ции, завершившись «спором о колорите» приверженцев Пуссена и Рубенса.
Возвращается она в конце XVIII столетия, когда неоклассицизм, особенно в
версии Давида, вновь утверждает превосходство рисунка над соблазном цвета.
Наконец, история классической живописи подчиняется противостоянию клас-
сической идеи (находящейся в процессе становления) и ее «антиклассической»
альтернативы, идет ли речь о маньеризме XVI века, о барокко XVII века или
о концепции возвышенного последней трети XVIII века.
Таким образом, можно представить себе линейную историю репрезен-
таций: от контраста между рафаэлевским «изяществом» (grazia) и «грозной
силой» (terribilita) Микеланджело до противопоставления Давида и Гойи, через
318 История тела
барочные формы изображения тела, которые обретают некоторое единство
в своем отличии от классических репрезентаций. Такая история, к примеру,
способна показать, как «стиль», в котором создается тот или иной образ тела,
может быть тесным образом связан с идеологическим или социальным целе-
полаганием. Столь превозносимое современниками и потомками — и ставшее
на века эталоном — «изящество» рафаэлевских тел не только выполняло функ-
цию образцовой модели «цивилизованной» манеры держать себя в рамках
придворного общества; оно также демонстрировало «гуманистическую» веру
в гармонию форм и, опосредованно, уверенность «индивидуума в источниках
власти». Тогда парадоксальность, свойственную очертаниям тела в раннем
маньеризме, его «эстетические диссонансы» и «обостренный лиризм» можно
рассматривать как выражение характерного для Италии «политического и
духовного хаоса», продолжавшегося до той поры, пока «застывание» позднего
маньеризма не открыло единственный для себя выход из кризиса — «под-
чинение абсолютизму»2. Точно так же критика искусственности «манеры» в
целом и отрицание гротеска в частности со стороны контрреформационных
авторитетов напрямую объясняется устрожением контроля над живописью в
интересах Римской церкви3. Таким же образом можно показать, что телесный
«реализм» Караваджо и художников его школы отнюдь не свидетельствовал о
разрыве с эпохой, но, если брать сферу религиозной живописи, соответствовал
современному ему возрастанию роли «индивидуальной духовности»4.
Иначе говоря, линейная история изобразительных репрезентаций тела
вполне возможна; прослеживая преемственность той или иной проблематики,
она помогает выявить изменение вкуса и трансформацию социальных прак-
тик, окружающих тело. Однако мы не пойдем этим путем в силу двух основ-
ных причин. Прежде всего, если образ тела неотделим от формирующего его
«стиля» (благодаря чему мы отличаем ренессансный анатомический рисунок
от барочного или возвышенного) и если стиль в момент формирования — по
собственному выбору или в силу остаточной преемственности — оказывается
вписан в некую стилевую последовательность (так, несмотря на «реализм» тел
Караваджо, он по-прежнему использовал приемы «прекрасной манеры»), то
формы и история искусств располагаются отнюдь не в линейном времени. Это
«наложение друг на друга различных пластов растянутого настоящего време-
ни... столкновение преждевременного развития, актуальности и отставания»5.
Таким образом, линейная история изящных искусств основывается на предва-
рительной посылке, на крайне спорной теории истории. Кроме того, прослежи-
вая историю тела как художественного изображения в рамках и с точки зрения
общей истории искусства и стилей, мы утрачиваем возможность получить ту
особую информацию, которую история искусства может привнести в историю
тела. С точки зрения стиля изображение тела — не более чем один из элементов
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 319
формального ансамбля, разрабатываемого в рамках того или иного стиля; все-
го лишь одна из материй, используемых в той или иной стилистической конфи-
гурации наравне с архитектурой, пространством и т.д.; и если оно и способно
пролить свет на некоторые неочевидные характеристики рассматриваемого
стиля, то не может дать информацию о том, каким образом та или иная эпоха
сумела разработать вот эту особую — воображаемую, социальную или науч-
ную — конструкцию тела.
Но именно такие конструкции и подразумеваемые ими ценностные ком-
плексы образуют предмет истории тела. Поэтому, не заботясь о линейной
хронологии, мы попытаемся, опираясь на проблемные комплексы большой
длительности (longue duree), сформулировать смыслы, локализующиеся в ви-
зуальных репрезентациях тела с тех пор, как оно приобрело привилегирован-
ный статус и заняло центральное место в том, что получит название системы
изящных искусств.
I. Прославление тела
Человеческое тело — не только центральный элемент классических репрезен-
таций, но и их фундамент. О таком исключительном его положении, которое
само по себе означает решительный разрыв с искусством позднего Средне-
вековья, заявлено в трактате «О живописи» флорентийца Леона Баттиста
Альберти, в 1435 году заложившем основы классической теории живописи.
В девятнадцатой главе первой книги он пишет, что на предназначенной для
рисования поверхности художник должен первым делом начертать четырех-
угольник, некое «открытое окно», но, вопреки распространенному мнению,
это окно не в мир, а в историю (historia); оно представляет ту грань, с кото-
рой можно созерцать историю6, тот предел, который обеспечивает автономию
репрезентации7. Но — и тут во всем блеске предстает антропоцентризм Аль-
берти — создание «истории» начинается с определения «роста, который [ху-
дожник желает] придать людям на [своей] картине»: в зависимости от этого
роста (поделенного на три) создаются и основной план изображения, и вооб-
ражаемая глубина его геометрического пространства, поскольку точка схода
перспективы («центральная точка» для Альберти) не должна располагаться
«выше, чем человек, который будет изображен», так, чтобы «казалось, что смо-
трящие и нарисованные предметы находятся на одном уровне»8.
Последовательность позиции Альберти вполне очевидна, учитывая что
в предшествующей главе он ссылается на Протагора («Когда тот говорил, что
человек — мера и образец всех вещей»), а во второй книге, где речь идет о «ком-
позиции», определяет принцип, которым должен руководствоваться художник
при компановке своей «истории»: «Главное в произведении живописца — это
320 История тела
история, части истории — тела, части тел — их члены, а части членов — по-
верхности. Итак, начальные части произведения — поверхности, ибо из них
образуются члены, из членов — тела, из тел — история, которая есть высшая
степень достижения труда художника»9. Как указал Майкл Бэксандалл, сама
эта метафора и ее разработка заимствованы из античной риторики, прежде
всего из цицероновского описания периода в ораторской речи10. Но эту теле-
сную метафору нельзя перевести в чисто риторическую плоскость, поскольку
в своей концепции пространства Альберти остается последователем Аристоте-
ля: пространство для него — сумма мест, занимаемых телами, а само место —
часть пространства, границы которого совпадают с контурами занимающего
его тела. Как показывает и концепция движения фигур Альберти, его теория
пространства есть теория места (или пространственных расположений)11,
и в этом контексте становится понятна вся значимость телесной метафоры,
которая является источником вдохновения для композиции «истории». По-
добно тому как человеческое тело служит основой масштаба и конструкции
фигуративного места «истории», точно так же «история» мыслится как тело, за-
нимающее общее место, заданное окном, открытым инаугуральным действием
художника.
Сила этой метафоры такова, что она сохраняет актуальность на протя-
жении нескольких веков: для классического искусства органическое единство
тела есть образец художественной целостности произведения. В 1708 году
Роже де Пилю нет нужды вспоминать об Альберти, чтобы представить себе эту
целостность — которую он именует «все-вместе» — «как механизм, колесики
которого поддерживают друг друга, как тело, члены которого зависят друг от
друга»12. Если в первой метафоре ощущается картезианская современность,
то вторая является прямым продолжением «гуманистической» теории живо-
писи, у истоков которой стоит Альберти. А у Альберти, безусловно, были свои
предшественники. В конце концов, в предпосланном итальянскому изданию
«О живописи» посвящении Брунеллески, помимо многих других, упоминаются
скульптор Донателло и живописец Мазаччо: в «Святом Георгии», «Давиде»,
«Иоанне Крестителе», «Марии Магдалине» Донателло и, среди прочего, в «Из-
гнании Адама и Евы из рая» Мазаччо человеческое тело героизируется, не-
смотря на общее трагическое видение. Кроме того, с XIV века художники и
скульпторы с особым вниманием относятся к изображению человеческого
тела в том, что касается и анатомических подробностей, и его экспрессивных
качеств. Сам Альберти пишет о мозаике Джотто «Навичелла», выполненной в
Риме около 1310 года, как о произведении, где образцово переданы различные
выражения, где «лицо и все тело каждого показывают признаки душевного
волнения, так что в каждом видны разные движения чувств»13. Со своей сто-
роны, в 1381-1382 годах флорентийский гуманист Филиппо Виллани в труде
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 321
«О происхождении города Флоренции и о его знаменитых гражданах» впервые
использует формулу «Искусство передразнивает природу» («Ars simia naturae»)
в качестве панегирика художнику Стефано, «способному столь хорошо ими-
тировать природу, что в изображаемом им теле вены, мускулы и все мелкие
детали соединены так точно, как если бы их представляли медики»14.
Мы еще вернемся к сближению живописного и медицинского искусства,
которому предстоит долгое будущее. Сейчас важно подчеркнуть, что, невзирая
на эти прецеденты, текст Альберти остается решающим звеном, В предлагае-
мой им художникам и их заказчикам программе человеческое тело — не только
главная опора правдивости в изображении страстей: оно является фундамен-
том, мерой и моделью целостности репрезентации как таковой. Эта необычай-
но высокая оценка лежит в основе того, что принято называть «модерностью» в
искусстве, и вписывается в общий процесс слияния во многом противополож-
ных друг другу античной и христианской традиций.
Первая обретает актуальность и особую объемность в конце XV века бла-
годаря печатному распространению «Десяти книг об архитектуре» Витрувия.
В начале третьей книги он берет размеры человеческого тела за основу про-
порций, обеспечивающих архитектурную гармонию, и «разбирает», как, бу-
дучи совершенным, это тело вписывается в две совершенные геометрические
фигуры, круг и квадрат: этому отрывку предстояло оказать гигантское влияние
на всю европейскую культуру. Идеальное тело имеет разные обличья у разных
художников, и, если оставить в стороне проблему пропорций, о которой речь
пойдет ниже, высокий престиж текста Витрувия дает начало многочисленным
проектам, где человеческое тело выступает в качестве рациональной модели
архитектурных построек, начиная с пропорций колонн, которые соизмеряются
с человеческим ростом, вплоть до рисунка внутренних лестниц, сравниваемых
с системой кровообращения, и общей концепции города как организма, идет
ли речь об изображениях или планах идеального города, воспроизводящих
устройство человеческого тела, или о знаменитых набросках подземных кана-
лов Леонардо для незаметного отвода городских нечистот15.
Христианская традиция работает в другом регистре, диалектически под-
ходя к концепции гармонии и красоты человеческого тела. Созданный по
образу Господа, человек — прекраснейшее из творений; воплощением же со-
вершенной красоты является тело Христа, Богочеловека. Напротив, уродство
дьявольского тела в своей монструозности представляется отрицанием поряд-
ка, благодаря которому в момент Творения из хаоса возник космос. (Согласно
монаху-картезианцу Дени, писавшему в середине XV века, первое наказание
грешников — посмертное обезображивание, уродство, созерцание которого
усиливает их муки16.) Но, постулируя телесное совершенство Богочеловека,
христианская традиция всем своим огромным авторитетом поддерживает
322 История тела
двойной смысл слова «corpus»: с одной стороны, это тело, материальная часть
одушевленного бытия, с другой — то, что остается от живого существа после
его смерти, то есть труп. Иными словами, еще при жизни тело — это место бу-
дущей смерти, которую грех принес в этот мир17. Вочеловечившись, христиан-
ский Бог обрекает себя на смерть — об этом говорит сам термин «воплощение»
(лат. incorporari) — и красота его тела заставляет острее ощутить позор того
момента, когда на кресте и во гробе он оказывается всего лишь мертвецом,
не более чем телом. Для Майстера Экхарта, о котором, вероятно, думал Ганс
Гольбейн, работая над своим «Мертвым Христом», живой Христос был пре-
краснейшим из когда-либо существовавших людей, но, без сомнения, во время
трех дней, проведенных во гробе, он был одним из самых безобразных18. Плоть
воплотившегося Бога являет грозный парадокс христианского тела: образ со-
вершенного создания и наглядное свидетельство разрушительной и низкой
смерти.
К этой двойной античной и христианской традиции аналогическая ре-
нессансная мысль добавляет третий элемент, еще более повышающий престиж
тела: микрокосм, центр мира, отражает в себе в уменьшенном виде макрокосм,
вселенную. Тем самым человеческие создания, не делимые на тело и душу, яв-
ляются частицей всего мира и связаны с животным и растительным царством,
с землей и космосом19. О популярности этой концепции свидетельствуют мно-
гие образы человека-микрокосма, которые легко встраиваются в различные
теоретические контексты. Так, если в случае «зодиакального человека» (1410-
1416) братьев Лимбургов знаки зодиака просто вписаны в разные части тела,
на которые они, как считается, оказывают влияние, то гравюра с изображением
«планетарного человека» из опубликованной в 1533 году «Анатомии» Шарля
Этьена дает более научную картину строения внутренних органов, от которых
идут стрелки к семи управляющим ими планетам. В 1617 году фронтиспис
трактата Роберта Фладда о макрокосме и микрокосме («Utriusque cosmi maioris
scilicet et minoris Metaphysica, physica atque technica Historia») представляет
«человека Витрувия», вписанного в круг микрокосма (в его внутренних кругах
расположены четыре стихии и знаки зодиака), меж тем как во внешних кругах
макрокосма находятся неподвижные сферы звезд, семь планет, солнце и луна:
пропорциональное тело человека, образ божественного совершенства, постав-
лено Господом в центр вселенной и вбирает в себя все ее силы20.
Это необычайное и разнородное осмысление человеческого тела не-
отъемлемо связано с утверждением человеческого достоинства, которому
посвящает себя флорентийский гуманизм XV столетия. Еще до того, как в
конце века Джованни Пико делла Мирандола восхвалит его в своей неопла-
тонической «Речи о достоинстве человека», эта тема уже предстает в апологии
Геракла канцлера Флорентийской республики Колуччо Салутати, отвечавшей
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 323
на выпады доминиканца Джованни Доминичи против поклонников античной
поэзии. А в середине века гуманист Антонио Манетти a posteriori ответил на
«О презрении к миру» Бонифация VIII своим трактатом «О достоинстве чело-
века», первая книга которого (что показательно) представляет собой, по сути,
панегирик «замечательным дарованиям» человеческого тела. Один из истоков
этого направления мысли можно, безусловно, найти у Данте в его похвале че-
ловеческому долгу (officium hominis)21, но для нас важнее то, что именно Леон
Баттиста Альберти напрямую связывает утверждение личного достоинства
человека с признанием ценности тела. Действительно, в третьей книге своего
сочинения «О семье» (написанной между 1432 и 1434 годами) он говорит, что
человеку принадлежат три «вещи» — душа (или дух), время и тело, и он должен
уметь ими правильно распоряжаться. Показательно, что в этом важнейшем для
понимания гуманистической антропологии отрывке Альберти, давая советы
по уходу за телом, настаивает на «упражнении», благодаря которому человек
может сохранять свое тело «долгое время здоровым, крепким и красивым». По-
следнее прилагательное имеет неслучайный характер, поскольку оно снова воз-
никает в конце пассажа, связывающего красоту с молодостью, причем первая
ассоциируется с хорошим цветом и свежестью лица22.
Мы еще вернемся к историческому значению этого текста, поскольку
в нем намечается разрыв между душой (или духом) и телом, на котором осно-
вана западная перцепция тела в Новое время. Сейчас же он для нас важен как
подтверждение того, что в контексте Ренессанса признание ценности тела было
неразрывно связано с восхвалением его физической красоты, которое могло
принимать различные формы. Упомянем лишь две из них, поскольку они нахо-
дятся в самом сердце проблем, в XVI-XVIII веках пронизывающих как теорию,
так и практику репрезентаций. Первая связана с пропорциями человеческого
тела, представление о которых в XVI веке пользуется хрупким, но при этом
«небывалым престижем»23. Вторая — с признанием и изучением «чувственного
воздействия» на того, кто видит репрезентацию этой красоты; мы рассмотрим
ее на примере социального и культурного феномена первостепенной важно-
сти — эротизации взгляда под влиянием произведений искусства.
1. Телесные свойства
Размышление над пропорциями человеческого тела не является исключитель-
ной прерогативой Ренессанса, но он привнес в средневековую традицию два
решающих изменения. Прежде всего педагогические и технические предписа-
ния, позволявшие художникам с легкостью правильно изображать сложение
тела и структуру лица, превращаются в настоящую теорию красоты человече-
ского тела, которая наделяется метафизической значимостью. Для ренессанс-
324 История тела
ных теоретиков, как и для представителей некоторых направлений средневе-
ковой мысли, пропорции тела отражают гармонию Божественного творения
и служат связующим звеном между микро- и макрокосмом. Именно поэтому,
по мнению Франческо Джорджи (1525), они способны зримо передавать чис-
ловые пропорции, лежащие в основе музыкальной гармонии24. Но даже по-
верхностный взгляд на тексты, связанные с темой пропорций, и изображения
делает очевидным расстояние, отделяющее поиски художников от деклараций
книжников, и это объясняет, почему метафизический престиж теории про-
порций оказался столь неустойчив. Ибо ни у Леонардо да Винчи, ни у Дюре-
ра — двух художников, наиболее глубоко изучивших эту тему и оказавших
решающее влияние (особенно Дюрер) на практическое использование идеи
пропорций, — нет ни малейших следов метафизики.
Раздумья над пропорциями занимают многие страницы рукописей Лео-
нардо и сопровождаются множеством набросков. Но за редкими (и крайне
беглыми) исключениями, вместо того чтобы искать и стремиться закрепить
норму, устанавливающую идеальные пропорции тела во всей его совокупно-
сти — что было обычной практикой от Витрувия до Альберти, — Леонардо рас-
сматривает соотношение между частями тела вне их анатомических или функ-
циональных связей, и его расчеты дают ошеломляющие и часто сбивающие
с толку уравнения25. К тому же искомая Леонардо рациональность — отнюдь
не та, что была тайно воплощена в человеческом теле актом божественного
творения: такую же систему он использует по отношению к пропорциям тела
коня. Его способ рассуждения имеет, скорее, морфогенетический характер,
когда в формах естественных (неважно, одушевленных или неодушевленных)
организмов обнаруживается биологическая геометрия бытия26. Более того,
в силу весьма близкой логики, Леонардо пристально интересуется телесными
движениями, то есть положениями, которые неизбежно и зримо искажают со-
вершенство математических пропорций27. Парадоксальной иллюстрацией это-
му служит прославленный «Витрувианский человек», нарисованный Леонардо
около 1490 года: для того чтобы вписать человеческую фигуру одновременно в
круг и в квадрат, Леонардо пришлось последовательно изменять ее пропорции.
Как свидетельствует один из пассажей трактата «О живописи», из-за того, что
у нее расставлены ноги, она теряет 1/14 своего роста, соответственно, лицо уже
не составляет 1/10 совокупной высоты фигуры, как того требует витрувиан-
ский канон. Однако это необходимое условие для того, чтобы пупок «человека
в круге» оказался «в центре по отношению к крайним точкам расставленных
членов»28. Иначе говоря, в центре круга, в то время как центр квадрата соот-
ветствует половым органам «человека в квадрате». Не стоит заблуждаться: в
этой иллюстрации пропорций Витрувия — блестящую искусственность кото-
рых доказывает «от противного» их неуклюжее воплощение в рисунке Чезаре
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 325
Чезариано 1521 года — Леонардо по-прежнему интересует движение человека,
то движение, которое обегает весь мир и «словно податливый воск, что в новые
лепится формы, не пребывает одним, не имеет единого вида»29, как сказано в
«Метаморфозах» Овидия, экземпляр которых был у да Винчи. На заре класси-
ческой эпохи Леонардо не разделяет неоплатонической веры в устойчивость
идеальных форм, и не случайно, что, изобретя (еще до Микеланджело) «змее-
видную фигуру», он предлагает такую конфигурацию тела, которая, в утри-
рованном виде, станет одним из лейтмотивов маньеризма. Мысль Леонардо
опирается на чуждые для книжных теоретиков данные и демонстрирует произ-
вольность и неустойчивость метафизической концептуализации пропорций.
Известно, сколь важное место занимало изучение пропорций в теоре-
тических трудах Дюрера. Уже в 1497 году он публикует «Руководство к из-
мерению (циркулем и линейкой)», а после второго пребывания в Венеции в
1505-1507 годах берется за «Четыре книги о пропорциях человека», которые
заканчивает в 1524 году. В них он стремится систематизировать и модернизи-
ровать предложения, которые выдвигались от Витрувия вплоть до Альберти и
Леонардо, идет ли речь о «примерах» Альберти (книга II) или о леонардовском
исследовании воздействия движения на пропорции (книга IV). Но, как подчер-
кивает Ланери-Дажан, оригинальность и значение «Четырех книг» отнюдь не в
этом30, а в том, что «Дюрер впервые последовательно анализирует пропорции
не только мужского, но и женского тела» и тем самым порывает с традицией,
согласно которой женское тело, сотворенное из ребра Адама, менее совершен-
но, нежели мужское, сотворенное непосредственно по образу Божию31. Рас-
сматривая в одной теоретической плоскости пропорции мужского и женского
тела, Дюрер переносит «проблему женской красоты из области метафизики
в сферу эстетики». Не менее важное значение имеет тот факт, что в первой
книге Дюрер выделяет пять разновидностей (женских и мужских) пропорций,
зависящих от морфологии тела (толстого, тонкого и пр.), а во второй добав-
ляет к ним еще тринадцать, вариации которых представлены в третьей книге.
Вместо того чтобы предложить идеальную фигуру — своеобразный микро-
космический отблеск совершенства божественного творения, — он выводит
пропорции, рационально, то есть геометрически, объясняющие разнообразие
естественных конфигураций человеческого тела.
Таким образом, в момент высокого философского подъема, вызванного
теорией телесных пропорций, двое глубоко размышлявших над ней худож-
ников приходят к выводам, не имеющим никакого отношения к метафизике.
Изображения пропорционального тела не соответствуют тому, о чем говорится
в текстах: вместо того чтобы искать идеальную комбинацию, исполненную не-
кой онтологической истины, они демонстрируют естественное многообразие
тел. Подтверждение тому — вариации на тему телесного уродства; и Леонардо,
326 История тела
и Дюрер занимаются изысканиями в этом направлении так же, как и поиском
пропорций. «Гротескные головы»32 Леонардо (столь способствовавшие его пре-
стижу в XVII веке) неотделимы от многочисленных «совершенных» профилей
юношей и молодых мужчин, которые он зарисовывает на протяжении всей
жизни, нередко напрямую противопоставляя их уродливым лицам стариков:
эффект контраста выявляет работу времени, биологическую и морфологиче-
скую последовательность изменения черт, преображающую красоту в урод-
ство. У Дюрера обезображивание красоты достигается за счет систематиче-
ских изменений геометрического плана, отвечающего за базовые пропорции
прекрасного лица. Рисунки Леонардо и Дюрера не являются «карикатурами»:
этот жанр сформируется только к концу XVI века, по-видимому, в мастерских
Карраччи. Но показательно, что в 1788 году он вдохновляет Фрэнсиса Гроуза на
сочинение трактата «Правила рисования карикатур»33. Теоретический поиск
пропорций человеческого тела (в том виде, в каком его изначально ведут ху-
дожники) не имеет метафизической подоплеки и, как и его оборотная сторона,
подразумевает и изучение бесконечного разнообразия «идеального уродства».
Последующая история теории пропорций, отраженная в творчестве ху-
дожников, подтверждает, что создание образа совершенного тела относится,
в первую очередь, к области искусства, то есть к творческому конструирова-
нию тела как художественного объекта. Разнообразие предлагаемых худож-
никами систем свидетельствует о том, что речь идет не столько об «истине»,
сколько об индивидуальных концепциях и стилях. Так, если в первой книге
своего «Трактата об искусстве живописи, скульптуры и архитектуры» миланец
Джованни Паоло Ломаццо настаивал на огромном разнообразии пропорций,
то в «Идеальном храме живописи» он же утверждал, что идеальные пропор-
ции божеств должны нюансироваться в зависимости от «манеры», в которой
проявляется творческий темперамент каждого художника34. Тем не менее не
стоит вслед за Эрвином Панофским видеть в «разрыве между теорией и прак-
тикой» торжество «принципа субъективности»35, поскольку если идея нормы,
абсолютно и объективно закрепляющей пропорции прекрасного тела, не имеет
уже особенного влияния, она продолжает существовать в XVII веке благодаря
изменению референционной модели: это уже не идея тела-микрокосма, в кото-
ром отражается совершенство Творения, но зримая реальность античных ста-
туй. Во второй половине XVII века их начинают тщательно измерять, а в начале
XVIII столетия, по прежнему подчеркивая крайнее разнообразие «конкретных
пропорций, прежде всего соответствующих полу, возрасту и положению в
обществе», Роже де Пиль в «Основах курса живописи» указывает, что «лишь
античные произведения... могут служить образцом и давать твердое пони-
мание прекрасного разнообразия»36. Постепенно число этих прекрасных об-
разцов уменьшается, и в 1792 году Ватле насчитывает лишь «пять или шесть»
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 327
достойных того, чтобы «из поколения в поколение оставаться предметом со-
зерцания, изучения и подражания со стороны художников и скульпторов»37.
Плавный переход от божественного космоса к миру искусства постфак-
тум свидетельствует о разрушении идеи тела-микрокосма, анатомия которого,
как мы увидим, способствует этому распаду; он также свидетельствует о
триумфе академической системы с ее нормативной концепцией красоты. На-
конец, он показывает, что, даже утратив свои метафизические основания, про-
славление идеальной красоты физического тела остается в центре классиче-
ских репрезентаций и служит различным идеологическим целям. К примеру,
несмотря на вековую дистанцию, необычайное сходство сближает телесные
конфигурации в столь разных по своему характеру и стилю произведениях,
как «Блаженная душа» Гвидо Рени (ок. 1630-1642, Рим, Капитолий) и «Счаст-
ливый день» Уильяма Блейка (1780, Вашингтон), прославляющий его участие
в Гордоновых бунтах38. Без сомнения, это сходство отчасти объясняется алле-
горическим контекстом (человеческое тело используется для репрезентации
незримого). Но не только, как свидетельствуют непосредственные источники
«Счастливого дня». Так, Энтони Блант вначале решил, что поза центральной
фигуры близка к изображению на гравюре из архитектурного трактата Вин-
ченцо Скамоцци — достаточно неуклюжей вариации на тему «Витрувианско-
го человека» Леонардо. Однако позже он более определенно идентифициро-
вал источник картины Блейка: поза его героя воспроизводит гравированное
изображение найденной в Геркулануме статуэтки фавна, которое украшает
один из томов «Античных изображений из Геркуланума и его окрестностей»
(1767-1771). Эти колебания специалиста сами по себе показательны. Мы
видим, что (неожиданное) возвращение древней формы перекрывает более
близкую традицию и даже занимает ее место; это еще раз подтверждает, до
какой степени линейная история художественных форм является упроще-
нием и иллюзией. Но самое важное, мы убеждаемся, что после исчезновения
метафизической легитимации исследования пропорций физическая красота
тела становится самодостаточной эстетической ценностью для классического
искусства, почти необходимым (или же достаточным) условием прославления
представляемой идеи.
Без сомнения, точнее всего об этом свидетельствует классическое изо-
бражение тела мертвого Христа, образец которого можно видеть на картине
Веласкеса из Прадо. Отказавшись от мистического уродства, вдохновлявшего
Гольбейна (или Грюневальда), классическое искусство стремится затушевать
стигматы страстей, одновременно отрекаясь от двусмысленного эротизма,
к которому склонна «прекрасная манера» Россо; классический образ тела мерт-
вого Христа — когда речь идет действительно о трупе — даже в смерти остается
прекрасным, аполлоническим.
328 История тела
2. Эффект плоти
С XVI по XVIII век изображения пропорционально сложенного мужского
или женского тела представляют собой геометрическую фигуру, воздействие
которой определяется рисунком и точностью черт: даже тогда, когда Дюрер
представляет его по-новому, в профиль, это все равно двумерная фигура, и ее
достоинства более трогают теоретика (неважно, художник он или нет), нежели
практика, заказчика или адресата произведения. Однако художественный об-
раз тела имел и другие назначения, о которых можно судить по одной (непол-
ной) цитате из «Теории человеческой фигуры» (опубликованной в 1773 году,
но приписываемой Рубенсу), трактующей проблему «совершенства разных
частей женского тела»: «Умеренная полнота, тугая, крепкая и белая плоть,
бледно-розовый оттенок, как цвет, в котором смешиваются молоко и кровь
или лилии с розами; миловидное лицо, без морщин, наливное, круглое, бело-
снежное, безволосое... кожа на животе не должна быть расслабленной, а брю-
хо отвислым, но мягкой, а контур покатым и постепенно спускающимся от
максимальной округлости к низу живота. Ягодицы круглые, мясистые, бело-
снежные, приподнятые кверху, а отнюдь не висящие. Ляжки полные... колени
не костлявые и округлые. Маленькие ноги, тонкие пальцы и красивые волосы,
которые превозносил Овидий»39.
Действительно, в том, что касается репрезентации тела, Ренессанс дает
начало более широкому и устойчивому феномену, нежели размышление над
пропорциями: появлению обнаженной натуры, женской или мужской, в живо-
писи, гравюре, скульптуре и даже архитектуре. Распространение художествен-
ной наготы безусловно связано с более глобальным процессом, который Эрвин
Панофский описал как «новообретенный синтез» формальных мотивов и раз-
рабатываемых тем. Укрепляемый за счет расширения набора сюжетов, числен-
ного увеличения поставляемых произведений и многообразия их адресатов,
этот новообретенный синтез мотивов и тем умножает ситуации, в которых
возможно изображение наготы. Вплоть до XIX века мифологических персона-
жей — богов, богинь, героев, нимф и сатиров — разрешалось изображать обна-
женными. Но этот феномен нельзя ограничивать только иконографическими
соображениями. Уже присутствовавшая в аллегориях (изображения Силы и,
в меньшей степени, Милосердия), в XVI веке физическая нагота завоевывает
неожиданно значительное место, о чем убедительно свидетельствует «Иконо-
логия» (1593) Чезаре Рипа, которой предстояло на протяжении двух столетий
служить общеевропейским учебником живописи. В XVI веке появляется и
обнаженный портрет, порой представляющий свою модель в аллегорическом
виде — в облике античного божества или героя (Андреа Дориа в облике Неп-
туна, Козимо I Медичи в облике Орфея и т.д.) или же демонстрирующий оче-
видно эротический уклон, согласно формуле, изобретенной Леонардо да Винчи
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 32g
и подхваченной школой Фонтенбло40. Но парадоксальный масштаб этого втор-
жения наготы наиболее ощутим в сфере религиозного искусства. Традиционно
присутствовавшая лишь в сценах сотворения Адама и Евы, распятия Христа
и адских мук некоторых «категорий» грешников, репрезентация обнаженного
тела проникает во многие ветхозаветные сюжеты (Сусанна и старцы, Вирсавия
в купальне, Давид и Голиаф, Юдифь с головой Олоферна и пр.), сцены муче-
ничества (святой Агаты, святого Себастьяна) и даже в изображения святых
вне какого-либо сюжетного контекста (кающаяся Мария Магдалина, Иоанн
Креститель в пустыне).
Парадокс: вместо того чтобы, как раньше, провоцировать благочестивые
чувства, «модерное» представление обнаженного тела вызывает у верующего
или у человека набожного реакцию, которая извращает назначение образа. Так,
согласно Джорджо Вазари, «Святого Себастьяна» Фра Бартоломео пришлось
убрать из церкви, где он находился, так как «монахам стали попадаться на ис-
поведях женщины, согрешившие от одного взгляда на красоту и сладостраст-
ное правдоподобие живого тела, переданные в нем мастерством» художника;
помещенная в зале капитула картина, по-видимому, смущала и достопочтен-
ных братьев, поскольку ее продали, а затем переслали в дар королю Франции41.
Изображения обнаженного тела, волнующие и склоняющие к сладострастию,
допускаются в купальнях и считаются приемлемыми (даже желательными)
в спальнях, поскольку их созерцание благоприятно для зачатия и развития
плода. Гораздо более неожиданно их присутствие в местах богослужения; тем
не менее в силу громкого успеха при светских дворах XVI века обнаженная на-
тура появляется и там, свидетельством чему «Страшный суд» Микеланджело в
Сикстинской капелле. Конечно, когда Аретино выступает против присутствия
в святая святых католической церкви этих изображений, которым место в
купальнях, он отчасти лицемерит. Но одновременно выражает и определенное
(хорошо документированное) мнение, засвидетельствованное в многочис-
ленных критических выпадах против фрески, в нависшей над ней угрозе уни-
чтожения и в «подрисовках» Даниеле да Вольтерры.
Известно, сколь яростное осуждение вызывали эти «бесчинства» со
стороны контрреформационных кардиналов и епископов42, но необходимо
отметить, что в основном оно направлено против телесной наготы и провоци-
руемых ею «сладострастных» мыслей. При этом чувственность религиозных
изображений остается данностью, и то, что можно назвать «сексуализацией»,
в XVII столетии достигает высшей точки в живописных и скульптурных
изображениях экстаза. Прекрасный тому пример — предельно официальное
произведение Бернини, которое воскрешает чувственность Корреджо в «пре-
красном сочетании» (bel composto) искусств и материалов. Его святая Тереза
может физически изнемогать от божественной любви, не вызывая никаких
330 История тела
дурных мыслей, точно так же как и экстаз умирающей от любви блаженной
Людовики Альбертони не вызывает ни малейших нареканий со стороны ду-
ховных авторитетов. Театрализованное представление духовных аффектов
через призму их физических проявлений лежит в самом сердце барочной
стратегии, когда искусства становятся средством манипулирования (индиви-
дуальным и коллективным) телом верующих. «Неотвратимо гибельное»43 тело
христианина оказывается спасенным, получает искупление, как и эти тела,
которые обретают святость, сублимируя свои импульсы. Так, в религиозной
интерпретации, барочное тело становится свидетельством сверхъестествен-
ного вмешательства. Когда оно исходит от Бога и обусловлено божественной
любовью, то тело избранного (избранной) преображается, в его любовном
экстазе буквально воплощаются сексуальные метафоры, которые являются
единственным средством передачи этого опыта: божественный экстаз заим-
ствует позы у физического. Когда сверхъестественное вмешательство исходит
от демона, то тело опять-таки остается феноменальным свидетельством этого
дьявольского акта: оно обезображивается, в беспорядочности движений и ми-
мики лица отражается тот хаос, в который дух зла стремится погрузить боже-
ственный космос. В своих «Бесноватых в искусстве» Шарко узнает в образных
репрезентациях одержимости дьяволом «внешние проявления истерического
невроза»44, но надо подчеркнуть, что большинство изображений, которыми
он иллюстрирует свой тезис, за редкими исключениями, датируются кон-
цом XVI и XVII веком: репрезентационный эффект реальности позволяет
медику из Сальпетриер диагностировать истерические проявления. Однако
впервые демоническая природа беснования была публично подвергнута со-
мнению в середине XVIII столетия, во время затяжной эпидемии (1727-1760)
«сен-медарских конвульсионеров»45. И если отвлечься от политического и
религиозного подтекста этого скептицизма со стороны властей (чудеса про-
исходили на могиле дьякона, бывшего защитником янсенистских доктрин),
отказ от гипотезы дьявольского вмешательства совпадает с новым тревожным
осознанием того, что в теле заключены малопонятные силы. Так, в статье
«Конвульсии» своего «Философического словаря» Вольтер утверждает, что
«необычайные происшествия с конвульсионерами — не чудо, а искусство»,
но это утверждение заставляет его в статье «Тело» признать, что «как мы не
ведаем, что есть дух, так же мы не знаем, что есть тело»46. Вслед за критикой
обскурантизма, который по-прежнему хотел бы верить во вмешательства в
мирские дела князя тьмы, начинает формироваться представление о непонят-
ных силах тела, способного искусственно вызывать у самого себя визуально
убедительные аффекты; как мы увидим, это появление «возвышенного» тела
говорит о глубоком кризисе классической рациональности, происходящем
в конце XVIII века.
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 331
Сегодня, три столетия спустя, может показаться вполне логичным, что
церковные власти запрещали использование обнаженных, эротически волную-
щих изображений в местах проведения богослужения: то, что было допустимо
в сфере приватного потребления (часто ограниченного образованной элитой),
не должно было присутствовать в публичной сфере. Но констатации такого
рода не отменяют того, что этот запрет сам по себе был следствием важного
исторического и антропологического процесса, а именно начавшейся во время
Ренессанса эротизации взгляда. Как убедительно показал Карло Гинзбург47 на
примере руководств для исповедников и кающихся, когда в 1540-1550-х годах
место наиболее распространенного греха — алчности — заняло сладостра-
стие, то «зрение стало понемногу продвигаться на роль привилегированного
эротического чувства, идущего сразу вслед за осязанием»48. Возможно, прав
Гинзбург, что эта эротизация «связана с такими специфическими обстоятель-
ствами, как распространение книгопечатания» и циркуляция мифологических
изображений (в которых часто присутствует эротизированная нагота) за пре-
делами образованных кругов, которые были их традиционными адресатами.
И если согласиться с Жан-Люком Нанси, что «мы не обнажили тело: мы его
придумали, и это называется нагота»49; если это изобретение наготы нераз-
рывно связано с христианским переживанием обнаженного тела (лишь после
грехопадения Адам и Ева осознали свою наготу и устыдились и ее самой и ее
сознания — и Церковь, как известно, всегда запрещала смотреть на «срамные
части» или, еще того хуже, их разглядывать), то не менее важно подчеркнуть,
что эротизация зрения в европейских сообществах является историческим
феноменом, принявшим эстафету у ренессансного распространения мифоло-
гических изображений за пределами их традиционной аудитории.
Это решающее наблюдение, поскольку оно побуждает нас уточнить те об-
стоятельства, в которых были разработаны правила эротического изображения
тела; несмотря на изменения моды и вкусов, XVI столетие надолго установило
определенные константы как художественных, так и социальных практик, свя-
занных с телом. Процесс эротизации репрезентаций особенно ярко проявляет-
ся в изобретении в XVI веке одного из основных — вплоть до XIX столетия —
мотивов европейской эротической образности: без каких-либо сюжетных
обоснований взгляду предлагается обнаженное тело лежащей в одиночестве
(или праздной) женщины. Этот мотив возникает в социокультурном контексте
брака, узаконивающего сексуальность: первые фигуры такого рода украшали
внутреннюю часть крышки роскошного свадебного сундука (cassoni), который
будущий супруг дарил невесте и который она вместе с приданым привозила в
свое новое жилье (ради чего порой устраивались торжественные публичные
шествия). Расположение этих картин подразумевало чисто интимную адре-
сацию, они предназначались исключительно для невесты и молодой супруги
332 История тела
и для приватного пространства спальни. Насколько известно, впервые этот мо-
тив покидает тайник и попадает на полотно в Венеции вместе со «Спящей Ве-
нерой» Джорджоне. Картина, по-видимому, имела приватный характер и также
была написана по случаю свадьбы около 1507-1508 года50. У «Спящей Венеры»
есть по крайней мере три оправдания своей наготы: брачный контекст, изобра-
жение фигуры на фоне природы (что делает ее «нимфой» или, как предполагает
современное название, «Венерой») и сон (она не отдает себе отчета в том, что
на нее смотрят). Откровенно эротический образ несет на себе отпечаток того
культурного контекста, который сделал возможным его появление. Кроме
того, Джорджоне частично воспроизводит позу античной «Спящей Ариадны»,
незадолго перед тем обнаруженной в Риме: положение правой руки «Вене-
ры» соотносит ее с возвышенным (то есть мифологическим) «культурным и
стилистическим кодом», который характерен для большинства эротических
образов, предназначавшихся для приватного потребления51. «Спящая Венера»
дает повод для многочисленных подражаний и вариаций, но только в 1538 году
Тициан в своей «Венере Урбинской» окончательно разрабатывает настоящую
стратегию эротизации визуальной репрезентации женского тела, которой
на протяжении трех веков будет следовать европейская живопись.
Представляя обнаженную фигуру на ложе в покоях современного дворца52,
Тициан делает проблематичными любые мифологические отсылки — вплоть до
того, что в ней (с большой степенью огрубления) можно видеть аналог «пин-ап»
XX столетия53. Традиционный матримониальный контекст обозначен двумя
сундуками на заднем плане и горшком с миртовым деревом, но исследователям
не удалось установить, к чьей свадьбе писалась эта картина. Более того, если
живописный мотив женской наготы вел происхождение от матримониального
контекста (и в нем находил свою легитимацию), то после 1538 года успех карти-
ны сделал ненужным оправдание такого типа. А мифологическая легитимация,
подразумеваемая названием «Венера Урбинская», вообще имеет современный
характер: как показывает переписка, с точки зрения заказчика полотно изобра-
жало, как он того и хотел, обнаженную женщину (donna ignuda). Кроме того,
Тициан разбудил «Спящую» Джорджоне; она прямо смотрит на зрителя и пред-
лагает себя его взгляду. Одновременно с этим жест ее левой руки имеет вполне
определенный смысл, которого нет у Джорджоне. Средневековый и современ-
ный Тициану религиозные контексты не оставляют ни малейшего сомнения:
обнаженная мастурбирует, чтобы сексуальный акт, к которому она готовится,
имел больше шансов завершиться оргазмом54. Наконец, в полном соответствии
с этой эротической программой, Тициан последовательно изменяет артику-
ляцию «Спящей Венеры»: у женской фигуры Джорджоне приподнята правая
рука и видна лишенная волос подмышка, меж тем как Тициан опускает ей руку
и закрывает подмышку волной (теперь белокурых) волос; у Джорджоне под
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 333
левой рукой виден лишенный волос лобок, меж тем как Тициан покрывает его
глубокой (и анатомически неоправданной) тенью и, соединяя вместе большой
и указательный пальцы руки, создает темную щель, тогда как у фигуры Джор-
джоне пальцы разведены, чтобы избежать слишком «непристойных» аллюзий.
Таким образом, от одного полотна к другому жесты фигуры преображаются в
соответствии с логикой показа-через-сокрытие, которая обыгрывает и выводит
на первый план интимный волосяной покров. Джорджоне просто исключает
его из репрезентации; Тициан дает эротический намек, прибегая к «переносу»
(белокурые волосы, покрывающие спрятанную подмышку) и «вторичной пере-
работке» (тень на лобке)55.
Совершенно сознательно манипулируя своим образцом (к созданию ко-
торого он в юности был причастен), Тициан создает архетип европейской
эротической образности. В его конструировании участвует, по-видимому, даже
такая второстепенная деталь, как изображенные на заднем плане служанки.
Мимоходом и незаметно Тициан придумывает прием, которому предстоит
долгое будущее: присутствие укладывающих (или разбирающих) одежду слу-
жанок превращает нагое тело в раздетое. Представляя открытое взгляду тело
как социально запретное зрелище, предназначенное для интимной сферы, Ти-
циан закладывает основы риторики наготы, которая, во всех ее многочислен-
ных вариациях (стоит вспомнить «Маху одетую» и «Маху обнаженную» Гойи),
становится лейтмотивом эротической презентации тела — и превращается
в предмет скандала в крайне пуританском XIX столетии56.
«Венера Урбинская» играет роль базовой схемы, устанавливающей
основные принципы классической концепции женской эротической наго-
ты — и отнюдь не случайно, что три века спустя именно к ней вернется Мане,
работая над своей «Олимпией». Это также первая и последняя лежащая
обнаженная, которую Тициан представляет вне повествовательных рамок.
В дальнейшем он возвращается к мифологическому нарративному контексту,
культурно узаконивающему репрезентацию наготы. При этом изменяется ее
постановочная риторика, центром которой теперь становится собственно
живописная работа над тем, что классические теоретики именовали плотью
и что на самом деле является кожей фигуры. Постепенно изображение обна-
женного тела, будь оно женским или мужским, превращается для Тициана в
настоящую схватку с живописью как таковой, что в 1674 году великолепно
уловил венецианец Марко Боскини: «Он покрывал набросок последователь-
ными слоями живой плоти, пока им, казалось, не хватало только дыхания...
<...> Когда он накладывал последние штрихи, то много раз проводил пальцем
от светлых частей к полутемным... Порой, опять-таки пальцами, он ставил в
углу черную или красную точку, которая, как капля крови, оттеняла обнажен-
ную кожу»57.
334 История тела
Тот факт, что венецианский критик так тонко понимает «позднюю ма-
неру» Тициана и способен в нескольких словах охарактеризовать ее технику
и дух, объясняется тем, что за прошедшие сто лет и взгляду и дискурсу стала
привычна практика итальянских и северных «колористов». Из последних, ко-
нечно, наиболее знаменит Рубенс, у которого изображение тела превращается
в настоящий гимн плоти: в изображении кожи живопись, собственно говоря,
достигает своего высшего предела, делая визуально ощутимым то, чего ей не-
достает, то, чего ей невозможно достичь, — трехмерный объем живого тела,
создавая иллюзию бьющегося под кожей пульса и циркулирующей крови. Гово-
ря об одной из «Вакханалий» Рубенса, Роже де Пиль дает волю воображению:
«Кожа этой сатирессы и ее детей кажется до того настоящей, что мнится, стоит
до нее дотронуться, и ощутишь жар крови»58. Это глубоко «барочное» стремле-
ние обнаруживается даже в некоторых мраморных скульптурах Бернини; оно
преследует цели, выходящие за границы собственно художественной практи-
ки, о которых в конце XVII века пишет Роже де Пиль.
В 1670-х годах Королевскую академию живописи и скульптуры будо-
ражит «спор о колорите», который имеет весьма важные последствия59. Так,
Роже де Пиль предлагает модифицировать теоретические иерархии, которые,
утверждая главенство рисунка над живописью, тем самым легитимировали
достоинство живописи как одного из свободных искусств. Он ратует за ра-
дикальное преобразование риторической модели, на которую, начиная с фло-
рентийского гуманизма XV века, опиралась классическая практика и теория
живописи. Из трех традиционных функций риторики — наставлять (docere),
нравиться (delectare) и трогать (movere) — де Пиль, вслед за Цицероном, пред-
почитает последнюю; определяя риторику живописи в терминах эффектов,
достигаемых посредством красноречия красок, он приходит к тому, что «ко-
нечная цель живописи — не в наставлении, а в вызываемом ею потрясении»60.
Попутно Роже де Пиль предлагает новый тип зрителя — «человека достой-
ного», «не ученого знатока, которому нравится бесконечная игра скрытых
смыслов, но любителя, который, глядя на картину, получает удовольствие»61;
зрителя, тело которого открыто опыту новой сенсорной выразительности,
доводящей до предела ту эротизацию зрения, за которой, как показал Карло
Гинзбург, стояли ренессансная художественная практика и широкое распро-
странение производимых ею образов. Начиная с поздних полотен Тициана,
волнующая риторика плоти колористов становится поводом для все более
сильных эстетических эффектов и эмоций, все более восторженных описа-
ний. Это не случайно. Порождаемое зрелищем плоти наслаждение цветом
«прежде всего находит выражение в желании прикоснуться»; но стоит сразу
добавить, что это прикосновение «не более реально, чем плоть, провоцирую-
щая это желание». Иными словами, тело зрителя испытывает то, что можно
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 335
назвать «почти галлюцинаторным чувственным переживанием: зрение как
будто становится осязанием». Это апогей живописи, действительно, «либер-
тинской» в самом прямом смысле слова62; рисуя тело, колористы доводят до
предела эротизацию зрения, превращая его в аналог прикосновения: «Перед
полотнами великих колористов у зрителя возникает чувство, что его глаза
превращаются в пальцы»63. За пределами стратегии соблазна, являющейся
непосредственным свойством эротической живописи, живописное прослав-
ление тела формирует эротику живописи.
II. Телесный контроль
Прославление тела в его классических репрезентациях, будь то плоть или иде-
альные пропорции, исторически неотделимо от двух новых социальных прак-
тик, в которых художники принимали активное, нередко лидирующее участие
с начала XVI вплоть до последних десятилетий XVIII века. На первый взгляд
чуждые изобразительным искусствами, эти практики формируют новое пред-
ставление об индивидуальном теле: анатомическая наука радикально изме-
няет физическое понимание человеческого организма, а учреждение правил
поведения или «вежества» закрепляет — посредством контроля над внешним
обликом — новое представление о социализированном теле.
Вначале может показаться, что эти практики бесконечно далеки друг от
друга: анатомия, будучи медицинской дисциплиной, стремится понять объек-
тивное устройство тела и выявить его невидимые внутренние части; вежество,
будучи общественной наукой «умения жить», стремится установить правила
своеобразной риторики приличий, которая распространяется исключительно
на внешние, видимые телесные проявления. Тем не менее историческое сосед-
ство позволяет рассматривать их как взаимосвязанные практики, конструи-
рующие «модерное» понимание тела и как физического устройства, и как со-
циального конструкта. Это сближение тем более уместно, что оба случая отме-
чены внутренними противоречиями, некой двусмысленностью, возникающей
вслед за переменами. Так, школа вежества, которая предположительно должна
учить проецировать вовне положительные внутренние свойства человека, его
нравственные качества, быстро превращается в школу притворства и маски-
ровки истинных чувств. Анатомия стремится понять пружины физического
механизма, но порождаемые ею в XVI-XVIII веках представления свидетель-
ствуют о проблемах, связанных не столько с легитимностью этой практики,
сколько с тем, к чему приводит ее постепенная банализация. Анатомические
образы опровергают дуалистическую концепцию, которая превращает тело в
объект, категорически отличающийся от сознания, исключительно идентифи-
цирующего мыслящего субъекта; они оспаривают знаменитый пассаж из вто-
336 История тела
рого «Размышления», где Декарт «именем тела» обозначает «все это устройство
членов и органов, которое распознается даже в трупе»64.
Действительно, совместное развитие анатомии и правил поведения со-
ответствует важнейшей для европейской мысли артикуляции связей между
телом и личностью. В обоих случаях первое выступает как оболочка послед-
ней, но если радикальное, онтологическое различие между ними является
необходимым условием существования анатомической науки как таковой, то
светская обходительность, напротив, предполагает их симбиоз. И анатомия, и
наука вежества основаны на во многих отношениях новой гипотезе, согласно
которой человек не есть тело (с которым его можно идентифицировать), но об-
ладает телом (от которого находится в физической зависимости и за которое
несет общественную ответственность). Это различие, без сомнения, ложится в
основу «модерной» антропологии тела65, но, судя по образам XVI-XVIII веков,
она вовсе не стала общепринятой, и еще в конце XVIII столетия сопротивление
этой идее проходило не только по социокультурной границе между образован-
ной элитой и простым народом.
1. Анатомии
Разработка и развитие современной концепции анатомии не просто в точно-
сти совпадают с прославлением красоты и эротизацией человеческого тела (не
важно, женского или мужского): нередко у истоков этого двойного процесса
стоят одни и те же художники. Этот факт еще раз говорит о том, сколь сложна
была связь между двумя практиками репрезентации тела, которые, в опреде-
ленных случаях, могли даже смешиваться.
Конечно, прежде всего на ум приходит Тициан: работая над «Венерой
Урбинской», он делает несколько анатомических рисунков (затем выграви-
рованных по дереву), иллюстрирующих базельское издание «О строении че-
ловеческого тела» Везалия (1543)66. И Россо Фьорентино, один из мастеров
характерного для маньеризма извращенного эротизма, также подготовил ана-
томический трактат, гравюры к которому были выполнены Агостино Вене-
циано и Доменико дель Барбьери. Но наиболее показателен случай Леонардо да
Винчи. Великий живописец женской наготы, начиная с «Леды», над которой он
работал с 1503 года и которая имела большой успех, изобретатель сексуально
амбивалентного эротизма и эротического обнаженного портрета (прототип
которого он разрабатывает в написанной около 1513 года по заказу Джулио
Медичи «Монне Ванне», отталкиваясь от рафаэлевской «Форнарины»67 и от
многочисленных «обнаженных портретов» первой школы Фонтенбло), Лео-
нардо в начале XVI века также радикально изменяет представление об анато-
мии и анатомических иллюстрациях68. Нельзя отрицать, что в некоторых его
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 337
рисунках заметны следы аналогического мышления, столь характерного для
всей ренессансной эпистемы: несмотря на поразительную современность и
эффект реальности, в знаменитом рисунке «Эмбрион и внутренняя перегород-
ка матки» художник сводит вместе человеческий зародыш и коровью матку,
руководствуясь убеждением в сходстве всех млекопитающих. Другие рисунки,
включая известный набросок «Женские органы» (Виндзорский замок), содер-
жат грубые ошибки, говорящие о том, что Леонардо без малейших колебаний
придумывает «возможные анатомии», чтобы удовлетворить необходимость
в репрезентации того, что невозможно наблюдать. Есть и рисунки, которые,
вразрез с опытными наблюдениям, иллюстрируют ученые представления, по-
черпнутые из книжной традиции, в противостоянии с которой Леонардо как
раз и утверждает педагогическую ценность своих визуальных «демонстраций».
Но эти выдуманные анатомии не должны скрывать главного: Леонардо не огра-
ничивается изобретением действенных техник графического изображения, он
в общем и целом основывает свои рисунки на непосредственных наблюдени-
ях69, ведь даже современные специалисты соглашаются с тем, что «анатомия
Нового времени» родилась в Милане приблизительно в 1510 году, когда Лео-
нардо работал бок о бок с медиком Маркантонио делла Торре70.
Интерес Леонардо к анатомии — исключительный случай среди современ-
ных ему художников. Его научная любознательность и систематический подход
выходят далеко за пределы обычной для живописцев того времени практики,
которая, как правило, ограничивалась изучением анатомического строения
мускулатуры, скелета и его сочленений. Но это исключение стимулировалось
теорией и практикой «гуманистской» живописи. Уже в трактате «О живописи»
Альберти советовал художникам начинать изображать фигуры со скелета, по-
степенно покрывая его мускулами и кожей71. Тем самым он явно порывает с ха-
рактерным для Средних веков подходом, один из аспектов которого можно ви-
деть у Ченнино Ченнини, утверждавшего, что у мужчины на одно ребро меньше,
чем у женщины, поскольку из него была создана Ева72. Насколько можно судить,
советы Альберти предваряли реальные практики живописцев; по словам Ва-
зари, в конце XV века флорентиец Антонио Поллайло «снимал кожу со многих
людей, чтобы под ней разглядеть их анатомию, и был первым, кто показал, как
находить мускулы, чтобы определить их форму и расположение в человеческой
фигуре»73. Даже Рафаэль, в целом мало интересовавшийся научной стороной
достоверности изображения, все же обращает внимание на эти вопросы в зна-
менитом наброске к «Положению во гроб» (галерея Боргезе). Небезразлично и
то, что в примечании к первой иллюстрации Везалий называет художников ис-
тинными адресатами своего труда «О строении человеческого тела»74.
Вклад художников в создание новой анатомической науки не должен
удивлять. Все почитаемые Ренессансом дисциплины были прежде всего опи-
338 История тела
сательными, то есть иллюстрации исполняли в них функцию наглядного до-
казательства, и мастерство рисовальщика играло решающую роль в передаче
научной информации, так что термин «демонстрация», который Леонардо
использует применительно к своим анатомическим рисункам, надо понимать
в самом строгом смысле. Но новизна их в другом, в той объективной беспри-
страстности, с которой они представляют (или считают, что представляют) гра-
фическую констатацию визуального наблюдения. Так, на некоторых рисунках
Леонардо заменил мускулы веревками, чтобы более наглядно представить ме-
ханизм, приводящий в движение костные конструкции, — эти анатомические
наброски лишены эмоций, в глазах конструктора они не более чем графический
эквивалент анализа устройства и работы тела, понимаемого как разновидность
механизма. Объективистский подход и полное отсутствие эмоциональной
риторики решительно отличают Леонардо от его преемников (чьи образы тем
самым более показательны, поскольку более типичны). На протяжении трех
столетий анатомическая наука неотделима от собственных художественных
репрезентаций, в то время как эти репрезентации решали не только научные
задачи — или по крайней мере эти задачи были связаны с все более сложными
воображаемыми реакциями, провоцируемыми развитием и банализацией ана-
томической практики.
В большей мере, чем Леонардо (чьи рисунки были малоизвестны и по-
тому не оказали серьезного влияния, несмотря на их литературную репута-
цию), великим зачинателем современной анатомии был Везалий. Публикация в
1543 году его труда «О строении человеческого тела» — важный этап в истории
научного конструирования тела, и эта революция на уровне микрокосма про-
исходит одновременно с революцией на уровне макрокосма, совершенной
трудом Коперника «Об обращении небесных сфер». Однако общеевропейским
успехом Везалий во многом обязан включенным в его труд гравюрам, которые
ярко и театрально представляют результаты научных наблюдений. Первая
книга посвящена скелету и, после ряда частичных изображений, заканчивается
тремя полными фигурами, каждая из которых занимает целую страницу. Их
позы свидетельствуют о влиянии моралистической и христианской мысли:
один скелет представлен в позе отчаяния, напоминающей позу Адама в «Из-
гнании из Рая» Мазаччо (капелла Бранкаччи); второй опирается на лопату
могильщика, возведя «глаза» к небу; третий (самый знаменитый), наподобие
шекспировского Гамлета, размышляет над смертью75. Во второй книге серия
экорше еще более сложна. Ее открывает изображение молодого человека без
кожи, стоящего лицом к зрителям, далее мускулы последовательно удаля-
ются, в результате чего фигура постепенно утрачивает способность стоять
без поддержки. Вся серия представляет собой единый ансамбль, целостность
которого подчеркивает один и тот же пейзаж на заднем плане. Очевидно, что
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 339
идея ведет происхождение от традиции «плясок смерти», но характерная для
этих образов монументальность пропорций, красноречивость жестов, общий
дух, отсылающий к античной скульптуре, придает им «достоинство» (dignitas)
и особую жизненность. В некоторых фрагментарных изображениях отсылки
к античному искусству очевидны: так, Бельведерский торс служит основой
для многих разборов внутренних органов, а, к примеру, на иллюстрации 25
к книге V изображение женских органов обрамлено силуэтом, отсылающим
к частично сохранившемуся бюсту одной из античных Венер, и контраст тем
более силен, что патологическое состояние внутренних органов соответствует
взрослой женщине в конце репродуктивного периода, тогда как тело принад-
лежит «молодой и прельстительной богине»76.
Эта комбинация научных разработок с природным и художественным
контекстом свойственна не только Везалию. Уже в труде Шарля Этьена «О рас-
сечении частей человеческого тела» (опубликованном в 1545 году, но под-
готовленном в начале 1530-х) анатомические фигуры были изображены на
фоне античных пейзажей (или в помещении) в очевидно «художественных»
позах77. Успех Везалия способствовал возвращению этой традиции, но сама
она восходит к «Комментариям... к анатомии Мондино» Беренгарио да Карпи,
опубликованным им в 1521 году в Болоньи, и к его же «Кратким изагогам»
(1522). Правдоподобно предположить, что такая смесь была призвана обе-
спечить культурную и нравственную легитимацию новой науки, чья практика
хотя и дозволялась Церковью, но имела достаточно негативные коннотации:
художественное или моралистическое позирование анатомированного тела
парадоксальным образом способствовало провозглашению «независимости
новой науки о теле»78. Трудно сомневаться в том, что этому признанию способ-
ствовало художественное качество везалиевских иллюстраций, классический
дух, найденный в них баланс между научной информативностью и культурным
«декорумом».
Но такая художественная манера презентации анатомии открывала путь
для аллюзий, способных затемнять ее прямое назначение и, по мере развития,
даже вступать с ним в противоречие. Выбор художественных моделей мог вы-
зывать тревожные ассоциации. Вполне вероятно, что, иллюстрируя свой труд
«О рассечении частей человеческого тела», Шарль Этьен черпал вдохновение в
известных произведениях итальянских художников, приглашенных во Фран-
цию Франциском I. Но чувственность поз в выбранных им восьми гравюрах
из эротической серии «Любовные похождения богов», выполненных Джакопо
Каральо по рисункам Перино дель Вага и Россо, придает странные коннота-
ции научной иллюстрации. И дело тут не в индивидуальном извращенном
вкусе: в своих «Десяти книгах о строении человеческого тела» Адриан Спи-
гелий (Адриан ван ден Шпигель) заимствует изображение Венеры с гравюры
340 История тела
Каральо «Венера, застигнутая врасплох Меркурием», чтобы с помощью этого
безусловно женского тела проиллюстрировать безусловно мужскую анато-
мию — строение пениса и анальной мускулатуры, — и это изображение затем
воспроизводится в «Новой миографии, или Наглядном описании всех муску-
лов человеческого тела» Джона Брауна, опубликованном в Лондоне в 1698 году.
Точно так же одна из распространенных стратегий репрезентационной легити-
мации анатомической практики предполагала изображение анатомированного
трупа, который сам демонстрирует публике свои органы, и весьма скоро она
приводит к появлению неожиданно патетических образов. Когда в 1545 году,
чтобы показать строение матки беременной женщины, Шарль Этьен усадил
свою «модель» на постель и заставил ее левой рукой приподнять две плацен-
ты, чтобы яснее показать эмбрионы близнецов, то он придумал мизансцену,
которой предстояло долгое будущее. Аналогичную диспозицию мы видим
в «Анатомии человеческого тела», опубликованной Хуаном Вальверде в Риме
в 1556 году79, в труде Спигелия «О строении человеческого тела» (1627) и в
«Новой миографии» (1698) Джона Брауна. Общая тональность этих образов,
когда анатомированные фигуры любезно демонстрируют зрителю результаты
вскрытия, направлена на понижение вероятного чувства тревоги. Вежливое
поведение «моделей» социализирует анатомию, лишает ее и известной дико-
сти, и все еще окружавшей ее религиозной ауры. Так, у Беренгарио да Карпи
на одной из гравюр 1523 года изображен человек, стоящий в нимбе из рас-
ходящихся лучей и правой рукой приподнимающий собственную кожу, чтобы
показать анатомическое строение груди: такая мизансцена по-прежнему пред-
ставляла тело как храм души и превращала анатомирование в «священный,
даже жертвенный акт»80. Однако именно эти коннотации стремится исключить
«самопрезентация» анатомированного тела, представляемого в качестве ак-
тивного участника научного эксперимента. Но рефлексивная структура репре-
зентации сама по себе провоцирует нечеткость знака и создает возможность
развития «сюжетных эффектов» с большим потенциалом81. Уже в середине
XVI века одна из гравюр в книге Хуана Вальверде, которую можно было бы оза-
главить «Анатомированный анатом», показывает, сколь причудлив может быть
эффект такой мизансцены, сближающей анатома и препарируемый им труп,
когда обе изображенные фигуры в равной мере служат объектами научного
исследования. Около 1618 года Пьетро да Кортона (один из ведущих римских
художников и архитекторов того времени) представляет, вероятно, самый зре-
лищный вариант этой диспозиции. На одном из его рисунков (опубликованном
в 1741 году) анатомированная фигура изображена в сложной драматической,
похожей на характерную для исторической живописи, молитвенной позе:
увеличенный фрагмент препарированной глотки предлагается аудитории в ка-
честве картины в картине, раму которой твердо держит правая рука, в то время
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 341
как левая сжимает жезл. Барочная театрализация наделяет изображение силой
художественного воздействия, безусловно, превышающей его научную эффек-
тивность: этот образ в большей степени отсылает к патетике христианского
мученичества, чем к беспристрастной демонстрации клинической анатомии.
Но воображаемые инвестиции в анатомические иллюстрации могут идти и в
другом направлении. Так, опубликованная в Амстердаме в 1685 году «Анато-
мия человеческого тела» Готфрида Бидлоо проиллюстрирована гравюрами по
рисункам Жерара де Лересса. Некоторые образы по-прежнему инспириро-
ваны везалиевскими мизансценами, но другие демонстрируют жестокость,
чуждую (как хочется думать) научному подходу82. Если оставить в стороне
анатомические восковые фигуры XVIII века (о них еще будет сказано ниже),
странные призрачные качества отличают цветные гравюры Жак-Фабьена
Готье д’Аготи («Очерки по анатомии в цвете», 1745-1746; «Полная миология
в цвете», 1746), а в опубликованном в 1779 году «Новом остеологическом и
миологическом собрании, зарисованном с натуры» художник Жак Гамлен дает
еще более причудливое истолкование анатомической иллюстрации: «скелет с
правой стороны, лежащий на погребальной плите» представлен в трагическом
освещении, оттеняющем ужасный и немыслимый стон, который, как кажется,
вырывается из его раскрытых челюстей. Без сомнения, тут мы имеем дело с
одной из первых «художественных анатомий», которым предстоял большой
успех в XIX веке, но ее эмоциональное воздействие нельзя отнести исключи-
тельно на счет вторжения творческой ментальности в область строго научного
знания. Действительно, эти образы свидетельствуют о том, что анатомию не
так просто банализировать и превратить в «обычную» науку. После попыток
«цивилизовать» анатомическую практику как автономную дисциплину ее
изобразительная презентация, напротив, начинает подчеркивать, что тело
не является безразличным научным объектом и что человеческое существо
неотделимо от собственного тела. В этом смысле весьма показательны два
«анатомических урока» Рембрандта. В первом — «Уроке анатомии доктора
Тульпа», написанном в 1632 году по заказу амстердамской гильдии хирургов, —
Рембрандт представляет «бесстрастную» точку зрения: группа медиков, без
малейшего эмоционального вмешательства, которое отвлекало бы от ученого
занятия, наблюдает за демонстрацией, проводимой одним их видных членов
корпорации83. В «Уроке анатомии доктора Деймана», написанном в 1656 году
для той же гильдии, Рембрандт использует совершенно иную точку зрения и
иное освещение — эффект которого, надо признать, усилен за счет того, что
полотно осталось незавершенным, а потому в фокусе внимания неизбежно
оказывается взаимодействие ассистента и трупа. Тело, представленное в дра-
матическом ракурсе, расположено перпендикулярно к общему плану полотна
и, возможно, является прямой отсылкой к «Мертвому Христу» Мантенья,
342 История тела
написанному около 1480 года. В любом случае центральная фигура обладает
«пафосом и торжественностью оплакивания Христа»84 и сходство усиливается
тем фактом, что ассистент не обращает внимания на мозг, куда вот-вот по-
грузится скальпель доктора Деймана, но, держа в руках верхнюю часть черепа,
с задумчивым лицом, неподвижно смотрит на уже препарированную грудную
клетку и живот85.
Так, в отличие от дуалистических представлений, четко отделявших тело
от личности и тем самым авторизовавших анатомическую практику86, изо-
бразительные образы указывают (чем далее, тем все более отчетливо) на смут-
ное сопротивление утешительным резонам двойственности во имя того, что
называется «телесным бытием» человека. О том, что именно стояло за этим
сопротивлением, можно судить по репрезентационным изменениям в ана-
томических театрах, где вскрытие трупов принимало особую общественную
и зрелищную форму.
Настоящий манифест новой престижной науки можно видеть на фронти-
списе трактата Везалия «О строении человеческого тела» (1543). Проводимая
в постройке благородной архитектуры, напоминающей внутренний двор Па-
дуанского университета87, анатомическая демонстрация Везалия представляет
собой тщательно продуманную постановку. Не входя в серьезные противо-
речия с теми условиями, в которых проходили анатомические уроки того вре-
мени88, мизансцена все же свидетельствует о наличии научной программы,
вдохновленной новой анатомией. Расположенные по краям изображения со-
баки и обезьяны напоминают о том, что Везалий вскрывал животных, чтобы
«проиллюстрировать» исследование человеческого тела, и одновременно о
заблуждениях Галена, который, будучи приверженцем идеи аналогии, в своем
анализе строения человека опирался на данные, полученные при вскрытии
обезьяны89. Но самая примечательная и новая черта этой мизансцены связана с
физическим соседством анатома и анатомируемого, которую подчеркивает тот
факт, что голова трупа — мертвой женщины — повернута в сторону Везалия и,
кажется, смотрит на него. Анатом и труп оказываются почти на равных, и, по-
скольку первый представлен в процессе проведения вскрытия, эта гравюра —
одна из первых презентаций ученого в виде той самой «героической фигуры»,
которую в XVII столетии будет славить Бэкон90. Такая презентация полностью
исключает возможные отсылки к карательному характеру анатомии, все еще
свойственному ей в конце XV века, когда препарируемые трупы чаще всего
принадлежали повешенным накануне «урока» преступникам91; но и расходится
с традиционной практикой, когда анатом, порой с книгой в руках, со стороны
комментировал этапы вскрытия, проводимого цирюльником или мясником.
Так она представлена на фронтисписе «Медицинского сборника» Иоанна Ке-
тама, опубликованного в Венеции в 1493 году: стоящий на кафедре анатом
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 343
возвышается над анатомическим столом. На фронтисписе Везалия на этом
почетном месте стоит скелет, и можно предположить, что перед нами ирони-
ческое изображение анатома, придерживающегося галеновой традиции92, еще
одна отсылка к идее современности, закрепившейся за новой анатомической
практикой.
Эта светская ясность и научный оптимизм без тени религиозного бес-
покойства оказались недолговечны. Во втором издании Везалия (Базель, 1555)
в правой руке скелета вместо менторской указки появляется коса, тем самым
превратив образ в узнаваемую эмблему memento mori. На очень посредствен-
ном фронтисписе к труду Реальдо Коломбо «Об анатомии», опубликованному в
Венеции в 1559 году, изображение лежащего на демонстрационном столе трупа
мужчины носит весьма приблизительный с точки зрения анатомии характер,
но его правая рука, вертикально свисающая со стола, воспроизводит хорошо
известную позу мертвого Христа, что весьма неловко и двусмысленно придает
сцене религиозные коннотации. Однако ярче всего о существовании религиоз-
ного сознания внутри (и вокруг) связанных с человеческим телом анатомиче-
ских практик свидетельствуют две гравюры 1640 и 1644 годов лейденского ана-
томического театра, построенного по модели падуанского в конце XVI века93.
Располагаясь в здании еще не полностью десакрализованной церкви, лейден-
ский театр мог похвастаться примечательным декором. Амфитеатр украшают
многочисленные скелеты (людей и животных), почетное место среди которых
занимают Адам и Ева94, а сам урок на гравюре представлен как церковная служ-
ба. Держа в правой руке книгу, анатом стоит за столом, на котором лежит труп.
Тем самым он оказывается в центре композиции, включающей Адама и Еву,
а над ним расположен большой компас, неизбежно напоминающий традици-
онный атрибут Бога. Как подчеркивает Джонатан Содэй, это изображение —
экстравагантный пример художественной пропаганды в пользу науки: в проте-
стантском контексте Лейдена вся сцена отсылает не столько к мессе, сколько к
причастию, поэтому возникает впечатление, что лежащее на столе-алтаре тело
скорее освящается, нежели подвергается насилию.
Эти гравюры значительно усиливают и систематизируют религиозные
коннотации анатомического урока по сравнению с тем, каким он предстает
на фронтисписе «Анатомических основ человеческого тела», опубликованных
в Лейдене в 1615 году основателем городского анатомического театра Пете-
ром Паувом: там над сценой возвышается лишь один скелет, исполняющий
функцию memento mori. Эта забота — уже не о научной, а о религиозной
легитимации — заставляет предположить, что большой успех платных сеан-
сов в анатомических театрах объяснялся наличием не только стремящихся
к знанию умов, но и публики, жадной до сенсационных и будоражащих раз-
влечений, особенно во время карнавальных праздников, когда гротескное тело
344 ^История тела
все еще одерживает верх над телом современным95. Если фронтиспис к «Но-
вому остеологическому и миологическому собранию» (1779) Жака Гамлена
дает возвышенную версию того завороженного интереса, который вызывало
зрелище анатомированного тела, то Хогарт показывает архаический ужас,
пробуждаемый расчленением человека во имя науки. В опубликованной в
1751 году гравюре «Возмездие за жестокость» анатомический урок не только
возвращается к средневековой форме, когда анатом восседает на кафедре,
подальше от тела, отданного в руки двум живодерам; изображение также под-
черкивает безжалостно карательный характер процедуры — на шее мертвеца
болтается обрывок веревки, на которой он был повешен. Эта сцена, четвертый
и заключительный эпизод серии «Четыре степени жестокости», представляю-
щей этапы жизни преступника, смещает идею «жестокости»: речь о деяниях
уже не преступника, а его посмертных палачей, из-за которых анатомический
урок превращается в человеческую бойню. Хотя только собака поедает вну-
тренности, невозможно избежать самых мрачных коннотаций, вызываемых
изображением выпотрошенного тела и чана, в котором вывариваются кости
(им предстоит стать частью учебного скелета). Эту людоедскую атмосферу
усугубляет выражение лица преступника-жертвы: воткнутый в череп трепан
поддерживает его в нужном положении, и он будто воет от боли, в то время
как один из живодеров извлекает его правый глаз.
В своей манере, средствами карикатуры, Хогарт показывает, что вме-
сто того чтобы превратиться в инертную оболочку «упокоившегося», вместо
того чтобы считаться материальным механизмом, отличным от души и на-
ходящимся в услужении духа, тело по-прежнему сопротивляется уверениям
Разума, сколь бы тот ни был просвещенным. Мы увидим, как в последней трети
XVIII века это чувство породит новый тип репрезентации тела — тело «возвы-
шенное».
2. Вежество и телесная риторика
Параллельно с конструированием нового научного представления о теле как
физическом механизме, вербальные и визуальные тексты свидетельствуют о
построении новой культурной репрезентации тела как основы общественных
отношений. В эту эпоху появляются многочисленные руководства по вежеству.
Начиная с публикации в 1530 году «О приличии детских нравов» Эразма Рот-
тердамского, этот феномен в разной мере охватывает все европейские страны,
и о его масштабе, помимо прочего, свидетельствует тот факт, что в одном из
поздних учебников хороших манер — в «Правилах благопристойности и хри-
стианского вежества в двух частях, предназначенных для христианских школ»
преподобного Жан-Батиста де Ла Саля, увидевших свет в 1711 году, — не менее
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 345
трехсот страниц, в то время как в трактате Эразма, с которого все началось, их
не больше шестидесяти96.
Эразм был не первым, кто выдвинул идею хороших манер или стал писать
об их воспитании. Эта традиция восходит к Античности («Двустрочные стихи
о благонравии к сыну» Дионисия Катона многократно перепечатывались в
конце XV века, и сам Эразм дважды, в 1519 и 1520 годах, подготавливал их
издания), а в 1491 году в Милане гуманист Маффео Веджио опубликовал свой
трактат «О воспитании детей и об их достойных нравах в шести книгах».
Но «О приличии детских нравов» радикально изменяет этот жанр; с труда
Эразма начинается развитие новой культуры приличий, а сама книга на про-
тяжении трех веков остается безусловным образцом для этого типа литера-
туры. Ее поразительная новизна в том, что в качестве центрального предмета
рассмотрения избрано тело. Первая глава («О пристойной и непристойной
манере держать себя») предстает «эмблемой воспитанного тела»: от глаз к но-
гам она производит смотр каждой части тела и указывает, в чем заключается
их «благопристойность»97. Исключительный статус тела также подтверждается
тем, как Эразм в начале второй главы определяет одежду: «некое тело для тела».
Советы из последующих глав — как следует вести себя в церкви, за столом, при
встрече, в игре или в постели — всегда касаются манеры держать себя, то есть
контроля над положениями тела. Действительно, Эразма с большим основани-
ем, чем Бальдасарре Кастильоне, можно считать родоначальником «культуры
тела», в рамках которой именно (воспитанное) тело выступает в качестве «наи-
более непосредственного аспекта личности»98.
Но если тело и занимает привилегированное место в описаниях хороших
манер, то, конечно, лишь потому, что его необходимо держать на расстоя-
нии, контролировать его естественные, функциональные — собственно теле-
сные — проявления. Воспитанное тело — образец, чьей противоположностью
выступает гротескное или карнавальное тело99. Задачи социального конструи-
рования тела во многом проясняет концепция «процесса цивилизации», суть
которого, как показал Норберт Элиас, заключалась в ограничении физической
экспрессивности тела, тогда как хорошие манеры во многом предполагали
превращение этих ограничений из внешних во внутренние (самоцензура)100.
Но важно подчеркнуть, что «хорошие манеры» формируют также «язык или
дискурс, который в большей степени создает, нежели просто упорядочивает
категории телесного восприятия и опыта»; в этом смысле они образуют «дей-
ственную риторику, утверждающую, защищающую и легитимирующую со-
циальный статус»101. Как свидетельствует этимология одного из обозначений
вежества — urbanite, хорошие манеры связаны преимущественно с городской
культурой, будь она придворной или буржуазной, где традиционные ценности
(происхождение и отвага) сменяются личными (честь и воспитание)102. Грубые
346 История тела
манеры Эразм сравнивает (и эту линию подхватывают его многочисленные
подражатели) с поведением животного или человека низкого социального по-
ложения. Иначе говоря, эта риторика представляет социальное неравенство
как метафорическое противопоставление животного и человеческого начал.
Так, в учебниках хороших манер, в том что касается социальной репрезен-
тации тела, мы снова видим важнейший для Нового времени разрыв между
«быть телом» и «иметь тело»: поведение простолюдина показывает, что он, как
животное, — не более чем тело, в то время как воспитанный человек обладает
телом,контролирует его.
Внутри этого процесса цивилизации существовали разные ролевые моде-
ли, одной из которых могли выступать живописные изображения (чему наши
историки нравов недостаточно уделяют внимания), тем более что они несут в
себе информацию, не всегда дублирующуюся в текстах или в других докумен-
тах. Сам Эразм в связи с проблемой «благопристойности взгляда» упоминает
о «старинных картинах», из которых мы узнаем, что «в прежние времена... за
особую скромность почиталось смотреть на другого прищуривши глаза», так
же как «еще из живописей научаемся, что в древние времена сидеть сжавши
и сомкнувши губы было доказательством непорочности»103. В «Придворном»
Бальдасарре Кастильоне идет еще дальше. В знаменитом пассаже, где дается
определение «раскованности» (sprezzatura), этой небрежной непринужденно-
сти, которая, избегая аффектации, «скрывала искусство и являла то, что дела-
ется и говорится, совершаемым без труда и словно бы без раздумывания», тем
самым сообщая манерам «грацию» — идеал придворной общежительности, —
Кастильоне дважды обращается к примерам из живописи. Один заимствован
из Плиния; это забавный рассказ, в котором «Апеллес порицал Протогена за то,
что тот никак не мог оторваться от холста (tavola)». Языковая игра позволяет
тут же перейти к критике тех, кто «не в состоянии оторваться от стола (tavola)».
Второй пример, завершающий этот же пассаж, предлагает в качестве модели
раскованной грации «мазок кисти, положенный так легко, что кажется, будто
рука, не ведомая никакой выучкой или искусством, сама собой движется к сво-
ей цели, подчиняясь намерению художника»104. По всей видимости, Кастильоне
имеет в виду Рафаэля, считавшегося образцом грации и в живописи, и в мане-
ре поведения в обществе. Но сама отсылка к живописи как модели «хороших
манер» обусловлена более общими и глубокими причинами. Не случайно,
установив во второй книге, что придворный никогда не должен «входить в
противоречие с самим собой, дабы его добрые качества образовывали единое
тело», Кастильоне в качестве разъяснения сравнивает это с тем, как «славные
художники» используют светотень105. Исключительный престиж живописи в
сфере придворной культуры, безусловно, говорит об идейной победе гумани-
стической мысли, которая, начиная с Альберти, подчеркивала, что величайшие
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 347
герои Античности занимались изобразительными искусствами106. Но эта побе-
да также имеет историческую и социальную подоплеку: в придворной цивили-
зации ведущую роль играли изящные искусства, создававшие (постоянный или
временный) формат государственных торжеств, и с XV века художники стали
одними из их распорядителей, особенно во время придворных праздников,
когда они придумывали общий декор, костюмы и иногда даже хореографию
жестов. Иными словами, именно художники закрепляли правила придворной
саморепрезентации, включая элегантность и манеру держать себя107.
Искусство тела, культура тела, которая формируется в начале XVI века,
избирает в качестве образца театр придворной жизни, в рамках которого «суть
искусства быть придворным обретается не в содержании, но в форме»108. И эта
«форма существования», в свою очередь, ориентируется на окружающие госу-
даря произведения искусства, которые предлагают для подражания образы, не
имеющие себе равных по части элегантности и грации. Тот факт, что искусство
определяет элегантные манеры, замечательно иллюстрирует Фиренцуола,
когда описывает, как женщина должна улыбаться: «бегло приподнять, чуть
приоткрыв, угол рта, в то время как другой остается закрытым»109. Надуманная
искусственность этого предписания и крайняя трудность (даже невозмож-
ность) осуществить его с необходимой «раскованностью» не должны заслонять
действительно важный факт: весьма вероятно, что источником вдохновения
для Фиренцуолы послужила улыбка «Моны Лизы», с XVI века считавшаяся со-
вершенным образцом элегантной грации — до тех пор пока романтики не уви-
дели в ней загадочную таинственность110.
Таким образом, модели вежливого обхождения ориентировались прежде
всего на изображения и лишь потом на тексты; поэтому первые несут в себе
важную информацию, которая, в ряде вопросов, позволяет уточнить и допол-
нить прямые и жесткие установки трактатов о хороших манерах.
Аксиома конструирования тела как социальной репрезентации «Я»
и цивилизованного артефакта требует, чтобы всем своим образом действия
тело «давало представление о состоянии духа»111. Тем самым трактаты вос-
производят базовый принцип гуманистической живописи и ее экспрессив-
ную риторику: начиная от Аристотеля, предмет живописи — это человече-
ские существа в действии, изображенные фигуры должны зримо демонстри-
ровать движения души, и, как продолжает Альберти, художнику надлежит
«выражать душевные чувства через движение членов»112, поскольку именно
«выразительные движения» тела позволяют живописи воздействовать на
зрителя. Но — важно, что этот парадокс становится очевидным уже в начале
XVI века, — если тело выявляет расположение духа, то живопись дает воз-
можность показать непроницаемость (внешнее качество) этого состояния
(внутреннее качество).
348 История тела
Эта идея наиболее отчетливо выражена в портрете (взятом в качестве
самостоятельного жанра), который в принципе предполагает отсутствие дей-
ствия (или приостановку того действия, которым занята модель) и в большин-
стве случаев диктует состояние покоя (то есть «нулевую степень» выражения
страстей113). Действенность и престиж портрета связаны с его способностью
представлять сходство «черту за чертой», выявлять внутреннее состояние
модели (то есть, говоря языком эпохи, ее «темперамент» или основное соот-
ношение гуморов114). Порой это делается за счет физиогномических параллелей
с животным царством, позволяющих определить доминирующее нравственное
качество. XVI веком датируются два важных нововведения, обогатившие этот
еще не вполне определившийся жанр и на долгие годы ставшие для него базовы-
ми: модель изображается в полный рост и наделяется экспрессивным жестом.
В XIV-XV веках портреты, демонстрирующие фигуру целиком (стоя или сидя),
встречаются крайне редко, в XVI столетии они получают довольно широкое
распространение. Подчеркивая одежду модели, такая презентация позволяет
(порой с высокой степенью точности) артикулировать — косвенно, по типу
одежды, цвету тканей, знакам отличия, украшениям и т.д. — социальную кон-
струкцию физической наружности. В связи с этим примечательно, что одежда
может использоваться и для нейтрализации признаков социального положе-
ния, и/или, что еще более показательно, для намека на «внутреннюю предрас-
положенность» модели, внешность которой чаще всего представляется непро-
ницаемой. Так, в приписываемом Бартоломео Венето «Портрете неизвестного»
(Кембридж, музей Фицуильяма) камзол мужчины украшен орнаментом в виде
лабиринта (середина которого закрыта его правой рукой с двумя перстнями —
в форме глаз? — держащей эфес шпаги). Это, по-видимому, следует восприни-
мать как символ молчания и осмотрительности: модель хранит в тайне свои
намерения и мысли115. На другом, не менее значимом уровне, эта стратегия
показа-через-сокрытие стоит за практикой мужского обнаженного портрета:
хотя модель представляется в «простейшем одеянии», последнее на самом деле
возводит ее в ранг аллегории, тем самым дистанцируя от интимности, которую
предполагает нагота, — таковы портреты Андреа Дориа в облике Нептуна и
Козимо I Медичи в облике Орфея, оба кисти Аньоло Бронзино. На фоне этих
примеров особенно очевиден исключительный характер двойного (спереди и
сзади) обнаженного портрета из «Книги костюмов» Маттеуса Шварца. В этом
автобиографическом повествовании, построенном как презентация различ-
ных костюмов, которые аугсбургский банкир носил с рождения до старости,
момент избавления от всяких указаний на социальную принадлежность вы-
бран не случайно. Обнаженный портрет был заказан по окончании траура,
который Маттеус Шварц носил по Якобу Фуггеру, чьим главным делопроиз-
водителем и финансистом являлся. Как подчеркивает Филипп Бронштейн116,
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 349
Шварц «доверяет свои эмоции не словам, а изображению», и если телесная
нагота символизирует нравственное «обнажение» и иллюзорность увековечен-
ных в книге облачений, то, заказывая собственное изображение без прикрас,
«тучным и толстым», он осознает тело как конечную — нравственную и физи-
ческую — правду о самом себе.
Это действительно уникальный образ, и его появление возможно в силу
интимного характера произведения. Полной его противоположностью вы-
ступает двойной обнаженный портрет (также спереди и сзади) придворного
карлика работы Бронзино, задачей которого было прославление — отчасти в
игровом духе — одной из природных «диковинок», повышавшей престиж фло-
рентийского правителя. Но свидетельство Маттеуса Шварца стало возможным
и благодаря пока еще смутному осознанию тела как пространства и вместили-
ща внутренней духовности. Прежде всего оно проявляется в портретистике,
особенно в экспрессивных жестах, которыми наделяется модель. На одних
портретах фигура развернута в сторону зрителя и открыта для общения, на
других она представлена в позе, позволяющей судить о ее темпераменте: к по-
следним относится замечательный «Портрет молодого человека» Моретто да
Брешиа (Лондон, Национальная галерея, инв. 299), где роскошные драпировки
и разбросанные безделушки указывают не только на статус модели, но и на ее
непринужденность (один из нюансов «раскованности» Кастильоне) и любов-
ную меланхолию117. Во многих портретах поза используется для того, чтобы
показать внутреннюю закрытость или сдержанность модели. Таковы парадные
придворные портреты, особенно те, что написаны Бронзино во Флоренции, на
которых очевидная непроницаемость изображенных фигур оправдывается иде-
ей государственной тайны. Это относится и к необычному типу презентации,
разработанному в Венеции в окружении Джорджоне и известному во множе-
стве вариаций — портрет со спины (ritratto di spalla), поясное изображение фи-
гуры, которая на три четверти повернута спиной, но лицо обращено к зрителю
(Мюнхен, Старая пинакотека, инв. 524). Такой более или менее экспрессивный
поворот тела предполагает, что модель как бы захвачена врасплох зрителем,
к которому она любезно обращается. Описываемая поза не позволяет видеть
фигуру целиком; в контексте приватного бытования картины это означает, что
даже при максимальном приближении она не предполагает интимного отно-
шения. В портретистике такой прием соответствует идее «поэтической кратко-
сти», когда подразумевается больше, чем описывается, и с XVI века именно так
характеризовали стиль Джорджоне118. Но еще до него в этом направлении шел
Леонардо: за исключением «Портрета Джиневры де Бенчи» и «Моны Лизы», ни
одна из его моделей не смотрит на зрителя, и эта тенденция в итоге приводит к
позе Чечилии Галлерани («Дама с горностаем»), которую можно было бы пара-
доксально обозначить как «портрет со спины, увиденный с лица».
350 История тела
Однако решающее значение для нас имеет то, что эта стратегия «отво-
да глаз» (когда «движение тела» оберегает относительную непрозрачность
«движений души») предназначается Леонардо для портретов, выполненных
им в Милане при дворе Лодовико Моро (из этого ряда выпадают лишь два
портрета флорентийцев119). Таким образом, именно «театрализованная» прак-
тика придворной жизни, наряду с концепцией «раскованности», несет ответ-
ственность за возникновение идеи интимности, которая вправе хранить свои
секреты; интимности, чей контроль над телом делает возможным «честное
притворство»120. Диалектика между «внутренней совестью» и внешними мане-
рами является основополагающим элементом «модерного субъекта», и важно
отметить, что в самый момент формирования этот субъект выстраивается не
«психологически», а «проксемически»: способность к самовыражению и само-
сознанию развивается посредством конструирования и управления телом в
рамках социального пространства, которое также представляет собой «особый
культурный продукт»121.
Так, визуальные образы — с самого зарождения классической концепции
субъекта — свидетельствуют о важном значении тела как пространства субъ-
екта, где под «пространством», в духе Аристотеля, подразумевается «вмести-
лище» субъекта и «примыкающий предел» его содержания122. Будучи видимым
физическим пределом духовного и невидимого субъекта, тело может рассма-
триваться как помеха и ограничение, накладываемое на стремление «души»
к бесконечности, но оно также может использоваться обратным образом, как
безопасное пристанище в гуще социальных взаимоотношений, позволяющее
индивидууму сохранять «внутреннюю» свободу. Таким образом, тело, благо-
даря своим физическим проявлениям, становится опорой и носителем крайне
разнообразных, порой, по-видимому, противоречащих друг другу выражений
и опытов.
«Темница души», тело может служить видимым доказательством бо-
жественной одержимости и духовного экстаза (как уже было сказано выше
в связи с барокко и Бернини): за счет «маргинальности» и «субверсивного,
равно как и экспрессивного потенциала», сексуальность традиционно является
«удобным... источником метафорической передачи самых интимных и интен-
сивных моментов духовной жизни»123. Но знаменитая флорентийская «Пьета»,
выполненная Микеланджело между 1550 и 1555 годами, свидетельствует о
потенциальной противоречивости такого метафорического использования
телесной выразительности. Считается, что Микеланджело разбил левую ногу
Христа (так, что ее уже нельзя было восстановить); если это действительно
произошло, то потому, что ее положение (поверх ноги Марии) представляло
собой конвенциональный эротический жест, метафорически использованный
для обозначения любви Христа к матери, — и духовные метания художника,
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 351
о которых говорят некоторые его стихотворения, побудили его уничтожить то,
что, в конечном счете, стало казаться ему святотатством.
Однако наиболее оригинальным элементом формирующейся в XVI веке
«культуры тела» является идея о способности надлежащим образом контроли-
руемого тела скрывать свои чувства. Отвергая расхожее представление о том,
что движения тела отражают движения души, она присоединяется к прослав-
лению «раскованности», кажущейся естественности, которая есть искусство
скрывать искусство. Если в «Придворном» Кастильоне грациозная раскован-
ность должна отражать нравственные качества придворного, то тридцать лет
спустя «Галатео» (1558) Джованни делла Каза — уже настоящий учебник свет-
ского лицемерия, и его автор с самого начала утверждает, что внешняя любез-
ность и изящество ценятся куда больше, нежели самые благородные и высокие
качества124. Веком позже испанский иезуит Бальтасар Грасиан в своей «Науке
благоразумия» (1647) сделает выводы из этой подмены: полагая, что «мудрость
житейская требует скрытности», поскольку «о вещах судят не по их сути, а по
виду»125, в противоположность Кастильоне, он ставит перед собой задачу защи-
тить «добропорядочного человека» от общества. Не случайно во французском
переводе 1684 года его сочинение получило название «Придворный», и под
этим титулом оно оставило свой след в текстах многих классических авторов,
от Ларошфуко до Сент-Эвремона и Вольтера.
Грасиан никогда (или практически никогда) не говорит о теле, а если и го-
ворит, то косвенно. Хотя адресат «Науки благоразумия» четко не обозначен и
его социальная принадлежность остается неизвестной, тем не менее очевидно,
что текст обращен к «светскому человеку», то есть к человеку, уже владеющему
основными правилами обходительности; триста максим, из которых состоит
это сочинение, прежде всего касаются общения, беседы и учат благоразумной
риторике, которая, безусловно, предполагает соответствующий контроль над
собственно манерами. Продолжая традицию «Придворного» и «Галатео», «На-
ука благоразумия» подтверждает, что образование «цивилизованного тела» —
дело риторики, где действуют категории античного, прежде всего цицеронов-
ского красноречия, одной из пяти составляющих которой было произнесение
(actio), то есть соответствие жестов оратора предмету речи и аудитории126.
И вот тут визуальные образы дают нам незаменимую информацию, поскольку
предлагаемые ими модели (или антимодели) жестов и манеры поведения ока-
зываются напрямую соединены с приемами ораторского искусства.
Именно этот риторический контекст делает возможным появление, раз-
витие и успех в XVI-XVII веках художественных образов «грубого» тела, вос-
певающих его физическую материальность (когда эротичная полнота пре-
вращается в отталкивающую тучность) или нескромно представляющих его
«естественные надобности», которые, с точки зрения хороших манер, должны
352 История тела
контролироваться (еда и питье) или быть скрытыми от публичного взгляда
(рвота, испражнение, мочеиспускание). В этом смысле весьма показательны
те трансформации, которые переживает художественный мотив «писающий
ребенок» (puer mingens). Впервые он появляется в XV веке на блюдах, под-
носимых по случаю рождения ребенка (dischi da parto), и представляет со-
бой (адаптированное к поводу) аллегорическое обозначение плодовитости.
Это же значение — к которому иногда присоединяется еще и алхимический
смысл — он сохраняет на таких полотнах и фресках XVI века, как «Вакханалия»
Тициана, росписи зала Амура и Психеи Джулио Романо, «Венера и Купидон»
Лоренцо Лотто, где его несколько необычное для этого контекста присутствие
(частично) объясняется тем, что картина, по-видимому, была заказана по
случаю заключения брака. Однако аллегории постепенно выходят из употре-
бления, и когда этот мотив появляется в XVII веке в мифологическом контексте
у Рубенса («Вакх», 1636-1638, галерея Уффици) или у Рембрандта («Похищение
Ганимеда», 1634, Дрезден), то, очевидным образом, приобретает комический
смысл. В случае Рембрандта он становится частью смеховой демистификации
мифологических композиций и их изобразительной традиции. Как свидетель-
ствуют две гравюры, выполненные художником в 1631 году, «Писающий муж-
чина» и «Писающая женщина», презентация вне повествовательного контекста
придаетэтому мотиву грубый или, если пользоваться терминологией Витрувия
по отношению к театру, сатирический характер.
Все чаще встречающаяся в XVII столетии презентация тела во всей его
материальности, «состоящего из телесных соков и жира, источающего запахи
и поти обладающего постыдными естественными функциями», без сомнения,
является реакцией на то воспевание физического (женского и мужского) тела,
которое имело место ранее127. Но возможность такой презентации обусловила
риторическая концептуализация дискурсивных «регистров», организующая
теорию и практику классической живописи128.
Начиная с Цицерона и Квинтилиана риторическая традиция различает
три стилистических уровня (высокий, средний и низкий), которые именуются
«регистрами» или «характерами». Согласно Цицерону, оратор — это тот, «кто
обыкновенные темы выражает просто, великие — возвышенно, а средние —
с умеренностью». Это различие было хорошо известно в XVI веке и могло
использоваться для классификации стилей художников129. Если его не учиты-
вать, мы окажемся перед неразрешимым историческим парадоксом: надо ли
рассматривать маньеристские практики как источник «реализма» XVII века?
На самом деле, согласовывая стилистический регистр с избранным сюжетом,
один и тот же художник, как и хороший оратор, способен создавать произведе-
ния в противоположной манере. Так поступал один из любимых живописцев
императора Рудольфа II Ханс фон Аахен, автор аллегорий в «маньеристском»
ГлаваX. Плоть, благодать, возвышенное 353
стиле и, одновременно, «Пьющей пары», выполненной в соответствующем
сюжету «низком» регистре — предвестнике «реалистических» трактирных
сцен голландской живописи XVII века. Противоположные стилистические ре-
гистры могут быть представлены даже в одной картине. Такова, например, «Се
человек» (Болонья, церковь Санта-Мария дель Борго) Бартоломео Пассаротти,
где фигура Христа выполнена в «высоком» стиле, а палачей — в «низком».
С этой точки зрения изящество тел в изысканных, до предела маньеристских
мифологических полотнах может восприниматься как логическое следствие
«возвышенного стиля, приспособленного к самому высокому живописному
жанру»130, — использование же «прекрасной манеры» в портретах, в свою оче-
редь, чисто риторически продвигает идеализацию модели.
Это позволяет понять, почему в XVII-XVIII веках, вплоть до Курбе, жи-
вописный «реализм» не проявляет ни малейшего интереса к подлинной жизни
простонародья. Скорее наоборот, поскольку в большинстве случаев изобра-
жения стремятся к комическому эффекту — точно так же как Эразм, чтобы
охарактеризовать невоспитанное поведение (в особенности за столом), сводил
в единый комплекс животные, простонародные и комические элементы. Рито-
рическая теория дискурсивных «регистров» устанавливает рамку и возможные
условия существования живописной репрезентации «не цивилизованного»,
«природного» тела, то есть тела простонародного или крестьянского.
Внутреннюю логику этой диспозиции «от противного» подтверждают
«сцены крестьянского быта» братьев Ленен. Уникальное положение их произ-
ведений среди современной им продукции не должно вводить в заблуждение.
Этот «реализм» следует истолковывать исходя из принятых тогда риториче-
ских категорий: мастерская братьев (ставшая парижской с 1629 года) получала
также и более престижные заказы; они были «модными художниками... кото-
рые умели соответствовать вкусам эпохи», ценившей не только грандиозные
полотна Симона Вуэ и картины Пуссена, но и жанровые сцены Давида Тенирса
и картины из сельской жизни учеников Ван Лара131. Оригинальность подхода
Лененов состояла в том, что «низкие» сюжеты они разрабатывали в «возвы-
шенном» регистре, тем самым придавая своим произведениям неожиданное,
почти парадоксальное достоинство, подкрепляемое фронтальными компо-
зициями и почти полным отсутствием действия («Крестьянское семейство»,
Лувр). В противоположность принятым канонам «комических» крестьянских
зарисовок, отсутствие повествовательного сюжета сближает эти композиции
с жанром «группового портрета» (в Париже главными специалистами в этой
области были опять-таки братья Ленен), тем более что, в отличие от обычных
сельских сцен, где все физические типажи весьма условны, здесь лица и же-
сты хотя и, безусловно, «народные», но индивидуализированы и разнообраз-
ны. Однако традиции «группового портрета», в свою очередь, противоречит
354 История тела
нереалистическое сочетание общей бедности одежды и домашней обстановки
с неожиданной роскошью некоторых аксессуаров (в особенности бокалов и
скатертей). Такое же контрастное сочетание, на сей раз на уровне физических
типажей, мы видим в картине «Венера в кузнице Вулкана», где классическая
молочная красота Венеры (также присутствующая в «Вакхе и Ариадне», «Ал-
легории победы» и полотнах на религиозные сюжеты) противопоставляется
физическому облику Вулкана, лицо и сгорбленная спина которого отсылают
к одной из фигур написанной годом позже «Крестьянской трапезы».
Оригинальность так называемого «реализма» Лененов связана с измене-
ниями в представлении о «высоком» и «низком» регистрах, в особенности в
том, что касается физической индивидуализации и применения правил пор-
третистики к «низким» физиономиям. Неожиданным было и то, что в качестве
моделей берутся фигуры бедняков, и это внимание к «малым сим» уже не раз
сближало творчество Лененов с духовной проповедью милосердия святого
Венсана де Поля, чья деятельность приходится как раз на годы написания этих
картин132. Гипотеза вполне правдоподобная, но отнюдь не отменяющая того,
что эта человечность проявляется за счет обыгрывания различных ритори-
ческих регистров. Эта гипотеза тем более важна, что она относится и к «реа-
лизму» Караваджо — ко всему тому европейскому направлению, к которому
принадлежат «крестьянские» картины братьев Ленен и которое составляет
одну из важнейших глав истории репрезентации тела в классическую эпоху.
«Явившийся для того, чтобы уничтожить живопись», как говорил Пуссен,
Караваджо действительно произвел переворот в живописной практике. Но его
популярность среди любителей и коллекционеров, равно как и в некоторых ре-
лигиозных кругах, показывает, что он не так уж радикально изменил визуаль-
ные ожидания современников. Объясняется это прежде всего тем, что его но-
ваторство в значительной мере соответствовало риторике регистров, согласно
категориям которых регулировалась телесная экспрессия. Иногда Караваджо
использует жесты, разработанные художниками-маньеристами133, более того,
в таком произведении, как «Мадонна с паломниками», он нюансирует репре-
зентацию тела в соответствии если не с социальной, то с духовной иерархией
персонажей: паломники относятся к «низким» типажам, что подчеркивает
(давно существовавший) мотив обращенной к зрителю ступни134, в то время
как поза Богоматери с младенцем исполнена изящества, и этот контраст досто-
ин «прекрасной манеры». В глазах некоторых заказчиков искусство Караваджо
начинает угрожать «уничтожить живопись» лишь тогда, когда оно выходит за
пределы этих категорий. Первый вариант «Св. Матфея и ангела», выполненный
для капеллы Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези, был отвергнут
заказчиками, видимо, потому, что, согласно все той же иерархии типажей и
поз, фигура евангелиста представлена в исключительно «низком» регистре,
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 355
не соответствующем его религиозному статусу. Не только тот факт, что ангел
водит его рукой, как будто учит писать, но и его голые икры и левая ступня
(разутая, грязная и со всей иллюзией реальности выставленная в сторону зри-
теля), несмотря на историческое правдоподобие, недостойны апостола. Вторая
версия смягчает эти неконвенциональные моменты: теперь святой Матфей
облачен в тогу (из-под которой видна лишь одна голая нога) и, полуопершись
коленями о табурет, балансируя в сложной и блестящей позе, пишет (элегантно
держа перо) под диктовку парящего над ним в водовороте драпировки ангела,
чьи пальцы загнуты в традиционном жесте перечисления аргументов. Не-
сколько лет спустя, в 1607 году, «Успение Богородицы», написанное для церкви
Санта-Мария делла Скала (сегодня хранящееся в Лувре), также не было приня-
то заказавшими его монахами-кармелитами. Согласно биографам художника —
Бальоне в 1642 году и Беллори в 1672-м — отказ был мотивирован отсутствием
«декорума» в изображении тела Богоматери, «распухшего и с обнаженными
ногами» (Бальоне). Но Джулио Манчини, первым поведавший об этой истории
в 1620 году, объяснял реакцию монахов тем, что Караваджо списал фигуру Бо-
гоматери с некой куртизанки, в которую был влюблен, или «другой девицы из
простого народа»135. Эти атрибуции представляют интерес лишь в том смысле,
что они непосредственно подтверждают социальную укорененность иерархии
регистров, которые, как в живописи, так и в обществе, организуют риторику
тел, тело как риторику. В 1637 году в трактате «О живописи древних» Франциск
Юний напрямую высказывается по этому поводу. Подправляя (старую) по-
хвалу по едва намеченным контурам, которые не вредят элегантности линий,
он связывает ее с изяществом колорита, напоминающего цвет лица, свойствен-
ный «молодым людям из хороших семей, взращиваемых нежно и заботливо»136.
Эта социально иерархическая концепция представлена Лебреном в качестве
идеи «высокого вкуса», которая, помимо прочего, заставляет его проводить
различие между «грубыми, колеблющимися и неопределенными очертания-
ми», подходящими для «простонародных и сельских» персонажей, и «благо-
родными и четкими» очертаниями, соответствующими «серьезным сюжетам,
где натура должна представать прекрасной и приятной»137. Великий декоратор
царствования «короля-солнца», Лебрен показывает, до какой степени класси-
ческая культура (в ее академическом варианте) легитимировала социальную
иерархию, делая ее частью «естества», натурализуя теоретические категории,
которые на самом деле были глубоко идеологичны.
Тем не менее с начала XVII века намечается разрыв между иерархической
теорией «регистров» и вкусом образованной публики, о чем, помимо прочего,
свидетельствует тот факт, что отвергнутые церковными авторитетами полотна
Караваджо тут же находили покупателей среди известных коллекционеров138.
(Коммерческий) успех «низких жанров» в Италии вызывает (заинтересован-
356 История тела
ную) критику и жалобы специалистов «высокого жанра», а во Франции — по-
явление в 1662 году «Идеи превосходства живописи в соответствии с прин-
ципами искусства» Ролана Фреара де Шамбре, сигнализирующей о начале
реакции, которая в 1667 году даст толчок к проведению публичных лекций
в Королевской академии живописи и скульптуры (основана в 1648 году)139.
Последние отмечены ужесточением классической идеологии, особенно ощу-
тимым в предисловии, которым Андре Фелибьен в 1668 году предваряет их
публикацию. В этом предисловии он впервые формулирует и формализует тео-
рию иерархии сюжетов (термин «жанр» в таком контексте стал употребляться
несколько позже). Фелибьен не только полагает, что «по мере того как худож-
ники занимаются более трудными и благородными предметами, они остав-
ляют все самое низкое и ординарное и облагораживают себя более высоким
трудом», но, показательным образом, перечисляя «сюжеты» от изображения
неодушевленных предметов к аллегориям, он выпускает сцены повседневной
жизни (которые должны были бы стоять между портретом и исторической
живописью), этот «низкий» повествовательный жанр, позднее получивший
название «жанровой живописи»140. Таким образом, «фигура человека» — как
подчеркивает Фелибьен, «совершеннейшего из всех земных творений Госпо-
да», — которая находится в самом центре классической репрезентации, служа
ей, как мы видели, опорой и основой, — эта фигура исчезает из программы ху-
дожника, если она связана с изображением «неблагородных», то есть «подлых»,
мужчин и женщин. Академик-теоретик не представляет себе человеческого
тела (и изображения тела) вне его наиболее цивилизованного, то есть культур-
но утонченного и социально доминирующего варианта.
Век спустя эта закрытость академической системы, ее произвольный
характер, равно как и ее действенность с точки зрения профессиональной
организации, с особой четкостью проявятся в истории, разыгравшейся вокруг
«Каракаллы» Грёза в 1769 году141. Почитаемый за «жанровую живопись», пре-
стиж которой он существенно повысил благодаря использованию «высокого»
стиля (центральная фигура «Неблагодарного сына», к примеру, отсылает к
знаменитой античной скульптуре «Лаокоон»), Грёз пишет историческое по-
лотно «Север и Каракалла», чтобы вступить в Академию, но не как «жанровый
художник», а как художник «исторический», что считалось более престижно и
выгодно. Отборочный комитет принимает его в Академию, но только как «жан-
рового художника», и критики поддерживают это унизительное решение: по
их мнению, стремясь «отойти от своего жанра», Грёз допустил множество по-
грешностей против вкуса, «декорума» и даже анатомии. Самые существенные
замечания касаются изображения страстей, когда император Септимий Север
обвиняет своего сына Каракаллу в том, что тот покушался на его убийство.
Согласно Дидро, «добросовестный подражатель природы, он [Грёз] не сумел
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 357
возвыситься до того преувеличения, которого требует живопись историче-
ская»: «Септимий Север — низкий типаж, чернокожий как галерный раб. <...>
Каракалла еще ниже своего отца; это грязный и отвратительный негодяй; ху-
дожнику не удалось соединить злонамеренность и благородство». Другой кри-
тик, вспомнив Пуссена, выразился еще яснее: «[Пуссен] лишь намекнул бы на
негодование этого государя одним легким движением бровей, ничем не умалив
августейшего величия, которое всегда должно отличать монархов и героев».
Итак, круг замкнулся. Самонадеянно вообразив себя способным изобра-
жать достойные государя «движения души», Грёз выступил в роли мещанина
во дворянстве. Сколько бы он ни ссылался на человеческое и историческое
правдоподобие, вердикт вынесен. Если вежество превращает хорошие манеры
в выражение естественного превосходства над полуживотным состоянием, из
которого не могут выйти простолюдины и крестьяне, то возвышенная живо-
пись (облагораживающая художника) должна, изображая тело и выражение
лица государя, показать иную натуру, превосходящую ту, что свойственна
обычным людям с их низкой пошлостью.
Расхождения и, в конечном счете, противоречия академической схемы
репрезентации человеческого тела ярко проявились в одном из основных
текстов классической теории — публичной лекции Лебрена «О выражении
общем и частном», прочитанной в 1668 году142. Полагая, что «картина не может
быть совершенной, не обладая выразительностью», поскольку «она показывает
истинный характер всякой вещи» и поскольку благодаря ей «фигуры кажутся
движущими и все, что искусно представляется истинным», Лебрен обращается
к «частному выражению», то есть к той «части [картины], которая показывает
движения души и делает зримым воздействие страстей». Поэтому он предлагает
«молодым ученикам» ряд лиц, изображенных анфас и в профиль и вписанных в
сетку координат, которые соответствуют расположению лицевых черт в состо-
янии «покоя». От «восхищения» к «ярости» черты смещаются по отношению к
сетке, фиксирующей эффект различных страстей. Они не только не произволь-
ны, но отражают правду природы, поскольку страстные порывы тела произ-
водятся непосредственно самими страстями: как подчеркивает Юбер Дамиш,
у Лебрена «семиология» страстей составляет настоящую «симптоматологию»143.
То же говорит Кюро де Ла Шамбр, врач покровителя Академии канцлера Сегье:
в своей книге «Характеры страстей», опубликованной в 1640 году, Кюро де Ла
Шамбр утверждает, что «сколь бы тайными ни были душевные движения [че-
ловека] , как бы тщательно он ни стремился их скрыть, стоит им зародиться, как
они тут же проявляются на его лице»144. Показывая «истинный характер всякой
вещи», художник, согласно Лебрену, воспроизводит страсти такими, какими
они действительно проявляются на наших лицах, когда ничего (в особенности
правила приличия) не нарушает их выражения145.
358 История тела
Тем не менее, как опять-таки подчеркивает Юбер Дамиш, эти суммарные
и абстрактные «синхронные схемы» репрезентации страстей, чья суть в вол-
нении, в движении (души) и чьи телесные проявления также неизбежно свя-
заны с движением, — «не более чем «фальшивые личины», на которых, как на
театральных масках, запечатлена упорядоченная смена душевных эмоций»146.
Лебреновская «правда» (а вместе с ней и правда классического тела) — правда
театральная. А разве может быть иначе с того момента, когда воспитанный че-
ловек научился контролировать свои жесты, чтобы не только учтиво выражать,
но и скрывать свое «внутреннее состояние» или изображать его? Нет ничего
случайного в том, что Антуан Куапель в лекции «Об эстетическом чувстве ху-
дожника» советует, по примеру античных мастеров, ходить в театр, чтобы там
изучать «позы и жесты, которые живее всего представляют движения натуры».
Идти в театр, чтобы изучать природу, — этот парадокс утрачивает свою пара-
доксальность в тот момент, когда человеческое состояние начинает отличаться
от животного благодаря хорошим манерам. Естественно, это имеет не менее
важные последствия с точки зрения «правды» репрезентации. Как отмечает
шевалье де Жокур в написанной для Энциклопедии статье «Страсть»: «Но как
наблюдать за выражением страстей в столице, где люди как будто уговорились
их не испытывать? <...> у цивилизованной и воспитанной нации нельзя видеть
украшенную откровенностью натуру, которой вправе интересоваться душа...
из чего следует, что в наших краях у художников нет средств к изображению
страстей во всей характерной для них истинности и разнообразии»147.
Таков тупик, к которому приводит социальное конструирование клас-
сического тела: напротив, концепция возвышенного тела последней трети
XVIII столетия производит на свет тревожные странности, в которых уже не
могут узнать себя ни наука, ни классическая цивилизация тела.
III. Сопротивление тела
Три года спустя после лекции о «частном выражении» Лебрен почтил своих
собратьев серией выступлений по физиогномике, проходивших с 7 по 28 мар-
та 1671 года в присутствии Кольбера. Сам выбор темы и то внимание, которое
уделяет ей Лебрен (в Лувре хранится около 250 физиогномических рисунков,
выполненных его рукой), достаточно четко выявляют границы влияния кар-
тезианства, к которому порой сводят его концепцию выражения страстей148.
Его подход к физиогномике свидетельствует о том, что он является прямым
наследником аналогического мышления Ренессанса и, в особенности, трактата
Джамбаттиста делла Порты «О человеческой физиогномике», который увидел
свет в 1583 году. Как и его предшественник, Лебрен полагал, что если у челове-
ка какая-либо часть тела напоминает часть тела животного, то «на основании
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 359
этого можно делать выводы о его наклонностях, о том, что называют физио-
гномикой». Поскольку душевные предпочтения «имеют связь с формой тела»,
постольку существуют «точные и неизменные признаки, по которым опреде-
ляются душевные страсти» (этот термин здесь подразумевает преобладающие
страсти, а не преходящие чувства), и если Лебрен сосредотачивается на строе-
нии лица, то делает это и для того, чтобы «ограничиться тем, что необходи-
мо художникам», и в силу древних доводов о сходстве микро- и макрокосма:
«ежели, как говорят, человек — это весь мир в миниатюре, то голову можно
назвать миниатюрой всего тела»149.
Лекции Лебрена по физиогномике представляют последнее значительное
и официальное выражение традиции, истоки которой восходят к Античности,
к «Истории животных» Аристотеля и «О судьбе» Цицерона; по понятным —
теологическим — причинам она подвергалась жестокой критике в Средние
века, в частности со стороны Буридана, и затем снова расцвела в эпоху Ре-
нессанса, прежде всего в тех кругах, где интересовались астрологией, магией
и оккультными науками. В конце концов картезианская концепция тела как
механизма взяла верх над традицией аналогического мышления и связанной
с ней дескриптивной наукой, решающую роль в которой играли искусство и
художники: научное изучение «внутреннего устройства, идет ли речь о тру-
дах Ламетри («Естественная история души», 1746; «Человек-машина», 1747),
Кондильяка («Трактат об ощущениях», 1754), таких «идеологов», как Кабанис
(«Отношения между физической и нравственной природой человека», 1796)
или Дестют де Траси («Элементы идеологии», 1803-1815), более не включало
исследования его проекции на внешнюю конфигурацию тела150. Там не менее
физиогномика отнюдь не умерла. Изменилась сфера ее применения, и это
изменение в высшей степени существенно: XVIII столетие не отказывается
от идеи определения темперамента человека при помощи дешифровки черт
его лица, но из того, что было дешифровкой знаков (которые указывали на
связь человека-микрокосма с макрокосмом природы), оно стремится сделать
совокупность примет индивидуума, включая его расовую и социальную при-
надлежность.
1. Вкус к аномалиям
Физиогномика XVIII века уже не была сравнительной анатомией, как не была
она и той гадательной физиогномикой, которая, на манер «Метопоскопии»
Джироламо Кардано (написанной в середине XVI века, но переведенной на
французский только в 1648 году), относится к лицу так же, как хироман-
тия — к ладони151. Теперь ее прежде всего интересуют черепные пропорции,
так что она представляет собой сравнительную краниометрию. Один из са-
360 История тела
мых известных ее практиков той эпохи Петрус Кампер — сначала художник,
затем анатом — приходит к расистским выводам, произведя сенсацию своей
иерархией животных и человеческих форм (от мартышки к греческой статуе,
где в качестве промежуточных звеньев выступают орангутанг, негр, калмык и
европеец), задаваемой идеалом «правильных пропорций». Идеи Кампера весь-
ма близки к взглядам его современника, теоретика неоклассицизма Иоганна
Винкельмана152. Со своей стороны, Иоганн Фридрих Блуменбах рассматривает
человека с точки зрения принципов зоологической таксономии и выделяет
пять основных типов строения черепа (кавказский, монголоидный, эфиоп-
ский, американоидный и малайский), ища в них поддающиеся истолкованию
признаки; его морфологический подход подразумевает соответствующую ие-
рархию умственных способностей и показывает, до какой степени XVIII век
склонен к тому, чтобы заново сформулировать соотношение между «физиче-
ским» и «нравственным» началами в человеке153. Но «модерное» выражение
физиогномическая традиция приобретает лишь у Иоганна Каспара Лафатера.
Не имевший специального научного образования, член эзотерических сект и
адепт оккультных практик, Лафатер в физических чертах ищет душу и делает
Бога гарантом своих изысканий. Считая череп «основой и эпитомой» костно-
го строения, он видит в лице «эпитому и результат формирования человека»,
где плоти отводится роль «цвета, который выигрышно оттеняет рисунок»154.
Идет ли речь о Кампере, Блуменбахе или Лафатере, в качестве привилеги-
рованного объекта внимания выступает череп. По нему при помощи дешиф-
ровки неизменных (то есть костных) черт лица определяются основные чело-
веческие характеристики. Как писал шевалье де Жокур и как напрямую ука-
зывает опубликованное в Берлине в 1759 году «Размышление о чертах лица»,
изменяющиеся черты лица, его выражение, превратились в маску, которая
используется на подмостках света для того, чтобы скрывать истинную натуру.
В интерпретации XVIII века физиогномика становится наукой, позволяющей
добраться до темперамента, до (врожденной) «внутренней предрасположен-
ности», которую — в конечном счете в силу собственной успешности — ма-
скирует процесс цивилизации. Отказавшись от попыток продемонстрировать
единство человека и природы, физиогномика оперирует теперь внутри соци-
ального космоса, заботясь о поддержании его порядка и иерархии. Из «зеркала
души» лицо превратилось в фациес, определенный тип обличья, который надо
расшифровать, чтобы предвидеть возможное предосудительное поведение тех
или иных индивидуумов155. Не без поддержки физионотраса — техники, сво-
дившей лицо к профилю, лишенному какого-либо внутреннего содержания, —
физиономист превратился в помощника по поддержанию общественного
порядка, и не удивительно, что в XVIII веке термин «антропометрия» меняет
свой смысл: еще не став «судебными», эти древние вычисления идеальных
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 361
пропорций человеческого тела превращаются в технику измерения человече-
ского тела и различных его частей. В XVIII веке начинает складываться идея
«портрета преступника»: если в 1721 году мастер церопластики Гийом Денуэ,
по-видимому, из любопытства добивается разрешения сделать восковой слепок
головы знаменитого Картуша и демонстрирует его публике в своем анатомиче-
ском кабинете156, то за восковыми слепками всех членов «банды из Оржера»,
и мужчин и женщин, обезглавленных 9 термидора 1800 года (символическая
дата), уже стоят «научные» резоны157. И нет ничего удивительного в том, что
веком спустя криминолог Чезаре Ломброзо окажется обладателем одного из
изданий Лафатера, в котором он оставит множество пометок.
Но и в таком общественном и полицейском использовании физиогноми-
ки прослеживается смутное сопротивление базовым принципам «модерной»
концепции тела, которое, как мы видели ранее, является «собственностью»,
а не «основой идентичности» индивидуума. От Кампера до Лафатера — и даже
Галля, чью френологию в XVII веке предвосхитил Томмазо Кампанелла, — по-
иск отпечатка темперамента в неизменных телесных характеристиках приводит
к утверждению неразрывной связи между духовной сущностью индивидуума и
его физическим сложением: тело остается набором духовных признаков, нуж-
дающихся в дешифровке.
Переместившись в область медицинского знания и более не утверждая на-
личие связей между микро- и макрокосмом, эта идея имеет определенную пер-
спективу158. Но в своем конкретном выражении в конце XVIII века она стано-
вится манифестацией — выходящей за пределы народной культуры, которыми
порой ее пытаются ограничить, — смутного неприятия тех безусловных водо-
разделов, которые устанавливают рационализм и картезианский дуализм. С XVI
по XVIII столетие мы видим многочисленные свидетельства живого интереса ко
всему тому, что вступает в противоречие вначале с прославлением идеального
тела, затем с его механистической моделью (в той мере, в какой тело предстает
как лишенная собственного мышления материя). Это максимально резко выра-
жено в деревянной гравюре «Человеческие часы», которая около 1530 года была
выполнена немецким скульптором, краснодеревщиком и гравером Петером
Флетнером159. Было бы ошибкой видеть в ней лишь карнавальную скатологию:
как показал Жан Вирт, проводя прямую параллель между испражнениями, этой
«регулярной деятельностью», и песочными часами, где в роли песка выступают
экскременты, мастер напрямую отсылает к идее быстротечности времени и
образу смерти, пребывающей внутри живого тела. Флетнер сводит «проблему
смерти к ее физиологическим аспектам» и находит «одновременно механисти-
ческую и физиологическую формулу подлинной „суеты сует”».
Ощущение, что классическое прославление тела искусственно и не соот-
ветствует природной реальности, прежде всего сказывается во вкусе ко всему,
362 ИстЪриятела
что является извращением — вплоть до монструозности — этой красоты. Как
уже говорилось, и у Леонардо, и у Дюрера изучение идеальных пропорций шло
параллельно с систематическим «исследованием диспропорций», стремлени-
ем запечатлеть типы безобразия, одновременно идеальные и естественные
(связанные с процессом старения или с отклонениями как составной частью
природного многообразия). Вся эпоха Ренессанса испытывает увлеченный
интерес к аномалиям и монстрам. Александр Койре полагал, что необычайное
ренессансное легковерие в этом вопросе — прямое следствие того интеллек-
туального любопытства, которое привело к пересмотру представлений о фи-
зическом мире160. Вера Ренессанса в естественность существования монстров
неразрывно связана с его эпистемой, в особенности с аналогическим мышле-
нием, — повсюду видя сходство и «сигнатуры», оно узаконивает незаметный
переход от одного природного царства к другому, смешение человеческих и
животных черт. В силу беспредельного могущества производящей природы,
которая, как писал Амбруаз Паре, «забавляется своими созданиями», творение
продолжается, и гибридный монстр (или художник, придумывающий гротеск)
являет ее глубинную упорядоченность, ее последовательный, не случайный
характер161.
В этом контексте становится понятно, почему телесные аномалии были
столь привлекательны и какую (социальную или финансовую) выгоду могли
извлекать их обладатели. Мода на карликов при европейских дворах (и на
придворных портретах) хорошо известна: подобно диковинкам из кабинетов
редкостей, они, наряду с чернокожим пажом или слугой, повышают престиж
своих владельцев и тем охотней выставляются напоказ, что их уродство отте-
няет благородную красоту государя и его дома. К примеру, портрет бородатой
женщины с дочерью и мужем, написанный Риберой в 1631 году, заслуженно
знаменит серьезной, почти трагической манерой презентации персонажей.
Но за ним также стоит интерес к путанице жанров (здесь — полов), в котором
проявляется творческая (и игровая) мощь природы. Мы теперь знаем, что из-
быточный волосяной покров объясняется гиперсекрецией надпочечников или
гипофиза162, но современники Риберы этого не ведали, и «бородатая женщина»
служила живым доказательством — причем в самом сердце европейского
общества — причуд природы. Точно так же ошибочно искать аллегорический
смысл в «Тройном портрете» Агостино Карраччи, написанном между 1598 и
1600 годами (Неаполь). Как с опорой на документы показал Роберто Заппери163,
на нем представлены три персонажа, жившие при римском дворе кардинала
Одоардо Фарнезе: справа — карлик Родомонт (прозванный Амоном), в цен-
тре — «волосатый человек» Арриго Гонсалус и слева — дурак Пьетро. Исполняя
обязанности слуг и шутов, они были такими же типичными и престижными
символами, что и экзотические животные, которых также коллекционировал
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 363
кардинал; в глазах посетителей все они — диковинки. Редкость «образчика»
объясняется тем фактом, что в центре полотна находится «волосатый чело-
век». Арриго Гонсалус был подарен кардиналу в 1595 году герцогом Пармским
Рануччо Фарнезе и пользовался европейской известностью. Его отец Петрус
Гонсалус, тоже «волосатый», за несколько лет до этого был привезен с Канар-
ских островов с женой (с нормальным волосяным покровом), старшей дочерью
и сыном (оба «волосатые») по просьбе эрцгерцога Тирольского Фердинанда, и
тот, ради умножения собственной известности, постоянно заказывал их пор-
треты — маслом, гравированные, в миниатюре164. Громкий успех этих «воло-
сатых людей», по-видимому, связан с тем, что они служили доказательствами
истинности мифа о «диких людях», все еще живущих в природном состоянии
в чащах непроходимых лесов. Но любознательные современники считали их
природными монстрами, и их портреты (в костюмах с гофрировкой), наряду с
изображениями «человека с журавлиной шеей и головой», включены в «Исто-
рию монстров» Улисса Альдрованди, завершенную Амброзини и увидевшую
свет в Болонье в 1642 году.
Эти ренессансные монстры, в общем, не ставили под сомнение классиче-
ский идеал тела. Они выгодно оттеняли совершенство «нормального» челове-
ческого тела, сотворенного по образу и подобию Божию, для чего их, наряду с
чернокожими слугами, и держали при дворах государей; более того, состояние
знания отнюдь не препятствовало тому, чтобы, с одной стороны, принимать
идею скрещения различных природных царств, а с другой — активно уча-
ствовать в формировании «модерного» понимания тела. Так, Амбруаз Паре
занимался анатомией, открыл способ перевязки вен, позволяющий остановить
кровотечение, и в своем труде «О монстрах и диковинках», опубликованном в
Париже в 1585 году, давал биологические и механистические объяснения неко-
торым врожденным недостаткам. Однако другие уродства отнесены им на счет
влияющей на момент зачатия впечатлительности женщин, астрологических
причин, вмешательства демонических сил, суккубов или инкубов или, наобо-
рот, посылаемых свыше чудесных предзнаменований; кроме того, он ссылается
на неоспоримые (как ему кажется) случаи, связанные с сексуальными сноше-
ниями людей и животных165.
Однако двумя столетиями позже (и несмотря на «Сон д’Аламбера», в ко-
тором Дидро все еще упоминает о межвидовых союзах) наука своими мето-
дами, парадоксальным образом, способствует новому восприятию тела. Об
этом свидетельствуют изобразительные искусства, отказавшиеся служить
поддержкой классического дуализма, где живое тело сводится к механизму, а
мертвое считается инертным трупом. Теперь тело, во всей своей материальной
и физиологической полноте, видится активной силой, носителем опасных воз-
можностей, пугающих и темных, стоит чуть поколебаться свету Разума. Иными
364 История тела
словами, тело провоцирует чувство возвышенного (в том смысле, в котором
это слово использует английский теоретик Уильям Берк), вызываемое всем ве-
ликим, ужасным и не до конца понятным166. В результате резкого, катастрофи-
ческого поворота наука, которая должна была прояснить чисто механические
условия работы тела, вызывала к жизни ощущение независимого бытия тела,
ставящего под сомнение ту неограниченную власть, которую над ним, как счи-
талось, имели дух и разум.
2. Амбивалентность восковых фигур
Это можно видеть по тому амбивалентному отношению, которое в XVIII веке
вызывают восковые анатомические муляжи, пользовавшиеся успехом по всей
Европе. Когда в 1785 году магистрат Шарль-Этьен Дюпати пишет об органи-
зованном Феличе Фонтаной кабинете естественной истории, то он выражает
полнейшее восхищение «ученым муляжом» человеческого тела, где можно ви-
деть «все самые тайные детали этого столь сложного механизма». «Тайные»
не только потому, что речь идет о внутренних органах; просвещенный маги-
страт видит тут более глубокий смысл: «Беглый взгляд на нервную систему
приоткрывает множество тайн. Философия допускает ошибку, недостаточно
погружаясь в человека физического, ибо именно там скрывается человек нрав-
ственный. Внешний человек — лишь выступающая наружу часть человека
внутреннего»167. Эти примечательные формулировки, исполненные духа ма-
териализма, радикально отличаются от высказываний Лафатера; тем не менее
мы видим, что они удивительно перекликаются и что есть представления, раз-
деляемые людьми разных убеждений; к ним относится мнение об отсутствии
пропасти между личностью и телом, которое, уже в несколько иной модаль-
ности, продолжает оставаться «основой идентичности» индивидуума.
Выставленные во Флоренции восковые муляжи вызывают у Шарля-
Этьена Дюпати интеллектуальный энтузиазм, типично «философическую»
реакцию; несколько лет спустя Элизабет Виже-Лебрен отреагирует как рас-
судительная женщина-художник — она не собирается «падать в обморок» и
просит у Феличе Фонтана «совета, как избавиться от повышенной чувстви-
тельности органов»168. Более всего здесь важен сам факт визита: созданный
под эгидой великого герцога Тосканского Пьетро Леопольде, образованного
реформатора и сторонника Просвещения, Королевский музей физики и есте-
ственной истории (сегодня музей Ла Спекола) стал одним из обязательных для
посещения мест во Флоренции, в значительной степени благодаря коллекции
восковых муляжей. Престиж ее был столь велик, что австрийский император
Иосиф II посвятил Фонтана в рыцари Священной Римской империи и за-
казал ему большое количество муляжей. Настоящее научное изобретение
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 365
XVIII столетия, анатомические муляжи неразрывно связаны с художественной
историей тела, поскольку их педагогическое назначение с самого начала стано-
вится предметом творческой рефлексии как в плане коллекционирования, так
и в визуальной трактовке тела. Частные собрания таких муляжей, как правило,
хранящихся в кабинетах редкостей, вызывают у зрителей смешанные чувства,
как хорошо видно из отзыва госпожи де Жанлис о (тогда знаменитой) коллек-
ции мадмуазель Биэрон, посещение которой стоило одно экю: «Моделью для ее
меланхолических муляжей служили трупы, которые она хранила в стеклянном
кабинете посреди сада; я ни разу не решилась посетить этот кабинет, который
был ее любимым местом и который она называла своим малым будуаром»169.
Первый восковой муляж (голова старика с наполовину анатомированным
лицом) был создан в самом начале XVIII века сицилийцем Гаэтано Дзумбо.
Громкий успех его произведения, вначале во Флоренции, затем в Париже, безу-
словно способствовал распространению этой новой практики170. Дзумбо — не
медик, но известный мастер восковой скульптуры. К тому времени он уже был
автором таких скульптурных композиций, как «Чума» (Неаполь, 1691), «Три-
умф времени», «Разложение тела» и «Сифилис» (все три во Флоренции, 1691 —
1694). Сам жанр восковых «картин» существовал ранее, но Дзумбо придал ему
исключительную силу воздействия за счет анатомически точного изображения
тел, их высокохудожественного исполнения и презентационной риторики.
Барочные по своему духу, эти сцены должны были вызывать нравственный и
религиозный ужас пред зрелищем смерти, что хорошо понимал маркиз де Сад
(еще до того, как использовал его совсем по другому назначению в «Жюльет-
те»): «Впечатление столь сильное, что кажется, чувства предупреждают друг
друга. Рассматривая эти ужасные подробности, безотчетно закрываешь рукой
нос, и глядя на них, невозможно удержаться от мрачных размышлений о раз-
ложении, которые ведут к более утешительным мыслям о Творце»171. Именно в
этом качестве Козимо III Медичи, великий герцог Тосканский, известный сво-
им ханжеством, поместил «картины» Дзумбо «среди античных статуй и самых
редкостных картин из тех, что у него имелись»172.
В отличие от них собственно анатомические муляжи имеют строго педа-
гогическое назначение. Как писал Фонтенель, секретарь Академии наук, где в
1701 году Дзумбо демонстрировал «Голову старика», такой тип «репрезента-
ции» способен избавить от «сложностей, связанных с поиском трупов, которых
не найти именно тогда, когда они нужны» и сделать изучение анатомии «менее
отвратительным и более обыкновенным» занятием173. Однако светский успех
произведений Дзумбо свидетельствует о том, что — возможно, помимо наме-
рений автора — их научное предназначение в глазах публики дублировалось
другим, не столь ясным интересом. Новый всплеск увлечения анатомическими
муляжами в последней трети века во многом связан с эксплуатацией воз-
366 История тела
можностей их художественной презентации и того смятения, которое они
способны вызывать. Мы уже упоминали о реакции рассудительной Элизабет
Виже-Лебрен. Обозрев «с восхищением» и не испытывая «ни малейших непри-
ятных ощущений... множество деталей, крайне полезных для нашей сохран-
ности и нашего ума», она была напугана одним из постановочных эффектов,
устроенных Феличе Фонтаной: когда в поле ее зрения попадает «лежащая
женщина в полную величину, сделанная весьма правдоподобно», Фонтана под-
нимает «нечто вроде крышки», открывая взгляду Элизабет «все внутренности,
устроенные так, как наши». Без сомнения, речь идет о создании Клементе Су-
зини, получившем прозвание «Медицинской Венеры»: это восковая фигура в
натуральную величину, лежащая на постели на шелковом покрывале со слегка
откинутой головой и жалобным выражением лица. Она кажется целой, пока
не приподнимается покрышка — кожный покров, постепенно приоткрывая и
показывая «тайны ее анатомии»174. Испытанный госпожой Виже-Лебрен ужас,
очевидно, объясняется эффектом неожиданности, но также и контрастом
между жизнеподобием фигуры и внезапным обнажением ее внутренних, не
менее «жизненных» органов. В таком резком переходе от бесстрастного на-
блюдения в сфере публичного восприятия к обнаженным интимным «тайнам»
модели есть нечто непристойное, что еще более усиливает макабрическая
обстановка. Тем не менее театральная мизансцена Фонтаны — отнюдь не обыч-
ное memento mori; просвещенный ученый дирижирует ужасным зрелищем,
где «за искрящейся игрой жизненных феноменов» (выражение Дюпати), Разум
обнаруживает и демонстрирует мощь органической природы и свойственной
ей «красоты» — отталкивающее уродство человеческих покровов. Эффект
был тем более сильным, что изображения такого рода, порой украшенные
драгоценностями и с распущенными волосами, возлежали перед зрителем на
роскошных подушках и постелях, покрытых богатыми тканями. Убирая какие-
либо намеки на обстановку анатомического зала (и, равным образом, отказы-
ваясь от портретных черт, которые столь поражают в «Голове старика» Гаэтано
Дзумбо), музей Фонтана представляет идеальную анатомию совершенного
тела, где яркость, разнообразие и красота цветов возвышают открывающееся
зрелище, где «взгляд заворожен потрясающей детальностью, блестящей юве-
лирной работой, коралловыми сплетениями сосудов, филигранью нервов»175.
Не имеющая научного значения, «Медицинская Венера» предназначена для
широкой публики; так же как иллюстрации Везалия «в античном духе», она
помещает анатомию в художественный контекст современного ей идеала пре-
красного. Сами по себе муляжи Фонтана соответствуют неоклассической эсте-
тике, но их презентация и некоторые связанные с ними театральные эффекты
отсылают к слегка видоизмененной барочной образности. Такое необычайное
сочетание свидетельствует о том, что анатомическая репрезентация тела, даже
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 367
в эпоху Просвещения, никак не может быть сведена исключительно к просве-
тительскому — научному или философскому — проекту.
Еще один пример этой амбивалентности — восковые фигуры Андре-
Пьера Пенсона176, поставщика (с 1780 года) анатомических восковых фигур для
кабинета герцога Орлеанского в Пале-Рояль и создателя высоко ценившихся
восковых портретов. Его видение анатомической церопластики было чисто
художественным. Не заботясь о музейной презентации, он в основном работал
над тем, чтобы придать своим фигурам живые выражения и жесты, чаще всего
не без элемента патетики. Самая известная из них — «Сидящая женщина,
олицетворяющая испуг»: на постаменте сидит обнаженная женская фигура,
ее бедра едва прикрыты тканью; выражение лица и положение рук говорят о
том, что женщина испугана, то есть демонстрируют живую эмоцию, но при
этом у нее полностью раскрыта грудная клетка и видны внутренние органы.
Аналогичный прием можно видеть и в напряженных выражениях лиц моде-
лей с содранной кожей, и в муляже «Пятимесячный эмбрион», чья печальная
поза напоминает изображения спящего младенца Иисуса, исполненные пред-
вестий о его грядущей гибели; им же отмечен муляж «Испуганный ребенок»
и, в смягченном виде, «Вертикальный разрез головы» молодой женщины, где
по нетронутой части ее неоклассически совершенного лица стекает слеза.
На языке эпохи такие детали именовались «утонченными». Действительно, ху-
дожественная стратегия Пенсона состоит в том, что он помещает свои фигуры
в аллегорический или патетический контекст, тем самым устраняя впечатление
дискомфорта, которое производят анатомические муляжи. Его работы, часто
выполненные с уменьшением пропорций, на самом дела представляют собой
драгоценные «предметы искусства», и в 1771 году Пенсон получает разрешение
представить на Салоне Королевской академии живописи и скульптуры вос-
ковую модель человеческой руки со снятой кожей.
Однако условия, на которых это разрешение было предоставлено («у две-
рей Салона, но снаружи»), свидетельствуют о настороженном отношении
академических кругов, и действительно, в 1773 году его уже не возобновили.
Оставляя в стороне чисто административные резоны (выставляться в Сало-
не — привилегия членов Академии), размещение работ Пенсона «у дверей
Салона» имеет очевидное идеологические объяснение. Если «Экорше» (1767)
Гудона быстро начинает восприниматься как шедевр, то прежде всего в каче-
стве необходимого для всех художников пособия; слепки с него можно найти
во всех школах изящных искусств, и Дидро советует Екатерине II заказать
бронзовую копию для Санкт-Петербургской академии изящных искусств.
Восковые же фигуры Пенсона художникам ничем не могут быть полезны:
они искусно представляют то, что является невидимым (и потому напрямую
художника не касается), а видимую часть тела изображают в соответствии
368 История тела
с хорошо известной риторикой страстей. Без сомнения, в своих «Основах курса
живописи» Роже де Пиль похвалил и подробно описал восковые композиции
Гаэтано Дзумбо «Рождество» и «Оплакивание Христа», но как «скульптурные
произведения», выражающие «свой предмет с предельной приятностью»177.
Меж тем как восковые модели Пенсона не имеют иного «предмета», кроме
органической природы телесной механики. Размещая их «у дверей Салона,
но снаружи», Академия очень точно устанавливает проксемию, которая от-
ражает, отчасти непредсказуемо, иерархию сюжетов Фелибьена и, более ожи-
даемо, — нежелание допускать в Салон объекты, являющиеся плодами чистого
мастерства и лишенные «идеального» начала. Точно так же, отзываясь о Салоне
1765 года, Дидро отмечает, что «если бы там не присутствовало своеобразное
ощущение возвышенного, то идеал Шардена был бы жалок».
К этому, безусловно, надо добавить, что подобные объекты оказались
недоступными для собственно художественного восприятия, как если бы
анатомические изображения — в силу взыскуемого ими эффекта присутствия
и наперекор более поздним усилиям Пенсона придать им аллегорический
смысл — сопротивлялись художественной интерпретации, которой так и не
удалось умерить их непосредственное воздействие на воображение. В любом
случае препарирования Оноре Фрагонара того же времени показывают, что
наука эпохи Просвещения действительно могла способствовать возврату тьмы.
Один из основоположников ветеринарной анатомии, которая в XVIII веке раз-
вивается в русле «Естественной истории» Бюффона, родственник известного
живописца, Оноре Фрагонар с 1766 по 1771 год является «профессором и на-
ставником в анатомии» в альфортской ветеринарной школе, где он немедленно
создает анатомический кабинет, «самое обширное собрание такого рода из тех,
что существуют в Европе»178, притягивающее многочисленных посетителей.
Тем не менее его научная репутация отнюдь не безупречна. Особенно строги
немецкие ученые: фрагонаровские поделки не приводят к новым открытиям, не
опровергают заблуждения, это «изыски», которые «лишь радуют глаз» и выра-
жают «игривость и шутливость», свойственные «легкомысленному духу фран-
цузской нации». Последние характеристики не могут не удивлять, поскольку
Фрагонар занимался не церопластикой, а таксодермией, и такие экземпляры,
как «Мужчина с нижней челюстью» или очень знаменитый «Анатомированный
всадник» до сих пор производят невероятное и устрашающее впечатление,
далекое от игривости и легкомысленности.
Многие «естественные препарирования» Фрагонара, равно как и «ста-
хановский» ритм его работы, безусловно, объясняются стремлением создать
идеальные демонстрационные экземпляры, способные показать строение
всего организма (скелет, мускулатуру, кровеносные сосуды, нервную систе-
му). Его интерес сосредоточен не столько на анатомических и медицинских
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 369
исследованиях в чистом виде, сколько на постоянном совершенствовании соб-
ственных методов, направленных на повышение «верности передачи» анато-
мических моделей. Тем самым он ставит себя «в положение эстета от науки»179.
Но необходимо добавить, что его эстетика лишь в малой степени научна:
работая с естественными тканями, он стремится к «верности передачи», то
есть к эффекту реальности, еще более ошеломляющему, чем в случае восковых
муляжей, в силу идентичности репрезентирующего и репрезентируемого,
когда второй восстанавливается из первого. В то же время эффект «верности
передачи» материалов сочетается с очевидно театрализованной манерой пре-
зентации фигур, и драматические позы делают их похожими на «потусторон-
них» существ, на живых мертвецов. Поэтому не стоит удивляться тому, что
«Анатомированный всадник» вскоре оказался окружен мрачными легендами180
или что теперь он более известен под именем «Всадника Апокалипсиса». Судя
по свидетельству современников, Оноре Фрагонар был типичным меланхоли-
ком и имел столько странностей, что обвинение в сумасшествии (его пытались
выжить из альфортской школы) отнюдь не казалось абсурдным181. В любом
случае художественный регистр, в котором работает его воображение, безу-
словно, является «возвышенным», и его анатомические фантазии предвещают
атмосферу английского «готического романа» конца века (1796 год — «Монах»
Мэтью Льюиса, 1797 год — «Итальянец» Анны Радклиф) или, точнее говоря,
«Франкенштейна» Мери Шелли, который вышел в свет в 1817 году.
В этом контексте, безусловно, важен тот факт, что Оноре Фрагонар поль-
зовался поддержкой и помощью Жак-Луи Давида, главы французской неоклас-
сицистической школы, который в 1793 году способствовал приему анатома
и его двоюродного брата в Национальную комиссию искусств. Правда и то,
что один из предварительных набросков к «Сабинянкам» (1799), сделанных
Давидом в 1795-1796 годах, по анатомической точности приближается к «пре-
парированиям» Фрагонара. Эта перекличка свидетельствует о способности
исследования и репрезентаций телесной анатомии ставить под сомнение ка-
залось бы безусловные категории; идеальное совершенство неоклассического
тела оказывается почти намеренной маскировкой тревожных образов.
В 1781 году, когда выходит в свет «Критика чистого разума» Канта, живший
в Лондоне швейцарский художник Иоганн Генрих Фюссли пишет картину, ко-
торой предстояло его прославить, — «Ночной кошмар». В следующем году она
была выставлена в Королевской академии182. Это «шокирующее», по мнению
Хораса Уолпола, полотно пользовалось немалым успехом, о чем свидетельству-
ет множество мгновенно разошедшихся по всей Европе копий, вариантов и
гравюр. Как мы увидим, оно имело вполне личный характер, но одновременно
370 История тела
отвечало широко распространенному в ту эпоху интересу к иррациональному,
к сновидениям, особенно к кошмарам. В нем оказались близко сведены два по-
пулярных в то время подхода к сновидению, научный и поэтический. Отвергая
народные поверья, согласно которым сны объясняются вмешательством ноч-
ных духов, оставляя в стороне христианские представления, относящие сны на
счет ангельских или демонических посещений, просвещенная наука XVIII сто-
летия дает им ясное истолкование, в целом принятое образованной частью
общества. Сны, особенно кошмары, имеют физиологическую подоплеку и свя-
заны с положением тела спящего: когда он лежит на спине, кровообращение
затрудняется, что дает тревожное ощущение тяжести и удушья, такой фено-
мен часто встречается у женщин в период менструации. В результате медики
приходили к совершенно рациональному и обнадеживающему заключению:
«чудовищные сновидения» необходимо рассматривать как «возбудительный
сигнал», предупреждающий спящего или спящую о необходимости изменить
положение и тем самым избежать опасности183. Это объяснение Кант исполь-
зует в своей «Антропологии» (1798), и, судя по всему, оно стоит за «Ночным
кошмаром», где Фюссли стремится представить не столько объективную ре-
альность кошмара, сколько то, как его переживает спящая.
Но темный престиж «чудовищных сновидений» отнюдь не падает, скорее,
он переходит в другую плоскость. Ведь если населяющие сны создания — не
духи, посещающие спящего, если образы и мысли в сновидениях — не резуль-
тат реального опыта, то к какому порядку они принадлежат, из какого источни-
ка происходят? Если их все же порождает работа тела как такового, то, значит,
последнее обладает воображением и, стало быть, участвует в психической
деятельности. Современник Фюссли Георг Кристоф Лихтенберг без малейших
колебаний утверждал, что сны ведут к «познанию себя», добавляя к этому
слегка завуалированный выпад против Лафатера: «когда бы люди правдиво
рассказывали свои сны, то по ним, как по чертам лица, можно было бы опреде-
лить характер человека»184. Фюссли был дружен с Лафатером и, вероятно,
скорее согласился бы с медицинской и физиологической интерпретацией сно-
видений, нежели с предромантическими идеями Лихтенберга. Но его картина
не сводится к иллюстрации медицинской теории. Само обращение к образу
инкуба говорит о том, что при помощи визуальных, свойственных живописи
средств, Фюссли создает эффект реальности, предполагающий действительное
присутствие смотрящего на нас монстра, — и успех полотна, очевидно, связан
с этой в равной мере тревожной и расчетливой двойственностью. И самое
главное, картине свойственен глубинный интимный регистр, где полностью
стирается дневная уверенность Разума. На обратной стороне «Ночного кош-
мара», на том же холсте Фюссли пишет портрет молодой женщины, по всей
вероятности, Анны Ландоль, племянницы Лафатера, в которую в 1779 году он
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное 3 71
был безумно и безнадежно влюблен. Двусторонняя картина, «Ночной кошмар»
является продуктом сложного сгущения: научные доводы случайны и служат
оправданием личной проекции, которая обладает всеми приметами порчи,
напускаемой на недоступный предмет желания.
В любом случае европейский успех «Ночного кошмара» свидетельствует
о том, что его историческое значение выходит за пределы непосредственных
мотиваций художника. Он созвучен одному из знаменитых «капричос» Гойи
(который тоже был художником Просвещения185) «Сон разума рождает чудо-
вищ» (1796-1798); оба произведения показывают, что просветительский рацио-
нализм, безусловно, сохранял свою теневую сторону и что научные репрезента-
ции тела могли, в силу провоцируемых ими сопротивлений, порождать новые
образы, в которых проявлялось беспокойство, захватившее воображение.
Хотя Фрейд в своих трудах ни разу не упоминает картину Фюссли, он дол-
жен был отдавать себе отчет в ее значении. Вряд ли случайно, что в 1926 году,
по свидетельству одного из очевидцев, у него на стене висели две гравюры,
отчетливо представлявшие ту полярность, которой был отмечен век Просве-
щения: в своей квартире на Бергассе, 19, основатель психоанализа разместил
рядом «Урок анатомии» Рембрандта и «Ночной кошмар» Фюссли186. Трудно
сделать лучший выбор, чтобы наглядно представить эту двойную траекторию,
которая за столетие до него с разных сторон начинает подводить к «секретам»
или «тайнам» современного тела.
372 История тела
Примечания
ален корбен,жан-жак куртин, жорж вигарелло Предисловие к изданию
1. Febvre L. Pour une histoire a part entiere. Paris: SEVPEN, 1962. Pp. 544-545.
2. Cm.: Mauss M. Les techniques du corps 11 Mauss M. Sociologie et anthropologie. Paris: PUF, 1960.
3. Le Goff J., Truong N. Une histoire du corps au Moyen Age. Paris: Liana Levi, 2003. P. 15.
4. См., к примеру: Vidal D. L’accomplissement des corps: d’un jansenisme en mal et en miracle //
Communication. 1993. No. 56 (“Le Gouvernement du corps”).
5. Le Roy Ladurie E. Inrtoduction // Grimmer C. La Femme et le Batrad. Paris: Presses de la
Renaissance, 1983. Pp. 12-13.
6. Wallon H. Syndromes d’insuffisance psychomotrice et types psychomoteurs 11 Annales medico-
psychologiques. 1932. No. 4.
7. См., наир.: «На то, что в нашем мозгу существует телесная схема, указывают многочислен-
ные наблюдения» (Berthoz A. La D6cision. Paris: Odile Jacob, 2003. P. 165).
8. См.: Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999.
9. См.: Gauchet М. Essai de psychologic contemporaine. Un nouvel age de la personnalite // D6bat.
Mars-avril 1998. P. 177.
жорж вигарелло Предисловие к первому тому
1. Cornaro L. De la sobriete. Conseils pour vivre longtemps. Grenoble: Jerome Million, 1984. P. 84.
2. Из «Речи о единороге» (1585) Амбруаза Паре (см.: Pare A. Des monstres, des prodiges, des
voyages. Paris: La Club franfais du libraire, 1964. P. 167).
3. Симоне Мартини «Христос, несущий крест», ок. 1340, Париж, Лувр.
4. Андреа Мантенья «Распятие», 1456, Париж, Лувр.
5. См.: Laneyrie-Dagen N. L’lnvention du corps: le representation de 1’homme, du Moyen Age a la fin
du XIX siecle. Paris: Flammarion, 1997.
6. Мазаччо «Троица co св. Иоанном, Девой Марией и двумя дарителями», ок. 1425, Флоренция,
церковь Санта Мария Новелла.
7. См.: Francastel Р. La Figure et le Lieu. Lbrdre visuel du quattrocento. Paris: Gallimard, 1967. P. 25.
8. Flandrin J.-L. Les Amours paysannes (XVIe — XIXe siecle). Amour et sexualite dans les campagnes
de 1’ancienne France. Paris: Gallimard-Julliard, 1975.
9. Erasme. La Civilite puerile [1530], 6d. Ph. Aries. Paris: Ramsay, 1977. P. 69.
10. Cp.: Vandermonde Ch.A. Essai sur la maniere de perfectionner I’espece humaine. Paris, 1766.
Примечания 373
11. Villeneuve J.F. de. L’ficonomie politique. Projet pour enrichir et pour perfectionner I’espece humaine.
Paris, 1763.
12. Bibliotheque salutaire... // Preserver I’espece humaine. Paris, 1787.
13. Goubert P, Roche D. Les Fran^ais et I’Ancien Regime. Paris: Colin, 1984. T. II. P. 275.
ЖАК желис Глава L Тело, церковь, религия
1. Gasnier M.-D. Trouver un corps. Elements pour une pensee chretienne du corps // Le Corps. Dir.
J.Ch. Goddard, M. Labrune. Paris: Vrin, 1992. Pp. 71-90.
2. Делюмо Ж. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII—XVIII вв.).
Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2003.
3. Flandrin J.-L. Un temps pour embrasser. Aux origines de la morale sexuelle occidentale (Vie —
Xie siecle). Paris: Ed. du Seuil, 1983.
4. Этот двойственный подход ощутим даже в книгах по благочестию; в вопросах тела самый
жизнерадостный оптимизм соседствует там с глубочайшим пессимизмом. Ср.: Martin Ph.
Le livre de piete en Lorraine // Revue d’histoire de 1’figlise de France. Janvier-juin 1997. Vol. 83.
No. 210. Pp. 163-177.
5. Dupont A. Efiglise et les continues paiennes // Autrement. 1978. No. 15. Pp. 201-205. Cp.: Du-
pont A. Du sacre. Croisades et pelerinages. Images et languages. Paris: Gallimard, 1987 (в особен-
ности см. главу «Религиозная антропология», с. 417-537).
6. За важным исключением труда: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de
1’homme du Moyen Age a la fin du XIX siecle. Paris: Flammarion, 1997, в котором значительное
место отдано религиозным репрезентациям.
7. О средневековом периоде см. недавно вышедшее собрание новаторских работ Жан-Клода
Шмитта: Schmitt J.-C. Le corps, les rites, les reves, le temps: Essais d’anthropologie medievale. Paris:
Gallimard, 2001.
8. См. работы Оливье Кристена, в особенности: Christin О. Une revolution symbolique.
L’iconoclasme hugenote et la reconstruction catholique. Paris: fid. de Minuit, 1991.
9. Certeau M. de. La Fable mystique, XVIe — XVlIe siecle. Paris: Gallimard, 1982. P. 109 (coll.
“Bibliotheque des histoires”).
10. Paris J. EAnnonciation. Paris: fid. du Regard, 1997. P. 30.
11. Male Ё. EArt religieux de la fin du XVIe siecle, du XVII et du XVIII siecle. Etude sur 1’iconographie
apres le concile de Trente; Italie, France, Espagne, Flandres. Paris: Armand Colin, 1951. P. 243.
12. The Image of Christ: Catalogue of the Exhibition. London, National Gallery, February-May 2000.
Pp. 94-97.
13. Instruments de la Passion 11 Dictionnaire de la spiritualite ascetique et mystique. Paris: Beauchesne,
fasc. L-LJ, col. 1820-1831.
14. Цит. no: Avalon J. La legende de la passiflore 11 Aesculape. 1928. Pp. 282-287.
15. Gougaud L. Devotions et pratiques ascetiques du Moyen Age. Paris: Desclee de Brouwer —
P. Lethielleux, 1925. Pp. 74-90.
374 История тела
16. Platelle H. Les Chretiens face au miracle. Lille au XVIIe siecle. Paris: Ed. du Cerf, 1968. Pp. 215—
217.
17. Vie et mentalite d’un Lillois sous Louis XIV, ed. Alain Lottin. Lille: fimile Raoust, 1968. Pp. 244-
245.
18. Цит. no: Gockerell N. Builder und Zeichen der Frommigkeit; Sammlung Rudolf Kriss; Museum im
Herzogschloss Straubing. Munich, 1995. P. 59.
19. Kenz D.E. Les Buchers du roi. La culture protestante des martyrs (1523-1572). Seyssel: Champ
Vallon, 1997.
20. «Богохульство — это еще одно распятие, еще одна рана на груди Христа» (Cabantous А.
Histoire du blaspheme en Occident. Paris: Albin Michel, 1998. P. 55).
21. 0 важном значении символики правой стороны см.: Bertrand Р.-М. La Symbolique de la droite
et de la gauche au Moyen Age et au debut des Temps Modernes; etudes d’anthropologie sociale et
d’iconographie (these). 2 vols. Universite Paris I, 1997; Id. Histoire des gauchers. Des gens a 1’envers.
Paris: Imago, 2001.
22. Цит. no: Gougaud L. Devotions et pratiques ascetiques du Moyen Age. P. 95.
23. Mystique de la Passion 11 Dictionnaire de la spiritualite ascetique et mystique. Fasc. LXXVI-LXXVII.
Col. 332.
24. Hamon A.-J.-M. Histoire de la devotion au Sacre-Coeur. T. I: Vie de sainte Marguerite-Marie. Paris:
Beauchesne, 1923. P. 173.
25. Coeur sacre 11 Dictionnaire de la spiritualite ascetique et mystique. T. II. Col. 1023-1036; Marguerite-
Marie Alacoque 11 Ibid. T. X. Col. 349-354.
26. Le Pressoir mystique. Actes du colloque de Recloses (27 mai 1989). Dir. Daniel Alexandre Bidon.
Paris: fid. du Cerf, 1990.
27. Bainvel J.-V. La Devotion au Sacre-Coeur de Jesus. 4 ed. Paris, 1917. P. 129 (и далее). О роли бла-
гочестивых книг в распространении этого культа см.: Froeschle-Chopard М.-Н. La devotion
au Sacre-Coeur; confreries et livres de piete 11 Revue de 1’histoire des religions. 2000. Vol. 217.
Pp. 531-546.
28. Une vie de pain. Faire, penser et dire le pain en Europe. Dir. Claude Macherel et Renaud Zeebroek.
Bruxell: Credit communal, 1994. Pp. 29-30.
29. Vie et mentalite d’un Lillois sous Louis XIV. Pp. 271-272.
30. Hsia R.P.Ch. The Myth of Ritual Murder. Jews and Magic in Reformation Germany. New Haven;
London, 1988.
31. С XII по начало XVII в. в германских странах зафиксировано более 120 убийств детей, при-
писанных еврейским общинам (Treue W. Ritualmord und Hestienschandung. Untersuchungen
zur Judenfeindschaft in Deutschland im Mittelalter und der Friihen Neuzeit (these dactylofraphiee).
Berlin, 1989. Pp. ii-vi).
32. Moner M. Une legende en proces: le cas du “Saint Enfant” de La Guardia 11 La Legende. Madrid:
Casa de Velazquez, 1989. Pp. 253-266.
33. Fabre-Vassas C. La Bete singuliere. Les juifs, les chretions et le cochon. Paris: Gallimard, 1994.
34. Сообщено профессором Георгом Шроубеком (Мюнхен).
Примечания 375
35. Male Ё. EArt religieux du XVII siecle. Paris: Armand Colin, 1984. P. 286.
36. Bremond H. Histoire litteraire du sentiment religieux en France depuis la fin de la guerre de Religion.
T. Ill: La Conquete mystique. Becole franqaise. Reed. Paris: Bloud et Gay, 1967. P. 511 (и далее).
37. Male Ё. EArt religieux du XVII siecle. P. 287.
38. Это доказывает анализ 252 изображений, осуществленный в труде: Couprie-Rogeret А.
Le Massacre des Innocents (Ve — XIXe siecle). Eenfant et le soldat assassain, etude d’un theme
iconographique (memoire de maitrise). Universite Paris VIII, 1993; я опираюсь на некоторые вы-
воды, к которым приходит автор.
39. Santa Teresa de Jesiis. Libro de la vida 11 Orbis completas. Madrid: Bibliotec de Autores Christianos,
1951. V. 1. P. 598. Poutrin I. Souvenirs d’enfance. L’apprentissage de la saintete dans 1’Espagne
moderne // Melanges de la Casa de Velazquez. 1987. V. XXIII. Pp. 331-354.
40. Le Brun J. M Quotations de la notion de martyre au XVIIe siecle d’apres les biographies feminines
11 Saintete et martyre dans les religions du livre / sous dir. de J. Marx. Bruxelles: Universite libre,
1991. Pp. 77-90.
41. Обнаружив удивительное телесное ослабление Педро д’Алькантаро, Тереза Авильская от-
мечает: «Его сила была столь велика, словно он был сделан из корней деревьев». Цит. по:
Cottret М„ Delumeau J. Le Catholicisme entre Luther et Voltaire. Paris: PUF, 1996. P. 121.
42. Poutrin I. La Voile et la Plume. Authobiographie et saintete feminine dans 1’Espagne moderne.
Madrid: Casa de Velazquez, 1996. Pp. 72-79.
43. Bonaldi B. Contribution a 1’histoire de lanorexie mentale. Etudes de cas aux XVIIe et XVlIIe siecles
(memoire de maitrise). Paris VIII. 1998.
44. Bell R.M. Holy Anorexy. Chicago; London, 1985.
45. В каждом случае проявлялась «самая суть желаний, страхов и фантазий, связанных с жизнью
женщины: отказ от размножения, аменорея, истощение. Ср.: Maitre J. Anorexies religieuses,
anorexie mentale. Essai de psychanalyse sociohistorique: de Marie d’lncarnation a Simone Weil.
Paris: Ed. du Cerf, 2000.
46. Memoire historique de 1’abstinence et de m’inappetence d’une fille de trente et un ans qui vit en
conservant lembonpoint depuis quatorze annees, par Saint-Andre, medecin a Tarascon-sur-Ariege,
1784 // Bibliotheque de I’Academie national de medecine, fonds de la Societe royale de medecine.
Carton. 167. Dossier 12. No. 3.
47. Albert J.-P. Le Sang et le Ciel. Les saintes mystiques dans le monde chretien. Paris: Aubiet, 1997.
48. Lelievre V. Les jeunes peuvent-ils etre canonises? Paris: Tequi, 1984. P. 447.
49. Bouquet H. dr. Le mysticisme d’un anatomiste du XVIIe siecle, Jean Swammerdam et Antoinette
Bourguignon//Aesculape. 1912. Pp. 172-174. -
50. От XVII в. сохранились тысячи биографий, которые были написаны за их героинь. См.: Le
Brun J. L’institution et le corps, lieux de memoire, d’apres les biographies spirituelles feminines du
XVII siecle // Corps ecrit. 1984. No. 11 “La mmoire”. Pp. 111-121.
51. Poutrin I. La Voile et la Plume. Pp. 89-100. '
52. Именно в Испании было больше всего духовных сочинений, обращенных к желающим пока-
яться («Наставитель грешников», «Трактат о суетности мира», «Искусство служения Богу»,
376 История тела
«Духовные упражнения»...). Ср.: Groult Р. Anthologie de la litterature spirituelle au XVIe siecle.
Paris: Klincksieck, 1959. *
53. Adnes P. Stigmates // Dicionnaire de spiritualite ascetique et mystique. V. XIV. Col. 1214-1215.
54. Abadie A., Laignel-Lavastine dr. Notes sur trois stigmatises // Bulletin de la Soci£te fran<;aise
d’histoire de la medicine. 1933. Pp. 106-111.
55. Вероника Джулиани была канонизирована в 1839 г.
56. Feraud, аЬЬё. Les Mois de Notre-Dame de Laus. Digne, 1878. Pp. 160-161.
57. Albert J.-P. Hagio-graphiques. Lecriture qui sanctifie 11 Terrain. 1995. No. 24. Fabrication des saints.
Pp. 75-82.
58. Sallmann J.-M. Naples et ses saints a 1’age baroque. P. 309.
59. Цит. no: Dube J.-C. L’interet d’un medecin de province du XVIIe siecle pour les eaux minerales et
les monstres 11 Bulletin canadien d’histoire de la medicine. 1998. V 15. P. 344.
60. Цит. no: Sallmann J.-M. Naples et ses saints a Page baroque. P. 308.
61. Ср. с текстом Пьеро Кампорези: Camporesi P. La Chair impassible. Paris: Flammarion, 1986.
Pp. 9-11 (оригинальное издание — Milan, 1983).
62. Pron E, abbe Histoire des merveilles de Notre-Dame du Laus tirees des archives du v6nerable
sanctuaire. Gap, 1856. Pp. 308-309.
63. De Certeau M. Historicites mystiques // Recherches de science religieuse. 1985. V 73. Pp. 325-353.
64. Bergamo M. La Science des saints. Le discours mystique au XVIIe siecle en France. Grenoble:
Jerome Million, 1992; Idem. EAnatomie de 1'ame, de Francois de Sales a Fenelon. Grenoble: Jerome
Million, 1994.
65. Therese d’Avila. Autobiographie // Therese d’Avila. CEuvres completes I Ed. M. Auclair. Paris, 1952.
P. 207. См. также: Renault E. Sainte Therese d’Avila et 1’experience mystique. Paris: fid. du Seuil,
1970. Pp. 40-49. •
66. Piny A. (pere). La Vie de la Venerable Mere Marie-Magdelaine de la Tres-Sainte Trinite, fondatrice
de 1’Ordre de Nostre-Dame de Misericorde. Lyon, 1680. Цит. no: Le Brun J. L’institution et le corps.
Pp. 117-118.
67. Bremond H. Histoire litteraire du sentiment religieux en France depuis la fin des guerres de Religion.
VIII, 2. Pp. 211-217.
68. Цит. no: Pron E, аЬЬё. Histoire des merveilles de Notre-Dame du Laus. P. 238.
69. В вопросе о том, что страдание имело ценность мученичества, мы следуем за блистатель-
ной работой Жака Лебрена: Le Brun J. Mutations de la notion de martyre au XVIIe siecle...
P. 79 sq. • ‘
70. В своем «Эссе с поучениями для больных в разных состояниях» начала XVIII в. Антуан Блан-
шар, священник из Вандомуа, также развивает мысль о том, что болезни являются «спаси-
тельными карами». См.: Lebrun Е Se soigner autrefois. M6decins, saints et sorciers. Paris: Temps
actuels, 1983. Pp. 12-13.
71. Цит. no: Le Brun J. Mutations de la notion de martyre au XVIIe siecle... P. 82.
72. Le Brun J. Cancer serpit. Recherches sur la representation du cancer dans les biographies spirituelles
f6minines du XVIIe siecle // Sciences sociales et ваШё. 1984. Vol. II. No. 2. P. 22.
Примечания 377
73. «Мне следовало пить гной и облизывать пластыри» (La vie de Madame Guyon ecrite par elle-
meme, 1720. Paris, 1983. P. 82). Я благодарен Жану л’Ивоннэ за то, что он обратил мое внима-
ние на мадам Гюйон.
74. Le Brun J. Cancer serpit. Pp. 24-27.
75. Touzet H.-P. La vie pathologique de saint Francois de Sales // Bulletin de la Societe fran^aise
d’histoire de la medecine. 1925. V. XIV. Pp. 17-18.
76. Согласно Терезе Авильской, тело есть боль, а боль есть послание Господа; ибо Господь спасает
душу, которая «таким образом освобождает свое время в чистилище». В XIX в. Ж.-К. Гюис-
манс говорил об «очищении страданием» в совершенно ином контексте и видел в нем «под-
линный дезинфектант души».
77. Встреча Группы изучения истории религии (Ла Бюссьер); тема встречи — «Страдание».
Доль-Мантролан, 31 июля — 2 сентября 1989 г.
78. Schmoeger К.-Е. La vie de Anne-Catherine Emmerich. Paris: Amboise Bray, 1868. Pp. 212-214.
Цит. no: Albert J.-P. Le corps defaut. De quelques manieres pieuses de se couper en morceaux //
Terrain. No. 18. “Le Corps en morceaux”. Paris, 1992. P. 40.
79. Albert J.-P. Le Sang et le Ciel. P. 94.
80. La Madeleine repentante. L’art du XVIIe siecle dans les carmels de France: catalogue d’exposition.
Paris: Musee du Petit Palais, 1982. Pp. 18-159.
81. Об образах Магдалины см.: Sainte Marie-Madeleine et 1’application du decret tridentin (1563)
sur les saintes images; в книге: Marie-Madeleine dans la mystique, les arts et les lettres. Paris:
Beauchesne, 1989. Pp. 191-210.
82. Приблизительно четверть образов святых, имевшихся в домах парижан XVII в., составляли
изображения кающейся Магдалины. См.: Pardailhe-Galabrun A. La Naissance de 1’intime. 3000
foyers parisiens, XVIIe — XVlIIe siecle. Paris: PUF, 1988. Pp. 432-433.
83. Об этом живописном открытии и его новом значении начиная с конца XVII в. см.: Delu-
meau J. Que reste-t-il du Paradis? Paris: Fayard, 2000. Pp. 408-439.
84. Marie R. La Foi en la resurrection de mortes // Le Temps de la reflexion. 1982. V. III. P. 120.
85. Sponde H. De. Les Cimetieres sacrez (1596). Цит. no: Croix A. Cultures et religion en Bretagne aux
XVle et XVIIe slides. Rennes: Presse universitaires de Rennes, 1995. P. 155.
86. Так, в Камбоне в 1573 г. в протоколе визита оставлено распоряжение «сделать небольшой
реликварий для помещения костей усопших». Croix A. Ibid. Р. 160.
87. См. замечательную работу Ива Ле Фюр (Yves Le Fur) «Оссуарии Европы» в каталоге: La
mort n’en saura rien. Reliques d’Europe et d’Oceanie: catalogue d’exposition. Paris: RMN, 2000.
Pp. 69-82.
николь пеллегрен Глава II. Тело сообщества,
общие телесные практики
1. О христианском восприятии тела, презренного, но необходимого для дела Воскрешения
спутника души, см.: Gasnier M.-D. Trouver un corps. Elements pour une pensee chretienne du
378 История тела
corps Ц Le Corps I Sous dir. De Jean-Christophe Goddard et Monique Labrune. Paris: Vrin, 1992.
Pp. 71-90. И среди тысячи других источников — необычный диалог души и тела в бретонской
поэме, входящей в сборник «Barzhaz Breizh» (La Villemarque de T.-H. Tresor de la litterature
orale de la Bretagne [1867]. Spezet: Coop Breizh, 1999. Pp. 487-491).
2. Bolleme G. La Bible bleue. Anthologie d’une litterature populaire. Paris: Flammarion, 1975; Eadem.
Lenjeu du corps et la Bibliotheque bleue 11 Ethnologie fran<;aise. 1976. No. 3/4. Pp. 285-292. В чис-
ло моих источников также входят тексты, более известные как моральные предписания, ме-
дицинские трактаты, художественная литература и иконография, но эти источники — лишь
дополнительные. Мишель де Серто был моим вдохновителем, в особенности его «Изобрете-
ние повседневности» (М. де Серто. Изобретение повседневности. М.: НЛО, 2010).
3. Croix A. Moi Jean Martin recteur de Pleuvellec... Cures “journalistes” de la Renaissance 4 la fin
du XVIIe siecle. Rennes: Apogee, 1993; Lachiver M. Les Annees de misere. La famine au temps du
Grand Roi, 1680-1720. Paris: Fayard, 1991.
4. В том, что касается «свободомыслия» и старых форм атеизма, равно как и во всем, что ка-
сается тела «человека Нового времени», остаются непревзойденными первые заметки Ро-
бера Мандру (Mandrou R. Introduction a la France moderne (1500-1640). Essai de psychologie
historique. Paris: Albin Michel, 1961. Pp. 294-297).
5. Lebrun F. Se soigner autrefois. Medecins, saints et sorciers. Paris: Temps actuels, 1983. Pp. 11-14; de
Certeau M. La Fable mystique, XVle — XVIIe siecle. Paris: Gallimard, coll. “Bibliotheque des histoires”,
1982; Vuarnet J.-N. Extases feminines. Paris: Arthaud, 1980. Можно высказать сожаление по пово-
ду того, что исследователи истории тела, за исключением Жан-Пьера Альбера (Albert J.-P. Le
Sang et le Ciel. Les saintes mystiques dans le monde chretien. Paris: Aubier, 1997), редко привлекают
для описания и понимания самых обычных явлений огромный корпус мистических текстов и
мемуаров духовных лиц. Pellegrin N. Eecriture des stigmates, XVle — XVIIe siecle // Les Blessures
corporelles / sous dir. De Pierre Cordier et Sebastien Jahan. Poitiers: GERHICO, 2003. Pp. 41-62.
6. Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle / ed. Emmanuel Le Roy Ladurie et
Orest Ranum. Paris: Gallimard — Julliard, 1985. Pp. 124, 129, 94; Simon L. Louis Simon, villageois
de 1’ancienne France. Rennes: Ouest — France, 1996. Pp. 59, 64 (речь идет о ткацком станке для
производства кисеи).
7. Alacoque М.-М. Autobiographic, 1715 // Vie et oeuvres de la bienheureuse... Paris: Poussielgue,
1915. T. II. P. 82.
8. И это представляется мне верным и в отношении «народной культуры», которой пропита-
ны произведения Рабле (см.: Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура
Средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М.: Худож. лит., 1990).
9. Блок М. Короли-чудотворцы. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998; Aron J.-P.
Le Mangeur du XIXe siecle. Paris: Laffont, 1974; Lever M. Les Buchers de Sodome: histoire des
“infimes”. Paris: Fayard, 1985; Loux E, Richard P. Sagesses du corps. La sante et la maladie dans les
proverbes fran<;ais. Paris: Maisonneuve et Larose, 1978.
10. Cm.: Piponnier E, Bucaille R. La belle ou la bete ? Remarques sur 1’apparence corporelle de la
paysannerie medievale // Ethnologie fran<;aise. 1976. No. 3/4. Pp. 227-232.
Примечания 379
11. Furetiere A. Dictionnaire universel. La Haye: Arnout, 1690. Non pagine.
12. Все эти примеры заслуживают внимания. Будучи эхом господствующей (но не всеобъем-
лющей) системы мысли, они говорят о статусе тела и способах его восприятия, а также о
некоторых методах ведения войны (армейские, охранные корпуса и т.п.), управления, строи-
тельства и т.д.
13. Brenot А.-М. La pathologie du corps social d’Ancien Regime // Sources. A° 29-30. 1992. T. I. P. 181;
переиздано в: Maladies, medecines et societes 11 sous dir. de Francois — Olivier Touati. Paris:
L’Harmattan, 1993.
14. Richelet P. Dictionnaire fran^ois. Geneve: Widerhold, 1680. P. 183. Ришле повторяет этот при-
мер в рамках ученого рассуждения об употреблении предлогов «а» и «dans» (переводятся на
русский язык как «в» (теле)).
15. Множество примеров, в которых тело выступает как фигура смерти, можно найти в народ-
ной литературе (см. тексты, процитированные Женевьевой Боллем: Bolleme G. Denjeu du
corps et la Bibliotheque bleue. Pp. 286-287) и, конечно же, в благочестивых сочинениях, подго-
тавливающих человека к смерти (Perducius С. La Regie ou le Bon Usage du deuil. Valenciennes:
s.e., 1655).
16. Dubois A. Journal d’un cure de campagne au XVIIe siecle / fid. Henri Platelle. Paris: Cerf, 1965.
Pp. 98, 134, 157, 119, 99, 145. Такое же употребление (и столь же редкое) можно найти у кюре
Жан-Батиста Равено: Raveneau J.-B. Journal (1676-1688) I ed. Michele Bardon et Michel Vissiere.
fitrepilly: Presses du Village, 1994. Pp. 10, 37, 104, 133, 160, 225, 226, 227, 228. Похороны и про-
цессии — это единственные события, на которых появляются «тела» (усопших, святых и/или
организаций), — за всего лишь двумя исключениями, расположенными почти друг за дру-
гом в самом начале его «Собрания». В них возникает душа-и-тело рассказчика, потрясенного
плачевным состоянием алтаря и дома священника в его новом приходе (рр. 4, 7); см. ниже.
17. Dubois A. Journal d’un cure de campagne au XVIIe siecle. Pp. 92, 153-158.
18. Ibid. P. 108: три убийства в приходе за шесть месяцев, в том числе убийство юноши любовни-
ком его сестры, беременной и безумно влюбленной, несмотря на внешнюю скромность («чем
больше они похожи на святых, тем меньше им можно доверять»),
19. Jamerey-Duval V. Memoires. Enfance et education d’un paysan au XVIIIe siecle / ed. Jean-Marie
Goulemot. Paris: Le Sycomore, 1981; Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. О ста-
тусе их текстов см. замечательные предисловия, а также, для сравнения, «дневник» одного
парижского стекольщика («Жак-Луи Менетра, помощник стекольщика XVIII в.»; Menet-
ra J.-L. Journal de ma vie / ed. Daniel Roche. Paris: Montalba, 1982) и предисловия к двум лан-
гедокским хроникам жителя Руэрга на службе у сеньора д’Обэ, на территории современного
департамента Гар (Leonard Ё.-G. Mon village sous Louis XV d’apres les Memoires d’un paysan.
Paris: PUF, 1941; Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle).
20. Jamerey-Duval V. Memoires. Pp. 114, 115, 265, 312. Любопытно заметить, что для него пустые
бутылки все равно что «тела без душ», и первое опьянение дало физическое объяснение всем
«исступлениям», «восторгам» и рыданиям в экстазе, которые переживают мистики (р. 215).
Эти образы становятся менее «восторженными», когда сыновья рассказывают о пьянстве
380 История тела
отца и о своей горечи (Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 30; Besnard
F.-Y. Souvenirs dun nonagenaire (1752-1842). 2 vol. I ed. Celestin Port. Marseille: Laffitte, 1979.
Pp. 65-67).
21. Ingrand J.-C. Memoires (1733-1803) / ed. Christiane Escanecrabe. Bonnes: Gorgones, 1999.
Pp. 145, 231.
22. Albert J.-P. Odeurs de saintete. La mythologie chretienne des aromates. Paris: EHESS, 1990. Это
противоположность «гнилым клоакам» женского тела, высмеиваемого теологами XVII сто-
летия (Darmon Р Mythologie de la femme dans TAncienne France. Paris: fid. du Seuil, 1983. Pp. 50,
125-129, etc.).
23. Сохранилось множество свидетельств о страхе перед анатомическим вскрытием, одно из
которых (1712) принадлежит сельскому интеллектуалу (Prion Р. Memories d’un ecrivain de
campagne au XVIIIe siecle. P. 50; он называет Монпелье «хищным городом» из-за его меди-
цинской школы). На кладбищах некрещеных младенцев, «чужаков», повешенных, проте-
стантов, янсенистов долгое время хоронили отдельно (ср. с кладбищем Сен-Флорен в 1874 г.
в; Kselman Т. Death and the Afterlife in Modem France. Princeton: Princeton University Press,
1993. P. 196; о XVIII в. см.: Thibaut-Payen J. Les Morts, 1’figlise et I’fitat. Recherches d’histoire
administrative sur la sepulture et les cimetidres dans le ressort du Parlement de Paris aux XVIIe et
XVIIIe siddes. Paris: Lanore, 1977. Pp. 94-204).
24. Beik W. Urban Protest in Seventeenth-Century France. The Culture of Retribution, Cambridge:
Cambridge University Press, 1997. Pp. 56-63; Berce Y.-M. Histoire des Croquants: etude des
soulevements populaires au XVIIIe siecle dans le Sud-Ouest de la France, 2 vol. Geneve: Droz,
1974. Passim; Mandrou R. Introduction a la France moderne. Pp. 79-81, 326-329; Vovelle M. Les
Metamorphoses de la fete en Provence de 1750 a 1820. Paris: Aubier-Flammarion, 1976. P. 75; Le
Roy Ladurie E. Le Carnaval de Romans: de la Chandeleur au mercredi des Cendres, 1579-1580.
Paris: Gallimard, 1979; etc.
25. Perducius C. La Rdgle ou le Bon Usage du deuil. Pp. 371, 375.
26. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. Pp. 33, 83.
27. Bolleme G. Lenjeu du corps et la Bibliotheque bleue; Loux E, Richard P. Sagesses du corps.
28. Здесь необходимо соблюдать величайшую осторожность, поскольку все примеры единичны
и сами по себе не могут характеризовать изменения ни в коллективной ментальности, ни
даже в сознании индивида. См., например, неоднозначное восприятие тела, связанного с «ра-
зумом», которое свойственно сельскому хроникеру времен Людовика XV (Prion Р. Memories
d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. Passim), или отсутствие Bora в повествовании о
детстве отставного офицера, родившегося в Тоннеруа в 1776 г. (Coignet J.-R. Cahiers du
capitaine Coignet I ed. Jean Mistier. Paris: Hachette, 1968. Passim). Единственное упоминаемое
им проявление благочестия — знак креста на первом картуше, который он вставил в свое
ружье: «он принесет мне счастье» (р. 60).
29. Goubert Р. La Vie quotidienne des paysans fran<;ais au XVIIe siecle. Paris: Hachette, 1982. Pp. 116-
134; Delumeau J., Lequin Y. Les Malheurs des temps. Histoire des fleaux et des calamites en France.
Paris: Larousse, 1987. P. 346; Lachiver M. Les Annees de misere. P. 91; Roche D. Histoire des choses
Примечания 381
banales. Naissance de la consommation, XVIIe — XIXe siecle. Paris: Fayard, 1997. Pp. 245-252;
Дидро Д. Племянник Рамо // Дидро Д. Племянник Рамо. Парадокс об актере. М.: Азбука-
классика, 2007. С. 114-116.
30. Таким же образом солдаты вели себя и в сельской местности: см. протоколы выноса тел ни-
щих в верхнем Пуату; Jahan S. Approches qualitatives de la pauvrete en haut Poitou au XVIIIe
siecle // Bulletin de la Societe des antiquaires de 1’Ouest. 2-e trimestre 1991. P. 133; Coignet J.-R.
Cahiers du capitaine Coignet., P. 54; Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel ou la Vie des Bretons dArmorique
(1833-1844). Paris: Seghers, 1986. Pp. 247, 319.
31. Jamerey-Duval V. Memoires. P. 119 (сцена, происходящая в госпитале Тоннера). Пятьдесят лет
спустя голод, также терзавший маленького жителя Тоннера, сбежавшего от мачехи, превра-
тился в кошмар Перро (Coignet J.-R. Cahiers du capitaine Coignet. Pp. 4-6; Перро Ш. Сказки
матушки Гусыни. М.: Махаон, 2010. «Мальчик-с-пальчик»),
32. См. у Паскаля, в особенности в пятом письме «к Провинциалу», и в житиях святых, отка-
зывавшихся от пищи, в обработке Рудольфа Белла и Жан-Пьера Альбера: Bell R. LAnorexie
sainte. Jeune et mysticisme du Moyen Age a nos jours. Paris: PUF, 1994; Albert J.-P. Le Sang et le Ciel.
Советы о диете, которые давали медики и теологи, оставляют ощущение горечи, если сопо-
ставить их с питанием большинства населения; меньше удивляет намерение, высказанное в
1774 г. протестантскими трактирщиками будущей Вандеи: соблюдать запреты Великого по-
ста в отношении всех своих клиентов (Sauzet R. Discours clericaux sur [’alimentation // Pratiques
et discours alimentaires a la Renaissance / sous dir. de Jean-Claude Margolin et Robert Sauzet. Paris:
Maisonneuve et Larose, 1982. P. 252; Steinmetz R. Conceptions du corps a travers 1’acte alimentaire
aux XVIIe et XVIIIe siecles // Revue d’histoire moderne et contemporaine. Janvier-mars 1988.
Pp. 13-17; Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. P. 180).
33. Raveneau J.-B. Journal. P. 249. Строгое соблюдение молодежью Великого поста, по-видимому,
оставалось общим правилом в южных и западных городах по меньшей мере до 1770 г.
(Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. Pp. 49, 196).
34. О профанации праздников см.: Pellegrin N. La fete profanee. Clercs et fideles du Centre-Ouest
a la fin du XVIIIe siecle // Annales de Bretagne. 1987. Pp. 407-420. Замена общей милостыни
хлебом встраивается в эту логику «рационализации», отзвуки которой заметны у Равено.
Впрочем, она вызывала сопротивление и беспорядочное насилие, вроде того, что имело ме-
сто в Монморийоне в 1714 г. (Herault Р. Assister et soigner en haut Poitou sous 1’Ancien Regime:
la Maison-Dieu de Montmorillon du debut des guerres de religion a la Revolution. Lille: Service de
reproduction des theses, 1996. Pp. 224-248).
35. De Sales F. CEuvres. Paris: Gallimard, coll. "Bibliotheque de la Pleiade”, 1969. Pp. 240-244 (кра-
сочное описание застольных манер см. в разделе о «чести брачного ложа»); Furetidte А.
Dictionnaire universel. Article “Table”; Lange F. Manger ou les Jeux et les Creux du plat. Paris: Ed.
du Seuil, 1975.
36. Это перемещение стола в пространстве крестьянского дома с единственной комнатой и по-
явление столовой в конце XIX в. были хорошо исследованы на материале Бретани и долины
Луары (Simon J.-F. La table chez les paysans de basse Bretagne // Etudes sur la Bretagne et les pays
382 История тела
celtiques. Brest: Presses universitaires, 1987. Pp. 453-462; Schweitz A. De la salle commune 4 la
chambre a coucher // Inventaires apres deces et ventes de meubles. Apports a une histoire de la vie
economique et quotidienne (XIV-XIX siecle) / sous dir. de Micheline Baulant. Louvain: Academia,
1988. Pp. 319-330). См. также: Peret J. Les meubles ruraux en haut Poitou au XVIIIe siecle a partir
des inventaires apres deces // Evolution et eclatement du monde rural, France-Quebec XVIIe —
XIXe siecle (colloque de Rochefort, 1982). Paris; Montreal, 1986. P. 494; Paysans de Gatine au
XVIIIe siecle. La Creche: Geste-Editions, 1998. P. 213. См. также, для сравнения, детальное опи-
сание буржуазного дома и крупного сельского хозяйства в Анжу около 1758 г. (Besnard F.-Y.
Souvenirs d’un nonagenaire. Pp. 8-13, 79-86).
37. Cornette J. Les freres Le Nain et la culture des images dans la premiere moitie du XVIIe siecle.
Trois lectures d u Repas des paysans (1642) // Bulletin de [Association des historiens modernistes
des universites. 1995. No. 20. Pp. 91-137; Hani J. Nourriture et spiritualite // L’lmaginaire des
nourritures / sous dir. de Simone Vierne. Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 1989.
Pp. 137-149.
38. «Жирный суп» — это праздничное блюдо в Анжу и верхнем Провансе в XVIII в. (Bes-
nard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. Pp. 20, 196-197). Губы, блестящие от жира, — это знак
если не гастрономического, то гастрического (желудочного) удовлетворения (Topalov А.-М.
La Vie des paysans bas-alpins a travers leur cuisine, de 1850 a nos jours. Aix: Edisud, 1986. P. 102).
39. Bernard R.J. L’alimentation paysanne en Gevaudan au XVIIIe siecle // Annales ESC. 1969. No. 6.
Pp. 1449-1467; Bruneton-Govematori A. Alimentation et ideologic: le cas de la chataigne // Annales
ESC. 1984. No. 6. Pp. 1161-1189; Topalov A.-M. La Vie des paysans bas-alpins a travers leur cuisine;
Bouchard G. Le Village immobile. Sennely-en-Sologneau XVIIIe siecle. Paris: Pion, 1972. Pp. 101 —
109; Croix A. La Bretagne aux XVle et XVIIe siecles. La vie, la mort, la foi. 2 vol. Paris: Maloine,
1981. Pp. 367-452; 804-859; Peret). Paysans de Gatine au XVIIIe siecle. Pp. 210-213.
40. Лабрюйер Ж. де. Характеры // Теофраст, Лабрюйер Ж. де. Парадоксы души. Симферополь:
Реномэ, 1998. С. 263; Пьер Прион (Prion Р. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle.
Pp. 43, 152-153) педалировал эту тему и в последствиях зимы 1709 г. в Руэрге увидел «руку
Божью»: несмотря на то что кюре занимались раздачей овсяной каши, «земля была усеяна
телами стариков и маленьких детей, у которых во рту еще оставалась трава, шедшая им в
пищу. И хотя нет ничего ужаснее, чем смерть, они были прекрасны, как ангелы, из чего было
понятно... что их ожидает Рай».
41. Bouchard G. Le Village immobile. Pp. 102-104. Что бы ни говорил об этом кюре-настоятель,
следует уточнить, что 1693-1694 гг. в Сеннели, как и в других местах, были отмечены су-
щественным демографическим кризисом. Зажиточные фермеры Турнэзи около 1700 г. из
жадности ели «хлеб с мягким сыром, чтобы сберечь для продажи масло» (Dubois A. Journal
d’un cure de campagne au XVle siecle. P. 114). А в верхнем Пуату суп в XVIII в. «сдабривали»
не сливочным, а ореховым маслом (La Vienne, de la prehistoire a nos jours / sous dir. de Jean
Tarrade. Saint-Jean-d’Angely: Bordessoules, 1986. P. 221).
42. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 28. О картофеле см.: Morineau M. La
pomme de terre au XVIIIe siecle // Annales ESC. 1970. No. 6. Pp. 1767-1785; Fink B. Les Liaisons
Примечания 383
savoureuses. Reflexions et pratiques culinaires au XVIIIe siecle. Saint-fitienne: Presses universitaires
de Saint-fitienne, 1995.
43. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 90. Об этих изменениях в сыроваре-
нии и его микрорегиональных различиях см.: Pitte J.-R. Une lecture ordonnee de la carte des
fromages traditionnels de France // Histoire et geographic des fromages. Colloque de geographic
historique / sous dir. de Pierre Brunet. Caen: Presses universitaires de Caen, 1987. Pp. 202-204;
Croix A. La Bretagne aux XVIe et XVIIe siecles. P. 830; La Vienne, de la prehistoire a nos jours / sous
dir. de Jean Tarrade. P. 221; Peret J. Paysans de Gatine au XVIIIe siecle. P. 212; etc.
44. Особая посадка головы бродячих торговок (говорила ли эта черта, по мнению мужчин того
времени, о независимости?) сама по себе заслуживает исследования и свидетельствует о тех-
нике переноски тяжестей (на голове или бедре). Отсюда можно заключить, что этим женщи-
нам были свойственны и особые позы, которые еще предстоит исследовать.
45. Le Roy Ladurie Е. Ethnographie rurale d u XVIIe siecle, Retif de la Bretonne // Ethnologie franijaise.
1972. No. 3/4. Pp. 215-252, notamment pp. 230-233. Сходное меню предлагалось исключитель-
но сельским рабочим Анжу во время сбора урожая (Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire.
Pp. 20, 38-39, 81: сравнение режимов питания крестьян и буржуа). Сходная социальная ие-
рархия питания существовала в Обэ в Лангедоке, но подробности здесь совершенно иные:
наиболее бедные в обычное время ели «фрикасе или тушеное мясо [ягненка], салат, олив-
ки, изюм, улиток и соленые сардины» (Prion Р. Memories d’un ecrivain de campagne au XVIIIe
siecle. P. 118).
46. Следует отметить, что сам по себе хлеб был почти не соленым из-за высоких цен на соль до
Революции (Pour une histoire de [’alimentation // sous dir. de Jean-Jacques Hemardinquer. Paris:
Armand Colin, “Cahiers des Annales”. 1970. No. 28. P. 298) и должен был вызывать ощущение
пресности (отсутствия вкуса), еще мало изученное, но объясняющее повсеместное во Фран-
ции пристрастие к специям вроде чеснока, «сильной специи простых людей», и к травам,
также имеющим сильный запах и вкус (de La Fontaine J. OEuvres diverses. Paris: Gallimard,
coll. “Bibliotheque de la Pleiade”, 1958. Pp. 566-567; Lauder J. Journals 1665-1675. Edimbourg: Scottish
Historical Society, 1900. P. 77; La Vienne, de la prehistoire a nos jours / sous dir de. Jean Tarrade.
P. 220; Vigarello G. Histoire des pratiques de sante. Le sain et le malsain depuis le Moyen Age. Paris:
Seuil, 1999 [1993]. Pp. 29, 39, 77; Flandrin J.-L. Le goiit et la necessite: sur 1’usage des graisses dans
les cuisines d’Europe occidental (XlVe — XVIIIe siecle) // Annales ESC. 1983. No. 2. Pp. 369-401).
47. Le Roy Ladurie E. Ethnographie rurale du XVIIe siecle, Retif de la Bretonne. P. 231. См. другой
портрет матери семейства, управлявшей большим деревенским хозяйством, которая скон-
чалась в 1773 г. в возрасте 46 лет (Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. Pp. 65, 91-92, 176).
Ср. с бедностью, повсеместно встречавшейся Юнгу в 1787 и 1789 гг. (см. след, прим.), и с жи-
телями Финистера, «первыми слугами в собственном хозяйстве» (Cambry J. Voyage dans le
Finistere ou fitat de ce departement en 1794 et 1795. Brest: Lefournier, 1836. P. 162 et passim).
48. Locke J. Travels in France, 1676-1679 / ed. J. Lough. Cambridge: Cambridge University Press, 1953.
P. 236; Young A. Voyages en France, 1787, 1788 et 1789, 3 vol. Paris: Colin A. 1931. Pp. 76, 78, 234,
329-330, 808-809.
384 История тела
49. Segalen M. Mari et femme dans la France traditionnelle. Paris: Flammarion, 1979; Hufton O. The
Prospect before Her. A History of Women in Western Europe, 1500-1800. N.Y.: Vintage Books, 1995.
В качестве прекрасно проведенного регионального исследования можно привести в пример:
Gullickson G. Spinners and Weavers of Auffay. Rural Industry and the Sexual Division of Lahor in a
French Village, 1750-1850. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. В бретонском Корнуа-
ле «тесто готовят женщины... но лишь мужчины могут разжигать и подготавливать печь»
(Bouet A., Perrin О. Breiz-Izel. Р. 123; Le Tallec J. L’alimentation paysanne dans la seigneurie de
Corlay// Memoires de la Societe d’histoire et d’archeologie de Bretagne. 1995. Vol. 73. Pp. 305-307:
только вдвоем женщины могут провернуть палку, чтобы помешать кашу в котле; Thevenin О.
L a vie materielle dans le Vannetais rural au XVIIIe siecle: 1’exemple de l’alimentation // Memoires de
la Societe d’histoire et d’archeologie de Bretagne. 1993. Vol. 70. P. 266).
50. Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 118. Исследования заслужи-
вают не только вилки и ледники (de Planhol X. L’Eau de neige. Le tiede et le frais. Histoire et
geographie de boissons fraiches. Paris: Fayard, 1995), но и такие скромные приборы, как ножи
и ложки, а также кухонные наборы: их имеет смысл взвесить, посчитать, сравнить, а также
оценить в терминах владения — индивидуального или коллективного, и использования —
церемониального или повседневного (например, деревянные бретонские ложки). Только
изощренность и отстраненность, присущие шумовке и духовому шкафу, привлекли к этим
предметам внимание антропологии (Hiler D„ Wiedmer L. Le rat de ville et le rat des champs.
Une approche comparative des interieurs ruraux et urbains a Geneve dans la seconde partie du
XVIIIe siecle // Inventaires apres deces et ventes de meubles / sous dir. de Micheline Baulant. Paris
139; Burnouf J. Diversification des formes ceramiques et transformation des modes culinaires a
la fin d u Moyen Age en Alsace // Pratiques et discours alimentaires a la Renaissance / sous dir.
de Jean-Claude Margolin et Robert Sauzet. P. 222). Также не проведено исследование по рас-
пространению и социологии «варочных печей» (небольших печей, предназначенных для
приготовления и разогрева пищи. — Прим, пер.), которые позволяли женщине стряпать
в полный рост, не сгибаясь; по-видимому, в Эльзасе и Провансе такие печи встречались
реже, чем в западных землях, где они водились в домах преуспевающих хозяев и нантских
купцов (Bienvenu G., Lelievre F. Nantes. L’ile Feydeau. Paris: Inventaire general, 1992. P. 57). Точ-
ные и иллюстрированные описания домашних вещей и работ см. в: Waro-Desjardins F. La
Vie quotidienne dans le Vexin au XVIIIe siecle. Dans I’intimite d’une societe rurale, d’apres les
inventaires apres deces de Genainvile (1736-1810). Pontoise: Valhermeil /Societe historique de
Pontoise, 1992.
51. Эти описания примет, сохранившиеся в кипах судебных дел или уцелевшие по отдельности
в архивах жандармерии, к сожалению, еще не стали предметом систематического изучения.
Порядок и элементы описания в них столь же важны, как и численные сведения, которые
они содержат (средний рост 82 человек, подавших прошение о паспорте в районе Пуатье в III
году, составлял 1 м 61 см, а на лицах этих людей были самые разнообразные рубцы от оспы).
Что касается «действующих» кладбищ периода, называемого Новым временем, на них редко
производят раскопки.
Примечания 385
52. Jamerey-Duvai V. Memoires. P. 117. Такие же образы красоты рослых мужчин можно найти у
хроникера Пьера Приона. Prion Р. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 51.
53. Forest M. Chroniques d’un bourgeois de Valence au temps de Mandrin (1736-1784) / ed. Roger
Canac. Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 1980. P. 43 (Мандрен был ростом около
170 см). О заметках (столь же многочисленных) герцога де Сен-Симона относительно ног
придворных см.: Raviez F. Trois semaines sans voir le jour: Saint-Simon danseur de memoire //
Sociopoetique de la danse / sous dir. d’Alain Montandon. Paris: Anthropos, 1998. P. 110).
54. A.D. 86: L 597. Я благодарю Кристиан Эсканекраб (Christiane Escanecrabe) и Элен Матюрэн
(Helene Mathurin), которые открыли мне эти документы.
55. Mercier L.-S. Neologie ou Vocabulaire de mots nouveaux, A renouveler ou pris dans des acceptions
nouvelles, 2 vol. Paris: Moussard, 1801. T. II. P. 74; см. также рассуждение «О прелестях краси-
вой ножки и достоинствах, коими ножка сия обладает» XVI в. в: Брантом. Галантные дамы.
М.: Республика, 1998. С. 181 — 191.
56. Bouet A., Perrin О. Breiz-Izel. Р. 48; Lisieres et bordures / sous dir. de Fran^oise Cousin et al. Bonnes:
Gorgones, 2000. Заметим, что послереволюционные карикатуры высмеивали тоскующих по
Старому порядку, рисуя их с выдвинутым вперед бюстом в комической манере: образы ста-
риков и/или подражающих им «Невероятных» (щеголей эпохи Директории. — Прим. пер.).
57. Среди прочих см.: Gelis J., Laget М., Morel M.-F. Entrer dans la vie. Naissances et enfances dans
la vie traditionnelle. Paris: Gallimard-Julliard, coll. “Archives”, 1978. Pp. 115-118; Pellegrin N. Les
provinces d u Bleu. Costumes regionaux fran<;ais et voyageurs d’Ancien Regime // Sublime indigo.
Marseille: Musees de Marseille, 1987. P. 59. Необходимо также описать и оценить различные
приспособления для опоры, такие как трость, палка и т.п., которые, дублируя вертикальное
положение тела (и ассоциируясь с фаллосом), были и подспорьем в передвижении, и знака-
ми власти и отличия.
58. Pirson J.-F. Le Corps et la Chaise. Bruxelles: Metaphores, 1990. P. 40.
59. Так же как Менетра, Жамре-Дюваль, Луи Симон, Ретиф де Ла Бретонн и Жан-Рок Куанье,
Прион превосходно подмечает факты, обращает внимание на поступки и... обувь современ-
ников (Prion Р. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. Pp. 50, 61, 68). Он гордится
тем, что жители его лангедокской деревни «в любую погоду носят чулки из шелка-сырца и
башмаки» (Ibid. Р. 118). Несмотря на свой сан и более высокое социальное положение, не-
которые другие мемуаристы-священнослужители не менее наблюдательны (Besnard F.-Y.
Souvenirs d’un nonagenaire. P. 29). Возможно, их тексты доказывают универсальную «маску-
линную» установку или психические переживания, вызванные временным исчезновением
в конце XVIII в. обуви на каблуках.
60. Marmontel J.-F. Elements de litterature, 6 vol. Paris: Nee de La Rochelle, 1787. T. 1. P. 208.
61. Jamerey-Duvai V Memoires. P. 153; Thibault G.-R. Dsxaltation d’un mythe: Retif de la Bretonne
et le soulier couleur de rose // fitudes retiviennes. 1987. No. 7. P. 99; Pellegrin N. Les Vetements
de la liberte. Abecedaire des pratiques vestimentaires fran^aises de 1780 a 1800. Aix: Alinea, 1989.
Pp. 85-86; Eadem. Le genre et 1’habit. Figures du transvestisme feminin sous lAncien Regime // Clio.
1999. No. 10. P. 34. Историю прогулок и пейзажей, которые их вдохновляли, еще предстоит
386 История тела
написать, равно как и историю возникновения специальных вестиментарных аксессуаров
(Vigarello G. Histoire des pratiques de sante. P. 105).
62. Pellegrin N. L’habillement rural en Poitou au XVIIIe siecle a partir des inventaires apres deces //
Evolution et eclatement du monde rural. P. 484; Eadem. Les Vetements de la liberte. Pp. 142, 160
[Pere Joseph?]. Constitutions de la Congregation de Notre-Dame du Calvaire. S. 1., n.d. [1634?].
P. 350. Сабо, которые носили в некоторых религиозных общинах до середины XX в., не дела-
лись специально для правой и левой ноги; то же касается теплых домашних туфель «шаран-
тэз» и холщовых домашних туфель, которые могли носить без подбивки соломой или тканью.
63. Jamerey-Duval V. Memoires. Pp. 112, 174. Надо отметить, что географию распространения
сабо и их разнообразие еще предстоит прояснить: имеющиеся данные явно противо-
речат расплывчатым обобщениям таких ненадежных информаторов, как Жамре и авто-
ры медицинских топографий и заметок о путешествии. В мае 1740 г., чтобы погнаться за
вором, виноградарю пришлось «скинуть сабо» (A.D. 86: BI/2-40), а молодой пастух, не
снявший их при поиске своих баранов, «рассек до нервов» голеностопный сустав (Coig-
net J.-R. Cahiers du capitaine Coignet. P. 5).
64. Jamerey-Duval V. Memoires. Pp. 121, 128; Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France.
Pp. 42, 74. О таком же физическое «обесценивании» первой жены отца см. у Ретифа де Ла
Бретонна: Retif de la Bretonne N. La Vie de mon pere / ed. G. Rouger. Paris: Garnier, 1970.
65. Десев Ж.-П. Неоднозначность литературного дискурса // История женщин на Западе: в 5 т.
Т. 3: Парадоксы эпохи Возрождения и Просвещения. СПб.: Алетейя, 2008. С. 296-297. Во
времена, когда основные движения и прыжки даже в народных танцах исполняли мужчи-
ны, взаимодополняемость не означала равенства (Lecomte N. Maitres a danser et baladins aux
XVIIe et XVIIIe siecles en France: quand la danse etait 1’affaire des hommes // Histoires de corps.
A propos de la formation du danseur. Paris: Cite de la Musique, 1998. Pp. 153-172; Guilcher Y. La
Danse traditionnelle en France, d’une ancienne civilisation paysanne a un loisir revivaliste. St-Jouin-
de-Milly: Famdt, 1998. P. 266).
66. Delumeau J. La Mort des pays de Cocagne. Comportements collectif de la Renaissance a 1’age
classique. Paris: Publications de la Sorbonne, 1976. Pp. 120-121; Pellegrin N. Les Bachelleries. Fetes
et organisations de jeunesse du Centre-Ouest, XV-XVIHe siecle. Poitiers: SAO, 1982. Pp. 276-279;
Grassi M.-C. La metaphore de la danse chez Francois de Sales // Sociopoetique de la danse'/ sous
dir. d’Alain Montandon. Pp. 71-73, 77.
67. Эти глиняные сосуды, коими являются человеческие тела («сосуды» пустые и хрупкие, о ко-
торых говорит протестант Дано, автор «Трактата о танцах»), созданы для того, чтобы «раз-
биваться и трескаться» при соударениях в танце (Daneau L. Traite des danses. Paris, 1579. P. 33;
Croix A. La Bretagne au XVIe et XVIIe siecles. Pp. 1222-1230; Roudaut E, Croix A. Les Chemins du
paradis / Taolennou ar baradoz. Douarnenez: Chasse — Maree, 1988).
68. Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 58. Автор всегда говорит о себе
в третьем лице. Анжелика приходилась ему дочерью.
69. Vigarello G. Le Corps redresse. Histoire d’un pouvoir pedagogique. Paris: Delarge, 1978. P. 60;
Pellegrin N. Les Bachelleries. Pp. 230-236; Bury E. La danse et la formation de 1’aristocrate en
Примечания 387
France au XVIIe siecle // Sociopoetique de la danse / sous dir. d’Alain Montandon. P. 197; Guil-
cher Y. La Danse traditionnelle en France. Pp. 41-44. Ср. реплики Учителя танцев и Учителя
музыки в «Мещанине во дворянстве» Мольера. Свой учитель танцев был в XVIII в. в деревне
в Обэ (Leonard Ё.-G. Mon village sous Louis XV... P. 119).
70. Citoyen Prevost. Veritable civilite republicaine, a 1’usage des jeunes citoyens des deux sexes. Rouen:
Leconte, an II. P. 5. В следующем параграфе, посвященном оружию, умение фехтовать рас-
ценивается как «первейшая необходимость», но «она не имеет никакого отношения к об-
разованию, подобающему девушкам».
71. Bouet A., Perrin О. Breiz-Izel. Р. 172; в главе «Dansou al leur nevez» этой «Бретонской галереи»
приятное совмещается с полезным, поскольку речь идет о выравнивании «круговыми» тан-
цами новой площадки для молотьбы зерна соседа-фермера. Другие виды танцев, парные или
«цепями», описываются при упоминании о празднике святого покровителя или о свадьбе
(рр. 197-198, 296-298). См.: Guilcher J.-M. La Tradition populaire de danse en basse Bretagne.
Paris; La Haye: Mouton-EHESS, 1963; Guilcher Y. La Danse traditionnelle en France.
72. Bouchard G. Le Village immobile. P. 94; Peret J. Paysans de Gatine au XVIIIe siecle. Pp. 196, 208.
Полет птицы — душа при «последнем издыхании» — противопоставляемый земной тяже-
сти, не раз изображался на гравюрах и в песнях (Hersait de La Villemarque T. Tresor de la
litterature orale de la Bretagne. P. 491).
73. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 55. Примечательно, что в день праздни-
ка девушка надевала «туфли», но здесь речь идет о простых сабо, поскольку Симон, всегда
интересовавшийся обувью своих земляков, упоминает среди «новинок, появившихся в тече-
ние моей жизни» использование в «туфлях» гвоздей вместо «деревянных колышков» (р. 90).
74. Aix-en-Provence au XVIII siecle. Aix, 1986; Vovelle M. Les Metamorphoses de la fete en Provence de
1750 a 1820. Pp. 70-71; Edache M., Peligry C., Penent J. Images et fastes des Capitouls de Toulouse.
Toulouse: Musee Paul-Dupuy, 1990. Passim, et pp. 143-145: процессия co святыми мощами в Ту-
лузе около 1700 г.
75. Нестабильность знакома всем сельским сообществам Старого порядка, включая наиболее
оседлые; даже сами арендаторы, по меньшей мере в Пуату, должны были переместить свое
хозяйство до окончания срока аренды (Peret J. Paysans de Gatine au XVIIIe siecle. P. 157).
76. Guibert J.-A. Voyages dans diverses parties de la France et de la Suisse faits en 1775-1785. Paris:
D’Hautel, 1806. P. 298. Другие путешественники, посещавшие юг Франции, хотя и не были
склонны приукрашивать, воспроизводят столь же поверхностный образ (Locke J. Travels in
France. P. 18; Young A. Voyages en France. P. 148; le scribe Prion cite par Leonard Ё.-G. Mon village
sous Louis XV... Pp. 213, 232).
77. Лабрюйер Ж. де. Характеры, или Нравы нынешнего века // Парадоксы души. Симферополь:
Реноме, 1998. С. 315 (добавлено в 6-м изд. 1691 г.).
78. Caraccioli. Dictionnaire critique, pittoresque et sentencieux. Lyon: s.e., 1768. T. I. P. 303; T. II. P. 81;
Mercier L.-S. Neologie. T. II. P. 74; Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. Pp. 59, 105.
79. Furetiere A. Dictionnaire universel. Article «Courbe». Заметим, что слово «courbette» также яв-
ляется термином, относящимся к верховой езде, и применительно к человеку имеет мета-
388 История тела
форический смысл («почтительный поклон»). Исключительным источником информации
о старческих «немощах» являются «пенсионные» нотариальные акты (Bois J.-P. Les Vieux, de
Montaigne aux premidres retraites. Paris: Fayard, 1989; Troyansky D.G. Miroirs de la vieillesse en
France au siecle des Lumieres. Paris: Eshel, 1992).
80. firasme. La Civilite puerile [1530] / ed. Philippe Aries. Paris: Ramsay, 1977. Pp. 68-70; Vigarello G.
Le Corps redresse.
81. Все изображения заслуживают внимания, но они по разным причинам тяготеют к изменению
реальности, приукрашивая ее или высмеивая. Замечательный анализ этих преображений см.
в книге Венсана Мийо (Milliot V. Les Cris de Paris ou le peuple travesti. Les representations des
petits metiers parisiens (XVI-XVIIIe sidcle). Paris: Publications de la Sorbonne, 1995), который
смягчает слишком буквальное этнографическое прочтение (Le Roy Ladurie Е. Ethnographie
rurale du XVIIe siecle, Retif de la Bretonne).
82. Herbert R.L. Jean-Francois Millet (1814-1875): exhibition catalogue. London: Hayward Gallery,
1976; Chamboredon J.-C. Peinture des rapports sociaux et invention de Peternel paysan: les deux
manieres de Jean-Francois Millet // Actes de la recherche en sciences sociales. 1977. No. 17-18.
Pp. 6-28; Vardi L. Construing the harvest: gleaners, farmers and officials in Early Modern France
// The American Historical Revie. 1993. Vol. 98. No. 5. P. 1447 (сбор колосьев). О тяжести труда
молотильщиков и его оплате см. свидетельства современников (Besnard F.-Y. Souvenirs d’un
nonagenaire. Pp. 18, 74, 80; Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel. P. 112).
83. Furetiere A. Dictionnaire universel. Article «Pli». Почти все примеры здесь имеют отношение к
тканям (камлот — шерстяная ткань), тогда как у Эразма — к растениям (firasme. La Civilite
puerile. P. 68).
84. Pere Loryot F. Les Fleurs des secretz moraux sur les passions du coeur humain. Paris: Desmar, 1614.
Pp. 537-538. Этот текст, на который мне указал Жан-Пьер Десев, представляется мне реми-
нисценцией на I книгу «Политики» Аристотеля; он содержит также удивительную иерархию
женщин согласно весу их одежд (Pellegrin N. Le genre et 1’habit. P. 38).
85. Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel. P. 71; Farge A. Les artisans malades de leur travail // Annales ESC.
1977. No. 5. P. 998.
86. Поза тем более полезная, что женщинам долгое время было запрещено носить панталоны,
а также верхнее и нижнее белье (Pellegrin N. Le genre et 1’habit; Eadem. Les vertus de 1’ouvrage.
Recherches sur la feminisation des travaux de 1’aiguille (XVIe — XVIIIe siecle) // Revue d’histoire
moderne et contemporaine. Octobre-decembre 1999. Pp. 745-767; к удивлению Пьера Приона
(Prion Р. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. Pp. 116, 132), женщины Узэ но-
сили кальсоны, а одна женщина из Обэ, которая была солдатом, носила их постоянно: см.
ниже). И напротив, признавалось, что принадлежность к женскому полу проявляется в том,
что женщина получает пулю в промежность, раздвинув ноги (мужчина — держа ноги вме-
сте). Об идеальном раздвижении ног в сидячем положении см.: firasme. La Civilite puerile. P. 69.
87. Pellegrin N. Les vertus de 1’ouvrage. P. 754; Rousseau J.-J. L’Emile ou de I’fiducation [1762]. Paris:
Garnier, 1964. Pp. 459-461, 499. «Ученица портнихи» гравера Бушардона, напротив, задумчи-
ва и не умеет себя держать, что подчеркивает ее положение новенькой.
Примечания 389
88. Diderot D. Textes inedits // Dieckmann H. Inventaire du fonds Vandeul et inedits de Diderot.
Geneve: Droz, 1951. P. 196. Отметим равноценность мужского члена и женской ножки, фалли-
ческого императива и галантного отказа.
89. Watson Е. Men and times of the Revolution, or Memoirs... including his Journal of Travels in
Europe and America from the year 1777 to 1842. Elizabethtown (N.Y.): Crown Point Press, 1968.
P. 129: «Я с неохотой опустился на колени в грязную лужу» (Нант, март 1781 г.); Hanlon G.
Confession and Community in XVIIth century France. Philadelphie: University of Pennsylvania
Press, 1993. P. 232 (цитата из Теофиля де Вио, около 1618 г.).
90. Anonyme. Vie de М. L’abbe de baroque, chanoine et prevdt de leglise d’Auch, et grand vicaire
du diocese, par M. L’abbe***. Auch: Duprat, 1788. P. 41; Forest M. Chroniques dun bourgeois de
Valence au temps de Mandrin. P. 41.
91. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 107: «Это дало нам средства, из чего
поддерживать церковь, а потом и улучшить ее». Подобное финансирование существовало в
1755 г. в Дулоне, в нантском регионе, где прихожане платили вступительный взнос в 6 лив-
ров и ежегодный взнос в 10 су за фут скамьи, которая не имела спинки, чтобы не мешать тем,
кто находится сзади (Croix A. Doulon, paroisse nantaise. La vie des recteurs aux XVIIe — XVIIIe
siecles // Ar-Men. 1992. P. 34). Надо отметить, что в то время «selle» (скамеечка) было синони-
мом слова «siege» (сиденье, место).
92. Furetiere A. Dictionnaire universel. Article «Саггеаи». Эти церковные «умягчения» в 1752 г. еще
удивляли провинциалов, но они соответствовали распространившейся моде на подушки в
кроватях, будь то у бедных людей или у богатых эротоманов. Об этой моде свидетельствуют
нотариальные списки и фривольные романы (Peret J. Paysans de Gatine au XVIIIe siecle. P. 208;
Cryle P. Breaking the furniture in erotic narrative: towards a history of desire // French Studies.
1998. Vol. 57. No. 4. Pp. 409-424 (в особенности с. 410)). Способствовали ли такие мобильные
аксессуары в постели разнообразию «любовных поз»?
93. Le Roy Ladurie Е., Fitou J.-F. Saint-Simon ou le Systeme de la Cour. Paris: Fayard, 1997. P. 89;
Raveneau J.-B. Journal. Pp. 18, 23, 49, 58, 68, 85-
94. Эта половая сегрегация, к которой стремились проповедники Контрреформации, была реа-
лизована, по крайней мере на картинке, некоторыми иллюстраторами сельской жизни (см.:
Bouet A., Perrin О. Breiz-Izel. Р. 78; Retif de la Bretonne N. Pl. 9).
95. Croix A. Le clerge paroissial, mediateur du changement domestique? Quelques remarques
methodologiques, quelques resultats // Annales de Bretagne. 1987. P. 470; Pirson J.-F. Le Corps et la
Chaise. Pp. 75-83; Roche D. Histoire des choses banales. P. 190; Furetiere A. Dictionnaire universel.
Article «Asseoir».
96. Замечательный анализ культурного разнообразия осанок и сидений, с которыми они свя-
заны, см. в: Pirson J.-F. Le Corps et la Chaise. В том, что касается отхожих мест, см.: Guerrand
R.-H. Les Lieux. Histoire des commodites. Paris: La Decouverte, 1985; Prion P, Memoires d un
ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 68 (покупка стула с дыркой в Пуатье в июне 1722 г.);
о позднем появлении скамеек в школах см.: Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом
порядке. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. С. 158).
390 История тела
97. Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel. Pp. 15, 187 et passim. В издании «Бретонской галереи» 1835 г.
только в нотариальной конторе имелись индивидуальные стулья.
98. Peret J. Les meubies ruraux en haut Poitou au XVIIIe siecle a partir des inventaires apres deces.
P. 491; Pellegrin N. Ruralite et modernite d u textile en haut Poitou au XVIIIe siecle. La le<;on des
inventaires apres deces // 112e Congres des societes savantes. Lyon, 1987. Paris, 1988. Histoire
moderne et contemporaine. T. 1. P 377. О парижских кроватях, известных по инвентарным
описям имущества умерших, см. среди прочего: Roche D. Un lit pour deux // L’Histoire. janvier
1984. No. 63. Pp. 67-69. Перина в западных районах Франции, по-видимому, клалась на ма-
трас или на то, что было вместо него, а не на тело спящего. Слои ткани свидетельствовали
о комфорте, который по-своему описан в сказке «Принцесса на горошине».
99. Паника писца, страдавшего клаустрофобией, благодарственные молитвы, которые последо-
вали под утро, «освобождение» — все это занимает двадцать четыре строки его повествова-
ния (Prion Р. Memoires d’un £crivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 94).
100. Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel. P. 36; Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagёnaire. Pp. 83-84. В городе
постельные принадлежности мало отличались, даже у жителей Анжера «супруги занима-
ли одну кровать» (Ibid. Р. 137). И в Солоне несколько человек, не супружеских пар, спали в
общей постели, которая была важнейшим движимым имуществом семьи (Bouchard G. Le
Village immobile. P. 99).
101. Нотариальные посмертные описи дают поразительный обзор всех этих проблем. В особенно-
сти обращает на себя внимание то, что дерево для отопления было редкостью (Bouchard G. Le
Village immobile. Pp. 96-98). Поддержание огня и способ приготовления пищи также зависели
от формы очага, а также от сопутствующей утвари, более или менее многочисленной (см. о
домашней утвари и типах очагов в: Lecoq R. Les Objets de la vie domestique. Ustensiles enfer de
la cuisine et du foyer des origines au XIXe siecle. Paris: Berger-Levrauit, 1979; Mathieu J. Analyse
comparative des cuisines, Perche/Quebec au XVIIIe siecle // Alimentation et regions I sous dir. de
Jean Peltre et Claude Thouvenot. Nancy: Presses universitaires de Nancy, 1989. Pp. 175-183).
102. А порой — и перед различными животными, дневными и ночными: курами и свиньями
(случайными пожирателями младенцев), голодными грызунами, нежелательными насеко-
мыми вроде комаров и мух, против которых на юге устанавливали «накомарники из сетча-
того полотна» (Guibert J.-A. Voyages dans diverses parties de la France et de la Suisse... P. 369),
или блохами и тараканами. Что еще хуже, ночь умножала число всех бесов преступных стра-
стей и злобных призраков, заполнявших тьму во сне и наяву. См.: Mandrou R. Introduction
a la France moderne. Pp. 77-79; Croix A. La Bretagne aux XVIe et XVIIe siecles. T. П. P. 803; Ro-
che D. Histoire des choses banale. P. 128 sq. О защитных обрядах отхода ко сну и пробуждения
см: firasme. La Civilite puerile. P. 105; de La Salle J.-B. Les Regies de la bienseance et de la civilite
chretienne [1703] // Cahiers lassalliens (Rome). No. 19. S.d. P. 49; Prion P. Memoires d’un ecrivain
de campagne au XVIIIe siecle. Pp. 95, 134, О средствах борьбы с крысами и другими вредителя-
ми: Raveneau J.-B. Journal. Pp. 233, 239-240; Butel L. et al. La “Chronique villageoise” de Vareddes
(1652-1830) I ed. Jean-Michel Desbordes. Paris: £d. de I’Ecole, 1961. P. 15 («Крестный ход в поля,
чтобы их истребить: они наносили большой урон зерну»).
Примечания 391
103. Все эти понятия стали предметом серьезных исследований, осталось проиллюстрировать их
конкретными примерами из провинций и непрескриптивными источниками.
104. Vigarello G. Le Propre et le Sale. L’hygiene du corps depuis le Moyen Age. Paris: fid. du Seuil, 1985;
Goubert J.-P La Conquete de leau. Paris: Laffont, 1986. Хорошее сжатое изложение изменений
практик гигиены см.: Мэтьюс-Грико С.Ф. Тело, внешность, красота // История женщин на За-
паде: в 5 т. Т. 3: Парадоксы эпохи Возрождения и Просвещения. СПб.: Алетейя, 2006. С. 60-67.
105. Anonyme. La Secte des anandrynes. Confession de mademoiselle Sapho [1784]. Paris, G. Briffaut,
1952. Pp. 11, 21. Согласно классической гомофобной и мизогинистской схеме, успех приведет
героиню к «желанному концу» (sic), гетеросексуальной проституции «высокого полета».
106. В Пуатье, равно как и в Кутансе, в 1786 г. у 86 % внесенных в опись не было кувшина для воды
и умывальной чаши (Lick R. Inventaires apres deces de Coutances // Annales de Normandie. 1970.
No. 4. P. 310); гребни для вычесывания вшей из волос головы (и лобка?) не упоминаются
нотариусами, запасы мыла очень редки, но в избытке имеются принадлежности для стирки
белья. Согласно целомудренному Литре, подкладное судно — это «ночная ваза продолгова-
той формы». См. статьи «Грязь», «Очищать», «Зудеть», «Вычесывать вшей», «Чистить скреб-
ницей», «Скрести», «Стиральная доска», «Лобковая вошь», «Блоха», «Клоп», «Паразиты» и
т.д. в словарях XVII-XVIII вв. и советы Эразма Роттердамского (firasme. La Civilite puerile.
P. 67). Молодому пастуху, ставшему мальчиком на конюшне и молотильщиком зерна, пона-
добилось несколько месяцев, чтобы избавиться от «паразита», который его мучил (Coignet
J.-R. Cahiers du capitaine Coignet. Pp. 5-9).
107. Desaive J.-P. Le nu hurluberlu // Ethnologic fran<;aise. 1976. No. 3-4. P. 219; Roche D. Histoire des
choses banales. P. 157 sq.
108. Bayard E Nager & Lyon a lepoque moderne, XVIIe — XVIIIe siecle // Jeux et sports dans 1’histoire.
Actes du 116e Congres national des societes savantes. Paris: CTHS, 1992. T. II. Pp. 229-245;
Gassendi P. L’figlise de Digne. Digne, 1992. P. 29. Юный сельский слуга «желая искупаться,
чтобы освежить себя, утонул» 9 апреля 1786 г. в Шаранте (A.D. 86: В VIII-37, суд Шарру).
См. также: Daquin J. Topographic medicale de Chambery. Chambery: s.e., 1785. P. 138; Prion P.
M£moires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 118.
109. Нечистоплотность, конечно, отступала с появлением белья, использованием «стиральных
досок» и все более частой сменой одежды (Vigarello G. Histoire des pratiques de sante. Pp. 106-
107; Fureti£re A. Dictionnaire universel. Article «Frottoir»).
ПО. Множество ссылок есть в: Desaive J.-P. Le nu hurluberlu; Bayard F. Nager a Lyon a 1’epoque
moderne. Также см.: Delamare N. Traite de la police, 2 vol. Paris, 1722-1738. T. I. Pp. 590-591;
Leonard Ё.-G. Mon village sous Louis XV... Pp. 154-155; Prion P. Memoires d’un ecrivain de
campagne au XVIIIe siecle. P. 118. См. ниже, прим. 157.
111. Anonyme. Instruction chretienne sur le danger des bains publics. Paris: Lottin, c. 1715. Passim.
Работа изобилует практическими советами в отношении бань, а также доказывает их по-
лезность, при условии что посетители соблюдают осторожность и умеренность. Если не по
целям, то по мотивировке она мало отличается от «Подлинной республиканской учтивости»,
вдохновленной гигиенизмом в духе Руссо (Prevost. Veritable civilite republicaine. P. 2).
392 История тела
112. Характерно отсутствие закрытых площадок для любых игр в мяч, которые обычно проводят
на ритуализированном пространстве размером с одну или несколько приходских церквей;
об игре ла суль (традиционная игра в мяч, которую считают предшественницей футбола и
регби. — Прим, пер.) см.-. Bouet A., Perrin О. Breiz-Izel. Рр. 238-245; Pellegrin N. Les Bachelleries.
Pp. 169-172.
113. Anonyme. De la manic-re de chier. Dissertation sur un ancien usage, Lue dans I’Academie de Troyes,
le 28 mai 1743. Reed. Nimes: Lacour, 1998. Cm.: Guerrand R.-H. Les Lieux. К этому можно при-
бавить исчезновение «туалетов на турецкий манер» (на него надо вставать ногами и приса-
живаться на корточки, унитаз отсутствует. — Прим, пер.), которые сегодня остались только
вблизи автострад.
114. Furetiere A. Dictionnaire universel. Article “Mouchoir”; Prion P. Memoires d’un ecrivain de
campagne au XVIIIe siecle. P. 134 (Париж, приблизительно 1739 г.).
115. He следует забывать и о менструальной и родовой крови (ср. с многолетними попытка-
ми американок сделать месячные более гигиеничными: Brumberg J.J. The Body Project. An
Intimate History of American Girls. N.Y.: Vintage, 1997. Pp. 27-56). Редкие протоколы женских
самоубийств при Старом порядке и другие документы («тонкое белье» в посмертных описях,
«рецепты» черной магии и т.п.) дают материал для подобного исследования.
116. Bachaumont. Memoires secrets pour servir a 1’histoire de la Republique des lettres... 36 vol. London:
John Adamson, 1780-1787. T. XIV. P. 340. О существовании (в том числе в Анжере) отхожих
мест, именуемых «английскими», и использовании дровяных сараев, конюшен, погребов или
углов двора см.: Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. P. 145. О деревнях Бексана см.: Waro-
Desjardins F. La Vie quotidienne dans le Vexin au XVIIIe siecle. Pp. 254-255. Для сравнения см.
правила стыдливости, предписываемые Эразмом Роттердамским (Erasme, La Civilite puerile.
P. 68), и его слова о том, что ангелы постоянно приглядывают за нашими самыми низменны-
ми «отправлениями».
117. Перенос скотобоен (и кладбищ) предшествовал перемещению ярмарок (Perrot J.-C. Genese
dune ville moderne. Caen au XVIIIe siecle, 2 vol. La Haye; Paris: Mouton, 1975. T. II. Pp. 554-
568; Thibaut-Payen J. Les Morts, 1’Eglise et 1’fitat. P. 227 sq.). О манерах сморкаться, различных
способах использования платка, его медленном распространении в народной среде и тес-
ных связях этой практики с появлением табака и дешевых хлопчатобумажных тканей см.:
Le Mouchoir dans tous ses etats / sous dir. de Jean-Joseph Chevalier, Elisabeth Loir-Mongazon
et Nicole Pellegrin. Cholet, 2000; Duchesne A., Vigarello G. Le tabac, histoire d’un excitant sous
1’Ancien Regime// Ethnologie fran^aise. 1991. No. 2. Pp. 117-125.
118. Например, улучшение уровня жизни отдельных людей, ускорение оборота товаров и цирку-
ляции работников, сокращение праздничных дней, доступность более дешевых возбуждаю-
щих средств (кофе, табак, вино) имели разнообразные последствия для «жизни тела», но не
могут быть приняты здесь во внимание.
119. О домах см., напр., различные статьи в журналах АгМеп и 303 (в частности № 56, 1998/1),
коллекцию «Сельская архитектура» издательства Berger-Levrault или кн.: Cuisenier J. La
Maison rustique. Logique sociale et composition architecturale. Paris: PUF, 1991.
Примечания 393
120. По-видимому, первый параграф должен был касаться дела о десятинах 1670 г. (Dubois А.
Journald’un cure de campagne au XVIIe siecle. P. 61). Cm.: Marcade J. Les presbyteres poitevins au
debut du XVIIIe siecle // Bulletin de la Societe des antiquaires de 1’Ouest. 1982. Pp. 649-658; Vernus
M. Le Presbytere et la Chaumiere. Cures et villageois dans 1’ancienne France (XVIIe et XVIIIe
siecle). Rioz: Togirix, 1986. Pp. 154-157 (и ил.); Roche D. Histoire des choses banales. Pp. 110-111;
Ingrand J.-C. Memoires. Pp. 57-63.
121. На общедоступном уровне трудно уловить подлинное «чувство природы», поскольку авто-
биограф прежних времен — неважно, домосед он или путешественник — редко описывает
радость созерцания, пусть даже и испытывает ее, хотя бы останавливаясь «под сенью де-
рева» (Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 31). Зато все остро восприни-
мают монументальные человеческие творения. Это оправдывает описания встречающихся
на пути святилищ (см.: Coignet J.-R. Cahiers du capitaine Coignet; Jamerey-Duval V Memoires;
Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle; Simon L. Louis Simon, villageois de
1’ancienne France, passim).
122. Следует отметить, что после декларации 1776 г. в постоянно перекапываемых и плохо ре-
монтируемых церквях продолжали хоронить под плитами в полу (Thibaut-Payen J. Les Morts,
i’figlise etl’fitat. Pp. 411-428).
123. Определенные отзвуки этих эмоций см. в рассказе Пьера Приона (Leonard Ё.-G. Mon village
sous Louis XV... Pp. 87-88, 231). О ценностях, текстильных и прочих, которые хранились в
сельских церквях, см., напр.: Tapie V.-L. et al. Retables baroques de Bretagne et spiritualite du
XVIIe sidcle. Etude semiographique et religieuse. Paris: PUF, 1972; Touvet C. Fil de foi, chemin
' de soie. Blois: Musee diocesain, 1993; Art des villes, art des campagnes, catalogue d’exposition.
Saint-Vougay: Chateau de Kerjean, 1993; Aribaud C. Soieries en sacristies. Fastes liturgiques. Paris:
Somogy; Toulouse: Musee Paul Dupuy, 1998.
124. Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. P. 26 et passim. Как, вероятно, и другие ав-
торы из народной среды, Симон полагает, что достоинство — это прежде всего дисциплина
тела. Поэтому он отдельно отмечает у своего предка таланты певца или акробата, способ-
ного сделать «колесо». Заметим, что предка «настигла смерть, когда он выслеживал зимой
диких уток».
125. Simon L. Ibid. Р. 49. Как оценить роль культурного посредничества прислуги в монастырях
• или у священников?
126. Raveneau J.-B. Journal. Pp. 7, 148 et passim (о скрипках); pp. 183, 211, 241 (о рождественских
песнях). Нередко случалось, что конфликты, классовые или религиозные, находили выход в
кровавых драках из-за соперничающих музыкантов (Agulhon М. Penitents et francs-maqons de
1’ancienne Provence. Paris: Fayard, 1968. Pp. 60-63: скрипачи против барабанщиков в Провансе).
127. Lavisse Е., Seignobos С. Histoire de la France contemporaine. T. VIII. L’Evolution de la troisicme
Republique. Paris: Hachette, 1921. P. 442. Ср. с типологией и анализом Альбера Деманжона
(Demangeon A. L’habitation rurale en France. Essai de typologie // Annales de geographic. 1920.
Pp. 352-375) и более поздних исследователей (Meirion-Jones G. Vernacular architecture and the
peasant-house // Thames in the Historical Geography of France / sous dir. de Hugh D. Clout. N.Y.:
394 История тела
Academy Press, 1977. Pp. 343-406; Collomp A. Families. Habitations et cohabitations // Histoire de
la vie privee. T. III. De la Renaissance aux Lumieres / sous dir. de Philippe Aries et Georges Duby.
Paris: fid. d u Seuil, 1986. Pp. 507-513).
128. Bouchard G. Le Village immobile. Pp. 94-95; Dupin С.-Ё. (le prefet) Memoire sur la statistique du
departement des Deux-Sevres. Niort: Plisson, an DC [1801]. P. 53; Bourguet M.-N. Dechiffrer la
France. La statistique departementale a lepoque napoleonienne. Paris: Archives contemporaines,
1988.
129. В этом нагромождении, однако, есть свой порядок, о чем свидетельствует нижнебретонское
«выравнивание по одной линии» (по крайней мере после революции), согласно которому
занимали свои места шкаф, посудный шкаф, буфет, кровать с дверцами и иногда часы. Ста-
ринные способы расстановки мебели едва ли когда-либо будут изучены.
130. Lahellec М. Architecture rurale et structures familiales dans le Leon meridional au XVIIe siecle
// Memoires de la Societe d’histoire et d’archeologie de Bretagne. 1993. Vol. 70. Pp. 217-219;
Bans J.-C., Gaillard-Bans P. Maisons et batiments agricoles dans 1’Ancien Regime en Vannetais //
Revue d’histoire moderne et contemporaine. 1984. Vol. 31. No. 1. Pp. 22-24; Gluck D. Une salle
commune a Goulien en basse Bretagne. Paris: Reunion des musees nationaux, 1992. Pp. 10, 15
(в какой момент в домах Кап-Сизена появляется drustilh, скамья с высокой спинкой, которая
отделяет кухонный угол от остальной части общей комнаты?). Об аналогичных примерах
расширения жилья и усложнения внутренней планировки в Провансе см. в: Campagnes
mediterraneennes. Permanences et mutations. Aix/Marseille: CNDP, 1977.
131. Goubert P. La Vie quotidienne des paysans franqais au XVIIe siecle. P. 61; Jacquart J. L’habitat rural
en Ile-de-France au XVIIe siecle // Marseille. No. 109. P. 70 sq.; Peret J. Paysans de Gatine au XVIIIe
sidcle. P. 157 (о постоянных переселениях по окончании срока аренды).
132. Данные очень скудные и ненадежные: художественные и литературные работы либо очерня-
ют, либо приукрашают действительность (Latry G. Le peigne et le miroir. Deux voyageurs de Гап
VI dans les Landes de Gascogne // L’Invention du Midi. Representations du Sud pendant la periode
revolutionnaire / sous dir. de Philippe Martel. Aix: fidisud, 1987. Pp. 133-148, особенно pp. 139,
141: Landes; Paysages, paysans. L’art et la terre en Europe du Moyen Age au XXe siecle / sous dir. de
Emmanuel Le Roy Ladurie. Paris: RMN-BN, 1994), а посмертные описи имущества и автобио-
графии хранят полное молчание. Впрочем, подарочные букеты к годовщинам, использова-
ние живых цветов в свадебных нарядах и предписания городской полиции свидетельствуют
о любви к цветам. Листы с гравюрами, несомненно, имелись у разносчиков; мы обнаружива-
ем их на живописных изображениях (конечно, приукрашенных) некоторых хижин (Fontaine
L. Histoire du colportage en Europe, XVe — XIXe siecle. Paris: Albin Michel, 1993. Pp. 238-240;
Velut C. La Rose et I’Orchidee. Les usages sociaux et symboliques des fleurs a Paris au XVIIIe siecle.
Paris: Larousse et Selection du Reader’s Digest, 1993. Pp. 98-99, 259).
133. Изобилие в еде и одежде, а также свободное время — привилегии жителей Сказочной стра-
ны, но о лучшем жилье они не мечтают (Delumeau J. La Mort des pays de Cocagne. Pp. 12-13).
Дама Тартинка — персонаж народного фольклора, жившая во дворце из свежего масла, би-
сквита, крокетов, пралине и т.п. (Прим, пер.)
Примечания 395
134. Ranum О. Les refuges de 1’intimite И Histoire de la vie privee. T. III. De la Renaissance aux Lumieres
// sous dir. de Philippe Aries et Georges Duby. Pp. 229-232.
135. Guibett J.-A. Voyages dans diverses parties de la France et de la Suisse... Pp. 271-272. Логика это-
го текста, предшествующего «изобретению Юга» в конце XVIII в. (Traimond В. L’invention
des Landes de Gascogne sous la Revolution И L’invention du Midi / sous dir. de Philippe Martel.
Pp. 105-114; Latry G. Le peigne et le miroir.) отличается от логики тех наблюдений, которые
подтверждают ландскую дикость. Но это не означает, что первый текст «вернее».
136. См. примеры потасовок за право нести крест и хоругви во время бретонского праздника
Прощения в XVIII в. (Peru F. Le lever de perche, jeu de pardon tregorrois 11 Ar Men. decembre
1986. P. 41; Bouet A., Perrin O. Breiz-Izel. P. 208) и типологию соперничества «башелье» (моло-
дых дворян) с другими молодыми людьми (Pellegrin N. Les Bachelleries. Pp. 154-178).
137. Dubois A. Journal d’un сигё de campagne au XVIIe siecle. P. 173; см. также pp. 110, 119 (воору-
женная «молодежь» деревень Севера). Многочисленные примеры, касающиеся Юга, см.:
Leonard Ё.-G. Mon village sous Louis XV... Pp. 162-163, 183 (оживленный шаривари в Обэ);
Agulhon М. Penitents et francs-ma^ons de 1’ancienne Provence; Vovelle M. Les Metamorphoses de
la fete en Provence de 1750 a 1820.
138. Следует иметь в виду, что общество здесь необязательно было смешанным — равно как
и в кабаре, местах любовных, а также нотариальных, коммерческих и прочих сделок. См.:
Besnard F.-Y. Souvenirs d’un nonagenaire. T. 1. P. 302; T. II. P. 42; Roubin L. Espace masculin, espace
f£minin en communaute proven^ale // Annales ESC 1970. No. 2. P. 541; Flandrin J.-L. Les Amours
paysannes (XVle — XIXe siecle). Amour et sexual^ dans les campagnes de I’ancienne France. Paris:
Gallimard-Julliard, coll. “Archives”, 1975. Pp. 119-122; Fabre D. Families. Le prive contre la coutume
11 Histoire de la vie priv£e. T. III. De la Renaissance aux Lumieres / sous dir. de Philippe Aries et
Georges Duby. Pp. 543-580. О царстве ночи и «королевстве каминов» см.: Roche D. Histoire
des choses banales. Pp. 128-141; и фронтисписы переизданий «Сказок» Перро (Paris, 1697;
Amsterdam, 1721).
139. История банальна, но наводит ужас детальными описаниями окровавленного белья (по-
стельных принадлежностей и передника), найденного в доме и за его пределами, и неумелого
(добровольного ли?) погребения малыша, чьи ножки «торчали из земли» (A.D. 86: VII—265/4;
выражаю благодарность Иву Кутюрье, нашедшему для меня этот документ). Надо отметить,
что обвиняемой удалось сбежать от своих тюремщиков, что также довольно обычно для тю-
рем Пуату XVIII в., где арест часто завершался побегом.
140. A.D. 86: G 657 (протокол и показания от 19 октября 1721 г.).
141. Roche D. La Culture des apparences. Une histoire du vetement (XVIIe — XVIIIe siecle). Paris:
Fayard, 1989; Steinberg S. Un brave cavalier dans la guerre de Sept Ans, Marguerite dite Jean
Goubler // Clio. 1999. No. 10. Pp. 149-158; Pellegrin N. Le genre et 1’habit.
142. Hanlon G. Les rituels de I’agression en Aquitaine au XVIIe siecle // Annales ESC. 1985. No. 2.
Pp. 244-268. Историю ранений, ушибов, умерщвлений плоти и их физических и символиче-
ских следов еще предстоит написать, а также изучить женские и мужские головные уборы,
которые выступали в качестве ставки или трофея в сельских и городских драках. Женщины
396 История тела
обычно вцеплялись в волосы после словесной перебранки и только потом били противницу
кулаком или ногой (A.D. 86: В 1/2-38, Les Essarts, decembre 1740; A.D. 79: Basse 1160, Saint-
Maixent, Janvier 1781; и т.д.).
143. Среди прочих можно рассмотреть хорошо документированный пример провинции Бресс
XVIII в. с ее разнообразием обычаев, междеревенской рознью и уже мифологическим псев-
доэтническим обоснованием (Jeanton G. Les pretendus Sarrasins des bords de la Sadne d’apres un
manuscrit du XVIIIe siecle // Societe des amis des arts et des sciences de Tournus. 1914. No. XIV.
Pp. 83-99). О доминирующих цветах в народной одежде и их значении см.: Pellegrin N. Les
provinces du bleu. P. 235; Eadem. Constitutions de la Congregation de Notre-Dame du Calvaire.
P. 346 (здесь речь идет о символике, которая формирует всех членов религиозного сообще-
ства и является их отличительной чертой).
144. Стоя со спущенными штанами, этот почтенный сеньор заявил: «Вы оказали мне с одной сто-
роны ту честь, в которой отказали — с другой». Оскорбленный тем, что в нем не признали
того, кем он являлся, по причине безликости его одежды путешественника, он унизил узур-
патора, заплатив ему 30 су за клизму и ославив на весь город (Bellin de La Libor Here L. Vieux
souvenirs du Poitiers d’avant 1789. Poitiers.: Le Bouquiniste, 1846. P. 135 sq). См. также: Pellegrin
N. Les Vetements de la liberte. Pp. 141-142.
145. Dubois A. Journal d’un cure de campagne au XVIIe siecle. P. 114: эти хлебопашцы плохо ели
и перепродавали свое масло, ср. с прим. 36. Множество парвеню и других «Гелиогабалов»
описано в тексте Пьера Приона (Leonard Ё.-G. Mon village sous Louis XV...; Prion P. Memoires
d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. passim) и экономистов XVIII в. (с отношении Бре-
тани см.: Ogee J. Dictionnaire historique et geographique de la province de Bretagne [1778]. Reed,
augmentee, 2 vol. Rennes: Molliex, 1843. T. 1. Pp. 11-13).
146. Тексты Вива (1542) и Hyapo (1609) цит. по: Pellegrin N. Le genre et 1’habit. P. 25. He стоит за-
бывать и об опасном сочувствии, которое звучит в словах Дидро «Женщины, как мне вас
жаль!».
147. De Montaigne М. Journal de voyage, 1580-1581. Paris: Gallimard, coll. “Folio”, 1983. P. 77; Pri-
on P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. Pp. 227-228,- Bonnet M.-J. Les Relations
amoureuses entre les femmes du XVIe au XXe siecle. Paris: Odile Jacob, 1995. Pp. 36-37; La Fille
en ganjon / sous dir. de Catherine Velay-Vallantin. Carcassonne: GARAE/Hesiode, 1993; Bard C„
Pellegrin N. Femmes travesties: un “mauvais genre” // Clio. 1999. No. 10. Pp. 7-204.
148. B.N.: ms. Joly de Fleury, no. 1743 (хлебный бунт в Сен-Мексан).
149. Nicole Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. Pp. 71, 73, 77, 121-123, 189 («траур», «вос-
кресенье», «пеленание», «новобрачные», «взрослый костюм»); Besnard F.-Y. Souvenirs d’un
nonagenaire. T. I. Pp. 30-31, 303 (аскетизм 40-дневного поста и свадебные башмаки); Bouet
A., Perrin О. Breiz-Izel. Рр. 60-61 (глава «Первые одежды человека», которая предшествует
«Первому уроку пьянства»); La Secte des ananeraies. P. И (воскресный наряд в Виллье-лё-
Бель).
150. Ogee J. Dictionnaire historique et geographique de la province de Bretagne. T. II. P. 389; Cambry J.
Voyage dans le Finistdre. Passim; Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. Pp. 38-39, 111 et passim;
Примечания 397
Maguet E, Tricaud A. Parler provinces. Des images, des costumes. Paris: Reunion des musees
nationaux, 1994.
151. Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 68. Редчайшее уточнение: ис-
польщики, обвиненные в бунте против чиновника налоговой службы в Шампаньяке 1753 г.,
описаны как «одетые обычно в саржевое платье и куртку светло-серого цвета с синими пет-
лицами» (A.D. 86: В VIII).
152. Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. Pp. 20-22.
153. Prion P. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. P. 61, 66, 68, 113. Тот же спо-
соб конструирования физико-вестиментарных этнотипов находим и у путешественников-
иностранцев XVII-XVIII вв.
154. Их спутники, сельские буржуа, были в париках (Prion Р. Ibid. Р. 118; Leonard Ё.-G. Mon village
sous Louis XV... P. 92). Торжественное вручение этого головного убора было своеобразным
ритуалом перехода при взрослении или приобретении новых функций в муниципалитете
или местном суде. О символике лент как показателя возраста см.: Bouet A., Perrin О. Breiz-
Izel. Р. 61.
155. Prion Р. Memoires d’un ecrivain de campagne au XVIIIe siecle. Pp. 46, 48, 54. В другой раз, в замке
современного департамента Жер, пока он спал, изголодавшиеся крысы сгрызли его кюлоты,
чулки и шейный платок (Ibid. Р. 63).
156. Pellegrin N. Des voleurs, des bebes et des morts. Le mouchoir en haut Poitou au XVIIIe siecle // Le
Mouchoir dans tous ses etats. Cholet, 2000. P. 115.
157. Foucher I. Deux bandes de voleurs au XVIIIe siecle. Paris: memoire de DEA (EHESS), 1989. P. 55;
Anonyme. La Vie de Nivet, dit Fanfaron, Qui contient les Vols, Meurtres qu’il a fait depuis son
enfance, jusqu’au jour qu’il a £te rompu vif en place de Greve, avec Beauvoir son Maitre d’Ecole,
Baramon & Mancion ses Complices. Paris: Nyon, s.d. [1729]. Pp. 141-142 (забавная сайнета,
в которой мнимый кюре Руана притворился, что нашел цену слишком низкой, но уступил
наказам своих сообщников, которые изображали церковных старост, желавших приобрести
для церкви самые новые украшения.
158. Outram D. The Body and the French Revolution. Sex, Class and Political Culture. New Haven: Yale
University Press, 1989; Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. Passim.
159. Caraccioli. Le Livre de quatre couleurs. S.e., 4444 [1761]. P. 50.
160. Эволюция шла неравномерно, поскольку в Провансе в ситец стали одеваться гораздо рань-
ше, чем в Иль-де-Франс и западных землях, как показывают полотна арлезианского худож-
ника А. Распаля (Simon L. Louis Simon, villageois de 1’ancienne France. Pp. 88-89; Pellegrin N. Les
Vetements de la liberte. Pp. 20-22; Eadem. Mamelots et artisanes: fimage des Provemjaux dans les
recueils imprimes de costumes (XVIe — XIXe siecle) // Images de la Provence. Les representations
iconographiques de la fin du Moyen Age au milieu du XXe siecle // sous dir. de B. Cousin. Aix-en-
Provence, 1992. Pp. 282-296, cf. p. 291.
161. Одежды святых, знаменитых людей и прославленных преступников были почитаемыми
реликвиями, наподобие волос и других «обрезков», так как находились в непосредствен-
ной близости к их мертвым телам (Pellegrin N. Les Vetements de la liberte. P. 59). Примеры —
398 История тела
посмертная восковая маска Картуша, украшенная его волосами и одеждой, которая была на
нем во время казни в 1721 г. (музей Сен-Жермен-ан-Ле), или лохмотья заштопанной куртки
подростка XVIII в., найденные в трубе одного из замков (Les Choix de ia memoire. Patrimoine
retrouve des Yveiines. Paris: Somogy, 1997. Pp. 80-81).
162. Constitutions de la Congregation de Notre-Dame du Caivaire. P. 345.
163. Железный корсет хорошо описан Франсуа-Рене Шатобрианом: Шатобриан Ф.-Р. Замогиль-
ные записки. М., 1995. С. 32. См.: Fontanel В. Corsets et soutiens-gorge. Paris: La Martiniere,
1992. P. 27 (железный каркас, сохранившийся в музее Клюни); Pellegrin N. Les Vetements de
la liberte. P. 81; Vigarello G. Le Corps redresse. Но, как показывают примеры из Пуату и Са-
войи или религиозные одеяния, степень жесткости этих «каркасов», географию их распро-
странения и постоянную критику, которой они подвергались, еще предстоит изучить (de La
Bouere (Comtesse). Souvenirs de la guerre de Vendee, 1793-1796. Paris: Pion, 1890. P. 5; Daquin J.
Topographic medicale de Chambery Pp. 127-128). Одна девочка из Лузиньяна спаслась благо-
даря своему новому платью: в нем застряла пуля, выпущенная хозяином виноградника, где
девочка воровала ягоды (A.D. 86: В VI/78 bis: 4 октября 1710 г.).
164. De Pontis L. Memoires. Paris: Mercure de France, 1965. P. 185 (казнь графа Монморанси в 1627 г.:
«он был обнажен, в кальсонах и рубашке»). В деле о двойном убийстве в 1785 г. крестьяне от-
казались сторожить трупы, если те будут оставлены раздетыми (A.D. 86: В VIII-300), В дру-
гом месте (Шампань-Мутон, 1739) стыд, испытываемый нечестным налогоплательщиком,
которого двое соседей «выставили совершенно обнаженным», был так силен, что свидетель
отметил: «Палач не причинит большего зла преступнику» (A.D. 86: В 1/2-39).
сара мэтьюс-грико Глава III. Тело и сексуальность
в Европе при Старом порядке
1. Я посвящаю этот текст памяти Жан-Луи Фландрена, скончавшегося 8 августа 2001 г., чьи
работы в этой области, как и во многих других, оказались первооткрывательскими.
2. Об «отчуждении» тела в конце периода Старого порядка см.: Sexual Underworlds of the
Enlightenment / ed. by George Sebastian Rousseau and Roy Porter. Chapel Hill (NC): University of
Carolina Press, 1988. Introduction. Pp. 1-24.
3. Полезный обзор исторических и психологических подходов, применяемых для изучения тела
в обществах прошлого см. в: Framing Medieval Bodies / ed. by Sara Kay, Miri Rubin. Manchester;
N.Y.: Manchester University Press, 1994. Introduction. Pp. 1-9.
4. Trumbach R. Is there a modem sexual culture in the West, or did England never change between
1500 and 1900? // Journal of the History of Sexuality. 1990. Vol. 1. No. 2. Pp. 296-309 (обзор ли-
тературы no данному вопросу). Как заметил Питер Ласлетт, брачный возраст девушек ва-
рьировался в зависимости от социального слоя и некоторых других факторов, таких как
питание, но в целом девушки, по-видимому, достигали половой зрелости между 13 и 15 го-
дами (Laslett Р. Age at sexual maturity in Europe since the Middle Ages // Family Life and Illicit
Love in Earlier Generations. Essays in Historical Sociology. Cambridge; N.Y.: Cambridge University
Примечания 399
Press, 1977. P. 214). Возраст вступления в брак постепенно повышался для обоих полов. Для
девушек с XV до середины XVI в. он составлял в среднем от 16 до 18 лет, причем горожанки
вступали в брак раньше, чем сельчанки, тогда как к концу XVIII в. возраст первого вступле-
ния в брак для женщин перевалил за 24-26 лет. Юноши вступали в брак позже, после того
как они утверждались в своей профессии: от 24-25 лет в начале периода Старого порядка
до 27-29 к концу XVIII в. (Daumas М. La Tendresse amoureuse, XVle — XVIIIe siecle. Paris:
Librairie Academique Perrin, 1996. P 40).
5. О братствах и молодежных группах во Флоренции XV и XVI вв. см.: Taddei I. Fanciulli е
giovani. Crescere a Firenze nel Rinascimento. Florence: Oischki, 2001; Trexler R. New ritual
groups // Public Life in Renaissance Florence. Ithaca; London: Cornell University Press, 1980.
Chap. 11. Pp. 367-418; Idem. Ritual in Florence: adolescence and salvation in the Renaissance:
“The youth are coming!” Nonsense in Florence during the Republic and Grand Duchy // The
Children of Renaissance Florence. Power and Dependance in Florence. Binghamton (N.Y.):
htedieval and Renaissance Texts & Studies, 1993. T. 1. Chap. 3-4. Стенли Чойнаки привел до-
кументы по подобным техникам социализации у юных патрициев Венеции в: Chojnacki S.
Women and Men in Renaissance Venice. Twelve Essays on Patrician Society. Baltimore; London:
Johns Hopkins University Press, 2000. Chap. 9-12: Measuring adulthood: adolescence and gender;
Kinship ties and young patricians; Political adulthood; Subaltern patriarchs: patrician bachelors.
Pp. 185-256.
6. Содомия была предметом великопостной проповеди в ряду прочитанных святым Бернарди-
ном в церкви Санта-Кроче во Флоренции в 1424 г. наставлений о грехах сластолюбия. См.:
Rocke М. Sodomites in fifteenth-century Tuscany: the views of Bernardino of Siena // The Pursuit of
Sodomy: Male Homosexuality in Renaissance and Enlightenment Europe / ed. by Kent Gerard and
Gert Hekma. N.Y.; London: Harrington Park Press, 1989. Pp. 7-31.
7. О шаривари и ритуалах народного суда существует обширная библиография. Среди клас-
сических работ по исторической антропологии см.: Zemon Davis N. The reasons of misrule
// Society and Culture in Early Modem France. Stanford (CA): Stanford University Press, 1987.
Pp. 97-123; Ingram M. Ridings, rough music and mocking rhymes in Early Modern England //
Popular Culture in Seventeenth-Century England / ed. by Barry Reay. London: Routledge, 1988.
Pp. 166-197; Thompson E.P. Rough music // Customs in Common. Studies in Traditional Popular
Culture. N.Y.: The New Press, 1993. Chap. VIII. Pp. 467-538; Le Charivari. Actes de la table ronde
organisee a Paris (25-27 avril 1977) / sous dir. de Jacques Le Goff et Jean-Claude Schmitt. Paris;
N.Y.: EHESS/Mouton, 1981. О репрессиях в народной культуре в период Старого порядка
см.: Burke Р Popular Culture in Early Modem Europe. N.Y.; London: Harper Torchbooks, 1978;
Muchembled R. Culture populaire et culture des elites dans la France moderne (XVe — XVIIIe
siecle). Paris: Flammarion, 1978.
8. Тезис Девида Андердауна: в широком смысле недоверие, которое проявлялось в отноше-
ниях между полами с 1560 по 1650 г., нашло выражение в участившихся насильственных
купаниях и других ритуалах смирения злых женщин: Underdown D. The taming of the scold:
the enforcement of patriarchial authority in Early Modern England // Order and Disorder in Early
400 История тела
Modem England / ed. by Anthony Fletcher and John Stevenson. Cambridge: Cambridge University
Press, 1985. Pp. 161-136.
9. Schellekens J. Courtship, the clandestine marriage act, and illegitimate fertility in England 11 The
Journal of Interdisciplinary History. 1995. Vol. X. No. 3. P. 435.
10. Stone L. Uncertain Unions. Marriage in England 1660-1753. Oxford; N.Y.: Oxford University Press,
1992. Pp. 7-12.
11. Flandrin J.-L. Repression et changement dans la vie sexuelle des jeunes // Le Sexe et 1’Occident.
Evolution des attitudes et des comportements. Paris: Ed. du Seuil, 1981. Pp. 279-302.
12. Библиография исследований о любовных ухаживаниях и ритуалах обручения весьма обшир-
на. В большинстве случаев в исследованиях представлены документы о конфликтах между
народными обычаями, такими как creantailles troyennes, церковью и государством, которые
противодействовали любым практикам, позволявшим молодым людям заключать брак без
согласия родителей. См., напр.: Flandrin J.-L. Les creantailles troyennes (XVe — XVIIe siecle)
// Le Sexe et 1’Occident. Pp. 61-82. Об Италии см., среди прочего: Lombardi D. Fidanzamenti e
matrimoni dal Concilio di Trento al ‘700 11 Storia del Matrimonio I dir. de Michela De Giorgio et
Christiane Klapisch-Zuber. Bari-Rome: Laterza, 1996. Pp. 215-250. Об Англии см., напр.: Cres-
sy D. Birth, Marriage, & Death. Ritual, Religion and the Life-Cycle in Tudor and Smart England.
Oxford: Oxford University Press, 1997.
13. D’Arrerac J. Pandectes. Bordeaux, 1601. P. 243. Цит. no: Desplat C. La Vie, lAmour, la Mort. Rites et
coutumes, XVIe — XVIIIe siecle. Biarritz: Terre et Hommes du Sud, 1995. P. 249.
14. Gillis J.R. For Better, for Worse. British Marriages, 1600 to the Present. N.Y.; Oxford: Oxford
University Press, 1985. Pp. 25-26.
15. Du Fail N. Les Contes et Discours d’Eutrapel. Rennes, 1603. Ff. 52 v°-53 r°, цит. no: Flandrin J.-L.
Les Amours paysannes (XVIe — XIXe siecle). Amour et sexualite dans les campagnes de 1’ancienne
France. Paris: Gallimard-Julliard, coll. “Archives”, 1975. P. 121.
16. Zemon Davis N. Boundaries and the Sense of Self in Sixteenth-Century France // Reconstructing
Individualism: Autonomy, Individuality and the Self in Western Thought / ed. by Thomas C.
Heller, Morton Sosna and David E. Wellbery. Stanford (CA): Stanford University Press, 1986. P. 61;
Vickery A. The Gentleman’s Daughter. Women’s Lives in Georgian England. New Haven; London:
Yale University Press, 1998. Chap. 2. Love and duty. Pp. 39-86.
17. Ferrand J. A Treatise on Lovesickness I ed. Donald A. Beecher et Massimo Ciavolella. Syracuse
(N.Y.): Syracuse University Press, 1990.
18. О Напьере и симптомах эротической меланхолии в XVII в. см.: MacDonald М. Mystical Bedlam.
Cambridge: Cambridge University Press, 1981. Pp. 88-98. Об особой слабости женского пола в
этом отношении см.: Dixon L.S. Perilous Chastity. Women and Illness in Pre-Enlightenment Art
and Medicne. Ithaca; London: Cornell University Press, 1995.
19. Синодальный ордонанс Гренобля, 1681 г. Цит. по: Flandrin J.-L. Families, parente, maison,
sexualite dans 1’ancienne societe. Paris: Ed. du Seuil, 1984. Pp. 97-98.
20. Fairchilds C. Domestic Enemies. Servants and their Masters in Old Regime France. Baltimore;
London: The Johns Hopkins University Press, 1984. P. 174.
Примечания 401
21. В среднем 58,8 % между 1727 и 1749 гг. и 42 % между 1750 и 1789 гг. Fairchilds С. Ibid. Р. 176.
22. Ibid. Р. 518.
23. Wilson L.B. “Les Maladies des femmes”: Women, Charlatanry and Professional Women Eighteenth-
Century France. PhD Dissertation. Stanford University, Department of History (UMI), 1982; см.
первую часть о «поздних родах».
24. Cavallo S., Cerutti S. Onore femminile e controllo sociale delia riproduzione in Piemonte tra Sei
e Settecento // Quaderni storici. 1980. No. 44. Pp. 346-383. О влиянии решений Тридентского
собора на брачные обычаи в Италии XVII и XVIII вв. см.: Ruggiero G. Binding Passions. Tales
of Magic, Marriage, and Power at the End of the Renaissance. N.Y.; Oxford: Oxford University Press,
1993; Lombardi D. Matrimoni di antico regime. Bologne: Il Mulino, 2001.
25. О вынужденных браках в Англии см.: Stone L. Uncertain Unions. Pp. 83-104. Forced marriage.
26. См. новаторскую работу Кейт Томас (Thomas К. The double standard // Journal of the History of
Ideas. 1959. Vol. 20. Pp. 195-216) и опровержение этого тезиса Бернардом Каппом: Сарр В. The
double standard revisited. Plebeian women and male sexual reputation in Early Modern England //
Past and Present. 1999. Vol. XVI. No. 2. Pp. 70-100.
27. 1 Kop. 7:9.
28. Lebrun F. La Vie conjugate sous TAncien Regime. Paris: Armand Colin, 1985. Pp. 37-38.
29. Франсуа Лебрен с этим истолкованием не согласен, он отмечает, что почитание Девы Марии,
связанное с этим месяцем, стало значимым только в XIX в. (Ibid. Р. 40). Однако до сих пор не
было представлено никакого другого объяснения этого табу. В XVII и XVIII вв. оно нередко
разоблачалось епископами и другими церковниками.
30. О влиянии диеты на либидо см.: Grieco A.J. Classes sociales, nourriture et imaginaire alimentaire
en Italie (XIV-XV siecle), these de doctoral. Paris: Ecole des hautes etudes en sciences sociales,
1987. Я благодарю Алена Грико за подтверждение идеи о том, что советы, касавшиеся пита-
ния, сохраняли свое значение для сексуальных отношений в XVI и XVII вв.
31. О различных подходах в истории питания и ее влиянии на население Европы начала Нового
времени см.: McKeown Т. The Modem Rise of Population. London: Edward Arnold Publishers,
1976; Bacci M.L. Populazione et alimentazione: saggio sulla storia demografica europea. Bologne:
Il Mulino, 1989.
32. В особенности: Левит 15, 19-23; о нечистотах после родов см.: Левит 12, 2-6.
33. На эту тему см.: Niccoli О. “Mestruum quasi menstruum”: parti mostruosi e tabu menstruali nel
’500 // Quaderni storici. 1980. No. 44. Pp. 402-428 (переведена на английский язык (Mary М.
Gallucci): “Mestruum quasi menstruum”: monstruous births and mensttual taboo in the sixteenth
century // Sex and Gender in Historical Perspective. Selections from Quaderni Storici / ed. by
Edward Muir, Guido Ruggiero. Baltimore; London: The Johns Hopkins University Press, 1990.
Pp. 1-25.
34. Общий обзор медицинских теорий зачатия в Новое время см. в: Berriot-Salvadore Е. Un corps,
un destin. La femme dans la medecine de la Renaissance. Paris: Honore Champion, 1993; Darmon
P. Le Mythe de la procreation a Page baroque. Paris: Ed. du Seuil, 1981; T. Лакёр утверждает, что
аристотелевский моносексизм продолжал существовать на протяжении большей части
402 История тела
XVIII в. и мирно сосуществовал с теориями, утверждавшими, что два пола имеют каждый
свою биологическую характеристику (Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud.
Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1992).
35. Коломбо сменил Везалия на посту профессора анатомии Падуанского университета. См.:
Colombo M.R. De re anatomica. Venise, 1559.
36. О пособиях по зачатию см.: Porter R. The secrets of generation display’d: Aristotle’s masterpiece
in eighteenth-century England // Maccubbin R.P. Tis Natures Fault. Unauthorized Sexuality during
the Enlightenment. Cambridge; N.Y.: Cambridge University Press, 1987. Pp. 1-21; Porter R., Hall L.
The Facts of Life. The Creation of Sexual Knowledge in Britain, 1650-1950. New Haven; London:
Yale University Press, 1995. Chap. 2 et 3. Pp. 1-90; Horowitz M.C. The “science” of embryology
before the discovery of the ovum // Connecting Spheres. Women in the Western World, 1500 to
the Present / ed. by Marilyn J. Boxer, Jean H. Quataert and Joan W. Scott, Oxford; N.Y.: Oxford
University Press, 1987. Pp. 86-94.
37. По подсчетам Рандольфа Трамбаха, в течение 20-летнего детородного периода леди Бристоль
лорд Бристоль не имел сексуального общения с женой в течение в общей сложности 11 лет:
Trumbach R. The Rise of the Egalitarian Family. Aristocratic Kinship and Domestic Relations in
Eighteenth-Century England. N.Y; London: Academic Press, 1978. Pp. 173-175.
38. Демографическую кривую, обозначающую использование противозачаточных средств в раз-
личных социальных слоях Англии и Франции, см. в: Flandrin J.-L. Families, parente, maison.
Pp. 191-206; Stone L. The Family Sex and Marriage in England 1500-1800. London: Weidenfeld
and Nicolson, 1979. Pp. 415-424.
39. Брантом допускает эту практику во внебрачных связях, но осуждает ее в контексте брака.
См.: Flandrin J.-L. Families, parente, maison. P. 210.
40. Trumbach R. The Rise of the Egalitarian Family. P. 172.
41. О контрацепции и абортах в Европе раннего Нового времени см.: McLaren A. A History
of Contraception from Antiquity to the Present Day. Oxford: Basil Blackwell, 1990; Riddle J.
Contraception and Abortion from the Ancient World to the Renaissance. Cambridge (Mass.):
Harvard University Press, 1992.
42. Flandrin J.-L. Families, parente, maison. P. 209. Другой пример «серийных браков» представляет
жизнь Грегорио Дати: Two Memoirs of Renaissance Florence. The Diaries of Buonaccorso Pitti
and Gregorio Dati / ed. by Gene Brucker. N.Y.: Harper and Row, 1967.
43. Stone L. The Family Sex and Marriage in England 1500-1800. Quatrieme partie, “The closed
domesticated nuclear family, 1640-1800”.
44. Canosa R. La restaurazione sessuale. Per una storia delia sesualita in Italia tra Cinquecento e
Settecento. Milan: Feltrinelli, 1993. Pp. 109-110.
45. De Brosses C. Lettres familieres d’ltalie. Bruxelles: Complexe, 1995. О cicisbeo cm.: Barbagli M.
Sotto lo stesso tetto. Mutamenti delia famiglia in Italia dal XV al XX secolo. Bologne: Il Mulino,
1988. VII. 2. Mariti e cicisbei; Canosa R. La restaurazione sessuale. Chap. 6. Il cicisbeo.
46. Stone L. Broken Lives. Separation and Divorce in England (1660-1857). Oxford; N.Y.: Oxford
University Press, 1993. Pp. XV-XVI.
Примечания 403
47. Foyster E.A. Manhood in Early Modem England. Honour, Sex and Marriage. London; N.Y.:
Longman, 1999. P. 70.
48. Fairchilds C. Domestic Enemies. P. 165. О прислуге и их сексуальных отношениях с нанимате-
лями см.: Ibid. Chap. 6. Sexual relations between master and servant. Pp. 164-192; Hill B. Servants:
English Domestics in the XVIIIth Century. Oxford: Clarendon Press, 1996. Chap. 3. The sexual
vulnerability and sexuality о f female domestic servants. Pp. 44-63.
49. Fairchilds C. Domestic Enemies. P. 166.
50. Анализ описания сексуальных отношений в дневнике Сэмюэля Пипса см. в: Stone L. The
Family Sex and Marriage in England 1500-1800. Pp. 552-561. Gendemanly sexual behaviour: case
histories.
51. Хороший пример такого рода «компромисса» в сельских сообществах см. в истории Мартена
Герра. Его личность не вызывает возражений, покуда он помогает семье и деревне. Но она
была оспорена, когда он начал претендовать на то, чтобы присвоить имущество своих свой-
ственников. См.: Земон Девис Н. Возвращение Мартена Герра. М., 1990.
52. См.: Vigarello G. Histoire du viol, XlVe — XXe siecle. Paris: fid. du Seuil, 1998.
53. Ruggiero G. The Boundaries of Eros. Sex Crime and Sexuality in Renaissance Venice. Oxford; N.Y.:
Oxford University Press, 1985. P. 106.
54. Leguay J.-P. Un caso di “violenza” nel Medioevo: lo stupro di Margot Simmonet // La violenza
sessuale nella storia // ed. by Alain Corbin. Bari; Rome: Laterza, 1992. Pp. 3-24.
55. Trumbach R. Sex and the Gender Revolution. T. 1, Heterosexuality and the Third Gender in
Enlightenment London. Chicago: The University of Chicago Press, 1998. P. 283.
56. Phan M.-C. Les Amours illegitimes. Histoires de seduction en Languedoc (1678-1786). Paris: CNRS,
1986. На эту тему см. также: Canosa R. La restaurazione sessuale. Chap. 13. La deflorazione con
promessa di matrimonio; Trumbach R. Sex and the Gender Revolution. Pt. 3. Illegitimacy and Rape.
Pp. 229-324.
57. О незаконнорожденных в Англии и Италии раннего Нового времени см.: Adair R. Courtship,
Illegitimacy and Marriage in Early Modem England. Manchester; N.Y.: Manchester University
Press, 1996; Senza famiglia. Modelli demografici e sociali dell’infanzia abbandonata e dell’assistenza
in Italia (secc. XV-XX) / ed. Giovanna Da Molin. Bari: Cacucci, 1997. Более полный обзор, ка-
сающийся остальной Европы, см. в: Laslett et al. Bastardy and its Comparative History. London:
Edward Arnold, 1980.
58. Trumbach R. Sex and the Gender Revolution. P. 284.
59. О проституции в Италии и Франции XV в. см.: Canosa R., Colonnello I. Storia delia prostituzione
in Italia dal quattrocento alia fine del settecento. Rome: Sapere 2000, 1989; Mazzi S. Prostitute e
lenoni nella Firenze del Quattrocento. Milan: Mondadori, Il Saggiatore, 1991; Otis L.L. Prostitution
in Medieval Society The History of a Medieval Institution in Languedoc. Chicago: University of
Chicago Press, 1985; Roussiaud J. La Prostitution medievale. Paris: Flammarion, 1988; Ruggiero G.
The Boundaries of Eros; Trexler R. The Women of Renaissance Florence. Binghamton; N.Y.: MRTS,
1993. Pp. 31-65. Florentine prostitution in the fifteenth century: patrons and clients. Англия не
знала такого развития муниципальных борделей, как континентальная Европа: Karras R.M.
404 История тела
Common Women: Prostitution and Sexuality in Medieval England. Oxford: N.Y.: Oxford University
Press, 1996.
60. Otis L.L. Prostitution in Medieval Society. Pp. 70-71.
61. Quaife G.R. Wanton Wenches and Wayward Wives. Peasants and illicit Sex in Early Seventeenth-
Century England. London: Croom Helm, 1979. Pp. 146-152.
62. О «достойной куртизанке» и ее роли в социальной и культурной жизни Италии эпохи Ре-
нессанса см.: Masson G. Courtesans of the Italian Renaissance. London: Seeker & Warburg, 1975;
Rosenthal M.E The Honest Courtesan. Veronika Franco, Citizen and Writer in Sixteenth-Century
Venice. Chicago; London: University of Chicago Press, 1992.
63. О проституции в Риме в XVI-XVII вв. см.: Kurzel-Runtscheiner М. Tochter der Venus. Die
Kurtisanen Roms in 16. Jahrhundert. Munchen: C.H. Beck, 1995; Storey T. Questo Negozio ё
Aromaticissimo // A Sociocultural Study of Prostitution in Early Modem Rome, 2 vol.: PhD
dissertation, European University Institute (Fiesole), nov. 1998.
64. Santore C. Julia Lombardo, “Somtuosa Meretrize”: a Portrait by Property // Renaissance Quarterly.
1988. Vol. XLI. No. 1. Pp. 44-83.
65. Cohen E.S. Camilla la Magra, prostituta romana // Rinascimento alfemminile / ed. Ottavia Niccoli.
Rome; Bari: Laterza, 1991. Pp. 163-196.
66. Анализ проституции в Европе XVI-XVIII вв. с социальной и экономической точек зрения
см. в: Hufton О. The Prospect Before Her. A History of Women in Western Europe. London: Harper
Collins, 1996. Chap. 8. Kept mistresses and common strumpets. Pp. 299-331.
67. Bullough V.L. Prostitution and reform in eighteenth-century England // Maccubbin R.P. Tis Natures
Fault. Pp. 62-63.
68. Об этой эволюции см.: Canosa R. La restaurazione sessuale; Storey T. Questo Negozio ё
Aromaticissimo // A Sociological Study of Prostitution in Early Modem Rome, 2 vol.: PhD
dissertation. European University Institute (Fiesole), 1998.
69. О проституции в Париже XVIII в. см. внушительное исследование: Benabou Ё.-М. La
Prostitution et la Police des moeurs au XVIIIe 51ёс1е. Paris: Perrin, 1987.
70. О роли проституции в локальной экономике см.: Hufton О. The Prospect Before Her. Chap.
8. Kept mistresses and common strumpets; Storey T. Questo Negozio ё Aromaticissimo; Salgado
G. The Elizabethan Underworld. London: J.M. Dent 8r Sons, 1977. Chap. 2. The suburbs of sin.
Pp. 49-64.
71. Библиография на эту тему огромна. См., напр.: Cohen S. The Evolution of Women’s Asylums
Since 1500. From Refuges for Ex-Prostitutes to Shelters for Battered Women. Oxford; N.Y.: Oxford
University Press, 1992; Groppi A. I conservator! della virtu. Donne recluse nella Roma dei Papi.
Rome; Bari: Laterza, 1994; Lombardi D. Poverta maschile, poverta Гётпмпйе. L’Ospedale dei
mendicanti nella Firenze dei Medici. Bologne: Il Mulino, 1988.
72. Farr J.R. Authority and Sexuality in Early Modem Burgundy (1550-1730). N.Y.; Oxford: Oxford
University Press, 1995. P. 141. Анализ различных подходов к вопросу проституции в като-
лических и протестантских странах см. в: Hufton О. The Prospect Before Her. Chap. 8. Kept
mistresses and common strumpets.
Примечания 405
73. Benedict! J. Somme des Pechez. Paris, 1601. Livre II. Chap. VIII (BNF cote D 6502). Цит. no:
Flandrin J.-L. Families, parente, maison. P. 186.
74. Lebrun F. La Vie conjugate sous 1’Ancien Regime. P. 94.
75. Daumas M. La Tendresse amoureuse. P. 42. В русском переводе 1990 г. этот отрывок также от-
сутствует. (Прим, пер.)
76. Porter R., Hall L. The Facts of Life. P. 7.
77. Flandrin J.-L. Les Amours paysannes. P. 164.
78. Цит. no: Flandrin J.-L. Families, parente, maison. P. 186.
79. The History of Cold Bathing: Both Ancient and Modern. London, 1706. Pp. 68-69. Цит. no:
Stengets J., Van Neck A. Histoire dune grande peur, la masturbation. Bruxelles; fid. de 1’universite
de Bruxelles, 1984. P. 44.
80. Об отношении церкви к зоофилии в Средние века см.: Salisbury J.E. Bestiality in the Middle
Ages // Sex in the Middle Ages. A Book of Essays. N.Y.: Garland Publisher, 1991. Pp. 173-186.
81. 0 близком сосуществовании людей и животных в Европе начала Нового времени см.: Thomas К.
Man and the Natural World. A History of the Modem Sensibility. N.Y.: Pantheon Books, 1983.
82. Ruggiero G. The Boundaries of Eros. Pp. 114-115.
83. Evans E.P. The Criminal Prosecution and Capital Punishment of Animals. The Lost History of
Europe’s Animal Trials. London: Faber 8c Faber, 1987. Pp. 296-279.
84. Quaife G.R. Wanton Wenches and Wayward Wives. Pp. 176-177.
85. Ibid. Pp. 25-27.
86. Confessional. Chap. Luxure. Цит. no: Flandrin J.-L. Les Amours paysannes. P. 165.
87. Laslett P. Un monde que nous avons perdu. Paris: Flammarion, 1969. Pp. 156-158.
88. О гомосексуальности в Италии с конца Средневековья до эпохи Возрождения см.: Canosa R.
Storia di una grandepaura. La sodomia a Firenze e a Venezia nel Quattrocento. Milan, Feltrinelli,
1991; Martini G. Il “vito nefando” nella Venezia del seicento. Aspetti sociali e repressione di giustizia.
Rome: Jouvence, 1988; Rocke M. Forbidden Friendships. Homosexuality and Mate Culture in
Renaissance Florence. N.Y.: Oxford: Oxford University Press, 1985; Ruggiero G. The Boundaries of
Eros. Pp. 109-145. Sodom and Venice.
89. Brucker G. The Society of Renaissance Florence. A Documentary Study. N.Y.: Harper & Row, 1971.
P. 202.
90. Ruggiero G. The Boundaries of Eros. P. 109.
91. Rocke M. Il controllo dell’omosessualita nella Firenze tardo-medioevale // Quademi storici. 1987.
Vol. 22. No. 66.
92. Rocke M. Forbidden Friendships. Pp. 227-235. Change and continuity in the policing of sodomy in
the sixteenth century.
93. Ruggiero G. The Boundaries of Eros. Pp. 115-116.
94. См., напр. переведенные документы: Brucker G. The Society of Renaissance Florence. Pp. 204-
206.
95. Rocke M. Forbidden Friendships. Pp. 148-191. Great love and good brotherhood: sodomy and male
sociability.
406 История тела
96. О гомосексуальности в придворных кругах см.: Oresko R. Homosexuality and the court elites
of Early Modem France: some problems, some suggestions, and an example // Kent The Pursuit
of Sodomy / ed. by Kent Gerard and Gert Hekma. Pp. 105-128; Saslow J.M. Homosexuality in the
Renaissance: behaviour, identity and artistic expression // Hidden from History. Reclaiming the Gay
and Lesbian Past I ed. by Martin Duberman, Martha Vicinus and George Jr. Chauncey. London;
N.Y.: Penguin-Meridian, 1990. Pp. 90-105; Young M.B. James VI and I and the History of Homo-
sexuality. London: Macmillan, 2000.
97. Об этом изменении см.: Trumbach R. Sex, gender and sexual identity in modem culture: male
sodomy and female prostitution in Enlightenment London // Journal of the History of Sexuality.
1991. Vol. 2. No. 2. Pp. 186-203; Hitchcock T. English Sexualities 1700-1800. N.Y.: St. Martin’s
Press, 1997. Pp. 58-75. Subcultures and sodomites: the development of homosexuality.
98. По истории гомосексуальности в Европе XVII и XVIII вв. см.: Bray A. Homosexuality in
Renaissance England. N.Y.: Columbia University Press, 1995; Gerard K., Hekma G. The Pursuit
of Sodomy; Norton R. Mother Clap’s Molly House. The Gay Subculture in England 1700-1830.
London: GMP Publishers, 1992; Rey M. EAmitie a la Renaissance. Italie, France, Angleterre 1450-
1650. Florence: Institut Universitaire Europeen, 1990.
99. О гермафродитах см.: Laqueur T. Making Sex.
100. Rey M. LAmitie a la Renaissance. P. 186.
101. Краткое рассмотрение отношения церкви к связи между женщинами см. в: Brown J. Immodest
Acts. The Life of a Lesbian Nun in Renaissance Italy. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 1986.
Pp. 7-13.
102. Ibid.
103. Simons P. Lesbian (In)Visibility i n Italian Renaissance Culture: Diana and Other Cases of donna
con donna // Gay and Lesbian Studies in Art History I ed. by Whitney Davis. N.Y.; London: The
Haworth Press, 1994. Pp. 81-122; Брантом. Галантные дамы. M.: Республика, 1998. С. 120.
104. Там же. С. 123.
105. Brown J. Immodest Acts. Pp. 13-17.
106. Описания образа жизни лесбиянок в Европе периода Старого порядка см. в: Donoghue Е.
Passions Between Women. British Lesbian Culture 1668-1801. London: Harper Collins, 1996;
Hitchcock T. English Sexualities. Chap. 6. Tribades, cross-dressers and romantic friendship. Pp.
76-92; Norton R. Mother Clap’s Molly House. Chap. XV. Tommies and the game of flats. Pp. 232-
251. Маргарет Хант описывает возможности для тайных эротических встреч, которые могли
представиться женщинам на протяжении жизни: Hunt M.R. The sapphic strain: English lesbians
in the long eighteenth century // Singlewomen in the European Past, 1250-1800 / ed. by Judith M.
Bennett, Amy M. Froide. Philadelphie: University о f Pennsylvania Press, 1999. Pp. 270-296.
107. Brown J. Immodest Acts. Pp. 117-118.
108. О женском трансвестизме см.: Bullough V.L., Bullough В. Cross Dressing, Sex and Gender.
Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993; Dekker R.M., Van de Pol L. The Tradition
of Female Transvestism in Early Modem Europe. London: Macmillan Press, 1989; Wheelwright J.
Примечания 407
Amazons and Military Maids. Women Who Dressed as Men in Pursuit of Life, Liberty and
Happiness. London: Pandora Press, 1989.
109. De Erauso C. Lieutenant Nun: Memoir of a Basque Transvestite in the New World. Boston (Mass.):
Beacon Press, 1996.
110. Friedli L. “Passing women”: a study of gender boundaries in the eighteenth century // Sexual
Underworlds of the Enlightenment / ed. by George Sebastian Rousseau et Roy Porter. Pp. 234-260.
111. Van der Meer T. Tribades on trial: female same-sex offenders in late eighteenth-century Amsterdam
// Forbidden History: the State, Society and Regulation of Sexuality in Modem Europe / ed. by John
C. Fout. Chicago: University of Chicago Press, 1992. Pp. 424-445.
112. Основополагающей работой no этой теме является исследование Лилиан Фадерман: Fader-
man L. Surpassing the Love of Men. Romantic Friendship and Love Between Women from the
Renaissance to the Present. N.Y.: Quill/William Morrow, 1981.
жорж вигарелло Глава IV. Упражнения и игры
1. См.: Guttmann A. From Ritual to Record. The Nature of Modern Sports. N.Y.: Columbia UP, 1978;
Vigarello G. Du jeu ancien au show sportif. La naissance d’un mythe. Paris: Ed. du Seuil, 2002.
2. Как сказано в хрониках города Меца, датирующихся XV-XVI вв. (Les Chroniques de Metz.
Metz, 1865. P. 678).
3. Brantome P. de. (Euvres. Paris, 1864. T. VI. P. 273.
4. Ibid. T. III. P. 279.
5. Macquereau R. Chroniques de la maison de Bourgogne. Paris, 1838. P. 122.
6. Тициан. Карл V в сражении при Мюльберге. Мадрид, музей Прадо, 1548.
7. Du Bellay G. Memoires // Nouvelle collection des Memoires pour servir a 1’histoire de France, ed.
J.-F. Michaud, J.-J.-F. Poujoulat. Paris, 1838. T. V. P. 132.
8. Ibid. P. 566.
9. Цит. no: Paris P. Etudes sur Francois ler, sa vie, son regne, ed. G. Paris. Paris: Techener, 1885.
P. 44.
10. La Mark R. de. Histoire des choses memorabies advenues au regne de Louis XII et de Francois ler //
Nouvelle collection des Memoires pour servir a 1’histoire de France. T. V. P. 1517.
11. Vielleville F. de. Memoires // Nouvelle collection des Memoires pour servir a 1’histoire de France.
T. IX. P. 101.
12. Ibid.
13. Le Loyal Serviteur. Histoire du gentil seigneur de Bayard. Paris: Balland, 1960. P. 61.
14. Cp.: Le Livre des tournois du roi Rene. Paris: Herscher, 1986.
15. Macquereau R. Chroniques de la maison de Bourgogne. P. 77.
16. Bassompierre F. de. Journal de ma vie: 4 vol. Paris: Renouard, 1870-1877. T. I. P. 165.
17. Yates F.A. Astree. Le symbolisme imperial au XVI siecle. Paris: Belin, 1989. P. 177.
18. Cp.: Clare L. La Quintaine, la Course de bague et le Jeu de tetes. Etude historique et ethnolinguistique
dune famille de jeux equestres. Paris: CNRS, 1983.
408 История тела
19. Louvet J. Journal. Recit veritable de tout ce qui est advenu digne de memoire tant en ville d’Angers...
qu’en autres lieux // Revue dAnjou, 1854. P. 300.
20. Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle. Paris: Payot
et Rivages, 1993. P. 205.
21. Brantome P. de. CEuvres. T. III. P. 371.
22. Pluvinel A. de. L’Instruction du Roy en 1’exercice de monter a cheval. Paris, 1625. P. 131.
23. Vulson de la Colombiere M. de. Le Vrai Theatre d’honneur et de chevalerie, ou le Miroir heroique de
la noblesse. Paris, 1679-1680. T. I. P. 548.
24. Cm.: La Marche O. de. Memoires sur la maison de Bourgogne // Buchon J.-A. Choix de chroniques
et memoires de 1’histoire de France. Paris, 1839; Chastellain G. CEuvres. Bruxelles, 1863-1866.
25. Huizinga J. Le Declin du Moyen Age. Paris: Payor, 1967. P. 84.
26. Le Mercure franqais, 1612, vol. II. P. 440.
27. Cm.: Pillorger R., Pillorger S. France baroque, France dassique, 1589-1715. Paris: Robert Laffont,
1995. P. 704 (coll. “Bouquins”).
28. Moine М.-Ch. Les Fetes a la cour du Roi-Soleil. Paris, 1984. P. 26.
29. Pillorger R., Pillorger S. France baroque, France classique. P. 705.
30. Relation des magnificences du Grand Carrouzel du Roy Louis XIV, avec les noms des Princes et
Seigneurs qui doivent courir la bague, les testes et le meduse... Paris, 1662.
31. Le Mercure Galant. Paris, mai 1679. P. 61.
32. Nangis de Brichanteau N. de. Memoires. Paris, 1862. P. 75.
33. Le Loyal Serviteur. Histoire du gentil seigneur de Bayard. P. 67.
34. Le Mercure Galant. Paris, novembre 1679. P. 119.
35. Le Mercure Galant. Paris, novembre 1719. P. 96.
36. Labatut J.-P. Les noblesses europeennes de la fin du XVe siecle a la fin du XVIIIe siecle. Paris: PUF,
1978. P. 98.
37. Le Mercure Galant. Paris, fevrier 1680. P. 340.
38. Le Mercure Galant. Paris, mai 1683. P. 286.
39. Cp.: Kendall P.M. Louis XI. L’intelligence au pouvoir. Paris: Fayard, 1974.
40. Оружие, использовавшееся на протяжении нескольких десятилетий, «промежуточный» ва-
риант между аркебузой и мушкетом.
41. Le Mercure Galant. Paris, novembre 1682. P. 336.
42. Ibid. P. 102.
43. Laving I. Lettres de Parme (1618, 1627-1628) et debuts du theatre baroque // Le Lieu theatral a la
Renaissance, dir. Jean Jacquot. Paris: CNRS, 1964.
44. Saurel Ё. Histoire de [“equitation des origines a nos jours. Paris: Stok, 1971. P. 205.
45. Bonhomme G. Le cheval comme instrument du mouvement humain a la Renaissance // Le Corps a
la Renaissance. Actes du colloque de Tours, 1987. Paris: Aux amateurs de livres, 1990. P. 338.
46. Pasquiet E. Les Recherches sur la France. Paris, 1643. P. 124.
47. Таллеман де Peo Ж. Занимательные истории I Пер. А.А. Энгельке. Л.: Наука, 1974. С. 33 (сер.
«Литературные памятники»).
Примечания 40g
48. См.: Stegmann A. La naissance de 1’art equestre a la fin du XVIe siecle 11 Les Jeux a la Renaissance,
dir. Philippe Aries et Jean-Claude Margolin. Paris: Vrin, 1982.
49. Ballet de monseigneur le due de Vendome dans6 lui douzieme en la ville de Paris dans la grande
salle de la maison royale du Louvre puis en celle de lArsenac, le 17 et 18ejour de janvier 1610. Paris,
1610.
50. Cm.: Lenoble R. Origines de la pensee scientifique moderne // Histoire de la science. Paris: Gallimard,
1963. P. 456 (coll. “Encyclopedic de la Pleiade”).
51. Цит. no: McGowan M.M. Le ballet de cour remis a jour // La recherche en danse. 1983. No. 2.
Pp. 35-36.
52. Из мемуаров Бальтазара де Божуайо. Цит. по: Reyna Е Histoire du ballet. Paris: Aimery Somogy,
1968. P. 32. ..
53. Cp.: Borelli G. De motu animalium. Rome, 1680.
54. Beijet A. La Naissance de la paix, ballet de cour de Rene Descartes // Le Lieu theatral a la
Renaissance.
55. Cm.: Reyna E Histoire du ballet. P. 51.
56. Cm.: Description particuliere du Grand Ballet et Comedie de Naples de Pelee et Thetis, avec
machines, etc., manuscrit 1005, Bibliotheque de I’lnstitut; король неоднократно принимал в нем
участие, в том числе в роли Фурии, Войны и Аполлона.
57. Le Loyal Serviteur. Histoire du gentil seigneur de Bayard. P. 83.
58. Brantome P. de. Discours sur les duels. Paris, 1873. P. 321.
59. Об истории шпаги см. прекрасный труд: Brioist Р., Drevilion Н., Serna Р. Croiser le fer.
Violence et culture depee dans la France moderne (XVIe — XVIIIe siecle). Seyssel: Champ Vallon,
2002.
60. Potter H. The Two Angry Women. London, 1599. P. 15.
61. Annales. The true and royall history of the famous Empresse Elizabeth Queene of England, France
and Ireland... Translated from the French by Abraham Darcie. Цит. no: Castle E. L’Escrime et les
Escrimeurs depuis le Moyen Age jusqu’au XVIII siecle. Paris, 1888. P. 76.
62. Монтень M. Опыты: в 3 т. M.: Голос, 1992. Т. II. С. 403 («Трусость — мать жестокости»),
63. Agrippa С. Trattato di sciensia d’arme con un dialogo di filosofia. Rome, 1553. P. 5.
64. Vizani A. Trattato dello scherma. Venise, 1575. Цит. no: Castle E. L’Escrime et les Escrimeurs depuis
le Moyen Age jusqu’au XVIII siecle. P. 76.
65. Ibid.
66. Meyer J. Getrutkt zu Augspurg. Augsburg, 1572.
67. Agrippa C. Trattato di sciensia d’arme con un dialogo di filosofia. P. 6 (“D’una figura geometrica”).
68. Le Livre des faicts du Marechai Boucicaut // Nouvelle collection des Memoires pour servir a 1’histoire
de France, ler serie. T. II. Pp. 219-220.
69. Ibid. P. 220.
70. Bassompierre F. de. Memoires // Nouvelle collection des Memoires pour servir a I’histoire de France,
2e serie. T. VI. P. 16.
71. Ibid. P. 17.
410 История тела
72. Ibid. P. 19.
73. Jusserand J.-J. Les Sports et les Jeux d’exercice dans 1’ancienne France. Paris: Pion, 1901. P. 177.
74. См. выше. ' '
75. Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль / Пер. Н. Любимова. М.: Художественная литература,
1966. С. 87-89.
76. La Noue Е de. La cavalerie framjaise. L’art de bien dresser les chevaux. Paris, 1621. P. 145.
77. Della Casa G. Galathee ou La Maniere dont un gentilhomme doit se gouverner en toute compagnie.
Paris, 1562. P. 534.
78. О восприятии Античности в XVI в. см.: Garin Е. Moyen Age et Renaissance. Paris: Gallimard,
1969. P. 5 (и далее, глава «Античная мифология»),
79. Revel J. Les civilite de 1’age moderne 11 Politesse et sincerity. Paris: Esprit, 1994. P. 61.
80. Delumeau J. La Civilisation de la Renaissance. Paris: Arthaud, 1984. P. 432.
81. Кастильоне Б. Придворный I Пер. О.Ф. Кудрявцева // Сочинения великих итальянцев
XVI века / Сост. Л.М. Брагиной. СПб.: Алетейя, 2002. С. 211.
82. Там же. С. 207.
83. Peacham Н. The Complete Gentleman. London, 1634. P. 207.
84. Brantome P. de. CEuvres. T. VI. P. 273.
85. Chomel N. Dictionnaire oeconomique concernant divers moyens d’augmenter son bien et de
conserver sa sante. Commercy, 1741. T. II. P. 68.
86. Solleysel J. de. Le Parfait Marechai qui enseigne a connaistre la beaute, la bonte et les defauts des
chevaux... Trevoux, 1675 (указатель к слову «Nerf»).
87. Chomel N. Dictionnaire oeconomique. T. II. P. 68.
88. Brantome P. de. CEuvres. T. I. P. 338. • '
89. Монтень M. Опыты. T. II. C. 17 («О пьянстве»).
90. Mezeray F. de. Histoire de France. Paris, 1646. P. 601.
91. Palma Cayet P.-V. Chronologic novenaire // Nouvelle collection des Memoires pour servir a 1’histoire
de France, ler serie. T. XII. P. 174.
92. Brantome P. de. CEuvres. T. IV. P. 162.
93. Faret N. L’Honneste homme ou 1’Art de plaire a la cour. Paris, 1630. P. 25.
94. Reyna F. Histoire du ballet. Pp. 22-23.
95. Bassompierre F. de. Memoires. P.16.
96. Cm.: Salvadori Ph. La Chasse sous 1’Ancien Regime. Paris: Fayard, 1996. P. 49.
97. Pont-Aymerie A. de. LAcademie ou Institution de la noblesse. Paris, 1599.
98. Ibid. P. 4.
99. Cm.: Du Bellay J. Les Regrets [1558] 11 Poetes du XVI siecle. Paris: Gallimard, 1979. P. 452
(coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
100. Montzey Ch. de. Institutions de leducation militaire jusqu’en 1789. Paris, 1866. P. 66.
101. Pont-Aymerie A. de. LAcademie ou Institution de la noblesse. P. 2.
102. Ibid. P. 81.
103. Ibid.
Примечания 411
104. Reglement pour Ibtablissement dune acadimie dans la ville et au faubourg de Paris, par les chevaliers
associes en faveur de la noblesse. Paris, 1670. A.N., 01-715 (31).
105. 6000 ливров для главного конюшего в середине XVIII в., по 1500 для двух младших конюших
и по 1200 для учителей фехтования и танцев. Там же, A.N. 01-715 (91).
106. Le Mercure Galant. Paris, mai 1688. P. 284.
107. Lister M. Voyage de Lister a Paris en 1698, traduit pour la premiere fois, publie et annote par la
Societe des bibliophiles fran^ois. Paris, 1873. P. 22.
108. Croiset J. Heures et reglements pour messieurs les pensionnaires. Paris, 1711. P. 101.
109. Ibid. P. 115.
110. Ibid. P. 116.
111. Ср.: «Иезуиты все более проникаются светским духом; они подхватывают тон благородных
людей, и коллежи имеют вид молодых и великолепных дворов» (Schimberg A. [.’Education
morale dans les colleges de la Compagnie de Jesus sous lAncien Regime. Paris, 1913. P. 417).
112. Bouquet H.-L. Le College d’Harcourt-Saint-Louis. Paris, 1891. P. 179.
113. Croiset J. Heures et reglements pour messieurs les pensionnaires. P 120.
114. По выражению отца Шарля Порэ. Цит. по: La Serviere J. de. Un professeur d’Ancien Regime: le
P. Charles Poree. Paris, 1899. P. 93.
115. Jouvancy J. de. Christianis litterarum magistris de ratione discendi et docendi. Paris, 1892.
116. Выражение, использованное «Галантным Меркурием» по отношению к стрельбе по попугаю
в Монпелье (Le Mercure Galant, juillet 1678. P. 145).
117. Ордонанс Людовика XIV от 26 января 1715 г. Цит. по: Fouque V. Recherches historiques sur les
corporations des archers, des arbaletriers et des arquebusiers. Paris, 1852. P. 84.
118. Ibid. P. 81.
119. Cm.: Lavalley G. Les Compagnies de papegay, particulierement a Caen. Paris, s.d. [c. 1880]. P. 35.
120. Официальный статус этих объединений давал их членам налоговые послабления, связанные
со старинной традицией военной или гарнизонной службы; см. выше.
121. По поводу «привилегий» см.: Delaunay L.A. Etude sur les anciennes compagnies d’ archers,
d’ arbaletriers et d’ arquebusiers. Paris, 1879. P. 19.
122. Mouan L. La Compagnie de 1’Arquebuse dite de Sainte Barbe (souvenirs historiques de la ville d’Aix).
Aix, 1886.
123. Desveaux E. Les Chevaliers du noble et hardi jeu de 1’arquebuse d’Autun. Autun, 1885. P. 71.
124. Moreau-Nelaton Ё. Fleurs et bouquets, Etude sur le jeu de 1’arc. Paris, 1912. P. 73.
125. Janvier A. Notice sur les anciennes corporations d’archers, d’arbaletriers des villes de Picardie.
Amiens, 1885. P. 59.
126. Desveaux E. Les Chevaliers du noble et hardi jeu de 1’arquebuse d’Autun. P. 42.
127. Le Mercure Galant, mai 1678. P. 97.
128. Stein H. Archers d’autrefois, archers d’aujourd’hui. Paris, 1925. P. 161.
129. Janvier A. Notice sur les anciennes corporations d’archers, d’arbal6triers des villes de Picardie. P. 42.
130. Finot J.-P. Les Archers et Arbaletriers de Troyes. Troyes, 1858. P. 14.
131. Coquault O. Memoires, 1646-1662. Reims, 1875. P. 369.
412 История тела
132. Delaunay L.A. Etude sur les anciennes compagnies d’archers, d’ar bale triers et d’arquebusiers. P. 92.
133. Coquault O. Memoires, 1646-1662. P. 369.
134. Le Mercure Galant, avril 1688. P. 58.
135. Le Mercure Galant, octobre 1685. P. 58.
136. Delaunay L.A. Etude sur les anciennes compagnies d’archers, d’arbaletriers et d’arquebusiers.
Pp. 270-271.
137. Fouque V. Recherches historiques sur les corporations des archers, des arbaletriers et des
arquebusiers. P. 285.
138. Barthelemy Ё. Histoire des arquebusiers de Reims. Reims, 1873. P. 153.
139. Ibid. P. 151. '
140. Lavalley G. Les Compagnic'. Л r.ipegay, particulierement a Caen. P. 47.
141. Sauzet R. Le Notaire et son I’o I lienne Borrelly (1633-1718), un Nimois sous Louis XIV. Paris:
Pion, 1998. P. 147.
142. Ligou D. Les chevaliers d’arquebuse a Dijon au XVIIIe siecle 11 Jeu au XVIIIe siecle. Colloque d’Aix-
en-Provence, mai 1971. Aix-en-Provence: fidisud, 1976. P. 71.
143. Agulhon M. Un document sur le jeu de 1’arquebuse a Aix a la fin de 1’Ancien Regime // Jeu au XVIIIe
siecle. Pp. 84-85.
144. Ibid. P. 85.
145. Delaunay L.A. Etude sur les anciennes compagnies d’archers, d’arbaletriers et d’arquebusiers. P. 366.
146. Fouque V. Recherches historiques sur les corporations des archers, des arbaletriers et des
arquebusiers. P. 252.
147. Moreau-Nelaton Ё. Fleurs et bouquets. Etude sur le jeu de Гаге. P. 30.
148. Статуты корпорации стрелков из аркебузы города Кана 1697 г. Цит. по: Lamotte F. Les
compagnies de papegay en Normandie // Actes du 116e congres des societes savantes, Chambery,
1991. Paris: CTHS, 1992. P. 43.
149. Статья 13 Статутов стрелков из аркебузы города Отюна, 1723. Цит. no: Desveaux Е. Les
Chevaliers du noble et hardi jeu de 1’arquebuse d’Autun. P. 43.
150. См. почти ежедневные упоминания игр в мемуарах Сурша (Sourche L.F. de. Memoires sur la
regne de Louis XIV publies d’apres le manuscrit authentique: 13 vols. Paris, 1883-1893) и в днев-
нике Данжо (Dangeau Ph. de. Journal de la cour de Louis XIV depuis 1684 jusqu’a 1715: 12 vols.
Paris, 1854-1860).
151. Lottin A. Chavatte ouvrier lillois, un contemporain de Louis XIV. Paris: Flammarion, 1979.
152. Ibid. P. 336.
153. Ibid. P. 337.
154. Daire L.F. Histoire de la ville d’Amiens. Amiens, 1754. P. 486.
155. Pepys S. Journal. Paris: Mercure de France, 1985. P. 114.
156. Цит. no: Luze A. de. La magnifique Histoire du jeu de paume. Paris, 1933. P. 22. Об игре в мяч
также см.: Belmas Ё. Jeu de paume // Dictionnaire de 1’Ancien Regime, dir. Lucien Bely. Paris: PUF,
1996.
157. Delamare N. Traite de la police. Paris, 1705. T. I. P. 489.
Примечания 413
158. Письмо Ги Патена 1648 г., в котором упомянут герцог де Бофор. Цит. по: Allemagne H.-R.
Sports et jeux d’adresse. Paris, 1913. P. 175.
159. Thou J.A. de. Memoires. Paris, 1838. P. 334.
160. Sourche L.F. de. Memoires sur la regne de Louis XIV. T. II. P. 210.
161. Cm.: Renauldon J. Dictionnaire des fiefs et des droits seigneuriaux utiles et honorifiques... Paris,
1765 (“Bachelleries”).
162. Delort A. Memoires inedits sur la ville de Montpellier au XVIIe siecle (1621-1693). Marseille:
Laffitte, 1980. T. I. P. 88.
163. Cm.: Desees J. Les Jeux sportifs de pelote et de paume en Belgique du XlVe au XIXe siecle. Bruxelles:
Imprimerie de Centenaire, 1967. P. 49.
164. Tollemer A. Un sire de Gouberville. Paris: Mouton, 1972. P. 170.
165. Из постановления парламента Нормандии от 27 января 1694 г. Цит. по: Dubuc A. La Choule
normande et ses Survivences. Rouen, 1940. P. 15.
166. Carew R. The Survey of Cornwall. London, 1602. Цит. no: Gougaud L. La soule en Bretagne et les
jeux similaires du Cornwall et du pays des Galles // Annales de Bretagne, 1911-1912. P. 599.
167. Heu A. de. Coutumes generales du baillage dAmiens. Amiens, 1653. P. 700.
168. Barette J. Histoire de la ville de Conde. Conde-sur-Noireau, 1844. P. 65.
169. Dubuc A. La Choule normande et ses Survivences. P. 15.
170. Le Mercure Galant, mars 1735.
171. . Текст XV в. Цит. no: Vaultier R. Le Folklore pendant la guerre de Cent Ans. Paris, 1965. P. 54.
172. Cm.: Zemon Davis N. La Culture du peuple. Rituels, savoirs, resistances au XVle siecle. Paris: Aubier,
1979. P. 171.
173. Cm.: Pellegrin N. Les Bachelleries. Poitiers, 1982. P. 591.
174. «Дневник одного парижского жителя», запись от 5 сентября 1427 г. Цит. по: Allemagne H.-R.
Sports et jeux d’adresse. P. 170.
175. Cm.: Renauldon J. Dictionnaire des fiefs et des droits seigneuriaux utiles et honorifiques (рубрики
под названиями соответствующих городов).
176. Delort A. Memoires inedits sur la ville de Montpellier au XVIIe siecle (1621-1693). T. I. P. 89.
177. Vovelle M. Les Metamorphoses de la fete en Provence de 1750 a 1820. Paris: Aubier-Flammarion,
1976. P. 62.
178. Muchembled R. La Violence au village (XVe — XVle siecle). Bruxelle: Brepols, 1989. P. 301. См. там
же главу 3 (с. 143, 144).
179. Neimetz J.C. Sejour a Paris, c’est-a-dire instructions fiddles pour un voyageur de condition. Leyde,
1727. P. 228.
180. Collet P. Abrege des cas de conscience de J. Pontas. Paris, 1771. T. I. P. 898.
181. Слова Жанны д’Альбре. Цит. по: Luze A. de. La magnifique Histoire du jeu de paume. P. 53.
182. Collet P. Abreg6 des cas de conscience de J. Pontas. T. I. P. 901.
183. Постановление Парижского парламента от 8 февраля 1708 г. Цит. по: La Poix de Freminville
E. de. Dictionnaire ou traite de la police generale de villes, bourgs, paroisses et seigneuries de la
campagne. Paris, 1775. P. 344.
414 История тела
184. Ордонанс 1611 г. Цит. по: Collet Р. Abrege des cas de conscience de J. Pontas. T. I. P. 905.
185. Grussi O. La Vie quotidienne des joueurs sous 1’Ancien Regime. Paris: Hachette, 1985. P. 14.
186. Montbrun. Memoires. Amsterdam, 1701. P. 135.
187. Saint-Simon L. de. Memoires. Paris: fid. Boislisle, 1879-1928. T. XV. P. 401.
188. Delamare N. Traite de la police. T. I. P. 489.
189. Ibid.
190. Cm.: Allemagne H.-R. Sports et jeux d’adresse. P. 180.
191. Haton Cl. Memoires. Paris, 1867. T. I. P. 23.
192. См., в частности: Sourche L.F. de. Memoires sur la regne de Louis XIV.
193. Монтень M. Опыты. T. I. C. 322 («О Демокрите и Гераклите»).
194. См.: Lottin A. Chavatte ouvrier lillois, un contemporain de Louis XIV. P. 353.
195. Regnier M. Le Cabinet satyrique. Paris, 1618 (см. Сатиру I).
196. La Misere des garfons boulangers de la ville et des faubourgs de Paris. Цит. no: Beck R. Histoire de
dimanche de 1700 a nos jours. Paris: Les Editions ouvrieres, 1997. P. 88.
197. Muchembled R. La Violence au village (XVe — XVIe siecle). P. 296.
198. См.: «Системный характер концепции „плоти” препятствует развитию концепции „тела” и,
соответственно, спорта как такового» (Cordoba Р. Exercices et jeux physiques, reperes pour une
analyse // Le Corps dans la societe espagnole des XVIe et XVIIe si£cles, dir. Augustin Redondo.
Paris: Publications de la Sorbonne, 1990. P. 276).
199. Паскаль Б. Мысли I Пер. Ю. Гинзбург. М.: Изд. им. Сабашниковых, 1995. С. 184 (Бр. 171).
200. «Когда позволительно играть или танцевать» (Sales Е de. Introduction a la vie devote // Sales E
de. CEuvres. Paris: Gallimard, 1969. P. 225 (coll. “Bibliotheque de la Pleiade”)).
201. Saint-Simon L. de. Memoires. T. XII (Примечания).
202. См. выше.
203. Montfalcon J.-B. Histoire de la noble ville de Lyon. Lyon, 1847. P. 82.
204. Полицейские распоряжения от 6 мая 1667 г., от 12 ноября 1671 г., 14 июня 1700 г. Цит по: La
Poix de Freminville E. de. Dictionnaire ou traite de la police generale de villes, bourgs, paroisses et
seigneuries de la campagne. P. 351.
205. Roche D. Le Peuple de Paris. Paris: Aubier, 1981. P. 153.
206. Flechier E. Memoires sur Les Grands Jours dAuvergne. Paris: Mercure de France, 1984. P. 337.
207. Цит. no: Pellegrin N. Les Bachelleries. P. 281.
208. Delort A. Memoires inedits sur la ville de Montpellier au XVIIe siecle (1621-1693). T. I. P. 150.
209. Cm.: Sauzet R. Le Notaire et son Roi. Etienne Borrelly (1633-1718), un Nimois sous Louis XIV.
P. 146.
210. Zemon Davis N. La Culture du peuple. Rituels, savoirs, resistances au XVIe siecle. P. 188.
211. Gougaud L. La soule en Bretagne et les jeux similaires du Cornwall et du pays des Galles. P. 586.
212. Цит. no: Gougaud L. La soule en Bretagne et les jeux similaires du Cornwall et du pays des Galles.
P. 601.
213. Элиас H. О процессе цивилизации I Пер. A.M. Руткевича. T. I, II. М.; СПб.: Университетская
книга, 2001; а также: Elias N., Dunning Е. Sport et civilisation. Paris: Fayard, 1994.
Примечания 415
214. Слова Вива (Vives). Цит. по: Thiers J.-B. Traite des jeux. Paris, 1687. P. 258.
215. Barbeyrac J. Traite du jeu ou Гоп examine les principals questions de droit naturel et de morale.
Amsterdam, 1737. T. II. P. 445.
216. Ibid.
217. Thiers J.-B. Traite des jeux. P. 265.
218. Barbeyrac J. Traite du jeu oil Гоп examine les principales questions de droit naturel et de morale.
T. II. P. 446.
219. Thiers J.-B. Traite des jeux. P. 257.
220. Castiglione B. Le Livre de courtisan. Paris: Garnier-Flammarion, 1987. P. 239.
221. Brackenhoffer E. Voyage en France, 1643-1644, traduits d’apres les manuscrits du musee historique
de Strasbourg. Paris, 1925. P. 98.
222. Locatelli S. Voyage en France, moeurs et coutumes fran^aises (1665-1665), traduits sur les manuscrits
autographes. Paris, 1905. P. 64.
223. Montpensier Mlle de. Memoires. Anvers, 1730. P. 257.
224. Ibid. P. 257.
225. Ibid. P. 250.
226. Ibid.
227. Mancini M. Memoires. Paris: Mercure de France, 1987.
228. Письмо от 15 апреля 1671 r. (Sevigne Mme de. Correspondance. Paris: Gallimard, 1972. T. I. P. 221
(coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
229. Lottin A. Chavatte ouvrier lillois, un contemporain de Louis XIV P. 334.
230. Статуты игроков в ручной мяч города Бордо (1684). Цит. по: Luze A. de. La magnifique Histoire
du jeu de paume. P. 310.
231. Thiers J.-B. Traite des jeux. P. 260.
232. Синодальные статуты парижского епископа Этьена Понше, 1532 г.
233. Barbeyrac J. Traite du jeu oil Гоп examine les principales questions de droit naturel et de morale.
T. II. P. 485.
234. Delamare N. Traite de la police. T. I. P. 484.
235. Thiers J.-B. Traite des jeux. P. 365.
236. Cm.: Boucher J. Le jeu de paume et la noblesse franchise aux XVIe et XVIIe siecles 11 Jeux et sports
dans 1’histoire. Actes du 116e congres des societes savantes, Chambery, 1991. Paris: CTHS, 1992.
237. Сен-Симон. Цит. no: Le Roy Ladurie E. Saint-Simon ou le systeme de la cour. Paris: Fayard, 1997.
P. 85.
238. Цит. no: Thiers J.-B. Traite des jeux. P. 128.
239. Courtin A.de. La Civilite qui se pratique en France. Paris, 1670. Цит. no: Franklin A. La Civilite,
1’Etiquette, la Mode, le Bon Ton du XIII aux XIX siecle. Paris, 1908. T. I. P. 200.
240. Castiglione B. Le Livre de courtisan. P. 119.
241. Tollemer A. Un sire de Gouberville. P. 168.
242. Цит. no: Dubuc A. La Choule normande et ses Survivences. P. 14.
243. Tollemer A. Un sire de Gouberville. P. 167.
416 История тела
244. Muchembled R. La Violence au village (XVe — XVle siecle). P. 294.
245. Ibid. Pp. 102-103.
246. Ibid. P. 348.
247. Между 1685 и 1690 rr. «Галантный Меркурий» упоминает двадцать две скачки за кольцом
и восемь стрельбищ по попугаю.
248. См. раздел «Частная и публичная жизнь» в изд.: Goubert Р., Roche D. Les f'ran^ais et 1’Ancien
Regime. Paris: Armand Colin, 1984. T. II. P. 55.
249. Aldebrandin de Sienne. Le Livre pour sante garder. Paris: Champion, 1911. P. 23.
250. Cm.: Ulmann J. De la gymnastique aux sports modernes. Histoire des doctrines de leducation
physique. Paris: Vrin, 1977. P. 97 (глава «О возвращении галенизма»),
251. Pare A. CEuvres. Paris, 1585. P. 32.
252. Mercurialis H. De arte gymnastica. Padue, 1569. За ее выходом последовало шесть переизданий
чуть более чем за сто лет: 1573, 1577, 1587, 1601, 1644 и 1672. О Меркуриалисе см.: Nutton
V. Les exercices et la sante: Hieronimus Mercurialis et la gymnastique medicale 11 Le Corps a la
Renaissance. Actes du colloque de Tours, 1987. P. 295.
253. Цит. no: Ulmann J. De la gymnastique aux sports modernes. Histoire des doctrines de leducation
physique. P. 106.
254. Regime de vivre, et conservation du corps humain, auquel est amplement discouru des choses
naturelles, & de tous vivres qui sont communement en usage, avec plusieurs receptes bien approuvees:
le tout nouvellement receilly des bons autheurs, tant anciens que modernes. Paris, 1561. P. 6.
255. Естественно, открытие кровообращения становится «похоронным звоном» для галенизма
(Caullery М. Les grandes etapes des sciences biologiques, la Renaissance et les debuts du XVIIe
siecle 11 Histoire de la science. P. 1177). Но также очевидно, что «теория гуморов продолжает
доминировать в последующие столетия» (Encyclopaedia Universalis. Paris, 1988 («Теория гу-
моров»)).
256. Deveaux J. Le Medecin de soi-meme ou lArt de conserver la sante par 1’instinct. Leyde, 1682. P. 57.
257. Furetiere A. Dictionnaire universel contenant generalement tous les mots franqais. Paris, 1690 («Гу-
мор»). См. также: Smith W.D. The Hippocratic Tradition. Ithaca (N.Y.): Cornell UP, 1979.
258. Scarron. Le Roman comique. Paris: Gallimard, 1968. P. 882 (coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
259. Письмо от 9 августа 1689 r. (Sevigne Mme de. Correspondance. Paris: Gallimard, 1978. T. III.
P. 662).
260. Patin G. Traite de la conservation de la sante. Paris, 1632. P. 353.
261. Flamant. Art de conserver la sante. Paris, 1691.
262. Porchon A. Les Regies de la sante ou le regime des vivre des sains. Paris, 1684. P. 50.
263. Письмо от 18 января 1644 r. (Patin G. Lettres. Paris, 1846. T. I. P. 314).
264. Ibid.
265. Cp.: Comisso G. Les Ambassadeurs venitiens. Paris: Le Promeneur-Quai Volaire, 1989. P. 234 («от-
рывок из донесения Анджело Коррера»),
266. Heritier J. Le Seve de 1’homme, de Page dor de la saignee aux debuts de 1’hematologie. Paris: Denoel,
1987. P. 21.
Примечания 417
267. Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. С. 96.
268. Ramazzini В. Essai sur les maladies des artisans. Paris, 1777. P. 42.
269. Письмо от 25 января 1690 r. (Sevigne Mme de. Correspondance. T. III. P. 820).
270. Nursie B. de. De conservatione sanitatis. Paris, 1551. S/p.
271. Soldi J. Antidorio per il tempio di peste. Florence, 1630. P. 19.
272. Porchon A. Les Regies de la sante ou le regime des vivre des sains. P. 43.
273. Monteux H. de. Conservation de la sante et prolongation de la vie. Paris, 1572. P. 125.
274. La Framboisiere N.A. de. Le Gouvernement necessaire a chacun pour vivre longuement. Paris, 1600.
P. 138.
275. Ramazzini B. Les Maladies des artisans. Paris, 1845. P. 119.
276. Cm.: Cornaro L. De la sobriete. Conseils pour vivre longtemps. Grenoble: Millon, 1991. Текст Кор-
наро послужил моделью для гигиенических трактатов классической эпохи, в которых здоро-
вье подвергается почти абсолютной идеализации: оно позволяет очистить тело, облегчить
его, удаляя от любого опасного недуга.
277. «Везде Меркуриалис не устает твердить об опасности эксцессов» (Nutton V. Les exercices et la
sante: Hieronimus Mercurialis et la gymnastique medicale. P. 303).
278. Le Mercure Galant, novembre 1682. P. 336.
279. Vallot A., Aquin A. d’, Fagon G.-C. Journal de sante du roi Louis XIV de I’annee 1647 а Гаппёе 1711.
Grenoble: Millon, 2004. P. 152.
280. Cm.: Caroly M. Le Corps du Roi-Soleil. Pais: Imago, 1990. P. 86.
281. Lomenie de Brienne L.H. de. Memoires. Paris, 1916. P 181.
282. Об открытии этого испарения см. ниже.
283. Montpensier Mlle de. Memoires. P. 206.
284. Maintenon Mme de. Lettres. Paris, 1752. T. II. P 247.
285. Monteux H. de. Conservation de la sante et prolongation de la vie. P. 127.
286. Glisson F. A Treatise of the Rickets. London, 1668. P. 3. Глиссон имеет в виду профилактическую,
а не терапевтическую функцию.
287. Цит. по: Libron Е, Clouzot Н. Le Corset dans 1’air et les moeurs du XVIIe au XIXe siecle. Paris,
1933. P. 32.
288. Письмо от 23 июля 1676 r. (Sevigne Mme de. Correspondance. T. II. P 347).
289. Mauriceau F. Maladies des femmes grosses... et indispositions des enfants nouveau-nes. Paris, 1648.
P. 472.
290. Cm.: Antoine M. Louis XV. Paris: Fayard, 1989. P. 65.
291. Faiguet de Villeneuve J. L’ficonomie politique. Projet pour enrichir et pour perfectionner I’espece
humaine. Paris, 1763; Vandermonde Ch.-A. Essai sur la maniere de perfectionner I’espece humaine.
Paris, 1766; Millot J.-A. LArt d’ameliorer et de perfectionner les hommes. Paris, 1801.
292. Vandermonde Ch.-A. Essai sur la maniere de perfectionner I’espece humaine. P 47.
293. «Человеческая способность к совершенствованию действительно безгранична» (Кондор-
се Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М..- Гос. соц.-экон.
изд-во, 1936. С. 6).
418 История тела
294. Цит. по: Jusserand J.-J. Les Sports et les Jeux d’exercice dans 1’ancienne France. P. 410.
295. Статья Жокура «Гимнастика» в «Энциклопедии наук и искусств». Цит. по: Jusserand J.-J. Les
Sports et les Jeux d’exercice dans 1’ancienne France. P. 418.
296. Ibid. P. 414.
297. Ibid. P. 415.
298. Ibid. P. 410.
299. Об этом см.: Perrenoud A., Bourdelais P. Le recul de la mortality // Histoire des populations de
1’Europe, dir. Jan-Pierre Bardet et Jacques Dupaquier. T. II: La Revolution demographique, 1750-
1914. Paris: Fayard, 1998. P. 58.
300. А. Перрену и П. Бурделе в высшей степени убедительно продемонстрировали, как повлияли
на XVIII в. «биологические, климатические и экологические факторы» (Ibid. Р. 59).
301. Ballexserd J. Dissertation sur leducation des enfants depuis leur naissance jusqua la puberte. Paris,
1762. P. 35.
302. Buffon. De la degeneration des animaux 11 Buffon. CEuvres philosophiques. Paris: PUF, 1954.
P. 396.
303. Ibid.
304. Desessartz J.-Ch. Traite de leducation corporelle des enfants en bas age, ou reflexions sur les moyens
de procurer une meilleure constitution aux citoyens. Paris, 1760. P. IV.
305. Verdier J. Cours deducation a 1’usage des eleves destines aux premieres professions et aux grands
emplois de 1’fitat. Paris, 1772. P. 910.
306. См.: Кондорсе Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума.
307. Buffon. De 1’homme // Buffon. CEuvres completes: 6 vol. Paris, 1836. T. IV. Pp. 70-71.
308. Там же. T. IV. С. 102. По поводу концепции способности к совершенствованию, «все больше-
му» ее развитию и возможной критике в XVIII в. см.: Queval I. S’accomplir ou se depasser, Essai
sur le sport contemporain. Paris: Gallimard, 2004.
309. Peyssonnel Ch. de. Les Numeros. Amsterdam, 1783. T. 11. P. 12. См. также: Degradation de lespece
par 1’usage du corps a balaine // Journal oeconomique. 1771. P. 541.
310. Cm.: Ballexserd J. Dissertation sur leducation des enfants depuis leur naissance jusqu’a la puberte.
311. Cm.: Desessartz J.-Ch. Traite de Leducation corporelle des enfants en bas age, ou reflexions sur les
moyens de procurer une meilleure constitution aux citoyens.
312. Cm.: Brouzet. Essai sur [’education medicinale des enfans et sur leurs maladies. Paris, 1754.
313. Verdier J. Cours d’education a 1’usage des eleves destines aux premieres professions et aux grands
emplois de 1’fitat. P. 10.
314. Turmeau de la Morandiere D.L. Appel des etrangers dans nos colonies. Paris, 1763. Цит. no: Barret-
Kriegel B. L’hopital comme equipement // Les Machines a guerir. Paris: Institut de lenvironnement,
1976. P. 28.
315. Rosanvallon P. L’Etat en France de 1789 a nos jours. Paris: fid. du Seuil, 1993. P. 121 (coll. "Points”).
316. Cabanis G. Rapport du physique et du moral de 1’homme // CEuvres philosophiques de Cabanis.
Paris: PUF, 1956. T. 1. Pp. 356-357 (coll. “Corpus des philosophes franqais”).
317. Vandermonde Ch.-A. Essai sur la maniere de perfectionner lespece humaine. T. II. P. 115.
Примечания 419
318. Millot J.-A. EArt d’ameliorer et de perfectionner les hommes.
319. Cm.: Caradeuc de la Chalotais L.-R. Essai deducation nationale ou plan d’education pour la jeunesse.
Paris, 1763; Coyer G.-E Plan d’education publique.
320. Andry de Boisregard N. L’Orthopedie. Paris, 1741.
321. От греч. «orthos» — «прямой, правый» и «paideia» — «воспитание».
322. Там же. Т. I. С. 100.
323. Lavater J.K. Physiognomonie ou 1’Art de connaitre les hommes. Paris, 1841. P. 77.
324. Hufeland Ch.W. Avis aux meres sur tous les points les plus importants de [’education physique des
enfants. Paris, 1801.
325. Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании // Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения: в 2 т. / Под
ред. Т.Н. Джибладзе; сост. А.Н. Джуринский. М.: Педагогика, 1981. С. 37.
326. Там же. С. 70.
327. См. главу VII, подраздел «„Тонус” волокон» настоящего издания.
328. Encyclopedic ou Dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers. Geneve, 1778. («Во-
локна»),
329. Monro A. A System of Anatomy and Physiology... compiled from the Authors. Edinburgh, 1795.
T. I. P. 386.
330. Montesquieu. Mes pens6es // Montesquieu. CEuvres completes. Paris: Gallimard, 1949. T. I. P. 1195
(coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
331. «В истории раздражительности диафрагма играет одну из первых ролей» (Seze P.V. de.
Recherches physiologiques sur la sensibilite. Paris, 1786. P. 94).
332. Encyclopedic ou Dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers. Geneve, 1778. T. XII.
P. 889.
333. Rabiqueau Ch. Nouveau manege mechanique. Paris, 1778.
334. Ibid.
335. Ibid. . . '
336. Письмо 1776 r. (Lespinasse J. de. Lettres. Paris, 1876. P. 305).
337. Письмо от 2 апреля 1771 г. (Buffon. Correspondance generale. Paris, 1885. T. I. P. 197).
338. «...свежая тень, ручьи, рощи, зелень, придите очистить мое воображение» (Руссо Ж.-Ж.
Прогулки одинокого мечтателя / Пер. Д.А. Горбова // Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения:
в 3 т. М.: Гос. изд. худ. лит, 1961. Т. III. С. 636).
339. Tissot C.-J. Gymnastique medicale. Paris, 1780. Цит. no: Jusserand J.-J. Les Sports et les Jeux
d’exercice dans 1’ancienne France. P. 429.
340. fipinay Mme d’. Les Contre-confessions. Histoire de Mme Montbriand. Paris: Mercure de France,
1989. P. 1282.
341. Письмо от 3 декабря 1757 r. (Voltaire. CEuvres completes. Paris, 1827. T. III. Pp. 1340-1341).
342. Mercier L.-S. Tableau de Paris. Paris: Mercure de France, 1994. T. I. P. 1164.
343. См. письмо Ги Патена от 18 января 1644 г. (Patin G. Lettres. Paris, 1846. Т. I. Р. 314).
344. Buchan G. Medicine domestique. Paris, 1788. T. IV. P. 312.
345. Mercier L.-S. Tableau de Paris. Paris, 1782-1788. T. IX. P. 99.
420 История тела
346. Verdier J. Cours diJducation a 1’usage des 61£ves destin6s aux premieres professions et aux grands
emplois de I’fitat.
347. Ibid. P. 3.
348. L’Eteve de la raison et de la religion, ou Traite physique, morale et didactique suivi d’un traite
diJducation des filles. Paris, 1772. P. 324.
349. Ibid. P. 325.
350. Verdier J. Cours d’6ducation a 1’usage des eleves destines aux premieres professions et aux grands
emplois de I’fitat. P. 236.
351. См. прим. 337.
352. См. прим. 330.
353. Desaguliers J.Th. Cours de physique exp6rimentale. Paris, 1751. T. I. P. 91.
354. Buffon. CEuvres completes. T. IV. P. 100.
355. Coulomb Ch.A. de. La force des hommes // Coulomb Ch.A. de. Traite des machines simples. Paris,
1821 (записка, представленная в Научном институте в 1785 г.).
356. Марсель — «знаменитый парижский танцевальный учитель, который... из хитрости корчил
из себя сумасброда» (Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. С. 155).
357. Там же. С. 143.
358. Цит. по: Jusserand J.-J. Les Sports et les Jeux dexercice dans 1'ancienne France. Pp. 443-444.
359. Genlis C.-S.-F. du Crest de. Memoires inedits. Paris, 1825. T. II. P. 18.
360. Buffon. CEuvres completes. T. IV. P. 100.
361. На эту тему см.: Studeny Ch. L’lnvention de la vitesse. Paris: Gallimard, 1995.
362. Le Mercure galant, avril 1692.
363. Barbier E.-J. Journal historique du r£gne de Louis XV (1715-1724). Paris, 1897. T. I. P. 236.
364. Cheverny J.-N. Dufort de. Memoires sur la cour de Louis XV. Paris: Perrin, 1990. P. 165.
365. Ibid. P. 461 (прим. 463, где цитируются слова герцога де Люиня).
366. Blomac N. de. Le Gloire et le Jeu, des hommes et des chevaux, 1766-1866. Paris: Fayard, 1991. P. 19.
367. Mercier L.-S. Tableau de Paris. Paris: Mercure de France, 1994. T. I. P. 1164.
368. Buffon. CEuvres completes. T. V. P. 20.
369. Mercier L.-S. Tableau de Paris. T. II. P. 519.
370. Croy E. de. Memoires sur la cour de Louis XV et de Louis XVI. Paris, 1897. P. 95.
371. Ibid. P. 253.
372. Цит. no: Jusserand J.-J. Les Sports et les Jeux d’exercice dans 1’ancienne France. P. 443.
373. Цит. no: Crosley P.-J. Londres. Lausanne, 1770. T. I. Pp. 315-316.
374. Цит. no: Blomac N. de. Le Gloire et le Jeu, des hommes et des chevaux, 1766-866. P. 106.
375. Lavoisier A.L. de. Memoires sur la respiration. Paris, 1790. P. 42.
376. «Кровообращение, дающее импульс всем естественным процессам, само, как мы видели, по-
лучает его из воздуха, при помощи которого легкие мощно толкают кровь по направлению
к сердцу» (Quesnay F. Essai physique sur 1’oeconomie animale. Paris, 1736. P. 227).
377. Лавуазье также отсылает к примеру «лампы» или «горящей свечи» (Lavoisier A.L. de. Memoires
sur la respiration. P. 35).
Примечания 421
378. Carnot S. Reflexions sur la puissance motrice du feu et les moyens propres a developper cette
puissance. Paris, 1826. Cm.: Vuillard R., Daumas M. La theorie cinetique des gas // Histoire des
sciences, dir. Maurice Daumas. Paris: Gallimard, 1963. P. 905 (coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
379. По этому тематическому комплексу см. важную работу: Rauch A. La notion de training a la fin
du siecle des Lumieres // Travaux et recherches en EPS. Paris: INSEP, mars 1980 (numero special
histoire).
380. Fothergill J. The Preservation of Health; Containing All that Has Been Recommanded by the Most
Eminent Physicians. London, 1762. P. 41. Цит. no: Rauch A. La notion de training a la fin du siecle
des Lumieres.
381. The Art of Manual Defence, ora System of Boxing. London, 1789. Цит. no: Rauch A. La notion de
training a la fin du siecle des Lumieres.
382. Sinclair J. The Code of Health and Longivity; or Concise View of Principles Calculated of the
Preservation of Health and Atteinment of Long Life. Edinburgh, 1807. T. II. P. 103.
жан-жак куртин Глава V. Зеркало души
1. Cureau de la Chambre M. de. EArt de connaitre les hommes. Paris, 1659. P. 1.
2. По истории физиогномики, в частности, см.: Thorndike L. A History of Magic & Experimental
Science: 8 vol. N.Y.: Columbia UP, 1923-1958; Lanteri-Laura G. Histoire de la phrenologie. Paris:
PUF, 1967; Tytler G. Faces & Fortunes. Physiognomy in the European Novel. Princeton: Princeton
UP, 1981; Dumont M. Le succes mondain dune fausse science: la physiognomonie de L. Lavater
11 Actes de la recherche en sciences sociales. 1984 (septembre). Pp. 2-30; Rhetorique du corp, dir.
Philippe Dubois et Yves Winkin. Liege: De Boek, 1988; Baroja J.C. Historia de la fisiognomica.
Madrid: Istmo, 1988; Courtine J.-J., Haroche C. Histoire du visage. Exprimer et taire ses emotions
du XVIe au debut du XIXe siecle. Paris: Rivages, 1988; Getrevi P. Le scitture del volto. Fisiognomica
8t modelli cultural! del Medioevo ad oggi. Milan: Angeli, 1991; Rodler L. I silenzi del volto. Pise:
Pacini, 1991; Il corpo specchio dell’anima. Teoria e storia della fisiognomica. Milan: B. Mondadori,
2000; Barash M. Imago hominis. Vienne: IRSA, 1991; Caroli F. Storia della Fisiognomonia. Milan,
1995; Geschichten der Physiognomik. Text-Bild-Wissen, dir. Rudolf Campe, Manfred Schneider.
Freiburg: Rombach, 1996; Laneyrie-Dagen N. L’lnvention du corps. Le representation de 1’homme
du Moyen Age a la fin du XIXe siecle. Paris: Flammarion, 1997; Jones C. About Face. Cambridge,
1999; Baridon L., Guedon M. Corps et arts: Physiognomic et physiologies dans les arts visuels.
Paris: L’Harmattan, 1999; Homme-animal. Histoire d’un face a face. Strasbourg: Ed. du musee de
Strasbourg, 2004; Renneville M. Le Langage des cranes. Une histoire de la phrenologie. Paris: Les
Empechers de penser en rond, 2000; Delaporte F. EAnatomie des passions. Paris: PUF, 2002; Porter
M. Physiognomical Books in Europe, 1450-1780. Oxford: Oxford UP, 2004.
3. Cm.: Bottero J. Symptomes, signes, ecriture 11 Bottero J. Divinations et rationalite. Paris: Ed. du
Seuil, 1974. Pp. 70-200; Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К.
Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и история / Пер. С.Л. Козлова. М: Новое из-
дательство, 2004. С. 189-241.
422 История тела
4. См.: Sassi М. La scienza dell’uomo nella Grecia antica. Turin: Bollati Boringhieri, 1988 (англ, nep.:
Sassi M. The Science of Man in Ancient Greece. Chicago: Chicago UP, 2001).
5. См., к примеру: Mourad Y. La Physiognomonie arabe et le Kitab Al-Firasa de Fakhr Al-Din Al-Razi.
Paris: Librairie orientaliste P. Geuthner, 1939; Denieul-Cormier A. La tres ancienne physiognomonie
de Michel Savonarol 11 La Biologie medicale. 1956 (avril) (спец, выпуск).
6. Cureau de la Chambre M. de. EArt de connaitre les hommes. P. 6.
7. Elias N. La civilisation des moeurs. Paris: Calmann-Levy, 1982. Pp. 131-132.
8. Cureau de la Chambre M. de. EArt de connaitre les hommes. Pp. 6-7. О притворстве и его связях
с физиогномикой см.: Snyder J. Dissimulation. The Culture of Secrecy in Early Modern Europe.
Berkeley: U. of California Press, 2005.
9. Mercier L.-S. Tableau de Paris. Paris, 1782-1788. T. XL P. 117.
10. Cureau de la Chambre M. de. EArt de connaitre les hommes. P. 47.
11. Courtine J.-J., Haroche C. Histoire du visage. Exprimer et taire ses emotions du XVle au debut du
XIXe siecle. Pp. 23-154.
12. См. прежде всего с запозданием опубликованные трактаты Кардано и Сондерса, эти мето-
поскопические каталоги XVI в.: Saunders R. Physiognomonie 8t Chiromancie, Metoposcopie...
London, 1653; Cardan J. Metoposcopie. Paris, 1658.
13. Della Porta G. La Physiognomie humaine. Rouen, 1655.
14. Текст этих лекций и сопровождавшие их гравюры много раз перепечатывались после смерти
художника. См. одно из последних их воспроизведений: Nouvelle revue de psychanalyse. 1980
(printemps). No. 21. Там же см.: Damisch H. L’alphabet des masques // Ibid., а также: Montagu J.
The Expression of the Passion. New Haven (Conn.): Yale UP, 1994.
15. Encyclopedic ou Dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers; 3e ed. Geneve et
Neuchatel, 1779. T. XXL P. 767; ler ed. T. XII. P. 538.
16. Buffon. CEuvres completes: 6 vol. Paris, 1836. T. IV. Pp. 94-95.
17. Lavater J.K. Physiognomische Fragmente. Leipzig, 1775-1778; Gall F.J., Spurzheim J.G. Recherches
sur le systeme nerveux en general et celui du cerveau en particulier. Paris, 1809.
18. Camper P. Dissertation sur les varietes naturelles qui caracterisent la physionomie des hommes.
Paris, 1791.
19. Diderot D. Essais sur la peinture. Paris: Hermann, 1984. P. 371.
Рафаэль мандресси Глава VI. Вскрытие и анатомия
1. См.: Staden Н. von. The discovery of the body: human dissection and its cultural contexts in
Ancient Greece 11 Yale Journal of Biology and Medicine. 1992. No. 65. Pp. 223-241; Vegetti M. Entre
le savoir et la pratique: la medicine hellenistique 11 Histoire de la pensee medicale en Occident, dir.
Mirko D. Grmek. T. I. Antiquite et Moyen Age. Paris: Ed. du Seuil, 1995. Pp. 67-94.
2. По поводу этой декреталии cm.: Brown E.A.R. Death and the human body in the later Middle Ages.
The legislation of Boniface VIII on the division of the corpse // Viator. Medieval and Renaissance
Примечания 423
Studies. 1981. Vol. 12. Pp. 221-270. Ее фр. пер. см.: Paravicini Bagliani A. L’figlise medievale et la
renaissance de 1’anatomie // Revue medicale de la Suisse romande. 1989. Vol. 109. Pp. 987-991.
3. Anatomies de Mondino dei Luzzi et de Guido de Vigevano, ed. Ernest Wickerscheimer. Geneve:
Slatkine, 1977. P. 26.
4. Chirurgie de maitre Henri de Mondeville, ed. Edouard Nicaise. Paris: Alcan, 1893. P. 572.
5. Anatomies de Mondino dei Luzzi et de Guido de Vigevano. P. 72.
6. Chauliac G. de. La Grande Chirurgie. Lyon: E. Michel, 1579. P. 35.
7. Cm.: Amundsen D.W. Medieval canon law on medical and surgical practice by the clergy // Bulletin
of the History of Medicine. 1978. Vol. 52. Pp. 22-44.
8. Тертуллиан. О воскресении плоти / Пер. Н. Шабурова и А. Столярова // Тертуллиан. Избран-
ные сочинения / Сост. А. Столяров. М.: Прогресс, 1994. С. 242-243.
9. См.: Samso J. Las ciencias de los antiguos en Al-Andalus. Madrid: Mapfre, 1992. Pp. 269-276;
Jacquart D. La scolastique medicale // Histoire de la pensee medicale en Occident. T. I. P. 189.
10. См.: «История животных». Ч. I, гл. 5 (Аристотель. История животных / Пер. В. Карпова. М.:
РГГУ, 1996. С. 78-80).
11. Anatomies de Mondino dei Luzzi et de Guido de Vigevano. P. 7.
12. Так, напр., поступал Анри де Мондевиль. См.: Chirurgie de maitre Henri de Mondeville. P. 34.
13. Cm.: Fortuna S. 1 “Procedimenti anatomici” di Galeno e tradizione latina di Demetrio Calcondila 11
Medicina nei secoli. 1999. Vol. 11. Pp. 9-28.
14. Vesale A. La Fabrique du corps humain. Arles: Actes Sud-Inserm, 1987. P. 37 (билингвальное из-
дание введения к «De humani corporis fabrica»).
15. Гален «О назначении частей человеческого тела». Цит. по: CEuvres anatomiques, physiologiques
et medicales de Galien, ed. Charles Daremberg. Paris: Baillieres, 1854. T. I. P. 174.
16. Estienne Ch. De dissectione partium corporis humani. Paris: S. de Colines, 1545. Цит. по фр. nep.,
опубликованному год спустя: Estienne Ch. La Dissection des parties du corps humain. Paris:
S. de Colines, 1546. P. 371.
17. Colombo R. De re anatomica libri XV. Venise: N. Bevilacqua, 1559. P. 10.
18. Harvey W. Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibus. Francfort: G. Fitzer,
1628. Pp. 5-6. Цит. по: Гарвей В. Анатомическое исследование о движении сердца и крови
у животных / Пер. К.М. Быкова. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1948. С. 8.
19. Riolan J. (le fils). Advertissement au lecteur et auditeur // Riolan J. (le fils). Manuel anatomique et
pathologique. Paris: G. Meturas, 1653. N/p.
20. Berengario da Carpi J. Commentaria cum amplissimus additionibus super anatomiam Mundini.
Bologne: H. de Benedictis, 1521; Id. Isagogae breves... in anatomiam humani corporis. Bologne:
B. Hectoris, 1523. По поводу разбора этого вопроса у Беренгарио см.: French R.K. Berengario
da Carpi and the use of commentary in anatomical teaching // The Medical Renaissance of the
Sixteenth Century, dir. Andrew Wear et al. Cambridge: Cambridge UP, 1985. Pp. 52, 53, 56-61.
21. Benedetti A. Anatomice sive historia corporis humani. Paris: H. Stephani, 1514. F. 7r.
22. Guidi G. De anatome corporis humani libri VII. Venise: Giunta, 1611. Pp. 12-13.
23. Estienne Ch. La Dissection des parties du corps humain. Pp. 373-374.
424 История тела
24. См.: Felix et Thomas Platter a Montpellier, 1552-1559, 1595-1599: notes de voyage de deux etudiants
balois. Paris: Bibliotheque nationale de France, 1995. P. 126.
25. Cm.: Le theatre anatomique de I’universite de Padoue 11 Les Siecles dor de la medicine. Padoue,
XVIe-XVllle siecle. Milan: Electa, 1989. Pp. 106-108.
26. Vesale A. La Fabrique du corps humain. P. 41.
27. Cm.: Kellett C.E. Perino del Vaga et les illustrations pour 1’anatomie d’Estienne // Aesculape. 1955.
No. 37. Pp. 74-89 ; Id. A note on Rosso and the illustrations to Charles Estienne “De dissectione” 11
Journal of the History of Medicine. 1957. Vol. 12. Pp. 325-336.
28. Chirurgia, e Graeco in Latinum conversa. Paris: P. Galterius, 1544. Cm.: Grmek M.D. La main,
instrument de la connaissance et du traitement // Histoire de la pensee medicale en Occident. T. II.
De la Renaissance aux Lumieres. Paris: Ed. du Seuil, 1997. P. 226. ,
29. De musculorum humani corporis picturata dissectio. Ferrare, 1541 (?); англ. nep. cm.: Lind L.R.
Studies in Pre-Vesalian Anatomy: Biography, Translations and Documents. Philadelphia: The
American Philosophical Society, 1975. Pp. 309-316.
30. French R.K. Berengario da Carpi and the use of commentary in anatomical teaching. P. 63; Id. A note
on the anatomical accessus of the Middle Ages // Medical History. 1979. Vol. 23. Pp. 461-468.
31. Anatomies de Mondino dei Luzzi et de Guido de Vigevano. P. 8.
32. Achillini A. Annotationes anatomicae. Bologne: H. de Benedictis, 1520. F. Hr.
33. Benedetti A. Anatomice sive historia corporis humani. F. 6v.
34. Vesale A. La Fabrique du corps humain. P. 41.
35. Pare A. CEuvres completes, ed. J.-F. Malgaigne. Geneve: Slatkin, 1970. T. I. P. 110.
36. To есть, согласно аристотелевской традиции, состоящие из одного и того же сочетания эле-
ментов, причем каждая отдельно взятая часть качественно идентична целому. Они отли-
чаются от неоднородных частей, которые, в свою очередь, состоят из однородных и также
называются инструментальными (см.: Аристотель. История животных. С. 71-72).
37. Anatomies de Mondino dei Luzzi et de Guido de Vigevano. P. 8.
38. Ibid. Pp. 48-49.
39. Benedetti A. Anatomice sive historia corporis humani. F. 14r, 29r.
40. Achillini A. Annotationes anatomicae. F. llr-v.
41. Bauhin G. Anatomica corporis virilis et muliebris historia. Lyon: J. Le Preux, 1597. Pp. 15-16.
42. Estienne Ch. La Dissection des parties du corps humain. P. 7.
43. Цит. по первому французскому изданию «Анатомической истории» дю Лорана: Du Lorens
A. L’Histoire anatomique en laquelle toutes les parties du corps humain sont amplement declarees.
Paris: T. Blaise, 1610. Pp. 36-37.
44. Galen. De anatomicis administrationibus. Lyon: G. Rouillium, 1551. Pp. 9-10.
45. Vesalius A. De humani corporis fabrica. Bale: J. Oporinus, 1543. P. 1.
46. Ibid. P. 57.
47. Fernel J. De naturali parte medicinae libri septem. Paris: S. de Colines, 1542. Цит. по фр. версии
Шарля де Сен-Жермена: Fernel J. Les Vll Livres de la physiologic. Paris: J. Guignard le Jeune,
1655. P. 34.
Примечания 425
48. Estienne Ch. La Dissection des parties du corps humain. P. 3.
49. Sylvius. Introduction sur Panatomique partie de la phisiologie d’Hippocras & Galien. Paris:
J. Hulpeau, 155. F. 17v.
50. Winslow J.-B. Exposition anatomique de la structure du corps humain. Paris: G. Desprez et
J. Desessartz, 1732. P. 18.
51. Ibid. P. 13.
52. Ibid. P. 64.
53. Fernel J. Les VII Livres de la physiologic. P. 34.
54. Vesalius A. De humani corporis fabrica. P. 76.
55. Cm.: Rossi P. Les Philosophes et les Machines, 1400-1700. Paris: PUF, 1996. P. 145.
56. Du Lorens A. L’Histoire anatomique en laquelle toutes les parties du corps humain sont amplement
declarees. P. 53.
57. Fernel J. Les VII Livres de la physiologic. P. 234.
58. Ibid. Pp. 26-27.
59. Dionis P. LAnatomie de 1’homme, suivant la circulation du Sang & les dernieres Decouvertes. 4e ed.
Paris: L. d’Houry, 1705. Pp. 144-145..
60. Fabrici dAcquapendente G. De venarum astiolis. Padue: L. Pasquati, 1603. P. 4.
61. Гарвей В. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. С. 62.
62. Dionis Р. LAnatomie de 1’homme, suivant la circulation du Sang & les derniires Decouvertes.
Pp. 596-597.
63. Cm.: Malpighi M. De viscerum structura // Malpighi M. Opera omnia. London: Robert Scott, 1686.
Pp. 51-144.
64. Grmek M.D. La Premiere Revolution biologique. Reflexions sur la physiologic et la medicine du
XVIII siecle. Paris: Payot, 1990. P. 181.
65. Baglivi G. De fibra motrice, et morbosa... Epistola. Perouse: Constantinum, 1700. P. 14.
66. Vesale A. La Fabrique du corps humain. P. 49.
67. Les Carnets de Leonard de Vinci. Paris: Gallimard, 1942. P. 170.
68. Гарвей В. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. С. 7, 58.
69. Fernel J. Les VII Livres de la physiologic. P. 234.
70. Bartholin K. Insitutions anatomiques. Paris: M. et I. Hinault, 1647. P. 2.
71. Riolan J. (le fils). Manuel anatomique et pathologique. P. 76.
72. Fernel J. Les VII Livres de la physiologic. P. 209.
рой портер, жорж вигарелло Глава VII. Тело, здоровье и болезни
1. Св. Иоанн Златоуст. Беседа к Антиохийскому народу о статуях (X, 2) // Иоанн Златоуст. Пол-
ное собрание сочинений: в 12 т. Т. 2. Кн. 1. М.: Православная книга, 1991. С. 59.
2. О народных поговорках см.: Loux Е, Richard Ph. Sagesses du corps. La sante et la maladie dans les
proverbes franifais. Paris: Maisonneuve et Larose, 1978.
3. Cm.: Pepys S. Journal, 1660-1669. Paris: Laffont, 1994 (coll. “Bouquins”).
426 История тела
4. См.: Mandressi R. Le Regard de 1’anatomiste. Dissections et invention du corps en Occident. Paris:
fid. du Seuil, 2003; а также главу VI настоящего издания.
5. Vesalius A. De humani corporis fabrica. Bale: J. Oporinus, 1543.
6. Pare A. Dix livres de chirurgie avec les instruments necessaires a icelie. Paris, 1564.
7. Fallopio G. Observationes anatomiae. Ferrare, 1561.
8. Eustachio B. Opuscula anatomica. Venise, 1564.
9. Fabrici dAcquapendente G. De venarum astiolis. Padue, 1603.
10. Aselli G. De lactibus sive lacteis venis. Milan, 1627.
11. Graaf R. Opera Omnia. Leyde, 1678.
12. Joubert L. Erreurs populaires touchant la medecine et le regime de sante. Rouen, 1601. T. II. P. 122.
13. Ibid. T. II. P. 127.
14. Ibid. T. II. P. 113.
15. Ibid.T. I. P. 191.
16. Ibid. T. I. P. 117.
17. Pare A. CEuvres completes. Paris: Malgaigne, 1840-1841. T. III. P. 341.
18. Cm.: Thomas K. Religion and the Decline of Magic. London: Penguin Books, 1973.
19. О Галене см.: Debru A. Le Corps respirant. La pensee physiologique chez Galien. Leyde; N.Y.:
E.J. Brill, 1996.
20. Servet M. Syruporum universa ratio ad Galani censuram diligenter expolita, cui, post integram de
concoctione disceptationem, praescripta est vera purgandi methodus... Paris, 1537.
21. Colombo R. De re anatomica libri XV Venise: N. Bevilacqua, 1559.
22. Fabrici dAcquapendente G. De venarum astiolis.
23. Гарвей В. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных / Пер.
К.М. Быкова. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1948. С. 7.
24. Willis Th. Opera medica et physica. Lyon, 1676.
25. Спустя всего десять лет после публикации труда был осуществлен его французский перевод:
Lower R. Traite du coeur, du mouvement et de la couleur du sang, et du passage du chyle dans le
sang. Paris, 1679.
26. Leeuwenhoeck A. van. Anatomia, seu Interiora rerum, cum animatarum turn inanimatarum...
Amsterdam, 1687.
27. Hooke R. Letters and Collections made by Robert Hooke... Cometa... Microscopium... London,
1678.
28. Boyle R. Apparatus ad historiam naturalem sanguinis humani, ac spiritus praecipue ejusdem
liquoris. London, 1685.
29. «Картезианством отмечен исторический момент „освобождения тела от магического орео-
ла”» (Deneys-Tunney A. ficriture du corps, de Descartes a Laclos. Paris: PUF, 1992. P. 35). Cm.
также: Courtine J.-J. Le corps desenchante 11 Le Corps en XVIIe siecle, dir. R.W. Tobin. Seattle, 1995
(Papers on French Seventeenth Century Literature).
30. Malpighi M. Opera omnia, figuris elegantissimis in aes in cisis illustrata, tomis duobus comprehensa.
London, 1687.
Примечания 427
31. Borelli G. De motu animalium: 2 vol. Rome, 1680.
32. Guericke O. von. Experimenta nova, ut vocant Magdeburgica de vacuo spatio. Amsterdam, 1672.
33. Baglivi G. De Praxi medica ad priscam observandi rationem revocanda, libri duo. Accedunt
dissertatione novae. Rome, 1696.
34. Paracelsus. De gradibus, de compositionibus et dosibus receptorum ac naturalium libri septum.
Basileae, 1562.
35. Helmont J.B. van. Opera omnia. Venise, 1651.
36. Cm.: Patin G. Lettres choisies. Francfort, 1683.
37. Sylvius. Opera omnia, sex tomis comprehensa. Anvers; Paris, 1714.
38. Boerhaave H. Institutiones medicae, in usus annuae exercitationis domesticos digestae ab Hermanno
Boerhaave. Ultima editio, prioribus longe auctior & accuratior. Paris, 1747.
39. Santorio S. De medicina statica aphorismi. Venise, 1614.
40. Fahrenheit G.D. Abhandlungen uber Thermometrie, von Fahrenheit, Reaumur, Celsius (1724,
1730-1733, 1742). Leipzig, 1894.
41. Cm.: Floyer J. A Treatise of the Asthma, divided into four parts. London, 1717.
42. Hales S. Statical Essays, Containing Haemastaticks, or an Account of Some Hydraulick and
Hydrostatical Experiments Made on the Blood and Blood-vessels of Animals. London, 1731—
1733.
43. Stahl G.E. Conspectus medicinae theoretico-practicae. Halle, 1718.
44. Hoffmann F. Fundamenta physiologiae. Halle, 1718.
45. Cm.: Tremblay M. Correspondance inedite de Reaumur et Abraham Tremblay. Genbve: W. Kiindig
et fils, 1902.
46. Ibid.
47. Haller A. von. Elementa physiologiae corporis humani: 8 vol. Lausanne, 1757-1766.
48. Glisson F. Tractatus de natura substantiae energetica, seu de vita naturae ejusque tribus primis
facultatibus: I. perceptiva, II. appetitiva, et III. motiva. London, 1672.
49. Whytt R. An Essay on the Vital and Other Involuntary Motions of Animals. London, 1751.
50. Cullen W. First Lines of the Practice of Physics. London, 1778-1779.
51. Cm.: Leveille J.-B.-F. Exposition d’un systerne plus simple de medicine, ou Fclaircissement et
confirmation de la nouvelle doctrine medicale de Brown, traduite d’aprbs ledition italienne et les
notes de Joseph Franck. Paris, an VI (1798).
52. Boissier de Sauvage F. Les Chefs-d’oeuvre... ou Recueil de dissertations... auxquelles on a ajoute la
Nourrice maratre du Chevalier Linne. Paris, 1770.
53. Bordeu Th. de. Traite de medecine theorique et pratique. Montpellier, 1774.
54. Hunter J. Anatomical Observations on the Torpedo... read at the Royal Society, June 1773.
55. Treviranus G.R. Zeitschrift fur Physiologic: 3 vol. Bremen, 1824.
56. Black J. Lectures on the Elements of Chemistry Delivered in the University of Edinburgh: 2 vol.
Edinburgh, 1803.
57. Lavoisier A.L. de. Reflexions sur le phlogistique, pour servir de developpement a la theorie de la
combustion et de la calcination. Paris, 1783.
428 История тела
58. Galvani L. De viribus electricitatis in motu musculari commentarius, cum Joannis Aldini dissertatione
et notis. Accesserunt epistola ad animalis electricitatis theoriam pertinentes. Bologne, 1792.
59. Volta A. Epistolario di Alessandro Volta, edizione nazionale sotto gli auspici dell’Istitutio lombardo
di scienze e letteree della Societa italiana di fosca. Bologne, 1788.
60. Shelley M. Frankenstein: 3 vol. London, 1816.
61. Wolff C.F. Theoria generationis. Leipzig, 1759.
62. Baer K.E. von. Beitrage zur Kenntniss des Russischen Reiches und der angranzenden Lander Asiens:
18 vol. Saint-Petersbourg, 1841-1871.
63. Cm.: Brabant H. Medecins et malades de la renaissance. Bruxelle: La Renaissance du livre, 1966
(гл. «Великая битва медицинских идей»).
64. См.: Canguilhem G. La physiologic animale // Histoire generale des sciences, dir. Rene Taton. T. II.
La Science moderne (de 1450 a 1800). Paris: PUF, 1958.
65. Tissot S.-A. De la sante des gens de lettres. Paris: Ed. de la Difference, 1991. P. 66.
66. Saint-Ursins J.-M. de. EAmi des femmes ou Lettres d’un medecin concernant 1’influence de 1’habit
des femmes sur leurs moeurs et leur sante. Paris, 1804. P. 169.
67. Diderot D. Elements de physiologic. Paris: Didier, 1964. P. 311.
68. Ibid. P. 63. На эту тему также см.: Rey R. Hygiene et souci de soi dans la pensee medicale des
Lumibres 11 Communication. 1993. No. 56.
69. Дидро Д. Сон д’Аламбера I Пер. П. Попова // Дидро Д. Сочинения в 2 т. М.: Мысль, 1986. Т. I.
С. 429-430.
70. См. об этом главу IV, подраздел III (Id) «Волокна и нервы» настоящего издания.
71. Письмо Троншена от 3 сентября 1759 г. (Tronchin Н. Un medecin de XVIIIe siecle, Theodore
Tronchin. Paris, 1906. P. 59).
72. Epinay Mme d’. Les Contre-confessions. Histoire de Mme Montbriand. Paris: Mercure de France,
1989. P. 1282.
73. Письмо от 3 декабря 1757 г. (Voltaire. (Lucres completes. Paris, 1827. T. III. Pp. 1340-1341).
74. Faiguet de Villeneuve J. L’Economie politique. Projet pour enrichir et pour perfectionner I’espbce
humaine. Paris, 1763; Vandermonde Ch.-A. Essai sur la maniere de perfectionner lespece humaine.
Paris, 1766; Millot J.-A. EArt d’ameliorer et de perfectionner les hommes. Paris, 1801.
75. «Человеческая способность к совершенствованию действительно безгранична» (Кондор-
се Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.: Гос. соц.-экон.
изд-во, 1936. С. 6).
76. Buchan G. Medecine domestique. Paris, 1788. T. I. P. 21.
77. Фюре Ф. Постижение Французской революции / Пер. с фр. Д.В. Соловьева. СПб.: J4HA-
ПРЕСС, 1998; Шартье Р. Культурные истоки Французской революции / Пер. с фр. О.Э. Грин-
берг. М.: Искусство, 2001; Goubert Р„ Roche D. Les Fran^ais de 1’Ancien Regime: 2 vol. Paris:
Armand Colin, 1984.
78. Cm.: Herberden W. Commentarii de morborum historia et curatione. London, 1804.
79. Auenbrugger L. Inventum novum ex percussione thoracis humani ut signo abstrusos interi pectoris
morbos detegendi. Vienne, 1761.
Примечания 429
80. Sydenham T. Opera omnia medica, editio novissima. Geneve, 1696.
81. Huxham J. An Essay on Fevers, and their various kind, as depending on different constitutions of
the blood, with dissertations on slow nervous fevers, on putrid, pestilential, spotted fevers, on the
small-pox and on pleurisies and peripneumonies. London, 1750.
82. Haygarth J. An Inquiry How Prevent the Small-pox and proceedings of a society for promoting
general innoculation at stated periods and preventing the natural small-pox. Chester, 1785.
83. См. также: Lettsom J.C. The Works of John Fothergill... with some accounts of his life. London,
1784.
84. Lettsom J.C. History of the Origin of Medicine. London, 1778.
85. Cm.: Lettsom J.C. Hints Designed to Promote Beneficience, Temperence and Medical Science: 3 vol.
London, 1797.
86. Cm.: Beddoes T. Hygeia, or Essay moral and medical on the cause affecting the personal state of our
middling and affluent classes. London, 1802.
87. Tenon J. Journal d’observations sur les principaux hopitaux et sur quelques prisons d’Angleterre.
Paris, 1787.
88. Cp.: Vandermonde Ch.-A. Essai sur la manure de perfectionner I’espece humaine.
89. Faiguet de Villeneuve J. L’F.conomie politique. Projet pour enrichir et pour perfectionner I’espece
humaine.
90. Bibliotheque salutaire... Preserver I’espece humaine. Paris, 1787.
91. Howard J. An Account of the Principal Lazarettos in Europe, with various papers relative to the
plague, together with further observations on some foreign prisons and hospitals, and additional
remarks on the present state of those in Great Britain and Ireland. London, 1789.
92. Cook J. Journal d’un voyage autour du monde en 1768, 1769, 1770, 17.71-.. I Trd. fr. de M. de
Freville. Paris, 1772.
93. Фуко M. Рождение клиники / Пер. с фр. А.Ш. Тхостова. М.: Смысл, 1998. С. 23.
жан-жак куртин Глава V111. Нечеловеческое тело
1. Wolf Ё. La Science des monstres. Paris: Gallimard, 1948. P. 15.
2. Martin E Histoire des monstres de 1’Antiquite jusqu’a nos jours. Grenoble: J. Million, 2002.
3. Об этом см.: Roger J. Les Sciences de la vie dans la pensee franifaise du XVIII siecle. 2nd ed. Paris:
Armand Colin, 1971; Canguilhem G. La monstruosite et le monstreux // La Connaissance de la vie.
Paris: Vrin, 1975; Ceard J. La Nature et les Prodiges: 1’insolite au XVIe siecle en France. Geneve:
Droz, 1977; Tort P. L’Ordre et les Monstres. Paris: Sycomore, 1980; Daston L„ Park K. Unnatural
conceptions: the study of monsters in XVI-XVIIth century France & England // Past & Present.
1981. Vol. 92. Pp. 20-54; Daston L„ Park K. Wonders & the Order of Nature, 1150-1750. N.Y.: Zone
Books, 1998; Fischer J.-L. Monstres. Histoire du corps et de ses defauts. Paris: Syros-Alternatives,
1991; Stafford B. Body Criticism. Imaging the Unseen in Enlightenment Art & Medicine. Cambridge,
Mass.: MIT Press, 1991; Wilson D. Signs and Portents. Monstrous Births from the Middle Ages to
the Enlightenment. London; N.Y.: Routledge, 1993; Courtine J.-J. Le desenchantement des monstres
430 История тела
// Martin E. Histoire des monstres de i’Antiquitl jusqua nos jours. Pp. 7-27; La Vie et la Mort des
monstres. Dir. Jean-Claude Beaune. Seyssel: Champ Vallon, 2004.
4. В первую очередь см.: Garland R. The Eye of the Beholder. Deformity & Disability in the Graeco-
Roman World. Ithaca: Cornell UP, 1995.
5. О средневековых монстрах см.: Kappler С. Monstres, demons et merveilles a la fin du Moyen Age.
3 ed. Paris: Payot, 1999; Friedman J.B. The Monstrous Races in Medieval Art & Thought. Cambridge,
Mass.: Harvard UP, 1981; Lecouteux C. Les Monstres dans la pensee medievale europeenne. 3 ed.
Paris: Presses universitaires de Paris-Sorbonne, 1999; Williams D. Deformed Discourse. The
Function of the Monster in Medieval Thought & Literature. Montreal: McGill-Queens UP, 1996.
6. Pomian K. Collectionneurs et curieux. Paris — Venise, XVIe — XVIIIe siecle. Paris: Gallimard,
1988.
7. Cm.: Huet M.-H. Monstrous Imagination. Cambridge, Mass.; London: Harvard UP, 1993.
8. Maupertuis P.-L. M. de. Venus physique. S. 1. 1745.
9. Об этом см.: Daston L., Park K. Wonders & the Order of Nature, 1150-1750. Pp. 173-214.
10. Fontaine L. Histoire du colportage en Europe, XVe — XIXe siecle. Paris: Albin Michel, 1993.
11 .0 разных аспектах этой литературы см.: Seguin J.-P. L’lnformation en France avant le periodique.
517 canards imprimes entre 1529 et 1631. Paris: Maisonneuve, 1962; Chartier R. Strategies editoriales
et lectures populaires, 1530-1660 // Histoire de ledition franqaise. T. I. Paris: Promodis, 1982;
Spufford M. Small Books and Pleasant Histories: Popular Fiction and Its Readership in the XVIIth
Century. Cambridge: Cambridge UP, 1989; Niccoli O. Prophecy 8r People in Renaissance Italy.
Chicago: U. of Chicago Press, 1990; Watt T. Cheap Print 8r Popular Piety, 1550-1640. Cambridge:
Cambridge UP, 1991; Daston L. Marvelous facts 8< miraculous violence in early modern Europe
// Critical Inquiry. 1991 (Fall). Vol. 18. No. 1. Pp. 93-124; Lever M. Canards sangiants. Naissance
du fait divers. Paris: Fayard, 1994; Semonin P. Monsters in the market-place: exposition of human
oddities in Early Modern England // Freakery. Cultural Spectacle of the Extraordinary Body. Dir.
Rosemarie Garland Thompson. N.Y.: New York UP, 1996. Pp. 69-81.
12. L’Estoile P. de. Memoires-journaux, ed. Brunet: 12 vol. Paris: Lemerre, 1875-1896; Id. Journal d’un
bourgeois de Paris, 1515-1536. Nouvelle ed. VL. Bourilly. Paris, 1920.
13. L’Estoile P. de. Memoires-journaux. T. IX. Pp. 193-195.
14. Obsequens J. Prodigium liber... 1552 (фр. изд. Id. De prodiges. Lyon: J. de Tournes, 1555); Ru-
eff J. De conceptu et generatione hominis. Zurich: C. Froschauer, 1555; Lycosthenus C. Prodigiorum
ac ostentorum chronicon... Basel: H. Petri, 1557; Boaistuau P. Histoires prodigieuses... Paris:
Vincent Sertenas, 1560; Fenton E. Certaine Secrete Wonders of Nature. London: Bynnemen,
1569 (англ. пер. Боэстюо); Sorbin A. Tractatus de monstris... Paris, 1570; Pare A. Des monstres et
des prodiges... Paris, 1573; Riblas J. De monstro. Paris, 1605; Liceti F. Traite des monstres. Leyde:
Bastiann Schouten, 1708. О литературе о чудесах см.: Ceard J. La Nature et les Prodiges: 1’insolite
au XVIe siecle en France; Schenda R. Die Franzosische Prodigienliteratur in der 2. Halfte der 16
J. Munich: M. Hueber, 1961; The Age of Marvelous. Dir. Joy Kenseth. Chicago: U. of Chicago Press,
1991; Daston L., Park K. Wonders & the Order of Nature, 1150-1750.
15. Так, c 1560 no 1594 г. вышло девять изданий и переводов «Чудесной истории» Боэстюо.
Примечания 431
16. «Деревянная гравюра чудовищной змеи, увиденной на Кубе в 1576 г., использована в ка-
честве изображения летящего дракона, появившегося в небе над Парижем в 1579 г.» (Se-
guin J.-P. L’Information en France avant le periodique. 517 canards imprimes entre 1529 et 1631.
P. 13).
17. «Слово „чудесное” (лат. mirabilia, фр. merveilleux) происходит от слов со значением визуаль-
ного восприятия, отсюда выявляем основную черту чудесного — способность появляться»
(Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого / Пер. с фр., общ. ред. С.К. Цатуровой. М.:
Издательская группа Прогресс, 2001. С. 48).
18. Canguilhem G. La monstruosite et le monstreux. Pp. 171-172.
19. Briefz discours d’un merveilleux monstre ne a Eurisgo, terre de Navarrez, en Lombardie... en 1578.
Chambery: Francois Pommard, 1578.
20. Vrai pourtraict et sommaire description d’un horrible et merveilleux monstre, ne a Cher, terre de
Piedmont... le 10 Janvier 1578. Chambery: Francois Pommard, 1578.
21. Отсюда большое количество монструозных образов, основанных на принципе взаимо-
наложения: человеческий верх, животный низ или наоборот. Так, Паре пишет о монстре,
получеловеке-полусвинье, родившемся в Брюсселе в 1564 г. Или пресловутый «ребенок-
обезьяна», плод связи служанки и соответствующего млекопитающего, появившийся в
Мессине около 1600 г. См.: Discours prodigieux et veritable d’une fille de chambre, laquelle a
produit un monstre, apres avoir eu la compagnie d’un singe, en la ville de Messine... Paris: Fleury
Bourriquant, s.d. •
22. «Господь наш пожелал, дабы побудить людей к покаянию, чтобы не только на небесах явля-
лись дивные видения и ужасающие знамения, но и в таких стихиях, как земля и вода: отсюда
землетрясения, пропасти, ущелья и бездны, неурожаи, засухи, монстры и уроды, наводне-
ния, проливные дожди» (Landry J. Teratologie. Clermont, 1603. Р. 13).
жорж вигарелло Глава IX. Тело короля
1. Pisan Ch. de. Le Livre des faits et bonnes moeurs du sage roy Charles V // Nouvelle collection des
Memoires pour servir a 1’histoire de France, par Joseph-Francois Michaud, Jean-Joseph-Francois
Poujoulat. Paris, 1836. T. I. P 612.
2. Froissart J. Chroniques // Historiens et chroniqueurs du Moyen Age. Paris: Gallimard, 1952. P. 526
(coll. “Bibliotheque de la Pleiade”).
3. Pisan Ch. de. Le Livre des faits et bonnes moeurs du sage roy Charles V. P. 612.
4. Gazette de France, aout 28, 1631. •
5. Journal de Jean Heroard (1601-1627): 2 vol. Paris: Fayard, 1989 (запись 1601 r.).
6. Gazette de France, novembre 21, 1631.
7. Pillorget R., Pillorget S. France baroque, France classique, 1589-1715. Paris: Robert Laffont, 1995.
T. II. P. 1048 (coll. “Bouquins”).
8. Слова Жанны д’Арк. Цит. по: Barbey J. Etre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a
Louis XVI. Paris: Fayard, 1992. P. 65.
432 История тела
9. Bodin J. Six livres de la Republique. Paris, 1579. Цит. no: Barbey J. fitre roi. Le roi et son
gouvernement en France de Clovis a Louis XVI. P. 144.
10. Paris J. de. De potestas regia et papali. С. XVIII. Цит. no: Ledercq J. Jean de Paris, et lecclesiologie
du XHIe siecle. Paris: Vrin, 1942. P. 230.
11. “Songe du verger”. Цит. no: Barbey J. litre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a
Louis XVI. P. 483.
12. Цит. no: Boissy G. EArt degouverner selon les rois de France, tire de leurs oeuvres, lettres, memoires,
ecrits divers, et precede dune Introduction a la sagesse de France. Paris: Grasset, 1935. P. 78.
13. Мемуары Людовика XIV Цит. no: Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de
Clovis a Louis XVI. P. 486 (n 248). •
14. Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle. Paris: Payot
et Rivages, 1993. P. 81.
15. Kantorowicz E. Les Deux Corps du roi. Paris: Gallimard, 1989 (coll. “Bibliotheque des histoires”).
16. Cm.: Rivere J. Le РгоЫёте de 1’figlise et de 1’fitat au temps de Philippe le Bel. Louvain, 1926. P. 99.
17. Ibid.
18. Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a Louis XVI. P. 139.
19. “Songe du verger”. Цит. no: Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a
Louis XVI. P. 483.
20. Autrand F. Le concept de souverainete dans la construction de 1’fitat en France (Xllle — XVe
siecle) 11 Axes et methodes de 1’histoire politique, dir. Serge Berstein et Pierre Milza. Paris: PUF,
1998. P. 158.
21. Carpentier Ё. Le grand royaume, 1270-1348 // Histoire de la France, dir. Georges Duby. Paris:
Larousse, 1970. T. I. P. 363.
22. Goubert P., Roche D. Les Francjais et lAncien Regime: 2 vol. Paris: Armand Colin, 1984. T. 1. P. 208.
23. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. Paris: Armand Colin,
1987. P. 13.
24. Kantorowicz E. Les Deux Corps du roi. P.18.
25. Жан дю Телле (Du Tellet J. Pour le royaute du roi tres Chretien...). Цит. no: Barbey J. fitre roi. Le roi
et son gouvernement en France de Clovis a Louis XVI. P. 484.
26. Формулировка Эдмунда Плаудена (XVI в.). Цит. по: Kantorowicz Е. Les Deux Corps du roi.
Pp. 25-26.
27. Ibid. P. 22.
28. Ibid. P. 14.
29. Paravicini Bagliani A. Le Corps du pape. Paris: fid. du Seuil, 1997. P. 89.
30. Kantorowicz E. Les Deux Corps du roi. P. 453.
31. Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a Louis XVI. P. 142.
32. Цит. no : Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 19.
33. Descimon R„ Guery A. Un fitat des temps modernes? // Histoire de France, dir. Andre Burguiere et
Jacques Revel. T. II. L’fitat et les Pouvoirs. Paris: fid. du Seuil, 1989. P. 206.
34. Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis 4 Louis XVI. P. 41.
Примечания 433
35. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 18.
36. Kantorowicz E. Les Deux Corps du roi. P. 23.
37. Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle. P. 184.
38. La Mothe Le Vayer F. De 1’instruction de Monseigneur le Dauphin. Paris, 1640. P. 49.
39. Le Goff J. Reims, ville du sacre // Les Lieux de memoire, dir. Pierre Nora. Paris: Gallimard, 1997.
T. I. Pp. 675-676 (coll. “Quarto”).
40. Ibid. P. 676.
41. Du Chesne A. Les Antiquite et Recherches de la grandeur et majeste des roys de France. Paris, 1609.
Pp. 355-356.
42. Goubert P., Roche D. Les Francjais et lAncien Regime. T. I. P. 220.
43. Panofsky E. Tomb Sculptures. N.Y.: H.N. Abrams, 1974 (ил. 324, 331, 354).
44. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P 24.
45. Ibid. P. 30.
46. Ibid. P. 18.
47. Beaune C. Naissance de la nation France. Paris: Gallimard, 1985. P. 220.
48. Выражение Ангеррана де Монтреле. Цит. по: Beaune С. Naissance de la nation France. P. 221.
49. Ordonnances des rois de France [1368]. T. V P. 73.
50. Guimier C. Commentaires sur la Pragmatique Sanction. Paris, 1546. F. 140.
51. «Священная кровь королей, из поколения в поколение»; ср.: Leclercq J. Un sermon pour les
guerres de Flandres // Revue du Moyen Age latin. 1945. P. 169.
52. Masselin J. Le Journal des fitat generaux de 1484. Paris, 1835. P. 217.
53. Beaune C. Naissance de la nation France. P. 225.
54. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 148 (n. 43).
55. Godefroy D. Ceremonial francjais. T. I. P. 407-408. Цит. no-. Giesey R.E. Ceremonial et puissance
souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 147 (n. 26).
56. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 47.
57. Pillorget R., Pillorget S. France baroque, France classique, 1589-1715. T. II. («Абсолютизм»),
58. Bodin J. Six livres de la Republique. Paris, 1583. P. 122.
59. Les Ceremonies de Ibrdre tenu au sacre et couronnement de la Royne Marie de Medicis, Royne
de France et de Navarre, dans leglise de Saint-Denis le 13 may 1610. Ensemble la mort du roy et
Comme Monsieur le Dauphin a est6 declare Roy et la Royne Regente par la Cour du Parilement.
Paris, 1610.
60. Le Roy Ladurie E„ Fitou J.-F. Saint-Simon ou le systeme de la Cour. Paris: Fayard, 1997. P. 117.
61. Bergier N. Le Bouquet Royal, ou le Parterre des riches inventions qui ont servy a 1’Entree du Roy
Louis le Juste en sa Ville de Reims. Reims, 1637. P. 57.
62. Жоэль Корнетт пишет о коронации как об «основополагающем элементе королевской рели-
гии» (Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle. P. 220).
См. также: Knecht R.J. Un prince de la Renaissance, Francois ler et son royaume. Paris: Fayard,
1998. P. 55 (coll. “Chroniques”).
63. Goubert P, Roche D. Les Francjais et lAncien Regime. T. I. P. 219.
434 История тела
64. Цит. по: Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle.
P. 414.
65. Barbey J. fitre roi. Le roi et son gouvernement en France de Clovis a Louis XVI. P. 208.
66. Жан Симон Луазо. Цит. по: Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe —
XVIIe siecle. P. 44.
67. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 44.
68. Marin L. Le Portrait du roi. Paris: fid. de Minuit, 1981. P. 20.
69. Apostolides J.-M. Le Roi-machine: spectacle et politique au temps de Louis XIV. Paris: fid. de
Minuit, 1981. P. 13.
70. Cm.: Pillorget R. L’age dassique // Histoire de France, dir. Georges Duby. T. II. P. 171.
71. Jurieu P. Soupirs de la France esclave. Paris, 1691. Цит. по: Элиас H. Придворное общество. Ис-
следования по социологии короля и придворной аристократии / Пер. с нем. М.: Языки сла-
вянской культуры, 2002. С. 147.
72. Ср.: «У всех у них было, по крайней мере временами, сознание пределов собственной вла-
сти» (Goubert Р„ Roche D. Les Francjais et lAncien Regime. T. 1. P. 209).
73. Лабрюйер Ж. Характеры, или Нравы нынешнего века / Пер. Ю. Корнеева, Э. Линецкой И
Ларошфуко Ф. де. Максимы. Лабрюйер Ж. де. Характеры, или Нравы нынешнего века. Сент-
Эвремон Ш. де Сент-Дени де. Избранные беседы. Вовенарг Л. Клапье де. Введение в позна-
ние человеческого разума. Размышления и максимы. Шамфор С. Максимы и мысли / Сост.,
вступ. статья и примеч. М.С. Неклюдовой. М.: НФ «Пушкинская библиотека», ACT, 2004.
С. 291.
74. Revel J. Les civilites a l’age moderne H Politesse et sincerite. Paris: Esprit, 1994. P. 64.
75. Элиас H. Придворное общество. C. 164. , ..
76. Giesey R.E. Ceremonial et puissance souveraine. France, XVe — XVIIe siecle. P. 72.
77. Pommier Ё. Versailles, 1’image du souverain // Les Lieux de memoire, dir. Pierre Nora. T. I. P. 1273.
78. Элиас H. Придворное общество. С. 147.
79. Pommier Ё. Versailles, 1’image du souverain. P. 1272.
80. Yates F.A. Astree, le symbole imperial au XVIe siecle. Paris: Belin, 1989. P. 224.
81. По этому поводу см.: Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du
Grand Siecle. P. 235.
82. Ibid.
83. Guyonnet de Vertron C.Ch. Parallele de Louis le Grand avec tous les Princes qui ont ete surnommes
Grands. Paris, 1685. Цит. no: Grell Ch., Michel Ch. L’ficole des princes ou Alexandre disgracie.
Paris: Les Belles Lettres, 1988. P. 72 (coll. “Nouveaux confluents”).
84. Cornette J. Le Roi de guerre. Essai sur la souverainete dans la France du Grand Siecle. P. 244.
85. Тициан «Карл V в сражении под Мюльбергом», 1548. Мадрид, Прадо.
86. Ж. Маро «Вступление Людовика XII в Женеву», миниатюры путешествия в Женеву, XVI в.
Париж, Национальная библиотека Франции, кабинет эстампов.
87. Французская школа «Генрих IV», 1595. Музей Версальского дворца.
88. Ш. Лебрен «Людовик XIV», 1660. Париж, Лувр.
Примечания 435
89. По этому поводу см.: Caroly М. Le Corps du Roi-Soleil. Paris: Imago, 1990; в особенности «Спа-
сенное тело» (с. 24), «Очищенное тело» (с. 59).
90. Vallot A., Aquin A.d’, Fagon G.-C. Journal de sante du roi Louis XIV de I’annee 1647 a I’annee 1711.
Paris, 1862 ; см. также переиздание 2004 г. co вступительной статьей С. Переса (Grenoble).
91. Journal de Jean Heroard (1601-1627).
92. Heritier J. La Seve de l’homme. De 1’age dbr de la saignee aux debuts de I’hematologie. Paris: Denoel,
1987. P. 21.
93. См. классических мемуаристов, которые часто пишут об этой проблеме: Dangeau Ph. de.
Journal de la cour de Louis XIV depuis 1684 jusqu’a 1715: 12 vols. Paris, 1854-1860; Saint-Simon
L. de. Memoires. Paris, 1879-1928; Sourche L.F. de. Memoires sur la regne de Louis XIV publies
d’apres le manuscrit authentique: 13 vols. Paris, 1883-1893.
94. Lettres de la princesse Palatine (1672-1722). Paris: Mercure de France, 1981. P. 201.
95. Vallot A., Aquin A.d’, Fagon G.-C. Journal de sante du roi Louis XIV de I’annee 1647 a I’annee 1711.
P. 113.
96. Le Roy Ladurie E., Fitou J.-F. Saint-Simon ou le systeme de la Cour. P. 144.
97. Сен-Симон. Мемуары. Избранные главы / Пер. Ю.Б. Корнеева. М.: Прогресс, 1991. Т. II.
С. 331.
98. Boureau A. Le Simple Corps du roi. L’impossible sacralisation des souverains fran^ais, XVe — XVIIe
siecle. Paris: les Editions de Paris, 1988. P. 52.
99. Ibid. P. 60.
100. Perez S. Les rides d’Apollon, les portraits de Louis XIV // Revue d’histoire moderne et contemporaine.
2003. No. 3.
101. Vouglans M. de. Instructions criminelles suivant les loix et ordonnances du Royaume. Paris, 1762.
Partie I. P. 801.
102. Цит. no: Merlin Ph.-A. Repertoire raisonne de jurisprudence. Paris, 1808-1812. T. XII. P. 187.
103. Ibid. P. 192.
104. Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. В. Наумова. М.: Ad Marginem,
1999. С. 73-74.
105. Там же. С. 73
106. Due de Croy. Journal. Цит. no: Maurepas A. de., Brayard F. Les Frantjais vus par eux-memes, le
XVIIIe siecle. Paris: Laffont, 1996. P. 1210.
107. Ibid. P. 1211.
108. Цит. no: Goubert P„ Roche D. Les Francjais et 1’Ancien Regime. T. I. P. 214.
109. Lamoignon G. de. Discours, 1780-1790. Цит. no: Antoine M. Louis XV. Paris: Fayard, 1989. P. 174.
110. D’Argenson. Journal et Memoires. Цит. no: Maurepas A. de., Brayard F. Les Fran^ais vus par eux-
memes, le XVIIIe siecle. P. 1099.
111. Raynal G.-Th. Histoire philosophique et politique des etablissemens et du commerce des Europeens
dams les deux Indes. Paris, 1780. T. I. P. 269.
112. Из статьи «Представители» П. Гольбаха (История в Энциклопедии Дидро и д’Аламбера /
Пер. Н.В. Ревуненковой. Л.: Наука, 1978. С. 99).
436 История тела
113. Из статьи «Политическая власть» Д. Дидро (Там же. С. 88).
114. Burke Р. Louis XIV. Les strategies de la gloire. Paris: fid. du Seuil, 1995. P. 131.
115. Antoine M. Louis XV. P. 487.
116. Монтескьё. Персидские письма / Пер. под ред. Е.А. Гунста. М.: Гос. изд. худ. лит., 1956. С. 76.
117. Marmontel J.-F. Memoires. Цит. по: Maurepas A. de., Brayard F. Les Fran^ais vus par eux-memes,
le XVIIIe siecle. P. 839.
118. Cm.: Baecque A. de. La politisation de la culture П Histoire culturelle de France, dir. Jean-Pierre
Rioux et Jean-Francois Sirinelli. T. Ill: Lumidres et Liberte. Paris: fid. du Seuil, 1998. P. 131.
119. Hezecques F. de. Souvenirs d’un page. Цит. no: Maurepas A. de., Brayard F. Les Franqais vus par
eux-memes, le XVIIIe siecle. P. 901.
120. Levis P.-M-G. de. Souvenirs et portraits. Цит. no: Maurepas A. de, Brayard F. Les Fran^ais vus par
eux-memes, le XVIIIe siecle. P. 899.
121. Baecque A. de. Le Corps de 1’histoire. Metaphores et politique (1770-1800). Paris: Calmann-Levy,
1993. P. 67.
122. Ibid. P. 75.
даниель apacc Глава X. Плоть, благодать, возвышенное
1. См.: Felibien A. Des principes de 1’architecture, de la sculpture, de la peinture et des autres arts qui
en dependent. Avec un dictionnaire des termes propres a chacun de ces arts. Paris, 1676.
2. Cp.: Hartt F. Le pouvoir et 1’individu dans 1’art manieriste // Symboles de la Renaissance. T. II. Paris:
Presses de 1’ficole normale superieure, 1982. Pp. 11-19.
3. Cp.: Morel Ph. Les Figures de 1’imaginaire dans la peinture italienne de la fin de la Renaissance.
Paris: Flammarion, 1997. P. 117.
4. Cp.: Jacques Thuillier H Valentin et les caravagesques fran^ais. Paris: Reunion des musees nationaux,
1974. P. XIX.
5. Focillon H. Vie des formes. Paris: PUF, 1981. P. 87.
6. Alberti L.B. De la peinture. De pictura I Trad. fr. de Jean-Louis Schefer. Paris: Macula Dedale,
1992.
7. О «действии на границе», которым обеспечивается «пресловутая автономия репрезента-
тивной конструкции», ср.: Marin L. Presentation et representation dans le discours dassique: les
combles et les marges de la reprvsentation picturale // Le Discours psychoanalitique. 1985. No. 4.
P. 4 (и далее).
8. Alberti L.B. De la peinture. De pictura. Pp. 115-117.
9. Ibid. P 159.
10. Baxandall M. Les Humanistes a la decouverte de la composition en peinture, 1300-1450 I Trad. fr.
de Maurice Brock. Paris: fid. du Seuil, 1989. P. 38.
11. Об этой теории пространства см.: Jammer М. Storia del concetto di spazio. Milan, 1963.
Pp. 26-31.
12. Piles R. de. Cours de peinture par principes. Paris: Gallimard, 1989. P. 69.
Примечания 437
13. Alberti L.B. De la peinture. De pictura. P. 179.
14. О Филиппо Виллани см.: Baxandall М. Les Humanistes a la decouverte de la composition en
peinture, 1300-1450. P. 89 (и далее); о личности художника как «обезьяне природы», кото-
рая — с разными оттенками — сохраняет актуальность для европейской живописи вплоть
до XIX в., см: Janson H.W. Apes and Apelore in the Middle Ages and the Renaissance. London:
Warburg Institute, 1952.
15. О поливалентном характере этой метафоры см.: Arasse D. Leonard de Vinci. Le rythme du
monde. Paris: Hazan, 1997. P. 79. Помимо прочего, Леонардо заново актуализует традицион-
ное сравнение архитектора и медика.
16. Цит. по: Baltrusaitis J. Reveils et prodiges. Paris: Armand Colin, 1960. P. 287.
17. По поводу этого дуализма см.: Nancy J.-L. Corpus. Paris: Anne-Marie Metailie, 1992.
18. Cm.: Mayor A.H. Artists and Anatomists. N.Y.: Metropolitan Museum of Art, 1984. P. 115.
19. По этому поводу см.: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du
Moyen Age a la fin du XIXe siecle. Paris: Flammarion, 1997. P. 217 (и далее).
20. О свойственном Роберту Фладду «реакционном» герметизме в духе Фичино см.: Йейтс Ф.
Джордано Бруно и герметическая традиция / Пер. Г. Дашевского. М.: Новое литературное
обозрение, 2000.
21. Ср.: Kantorowicz Е. Les Deux Corps du roi. Paris: Gallimard, 1989. P. 357 (coll. “Bibliotheque des
histoires”).
22. См.: Альберти Л.Б. Книги о семье. М.: Языки славянской культуры, 2008. При обозначении
души или духа Альберти колеблется между «anima» и «animo». Как подчеркивают современ-
ные комментаторы, речь для него идет не об отдельной и независимой сущности, но о «со-
вокупности движений и душевных изменений» (Alberti L.B. I Libri della famiglia, ed. Ruggiero
Romano et Alberto Tenenti. Turin: Einaudi, 1969. Pp. 204-205, 212-214).
23. Panofsky E. Devolution d’un scheme structural. L’histoire de la theorie des proportions humaines
conque comme un miroir de 1’hisoire des styles И Panofsky E. L’CEuvre de 1’art et ses Significations.
Essais sur les “arts visuels” / Trad, de Marthe et Bernard Teyssedre. Paris: Gallimard, 1969. P. 86. Так-
же см.: Klein R. Le systeme des proportions // Pomponius Gauricus. De sculptura, ed. annotee et trad,
fr. d’Andre Chastel et Robert Klein. Geneve: Droz, 1969. Pp. 75-91; Laneyrie-Dagen N. L’Invention
du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin du XIXe siecle. Pp. 117-126.
24. Cp.: Panofsky E. Devolution d’un scheme structural. L’histoire de la theorie des proportions humaines
conque comme un miroir de 1’hisoire des styles. P. 86 (n. 65).
25. По этому поводу см.: Panofsky Е. Le Codex Huygens et la Theorie de 1’art de Leonard de Vinci,
presentation et trad. fr. de Daniel Arasse. Paris: Flammarion, 1996.
26. По поводу характерной для мысли Леонардо морфогенетичности см.: Arasse D. Leonard de
Vinci. Le rythme du monde. P. 105.
27. Cp.: Panofsky E. Le Codex Huygens et la Theorie de 1’art de Leonard de Vinci. P. 80, где высказыва-
ется предположение о том, каков мог быть задуманный Леонардо «Трактат о движении».
28. Цит. по: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a
la fin du XIXe siecle. P. 118.
438 История тела
29. Овидий Назон. Метаморфозы / Пер. С.В. Шервинского. Л..- Academia, 1937. С. 312 (XV: 169-
170). Ср.: Arasse D. Leonard de Vinci. Le rythme du monde. P. 106.
30. Cm.: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin
du XIXe siecle. Pp. 122-124.
31. В 1399 г. Ченнино Ченнини в «Трактате о живописи» (опубликованном в 1437 г.) полагал,
что излишне говорить об «идеальных размерах» женщины, поскольку «ни один ее размер не
совершенен». Эта традиция еще настолько сильна в XVII в., что автор «Теории человеческой
фигуры» (опубликованной в Париже в 1773 г., но приписываемой Рубенсу, который задумал
такое сочинение в Риме между 1605 и 1607 гг.) может написать: «мужественная форма яв-
ляется истинным совершенством человеческой фигуры. Совершенная идея ее красоты есть
дело рук Господа, создавшего ее единственной в своем роде и в соответствии с собственны-
ми началами» (цит. по: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du
Moyen Age a la fin du XIXe siecle. P. 123).
32. В связи с «гротескными головами» ср.: Kwakkelstein M.W. Leonardo da Vinci as a Physiognomist.
Theory and Drawing Practice. Leyde, 1994.
33. Cp.: Gombrich E.H. LArt et 1’Ulusion. Psychologie de la repesentation picturale. Paris: Gallimard,
1971. Pp. 434-435.
34. Lomazzo G.P. Trattato dell’arte della pittura, scultura e architettura (книга I о различных ти-
пах пропорций). О Ломаццо см.: Blunt A. La Theorie des arts en Italie de 1450 a 1600. Paris:
Gallimard, 1956. Pp. 224-225.
35. Panofsky E. Devolution d’un scheme structural. L’histoire de la theorie des proportions humaines
concfue comme un miroir de 1’hisoire des styles. P. 97.
36. Piles R. de. Cours de peinture par principes. P. 77.
37. Watelet C.-H. Dictionnaire des arts de peinture, sculpture et gravure. Paris, 1792 (“Antique”). Цит.
no: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin
du XIXe siecle. P. 125.
38. По поводу «Блаженной души» Гвидо Рени см.: Guido Reni 1575-1642. Bologna: Nuova Alfa
Editoriale, 1988. P. 184; там же представлен и прокомментирован эскиз, также хранящийся
в римском Капитолийском музее. О «Счастливом дне» Уильяма Блейка см.-. Blunt A. The Art
of William Blake. N.Y.: Columbia UP, 1974. Pp. 33-34; Boime A. Art in the Age of Revolution,
1750-1800. Chicago; London: U. of Chicago Press, 1987. Pp. 321-323.
39. Цит. no: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la
fin du XIXe siecle. P. 138 (n. 160).
40. Cp.: Brown D.A., Oberhuber K. “Monna Vanna” and “Fornarina”: Leonardo and Raphael in Florence
H Essays Presented to Myron P. Gilmore, dir. Sergio Bertelli and Gloria Ramakus. Florence, 1978.
Pp. 25-86.
41. Вазари Дж. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. М.:
Альфа-Книга, 2008. С. 172.
42. По поводу осуждения чувственности образов см.: Freedberg D. Le Pouvoir des images. Paris:
G. Monfort, 1998.
Примечания 439
43. Ср.: «Поверженное с выси самим Всевышним во лживость чувств, в зловредность греха. Тело
неотвратимо гибельное...» (Nancy J.-L. Corpus. Р. 10).
44. Les Demoniaques dans 1’art, dir. Jean-Martin Charcot et Paul Richer. Paris: Macula, 1984. P. XV.
45. Об этой эпистеме, неразрывно связанной с конфликтом между янсенистами и иезуитами,
поскольку тело, вокруг которого происходили чудеса, принадлежало дьякону-янсенисту, см.:
Там же. С. 78-90, и далее: Didi-Huberman G. Charcot, l’histoire et 1’art. Imitation de la croix et
demon de 1’imitation//Там же. C. 127-145. 1 .
46. Цит. no: Didi-Huberman G. Charcot, l’histoire et 1’art. Imitation de la croix et demon de 1’imitation.
P. 142.
47. Гинзбург К. Тициан, Овидий и коды эротической образности в XVI веке // Гинзбург К.
Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и история / Пер. С.Л. Козлова. М: Новое из-
дательство, 2004. С. 159-188.
48. Там же. С. 183.
49. Nancy J.-L. Corpus. Р. 11.
50. Ср.: Anderson J. Giorgione, Titien and the sleeping Venus // Tiziano e Venezia. Convegno
internazionale di studi, Venezia, 1976. Vicence: N. Pozza, 1980. Pp. 337-342.
51. Ср.: Гинзбург К. Тициан, Овидий и коды эротической образности в XVI веке. С. 160-161.
52. По поводу намеренной усложненности сконструированного Тицианом «фигуративного про-
странства» см.: Arasse D. The Venus of Urbino, or the archetype of a glance // Titian’s Venus of
Urbino, dir. Rona Golfen. Cambridge: Cambridge UP, 1997.
53. Cp.: Hope Ch. Problems of interpretations in Titian’s erotic paintings // Tiziano e Venezia. Convegno
internazionale di studi, Venezia, 1976. P. 119.
54. Cp.: Goffen R. Sea, space and social history in Titian’s Venus of Urbino // Tiziano e Venezia.
Convegno internazionale di studi, Venezia, 1976. P. 77.
55. Термин «вторичная переработка» взят из «Толкования сновидений» Фрейда, где он означает
процесс, в силу которого сновидение под воздействием бодрствующего сознания приобрета-
ет видимость логики, правдоподобия, связного повествования.
56. О скандале, который провоцирует не столько нагота, сколько детали одежды, свидетель-
ствующие о том, что женщина не просто обнаженная, но раздетая, то есть, говоря языком
эпохи, проститутка, см.: Arasse D. Le D6tail. Pour une histoire гарргосЬёе de la peinture. Paris:
Flammarion, 1992. Pp. 237-239.
57. Boschini M. Le ricche minere della pittura. Venise, 1674.
58. Piles R. de. Conservation sur la connaissance de la peinture et sur le jugement qubn doit faire des
tableaux. Paris, 1677. Pp. 145-146. Цит. no: Lichtenstein J. La Couleur eloquente, Rhetorique et
peinture a Page classique. Paris, 1989. P. 182.
59. Lichtenstein J. La Couleur eloquente, Rhetorique et peinture <i Page classique. Pp. 153-182.
60. Там же. C. 175.
61. Там же.
62. Термин «либертинская живопись» (от фр. libertin — распутный, непристойный. — Прим.
пер.) заимствован у Ролана Фреара де Шамбре, который в предисловии к своей «Идее пре-
440 История тела
восходства живописи» (1662) осуждает «колористов» за то, что они открыли дверь «не-
ведомо какой либертинской живописи, полностью освободившейся от всех ограничений,
которые когда-то на нее налагало это столь восхитительное и трудное искусство» (цит. по:
Lichtenstein J. La Couleur eloquente, Rhetorique et peinture a 1’age classique. P. 161).
63. По поводу этого и предшествующего замечания см.: Lichtenstein J. La Couleur eloquente,
Rhetorique et peinture a 1’age classique. Pp. 181-182.
64. Декарт R Размышления о первой философии / Пер. М. Позднева // Декарт Р. Разыскание ис-
тины. СПб.: Азбука, 2000. С. 151-152.
65. Ср.: Le Breton D. Anthropologie du corps et modernite. Paris: PUF, 1990 (в особенности с. 29-82).
66. Об атрибуции различных гравюр в трудах Везалия «Анатомические таблицы» (1538),
«О строении человеческого тела» (1543) и «Эпитоме» (1543) см.: Muraro М„ Rosand D. Tiziano
е la silografia veneziana del Cinquecento. Vicence: Neri Pozza Editore, 1976. Pp. 123-133.
67. По поводу последней (несохранившейся) картины см.: Brown D.A., Oberhuber К. “Моппа
Vanna” and “Fornarina”: Leonardo and Raphael in Florence; по поводу андрогинности у Леонар-
до см.: Arasse D. Leonard de Vinci. Le rythme du monde. P. 469.
68. К примеру, см.: Clayton D., Philo R. Leonard de Vinci. Anatomie de 1’homme. Paris: Ed. du Seuil,
1992. P. 65.
69. Среди прочего см. набросок, иллюстрирующий «Внутреннее строение плеча», где Леонардо
использует три разные графические техники, ассоциируя их с тремя разными типами анали-
за (Clayton D., Philo R. Leonard de Vinci. Anatomie de 1’homme. P. 90).
70. Ср.: Там же. С. 91.
71. «Следует... придерживаться определенной пропорции в величине членов, и, дабы сохранять
это соотношение величин при изображении одушевленных существ, следует сперва в уме
расположить снизу кости, поскольку, не будучи способны к сгибанию, они всегда занимают
постоянное положение. Затем следует закрепить на положенных им местах нервы и муску-
лы; и наконец, покрыть кости и мускулы плотью и кожей» (Alberti L.B. De la peinture. De
pictura. P. 161).
72. Ченнино Ченнини «Трактат о живописи» (см.: Laneyrie-Dagen N. L’invention du corps. La
representation de 1’homme du Moyen Age a la fin du XIXe siecle).
73. Вазари Дж. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев / Пер. А. Венедиктова, А. Га-
бричевского. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 253.
74. Ср.: Muraro М., Rosand D. Tiziano е la silografia veneziana del Cinquecento. P. 125.
75. Стоит отметить, что на гробнице-жертвеннике (в классическом духе) в «Эпитоме» выгра-
вирована одна надпись, а в «О строении человеческого тела» — другая. В первом случае это
цитата из «Пуники» Силия Италика философско-эстетической тональности («Вся красота
растворяется в смерти, и белоснежные члены обретают цвет Стикса и утрачивают изяще-
ство форм»); источником второй служит одна из приписываемых Вергилию элегий, и она
довольно банально выражает гуманистическую идею победы гения над смертью («Живут
лишь гением, все прочее достанется смерти»). Ср.: Muraro М., Rosand D. Tiziano е la silografia
veneziana del Cinquecento. P. 130.
Примечания 441
lf>. Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin du
XIXe siecle. Pp. 190-192.
77. Так, на иллюстрации в книге II используется одна из лежащих фигур из «Моисея, защищаю-
щего дочерей Иофора» Россо Фьорентино. У Шарля Этьена тело в его целостности и окру-
жающий пейзаж играют непропорционально важную роль по сравнению с анатомическими
подробностями, представленными на четырехугольной гравюре, вставленной в изображе-
ние тела.
78. Ср.: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the Renaissance body // Renaissance Bodies. The
Human Figure in English Culture. C. 1540-1660. Dir. Lucy Gent, Nigel Llewellyn. London: Reaktion
Books, 1990. P. 126.
79. На иллюстрации I к книге II Вальверде представлен «экорше» с бесформенным лицом,
держащим в правой руке собственную кожу, а в левой — нож, что, по-видимому, является
отсылкой к изображению святого Варфоломея в «Страшном суде» Микеланджело (Сикстин-
ская капелла).
80. Ср.: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the Renaissance body. P. 130.
81. По поводу «сюжетных эффектов», связанных с рефлексивностью знака, см.: Ma-
rin L. Presentation et representation dans le discours classique: les combles et les marges de la
representation picturale.
82. Cp.: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin
du XIXe sifccle. Pp. 193-195.
83. Согласно Ланери-Дажан, жест доктора Тульпа достаточно близко напоминает жест Веза-
лия на втором фронтисписе «О строении человеческого тела», и эта — без сомнения, про-
диктованная гильдией — «ученая отсылка» объясняет общую атмосферу отстраненности
(Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin du
XIXe si6cle. P. 198).
84. Cp.: Clark K. Rembrandt and the Italian Renaissance. London: John Murray Press, 1966. Pp. 93-96.
85. Более углубленное «прочтение» обоих «уроков анатомии» см.: Bal М. Reading Rembrandt.
Beyond the World-Image Opposition. Cambridge: Cambridge UP, 1991. Pp. 388-397.
86. Об отношении Эразма к анатомии см.: Mandressi R. Le Regard de 1’anatomiste. Dissectations et
inventions du corps en Occident. Paris: fid. du Seuil, 2003. P. 46.
87. Cp.: Muraro M., Rosand D. Tiziano e la silografia veneziana del Cinquecento. P. 127. Первые уроки
проводятся в стенах университета в 1583 г., а первый постоянный анатомический театр воз-
водится там же, в Падуе, в 1584 г. О падуанском анатомическом театре см.: Les Siecles dbr de
la medicine. Padoue, XVIe — XVIIIe siecle. Milan: Electa, 1989. Pp. 106-109.
88. О популярности такого рода зрелищ см.: Mandressi R. Le Regard de 1’anatomiste. Dissectations
et inventions du corps en Occident.
89. Cp.: Muraro M., Rosand D. Tiziano e la silografia veneziana del Cinquecento. P. 127. Полемические
выпады против Галена, возможно, также отразились в знаменитой гравюре Тициана, где пер-
сонажи античной скульптуры «Лаокоон» (которой восхищались как образцом анатомичес-
кого совершенства) представлены в виде обезьян. Ср.: Janson H.W. Titian’s Laocoon caricature
442 История тела
and the Vesalian-Galenist controversy // Art Bulletin, 1949, vol. XXVIII. P. 49 (и далее). Также см.:
Muraro М„ Rosand D. Tiziano e la silografia veneziana del Cinquecento. P. 115.
90. Cp.: Steadinan J.M. Beyond Hercules: Bacon and the scientist as hero // Studies in the Literary
Imagination. 1971. № 4. Pp. 3-47; цит. no: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the Renaissance
body. P. 120.
91. Cp.: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the Renaissance body. Pp. 114-117. Содэй наста-
ивает на этом аспекте, на зрелищности ритуала, окружающего процедуру вскрытия, и на
необходимости, которую ощущала анатомия: выйти за пределы карательной парадигмы,
к которой она была причастна, чтобы выступать в качестве «бесстрастной» и независимой
дисциплины (Там же. С. 117).
92. Там же. С. 122.
93. В связи с последующим см. прекрасный анализ: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the
Renaissance body. Pp. 130-134.
94. На гравюре 1640 г., где изображен практически пустой театр после завершения урока, их
легко узнать по стоящему между ними дереву и жесту «Евы», которая протягивает яблоко.
Ср.: Sawday J. The fate of Marsyas: dissecting the Renaissance body. P. 133.
95. Cp.: Le Breton D. Anthropologie du corps et modernite. Pp. 31-32.
96. Cp.: Bonneau A. Des livres de civilie // Erasme. La Civilite puerile, ed. Philippe Aries. Paris: Ramsay,
1977. P. 30; а также: Chartier R„ Compere M.-M„ Julia D. L’Education en France du XVle au XVIII
siecle. Paris: SEDES, 1976. Pp. 136-145.
97. Самое большое внимание Эразм уделяет лицу, подробно обсуждая, какими прилично быть
взгляду, бровям, лбу, носу (и сморканию), щекам, рту (и, соответственно, как надо зевать,
смеяться, сплевывать, кашлять) и волосам. Далее он переходит к шее, плечам, рукам и «тем
частям тела, которые повелевает нам скрывать естественная стыдливость», ногам (как са-
диться, кланяться, ходить). Ср.: firasme. La Civilite puerile. Pp. 59-70.
98. Bryson A. The rhetoric of status: gesture, demeanour and the image of gentleman in sixteenth- and
seventeenth-century England. P. 142.
99. Анна Брайсон цитирует в этой связи «Гробиануса», опубликованного Фридрихом Дедекин-
дом в Германии в 1555 г., где автор собирается учить хорошим манерам, давая сатирические
описания их противоположности (Там же. С. 141). По поводу карнавального тела, конечно,
см.: Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса.
М.: Худ. лит, 1990.
100. Элиас Н. О процессе цивилизации: социогенетические и психогенетические исследования.
Т. 1. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада / Пер. с нем. А.М. Рутке-
вича. М.; СПб.: Университетская книга, 2001.
101. Bryson A. The rhetoric of status: gesture, demeanour and the image of gentleman in sixteenth- and
seventeenth-century England. P. 139.
102. Ibid. P. 147.
103. Эразма Роттердамского молодым детям наука, как должно вести себя и обходиться с дру-
гими // Образ человека в зеркале гуманизма: мыслители и педагоги эпохи Возрождения
Примечания 443
о формировании личности (XIV-XVII вв.) / Сост. Н.В. Ревякина и О.Ф. Кудрявцев. М.: Изд.
УРАО, 1999. С. 304.
104. Кастильоне Б. Придворный / Пер. О.Ф. Кудрявцева // Сочинения великих итальянцев
XVI века / Сост. Л.М. Брагиной. СПб.: Алетейя, 2002. С. 212, 214, 215.
105. Castiglione В. Le Livre du courtisan, presente par Alain Pons. Paris: Garnier-Flammarion, 1987.
P. 115.
106. Cp.: Alberti L.B. De la peinture. De pictura. P. 139 (II: 27).
107. Cp.: Warnke M. EArtiste et la Cour. Paris: Maison des sciences de ГЬотте, 1989. P. 145.
108. Pons A. Presentation // Castiglione B. Le Livre du courtisan. P. XIX.
109. Firenzuola A. Discours sur la beaute des dames. Paris, 1578.
110. Cp.: Arasse D. Leonard de Vinci. Le rythme du monde. P. 386.
111. Формула принадлежит самому Эразму, который называет одежду «телом тела» (Erasme. La
Civilite puerile. P. 71).
112. Alberti L.B. De la peinture. De pictura. P. 175, 181 (II: 41, 45).
113. Это выражение заимствовано у Юбера Дамиша (который использует его в несколько ином
контексте); см.: Damisch Н. L’alphabet des masques // Nouvelle revue de psychanalyse. 1980.
No. 21. P. 125.
114. По этому поводу см., напр., разбор «Четырех апостолов» Дюрера, где Панофский показывает,
что перед нами портреты четырех «темпераментов» (Panofsky Е. The Life and Art of Albrecht
Durer. Princeton: Princeton UP, 1971. Pp. 234-235).
115. Cp.: Kern H. Labirinti. Milan: Feltrinelli, 1981. Pp. 266-267; Керн также упоминает «Портрет
неизвестного» Доссо Досси (Филадельфийский музей искусства), где лабиринт представлен
еще более зрелищным образом (Там же. С. 268).
116. Braunstein Ph. Un banquier mis a nu. Autobiographie de Matthaus Schwarz, boirgeois dAugsbourg.
Paris: Gallimard, 1992. Pp. 112, 132 (coll. “Decouvertes”).
117. Об этом портрете см.: Alessandro Bonvicino, Il Moretto. Catalogue de 1’exposition tenue a Brescia.
Bologne, 1988. Pp. 148-149.
118. Cp.: Anderson J. Giorgione, peintre de la “bridvete poetique” Paris: Lagune, 1996.
119. Cp.: Arasse D. Leonard de Vinci. Le rythme du monde. P. 399.
120. Отсылка к названию трактата Торквато Аччетто «Честное притворство» (1641). Ниже мы
увидим, к каким парадоксальным результатам приведет в XVIII в. это социальное конструи-
рование тела как «маски».
121. Проксемия — «совокупность наблюдений и теорий, касающихся использования человеком
пространства как специфического культурного продукта» (Hall Е.Т. La Dimension cachee.
Paris: Ed. du Seuil, 1971. P. 14).
122. Аристотель. Физика. 21 la-b; cp.: Jammer M. Storia del concetto di spazio. Pp. 26-27.
123. Zerner H. Lestampe erotique au temps de Titien // Tiziano e Venezia. Convegno internazionale di
studi. Venezia, 1976. P. 90.
124. Della Casa G. Galateo. Venise: Marsilio, 1991. Pp. 5-7.
444 История тела
125. Грасиан Б. Карманный оракул, или Наука благоразумия / Пер. Е.М. Лысенко // Грасиан Б. Кар-
манный оракул. Критикой / Изд. подг. Е.М. Лысенко и Л.Е. Пинский. М.: Наука, 1984. С. 24.
126. См. по этому поводу беглые замечания Анны Брайсон, где она цитирует «Искусство рито-
рики» (1553) Томаса Уилсона, для которого «жесты человека — речь его тела» (Bryson A. The
rhetoric of status: gesture, demeanour and the image of gentleman in sixteenth- and seventeenth-
century England. Pp. 147-148).
127. Cp.: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin
du XIXe siecle. P. 162 (и далее).
128. В связи с этим и с рассматриваемой ниже проблемой регистров см.: DaCosta Kaufmann Th.
The Mastery of Nature. Aspects of Art, Science and Humanism in the Renaissance. Princeton:
Princeton UP, 1993.
129. Ср. с Меланхтоном, который в соответствии с этими категориями так классифицирует трех
крупнейших немецких художников начала века: Дюрер обладает высоким гением, Кранах —
низким гением, а Грюневальд — средним (цит. по: DaCosta Kaufmann Th. The Mastery of
Nature. Aspects of Art, Science and Humanism in the Renaissance. P. 94). Странный (с нашей точ-
ки зрения) характер этой классификации подчеркивает ее важное значение для восприятия
и художественного производства эпохи.
130. Ср.: DaCosta Kaufmann Th. The Mastery of Nature. Aspects of Art, Science and Humanism in the
Renaissance.
131. Thuillier J. Preface // Les Freres Le Nain, catalogue de 1’exposition tenue au Grand Palais. Paris:
Reunion des musees natipnaux, 1978. P. 21.
132. Там же. C. 28. . .
133. См., к примеру, мои замечания по поводу «Мученичества св. Матфея»: Arasse D., Tonnesman
A. La Renaissance manieriste. Paris: Gallimard, 1997.
134. Об устойчивости этого мотива см. мои замечания по поводу алтарной росписи Дюрера:
Arasse D. Le Detail. Pour une histoire rapprochee de la peinture. Pp. 49-51.
135. См., к примеру: Cinotti M. Caravage. Paris: A. Biro, 1991. Pp. 126-127. Гипотеза Манчини тем
более показательна, что моделью Караваджо, напротив, могла быть сиенская монахиня Ка-
терина Ваннини, раскаявшаяся куртизанка, пользовавшаяся покровительством кардинала
Федерико Борромео (умерла в 1606 г. от водянки).
136. Цит. по: Fontaine A. Les Doctrines d’art en France. Peintres, amateurs, critiques de Poussin a
Diderot. Paris: H. Laurens, 1909. P. 29.
137. Слова Шарля Лебрена. Цит. по: Arasse D. Le Detail. Pour une histoire rapprochee de la peinture.
P. 27.
138. «Успение Богородицы» приобрел герцог Мантуанский Франческо Гонзага (его посредником
в Риме был молодой Рубенс), «Св. Матфея и ангела» купил маркиз Винченцо Джустиниани,
который в одном из своих писем различает двенадцать типов живописных сюжетов, не вы-
страивая их в единую иерархию.
139. О собственно политическом аспекте этих лекций см.: Lichtenstein J. La Couleur eloquente,
Rhetorique et peinture a Page classique. P. 154 (и далее).
Примечания 445
140. Felibien A. Preface It Conferences de I’Acadernie royale de peinture et de sculpture. Paris: fid. a la
Carte, 1998. Pp. 50-51. Фелибьен перечисляет следующие «сюжеты»: натюрморт, пейзаж, жи-
вотные, изображение человека («ибо он — совершеннейшее из всех земных творений Госпо-
да»), «множество различных изображений вместе», которые он определяет как «история или
вымысел», и, наконец, аллегории, которые «набрасывают покров вымысла на добродетели
великих и самые высокие таинства».
141. Подробнее об этом см.: Arasse D. Le “Caracalla” de Greuze ou 1’etiquette du regard // Diderot et
Greuze. Actes du colloque international du 16 mai 1984, dir. Antoinette et Jean Ehrard. Clermont-
Ferrand: Adosa, 1986.
142. См. современное издание: Le Brun Ch. L’Expression des passions et autres conferences, presentee
par Julien Philippe. Paris: Maisonneuve et Larose, 1994.
143. Damisch H. L’alphabet des masques. P. 124.
144. Цит. по вступительной статье Жюльена Филиппа к изданию: Le Brun Ch. L’Expression des
passions et autres conferences. P. 30.
145. Cp.: Ibid. P. 40.
146. Damisch H. L’alphabet des masques. P. 130.
147. И Антуана Куапеля, и шевалье де Жокура цит. по: Damisch Н. L’alphabet des masques.
Pp. 130-131.
148. О разнообразных философских традициях, которые перемешаны в «О выражении», см.
вступительную статью Жюльена Филиппа к изданию: Le Brun Ch. L’Expression des passions et
autres conferences. Pp. 23-40.
149. Le Brun Ch. Conference sur la physiognomonie Ц Le Brun Ch. L’Expression des passions et autres
conferences. Pp. 124-125.
150. По этому поводу см.: Pigliano С. Tra forma e funzione: una nuova scienza dell’uomo Ц La fabbrica
del pensiero. Dall’arte memoria alle neuroscienze. Milan: Electa, 1989. Pp. 144-147.
151. Cp.: Courtine J.-J., Haroche C. Histoire du visage. Exprimer et taire ses emotions du XVle au debut
du XIXe siecle. Paris: Rivages, 1988. Pp. 124-125.
152. О Петрусе Кампере, в частности, см.: Barsanti G. L’uomo tra “storianaturale” e medicina // Misura
d’uomo. Strumenti, teorie e pratiche dell’antropometria e della psicologia sperimentale. Florence:
IMSS, 1986. Pp. 11-49 (особенно c. 28-29, 47-48).
153. О Блуменбахе см., в частности: Lenoir Т. Kant, Blumenbach and vital materialism in German
biology H Isis, 1980, vol. LXXI. Pp. 77-108.
154. Lavater J.K. Physiognomische Fragmente; цит. no: Nascita della fotografia psichiatrica. Venise:
Marsilio, 1981. Pp. 28-29.
155. О понятии «фациес» см.: Didi-Huberman G. Invention de 1’hysterie. Charcot et 1’iconographie
photographique de 1’hysterie. Paris: Macula, 1982. Pp. 51-52.
156. Cp.: Lemire M. Artistes et mortels. Paris: R. Chabaud, 1990. Pp. 74-76.
157. Об оржерской банде и ее месте в истории полицейских технологий см.: Arasse D. Guillotine
et anthropometric // La Guillotine dans la Revolution, catalogue d’exposition en collaboration avec
Valerie Rousseau-Lagarde. Florence, 1986.
446 История тела
158. По поводу Галля, Дюшена де Булонь, Гальтона и Шарко см.: Didi-Huberman G. Invention de
I’hysterie. Charcot et 1’iconographie photographique de I’hysterie. Pp. 51-52.
159. Об этой гравюре см.: Wirth J. La Jeune Fille et la Mort. Recherches sur les th£mes macabres dans
1’art germaniques de la Renaissance. Geneve: Droz, 1979. Pp. 135-136.
160. См.: Koyre A. Mystiques, spirituels, alchimistes du XVI siecle allemand. Paris: Gallimard, 1971.
161. По этому поводу см.: Morel Ph. Les Grotesques. Les Figures de 1’imaginaire dans la peinture
italienne de la fin de la Renaissance. Paris: Flammarion, 1998.
162. Cp.: Laneyrie-Dagen N. L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin
du XIXe siecle. P. 174.
163. Zapperi R. Arrigo le Velu, Pietro le Fou, Amon la Nain, et autres betes; autour d’un tableau
d’Augostino Carrache // Annales ESC, 1985, vol. 40. Pp. 307-327.
164. Cp.: Campbell L. Portraits da la Renaissance. Paris: Hazan, 1991. P. 145; Laneyrie-Dagen N.
L’Invention du corps. La representation de 1’homme du Moyen Age a la fin du XIXe siecle. Pp. 173,
174.
165. Cm.: Pare A. Des monstres et des prodiges, ed. Jean Ceard. Geneve: Droz, 1971. Pp. 62-64.
166. Burke W. Recherche philosophique sur Ibrigine de nos idees du sublime et du beau. Paris: Vrin,
1973. P. 69.
167. Dupaty Ch.-Ё. Lettre sur I’Italie. Paris, 1824. Цит. no: Lemire M. Artistes et mortels. P. 57.
168. Vigee-Lebrun E. Souvenirs. Цит. no: Lemire M. Artistes et mortels. P. 65.
169. Genlis Mme de. Memoires inedits. Paris, 1985. Цит. no: Lemire M. Artistes et mortels. P. 80.
170. О Гаэтано Дзумбо см.; Lemire М. Artistes et mortels. Pp. 28-41.
171. Sade M. de. Voyage d’Italie. Цит. no: Lemire M. Artistes et mortels. P. 40. При посещении Фло-
ренции Жюльетта наслаждается «Разложением тела» Дзумбо: «Мое жестокое воображение
упивалось этим зрелищем. Сколько существ прошли эти ужасные этапы из-за моей злобы?»
(Там же. С. 41).
172. Memoires pour l’histoire des sciences et des beaux-arts. Trevoux, 1707. Цит. no: Lemire M. Artistes
et mortels. P. 29.
173. Цит. no: Lemire M. Artistes et mortels. P. 33.
174. По поводу «Медицинской Венеры» см.: Там же. С. 61-62.
175. Там же. С. 65.
176. О Пенсоне см.: Там же. С. 104-165.
177. Piles R. de. Cours de peinture par principes. P. 231.
178. Cp.: Lemire M. Artistes et mortels. Pp. 168-189.
179. Ibid. P. 185.
180. Всадник на самом деле мог быть всадницей — девушкой, в которую Фрагонар был влюблен
и которая умерла от тоски, поскольку ее родители, альфортские бакалейщики, не дали со-
гласия на их брак. Следуя старинному обычаю своей профессии, анатом мог вырыть ее труп,
чтобы, на свой манер, обессмертить свою любовь. Там же. С. 172.
181. Там же. С. 173.
182. Ср.: Powell N. Fuseli. The Nightmare. London: A. Lane, 1973.
kr
Примечания 447
183. Bond J. An Essay on the Incubus, or Nightmare (1753). Цит. no: Powell N. Fuseli. The Nightmare.
P. 51.
184. Цит. no: Powell N. Fuseli. The Nightmare. P. 51.
185. Cp.: Goya and the Spirit of Enlightenment. Boston, 1988.
186. Cm.: Powell N. Fuseli. The Nightmare. P. 15.
448 История тела
Об авторах
Даниель Арасс (1944-2003) — руководитель исследовательского направления в Выс-
шей школе социальных наук, автор многочисленных работ по истории искусства, в том числе
«Деталь в живописи» (Le Detail. Pour une histoire rapprochee de la peinture, 1992), «Возрожде-
ние маньеризма» (La Renaissance manieriste, 1997), «Леонардо да Винчи. Ритм мира» (Leonard
de Vinci. Le rythme du monde, 1997), «Итальянское Благовещение. История перспективы»
(EAnnonciation italienne. Une histoire de perspective, 1999), «Ничего не видно. Описания»
(On n’y voit rien. Descriptions, 2000), «Вермеер. Путь к успеху» (EAmbition de Vermeer, 2001),
«Ансельм Кифер» (Anselm Kiefer, 2001).
Жан-Жак Куртин — профессор культурной антропологии Университета Париж III
Новая Сорбонна, более 15 лет преподавал в США, в том числе в Калифорнийском универ-
ситете в Санта-Барбаре. Автор многочисленных работ по лингвистике и речевому анализу,
в том числе книги «Анализ политической речи» (Analyse de discours politique, 1981), и по
исторической антропологии тела, в том числе «История лица. Как выражали и скрывали
свои эмоции в XVI — начале XIX века» (Histoire du visage: Exprimer et taire ses emotions du
XVIe au debut du XIXe siecle, 1998, в соавторстве с Клодиной Арош), «Сумерки уродств.
Ученые, зеваки и любопытные, XVI-XX века» (Le crepuscule des monstres. Savants, voyeurs
et curieux XVIe — XXe siecles, 2006); «Дешифровка тела. Думать вместе с Фуко» (Dechiffrer le
corps: penser avec Foucault, 2011). Переиздал «Историю уродств» (L’histoire des monstres) Эр-
неста Мартена (1880, переиздана в 2002). Соавтор трехтомной «Истории мужественности»
(Histoire de la virilite, 2011), подготовленной редакторским коллективом «Истории тела».
Жак Желис — почетный профессор новейшей истории Университета Париж VIII
Венсенн — Сен-Дени. Автор книг «Войти в жизнь. Рождение и детство в традиционной
Франции» (Entrer dans la vie. Naissances et enfances dans la France traditionnelle, в соавтор-
стве, 1978), «Акушер из деревни под Pya-Солей. Трактат по акушерству Гийома Моке де Ля
Мотта» (Accoucheur de campagne sous le Roi-Soleil. Le traite des accouchements de Guillaume
Mauquest de La Motte, 1979, переиздана в 1989), «Дерево и плод. Роды на современном Западе,
XVI-XIX века» (L’arbre et le fruit: La naissance dans 1’Occident moderne, XVIe — XIXe siecle,1984).
«Повитуха или врач. Новая концепция жизни» (La Sage-femme ou le Medecin. Une nouvelle
conception de la vie, 1988), «Невинные младенцы. Мертворожденные дети и чудо „Передышки”
в Бельгии» (Les Petits innocents: Les enfants mort-nes et le miracle de «Repit» en Belgique, 2004).
Об авторах 449
Рафаэль Мандресси — родился в 1966 году в Монтевидео (Уругвай). Защитил доктор-
скую диссертацию в Университете Париж VIII, преподавал эпистемологию в Универси-
тете Монтевидео. Автор книги «Взгляд анатома. Вскрытия и изобретение тела на Западе»
(Le Regard de 1’anatomiste. Dissections et invention du corps en Occident, 2003).
Capa Мэтьюс-Грико — училась в США и Франции (Высшая школа социальных наук).
Профессор истории и координатор программы Women’s and Gender Studies Focus в Сира-
кузском университете (Флоренция). Автор книг «Ангел или исчадие Ада. Изображение
женщины в XVI веке» (Ange ou diablesse. La representation de la femme au XVle siecle, 1991).
Приняла участие в нескольких совместных трудах, в том числе «История женщин на Западе:
XVI-XVIII века» (Histoire des femmes en Occident: XVle — XVIIIe siecle, 1993), «Женщины и
вера. Католическая религиозная жизнь в Италии с эпохи Поздней Античности до настояще-
го времени» (Women and Faith: Catholic Religious Life in Italy from Late Antiquity to the Present,
1999), «Женщины, культура и общество в Италии эпохи Возрождения» (Women, Culture and
Society in Renaissance Italy, 2000), «Монахиня, жена, служанка, куртизанка» (Monaca, moglie,
serva, cortigana, 2001).
Николь Пеллегрен — историк и антрополог, старший научный сотрудник Националь-
ного центра научных исследований (Институт новой и современной истории, Париж). Ав-
тор книг «Одежда свободы. Азбука французских вестиментарных практик, 1770-1800 годы»
(Les vetements de la liberte. Abecedaire des pratiques vestimentaires franqaises, 1989), «Вдовцы,
вдовы и вдовство во Франции Старого порядка» (Veufs, veuves, veuvages dans la France
d’Ancien Regime, 2003); автор онлайн-выставки «Образы Жанны д’Арк» (Les Genres de Jeanne
d’Arc, 2004).
Рой Портер (1946-2002) — научный сотрудник Института медицины в Лондоне,
автор работ по истории медицины: «Английское общество в XVIII веке» (English Society in
the Eighteenth Century, 1982), «Болезни, медицина и общество в Англии: 1550-1860 годы»
(Disease. Medicine and Society in England: 1550-1860, 1995), «Величайшее благо для людей:
медицинская история человечества с античности до наших дней» (The Greatest Benefit to
Mankind: A Medical History of Humanity from Antiquity to the Present, 1997), «Политика тел:
болезни, смерть и врачи в Британии, 1650-1900 годы» (Bodies Politic: Disease, Death and
Doctors in Britain, 1650-1900, 2001), «Кровь и внутренности: краткая история медицины»
(Blood and Guts: a Short History of Medicine, 2002).
Жорж Вигарелло — профессор Университета Париж V, руководитель исследователь-
ского направления в Высшей школе социальных наук, член Университетского института
Франции, содиректор Центра Эдгара Морена. Автор работ о репрезентации тела, в том чис-
ле «Исправленное тело» (Le Corps redresse, 1978), «Чистое и грязное: гигиена тела от Средне-
вековья до наших дней» (Le Propre et le Sale. L’hygiene du corps depuis le Moyen Age, 1985),
450 История тела
«Здоровое и больное. Здоровье и хорошее самочувствие от Средних веков до наших дней»
(Le Sain et le Malsain. Sante et mieux-etre depuis le Moyen Age, 1993), «История изнасилований
в XVI-XX веках» (Histoire du viol. XVIe — XXe siecle, 1998), «От древней игры к спортивному
шоу. Рождение мифа» (Du jeu ancien au show sportif. La naissance d’un mythe, 2002), «История
красоты» (Histoire de la beaute, 2004), «Саркози: тело и душа президента» (Sarkozy: Corps et
ame d’un president, 2008, в соавторстве), «Метаморфозы жира: история ожирения от Сред-
них веков до XX века» (Les metamorphoses du gras: Histoire de Ibbesite du Moyen Age au XXe
siecle, 2010), «Красивая внешность» (La belle apparence, 2010, в соавторстве). Один из авторов
второго тома «Истории тела» — «От Великой французской революции до Первой мировой
войны» (2005). Соавтор трехтомной «Истории мужественности» (Histoire de la virilite, 2011),
подготовленной редакторским коллективом «Истории тела».
Об авторах 451
Указатель имен
Аахен, Ханс фон 353
св. Августин 14,28,236
Аверроэс (Ибн Рушд) 238-239, 245
Авиценна (Ибн Сина) 238-239, 245
св. Агата 60, 330
д’Аготи, Жак-Фабьен Готье 342
Агриппа, Камилло 183-184
Агриппа (Марк Випсаний Агриппа) 278
Адам 62, 321, 326, 330, 332, 339, 343
Адриан Спигелий (Адриан ван ден Шпи-
гель) 340-341
д’Азеведо, Фердинанд 48
Азелли, Гаспаре 262
Акиллини, Алессандро 244, 246
Алалок, Маргарита Мария 25-26, 67
Александр Македонский (Александр III
Великий) 309
Александр VI, папа римский 17
Али Аббас 239
Алигьери, Данте 324
Альбер, Жан-Пьер 379, 382
Альберти, Леон Батиста 318, 320, 322,
324-326, 338, 347-348, 438
д’Альбре, Жанна 414
Альбукасис 238
Альдрованди, Улисс 364
Альва, Педро де 44
Альфонсо II д’Эсте 180
св. Аманд 70
Амброзини, Бартоломео 364
св. Амвросий Медиоланский 236
Амур 353
Ангрен, Жак-Сезар 73
Андердаун, Дэвид 400
Анзьё, Дидье 71
Анна Австрийская 302
св. Ансельм 44
Антоний (теолог) 163
св. Антоний Великий 13,38
св. Антоний Падуанский 34
Апеллес 347
Аполлон 312, 410
св. Аполлония Александрийская 53, 60
Апостолидес, Жан-Мари 306
АрдатаизОбе 108
Ариадна 333
Аретино, Пьетро 330
Аристотель 68, 238, 245, 321, 348, 351, 360,
425, 444
д’Аржансон, Марк Антуан Рене 315
д’Арк, Жанна 294
д’Аркюссиа, Шарль 188
д’Аррерак, Жак 122
Аччетто, Торквато 444
Арьес, Филипп 390
Ауэнбруггер, Леопольд 280
Багливи, Джорджо 251
Баек, Антуан де 316
Байе, Адриен 36
Бальоне, Асторе 356
Барбара Австрийская 180
Барберак, Жан 205
Барбьери, Доменико дель 337
Баржелонн, Луиза 135
Бартолин, Каспар 246, 252
Бартоломеа (монахиня) 164
Бассомпьер, Франсуа де 173, 184-185, 188
Батлер, Элинор-Шарлотт 166
Баугин, Гаспар 246, 251
Бахтин, Михаил Михайлович 379, 443
Башамон, Луи Пти де 98
Баярд, де (рыцарь) 172, 177, 182
Беддоуз, Томас 281
Бейквелл, Роберт 227
Бейнард, Эдвард 152
Белл, Рудольф 382
Беллини, Лоренцо 250
452 История тела
Беллори, Джованни Пьетро 356
Бенедетти, Алессандро 241-242, 244-245
св. Бенедикт Лабр 37
Бенинказа, Урсула 50
св. Бернард 24
Бержье, Николя 305
Берк, Питер 315
Берк, Уильям 365
св. Бернардин Сиенский 118, 400
Бернини, Джованни Лоренцо 51, 330, 335
Бернулли, Даниил 277
Берюль, Пьер де 34, 59
о. Биверо 52
Бидлоо, Готфрид 342
Бине, Луи 88
Биша, Франсуа Ксавье 284
мадемуазель Биэрон 366
Блант, Энтони 328
Бланшар, Антуан 377
Блейк, Уильям 328
Блок, Марк 379
Блондель, Жак 289
Блуменбах, Иоганн Фридрих 361, 446
Блэк, Джозеф 274-275
Боден, Жан 300, 305
Божуайо, Бальтазар де 410
Бозио, Антонио 36
Бойль, Роберт 267, 281
Боллем, Женевьева 380
Болье, Антуан де 182
Бон, Колетт 303
св. Бонавентура 26, 28
Боне, Теофиль 283
Бонифаций VIII, папа римский 156, 235,
299, 324
Борелли, Джованни 267-268
Борелли, Этьен 193
Борде, Теофиль де 274
Борромео, Карло 163
Борромео, Федерико 445
Боскини, Марко 334
Боссюэ, Жак Бенинь 52, 306
Босуэлл, Джеймс 152
Бофор (мастер игры в шары) 203
Боэ, Франц де ла (Франсуа Дюбуа, Фран-
циск Сильвий) 262, 269, 274
Боэн, Гаспар 63
Боэстюо, Пьер 287, 291, 431
Брагарца, Джованни 158
Брайсон, Анна 443, 445
Бракенхоффер, Эли 206
Брантом, Пьер де Бурдейль 134,163-164,
174, 187, 386, 403, 407
Браун, Джон 273, 341
Брешиа, Моретто да 350
Бриенн, Луи-Анри де Ломени де 213
леди Бристоль 133, 403
лорд Бристоль 403
Бродель, Фернан 290
Бронзино, Аньоло 349-350
Бронштейн, Филипп 349
Бросс, Шарль де 136
Броссе, Габори де ла 81
Брунеллески, Филиппо 321
Брюшон, Луиза 106
Буарегар, Андри де 218-219, 223
Булонь, Дюшен де 447
Буонарроти, Микеланджело 63, 243, 318,
330, 351
Бурбон, Людовик де, герцог Орлеанский
222
Бурбон, Сезар де, герцог де Вандом 181
Бурбон-Вандом, Франсуа де, герцог де Бо-
фор 197, 414
Бургундио Пизанский 238
Бургаве, Герман 270, 272
Бурделе, Патрис 216, 419
Буридан, Жан 360
Буриньон, Антуанетта 42-43
Буро, Ален 312
Бушардон, Эдме 389
Буэ, Александр 92
Буэр, Антуанетта-Шарлотта де ла 112
Бьюкэн, Уильям 278
Бэйли, Мэтью 283
Бэкон, Фрэнсис 343
Бэксандалл, Майкл 321
Бэр, Карл Эрнст фон 276
Бюффекен 182
Бюффон, Жорж-Луи Леклерк де 217,
222-223, 226, 233, 369
Вага, Перино дель 243, 340
Вазари, Джорджо 330, 439, 441
Указатель имен 453
Вакх 353
св. Валентин 122
Валлон, Анри 7
Валь, Доминго дель 32
Вальверде, Хуан 341, 442
Вандермонд, Шарль-Огюстен 215,218
Ваннини, Катерина 445
св. Варфоломей 442
Вате, Клод-Анри 327
Ватто, Антуан 88
Веджио, Маффео 346
Везалий, Андреас 63, 240-241, 243-245,
247-248, 251, 261-263, 269, 337-340,
342-344, 367, 403, 441, 442
Венера 333, 337, 340-341, 353-354, 367
Венет, Николя 132
Венето, Бартоломео 349
Веньер, Пеллегрино 139
Великий Арно 52
Венециано, Агостино 337
Вепфер, Иоганн 283
Вердье, Жан 223
Веронезе, Паоло 243
св. Вероника Джулиани 45-46, 48, 51, 377
Версори, Гийом 135
Вив, Луи 397, 416
Вигевано, Гвидо де 235-236
Виже-Лебрен, Элизабет 365, 367
Виллани, Филиппо 321, 438
Вильгельм из Мербеке 238
Вильгельм III 160
Винацца, Маргарита 127
Винкельман, Иоганн 361
Винслов, Якоб Бенигнус 248-249, 289
Винчи, Леонардо да 251, 261, 325-326, 322,
325, 326-329, 337-339, 350-351, 363,
438
Вирикс, Ян 25
Вирт, Жан 362
Вирхов, Рудольф Людвиг Карл 284
Витрувий (Марк Витрувий Поллион)
322-323, 325, 353
Вицани, Анджело 183
Вовенарг, Люк де Клапье де 435
Вольта, Алессандро 275
Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ) 216, 222, 278,
331, 352
Вольтерра, Даниэле да 330
Вольф, Каспар Фридрих 276
Вольф, Этьен 286
Вулкан 355
Вуэ, Симон 354
Вьейвиль, Франсуа де Село 172
Гален 131, 209, 215, 238-241, 244, 247, 252,
255, 261-262, 264-266, 343-344, 417,
424, 427, 442
Галилей, Галилео 270
Галлонио, Антонио 36
Галоп, Изабо 135
Галлер, Альбрехт фон 272-274, 277
Галль, Франц Йозеф 234, 447
Гальвани, Луиджи 275
Гальтон, Фрэнсис 447
Гамильтон, Эмма 146
Гамлен, Жак 342, 345
Гамлет 339
Ганимед 353
Ганьяр, Клара-Августина 53
Гарвей, Уильям 48, 232, 241, 250, 251, 262,
265-267, 269, 272, 276, 424, 426, 427
Гассенди, Пьер 95
Гвиди, Гвидо 242
Геберден, Уильям 279 ‘
Гейле, Стивен 270-271
Гельмонт, Ян Баптист ван 268-269, 271, 274
Генрихи 170, 172, 185, 187, 191, 302
Генрих II де Гиз 176
Генрих III 146
Генрих IV Великий 173, 185, 187, 298, 301,
305-306, 309, 435
Генрих VIII, король Англии 185
св. Георгий 170, 321
Геракл 323
Герард Кремонский 238
Герберт, Джордж Огастес 126
Герберт, Элизабет, графиня Пемброк 126
Гери, Ален 300
Герике, Отто фон 267
Герр, Мартен 404
св. Гертруда Хельфтская 24, 26, 41
Гинзбург, Карло 332, 335, 422, 440
Гион, Жак 155
454 История тела
Гиппократ 209, 215, 243, 255, 268, 279, 280,
281
Глиссон, Фрэнсис 250, 272, 418
Гоббс, Томас 298
Говард, Джон 283
Гойя, Франсиско 318, 334, 372
Голиаф 330
Гольбах, Поль Анри 436
Гольбейн-младший, Ганс 323, 329
Гонзага, Франческо, герцог
Мантуанский 445
Гонсалус, Арриго 363-364
Гонсалус, Петрус 364
Гоффман, Фридрих 271
Гоше, Марсель 8
Грааф, Регнер 263
Грасиан, Бальтасар 352, 445
Грёз, Жан-Батист 88, 357
св. Григорий I Великий, папа римский 14
Гроуз, Фрэнсис 327
Грюневальд, Матиас 329, 445
Губервиль 207
Гудон, Жан-Антуан 368
Гук, Роберт 266
Гуфеланд, Кристоф Вильгельм 219
Гюисманс, Жорис-Карл 378
Гюнтер Андернахский 240, 244
Гюйяр, Гийом 155
Давид (царь Израиля) 321, 330
Давид, Жак-Луи 318,370
Дамиш, Юбер 356, 359, 444
Дамьен, Пьер 19
Дане, Гийом 216
Данжо, Филипп де Курсийон де 195, 207,
311,413
Дано, Ламбер 387
Дарбието, Джеаннико 139
Дати, Грегорио 403
Даудени, Джордж 155
Дедекинд, Фридрих 443
Дезаглие, Жан Теофиль 223
Дейман, Ян 342-343
Декарт, Рене 181, 267, 270, 271, 274, 337, 441
св. Дельфина де Сабран 34
Делюмо, Жан 374
Деманжон, Альбер 394
Демар (сутенер) 202
Деметрий Халкондил 240
Дени (монах-картезианец) 322
Денуэ, Гийом 362
Десев, Жан-Пьер 389
Десев, Жан-Поль 84, 387
Десимон, Робер 300
Дестют де Траси, Антуан Луи Клод 360
Джермейн, Джордж 160
Джизи, Ральф 302, 304
Джироламо, Фабриций (Фабрицио
д’Аквапенденте) 242-243, 250,262, 265
Джонсон, Сэмюэль 284
Джорджи, Франческо 325
Джорджоне 333-334, 350
Джотто 321
Дзумбо, Гаэтано 366-367, 369, 447
Дидро, Дени 89, 100, 221, 277, 279, 315, 357,
363, 368-369, 382, 397, 429, 437
Диони, Пьер 250
Дионисий Катон 346
Добсон, Мэтью 281
Дози, герцог де Немур 201
Доминичи, Джованни 324
Донателло 321
Дориа, Андреа 329, 349
Досси, Доссо 444
д’Эстре 202
Дю Белле, Жоашен 188
Дюбуа, Александр 69-70, 99, 107
Дюбуа, Жак (Сильвий) 248
Дюбэ, Поль 49
Дюпати, Шарль-Этьен 365, 367
Дюпен, С.-Э. 101
Дюрер, Альбрехт 325-327, 329, 363, 444, 445
Ева 321, 330, 332, 338, 343, 443
Екатерина II Великая,
императрица России 368
св. Екатерина Генуэзская 25
св. Екатерина де Раконизио 47
Екатерина Медичи 302
св. Екатерина Сиенская 26, 38-39, 42, 44-45,
50, 57
блж. Екатерина Эммерих 47, 58
св. Елизавета 39
Елизавета I, королева Англии 315
Указатель имен 455
Елизавета Бременская 55
Елизавета Шарлотта,
принцесса Пфальцская 311
Жамре-Дюваль, Валантен 70-71, 73, 75,
81-84, 87, 100, 386, 387
Жанна Бургундская 235
Жанлис, Каролина-Стефани-Фелисите
Дюкре де Сент-Обен 224, 226, 366
св. Жанна Делану 37
Жанна де Мари-Жезю 48
Жанли, монсеньор де, епископ Гренобля 48
Жерсон, Жан 14,156
о. Жозеф 25, 112
Жокур, Луи де 359, 361, 419, 446
Жубер, Лоран 263
Журден (наставник в игре в ручной мяч)
203
Жюбер, Ж.-А. 87
Заппери,Роберто 363
Зерби, Габриэль 246
Иаков Ворагинский 28, 36
Ибн Ридван 238
св. Игнатий Лойола 37, 42
Иезекииль 49
св. Иероним 13, 38, 60-61
Иисус Христос 13, 15-39, 41, 44-51, 53-55,
57-64, 138, 173, 297, 299-301, 322-323,
329-330, 342-344, 354, 368-369, 375
св. апостол Иоанн 20, 59, 122, 191, 204
св. Иоанн Златоуст 255, 426
св. Иоанн Креститель 101, 321, 330
Иоанн Филопон 244, 247
св. Иосиф 33
Иосиф П, император Священной Римской
империи 365
Иофор 442
св. Иустин Мученик (Иустин Философ) 236
Ирод 35
Исайя 27
Йейтс, Фрэнсис 438
Кабанис, Пьер Жан Жорж 360
Каза, Джованни делла 352
Кайе, Пальма 187
Каллен, Уильям 273, 283
Камбри.Жак 103
Кампанелла, Томмазо 362
Кампер, Петрус 234, 361-362, 446
Кампорези, Пьеро 377
Канано, Джованни Батиста 243-244
Канон, Джон 152
Кант, Иммануил 370-371
Канторович, Эрнст 298, 303
Капп, Бернард 402
Караваджо, Микеланджело Меризи де 319,
355, 442, 445
Каракалла (Септимий Бассиан Каракалла)
357-358
Каральо, Джакопо 340-341
Кардано, Джироламо 232, 360, 423
Карл I, король Англии 265, 276
Карл I Гонзага (герцог де Невер) 177
Карл V 164, 168, 172, 261, 297, 309, 435
Карл VII 303
КарлУШ 304
Карл IX 147, 174, 308
Карл Смелый 178
Кар лини, Бенедетта 164
Карно, Сади 227
Карпи, Беренгарио да 241, 243, 340-341, 424
Карпи, Джироламо да 243
Карраччи, Агостино 327, 363
Картуш (Бургиньон, Луи-Доминик) 362, 399
Кастильоне, Бальдассаре 186-187, 206-207,
346-347, 352, 444
Квинтилиан (Марк Фабий Квинтилиан) 353
Керьоле, Пьер де 41
Кетам, Иоганн 343 / ;
св. Кирилл Иерусалимский 236
св. Клара 34
Клеман, Анна-Маргарита 50
Климент V, папа римский 299
Климент VII (Джулио Медичи), папа рим- .
ский 337
Клифт, Уильям 284
Козимо I Медичи 158, 329, 349
Козимо III Медичи 366
Койе, Габриэль-Франсуа 218
Койре, Александр 363
Коломбо, Реальдо 131, 241, 243, 264, 344, 403
456 История тела
Коломбьер, Вюльсон де ла 175
Кольбер, Жан-Луи 359
Кольмос, Джон 216
Кондорсе, Жан Антуан Николя Карита де
217,222,418,419
Константин Африканский 238
Коперник, Николай 339
Корем, Томас 140
Корнаро, Луиджи 10,418
Корреджо, Антонио да 330
Коррера, Анджело 2II
Кортона, Пьетро да 341
Коук, Эдвард 304
Кохун, Патрик 150
Кранах-старший, Лукас 292, 445
Кристен, Оливье 374
Кристина Пизанская 297
Крои, Эммануэль де 314
Куанье, Жан-Рок 386
Куапель, Антуан 359, 446
Кук, Джеймс 283
Кулон, Шарль 223
Купидон 353
Курбе, Гюстав 354
Куртево де, герцог 225
Кутюрье, Ив 396
Кэкстон 173
Кюро де ла Шамбр, Марен 229-231
Лабатю, Жан-Пьер 178
Лабрюйер, Жан де 77, 87, 307, 383, 388, 435
Лавуазье, Антуан Лоран 226-227, 275, 421
Ла Гериньер, Франсуа Робишон де 216
Лазарь 28
Лакёр, Т. 402
Ла Кондомин, Шарль-Мари де 226
Ламетри, Жюльен Орфе де 360
Лампиани, Доменико 127
Ландоль, Анна 371
Ланери-Дажан, Надеж 442
Ланкре, Никола 88
Лансперге, Жан-Жюст 24
Ла Ну, Франсуа де 188
Лаокоон 442
Лар, Питер ван 354
не Ларок, аббат 89
Ларошфуко, Франсуа де 352, 435
Ла Саль, Жан-Батист де 345
Ласлетт, Питер 399
Лафатер, Иоганн Каспар 219, 231, 233-234,
361-362, 371
Лафито, Жозеф-Франсуа 289
Ла Форе де Туар (сенешаль) 205
Ла Шалоте, Кара дек де 218
Ла Шамбр, Кюро де 358
ЛаШатегнире 187
Лебрен, Жак 53-54, 377
Лебрен, Франсуа 402
Лебрен, Шарль 58-59, 232, 310, 356, 358-360,
435, 445
Ле Камю (аббат) 58-59
Ле Камю (епископ Гренобля) 124
Ле Корбюзье 103
Левенгук, Антони ван 266
Леви, Пьер-Марк-Гастон де 316
Ле Гофф, Жак 5, 293, 432
Леда 337
Лемери, Николя 289
братья Ленен, Антуан, Луи и Матье 30, 76,
354-355
Лепинас, Жюли де 222
Лересс, Жерар де 342
Леруа Ладюри, Эммануэль 6, 311
Леттсом, Джон Коакли 281
Ле Фюр, Ив 378
л Ивонне, Жан 378
Лигу, Даниель 193
св. Лидвина из Схидама 57
Ликостен, Конрад 287
братья Лимбург, Поль, Эрман и Жеаннакен
5,323
Линней, Карл 283
Лихтенберг, Георг Кристоф 371
Личети, Фортунио 291
Лоарте, Гаспар 17
Локателли, Себастьяно 206
Локк, Джон 281
Ломаццо, Джованни Паоло 327
Ломбардо, Джули а 145
Ломброзо, Чезаре 362
св. Лонгин 19,24
Лоран, Андре дю 246-247, 249, 251, 425
Лоррен де, герцог 71
Лотто, Лоренцо 353
Указатель имен 457
Лоуэр, Ричард 266
Луазо, Жан Симон 435
Лудольф Саксонский 25
Луи де Гиз, кардинал 197
Луис де Пальма 17
Луи-Филипп I, герцог Орлеанский 368
брат Лука (Франсуа, Клод) 60
св. Луция Сиракузская 60
Луцци, Мондино де 235, 239, 244-246
Льюис, Мэтью 370
Л’Этуаль, Пьер де 291
Людовик X 235
Людовик XI 303-304
Людовик XII 302-303, 309
Людовик XIII 174, 189, 211, 304-306, 311
Людовик XIV 74, 91, 147, 176, 179, 182,
206-207, 298, 305-306, 309-312, 315
Людовик XV 214, 315, 381
Людовик XVI 316
блж. Людовика Альбертони 331
Люинь де, герцог 225
св. Лютгарда 24, 26
Маглер де, маркиз 182
Мазаччо 11, 321, 339, 373
Майер, Иоахим 194
Майстер Экхарт 50, 323
Мальбранш, Николя 289
Мальпиги, Марчелло 250-251, 267, 269
св. Мамант 60
Мандрен (бандит) 81
Мандру, Робер 379
Мане, Эдуард 334
Манетти, Антонио 324
Мантенья, Андреа 11, 342, 373
Манчини, Джулио 356, 445
Манчини, Мария 206
Манш, Оливье де ла 175
Маргарита де ла Крус 46
Мари-Мадлен де ла Тре-Сант-Трините 51
Дева Мария 16, 25, 39, 57, 59, 130, 288,
355-356, 402, 445
Мария де ла Визитасьон 46
св. Мария Египетская 38
св. Мария из Уаньи 44
св. Мария Магдалина 58-60, 144, 149,321,
330, 378
Мария Медичи 302, 305
Мария-Жозефа Австрийская 178
Маркетти, Доменико 246
Мармонтель, Жан Франсу 315
Маро, Жан 309, 435
Марманья, Николето 158 ;
Марсель (учитель танцев) 224, 421
Мартен, Эрнест 286
Мартини, Симоне 11, 373
Марчелло, Марчелла 139
Масса, Никколо 246
св. Матфей 355-356, 445
Мезере, Франсуа Эд де 187
Меланхтон, Филипп 445
Мельфор, Дрюмон де 226
Менгр, Жан ле, маршал Бусико 184-186
Менетра, Жак-Луи 380, 386
Ментенон, Франсуаза д’Обинье 89,150,
213-214
Меркуриалис, Иероним 210, 418
Меркурий 341
Мерсье, Луи-Себастьен 222, 226, 231
св. Мехтильда Хакеборнская 26
Мийо, Венсан 389
Милле, Жан-Франсуа 88
Милло, Жак-Андре 218
Минуций Феликс 236 .
Моисей 442
Мольер 388
Монбрюн 201
Мондевиль, Анри де 235, 239, 424
Монморанси-Бутвиль, Франсуа де 399
Монпансье, Анна-Мария-Луиза Орлеанская
206, 213, 307
Монро, Александр 220, 273
Монтгомери, Габриэль де Лорж 170, 172
Монтень, Мишель де 17, 108, 147, 183, 187,
202
Монтескье, Шарль-Луи де Секонда 220, 315,
437
Монтефалько, Клара де 49
Монтреле, Ангерран де 434
Мопертюи, Пьер-Луи Моро де 289
Морганьи, Джованни Батиста 283
Морисо, Франсуа 214
Моро (преступник) 81
Моро, Лодовико 351
458 История тела
Мосс, Марсель 5
Мурнер, Томас 29
Мэтьюс-Грико, Сара 392
Мюрль (магистрат) 205
Нанжи, Николя де Бришанто де Бове де 176
Нанси, Жан-Люк 332
Напьер, Ричард 124, 259, 401
Нептун 329, 349
Нерон 278
Ниве (Фанфарон) 111
св. Николай Барийский 39
св. Николай Толентинский 38-39
Нуаро, Клод 397
Ньютон, Исаак 223, 271, 272-273
Овидий (Публий Овидий Назон) 326, 329,
439
св. Овидий 73
д’Овиль 174
Огюлон, Морис 193
Олоферн 330
Онан 134, 151
Орфей 329, 349
Осия 26
св. Оттилия 60
св. апостол Павел 60, 128
Панофский, Эрвин 327, 329, 444
Парацельс 268
Паре, Амбруаз 10, 209, 244, 262-263, 287-
288, 291, 363-364, 373, 432
Паскаль, Блез 52, 203, 382, 415
Паскье, Этьен 180
Пассаротти, Бартоломео 354
Патен, Ги 210-211, 222, 268, 414, 420
Паув, Петер 344
Пацци, Мария Магдалина де 25-26
св. Педро д’Алькантаро 42, 60-61, 376
св. Пелагея 150
Пенсон, Андре-Пьер 368-369
Перес, Станис 436
Перрен, Оливье 89, 91-92
Перрену, Альфред 216,419
Перро, Шарль 382, 396
блж. Петр Люксембургский 39
Пико делла Мирандола, Джованни 323
Пиль, Роже де 321, 327, 335, 369
ПиниА. 51
Пиньятелли, Жан-Батист 185
Пипс, Сэмюэль 138,259,404
Пирсон, Жан-Франсуа 82
Пичэм, Генри 186
Платтер, Томас 29
Платтер, Феликс 242
Плиний Старший 287, 347
Плутарх 193
Плювинель, Антуан де 174, 189
Поллайо, Антонио 338
Поль, Венсан де 355
Поль де ла Круа 17
Помян, Кшиштоф 288
Понсонби, Сара 166
Понтий Пилат 19
Понт-Эмери, Александр де 188
Понше, Этьен 416
Порта, Джамбатиста делла 232
Посткук 225
Прайс, Мэри 165
Привэ, Шарль 202
Приматиччо, Франческо 243
Прион, Анжелика 387
Прион, Пьер 66, 80, 85, 92, 108, 110, 383, 386,
389, 394, 397
Протагор 320
Протоген 347
Психея 353
Публий Лентул 17
Пуссен, Николя '318, 354, 358
Путрен, Изабель 43
Пьетро (шут) 363
Пьетро Леопольде I, великий герцог
Тосканский 365
Рабико, Шарль 221
Рабле, Франсуа 379, 411, 418
Равено, Жан-Батист 75, 90, 101, 382
Радклиф, Анна 370
Разес (Ар-Рази) 238-239
Раймонд из Капуи 57
Райно, Теофиль 44
Раконизио, Екатерина де 47
Ранкюрель, Бенуата 38, 47-48
о. Рапен 19
Указатель имен 459
Распаль, Антуан 398
Реджио, Никколо да 238-240
Рейналь, Гийом Тома 315
Рембрандт 342, 353, 372
Рени, Гвидо 328
Ренье, Матюрин 203
Реомюр, Рене 272, 274
Рес, Арно де 44
Ретиф де Ла Бретон, Никола 78-79, 83, 386
Рибаденейра, Педро де 36, 57
Рибера, Хосе де 363
Ривз, Терран 137
Ринн, Андреас фон 32-33
Риолан-младший, Жан 241, 246-247, 252
Рипа, Чезаре 329
св. Рита Кашийская 44, 57
Ришелье, Арман Жан дю Плесси 211
Ришле, Сезар-Пьер 69, 380
Родомонт (Амон) 363
Романо, Джулио 353
Ромен, Франсуаза 38
Рош, Даниэль 279
Ру, Тереза 138
Рубенс, Питер Пауль 318, 329, 335, 353, 445
Рудольф II 353
Руссо, Жан-Жак 89, 219, 222, 224, 279, 392,
420
Рюинар, Тьерри 36
Рюэфф, Якоб 287, 291
Савонарола, Джироламо 27
Сайан де, маркиз 225
Саличето, Гульельмо да 238
Салутати, Колуччо 323
Сальвиати, Франческо 243
Санти, Рафаэль 318-319, 338, 347
Сан Томмазо, Паола ди 49
Санторио, Санторио 270
св. Себастьян 330
Североли, Карло Северано 38
Севинье, Мария де Рабутен де 206, 210, 212,
214
Сегье, Пьер 358
Сеймур, Эдуард, герцог Сомерсет 172
Сенезе, Камилла (la Magra) 145
Сен-Поль (лейтенант Франциска I) 170
Сен-Симон, Луи де Рувруа 90, 201, 311, 386,
416,436
Сент-Урсен, Жан-Мари де 277
Сент-Эвремон, Шарль Марготель де Сен-
Дени де 352, 435
Септимий Север 357-358
Сервет, Мигель 264
Серто, Мишель де 379
Сигар д’Олдгейт, Стивен 137
Сиденгам, Томас 279-281
Силий Италик 441
Симмоне, Марго 139
Симон, Луи 67, 70, 73, 78, 84, 86, 90, 100, 386,
388, 394
Симон (ремесленник) 154
Симон Трентский 32-33
Симон Фарисей (Симон Прокаженный) 59
Скамоцци, Винченцо 328
Скот, Майкл 238
Смит, Анна 165
Соваж, Буассье де 274, 283
Соважон, Кристоф 77-78,156
Содэй, Джонатан 344, 443
Сондерс, Ричард 232, 423
Сорель, Шарль 151
Стенсен, Нильс (Стеной) 250-251
Стефано да Верона 322
Стори, Фрэнсис 142
Стронг, Рой 180 .
Сузини, Клементе 367
блж. Генрих Сузо 24, 49
Сурбаран, Франсиско де 48, 60
Сурш, Луи-Франсуа Дю Бюше де 195, 311,
413
Сусанна (библейский персонаж) 330
Сюлли, Максимильен де Бетюн 181,313
Таллар (торговец москательными товарами)
193
Таллеман де Рео, Жедеон 409
Тартарен (рыцарь) 172
Тенирс-младший, Давид 354
Тенон, Жак 282
св. Тереза Авильская 34, 36, 38, 51, 56, 59,
330, 376, 378
Тертуллиан 236, 424
Тиссо, Клеман-Жозеф 224, 277
460 История тела
Тиссо, Самюэль-Огюст 153
Тициан 309, 318, 333-335, 337, 353, 408, 435,
440
Тома де Жезу 17
Томас, Кейт 402
Торелли, Жак 182
Торре, Маркантонио делла 338
Трамбах, Рандольф 403
Трамбле, Абраам 272
Тревиранус, Готфрид Рейнхольд 274
Троншен, Теодор 82, 222, 278
Туккаро, Арканджело 181
Тульп, Николас 342, 442
Тьер, Жан-Батист 205
Удон, Жанна 135
Уиллис, Томас (Виллизий) 266
Уилмот, Джон, граф Рочестер 160
Уилсон, Томас 445
Уитт, Роберт 273
Уолпол, Хорас 370
Уэсли, Джон 205
Фай, Ноэль дю 105, 112
Фаллопио, Габриэле (Фаллопий) 262
Фаре, Николя 187
Фаренгейт, Габриэль 270
Фарнезе, Одоардо 363
Фарнезе, Рануччо 364
Февр, Люсьен 5
Фелибьен, Андре 318, 357, 369, 446
Фердинанд II, эрцгерцог Австрийский 364
Фернель, Жан 247-249, 252
Ферран, Жан 124
Филипп, Жюльен 446
Филипп II Испанский 261, 298-299
Филипп IV Красивый 235
Фиренцуола, Аньоло 348
Фицель, Гаспар 99
Фичино, Марсилио 438
Фладд, Роберт 323, 438
Фламан 210
Фландрен, Жан-Луи 11, 399
Флетнер, Петер 362
Флойер, Джон 270
Флоте, Мария-Доротея де 55
Фокс, Кэролайн 134
св. апостол Фома 21, 34
Фонпертюи 201
Фонтана, Феличе 365, 367
Фонтенель, Бернар Ле Бовье де 366
Фра Бартоломео 330
Фрагонар, Оноре 369-370, 447
Франклин, Бенджамин 277
Франко, Вероника 146
св. Франциск Ассизский 19, 21, 44-46
Франциск I 170-171, 179, 185, 197, 302, 340
Франциск II 174
св. Франциск Сальский 14, 25, 39, 50, 52,
55-56, 76, 84, 203
Франциск Юний 356
Фреар де Шамбре, Ролан 357, 440
Фрейд, Зигмунд 115, 168, 372, 440
Френч, Роджер 244
Фридрих III Мудрый, курфюрст саксонский
17
Фридрих Август III, курфюрст саксонский
178
Фруассар, Жан 297
Фуггер, Якоб 349
Фуко, Мишель 8, 373, 436
Фьорентино, Россо 243, 328, 337, 340, 442
Фюре, Франсуа 279, 429
Фюретьер, Антуан 68-69, 87, 90-91, 210
Фюссли, Иоганн Генрих 318, 370-371
Хаксэм, Джон 281
Халев 26
Хант, Маргарет 407
Хантер, Джон 274
Хантер, Уильям 274, 283
Харбор, Сара 140
Харви, лорд 160
Хейгарт, Джон 281
Хогарт, Уильям 345
Хоул, Уильям 147
Христина Шведская 181-182, 267
Хуан де ля Крус 37
Хунайн ибн Исхак 238
Хэмилтон, Мэри 165
Цицерон (Марк Туллий Цицерон) 335, 353,
360
Указатель имен 461
Чезариано, Чезаре 326
Челлини, Челлино 338, 439, 441
Чойнаки, Стенли 400
Шаватт, Пьер-Игнас 31,196, 206
Шазель, Маргарита-Анжелика 54
Шамийар 207
Шамфор, Себастьен-Рош Николя де 435
Шанталь, Иоанна де 39
Шаню (дипломат) 213
Шапо, Анна 100
Шарден, Жан Батист Симеон 369
Шарко, Жан-Мартин 331,447
Шастелен, Жорж 175
Шартр де, герцог 224
Шартье, Роже 279, 429
Шатобриан, Франсуа-Рене де 399
Шварц, Маттеус 349-350
Шекспир, Уильям 21, 339
Шелли, Мэри 275, 370
Шмитт, Жан-Клод 374
Шолиак, Ги де 236, 239
Шоре, Шарль 412
Шрендер, Анна 165
Шроубек, Георг 375
Шталь, Георг Эрнст 271
Эгидий Римский 300
Эд, Жан 25
Эдуард II, король Англии 302, 304
Эдуард III, король Англии 302
д’Эзеке, Фелис де Франс 316
Элиас, Норберт 8, 205, 346 415, 435, 443
св. Эльзеар 34
д’Энгьен, герцог 171, 176
Эпикур 68
д’Эпине, Луиза 172,222,278
св. Эразм 60
Эразм Роттердамский 98, 197, 345-347, 354,
389, 392, 393, 443, 444
Эраузо, Каталина де 165
Эроар, Жан 311
Этьен, Шарль 241-242, 246-248, 323,
340-341, 442
Эустахио, Бартоломео 262
Юдифь 330
Юм, Дэвид 65
Юнг, Артур 80, 384
Яков I, король Англии 266
462 История тела
Содержание
Предисловие к изданию
Ален Корбен, Жан-Жак Куртин, Жорж Вигарелло...................................5
Предисловие к первому тому
Жорж Вигарелло................................................................ю
Глава I. Тело, церковь, религия
ЖакЖелис.....................................................................13
I. ТЕЛО СПАСИТЕЛЯ...............................:............................15
1. Следы перехода........................................................16
2. Орудия Страстей.......................................................18
3. Пять ран..............................................................ig
4. Муж скорбей...........................................................21
5. Тайные муки...........................................................22
6. От раненого сердца — к сердцу, уязвленному любовью....................24
7. Мистическая давильня .................................................26
8. Христос-врачеватель...................................................28
9. «Сие есть тело Мое»...................................................29
10. Дети-Христы..........................................................32
11. Дитя Страстей........................................................33
12. Избиение младенцев...................................................35
II. СЛИЯНИЕ СО ХРИСТОМ.......................................................36
1. Заслуженно наказанное тело............................................37
2. Пост..................................................................38
3. Двойственность знаков.................................................40
4. Изнурение и умерщвление плоти.........................................41
5. Часть Тела Христова...................................................44
6. «Сердце, истощенное любовью к Богу»...................................49
7. Мученики любви и пронзенное сердце....................................50
8. Болезнь как знак избранности..........................................52
9. «Делайте с больным все, что захотите...»..............................55
10. Долгое время мученика Нового времени.................................56
11. Раскаявшаяся грешница................................................58
12. Герб святых..........................................................6о
13. Тело в ожидании воскрешения..........................................61
14. «Великая красота прославленного тела»................................62
Содержание 463
Глава II. Тело сообщества, общие телесные практики
Николь Пеллегрен......................................................65
I. ГОВОРИТЬ О ТЕЛЕ: ОБЕЗДОЛЕННЫЕ И ИНЫЕ...............................65
II. «ТЕЛО»: СЛОВА И УМЕРШИЕ...........................................68
III. ИЗГОЛОДАВШЕЕСЯ ТЕЛО..............................................74
IV. ТЯЖЕЛАЯ ПОСТУПЬ, ЛЕТЯЩАЯ ПОХОДКА.................................8о
V. ВЕС И СКЛАДКИ ТЕЛА................................................87
VI. ВЫДЕЛЕНИЯ И УХОД ЗА ТЕЛОМ........................................94
VII. КОНТУРЫ ТЕЛА: ВНУТРИ И СНАРУЖИ...................................99
VIII. ТЕЛО — ТЕАТР ВИДИМОСТЕЙ?.........................................юб
Глава III. Тело и сексуальность в Европе при Старом порядке
Сара Мэтьюс-Грико....................................................114
I. ВЗРОСЛЕНИЕ И ЮНОСТЬ: ПРИОБЩЕНИЕ
К СЕКСУАЛЬНОМУ И РИТУАЛЫ ОБЩЕНИЯ......................................117
1. Социализация молодежи: братства и шаривари.....................117
2. Ритуалы соблазнения и добрачные практики........................120
3. Первый опыт и сексуальное обучение.............................124
II. ЗРЕЛОСТЬ: БРАК И ВСЕ, ЧТО С НИМ СВЯЗАНО..........................128
1. Супружеские отношения: между деторождением и удовольствием.....128
2. Народный промискуитет и аристократическая вольность............136
3. Проституция....................................................142
III. ТЕЛО И «ДРУГИЕ ФОРМЫ» СЕКСУАЛЬНОСТИ.
МЕЖДУ ТОЛЕРАНТНОСТЬЮ И ПОДАВЛЕНИЕМ...................................150
1. Онанизм........................................................151
2. Скотоложство.............................................;.....154
3. Содомия........................................................156
4. Трибады и «фрикатрисы».........................................162
Глава IV. Упражнения и игры
Жорж Вигарелло.......................................................169
I. УПРАЖНЕНИЯ БЛАГОРОДНОГО СОСЛОВИЯ (XVI-XVII ВЕКА)..................169
1. Ломовая сила и искусство боя...................................170
2. Представление о движении тел и образ вселенной.................179
3. Обучиться выправке?............................................184
4. Городские смотры и «состязания в ловкости»....................190
II. ИГРЫ, СПОНТАННОСТЬ И КОНТРОЛЬ....................................195
1. Игровые практики: буйство и рассеянность.......................195
2. Практики регулируемые и независимые............................200
3. Оздоровительные практики — ограниченные практики...............209
III. ОТ ОБНОВЛЕНИЯ СИЛ К ИЗМЕРЕНИЮ ИХ КОЛИЧЕСТВА.....................214
1, Новое открытие силы?............................................215
2. Игры, расчет, эффективность.....................................221
464 История тела
Глава V. Зеркало души
Жан-Жак Куртин........................................................229
I. ФИЗИОГНОМИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ..........................................229
II. ТЕЛО И ТЕЛЕСНЫЕ ЗНАКИ.............................................232
Глава VI. Вскрытие и анатомия
Рафаэль Мандресси.....................................................235
I. ИЗОБРЕТЕНИЕ ВСКРЫТИЯ...............................................237
II. ГЛАЗА И РУКИ......................................................240
III. ЧТЕНИЕ И ВСКРЫТИЕ................................................244
IV. СТРУКТУРА, ФРАГМЕНТАЦИЯ, МЕХАНИКА.................................247
V. ЧАСТЬ И ЦЕЛОЕ......................................................251
Глава VII. Тело, здоровье и болезни
Рой Портер, Жорж Вигарелло............................................254
I. ТРАДИЦИОННАЯ МЕДИЦИНА И ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ТЕЛЕ.......................255
1. Гуморы..........................................................255
2. Равновесие......................................................256
3. Тонкие флюиды...................................................257
II. НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА. ТЕЛО И «СИМПАТИИ»..............................258
1. «Соответствия»..................................................258
2. Гармония и предохранительные меры...............................259
3. Амулеты и «симпатии»............................................259
III. АНАТОМИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ И «НАБЛЮДЕНИЯ»...........................260
I. Читать Галена или «наблюдать»?..................................261
2. Анатомирование................................................. 261
3. Открытия........................................................262
4. Против «распространенных заблуждений»...........................263
IV. ВНУТРЕННИЕ ДВИЖЕНИЯ...............................................264
1. «Приливы и отливы» крови........................................264
2. Кровообращение..................................................265
3. Механистические горизонты.......................................266
4. Первые химики и физики..........................................268
V. МЕЖДУ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫМИ НАУКАМИ И ТЕОРИЯМИ ЖИЗНИ....................269
1. Невозможная структура.......................................... 270
2. Измерение.......................................................270
3. «Anima».........................................................271
4. «Раздражительность».............................................272
5. «Витальность»...................................................274
6. Электричество...................................................275
7. Воспроизведение............................................... 276
Содержание 465
VI. ПРЕСТИЖ ВОЛОКОН В КУЛЬТУРЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ..........................276
1. «Тонус» волокон...............................................277
2. Укрепление и культура........................................278
VII. ОТ НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ТЕЛОМ К РОЖДЕНИЮ КЛИНИКИ......................279
1. Объективировать недуг.........................................279
2. Престиж качественного анализа................................280
3. «Истинная» причина болезней?.................................281
4. Миазмы и коллективное «тело».................................282
5. Представления о патологической анатомии......................283
Глава VIII. Нечеловеческое тело
Жан-Жак Куртин......................................................286
I. РАСКОЛДОВАННАЯ СТРАННОСТЬ........................................286
II. МОНСТРЫ В НАРОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ...................................290
III. ОБРАЗЫ И ВЫМЫСЛЫ...............................................291
IV. МОНСТР И МОНСТРУОЗНОСТЬ.........................................292
V. КОНСТРУИРОВАНИЕ МОНСТРУОЗНОСТИ...................................293
Глава IX. Тело короля
Жорж Вигарелло......................................................яду
I. ТЕЛО ПРИРОДНОЕ И МИСТИЧЕСКОЕ.....................................298
1. «Два тела короля».............................................299
2. Манифестации двух тел........................................301
3. Англия и Франция.............................................303
III. АБСОЛЮТИЗМ ВЫХОДИТ НА СЦЕНУ....................................305
1. Тела раздельные или слитные?..................................305
2. Тело, этикет, двор...........................................307
3. Воинственное тело и гражданская власть ......................308
III. СИЛА: МЕЖДУ БИОЛОГИЕЙ И ЗАКОНОМ................................310
1. Продлить жизнь короля.........................................310
2. Сломить преступника..........................................312
3. Кризис репрезентаций.........................................314
Глава X. Плоть, благодать, возвышенное
Даниель Арасе.......................................................317
I. ПРОСЛАВЛЕНИЕ ТЕЛА................................................320
1. Телесные свойства.............................................324
2. Эффект плоти.................................................329
II. ТЕЛЕСНЫЙ КОНТРОЛЬ...............................................336
1. Анатомии......................................................337
2. Вежество и телесная риторика.................................345
466 История тела
III. СОПРОТИВЛЕНИЕ ТЕЛА................................................359
1. Вкус к аномалиям ................................................360
2. Амбивалентность восковых фигур..................................365
Примечания.............................................................373
Об авторах.............................................................449
Указатель имен.........................................................452
Содержание.............................................................463
Содержание 467
ИСТОРИЯ ТЕЛА
Том I: От Ренессанса до эпохи Просвещения
Редакторы Н. Марголина, М. Великанова
Дизайнер обложки С. Тихонов
Корректор С. Крючкова
Верстка Д. Макаровский
Налоговая льгота — общероссийский
классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА
«НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ»
Адрес редакции:
129626, Москва
а/я 55,
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
сайт: www.nlobooks.ru
Формат 70x100 Vie. Бумага офсетная № 1.
Офсетная печать. Печ. л. 30. Тираж 2000.
Отпечатано в ОАО «Типография “Новости”»
105005, г. Москва, ул. Фр. Энгельса, 46
Книги и журналы
«Нового литературного обозрения»
можно приобрести в интернет-магазине издательства www.nlobooks.mags.ru
и в следующих книжных магазинах:
в МОСКВЕ:
«Библио-Глобус» — ул. Мясницкая, 6, (495) 924-46-80
Галерея книги «Нина» — ул. Бахрушина, 28, (495) 959-20-94
«Гараж» — ул. Образцова, 19-А (магазин в центре современной
культуры «Гараж»), (495) 645-05-21
Книготорговая компания «Берроунз» — (495) 971-47-92
«Книги в Билингве» — Кривоколенный пер., 10, стр. 5, (495) 623-66-83
«Культ-парк» — Крымский вал, 10 (магазин в ЦДХ)
«Молодая гвардия» — ул. Большая Полянка, 28, (499) 238-50-01,
(495) 780-33-70
«Москва» — ул. Тверская, 8, (495) 629-64-83, (495) 797-87-17
«Московский Дом Книги» — ул. Новый Арбат, 8, (495) 789-35-91
«Мир Кино» — ул. Маросейка, 8, (495) 628-51-45
«Новое Искусство» — Цветной бульвар, 3, (495) 625-44-85
«Проект ОГИ» — Потаповский пер., 8/12, стр. 2, (495) 627-56-09
«Старый свет» — Тверской бульвар, 25 (книжная лавка при
Литинституте, вход с М. Бронной), (495) 202-86-08
«У Кентавра» — ул. Чаянова, д.15 (магазин в РГГУ), (495) 250-65-46
«Фаланстер» — Малый Гнездниковский пер., 12/27, (495) 629-88-21
«Фаланстер» (На Винзаводе) — 4-й Сыромятнический пр., 1, стр. 6
(территория ЦСИ Винзавод), (495) 926-30-42
«Циолковский» — Новая пл., 3/4, подъезд 7Д (в здании
Политехнического Музея), (495) 628-64-42, 628-62-48
«Dodo Magic Bookroom» — Рождественский бульвар, 10/7,
(495) 628-67-38
«Jabberwocky Magic Bookroom» — ул. Покровка, 47/24 (в здании Центрального
дома предпринимателя), (495) 917-59-44
Книжные лавки издательства «РОССПЭН»:
• Киоск № 1 в здании Института истории РАН —
ул. Дм. Ульянова, 19, (499) 126-94-18
• «Книжная лавка историка» в РГАСПИ —
Б. Дмитровка, 15, (495) 694-50-07
• «Книжная лавка обществоведа» в ИНИОН РАН —
Нахимовский пр., 51/21, (499) 120-30-81
Киоск в кафе «АртАкадемия» — Берсеневская набережная, 6, стр. 1
Книжный магазин в кафе «МАРТ» — ул. Петровка, 25 (здание
Московского музея современного искусства)
в САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:
На складе нашего издательства — Лиговский пр., 27/7, (812) 275-05-21
«Академическая литература» — Менделеевская линия, 5 (в здании Истфака
СПбГУ), (812) 328-96-91
«Академкнига» — Литейный пр., 57, (812) 230-13-28
«Борхес» — Невский пр., 32-34 (дворик у Римско-католического собора
Святой Екатерины), (921) 655-64-04
«Буквально» — ул. Малая Садовая, 1, (812) 315-42-10
Галерея «Новый музей современного искусства» — 6-я линия ВО, 29,
(812) 323-50-90
Киоск в Библиотеке Академии наук — ВО, Биржевая линия, 1
Киоск в Доме Кино — Караванная ул., 12 (3 этаж)
«Классное чтение» — 6-я линия ВО, 15, (812) 328-62-13
«Книги и Кофе» — наб. Макарова, 10 (кафе-клуб при Центре современной
литературы и искусства), (812) 328-67-08
«КнигиПодарки» — ул. Колокольная, 10, (812) 715-33-07
«Книжная лавка» — в фойе Академии Художеств, Университетская наб., 17
«Книжный Окоп» — Тучков пер., д.11/5 (вход в арке), (812) 323-85-84
«Книжный салон» — Университетская наб., 11 (в фойе филологического
факультета СПбГУ), (812) 328-95-11
Книжные салоны при Российской национальной библиотеке — Садовая ул., 20;
Московский пр., 165, (812) 310-44-87
Книжный магазин-клуб «Квилт» — Каменноостровский пр., 13,
(812) 232-33-07
«Подписные издания» — Литейный пр., 57, (812) 273-50-53
«Порядок слов» — Наб. реки Фонтанки, 15 (812) 310-50-36
«Проектор» — Лиговский пр., 74 (Лофт-проект «Этажи», 4 этаж), (911) 935-27-31
«Ретро» — Стенд № 24 (1 этаж) на книжной ярмарке в ДК Крупской, пр.
Обуховской обороны, 105
«Санкт-Петербургский Дом Книги» (Дом Зингера) — Невский пр., 28,
(812) 448-23-57
«Университетская лавка» — 7 линия ВО, 38 (во дворе), (812) 325-15-43
«Фонотека» — ул. Марата, 28, (812) 712-30-13
Bookstore «Все свободны» — Волынский пер., 4 или наб. Мойки, 28 (второй
двор, код 489), (911) 977-40-47
в ЕКАТЕРИНБУРГЕ:
«Дом книги» — ул. Антона Валека, 12, (343) 253-50-10
в КРАСНОЯРСКЕ:
«Русское слово» — ул. Ленина, 28, (3912) 27-13-60
в НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ:
«Дирижабль» — ул. Б. Покровская, 46, (8312) 31-64-71
в НОВОСИБИРСКЕ:
Литературный магазин «КапиталЪ» — ул. Горького, 78, (383) 223-69-73
Магазин «BOOK-LOOK» — Красный пр., 29/1, 2 этаж, (383) 362-18-24;
— Ильича, 6 (у фонтана), (383) 217-44-30
в ПЕРМИ:
«Пиотровский» — ул. Луначарского, 51а, (342) 243-03-51
в ЯРОСЛАВЛЕ:
Книжная лавка гуманитарной литературы — ул. Свердлова, 9,
(4852) 72-57-96
в МИНСКЕ:
ИП Людоговский Александр Сергеевич — ул. Козлова, 3
ООО «МЕТ» — ул. Киселева, 20, 1 этаж, +375 (17) 284-36-21
в СТОКГОЛЬМЕ:
Русский книжный магазин «INTERBOK» — Hantverkargatan, 32,
Stockholm, 08-651-1147
в ХЕЛЬСИНКИ:
«Ruslania Books Оу» — Bulevardi, 7, 00120, Helsinki, Finland,
+ 358 9 272-70-70
в КИЕВЕ:
ООО «АВР» - +38 (044) 273-64-07
Книжный рынок «Петровка» — ул. Вербовая, 23, Павел Швед,
+ 38 (068) 358-00-84
Книжный интернет-магазин «Лавка Бабуин» (http://lavkababuin.com/) —
ул. Верхний Вал, 40 (оф. 7, код #423), +38 (044) 537-22-43;
+38 (050) 444-84-02
Интернет-магазин «Librabook» (http://www.librabook.com.ua/) (044) 383-20-95;
(093) 204-33-66; icq 570-251-870, info@librabook.com.ua
в серии КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
SMOKE: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ КУРЕНИЯ
Под ред. Сандера Л. Джилмена и Чжоу Сюнь; пер. с англ. А. Валиахметовой,
А. Летучего, И. Машковой. — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
«Smoke: всемирная история курения» расска-
зывает о традициях разных эпох и народов —
церемониях майя и опиумных притонах вик-
торианской Англии, гаванских сигарах и рас-
таманской культуре, о путешествиях ковбоя
Мальборо и эволюции голливудских звезд.
в серии КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Александр Гримо де ла Реньер
АЛКИАНАХ ГУРМАНОВ
Перевод с французского, вступ. статья, примечания В.А. Мильчиной. —
М.: Новое литературное обозрение, 2011.
«Альманах Гурманов» - книга о еде. Но это
не сборник рецептов, а скорее путешествие
во времени. Сочинения французского исто-
рика, теоретика и практика вкусной еды
Александра Гримо де Ла Реньера (1758-1837)
дают возможность узнать от осведомленного
и остроумного очевидца, как в Париже на-
чала XIX века покупали провизию, готови-
ли кушанья и подавали их на стол, каково
было расписание трапез и из чего состоял
обед или ужин; сколько бутылок вина вы-
пивали за едой; отчего сыр назывался би-
сквитом пьяницы; чем старинные завтраки
отличались от новомодных «завтраков с
вилкой в руке», обед по-дружески от дру
жеского обеда, а обед-брюнет — от обеда-
блондина; как нужно приглашать в гости и
как отвечать на приглашение, и еще множе-
ство «аппетитных»деталей повседневной
жизни гурмана позапрошлого века, которых
не узнаешь из других книг. Русский читатель
впервые получает возможность ознакомить-
ся с текстами Гримо де Ла Реньера в практи-
чески полном объеме.
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ-
Джурджа Бартлетт
FASHIONEAST: ПРИЗРАК, БРОДИВШИЙ ПО ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
Пер. с англ. Е. Кардаш. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Книга Джурджи Бартлетт посвящена фе-
номену «социалистической моды». Моду
действительно можно назвать призраком,
наводившим ужас на советское государ-
ство. Эфемерный, вечно незавершенный и
неуловимый феномен составил нешуточную
угрозу ценностям социализма, — стабильно-
сти, отсутствию перемен и предсказуемости.
Бартлетт прослеживает историю феноме-
на — от его зарождения в эпоху крушения
большевистской у топической мечты до рас-
цвета в восточноевропейских странах с при-
ходом коммунистов к власти в 1948 году и
постепенного заката в последние десятилетия
существования социалистического строя
В фокусе исследования Бартлетт — вести-
ментарные опыты конструктивистов; ранняя
большевистская критика моды как буржу-
азного феномена; возвращение к идеалам
традиционной женственности в сталинскую
эпоху; институциализация моды и формиро-
вание идеологического конструкта «офици-
ального социалистического костюма» (при
почти полном отсутствии сколько-нибудь
приличной одежды на прилавках магазинов);
фестивали и конкурсы, призванные поддер-
живать миф о существовании социалистиче-
ской моды, а также неофициальные модные
практики, к которым вынужден был прибе-
гать «человек эпохи дефицита».
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ.
Стивен Гандл
ГЛАМУР
Пер. с англ, под ред. А. Красниковой. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.
ГЛАМУР
Гламур представляет собой уникальное явле-
ние: он может заворожить своей сказочной
красотой, но может и шокировать, превра-
щаясь в вульгарную показуху. Завоевав поп-
культуру и коммерческий рынок, он проник
в повседневный досуг, быт, моду и даже по-
литику. Эта книга — первое значительное ис-
следование, раскрывающее феномен гламура
во всей его исторической многозначности и
своеобразии. В центре внимания автора об-
ширный временной пласт - с наполеоновской
эпохи до наших дней. С неожиданной сто-
роны читателю откроются такие искусные
мастера по созданию видимостей, как Напо-
леон, Вальтер Скотт, Байрон, Джордж Брам-
мелл, звезды Голливуда, куртизанки, спор-
тсмены, модели, созданные в недрах фабрики
гламура.
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ
Эйлин Рибейро
МОДА И МОРАЛЬ
Пер. с англ. Г. Граевой. — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Книга бпитанского искусствоведа Эйлин Ри-
бейро «Мода и мораль» — классическое ис-
следование в области истории и теории моды.
Рибейро рассматривает одежду в свете ее от-
ношения к существующим общественным
нормам. В фокус внимания автора попадают
друг за другом «неприличные», то есть вызы-
вающие сексуальное возбуждение, предметы
одежды или специфические детали кроя, от
корсетов и декольте до гульфиков и мини.
Эти предметы на протяжении веков станови-
лись объектом жесткой критики моралистов,
которые единообразие в одежде, желание
уклониться от колеса моды и даже уничто
жить его связывали с душевной чистотой и
высокими моральными принципами.
в серии КУЛЬТУРА. ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Алла Сальникова
ИСТОРИЯ ЕЛОЧНОЙ ИГРУШКИ, ИЛИ КАК НАРЯЖАЛИ СОВЕТСКУЮ ЕЛКУ
М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Елочные игрушки таинственным образом
превращают обычное дерево в волшебную
сказку. Однако сказка эта всегда была тесно
связана с жизнью, которая прочитывалась в
елочной игрушке, как в открытой книге.
В центре исследования доктора исторических
наук Аллы Сальниковой находится советская
елочная игрушка, хотя большое внимание
уделено и ее предшественницам — игрушкам
дореволюционным. Как наряжали советские
елки? Как и из чего делали украшения? Как
их использовала власть, и как относились
к ним дети и взрослые? И что произошло с
елочными игрушками после распада СССР?
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ
Элизабет Уилсон
ОБЛАЧЕННЫЕ В МЕЧТЫ: МОДА И СОВРЕМЕННОСТЬ
Пер. с англ. Е. Демидовой, Е. Кардаш, Е. Ляминой. — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Книга профессора Лондонского колледжа
моды Элизабет Уилсон по праву считается
первопроходческой среди исследований, по-
священных формированию моды в западном
обществе как особого культурного института
и как эстетического средства для выражения
идей, желаний и убеждений, циркулирующих
в обществе. Отдельные главы книги посвя-
щены истории модной индустрии, конструк-
циям женственности и мужественности в
западной культуре, эротическим аспектам
моды, моде и городской жизни, моде и мас-
совой культуре, а также альтернативным
стилям.
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА <! БОРИЯ МОДЫ
Жиль Липовецкий
ИМПЕРИЯ ЭФЕМЕРНОГО: МОДА И ЕЕ СУДЬБА
В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Пер. с фр. Ю. Розенберг. — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
В своей книге Жиль Липовецкий размыш-
ляет о феномене моды, который, по мнению
теоретика, служит универсальным меха-
низмом, управляющим социальным целым,
причем не только производством и потре-
блением вещей, рекламой, культурой, ме-
диа, но и идеологическими и социальными
изменениями. Липовецкий считает, что мы
вступили в ту фазу существования демо-
кратических обществ, когда всё в огромной
степени подчиняется обольщению и тому
самому эфемерному, что вынесено в заглавие
этой безусловно важной для модных штудий
книги.