Страницы из жизни рабочего - Фостер У.З.

Автор: Фостер У.З.
Теги: художественная литература
Год: 1983
Похожие
Страницы жизни и борьбы
Ландау. Страницы жизни
Неизвестные страницы
Шаляпин Φ. И. Страницы из моей жизни
Текст
                    Уильям 3.
из
жизни
РАБОЧЕГО

ПРОГРЕСС
William Z.
Foster
PAGES
FROM
A WORKER'S
LIFE
New York
1978
Уильям 3.
Фостер
ГРАНИЦЫ
ИЗ
ЖИЗНИ
РАБОЧЕГО
Перевод с английского
Г. А. АНТОНОСА и С. В. КИБИРСКОГО
Предисловие и редакция
В. М. БЫКОВА
МОСКВА
«ПРОГРЕСС»
1983
Редакция литературы по истории
© Перевод на русский язык и предисловие
издательство «Прогресс», 1983
10605-140
006(01)-83
34-83
0506000000
Сын
трудовой
Америки
Предлагаемая вниманию советского читателя книга
написана Уильямом 3. Фостером — выдающимся деяте-
лем американского и международного коммунистиче-
ского и рабочего движения, человеком необыкновенной
судьбы, прошедшим сложный путь от лесоруба и коче-
гара до лидера Компартии США и одного из руководи-
телей Коминтерна, человеком, чья революционная де-
ятельность и теоретические труды сыграли огромную
роль в сплочении американского (и не только американ-
ского) рабочего класса, в повышении его политического
сознания.
Современник Джона Рида, Джека Лондона, Билла
Хейвуда, Уильям Фостер был свидетелем и активным
участником классовых битв пролетариата конца XIX—
начала XX в. Как наш современник он мужественно
выступал против фашизма и американского империа-
лизма, за дружбу и сотрудничество американского и
советского народов.
У. Фостер родился в 1881 г. в небольшом городке
Тонтоне штата Массачусетс. Его отец — ирландский
крестьянин, участник освободительного движения на
своей родине — был вынужден бежать в Америку, спа-
саясь от преследований английского правительства.
Мать У. Фостера, иммигрантка англо-шотландского про-
исхождения, была ткачихой.
Многодетная семья Фостеров жила трудно. Негра-
мотные родители Уильяма не могли дать сыну систе-
матического образования. Уже с девяти лет он познал
бремя подневольного труда. Его учили жизнь, улица,
мастерские и заводские цеха, очереди на биржах труда,
общение с самыми разными людьми. Однако главную
5
роль в воспитании У. Фостера сыграли рабочая среда
и классовая борьба трудящихся. Именно они помогли
ему определить свой путь в жизни. Большое значение
для формирования взглядов У. Фостера имели и книги.
Юношей он прочитал работы выдающегося американ-
ского просветителя Томаса Пейна, труды Чарлза Дар-
вина и английского историка Э. Гиббона. Решающую же
роль в формировании его идеологических воззрений
сыграли «Манифест Коммунистической партии»
К. Маркса и Ф. Энгельса, труды К. Маркса «Наемный
труд и капитал», «Заработная плата, цена и прибыль»,
«Капитал».
У. Фостер был знаком с работами Г. В. Плеханова,
П. Лафарга, К. Каутского, А. Бебеля и других дея-
телей европейской социал-демократии.
Молодой, полный сил, наделенный неутомимой жаж-
дой жизни, У. Фостер не мог не возмущаться тем, что
видел вокруг, не мог смириться с тем, что миллионы
тружеников живут в нужде, а богачи-хозяева пользуют-
ся всеми благами жизни.
В 1901 г. У. Фостер вступил в Социалистическую
партию США и стал ее активистом, в 1909—1912 гг.
он был членом организации «Индустриальные рабочие
мира», сыгравшей большую роль в истории американ-
ского профсоюзного движения. Воодушевленный идеей
социального освобождения трудящихся масс, он страст-
но искал пути для их сплочения и пробуждения у них
боевого духа. Он много ездил по стране, выступал перед
рабочими, организовывал помощь забастовщикам, руко-
водил стачками в ряде отраслей американской промыш-
ленности. Уже тогда ярко проявился его талант орга-
низатора и руководителя, пользующегося уважением
и доверием масс. С целью изучения рабочего движения
в Европе У. Фостер несколько месяцев провел во Фран-
ции и Германии. В 1912 г. по его инициативе была со-
здана Синдикалистская лига Северной Америки — пер-
вая организация в Соединенных Штатах, считавшая
своей прямой задачей революционную работу в проф-
союзах.
В 1917 г. У. Фостер руководил кампанией по созда-
нию профсоюза рабочих мясоконсервной промышлен-
ности, первое же выступление которого против хозяев
принесло серьезную победу: заработная плата рабочих
была повышена почти на 25%, рабочий день сокращен
6
с 10 до 8 часов, установлена равная оплата мужского
и женского труда. Под руководством У. Фостера в
1919 г. была проведена и мощная забастовка стале-
литейщиков.
В 1921 г. У. Фостер вступил в Коммунистическую
партию США, что явилось для него, по его же собствен-
ным словам, логическим завершением всего предыду-
щего жизненного пути. Именно в это время он знако-
мится с трудами В. И. Ленина, оказавшими на него
огромное влияние.
Разносторонний опыт экономической и политической
борьбы, большой организаторский талант быстро вы-
двинули У. Фостера в ряды самых авторитетных ру-
ководителей коммунистического движения в стране. Его
избирают членом Центрального комитета, затем чле-
ном Политбюро, наконец, председателем Национального
комитета Компартии США.
Осенью 1924 г. американская Компартия впервые
приняла участие в президентских выборах. Ее кандида-
том на пост президента США был выдвинут У. Фостер.
В следующие две предвыборные кампании Компартия
вновь выдвигала его своим кандидатом.
Верный друг молодой Советской республики, У. Фос-
тер в исключительно трудный для нее период верил, что
она преодолеет все трудности, и считал своей обязан-
ностью оказать ей всемерную помощь. «Я должен быть
вместе с борющимися русскими рабочими»,— говорил
он. В США У. Фостер читал лекции о русской револю-
ции, разоблачал буржуазную клевету на Советскую
власть, организовывал помощь голодающим в Советской
России, выступал за признание Советского государства
Соединенными Штатами, искренне радовался успехам
страны социализма.
В те годы основное внимание он уделял руководству
Профсоюзной просветительской лигой, преобразованной
позже в Лигу профсоюзного единства. Своей главной за-
дачей Лига считала организацию рабочих основных
отраслей промышленности в производственные проф-
союзы, которые были бы независимы от Американской
федерации труда, сотрудничавшей с капиталом. Лига
должна была также политически и организационно
объединять безработных.
Члены Лиги возглавляли «голодные марши» на мес-
тах, требовали установления 7-часового рабочего дня,
7
введения социального страхования, экономического,
политического и социального равноправия негритянско-
го народа, выступали за единство действий рабочих в
международном масштабе. Вместе с Компартией Лига
играла важную роль в формировании левого крыла
американского профсоюзного движения.
Помимо огромной организаторской и руководящей
деятельности, У. Фостер занимался в тот период и боль-
шой творческой работой: им было написано несколько
книг и брошюр по актуальным вопросам борьбы рабо-
чего класса; в рабочей и коммунистической прессе ре-
гулярно печатались его статьи.
Много времени уделял У. Фостер работе в между-
народных рабочих и коммунистических организациях в
качестве члена Исполнительного бюро Профинтерна и
члена Президиума Исполкома Коммунистического Ин-
тернационала. В Коминтерне он работал с такими вы-
дающимися деятелями международного коммунисти-
ческого и рабочего движения, как Г. Димитров, Э. Тель-
ман, Г. Поллит, М. Торез, П. Тольятти.
У. Фостер участвовал в работе VII конгресса Комин-
терна, имевшего историческое значение для между-
народного коммунистического и рабочего движения, для
борьбы всех революционных и демократических сил
против фашизма, империализма и войны. Он прилагал
все усилия, чтобы претворить в жизнь решения этого
конгресса, в выработке которых принимал самое не-
посредственное участие.
В 40-е rfr., будучи председателем Компартии США,
У. Фостер находился в авангарде борьбы за граждан-
ские права и демократические свободы американского
народа. Вместе с тем эти годы отмечены его большой
творческой активностью: так, с 1940 по 1943 г. им напи-
саны 22 брошюры. Среди них работы, посвященные
борьбе против фашизма, советско-американским отно-
шениям, вопросу о необходимости открытия второго
фронта.
В 1944—1945 гг., когда коммунистическое движение
в США переживало идейный и организационный кри-
зис, а партия по инициативе ревизионистов была распу-
щена и заменена политической ассоциацией, У. Фостер
возглавил борьбу против ревизионизма и правого оппор-
тунизма, завершившуюся восстановлением Компар-
тии.
8
В трудные периоды борьбы с классовым врагом
У. Фостер черпал свои силы в глубокой вере в прин-
ципы марксизма-ленинизма. Его убежденность в право-
те марксистско-ленинского учения была основана на
опыте многолетней борьбы в передовых рядах рабочего
класса, на практике организаторской деятельности и
руководства партией, закалена теоретическими спора-
ми и дискуссиями в Коминтерне.
Хорошо знавший Фостера по совместной работе в
Коминтерне О. В. Куусинен рассказывал, что все отме-
чали цельность и непоколебимость убеждений Фостера,
его кипучую энергию, широту и глубину знаний. «Все
это счастливо сочеталось в нем с большим личным обая-
нием, скромностью и человеческой теплотой»*. А аме-
риканский писатель и общественный деятель Теодор
Драйзер писал: «Быть знакомым с Уильямом 3. Фосте-
ром — большое счастье. Простота сочетается в нем с
силой ума и необычайной проницательностью, позво-
ляющей быстро и безошибочно разбираться в совре-
менных событиях и анализировать их»**.
В годы «холодной войны», стремясь обезглавить
Компартию США, правящие круги в стране нанесли
удар по ее руководству: в 1948 г. все члены Националь-
ного комитета были привлечены к суду на основании
реакционного закона Смита. Судебный процесс над Фос-
тером был отложен из-за его болезни. За ним был
установлен строгий полицейский надзор.
Несмотря на тяжелую болезнь и угрозу тюремного
заключения, У. Фостер не прерывает своей деятельно-
сти партийного руководителя и историка-марксиста.
Он пишет труд «Закат мирового капитализма» (1949),
в котором прозвучали замечательные слова патриота-
интернационалиста: «Мы, коммунисты, чтим свою ро-
дину. Мы — страстные патриоты, но не националисты.
Мы защищаем интересы народа, но не пытаемся про-
двигать на первый план официальные (капиталисти-
ческие) интересы Америки за счет интересов других
народов, ибо это — дорога к войне и всеобщему разо-
рению. Мы — марксисты-интернационалисты. Мы пре-
* «Правда», 7.IX.1961.
** Драйзер Т. Собр. соч., т. 12. М., 1955, с. 240—241.
9
красно понимаем единство интересов рабочего класса
и всех народов мира»*.
Исключительно важное значение имеют мысли Фос-
тера о сотрудничестве между США и СССР, высказан-
ные им в разгар «холодной войны». Они сохраняют
свою актуальность и по сей день: «Мы всегда утвержда-
ли и продолжаем утверждать, что прочный мир меж-
ду Советским Союзом и Соединенными Штатами не
только возможен, но и крайне желателен для американ-
ского и советского народов, да и для всего мира... И мы
утверждаем, что ключом к достижению мира для всех
народов мира, к сохранению демократии и вообще к
стабилизации обстановки является именно сотрудниче-
ство между Соединенными Штатами и Советским
Союзом»**.
В тот же период У. Фостер работает над новыми
книгами: «Американский тред-юнионизм» (1950) и
«Очерк политической истории Америки» (1951). В них
он рассматривает вопросы, связанные с борьбой рабоче-
го класса в международном масштабе, дает глубокий
научный анализ американского империализма.
В период «холодной войны», наступления реакции
на Компартию и раздувания антисоветизма У. Фостер
разоблачал империалистическую политику правящих
кругов США, вскрывал роль монополий и государства
в милитаризации страны, разрабатывал вопросы стра-
тегии и тактики коммунистических и рабочих партий,
их борьбы за мир.
В 1952 г. выходит в свет его фундаментальное ис-
следование «История Коммунистической партии Со-
единенных Штатов», а два года спустя большой труд
«Негритянский народ в истории Америки». В 1955 г.
У. Фостер публикует монографию «История трех интер-
националов», а в следующем году —«Очерки мирового
профсоюзного движения»». Одновременно он сотрудни-
чает в коммунистической печати. Его работоспособность
и целеустремленность поразительны.
Книги и статьи У. Фостера, написанные в годы «хо-
* ФостерУ. 3. Закат мирового капитализма. М., 1959,
с. 213—214.
** «Прогрессивная Америка в борьбе. 1917—1973. Документы и
материалы». М., 1974, с. 264.
10
лодной войны», когда американская юстиция, подсте-
гиваемая мракобесами в правительстве, усилила гоне-
ния на прогрессивных деятелей, явились убедительным
и достойным ответом на злобные выпады реакции.
По просьбе Издательства политической литературы
к 40-й годовщине Великого Октября он пишет брошюру
«Октябрьская революция и Соединенные Штаты Аме-
рики», в которой вновь звучит страстный голос после-
довательного марксиста-ленинца и стойкого интерна-
ционалиста. У. Фостер откровенно рассказывает в ней
советским читателям о трудностях, возникших в аме-
риканской Компартии из-за предательской деятель-
ности правых ревизионистов, вскрывает их причины.
В апреле 1957 г. Фостера избирают почетным пред-
седателем Национального комитета Компартии США. В
борьбе за сплоченную марксистско-ленинскую партию в
стране рядом с ним такие стойкие, испытанные в клас-
совых боях руководители, как Ю. Деннис, Э. Флинн,
Г. Холл, Б. Девис, У. Уайнстоун, Дж. Джексон, X. Лу-
мер, Г. Уинстон, Р. Томпсон, Дж. Моррис и др.
В январе 1961 г. американские власти после много-
численных отказов разрешили наконец У. Фостеру вы-
ехать в Советский Союз на лечение. В нашей стране
он отметил свое 80-летие.
В направленном ему приветствии ЦК КПСС гово-
рилось: «Вы всегда высоко держали знамя марксизма-
ленинизма и пролетарского интернационализма, бес-
пощадно боролись с антимарксистскими течениями.
Ваши выдающиеся труды по теории и практике ком-
мунистического и рабочего движения, по негритянскому
вопросу явились ценным вкладом в марксистскую нау-
ку и способствовали распространению идей социализма
среди американских рабочих»*.
Уже тяжело больной, У. Фостер до конца своих дней
продолжал много работать, встречался с советскими
людьми, выступал за улучшение американо-советских
отношений. В санатории под Москвой его навестил
Ю. Гагарин, только что совершивший свой исторический
полет в космос.
1 сентября 1961 г. сердце У. Фостера в связи с пол-
ным истощением жизненных способностей, как гласило
медицинское заключение, перестало биться. У гроба
* «Правда», 25.11.1961.
11
с его телом, установленного в Колонном зале Дома
Союзов, в том самом зале, в котором ровно 40 лет
назад он впервые слушал пламенные речи выдающихся
деятелей международного революционного движения,
в почетном карауле стояли руководители КПСС и Со-
ветского государства, его ближайшая соратница по
борьбе Э. Г. Флинн, находившаяся в то время в Москве,
выдающиеся деятели международного коммунистиче-
ского и рабочего движения М. Торез и Б. Рока.
Похоронен У. Фостер в Чикаго, городе великих рево-
люционных традиций, где была создана Компартия
США и где долгие годы он самоотверженно боролся за
дело рабочего класса.
* * *
Советскому читателю известны изданные в русском
переводе историко-теоретические работы У. Фостера
«Закат мирового капитализма», «Очерк политической
истории Америки», «Негритянский народ в истории
Америки», «История трех интернационалов», «Очерки
мирового профсоюзного движения», а также некоторые
его брошюры.
«Страницы из жизни рабочего»— книга воспомина-
ний. Она написана У. Фостером в 1939 г. Позже, в
1943 г., он добавил к ней небольшое послесловие. В
этих интересных, адресованных широкому читателю
мемуарах автор рассказывает о своей яркой, насыщен-
ной событиями жизни. Мы как бы воочию видим моло-
дого Билла Фостера, шагающего по дорогам жизни,
узнаем о его надеждах, успехах и неудачах.
Но эта книга не только о нем самом. Перед читателем
предстают Соединенные Штаты первой половины
XX века. Не та процветающая Америка, которую ста-
рается изобразить западная пропаганда, а родина тру-
жеников и обездоленных, страна безжалостных пред-
принимателей, где люди постоянно ведут суровую борь-
бу за существование.
У. Фостер рассказывает о силе организованного ра-
бочего класса, о том, какой дорогой ценой вырывал он
уступки у американского капитала и сколько жертв при-
нес в борьбе за свои элементарные человеческие права.
Искренне, приводя множество подробностей, автор
пишет об условиях, в которых находился молодой аме-
12
риканский рабочий, и о его участии в классовых бит-
вах, о тактике властей, рассчитанной на раскол и по-
давление рабочего движения, о жизни матросов и ко-
чующих рабочих — хобо, о тюремном застенке. Описа-
ние увиденного и пережитого автором своей обнажен-
ной откровенностью иногда может покоробить придир-
чивый вкус читателя. Но эти страницы помогают лучше
понять и по достоинству оценить тот путь, который он
прошел. «Рабочий, но также интеллигент,— сказал об
У. Фостёре Генеральный секретарь Компартии США
Гэс Холл,— организатор, но также ученый и учитель»*.
То обстоятельство, что книга написана более сорока
лет назад, порой сказывается в авторских формулиров-
ках и оценках, отразивших остроту борьбы в рабочем
движении того периода. Ныне, из «исторического дале-
ка», они иногда выглядят чересчур резкими и даже
спорными. Но в этом — своеобразие мемуаров У. Фосте-
ра, являющихся для нас ценным историческим докумен-
том своего времени.
Оглядываясь на пройденный им путь, Фостер как-то
сказал: «Долгий процесс моего идеологического разви-
тия был отражением, по меньшей мере в основных
чертах, общего интеллектуального роста масс на их
пути к социализму. Но история моего развития — это
история развития отдельной личности, а не класса».
Твердо и решительно звучат слова, сказанные У. Фосте-
ром в преклонные годы: «Если бы я начал жить сначала,
я избрал бы этот же путь».
Мы надеемся, что советский читатель с большим
интересом прочитает книгу, рассказывающую о пути,
который прошел этот замечательный и талантливый
человек, верный сын трудовой Америки.
В. Быков
* «Правда», 25.11.1971.
Посвящается Эстер
Глава I
Работа
Я начал работать с семи лет, продавая уже давно
исчезнувшие газеты «Филадельфия ивнинг стар»,
«Ньюс», «Айтем», и «Колл». В девять лет я решил
поступить в магазин Уэйнемейкера, но хозяин посо-
ветовал мне прежде подрасти. В десять лет мне все-
таки удалось устроиться на работу. Так началась моя
двадцатишестилетняя (с 1891 по 1917 г.) трудовая дея-
тельность: я работал на лесозаготовках, в сельском
хозяйстве, на строительстве, на химических и металлур-
гических предприятиях, на шахтах, транспорте и т. д.,
мне пришлось много странствовать по стране. То, что я
расскажу,— это подлинные эпизоды из жизни рабочего.
«Бульдоги»
За несколько месяцев до знаменитого урагана 1888 г.
наша семья из города Тонтона в штате Массачусетс,
где я родился, перебралась в Филадельфию. Мне было
тогда около шести лет. В то время улицы Филадельфии
были вымощены булыжником и освещались газовыми
и керосиновыми фонарями, по ним двигались конные
повозки и экипажи. Еще не существовало небоскребов,
трамваев и электрических фонарей; телефон в городе
вызывал любопытство, железные дороги находились
14
в стадии развития, а об автомобилях, кино и, разумеется,
о радио и самолетах еще и представления не имели.
Наша бедная рабочая семья проживала с 1890 по
1900 г. на 17-й улице и на Кейтер-стрит в типичном
районе трущоб старого филадельфийского Уэст-Энда.
Кейтер-стрит (мы называли ее «Вонючка») находилась
между 16-й и 17-й улицами; на этой шумной узкой
улочке было несколько конюшен, дровяной склад, за-
ведение по чистке ковров, несколько публичных домов
и множество ветхих домишек. К ней примыкали два
ужасных закоулка, в которых в старых и жалких ла-
чугах без газа, водопровода, ванных и уборных юти-
лись полуголодные, больные, отчаявшиеся, задавленные
нуждой люди, перебивавшиеся случайными заработка-
ми, промышлявшие попрошайничеством, мелкими кра-
жами и всякой всячиной. Здесь жила даже одна душев-
нобольная женщина и два идиота.
В то время еще были живы традиции Гражданской
войны; многим ее ветеранам исполнилось сорок лет с
небольшим, и их организация пользовалась значитель-
ным влиянием. Старые добровольные пожарные коман-
ды, при наличии мрачной статистики кровавых стычек
между бандами, грабежей, поджогов и продажных по-
литиков, еще действовали в качестве политических и
социальных клубов. В каждом районе существовала
своя банда, и чем этот район был беднее, тем сильнее
и отчаянней она была. Банды именовали по названию
животных, рек, улиц, районов, парков и т. д.; среди
них были «львы», «воробьи», «тростниковые», «шуил-
кинские кавалеристы».
Наша банда называлась «бульдоги». Старожилы
рассказывали, что она начала орудовать задолго до
Гражданской войны в районе от 16-й до 17-й улицы
и от Саут-стрит до улицы Фитцуотера. В этих кварталах
жили многодетные семьи, имевшие 6—8 детей, поэтому,
когда все члены банды собирались вместе, получалась
внушительная группа, насчитывавшая до 500 человек.
Многие банды в Филадельфии постоянно враждова-
ли друг с другом, поэтому любой подросток, оказавший-
ся за пределами «своей» территории, мог быть «обчи-
щен»: у него могли отнять коньки, шапку, купальные
принадлежности, карманный нож или еще что-нибудь.
Зачастую между соперничавшими бандами происхо-
дили настоящие сражения с применением палок, кам-
15
ней и ножей, но обычно обходилось без огнестрельного
оружия, которое пускали в ход в исключительных слу-
чаях.
Наш район считался особенно опасным, и «буль-
доги» хвастались, что ни одна банда никогда не могла
их одолеть. Почти все «бульдоги» были ирландцами,
меньшая их часть — протестантами. Между этими оран-
жистами и католиками существовала кровавая вражда,
которая два дня в году, 17 марта и 12 июля, выливалась
в открытые столкновения. Кейтер-стрит имела настоль-
ко плохую репутацию, что если полицейские и отважи-
вались появляться на ней, то только группами по 2—3
человека.
«Бульдоги» как бы подразделялись на три возраст-
ные группы: мальчишек, юношей и, наконец, взрослых
мужчин лет до сорока. Эти подгруппы действовали
как самостоятельные банды, за исключением тех слу-
чаев, когда объявлялась всеобщая мобилизация «буль-
догов»— в день выборов, день «всех святых» или канун
Нового года — для сражений с другими бандами или
еще каких-либо «мероприятий» подобного рода. Лидера
определяли просто: кто лучше всех дрался, тот и
становился вожаком.
Родители членов банды были в основном очень бед-
ными рабочими-иммигрантами: возчиками, портовыми
грузчиками, строительными рабочими. Многие «буль-
доги», как и я, тоже были рабочими, но немало имелось
и таких, кто, живя в тяжелых социальных условиях,
опустились, никогда не работали и изворачивались как
могли, чтобы существовать.
Деятельность «бульдогов» была разнообразна. Мы,
мальчишки и подростки, устраивали спортивные сорев-
нования и игры на улицах. У нас был свой клуб, хоро-
шая футбольная команда, свой оркестр, который, как
утверждали, был лучшим мальчишеским оркестром в
Соединенных Штатах. Члены банды постарше имели
сильную бейсбольную команду, большой социально-
политический клуб и группу «новогодних стрелков»
(участников рождественских выступлений), известную
под названием «Сверкающая звезда»; она состояла из
самых крепких, отчаянных ребят во всей Филадельфии.
В трущобах на Кейтер-стрит в условиях нищеты
процветали безделье, невежество, разбой, преступность,
болезни, пьянство и происходило общее социальное вы-
16
рождение. Мальчишки пили, курили, играли в кости,
занимались мелким воровством. Они били газовые фо-
нари на улицах, воровали товары с повозок у мелких
торговцев, швыряли камни в «безлошадные экипажи»,
которые осмеливались появиться в нашем царстве без-
закония. Многие отказывались ходить в школу и вы-
растали, так и не научившись ни читать, ни писать.
У подростков были распространены более изощренные
формы порока. Эти «бульдоги» посещали игорные залы
и были завсегдатаями публичных домов в качестве
сутенеров или клиентов и совершали правонарушения
в более значительных масштабах. Представители же
старшего поколения «бульдогов» были уже закончен-
ным продуктом трущоб. Денек-другой они могли и по-
работать, но всегда все же предпочитали «обчистить»
пьяного, совершить кражу со взломом или налет. Они
были настоящими бандитами, зачинщиками драк, а
некоторые — обыкновенными хулиганами. Во время вы-
боров эти «бульдоги», ничтоже сумняшеся, торговали
своими голосами, выступали как подставные избира-
тели и помогали боссам Республиканской партии ску-
пать голоса обитателей трущоб. Их социальным клубом
был игорный притон и подпольный бар, где незаконно
торговали спиртными напитками, места, где околачива-
лись бездельники, шулеры, сутенеры, аферисты, ип-
подромные жулики, политические прихвостни и празд-
но шатающиеся безработные. «Бульдоги» проходили
настоящую школу преступности, и значительная их
часть постоянно попадала в исправительные колонии
и тюрьмы. В Филадельфии они были типичной опорой
коррумпированной Республиканской партии.
Некоторые из этих вполне сформировавшихся ганг-
стеров были относительно молоды, но уже настолько
развращены, что не могли больше работать, драться,
красть и даже попрошайничать. Они были раздавлены
физически и морально. Зиму они проводили в город-
ской богадельне, а лето — в конюшнях на Кейтер-стрит,
всегда вшивые, полуголодные, одетые в лохмотья. Мы
называли этих несчастных «юродивыми». В то время
в трущобах еще не получили распространение наркоти-
ки, но эти люди были столь безнадежными рабами
спиртного, что просили милостыню или чистили пле-
вательницы только для того, чтобы его получить. Та
скудная еда, которую они ели, извлекалась обычно
2 — 1026
17
из ящиков для отбросов. Время от времени мы находили
на сеновалах конюшен кого-нибудь из этих несчастных,
замерзшего зимой от холода или скончавшегося от
туберкулеза или белой горячки.
Среди «бульдогов» были распространены религиоз-
ные, национальные и расовые предрассудки. Большие
группы «бульдогов» хулиганили на Саут-стрит, где
опрокидывали и крали выставленные товары, разбива-
ли витрины лавок и головы мелких лавочников-евреев.
Это были погромы в миниатюре. Еще хуже они относи-
лись к неграм: квартал севернее — по Ломбард-стрит —
и два квартала восточнее — по Брод-стрит — проходи-
ла граница, которую неграм было строжайше запреще-
но переступать и проникать на территорию белых, конт-
ролируемую «бульдогами». Если кто-либо из негров —
мужчина или мальчишка — отваживался переступить
эту черту, его безжалостно избивали.
И все же в нашей банде был и подлинный проле-
тарский дух. Насколько я слышал, в нашем районе ни-
когда не удавалось нанимать штрейкбрехеров. А во
время мощной забастовки трамвайщиков в середине
90-х годов «бульдоги», объединившие свои силы, пере-
ворачивали трамваи, которые следовали по их терри-
тории, хотя в каждом из них находились вооружен-
ные полицейские.
В 1900 г. мы уехали с Кейтер-стрит — сего прелест-
ного цветника капиталистической цивилизации,— и я
посетил эти места только 30 лет спустя. Прежних «буль-
догов» уже не было и в помине, но трущобы выглядели
еще ужаснее, чем прежде. Границы для негров уже
более не существовало, и они хлынули в этот некогда
столь ревностно защищаемый от них район. После не-
скольких лет ожесточенной борьбы белые были вынуж-
дены отступить под натиском негров. Единственный
бывший «бульдог», которого я смог найти, был в то
время одним из районных функционеров прогнившего
политического аппарата.
Пресловутые «бульдоги» исчезли, и у новых бед-
ствующих обитателей трущоб на «Вонючке» не осталось
о них никаких преданий.
Обучение искусству
Старый немец Кретчман был скульптором и специ-
алистом во многих областях искусства. Его мастерская
в Филадельфии находилась на углу Франклин-стрит
и Нобл-стрит. Я поступил к нему работать в 1891 г.,
в возрасте десяти лет. Это была моя первая настоящая
работа.
Кретчман лепил скульптуры из глины и воска, вы-
резал их из дерева и высекал из камня. Он создал мно-
жество монументов, посвященных событиям Граждан-
ской войны, которые были установлены на поле брани
в Геттисбурге и в других местах сражений. Вместе с
Калдером он создал также гигантскую статую Уильяма
Пенна, венчавшую купол филадельфийского муниципа-
литета. В то время, когда я с ним работал, он в основном
занимался отливкой бронзовых бюстов филадельфий-
ских аристократов и писал их портреты.
Кретчман старел, и в мою бытность с ним самой
значительной из созданных им работ был барельеф
с изображением президента Линкольна и его прави-
тельства, размером примерно 2,5 м на 3; самая выпук-
лая точка барельефа выступала только на 1,5 см над
плоскостью. Впоследствии одна из питтсбургских компа-
ний покрыла ее стеклом и показывала ее на Всемирной
выставке в Чикаго.
Старый скульптор был, кроме того, выдающимся
гравером по металлу. В этом искусстве выше себя он
ставил только одного человека, работавшего на феде-
ральном монетном дворе. Не раз фальшивомонетчики
просили Кретчмана изготовить стальные матрицы для
выпуска фальшивых монет, но получали отказ. И все
же, несмотря на это, правительство осуществляло как
бы дружеский надзор за его деятельностью. Кретчман
использовал талант гравера в основном для создания
юбилейных и памятных медалей, которые распродава-
лись на различного рода съездах и торжествах. Он
брал меня с собой на подобные празднества в Нью-
Йорк, Бостон, Вашингтон и другие города, чтобы я про-
давал на улицах сувенирные медали, но это занятие
вызывало у меня отвращение. Мне очень нравилось
ездить по стране, но мысль о том, что нужно что-то
продавать, была противна моей натуре, и это чувство
я сохранил на всю жизнь.
2*
19
Одним из многочисленных увлечений Кретчмана бы-
ла гальваностегия, в то время еще только зарождав-
шаяся, и он был одним из лучших специалистов в стра-
не в этой области. Кретчман работал с золотом, сереб-
ром, медью и никелем. Однажды он произвел настоящий
переполох в Филадельфии, покрыв слоем меди набор
бокалов для вина, так как в то время гальваническое
покрытие стекла металлами было практически неиз-
вестно. Я очень переживал, когда однажды случайно
разбил один из дорогих стеклянных бокалов, который
был сделан по заказу богатой филадельфийской семьи
и на изготовление которого ушло шесть недель. На
своих покрытых тонким слоем металла вещах Кретчман
часто делал прекрасные гравюры — искусство грави-
ровки было одним из его многих талантов.
К концу моего пребывания у Кретчмана этот ода-
ренный художник практически оставил многие свои
профессии. Он был плохим бизнесменом и не смог ис-
пользовать свои большие способности, чтобы иметь мно-
го денег. В конце концов он был вынужден зарабаты-
вать себе на жизнь, создавая громадные, величиной
30 см, зубы, которые служили учебными пособиями
для студентов-стоматологов Пенсильванского колледжа
зубной хирургии.
Кретчман хорошо относился ко мне и обучал всему
тому, что знал и умел сам: лепке из глины, формовке
из алебастра, резьбе по дереву и камню, рисованию
и живописи, гальваностегии, резке печатей, гравировке
и т. д. Но меня не тянуло ко всему этому. Я хотел
стать промышленным рабочим: заводы меня притяги-
вали как магнит. Поэтому три года спустя я оставил
работу в художественной мастерской и устроился на
словолитню в Филадельфии. С уходом от Кретчмана
прекратилось обучение искусству, я как бы сбросил
не подходящую мне одежду. И впоследствии никогда
и нисколько не жалел о своем решении. Я не сделал
ошибки, став промышленным рабочим.
Производство удобрений
Профессиональные заболевания были широко рас-
пространены почти во всех отраслях промышленности,
они являлись причиной мучений и гибели большого
20
числа рабочих. Сколько я видел рабочих, почти пол-
ностью потерявших здоровье ради прибылей пред-
принимателей! Уйдя от Кретчмана, я проработал три
года в Американской словолитной компании, где про-
питался свинцовой пылью. Затем работал кочегаром
на свинцовом заводе Гаррисона Уайта в Филадельфии,
один из цехов которого — цех по приготовлению порош-
кообразного свинца — был настолько вреден для здо-
ровья, что рабочие называли его «фабрикой смерти».
Самая опасная работа доставалась вновь прибывшим
иммигрантам, даже не подозревавшим о том, что им
грозит. Рабочие обычно говорили, что если работающий
на «фабрике смерти» будет старательно копить день-
ги, то он сможет купить себе гроб к тому времени, когда
скончается от свинцового отравления.
Но с наиболее вредными за всю мою жизнь условия-
ми труда я столкнулся на предприятиях по производ-
ству удобрений. Я работал в этой отрасли в 1898—
1900 гг. на различных фабриках и в разных городах
чернорабочим, слесарем в котельной, кочегаром, маши-
нистом, мастером по приготовлению удобрений.
Одним из наиболее отвратительных и опасных для
здоровья условий производства удобрений было то, что
фабрика перерабатывала городские отбросы. Типичным
предприятием такого рода была фабрика Американской
перерабатывающей компании в Уэст-Рэдинге (штат
Пенсильвания). На ней часть отбросов сжигали в топ-
ках, а остальное сначала варили в огромных котлах,
потом высушивали, перемешивали и продавали в ка-
честве удобрений.
Фабрика была неописуемо грязна и зловонна и пред-
ставляла собой угрозу здоровью не только работавших
на ней, но и всего окрестного населения. Вся ее терри-
тория была завалена мусором и всевозможными гнию-
щими отбросами, и я часто видел большие груды
нечистот, покрытые шевелящимся слоем червей. Особен-
но невыносимо на свалке было летом, когда двор фабри-
ки покрывался зловонной жижей и сотни тонн отбро-
сов, усыпанных разлагающимися трупами кошек, собак
и т. д., гнили под палящими лучами солнца. Зловоние,
насекомые и черви делали эту картину еще отврати-
тельнее. Смрадный запах чувствовался на расстоянии
мили от фабрики, а миллионы грязных и зараженных
насекомых представляли собой угрозу для всех людей,
живших в округе.
21
Еще одной «прелестью» фабрик по производству
удобрений была обработка трупов животных. Я зани-
мался и этим в Уайомиссинге (штат Пенсильвания),
когда работал на фабрике, принадлежавшей местному
ветеринару. Этот эскулап брал деньги за лечение боль-
ных лошадей, коров и свиней, а после смерти живот-
ных — за удаление их трупов. Он получал приличную
прибыль, продавая фермерам переработанные останки
в качестве удобрения. Рабочие считали, что старый
ветеринар, врачуя больных животных, значительно спо-
собствовал процветанию других видов своей деятель-
ности — перевозке трупов животных и производству
удобрений. Сами удобрения были грубой подделкой:
по крайней мере на 50% они состояли из желтой глины,
остальное — около полдюжины компонентов — отли-
чалось только по причудливости названий, цвету и цене,
но производилось из одной и той же кучи.
На этой фабрике сначала с трупов лошадей и других
животных снимали шкуры, затем их разрубали на
части, которые кипятили до превращения их в мясо-
костную (после перемалывания костей) муку; все это
смешивали с гуано, каинитом, поташом, овечьим наво-
зом, фосфатами, известью, другими химикалиями и, как
уже говорилось, главным образом с глиной; и это долж-
но было превратиться в удобрение. Обычно летом трупы
животных привозили на фабрику уже в значительной
мере «готовыми». Эта фабрика из-за своей особой, не-
описуемой вони и мириадов мух по вредности явно
превосходила, если вообще это возможно, такую «бла-
гоухающую розу», как фабрика отбросов в Уэст-Рэдинге.
Люди, разделывавшие трупы животных перед вар-
кой их в котлах, работали в помещении, наполненном
удушливым паром и кишевшем червями. Запах варева
из разлагающегося мяса был настолько ужасающим,
что любые другие запахи не шли с ним ни в какое
сравнение. Люди постоянно подвергались опасности
подхватить те же болезни, от которых погибли живот-
ные: незадолго до моего появления на фабрике один из
рабочих умер от сапа, заразившись от павшей лошади.
Молодого мясника омерзительная работа превратила в
высохшего и болезненного человека. Он был настолько
пропитан зловонием, что, как бы ни мылся, не мог из-
бавиться от тошнотворного запаха. В трамвае люди ша-
рахались от него, как от прокаженного. И за такую
22
опасную и вредную работу он получал десять, а его
помощник — семь с половиной долларов в неделю.
На обеих фабриках машины и механизмы ничем
не были ограждены, и многие рабочие, получая увечья,
лишались трудоспособности. На фабрике в Уайомис-
синге работал один эпилептик, которого вообще не сле-
довало бы принимать на подобное предприятие, так
как припадок у него мог случиться в любую минуту.
Но он работал почти даром, и поэтому его держали.
Однажды у него начался припадок, и он упал на при-
водной шкив вращающегося колеса. Ему изуродова-
ло половину лица, прежде чем успели прийти на
помощь.
Поистине смертельной опасностью для здоровья
рабочих на фабриках по производству удобрений была
ужасная пыль. Всевозможные мельницы, смесители,
транспортеры, ковши и желобы не были снабжены
никакими вентиляторами, очистителями, кожухами и
прочими механизмами и приспособлениями, защищаю-
щими здоровье людей, и поэтому они постоянно вы-
брасывали в воздух огромные облака пыли. Издали
могло показаться, что фабрика горит — столько пыли
валило из ее окон и дверей. Временами в помещениях
от пыли стояла такая темень, что даже днем и с фона-
рями, пытаясь выбраться наружу, мы брели, натыкаясь
на столбы и кучи сырья. Пыль была бичом всех фаб-
рик, где я работал, и особенно крупнейшей в то время
на Юге фабрики компании «Армор энд компани* в
Джексонвилле.
Большая часть пыли состояла из крайне вредных
для здоровья химических веществ. Но особенно мы
боялись пыли, появлявшейся в процессе измельчения
сухих костей. Из быстро вращающихся мельниц выры-
вались густые клубы пыли, без сомнения насыщенной
болезнетворными микробами, которые вызывали у лю-
дей тяжелые заболевания; обычно много часов спустя
после работы на мельнице по перемолке костей рабочих
трясло и лихорадило. Другая, не менее вредная пыль
возникала при перемалывании сухих табачных стеблей.
Она вызывала воспаление глаз, горла и мучительный
кашель. Рабочие-негры больше всего боялись этой пыли
и называли ее «нюхательный табак старого короля*.
У нас не было защитных масок. Некоторые рабочие
закрывали лица платками, но это лишь затрудняло
23
дыхание. На предприятиях по производству удобрений
были широко распространены болезни носа, горла,
легких. Смерть от туберкулеза была обычным явлением.
После трех лет работы на этих предприятиях и у меня
начался туберкулез, но, к счастью, я вовремя спохватил-
ся. Я бросил эту работу и ушел в море. Три года я
скитался по свету на парусниках, и это меня снова по-
ставило на ноги. Тридцать лет спустя врачи-рентгеноло-
ги Кремлевской больницы в Москве обнаружили у меня
следы перенесенного туберкулеза.
Пеонаж во Флориде
Зимой 1900 г. я покинул Пенсильванию и направил-
ся на Кубу, в Гавану. Только что закончилась испано-
американская война, и в сложившейся ситуации было
трудно получить работу, поэтому я вернулся вскоре
в Соединенные Штаты.
Я прибыл в Тампу без гроша в кармане и намере-
вался поработать где-нибудь в глубинке, прежде чем
отправиться на Север. Флорида была и остается тем
местом, где рабочему человеку особенно трудно. Опла-
та труда здесь была мизерной, а хозяева, чтобы за-
получить рабочих, использовали полицию и систему
пеонажа: полиция арестовывала безработных, их суди-
ли за бродяжничество, а затем уже группами, скован-
ными общей цепью, отправляли на принудительные
работы для сбора живицы и получения скипидара и на
фосфатные шахты, где их нещадно эксплуатировали
алчные предприниматели. Жертвами такой системы
преследований являлись в первую очередь негры.
Условия существования на этих фермах-тюрьмах
и фабриках-тюрьмах по производству скипидара и пе-
реработке фосфатов были ужасными: жесткая дисцип-
лина, изнурительная работа, отбросы вместо пищи,
полная антисанитария. Ни в чем не повинному человеку
только за то, что он был без работы, могли присудить
отработать штраф в 15 долл., тогда как платили ему
всего несколько центов в день. Это само по себе трудно.
Кроме того, время от времени ему по очень высокой
цене выдавали обувь, рубашку и т. д. и постоянно удер-
живали из заработной платы их стоимость. Поэтому,
чтобы выплатить властям штата штраф в несколько
24
долларов, зачастую больной человек должен был про-
работать не менее года. Подобная система существовала
почти во всех южных штатах.
Я очень скоро понял, что флоридские «свободные»
предприятия не так уж сильно отличаются от каторги
или тюрьмы. В Тампе я сел на товарный поезд и через
несколько миль сошел в местечке, называвшемся Терки-
Крик. Здесь я получил работу у подрядчика, занимав-
шегося заготовкой шпал для железной дороги. Лагерь
лесорубов находился в 16 км, в лесу, и я прибыл туда
как раз к ужину. Здесь находилось около пятидесяти
белых рабочих. На следующий день должна была вы-
плачиваться месячная заработная плата, и рабочие
только что получили расчетные листки. Со всех сторон
слышались жалобы, все высказывали недовольство.
Оказалось, что все рабочие должны подрядчику. Им
навязывали, как и в тюрьмах, различные товары по
высокой цене, а затем удерживали их стоимость из
заработка 80 центов в день. Деньги получало всего
несколько человек, и все они были местными.
Я помню, в каком тяжелом положении оказался
кочегар, работавший на небольшой паровой машине.
Это был молодой человек, говоривший с сильным
южным акцентом, живший до этого на «далеком
Севере», в Джорджии. Он работал за доллар в день и
должен был получить деньги за 21 рабочий день. Но
у него вычли — помимо трех с половиной долларов в
неделю за питание — за инструменты, тюфяк, одеяло,
табак и оплату доктора, всего 27 долл. Таким образом,
работая до изнеможения три недели, кочегар еще остал-
ся должен 6 долл. В таком же положении оказались
почти все рабочие.
Я осторожно пытался поговорить с некоторыми на-
иболее открыто выражавшими свое недовольство людь-
ми относительно возможности забастовки, но они были
настолько деморализованы, что не могли предпринять
никаких действий. Один из них рассказал мне, что в
прошлую выплату четверо рабочих, которым тоже не
заплатили, бросили работу. Но когда они добрались до
Терки-Крик, их арестовала полиция за бродяжничество
и отправила в тюрьму. Хозяева использовали угрозу
заключения в тюрьму и средневековую каторгу для
того, чтобы заставить рабочих трудиться почти даром.
Разница между «свободным» трудом и каторжными
25
работами во флоридской глуши была весьма неопре-
деленна.
Стало ясно, что на дорогу в Терки-Крик мне не
заработать, поэтому утречком я решил «смыться». Я
позаботился, чтобы о моем решении не узнали хозяева,
так как за этим последовало бы тюремное заключение.
Покончив с завтраком, я задержался в связи с оформле-
нием на работу. Табельщик объяснил мне, как добрать-
ся до рабочего места. Но на развилке дорог, вместо
того чтобы, как следовало, повернуть направо, я повер-
нул налево и быстро отмахал 16 км до Терки-Крик.
К счастью, хозяева не хватились меня до полудня, а к
этому времени я уже вскочил в товарный поезд и уехал.
Иначе, вне всякого сомнения, мне пришлось бы совер-
шить путешествие в лагеря, где производят скипидар.
Я вылез из товарного поезда через несколько кило-
метров и в поисках работы оказался на лесопилке, при-
надлежавшей некоему Брамлиту. Этот типичный кост-
лявый флоридский «крекер»* сразу же предоставил
мне работу — рубить с напарником лес. Наша заработ-
ная плата составляла доллар в день (минус три доллара
в неделю за питание), и за это мы работали от зари
до зари.
У Брамлита было четыре сына, все с желтыми,
изможденными лицами от постоянного употребления
хинина, с помощью которого они вели бесконечную
борьбу с малярией. На лесопилке работали восемь
белйх и шесть негров. Негры ютились отдельно, в убо-
гой полуразвалившейся лачуге, а белые спали в сколо-
ченном из сосновых досок бараке. Нас кормили тем, что
обычно давали рабочим на Юге,— беконом, бобами,
овсянкой и кукурузными лепешками.
Однажды ночью наш лагерь был разбужен пронзи-
тельными криками, револьверными выстрелами и сту-
ком конских копыт. Белые рабочие выскочили из барака
узнать, что происходит, но негры, наученные горьким
опытом многих лет террора, скрылись в ближайшем
лесу. Во двор лесопилки бешено ворвалось около дю-
жины всадников. Это был налет типа тех, которые в
то время «ночные всадники» или «белые капюшоны»
очень часто совершали в южных штатах. Всадники
* Презрительное прозвище белых американцев из штата Джорд-
жия. Прим, перев.
26
были вооружены, но на них не было масок и прочих
аксессуаров. Некоторые из них были пьяны, но тради-
ционный ку-клукс-клановский дух насилия у всех бил
через край.
Брамлит и всадники дружески приветствовали друг
друга. Рабочих же построили, поодиночке допросили
и всех вместе обругали. Предводитель мне заметил,
что в Южной Флориде считают, что если янки не сует
нос не в свои дела, он такой же хороший, как собака.
В конце концов ночные всадники ускакали, оставив
нас в покое. Но некоторые громко сетовали на то, что
чернокожим удалось от них улизнуть. Позже рабочие
рассказывали, что такие налеты были отнюдь не ред-
костью и их цель состояла в том, чтобы запугать ра-
бочих. Перепуганные негры просидели в лесу всю
ночь.
Проработав на лесопилке Брамлитов две недели, я
подсчитал, что, несмотря на грабительские цены за пи-
тание, я должен получить после всех вычетов по край-
ней мере три доллара на дорогу. Поэтому однажды
вечером я сказал Брамлиту, что ухожу с работы и хочу
получить расчет. Он вышел из себя и заявил, что я
не могу уйти с работы. Я был изумлен. Оказывается,
он пытался оставить меня на лесопилке силой. Все
доводы были бесполезны. Брамлит просто отказался
мне заплатить и пригрозил, чтобы я не уходил.
Рабочие в нашем бараке отнеслись ко мне сочувст-
венно, но сказали, что они ничего не могут сделать.
Мой напарник настоятельно советовал мне не обращать-
ся к властям. Если я это сделаю, говорил он, меня
арестуют как бродягу. Но даже если случится чудо
и я смогу заставить Брамлита рассчитаться, то все,
что я получу,— это обычный расчетный листок, по
которому я окажусь у него в долгу. Рабочие посовето-
вали мне «сматываться, покуда ботинки целы», и по-
пытаться забраться в идущий на Север товарный
поезд.
На следующее утро я отказался выйти на работу.
Вся семья Брамлитов собралась, чтобы не пустить меня
в столовую. Сам Брамлит был очень озлоблен, кричал,
что, если я не отправлюсь на работу, он добьется, что
меня арестуют. Рабочие заверили меня, что это не пус-
тая угроза и что я обрекаю себя на работу в лагере, где
добывают скипидар. Что делать! Той же ночью я прыг-
27
нул в паровик, направлявшийся в Джексонвилл, и боль-
ше никогда не видел ни Брамлита, ни его батрацкого
лагеря.
Нью-йоркские трамваи
Вернувшись из Флориды, я в 1901 г. несколько ме-
сяцев работал в Нью-Йорке вожатым трамвая, ходивше-
го по 3-й авеню. Ныне сходящий со сцены, трамвай
в то время был самым модным видом городского тран-
спорта. Конка доживала свои последние дни, подземки
еще не было, автомобиль только начал появляться на
улицах, а наземные поезда передвигались с помощью
медленных, пыхтящих паровозов.
Наша заработная плата составляла всего 22 цента в
час, а работали мы по 10 часов всю неделю без выход-
ных. Люди были неорганизованны, и боссы жестоко
расправлялись с рабочими, оскорбляли и увольняли их
под любым предлогом.
Работа вагоновожатого была тяжелой и нервной.
В то время улицы Нью-Йорка были забиты медленно
передвигающимся транспортом на конной тяге, и вести
трамвай в этой сутолоке, да еще по расписанию, было
действительно сложным делом. Вагоновожатый не имел
отдельной кабины с сиденьем и пневматическим тормо-
зом. Мы должны были стоять весь день и вертеть тяже-
лые ручные тормоза и при этом никак не были защище-
ны от непогоды. Много раз я промокал до нитки и про-
мерзал до костей. Это была убийственная работа.
Рабочие люто ненавидели компанию. Что касается
кондукторов, то многие из них без всяких угрызений
совести присваивали часть собираемой платы за проезд.
Тогда еще не было трамваев, в которых надо было пла-
тить сразу же при входе, и поэтому даже целая армия
сыщиков компании не могла уследить за кондукторами,
собирающими плату за проезд в битком набитом трам-
вае. «Монетчиков», или «ловкачей», как их тогда назы-
вали, выявляли преимущественно с помощью бухгал-
терских методов. Например, если поездка по маршруту
не давала обычной суммы сбора, то кондуктора тотчас
увольняли за воровство.
Нас, вагоновожатых, глубоко возмущала чрезмерная
тяжесть нашего труда и назащищенность от преврат-
28
ностей погоды. Мы требовали установить пневматиче-
ские тормоза, сиденья, отгородить место вожатого. Но
хозяева и инженеры компании утверждали, что все эти
нововведения — хотя они уже были повсюду — невоз-
можны в условиях интенсивного движения в Нью-
Йорке: дескать, пневматические тормоза быстро изно-
сятся в результате постоянного использования, сиденья
снизят нашу бдительность, отдельные кабины ограни-
чат обзор, а все, вместе взятое, приведет к увеличению
числа несчастных случаев. Но это было не более чем
лицемерной защитой прибылей. Несколько лет спустя
компания была вынуждена пойти на эти столь необхо-
димые нововведения, и обслуживание от этого значи-
тельно улучшилось.
Некоторые из нас, молодых рабочих, были полны
решимости покончить с несправедливостью и начали
организовываться. Мы создали группы ораторов в
нескольких трамвайных парках нашей и других ком-
паний. В это же время я встретился с Германом Робин-
сом, одним из организаторов Американской федерации
труда. Единственное, что он для нас сделал,— это выра-
зил сочувствие и пообещал «посетить» наших людей,
если мы сможем их собрать. Таково было мое первое
знакомство с бюрократическими организационными
методами АФТ.
Мне и нескольким рабочим удалось создать союз,
членами которого мы и стали, и наша последующая дея-
тельность была успешной. Но однажды несколько рабо-
чих, в том числе и я, из трамвайного парка на 66-й улице
были вызваны в управление компании, и нам вручили
документы об увольнении.
Тогда, в период полного господства предприятий,
на которых не было профсоюзов, хозяин не побоялся
сказать нам, что мы уволены за то, что хотели создать
профсоюз. В тот же день он постарался, чтобы подобные
меры были приняты в отношении рабочих других трам-
вайных парков, и наш профсоюз был задушен в зароды-
ше. И только более чем тридцать лет спустя, после
многих бесплодных стычек и конфликтов, транспорт-
никам Нью-Йорка удалось наконец организовать Союз
транспортных рабочих.
Техасские прелести
После увольнения из нью-йоркской трамвайной
компании я решил переехать на Запад, а по пути уст-
роился на работу на Южно-тихоокеанской железной
дороге в городке Эко, штат Техас, почти на границе с
Луизианой. Меня зачислили в бригаду, работавшую на
строительстве сортировочной станции. Начал я в ка-
честве «мальчика на побегушках», или официанта, но
вскоре меня сделали помощником повара. Это был не-
малый успех и признание моих способностей в кулина-
рии: ведь если мексиканцев можно было кормить
любыми объедками, то американское начальство хоро-
шо зарабатывало, и повар должен был быть действи-
тельно первоклассным.
В Восточном Техасе царило полное беззаконие. Бе-
лые сводили друг с другом счеты с помощью револьвера
и ножа, угнетали и терроризировали негров и мексикан-
цев. В нескольких километрах к западу от Эко нахо-
дился город Бомон, известный тем, что здесь забил
первый нефтяной фонтан на Западе. Возможно, тогда
это был самый дикий город в Соединенных Штатах.
Здесь ежедневно происходили грабежи и за неделю в
перестрелках погибало около дюжины человек.
Как и везде в Техасе, мексиканцы в Эко работали,
как полукрепостные. Самым жестоким боссом был ох-
ранник и табельщик «лайге»* Гарднер. Это был смуг-
лый человек хрупкого телосложения, принадлежавший
к старому аристократическому семейству южан. Его
родные имели много рабов и большую плантацию, но
в Гражданской войне потеряли все. Гарднер не мог
этого забыть и люто ненавидел северян.
Дьявольский характер Гарднера еще более усугуб-
лялся тем, что он болел нефритом, и врачи предупре-
дили его, что более двух лет он не протянет. Гарднер
любил говорить: «Если мне суждено сыграть в ящик,
то я могу захватить с собой кое-кого из своих врагов».
Говорили, будто он убил двух белых и нескольких нег-
ров и отвертелся от наказания благодаря своим аристо-
кратическим связям. Гарднер относился к нам, рабо-
тавшим на кухне, подчеркнуто вежливо, но с револь-
вером в руках терроризировал рабочих-мексиканцев.
* «Лайге»— помесь тигрицы со львом.— Прим. ред.
30
Однажды мы, повара и официанты, стали спорить
относительно жалованья. Гарднер в спор не вмеши-
вался, но наш шеф-повар Сэм Фрейн, споривший с нами,
неожиданно стал хвастаться тем, что он был штрейк-
брехером. Это возмутило меня и другого повара, и мы
окончательно разругались с этим негодяем.
Как и Гарднер, Фрейн не уставая кичился своим
«благородным» происхождением: его родители были
сталелитейными магнатами в Питтсбурге, а он окончил
Колумбийский университет и хвастал тем, что ходил
в одну школу с Гарри Toy. Фрейн, по его словам, рань-
ше занимал высокие посты в сталелитейной промыш-
ленности, и последним местом его работы был пост
генерального директора конторы одной из крупных
сталелитейных корпораций на Среднем Западе, но он
все потерял из-за пристрастия к спиртному, азартным
играм и разгильдяйства. В конце концов он стал бродя-
гой и за последние десять лет сменил много рабочих мест
на Юге и Западе страны.
Однажды, сильно подвыпив, Фрейн начал громко
разглагольствовать о своей семье и сравнивать свое
происхождение с происхождением Гарднера не в поль-
зу последнего. Он даже глумился над старой рабовла-
дельческой аристократией Юга и выражал бурную ра-
дость по поводу ее поражения в Гражданской войне.
Затем, окончательно осмелев от выпитого, он заорал:
«Вы знаете, почему так темны эти проклятые южане?
Да в них течет кровь ниггеров!»
Сидевший в соседнем вагончике на небольшом рас-
стоянии Гарднер слышал эти слова. Некоторое время
он как будто не обращал на них внимания, но, когда
Фрейн произнес последнюю фразу, которая была самым
тяжким оскорблением для аристократа-южанина, Гард-
нер вскочил со стула, проверил, заряжен ли его кольт
45-го калибра, и вошел в наш вагончик. Пьяный Фрейн
повернулся к нему. Не сказав ни слова, Гарднер под-
скочил к Фрейну и ударил его тяжелым кольтом по
голове, тот рухнул как подкошенный. А Гарднер вернул-
ся в свой вагончик.
Вскоре Фрейн сам поднялся с пола. Половина его
лица была целиком разбита ударом тяжелого револьве-
ра. Гарднер снова зашел в кухню и, подойдя к повару-
штрейкбрехеру, сказал: «Фрейн, считай, тебе повезло,
что ты жив. Ты никогда так не был близок к смерти,
31
как несколько минут назад. Единственно, почему я не
застрелил тебя,— так это потому, что я мог бы попасть
в других людей, находившихся в кухне. За такое ос-
корбление я мог бы пристрелить тебя, и никто меня за
это не арестовал бы. А теперь убирайся отсюда. Если
через десять минут ты еще будешь здесь, я всажу в тебя
пулю».
Растерянный Фрейн быстро собрал пожитки и исчез.
То, что с ним произошло, не вызвало возмущения ни у
повара, ни у меня. Фрейн был штрейкбрехер и преда-
тель, и ссору между ним и Гарднером мы восприняли
как стычку между нашими врагами. Без сочувствия
и сожаления смотрели мы, как он плетется по шпалам.
Гомстеды в XX веке
В 1904 г., оказавшись в Орегоне, я решил получить
земельный надел. В то время большая волна поселен-
цев, сыгравших столь важную роль в освоении Запада,
шла на убыль. Свободных государственных земель еще
было много, но плодородные прерии и долины уже были
распределены. Поселенцы того времени пытались вести
хозяйство на каменистых и поросших лесом участках в
предгорьях и безводных пустынях. Это были последние
пионеры, арьергард этого исторического поколения.
Мой участок находился у слияния двух речек —
Индиен-Крик и Моузир-Крик, у подножия восточного
склона Каскадных гор, примерно в 19 км к югу от боль-
шой реки Колумбия. Он располагался на высоте двух
тысяч футов в гористой и очень живописной местности,
которую пересекали глубокие каньоны, а вдали видне-
лась величественная гора Маунт-Худ. В этом диком
краю я и взял земельный надел размером 65 га и такой
же участок леса. Рядом находился гомстед моей сестры
Анны и ее мужа Джорджа Маквея.
В те годы наблюдался наплыв поселенцев в штат
Орегон. Они надеялись разбить яблоневые сады в совер-
шенно дикой местности. Всего в нескольких милях на-
ходилась знаменитая долина Худ-Ривер, где пригодные
для яблоневых садов земли стоили очень дорого — до
тысячи долларов за акр,— и специалисты утверждали,
что природные условия в нашей местности похожи на
условия в долине Худ-Ривер и что здесь также можно
выращивать хорошие фрукты.
32
Я вообще не знал, или представлял весьма смутно,
как выращивать яблоневый сад, но меня очень привле-
кали эти прекрасные места. Я думал, что в лучшем слу-
чае освою участок и с выгодой его продам, а в худшем —
приобрету нужные навыки. Наши места были порази-
тельно красивы, и здесь можно было проводить ежегод-
но несколько месяцев весной и летом, как это требова-
лось законами о гомстедах. Зарабатывал я на жизнь,
нанимаясь на близлежащие лесоразработки или на же-
лезнодорожную станцию, ибо я не собирался отказы-
ваться от того, чем я был — промышленным рабо-
чим.
Наша расположенная в глуши община поселенцев
насчитывала чуть более двух десятков человек — семей-
ных и холостяков. Среди них было несколько рабочих,
но большей частью это были бывшие аптекари, адвока-
ты, проповедники и мелкие бизнесмены, по тем или
иным причинам бежавшие от городской суеты. Было
также и несколько фермеров, вынужденных покинуть
свои истощенные земли на Востоке и Юге и переселиться
на Запад. Большая часть членов общины были протес-
тантами-фундаменталистами, поэтому у нас строжайше
порицались Пьянство, танцы и брань. Молодежи эти
ограничения не нравились, и временами между молоды-
ми людьми и родителями вспыхивали острые конфлик-
ты. Лишь двое, в том числе я, социалисты и атеисты,
были отщепенцами в глазах наших строгих соседей-
пуритан.
В то время на Западе были широко распространены
старые обычаи гостеприимства. Если -одинокий путник
попадал в хижину поселенца, в которой никого не было,
он мог приготовить себе обед и переночевать, но перед
уходом должен был вымыть после себя посуду, оставить
охапку сухого хвороста и плотно закрыть входную
дверь, чтобы дикие животные не смогли забраться
внутрь дома.
Жизнь поселенца была тяжелой. Расчистка каменис-
того участка, поросшего соснами и елями, сплошь по-
крытого почти непроходимыми зарослями дуба, ивняка,
лавра и дикой вишни, стоила до двухсот долларов
за акр. Переселенцам, людям неимущим, приходи-
лось месяцами работать «на стороне», чтобы заработать
немного денег и получить возможность расчищать свои
участки. Некоторые переселенцы имели лошадей; боль-
3-1025
33
шинство домов, в том числе и мой, было построено из
свежесрубленных деревьев.
Поселенец, труд которого был тяжел, мог наслаж-
даться пьянящим горным воздухом, любоваться краси-
вой местностью, заниматься охотой и в целом иметь здо-
ровые условия жизни. Здесь водились пумы, олени,
медведи, койоты, кролики, иногда попадались и волки.
Много встречалось гремучих змей. В изобилии были
куропатки и перепела, и никто даже не задумывался о
правилах охоты. В ручьях и речках плавало столько
прекрасной горной форели, что наловить ее не составля-
ло никакого труда. Зимой все покрывалось глубоким
снегом, и местность становилась сказочно красивой, но
летом здесь почти не бывало дождей. Для хозяйства
же необходима вода, а она имелась лишь у немногих.
После трех лет такой жизни я, «доказав свое право»
на участок, продал его за половину того, что я бы зарабо-
тал за время, затраченное на его освоение. Так окончи-
лась моя попытка заняться сельским хозяйством в пе-
риод спада великой волны американских поселенцев.
Первый и последний раз в жизни я предпринял попытку
иметь собственность — деньги, дом или землю. Но,
будучи поселенцем, я приобрел хорошие навыки охот-
ника и глубоко, навсегда полюбил горы.
В наших местах так и не удалось осуществить ро-
зовые мечты этих запоздалых пионеров, и здешние
гомстеды не превратились в яблоневые сады. Примерно
в это время начались широкие посадки яблоневых са-
дов во всех северо-западных штатах Тихоокеанского
побережья на орошаемых и легко осваиваемых пустын-
ных землях. Вскоре это привело к перепроизводству
яблок и сделало их выращивание невыгодным в тех мес-
тах, где, как и вдоль Моузира, освоение и обработка
земли требовала больших усилий. Поэтому поселенцы
в этой глухой местности один за другим отказывались от
безнадежной борьбы. В конце концов осталось всего
несколько человек, которые влачили унылое, нищенское
существование. Вновь появились сосны, ели, густой
кустарник, и все это быстро разрослось на местах, рас-
чищенных с таким большим трудом. Лучшие участки
леса были скуплены лесозаготовительными компаниями
почти за бесценок, остальные земли опять перешли в
собственность правительства и стали, как прежде,
использоваться в качестве пастбищ для овец и крупного
34
рогатого скота. Гомстеды, возникшие в долине Моузира,
явились результатом инициативы примитивного, силь-
ного индивидуализма, которая потерпела крах при
столкновении с враждебными экономическими усло-
виями.
Пастушеские собаки
На Западе рабочие и фермеры всегда косо смотрели
на пастухов, гонявших овец; считалось, что они немного
«не в себе». Жизнь пастуха, бродившего со стадом по
глухим горным местам Вайоминга, Монтаны, Юты и
других западных штатов, была унылой и одинокой.
Зачастую в течение целого лета он месяцами не встречал
ни единой души. Одиночество, когда вокруг видишь
только собак и вечно блеющих овец, порождает привыч-
ку разговаривать с самим собой и к прочим отклонени-
ям. Поговаривали, что приюты для умалишенных за-
полнены тронувшимися от одиночества пастухами
овечьих стад.
В 1907 г. я решил попробовать месяца два попасти
овец. Это случилось ранней весной, в период окота.
Как правило, в это время овец пригоняли с отдаленных
горных пастбищ домой, на ранчо. Я выбрал именно это
время потому, что я не хотел вести в течение долгих
месяцев тоскливую одинокую жизнь пастуха.
Место, где я работал, находилось в 60 км от Те-Далса,
штат Орегон, на берегу Дешют-Ривер. Река протекала
по большому каньону, более 40 м гйубиной и 3 км ши-
риной. Каньон с края обрыва представлял собой захва-
тывающее зрелище, а река далеко внизу казалась узкой
серебряной лентой. Помню, у меня перехватило дыха-
ние, когда я в первый раз увидел эту картину. Овцы
щипали траву на склонах каньона, которые были на-
столько круты, что если камень, человек или овца сры-
вались вниз, то катились до дна каньона без остановки.
Работу на пастбище во время окота никак не назо-
вешь привлекательной. Но она была особенно тягостной
на крутых склонах каньона. Пасущиеся стадами овцы
часто теряли своих ягнят и преспокойно брели дальше,
бросая ковыляющих детенышей на произвол судьбы.
Но позже они вдруг о них вспоминали и бросались сломя
голову искать потерявшихся ягнят. Овца начинала
3*
35
метаться в стаде из трех тысяч голов, нервно обнюхивая
попадающихся ягнят, чтобы узнать своего по запаху.
Возбужденная овца бросалась из стороны в сторону,
фыркая и бодая всех подряд чужих ягнят, которые
попадались на ее пути. Часто отброшенный ее ударом
ягненок катился вниз по крутым склонам и погибал,
а достигнув дна каньона, превращался в бесформенную
кровавую массу. В конце дня всегда бывало много ягнят,
разлученных со своими тупыми и обезумевшими ма-
терями, и незадачливые пастухи должны были собирать
всех отбившихся ягнят и сносить их в места ночевки,
где их могли бы найти безутешные родительницы.
У меня возникла активная неприязнь к овцеводству.
Почти все, что имело отношение к этой работе, вызывало
у меня отвращение. Все, кроме пастушеских собак — на-
стоящих друзей пастухов. Они были очень умны и уди-
вительно приспособлены к своей работе. Самыми заме-
чательными собаками в нашем лагере были шотланд-
ские овчарки-колли Джек и Пит, принадлежавшие ста-
рому пастуху Биллу Симмонсу. Симмонс относился к
своим собакам как к настоящим друзьям. Не то что
бить — он даже никогда не кричал на них. Главным в
его жизни было обучение своих прекрасных колли.
Он разговаривал с ними, как с людьми, и был убежден
что они понимают каждое его слово. Он не обучал их
никаким трюкам, но со знанием дела подготовил к ра-
боте с овцами.
Для обычной, не совсем обученной собаки пасти
овец на склонах каньона было убийственным занятием:
от постоянного карабканья по камням их лапы были
изранены и кровоточили. Но собаки Симмонса от этого
не страдали. Симмонс привил им иные, чем другие
пастухи, навыки: вместо того чтобы гоняться вверх и
вниз по крутым склонам каньона всякий раз, когда надо
было вернуть овцу, его собаки располагались в опре-
деленных местах на верхней границе склона и действо-
вали с этой позиции. Пригнав овцу к стаду, они воз-
вращались и ложились на свои места. Поэтому они
затрачивали на свою работу гораздо меньше усилий,
чем другие собаки. Их лапы были целы; они не уставали
и не пугали овец. В каньон они спускались только по
приказу Симмонса. Чтобы избежать путаницы, Симмонс
отдавал приказы старшей собаке, Джеку, свистом, а
36
младшей, Питу,— только голосом. Было очень интерес-
но наблюдать, как работают эти умные животные. В ра-
боте они стоили шести обычных собак, и весь лагерь
восхищался ими.
За год до моего появления эти два прекрасных пса
спасли Симмонсу жизнь. Однажды вечером, ранней
весной, когда он перегонял свое большое стадо овец на
ночлег, внезапно разразилась снежная буря. В кромеш-
ной мгле, в глухом месте Симмонс упал с высокого
обрыва и сломал обе тазобедренные кости. Казалось,
конец, он уже был обречен погибнуть, и никто бы его
не нашел. Но у него были умные друзья — собаки,
на которых можно было положиться, и они оправдали
его надежды. Он дал понять Джеку, чтобы тот держал
овец вместе, а Пита отправил за несколько миль на
ранчо за помощью. И вскоре к месту несчастного случая
Пит привел спасателей. Симмонс пролежал шесть ме-
сяцев в больнице в Те-Далсе. Я не раз говорил с ним
об этом случае и восхищался собаками, но Симмонс
воспринял это как само собой разумеющееся. Он отнюдь
не считал чем-то особенным то, что собаки поняли, чего
именно он хотел от них в той опасной ситуации. Он
был столь высокого мнения об их уме и преданности,
что ничто в их поведении уже не могло его удивить.
Шкуродеры
В 1907 г., когда вдоль северного берега реки Ко-
лумбии от Спокана до Портленда строились Южно-
тихоокеанская и Южная железные дороги, я работал
близ Уайт-Салмона, штат Вашингтон, на строительстве
железнодорожной земляной насыпи. Это была типичная
для того времени работа, и на строительстве собрались
камнетесы, уборщики породы и погонщики мулов со
всего Запада. В городках, расположенных вдоль строя-
щейся железной дороги, «увеселительных» заведений
было больше чем достаточно; они были переполнены
аферистами, шулерами, проститутками и прочим сбро-
дом, обиравшим рабочих.
Это совершенно неорганизованное «рабочее стадо»
вынуждено было соглашаться почти на любую оплату
и продолжительность рабочего дня, почти на любые
условия труда и быта, которые им диктовали хозяева.
37
Вот пример, который наглядно показывает, как мало
стоила жизнь рабочего: однажды двое камнетесов были
разорваны в клочки преждевременным взрывом. Нам
удалось найти лишь ботинок с частью оторванной ступ-
ни. Бездушный хозяин взял его в руку и со словами:
«Ладно, думаю, из-за этого не стоит устраивать похо-
рон»— швырнул в бурные воды Колумбии.
В ведении подрядчика по прозвищу Цыган, на ко-
торого я работал, находились конные волокуши, пе-
ремещавшиеся по земле волоком, на полозьях и коле-
сах и используемые как скреперы на земляных работах.
Ими управляли типичные погонщики-«шкуродеры» —
наиболее колоритные фигуры из всех кочующих рабо-
чих на Западе. Без дома и без семьи, они кочевали с
одного железнодорожного строительства на другое; у
них была профессиональная гордость, и они с презре-
нием смотрели на всех «паразитов» и «домоседов».
Я так и не смог понять, почему многие из них были
кокаинистами.
Погонщиков называли шкуродерами за их умение
пользоваться вожжами, как кнутом: резким рывком
поводьев они могли содрать кусок шкуры мула или
лошади. От такого жестокого обращения бока этих жи-
вотных были обычно покрыты шрамами. Большинство
подрядчиков строжайше запрещали так бить живот-
ных. Я тоже научился этому трюку, но никогда не
применял его на практике.
Я работал на волокуше-скрепере шириной в 2 м,
в которую была впряжена четверка мулов, и уже имел
опыт погонщика, так как мне приходилось работать с
этими животными на лесоразработках, строительстве
железнодорожных насыпей, перевозить самые различ-
ные грузы и выполнять разнообразные работы на ранчо.
Я считал, что к животным, с которыми работаешь,
надо относиться по-дружески, и это дает хорошие ре-
зультаты, так как лошади и мулы быстро понимают
внимательного погонщика. Поэтому, получив четверку
мулов, я стал следовать своим правилам, и работа пошла
как по маслу.
С этой четверкой я проработал несколько дней и, к
своему удивлению, узнал, что в нашем лагере эти мулы
пользовались самой плохой репутацией. Они были на-
столько «испорчены» невежественными и жестокими по-
гонщиками, что в течение недели перед тем, как ко мне
38
попали, по крайней мере восемь погонщиков безуспеш-
но пытались заставить их работать. Успех с этой уп-
ряжкой вселил в меня уверенность, что я-то и есть
настоящий погонщик.
Но хозяин думал иначе. Однажды вечером, после
трех недель работы с этими мулами, я случайно ус-
лышал, что он резко обругал мою манеру обращения
с животными, сказав, что после того, как их передали
«умнику», то есть мне, мулы делают все, что им взду-
мается, и нужно как следует «пройтись по их хребтине».
И, бог свидетель, он это сделает. Для меня это было боль-
шой неожиданностью, так как я был уверен, что прек-
расно работаю с «испорченными» мулами.
На следующий же день хозяин конюшни, вооружив-
шись «хорошей дубиной», подошел ко мне и отобрал
вожжи. Он хотел показать мне, как следует управлять
мулами. Вообще-то мулы очень хитры, и все погонщики
считали их необычайно умными животными. Так, все
мы терялись в догадках, почему мулы в нашем лагере
начинали истошно орать как раз за несколько минут до
того, как в полдень раздавались удары, возвещающие
окончание работы и начало обеденного перерыва. Ка-
залось, они знают точное время. Поэтому, как только
хозяин, размахивая палкой, схватил вожжи, умные
животные сразу же почувствовали опасность и при-
готовились дать бой.
В то время мы работали на профилировании полот-
на железной дороги, и мулы попарно таскали широкие
скреперы вверх и вниз по склону насыпи. Было очень
трудно передвигаться по мягкой, рыхлой земле, в ко-
торой проваливались по колено. Обычно погонщик стоял
на твердой почве, в то время как мулы с трудом передви-
гались по мягкой насыпи, но на этот раз хозяин с пал-
кой в руке пошел за мулом сбоку вверх по склону, звер-
ски избивая животное, которое, выбиваясь из сил,' караб-
калось по рыхлой земле. Он хотел повторить это еще
раз, но правый мул внезапно остановился и задней
ногой нанес молниеносный удар прямо ему в лицо. Не
издав ни единого звука, хозяин рухнул и покатился с
насыпи. Несколько человек бросились следом и под-
няли с земли его безжизненное тело. - Лицо его было
полностью разбито. Доктор сказал, что у него повреж-
ден череп, но, возможно, он выживет. Я так и не узнал,
что с ним в конце концов сталось, так как по существо-
39
вавшей среди погонщиков традиции оставил эту ра-
боту, как только хозяин отобрал у меня вожжи, чтобы
«научить править». Но я по-прежнему думал, что мое
обращение с мулами все-таки было лучше.
Классовая точка зрения
1909 год. Только что закончилась битва ИРМ за
свободу слова в Спокане, штат Вашингтон. Борьба
была очень жестокой, сотни людей были арестованы и
избиты, но рабочие победили. Теперь перед нами воз-
никла проблема поиска работы для товарищей, только
что выпущенных из тюрьмы. У Гарри Блэка появилась
идея.
Блэк тоже принимал участие в этой битве и хорошо
себя проявил. Он был типичным для Запада кочующим
рабочим: работал на фермах, шахтах, лесоразработках,
в строительстве. Живой и энергичный человек, он
открыто высказывал присущую членам ИРМ ненависть
к хозяевам.
Идея Блэка заключалась в следующем. Один под-
рядчик предложил ему взять субподряд на земляные
работы по прокладке канализации. Блэк предложил
подписать этот не налагающий на него никаких фи-
нансовых обязательств контракт, а мы, уоббли*, будем
его рабочими. Блэк, как член ИРМ, утверждал, что он
против эксплуатации рабочих и поэтому хотел бы,
чтобы эта работа стала для нас «родным домом».
Что касается его лично, то ему хватило бы обычной
поденной оплаты. Но на эту работу будут брать только
уоббли.
Терять нам было нечего, и мы взялись за работу.
Несколько дней все шло отменно. Блэк вместе с нами
работал в канаве; и пока мы ее рыли, мы шутили, ку-
рили и говорили о революции. Такая добродушная об-
становка никак не сказывалась на темпах работы; во
всяком случае, мы выполняли больший, чем обычно,
объем работ.
Но вскоре Блэк начал меняться. Наши разговоры
* Так называли членов организации «Индустриальные рабочие
мира» (искаженное произношение английского названия ИРМ).—
Прим. ред.
40
стали его раздражать, и он недовольно ворчал, что они
мешают работать. Все больше времени он проводил на-
верху, наблюдая за нашей работой. Короче говоря, он
становился постепенно нашим «подгонялой».
Блэк быстро приобретал типичную психологию хо-
зяйчика. Он был из тех, кто стремился добиться лич-
ного благополучия, стараясь вырваться из собственной
среды за счет своих же товарищей-рабочих. Люди такого
типа обычно превращались в доносчиков, штрейкбрехе-
ров и продажных рабочих лидеров. Под тонким слоем
революционной фразеологии скрывалась его алчная
мелкобуржуазная сущность, являющаяся порождением
капиталистического окружения. Случай с Блэком еще
раз подтверждал справедливость слов Маркса, что ми-
ровоззрение людей определяется тем, как они зараба-
тывают себе на жизнь.
Капиталистическая эволюция Блэка свершилась
быстро: через три недели нашей работы он уволил од-
ного из членов бригады под тем предлогом, что тот
недостаточно хорошо работает. Затем он перестал с
нами обедать и больше не принимал участия в наших
разговорах на революционные темы. Он даже стал вы-
сказываться против профсоюза и нанял двух человек,
не являвшихся членами ИРМ.
Постепенно наше возмущение усиливалось, а когда
Блэк принял на работу людей, не имевших никакого
отношения к профсоюзу, вспыхнул открытый кон-
фликт. Мы забастовали. Тогда Блэк, как типичный ка-
питалист, обрушился на профсоюз и обратился в поли-
цию с просьбой помочь ему разгромить забастовку. Но
его усилия оказались тщетными, так как организация
ИРМ в Спокане была сильной и действенной. В дело
вмешался главный подрядчик, которому очень нужно
было, чтобы работа выполнялась в срок; он уволил суб-
подрядчика, то есть Блэка, и восстановил уволенных
рабочих. Так окончилась попытка Блэка сочетать ин-
тересы профсоюза с интересами капитализма.
Но Блэк уже приобрел вкус к эксплуатации рабо-
чих. В нем пробудились звериные капиталистические
инстинкты, и для него уже не существовало ни спра-
ведливой оплаты труда, ни революции, ни ИРМ. Теперь
он стремился «взять свое». Несколько лет спустя наши
пути случайно пересеклись еще раз: он был подряд-
чиком и нанимал на работу только нечленов профсою-
41
за в Лос-Анджелесе, где в то время свободно брали на
работу всех. Так класс капиталистов создал еще одного
злобного врага трудящихся.
Рудная шахта
Я работал на самых различных промышленных
предприятиях, но у меня никогда не было особого же-
лания работать под землей. Я всегда предпочитал тру-
диться при дневном свете. Единственный раз я недолго
проработал на руднике в Кер-д’Ален, штат Айдахо,
весной 1909 г.
Отделение ИРМ в Спокане, штат Вашингтон, чле-
ном которого я состоял, решило организовать рудо-
копов, работавших в округе Кер-д’Ален. Это был район
бесправия и жестокой эксплуатации. Основная часть
рудокопов была неорганизованна; более десятка лет на-
зад Западная федерация горнорабочих потерпела здесь
поражение в одной из самых ожесточенных забастовок
в истории Запада. В районе хозяйничали вооруженные
головорезы, нанятые владельцами горнорудных компа-
ний, и на работу, как правило, брали только нечленов
профсоюза. Любой рудокоп знал, что стать членом проф-
союза означало стать изгоем.
Несколько уоббли, и я в том числе, были направ-
лены в Кер-д’Ален, чтобы найти работу на рудниках и
приступить к созданию организации. У нас не было ни
цента для оплаты этой поездки. Сэм Харриген, рудокоп
медного рудника из Бьютта, и я были направлены в
Уорднер, где через день-два нам удалось получить ра-
боту на руднике по добыче серебра и свинца комцации
«Банкер хилл энд Салливан», который, как говорили,
был самым большим в мире.
Уорднер представлял собой типичный для штата
Айдахо рудничный поселок, ютившийся в глубоком
каньоне горного района Кер-д’Ален, на отрогах хребта
Биттеррут. Это было скопище пивных, игорных прито-
нов, публичных домов и беспорядочно разбросанных
строений, где обитали рудокопы..
Мы оба начали работать откатчиками породы, иначе
говоря, чернорабочими. Сэм был рудокопом, но он не
мог сказать об этом агенту по найму, так как его сразу
же заподозрили бы в принадлежности к профсоюзу.
42
Компания набирала квалифицированных рабочих преи-
мущественно на свинцовых рудниках в районе Джоп-
лина, штат Миссури; там же она рекрутировала штрейк-
брехеров для разгрома происшедшей за несколько лет
до этого большой забастовки.
Работа на руднике мне показалась очень инте-
ресной. Мы работали в забое в нескольких сотнях мет-
ров под землей. Перед нами была богатая рудная жила
толщиной в несколько сантиметров, которая сверкаю-
щей лентой пересекала по диагонали срез породы. Ру-
докопы, крепильщики и откатчики взрывали руду и
породу, а затем сгребали все это и отправляли вниз по
спускному желобу к вагонеткам. Это была изнуритель-
ная, вредная и опасная работа. В одной из соседних
«святых дыр» (так назывались незакрепленные выра-
ботки, откуда много людей отправилось к «святым от-
цам») за несколько недель до нашего приезда в ре-
зультате большого обвала породы погибло несколько ра-
бочих.
Условия работы были плохими; дневной заработок
почти на доллар меньше, чем в соседнем Бьютте, где
рабочие медных рудников уже организовались в союз;
закон о 8-часовом рабочем дне грубо нарушался; руд-
ник был запыленным и опасным для здоровья, а мно-
гие рудокопы болели туберкулезом; техника безопас-
ности была никудышной, и несчастные случаи проис-
ходили часто. Никто не осмеливался открыть рот, за
малейшую жалобу на хозяина рабочего увольняли, за-
носили в «черные списки» и выбрасывали из поселка.
Перед тем как приступить к активным действиям,
Сэм и я почти неделю выясняли обстановку. Рабочие
были недовольны, но совершенно запуганы вооружен-
ными наемниками и системой шпионажа. И все же в
конце концов мы нашли горняка, который понял наши
недвусмысленные намеки. Это был старожил, участник
мужественной борьбы Западной федерации горнора-
бочих в шахтерских районах Скалистых гор. К концу
месяца мы подобрали еще несколько горняков, а дальше
все пошло как надо.
Но внезапно все рухнуло. Однажды ночью Сэма и
меня неожиданно вызвали во время рабочей смены и
приказали убираться. Несколько вовлеченных нами то-
варищей также были уволены. Очевидно, на нас донесли
шпионы. У конторы табельщика за нами увязались два
43
вооруженных охранника, следовавшие за нами до на-
шей лачуги, возле которой на деревянном тротуаре уже
лежали наши скромные пожитки. Охранники пре-
дупредили нас, чтобы мы немедленно убирались из
Уорднера.
Однако мы еще несколько дней прослонялись по
городу, спали в притонах для бродяг, так как ни в
гостиницы, ни в меблированные комнаты нас не пус-
кали. Мы отправились было в Келлог и Уоллес, но
охранники следовали за нами по пятам. Стало очевид-
но, что о работе по организации союза не могло быть и
речи, и мы вернулись в Спокан. Там мы узнали, что
других людей, отправленных в Кер-д’Ален с той же
целью, постигла такая же участь. Организованная ИРМ
кампания провалилась.
Так окончилась моя недолгая работа на шахте. В
последующие годы я несколько раз безуспешно пытал-
ся «отхватить» какую-нибудь работу «на гора» в Бьют-
те, но и в этом поселке на работу брали только нечленов
профсоюза, и «Анаконда коппер компани» имела раз-
работанную систему «черных списков». Предпринимате-
ли научились распознавать уоббли издали и отказыва-
лись от моих услуг.
Передвижной театр
Единственный раз я работал в театре летом 1912 г.;
тогда около трех месяцев я путешествовал в фургоне
с бродячей труппой. В мои обязанности входила
установка и разбор театра перед началом и после
окончания гастролей небольшой труппы, дававшей
представления в маленьких городках Южной Индианы
и Иллинойса.
Наш театр принадлежал Чарли Колтону из Индиа-
наполиса. Его двоюродный брат Ирл Дж. Форд был
моим другом, благодаря ему я и получил эту работу.
Однажды Форд перечислил мне своих родственников,
55 человек, работавших в сфере зрелищного бизнеса:
в цирках, театральных труппах, оперетте, кино, спи-
ритизме и т.д.
Мы делали «броски» в фургонах, километров по
30 в день. Наш репертуар состоял из нескольких спек-
таклей на каждый день обычно недельного пребывания
в одном месте. Это были слезливые мелодрамы, вклю-
44
чая такое старье, как «Лена Риверс», «Не забывай
меня» и «Ист Линн». В антрактах актеры, кроме того,
пели и танцевали.
Все, кто имел отношение к спектаклю, рассматри-
вались как фактические или потенциальные актеры,
независимо от исполняемой работы. Когда мы ставили
пьесу с большим числом действующих лиц или кто-
либо из актеров оказывался пьян или болен, на сцену
могли выставить и хозяина, и билетера. Даже меня,
разнорабочего, пытались заставить играть на сцене.
Но у меня были другие планы, и я не собирался стать
трагическим актером. Тем не менее я узнал, что многие
известные актеры начинали свой путь с рабочих сцены
и таких прозаических дел, как дублирование профес-
сиональных актеров. Большинство наших актеров к
реакции публики относились презрительно и смотрели
на свое искусство как на тяжкий труд. Они считали,
что хорошим механиком стать так же трудно, как и
хорошим актером. Зарабатывали они в среднем 25 долл,
в неделю.
В городках зернового пояса, где мы играли, наши
представления пользовались большим успехом. Наш
брезентовый театр почти каждый вечер был набит бит-
ком. Это происходило задолго до появления радио,
а кино только начало проникать в сельские районы.
Здесь редко видели передвижные театрализованные
и цирковые представления, и люди жаждали развле-
чений. Я никогда не переставал удивляться тому, на-
сколько точно местные жители помнили предыдущие
гастроли нашей труппы, зачастую трех- или четырех-
летней давности, в деталях воспроизводили содержание
пьес и поименно называли актеров, участвовавших
в них. Меня также приводило в восхищение то, что,
хотя некоторые наши актеры выходили на сцену
в состоянии такого опьянения, что с трудом держались
на ногах, сельская публика, даже те, кто сидел всего
лишь в нескольких шагах от рампы, никогда не заме-
чала этого. Они, видимо, совершенно не могли себе
представить, что актер может быть пьян во время
п ре дстав ления.
Благодаря работе в передвижном театре у меня была
прекрасная возможность попутешествовать по зерново-
му краю и встретиться с тысячами людей в самых раз-
личных городах. Но для меня все это было не главным.
45
Я нанялся на эту работу для того, чтобы вместе с
Фордом кое-что написать. Он и я были основателями
Синдикалистской лиги Северной Америки, и нам пред-
стояло подготовить ее программу и устав.
За несколько недель путешествий с передвижным
театром я написал в сотрудничестве с Фордом брошюру
под названием «Синдикализм». Впоследствии эта
брошюра сыграла большую роль в забастовке стале-
литейщиков 1919 г., когда предприниматели, пытаясь
представить забастовку как революционную попытку
свержения правительства, напечатали и бесплатно
распространили большое количество ее экземпляров.
Над своей брошюрой я трудился в жаркие послеполу-
денные часы в пустом парусиновом театре, в тряском
фургоне, передвигавшемся по отвратительным сельским
дорогам, или на отдыхе — среди прекрасных полей и
лесов. Когда я закончил ее, закончилась и моя теат-
ральная карьера. Я оставил эту работу и вернулся в
Чикаго, чтобы осуществить изложенные в брошюре
идеи: я выступил с инициативой создания Синдика-
листской лиги Северной Америки, предшественницы
Профсоюзной просветительской лиги.
Дух железнодорожников
Промышленные рабочие в целом реагируют одина-
ково на те главные проблемы, с которыми они сталки-
ваются в промышленном производстве, однако в их пси-
хологии имеются определенные различия. Взгляды
швейника отличаются от взглядов сталелитейщика,
работающего на огромном заводе среди ревущих ма-
шин, в самой гуще главных промышленных процессов,
под гнетом мощных и безжалостных трестов. А моряки,
эти бездомные бродяги, бороздящие безбрежные просто-
ры морей и океанов, имеют воззрения, существенно
отличающиеся, например, от воззрений рабочих кон-
сервных заводов, которые работают в битком набитых
помещениях, среди крови и безжизненных туш живот-
ных.
То же самое можно сказать и о железнодорожном
рабочем, особенно о рабочем подвижного состава, имею-
щем свою особую психологию. Сознание того, что он
управляет целым составом, занимает стратегическую
46
позицию в промышленности, ежедневные встречи со
множеством новых людей и постоянно меняющаяся
обстановка, относительная свобода от хозяйского над-
зора, понимание того, что он — член сильного рабочего
союза,— все это, вместе взятое, порождает у железно-
дорожника сознание собственной независимости. Не-
смотря на попытки компаний и консервативных лиде-
ров его обуздать, он постоянно проявляет свой дух
в повседневной жизни. Он вписал много славных стра-
ниц в историю рабочего класса: историческая забастов-
ка 1877 г., забастовка Американского железнодорож-
ного союза в 1894 г., «незаконная» забастовка стре-
лочников в 1919 г., национальная забастовка рабочих
железнодорожных мастерских 1922 г. и т. д.
За те десять лет, которые я проработал на железной
дороге, я хорошо узнал и высоко оценил боевой дух
железнодорожников. Позвольте мне привести в под-
тверждение этого простую историю о куске яблочного
пирога, которая в то время восхитила меня чувством
юмора и духом классовой принадлежности.
Я работал тормозным кондуктором западнее Чикаго,
на Северо-западной железной дороге. Мы находились
в маленьком населенном пункте с «встречным пред-
писанием» и в ожиданий поезда, который должен был
проходить мимо, отправились в расположенный на
отшибе местный ресторан перекусить на скорую руку.
Нас было пятеро: «свиная голова» (машинист), «белка»
(проводник), «сальный горшок» (кочегар) и два «бро-
дяги» (тормозные кондукторы). С нами был также
управляющий отделением, должностной бюрократ.
Все шестеро мы сели за один стол. На десерт у нас
был очень аппетитный яблочный пирог, который был
разрезан на пять частей, а сверху на нем лежал еще
один кусок для шестого человека. Официантка поста-
вила этот замечательный пирог на стол со словами:
«Мне посчастливилось найти шестой кусок, но это все,
что у нас есть».
Во время еды мы, рабочие, болтали друг с другом,
а «начальник» не произнес ни слова. Он быстро прогло-
тил свой обед и первым приступил к десерту. Просунул
нож под двойной кусок пирога, положил оба куска на
свою тарелку и стал их с жадностью уплетать. Меня,
как и остальных членов бригады, это очень удивило.
Это была неслыханная наглость: ведь, беря два куска,
47
он прекрасно понимал, что один из нас останется без
пирога. И я подумал про себя: «Вот он, хозяйский
прихвостень, настоящий представитель Северо-запад-
ной железнодорожной компании и фактически всего
класса нанимателей».
Рабочие с презрением и злостью переглянулись меж-
ду собой. В конце концов наш заводила, хвостовой
кондуктор по прозвищу Ловкач, разрядил обстановку
в присущем железнодорожникам духе. Совершенно не
смущаясь тем, что этот начальник пользовался ре-
путацией бюрократа и деспота, Ловкач подозвал офи-
циантку и сказал: «Послушай, сестричка, принеси-ка
нам пять порций пудинга из тапиоки, ведь пирога здесь
хватит только для начальника».
Мы все громко рассмеялись. Лицо начальника по-
багровело, и он встал из-за стола, не доев пирог. Под
каким-то предлогом он отказался ехать на нашем поезде
дальше. Через два дня все отделение смеялось над этим
происшествием. Просто удивительно, как кусок обык-
новенного яблочного пирога мог пробудить столь силь-
ное классовое чувство.
Инспектор обменных вагонов
Десять лет я работал на железной дороге в самом
различном качестве. Я любил эту работу, но считал ее
опасной. Однажды, когда я работал кочегаром на Се-
веро-восточной железной дороге в Портленде, штат
Орегон, взрывом паровозной нефтяной форсунки мне
сильно обожгло лицо, и я едва не лишился глаз. В дру-
гой раз на той же дороге меня чуть не убило, когда
машинист двинул с места локомотив, под которым я
в то время находился. Был еще случай, когда мне чу-
дом удалось избежать гангрены после травмы, которую
я получил, работая тормозным кондуктором на Чи-
кагской и Северо-западной железных дорогах; я пробо-
лел четыре месяца и потерял работу. Но хуже всего
оказалась работа по осмотру и приемке вагонов.
Когда одна железная дорога передает другой вагоны,
то принимающая сторона, прежде чем принять, должна
произвести тщательный их осмотр. Это необходимая
мера предосторожности, так как различные железно-
дорожные компании постоянно стремятся друг друга
48
надуть, пытаясь всучить вагоны, нуждающиеся в боль-
шом ремонте, с недостающими частями или с неисправ-
ным оборудованием. Люди, которые занимаются таким
осмотром, называются инспекторами обменных вагонов.
Мне пришлось выполнять эту работу в течение не-
скольких лет, вплоть до 1917 г., на ряде железных
дорог, по большей части в Чикагском железнодорож-
ном узле.
Инспектор должен был знать бесконечное коли-
чество частей сотен типов деревянных грузовых ваго-
нов, используемых на почти двух десятках железных
дорог. Кроме того, он должен был знать оборудование
этих вагонов и уметь работать очень быстро, с одного
взгляда определять состояние вагонов. Если он оши-
бался и не замечал, что у того или иного вагона не
того типа колеса, пневматический тормоз или сцепляю-
щая муфта или что в вагонной раме трещина, то это
стоило компании больших денег, а его соответственно
наказывали.
Инспектор обменных вагонов получал от 65 до
80 долл, в месяц. За эти деньги он гнул спину по
двенадцать часов в день, все семь дней недели. Что
касается меня, то я работал в часе езды на трамвае
от дома, поэтому между моим уходом из дома на работу
и возвращением проходило четырнадцать часов. Отпус-
ков не было, и нужно было заболеть, чтобы получить
хотя бы один свободный день. Жизнь инспектора была
вечным круговоротом работы и сна; в ней не было вре-
мени ни для развлечений, ни для получения образо-
вания.
В любую погоду можно было видеть инспекторов
вагонов, движущихся вдоль составов и производящих
быстрый осмотр. Даже в самые холодные ночи мы обыч-
но работали без перчаток: в одной руке блокнот,
в другой — карандаш. Но гораздо хуже перегрузки и
превратностей погоды было сильное перенапряжение
глаз, вызываемое торопливым осмотром вагонов при
самом неблагоприятном освещении. Именно поэтому
испортили себе зрение многие инспекторы.
Случилось так, что и для меня эта нагрузка на
глаза оказалась катастрофой. Пагубное воздействие ус-
ловий работы на мое зрение усугублялось тем, что, не-
смотря на мой долгий рабочий день, я одновременно
исполнял обязанности национального секретаря Син-
4—1025
49
дикалистской лиги Северной Америки и использовал
каждую свободную минуту для чтения писем и ответов
на них. В итоге глаза мои отказали, и я был вынужден
оставить работу на Чикагской северо-западной желез-
ной дороге.
Состояние мое так ухудшилось, что в течение трех
лет я едва ли прочел хоть одну газету или книгу. Пере-
писку, которую я продолжал вести как секретарь лиги,
я вел теперь практически вслепую. Я не мог вообще
смотреть на движущиеся предметы. Когда я ехал в
трамвае, то был вынужден закрывать глаза, так как
движущаяся за окном панорама вызывала у меня
в глазах острую боль. У меня также развилась фото-
фобия, или светобоязнь. Я не мог находиться в ярко
освещенном месте и был вынужден завязывать глаза
даже дома при очень затененных электрических лам-
почках. Я думал, что ослепну. Несколько месяцев я
нигде не работал. Когда же наконец вернулся на рабо-
ту, то был вынужден согласиться на самую низкоопла-
чиваемую и черную. За потерю трудоспособности я не
получил ни одного цента, ибо железнодорожная
компания по закону не несла за это никакой ответствен-
ности. Я был совершенно беззащитен, так как действен-
ных законов по социальному обеспечению не было,
а профсоюзы были тогда слишком слабы.
Между тем я предпринимал всевозможные меры,
чтобы вылечить глаза. Мне выписали десяток или даже
два самых разнообразных очков — зеленых, желтых,
дымчатых, толстых, тонких, искривленных,— но это
ничего не дало. Меня отправили в деревню в надежде,
что зеленые деревья и трава помогут моим глазам;
я перенес три мучительные и бесполезные операции
носа, так как, согласно бытовавшей тогда теории, моя
болезнь была вызвана ущемлением зрительного нерва
носовой костью; в течение десяти дней я голодал, на-
прасно надеясь, что улучшение моего общего состояния
может оказать благоприятное воздействие на глаза;
шесть недель я провел в совершенно темной комнате,
так как предполагалось, что моим глазам нужно дать
полный отдых. Но лучше мне не стало.
Так продолжалось три года, и я почти потерял на-
дежду. Но выход неожиданно нашелся: по объявлению
в газете я отыскал одного врача, искусного хирурга,
который был ославлен как мошенник. Он оперировал
мне один глаз, надрезав на нем мышцы таким образом,
50
чтобы положение этого глаза было правильным по
отношению ко второму глазу. Лечение оказалось успеш-
ным и скоро принесло свои результаты: после трех лет
мучений мои глаза снова стали хорошо видеть, и в
последующий десяток лет я не носил очков, хотя и за-
нимался нелегкой секретарской работой. В конечном
счете я избежал катастрофы, но уже больше никогда,
ни одного дня не работал инспектором по приему
вагонов.
Сдельщина
Сдельщина — это проклятие американского рабо-
чего класса. Сдельщина — это наиболее пагубная
система увеличения выпуска продукции и эксплуата-
ции. Рабочие, занятые в железнодорожной промышлен-
ности, особенно в вагоностроении и паровозоремонтных
мастерских, очень сильно страдали от этого накануне
первой мировой войны, до того как рабочим союзам
удалось в значительной мере ее упразднить.
В те несколько предвоенных лет, когда я работал
на железной дороге в качестве инспектора по приему
вагонов, плотника, тормозного кондуктора и чернора-
бочего, я получил достаточное представление о сдель-
ной оплате труда. Особенно ужасна сдельщина была
в многочисленных вагоноремонтных мастерских в
районе Чикаго, где она была настолько распространена,
что даже чернорабочие, собиравшие обрезки досок,
щепки и металлический лом, оплачивались сдельно.
Работа по ремонту тогдашних деревянных желез-
нодорожных вагонов была очень тйжелой, но, когда
за нее платили сдельно, она становилась просто само-
убийственной. В свое время я выполнял много тяжелых
работ, но ни одна из них не была столь изматывавшей,
как ремонт вагонов при сдельной оплате. Работа про-
должалась десять часов в бешеном темпе. В основном
здесь работали литовцы, поляки и другие славяне —
крепкие, сильные парни. На этой тяжелой и плохо
оплачиваемой работе американцы, англичане или ир-
ландцы встречались не чаще, чем зубы у курицы. Ваго-
норемонтники работали в таком темпе, что буквально
«сгорали» на работе, но немногие могли «выжать»
более 15—20 долл, в неделю. Рядового трудягу такая
4*
51
работа тут же угробила бы, и средняя продолжитель-
ность работы крепких иммигрантов на ремонте вагонов
не превышала десятка лет.
Жесткая сдельщина плоха сама по себе, но когда
при этом еще применяется и система премий, то она
превращается в сущий ад. Вот, например, какова была
система премий за экономию времени в вагоноремонт-
ных мастерских и на путевых железнодорожных рабо-
тах. Рабочие-иммигранты считали эту систему дьяволь-
ским изобретением. Она не только их изматывала до
предела, но и была настолько сложна, что никто не
был в состоянии в ней разобраться. В итоговую каль-
куляцию, на основании которой рабочему платили за
выполненную работу, входили два элемента: основная
расценка и время, за которое выполняется работа. На-
пример, замена нескольких досок в вагоне стоит, ска-
жем, по тарифу 20 центов, и на эту работу дается 20 ми-
нут; то есть, если вы сделали эту работу за 20 минут,
вы получите 20 центов. До сих пор все достаточно
просто; но если вы сделали эту работу за 25 минут,
вы получите только 18 центов, а если вам удалось ее
выполнить за 15 минут, вы получите 22 цента. Эта слож-
ная система порождала страшную неразбериху. Никто
из рабочих никогда не знал, сколько же он заработал,
так как в старых деревянных вагонах были сотни частей
и узлов, и только табельщик точно знал затрачиваемое
время и конечную оплату каждой операции. В резуль-
тате люди сами подгоняли себя изо всех сил. Они не
были защищены от бесстыдного грабежа со стороны
платных лизоблюдов-контролеров компании. Не объеди-
ненные в организацию рабочие в дни выдачи заработ-
ной платы брали то, что им давали, ибо они и не на-
деялись на то, что можно заставить пересчитать их
многочисленные работы, выполненные за предыдущие
две недели. Поэтому не удивительно, что железно-
дорожные компании защищали систему сдельной опла-
ты как зеницу ока, а союзы железнодорожников стави-
ли ее во главу угла своей борьбы.
Сдельщина при ремонте вагонов не только разру-
шала здоровье рабочих, но и зачастую приводила
к их тяжелым увечьям и гибели. Расскажу о совершен-
но обыденном случае. В Чикаго, в мастерских по
ремонту вагонов-рефрижераторов, принадлежавших
«Свифт энд компани», работал ремонтником Майк
52
Ковеч; в этих же мастерских я занимался ремонтом
пневматических тормозов. В настоящее время, даже при
нормальных расценках, работа по ремонту ходовой
части вагона — колес и тяжелой стальной рамы над
колесами — является очень трудной и опасной, а в
то время, при сдельной оплате, она была просто смер-
тельно опасной. Вначале на ремонтных путях компании
работала специальная бригада поденных рабочих,
которые подымали вагоны, для того чтобы работающие
сдельно ремонтники могли под ними работать. Это
обеспечивало их безопасность, так как подъем вагонов
производился специалистами. Однако компания в целях
экономии ликвидировала эти бригады и возложила
операцию по подъему вагонов на сдельно работающих
ремонтников.
Компания прекрасно понимала, что это нововведе-
ние подвергает жизнь ремонтников большой опасности,
так как в привычной для них гонке при сдельной
оплате они не смогут проявить необходимую осторож-
ность при подъеме тяжелых вагонов. Вскоре произошел
неизбежный «несчастный случай». Майк и его товарищ
по бригаде торопились поднять тяжело груженный
вагон-рефрижератор. Второпях они не подложили под
домкрат надежный чурбан, а домкрат стоял на мягком
грунте. Они подняли вагон, но, едва Майк залез под
него, шаткое основание покачнулось и груженый
вагон рухнул на Майка. Его тело было расплющено
и почти разрезано пополам между нижним брусом
вагона и колесом; он умер мгновенно, не издав ни звука.
Я видел эту ужасную трагедию, так как работал рядом.
Майк был одной из тысяч безвестных жертв, при-
носимых ежегодно на алтарь золотого тельца. После
его смерти «Свифт энд компани» с циничным лицеме-
рием вывесила множество броских лозунгов «Безопас-
ность прежде всего», но отказалась снова поставить
на подъем вагонов специализированную бригаду.
Сдельщина при ремонте вагонов таила в себе смер-
тельную угрозу не только для вагоноремонтников, но
и для обслуживающего персонала поездов и самих
пассажиров. Я был свидетелем трагического случая
на сортировочной станции Вуз-стрит в Чикаго, при-
надлежавшей Чикагской северо-западной железной
дороге, где я работал инспектором по приему вагонов
и где однажды ночью был убит молодой стрелочник.
53
Возле нашей будки бригада стрелочников расфор-
мировывала часть состава. Они отцепили большой
стальной вагон-самосвал, груженный пятьюдесятью
тоннами угля, и резко пустили его вниз по рельсам.
Стрелочник — а стрелочники тоже очень спешили —
бросился, чтобы притормозить его, прежде чем он
врежется в вереницу стоявших впереди товарных ва-
гонов. Впрыгнув на боковую лесенку в передней части
вагона, он попытался схватить колесо тормоза, которое
всегда держалось на одной гайке. Но этот вагон только
что вышел из ремонта, проводившегося по сдельной
системе, и во всеобщей спешке эта важнейшая тормоз-
ная гайка не была затянута как следует.
Поэтому, когда стрелочник схватился за рукоятку
и налег всем телом на вращающееся колесо тормоза,
оно сорвалось, и он с диким воплем упал прямо под
колеса движущегося вагона. По нему прошли обе
колесные тележки; голова была отрезана напрочь.
Тело отнесли домой его жене и трем малолетним детям,
которые остались без кормильца и были обречены
на нищету. Но Джаггернаут* железнодорожной сдель-
щины продолжал оставаться неумолимой, безжалост-
ной силой, которую не тронула ни эта, ни сотни подоб-
ных ей трагедий рабочих.
* Джаггернаут — согласно индийской мифологии, одно из зем-
ных воплощений бога Вишну — безжалостная сила, уничтожающая
все на своем пути.— Прим. ред.
Глава II
Плавание
на парусниках
С 1901 по 1904 г. я плавал в море на старых па-
русниках с прямым вооружением, полтора раза со-
вершил кругосветку, дважды обогнув мыс Горн и один
раз мыс Доброй Надежды. С учетом продолжительных
остановок на побережьях Африки, Австралии и Южной
Америки мое плавание продолжалось в общей слож-
ности почти три года, при этом я проплыл около
80 тыс. км. Я ходил на четырех британских торговых
судах: «Пегас», «Черный принц», «Элаянс» и «Граф-
ство Кардиган»,— стал опытным моряком и выполнял
повседневную матросскую работу, от вязания выбленки
для лебедки до установки мачты. Вот несколько прав-
дивых, неприкрашенных картин из жизни матроса
дальнего плавания, плававшего в те годы на судах с
прямым парусным вооружением, которые теперь почти
полностью исчезли.
Шторм у мыса Горн
В 1901 г. мы плыли на четырехмачтовом барке
«Пегас» под командованием капитана Моултона из
Ливерпуля, направляясь из Портленда, штат Орегон,
в Кейптаун, Южная Африка. «Пегас» был быстроход-
ным парусником, но из-за постоянно менявшихся вет-
ров и штилей нам понадобилось по меньшей мере три
с половиной месяца, чтобы достигнуть широты мыса
Горн, хотя обычно на это уходило около двух месяцев,
и мы оказались далеко в Тихом океане, примерно
в 2,4 тыс. км западнее мыса Горн. С юго-запада дул
сильный ветер, и «Пегас» быстро шел вперед.
Ветер усиливался с каждым часом; он свистел в
парусах, и волнение моря быстро нарастало. Постепенно
55
мы убавили паруса, и «Пегас» помчался, обгоняя
шторм. Он развил скорость до 18 узлов в час — скорость
трансатлантического лайнера, за неделю покрываю-
щего путь от Старого до Нового Света. Шторм про-
должал усиливаться, и, начиная с Антарктики, по
мере того как волны вздымались все выше и выше,
а ветер завывал все пронзительней, «Пегас» летел
вперед, имея только нижние топсели, взятые за сере-
дину фок.
Уже третий день как штормило; мы несли вахту
с одним молодым матросом, я стоял у носового кубрика,
обсуждая, выдержит ли наше судно шторм. Чтобы
перекрыть рев ветра, нам приходилось кричать друг
другу в ухо. Передвигаться по палубе было очень
трудно даже с натянутыми страховочными концами.
Внезапно судно получило страшный удар и задрожало,
будто разваливаясь на части. Было ясно, что огромная
волна ударила в корму.
Мы немедленно бросились туда и уже поравнялись
с мостиком, когда помощник капитана закричал людям,
потерявшим от страха голову: «Свистать всех наверх».
На корме царил сплошной хаос. Огромная волна раз-
била две шлюпки и заднюю рулевую рубку, снесла
длинную секцию мостика, шедшего во всю длину суд-
на, расшибла большую бочку для провианта (серую
кадку, где отмачивалась солонина) и уничтожила боль-
шой курятник из тикового дерева с дюжиной его оби-
тателей. На палубе все было смыто, ее покрывал слой
воды. Судно переваливалось на тяжелых волнах, и
вода перекатывалась с борта на борт. Матросам угро-
жала огромная опасность быть раздавленными но-
сившимися по палубе обломками или смытыми за
борт. Старый капитан Моултон находился в растерян-
ности, и командование судном фактически принял
второй помощник Коллинз. Следуя его приказам, нам
удалось, хоть и с большим трудом, выловить все но-
сившиеся по палубе обломки и выбросить их за борт.
Несмотря на трагичность положения, мы не потеря-
ли чувства юмора. Все матросы обрадовались, что раз-
летелся большой курятник, и весело шутили по этому
поводу, на время забыв о ревущей буре. Мы ненавидели
кур, которые несли яйца для офицеров, в то время
как нас держали впроголодь. Теперь же несчастных
несушек больше не было, и мы смеялись, несмотря
56
на смятение и опасность. Потом Шведу пришла в голову
счастливая мысль, что где-то в этом хаосе мы сможем
найти кур. В конце концов по счастливой случайности
мы нашли петуха в отверстии желоба для стока воды
с палубы, бездыханного и жалкого. Но ни обстоятельст-
ва его кончины, ни печальный вид его останков нас
не тронул. С особым удовольствием, тайно сговорившись
с коком, мы съели его той же ночью.
На следующее утро шторм усилился. Мы несли вахту
в трюме с четырех до восьми. В кубрике все было покры-
то ледяной водой, и наши скудные пожитки — постели,
одежда и прочее — промокли насквозь. Внезапно мы
услышали рев огромной волны, накатывающейся на
судно. И когда она обрушилась на палубу над нашими
головами, казалось, сотни тонн воды вот-вот проломят
толстый настил и утопят нас, как крыс.
Сквозь рев шторма слышались крики и тяжелый
топот по палубе. Мы поняли, что случилось что-то
серьезное. Вскоре верхняя часть стальной двери по-
лубака откинулась, и через нее протиснулись двое мат-
росов, волоча за собой третьего, кричащего от боли.
Это был Фред Вулф со сломанной ногой. Его сбила
только что схлынувшая волна и едва не смыла за борт.
Пятый день урагана выдался серым и грозным.
Ветер крепчал и ревел громче прежнего. Никогда, ни
до, ни после, я не видел такого моря. Огромные серо-
черные горы воды были покрыты белой пеной; они
устремлялись вперед со скоростью, вдвое превышающей
скорость «Пегаса», швыряя его как пробку. Внезапно
проносились бешеные снежные вихри, резкие порывы
ветра секли наши лица, как удар бича. Мы озябли,
насквозь промокли и были настолько подавлены, что
даже единственная за все плавание йорция грога не
принесла нам большого облегчения. Казалось, ужасный
юго-западный ветер никогда не кончится. Единствен-
ным нашим утешением было то, что он дул в нужном
направлении, и «Пегас» извлекал из этого все, что мог.
За четыре дня мы продвинулись на 2,4 тыс. км к
востоку и находились на траверзе мыса Горн.
В тот незабываемый день моя вахта на палубе
продолжалась с четырех до восьми утра. Уже пробило
семь склянок (7.20 утра), и мы готовились идти вниз
позавтракать и четыре часа отдохнуть. Второй помощ-
ник, перекрывая шум ветра, крикнул нам, чтобы мы
57
вытягивали подветренные брасы. Следует разъяснить
этот приказ: брасы — это часть такелажа, которой
натягиваются паруса и удерживается ветер, и «вытя-
нуть» их означает выбрать с подветренной стороны
слабину, образовавшуюся в результате сумасшедших
рывков судна прошлой ночью. Итак, мы выстроились
с подветренной стороны на носу судна для выборки
брасов. Вся наша вахта, включая свободных (плот-
ника, парусного мастера, машинной команды и кока),
насчитывала 18 человек. Микки О’Брайен, наш запе-
вала, стоял первым и пел, насколько это ему удавалось
под завыванье шторма. За ним вдоль реи стояли нор-
вежец Оле, потом Даусон, я, Французик и все остальные.
Когда мы уже собрались тянуть и Микки запел «Дав-
ным-давно», рулевой Вильсон, рыбак из Лоустофта и
превосходный матрос, по приказу второго помощника
повернул руль и поставил судно на один или два
градуса по ветру. Это было сделано с целью поймать
больше ветра с наветренной части парусов и облегчить
выбор слабины с подветренной стороны. Но при таком
сильном шторме это был плохой маневр, который мог
легко нас потопить.
Стоило судну немного подняться, как в борт ударил
очередной шквал и гигантская волна обрушилась на
нас с наветренной стороны, как раз против того места,
где мы работали. По команде «Стоять всем на местах»
мы вцепились, кто во что мог. И видели, как приближа-
лась эта страшная лавина серо-зеленой воды. Я вжался
в желоб для стока воды и вцепился в штормовое креп-
ление. Тяжелая волна ударила нас, прокатилась по
судну и, как Ниагарский водопад, ринулась вниз с
подветренной стороны. Я до сих пор живо помню, как
эта гигантская масса воды, перехлестывая за борт,
рвала и тянула меня с собой.
Когда «Пегас» выпрямился, я встал, по пояс в воде,
едва не захлебнувшийся, наглотавшийся соленой воды
и промокший до нитки. Вскоре вода схлынула с палубы,
и мы закончили выборку подветренных брасов. Потом
мы пошли на корму к основной мачте сделать там то
же самое. Но второй помощник вдруг пристально
оглядел нас и, перекрывая шторм, прокричал: «Все
целы?» Мы начали пересчитывать друг друга. Одного
не было. Недоставало норвежца Оле, стоявшего передо
мной, когда мы выбирали носовой брас. Сердце мое сжа-
58
лось. Я понял, что смерть прошла рядом. Второй по-
мощник приказал мне сходить на полубак и поискать
Оле там. Но мы знали, что это бесполезно: он был смыт
за борт огромной волной, обрушившейся на судно ми-
нуту назад.
Вахта в кубрике прекратила есть, когда я спросил
об Оле, ибо все сразу поняли, что случилось. Между
тем наша вахта вновь пересчитала друг друга, и вы-
яснилось, что пропал еще один матрос, Французик,
стоявший сразу же за мной. Его с одной стороны,
а Оле — с другой унесло за борт, и никто ничего не
видел и не слышал! Они просто исчезли, смытые по-
током воды, не успев даже вскрикнуть.
Капитан и оба помощника, посовещавшись минуту-
две, объявили нам, что любая попытка лечь в дрейф
или развернуть судно равносильна гибели и неминуемо
отправит всех нас на дно. Да и судовая шлюпка не
смогла бы выдержать такой волны, даже если бы нам
удалось спустить ее на воду. Кроме того, прошло уже
минут двадцать, как Оле и Французика смыло за борт,
а так как «Пегас» развивал скорость до 16 узлов, то
они были уже в 5—6 милях за кормой и наверняка
утонули или были насмерть заклеваны голодными
альбатросами. Поэтому капитан заявил, что сделать
ничего нельзя. Команда промолчала, но позже, по-
толковав между собой в кубрике, все согласились, что
действительно любая попытка спасти их была бы само-
убийством.
Подгоняемый свирепым штормом, «Пегас» про-
должал путь. Бессильные помочь, мы предоставили
этих бедняг своей судьбе. Позднее, следуя старинному
морскому обычаю, мы поделили их скудные пожитки.
Кто они были, где жили, были ли у них семьи, мы
никогда не знали, и я сомневаюсь, чтобы это знало
наше судовое начальство. Они были простыми матро-
сами, безвестными и неоплаканными, оставленными в
этой огромной могиле судов и моряков дальнего пла-
вания — у мыса Горн.
Рай
К концу 1903 г. мы находились на борту трехмач-
тового английского барка «Графство Кардиган», стояв-
шего в заливе Талькауано (в Чили), загружая шерсть
59
для Квинстоуна, Ирландия. Талькауано, расположен-
ный недалеко от Патагонии,— один из самых южных
портов в мире. Здесь внезапно возникают жестокие
штормы и часто суда выбрасываются на берег и раз-
биваются. В порту не было доков, и парусники стояли
в заливе, загружая свой груз с лихтеров. Учитывая
постоянную опасность шторма, суда должны были быть
готовы выйти в море немедленно по получении штор-
мового оповещения. Поэтому увольнение на берег для
команд было крайне ограничено. С нашего судна на бе-
рег отпускали только двух человек каждую субботу
вечером на сутки.
Даже этот краткий отпуск на берег был огромной
радостью для нашей команды, которая после долгих
месяцев корабельной жизни изголодалась по суше и
по женщинам, и мы стремились использовать эту
возможность, как говорят, «на полную катушку».
Каждую субботу мы кидали жребий, кому идти на
берег. Первым повезло Неду Линдону и Джиму
Маклину.
Они сошли на берег, а команда нетерпеливо ждала
их возвращения в воскресенье, чтобы узнать об их
приключениях. Когда двое счастливчиков поднялись
на борт, в кубрик набилась вся команда: послушать
«захватывающую историю» хотели все. По словам
Неда и Джима, в ночь на воскресенье их по-королевски
принимали чилийские красотки в уютном заведении,
облюбованном чилийскими армейскими и морскими
офицерами. Красотки, по их словам, были черноокими
и длинноволосыми гуриями, воспылавшими внезапной
симпатией и страстью к двум изголодавшимся матро-
сам. Конечно, это был рай, и жаждавшая женщин
команда с упоением слушала Неда и Джима, переска-
зывавших свои захватывающие приключения.
Наступила следующая суббота, и в соответствии с
установленным правилом состоялась жеребьевка, кому
идти на берег. Нед и Джим подробно рассказали двум
очередным счастливчикам, как найти дом с гуриями,
о чьей красоте и нежности они не переставая распрост-
ранялись всю неделю. Тщательно все запомнив, два
матроса, с пятью чилийскими долларами на каждого,
сошли на берег в предвкушении увлекательных приклю-
чений.
На следующий день, однако, они вернулись разоча-
60
рованные и злые, так как всю ночь напрасно провели
в поисках «рая», о котором рассказывали Нед и Джим.
Они ругали их за неправильную информацию, что,
однако, лишь подтолкнуло тех еще больше распростра-
няться о неоценимых достоинствах своих подруг. Так
продолжалось неделя за неделей: моряки сходили на
берег и не находили этого места, а Нед и Джим про-
должали всячески расписывать свои приятные при-
ключения.
Наконец Кокни Уилл и я вытащили счастливый
жребий и сошли на берег, также преисполненные же-
лания подтвердить или опровергнуть существование
теперь почти мифического «рая» Неда и Джима. Точно
следуя - полученным указаниям, мы прежде всего от-
правились в «Манчестер кейт». Но ни там, ни в других
местах мы тоже ничего похожего не нашли, хотя обошли
в своих поисках весь город, который к тому же был не
очень и велик.
Мы посетили по меньшей мере дюжину «домов»,
ужасных в своем убожестве и грязи. Один из них,
помню, выглядел особенно неприглядно. «Гостиная»
представляла собой маленькую комнату для танцев.
Так как стоял сезон дождей, земляные полы были мокры
и скользки. В центре комнаты висел тусклый масляный
светильник; его подвесили высоко, чтобы не разбить
при частых потасовках. В углу сидела старая, расплыв-
шаяся женщина, вяло перебиравшая струны гитары.
«Девушки», большинству которых было за сорок,
выглядели непривлекательно. Их голые ноги были
густо заляпаны грязью, и все они были сильно наве-
селе. Полдюжины пьяных солдат толклись в комнате.
Приглядевшись, мы сразу же собрались уйти из этого
притона. Однако «девушки» были против нашего ухо-
да, к тому же некоторые солдаты стали вести себя
довольно агрессивно, явно обиженные нашим невнима-
нием к их подругам. Было похоже, что поножовщина
неизбежна, однако нам все-таки удалось унести ноги.
После всего случившегося мы прекратили охоту за неж-
ными гуриями. Наша неудача произвела на Неда и
Джима не большее впечатление, чем неудачи других.
Они по-прежнему стояли на своем.
Казалось, так и останется, что Нед и Джим будут
постоянной мишенью для насмешек всей команды. Од-
нако случилось так, что мы объявили забастовку, от-
61
казавшись выполнять свои обязанности на судне. Офи-
церы нас немедленно отстранили от работы, и, пока мы
ожидали разбирательства британского консула, у нас
появилось несколько свободных часов, чтобы сойти на
берег. Тогда-то мне и пришла в голову идея, что теперь
Нед и Джим смогут лично отвести нас к своему «дворцу
утех». Они охотно согласились, радуясь наконец-то
представившемуся случаю оправдаться перед то-
варищами.
Мы последовали за ними и вскоре очутились на
знакомой улице. Кокни и я начали смеяться, так как
два друга привели нас именно в тот ужасный притон,
который нас так шокировал. Нед и Джим были просто
ошеломлены, увидев, в какой трущобе они очутились.
Но они подтвердили, что это было то самое место, а
мы смеялись над ними до слез. Они, их гурии, их
«рай» были главной темой для шуток команды в тече-
ние всего пути вокруг мыса Горн.
Однако в конце концов Нед и Джим не так уж и
ошиблись. Они рассказали нам все так, как восприняли
сами. То, что они нашли так много радости и красоты
в несчастных девицах и их убогой трущобе, было лишь
естественной реакцией изголодавшихся матросов,
наконец-то вырвавшихся из корабельного кубрика и
искренне согретых женщинами и алкоголем, которого
они были лишены долгое время. Если бы моряки,
которые их так ругали, провели в пивной «Манчестер
кейт» чуть больше времени и не спешили в поисках
«сказочного рая», они бы тоже сочли ее прекрасным
местом. Многие моряки, сходя на берег после длитель-
ного плавания, создавали себе рай на одну ночь даже
из менее привлекательного материала, чем Нед
и Джим.
Голод на борту
Одним из самых тягостных испытаний на англий-
ских парусных судах с прямым вооружением была от-
вратительная еда. Богатые судовые компании, экс-
плуатируя моряков, платили им нищенское жалованье,
недокомплектовывали команды, а также вводили по-
рочную систему «голодного брюха». Еда на судах была
недостаточной по количеству и низкого качества.
Многие суда погибли в прошлом именно из-за усло-
62
вий, вызывавших цингу. Страховые корабельные ком-
пании в конце концов стали высказывать недовольство,
и департамент торговли разработал пресловутый «спи-
сок», или минимально необходимый рацион для матро-
сов. Этот «список», минимальный во всех отношениях,
действовал на большинстве британских парусников.
Наш завтрак на борту состоял из кофе и галеты;
обед — три дня в неделю маленький ломтик солонины
и один кусок хлеба, и три дня — соленая свинина и
гороховый суп; на ужин давали чай и галету, а иногда
сомнительное варево, которое мы называли «дохлая
собака» или «дерьмо аристократа», приготовленное
из остатков обеда, который, как это ни странно, матросы
не всегда доедали.
Это было нашим постоянным меню, хотя изредка
мы имели возможность добавить к нему рыбу, пойман-
ную в море. В порту еда была такая же плохая, и мы,
матросы, обычно ходили есть на пароходы в соседние
доки; пароходные команды, занимавшие более важное
положение и имевшие у себя зачатки организации,
сумели добиться для себя лучшего питания, чем у нас.
На парусниках нас тоже грабили, недовешивая про-
дукты. Никогда я не видел столь легкого фунта мяса
или хлеба, как на паруснике. Наш ежедневный фунт
морского хлеба состоял всего из четырех галет. На са-
мых плохих судах команда обычно выделяла человека,
присутствовавшего при взвешивании мяса, после чего
оно помещалось, как в клетку, под замок в небольшой
сундук, где и оставалось до приготовления пищи. Это
делалось для того, чтобы предотвратить воровство.
Часто корабельных запасов не хватало, и тогда это
становилось настоящим несчастьем. Однажды на
«Графстве Кардиган», голодном уэльском паруснике,
у нас полностью кончились белая мука, соленая сви-
нина, сахар и табак. Команда курила листья чая,
канатную пеньку и выскабливала старые трубки, чтобы
придать этой невероятной курительной смеси хоть
какой-то запах табака.
Хуже всего дело обстояло с водой. Нам полагалось
около трех литров в день на человека. Этого часто
кишащего болотной живностью питья должно было
хватить на все наши нужды. Утренний кофе и вечерний
чай забирали более литра, еще один литр воды шел
на камбуз, откуда большая часть ее расхищалась офи-
63
церами. В тропиках, если нам не слишком везло, чтобы
собрать немного солоноватой дождевой воды на палубе,
мы испытывали настоящую жажду. Стирка одежды
была настоящим праздником, и сделать это мы могли
только тогда, когда у нас была дождевая вода.
Для мытья и умывания нам приходилось исполь-
зовать морскую воду, но без специального мыла для
соленой воды она не снимала жир, смолу, краску и
масла, с которыми работали матросы. Неописуемо
грязные, мы привыкли отмывать друг другу шеи
керосином, чтобы быть «презентабельными» во время
отпуска на берег.
Солонина была невыносимо жесткой и несъедобной.
Нередко она лет по двадцать, а то и больше находилась
в бочках и разлагалась. Много раз мы протестовали,
носили гнилое мясо на мостик капитану и затем швы-
ряли омерзительное месиво за борт. Матросы готовы
были побожиться, что солонина — это фактически
соленая конина. По воскресеньям наша еда состояла
из полуфунта «свежей» консервированной говядины,
называемой «Гарриет Лейн», в память женщины,
убитой много лет назад и проданной пароходной ком-
пании в качестве «консервированной говядины» ее
мужем-мясником, таким же точно, как чикагский
колбасник Лютгерт, который также избавился от своей
жены, пустив ее в «производство».
Настоящим бедствием были галеты, или морской
бисквит, главная часть нашей еды. Парусные суда,
покидая Англию, обычно брали трехлетний запас их.
Через год-два жаркой летней погоды в тропиках этот
бисквит обычно превращался в массу, кишащую чер-
вями. Но выбора не было — ешь или голодай. Вычистив
червей, насколько это было возможно, мы способны
были проглотить галету, зная, что она еще «населена»,
и шутили о преимуществах свежего мяса в нашем ра-
ционе. Матросы со стажем освоили особую технику
очистки морского бисквита от червей ножом так, чтобы
не раздавить их внутри. Затем они стряхивали червяков
с их отбросами. За ужином мы привыкли крошить
морские бисквиты в чай, выплескивая червяков, кото-
рые всплывали на поверхность. В остальном же мы
полагались на судьбу.
Напиток, называемый «кофе для команды», не
был даже цикорием. Чай никогда не бывал китайским,
64
соль напоминала камень, горох мог служить картечью,
джем, приготовленный из фруктовых очистков, поль-
зовался такой отвратительной репутацией, что многие
бывалые матросы отказывались его есть. Однажды в
Чили наш капитан, пытаясь сгладить недовольство
команды питанием, купил два бочонка меда. Пред-
ставьте себе наше возмущение, когда в них оказались
остатки медовых сот — месиво из пчелиных ног,
крыльев и т. п. в густой, похожей на воск жидкости.
Но все равно мы это съели.
Конечно, питаясь подобными отбросами, где не хва-
тало минеральных солей и витаминов, содержащихся
в нормальной пище, люди не могли быть здоровыми.
Поэтому, чтобы избежать полной потери работоспо-
собности команды и соответственно угрозы судам,
английские судовладельцы приказали капитанам
дважды в неделю выдавать каждому матросу по ста-
кану противоцинготного лимонного сока.
Единственной причиной столь отвратительного по-
ложения с едой было, конечно, желание судовладель-
цев извлечь как можно больше прибыли. Это не было
результатом конкуренции с пароходами, как объясняли
сами судовладельцы, кормежка впроголодь на парус-
никах была традицией. Не было также сколь-либо
серьезных технических причин, по которым старые
парусные суда не могли иметь достаточного запаса
хорошей пищи и чистой воды. Причиной нашего го-
лодного существования, низкого жалованья и плохих
условий вообще была жадность предпринимателей и
неорганизованность матросов.
Несчастье на борту
На старых судах из-за отсутствия на борту врача
случалось много трагических историй. Считалось, что
о здоровье команды должны заботиться капитаны, не
обладавшие медицинскими знаниями и имевшие в своем
распоряжении минимум необходимых лекарств. Поэто-
му, если с матросом происходил несчастный случай
или он заболевал, он или умирал, или выздоравливал
сам по себе; если кто-то попадал на борт с венерическим
или другим хроническим заразным заболеванием, оно
также протекало само по себе, без какого-либо меди-
цинского вмешательства.
5—1025
65
Нередко с матросами случались такие ужасные
трагедии, что в силу разных обстоятельств они лиша-
лись трудоспособности и буквально гнили заживо и
умирали на своих койках. Типичным был случай,
который произошел на «Пегасе» с Фредом Вулфом,
молодым канадским матросом, сломавшим ногу во
время шторма у мыса Горн.
Вулфа сбила большая волна, сильно ударив его
о железную стойку. Его правая нога хрустнула, как
чубук от трубки. Находившиеся рядом матросы подхва-
тили его, прежде чем он был смыт за борт, хотя потом
мы часто думали, что если бы морю позволили забрать
Вулфа, то это было бы актом милосердия. Кричащего
от боли, мы отнесли его в кубрик, который во время
шторма пришел в плачевное состояние. Пол на несколь-
ко сантиметров был залит ледяной водой; как только
судно наклонялось или переваливалось, вода перели-
валась с борта на борт и, встретив препятствие, высоко
взлетала вверх, обдавая и койки, и тех, кто в них на-
ходился.
Мы сорвали одежду с нижней части тела Вулфа, и,
пока израненный, стонущий парень лежал на полу,
перекатывающаяся взад и вперед из-за дикой качки
судна вода неизменно обдавала его. Вскоре появился
капитан и, осмотрев Вулфа, заявил, что у него сломана
нога. После долгих приготовлений, когда Вулф напо-
ловину замерз от холодной морской воды, капитан
неумело наложил шину и повязку. Но он наложил
их между коленом и голенью, в то время как даже нам,
матросам, было ясно, что нога сломана выше колена.
Все это время Вулф отчаянно сопротивлялся, вы-
рывался и срывал повязку. Капитан прижал его и,
утихомирив, предупредил, что не несет никакой от-
ветственности за печальные последствия для его ноги.
Вулф проклял капитана за преступное неумение, а
мы положили несчастного парня на его мокрую койку.
От боли он терял сознание. Когда капитан ушел, матро-
сы, потолковав между собой, послали двух человек
на мостик потребовать для Вулфа лечения. Капитан,
однако, ответил, что он не врач и ничего больше сделать
не может. Так забота о раненом целиком легла на
наши плечи.
Мы хотели попробовать вправить ногу Вулфу, но
он не дался, утверждая, что у него порвано сухожилие,
66
и все время корчился от боли. Как могли, мы забинто-
вали ногу, но боль была непереносимой, и он заставил
нас снять бинты. Так он и пролежал на своей койке
со сломанной ногой без какой-либо повязки, пока
спустя два месяца мы не пришли в Кейптаун. Все,
что мы смогли сделать для облегчения его страданий,—
это прикладывать к ноге теплые компрессы.
Перелом был косым, что делало боль Вулфа более
мучительной, чем при горизонтальном переломе. Вре-
менами его мучения от качки судна становились столь
невыносимы, что он терял сознание. Его страдания,
очевидно, вызывались сокращением мышц, которые
сдвигали сломанные кости друг к другу, так что их
острые концы прорывали ткани с обеих сторон перело-
ма, пока наконец они почти вышли наружу через кожу.
Капитан для проформы обычно навещал Вулфа раз в
неделю, стараясь при этом находиться на расстоянии
от озлобленного юноши, кричавшего, что как только
встанет на ноги, то всадит нож в сердце капитана.
С момента несчастного случая, пока мы не бросили
якорь в заливе Тэйбл у Кейптауна, прошло целых
десять недель. И семь из них для Вулфа были беспре-
рывным мучением. Потом боль постепенно утихла,
перелом, очевидно, сросся. Как кость могла срастись
в таких условиях, всегда казалось мне каким-то чудом.
Будь Вулф постарше, он, скорее всего, умер бы от за-
ражения крови или сошел бы с ума от изнуряющей
боли.
Когда Вулфа положили на носилки, чтобы доста-
вить на берег, его правая нога была на три-четыре
сантиметра короче левой. Это свидетельствовало о том,
как глубоко под давлением мускулов за время этих
ужасных страданий острые концы сломанной кости
проникли в мышцы ноги. Даже если Вулф и доживет
до ста лет, он все равно никогда не забудет этого ужас-
ного, страшного перехода от мыса Горн в Кейптаун.
Не забудут этого и его товарищи по команде.
В Кейптауне мы попытались выяснить возможность
возбуждения Вулфом иска против капитана и владельца
«Пегаса». Увы, ничего сделать было нельзя: компания
и судовое начальство были полностью защищены за-
коном. Все, чего мы смогли добиться,— так это оплаты
проезда Вулфа обратно в Монреаль. В последний раз
я видел его ковыляющим по больничной дорожке
5*
67
в Кейптауне. Судьба Вулфа — трагический пример
жадности судовладельцев, он был всего лишь одним из
огромной армии рабочих, раздавленных капиталисти-
ческим Джаггернаутом.
Насильственная вербовка
В прежние времена спаивание людей для зачисления
их на борт парусника было обычной практикой. Усло-
вия на судах были столь плохи — низкое жалованье,
отбросы вместо еды, издевательства начальства,— что
набрать команду было трудно, особенно там, где матро-
сы дальнего плавания могли найти себе другую работу.
В таких портах капитаны судов часто насильно вер-
бовали людей с помощью различных мошенников и
содержателей местных ночлежек, которые получали
мзду за каждого поставленного матроса. Американское
побережье славилось этой преступной практикой.
Любой старый матрос мог вспомнить десятки слу-
чаев спаивания и насильственной вербовки. Даже в
то время, когда я был матросом, это было еще доста-
точно широко распространено, хотя лично мне извест-
ны только два случая такой вербовки: оба произошли
на моих глазах на одном и том же судне.
Я только что нанялся на «Пегас», шедший из Порт-
ленда в Кейптаун. Большую часть команды мы наняли
в Портленде. Затем нас отбуксировали в Асторию, на-
ходящуюся в нескольких милях от открытого океана,
где дополнительно было нанято еще полдюжины ма-
тросов.
По какой-то причине прибытие ожидаемых матро-
сов задерживалось. Капитан нетерпеливо ходил взад и
вперед по полуюту. Стемнело, но их все не было. Нако-
нец подошла лодка от содержателя ночлежки, полная
людей. С громкими проклятиями они начали карабкать-
ся по корабельному трапу. Двое были настолько пьяны,
что их пришлось затаскивать наверх и отнести в кубрик,
там их бросили на грязные койки отсыпаться. Мы
подняли якорь, буксир оттащил нас вниз по реке, и мы
отправились в наше долгое-долгое плавание вокруг
мыса Горн к Южной Африке.
На следующее утро все прибывшие, кроме одного,
приступили к работе, но представляли они собой жал-
кое зрелище. Неработавший матрос лежал на своей
68
койке, слишком пьяный, чтобы встать, и, очевидно,
толком не понимавший, где он находится. У него была
большая рана на голове, вся покрытая засохшей кровью,
и мы старались относиться к нему как можно лучше.
Прекрасно понимая, в чем дело, офицеры не заставляли
его работать. В это время «Пегас», подгоняемый по-
путным ветром, несся на юг, делая узлов 12 в час.
На следующее утро раненый матрос сполз со своей
койки. Он страдал от морской болезни и был очень
слаб из-за раны на голове. Он очень удивился, узнав,
что находится на паруснике в открытом море. Когда
же мы рассказали ему, что это за судно и куда оно
идет, он упал на койку и отчаянно зарыдал.
Немного успокоившись, Эриксон, так звали матроса,
рассказал, что с ним случилось. Он работал лесорубом
в лагере недалеко от Астории. В штате Вашинг-
тон жили его жена и трое детей. Он гулял в портовом
кабаке с двумя дружками, когда в голове у него вдруг
все помутилось; дальше он ничего не помнил, пока
не пришел в себя на борту «Пегаса». Это был типичный
случай использования специальных дурманящих
капель, подлитых ему вербовщиком, которому срочно
нужно было поставить еще одного матроса для нашего
судна. Где и как Эриксону разбили голову, он не знал;
возможно, это сделал вербовщик, чтобы быть уверен-
ным «вдвойне».
Эриксон умолял капитана отпустить его на берег в
каком-либо калифорнийском порту. Но тот остался глух
к его мольбам и стенаниям. Для капитана это был
не более чем заурядный случай принудительной вер-
бовки матроса, один из многих в его долгой морской
практике. Он заявил, что сделать ничего нельзя: Эрик-
сон занесен в списки судовой команды, и путь судна
лежал в Кейптаун.
Таким образом, Эриксон был обречен на душевные
страдания в течение своего длительного пребывания
на нашем судне. Было бы, конечно, еще хуже, окажись
«Пегас» тихоходным судном, тратившим на этот пере-
ход не четыре, а шесть месяцев. Все это время Эриксон
невыразимо глубоко страдал и терзался мыслями о
своей семье. Когда судно ложилось в дрейф или его
относило встречным ветром назад, Эриксон был вне
себя от нетерпения и беспокойства. Я часто боялся,
что он сойдет с ума. Только когда «Пегас» мчался
69
вперед с попутным ветром, его настроение немного
улучшалось. Не раз мы сигналили встречным судам
о местонахождении Эриксона, надеясь, что весть о нем
дойдет до его семьи.
Наконец «Пегас» прибыл в Кейптаун. Сойдя на берег,
Эриксон поспешил на телеграф и, заплатив немалую
часть своего мизерного жалованья, отправил жене
длинную телеграмму. Через несколько дней он получил
ответ, что после его исчезновения она была убита горем
и уже считала его погибшим.
Как он мог добраться домой, за десять тысяч миль?
Американский консул в Кейптауне отказался ему
помочь. В конце концов Эриксону удалось устроиться
на пароход, направлявшийся в Ливерпуль, откуда,
как мы надеялись, он мог добраться домой, к своей
семье.
Таков был типичный случай насильственной вер-
бовки, а ведь все могло закончиться значительно хуже.
Матросская работа
В первый же день моего пребывания на «Пегасе»
помощник капитана выстроил команду и приказал
выйти из строя тем, кто никогда не был в море. Несколь-
ко человек сделали шаг вперед, но я остался на месте.
Я был полон решимости с самого начала стать настоя-
щим матросом. Помощник, однако, был довольно опы-
тен и, вызвав меня, послал работать наверху, на глав-
ной несущей рее.
Мне стало страшно, так как эта рея была самой
высокой; только несколько типов парусников имели
еще более высокие мачты, не без юмора называемые
«скамеечка ангелов». Итак, я полез на мачту, а помощ-
ник наблюдал за мной с палубы. Подымаясь вверх,
я миновал реи — главную, нижних и верхних тон-
селей, брамстеньгу, королевскую, пока наконец не вска-
рабкался на раскачивающуюся «лесенку святого
Якова», ведущую к рее верхнего яруса, от одного взгля-
да на которую мне становилось дурно. На «футоке»,
где примерно более двух метров приходилось караб-
каться без всякой опоры, я подумал, что мне конец.
Но все обошлось благополучно. Парни на верхней
рее засмеялись и велели мне за что-нибудь уцепиться,
70
пока не закончат работу. После этого случая у меня
не было трудностей с уборкой парусов.
Работа матроса с парусами крайне опасна. Под-
гнившие лини, за которые они держались, часто об-
рывались; на реях приходилось опираться на всегда
провисавшие и скользкие веревочные подножки, кото-
рые нередко под его тяжестью разрушались. С реи
матроса могло сбросить во время диких рывков
судна, так как качка на мачте гораздо сильней, чем
на палубе, а то и снести ветром во время шторма, когда
он брал паруса (сверху, кстати, срывалось не меньше
матросов, чем их смывало за борт). На судне, где
я плавал во время предыдущего рейса, один юнга упал
с мачты и сломал позвоночник. Во время работы с
парусами матросы обычно говорили: «Думай про судно,
но и себя не забывай».
Команда на парусниках с прямым вооружением де-
лилась на две смены, или вахты, называемые вахтами
«правого борта» и «левого борта», которыми командо-
вали соответственно помощник и второй помощник
капитана. Вахты работали посменно по четыре часа
и четыре часа отдыхали, так что каждой приходилось
работать по двенадцать часов в сутки. Эти четырехчасо-
вые смены также назывались вахтами. Сегодня, скажем,
вахта «левого борта» дежурила на палубе. Между че-
тырьмя и восемью часами вечера вахты назывались
«собачьими» и длились только по два часа. Это дела-
лось для того, чтобы поменять время дежурства: так,
если вахта «правого борта» сегодня работала в трюме
с двенадцати дня до четырех вечера, то на следующий
день она в эти же часы работала на палубе.
Работа на палубе шла с 5.30 утра до 6 вечера,
кроме воскресений, праздников и дней, когда стояла
плохая погода. Если не было работы с парусами,
матросы занимались покраской, штопкой, драением
палубы, плетением канатов, счисткой покраски, сра-
щиванием тросов и канатов и сотней других дел. По-
мощники капитана всегда находили, чем занять ко-
манду, ибо свято верили в то, что матроса никогда
нельзя оставлять без дела.
Старшие матросы менялись каждые два часа у
штурвала, а с наступлением сумерек стояли вперед-
смотрящими на мостике на баке. Большую часть оста-
вавшегося дневного времени они проводили на мачтах,
71
ставя и убирая паруса, крепя новую оснастку, или
на других работах, постоянно необходимых, чтобы суд-
но имело должный вид и соответствовало «бристоль-
ской моде». Обычно вахта на палубе могла сама спра-
виться с командами «прибавить» или «убавить» пару-
са, но, если надо было «делать поворот через форде-
винд» (поворачивать по ветру) или «менять галс»
(поворачивать против ветра), на помощь вызывалась
вахта из трюма.
Матрос на паруснике должен был знать много самых
разных узлов, завязок и петель, хватало работы и с
подъемниками, тросовыми тальрепами, веревочными
матами, пробковыми кранцами, кренгельсами, плетены-
ми линями и т. д. Кроме того, матросы делали мно-
жество забавных поделок для членов своих семей и
друзей.
На первый взгляд оснастка парусника кажется
безнадежной путаницей веревок и канатов. Но все тут
довольно просто. Начнем с того, что веревки (почти
все они называются линями) одинаковы на каждой
мачте. Точно так же, за некоторыми исключениями,
одинаковы веревки и на каждой из рей данной мачты.
Далее, одинаковы веревки и по обе стороны одной мач-
ты. Таким образом, вся эта «путаница» оснастки в
основном сводится к запоминанию функций веревок
с одной стороны данной мачты и еще нескольких
вдобавок. Расположение линей было настолько четким,
что даже темной ночью или во время жестокого штор-
ма матрос в них разбирался без каких-либо затруд-
нений.
Морская жизнь приносила мне огромное удовлетво-
рение. Я даже собирался основательно заняться изуче-
нием навигации во время запланированного трехлет-
него плавания в Китай. Но передумал, так как оно
могло увести меня далеко от острых моментов классовой
борьбы, которая меня привлекала не меньше. Поэтому
я оставил море и снова стал сухопутным человеком.
Но прошло по крайней мере больше десяти лет, прежде
чем я наконец примирился с мыслью, что навсегда
оставил море, суда и его людей.
Песни
Морские песни — это рабочие песни. Их пели, чтобы
было легче ставить паруса и выбирать цепи, что состав-
ляло большую часть матросского труда. Когда работа
была в разгаре, если матросы не начинали песню сами,
то офицер на палубе приказывал ее запевать. Плохо
было, конечно, на том судне, где в команде не было
хорошего запевалы.
Песни моряков дальнего плавания были нескольких
типов. Например, при сравнительно легкой и быстрой
ручной выборке «пуза» паруса, шкотовых углов,
нок-гардений и т. п. матросы обычно затягивали стран-
ную песню — переливы мелодии, совсем не было слов.
Это были трудные для исполнения песни.
Для более тяжелой и размеренной работы (выборка
шкотов, брасов) тоже существовали песни без слов,
которые состояли из ритмичных «йо-хо-хо», «хо-хи»,
«хи-хо» и т. д. Петь их было тоже нелегко, и каждый
певец исполнял их всегда по-своему.
Когда выборка становилась особенно тяжелой (подъ-
ем парусов на реях), в песнях появлялись слова. Это
были «фаловые» песни; их темп, в соответствии с про-
изводимой работой, был значительно медленнее. Запева-
ла выводил фразу, пока люди отдыхали, потом они
вступали хором, делая в это время два тяжелых рывка.
Песня, таким образом, тянулась до тех пор, пока работа
не заканчивалась. Этих песен было очень много, вклю-
чая такие известные, как, например, «Виски Джонни»,
«Врежь ему по кумполу», «Старая лошадь», «Жан
Франсуа», «Салага не был матросом», «Интересно, что
она имела в виду». Многие исполнялись задорно и ве-
село. Как-то я даже попробовал сам написать такую
песню. Слова одной и той же песни обычно бывали раз-
ными, в зависимости от судна и от певца.
«Виски Джонни» была типичной «фаловой» песней.
Вот отрывок, который дает о ней некоторое представ-
ление:
О, виски, ты жизнь человека,
Хор
— Виски Джонни!
О, я пью виски всегда, когда могу;
73
Хор
— Виски для моего Джонни!
О, виски убили моего старого отца,
Хор
— Виски Джонни!
О, виски свели мою мать с ума,
Хор
— Виски для моего Джонни!
Для самой тяжелой работы, такой, как, например,
подъем якоря, использовался кабестан (вертикальный
брашпиль, приводившийся в действие вручную) и пе-
лись так называемые «кабестановые песни»: когда все
шли вокруг кабестана, запевала начинал, а матросы
хором вторили ему. Мелодичных кабестановых песен
было много; очень известной, например, была песня
«Возвращаясь домой». Вот ее первый куплет и припев:
Возьмемся все за кабестан,
Трос быстрее стравим,
Веселей, ребята, дружно,
В старушку Англию мы правим.
И мы споем веселым хором,
Ночь нам не помеха,
Увидим Англию родную,
Когда придет рассвет.
Припев
Идем домой, идем домой,
Идем домой через моря,
Идем домой, идем домой,
К тебе, чудесная земля.
Песни отражали всю матросскую жизнь. Люди пели
об опостылевшей корабельной пище и грошовом жало-
ванье, о жестокости офицеров, о своей работе и корабле-
крушениях, о состязаниях знаменитых судов. В боль-
шинстве из них явно звучала нота недовольства и про-
теста, и лишь немногие выражали религиозные или
патриотические настроения. Излюбленной темой на су-
дах была «любовь», то есть то, что под «любовью»
обычно понимали матросы дальнего плавания — свои
похождения с проститутками. В десятках песен по-
добные похождения излагались во всех деталях, и, как
правило, они заканчивались тем, что герой был ограб-
74
лен и принудительно завербован на судно. Эти песни
были предельно откровенны. Одной из них была «Слу-
жанка из Амстердама». Приведу из нее лишь несколько
строк, так как остальное, скорее всего, непечатно:
В Амстердаме там живет служанка,
Все запомни, что тебе скажу,
В Амстердаме там живет служанка,
Дело свое знает туго,
Не нужна ты больше мне, знойная подруга.
Хор
Гулянки, гулянки, разбили вы меня,
Не нужна ты больше мне, ненаглядная.
Я положил ей руку на колено, она в ответ:
— Дружок, туда вам хода нет,
Я положил ей руку на бедро, она в ответ:
— Не так проворно, дам вам мой совет.
Хор
Гулянки, гулянки, разбили вы меня,
Не нужна ты больше мне, ненаглядная.
Нередко в песнях отдавалась дань традициям. «Жан
Франсуа», например, относилась еще к наполеоновской
эпохе. Вот первая строфа этой песни-ветерана:
Бони [Бонапарт] был воитель,
Хей, хи, ха,
Воитель, настоящий солдат,
Жан Франсуа.
Некоторые сохранились еще с тех времен, когда моря
бороздили американские клиперы. Та, например, ко-
торую пели мы, была посвящена калифорнийской «зо-
лотой лихорадке» 1849 г.:
Дуйте, отчаянные парни, дуйте,
В Ка-ли-фор-нию,
Там золота по горло,
Мне так сказали,
На берегах Са-кра-мен-то.
Многие морские песни были мелодичны и задушев-
ны. И матросы, привыкшие к хоровому пению на откры-
том воздухе, с удовольствием исполняли их. Было поис-
тине трогательно, когда в каком-нибудь отдаленном
порту моряки, поднимая якорь, чтобы отправиться в Ев-
ропу, принимались ходить на полубаке вокруг кабеста-
75
на и затягивали красивую песню «Мы возвращаемся
домой вокруг мыса Горн» или «Мы идем в Рио-Гранде»,
а в это время тоскующие по дому матросы десятков
парусников в порту выстраивались вдоль бортов своих
судов послушать и помечтать о том дне, когда и они
тоже поплывут домой.
Салаги
На старых парусниках с прямым вооружением в
наиболее бедственном положении находились салаги,
то есть сугубо сухопутные люди, которые, несмотря на
свою полную непригодность к морской жизни, оказыва-
лись на борту парусника — обычно в результате насиль-
ной вербовки. Эти бедолаги жили в вечном страхе: они
смертельно боялись моря с его штормами и опасностя-
ми, и их пугала высокая, похожая на паутину оснастка
судна. Для команды они были обузой и походили на
попавших в ловушку диких зверьков; все окружающее
казалось им непонятным, враждебным и тягостным.
Одного или нескольких таких салаг можно было встре-
тить почти на каждом судне дальнего плавания.
Салаги становились на судах козлами отпущения,
мишенью для насмешек, оскорблений и жестокого об-
ращения. Над ними измывались не только офицеры,
но и многие старые моряки, превращая их жизнь в су-
щий ад. Такое отношение матросов объяснялось глав-
ным образом нечеловеческими условиями на судах,
где каждый салага на борту увеличивал объем работ
настоящих матросов и нередко подвергал опасности
всю команду.
Для салаг шестимесячное или годичное пребывание
на паруснике вдали от берега было тяжелым испыта-
нием. Их страх перед морем, высокой оснасткой судна,
издевательствами команды, теснотой кубриков часто
оказывался для них непосильной ношей: многие сходи-
ли с ума или кончали жизнь самоубийством. Старые
матросы рассказывали страшные истории о салагах, ко-
торые бросались за борт, поджигали суда или перереза-
ли глотки своим товарищам по команде, пока те спали.
Старый Огрызок, плотник на «Альянсе», рассказал
об одном салаге, с которым его однажды свела судьба.
На паруснике, где они плавали, царили жестокие по-
76
рядки. Однажды помощник капитана, канадец, садист,
приказал подвесить этого салагу в «боцманском кресле»
на главной мачте и держать его там до тех пор, пока у
него не пройдет страх перед высотой. Но несчастный,
обезумев от ужаса, перерезал канат перочинным но-
жом, упал на палубу с высоты 30 м и разбился.
Плававший на «Пегасе» Джек Кэллаген, бывший
помощник капитана, разжалованный в матросы, расска-
зал еще более невероятную историю. На судне, шедшем
из Сан-Франциско в Ливерпуль, оказалось двое салаг —
бывшие американские бродяги. Они испытывали обыч-
ные для салаг страхи и со временем превратились в
корабельных изгоев. Они продержались месяц, пока
судно не перешло экватор, а потом сорвались. Однажды
вечером, когда, кроме них, на палубе находилось только
четыре матроса, эти салаги внезапно вытащили револь-
веры (которые они тайком пронесли на судно) и, при-
крываясь четырьмя матросами, которых гнали перед
собой, заперли офицеров в каютах и захватили судно.
Затем они объявили, что собираются добраться до бере-
га. Не сумев спустить шлюпку, так как судно шло со
скоростью около 12 узлов, они соорудили небольшой
плот из крышек люков. Забрав то небольшое количество
провизии, которое они нашли в камбузе, и несколько
литров воды, во тьме они сбросили свой жалкий плот
на воду. Когда плот оказался за кормой, они громко
запели «Да здравствуют Соединенные Штаты!». Больше
их не видели. Офицеры развернули судно и спустили
шлюпку, но найти их в темноте было невозможно.
Утром на пустом горизонте от них не осталось и следа.
Их судьбу можно легко представить: судно находилось
в семи сотнях миль от южноамерикацского побережья,
и у них не было ни малейшего шанса пройти это рас-
стояние или быть подобранными другим судном в этом
пустынном районе моря. Запасов еды и воды им хватило
на несколько дней, затем наступил голод и сводящая
с ума жажда, и они наверняка нашли конец в желудках
голодных акул.
За свою матросскую службу я встречал нескольких
салаг. Салага на борту «Пегаса» был англичанин лет
сорока, бывший клерк, которого одурманили и насильно
завербовали в Астории, штат Орегон. Его называли не
иначе как «салага», и это было совершенно точное
определение. Не в состоянии усвоить даже простейшие
77
матросские обязанности, он панически боялся моря.
Приближение шторма приводило его в состояние про-
страции, а верхняя оснастка вызывала дикий ужас.
В течение шести месяцев он ни на фут не поднялся над
палубой, несмотря на угрозы офицеров и насмешки
матросов.
Какой-то период он не сопротивлялся тирании офи-
церов и издевательству команды, хотя жизнь его, конеч-
но, была собачьей. Но со временем становился все более
мрачным и агрессивным. Старые матросы говорили,
что он вот-вот свихнется. Мы же, молодые, и особенно я,
пытались завоевать его доверие. Но все было бесполезно,
он ни с кем не хотел говорить по-дружески. Живя в
страхе, он видел в море, судне и команде своих злейших
врагов.
Вскоре ситуация на судне стала зловещей. Команда
начала его бояться, и издевательства над ним прекрати-
лись. В кубрике обсуждались новые рассказы о салагах,
вырезавших спящих матросов. Когда мы дошли до тро-
пиков, команда запретила ему спать в кубрике, и он
устроился на палубе. От каждой вахты были выделены
по два человека, чтобы следить за ним днем и ночью.
У него забрали перочинный нож, чтобы он не смог пе-
ререзать команде глотки во время сна, и отняли спички,
опасаясь, что он подожжет судно.
Так прошло несколько недель. Салага держался
очень одиноко и угрюмо, и мне казалось, что он сходит
с ума. Будучи непригоден к морскому делу, он работал
с трудом или вообще ничем не занимался. Два матроса
постоянно следили за ним. Озлобленный и одинокий,
как призрак слонялся он по судну. Когда мы вошли
в холодные южные широты, старые матросы предло-
жили ему спать в кубрике под наблюдением команды.
Но он отказался. Он соорудил себе «дом» в большом
ящике из-под корабельных красок и, несмотря на хо-
лодную, пронизывающую погоду, провел в нем все то
время, пока мы огибали мыс Горн. Я поражался, как
он не умер от воспаления легких. Ничто не могло заста-
вить его покинуть эту протекающую со всех сторон
холодную конуру.
Наконец спустя шесть месяцев «Пегас» пришел в
Кейптаун. Мы думали, что салага будет счастлив из-
бавиться от мучительного пребывания на судне и хоть
как-то проявит свою радость, но он продолжал хранить
78
молчание. Когда наше судно бросило якорь, он первым
сошел на берег. Больше я никогда его не видел.
Времяпрепровождение на море
Пассажиры на современных морских линиях всегда
так устают от моря и друг от друга, что им необходимы
развлечения: танцы, подвижные игры, кино, азартные
игры, радио, бега, плавание в бассейне, гимнастика,
газеты и т. д. и т. п. На старом паруснике матрос не
имел подобных развлечений, однако ему никогда не
было скучно даже во время плаваний, которые длились
по году и более.
Наиболее распространенным занятием матросов
дальнего плавания были картежные игры, а любимой
игрой на английских судах был крибидж. Матросы игра-
ли в него буквально день и ночь. Игра могла продол-
жаться неделями; вахту, опускавшуюся вниз, сменяла
вахта, идущая на палубу. Но, как ни странно, я никогда
не видел, чтобы играли на деньги.
Другим любимым занятием были разговоры. В хо-
рошую погоду матросы часами гуляли по палубе, рас-
сказывая друг другу о своей жизни. После месяцев
таких бесед каждый знал жизнь других так же хорошо,
как и свою.
Особенно располагала к такому общению вторая
«собачья вахта», от 6 до 8 вечера. В это время обе вахты
были внизу и никто не спал. Но редко участие в этом
принимали все. Лишь иногда какому-нибудь рассказчи-
ку удавалось овладеть всеобщим вниманием, но он дол-
жен был быть действительно на высоте, чтобы отвлечь
людей от игры в крибидж. Иногда, на рождество или
в какой-либо другой праздник, вся команда по старой
английской традиции собиралась вместе, и каждый дол-
жен был или рассказать историю, или спеть песню.
Музыка занимала мало места в жизни команды;
это объяснялось теснотой помещений и тем, что в них
всегда кто-нибудь спал. Я никогда не видел матроса
дальнего плавания, бравшего с собой какой-нибудь му-
зыкальный инструмент. Лишь в субботние вечера коман-
да собирала на палубу у левого борта «оркестр», «ин-
струменты» которого заимствовались из судового кам-
буза.
79
Чтение было также одним из любимейших занятий,
и многие матросы были хорошо начитанны. Кстати,
я впервые прочитал «Отверженные», когда мы шли
вокруг мыса Доброй Надежды. Но, к сожалению, книги
были редкостью. На судах не существовало библиотек
для команды, а офицер считал унизительным для себя
одолжить книгу матросу. То, что поступало на борт
от матросских миссий, было, как правило, макулату-
рой, которую матросы редко читали.
Замкнутая жизнь на паруснике неизбежно порожда-
ла своеобразный морской юмор. Обычно шутки были
достаточно грубыми; их излюбленной мишенью был
впередсмотрящий, в одиночку несущий вахту на мости-
ке на баке. На каком-то судне, к примеру, на вперед-
смотрящего — а им был новичок — темной ночью не-
ожиданно свалили набитое тряпьем чучело. Это его так
напугало, что с того случая он категорически отказался
стоять на вахте.
Пересечение экватора всегда являлось поводом для
довольно злых шуток, в которых должны были участво-
вать все те, кто впервые пересекал «границу». Эта це-
ремония была поистине варварской: во-первых, жертва
должна была проглотить жуткую пилюлю, приготов-
ленную из свиной требухи, затем ей вымазывали все
лицо толстым слоем корабельной смолы, а потом «бри-
ли» обручем от бочки и, наконец, окунали головой в
бочку с морской водой и держали там, пока она едва
не захлебывалась.
Спортом занимались мало. Правда, в хорошую пого-
ду проводили на палубе соревнования по боксу, которые
обычно длились до победного конца. При случае, осо-
бенно во время штиля в тропиках, устраивались состя-
зания по плаванию: участники плыли вдоль борта,
а остальные бдительно следили за акулами. Иногда
рыбачили.
На борту парусного судна матрос жил одинокой
целомудренной жизнью. Но когда он приходил в порт,
то гулял «на полную катушку»: хотел вина, женщин
и веселья по большому счету, пока хватало его жалких
фунтов, шиллингов, пенсов. Этот дикий загул на берегу
создавал матросу репутацию пьяницы, развратника и
гуляки, но в действительности в своей жизни на борту
судна он был скромным и тихим человеком.
Рыбалка в дальних морях
На старых парусниках с прямым вооружением ма-
тросы имели возможность порыбачить. Когда судно
ложилось в дрейф, мы ставили по борту лини, а в теплых
широтах часто светили ночью фонарями, заманивая
вкусных летучих рыб на палубу. Но наиболее увлека-
тельной была ловля скумбрии и тунца в тропиках. Это
было просто великолепно.
Мощные и прожорливые рыбы, весившие более 20 кг,
постоянно охотились на летучих рыб, которые тысяча-
ми, как миниатюрные аэропланы, стремглав проноси-
лись в воздухе, покрывая за один полет свыше сотни
метров. Гоняясь за этими стремительными молниями,
плавающие «тигры» высоко выпрыгивали из воды, что-
бы поймать свои жертвы на лету.
Охотясь на скумбрию или тунца, мы располагались
у конца бушприта или утлегаря. Наша рыболовная
снасть представляла собой крепкую веревку, к которой
привязывался массивный крюк с белой тряпкой в ка-
честве приманки. Когда судно быстро неслось вперед,
подгоняемое попутным ветром, мы опускали канат поч-
ти до уровня воды. От качки судна наша тряпка, на-
цепленная на крюк, летела по воздуху, опускаясь в
воду примерно через каждые 15 м. Для скумбрии или
тунца танцующая белая тряпка была летающей рыбой,
и вскоре полдюжины этих хищников устремлялись за
нашей приманкой, при этом «счастливчик» часто хва-
тал ее на лету. Затем начиналась опасная работа по
вытягиванию мощной рыбины на борт. Это был захва-
тывающий, но рискованный спорт; в кубриках ходило
немало историй о матросах, сорванных с утлегаря в
море проглотившими крюк рыбами и разорванных аку-
лами.
Скумбрия и тунец — вкусные рыбы, но у них есть
один недостаток: почти все они заражены личинками
паразитов, которые проникают через стенки желудка
и заражают всю рыбу. Эта деталь, однако, мало
смущала голодных матросов. Мы выковыривали то,
что было легко обнаружить, и поедали рыбу, руко-
водствуясь нашим обычным принципом: «Что глаза
не видят, тому не верить».
Еще мы очень любили охотиться на акул, но уже из
чисто спортивного интереса^ так как взрослая акула
6—1025
81
несъедобна. Мы насаживали на огромный крюк ломоть
свинины и через сильный утлегарь на веревке спускали
его в воду. Вскоре за приманкой устремлялась акула
со своим неизменным спутником рыбой-лоцманом. Я
знаю, что большинство натуралистов оспаривают мат-
росские истории о рыбе-лоцмане, которая направляет
и предостерегает медленно соображающую акулу, но
я говорю только о том, что видел собственными глазами.
Рыба-лоцман, прелестное создание, чуть больше
макрели, плывет чуть выше головы акулы. Подвижный
и осторожный лоцман сразу же чувствует в свинине,
крюке и канате что-то недоброе и немедленно начи-
нает метаться из стороны в сторону, чтобы отвлечь акулу
от ловушки, но, как правило, безрезультатно: голодная
акула соблазняется свининой. Многие морские рыбы и
птицы обожают свинину, особенно акулы, на которых
она действует, как на кошку мята. Множество раз я
наблюдал, как акула ласково терлась о кусок свинины,
пока наконец голод не заставлял ее преодолеть страх
и внезапно одним рывком проглотить свинину.
Заглотнув крюк, акула сдается без борьбы, и мы
обычно затаскивали этих чудовищ на борт одну за од-
ной. Матросы по вполне понятным причинам ненавидят
акул. Нередко их, беспомощно лежащих на палубе,
буквально пытали. Одной из любимых забав было дать
акуле попробовать свои острые зубы о деревянные стой-
ки кабестана и посмотреть, как полетят щепки. В конце
концов матросы отрубали акуле хвост и прибивали его
к утлегарю, где он и оставался до прибытия судна в
порт.
Еще одним интересным видом «рыбной ловли» была
охота на альбатросов. Альбатрос — самая крупная и
знаменитая из всех морских птиц. У живущей только
в холодных широтах южного полушария взрослой
особи размах крыльев достигает примерно 5 м. Аль-
батрос обладает превосходными летными качествами:
даже в самый свирепый шторм он скользит и взмывает
ввысь, почти не взмахивая крыльями. Матросы парусни-
ков ненавидели альбатросов, так как верили, что если
матрос упадет за борт, то эта гигантская птица разорвет
его на куски своим огромным, напоминающим ножницы
клювом. Но матросы боялись их убивать, ибо по ста-
рому морскому поверью, ставшему знаменитым бла-
годаря поэме Колриджа «О старом моряке», души умер-
82
ших моряков переселяются в альбатросов. Считалось,
что убийство альбатроса приводит к кораблекрушению.
Я еще застал это поверье.
Охота на альбатросов была захватывающим заня-
тием. Небольшой треугольный поплавок, привязанный
к тонкой крепкой веревке, выбрасывался за корму. В
центре поплавка была маленькая дырка, через которую
на проволоке прикрепляли кусок свинины. Вскоре аль-
батрос, привлеченный соблазнительной приманкой, де-
лал на нее заход. Хватая приманку, просовывал свой
огромный изогнутый клюв в дырку, и тот застревал в по-
плавке. Перепуганный альбатрос стремительно взмы-
вал в небо, унося с собой поплавок, и начинал бешено
метаться из стороны в сторону. Затем происходило
самое увлекательное: матросы затаскивали огромную
птицу на палубу. Было смешно видеть, как, оказавшись
на палубе, альбатрос показывал, что он не «моряк»:
он сразу же заболевал морской болезнью и освобождал
свой желудок. Матросы всегда были крайне осторожны
и старались держаться подальше от его острого клюва,
когтей и крыльев. Натешившись, они обрезали канат,
и альбатрос, стряхнув поплавок, взмывал в небо, продол-
жая свои бесконечные нырки и взлеты над безбрежным
простором моря.
Притягательная сила моря
Хотя работа на старых парусниках была опасной, еда
отвратительной, жалованье мизерным, а дисциплина
жесткой, матросы любили морскую жизнь. И хотя каж-
дый из них обычно клялся, что этот рейс — последний,
с морем расстаться было очень трудно, даже если (что
случалось весьма редко) удавалось найти подходящую
работу на берегу.
Во многом эта притягательная сила моря объясня-
лась неспокойной, полной приключений жизнью: беско-
нечной вереницей дальних портов со странными обы-
чаями, экзотическими женщинами, шумным весельем,
незнакомыми судами и людьми. Но многое давала и
сама жизнь на море.
Матросы на парусниках гораздо глубже, чем моряки
на пароходах или современных океанских лайнерах,
узнавали и понимали море. Проводя много месяцев под-
6*
83
ряд на маленьком судне и редко видя землю, они
буквально пропитывались магией моря. Несмотря на все
беды и трудности морской жизни, они, сами того не
осознавая, проникались огромной любовью к морю, ко-
торая в значительной степени формировала их психо-
логию и общее отношение к жизни.
Сухопутные люди часто страшатся моря, настоящие
же моряки даже в разгар сильного шторма, кажется,
совершенно не испытывают страха. Для матроса на
паруснике море всегда интересно само по себе, даже во
время шестимесячных и годичных рейсов. Море бывает
маслянистое, мягкое и блестящее, покрытое красивыми
белыми бурунами или взбаламученное свирепым штор-
мом; оно то серое или зеленое, то голубое-голубое. Море
имеет сотни оттенков.
Матрос дальнего плавания зависел от моря и всегда
очень интересовался природными явлениями: ветром и
дождем, туманом, облаками, солнцем и звездами. С ни-
ми была связана его работа, и нередко они угрожали
его жизни. Матрос знал о них больше, чем любой су-
хопутный человек, но сложная природа этих явлений
оставаясь для него загадкой; это и порождало многие
печально известные предрассудки. Эти природные явле-
ния привносили в его жизнь и работу риск и опасность.
Неделю он задыхается от жары в безветренной эква-
ториальной зоне, спустя пару недель мчится сквозь
покрытые белой пеной волны субтропиков, подгоняемый
попутными ароматными ветрами, и каждую ночь
наблюдает самое яркое и красивейшее из всех созвез-
дий — Южный Крест, поднимающееся все выше и вы-
ше, пока судно прокладывает путь вниз, к южным ши-
ротам; а несколько недель спустя он уже за мысом Горн,
или, как его называют, «мысом трупов», сражается со
снегом, льдом и ураганными штормами.
Величественные восходы и закаты солнца — еже-
дневное зрелище матроса; он часто видит грозные водя-
ные смерчи. Одним из самых интересных явлений, кото-
рые я когда-либо видел, был знаменитый «огонь святого
Эльма». Мы плыли на «Пегасе» несколько к югу от
экватора в Тихом океане. Ночь была хоть выколи
глаз, бушевал тропический шторм, и мы, трое молодых
матросов, находились на палубе, прячась за камбузом.
Внезапно один из парней схватил меня за руку и, ука-
зывая на главную рею, прокричал в ухо: «Смотри!»
84
Да, это был он, огонь святого Эльма, о котором я так
много слышал и читал. Несколько бледных, зеленовато-
голубых огоньков плясали вдоль главной реи. Они, ка-
залось, появлялись в середине реи, у мачты, затем плы-
ли к подветренной стороне и исчезали. Это продолжа-
лось всего несколько минут. Мы были возбуждены и рас-
сказали об этом случае нескольким старым матросам, но
они восприняли все это очень спокойно, сказав, что
видели огни святого Эльма много раз.
Жизнь моря, особенно интенсивная в тропиках, скра-
шивала монотонность матросской службы. Громадные
косяки сельди, искрящиеся летающие рыбы, игривые
дельфины и тюлени, своенравные, выпрыгивающие из
воды тунцы, ленивые морские черепахи, злобные акулы,
страшные скаты, величественные киты и смертельные
битвы за существование между ними — все это было
частью повседневной жизни матроса дальнего плава-
ния. Ну и, конечно, цыплята «матушки Кэри»— краси-
вые маленькие голуби,— чайки, огромные пеликаны и,
наконец, король моря — огромный южный альбатрос.
Кроме того, моряка неудержимо притягивало само
судно. Даже сухопутные люди признают красоту па-
русных судов; матрос старого времени был к этой кра-
соте еще более чувствителен. Всегда испытывая здоро-
вую классовую ненависть к судовым тиранам-офицерам
и живоглотам-судовладельцам, матрос считал бы свое
судно поганым корытом, если бы не нежное чувство,
таящееся в его сердце, своего рода мужская гордость
за свое судно. Для матроса судно всегда было женского
рода, он относился к нему, как искусный мастер к своему
творению. Матрос парусника знал судно от клотика до
кельсона; его изящное парусное вроружение, представ-
лявшееся сухопутному человеку хаотичным нагромож-
дением, было для него простым и упорядоченным даже
темной ночью или в самый сильный шторм. Судно было
его домом, в котором он переживал бури и штормы,
радости, горести и опасности на протяжении долгих ме-
сяцев и лет. Я видел старых матросов, только что спи-
савшихся с судна и возвращавшихся только для того,
чтобы бросить последний долгий взгляд на покинутого
ими красавца; и хотя жизнь на нем, возможно, была
для матросов сущим адом, они тем не менее искренне
любили его за красоту и все, что было с ним связано.
85
Еще одним немаловажным фактором в жизни матро-
са дальнего плавания тех времен были отношения
искренней дружбы, возникавшие на паруснике. Живя
вместе на протяжении долгих месяцев в тесном кубрике,
некоторые становились вспыльчивыми и раздражитель-
ными, но между остальными, как правило, завязыва-
лась тесная дружба. Это чувство дружбы появлялось по-
тому, что в опасной работе на судне судьба каждого
матроса зависела от его товарищей. Ни в какой другой
группе людей, за исключением ветеранов войны, нет
такой степени товарищества, выражаемого словами
«флотская дружба».
Хотя матрос дальнего плавания и находился под
глубоким влиянием чар моря, сердцем он оставался на
суше. В течение долгих рейсов он не переставал раз-
мышлять о том, что будет делать, когда вновь ступит на
твердую землю. Дана хорошо написал об этом в своей
книге «Два года у мачты». Каждый старый матрос ле-
леял мечту провести последние годы жизни где-нибудь
на берегу, около любимого моря. Но эта идиллическая
мечта о «подходящем порте» редко осуществлялась;
обычно конец матроса был внезапным и трагическим, в
море, или же его ждало медленное угасание без друзей
и денег в каком-нибудь жалком приюте для бедняков.
Это широкое, широкое море
В наши дни путешественники на пароходах никогда
не чувствуют той необъятности моря, которую ощущали
матросы на старых парусниках. Часто по году не заходя
в порт, не видя ни земли, ни другого судна, матросы
особенно остро чувствовали всю громадность моря и ог-
раниченность собственного мирка на судне. Казалось,
что вся вселенная была водой. Г. Мелвилл в «Моби
Дике» сумел передать тот дух огромных просторов моря,
который матросы прежних времен ощущали каждой
клеточкой своего тела.
В длительных переходах увидеть судно или погово-
рить с людьми на его борту было большой радостью.
В моей памяти запечатлелось одно судно, которое мы
однажды встретили в дальних просторах Южной Атлан-
тики. Пять месяцев мы были в плавании, следуя из
Портленда в Кейптаун, земли не видели и в пути встре-
тили только два судна. Но однажды ясным утром, когда
86
день только занимался, далеко на горизонте с наветрен-
ной стороны, на узкой полоске между небом и водой,
мы увидели маленький, как игрушечный кораблик,
парусник. Мы начали гадать, чье это судно, откуда и ку-
да оно идет. Целую неделю оно оставалось в пределах
видимости примерно на том же месте. Но однажды
утром мы не увидели нашего теперь уже знакомого со-
седа — как будто его проглотило море. Очевидно, ночью
судно легло на другой галс, и мы снова остались в оди-
ночестве.
Необъятность моря глубоко действовала на чувства
матроса дальнего плавания, и вместе с тем море иногда
бывало для него губительно тесным и узким: когда его
судно, гонимое штормом, ломало себе подветренный
борт; когда оно садилось на не указанный на карте риф;
когда оно сталкивалось с другим судном, невесть откуда
появившимся в темноте. Я пережил подобную ситуацию
и никогда об этом не забуду.
Я плавал уже старшим матросом и шел на трехмач-
товом барке «Элаянс», следовавшем из Ньюкасла, в
Австралии, в Кальяо, в Перу, с грузом угля. В море
мы были уже месяц и находились в южной части Тихо-
го океана — приблизительно в 2 тыс. миль восточнее
Новой Зеландии; побережье Перу было по крайней мере
в 4 тыс. миль западнее; видимо, примерно в 800 милях
севернее находился знаменитый остров Питкэрн и при-
мерно в 3 тыс. милях южнее была Антарктика. Мы
находились в центре неизвестности, наш корабль был
крошечным пятнышком в необъятной водной пустыне,
и, с тех пор как мы подняли якорь, нам не встретилось
ни одно судно.
Той ночью, о которой идет речь, дул сильный юго-
западный ветер, и мы мчались вперед, делая до 12 уз-
лов в час. Ночь была темной — ни луны, ни звезд; нас
окутывали низкие летящие облака, и матрос, стоявший
впередсмотрящим, каждые несколько минут подавал
сигналы горном.
Мы несли вахту, и уже пробило 6 склянок (11 часов
вечера). Я находился у штурвала, и мы неслись почти
прямо по ветру. Судно плохо слушалось руля, и было
трудно держать курс. Второй помощник, офицер нашей
вахты, ходил взад и вперед по полуюту, куря трубку и
что-то бормоча про себя, в то время как остальные члены
вахты слонялись по палубе, ища, где бы приткнуться
и вздремнуть.
87
Внезапно второй помощник и я услышали частые
тревожные удары судового колокола и крик впередсмот-
рящего, едва доносившийся сквозь шум усиливающего-
ся ветра: «Огонь с наветренной стороны!» И мы увидели
красный бортовой огонь судна, невесть откуда взявше-
гося в этой пустынной части океана и несшегося прямо
на нас. Мы едва различали его неясные очертания. Оно
было большим, шло левым галсом и держало курс,
пересекавшийся с нашим; через несколько минут мы
неминуемо должны были врезаться друг в друга.
Второй помощник и я на секунду опешили: судно в
этих пустынных водах! Но офицер, хороший моряк,
быстро пришел в себя и, стуча ногами по палубе, чтобы
привлечь внимание офицеров внизу, закричал мне:
«Право руля. Держать «ост-зюйд-ост». Я вывер-
нул штурвал и развернул судно вправо. В этот момент
на палубе появились капитан и первый помощник,
полураздетые, а команда уже выбирала паруса для на-
шего маневра.
Между тем другое судно, очевидно, заметило нас в то
же самое время и тоже изменило свой курс на 2—3 гра-
дуса. Это одновременное и взаимное изменение курсов
предотвратило неминуемое столкновение. Когда наши
суда прошли мимо друг друга, между ними расстояние
было едва ли 60 м. Нас буквально трясло от пережитого
возбуждения.
Встречное судно, большой четырехмачтовик, с пол-
ной парусностью, как и мы, шло под верхними топселя-
ми. Когда оно прошло перед нами, было видно освеще-
ние нактоуза компаса и рулевого у штурвала. Мы могли
видеть и людей на палубе, но не услышали бы, если б
нам покричали. В темноте название судна на корме ра-
зобрать было нельзя. Но мы почему-то решили, что суд-
но было немецким и что оно только что обогнуло мыс
Горн, направляясь к берегам Китая.
Столкнись оба судна, погибли бы все, еще два па-
русника прибавились бы к длинному списку судов,
«которые никогда не вернутся». Всю дорогу до Кальяо
мы говорили о таинственном «судне, которое прошло ми-
мо ночью», и том одном шансе из миллиона, который ед-
ва не обрек нас на гибель в этих пустынных водах. По-
верьте, после этого случая до самого конца рейса как
офицеры, так и команда бдительно следили за морем.
Стачка на судне
Это случилось на борту парусника «Графство Кар-
диган» в Талькауано, маленьком порту недалеко от юж-
ной границы Чили, куда мы прибыли из Тумбеса, Перу,
и где загружали пшеницу для Ирландии. Команда была
решительно недовольна условиями на борту этого голод-
ного уэльского судна, и вскоре развитие событий при-
вело к стачке, или «отказу от выполнения обязан-
ностей», как ее тогда называли.
Причина стачки заключалась в следующем: по су-
ществующим тогда правилам команда на борту британ-
ских судов дальнего плавания должна была подписы-
вать контракт на три года или же до прихода в любой
порт Северной Европы. Жалованье составляло 17 долл, в
месяц старшему матросу и 12 долл.— рядовому матро-
су. В течение трех лет моряки не получали жало-
ванье. Это положение усугублялось еще и тем, что,
если матрос бросал судно, он терял все заработанные
деньги и то, что он мог бы получить на других судах
в течение этого трехлетнего периода.
Судовладельцы и офицеры морили матросов голо-
дом, издевались над ними, по существу вынуждая их
оставлять свои суда и соответственно заработок за
один или два года работы. По возвращении «дезертиров»
в Англию на других судах судовладельцы требовали
возмещения убытков, нанесенных их судну, и конфиско-
вывали полученное матросами жалованье (при этом они
использовали действовавшую во всем мире систему
хитроумно составленных «черных списков» судовых
капитанов, содержателей ночлежек и британских кон-
сулов). Многие после трех лет тяжелой работы на па-
руснике не получали ни фунта при окончательном
расчете в Англии.
Наша команда, вся без исключения, состояла из де-
зертиров с тех или иных британских судов в разных
портах и, следовательно, лишилась заработка за много
месяцев. Большинство плавали под чужими именами
(мое было Том Донахью), но мы прекрасно знали о
системе «черных списков» и понимали, что, когда при-
дем в британский порт, каждого из нас встретит агент
бывшего судна и заберет все до единого пенса из зара-
ботанного нами на «Графстве Кардиган». Единственной
возможностью избежать этого грабежа было получить
89
жалованье в Талькауано, идти в Вальпараисо и там,
под новыми именами, наняться на другое судно.
Итак, мы потребовали заработок и увольнения. Меня
выбрали доверенным лицом команды (в то время я уже
был старшим матросом). Капитан, «хвативший» для
храбрости перед началом переговоров, решительно
отверг наши требования. Это неслыханно, абсолютно
невозможно, это же мятеж, сказал он. Тогда мы решили
прекратить работу и отказались загружать пшеницу с
лихтеров. Капитан наорал на нас, приказал коку не
выдавать нам завтрак и отправился за помощью на
берег.
По средневековым английским морским законам мы
не имели права бастовать. Прекратив работу в порту,
мы были виновны в уголовно наказуемом «отказе от
выполнения обязанностей». В море подобная стачка рас-
ценивалась бы как мятеж и наказывалась длительным
тюремным заключением. Вскоре капитан возвратился с
целой лодкой босоногих чилийских солдат, которые
забрали на берег 16 человек и доставили нас в предста-
вительство британского консула.
Тогда, в силу юношеских заблуждений, я думал, что
нас будут судить по чилийским законам. Но британский
консул повел все дело сам. Не дав нам вымолвить и
слова, он закричал, что мы должны либо вернуться на
работу, либо отправиться в тюрьму. Мы потребовали,
чтобы нам заплатили. Тогда он приказал солдатам от-
вести нас в тюрьму, добавив, что там нас будут держать
до тех пор, пока мы не надумаем вернуться к «своим обя-
занностям».
Тюрьмой было большое, в недавнем прошлом жилое
здание, так как настоящая каталажка незадолго до
этого разрушилась во время землетрясения; при этом
погибло сорок заключенных. Помещение было ужас-
ным, неописуемо грязным и вшивым. Несколько заклю-
ченных болели сифилисом. Все были голодны и без ко-
пейки денег. По ночам тюрьма заполнялась настолько,
что на покрытом грязью полу не оставалось места, чтобы
прилечь. В первую же ночь, а была суббота, двое пьяных
начали драку. Один из них вытащил нож, и в перепол-
ненной камере начался кромешный ад. Внезапно ох-
ранник распахнул дверь и ударил человека с ножом
прикладом винтовки в лоб. Затем охранники вытащили
его бездыханное тело с проломленным черепом.
90
Очевидно, наше дело не было необычным, так как в
порту находилось много парусников и множество
недовольных матросов. На второй день нашего тюрем-
ного пребывания охранник с многозначительной ухмыл-
кой привел нас в соседнюю комнату. Там на дверном
косяке под заголовком «Мятежники «Хаддон-холла»
была изображена грубая картинка судна под всеми
парусами, череп со скрещенными костями и около де-
сятка имен. Мы без труда поняли этот прозрачный
намек.
В этой проклятой дыре консул продержал нас два
дня, в течение которых нам вообще не давали еды, и мы
уже начали думать, не собираются ли таким образом
заставить нас подчиниться. Наконец на третий день
консул прислал нам записку, в которой писал, что в го-
роде находится британский посол в Чили, который и бу-
дет слушать наше дело. Нам дали по чашке кофе и по
куску хлеба, чтобы мы получше выглядели перед высо-
ким должностным лицом.
Посол оказался крупным и важным человеком. Нас
выстроили перед ним широким полукругом. Капитан
молчал, а роль обвинителя взял на себя консул. Как
представитель команды я потребовал выплаты зарабо-
танных денег, пожаловался на плохое качество пищи
на судне, выразил протест против нашего ареста и
потребовал немедленного освобождения. Консул, прер-
вав меня, обрушился на нас с градом обвинений в связи
с нашими «неслыханными» требованиями. Потом он вы-
водил по очереди каждого из нас и рассказывал о нас
все, что мы делали с момента отплытия из Англии.
Я был поражен тем, насколько исчерйывающие сведе-
ния содержались в «черных списках».
Посол решительно заявил, что заплатить нам не мо-
гут, так как это противоречит закону и не разрешено
торговой палатой. Консул же угрожал держать нас в
тюрьме до тех пор, пока мы не согласимся работать.
Но матросы парусников были привычны к тяжелым ус-
ловиям, и эта паршивая тюрьма не могла сломить нас
так быстро. Мы твердо стояли на своем.
Поняв это, посол, консул и капитан стали совещать-
ся. После мы узнали, что они испугались распростра-
нения забастовки на другие суда в порту. Нам предло-
жили следующее: никто из нас не потеряет жалованья
по прибытии в Англию, а на судно завезут новый про-
91
виант. Консул также заверил нас, что позже те, кто захо-
чет, будут переведены на другие суда, так как, обмол-
вился он, все команды судов, находящихся в порту,
также недовольны существующими условиями и будут
рады перемене.
Эти предложения не отвечали нашим требованиям,
но это было лучшее, что мы могли получить. Поэтому
мы приняли их и приступили к работе. Никто из нас
тем не менее не был переведен на другие суда, и все
обогнули мыс Горн на «Графстве Кардиган», на котором
было по-прежнему голодно. Но по крайней мере капи-
тан не объявил нас дезертирами и никто не потерял в
Англии свое жалованье. В конце концов мы выиграли в
главном.
Однажды, когда мы были уже далеко в море по пути
домой, помощник капитана рассказал рулевому, что в
Талькауано нас одурачили: британский «посол» оказал-
ся в действительности не кем иным, как британским свя-
щенником из местной протестантской миссии. Нам было
страшно обидно, но мы не удивились столь тесной связи
между капитаном, консулом и священником. Во время
нашего длинного пути в Англию мы обрушили множест-
во крепких проклятий на голову презренного слуги
божьего, сыгравшего свою роль в столь грязном деле.
Прибытие флота
В 1903 г. я находился на берегу, в Кальяо, в Перу,
когда с полдюжины американских военных кораблей,
включая два старых боевых судна времен битвы Дьюи
при Маниле, нанесли визит в город. Корабли базирова-
лись в Панаме, так как в то время США уже предпри-
няли первые шаги по осуществлению своей империали-
стической политики — строительства Панамского
канала. Ввиду эпидемии желтой лихорадки личный со-
став в центральноамериканских портах на протяжении
шести месяцев не получал увольнений на берег. Целью
визита военных кораблей было дать возможность
командам сойти на берег, как об этом было объявлено,
«для поддержания здоровья».
Кальяо того времени вряд ли можно было назвать
курортом: в городе свирепствовала бубонная чума, на-
селение находилось в панике. Кругом висели плакаты,
92
оповещавшие население, как избежать чумы и что де-
лать в случае заболевания. Президент страны поселился
где-то в отдаленном районе Перу. Однажды я видел
очень ослабевшего человека, сидевшего на скамейке в
парке. Кто-то крикнул: «Это — чума!» Собралась тол-
па, но никто не приближался к больному ближе чем на
15 м. Наконец приехала старая медицинская карета,
и врачи, в перчатках и масках, завернули его в просты-
ню и увезли с собой. Скамейку, на которой он сидел,
сожгли, землю вокруг дезинфецировали и даже оп-
рыскали соседние деревья.
Тем не менее американские военные корабли пришли
в Кальяо «для поддержания здоровья команды», и вско-
ре около двух тысяч военных моряков сошли на берег,
имея при себе жалованье за несколько месяцев. Они
сразу же приступили к приобщению города к «светской
жизни», которую тот вряд ли скоро забыл.
Пока катера, заполненные военнослужащими, при-
ближались к причалу, их уже ждал неофициальный
комитет, организовавший встречу; в него вошли прак-
тически все содержатели танцплощадок, ночлежек,
игорных домов, сутенеры и проститутки города. К бе-
регу приближались две тысячи запертых на военных
кораблях в течение шести месяцев, запуганных тира-
нами-офицерами, изголодавшихся по нормальной жиз-
ни молодых людей. И вот они оказались на берегу,
полные решимости «погулять». И вскоре начались
сплошные оргии. Голубые куртки полностью овладели
городом. В порту в то время находились также бри-
танский и французский военные корабли, но их коман-
диры запретили все увольнения на берег, пока у аме-
риканцев не кончится загул.
Ловкачи на берегу пожинали богатый урожай. Они
вовсю грабили американских матросов. Местный напи-
ток «писко» делал матросов почти ненормальными. В
городе начались стычки как между самими матросами,
так и между ними и местными жителями. Я видел даже
таких, которые, потеряв разум от писко, стояли на на-
бережной и бросали в залив серебряные монеты, ста-
раясь попасть в рыбу. Кое-кто разбрасывал деньги в
толпе, чтобы посмотреть, как люди дерутся из-за них.
В результате карманы голубых курток были быстро
опустошены. Когда истекли 48 часов их отпуска, только
половина вернулась на корабли, оставшаяся тысяча
93
продолжала свой отпуск. От двухсот до трехсот человек
просто дезертировали. Кальяо и Лима были буквально
наводнены бродячими моряками. Многие дезертиры
разбрелись по стране: одни добрались до шахт Серро-
де-Паско в горах, другие направились в различные
пункты на побережье.
Военный флот серьезно пострадал от этого массово-
го дезертирства и затянувшегося отпуска. Неприятности
грозили и самому Кальяо. Голубые куртки, находив-
шиеся в самовольной отлучке, разложившиеся и пья-
ные, ходили группами по дюжине и более человек,
врывались в рестораны, пивные и дома терпимости,
добывая себе бесплатную еду, выпивку и женщин. В кон-
це концов в городе закрылись все заведения. Многие
матросы ночевали на берегу. У нас в лачуге без
крыши и мебели, где мы с товарищем по судну спали
на газетах, появился американский военный моряк, не-
кий «охотник» Келли из Бруклина.
На четвертый день командование направило на берег
патрули, которые с помощью местных властей вы-
лавливали отставших. К концу второй недели было
установлено, что не менее сотни голубых курток все
еще блуждают по стране. И это был всего лишь корот-
кий визит нескольких военных кораблей «дяди Сэма»
в Кальяо «в целях поддержания здоровья».
На пути в Панаму
Джек Харрис и я находились на «Элаянсе», стояв-
шем тогда в Кальяо с грузом австралийского угля. Мы
подружились с двумя молодыми матросами на бере-
гу — Фредом Лейтом, индейцем из Пенобскота, и шве-
дом Карлом Хансоном — и вчетвером решили не идти
на паруснике вокруг мыса Горн в Европу, а отправиться
по суше в Панаму. А там уж будет видно, ехать ли нам
в Нью-Йорк или Сан-Франциско.
Канала еще не было. Мы подсчитали, что расстоя-
ние, которое нужно преодолеть, равняется примерно
1,5 тыс. миль, при этом нам придется пересечь эква-
тор. Наш путь лежал вдоль тихоокеанского побережья,
через Тумбес и Гуаякиль. Один бывалый старатель
заверил нас, что по дороге нам встретятся банановые и
другие плантации, это нас и привлекло. Хансон, единст-
94
венный, у кого хоть что-то имелось, продал свои скуд-
ные пожитки и купил несколько фунтов хлеба и колба-
сы на дорогу. Что касается Харриса и меня, то мы
вынуждены были оставить судно в том, в чем были.
Утром того дня, когда мы планировали смыться с
♦Элаянса», я внезапно проснулся в 5 часов утра от
резкой качки, подумав, что почти пустое судно пере-
ворачивается вверх дном. Не теряя времени, выскочил
на палубу. Судно было в порядке, но раскачивалось
и дрожало. Над городом стоял странный протяжный
стон, доносился лай собак и крики перепуганных лю-
дей. Это было сильное землетрясение. На улицах появи-
лись огромные трещины, многие дома были разрушены,
погибло немало людей. А эпицентр землетрясения на-
ходился далеко в Андах, где произошел значительный
сдвиг горного массива.
Тем не менее наша панамская экспедиция началась,
ее не могло сорвать даже землетрясение. Через несколь-
ко часов мы прибыли в столицу Перу Лиму. На сле-
дующий вечер подошли к маленькой прибрежной дере-
вушке под названием Анкона. За несколько миль до
нее началась песчаная пустыня. Повсюду здесь встре-
чались сотни скелетов: на этом поле боя много лет назад
произошло последнее сражение между Чили и Перу. На-
ше появление в Анконе вызвало сенсацию. Все насе-
ление вышло на нас посмотреть, так как в этих местах
иностранцы почти не появлялись. Жители тепло нас
приветствовали, и мы получили три приглашения на
ужин.
Начало было обнадеживающим. Ио мы тогда не зна-
ли, что вступаем в тысячемильную пустыню у подножья
Анд, протянувшуюся вдоль океана на север от Кальяо.
И хотя у нас уже появились кое-какие подозрения,
мы все еще тешили себя надеждой на банановые план-
тации, ожидавшие нас на пути. Итак, на следующее
утро мы покинули гостеприимную Анкону, где, ка-
залось, никто не знал толком, как далеко до сле-
дующего населенного пункта. Кто называл двадцать
километров, кто сорок. Люди в деревне сказали нам,
что они обычно добираются туда морем, так как впе-
реди — бездорожная и безводная пустыня.
Все это было не очень хорошо, но тем не менее мы
отправились в путь. Жара стояла ужасная. Мы прова-
ливались по колено в мелкий песок. Чтобы не сбиться
95
с пути, должны были все время идти по побережью и
следовать всем изгибам берега, карабкаясь с одной дюны
на другую. По пути, случалось, нам попадались скелеты
людей и лошадей, и это было зловещее предзнаменова-
ние.
В следующей деревне люди были изумлены, увидев
нас. Они советовали нам не идти дальше, так как все
побережье впереди было бесплодной пустыней. Бывает,
что проходят годы, говорили они, и не выпадает ни
капли дождя. Как и в Анконе, местные жители не могли
даже приблизительно указать расстояние до следую-
щего населенного пункта, так как они тоже всегда
пользовались водным путем. К этому времени наш
энтузиазм заметно иссяк, мечта о прогулке вдоль
райских фруктовых плантаций испарилась. Мы прокли-
нали лгуна-старателя, обманувшего нас в Кальяо.
И все же мы потащились дальше. Идти днем было
слишком жарко, жгучее тропическое солнце буквально
поджаривало нас. Поэтому мы решили идти ночью. Шли
босиком, так как идти по мелкому песку в обуви было
невозможно. Но ходьба босиком очень опасна из-за
большого количества скорпионов, укус которых час-
то смертелен. Мы уже исчерпали весь наш скромный
запас продовольствия и были вынуждены опуститься
до попрошайничества. Так, путешествуя по ночам, мы
добрались до маленького городка, где почти все насе-
ление были индейцы. Когда мы пришли, у них был
большой религиозный праздник, и процессия в составе
около сотни мужчин несла огромную статую Христа на
колоссальной подставке. Казалось, мы попали в сред-
невековье. На нас почти не обратили внимания.
Мы шли еще два дня. Кругом ничего не видели,
кроме песка, песка, песка. До следующего городка нам
предстоял бросок в 77 км, без дороги и пресной воды.
Мы, рассчитывая пройти этот отрезок за два дня, на-
полнили баклаги водой, выклянчили еды и, несмотря
на предостережения местных жителей, отправились в
путь. Мы шли две ночи, но и на рассвете третьего дня
не увидели впереди ничего, кроме песка. Наши припасы
и вода были полностью израсходованы. Мы подумали,
что, следуя вдоль морского побережья, сбились с пути,
пропустили городок и заблудились. Но когда уже нача-
ли серьезно беспокоиться, наткнулись на двух человек
с осликами, направлявшихся на соляные копи. Они
96
сказали нам, что пройди мы чуть-чуть дальше, прежде
чем делать привал, то увидели бы дома городка. К
этому времени мы уже прошли 280 км и неделю на-
ходились в пути.
В городке нам сказали, что следующий населенный
пункт расположен в 240 км отсюда. Предстояло пре-
одолеть это расстояние по бездорожью и без пресной
воды, не считая тех «лишних» километров, которые
нам придется пройти, следуя всем изгибам морского
побережья. Без воды такой путь был немыслим, поэто-
му мы решили остаться в городке, найти работу и
подготовиться к предстоящему большому переходу. Од-
нако на соляных копях нашлось только два рабочих
места, и то лишь на неделю. Харрис и я пошли работать,
а двое других остались на берегу, предоставленные
сами себе.
Копи были большими соляными источниками; по
мере того как стекающий вниз соляной раствор испа-
рялся, образовывался слой соли. Когда соляной пласт
достигал приблизительно 25 см толщины, его рубили
на огромные блоки и отвозили. Харрис и я вырубали
эти огромные куски соли весом более 100 кг по 12 часов
в день под тропическим солнцем и получали за это по
перуанскому доллару в день с вычетом 25 центов за
фасоль и рис. Рабочая бригада состояла из индейцев,
и было очевидно, что в лагере существовала определен-
ная система пеонажа: дисциплина была жестокой, а
условия жизни — варварскими.
Когда в конце нашей рабочей недели мы вернулись
в городок, то Лейт и Хансон уже уехали. Они сели на
небольшое каботажное судно, шедшее в Кальяо; мы
сделали то же самое. Так закончилась наша экспедиция
в Панаму.
Долгое время мне казалось, что мы могли дойти пеш-
ком до Панамы, если бы выложились полностью. Но
это ощущение исчезло, когда много лет спустя я прочи-
тал интересный рассказ Чифли о его знаменитом пу-
тешествии в 16 тыс. км верхом от Буэнос-Айреса до
Вашингтона, которое он проделал через 25 лет после
нас. Чифли преодолел множество трудностей, но и он
подчеркивал, что дорога от Лимы до Гуаякиля была
самой тяжелой. В своей книге «От Южного Креста
до Полярной звезды» он писал: «Путешествие через
такие пустыни — предел испытаний. Сначала насту-
7—1025
97
пают физические страдания, потом все становится без-
различным; мозг затуманивается, мысли путаются,
и остается только одно желание — доехать и не ус-
нуть. Д антов ад — плод блестящего воображения, пе-
руанские же пустыни реальны, вполне реальны».
Пропавший обед
Харрис и я составляли команду маленького шлюпа
«Хуанита», шедшего на юг вдоль побережья Перу,
к Кальяо. На борту было четверо пассажиров, большая
клетка с цыплятами и полный трюм свиней. Это был
очень тяжелый недельный переход. Задул резкий
попутный ветер, и шлюп плясал на головокружитель-
ных высоких волнах.
Я считал себя хорошим моряком, которому не
страшна морская болезнь, но в этой ситуации даже
меня начало мутить. Дикие рывки шлюпа сами по
себе достаточно неприятны, а зловоние от свиней, из
которых многие болели, было поистине ужасным. От
морской болезни страдали не только пассажиры, но
даже цыплята. К вечеру первого дня один из больных
цыплят испустил дух и попал в «рай» на камбуз к коку.
Здесь-то и начинается мой рассказ.
На следующий день ветер задул еще сильнее —
волны вздымались все выше и выше, шлюп швыряло
из стороны в сторону, свиньи воняли еще сильнее, пасса-
жиры чувствовали себя все хуже. Лично я не особенно
волновался, как скоро мы придем в Кальяо. Кок Педро,
сам больной, объявил, что обед готов. Капитан, кок и я
сели обедать. Джек заявил, что он не голоден; было
видно, что его мутит, но он с упорством истинного
моряка отрицал это. Я был поражен, когда узнал, что
на обед у нас тушеная курятина. Было совершенно
очевидно, что приготовлена она из вчерашнего покой-
ного цыпленка.
Уж если команда «Хуаниты» садится есть цыплят,
она их ест целиком, как едят устриц. Как говорится,
хвост идет вместе с кожей (пожалуй, единственное,
что выбрасывается,— так это самые большие перья).
Как все бывалые моряки, я привык не особенно раз-
бираться в еде, но в таком сочетании — морская бо-
лезнь, вонючие свиньи и больные цыплята — это не-
сколько превышало даже мои возможности.
98
Итак, кок начал раскладывать варево. Прежде всего
он положил капитану, который вместе с супом с
плавающими в нем перьями получил целую куриную
ногу с когтями и всем прочим. Увидев эту просто жут-
кую куриную ногу, я открыл рот от изумления. Но
для закаленных моряков «Хуаниты» это было, судя
по всему, нормальным явлением. Не обращая внимания
на ужасное зловоние от больных свиней, кок деловито
повернулся, чтобы наполнить собственную тарелку.
Я задержал дыхание, предвидя, что он вынет из котла.
Подумать только! Его порция состояла из головы цып-
ленка — голубые распухшие глаза, отвратительного
вида гребешок и все прочее. Но кок явно воспринимал
этот «кусочек» как нормальную еду. Мне стало дурно
от одной мысли, что же от цыпленка полагается мне.
Кок снова взялся за котел. Но когда он повернулся
ко мне с тарелкой, меня уже не было на месте, и я не
видел, какую еще гадость он извлек. К моему стыду
матроса дальнего плавания, я потерял аппетит и не
обедал — первый и последний раз отказался от еды в
море.
Вошь
Мой друг Харрис и я находились в Кальяо. Делать
здесь нам было нечего, и мы «загорали» на берегу.
Во время наших странствий Джек завшивел, а вскоре
его неприятные обитатели перебрались и на меня. Под
экваториальным солнцем они «расцвели», и вскоре у
нас их развелось, как у «паршивых скотов».
Возникла проблема — как избавиться от непроше-
ных гостей. Время от времени мы тщательно просмат-
ривали наши рубашки, но такая примитивная «руч-
ная работа» не могла уничтожить наших энергичных
нахлебников, размножавшихся на «широкой промыш-
ленной основе». Очевидно, были необходимы более
решительные меры. Мы нашли пустую банку из-под
бензина и отправились за город «прокипятиться». И
еще как прокипятиться! Мы пропарили наши рубашки,
штаны, носки и матросские шапочки. Мы яростно
скребли друг друга. Потом, избавившись от волос на
теле, наконец почувствовали себя бодрыми и чистыми.
Вскоре Джек вновь отправился бродить по стране,
а я решил наняться на судно. Сделать это можно было
7*
99
только через матросский пансионат «Королевский дуб»,
действовавший по обычным разбойничьим принципам.
Матрос получал койку и отвратительную еду на протя-
жении одной-двух недель, пока не уходил парусник,
но хозяину-акуле он должен был уплатить за месяц.
Капитаны судов получали часть этих, как их называли
матросы, «кровавых денег» и поэтому отказывались
нанимать матросов иначе, как через эти ночлежки, а
сведения, полученные от их содержателей, широко
использовали судовладельцы для внесения недоволь-
ных матросов в «черные списки». В Кальяо старый
Таунсенд, содержатель ночлежки «Королевский дуб»,
был монополистом. Многие матросы, по тем или иным
причинам вызвавшие его немилость, месяцами были
вынуждены «загорать на берегу», ехать на пароходе
«зайцами» или же пешком идти в Икику или другие
порты.
Таунсенд, совершенно уверенный в своем всевластии,
был мелким тираном. Он обращался с матросами, как
с собаками. К этой диктаторской роли его хорошо под-
готовили в британском военном флоте, где он служил
много лет помощником боцмана. Таунсенд содержал
свое заведение, как корабельный кубрик. Одним из его
пунктиков была чистота. И хотя он кормил людей
отбросами и заставлял спать в стоявших ярусом кой-
ках, его постояльцы были вынуждены драить пол
так, как когда-то он это делал на британских военных
кораблях.
Когда я попросил старого Таунсенда предоставить
мне место в его заведении, он стал клясть всех матросов
дальнего плавания, обзывая их грязными «бичами»,
приносящими вшей в его пансионат. С особой яростью
грозился он покарать того постояльца, на котором бу-
дет обнаружена хоть одна вошь. Такой человек, заяв-
лял он, никогда не устроится на судно в Кальяо, и
его кости останутся тлеть на западном побережье.
Угрозы Таунсенда меня мало волновали. Вспоми-
ная вчерашнюю чистку, я чувствовал себя полностью
неуязвимым. Но когда я случайно взглянул на лац-
кан своего пиджака, сердце мое замерло: по нему бе-
жала большая, прекрасно выглядевшая, хорошо упи-
танная вошь, очевидно спешившая по каким-то своим
важным делам. Наглая, ничего не боящаяся, она вы-
ползла из темного тайника, служившего ей приста-
100
нищем, на свет божий. Как она избежала вчерашнего
побоища в бензиновом баке, осталось для меня загад-
кой. Так или иначе, но, беззаботная и самоуверенная,
если можно так выразиться, во всем своем вшивом
величии, она ползла, совершенно безразличная к той
огромной опасности, какую она представляла для меня.
В моем мозгу одна за другой пронеслись картины
жалкой судьбы тех несчастных матросов, которых Таун-
сенд занес в «черный список» и которые вынуждены
были доживать свои дни на унылом западном по-
бережье Южной Америки. Был ли я тоже обречен
на то, что мои кости будут тлеть в Перу, как яростно
угрожал Таунсенд? Неужели мне откажут в возмож-
ности пощелкать зубами в пути вокруг мыса Горн на
каком-нибудь голодном британском судне? Мгновен-
но, с самым невинным видом я накрыл вошь ладонью
и сбросил ее. Опасность миновала. Подслеповатый
Таунсенд не заметил ни беззаботно прогуливавшуюся
вошь, ни мой удачный маневр. Итак, этот едва не ока-
завшийся для меня трагическим случай окончился
благополучно. Содержатель ночлежки получил свои
«кровавые деньги» за месяц, я нанялся на судно, иду-
щее вокруг мыса Горн, а герой моего повествования,
вошь, получила по заслугам.
Нелли из «Кларендона»
Нелли работала буфетчицей в пивной — или, иначе,
в баре —«Кларендон» в Ньюкасле, в Австралии, и была
весьма знаменита в прошлом среди матросов дальнего
плавания. На судах, в матросских ночлежках, в пив-
ных всего мира, там, где заходил разговор об Австра-
лии, рано или поздно упоминалось и имя Нелли. У
каждого матроса находилось для нее доброе слово, теп-
лое воспоминание, хранившееся в тайниках его сердца.
В свое время она, возможно, была самой популярной
личностью среди моряков всего мира.
Мне довелось познакомиться с Нелли в 1902 г.
Ньюкасл был тем местом, куда обычно заходили ста-
рые парусники во время длительных кругосветных
странствий. Сотни таких судов шли с балластом из
Африки, загружали уголь для западного побережья
Южной Америки, после чего направлялись в Европу
с грузом зерна или нитратов. Я служил на трехмач-
товом, с полным парусным вооружением британском
101
судне «Черный принц», и мы как раз следовали этим
проторенным курсом.
Нелли выглядела совершенно обычно и, несмотря
на свою громкую славу, вела себя очень скромно. Обыч-
ная работяга-буфетчица, она была молодой замужней
женщиной чуть старше тридцати лет, веселой, привет-
ливой и доброжелательной. Как и все, мы с товарищем
удостоились чести получить из рук Нелли по стакану
эля.
В чем же был секрет этой удивительной попу-
лярности простой буфетчицы? Насколько я мог выяс-
нить, в ее основе лежала абсолютная честность Нелли
по отношению к матросам. Они ей безгранично дове-
ряли. В те дни матроса дальнего плавания, пожалуй,
даже больше, чем его пароходного собрата в наше время,
безжалостно обирала на берегу толпа паразитирующих
ловкачей. Его повсюду грабили мошенники — содержа-
тели пивных, владельцы ночлежек и проститутки. И
в этом мире обмана и грабежа честная Нелли была как
бы маяком на опасном берегу. Ко всем бездомным,
лишенным друзей, неорганизованным работягам она
относилась с доверием и добротой, и за это они возда-
вали ей должное. Конечно, в каждом порту в мат-
росских пивных попадались честные буфетчицы, но
ни одной из них не удалось произвести такое же
глубокое впечатление на матросов своей неподкупно-
стью, как знаменитой Нелли.
Нелли не вела среди матросов политической ра-
боты, не пыталась «спасти их души». Она была просто
настоящим другом, а для многих и добровольным
банкиром. Многие моряки американского Западного
побережья доверяли свои деньги знакомым владельцам
баров, игрокам или даже проституткам, но матросы
дальнего плавания, сходя на берег, как правило, от-
давали свои деньги Нелли, она же контролировала
и их расходы. Ни один портовый мошенник не смог
подобраться к деньгам, бывшим у нее на сохранении.
Матросы никогда не замечали, что она преследовала
какие-либо личные выгоды, хотя для владельца «Кла-
рендона» она была и визитной карточкой, и источником
доходов.
Только это было причиной ее столь широкой попу-
лярности. Но, видимо, этого вполне хватало. Нелли
воспевали матросы в сотнях кубриков, во всех портах
102
мира. Несмотря на всю свою грубость и дьявольский
темперамент, матросы дальнего плавания были, по
существу, людьми очень простыми и наивными, и
веским тому доказательством служила идеализация
ими необычной пролетарской героини, Нелли из
«Кларендона».
Матрос дальнего плавания Йоргенсен
Йоргенсен был высоким черноволосым датчанином
лет тридцати. Плавал он с пятнадцати лет. В Перу
мы вместе нанялись на судно «Графство Кардиган».
По своему характеру Йоргенсен был угрюмым и сварли-
вым человеком, и долгое время мы не очень дружили,
а однажды даже подрались. Произошло это у чилийских
берегов, когда наше судно было настолько неподвижно,
что приморские голуби, наиболее ручные из всех мор-
ских птиц, не спеша кружили возле судна, высматривая
кусочки хлеба и мяса. Йоргенсен начал «удить»
этих красивых и доверчивых птиц на крюк со свининой,
вытаскивая их на палубу одну за одной. Голуби были
несъедобны, и он их отпускал, но с сильно поврежден-
ным или вырванным языком. Меня возмутила бес-
смысленная жестокость этого занятия, о чем я не замед-
лил ему сказать. Йоргенсен тут же послал меня к
черту, и мы пошли драться на палубу.
Но не ладили мы с Йоргенсеном только в штиль
или хорошую погоду. Когда начинали дуть ветры,
мы становились друзьями, и наша дружба продолжа-
лась все время, пока стояла плохая погода. Йоргенсен
имел опыт службы матросом, я же был молод,
силен и проворен, и мы любили вместе работать, когда
возникала трудная ситуация. Если требовалось быстро
выбрать паруса во время ревущего шторма в широтах
мыса Горн, мы всегда оказывались вместе с наветренной
стороны у нижних рей, то есть в наиболее тяжелом
и опасном месте, так как с подветренной стороны
и на высоких реях ветер и опасность были меньше и
паруса не так тяжелы.
У Йоргенсена было типичное для матроса на парус-
нике отношение к своей работе. Бесконечно любя
море и трудную матросскую жизнь, он в то же время
при каждом удобном случае говорил, что ненавидит
море и все, что с ним связано: бездомность, голод,
юз
ничтожное жалованье, грубость и другие тяготы
жизни на паруснике. Как и многие другие матросы,
он клялся всеми святыми, что этот рейс — последний,
что он хочет жить, как все люди, иметь дом, жену
и детей. Сразу же по окончании «этого паршивого
рейса» Йоргенсен намеревался отправиться в Айову,
где у него жил преуспевающий брат-фермер. Айова
была для него светом в окошке. В этом сказочном
месте его ждала радость, покой и комфорт, о каком
только мог мечтать матрос дальнего плавания.
Весь путь вокруг мыса Горн и через тропики к
умеренным широтам Англии, три с половиной месяца
пути, Йоргенсен мечтал и говорил только об Айове.
Скрупулезно он откладывал свои жалкие деньги. Во
время перехода он не потратил и шиллинга на какие-
либо покупки в судовой лавке, которую мы называли
«ящиком для отбросов». Он не покупал ни мыла, ни
одежды и упорно ставил заплату за заплатой на своих
рабочих брюках из саржи. Он даже бросил курить —
для матроса дальнего плавания это был настоящий
подвиг. Или Айова, или крышка. Я восхищался
его целеустремленностью, но старые морские волки
лишь цинично ухмылялись и говорили, что никогда ему
не видать своей Айовы. Они считали, что он принадле-
жит морю и не сможет его бросить. Они слишком
хорошо знали, как трудно выскочить из той ловушки,
каковой была жизнь матроса дальнего плавания.
Наконец мы пришли в Норшильд, где с нами должны
были рассчитаться. Йоргенсен был счастлив и много
говорил о своей поездке в Айову. В тот вечер капитан
выдал нам по соверену перед увольнением на берег,
с условием, что остальные деньги будут выплачены на
следующий день. С Йоргенсеном мы в это время были
не в ладах, так как несколько недель кряду стояла
прекрасная погода. Поэтому я с ним на берег не пошел
и не знаю, какие приключения были у него той ночью.
Но, судя по всему, их было предостаточно.
На следующее утро нас рассчитали. Йоргенсен
пришел полупьяный, с синяком под глазом. С ним
была разбитная девица и ее хулиганистого вида дружок.
Они крутились вокруг Йоргенсена, ожидая на сходнях,
когда он получит свои деньги. Потом Йоргенсен сошел
и отсчитал этому парню не менее шести золотых совере-
нов. Так за один раз ушло три четверти его сбережений.
104
Мы решили, что это какой-то шантаж, и хотели поме-
шать этому силой, но полупьяный Йоргенсен воинст-
венно отверг наши советы и помощь.
Остаток скудного жалованья Йоргенсена исчез за
два дня, как это обычно и бывает у матросов. Содер-
жатели пивных, проститутки и другие береговые акулы
обчистили его дочиста. Вместе с деньгами исчезли
и все надежды и планы Йоргенсена на Айову и
собственный дом. Он понял, как уже и не раз до этого,
что не может уйти от моря. Через неделю, нищий и
разбитый, он нанялся на другой парусник, который
направлялся вокруг мыса Горн в Шанхай и должен
был находиться в пути только в один конец от десяти
до двенадцати месяцев. И я не сомневаюсь, что,
как и подобает матросу дальнего плавания, едва придя
в себя после всех оргий и отчаяния, он почувствовал
возбуждающее действие свежего морского воздуха
и произнес новые торжественные обещания, что это его
последний рейс, и снова начал прилежно копить деньги
на желанный дом, жену и семью в Айове.
Конец пути
Впервые я встретил старого Джима Уорда на борту
британского парусника «Черный принц», шедшего из
Кейптауна в Ньюкасл, в Австралии. Это был америка-
нец лет семидесяти. Он прожил необычайно интересную
жизнь и был прекрасным рассказчиком. Мы, молодые
матросы, много раз сидели как завороженные во время
второй «собачьей вахты», слушая истории из богатей-
шей событиями жизни Джима. Многих может удивить,
что матросы дальнего плавания в своих рассказах
были искренними и правдивыми. Тем, кто находился
на берегу, их рассказы могли показаться небылицами,
но морякам они были близки, и обмануть их было
невозможно.
Морская жизнь старого Джима началась почти
как в романе. Родился он в Салеме, в штате Массачу-
сетс. В 19 лет влюбился, но девушка отвергла его;
«дала мне отставку», как он говорил. С горя Джим
завербовался в матросы и ушел в море. Затем 50 лет
провел у мачты в кругосветных плаваниях на парус-
никах, так как пароходы он просто презирал. Больше
105
двадцати раз он обогнул мыс Горн и по меньшей мере
раз десять совершил кругосветку. Он плавал во всех
морях и прекрасно знал почти любой крупный порт.
Но в Салем уже никогда не возвращался.
Наиболее яркие приключения Джима произошли
лет за двадцать до нашей встречи, когда в течение
двух лет он трижды в трех океанах терпел корабле-
крушение и каждый раз попадал к туземцам. В первый
раз его судно во время войны Англии с зулусами
затонуло около африканского побережья и команда
была захвачена зулусами. Но эти туземцы, втянутые
в безнадежную кровавую бойню, воюя одними копьями
против вооруженной новейшим оружием европейской
армии, хорошо отнеслись к потерпевшим корабле-
крушение матросам, и вскоре Джим был уже на Занзи-
баре, ожидая какое-нибудь судно. Он дождался его,
но через несколько месяцев оно также потерпело кораб-
лекрушение у берегов Борнео. Снова туземцы, снова их
хорошее отношение и снова новое судно, на этот раз
из Манилы.
Это было китобойное судно, и так как Джим не мог
обойтись без кораблекрушения, то и оно затонуло у бере-
гов Аляски, к северу от Пуэнт-Барроу. Погибли все,
кроме Джима и еще одного матроса. Полностью
оторванные от мира, они прожили семь месяцев
с эскимосами. Рассказ старого Джима об этих семи ме-
сяцах — самая увлекательная приключенческая исто-
рия, которую мне когда-либо доводилось слышать.
Наконец их взял на борт оказавшийся поблизости
американский военный корабль. Простота и честность
Джима придавали убедительность всему, что он рас-
сказывал; кроме того, как и многие матросы дальнего
плавания, он много читал и имел широкий кругозор.
Когда я встретил на борту «Черного принца» старого
Джима, его лучшие матросские времена уже прошли.
Однако для своего возраста он хорошо сохранился
и был довольно подвижен. Но судовладельцы тех
дней, впрочем, как и сегодняшние предприниматели,
не любили старых работников, они хотели молодых,
сильных рабов. Старого Джима взяли в рейс в Австра-
лию только потому, что больше никого не нашлось.
В Ньюкасле Джима рассчитали, а меня с моим това-
рищем Джеком Харрисом оставили. В соответствии с
пунктом договора мы должны были получить деньги
106
через три года. Но мы бросили голодный «Черный
принц» и отправились по стране. Прошатавшись в Сид-
нее дней десять, мы решили идти пешком в Мельбурн,
до которого было несколько сотен километров. Закинув
за спину свои котомки, мы отправились в путь-
дорогу. Но путешествие не получилось. После недель-
ных странствий с бродягами (которые старались при-
ходить «на место» в какой-нибудь сельский дом как
раз к ужину) Харрис уже не мог переносить дневную
жару, так как был декабрь — середина лета. Поэтому
мы возвратились в Ньюкасл, где нанялись на «Элаянс»,
груженный углем и направлявшийся к западному
побережью Южной Америки.
Вечером, перед тем как мы должны были идти
на судно, я случайно наткнулся на старого Джима
Уорда. Он был на берегу, голодный и надломленный.
Все его попытки наняться на судно оказались без-
успешными. В Ньюкасле имелось множество молодых
здоровых матросов, и он никому не был нужен. Старого
Джима ждала судьба многих опытных матросов, обре-
ченных быть выброшенным на свалку. Теперь, когда
он был старым и изнуренным, полвека его тяжелой
работы на судах всего мира для судовладельцев
абсолютно ничего не значили. У него не было ни
друзей, ни дома, ни денег, и он был совершенно не
приспособлен к работе на берегу. Когда он обратился
за помощью к американскому консулу, тот с обычной
по отношению к матросам грубостью выставил Джима
из своего кабинета; а профсоюза, куда бы он мог
обратиться за поддержкой, тогда еще не было. Старый
Джим стоял перед трудным выбором: австралийский
приют для бедных или голодный конец на берегу.
Ничем, кроме нескольких остававшихся у нас шиллин-
гов, мы не могли ему помочь.
На следующий день Джим провожал нас, когда мы
гребли к «Элаянсу», стоявшему в устье реки. Он весело
с нами попрощался, хотя было заметно, что чувствовал
он себя совсем плохо. Через некоторое время под зву-
ки кабестановой песни мы подняли якорь, и нас отбук-
сировали к выходу в море. Наш старый друг матрос
сидел на пристани и с тоской смотрел, как мы уходим.
Его полвека плаванья, приключений и работы закон-
чились. Это был конец пути бедного старого Джима.
Глава III
Кочующие
рабочие
С 1900 по 1916 г. я проехал примерно 35 тыс. км
по американским железным дорогам. Помимо неболь-
ших поездок, я семь раз пересек страну от побережья до
побережья и два раза от Чикаго до Тихого океана.
Через континент я ездил по главным железным доро-
гам: Пенсильванской, Балтиморской, Огайо, Эри —
на Востоке; Милуокской, Великой северной, Северной
тихоокеанской, Чикагской и Северо-Западной, Бурлинг-
тонской, Южно-тихоокеанской, Объединенной тихооке-
анской, Рок-Айлендской, Орегонской короткой, Денвер-
ской и Рио-Гранде и Канадской тихоокеанской — на
Западе. Во время этих продолжительных странствий
отчасти мною руководило обыкновенное желание найти
работу и в то же время посмотреть страну. Но главным
образом мои поездки были связаны с революционно-
агитационными целями, с моей деятельностью в Социа-
листической партии, в организации «Индустриальные
рабочие мира», Синдикалистской лиге Северной Амери-
ки и Межнациональной профсоюзной просветительской
лиге.
Скитания по Западу
В те годы возможность разъезжать по стране на
поездах в разных штатах была различной. На Востоке
и Юге дело обстояло достаточно плохо, но хуже всего
было на Западе. Там хобо (кочующий рабочий) сталки-
вался с наибольшими трудностями. Настоящим хобо
в те времена считали только того, кто перебирался
через «большой хребет», то есть через континентальный
водораздел — Скалистые горы.
На Западе, в силу малочисленности населения и
сурового климата во многих районах, положение хобо
108
было поистине тяжелым. Маленькие городишки нахо-
дились на большом расстоянии друг от друга, и в
пути было трудно достать еду. Страну заполонили го-
лодные бродяги; на пустынных отрезках Южно-тихо-
океанской железной дороги, на задворках железнодо-
рожных сортировочных станций я видел бродяг, число
которых составляло треть жителей городка. Это пре-
вращало городки, куда стекались бродяги, в весьма не-
гостеприимные территории. Обычным решением пробле-
мы бродяжничества были полицейская дубинка и ката-
лажка. Из-за этого большое число странствовавших
по западным штатам бродяг в полном смысле слова
голодали.
На Востоке, где железные дороги были расположе-
ны ближе друг к другу, а поезда ходили чаще, для
хобо не являлось трагедией, если его высаживали из
поезда. Здесь он, как правило, мог поесть и ему при-
ходилось ждать всего час или два до следующего по-
езда или он мог просто «перескочить» на какую-нибудь
другую дорогу и там сесть на нужный поезд. Железно-
дорожная полиция и поездные бригады его мало бе-
спокоили; хобо на Востоке обычно не прячась ездил в
поездах.
Но на малонаселенном Западе ситуация была иной.
В пустынной и гористой местности железных дорог
строили мало, да и поезда ходили редко. Здесь высажен-
ный из поезда хобо должен был ждать следующего
поезда день или два, иногда не имея никакой еды.
Автомобильные дороги в те дни на Западе были прак-
тически неизвестны; голосование на дорогах было делом
будущего.
Многие кондукторы на западных железных дорогах
использовали эти обстоятельства для того, чтобы на-
живаться на армии рабочих-хобо. Они брали «плату
за прогон» один или два доллара за расстояние от
100 до 250 км, руководствуясь одним принципом:
«Плати или убирайся!» Иногда эти взяточники раз-
решали хобо ехать бесплатно, если он имел профсоюз-
ную карточку, но это были исключительные случаи.
Обычно они заявляли: «Карточкой сыт на будешь. Пла-
ти или убирайся!» Эти вымогатели почти всегда были
вооружены. Обычно они не обращали на «зайцев» вни-
мания до тех пор, пока поезд не трогался, а когда он
109
прибывал на какую-нибудь пустынную станцию, вы-
могатель тут же появлялся с револьвером в руке, чтобы
получить свою мзду. Те, у кого были деньги, платили,
предпочитая не дожидаться несколько дней следующего
поезда в этом богом забытом месте. Если место было
пустынное, открытое и без воды на много километров
вокруг, да еще в горах, то вымогатели грабили бродяг
с еще большим рвением. Те, кто не платил, оставались
там, если, конечно, они не были достаточно ловки, чтобы
влезть в тот же поезд вопреки всем попыткам поездной
бригады их поймать.
Еще одним способом вымогателей было передвиже-
ние на ходу поезда по крышам. Кондукторы, казалось,
шестым чувством определяли вагон, где ехали бродяги,
врывались туда и, наставив револьверы, начинали со-
бирать положенную мзду. Тех, кто не мог уплатить, час-
то заставляли прыгать с идущего поезда, и это стоило
многим бродягам жизни.
Нередко кондукторы зарабатывали таким образом
в месяц сотни долларов. Я видел, как однажды дюжина
бродяг в одном вагоне заплатили по доллару каждый,
а на том поезде ехало много бродяг. Сборы были особен-
но щедрыми, когда домой возвращалось большое коли-
чество сезонных рабочих после уборки урожая или
завершения какой-либо крупной стройки.
Эти поборы достигали таких размеров, что сказыва-
лись на доходах железнодорожных компаний, которые
предпринимали бесплодные попытки их пресечь. Часто
они посылали своих агентов, которые под видом бродяг
платили кондукторам доллар, а затем писали на них
рапорт, за которым следовало увольнение. Об уволен-
ных таким образом кондукторах говорили, что они
хапнули «горячий доллар».
Малое число городов и поездов, обширные пустын-
ные и горные районы, жестокий холод зимой и палящая
жара летом, враждебная полиция и вымогатели-кон-
дукторы делали бродяжничество на Западе в те дни
труднейшим занятием и соответственно более высоким
искусством, чем где-либо еще. Наиболее опытные хобо
отказывались платить доллар вымогателю, даже если
он у них был, и знали сотни приемов «проскочить» во-
преки всем усилиям полиции и поездных бригад их
ссадить. Менее ловким бродягам, нищим и преследуе-
мым полицией и вымогателями, приходилось медлен-
но
но тащиться вдоль железных дорог, испытывая голод
и лишения, или погибнуть в пути.
Хобо в те времена (1900—1916 гг.)— это огромная
армия людей, постоянно скитавшихся по дорогам Запа-
да; их называли кочующими рабочими, и именно они
являлись подлинными строителями Запада. Среди них
я прожил более десяти лет. Это их бригады строили
гигантские железные и шоссейные дороги, создавали
ирригационные сооружения, работали на фермах, в
деревообрабатывающей промышленности Северо-Запа-
да, на рудных и угольных шахтах в Скалистых горах;
они были переселенцами-железнодорожниками и стро-
ительными рабочими, пастухами и скотогонами. Их ра-
бота была в основном сезонной. Летом они работали,
зимой же были безработными и собирались в огромных
количествах во всех городках Запада. Эта беспокойная
кочующая масса «катилась» вслед за урожаем по всему
Западу или устремлялась на строительные и промыш-
ленные работы в самые отдаленные уголки страны, а
затем возвращалась обратно. Временами, в периоды
повторяющихся промышленных кризисов, их число рез-
ко возрастало.
Кочующие рабочие на Западе обычно не имели ни
жилья, ни семей, часто не исповедовали никакой рели-
гии. У них не было права голоса, и они практически
не принимали участия ни в политической, ни в общест-
венной жизни городов, где в долгие зимние месяцы
заполняли ночлежки на «рабовладельческих рынках»
и в районах притонов. Однако они были расположены
к профсоюзам, ибо вся жизнь подталкивала их к актив-
ной борьбе; героические стачки шахтеров на рудниках,
рабочих деревообрабатывающей промышленности и
работников ферм Запада вписали многие славные стра-
ницы в историю американского рабочего движения.
«Индустриальные рабочие мира» начиная с 1905 г.
были подлинной организацией кочующих рабочих-хобо
Запада. Такие организации, как Ассоциация братства
взаимопомощи Идса Хоува и Джека Девиса, были лишь
жалким ее подобием. ИРМ была плоть от плоти и
кровь от крови организацией кочующих рабочих. Она
полностью разделяла их презрение к национальной
гвардии, политикам и проповедникам. Ее знаменитые
песни «Алиллуя, я бродяга», «Длинноволосый поп» и
десятки других выражали радости и горести кочующих
рабочих.
111
ИРМ сумела добиться, что ее красная карточка поль-
зовалась уважением повсюду на Западе, даже у поли-
ции, продажных кондукторов и гангстеров. Множество
раз в районах действия ИРМ вооруженные кондукторы,
которые врывались в вагоны, стремясь получить свою
мзду с бродяг, оказывались обезоруженными и выбро-
шенными из вагона в кювет, реку или туда, что попада-
лось на пути.
Закат ИРМ как организации объяснялся снижением
роли кочующих рабочих на Западе в связи с растущей
механизацией работ на фермах, завершением строи-
тельства железных дорог, усилившимся стремлением
рабочих «осесть» в деревообрабатывающей промышлен-
ности и т. д.
Многие активисты ИРМ были опытными хобо. Для
них совершить скачок от Чикаго до Тихоокеанского
побережья за четыре-пять дней, преодолевая огромные
трудности и постоянную опасность быть высаженными
по дороге, не было проблемой. Характерно, что, когда
ИРМ проводила в Чикаго свой съезд в 1912 г., на кото-
ром я присутствовал как делегат, большинство предста-
вителей Тихоокеанского побережья не получило от сво-
их местных отделений командировочных. Без цента
в кармане они должны были проехать более пяти ты-
сяч миль по железным дорогам и провести три недели
в Чикаго, и никто не видел в этом ничего необычного.
Таков был дух кочующих рабочих Запада.
На волосок от смерти
Свое первое из семи странствий от побережья до
побережья я совершил зимой 1901 г. От Нью-Йорка до
Галвестона, в штате Техас, я добрался, нанявшись па-
лубным матросом на грузовой пароход, а затем отпра-
вился по Южно-тихоокеанской железной дороге за три
тысячи миль в Портленд, в штате Орегон, через Лос-
Анджелес и Сан-Франциско.
Условия во время пути были очень тяжелыми. Же-
лезные дороги забили тысячи бродяг, гонимые холода-
ми на Юг. Многие из них находились на грани голодной
смерти. Работы в маленьких пустынных городках не
было, выпросить хоть что-нибудь поесть оказалось прак-
тически невозможно. Одни бродяги собирались в банды
112
«фуражиров» и грабили курятники на фермах, другие
занимались попрошайничеством. Иногда приходилось
обходить все дома в городке по два раза, прежде чем
удавалось выклянчить какой-нибудь кусок.
Особенно тяжелым был перегон длиной примерно в
1200 км по пустыне западнее Сан-Антонио. Пассажир-
ские поезда сопровождали вооруженные охранники,
которые избивали бродяг и выбрасывали их из поезда.
На товарных составах вооруженные кондукторы тре-
бовали «оплаты» в два доллара за каждый перегон.
Тех, кто не платил, высаживали. Иногда высаженные
в отдаленных пустынных районах бродяги в течение
нескольких дней оставались без еды и воды, ожидая
какой-нибудь товарный поезд. Идти пешком вдоль же-
лезной дороги было практически невозможно, так как
колодцы нередко находились на расстоянии сотни кило-
метров друг от друга, а в поездах вода хранилась в
специальных закрытых цистернах. Только объединив-
шись в большие группы, бродяги могли внушить кон-
дукторам страх и остаться на поезде.
Особенно враждебно относились к бродягам поли-
цейские. В Сан-Антонио, Эль-Пасо, Юме и других боль-
ших городах они без разбора арестовывали бродяг,
а затем власти осуждали их на шесть месяцев принуди-
тельных работ в кандалах. Шерифы извлекали из этого
двойную выгоду, воруя продукты, положенные заклю-
ченным, и получая премию за каждого арестованного
бродягу. В маленьких же местечках собиравшиеся около
костров бродяги, казалось, превосходили по численно-
сти постоянных жителей, и местная, полиция нередко
была бессильна что-либо с ними сделать.
Что касается меня, то и мне приходилось сталкивать-
ся со многими трудностями, когда я ехал через пустыню,
прячась от полицейских и кондукторов. Раза два моя
карточка члена АФТ помогла мне при встречах с кон-
дукторами, но полицейских я должен был всячески
избегать. У меня не было ни малейшего желания ока-
заться на принудительных работах на какой-нибудь
«адовой ферме» где-нибудь на Юге, а однажды, стремясь
избежать ареста, я чуть было не поплатился жизнью.
Это произошло на перегоне между Юмой и Лос-
Анджелесом. Я ехал в камере для льда пустого вагона-
холодильника для перевозки фруктов; поезд остановил-
ся на запасном пути в пустыне, и в вагон влезли двое
8—1025
113
бродяг. Это были демобилизованные солдаты, уволен-
ные в запас после службы на Филиппинах. В Лос-
Анджелесе они получили жалованье, но вскоре оказа-
лись без денег и двинулись на Восток, но их высадили
из поезда в пустыне. Четыре дня они ничего не ели
и пили только ту воду, которая сочилась из высокой
цистерны. Никакие поезда, ни пассажирские, ни товар-
ные, не останавливались. Бывшие солдаты не могли
пешком пересечь необитаемую пустыню и не отважи-
лись остановить поезд, так как это означало бы шести-
месячное заключение в тюрьме или, не исключено, их
могли просто застрелить как грабителей. Поэтому они
решили снова вернуться на Запад на нашем поезде.
Солдаты предупредили меня, что городок Колтон,
расположенный к востоку от Лос-Анджелеса, очень
опасное место и что тамошняя полиция обыскивает
каждый поезд и любому пойманному бродяге дают
шесть месяцев тюрьмы. Чтобы меня не поймали, я решил
выпрыгнуть из поезда до того, как он прибудет на
железнодорожные пути Колтона, пройти через этот ма-
ленький город и затем снова прыгнуть в поезд на ходу,
когда он отправится в Лос-Анджелес.
Сначала все шло хорошо. Была глубокая ночь. Я
удачно выпрыгнул, не доезжая Колтона, хотя поезд
шел так быстро, что меня сбило с ног и я оказался в
канаве. Потом городскими улицами я обошел железно-
дорожные склады и снова вышел к железнодорожному
полотну на западной окраине города. Там мне посчаст-
ливилось, во всяком случае мне так показалось, найти
место, где Южно-тихоокеанская пересекалась с другой
дорогой. Прекрасно, решил я, в этом месте поезд обя-
зательно остановится, и я вскочу в него метрах в ста
подальше, когда он уже тронется. Мои расчеты основы-
вались на опыте бывшего железнодорожного рабочего
и бывалого хобо, но они оказались неверными, что
меня едва не угробило.
Ночь была очень темна, поэтому я тщательно об-
следовал полотно, по которому мне предстояло бежать,
чтобы догнать поезд. Опытный хобо всегда так поступа-
ет, чтобы избежать смертельной опасности натолкнуть-
ся на столб у стрелки, эстакаду или какое-нибудь иное
невидимое в темноте препятствие. Многие бедолаги, не
принявшие таких мер предосторожности, превращались
в кровавое, искромсанное месиво, которое находили у
полотна.
114
Закончив осмотр намеченного участка, я сел ждать
поезда. Вскоре он загудел и застучал по рельсам, выходя
со станции. Но, к моему изумлению и ужасу, поезд
не остановился на пересечении путей, как я рассчиты-
вал, а продолжал двигаться, набирая скорость, по мере
того как он приближался ко мне. У меня не было
желания оставаться в опасном Колтоне, и я решил во
что бы то ни стало вскочить в этот поезд. Я был молод
и ловок, уже поработал тормозным кондуктором и счи-
тал себя достаточно опытным хобо, но мое решение,
как оказалось, было явной глупостью и едва не стоило
мне жизни.
В кромешной тьме я изо всех сил помчался за по-
ездом, который шел так быстро, что я забежал далеко
за тот отрезок, который предварительно обследовал.
Наконец мне удалось ухватиться за железный поручень
открытого вагона, но меня сорвало, и я повис в воздухе.
В ту же долю секунды мое раскачивающееся тело уда-
рилось о загородку для скотины (ограждение, установ-
ленное по обе стороны железнодорожного полотна для
того, чтобы скот не забредал на рельсы) у стрелки,
которую я не заметил. Просто чудо, что мои руки,
которыми я ухватился за железный поручень, при ударе
не разжались, но ноги оказались на рельсах, и, когда
меня тащило, я почувствовал, как они скользнули по
гладкой стали буквально в нескольких дюймах от колес,
когда я пытался подтянуться на боковую лесенку.
Я не успел даже испугаться. Лишь одна мысль про-
мелькнула в голове, скорее всего инстинктивно под-
сказанная моим железнодорожным опытом. Я понял, и
гораздо быстрее, чем пишутся эти строки, что на другом
конце стрелки, всего в нескольких метрах, будет еще
одно ограждение, и если я врежусь в него, находясь в
том же положении, то уже точно разобьюсь. Поэтому
в тот же самый момент, раскачиваясь над рельсами,
я разжал руки, покатился по грязной насыпи и уда-
рился о второе заграждение. Но я был уже на безопасном
расстоянии от поезда, рельс и громыхающих колес.
Я здорово ушибся, но не разбился. Вскочив на ноги,
я быстро перелез через ограждение и снова вскочил
в тот же поезд, который к этому времени начал за-
медлять ход. Только устроившись в камере для льда
вагона-холодильника, когда поезд начал трудный за-
тяжной подъем, я осознал, как близко был от смерти,
н*
115
и. меня затрясло. Я понял, почему поезд не остановился
ца стрелке, как я рассчитывал. Дело в том, что как раз
за стрелкой начинался крутой подъем и поезда должны
были набирать максимальную скорость, чтобы преодо-
леть его. Незнание этого чуть не стоило мне жизни.
Но в конце концов этот случай был лишь одним из
мцогих в моей жизни, и я вскоре забыл свой испуг,
радуясь тому, что перехитрил полицейских псов из
Колтона.
Камела
На Западе между хобо и вымогателями-кондуктора-
ми существовала глубокая и непримиримая вражда,
к машинистам же («свиные головы») и кочегарам
(«сальные горшки»), тоже враждовавшим с полицей-
скими и кондукторами, хобо относились лучше. Однаж-
ды, когда я работал кочегаром на железной дороге
в Портленде, штат Орегон, в 1907 г., мне довелось
наблюдать весьма интересное проявление этой вражды.
Наш товарный состав загнали на запасные пути
Десчута, чтобы пропустить 5-й пассажирский. Кондук-
тор головного вагона, обнаружив хобо, которому нечем
было заплатить, высадил его с поезда. У дверей вагона
хобо сказал, обращаясь к кондуктору, что тот потому
такой смелый, что у него револьвер, на его стороне
закон и поддержка поездной бригады. «Если бы у меня
с голодухи так не подвело брюхо,— продолжал он,—
Я бы тебе, сукин сын, показал где раки зимуют». Ма-
шинист, который, как и все машинисты, недолюбливал
кондукторов, услышав этот разговор, предложил бродя-
ге четыре доллара, чтобы тот пошел в гостиницу, поел,
а потом выполнил свое обещание. Хобо взял деньги,
хорошенько подкрепился и до прихода 5-го пассажир-
ского основательно вздул кондуктора. Мне, бывшему
хобо, это своеобразное правосудие доставило истинное
удовольствие.
Одно из многих моих столкновений с любителями
«горячего доллара» произошло зимой 1904 г., когда я
добирался из Нью-Йорка в Те-Далс, штат Орегон. Пу-
тешествие оказалось крайне тяжелым, у меня не было
ни цента в кармане, и я страшно устал в трудной до-
роге. На перегоне между Омахой и Покателло темпера-
116
тура доходила до 20 и 30 градусов ниже нуля. На
орегонских дорогах пассажирские поезда были полны
охранников, поэтому мне пришлось сесть в товарный
состав, следовавший из Ла-Гранда. Нечего и говорить,
что «условия передвижения» были поистине жалкими:
я ехал в вагоне для скота, груженном железнодорожны-
ми рельсами. Было невероятно холодно, по открытому
вагону гулял ветер, и скоро от стояния на ледяном
железе мои ноги окоченели.
Поезд с трудом преодолел затяжной подъем к западу
от Ла-Гранда и остановился в Камеле, километрах в
тридцати, на вершине гор Блу-Маунтин, на высоте бо-
лее тысячи метров. Там было всего лишь несколько
строений, температура значительно ниже нуля и земля
покрыта толстым слоем снега — идеальное место для
хапуги-кондуктора ограбить или высадить хобо с
поезда.
И действительно, пока поезд стоял на полустанке,
кондуктор головного вагона влез в мой вагон с тради-
ционным приветствием: «Эй ты, на что едешь?» Я
показал ему свою профсоюзную карточку — то£да я
являлся членом Союза моряков Атлантического по-
бережья,— на что он грубо ответил: «Карточкой сыт
не будешь. Гони доллар или убирайся». Платить я
отказался, и он выгнал меня из вагона, угрожая тол-
стым железным шкворнем, которым на горных перего-
нах кондукторы затягивают ручные тормоза.
Но у меня не было иного выхода, как уехать на
этом поезде, так как следующего могло не быть в те-
чение многих часов; если бы я остался, то наверняка
бы замерз. Когда поезд тронулся, кондуктор залез на
крышу и следил, чтобы я не прыгнул в вагон. Я про-
пустил несколько вагонов и вскочил в открытый полу-
вагон, груженный какими-то стальными конструк-
циями.
Я знал, что теперь от кондуктора можно ожидать
самого худшего, поэтому, перед тем как впрыгнуть в
поезд, подобрал тяжелый стальной прут длиной около
полуметра. Прошло немного времени, откинулся верх-
ний люк и появился кондуктор с фонарем в одной руке
(дело было ночью) и шкворнем в другой. Полный реши-
мости заставить меня выпрыгнуть с поезда, мчавшегоёН
по крутому спуску, что, вполне вероятно, кончилось
бы для меня гибелью, он, угрожающе приближаясь кб
117
мне, заорал: «Ну ты, подонок, я, кажется, приказал
тебе убираться! Ну, сейчас ты у меня попляшешь!»
Деваться было некуда, и я решил драться. Мне было
всего 23 года, три из них я провел на море, и, хотя
длительная поездка и голод основательно измотали ме-
ня, я был готов к бою. По тому, как этот проходимец
угрожающе размахивал шкворнем, я понял, что ре-
вольвера у него нет. Поставив фонарь на пол, он при-
ближался ко мне, не заметив в полутьме вагона длин-
ный прут, который я держал за спиной. Он сильно
размахнулся своим шкворнем, но я отбил его прутом.
Взвыв от боли, он выпустил шкворень из рук. Мне
показалось, что я сломал ему палец. Встретив неожи-
данное сопротивление, кондуктор быстро отступил в
другой конец вагона, подобрал фонарь и, выкрикивая
проклятья и угрозы, с трудом вылез на крышу быстро
движущегося поезда.
Я знал, что за это мне придется ответить. Кондуктор
наверняка вернется с подкреплением, возможно воору-
женным, и, если меня поймают, мне придется плохо.
Поэтому я тоже вылез на крышу и двинулся к голове
поезда. Я видел, как кондуктор спешил в обратном
направлении за помощью. К счастью, вскоре поезд
остановился на каком-то полустанке. Я спрыгнул с кры-
ши и едва успел спрятаться за ближайшим строением,
как появились члены поездной бригады. Они искали
меня, методически обшаривая вагон за вагоном: один
человек на крыше и по одному с каждой стороны ваго-
на. Но ночь была темной (лунные ночи для хобо беда),
и они меня не заметили. Обойдя ищущих меня кондук-
торов, я пробрался вперед по ходу состава и, когда он
тронулся, незаметно вскочил на ходу в вагон для скота.
Но я не решился ехать внутри вагона, а залез в ящик
под ним. Здесь я был в полной безопасности, пока
поезд двигался, но на сильном морозе промерз до
костей.
Видимо, я здорово ударил кондуктора, так как члены
поездной бригады были взбешены. Они вновь и вновь
прочесывали поезд и на ходу, и на всех стоянках. Но в
темноте и используя свой опыт хобо, я умело ускользал
от них. Наконец они прекратили это безнадежное заня-
тие, решив, что я свалился где-нибудь по дороге. Так,
всю ночь прячась от разъяренной поездной бригады, я
доехал до следующей узловой станции, Уматилы, в шта-
те Орегон.
118
Опасности на дороге
В те годы поездки по железным дорогам были до-
вольно опасным делом для поездной бригады, маши-
нистов и кочегаров; для хобо же они были смертельно
опасны. Не говоря уж о холоде и голоде, их буквально
за каждым поворотом подстерегала смерть. Хобо мог
разбить себе голову или попасть под колеса, вскакивая
на быстро идущий поезд или соскакивая с него; мог
свалиться с крыши раскачивающегося из стороны в
сторону вагона или быть сбитым не замеченным вовремя
низким мостом; ему могло оторвать голову железно-
дорожной опорой, раздавить между вагонами или изу-
вечить при аварии. Изуродованные трупы хобо постоян-
но подбирали вдоль железнодорожного полотна и зака-
пывали в безымянных могилах на местных кладбищах.
Опытные хобо, хорошо знавшие все превратности
дороги, умели уберечь себя от многочисленных опас-
ностей. Но начинающие хобо, которых называли «весе-
лые коты», слепо шли навстречу судьбе и сотнями поги-
бали. Особенно часто это происходило при их отчаянных
попытках спрятаться от поездной бригады или поли-
цейских.
Одной из наиболее частых причин, приводивших к
смертельному для бродяг исходу, было произвольное
перемещение грузов в вагонах. Часто из-за резких толч-
ков на сортировочных станциях или внезапного тормо-
жения на ходу вагоны так сильно швыряло, что они
буквально «катапультировали» свои грузы в стены ва-
гонов, нередко разбивая их в щепы. Наиболее опасным
в этом отношении был лес, особенно пиломатериалы.
Опытные хобо всегда были очень осторожны, находясь
в вагонах, где груз мог перемещаться, и особенно избе-
гали переднего конца вагона — самого опасного места.
Новички же часто получали увечья или гибли.
Однажды в Эйвери, в штате Айдахо, по дороге в
Милуоки, проходя через местную сортировочную стан-
цию, я заметил группу железнодорожников, собрав-
шихся вокруг грузового вагона только что прибывшего
с Запада поезда. Когда я подошел, перед моими глаза-
ми предстала ужасная картина. Это был открытый
вагон, груженный пиломатериалами; на крутом подъ-
еме в Биттеррутских горах скользкий, предательский
груз сдвинулся так резко, что вышиб всю переднюю
119
стенку вагона, насмерть раздавив при этом какого-то
бродягу. Его кости были раздроблены, как черенок от
трубки, а тело расплющено на разбитой стене вагона.
Я содрогнулся, увидев, как железнодорожники собира-
ли бесформенную кровавую массу и складывали ее в
тачку.
Нередко причиной гибели многих бродяг были низ-
кие мосты. Даже кондукторы, которые обычно хорошо
знали, где они находятся, часто становились их жертва-
ми. Для хобо же, который и не подозревал об их су-
ществовании, такие мосты таили смертельную опас-
ность, особенно в темноте. Однажды ночью, когда я
направлялся на Восток через Мэриленд по железной
дороге Балтимор—Огайо, за несколько вагонов впереди
меня ехал какой-то хобо. Он хотел перебраться через
два вагона в открытый полувагон, где ехать было бы
удобнее. Но едва вскарабкался на крышу, как врезался
в низко висящий мост и был мгновенно убит.
Особый страх все хобо постоянно испытывали перед
опасностью быть запертыми в вагоне и оставленными
в каком-нибудь безлюдном месте умирать с голода.
Железнодорожники знают множество подобных исто-
рий. Обычно это происходило следующим образом. Кон-
дуктор или полицейский во время обхода на сортиро-
вочной станции находит открытую дверь вагона и запи-
рает ее. Неопытный хобо, находящийся внутри, боясь
быть арестованным или высаженным с поезда, молчит.
Затем, по дороге, поездная бригада отцепляет именно
этот вагон из-за перегретой буксы, поврежденного сцеп-
ления или по какой-либо иной причине. Запертый внут-
ри хобо, не зная, что происходит снаружи, делает все
возможное, чтобы поездная бригада его не обнаружила.
Наконец он слышит свисток к отправлению, шум тро-
гающегося поезда, но его вагон стоит. Он начинает
беспокоиться и пытается выбраться наружу. Если вагон
отцепили в каком-либо людном месте, то дела его не
так уж и плохи. Самое худшее, что его ждет,— побои
или арест. Но если вагон оказался в пустынном месте,
в нескольких километрах от ближайшего жилья, тогда
этот бедолага обречен умереть от голода и жажды.
Много раз проводники и инспекторы открывали смер-
дящие вагоны и находили там бродяг, погибших от
голода.
Езда под вагонами
Бродяжничество, особенно в горных и пустынных
районах Запада, требовало большого уменья. Как пра-
вило, лучше всего это получалось у коренных амери-
канцев. Они хорошо знали страну и железные дороги;
это придавало им чувство уверенности в себе, которого
были лишены хобо-иностранцы.
Существовало много способов бесплатного проезда
по железным дорогам. В те годы имелась особая катего-
рия бродяг, так называемые проныры, которые, исполь-
зуя фальшивые проездные документы или украденные
багажные квитанции, «ехали со всеми удобствами».
Но большинство бродяг не были знакомы с подобными
хитростями и ездили на товарных и пассажирских
поездах «зайцами».
В товарных составах имелось немало мест, где бродя-
га мог спрятаться от кондуктора: внутри открытых
вагонов, полувагонов, в холодильных камерах вагонов-
рефрижераторов, в ящиках под вагонами, на локомо-
тивных тендерах и т. д. Только начинающие бродяги
ехали на сцепках между вагонами, и именно там их
прежде всего и искали, именно там происходило больше
всего несчастных случаев. Обычно бродяга проезжал
на товарном поезде от 150 до 400 км в день.
Но опытные, или «быстрые», бродяги пропускали
товарники и, где только возможно, садились на пас-
сажирские поезда, или «трещотки»; они ездили на фо-
нарях, прятались в ящиках под вагонами, в боковых
ящиках пульмановских вагонов-ресторанов, в тамбу-
рах, на ступеньках, в туалетах, на крышах и даже на
снегоочистителях и тормозных колодках. Если же та-
кому бродяге требовалось очень быстро добраться до
какого-нибудь места, он обычно пользовался колесной
тележкой пассажирского спального вагона. Там, в гус-
том переплетении осей, колес и рессор, кондуктору или
полицейскому найти его было почти невозможно, и он
мог ехать целый день и ночь. Я помню, как однажды
Фрэнк Литтл, один из самых «быстрых» и активных
хобо в ИРМ, которого линчевали в Бьютте во время
войны, когда он руководил забастовкой шахтеров, про-
ехал под платформой от Чикаго до Огдена, штат Юта,
без остановки. Усталый и голодный, он слез, подкре-
пился, поспал, через сутки сел в другой поезд и таким
121
же образом доехал до Окленда, в штате Калифорния.
Езда под вагоном была очень опасна, на это мог
решиться только опытный хобо. Нужно было точно
знать все, что тебя ожидает в пути, иначе не миновать
беды. При всем своем опыте хобо в любой момент мог
попасть под колеса. Обычно в его распоряжении была
одна-две минуты, чтобы залезть под вагон, и если,
забравшись туда, он видел, что совершил ошибку и не
сможет устроиться в этой конструкции, то оказывался
верным кандидатом на кладбище, так как времени
выбраться из-под поезда уже не оставалось.
Свою первую поездку под вагоном я совершил на
Северной тихоокеанской железной дороге, между Мизу-
лой и Бьюттом, в штате Монтана, направляясь в Нью-
Йорк. Поездку эту я не забуду никогда. К тому времени
я уже дважды проехал от океана до океана, считал
себя опытным хобо и решился ехать под вагоном. До
этого моим излюбленным местом на пассажирских по-
ездах была крыша вагона.
В то время Мизула считалась трудным для хобо
городом, полным кондукторов и полицейских, и сесть
на товарный или пассажирский поезд было практиче-
ски невозможно. Поэтому я и решил попытать счастья
под вагоном. До Бьютта было часа три езды. Но как
залезть в конструкцию, я не знал, и у меня не было
времени на раздумья, так как поезд должен был вот-
вот тронуться. Выбрав задний вагон, я перелез через
тормозные колодки и ось и оказался в самой середине
под платформой. Я должен был немедленно решить,
как мне устроиться, так как поезд уже двинулся. Вы-
браться живым из-под вагона было невозможно.
Устроился я следующим образом: под вагоном идет
тормозная, или нижняя, тяга, соединяющая две тор-
мозные колодки. Она проходит так низко, что от рель-
сов ее отделяет буквально несколько сантиметров. На
этой тонкой пластине я должен был сидеть, упершись
плечами в раму платформы с одной стороны, а ногами
в раму противоположной стороны. Так я и ехал, боком
по ходу поезда, с ногами, поднятыми на уровень голо-
вы. Тонкая тяга врезалась мне в тело, вращающаяся
ось была в 7—8 см от локтя, а еще ближе к плечам и
ногам были бешено крутящиеся колеса. Поза была
очень неудобной и опасной, но пролетали мимо кило-
метр за километром, а это было главным.
122
По мере того как поезд стремительно мчался вперед,
тонкая тяга, толщиной не более 3 см, постепенно про-
гибалась под тяжестью моего тела и на одном из поворо-
тов опустилась до 2—3 см от рельс. Сердце мое ушло в
пятки. Я пришел в ужас от столь близкого соседства и
старался не думать, что меня ожидает, если тяга слома-
ется, прогнется еще больше или если мы наткнемся
па один из тех кусков проволоки, которые часто отла-
мываются от вагонов. В любом случае меня сразу же
разрежет на куски, как уже сотни раз случалось с
другими.
Выхода не было, от неминуемой смерти меня отделя-
ла только тонкая тормозная тяга, на которой было край-
не трудно удерживать равновесие при толчках и под-
прыгиваниях вагона. Грохот состава был таким оглу-
шающим, что я, как говорится, сам себя не мог слышать.
В меня летели камни, и я задыхался от пыли, под-
нятой стремительно мчавшимся поездом. Много бро-
дяг такими камнями были буквально сбиты из-под
вагонов или задохнулись на больших перегонах с пыль-
ным полотном. Но еще большую опасность представля-
ли горящие угли, веером вылетавшие из паровоза и боль-
но обжигавшие меня. К счастью, я был достаточно опы-
тен и не выбрал вагон в голове поезда, ибо именно там
хобо нередко получали сильные ожоги от потока рас-
каленных углей и даже сваливались под колеса.
Первой остановкой после Мизулы был Гаррисон,
часах в полутора езды. Я не думал, что смогу выдержать
так долго. Но шло время, и я начал понемногу при-
выкать к ужасному грохоту, тесноту, ненормальной,
мучительной позе, зыбкости тормозной тяги и острому
чувству опасности. Поэтому, когда мы прибыли в Гар-
рисон, я решил таким же образом ехать до Бьютта. И,
добравшись туда, почувствовал себя настоящим хобо.
Впоследствии я десятки раз ездил под вагонами
пассажирских поездов, которые стали моим излюблен-
ным местом передвижения, и, привыкнув ко всем их
неудобствам, я должен был постоянно следить за тем,
что угрожало любому опытному хобо,— забыв об опас-
ности, заснуть и свалиться под колеса. Однако такой
кошмарной поездки, как эта первая, от Мизулы до
Бьютта, у меня больше не было.
Спасаясь от гибели
На железных дорогах хобо мог внезапно погибнуть
в самых неожиданных местах. Много раз я чудом из-
бегал смерти, ибо редко проходил день, чтобы мне
не пришлось столкнуться с какой-нибудь смертельной
опасностью; к тому же опасная ситуация обычно возни-
кала так быстро, что не оставалось времени подумать,
что все уже кончено.
Как неожиданно хобо может оказаться на волосок
от смерти, я понял однажды ночью в Те-Далсе, в штате
Орегон, завершая свою трансконтинентальную поездку
из Галвестона, штат Техас. В Те-Далсе существовало
крайне враждебное к хобо отношение, за бродяжничест-
во там без разговоров приговаривали к четырехмесяч-
ному тюремному заключению. Я знал об этом и, чтобы
не попасться в лапы полицейским в депо, ехал на крыше
пассажирского спального вагона в голове поезда.
Поезд прибыл на станцию, и тут я увидел, что
полицейские проверяют все вагоны, двигаясь навстре-
чу друг другу с обеих сторон поезда. Что мне было
делать? Ведь если я спрячусь на крыше и останусь
на поезде, он увезет меня за много километров до
следующей остановки. А мне позарез нужно было быть
именно в Те-Далсе. Ясно, что ни в хвост, ни в голову
поезда идти нельзя, поэтому я решил перепрыгнуть
на один из стоявших на соседнем пути товарных ваго-
нов. Сделать это было непросто, так как нас разделяло
несколько метров, а разбегаться по покатой крыше
пассажирского вагона, к тому же покрытого льдом,
было очень неудобно.
Тем не менее я подождал, пока соседний поезд тро-
нулся, и приготовился к прыжку. Но тут какой-то хобо,
оказавшийся на крыше рядом со мной, схватил меня
за полу пальто и закричал: «Что ты делаешь! Ты же
убьешься!» Он, конечно, здорово помешал мне прыг-
нуть как следует, однако мне удалось приземлиться
на самый край движущегося вагона. Несколько мгно-
вений я раскачивался, рискуя свалиться между движу-
щимися вагонами, что означало бы верную смерть.
К счастью, я сумел сохранить равновесие и выпрямить-
ся. Потом, не мешкая, я спрыгнул с вагона и затерялся
среди строений сортировочной станции, все-таки избе-
жав встречи с полицией. Несмотря на холодную ночь,
124
мне было жарко; но в жизни хобо подобное считалось
заурядным происшествием.
В таких или иных опасных ситуациях я оказывался
не раз, но страшнее всего был случаи, который про-
изошел во время моей поездки по Великой северной
железной дороге. Направляясь на Восток, я вскочил в
товарный поезд, шедший из Гавра, штат Монтана. На
сортировочной станции было полно полицейских, поэто-
му я не смог осмотреть поезд заранее и найти себе
подходящее место, а влез на ходу в первую попавшуюся
дыру — полувагон, груженный углем. Была промозглая
холодная ночь, температура упала гораздо ниже нуля,
и я решил поискать место поудобнее; хотя вылезать на
крышу вагона ночью очень опасно, я тем не менее
решил это сделать, надеясь найти открытую дверь на
площадке или люк в крытом грузовом вагоне.
Я двинулся вперед по раскачивающимся крышам и,
миновав несколько вагонов, наткнулся на еще один
полувагон. Именно здесь со мной едва и не случилась
беда, когда я пытался перелезть с этого полувагона
на крышу соседнего, крытого вагона. Сделать это, в
общем, было нетрудно: следовало встать на борт полу-
вагона, дотянуться руками до края вагона, ухватиться
за расположенный на расстоянии вытянутой руки вы-
ступ и подтянуться на крышу. Я часто проделывал
этот нехитрый трюк. Но на этот раз, в то время как
я пытался упереться локтями в край крыши, вагон
резко дернуло, я не удержался и мгновенно повис,
уцепившись руками за выступ на крыше.
Не имея опоры под ногами, я оказался в крайне
неудобном положении: прямо подо мной была узкая
сцепка, сорваться и упасть на которую почти наверняка
означало попасть под колеса, так как едва ли я смог
бы удержаться на пляшущей и раскачивающейся
сцепке.
Было ясно, что единственный выход из положения —
вскарабкаться на крышу вагона. Но как? Край вагона
был совершенно плоским и гладким, без каких-либо
выступов. Подо мной не было ни тормозной колодки,
ни порожка, на которые можно было бы стать ногами.
Я несколько раз попытался подтянуться и упереться
локтями, но так и не смог этого сделать, так как слиш-
ком устал в трудной дороге, перчатки мешали мне как
следует ухватиться за выступ, а вагон бешено мотало
125
из стороны в сторону. После нескольких бесплодных
попыток я вернулся в исходное положение и продолжал
висеть на расстоянии вытянутой руки от крыши у глад-
кой задней стены вагона.
Дело было плохо. Я не мог спрыгнуть на сцепку
или залезть на крышу, я не имел понятия, когда будет
остановка, и не мог позвать на помощь поездную бри-
гаду. Между тем становилось все холоднее и холоднее.
Я не знал, что делать. Но я был не столько напуган,
сколько зол — зол на себя, что я, опытный хобо, попал-
ся в такую нелепую ловушку.
Я понимал, что рано или поздно сорвусь. Напряже-
ние было настолько велико, что мне казалось, будто руки
вырываются из плеч. Пальцев я почти не чувствовал.
Мне стало по-настоящему страшно. «Голодные» колеса,
казалось, только и ждали, чтобы разорвать меня. По-
думав, я решил держаться до последнего, но, если
силы иссякнут до того, как поезд остановится, я спрыгну
на предательскую сцепку и, оттолкнувшись от нее, попы-
таюсь соскочить с мчащегося поезда.
Это был бы головоломный трюк с ничтожным шан-
сом на успех, и я старался не думать, как и куда
приземлюсь после прыжка с быстро мчавшегося поезда.
Однако это было все же лучше, чем пытаться удержать
равновесие на болтающейся из стороны в сторону
сцепке, стараясь ухватиться за борт полувагона. Я не
сомневался, что если бы я попробовал это сделать,
то свалился бы под колеса и меня разрезало бы на
куски.
Приняв такое отчаянное решение, я продолжал ви-
сеть в том же положении, потеряв всякое представление
о времени. Думаю, что провисел не меньше часа. Руки
коченели, силы убывали, мозг затуманивался. Мученья,
казалось, никогда не кончатся. Но вдруг я услышал
гудок паровоза, возвещавший о приближении станции,
и мне сразу стало легче. Исчезла, казалось, боль в
руках, я почувствовал прилив сил. Теперь я действи-
тельно боролся за жизнь. Поезд, постепенно замедляя
ход, остановился. Я спрыгнул на сцепку и соскочил
на землю. Я был почти в шоковом состоянии, но поезд
остановился в пустынном месте, поэтому мне ничего не
оставалось, как ехать дальше. Я нашел подходящее
укрытие и доехал до нужного мне места, но недели
две после этого мои разбитые руки и три отморожен-
126
них пальца неизменно напоминали мне, как я чуть
не погиб на железной дороге; этот случай я не забуду
до конца жизни.
Железнодорожная полиция
Хобо постоянно угрожала целая армия «быков» —
городских и железнодорожных полицейских, которые
без разбора хватали их, избивали и отправляли в тюрь-
му. Обычно их обвиняли в бродяжничестве и посяга-
тельстве-на частную собственность; но хобо легко можно
было приписать вину за любое местное преступление.
Многие хобо, схваченные на железных дорогах, отбыва-
ли наказание за преступления, которых они никогда не
совершали.
Особенно дурной славой в этом отношении поль-
зовались южные штаты. Каждому хобо там угрожала
реальная опасность быть арестованным и приговорен-
ным на срок от шести месяцев до трех лет каторжного
труда на производстве скипидара, фосфатовых шахтах
или на фермах у безжалостных хозяев, использовавших
труд заключенных. На Западе бродягам также было
нелегко. Их везде вылавливали и сажали в тюрьму.
Один из излюбленных приемов местной полиции заклю-
чался в следующем: захватить хобо в местных ноч-
лежках и вывезти их из города в отдаленный пустын-
ный район, где до ближайшего колодца километров
тридцать и ни одного дома в округе.
Железнодорожные «быки» были даже хуже город-
ской полиции. Казалось, издеваясь над хобо, они полу-
чают садистское удовольствие. Многие железные доро-
ги пользовались дурной славой по всей стране именно
из-за жестокостей полицейских. В ночлежках можно
было услышать немало историй о том, как доведенные
до отчаяния хобо выслеживали какого-нибудь полицей-
ского-садиста и приканчивали его в укромном углу
сортировочной станции.
Часто железнодорожная полиция устраивала облавы
на ходу поезда и, поймав бродягу, просто выбрасывала
его из вагона. Если тело такого бедняги находили у
железнодорожного полотна, то никто не ломал себе
голову, упал ли он с поезда случайно или был выброшен
из него. Однажды на сортировочной станции в Техасе я
127
наблюдал, как полицейские стреляли в хобо, ехавших
на сцепке отходящего поезда. А в Южной Калифорнии
стал свидетелем того, как двое железнодорожных «бы-
ков» до смерти забили одного из двух мальчишек,
которых поймали на переднем бампере паровоза. Этот
случай наделал много шума только потому, что маль-
чишки были из обеспеченных семей и бродяжничали
в поисках приключений. От рук железнодорожных
«быков» погибли сотни хобо.
Поскольку на ходу поезда «быки» не могли добрать-
ся до бродяг, едущих на тяге под вагоном, то на Южно-
тихоокеанской железной дороге они придумали против
них такой зверский прием. Устроившись на крыше
вагона, под которым ехал хобо, полицейские спускали
на прочной веревке какую-нибудь увесистую железку.
На большой скорости эта железка бешено моталась из
стороны в сторону, и если она попадала в хобо, то
десять к одному, что он был готов. Защищая свою
жизнь, бродяги старались поймать эту смертоносную
железку и замотать ее вокруг основной тяги, чтобы
она больше не моталась и полицейские не могли ее
вытащить.
Однажды ночью я стал свидетелем того, как «быки»
убили одного бедолагу. Нас было несколько человек,
ожидавших на сортировочной станции Южно-тихооке-
анской железной дороги отправления поезда, шедшего
на Запад, в Эль-Пасо, штат Техас. Как только поезд
тронулся, неожиданно появилось двое полицейских,
которые начали стрелять в нас из револьверов. Мы со
всех ног помчались за поездом. Но в полутьме один
из нас на бегу налетел на рычаг стрелки. От удара
он отлетел под движущийся поезд, его тут же затянуло
под колеса и разрезало на куски. Все это произошло
так быстро, что он не успел даже вскрикнуть.
Головной кондуктор дал свисток и остановил поезд.
Нас окружила полиция, и мы собрали бренные останки
несчастного, валявшиеся вдоль рельсов. Для полиции,
разумеется, никаких последствий не было — ведь прои-
зошел просто «несчастный случай». С отборными ру-
гательствами полицейские затолкали нас в поезд, шед-
ший на Восток, то есть в прямо противоположном на-
правлении.
Смерть негра-хобо
В конце 1900 г. я добирался из Тампы в Джексон-
вилл, штат Флорида. До этого я был на Кубе, в Гаване,
куда попал потому, что, по мнению врачей, заработал
туберкулез, проработав несколько лет на словолитне и
заводах по производству удобрений. Поэтому, бросив
все, я отправился в дорогу, решив не сдаваться и побо-
роться за свое здоровье. Добравшись в каюте четвертого
класса до Гаваны, я прошатался там пару недель, пока
не кончились мои жалкие сбережения. Работы никакой
не находилось, и я на пароходе доехал до Тампы, а
оттуда по железной дороге через всю Флориду — в
Джексонвилл. Дорога оказалась трудной, и часть пути
я нанялся помогать кочегару-негру топить дровами ста-
рый пыхтящий паровоз. В Джексонвилле, который в то
время славился своими разгульными нравами, я быстро
нашел работу. За несколько месяцев до этого в городе
произошел сильный пожар, уничтоживший почти поло-
вину строений, и последовавший за этим строительный
бум привлек сюда тысячи рабочих со всей страны.
И конечно, как гарпии за поживой, слетелись туда
стаи шулеров, мошенников, проституток и сутенеров.
Ограбления и убийства происходили каждый день.
Однажды поздно вечером, возвращаясь в свою ноч-
лежку, я переходил пустынный железнодорожный виа-
дук и услышал слабый голос, зовущий на помощь.
Голос раздавался откуда-то снизу, из темной массы
железнодорожных платформ. В первое мгновенье я по-
думал, что меня хотят заманить под виадук, оглушить
и ограбить.
Но не откликнуться на настойчивые жалобные прось-
бы о помощи было невозможно. Раскрыв большой
складной нож, который я всегда носил с собой, я спус-
тился по ступенькам к платформам и, с ножом в руке,
осторожно пошел на голос. Там, около платформы, ле-
жал негр. Он попал под поезд, был страшно изувечен,
но еще находился в сознании и в нескольких словах
рассказал мне, что с ним произошло.
Он был хобо и направлялся в Миссисипи, где жила
его семья. Вскочив на отходивший товарный поезд,
он повис на боковой лесенке вагона, но, ударившись о
какую-то не замеченную им конструкцию, свалился
и попал под колеса. Его переехали две платформы и
9 — 1025
129
служебный вагон. Правую руку ему отрезало по локоть,
а левая нога, раздавленная выше колена, еще висела
на окровавленных лохмотьях кожи и одежды.
Судя по всему, несчастный случай произошел минут
20—30 назад. Поездная бригада ничего не заметила.
Негр уже потерял много крови, и силы быстро покидали
его. Удивительно, что он был еще в сознании и, очевид-
но, не испытывал особой боли. Он только жаловался,
что замерзает, и даже смог поднять свою ужасную
раздробленную ногу, чтобы я на нее посмотрел.
Я не знал, чем ему помочь. Вокруг не было ни души,
и я не имел ни малейшего понятия, где найти дежурного
по станции или будку стрелочника, чтобы позвать кого-
нибудь на помощь. Вдруг я заметил, что в весовой,
расположенной неподалеку, горит свет. Я помчался
туда и постучал в большую запертую дверь. Дежурный,
не открывая, спросил, что мне надо. Я ответил ему,
что хобо попал под поезд, попросил вызвать по телефону
«скорую помощь» и помочь мне отнести пострадавшего
куда-нибудь в укрытие. Удостоверившись наконец, что
я не грабитель, дежурный начал вытаскивать засов.
Но вдруг остановился и спросил, белый ли это хобо.
Я был ошарашен этим вопросом и в свою очередь
спросил, какое это имеет значение. Ведь пострадав-
ший — истекающий кровью человек, которого необходи-
мо немедленно доставить в больницу. Но дежурный сно-
ва задвинул засов и, несмотря на мои настойчивые тре-
бования, наотрез отказался открыть дверь.
Я был поражен, возмущен и проклинал все на свете.
На Юге я видел много проявлений безжалостного джим-
кроуизма, но этот жестокий и бесчеловечный поступок
обнажил всю отвратительную суть этой системы, лишив-
шей негров прав и низводившей их до положения низ-
ших существ.
Проклиная дежурного, я пошел назад к изувечен-
ному негру и по дороге наткнулся на ночного стрелоч-
ника-негра с фонарем. Я остался с пострадавшим, а
стрелочник побежал в помещение начальника станции
звонить в больницу и за носилками, которые там всегда
были под рукой, чтобы собирать останки железно-
дорожных рабочих, часто погибавших на больших
станциях.
Мы осторожно подняли изувеченного негра на но-
силки и рядом с ним положили его отрезанную руку.
130
Он уже даже не стонал и только, когда его понесли,
спросил санитаров: «Где моя шляпа? Дайте мне мою
шляпу». Они вернулись и принесли ему грязную поно-
шенную кепку.
На следующий день негр-стрелочник сказал мне, что
пострадавший ночью умер. Тем же утром я отправился
в весовую жаловаться на бездушного дежурного, отка-
завшегося помочь негру-хобо. Начальник меня выслу-
шал, но по его циничной ухмылке я понял, что никакого
расследования не будет. Я обратился также в местную
газету и рассказал о случившемся, но, разумеется, ни
строчки опубликовано не было.
Холод
Одной из серьезных трудностей, с которыми хобо
сталкивались, странствуя по стране, были сильные хо-
лода в северных и горных штатах. В полной мере
я испытал это на себе, потому что практически все
мои поездки приходились на зимние месяцы. Этому
было несколько причин. Зимой было меньше бродяг,
а значит, было легче ездить на поездах; не так велика
была опасность ареста, и не так трудно достать еды
по дороге. К тому же кондукторы, полицейские и «об-
щественность» были не так враждебны, как в летние
месяцы.
Зимой 1911 —1912 гг. я совершил поездку от Чикаго
до Тихоокеанского побережья и обратно, проехав всего
около 6 тыс. км: на севере я добрался до Ванкувера,
а на юге до Лос-Анджелеса. Поездка носила агита-
ционный характер: я пытался убедить местные орга-
низации ИРМ отказаться от их традиционной политики
«двойного юнионизма» и перейти к работе внутри кон-
сервативных профсоюзов.
Во время поездки я испытал много лишений, и
прежде всего из-за холодной погоды. Денег у меня не
было с самого начала, и есть приходилось не чаще
одного раза в день. Спал я в товарных вагонах, в
ночлежках или любых иных мало-мальски пригодных
для этого местах. Обычно я старался держаться по-
дальше от притонов, так как там хобо могли ограбить
или арестовать, он мог завшиветь или спалить одежду,
просушивая ее у огня.
9*
131
Самым тяжелым для меня было то, что на всем
пути по Среднему Западу и Скалистым горам, и туда
и обратно, стояли дьявольские холода. Когда я отпра-
вился из Чикаго на головном вагоне скорого пассажир-
ского поезда, было 14 градусов ниже нуля, и после
семи часов такой езды, когда я прибыл в Сан-Луис,
ноги мои были сильно обморожены. На следующий
день на каждой пятке появилось по волдырю размером
с доллар. Но самый страшный холод я испытал, пере-
секая границу между Западной Небраской и Восточным
Колорадо, где температура упала до 30 градусов ниже
нуля и даже овчинный тулуп и плотная фланелевая
рубашка не спасали от этих арктических холодов.
Свое Ватерлоо я чуть не пережил на перегоне между
Мак-Куком, штат Небраска, и Акроном, штат Колорадо,
на Берлингтонской железной дороге. В то утро я уже
проехал один перегон на пассажирском поезде, но в
Мак-Куке сверхбдительные кондукторы меня высадили.
Из-за ледяного ветра ехать на головном вагоне состава
было очень холодно, но я все перенес довольно хорошо,
так как накануне спал в постели, а утром позавтракал.
Конечно, я весь продрог, но было еще довольно рано,
и мне не хотелось весь день слоняться по Мак-Куку
в ожидании следующего пассажирского поезда, уходив-
шего только на следующий день. Поэтому 150 км до
Акрона я решил проехать на товарном поезде, который
вот-вот должен был отойти.
Ящики под вагонами были заперты по всему поезду,
и единственным пригодным для езды местом оказался
открытый вагон, груженный мостовыми конструкция-
ми. В такую холодную погоду это меня не очень устраи-
вало, и я предложил кочегару помогать ему перекиды-
вать уголь во время поездки. Опытные хобо редко при-
бегали к этому приему, так как это портило одежду,
да к тому же они не желали «работать задарма». Коче-
гар было согласился, но рядом оказался старший маши-
нист, и я лишился возможности проехать весь перегон
в теплой кабине локомотива. Делать было нечего, при-
шлось лезть в вагон с мостовыми конструкциями.
Всю дорогу от Мак-Кука до Акрона бушевала метель.
Позднее я узнал, что температура была ниже 35 граду-
сов. С самого начала я здорово страдал от холода
прежде всего потому, что уже проголодался и устал
от первого нелегкого перегона. Но я решил терпеть,
132
так как был уверен, что могу переносить сильные хо-
лода.
Поездка продолжалась около десяти часов; мне же
она показалась бесконечной. Уже через несколько часов
я начал замерзать, почувствовал сильное желание
уснуть и перестал ощущать холод. Однако у меня оста-
лось достаточно здравого смысла, чтобы понять, что я
могу замерзнуть. Я сказал себе: «Если ты сядешь, то
окоченеешь, и в углу вагона через несколько дней най-
дут твой застывший труп».
Я размахивал руками, энергично притопывал и под
пронизывающим ветром перелезал на соседние вагоны
с углем. Когда поезд останавливался, я бегал вдоль
состава, чтобы восстановить циркуляцию крови. При
этом я всячески старался не попадаться на глаза поезд-
ной бригаде, боясь, что меня высадят. Я вел с самим
собой какую-то странную борьбу. На свои отчаянные
усилия не замерзнуть я смотрел абстрактно, как бы
со стороны. Я смертельно устал, и единственно, что
мне хотелось,— это сесть и уснуть, а все, что про-
исходило вокруг, я видел как бы в тумане, но все-таки
старался не заснуть. Я не имел ни малейшего пред-
ставления, сколько еще ехать до конечного пункта,
и даже забыл, как он называется. Последние два часа
были самыми тяжелыми. Поезд нигде не останавливал-
ся, и холодный ветер пронизывал до костей. Я не смог
бы позвать на помощь поездную бригаду, даже если бы
захотел. Была глубокая ночь.
Наконец поезд остановился. Я посмотрел поверх ва-
гона и увидел впереди яркий электрический свет. Решив,
что это конечный пункт, я вылез и поковылял вдоль
путей к огням. И даже теперь меня одолевало непре-
одолимое желание лечь на землю и уснуть. Около стан-
ции находилась небольшая закусочная. Зайдя туда,
я взял миску острой мясной похлебки. После нескольких
ложек мне стало получше, и я заметил у противопо-
ложного конца стойки кочегара и кондуктора головного
вагона. Кочегар узнал меня, так как в Мак-Куке он со
мной разговаривал. Оба они были изумлены, когда
узнали, что я ехал в открытом вагоне с мостовыми
конструкциями. Они были уверены, что я сломал печать
и залез в какой-нибудь ящик под вагоном. А вошедший
кондуктор хвостового вагона сказал, что они чуть не
замерзли в служебном вагоне, хотя там топилась боль-
шая печь.
133
С жадностью проглотив свою похлебку, я пошел в
двадцатицентовую ночлежку напротив через улицу.
Осмотрел себя и удивился, так как обморозил всего
лишь нос и одну щеку. К счастью, мои ноги, отморожен-
ные во время поездки из Чикаго в Сант-Луис, каким-то
чудом не пострадали. Растерев обмороженные места
холодной водой, я лег спать и проспал восемнадцать
часов подряд; это был самый долгий сон в моей жизни.
На другой день я доехал до Денвера. В последующие
5 тыс. км пути у меня было еще несколько по-настояще-
му трудных ситуаций из-за холодной погоды, но не та-
ких, как на перегоне от Мак-Кука до Акрона.
Я учусь попрошайничать
Рабочий, которому приходится долгое время бродяж-
ничать, вынужден рано или поздно начать попрошай-
ничать. Я научился этому во время своей второй транс-
континентальной поездки, зимой 1904 г., на пути из
Нью-Йорка в Орегон.
Поездка оказалась очень тяжелой. Двухнедельная
дорога до Денвера и нулевая температура полностью
меня измотали, а впереди оставалось еще 1300 км с
полутора долларами в кармане. В то время весь Колора-
до был взбудоражен мощной забастовкой в Крипл-
Крике, организованной Западной федерацией горно-
рабочих, и денверская полиция яростно преследовала
всех кочующих рабочих. Тем не менее я решил денек
передохнуть в этом городе, истратив при этом 50 центов
из моего все убывавшего «состояния». Перегон от Ден-
вера до Шайейна, в штате Вайоминг, который, как
говорили, был самым тяжелым для хобо во всей стране,
я преодолел без особых затруднений. В Шайейне я
за 40 центов поел и поспал, а оттуда на крышах вагонов
по железной дороге «Оверлеид лимитед» при темпера-
туре ниже нуля добрался до Грейнджера.
Из Грейнджера, голодный, ибо в ночлежке Шайейна
у меня украли полушубок и мне пришлось потра-
тить последние 50 центов на покупку поношенного
пальто, в заснеженном угольном полувагоне, открытом
всем капризам погоды — единственное место, в котором
я смог устроиться,— я свернул на северо-запад по Оре-
гонской короткой железной дороге. Было ужасно хо-
134
лодно, и временами я боялся, что совсем замерзну.
Но я все же выдержал целых два перегона и после
изнурительной 26-часовой езды приехал в Покателло.
Когда я вышел на главную улицу, дул такой свирепый
ветер, что я был вынужден повернуться к нему спиной.
Термометр, висевший на закусочной, показывал 21 гра-
дус ниже нуля.
Где же поесть, обогреться и отдохнуть в негостепри-
имном Покателло? Я умирал с голода, промерз до
костей и ослаб от трудной дороги. С собой у меня
не было ничего ценного, чтобы продать. Выбора не
было. Как вообще все хобо, я с презрением относился
к Армии спасения или церковной миссии; это было
до тех времен, когда ИРМ в своих профсоюзных поме-
щениях предоставляла хобо еду и отдых в городках
Запада. Поэтому я направился в пивную, обычное при-
бежище кочующих рабочих на Западе.
Это был кабак, подобный сотням таких же, раз-
бросанных по всему Западу, мало изменившийся со
времен, когда здесь проходила граница,— танцпло-
щадка, духовой оркестр, длинные стойки по бокам.
В углу располагалась небольшая сцена, на которой да-
вали бурлеск, с юмором плоским, как Тихий океан.
С трех сторон зал огибал балкон, где посетителей об-
служивали «девушки»; пиво стоило доллар, «девуш-
ка»— два доллара. Наверху был отдельный игорный
салон, доступ в который никак не ограничивался; там
было также несколько столов для игры в пул и бил-
лиард.
Кабак был открыт круглые сутки, семь дней в неде-
лю. Уже к полудню помещение заполняли толпы город-
ских бездельников, сутенеров, игроков, проституток,
владельцев ранчо, рудокопов и бродяг. В таких местах
вновь прибывшие в город хобо обычно беспрепятственно
могли побыть день-два, так как сегодняшний бродяга-
забулдыга завтра мог стать рабочим с «доходом». По-
этому мое временное пребывание там ни у кого не вы-
звало возражений.
Прошло уже два дня с тех пор, как я ел в последний
раз, а есть хотелось ужасно. Всю свою жизнь я был
рабочим, всегда зарабатывал свой хлеб, и мысль о
попрошайничестве была мне противна. Но зимой, когда
вокруг находились сотни безработных, найти работу
было практически невозможно. И я голодал; как гово-
135
рят, «живот прилип к позвоночнику». Ночь я провел
в кабаке, сидя в кресле. Спать было невозможно, так
как дикое веселье продолжалось всю ночь. Герой дня,
пастух с гор, очумевший от вина и женщин, заканчивал
трехдневный загул, который обошелся ему в 1100 долл.,
то есть в двухгодичное жалованье.
К утру я едва держался. Я не спал и не ел уже
60 часов. От голода, бессонницы, истощения и длитель-
ного пути я ослаб и чувствовал себя плохо. Наконец,
забыв, о гордости, я решил, что необходимо хоть что-
нибудь поесть, или, иначе говоря, заняться попрошай-
ничеством.
Я вышел из кабака, так как не решился сделать
это там, и побрел по унылым зимним улицам. Что же
делать: попросить у кого-нибудь десятицентовик на
улице или постучать в дверь и попросить кусок хлеба?
Но колебался я недолго. Мой голодный желудок требо-
вал решительных действий. Я остановился у булочной,
окна которой были заставлены хлебом и пирожными.
При виде еды все мои колебания исчезли. Казалось,
совершенно бессознательно я зашел в магазин и без
малейшего стыда — я сам был удивлен своей решитель-
ностью — рассказал хозяину о своих бедах и попросил
поесть. Но в ответ на мою просьбу он деловым тоном
заявил, что, к сожалению, ничем не может мне по-
мочь, так как город переполнен безработными и он не
в состоянии всех накормить.
Его отказ нисколько не смутил меня. Я ощущал
только страшный голод, а передо мной была еда. Я
должен был поесть. Поэтому я повторил свою просьбу,
которая, очевидно, прозвучала почти как требование.
Откажи мне булочник и на этот раз, наверное, я схватил
бы несколько сладких булочек у него на глазах, не
думая о последствиях. Я действительно был голоден,
и мне нельзя было отказать. Почувствовал ли хозяин
мое состояние и испугался последствий или по какой-
либо другой причине, не знаю, во всяком случае, он
с недовольным видом протянул мне с полдюжины чер-
ствых булочек, которые я проглотил по дороге в свое
пристанище в кабаке.
Так я начал попрошайничать. Когда мне слишком
хотелось есть, сделать это было для меня совсем легким
делом. Остаток пути в Орегон, так же как и во время
моих последующих поездок, я никогда не позволял
136
себе голодать, если попрошайничество могло решить
проблему еды. Никогда больше я не испытывал никаких
колебаний. Я был рабочим и имел право жить. Если
нельзя найти работу, тогда кто-то, у кого есть еда,
должен дать мне то, в чем я нуждаюсь.
Азартные игры
Азартные игры, особенно игральные автоматы, ни-
когда не привлекали меня. Мне всегда казалось, что
нужно быть полным простофилей, чтобы вложить в
них свои деньги, когда очевидно, что выиграть нет
никакой надежды. Но, во всяком случае, однажды я
рискнул и, как ни странно, не прогадал.
В 1901 г., пробираясь на Запад по Южно-тихоокеан-
ской железной дороге, однажды свежим утром, усталый,
голодный и совершенно без денег после изнурительной
поездки из Галвестона, я прибыл в Юму, в штате Ари-
зона. Прогуливаясь по главной улице этого малонасе-
ленного пристанционного городка, я размышлял, где
и как мне поесть и поспать. Эти мысли так поглотили
меня, что даже индейцы, живописно расположившиеся
на своих многоцветных одеялах, не могли меня от них
отвлечь. Мимо меня прошел человек-реклама, пригла-
шая поесть в «Сансет-хаус» за 10 центов и переноче-
вать за 20 центов.
Вдруг сердце мое забилось: прямо передо мной,
в сточной канаве, лежал маленький кошелек. Я обер-
нулся — вокруг никого не было — и, с самым безраз-
личным видом подобрав его, положил в карман. Пройдя
немного дальше, я открыл его и безмерно обрадовался,
найдя там 75 центов и тонкое золотое колечко с ма-
ленькой жемчужиной.
Теперь приглашение в «Сансет-хаус» приобрело для
меня смысл; я немедленно отправился туда, поел и лег
спать. На завтрак и ужин ушли все деньги. Я опять
остался без гроша в кармане, но зато с кольцом. Может,
я смогу за него что-нибудь получить? В конце концов я
продал его ювелиру за доллар, сочинив при этом какую-
то небылицу.
Теперь я был опять готов продолжить путь на Запад,
но, так как до ближайшего поезда оставалось еще не-
сколько часов, я решил скоротать время в танцевальном
137
зале. Это было огромное помещение, заполненное пасту-
хами, железнодорожниками, фермерами и прочей обыч-
ной кабацкой публикой на Юго-Западе. Там стояла
дюжина покерных столов, за которыми толпились игро-
ки и зеваки; в зале лото добрых четыре сотни людей
играли в эту некогда невинную игру добропорядочных
гостиных; за многочисленными столами играли в фа-
раон, рулетку, кости и другие азартные игры. Там
же громко бренчало пианино, гремел духовой оркестр,
а в огромном танцевальном зале шумно веселились
мужчины и женщины.
Некоторое время я следил за игрой: меня всегда
интересовала психологическая борьба игроков в покер.
Потом я всерьез задумался о большом серебряном дол-
ларе, который тер пальцами в кармане. Что толку,
думал я, в одном долларе, когда меня ожидает еще
1500 км пути: пару раз поесть, один или два раза
поспать, и все; я останусь без гроша, как и до этого.
Почему бы не рискнуть и не пустить его в дело? Что я
теряю? В крайнем случае, если проиграю, придется
чуть больше попрошайничать. Ведь в Юме мне повезло,
вдруг повезет и теперь.
Я обошел все игральные столы, выбирая, где поста-
вить свое «состояние», и наконец решил сыграть в «коле-
со удачи». Я стал у колеса, наблюдая, как прилизанный
крупье монотонно объявляет выигравшие номера. Не-
сколько раз я ставил про себя и каждый раз проигрывал.
Я уже был готов отказаться от своей затеи и спасти свою
«железку», а с ней еду и ночлег, которые она обеспечи-
вала, но вдруг решился и поставил доллар на «звезду»,
ставка которой была двадцать к одному. Или я уеду
из города голодным и без гроша, или получу столько,
что мне хватит на всю дорогу до Орегона.
Надменный крупье запустил колесо, и лопатка звон-
ко защелкала о металлические номера. Затем колесо
замедлило свой ход, и, надо же, к моему изумлению,
лопатка закачалась и попала на «звезду». Привычным
жестом крупье подвинул мне двадцать серебряных
долларов. Приятно пораженный, я собрал свои «желез-
ки», поменял их в баре на купюры и ушел. Потом я
зашил деньги в рубашку и вскочил на поезд, идущий
на Запад. Нужно ли говорить, что я «обжирался» и
«давил подушку» до самого Портленда? Главный же
смысл моего выигрыша состоял в том, что я в полном
138
смысле слова обыграл игральные автоматы, так как
никогда с тех пор не рисковал бросать в них и десяти-
центовик.
Четыре «тиликама»
Хобо на Западе обычно путешествовали парами:
так было безопасней и приятней. Я же привык ездить
один, так как большая свобода передвижения была для
меня важнее всех других соображений. Только в двух
моих трансконтинентальных поездках у меня был парт-
нер: один раз это был Эрл С. Форд, мой соавтор книги
«Синдикализм», а другой — мой родственник Джо Мен-
ли. Но однажды у меня оказался не один, а сразу три
сотоварища.
Это случилось в начале 1907 г., когда мне нужно
было проехать более 1000 км из Сан-Франциско в Порт-
ленд. Я доехал до Сакраменто, первой узловой станции
после Фриско, и в местной ночлежке встретил трех хобо,
сидевших вокруг очага. Они нашли овцу, попавшую под
поезд, и тушили от нее ногу. Я принял их приглашение
присоединиться к ним.
Мы хорошо поели и познакомились. Все четверо
были типичные кочующие рабочие Запада: Боб Брум,
горняк и старатель из Клондайка, Хенк Картер из
Кентукки, лесоруб, Оле Ларсон, ветеран филиппинской
войны, по профессии рыбак, и я, лесоруб, железнодо-
рожный и сельскохозяйственный рабочий. Всем нам
было за двадцать.
Так как все мы направлялись в Портленд, то решили
ехать вместе. Мы договорились, что если по дороге раз-
делимся, то встретимся через три дня в 11 часов утра
за определенным столом для игры в пул в известном
трактире Портленда «Блейзер».
В те годы бродяжничать на Южно-тихоокеанской
железной дороге было трудным делом из-за враждеб-
ности кондукторов и полицейских. Поэтому я вскоре
потерял из виду Картера и Ларсона. Брум, как и я,
был «быстрым» хобо, и мы ухитрились вместе доехать
до Юджина, в штате Орегон, но тут меня высадили с
поезда, и остаток пути до Портленда я ехал в одиночку.
И разумеется, когда утром следующего дня я появился
у «Блейзера» ровно в 11, то Ларсон, Брум и Картер были
уже там и играли в пул за условленным столиком.
139
«Блейзер» на Барнсайд-стрит являл собой типичный
кабак Запада, или, как мы их называли, «карусель».
Это было огромное заведение со «всеми удобствами и
удовольствиями» для бездомных рабочих, являвшихся
его постоянными посетителями: девушки, напитки,
еда, танцы, азартные игры, пул, кегельбан, бурлеск,
немое кино. Двери заведения не закрывались ни днем,
ни ночью. Прямо за ним располагался еще один боль-
шой кабак — «Эриксон», а через улицу еще один —
«У Фрица», который, как считалось, был самым боль-
шим трактиром в мире.
Эти притоны были всегда переполнены толпами лесо-
рубов, рабочих лесопилок, рыбаков, матросов дальнего
плавания, железнодорожников и других тружеников,
составлявших в те времена огромную армию кочующих
рабочих Запада. Среди посетителей встречались и мест-
ные жители. Всех их безжалостно обирали не только
хозяева трактиров, но и десятки шулеров, сутенеров,
проституток, ловких официантов, «забывающих» дать
сдачу барменов, карманников и просто грабителей. На
железнодорожной цистерне в Те-Далсе я однажды про-
читал следующее поэтическое и вместе с тем правдивое
излияние какого-то хобо, следовавшего на Восток с
Тихоокеанского побережья:
На запад я приехал отдохнуть,
Но девочки и «Блейзер» своего не отдадут,
И глазом не успел моргнуть,
Как денежки тю-тю, и снова в путь.
«Блейзер» стал излюбленным местом нашей четвер-
ки — Брума, Картера, Ларсона и меня. Времена были
хорошие: это был период лихорадочного бума перед
промышленным кризисом 1907 г.,— и все мы без труда
нашли работу — перетаскивали железнодорожные шпа-
лы на причалах портлендской лесопилки. Да, это был
воистину «трудный способ служения богу». «Пожонгли-
ровав» восемь часов тяжелыми сырыми железнодорож-
ными шпалами, человек чувствовал, что он действи-
тельно поработал. За этот утомительный тяжелый труд
мы получали 5 долл, в день. Здесь же мы вступили
в местный Союз портовых грузчиков.
Итак, у нас была постоянная работа, и мы стали
хорошими «тиликамами» (так индейцы сиу называют
близких друзей). У нас сложился своеобразный совмест-
но
ный быт, так как свою заработную плату мы тратили
в основном сообща. Каждый день мы получали по
5 долл, и каждый вечер тратили их. Благодаря нашим
скромным расходам на жизнь у нас каждый день еще
имелось 15 долл, на вечерние развлечения в «Блейзере».
Каждый тратил деньги до тех пор, пока хоть у
кого-нибудь что-то оставалось. Брум играл в покер,
и ему постоянно не везло; Картер предпочитал крап,
и, судя по всему, также безуспешно; Ларсен находил
удовлетворение в баре, выпивая невероятные количест-
ва виски; что же касается меня, то моим основным
развлечением была игра в пул. Так или иначе, но мы
всегда ухитрялись избавиться от наших 15 долл, и много
раз, уходя за полночь, с трудом наскребали по 40 центов
на душу, чтобы заплатить за ночлег и завтрак.
Так мы прожили несколько месяцев. Но однажды
Брум и Картер объявили, что собираются на золотые
прииски в Неваду. А вскоре и Ларсон вернулся к своему
привычному занятию — ловле лосося, который ежегод-
но в огромных количествах заходил в реки тихоокеан-
ского Северо-Запада, Канады и Аляски. Я же устро-
ился кочегаром на железной дороге и стал «оседлым»;
никогда больше я не встречал никого из моих «тилика-
мов», рабочих-хобо.
Камлупс
Кочующий рабочий-хобо, которого постоянно под-
стерегали в пути трудности и опасности, обычно не
обращал внимания на красоту мест, мимо которых
проезжал. Правда, в начале своих странствований, во
время моей первой поездки через канадские Скалистые
горы, я любовался огромными горами, крутыми, дики-
ми и величественными, для описания которых трудно
отыскать слова. Среди этих гигантов, подножие которых
обрамляло множество прекраснейших озер, я чувство-
вал себя маленьким и незаметным. Однако канадская
полиция испортила мне все впечатление от их неземной
красоты.
Это произошло в 1912 г., когда я совершал одну
из моих агитационных поездок по стране, закладывая
основы Синдикалистской лиги Северной Америки. Я
сделал остановку в Нелсоне, в Британской Колумбии,
141
где Джек Джонстон создал первую местную организа-
цию Синдикалистской лиги Северной Америки из не-
скольких бывших ячеек ИРМ, затем добрался до Ре-
велстока, а оттуда по Канадской тихоокеанской желез-
ной дороге направился на Запад, в Ванкувер.
В это время в Литтоне, в Британской Колумбии,
ИРМ организовала забастовку 5 тыс. строителей-желез-
нодорожников. Забастовка проходила по-боевому, но
весь штат был терроризирован репрессиями властей.
Многих членов ИРМ сильно избили, а триста человек
арестовали.
В Камлупсе двое полицейских прервали мою увле-
кательную поездку, схватив меня прямо в закусочной.
Злобно ругаясь и угрожая расправой, они поволокли
меня в полицейский участок, напоминавший арсенал:
в нем было полно вооруженных людей и сложенных
в пирамиды винтовок. Затолкнув меня в камеру, поли-
цейские, которые, как мне показалось, были из Северо-
западной горной полиции, мобилизованной на разгром
забастовки, показали мне гору оружия, и один из них
заметил: «Вот чем мы встретим этих проклятых ир-
мовцев».
Начальника участка не было на месте, остальные по-
лицейские сидели в соседней комнате, громко обсуждая
забастовку. Один из них сказал: «Эти американские
ирмовцы совершенно обнаглели. Вы только послушайте,
что они выкинули сегодня в шестом лагере: подтащи-
ли повара-канадца к обрыву над рекой и сказали, что,
если он не вступит в профсоюз, сбросят его в реку.
Нет, вы только представьте себе,— продолжил он,—
эти подонки действительно собирались сбросить канад-
ского гражданина в реку». Остальные бурно выразили
свое возмущение и предложили принять соответствую-
щие меры ко мне, единственному арестованному в по-
лицейском участке.
Однако скоро вернулся начальник и битый час вместе
со своим помощником допрашивал меня. Я упорно
стоял на своем, утверждая, что я кочующий рабочий
и в поисках работы еду на Тихоокеанское побережье.
Начальник и его помощник долго обсуждали вопрос,
можно ли меня посадить за бродяжничество, но, к
моему изумлению, отпустили на все четыре стороны.
Я только усмехнулся, подумав, как бесцеремонно аме-
риканская полиция отмела бы в сторону мои шаткие
142
доказательства благонадежности и влепила мне пол-
ный срок тюремного заключения. Но особых иллюзий
у меня не было, я знал, что и эта полиция с радостью
упечет меня за решетку, как только у нее появится
малейшая возможность. Поэтому, той же ночью поки-
дая город, я принял все меры предосторожности. При-
быв на станцию, я, как опытный железнодорожник и
хобо, разыскал уходивший на Запад пассажирский
поезд, определил нужную мне конструкцию в пред-
последнем вагоне и нырнул в густое переплетение ко-
лес, осей, сцепок и тормозных колодок.
Через несколько минут поезд отошел от станции,
и я с облегчением вздохнул. Но увы, блаженство дли-
лось недолго. Поезд внезапно остановился, и началась
полицейская облава. Полицейские обыскивали поезд
одновременно с головы и хвоста; одни шли по крышам,
другие вдоль вагонов, проверяя тяги, открытые плат-
формы, боковые ящики, крыши, шторы и т. д. У меня
не было никакой возможности выбраться незамечен-
ным, поэтому я затаился в своей «норе», надеясь, что
каким-то чудом меня не найдут.
Когда поисковая группа подошла к моему вагону,
я затаил дыхание, отчетливо представляя, что мне гро-
зит шесть месяцев тюрьмы. Полицейские осматривали
вагон, громко перекликались друг с другом. Один из
них посветил фонарем под вагон, но меня не заметил.
Видимо, он просто не мог себе представить, что человек
способен ехать в этом густом переплетении деталей
и механизмов. Наконец поезд тронулся. Я был спасен.
Под этим вагоном я проехал все 400 км до Ванкуве-
ра, естественно, не имея возможности любоваться вели-
колепным горным пейзажем. В дороге поезд еще дваж-
ды обыскивали, но полиция опять меня не обнаружи-
ла. Были ли эти тщательные проверки результатом заба-
стовки или нет, не знаю, но уверен, что, если бы я был
задержан, мне пришлось бы несладко. Когда состав
прибыл наконец в Ванкувер, я, полумертвый от холода
и усталости, не вылезал из-под вагона, пока он не
прибыл в депо. И еще несколько недель у меня болели
мышцы после этой долгой и трудной поездки.
Глава IV
Забастовки
С 1894 г., когда я начал активно участвовать в клас-
совой борьбе, мне довелось принимать участие во
многих сражениях рабочих против капиталистиче-
ских угнетателей, и в том числе в десятках забастовок в
самых различных отраслях промышленности, прово-
дившихся АФТ, «Индустриальными рабочими мира»,
железнодорожными братствами, Профсоюзной просве-
тительской лигой, Комитетом производственных проф-
союзов и различными независимыми союзами. Я был
также участником многих битв за свободу слова, движе-
ний безработных, избирательных кампаний и полити-
ческих демонстраций. Наиболее значительные клас-
совые битвы описаны мною в книгах «Великая стачка
сталелитейщиков и ее уроки», «Лжелидеры трудящих-
ся», «К Советской Америке», «От Брайана до Сталина»
и в ряде брошюр. Случаи, о которых пойдет речь в этой
главе, посвящены наиболее интересным, забавным или
поучительным эпизодам классовой борьбы.
Моя первая забастовка
Когда, примерно в 1890 г., возникла идея пустить
первый в Филадельфии трамвай (по Катрин- и Бейн-
бридж-стрит), в городе поднялся большой шум. Я по-
лагаю, что эту кампанию развернули владельцы кон-
ного транспорта, которых никак не устраивало появле-
ние новых, как они называли, «убийственных машин»
на улицах «города братской любви». Тем не менее
трамваи появились. И хотя они быстро «прижились»
и считались удобным средством передвижения, трамвай-
ную компанию ненавидели за проводимую ею политику
выкачивания денег как у собственных рабочих, так и
у остальных жителей города.
144
Дело дошло до прямого столкновения в 1895 г., когда
водители и кондукторы прошли по улицам города,
требуя права на создание своего профсоюза, повышения
заработной платы и улучшения условий труда. Рабочие
были настроены по-боевому, общественное мнение в
целом поддерживало их, дело доходило даже до ожесто-
ченных стычек. Но компания наняла профессиональных
штрейкбрехеров, а полиция была всецело на стороне
хозяев. Поэтому забастовка оказалась непродолжитель-
ной и была жестоко подавлена.
В это время мне было 14 лет, я уже в течение четырех
лет работал и начинал проявлять интерес к забастовкам,
нередко вспыхивавшим в близрасположенных уголь-
ных районах,— хомстедской забастовке сталелитей-
щиков, стачке, организованной Американским железно-
дорожным союзом, и другим. Поэтому, как только
началась эта ожесточенная забастовка трамвайщиков,
она сразу же захватила меня, и я не упускал случая
принять участие в митингах или демонстрациях за-
бастовщиков. Именно там я и получил свое боевое
крещение.
Одетые в форму бастовавшие трамвайщики прово-
дили демонстрацию на Маркет-стрит, и я (а это было в
мой выходной день) присоединился к ней. Около 2 тыс.
человек шли по Маркет-стрит, и каждый нес новый
веник*. Как только первые ряды демонстрантов минова-
ли 15-ю улицу, из двора муниципалитета внезапно
выскочил галопом большой отряд конной полиции и
врезался в их колонну, размахивая направо и налево
длинными дубинками.
Нападение было настолько неожиданным, что колон-
на распалась. Забастовщики бросились врассыпную.
Я вместе с одетым в форму вагоновожатым оказался
прижатым к дверям какого-то дома. Один из полицей-
ских ударом дубинки сбил этого вожатого с ног, а дру-
гой так ударил меня кулаком в челюсть, что мне стало
плохо. Внезапно дверь позади меня открылась, и чья-то
дружеская рука втащила меня внутрь; больше я ничего
не видел.
Нападение на мирное шествие вызвало массовое
недовольство действиями полиции и трамвайной ком-
пании. Во многих частях города возбужденные рабочие
* В знак единения и требования своих прав.— Прим. ред.
10—1025
145
нападали на управляемые штрейкбрехерами трамваи,
несмотря на то что каждый вагон охранял усиленный
наряд вооруженной полиции. Власти не смогли спра-
виться с положением, и в течение нескольких дней
город был охвачен беспорядками.
Я жил в районе пролетарских улиц, 17-й и Саут-
стрит, и наша компания подростков решила остановить
движение на 16-й улице, где трамваи ходили с часовым
интервалом. На трамвайных путях 16-й и Кейтер-стрит
мы соорудили нечто вроде баррикады из бревен, ящиков
и обломков каменных плит, взятых со двора соседней
камнерезной мастерской.
Вскоре появился трамвай. На передней и задней
площадках, охраняя штрейкбрехеров — вагоновожатых
и кондукторов, стояли по два полицейских с револьве-
рами в руках. Под угрозой оружия толпа отступила на
Кейтер-стрит. Вагоновожатый, издалека заметив бар-
рикаду, решил проскочить ее на полном ходу. Но вагон,
ударившись о завал, сошел с рельсов и остановился.
Оба штрейкбрехера и четыре полицейских ретировались
в ближайший дом и оставались там до тех пор, пока к
ним не подоспела подмога. На вагон же толпа обрушила
град камней, и через несколько минут от него остались
одни щепки. При этом пострадало несколько человек,
так как камни, брошенные с одной стороны, пробивали
окна и вылетали с другой стороны, попадая в стоявших
там людей. Так нам удалось остановить движение на
16-й улице, и мы, подростки, торжествовали победу.
Забастовка продолжалась всего около недели и за-
кончилась компромиссом, условия которого я уже не
помню. Она произвела на меня неизгладимое впечатле-
ние и стала моим первым практическим уроком клас-
совой борьбы. И я рассматриваю ее как свое приобщение
к этой борьбе.
Битва за свободу слова в Спокане
Боевые рабочие союзы и революционные политиче-
ские партии в США вели длительную борьбу за свободу
слова и собраний вопреки всем официальным запретам
и попыткам городских властей лишить их этого права,
и почти во всех случаях им удавалось мобилизовать на
эту борьбу значительные массы трудящихся.
Я принимал участие во многих подобных битвах
146
за свободу слова, за что меня неоднократно арестовыва-
ли в Канзас-сити, Мизуле, Ньюарке, Чикаго, Денвере и
Нью-Йорке. То же самое происходило и во время кампа-
нии по созданию союзов в сталелитейной промышлен-
ности, когда нас лишали права проводить собрания и
митинги по всей Пенсильвании; меня арестовывали в
Ранкине, Браддоке, Мак-Киспорте, Хомстеде, Клейрто-
не, Дукейне, Мак-Кис-Роксе и Питтсбурге. А во время
избирательной кампании 1932 г., когда меня выдвинули
кандидатом в президенты США от компартии, меня
арестовывали трижды: в Скрантоне, Лоуренсе и Лос-
Анджелесе. Многие из этих битв за свободу слова были
тесно связаны с экономическими требованиями рабочих,
но наиболее жестокой явилась битва в Спокане, в штате
Вашингтон, которую проводили «Индустриальные
рабочие мира» в 1909 г.
ИРМ, впоследствии выродившаяся в реакционную
секту, в то время была полна революционного духа и
опиралась главным образом на кочующих рабочих —
сельскохозяйственных рабочих, лесорубов, строителей
и горняков, менявших работу в зависимости от сезона
или потребностей производства.
Спокан являлся одним из самых крупных мест со-
средоточения этих бездомных кочующих рабочих, ко-
торые каждую зиму собирались в нем тысячами. Сам
город был одним из оплотов ИРМ, а местный союз —
ее крупнейшей организацией. ИРМ делала ставку на
активную забастовочную борьбу и саботаж, поэтому
местные лесообрабатывающие, железнодорожные и
горнодобывающие компании решили нанести ей сокру-
шительный удар.
В ноябре, когда Спокан заполнили кочующие рабо-
чие и кампания, проводимая ИРМ, была в полном
разгаре, городской совет принял решение запретить
митинги на улицах. Это решение было направлено ис-
ключительно против ИРМ, так как запрет не распро-
странялся на религиозные и прочие организации, также
использовавшие улицы для проведения своих меро-
приятий. ИРМ решила игнорировать этот запрет и
продолжала проводить свои митинги. Полиция аресто-
вывала ораторов по мере того, как они брали слово.
В связи с этим местное отделение ИРМ выдвинуло
лозунг: «Заполним тюрьмы!» Национальное руководст-
во поддержало его, и вскоре добровольцы, убежденные
ю*
147
борцы ИРМ, начали съезжаться в Спокан со всего Запа-
да. АФТ и фактически Социалистическая партия пред-
почли остаться в стороне.
Полиция ежедневно арестовывала десятки членов
ИРМ. Их избивали и заталкивали в камеры, где было
так тесно, что они не могли даже сидеть. Когда же они
пытались протестовать, на них направляли шланги и
обливали ледяной водой. Многих помещали в так назы-
ваемую «баню», а потом вновь возвращали в холодные
камеры. Однако, несмотря на этот террор, ИРМ герои-
чески продолжала проводить митинги на улицах. Было
арестовано около 600 человек; городская тюрьма была
переполнена, и арестованных помещали в ветхое здание
школы имени Франклина, превращенное в тюрьму для
борцов за свободу.
Схваченных активистов обычно приговаривали к
34 дням тюремного заключения, и так как они отказыва-
лись работать на каменоломне, то их переводили на
хлеб и воду. Дневной рацион состоял из двух унций
белого хлеба утром и двух вечером, и заключенные в
полном смысле слова голодали. Здание специально не
отапливали. Многие болели, а несколько человек умерло
от воспаления легких, кишечных заболеваний и других
болезней, вызванных переохлаждением и голодом. У
десятков заключенных было серьезно подорвано здо-
ровье. Полиция же понесла одну серьезную потерю —
был застрелен начальник полиции Салливэн.
В начале борьбы я, как член Партии рабочих наемно-
го труда, группы, отколовшейся в Сиэтле от Социалис-
тической партии, был направлен в Спокан в качестве
корреспондента нашей газеты «Уоркингменз пейпер».
Вскоре меня арестовали. В тюрьме я пробыл два месяца,
где и вступил в ИРМ. А после освобождения стал членом
комитета по руководству борьбой. Острые столкновения
продолжались всю зиму, но желающих, готовых запол-
нять тюрьмы, становилось все меньше. Тогда мы реши-
ли ранней весной провести большой митинг. Но на наш
призыв откликнулось очень мало добровольцев, так как
наши резервы были истощены тяжелой борьбой. И по
мере приближения начала новой массовой кампании
за свободу слова и собраний в Спокане нам все больше
угрожала опасность обнаружить нашу несостоятель-
ность. К счастью, власти не знали реального положения
дел, так как город был заполнен кочующими рабочими
148
и полиция не располагала сведениями, являются ли они
активистами ИРМ или нет.
В этой сложной ситуации, когда нам грозило неми-
нуемое поражение, мы решили выяснить, как городские
власти относятся к возможности прекращения борьбы,
и были приятно удивлены, узнав, что мэру вся эта
история порядком осточертела и он готов встретиться с
членами нашего комитета для переговоров. Формально
не соглашаясь отменить запрет на свободу уличных
собраний, он выразил готовность не применять его про-
тив ИРМ. Для нас это означало победу, и мы прекратили
борьбу. После этого ИРМ беспрепятственно проводила
свои митинги во всем Спокане.
Битва за свободу слова в Спокане положила начало
целому ряду подобных столкновений, происходивших
в городах Запада и Востока страны в последующие годы.
На Западе в этих ожесточенных схватках кочующие
рабочие смело противостояли полицейским дубинкам,
тюрьмам и наемным бандам, вооруженным железными
прутьями. ИРМ успешно защитила свое право на прове-
дение собраний и митингов на улицах. Эти битвы за
свободу слова являются героическим эпизодом в истории
американского рабочего движения.
На Центральной иллинойской
и Гарримановской железных дорогах
Одной из наиболее крупных забастовок, в которых
мне когда-либо доводилось принимать участие, была
забастовка железнодорожников на Центральной ил-
линойской и Гарримановской дорогах. Она распростра-
нилась на обширные районы от Чикаго до Мексиканско-
го залива и Тихоокеанского побережья и вовлекла
35 тыс. рабочих из девяти профсоюзов. Борьба была
исключительно долгой и тяжелой: она началась 30 сен-
тября 1911 г. и продолжалась до 28 июня 1915 г. Чтобы
сломить забастовщиков, компании использовали
штрейкбрехеров, вооруженных громил, судебные пред-
писания и прочие средства.
Это была великая битва за право железнодорожных
союзов объединяться в федерацию и заключать коллек-
тивное соглашение. Поскольку многие забастовки,
проводившиеся железнодорожными цеховыми союзами,
149
ранее окончились безрезультатно, стала ясна необходи-
мость совместных действий. Но, несмотря на то что
двенадцать имевших к этому отношение федераций
уже были созданы и подписали коллективные соглаше-
ния, Джулиус Красчнит и К. X. Маркхэм, возглавляв-
шие Гарримановскую и Центральную иллинойскую
железные дороги, наотрез отказались иметь дело с
новой федерацией рабочих своих дорог; тогда-то и была
объявлена забастовка.
Однако руководители железнодорожных цеховых
союзов не стремились к совместным действиям, рас-
сматривая их как слишком большой шаг к созданию
производственных профсоюзов. Поэтому с самого нача-
ла они саботировали забастовку. Более того, руководи-
тели союзов машинистов, поездных бригад и рабочих
депо не позволили своим членам в ней участвовать.
В конечном итоге забастовка стала делом рядовых
членов профсоюзов, которым пришлось бороться как
против железнодорожных компаний, так и против сво-
его продажного руководства.
Выдающимися руководителями рядовых рабочих
были Карл Э. Пирсон и левый социалист Л. М. Хаувер.
Они собирали деньги в забастовочный фонд, организо-
вывали пикеты и объединяли забастовщиков вопреки
предательской политике высшего профсоюзного ру-
ководства. Огромную роль в этой борьбе сыграл «Ста-
чечный бюллетень».
Под давлением забастовщиков, руководимых левыми
лидерами, в апреле 1912 г. в Канзас-сити состоялся
общий съезд западных производственных железно-
дорожных союзов, на котором была создана Объединен-
ная федерация (позднее Отдел железнодорожных слу-
жащих АФТ). Съезд проголосовал за всеобщую
забастовку девяти профсоюзов на всех железных доро-
гах Запада, но руководство профсоюзов провалило это
решение.
Во время забастовки Пирсон в порядке самозащиты
застрелил вооруженного наемника компаний, и те по-
пытались отправить его на виселицу, однако в резуль-
тате развернувшихся по всей стране действий в его
защиту он был в конце концов полностью оправдан.
Активное участие в кампании в его защиту приняла
Синдикалистская лига Северной Америки, националь-
ным секретарем которой в то время был я.
150
Руководство профсоюзов неоднократно пыталось
прекратить забастовку, но каждый раз рядовые рабочие,
возглавляемые Пирсоном, срывали эти попытки. И все
же спустя почти четыре года руководители объявили об
окончании забастовки. Но пикеты все еще окружали
множество крупных предприятий, а рядовые активисты
так решительно протестовали против прекращения
забастовки, что острая фракционная борьба по этому
вопросу еще целых два года раздирала Союз железно-
дорожных служащих. Пирсон же был без разбира-
тельств исключен из профсоюза машинистов его «социа-
листическим» лидером У. X. Джонстоном.
Несмотря на то что забастовка была сорвана, рабо-
чие были вынуждены вернуться на свои места, а проф-
союзы полностью развалены, она тем не менее достигла
своей главной цели. Железнодорожные компании, из-
влекшие для себя урок из этой ожесточенной борьбы,
никогда более не доводили дело до забастовки из-за
права рабочих на совместные профсоюзные действия.
Более того, даже когда забастовка на Центральной
иллинойской железной дороге была в самом разгаре,
уже тогда был подписан ряд коллективных соглашений
с несколькими крупными железнодорожными компа-
ниями. Не избежала этого и Центральная иллинойская
дорога, на которой господствовал пресловутый принцип
«открытого цеха». А во время войны я являлся членом
комитета, который успешно вел переговоры с уполно-
моченными этой дороги в Чикаго по вопросу о кол-
лективных соглашениях. Нет, героическая забастовка
на Центральной иллинойской и Гарримановской же-
лезных дорогах отнюдь не была проиграна.
В этой острой классовой борьбе Карл Пирсон показал
себя выдающимся руководителем. Это был способный,
преданный, решительный и неподкупный человек. Но
после того, как забастовка закончилась, он не смог
перенести открытого саботажа официального руководст-
ва и постепенно начал отходить от рабочего движения.
Мы пытались привлечь его к левому профсоюзному
движению в Чикаго, но безуспешно. Пирсон рассказал
об этой забастовке в книге «Процесс Лизарда» и в конеч-
ном итоге стал скромным адвокатом. Хаувер, также
очень способный организатор, работал с нами, левыми,
в Чикагском отделении АФТ. В 1919 г. он возглавил
национальную «незаконную» стачку 250 тыс. железно-
151
дорожников, а позднее проявлял определенную актив-
ность в Профсоюзной просветительской лиге. Но потом
он также отошел от классовой борьбы. Пирсон и Хаувер
слишком серьезно восприняли свое «поражение» в
забастовке на Центральной иллинойской. Они так и не
поняли, что это была всего лишь одна битва в длитель-
ной борьбе классов.
Джеймс Б. Макнамара
Рабочие всего мира хорошо знают имена Тома Муни
и Уоррена К. Биллингса — жертв одной из наиболее
омерзительных провокаций в истории рабочего движе-
ния — ио героической борьбе за свое освобождение, ко-
торую на протяжении 22 лет вел Том Муни. Но многим,
особенно молодым рабочим не так хорошо известны два
других героя рабочего движения, Джеймс Б. Макнамара
и Мэтт Шмидт, которые промучились в калифорний-
ских тюрьмах больше, чем Муни и Биллингс,—25 и 28
лет соответственно. Мне посчастливилось много раз
встречаться с этими мужественными борцами в Сан-
Квентине и Фолсоме.
Осуждение Дж. Б. Макнамары было особенно вопию-
щей несправедливостью. Напомню, что он и его брат,
Джон Дж. Макнамара, национальный секретарь проф-
союза монтажников, были арестованы в связи со взры-
вом здания газеты «Лос-Анджелес тайме» в 1910 г.,
во время всеобщей забастовки монтажников Калифор-
нии. Взрыв бомбы носил исключительно демонстратив-
ный характер, но по чистой случайности им был
поврежден главный газопровод здания, что привело к
смерти двух десятков людей. Безжалостные предприни-
матели Лос-Анджелеса, отстаивавшие принцип «откры-
того цеха», немедленно создали психологическую обста-
новку «суда Линча» вокруг дела братьев Макнамара и
одновременно обрушились на профсоюзы. Рабочие от-
ветили на это мощной общенациональной кампанией в
защиту братьев Макнамара, которую официально воз-
главила АФТ.
Улики против братьев Макнамара были весьма серь-
езны, но они хотели доказать свою невиновность в суде.
Все связанные с этим делом считали, что братья должны
признать на суде свою вину. Клэренс Дэрроу, высшее
152
руководство АФТ, Линкольн Стеффенс, друзья, род-
ственники — все призывали братьев Макнамара при-
знать себя виновными, доказывая, что это единственный
способ предотвратить разгром рабочего движения и
спасти многих профсоюзных руководителей и активис-
тов от тюрьмы. После долгих обсуждений и уговоров,
понимая, что этим они спасут многих профсоюзных
деятелей от преследований, братья Макнамара в конце
концов вопреки собственному мнению признали себя
виновными. Джон Макнамара был приговорен к 15
годам, а Джеймс — к пожизненному заключению.
Несмотря на то что братья Макнамара признали
свою вину под давлением извне, они подверглись за это
резкому осуждению даже со стороны тех, кто наиболее
рьяно на этом настаивал. Их решение было представле-
но как попытка спасти себя за счет рабочего движения.
Друзья отвернулись от них, руководство АФТ забыло
о них, рабочим дали понять, что они предали профсою-
зы; даже участники революционного движения долгие
годы не понимали причин, побудивших их к этому, и
отвернулись от них. А предприниматели, игнорируя
свое соглашение с юристами братьев Макнамара, удвои-
ли атаки на профсоюзы и позднее настояли на аресте
Мэтта Шмидта и Дэйва Каплана: первый был осужден
на пожизненное заключение, второй — на 10 лет.
Обвинения братьев Макнамара в капитуляции были
особенно несправедливы, ибо они неоднократно де-
монстрировали в классовых битвах свое несгибаемое
мужество. На протяжении многих лет, подвергаясь
огромной опасности, они вели героическую борьбу
против Национальной ассоциации предпринимателей
монтажных работ. Хотя признание ими вины и было
ошибочным, оно полностью соответствовало их прежне-
му мужественному поведению; это была смелая попытка
спасти других, пожертвовав собой. Братья Макнамара,
не дрогнув, пошли бы и на виселицу.
Промчались годы. Джон Макнамара и Дэйв Каплан,
отбыв свои сроки, были освобождены. Но калифорний-
ские власти продолжали держать в тюрьме Джеймса
Макнамару и Мэтта Шмидта. Особенно тяжелым заклю-
чение было для Макнамары, который был предан и
оклеветан именно теми, для кого он пожертвовал свобо-
дой и с такой готовностью рисковал собственной
жизнью. Лишенный столь дорогой сердцу каждого уз-
153
ника-рабочего моральной поддержки и сознания того,
что товарищи по борьбе гордятся и защищают его, с
призрачной надеждой на освобождение и имея связь
лишь с горсткой надежных друзей, оказывающих ему
дружеское внимание и поддержку, Макнамара был
вынужден все эти долгие годы вести борьбу в одиночку.
Обычный человек в такой ситуации, безусловно,
сломался бы. Но не таковы были Джеймс Макнамара и
Мэтт Шмидт. Подобно могучему дубу, Джеймс выдер-
жал все испытания и в течение всех этих горьких лет
забвения и непонимания ни разу не пожаловался, ни
разу не призвал на помощь. Никогда он не просил поща-
ды и никогда не шел ни на какие уступки врагам-
капиталистам. Он не просил даже помилования, хотя
имел возможность сделать это. Сидя в тюрьме, Макна-
мара держался с большим достоинством, которое не
мог сломить даже самый суровый режим. Его письма,
отражавшие его несгибаемый пролетарский дух, напи-
саны с редким литературным талантом и подлинным
вдохновением. Те из его друзей, кто остался с ним до
конца, безгранично верили ему и восхищались им.
В течение всех этих исключительно трудных лет
Джеймс Макнамара сохранил непоколебимую веру в
рабочий класс, который не понял его и фактически
почти забыл о нем. Но Макнамара осознал и многое
другое. Как и для многих пролетариев, тюрьма стала
для него университетом. Долгие одинокие годы он мно-
го читал и стал глубже разбираться в проблемах клас-
совой борьбы. Он осознал, что горстка профсоюзных
активистов, таких, как он и его товарищи рабочие,
занимавшиеся террористической деятельностью, не-
смотря на всю их самоотверженность, не может решить
всех проблем рабочего движения, что рабочим необходи-
мо объединиться, положить конец капиталистической
системе и создать новое, свободное социалистическое
общество.
Джеймс Макнамара — блестящий пример несгибае-
мого духа рабочего класса, в нем он, как и Г. Димитров,
черпал свою силу и мужество. Его имя заслуживает
быть вписанным высоко на пьедестале почета героев
рабочего движения. Из всех политических узников
капитала он отбывал наибольший срок тюремного за-
ключения. Он и его мужественный товарищ Мэтт Шмидт
многие годы находились в калифорнийской тюрьме, в
154
то время как настоящих убийц освобождают десятками.
Когда же наконец рабочие Америки положат предел
этому вопиющему произволу и вернут свободу этим
стойким сынам рабочего класса?
Как представляли Пакина
Зимой 1915 г. я был представителем Чикагского
отделения Братства железнодорожных машинистов
Америки и мы организовывали профсоюз ремонтников
Вудстритского депо Северо-западной дороги. На митинг
собралось сотни две рабочих, в основном иностранцев,
перед которыми должны были выступить три оратора,
включая Фрэнка Пакина, вице-председателя Братства
железнодорожных машинистов.
Митинг шел как положено, первыми выступили мой
коллега и я. Потом очередь дошла до Пакина. Это был
разодетый, прилизанный профбюрократ, сразу бросав-
шийся в глаза на фоне толпы польских, литовских и
русских рабочих. Председатель, сам иностранец, плохо
владевший английским языком, вовсю начал расхвали-
вать основного оратора митинга. Он сказал: «Теперь,
братья, представляем слово основному оратору, вице-
председателю Пакину. Он прекрасный человек, он
нарядный человек, он великий человек».
Этот председатель исчерпал свой скудный запас
комплиментов, но ему показалось, что он еще не в пол-
ной мере воздал главному выступающему. Он попытал-
ся найти еще какие-нибудь красивые слова и с широкой
дружеской улыбкой выпалил: «Брат Пакин хороший
человек, очень хороший человек. Я не могу сказать
вам, какой он хороший человек. Он... он такой же хоро-
ший, как большой кусок яблочного пирога».
Толпа рабочих-иммигрантов, восприняв это как
очень изысканный комплимент, шумно зааплодировала,
мы с коллегой засмеялись. Председатель триумфально
сел на место, а превознесенный таким образом Пакин
так смутился, что едва смог говорить.
Дух «открытого цеха»
На протяжении многих лет мясоконсервная промыш-
ленность пользовалась дурной славой как одна из наи-
155
более отсталых отраслей в стране. Чрезвычайно низкая
заработная плата, самый продолжительный рабочий
день, опасные и вредные для здоровья условия поистине
рабского труда были обычным явлением на огромных
консервных предприятиях. Рабочие этих предприятий
жили в неописуемых трущобах.
В этой отрасли господствовал принцип «открытого
цеха», и эксплуатируемым рабочим некому было по-
жаловаться на условия жизни и работы. Воля владель-
цев-мультимиллионеров была там законом, который
они железной рукой насаждали с помощью вооружен-
ных громил, агентов и «черных списков». Вот один
рядовой эпизод из моей богатой трудовой и организа-
торской практики в этой отрасли, который, как мне
кажется, наглядно иллюстрирует безраздельную власть
хозяев консервных предприятий.
Этот случай произошел накануне первой мировой
войны с небольшой группой слесарей-паропроводчиков
на чикагском заводе компании «Армор энд компани».
Их условия труда были настолько невыносимы, что они
не выдержали и решились на крайнюю для этой совер-
шенно неорганизованной отрасли меру — просить пред-
ставителя местного профсоюзного отделения сопро-
вождать их в контору компании и помочь как-то
урегулировать вопрос об условиях их труда.
К изумлению рабочих, их впустили в роскошную
контору вице-президента компании. Представитель
профсоюза изложил суть дела, подчеркнув, как тяжелы
условия труда и как дешево обошлось бы компании их
улучшение. Вице-президент терпеливо все это выслу-
шал, а затем, как ни в чем не бывало, заметил: «В
последнее время стоит прекрасная погода, не так ли?»
Рабочие были ошеломлены. Представитель проф-
союза, думая, что вице-президент, возможно, по рассеян-
ности не обратил на его слова достаточного внимания,
еще раз вкратце изложил суть дела. Но хозяин кабине-
та, повернувшись к широкому окну, тем же безразлич-
ным тоном сказал: «Говорят, на Юге недавно прошли
сильные штормы».
Тут уже рабочие поняли, что капиталист намеренно
оскорблял их. Представитель рабочих с возмущением
заявил: «Так вот каков ответ «Армор энд компани»
своим рабочим: вы издеваетесь над нами, разглаголь-
ствуя о погоде».
156
Тогда вице-президент вскочил и, резко повернувшись
к рабочим, закричал: «Да, это ответ «Армор энд компа-
нии. Отправляйтесь к своим профсоюзным дружкам и
передайте им, что организованное рабочее движение
никогда не получит от этой компании то, что не сможет
взять силой».
Я на всю жизнь запомнил эти циничные слова,
которые помогли мне полнее уяснить всю логику клас-
совой борьбы. И думаю, что несколько лет спустя этот
самый вице-президент тоже их вспомнил, когда ему
пришлось иметь дело с нашим профсоюзным комитетом,
представлявшим 200 тыс. организованных рабочих
консервных предприятий. Но на этот раз у него нашлись
более важные темы для обсуждения, нежели погода.
Рабочие консервных предприятий
В 1917—1918 гг. движение за организацию рабочих
мясоконсервной промышленности, проводимое несколь-
кими союзами, входившими в АФТ, привело к созданию
общенациональной федерации отрасли, охватывавшей
200 тыс. рабочих. Это была первая полностью организо-
ванная в профсоюзы отрасль массового производства
в стране. Джек Джонстон и я стояли во главе движения,
ориентировавшегося на проведение в случае необходи-
мости общенациональной забастовки; мы знали, что
в условиях военного времени такая забастовка была бы
короткой, острой и успешной. Но правительство, пред-
приниматели и лидеры АФТ прибегли к арбитражу и
передали решение конфликта на рассмотрение посред-
нической комиссии по улаживанию трудовых конфлик-
тов под председательством федерального судьи Аль-
шуллера. Арбитражные слушания проводились в
Чикаго в начале 1918 г. Нашим адвокатом был
Фрэнк П. Уолш.
В течение трех недель мы подробно излагали перед
комиссией факты, свидетельствовавшие об ужасающих
условиях труда в этой богатейшей отрасли: рабочие не
получали прибавки к заработной плате на протяжении
тринадцати лет, несмотря на огромный рост стоимости
жизни; оплата труда была такой низкой, что составляла
для неквалифицированных рабочих всего 12,5 цента в
час. Каждый день рабочие один за другим рассказывали
157
об ужасных условиях на предприятиях отрасли, о вечно
голодных и плохо одетых детях, о преждевременно
состарившихся от изнурительной работы отцах, кото-
рым не оказывается никакой медицинской помощи, о
вдовах, вынужденных, уходя на работу, запирать своих
голодных малолетних детей в неотапливаемых лачу-
гах, о вредных условиях производства, жестоком обра-
щении и ужасных несчастных случаях, регулярно
происходивших на крупных предприятиях мясного
треста.
Большинство рабочих, выступавших перед комис-
сией, были иммигранты и негры. Многие из них говори-
ли, что, живя в Соединенных Штатах, ни разу не были
в театре или кино, парках или на пляжах. Это было
страшное повествование о бедности, нищете и эксплуа-
тации пролетариата, повествование о голоде, изнури-
тельном труде, болезнях, увечьях, невежестве, пьянстве,
сумасшествии, отчаянии и смерти.
Разительным контрастом этой нищеты и бесправия
были гигантские прибыли хозяев отрасли, о которых
красочно рассказали членам комиссии представители
профсоюзов. Так, прибыли «Армор энд компани» в
1917 г. составили 40 млн. долл., половина из них пошла
в карман и без того фантастически богатой семье Ар-
моров. Перед комиссией выступили с показаниями и
несколько мясных королей, мультимиллионеров. С
холодным цинизмом восприняли они рассказы рабочих
о нищете и лишениях и решительно возражали против
их требований об улучшении условий труда.
Мы представили комиссии рассчитанный нами уро-
вень затрат, минимально необходимый для удовлетво-
рения насущных потребностей рабочего. Но мультимил-
лионер Моррис, выступая в качестве свидетеля, пункт
за пунктом проверял наш более чем скромный перечень
расходов и без малейшего зазрения совести отвергал
все, что, по его мнению, было «излишеством». Он имел,
например, наглость заявить, что две пары обуви в год
на ребенка — это слишком много, он уверен, что вполне
хватит и одной. Он заявил также, что пять долларов в
год на посещение театров, кино и парков для рабочей
семьи слишком много.
Особенно хорошо я запомнил одну работницу-поль-
ку. Ее голова была повязана платком, на старый
крестьянский манер. Наш адвокат Уолш, заметив это,
158
спросил ее: «Где ваша шляпка?» «У меня ее нет»,—
был ответ. «А у вас когда-нибудь была шляпка?» «Да,—
ответила она,— когда-то, в Польше, но она сносилась,
а с тех пор, как я приехала в Америку, я не могу позво-
лить себе купить другую».
Эта задавленная нищетой работница олицетворяла
собой несбывшиеся надежды миллионов иммигрантов,
которые приехали в Америку, «страну обетованную»,
только для того, чтобы их раздавила безжалостная
потогонная система промышленного производства.
Затем настала очередь кочегара Грумпа, свидетеля
со стороны компании, которого предприниматели где-то
откопали, чтобы он рассказал о «прекрасных условиях
труда» на предприятиях мясоконсервной промышлен-
ности, тем более что Грумп был коренным американцем.
Дело в том, что владельцев консервных предприятий
уже много лет справедливо упрекали, что они нанимают
на свои заводы исключительно рабочих-иммигрантов,
не говорящих по-английски, не знакомых с американ-
скими условиями жизни и не способных защитить себя.
И вот наконец, думали предприниматели, им предста-
вилась прекрасная возможность публично опровергнуть
эти обвинения и на примере Грумпа показать, что они
нанимают и американцев.
Но хитроумные адвокаты предпринимателей тут
явно перемудрили; с Грумпом они ошиблись, поверив
на слово какому-то мастеру и не удосужившись даже
предварительно посмотреть на своего свидетеля. Появ-
ление изможденного, согнутого и скрюченного годами
тяжелого труда Грумпа в переполненном зале арбит-
ражной комиссии вызвало настоящую сенсацию. Он
рассказал, что в течение многих лет работал по 12—17
часов в день, включая воскресенья, на разрузке угля из
железнодорожных вагонов. Он был так сгорблен и из-
ношен в результате многих лет непосильного труда, что
возраст его определить было практически невозможно.
Его узловатые, не гнущиеся от постоянного держания
лопаты руки безжизненно висели по сторонам. Все в
зале с удивлением и жалостью смотрели, как он пытал-
ся снять пальто. Он с таким трудом и так медленно это
делал, что к нему на помощь был вынужден поспешить
служитель.
По переполненному залу прошел ропот, когда этот
страшный живой пример капиталистической эксплуа-
159
тации занял место свидетеля. Он беспомощно мямлил,
как хороши его работа и его хозяева. Неграмотный, он
даже не понимал, что означает слово «средний», когда
Уолш спросил его о средней недельной заработной пла-
те. Вот каким оказался стопроцентный американец —
результат деятельности ультрапатриотических хозяев
мясного треста. Эффект оказался прямо противополож-
ным ожидавшемуся.
Тактично и мягко Уолш допрашивал Грумпа. Сам
факт его появления был сильным аргументом в нашу
пользу. Он являл собой доказательство того, как экс-
плуататоры высасывали жизненные соки из своих
жертв-рабочих. Когда Грумп покинул место свидетеля
и заковылял к двери, мы слышали, как адвокаты
предпринимателей сердито переругивались друг с дру-
гом, выясняя, кто откопал этого шокировавшего их
субъекта в джунглях консервных предприятий.
Наконец страшный перечень горя и невзгод рабочих
закончился, и судья Алыпуллер объявил свое решение:
согласно ему, предприниматели были вынуждены либо
пойти на уступки, либо рисковали вызвать всеобщую
стачку, которую в условиях военного времени подавить
они были не в состоянии. Решение предусматривало
введение 8-часового рабочего дня с оплатой как за
10-часовой, значительный рост заработной платы,
улучшение условий труда и частичное признание проф-
союзов; несомненно, это была победа рабочих. Я же, как
один из тех, кто непосредственно работал в ужасающих
условиях чикагских консервных заводов, был особенно
доволен этими результатами. Эта победа явилась пер-
вым лучом надежды, которая проникла в сумерки
мясоконсервных цехов, с тех пор как тринадцать лет
до этого профсоюзы были разгромлены во время великой
забастовки.
Забастовка на чикагских бойнях
Решение Алыпуллера вначале распространялось
лишь на пять крупнейших национальных мясокон-
сервных компаний. Для нас, следовательно, стало не-
обходимым расширить сферу его действия на сотни
более мелких предприятий, смежных производств и т. д.
по всей стране, включая чикагскую компанию «Юнион
сток-ярдз энд транзит».
160
Эта компания, контролируемая в нарушение анти-
трестовского законодательства крупнейшими мясными
монополиями, служила одновременно складом и опто-
вым рынком десятков тысяч голов скота, ежедневно
поступающего в Чикаго. Три тысячи рабочих разгружа-
ли, кормили, сортировали, отделяли и гнали крупный
рогатый скот, овец, свиней на бойни консервных заво-
дов. Это было важнейшее стратегическое звено во всей
мясоконсервной промышленности.
Как национальный секретарь Совета рабочих хладо-
боен, я возглавил специальный комитет, потребовавший,
чтобы эта компания подчинилась решению Алыпул-
лера. Управляющий, г-н Леонард, встретил нас холодно
и заявил, что его рабочие не являются членами проф-
союза, что они вполне удовлетворены существующими
условиями труда и что он не собирается передавать
свою компанию под юрисдикцию арбитража. К сожа-
лению, его замечание о том, что его рабочие неорганизо-
ванны, было справедливым. В основном это были
американцы и ирландцы, работавшие в компании дли-
тельное время и выжидавшие, как пойдет дело с
организацией у иностранцев и негров. Поэтому поднять
их на забастовку в тот момент было невозможно, и нам
пришлось обратиться в арбитраж без согласия г-на
Леонарда. Мы добились положительного решения ар-
битража, которое рабочие расценили как настоящую
победу; по всей стране неорганизованные рабочие
тысячами стали вступать в объединенные производ-
ственные союзы. Вскоре практически вся отрасль была
охвачена профсоюзной организацией, включая и рабо-
чих чикагской компании «Юнион сток-ярдз энд тран-
зит». Так я снова возглавил комитет, требовавший,
чтобы компания согласилась с решением Алыпуллера.
На этот раз г-н Леонард заговорил по-другому. Он
знал, что его рабочие уже организованы, и пытался
морочить нам голову. «Вы, ребята,— сказал он,— сде-
лали замечательное дело. Ведь всего тринадцать лет
назад после провала попыток АФТ ни один из пред-
принимателей не верил, что можно организовать всех
рабочих мясоконсервной промышленности. Вы же сде-
лали это. Но зачем вы пришли к нам? Мы не относимся
к мясоконсервной промышленности, мы просто своего
рода «отель» для скота. Кроме того, наши люди хорошо
зарабатывают и всем довольны».
11—1025
161
Мы ответили г-ну Леонарду, что его рабочие требуют
соблюдения условий, предусмотренных решением
Алыпуллера, и что, если эти условия не будут выпол-
няться, они начнут бастовать. Это вывело его из себя, и
он заорал: «Вам меня не запугать! Вы не сможете орга-
низовать у меня забастовку. У меня сын, отец и дед
работают вместе. Мы все одна большая семья. Я знаю
в лицо каждого своего рабочего, и они уважают меня,
как друга. Вы же здесь чужаки, и они не пойдут за вами
и вашими организаторами забастовки. Они настоящие
патриоты и американские граждане и никогда не оста-
новят бойни в военное время». В то время правительст-
во выдвинуло лозунг: «Продовольствие выигрывает
войну», и г-н Леонард не верил, что мы осмелимся
остановить работу в гигантской мясоконсервной ин-
дустрии.
Тем же вечером мы провели массовый митинг рабо-
чих компании, на котором я сообщил об отказе Леонар-
да. Не успел я закончить, как несколько рабочих по-
требовали немедленно начать забастовку. Прямо с
митинга рабочие отправились в пикеты, так как на
работу вот-вот должна была выйти ночная смена.
Час спустя весь район боен был затянут клубами
дыма: горел огромный склад сена компании. Пожар
возник случайно, это видели несколько человек, поэтому
компания, хотя и делала прозрачные намеки, так и не
осмелилась публично обвинить в поджоге нас.
Эффект этой забастовки был колоссален и немедлен-
но возымел действие. Компания тут же телеграфировала
всем поставщикам на Западе тотчас прекратить отгруз-
ку скота и возвратить то, что уже было отправлено.
Несмотря на это, складские помещения были момен-
тально забиты непрерывно прибывающими вагонами
со скотом, так как, обеспечивая ненасытные военные
потребности США и их союзников, консервная промыш-
ленность работала с рекордной скоростью. С большим
трудом погонщики и служащие вымыли и накормили
скот, уже находившийся на бойне, и разгрузили
несколько вагонов.
Одновременно начал падать выпуск продукции
огромной мясоконсервной промышленности в Чикаго,
в которой были заняты 72 тыс. рабочих. Профсоюз
забойщиков скота отказался забивать животных, до-
ставляемых штрейкбрехерами, и уже в первый день
162
забастовки из-за отсутствия сырья на заводах компании
цех за цехом прекращали работу.
Явно напуганные назревшей всеобщей забастовкой,
мясные короли, правительственные чиновники и ру-
ководство АФТ всеми силами пытались предотвратить
ее. Джека Джонстона, меня и других руководителей
профсоюза рабочих мясоконсервной промышленности
вызвали к прокурору и угрожали тюремным заключе-
нием за саботаж правительственной военной програм-
мы. Пресса объявила нас «красными, устраивающими
забастовки с целью помешать военным усилиям нации».
На забастовщиков обрушили потоки патриотической
пропаганды, стремясь побудить их вернуться на работу.
Но те твердо стояли на своем, и с каждым днем забастов-
ка приобретала все больший размах.
На четвертый день мясные короли — хозяева чи-
кагской «Юнион сток-яр дз энд транзит» сдались.
Солидарность и боевой дух рабочих одержали верх
над набобами промышленности, апологетами «откры-
того цеха». Мне снова довелось возглавлять комитет
профсоюза на встрече с г-ном Леонардом. В этот, третий
раз он был еще более сговорчив; этого промышленного
воротилу наконец-то заставили уважать требования
рабочих. И одним из самых приятных воспоминаний
моей жизни был эпизод, когда он ставил свою подпись
под решением Алыпуллера. С кислой миной подписав
документ, он повернулся ко мне и сказал: «Ну что ж,
Фостер, должен признать, что, вы, ребята, кое-чему
научили меня. Оказывается, я плохо знал своих рабо-
бочих ».
«Голд даст твинз»
Редко я испытывал после выигранной забастовки
такое большое удовлетворение, какое получил от той,
которую мы провели на чикагском заводе «Фейербенкс
компани», производителе мыла и моющих средств из-
вестной марки «Голд даст твинз». В ней участвовало
всего около 1,5 тыс. рабочих, но забастовка эта пред-
ставляет особый интерес, так как она еще раз доказала,
что единство рабочих сильнее многочисленных уловок
и ухищрений капиталистов и их приспешников.
«Фейербенкс компани», принадлежавшая концерну
11*
163
Рокфеллера, специализировалась на выполнении воен-
ных заказов; мы приступили к организации ее рабо-
чих в профсоюз в рамках общей кампании, проводи-
мой в мясоконсервной промышленности. Изворотливый
управляющий компанией всеми силами поддерживал
«открытый цех» и был уверен, что справится с проф-
союзами. Поэтому он прежде всего попытался запугать
рабочих и уволил несколько активистов. Но это только
подлило масла в огонь, и профсоюз уверенно набирал
силу. Тогда управляющий применил следующий хит-
рый трюк — создал компанейский союз. Это был опас-
ный для нас ход, так как в то время компанейские
союзы были еще в новинку и рабочие не раскусили их
предательскую сущность. Но мы, однако, продолжали
свою деятельность, и столь успешно, что управляющий
вскоре был вынужден пойти на еще большие уступки.
Пытаясь не допустить организацию профсоюзов на всем
предприятии, он поспешно выдвинул хитроумный план
«улучшения благосостояния», предусматривавший
расходы на пенсии, спортивные мероприятия, улучше-
ние санитарных условий и т. д. Он даже несколько
повысил заработную плату рабочим. При этом одновре-
менно он развернул широкую патриотическую кампа-
нию о необходимости военной продукции для страны
и призвал рабочих бороться против «красных», пытав-
шихся остановить завод и подорвать военные усилия
нации.
Такое сочетание террора, изощренных уловок, пат-
риотической демагогии и экономических уступок
заметно осложнило наше положение, но теперь, после
победы в общенациональной борьбе против мясоконсерв-
ного треста, мы не имели права проиграть кампанию
организации рабочих на предприятии. Понимая это,
Джек Джонстон и я взяли дело в свои руки, и после
долгой, упорной борьбы нам удалось вовлечь в проф-
союз примерно половину рабочих. Единственным шан-
сом привлечь остальных было заключение соглашения
или стачка. Поэтому рабочие выбрали комитет для
переговоров, председателем которого стал я, как руко-
водитель Рабочего совета боен.
В конторе нас встретил помощник управляющего
и сказал, что, к сожалению, управляющий только что
уехал на другое предприятие. Мы отправились туда,
но там нам сообщили, что управляющий только что
164
уехал обратно на завод. Несколько раз мы безрезультат-
но ездили туда-сюда из одного конца города в другой,
пока не поняли, что это была очередная уловка.
Так продолжалось три дня. На четвертый день наше
терпение иссякло, и мы заявили помощнику управляю-
щего, что если через два дня, в пятницу, когда мы
придем к управляющему, он нас не примет, то прекра-
тим работу, несмотря ни на какие военные заказы. Тем
не менее в пятницу все повторилось снова. Когда мы
позвонили в контору, дежурный холодно сообщил нам,
что управляющий накануне вечером уехал в Сан-Луис.
Тут уже я взорвался: «Хорошо, но я обещаю вам, что
он сегодня же вечером вернется, так как завтра утром
мы заварим на вашем заводе такую кашу, что ему долго
придется ее расхлебывать».
Я, правда, сомневался, сможет ли наш пока еще
слабый профсоюз полностью остановить завод, но даль-
нейший ход событий развеял эти опасения. Мы собрали
рабочих на митинг, и они высказались за проведение
забастовки под лозунгом «Пусть работают золотые
близнецы» [«Голден даст твинз» в переводе на русский
означает «близнецы из золотой пыли».— Перев.\. На
следующее же утро наши пикеты полностью остановили
производство; на заводе не осталось рабочих даже для
того, чтобы дать гудок. Служащие компании были пора-
жены, мы торжествовали.
Компанейский профсоюз, «улучшение благосостоя-
ния», патриотическая демагогия и увеличение заработ-
ной платы — все эти уловки управляющего оказались
тщетными. Рабочие, поняв, что профсоюз является их
единственной опорой, все как один преисполненные
боевого духа, вышли на улицу. Теперь я был уверен,
что при мощной поддержке Рабочего совета боен мы
сможем преподать «Фейербенкс компани» такой урок,
который она не скоро забудет.
На следующее утро, когда я собирался выходить из
дома в штаб-квартиру забастовки, зазвонил телефон.
Незнакомый голос спросил, с Фостером ли он говорит.
Получив утвердительный ответ, звонивший сказал, что
у аппарата управляющий «Фейербенкс компани». Я
ответил: «Ну вот, наконец-то я слышу ваш голос. Я
нисколько не сомневался, что этим в конце концов
кончится, дело. Вы .все-таки вернулись из Сан-Луиса
вчера вечером, как мы и предполагали».
165
Он рассмеялся и как можно доброжелательнее ска-
зал: «Не дуйтесь на меня, Фостер. Я просто хотел
убедиться в состоятельности вашей «визитной карточ-
ки». Теперь я понимаю, что с ней все в порядке. Честно
говоря, я не верил, что кому-нибудь удастся остановить
наш завод. Не могли бы мы встретиться сегодня и
решить наши проблемы?» Я ответил, что по воскресень-
ям мы не работаем и что ему придется подождать до
завтра.
Перегруженная военными заказами компания была
не в состоянии вести борьбу, и управляющему пришлось
принять наши условия. Но мне не повезло: другие дела
помешали мне присутствовать при заключении согла-
шения, которое подписал Джек Джонстон. К сожале-
нию, мне так и не довелось увидеть этого изворотливого
управляющего, и телефонный разговор так и остался
нашим единственным контактом. А мне доставило бы
истинное удовольствие посмотреть, как он подписывает
это соглашение.
Один день из жизни профсоюзного активиста
Насильственные действия были обычной практикой
стального треста с целью помешать организации рабо-
чих. Главной мишенью были профсоюзные активисты.
Несколько лет назад, например, наемные громилы
стального треста холодной зимней ночью вывезли од-
ного профсоюзного организатора на берег реки Алле-
гейни и под дулами револьверов заставили переплыть
ее. А был и другой случай. Однажды ночью один из
профсоюзных активистов был разбужен стуком в дверь
его номера в отеле; он открыл дверь и увидел малень-
кую девочку в разорванной одежде. К счастью, с ним в
комнате находился его товарищ по профсоюзу, что и
спасло его от ловушки, а значит, и длительного тюрем-
ного заключения.
В период кампании по организации рабочих стале-
литейной промышленности в 1919 г. против нас были
предприняты широкие террористические акции. Так,
26 августа 1919 г. одна из наших активисток, Фанни
Селлине, была зверски убита наемниками Стального
треста в Западной Натроне, штат Пенсильванйя. В
городках, где были расположены сталелитейные пред-
приятия и где стальным корпорациям принадлежало
166
У. Фостер. 1910-е гг.
У. Фостер (крайний справа)
на митинге во время
забастовки сталелитейщиков
1919 г. Выступает «мамаша»
Джонс.
У. Фостер.
Встреча У. Фостера
с Ю. А. Гагариным.
1961 г.
все, кроме почтовых отделений, профсоюзные активисты
постоянно рисковали своей жизнью.
Во время нашей забастовки террор со стороны пред-
принимателей достиг невероятных размеров. Расстрелы,
избиения и аресты забастовщиков и профсоюзных акти-
вистов были повседневным явлением. В некоторых мес-
тах против забастовщиков направляли войска, а шериф
в Пенсильвании хвастал, что в его округе вооруженных
защитников закона и порядка больше, чем самих
забастовщиков. Везде, где находились сталелитейные
предприятия треста, была отменена свобода слова, и
на протяжении всех трех с половиной месяцев забастов-
ки местным организациям АФТ не разрешили провести
ни одного митинга или собрания. Вот несколько типич-
ных случаев, которые произошли в Уилинге, штат
Западная Виргиния, и Стьюбенвилле, штат Огайо,
где ситуация к тому же была не столь тяжелой, как в
других районах наших действий.
В этих расположенных по соседству районах басто-
вало 27 тыс. человек (в целом по стране в забастовке
участвовало 365 тыс. человек). Забастовка длилась
уже два месяца, но накал борьбы не стихал. Стале-
литейные компании делали все возможное, чтобы
подорвать солидарность рабочих, но так как почти
во всем районе рабочие были объединены в профсоюзы
(особенно горняки), то все их попытки оказались
тщетными.
Как-то раз я должен был выступить в двух этих
городах в один и тот же день — воскресенье. Меня
предупредили, что Торговая палата публично обещала
силой помешать моим выступлениям, а руководство
Американского легиона открыто заявило в прессе,
что, если я появлюсь в Западной Виргинии, меня
бросят в реку Огайо, которая протекает как раз рядом.
Что же касается городских властей, то они долго мялись
и мямлили, но в конце концов отказались как запре-
щать, так и охранять наш митинг.
Узнав об этом, сталелитейщики решили обеспечить
охрану митинга собственными силами. Когда я сошел с
поезда, меня встретил вооруженный отряд из дюжины
рабочих. В зале, где состоялся митинг, трибуну прикры-
вали сотни две крепких парней, в дверях были поставле-
ны караулы, а во всех стратегических точках зала распо-
ложились вооруженные активисты.
169
Но ничего не случилось. Митинг, прошедший с боль-
шим успехом, закончился мирно. Хотя реакционеры
всех мастей, включая изысканных джентльменов из
Торговой палаты, и объединили свои силы, они не
рискнули напасть на вооруженных сталелитейщиков.
Не пошел на это и Американский легион, так как
большая часть его членов были те же бастующие
рабочие, которых было невозможно бросить на разгон
их собственного митинга. Что же касается официального
руководства легиона, то в создавшейся ситуации оно
также не решилось поставить себя под удар. Митинг
закончился, и меня под охраной рабочих посадили
на поезд.
Стьюбенвилл, в котором я должен был выступить
вечером того же дня, находился в часе езды по железной
дороге. Как только мы отъехали от Уилинга, нам
сообщили, что руководство Американского легиона
в Стьюбенвилле хвасталось, что «достанет» меня.
Поэтому я использовал свой опыт хобо, перебрался
в головной вагон и, не дожидаясь, пока поезд подойдет
к станции, соскочил на ходу. Перед этим я договорился
с сопровождавшим меня профсоюзным активистом,
в каком ресторане мы встретимся. На условленное
место за мной пришло тридцать вооруженных рабочих,
и мы направились на митинг.
Ситуация в Стьюбенвилле была очень напряженной.
Пресса вела ожесточенную травлю «красных», город
был буквально наводнен наемными громилами, а
сталелитейные компании предпринимали отчаянные по-
пытки сорвать забастовку и заставить рабочих при-
ступить к работе со следующего утра. Митинг проходил
в крупнейшем помещении города, которое было до от-
каза набито сталелитейщиками. Буквально перед нача-
лом митинга в зале появился представитель местного
отделения Американского легиона и заявил, что, если
я осмелюсь выступить, меня стащат с трибуны. На это
комитет рабочих ответил, что если члены легиона
попытаются сорвать митинг, то пусть заранее заказы-
вают себе гробы, так как многих из них вынесут из зала
вперед ногами. Собравшиеся на митинг сталелитейщики
встретили этот ответ бурными аплодисментами.
Здесь, как и в Уилинге, рабочие были готовы защи-
щать свои права, поэтому и этот митинг прошел
мирно. Лидеры Американского легиона и на этот раз
170
не рискнули напасть на рабочих, и, вероятно, по той
же самой причине — большинство его членов являлись
членами профсоюзов горняков и сталелитейщиков.
Митинг закончился очень успешно. На поезд до
Питтсбурга меня провожала большая группа рабочих,
а несколько человек даже проехали со мной часть
пути, чтобы быть до конца уверенными, что в дороге
со мной ничего не произойдет. Так закончился еще
один день великой забастовки сталелитейщиков.
Удачный блеф
В классовой борьбе прибегать к запугиванию опасно,
но иногда, как и в покере, это приводит к успеху.
Лично меня блеф однажды спас от несчастья.
Это случилось в 1919 г. в начале широкой кампании
по организации рабочих сталелитейной промышленнос-
ти. Ситуация была сложной. Местные органы власти
лишили нас права проводить собрания и митинги
во всех сталелитейных районах Пенсильвании; компа-
нии тысячами увольняли рабочих за профсоюзную
деятельность и, чтобы подорвать боевой дух рабочих,
пошли на некоторое увеличение заработной платы
и сокращение рабочего дня до восьми часов; вооружен-
ные наемники терроризировали городки сталелитейщи-
ков, а верхушка АФТ саботировала наши действия.
В силу всех этих обстоятельств количественный
рост профсоюзов замедлился.
Именно в этот критический момент питтсбургская
газетенка «Лейбор уорлд», продажный листок, финан-
сируемый предпринимателями, начала против меня
яростную кампанию. Ее издатели заявили, что в душе
я остался «ирмовцем», который только и ожидает
удобного случая, чтобы подчинить новые профсоюзы
сталелитейщиков «Индустриальным рабочим мира».
Они даже выпустили в специальном сборнике мои
статьи в периодических изданиях ИРМ и мою бро-
шюру «Синдикализм» и за счет сталелитейных ком-
паний десятками тысяч экземпляров бесплатно рас-
пространяли их в центрах сталелитейной промыш-
ленности. Кроме этого, «Лейбор уорлд» организовала
против меня своего рода «суд» с участием продажных
газетчиков и подставных делегаций рабочих-стале-
171
литейщиков. Я был признан «виновным», и «суд»
потребовал убрать меня из руководства кампании по
организации сталелитейщиков. Эти марионетки Сталь-
ного треста рассчитывали, что если им удастся отстра-
нить меня от руководства, то на мое место можно
будет посадить какого-нибудь местного соглашателя
из АФТ, который поможет им сорвать нашу кампанию.
То были времена пальмеровских рейдов против «крас-
ных», и эта акция против меня наделала в сталелитей-
ной промышленности много шума.
Следуя решению своего «суда», издатели «Лейбор
уорлд» пытались добиться, чтобы рабочие советы в
сталелитейных центрах потребовали от АФТ отстране-
ния меня от руководства. Они считали, что наиболее
удобным местом для принятия такой резолюции являет-
ся Питтсбургское отделение АФТ, которое в то время
было одним из самых коррумпированных во всей
стране. Они надеялись добиться этого через так на-
зываемый Комитет десяти, избранный городским
отделением АФТ для «сотрудничества» с нашим
Национальным комитетом союза сталелитейщиков.
Большинство Комитета десяти составляли реакционеры
всех мастей, включая и тех, кого разоблачили как
провокаторов. Но там было и несколько честных
профсоюзных активистов, которых ввели в его состав,
чтобы придать ему в глазах рабочих видимость
объективности и респектабельности.
Вскоре мне сообщили, что продажное руководство
Комитета десяти намеревается принять против меня
резолюцию и в тот же вечер протащить ее через
Питтсбургское отделение АФТ. Если бы ему это
удалось, для меня это был бы конец, так как реакцион-
ное и враждебно относившееся ко мне руководство
АФТ в Вашингтоне было бы только радо такому
удобному поводу от меня избавиться и таким образом
покончить с этой историей со сталелитейщиками.
Меня прижали к стенке.
На заседание Комитета десяти я пришел полный
решимости дать бой, ибо единственной возможностью
нанести реакционерам поражение было решительное
наступление. Я понимал, что в этом комитете нельзя
было допустить даже обсуждения этой сфабрикованной
резолюции. Поэтому сразу же после начала заседания
я взял слово и стал говорить примерно следующее:
172
«Перед приездом в Питтсбург в качестве руководите-
ля комитета сталелитейщиков я много слышал
о коррупции в Питтсбургском отделении АФТ. Прибыв
же сюда, я услышал об этом еще больше, и прежде
всего от тех, кто собрался сейчас в этой комнате.
Многие из здесь присутствующих указывали друг на
друга, как на самых продажных. Вы все, без сомнения,
ко мне очень хорошо относитесь. Когда я приехал
сюда, один из вас от имени остальных предложил
мне в личное пользование большой лимузин, от чего я,
естественно, отказался. Но несмотря на эту дружескую
заботу, я понял, что продажные элементы Питтсбург-
ского отделения АФТ предадут кампанию по организа-
ции сталелитейщиков, как только у них появится
такая возможность. Сейчас они считают, что эта
возможность у них есть. Я знаю, что на этом заседании
они собираются провести через Комитет десяти, а вече-
ром через городское отделение АФТ резолюцию,
осуждающую меня в полном соответствии с кампа-
нией, инспирированной «Лейбор уорлд».
Но я предупреждаю их. Проводимая сейчас орга-
низационная кампания очень важна. АФТ вкладывает
в нее сотни тысяч долларов, направляет десятки своих
организаторов. Если она закончится успешно, то ста-
нет поворотным пунктом в истории рабочего движения,
так как приведет к созданию профсоюзов во многих
других отраслях. Я уверен, что АФТ не допустит,
чтобы такая жизненно важная кампания была сорвана
или понесла ущерб от действий нескольких коррумпи-
рованных деятелей на местах. Да если эти продажные
крысы посмеют высунуть свой нос из нор, АФТ раздавит
их. Каждый, кто будет иметь хоть какое-нибудь отноше-
ние к этой резолюции, подлежит исключению из рядов
организованного рабочего движения». С этими словами
я сел на место. Затем в том же духе выступили
профсоюзные активисты Гюнтер и Дж. Г. Браун.
Столь резкая атака привела лидеров Комитета десяти
в явное замешательство. Второразрядные чиновники,
они толком не знали, какова позиция руководства
АФТ. Что они видели, кроме рядовых активистов и
проблем местного значения? А вдруг, делая столь
смелое заявление, я прав? Они не знали, что АФТ
бесстыдно саботирует нашу кампанию и что Гомперс
был бы только рад избавиться от меня. Они не поняли,
173
что мои угрозы были не чем иным, как запугиванием.
Поэтому, опасаясь за свои шкуры, побоялись выступить
против меня.
Реакционеры в растерянности переглядывались.
Наконец Келли, представитель профсоюза плотников
и лидер консервативного крыла в Питтсбургском
отделении АФТ, что-то прошептал своему близкому
приятелю Норрингтону из профсоюза почтовых работ-
ников. Этот скользкий тип встал и елейным голосом
сказал: «Билл, ты не прав. Мы все твои друзья и все
хотим, чтобы эта кампания прошла успешно. Поэтому
я предлагаю, чтобы Комитет десяти подготовил резо-
люцию для нашего городского отделения, в которой
выражалась бы поддержка представителям АФТ в
Питтсбурге».
Я снова взял слово. «Нет,— заявил я,— такая
резолюция не пойдет. Под огнем не представители АФТ,
занимающиеся организационной кампанией, а я лично.
Поэтому я предлагаю резолюцию, специально поддер-
живающую Уильяма 3. Фостера. Если вы примете
предложение Норрингтона, это будет именно то, чего
и добивается «Лейбор уорлд», и вся ответственность
в этом случае ляжет на вас. Сегодня же вечером она
распространит специальный выпуск, где объявит, что
Питтсбургское отделение АФТ осудило Фостера,
отклонив резолюцию о его поддержке».
В комнате воцарились гнетущее молчание и расте-
рянность. Тогда Келли, видя, что их план не сработал,
внес резолюцию, поддерживающую меня персонально.
Теперь, когда дело было явно проиграно, они, что
весьма характерно для таких людей, старались,
как говорится, «догнать уходящий поезд» и наперебой
стали заверять меня в своем добром ко мне отношении.
Этим же вечером Питтсбургское отделение АФТ едино-
гласно приняло резолюцию о поддержке Уильяма
3. Фостера, и кампания, развернутая «Лейбор уорлд»,
провалилась. Мой блеф оказался удачным.
Джек Бигхен
Несмотря на нашу победу в Комитете десяти,
реакционные питтсбургские профсоюзные деятели
вскоре пригрозили мне подать жалобу в АФТ, обвиняя
174
меня в том, что я назначаю организаторами стале-
литейщиков только «красных». Они хотели сами на-
значить организатора, работу которого оплачивали бы
из наших средств. Это выглядело как откровенный
шантаж, но я вынужден был согласиться.
Было очевидно, что новый организатор сильно
усложнит нашу работу и, возможно, станет агентом
питтсбургских профсоюзных дельцов. К сожалению,
мое предчувствие полностью подтвердилось, когда я
узнал, что новый организатор, Джек Бигхен, ранее
был председателем местного профсоюза каменщиков.
Функционером цехового союза! Лет сорока пяти, са-
моуверенный, внешне типичный представитель авто-
кратии строительных профсоюзов, как мог он, заражен-
ный цеховыми идеями и связанный с местными сторон-
никами Гомперса, представлять какую-либо ценность
для нашего боевого массового движения сталелитей-
щиков? Я сразу же невзлюбил его.
Вскоре Бигхену представилась возможность про-
явить себя на деле. Сталелитейные корпорации яростно
противодействовали нашей организационной кампа-
нии; помимо прочих репрессивных мер, им удалось
добиться лишения рабочих права на свободу слова и
собраний в Пенсильвании, в результате чего мы вообще
не могли арендовать помещения для проведения
наших митингов. Нужно было любой ценой заставить
власти снять запрет, и единственным средством добиться
этого была организация митингов на улицах, несмотря
на то, что и они официально были запрещены.
Первая битва за свободу слова развернулась в Монес-
сене, и мы выиграли ее благодаря поддержке 10 тыс.
шахтеров, членов профсоюза, прибывших нам на
помощь. Затем мы организовали уличный митинг
в крупном сталелитейном центре Мак-Киспорте.
Здесь сложилась очень напряженная ситуация: рабочие
были сильно возбуждены, полиция же предупредила,
что разгонит митинг, а наемные громилы из «Нэшнл
тьюб компани» открыто похвалялись, что пристрелят
любого, кто осмелится выступить на митинге.
Как главный организатор сталелитейщиков, я дол-
жен был открыть этот митинг. Основная проблема
заключалась в том, кто будет выступать после меня,
если, конечно, таковые вообще найдутся. Здесь мне
представилась хорошая возможность поставить питтс-
175
бургских профсоюзных дельцов на место. Поэтому
незадолго до начала митинга я обратился ко всем
собравшимся в скромной штаб-квартире Рабочего совета
Мак-Киспорта с вопросом, кто хочет выступить и тем
самым придать вес нашему митингу. Как я и ожидал,
желающих не оказалось. Один заявил, что не может
выступать на улице из-за слабого голоса, другой
сослался на отсутствие ораторских способностей, третий
должен был вскоре уезжать и т. д.
Теперь настала очередь Бигхена. Безразличным то-
ном я осведомился, будет ли он выступать. Он
взглянул на меня и резко ответил: «Какого черта,
конечно, буду. Ты что думаешь, я сюда пришел для
украшения? Если хочешь, давай я открою митинг».
Я был поражен. Моя враждебность к нему момен-
тально исчезла. Я понял, что имею дело с настоящим
мужчиной и бойцом, и с удовольствием записал его в
число ораторов. Митинг прошел прекрасно и закончился
полной победой. Ни полиция, ни наемные громилы ком-
пании не осмелились помешать нам, так как было оче-
видно, что тысячи собравшихся сталелитейщиков — это
грозная сила.
После этого митинга Бигхен с головой ушел в ор-
ганизационную кампанию, и я, само собой разумеется,
оказывал ему полную поддержку. Он стал блестящим
организатором и добровольно возглавил наш «летучий
эскадрон»— самый опасный участок работы нашей
группы организаторов.
«Летучий эскадрон» состоял из нескольких опытных
организаторов: Мэнли, Гюнтера, Брауна, меня и других;
мы вели открытую борьбу против нарушения права на
свободу слова и собраний путем организации митингов
в таких «трудных» городах, как Хомстед, где со времен
знаменитой стачки, за 26 лет до того, не проводилось
ни одного рабочего митинга, в Дукейне, где мэр города
публично заявил, что у них даже Иисус Христос
не сможет выступить под эгидой АФТ, и во многих
других, контролируемых наемными громилами город-
ках сталелитейщиков. Члены нашего «эскадрона» сиде-
ли почти во всех тюрьмах питтсбургского района.
Их мужественная борьба так подняла дух сталелитей-
щиков, что еще до начала забастовки повсюду была
восстановлена свобода слова и тысячи рабочих вступили
в профсоюзы.
176
Джек Бигхен, который показался мне столь мало-
привлекательным вначале, смело возглавил эту опасную
работу. И в течение всей в конечном счете жестоко
подавленной забастовки он был одним из самых умных,
мужественных и заслуживающих доверие организато-
ров всей нашей группы. Все это еще раз показывает,
что нельзя судить о книге по ее обложке, что никогда
не знаешь, где наткнешься на золотую жилу рабочего
класса.
Двурушничество
В своей борьбе за власть и влияние в профсоюзах
бюрократы АФТ часто прибегали к двойной игре.
Во время кампании 1919 г. в сталелитейной промышлен-
ности особенно наглядно это продемонстрировал
Уильям Хеннон, вице-председатель Межнациональной
ассоциации металлистов (МАМ).
Хеннон представлял МАМ, объединявшую около
350 тыс. человек, в нашем Национальном комитете.
Постоянно поддерживая нашу точку зрения при реше-
нии проблемы организации сталелитейщиков, он вскоре
стал одной из главных фигур в нашей организации.
Национальный комитет редко принимал какое-нибудь
важное решение, о котором Джон Фитцпатрик (наш
председатель) и я предварительно не посоветовались
бы с Хенноном. Он, Фитцпатрик и я стали ядром
комитета.
Но У. X. Джонстон, председатель МАМ, которого
Хеннон представлял в нашем комитете, был решительно
против всей нашей программы. Следуя типичной
гомперсистской политике саботажа кампании по орга-
низации сталелитейщиков, он лишал ее фондов и ор-
ганизаторов и полностью возражал против любых ре-
шительных действий, которые мы предпринимали.
Такая ситуация, когда сам Хеннон поддерживал
нашу кампанию, а его непосредственный руководитель
Джонстон был против, и привела Хеннона к дву-
рушничеству. Так, в частных разговорах он осуждал
Джонстона как реакционера и энергично поддерживал
все наши мероприятия, а на заседаниях комитета,
где его выступления протоколировались, голосовал
в поддержку политики Джонстона. Долгое время Хен-
нон находился в оппозиции к Джонстону в МАМ, и мы
12—1025
177
знали, что председатель лишь ожидает удобного случая
расправиться с ним. Негативная официальная позиция
Хеннона в нашем комитете, по его словам, была
лишь вынужденной мерой самозащиты, душой же он
был с нами.
Так, во время дискуссий в комитете Хеннон реши-
тельно поддержал предложение о необходимости про-
ведения национальной забастовки, но голосовал «про-
тив »; точно так же он высказался за начало забастовки,
но голосовал «против»; когда же забастовка в конечном
счете потерпела поражение, он сначала помог мне сфор-
мулировать резолюцию, призывающую к ее прекраще-
нию, а затем проголосовал против этой резолюции;
такова же была его позиция и по другим основным
вопросам.
Эта двуличная тактика мне не нравилась, но Хеннон
всегда так по-боевому поддерживал наше движение и
так толково объяснял, почему официально он должен
следовать указаниям Джонстона, что я ничего не мог
с ним поделать. Мне казалось, что он сам тяготился
этим двойственным положением, навязанным ему реак-
ционером Джонстоном.
Таким образом, Хеннон оказался в стратегически
выгодном положении, при котором он выигрывал
независимо от развития событий. Если забастовка
закончится победой, он может приписать этот успех
своей личной позиции, если же она потерпит поражение,
он может сослаться на результаты официального голо-
сования и сказать: «Я это предвидел». Иными словами,
он действовал по принципу: «Если выпадет орел — я
выиграл, а если решка — то ты проиграл».
И действительно, как только стало очевидно, что
забастовка потерпела поражение, Хеннон так и сделал.
Он опубликовал статью в журнале МАМ, в которой,
сославшись на свои официально запротоколированные
выступления, резко осудил руководство забастовкой
сталелитейщиков и его политику, точно так же, как
это сделала клика Гомперса. Особенно яростно он
обрушился на меня, хотя именно со мной он был так бли-
зок и так тесно сотрудничал. Он обвинил меня в дикта-
торстве и некомпетентности, утверждая, что, хотя в мое
распоряжение было предоставлено самое большое в ис-
тории рабочего движения число организаторов, я тем не
менее ничего не смог сделать. По его мнению, члены На-
пе
ционального комитета были лишены возможности при-
нять активное участие в кампании, так как им постоянно
навязывали уже готовые решения и ставили перед
свершившимся фактом. Что до него самого, то он с
самого начала считал эту забастовку преждевременной
и в доказательство привел протоколы заседаний,
где он голосовал «против». Это был блестящий образчик
двурушничества, которое позволило Хеннону полностью
уйти от ответственности за поражение нашей великой
битвы.
Майк говорит «нет»
Незадолго до великой забастовки сталелитейщиков
1919 г. во всех важных центрах отрасли мы провели
опрос рабочих с целью определить их отношение к
забастовке солидарности с бастующими шахтерами.
Рабочие единодушно высказались «за». Но в Янгстау-
не, в штате Огайо, где впоследствии бастовало около
50 тыс. человек, был зарегистрирован один курьезный
случай голосования «против».
Дело в том, что наш опросный лист был составлен
таким образом, что рабочий, который поддерживал
забастовку, ставил крест в графе «да». Некий хорват
Майк, работавший на большом заводе «Янгстаун
шит энд тьюб компани», поступил иначе. Он поставил
крест в графе «нет», но при сдаче опросного листа
заявил: «Я голосовать «нет»! Я не любить 12-часовой
рабочий день; я не любить 7-дневный рабочий
неделя; я не любить маленький зарплата; я не любить
штрейкбрехер; я голосовать «нет! нет! нет!».
«Лошадь пополам»
Весной 1922 г. Чикагское отделение АФТ по инициа-
тиве Профсоюзной просветительской лиги приняло ре-
золюцию, призывающую к слиянию всех цеховых сою-
зов АФТ в производственные союзы, положив тем самым
начало мощному общенациональному движению за соз-
дание производственных союзов. Реакционная проф-
союзная бюрократия была этим шокирована, и Сэмюэль
Гомперс, председатель АФТ, поспешил в Чикаго с целью
12*
179
«положить конец крамоле». Он созвал конференцию
специально подобранных 1,5 тыс. местных профсоюз-
ных чиновников в отеле «Моррисон» и призвал их
«очистить» Чикагское отделение федерации от «крас-
ных».
На конференции против меня резко выступил Эммет
Флуд, ультрареакционный организатор АФТ в Чикаго,
заявивший, что Профсоюзная просветительская лига,
секретарем которой я в то время являлся, существует
на средства Москвы. Я категорически отверг это обви-
нение и потребовал, чтобы конференция назначила ко-
митет из трех человек для проверки наших бухгал-
терских книг с целью установления источников доходов
Профсоюзной просветительской лиги.
В ответ на мое требование поднялся сам Гомперс и,
обращаясь непосредственно ко мне, сказал: «Фостер,
позвольте мне рассказать вам одну историю. Однажды
вновь назначенный профсоюзный организатор предста-
вил секретарю отделения свой первый месячный отчет о
расходах. Тот, просмотрев его, спросил: «А это что
такое? Одна пара обуви — шесть долларов, один кос-
тюм — сорок долларов? Профсоюз не должен оплачи-
вать такие расходы, вы не имеете права транжирить
деньги на то, что непосредственно не связано с вашей
работой». И с этими словами он вычеркнул эти статьи
расходов. На следующий месяц организатор вновь пред-
ставил свой счет. На этот раз секретарь, мельком про-
глядев его, одобрительно сказал: «Ну вот, это другое
дело. Вижу, что вы не транжирите профсоюзные деньги
на обувь и одежду, а ездите по железным дорогам».
«Да,— ответил организатор с понимающей улыбкой,—
вы не видите этих расходов, но они все равно там».
Точно так же,— продолжал Гомперс,— очевидно, обсто-
ит дело и с вашими отчетами в Профсоюзной просве-
тительской лиге. У меня нет ни малейшего сомнения в
том, что они у вас в полном порядке, но московское зо-
лото все равно там».
Все засмеялись, и я тоже. Хотя мало кто поверил
обвинениям Флуда, всем понравилась эта забавная ис-
тория. Комиссия по проверке так и не была создана, но я
решил, что счет 1:0 в пользу Гомперса.
Однако в пылу своего дальнейшего выступления
старик допустил явный просчет. Он сказал: «Фостер,
180
я предлагаю разрешить наши разногласия относитель-
но производственных профсоюзов разумным путем. Да-
вайте устроим публичное обсуждение этого вопроса,
вы и я. Снимем большой зал, вы выберете одного судью,
я — другого, и пусть они вместе выберут третьего. За-
тем каждый из нас изложит свою точку зрения, а об-
щественность и судьи решат, кто из нас прав».
Я был удивлен и обрадован этим неожиданным
предложением и немедленно принял его, так как был
уверен, что, несмотря на ораторский талант Гомперса и
его престиж, сумею достойно защитить нашу точку зре-
ния. Кроме того, подобная дискуссия в любом случае
окажется полезной для кампании, проводившейся
Профсоюзной просветительской лигой.
Сторонники Гомперса были буквально ошарашены
этим предложением, ибо им меньше всего хотелось от-
крыто обсуждать достоинства организации по произ-
водственному принципу. Они яростно боролись против
этого в своих местных отделениях, а предложение Гом-
перса ставило под удар проводимую ими политику.
Проходили недели, но мы не получали от Гомперса
никаких известий. Я вновь и вновь вызывал его на
диспут. Писал ему письма, напоминая о нашем уго-
воре, регулярно выступал в прессе; я посылал ему
письма с нарочными и вызывал на диспут через газету
Профсоюзной просветительской лиги «Лейбор геральд».
Месяц за месяцем мы не оставляли Гомперса в покое,
но он всячески избегал диспута, несмотря на то, что даже
официальное руководство профсоюзов посмеивалось над
положением, в которое он сам себя поставил, первым
предложив диспут, а затем всяческй уклоняясь от него.
Таким образом, наша стычка в Чикаго не была иг-
рой в одни ворота. Гомперс переиграл меня с комиссией
по проверке, я же, безусловно, выиграл с диспутом.
Как у нас говорят, «лошадь мы поделили пополам».
Гомперс
Сэмюэль Гомперс, в течение 40 лет возглавлявший
АФТ, являл собой тип прокапиталистически настроен
ного профсоюзного бюрократа. Это был жесткий дея-
тель, любитель выпить, стремившийся производить впе-
чатление рубахи-парня, который по своему уму был на
181
голову выше любого из своих единомышленников. Луч-
шим доказательством его незаурядных способностей
является то, что ему, еврею, удалось в течение столь дол-
гого времени руководить кликой профсоюзных бюрок-
ратов, в основном католиков-ирландцев, зачастую с силь-
ными антисемитскими настроениями. В многочислен-
ных битвах против оппозиционно настроенных проф-
союзных руководителей он был крут, беспощаден и
изобретателен, чем был особенно опасен для револю-
ционного меньшинства в АФТ.
Однако когда дело доходило до борьбы против ка-
питалистов, все его пролетарское бунтарство пропадало
полностью. Он вел себя так, будто капиталистическая
система была от бога и рабочий класс — ее естественный
слуга. Используя всю свою энергию и способности, он
противостоял любому шагу, который мог превратить
профсоюзное движение в действенное оружие против ка-
питализма. Он боролся против развития классового со-
знания рабочих, проведения боевых стачек, профсоюз-
ной демократии, объединения по производственному
принципу, организации миллионов не охваченных
профсоюзами рабочих в основных отраслях промышлен-
ности, против любой попытки рабочих создать свою соб-
ственную партию. Он всемерно поддерживал разлагаю-
щее рабочее движение сотрудничество с экономически-
ми, политическими и социальными капиталистическими
организациями. Он пытался привязать рабочий класс к
колеснице капитализма, но прекрасно при этом умел,
когда этого требовала ситуация, прикрыть свое при-
служничество классу капиталистов звонкими радикаль-
ными фразами.
Вот два конкретных примера, которые наглядно по-
казывают эти две стороны Гомперса — его прислуж-
ничество правящему классу и диктаторское поведение
внутри АФТ.
Первый относится к 1919 г. Накануне великой за-
бастовки сталелитейщиков компании уволили за проф-
союзную деятельность 30 тыс. рабочих, отказались от
нашего предложения сесть за стол переговоров и факти-
чески превратили промышленные районы в военный
лагерь. В этой критической ситуации, когда все рабочие
были настроены вести борьбу, мы выбрали комитет,
который должен был убедить президента Вильсона ор-
ганизовать нам встречу со «стальными баронами». Ко-
182
митет состоял из Гомперса, Джона Фитцпатрика, меня и
еще двух-трех человек. Нас пригласили в Белый дом,
и Гомперс начал излагать Вильсону нашу позицию. То,
как он это делал, меня поразило.
Гомперс буквально лебезил перед президентом. На
его лице застыло просительное выражение, голос стал
заискивающим, а манеры едва ли не рабскими. Он
начал с того, что напомнил Вильсону о нескольких
тривиальных случаях в Версале, где они встречались
после первой мировой войны. Затем чуть ли не изви-
няющимся тоном изложил суть дела, по которому мы
пришли, и закончил подобострастной просьбой помочь
нам организовать переговоры с представителями стале-
литейной промышленности. Было странно видеть, как
могущественный, высокомерный Гомперс в полном
смысле слова пресмыкался перед президентом.
Потом настала очередь Фитцпатрика. В те дни он
был еще полон боевого задора и изложил наши требова-
ния решительным, твердым голосом, постукивая по
столу; он предупредил Вильсона о неизбежности серь-
езной борьбы, если стальные магнаты откажутся прий-
ти к соглашению.
Гомперс был шокирован и явно переживал. Всем
своим видом он выказывал возмущение такой манерой
обращения к «великому человеку». Сам же Вильсон
воспринял речь Фитцпатрика доброжелательно и вооб-
ще держался непринужденно. Один раз во время нашей
беседы он даже покинул комнату, сославшись на то,
что должен «пойти и разгрузить корабль». Мы расхо-
хотались, и это еще больше смутило заискивающего
Гомперса. Этот случай полностью раскрыл истинный
характер Гомперса. Всю свою жизнь он был слугой
капитализма, и, когда мы говорили с Вильсоном, главой
правительства предпринимателей, это проявилось в
открытой и весьма любопытной форме.
Однако в своей среде Гомперс вел себя как настоящий
диктатор. Следует, правда, оговориться, что к сильным
руководителям крупных профсоюзов он относился до-
вольно сдержанно, практически закрывая глаза на та-
кие факты, как провалы забастовок, вымогательство,
огромные оклады, гангстеризм и всеобщая коррупция,
но только до той поры, пока эти руководители не пы-
тались сговориться, чтобы сместить Гомперса и заменить
его кем-нибудь из своих. Что же касается слабых проф-
183
союзов, то здесь Гомперс вел себя совершенно иначе: он
правил железной рукой и поступал как деспот, не тер-
пящий никаких возражений, неизменно жертвовал ин-
тересами мелких и слабых межнациональных и феде-
ральных союзов в угоду лидерам более крупных орга-
низаций и оставался глух к протестам и требованиям
рядовых членов профсоюзов и оппозиционных движе-
ний, если не боролся против них открыто. Именно бла-
годаря его усилиям съезды АФТ превратились в сбо-
рища верхушки профсоюзных бюрократов, где не могло
быть и речи ни о какой профсоюзной демократии. Ря-
довой рабочий, возмущенный коррупцией своего проф-
союзного руководства и ищущий справедливости, мог
обращаться к Гомперсу с тем же успехом, что и к Атлан-
тическому океану.
Я мог бы привести много примеров авторитарного
правления Гомперса, с которыми сталкивался лично,
но, полагаю, хватит и одного небольшого эпизода, ко-
торый, как мне кажется, со всей полнотой иллюстриру-
ет бюрократизм Гомперса по отношению к рядовым
членам профсоюзов. Это произошло на съезде АФТ
в 1918 г. Гомперс лично принимал от делегатов резолю-
ции их союзов. В то время как большинство участников
съезда, скучая, сидели на своих местах, перед широкой
сценой собралась группа делегатов с резолюциями в
руках. Прохаживаясь по сцене, Гомперс не торопясь
выбирал какую-либо из протянутых бумаг, рассеянно
просматривал ее, небрежно делал пометку для прези-
диума и продолжал медленно прогуливаться по сцене.
Расхаживая таким образом взад и вперед, он иногда
останавливался и снисходил до того, чтобы в покро-
вительственной манере поболтать то с одним, то с дру-
гим делегатом. А в это время несколько сотен делегатов
сидели и ждали, когда руководитель американского ра-
бочего движения закончит свою ребяческую саморек-
ламу.
Я вспоминаю, как Гомперс обошелся с одним деле-
гатом, видимо, простым рабочим и новичком в проф-
союзных делах. Тот пытался передать ему сразу три-
надцать резолюций, но Гомперс негодующе отступил
назад: его душа бюрократа была глубоко возмущена
самой мыслью о том, что простой, прогрессивно наст-
роенный рабочий просит АФТ сделать что-то реаль-
ное,— и закричал: «Ты что думаешь, наш съезд будет
184
вечно сидеть и разбирать твои тринадцать резолюций?»
Делегаты, а в основном это были представители высшей
профсоюзной бюрократии, заулюлюкали. Гомперс взял
одну из этих тринадцати резолюций, просмотрел ее,
сделал пометку для президиума и пошел вдоль сцены,
небрежно принимая резолюции других делегатов. Каж-
дый раз, проходя мимо делегата-рабочего, он брал у
него только одну резолюцию, отпуская при этом какую-
нибудь шуточку, от которой делегаты покатывались со
смеху. Рабочий был глубоко унижен, у меня же эта
картина вызвала отвращение и злобу.
Таким был Гомперс — прислужник капиталисти-
ческих заправил и тиран по отношению к тем, кто
был слабее в его собственной организации.
«Спасите Союз горняков!»
Одной из наиболее интересных классовых битв, в ко-
торых мне довелось участвовать, была борьба 1926—
1928 гг. в угольной промышленности, проводившаяся
под лозунгом «Спасите Союз горняков!». Как генераль-
ный секретарь Профсоюзной просветительской лиги, я
шесть месяцев непосредственно организовывал это дви-
жение. Это было трудное поручение.
К началу 1926 г. в результате кризиса в угольной
промышленности Объединенный союз горняков Аме-
рики оказался в тяжелом положении. Кризис был вы
зван главным образом интенсивным созданием новых
шахт в военное время и широким использованием за-
менителей угля, что привело к небывалой безработице
даже в «хорошие времена» президента К. Кулиджа.
Положение профсоюза еще более ухудшилось из-за
стремления промышленников переводить предприятия
на не охваченный профсоюзным движением Юг, крутых
антипрофсоюзных мер управляющих, а также неспо-
собности консервативного руководства профсоюза во
главе с Льюисом справиться с создавшейся ситуацией.
Над профсоюзом нависла реальная угроза развала;
его организации были практически разгромлены уже во
многих важных районах: Западной Виргинии, Цент-
ральной Пенсильвании, Миссури, Оклахоме, Канзасе и
т. д.,— а крупнейшая компания «Питтсбург коул компа-
ни» нарушила джексонвилльское соглашение и стала
185
вводить у себя на предприятиях систему «открытых
цехов». В этой кризисной ситуации Коммунистическая
партия через свою Профсоюзную просветительскую ли-
гу выдвинула лозунг «Спасите Союз горняков!» и при-
звала к созданию левопрогрессивного блока шахтеров
для борьбы за спасение оказавшегося в опасности
профсоюза. Секретарем движения был избран Пэт
Тухи.
Движение «Спасите Союз горняков!» было одним из
наиболее важных сражений, когда-либо дававшихся
левопрогрессистскими силами в профсоюзах. Их про-
грамма призывала к объединению неорганизованных
рабочих, демократизации Объединенного союза горня-
ков, введению в руководство более прогрессивных эле-
ментов, к созданию рабоче-фермерской партии, передаче
шахт в государственную собственность и т. д. Такая
программа, естественно, не могла не вызвать яростного
противодействия Льюиса.
Впервые Комитет по спасению профсоюза во весь
голос заявил о себе в конце 1926 г. на национальных
выборах Объединенного союза горняков, когда лево-
прогрессистские силы объединились и под руководст-
вом Джона Брофи выступили против политики Джона
Л. Льюиса (впоследствии, по иронии судьбы, Джон Бро-
фи стал правой рукой того же Льюиса в Конгрессе
производственных профсоюзов). Мы активно боролись
за нашу программу во всех отделениях профсоюза,
однако в конечном счете на выборах Льюис получил
173 323, а Брофи — 60 661 голос.
Следующим этапом движения «Спасите Союз горня-
ков!» стал национальный съезд Объединенного союза
горняков в январе 1927 г. На нем объединенным лево-
прогрессистским силам принадлежало около одной тре-
ти всех голосов, но Льюис по-прежнему уверенно конт-
ролировал положение, и наша прогрессивная программа
была снова отвергнута.
Третьим этапом нашей борьбы стала крупная забас-
товка, начавшаяся в апреле 1927 г. Эта забастовка,
одна из наиболее важных в истории американского ра-
бочего движения, проводилась с отчаянным упорством.
Но в условиях, когда у власти находилась реакцион-
ная администрация Кулиджа, когда больше половины
шахтеров-битумщиков страны не были охвачены проф-
союзами и продолжали работать, когда профсоюз шах-
186
теров антрацитовых шахт не присоединился к забастов-
ке, мы едва ли могли рассчитывать на успех. И тем не
менее под официальным лозунгом Льюиса «Ни шагу
назад!» и нашим «Спасите Союз горняков!» шахтеры
месяц за месяцем вели упорнейшую борьбу.
Комитет движения «Спасите Союз горняков!» стал
главной цементирующей силой борющихся шахтеров.
Это великое движение приобрело такой размах, что
1 апреля 1928 г., ровно через год после начала забастов-
ки, наш комитет смог созвать общенациональную кон-
ференцию в Питтсбурге, на которой присутствовало
свыше 1100 делегатов, представлявших приблизительно
100 тыс. шахтеров многих районов страны. Конферен-
ция приняла программу, направленную на усиление за-
бастовочной борьбы путем введения пикетирования,
улучшения системы оказания помощи бастующим, вов-
лечения в забастовку шахтеров антрацитовых шахт и
распространения забастовки на районы, не охваченные
профсоюзным движением.
На какое-то время конференция вдохнула в забастов-
ку новые силы — нам удалось вовлечь в нее 20 тыс.
неорганизованных рабочих в угольных районах Фейетт
и Уэстморленд, значительно улучшить систему оказа-
ния помощи бастующим и пикетирование. Но выиграть
эту забастовку было невозможно, и вскоре националь-
ное руководство Объединенного союза горняков дало
указание своим районным отделениям приступить к
переговорам о заключении соглашений с предприни-
мателями, стремясь к достижению наиболее выгодных
условий. В результате этого Объединенный союз потер-
пел сокрушительное поражение практически повсемест-
но, за исключением Иллинойса и ряда антрацитовых
районов страны.
Движение «Спасите Союз горняков!» не достигло
поставленной цели — вовлечь в профсоюз массы неор-
ганизованных рабочих и выиграть забастовку. Несмот-
ря на все усилия, Объединенный союз горняков потер-
пел сокрушительное поражение, а вместе с ним и вся
АФТ. Но наш комитет боролся достойно и вписал яркую
страницу в боевую историю профсоюзного движе-
ния.
Угольная стачка 1931 г.
Вслед за поражением Объединенного союза горняков
в великой забастовке 1927—1928 гг., за которым после-
довал развал его отделений почти во всех угольных
районах страны, шахтеры Питтсбургского района ока-
зались в тяжелейшем положении. К 1931 г. заработок
снизился с 7,5 долл, до примерно 2 долл, в день; ра-
бочий день увеличился, а условия труда ухудшились;
число безработных составило 75%; местные власти не
предоставляли им никакой помощи; весь округ был
наводнен вооруженными громилами компании. Разоре-
ние и нищета шахтеров были неописуемы, а сломленный
союз не мог оказать им никакой помощи.
В этой отчаянной ситуации и начал действовать
Национальный союз шахтеров, входящий в Лигу проф-
союзного единства. В этот период в тех отраслях, где не
было союзов АФТ или они были слабыми, Коммунис-
тическая партия выступала за создание независимых
союзов, и в силу того, что Объединенный союз горняков
во многих районах страны практически развалился, она
активно поддержала Национальный союз шахтеров, ко-
торый в новых условиях являлся, по существу, преем-
ником движения «Спасите Союз горняков!».
Прошло немного времени, и на призывы Националь-
ного союза шахтеров начали откликаться задавленные
шахтеры Пенсильвании. 27 мая 1931 г. вспыхнула
небольшая забастовка близ Питтсбурга: шахтеры про-
тестовали против сокращения заработной платы. Ста-
чечная лихорадка быстро распространялась. Ситуация
была такова, что стоило нам послать на шахту своих
представителей, и работа там прекращалась. Забастовка
охватывала шахту за шахтой, и вскоре все угледобы-
вающие предприятия в Западной Пенсильвании, Вос-
точном Огайо и в Панхандле, в Западной Виргинии,
остановились. К концу июня бастовало в общей слож-
ности 42 тыс. шахтеров. Так началась самая крупная
забастовка, когда-либо проводящаяся революционным
профсоюзом в США.
Как национальный секретарь Лиги профсоюзного
единства, я отправился в район забастовки к ее началу
и оставался там все пять месяцев до ее окончания.
Это было одно из наиболее суровых стачечных испы-
188
таний, которые мне пришлось выдержать. Невозможно
было смотреть, как управляющие безжалостно расправ-
лялись с голодающими шахтерами, и при этом не иметь
возможности что-либо для них сделать. Оставалось толь-
ко работать по 18 часов в сутки, чтобы хоть как-нибудь
поддержать борющихся шахтеров. К концу этой битвы
мои силы были на исходе.
Мы объявили войну крупнейшим, самым беспощад-
ным корпорациям США—«Питтсбург коул компани»,
«Пенсильвания рейлроуд», «Юнайтед Стейтс стил кор-
порэйшн», «Дженерал моторз», чьи предприятия на-
ходились в этом районе. В помощь борющимся против
ненасытных эксплуататоров шахтерам Коммунистиче-
ская партия направила таких своих закаленных борцов,
как Билл Данн, Джек Джонстон, Ал. Вагенкнехт, Френк
Борич, Том Мейерскоуф, Тони Минерич, Дан СлингегД
Лео Томпсон и другие.
Управляющие шахт с удивлением и тревогой наблю-
дали, как резко набирает силу революционный Нацио-
нальный союз шахтеров. Ведь они полагали, что шах-
теры были полностью раздавлены после разгрома Объ-
единенного союза горняков. И вот они вновь объеди-
нились, на этот раз под руководством коммунистов,
и предприниматели, естественно, боялись, что влияние
Национального союза распространится и на другие
районы. С их точки зрения, забастовку необходимо было
сорвать любой ценой. С этой целью угольные магнаты
пошли на крутые меры: они выселили по крайней мере
100 тыс. мужчин, женщин и детей из домов, принадле-
жавших компаниям, закрыли кредит рабочим как в
частных, так и в компанейских магазинах, наняли ог-
ромное число штрейкбрехеров и наводнили весь район
стачки вооруженными наемниками. В результате на-
чавшегося террора два человека были убиты, десятки
изувечены и сотни арестованы. Эта кампания массового
террора получила полную поддержку местных властей
и администрации штата. Пресса же подавала забастовку
как стремление свергнуть законное правительство и
установить коммунистический режим.
Кроме того, шахтовладельцы пытались сорвать за-
бастовку путем заключения сепаратных соглашений с
Объединенным союзом горняков, и на нескольких шах-
тах им это удалось, хотя профсоюз там был представ-
лен ничтожным количеством членов. Это привело к
189
стычкам между двумя профсоюзами. Старинная вражда
между руководством Льюиса и движением «Спасите
Союз горняков!» переросла в открытые столкновения
на линии пикетов.
Сложившаяся ситуация встревожила правительство
Гувера, и оно попыталось склонить шахтовладельцев и
Объединенный союз горняков к достижению соглаше-
ния. Против боевого Национального союза шахтеров
выступила и АФТ.
Национальный союз стойко сражался против всех
этих враждебных сил. Вдохновляемые его боевыми ло-
зунгами шахтеры и их семьи участвовали в маршах
протеста и массовом пикетировании. Это была борьба
против голода. Негры и белые боролись плечом к плечу,
чего раньше никогда не случалось в шахтерских райо-
нах. Руководили стачкой на каждой шахте и в самом
Питтсбурге комитеты объединенного фронта, состояв-
шие из представителей широких масс трудящихся. Бы-
ла создана специальная организация, предоставлявшая
забастовщикам материальную помощь, а для выселен-
ных из домов шахтеров были выстроены палаточные
городки. Боевой дух рабочих был необычайно высок,
и забастовка распространялась со скоростью урагана.
Все это происходило в разгар великого промышлен-
ного кризиса, когда волнения охватили рабочих всех
отраслей производства, и они, естественно, заражались
боевым духом шахтеров. В разных городах происходили
многолюдные демонстрации безработных; сталелитей-
щики многих заводов требовали, чтобы к ним направи-
ли организаторов для создания профсоюза. Одно время
казалось, что в районе Питтсбурга вот-вот вспыхнет
всеобщая забастовка, подобно тем, которые несколько
лет спустя произошли в американских городах Акроне,
Миннеаполисе, Сан-Франциско.
Но силы забастовщиков были слишком слабы, чтобы
они смогли победить своих многочисленных и сильных
врагов. Национальный союз шахтеров не сумел придать
этой забастовке достаточный размах, а одного героизма
для победы над превосходящими силами противника
оказалось мало. Поэтому 8 августа, после 12 недель
жестокой борьбы, забастовка прекратилась. Шахтеры
были вынуждены вернуться на работу, ничего не добив-
шись.
Одержав победу, предприниматели занесли в «чер-
190
ные списки» сотни доблестных борцов рабочего движе-
ния. Поражение забастовки нанесло смертельный удар
Национальному союзу шахтеров. Но эта борьба не была
бесплодной. Она так напугала шахтовладельцев, что
они уже побаивались ухудшать условия труда шахте-
ров; а два года спустя, во время мощного подъема
борьбы рабочих, когда уже действовала национальная
программа предоставления помощи населению и шахте-
ры устремились обратно в Объединенный союз горня-
ков Америки, сопротивление хозяев было уже значи-
тельно слабее. Прекрасно помня о великой борьбе На-
ционального союза шахтеров, они уже не столь активно
противодействовали восстановлению Объединенного со-
юза, против которого так ожесточенно боролись в 1927—
1928 гг.
Ноксвилл
После завершения крупной питтсбургской забастов-
ки в 1931 г. Национальный союз шахтеров (Лига проф-
союзного единства) возглавил борьбу шахтеров Кентук-
ки и начал забастовку нескольких тысяч горняков в
кровавых округах Харлан и Белл, где под руководством
Объединенного союза горняков рабочие уже несколько
месяцев вели упорную и безнадежную борьбу против
шахтовладельцев. На угольных разработках Кентукки
и Теннесси царил настоящий террор: несколько чело-
век были убиты, десятки других заключены в тюрьмы
на длительные сроки.
Забастовка, организованная Национальным союзом
шахтеров, началась 1 января 1932 г. В ответ на нее
контролируемые монополиями местные власти и пресса
развязали яростную кампанию травли «красных», а
против рабочих были брошены банды наемников. По-
лиция совершила налет на штаб-квартиру профсоюза и
арестовала почти всех членов забастовочного комитета.
Необходимо было срочно избрать новое руководство, и
для этого в район забастовки направилась группа наших
активистов, в которую входили секретарь Национально-
го союза шахтеров Френк Борих, руководитель Межна-
ционального фонда помощи рабочим Альфред Вагенк-
нехт и я, генеральный секретарь Лиги профсоюзного
единства. Мы не могли провести наше собрание в уголь-
191
ных районах, так как все они были буквально наводне-
ны полицией, вооруженными наемниками и «бдитель-
ными», которые повсюду нас искали. Поэтому мы реши-
ли провести наше заседание в Ноксвилле, ближайшем
крупном центре.
В связи с создавшейся напряженной ситуацией влас-
ти Ноксвилла были настолько встревожены, что пребы-
вание в этом городе коммунистических лидеров, да еще
с Севера, было совсем нежелательным. Поэтому мы
должны были провести наше собрание, не привлекая
внимания, и кто-то выдвинул, правда, как потом ока-
залось, не очень удачную, идею, чтобы мы выдали себя
за представителей некоей организации по производству
табака. Под этой вывеской нам удалось снять неболь-
шой зал в центре города.
Однако из-за плохих дорог и необходимости всячески
избегать патрулей «бдительных» делегация руководства
местного отделения профсоюза горняков, к сожалению,
прибыла с опозданием, только в половине одиннадцато-
го вечера. В городке вроде Ноксвилла проводить дело-
вую встречу в столь позднее время было делом неслы-
ханным, и владелец зала заподозрил что-то неладное.
Но ситуация требовала немедленных действий, и мы
были вынуждены начать собрание.
Сначала все было спокойно, но примерно через час
вдруг раздался стук в дверь. Это была полиция, вызван-
ная владельцем зала, чтобы разобраться, что это за
таинственная встреча. Вагенкнехт пошел выяснять с
ней отношения, в то время как мы остались на местах и
в любой момент ожидали столкновения. Однако вскоре
он вернулся и сказал, что все в порядке. Как он сумел
отговориться от полицейских, навсегда осталось для
меня загадкой.
Мы были очень довольны столь счастливым исходом,
так как многих из нас могли арестовать и осудить в соот-
ветствии с действовавшим антипрофсоюзным законода-
тельством. Но кентуккские шахтеры восприняли все
происшедшее с удивительным спокойствием, и вскоре
я понял почему. Один из них, вынув два больших коль-
та 45-го калибра, сказал, что, собственно говоря, нам
не угрожала никакая опасность быть арестованными,
тйк как в случае чего они силой проложили бы нам до-
рогу. Так решили между собой шахтеры, ибо они при-
ехали из округа Харлан, в котором фактически велась
192
полугражданская война, и столь смелые действия ка-
зались им вполне естественными. После всех этих разъ-
яснений мы вздохнули с облегчением. Впоследствии я
часто думал о трагических последствиях, которые могли
бы быть, окажись ноксвиллская полиция менее воспри-
имчивой к красноречию Вагенкнехта.
6 марта 1930 г.
6 марта 1930 г. стал памятным днем в истории клас-
совой борьбы. В этот день 1250 тыс. безработных под
руководством Коммунистической партии, Лиги проф-
союзного единства и советов безработных приняли учас-
тие в общенациональной демонстрации, требуя обеспе-
чить им страхование по безработице и оказание помощи.
В Детройте на улицы вышли почти 100 тыс. человек,
в Нью-Йорке — 110 тыс., не менее внушительными
были демонстрации и в других городах.
Крупнейший промышленный кризис продолжался
уже несколько месяцев. Миллионы людей оказались без-
работными. Федеральные и местные органы и власти в
штатах не предоставляли им практически никакой по-
мощи. Ни АФТ, ни Социалистическая партия не высту-
пили в их защиту. И только Коммунистическая партия
не осталась в стороне. Помимо многих других акций,
она организовала 6 марта массовую общенациональную
манифестацию протеста под лозунгом оказания помощи
и страхования по безработице. АФТ осудила намечав-
шуюся демонстрацию, а один из ее лидеров, Мэттью
Уолл, заявил, что на ее проведение якобы отпущено
2 млн. долл, из «русских денег». Местные власти и по-
лиция были готовы подавить демонстрацию силой.
И тем не менее в назначенный день рабочие вышли на
улицы, и массовость их выступлений потрясла всю
страну.
Самое крупное из них — демонстрация в Нью-Йор-
ке — было проведено на Юнион-сквер. Мы хотели прой-
ти по Бродвею в центр, к мэрии, и там предъявить наши
требования мэру Нью-Йорка Уолкеру. Но Уолкер запре-
тил марш, а полицейский комиссар Хален в свою оче-
редь предупредил, что если мы все-таки попытаемся его
провести, то он применит силу. По его словам, на раз-
гром «красной революции» мобилизованы все наличные
13—1025
193
силы города — 18 тыс. полицейских и 7 тыс. пожарни-
ков. В ответ на это мы твердо заявили, что, с разреше-
нием или без него, демонстрацию все равно проведем.
Весь город был крайне возбужден, напряженность на-
растала с каждым часом.
6 марта Юнион-сквер представляла собой незабывае-
мое зрелище. Безработные заполнили площадь и все
прилегающие к ней улицы. Они собрались, чтобы потре-
бовать права на жизнь. Множество полицейских и по-
жарников находились непосредственно на площади, ты-
сячи других были размещены в близлежащих зданиях.
На крышах окружающих площадь домов стояли пу-
леметы. Комиссар Хален устроил свою штаб-квартиру
неподалеку от нашей трибуны.
Митинг на Юнион-сквер прошел с большим успехом.
Рабочие приняли программу требований и избрали ко-
митет, состоявший из Боба Майнора, И. Амтера, Гарри
Рэймонда, молодого парня по имени Лестер, негритян-
ского рабочего, чье имя я уже не помню, и меня. Офи-
циальным представителем комитета был выбран я. Мы
должны были возглавить марш, но перед началом шест-
вия было решено предпринять еще одну попытку по-
лучить разрешение от Халена.
Чтобы попасть к Халену, нам пришлось проложить
себе путь сквозь густую толпу, через сотни шпиков,
патрульных и газетчиков. Хален находился в малень-
кой комнатке, своей временной штаб-квартире, окружен-
ный двумя десятками полицейских. Мы потребовали
разрешения на проход демонстрации, напомнив ему, что
совсем недавно королева Румынии, милитаристы и мно-
гие другие капиталистические организации беспрепятст-
венно получили разрешение на проведение своих де-
монстраций, а теперь классу, который своими руками
построил Бродвей, отказывают в праве свободно пройти
по нему. Хален категорически отверг наше требование.
Тогда мы не менее категорически заявили, что прове-
дем демонстрацию и без его разрешения. В ответ на это
Хален пригрозил, что разгонит наш марш силой и что
мы будем нести личную ответственность за возможное
кровопролитие.
Члены комитета вернулись к трибуне. Как офи-
циальный представитель, я доложил собравшимся о
результатах переговоров и спросил, начнем ли мы шест-
вие, несмотря на угрозы Халена. Последовала напря-
194
женная пауза, после которой десятки тысяч собрав-
шихся начали дружно скандировать: «Пойдем! Пой-
дем!» Я дал сигнал к выступлению, и огромная толпа
начала формироваться в колонну, готовую двинуться
вниз по Бродвею.
И тут же в нее, нанося удары направо и налево,
врезалась конная полиция; сотни полицейских и аген-
тов в штатском, находившихся в разных местах пло-
щади, достали спрятанные дубинки и тоже начали без-
жалостно избивать безоружных рабочих, в то время
как пожарные машины направили на толпу мощные
струи ледяной воды. Застигнутые врасплох этой стре-
мительной и безжалостной атакой, рабочие были вы-
нуждены отступить.
Сотни демонстрантов были ранены, но, к счастью,
никто не погиб. Реакционная капиталистическая прес-
са садистски смаковала подробности жестокого избие-
ния безработных, которых она поспешила объявить
«красными». Было ранено и несколько полицейских,
один из них — серьезно. Что касается арестов, то их
было немного, так как политика властей была направ-
лена на то, чтобы жестокими избиениями прежде всего
запугать рабочих, а не производить массовые аресты.
Наш комитет оказался в очень тяжелом положении.
Атака полиции была так внезапна, что как только мы
сошли с трибуны, чтобы занять место во главе де-
монстрации, то моментально потонули в огромной мас-
се избиваемых рабочих и не смогли пройти даже 100
метров. Члены комитета пытались держаться вместе,
но нас почти сразу же растащили в разные стороны,
и мы попали под удары полицейских дубинок.
Что касается меня, то вместе с Джорджем Сискин-
дом и группой рабочих нам удалось пробраться через
бурлящую толпу до перекрестка 14-й и Университет-
ской улиц. Было ясно, что марш сорван, поэтому я на-
правился к условленному месту, в нескольких кварта-
лах от мэрии, где члены комитета договорились встре-
титься в случае, если нам придется разделиться. Когда
все наконец собрались, мы пошли к мэрии, у которой
уже было много рабочих, и потребовали встречи с мэ-
ром, чтобы выразить наш протест против произвола
полиции и изложить требования безработных. Нас всех
сразу же арестовали.
Несколько дней нас держали без права выхода под
13*
195
залог, и все это время реакционная пресса вела против
нас бешеную кампанию. Хален публично заявил, что,
если раненый полицейский умрет, нас обвинят в убийст-
ве. В конце концов мы были освобождены под залог,
а через несколько недель осуждены, причем в разби-
рательстве суда присяжных нам было отказано. Май-
нор, Амтер, Рэймонд и я были условно приговорены
к трем годам заключения в нью-йоркской тюрьме.
Однако демонстрация 6 марта имела немало важ-
ных результатов. Прежде всего, местная полиция по-
няла, что рабочие готовы бороться за свое право на
свободу собраний на улицах. Хален был дискредити-
рован и вскоре уволен с поста начальника полиции.
После 6 марта рабочим никогда не отказывали в праве
демонстрировать по Юнион-сквер. Кроме того, город-
ские власти были вынуждены значительно увеличить
ассигнования на помощь безработным.
Демонстрация 6 марта со всей остротой поставила
вопрос о страховании по безработице. Она показала, к
изумлению и тревоге реакционеров всех мастей, что
Коммунистическая партия является подлинным руко-
водителем огромных масс безработных. События 6 мар-
та послужили мощным импульсом общенациональной
борьбы безработных, в результате которой многие го-
рода вскоре были вынуждены увеличить ассигнования
на помощь безработным. 6 марта стало знаменательной
вехой в истории мужественной борьбы американского
пролетариата.
Первый национальный «голодный поход»
Зима 1931/32 г. была особенно трудной для
16 млн. безработных, которые не получали никакой
помощи от федерального правительства и крайне мало
от штатских и городских властей. Страну захлестнула
волна голода, а ультрареакционное правительство Гу-
вера в это время тратило сотни миллионов долларов на
помощь капиталистическим корпорациям.
Лидеры АФТ по-прежнему плелись в хвосте гу-
веровской «голодной программы» и практически не пы-
тались облегчить бедственное положение масс. Комму-
нистическая партия США продолжала активную дея-
тельность по объединению рабочих на борьбу за стра-
хование и помощь по безработице. Она организовывала
196
сотни массовых демонстраций, «голодных маршей» и
акций протеста против выселений безработных и их
семей из квартир. В этой борьбе Коммунистической
партии пришлось столкнуться с жестокими полицейски-
ми репрессиями, в ходе которых десятки рабочих были
убиты, а многие сотни избиты и арестованы.
Одной из эффектиных форм этой борьбы стал пер-
вый национальный «голодный поход» в декабре 1931 г.
1700 делегатов со всей страны прибыли 7 декабря в
Вашингтон к открытию сессии конгресса, чтобы потре-
бовать введения социального страхования по безрабо-
тице и оказания помощи безработным на зимний пе-
риод. Поход проводился под эгидой национальных со-
ветов безработных, и возглавлял его X. Бенджамин; его
главным организатором был А. В. Миллс. Я также ак-
тивно участвовал как в его подготовке, так и в прове-
дении. Поход оказался настолько успешным, что вскоре
за ним последовали питтсбургский марш отца Кокса,
национальный поход за выплату «бонуса»* ветеранам
войны, второй «голодный поход» и другие подобные
мероприятия.
С точки зрения организации и дисциплины этот
первый национальный «голодный поход» был уникаль-
ным в истории всего американского рабочего движе-
ния. Делегаты двигались к Вашингтону в грузовиках
и автомобилях четырьмя колоннами, которые вышли из
Сан-Луиса, Чикаго, Буффало и Бостона. Каждая колон-
на следовала по установленному маршруту. В Питтс-
бурге соединились две западные колонны, а в Фила-
дельфии — две с северо-востока. В Балтиморе обе эти
колонны соединились и двинулись на Вашингтон.
Участники похода прошли через все крупные промыш-
ленные центры к востоку от Миссисипи и к северу от
Огайо, где были сосредоточены миллионы голодающих
безработных.
Передвижение колонн осуществлялось с военной
точностью. Маршруты были тщательно разработаны
задолго до начала похода, ночные стоянки находились
примерно в 150 км друг от друга. Четко работавшие ко-
митеты на местах обеспечивали участников похода
едой и ночлегом, бензином для машин, а также орга-
♦ «Бонус»— дополнительные выплаты ветеранам за каждый день
службы в период войны.— Прим. ред.
197
низовывали в своих районах массовые демонстрации.
Число делегатов, примыкавших к походу в каждом
пункте, было строго ограничено, и никакие посторон-
ние лица не допускались.
Строгий порядок поддерживался и в самих колон-
нах: каждый грузовик имел своего командира, в
каждой колонне был руководящий комитет и руково-
дитель, добровольцы-врачи, терапевты и стоматологи,
медсестры, автомеханики и группа защиты, занимав-
шая стратегические позиции во время движения и
стоянки колонны. Движение регулировалось свистком
и сигналами горна. Участники несли с собой доста-
точное количество агитационно-пропагандистского ма-
териала. Поход полностью финансировали организа-
ции, собравшие средства для своих делегаций по об-
щественной подписке.
Этот блестяще проведенный поход безработных, с
его четкой программой, боевым руководством и тща-
тельной организацией, был большим шагом вперед по
сравнению с походом 37-летней давности своего исто-
рического предшественника — беспорядочной и неор-
ганизованной «армии Кокси». Душой похода стала
Коммунистическая партия.
«Голодный поход» 1931 г. вызвал отклик по всей
стране. Нас везде встречали огромные массы людей.
Во многих местах полиция, наемные громилы и «бди-
тельные» пытались нам помешать, но солидарность
местных рабочих, хорошая дисциплина и боевой дух
участников похода неизменно одерживали верх. С
точностью часового механизма все четыре- колонны
двигались вперед к Вашингтону в полном соответствии
с намеченным планом. В некоторых городах поддержка
рабочих и безработных была настолько мощной, что
местные власти были вынуждены сами бесплатно
обеспечивать участников похода едой, ночлегом и бен-
зином.
В самом Вашингтоне, где была проведена тотальная
мобилизация полиции и сил безопасности, участников
похода встречали толпы народа. Колонна двигалась
по Пенсильвания-авеню, зажатая двумя плотными ше-
ренгами полицейских (возможно, их было около тысячи
человек), как сквозь строй. Здание Капитолия выгля-
дело так, словно власти ожидали революционного пе-
реворота. В нем и вокруг него было дополнительно
198
размещено от 200 до 300 полицейских с пулеметами,
расставленными в стратегических точках. В толпе
шныряли сотни агентов в штатском. Кроме того, около
тысячи солдат были переброшены из близлежащих
гарнизонов и находились неподалеку в состоянии пол-
ной боевой готовности. Полиция, силы безопасности
и солдаты по численности превосходили участников
похода по меньшей мере в три раза.
На площади перед зданием Капитолия полиция
изолировала участников похода, чтобы в случае необ-
ходимости с ними было удобнее расправиться. Огром-
ную толпу оттеснили далеко назад, и она стояла боль-
шим полукругом напротив величественного здания
конгресса; когда же участники похода вступили на
площадь, их со всех сторон плотно окружила полиция.
Находясь под дулами пулеметов, направленных на
них с различных мест площади, демонстранты могли
быть физически уничтожены при малейшей провока-
ции. Кстати, несколько позже подобная мощь была
обрушена на мирную демонстрацию ветеранов войны,
требовавших выплаты «бонуса», которым Гувер устроил
кровавую бойню.
Но участников «голодного похода» эти зловещие
приготовления не запугали. Они пели и выкрикивали
лозунги, в то время как комитет во главе с Биллом
Дьюнном тщетно пытался передать требования мил-
лионов голодающих безработных в конгресс: делегацию
принял какой-то второстепенный правительственный
чиновник. В составе нью-йоркской делегации был ор-
кестр из немецкого «Рот-фронта»*, который играл ре-
волюционные песни. Он исполнил «Интернационал»;
в первый раз эта величественная мелодия прозвучала на
площади Капитолия, и, разумеется, не в последний.
Толпа восторженно зааплодировала, и полиция угро-
жающе сомкнула ряды. Это был один из наиболее
волнующих моментов в моей жизни. Наконец-то про-
буждающиеся рабочие возвысили свой протестующий
голос в святая святых ультрареакционного капиталисти-
ческого правительства Гувера.
Потом состоялся марш к Белому дому, где предпо-
* Имеется в виду группа Союза красных фронтовиков — органи-
зации рабочей самозащиты, созданной в 1924 г. в Германии по
инициативе Компартии Германии.— Прим. ред.
199
лагалось передать требования безработных президенту
Гуверу. И на этот раз процессия была с двух сторон
зажата многочисленными полицейскими. У Белого до-
ма демонстрантов также встретила огромная толпа лю-
дей, и вновь было сосредоточено множество полицей-
ских. Как только участники похода подошли к Белому
дому и остановились, сопровождавшие их отряды поли-
ции немедленно перестроились и отрезали их от здания
Белого дома.
Поскольку Гувер отказался принять членов руково-
водящего комитета, мы оставили свои требования в Бе-
лом доме и отправились к штаб-квартире АФТ. Здесь
тоже были выставлены усиленные наряды полиции, ибо
власти прекрасно понимали, как массы рабочих отно-
сятся к руководству АФТ, поддерживающему бесчело-
вечный гуверовский курс на отказ от страхования по
безработице и федеральной программы помощи безра-
ботным.
С нашим комитетом встретился Уильям Грин, но
только для того, чтобы, на радость присутствовавшим
представителям капиталистической прессы, обрушиться
на требования безработных, «втолковать» нам, что стра-
хование по безработице лишило бы рабочих их индиви-
дуальности и подорвало бы профсоюзы.
Участники похода пробыли в Вашингтоне два дня и
провели массовую конференцию, посвященную улуч-
шению организации борьбы за страхование по безрабо-
тице и предоставление помощи безработным в общена-
циональном масштабе. Затем, соблюдая тот же строгий
порядок и дисциплину, участники похода отправились
по домам. И снова на всем пути их приветствовали
огромные толпы людей.
Ныне необходимость страхования по безработице и
федеральной помощи признана всеми. Правительство
Рузвельта положило начало созданию системы социаль-
ного страхования, и под давлением масс реакционные
лидеры АФТ были вынуждены отказаться от своей про-
гуверовской оппозиции страхованию по безработице. Ве-
личайшая заслуга в этом принадлежит Коммунистиче-
ской партии, которая в течение многих лет вела упорную
борьбу за интересы безработных во время великой
депрессии. И из всех бесчисленных сражений, которые
вела наша партия, первый национальный «голодный
поход»— одно из наиболее достойных.
Побоище на заводах Форда
Долгие годы Генри Форда представляли как фи-
лантропа, человека с добрым сердцем, в высшей степени
озабоченного благосостоянием огромной армии своих
рабочих. Эту легенду старательно культивировал отдел
реализации фордовских автомашин, ибо в конечном
итоге она являлась не чем иным, как ценным деловым
капиталом.
Но во время экономического кризиса 1929—1932 гг.
Форд сбросил лицемерную маску и предстал перед всеми
во всем своем капиталистическом безобразии. Еще без-
жалостнее, чем другие капиталисты, он выбрасывал
рабочих со своих заводов, обрекая их на голод и лише-
ния. И выделялся этим даже среди наиболее яростных
противников любых мер по обеспечению социального
страхования, направленных на облегчение тяжелой
участи трудящихся. По сути, Форд полностью созрел
для поддержки любого потенциального фашистского
движения в Америке.
Антирабочая сущность Форда полностью проявилась
7 марта 1932 г., во время так называемого побоища в
Дирборне. Это кровавое событие произошло в самый раз-
гар кризиса, когда по меньшей мере половина рабочих
Детройта не имела работы, голодала, а всеобщее обни-
щание достигло крайней степени. Усилия Коммунисти-
ческой партии в это время были сосредоточены главным
образом на проведении общенациональной кампании
за социальное обеспечение и предоставление помощи
безработным, в ходе которой Союз автомобилестроите-
лей (Лига профсоюзного единства) и советы безработ-
ных организовали демонстрацию на заводе Форда в
Дирборне. Накануне демонстрации был проведен подго-
товительный митинг, на который я был приглашен в ка-
честве основного оратора.
Митинг, на котором присутствовало несколько тысяч
рабочих, прошел мирно; я спокойно уехал ночным
поездом в Милуоки, где мне предстояло выступить на
следующий день. Представьте мое состояние, когда,
будучи там, я узнал из газет, что в Дирборне полиция
устроила настоящее побоище.
Согласно нашему плану, демонстрация безработных
должна была дойти до ворот завода Форда, передать
свои требования предоставления работы и помощи и
201
разойтись. Но Форд отказал своим голодающим рабочим
даже в этом призрачном праве на подачу петиций.
Как только колонна демонстрантов приблизилась к за-
воду, городская полиция и банда наемных головорезов
открыли по ниг4 огонь из винтовок и пулеметов и забро-
сали их гранатами со слезоточивым газом. Мирная
демонстрация была расстреляна; четверо рабочих убито
и пятьдесят ранено. Это было хладнокровное, преднаме-
ренное убийство.
Разумеется, капиталистическая пресса Детройта не-
замедлительно обвинила рабочих в организации мяте-
жа, который привел к таким трагическим последствиям.
Агентства новостей поспешили распространить по всей
стране версию, что я, как основной докладчик на подго-
товительном митинге, несу личную ответственность за
события в Дирборне и что меня следует арестовать
вместе с другими руководителями детройтских комму-
нистов по обвинению в убийстве. Все это я узнал в Ми-
луоки, поэтому сразу же после своего выступления там
выехал в Нью-Йорк, чтобы подготовиться к защите.
Поскольку к этому времени еще не истек срок трех-
летнего условного приговора, вынесенного мне за учас-
тие в демонстрации 6 марта 1930 г., и меня отпустили
на свободу под честное слово, я должен был каждые две
недели отмечаться в полиции и сообщать о своем место-
нахождении. И надо же было так случиться, что именно
в тот день, когда я вернулся в Нью-Йорк, мне было необ-
ходимо идти отмечаться в полицию. Вот как развива-
лись события в тот памятный для меня день.
Стоило мне появиться на пороге полицейского
участка, как ко мне бросились несколько полицейских.
«Ты-то нам и нужен,— с торжеством в голосе произнес
один из них,— только на этот раз из-за убийства».
Остальные громко засмеялись и стали отпускать ци-
ничные шуточки насчет «горячего стула» в Синг-Синге*.
Как раз в это время заседала комиссия по делам
условно осужденных, и мое дело сразу же было рассмот-
рено. Я не сомневался, что меня бросят в тюрьму за
нарушение режима условно осужденного, а также об-
винят в убийстве. Но дирборнское побоище было на-
столько жестоко, неоправданно и бесчеловечно, что мест-
* Имеется в виду электрический стул, на котором совершалась
казнь в тюрьме Синг-Синг.— Прим. ред.
202
ные власти, а вернее, сам Генри Форд, опасаясь неже-
лательных разоблачений и огласки, решили, что лучше
всего не раздувать его и все, что с ним связано. Поэтому
они не стали поддерживать обвинений против меня и
местных руководителей.
Но не могла же нью-йоркская полиция так просто
отпустить меня. Мне было заявлено, что условно осуж-
денный не имеет права разъезжать по всей стране,
организуя безработных. Поэтому комиссия обязала
меня в течение двух лет до истечения срока приговора
не удаляться за пределы городской черты Нью-Йорка.
Официально меня предупредили, что если я под любым
предлогом покину город, то буду немедленно упрятан
в тюрьму.
Такой поворот событий был для меня довольно
неприятен. Мне никогда не нравилось жить в Нью-Йор-
ке, и то, что меня принудили именно к этому, вызвало у
меня естественное чувство протеста. Но делать было не-
чего, и на несколько последующих месяцев границы
Большого Нью-Йорка стали стенами моей тюрьмы. Так
продолжалось до тех пор, пока меня не выдвинули
кандидатом в президенты США от Коммунистической
партии на выборах 1932 г. Этот факт поставил нью-
йоркскую полицию в затруднительное положение. С од-
ной стороны, полицейские власти не хотели, чтобы я
имел возможность свободно разъезжать по стране, «под-
стрекая» рабочих, с другой же — боялись задерживать
меня в Нью-Йорке, создав мне тем самым ореол вели-
комученика. В конце концов они решили снять запрет
на передвижение, но при этом по малейшему поводу
продолжали угрожать мне арестом в любое время.
Всеобщая стачка в Сан-Франциско
Всеобщая стачка в Сан-Франциско летом 1934 г. ста-
ла для меня настоящим испытанием. После тяжелейше-
го инфаркта, который случился у меня во время пре-
зидентской избирательной кампании 1932 г., когда я
выступал как кандидат от Коммунистической партии,
я поехал по настоянию врачей в Калифорнию подле-
читься. Моя нервная система была совершенно истоще-
на, и мне был предписан полный покой и отдых, особен-
но от всего, что было связано с политикой. И надо же
203
было так случиться, что, как только я приехал в Ка-
лифорнию, там началось одно из величайших и наибо-
лее волнующих сражений в истории американского
рабочего движения.
Всеобщая стачка в Сан-Франциско явилась продол-
жением забастовки портовых грузчиков всего побе-
режья, которая началась 9 мая под руководством Гарри
Бриджеса. Было очевидно, что предприниматели Тихо-
океанского побережья попытаются любой ценой сломить
этот могущественный профсоюз грузчиков, ибо они не
забыли, как незадолго до этого десять морских цеховых
союзов объединились, выработали общую платформу и
организовали забастовку 30 тыс. рабочих, буквально
парализовавшую всю судостроительную промышлен-
ность побережья.
Ситуация теперь сложилась в самом деле напряжен-
ная. Предприниматели использовали все доступные им
средства, чтобы разгромить забастовку: штрейкбрехе-
ров, подкуп посредников и продажных профсоюзных
лидеров, жестокие полицейские меры,— но рабочие не
дрогнули; несмотря на яростные попытки капиталисти-
ческой прессы возбудить среди населения ненависть
к забастовщикам, рабочие всех отраслей производства
все теснее сплачивались вокруг сражавшихся су-
достроителей.
Бушевавшие во Фриско страсти не могли не захва-
тить и меня, хотя в результате того, что моя нервная си-
стема была полностью расшатана, я находился на грани
коллапса. Еще больше ухудшало мое состояние то об-
стоятельство, что я не мог сколь-либо серьезно помочь
этой крупнейшей забастовке, ибо был так слаб, что даже
с местными партийными руководителями не мог гово-
рить о делах. Доктор предупредил меня, что при ма-
лейших болях во избежание сердечного приступа я
должен немедленно покинуть Фриско.
Боевой дух масс нарастал с каждым днем. Рабочие
поняли, что поражение судостроителей будет поражени-
ем всего рабочего движения. В этих условиях руководи-
тель Калифорнийского отделения Коммунистической
партии Сэм Дарси выдвинул лозунг всеобщей стачки,
который, несмотря на противодействие консервативных
профсоюзных лидеров, был подхвачен во всем городе:
один за другим местные союзы высказывались в под-
держку предложения о полном прекращении работы.
204
6 июля полиция зверски убила двух пикетчиков,
после чего события стали развиваться в нарастающем
темпе. Рабочие были крайне возмущены таким произво-
лом, и уже 8 июля водители грузовиков, несмотря
на противодействие профсоюзного руководства, приня-
ли решение бастовать с 12 июля. Их сразу же поддер-
жали другие союзы в Сан-Франциско и Окленде, и к
16 июля в районе залива бастовало уже 150 тыс. рабо-
чих. Забастовочное движение стремительно распростра-
нялось по всему Тихоокеанскому побережью, а весь рай-
он залива был практически парализован. Вся страна
была поражена силой и размахом этого движения.
Предприниматели Калифорнии были ошеломлены и
напуганы, они пустили в ход весь арсенал средств для
срыва забастовки. Уже на второй день против стачечни-
ков было брошено по крайней мере 30 тыс. солдат, по-
лицейских и «бдительных». Газеты взахлеб кричали о
«восстании», о том, что коммунисты готовятся устано-
вить Советы. Правительственные посредники и продаж-
ные профсоюзные лидеры пытались подорвать эту бес-
примерную забастовку как изнутри, так и извне. Банды
полицейских и «бдительных» начали террористические
рейды против Коммунистической партии и других
левых организаций.
Охватившее и меня всеобщее возбуждение, равно как
и сознание своей неспособности хоть чем-то реально
помочь своим товарищам, привело меня на грань кол-
лапса. Но и этого мало; возник новый фактор, сделав-
ший мое положение еще более невыносимым. Дело в том,
что о моем пребывании в городе не было широко из-
вестно и существовала опасность, что, если полиция
или пресса узнают, что я в Сан-Франциско, это может
сыграть на руку тем, кто «охотился на красных», кто
звонил во все колокола, заявляя, что коммунисты пы-
таются совершить революцию. Моему присутствию здесь
могли придать зловещий смысл, и это не могло серьезно
не отразиться на забастовке. В довершение всего верный
прислужник капитала Уильям Грин публично осудил
всеобщую стачку и заявил, что за ней стоит Фостер.
Поэтому, чтобы избежать возможных провокаций, в
самый разгар борьбы товарищи вывезли меня в один из
близлежащих городков.
Именно в это время капиталистические силы нанесли
удар по всеобщей забастовке, и в этом их главными по-
205
собниками стали Ванделер и другие реакционные проф-
союзные лидеры из Рабочего союза Сан-Франциско.
Именно они отказались распространить забастовку на
газеты, электростанции и паромные переправы; они
выдавали разрешения на грузовые перевозки; разреши-
ли открыть рестораны вместо того, чтобы организовать
пункты питания для забастовщиков; не установили в го-
роде рабочее патрулирование; в первый же день за-
бастовки вернули на работу водителей трамваев на
Маркет-стрит и ничего не сделали, чтобы распростра-
нить забастовку по всему побережью. Короче говоря,
именно они подрывали забастовку всеми доступными
им способами, и их разрушительная деятельность до-
полнялась террором «бдительных», направленным в
самое сердце стачки — против коммунистов и других
рабочих активистов.
Наконец, 19 июля, на четвертый день всеобщей стач-
ки, Ванделер и его клика из АФТ решили, что настало
время ее погубить. Они представили в объединенный ста-
чечный комитет Сан-Франциско резолюцию, призывав-
шую к окончанию стачки, и обращение к предпри-
нимателям согласиться на арбитраж. Эти предложения
вызвали в комитете острую борьбу. Многие рядовые его
члены требовали продолжения и расширения стачки,
но решение принималось простым поднятием рук в
объединенном стачечном комитете, где с самого начала
были сильны позиции консервативных элементов, и офи-
циальный подсчет голосов показал, что 191 голос про-
тив 174 — за прекращение всеобщей стачки. Некоторые
члены комитета утверждали, что эти результаты фаль-
сифицированы, настаивая на том, что большинство про-
тив ее прекращения. Однако руководство комитета от-
казалось провести поименное голосование, резолюция
была объявлена принятой, собрание закрытым, а всеоб-
щая сан-францисская стачка законченной. На сле-
дующий день аналогичные действия были предприняты
и в других городах. 30 тыс. судостроителей остались
бороться в одиночку.
Всеобщая стачка в Сан-Франциско была сломлена не
в результате массированной фронтальной атаки пред-
принимателей и правительства, не из-за ослабления
боевого духа рабочих; смертельный удар ей нанесло
реакционное руководство АФТ. К моменту, когда стачка
была прекращена, движение в целом продолжало нарас-
206
тать. Все более широкие массы трудящихся присоедини-
лись к борьбе или были готовы вступить в нее. Вплоть
до дня предательства к забастовке продолжали при-
соединяться все новые города, и все побережье стре-
мительно превращалось в арену борьбы. За всеобщую
забастовку проголосовали профсоюзы в Портленде,
сильные забастовочные настроения царили в Такоме,
Сиэтле, Лос-Анджелесе и во многих других судострои-
тельных центрах побережья. Кроме того, растущее недо-
вольство существующими условиями начали проявлять
и калифорнийские железнодорожники — настолько
глубоко было воздействие этой великой битвы на весь
рабочий класс побережья. Если бы стачечный комитет
Сан-Франциско в тот момент призвал к всеобщей за-
бастовке, то на его призыв откликнулись бы рабочие
всего побережья. Но лидеры АФТ боялись такой борьбы
едва ли не больше, чем предприниматели, и поэтому как
можно скорее постарались подорвать ее.
С политической точки зрения всеобщая стачка в
Сан-Франциско стала кульминацией забастовочной
борьбы рабочих в 1934 г., и главную роль в этом сыграла
Коммунистическая партия. Несмотря на формальное по-
ражение забастовки, судостроители добились заключе-
ния выгодных для них соглашений, а позиции проф-
союзов усилились на всем Тихоокеанском побережье.
Это была исключительно важная глава в истории амери-
канского рабочего движения.
Сталелитейщики в 1937 г.
Когда Конгресс производственных профсоюзов,
возглавляемый Джоном Л. Льюисом, начал свою кампа-
нию 1936—1937 гг. по организации рабочих сталели-
тейной промышленности, я, естественно, желал ему
всяческих успехов. Я был рад видеть, как организо-
ванное рабочее движение вновь завоевывает позиции в
сталелитейной промышленности, где по-прежнему
сохранялись поистине рабовладельческие порядки и
условия труда. И я был в восторге, когда эта кампания
завершилась в конце концов подписанием соглашения
между Стальным трестом и вновь созданным проф-
союзом.
Джон Л. Льюис продемонстрировал прекрасные ор-
ганизаторские способности и умение реально оценивать
207
обстановку. Я много раз видел его на съездах АФТ и
Объединенного союза горняков, но лишь один раз имел
с ним непосредственный разговор, во время кампании
по организации рабочих сталелитейной промышленнос-
ти в 1919 г. Как новый руководитель Объединенного
союза горняков, Льюис направил нам на помощь
группу организаторов этого союза. Одного из них,
очень способного парня, мы послали в самое трудное
место — Янгстаун, где уже многие организаторы потер-
пели неудачу. Этот работал там успешно, но однажды
получил письмо от Льюиса с приказанием срочно вер-
нуться в Индианаполис за другим назначением. Это
сразу поставило перед нами серьезную проблему, так
как в критический момент оставлять Янгстаун без наше-
го главного организатора было весьма рискованно. По-
этому я немедленно направился в Индианаполис, чтобы
попытаться уговорить Льюиса не делать этого.
Но мои уговоры не увенчались успехом. Льюис ска-
зал, что несколько месяцев назад он твердо обещал
направить этого человека в один из западных районов,
где действовал Объединенный союз горняков, и не может
нарушить свое слово. Однако, понимая наши огромные
трудности в работе по организации сталелитейщиков,
он предложил мне взамен на выбор двух любых орга-
низаторов его профсоюза, владеющих иностранными
языками. Таким образом, несмотря на потерю способно-
го работника, нам удалось сохранить свои организа-
ционные позиции в важном для нас районе Янгстауна.
Наша беседа продолжалась довольно долго. Льюис,
который несколько лет до этого был главным организа-
тором АФТ в Питтсбурге, проявил живейший интерес
к нашей кампании. Он буквально забросал меня вопро-
сами. Действительно ли основная масса рабочих орга-
низована? Много ли в профсоюзе американцев? Будут
ли сталелитейщики действительно бастовать? Во время
нашей затянувшейся беседы несколько раз входил
секретарь и сообщал ему, что в соседней комнате собра-
лись члены исполнительного бюро и ждут его. Мог ли
я тогда представить, что Льюис окажется тем человеком,
который добьется победы в грандиозной работе по орга-
низации сталелитейщиков, в том самом деле, в котором в
1919 г. из-за саботажа АФТ мы потерпели поражение!
В соответствии со своей политикой поддержки любой
экономической или политической борьбы масс, незави-
208
еимо от того, проводит ее АФТ, КПП или другая рабо-
чая организации, Коммунистическая партия в 1937 г.
активно поддержала кампанию КПП, что в значитель-
ной мере обеспечило ее успех. Мой личный вклад в это
дело состоял в основном в написании серии брошюр,
обобщавших уроки кампании 1919 г. и опыт производст-
венного юнионизма в целом: «Производственный юнио-
низм» (общие положения производственного юниониз-
ма), «Кампания по организации сталелитейщиков» (ор-
ганизационная стратегия), «Организационные методы
в сталелитейной промышленности» (организационная
тактика), «Что означает забастовка в сталелитейной про-
мышленности» (стачечная стратегия и тактика), «Осно-
вы производственного юнионизма» (организационная
структура и общая политика производственного юнио-
низма).
Успешное завершение проводившейся КПП кампа-
нии по организации сталелитейщиков, несмотря на ее
неудачу на предприятиях компании «Литтл стил»,
явилось ярким свидетельством того, насколько по
сравнению с 1919 г. выросло рабочее движение. В те го-
ды нашу кампанию проводила горстка самоотвержен-
ных активистов, не имевших поддержки могуществен-
ных профсоюзов, которые в то время относились к нам
или враждебно, или безразлично; к тому же мы были
вынуждены начинать нашу кампанию, имея в своем рас-
поряжении мизерную сумму 1400 долл.* Когда же КПП
начинал свою кампанию, он располагал прочной под-
держкой миллиона организованных рабочих, солидным
фондом 500 тыс. долл, и в случае необходимости имел
возможность в любой момент получить еще миллион
долларов.
Обладая значительно большими материальными
средствами, КПП, естественно, имел неизмеримо больше
шансов на успех, чем мы в 1919 г. Кроме того, теперь
существовала более благоприятная политическая си-
туация. В 1936—1937 гг. право рабочих на организацию
* Массовую организационную кампанию 1917 г. в мясоконсерв-
ной промышленности, завершившуюся объединением в профсоюзы
200 тыс. рабочих, мы также начинали, не имея никаких средств.
Единственно, чем мы располагали,— это только обещанием Чикаг-
ского отделения АФТ оплатить расходы на наш первый массовый
митинг.
14—1025
209
союзов и заключение коллективных договоров было
обеспечено федеральным законодательством, в то время
как в 1919 г. сталелитейные компании буквально ты-
сячами увольняли своих рабочих только за вступление
в профсоюз. В 1936—1937 гг. закон обязывал сталели-
тейные компании вести переговоры с представите-
лями своих рабочих, а в 1919 г. судья Гэри высоко-
мерно отказался даже встретиться с комитетом стале-
литейщиков. В 1936—1937 гг. во многих сталелитейных
центрах страны в результате победы «нового курса»
Рузвельта местные власти гораздо чаще позитивно
относились к требованиям рабочих, в то время как в
1919 г. все сталелитейные районы полностью контроли-
ровали ставленники Стального треста, которые без-
жалостно подавляли и терроризировали рабочих.
Помимо этих экономических и политических
преимуществ, успеху КПП способствовал и ряд других
благоприятных факторов: опыт нашей борьбы в 1919 г.,
менее острая языковая проблема, промышленный
подъем (а мы действовали в условиях спада), подъем
рабочего движения (в 1919 г. мы были в обороне) и т. д.
Несмотря на недостаток средств и огромные полити-
ческие трудности, в 1919 г. мы, однако, сумели добиться
организации большинства рабочих отрасли и провели
величайшую в ее истории забастовку. Мы добились от-
мены 12-часового рабочего дня, семидневной рабочей
недели и повышения заработной платы; но самое глав-
ное — мы показали, что сталелитейщиков можно объ-
единить в профсоюз, несмотря на отчаянное сопротивле-
ние Стального треста. И вот появляется КПП, нахо-
дящийся во всех отношениях в более благоприятной
ситуации, и он блестяще завершает работу по организа-
ции профсоюзов, которую мы 18 лет тому назад, будучи
недостаточно сильными, не смогли довести до конца.
В 1919 г. реакционные лидеры АФТ саботировали
кампанию по объединению в профсоюзы рабочих стале-
литейной промышленности и несут поэтому главную
ответственность за ее поражение. В 1936—1937 гг. те
же самые лидеры опять ставили палки в колеса кампа-
нии по организации сталелитейщиков, но на этот раз
КПП был достаточно силен и вопреки им привел наше
движение к победе.
Еще во время нашей кампании 1919 г. я утверждал,
что, если в сталелитейной промышленности рабочие
210
будут объединены в профсоюзы, это приведет к вовлече-
нию в профсоюзы миллионов рабочих в других отрас-
лях. И огромный успех кампаний КПП в автомобиль-
ной, сталелитейной, электротехнической и других отрас-
лях, в результате которых в профсоюзы влилось около
3 млн. новых членов, доказал, что мы были правы.
Рабочие сталелитейной промышленности могли быть
объединены в профсоюзы еще двадцать лет назад или
в любой момент потом, сделай лидеры АФТ что-либо для
достижения этого. Но они были против. Они не хотели,
чтобы огромные массы полуквалифицированных и не-
квалифицированных рабочих объединились в проф-
союзы. И если сталелитейщики и рабочие многих других
отраслей промышленности все эти годы оставались неор-
ганизованными и подвергались жестокой эксплуатации,
если предприниматели имели возможность наживать
на их нужде и страданиях миллионы и миллионы дол-
ларов, то ответственность за это целиком и полностью
несут реакционеры из АФТ.
Глава V
Агенты
врага
В этой главе речь пойдет о некоторых характерных
случаях столкновений с доносчиками, провокаторами,
вооруженными наемниками, штрейкбрехерами, чле-
нами реакционных организаций, которые под предло-
гом охраны порядка и поддержания законности рас-
правлялись с прогрессивно настроенными людьми.
Поскольку я был и рабочим, и профсоюзным активис-
том, я, естественно, часто сталкивался как с явными,
так и со скрытыми защитниками капиталистической
системы. Приводимые ниже случаи показывают, как
эти элементы действовали против рабочего класса.
Джек Петерс
В книге Сиднея Говарда и Роберта Данна «Рабочий
шпион» рассказывается об осведомителе, своего рода
«экспонате № 1»—Дж. М. Петерсе из Уилинга, штат
Западная Виргиния. Петерс был окружным секрета-
рем комитета по подготовке и проведению забастовки
сталелитейщиков в 1919 г. и до своего разоблачения
как платного осведомителя более двадцати лет тайно
работал на специальный отдел корпорации.
Когда мы только собирались приступить к орга-
низации рабочих в районе Уилинга, я попросил мест-
ных профсоюзных руководителей порекомендовать нам
энергичного человека, которому можно было бы пору-
чить проведение этой кампании в округе, и они назвали
Петерса. Он работал в механической мастерской и яв-
лялся членом как профсоюза металлистов, так и Объ-
единенной ассоциации рабочих железоделательной и
сталеплавильной промышленности и жестянщиков. Ему
было около 35 лет; за многие годы работы в профсою-
212
зах и в сталеплавильной промышленности он создал
себе репутацию прямого, скромного и честного человека,
и я решил, что это именно тот человек, который нам
нужен.
Неутомимый труженик, Петерс всегда был на пе-
редовой линии борьбы. Почти каждый вечер до полу-
ночи он проводил на различных заседаниях, а уже
в шесть утра его обычно можно было встретить у ворот
какого-нибудь завода с листовками. Он работал так
много, что его здоровье оказалось подорванным, и это
перенапряжение привело впоследствии к его прежде-
временной смерти.
Вскоре благодаря умелому и энергичному руковод-
ству Петерса мы создали сильные союзы на всех заво-
дах Уилинга, и когда забастовали 27 тыс. рабочих, то
остановились все заводы без исключения. Петерс не
знал усталости на протяжении всей забастовки. Более
того, пунктуально следуя линии, разработанной на-
шим национальным комитетом, он вел неослабную
борьбу против пораженческой политики реакционных
лидеров Объединенной ассоциации рабочих железоде-
лательной и сталеплавильной промышленности и жес-
тянщиков.
Мы все пришли к единому мнению: Петерс — пре-
красный организатор и проделал замечательную работу.
Его авторитет был исключительно высок среди проф-
союзных активистов на протяжении всей кампании. Я
ему полностью доверял. И вдруг — как гром с ясного
неба. Оказалось, что этот спокойный, энергичный,
скромный, способный организатор был... платным осве-
домителем, столь же энергично и деловито продавав-
шим рабочих хозяевам сталелитейных заводов.
Петерс был разоблачен только после его смерти.
До этого он был представителем профсоюза метал-
листов на переговорах с предпринимателями и пред-
седателем Центрального рабочего совета Уилинга. Он
болел туберкулезом; поглощавшая все его силы работа
по организации сталелитейщиков резко обострила бо-
лезнь и вызвала его преждевременную кончину. Смерть
Петерса глубоко опечалила рабочих всего округа, и
ему были устроены пышные похороны. И вдруг, ровно
через день, его разоблачили как платного осведоми-
теля. Впечатление было ошеломляющим.
Произошло это следующим образом. На второй или
213
третий день после смерти Петерса, непосредственно
перед его похоронами, подруга одного из представи-
телей рабочих на переговорах с предпринимателями
получила от агентства по трудоустройству предложение
поработать в спецотделе корпорации вместо заболевшей
сотрудницы. Ей дали перепечатывать донесения от сек-
ретных агентов, и она была изумлена, когда увидела,
что одно из них принадлежит только что скончавшему-
ся Петерсу. Тайком она сняла копию с этого донесения.
Члены профсоюзного комитета тут же под благовид-
ным предлогом проникли в комнату Петерса и обна-
ружили множество документов, недвусмысленно сви-
детельствовавших о том, что Петерс был платным аген-
том корпорации. Местная профсоюзная газета издала
специальный выпуск, посвященный этому сенсацион-
ному разоблачению. Я, как и все, поверил в это с тру-
дом.
Мы знали, что в нашем движении по организации
сталелитейщиков было полно шпионов, доносчиков и
провокаторов, и постоянно стремились их обнаружить.
Знал это и Петерс и умело заметал все следы своей
шпионской деятельности. Будучи опытным осведоми-
телем, он работал старательно, всегда стремясь на-
ходиться на ключевом посту; жил он скромно, так как
понимал, что первые же признаки материального бла-
гополучия вызовут законные подозрения в том, что у
него имеются сомнительные источники доходов; он
никак не проявлял своей заинтересованности в полу-
чении «ненужной» информации, и зачастую дело до-
ходило до того, что мы просто обязывали его при-
сутствовать на тех или иных заседаниях нашего на-
ционального комитета. Это был коварный и умный
доносчик.
Поллард
Не менее хитрым и коварным провокатором был
Поллард. Я столкнулся с ним в Чикаго во время круп-
ной кампании АФТ в 1917—1918 гг. по организации
рабочих мясоконсервной промышленности. В то время
я был национальным секретарем АФТ по этой отрасли.
Поллард работал скорняком и слыл самым квалифици-
рованным рабочим в этой наиболее престижной про-
фессии в мясоконсервной промышленности. Коренной
214
американец лет тридцати, умный и деятельный, пре-
красный оратор и способный организатор, он и внешне
выглядел весьма привлекательно. Короче говоря, Пол-
лард был незаурядной личностью и особенно выде-
лялся на фоне рабочих консервного завода, большинство
которых составляли иммигранты. С такими хорошими
данными он мог бы стать настоящим рабочим лиде-
ром, но у него было гнилое нутро. Он был не кем иным,
как одним из паразитов на здоровом теле рабочего
класса — презренным провокатором.
Свою подлую деятельность Поллард начал как
штрейкбрехер в штате Омаха во время общенациональ-
ной забастовки рабочих мясоконсервной промышлен-
ности в 1904 г. Затем этот ловкий и беспринципный
человек был завербован консервными фирмами и стал
их главным осведомителем и провокатором. В тече-
ние десяти лет он перебирался из одного центра мясо-
консервной промышленности в другой и везде прова-
ливал все попытки создать профсоюзные организации.
Где бы у молодого профсоюза ни появлялись шансы
на успех, вездесущий Поллард оказывался тут как
тут: он внедрялся в него, и вскоре едва оперившаяся
организация разваливалась либо из-за несвоевремен-
ной забастовки, либо из-за массового выхода из нее
рабочих, либо в силу внутренних разногласий, либо
по каким-то иным причинам, ловко используемым Пол-
лардом.
Поллард был разоблачен случайно. В Нью-Йорке на
мясоконсервных заводах начал создаваться профсоюз.
И, как следовало ожидать, тут же появился Поллард;
один из рабочих агитаторов, знавший его, мимоходом
заметил организатору профсоюза: «Раз этот «подрыв-
ник» здесь, значит, наш профсоюз скоро распадется,
это его специальность». Такие слова поразили органи-
затора, однако при первой же попытке выяснить суть
дела он убедился, что, действительно, там, где Поллард
работал в последние годы, профсоюзы или были раз-
громлены, или распались. Несколько членов проф-
союзного комитета заманили Полларда в укромное
место и заставили его во всем сознаться. Затем его
вышвырнули из профсоюза.
Это случилось примерно в 1914 г. Сразу после
разоблачения Поллард исчез, но во время нашей боль-
шой кампании по организации рабочих скотопригон-
215
ных дворов снова появился на нашем горизонте: ока-
залось, что он поступил работать на консервный завод
«Вильсон энд компани» в Чикаго. Рабочие этого завода
были новичками в Союзе рабочих мясной промыш-
ленности и, естественно, не знали, кто такой Поллард.
Джек Джонстон и я являлись руководителями Ра-
бочего совета Союза рабочих скотопригонных дворов,
но поскольку мы были направлены участвовать в
этой кампании как бы со стороны, от федерации
профессиональных союзов, то также были с ним незна-
комы. Его знали только несколько высших должност-
ных лиц в Союзе рабочих мясной промышленности,
но они не работали непосредственно с рабочими и
не имели понятия о том, что он вновь объявился.
Так в суматохе, которая сопутствовала организации
200 тыс. рабочих в масштабе всей страны, Полларду
удалось вступить в профсоюз. Со свойственной ему
энергией он приступил к созданию союза на заводе
Вильсона; рабочие полюбили его, и почти сразу же он
стал популярным рабочим лидером на этом крупном
предприятии.
В то время руководители Союза рабочих мясной
промышленности, которым было известно истинное ли-
цо Полларда, еще не знали, что он вновь появился.
Так продолжалось некоторое время; авторитет Пол-
ларда среди рабочих быстро рос, и вдруг его уволь-
няют якобы за профсоюзную деятельность. Это сразу
же создало на заводе забастовочную ситуацию. В то
время мы готовили общенациональную забастовку ра-
бочих консервных заводов, и увольнение Полларда бы-
ло явной попыткой хозяев нанести удар по нашей ге-
неральной стратегии путем провоцирования преждевре-
менной локальной забастовки. Я сразу же это понял,
когда генеральный секретарь Союза рабочих мясной
промышленности Лейн сообщил мне, что уволенный
Поллард — известный провокатор.
Мы немедленно вызвали Полларда. И представьте
наше удивление, когда он сразу же подтвердил нам
истинную подоплеку своего увольнения, сказав, что
все это дело — провокация, цель которой вызвать
поспешную и обреченную на провал забастовку. Он
заявил, что сам категорически против такой забастов-
ки, так как она поставит профсоюз под угрозу разва-
ла, и предложил, чтобы вопрос о его восстановлении
216
был урегулирован в установленном порядке. Затем
Поллард подробно рассказал нам о своей многолетней
и грязной карьере платного провокатора, которая,
по его словам, началась тогда, когда, будучи молодым,
неопытным рабочим, он стал штрейкбрехером. Вместе
с тем он заверил нас, что испытывает сильные угры-
зения совести и готов искупить свою вину. В подтверж-
дение своих намерений он привел свою добросовестную
организационную деятельность среди рабочих завода
Вильсона и свой нынешний отказ завлечь их в постав-
ленную хозяевами ловушку. Более того, он готов был
пойти к пользующимся уважением рабочим завода и
объяснить им, что хозяева пытаются спровоцировать
их на неподготовленную забастовку.
Это заявление и покаяние Полларда сбило нас с
толку. Мы были достаточно хорошо знакомы с улов-
ками разоблаченных рабочих шпионов, чтобы клюнуть
на его разглагольствования об угрызениях совести или
ссылки на добросовестную организаторскую работу.
Вместе с тем мы были озадачены его отказом помочь
предпринимателям осуществить их намерения —
вызвать преждевременную забастовку, которая в тот
период нанесла бы удар всей нашей кампании. Что
это — искреннее желание помочь нам или хитроумный
ход, смысла которого мы не понимали? Дело в том, что
Поллард пользовался у рабочих таким авторитетом,
что мог бы спровоцировать их на эту забастовку, даже
если бы мы разоблачили его как провокатора; он это
прекрасно понимал и сказал нам об этом прямо в лицо.
Поэтому мы, хотя и не могли доверять человеку с
такой репутацией, все-таки склонялись к тому, чтобы
поверить, что он по той или иной причине расходится с
хозяевами и отказывается подрывать профсоюз.
Наша уверенность в этом окрепла, когда мы обсуж-
дали дело Полларда и вопрос о его восстановлении
с управляющим «Вильсон энд компани» Фрейзи, ко-
торый вовсю поносил Полларда, называя его «дву-
личным хорьком» и провокатором, и заявил, что не по-
зволит ему работать на «Вильсон энд компани» ни
одного дня. Театральным жестом он вынул из выдвиж-
ного ящика своего стола толстую пачку еще не рассмот-
ренных жалоб рабочих и сказал, что готов немедленно
удовлетворить все эти жалобы, если мы не будем тре-
217
бовать восстановления Полларда. Мы отвергли его
предложение, и тогда Фрейзи не удержался, чтобы не
съязвить, что, дескать, все владельцы консервных за-
водов смеются над тем, что мы защищаем провокатора.
Но чем более рьяно хозяева нападали на Полларда,
тем больше мы склонялись к тому, чтобы продолжать
его защищать. Но нам не удалось восстановить Пол-
ларда на работе: отраслевой промышленный арбит-
раж, выполняя волю хозяев, решил дело не в нашу
пользу.
Однако Поллард продолжал работать в профсоюзе,
и вскоре его влияние усилилось до опасных размеров.
Поэтому мы приняли решение его разоблачить. Сде-
лать это поручили национальному секретарю Союза
рабочих мясной промышленности Денису Лейну, так
как Поллард входил в эту организацию. Сам Лейн, ко-
торый был ультрареакционером и не пользовался у
рабочих никакой популярностью, опасался умного и
влиятельного Полларда, видя в нем потенциального
конкурента. Поэтому он с особым рвением взялся за
дело.
Сам процесс разоблачения, проходивший на рас-
ширенном заседании местного профсоюзного отде-
ления, объединявшего 50 тыс. организованных ра-
бочих мясоконсервной промышленности Чикаго, был
весьма драматичен. Лейн яростно обрушился на Пол-
ларда. Рабочие, пораженные услышанным, хранили
гробовое молчание. Поллард сидел бледный как смерть,
слушая эти страшные обвинения. После окончания вы-
ступления Лейна он встал, признал все обвинения спра-
ведливыми и в свою защиту снова сослался на угры-
зения совести и добросовестную работу в союзе. Затем,
словно предчувствуя, что его ожидает, прошел по цент-
ральному проходу к столу секретаря, положил свою
профсоюзную карточку и заявил, что, несмотря ни на
что, будет продолжать честно служить делу рабочего
движения.
Сказав это, Поллард направился к выходу. Но в
это время рабочие стали приходить в себя от изумле-
ния, вызванного тем, что их лидер, которому они так
верили, оказался провокатором, вскочили со своих
мест и стали громко его освистывать. Поллард бро-
сился бежать к двери, продираясь сквозь кулаки и
пинки разгневанных рабочих. Ему удалось выбраться
218
из зала, и он помчался по улице, преследуемый груп-
пой разъяренных рабочих.
«Да,— подумал я,— Полларду конец». Но не тут-
то было. От хитрого и изворотливого Полларда не
так-то легко было избавиться. Он поступил работать на
маленький консервный завод в Чикаго, и Лейн, считая,
что с Поллардом покончено навсегда, не воспрепятство-
вал этому. Там Поллард быстро приобрел влияние
среди рабочих. Ему удалось этого добиться не только
благодаря своей необычайной ловкости и умению убеж-
дать, но и в силу специфической ситуации, сложив-
шейся на этом заводе.
С 1904 по 1917 г. рабочие мясоконсервной промыш-
ленности по всей стране были практически не объ-
единены; только в Чикаго находился единственный
завод, где рабочим удалось создать и сохранить свою
организацию, и именно на этот завод поступил Поллард.
Долгие годы это небольшое предприятие являлось как
бы пристанищем для занесенных в «черные списки»
профсоюзных активистов всей отрасли. Эти рабочие,
многие годы участвовавшие в борьбе, пользовались
огромным уважением у новых членов профсоюза. И
все эти годы, кргда на работу брали только нечленов
профсоюза, рабочие этого завода вели ожесточенную
борьбу против ультрареакционера Лейна. Не удиви-
тельно, что Поллард ловко сыграл на их чувствах и
вскоре убедил их, что стал жертвой интриг Лейна.
Это может показаться невероятным, но ему удалось
добиться того, что все рабочие этого завода подписали
петицию с требованием восстановить его в профсоюзе.
Престиж Полларда среди его друзей — рабочих ак-
тивистов этой многолетней профсоюзной цитадели был
столь велик, что Лейн не мог открыто противостоять
их требованию и был вынужден пойти на хитрость:
он согласился на восстановление Полларда в проф-
союзе, но без права голоса или права быть избранным.
Однако хитрый Поллард полностью расстроил этот
замысел на первом же профсоюзном собрании. Он веж-
ливо попросил председателя местного профсоюза сооб-
щить ему и всем собравшимся, какая статья профсоюз-
ного устава предусматривает членство без права голоса
или избрания. Председатель был вынужден признать,
что такой статьи не существует, и друзья Полларда
немедленно внесли предложение, чтобы его признали
219
полноправным членом профсоюза. И, к ужасу Лейна,
это предложение было принято подавляющим боль-
шинством.
В этом был весь Поллард: мы были уверены, что с
ним покончено, а он не только восстановился в проф-
союзе, но и полез в руководители. Этот мерзавец, ко-
торый всего несколько недель назад был с позором
изгнан из профсоюзных рядов и едва не поплатился
при этом жизнью, этот уличенный и сознавшийся про-
вокатор теперь оказался героем. Всех нас, знающих,
какую глубокую и неугасимую ненависть питают ра-
бочие к провокаторам и осведомителям, «возрождение»
Полларда просто потрясло.
Но этим дело не кончилось. В местном профсоюзном
отделении вскоре должны были состояться выборы, и
Поллард при поддержке многих старых членов проф-
союза, поверивших в искренность его раскаяния, стал
кандидатом на председательский пост. Но мы не могли
верить такому человеку и открыто выступили против
него. И только мобилизовав все свои силы, с трудом
собрали чуть-чуть больше голосов и провалили его
на выборах.
Некоторое время спустя Поллард куда-то исчез, и
никто толком не знал, что с ним произошло. Так я
потерял из виду самого хитрого и изворотливого из
всех встреченных мной рабочих-провокаторов. Я так и
не смог до конца понять, действительно ли Поллард
стремился искупить свой грех или же он задумал ка-
кой-то сверххитрый ход, который позволил бы ему
продолжать, но гораздо более эффективно, свою прово-
каторскую деятельность.
Дональд Восс
Когда братья Макнамара, следуя неудачному совету
Клэренса Дэрроу, Линкольна Стеффенса и прочих,
11 апреля 1911 г. признали себя виновными в том, что
взорвали динамитом здание лос-анджелесской газеты
«Таймс», было заключено соглашение с окружным
прокурором, одно из условий которого заключалось в
том, что все обвинения и преследования других проф-
союзных активистов будут прекращены. Но это согла-
шение было нагло нарушено: многих активистов при-
влекли к ответственности, а Мэтта Шмидта и Дейва
220
Каплана арестовали по обвинению в соучастии во взры-
ве здания газеты «Таймс».
Выдал их полиции некто Дональд Восс. Восс вырос
в «Хоум колони», близ Такомы, штат Вашингтон. Эта
колония была основана на кооперативных началах в
90-х годах XIX века, но уже задолго до описываемых
событий в ней восторжествовал принцип частной собст-
венности. Некоторое время в 1912 г. я жил в этой
колонии и лично знал Восса, который в то время был
долговязым юнцом. От других мальчишек поселка он
отличался тупостью, трусостью и тем, что на него
нельзя было положиться. Его единственным сомнитель-
ным «достижением» было то, что он мог есть землю.
Несмотря на то что Восс воспитывался в радикальной
среде, он оказался совершенно невосприимчивым к
левым идеям.
У. Дж. Бернс вошел в контакт с Воссом вскоре
после взрыва в здании газеты «Таймс». Он направил
несколько тайных агентов в «Хоум колони», пресле-
дуя двойную цель: собрать материал против редактора
местной газеты «Эджитейтор» Джея Фокса, борца и
активиста, ставшего известным после событий на
Хеймаркет-сквер в Чикаго, и найти Шмидта и Каплана,
связи которых с анархистами ни для кого не были
секретом. Агенты Бернса под видом землемеров сняли
комнату в доме Восса, и таким образом Бернс получил
возможность легко завербовать слабовольного Дональ-
да.
Восс легко смог установить контакт с радикальными
элементами и, поскольку его мать была анархисткой,
со временем вывести Бернса на Шмидта и Каплана.
Последний имел небольшую парикмахерскую в одной
из глухих общин неподалеку от Такомы, и Воссу
удалось узнать об этом. Но Бернс не стал арестовывать
Каплана сразу же, так как это могло спугнуть Шмидта,
а установил за ним слежку. Шмидт скрывался неда-
леко от Нью-Йорка и не терял связи с анархистами.
Бернс узнал об этом через Восса, и однажды Восс
объявился в Нью-Йорке, а Эмма Гольдман совершила
непростительную глупость, позволив ему выяснить
точное местонахождение Шмидта. И вот тут Бернс
сцапал Шмидта и Каплана одновременно.
Хотя толком никто ничего не знал, было ясно, что
Шмидта и Каплана, скорее всего, выдал провокатор.
Подозрение пало и на Восса, так как его частые поездки
221
свидетельствовали о том, что он располагает неизвест-
но откуда взявшимися лишними деньгами. В конце
концов Восс был случайно разоблачен. Он остановился
в Сан-Франциско у друзей-анархистов, и случилось так,
что один из них, уезжая из города, взял по ошибке
вместо своего чемодана чемодан Восса. Я думаю, что,
открыв его, он сразу же обо всем догадался: множество
железнодорожных билетов, счетов из отелей, писем и
прочих документов неопровержимо свидетельствовали
о позорной деятельности Восса. Поскольку тот вряд
ли смог бы объяснить, откуда все это, он тут же удрал,
обнаружив пропажу чемодана.
Если бы не это случайное разоблачение, Бернс, не-
сомненно, и впредь использовал бы Восса в качестве
своего тайного агента в революционном движении.
Теперь же ему ничего не оставалось делать, кроме как
использовать Восса в качестве свидетеля обвинения на
процессе Каплана и Шмидта. Оба они были осуждены.
После своего предательства мерзавец Восс исчез среди
отбросов преступного мира, и его больше нигде никогда
не встречали.
Ловушка для шпиона
Когда в 1919 г. мы проводили массовую кампанию
по организации сталелитейщиков, стальные компании
всячески старались внедрить в наши ряды шпионов и
провокаторов всех мастей. Многих из них мы разобла-
чили. Мне вспоминается один интересный случай
систематической кражи протоколов заседаний нашего
Национального комитета по организации рабочих же-
лезоделательной и сталеплавильной промышленности.
Дружески относившийся к нам человек из лагеря пред-
принимателей, чье имя не стоит раскрывать и сейчас,
информировал нас, что «Юнайтед Стейтс стил кор-
порейшн» регулярно получает протоколы заседаний
нашего Национального комитета, делает их фотокопии
и рассылает своим филиалам. Наш друг показал нам
одну такую фотокопию и сказал, что имеет возможность
получать и другие по мере их поступления; однако,
кто занимается этим, он не знал.
Где происходила утечка? Кто же этот шпион, кото-
рый имеет доступ к нашим документам? Протоколы
хранились в тайне; с них печаталось только 45 копий,
222
после чего я лично уничтожал мимеографические тра-
фареты. Основная часть копий направлялась персо-
нально руководителям входивших в наш союз органи-
заций и членам Национального комитета. Только два
экземпляра посылались в АФТ и два оставались у меня.
В Национальном комитете было три человека, которых
я подозревал в шпионаже (один из них, Роберт Битти,
из профсоюза пожарников, со временем был действи-
тельно разоблачен как шпион), и я перестал посылать
им копии наших протоколов.
Но несмотря на эту предосторожность, наши прото-
колы по-прежнему продолжали попадать в руки врага.
Тогда я решил поставить шпиону ловушку и разрабо-
тал план, посвятив в него только трех членов Нацио-
нального комитета. Суть моего плана состояла в том,
чтобы особым способом пометить каждую из рассылае-
мых копий и, когда фотокопия украденных протоколов
нам будет показана нашим другом, обнаружить источ-
ник утечки информации.
Мы метили протоколы следующим образом. Посколь-
ку обычно в них вносили имена всех присутствовав-
ших на заседании, я с целью закодирования копий про-
токола нашего следующего заседания опустил имя
Э. Н. Ноккелза, секретаря Чикагского отделения АФТ,
а затем впечатал его в конце протокола, и так акку-
ратно, чтобы при беглом осмотре нельзя было обнару-
жить различие между напечатанным на машинке и
мимеографическим текстами. Ловушка состояла в том,
что на каждой копии имя Ноккелза впечатывалось
по-разному (Э., Эд., Эдр., Эдуард, Ноккелз, Нокклз
и т. д.), а затем был составлен поименный список по-
лучателей каждой закодированной копии.
Обычным порядком мы разослали помеченные ко-
пии и с нетерпением ждали целую неделю, прежде
чем смогли получить фотокопию украденного экземпля-
ра. Кто же окажется провокатором? Наше нетерпение
подогревалось еще и тем, что протоколы были разосла-
ны только высшим руководителям профсоюза.
Как мы и ожидали, наш доброжелатель из Сталь-
ного треста передал нам столь долгожданную копию.
И вот она, наша метка, явная и тем не менее не замечен-
ная тем, кто, возможно, и искал что-либо в этом роде.
Мы быстро сопоставили фотокопию с нашим поимен-
ным списком и тут же определили, что украденный
223
документ был послан в Национальное бюро Межна-
ционального братства кузнецов в Чикаго. Проведенное
затем расследование показало, что копии протоколов
находятся в полном порядке в досье, но даже беглый
осмотр следующей папки показал, что агентом была
девушка — секретарь бюро, которую тут же уволили.
Так нам удалось разоблачить еще одного осведомителя
Стального треста.
Плата за штрейкбрехерство
По той же причине, по какой капиталисты восхва-
ляют штрейкбрехеров, рабочие испытывают к ним
глубокую и непримиримую вражду. Они ненавидят
этих трусов, не желающих бороться за свои права,
этих паразитов, пользующихся плодами, добытыми в
борьбе другими, этих предателей, дезертирующих с
поля боя. В английском языке нет другого слова, которое
столь сильно и полно выражало бы презрение к чело-
веку, как слово «скэб»— штрейкбрехер.
Рабочие по-разному ненавидят штрейкбрехеров.
Им омерзительны те рабочие, которые предают своих
же товарищей и прекращают бастовать в самый от-
ветственный момент. Но самую сильную ненависть у
них вызывают штрейкбрехеры-аутсайдеры, и прежде
всего профессиональные штрейкбрехеры, специально
нанятые для срыва забастовки на других предприя-
тиях и в других районах. Это настоящие стервятники,
вырывающие кусок хлеба у детей забастовщиков. Ниже
я расскажу о поучительном инциденте, происшедшем
с одним из таких стервятников.
Любая забастовка не обходится без жертв и лише-
ний для тех, кто бастует, но и штрейкбрехерам нередко
приходится расплачиваться за свое предательство.
Я помню один очень поучительный случай такого рода,
который произошел на лесопильном заводе в Балларде,
близ Сиэтла, где несколько лет спустя я был одним
из организаторов профсоюза рабочих лесообрабаты-
вающей промышленности.
Профессия драншика требовала высокой квалифи-
кации и считалась весьма престижной. Хотя дранщики
составляли относительно немногочисленную группу
среди работников мощной лесоперерабатывающей про-
мышленности северо-западных районов Тихоокеанско-
224
го побережья, они всегда были очень активными, и их
сильный союз существовал многие годы даже тогда,
когда остальные рабочие этой отрасли были неоргани-
зованны. Труд их был нелегок и весьма опасен, по-
скольку они работали с бешено вращающимися пилами,
а сдельщина вынуждала их работать быстро. Особенно
часто они лишались пальцев. Когда на одном из съездов
союза дранщиков делегаты подняли руки, чтобы прого-
лосовать, обнаружилось, что у большинства из них
не хватает одного и более пальцев.
В Балларде дранщики бастовали и боролись со всей
решимостью, но сильные лесоперерабатывающие компа-
нии нанесли им поражение и разгромили местный союз.
Побежденные и озлобленные забастовщики вернулись
на свои рабочие места. На заводах было полно штрейк-
брехеров, многие из которых пришли со стороны; между
ними и вернувшимися на работу членами профсоюза
установились крайне враждебные отношения. Один
из наиболее отъявленных негодяев, профессиональный
скэб, который остался на лесопильном заводе ради
больших денег, особенно гнусно относился к потер-
певшим поражение забастовщикам. Чувствуя покрови-
тельство хозяев и полиции, он действовал нагло и
совершенно безнаказанно; но однажды он попал в беду,
и довольно неожиданным образом.
Чтобы стало понятно, что произошло, нужно сказать
несколько слов о работе дранщика. Дранщик одновре-
менно работал на двух циркульных пилах: одна из
них находилась слева, а другая несколько впереди его,
и обе вращались с бешеной скоростью. Левой рукой
дранщик отпиливал гонт от бруса, а правой торцевал
его на другой пиле. Работа между этими вращающимися
пилами была очень опасна, особенно при сдельщине,
и требовала большой сноровки. Дранщики прекрасно
это осознавали, и тем не менее многие из них лишались
пальцев.
Итак, этот тип работал дранщиком, или, вернее
сказать, пытался овладеть этой профессией. Рядом с
ним работал профсоюзный активист, один из лучших
дранщиков в лесообрабатывающей промышленности.
Люто ненавидя друг друга, они постоянно ссорились.
Штрейкбрехер всячески поносил профсоюзы, а акти-
вист не оставался в долгу и воздавал ему тем же. Акти-
вист работал с точностью часового механизма и делал
15—1026
225
три гонта за то время, пока скэб делал один; он постоян-
но издевался над неповоротливостью штрейкбрехера
и как-то заметил, что через несколько лет тот, возможно,
будет в состоянии получать заработную плату ученика.
Это язвительное замечание привело штрейкбрехера
в бешенство. Его уже давно раздражали сноровка и
легкость, с которой работал наш активист, тогда как
сам он бесконечно ошибался и никак не мог научиться
работать в таком же темпе. А тут он совсем потерял
голову. До этого штрейкбрехер был более чем осторо-
жен и старался держаться подальше от воющих пил,
но теперь он забыл об опасности. Он все быстрее и быст-
рее выхватывал неуклюжими руками гонт из-под пил,
и вдруг... Неловко потянувшись за гонтом левой рукой,
он вместо него схватил диск пилы и в один миг лишился
трех пальцев. Так на лесопилке одним негодяем стало
меньше.
Чикагские гангстеры
Как и многие другие представители левых сил, я
имел множество стычек с гангстерами, контролиро-
вавшими профсоюзы АФТ. Однажды, во время кампа-
нии по организации рабочих мясоконсервных заво-
дов, я оказался в списке одного известного чикагского
гангстера в числе лиц, подлежащих устранению, и был
спасен только благодаря тому, что мои друзья пригрози-
ли расправиться с ним лично, если с моей головы упадет
хоть один волос. Вот один из таких типичных случаев.
Это произошло в 1916 г. в профсоюзе парикмахе-
ров. Как и многие другие чикагские союзы, его местное
отделение было вотчиной бандитов и мошенников, ко-
торые беззастенчиво грабили и обирали рабочих:
крали их членские и вступительные взносы, торговали
рабочими местами, срывали забастовки и т. д. Этот союз
с его несколькими тысячами членов был лакомым
куском, и между двумя гангстерскими шайками велась
ожесточенная борьба за установление над ним контро-
ля: одна из этих шаек положила начало банде бутлег-
геров* и налетчиков О’Доннела, другая же представляла
* Бутлеггерство — незаконное производство, транспортировка и
продажа запрещенных товаров, прежде всего всех видов спиртных
напитков в США в период «сухого закона*.— Прим, перев.
226
собой сборище сицилианских убийц и бандитов, которые
несколько лет спустя вошли в банду Аль Капоне.
Приближались профсоюзные выборы. Как обычно,
вспыхнули стычки и перестрелки. Но вдруг обе шайки
пришли к соглашению относительно наиболее спорной
проблемы — кто будет председателем местного отделе-
ния профсоюза. Неожиданно для всех им оказался
некий Бак, недавно прибывший из штата Вашингтон,
где он был вице-председателем Федерации труда штата.
На предвыборном митинге членов союза Бак произнес
зажигательную речь, которая произвела большое впе-
чатление на рядовых членов профсоюза, и его кандида-
тура была одобрена. Ни та ни другая гангстерские
шайки не препятствовали избранию Бака, очевидно рас-
считывая впоследствии привлечь его на свою сторону.
Но Бак не стал подыгрывать гангстерам. Он высту-
пил за очищение союза от коррупции и терроризма.
Это, естественно, вызвало недовольство обеих банд, и
они стали предпринимать действия, чтобы избавиться
от него. Сицилианская шайка, контролировавшая
финансовый комитет профсоюза, решила нанести удар
по обоим своим противникам — банде О’Доннела и
Баку, приняв предложение об увольнении, якобы с
целью экономии, нескольких людей О’Доннела, которые
содержались на счет профсоюза. Сделано это было та-
ким образом, что формально увольнять их должен был
Бак. Расчет был прост: люди О’Доннела будут изо всех
сил противодействовать увольнению и направят свой
гнев против Бака.
Случайно в эту историю оказался вовлеченным и я.
Однажды на Стейт-стрит я встретил Бака, который
к тому времени стал одним из моих друзей. Он вяло
поздоровался со мной и попросил пойти с ним на встре-
чу с гангстерами О’Доннела и помочь объяснить им,
почему в их услугах профсоюз более не нуждается.
Я поперхнулся от Неожиданности, но согласился, и мы
направились в штаб-квартиру профсоюза киномехани-
ков, где и должна была состояться эта встреча.
Профсоюз киномехаников в то время был, пожалуй,
самым гангстерским во всем Чикаго. Как раз за день
до этого вооруженные боевики из этого профсоюза
устроили на улицах города ожесточенную перестрелку
с боевиками из профсоюза электриков, пытавшимися
установить свой контроль над кинопрокатом. С обеих
15*
227
сторон были раненые, а ведь это была лишь «легкая
ссора» между двумя братскими союзами, входившими
в АФТ. Штаб-квартира профсоюза киномехаников была
похожа на арсенал. Кругом валялось оружие, воору-
женные люди стояли у всех дверей, готовые в любой
момент отразить ожидавшееся нападение сильной бан-
ды Бойля из профсоюза электриков, известной под
названием «Амбрелла Майк». Здесь же находились
два коммерческих агента, Армстронг и Моллоу (послед-
ний был застрелен несколько лет спустя), со свежеза-
бинтованными ранами, полученными во вчерашней
стычке. Ничего себе было местечко для предстоящей
встречи с озлобленными головорезами О’Доннела, на
которой нам предстояло сообщить им неслыханную
новость об их увольнении с хорошо оплачиваемых
постов в профсоюзе!
Нас ввели в комнату, где находились бандиты О’Дон-
нела. Они были вооружены до зубов и очень злы. Не
успели мы появиться, как на нас обрушился поток
брани. «Беседа» оказалась краткой и очень «милой».
Гангстеры хотели «решить вопрос» с нами тут же на
месте, но представители профсоюза киномехаников ре-
шительно воспротивились этому, так как они уже были
связаны по рукам и ногам своей затянувшейся борьбой
с профсоюзом электриков. Конечно, для них было бы
неплохо разделаться с Баком, которого относительно
мало знали в Чикаго, что же касается меня, то я являл-
ся коммерческим представителем чикагского окруж-
ного совета компании «Рейлуэй Кармен» и работал
в тесном контакте с контрольной группой Фитцпатрика
в АФТ. У меня было много влиятельных друзей в
рабочем движении, и попытка прикончить меня была
чревата серьезными последствиями. Только благодаря
этому мы выбрались из штаб-квартиры целыми и
невредимыми.
Однако на этом дело не кончилось, так как дня
два спустя Бака посетили довольно зловещие визитеры.
Союз парикмахеров занимал помещение в том же доме
на Вест-Вашингтон-стрит, где располагалась и Чикаг-
ская федерация труда. В тот день, когда Бак проходил
через одну из комнат, его внезапно остановил какой-то
гангстер, ткнул револьвером в бок и сказал, что через
24 часа его не должно быть в городе, в противном
случае его «пришьют». Бак знал этого бандита и
228
отъявленного головореза, уже осужденного на 20 лет
тюремного заключения за убийство человека, но вы-
пущенного на свободу под поручительство до решения
апелляционного суда.
Бак мужественно игнорировал этот ультиматум
и в установленные 24 часа не уехал. В тот день я
решил спуститься в находившееся двумя этажами ниже
помещение союза парикмахеров, чтобы посмотреть,
как идут дела у Бака. Войдя в комнату, я сразу понял,
что положение очень серьезно. Бак в пальто и шляпе
сидел за столом в отделе по найму рабочей силы; в
комнате находилось около дюжины членов профсоюза,
которые проводили время в ожидании какой-нибудь
работы. Лицо Бака было мертвенно-бледным. Я сел
и спросил, в чем дело. «Билл,— ответил он,— я думаю,
они меня все-таки пришьют. Видишь трех бандитов,
которые только и поджидают удобного момента, чтобы
меня пристрелить?» И действительно, занявшие удоб-
ные позиции среди ожидавших рабочих гангстеры
смотрели на нас так злобно, что сомневаться в их наме-
рениях не приходилось. Ни у Бака, ни у меня не было
оружия. Мы полностью находились в их власти. «Да,—
сказал я,— плохи наши дела. Но теперь нас двое. Если
они решатся на это, им придется пришить не только
тебя, но и меня». Что же делать? Было ясно, что бан-
диты ждали, пока рабочие уйдут из комнаты, так как
в свидетелях они не нуждались. День подходил к
концу, и рабочие один за другим стали расходиться.
Вскоре они все должны были уйти, а мы остаться с
глазу на глаз с бандитами. Тогда я сказал Баку: «Если
мы будем сидеть и ждать, то гангстеры наверняка
нас пристрелят. Нам ничего не остается, как рискнуть
и уйти из комнаты прямо сейчас. Давай сделаем вид,
что мы вооружены».
Бак согласился, и мы оба вышли, держа руки в
карманах так, будто сжимали револьверы.
Этот маневр застал бандитов врасплох. Они побоя-
лись открыть огонь, так как подумали, что мы воору-
жены, а также и потому, что присутствовавшие в ком-
нате рабочие могли бы их потом опознать. Выйдя из
комнаты, мы помчались вверх по лестнице, думая не
столько о соблюдении приличий, сколько о том, как бы
поскорее добраться до штаб-квартиры Чикагской фе-
дерации труда. Бандиты последовали за нами, один
229
из них вынул револьвер и хотел выстрелить в нас,
когда мы бежали вверх по лестнице, но его соучастник
не дал ему это сделать.
Бак еще некоторое время продержался на посту
председателя союза. Его маленькая прогрессивно наст-
роенная группа вела успешную борьбу, и мы делали
все возможное, чтобы оказывать ей всестороннюю по-
мощь. Но бандиты были слишком сильны, а масса
рядовых членов профсоюза слишком неорганизованна.
В конце концов гангстерам удалось изгнать Бака как
из руководства, так и вообще из членов местного проф-
союза.
Перестрелка в Карменз-холле
На протяжении всего периода процветания
1923 —1929 гг. предприниматели продолжали всемер-
но интенсифицировать производство. Лидеры АФТ
полностью поддерживали требования предпринима-
телей по наращиванию темпов работы и удешевлению
производства. Было объявлено, что в новых условиях
забастовки потеряли свой смысл и что теперь рабочий
класс имеет более важные цели; поговаривали, что,
дескать, увеличение производства автоматически ведет
к увеличению заработной платы, сокращению рабочего
дня, устойчивой занятости, миру в промышленности и
благополучию рабочего класса. Была выдвинута кон-
цепция, что Маркс устарел, что классовая борьба пе-
рестала быть необходимой, ибо между трудом и капи-
талом установлены «братские» отношения. Естест-
венно, что в таких условиях оплата и условия труда
рабочих ухудшались, а моральный дух участников
профсоюзного движения еще никогда не был столь
низким. Впервые за всю историю своего существова-
ния профсоюзы теряли своих членов в период про-
цветания.
Коммунистическая партия и Профсоюзная просве-
тительская лига активно боролись против этих ши-
роко распространившихся иллюзий и стремились под-
нять членов профсоюза на борьбу против пагубной
программы интенсификации производства и классового
сотрудничества, выдвинутой предпринимателями и
профсоюзными бюрократами. Лидеры АФТ ответили
на это репрессиями в самих профсоюзах. В те несколько
230
лет, когда преобладала антизабастовочная политика,
внутри американских профсоюзов развернулась самая
ожесточенная за всю их историю борьба.
Оппортунистические социалистические лидеры
профсоюзов действовали заодно с реакционными бю-
рократами из АФТ в организации движения за увели-
чение производства. Они провозгласили рационализа-
цию производства новым и реальным путем к социа-
лизму и с энтузиазмом поддержали интенсификацию
производства, рабочие банки, покупку трудящимися
акций промышленных компаний и прочие модные идеи
того времени. Они вели также наиболее яростную борьбу
против левых сил в профсоюзах.
Социалисты первыми применили против левых
профсоюзных активистов такую меру, как исключение
из профсоюза. В августе 1923 г. в Чикаго социалисти-
ческие лидеры из старой гвардии исключили из Меж-
национального союза рабочих по пошиву женской одеж-
ды одиннадцать чикагских рабочих-коммунистов под
тем предлогом, что Профсоюзная просветительская лига
является двойным союзом.
До этого времени даже наиболее реакционные ли-
деры АФТ редко, если вообще когда-либо, исключали
революционно настроенных активистов из профессио-
нальных союзов. И преподала им урок этой расколь-
нической политики, проводившейся против комму-
нистов Амстердамским интернационалом во многих
странах, именно старая социалистическая гвардия.
Рядовые члены профсоюза резко выступали против
этого возмутительного произвола и 25 августа устроили
массовый митинг протеста в Карменз-холле, где собра-
лось около 3 тыс. человек; сюда пришли и несколько
чиновников из Межнационального союза рабочих по
пошиву женской одежды. Они грубо прерывали ора-
торов, что вызывало возмущение собравшихся. Митинг
продолжался с большим трудом, и среди рабочих,
возбужденных суматохой и беспорядком, усиливалась
напряженность.
Наконец пришла моя очередь выступать. Я поднялся
на трибуну и начал объяснять смысл этих исключений,
но, как только я упомянул имя Сигмана, председателя
Межнационального союза рабочих по пошиву женской
одежды, дверь в правом дальнем углу резко распахну-
лась, и в зал ворвался какой-то человек. В его руке
231
блеснул револьвер, никто даже не успел шелохнуться,
как он поднял руку и три раза выстрелил в мою сто-
рону; пули, просвистав над моей головой, застряли
в потолке.
Среди собравшихся, и без того возбужденных, на-
чался переполох. Раздались визг, крики и ругань. Люди
вскочили с мест, и многие бросились к выходу. К
счастью, нам, членам президиума и нескольким акти-
вистам, удалось успокоить возбужденных людей и
ликвидировать панику. Если бы толпа ринулась вниз
по узким лестницам, многие были бы задавлены.
Воспользовавшись суматохой, вооруженный бандит
выскользнул в ту же дверь, через которую ворвался
в зал.
Многие из присутствовавших на митинге узнали
в стрелявшем известного гангстера, но, когда мы вместе
с руководителями местного отделения союза предло-
жили сообщить его имя комитету, созданному из пред-
ставителей Профсоюзной просветительской лиги, чле-
нам Национального комитета Межнационального сою-
за рабочих по пошиву женской одежды и нейтральных
лиц, руководство этого союза проигнорировало наше
предложение. Мы направили делегацию в составе
Алекса Ховатта, Отто Венджерина и меня в Терре-Хот,
для того чтобы проконсультироваться по данному
вопросу с Дебсом; он пообещал разобраться в этом деле,
но и у него ничего не вышло.
Это чикагское дело положило начало широкой
кампании по исключению из профсоюзов прогрессивно
настроенных людей. Правые объявили открытую войну
левым, и вскоре началось массовое изгнание из обще-
национальных профсоюзов портных больших групп
революционно настроенных рабочих. В ходе этой кам-
пании и другие входившие в АФТ союзы, как правило,
следовали примеру старой социалистической гвардии.
Бюрократы из АФТ стали повсеместно проводить по-
литику уничтожения профсоюзной демократии, исклю-
чений из профсоюзов, занесения в «черные списки»
и преследования коммунистов и их сторонников. Эта
кампания достигла наибольшего размаха в профсою-
зах портных, из которых в 1925—1926 гг. были исклю-
чены 35 тыс. нью-йоркских портных по пошиву верхней
одежды и 12 тыс. меховщиков. Рост интенсивности
труда и кампания по исключению левых, которая,
232
то затихая, то разгораясь, продолжалась вплоть до
промышленного кризиса 1929 г., полностью развеяв-
шего иллюзию процветания президента Кулиджа,—
одна из самых мрачных страниц во всей истории аме-
риканского рабочего движения.
Похищение в Джонстауне
Борьба рабочих во время забастовки сталелитей-
щиков 1919 г. приобрела в Джонстауне, штат Пенсиль-
вания, поистине героический характер. Здесь рабочим
пришлось столкнуться с жульническими компанейски-
ми союзами, с подавлением гражданских свобод, с
массовыми увольнениями за принадлежность к проф-
союзам, с террором линчевателей из гангстерских
банд и прочими достаточно хорошо известными мето-
дами Стального треста, применявшимися для разгрома
профсоюзов и подавления забастовок. Однако, несмотря
ни на что, 15 тыс. джонстаунских сталелитейщиков
и более 3 тыс. горняков, объединившись, 22 сентября
1919 г. начали забастовку, которая получила такую
широкую поддержку, что даже могущественная «Камб-
рия стил компани» (теперь это «Бетлехем стил компа-
ни») в течение восьми недель не могла наладить работу
ни в одном из цехов на своих больших заводах.
Как секретаря нашего Национального комитета,
7 ноября меня пригласили выступить на массовом
митинге в Джонстауне. Заводы здесь не работали, в
городе в последнее время было спокойно, и мы не
ожидали никаких неприятностей. Но когда я прибыл
на вокзал, меня встретили два газетных репортера и
предупредили, чтобы я не появлялся на митинге. Они
сказали, что накануне вечером состоялось заседание
Торговой палаты, где было решено подавить забастовку
силой, что организована шайка линчевателей под
благозвучным названием «Комитет граждан» и что
со мной хотят расправиться.
Спокойно выслушав их, я направился в центр го-
рода, в отель, где жил наш главный местный органи-
затор Мартин Конбой, и передал ему разговор с газет-
чиками, но он отнесся ко всему легко и с юмором. По его
мнению, это была просто хитрая попытка обманом
заставить меня уехать из Джонстауна, и если я это
233
сделаю, все газеты станут ликовать. Еще бы, такая
сенсация!
Но его слова меня не убедили: я был уверен, что
дело намного серьезнее. Когда мы с Конбоем сели
завтракать, репортеры явились еще раз и вновь пре-
дупредили, что предприниматели что-то замышляют.
Они настойчиво подчеркивали, что на меня нападут,
когда мы выйдем из ресторана и отправимся на митинг,
и настоятельно советовали немедленно покинуть город.
На этот раз Конбой серьезнее отнесся к их словам,
так как знал об их симпатиях к забастовщикам и в
прошлом. Что нам было делать? Ведь мы никак не
могли связаться с нашими товарищами. В конце кон-
цов мы решили пойти к мэру города и потребовать
обеспечить охрану нашего митинга. Мы вышли из ресто-
рана и направились к зданию муниципалитета, которое
находилось в той же стороне, что и зал, где должен был
состояться наш митинг.
Но не успели мы сделать и нескольких шагов, как
нас остановили два переодетых полицейских и сооб-
щили, что на нас обязательно нападут «бдительные»,
что я рискую головой, если все-таки пойду на митинг,
и что лучше всего мне уехать ближайшим поездом
в Алтону. Я отказался и потребовал обеспечить охрану
нашего митинга.
Полицейские стояли на тротуаре и не давали нам
пройти. На мой вопрос, арестованы ли мы, они ответили,
что нет. Тогда мы с Конбоем обошли их и продолжили
свой путь к месту, где должен был состояться митинг.
Но тут же к нам с разных сторон — из здания пожар-
ной команды, ресторана, табачного магазина — рину-
лось человек сорок. Они оттолкнули Конбоя, а меня
окружили плотным кольцом. Их главарь ткнул в меня
револьвером и приказал идти в сторону железнодорож-
ной станции; мне ничего не оставалось делать, как
подчиниться. Около десятка человек окружили меня,
остальные шли спереди и сзади. Не оставалось сомне-
ний, что вся операция была хорошо продумана заранее.
Опешивший Конбой остался стоять на том же месте.
Так мы пришли на станцию, где мне был куплен
билет; когда же «бдительные» повели меня через под-
земный тоннель к платформе, их главарь вдруг оста-
новился, достал из кармана бумагу с текстом призыва
к рабочим вернуться на работу и сказал: «А ну-ка,
234
сукин сын, подмахни это». Это был ловкий ход: если бы
им удалось это сделать, все газеты напечатали бы «мое
обращение» крупными буквами на первой полосе.
«Бдительные» угрожающе сдвинулись вокруг меня,
но я наотрез отказался подписать эту бумагу. Главарь,
очевидно, понял, что никакие угрозы не заставят меня
поставить свое имя под штрейкбрехерским листком,
и мы двинулись дальше.
Когда мы вышли на платформу, «бдительные» оста-
вили меня одного, но несколько вооруженных людей
встали неподалеку, остальные заняли ступеньки лест-
ницы, ведущей от здания вокзала к платформе; около
двух десятков расположились у входа на станцию,
с тем чтобы отразить любую попытку освободить меня.
Нам пришлось ждать около тридцати минут поезда,
следующего в восточном направлении, и я каждую
минуту с тревогой ожидал появления рабочих, спеша-
щих мне на выручку. Я понимал, что, если они при-
бегут, неизбежно начнется перестрелка и бандиты тут
же меня прикончат. Более того, если поднимется стрель-
ба, им легко будет уйти от ответственности за это пре-
ступление. Но ничего не произошло, так как рабочие
не появились. Нападение на меня было для них на-
столько неожиданным, что они не смогли организо-
ваться и предпринять попытку меня освободить.
Около десятка «бдительных» сели со мной в поезд
и сопровождали меня до Конемо. По дороге они ругали
профсоюзы, удивлялись, как это нескольким «пришлым
агитаторам» удалось завоевать доверие рабочих, кото-
рые подчинялись им столько лет, проклинали меня
за мои «антипатриотические» действия и утверждали,
что Стальная компания, городские власти и деловые
люди Джонстауна полны решимости разгромить за-
бастовку любой ценой. Они заявили, что вернутся в
город и выгонят из него всех остальных организаторов,
что и сделали в тот же день. Я же продолжил свой путь
в Алтону, где должен был выступать вечером.
Изгнание организаторов нанесло забастовке серьез-
ный удар. Террор «бдительных» был настолько тоталь-
ным, что организаторы смогли вернуться в город и
возобновить свою деятельность только через несколько
дней. За это время компании с помощью «бдительных»
и полиции удалось протащить на заводы некоторое
число штрейкбрехеров. Однако основная часть рабочих
235
мужественно боролась до тех пор, пока через два меся-
ца не было официально объявлено о прекращении об-
щенациональной забастовки сталелитейщиков.
Мое похищение вызвало сенсацию, и о нем писали
все американские газеты. Но за этим ничего не после-
довало. Федеральное правительство не приняло ника-
ких мер, так как республиканец Спроул, губернатор
штата Пенсильвания, был марионеткой Стального трес-
та, как, впрочем, и мэр Джонстауна. Что касается АФТ,
то она выразила лишь робкий протест против этого
наглого нарушения гражданских свобод.
Свобода собраний
Мак-Киспорт был одним из многочисленных го-
родков Пенсильвании, где местные власти во время
забастовки сталелитейщиков 1919 г. пошли на прямое
нарушение права рабочих на проведение собраний и
митингов. После длительной и ожесточенной борьбы,
во время которой мы открыто нарушали предписания
городских властей, организуя митинги на улицах, они
наконец под давлением масс были вынуждены позво-
лить нам арендовать помещения для проведения ми-
тингов и собраний.
Но власти Мак-Киспорта оговорили это разрешение
несколькими условиями. Они позволили нам снять один-
единственный зал на окраине города; нам было запре-
щено предоставлять слово ораторам, говорящим на
иностранных языках, и проводить наши митинги под
эгидой АФТ. Мы открыто нарушали два последних
запрета, но гораздо сложней дело обстояло с органи-
зованной хозяевами системой пикетирования наших
митингов и штаб-квартир. Когда бы мы ни созывали
митинг, улицы, ведущие в зал, были переполнены
служащими компании и вооруженными наемниками;
любой опознанный ими рабочий на следующий же день
подлежал увольнению. Мы даже всерьез обсуждали
предложение снабдить рабочих масками, с тем чтобы
отвести от них угрозу потерять работу.
То, что произошло на одном из наших митингов,
наглядно показывает, насколько тотальной была орга-
низованная предпринимателями система пикетиро-
вания. На митинге должны были выступить, наряду
236
с другими ораторами, наш главный организатор
Дж. Браун и я. Подойдя к залу, мы увидели, что вся
улица перед ним заполнена народом. «Это хорошо,—
сказал Браун,— митинг, судя по всему, получится от-
личным». И все-таки этот факт нас встревожил, ибо
именно в это время против рабочих велась кампания
массового террора и запугивания. Мы пробрались
через плотную толпу и вошли в забитый до отказа зал;
все места были заняты, люди стояли в проходах и у
дверей.
Я почувствовал какой-то подвох: толпа была явно
лучше одетой, более сдержанной и молчаливой, чем
обычно. «Может, это высококвалифицированные ра-
бочие?»— подумал я. Мы с трудом протиснулись по
забитому людьми проходу и заняли свои места на сцене.
По нашим подсчетам, в самом зале находилось около
шестисот человек и более четырехсот на улице. Пред-
седательствовал на митинге Браун. В 8 часов 15 минут
он встал, чтобы открыть митинг; в зале царила гробо-
вая тишина, никто не аплодировал. У меня появилось
предчувствие, что сейчас что-то произойдет.
«Друзья, разрешите от имени Американской феде-
рации труда открыть этот митинг»,— начал Браун.
Но едва он произнес эти слова, как какой-то хорошо
одетый мужчина выскочил на сцену и заорал: «Хватит,
пошли, ребята, отсюда!» После чего все присутство-
вавшие встали и с улюлюканьем и свистом устремились
к выходу, посылая в наш адрес угрозы и проклятья.
Все шло по заранее намеченному сценарию. В зале
остались только четыре человека — это были сталели-
тейщики, уволенные с работы во время кампании по
организации профсоюзов.
В тот же вечер мы узнали, что толпа, собравшаяся
в зале и на улице, численностью не менее тысячи че-
ловек, состояла из мелких хозяйчиков, табельщиков,
чиновников, шпиков, переодетых заводских поли-
цейских и т. п., то есть обычных прихвостней компании.
Они были собраны в Мак-Киспорте по приказу управ-
ляющего «Нэшнл тьюб компани» со всех заводов
«Юнайтед Стейтс стил компани», расположенных в
долине Мононгахилы, от Монессена до Хомстеда.
В таких условиях — а они существовали во всей
Пенсильвании — было почти невозможно открыто
собирать людей на массовые митинги. Поэтому основ-
237
ную часть работы мелкими группами вели в домах рабо-
чих, в помещениях различных обществ и пивных.
Рабочие с энтузиазмом отнеслись к таким методам
работы и десятками записывались в союз. Они знали,
что, если они только появятся в наших штаб-кварти-
рах, их моментально уволят, поэтому они обычно по-
сылали вступительные взносы и списки новых членов
через своих жен, которых не могли опознать агенты
предпринимателей. Несмотря на все эти трудности,
в Мак-Киспорте, как и в других местах, в профсоюз
вступили десятки тысяч рабочих, и 22 сентября 1919 г.,
в день начала общенациональной забастовки, они оста-
новили все крупные заводы.
Колорадские рейнджеры
Мое похищение колорадскими рейнджерами (кон-
ная полиция штата) в свое время вызвало большие
отклики. Оно произошло во время упорной националь-
ной забастовки 400 тыс. железнодорожных рабочих
в 1922 г. В то время Профсоюзная просветительская
лига всемерно стремилась укрепить ряды забастов-
щиков и вовлечь в борьбу рабочих, обслуживающих
паровозы и вагоны, и с этой целью нескольких орга-
низаторов, в том числе и меня, направила для непо-
средственной работы среди железнодорожников. Во
время этой поездки по стране я выступил на десятках
митингов. Однажды теплым августовским утром я
прибыл с Запада в охваченный забастовкой Денвер,
где должен был выступить с речью в помещении проф-
союза плотников. Я остановился в отеле «Оксфорд»*,
сообщил нашим людям по телефону о своем прибытии,
а затем решил немного отдохнуть перед митингом:
я много выступал во время этой поездки и чувствовал
себя уставшим.
Тут-то все и началось. Едва я устроился в номере,
как раздался стук в дверь, и в комнату вошли трое
рослых мужчин в штатском; один из них держал в
руке пистолет. Мне было приказано собрать вещи и
* Значительно позже я узнал, что за много лет до этого Билл
Хейвуд был избит и арестован в вестибюле этого же отеля.
238
следовать за ними. В ответ на мое требование сказать,
кто они, пришедшие заявили, что они из конной по-
лиции штата, но наотрез отказались предъявить ордер
на арест. Один из них, смеясь, заметил, что пока я еще
не в руках ку-клукс-клана. Я был совсем не уверен,
что это не железнодорожные полицейские компании
«Юнион пасифик», имеющие задание «прокатить» ме-
ня, то есть отправить куда-нибудь в другое место,
поэтому, когда мы проходили через вестибюль гости-
ницы, устроил небольшой скандал, и мои похитители
были вынуждены предъявить свои документы адми-
нистратору.
Затем меня затолкнули в автомобиль и повезли
в Брайтон, находящийся примерно в 30 км от Денвера,
где меня поместили в камеру. Мне не предъявили
никакого обвинения, а все мои требования связаться
с моими товарищами были отвергнуты. Позднее, когда
меня привели в кабинет начальника, старший из аресто-
вавших меня людей позвонил по телефону начальнику
конной полиции штата Пэту Хэмроку и радостно сооб-
щил: «Он уже у нас». Этот Хэмрок был самым настоя-
щим убийцей: именно по его приказу во время подавле-
ния забастовки шахтеров, происходившей десять лет
назад в Ладлоу, было убито 22 человека, в основном
женщин и детей.
Тем временем в Денвере поднялась суматоха. По-
скольку я не явился на митинг, мои друзья забеспо-
коились и стали меня разыскивать, не представляя, что
со мной могло случиться. Я как сквозь землю прова-
лился. Вечерние газеты крупными буквами напечатали
сообщение о моем исчезновении. Хэмрок отрицал, что
что-либо знает о моем местонахождении, и заявил, что
конная полиция не имеет никакого отношения к этому
таинственному похищению. Обслуживающий персонал
отеля также делал вид, что ничего не знает. Прошел
слух, что я попал в лапы ку-клукс-клана или громил
железнодорожных компаний.
Утром следующего дня меня усадили в машину
вместе с четверкой рейнджеров. Мы помчались на север,
и вскоре высокие пики Скалистых гор остались далеко
на западе. Меня привезли в Грили и поместили в мест-
ную тюрьму, где, несмотря на мои протесты, как пре-
ступника, сфотографировали и взяли отпечатки паль-
цев. После Грили мы поехали дальше на север; я не
239
имел ни малейшего представления о том, куда меня
везут.
В пути произошел инцидент, который ярко свиде-
тельствует о нравах колорадских рейнджеров. Мы еха-
ли со скоростью около 80 км в час, и нас стал догонять
другой автомобиль, мчавшийся по меньшей мере со ско-
ростью 100 км в час. Когда автомобили поравнялись, из
той машины что-то прокричали, мои конвоиры ответили,
и наш автомобиль остановился на обочине шоссе.
Второй же несся с такой скоростью, что промчался
мимо и остановился только в сотне метров впереди
нас. Из него вылезли четверо полицейских и подошли
к нашему автомобилю. Они спросили у моих конвоиров,
кто я, а затем рассказали, что везут в каторжную тюрь-
му Каньон-сити двух мексиканцев, осужденных на
пожизненное заключение. Один из моих конвоиров
спросил: «Как же вы все могли уйти и оставить их
одних? Не боитесь, что сбегут?» В ответ полицейские
расхохотались: «Нам и нужно, чтобы эти вонючие
гризеры* это сделали, тогда мы их перестреляем как
зайцев».
Продемонстрировав таким образом капиталисти-
ческую законность и порядок, полицейские разошлись,
и наша группа продолжила свой путь на север. Вскоре
мы прибыли на границу между штатами Колорадо
и Вайоминг, где и остановились. Мои конвоиры нетер-
пеливо поглядывали по сторонам, и я вскоре догадался,
что именно в этом месте было условлено передать
меня в руки полиции Вайоминга. Но, очевидно, про-
изошла какая-то накладка, и блюстители порядка из
Вайоминга не появились. Тогда, кляня на чем свет
стоит своих коллег из Вайоминга, мои охранники на-
правились прямо в Шайейн, находившийся примерно
в 30 км от границы. Прибыв туда, мы остановились
около здания муниципалитета округа.
В этот момент я решил напомнить о своих кон-
ституционных правах, хотя все попытки такого рода,
предпринимавшиеся мной за последние 24 часа, ни
к чему не привели. Я сказал: «Пожалуй, я здесь сойду,
ребята. Вы представляете полицию штата Колорадо,
* Гризер — презрительное прозвище в США мексиканцев или
уроженцев Латинской Америки.— Прим, перев.
240
но сейчас мы в Вайоминге, и вы не имеете права меня
задерживать». Полицейские расхохотались, и один
из них сказал: «Только попробуй, красный ублюдок,
и мы с тобой сделаем то же, что наши друзья собирались
сделать с теми вонючими гризерами». Я решил не
настаивать.
В муниципалитете колорадским полицейским ска-
зали, что шериф поехал нас встречать на границу, но
по каким-то причинам мы, очевидно, разминулись.
Поэтому, добавив еще несколько нелестных эпитетов
в адрес «неотесанных дубин» из Вайоминга, мои рейнд-
жеры снова повезли меня на границу. Действительно,
здесь нас поджидали в «форде» шериф округа Шайейн
со своим заместителем и шофером. Полицейские впол-
голоса, чтобы я не слышал, поговорили между собой,
затем меня пересадили в «форд» и снова повезли в
Шайейн, мои же конвоиры отправились к себе в Ко-
лорадо.
Естественно, все это время я пытался понять, что
все это значит. Особенно меня удивило то, что коло-
радские рейнджеры передали меня шерифу Вайоминга.
Может быть, во время выступлений в этом штате я
сказал или сделал такое, за что меня можно было
упрятать в тюрьму? Каково же было мое изумление,
когда наш автомобиль, прибыв в Шайейн, повернул
не налево, к зданию муниципалитета, а направо и
помчался по открытой местности.
Мне очень хотелось знать, куда же мы все-таки
едем, но я решил, что спрашивать об этом не стоит.
Поэтому мне ничего не оставалось делать, как следить
за спидометром, чтобы знать, как далеко меня завезут.
Это было не трудно, так как я сидел на переднем си-
денье, а оба вооруженных полицейских расположились
сзади. Ко мне они не обращались и обо мне не говорили,
а из коротких обрывистых фраз, которыми они иногда
перебрасывались, я так и не смог понять, куда и с
какой целью меня везут. Так мы проехали около
5—6 часов по прекрасной, столь типичной для ското-
водческого Вайоминга холмистой местности, которая
почти не была заселена: за всю поездку я ни разу не
видел хотя бы два стоящих рядом дома. Дорога была
мне совершенно незнакома, но я чувствовал, что,
куда бы мы ни направлялись, мы ехали туда окольным
путем.
16 — 1025
241
Внезапно шериф велел шоферу остановиться и раз-
вернуть машину. Я бросил взгляд на спидометр: мы
находились в 160 км от Шайейна. Шериф приказал мне
выйти из машины. Следом вылетели два моих саквояжа,
почти половина содержимого которых исчезла еще в
брайтонской тюрьме. И тут наконец шерифа прорвало:
«А теперь ты, красный сукин сын, поганый ирмовец,
проваливай, и чтоб духу твоего здесь больше не было!
Город находится в трех милях по дороге. Но если ты
еще когда-нибудь явишься на «Юнион пасифик» мутить
воду, назад тебя отправят в деревянном ящике». Он орал
и чувствовал себя тем, кем он был на самом деле,—
сторожевым псом железнодорожной компании «Юнион
пасифик».
И я остался стоять в чистом поле, совершенно оша-
рашенный таким тривиальным исходом дела. Так вот
чего они добивались — похитить и отвезти меня за
350 км из Колорадо в Вайоминг, совершенно игнори-
руя какие бы то ни было юридические нормы.
Я не имел ни малейшего представления о том, где
нахожусь, и даже не знал, что это за штат. Вскоре на
дороге показался автомобиль, которым управлял
какой-то коммивояжер. Он никак не мог взять в толк,
что я потерял в этой пустынной местности, и предложил
подвезти меня до города. Что-то бормоча в ответ на
его расспросы, я влез в автомашину, и мы поехали.
До города, как оказалось, было не три, а целых десять
километров. Это был Торрингтон в штате Небраска;
видимо, вайомингская полиция избавилась от меня
на границе между штатами. В Торрингтоне я успел
сесть на поезд, идущий в Омаху, где оказался в самом
центре газетной шумихи.
Мое похищение вызвало в Колорадо большой резо-
нанс. Рабочие и представители либеральных кругов,
но, разумеется, не лидеры АФТ, были возмущены этим
вопиющим нарушением конституционных прав. Свит,
кандидат от Демократической партии на пост губерна-
тора штата, в своей избирательной кампании исполь-
зовал этот инцидент и заявил, что в случае его избрания
он ликвидирует конную полицию штата, совершившую
это беззаконие. Свит был избран и действительно
упразднил колорадских рейнджеров, лишив их финан-
совой поддержки со стороны властей штата. Таким
образом, Хэмрок и его головорезы из-за этого похищения
242
потеряли свои места. Но на деле они никак не постра-
дали: железнодорожная компания «Юнион пасифик»,
крупные концерны, такие, как «Колорадо фьюел энд
айрон компани» и другие, тут же взяли их на свои
предприятия в качестве охранников. А впоследствии
сменивший Свита новый губернатор восстановил рейнд-
жеров, возобновив их финансирование.
В самый разгар шумихи, связанной с этим похище-
нием, Союз борьбы за гражданские права организо-
вал в Денвере митинг в мою защиту. Хэмрок заявил
в печати, что, если я вновь появлюсь в штате Колорадо,
меня вынесут отсюда вперед ногами. И все же я появил-
ся; рабочие обеспечили мне надежную вооруженную
охрану, которая, как положено, встретила меня на
вокзале в Брайтоне, где некогда рейнджеры засадили
меня в тюрьму. На митинге, состоявшемся в Карпан-
тер-холле, присутствовало с десяток полицейских,
но они не посмели помешать мне выступить, видимо,
сочтя — в силу наличия у меня сильной вооруженной
охраны и дружественно настроенной аудитории,—
что скромность — лучшее проявление доблести.
Прием в Лос-Анджелесе
А это — рассказ о приеме, который был оказан
кандидату в президенты США от уже легальной
Коммунистической партии городскими властями Лос-
Анджелеса во время предвыборной кампании 1932 г.
Лос-Анджелес с давних пор пользовался репутацией
одного из самых реакционных городов в Соединенных
Штатах. Здесь господствовали крупные железнодо-
рожные, нефтяные, фруктоконсервные концерны и
кинокомпании, кроме того, этот город служил приста-
нищем для тысяч капиталистов и богатых фермеров,
которые съезжались сюда со всей страны, привлеченные
мягким климатом. Эти господа яростно защищали свои
классовые интересы и железной рукой пресекали все
попытки рабочих создать свои организации и улучшить
условия труда и жизни. В Лос-Анджелесе организа-
циям АФТ было нелегко, Коммунистической же партии
приходилось работать в условиях жесточайших поли-
цейских репрессий.
Итак, в городе было объявлено, что 26 июня на
16*
243
предвыборном митинге в Мьюзик-арт-холле выступит
У. Фостер. Однако «красный эскадрон»*, возглавляе-
мый главой железнодорожной администрации не-
безызвестным Хайнсом, публично заявил, что не поз-
волит провести этот митинг. Капиталисты, истинные
хозяева Хайнса, надеялись таким образом лишить нашу
партию возможности донести содержание своей пред-
выборной программы до сердец нищенски оплачивае-
мых рабочих и голодающих безработных Южной Ка-
лифорнии. А такие пустяки, как нарушение консти-
туционных прав рабочих на свободу слова и собраний,
совершенно не волновали городские власти.
В соответствии со сложившимися традициями
революционного движения наша партия, когда она
не могла арендовать зал, проводила митинг на открытом
воздухе. Так и на этот раз мы объявили, что митинг
состоится в полдень 28 июня на Плаза, небольшой
площади в рабочем квартале, и призвали рабочих
принять в нем участие. В назначенное время наша не-
большая группа — шофер, второй оратор и я,— не-
смотря на угрозы Хайнса, отправились на стареньком
«форде» на Плаза.
Митинг оказался весьма кратким. Площадь была
так забита полицейскими, что казалось, здесь собра-
лась по меньшей мере половина всех блюстителей
порядка Лос-Анджелеса. Толпы рабочих были оттес-
нены на соседние улицы.
На своем стареньком «форде» мы медленно продви-
гались через плотное скопление полицейских, но, как
ни странно, они нас не узнавали, поэтому нам удалось
беспрепятственно добраться до самого места митинга;
машина остановилась, и я приготовился начать свою
речь.
Дальше события развивались в стремительном тем-
пе. Едва я встал, как ко мне со всех сторон бросились
полицейские. Не успел я произнести и нескольких
слов, как несколько человек вцепились в меня и вы-
тащили из машины. Хайнс ударил меня несколько
раз кулаком в лицо, в то время как полдюжины поли-
цейских крепко скрутили мне руки; кто-то стукнул меня
♦ «Красный эскадрон»— группа платных провокаторов, дейст-
вовавших в Лос-Анджелесе по указанию предпринимателей.— Прим,
ред.
244
по голове дубинкой. Затем меня затолкнули в поли-
цейский автофургон и быстро увезли. Что случилось
с моими товарищами, я не видел. Присутствовавшие при
этом рабочие освистывали полицейских и отпускали
в их адрес колкие замечания.
В полицейском участке Хайнс сказал сидевшему за
столом дежурному сержанту: «Помести этого парня
в отдельную камеру. Нам надо с ним поработать».
Сначала меня много раз вызывали из камеры на допрос
полицейские чины, интервьюировали газетчики, пока-
зывали разным типам из Американского легиона и
Федерации борцов за лучшую Америку, а затем за меня
взялись по-настоящему. Поручили это трем костоломам
из «красного эскадрона»; их начальник был хорошо
известен рабочим как самый фанатичный преследо-
ватель «красных» во всей лос-анджелесской полиции.
Его имени я так и не узнал.
Меня привели в камеру для так называемых до-
просов третьей степени. Это было помещение размером
восемь на десять метров, явно предназначенное для
«обработки» заключенных и вытягивания из них при-
знаний. Окон здесь не было, и, когда массивная дверь
закрывалась, комната становилась абсолютно зву-
конепроницаемой. Человек мог кричать изо всех сил,
но даже в коридоре, куда выходила дверь, его криков
не было слышно. В этой камере пыток избиениям
подвергались многие и многие рабочие-коммунисты и
другие жертвы полицейского произвола. Людей бросало
в дрожь, как только они переступали порог этого отвра-
тительного помещения.
Вся обстановка камеры состояла из небольшого
стола и двух стульев. Стол был задвинут в угол, а
стулья стояли у открытых сторон стола. Это было
обычное расположение мебели для допроса третьей
степени с пристрастием, который состоял в следующем:
полицейский следователь сидел на стуле в конце сто-
ла, а заключенный — у его длинной стороны. Двое
полицейских становились позади допрашиваемого,
и, если он не отвечал, его били сзади. Страх перед
этими невидимыми и неожиданными ударами особен-
но сильно преследовал заключенных.
Допрашивая меня, трое полицейских из «красного
эскадрона» вели себя несколько иначе, чем обычно.
Меня посадили на стул, двое полицейских, как поло-
245
жено, стали сзади, но не били. Следователь, который
уже успел довести себя до состояния маниакальной
ярости, обрушился на меня с резкой бранью: «Прокля-
тый недоносок, ты что, явился в Лос-Анджелес по-
смотреть, как в спровоцированных тобой уличных мя-
тежах прольется кровь полицейских? Сейчас мы
вправим тебе мозги!», и так далее в том же духе.
Я не проронил ни слова.
Продолжая орать, он достал из кармана перчатки
из оленьей кожи и надел их. Я тут же насторожился
и отметил необычный вид этих перчаток: на них были
нашиты узкие полоски из свинца, которые тянулись
вдоль тыльной стороны и доходили до средины паль-
цев. От частого использования они выглядели изрядно
поношенными.
Вдруг следователь вскочил со стула: «Ты, красный
ублюдок, тебя обыскивали? Может, у тебя есть оружие?
А ну руки за голову, мы проверим твои карманы».
Я подчинился приказу; но едва я поднял руки, как
стоявшие сзади полицейские схватили их, а следова-
тель стал яростно наносить мне удары в область желуд-
ка и в пах. Пытаясь хоть как-то защититься от этих
ударов, я согнулся.
Ударив меня раз десять, следователь остановился.
По его лицу пробегали судороги, а глаза сверкали гне-
вом и ненавистью. Было очевидно, что он с удовольст-
вием продолжил бы избиение, но у него был приказ
не наносить мне телесных повреждений. В конце
концов, я был кандидат в президенты от общенацио-
нальной легальной партии и пользовался поддержкой
сотен тысяч рабочих. И если бы меня очень сильно
избили, то для Хайнса и его головорезов-полицейских
это могло бы иметь весьма неприятные последствия.
Ругая и оскорбляя меня, бандиты из «красного эскад-
рона» заявили, что по-настоящему они за меня возьмут-
ся позже, и поволокли меня в камеру. Некоторое время
спустя появился репортер из лос-анджелесской
«Таймс», которого пригласили взять у меня интервью.
Я ему рассказал все, что со мной произошло, но в
газете ни одной строчки об этом не появилось.
Тем временем меня выпустили под залог в 10 тыс.
долл., хотя никакого обвинения против меня выдвинуто
не было. Сильная местная организация Коммунисти-
ческой партии начала подготовку массовых выступле-
246
ний протеста, а руководство нашей партии стало пред-
принимать действия в общенациональном масштабе.
Поэтому Хайнс или те, кто платил ему, решили, что
им невыгодно держать меня в тюрьме, и в тот же день,
в три часа утра, меня неожиданно выпустили на сво-
боду. Это время было выбрано специально для того,
чтобы предупредить демонстрации возмущенных ра-
бочих.
Правосудие по-американски
Как я уже писал, битва, которую вела ИРМ в Спо-
кане в 1909 г. за право проводить митинги на улицах,
стала ярчайшим проявлением героизма рабочего класса
и жестокости полиции. Рабочих безжалостно избивали
и бросали за решетку. В разгар этой оргии полицейско-
го произвола и бандитизма произошел один, сам по
себе не очень значительный случай, который, по моему
мнению, особо ярко свидетельствует о цинизме классо-
вого капиталистического правосудия. Это случилось
на процессе членов ИРМ Элизабет Гарли Флинн и
Ч. Л. Филиньо, которых обвинили в подстрекательстве
рабочих к нарушению закона. Им обоим угрожал шести-
месячный срок тюремного заключения.
В то время Гарли Флинн едва исполнилось двадцать
лет и она была очень хороша собой. Блестящий оратор
и боевой руководитель забастовочной борьбы, она поль-
зовалась на процессе всеобщим вниманием, и присяж-
ные заседатели, среди которых были только мужчины,
явно симпатизировали ей. Оказавшийся с ней на одной
скамье подсудимых Филиньо производил совершенно
иное впечатление: настоящий стойкий боец за дело
рабочего класса, он внешне выглядел как заурядный
итальянский иммигрант, и не удивительно, что Гарли
Флинн его полностью затмила.
Позиция обвинения была настолько слаба, что при-
сяжные заседатели, хотя большинство их были биз-
несменами, затруднялись вынести приговор обвиняе-
мым: половина высказалась за оправдание, а полови-
на — за осуждение Флинн и Филиньо. Присяжные за-
седатели голосовали несколько раз, но так и не пришли
к какому-либо решению.
Все это очень не устраивало бизнесменов: дело
происходило в субботу вечером, и им угрожала унылая
247
перспектива провести воскресенье в комнате для при-
сяжных заседателей. И из-за чего? Единственно из-за
разногласий, сажать или не сажать в тюрьму двух
уоббли! Тогда-то одному из них и пришла в голову
блестящая идея. А почему бы не прийти к такому
компромиссу: отпустить обаятельную Гарли Флинн и
посадить буку Филиньо? Все присяжные с восторгом
поддержали предложение. Сказано — сделано: из
одного дела сделали два и по каждому проголосовали
раздельно.
Гарли Флинн была освобождена, а Филиньо посажен
в тюрьму. Таким образом удалось одним выстрелом
убить сразу несколько зайцев: вынести приговор и
тем самым соблюсти его величество капиталистический
закон, присяжные заседатели не лишились воскресенья,
проявили свое «рыцарство» к молодой очаровательной
женщине и ненависть — к рабочему-иммигранту.
Женщина — присяжный заседатель
В августе 1922 г. в Бриджмене, штат Мичиган, был
созван национальный съезд Коммунистической партии,
которая в то время находилась в подполье. Однако
нас выследили шпики; агенты департамента юстиции
и полиция нагрянули в дом, где проходил наш съезд,
и арестовали 32 делегата по обвинению в нарушении
закона штата Мичиган о преступном синдикализме.
Позднее аналогичное обвинение было предъявлено еще
40 коммунистам, в том числе и мне. В то время страну
потрясла самая крупная в истории Соединенных Шта-
тов волна забастовок, проходивших в обстановке сохра-
нившейся «антикрасной истерии» военного времени,
и власти сочли, что настал благоприятный момент для
того, чтобы надолго засадить в тюрьму по ложному
обвинению руководителей Коммунистической партии.
Наша партия, объединив свои действия с фермер-
ско-рабочей партией и многими профсоюзами, развер-
нула массовое общенациональное движение в защиту
обвиняемых и наняла в качестве главного адвоката
Фрэнка П. Уолша. В свою очередь департамент юстиции
и мичиганская полиция совместными усилиями собра-
ли подтасованные улики и свидетельские показания
с целью добиться обвинительного приговора. В качест-
248
ве пробного шара правительство выбрало меня, на-
деясь, что меня легче будет осудить потому, что я дав-
но участвовал в профсоюзном и революционном движе-
нии. Против меня было выдвинуто обвинение в орга-
низации незаконных сборищ, и мне грозило тюремное
заключение от 5 до 10 лет в джексонской тюрьме. Суд
состоялся в Сент-Джозефе.
Мичиганские власти предложили нам список бу-
дущих присяжных заседателей; почти все они были
мелкими бизнесменами, адвокатами, фермерами и
другими классово чуждыми нам элементами. В резуль-
тате мы быстро исчерпали свои возможности отвода
присяжных заседателей без указания причин.
Затем настала очередь ознакомительной беседы с
женщиной из списка присяжных заседателей. Ее звали
Минерва Олсон, и она была одной из активисток по
патриотической работе в Сент-Джозефе и членом орга-
низации «Дочери американской революции», оба ее сы-
на были убиты во Франции. Во время ознакомительной
беседы она заявила, что, по ее мнению, «красный»— это
«невежественный иностранец». Казалось, по каким-то
своим соображениям она очень хотела войти в состав
суда присяжных, что, по нашему мнению, явно со-
действовало бы достижению цели обвинения — подо-
брать такой состав присяжных, который наверняка бы
вынес мне обвинительный приговор. Эта женщина пред-
ставляла для нас очень большую опасность, и Уолш
использовал все свое искусство, чтобы добиться ее отво-
да. Но несмотря на все наши аргументы о необъектив-
ности Минервы Олсон, она была введена в состав суда
присяжных заседателей. Таким образом, наши усилия
оказались тщетными, а обвинение явно торжество-
вало.
Этот процесс, на котором нам пришлось вести тя-
желую борьбу, длился неделю и привлек внимание
всей Америки. Во время судебных заседаний я внима-
тельно изучал присяжных, пытаясь определить их реак-
цию на свидетельские показания. Но результаты были
малоутешительны: лица всех двенадцати, и особенно
лицо Олсон, казались холодными и враждебными, мне
не удалось перехватить ни одного дружеского взгляда.
Когда присяжные приступили к обсуждению дела,
мы думали, что они быстро примут решение о моей
виновности. Но время шло, а приговор не объявлялся.
249
Что это могло значить? Наши надежды возрастали с
каждым часом. Кто же из присяжных наши друзья?
Мы не имели об этом ни малейшего представления.
В конце концов 36 часов спустя стало известно, что суд
присяжных раскололся на две группы: шесть человек
проголосовали за обвинительный, а шесть — за оправда-
тельный приговор. Таким образом, этот состав присяж-
ных не выполнил свою функцию и был распущен.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что
это случилось именно благодаря М. Олсон! Вопреки
всем нашим ожиданиям она с самого начала решительно
выступила в мою защиту и тем самым опрокинула
планы обвинения. Это она убедила пятерых присяжных
проголосовать в нашу пользу. Ее главным союзником
оказался один мелкий фермер, который, как мне каза-
лось, бросал на меня злобные взгляды в течение всей
недели. Ей даже удалось привлечь на свою сторону
шестого — пожилого и увечного железнодорожного ра-
бочего, но, когда они отправились перекусить, один из
судейских чиновников дал ему понять, что он может
лишиться своей работы, если проголосует «не виновен».
Так мы потеряли голос этого присяжного. Мы, как,
впрочем, и обвинение, были поражены результатами
голосования.
В один из последующих дней мы с женой нанесли
визит М. Олсон, и она с готовностью объяснила свою
позицию в суде присяжных. Дело в том, что она была
убежденным сторонником свободы слова и считала, что
рабочие имеют право встречаться и обсуждать комму-
нистические идеи. Она была убеждена в том, что ее
сыновья погибли во Франции, защищая демократию.
Кроме того, во время процесса у нее возникло новое
и более благоприятное представление о коммунизме.
Либеральные взгляды М. Олсон оказались большим
ударом для обвинения, которое не ожидало, что в реак-
ционной организации «Дочери американской револю-
ции» могут состоять такие люди. Мое дело никогда
более не передавалось в суд. Но власти схватили Ч. Ру-
тенберга и добились его осуждения судом более тща-
тельно подобранных присяжных; а пока его апелляция
рассматривалась в высших судебных инстанциях, Ру-
тенберг умер. Остальные обвиняемые так никогда и не
были привлечены к суду. Однако власти штата Мичиган
продолжали считать нас обвиняемыми, выпущенными
250
на свободу под большой залог, и только одиннад-
цать лет спустя, в 1933 г., наши процессы были окон-
чательно прекращены.
Сложные ситуации
Коммунисты особенно часто оказывались жертвами
полицейских провокаций и ловушек. Многие ситуации,
которые для других людей ничего не значили, для нас
могли оказаться очень опасными. Я много раз попадал
в очень затруднительные положения; ниже мне хоте-
лось бы поведать о нескольких таких ситуациях, из
которых мне тем или иным образом удалось найти
выход.
Несколько лет назад в Калифорнии вспыхнула боль-
шая забастовка сельскохозяйственных рабочих, и вла-
дельцы ранчо создали в штате обстановку тотального
террора. Я находился проездом в Сан-Франциско, и было
решено, что я проведу совещание с руководителями
забастовщиков. Однако сделать это нужно было так,
чтобы об этом не пронюхали газеты, ибо, если о моем
присутствии в районе забастовки станет известно, это
может послужить сигналом для новых атак «бди-
тельных».
Все шло хорошо до тех пор, пока я, к несчастью,
не столкнулся на главной улице с одним из репор-
теров, с которым некогда уже встречался в Сан-Фран-
циско. Избежать его я не мог и поэтому тут же решил,
что буду отрицать, что я — Фостер.
— Хелло, Фостер,— радостно заговорил он,— что
вы здесь делаете? Я работаю в местной газете. Не
хотите дать мне интервью?
Я приложил все усилия, чтобы выразить удивление
человека, видящего этого типа впервые:
— Боюсь, вы принимаете меня за кого-то другого.
Меня зовут не Фостер, и я впервые вас вижу.
Он оторопело уставился на меня.
— Как, вы меня не узнаете?— сказал он.— Я же
брал у вас большое интервью, когда вы в последний
раз выступали в Сан-Франциско.
И вдруг мне пришло в голову, что лучше всего
избавиться от этого репортера — это изобразить гнев,
и я как можно более злобно рявкнул:
251
— Ты что, издеваешься надо мной?
Совершенно сбитый с толку, репортер пробормотал
какие-то извинения и пошел по улице, то и дело огля-
дываясь назад: он явно не мог решить, чему верить:
своим глазам или своим ушам.
Руководители забастовки встревожились, когда я
рассказал им об этом, так как этот репортер не относился
к числу друзей забастовщиков. Поэтому все было устрое-
но так, чтобы на следующее же утро я уехал из города.
Встав рано, я пошел купить утреннюю газету, ожидая
увидеть в ней свою фамилию, напечатанную крупными
буквами на первой полосе. И действительно, я увидел
ее, и увидел даже больше того, что ожидал.
Набранные крупными буквами заголовки кричали
о том, что минувшим вечером (то есть когда проходило
наше совещание) было замечено, как несколько человек,
предположительно два таинственных незнакомца,
которых недавно видели в городе, закладывали дина-
мит под один из складов, принадлежавший ассоциации
владельцев ранчо. И тут же, ниже, но под отдельным
заголовком, печатался рассказ репортера о необычной
встрече со мной. Все это выглядело очень подозрительно.
Полиция могла бы легко установить связь между двумя
этими фактами и сфабриковать против меня обвинение
в попытке взорвать динамитом склад.
Вначале забастовочный комитет придерживался мне-
ния, что мне следует созвать пресс-конференцию и рас-
сказать репортерам все как было. Мне же показалось,
что делать это равносильно тому, чтобы самому засу-
нуть голову в петлю. Разумеется, у меня было алиби,
но в таких ситуациях алиби мало помогает рабочим
активистам, а мое алиби сведется к нулю в высшей
степени подозрительной встречей с репортером. Я ока-
зался в безвыходной ситуации и был вынужден по-
тихому уехать из Сан-Франциско. Как ни странно, эта
история не получила дальнейшего развития. Таким
образом, нерасторопная городская полиция проворони-
ла такой удачный для нее случай, а я избежал очень
опасной ловушки.
Другой, не лишенный юмора случай, который грозил
мне длительным тюремным заключением, произошел,
когда с одним из моих друзей я несколько лет тому назад
допустил ошибку в одном из городов Северной Каро-
лины. В этом городе происходили ожесточенные за-
252
бастовки, и, когда мы туда прибыли, все его население
находилось в состоянии крайнего возбуждения. Десяток
или более коммунистов, профсоюзных лидеров и рабо-
чих были арестованы, некоторые из них заключены
в тюрьму.
Моя поездка не имела никакого отношения к сло-
жившейся здесь ситуации: я ездил с выступлениями по
различным городам страны и в этот город приехал толь-
ко для того, чтобы пересесть с автомобиля на поезд. Ко
времени нашего прибытия штаб-квартира забастовщи-
ков была разгромлена полицией, а руководители упря-
таны в тюрьму. Так как у нас совершенно не было
никаких домашних адресов, мы не могли установить
контактов с местными товарищами во время нашего
краткого, длившегося всего несколько часов, пребыва-
ния в городе.
Мы сняли номер в маленькой гостинице. Как я уже
говорил, положение в городе было чрезвычайно напря-
женным, многие рабочие и их руководители находились
в тюрьмах. А если бы арестовали и нас, то это только
подлило бы масла в огонь и еще более усугубило сви-
репствовавшую кампанию преследований, не говоря
уж о самых серьезных последствиях для нас самих.
Опасность того, что нас могут узнать, была велика, так
как мой спутник был достаточно хорошо известен в
этих местах, а моя фотография часто появлялась в га-
зетах.
Чтобы убить время до отхода поезда, мы отправились
в кино, а затем вернулись в гостиницу. И кого, вы ду-
маете, мы увидели, войдя в небольшой вестибюль нашей
гостиницы? Двух самых настоящих полицейских, ко-
торые пристально, пронизывающим взглядом устави-
лись на нас, когда мы проходили через вестибюль.
«Да,—. сказал мой спутник, когда мы вошли в номер,—
ничего не поделаешь. Говорят, местная тюрьма не са-
мая плохая... и, судя по всему, мы вскоре сами сможем
в этом убедиться».
Собрав вещи, мы спустились вниз и увидели, что в
вестибюле сидит только один «фараон». Куда же де-
вался второй? Вероятно, он пошел сообщить по теле-
фону, что мы здесь. Мы двинулись к конторке, чтобы
оплатить наши счета, все время исподтишка следя за
полицейским. Вдруг он встал и широкими шагами на-
правился прямо к нам. «Конец»,— прошептал мой спут-
253
ник, и мы в предчувствии неминуемой беды постара-
лись придать себе беззаботный вид, хотя на душе у нас
кошки скребли.
Полицейский остановился прямо за моей спиной.
Я не обернулся и ожидал, что он вот-вот схватит меня
за плечо. Он, видимо, несколько секунд колебался —
а у нас буквально перехватило дыхание,— затем я уви-
дел, как его рука просунулась между нами — каза-
лось, он собирается вот-вот нас схватить. Но «фараон»
лишь сказал клерку: «Приятель, дай мне ключ, я пойду
к себе в номер».
Что и говорить, мы были ошеломлены. Пока поли-
цейский шел к лифту, мой товарищ шепнул мне: «Что
происходит, Фостер?»
Позднее, по дороге на железнодорожную станцию,
мы смеялись, вспоминая этот момент. Но мы никак
не могли понять одного: за долгие годы наших странст-
вий по всей стране мы останавливались в сотнях гости-
ниц, но никто из нас никогда не видел полицейского
в форме в роли постояльца.
А вот еще один случай, который произошел со мной,
когда я был в Париже в декабре 1933 г. Я еще очень
плохо себя чувствовал после инфаркта, случившегося
за год до этого, и возвращался на родину из Советского
Союза, где несколько месяцев лечился в больнице. В Ве-
не я попросил служащих туристической конторы Кука
дать мне адрес тихой и дешевой гостиницы в Париже,
так как я был слишком болен, чтобы самому искать
что-либо подходящее. Они посоветовали остановиться
в «Отель д’Антэн», находившемся на улице Антэн, в
двух шагах от Авеню де л’Опера.
Гостиница мне понравилась, и я решил провести в
ней несколько дней в ожидании парохода. Я не мог
ехать один; товарищ, сопровождавший меня до Парижа,
дальше ехать не собирался, и поэтому я рассчитывал
побыть здесь до тех пор, пока не встречусь с одним
американцем, который должен был ехать из Москвы
в Нью-Йорк через Париж. Я телеграфировал ему в
Москву, сообщил название гостиницы и что я буду
ждать его прибытия.
Все складывалось удачно, пока однажды, несколько
дней спустя, услышав шум на улице, я не выглянул в
окно и не увидел, что узкая улочка перед гостиницей
забита людьми. Перед гостиницей стояло три автомо-
254
биля, у дверей торчало несколько репортеров и фото-
корреспондентов, многочисленные полицейские пыта-
лись оттеснить большую толпу. Что все это могло оз-
начать? Может быть, в нашей гостинице остановилась
кинозвезда или еще какая-нибудь знаменитость и поэто-
му намечается прием?
Но вскоре стало ясно, что это не так. Спустившись
вниз, я увидел, что небольшой вестибюль гостиницы
битком набит полицейскими и газетными репортерами.
Целая батарея фотоаппаратов была нацелена на лестни-
цу, и, пока я спускался вниз, все взоры были направлены
на меня. Пробравшись сквозь толпу, я спросил какого-
то репортера на ломаном французском языке, какую
знаменитость ожидают.
«Как, вы не знаете?— с живостью ответил он.—
Не так давно в этой гостинице полиция арестовала
американского летчика Свитца, главаря крупнейшей
раскрытой в послевоенные годы во Франции шайки
международных шпионов. А сегодня полицейские хо-
тят обыскать его номер и увести его жену на допрос».
В тот же вечер в газетах появилось множество ма-
териалов об этом событии, на первых страницах фи-
гурировали большие фотографии гостиницы и т. д.
Что и говорить, милый сюрприз, особенно для меня.
В то время в Париже бушевали страсти в связи с фи-
нансовыми аферами Стависского, которые несколько
недель спустя вылились в жестокие уличные беспоряд-
ки. Раскрытие шпионской шайки Свитца еще более
накалило обстановку. Вдобавок ко всему правительство
и фашистские организации обрушились с яростными
нападками на Французскую коммунистическую пар-
тию. А тут случилось так, что я, член Центрального
комитета Коммунистической партии США, останавли-
ваюсь в знаменитом шпионском гнезде. Такое стечение
обстоятельств было бы весьма на руку какому-нибудь
рьяному французскому полицейскому чинуше. Узнай
полиция, кто я, и нам не миновать ареста и длительных
допросов, что при моем плохом состоянии здоровья
могло оказаться для меня слишком тяжелым испыта-
нием, если не чем-нибудь похуже.
Что было делать в этой ситуации? Мы проклинали
все на свете: почему из сотен парижских отелей мы
оказались именно в этой треклятой гостинице?! Мы
решили без шума перебраться в другое место. Но тут же
255
вспомнили о телеграмме, которую я послал в Москву
и в которой сообщил, что проживаю именно в этой
гостинице. Во Франции любая телеграмма в Москву
всегда вызывала подозрение, и мы полагали, что поли-
цейское око уже, должно быть, тщательно изучило ее,
тем более что ежедневные газеты уделяли нашей гости-
нице такое большое внимание. Вполне возможно, что мы
уже находились под наблюдением полиции. Мы пришли
к выводу, что при сложившихся обстоятельствах бла-
горазумнее будет остаться на месте, что мы и сделали.
Но последние несколько дней нашего пребывания в
«Отель д’Антэн» мы провели в тревожном ожидании.
Я не мог успокоиться до тех пор, пока не увидел с борта
парохода исчезающие вдали огни Гавра.
Скотланд-Ярд
Мое единственное столкновение со Скотланд-Ярдом
произошло, когда я прибыл в качестве представителя
Красного Интернационала профсоюзов на четвертую
ежегодную конференцию Национального движения
меньшинства (НДМ), в котором были представлены
левые элементы британских тред-юнионов; конференция
проходила 27—28 октября 1927 г. в «Баттерси-таун-
холл» в Лондоне. Я заранее знал, что полиция в период
пребывания у власти консервативного правительства
постарается арестовать и выслать представителя Проф-
интерна, поэтому я должен был действовать осторожно.
После многих оттяжек и проволочек британский кон-
сул в Брюсселе, не знавший, кто я такой, наконец выдал
мне визу. Я благополучно приехал в Лондон, сообщил
о своем прибытии руководителям НДМ, которые выдали
мне мандат рядового делегата. Когда конференция от-
крылась, я незаметно занял место в зале. Это была
замечательная встреча нескольких сотен профсоюзных
активистов, хотя она и состоялась в период разгула
реакции, последовавшей за всеобщей забастовкой 1926г.,
которую предали оппортунистически настроенные ли-
деры из тред-юнионов и Лейбористской партии.
Руководители НДМ опознали нескольких переоде-
тых шпиков из Скотланд-Ярда, которые высматривали
представителя Профинтерна. Я же старался держаться
незаметно среди делегатов и гостей конференции. В лицо
256
меня знали только Том Манн, Гарри Поллит, Джордж
Харди и еще несколько человек.
Первый день конференции прошел для меня спокой-
но. Я сидел в толпе делегатов, старался ни с кем не
разговаривать, и мне удалось остаться неузнанным.
Чтобы обмануть шпиков из Скотланд-Ярда, на конфе-
ренции были распущены слухи, что представитель
Профинтерна не приехал. И вдруг, к концу второго
дня, я внезапно появился.
Мое появление и выступление были тщательно под-
готовлены, так как английские рабочие имеют боль-
шой опыт в такого рода делах. По условному сигналу
все двери зала были моментально захлопнуты и закры-
ты на замок; около них была тут же выставлена охрана,
которая никого не впускала и не выпускала из зала.
Прежде чем делегаты сообразили, что происходит, не-
сколько рабочих стали в ряд перед ораторской трибу-
ной; меня заранее провели за кулисы, я поднялся на
трибуну, меня представили делегатам, и я сделал свой
доклад.
Зал взорвался аплодисментами. Несколько присутст-
вовавших в зале шпиков из Скотланд-Ярда спокойно
сидели на своих местах. Очевидно, они сочли не совсем
уместным попытаться арестовать меня, так как двери
зала были закрыты, меня охраняли рабочие-активисты,
да и их к тому же окружали несколько сотен враждебно
настроенных к ним делегатов. Они понимали, что в та-
кой невыгодной для них ситуации им лучше сидеть и
помалкивать. Двусмысленное положение, в котором они
оказались, доставило делегатам истинное удовольствие.
Я говорил около 20 минут. После окончания вы-
ступления меня незаметно вывели из зала через черный
ход, в то время как рабочие продолжали охранять
все остальные двери. Я вышел на улицу с одним из
делегатов, который сопровождал меня еще несколько
кварталов, чтобы убедиться, что меня не арестовали.
Вскоре я исчез в огромном лабиринте лондонских улиц
и больше не видел шпиков из Скотланд-Ярда.
В тот же вечер, никем не узнанный, я стоял в толпе
на Майл-энд-роуд в Ист-Энде, рабочей части Лондона,
и слушал какого-то оратора — представителя движения
безработных, который пересказал мою речь и поведал
историю о моем появлении на конференции, что вызвало
в толпе бурное оживление.
17 — 1025
257
Рим при фашистском режиме
Я дважды бывал в Италии, и оба раза при довольно
сложных обстоятельствах. Впервые я приехал в Италию
в конце 1921 г., когда обстановка в стране была очень
напряженной. Фашисты рвались к власти; они убивали
рабочих, жгли помещения рабочих организаций, раз-
гоняли профсоюзы и нагнетали атмосферу террора во
всей стране. Я направлялся через Неаполь в Соединен-
ные Штаты из Москвы, с первого конгресса Красного
интернационала профсоюзов, и в тот раз мне удалось
спокойно проехать через Италию.
Однако во время моего второго посещения Италии,
в начале 1926 г., произошел инцидент, который мог бы
иметь весьма серьезные последствия. Нас было четверо:
моя жена Эстер, я и еще один товарищ с женой. И на этот
раз наиболее подходящий для нас пароход, который
позволял нам избежать десятидневного ожидания в Се-
верной Европе, отплывал из Неаполя. К этому времени
фашисты, устроив кровавую резню, нанесли поражение
рабочим и крестьянам и установили свою власть во
всей стране. Коммунистическая партия была объявлена
вне закона, и коммунисты подвергались жестоким ре-
прессиям.
Мы проехали Милан, Турин, Венецию, и все шло
хорошо до тех пор, пока в одно прекрасное утро не
стали подъезжать к Риму. Наш поезд остановился на
станции примерно в часе езды от города, это была
последняя остановка перед Римом. Я вышел из вагона
и купил утреннюю газету. Немного зная итальянский
язык, я понял из заголовков напечатанных крупным
шрифтом новостей, что накануне на Муссолини было
совершено покушение. Во время публичного выступле-
ния в него стреляла и тяжело ранила какая-то англи-
чанка. Газета истерически заявляла, что это заговор,
организованный английским правительством, что вся
страна возмущена этим и полиция допрашивает всех
находящихся в Италии англичан, а также, по непонят-
ной причине, и американцев, что все прибывающие
в Рим поезда подвергают тщательному досмотру. Не-
сколько англичан и американцев уже были жестоко
избиты на улицах хулиганами. Рим жил в атмосфере
психоза.
А тут мы, четыре американских коммуниста, прямо
258
из Москвы и всего в часе езды от Рима. Какой пре-
красный повод для фашистов увязать покушение на
Муссолини с Коминтерном или Советским Союзом. Си-
туация создалась критическая. Было очевидно, что мы
должны действовать быстро и решительно. Поэтому до
прибытия в Рим мы просмотрели наш багаж, порвали
в мелкие клочки все печатные или рукописные бумаги,
каким бы невинным ни было их содержание, и выкинули
их из окна идущего поезда, а затем с тревогой стали
ждать встречи в Риме с головорезами-чернорубашеч-
никами.
Наш поезд прибыл в Рим, и мы выгрузились из
вагона. Чернорубашечники стояли цепью вдоль плат-
формы; у выхода, сразу же за воротами, полукругом
расположился еще один отряд, насчитывавший пример-
но 30 чернорубашечников. Стоя в четыре ряда так, что
все прибывшие пассажиры должны были проходить
через их ряды зигзагом, они тщательно осматривали
каждого проходящего мимо них человека.
Наступила наша очередь. Знают ли фашисты, кто
мы? Что среди нас два члена Центрального комитета
Коммунистической партии США, возвращающиеся из
Москвы? Остановят ли они нас? С багажом в руках
мы прошли сквозь строй чернорубашечников. Но ничего
не произошло! На нас бросили лишь такие же пронзи-
тельные взгляды, как и на других пассажиров, и мы
поняли, что нас не знают. Пройдя через кордон черно-
рубашечников, мы наконец прибыли в гостиницу и
только тут с облегчением вздохнули.
После того как мы устроились в номере, я первым
делом поспешил вниз и купил газету. В этом, более
позднем выпуске страсти явно шли на убыль: врачи
заявили, что покушавшаяся психически ненормальна,
что Муссолини лишь слегка ранен в нос и что это поку-
шение не имеет политической подоплеки. Таким обра-
зом, угроза поголовных арестов англичан и американ-
цев миновала. Именно поэтому мы смогли так легко
пройти сквозь строй чернорубашечников на вокзале.
Теперь можно было вздохнуть свободнее. Но мы не мо-
гли себя чувствовать совершенно спокойно до тех пор,
пока наш пароход не вышел из прекрасного Неаполи-
танского залива и Везувий с исторической Помпеей у
подножия не растаял вдали.
17*
Глава VI
В этой главе рассказывается об условиях, в которых
в 30-е гг. содержалось около 7 тыс. заключенных в
Нью-йоркской окружной тюрьме — части гигантской
системы исправительных заведений Большого Нью-
Йорка (включавшей в себя городские тюрьмы, испра-
вительные дома для взрослых и малолетних преступни-
ков и т.п. и являвшейся, как говорят, крупнейшей в
мире среди себе подобных). Речь пойдет в основном
о тюрьмах, расположенных на островах Вэлфер, Рай-
кере и Харт вдоль Ист-Ривер от середины Манхэттана
до входа в пролив Лонг-Айленд. Именно там Роберт
Майнор, Израэль Амтер и я отбывали шестимесяч-
ный, а Гарри Рэймонд — десятимесячный сроки за-
ключения за участие в демонстрации безработных на
Юнион-сквер 6 марта 1930 г. В последующие годы мэр
Нью-Йорка Лагардия несколько улучшил положение
заключенных в этих тюрьмах.
Классовая политика в тюрьме
Не подлежит сомнению, что американские тюрьмы
строят не для богатых преступников. Прежде всего их
строят для того, чтобы упрятывать туда преступивших
закон представителей класса угнетенных. Вся капи-
талистическая система, основанная на грабеже ра-
бочих и бедных фермеров, является самым вопиющим в
мире мошенничеством, а капиталисты, наживающиеся
при ее помощи,— главными преступниками. Однако
этот грабеж оправдывает закон, благословляет церковь
и поддерживает государственная власть. В тюрьму
же сажают только тех капиталистов или особо круп-
ных воротил, которые преступили рамки самой гра-
бительской капиталистической системы, да и то только
260
в тех случаях, когда совершенные ими преступления
либо чудовищно глупы, либо чудовищно безнравствен-
ны.
Нью-йоркская окружная тюрьма, в полном соот-
ветствии с этой основной функцией американских ис-
правительных заведений, была почти целиком заполне-
на рабочими, их сыновьями и дочерьми или декласси-
рованными рабочими, представителями «трущобного
пролетариата», которые непрерывным потоком посту-
пали туда в результате безжалостной капиталисти-
ческой эксплуатации, нищеты и жутких условий жизни.
И чем беднее и задавленнее был тот или иной социаль-
ный слой населения, тем шире он был представлен в
тюрьмах. В процентном отношении на первом месте
среди заключенных находились самые угнетенные из
угнетенных — негры, за ними следовали задавленные
нищетой латиноамериканцы.
Классовая политика властей проявлялась не только
в социальном составе заключенных, но и во всей про-
цедуре, предшествовавшей тюремному заключению.
Бедняков, арестованных нередко только потому, что
они состоят на учете в полиции, избивали, подвергали
издевательствам и, как правило, осуждали на макси-
мальные сроки, при этом часто лишая их права обра-
щаться к адвокату и суду присяжных. В то же самое
время те немногие махинаторы и «заблудшие» мо-
шенники-капиталисты, которых все-таки привлекали
к судебной ответственности, имели полную возмож-
ность либо подкупить продажных полицейских, судей
и адвокатов, либо в крайнем случае отделаться за
совершенное преступление минимальным наказанием.
Даже оказавшись за решеткой, они нередко могли за
деньги значительно сократить срок своего заключения:
в тюрьмах на островах Вэлфер и Харт можно было
без труда купить себе несколько месяцев свободы по
цене 100 долл, за месяц — там это был в полном
смысле слова процветающий бизнес.
Для простого рабочего или представителя «тру-
щобного пролетариата» жизнь в тюрьме — с ее гнилой
пищей, жестокой дисциплиной, долгими сроками заклю-
чения — была сущим адом. А для горстки богатых
гангстеров, которые нередко сами предпочитали отси-
деть минимальный срок за какое-нибудь мелкое пре-
ступление, чтобы избежать более серьезного наказания
261
или даже электрического стула в Синг-Синге или Дан-
неморе, жизнь в тюрьме мало чем отличалась от их
жизни на свободе: они прекрасно питались, и не тю-
ремной пищей, жили в специальных комфортабельных
комнатах тюремной больницы, имели слуг, могли при-
нимать друзей практически в любое время и через свои
банды, или организации, держали в узде всех осталь-
ных заключенных.
Наиболее ярким примером подобного классового
фаворитизма в нашей тюрьме на острове Харт был
некий Морис Конноли, бывший председатель совета
района Куинс в городе Нью-Йорке, занимавшийся в
организации Демократической партии вопросами под-
купа, взяток и шантажа. Конноли, осужденный за
соучастие в расхищении городских фондов в размере
миллионов долларов, делал это столь явно и нагло,
что все его влияние и деньги не помогли ему избежать
тюрьмы. И тем не менее, вместо того чтобы за свои
тягчайшие преступления отсиживать долгие годы в
Синг-Синге, он был осужден всего на 10 месяцев тю-
ремного заключения на острове Харт.
Условия пребывания Конноли в тюрьме вряд ли мож-
но было назвать обременительными для него. Тюрем-
ный распорядок и дисциплинарные требования на него
не распространялись. Жил он в отдельной комнате в
больнице, приходил и уходил, когда ему заблагорассу-
дится. В любое время дня можно было видеть, как
он прогуливается по острову, наслаждаясь свежим воз-
духом и любуясь природой. Когда его привезли впер-
вые, высшие тюремные чиновники сами провели его
по тюрьме, показывая ее «достопримечательности».
Продукты питания для него покупали высшего качест-
ва. Гостей он принимал без ограничений в любое время
дня и ночи. Поговаривали, что частенько ночью его
возили домой «на отдых».
С нами, обычными заключенными, Конноли не имел
ничего общего. Время он проводил в основном в обществе
высших тюремных властей, активно участвуя во всех
их мероприятиях, и регулярно тренировался вместе с
охранниками в стрельбе из пистолета. С надзирателями
обращался, как с собственными слугами, и те охотно
выполняли эту роль. Основная масса заключенных иск-
ренне ненавидела и презирала этого матерого мошенни-
ка и блатмейстера от политики.
262
Помои вместо еды
В соответствии с существовавшими тогда нормами
на питание заключенных выделялась сумма из расчета
26 центов в день на человека. Но те помои, которыми нас
кормили, вряд ли стоили и половины этих жалких
денег, включая расходы на их транспортировку, хра-
нение и приготовление. Как уверяли сидевшие с нами
профсоюзные активисты, работавшие в пищевой про-
мышленности, такую и даже лучшую еду можно было
купить не дороже чем за 12 центов. Разница, естест-
венно, шла в карман тюремным мошенникам, которые
наживались буквально на всем тюремном хозяйстве:
одежде, постельном белье, стройматериалах, медика-
ментах, заработной плате заключенных и т. д. и т. п.
И конечно же, было бы наивно полагать, что тюремная
администрация не принимала самое активное участие
в этом постыдном грабеже бесправных заключен-
ных.
Наш обычный рацион состоял из мяса, картошки,
бобов, хлеба и риса, и в нем явно недоставало столь
необходимых организму витаминов и минеральных
солей. Правда, летом иногда давали кое-какие овощи
с тюремного огорода. Естественно, такое питание не
могло не сказываться на работоспособности и общем
состоянии здоровья заключенных. Ни один фермер не
стал бы кормить такими помоями своих свиней. Как бы
в насмешку над нашим тяжелым положением в тюрьме
имелся врач-диетолог, единственной обязанностью ко-
торого, как мне представляется, было исправно полу-
чать свое жалованье. Что же касается богатых гангсте-
ров и других «уважаемых людей», то они нашу пищу и
не пробовали. У них всегда был солидный запас све-
жих яиц, мяса, консервов, сметаны и любых других
продуктов, которые им покупали за деньги в городе или
воровали из нашего же котла. У некоторых из них
имелись даже личные холодильники, где хранились
быстропортящиеся деликатесы. В тюремной лавке хотя
и со строгими ограничениями, но можно было купить
фрукты, сигареты и печенье, однако мало кто из ря-
довых заключенных мог себе это позволить. Так, напри-
мер, в нашей камере из 75 заключенных только треть
была в состоянии покупать в лавке сигареты и не более
чем одна десятая — фрукты.
263
Качество тюремной пищи было настолько плохим,
что нередко ее просто нельзя было взять в рот. Осо-
бенно отвратительно было тухлое, червивое мясо. По-
мимо тюрьмы, на острове Харт находилось городское
кладбище для бродяг и бедняков, и три раза в неделю
пароход доставлял сюда огромное количество разло-
жившихся или разлагающихся трупов, штабелями сло-
женных на палубе. Остальные три дня тот же па-
роход перевозил на той же палубе, открытой всем вет-
рам и тучам мух, мясо и прочие продукты для заклю-
ченных.
Вот типичный пример того, в каком состоянии мясо
поступало в тюрьму. Однажды во время ужина дежур-
ный надзиратель, неторопливо прохаживаясь .между
столами, заметил, что заключенные одного из отделе-
ний сидят, не прикасаясь к еде. Он промолчал, но после
ужина зашел к ним в камеру и потребовал объяс-
нить, что все это означает. Сначала ему никто не отве-
тил, ибо за проявление малейшего недовольства можно
было моментально попасть в карцер. Затем, понукае-
мые его требовательным тоном и жестами, заключен-
ные достали спичечный коробок, полный копошащихся
червей, которых они выбрали из своего мяса. Надзира-
тель посмотрел на эту отвратительную массу, пожал
плечами и вышел из камеры. А ведь это мясо ели в
тот день сотни заключенных.
И в довершение всего некачественная, плохо при-
готовленная пища подавалась в таких грязных тарел-
ках, один вид которых отбивал всякую охоту к еде.
Глядя на присохшие к тарелкам остатки предыдущей
еды, невольно думалось, что из этих тарелок ели люди,
болевшие сифилисом и другими заразными заболева-
ниями, которых было предостаточно в любой тюрьме.
Лично я старался не есть червивое мясо или другие
испорченные продукты, но избежать грязных тарелок
было невозможно.
Пища для заключенных всегда была одной из наи-
более острых и тяжелых проблем. В тюрьме люди
довольно быстро привыкают к различным неудобствам
и тяготам жизни, за исключением, конечно, осознания
того факта, что тебя лишили свободы, но только не к
еде, или, вернее сказать, к ее недоброкачественности
и грязным тарелкам. Даже закаленные годами тюрьмы
«старики» считали проблему еды настолько серьез-
264
ной, что из-за нее в тюрьме в любой момент могли
вспыхнуть волнения.
Антисанитарные условия
Остров Вэлфер [что в переводе на русский язык оз-
начает Остров благополучия.— Перев.] раньше назы-
вался остров Блэквел [Черный колодец] и из-за ужа-
сающих условий, царивших в тюрьме, пользовался
столь дурной славой, что городские власти вначале
переименовали его, а впоследствии перевели тюрьму на
остров Райкер.
Тюрьма на острове Вэлфер была рассчитана на
1300 человек, однако в ней постоянно содержалось
не менее 1600 заключенных. В построенном более века
назад здании, где размещался карцер, камеры были
настолько малы, что заключенный не мог в них сде-
лать и двух шагов. Массивные стальные двери почти
полностью закрывали доступ света и свежего воздуха.
Летом в камерах было до одури жарко и душно, зи-
мой — сыро и холодно. Заключенные, особенно новень-
кие, чувствовали себя в них заживо погребенными.
Попасть в такой склеп означало заболеть туберкулезом
или сойти с ума.
Канализации в камерах тюрьмы на острове Вэл-
фер не было, и заключенные пользовались так назы-
ваемыми парашами, которые выносились раз в день.
Летом в тюрьме стоял такой смрад, что нормальный
человек упал бы в обморок, только пройдя по ее ко-
ридорам; а заключенным приходилось жить долгие
месяцы и годы в такой отвратительной, вредной для
здоровья и морального состояния атмосфере. И это в
Нью-Йорке — городе, известном своей научной орга-
низацией системы канализации! Как часто, зады-
хаясь от непереносимого зловония, мне хотелось, чтобы
«отцы города», ответственные за все это безобразие,
провели бы здесь хотя бы несколько летних месяцев!
На островах Харт и Райкер в тюремные камеры
обычно помещали от 50 до 100 человек, и койки заклю-
ченных находились буквально на расстоянии несколь-
ких дюймов друг от друга. Проблема пространства была
настолько острой, что нередко драки вспыхивали только
из-за того, что один заключенный «украл» у другого
265
целый дюйм его «территории». Такая скученность,
как в пчелином улье, без сомнения, стимулировала рост
заболеваний и развитие различных пороков: стоило
одному простудиться, как зараза мгновенно перекиды-
валась на соседей. То же самое происходило и с дру-
гими заразными заболеваниями. Освещение в каме-
рах было ужасным; обычно мы спали при мерцающем
красном свете.
Еженедельная баня не столько облегчала положение
заключенных, сколько их раздражала и унижала. По
каким-то непонятным для нас соображениям на мытье
всего отделения отводилось ровно пять минут — с мо-
мента, когда первый заключенный вступал на по-
рог бани, до того, как последний покидал его. Это
означало, что мы в дикой спешке раздевались, смачи-
вались под душем, хватали чистую одежду, которая,
как правило, не подходила, впопыхах натягивали ее
и стремглав мчались к выходу. И горе тому, кто не
укладывался в срок: его ждала отборная брань, побои
и унизительный пинок под зад.
Опасность пожара была велика во всех нью-йорк-
ских тюрьмах, но особенно на острове Вэлфер, где в
любой момент могла повториться трагедия тюрьмы
«Колумбус» в штате Огайо, в которой несколько лет
назад заживо сгорели около 400 запертых в своих ка-
мерах заключенных. Случись пожар в тюрьме Вэлфер,
ни у одного из заключенных верхних этажей не было
бы ни малейшего шанса на спасение. И об этом пре-
красно знали не только сами заключенные, но и все
тюремное начальство.
Я хотел бы также упомянуть здесь о кошмарной
плавучей тюрьме — пароходе «Полковник Клейтон»,
перевозившем заключенных на острова Харт, Вэлфер
и Райкер. Не знаю, кем был полковник Клейтон, но
этот печально знаменитый пароход, безусловно, соста-
вил ему «добрую» славу. Для перевозки заключенных
на пароходе имелась специальная стальная камера,
в которую набивали до пятидесяти человек. Вспоми-
наю, что, когда летом нас везли на нем в тюрьму,
камера была так набита, что практически невозможно
было пошевельнуться. А поскольку рядом через стенку
находилось машинное отделение, жара была просто
убийственной. К концу трехчасового плавания при тем-
пературе около 50 градусов выше нуля несколько че-
266
ловек потеряли сознание, а остальные находились в
полуобморочном состоянии. Как страстно мы желали
в эти минуты, чтобы мэр Нью-Йорка Джеймс Уолкер
был с нами!
Ист-Ривер — это человеческая свалка города Нью-
Йорка, пристанище всех обездоленных, сломленных,
поверженных и угнетенных изгоев гигантской метро-
полии. На ее многочисленных островах и вдоль бере-
гов, везде, где между электроподстанциями и свал-
ками есть пустое место, расположены в печальной по-
следовательности многочисленные заведения для отвер-
женных — людей сломленных и выброшенных водо-
воротом капиталистического общества: тюрьмы, сума-
сшедшие дома, сиротские приюты, богадельни, дома для
престарелых, инвалидов и бедняков, больницы для
больных хроническими заразными заболеваниями. Да-
же небольшая прогулка по Ист-Ривер подавляет своей
бесконечной панорамой человеческого горя, болезней,
убожества, безысходности и смерти. И достойной эмбле-
мой этой реки печали стал наш тюремный пароход
«Полковник Клейтон».
Жестокая дисциплина
Рабочая теория, на которой руководители системы
исправительных заведений основывали свою практи-
ческую деятельность, состояла в том, чтобы заклю-
ченных постоянно шпынять, унижать и подавлять
любыми средствами и по любому поводу, постепенно
вырабатывая в них чувство собственной вины, непол-
ноценности и безнадежности своего положения. Поэтому
тюремщики насаждали дисциплину оскорблениями,
кулаком, дубинкой и карцером, испытывая поистине
садистское удовольствие. Заключенные не имели права
протестовать против самого зверского с ними обра-
щения. И горе тому, кто хотя бы словесно пытался
защититься от нападок надзирателя или охранника:
его тут же до полусмерти избивали и швыряли в кар-
цер. За малейшую жалобу начальнику отделения на
плохое обращение надзирателей, каким бы бесчело-
вечным и незаконным оно ни было, заключенного ожи-
дало неизбежное наказание, и он мог считать, что ему
повезло, если его не сажали в карцер. Заключенные
267
знали это, и почти все верили в то, что только объ-
единенными усилиями, только совместным отказом от
работ или общим бунтом можно добиться улучшения
условий, хотя за такие действия их ждали чудовищные
наказания.
Одним из самых суровых наказаний за нарушение
тюремного порядка на острове Вэлфер считалось поме-
щение в камеру № 2. Построенная еще в средние века,
эта камера пыток была расположена в одном из глав-
ных коридоров корпуса, чтобы все заключенные мог-
ли ее видеть: с точки зрения тюремщиков, она была как
бы постоянным напоминанием о необходимости «очи-
щения души». Размеры ее были таковы —18 на 18
дюймов,— что ни сесть, ни лечь человек в ней не мог,
и ему приходилось стоять без еды и воды все двадцать
четыре часа — обычный срок наказания. «Очищение»
кого-либо камерой № 2 всегда вызывало острое чувство
негодования у остальных заключенных, и они нередко
шли на риск, передавая своему товарищу хоть немножко
еды.
За серьезные нарушения заключенных сажали в
карцер, или, как мы его называли, «кичман», на срок
до 30 дней. В карцере наказанный получал только
хлеб и воду и один раз в неделю обычную тюремную
«баланду». Чтобы заключенный в порыве отчаяния
не повесился, у него предусмотрительно отбирали
шнурки для ботинок.
Наряду со звериной жестокостью надзирателей
существовал терроризм организованных банд гангсте-
ров, которые с ведома и поощрения тюремных властей
беспрепятственно вершили свой бизнес: торговали
наркотиками и ворованными тюремными продуктами,
организовывали азартные игры, продавали хорошие
места работы, более удобные камеры, право на пре-
бывание в тюремной больнице, на посещение родст-
венников, друзей и т. д. и т. п. Главари гангстеров
нередко выполняли также роль посредников между
богатыми заключенными и тюремными властями в
вопросе купли-продажи и сокращения срока заключе-
ния.
В тюрьме на острове Вэлфер имелось несколько хо-
рошо организованных гангстерских банд — еврейско-
ирландская, итальянская, латиноамериканская и нег-
ритянская,— которые находились в состоянии непри-
268
миримой взаимной вражды и постоянно конфликтова-
ли друг с другом (что на языке гангстеров означало
драки, поножовщину, насилие) за право грабить за-
ключенных. Нередко дело доходило и до убийства:
время от времени какого-нибудь гангстера подстере-
гали в коридоре или тюремном дворе, окружали его
и пускали в ход ножи. Помню, как однажды за ужином
в столовую ворвались два вооруженных надзирателя,
с треском захлопнули за собой двери и некоторое
время никого не выпускали. Позднее мы узнали, что
два главаря гангстеров, которые питались отдельно от
нас, сговорились, воспользовавшись тем, что все были
на ужине, «пришить» главаря третьей банды. Так они
и сделали. Истекающего кровью гангстера отнесли в
больницу, и, как обычно, против убийц не было воз-
буждено никакого дела. Их только на несколько дней
подвергли, если так можно сказать, «домашнему арес-
ту», да и то в интересах их же безопасности — пе-
реждать, пока улягутся страсти. Тюремные власти
полностью признавали гангстеров и охотно имели с
ними дело, во-первых, потому, что те являлись для
них постоянным источником незаконных доходов, а
во-вторых, потому, что они были неотъемлемой частью
системы тюремного контроля.
Наиболее безрадостное существование в тюрьме
приходилось влачить неграм: они сталкивались с
фарсом вместо суда, для них существовали максималь-
ные сроки заключения, самая черная работа и самые
плохие места в камере, самая отвратительная еда и
самые гнусные издевательства со стороны надзира-
телей. Власти сознательно поддерживали и поощряли
такую политику расовой сегрегации, что приводило к
созданию атмосферы расовой нетерпимости, в любой
момент грозившей вылиться в кровавые побоища. Имен-
но такой случай произошел в тюрьме на острове Вэл-
фер во время моего заключения. Однажды многочис-
ленная группа вооруженных ножами и железными
прутьями белых заключенных внезапно напала на нег-
ров, которых было явно меньше, и жестоко их избила.
Нападение было хорошо подготовлено, и трудно пове-
рить, что тюремное начальство ничего не знало о нем
заранее. Не подлежит также сомнению, что инспири-
ровано оно было главарями гангстерских банд, но ни
один из них не был привлечен к ответственности.
269
Мне кажется, что лучше всего всю жестокость и
бессмысленность варварской дисциплины, насаждаемой
в тюрьмах, иллюстрирует следующий довольно типич-
ный случай. Однажды во время ужина какой-то заклю-
ченный-негр, сидевший через два стола от меня, поднял
руку, показывая дежурному надзирателю, что ему необ-
ходимо выйти в туалет. В таких случаях надзиратель
обычно вызывал охранника и тот выводил заключенно-
го. Но на этот раз стоявший рядом надзиратель почему-
то не отреагировал на сигнал негра. Тот, очевидно, не
в силах терпеть, отчаянно повторил свой жест. На этот
раз надзиратель заметил его, но повелительным жестом
руки приказал сидеть. Негр подчинился, но через мгно-
вение, явно не в состоянии больше сдерживаться, при-
встал с места и снова нетерпеливо замахал надзирателю
рукой. Тот подошел, грязно обругал несчастного негра и
недвусмысленно пригрозил ему дубинкой. Негр сел и
больше не подавал никаких знаков. Через несколько
минут ужин закончился, и мы покинули столовую. Но
тут надзиратель бросил взгляд на то место, где сидел
бедняга негр, вернул его и, осыпая его ударами и ос-
корбительной бранью, заставил все убрать и вычистить
до блеска. За это «нарушение тюремного порядка»
негр получил пять дней карцера. Такова была дисципли-
на в тюрьме «просвещенного» города Нью-Йорка.
Медицинское обслуживание
Отношение тюремных властей Нью-Йорка к заклю-
ченным основывалось на принципе: «отбросы общества»
не заслуживают настоящего медицинского обслужива-
ния. В тюрьме можно было услышать много историй
о том, как заболевшим заключенным позволяли уми-
рать, не предприняв даже попытки их спасти.
В тюремных больницах всегда не хватало нужных
инструментов и препаратов, а сами врачи по-своему
были даже еще более жестоки, чем надзиратели. Да и
вообще больницы использовали главным образом в ка-
честве удобного жилья для крупных гангстеров, во-
ротил и других богатых мошенников; простому заклю-
ченному попасть туда было нелегко, даже если он был
серьезно болен.
Медицинский осмотр вновь прибывших заключен-
ных длился всего несколько секунд, и иначе как фарсом
270
его нельзя было назвать. Людей с венерическими за-
болеваниями не отделяли от остальных заключенных
и, как правило, не лечили, за исключением тех, у кого
была ярко выраженная острая форма. В тюрьме на ост-
рове Харт имелся туберкулезный изолятор, однако ни-
какого лечения там практически не проводилось. Нужно
было обладать железным здоровьем, чтобы выдержать
такое медицинское обслуживание. Не оказывалось ни-
какой помощи и наркоманам, когда их лишали нар-
котиков и они испытывали жесточайшие страдания.
Не удивительно, что заключенные глубоко ненави-
дели как тюремную больницу, так и медицинский
персонал.
Однажды вечером, часов около восьми, у одного
заключенного в камере, расположенной непосредствен-
но под нашей, начался острый приступ аппендицита.
Он громко стонал от боли всю ночь, но надзиратели не
обращали на него никакого внимания и лишь грубо
покрикивали: «Да заткнись же ты». И только в восемь
часов утра, после двенадцати часов страданий и бессон-
ной ночи для всех заключенных в камере, его повели в
больницу. Именно повели, а не понесли на носилках,
несмотря на то что беднягу буквально пополам согнуло
от нечеловеческой боли. И если он выжил, то только
благодаря какому-то чуду. Если бы этого чуда не
произошло, то его спокойно закопали бы на тюремном
кладбище без каких-либо последствий для врачей или
надзирателей.
Несколько дней спустя незадолго до этого попавший
в тюрьму на острове Райкер юноша-негр сообщил врачу,
что у него больное сердце и он не может выполнять
тяжелую физическую работу. Тот цинично спросил его:
«Аппетит у тебя хороший?» Юноша в ответ кивнул, и
тогда врач с ухмылкой продолжил: «Ну, если аппетит
у тебя хороший, то и работать ты должен хорошо». Мо-
лодого негра послали работать на пристань, в то же са-
мое утро у него случился сердечный приступ и он скон-
чался. Разве это не убийство?! Никакого расследования,
естественно, не проводилось.
А вот еще один случай, который произошел с заклю-
ченным Бобом Майнором. У Боба был хронический ап-
пендицит, но, несмотря на все протесты, его перевели в
тюрьму на остров Райкер, где не только не имелось
271
больницы, но и вообще условия были самыми худшими
из всех трех островов: гигантская свалка, растянув-
шаяся на много километров и кишащая несметными ор-
дами огромных крыс, была, конечно, «отличным»
местом для больного человека. Боба заставили там
выполнять тяжелую физическую работу, и результат
не замедлил сказаться: у него начался острейший при-
ступ с возможным летальным исходом. Только чудом,
после неотложной операции, удалось предотвратить его
смерть.
Стоматологическая помощь на острове Харт была
поистине варварской. Если заключенный не имел де-
нег, все лечение сводилось исключительно к удалению
зубов. Более того, поскольку стоматолог появлялся в
тюремной больнице только раз в неделю, заключенным
с зубной болью даже этого «лечения» приходилось
ждать несколько дней. Видимо, тюремные власти
считали, что заключенные обязаны приурочивать свою
боль к визитам врача. Сколько я насмотрелся на людей,
буквально сходивших с ума от острейшей зубной боли
и не получавших никакой медицинской помощи! Летом
наш врач-стоматолог обычно брал месячный отпуск
и его никем не заменяли. Я знаю этого человека и уверен,
что страдания девятисот заключенных, полностью ли-
шенных в этот период какой-либо зубоврачебной помо-
щи, нисколько не омрачали его отпуск.
Работа и образование
Департаментом исправительных заведений назвали
руководящий орган системы нью-йоркских тюрем и
исправительных домов. Вряд ли можно рассматри-
вать это иначе как циничную издевку над реальным
положением дел, ибо заключенным даже не пытались
дать хоть какое-нибудь образование или обучить како-
му-нибудь полезному ремеслу. И хотя департамент
постоянно хвастливо заявлял в печати о своих успехах
в «исправлении» преступников, на самом деле тюрьмы
являлись подлинной школой преступности. Отсидев
два-три года в нью-йоркской тюрьме, любой новичок ста-
новился опытным и знающим преступником, хорошо
знакомым с уголовным миром и его неписаными зако-
нами.
272
В тюрьме на острове Вэлфер большинство заключен-
ных не работали вообще, проводя все 24 часа в сутки
в своих камерах в деморализующей атмосфере безделья.
Из имевшихся видов работ самые лучшие — в больнице,
столовой, на складе — полностью контролировали
гангстеры, которые либо отдавали их на откуп своим
приспешникам, либо продавали нужным людям.
Принудительные работы были, как правило, глупы и
бессмысленны и основывались на известном принципе
дураков —«круглое тащить, плоское катить». Амтер,
Рэймонд и я, например, много дней пропалывали карто-
фельные и ячменные поля после того, как урожай был
уже собран. Нередко нас заставляли вручную везти
телегу, в то время как лошади спокойно пощипывали
травку где-нибудь поблизости.
При тюрьме на острове Харт имелось несколько так
называемых мастерских: сапожная, по изготовлению
щеток, бельевая, кроватная и пошивочная,— но то, чем
заключенные там занимались, иначе как фарсом на-
звать нельзя. Чем больше человек в них работал, тем
менее пригодным он становился для труда в данной от-
расли производства. Не приобретая никаких профес-
сиональных навыков, не получая ни цента за свой труд,
заключенные сильно страдали от сознания того, что ни-
чем не могут помочь своим семьям, которые, лишившись
кормильца, нередко влачили жалкое существование.
Развлечений в тюрьмах было крайне мало: час в день
прогулка и игра в бейсбол, два раза в неделю кино,
когда из-за плохой погоды в бейсбол играть было нельзя,
по воскресеньям для верующих посещение церкви, в
День памяти павших в Гражданской войне, День неза-
висимости и на рождество — концерт. В остальные дни
заключенным было абсолютно нечего делать, кроме как
играть в карты, вспоминать свои старые преступления
и обдумывать новые.
Особенно тлетворное влияние тюремный режим ока-
зывал на молодых заключенных. В тюрьме на острове
Харт для юношей имелась особая камера, но они про-
водили там только ночь, а в остальное время свободно
общались со взрослыми заключенными. Не получая
никакого образования и не обучаясь никаким полезным
профессиям, они быстро пропитывались гнилой тюрем-
ной атмосферой и фактически превращались в отбросы
общества. Дети трущоб и сиротских приютов, эти горь-
18 — 1025
273
кие плоды капитализма моментально перенимали у
матерых гангстеров уголовную науку и со временем
сами начинали верить, что в этом и состоит вся их
жизнь. И, как правило, они не ошибались.
Типичным продуктом такого уголовно-тюремного
воспитания был заключенный по прозвищу Малышка
Мак, которого я знал и с которым частенько и подолгу
беседовал. Сын бедного рабочего, Мак родился и вырос
в трущобах Нового Орлеана, в отравляющей атмосфере
нищеты, голода и бесправия. Уже в юном возрасте,
когда ему было 13—14 лет, его впервые арестовали за
какую-то мелкую провинность и отправили в исправи-
тельный дом для малолетних преступников. Именно там
его быстро обучили методам и приемам настоящих уго-
ловников. После «исправилки» приговоры и тюремные
заключения следовали один за другим: ко времени
нашего знакомства на острове Харт Маку было 46 лет,
25 из них он провел в восьми различных тюрьмах стра-
ны. И за все долгие годы заключения он не научился ни
читать, ни писать, ни заниматься полезным тру-
дом.
Однако уголовное воспитание Малышки Мака было
полным: ас-карманник, опытнейший «домушник»,
наркоман, сексуальный извращенец, знаток неписаных
воровских законов. Срок его заключения — двенадца-
того по счету — скоро истекал, и последние несколько
недель он отсчитывал каждый день так же нетерпеливо,
как человек, впервые попавший в тюрьму. Он во всеус-
лышание заявлял, что с тюремной жизнью покончено
раз и навсегда, что он вернется домой к своей старой
больной маме, найдет работу и заживет, как нормаль-
ный человек. Но, увы, это были только слова, которые
он произносил каждый раз перед кратковременным
выходом на волю; слишком глубоко погряз он в липкой
трясине уголовного мира, чтобы так просто вырваться из
него. И на этот раз он пробыл на свободе лишь два ча-
са — столько времени, сколько понадобилось ему, чтобы
продать свой костюм (освобожденным заключенным да-
валось на руки всего 25 центов), поспешить на 62-ю ули-
цу купить порцию героина и... оказаться в руках поли-
цейского агента, который, зная его пагубный порок,
следовал за Маком по пятам от самой тюрьмы. Малыш-
ка Мак в тринадцатый раз получил очередные два года
и, оказавшись в тюрьме, снова во всеуслышание заявил,
274
что, когда кончится этот срок, он поедет домой в Новый
Орлеан, найдет работу и т. д. и т. п.
Наркоманы
Наркоманы — это, по существу, больные люди, ко-
торых надо лечить; Нью-Йорк же относится к ним,
как к уголовным преступникам. В соответствии с дейст-
вующим федеральным законом преступлением считает-
ся не только продажа, но и употребление наркотиков,
что наказывается тюремным заключением сроком до
двух лет. При этом совершенно не обязательно быть пой-
манным на месте преступления или хранить наркотик;
иногда достаточно иметь при себе приспособления, ко-
торыми обычно пользуются наркоманы. Некоторых же
осуждали только на основании результата анализа
крови.
Наркомания процветала во всех нью-йоркских тюрь-
мах, охватывая иногда, как, например, у нас на острове
Харт, до 80% заключенных. В принципе практически
все тюрьмы США можно смело назвать тюрьмами для
наркоманов. Абсолютное большинство их — выходцы
из семей рабочих или беднейших слоев преступного ми-
ра; богатых наркоманов полиция, естественно, не тро-
гала.
В тюрьме наркоманов «лечили», постепенно снижая
в течение недели дозы наркотика, что в конечном итоге
мало чем отличалось от так называемого метода «холод-
ной индюшки», когда наркотик прекращали давать сра-
зу и окончательно. И в том и в другом случае пациент
много недель проводил в мучительных страданиях и
нередко в порыве отчаяния пытался покончить жизнь
самоубийством.
Можно ли вообще вылечить наркомана, если он сам
твердо и осознанно не решит это сделать? Конечно, нет.
И тюремное заключение, каким бы суровым и длитель-
ным оно ни было, не в состоянии помочь человеку. Оно
приносит бедняге невыносимые мучения, но нисколько
не решает проблему. Месяцы страданий без наркотика
несколько снижают физическую потребность в нем, но
не избавляют от желания принять его.
В тюрьме я подружился с одним молодым, прекрасно
сложенным пареньком-финном. К моменту своего ареста
он уже несколько месяцев принимал героин и, как
18*
275
обычно, получил за это два года. Во время наших долгих
бесед я часто пытался предостеречь его от «героинной
лихорадки». На примере многих окружавших нас
заключенных-наркоманов, жизнь которых преврати-
лась в бесконечную цепочку страданий, нищеты и тю-
ремных отсидок, я показывал ему, что ожидает его в
будущем. Но все мои доводы были бесполезны.
Движимый своим сильным желанием, наркоман го-
тов опрокинуть горы и повернуть вспять реки, только
бы достать предмет своих вожделений. Если для этого
потребуется совершить преступление, он не остановится
перед этим. Но стоит ему попасть в руки полицейских,
и те, за редчайшим исключеним, могут из него вить
веревки. Достаточно только лишить наркомана нарко-
тика, и он готов рассказать все, что угодно. Именно
поэтому умные уголовники опасаются иметь дело с нар-
команами.
Имея деньги, заключенные нью-йоркской тюрьмы
без труда могли достать любое количество нужных им
наркотиков, которые в изобилии переправляли туда са-
мыми разными способами: вплавь по реке, на мотор-
ных лодках, в передачах, через посетителей и т. д.,
вплоть до пропитки ими писем. Но все Же основным ка-
налом являлись сами тюремные служители, работавшие
в тесном контакте с главарями гангстерских шаек. Нар-
котики приносили тюремной администрации самый
большой доход, и это ни для кого не было тайной.
На острове Вэлфер во время прогулок можно было
видеть, как заключенные свободно, ни перед кем не
таясь, покупали наркотики и тут же использовали их
по прямому назначению — нюхали, курили, кололи.
Последнее наблюдать было особенно ужасно: одной и
той же окровавленной булавкой, служившей вместо
шприца, без какой-либо стерилизации пользовались
несколько человек. А поскольку многие наркоманы бо-
лели сифилисом, можно легко себе представить, с какой
скоростью эта страшная болезнь распространялась сре-
ди них. Только в нашей камере имелось несколько
сифилитиков, и они регулярно «делили иглу» с со-
братьями из других камер. Очень часто можно было ви-
деть гниющие язвы на руках наркоманов в тех местах,
где они кололись этим антисанитарным варварским
методом.
Дождавшись желанного часа свободы, наркоманы
276
победнее оказывались в затруднительном положении.
Отвыкнув за годы тюрьмы от настоящей работы и имея
только 25 центов в кармане, они нередко тут же соверша-
ли какое-нибудь преступление, чтобы добыть денег на
героин. А героин — штука дорогая, требующая мини-
мум от 3 до 5 долл, в день. Обычно большинство осво-
божденных наркоманов сразу же из тюрьмы отправля-
лись на толкучку в район Бауэри, загоняли за доллар
или два свой костюм и неслись на 62-ю улицу — из-
вестный «черный рынок» наркотиков в Нью-Йорке,
расположенный к западу от Амстердам-авеню,— чтобы,
как они говорили, «раскумариться», то есть принять
дозу наркотика. Полиция прекрасно знала об этом, и
нередко ее агенты следовали за освобожденным нарко-
маном прямо от тюрьмы, чтобы арестовать его «на
месте преступления» сразу же после того, как он купит
свою «дозу». Известно немало случаев, когда, освобо-
дившись после двух лет тюрьмы, наркоман снова попа-
дал в нее буквально через несколько часов. Не гнуша-
лись полицейские из федерального и городского отделов
по борьбе с наркотиками и явными подлогами по отно-
шению к тем наркоманам, которые отказывались пла-
тить взятки. А слово наркомана в суде ровно ничего не
значило для обвинения любого полицейского.
Излечить наркомана от этой пагубной страсти можно
не тюремным заключением, а только госпитализацией.
Для эффективного лечения наркоманов нужно обеспе-
чить им возможность жить и работать как нормальным
людям, избавив от необходимости платить продажным
полицейским, гангстерам и торговцам наркотиками
за «право существовать». В тех же условиях, которые
существуют в настоящее время, ситуация год от года
только ухудшается: количество наркоманов неуклонно
растет, соответственно расширяется подпольная торгов-
ля наркотиками и число паразитирующих на этом тор-
говцев, гангстеров и прочей нечисти. Наркомания и все,
что с ней связано,— это еще одна неразрешимая пробле-
ма загнивающей капиталистической системы.
Надзиратели
Работа тюремного надзирателя в американских
тюрьмах неизбежно раскрывает и культивирует в чело-
277
веке самые низменные и звериные черты. Имея в своем
подчинении полностью беззащитных людей, мало кто из
надзирателей мог устоять от соблазна стать грубым
деспотом, не терпящим никаких возражений. В тюрьмах
Нью-Йорка большинство надзирателей жестоко относи-
лись к заключенным, безнаказанно вымещали на них
свое дурное настроение, неудачи и показывали свою
власть.
Надзиратели считали, что у заключенного нет и не
может быть прав, которые следует уважать, и безнака-
занно тиранили своих беззащитных жертв, включая и
тех, перед которыми в обычной жизни они пресмыка-
лись. Одни из них торговали наркотиками, другие по
любому поводу вымогали взятки, третьи занимались
откровенным сводничеством. Ни физические, ни душев-
ные страдания заключенных их не трогали; тех же,
кто осмеливался перечить их «хозяйской» воле, ожида-
ли оскорбления, побои и карцер. Конечно, встречались
и такие надзиратели, которые более терпимо относились
к заключенным и даже пытались понять их тяжелое
положение, но их было совсем мало.
Процессу превращения надзирателей в мелких деспо-
тов в значительной мере способствовало непреложное
тюремное правило: «надзиратель всегда прав». Этот
порочный подход заранее оправдывал любой поступок
надзирателей; в результате этого тривиальные подчас
инциденты и недоразумения превращались в их устах в
«серьезные нарушения тюремного порядка». Начальни-
ки отделений безоговорочно верили этому, заключен-
ным же в таких случаях лучше всего было помалкивать.
Только когда зверство надзирателей переходило все
допустимые рамки и его нельзя было скрыть, тюремные
власти были вынуждены выслушать мнение заключен-
ных.
Вот один незначительный эпизод, который, как мне
кажется, дает понятие о произволе надзирателей. Од-
нажды во время «мытья» в тюремной бане я, боясь не
уложиться в отведенные пять минут, второпях натя-
нул брюки и увидел, что они чуть ниже моих колен.
Я вежливо попросил дежурного надзирателя сменить
одежду, на что он в ответ рявкнул: «Носи, сукин сын,
что дали, а если еще хоть раз пикнешь, я тебе намылю
харю». В этих куцых брюках мне пришлось ходить до
тех пор, пока я не одолжил у одного дружески ко
278
мне относившегося заключенного более подходящую
одежду.
Заключенные люто ненавидели надзирателей, за
исключением, конечно, тех, кто обращался с ними более
или менее человечно. Лично мне особенно неприятен
был один надзиратель, который относился к заключен-
ным с такой циничной надменностью, что, казалось, он
считает их низшими существами, недостойными его
драгоценного внимания. Казалось, что, разговаривая с
заключенными, он смотрит не на них, а сквозь них,
как на пустое место. Он был известен как бездушный че-
ловек, требовавший неукоснительного выполнения аб-
солютно всех правил тюремного распорядка. И на мой
взгляд, являл собой именно тот тип служаки, который
предприниматели используют в качестве штрейкбре-
херов или охранников.
Этот надзиратель не имел отношения к нашему от-
делению, за что я был искренне благодарен судьбе.
В силу нашей особой, необычной для тюремного мира
причины ареста и осуждения все те долгие месяцы,
которые мы с Амтером и Рэймондом провели в тюрьме
на острове Харт, к нам проявляли значительный инте-
рес как заключенные, так и надзиратели. Но только не
этот высокомерный и бездушный тип; насколько я смог
заметить, внимательно наблюдая за ним, он ни разу на
нас не взглянул и ни разу не заговорил с нами.
Наконец настал последний день нашего с Амтером
пребывания на острове Харт. Собрав свои скудные по-
житки, мы направились в канцелярию за документами.
И кого, вы думаете, мы встретили в длинном тюремном
коридоре? Этого ретивого служаку, который, судя по
всему, явно нас поджидал. «Что он задумал?»— мельк-
нула у меня мысль. Но все мое воображение оказалось
бессильным предвидеть то, что произошло на самом
деле.
Примирительным жестом руки он остановил нас.
Я отметил про себя, что даже взгляд его изменился:
стал дружелюбным и человеческим,— и он сказал при-
мерно следующее: «Парни, прежде чем вы уйдете
отсюда, я хочу сказать вам, что все знаю о вашей борьбе
за улучшение положения безработных и полностью ее
поддерживаю. Нам, надзирателям, тоже недавно среза-
ли жалованье, и мы злы как черти. Так же, как я, ду-
мают многие надзиратели. Желаю успеха в вашей ра-
279
боте». С этими словами он, оглянувшись, дабы убедить-
ся, что его не подслушали, прошел мимо нас дальше по
коридору.
Я был настолько ошарашен, что еле сумел пробормо-
тать что-то в ответ. Позднее, присоединившись к пестрой
группе заключенных, подлежащих освобождению в
этот день, мы с Амтером долго еще рассуждали о том,
в каких причудливых и запутанных формах иногда
проявляется растущее недовольство масс.
Кладбище
Вместо того чтобы в соответствии с требованиями
элементарной санитарии подвергать трупы кремации,
городские власти Нью-Йорка вот уже более 70 лет упор-
но продолжали хоронить их на грязном, сеющем заразу
кладбище на острове Харт. Говорят, что на нем захоро-
нено людей больше, чем где-либо в мире на сравнимой по
величине территории. Трупы доставлялись в сосновых
ящиках на пароходе, не имеющем специальной холо-
дильной камеры, уже в состоянии сильного разложения,
особенно летом, и закапывались в общие могилы —
по 150 «штук». Во время промышленного кризиса
число умерших бедняков и бродяг резко возросло.
Кладбище занимало чуть ли не половину острова
Харт. Особенно ужасной была та его часть, в которой
хоронили детей. В огромной траншее закапывали сотни
младенцев, чьи матери не имели денег, чтобы оплатить
расходы на нормальное погребение. Чтобы каждый раз
не разрывать могилу, один конец этой траншеи оставал-
ся постоянно открытым; отравляющее зловоние было
ужасным, огромные крысы творили свой жуткий пир на
останках, а когда их пугали, со злобным писком убега-
ли, унося в зубах весь разлагающийся детский трупик
или какую-нибудь его часть.
Хотя тюремные власти и заявляли, что они уважают
религиозные чувства, к обряду погребения умерших
бедняков это ни в коей мере не относилось. Их просто
складывали штабелями в гигантских траншеях и засы-
пали. Согласно религиозным традициям, протестантов
должны были хоронить в одном, а католиков — в дру-
гом освященном ряду траншей. Однако необходимость
такого разделения вызывала у надзирателей только
280
смех и шутки. Так, если в очередной партии «жмуриков»
было всего несколько протестантов, надзиратели цинич-
но шутили: «Пусть побудут католиками»— и приказы-
вали закапывать их вместе с католиками в освященной
земле. Или наоборот, «превращали» католиков в про-
тестантов.
Ко времени нашего пребывания в тюрьме на острове
Харт огромная территория, отведенная под кладбище,
была уже полностью использована для захоронения
поступавших непрерывным потоком трупов. Однако ни
этот факт, ни страх перед осквернением могил ничуть
не смутили городские власти, и они начали, так сказать,
сначала: вскрыли могилы семидесятилетней давности
и стали заполнять их новой партией мертвецов. Новые
могилы пришлось прорывать через сгнившие гробы,
человеческие останки и грязь, и я часто думал, а не
сохранили ли свою убийственную силу бациллы оспы,
сифилиса, холеры, желтой лихорадки и других зараз-
ных болезней, поразивших в свое время многих из тех,
чьи останки теперь вытаскивались на свет божий благо-
даря стараниям «отцов города». Сохранившиеся остатки
гробов и куски полуистлевшей одежды сжигали на
месте, а черепа и кости вперемежку сваливали в новые
гробы и закапывали вместе с новыми «жмуриками».
Когда труба архангела Гавриила возвестит о часе вос-
крешения, тысячам людей, погребенным вперемежку на
острове Харт, распутаться будет нелегко.
Выполняла эту омерзительную работу специальная
команда могильщиков, состоявшая примерно из 40 за-
ключенных, оштрафованных за действительные или
мнимые нарушения тюремного порядка. Наказание
накладывалось на неопределенный срок, и могильщики
за свою грязную и опасную работу не получали ни денег,
ни даже полагающейся недельной порции табака. Если
раскопка могил проводилась осенью, заключенным при-
ходилось работать по колено в грязной вонючей жиже,
но ни резиновых сапог, ни перчаток им не выдавали;
в баню их водили, как и всех, раз в неделю, соответствен-
но и белье меняли тоже раз в неделю. В столовой никто
не хотел сидеть с ними рядом.
Как ни отвратительна была работа могильщиков, но
еще худшая участь была у бригады из четырех чело-
век — эксгуматоров. В их обязанности входило извле-
кать трупы людей, друзья или родственники которых
281
желали похоронить их в другом месте. Теоретически
каждый гроб имел свой номер, соответствовавший опре-
деленному месту захоронения. Но только теоретически.
Никакие слова не в силах описать сцены раскопки че-
ловека, захороненного несколько месяцев назад в общей
могиле с 150 разлагающимися трупами. Во время такой
работы ярдов на 100 в округе стоял такой смрад, что да-
же известная «вонючка» скунс и тот вряд ли бы его вы-
нес. Иногда эксгуматоры доставали нужного мертвеца,
иногда нет. Да и какое это имело значение?! Как
мрачно шутили заключенные, «клиент все равно не от-
личит их друг от друга». Владельцы похоронных бюро
получали за эту работу по 100 и более долларов и иногда
«по доброте душевной» подкидывали доллар-другой
бригаде эксгуматоров. Что может служить лучшим сви-
детельством нищеты среднего заключенного, чем тот
факт, что из-за этих случайных подачек жуткая работа
эксгуматора считалась среди могильщиков хорошей и
на нее стремились попасть?
Досрочное освобождение под честное слово
Механизм досрочного освобождения заключенных
под честное слово был так же порочен, как и вся система
нью-йоркских исправительных заведений. Как я уже
упоминал, сроки заключения в нью-йоркской тюрьме
не превышали трех лет — с более длительными сроками
направляли в Синг-Синг, Оберн, Даннемору и другие
тюрьмы штата,— и обычно на условиях так называемо-
го «неопределенного срока», то есть часть трех летнего
срока заключенный отбывал в тюрьме, а часть на сво-
боде как условно осужденный. Именно такие неопре-
деленные сроки заключения отбывали Амтер, Майнор,
Рэймонд и я.
Какой период времени заключенный должен отбы-
вать в тюрьме, а какой на свободе как условно осужден-
ный, решала специальная комиссия по освобождению
под честное слово, состоявшая из политиканов Демокра-
тической партии в Нью-Йорке. Она работала «за закры-
тыми дверями», и это создавало прекрасную возмож-
ность для фаворитизма и взяточничества всех видов.
Комиссия работала в обстановке такой секретности,
что ни заключенный, ни его адвокат не имели ни ма-
лейшего понятия, когда будет разбираться его дело и
282
сколько месяцев придется провести в тюрьме. Членам
же комиссии торопиться было некуда, и они занимались
делами заключенных, когда им заблагорассудится. Та-
кое пребывание в неизвестности сильно действовало на
нервы и моральное состояние заключенных. Нередко
имели место случаи, когда осужденные отсиживали в
тюрьме весь трехлетний срок наказания, так и не узнав,
каков был срок их тюремного заключения.
Все досрочно освобожденные заключенные, каким бы
кратким ни был срок приговора, были обязаны отбывать
остаток срока на свободе под честное слово. На деле
такое освобождение нередко означало попасть «из огня
да в полымя». Условно освобожденным было крайне
трудно найти работу, ибо полиция постоянно следила
за их трудоустройством и, как правило, информировала
работодателей о том, что они приняли на работу челове-
ка, находящегося на свободе под честное слово. Это
кончалось тем, что бывшего заключенного обычно
увольняли, тем самым нередко вынуждая его снова
стать на путь преступления, чтобы добыть средства к
существованию. Такого человека постоянно подстерега-
ла опасность в любой момент быть арестованным за
действительное или вымышленное нарушение правил
пребывания на свободе под честное слово. В таких
случаях он лишался права пользоваться адвокатом и
быть выпущенным до суда под залог — никакого суда
и не было, ибо на основании рапорта соответствующего
отдела полиции его просто отправляли назад в тюрьму
отсиживать свой срок до конца. Нередко бедняга даже
не знал, в каком именно нарушении его обвиняют.
Такая порочная система досрочного освобождения
делала условно освобожденного абсолютно беззащит-
ным перед полицейскими, и, если последние были взя-
точниками, они могли безнаказанно доить свою жертву,
сколько им заблагорассудится. За деньги, конечно,
можно было купить себе относительно спокойную жизнь
и даже не отмечаться в полицейском участке лично,
как того требовали правила. Но если бывший заклю-
ченный этого «не понимал», полицейский куратор мог в
любой момент организовать его увольнение с работы или
отправить в тюрьму как нарушившего правила условно
освобожденного.
Немало заключенных пострадали именно таким об-
разом, и в тюрьме можно было услышать много правди-
283
вых историй о ложных обвинениях и взяточничестве
полицейских кураторов. Не удивительно поэтому, что,
получив досрочное освобождение, 25 центов и дешевый
костюм, бывшие заключенные начинали «новую жизнь»
с того, что рвали на куски свои желтые карточки услов-
но освобожденных, убегали в другие штаты и станови-
лись беглецами от правосудия. На деле система условно-
го освобождения под честное слово была не более чем
еще одним из многих способов, при помощи которых
Нью-Йорк порождал закоренелых преступников.
Глава VII
Партийная
жизнь
В течение почти сорока лет я был членом таких по-
литических партий, как Социалистическая, Партия
рабочих наемного труда, Национальная рабочая пар-
тия Америки, Национальная фермерско-рабочая пар-
тия, Объединенная фермерско-рабочая партия, Рабо-
чая партия и Коммунистическая партия. Я состоял
также в нескольких неполитических организациях:
«Индустриальные рабочие мира», Синдикалистская
лига Северной Америки, Межнациональная проф-
союзная просветительская лига и Профсоюзная про-
светительская лига (в ее ранней, синдикалистской
фазе). Ниже я расскажу о нескольких юмористических
и серьезных случаях, происшедших во время моего
долгого пребывания в самых различных рабочих по-
литических организациях.
Уличные ораторы
Примерно с начала 1900 г., и особенно перед первой
мировой войной, Социалистическая партия большое
внимание уделяла импровизированным уличным ми-
тингам. Эти митинги были очень эффективным средст-
вом пропаганды, но на них случалось и множество
забавных происшествий. Таков, например, был случай
в 1906 г. с Каллахэмом — печатником из Сиэтла,
который, как и многие другие, мечтал стать уличным
оратором. В конце концов кто-то из наших, занимав-
шихся организацией такого рода митингов, решил дать
ему эту возможность. Он должен был выступить на
одном из воскресных митингов с кратким вступи-
тельным словом и представить основного оратора.
Однако умный и солидный Каллахэм боялся сцены,
и по мере приближения первого выступления перед
285
уличной толпой его волнение возрастало. Поэтому он
тщательно выучил наизусть свою пятиминутную речь.
Когда наступил долгожданный и волнующий момент,
трясущийся Каллахэм влез на ящик из-под мыла.
«Братья рабочие!— начал он.— Сегодня, в этот са-
мый момент, в двухстах церквах Сиэтла двести про-
поведников поднимаются на амвон, чтобы произнести
проповедь. Но что они могут сказать людям? Ничего,
абсолютно ничего!»
По мере того как он произносил эту фразу, его
страх усиливался, и, дойдя до слов «ничего, абсо-
лютно ничего», он оказался в состоянии полной расте-
рянности. Потеряв дар речи, Каллахэм не смог больше
вымолвить ни единого слова и слез с ящика, даже
забыв представить следующего оратора. Было очевид-
но, что ему, как и проповедникам, о которых он гово-
рил, сказать было «абсолютно нечего». Толпа поняла
это и добродушно рассмеялась, а смущенный Каллахэм
удалился.
В это же время в Сиэтле часто выступал от Социа-
листической партии достаточно хорошо известный
уличный оратор Флойд Хайд, выходец из горных
районов Юга. У него была привычка сильно приукра-
шивать события, которые в его изложении часто об-
растали фантастическими подробностями.
Весьма типичным был, например, его рассказ об
одной богатой даме из Нью-Йорка и ее больном пу-
деле. Первоначально эта появившаяся в газетах ис-
тория сводилась к следующему: у одной из представи-
тельниц высшего света заболела собака, и она повезла
ее поправить здоровье во Флориду.
Флойда привела в ярость эта трогательная забота
о собаке, в то время как тысячи детей умирали в нью-
йоркских трущобах из-за отсутствия молока и других
необходимых вещей. Каждый вечер он рассказывал
эту историю, которая в результате его справедливого
возмущения и богатого воображения обрастала такими
подробностями, что стала совершенно неузнаваемой.
Так, в понедельник вечером Флойд изложил ее в
основном в том виде, в каком она появилась в утренних
газетах. Но уже во вторник в его рассказе появилось
дополнение: эта женщина взяла с собой во Флориду
квалифицированную медицинскую сестру для ухода
за больным пуделем. В среду Флойд с негодованием
286
рассказывал не только о хозяйке и медсестре, но и о
том, что больную собаку сопровождал на курорт еще
и врач, причем все они ехали в отдельном купе пуль-
мановского вагона. В четверг в рассказе Флойда по-
явился дополнительный медицинский персонал по об-
служиванию собаки, и теперь уже вся группа ехала в
принадлежащем этой богатой даме вагоне.
В субботу история с собакой дополнилась новыми
деталями: теперь уже больной пес ехал на юг в спе-
циальном поезде, в сопровождении нескольких врачей
и целого взвода медсестер и горничных. И, каждый
раз добавляя к этой все более разбухающей истории
новые и новые подробности, разгневанный Флойд,
казалось, и сам в это верил. Мы в шутку говорили
ему: может случиться, что среди слушающих его лю-
дей найдутся такие, которые вспомнят начальный,
более скромный вариант этой истории,— но наши за-
мечания никак не сказались на дальнейшем развитии
этой сказки. Я часто думал, во что бы она могла пре-
вратиться, если бы ее дальнейшая эволюция не была
внезапно прервана вспыхнувшей крупной забастовкой,
которая отвлекла внимание Флойда от приключений
заболевшего пса из высшего света.
Колоритно и с юмором выступал на уличных ми-
тингах и Эд Льюис. В те годы он был ведущим ора-
тором Социалистической партии на Тихоокеанском по-
бережье и хорошо знал рабочее движение. Его филосо-
фия была проста и безыскусственна, а манера выступ-
ления и сами речи — яркими и впечатляющими. Он
был настоящим уличным оратором. Не меньшими спо-
собностями обладал и его брат Том.
Эд был известен не только благодаря своему боль-
шому ораторскому таланту, но и потому, что иногда
допускал несуразности. У него был своего рода дар
использовать слова, похожие по звучанию, и это за-
частую порождало смешные ситуации. Однажды в
1907 г. на одном из уличных митингов в Сан-Фран-
циско он поразил собравшихся рассказом о том, какая
ужасная участь подстерегала руководителей Амери-
канской революции 1776 г.
Выступая в духе широко распространенного в Со-
циалистической партии презрительного отношения к
традициям Американской революции, Эд обвинил ее
«отцов» в расхищении земель и контрабанде. Он объ-
287
явил их преступниками и с присущей ему страстью
к цветистости воскликнул: «Они были разбойники и
воры, и если бы революция не победила, то по меньшей
мере с десяток наиболее выдающихся «отцов» были бы
повешены англичанами на... гусиных потрохах»*.
И слушатели спокойно выслушали рассказ о странной
судьбе, ожидавшей патриотов Американской револю-
ции в случае ее поражения.
Около 1910 г. так называемая ирландская федера-
ция в Социалистической партии состояла из старого
Тома Флинна, отца Элизабет Гарли Флинн, и еще не-
скольких ирландцев. Ее уличных ораторов можно было
встретить в хорошую погоду почти каждый вечер на
Бродвее близ Таймс-сквер, где они выступали перед
толпой людей, жаждущих развлечений на переполнен-
ной Грейт-уайт-вэй. Их «ящик из-под мыла» выгля-
дел довольно внушительно; это была трибуна с вы-
сокой задней стенкой, над которой развевались три
флага: с одной стороны — ирландский, с другой —
американский, и в центре — красный.
У них был один оратор-ветеран, который слабо
разбирался в социализме, но был изворотлив и на-
ходчив. Как-то мы, несколько местных ирмовцев (а
уоббли обычно не питали особой любви к Социа-
листической партии), решили, что было бы неплохо
подшутить над упрямым ирландцем, задав ему каверз-
ный вопрос, и мы придумали вопрос, который был
абсурдным с точки зрения истории, военного искусства
и пр.
В тот же вечер после окончания уличного митинга
ирландской федерации, когда старый ирландец при-
готовился отвечать на вопросы, один из нас спросил
его: «Как вы считаете, ускорил или замедлил развитие
протестантской Реформации в Германии тот факт, что
во время первой Пелопоннесской войны афиняне поль-
зовались короткими мечами и выступали фалангой,
а их противники, спартанцы, были вооружены длин-
ными копьями и выступали колонной?»
Когда наш приятель задал этот псевдонаучный во-
прос, лицо старого ирландца выразило удивление. Он,
как и большинство собравшихся, никогда не слышал о
♦ Вместо слова gibbit (виселица) Эд Льюис употребил слово
giblet (гусиные потроха).— Прим, перев.
288
Пелопоннесской войне и еще меньше — о каких-либо
ее связях с протестантской Реформацией; но это его
ничуть не смутило. Взмахнув рукой, он заявил: «Я
отвечу вам, сэр! И да, и нет. Следующий вопрос, по-
жалуйста». Толпа расхохоталась, а вместе с ней и
наш приятель, но не столь радостно. Вопрос был рассчи-
тан на то, чтобы застать врасплох, но изворотливый
и сообразительный оратор из ирландской федерации
сумел вывернуться.
Отношение к политикам
«Старые» уоббли с Запада испытывали к полити-
ческой деятельности глубокую ненависть, что и стало
одной из причин упадка ИРМ. Но особое презрение
они высказывали в адрес Социалистической партии, и
иногда это приобретало комические формы.
Однажды в 1909 г. в Спокане около десятка кочую-
щих рабочих слонялись, как обычно, в местной штаб-
квартире ИРМ, когда туда зашла поговорить с секре-
тарем какая-то хорошенькая девушка. Рабочие, боль-
шинство которых не имели ни семьи, ни дома, ни под-
руг, жадными глазами пожирали ее аккуратную фи-
гурку, когда она шла через зал. Наконец один стояв-
ший недалеко от меня рабочий пробормотал: «Господи,
как я хотел бы, чтобы она была моей».
Всем присутствовавшим это было вполне понятно,
но оказавшийся тут Броли Блэки, твердолобый и пря-
молинейный уоббли с Запада, с презрением глядя на
того, кто произнес это, с ухмылкой сказал: «Черт
побери, она не может быть хорошенькой, она же со-
циалистка». Выдвинув этот сокрушительный аргумент,
он с отвращением пожал плечами и вышел.
А вот другой пример ненависти членов ИРМ к тем,
кто занимался политикой. Когда в 1905 г. была создана
ИРМ, большая часть необходимых для ее функциони-
рования средств, несколько тысяч долларов, поступила
в виде займов от состоятельных социалистов, так как
в то время Социалистическая партия поддерживала эту
организацию. В первые годы своего существования
ИРМ была не в состоянии вернуть этот заем, но затем,
когда она попала в руки анархо-синдикалистов, ярых
противников Социалистической партии, она не только
19—1025
289
не могла, но и не хотела выплачивать эти деньги.
Каждый раз на ежегодных съездах ИРМ делегатам
зачитывали список старых долгов. Вот как этот вопрос
был решен на съезде в 1912 г.
На этом съезде председательствовал секретарь-каз-
начей Винсент Сент-Джон, известный под именем Свя-
той. Как обычно, монотонным голосом он зачитал
суммы долгов политикам-социалистам. Когда он за-
кончил, слово взял один из типичных сторонников
«прямых действий» с Запада. «Я предлагаю,— сказал
он,— отказаться оплачивать эти долги». Зал встретил
это предложение бурными аплодисментами.
Однако Святой колебался. Он тоже презирал социа-
листов. «И все же,— заявил он,— мы заняли деньги и
обязаны их вернуть». Этот аргумент вызвал среди
делегатов некоторое замешательство, ибо теперь никто
толком не знал, что же делать с этими деньгами.
И тут другой делегат с Запада высказал блестящую
мысль. «Я вношу поправку: пусть все остается как
есть, пусть долги остаются долгами». Зал встретил это
удачное предложение гулом одобрения, ибо оно по-
зволяло одним выстрелом убить двух зайцев — не
возвращать денег социалистам и спасти репутацию
ИРМ. Поправка была принята единогласно.
Выборы по-американски
Всем известно, что организация Демократической
партии в Нью-Йорке, подобно множеству коррумпи-
рованных политических организаций в других аме-
риканских городах и штатах, бесчисленное количество
раз фальсифицировала выборы, скупая оптом голоса
избирателей, наполняя избирательные урны фальши-
выми бюллетенями, не гнушаясь откровенной подтасов-
кой результатов подсчета голосов, а также используя
другие мошеннические трюки. Рассказанный ниже эпи-
зод наглядно свидетельствует о нравах, царивших в
Демократической партии.
Во время предвыборной кампании 1912 г. на одном
из уличных митингов в Ист-Сайде выступал как-то
известный представитель нью-йоркского отделения Со-
циалистической партии. В то время в этом перена-
селенном трущобном районе проживало много
290
портных, среди которых было значительное число сто-
ронников Социалистической партии. Собравшаяся на
этот раз большая толпа слушала интересную речь
оратора. А рядом с большим интересом наблюдал
за происходящим руководитель местного отделения
Демократической партии.
Когда оратор кончил речь и слез с импровизиро-
ванной трибуны, этот политический прихлебатель по-
дошел к нему и сказал: «Старина, ты прекрасно высту-
пил. Думаю, вы получите на выборах 16 голосов».
Эти слова вывели социалиста из себя: «Что значит
16 голосов? Да этот округ — одна из опор нашей пар-
тии, и мы наверняка получим намного больше; это
наш округ».
Тогда представитель Демократической партии взбе-
ленился и заорал: «Я тебе сказал 16? Так и будет —
16, и ни голоса больше!»
Разумеется, социалист разозлился. Он рассказал об
этом в городском комитете, и было решено попытаться
любой ценой добиться победы именно в этом избира-
тельном округе. Туда были направлены дополнитель-
ные активисты, организовано множество митингов и
проведена большая работа по месту жительства. Реак-
ция рабочих на эту деятельность была положитель-
ной, и, когда прошли выборы, руководители местного
отделения Социалистической партии были уверены,
что они в этом округе выиграли.
Когда же были опубликованы официальные отчеты
о результатах голосования, оказалось, что в этом округе
социалисты получили лишь 16 голосов. Результаты
были окончательными, ибо никакие протесты и тре-
бования социалистов пересчитать голоса ни к чему не
привели.
Постоянный отдых
Просиживать штаны в конторе — вот главным об-
разом чем занимались консервативные бюрократы из
АФТ. Ее организаторы получали огромное жалованье,
не занимаясь при этом никакой полезной деятель-
ностью. Они начинали действовать главным образом
лишь тогда, когда нужно было бороться с каким-
нибудь прогрессивным движением, выступавшим за
19*
291
укрепление союзов. Именно в этих случаях они прояв-
ляли редкую энергию и активность.
Прогрессивные и революционные силы рабочего
движения всегда вели борьбу против бездельников-
организаторов. Но я никогда не слышал более резкой
критики в их адрес, чем та, которую экспромтом выска-
зал сам Сэмюэль Гомперс, король профсоюзных без-
дельников, одному такому бездельнику—организатору
АФТ в Питтсбурге.
Однажды, когда Гомперс был в Питтсбурге, мест-
ный организатор, ветеран АФТ, на одном из совещаний
потребовал, чтобы ему предоставили месячный опла-
чиваемый отпуск. Гомперс, уже слегка заложивший
за воротник, выслушал его и спросил:
— Послушай, Том, сколько лет ты получаешь по
нашим ведомостям?
— В ноябре следующего года будет двадцать пять,—
ответил тот.
Гомперс ухмыльнулся и сказал:
— А тебе не кажется, что ты уже достаточно от-
дохнул?
Объединение снизу
Во время первой мировой войны и в течение не-
скольких послевоенных лет в обстановке постоянно ра-
стущей стоимости жизни и неудержимого роста при-
былей трестов произошло резкое повышение полити-
ческой активности масс: в Иллинойсе, Нью-Йорке и
ряде других штатов наблюдался быстрый рост рабочих
партий, а на Среднем Западе и Северо-Западе страны,
в штатах Миннесота, Дакота, Айова, Вашингтон, появи-
лись фермерские партии. Мелкая городская буржуазия
также создала свои организации, которые в нацио-
нальном масштабе объединились в «Комитет 48» под
руководством Дж. А. X. Гопкинса.
По мере приближения президентских выборов
1920 г. в этих организациях рабочих, фермеров и
представителей средних слоев стала усиливаться тен-
денция к объединению; поэтому в июле 1920 г. в Чикаго
были созваны две отдельные конференции для того,
чтобы попытаться выработать совместную программу.
Представители Национальной рабочей партии без осо-
292
бого труда достигли соглашения с относительно не-
большой делегацией фермеров. Однако когда дело
дошло до объединения с представителями средних слоев
из «Комитета 48», то сразу же возникли значительные
трудности. Рядовые делегаты обеих групп требовали
провести обе конференции совместно, но руководители
не могли договориться по узловым вопросам, связан-
ным с выработкой программы, созданием организации
и выдвижением кандидатов.
События развивались следующим образом: конфе-
ренция фермеров и рабочих проходила в «Карменз
аудиториум», а примерно в двух километрах от этого
места, в отеле, заседала конференция «Комитета 48».
Делегаты обеих конференций нетерпеливо ждали, в
то время как их руководители сновали туда-сюда и
никак не могли договориться. В конце концов, когда
делегатам обеих конференций сообщили, что предпри-
нимавшиеся в течение двух дней попытки достичь со-
глашения ни к чему не привели, несколько наших пред-
ставителей из Национальной рабочей партии установи-
ли контакты с энергичными делегатами из «Комитета
48» и подали идею, чтобы все их делегаты перебрались
в «Карменз аудиториум» и приняли участие в нашей
конференции, с тем чтобы объединение стало свершив-
шимся фактом.
Эту идею подхватили обе делегации, и несколько
сотен делегатов «Комитета 48», не испросив согласия
Гопкинса, снялись с места и дружно направились в
«Карменз аудиториум». Когда они живым потоком вли-
вались в наш зал, находившиеся в нем рабочие и фер-
меры встретили их бурными приветствиями.
Делегаты «Комитета 48» заняли места в зале. Та-
ким образом, произошло их организационное слияние
с нашей конференцией. Это беспрецедентное событие
сразу же поставило перед руководителями массу слож-
нейших проблем. После долгих трений между органи-
зованными и дисциплинированными рабочими — чле-
нами профсоюзов и неорганизованными и неуправ-
ляемыми представителями средних слоев было наконец
выработано рабочее соглашение, и конференция при-
ступила к работе. Хотя в количественном отношении
делегатов «Комитета 48» было больше, чем рабочих,
именно рабочие, благодаря лучшей организованности,
лучшему руководству и наличию программы, сыграли
293
ведущую роль на этой объединительной конференции,
где была выработана программа, выдвинуты кандидаты
П. П. Христинсен и Макс Хэйс и создана Фермерско-
рабочая партия. Эта беспрецедентная конференция
явилась демонстрацией общих интересов и организа-
ционного единства рабочих, фермеров и представителей
средних слоев. Позже, в новых условиях, при идеоло-
гическом руководстве Коммунистической партии это
единство приняло форму Демократического фронта.
Мертворожденное дитя
Созданная в 1920 г. на Чикагской конференции
Фермерско-рабочая партия не очень удачно провела
предвыборную кампанию, и за ее кандидата в пре-
зиденты проголосовало только четверть миллиона из-
бирателей. Это нанесло чувствительный ущерб новой
партии, к тому же ее затруднительное положение усу-
губилось неумелыми политическими действиями ее
руководителя Джона Фитцпатрика и организацион-
ными неурядицами. Именно в этот период стала наби-
рать силу Конференция прогрессивного политического
действия (КППД). Это движение, ведущую роль в
котором играли профсоюзы железнодорожников и в
которое входил ряд других профсоюзов, фермерских
организаций и группы представителей средних слоев,
объединяло в своих рядах свыше трех миллионов че-
ловек. Оно достигло максимального влияния в период
предвыборной кампании Лафолетта в 1924 г. Это
мощное движение сразу же перехватило политическую
инициативу у слабой Фермерско-рабочей партии Фитц-
патрика.
Одно время казалось, что КППД выльется в новую
Фермерско-рабочую партию, но в декабре 1922 г. она
отвергла эту идею и продолжала придерживаться,
как и АФТ, беспартийной политики. Она отказалась
также принять делегатов от Рабочей (Коммунисти-
ческой) партии. Фитцпатрик подверг резкой критике
эти действия КППД, назвал ее руководителей скэбами
и вновь подчеркнул необходимость создания такой
партии.
По предложению Рабочей партии, несколько чи-
кагских руководителей которой, включая Джека Джонс-
294
тона и меня, работали в течение нескольких лет в тес-
ном контакте также с самим Фитцпатриком, его группа
согласилась на созыв 3 июля 1923 г. в Чикаго обще-
национального съезда всех фермерских и рабочих орга-
низаций с целью создания новой объединенной пар-
тии. Участвовать в работе этого съезда была пригла-
шена и Рабочая партия, которая совместно с Проф-
союзной просветительской лигой сыграла активную
роль в его созыве.
Однако, в это же время произошло значительное
изменение обстановки, что и привело к тому, что Фитц-
патрик охладел к идее созыва съезда: во-первых, наста-
ли «хорошие времена» президента Кулиджа, в проф-
союзах появилось новое консервативное течение, и он
очень хорошо это почувствовал; во-вторых, на него
навалился весь гомперсовский аппарат, лишая его фи-
нансовой поддержки и требуя, чтобы он отказался от
проведения съезда и от союза с нами; и, в-третьих, ос-
новной поток рабочего политического движения на-
правлялся в КППД. По мере приближения 3 июля, даты
открытия съезда, Фитцпатрик все больше отходил от
нас, заявляя, что он, дескать, уже достаточно долго
руководит движением и теперь пусть Миннесота или
кто-либо другой возьмет на себя эту ответственность.
Нам бы следовало обратить внимание на расколь-
ническое поведение Фитцпатрика, но мы это упустили
из виду. Съезд явно удался: на нем присутствовало
около 600 представителей рабочих организаций. Ка
залось, Фитцпатрик был в восторге; но когда мы
выступили с заранее согласованным проектом созда-
ния объединенной партии, он неожиданно для всех
внес предложение удалить со съезда делегатов-комму-
нистов и отказаться от идеи создания новой партии.
Почти все делегаты проголосовали не за это рас-
кольническое предложение, а за создание Объединен-
ной фермерско-рабочей партии, после чего Фитцпат-
рик и несколько его сторонников покинули съезд. Но-
ворожденное политическое дитя оказалось на руках
у коммунистов.
Фитцпатрик, как и грозился, напрочь порвал с
политическим рабочим движением и больше никогда
не оказывал нам никакой поддержки; его громоглас-
ные заявления, что мы являемся виновниками раскола,
были не чем иным, как попыткой прикрыть свой пере-
ход в лагерь Гомперса.
295
Одно время казалось, что создание новой Объ-
единенной фермерско-рабочей партии (ОФРП) с Джо-
зефом Менлом в качестве генерального секретаря —
дело перспективное. Однако вскоре выяснилось сле-
дующее: в ОФРП довольно быстро оказались только Ра-
бочая (Коммунистическая) партия и ее ближайшие сто-
ронники. Мы вложили в ОФРП все имевшиеся у нас
людские и материальные ресурсы, но это не принесло
ожидаемых результатов: новая партия оказалась мерт-
ворожденным ребенком.
Негативные последствия этого сказались и на самой
Рабочей партии. Во-первых, из-за происшедшего в
Чикаго раскола она потеряла очень важные для нее
связи с прогрессивными элементами рабочего движения
и над ней нависла реальная угроза изоляции от тру-
дящихся масс. Во-вторых, тот факт, что ОФРП силь-
но подорвала финансовое положение Рабочей партии и
стала проявлять тенденцию к превращению в еще одну
коммунистическую партию, хотя и под другим назва-
нием, таил в себе угрозу самому существованию Ра-
бочей партии. Но хуже всего было то, что проблемы,
связанные с образованием ОФРП, вызвали острую
фракционную борьбу в самой Рабочей партии, в ре-
зультате чего она почти развалилась. Таким образом,
создание ОФРП оказалось весьма серьезной ошибкой.
Стала очевидной необходимость слияния ОФРП с
главными политическими силами трудящихся масс.
С этой целью Рабочая партия совместно с теми про-
грессивными силами, которые ее поддерживали, про-
вела еще один рабоче-фермерский съезд 17 июня 1924 г.
в Сент-Поле. Этот съезд также был успешным, и на нем
родилась новая Национальная фермерско-рабочая пар-
тия, с которой и слилась злополучная ОФРП. Новая
партия выдвинула своих кандидатов на предстоявшие
президентские выборы — Дункана Макдональда, быв-
шего руководителя профсоюза шахтеров округа Илли-
нойс, и Уильяма Бука, председателя организации
«Прогрессивные фермеры Запада».
Но и этой новой партии не удалось добиться боль-
шего, чем прежней ОФРП. Лафоллет вовремя сма-
неврировал, и массы продолжали считать его своим
лидером. Немного спустя в Кливленде объединенные
силы АФТ, КППД и фермерских организаций выдвину-
ли его в качестве своего кандидата в президенты страны.
296
Мы же не поддержали кандидатуру Лафоллета глав-
ным образом потому, что он отказался полностью
порвать с Республиканской партией. В этой ситуации
наша новая фермерско-рабочая партия оказалась не
у дел, ибо была полностью оторвана от масс. Стало
ясно, что это не будет способствовать успеху наших
кандидатов, и мы предприняли то, что и нужно было
сделать в сложившейся обстановке: заставили Мак-
дональда и Бука снять свои кандидатуры и дали угас-
нуть Национальной фермерско-рабочей партии. На
президентских выборах 1924 г. впервые в истории на-
шей партии мы выдвинули собственных кандидатов,
кандидатов-коммунистов.
Джимми Хиггинс
Джимми Хиггинс — это бессмертный герой одно-
именного романа Эптона Синклера; с этим типом рядо-
вого активиста, который французы называют борцом,
неоднократно сталкивался любой участник профсоюз-
ного и революционного движения. Этот тип неутомимо-
го, преданного, дисциплинированного, отважного, го-
тового к самопожертвованию рабочего воплощает в себе
лучшие черты рабочего класса. Джимми Хиггинс всег-
да там, где трудно, где надо упорно работать. Когда
дело принимает опасный оборот, он всегда в первых
рядах, вдохновляя массу на борьбу. Он — рядовой со-
зидатель любого союза, партии и других организаций
рабочего класса. Чувство выполненного пролетарского
долга — вот его единственная награда. Как правило,
молва и слава обходят его стороной, и только тесный
круг его друзей и соратников восхищается и любит его.
Такие люди, как Джимми Хиггинс, являются естест-
венными предводителями трудящихся. Все активные
руководители рабочего класса принадлежали к этой
категории борцов. Именно из их среды Коммунистиче-
ская партия пополняет свои ряды. В рядах Компартии
такой Джимми Хиггинс в огромной степени расширяет
свой политический кругозор, партия помогает ему по-
нять подлинный смысл борьбы людей труда, воспиты-
вает у него классовое сознание, превращает его про-
летарскую боевитость в пламенную революционную
страсть.
20—1025
297
Меня всегда восхищали активисты типа Джимми
Хиггинса, их скромность, искренность, самоотвержен-
ность, мужество и стойкость — те высокие качества,
которые присущи самому пролетариату. Сколько раз
за мою долгую деятельность в профсоюзном и револю-
ционном движении меня вдохновляла преданность этих
безвестных, но героических борцов за дело рабочего
класса. Позвольте мне рассказать один эпизод, который
показывает, какое место занимают люди типа Хиггинса
в классовой борьбе.
Это произошло на заключительном этапе ожесто-
ченной забастовки ткачей в 1929 г. в Гастонии, штат
Северная Каролина, которая проводилась под руко-
водством Национального союза ткачей, входившего в
Профсоюзную просветительскую лигу. Уже было ясно,
что забастовка не удалась: на профсоюз обрушились
жестокие репрессии, одна за другой открывались фаб-
рики, руководители забастовки были брошены в тюрьму
по обвинению в убийстве начальника полиции Адерхол-
та во время полицейского нападения на центры мате-
риальной помощи забастовщикам, террор свирепствовал
во всех близлежащих районах. Элла Мэй, талантливый
руководитель забастовщиков и автор нескольких рабо-
чих песен, была убита наемниками компаний прямо на
шоссе. Нескольких организаторов жестоко избили, а
банды «бдительных» совершили налеты на штаб-квар-
тиры союзов и почти полностью их разгромили. В райо-
не сложилась обстановка ожесточенной классовой
борьбы.
В тот день, о котором пойдет речь, мы решили посе-
тить могилу недавно умершего товарища Уиггина, ко-
торая находилась в нескольких километрах от Гасто-
нии. Когда мы вернулись в штаб-квартиру местного
профсоюза, было уже темно. «Бдительные», эта на-
стоящая ку-клукс-клановская банда, грозились нагря-
нуть этой ночью и довершить разгром штаб-квартиры,
поэтому мы решили принять меры по ее защите.
Когда наш «форд» подъехал к дому, где размеща-
лась штаб-квартира профсоюза, нас громко окликнул
профсоюзный пикетчик. Он был вооружен, но стоял в
пикете совершенно один и явно никого не боялся.
Я спросил его, знает ли он о предстоящем нападении
куклуксклановцев. Он ответил, что да и он к этому
готов. Пикетчик не видел ничего особенного в том,
298
что ему одному дано столь опасное поручение — охра-
нять здание профсоюза. В прошлый налет куклукс-
клановцы сорвали большую профсоюзную вывеску, но
рабочие вновь повесили ее на место, и этот пикетчик
был решительно настроен не позволить им сделать это
еще раз. Он сказал нам, растягивая слова, как все
южане, что тот, кто попытается сорвать вывеску, будет
убит и что ему наплевать на то, что потом будет с ним
самим. И у меня не было ни малейшего сомнения в
том, что, случись это, он сдержит свое слово.
Мы быстро нашли примерно дюжину членов проф-
союза и поставили их охранять дом и, во всяком слу-
чае в ту ночь, уберегли штаб-квартиру от погрома.
Я много лет вспоминал этого одинокого профсоюзного
пикетчика, который воплощал лучшие черты Джимми
Хиггинса. Именно такие мужественные бойцы-пролета-
рии совершили революцию в России, сдерживали на-
ступление фашистских полчищ в Испании, и именно
они благодаря своему непобедимому духу в конеч-
ном счете навсегда покончат с капитализмом во всем
мире.
Тяжелый удар
Мне выпала честь быть кандидатом в президенты от
Коммунистической партии на выборах 1924, 1928 и
1932 гг. Во время этих предвыборных кампаний я вы-
ступил на трехстах митингах перед примерно 500 тыс.
людей, не говоря уже о том, что множество раз вы-
ступал по радио, на демонстрациях, различного рода
процессиях и т. д. В целом я прошел пешком и проехал
практически всеми видами транспорта, кроме велоси-
педа,— поездами, автомобилями, автобусами, самолета-
ми, пароходами и фургонами — около 100 тыс. км.
Я много раз посетил каждый штат и каждый крупный
город в стране.
Во время предвыборной кампании 1924 г. Комму-
нистическая партия США, по официальным подсчетам,
получила 36 тыс. голосов, в 1928 г. за ее кандидата
голосовало 50, а в 1932 г.— 100 тыс. человек. Однако
эти цифры не отражают истинного числа наших сто-
ронников, так как кандидаты от Коммунистической
партии не были внесены в избирательные бюллетени
20*
299
во многих штатах и значительное число поданных за
нас голосов обычно враждебно настроенные к комму-
нистам избирательные комиссии, как правило, не фик-
сировали. Более того, десятки тысяч наших сторонников
вообще были лишены избирательных прав только пото-
му, что родились в другой стране или не имели работы;
следует отметить и то, что тысячи избирателей не хоте-
ли «бросаться» своими голосами, подавая их за такую
маленькую партию. Возможно, что на каждых выборах
за нас голосовало бы по крайней мере в три раза боль-
ше избирателей, чем указывалось в избирательных от-
четах.
Во время предвыборных кампаний кандидат от Ком-
мунистической партии испытывал гораздо большую на-
грузку, чем кандидаты от основных политических пар-
тий. Это был действительно тяжелейший труд — не-
прекращающиеся поездки, постоянные выступления,
плохая еда, убогие гостиницы, назойливые газетчики,
изнурительнейшие, зачастую за счет сна, разговоры
с товарищами, которые считали, что кандидат в прези-
денты должен еще и улаживать всевозможные местные
дела, встречи после митингов, банкеты и неуместные
заздравные речи. Как правило, я стремился точно вы-
полнять заведомо перегруженный график выступлений
и митингов и, несмотря на крепкое здоровье, испытывал
хроническую усталость. В свое время я совершил один-
надцать очень длительных поездок с выступлениями
по всей стране, причем некоторые из них в качестве
хобо, но по тяжести они не идут ни в какое сравнение
с моими тремя президентскими кампаниями.
Предвыборные кампании 1924 и 1928 гг. были доста-
точно трудными, а кампания 1932 г. едва не доконала
меня. В течение многих лет я постоянно работал на
пределе своих сил, организовывал забастовки и участ-
вовал в них, занимался агитационной деятельностью,
поэтому уже в начале кампании почувствовал, что силы
мои крайне истощены. Только что закончилась пяти-
месячная забастовка шахтеров, одним из руководителей
был и я; одновременно с этим я заканчивал работу над
книгой «На пути к Советской Америке». Мне бы следо-
вало хотя бы месяц отдохнуть и подготовиться к пяти-
месячной изнурительной борьбе (мы начинали свою кам-
панию с начала июня). Но я этого не сделал, полагая,
что силы мои неисчерпаемы.
300
Меня сильно встревожило, что уже в самый первый
день моей поездки по стране длиной в 48 тыс. км со
105 большими речами и бесчисленными выступлениями
по радио, на местных конференциях, вокзалах и бан-
кетах у меня заболело сердце. До этого я его почти не
чувствовал. Мне надо было во что бы то ни стало от-
дохнуть, но имел ли я на это право? Я был знаменосцем
коммунистов; кампания только что началась, и я дол-
жен был любой ценой довести ее до конца. Поэтому
я продолжал ездить и выступать на больших митингах,
хотя мне следовало бы лечь в больницу. Много раз во
время выступления я держался за трибуну, чтобы сто-
ять прямо, и часто пил воду стакан за стаканом, чтобы
не упасть в обморок.
Я надеялся, что мое здоровье, крепкое от природы,
позволит мне вытянуть эту кампанию, и каждый раз
считал, сколько мне еще осталось выступать. Но меня
просто не хватило: после трехмесячной предвыборной
кампании, проехав 32 тыс. км и выступив с 77 боль-
шими речами, не говоря уж о бесчисленных коротких
выступлениях, перед 200 тыс. человек, 8 сентября в
Молине, штат Иллинойс, я все-таки свалился. И даже
тогда я считал, что небольшой отдых позволит мне
подняться на ноги. Но, как гласит народная мудрость,
«чему быть, того не миновать».
Это был сердечный приступ, или, как говорили вра-
чи, грудная жаба, и в течение нескольких недель смерть
стояла у моего изголовья. Терзаемый нестерпимой
болью, я провел в постели пять долгих месяцев. Когда
наконец встал на ноги, то еще в течение многих месяцев
почти что ползал: у меня болело сердце, расшаталась
нервная система, и я был беспомощен, как маленький
ребенок. Прошло 19 месяцев, прежде чем я смог хотя бы
зайти в свой рабочий кабинет, и только через три года я
выступил с десятиминутной речью.
Я никогда не переставал изумляться тому, как чело-
веческий организм может оправиться после такого силь-
ного срыва. Мне никогда бы не выкарабкаться из этого
страшного кризиса, если бы не понимание, любовь и
неустанные заботы моей преданной жены, если бы не
помощь и поддержка со стороны Коммунистической
партии и если бы не моя решимость не поддаваться
смерти, не стать беспомощной развалиной, а жить и
бороться за освобождение рабочего класса.
301
Избирательные кампании
Три мои предвыборные кампании явились не только
тяжелой работой, они были и очень интересны с точки
зрения общения с различными людьми, особенно в тра-
гические дни 1932 г. Страну сотрясал тяжелейший
промышленный кризис. Повсюду закрывались фабрики
и заводы; за жалким подаянием выстраивались громад-
ные очереди безработных; грязные ночлежки были пе-
реполнены бездомными замерзающими безработными;
вдоль железных дорог бродило неисчислимое множест-
во хобо; в каждом городе на свалках или вдоль железно-
дорожных линий появились чудовищные «гуверви-
лы»— скопища лачуг, сооруженных из всевозможного
хлама, во многих городах Запада раскинулись пала-
точные городки разорившихся фермеров. Жестокое пра-
вительство Гувера не предпринимало никаких мер, что-
бы облегчить тяжелое положение трудящихся, в кото-
ром они оказались в результате кризиса капиталисти-
ческой системы.
Однажды вечером в Чикаго я ехал в поезде по
надземной железной дороге, как вдруг сидевший на-
против меня молодой негр повалился набок. Что яви-
лось причиной? Голод. На следующий день в газете
было помещено небольшое сообщение о том, что он
скончался. В Филадельфии пожилые супруги-имми-
гранты рассказали мне, что на предыдущей неделе их
дом пошел с молотка; все их скопленные за всю жизнь
сбережения растаяли в один миг, а муж, уже старик,
был болен и нигде не мог получить работу. В Питтсбур-
ге, штат Канзас, один шахтер настойчиво приглашал
меня остановиться у него; в отведенной мне комнате я
взял почитать какую-то книгу и обнаружил в ней в
качестве закладки неоплаченный счет в 96 долл, бака-
лейщику. Позднее я узнал, что этот шахтер два года
подряд не мог найти никакой работы. Такие истории
можно рассказывать бесконечно, так как в 1932 г.
я ежедневно сталкивался с неописуемыми лишениями
огромного числа людей.
Но во время моих предвыборных кампаний нередко
встречались и забавные случаи, которые были для меня
отдушиной в моей тяжелой работе и бесконечной смене
картин массовой пауперизации. Так, во время предвы-
борной кампании 1924 г. произошел такой случай. Ста-
302
нислав Понятовский, работавший шахтером на одной из
антрацитовых шахт в Восточной Пенсильвании, имел
большую семью, и, будучи убежденным борцом, он
считал, что своих детей следует называть именами
выдающихся революционеров. Трем первым своим сы-
новьям он дал имена великих вождей пролетариата —
Маркса, Энгельса и Ленина. Затем стал называть своих
детей именами американских борцов, таких, как Дебс и
Рутенберг.
Когда жена Понятовского родила ему еще одного
ребенка, крупного здорового мальчика, отец оказался
в крайнем затруднении. Как же его назвать? Ему тут
же пришли в голову два имени, но он не знал, какое из
них предпочесть: у него были основания полагать, что
это его последний ребенок и, назвав его одним именем,
он не сможет использовать другое. Что и говорить,
ситуация была не из простых. Но Станислав смело,
одним ударом разрубил этот гордиев узел. Он решил
дать своему младшему сыну сразу оба имени. За неделю
до того, как я увидел мальчика, он назвал его Уильям
3. Фостер Александр Ховатт Понятовский и на этом
успокоился.
Во время кампании 1928 г. я совершал агитацион-
ную предвыборную поездку по южным штатам. Вы-
ступив на митинге в Атланте, штат Джорджия, направ-
лялся в Ричмонд, Виргиния, где должен был состоять-
ся следующий митинг. Когда поезд прибыл в Роли,
Северная Каролина, я увидел, что вокзал запружен
шумной толпой. Играл оркестр, развевались знамена,
толпа вопила, а впереди с важным видом стояла дюжи-
на «уважаемых людей» города. Поезд остановился, и
люди ринулись к вагонам. Десять или более встречаю-
щих влезли в автомобиль, в котором я находился, а
оркестранты и все остальные сели в другие машины.
Довольно скоро я выяснил, что это были члены комитета
по встрече поезда с Элом Смитом, кандидатом в пре-
зиденты от Демократической партии, который в тот
вечер должен был выступить в Роли. Делегацию воз-
главлял напыщенный Джозеф Даниэле, военно-морской
министр в правительстве президента Вильсона. На
меня никто не обратил внимания, и только Даниэле,
этот деятель от политики, формально поздоровался со
мной; интересно, что бы он подумал, если бы знал, что
я — кандидат от ненавистной ему Коммунистической
партии.
зоз
Члены комитета по встрече кандидата были настро-
ены весело, и было очевидно, что не последнюю роль
в этом сыграла ячменная водка, бутылки с которой
непрерывно переходили из рук в руки. Делегаты смея-
лись, пели и острили. Они старались перещеголять
друг друга в шуточках по адресу Келвина Кулиджа,
который был противником Эла Смита, и, кстати, и моим
тоже. Наиболее удачно сострил находившийся в этой
группе проповедник, который уже крепко выпил и ни-
сколько не смущался открытым нарушением закона о
запрещении продажи спиртных напитков.
«А вы знаете,— сказал он,— Кулидж такой косный
консерватор, что каждый раз, когда он открывает рот,
из него вылетает моль!»
Эти слова вызвали у всех взрыв смеха, и я хохотал
вместе с ними. Мне было смешно вдвойне, потому что
все эти шуточки исходили от реакционеров, прислуж-
ников тех, кто эксплуатирует детский труд на текстиль-
ных фабриках, поклонников джим-кроуизма, религиоз-
ных начетчиков и сторонников запрещения алкоголя,
направлявшихся на встречу с Элом Смитом, который
сам был таким реакционером, что Кулиджу и не сни-
лось. Вот уж действительно горшок называет чайник
грязным!
Похороны Пауля Зингера
В 1910—1911 гг. я около года провел во Франции
и в Германии, изучая рабочее движение. Приехав из
Парижа в Берлин в середине зимы 1911 г., я не знал
ни одного немецкого слова. За шесть месяцев пребыва-
ния во Франции я научился довольно сносно понимать
французскую речь, но немецкий язык был для меня
настоящей «китайской грамотой». В субботу, в день
приезда, я потратил уйму времени, чтобы найти какую-
нибудь дешевую комнату: у меня всего было 20 долл.,
и я не мог остановиться в дорогой гостинице, где гово-
рили по-английски.
Утро второго дня моего пребывания в Берлине было
ярким и солнечным, но стоял, как говорят, собачий
холод. Я решил побродить по городу. Пройдя совсем
немного, я обратил внимание на небольшие группки
людей (большинство которых были в цилиндрах), спе-
304
шивших в одном направлении. Я не понимал, что проис-
ходит, и не мог ни у кого об этом спросить. Вначале
я подумал, что эти люди торопятся в церковь, но вскоре
догадался, что это не так.
Мне стало любопытно, и я решил выяснить, в чем же
дело. Присоединившись к одной из групп, я пошел
вместе с ней к центру города. Чем дальше мы шли,
тем более многочисленными становились группы людей
в цилиндрах и гуще толпа. Наконец мы прибыли на
место, где формировалась большая демонстрация. Все
улицы были заполнены людьми.
По знаменам я понял, что собрались социалисты,
но не знал, что все это означало. Однако вскоре я увидел
мальчика, продававшего газеты «Форвертс»— орган
Социалистической партии. Во всю первую страницу
был напечатан в черной рамке портрет известного социа-
листического деятеля Пауля Зингера. Оказывается,
умер Пауль Зингер, и Социалистическая партия его
хоронит. Это была мощная демонстрация; социалисты
говорили, что в ней приняли участие миллион человек
и что это были самые большие похороны в истории
Германии.
В то время я был синдикалистом и поэтому совер-
шенно не верил в революционные притязания немец-
кой социал-демократии. И это первое непосредственное
знакомство с ней только усилило мое отрицательное мне-
ние. Прежде всего, меня поразило после шестимесяч-
ных контактов с боевыми революционными француз-
скими профсоюзами отсутствие на демонстрации крас-
ных знамен. Я видел сотни национальных цветов, но
среди них было так мало красных, что вначале мне
стоило труда разобраться, что это демонстрация
социалистов.
Кроме того, во всей этой громадной толпе я не видел
ни одного полицейского. Социалисты создали собст-
венную систему охраны и сами поддерживали порядок
на всем пути следования шествия; можно было поду-
мать, что городская полиция в тот день отдыхала.
Это больше всего и поразило меня, так как во Франции
классовая борьба проходила остро, а рабочие были наст-
роены настолько по-боевому, что их даже самые незна-
чительные демонстрации сопровождали усиленные на-
ряды полиции и они часто приводили к ожесточенным
столкновениям. Если бы такую большую демонстрацию
305
во Франции даже и разрешили, ее окружали бы тысячи
полицейских и солдат.
Но самое неприятное впечатление от демонстрации
вызвало то, что многие ее участники, можно сказать,
что 96% всех демонстрантов, были в цилиндрах. В то
время богатые и мелкие немецкие буржуа на похороны
обычно надевали эти шляпы-«дымоходы». Я же был
удивлен тем, что рабочие переняли этот обычай у хозяев
и хозяйчиков.
В целом у меня сложилось о демонстрации такое
плохое впечатление, что я написал в Париж редактору
журнала «Ви увриер» (в то время органу левого крыла
Всеобщей конфедерации труда) личное письмо, в кото-
ром все подробно описал. Я и не думал, что оно будет
опубликовано, но редактор, не поставив меня в извест-
ность и даже не исправив мой очень плохой француз-
ский язык, напечатал его в одном из номеров журнала.
Письмо вызвало резкий протест со стороны Централь-
ного комитета Социал-демократической партии Герма-
нии. Руководство партии гневно обрушилось на «это
ничтожество из Америки», которое имело наглость
утверждать, что их Социал-демократическая партия
пропитана духом немецкого национализма и мелко-
буржуазной легальности.
За шесть месяцев пребывания в Германии я хорошо
узнал немецкую социал-демократию — ее партию,
профсоюзы и кооперативы, ее лидеров и ее литерату-
ру,— и это лишь усилило мое первоначально сложив-
шееся о ней неблагоприятное мнение. Я был более чем
когда-либо убежден, что в этом движении верховодит
чуждая социализму реформистская бюрократия, кото-
рая плетется в хвосте класса капиталистов. И последую-
щие события полностью подтвердили правильность мо-
ей оценки. Всего три года спустя Социал-демократи-
ческая партия высказалась за вступление Германии
в войну. Затем, уже после войны, ее лидеры сотруднича-
ли с реакцией в подавлении революции в Германии,
спасая тем самым европейский капитализм. Впослед-
ствии они в течение ряда лет где и как только было
возможно работали вместе с эксплуататорами, чтобы
вдохнуть жизнь в гибнущую капиталистическую систе-
му. Клевеща на Советскую Россию и поддерживая Брю-
нинга и Гинденбурга, отказываясь создать единый
антифашистский фронт с Коммунистической партией,
306
лидеры немецкой социал-демократии расчистили дорогу
Гитлеру, а когда он пришел к власти, капитулировали
перед ним, даже не попытавшись сопротивляться. Таким
образом, идеология социал-демократии оказалась со-
вершенно сродни идеологии буржуазной, и это полно-
стью проявилось на похоронах Пауля Зингера.
Каутский
Карл Каутский был одним из лидеров и теоретиков
германской социал-демократии. В начале XX века он
написал несколько работ в духе революционного марк-
сизма и вел борьбу против оппортунистических тен-
денций, главными защитниками которых были идеолог
ревизионизма Э. Бернштейн и деятель профсоюзного
движения К. Легин. В эти годы о Каутском с похвалой
отзывался Ленин.
Но постепенно революционный пыл Каутского стал
угасать, и он капитулировал перед усиливавшимся оп-
портунизмом в своей партии. Когда началась первая
мировая война, Каутский отказался от своих интер-
националистских принципов и вместе с реформистским
руководством Социал-демократической партии и проф-
союзов поддержал вступление Германии в войну*. В
послевоенные годы политическое вырождение Каутско-
го пошло еще дальше, и он присоединился к Носке,
Шейдеману, Эберту и прочим предателям, которые
подавили революцию в Германии. Каутский всегда кле-
ветал на Советский Союз, и его клевета была такой
грязной и лживой, что он превзошел в этом отношении
самого Херста. В конце концов он стал лидером рефор-
мистского крыла Социал-демократической партии Гер-
мании. Каутский теоретически обосновал политическое
отступление социал-демократии, кульминационным
пунктом которого стала полная, без единой попытки
сопротивления, капитуляция перед Гитлером. Каутский
был достойной парой своему политическому оппоненту
Троцкому.
В 1911 г., будучи в Германии, я встречался с Каут-
ским, и беседа с ним помогла мне многое понять. До
* Отступничество К. Каутского от марксизма было разоблачено
В. И. Лениным в работе «Пролетарская революция и ренегат Каут-
ский» (1918) и в др.— Прим. ред.
307
этого я прочел все книги Каутского и его основные
брошюры и как синдикалист полностью расходился
с его точкой зрения. Решив с ним встретиться, я отпра-
вился к нему домой в предместье Берлина Фриденау.
Каутский, бывший в то время в зрелом возрасте и нахо-
дившийся в зените своей славы революционного марк-
систа, принял меня тепло. Мы говорили на немецком
языке, ибо его английский был хуже моего немецкого, и
он долго расспрашивал меня об американском проф-
союзном и революционном движениях.
Постепенно мы перешли к главному. Я сказал Каут-
скому, что читал его основные труды, но не обнаружил
в них революционных идей. Я отметил, что, хотя в
своих работах он постоянно говорит о великой силе
германской социал-демократии, я так и не понял, каким
именно образом эту силу собираются использовать для
свержения капитализма. Я спросил его, как, по его
мнению, должна произойти революция, ибо в то время
он не был сторонником ни постепенного выкупа капи-
талистической собственности (реформистская линия),
ни революционной всеобщей забастовки (синдикалист-
ская линия) и уж никак не революционного восстания.
В ответ Каутский стал долго и подробно объяснять,
что он понимает под силой социал-демократии. Его
объяснение свелось в основном к детальному повество-
ванию о быстром развитии трех основных составляющих
социал-демократического движения — партии, проф-
союзов и кооперативов — ио резком усилении их
влияния в массах. С точки зрения статистики все это
выглядело импозантно, но на мой вопрос он не ответил.
Мне показалось, что все это очень похоже на распрост-
раненную социал-реформистскую теорию о постепенном
захвате рабочими капиталистической промышленности
и государства, о чем я прямо и заявил ему.
Мои замечания рассердили Каутского. Резко по-
вернувшись ко мне, он сказал примерно следующее:
«Если вы предлагаете, чтобы социал-демократы поста-
вили рабочих под пушки германской армии, то позволь-
те сказать вам, что этого никогда не произойдет. Именно
этого жаждет кайзер, и мы не собираемся попадать в
приготовленную им ловушку».
В последующие годы я часто думал об этих словах
Каутского. Они предвосхитили его более позднее поли-
тическое ренегатство и трагическую капитулянтскую
308
политику социал-демократии. Разумеется, как и заявил
Каутский, социал-демократы, в противоположность рус-
ским большевикам, которые свергли капитализм в
вооруженной борьбе, никогда «не поставили бы рабочих
под пушки» капиталистов, и миру известен фатальный
результат их несостоятельности поступить именно та-
ким образом. Они отказались совершить революцию в
конце первой мировой войны и отвергли предложение
коммунистов вести борьбу против Гитлера. И как раз
потому, что германская социал-демократия не смогла
нанести поражение капиталистам в эти критические
моменты, немецкий капитализм смог выжить после пер-
вой мировой войны и фашизм грозит миру новой войной.
Бывший марксист и революционер Карл Каутский про-
делал позорный реформистский путь предательства,
приведший рабочий класс к поражению.
Карл Легин
На будапештской конференции Международного
секретариата профсоюзов, которая состоялась в августе
1911 г., я был делегатом от ИРМ и потребовал аннули-
рования полномочий вице-председателя АФТ Джеймса
Дункана и предоставления мандата для ИРМ. Это тре-
бование привело к открытому столкновению между
мной и председателем Генеральной комиссии проф-
союзов Германии Карлом Легином.
Председательствуя на этой конференции, Легин ре-
шил, что называется, «пройтись по мне паровым кат-
ком», то есть применить по отношению ко мне нажим,
к которому он столь успешно прибегал в немецких
социалистических профсоюзах, управляемых чисто ав-
тократически. Свое требование отвести Дункана я аргу-
ментировал тем, что как член Национальной граждан-
ской федерации он не может представлять американ-
ских рабочих; мой протест следовало рассмотреть до
того, как делегаты конференции приступят к обсужде-
нию утвержденной повестки дня. Но архибюрократ Ле-
гин тем не менее открыл конференцию так, как будто
ни меня, ни моего протеста не было и в помине.
Но уоббли с Запада не так-то легко заставить за-
молчать; взяв слово, я устроил такой скандал, что деле-
гаты обсуждали этот вопрос все оставшееся время. На
конференции присутствовало только по два делегата от
309
каждой страны, и, как правило, это были высшие проф-
союзные должностные лица. Меня поддержали только
французские синдикалисты Жуо и Ивето. В тот же
вечер, без гроша в кармане, я был арестован за то, что
ночевал в пустом товарном вагоне в пригороде Будапеш-
та, и мне едва удалось избежать шестимесячного тю-
ремного заключения.
Легин, с которым у меня произошла эта стычка в
Будапеште, возможно, несет большую, чем любой дру-
гой социалистический лидер, ответственность за тот
оппортунизм, который в конечном счете привел гер-
манскую социал-демократию к ее позорной капитуля-
ции перед Гитлером. Эта фатальная реформистская
политика базировалась на антимарксистской теории
постепенного перерастания капитализма в социализм.
Ее практическим выражением стало сотрудничество
рабочего класса с капиталистами или, точнее говоря,
его подчинение классу капиталистов. Бернштейн теоре-
тически обосновал эту ревизионистскую линию, а Легин
и такие же, как он, бюрократы воплотили ее в плоть и
кровь, построив профсоюзное движение на этих преда-
тельских принципах.
Политика классового сотрудничества развивалась в
течение многих лет. На заре германского капитализма
Бисмарк попытался задушить социал-демократию
путем введения так называемого исключительного за-
кона против социалистов. Но, несмотря на эти преследо-
вания, партия и профсоюзы усиливались и придержи-
вались подлинно революционного мировоззрения.
Поэтому хитрый Бисмарк, поддерживаемый предпри-
нимателями и крупными помещиками, чьи интересы он
защищал, решил «приручить» социал-демократов путем
проведения политики мелких экономических и полити-
ческих уступок. В начале 90-х гг. XIX века антисо-
циалистический закон был отменен и Социал-демокра-
тическая партия и профсоюзы получили признание.
За последующие сорок лет классового сотрудничества
партийное и профсоюзное руководство растеряло
последние признаки социализма.
Для профсоюзных лидеров во главе с Легином клас-
совое сотрудничество с германским империализмом бы-
ло как вода для утки. Сама же партия уступала их
давлению более медленно. Бернштейн и другие ведущие
ревизионисты сыграли здесь большую роль, но история
310
политического вырождения партии в значительной мере
является летописью усиления влияния в ее рядах
откровенно реформистских профсоюзных лидеров, и
прежде всего Карла Легина.
Профсоюзные ревизионисты одержали окончатель-
ную победу в партии в 1907 г. Вот как это произошло.
В те годы главной проблемой Социал-демократической
партии была борьба за изменение законов, ограничи-
вающих право голоса, ибо в условиях преобладания
антидемократических законодательных актов рабочие
и их сторонники не могли завоевать большинство в
рейхстаге. Поэтому главным политическим требованием
партии стало введение равного, свободного и всеобщего
голосования. Но как добиться осуществления этого тре-
бования, если законно избранный состав рейхстага ни-
когда не пойдет на это, а рабочие лишены возможности
парламентским путем обеспечить большинство, необхо-
димое для изменения существующих законов?
После многолетних жарких споров по поводу этой
сложной проблемы Социал-демократическая партия
Германии, которая в значительной мере находилась под
руководством тогда еще революционно настроенного
Каутского и испытала воздействие революции 1905 г.
в России, приняла на своем съезде решение добиться
демократического избирательного права для рабочих
путем организации всеобщей забастовки. Это решение
партии сразу же вызвало возмущение профсоюзных
лидеров, которые увидели в этом угрозу всей обожаемой
ими системе классового сотрудничества. Под руководст-
вом Легина на своем профсоюзном съезде они добились
того, что подавляющее большинство делегатов с насмеш-
ками и сарказмом осудили план всеобщей забастовки и
приняли решение запретить даже его обсуждение в
профсоюзах.
Таким образом, перед партией и профсоюзами очень
остро встал вопрос: кто и как будет определять полити-
ку и осуществлять руководство социал-демократиче-
ским движением? Партия высказалась за, а профсоюз
против всеобщей забастовки. Руководители обеих орга-
низаций созвали конференцию, на которой партийное
руководство открыто капитулировало, полностью отка-
завшись от своего плана всеобщей забастовки. Сторон-
ники классового сотрудничества, возглавляемые Берн-
штейном и Легином, одержали решающую победу.
311
Каутский вскоре отказался от борьбы и стал одним из
самых ярых поборников этой линии. И только Карл
Либкнехт и несколько других активистов продолжали
сражаться за политику классовой борьбы. Классовое
сотрудничество открыло широкие возможности для
отказа от идей интернационализма несколько лет
спустя, во время первой мировой войны, для подавле-
ния революции в Германии и последующей капитуляции
перед Гитлером. Легин, этот верный лакей капитализма,
привел германскую социал-демократию к политическо-
му самоубийству, а рабочий класс — к сокрушительно-
му поражению.
Конгрессы Коминтерна
Когда В. И. Ленин выступил в 1919 г. инициатором
создания Коммунистического Интернационала, он на-
звал его «генеральным штабом мировой революции».
В обстановке распада мировой капиталистической систе-
мы Коминтерн столкнулся с запутанным клубком
сложных проблем в развитии революционной стратегии
международного рабочего класса, с целым комплексом
промышленных кризисов, волной забастовок, подъемом
освободительной борьбы в колониях, фашистскими дви-
жениями, необъявленными войнами и пр. В то время
как II Интернационал искал выхода, пораженный этим
калейдоскопом событий, Коминтерн сделал шаг вперед
в развитии глубокого марксистского анализа загни-
вающего капитализма и разработке политики, которая
все больше и больше становилась программой борьбы
миллионов эксплуатируемых людей во всем мире.
Мне выпало большое счастье присутствовать на
некоторых всемирных конгрессах Коминтерна и расши-
ренных пленумах Исполнительного Комитета Комин-
терна, а также участвовать в нескольких заседаниях
Красного Интернационала профсоюзов, на которых
были сделаны важные шаги в развитии мирового анали-
за эпохи и выработке соответствующей политики. В
этих конгрессах и пленумах принимали участие пла-
менные борцы-революционеры, которые в минувшие
годы находились в самой гуще всех крупных забас-
товочных движений и революционной борьбы во всем
мире — от Лондона до Шанхая и от Торонто до
Буэнос-Айреса. Эти международные встречи — наибо-
312
лее интересная и важная, с точки зрения политического
и теоретического развития, сторона моей политической
деятельности.
Впервые я увидел Ленина на III Всемирном конгрес-
се Коммунистического Интернационала в Москве в
1921 г. Когда я заметил его, он скромно стоял у прохода,
который вел к трибуне в бывшем царском дворце,
внимательно слушая выступление одного из делегатов.
Это был один из самых волнующих моментов в моей
жизни. Вот он — великий вождь миллионов угнетенных
всего мира, человек, одно имя которого бросает в жар
эксплуататоров во всех уголках земного шара! Я так
внимательно рассматривал его во время работы конгрес-
са, что его облик и жесты глубоко запали в мою память.
Мой интерес к Ленину был тем более обостренным,
что именно в тот период он оказывал глубочайшее
влияние на мои идеологические взгляды и деятельность.
Привлеченный вначале к Коммунистической партии
ленинской позицией в вопросе о профсоюзах, я во время
III конгресса Коминтерна усердно изучал его произве-
дения. На протяжении многих лет я читал самых раз-
нообразных авторов социалистического, анархистского
и синдикалистского направлений и уже имел большой
опыт практической работы в соответствующих массовых
движениях, но учение Ленина поразило меня своей
цельностью, новизной и глубокой убедительностью.
Нельзя было не согласиться с его блестящим анализом
капитализма эпохи империализма, с его уничтожающей
критикой ревизионизма, синдикализма и анархизма, с
его учением о диктатуре пролетариата и не принять
генеральную программу коммунизма, ибо все его
положения подтверждались живой действительностью
русской революции и всем международным развитием
вообще. После 20 лет духовных блужданий я наконец
благодаря Ленину стал на твердую революционную
почву.
Когда Ленин выступал на конгрессе, он выглядел
бодрым и проявлял большую активность в борьбе.
С моей точки зрения, он не был похож на оратора в
привычном смысле этого слова, но делегаты затаив да-
хание следили за каждым его словом. Он был глубоким
мыслителем и высказывался так ясно, что когда гово-
рил или писал, то выявлял самую суть проблемы.
Я лично был свидетелем одного из многих больших
21 — 1025
313
политических шагов Коминтерна, который в 1925 г.
выдвинул свое знаменитое положение о том, что капита-
лизму в послевоенные годы удалось сдержать револю-
ционную волну, последовавшую за первой мировой
войной, и что он достиг экономической и политической
частичной, относительной и временной стабилизации.
Этот мужественный и правильный вывод был сделан на
основе анализа реальной обстановки: несмотря на то что
революция победила в России, она из-за предательства
реформистских социалистических лидеров временно
потерпела поражение в Германии, Италии, Венгрии.
Революционная волна пошла на убыль, и больной ев-
ропейский капитализм, в значительной мере благодаря
американским займам и сотрудничеству социалистов-
оппортунистов, с трудом становился на ноги. Будучи
реалистами, руководители Коминтерна признали этот
неприятный факт и дали ему смелый и исчерпывающий
анализ. Этот анализ показал, что началась полоса
более или менее затяжного развития революционного
движения в Европе.
Капиталистическая пресса во всем мире восприняла
это заявление с ликованием; она страстно ждала пе-
риода нового развития капитализма и готовилась к не-
му. Но еще большим был восторг социалистов-рефор-
мистов: они увидели в заявлении Коминтерна призна-
ние поражения его основной политической линии и оп-
равдание собственной политики. Как и представители
капиталистической прессы, они заявляли, что капита-
лизм вступает в длительный период мирного развития.
Вместе с тем Коминтерн подчеркнул неустойчи-
вость и непродолжительность этой стабилизации,
предсказав, что капитализм в скором времени окажет-
ся в еще более глубоком кризисе. И последовавшее меж-
дународное развитие, сопровождавшееся глубоким про-
мышленным кризисом, фашизмом и войнами, явилось
ярким подтверждением правильного предвидения Ко-
минтерна. Вся история частичной, относительной и вре-
менной стабилизации — блестящий пример прозорли-
вости, смелого и реального анализа положения руково-
дителями коммунистического движения.
Я был свидетелем того, как разрабатывалось другое
выдающееся положение постоянно совершенствующе-
гося коммунистического анализа международного по-
ложения на VI конгрессе Коминтерна летом 1928 г.
314
в Москве — о мерах борьбы с опасностью империалисти-
ческих войн. В то время капитализм был опьянен иллю-
зиями «процветания». Прежде всего это было характер-
но для США, которые в период президентства Кулиджа
переживали большой бум. Буржуазные экономисты и
социал-реформисты были далеки от мысли о кризисах
и крахах. Особенно преуспели в этом реформисты, со-
здавшие теории суперимпериализма, организованного
капитализма, которому будут неведомы войны, про-
мышленные кризисы, бедность и классовая борьба.
Но VI конгресс Коминтерна решительно покончил с
этой иллюзией. Марксистско-ленинский анализ пока-
зал, что достигнутая в последние годы мировым капи-
тализмом частичная, относительная и временная стаби-
лизация закончилась и капитализм входит в новую
фазу войн и революций. С особой силой конгресс
подчеркнул опасность новой мировой войны.
Этот анализ международного положения вызвал
град насмешек со стороны как капиталистов, так и ли-
деров социал-реформизма, которые считали, что впере-
ди их ждет индустриальное развитие в масштабах
всего мира. Но особенно они высмеивали предупреж-
дение VI конгресса об опасности новой мировой войны,
заявляя, что это просто выдумка Коминтерна, отчаян-
ная попытка с его стороны создать проблему, которая
оправдывала бы его существование. Разве теперь не
ясно каждому, утверждали они, что человечество
никогда больше не повторит чудовищную глупость
1914—1918 гг.
Последующее развитие событий убедительно под-
твердило правильность анализа мирового развития,
сделанного VI конгрессом Коминтерна. Не прошло и
года, как период ненадежной стабилизации капитализ-
ма окончился величайшим в его истории промышлен-
ным кризисом. Год от года опасность новой войны
усиливается, и теперь весь мир с ужасом ощущает эту
угрозу. Все развитие международной обстановки пол-
ностью подтвердило правильность политической линии
Коминтерна и ошибочность реформистской линии
II Интернационала.
Еще один крупный шаг в развитии анализа комму-
нистами международной обстановки и политики был
сделан на VII конгрессе Коминтерна летом 1935 г., в
работе которого я также принимал участие. Незадолго
21*
315
до этого немецкий рабочий класс потерпел серьезное
поражение и к власти пришел Гитлер; причиной этого
поражения стала реформистская политика Социал-
демократической партии Германии, ее отказ создать
единый антифашистский фронт. Перед II Интерна-
ционалом с его политической линией, явно обанкротив-
шейся в связи с окончанием послевоенной частичной
стабилизации капитализма и резким усилением классо-
вой борьбы, была только одна дорога — беспомощное
отступление перед наглым натиском фашизма. Он не
мог руководить массами, которые стремились дать
фашизму бой.
VII конгресс Коминтерна, разработав политику на-
родного фронта, показал, что этот фронт может эффек-
тивно осуществлять руководство массами. Народный
фронт — это широкий союз антифашистских, демокра-
тических и миролюбивых сил — рабочих, крестьян,
представителей средних слоев — против фашизма и
крупного капитала. Его основная стратегия состоит из
двух, неразрывно связанных между собой аспектов:
первый — борьба за демократию и против фашизма,
там, где он есть, в рамках народного фронта; вторая —
международное объединение демократических стран с
целью обуздания фашистских агрессоров путем прове-
дения политики коллективной безопасности.
Народный фронт — это эффективная мера против
фашистского террора и агрессии. Его конечная победа
над фашизмом в национальном и международном
масштабе могла позволить не только сохранить и рас-
ширить гражданские свободы и повысить жизненный
уровень масс, но и обеспечить трудящимся продвиже-
ние к социализму, который является единственным
радикальным средством лечения экономических и поли-
тических болезней всего мира. Благодаря этой прозор-
ливой политике Коминтерн возглавил миллионы угне-
тенных во всем мире. VII конгресс Коминтерна, разра-
ботавший политику народного фронта, стал одним из
наиболее важных совещаний во всей истории междуна-
родного революционного движения.
Покорение Арктики
Одним из наиболее поразительных достижений Со-
ветского правительства явилось развитие огромных
316
районов севера страны. До сих пор во многих странах
арктическая зона считается снежной каменистой пусты-
ней, где обитают белые медведи и немногочисленные
эскимосы. Но русские первыми приложили большие
усилия и освоили Арктику; они показали, что эта быв-
шая столь долгое время негостеприимной область очень
богата и что в ней можно жить.
Успехи в покорении русскими Арктики стали
особенно очевидными тогда, когда была создана совет-
ская полярная станция и совершен рекордный перелет
из Москвы через Северный полюс в Калифорнию. Эти
поразительные достижения положили начало освоению
советскими людьми Арктики. В ближайшие годы за-
воевание ими Арктики станет наиболее важным эконо-
мическим достижением этого периода, ибо это является
завершением освоения человеком земного шара.
Я видел часть этого широкого наступления на Аркти-
ку летом 1935 г., когда совершал поездку из Москвы
в Мурманск по Беломорско-Балтийскому каналу. Этот
важнейший судоходный канал, один из самых больших
искусственных водных путей в мире, был открыт 2 ав-
густа 1933 г. Его длина 227 км, и благодаря ему суда
имеют возможность проходить кратчайшим путем из
Балтийского моря в Белое. Прежде судам, шедшим из
Ленинграда в Архангельск, приходилось идти вокруг
Норвегии, Швеции и Финляндии; новый канал в четыре
раза сократил этот путь, и, кроме того, он проходит
только по территории Советского Союза.
По Беломорско-Балтийскому каналу перевозится
большое количество леса и лесоматериалов, апатитов,
строительного камня, железа, угля, бумаги, рыбы, мехов
и т. д. из огромных арктических районов к северу от
Ленинграда. Канал связан с Невой и Волгой и обеспе-
чивает прямые перевозки грузов водным путем из
Арктики до Каспийского моря. На этом построенном
в годы первой пятилетки канале имеется 19 шлюзов и
множество плотин, шлюзовых ворот, дамб и внутрен-
них водных путей. Он был введен в строй за небывало
короткое время — всего за два года, хотя работа велась
в суровых арктических условиях. А на строительство
Панамского канала понадобилось 11 лет. Как-то на
пути из Нью-Йорка в Гонолулу я проезжал Панамским
каналом, и, по моему мнению, советский канал — бо-
лее грандиозное сооружение.
317
Беломорско-Балтийский канал чрезвычайно инте-
ресен, как и находящийся на севере маршрута Мур-
манск. Этот город расположен за Полярным кругом.
Зимой два месяца здесь полярная ночь, но летом,
когда мы там были, ночью было так же светло, как
днем; в это время сумерки длятся примерно около часа.
Всего лишь несколько лет назад Мурманск производил
впечатление невзрачного городишка, но ко времени на-
шего пребывания в нем это был новый социалистический
город, с большим числом новых культурных учрежде-
ний, с более чем 100 тыс. жителей, который рос как на
дрожжах. В городе и вокруг него много промышленных
предприятий. Очень интересно было видеть растущие в
теплицах фрукты и овощи. С большой гордостью рабо-
чие показали нам выращенный за Полярным кругом
арбуз.
Здесь много предприятий, которые строятся с такой
же, как и канал, невероятной быстротой. Мы посетили
большую гидроэлектростанцию, находящуюся в не-
скольких километрах от Мурманска на бурной реке
Тулома. По плану ее строительство должно было быть
осуществлено за три года, но она была построена всего
за два. За какой-нибудь год до этого на том месте, где
стоит здание электростанции, не было ничего, кроме
медвежьей берлоги да нескольких рыбачьих хибарок.
Рабочие рассказали нам, что медведей они прогнали, а
рыбаки стали строителями.
Сам Мурманск — это единая большая стройка, и
местные власти стараются привлечь сюда еще 10 тыс.
человек. Председатель горсовета сказал нам, что
прошлогодний план предусматривал строительство
наряду с другими объектами шести школ. Он не знал,
каким образом их можно построить, когда перед ними
стояло столько других важных задач, и поделился свои-
ми мыслями на заседании городского совета. Тогда ру-
ководитель строительных рабочих предложил увели-
чить количество школ до семи. И разумеется, все они
были построены вовремя. План следующего года также
предусматривал строительство еще семи школ. Предсе-
датель горсовета рассказал нам о трудностях, связанных
с их строительством, однако он был уверен, что их
построят вовремя.
Таков Мурманск и таковы темпы промышленного и
социального развития в Советской Арктике. Район, ко-
318
торый мы посетили,— это всего лишь маленький клочок
русской Арктики, протянувшейся на несколько тысяч
километров от Баренцева моря до Чукотского.
Героизм и голод
Когда в 1917 г. большевики свергли правительство
Керенского и приступили к социалистическому преобра-
зованию России, буржуазные экономисты во всем мире
высмеивали их планы. Особенно изощрялись рефор-
мистские социалистические лидеры, которые псевдо-
марксистскими фразами пытались доказать, что не мо-
жет быть и речи о создании в отсталой России социа-
листической экономики без первоначального длитель-
ного периода индустриализации в условиях капита-
лизма.
Это была грандиознейшая задача, за которую когда-
либо в своей истории бралось человечество, и она в
основном выполнена. Под руководством Коммунисти-
ческой партии, во главе которой стоял Ленин, рабочие
и крестьяне заложили основу социализма в Советском
Союзе. Они превратили свою страну в предвестника
нового мирового строя. Но происходило это путем ожес-
точеннейшей борьбы, лишений и страданий. История
революции — это долгая история борьбы против после-
военной разрухи, внешних и внутренних врагов, голода,
эпидемий, саботажа, террора и экономической отста-
лости.
В первый раз я приехал в Советскую Россию в 1921г.;
в Петроград добирался через Лондон, Либаву, Ригу и Ре-
вель. Повсюду в Литве, Эстонии и Латвии, которые
входили в состав старой России, были видны опустоше-
ния, вызванные мировой и гражданской войнами: в де-
ревнях царила нищета, многие мосты лежали в реках,
люди были бедны, еще можно было видеть сохранив-
шиеся окопы и колючую проволоку.
Половина населения Петрограда рассеялась по де-
ревням, чтобы избежать голодной смерти. Улицы были
пустынны, магазины вдоль знаменитого Невского про-
спекта заколочены, их широкие окна заклеены рево-
люционными плакатами, многие из которых относи-
лись ко времени захвата власти рабочими в 1917 г.
Когда наш состав, насчитывающий несколько пасса-
жирских и длинную вереницу товарных вагонов, при-
319
был на городской вокзал, из него высыпало огромное
количество бедно одетых людей — мужчин, женщин и
детей. Казалось, их было несколько тысяч и они ехали
везде, где можно было сидеть, стоять или висеть. Каж-
дый тащил мешок с продуктами, которые удалось со-
брать по деревням. В нашей машине находился М. Лит-
винов, и, пока мы смотрели на этих проходивших мимо
нас людей, он рассказал мне о том, какой трудной
проблемой является снабжение городов продовольст-
вием.
Вскоре я убедился в этом. Нас, нескольких иностран-
цев; повезли с вокзала в старом автомобиле на завтрак
в отель «Интернационал». Официант принес каждому
из нас по чашке чая и по маленькому кусочку черного
хлеба. Я быстро проглотил свой хлеб, но наш перевод-
чик жевал хлеб долго и медленно. Просидев минут
двадцать и видя, что официант не обращает на нас ни-
какого внимания, я, голодный как волк, наконец спро-
сил переводчика, когда же нам принесут завтрак.
«Завтрак?— переспросил он.— Но вы его уже получили.
Через шесть часов у нас будет обед».
Москва, как и другие русские города, жила трудно.
В течение нескольких месяцев пребывания в ней я ни
разу не видел упитанного человека. В то время иметь
сытый вид неизбежно означало вызвать подозрения в
том, что ты укрываешь продовольствие. Люди дви-
гались по улицам медленно, что свидетельствовало о
голодном истощении. Большинство людей в течение
нескольких лет не имели новой одежды. Я побывал на
заводах и в школах и видел, что у многих рабочих и
учащихся подошвы были привязаны к ногам веревками.
Остро ощущалась нехватка топлива тяжелой зимой
1920/21 г., когда температура неделями держалась на
отметке тридцать градусов ниже нуля. Москва была от-
резана от угольных районов, шахты разрушены во вре-
мя гражданской войны, а железные дороги не могли
обеспечить доставку того небольшого количества угля,
которое еще добывалось. Не хватало и дров. Положение
усугублялось и тем, что давно не ремонтировавшиеся
крыши тысяч домов протекали, верхние этажи зданий
стали необитаемыми. Люди использовали в качестве
топлива полы, балки, стропила, двери и прочие дере-
вянные части покинутых верхних этажей, чтобы спасти
себя от холода.
320
В городе свирепствовали эпидемии. Именно в это
время умер от тифа американский коммунист Джон
Рид. Я побывал в нескольких московских больницах
и видел сотни больных холерой и тифом; не хватало
медикаментов и прочих больничных материалов, так
как капиталистическая блокада воспрепятствовала их
поступлению из-за границы. Люди, нуждавшиеся в
сложных операциях, буквально погибали из-за отсутст-
вия анестезирующих средств.
Городской транспорт почти не работал. Лишь старый
обшарпанный трамвай, битком набитый и обвешанный
людьми, каждые полчаса со скрипом полз через город.
Изредка можно было увидеть экипажи, попадались те-
леги для перевозки хлеба, которые тянули изможденные
лошади и охраняли солдаты. Иногда какой-нибудь по-
луразвалившийся автомобиль полз по улице, кренясь
и переваливаясь на разбитых мостовых.
Почти полностью отсутствовало освещение; электри-
чество подавалось только в наиболее важные учрежде-
ния. Уличные фонари не горели, а для освещения жилья
людям приходилось использовать свечи или еще что-
нибудь в этом роде, что они смогли раздобыть или при-
думать. Водопроводная сеть пришла в негодность, не
действовал и телефон.
Улицы города были полупустынны. И в этих усло-
виях работали все театры, наполовину освещенные, не-
отапливаемые, заполненные полуголодными людьми.
Спектакли, которые они давали, были на таком высоком
художественном уровне, что равных им не встретить
ни в одном городе мира.
В стране был голод, свирепствовали холера и тиф.
Промышленность и сельское хозяйство после семи лет
империалистической и гражданской войн оказались
в состоянии почти полного упадка. Заводы и фабрики
не работали, против молодой Советской России про-
водился жесткий экономический бойкот, поэтому ра-
бочие не могли поставлять крестьянам необходимые
орудия, удобрения, сельскохозяйственную технику и
прочие материалы. В этих условиях возделывание земли
стало почти невозможным; положение усугублялось
еще и тем, что кулаки максимально сокращали про-
изводство сельскохозяйственной продукции, надеясь тем
самым подорвать Советскую власть. Рабочие в городах
и крестьяне в деревнях голодали. Голод, начавшийся
321
еще в период первой мировой войны, принял особенно
огромные масштабы в 1920 г.
В то время проводилась политика военного комму-
низма, и все жители городов получали паек. В Москве
рабочим выдавали полфунта черного хлеба в день или
даже меньше, немного капусты и время от времени
совсем немного мяса или рыбы. Мы, иностранцы, полу-
чали так называемый дипломатический паек. В него
обычно входили фунт хлеба в день и иногда маленький
кусочек мяса.
Самое трудное положение с продовольствием было в
Поволжье, где общая, вызванная войной разруха усу-
гублялась сильной засухой, полностью уничтожившей
урожай. Страшный голод конца 1921 г., который стоил
жизни сотням тысяч людей, только набирал силу. По-
ложение было ужасным, и как раз в это время закля-
тый враг Советской России Герберт Гувер, действуя
через Американскую администрацию помощи (АРА),
безуспешно пытался подорвать Советскую власть путем
захвата контроля над продовольствием, посланным в
помощь голодающим в России американским народом.
Года два спустя, посетив сильно пострадавшие от го-
лода районы Поволжья, я слышал грустные рассказы о
том, как от голодной смерти и эпидемий вымирали
целые деревни, как сотни рабочих умирали буквально
в цехах, прилагая героические усилия, чтобы наладить
промышленное производство. В наше время ни один
народ не сталкивался с таким отчаянным положением,
в каком оказались в то время русские.
Победоносный социализм
Как сильно изменилось положение в Советском Сою-
зе в 1939 г. по сравнению с 1921 г.! Социализм победил
на всех фронтах, несмотря на отчаянное сопротивле-
ние его внутренних и внешних врагов. Вся страна во
всех областях совершила огромный скачок вперед, и ее
успехи не имеют аналогов в мировой истории. Под
руководством Коммунистической партии рабочие и
крестьяне добились тысяч «невозможных» свершений.
И мне выпала высокая честь собственными глазами
видеть развитие этой революции.
В годы мировой и гражданской войн слабая и отста-
лая русская промышленность, большинство предприя-
тий которой принадлежало немецким, бельгийским,
322
французским, английским и американским собственни-
кам, почти полностью развалилась. Полуголодные ра-
бочие, совершенно не имевшие опыта управления, полу-
чили в наследство в высшей степени разоренную про-
мышленность. В общем, положение казалось безна-
дежным.
Будучи в Москве, я имел возможность убедиться,
насколько беспомощной была русская промышленность
в 1921 г. На швейной фабрике, которую я посетил, жен-
щины шили вручную, хотя рядом было сложено много
швейных машин, любая из которых могла заменить два
десятка швей, но все они были неисправны, потому что в
них не хватало небольших деталей, а новых металлооб-
рабатывающая промышленность поставить еще не мог-
ла; из-за экономической блокады их нельзя было импор-
тировать и из-за границы. В таких условиях промыш-
ленное производство в России в 1921 г. составило всего
лишь пятую часть довоенного.
Но теперь все это в прошлом. Рабочие установили
свободную трудовую дисциплину, стабилизировали
рубль и сбалансировали государственный бюджет, из-
гнали саботажников и подготовили большую армию
квалифицированных рабочих и инженеров, прорвали
империалистическую блокаду, освоили и усовершенст-
вовали современную промышленную технику, создали
уникальные социалистические формы индустриальной
организации, накопили большие финансовые средства.
Буржуазные экономисты и их социал-реформистские
подпевалы считали эти проблемы абсолютно неразре-
шимыми. Однако Советский Союз, решив их, вступил
в период самого быстрого и перспективного индустри-
ального развития в истории человечества.
В ходе этого развития СССР превратился из отста-
лой аграрной страны в современное индустриальное
государство. Его промышленное производство в 7 раз
превысило промышленное производство царской Рос-
сии, и после 1913 г. темпы промышленного развития
России в 20 раз выше темпов промышленного разви-
тия капиталистического мира в целом. Новая громадная
плотина Днепрогэса, огромные металлургические за-
воды Магнитогорска, каналы, соединяющие Белое море
с Волгой, и тысячи других гигантских промышленных
предприятий — как все это разительно отличается от
той швейной фабрики с неработающими швейными ма-
шинами, которую я видел в 1921 г.
323
Не менее блестящие победы социализм одержал и в
сельском хозяйстве. Совсем недавно русское сельское
хозяйство было невероятно примитивным, почти таким
же, каким оно было тысячу лет назад. Еще в 1929 г. на
один железный плуг приходилось два деревянных. И вот
теперь такие грандиозные перемены! Никогда прежде
мир не видел ничего подобного. За последние несколько
лет советское сельское хозяйство сделало фантастиче-
ский рывок вперед. Прежние 25 млн. примитивных
единоличных хозяйств, на которые приходилось 99%
всех посевных площадей, организованы в четверть мил-
лиона социалистических коллективных хозяйств. Эти
хозяйства оснащены самой передовой техникой (400 тыс.
тракторов, свыше 100 тыс. комбайнов и т. д.), получают
от промышленности большое количество удобрений,
их поля обрабатываются в соответствии с новейшими
достижениями сельскохозяйственной науки и т. д. Со-
ветское сельское хозяйство производит также много
новых культур: чай, каучук, цитрусовые и разнообраз-
ные технические культуры. Производство зерна в на-
стоящее время намного превышает довоенный уровень.
Революция в советском сельском хозяйстве имеет
большое политическое значение: огромные массы
крестьян, отказавшись от индивидуального производст-
ва в пользу коллективного, плечом к плечу с рабочими
строят социализм. Капиталисты утверждали, что рус-
ские крестьяне никогда не станут социалистами, но это
свершилось. Коллективизация сельского хозяйства в
России — одно из важнейших событий в современной
истории.
Повсюду в Советском Союзе видишь широкую карти-
ну строительства. Во всех уголках страны создаются
гигантские заводы, пристани, каналы, многоквартирные
дома, общественные здания, больницы, санатории, ра-
бочие клубы, библиотеки, театры. Почти как в сказке
возникают десятки новых социалистических городов,
в которых бьет ключом новая жизнь. Повсюду в стране
чувствуется такое биение жизни, которого никогда не
знала ни одна капиталистическая страна.
Одновременно с социалистическим строительством
происходит рост жизненного уровня трудящихся.
С 1924 по 1936 г. национальный доход в стране уве-
личился с 20 до 80 млрд, рублей. Реальная заработная
плата рабочих выросла вдвое с 1932 и вчетверо —
с 1927 г.; такого улучшения жизни крестьянства, как
324
в Советском Союзе, нельзя встретить ни в одной стране.
Частью общих усилий по социалистическому преоб-
разованию и подъему промышленности, сельского хо-
зяйства и жизненного уровня является великая куль-
турная революция. Массовое обучение рабочих и кресть-
ян идет семимильными шагами и на совершенно новой
основе. Большого расцвета достигли также социалисти-
ческая наука, искусство, литература, театр и кино. Но-
вая Конституция СССР — самая демократичная консти-
туция в мире: она гарантирует народу политическую
свободу, свободу вероисповедания, право на труд, на об-
разование, медицинскую помощь, право на отдых и на
пользование наиболее всеобъемлющей, чем где-либо,
системой социального обеспечения. Старая Россия пре-
вратилась в страну песен, радости, надежды и счастья.
Враги Советского Союза — от фашиста Херста до
псевдолевого Нормана Томаса — стараются оболгать и
очернить социалистические завоевания Советского Сою-
за. Они не замечают великих достижений СССР: про-
гресса в промышленности и в сельском хозяйстве, по-
вышения культурного и жизненного уровня масс, лик-
видации неграмотности, безработицы, промышленных
кризисов, антисемитизма и т. д. Все свое внимание они
сосредоточивают на просчетах и недостатках, которые
обнаруживают или выдумывают, и без конца переже-
вывают одно и то же.
Строительство социализма ставит множество новых
проблем. Меры, предпринимаемые Советским прави-
тельством по их решению, новы и не всегда понятны
в капиталистических странах. Поэтому не удивительно,
что международная общественность и даже некоторые
политические друзья СССР не смогли сразу понять под-
линного смысла советской внутренней и внешней поли-
тики. Вот почему врагам Советского Союза бывало
легко — по крайней мере некоторое время — искажать
его политику; они постоянно делают это и сейчас с
каждым важным его шагом, включая приход большеви-
ков к власти в 1917 г., Брест-Литовский договор, новую
экономическую политику, пятилетние планы, коллекти-
визацию, стахановское движение, вступление Советско-
го Союза в Лигу наций, советскую политику мира и т. д.
Но революция в конечном счете разоблачит клевету
врагов. Достижения Советской власти настолько огром-
ны и несомненны, что весь мир вынужден признать
325
успех новой, социалистической системы. Солнце социа-
лизма восходит, и Советский Союз все больше и больше
становится маяком для всех угнетенных земного шара.
Послесловие
За время, прошедшее с тех пор, когда были напи-
саны строки о грандиозном социалистическом стро-
ительстве в СССР, эта страна оказалась втянутой в гор-
нило войны. Ее народу пришлось отражать самый мощ-
ный в истории военный натиск, и он встретил тяжелое
испытание так, что это продолжает до сих пор изумлять
весь мир. В ходе войны социалистический строй в СССР
доказал, что он обладает такой силой, о которой буржу-
азные экономические, политические и военные эксперты
и представления не имели. Для человечества это боль-
шое счастье, что первое в мире социалистическое го-
сударство обладает такой мощью, иначе бы фашистские
орды уже подчинили бы себе мир.
Когда 22 июня 1941 г. гитлеровские полчища ве-
роломно напали на СССР, они вместе со своими союзни-
ками по численности почти вдвое превосходили силы
Красной Армии, расположенные в западных пригранич-
ных областях, а германские промышленные мощности,
включавшие в себя производственные мощности всей
покоренной Европы, превышали советские. Такое невы-
годное для Советского Союза соотношение сил, как и
многолетняя недооценка на Западе сил социализма, да-
вало основание экспертам и в буржуазных, и в фашист-
ских странах считать, что Гитлер в течение нескольких
недель разгромит Красную Армию, захватит Москву и
выведет СССР из войны. И действительно, одно время по-
ложение Советского Союза казалось почти безнадеж-
ным. В результате своего широкого наступления гитле-
ровские войска захватили территорию, на которой до
войны проживало 77 млн. человек, или почти 40% всего
населения СССР. Помимо этих тяжелых потерь, Совет-
ский Союз лишился почти 40% обрабатываемых земель,
54% добычи угля, по крайней мере 50% производства
стали. Кроме того, фашисты уничтожили не менее
10 млн. человек гражданского населения, а в боях было
убито от 2 до 3 млн. солдат Красной Армии.
Несмотря на эти страшные потери, которые для
любой капиталистической страны означали бы полный
326
разгром, Советский Союз, предпринимая величайшие
усилия, гонит фашистских захватчиков со своей земли.
Оборона Ленинграда, Москвы и Сталинграда, два круп-
нейших зимних и летне-зимнее наступление 1943 г.—
это военные победы, не имеющие себе равных. Это еще
одно «невозможное» в длинном списке «невозможного»,
совершенного Советским Союзом с момента его рожде-
ния. И оно стало возможным благодаря небывалому
национальному единству, экономической централиза-
ции и боевому духу доблестного советского народа и его
социалистическому строю. Направив свои «непобеди-
мые» войска на советскую территорию, Гитлер подписал
себе смертный приговор.
В своем докладе 6 ноября 1943 г., посвященном
XXVI годовщине Великой Октябрьской социалистиче-
ской революции, Сталин заявил, что источником силы
СССР в этой войне является советский строй. Он сказал:
«Советское государство никогда не было столь
прочным и незыблемым, как теперь, на третьем году
Отечественной войны. Уроки войны говорят о том, что
советский строй оказался не только лучшей формой
организации экономического и культурного подъема
страны в годы мирного строительства, но и лучшей
формой мобилизации всех сил народа на отпор врагу
в военное время. Созданная 26 лет назад Советская
власть в короткий исторический срок превратила нашу
страну в несокрушимую крепость. Красная Армия из
всех армий мира имеет наиболее прочный и надежный
тыл.
В этом источник силы Советского Союза».
На проходившей в Москве конференции министров
иностранных дел США, Великобритании и СССР была
достигнута договоренность о координации военных дей-
ствий трех великих держав и о послевоенном сотрудни-
честве всех миролюбивых государств. Это соглашение
нанесло сильный удар не только по Гитлеру, но и по
профессиональным антисоветчикам в Соединенных
Штатах. И можно не сомневаться, что верный своему
долгу, сильный, молодой, демократический, социалисти-
ческий Советский Союз внесет полноценный прогрессив-
ный вклад в мощное движение за союзническую соли-
дарность, от которой зависит мир и будущее челове-
чества.
Ноябрь 1943 г.
Оглавление
Сын трудовой Америки................................... 5
Глава I. Работа........................................14
Глава II. Плавание на парусниках.......................55
Глава III. Кочующие рабочие...........................108
Глава IV. Забастовки..................................144
Глава V. Агенты врага.................................212
Глава VI. Тюрьма......................................260
Глава VII. Партийная жизнь............................285
ИБ № 11907 Редактор Е. Л. Левина. Художник В. Б. Бисенгалиев. Худо-
жественный редактор В. А. Пузанков. Технический редактор Т. И. Воскре-
сенская.
Сдано в набор 22.10.82. Подписано в печать 25.02.83. Формат 84x108' / 32.
Бумага офсетная. Гарнитура школьная. Печать офсетная. Условн. печ. л.
17,22. Усл. кр.-отт. 19,50. Уч.-изд. л. 16,62. Тираж 45 000 экз. Заказ № 1025.
Цена 85 коп. Изд. № 36211.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государ-
ственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли.
Москва, 119021, Зубовский бульвар, 17
Можайский полиграфкомбинат Союзполиграфпрома при Государственном
комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли,
г. Можайск, ул. Мира, 93