/
Автор: Неклесса А.И.
Теги: внешнеэкономические связи внешнеэкономическая политика международные экономические отношения мировое хозяйство мировая экономика география экономика картография социология мировая культура
ISBN: 5-02-018288-5
Год: 2002
Текст
ГЛОВАЛЬИОЕ
СООЕЩЕСТЕ©
Трагические собы гия 11 сентября
2001 года в СШ\ стали символом
метаморфозы современной
цивилизации.
Какие процессы разворачиваются
на пороге XXI века на социальном
и культурном пространствах?
Какое будущее сулит человечеству
Новый мир, идущий на смену эпохе
Нового времени?
От ветить на эти и другие вопросы
пытаются участники Московского
теоретического семинара Российской
академии наук «Глобальное со< >бщество:
изменение социальной и культурной
парадигм».
Известные российские ученые
анализируют различные аспекты
г. (овальной трансформации
современного мира, представляя
читателю новейшие теории в сфере
социальных наук и впечатляющий объем
фaктичvcкoгo материала.
Исследование может служить учебным
пособием для изучения современных
процессов в области политики,
экономики, культуры.
ГЛОБАЛЬНОЕ
СООБЩЕСТВО
Картография
постсовременного
мира
RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES
SCIENTIFIC COUNCIL FOR HISTORY
OF WORLD CULTURE
INSTITUTE FOR AFRICAN STUDIES
GLOBAL
SOCIETY
Cartography
of the Post-Modern
World
Moscow
“VOSTOCHNAYA L1TERATURA”
Publishers
2002
РОССИЙСКАЯ академия наук
НАУЧНЫЙ СОВЕТ ПО ИСТОРИИ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
ПРИ ПРЕЗИДИУМЕ РАН
ИНСТИТУТ АФРИКИ
ГЛОБАЛЬНОЕ
СООБЩЕСТВО
Картография
постсовременного
мира
Москва
Издательская фирма
«ВОСТОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА»
2002
УДК 339.9
ББК 65.5
Г54
Московская школа геоэкономических
и социальных исследований
Выпуск 2
Работа выполнена в рамках проекта
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
«Геоэкономическая система мироустройства»
№00-02-0021 За
Издание осуществлено при финансовой
поддержке Российского гуманитарного
научного фонда (РГНФ) согласно проекту
№02-03-16146
Руководитель проекта, составитель
и ответственный редактор
А.И.Неклесса
Редакционный совет
А.И.Неклесса, Э.В.Сайко,
И.Г.Яковенко
Редактор издательства
Л.А.Рощина
Глобальное сообщество : Картография постсовременного ми-
Г54 pa = Global society : Cartography of the Post-Modern World/
Рук. проекта, сост. и отв. ред. А. И.Неклесса; Ред. совет:
А. И.Неклесса и др. — М.: Вост, лит., 2002. — 463 с. — (Москов-
ская школа геоэкономических и социальных исследований:
Осн. в 1999 г.; Вып. 2). - ISBN 5-02-018288-5 (в пер.)
Известные российские ученые, участники Московского теоретического
семинара Российской академии наук «Глобальное сообщество: изменение со-
циальной и культурной парадигм» анализируют различные аспекты глобаль-
ной трансформации современного мира, представляя читателю новейшие
теории в сфере социальных наук и впечатляющий объем фактического мате-
риала.
ББК 65.5
ISBN 5-02-018288-5
©А.И.Неклесса, составление, 2002
К ЧИТАТЕЛЮ
В исторической вертикали бытия переход в третье тысячелетие обнару-
жил глобальные изменения во всех сферах жизнедеятельности человека.
Феномен 11 сентября 2001 г. и последующие события высветили цивилиза-
ционные и культурные разломы, распады семиотических пространств и
смысловых полей, мутацию социальных институтов. Все они фиксируют
некий общий вектор, особую ситуацию перехода человеческого общества к
новому состоянию. В подобных уникальных обстоятельствах необходимым
условием дальнейшего существования цивилизации становится глубокое
осмысление перемен, кардинальная переоценка сложившихся взглядов на
состояние мировой ситуации и на направления исторической эволюции.
В 1997 г. Научный совет по истории мировой культуры при Президиуме
РАН в рамках комиссии «Теоретические проблемы изучения истории миро-
вой культуры» сформировал Московский теоретический семинар «Глобаль-
ное сообщество: изменения социальной и культурной парадигм». Этот семи-
нар был организован в содружестве со структурами, разрабатывающими дан-
ную проблематику в русле собственных исследовательских программ: Лабо-
раторией геоэкономического анализа и проблем социального развития Инсти-
тута Африки РАН, Центром геоэкономических стратегий Института эконо-
мических стратегий (ИНЭС), Национальным институтом развития ОЭ РАН.
На заседаниях семинара, руководимого членом бюро комиссии «Теоре-
тические проблемы изучения истории мировой культуры» А.И.Неклессой,
обсуждаются, как правило, наиболее актуальные и спорные вопросы гло-
бальной трансформации современного общества*. В настоящем сборнике
читателям предлагаются статьи и материалы, обсуждавшиеся на заседаниях
семинара в 1997—2001 гг. В него вошли, кроме того, некоторые материалы
секции «Север и Юг в преддверии новой эры» VIII конференции африкани-
стов (Москва, 28—30 сентября 1999 г.), проведенной как совместное заседа-
ние с участием членов Московского теоретического семинара. Включены
также несколько текстов (в оглавлении они помечены звездочкой) из архи-
ва конференции-совещания «Использование формальных методов в соци-
ально-политических исследованиях», стартовавшей в октябре 1988 г. и впер-
вые в российском обществоведении начавшей рассматривать социально-поли-
тические процессы на основе синергетического инструментария и подхода.
Количество материалов, накопленных в рамках Московского семинара за
пять лет его работы, явно превышает возможность их оперативной публи-
кации. В данном выпуске собраны статьи и выступления, имеющие, как мы
надеемся, определенное методологическое значение.
Заместитель председателя
Научного совета РАН по истории мировой культуры д.и.н. Э.В.Сайко
* Отчеты о заседаниях семинара см.: Восток. М., 1998, № 5, 6; 1999, № 2; 2000, № 1;
Мир психологии. М., 1998, № 3; Мир истории. М., 1999, № 4; Экономическая наука со-
временной России. М., 1999, № 2.
5
РЕКВИЕМ XX ВЕКУ
(Вместо введения)
Тиа res agitur
Конец второго тысячелетия всколыхнул глубинную память челове-
чества, напомнив о баснословных временах переселения народов, за-
рождения универсального мира, о столкновениях и крушениях разно-
ликих культур, смешении цивилизационного пессимизма и историче-
ского футуризма. Иными словами — о заре современной цивилизации.
Исходный рубеж прошлого столетия также был ознаменован вол-
нами массовой миграции, культурной и политической трансформа-
цией, «глобальным огораживанием», зримо подтвердив власть челове-
ка над земными просторами. XX век завершился, продемонстрировав
возможности быстрой и прямой проекции властных решений практи-
чески в любой регион планеты, мгновенного перемещения событий,
информационного мониторинга, транспарентности мира, его хозяй-
ственной унификации, обеспечивая единство землян уже не только в
пространстве, но и в реальном времени. К тому же многие угрозы и
вызовы, встающие в полный рост в начале третьего миллениума от
Рождества Христова, тоже носят глобальный характер.
Впрочем, возможно, что сближение отдаленных по времени эпох
содержит в себе нечто большее, чем просто поверхностную аналогию.
Ныне, как и две тысячи лет назад, мир находится на драматичном пе-
репутье, переживая судороги культурного шока. Социальный бульон,
бурлящий на планете, готовится явить новое мироустройство, под-
ведя жирную черту под прежним прочтением всемирной истории.
Пружина и внутренняя логика траектории ушедшего века — исчер-
пание жизненной силы Нового времени, фатальный кризис его цивили-
зационной модели. Нестабильность, изменчивость социального калей-
доскопа парадоксальным образом становится устойчивой характери-
стикой современности. Происходит тотальная трансформация общест-
венных институтов, меняется вся социальная, культурная среда оби-
тания человека и параллельно — его взгляды на смысл и цели бытия.
★ ★ ★
«Глобализация», «конец истории», «социальный постмодерн»,
«постиндустриальное общество», «новый мировой порядок», «битва
© А.И.Неклесса, 2002
6
цивилизаций» — таковы красочные ярлыки и этикетки смены эпох,
которые пленяют воображение, зримо свидетельствуют о близости
«нового неба и новой земли», о вступлении в свои права мира третье-
го тысячелетия.
Но вот парадокс — еще на заре XX столетия многие из перечис-
ленных выше понятий, быть может слегка завуалированные, уже бы-
ли в ходу и будоражили утренний сон жителей юного века.
Вудро Вильсон, американский президент-провидец, опустивший
занавес над драмой Первой мировой войны, провозглашал основным
содержанием века пришествие нового мирового порядка: «Нынеш-
ний век... является веком, отвергающим стандарты национального
эгоизма, ранее правившего сообществами наций, и требует, чтобы
они дали дорогу новому порядку вещей...» Он обозначал цели миро-
вой политики в выражениях, которые звучат для нас, современников
событий в Ираке, на Балканах, в Афганистане, вполне привычно и
даже слегка банально. Но эти же слова в свое время буквально по-
трясали и шокировали современников. Так, 4 июля 1918 г. Вильсон
призвал к «уничтожению любой деспотической державы, где бы
та ни находилась, которая могла бы самостоятельно, тайно и по соб-
ственному усмотрению нарушать мир во всем мире, а если таковая в
настоящее время не может быть уничтожена, то она, по крайней ме-
ре, должна быть приведена в состояние полнейшего бессилия». И
еще один знаменательный его тезис: «Мы не ограничиваем нашу го-
рячую приверженность принципам личной свободы и беспрепятст-
венного развития лишь теми событиями и переменами в междуна-
родных делах, которые имеют отношение исключительно к нам. Мы
испытываем эти чувства всегда, когда имеется народ, пытающийся
пройти по трудному пути независимости и справедливости».
Драматические события начала XX столетия — века взлета и паде-
ния великих идеологий, идущих на смену религиям и конфессиям, —
провоцировали появление разнообразных футуристических схем
мироустройства. Безумные идеи зарождались и плодоносили не
только в физике. С планами установления нового всемирного поряд-
ка выступил Владимир Ленин, добившийся создания намеренно ли-
шенного национальной специфики Союза Советских Социалистиче-
ских Республик; Лев Троцкий, выдвинувший идею заливающей зем-
ной шар потопом «мировой, перманентной революции»; Сунь Ятсен,
примерно в те же годы замысливший Большой промышленный план,
чреватый мировой гегемонией Китая. Л вскоре Бенито Муссолини
и Адольф Гитлер внесли свои «мечты и звуки» в мелодику ново-
го порядка, которая обрела свои обертоны, зазвучав как Fascio и
Ordnung...
Арнольд Тойнби в переломном 1939 г. заговорил о конце совре-
менности и наступлении эры социального Постмодерна, датируя
7
этот исторический рубеж сначала временем окончания мировой
войны (она тогда еще не была первой), а затем отодвинул его даже к
70-м годам XIX столетия. К началу XX в. индустриализм разорвал
национальные рамки, «индустриальная система стала резко наращи-
вать свою активность, так что размах ее деятельности обрел гло-
бальный характер, тогда как система национализма стала проникать
вглубь, в сознание национальных меньшинств, побуждая их к созда-
нию своих собственных суверенных национальных государств, хотя
те вопреки проектам их лидеров порой не только не были способны
оформиться в великие державы, но и были не в состоянии образовать
даже малые экономически, политически и культурно независимые
государства».
Во времена социальной трансформации, как и в эпоху Средневе-
ковья, человек вновь начинает осознавать себя частью более широ-
кой общности, чем пределы национального государства. Вполне в
духе и слоге нынешних дискуссий Тойнби связывал этот новый ста-
тус реальности с переходом от национально-государственного миро-
устройства к политике, учитывающей общемировой характер поли-
тических процессов. И он же размышляет о сценариях «столкно-
вения культур» (clash of cultures).
Наконец, о наступлении конца истории (правда, в категориях,
в чем-то прямо противоположных предложенным позже Френси-
сом Фукуямой), о рождении нового, постхристианского мира
размышлял в годы русской революции философ Василий Розанов:
«...„продолжение всемирной истории" сделалось невозможно и
„как-то незачем". „Куда ты идешь, всемирная история?" — „Я —
не иду, а как-то бреду. Я — заблудилась". Это — апокалипсис».
Слово было произнесено. Розанов, кажется, первым в XX столе-
тии сформулировал дерзкие и сакраментальные словосочетания, к
концу века ставшие, однако, будничными ярлыками и расхожими
этикетками: и «апокалипсис — начался», и «конец христианских
времен», и, к слову сказать, «над Россией опустился железный за-
навес».
★ ★ ★
В 90-е годы ушедшего столетия, после исчезновения с политиче-
ской карты мира СССР, глобальная ситуация, вопреки многочислен-
ным прогнозам и ожиданиям, отнюдь не стала более благостной. На-
против, став другой, она обнажила незалеченные раны, незаметные
прежде глубины и изломы. На фоне неумолимо приближавшегося fin
de millennium постепенно меркли несбывшиеся мечты, иллюзии и
ложные зори. Сохранение миропорядка становилось все более акту-
альной, но и более сложной задачей. И вот уже наряду с рациональ-
ным оптимизмом в духе фукуямовского «окончания истории» начал
8
приоткрываться некий сумеречный горизонт, казалось бы, навсегда
изжитого, первобытного ужаса перед разверзающимися историче-
скими безднами.
Интеллектуальные и духовные лидеры заговорили о наступлении
периода «глобальной смуты», о грядущем «столкновении цивилиза-
ций», о движении общества к новому тоталитаризму или неосредне-
вековью, о реальной угрозе демократии со стороны неограниченных
в своем беспределе либерализма и рыночной стихии, о грядущей
«неоархаизации» мира и пришествии нового варварства. События
рубежа тысячелетий, когда столь обыденными для слуха становятся
словосочетания «гуманитарная катастрофа», «геноцид», «принужде-
ние к миру», явно разрушали прежние футурологические клише, ри-
суя весьма драматичный образ наступившего века.
В XI энциклике папы Иоанна Павла II «Евангелие жизни»
(март 1995 г.) современная цивилизация подверглась необычайно
суровой критике как колыбель «культуры смерти». Государства
западного мира, констатирует понтифик, изменили своим демо-
кратическим принципам и движутся к тоталитаризму, а демокра-
тия становится всего лишь мифом и прикрытием безнравственно-
сти.
Еще одно проявление если не исторического пессимизма, то впол-
не отчетливой обеспокоенности прозвучало из уст Джорджа Сороса.
Известный, а главное — хорошо информированный финансист и фи-
лантроп в работе «Свобода и ее границы» приходит к следующему
настораживающему и для многих неожиданному в его устах выводу:
«Я сделал состояние на мировых финансовых рынках и тем не менее
сегодня опасаюсь, что бесконтрольный капитализм и распростране-
ние рыночных ценностей на все сферы жизни ставят под угрозу бу-
дущее нашего открытого и демократического общества. Сегодня
главный враг открытого общества — уже не коммунистическая, но
капиталистическая угроза».
Так на наших глазах совершается кардинальная переоценка
ситуации, складывающейся на планете, происходит пересмотр мно-
гих актуальных и по сей день концептов, уверенно предлагавшихся
еще недавно прогнозов и решений, их ревизия с неклассических,
фундаменталистских, радикальных, эсхатологических, экологиче-
ских и качественно новых мировоззренческих позиций. Загадоч-
ный грядущий мировой порядок постепенно начинает восприни-
маться не столько как оптимистичная схема мироустройства, сколь-
ко как постмодернистская idea fix (не без стойкого привкуса уто-
пизма), во многих обличиях и под различными покровами смущав-
шая умы и охватывавшая народы на протяжении всего ушедшего
столетия.
9
* * *
Современные трактовки глобализации нередко являются своего
рода fables convenues. Так, глобальная экономика, в сущности, не
есть некое универсальное предприятие всех стран и народов планеты.
В этой области бытует много расхожих штампов и мифов, которые,
однако, не вполне подтверждаются статистикой, а иной раз прямо
противоречат ей. Это касается, например, представлений о последо-
вательном росте внешнеторгового оборота по отношению к произ-
водству, об увеличении доли вывоза капитала (относительно ВВП)
либо интенсивности и свободы движения трудовых ресурсов. На са-
мом же деле и удельный вес внешнеторгового оборота, и доля вывоза
капитала (что уж говорить о свободном движении трудовых ресур-
сов!) достигли пика непосредственно перед Первой мировой войной.
Затем динамика этих показателей шла по синусоиде, дважды снижа-
ясь после мировых войн и снова достигая максимума уже в наши дни.
На планете тем временем происходила не столько экономическая
конвергенция (коррелятом которой могло бы служить политическое
и социальное единение планетарного сообщества в духе основного
лозунга Нового времени: liberte, egalite, fraternite), сколько унифи-
кация определенных правил игры, обеспечение прозрачности эконо-
мического пространства, становление мировой финансовой, комму-
никационной и информационной сети, а также отлаживание дейст-
венной системы глобального контроля за структурой и распределе-
нием мирового дохода.
Параллельно набирает обороты процесс, который можно было бы
охарактеризовать как новый регионализм: формирование макроре-
гиональных «больших пространств» на фоне геоэкономического рас-
слоения мира, умножение социально-экономических коалиций и
союзов (подобно тому как во времена «зональной глобализации»
мир поделили границы колониальных империй или позднее — воен-
но-политических блоков). Но главным обстоятельством времени яв-
ляется находящаяся в становлении система, по выразительному и
четкому определению Збигнева Бзежинского, «глобального плани-
рования и долгосрочного перераспределения ресурсов». Современ-
ная глобализация, таким образом, — это не мировая экономика и не
объединение наций в планетарное гражданское общество, а скорее
реализуемая претензия на управление планетой. Понятно, что цели и
методы установления подобной системы не могут ограничиваться
лишь хозяйственной сферой.
Так в результате череды социальных и политических катаклизмов
конца XX в. перед человечеством открылись неведомые ранее гори-
зонты и был заложен фундамент новой исторической конструкции.
В 1990 г. первый президент СССР М.С.Горбачев четко определил
каркас «здания новой цивилизации» и внятно сформулировал «идею,
овладевающую умами на пороге XXI столетия. Это идея вселенского
единства... Альфа и омега нового мирового порядка — терпимость».
Однако уже в середине десятилетия он меланхолично заметил, что
10
«мы сегодня скорее понимаем, каким новый порядок не должен быть,
чем знаем, каким он станет».
* * *
Оглядываясь назад, понимаешь, что предшествующая эпоха, мир
Нового времени достиг своей вершины, своей глобализации (хотя
данное определение и не получило в ту пору распространения) где-
то между Берлинской конференцией, определившей принципы раз-
дела обитаемого пространства планеты, и Первой мировой войной,
после которой, собственно, и возникла тема «нового порядка» как
неизбежная череда вариаций планетарной конструкции, идущей на
смену миру Нового времени: в ее версальском варианте с приложе-
нием Лиги Наций; в виде российской версии коммунистического со-
общества или в образе корпоративной модели социального мироуст-
ройства (в той или иной мере апробированной в Италии, Испании,
Португалии, Финляндии, Румынии, Болгарии) или в германском
опыте мирового строительства, хотя и краткосрочного, но глубоко
врезавшегося в историческую память человечества, затем — пестро-
го социального дизайна «третьего мира», этого «третьего сословия
наших дней» (по выражению Альфреда Сови), и, наконец, в ялтин-
ско-хельсинкском позолоченном мирке второй половины XX в.,
увенчанного ООН и прошедшего под знаком биполярной опреде-
ленности.
Фаустовское «Остановись, мгновение!», казалось, было готово
сорваться с уст человечества, когда в конце века возникла тема Но-
вого мирового порядка с заглавной буквы в русле торжества идей
либерализма, демократии и американоцентричных схем современ-
ной эпохи. «Это поистине замечательная идея — новый мировой по-
рядок, в рамках которого народы могут объединиться друг с другом
ради общей цели, для реализации единой устремленности человече-
ства к миру и безопасности, свободе и правопорядку», — заявлял
в 1991 г. 41-й президент США Джордж Буш, добавив при этом:
«Аишь Соединенные Штаты обладают необходимой моральной
убежденностью и реальными средствами для поддержания его
(нового миропорядка. — А.Н.)». А 42-й президент США Уильям
Клинтон в 1998 г. уточнил: «Прогресс свободы сделал это столетие
американским веком. С Божьей помощью... мы сделаем XXI век Но-
вым американским веком».
Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построе-
ниях оказывается шире умозрительных конструкций и непредска-
зуемее политически мотивированных прогнозов. С ростом значимых
для человечества видов риска все чаще возникает вопрос: не станет
ли «американский век» очередной преходящей версией Нового мира,
еще одной по-своему удобной утопией, скрывающей истинное, глу-
11
боко драматичное развитие событий на планете? И вот уже наряду с
моделью исторически продолжительного доминирования однопо-
люсной схемы мирового строя во главе с Соединенными Штатами с
пристальным вниманием рассматривается пока еще смутный облик
следующего поколения сценариев мироустройства.
Мировое сообщество, по сути, оказалось перед фундаментальной
дилеммой: императив создания комплексной системы глобальной
безопасности, «ориентированной на новый орган всемирно-полити-
ческой власти» (3.Бжезинский), или переход к неклассическим сце-
нариям нестатичной или даже стохастичной системы мировых отно-
шений? А их в футурологическом ящике Пандоры совсем немало: ве-
роятность контрнаступления административных и мобилизацион-
ных проектов; перспективы развития глобального финансово-
экономического кризиса с последующим кардинальным изменением
основ социального строя; превращение терроризма в универсальную
антисистему; радикальный отход некоторых ядерных держав от су-
ществующих «правил игры»; демонстрационное использование (или
уверенная угроза использования) оружия массового поражения;
растущая вероятность той или иной формы ядерного инцидента;
центробежная и универсальная децентрализация международного
сообщества и т.д.
Существуют и гораздо менее распространенные в общественном
сознании ориенталистские схемы обустройства мира Постмодерна —
от исламистских, квазифундаменталистских проектов до разнообраз-
ных концептов, связанных с темой приближения «века Китая».
С ростом числа несостоявшихся государств проявилась также веро-
ятность глобальной альтернативы цивилизации: возможность распе-
чатывания запретных кодов антиистории, освобождения социально-
го хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андегра-
унда, утверждающего на планете причудливый строй новой мировой
анархии...
* * *
Кризис культуры Большого Модерна назревал не один год и не
одно десятилетие. Однако вся триада социальных проектов века —
коммунизм, фашизм, глобализм — по мере своего развертывания
проявляла внутреннюю ущербность, трансформируясь из утопий в
антиутопии. Символом же фундаментальной метаморфозы совре-
менной цивилизации стали трагические события 11 сентября 2001 г.
в США.
Социальная организация в ее нынешней версии, проявив перед
лицом анонимной агрессии сначала впечатляющую беспомощность, а
затем предприняв энергичную попытку возмездия, вместе с тем про-
демонстрировала неадекватность всего корпуса идеологем, институ-
12
тов, систем управления и безопасности характеру новой реальности
и исходящих от нее угроз. Мировой андеграунд, многоликий и мно-
гомерный, эффектный и неуловимый, постепенно стал влиятельным
участником игр на глобальной шахматной доске. Системный терро-
ризм — это своего рода стиль жизни, освобожденной от пут прежней
культуры и морали; его субстрат — конгломерат фрустрированных,
испытавших культурный шок персонажей и организационных ком-
понентов прежнего мира, прямо и косвенно управляемых представи-
телями новой культуры. Причем в специфичной слабоформализо-
ванной среде «сетевого сообщества», широко использующего меха-
низмы манипулирования, реальный генезис события невозможно ус-
тановить с полной уверенностью в его истинности, даже определив
исполнителей.
Социальная механика Старого мира, реализовав на пике своего
развития код индивидуации и проект создания на земле (пусть в ог-
раниченном масштабе) «позолоченного века», тем не менее потерпе-
ла фиаско, оказавшись не в состоянии разрешить центральный во-
прос — о человеческой свободе и ее горизонтах. И как результат —
не смогла предложить обществу полномасштабный механизм обес-
печения безопасности, не превращающий членов этого общества в
заложников той или иной тоталитарной тенденции. Дилемма свобо-
ды стала ключевой проблемой нового века: оказалось, что механиз-
мы безопасности цивилизации равно зависят как от технического
совершенства имеющихся в ее распоряжении инструментов и проце-
дур, так и от мировоззрения активно действующей личности, от со-
стояния человеческой психики и морали.
Секуляризация в ряде своих аспектов обернулась стерилизацией
прежнего мироощущения, культурных начал христианской цивили-
зации. Ее логика с неизбежностью предопределяла легализацию
иных кодов бытия, в том числе заметно отличающихся от господ-
ствующей культуры по степени пассионарности и формам социаль-
ной активности. В итоге вместо оптимистичного сценария благост-
ного конца истории или пессимистичного, планетарного столкнове-
ния цивилизаций, наблюдается смещение времен и цивилизационное
истощение — вертикальный — от небес до бездны — культурный раз-
лом, через трещину которого проглядывает иной мир, с новыми за-
конами социального бытия и собственной шкалой ценностей.
В пространстве исторического действия возник новый субъект,
творящий собственную реальность, — свободно действующая лич-
ность, отсеченная от прежних культурных корней. Этот энергичный
человек, вдохновленный открывшимися ему горизонтами и ощу-
щающий себя (независимо от форм включенности в прежнюю сис-
тему) элитой Нового мира, способен безжалостно распорядиться
своей и чужой свободой, действуя как с той, так и с другой стороны
13
социальной иерархии. При этом диалог подобных индивидов и пас-
сионарных групп различных толков ведется через головы других лю-
дей, психологически воспринимаемых как безликий хор статистов.
Гибкость и неподконтрольность, принципиальная непубличность
действий неформальной, но влиятельной элиты, не нуждающейся в
институционализации своих социальных претензий (по крайней ме-
ре в прежнем смысле этого понятия), проявляется во внешней ирра-
циональности, анонимности, эзотеричности семантики социальных
связей. Субъекты этих взаимоотношений, действующие поверх
прежних социальных конструкций, подвергаются обвинениям в
произвольном толковании закона и прямом пренебрежении им, в ге-
гемонизме и терроризме; однако они не столько подавляют, сколько
игнорируют институты публичной политики и демократии, утрачи-
вающие прежнее значение, обретающие в меняющейся социальной
среде черты маргинальности.
Культурный шок вызывает обостренное ощущение утрачиваемых
ценностей, подчас сопровождаемое ностальгией по прежнему миро-
порядку. Шок, травма, кризис в качестве лицевой стороны медали
дают шанс на преодоление социальной инерции, на радикальное об-
новление и решение давно назревших, но не решаемых в привычной
системе координат проблем. Однако результатом потрясений неред-
ко становятся также надлом, инволюция, гибель. Через пятьсот лет
после открытия Нового Света люди обнаружили порог и медные
врата Нового мира. Его символические сторожевые башни — герку-
лесовы столбы игр современности — сейчас повержены в прах.
Имеющаяся же в нашем распоряжении картография пространств и
горизонтов нового века обрывочна и неточна, порой прямо ошибоч-
на. И все же в этой зыбкой, динамичной среде цивилизация должна
удержать свои начала, обретя новую кожу, либо раствориться в сти-
хии иного порядка вещей. Перейдя из мира, совершившего чудо-
вищные ошибки, но стремившегося вознести цену человека, к много-
людному обществу, где жизнь будет цениться дешевле, чем в неволь-
ничьих империях древности, — она просто не будет стоить ничего.
А.И.Неклесса
Часть
первая
ГЛОБАЛИЗМ
как ФЕНОМЕН
и кик
МИРОВОЗЗРЕНИЕ
ПОСТМОДЕРН КАК ФЕНОМЕН
ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ
А.И.Неклесса
НЕОПОЗНАННАЯ КУЛЬТУРА.
ГНОСТИЧЕСКИЕ КОРНИ ПОСТСОВРЕМЕННОСТИ
Смотри, как колеблется на оси потрясенный весь мир;
смотри, как земля и море во всей их необъятности,
и небо со своим глубоким сводом, и вся природа
дрожит в надежде на грядущий век.
Вергилий
Как начало XX столетия, так и рубеж нового миллениума плавно
сместился на год — общественная психея и магия круглых цифр ока-
зались сильнее научных аргументов, и обогнувшая глобус красочная
встреча нового тысячелетия прошла с той же упорной аберрацией
математической логики. В конце концов, сроки исполняются людь-
ми, подчас — не слишком прилежно.
2000 год задолго до его наступления обрел шлейф эйфорических
ожиданий, многообразных опасений, конспирологических проро-
честв, эффектных и нередко фантазийных прогнозов, равно как и не
слишком уж хитрых, но порою остроумных коммерческих проектов,
©А.И.Неклесса, 2002
17
наиболее успешным из которых стала, пожалуй, «проблема 2000 го-
да». К этой черте истории тянулись, по ней мерили многочисленные
внятные и невнятные сценарии, сравнивали расчеты, строили планы.
Впрочем, при желании отсчет канунов можно было смело сдвигать
еще дальше — вплоть до 1992 г., обладавшего собственной полновес-
ной магией смыслов. Да и 1989 г., отпраздновавший небольшой сдво-
енный юбилей — два столетия эры «свободы, равенства и братства»,
не прошел бесследно, поразив воображение современников катего-
ричностью образа занавеса истории. На этом динамичном фоне
официальный рубеж третьего тысячелетия — 2001 год (помеченный
в свое время гениальным Стэнли Кубриком) выглядел достаточно
скромной и формальной вехой в ряду прожитых человечеством лет.
И встреча его в целом прошла тихо и незаметно. Начало века, а заод-
но и новой эпохи было перенесено на сентябрь.
Перейдя невидимый Рубикон, мы наконец вдохнули воздух ново-
го века, вопрос лишь в масштабах перемен, а не в их наличии. Однако
суть совершающихся на планете драматичных событий, на наш
взгляд, не может быть исчерпывающе объяснена борьбой между хо-
рошо известными идеологиями, религиями, цивилизациями, — ско-
рее это прямое столкновение с будущим, с непознанным Новым ми-
ром, противопоставившим себя уходящей в Лету культуре. На исто-
рических подмостках кризису двухтысячелетней цивилизации, ее
«немой борьбе» с невесть откуда взявшимися безликими, неотчетли-
выми персонажами противостоят попытка нового прочтения ее начал
и одновременно кристаллизация совсем иной системы ценностей.
За пределом конца истории
Истории как науки нет, есть только свойство
угадывания (интуитивного понимания) того, что в
действительности имело место. Для исторического
. видения фактические данные— это всегда символы.
Освальд Шпенглер
С приметами исторической новизны человечество соприкасается
теперь повсеместно и постоянно, причем обостренно ощущают это
свойство времени уже не только жители постсоветского пространст-
ва. Кризис цивилизации, мировоззренческая революция, социальная
и экономическая реформация, поиск нового миропорядка — все это
было содержанием ушедшего века, однако век новый не слишком
медлит добавить к данному перечню свою специфику и нелицепри-
ятные сюрпризы.
Между тем, сталкиваясь с радикальностью происходящих на пла-
нете изменений, тем более с их динамичным горизонтом, невольно
немеешь, ощущая отсутствие адекватных названий, ярлыков, опре-
18
делений для подспудно или взрывчато возникающей феноменологии.
Потому, наверное, в последние десятилетия так обильно плодились
приставки «пост», «нео», «анти», фиксирующие новизну, но, в сущ-
ности, ничего не говорящие о ее сути. Даже привычный терминоло-
гический набор: постиндустриальное и информационное общество,
социальный постмодерн и новый мировой порядок, конец истории и
столкновение цивилизаций — все это напоминает скорее ярмарку
тщеславия, чем пророческий дар.
В этом ряду существует, однако, понятие, которое с каждым го-
дом становится все более многогранным, полифоничным, неодно-
значным. Это явление — глобализация. Лишь с недавних пор осозна-
ется различие между глобализацией как тенденцией, определяемой
мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать
себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным ци-
вилизационным стандартом1, мировоззрением, имеющим теневые
стороны и порождающим собственную антитезу — антитоталитар-
ный порыв, предполагающий право на собственное прочтение буду-
щего, — идеологию и движение антиглобализма. Общественное
сознание, кажется, уяснило для себя реальность этого последнего
мазка кисти века, уже балансируя на грани эпох.
Несмотря на суженный и частично окарикатуренный масс-медиа
образ, антиглобализм стремительно заполняет некий социальный и
идеологический вакуум, доставшийся ему в наследство от прежних
популяций антифашизма и антикоммунизма, хотя сам феномен вро-
де бы поднимается на дрожжах многоликого левого движения.
Правда, в новых пространствах рамки прежней оппозиции ощутимо
смещаются: в ряде акций, например, совместно участвовали такие
непримиримые прежде враги, как анархисты и «скинхэды». Все же
мегаломаничность и недружественность по отношению к человеку
конструкций глобального капитализма скорее ощущается (или про-
гревается), чем осознается и просчитывается, еще раз свидетельст-
вуя о пестром, разноликом характере и составе этого движения про-
теста.
Интеллектуальный и политический круг «детей Сиэтла» пред-
ставляют сегодня прославленный сокрушитель одного отдельно взя-
того «Макдональдса» французский фермер Жозе Бове и его соотече-
ственница-соратница Сьюзен Джордж, автор культового в данной
среде романа-антиутопии «Рапорт Лугано» словенский философ
Славой Жижек, бельгиец Ноель Годен, практический инициатор
«тортовой войны» и автор ее теоретического обоснования «Торт и
наказание», мексиканский партизан субкоманданте «Тата» Маркос,
автор трактата о «Четвертой мировой войне» и знаменитый
«шестидесятник» Режи Дебре... Из «симпатизантов» можно назвать
экономистов Фредерика Джеймсона и лауреата Нобелевской пре-
мии Джеймса Тобина, автора знаменитого проекта, предлагающе-
го обложить налогом финансовые трансакции, писателя Габриеля
Гарсиа Маркеса и кинорежиссера Оливера Стоуна, актеров Сьюзен
19
Сарандон и Тима Роббинса. Основные организации современных
антиглобалистов: «Глобальное движение людей» (400 филиалов),
«АТТАК»,«Черныйблок» («Антикапиталистическийблок»),«Ябаста»,
хакерское движение «Хактивист», а также система электронного
обмена информацией «Индимедиа».
Антиглобализм, однако, не совсем то, что предполагает его карна-
вальный образ, предстающий на экранах TV, страницах газет и
глянцевых журналов. Но и в этом случае после событий в Генуе в
июле 2001 г. во время саммита «восьмерки» антиглобализм уже не
воспринимается просто как хэппенинг, праздничное шоу анархистов
и маргиналов, но, скорее, как спонтанный, эмоциональный ответ
части общества на культурный шок Нового мира, на вызревание в
нем определенных тенденций, ответ, в котором присутствует также
«второе дно». Тем более что на протяжении последних десятиле-
тий XX в., пусть менее зрелищно и громко, развивался своего рода
правый антиглобализм, вершина айсберга которого представлена
так называемой «милицией» (militia, vigilantes) в США и политиче-
ским усилением ультраправых консерваторов в Европе (наиболее
яркий пример тому — Австрия). Да и первое породившее традицию
антиглобалистское действо 1999 г. в Сиэтле в значительной мере бы-
ло организовано и спонсировано отнюдь не радикалами, а профсою-
зами США — традиционным оплотом консерватизма.
Влиятельная, хотя и оказавшаяся вне фокуса СМИ, часть движе-
ния антиглобализма, — религиозные лидеры и организации, острее
других ощущающие глубину развертывающегося цивилизационного
кризиса. О распространении в мире «культуры смерти», подрываю-
щей основы общемировой цивилизации и грозящей новым тоталита-
ризмом, предупреждал в конце ушедшего века папа Иоанн Павел II.
Выступая против тревожных аспектов глобализации, ее «структур-
ных корней» и заложенных в них кодов социальной несправедливо-
сти, понтифик заявил: «Поскольку... глобализация руководствуется
законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последст-
вия могут быть только негативными. Таковы, к примеру, подход к
экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих
общественных служб; разрушение окружающей среды, природы;
рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конку-
ренция, ставящая бедные нации в положение еще большей унижен-
ности»2.
Идеология и практика глобального капитализма, особенно в фор-
ме «вашингтонского консенсуса», весьма неоднозначно воспринима-
ется также большинством лидеров «третьего мира», диапазон актив-
ных критиков — от руководителей Ирана до премьер-министра
Малайзии. Помимо претензий на мировую гегемонию критике под-
вергаются результаты двадцатилетнего эксперимента по реализации
программ структурной адаптации и финансовой стабилизации, раз-
работанных Международным валютным фондом и Мировым банком.
Широко пропагандировавшиеся в развивающихся странах, эти про-
20
граммы оказались более чем двусмысленными, приведя, по сути, к
созданию устойчивого механизма сжатия внутреннего потребления
и форсированного изъятия природных ресурсов по низким ценам, в
то время как доходы от этих операций шли на выплату практически
неубывающего внешнего долга.
Однако параллельно с легальным протестом «третьего мира» про-
тив гримас глобализма на зыбких пространствах мирового андегра-
унда процветает также «иной формат» антиглобалистской риторики
и энергичной агрессивной практики. Исходящие из этой социальной
бездны флюиды питают новое поколение антицивилизационных
идеологем и террористических организаций, провоцирующих свои-
ми действиями нарастание репрессалий и легализацию нового, жест-
кого формата международных отношений.
Сейчас ряд фактов и положений, связанных с привычным поняти-
ем глобализации, не вызывавших ранее ни вопросов, ни возражений,
явно начинает восприниматься по-иному, вызывая и серьезные во-
просы, и не менее серьезные контрположения. Антиглобализм вы-
ступает как часть гораздо более широкого феномена, как мутант но-
вой, непознанной культуры; его корни лежат в «младом, незнакомом
племени» Нового мира — плеяде сетевых организаций. Пионеры
«эклектичного племени» пока напоминают неуклюжего ребенка,
учащегося ходить, однако эти «дети» могут стать культурными ге-
роями наступившего века, сражающимися с очередным обличьем
гидры тоталитаризма. Но и сами они способны обратиться в разно-
видность многоголового дракона, пожирающего цивилизацию и во-
царяющегося затем в мире неоархаики. Пируэты монструозного
глобализма и балансирующего на грани терроризма антиглобализ-
ма порой напоминают затейливые движения «нанайских борцов»,
скрывающих под своими пестрыми одеждами некую темную тайну
XXI в., секрет, губительный для современной цивилизации, шаг за
шагом сходящей с исторической сцены в маргинальное небытие. Од-
нако именно это ощущение «свежей крови» и будущего мейнстрима
привлекает сейчас в «сетевую культуру» самые разные силы, стре-
мящиеся повлиять на судьбу крикливого малыша.
Образ Нового мира, его будущий социальный статус тем не менее
остаются загадкой, которая, наподобие знаменитых чань-буддий-
ских коанов, не имеет однозначного ответа. Глобализм, равно как и
антиглобализм, подчас демонстрирует совершенно неожиданные
конфигурации прежних сил и течений, объединяя, казалось бы, не-
соединимое и разводя близкое. Тайна этой причудливой геометрии
истории связана с какой-то иной, нежели привычная нам, системой
мировых координат. Однако вопрос, что находится в фокусе ин-
стинктивной, столь неровной, какофоничной реакции на реалии и
эманации глобализма, что вообще скрывается под этим простым и
звучным определением, остается открытым.
21
Постсовременная цивилизация
При демократии власть — это влияние...
Но в чистейшей форме такое влияние
может заключаться просто в тихом совете...
Фредерик Форсайт
В наши дни дискуссия о постсовременной цивилизации или даже
более общее и менее обязывающее обсуждение нового цивилизаци-
онного контекста могут оказаться как тривиальной данью духу пе-
ремен, так и чрезвычайно взрывчатой, революционной темой. Весь
смысл состоит, по-видимому, в том, что понимать под «постсовре-
менной цивилизацией» (postmodern civilization). Если просто оче-
редное обновление христианской, все еще (по своим культурным
основам) христианской цивилизации, то подобные процессы уже не
раз и не два происходили на протяжении последних двух тысячеле-
тий. Если же в это словосочетание вкладывать буквальный смысл
появления на Земле признаков какой-то иной цивилизации, то мы,
конечно, присутствуем при революционном и вполне драматичном
явлении.
Между тем наше понимание проблемы именно таково. Более того,
речь, видимо, идет о зарождении новой цивилизации не только в том
широком смысле, который был привнесен в данное понятие в кон-
це XIX в., — как тема культурно-исторических типов обществ, что
позволило, например, Арнольду Тойнби насчитать 22 цивилизации,
но и в русле гораздо более узкого, хотя и универсального словоупот-
ребления этого термина, идущего от Мирабо. Правда, здесь мы
вплотную приближаемся к парадоксу, неизбежно трансцендируя
и переосмысливая прежнее значение, безнадежно запертое в триаде
«дикость—варварство—цивилизация», предполагая возможность
некоего таинственного четвертого состояния общества.
С подобной точки зрения всю историю цивилизации в конечном
счете можно свести к двум гигантским периодам. Один — возникно-
вение и развитие -рафинированных культур Древнего мира, причем
как восточных, так и античных, т.е. всего того разнообразия, кото-
рое можно объединить понятием традиционная цивилизация (тра-
диционная культура). И второй— это христианская цивилизация
(культура Большого Модерна). Именно данная форма человеческо-
го общежития пребывает сейчас в состоянии системного кризиса и
трансмутации.
Христианская цивилизация развивалась, отвечая особому статусу
человека, создавая для него соответствующую среду действия. Но
при этом новое мироощущение, мятущийся дух, оплодотворяя и
трансформируя прежнюю Ойкумену, не раз и не два срывался в дол-
гий и затяжной кризис. В результате вектор развития «цивилиза-
ции — обретаемая человеком свобода — оборачивается мерой фор-
мального могущества и оказывается двусмысленным. Кризис куль-
22
туры, несовпадение траектории внутреннего мира человека с техни-
ческими возможностями и границами общественного развития пред-
определили разрыв социальной ткани, одновременно усилив пред-
чувствие исторической метаморфозы.
Анализ глобальной трансформации цивилизации составляет в на-
стоящее время одно из основных направлений социогуманитарных
наук, тем более что ее коррозия грозит превратить современный мир
в хаотизированный калейдоскоп, мятущийся в поисках нового по-
рядка. И дело не только в открывающихся горизонтах и столкнове-
нии социальных моделей. Надо ли особо отмечать, что с ростом мо-
щи цивилизации повышается уровень и разнообразие сопутствую-
щих ей рисков, а элементы высокоорганизованной системы особенно
опасны именно в момент ее кризиса?
Многообразная, порой слишком многообразная и турбулентная,
феноменология перемен вполне способна растворить в массе ярких,
но второстепенных деталей свое типологическое своеобразие. А оно
между тем несомненно. В начале третьего миллениума обнаружива-
ется присутствие на планете двух сопоставимых по своим возможно-
стям смыслообразующих клише, двух кодов управления, их конку-
ренция и симбиоз.
Одна система, привычная и явная, связана с публичной политикой
и национально-государственным устройством. Ее можно было бы
назвать политической, но лучше, наверное, определить как легитим-
ную или административно-политическую власть, ибо любые системы
управления глобального масштаба в конечном счете — политические.
И второй тип мирового управления — находящаяся в становлении,
обезличенная транснациональная система разнообразных НПО и
ТНК, которую по аналогии можно бы считать экономической, но
тут нужен какой-то семантический сдвиг, и уместнее слова «эконо-
мистичная» или «геоэкономическая», поскольку речь идет именно о
системе управления и власти организаций, а не просто о хозяйствен-
ной деятельности. Иначе говоря, рассматривается нечто, что содер-
жит властные функции, далеко выходящие за рамки самых сложных
производственных и рыночных связей, и относится к политической
стороне жизни общества. Есть еще и такое значительное и масштаб-
ное по своему смыслу определение — «денежный строй».
Это, однако же, весьма общая схема, внутри которой существуют
специфические коллизии. К примеру, международные организации
неоднородны: коррозия национально-государственной системы за-
хватывает также интернациональные бюрократические структуры,
особенно прежнего, послевоенного поколения, наподобие ООН и
связанных с нею учреждений. Одновременно проявляется неодно-
родный характер экономической среды, ее «двухъярусность». Это
уже более сложная и гораздо менее отрефлексированная коллизия.
В XX в. отчетливо проявилась тенденция к слиянию политических
проблем с экономическими, стремление установить перманентный
контроль над экономической деятельностью, реализовать в этой
23
сфере тот или иной грандиозный управленческий проект. Методы
хозяйствования при этом существенно разнились: от явных, грубых
форм администрирования, свойственных социалистической и кор-
поративной моделям государственности, до гораздо более гибких
форм косвенного управления, проклюнувшихся в системах финансо-
вого контроля или в некоторых тенденциях развития современного
поколения ТНК. Так что наряду с «витринным» конфликтом XX в.
между «социализмом» и «капитализмом» на протяжении всего сто-
летия развивался гораздо менее очевидный, но, пожалуй, более уни-
версальный процесс подавления экономического многоголосья, ком-
прометации экономического либерализма, введения в эту сферу раз-
нообразных форм контроля и управления3.
Выстраиваемый таким образом миропорядок обладает заметной
ригидностью социальной конструкции, представляя (вполне в русле
просвещенческой парадигмы) скорее механизм, чем организм. Меж-
ду тем в окружающем нас мире — ив экономике, и в политике — все
более заметную роль играет альтернативная генерация организаци-
онных схем и методов управления — то, что может быть определено
как «сетевая культура» (net culture). В новом, XXI в. ощутимо, под-
час агрессивно, начинают проявляться разнообразные анонимные,
но влиятельные центры силы и действия. При этом непубличная
власть, хорошо владея сложными схемами полифункционального
организационного и хозяйственного управления, постоянно нара-
щивает изощренность и мощь привычных ей финансово-правовых
кодов, проделав впечатляющую эволюцию от господства над мате-
риальными объектами к управлению социальными субъектами, сли-
ваясь таким образом с более привычным контуром власти.
В настоящее время дихотомия, расщепленность пронизывает всю
социальную феноменологию — политическую, экономическую, пра-
вовую, подчеркивая ее транзитный характер. Можно составить об-
ширный реестр близких по своему предмету, но различных по со-
держанию диад, связанных с жизнью современного человека, ука-
зующих на соприсутствие в социальной ткани достаточно несхожих
реальностей. Скажем, гражданское общество и общество массовое;
демократия представительная и управляемая; либерализм, понимае-
мый как свобода и полнота прав личности, и неолиберализм как уни-
версальность ценностей рынка, акцентирующая функциональный
аспект индивида (фактический субъект неолиберализма— не лич-
ность, а предприятие); национальный суверенитет и складывающая-
ся на иных принципах транспарентная система международных свя-
зей и т.д. В экономике же в последние десятилетия проявился столь
широкий спектр характерных новаций, объединяемых, например,
понятием «новая экономика», что сложно даже пытаться их перечис-
лить. Но к экономике мы еще вернемся.
Серьезные трансформационные процессы развиваются в сфере
культуры, чьи глубинные источники, кажется, иссякают. Ее плоды
все чаще рассматриваются как особый интеллектуальный ресурс,
24
своеобразное сырье для информационных и коммерческих проектов.
Основное внимание при этом уделяется не трансценденции бытия, а
аранжированию разнородного материала, стратегическая же цель
видится не в познании смысла жизни, а в ее системной организации.
Соответственно и усилия индивида также направлены не на обрете-
ние полноты личности, а на расширение пространства собственной
актуализации. В результате все культурное наследие человечества
превращается в компоненты эклектичного трансформера a la Lego,
текущие штудии — в бесконечную «игру в бисер» или массовую
культуру, и, как следствие, в мире распространяется феномен фраг-
ментарного, «клипового» сознания. Так что читать толстые романы
теперь не то чтобы не модно, но порой становится почти «физи-
чески» затруднительно. Иначе говоря, происходит декомпозиция
культуры с последующей экстенсивной эксплуатацией ее достиже-
ний (элементов), их произвольной реконструкцией и оптимизацией
в соответствии с той или иной конкретной задачей, случается, про-
тивоположного свойства. К тому же создатель культурного объекта
(или продюсер) нередко заранее учитывает маркетинговую страте-
гию, встраивая ее компоненты непосредственно в художественную
ткань произведения. Последний, хотя, может быть, и не самый яркий
пример тому — две версии фильма «Пёрл-Харбор»: для мировой ау-
дитории и отдельно — для японской, исходя из интересов проката.
Подобные изменения в социальной и культурной жизни можно,
конечно же, объяснять усиливающейся прагматизацией бытия со-
временного человека. Действительно, нередко приходится сталки-
ваться со следующей точкой зрения: долгое время в мире доминйро-
вали ценности, а сейчас начинают превалировать интересы, т.е.
происходит движение от сущности к видимости или в конечном сче-
те простое уплощение современной цивилизации. На первый взгляд
дела обстоят именно таким образом. Однако можно ли всю феноме-
нологию перемен объять подобной рационализацией? Пожалуй, нет.
Это было бы поверхностным прочтением ситуации: помимо очевид-
ного упрощения и даже примитивизации ряда сторон жизни мы име-
ем дело с интенсивным процессом социального творчества, со сме-
ной социальных и культурных ожиданий, с многообразным проявле-
нием некоего энергичного и специфического мироощущения, ориги-
нальным переосмыслением системы взаимоотношений в рамках
триады «человек—мир—Бог».
Попробуем еще раз перечислить реалии современного мироуст-
ройства: феномен массового общества, неолиберализм, управляемая
демократия, поствестфальская система международных отношений,
унификация и транспарентность национальных правовых систем,
элементы глобального управления, сетевые организации, финансо-
вая экономика, виртуальная реальность... Кроме того, ряд достаточ-
но специфичных явлений, связанных с кодексом политкорректности:
от феминизма, утверждения полноты прав сексуальных и любых
других меньшинств, права распоряжаться собственным телом (абор-
ты, фетальная терапия, новые репродуктивные технологии, смена
пола, генетические манипуляции и в перспективе— клонирование)
до начавшейся легализации эвтаназии, легких наркотиков и т.п.
В этом пестром собрании просматривается комплекс понятий, ломаю-
щий ровный горизонт идеалов христианской секуляризации. Ком-
плекс, который базируется не на плоских интересах, а скорее на раз-
ветвленной, глубокой системе каких-то других ценностей, пусть не-
отчетливой, укрытой инерцией жизни и эклектикой повседневности.
Что все это означает? Быть может, дело в том, что обретенная на
пике христианской культуры универсальная свобода в конце концов
предопределила наступление исторического момента легализации
иных кодов бытия. И то, что наблюдается сегодня, есть не что иное,
как неизбежное смещение времен, смешение цивилизации и одича-
ния (но это уже не прежняя цивилизация, как и не прежняя ди-
кость), плавильный тигель нового, синкретичного состояния обще-
ства — альтернативной квазицивилизации, где человеку будет дано
распорядиться своей свободой как никогда и одновременно испы-
тать небывалое угнетение. Вообще складывается парадоксальная на
первый взгляд ситуация, когда дальнейшие материальные успехи с
точки зрения прежней логики истории постепенно лишаются смысла...
Вглядевшись в этот калейдоскоп еще пристальней, мы начинаем
различать, как сквозь расплывающийся фон привычных реалий про-
ступает облик некой неопознанной культуры, и нам остается лишь
распознавать ее, в частности, за сухими политическими и экономи-
ческими феноменами.
Правда, при этом возникают проблемы: с некоторых пор боль-
шинство исследователей инстинктивно избегают делать широкие
обобщения, а социальные явления предпочитают рассматривать в
функциональном ключе, по возможности отдельно от общих тем ми-
ровоззрения и культуры. В свою очередь, короткий горизонт реф-
лексии, утрата вкуса к большим смыслам бытия (в немалой степени
поддерживавшегося традицией богословия) приводит к тому, что
действующие в недрах социума политические и экономические за-
кономерности начинают восприниматься как самостоятельные уни-
версалии, незыблемые в своих основах для всех культур и на все вре-
мена. А происходящие в обществе изменения — как их прямое след-
ствие, чуть ли не механический результат этих процессов. Поэтому,
чтобы увидеть и прочесть новый социальный текст, опознать его
скрытую культурную традицию, приходится отступить на шаг,
вспоминая некоторые распространенные мнения и положения той
поры, когда в обществе еще царила тяга к широким теоретическим
обобщениям.
Но тут веберовская шинель становится тесной. Макс Вебер, как
хорошо известно, затрагивая данную тему, уверенно говорил о про-
тестантских корнях капитализма. Если внимательно прочесть стро-
ки его работ, то можно сделать, пожалуй, лишь одно уточнение —
речь идет не столько о протестантских корнях вообще, сколько о
26
корнях кальвинистских (да еще о влиянии американских пуритан-
ских сект). Разницы на первый взгляд почти никакой, но все же она
фиксирует определенный вектор, который, если следовать ему и
приложить определенные усилия, позволяет отыскать неопознанное
«второе дно» современного мира. Ибо феноменология социального
Постмодерна, по-видимому, и есть реальный пунктир нового кон-
текста, претендующего на роль исторической альтернативы христи-
анской цивилизации. Эта возводимая в недрах современного обще-
ства антропологическая и социальная конструкция имеет весьма
глубокий, гораздо более древний, чем протестантизм, мировоззрен-
ческий фундамент, который, на наш взгляд, принадлежит гности-
цизму. И соответственно прорисовывающийся постхристианский
универсум, чей контур с каждым годом становится все четче, может
быть определен (с точки зрения его начал и постулатов) как гности-
ческий.
Novus Ordo
С Богом можно встретится везде — даже в аду...
Есть только один род места, где встреча с Богом
заведомо невозможна по определению, —
это место воображаемое.
С.С.Аверинцев
Что есть гностицизм, его внутренняя картография применительно
к современному кругу проблем, т.е. к общественному мироустройст-
ву, экономической и политической практике, основам поведения
человека в мире? Каким видится влияние его идей и шире — прису-
щего ему мироощущения на начала культуры и практическую жизнь?
Наконец, какова наиболее соответствующая его духу модель соци-
ального универсума?
Отличительной чертой гностицизма является особый статус мате-
риального мира как области несовершенного, случайного; как про-
странства «плохо сделанного» земного и человеческого космоса, ко-
торому присущи произвол, инволюция и самоотчуждение. Бог обо-
собляется здесь от чуждого ему творения, трансформируясь, по сути,
в Аристотелев перводвижитель; миру же придается тот же механи-
цизм, что и у язычников, нет лишь страха и пиетета перед ним. Ха-
рактерны также абсолютизация роли зла, презумпция отдаленности
и неучастия «светлых сил» в земных делах при близости и активном
соучастии в них «сил темных», а также вытекающий из данной си-
туации деятельный пессимизм.
Кроме того, гностицизму свойствен глубокий, порой онтологич-
ный дуализм, который предопределил специфическую антрополо-
гию. Речь, однако, идет не о сложных кодах соединения разнородно-
го, как, скажем, в дохалкидонской полемике о сочетании двух при-
27
род в Богочеловеке, а о двух породах людей, о двух жестко разде-
ленных слоях человечества: высшем и низшем (избранных и отвер-
женных), являющих собой радикальный, обостренный элитаризм.
Другой «родовой признак» — эзотеризм, эволюция степеней посвя-
щения и практика создания особых структур управления, скрытой
власти, действующей параллельно официальной, но невидимой для
нее; структур, применяемых и используемых также во вполне праг-
матичных целях. Еще одно немаловажное свойство — это, конечно
же, специфическое, абстрактное, системное мышление, стремление к
строительству бесконечных миров, числовых, нумерологических
систем и т.п.
Иначе говоря, гностицизм серьезно подошел к проблеме зла, ре-
шив ее совершенно по-своему, через призму негативного восприятия
вселенной и его умопомраченного творца. Пытаясь отыскать про-
стое (линейное) и понятное (рациональное) решение этой тайны,
адепты учения усложняют по форме, но упрощают по сути и модель
мира, и саму проблему, и ее решение, придавая им какой-то скорее
механистичный, нежели метафизический привкус дурной бесконеч-
ности. И тем самым они вольно или невольно творят представление о
творце и творении редуцированное, жесткое, неблагое. Рискую ска-
зать, что гностицизм — своего рода «упрощенное христианство»,
что, однако, влечет за собой совсем непростые следствия. Но как раз
этой своей стороной данное мировоззрение наиболее близко совре-
менному человеку, развращенному потребительской логикой, эма-
нациями поп-культуры и обожающему именно эффектные упроще-
ния. Особенно если есть возможность заменить реальное усилие ду-
ши необременительными квазимистическими спекуляциями ума
(имеющими к тому же — как и всякое средство для повышения ком-
форта, в данном случае душевного, — коммерческую перспективу4).
Искушение — призрак головокружительного простора для людских
слабостей; гностицизм же в своей основе есть действенная иллюзия и
энергичная попытка достижения истины и свободы без обретения
любви.
Порой создается впечатление, что наиболее характерная черта
данного мироощущения — присущая только ему удивительная смесь
элитаризма и вульгарности (вполне, кстати, отражающая Zeitgeist
эпохи уплощения цивилизации и освобождающейся дикости). Двой-
ственный же характер представления о реальности проявился в раз-
делении людей на настоящих, обладающих гнозисом, что бы под
этим ни подразумевалось, и ненастоящих, имеющих лишь обличье
человека, но являющихся, по существу, разумными животными. Гно-
стический универсум, таким образом, делится на виртуальную сферу
настоящих свойств (сакральный Север) и материальный мир поде-
лок (десакрализованный Юг).
И наконец, главное. Если мир и большинство его обитателей не
вполне настоящие (механические объекты), то и действия в отноше-
нии них лишены реального груза моральной ответственности. Выс-
28
шее состояние этой юдоли зла — «ночь творения», грядущий рас-
пад и аннигиляция, освобождающие избранные души от власти
материи.
Наверное, нельзя не упомянуть еще об одной слишком очевидной
и потому неотчетливой черте гностицизма — о его тяге к христиан-
ству (особенно к наиболее напряженной и интенсивной форме по-
следнего — исихазму), о его двойничестве-оборотничестве, о сопри-
сутствии на одной территории «абсолютной религии», подчас в од-
них и тех же душах и умах. Гностицизм весьма близок христианству
как основной его оппонент, «близнец»; в некоторых случаях разли-
чие кажется столь тонким, словно из сферы субстанции оно перехо-
дит в область акцентов. В Древнем мире гнозис вообще стал своеоб-
разным провозвестником христианского века, зачинателем «осевого
времени», будучи метафизически глубже и деятельнее язычества
традиционных культур. Он свидетельствует о христианстве как пол-
ноценная тень свидетельствует о светиле, он что-то знает о христи-
анской истине, но по слишком многим причинам предпочитает дать
собственный ответ, в котором оказывается разъятой триада свобо-
ды, любви и реализма. Гностик— это безумец, несчастливо сопри-
коснувшийся с отраженной истиной, ставший пленником ее За-
зеркалья.
Адепты «лжеименного» учения подменяют личное и жертвенное
сочетание свободы и любви в реальном мире на соединение свободы
и универсального, но безличного знания в мире иллюзий. Их бог —
не личность, ибо гностическим даром, «утешеньем» можно уверенно
обладать и обогащаться, управляя как силой, что подчас сближает
гностицизм с магией. Различие двух ответов на тайну бытия прояв-
ляется также в отношении к несовершенствам жизни: гностицизм,
копя нигилизм, отрицает жизнь и, тяготея к силе искусства,
«изобретает несуществующее» (плодит утопии), в то время как хри-
стианство приходит в падший мир, чтобы попытаться его спасти3.
Проще говоря, гностицизм склонен уничтожать несовершенное, а не
исцелять. Но и гностицизм, и христианство пребывают в трансцен-
дентном отношении к обыденности, постоянно сталкиваются в ме-
тафизических пространствах и деятельных душах. Хотя, конечно же,
земное пространство распространения гностицизма, универсалист-
ский дух которого проклевывается еще в буддийском нигилизме
и зороастрийском дуализме, не ограничено иудео-христианским
миром.
Оставим за пределами нашего исследования времена появления
мандеев и ессеев, фрагменты учений Симона Мага и Саторнила, Ва-
силида и Валентина, офитов и каинитов, сифиан и архонтиков и
даже столь важные для избранной темы фигуры, как Маркион и Ма-
ни, а также весь пестрый калейдоскоп околомусульманской мистики
и иудейской каббалистики, имевших, пожалуй, большие возможно-
сти для полулегального существования в космосе средневековой Ев-
ропы, образуя подчас симбиотические конструкции с привычными
29
структурами повседневности. Если же попытаться сжать время и
выделить какую-то отправную точку, момент для исторического
дискурса, когда многовековой подспудный процесс выходит наружу
и значимо социализируется, то наибольший интерес, пожалуй, пред-
ставит предыдущий перелом тысячелетий, точнее говоря, первые
века второго миллениума христианской эры.
Тогда, после тектонического раскола универсального пространст-
ва спасения в XI—XII вв., массового перемещения людей и ценностей
в ходе крестовых походов, в Европе так же, как и сейчас, велись раз-
говоры о новом мировом порядке, даже словосочетание употребля-
лось то же: Novus Ordo6. Б XIII в. стали явственными мутации преж-
него духовного порыва, кризис ожиданий, связанных с половодьем
движения крестоносцев, сопровождавшегося, кстати, обратной вол-
ной культурной экспансии, социокультурной диффузией, привнесе-
нием в европейский круг «восточного наследства». То же относится
и к Реконкисте, и к некоторым составляющим обретенного Запад-
ной Европой в начале XIII в. «наследства византийского». В этот
период наряду с утверждением в качестве основного субъекта исто-
рического действия христианского мира — цивилизации универса-
листской и прозелитической — к древу истории прививается иной
побег, произраставший из зерен антропоцентризма протовоз-
рождения и гностических ересей. Эта ветвь, разросшись и укре-
пившись, со временем произвела мутацию могучего европейско-
го организма, создав современный нам экономистичный универ-
сум.
Амальгама западноевропейского ума эффективно соединила
стремление к ясности и демифологизации мира с механицизмом
его формального прочтения, проявившись, в частности, в новом
дискурсивном пространстве схоластики, а затем в феномене есте-
ственнонаучного мышления, развитии технических, социальных и
гуманитарных дисциплин, породив ряд характерных для совре-
менной цивилизации феноменов и предопределив ее энергичную
экспансию.
Но что же такое «новый порядок» в социально-политических
реалиях того переходного времени? Это был фактический распад
прежней, импероцентричной государственной системы и своеобраз-
ная «приватизация» власти, что нашло выражение в феномене касте-
лянства; затем произошла аграрная революция, сопровождавшаяся
ростом населения, а чуть позже — урбанистический взрыв. Начина-
лась эпоха географических открытий, усиливались миграция, коло-
ниальная экспансия, менялись торговые и финансовые схемы и т.п.
Б сущности, уже тогда возникают первые сполохи зари Реформации,
происходит пассионарный толчок, направленный, в частности, про-
тив эксцессов и духовного оскудения Рима, складывается новая, ди-
намичная социальная общность.
Распад прежнего мироустройства привел позже к формированию
системы суверенных национальных государств, в которых закат
30
идеала христианского народа и его единого царства выразился в аль-
тернативном чувстве земного патриотизма. Впоследствии идеалы
вселенской социальной общности рассматривались уже в иной сис-
теме координат: сначала как движение к «союзу наций», а затем как
преодоление национальной власти и государственной сувереннос-
ти на пути к миру, реально управляемому новой универсалией —
«союзом международного права и свободной экономики».
Кстати говоря, Novus Ordo переводится не только как «новый по-
рядок», но и как «новое сословие» (сословие и порядок — одно и то
же слово на многозначной латыни). Проблема эта столь глубока и
многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в
период великого перелома первых веков второго тысячелетия, иначе
говоря, у самых истоков современной фазы западной цивилизации.
Хорошо известны стереотипы трех сословий, но гораздо хуже — чет-
вертого. А полемика вокруг четвертого сословия велась не один век,
в этой концепции проявилась сама квинтэссенция динамичного со-
стояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневеко-
вья. Контур нового класса, равно как и изменившегося статуса мира,
проступал в дерзких исканиях мысли, в нетрадиционных торговых
схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ, географиче-
ских и нравственных, в области теории и практики. Диапазон его
представителей — от ростовщиков и купцов до фокусников и алхи-
миков. Так, в немецкой поэме XII в. утверждалось, что четвертое
сословие— это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет
тремя остальными. А в английской проповеди XIV в. провозглаша-
лось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же — бюр-
геров и ростовщиков7.
Здесь мы вплотную подходим к загадке капитализма. В этой
области много химер и мифологем. Капитализм — не просто метод
эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом
возникающий в лоне рыночной экономики. В определенном смысле
это выход за пределы экономики, психологический и социальный
прорыв, малодоступный язычнику, человеку традиционной культу-
ры. От рынка капитализм, впрочем, отличает не столько объект дея-
тельности, сколько ее масштаб и цели. Это не рынок per se, но его
особая организация. Ф.Бродель, описывая это непростое явление,
назвал его «противорынком», поскольку его суть «в явно другой дея-
тельности», «в неэквивалентных обменах, в которых конкуренция,
являющаяся основным законом так называемой рыночной эконо-
мики, не занимает подобающего места». А.Тойнби выразился еще
резче: «Я полагаю, что во всех странах, где максимальная частная
прибыль выступает как мотив производства, частнопредпринима-
тельская система перестанет функционировать. Когда это случится,
социализм в конечном счете будет навязан диктаторским режи-
мом»8.
31
Загадка капитализма
Правление народа, посредством народа и для народа
не должно исчезнуть с лица земли.
Авраам Линкольн
Субстанция капитализма — это по сути энергичная социальная
стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема
специфичного мироустройства, уже упомянутого выше «денежного
строя», субстратом которого является не само производство или торго-
вые операции, а операции системные, направленные на контроль над
рынком и имеющие целью перманентное извлечение системной при-
были (устойчивой сверхприбыли)9. Капитализм обретает универ-
сальную власть не через административные, национальные структуры,
а главным образом посредством хозяйственных, интернациональных
механизмов. Такая власть по самой своей природе не ограничена
государственной границей и распространяется далеко за ее пределы,
рассматривая всю доступную Ойкумену как единое пространство
для своей деятельности. В конечном счете параллельно проекту соз-
дания на земле универсального пространства спасения, Universum
Christianum, этот мир-двойник создает собственный амбициозный
глобальный проект — построения вселенского Pax Oeconomicana.
Питательная среда капитализма, его магнитное поле и силовые
линии складываются в контексте финансовых схем и трофейной
экономики крестовых походов, преимущественно в приморских
ареалах Европы (исключение — «сухопутный порт» ярмарок в Шам-
пани). Его родовые гнезда— это прежде всего север Италии: Лом-
бардия, Тоскана, Венеция, Генуя; а также побережье Северного мо-
ря: города Ганзейского союза, Антверпен, позже — Амстердам. Ду-
ховным же источником капитализма стали, по-видимому, «разно-
конфессиональные», но единые в своей основе гностические ереси,
уже тогда прямо и косвенно оплодотворявшие семена будущего бун-
та Реформации против Рима. В этот период секты и ереси активно
распространяются в европейском регионе: эстафета передается от
павликиан и богомилов к патаренам и альбигойской ереси, т.е. к об-
щинам катаров и вальденсов. Это также тамплиеры, активно зани-
мавшиеся финансовой деятельностью и сама система организации
которых является впечатляющим прообразом будущих ТНБ, ТНК и
виртуальных «сообществ-государств».
Особенно интересны для нас в данном контексте вальденсы, опре-
деление которых различными авторами разнится от «еретической
секты манихейского толка» до «дореформационной протестантской
конфессии», но, возможно, тут и нет никакого противоречия. В годы
гонений, последовавших за альбигойскими войнами, вальденсы раз-
делились, причем наиболее радикальная их часть, отказавшаяся при-
нести покаяние, переселяется в германоязычные страны, в Нидер-
32
ланды, Богемию, Пьемонт, в Западные и Южные Альпы, где, по не-
которым сведениям, уже существовали общины, ушедшие от «госу-
дарственного христианства» еще в IV в. Там, в труднодоступной ме-
стности, в суровых условиях борьбы за выживание формируется
«дух протестантизма», отмеченный особым отношением к труду,
личным аскетизмом, энтузиазмом, самоотречением, честностью и
скрупулезностью, корпоративизмом. Развивается также институт
тайного прозелитизма, охвативший со временем едва ли не всю
Европу, вплоть до Скандинавии и Тартарии-Руси. Бывшие «лион-
ские бедняки» активно внедряются при этом в оптовую и розничную
торговлю, что позволяет им свободно перемещаться и устанавливать
множественные связи. Контакты с вальденсами приписываются
практически всем значимым фигурам «дореформационного протес-
тантизма»: от Джона Уиклифа до Яна Гуса.
Изгнанные из легального мира, вынужденные жить «в масках»,
общаться между собой непрямым образом, сектанты вскоре обнару-
жили, что именно вследствие данных обстоятельств обладают серь-
езными конкурентными преимуществами и великолепно подготов-
лены для «системных операций», иначе говоря, владеют готовым ме-
ханизмом для успешной реализации сговора и контроля над той или
иной ситуацией, для разработки и проведения в жизнь сложных,
многошаговых проектов, осуществления крупных (часто коллектив-
ных) капиталовложений, доверительных соглашений, требующих
долговременного оборота средств и деятельного соприсутствия в
разных точках земли, т.е. для формирования структур энергичного
private market в рамках гораздо более аморфного public market. Эф-
фективность подобного механизма была впоследствии подтвержде-
на сохранением и даже развитием его элементов и модификаций, а
также появлением различных его аналогов уже во времена торжест-
ва секулярного общества, когда прежние причины для данных форм
поведения перестали существовать.
В XIV и XV вв. происходит разделение ересей в социальном от-
ношении. Во-первых, выделились плебейские ереси («народные ре-
лигии», своего рода крестьянский New Аде с хилиастическими ожи-
даниями и социалистической перспективой), получившие собствен-
ную историческую реализацию, в том числе в XX в. И во-вторых —
ереси бюргерские («городские», «буржуазные»), ставшие закваской
радикальной трансформации западноевропейского мира, равно как
и ереси «университетские» или «интеллектуальные». Вся же гамма
данного спектра, его системная реализация проявилась к концу вто-
рого тысячелетия в таких на первый взгляд различных политических
и идеологических конструкциях, как коммунизм, нацизм, глобализм
(странным образом напоминая о знаменитых трех искушениях)10.
Однако и по сей день эти разрозненные фрагменты мозаики уверен-
но контролируемого мира все еще не соединились.
В XVI в. «буржуазная религия» окончательно выходит на поверх-
ность в феномене Реформации, этой фактически «второй схизмы»
2 - 6932
33
христианской Ойкумены11. Реформация по-своему легитимизирует
ряд еретических течений, включая их в западнохристианский круг,
образуя с ними специфический симбиоз в форме скрытого синкре-
тизма протестантских сект. «Когда-то Евангелие вызвало к жизни
новую человеческую расу, — писал Эразм Роттердамский. — О том,
что зарождается сейчас, я бы предпочел умолчать»12. В этом контек-
сте для нас особенно интересен генезис гугенотов и кальвинистов.
Не менее плодотворным является анализ зарождения и истории тай-
ных обществ (а также тайных торговых и финансовых соглашений)
Нового времени, чье мировоззрение и практика прямо противопос-
тавляются вполне определенному «вероучению толпы».
В результате серьезно меняются принципы взаимодействия чело-
века с окружающим его миром, утверждается новый тип мироощу-
щения. Важнейшей оказывается такая характерная черта кальви-
низма и в той или иной степени протестантизма в целом, как
«деятельный фатализм», рассматривающий земное богатство в каче-
стве доказательства призвания, а успех — как признак харизмы.
(В средневековой Европе доминировала совершенно иная логика:
при обязательности труда подчеркивалось противопоставление не-
обходимого — necessitas — избыточному — superbia — с соответст-
вующей моральной оценкой.) Как известно, основы подобной трак-
товки пространства человеческой свободы были заложены еще Бла-
женным Августином. В сущности, центральный вопрос здесь — при-
надлежит ли человеческая свобода вечности или времени. От ответа
на этот вопрос напрямую зависит либо открытость и живая драма-
тичность текста бытия, либо прочтение судьбы как книги с заранее
известным концом.
Для человека подобных взглядов деньги имеют прежде всего сим-
волическое значение: они не столько богатство или средство плате-
жа, сколько показатель статуса и орудие действия в этом не вполне
реальном мире, инструмент управления им. Экономика сама по себе
для него вторична — она лишь основа для иных схем и планов; психо-
логически гораздо ближе ему оказывается стилистически рафиниро-
ванная и отвлеченная Аристотелева хрематистика, но облагорожен-
ная и очищенная от низкой алчбы. Горизонт планирования отодви-
гается, что позволяет развернуть совершенно иное поколение соот-
ветствующих технологий. Подобное мироощущение, однако, прово-
цирует постоянное искушение, сближающее с еретиками и адептами
тайных наук, ибо романтика цифр незаметно сливается здесь с каб-
балистикой и алхимией — финансовые формулы наделяются силой,
обладающей несомненной властью в этом мире, в том числе над по-
ведением и душами людей.
Отрицая человеческую и божественную синергию, т.е. возмож-
ность подвига преображения, приближения освобождения от греха
собственными усилиями13, протестантизм превращает личность в
индивида, активно практикующего ту или иную социальную функ-
цию ради достижения максимального результата — зримого доказа-
34
тельства избранности. Таким образом, личный труд по преодолению
нарушенной природы человека теряет смысл и подменяется деятель-
ным гаданием, в результате чего индивид попадает в беличье колесо
фетишизации успеха. Мир оказывается расколотым, и для определе-
ния своего статуса в вечности, принадлежности к спасенным или
проклятым, к избранному народу ’ Ubermenschen или сонмищу
Untermenschen, человеку требуется не восходить лестницей духа, но
постоянно испытывать собственную профессиональную состоятель-
ность, а «милость к падшим» при этом сменяется почти ритуальным
их презрением.
Погружаясь в эти неблагие пространства, порой испытываешь тя-
гостное ощущение, что в их жестких, эсхатологических проекциях,
пусть в отраженной (искаженной) форме, все же присутствует не-
кая значимая для человеческой души реальность: предчувствие не
столько сущего, сколько грядущего вселенского разделения и от-
дельные черты будущей космогонии огненного мира отверженных,
лишенного реальной сотериологии. Так, читая о тех или иных ужасах
Средневековья, невольно задаешься вопросом: а какой была бы
«европейская ночь» после великого переселения народов, если бы в
ней не засияла звезда Рождества, т.е. отсутствовал бы христианский
вектор истории?
Учение о предопределении — квинтэссенция новой веры. Именно
здесь наиболее ощутимо присутствие своеобразного дуализма (про-
являющегося, например, у Лютера в его рассуждении о двойствен-
ной воле Бога), жесткость и механистичность всей новой антрополо-
гии, формирующей в обществе собственную аристократию житей-
ского успеха. Уже в этих конструктах можно различить истоки со-
временного состояния мира, когда происходит «постепенное фор-
мирование все более контролируемого и направляемого общества, в
котором будет господствовать элита... Освобожденная от сдержи-
вающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита
не будет колебаться при достижении своих политических целей,
применяя новейшие достижения современных технологий для воз-
действия на поведение общества и удержания его под строгим над-
зором и контролем»14.
Но вернемся к непростым перипетиям генезиса капитализма. Его
зарождение, первую, торгово-финансовую, фазу обычно связывают
с XV—XVIII вв., хотя по ряду параметров эти истоки можно датиро-
вать более ранним временем, что, правда, нередко и делается с ис-
пользованием понятия «протокапитализм». Расцвет данной фазы
был тесно связан с эпохой географических открытий, кардинально
изменившей экономическую картографию, сместив центр тяжести
из средиземноморского в атлантический мир. Одновременно расту-
щий приток материальных ценностей и драгоценных металлов вызы-
вал к жизни все более изощренные формы кредитно-денежных от-
ношений, сдвигая вектор активности в виртуальный космос финан-
совых операций, рождая такие эпохальные изобретения, как, напри-
1*
35
мер, центральный банк или ассигнация. Закат же торгово-финан-
совой фазы совпал с упрочением на исторической арене националь-
ного государства, которое забирает себе наиболее прибыльную часть
всей этой деятельности — кредитование правителей, приступив к
самофинансированию собственных нужд, путем выпуска государст-
венных ценных бумаг и эмиссии национальной валюты, особенно в
форме банкнот.
Капитализм, однако же, успешно преодолевает кризис, занимая и
одновременно формируя новую нишу для деятельности, иногда пря-
мо отождествляемую с ним (что порождает ряд аберраций и иллю-
зий),— индустриальное промышленное производство. Эта сфера
хозяйственной активности развивалась в тот период по стремитель-
но восходящей линии, с лихвой (в том значении, которое заложено в
этом слове) оправдывая практически любые капиталовложения и
создавая на основе столь характерных для христианской цивилиза-
ции радикальных инноваций и перманентного технического про-
гресса все более обильный прибавочный продукт. От подобного
стратегического союза получало свою выгоду и государство, чьи ин-
фляционные и эмиссионные риски, как правило, оправдывались ин-
тенсивным промышленным развитием, ростом национальной эконо-
мики. В общем энтузиазме эпохи, в обретении рыночной конкурен-
цией второго дыхания и в звездном часе либерализма временно рас-
творяются, отходят на второй план многие специфические черты
денежного строя. Здесь, кажется, особенности капитализма, дейст-
вующего в христианском обществе, принимаются за черты самого
общества, и наоборот. Однако в завершающем второе тысячелетие
веке индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьез-
ный кризис.
Промышленное производство на протяжении всего ушедшего сто-
летия испытало на себе действие ряда фундаментальных факторов,
препятствующих дальнейшему динамичному росту промышленно-
сти, ведущих к падению нормы прибыли в ее традиционных отрас-
лях. Во-первых, — это ограниченность платежеспособного спроса по
сравнению с резко возросшими производственными возможностями
и, как следствие, необходимость либо вовлечения в процесс расши-
ренного потребления все новых групп населения, либо развития но-
вых, порой искусственных потребностей у платежеспособной его
части, либо же создания механизмов целенаправленной деструкции
ранее созданных материальных ценностей. Во-вторых, — отчетливо
обозначившиеся границы хозяйственной емкости биосферы, пер-
спектива серьезного ухудшения ее качества, а также исчерпания
критически важных видов природного сырья. В третьих, — усложне-
ние отношений с научно-техническим прогрессом, в частности, из-за
его двусмысленного воздействия на норму прибыли, учитывая необ-
ходимость перманентного перевооружения основных фондов вслед-
ствие их быстрого морального устаревания, а также из-за потенци-
альной способности неконтролируемых инноваций, «открывающих»
36
и «закрывающих» технологий выбивать почву из-под ног у сложив-
шихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. Произош-
ли, кроме того, серьезные изменения в направлении реализации
творческого дара, в характере инновационной динамики и, пожалуй,
в диапазоне ее возможностей.
Последнее утверждение, впрочем, — наиболее спорная часть триады.
Однако, если мы сравним состояние инновационной сферы в начале
XXI в. и, скажем, с XX, перечисляя конкретные прорывные достиже-
ния, то с удивлением обнаружим, что инновационный подъем в по-
следнее время не возрастает, а скорее затухает, правда, не равномер-
но, хотя и достаточно заметно, начиная примерно с 80-х годов. При
общем росте значения интеллектуальных технологий фундаменталь-
ные открытия — radical innovations — сменяются и размываются
многочисленными эффектными рационализациями этих открытий —
progressive innovations, происходит универсальная технологизация
науки. Переживают расцвет информационные и финансово-эконо-
мические технологии (оптимизационные по своей природе), соци-
альные инновации, другие «мягкие» инновации и технологии.
Завершающее столетие второго миллениума стало, таким обра-
зом, пограничной территорией, на которой кристаллизовались стра-
тегические замыслы конкурирующих в обществе сил. Наметилась
трансформация социального дизайна, начался распад прежних смы-
слов, разрушение сложившегося контекста. С этого же времени ин-
тересы капитализма и промышленного производства, индустриаль-
ной цивилизации больше не совпадают.
Глобализм и «сетевая культура»
К. прибыл поздно вечером.
Франц Кафка
Момент истины XX в., это, пожалуй, 1968—1973 гг. — эпицентр
социокультурной революции, обозначившей рубеж трансформации
протестантского мира и одновременно — выхода на поверхность,
социальной реабилитации ряда его подсудных течений. Границы
периода были охарактеризованы социальными мыслителями как:
«вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории»
(3.Бжезинский), «великий перелом» (Р.Диес-Хохлайтнер), «миро-
вая революция» (И.Валлестайн). В то время, в условиях «позоло-
ченного века», материального торжества цивилизации и раскрепо-
щения человека от многих тягот природных и социальных ограниче-
ний в мировом сообществе, как на Востоке, так и на Западе, проис-
ходят серьезные, системные изменения.
В последней трети столетия сама обезличенная секулярность,
светскость per se предстает универсальной наследницей протестант-
37
ского мира, новой культурной основой цивилизации, ее осью и пре-
делом, будучи носительницей «политически корректной» версии
христианской культуры и соответствующего цивилизационного со-
держания (если не идеала) на очертившихся глобальных просторах.
Но она же (новая глобальная секулярность), являясь все-таки миро-
воззрением «неосновательным» и по-своему хрупким (в ситуации
фактической утраты глубинных начал, полудобровольно наложенно-
го на них эмбарго), все чаще поддается многообразному и интенсив-
ному воздействию со стороны как неоязычества, так и фундамента-
лизма, не имея при этом ни соответствующего иммунитета, ни энту-
зиазма прежней культурной традиции. В результате сложившийся на
планете культурный консенсус скорее всего является ситуацией не-
долговечной и транзитной, а на постсовременном пейзаже заметны
множащиеся трещины и контуры иной, уже и не секулярной, и не
христианской, цивилизации. Культурный ландшафт планеты вполне
ощущает тектонические толчки от пробуждения какого-то иного,
тоже глобального по своим потенциальным возможностям, но по-
давленного в прошлом универсализма, становящегося, однако, твор-
ческим ферментом нового мира.
После политической и культурной деколонизации Незапада, об-
разования эклектичного пространства «третьего мира», семантика
глобальной революции реализует себя как «деколонизация» самого
Запада (отмеченная, в том числе, прямым и косвенным демонтажом
его прежней культурной конструкции, элементами дехристианиза-
ции и квази-ориентализации). Ветшают прежние социокультурные
устремления и концепты, в то время как иная шкала ценностей и
иные исторические горизонты утверждаются в стремительно ме-
няющемся мире. Распространяется (вызывая, как положено, различ-
ные чувства — от недоумения и насмешек до активного неприятия и
сопротивления) иная формула политически корректного поведения,
соответствующая этой системе ценностей и новым поведенческим
стереотипам. «Глобальная деколонизация», борьба за мультирасовое
общество, повсеместное признание гражданских прав, главенст-
во принципа суверенитета человека независимого от его личных
свойств и убеждений прочитывается как многоликий и многослой-
ный универсальный процесс постмодернизации мира.
Одновременно на поверхность выходит феномен «сетевой куль-
туры», проявившейся как в новых формах социальной организации,
так и экономической деятельности, в кризисе прежней системы
социальной регуляции и в становлении новой группировки элиты,
получившей название «новый класс». Постепенно преображается
структура международных связей, номенклатура ее субъектов, под
сомнением оказывается вся «классическая», вестфальская система
международных отношений.
Человек новой культуры окончательно выходит за пределы рели-
гиозного патернализма, социального и культурного контроля «на/5
его разумом и языком», за пределы прежних форм метафизического
38
и психологического программирования его действий. Он расстается
при этом не только с оболочкой обрядности и суеверий, подавляв
ших его волю, но со всем прежним прочтением культурной тради-
ции, реализуя практическую и метафизическую свободу выбора,
равно как и свободу существования вне какого-либо зримого мета-
физического модуса. Это позволяет ему по-своему толковать основы
и цели бытия, проявлять свою истинную сущность, какой бы она ни
оказалась. Человек становится самостоятельным актором, деятельно
формируя пространство новой метафизической и социальной карто-
графии, очерчивая рубежи обновленного театра действий, который в
одном из его важных аспектов можно было бы определить как
«власть без государства».
Диапазон прочтений будущего мира необычайно широк (что
вполне естественно для пространства проявлений человеческой сво-
боды), и на пороге XXI в. можно разглядеть некоторые перспективы,
неведомые ранее историческому взору. К примеру, та же террори-
стическая активность, индивидуальный акт деструкции, является
устойчивым спутником бытия в новом мире, будучи в своей основе
извращенным проявлением все тех же тенденций христианской ци-
вилизации к децентрализации и индивидуальной свободе, что и ле-
жащие в основе феномена гражданского общества. Это своего рода
обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально
недоброжелательной или агрессивной среде. Фрустрированная лич-
ность, отчужденная от общества, но наделенная социальным ин-
стинктом, сама отчуждает подобный мир от бытия, пусть даже ценой
аннигиляционной вспышки. Дело, таким образом, не в полной смене
цивилизационного кода, а в изменившихся обстоятельствах и воз-
можностях последовательной реализации и масштабного проявления
истинного внутреннего выбора индивида. Это вместе с тем уже со-
вершенно иной модус цивилизации, лишенной определенных нрав-
ственных границ.
В меняющихся условиях принимаются энергичные меры для ос-
мысления открывающихся перспектив, разрабатываются начала и
принципы транснациональных механизмов для воплощения идеалов
управления новым миром и долгосрочного планирования стержне-
вых событий. Вектором новой исторической динамики становится
реализация масштабного проекта глобализации.
В 1966г., в ситуации нарастания кризиса (в разгар бомбардиро-
вок Северного Вьетнама, серьезных разногласий с европейскими
союзниками, прежде всего с Францией), в преддверии наметивших-
ся масштабных валютных неурядиц, президент США Линдон Джон-
сон начинает постепенно разворачивать громоздкий двухпалубный
корабль, в частности, он выступает с заявлением о необходимости
«поскорее наладить связи между Западом и Востоком». Создается
рабочая группа на базе Совета национальной безопасности во главе
с Френсисом Бейтором; Белый дом и влиятельнейший Совет по меж-
дународным отношениям инициируют серию дискуссий и консуль-
39
таций по новой «дальней границе» (high frontier) американской и
мировой истории. Весной следующего года в Европу и СССР с соот-
ветствующей миссией отправляется специальный представитель
президента США Макджордж Банди, а уже осенью происходит
инициированная им встреча американского президента и советского
премьера А.Н.Косыгина в Гласборо15. Дальнейшее развитие событий
идет по линии как государственных контактов, приведших в итоге к
реализации детанта, так и создания многоступенчатой системы не-
правительственных организаций, занятых поиском новой формулы
мироустройства.
Интеллектуальное пространство данной проблематики фиксиру-
ется при помощи понятия «глобальные проблемы человечества». Под
этим тезисом на рубеже 60-х и 70-х годов инициируется появление
ряда интеллектуальных центров и международных неправительст-
венных организаций, среди которых привлекает внимание тот же
Римский клуб, созданный в 1968 г. во многом благодаря подвижни-
ческим1 усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. Одновремен-
но на основе «Нобелевского симпозиума» были сформированы Меж-
дународная федерация институтов перспективных исследований
(IFIAS, 1972), а в результате переговоров по линии Запад—Восток
создан междисциплинарный Международный институт прикладного
системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют
ученые противостоящих политических блоков. Идея мониторинга
будущего, необходимости «искать пути понимания нового мира со
множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать... как
управлять новым миром» кристаллизуется в виде задачи «создания
принципов мирового планирования с позиций общей теории сис-
тем»16.
Вскоре появляется Трехсторонняя комиссия (1973), объединив-
шая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интел-
лектуалов США, Европы, Японии, а затем, после вашингтонского
совещания министров финансов крупнейших держав (1973), рожда-
ется и такой влиятельный институт наших дней, как ежегодные со-
вещания «большой семерки» (1975).
Выделим по традиции три фактора, играющих ключевую роль в
становлении глобального капитализма как универсальной системы.
Во-первых, это появление «новых денег» (логическое завершение
многовекового процесса «порчи монет»), на практике превратив-
шихся из средства платежа в универсальную меру стоимости и инст-
румент управления. Доллар, окончательно утратив рудименты золо-
того стандарта (1971 — 1973), позволяет проявиться феномену ни-
чем, в сущности, не обеспеченного (кроме умелого управления) ал-
химического кредита последней инстанции. Во-вторых, это мас-
штабные финансовые технологии. Нефтяной кризис 1973 г. стал
пусковым механизмом их реализации, ведя к образованию перма-
нентного глобального долга. А с момента выхода ситуации за неко-
торые пределы и балансирования на грани глобальной нестабильно-
40
сти развивается параллельная система управления рисками, которая,
кажется, претендует на то, чтобы сменить кредитный замысел в ка-
честве камертона неоэкономической практики XXI в. Наконец, в-
третьих, в те же годы разворачивается революция в микроэлектро-
нике и средствах телекоммуникации, продуцируя активно осваивае-
мые и практически не ограниченные физическими параметрами ин-
формационные пространства. Появляются сеть ARPANET (1968)
как прообраз Интернета и системы глобальной биржи, спутники
связи, микрочип (1971), персональный компьютер, а также универ-
сальные коды UPC-А и EAN-13 (1973) как основа будущего глобально-
го каталога товаров и людей, трансформирующего субъекта в объект.
Специфику новой формулы мировой экономики можно опреде-
лить следующим образом: если до некоторого момента она представ-
ляла сумму национальных экономик, которые были самостоятельны-
ми субъектами, действовавшими на глобальном поле, то теперь си-
туация как бы переворачивается. Появляется глобальный субъект,
«штабная экономика», которая через системы ТНК и ТНБ уверенно
действует на национальных площадках, превращая их в универсаль-
ный объект. Одновременно утверждается единый тип хозяйствова-
ния, формируется система перераспределения (посредством финан-
сово-правовых технологий) мировых ресурсов и дохода.
Все эти'тенденции позволяют очертить контур третьей фазы ка-
питалистической мир-экономики — геоэкономической. Ее базовая
цель — получение системной прибыли уже не столько за счет теряю-
щего былую привлекательность промышленного производства (как
когда-то торгово-финансовые операции), сколько в результате раз-
вития многообразных форм контроля над хозяйственной деятельно-
стью в целом, наиболее простым, хотя и частным, примером которых
служат «ножницы цен». Новые финансовые технологии и организа-
ционные схемы придают этому процессу второе дыхание и глобаль-
ный размах.
В некотором смысле происходит как бы возврат к алгоритмам
первой, торгово-финансовой, фазы, но уже на глобальном уровне,
позволяющем осуществлять системные операции в экономике и реа-
лизовывать коды управления социальными процессами в мировом
масштабе. И здесь социалистический эксперимент XX в. получает
неожиданную перспективу. Опыт коммунистического Постмодерна
можно в этом случае рассматривать как футуристическое забегание
вперед, отрицание публичной власти ради полуанонимной, законо-
дательно нечетко фиксированной, но фактически тотальной власти
организации — треста или госкорпорации, которая через систему
назначаемых управляющих (номенклатуру) контролирует прост-
ранство страны (группы стран, а в идеале — весь мир). Положение
вещей, когда крупная транснациональная корпорация направля-
ет деятельность марионеточного правительства небольшой страны
«третьего мира», может тут сослужить роль своеобразной лабора-
торной реторты.
41
Создавшаяся ситуация есть своего рода завершение «гегелевской
триады» становления глобального капитализма, где роль антитезы
сыграл его временный союз с христианской инновационной динами-
кой и промышленной революцией. Институциональные же формы
этой фазы со временем могут свести воедино все проклюнувшиеся
ранее версии социального Постмодерна (запечатлев торжество об-
новленной и широкой конвергенции), проявив их столь неочевид-
ную поверхностному взгляду типологическую родственность. Со-
хранится ли при этом уже сейчас отмирающий ярлык «капитализм»?
И стоит ли подчеркивать, что мировоззренческая основа его «выс-
шей стадии» выходит за пределы протестантской этйки, вскрывая
гораздо более интригующие истоки рукотворного универсума?
Моделью проектируемого геоэкономического мироустройства
(геокона), своеобразного аналога гебдомады гностического космоса,
может служить известный многоярусный «китайский шар»17. Геокон
последовательно соединяет хозяйственные диады (сизигии) в еди-
ную сложноподчиненную конструкцию экономистичного универсу-
ма. На «нижнем», географически локализуемом, уровне — это добы-
ча природных ископаемых и их использование природозатратной
экономикой; другой, более «высокий» локус — производство интел-
лектуального продукта и его высокотехнологичное освоение. На
транснациональном ярусе — это производство финансовых ресурсов
и применение технологий универсальной процентной дани в качест-
ве механизма управления индустриальными объектами (в свою оче-
редь, плодящими потребность в данных ресурсах). Но транснацио-
нальна и изнанка, «подполье» геоэкономической конструкции —
сдерживаемый цивилизацией порыв к инволюционному, хищниче-
скому использованию ее потенциала с целью извлечения кратко-
срочной прибыли, а также контроль над различными видами асоци-
альной практики. Отсюда в легальный сектор продвигаются правила
игры, в которых правовой, а тем более моральный контекст утрачи-
вает свое былое значение. Наконец, на «высшем» этаже — это нахо-
дящаяся в становлении паутина «штабной экономики», система гло-
бального управления метаэкономикой в направлении унификации
источника легальных платежных средств, тотального контроля за их
движением и выстраивания единой, диверсифицированной системы
налоговых платежей, превращающих со временем все земли геоэконо-
мического универсума в плодородную ниву Нового мира — волшеб-
ный источник специфической квазиренты.
Торжество «денежного строя», его влияние и амбиции стать ос-
новной мерой человеческой практики и устремлений очевидным об-
разом свидетельствуют об истощении христианской нити кальвинист-
ского вектора; иная же его компонента, напротив, усиливается и на-
чинает доминировать, причем уже лишенная параферналии «призва-
ния» и «предопределенности к спасению», по крайней мере в преж-
нем смысле. Идеалы заметно меняются: современные строители ухо-
дящей в дурную бесконечность конструкции говорят теперь на еди-
42
ном для всех стран и народов языке финансовых операций, на глазах
обретающих смысл и жесткость «естественных законов» бытия, а
социальная анатомия все чаще демонстрирует принципы и цели, в
недавнем прошлом плохо различимые под флером христианской
культуры. Прежние ценности при этом переживают не только де-
вальвацию, но и семантическую коррупцию, выступая в роли свое-
образных симулякров, скрывающих под ветхими одеждами новые
смыслы.
Впрочем, семантическое двоевластие, по-видимому, продлится не
так уж и долго: «...В отношении христианина к Новому времени ос-
тавалась постоянная неуверенность. Повсюду обнаруживал он идеи
и ценности несомненно христианского происхождения, но объяв-
ленные всеобщим достоянием. Повсюду он сталкивался с тем, что
было изначально присуще христианству, а теперь обращено против
него. Откуда было ему взять уверенности и упования? Теперь, одна-
ко, двусмысленности приходит конец. Там, где грядущее обратится
против христианства, оно сделает это всерьез. Секуляризованные
заимствования из христианства оно объявит пустыми сантимента-
ми...» — писал еще в середине XX в. немецкий теолог и философ Ро-
мано Гвардини18. К примеру, в сфере неоэкономики откровенно спе-
кулятивный характер финансовой деятельности, переворачивая с
ног на голову прежнюю архитектуру хозяйственной пирамиды, за-
одно повергает в прах логическую эквилибристику Кальвина, обос-
новывавшую легитимность взимания процентов, равно как и ого-
ворку Адама Смита по поводу «законов справедливости», ограничи-
вающих действие механизмов конкуренции.
Финансовый успех — уже не просто признак благодати, но сама
благодать, истекающая из единого центра — квазиплеромы кредита
последней инстанции, активно перераспределяемая нисходящими
божествами — управляющими средне- и краткосрочными сценария-
ми и рисками, при этом нижнее божество использует ее в самых низ-
менных и преступных целях. В круговороте этой совсем не призрач-
ной жизни цифр и множеств, тщательно взвешенных устремлений и
просчитанных порывов финансовые ресурсы, заменив собой хариз-
му, действенно определяют статус индивида, его положение в обще-
стве, спектр возможностей в Новом мире, становясь творческими
энергиями, источником созидания и уничтожения. Финансовый ус-
пех в качестве мерила здесь универсален, но по-настоящему крупный
успех действительно все чаще оказывается выше личных усилий,
труда и морали, являясь признаком особой благосклонности вопло-
щенного Абраксаса.
В сущности, по крайней мере в эстетических категориях, все это
напоминает то ли планомерное строительство химеры вселенского
лабиринта, то ли воссоздание мистифицированного кафкианского
Замка; кодовым же ключом к подобной сборной конструкции зем-
ных иерархий является нехитрая модель политкорректного Севера
(мировой град) в обрамлении проклятых стран остального мира
43
(мировая деревня) с их в общем-то не вполне легитимной, с точки
зрения новой ситуации, и подведомственной властью.
Наши представления о глобализме, однако, до сих пор пребывают
под влиянием социополитических стереотипов, между тем как веро-
ятность реализации мегаломаничного проекта в формах, основанных
на прежней логике социальных связей, вызывает серьезные сомне-
ния. Новый статус мира, вектор его транснационализации, экспан-
сия сетевых организаций, возросшая степень рисков — все это вы-
нуждает систему переходить на другой, гораздо более широкий
«режим» контроля: введение методов глобальной безопасности,
осуществление тотального, мобильного надзора над личностью и
неформальными организациями, построение планетарного каталога
ландшафта, ценностей и людей. В рамках существующей сегодня
социальной конструкции все это вряд ли осуществимо — ни харак-
тер политических институтов, ни мировоззренческая мотивация не
позволяют эффективно управлять мобильной реальностью трансна-
циональных сетей сотрудничества, тем более контролировать авто-
номных и безликих субъектов. Привычная типология антиутопии
предлагала моральный в своей основе конфликт тоталитарного зла и
жертвенного, гуманистического протеста. Гораздо менее познанной
оказалась ситуация прямой конкуренции различных способов управ-
ления и организационных начал, к примеру, противостояние инсти-
тутов «гуманитарного тоталитаризма» и «террористического инди-
видуализма».
Новые организационные коды преображают общественные ин-
ституты и методы их работы. Основа происходящего обновления —
активная, пассионарная личность, деятельное, подчас агрессивное,
целеполагание (проект), динамичная «виртуальная иерархия». Если
старая среда была формальна, институциональна, то новая — турбу-
лентна, субъективна, подчас иррациональна (по крайней мере может
выглядеть и восприниматься таковой). Для нее характерны гиб-
кость, мобильность, высокая степень разделения рисков, кластерные,
синергетичные формы организации. Новая культура, подобно виру-
сам, может соприсутствовать в прежних институтах и социальных
организмах, в недрах которых прочерчиваются свои границы ново-
явленного «столкновения цивилизаций» — конфликта между цен-
трализованной иерархией и «сетевой культурой», между админист-
ратором и творцом, между центростремительными и центробежны-
ми тенденциями. В экономике это выражается, к примеру, в расхож-
дении (подчас значительном) оценки основных фондов корпорации
с уровнем ее капитализации, в резком повышении роли «челове-
ческого капитала», широком распространении аутсорсинга и т.д.
В 1995 г. в Сан-Франциско, в знаменитом отеле «Фермонт», со-
стоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, ученых
планеты. В ходе одного из заседаний произошел показательный диа-
лог между Дэвидом Паккардом, одним из основателей империи
«Хьюлетт—Паккард», и Джоном Гэйджем, управляющим высшего
44
звена уверенно развивающейся корпорации «Сан-Майкросистемс».
«Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?» — формули-
рует Паккард центральный в контексте данной темы вопрос. «Шесть,
может быть, восемь», — отвечает Гейдж. Ведущий дискуссию
проф. Рустум Рой обостряет ситуацию: «А сколько человек в на-
стоящее время работает на ,,Сан-Системс“?» Следует молниеносный
ответ: «Шестнадцать тысяч. Но все они, кроме небольшого мень-
шинства, являются резервом для рационализации»19.
В меняющемся контексте возникает и принципиально иной уро-
вень угроз. Это не только борьба интеллекта, финансов, организаци-
онных принципов, технических возможностей и технологических
решений, но прежде всего борьба мировоззрений, кодекса поведения
прежней цивилизации и моральных начал новой культуры. Деграда-
ция прежней социальной среды все чаще напоминает историческую
ситуацию поздней Античности — синкретизм и размывание куль-
турных горизонтов, общее падение уровня морали и глобальное рас-
пространение идеологии «общества потребления». В этих условиях
на планете выстраивается своего рода глобальный Undernet, экс-
плуатирующий открывающиеся возможности для иллегальных орга-
низаций, не скованных моральными ограничениями форм деятель-
ности, где неформальность и гибкость подобных организмов оказы-
вается их существенным преимуществом...
На сегодняшний день просматриваются, пожалуй, два стратегиче-
ских сценария дальнейшего развития событий на планете. Одна ло-
гическая траектория, чей дизайн достаточно внятен, — завершение
строительства геоэкономического каркаса Нового мира, или, проще
говоря, создание глобальной и тотальной налоговой системы. Одна-
ко если наметившаяся каталогизация мира, трансформирующая со-
циальный организм в механизм, все-таки споткнется о ряд возни-
кающих противоречий и ограничений, то произойдет нечто иное:
замена статичной схемы международных отношений на динамичную
систему управления социальными процессами (в русле типологии
управляемого хаоса). Результатом станет утверждение перманент-
ного силового контроля, новых форм конфликтов и путей их урегу-
лирования, отчуждение прав владения от режима их реализации,
масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и
энергии — и еще, пожалуй, радикальное изменение структуры цен, в
том числе за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря
финансов...
И все-таки то, что наблюдается сегодня, — это лишь социальный
Постмодерн, предместье призрачной цивилизации, полярного града
освобожденного Франкенштейна, симбиоз разнородных, плохо сши-
тых меж собою систем, подчас, как и всякая химера, весьма причуд-
ливого свойства. Однако даже первые картинки волшебного калей-
доскопа — распад СССР и Балканский кризис, «новая экономика» и
виртуальная реальность, гиньоль на тему «золотого миллиарда» и
карнавал антиглобализма, экзотические сетевые организации и сис-
45
темный терроризм — заметно изменили наши представления о мире,
обществе, человеке. История, нанося ощутимые удары, творя про-
рывы и зигзаги, ускорения и перестройки, расплачивается по счетам
особой, но полновесной валютой — опытом. Исследователь же от-
крывающихся горизонтов, вычерчивая картографию постсовремен-
ного глобуса, рано или поздно задумывается над ключевым в данной
ситуации вопросом: что принесет человеку торжество новых ценно-
стей и каковыми окажутся радикально обновленные на их основе
правила игры на планете?
Завершая данный экскурс, посвященный поиску корней Нового
мира, начал его аксиологии, но также и его горизонтов, его «дальней
границы», экскурс, нитью которого было, в сущности, искусство
землемера (скорее, стремление очертить проблемные поля, нежели по-
пытка дать уверенные ответы), заметим в качестве последней ремарки
(отталкиваясь от формулы Чеслава Милоша о причинах и свершени-
ях), что временами слишком пристальный взгляд, брошенный в про-
шлое, рискует увидеть фрагменты невероятного будущего.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Типология продвижения этого нового цивилизационного стандарта в окружающий
мир подчас напоминает методы освоения пространств планеты в предшествующее тыся-
челетие — процесса, приведшего в конце концов к образованию вокруг христианской
Ойкумены «внешнего кольца» колонизированного Юга.
В 2000 г., объявленном католической церковью юбилейным годом, в акциях анти-
глобалистов заметным компонентом был призыв к прощению долгов беднейшим странам
(в соответствии с библейскими нормами отпущения рабов и долгов). О «непод-
контрольной народам и правительствам и не знающей пределов власти», сосредоточен-
ной в транснациональных финансовых и экономических структурах, говорится в кон-
цепции социальной доктрины РПЦ. Вообще в документах, принятых за последнее время
на международных встречах религиозных деятелей, отмечается драматичное изменение
природы власти в эпоху глобализации, утрата демократически избранными правительст-
вами контроля над ситуацией, а сама «глобальная власть» противопоставляется так и не
сложившемуся на планете «глобальному гражданскому обществу».
3 Впрочем, генезис квазигосударственности ТНК можно отнести еще ко временам
Ост-Индской компании, когда он проявился даже ярче: компания обладала собственны-
ми вооруженными силами (флотом), деньгами, администрацией и т.п.
4 Кстати, проекты именно класса «а 1а интеллектуальный поп-арт», ориентированные
на поддержание иллюзии принадлежности к престижной высокой культуре (haut
culture) или на своего рода духовный материализм и поиск специфического душевного
утешения, считаются сейчас весьма перспективными в этом смысле.
5 Смысл и результат христианского творчества все-таки не спиритуалистичен, а реа-
листичен, конкретен и даже персоналистичен; его цель — не искусство как апогей беско-
нечного процесса, а спасение как торжество результата. Не идеальный проект здесь
отделяется от какофонии случайного, но человеческая личность отъединяется от греха и
его последствий (искажений), так что объект творчества охватывает своей рамкой в
конечном счете весь мир, не предрешая, однако, результат, а воплощая его в соответст-
вии с милосердием и свободой икономии спасения.
6 Так, сентенции типа: «Есть много на земле такого, друг Горацио, что и не снилось
нашим мудрецам...» противостоит почти банальное в своем скептичном реализме:
«Ничто не вечно под луною...».
46
’ См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация Средневекового Запада. М., 1992, с. 244.
8 Бродель Ф. Динамика капитализма. М., 1993, с. 50, 57, 58.
9 Некоторым не слишком приглядным аналогом тут может служить деятельность ма-
фии в «классическом» смысле этого понятия, т.е. не как преступность сама по себе, а,
скорее, как система управления сумеречным миром, контроля над ним, взимание дани.
10 Любопытно совпадение привычных «мест обитания» данных идеологий с ареалами
преимущественного распространения определенных христианских конфессий (конечно
же, не со стопроцентной точностью): коммунизм— православные страны, фашизм —
католические, глобализм — протестантские.
11 В исторической реальности это все же третье потрясение христианского мира, если
помнить об отпадении восточных православных церквей в V—VI вв.
12 Цит. по: Гобри И. Лютер. М., 2000, с. 315—316.
13 Тут, однако, вспоминается одна непростая логия из Нового Завета, содержащая
призыв к подвижничеству — постоянной трансценденции себя и мира: «Царство Божие
силою берется, и употребляющие усилие восхищают его».
14 Brzezinski Z. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N. Y., 1976,
p. 252.
15 Тогда же, к середине 60-х годов, в России — СССР также ощущался, если не осоз-
навался, стратегический характер создавшейся ситуации, необходимость введения ка-
ких-то новых принципов социального и экономического управления, обновления поли-
тики. Однако после 1968 г. процесс реформ ставится «на реверс» и консенсус достигает-
ся в русле предложенной стратегии детанта. (Эта извилистая тема все еще ждет своего
внимательного исследователя.)
16 Декларация Римского клуба. — Римский клуб. История создания, избранные док-
лады и выступления, официальные материалы. М., 1997, с. 310. В 1966 г. Организация
экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) инициировала исследование одного
из будущих отцов-основателей Римского клуба Эриха Янча «Перспективы технологиче-
ского прогнозирования», в котором была выделена тенденция к интеграции прогнозиро-
вания и планирования, приводящая к новой области интеллектуальной рефлексии и
практической деятельности — «активному представлению будущего». Название сле-
дующей записки Янча: «Попытка создания принципов мирового планирования с пози-
ций общей теории систем». Основная идея работы — базовым элементом социальной
эволюции является человек, способный формировать свое будущее. Критическое усло-
вие процесса — контроль над системной динамикой общества и окружающей средой.
Схожие идеи содержатся в «Проекте—1969» Аурелио Печчеи, где формулируется необ-
ходимость «нормативного планирования от будущего к настоящему» для обеспечения
контроля над «некоторыми важными вопросами» (демографическая ситуация, продо-
вольствие, безопасность) (подробнее см.: Peccei A. The Chasm Ahead. Toronto, 1969).
17 Подробнее см.: Неклесса Л.И. Новая картография мира. — Экономические страте-
гии. И., 2001, № 1.
18 Гвардини Р. Конец нового времени. — Вопросы философии. 1990, № 4, с. 162.
19 Цит. по: Мартин Г.-П., Шуман Г. Западня глобализации. Атака на демократию и
на процветание. М., 1999, с. 7.
Э.В.Сайко
СОВРЕМЕННОЕ ГЛОБАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
В ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ
Термин «глобальный» в наши дни стал одним из наиболее употре-
бительных, своего рода характеристикой современности. Он широко
используется в разных словосочетаниях для обозначения глубоких
перемен, новых явлений, особенностей современного состояния мира
и при обсуждении проблем будущего человека, цивилизации: «гло-
бальное сообщество», «глобальный экологический кризис», «глобаль-
ное общественное развитие», «глобальная катастрофа», «глобальная
революция» и т.д.
Наиболее часто этот термин связывают с понятием «кризис», но
не просто как с характеристикой отдельных его видов — экологиче-
ского, экономического, социального, и даже не с совокупностью
их — показателем особого напряжения и остроты положения обще-
ства, а с разломом «сплошности» исторически определенного со-
стояния в эволюции Социума, кризисом «старой модели развития и
миропорядка»1. В связи с этим возникает ряд принципиально важ-
ных вопросов, требующих решения при оценке современности, сре-
ди которых особый смысл приобретают два, тесно связанные друг с
другом.
Первый: в какой степени такая характеристика, как «глобаль-
ный», и прежде всего «глобальное общество», является значимой и
адекватной реальному состоянию современности, в первую очередь
в общем процессе социальной эволюции? Ставшая устойчивой ха-
рактеристика состояния современного общества как глобального
и одновременно кризисного в сочетании с такими определениями,
как постиндустриальное, постцивилизационное, информационное,
не только отделяет его от предшествующего, но и предполагает рас-
крытие самого понятия «глобальный» в соотнесении с определенной
исторической емкостью, историческим содержанием. В частности,
актуальной становится проблема понимания «глобального состоя-
ния» как феномена исторического процесса. Что соответствует это-
му состоянию: реальный новый уровень исторического развития об-
щества; переход к исторически новому по своей природе обществу;
или это уже начало исторически нового содержания социального
развития? В последнем случае понятие «глобальный» не просто фик-
сирует планетарное (по широте охвата) воздействие происходящих
событий, изменений, но заключает в себе и нечто другое, связанное с
переходом в исторически новое состояние.
Второй: какова «кризисная реальность», которая объективно
проявляется в современном обществе во всех сферах жизнедеятель-
но Э.В.Сайко, 2002
48
ности: в экономической (когда разрушаются многие структуры, из-
меняются принципы организации экономики), социальной, во взаи-
модействии с природой2, в энергетической, идеологической, в цен-
ностных установках, миропонимании и т.д.? Во все большей степени
и все более отчетливо раскрывается всеобщность и системный ха-
рактер современного кризиса, особая взаимозависимость (при всем
разнообразии уровней и форм проявления) изменений архитекто-
ники исторически определенного общества — преобразований, ко-
торые связывают с гибелью общества Нового времени, цивилизации
с установленным европейским порядком.
В какой степени и какая системность подвергается разрушению в
общей социальной эволюции Социума как «большой» органически
открытой системы — макросистемы? Идет ли, в частности, речь о
становлении новой социальной эры в развитии человечества, фор-
мировании принципиально новых системных связей, новых структур
и компонентов, реализуемых в деятельности исторически новых
субъектов? Иными словами, стоит ли вопрос о зарождении в качест-
ве ведущей иной (относительно функционирующей) по своей при-
роде органической системы (включающей оптимальную структуру,
как это признавалось до сих пор за европейским «цивилизационным
модулем» прогресса), определяющей объективно (при сохранении
многоканальности, многовекторности и т.д.) прогрессивную на-
правленность исторического процесса в рамках общей социальной
эволюции? Или речь идет о разрушении прежних базовых оснований
движения человечества и «надстраивании» социальной эволюции
новым феноменом Человеческого?
В связи со сказанным выше возникают вопросы о степени адек-
ватности видения и осмысления многохарактерных и сложных изме-
нений в современном Социуме, внутри которых находится (и одно-
временно «организует» эти изменения) реальный субъект действия
и познания, и о том пороге, когда соответствующая степень сформи-
рованное™ объективно задаваемой и субъектно организуемой дея-
тельности обеспечивает не только конструирование новых коорди-
нат оценки реальности и направленности движения в процессе пере-
хода к новому состоянию, но и образование устойчивых форм соот-
ветствующего поведения, и т.д. Представляется, что ответы на по-
ставленные вопросы предполагают отход от принятых характери-
стик современности и удлинение дистанции, с которой просматри-
вается «глобальное сегодня». Только в соотнесении с определенным
историческим целым, с особенностями развертывания социальной
эволюции на всей ее дистанции могут быть раскрыты наиболее пол-
но и глубоко характеристики конкретных современных форм ее про-
явления.
Уже характеризуя современное состояние как глобальный кризис,
ученые подчеркивают его всеобщность и многоплановость и связыва-
ют происходящее с гибелью некоторых сущностно значимых струк-
тур, которые обусловливают объективно прогрессивное развитие чело-
вечества на протяжении длительного времени и в современном мире
сопряжены с так называемой европейской цивилизацией.
49
Однако сущностные характеристики цивилизации (как особого
социокультурного явления-процесса), включающие эти структуры,
закладывались значительно раньше (и не в Европе), в ее генезисе как
особой органической системы. Становление ее реально происходило
в противопоставлении первобытному обществу (как предшествую-
щей исторически определенной системе), объективно определяя ак-
туальный вектор в историческом выполнении содержания социаль-
ной эволюции. В процессе исторического развертывания этой слож-
ной открытой системы в пространственно-временном континууме
эволюции Социума устанавливались разные уровни, варианты и
типы проявления ее сущностных особенностей (содержательных,
функциональных, субстанциальных) — локальные цивилизации, куль-
турно-исторические варианты и т.д. И лишь на определенном уровне
движения системы именно европейская цивилизация, кумулирую-
щая «опыт», а также в силу специфических условий и обстоятельств
ее развития и высокой динамичности определилась в качестве моду-
ля и действенной силы реального прогресса всего общества. Поэтому
при оценке современного кризиса речь, очевидно, должна идти о
расшатывании оснований, разрушении структур и связей «системы
обществ цивилизации» в целом.
При явно выраженной целостности современного глобального со-
общества и одновременно реальности глобального кризиса активно
продолжаются процессы дифференциации и кумуляции, интегра-
ции, структурирования и реструктурирования в пространстве жизни
Социума. Формируются сложные образования, носители новых со-
циокультурных, политических и социально-экономических тенден-
ций — «геополитические континенты»3. При этом линии разломов и
сборки Таких «континентов» образуются в какой-то степени с уче-
том традиционных особенностей воспроизводства и культурных
ориентаций конкретных обществ. И над всем этим одновременно
происходят сложные интегративные процессы общесистемного пла-
на на уровне метасистемы, Социума. (Характеристики этих процес-
сов исследуются и излагаются в работах специалистов4.)
Современное глобальное сообщество является порождением об-
щей эволюции. При многовариантности выбора содержание и на-
правленность ее исторической вертикали определялись и осуществ-
лялись (при сохранении содержательных различий и уровней) каж-
дый раз наиболее динамичными и активными субъектами действия.
Это были общества — носители свойств определенной органической
системы, формирующиеся в ее рамках, но становящиеся организую-
щими агентами новых систем. В то же время общее содержание того
или иного этапа эволюции определялось действием сложно взаимо-
связанных элементов (включающих и разные системы-подсистемы)
в рамках макросистемы, объединяющей человеческое общество, со-
храняющей единство и целостность бытия и движения Социума.
В этом движении совершались изменения, скачки, позволившие че-
ловеку делить свою историю на разные по уровню и емкости стадии,
этапы, фазы. Но в жизни человечества были и такие перевороты, ко-
торые обрывали длительную непрерывность эволюции и начинали
50
новый этап ее со становления исторически новой системы как осо-
бой (в ее структурировании) целостности, определяющий в своем
движении тенденцию и векторность развития всего общества, а так-
же активизирующий перспективные точки исторического роста
(при сохранении возможности выбора, проявлении случайности и
разноуровневости функционирования конкретных обществ в рамках
эволюционирующего потока в целом).
Понятие «глобальный» становится важнейшей характеристикой
современной макросистемы, когда практически все сообщество на
планетарном уровне становится движущей силой эволюционирую-
щей социальности. В то же время на всей дистанции своего сущест-
вования человеческое сообщество, сохраняя и увеличивая в своем
развитии разнообразие форм исторического выполнения социально-
го в биосфере, в определенном смысле всегда было явлением плане-
тарным. В этом контексте наиболее обобщенно (именно не интегри-
рованно, а в соответствующем понимании такой обобщенности) че-
ловечество существовало в эпоху палеолита — в период становления
социальных связей и культурного пространства, выделения значений
и смысловой связи индивидов, формирования субъекта историческо-
го действия. Однообразие орудий труда и условий жизнедеятельно-
сти, а также медленная эволюция средств производства вполне увя-
зывается с характером социокультурных преобразований, связывае-
мых с рождением и становлением Социума.
Технический взрыв в эпоху Верхнего палеолита: преодоление рас-
стояния за счет использования стрелы, шлифовка, составные орудия
труда стали для человека глобально значимыми преобразованиями,
обеспечивающими уровневые характеристики первой исторической
системы — «системы палеолитического общества». Одновременно
возникали условия и возможности отрицания (при соответствую-
щих обстоятельствах) этой системы и перехода к новой организации
развивающейся социальности, реально связанной с формированием
производящих форм хозяйства обществ раннеземледельческих куль-
тур. Переход в исторически новое состояние и становление в рамках
развивающейся макросистемы нового общества принципиально из-
менило Социум в его планетарной целостности.
Появление обществ раннеземледельческих культур безусловно и
безоговорочно всеми учеными определяется как переход на истори-
чески новый уровень развития. Переход этот был сложным и, хотя в
рамках первобытного общества происходил длительное время и мед-
ленно, связывался со значительными революционными изменения-
ми-преобразованиями оснований функционирования, являясь реак-
цией на глобальные кризисные состояния.
Человек открыл производящие формы хозяйствования и начал
выращивать культурные растения и одомашнивать скот. Впервые
было сформировано реальное производство в двух основных своих
составных — средств производства и предметов потребления5. Это
был глобальный переворот в развивающемся Социуме, имеющий
бифуркационный характер. Не случайно переход к земледелию, во-
обще к производящим формам хозяйства устойчиво называется
51
«неолитическом революцией»; некоторые исследователи начало со-
временного общества связывают именно с неолитом. Безусловно,
жизнь человека изменилась, как и сам человек. Это был действитель-
но скачок и одновременно «конец истории» палеолитического обще-
ства, основанного на присваивающих формах хозяйства, конец не
существования, а исторического действия в качестве развивающей
силы.
Общества раннеземледельческих культур не вытеснили полно-
стью предшествующие формы хозяйства (охота, рыболовство). Они
образовали лишь передовой отряд исторического развития, сосуще-
ствуя с другими — традиционными обществами. В самом историче-
ском развитии системы обществ раннеземледельческих культур его
прогрессивная направленность проявляется не обязательно в форме
последовательного совершенствования и внутренних преобразова-
ний «избранных» обществ тех или иных областей земледельческой
Ойкумены на евразийском пространстве.
В процессе такого движения обществ раннеземледельческих куль-
тур происходила постоянная перебазировка главных, решающих то-
чек, где в конкретно-исторической ситуации осуществлялся новый
шаг в поступательном развитии (в VII тысячелетии до н.э. — это Се-
верный Ирак; V тысячелетие отмечено всплеском земледельческой
культуры в Восточной Европе, функционированием мощных рудни-
ков на Балканах, развитием металлообработки и керамического
производства в Северной Месопотамии, но новый скачок общеисто-
рического значения в IV тысячелетии до н.э. произошел в Южном
Двуречье). Однако общества раннеземледельческих культур были не
просто совокупностью, а представляли собой исторически опреде-
ленную мировую систему, отвечающую всем основным показателям
открытой органической системы, определяющую уровень и общие
структурно-содержательные особенности процесса на соответст-
вующем этапе развития всего Социума6.
Характер, темпы развития конкретных земледельческих обществ
системы были разными. Это объективно обусловливалось комплек-
сом обстоятельств, в том числе природными факторами и условиями
реализации возможностей, заложенных в новых экономических ос-
новах организации жизнедеятельности, а также особенностями ор-
ганизации конкретных социальных организмов, в том числе силой
действия в них внутренних традиционных связей и норм. Неравно-
мерность, разорванность непрерывности в подъеме разных земле-
дельческих обществ на новый уровень исторического развития про-
являлись в разной форме, на разном уровне, но при четко выражен-
ной тенденции к прогрессивной направленности генеральной линии
для всей системы. Однако роль этой исторически определенной сис-
темы как ведущей в «выполнении» исторического содержания эво-
люции всей макросистемы (Социума) ограничивалась субстанци-
альными, функциональными и структурно-содержательными сущно-
стными характеристиками как особой целостности. В то же время
лежащие в ее основании образующие сохраняли свое активное дей-
ствие в развитии общества и позднее.
52
Историческим подтверждением этому служит длительное суще-
ствование и воспроизводство на разном уровне отдельных конкрет-
ных обществ, сохраняющих некоторые сущностные особенности та-
кой системы в исторически новых условиях. Выход за исторические
пределы рассматриваемой системы связывался со своего рода скач-
ком, реализуемым первоначально лишь определенными ее субъекта-
ми и объективно обусловленным разрывом в ее стабильном осущест-
влении.
Но хотя такой скачок в развитии, разрывающий непрерывность
господства «системы раннеземледельческих обществ», и осуществ-
лялся сначала определенными ее субъектами (при этом наименее
устойчивыми и необязательно наиболее преуспевающими, однако,
безусловно, благодаря им), своим рождением общество следующего,
исторически нового уровня обязано системе в целом. Именно сис-
темной целостностью, всем пространством, объемом, мощностью
достигнутого в экономике, технологии, технике, духовной жизни и
общественных связях она обеспечивала выход за свои исторические
пределы. И именно в условиях функционирования «системы обществ
раннеземледельческих культур» создаются возможности формиро-
вания принципиально новых элементов исторически более жизне-
деятельных, актуальных и поэтому прогрессивных систем и перехода
в соответствующих конкретных условиях на исторически новую
ступень общественного развития.
Для такого перехода, естественно, необходима была определенная
«зрелость» системы, обеспечивающая стартовые возможности раз-
вития по направлению исторически актуального прогресса. Начало
глобального перехода предполагало устойчивую сформированность
его порождающей системы, в данном случае «системы раннеземле-
дельческих обществ». Такое состояние предполагало, в частности,
достаточно высокий уровень и развитость демографических струк-
тур (рост населения), соответствующее накопление ресурсов, опре-
деленный общий экономический потенциал и соответствующим обра-
зом развитые производственные структуры (земледельческо-ското-
водческое хозяйство, дополненное недифференцированным домаш-
ним производством), специфически развитые социокультурные
структуры, сформированные ценности, целевые установки и задачи,
временная устойчивость в сохранении высокого (в рамках норм сис-
темы) уровня.
В то же время необходимым условием перехода было появление в
устойчивой системе определенной нестабильности, особых сфер,
расшатывающих систему. Важную роль в этом плане играл рост раз-
нообразия, который, с одной стороны, увеличивал устойчивость сис-
темы, но с другой — обеспечивал интенсификацию и углубление
дифференциации и специализации разных форм, структур во всех
сферах жизнедеятельности. С ростом разнообразия расширялись
вероятностные решения возникающих жизненных проблем и опти-
мизировался совместный способ деятельности общества как основ-
ной производительной силы. Но именно увеличение разнообразия,
рост вероятностных решений в соответствующих условиях их разви-
53
тия обеспечивал возможность прерывистости в «сплошности» пото-
ка культурно-исторического движения обществ.
В процессе исторической эволюции «системы обществ раннезем-
ледельческих культур» рождались элементы, не свойственные ее
сущности, однако еще не разрушающие ее. Для последнего нужны
были действия особых сил, и прежде всего формирование не просто
новых элементов, а структурно организованных и системно взаимо-
связанных в процессе функционирования феноменов с отрицательно
(по отношению к сущностным составляющим системы обществ) на-
правленным действием. Появление такого рода феноменов свиде-
тельствовало о возможности самопорождения разрушающих сил
внутри конкретной системы. Но для ее разрушения как активно дей-
ствующей в плане обеспечения прогресса Социума в целом необхо-
димы были соответствующие общие условия и особые характеристи-
ки развития всего общества, а также самой «системы обществ ранне-
земледельческих культур».
Переход к новому, стадиально значимому исторически опре-
деленному состоянию, отрицающему первобытность, предполагал
принципиальные преобразования в самих основаниях «системы об-
ществ раннеземледельческих культур», которые обеспечивали новую
природу становящейся исторически новой системы, способной пре-
одолеть все противоречия роста, развития, кризисные состояния
предшествующей и всей макросистемы, Социума.
Кризисные состояния экологического плана, отмечаемые для V —
начала IV тысячелетия до н.э., кризисные явления внутри «системы
обществ раннеземледельческих культур», отмечаемые возникнове-
нием различного рода внутрисистемных противоречий (что является
темой специального анализа), уже в этот период определили про-
блему перехода к новому, более устойчивому по отношению к сло-
жившемуся в прежней системе состоянию. Однако становление ис-
торически новой системы предполагало не просто накопление, а сво-
его рода преодоление и снятие сущностно значимых моментов, оп-
ределяющих особую природу системы предшествующей. В этом слу-
чае актуальным - становилось формирование четко определенных
структур взаимодействия всех вновь возникающих компонентов и
закономерностей их функционирования, а поэтому объективно обу-
словленное возникновение особых закономерностей развивающейся
и эволюционирующей к целостности новой системы. Естественно,
такой переход — это сложный процесс, имеющий определенную,
достаточно длительную дистанцию своего осуществления, сложные
структуру и содержание.
Сам переход как особый механизм движения означает повышен-
ную динамичность эволюционного процесса, обеспечивающую воз-
можность отрыва от старого и заключающую достаточный запас
энергии для формирования принципиально нового. Переход в этом
плане предполагает огромное напряжение сил для преодоления кри-
зисных ситуаций и создания новых структур и форм организации.
Такой объективно необходимый запас энергии обеспечивала вся
«система обществ раннеземледельческих культур». И поэтому пред-
54
ставляющееся как «эмерждентное» появление в Южной Месопота-
мии (а не в Северной, где функционировали как будто более про-
двинутые общества) практически новых, обладающих новыми каче-
ствами общественных структур и организмов, которые связываются
с первыми цивилизациями, на самом деле являлось порождением
всей этой системы. И именно нарушение стабилизации и степени
устойчивости развития прежних форм жизнедеятельности обеспе-
чило прорыв ее в месте, где комплекс разного рода обстоятельств
создавал оптимальные возможности зарождения нового общества,
исторически новой системы — «системы обществ цивилизации» (в
данном случае при стадиальной оценке последней).
Разрушение оснований функционирования «системы обществ
раннеземледельческих культур», как активно обеспечивающей исто-
рический прогресс, происходило многопланово, комплексно по всем
главным направлениям: в производственных и технико-технологи^
ческих структурах, в общественных связях и отношениях, в духов-
ной жизни, в социопространственной организации жизнедеятельно-
сти и т.д. В результате кумуляции и активной многоплановой, много-
характерной дифференциации и специализации производственной
деятельности формируется в качестве особой промышленной сферы
и образуется новый тип производства, развивается торговля, осуще-
ствляется соответствующая уровню развития общества индивидуа-
лизация труда, появляются элементы частной собственности, стои-
мостных отношений, преобразуется сам субъект исторического дей-
ствия и система его отношений.
Введение письма принципиально изменило информационные свя-
зи индивидов в обществе древнейшей цивилизации. Это был, безус-
ловно, важный скачок в новое информационное пространство, где
по-новому кодировалась мысль — теперь в написанном слове. Изме-
нились характеристики мыслительных процессов. Хотя мозг пред
ставляет собой интегративно действующее явление, целостно вос-
принимающее действительность и отражающее ее в пространстве
психического, особая целостность, устойчивость и равновесность его
обеспечиваются пластичным состоянием, сложной и многоплано-
вой дифференцированностью (прежде всего функционально разных
сфер — его левого и правого полушарий), специализацией интегри-
руемых в своем реальном проявлении функций, способностей. Появ-
ление письменности, связываемой с актуализацией действия левого
полушария, способствовало усложнению рассудочной деятельности
и активизации рациональных форм мышления.
Индивидуализируемые в соответствующих рамках и сферах фор-
мы деятельности открывали новые пространства отношений, новое
видение мира. Это отразилось в появлении и в структурировании
соответствующих научных знаний, прежде всего математики, астро-
номии, медицины. Важную роль в развитии сознания сыграли формы
спекулятивного мышления, прослеживаемые, в частности, в мифах.
Изменился тип кумуляции и интеграции населения. Формирова-
ние надобщинной интеграции в рассматриваемый период обуслов-
ливало вычленение-зарождение в существующей поселенческой
55
структуре принципиально нового организма, имеющего принципи-
ально новую (в самом своем генезисе и тенденции развития) приро-
ду, — города7. Небезынтересно в этом плане высказывание известно-
го социолога, антрополога Р.Л.Карнейро, который отметил, что
«действительно основополагающим моментом, тем, который повлек
цепь событий, приведших к образованию империй, был переход от
деревенской автономии к наддеревенскому уровню интеграции. Это
было изменением качества, все, что последовало, было в определен-
ной степени лишь изменением уровня»8.
Одним из главных преобразований, обеспечившим переход к ис-
торически новому состоянию, было разрушение самих принципов
организации общества, начавшееся с «освобождения» индивида от
особых пут коллективного действования и примитивных форм кол-
лективного сознания, объективно готового к новым типам деятель-
ности, новым формам его организации, вступающего в новые связи и
отношения. Происходило разделение коллективного субъекта, от-
чуждение его от неразделяемого единства рода. Он во все большей
степени индивидуализировался (естественно, на исторически опре-
деленном уровне) по отношению к родовой общине, хотя очень дли-
тельно и часто, особенно первоначально, в специфических формах,
например, в рамках большесемейных общин и других отдельных кол-
лективов, в частности специализирующихся на отдельных видах дея-
тельности и выступающих с новой социальной позиции к родовой
общине и по отношению к ней. И хотя первоначально такого рода
свобода и освобождение, естественно, были ограниченными, однако
они становились феноменами преодоления системных ограничений
прежнего общества.
Одним словом, переход к цивилизации, осуществляемый как раз-
рыв социальной ткани первобытного общества, был переходом к ис-
торически новому состоянию. Этот переход происходил сначала в
определенных областях, но как явление, подготовленное развитием
всей «системы обществ раннеземледельческих культур», он доста-
точно быстро втягивал все новые и новые общества, функциони-
рующие на огромных пространствах, прежде всего на Востоке. Воз-
никающее исторически новое состояние выступает как «преходящая
форма общественного развития, особый исторический этап соци-
альной материи»9. И, как уже отмечалось, в самом процессе перехо-
да к этой форме развития «социальной материи» закладываются
ее главные смыслообразующие характеристики, субстанциальная,
функциональная и содержательная сущности, которые определяли
отношения людей, отвечающие «разделенному производству», «раз-
деленному обществу», «разделенному человеку», связанному частно-
собственническими и стоимостными отношениями.
Именно при переходе к цивилизации были сформированы все ос-
новные институты (или зачатки их с четко определенной тенденци-
ей развития) исторически новой органической системы — «системы
обществ цивилизации», выражающей достигнутый уровень в исто-
рическом выполнении социальной эволюции и заключающей огром-
ные потенции своего саморазвития при постоянном увеличении мно-
56
гообразия путей и уровней его осуществления. Она в качестве наи-
более перспективной и исторически актуальной задавала многочис-
ленные формы и варианты объективно значимых решений и социо-
культурные нормы (в рамках системно связанных конкретных об-
ществ и за пределами системы). В самодвижении этой системы к це-
лостности и реализации ее сущностных особенностей и возможно-
стей на большой дистанции пространственно-временного континуу-
ма социальной эволюции развивались рабовладельческое, феодаль-
ное, капиталистическое общества, фиксируя ее уровневые измере-
ния. Современное общество являет определенный уровень самораз-
вития системы, и в наше время в ней происходит разрушение или
нивелирование действия многих важных, в том числе определяющих,
институтов и структур и зарождаются новые элементы и формы, не
свойственные ей, в том числе на уровне преодоления ее природы.
Становление цивилизации, как отмечалось, было длительным и
сложным процессом, связанным с действием многих разнонаправ-
ленных сил — природных, социальных, обусловленных особенностя-
ми саморазвития Социума со всеми его противоречиями. На пути
становления цивилизации потенциальное начало сменилось реаль-
ным и действительным, когда определились ее функциональные за-
кономерности и тенденции движения к целостности. И начало про-
странственно-временного континуума ее развития как силы, органи-
зующей новое пространство социального движения, новую структу-
ру этого движения, связывается во всяком случае со второй полови-
ной IV — началом III тысячелетия до н.э.
Существуют разные мнения об условиях возникновения, распро-
странения цивилизации10, о темпах и характере ее развития. Но
важными представляются, прежде всего, следующие обстоятельства.
Переход к цивилизации означал появление в развивающейся мак-
росистеме, Социуме новой исторически определенной органической
системы, характеризующей его новое состояние, новое содержание
движения «социального потока» в целом. Появление и рост такой
системы не уничтожали феномен обществ раннеземледельческих
культур, выступавших в качестве главного субъекта исторического
действия предшествующей исторически актуальной системы (и даже
более древних и примитивных структур) в качестве функциони-
рующих на общеисторическом мировом пространстве. Она лишь
убирала их с магистрального пути развития общества, но длительное
время испытывала постоянно убывающее их давление. И именно но-
вая система определяла общую направленность эволюции, объек-
тивно снижая шансы других форм и уровней общественного разви-
тия в выборе путей решения глобально значимых проблем и в осуще-
ствлении прогресса. Потенциальные возможности новой систе-
мы, сменившей прежнюю, господствовавшую в течение нескольких
тысячелетий, были большими. Но главное, в основу ее становления
были заложены те сущности, которые при всех принципиально важ-
ных и значимых изменениях, преобразованиях в историческом раз-
витии системы сохраняли ее единую природу вплоть до Новейшего
времени.
57
Темпы роста-расширения сферы и распространения действия
«системы обществ цивилизации» были значительно большими, чем
предшествующей. Общее пространство цивилизованного мира по-
стоянно увеличивалось при сохранении разнообразия составляющих
его конкретных обществ, активно втягивающихся в зону «цивилиза-
ционной системы», и в современную эпоху достигло (по размаху,
степени и характеру действия) планетарного масштаба. При вос-
производстве сущностных особенностей этой системы конкретными
обществами, объективно введенными в сложное взаимодействие
структур и определяющих ее факторов, ведущая роль переходила от
одной области к другой при постоянном сохранении в этой своего
рода эстафете новых точек прогрессивного роста всей системы.
Цивилизация — это особый исторический феномен и одновре-
менно сложный по своему содержанию и изменяющийся во времени
процесс. На огромной дистанции, хотя и неизмеримо меньшей, чем
первобытность, сменялись уровни и формы организации социально-
го развития (включая формационные), различающиеся по своему
содержанию, в частности по определенным, чрезвычайно значимым
характеристикам. Безусловно, существенно различными были обще-
ства, например, в IV — начале III и во II тысячелетии до н.э. Для по-
следнего отмечается, в частности, не только передвижение огромно-
го числа людей, больших групп племен, но и более интенсивное, на
новом уровне организуемое, усложняющееся развитие торговли,
ремесел, связей и т.д., определивших новые характеристики и темпы
развития цивилизационных процессов. Практически все исследова-
тели выделяют период второй половины I тысячелетия до н.э. — пер-
вой половины I тысячелетия н.э. как период великих переломов,
прежде всего связанных с ростом-развитием человека, его духовного
мира. Создание огромных империй, почти одновременное распро-
странение великих религий и учений (христианства, буддизма, ма-
нихейства) и другие значимые события не только фиксируют важ-
ный рубеж — период развития цивилизации как процесса и опреде-
ленного состояния системы, но и характеризуют высокую плотность
мировых и внутренних связей при многоплановой дифференциации,
различии потоков единого по своей сущности социального движения
в рамках «системы обществ цивилизации» в целом.
Перебазировка социокультурных позиций, перемещение и пере-
распределение сил, повышение динамичности, смещение точек ак-
тивности (роста) в первой половине I тысячелетия н.э. не ограничи-
вались расширением сферы действия цивилизационных процессов и
появлением новых их центров. Происходило формирование нового,
сложно структурированного цивилизационного пространства с ра-
зорванными временными границами и разными формами и направ-
лениями движения в нем конкретных обществ в процессе воспроиз-
водства всей (включая все ее уровни) «системы обществ цивилиза-
ции» в целом. Характер системы обеспечивал соответствующие
(чрезвычайно большие) возможности и направленности ее самораз-
вития, и в последующие периоды при постоянном расширении и ус-
ложнении потока движения вплоть до современности объективно
58
определял при всем многообразии решений главные особенности
развития всего общества в рамках макросистемы, Социума. На наш
взгляд, даже для XX в., когда уже длительно господствовали евро-
пейские цивилизационные нормы, принципиально неверно исклю-
чать из этого непрерывного потока в качестве реально активных
субъектов (не только на уровне носителей разных культурно-
исторических форм и типов цивилизации, или так называемых ло-
кальных цивилизаций) страны Востока, где впервые зародилась ци-
вилизация как особая органическая система, и другие регионы. При-
том что исторически в технико-технологической, экономической,
научной сферах страны Запада в Новое время активно вырвались
вперед, общества Востока, заложившие «главные смыслы» цивилиза-
ции, породившие в своем развитии факторы, обусловившие ее при-
роду и основные составляющие, постоянно значимо, действенно
(независимо от объема и характера роли) участвовали в обще-
мировом цивилизационном процессе. И они выступали в качестве не
простых участников, а активных субъектов исторического действия,
структурируя системное содержание «системы обществ цивилиза-
ции». При этом восточные общества воспроизводили не только оп-
ределенные уровни (задавая зачастую высшие нормы; достаточно
вспомнить достижения культуры, науки, городской инфраструктуры
в VII—VIII, X—XII вв.) и многообразные типы и варианты в общей
структуре «системы обществ цивилизации» и реализовывали циви-
лизационное пространство в общем социальном движении вплоть до
современности, но и были необходимым условием его существова-
ния. Вошедшие изначально в пространственно-временной контину-
ум «системы обществ цивилизации» восточные страны выступают не
только в числе наиболее активных сил современного мира — на ста-
диальном уровне их оценки они не могут быть исключены из живого
движения собственно системных цивилизационных процессов и пре-
образований, происходящих в системе сегодня.
В свете сказанного выше представляется, что при обсуждении
особенностей функционирования и тенденций развития современ-
ного глобального сообщества важно ориентироваться не только на
короткую дистанцию (нового времени или развертывания европей-
ского сценария цивилизации) и ближайшую зону исторического
прошлого, объективно обеспечивающих настоящее, но и на весь про-
странственно-временной континуум «системы обществ цивили-
зации», реально обусловившей специфику проблемной ситуации
наших дней. Это важно, в частности, в связи с тем, что, во-первых,
именно «система обществ цивилизации» (в ее целостном определе-
нии) в своем историческом развитии и осуществлении системных,
наиболее широких возможностей реально определяла главные век-
торы движения (при всем многообразии и разноуровневости его
осуществления) по вертикали исторического прогресса, приведшего
общество к его современному состоянию. Во-вторых, необходимо
помнить, что именно природа и закономерности развития всех изна-
чально заложенных, определяющих ее системную сущность явлений
поставили систему в процесс саморазвития (и разрешения постоян-
59
но возникающих внутренних противоречий), в ситуацию противо-
речия с реальной исторической действительностью Социума, ею же
спровоцированной. В-третьих, только при учете природы и сущно-
стных характеристик «системы обществ цивилизации» в целом мож-
но понять глубинные процессы, происходящие в современном обще-
стве и объяснить тенденции дальнейшего исторического движения.
И в этом плане становится все более очевидной необходимость оп-
ределения места в общей социальной эволюции того исторически
определенного состояния, где господствуют закономерности разви-
тия «системы обществ цивилизации».
На огромной дистанции исторического развития, когда тенден-
ции и особенности его определялись «системой обществ цивилиза-
ции» (как ведущей), а верхней планкой явилось «объективное общест-
венное бытие и объективные зависимости человеческой деятельно-
сти»11, последовательно связываемые с капиталистическим (в боль-
шей степени с империалистическим) и с так называемым постинду-
стриальным обществом, при все большем усложнении самого движе-
ния происходило не только накопление человеческой сущностной
силы и форм общения, свойственных принципам функционирования
и развития этой системы. Все более активно формировались и фор-
мируются новые элементы и структуры, возникают новые функцио-
нальные связи между ними, устанавливаются новые закономерности
функционирования, которые уже не отвечают строго природе «сис-
темы обществ цивилизации», т.е. природе базовых оснований, поро-
дивших ее и свойственных ей отношений. Вначале незамечаемые,
новые явления все более четко фиксируются и определяются челове-
ком, осмысливающим и свое собственное изменение в качестве ак-
тивно действующего субъекта.
Количественные, а главное, качественные изменения, обусловлен-
ные саморазвитием общества (реализующего в качестве главных
тенденции «системы обществ цивилизации»), фиксируются почти во
всех сферах жизнедеятельности. Это новые технико-технологи-
ческие схемы и системы, экономические структуры в их взаимодей-
ствии, это сложные информационные системы (включая Интернет и
принципиальное изменение и расширение коммуникативных кана-
лов в целого и т.д.), выходящие за рамки режимов и контроля инсти-
тутов прежних отношений. Растет плотность связей и взаимовлия-
ние культур и одновременно самосознание разных этносов, усилива-
ется персонификация культур определенных групп населения. Из-
меняются характеристики самого субъекта социального действия,
осуществляется активная индивидуализация его, но за счет углубле-
ния социализации (что очень важно) в результате все большего
осознания своей социальной значимости, своей социальной пред-
ставленности растет сознание и самосознание человека. Разрушают-
ся (на соответствующем социокультурном уровне) бывшие устой-
чивые связи, например производственных, учебных и других коллек-
тивов, при увеличении действия фактора индивидуализации форми-
руются новые типы групповых отношений. Расширение и усложне-
ние информационного пространства и компьютеризация принципи-
60
ально изменяют особенности осуществления познавательной дея-
тельности. Происходят изменения в социально-пространственной
организации общества: город как организм, интегрирующий много-
плановые отношения всех уровней, в значительной степени теряет
свои ограничительные особенности. Мегалополизация проявляет
себя как новый, но не единственный тип интеграции систем от-
ношений общества. Формируются новые проблемы и задачи, зна-
чимые для. всего сообщества, связанные прежде всего с демогра-
фическими, энергетическими, экологическими, экономическими
кризисами.
Вся совокупность и характер изменений, которые происходят в
современном мире, иллюстрируют нарушение устойчивых связей,
свойств и структур, определяемых субстанциальной, содержатель-
ной и функциональной сущностью «системы обществ цивилизации»,
наличие глубоких противоречий, порожденных внутренней логикой
ее прогресса и формированием их «снимающих» феноменов.
Естественно, возникает вопрос: являются ли все эти и другие, в
том числе глобально значимые, изменения и проблемы, стоящие пе-
ред сообществом, свидетельством уже происходящего изменения
исторического состояния его и какова степень их исторической но-
визны? Существуют ли устойчивые связи и отношения новых эле-
ментов и структур и соответствующие закономерности их функцио-
нирования? Прослеживаются ли новые функционально значимые
для развития современного общества закономерности? Какие и в
какой степени новации выходят из-под контроля норм и принципов
организации «особой формы развития социальной материи» — «сис-
темы обществ цивилизации»? Другими словами, возникает проблема
определения реальной современной действительности с позиции не
только уровневой, но и стадиальной ее оценки. Важно, во-первых,
осмыслить, насколько революционный (осуществляемый за более
или менее длительное время) характер имеют отмечаемые в разви-
тии современного общества системные преобразования. Во-вторых,
необходимо установить, в какой степени происходящие изменения
преобразуют и определяют историческое состояние, а также что они
обозначают в общей эволюции универсума социального бытия.
Огромное разнообразие форм и уровней осуществления истори-
ческого содержания социальной эволюции, проявляемое, в частно-
сти, в особенностях развития «локальных цивилизаций» и других
различных культурно-исторических феноменов не нивелирует объ-
ективной целостности состояния макросистемы (Социума), где
именно всеобщие цивилизационные системные возможности опре-
деляли длительное время направленность ее движения.
На каждом этапе исторического выполнения социальной эволю-
ции существовали или объективно возникали особые точки роста,
обеспечивающие оптимальные варианты продвижения макросисте-
мы вперед, и прежде всего ее усложнения и реализации тенденции к
целостности. На соответствующих уровнях развития в ее рамках,
определяя рубеж нового этапа, возникала объективно актуальная,
исторически новая органическая система, сущностные основания
61
которой обеспечивали ей большую или меньшую дистанцию само-
реализации, свое пространство-поле вариативных поисков и дейст-
венных возможностей. Такая система выступала как своего рода ве-
дущая в силу ее наибольшей активности, динамичности, мобильно-
сти, обусловленных ее природой и в связи с этим не только наиболее
перспективная, но и наиболее интенсивно действующая и опреде-
ляющая тенденцию прогресса и поэтому как бы подчиняющая себе
реально или потенциально все другие уровни организации социаль-
ного.
В этом отношении «система обществ цивилизации», вбирающая
все разнообразие культурно-исторического осуществления ее тен-
денций, не только длительное время определяет направленность со-
циального движения, но и объективно обусловливает все основные
характеристики исторического состояния макросистемы в целом.
В то же время в этом движении и определении названного состояния
участвуют не только задействованные элементы цивилизационного
круга (в том числе на уровне включенных в его влияние), но и социо-
культурные феномены (традиционные общества, группы, другие
структуры), не включенные в сферу влияния ведущей системы, од-
нако обеспечивающие фон и общее пространство ее функциониро-
вания. Именно поэтому разбалансирование тех оснований, которые
закладывались при становлении цивилизации и обеспечивали ее про-
грессивное системное развитие, фиксирует кризисное состояние
всей макросистемы в той степени, в которой выявляется несоответ-
ствие норм и возможностей «системы обществ цивилизации» (реали-
зующей себя исторически системно) всему тому, что реально опре-
деляет в настоящее время общее состояние Социума, порожденное
прежде всего ее же развитием-саморазвитием и преобразованиями,
осуществляющимися в ней.
Изменения, происходящие в современном глобальном сообщест-
ве, по своей глубине, широте охвата и степени действия свидетельст-
вуют об определенном рубеже, своего рода пороге. Но каком? Поро-
ге гибели, конца? Рубеже перехода в исторически новое состояние?
Что гибнет и что возникает?
Все большее число исследователей переходят от фиксации гло-
бального кризиса к его дифференцированной и строгой оценке, раз-
деляя, в частности, кризисы-катастрофы, в том числе природного
характера, и кризисы социального плана разного уровня и содержа-
ния. При оценке кризиса общества в качестве его главной характе-
ристики все чаще определяется гибель цивилизации европейской
модели, ликвидация евроцентризма. Но не Европа, как уже отмеча-
лось, породила саму цивилизацию в ее главных сущностных особен-
ностях и основаниях, и не она была единственным носителем ее12.
Европа в этом плане лишь максимально реализовала определенные
тенденции (возможно, в ущерб многим другим, перспективным для
человечества), заложенные в системных характеристиках цивилиза-
ции как особого объективно выбранного и состоявшегося способа
исторического выполнения социальной эволюции на ее определен-
ной длительной дистанции и определяющего характер последней. Но
62
возникающее, фиксируемое в наши дни новое как результат цивили-
зационных процессов в их исторической целостности и определен-
ности не принадлежит только этой системе. Сформированные ци-
вилизацией принципиально новые связи, отношения, институты,
структуры и подсистемы, различные проявления новых феноменов, в
том числе в противопоставлении ее нормам и природе, внецивилиза-
ционные по своей сути (что в какой-то степени находит отражение в
применяемых в современном обществе названиях: постиндустриаль-
ное, постцивилизационное и т.д.), в итоге принадлежат действию
всей макросистемы, уже впитавшей, реализующей в содержании сво-
его саморазвития и «переваривающей» системные уровни «системы
обществ цивилизации» в новом социальном бульоне, в движущемся
потоке социального.
Происходящая сейчас перебазировка сил, формирование новых
социокультурных и политико-экономических континентов, появле-
ние иных феноменов, связей и отношений субъектов, действующих в
новом пространстве, — это не только разрушение, но и рождение
исторически новой структуры потока социальной эволюции во всей
сложности его проявления в пространстве биосферы, это объектив-
но происходящий поиск конструкты новой системы, его организую-
Осмысление происходящих изменений имеет объективно обу-
словленные трудности гносеологического, психологического, социо-
культурного характера. Совершенно очевидно, например, что пере-
ход от первобытного общества на уровне господства «системы об-
ществ раннеземледельческих культур» к цивилизации — обществу
разделенному, обществу стоимостных, частнособственнических от-
ношений, не осмысливался его реальными участниками как целена-
правленный, управляемый и даже как независимый от них, но види-
мый в своих значимых проявлениях процесс. Осуществляя свои кон-
кретные цели и задачи в качестве субъектов исторического действия,
люди, независимо от их воли, втягивались в систему связей, где, в
частности, «совокупная производительная сила человеческого обще-
ния»14, выраженная в форме соответствующих (в данном случае
структурируемых, стоимостных) отношений, в действии внешних
вещей (отделенных от осознания индивида), определяла внутрен-
ние, скрытые, но сущностно значимые смыслы и механизмы развития
их деятельности (в самом широком ее понимании) и самодеятельно-
сти. Они становились участниками социального движения уже на
другом уровне его структурно-содержательного осуществления.
Формировались новые типы организации жизнедеятельности, реа-
лизующие исторически определенные «формы развития социальной
материи» в рамках исторически определенной органической систе-
мы. Своими особыми характеристиками она «отбивала» исторически
новую стадию социальной эволюции — стадию цивилизации.
Точно так же замещение, оттеснение как активно действующих,
угнетение, разрушение соответствующих (порой сущностно значи-
мых для природы цивилизационного общества) структур в совре-
менном обществе и одновременно интеграция появляющихся новых,
63
происходящие в наши дни во многих своих проявлениях (а иногда
чрезвычайно больших и значимых своих воздействиях), остаются
скрытыми от нас. И это притом что на современном уровне знаний и
развитости сознания и самосознания человека многие важные изме-
нения четко фиксируются, обсуждаются на самом высоком научном
уровне, более того, иногда сознательно проектируются и програм-
мируются далеко вперед и с учетом глубины действия.
Во многом невозможность осмыслить, объяснить, увидеть и выде-
лить главное обусловливается объяснительными способностями на-
ших знаний и неэффективно «работающими» в новой ситуации па-
радигмами, в семантическом поле которых невозможно решить эти
проблемы. При всех имеющихся на сегодняшний день научных изме-
рениях нам еще трудно уловить подспудные движения, проявления
и действия новых сил, возникающих в процессе формирования
новых связей; установить характер взаимодействия новых элементов
и структур, зафиксировать становление новых закономерностей,
функциональные смещения и т.д. в реально совершающихся в совре-
менной жизни изменениях, вызывающих «смущение» в социальной
эволюции. В то же время степень преобразований, отмечаемых в со-
временном сообществе, в соответствующем их объяснении (возмож-
ном в рамках действующих парадигм) позволяет говорить о явном,
уже начавшемся переходе его в исторически новое состояние.
Переход в социальном развитии — это сложный процесс, имею-
щий не только определенную, порой длительную дистанцию осуще-
ствления, но и сложную структуру и содержание, тем более переход,
связанный с установлением исторически нового состояния Социума.
При этом, с одной стороны, глобальный переход общества на исто-
рически новый уровень предполагает, как отмечалось, высокую сте-
пень развитости, стабильность и сохранение определенных возмож-
ностей прогресса, обусловливаемых еще актуально действующей
системой и необходимых для обеспечения состояния перехода.
С другой стороны, такой переход связывается с возникновением
иноструктур, принципиально новых их функций, с появлением и
проявлением действия новых закономерностей и тенденций, разру-
шающих устойчивость функционирования данной системы и усло-
вия ее воспроизводства, развития в дозволенных ее сущностными
характеристиками параметрах.
Переход к исторически новому состоянию Социума связывается
с формированием новых систем, подсистем, способных к разви-
тию, усложнению, обеспечивающих сборку хаотических (в силу еще
«невобранности» структуры) в своем возникновении новых форм,
элементов, их функциональных связей и т.д. в направленные (пусть
разнообразные) потоки социального движения. Благодаря этому
возникают новые закономерности функционирования этих подсис-
тем, структур и происходит становление новой (оптимально органи-
зованной, сложившейся ситуации) исторически определенной от-
крытой органической системы. В процессе своего становления она
формирует адекватные возникающей исторической ситуации тен-
денции и принципы саморазвития по направлению к более высокой
64
организации и целостности. Становление и развитие такой истори-
чески новой системы как ведущей (среди других форм и структур
организации движения) в выполнении социальной эволюции не раз-
рушают все конструкты прежней, а как бы вбирают их, определяя им
другое место, привнося порой иные смыслы в новом по своей приро-
де и организации «объективном общественном бытии», в новой
форме развития «социальной материи».
Совершается такой переход медленно. Как известно, переход к
цивилизации — от ее реального начала до установления стабильно-
сти сформированных оснований и тенденций — занял более полуто-
ра тысяч лет при четко выделяемой точке главного перелома. Безус-
ловно, время современного перехода будет во много раз меньше и
будет осуществляться неравномерно и по-разному для разных ре-
гионов.
Значение и уровень перехода к исторически новому состоянию
определяет не просто большая, разрушающая совокупность глубо-
ких, многоплановых изменений, происходящих в современном обще-
стве, но прежде всего характер этих изменений, нарушающий глав-
ные требования и сущностно содержательные смыслы развития и
принципы действия несущих конструкций еще функционирующей
(и выступающей в качестве базы этих изменений), но уже преобра-
зующейся системы (системы отходящей).
Переход, связывающийся со значительными, принципиальными
изменениями в обществе, предполагает не только разрушающие и
кризисные, но и позитивные моменты: формирование новых социо-
культурных элементов, структур, блоков, появление новых активно
действующих субъектов, решающих проблемы передела пространст-
ва активного действия и выбора направлений преобразовательной
деятельности, а также конструирующих далекое, известное и неиз-
вестное, будущее. Объективно происходит образование и включение
новых, мощно действующих сил, преобразующих условия функцио-
нирования и развития общества. Главными же становятся те часто
скрытые, но и наиболее глубокие изменения, которые определяют
новые направленности в развитии деятельности человека, те вновь
возникающие механизмы, которые обеспечивают рождение иных
форм движения и появление принципиально новых социокультур-
ных феноменов. Иначе говоря, актуализируются те изменения, ко-
торые объективно уже обусловливают в своем взаимодействии нача-
ло формирования содержательной и функциональной сущности той
новой исторически определенной органической системы, которая
возьмет на себя «ответственность» за выбор путей, форм и способов
осуществления социальной эволюции на новом этапе.
Объективно происходящие преобразования — скрытые и явные —
отличаются по характеру и потенциалу. Но важно отметить, что
главные среди них — те сложные и многоплановые изменения в орга-
низации жизнедеятельности современного общества, которые в це-
лом имеют сущностное значение в определении характера и струк-
турно-содержательной организации исторического выполнения со-
циальной эволюции. Это прежде всего действие тех сил, которые
3 - 6932
65
наиболее активно участвуют, с одной стороны, в разрушении еще
функционирующей в качестве действенной «системы обществ циви-
лизации», а с другой — в созидании (но еще неопределенной в ее
характеристиках) как возможной реальности системы новой. Так,
решающим является тот факт, что эти изменения обеспечивают
глубинные сдвиги, снимающие действие фактора «разделенности»
(определенного характера и исторического смысла) как главного
условия и основания появления особой формы развития «социаль-
ной материи», определяемой становлением цивилизации (в ее стади-
альном понимании), фактора, возникновение и проявление действия
которого обусловливалось распадом первобытного синкрезиса (наи-
более активно совершавшегося в IV—III тысячелетиях до н.э.).
В наши дни, в начале третьего тысячелетия происходит глубокий
и кардинально значимый процесс. При сохранении активного дейст-
вия фактора разделения, дифференциации, специализации как дви-
жущих сил развития общества одновременно появляются принципи-
ально новые составляющие прогресса, перераспределяются силы и
меняются формы взаимодействия разных видов деятельности и об-
щения и т.д. При этом отчетливо намечается движение к особому
«соединению», к разной степени интеграции, к своего рода истори-
чески новому типу синтеза многих главных образующих, которые
формируют реальное содержание и пространство исторического
действия современного Социума.
Специфические процессы интеграции и синтеза, реально прояв-
ляющиеся в наши дни и фиксируемые (на разных уровнях и в разных
сферах) исследователями, выступают, очевидно, одной из главных
тенденций в развитии общества и в структурировании основа-
ния исторически нового состояния Социума в пространственно-
временном континууме социальной эволюции. Тенденция эта будет
осуществляться новой исторически определенной, ведущей (как в
наибольшей степени ее обеспечивающей и имеющей потенциальные
возможности выбора) системой. Интегрирующие и синтезирующие
факторы, ведущие к целостности, будут играть не меньшую роль,
чем фактор разделения в становлении цивилизации, в формировании
и развитии «системы обществ цивилизации», в то время как разделе-
ние, дифференциация, специализация примут здесь новые характе-
ристики и приобретут новые возможности.
Выявление начала становления исторически нового состояния
общества приобретает особый смысл не только для объяснения и по-
нимания характера перехода к нему и определения его особенно-
стей, но и для выработки стратегии действия. Ретроспективный
взгляд на пройденную человечеством дистанцию при определении
исторического места современного общества, с одной стороны, раз-
рушающего основания своего функционирования в рамках «системы
обществ цивилизации», а с другой — одновременно созидающего в
своем пространстве многие важные, но отрицающие принципы его
функционирования социокультурные структуры, нормы, значимые
феномены, открывает новые возможности оценки современной дей-
ствительности в социальной эволюции. В частности, не только пер-
66
вобытное общество имеет свое особое измерение по исторической
вертикали в отношении к социальной эре цивилизации, но и цивили-
зация в ее стадиальной оценке приобретает новое измерение в своем
намечающемся верхнем ограничении в общем потоке эволюции Со-
циума.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Восток». М., 1998, № 1, с. 41.
2 В настоящее время все большее значение приобретают не только и не столько про-
блемы пагубного влияния общества на природу (размеры и глубина которого пугающе
огромно), сколько задачи выработки принципов взаимоотношения с ней. Поэтому воз-
никает потребность выявления характеристик особого, объективно возникающего про-
странства такого взаимодействия, а также поиска условий и средств целенаправленного
его структуирования.
3 См.: Неклесса Л.И. Антропокод истории: основание, динамика и кризисы во взаи-
модействии фундаментальных социальных структур. — Конспект. М., 1989, № 3, с. 14—
20; он же. Конец цивилизации, или Зигзаг истории. — Знамя. М., 1998, Ns 1.
4 Обсуждение проблемы см.: Восток. М., 1997, №2; 1998, Ns 1—2; Глобальные сооб-
щества: новая система координат (Подходы к проблеме). Вып. 1. СПб., 2000 и др.
5 См.: Сайко Э.В. Становление производства в развитии обществ раннеземледельче-
ских культур. М., 1990.
6 См.: Сайко Э.В. Древнейший город. Природа и происхождение. М., 1996.
’Там же, с. 119-123, 187-192.
8 Carneiro R.L. A Theory of Origin of the State. — Science. 1970, vol. 169, p. 736.
9 Мамардашвили М.К. Категория социального бытия и метод его анализа в экзи-
стенциализме Сартра. — Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. Сборник. М.,
1990, с. 283.
10 Цивилизации. Сборник. Вып. 2. М., 1993.
11 Мамардашвили М.К. Категория социального бытия и метод его анализа в экзи-
стенциализме Сартра, с. 283.
12 Такой, например, важный образующий феномен становления и развития цивилиза-
ции, как город, который кумулирует и интегрирует связи и отношения цивилизационно-
го общества, на Востоке, во всяком случае вплоть до XV в., практически не только не
уступал европейским, но и чаще превосходил их по своему потенциалу и культурному
уровню (особенно в период IX—XII вв.), не говоря уже о городах более раннего периода.
В целом евразийские города, кумулирующие, воспроизводящие, развивающие связи и
отношения взаимодействия, а также функциональной зависимости различного рода
социокультурных структур урбанизирующихся обществ, являлись важным фактором в
развертывании цивилизационных процессов и не только обеспечивали расширение про-
странства «системы обществ цивилизации», но и стимулировали интеграционное дейст-
вие этой системы в историческом развитии всего сообщества.
13 Мамардашвили М.К. Категория социального бытия и метод его анализа в экзистен-
циализме Сартра, с. 283.
14 Т ам же.
3*
М.Ф. Румянцева
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ
И ГЛОБАЛИСТСКИЙ ПОДХОДЫ
К ТЕОРИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
Выделение в философии истории двух составляющих — субстан-
циальной и гносеологической — весьма условно. Дело в том, что тео-
рии исторического процесса не имманентны самому процессу, а яв-
ляются способами осмысления прошлого. Поэтому обратимся к со-
отношению цивилизационного и глобалистского подходов в контек-
сте эпистемологической проблематики, и в первую очередь к исто-
рическому познанию. Для этого следует ответить по крайней мере
на два вопроса:
— что мы познаем, когда изучаем историю: прошлое или настоящее;
— зачем мы познаем: чтобы объяснить прошлое и на этой основе
спрогнозировать будущее или чтобы понять прошлое (либо настоя-
щее — в зависимости от ответа на первый вопрос), чтобы узнать, как
действовать в настоящем.
На первый вопрос ответил Гегель: «...Так как мы имеем дело лишь
с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его
проявление, мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было,
имеем дело лишь с настоящим... наличествующая настоящая форма
духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые
дух, по-видимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей
настоящей глубине»1.
Сознавая ценность европейского, а также североамериканского
эпистемологического опыта при поиске ответа на второй вопрос,
обратимся к российскому наследию. В последние годы в России уси-
лился интерес к англо-французскому эпистемологическому опыту,
но традиции российской гуманитаристики иные, чем на Западе. Ос-
нования для расхождения в эпистемологии Нового времени обнару-
живаются уже в оппозиции немецкой классической философии и
контовского позитивизма как логического завершения развития
англо-французского эмпиризма2.
Еще до выхода в свет «Курса позитивной философии» Гегель во
введении к «Философии истории» показал существенные различия
англо-французской и немецкой традиций изложения истории, что
можно экстраполировать на гуманитарную мысль в целом. Пред-
ставляется, что русская философская мысль ближе к немецкой.
На это указывают и опыт адаптации немецких философских школ на
© М.Ф.Румянцева, 2002
68
русской почве, и системообразующая не только для русской фило-
софии, но и для всего российского миросозерцания категория «все-
единства», генетически восходящая к христианскому пониманию
целостности мира (а в философской традиции — к гегелевскому
принципу: «Ничто единичное не обладает всей полнотой реальности»).
Широта российского мировосприятия, корни которого, несо-
мненно, можно обнаружить в специфике роли и действия историко-
географических факторов в российской истории, воплотилась и
в теоретико-познавательных позициях российской гуманитарной
мысли XIX — начала XX в. Особенно ярко это проявилось в сфере
гуманитарного образования, где определяющими были историко-
филологическое и историко-юридическое направления. Отметим в
России XIX в. распространенность историко-правовых исследова-
ний и развитие исторической школы права, основоположником ко-
торой был немецкий юрист Савиньи.
Просвещенческие иллюзии XIX в. преодолевались во Франции, с
одной стороны, и в Германии и России — с другой, разными путями.
Во Франции бурно развивалась позитивистская социология. Ее целью
было выявление закономерностей, понимаемых как устойчивая взаимо-
встречаемость явлений, с тем чтобы объяснить и прогнозировать ре-
альность. В России наряду с этим существовало стремление к пони-
манию культурных, в том числе правовых, феноменов на основе ис-
торического подхода. Последний позволял обнаружить истоки явле-
ний и их развитие, понять культурные феномены (в отличие от по-
зитивистского объяснения).
Различение понятий «понимание» и «объяснение» как целей по-
знавательной деятельности имеет принципиальное значение. На ру-
беже XIX и XX вв. в гуманитарном знании обозначилась оппозиция
номотетического и идиографического подходов. Не останавливаясь
здесь на сущностных различиях номотетики и идиографии, отметим
принципиально важное: если номотетика ставит задачу объяснения
исторической действительности (отсюда ее прогностическая функ-
ция), то идиография преследует цель понимания культурно-истори-
ческих феноменов. Следовательно, идиография сохраняет гумани-
тарный характер исторического знания. Именно поэтому на путях
идиографии сейчас идет поиск выхода из кризиса «объясняющего»
подхода.
Различие «объясняющего» и «понимающего» подходов имеет и
глубокий этический смысл. «Объясняющий» подход и его прогно-
стическая компонента обычно отводят человеку место составляю-
щей в системе, действующей по «объективным законам», что снима-
ет с личности значительную долю ответственности. Задача «пони-
мающего» подхода — адекватное понимание окружающей реально-
сти с целью реализации свободы воли, принятия ответственных ре-
шений в частной и общественной жизни.
69
Как нам представляется, если продлить во времени оппозицию
номотетики и идиографии и применить эти подходы к построению
теории исторического процесса, то именно цивилизационный под-
ход может рассматриваться как «понимающий», а глобалистский —
как «объясняющий».
Различия подходов еще четче выявляются при обращении к срав-
нительным исследованиям. Системное постижение целого невоз-
можно без компаративного анализа его составляющих. И мы не мо-
жем не согласиться с Т.Шидером, который писал, что «обращение к
сравнительному исследованию представляет собой симптом, обна-
руживающий волю к преодолению национальных границ также и в
области истории...»3.
Если глобалистский, «объясняющий», подход в рамках компара-
тивного исследования нацелен на выявление общего, на поиск соот-
ветствий сконструированной глобальной модели (то, что в результа-
те такого поиска добросовестный ученый обнаруживает не только
сходства, но и отличия, очень мало влияет на суть дела), то цивили-
зационный, «понимающий», подход нацелен на индивидуализацию,
на выявление особенностей данного культурного целого.
Признавая ценность цивилизационного подхода как гуманисти-
ческого, отвечающего потребностям понимания прошлого и настоя-
щего и в связи с этим составляющего основу реализации свободы
воли личности, мы вынуждены признать и давление глобалистского
подхода, который, часто помимо воли исследователя, проникает в
любое цивилизационное построение.
Один из простейших способов такого проникновения — через
терминологию4. Наличие универсальной модели исторического про-
цесса наиболее заметно при переводе с одного языка на другой. На-
пример, французское etat или английское state переводится на рус-
ский язык как «государство». Хотя даже нелингвисту ясно различие
в этимологии этих слов. Одно из ключевых понятий российской со-
циальной истории — «крепостной» в английском переводе в лучшем
случае является калькой, а чаще всего переводится словом slave.
Можно привести и другие примеры влияния понятий, используемых
в русской истории, при исследовании европейского материала. Так,
в средневековой истории хорошо известно понятие «варварские
правды». Из них всех собственно «правда» — только «Русская прав-
да» Ярослава Мудрого; европейские же кодексы называются латин-
ским словом lex, что никак не соответствует понятию «правда». По-
лучается, что цивилизационный и глобалистский подходы различи-
мы на уровне исторической теории. Превалирует ли глобалистский
подход в сфере методологии? Попытаемся ответить на этот вопрос.
Исследователь, выстраивая модель исторического процесса («конст-
руируя историческую реальность»), должен четко представлять, ка-
ковы характер и назначение этой модели. При компаративном ис-
70
следовании культур принципиально выяснить, что является «контр-
объектом» сравнительного исследования: другая цивилизация или
глобальная модель?
В результате глобалистского подхода создается модель, претен-
дующая на универсальность. Наиболее яркий пример тому — теория
общественно-экономических формаций, в которой конкретная ци-
вилизация соотносится с имеющейся универсальной моделью. Вни-
мание исследователя нацелено в этом случае на поиск общего, а спе-
цифические черты исследуемой цивилизации если и замечаются, то
рассматриваются как второстепенные, иногда даже как досадная
помеха, нарушающая чистоту модели. Достаточно вспомнить, сколь
жаркие дискуссии велись, ведутся и, скорее всего, еще долго будут
вестись по поводу особенностей феодализма в России. При всей
тонкости исторического анализа, выявлении специфических черт
и т.д. сомнению почти никогда не подвергался сам предмет дискус-
сии — феодализм применительно к русской истории.
Можно ли выявить индивидуальность цивилизации без ее сравне-
ния с иными цивилизациями? Если да, то возникает второй вопрос:
можно ли при сравнении цивилизаций обойтись без универсальной
модели. И каковы в этом случае критерии сравнительно-культуро-
логического дискурса?
Прибегнем к распространенной аналогии исторического процесса
и человеческой жизни. Ее использовал И.Х.-Ф.Шиллер, говоря об
известных в конце XVIII столетия культурах: они «сходны с детьми
различных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом
примере напоминают ему, чем он сам был прежде и из чего вырос»5.
О.Конт, приводя различные доказательства открытого им «вели-
кого основного закона» развития человеческого ума, писал: «Общее
изменение человеческого разума может быть теперь легко установ-
лено весьма осязательно, хотя и косвенным путем, а именно рассмат-
ривая развитие индивидуального ума. Так как в развитии отдельной
личности и целого вида отправной пункт необходимо должен быть
один и тот же, то главные фазы первого должны представлять основ-
ные эпохи второго». И далее: «...По отношению к самым важнейшим
понятиям каждый был теологом в детстве, метафизиком в юности и
6
человеком позитивного ума в зрелом возрасте» .
Наверное, самое авторитетное подтверждение плодотворности
подобных аналогий находится у 3.Фрейда: «Психоаналитическое
исследование с самого начала указывало на аналогии и сходства ре-
зультатов его (О.Конта. — М.Р.) работ в области душевной жизни
отдельного индивида с результатами исследования психологии на-
родов». И далее следует наиболее существенный в контексте рас-
сматриваемой проблемы момент: «В душевной жизни народов долж-
ны быть открыты... подобные же процессы и связи, какие были выяв-
лены при помощи психоанализа у индивида...»7.
71
Попытаемся последовать совету Фрейда. Вильгельм Дильтей, раз-
работавший в конце XIX в. концепцию «описательной психологии»,
утверждал: «Внутреннее восприятие мы восполняем постижением
других. Мы постигаем то, что внутри их. Происходит это путем ду-
ховного процесса, соответствующего заключению по аналогии. Не-
дочеты этого процесса обусловливаются тем, что мы совершаем его
лишь путем перенесения в него нашей собственной душевной жизни.
Элементы чужой душевной жизни, разнящиеся от нашей собствен-
ной не только количественно или же отличающиеся от нее отсутст-
вием чего-либо, присущего нам, безусловно, не могут быть воспри-
няты нами. В подобном случае мы можем сказать, что сюда привхо-
дит нечто нам чуждое, но мы не в состоянии сказать, что именно»8.
Идеи Дильтея были восприняты и развиты применительно к истори-
ческому познанию выдающимся русским историком и методологом
А. С.Лаппо-Данилевским.
Системообразующим принципом методологии Лаппо-Данилев-
ского являлось «признание чужой одушевленности». Исходя из это-
го, историк «конструирует... перемены в чужой психике, в сущности,
недоступные эмпирическому... наблюдению»9. Но признание «чужой
одушевленности» как эпистемологический принцип, подчеркивал
Лаппо-Данилевский, нельзя смешивать с мнимо-эмпирическим зна-
нием «чужого Я», поскольку историк может лишь гипотетически
конструировать «чужое Я» по внешним обнаружениям его духовной
жизни, по объективированным результатам его психической дея-
тельности, т.е. по историческим источникам. Здесь историк может
исходить и исходит только из собственной индивидуальности, из
собственного исследовательского и жизненного опыта и использует
для воспроизведения в себе «чужого Я» переживание, ассоциирова-
ние и заключение по аналогии.
А.С.Лаппо-Данилевский подчеркивал эпистемологические слож-
ности, возникающие при «воспроизведении одушевленности» изу-
чаемого им исторического субъекта. Исследование начинается с на-
учного анализа элементов своей собственной душевной жизни. Ис-
торик при этом исходит из того, что его психика и психика изучае-
мого им субъекта различаются лишь интенсивностью составляющих
ее элементов. Однако историк не может быть полностью уверен в
соответствии друг другу самих комбинаций этих элементов, поэто-
му, исходя из анализа собственной психики, вынужден ограничиться
констатацией сходства отдельных элементов, «общих обеим одушев-
ленностям», а не их системам10.
Лаппо-Данилевский так описывает процесс воспроизведения «чужой
одушевленности» в ходе гуманитарного исследования. Историк «как
бы примеряет наиболее подходящие состояния своего собственного
сознания к проанализированному и систематизированному им внешне-
му обнаружению чужой одушевленности, подделывается под нее
72
и т.п.; ему приходится искусственно... ставить себя в условия, при ко-
торых он может вызвать его и т.п., хотя бы и несколько раз. Лишь
после таких исследований он может перевоспроизвести в себе то
именно состояние сознания, которое он считает нужным для надле-
жащего понимания чужих действий...»11.
Оригинальная источниковедческая концепция, разработанная
А.С.Лаппо-Данилевским, предоставляет уникальные возможности
для сравнительного исследования культур. Считая психологическое
понимание человека основной задачей гуманитаристики, а понима-
ние человека прошлого (и шире— индивида, под которым может
пониматься как отдельный человек, так и общность людей, в пре-
дельном смысле— человечество) задачей исторической науки, уче-
ный отвел особое место в своей системе методологии источникове-
дения, впервые конституируя его в качестве самостоятельной науч-
ной дисциплины со своими предметом и методом. Рассматривая
предмет источниковедения как «реализованный продукт человече-
ской психики», он исследовал методы его интерпретации, целью ко-
торой и является понимание индивида прошлого — творца произве-
дения культуры (исторического источника).
Методологическая концепция А.С.Ааппо-Данилевского, являясь в
своей основе идиографической, рассматривает исторический факт
не изолированно, а в контексте «коэкзистенциального» и «эволю-
ционного» целого. Такой подход приводит к тому, что, отталкиваясь
от современного деления наук на номотетические и идиографиче-
ские, ученый синтезировал эти понятия, рассматривая их как два
подхода к единому объекту истории. «С номотетической точки зре-
ния историк изучает то, что есть общего между изменениями, с
идиографической — то, что характеризует данное изменение, отли-
чает его от других и, таким образом, придает ему индивидуальное
значение в данном процессе»12. Иными словами, историк изучает
преимущественно воздействие индивида на среду с идиографиче-
ской точки зрения. Для объяснения этого воздействия исследователь
должен учесть воздействие среды на индивидуума с номотетической
точки зрения, с которой он изучает действие «среды на индивидуу-
мов в ее уравнительном значении, т.е. в той мере, в какой она произ-
водит такие изменения в психике индивидуумов (а значит, и в их
действиях, и в их продуктах), благодаря которым они делаются
сходными в некоторых отношениях...»13.
Такое уравнительное, типизирующее влияние социальной среды
(коллективного индивидуума) на индивидуальность, а значит, и
особенности самой этой среды наиболее последовательно проявля-
ются на уровне основной классификационной единицы источнико-
ведения — исторического источника. Именно под влиянием унифи-
цирующего воздействия социальной среды индивидуальные резуль-
таты реализации человеческой психики (продукты культуры) при-
73
обретают общие черты и могут быть названы собирательно: мемуа-
ры, периодическая печать и т.д. Итак, вид исторического источника
представляет формы человеческой деятельности, а совокупность по-
следних и составляет историю общества в определенный период.
Именно поэтому эволюция исторических источников может высту-
пать как критерий в сравнительно-исторических исследованиях.
Конечно, открытия 3.Фрейда существенно обогатили наше пред-
ставление о человеческой психике. И в этой части концепция Лаппо-
Данилевского, считавшего, что идеал понимания «другого» через
созданные им продукты культуры (исторические источники) — это
понять его как самого себя, выглядит несколько устаревшей, но ут-
верждение, что гуманитарное познание в целом и историческое по-
знание в частности начинаются с максимальной рефлексии собст-
венного сознания, и мысль о том, что мы можем заметить в «другом»
только то, что есть в структуре нашей психики, не потеряли своей
актуальности. В этом контексте публицистический призыв Марка
Блока к историку «не быть только кабинетным ученым»14 наполняет-
ся вполне реальным эпистемологическим смыслом: душа ученого-
гуманитария «обязана трудиться и день и ночь», без чего его воз-
можности в понимании «другого» будут ограничены.
Таким образом, с методологической точки зрения цивилизацион-
ный подход начинается с осмысления собственной культуры, так же
как у Лаппо-Данилевского гуманитарное познание начинается с
рефлексии собственной психики. Цивилизационная модель, полу-
чаемая как результат такого осмысления, носит исторически кон-
кретный характер и является основой для сопоставлений. Конечно, в
этом случае вполне очевидна опасность вернуться к евроцентризму.
Но это будет уже осмысленный евроцентризм, без претензий на
универсальный характер данной модели исторического процесса.
Как уже говорилось, если сравнительно-историческое исследова-
ние в рамках глобалистского подхода направлено на обнаружение
черт универсальной модели в конкретной исторической ситуации, то
в рамках цивилизационного подхода оно нацелено на понимание
специфики данной формы исторического существования. Очевидно,
что в первом случае результатом такого сравнительного исследова-
ния будет доказательство «работоспособности» принятой универ-
сальной модели, а во втором случае — более глубокое понимание
прежде всего своей актуальной культуры через сопоставление с
иными. И здесь мы согласимся с Клодом Леви-Стросом, который ут-
верждал: «Эпоха Возрождения открыла в античной литературе не
только забытые понятия и способы размышления — она нашла сред-
ства поставить во временную перспективу свою собственную куль-
туру, сравнить собственные понятия с понятиями других времен и
народов». И сделал вывод: «...Никакая часть человечества не может
понять себя иначе как через понимание других народов»15.
74
В заключение вспомним, что Ж.-П.Сартр, признавая, что фило-
софское знание середины XX в. по-прежнему переживает «момент
Маркса», что «исторический материализм предлагал единственное
приемлемое объяснение истории...», писал, что «марксизм неожи-
данно утратил свою власть над нами; он не удовлетворял нашей по-
требности в понимании...»16. Излишне еще раз напоминать, что на
протяжении полутора веков марксизм все еще остается наиболее
мощной и последовательно разработанной глобалистской концеп-
цией.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993, с. 125.
2 См.: Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994, с. 719.
3 ШидерТ. Возможности и границы сравнительных методов в исторических нау-
ках. — Философия и методология истории. Сборник статей. М., 1977, с. 143—167.
4 На это обращал внимание, в частности, К.Поппер, когда писал, что «теории неявно
содержатся в... терминологии» (Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993, с. 167).
5 Шиллер И.Х.-Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изу-
чения. — Шиллер 14.Х.-Ф. Собрание сочинений. В 8 томах. Т. VII. Исторические работы.
М.-Л., 1937, с. 600.
6 Конт О. Курс позитивной философии. СПб., 1912, с. 3.
’ Фрейд 3. Тотем В табу. — Фрейд 3. «Я» и «оно»: Труды разных лет. Кн. 1. Тбилиси,
1991, с. 195.
8 Дильтей В. Описательная психология. СПб., 1996, с. 98.
9 Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. СПб., 1913, вып. 2, с. 308.
10Там же, с. 317.
11 Там же, с. 315.
12 Там же, с. 296.
13 Там же, с. 320.
14 Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М., 1986, с. 27—28.
15 Леви-Строс К. Три вида гуманизма. — Деви-Cmpoc К. Первобытное мышление. М.,
1994, с. 16.
16 Сартр Ж-П. Проблемы метода. М., 1994, с. 25—26.
Т.Е. Савицкая
ПОСТСОВРЕМЕННЫЙ МИР:
ИЗМЕНЕНИЕ КУЛЬТУРНОЙ ПАРАДИГМЫ
1. Человек в контексте
культурологии постсовременности
Антропологический императив и его статус
в современной культуре
На переломе тысячелетий тему человека, его сущности и предна-
значения никак нельзя отнести к числу популярных или модных в
культурософии. И дело здесь не только в атмосфере пресловутого fin
de siecle (точнее: fin de millennium), все плотнее окутывающей лю-
бую попытку общественно значимой рефлексии густым покровом
скепсиса и тревоги. Слишком серьезной и неоднозначной оказалась
новая реальность (увы, во многом пробужденная к жизни двуликим
Янусом— мирозиждительным гением человеческой культуры) —
пугающе заливающее мир глобальное откровение иррационального
(как в личном, так и в социальном плане), чтобы можно было спо-
койно продолжать рассуждать об отчуждении человека, дегумани-
зации, кризисе культуры. XX век разом поставил под сомнение как
ренессансный идеал свободной личности, на протяжении веков слу-
живший стержнем классической культуры, так и обосновывавшие
его идеологический аппарат и философский инструментарий.
Не означает ли это, что «конец человека», объявленный в 70-е го-
ды XX в. французскими структуралистами (а еще ранее с тем же эф-
фектом провозглашенный футуристами, дадаистами, лефовцами и
прочими революционерами в искусстве и жизни), наконец-то состо-
ялся? Ни в коей мере. Шокирующее отсутствие в жизни современ-
ного атомизированного индивида, использующего компьютер и сур-
рогаты масс-медиа, черт истинно человеческих — не более чем ан-
тропологическая фикция, маскирующая неистребимость человече-
ского в человеке. Очевидно, под «концом человека» понимается не
просто гибель человеческого в человеке, но его трансформация, из-
менение формы бывания, парадоксальные (зачастую патологиче-
ские) модификации. Но как высветить антропологический потенци-
ал современной культуры, столь слабо артикулированный, а порою
безнадежно сокрытый в дебрях подсознания? Задача нелегкая и,
© Т.Е.Савицкая, 2002
76
как представляется, без дополнительных предварительных исследо-
ваний вообще неразрешимая.
На протяжении ряда лет автор данной статьи планомерно про-
водит исследования, долженствующие пролить определенный свет
на проблему статуса человека в современной культуре. При этом
анализируется культурологическая значимость появившихся в 80—
90-е годы таких формообразований культуры, как авангардное дви-
жение «Новый век» (New Age), сопряженных со значительной
трансформацией каноничного образа человека; освещается борьба
представительниц феминизма третьей волны (или постфеминизма)
против культурной маргинальности и анонимности женщины (в ча-
стности, посредством коррекции тиражируемого культурой ее об-
раза, конструирования «новой субъективности» женщины)1; рас-
сматриваются типологические особенности постсовременной куль-
туры в рамках культурологической концепции постмодернизма2;
ведется работа по культурологическому картографированию совре-
менности, позволяющая увидеть за нагромождением идеологических
фикций контуры реальных процессов, направленных в будущее3.
Эти исследования могли бы послужить стартовой площадкой для
интерпретации нового образа человека как средоточия новой куль-
туры, сколь бы шокирующе непонятными ни представлялись они с
позиции нормативной культуры и ренессансного человека-идеала.
Образ этот трудноуловим и расплывчат, но тем неотступнее маячит
он перед нами, отражаясь в зеркале реальных событий, повседнев-
ность которых маскирует их новизну. Если верно, что культура для
человека — инструмент само- и миросозидания, то какой человек
программирует себя в культуре не соборов и университетов, а торго-
вых центров, банков и дискотек; в реальной повседневной культуре
для подростков, деловых людей и домохозяек, а не в высокой куль-
туре маргиналов, специалистов и стилизаторов? Кто этот «таинст-
венный незнакомец», улыбающийся нам в любой толпе и все-таки
остающийся неизвестным?
О пришествии одномерного массового человека толпы, «гряду-
щего хама» писали практически все крупные культурософы XX в. Но
и М.Хайдеггер, и X.Ортега-и-Гассет, и плеяда русских религиозных
философов при всем радикализме своего миропонимания были все
же представителями культуры логоса, паладинами ratio, мучительно
искавшими (и не находившими) черты разумности в обступавшем их
хаосе личного и социального бытия.
За редчайшими исключениями, современная культурософская
мысль, стесняясь родимых пятен своей человечности, исходит не из
человеческого, а из технологического или экологического императи-
ва4. Вся разница видится в том, что ставится во главу угла, является
точкой отсчета— «механизм» (новейшая аудиовизуальная техника,
компьютерная виртуальная реальность), природа, космос или все-
77
таки человек; чему отдается предпочтение — логике развития СМИ
с их автономным способом видения, гомеостазису космоса или чело-
веку в его пути от рождения до смерти, неизменному в меняющихся
обстоятельствах времени и места.
Более того, под знаком господства техники сам человек начинает
мыслиться как производное неких механических процессов: импуль-
сов желаний (Ж.Делез и Ф.Гваттари), игры речевого бессознатель-
ного (Ж.Деррида), безлично-анонимных психических стратегий
(Ж.Бодрийар). Такие попытки механистического моделирования
человека, демонстрирования производства субъективности, рабо-
тающего на манер хорошо отлаженной машины без учета каких
бы то ни было внутренних факторов, традиционно описываемых в
метафорических терминах «дух», «душа», «свобода», трудно считать
чем-либо иным, чем симптоматичное цивилизованное варварство.
Нельзя, однако, отрицать, что, концептуализируя те или иные нюан-
сы «машинного производства субъективности», философы воспро-
изводят (и тем самым легитимизируют) сложившуюся культурную
практику.
Как пишет Ф.И.Гиренок, «скончался новоевропейский человек, и
вместе с ним закончилась история. Вариации как тип творчества
становятся универсальной формой существования посредственно-
сти. Для творчества нет задач. Все открыто и воображено. В гениях
нет больше потребности». И дальше: «Индивидуальность деградиро-
вала. Индивидуум оказывается полностью произведенным вплоть
до интимнейших глубин его бессознательного существа. Свобода и
самостоятельность человека оказались фикцией, ибо все произведе-
но. Человек больше не может быть индивидуумом. Но он уже и не
хочет им быть. На место индивидуумов вышли коллективы безымян-
ных сериалов»5.
«Quid homo?»6
-X.
На протяжении последних десятилетий XX в. немало философов,
социологов, культурологов, пытаясь найти ориентиры в «кассе цен-
ностей», определяют господствующий тип человека, символ совре-
менной эпохи краткой латинской формулой. Попробуем проанали-
зировать следы этой курьезной моды, с обманчивой ясностью пы-
тающейся определить трудноопределимое.
Стремясь зафиксировать переход от homo modernus к homo post-
modernus, от homo economies к homo psychologies, от homo faber к
homo ludens7, от Прометея к Протею или Нарциссу, мыслители, как
правило, затруднялись сформулировать более конкретно, какими
чертами обладает человек Постмодерна, индивид позднеевропей-
ский. Кто же он, этот homo novus, homo cosmicus или же, с позиций
78
менее апологетических, homo deconstructivus6? Человек, которому
доступно беспредельное моделирование себя через СМИ и компью-
тер, «человек всевозможный» и вместе с тем в реальной жизни не
могущий (да и не желающий) эти возможности использовать, т.е.
«человек никакой»?
Сочетание иллюзорно-мечтательного всемогущества и более чем
скромного действительного бытия, отягощенного тотальной зависи-
мостью от поставщиков предметов потребления и вследствие этого
болезненным ощущением нестабильности, — не единственная пара-
доксальная дилемма постсовременного человека. Общепринятым
постулатом в западной философии является утверждение, что начи-
ная с античности историческое развитие сопровождается поступа-
тельной индивидуализацией человека. Процесс персонализации
личности склонны считать магистральной линией эволюции челове-
чества такие разные мыслители, как Пьер Тейяр де Шарден, Теодор
Роззак, Элвин Тоффлер.
Однако сущность современной личности — явление обоюдоост-
рое: чем приватнее потребительские вкусы и прихоти атомизиро-
ванного индивида, тем более массовыми, коллективными они явля-
ются. Так, постсовременная субъективность становится предметом
массового производства и потребления. В связи с этим позволим
себе процитировать отечественного исследователя Ф.Гиренка:
«Универсализм потерпел крах. В соответствии с законом индиви-
дуализации каждый желает получить свою порцию субъективности
(национальной, языковой и т.д.). Каждый хочет отныне иметь свою
память, а не универсальную; свой рассудок, а не машинный; свою
фантазию, а не то, что выработано в недрах безликих редакций и
мозговых трестов сознательными машинами. Но как найти (и по-
нять) что-то свое, если оно все время распадается на что-то чужое...
Субъективность отделилась от человека и прижалась к машине, ко-
торая производит образы. Субъективность стала слишком серий-
ной»9.
Анализируя процессы, происходящие в современном массовом
сознании, нельзя не отметить противоречивое сочетание взаимоис-
ключающих тенденций персонализации и деперсонализации. С од-
ной стороны, — массовизация и растущая престижность индивидуа-
листических образчиков мироощущения, засилье потребительского
индивидуализма, гедонистической морали развлечений, стремление
к диверсификации жизненных стилей, а с другой — все большая
унификация как личности, так и культуры под напором всеобъем-
лющей стандартизации и технократизации жизни. Как отмечают
западные культурологи, намеренно резкое противопоставление «мас-
сового» и «индивидуального» есть стержневой принцип современной
массовой культуры, где предельная стандартизированность продук-
тов культуры маскируется мнимо индивидуальным способом их по-
79
требления; безликость и анонимность культурной индустрии сосед-
ствуют с культом «звезд» и «больших имен». Безудержная экспансия
массовой культуры, ориентированной на всех и ни на кого в отдель-
ности, столь успешна потому, что она умело воспроизводит основ-
ной конфликт современного обыденного сознания.
Другая черта постсовременного индивида (исследователи имену-
ют его «человеком агрегатным», «квантовым Я», «множественным
субъектом», «мультиперсональной личностью») — инверсия внут-
реннего и внешнего, позволяющая управлять подсознанием масс с
помощью, например, мифологизации рекламы. «Овнешнение» чело-
веческой психики (преимущественно ее дорефлексивных слоев) —
излюбленный прием воздействия СМИ, объективирующих интер-
субъективные структуры как плацдарм влияния.
Радикально настроенные мыслители (типа Артура Крокера) ус-
матривают в тотальной мультимедизации психики симптом диспер-
сии индивида, чреватый глобальной антропологической катастро-
фой. Действительно, рассмотрение таких фрагментов антропологи-
ческой реальности XX в., как объединение в «сенсориум» при по-
средстве масс-медиа максимально большого числа индивидов без
различия возраста, пола и национальности, заставляет поставить
вопрос: «во образ чей» совершается это объединение, как бы паро-
дирующее соборность церкви, подтверждаемую причастием? Мен-
тальным аналогом «сенсориума» масс-медиа служит глобальная ин-
формационная сеть Интернет, обобществляющая структуры ума,
ориентированная не на взращивание свободной личности, уникаль-
ной и неповторимой (на что всегда были нацелены механизмы ак-
культурации классики), не на подтверждение мистического тожде-
ства людей (цель церковных таинств), а на формирование качест-
венно нового образования — внеличностной психики, так сказать,
«человеческого бульона», питательной среды для роста элементар-
нейших импульсов человеческой души (агрессии, страха, алчности,
похоти и пр.).
Радикальное новшество такой персоналистичной, но деиндиви-
дуализированной культуры заключается в том, что человек (а точ-
нее, его способность воспринимать, чувствовать, желать) использу-
ется как материал, но отнюдь не является целью. Такая культура су-
ществует за счет человека, откровенно паразитируя на нем. Она не-
изменно, если можно так выразиться, играет на понижение (а не на
повышение, как классическая культура) уровня человеческих притя-
заний, узаконивая наличное состояние «человека массы».
В этом смысле культура Постмодерна аномальна и деканонична,
ее конечные цели зловещи и пока неопределимы (нельзя же считать
таковыми установку мультимедийной индустрии на максимизацию
прибылей), но вряд ли они направлены на благо человечества. Нар-
котический сон, в который ввергает человечество мультимедийная
80
плюрикультура10, обещая всем и каждому ложный рай мгновенных,
но призрачно осуществимых желаний (неужели сбылась мечта чело-
вечества и мгновение остановилось?), разоружает род человеческий
перед лицом непредсказуемых опасностей, вызванных к жизни им
самим.
К этому можно добавить еще одну черту постсовременной куль-
туры, о которой сейчас модно говорить на Западе: ее все большую
дезантропоморфизацию. Возможно, впервые в истории культура,
движимая автономной логикой развития новейших зрелищно-
компьютерных технологий, стремительно вырывается за рамки че-
ловеческого образа, трансцендируя возможности мировосприятия
homo sapiens, имеющие определенные биологические параметры.
Настраиваясь на неорганичный для него способ восприятия, человек
ввергает себя в состояние хронического сенсорного шока, сопря-
женного с глобальной фрустрацией психики и дезорганизацией
жизненного мира. Поневоле встает вопрос: не имеет ли целью такая
техногенная мутация человека замену антропологического кода
культуры? Последствия такой тихой «киборгизации» через культуру
для человечества вряд ли смог бы предсказать даже безудержный
философ-фантаст Николай Федоров.
Новый человек — новая культура
Основной постулат культурологии, истинность которого не в со-
стоянии затронуть быстротечность мировоззренческих «измов»,
гласит: культура — инструмент самосозидания и миросозидания че-
ловека. Как применить это положение к новейшим формообразова-
ниям культуры? Каков их мирозиждительный потенциал?
В знаменитой книге Романо Гвардини «Конец Нового времени»,
вышедшей в свет еще в 1954 г., находим знаменательные строки, мо-
гущие послужить отправной точкой для рассуждений на эту тему.
Характеризуя сущность наступающей новой культурной эпохи, он
пишет: «Перед человеком сейчас встает задача внутреннего освобо-
ждения, самозакаливания перед лицом все разрастающихся чудо-
вищных безличных сил, задача, которую мы едва начали осознавать...
Человек становится „негуманным", природа — „неестественной", не
Матерью-природой, а запутанной системой отношений и функций,
постижимых только математически... Эти два явления — негуман-
ный человек и неестественная природа — составляют фундамен-
тальное отношение, на котором будет построено грядущее человече-
ское бытие». И дальше: «...Негуманный человек, неестественная
природа и предугадываемая форма грядущего человеческого созида-
ния неразрывно связаны между собой. Тип этого созидания глубоко
отличен от предшествующего. Ему недостает как раз того, что обо-
81
значалось словом „культура11 в старом смысле: спокойно-плодот-
ворного, цветущего, благодетельного начала; теперь оно несравнен-
но жестче и направленнее. Ему недостает органичности в смысле
естественного роста и гармоничных пропорций; оно подчинено во-
левому напору. Результат его — это не пространство надежного оби-
тания и роста; более близки оказываются здесь образы мастерской и
военного лагеря. Существенной чертой грядущей культуры — мы
должны еще раз вернуться к этому — будет опасность»11.
Гениально предугаданные Гвардини три основополагающих при-
знака грядущей эпохи: «негуманный человек», «неестественная при-
рода», «техногенная культура» (к ним можно добавить такие ука-
занные философом признаки: «дехристианизация общественного
сознания» и как следствие перечисленного — «наступление варвар-
ства») ко времени написания книги не приобрели еще конкретной
формы (чем отчасти объясняется метафоричность описания Гвар-
дини характера наступающей эпохи). За почти 50лет, прошедшие
с того времени, положение кардинально изменилось, и ясности в от-
ношении как личностных, так и социальных последствий глобальной
ломки культуры отнюдь не наблюдается. В концепциях современно-
го постструктурализма, радикального феминизма, экософии и про-
чих новаторских учений, входящих в корпус постмодернистских
теорий культуры, «негуманность человека» и «неестественность
природы» как ключевые для современной эпохи черты мировосприя-
тия сливаются воедино, фокусируясь в тотальной технизации трак-
товки человека.
Некоторые культурологи Постмодерна (Жак Деррида, Юлия
Кристева, Элен Жиксу) в борьбе с метафизическим эссенциализмом
при трактовке сущности человека полностью игнорируют трансцен-
дентное измерение (или то, что традиционно рассматривается как
«душа», «дух») как антропологическую реальность, отождествляя
человека с чередой его эмпирических проявлений (например, с рече-
вой практикой).
Родоначальником структуралистского нигилизма в трактовке че-
ловека был Мишель Фуко, еще в конце 60-х годов объявивший о
«конце человека» как вещи в себе12. Безвременная кончина помешала
родоначальнику французского структурализма вплотную заняться
разработкой эволюции структуры человеческого «Я» на манер фун-
даментально изученных им истории сексуальности, а также развития
технологий господства и власти. Элизабет Пробис, феминистка из
Канады, посвятила специальное исследование учению о четырех «Я»
позднего Фуко, буквально по крупицам собрав все высказывания
мэтра по данному вопросу. Ее трактовка намеченного, но неосуще-
ствленного проекта Фуко по реставрации бытовавших в истории
Европы технологий «Я», разумеется, совершенно апологетическая.
Так, Э.Пробис пишет: «Радикальный потенциал технологий „Я“ спо-
82
собен обеспечить нас теорией и практикой как искусства, так и по-
литики существования; способом актуализации „Я“ как открытой
перспективой: „Я как возможность^ „Я“ Фуко не априорно. Оно —
не данность, но скорее то, что вырабатывается через вовлеченность в
практику жизни». Что же понимается под эпатирующим понятием
«технологии Я»? На этот вопрос сам Фуко отвечал так: «Как техни-
ка забота о „Я“ артикулирует различные модальности тождества, а
также опыт жизни через них». Следовательно, изучение технологий
«Я» должно заключаться в прояснении эпистемологических основа-
ний того, как определяются, оцениваются, регистрируются и вну-
шаются опыт и знание «Я», равно как и знание того, как формирует-
ся «Я»13.
В теории «Я» у Фуко механизмы детерминации человеческого по-
ведения настолько абсолютизированы и так явственно прослежива-
ются, что оставляют далеко позади концептуальный аппарат кон-
троля индивида, разработанный марксизмом. И в этом кроется глу-
бокий, хотя, вероятно, и неожиданный для поклонников француз-
ского философа смысл. Релятивистская трактовка «Я» как эпифено-
мена практики повседневного существования индивида, на наш
взгляд, бессознательно мотивируется более чем низким статусом
человека в массовом обществе (ив неразрывно связанной с ней мас-
совой культуре). Такая теория отражает антропологическую реаль-
ность конца XX в., где человек — не творец, а потребитель — «произ-
водится» вплоть до самых интимных сторон психики. И вряд ли кор-
ректным было бы намерение Фуко спроектировать такой порядок
вещей в историческое прошлое.
Подведем предварительные итоги. Выдаваемая за универсальный
язык современной гуманитарной науки глубинная технизация мыш-
ления о человеке (разумеется, неразрывно связанная со всеобъем-
лющей технизацией самого человека, в первую очередь его мировос-
приятия) есть не столько изъян науки о культуре, сколько недуг са-
мой культуры, переставшей, если можно так выразиться, быть
строительными лесами для восхождения индивида к высотам под-
линного самопроявления, ставшей чем-то вроде круговой поруки
обыденности и пошлости. Повторяем, речь идет о реальной культуре
(в первую очередь массовой, молодежной и т.п.) в качестве инстру-
мента жизнестроения, действительно определяющей качество по-
вседневного бытия миллионов, привыкших воспринимать мир моза-
ично, «как в телевизоре» — в виде хаотичного чередования соблаз-
нительных образов, импульсов желаний, обрывков отредактирован-
ной информации и пр., а не о резервации высокой культуры, уделе
все более и более «немногих» (специалистов, маргиналов, аутсайдеров).
С точки зрения теории культуры многие процессы в постсовре-
менной культуре развиваются неправильно, ее лихорадит, на все бо-
лее серьезные вызовы со стороны все менее предсказуемой реально-
83
сти она отвечает сбоем ритма, алогичными структурными сдвигами.
Каков человек — такова и культура, и наоборот. Эта культурологи-
ческая максима все нагляднее подтверждается в наши дни. Ставший
массовым явлением децентрализованный индивид, центральные (базо-
вые с точки зрения его человечности) способности которого блоки-
рованы за счет пышного цветения различного рода периферийных
импульсов (безоценочного восприятия, подражания, потребления
и т.д.), инициирует и в культуре проявление структурной анархии.
В результате маргинальные по сути процессы захватывают в культу-
ре центральное место, что выплеснулось на поверхность в виде оргии
(иначе, увы, не скажешь) культурных суверенитетов различных
меньшинств (этнических, сексуальных и пр.), все в большей мере
претендующих на общественное внимание.
Неудивительно, что в таком культурном контексте голос истин-
ного, вечного в человеке все менее слышим, он подменяется голосами
доморощенных духовидцев, спиритов, самозваных гуру и других
деятелей современного оккультного возрождения, поскольку «озо-
новый слой» истинной культуры, зиждущейся на трансцендентных
ценностях, все в меньшей мере защищает человечество от жесткого
излучения «космического» прельщения. К чему иному, кроме пагуб-
ного усиления демонического начала, все плотнее пронизывающего
искусство, политику, повседневную жизнь миллионов людей, может
привести бесконтрольное разрастание горизонтального измерения
культуры за счет все большего блокирования ее вертикального изме-
рения?
О наступлении нового варварства, о иррациональной бездне как
оборотной стороне современной суперрациональной технической
цивилизации писали практически все крупные мыслители XX в.:
Ницше и Хайдеггер, Ортега-и-Гассет и Ясперс, Лосев и Бердяев. Но
мы обратимся вновь к Романо Гвардини. Характеризуя новое вар-
варство, которое несет «негуманная культура», он пишет: «В этой
новой дикости открываются старые пропасти первобытных времен.
Все поглощающие и удушающие на своем пути джунгли стремитель-
но разрастаются. Все чудища пустынь, все ужасы тьмы снова вокруг
нас. Человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом; и это тем страшнее,
что большинство ничего не замечает: ведь повсюду машины работа-
ют, учреждения функционируют, научно образованные люди гово-
Z- 14
рят без умолку» .
В начале третьего тысячелетия, на наш взгляд, человечество нахо-
дится на грани антропологической катастрофы, и трудно отрицать,
что на культуре лежит немалая доля вины за это. Остается лишь упо-
вать на то, что в наступившем веке культура вновь станет инстру-
ментом возрождения homo humanus. Однако реальные черты стано-
вящейся культуры XXI в. оставляют нам слишком мало надежд на
эту весьма зыбкую возможность.
84
2. Культура XXI века:
трансформация
на рубеже тысячелетий
Что такое культурологический прогноз:
обоснование жанра
Заря XXI в. открывает очертания странно-непонятного мира,
гремучей смеси технологического авангарда и пещерной этики, су-
периндивидуализма и реликтов прямо-таки первобытной стадности;
невиданной унификации образа жизни, а также мышления и разгула
этноцентризма, прав всевозможных (этнических, возрастных, сек-
суальных и пр.) меньшинств. Чтобы лучше постичь контуры насту-
пившего века, необходимо, как нам представляется, прояснить скла-
дывающуюся на наших глазах парадигматику культуры, а для этого
нужно углубиться в логику текущего культурного процесса, держа
руку на пульсе тех видоизменений, следствием которых и является
становление новых категорий культуры.
На наш взгляд, лишь постоянно и корректно совершаемый мони-
торинг культурного процесса может быть надежным основанием
культурологического прогноза. Иного не дано: либо предвзятое
идейно-идеологическое конструирование социологических катего-
рий и проецирование их в будущее (как основа несбывающегося
прогноза компрометирующей себя футурологии, примером чего мо-
жет служить неотехнократический футурологический бум 70-х го-
дов XX в. на Западе), либо погруженный в процесс развития культу-
ры анализ, отслеживающий, кристаллизующий те или иные ее новые
структуры и прогнозирующий, в каких формах они могут проявить-
ся. Из этого вытекает, что культурологический прогноз всегда край-
не скромен — это не масштабный, компьютерно просчитанный сце-
нарий (на манер знаменитых докладов Римского клуба), победно
прочерчивающий русла новых рек (ареалов распространения кон-
цептуальных кластеров) в пустыне нового века. Его роль принципи-
ально иная: исходя из наличных тенденций мутации культуры, от-
слеживать видоизменения как характера, так и форм бытования
культуры на уровнях индивида и социума, экстраполируя данные
тенденции в некоторое не очень отдаленное будущее.
Сказанное необходимо скорректировать в направлении еще
большего «методологического минимализма» с учетом двух факто-
ров. Во-первых, постмодернизм принципиально полисемантичен. Он
опирается, пишут западные социологи, на представление о мире как
15
«мультиверсуме» , что не может не затруднять постижение столь
хаотизированной системы. Во-вторых, нынешнее обществознание
осознает собственную неспособность адекватно постичь парадок-
85
сальный постсовременный мир средствами традиционной науки.
Происходит отказ от принципа тотальной системности, нарастает
сомнение в праве рационального знания деформировать и упрощать
многомерную реальность постсовременности.
Не случайно среди отечественных и зарубежных культурологов
все глубже укореняется мысль о том, что постмодернизм, узакони-
вающий хаотизацию мира и децентрализацию субъекта, канонизи-
рующий доселе несвойственные человеку возможности мировос-
приятия, основанные на компьютерных технологиях, требует от ис-
следователя радикального обновления гносеологического инстру-
ментария, своего рода методологической революции, аналогичной
квантовой теории Нильса Бора в ядерной физике начала XX в.16.
Безусловно, кризис рационального знания поставил под сомнение
весь гносеологический аппарат традиционной науки (как оказалось,
глубоко идеологизированный самим наличием в нем таких концеп-
тов, как идея безграничного линейного прогресса, механистического
индивида и т.п.). И это только фрагмент тектонических сдвигов,
охвативших весь континент человеческой культуры.
Качественное своеобразие переживаемого человечеством времени
осознается сегодня практически во всех областях обществознания.
Отсюда — постоянные речи о «постцивилизации» (в цивилизацион-
ных концепциях), о «постобществе» (в теориях современных социо-
логов), о «постидеологии» (у обществоведов и юристов), о «пост-
истории» (в современных теориях информационного общества), о
«постнауке» (у сторонников релятивизации знания, последователей
методологического анархизма П.Фейерабенда).
Итак, вести речь о просвечивающих очертаниях будущей культу-
ры — рискованное предприятие, подобное плаванию без карты и
компаса в неизвестном, но крайне беспокойном море. И все же риск-
нем отправиться в путешествие, определив вначале исходный пункт —
состояние культуры.
Посткулътпура:
итог развития культуры в XX в.
Критик Ю.Арабов остроумно резюмирует суть бесконечных де-
батов как западных, так и отечественных культурологов по вопросу
о том, что происходило с культурой на исходе второго тысячелетия;
насколько опасно она больна (а в том, что культура больна, ни у кого
нет сомнения); есть ли надежда на исцеление. Он пишет: «Культура
сегодня не гибнет (потому что еще раньше приказала долго жить).
Просто для скрипучего колеса, катившегося по ухабам цивилизации,
срочно подбирается другая ось. Стоит, правда, отметить, что слово
„срочно" вмещает здесь не один год, а лет эдак 250... В последние
86
250 лет предпринята уникальнейшая для Нового времени попытка
изгнать из культуры Норму, поставив сначала на постамент вместо
Бога человека, звучащего гордо, а сейчас, в эпоху Постмодерна, и
человека заменить... ну, например, на червя или на право того же
человека видеть в культуре игрушку либо любой другой товар одно-
разового пользования»17.
Постмодернизм, ставший к исходу XX в. основополагающим
культурным течением современности, знаменует — с этим согласны
многие мыслители как на Западе, так и в России18 — «наступление
эпохи радикального плюрализма и фундаментального кризиса ра-
19
циональности» , колоссальный по последствиям «тектонический
. 20
сдвиг в индивидуальной и социальной психике людей» ; начало эры
постгуманизма, сопряженной с тотальной дехристианизацией мира
и новым язычеством как массовым общественным явлением21; воца-
рение пришедшего на смену всем утопиям секулярного ада нигили-
стичной телекультуры, вездесущей компьютерной квазиреальности,
шизоидной повседневной жизни больших городов22.
Иными словами, постмодернизм — это «конец истории, превра-
щение общества в социотехническую систему», «конец культурной
истории человечества». Или (делаем еще один шаг в неизведанное
будущее вне уютных рамок классики и традиции) —начало нового
глобального этапа посткультуры, странных для тренированного на
классике ока и слуха варварских мутаций культуры, увы, соответст-
вующих столь же парадоксально-анормальному состоянию социума
и индивида.
Что же такое посткультура? В чем сущность этого явления? Что
несет оно человечеству? Интересную попытку ответить на этот во-
прос находим в концепции российского автора Владимира Кутыре-
ва. Как пишет один из оригинальнейших отечественных исследова-
телей постсовременной культуры, «конец культуры — вот новая, а
может, просто синтезирующая все другие глобальная проблема,
встающая перед человечеством на пороге XXI века»23. Чтобы под-
черкнуть новизну и качественное своеобразие посткультуры (куль-
туры эпохи Постмодерна), автор присваивает ей наименование
«тектура». Вот как он определяет данное понятие: «Когда главный
догмат христианской веры „Бог есть любовь“ незаметно превраща-
ется в „Бог есть разум“ и, будучи осуществленным, предстает в виде
Большого компьютера, — это феномен тектуры. Когда моралеведы
пишут трактаты, где доказывается ненужность для человека совести,
ибо любой поступок можно просчитать, и открывают консультации,
„освобождающие11 клиента от „комплекса11 нравственного выбора,
это — тектура. Когда в грамматологической философии обосновы-
вается обратимость означающего и означаемого, упразднение лич-
ности творца, а потом и субъекта вообще, от которого остается
только подпись, — это также тектура. Короче говоря, тектура есть
87
культура человека, потерявшего связь с природой, окруженного ис-
кусственной реальностью извне и пронизанного ею изнутри... Тек-
тура как способ бытия человека есть проявление глобального кризи-
са культуры, иррадирующего во все другие сферы жизни»24.
Итак, «тектура» в описании В.Кутырева охватывает широчайший
комплекс явлений, обычно соотносимых с постмодернизмом как в
теоретическом, так и в практическом выражении. Абсолютно верной
представляется нам мысль российского ученого о том, что основным
критерием определения типа наличествующей культуры является
транслируемый ею образ человека. Автор выстраивает впечатляю-
щую линию развития (а фактически деградации) человека сообраз-
но синхронным стадиальным видоизменениям общества и культуры:
дикарь—варвар—личность (соответствует чередованию трех эпох —
первобытность—архаика—классика). Далее появляется «актор» —
первая функциональная фаза умирания личности в обществе, под-
верженном рационализации, когда человек жестко отождествляется
с субъектом деятельности, превращается в «озабоченный автомат».
За ним следует «фактор», или вторая фаза отмирания человеческого
существа, сводимого к приобретающей автономию социотехниче-
ской системе. Наконец, на горизонте видится «гомутер» (симбиоз
человека и компьютера) в мире тотального господства техники.
Согласно выводам В.Кутырева, в эпоху посткультуры впервые
возникает массовый социальный тип — постчеловек, «единица соз-
нания». Он существует лишь в потоке знаков и образов, продуци-
руемых электроникой. «Его сознание, — отмечает автор, — уходит в
машину. В предметном мире остаются лишь формы людей»25.
Как ни трагичен такой итог человеческой истории к нача-
лу XXI в., сделавший реальной утрату антропологической идентич-
ности человечества, трудно, увы, не согласиться с автором. Возра-
жения, на наш взгляд, заслуживает другое: поступательная деграда-
ция человечества рассматривается автором как естественноистори-
ческий процесс, роковую роль в котором играет научно-технический
прогресс. А между тем блистательная философия техники XX в.
(вспомним хотя бы Ортегу-и-Гассета, Гелена, Хайдеггера) доказала
неоднократно, что технологический детерминизм — фантом техни-
зированного сознания и дело не в технике, а в потере человеком са-
мого себя. В философской системе В.Кутырева плоды прогресса без-
условно гибельны. Игнорируя правило, хорошо известное мудрецам
и поэтам (Гете, Рильке, Гельдерлин, Адорно, Беньямин), — «чем яр-
че свет, тем гуще тьма», автор не видит позитивного, глубинного ан-
тропологического потенциала, превосходящего плоский уровень
удобств и уюта, законсервированного, спящего в современной тех-
нической цивилизации.
Возможно, провиденческий смысл посткультуры как раз и состо-
ит в том, чтобы Великий спящий пробудился, «клиповое» сознание
88
прояснилось и человек осознал бы себя в силе, но без гордости и заб-
вения. Ничто иное, кроме момента истины этой колоссальной по
последствиям рефлексии посткультуры (которую в философско-
метафизическом плане можно уподобить лишь покаянию благора-
зумного разбойника, уже распятого, притом вполне справедливо, на
кресте), не способно изменить гибельный вектор человеческой исто-
рии. Справедливо указывая на то, что «до XX века прогресс шел за
26
счет природы, а теперь он пошел за счет культуры и человека» ,
В.Кутырев развертывает программу консервативной революции в
защиту гуманистического потенциала культуры. Но резервации вы-
сокой культуры (если можно так выразиться) в виде музеев, консер-
ваторий, благотворительных фондов, гуманитарных академий, даже
в случае их исключительного процветания, неспособны кардинально
изменить ситуацию. Если воспользоваться парадигмой идейно-поли-
тических течений современности, разработанной известным немец-
ким философом Ю.Хабермасом, бывшим, как известно, одним из
пионеров введения в научный оборот самого понятия «постмодер-
низм», то позиция В.Кутырева может быть опеределена как «старо-
консервативный премодернизм».
Напомним читателю концепцию Ю.Хабермаса, проясняющую со-
циокультурный контекст анализируемого нами понятия посткульту-
ры. Один из последних могикан в защите идей Просвещения, он на-
стаивает на необходимости завершения либерально-гуманистиче-
ского проекта современности (Modernity), поставленного, как он
полагает, под сомнение иррациональной, деструктивной реакцией
постмодернистов (в широком смысле слова). Сторонники анти-
Просвещения отстаивают, по его мнению, три различные позиции.
1. Антимодернизм младоконсерваторов, по-манихейски «проти-
вопоставляющих инструментальному разуму доступный разве что
заклинаниям принцип, будь то воля к власти или суверенитет бытия,
или дионисийская сила поэтического начала»27. Сюда Хабермас отно-
сит, в частности, крупнейших мыслителей-иррационалистов Ф.Ницше,
М.Хайдеггера, Ж.Батая, М.Фуко, Ж.Дерриду.
2. Премодернизм староконсерваторов, на волне оживления эколо-
гического алармизма и этического активизма пропагандирующих
возврат к домодернистским позициям. Число сторонников такой
позиции можно было бы и расширить, добавив к упомянутому Ха-
бермасом Хансу Йонасу, известному в ФРГ философией техники,
Теодора Роззака и Хенрика Сколимовского.
3. Постмодернизм неоконсерваторов, одобряющих развитие им-
пульсов модернизма до тех пор, пока они не выходят за пределы
безопасной зоны (Людвиг Витгенштейн, Карл Шмитт, Готфрид Бенн).
Излюбленная идея Хабермаса — необходимость обновления гу-
манистического потенциала европейского либерализма как основы
цивилизованного гражданского общества. Разработанная им пара-
89
дигма актуальных тенденций антипросветительства должна была
продемонстрировать несостоятельность данной позиции, но, увы,
стремясь застопорить дальнейшее движение культуры, сам Хабермас
не стал модернистом в должной мере. Но парадигма идейно-поли-
тических течений, выходящих за рамки модернизма (разумеется, с
учетом коррективов, внесенных временем с момента написания это-
го труда), до сих пор сохраняет плодотворность.
В частности, в русле нашего исследования важно подчеркнуть вы-
текающее из концепции Хабермаса кардинальное различие между
премодернизмом и антимодернизмом как различного типа реакций
на процессы модернизации общества и культуры, с одной стороны, и
собственно постмодернизмом как совершенно новым явлением — с
другой. На том, что постмодернизм ни в коей мере не является про-
должением модернизма, а вытекает из совершенно иных концепту-
альных оснований, настаивает известный польский исследователь
постмодернизма Стефан Моравски28.
Обозначив (и значительно сузив) с помощью Хабермаса поле ис-
следования, вернемся к исходному тезису В.Кутырева: «Постмодер-
низм — это посткультура». Полностью присоединяясь к этому ут-
верждению, попробуем сделать шаг дальше, присмотревшись повни-
мательней к обеим сторонам содержательного определения.
Постмодернизм и его модусы
в настоящем и будущем
По мнению многих исследователей, постмодернизм — новое явле-
ние на горизонте культуры (в смысле не столько времени его появ-
ления, сколько его начал). Оно настолько шокирующе ново и раз-
дражающе абсурдно, что зачастую воспринимается как антитеза
предшествующей культуре (во всяком случае, классике и модерну; с
архаикой, видимо, сложнее), как посткультура. Но насколько цело-
стен постмодернизм как единое явление? Есть ли в нем тени прошло-
го и ростки будущего? Действительно ли он знаменует окончатель-
ную гибель культуры? И последний, может быть, важнейший вопрос:
безусловно и безоговорочно ли постмодернизм враждебен человече-
скому в человеке, что вообще способен он принести человечеству?
Попробуем последовательно ответить на эти вопросы. Прежде
всего следует сказать, что среди исследователей постмодернизма
существует скрытая, еще не проявившаяся в полной мере традиция
вычленения в нем различных пластов, фаз, этапов с целью упорядо-
чения этого невероятно сложного явления. Постмодернизм разделя-
ется на «истинный» (собственно) и «ложный» (в кавычках) у Лео-
Б 29
аткина ; на первоначальный постмодернизм и постпостмо-
дернизм как последующую реакцию на него у Вячеслава Курицына30.
90
Чрезвычайно перспективно, на наш взгляд, замечание Арсения
Гулыги, впервые в отечественной науке поставившего вопрос о фи-
лософско-историческом смысле постмодернизма. Он настойчиво
акцентировал наличие в постмодернизме двух тенденций, противо-
стоящих друг другу «подобно жизни и смерти культуры»31: собст-
венно постмодернизма (происшедшего из постструктурализма и яв-
ляющегося источником деструктивной, нигилистической борьбы с
Логосом) и более широко, во многом позитивно трактуемой «пост-
современности» (автором этого термина, привившегося в отечест-
венной культурологии, был сам Гулыга).
Как нам представляется, современная посткультура действитель-
но существует в двух ипостасях, соприсутствие которых и одновре-
менно радикальное отличие друг от друга сохранятся в будущем.
Поскольку речь идет о реальных процессах в культуре, критерий их
различия не может быть тематическим, стилистическим, техниче-
ским (отчасти об этом шла речь у А.Гулыги, фактически отождеств-
лявшего постмодернизм с антиавангардизмом как совокупностью
определенных приемов). Критерием различения двух фундамен-
тально разных модусов посткультуры может быть лишь их отноше-
ние к человеку (точнее к человеческому в человеке): способствует ли
та или иная новая тенденция в культуре очеловечиванию человека,
осуществлению личностного синтеза в нем, оцеломудривает ли его
(что является основополагающей целью культуры во все времена)
или, наоборот, расчеловечивает, дробит, заставляет терять себя.
Применяя этот кардинальный для культуры антропологический
критерий, можно, как представляется, выделить два модуса постсов-
ременной культуры: дегуманизирующую паракультуру и культиви-
рующую ростки человечности (пусть в крайне нетрадиционной, аб-
сурдной, а порой и шокирующей манере) транскультуру. Поясним
сказанное. И паракультура, и транскультура в принципе опираются
на одну картину мира, где субъект децентрализован, жизненный
опыт хаотизирован, культура деканонизирована, мир дереализован
и т.д. В двух этих модусах культуры в равной степени могут быть
обнаружены типологические признаки постмодернистской культу-
ры. Некоторые из них были выделены американским литературове-
дом Ихабом Хасаном: фрагментарность как стиль изложения, дека-
нонизация культуры, отсутствие глубокого «Я», нерепрезентатив-
ность, ирреалистичность, гибридизация форм32. Другие были разра-
ботаны отечественным культурологом В.Я.Ивбулисом: децентрали-
зация субъекта, деконструкция текста, предельное акцентирование
интертекстуальности любого произведения за счет принципиально-
го его погружения в контекст; релятивизация истины, отождеств-
•/ ^33
ляемои с игрой явлении .
Особо следует подчеркнуть латентный характер существования
двух указанных выше модусов посткультуры. Сейчас можно зачас-
91
тую лишь констатировать наличие тех или иных проявлений пара-
культуры и транскультуры. Само противостояние, которому сужде-
но, вероятно, быть организующим стержнем культуры XXI в., не все-
гда четко проявляется, поскольку оно во многом маскируется риту-
альным воспроизводством тех или иных фрагментов классики, либо
стремительно вымываемых из общего культурного оборота, либо
трансформируемых в постмодернистском духе.
Как нам представляется, с очень большой долей вероятности
можно прогнозировать уже в 10—20-е годы XXI в. бурный расцвет
обоих модусов культуры, приобретающих выраженный характер, все
менее маскируемый их гибридизацией с предшествующими культур-
ными стилями, равно как и нарастание их противостояния по оси
«массовая Культура—элитарная культура».
Приступим к более подробному описанию двух модусов пост-
культуры. Начнем с привычной и сравнительно легко постижимой ее
разновидности. Во многом паракультура может быть отождествле-
на с массовой культурой эпохи Постмодерна, о которой много
34 •/
писалось , но с учетом ряда активно идущих в ней новейших про-
цессов.
Прежде всего впервые в истории паракультура существует как
культура без правил. Она либо откровенно игнорирует смысловые
координаты (концептуальные, стилевые, жанровые) предшествую-
щей культуры, либо пародирует их, смешивая несоединимое. Впер-
вые, кажется, на эту особенность постсовременной культуры обра-
тил внимание американский социолог Ричард Мерелмэн в выдвину-
той им концепции «слабо связанной культуры» как типологически
нового культурного образования35.
О философско-антропологическом смысле деканонизации куль-
туры писал Ю.Арабов: «Изгнание из культуры Нормы приводит к
замене вертикали (лестницы Иакова к Богу) на горизонталь (супер-
маркет), где вместе с томиком Библии продается презерватив и оба
товара лежат на одной полке. Культура, таким образом, остается
спрямленной, плоской, предпочтение не отдается чему-то одному
(раз Бог изгнан, значит, изгнана точка отсчета), иерархия ценно-
стей отсутствует; следовательно, все, все вещи в материальном и ду-
ховном мирах одинаково важны и одинаково ничтожны. А раз так,
то спрямленная „горизонтальная культура14 занимается в основном
обслуживанием первичных инстинктов человека — например, ин-
стинкта размножения или насилия, желания релаксации после уто-
мительного рабочего дня и т.д.»36.
Как нам кажется, в отечественной и зарубежной культурологии
часто абсолютизируется трактовка радикального плюрализма как
основополагающего принципа постмодернизма. Функционально
«технически» понятый плюрализм подчас приравнивается к идеоло-
гии постмодернизма. Как пишет В.Костылева, «постмодернизм воз-
92
никает в зазоре между умирающей культурой Нового времени и
возникающей информационной эрой. Постмодернизм — это не про-
сто течение в культуре. Это идеология современной эпохи, идеоло-
гия тотального плюрализма; отказ от любой формы единства в поль-
зу множественности»37. Тогда встает вопрос: если даже это в значи-
тельной степени так, то всегда ли осознают исследователи, что, леги-
тимизируя плюрализм как идеологическую основу мультикультура-
лизма (на уровне социума), они тем самым автоматически легити-
мизируют состояние мировоззренческого хаоса и нравственной
анархии на уровне индивида. Об этом опять-таки очень четко гово-
рит Ю.Арабов: «На Западе это названо мультикультурализмом —
все сосуществует со всем: африканская магия с христианским куль-
том, Джек-потрошитель с апостолом Павлом... И какой же это крах
гуманизма? Это, можно сказать, супергуманизм, полное торжество
прав и потребностей любой личности. А личности потребно многое,
очень многое, от скотоложества до христианского покаяния — это
мультикультурализм понимает и обслуживает личность так, что и
кричать нельзя, ибо пресыщение наступает тут же, и нет сил рот рас-
38
крыть» .
Если культура, ставшая «свалкой литературных приемов, стилей и
имиджей, этакой лавкой древностей, дешевой комиссионкой или
прокатным пунктом, лишенным, естественно, какого-либо духовно-
го содержания»39, перестала быть нормативной, канонической (т.е.
ориентированной на гуманистический идеал совершенной личности,
логика становления которой совпадала с логикой построения куль-
туры), то какой же иной стержень она обрела в качестве органи-
зующего начала? Исследователи постмодернистской масс-культуры
едины: в ее основе лежат коммерческая технология производства
образов, «мифодизайн», паразитирующий на подсознании индивида,
расовые, этнокультурные архетипы (особенно это заметно в рекламе
и так называемых клипах, этих наисовременнейших плодах постсов-
ременной культуры, наиболее зримо, рельефно являющих логику ее
конструирования). «Паранормальность» проявляется не только в
том, что индивид в ней уже не субъект развития, а объект принуж-
дения, но и в том, что, моделируя массовое клиповое сознание, она с
невиданной технической мощью производит квазиреальность и одно-
временно воспитывает почти наркотическую зависимость от потреб-
ления ее суррогатов. Если модернизм, подобно сладкозвучной сире-
не, пленял души эротизмом, иронией, изощренностью прихотей обо-
стренного индивидуализма, то постмодернизм, как Цирцея, превра-
щает людей в свиней, «ловящих кайф» при поглощении заготовлен-
ного для них пойла.
Невозможно, увы, не отметить мрачную динамику, тот галопи-
рующий темп, с которым постмодернистская масс-культура стреми-
тельно дрейфует в сторону паракультуры — новообразования, все
93
менее озабоченного мимикрией под культуру, поправшего не только
Бога, но и человека, «с темным нимбом вокруг головы» (если вос-
пользоваться выражением известного исследователя этого явления
А.Казина40), о целях и задачах которого молено только догадываться.
Суть этой знаменательной для судеб человеческой культуры му-
тации состоит в поистине зловещем сращивании авангардных зре-
лищных технологий, все более напористо и глобально продуцирую-
щих субституты жизненного мира, с принципом анонимной вез-
десущей власти, опирающейся на прямую коммерческую выгоду.
Основной вектор глобальной метаморфозы культуры афористически
четко выразил Артур Крокер, блистательный социолог культуры из
Канады41: «Класс исчезает в массе, а масса в новой „черной дыре“
экрана»42.
Согласно дефиниции Крокера, телекультура как квинтэссенция
постмодернизма — «целостный технический ансамбль, социальный
аппарат, который врывается в общество как символическая культур-
ная форма относительной власти, действующая как симулякр элек-
тронных образов, преобразующих все в семиургический мир рекла-
мы и власти. Телевидение есть реальный мир постмодернизма; гори-
зонт наконец замыкается, и свобода становится синонимом глубо-
чайших лишений полностью реализованного технологического об-
щества»43.
Телевидение — своеобразный полигон по адаптации массового
сознания к ущербной онтологии паракультуры. Один из парадоксов
ее экзистенциальной феноменологии — странная смесь ошеломляю-
щих технических возмолсностей и специфической духовной тяготы,
давящего одномерного пространства, секуляризованного ада наяву.
Уже сейчас паракультура «проходит апробацию» в обыденном ми-
роощущении миллионов не ведающих о том людей, привычно смот-
рящих видеоклипы, рекламные ролики, триллеры и читающих детек-
тивы, смирившихся с ощущением пустоты и ужаса жизни.
На наш взгляд, основная проблема паракультуры и сегодня и в бу-
дущем будет заключаться в том, что она — единственная реальная
культура, органично соотнесенная с образом жизни и стилем жизне-
чувствия миллионов рядовых граждан, «малых сих», несмотря на от-
дельные фрагменты высокой, классической или традиционной куль-
туры, девальвируемой самим фактом ее соположенности, например,
в калейдоскопе телепрограмм с новостями, спортом, очередным
триллером.
В качестве реальной культуры паракультура, безусловно, жизне-
способна, высоко пассионарна, но и... патологична, поскольку транс-
лирует и превращает в норму состояние «недолленого бытия», само-
убийственного, нигилистически ущербного существования, насто-
44
янного на харизме пустоты .
94
Транскупътура:
второй пик посткупътуры
В отличие от паракультуры «сериальной» (термин А.Камю),
т.е. стандартного потребления, транскультура пронизана верхом
миросозидания, творчества жизни, но в сниженном варианте
«игры», виртуальной необязательности, наркотической грезы,
индивидуальной прихоти. Философское обоснование данного
варианта посткультуры можно обнаружить у Ж.-П.Лиотара и
Ж.Бодрийяра.
Указывая на разложение категориальных структур, определяю-
щих философию и культуру Нового времени, французский исследо-
ватель Ж.-П.Лиотар настаивает на том, что стратегией адекватного
вызовам современности искусства (он называет его трансавангар-
дизмом, а иной раз — ультрамодернизмом) должно быть экспери-
ментирование с новыми средствами выражения, бесконечное конст-
руирование новой самореференциальной реальности. Такую реаль-
ность, сотворенную с возможностями переобозначения, т.е. симули-
рованную реальность (или реальность симулякра), Лиотар именует
гиперреальностью, полагая, что ее конструирование — единственно
достойная задача новой культуры.
Отождествляя вслед за М.Фуко конституирующее культуру
понятие «норма с насилием» (в том числе и политическим),
Ж.-П.Лиотар пишет: «Нам надлежит не поставлять реальность, но
изобретать намеки на то мыслимое, что не может быть представлено.
XIX и XX века досыта накормили нас террором. Мы дорого заплати-
ли за ностальгию по целому и единому, по примирению понятийного
и чувственного, по прозрачному и коммуникабельному опыту. За
всеобщим желанием расслабиться и успокоиться мы слышим хрип-
лый голос желания снова создать террор, довершить фантазм, мечту
о том, чтобы охватить и стиснуть в объятиях реальность. Ответ на
это таков: война целому, будем свидетельствовать о непредстави-
мом, активизировать распри, спасать честь имени»45.
Еще дальше по пути дереализации культуры заходит Ж.Бодрийяр.
По его мнению, в мировосприятии современных людей объективный
мир полностью замещен принципом объективизации, потерявшим
всякий смысл сверхобозначением реальности. В изображении фран-
цузского философа культурный процесс ныне полностью совпадает с
симуляционным процессом производства артефактов, в центре
которого таится черная дыра небытия. Анализируя концепцию
Ж.Бодрийяра, исследователи отмечают46, что отказ от принципа
целостности, положенный в основу методологии нормативный реля-
тивизм приводят к тотальной субъективизации поля культуры при
одновременном отсутствии (что важно) централизованного субъек-
та, личности, «Я». Субъект и объект сплавляются в едином воспри-
95
ятии, в потоке речевых практик, лишенных всякого оценочного или
упорядочивающего (иерархизирующего) принципа.
Почему нам представляется целесообразным именовать данную
разновидность посткультуры транскультурой? Во-первых, потому,
что эта мутация постмодернизма знаменует собой очередное звено
шедшего в новоевропейской культуре «всемирно-освободительного»
процесса от рационально-нормативной парадигматики, целенаправ-
ленного искоренения оттисков некогда наложенной на человеческую
цивилизацию печати Логоса, многократно пронизывающих всю ее
архитектонику. Если вспомнить существующие в отечественной
культурологии концепции, трактующие постмодернизм как цикли-
чески необходимое звено в чередовании культурно-исторических
форм, то станет очевидным, что такое осмысление может быть про-
должено и дальше, поскольку на рубеже XX и XXI вв. культурный
процесс хотя и приобретает все более абсурдный характер, но все же
не прекращается47.
Во-вторых, в термине «транскультура», как нам представляется,
прослеживается стабильная для новоевропейского творчества тен-
денция к выходу за рамки существующих культурных норм, само-
трансцендированию, архетипическое для фаустовской (если выра-
жаться языком О.Шпенглера) души западного человека. И в-третьих,
термин «транскультура» весьма не случайно продуцирует ассоциа-
ции, сопряженные с «трансом», наркотической самопотерей, раство-
рением индивида в потоке поглощающего его бессознательного.
Если учесть сращенность творчества индивидуальных миров с
виртуальной реальностью компьютерных технологий, вспомнить о
растущем числе «фанатов-виртуалов», киберпанков, о виртуальном
сексе, становящемся с распространением Интернета излюбленной
прихотью одиночек, то становится очевидным, что такие ассоциа-
ции — отнюдь не случайность.
А.Якимович выделяет постмодернистские истоки элитарной ком-
пьютерной субкультуры, где основной герой — «суперпрограммист
с демиургическим сознанием»: «Программист — это современный
Джойс, современный Бунюэль, личность с „текучим“ сознанием, где
не закреплены „устои“. Радикальный авангард Джойса, Пикассо,
Марселя Дюшана. Человек без сущности, мир без абсолютного цен-
тра и смысла»48. Закономерно, что, отказавшись от Логоса, бывшего
в предшествующие культурные эпохи стержнем культуры, «новое
мышление деловито обживало хаос и бездну, научилось „мыслить
немыслимое“... В аду, хочешь не хочешь, следует в меру осатанеть.
Таковы условия игры. В эту игру на Западе играют виртуозно»49.
Релятивизация ценностей, погружение в «порядке эксперимента» в
адские бездны предельно деформировало человеческий образ: «Вот
он стал какой, человек — всевозможный, неописуемый; гениальный
каннибал, добродетельный скот, прекраснейший из уродов»50.
96
Несмотря на громогласные заявления структуралистов о том, что
человек умер и «нечего жалеть» (М.Фуко), и последующие удосто-
верения этого факта практикой эпохи Постмодерна, основной им-
пульс западной культуры в последней четверти XX в. остался (ив
этом, безусловно, прав Якимович) антропоцентристским, человеко-
божеским и, таким образом, безоглядно экспериментаторским,
дерзновенным и дерзким по определению, с маниакальным упорст-
вом трансцендирующим любые границы, не признающим никаких
преград. «Своим же странным, рассеянно-ироничным, изящно-
кошмарным и так далее искусством, — пишет А.Якимович, — по-
стмодерн вносит лишь дополнительный акцент в этот сверхпросве-
тительский культ Человека, этого безграничного автономного Духа,
который „все может“ — не в том смысле, что он может исправить ми-
роздание и усовершенствовать себя (этого он сделать не в состоя-
нии), а в том смысле, что он способен самого себя приносить в жерт-
ву до бесконечности. Он светит за счет самосжигания, самоанниги-
ляции, за счет перманентного Большого Взрыва, этот каннибал с его
„Критикой чистого разума41 и прочими удивительными вещами и
способностями»51.
К концу XX в. подобный двуликому Янусу культурный процесс, в
рамках которого человек, разрушая природу, традиционные культу-
ры, религиозные и духовные основания цивилизации, созидает но-
вый парадоксальный мир, набирает обороты, приобретает все более
отчетливый демонический характер: «Метрополия авангарда и пост-
модерна, страна двух столиц, Нью-Йорка и Парижа, поклоняется
человеку, который может все. Разумеется, все лишь в ограниченном
смысле: он не может справиться с голодом и болезнями, с войнами и
прочими бедами, но он все равно всесильный господин Вселенной,
потому что он сильнее самого себя». И далее: «Он готов сделаться
палачом самого себя, своего духа и тела. Он с готовностью погружа-
ется в безумное неразличение смысла (жизнь и смерть, добро и зло).
Посредством этого духовного мазохизма он себя утверждает: „Я мо-
гу такие вещи, которые никто не может... и вот это, и это, и даже
это11. И делает это, отчего становится очень не по себе, кровь стынет
в жилах, почва качается под ногами. Видали? Ощутили? Это сделал
человек, который может все, который сильнее самого себя»52.
С ростом возможностей, предоставляемых человеку цивилизаци-
ей, непредсказуемо возрастает мощь мирозиждительного гения че-
ловеческой культуры. Но, увы, расширение творческих потенций
неотъемлемо от следующего за ним как тень соблазна, поскольку на
протяжении веков вектор западной культуры неизменно направлен в
сторону антропоцентризма. Это уже не простодушный титанизм
Возрождения, не наивная гордыня байронизма, не хрестоматийно
очевидный демонизм модернизма (вспомним Врубеля!). Соблазны
транскультуры куда глобальнее и опустошительнее, ибо в ее распо-
4 - 6932
97
ряжении есть эмерджентное киберпространство, в котором пользо-
ватель, подобно Господу Богу, одним мановением руки рушит и
созидает модельные миры. У поэтов-байронистов, у декадентов,
«взращивавших цветы зла», в конце концов было лишь слово (сколь
бы дерзким и гордым оно ни было), а здесь (взять хотя бы программу
трансцендирования границ человека и машины, разработанную
пионерами технологии виртуальной реальности А.Стоуном и
Б.Морелем) — уже дело.
XXI век, безусловно, откроет перед человеческой культурой но-
вые горизонты самовыражения. Предвкушая их, кто-то мечтает об
удобствах грядущего существования в практически бессмертном
теле с заменяемыми по мере износа органами, взятыми у двойников-
клонов, о щекочущей нервы жизни вымышленной электронной лич-
ности (или сразу многих личностей) в сети Интернет — и все это в
атмосфере вечного праздника, неиссякающего фестиваля рекламы
53
интерактивного искусства .
«Прорастающая в жизнь виртуальная реальность, — пишет
Н.Маньковская, — одновременно итог и генератор космоса фанта-
зии, грандиозная утопия и антиутопия конца XX в., идея современ-
ной „транзитной11 цивилизации, неопределенности путей ее разви-
тия, „конца истории11, „конца конца11, „нового синкретизма11, компь-
ютерной соборности. Такой социокультурный контекст стимулиру-
ет разработку концепции новой виртуальной культуры XXI в., иду-
щей на смену эпохе письменности». В отличие от многих фанатиков-
технократов Н.Маньковская осознает амбивалентность прорастаю-
щей транскультуры (она именует ее «постпостмодернизмом», соот-
нося с производством технообразов, технологией виртуальной ре-
альности^ феноменом интерактивности). Она с тревогой пишет о
наркомании как массовом явлении, возникающем в результате кон-
струирования галлюциногенных видений, управляемых сновидений,
кошмаров, запредельных состояний, гипотетических ситуаций, свя-
занных с виртуализацией бессознательного54. И это лишь одна из
линий возможной катастрофической трансформации посткультуры.
А во что может мутировать новая телесность (с подпорками дигито-
графов, аудиовизуальных шлемов и т.п.)? А складывающаяся на на-
ших глазах «иммерсионная» индустрия интерактивных развлечений,
полностью стирающих грань между явью и фантазией? А интерак-
тивное искусство, ставящее крест на искусстве настоящем? А ком-
пьютерные игры, все эти бесконечные «бродилки», «стрелялки»
и т.п., ставшие фактически основой мужской подростковой субкуль-
туры? А творение альтернативных миров, параллельных цивилиза-
ций, путешествия в прошлое и будущее, в глобальных демиургиче-
ских проектах, которыми увлечены отнюдь не дети?
Поистине, рядом с нами из пучины бессознательного, грез, мечта-
ний и страхов самой себе не ведомой человеческой души всплывает
98
Новая Атлантида. Каковы будут ее боги? Какими законами (смесью
ли обычного права нового трибализма и статутов мафиозных кла-
нов) будет она управляться? Предоставим фантазировать на этот
счет «поколению икс», новым будетлянам. Впрочем, есть версия, что
будущего «не будет», что с пришествием Интернета наступило уже
«вечное настоящее»: «Интернет — это „Улисс“ на каждый день, а
пользователи его — современные блумы-иксеры в их блужданиях по
лабиринтам помойки-супермаркета, где каждый артефакт самодви-
жущегося духа привлекательно упакован и соответственно разрек-
ламирован... Действительно ли „поколение икс“ — последнее истори-
ческое поколение, а далее нас ждет тотальное превращение в клиен-
тов Всемирного Виртуального Интерактивного Супермаркета, на-
циональные и возрастные различия между которыми станут второ-
степенными?»55. Впрочем, здесь просвечивает новый облик пост-
культуры, уже частично обрисованный нами под именем паракуль-
туры.
Так что же — опять две культуры?
Итак, на исходе XX в. в постмодернистской культуре явственно
просматривались две новейшие мутации: массовая паракультура,
формирующаяся на основе технизируемой поп-культуры, телекуль-
туры, компьютеризированной беллетристики и т.д., и элитарная
транскультура индивидуальных миров, киберкультуры, культуры
виртуальной реальности, компьютерных игр, интерактивного искус-
ства, системообразующим принципом которой становится вирту-
альный артефакт, компьютерный двойник реальности.
И что же — опять две культуры? Не приводит ли это на ум до боли
знакомый кошмар разделения на культуру пролетарскую и буржуаз-
ную, социалистическую и капиталистическую, научную и гумани-
тарную и т.д.? На это может быть дан ответ: и да и нет. Нет, потому,
что между двумя новейшими модификациями культуры не сущест-
вует никакого антагонизма (по крайней мере сейчас, в эпоху их за-
чаточного формирования, но, вероятно, такое противопоставление к
концу первой трети XXI в. конституируется и будет идейно и идео-
логически оформлено). Нет, также и потому, что и у паракультуры с
ее корпусом шаблонных жанров (видеоклипы, сериалы, боевики,
триллеры, рекламные ролики), мозаичностью и текучестью миро-
восприятия, и у транскультуры, предельно трансцендирующей воз-
можности мировосприятия, экспериментирующей с киберпростран-
ством и модельными мирами, один корень: сновидческое, плененное
сознание, тщащееся заполнить свою пустоту безмерной виртуализа-
цией реальности. Отсюда — общая и для паракультуры, и для транс-
культуры неогедонистическая доминанта, ненасытная жажда рас-
4*
99
сеяния и развлечения. Отсюда — боязнь самопознания, партикуляр-
ный бунт против «тоталитаризма» высоких ценностей, вечных ис-
тин, закономерно приводящий к пленению «у начала низшего, у
конгломерата принудительных пошлостей»56, к рабству у собствен-
ных страстей, странствиям в лабиринтах больного подсознания.
Не случайны пронизывающие посткультуру инсталляции ада
(например, в компьютерной графике): бесконечные туннели, заса-
сывающие воронки, переходы, где сужаются своды, сворачивается
пространство, порождая давящий эффект двухмерности (а то и од-
номерности) пространства. Здесь царят смертная тоска, цинизм,
ненависть к себе и другому. Потребление продукции посткультуры
сведено к сумме иллюзионистских наваждений, причем каждый —
только инструмент, средство достижения вечно убегающей цели для
другого. Подобное инструментальное отношение особым образом
преобразует пространство: «Оно как бы разбито на тюремные каме-
ры, в которых томятся люди, нечеловеческие существа, различные
призраки, чаще всего очень прожорливые, всегда агрессивные — это
„институции", организующие иллюзорный мир человеческих по-
требностей»57.
Но все же при всей их общности (знаково-стилистической, мифо-
логической, социально-психологической) между паракультурой и
транскультурой существует кардинальное различие, связанное со
стратегией инкорпорирования индивида в данную культуру. Пара-
культура удушает человеческое в индивиде, грубо и цинично сводя
содержание жизни к телесным импульсам. Она не только низвергает
человека на землю, где все — плоть и прах, но и отравляет душу мра-
ком и чернотой (с этим прямо связан оккультный, преимущественно
сатанинский, элемент поп-культуры). Транскультура, напротив, не
отягощает душу, а вовсе лишает ее веса; не заполняет удушающей
тьмой, а озаряет всполохами откровений, открытий, виртуальных
путешествий; не повергает лицом в землю, а манит раствориться в
безграничных просторах семиургического космоса. Первая тяжела,
как камень, вторая легка, как свет, но обманчивый, ложный, фосфо-
рический свет светлячка.
Поневоле возникает ощущение, что само противопоставление
двух модусов культуры, столь контрастно выявившееся на исходе
XX в., — ложная альтернатива, не предоставляющая реального вы-
бора. А есть ли вообще выход из лабиринта посткультуры? И притом
через культуру, а не минуя ее тем или иным образом (хотя демонст-
ративный уход из культуры в природу, религию, скромные радости
частной жизни неоднократно опробован в истории культуры;
вспомним буколическую поэзию Вергилия и Горация).
Футурологи предупреждают о вступлении человечества в эпоху
глобальной нестабильности, обусловленной, в частности, тем, что на
фоне обострения региональных этнических и религиозных конфлик-
100
тов, активизации глобальных интернациональных структур в сфере
финансов и политики «способность государств поддерживать внут-
58
реннии порядок, скорее всего, зловеще уменьшится» .
Нескрываемым скепсисом полон прогноз на первую треть XXI в.
американского футуролога И.Валлерстайна, начертавшего впечат-
ляющий эскиз вступления мировой системы в период хаоса: «После,
скажем, 2050 или 2075 г. человечество может быть уверено лишь в
нескольких вещах. Мы будем жить не в капиталистической мировой
экономике, а при каком-то новом порядке или порядках, при какой-
то новой исторической системе или системах. Потому мы, вероятно,
снова познаем относительный мир, стабильность и легитимность. Но
будут ли это лучший мир, лучшая стабильность и лучшая легитим-
ность, чем те, которые были известны раньше?»59.
Прогноз культуролога не менее тревожен: «В XXI веке противо-
речие между культурно-историческим и техногенным человеком
станет, по-видимому, определяющим фактором развития Земли.
Люди культуры должны быть готовы к своеобразному „восстанию
роботообразных41»60. Сумеет ли человечество в наступившем веке
социального хаоса и нравственной дезинтеграции достойно проти-
востоять глобальному соблазну технизации культуры; личностным
выбором как распространенным культурным действием ответить на
болезнь потребительства, охватившую души? «Не покупайте това-
ров, без которых вы можете обойтись, — пишет И.Кормильцев, — и
не пускайте всякий дух веять, где он хочет. Тогда, возможно, поко-
ление икс окажется не последним поколением в истории. Несмотря
на всех фукуям мира сего»61.
Но достаточно ли пассивного сопротивления культуры (или, как
призывает В.Кутырев, «консервативной культурной революции»)
для того, чтобы изменить гибельный вектор человеческой истории?
Вероятно, нет, для этого потребно нечто более радикальное, «огнен-
ное крещение», сознательный выбор миллионов, отказавшихся от
преступно легкомысленного отношения к жизни — как своей, так и
ближнего.
Философ Татьяна Горичева, с 1980 г. живущая на Западе, считает,
что лишь «в полноте Православия есть сила, способная разрушить
лабиринты постмодернизма, вывести культуру из секулярного ада.
Это святость юродивых во Христе»62. Что возразишь на это? Увы,
кроме сияющих вершин святости, пусть даже и столь парадоксаль-
ной, как юродство во Христе, есть куда более знакомая нам темная
бездна юродства во Антихристе; разрастающийся в культуре как
пожар люциферианский экстаз нового творчества, сулящего неви-
данные достижения восьмого дня творения. Но попрание человечно-
сти в человеке (без чего, как кажется, такое творчество невозмож-
но) может ли принести что благое?
101
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Савицкая Т.Е. Женщина и культура в перспективе постфеминизма: анализ ак-
туальных концепций. — Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. Науч-
но-информационный сборник. Вып. 5. М., 1994, с. 1—14.
2 См.: Савицкая Т.Е. Культурология современности: повседневный апокалипсис
постмодерна. — Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 1, 1995,
с. 1 — 15; она же. В поисках «новой рациональности»: постмодернизм как культурология
современности (По материалам западных исследований конца 80-х— начала 90-х го-
дов). — Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 1, 1996, с. 1—7.
3 См.: Савицкая Т.Е. Русский космизм: культурологический портрет в ракурсе со-
временности (По материалам отечественных публикаций начала 90-х годов). — Культу-
ра в современном мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 1, 1996; она же. Русский тради-
ционализм в 90-е годы: опыт культурологического портрета. — Культура в современном
мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 2, 1997.
4 См.: Савицкая Т.Е. Человек в культуре современного Запада. — Культура и искус-
ство в современном мире: состояние и тенденции развития. Обзорная информация.
Вып. 3, 1989.
5 Антропологические идеи в русской и мировой культуре. М., 1999, с. 10—11.
6 «Какой человек?» (лат.).
’ От человека современного к человеку постсовременному; от человека экономиче-
ского к человеку психологическому; от человека работающего к человеку играющему
(лат.).
8 Человек новый, человек космический, человек рассоединенный (лат.).
9 См. Антропологические идеи в русской и мировой литературе. М., 1999.
10 Термин американского феноменолога Дона Айхда. Подробнее см.: Савицкая Т.Е.
В поисках «новой рациональности»: постмодернизм как культурология современно-
сти. — Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 1, 1996, с. 7—9.
11 Gwardini R. Das Ende derNeuzeit. Lpz., 1954.
12 Foucault M. L’homme est-il mort? — Arts. Paris, Juin 1966, p. 15.
13 Technologies of the Self. A Seminar with Michel Foucault. L., 1988, p. 133.
14 Gwardini R. Das Ende der Neuzeit. Lpz., 1954.
15 Насколько нам известно, впервые в отечественной литературе термин «мульти-
версум» употребила Марина Новикова. См.: Новикова М. Мы и Я.— Новый мир. М.,
1998, №4, с. 197.
16 См.: БапашовЮ.В. Наука и философский постмодернизм (Обзор). — На путях
постмодернизма. ИНИОН. М., 1995; ГенисА. Вавилонская башня. Искусство настояще-
го времени. — Иностранная литература. М., 1996, № 9; Клименкова Т.А. От феномена к
структуре. М., 1998; Маньковская Н.Б. Постмодернизм, постпостмодернизм и проблемы
гуманизма. — Гуманизм на рубеже тысячелетий: идея, судьба, перспектива. М., 1997;
Страдав. Модернизация и постмодерность. — Культура и творчество. Тверь, 1995;
KrokerA. Encyclopedia-of Panic. L., 1989; Salzman Ph.C. The Electronic Trojan Horse:
Television in the Globalization of Paramodern Cultures. — The Cultural Dimension of
Global: An Onthological Approach. P., 1996.
17 Арабов Ю. Coda. — Вопросы литературы. M., 1994, № 4, с. 26.
18 См.: Cottingham L. The Masculine Imperative: High Modern, Postmodern. — New
Feminist Criticism: Art, Identity, Action. N.Y., 1993; KrokerA., CookD. The Postmodern
Scene: Excremental Culture. A Hyperaesthetics. L., 1988, а также упоминавшиеся выше
работы: KrokerA. Encyclopedia of Panic; Salzman Ph. C. The Electronic Trojan Horse; a
также: Горичева T.M. Дочери Иова. СПб., 1993; она же. На путях постмодернизма. М.,
1995; Якимович А. О лучах провидения и других световых явлениях. Культурная пара-
дигма авангарда и постмодерна. — Иностранная литература. М., 1994, № 1.
19 Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культуры и интеллекту-
альной истории. — Одиссей 1996. Человек в истории. Ремесло историка на исходе XX в.
М., 1996, с. 186.
102
10 Якимович А. О лучах провидения и других световых явлениях. — Иностранная ли-
тература. М., 1994, № 1, с. 142.
21 От массовой культуры к культуре индивидуальных миров: Новая парадигма циви-
лизации. М., 1998.
22 Горичева Т.М. Дочери Иова. СПб., 1993.
23 Кутырев В. Прогресс или возвращение к Вечному? — Москва. 1998, № 9, с. 4, 7.
24 Там же, с. 9.
25 Там же, с. 13.
26 Там же, с. 17.
27 Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект. — Вопросы философии. М., 1992,
№4.
26 См.: Моравски Стефан. О различных сторонах постмодернистского философского
мышления. — Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. Вып. 1, 1999.
29 Баткин Л. О постмодернизме и «постмодернизме». — Октябрь. М., 1996, №10,
с. 176-188.
30 Курицын В. Время множить приставки. К понятию постпостмодернизма. —
Октябрь. 1997, № 7, с. 178—183.
31 Гулыга А.В. Что такое постсовременность. — Вопросы философии. 1988, №12,
с. 154.
32 Цит по: Андреева И.С., Федорова Л.В. Постмодернизм: за и против. — На путях
постмодернизма. М., 1995, с. 17.
33 Ивбулис В.Я. Модернизм и постмодернизм: идейно-эстетические поиски на Запа-
де. М., 1988, с. 54.
34 Кроме упоминавшихся статей И.С.Андреевой и Л.В.Федоровой и книг А.Крокера,
отметим следующие: Афанасьевский В.А., Краснов С.Б. Реклама как явление культуры. —
Философия культуры. Сборник научных статей. Самара, 1996; Рыбников В.Н., Чу-
пин Ст. Постмодернизм в культуре и культура постмодернизма. — Символы в культуре.
СПб., 1992; Edelman H.S. Why is Dolly Crying? An Analysis of Silicone Breast Implants in
America as an Example of Medicalization of Popular Culture. — Journal of Popular Culture.
Wash., 1994, vol. 28, №3; Mason E. Nostalgia for the Future. The End of History and
Postmodern “Pop” TV. — Journal of Popular Culture. Wash., 1996, vol. 24, № 4.
35 Подробный реферат книги Р.Мерелмэна «Претензия быть чем-то. О культуре и по-
литике в Соединенных Штатах» и оценку его концепции в идейно-мировоззренческом
контексте 80-х годов см.: Савицкая Т.Е. Кризис буржуазной культуры и концепция
«слабо связанной культуры» Р.Мерелмэна. — Культура и искусство за рубежом. Серия
«Культура и идеологическая борьба». Вып. 5. М., 1985.
36 Арабов Ю. Coda. — Вопросы литературы. 1994, № 4, с. 27.
37 От массовой культуры к культуре индивидуальных миров: Новая парадигма циви-
лизации. М., 1998, с. 89.
38 Арабов Ю. Coda. — Вопросы литературы. 1994, № 4, с. 27.
39 Андреева И. С., Федорова Л.В. Постмодернизм: за и против. — На путях постмодер-
низма. М., 1995, с. 31.
40 Козин А.А. Тишина, в которой слышно слово. — Москва. 1998, № 9, с. 18.
41 На протяжении 80—90-х годов А.Крокер с соавторами выпустил серию интерес-
нейших книг, где развил основополагающий тезис М.Маклуэна о содержательности тех-
нических аспектов СМИ в парадоксальную концепцию постмодернистской культуроло-
гии. Перевод отдельных глав книги Крокера «Энциклопедия паники», а также анализ его
культурологической концепции см.: Савицкая Т.Е. Культура конца тысячелетия: Повсе-
дневный апокалипсис постмодерна. — Культура в современном мире: опыт, проблемы,
решения. Научно-информационный сборник. Вып. 6. 1995, с. 3—16.
42 Kroker A., Cook D. The Postmodern Scene: Excremental Culture, p. 269.
43 Там же, с. 267.
44 Там же.
45 Цит. по: Цурина И.В. Социально-философский контекст философии постмодер-
низма. М., 1994, с. 183.
46 См.: Бушмакина О.Н. Постмодерн. Генеалогия и значение одного спорного поня-
тия.— Вестник Удмурдского университета. №6. Ижевск, 1995; Ивбулис В.Я. Модер-
103
низм и постмодернизм: идейно-эстетические поиски на Западе. М., 1988; Юшменко-
ваТ.Л. От феномена к структуре. М., 1998; Репина Л.П. Вызов постмодернизма и пер-
спективы новой культуры и интеллектуальной истории. — Одиссей 1996. М., 1996; Цу-
рина И.В. Социально-философский контекст философии постмодернизма. М., 1994.
47 Так, у Н.С.Автономовой постмодернизм конца XX в. предстает как третья волна
резюмирующего синкретизма в регулярном чередовании в истории мировой культуры
собственно новаторских, авангардных и синкретических, в широком смысле слова пост-
модернистских импульсов. (См.: Автономова Н.С. Возвращаясь к азам. — Вопросы фи-
лософии. М., 1993, №3, с. 17—22.) В концепции В.Халипова постмодернизм — послед-
нее звено в цепи сменяющих друг друга историко-культурных форм: архаика—классика-
готика—Возрождение—барокко—классицизм—романтизм—реализм—модернизм—постмодер-
низм; причем каждая пара следующих друг за другом идейно-эстетических течений со-
относится как светлое и темное, аполлоновское и дионисийское; таким образом, пост-
модернизм знаменует собой аполлоновскую реакцию на дионисийский модернизм. (См.:
Халипов В. Постмодернизм в системе мировой культуры. — Иностранная литература.
М., 1994, № 1.)
48 Яккмобкч А. О лучах провидения и других световых явлениях. Культурная пара-
дигма авангарда и постмодерна. — Иностранная литература. 1994, № 1, с. 243.
49 Там же, с. 244.
50 Там же, с. 243.
51 Там же, с. 246.
52 Там же, с. 244, 246.
53 Генке А. Вавилонская башня. Искусство настоящего времени. — Иностранная ли-
тература. 1996, № 9.
54 Маньковская Н.Б. Постмодернизм, постпостмодернизм и проблемы гуманизма.—
Гуманизм на рубеже тысячелетий: идея, судьба, перспектива. М., 1997, с. 1 — 152.
55 Кормильцев И. Поколение Икс — последнее поколение. — Иностранная литерату-
ра. 1998, № 3.
56 Горичева Т.М. Нечаянная радость. М., 1990.
57 Горичева Т.М. Православие и постмодернизм. Л., 1991, с. 20.
58 Валлерстайн И. Политические дилеммы на рубеже тысячелетий. — Полис. М.,
1996, №4, с. 181.
59 Там же, с. 183.
60 Кутырев В. Прогресс или возвращение к Вечному? — Москва. 1998, № 9, с. 15.
61 Кормильцев И. Поколение Икс — последнее поколение. — Иностранная литерату-
ра. 1998, №3, с. 234.
62 Горичева Т.М. Православие и постмодернизм, с. 13.
В.П.Терин
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ
ГЛОБАЛИЗАЦИИ
10 декабря 1997 г. в Вашингтоне семь ведущих индустриальных
государств и Россия подписали соглашение о борьбе с правонаруше-
ниями в глобальной компьютерной сети Интернет. Это явилось важ-
ным подтверждением необходимости и возможности совместного
решения наиболее значимых проблем современности.
Из исследователей «человеческого измерения» глобализма особо-
го внимания заслуживает известный своими идеями в области ин-
формационных технологий Маршалл Маклуэн (1911 — 1980). Поэто-
му стоит начать с небольшого комментария по поводу его высказы-
ваний о современном мире как «глобальной деревне», имея в виду,
что это понятие стало часто использоваться как в научном, так и в
общегуманитарном обиходе. Содержательное наполнение понятия
«глобальная деревня» осуществляется совместными усилиями пред-
ставителей различных областей духовной жизни в ходе их более или
менее согласованной работы в рамках всемирного «творческого це-
ха».
М.Маклуэн назвал точную дату рождения «глобальной деревни»:
«По-видимому, крупнейшая революция, какую только можно себе
представить в области информации, произошла 4 октября 1957 г.,
когда Спутник создал новое окружение для всей нашей планеты.
Впервые мир природы оказался полностью помещенным в сделанный
человеком контейнер. В тот момент, когда Земля очутилась внутри
этого нового артефакта, кончилась Природа и родилась Экология.
Экологическое мышление стало неизбежным, как только планета
возвысилась до статуса произведения искусства»1.
Широко распространено мнение о Маклуэне как о человеке, пи-
савшем «заумно». Однако приведенное здесь высказывание должно
быть предельно ясно: планета Земля, оказавшаяся внутри артефак-
та, — это действительно новое качество эпохального значения.
Дальше последовали количественные изменения.
Электронные средства общения изо дня в день воспроизводят все
более уплотняющуюся информационную оболочку планеты. Причем
такой «контейнер» ведет себя весьма активным образом хотя бы уже
в том смысле, что каждый день воздействует на сознание населения
Земли и является неотъемлемым участником решения любых об-
щественно значимых проблем. Этот продукт человеческой деятельно-
© В.П.Терин,2002
105
сти по-своему формирует все социокультурное пространство нашей
жизни, тем самым лишая его линейно-исторической перспективы. В
результате «горизонт», столь дорогой когда-то теоретикам прогрес-
са, ныне оказывается понятием без предмета.
Человечество очутилось в принципиально ином, шарообразном
социокультурном пространстве, где присутствуют «все времена и
пространства сразу». Эту новизну люди обнаруживают, когда смот-
рят телевизионные выпуски новостей, моментально доставляющие
их в любые уголки Земли, в любые «исторические эпохи».
Следует рассеять одно популярное заблуждение. Дело в том, что
«глобальную деревню» Маклуэна многие принимают за какой-то
электронный рай. Маклуэн не просто делал в связи с этим разъясне-
ния (например: «Я не отзываюсь одобрительно о глобальной дерев-
не. Я просто говорю, что мы живем в ней»), но и утверждал прямо
противоположное: «Чем более условия жизни в „глобальной дерев-
не" приближаются к идеальным, тем больше разрывов постепенно-
сти, тем больше разделения и разнообразия. „Глобальная деревня"
абсолютно обеспечивает максимальные разногласия по любым во-
просам»2.
Пожалуй, здесь надо сделать несколько уточнений. В отличие от
господствовавших ранее представлений, согласно которым развитие
общества — это главным образом последовательный и как бы гаран-
тированный переход человечества со ступеньки на ступеньку обще-
ственного прогресса (в рамках этих представлений строились рас
суждения и о прогрессе с его так или иначе понимаемыми формаци-
онными стадиями, и о биполярности мира), глобальное общество
придерживается в основном других конфигураций.
Во-первых, в настоящее время решение сколько-нибудь значимых
проблем человеческой жизни настоятельно требует их многосторон-
него понимания как проблем системы «человек—общество—при-
рода», которая не только сложилась и повседневно функционирует,
но и динамично развивается, имея верхний и нижний пределы своего
существования.
Во-вторых, поскольку при таком взгляде на современное общест
во в поле зрения оказывается все бытие человечества, то не может не
обнаруживаться, что само это бытие имеет весьма напряженный,
остроконфликтный, непреходяще кризисный характер, рассчиты-
вать на преодоление которого в обозримом будущем не приходится.
В-третьих, из сказанного напрашивается вывод, что если все раз-
нообразные конфликты и кризисы современности «пустить на само-
тек», то они могут довести человечество до глобальной катастрофы и
даже гибели. Тем самым доминантой глобального мироощущения
является управленческий императив, или такое отношение к дейст-
вительности, для которого естественно стремление к пониманию
любой проблемы с целью ее практического решения.
106
В процессе своего становления и развития глобально-управлен-
ческий схематизм как бы накладывается на уже сложившиеся и дей-
ствующие типы и способы политических решений, вступая с ними в
сложные, требующие самостоятельных исследований отношения.
Глобально-управленческое понимание действительности выявляет
кризисное измерение в человеческой жизни и требует активного к
нему отношения, разработки путей и способов повседневного упо-
рядочения, ограничения и преодоления его наиболее острых, наибо-
лее критических, наиболее опасных проявлений. Иначе говоря, это
такой подход, который задает в качестве ведущей тематику разра-
ботки, создания и использования всех форм и средств оперативного
управленческого воздействия на современное человечество. Особое
внимание в связи с этим не могут не привлекать масс-медиа и другие
средства телекоммуникации с их огромными и до сих пор во многом
еще неясными управленческими возможностями.
Задаваемый нашему сознанию глобально-управленческий схема-
тизм побуждает понимать любой конфликт как совокупность собст-
венно негативных сторон («вес» которых тем не менее требует тако-
го «уменьшения», которое удерживало бы каждый данный конфликт
в пределах реальных управленческих возможностей, иначе говоря,
чтобы быть управляемыми, конфликты должны быть достаточно ма-
лыми), так и реально или потенциально позитивных. Это, по сути, и
позволяет говорить о том или ином конфликте как об инструменте
управления; при этом не следует, очевидно, представлять себе
«плюс» слишком большим, чтобы не попасть под власть очередных
утопий. При таком подходе сами конфликты рассматриваются в ка-
честве элементов управленческого воздействия на современную
жизнь.
Сказанное, естественно, имеет отношение и к России, поскольку
речь идет не только о причастности ее к «глобальной деревне», но и о
том, что наша страна проходит такой период становления, когда
разлад с действительностью особенно опасен. Выделим четыре ас-
пекта, которые имеют, пожалуй, первостепенное значение.
В последние годы в результате распада СССР и образования РФ
произошло существенное изменение поля идентификации личности
как принципиально нового пространства для такой идентификации.
Появились проблемы глобализации российского сознания, его
«перенастройки». Телевидение (и не только) повседневно предос-
тавляет доступ в современный мир (количественные и качественные
характеристики того, как это происходит, сами по себе представля-
ют немаловажный предмет исследований). В связи с этим можно
говорить о качественно новом типе общения с масс-медиа, об их
своеобразном повторном открытии.
Восприятие глобализации российским сознанием происходит в
процессе обращения к отечественному культурному наследию. По-
107
являются новые «значимые другие», отношение к которым так или
иначе опосредуется масс-медиа. Иначе, чем раньше, осуществляется
преемственность развития. На духовное формирование российского
общества все большее влияние оказывают глобальные «сетевые зави-
симости» (экономические, политические, культурные, социальные)3.
Особую роль для России играет инверсия — «развитие наоборот».
Инверсия имеет место, когда выживание того или иного общества
предполагает его выход на уровень достижений (в экономике, тех-
нологии, экологии, культуре, качестве жизни) другого общества или
обществ. Уровень, который требуется достичь или превзойти, оли-
цетворяет иное, противостоящее данному общество и неизбежно с
ним ассоциируется, выступая в сознании субъекта инверсии как не-
что ему чуждое и даже враждебное. Общество как объект инверсии
должно определить свой путь развития по отношению к этим ориен-
тирам таким образом, чтобы он соответствовал его собственной
природе и уже в этом смысле превосходил все другие.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «С появлением Спутника планета стала глобальным театром, в котором нет зрите-
лей, а есть только актеры». Маклуэн М. С появлением Спутника. — Кентавр. М., 1994,
№1,с. 21.
2 McLuhan М. Hot & Cool. N.Y., 1967, р. 272.
3 Подробнее см.: Терин В. Основные направления исследований теории массовой
коммуникации. — Социологические исследования. М., 1997, Nall.
ГЛОБАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО:
ПОСТСОВРЕМЕННАЯ ПРОГРАММА
МИРОУСТРОЙСТВА
А.И.Неклесса
КОНЕЦ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ИЛИ ЗИГЗАГ ИСТОРИИ
Глобальный мир и власть людей
Yom've heard about clash of civilizations,
But what is the sound of one-civilization clash?
Человечество обитает сейчас на краю времен, на тектоническом
разломе истории. Рубеж третьего тысячелетия — завершение вели-
кой эпохи, длившейся немалый срок, и горизонт иной, в сущности
неведомой еще цивилизации. Диапазон оценок происходящего на
планете весьма широк: от рутинной констатации окончания «холод-
ной войны» и краха биполярного мира до амбициозного провозгла-
шения конца истории и столкновения цивилизаций. Думается однако,
что мы присутствуем при заключительных аккордах и сценах эпохи
Большого Модерна, охватывающей почти двухтысячелетний период
© А.И.Неклесса, 2002
109
человеческой истории, и одновременно воочию наблюдаем про-
блески эры социального Постмодерна1.
Мир Нового времени стремительно уходит в прошлое. Обозна-
чился системный кризис архитектоники общества, основанного на
определенности национальных культур и устойчивости рациональ-
но-ценностных форм мироустройства. Ветшают и рассыпаются его
основополагающие институции: национально-государственная сис-
тема международных отношений, международное право, базиро-
вавшееся на незыблемости национального суверенитета, классиче-
ская экономика, чей хозяйственный механизм, просуществовав не
одно столетие, ныне задвигается виртуальной неоэкономикой в тень
геоэкономических и финансовых технологий. Кардинальные изме-
нения претерпевают и сфера идеологии, и мировая культура... Под
сомнением оказалась не только модель эволюционного обустройства
мира (его модернизация), но, кажется, и сама концепция прогресса.
Положение, складывающееся на планете Земля, достаточно про-
тиворечиво. Глобальная трансформация стимулирует социальное
творчество, идет интенсивный поиск новых общественных прописей
и кодов власти. Прошедший век уже был свидетелем взлета и паде-
ния идеологических квазирелигий с их неистовыми адептами и даже
частичного воплощения порожденных ими утопий. Теперь не менее
драматично происходит форсированная реализация проекта глоба-
лизации, в определенном смысле являющегося наряду с коммуниз-
мом и нацизмом третьей «светской религией» XX столетия. И мы
лишь у истоков новой мировой конструкции.
Глобализация социальной сферы, однако, не привела к ее унифи-
кации. Утопичным в конечном счете оказался не только всемирный
коммунистический проект, но и эгалитарный образ «глобальной де-
ревни»2. Национальные границы если и утрачивают былую актуаль-
ность, то, размываясь, исчезают отнюдь не универсальным образом и
не в планетарном масштабе. Процесс носит «слоистый», достаточно
иерархичный характер. Иначе говоря, границы становятся прозрач-
нее для путешественников Севера, но в то же время более проблема-
тичными для мигрантов Юга. Таким образом, мировое гражданство,
еще не родившись, оказалось ранжированным на классы.
Структура обновленной реальности глобального сообщества все
теснее связывается с геоэкономическим размежеванием мира, фор-
мированием социально и культурно однородных больших регио-
нальных пространств. В результате на месте прежней национально-
государственной схемы членения человеческого универсума прорисо-
вывается иная (причем потенциально не менее жесткая) система стран-
систем, социальных регионов, социально-региональных рубежей3.
Распространение доминирующей цивилизации определило насту-
пление момента истины для ряда культур и регионов, оказавшихся
110
на историческом перепутье и вынужденных либо подчиниться гос-
подствующей тенденции (найдя в ее русле свое место под солнцем),
либо попытаться предложить собственный оригинальный ответ на
вызов времени и обстоятельств. Предпочтение, отдаваемое активной
или пассивной стратегии, во многом предопределило появление
феномена «тихоокеанской революции» у одной группы государств и
сумятицу «потерянного десятилетия» для ряда других членов миро-
вого сообщества4.
Глобализация, как видим, не ведет автоматически к развитию
планетарной демократии. Действительно, в пределах национальных
государств модернизация содействовала становлению равноправия
и развитию гражданского общества. Однако в мировой политике
дела обстоят уже несколько иным образом.
Современная глобальная архитектура явно создается по другим,
нежели демократия, меркам. Так и остался манящим миражем, не
сформировавшись ни как политическая реальность, ни как перспек-
тивный проект, образ универсального парламента людей, равно на-
деленных правом голоса. На деле скорее происходит определенное
умаление, падение авторитета широких политических форумов при
параллельном росте влияния более узких, элитарных сообществ.
В настоящее время заметно снижен вес ООН, ряд прерогатив ко-
торой фактически перешел к совещаниям «большой семерки». А на
Европейском континенте представительная в региональном масшта-
бе и придерживающаяся принципа равноправного членства аморф-
ная ОБСЕ явно оттесняется от реальной политики гораздо более
замкнутыми структурами НАТО, устанавливающими собственный
энергичный формат отношений с окружающим миром.
Властные полномочия все чаще перетекают от привычных поли-
тических образований к комплексным интегриям, странам-системам,
экономическим центрам силы (инструментами которых являются
такие институты, как Международный валютный фонд или Мировой
банк). Тут коррозия демократических институтов проявляется уже
гораздо отчетливее. Демократия как власть людей уступает место
новой форме правления в экономистическом мире — неодемократии
как власти денег, манифестацией которой является принцип приня-
тия решений по формуле «один доллар — один голос». Однако, если
вдуматься, эта «малость» содержит в себе глубокий смысл, являясь,
по сути, зачатком новой политической парадигмы. На ее основе в
мире под прикрытием демократической фразеологии (своего рода
вынужденной дани порока добродетели) прочерчивается контур
международного олигархического режима, предпочитающего дейст-
вовать преимущественно с позиции силы, но используя адекватные
времени средства. «Родимые пятна» подобного миропорядка зримо
проявляются в жестко североцентричной архитектуре социального
111
космоса и усиливающейся иерархичности его многоярусной конст-
рукции, в очевидном различии возможностей обитателей Севера и
Юга утверждать собственное видение реальности, свое прочтение
кода глобализации, понимание сути стоящих перед человечеством
проблем и путей их решения. Речь при этом идет именно о неравно-
правии влияния на общественную перспективу и принимаемые меж-
дународным сообществом решения, а не о социально-экономическом
состоянии его членов, т.е. об органичной недемократичности глобаль-
ного универсума, его, если так можно выразиться, сословности.
Ярким, хотя и частным, подтверждением подобного положения
вещей является тщетность и ничтожность результатов вроде бы мно-
гочисленных усилий по установлению нового экологического поряд-
ка. Несмотря на обилие представительных форумов и принимаемых
деклараций, Юг просто не в состоянии утвердить как действующую
норму такой тип международно-правовых отношений, который обес-
печивал бы ему более справедливую долю горной и биосферной-
ренты.
Ранее уже потерпели стратегическую неудачу, оставшись на
уровне общих фраз, широко обсуждавшиеся схемы коррекции "меж-
дународного экономического порядка (включая такие его специфи-
ческие реалии, как пресловутые «ножницы цен»), имевшие целью
обеспечить справедливое распределение мирового дохода. Более
того, обозначившиеся пределы индустриальной цивилизации, неже-
лательная вероятность постепенного снижения привычных социаль-
ных стандартов существенно и порой весьма радикально меняют на-
правление поиска ответа на поставленный историей вопрос о гори-
зонтах общества Модерна, о его способности сохранять высокие
принципы и идеалы.
Реакция общества на возникшую угрозу (от алармизма до эска-
пизма) болезненна, негативна и, пожалуй, неадекватна поверхност-
но прочитанной ситуации. Дело тут, по-видимому, не только в обо-
стренной реакции на внезапную опасность дискомфорта. Здесь чу-
дятся некие метафизические глубины вырвавшегося на поверхность
страха, словно оказался задетым болезненный нерв, подверглась ис-
пытанию заветная мечта. Так оно, впрочем, и есть. Связано это с
присущей менталитету людей Нового времени органичной верой в
экономическое процветание как гаранта человеческой свободы.
Границы мирского благополучия в какой-то момент оказались под-
сознательно отождествлены с мерой этой свободы, а развитие лич-
ности, ее статус — напрямую соотнесены с экономическим успехом.
Поэтому-то угроза достигнутым стандартам процветания воспри-
нимается как покушение на отвоеванное пространство, как размы-
вание континента свободы окружающими его темными водами
архаики.
112
Ergo, опасность краха основополагающих ценностей существует,
и она должна быть предотвращена любой ценой. С этого момента
либерализм начинает претерпевать знаменательные метаморфозы,
все отчетливее демонстрируя нравственную глухоту. Распечатывая
свои консервативные и радикальные потенции, он шаг за шагом
также утрачивает, казалось бы, органично присущую ему толерант-
ность.
Ирония истории заключается, однако, в том, что граница, жестко
отделявшая в прошлом западное общество от мира иных культур,
оказалась размытой именно в результате глобальной экспансии это-
го общества, торжества секуляризации и модернизации5. В образо-
вавшихся прорехах в какой-то момент забрезжил образ то ли все-
мирного единения, то ли новой деспотии. Социальный горизонт рас-
пахнулся, и мир Модерна вдруг ощутил себя островом, погружаю-
щимся в бескрайний, неведомый океан.
Необходимость поддержания определенного стиля и уровня жиз-
ни, промышленной экспансии и массового характера производства
лишь обостряет принципиальную аморальность умножения искусст-
венных потребностей (особенно престижного толка) у одной части
человечества при невозможности удовлетворить минимальные есте-
ственные у другой. В доказательство резонности данного тезиса со-
шлемся на материалы двух глобальных саммитов: социального и про-
довольственного, состоявшихся в Копенгагене и Риме в середине
90-х годов.
Итог XX столетия, почувствовавшего сладость земного изобилия,
познавшего искус «позолоченного века» — века научно-техниче-
ского прорыва и интенсивного развития производительных сил об-
щества (впрочем, заметно деформированных молохом военного про-
изводства и высокотехнологичных войн), в общем и целом оказался
неутешителен. На пороге третьего тысячелетия современной циви-
лизации социальное расслоение на планете Земля не уменьшилось, а
возросло. В значительной части стран, относимых к группе разви-
вающихся (в 44, по расчетам Б.М.Болотина), к концу столетия по
сравнению с 1950 г. положение существенно не улучшилось. Причем,
в 25 из них ситуация ухудшается. В то же время в 14 других разви-
вающихся странах на протяжении второй половины XX в. имело ме-
сто интенсивнейшее развитие (сопровождаемое достаточно высокой
экономической динамикой еще в 6 странах).
Сейчас «третий мир» фактически расколот на весьма различные
составные части: с одной стороны, племя энергичных азиатских
«драконов» и «тигров», с другой — совокупность нищих и дестаби-
лизированных территорий Глубокого Юга. Кроме того, за последнее
десятилетие ушедшего века на постсоветских просторах образова-
лась группа стран, частично сливающаяся с последней стратой.
113
«Золотой» и «нищий» миллиарды — это две разбегающиеся галакти-
ки расколотой Ойкумены, олицетворяющие крах идеалистических
грез о едином человечестве. Разрыв в уровнях доходов населения
этих галактик заметно увеличился: с 13:1 в 1960 г. до 74:1 в 90-х го-
дах. А ведь по сравнению с серединой столетия совокупный объем
потребления, по оценкам ООН, вырос приблизительно в 6 раз. Од-
нако 86% его приходится на V5 населения. Но и эти данные в полной
мере не отражают весь драматизм ситуации.
Доля мирового дохода, остающаяся в распоряжении беднейшей
части человечества (а в настоящее время это примерно 1,3 млрд, лю-
дей, живущих в условиях абсолютной нищеты), еще на порядок ни-
же— менее 1,5%. Таким образом, на планете помимо большого со-
циума цивилизации (хотя подчас и на одних с ней территориях),
соприсутствует некий темный двойник, четвертый, зазеркальный
мир, населенный «голодным миллиардом».
Каковы же условия жизни на полях и в подземельях «темной пла-
неты»? Около миллиарда людей в мире оторваны от производитель-
ного труда: 250 млн. — безработные, более 900 млн. — частично за-
нятые, неопределенное, но весьма значительное и растущее число
людей вовлекается в криминальную и асоциальную деятельность.
Более миллиарда — неграмотны, почти каждый третий житель Земли
все еще не пользуется электричеством, около 2 млрд, не имеют дос-
тупа к безопасным источникам питьевой воды и прозябают в анти-
санитарных условиях, 1,2 млрд, не пользуются современными меди-
цинскими услугами, миллиард — не могут удовлетворить основные
жизненные потребности, 840 млн., в том числе 200 млн. детей, — го-
лодают или страдают от недоедания. Около 20% детей не посещают
даже начальную школу. В бедных странах ежегодно умирают 14 млн.
детей от излечимых болезней и 500 тыс. женщин при родах. Детская
смертность в странах Юга в 50% случаев вызвана недостаточным
питанием.
Особенно тяжелое положение сложилось в некоторых районах
Южной Азии и Тропической Африки. От хронического недоедания
страдают 43% населения Африки южнее Сахары. Средняя продол-
жительность жизни африканца редко превышает 50 лет. Число поли-
тических эмигрантов и жертв межэтнических конфликтов увеличи-
лось с 8 млн. в конце 70-х годов до 23 млн. человек к середине 90-х.
Еще 26 млн. человек являлось временными переселенцами, и число их
продолжает расти.
Конечно, одиозность положения, когда примерно 1/6 человечест-
ва, живущая в условиях «позолоченного века», сосуществует с обез-
доленным «голодным миллиардом», не остается без внимания и
оценки. Информационная революция, создав из разноликих про-
странств образ единого мира, одновременно сделала очевидным
фактом (ив каком-то смысле частью повседневности) резкое разли-
114
чие социальных стандартов на планете. Однако неспособность обще-
ства реализовать (и даже внятно сформулировать) более справедли-
вую конфигурацию лишний раз подтверждает глубинный характер
кризиса, в частности, несоответствие сложившегося положения про-
ектам глобального демократического сообщества.
Вспомним, что в развивающихся странах проживает около 5/б на-
селения Земли и на их же долю приходится 97% его прогнозируе-
мого прироста. В этих условиях перспектива универсальной реа-
лизации прав человека, равно как и прав народов, сталкивается
с жесткой реальностью национального эгоизма, становясь все бо-
лее туманной и проблематичной. Проявляющаяся двойственность
стандартов (наподобие двусмысленности миграционных проце-
дур), в свою очередь, не может не сказаться на целостности зда-
ния демократии, подрывая веру в ее основополагающие принци-
пы, рождая сомнения в том, что объятия свободы открыты всем
без исключения.
Что же в таком случае происходит на планете и куда ведет обо-
значившийся ход событий? Развеивающийся дым иллюзии вселен-
ского единства и верховенства разума, столь характерной для опти-
мизма конца 80-х, в 90-е годы XX столетия, кажется, обнажил весьма
неприглядную действительность. Возрожденческо-просвещенческая
версия гуманизма оставалась цветущим древом, пока развивалась в
определенном контексте. Но только сейчас, на пороге предельно се-
кулярного, постхристианского мира ее плоды обнаруживают себя
парадоксальнейшим образом: светский гуманизм начинает прояв-
ляться как антигуманное мировоззрение.
В пользу подобной точки зрения свидетельствует постепенная
деградация столь же популярной, сколь и неопределенной кон-
цепции устойчивого развития. Интеллектуальная уплощенность и
духовное убожество ее нынешнего состояния наглядно прояви-
лись в характерных метаморфозах. Содержание концепции на
практике свелось, с одной стороны, к общим экологическим дек-
ларациям, с другой — к пакету слабо завуалированных предложе-
ний о стабилизации положения посредством коррекции численно-
сти населения планеты с целью сохранить привычный уровень
комфорта, «соответствующий современным стандартам и досто-
инству человека».
Меры эти между тем начинают все больше походить на планы
универсального геноцида бедняков, «лишних людей» (и нерожден-
ных) как своеобразного окончательного решения демографического
вопроса. Подобная коллизия подозрительно напоминает сюжет од-
ной английской баллады о добродетельном и рачительном епископе,
пригласившем на пир нищих и калек да и сжегшем их, чтобы очи-
стить от «нахлебников» землю.
115
Итак, объединения мира на основе проекта христианской Ойку-
мены не произошло. Однако на планете в XX в. складывался энер-
гичный и достаточно самостоятельный транснациональный космос,
предлагающий собственную версию универсальности на основе аль-
тернативного принципа — безличного «мира денег».
Трансформация практически всех сторон жизни ведет к станов-
лению новой социальной среды, иной формы организации социума.
Закладываются основы весьма либерального, но, сколь странным это
ни покажется на первый взгляд, все же не вполне демократичного
сообщества. Глобализация социального пространства по формуле
«глобального рынка», в частности, заметно снижает возможности
национальных государств (общенародно избранных правительств)
действенно влиять на те или иные тенденции и явления, особенно в
сфере неправительственных транснациональных институтов. Про-
исходит как бы плавная приватизация социума. Национальное госу-
дарство ощущает себя некой гиперкорпорацией, все более управляе-
мой законами универсального рынка. Оно вынуждено проводить
соответствующие реформы: снижать численность работников (насе-
ления), уровень издержек производства (внутреннего потребления),
максимально повышая при этом выпуск конкурентоспособной про-
дукции на экспорт.
Либерализм эффективно разрушает ограничения свободы на
национальном уровне. Однако неолиберальная модель, выстраи-
вая на глобальных просторах собственную конструкцию, явно
ограничивает возможности противостоять новой универсально-
сти с использованием привычных национальных институтов и ин-
струментов публичной политики. При этом импульс нового со-
циального текста активно противостоит попыткам его сдержива-
ния. Новый мир вполне либерален, когда дело касается нивелиро-
вания национальных институтов власти, обуздания их суверени-
тета, но он же фактически тоталитарен к попыткам восстановить
государственную индивидуальность, растворяемую в плавильном
котле глобализма.
Логика развития Нового мира в конечном счете отрицает и по-
литический суверенитет государств, и фундаментальные культур-
ные принципы, если те входят в конфликт с унифицированными
постулатами экономистичной культуры6. На первый взгляд в
прямом противоречии с собственным либеральным генезисом
претензии глобализма рискуют распространиться также на мани-
фестацию внутреннего пространства личности, обозначив его
границы обезличенной политкорректностью и личным кодом (вы-
вернув наизнанку знаменитое: «Тень, знай свое место»). Соот-
ветственно логика противостояния человеческого духа этой ре-
дукции бытия формирует условия для нового прочтения андегра-
унда и катакомб.
116
В настоящее время фактическими субъектами структуры между-
народных связей, наряду с ее традиционными членами — националь-
ными государствами, становятся государства «виртуальные»: доста-
точно автономные от национального контроля межгосударственные
организмы и международные неправительственные организации,
ТНК, банковско-финансовые сети и т.п.7 Параллельно складываются
разнообразные трансрегиональные проекты криминальных и около-
криминальных консорциумов, а также иные эклектичные объедине-
ния невнятного толка и генезиса. В общем феномен этот никак нель-
зя счесть однозначным.
Казалось бы, возможности и права граждан, освобожденных от
разнообразных форм опеки и контроля государства, заметно возрас-
тают. Однако, если вдуматься, процесс этот в чем-то прямо проти-
воположен движению к открытому глобальному обществу, стремле-
нию обеспечить прозрачность социальных институтов. Так, реаль-
ная (а не декларативная) власть, будучи выведена за пределы пуб-
личной политики, зачастую оказывается обезличенной (а то и про-
сто анонимной) и, следовательно, неподконтрольной гражданам.
В качестве действенных центров силы все чаще выступают разно-
образные сетевые (порой весьма нетривиальные) конфигурации част-
ного капитала, слабо поддающиеся общественному контролю и
формирующие собственный чрезвычайно влиятельный «финансово-
экономический Интернет». Экономика становится не просто спосо-
бом хозяйствования, но и политикой, и даже идеологией нового ми-
ра, его новой властной системой координат. Реально складываю-
щийся на планете порядок все более проявляет себя как образ новой
организации мира — Pax Oeconomicana. В этих условиях несовпаде-
ние политических и экономических границ, полифония междуна-
родных систем управления заставляет задумываться над контурами
и пропорциями возникающей социальной картографии.
Заметно меняется содержание силовых игр, нацеленных уже не на
территориальные приобретения и даже не на завоевание хозяйст-
венного потенциала соперника, а на установление динамичного кон-
троля над Ойкуменой, на перераспределение имеющихся ресурсов и
мирового дохода, на утверждение такого типа разделения труда,
который обеспечивал бы постоянный доступ к определенным пре-
имуществам и видам деятельности. Или отказ от такового.
Мировые центры силы, включая разнообразные транснациональ-
ные структуры, создают новое поколение рычагов воздействия, по-
зволяющих планомерно и эффективно влиять на обстоятельства,
складывающиеся внутри той или иной страны либо группы стран.
Случается, что и вопреки воле местного населения.
Потенциал глобальной экономики, алгоритмы финансовой глоба-
лизации, эффект мировых денег могли быть реализованы лишь с по-
117
явлением определенной технологической базы, прежде всего благо-
даря революции в сфере информатики и коммуникаций. Информа-
ционные технологии между тем превратились в самостоятельную,
динамично развивающуюся отрасль, особенно в области финансов.
Резко увеличивается возможность влияния традиционных и тем
более качественно обновленных СМИ, формирующих собственный
субъективный мир, виртуальная реальность которого шире и старше
собственно компьютерных технологий. Этот влиятельный посредник
(медиакосмос) вклинивается между микро- и макрокосмом, между ин-
дивидом и действительностью, присваивая себе исключительное «право
первой ночи» на интерпретацию событий, а порой и на само событие.
Континент коммуникаций в значительной мере автономен от ми-
ра реального и в то же время параллелен ему. Аналогичным образом
плоды познания, добытые человечеством, и «информационная ре-
альность» (порой представляющая сознательно мифологизирован-
ный слепок общества) отнюдь не тождественные понятия, и нам,
наверное, сейчас даже трудно вообразить, насколько далеко они мо-
гут быть разведены.
Призрачные поля этой подвижной реальности привлекают и завле-
кают души. С открытием виртуального континента какой-то морок по-
разил и интеллектуальную элиту, и представителей других слоев насе-
ления, с задором конкистадоров пытающихся освоить необычные, зыб-
кие земли, утвердить на их просторах свои приоритет и присутствие.
Глобализация информационного пространства, его выход за рам-
ки государственного и общественного контроля усиливают наме-
чавшиеся ранее тенденции, демонстрируя возможности прямого об-
щения и манифестации индивидом разнообразных взглядов и уст-
ремлений. Но в этом же феномене скрыт потенциал интенсивного
воздействия на мысли и эмоции населения планеты, целенаправлен-
ного распространения стереотипов поведения, утверждения новых
социальных норм. Возможности эти обращают информационное
поле то в глобальный форум, то в лабиринт контактов и развлечений,
в источник знаний или страну грез, многократно мультиплициро-
ванную и профанированную «землю обетованную». Они таят в себе
системный, кумулятивный эффект, доступный экономически со-
стоятельным источникам влияния. Новый уровень возможностей
СМИ стимулируется также наметившимся синтезом шоу-бизнеса,
технологий рекламы и публичной политики...
Глобализация и демократизация, повторюсь, отнюдь не две сто-
роны одного процесса, как полагают многие. Глобализация и сопут-
ствующая ей модернизация, действенно устраняя одни препоны де-
мократии, одновременно порождают новые, во многом неопознан-
ные еще угрозы.
И все-таки — какова судьба демократии в этом мире? Ведь ушед-
ший от нас XX век был веком крушения разнообразных тоталитар-
на
ных режимов, прямо отвергавших саму идею равного доступа людей
к власти. Новое время, кажется, было уникальным периодом после-
довательного восхождения индивида к свободе, гражданскому обще-
ству, открытому для реализации личности. Само понятие Нового
времени не в последнюю очередь связано с концепцией времени
(векторное время) как исторического феномена, являющегося ма-
нифестацией этой свободы, ее зримым выражением (столь ради-
кально отличным от концепции замкнутого времени, непременного
атрибута традиционного общества).
Торжество Нового времени, всемирная экспансия модернизации,
а соответственно и связанных с ней институтов — национального
государства, частной собственности и демократии — сопровожда-
лись подавлением осколков традиционного общества с его сослов-
ными и авторитарными структурами.
Впрочем, сама демократия проделала значительный путь от «услов-
ной демократии» рабовладельческих античных полисов, пройдя уже в
наше время через тернии американской демократии конца XVIII в.
(утверждавшейся параллельно с геноцидом коренного населения),
демократии первой половины XIX в. (сосуществовавшей с институ-
том рабства чернокожего человека), да и сквозь огонь и воду демо-
кратии ХХ-го, обладающей собственным набором неприглядных
черт... Демократия — это тонкий баланс между индивидом и общест-
вом, гармоничный союз между свободой и ответственностью.
Но на пороге третьего тысячелетия миру наконец-то показалось,
что баланс найден, препоны уничтожены, гармония установлена и
Мирской Град обрел прочный фундамент. Раздалось заветное:
«Остановись, мгновенье — ты прекрасно!» Был провозглашен конец
истории. И тут прежний мир, как пресловутый колосс... рухнул.
Карты истории
У этого истукана голова была из чистого золота,
грудь его и руки его — из серебра, чрево его и бедра
его — медные, голени его железные, ноги его частью
железные, частью глиняные.
Ты видел его, доколе камень не оторвался от горы
без содействия рук, ударил в истукан, и железные и
глиняные ноги его, и разбил их. Тогда все вместе
раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото
сделались как прах...
Даниил 2:32—35
Живя на тектоническом разломе эпох, мы вряд ли можем ясно
представить всю его головокружительную глубину. Значительная
часть сегодняшних рассуждений на эту тему в недалеком будущем,
119
скорее всего, покажется досужими домыслами, в лучшем случае —
кривым зеркалом, причудливо отражавшим ландшафт Нового мира.
Слишком велик диапазон перемен. Однако размышления по этому
поводу не совсем бесплодны и, в сущности, неизбежны. Чем более
грозные знаки прочитываются в окружающем мире, тем настойчивее
попытки заглянуть за горизонт времени, прорвать полупрозрачную
пелену. И то, что удается узреть сквозь прорехи, заметно подогрева-
ет любопытство.
Так или иначе, все отчетливее ощутим драматизм эпохи. Недаром
одно время стала популярной китайская поговорка-проклятие:
«Жить тебе в интересное время». А параллельно всплыло и прямо
противоположное ей, тютчевское: «Блажен, кто посетил сей мир в
его минуты роковые...» Хотя порой кажется, люди чуть ли не всех
времен и народов, даже прозябая в историческом вакууме, в глубине
души полагали: именно их эпоха — отмеченная их личным присутст-
вием — уникальна и необычна. И лишь серьезно разочаровавшись в
настоящем, отказавшись от претензий на подвижничество и поверив
в будни, создавали сказания о канувших в Лету временах либо не-
достижимых пространствах, по-своему воплощая гложущую чело-
веческое сердце Утопию.
Так это или нет, однако степень удивительности нашего времени,
судя по многочисленным признакам, превосходит многие ожидания.
На рубеже тысячелетий мир подошел к черте, за которой история,
по-видимому, круто меняет свое русло. Доминирующая на планете
цивилизация, достигнув пика могущества, стала глобальной, но она
же переживает мутацию и духовную трансформацию. Христианская
культура как живой источник данной суперцивилизации уступает
место новым реалиям, иным культурным кодам, другим формам соз-
нания. И сквозь изломы душ и потрясение умов в мир проникают
события, радикально меняющие очертания привычного круга бытия.
Чем же таким особенным отличалось христианское общество от
предшествовавшего ему традиционного? Откуда взялись порази-
тельные творческие возможности, позволившие за сравнительно не-
долгий исторический срок преодолеть скудные времена, полностью
преобразовав стиль жизни человека и облик планеты? А разница, в
сущности, заключалась в том, что в мире возникла свободная челове-
ческая личность, свободная от дурной бесконечности ранжирован-
ного бытия и норм поведения, расписанных до мелочей (вспомним
терзания Гамлета, разрываемого между освященной веками обязан-
ностью мстить и протестом души, почувствовавшей простор свобо-
ды). Произошла трансформация людей Antiqui в обновленную и об-
новляющую мир личность Homo Modernus.
Ликвидация рабского труда заставляла переосмысливать основы
материальной жизни, подталкивала технический прогресс. Новое
120
качество жизни, достигнутое в начале второго тысячелетия христи-
анской эры, предуготовлялось как каролингским возрождением, так
и распространением технических и технологических достижений в
области земледелия (водяная и ветряная мельница, вращающийся
жернов, шатун-кривошип, плуг с асимметричным железным сошни-
ком и отвалом, хомут и подковы и вся система новой упряжи, трех-
польная система земледелия и т.п.).
Человек христианского мира, вырвавшийся из замкнутой беско-
нечности традиционного космоса, одновременно и сложного, и
плоского лабиринта мандалы, утратил щит внеисторического бытия,
ограждавший от хаоса и ответственности свободы. Свобода понуж-
дает ежесекундно делать выбор, обрекая на длящийся столетиями
момент истины.
Меняется не только пространство цивилизации, но и ее отноше-
ние ко времени. Субстанция времени начинает активно вторгаться в
быт человека, все более точный счет становится сначала экзотиче-
ской, а затем устойчивой частью быта: в начале второго тысячелетия
новой истории появляются механические часы, а с XIV—XV вв. ба-
шенные часы распространяются по Европе, превращаясь в своего
рода символ западноевропейского города.
Середина второго тысячелетия — это время формирования новой
социальной, политической, экономической, культурной семантики
миропорядка. В этот период формируются привычный для нас образ
мироустройства, стиль мышления, система властных отношений,
способ организации хозяйственной жизни. После драматических
событий Столетней войны (1337—1453) и окончания Реконкисты
(1492 г.) распадается прежний, универсальный, не особенно считав-
шийся с границами государств круг жизни, и в Европе утверждается
новое мировосприятие, проникнутое духом земного обустройства
бытия, непривычного ранее патриотизма. Вместе со стремлением к
снятию феодальных препон и развитием внутреннего рынка новое
состояние общества прямо ведет к возникновению такого основопо-
лагающего института современности, как национальное государст-
во, этого фундамента социальной конструкции Нового времени и
соответствующей системы международных отношений (зафиксиро-
ванной после Тридцатилетней войны Вестфальским мирным дого-
вором 1648г.). Трансформируется духовная, мировоззренческая
основа европейского жизненного уклада, что отчетливо проявляется
в генезисе протестантизма, породившего мир Реформации — новую
ступень западноевропейской и всемирной истории с собственной
концепцией универсализма.
Вместе с тем это было время крушения остатков Восточной
Римской империи (1453 г.) и выведения на подмостки истории ино-
го спутника западноевропейской цивилизации — Нового Света
(1492 г.). Меняется в этот период и календарный счет, символически
121
знаменуя рубеж новой жизни и нового времени. Календарная ре-
форма Григория XIII (1582 г.) очертила пространство западноевро-
пейской версии христианской культуры, укрепив его растущую ав-
тономность.
Мир христианской культуры рассекают два глубоких шрама. Во-
первых, схизма: раскол на западноевропейскую констелляцию и
мир Православия, восточного христианства. Во-вторых, переход
к современности. Двухтысячелетняя галактика Большого Модерна
(Modernus) распадается на два самостоятельных сегмента: эпоху
Средневековья (весьма спорны содержание и границы этого перио-
да) и последующую, гораздо менее однородную эпоху становления
современной западной цивилизации, включающей в себя как подго-
товку современности (разложение Средневековья, кастелянская ре-
волюция и расцвет феодализма — Pre-Modern World, XI—XV вв.),
так и формирование Нового времени (Modern World, XVI—ХХвв.).
Хотя, конечно же существует и более распространенное прочте-
ние истории: Средневековье, Ренессанс, Реформация, Просвеще-
ние...8
Светский гуманизм реализует свое содержание в ряде достаточно
противоречивых явлений: в процессах секуляризации, индивидуа-
лизме, развитии искусств, науки и техники... Человек, осознав в ка-
кой-то момент, что «знание — это сила», почувствовал себя хозяи-
ном мира. В итоге произошел мощный социальный и интеллектуаль-
ный взрыв, выброс колоссальной творческой энергии, позволившей
построить современное богатое и технически развитое общество,
реализовав для части населения планеты своеобразный «позолочен-
ный век».
Успех покорения природы, однако, постепенно начал оборачи-
ваться неприглядной обратной стороной — внутренним покорением
человека природой, тотальной материализацией его бытия и устрем-
лений. Вот на этом-то мелководье (имеется в виду перманентное
обмирщение и уплощение сознания) зародились, а затем пышно раз-
рослись упоминавшиеся выше великие идеологии XX в. Здесь же, по-
видимому, кроются и темные истоки трансмутации современного
мира, генезиса экономизма как главенствующей идеологии времени.
Подобная форма сознания утверждается в роли своеобразного нео-
язычества, возрожденного культа «золотого тельца», вовлекая в сфе-
ру своего действия квазимодернизированные общества, пытаясь ох-
ватить все области человеческого бытия.
В глубинах этой конструкции проросло зерно особого антропо-
центризма, который несет в себе образ мира, где индивид властен
претендовать на полную суверенность и персональный космос, вы-
пуская, словно джинна из бутылки, начала абсолютной анархии,
войны всех против всех. А тяга к универсальному единству вещей в
122
реторте духовного уплощения начала вырождаться в искусственную
тотальность, реализуемую посредством насилия. Ведь тоталитаризм
не есть та или иная конкретная идеология, но особый на нее отклик,
попытка перемолоть уникальность личности ради приближения не-
коего социального горизонта. В итоге XX в. стал временем каскада
социальных революций, давая жизнь сумеречным утопиям и химе-
рам: хлеба, власти, воли... При этом утопии XX в., по прозорливому
и печальному замечанию Николая Бердяева, имели удивительное
свойство становиться явью.
Уяснение физических, социальных и культурных границ эпохи
является, по сути, доминантой общественной мысли в наши дни. Об
этом — особенно об экологической компоненте кризиса — много
говорилось в докладах Римскому клубу, в материалах комиссии Гру
Харлем Брунтланд, на Экологическом форуме в Рио-де-Жанейро
(1992 г.) и т.п. Тема достаточно избита, однако, как всякая баналь-
ность, содержит в себе нечто основательное.
Помимо биосферных неурядиц серьезное нестроение — проблема
бедности и аномии, глубокого повреждения социальной ткани.
Цифры, характеризующие остроту положения, уже приводились
выше. Конечно, бедность существовала всегда. Однако поразитель-
но, что с развитием и усложнением экономики разрыв между Севе-
ром и Югом не уменьшается, а растет. (Учитывая же увеличение
обездоленных людей, происходит и рост суммы страданий на плане-
те. ) Причем в некоторых районах мира возникает особая, «новая
бедность» — прямая деградация и даже распад общества, сопровож-
дающийся абсолютным ухудшением условий жизни. В сущности,
складывается ситуация, когда история двух социальных полюсов
движется как бы в противоположных направлениях.
Следующая драматичная коллизия, обусловленная внутренним
кризисом общества Нового времени — развитие в недрах современ-
ной экономики потенциала чисто спекулятивных и деструктивных
тенденций. Сейчас возникают формы экономической жизни, кото-
рые либо не существовали ранее, либо занимали в прежней реально-
сти маргинальные позиции или же были попросту исключены из ле-
гального контекста. Это разнообразные флуктуации финансовой
неоэкономики, а также выстраивание «индустрии порока», полу-
чающей доход за счет тех или иных способов взлома цивилизации.
Христианское общество с определенным подозрением относилось
к денежному обращению, особенно к ссудному проценту, взимать
который было запрещено Библией. Доминирующей формой дея-
тельности в эпоху Нового времени стала индустриальная экономика,
по отношению к которой финансовая носила все-таки дополнитель-
ный характер. А сейчас наблюдается совершенно иная картина —
виртуальная неоэкономика существенно перехлестывает объемы
123
экономики реальной. В ряде ситуаций промышленное производство
переходит под косвенное управление банковских и финансовых
групп, достаточно своеобразно понимающих смысл хозяйственной
деятельности. Параллельно происходит нечто вроде плавной деваль-
вации имущественных прав отдельного собственника, имеет место
как бы расщепление властных полномочий между ним и оператором
кредитно-финансовой сферы. (Схожие процессы разворачиваются и
на уровне «макроэкономических объектов».) При этом финансовая
неоэкономика все больше концентрирует энергию цивилизации, ее
интеллектуальные, творческие потенции, научно-технические и ма-
9
териальные ресурсы .
С другой стороны, распечатывание запретных видов деятельно-
сти, разъятие хозяйственной плоти в ходе декомпозиции культуры и
цивилизации Модерна способно породить самостоятельную «трофей-
ную» экономику. Иначе говоря, в условиях моральной коррупции
происходит экспансия механизмов сверхпотребления, своеобразный
«автоколониализм» расхищения и проедания ресурсов, созданных
человечеством и принадлежащих не только настоящим, но и буду-
щим поколениям жителей Земли.
К категории «экономического инцеста» можно отнести своеобраз-
ную индустриализацию криминальных и деструктивных способов из-
влечения прибыли. Это поставленные на поток производство и рас-
пространение наркотиков, коммерческий терроризм и заложничест-
во, рэкет и наемничество, казнокрадство и взяточничество, хищения
и скупка краденого, контрабанда, включая нелегальный оружейный
бизнес, и тайное захоронение высокотоксичных отходов, биржевые
и компьютерные аферы, проституция и торговля людьми, а также их
органами, нелегальная иммиграция и сопутствующая ей теневая
сверхэксплуатация, производство и сбыт фальсифицированных ве-
щей и продуктов питания, фальшивомонетничество, отмывание
грязных денег и т.д. Симптоматично, что некоторые из видов подоб-
ной деятельности, в сущности той же природы (откровенные финан-
совые спекуляции, игорный бизнес, массовая реклама престижного
потребления, распространение порнографии и др.), расположены в
легальной сфере, а их экономический результат включается в под-
счет ВВП соответствующей страны.
Эффект от разрастания и диверсификации подобного извращен-
ного параэкономического базиса начинает все сильнее сказываться
на социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая мо-
ральные и материальные деформации, ведя к перерождению общест-
ва. Одновременно в результате воздействия деструктивных тенден-
ций на обочине цивилизации зреет новая и весьма непривычная
форма социальной организации.
Процесс мутации общества Модерна, в частности его дехристиа-
низация, радикально меняет культурно-историческую перспективу.
124
Одним из наиболее существенных феноменов последних лет (наряду
с трансформацией самого христианского культурного ареала) явля-
ется интенсивная перестройка того внешнего пространства цивили-
зации, которое мы до недавнего времени привычно именовали «тре-
тий мир». Это пестрое сообщество — конгломерат самых разных
традиционных культур. Впрочем, и не совсем уже традиционных —
скорее культур модернизированных, но модернизированных все же
на основе совсем иного культурного текста, чем европейский. И вот,
на просторах данного совокупного оппонента западного мира начи-
нают разворачиваться примечательные и драматичные процессы.
Теперь уже сам «третий мир» распался на несколько структурных
зон, обретя собственный Север и Юг. Это прежде всего Новый Вос-
ток — сформировавшееся в районе Большого тихоокеанского кольца
второе индустриальное пространство (в каком-то смысле пришед-
шее на смену «коммунистической цивилизации», заполняя образо-
вавшийся с ее распадом биполярный вакуум). И другой, еще более
своеобразный мир пробуждающегося хаоса — трансрегиональный
архипелаг территорий, по тем или иным причинам переживающих
деградацию и даже коллапс современных общественных институтов
(так называемый Глубокий Юг).
Посттрадиционные образования постепенно сливаются с соци-
альным и культурным контекстом западного Постмодерна, прони-
кают в него, образуя новую цивилизационную среду, основу и
бульон Нового мира.
Определение «третий мир», как правило, трактуется в рамках не-
коей иерархии: первый мир — наверху, второй — где-то посредине,
третий — внизу. Либо как некое промежуточное пространство меж-
ду «капиталистическим Западом» и «коммунистическим Востоком».
Впервые этот термин ввел в 1952 г. французский ученый Альфред
Сови по аналогии с понятием «третье сословие», которое некогда
сокрушило прежнее мироустройство10. В середине XX в. на мировую
арену выходил новый динамичный персонаж. То, что в прошлом бы-
ло маргинальным пространством цивилизации, колониальной пери-
ферией, находившейся где-то за пределами истории и Ойкумены,
сообществом, которое и не рассматривалось с точки зрения магист-
рального хода событий, стало все чаще попадать в актуальный кон-
текст. Но ведь и историческое «третье сословие» выросло когда-то в
недрах феодализма, породив со временем собственный мир — знако-
мый нам мир капитализма.
А.Сови точно уловил исторический момент, и данное понятие
превратилось в устойчивый концепт. Игнорируемый, третируемый
«третий мир был способен в будущем (по мысли Сови) занять со-
всем иное место в мировой иерархии. Мысль эта в середине XX в. все
же казалась чересчур экстравагантной, и термин «третий мир» при-
обрел нынешний смысл.
125
Время, однако, по-своему расставляет игроков на планетарной
сцене, переиначивая мозаику человеческого сообщества. После страте-
гического поражения коммунизма именно Новый Восток, кажется,
становится совокупным оппонентом западной цивилизации и, быть
может, процессу ориентализации суждено сменить модернизацию в
качестве господствующей тенденции времени. Недаром столь широ-
кое распространение получают тезисы об исламской угрозе, экспан-
сии конфуцианского мира, а формирующийся в пределах Большого
тихоокеанского кольца космос начинает претендовать на роль аль-
тернативного цивилизационного центра в новой, постмодернист-
ской версии истории.
Общество Нового времени оказалось не в состоянии вложить в
глобальный прорыв своей цивилизационной модели равный ей по
силе и энергии духовный порыв. С утратой коллективной метропо-
лией «духовного первородства» евангелизация была подменена ко-
лонизацией, сопровождавшейся форсированной, корыстной экс-
плуатацией народов и земель. Туземному обществу, пережившему в
момент столкновения культур кризис идентичности и девальвацию
традиционных систем воззрений, в качестве альтернативы (наряду с
формальным приобщением к культуре Модерна) были фактически
предложены ценности уровня «чечевичной похлебки». Это вело к
образованию культурного вакуума, заполняемого повседневными
мирскими заботами, либо к ренессансу (на новой основе), казалось
бы, угасших культов. Индивидуализация же нередко являлась скорее
вынужденным следствием распада общины (либо даже ее специфи-
ческой адаптацией к кардинально меняющимся условиям), нежели
результатом последовательного формирования личности. В итоге
постепенно сложились оригинальная форма парасекулярного созна-
ния, весьма своеобразная городская культура, а затем и самостоя-
тельная версия светского общества, таящая, однако, в своих глуби-
нах семена катастроф.
Действительно, у народов Юга формирование гражданского об-
щества шло собственным, иной раз весьма извилистым путем. Зачас-
тую оно сопровождалось мимикрией традиционных систем управ-
ления под современные институты, симуляцией соответствующих
форм политической жизни, порождая такие химеры, как управляе-
мая демократия. Модернизация в ряде случаев оказалась достаточно
поверхностной, заложив глубинные основы кризиса отношений ме-
жду Севером и Югом.
Наконец наступил момент, когда ситуация на планете стала кар-
динально меняться. Теперь уже наследники «третьего мира» оказы-
вают все более заметное воздействие на культуру и цивилизацию
Нового времени. Заявляя о своем присутствии, они возвращают ре-
альные и примысленные исторические долги. Постмодернистские
126
тенденции различных частей человеческого сообщества, сливаясь,
перекрывают и усиливают друг друга. А Глубокий Юг стал союзни-
ком Квази-Севера в деконструкции общества Модерна.
Таким образом, вместо проекта расширения соборной Ойкумены
на планете (при молчаливом признании примата ценностей мира
сего) было построено подобие многоступенчатой башни: здание
синтетической цивилизации, изъясняющейся по-прежнему с пози-
ции силы, но уже преимущественно на языке рыночной экономики.
Порожденный кризисом идентичности (на этот раз самого чело-
века Нового времени), эклектичный универсум равно безразличен к
культурным ценностям включенных в его орбиту сообществ. Уве-
ренно претендуя на обладание новым универсальным языком, объе-
диняющим мысли и действия миллиардов жителей планеты, этот ко-
лосс может, однако, оказаться подобием безъязыкого Голема и по-
грести под своими обломками цивилизацию...
Мы наблюдаем лишь зарю эпохи Постмодерна. Образ Нового ми-
ра все время как бы двоится: с одной стороны, это вроде бы предель-
но экономизированное общество, а с другой — в нем маячит некий
несфокусированный задний план, на существование которого наме-
кают как некоторые темные пятна социальной истории XXI в., так и
ряд признаков культурной и хозяйственной инверсии, поразившей
человечество на пороге XXI-го. Возможно, что мир современных уче-
ников чародея лишен реальной перспективы, а если это действитель-
но так (тут мы вступаем в область предположений), то параллельно
пробуждению социального хаоса можно ожидать и обострение, ра-
дикализацию консервативных тенденций в большом социуме.
Действительно, ведь основным источником исторически небыва-
лого материального богатства, постепенно наполнявшего мир и об-
щество Нового времени, были не культура накопления или умелое
использование капитала и не эксплуатация, сопровождающаяся при-
своением прибавочной стоимости или ограблением колоний, а инно-
вационные скачки и присущий им синергизм, т.е. то творческое изо-
билие, которое, опрокидывая прежние производственные схемы,
претворялось в изобилие материальное.
Так, феномен Великой депрессии 30-х годов XX в. явился (до-
вольно странным на первый взгляд образом) прямым следствием
этого удивительного, как из баснословного рога излившегося на че-
ловечество изобилия. В конце концов она была кризисом перепроиз-
водства, придавшим, впрочем (наряду с утверждением принципов
социального равновесия и регулирования экономики), реальное
второе дыхание деструктивным схемам человеческой деятельности.
И прежде всего современному аналогу строительства пирамид: дву-
смысленному военному производству — индустриальной основе вы-
сокотехнологичных войн. Интенсивная военная история столетия
127
подобно Молоху поглощала и переваривала ум, труд, творческую
энергию человечества, его избыточные силы (возможно, предназна-
чавшиеся для совсем иных целей). Так или иначе, но творческий по-
рыв был если и не выхолощен, то взнуздан.
Наконец, в XX в. завершились освоение глобальных просторов,
интеграция человеческого сообщества в единый взаимозависимый
организм. И что же? Открывшееся «новое неравенство» (на сей раз в
планетарном масштабе) во многом свело на нет усилия по созданию
равновесной социальной среды внутри национальных государств.
Также и военное производство к тому времени обрело новое качест-
во, приблизившись к символической красной черте, создав арсенал,
способный в одночасье погубить все и вся. И вот тут, кажется, про-
изошло нечто до сих пор до конца не понятое. Вместо востребован-
ных временем и обстоятельствами творческих сил на планете утвер-
ждаются механизмы регрессивного перераспределения богатств ци-
вилизации, сопряженные подчас с реанимацией архаики.
Так будет ли неоэкономика Постмодерна обильнее и благожела-
тельнее к человеку? Еще совсем недавно ответ был однозначно пози-
тивным. Однако сейчас он начинает звучать не столь категорично.
Научно-технический прогресс в конце века, кажется, парадоксаль-
ным образом замедлился. Пока на данную тенденцию не обратили
должного внимания. А ведь она, скорее всего, будет нарастать. Во-
преки революционной традиции общества Модерна форсированная
оптимизация, а не прорыв, становится аксиомой современного мира.
Познание тайн Вселенной уступает место умелому распоряжению
накопленным богатством. Исследовательский пыл, повторяя харак-
терную траекторию, в ряде случаев оказывается заметно приземлен-
ным и смещенным в сторону новых измерений массового производ-
ства, а также «серых» и «темных» зон знания.
Все это есть не что иное, как косвенные признаки «метафизи-
ческой усталости»’ эпохи, исчерпания современной цивилизацией
своего исторического пространства, достижения ею некоторых кри-
тических пределов. Но в таком случае прорыв оказывается знаменем
другой реальности, и геоэкономический континуум рискует не спра-
виться со всплеском вселенского хаоса, открывая путь новому, раз-
нообразно толкуемому постэкономическому миру.
Мир людей является сложным организмом, развивающимся по
своим внутренним законам. История есть axis mundi человеческого
общежития, результирующее пространство сил и гения человека, его
трансценденции на путях преодоления внешней и внутренней при-
роды в поисках различно толкуемого идеала абсолютной свободы.
Это мир горних устремлений, окутанных повседневностью дольнего
бытия. Но одновременно история — это и синергийный процесс са-
моорганизации человеческого сообщества во времени и пространст-
ве
ве. Основными принципами его организации как социальной систе-
мы представляются: антропный, диалоговый, изотропный (гологра-
фический) и принцип сохранения динамической целостности.
Антропный — ибо общество, нарушающее этот принцип, превра-
щается в «археологический рай», своего рода ахронию, утрачивает
историческое бытие. Кроме того, социосистема антропна и в другом
смысле — как некое подобие «большого (совокупного) человека»,
Адама-Кадмона, повторяющего в своей внутренней архитектонике
единую логику сложноорганизованных объектов.
Диалогичный — ибо ее бытие есть перманентный, хотя, как прави-
ло, асимметричный, диалог доминантно-открытой и доминантно-
закрытой систем (тех самых «европейского» и «азиатского» спосо-
бов бытия, двух «полушарий» глобального социомозга).
Изотропный — поскольку структурно отличные образования со-
держат тем не менее всю совокупность «молекул» и кодов (включая
антагонистичные), но в существенно различной композиции и про-
порциях.
Наконец, мир людей во всех своих трансформациях и проектах
все-таки стремится к своеобразной икономии — посильному вопло-
щению полноты своего образа при сохранении динамической цело-
стности, которая, собственно, и является его историей.
При всем том познание бытийных закономерностей «историче-
ской физики» вряд ли возможно без существенных потерь отделить
от рассмотрения сути мировоззренческих коллизий, от «историче-
ской метафизики». Организация и дивергенция социального космоса
проявляются как суммарный результат действий совокупного чело-
вечества, пытающегося с максимальной полнотой выразить свою
сущность, проявить свой потенциал через последовательную реали-
зацию обретаемых степеней свободы. То есть шаг за шагом воплощая
(с теми или иными потерями) идеальный образ истории, осуществ-
ляя некий телеологичный замысел (промысел)11. Из данного предпо-
ложения вытекает ряд важных прикладных следствий. В частности,
построение внеинерционных, нелинейных форм прогноза, (т.е. его
наиболее эффективных моделей, способных охватить своим гори-
зонтом качественные переходы, ведущие к утверждению принципи-
ально нового рисунка социальных связей) возможно лишь при про-
движении от общего к частному, а не наоборот. Иначе говоря, по-
добный тип прогнозирования (я называю его структурным модели-
рованием) возникает не из суммы накопленного человечеством опы-
та, но в результате познания целостного организма истории, ее об-
щей структуры и целеполагания.
В своем становлении человеческий универсум проходит сквозь
череду устойчивых, базовых состояний системы: исторических эпох
(при рассмотрении диахронного, временного аспекта) или цивили-
заций (при синхронном, пространственном анализе системы). Эти
5 - 6932
129
эпохи: Протоистория (аморфное состояние), Древний мир (про-
цесс интеграции системы), Великие империи/интегрии (гомеостаз
доминантно-закрытой системы), Средневековый мир (кризисное
состояние индивидуации, при котором система распадается на со-
общество «коллективных субъектов»), Новое время (формирование
доминантно-открытой системы) и, наконец, наиболее интересное
состояние — новый порядок (т.е. существование общества в виде
устойчивой, но неравновесной, диссипативной структуры), или Но-
вый мир.
Как видим, у истории есть свой «шестой день», свои шесть эпох
творения. Параллельно в человеческом мире потенциально, а иногда
и реально, соприсутствует особое состояние последовательного са-
моразрушения, катастрофической деградации системы — Ночь ис-
тории как опрокинутое пространство его свободы, как возможность
смешать все и вся в первозданный хаос, повернуть само время к пе-
щерной архаике и дикости Протоистории. Данный код, однако, по-
лучает возможность не подспудной или локальной (рекуррентной),
а полномасштабной реализации лишь в последнем «колене» истории,
когда именно высшее состояние свободы личности позволяет реали-
зовать тотальный «слом истории», обращение человеческого сооб-
щества в калейдоскоп неоархаики и «ничто».
Смены эпох (фазовые переходы) подобно Неспокойному состоя-
нию пограничных поясов цивилизационных разломов (областей
столкновения культур) сопровождаются хаотизацией социума, пе-
риодами смуты, нередко продолжительными. Иначе говоря, между
«историческими материками» порой зияют провалы темных веков.
Грядущий Новый мир, повторюсь, носит устойчивый, но не равно-
весный характер, его устойчивость во многом базируется на колос-
сальном количестве накопленных цивилизацией ресурсов, их перма-
нентном перераспределении (что и является источником динамиче-
ской устойчивости неравновесной структуры); данный строй уяз-
вим, поскольку содержит фермент деструкции (турбулентность и
хаос — сближающиеся понятия). Запретный код, однако, открыл бы
на этот раз не просто темный коридор между эпохами. Человечество
на данном отрезке пути вплотную приближается к водовороту Мира
распада, где история течет как бы в обратном направлении.
Этой мрачной перспективе, впрочем, противостоит другая веро-
ятность [в библейской эсхатологии намеченная у пророков Исаии
(2:2—4) и Михея (4:1—3), а в теологии — у Лактация, Бонавентуры
и Николая Кузанского] — гипотетическая возможность, баланси-
рующая на грани милленаристских ересей, реализации «седьмого дня
истории». Или, по определению профессора Патрика де Лобье12,
осуществление в рамках земной истории «цивилизации любви»
(выражение, введенное в оборот папой Павлом VI13), отменяющей
на земле раздор и ненависть . И все же, завершая историю, челове-
130
чество скорее всего окажется на пороге великого водораздела, когда
в условиях предельной земной свободы оно совершит свой оконча-
тельный выбор.
История тогда перестает быть временем собирания вразумляюще-
го опыта и преодоления человеческой немощи, но становится момен-
том истины — местом реализации имманентно избранного образа
жизни. Иначе говоря, конец истории фиксирует два различных мо-
дуса существования, разводя формально единое человечество по
двум метафизически-асимметричным регистрам бытия. И в резуль-
тате окончательно выводит его за пределы исторического круга.
Подлинный фокус истории, таким образом, находится за ее гори-
зонтом и границей.
Описанная выше гексагональная формула истории есть своего ро-
да социальный геном, идеальная универсалия. Она является основой
синдиахронной матрицы, «двойной спирали» истории, совмещаю-
щей динамику социальных организмов и стратегию жизни отдельно-
го человека. Универсальность же матрицы в том, что ее историче-
ский, т.е. временной код проявляется также в виде пространства
сложного полилога диахронных составляющих (этапов развития).
Эти своеобразные креоды в своем синхронном, «горизонтальном»
воплощении с различной степенью выраженности присутствуют в
ткани современного мира, создавая симфонию сосуществующих со
циокультурных «больших пространств».
Подобное, достаточно умозрительное предположение в общем
подтверждается социальной феноменологией — реальностью суще-
ствования на планете шести цивилизационных, геоэкономических
зон-интегрий (помимо кое-где сохранившихся очагов протоистори-
ческого бытия): Южной (тропической, расположенной преимущест-
венно в районе Индоокеанской дуги)", Тихоокеанской", Североат-
лантической'", а также глобального слоя транснационального, «дис-
сипативного» Нового Севера"", расщепленной, тяготеющей к слож-
ной, «средневековой» семантике Северной Евразии (соединившей
черты творческого Гипер-Севера) и «сумеречного» архипелага Глу-
бокого Юга.
Формирующаяся на планете постсовременная цивилизация пред-
ставляет эклектичную конструкцию, которая, глобализируясь, объе-
диняет всю сумму исторической феноменологии. В общем, как писал
еще Огюст Конт: «От несчастных обитателей Тьерра-дель-Фуэго до
самых передовых народов Западной Европы — нет такой социальной
ступени, которую нельзя было бы обнаружить в нескольких точках
* Структурно корреспондирующей с историческим пространством Древнего мира.
* * Содержащей определенные аналогии с эпохой империй/интегрий.
* ** Соответствующей кодам Нового времени.
* *** Совпадающего с семантикой эпохи Нового мира.
5*
131
земного шара...» В хозяйственном же отношении исторически более
молодой социальный организм, развернув на планете соответствую-
щий цивилизационный локус, утверждает свое существование, взаи-
модействуя (хотя и различным образом) с ресурсной базой предше-
ствующей фазы. При этом возможны две полярные формы взаимо-
действия:
— новая структура существует за счет использования ресурсов
прежних систем;
— новая структура сама становится таким ресурсом, служа источ-
ником не только для себя, но и для прежних социальных конструктов.
Социальное пространство обладает, таким образом, определен-
ной двойственностью и противоречивостью, отражая двойствен
ность своей основы — человека. Оно может быть замкнутым, кон-
сервативным и экономным либо открытым, революционным и весьма
расточительным, и в том, и в другом случае сохраняя жизнеспособ-
ность. Однако если логика «богатства и щедрости» напрямую связа-
на с изобилием творческого дара, то логика «скупости и оптимиза-
ции» тяготеет к замкнутой формуле своеобразной рентной эконо-
мики, где в качестве источника платежей выступают все виды дея-
тельности: от природозатратной экономики, связанной с добычей
природного сырья, до высокотехнологичного производства, объеди-
ненных глобальной налоговой системой.
«Шестой день творения», апогей цивилизации, может быть, таким
образом, прочитан по-разному. Доминирующий в настоящее время
метод организации Нового мира выстраивает в конечном счете
прагматичную, плоскостную типологию универсализма. Современ-
ный глобализм прочитывается при этом как уплощение и рудимент
вселенскости прежних горизонтов и замыслов цивилизации. Так что
разговоры о конце истории не столь уж и неуместны: вектор време-
ни, истончившись, постепенно вновь уступает лидерство изощрен-
ной пространственной топографии. Возникающий на планете и на-
целенный на динамическую стабилизацию положения геоэкономи-
ческий импульс выстраивает (на основе новой концепции мирового
разделения труда) сложноподчиненную комбинацию многообраз-
ных ресурсных потоков, географически (и трансгеографически)
ориентированных типов хозяйственной деятельности: добычи при-
родного сырья, производства интеллектуальных ресурсов, промыш-
ленных изделий, высоких технологий, финансово-правовых опера-
ций и т.п.15.
Фактически наряду с прежней «административной» схемой миро-
устройства, основу которой составляют национальные государства,
на планете утверждается параллельная «экономистичная» модель
властных отношений. Субъектами этой транснациональной и поли-
фоничной системы управления являются разнообразные центры
влияния, межправительственные и неправительственные организа-
132
ции, ТНК и ТНБ, иные международные корпорации и сообщества
(со своими «графами», «баронами» и т.п.)1 . Новый миропорядок,
обретая могущество, вместе с тем все дальше удаляется от традици-
онного понимания либерализма как в сфере политики, так и в эко-
номике, все более тяготеет к логике глобального управления и долго-
срочного планирования. Геоэкономический универсум, обладая на-
чалами собственной системы управления в виде финансово-право-
вого регулирования, прямо и опосредованно воздействует на под-
властные пространства, формируя определенные социокоды (все
чаще демонстрирующие черты новой сословности).
Данный универсум, однако же, находится в достаточно сложных
взаимоотношениях со свободной человеческой личностью, делая
ставку скорее на информационные (каталогизирующие, исчисляю-
щие) ресурсы, нежели ресурсы творческие (инновационные, конст-
руктивное). И если «стратегический консенсус» между этими двумя
составляющими будет нарушен, то возникнет перспектива фунда-
ментального конфликта между творцом и управленцем. Последствия
же угасания творческого дара для современной цивилизации будут
катастрофичными: успех и «старой», и «новой» экономики базиру-
ется в конце концов именно на личности, на ее творческих возмож-
ностях и активном соучастии в конструктивной деятельности.
Логика свободы, этой купели творческого дара, по самой своей
сути антагонистична каталогизаторской логике универсальной оп-
тимизации, лежащей в основе идеологии глобального перераспреде-
ления ресурсов17 (поразительно близкой идеалам военной формулы
«си къюб ай»*). Основные свойства «высшего ресурса» человечест-
ва — творческого дара противоположны базовым характеристикам
дара низшего — ограниченных, невозобновляемых природных ре-
сурсов, равно как и оптимизационным достоинствам ресурса адми-
нистративного. Разница тут примерно такая же, как между живой
природой человека и косной материей, экзистенциальной свободой
и комфортабельной неволей18. К тому же творческий ресурс не есть
некая аморфная «антропологическая жила» — он по-разному прояв-
ляется в различных исторических эпохах и культурах, подчас ис-
сякая, «немотствуя». Однако однажды обретя личность и отринув
шоры ролевого бытия, человек вряд ли способен просто так отка-
заться от дара свободы, ему проще извратить его и лишь затем —
утратить. Люди по своей природе обладают не только способно-
стью к созданию спонтанной ситуации и социальному творчеству,
но и умением удерживать в исторически и житейски заданных
обстоятельствах свободу творчества и бытия. Это имманентно при-
сущее, хотя и не всегда пробужденное, качество человека оказывает-
* C3I — command, control, communication and intelligence (руководство, контроль,
связь и разведка).
133
ся, судя по всему, особенно актуальным в наступающем Новом
мире19.
А что если вопреки устойчивой традиции завершать рассуждения
сентенциями типа «но я все же верю...», попытаться быть последова-
тельным пессимистом и предположить, что деструктивные тенден-
ции будут нарастать и в конце концов возобладают на планете?
Последние годы мы слишком часто имели дело с блистательными и
оптимистичными конструкциями, обнаруживавшими, однако, при
столкновении с реальностью «прочность» елочных игрушек. Можем
ли мы, хотя бы эскизно, обозначить контуры грозящей антиутопии,
увидеть тень «сумрачного леса во тьме долины»? Ведь иногда бывает
совсем нелишне поразмыслить и о немыслимом. Вероятность нарас-
тания деструктивных тенденций на планете заставляет задуматься о
«дьявольской альтернативе» новой цивилизации, обозначившей в
качестве своих предельных пространств виртуальный Квази-Север и
неоархаичный Глубокий Юг.
Определенные опасения вызывает тот факт, что будущее мировое
сообщество, все более расходясь с утопичным проектом глобальной
деревни, может оказаться турбулентной реальностью более-менее
контролируемого хаоса. Соответственно выстраивается и механизм
эффективного его контроля. Основу глобального рамочного управ-
ления социумом представляет система информационно-коммуника-
ционного контроля и военных баз нового поколения: силовых груп-
пировок, находящихся в состоянии перманентной активности низ-
кой интенсивности. Они располагаются либо вокруг тех или иных
проблемных стран (Ирак), либо непосредственно на их территории
(Босния, Косово). Выстраивается также международная система
(на национальном уровне намеченная еще администрацией амери-
канского президента Рейгана в виде сил быстрого развертывания)
переброски мобильных сил в любую точку планеты с целью их опе-
ративного включения в разворачивающиеся события на основании
решений, принимаемых США с последующим одобрением предста-
вительными международными организациями или без оного.
Кроме того, новый сетевой мир является не только информацион-
ной реальностью, но и полигоном оригинальной постсоциальной
конструкции сверхоткрытого общества, требующего принципиально
иных механизмов контроля. Функционирование сетевых организа-
ций, а также соответствующих систем коммуникации и контроля
подвержено риску сбоев, фальсификаций, временного отключения
или выхода из строя. Во всех этих коллизиях рождается новый прин-
цип организации социальной реальности — неравновесной устойчи-
вости, специфика которого заключена в перманентном балансиро-
вании на грани хаоса. В результате последовательного снижения
действенности государственного и межгосударственного контроля
134
новая социальная реальность обживает транснациональное простран-
ство, терминалами которого являются многочисленные офшорные
зоны и деловые центры, расположенные во всех концах планеты.
В этих условиях возникает двусмысленное прочтение «пост-
индустриализма». В наступившем веке значительному числу людей,
возможно, предстоит соприкоснуться с открытыми формами соци-
ального распада. Например, в случае, если в тех или иных регионах
окажется невозможным поддержание прежнего уровня производст-
ва и потребления. А это, в свою очередь, означает, что на части пла-
неты будет создано общество не столько постиндустриальное,
сколько деиндустриальное. С данной проблемой, кстати, уже столк-
нулись некоторые регионы России. Однако социальными катастро-
фами богата сейчас не только российская земля. Очаги неоархаики,
подобные Чечне, — не специфика России, в мире существуют терри-
тории, на которых военные конфликты, отсутствие устойчивой пра-
вовой инфраструктуры, легитимной, и просто какой бы то ни было
власти вообще есть повседневная действительность. Наиболее яркий
пример перевернутого, «взломанного» общества, конечно, — Афга-
нистан, но стоит вспомнить и некоторые другие территории в Юж-
ной Азии и Африке, всю мозаику «золотых земель»...
В мире образуется сеть зыбкой государственности. По коридорам
этого глобального андеграунда движутся мировые грязные деньги,
которые, в свою очередь, тесно связаны со слабо контролируемыми
спекулятивными финансовыми ресурсами «летучих островов» ле-
гального транснационального мира. Меры, принимаемые с целью
сдержать расползание нестабильности, приводят к возникновению
еще одной формы пониженной суверенности — опекаемых извне
зон: на Балканах (Босния, Косово), Ближнем Востоке (Ирак), в
Африке (Сьерра-Леоне, Либерия) и в некоторых частях бывшего
советского пространства (Абхазия, Приднестровье). Вооружен-
ные силы ряда государств все чаще участвуют в набирающих широту
и динамизм миротворческих операциях, которые постепенно приоб-
v 20
ретают оттенок ползучей «четвертой мировой воины» .
Феномен Глубокого Юга (а равно и Квази-Севера) распростра-
няется по планете. Этот перевернутый социум становится генерато-
ром нетривиальной политики и экономики, идеологии и культуры,
оказывая мутагенное воздействие на зоны стабильности, формируя
глобальную альтернативу господствовавшим до недавнего времени
прогнозам эволюции человеческого сообщества.
Хотя речь идет о горизонтах истории, но уже в ближайшем буду-
щем возможны тектонические подвижки. Вероятен, например, сце-
нарий финансово-экономического катаклизма с непредсказуемыми,
в сущности, последствиями. А взрыв финансовой бомбы способен
оказать на мир в конечном счете не менее опустошительное воздей-
135
ствие, чем взрыв бомбы экологической или ядерной. (Хотя ядерная
угроза, казалось бы, снятая с повестки дня, вновь стучится в дверь,
но уже, так сказать, с черного хода. И экологический кризис неук-
лонно движется к своему часу пик.) Роль запала здесь может сыграть
крах финансовых пирамид — современной системы функционирова-
ния рынка основных и вторичных ценных бумаг, рециклизации и об-
служивания глобального долга либо утрата фактически мировой ре-
зервной валютой (долларом) ключевых позиций в экономическом
универсуме21.
Финансово-экономическая ишемия существенно дестабилизиро-
вала бы Соединенные Штаты Америки, которые в настоящий мо-
мент являются основным экспортным регулятором в мире, про-
странством, куда ориентированы товарные потоки многих госу-
дарств. Соответственно и последствия серьезно пошатнувшегося
положения доллара не ограничились бы дезорганизацией ситуации
внутри США. Процесс геоэкономических потрясений повлечет за
собой реконфигурацию индустриального мира, отчего может за-
шататься вся Ойкумена. Коллапс же Соединенных Штатов оказался
бы для нее в некотором роде тем же, чем стал крах СССР для евра-
зийского пространства. Эффект домино имеет шанс вывести на аре-
ну истории— наряду с запасными игроками современной цивилиза-
ции — новых, и, не исключено, во многом неожиданных персона-
жей-
Мир, исподволь утрачивающий «большие смыслы», мир без гра-
ниц, но и без горизонта неизбежно театрализуется, обменивая нево-
площенные идеалы на земной мираж — мечту об обществе тотально-
го комфорта и виртуозные плоды индустрии досуга. В условиях со-
циальной деградации жизнь приобретает игровой характер. Взаи-
модействие же большой игры с разноликой неоархаикой способно
породить эклектичное сообщество «профессиональных игроков».
В итоге доминирующей реальностью на планете может стать Мир
игры, стремящийся реализовать свою высшую ставку — возможность
выпустить на волю Мир распада. Вот в этих-то условиях, когда ис-
сякает и грозит обратиться вспять поток социального времени, на-
чинает брезжить иной, совсем не фукуямовский конец истории.
Любопытно, что данное пессимистичное построение частично
совпадает с довольно древней историософской схемой, а именно:
регрессом истории от «золотого века» — к «серебряному», от «сереб-
ряного» — к «бронзовому», от «бронзового» к «железному». При-
чем каждый из эонов соотнесен с превалирующим в нем видом чело-
веческой практики. Скажем, в контексте индуистской культуры в
«золотом веке» — это брамины, жречество как ведущий род деятель-
ности, в эпоху «серебряного» — воинство, цари, правители, в «брон-
зовом» — купечество, крестьянство (т.е. экономическая активность)
и, наконец, во времена мира четвертого, «железного», — шудры.
136
Распространено мнение, что шудры — это угнетенные слои населе-
ния, самые низшие. Поэтому-то и говорили в начале XX столетия об
эпохе социализма как грядущем «царстве шудр». Но в реальной тра-
диции все не так просто: там шудры вовсе не «рабочие и крестьяне».
Шудрами являлись лица, связанные, как сказали бы сейчас, с инду-
стрией услуг и развлечений, с шоу-бизнесом. Это — дворовые слуги,
танцоры, актеры, декламаторы, одним словом, люди театра, игры...
Таким образом, начав рассуждение с иных позиций, мы подошли к
тому же пониманию игры как господствующей формы культуры Но-
вого мира.
Обретет ли человечество в ходе ожидающих его драматичных
коллизий какую-то новую социальную перспективу, получит ли вто-
рое дыхание споткнувшаяся на исторических подмостках цивилиза-
ция, наступит ли «благословенное время мира, когда войны и наси-
лие исчезнут с лица земли» или на планете воцарится постхристиан-
ский век Водолея? Кто знает... Однако в любом случае новая культу-
ра не станет возвратом к прежней архаике, когда человек традици-
онного общества был тотально включен в контекст ритуалов, роле-
вых функций, обычаев, был связан ими.
Люди не утратят обретенное однажды ощущение свободной воли,
но получат другую «свободу» — своботу без препон проявить свое-
волие в целях, соотносимых с новым проектом жизнеустройства. Че-
ловек Нового мира, обитатель поднимающегося из вод истории не-
ведомого континента неоархаики, подобно своим прародителям бу-
дет волен прочертить на безмерном небосводе свободы собственный
произвольный горизонт бытия. Однако в конце концов основной
конфликт выбора и главный вопрос неизбежно сведется для него все
к той же роковой, от века раскалывающей человечество дилемме:
свобода для страстей или свобода от них.
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья написана в 1997 г. на основе выступления на семинаре в Горбачев-Фонде.
Опубликована в журнале «Знамя» (М., 1998, №1). Текст переработан для данного изда-
ния.
1 О состоянии современного мира как периода социального Постмодерна высказы-
вался в 1939 г. А. Тойнби, датируя этот исторический рубеж сначала временем после
окончания Первой мировой войны, а позже даже семидесятыми годами XIX в. Тойнби
связывал его наступление с переходом цивилизации от ориентации на локальное, нацио-
нально-государственное мироустройство к политике, учитывающей общемировой ха-
рактер социальных процессов (см.: Toynbee A. Study of History. Oxf., 1947, p. 39). Под-
робнее о проблеме кризиса Нового времени и о различных версиях прочтения постсов-
ременности (Постмодерна) см.: Gwardini R. Ende der Neuzeit. Lpz., 1954; Drucker P. The
Landmarks of Tomorrow. N. Y., 1957; Etzioni A. The Active Society. A Theory of Social and
Political Processes. N. Y., 1968; Wright Mills C. The Sociological Imagination. Harmonds-
worth, 1970; Baudrillard J. La societe de consommation. P., 1970; idem. In the Shadow of the
137
Silent Majorities, or The End of the Social and Other Essays. N. Y., 1983; Document! su il
Nuovo Medoevo. Milano, 1973; Lyotard J-F. La condition postmoderne. Rapport sur le sa-
voir. P., 1979; idem. Le Differend. P., 1983; idem. The Postmodern Explained. Correspon-
dence 1982—1985. Minneapolis — L., 1993; Bell D. The Winding Passage. Essays and Socio-
logical Journeys 1960—1980. Cambridge, Mass., 1980; Forster H. (ed.). The Antiaesthetic:
Essays on Postmodern Culture. Port Townsend, 1984; Cox H.G. Religion in the Secular City.
Toward a Postmodern Theology. N. Y., 1984; VattinoG. La fine della modernita. Milano,
1985; Koslowski P., Spaemann R., Low R. (Hrsg.). Moderne oder Postmoderne? Zur
Signatur des gegenwartigen Zeitalters. Weinheim (VCH/Acta humaniora), 1986; Koslowski P.
Die postmoderne Kultur. Gesellschaftlich-kulturelle Konsequenzen der technischen
Entwicklung. Miinchen, 1987; idem. Die Priifungen der Neuzeit. Uber Postmodernitat.
Philosophie der Geschichte, Metaphysik, Gnosis. Wien, 1989; idem. Die ModemitSt der
Postmoderne. — BacherG., Scwarzenberg K., TausJ. (Hrsg.). Standort Osterreich. Uber
Kultur, Wirtschaft und Politik im Wandel. Wien, 1990; Welsch W. Unsere postmoderne
Moderne. Weinheim, 1987; «Postmodern» oder der Kampf um die Zukunft. Hrsg. von R.
Kemper. Frankfurt a. M., 1988; Heller A., FeherF. The Postmodern Political Condition.
Cambridge, 1988; Harvey D. The Condition of Postmodernity. Inquiry into the Origins of
Cultural Change. Oxf., 1989; Wirtschaftskultur und Wirtschaftsethik in der Postmoderne.
Wien, 1989; Block F. Postindustrial Possibilities. A Critique of Economic Discourse. Ber-
keley — Los Angeles, 1990; Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford, 1990;
idem. Modernity and Self-Identity. Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge,
1991; PfohlS. Welcome to the Parasite Cafe: Postmodernity as a Social Problem. — Social
Problems. P., 1990, №4; Lash S. Sociology of Postmodernism. L. — N. Y., 1990; Lash S. et
Friedman J. (eds.). Modernity and Identity. Oxf., 1992; Poster M. The Mode of Information:
Poststructuralism and Social Context. Cambridge, 1990; Rose M. The Post-Modern and the
Post-Industrial. A Critical Analysis. Cambridge, 1991; Jameson F. Post-Modernism, or The
Cultural Logic of Late Capitalism. Durham, 1991; Featherstone M. Consumer Culture and
Post-Modernism. L., 1991; Sakaya T. The Knowledge-Value Revolution, or a History of the
Future. N. Y. — Tokyo, 1991; Touraine A. Critique de la modernite. P., 1992; idem. Pourrons-
nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997; GellnerE. Postmodernis, Reason and
Religion. L., 1992; Bauman Z. Intimations of Postmodernity. L., 1992; CrookS., Pakulski J.,
Watters M. Postmodernisation Change in Advanced Society. L., 1992; Smart B. Modern
Conditions, Postmodern Controversies. L. — N. Y., 1992; idem. Postmodernity. L. — N. Y.,
1996; Drucker P. Post-Capitalist Society. N. Y., 1993; idem. The Age of Discontinuity.
Guidelines to our Changing Society. New Brunswick—L., 1994; idem. The New Realities.
N. Y., 1996; Callinicos A. Against Postmodernism. A Marxist Critique. Cambridge, 1994;
Bauman Z. Intimations of Postmodernity. L. — N. Y., 1994; Lyon D. Postmodernity. Min-
neapolis, 1994; Turner B.S. (ed.). Theories of Modernity and Postmodernity. L.—Thousand
Oaks, 1995; Bertens H. The Idea of the Postmodern: A History. L. — N. Y., 1995; Kumar K.
From Post-Industrial to Post-Modern Society. New Theories of the Contemporary World.
Oxf. (UK) —Cambridge (Mass.), 1995; Santis H. de. Beyond Progress. An Interpretive
Odyssey to the Future. Chicago — London, 1996; Inglehart R. Modernization and Postmod-
emization. Cultural, Economic and Political Change in 43 Societies. Princeton, 1997.
Точка зрения автора по данному вопросу, понимающего под социальным Пост-
модерном период окончания Нового времени (Modernity), а так же всей эпохи Большого
Модерна (Modernus), изложена в работах: Перспективы глобального развития и место
Африки в Новом мире (социально-экономический аспект). М., 1995; Крах истории Или
контуры Нового мира? — Мировая экономика и международные отношения. 1995, № 12;
Мир Модерна, мир Нового времени подходит к своему логическому концу. — Рубежи.
1997, № 5; Мир Постмодерна, мир игры ломает горизонт истории. — Рубежи. 1997,
№8—9; Мир на краю истории, или Глобализация-2. — Москва. 1999, №4; Пакс
Экономикана, или Эпилог истории. — Новый мир. 1999, № 9; Конец эпохи Большого
Модерна. — Знамя. 2000, № 1; Реквием XX веку. — Мировая экономика и международ-
ные отношения. 2000, №1,2 и др.
2 Bell D. Notes on the Post-Industrial Society. — The Public Interest. 1967, № 6, 7; idem.
The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N. Y., 1973; idem.
The Social Framework of the Information Society. Oxf., 1980; idem. The Third Technological
138
Revolution and Its Possible Socio-Economic Consequences.— Dissent. Spring 1989, №2;
Brzezinski Z. America in the Technotronic Age.— Encounter. Vol. XXX, № 1, Jan. 1968,
p. 16; idem. Between Two Ages. America's Role in the Technotronic Era. N. Y., 1970; Fu-
kuyama F. The End of History and the Last Man. N. Y., 1992; Hawken P., Ogilvy J.,
Schwarz P. Seven Tomorrows. Seven Scenarios for the Eighties and Nineties. Toronto. 1982;
Kahn H. et Wiener A. The Year 2000. A Framework for Speculation on the Next 33 Years. L.,
1967; idem. Forces for Change in the Final Third of the Twentieth Century. N. Y., 1970;
Kahn H. et Wiener A., Brown W., Martell L. The Next 200 Years. A Scenario for America and
the World. N. Y., 1971; idem. World Economic Development 1979 and Beyond. Boulder
(Col.), 1979; Kahn H. et Simon J. Global 2000: Revisited. Oxf., 1984; Katz R.L. The Informa-
tion Society. An International Perspective. N. Y., 1988; Masuda Y. The Information Society
as Post-Industrial Society. Wash., 1981; McLuhan H. The Gutenberg Galaxy. Toronto, 1962;
idem et al. City as Classroom. N. Y., 1977; Nesbitt J. Megatrends: Ten New Directions
Transforming Our Lives. N. Y., 1982; Kahn. H. et Aburdene P. Re-inventing the Corporation.
Transforming Your Job and Your Company for the New Information Society. N. Y., 1985.
Kahn. H. et Aburdene P. Megatrends 2000. The New Directions for the 1990’s. N. Y., 1990;
TofflerA. Future Shock. N. Y., 1970; idem. The Eco-Spasm. Toronto, 1975; idem. The Third
Wave. N. Y., 1980; idem. Powershift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the
21st Century. N. Y., 1990.
3 Подробнее о геоэкономической системе координат современного мира см.: Неклес-
са А. Новая картография мира. — Экономические стратегии. 2001, №1; он же. Глобали-
зация: новый цивилизационный контекст. — Проблемы глобализации: реальность, тен-
денции, прогнозы. М., 2001; он же. Pax Economicana: геоэкономическая система миро-
устройства. — Экономическая наука современной России. 1999, №1; он же. Пакс Эконо-
мична: новое геоэкономическое мироустройство. — Экономические стратегии. 1999,
Ne 1; он же. Проект «Глобализация»: глобальные стратегии в преддверии новой эры. —
НАВИГУТ. Научный альманах высоких гуманитарных технологий (Приложение к жур-
налу «Безопасность Евразии»). Вып. 1. М., 1999; он же. «Российский проект» в мировой
системе координат XXI века. — Проблемы развития. 1998, № 1—2; он же. Эпилог исто-
рии. — Восток. 1998, № 5; он же. Постсовременный мир в новой системе координат. —
Восток. 1997, № 2. См. также дискуссию вокруг последней статьи с участием А.Алаева,
В.Белокриницкого, А.Воскресенского, Б.Ерасова, А.Казаряна, В.Красилыцикова, В.Куз-
нецова, В.Максименко, А.Панарина, В.Хороса, Г.Чуфрина, Г.Широкова, Ю.Шишкова в
журнале «Восток» (1998, № 1—2) и многочисленные публикации российского исследо-
вателя проблем геоэкономики Э.Кочетова.
4 Точку зрения автора о стратегии структурной перестройки мирового хозяйства и
судьбах Третьего мира на пороге XXI века см.: Неклесса А. Проблема глобального разви-
тия и место Африки в Новом мире. — Мировая экономика и международные отношения.
1995, № 8; он же. Африканская перестройка. — Азия и Африка сегодня. 1997, № 6; он же.
Генезис и практика программ структурной перестройки. — Рубежи. 1997, № 7.
5 Нынешний этап модернизации как бы повторяет в сжатом виде структурные черты
европейской истории последнего тысячелетия, но уже в глобальном масштабе. Истори-
ческие вехи второго миллениума — распад государственной системы предшествовавшего
периода и своеобразная «приватизация власти» (что нашло свое отражение в феномене
кастелянства) на основе первой технологической (новая система земледелия и сельско-
хозяйственные орудия, механические источники энергии) и последующей аграрной
революции (в современном мире ее аналогом, кажется, служит «зеленая революция»).
Трансформация, сопровождавшаяся демографическим, кадровым (безземельное рыцар-
ство) и товарным взрывом в Европе. Затем последовали Реконкиста, крестовые походы,
эпоха географических открытий, а также связанные с ними торговая экспансия и коло-
низация; мутация привычных форм экономической практики и возникновение доста-
точно сложных схем денежно-финансового обращения. Наконец, промышленная и соци-
альная революции, по-своему завершившие второй тысячелетний круг истории совре-
менного мира. Становление европейского Модерна происходило в контексте обширного
внешнего пространства, принимавшего волна за волной его экспансию, его избыточное
население (неизбежное следствие сельскохозяйственного и промышленного развития) и
одновременно поставлявшего материальные ресурсы для «котла прогресса». Однако
139
исторический успех модернизации предопределил практическое исчерпание этого
«внешнего пространства», а демографическая экспансия переваливает сейчас из перифе-
рийных зон на «историческую родину» цивилизации Модерна, трансформируя прежнюю
мировую картину в постмодернистскую эклектику. Возможно, однако, что именно пре-
поны, воздвигнутые на пути нового переселения народов, одностороннее открытие гра-
ниц более для товаров, чем для людей (т.е. поддержание национально-государственной и
неорегиональной сословности), явились одним из факторов, затормозивших наступле-
ние последней прогнозируемой фазы «внутреннего кода» Модерна — глобальной про-
мышленной революции. Наоборот, искусственное пролонгирование неравновесной си-
туации (социально-экономического неравенства в планетарном масштабе), кажется,
дало возможность развиться и окрепнуть устойчивой североцентричной модели мирово-
го разделения труда и перераспределения ресурсов. В рамках глобальной экономики
получили критическое преимущество скорее оптимизационные хозяйственные схемы, а
также масштабные торгово-финансовые комбинации, нежели радикальные преобразова-
ния и обновление производственных механизмов, предоставив, таким образом, совре-
менному обществу возможность взимать своеобразную ренту с социально-экономи-
ческой неоднородности мира. В результате всех этих процессов перед человечеством
открылись неведомые ранее социальные горизонты и был фактически заложен фунда-
мент новой исторической эпохи.
6 То, что мирохозяйственный контекст базируется на определенной политической
платформе, далеко не всегда очевидно просто в силу инерции и привычки к определен-
ному порядку вещей. Однако рассмотрим один частный пример, касающийся экономики
индустриально развитых стран. Представим, что политическая власть на планете при-
надлежит не промышленному Северу, а сырьевому Югу. Естественно предположить, что
в таком случае югоцентричный мир быстро переоценил бы значение невосполнимых
природных ресурсов, обязав промышленно развитые страны платить экологическую
ренту и произведя, таким образом, собственную «шокотерапию», эффект которой зна-
чительно превзошел бы результаты, скажем, нефтяного кризиса 70-х годов. Действи-
тельно, промышленная экономика наносит биосфере Земли серьезный ущерб, но пока
практически не несет ответственности за него. Кстати, правомерно было бы предполо-
жить, что подобная дополнительная нагрузка могла бы выявить практическую нерента-
бельность сложившейся на сегодняшний день формы производства, что, в свою очередь,
быстро привело бы к системным изменениям в конструкции мирового хозяйства. Так и
неолиберальная концептуалистика последовательно утверждает на планете вполне опре-
деленный нормативный контекст, благоприятствующий одному классу действий и ини-
циатив (скажем, направленных на достижение финансовой глобализации) и вполне
запретительный для других. Иначе говоря, современный неолиберальный проект (не
слишком отличаясь в этом отношении от других проектов мировых революций) вполне
либерален, уничтожая чужую власть и отчасти тоталитарен, утверждая свою. Плодотво-
рен в этом отношении последовательный анализ монетаризма как операциональной
теории данной идеологии, подготовляющей переход мировой экономики на рельсы
«всеобщих» денег, а также конкретный анализ социально-экономических стратегий —
политики структурной адаптации национальных организмов к глобальному организму,
реализуемой на основе программ либерализации, приватизации и экспортной ориента-
ции в условиях перманентной финансовой зависимости. Или их финансовой адаптации
на базе императива финансовой стабилизации (с угрозой утраты суверенного контроля
над национальной экономикой) за счет внешних заимствований для купирования
последствий как спонтанных, так и целенаправленных потрясений, возникающих в
результате неустойчивой динамики неконтролируемых или слабоконтролируемых
государством финансовых турбулентностей, вызванных, в свою очередь, «принуди-
тельно свободным» движением транснациональных финансовых ресурсов. В этих ус-
ловиях представляют интерес первые трещины и деформации международного социо-
политического контекста в новой среде, балансирующего между центробежной, этно-
центричной моделью контролируемого хаоса и набирающим силу феноменом «нового
регионализма».
’ Теперь же, с возрождением языческого мира, из тлена, кажется, восстает ветхий че-
ловек-функция — Homo Oeconomicus.
140
8 Более или менее общепринятое понимание Нового времени относит его начало
приблизительно к XVI или даже XVII в.: по мнению А.Тойнби, к последней четверти
XV столетия, а по мнению И.Валлерстайна, даже к его середине. Весьма характерен в
этой связи перевод названия известного труда И.Валлерстайна «Современная мировая
система» (The Modern World-System) на французский язык как «Le Systeme du monde
du XVe sificle a nos jours».
9 В некотором смысле «финансовая цивилизация» является таким же тупиком торго-
вого модуса хозяйствования и геоэкономики моря, ее пародийным близнецом, как воен-
ное производство — темным двойником и искажением производственной экономики
суши.
10 «Развивающиеся страны, третий мир вступили в новую фазу... Наконец-то этот
третий мир — игнорируемый, эксплуатируемый и презираемый, как и третье сословие,
также захотел обрести собственную судьбу». Sauvy Л. — L’Observateur. Р., 14.08.1952.
11 Проблема социотопологии, самоорганизации социального пространства, фунда-
ментальных оснований и кодов исторического процесса была центральным предметом
исследований автора в середине 80-х — начале 90-х годов, во время работы руководите-
лем Синергетической лаборатории НТО «СИНДА». По мере снятия идеологических
ограничений результаты исследований были изложены на нескольких заседаниях
7-й Всесоюзной школы-семинара «Сознание» (Батуми, 1988), в частности, в докладе
«Ноогенная матрица, антропокод истории и социотопология». Разрабатывавшийся ав-
тором метод структурного моделирования социальных феноменов подробно излагался
на конференциях: «Использование формальных методов в социально-политических
исследованиях» (ИАФАН, Москва, 1988), доклад «Использование формальных методов
в социально-политических исследованиях: от антропо-диадного принципа социального
проектирования к социотопологии»; «Закономерности и особенности историческо-
го процесса в Азии, Африке и Латинской Америке: стереотипы и новые подходы»
(Научный совет по координации научно-исследовательских работ в области востокове-
дения АН СССР, ИВАН, Москва, 1990), доклад «Оппозиция Восток—Запад как диало-
говый процесс»; «Исследование проблем мира» (Итальянский институт философских
исследований, факультет философии и политики Института востоковедения. Неаполь,
1990), доклад «Актуальные тенденции глобальной трансформации планетарного субъек-
та»; «Типология цивилизаций» (Отделение истории РАН, ИВИ РАН, Москва, 1993),
выступление «Типология цивилизаций: структурные основания исторического процес-
са» и т.Д. Этой же теме были посвящены научно-исследовательские проекты, руководи-
телем которых являлся автор: «Новые измерения АС (антропологического и социально-
го) пространства: прогноз развития» (Институт философии АН СССР, 1990),
«Перспективы АС (антропологической и социальной) трансформации в современном
мире» (Центр наук о человеке АН СССР, 1990), а также международный междисципли-
нарный проект «СИНЛА: глобальная трансформация», поддержанный II Советско-
американской встречей граждан на высшем уровне (Москва, 21—25 января 1990г.) в
контексте программы «Интеллектуальные центры глобальной перестройки».
12 Лобье П. де. Время конца времен: эссе на тему христианской эсхатологии. Минск,
1995.
13 «Цивилизация любви восторжествует над горячкой беспощадных социальных битв
и даст миру столь ожидаемое преображение человечества, окончательно христианского»
(из речи папы Павла VI на закрытии первой сессии II Ватиканского собора 25 декабря
1975 г.).
14 В ноябре 1995 г. в Москве состоялся международный семинар по эсхатологии, на
котором обсуждалась книга женевского профессора Патрика де Лобье «Время конца
времен: эссе на тему христианской эсхатологии». В ней ученый-католик, один из бли-
жайших сотрудников папы Иоанна Павла II, очерчивает контур грядущей, по его мне-
нию, в конце времен цивилизации, «которую характеризует христианизация и примире-
ние всего мира...». Схожие положения содержались в свое время и в посланиях патриарха
Российской православной церкви (РПЦ) Пимена: «...Мы придем к тому благословенно-
му времени, о котором возвещал пророк Божий Исайа, когда народы „перекуют мечи на
орала и копья свои на серпы, не поднимет народ меча и не будет более учиться воевать'1»
(Журнал Московской Патриархии. М., 1983, №6, с. 2). И далее: «...Мы уповаем на Гос-
141
пода... который дал нам обетование, что наступит время, когда народы „перекуют свои
мечи на орала..." Святой долг Церкви Христовой — приблизить своими молитвами и
трудами это благословенное время» (Журнал Московской Патриархии. М., 1983, № 12,
с. 3). Б послании Священного Синода РПЦ «О войне и мире в ядерный век» в разделе
«Пророческие видения мира» говорилось: «У ветхозаветных пророков мир изображается
метаисторически как состояние, завершающее историю...» (Журнал Московской Патри-
архии. М., 1986, № 6, с. 3). Подобная точка зрения, конечно, расходится с более распро-
страненной в православии эсхатологией Нового Завета, основанной на Откровении
Иоанна Богослова (Апокалипсисе).
15 Подробнее о геоэкономическом мироустройстве см/. Неклесса А.И. Третий Рим
или Третий Мир: геоэкономика и национальная стратегия России. — Сегодня. 25.10.
1994; он же «Третий Рим» или «Третий мир»: глобальные сдвиги и национальная страте-
гия России. — Восток, 1995, № 1; он же. Россия в новом мире. — Рубежи. 1996, №2; он
же. Постсовременный мир в новой системе координат. — Восток. 1997, № 2; он же. Мир
Модерна, мир Нового времени подходит к своему логическому концу — Рубежи. 1997,
№ 5; он же. Эпилог истории. — Восток. 1998, № 5; он же. Pax Economicana: геоэкономи-
ческая система мироустройства. — Экономическая наука современной России. 1999,
№ 1; он же. Пакс Экономикана, или Эпилог истории. — Новый мир. 1999, №9; он же.
Реквием XX веку. — Мировая экономика и международные отношения. 2000, № 1, № 2;
он же. Новая картография мира. — Экономические стратегии. 2001, № 1; он же. Конец
эпохи Большого Модерна. — Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. См. также:
Постиндустриальный мир: центр, периферия, Россия. Сборники 1, 2, 3. Серия «Научные
доклады» №91, 92, 93. М., 1999; Глобальное сообщество: новая система координат
(подходы к проблеме). СПб., 2000.
16 В экономическом контексте параллельно известной схеме, релевантной прежнему
миропорядку: «микроэкономика предприятия» — «макроэкономика государства», вы-
страивается все более значимая транснациональная схема: «глобальная метаэкономи-
ка» — «мезоэкономика отраслей».
17 Нет ли здесь общих корней с устойчиво отрицательным отношением текстов Биб-
лии к самодовольному исчислению живой жизни, ее обращению в жизнь мертвую: от
переписи населения до определения точных сроков событий?
18 Хотя в земном обустройстве жизни мы, конечно же, напрямую зависим от даров
природы и принуждены существовать в разумно ограниченной неволе, чтобы не дать
полную свободу греху. Дело тут все же не в фатальном подчинении обстоятельствам, а в
иерархии приоритетов, их умелом сочетании, откуда в конечном счете проистекают
политика и государственное строительство. Однако человеку свойственно забывать об
этой иерархии, подменяя главное насущным.
19 Подробнее см.: Gwardini R. Ende der Neuzeit. Lpz., 1954.
20 О феномене Глубокого Юга, перспективах неоархаизации и распространения на
планете особой культуры «пирократии» см.: Неклесса А. Пентамино: Россия и новый
метарегиональный контекст. М., 1994; он же. Россия на пороге нового мира. — Рубежи.
М., 1996, №2; он же. Геометрия экономики. — Мировая экономика и международные
отношения. М., 1996, № 10.
21 Деньги — как бы своеобразные атомы дольнего мира, взятого в его антропологиче-
ском, а не физическом аспекте. Познание внутренней сущности материи, ее последова-
тельное разложение на составляющие элементы уже имело следствием изобретение не-
бывалых по силе устройств, например той же ядерной бомбы. Но также и исследование
внутренней природы денег может привести к созданию не менее сокрушительных техно-
логий — финансовых, способных реализовать как собственный «управляемый синтез»
(своеобразный «финансовый термояд»— актуализирующий потенциальные возможно-
сти источник неограниченного кредита), так и собственные Хиросиму и Чернобыль.
Аугусто Лопес-Кларос
ИНТЕГРАЦИЯ ПРОТИВ СТРАДАНИЙ
(Некоторые замечания
по поводу работы Александра Неклессы
«Конец цивилизации, или Зигзаг истории»)
В своем интересном очерке «Вне контроля: всеобщий беспорядок
накануне XXI столетия» Збигнев Бжезинский писал: «История не
завершилась, а стала сжатой. Если ранее можно было довольно четко
обозначить исторические эпохи и определить таким образом смысл
исторического развития, то сейчас в этом процессе отсутствует по-
следовательность, а существующие закономерности вступают в про-
тиворечие друг с другом, сужают наше восприятие исторической
перспективы и искажают наше понимание истории»1. Исследование
Александра Неклессы «Конец цивилизации, или Зигзаг истории»
представляет собой серьезную попытку высветить некоторые черты
такого рода «отсутствующей последовательности». Поскольку эти
лакуны действительно «искажают наше понимание истории», суще-
ствует настоятельная необходимость в анализе и разъяснениях, ко-
торые как раз и можно найти в этой работе. В своих кратких замеча-
ниях мне хотелось бы обратить внимание на два основных тезиса,
выдвинутых автором.
— Первый: уместность разговора о наличии сложившейся гло-
бальной структуры, диссонирующей с всевозрастающей взаимозави-
симостью наций.
— Второй: роль экономики в создании глобального сообщества.
Оба тезиса объединены в работе Неклессы, но каждому из них не-
обходимо уделить намного больше внимания в предстоящие годы,
поскольку мы стремимся преодолеть бесчисленное множество про-
блем, которые беспокоят человечество на его пути в XXI столетии.
Взаимозависимость, сотрудничество
и положение наций
Технический прогресс в течение последних десятилетий XX в. из-
менил наш мир. Он оказал драматическое воздействие на характер
экономических и политических процессов, протекающих в мире,
равно как и на путь развития наций, связанных друг с другом. Эко-
номическая интеграция оказалась возможной, в частности, в резуль-
© А.Лопес-Кларос, 2002
143
тате быстрого развития транспортных систем и средств связи, и это
сделало очевидной необходимость тесного международного сотруд-
ничества. Жан Моне, создатель Европейского союза, отметил, что
экономическая интеграция вела нации к добровольному принятию
схожих законов и организации одинаковых институциональных
структур, и в конечном счете менялось их отношение друг к другу.
Он подчеркнул, что это постоянно модифицировало взаимоотноше-
ния между нациями и могло рассматриваться как часть процесса раз-
вития самой цивилизации2.
Однако усиление взаимозависимости в мире одновременно созда-
ло проблемы, проистекающие от конфликта между национальным
суверенитетом и коллективным благополучием. Действительно, не
будет неверным сказать, что в настоящее время стремление боль-
шинства стран к интеграции и углублению международного сотруд-
ничества соседствует с сопротивлением, связанным с желанием за-
щитить национальные интересы, трансформировать суверенитет в
супернациональные структуры. Следовательно, ключевым вопросом
в предстоящие годы станет следующий: неизбежна ли ускоренная
экономическая интеграция, подпитываемая дальнейшими техноло-
гическими изменениями, которые уже не в состоянии контролиро-
вать лишь одно независимое государство, заставит ли она страны
искать общую почву, а возможно, и создавать совместные структуры
в других сферах, таких, как внешнеполитическая деятельность и
оборона. Приведет ли отказ от некоторой части суверенности в эко-
номической сфере к аналогичному процессу в других областях меж-
дународных отношений?
Большинство населения планеты осознало необходимость органи-
зации определенных институтов на национальном уровне для того,
чтобы обеспечить жизнедеятельность общества. Все понимают не-
обходимость существования законодательной власти для принятия
законов: исполнительной для их выполнения и судебной для их трак-
товки, а также для проведения юридического анализа в случае воз-
никновения разногласий в их понимании. Большинство согласится с
точкой зрения, что центральный банк и другие финансовые структу-
ры необходимы для регулирования различных сторон экономиче-
ской жизни нации. Есть все основания полагать, что критерием дос-
тигнутой степени развития и цивилизованности является своего ро-
да уровень, до которого соответствующим институтам у данной на-
ции дозволено подняться, а в дальнейшем — и способность обеспе-
чить стабильность жизни и процветание народа. И наоборот, отсут-
ствие подобного институционального прогресса разрушает созида-
тельную силу и жизнеспособность нации, сдерживает ее процесс.
В то же время становится ясно, что национальные структуры и
правительства в рамках все возрастающей взаимозависимости в ми-
ре все меньше и меньше способны решать ключевые проблемы, зна-
144
чительная часть которых приобрела важное международное значе-
ние. Это как раз то понимание, которое заставляет ученых, подоб-
ных Александру Неклессе, обращаться к «препарированию и дезин-
теграции» ситуации с институциональными структурами, лежащими
в основе международных связей. Правительства уже не в состоянии
проводить ту политику, которую они были способны осуществлять в
прошлом, а это ассоциируется в сознании людей с их сутью. Ричард
Купер, являющийся одним из наиболее крупных экономистов меж-
дународного уровня, приводит любопытный пример. Он заметил,
что некоторые эконометрические исследования показали, что за по-
следние 40 лет произошло существенное сокращение параметра, ко-
торый экономисты называют финансовый мультипликатор3.
Это сравнительно простой подход, суть которого заключается в
стремлении понять воздействие финансовой политики государства
(в частности, снижения уровня налогообложения) на размеры вало-
вого внутреннего продукта. Если величину этого мультипликатора
сравнить у ряда государств за довольно длительный период, напри-
мер с начала 50-х годов, то обнаружится, что он постепенно умень-
шается. Это означает, что если в предыдущие годы власти смотрели
на финансовые рычаги как на способ решения некоторых макроэко-
номических проблем (например, постоянно возрастающего уровня
безработицы), то сейчас такого рода возможности заметно сокра-
щаются. Подобные действия, предпринятые в свое время британ-
ским и французским правительствами, просто-напросто «вылились»
на весь остальной мир быстрее, чем это обычно бывало4. Или, как
еще отмечает Ричард Купер, «возрастающая интернационализация
экономики привела к снижению возможности правительств вести
дело так, как это должно быть»5. Это, в свою очередь, может привес-
ти (а иногда и приводило) к параличу действий правительств, к воз-
никновению ощущения того, что, поскольку мир изменился и не на-
ходится более под их контролем (или по крайней мере он стал сла-
бее, чем ранее), то оптимальная политика — не делать вообще ниче-
го. Кроме того, широкие слои общественности ожидают решитель-
ных действий при проведении экономической политики, и малове-
роятно, что лидерам удастся успокоить их, мотивируя это тем, что
они мало что могут предпринять, поскольку традиционные методы
почти исчерпали себя под воздействием факторов, которые находят-
ся вне их контроля. Итогом всего этого является возникновение у
общественности глубокого чувства неудовлетворенности и/или по-
явление апатии, которую можно наблюдать во многих государствах6.
От Руанды до Югославии, а также в других охваченных войной
районах — всюду можно наблюдать свидетельства неудач междуна-
родного сообщества в решении насущных (порой связанных с траге-
диями) проблем, что является итогом отсутствия международных
институтов, наделенных необходимой властью. А ведь это позволило
145
бы им принимать необходимые меры в тех ситуациях, которые не в
состоянии разрешить национальные правительства. Если за корот-
кий промежуток времени можно было уничтожить около миллиона
жителей Руанды, а кадры этой резни были показаны во всех уголках
земного шара, то есть все основания полагать, что едва ли междуна-
родное сообщество способно что-нибудь сделать, разве что стоять
сложив руки и выражать сочувствие, горестно стеная при этом о сво-
ей импотенции. Эту трагедию можно назвать жестким обвинитель-
ным актом, свидетельствующим о трагических недостатках сущест-
вующей международной политической системы. Свою проницатель-
ность и интуицию в 50-е годы продемонстрировали профессора Гар-
вардского университета Г.Кларк и Л.Сон, которые подчеркивали
необходимость «создания всемирных структур, аналогичных тем,
которые позволяют поддерживать законность и порядок в нацио-
нальных обществах и на местных уровнях»7.
Все это обусловливает своевременность постановки следующего
вопроса: каков наиболее действенный ответ на снижение эффектив-
ности политики? Первая и наиболее очевидная отправная точка —
осознание того, что значительная степень неэффективности прави-
тельственных действий, а также беспомощность, сопутствующая им,
проистекают оттого, что соответствующие акции осуществляются
отдельными суверенными государствами, действующими в одиночку
и стремящимися максимально использовать свою постоянно сокра-
щающуюся власть. В то же время совместные, скоординированные
усилия могут повысить (иногда весьма заметно) эффективность ра-
нее недейственной политики. Осознание того, что в мире, где сте-
пень взаимозависимости постоянно увеличивается, национальные
структуры все меньше и меньше способны решать проблемы, кото-
рые по сути своей носят международный характер, и что необходимо
элементарно повысить политическую активность, является движу-
щей силой ряда экспериментов, проводимых в различных частях ми-
ра и направленных на создание наднациональных структур для под-
держания интеграционных процессов и придания им необходимой
направленности . Главным среди подобного рода экспериментов
можно назвать экономическое, политическое и институциональное
развитие Европейского союза9.
Глобальные структуры
Альберт Эйнштейн и другие ученые уделяли большое внимание
вопросу межгосударственных политических отношений после появ-
ления атомного оружия. Они полагали, что в условиях явно неудач-
ного функционирования тогдашних международных институцио-
146
нальных структур единственно возможный путь решения пробле-
мы — создание подлинно наднациональных организаций. Вскоре
после образования в 1946 г. Организации Объединенных Наций,
обеспокоенный ее ограниченными возможностями, Эйнштейн писал:
«Развитие технологии и систем вооружения привело к своего рода
сжатию нашей планеты. Экономическая взаимосвязь сделала судьбы
наций неизмеримо более взаимозависимыми, чем это было в преды-
дущие годы... Единственная надежда на защиту заключается в со-
хранении мира наднациональным путем. Должно быть создано все-
мирное правительство, которое могло бы улаживать конфликты ме-
жду нациями политическими методами. Это правительство должно
действовать на базе четко разработанной конституции, одобренной
правительствами и нациями, и исключительно в его распоряжении
должно быть наступательное оружие. Отдельно взятого человека
или нацию можно рассматривать как приверженцев мира только
в том случае, если они готовы передать свои вооруженные силы
международным властям и отказаться от любой попытки и даже
мысли достижения своих целей за рубежом путем использования
силы»10.
Бертран Рассел придерживался аналогичных взглядов: «Намного
более предпочтительный путь сохранения мира — добровольное со-
глашение между нациями об объединении их вооруженных сил и
подчинении их международному органу власти. Возможно, сейчас
это кажется утопией и отдаленной идеей, но есть политики-праг-
матики, думающие иначе. Всемирное правительство, если оно обла-
дает необходимыми полномочиями, должно иметь законодательную
и исполнительную власть, а также мощную военную силу. Все нации
должны согласиться на сокращение своих вооруженных сил до уров-
ня, необходимого для выполнения полицейских функций внутри
страны. Ни одна нация не имеет права сохранить ядерное оружие
либо другие виды оружия массового уничтожения... В мире, где от-
дельные нации безоружны, всемирному правительству нет необхо-
димости иметь значительные по своим размерам вооруженные силы,
и их содержание не ляжет тогда тяжким бременем на плечи само-
стоятельных государств»11.
Хаос и разрушения, вызванные Второй мировой войной, привели
к тому, что А.Эйнштейн, Б.Рассел и другие мыслители выдвинули
серьезный аргумент в пользу создания всемирного правительства.
По их мнению, прошло то время, когда военные конфликты и их раз-
рушительные последствия могут быть легко предотвращены. Ранее
из-за относительно небольшой разрушительной силы оружия война,
например между Францией и Германией, не могла нарушить мир и
спокойствие, царившие, скажем, у инков в Латинской Америке или у
каких-либо африканских племен. Однако в ядерную эпоху война
стала бессмысленной, а ее последствия — ужасны. Концепция нацио-
147
нального суверенитета, который всегда понимался как право госу-
дарства на защиту своих интересов вплоть до применения силы (при
этом подразумевалось, что конфликт будет ограничен конкретной
географической зоной), уже не воспринимается как служение чьим-
либо интересам. Более того, национальный суверенитет навис зло-
вещей тенью над будущим каждого человека. Отсюда возникает по-
нимание того, что мир на планете Земля возможен лишь при условии
создания международных структур, основанных на принципах кол-
лективной безопасности.
Еще один аргумент в пользу создания международных структур
связан с развитием науки и техники. Поскольку этот процесс носит
необратимый характер и в настоящее время не находится под кон-
тролем какого-либо одного правительства или отдельной властной
структуры, усиление интернационализации и взаимозависимости
будет продолжаться и скреплять отношения между нациями и наро-
дами. Это все больше и больше будет показывать беспомощность
действующих в настоящее время международных политических ор-
ганизаций. Поскольку многие проблемы стали носить глобальный
характер — от охраны окружающей среды до нормального функцио-
нирования международной экономики, — их обострение само пока-
зывает, каким из них не уделяется должного внимания, что в конеч-
ном счете может привести к возникновению кризисной ситуации во
всем мире. Таким образом, создание наднациональных структур,
наделенных соответствующими полномочиями, можно рассматри-
вать как превентивную меру (но носящую принципиальный харак-
тер), направленную на обеспечение жизнедеятельности человечест-
ва и решение проблем, которые не в состоянии устранить отдельные
суверенные государства.
Аргументом в защиту образования указанных структур могут
служить чудовищные размеры расходов на поддержание военного
истеблишмента, что ассоциируется с понятием истинно суверенного
государства. Так, по данным ООН, военные расходы развивающихся
государств в середине 80-х годов составляли примерно 200 млрд,
долл. США в год, что превышало их совокупные затраты на здраво-
охранение и образование12. Эта впечатляющая статистика напоми-
нает о напряженной дискуссии, имевшей место в начале 90-х годов
по поводу размеров средств, которые высвобождались бы в случае
сокращения расходов на оборону (так называемая «прибыль мира»),
и сфер их приложения. Недавно эксперты Международного валют-
ного фонда подсчитали, что увеличение эффективности использова-
ния мировых государственных расходов на оборону на 1% (а подав-
ляющая часть военных затрат подпадает под категорию «непроизво-
дительных») высвобождает примерно 100 млрд, долл., которые могут
быть направлены на социальные нужды, сокращение дефицита пред-
метов первой необходимости13.
148
Хотя многие признают справедливость аргументов, выдвигаемых
в пользу образования международных органов, ряд ученых полага-
ют, что в политическом плане будет крайне трудно достичь требуе-
мого консенсуса на глобальном уровне для создания широко раз-
ветвленной институциональной структуры, которая, в свою очередь,
должна стать основой для учреждения всемирного правительства.
Кроме того, они считают, что даже если подобное образование и
станет возможным на политическом уровне, то оно едва ли будет
желанным, поскольку может привести к возникновению государст-
ва-монстра, способного контролировать все стороны жизни индиви-
дуума вплоть до лишения его элементарных свобод.
Частично недоверие к глобальным структурам проистекает от на-
следственных черт человеческой натуры. Многие полагают, что че-
ловек по своей природе крайне эгоистичен и агрессивен и войны яв-
ляются соответствующим отражением его внутреннего содержания.
Если исходить из этой точки зрения, то вымирание человечества как
вида практически неизбежно. Поскольку разрушительная сила ору-
жия с учетом современных технологических достижений становится
все больше и его эффективность увеличивается, наступит то время,
когда человечество уничтожит само себя. Однако такого рода взгля-
ды находятся в остром противоречии с постулатами многих религий,
которые гласят, что «человек — величайшая драгоценность, стои-
мость которой беспредельна» и что после соответствующей образо-
вательной подготовки эта драгоценность может увидеть свет и при-
нести немалую пользу человечеству в целом. И не следует считать
наивной точку зрения религий о несостоятельности недостойного
поведения людей в отношении друг к другу. К сожалению, в течение
XX столетия человечество довело способность враждовать до небы-
валой величины и, возможно, ушедший век будут вспоминать как
такой этап в процессе эволюции человека, когда подобного рода
способность чуть не довела человечество до краха14. В этом содер-
жится признание того, что «разрушение, война и эксплуатация явля-
лись проявлением незрелости в длительном историческом процессе и
что сейчас человеческая раса однозначно испытывает чувство трево-
ги, что свидетельствует о наступлении этапа зрелости»15.
Другие видят иные препятствия на пути создания международных
структур. Так, они рассматривают многообразие человеческого рода
как непреодолимый барьер на пути углубления международного со-
трудничества и реализации инициатив, которые могли бы способст-
вовать образованию всеобщего института власти. По их мнению, для
того чтобы сконструировать государственную машину, способную
управлять на глобальном уровне, индивиду необходимо обладать
целым набором качеств, приемлемых для всех и признаваемых всеми,
а это в настоящее время невозможно. Но такой подход не принимает
во внимание быстрого развития средств связи, произошедшего в
149
XX в., что является трудно оспариваемым свидетельством глоба-
лизации. Революция в сфере коммуникаций явно сократила рас-
стояния на нашей планете и привела к большему сближению на-
ций. Более того, она заставила подвергнуть сомнению устоявшие-
ся взгляды на человеческую натуру и на якобы неспособность че-
ловечества преодолеть первобытную ограниченность, равно как
внесла немалый вклад в рост самоощущения людей как граждан пла-
неты.
Помимо быстрого развития средств связи существуют и другие
всеми признаваемые факторы, способные помочь преодолению раз-
личного рода барьеров между нациями. Действительно, многие рас-
сматривают Декларацию прав человека как своего рода широкомас-
штабный консенсус части международного сообщества по фунда-
ментальным общечеловеческим ценностям. В различных статьях
Декларации такой концептуально важный параметр, как воля людей,
рассматривается в качестве основы функционирования националь-
ных правительств и соответственно периодического выяснения леги-
тимности правительств посредством выборов (ст. 21). Должны быть
обеспечены законодательные гарантии безопасности граждан и рав-
ной защиты для всех (ст. 7); полноценный доступ к информации,
свобода образования ассоциаций и волеизъявления (ст. 19); право
собственности (ст. 17); право на такой уровень жизни, который дос-
таточен для поддержания здоровья и благополучия индивида и его
семьи на необходимой отметке (ст. 25 )16.
В любом случае существование международных институтов или
всемирного правительства вовсе не означает стандартизации ценно-
стей. Главное, чтобы был обозначен определенный круг человече-
ских ценностей, признаваемых всеми нациями и являющихся субъ-
ектом действия международных отношений, например экологиче-
ская безопасность. А уже сверх того вполне могут существовать са-
мые различные конкретные институциональные структуры, напри-
мер различные религии и учения, традиции и обычаи.
Создание наднациональных структур предполагает потерю суве-
ренитета в определенных сферах. Но, с другой стороны, готовность
передать часть полномочий международным институтам (как это
было в случае с Европейским союзом) уже сама по себе является це-
ленаправленным действием в сфере национальной суверенности. Так
произошло в 1994 г., когда граждане Австрии, Финляндии и Швеции
приняли участие в национальных референдумах в своих странах и
одобрили решения правительств о вступлении в Европейский союз.
Власти этих стран осознавали, что общие интересы и преимущества
от более тесного сотрудничества перевешивают потери от утраты
части суверенности.
Ныне функционирующая система суверенных государств време-
нами создает лишь иллюзию свободы. Так, страны могут применять
150
силу для защиты своих «жизненных» интересов, что, например, и
делали Иран и Ирак на протяжении 80-х годов, неся человеческие
потери, разрушая экономические, социальные и политические осно-
вы существования своих обществ. Политики могли беспрепятствен-
но решать, какую часть государственного бюджета необходимо вы-
делить на нужды обороны и охрану государственных границ. Но не
нужно быть особо прозорливым, чтобы понять, что такого рода сво-
бода является серьезным препятствием на пути аккумулирования
ресурсов для повышения жизненного уровня населения. Может
быть, лучше не иметь свободы обладания орудиями ведения военных
действий, поскольку международные политические организации
достигли такого уровня развития, который позволяет устранить не-
обходимость значительных затрат на безопасность. Тем самым вы-
свобождаются средства для борьбы с голодом и нищетой либо для
вложения их в будущее своих детей.
Б.Рассел еще в начале 60-х годов писал: «Война была неотъемле-
мой частью человеческого бытия, поэтому наш разум не способен
осознать, что существующая ныне, по сути, анархическая нацио-
нальная свобода является лишь свободой для трупов. Если будут
созданы структуры, способные предотвратить войну, подлин-
ной свободы в нашем мире станет неизмеримо больше, как это
имеет место сейчас в обладании свободой, не дающей право на
убийство»17.
Отказываясь от некоторых национальных свобод, не нужно при
этом попадать в плен идей о едином всемирном правительстве в
супергосударстве типа оруэлловского, где контролируется и направ-
ляется каждый шаг, где уничтожается сама мысль о многоообразии
человеческих рас, которое веками было источником жизни и созида-
ния. Правильнее было бы внимательно исследовать принцип единст-
ва в разноообразии, который не должен игнорировать отличие этно-
сов по языку, образу мышления, привычкам и традициям.
Еще один контраргумент противников всемирного правительства
заключается в убеждении, что в случае реализации подобной идеи
появится огромная по своим размерам и недееспособности бюрокра-
тия18. Вместе с тем вполне вероятно, что создание международных
институтов позволит национальным правительствам избавиться
(либо значительно сократить масштабы) от многих лежащих на них
бременем функций (например, оборона), которые в настоящее
время являются неотъемлемой частью жизнедеятельности суверен-
ного государства. Это создало бы как минимум немалые потенци-
альные возможности для эффективной деятельности социального
организма.
Таким образом, образование международных структур не столь-
ко способствовало бы сокращению малоэффективно работающей
бюрократической системы, сколько содействовало бы рационализа-
151
ции деятельности национальных правительств, постепенно устранило
бы барьеры, стоящие на пути сплочения человечества и порождающие
страх, подозрительность, нездоровую конкуренцию между государст-
вами. В любом случае негативные явления, которые ассоциируются с
противодействием бюрократии (будь то местный, национальный
или международный уровень), могут быть ликвидированы путем
улучшения деятельности административной системы и управления
(при четком определении целей и конкретной ответственности), но
не устранением бюрократического аппарата как такового.
Граждане той или иной страны временами могут испытывать
ощущение, что правительство не понимает их нужд, не в состоянии
рационально распоряжаться имеющимися средствами и эффективно
работать. Но мало кто станет утверждать, что решением такого рода
проблем был бы роспуск правительства, поскольку, дескать, выпол-
няемые им функции могут быть ликвидированы либо его действия
вообще проигнорированы. Выдвигаются аргументы и против созда-
ния международного органа по охране окружающей среды; при этом
мотивацией является опасность забюрократизированности. Подоб-
ные высказывания едва ли можно считать серьезными, поскольку это
означает, что альтернатива лучше. Иначе говоря, пусть возникнет
глобальный экологический кризис, который в действительности
наступит в результате отсутствия международного форума, где
можно было бы обсудить эту проблему и наметить необходимые дей-
ствия.
Те же, кто полагает, что образование всемирного правительства
неизбежно приведет к суперцентрализации власти, к чрезмерному
урезанию локальных и национальных свобод и даже к возникнове-
нию некой мировой диктатуры, должны обратиться к истории.
Когда в Соединенных Штатах Америки отдельные территории отка-'
зались от суверенитета в пользу федеральных властей, ничего по-
добного не случилось; тем более аналогичные вещи не произошли в
Европе. В демократических обществах, живущих в соответствии с
существующим законодательством, вполне возможно легально огра-
ничить активность правительств, как это имело место в случае с
Европейским союзом, путем использования так называемого прин-
ципа дополнительности. Это означает, что определенная сфера, на-
пример начальное образование, будет эффективнее работать под
контролем низших чиновников (в данном случае местных органов
власти). Применение указанного принципа предполагает, что во-
просы охраны окружающей среды, управления экономикой, оборо-
на, безопасность (поскольку они затрагивают интересы любой стра-
ны) должны находиться в ведении наднациональных структур. В
этом же направлении действует и такой фактор, как высокая степень
интеграции государств.
152
На пути к созданию глобального сообщества:
роль экономики
Преобладает точка зрения, что аргументы и инициативы, выдви-
нутые А.Эйнштейном и Б.Расселом в послевоенный период в пользу
создания наднациональных институтов, едва ли найдут в ближайшем
будущем отражение в согласованных международных действиях.
Скептики могут сказать как об очевидном факте, что основная часть
инициатив, выдвинутых в XX в. в сфере международных отношений,
была ответом на разрушения и страдания, причиненные двумя миро-
выми войнами, но не стремлением к тому, чтобы их предвидеть или
предотвратить. Наиболее продвинутым в этом отношении стал
Европейский союз, объединивший государства, в наибольшей степе-
ни пострадавшие от мировых катаклизмов. Это означает, что под-
линно глобальные институты не появятся, если только не возникнет
глубокий кризис, не имеющий себе равных по размаху, многосто-
ронности, постоянно вызывающий сознательное противодействие
идее взаимозависимости и единства и подчеркивающий опасность
сохранения международной институциональной структуры, не спо-
собной более реагировать на нужды значительной части населения
Земли. Большее воздействие негативных факторов, чем зрелость и
коллективная воля, — вот что может разрушить новый этап полити-
ческой жизни человечества.
Но, несмотря на многообразие вариантов установления всеобще-
го порядка под влиянием ли общих страданий или же в ходе посте-
пенной эволюции новых форм международного сотрудничества,
окончательный итог один — торжество человеческих усилий и уст-
ремлений. Прав был Эйнштейн, когда писал: «Судьба цивилизован-
ного человечества зависит более чем когда-либо от нравственных
сил, способных к генерации»19. Долгожданное «царствие Господне
на земле», лежащее в основе видения будущего у многих религий, не
может быть создано мгновенным действом Творца, уставшего от че-
ловеческих слабостей, неудач и духовных недостатков. Если это цар-
ствие реально будет основой будущего и (что пока еще трудно себе
представить) скрытых возможностей человечества, если такое бу-
дущее будет самоподдерживаемым и достижимым, оно должна от-
ражать соответствующую степень понимания, а также принятие
большинством наций духовных и нравственных потребностей для
мирной и целенаправленной жизни в новом столетии. Это означает
необходимость осознания того факта, что человечество существует,
чтобы «продвигать вперед цивилизацию, что проявление животных
инстинктов недостойно человека, что достоинства, свойственные
подлинному человеку, есть надежность, терпеливость, милосердие,
сострадание, любовь и доброта ко всем людям, что потенции челове-
153
ка являются неотъемлемой частью его сути, что важно полностью
осознать его судьбу на земле, а также изначально данное ему приро-
дой превосходство его сущности — все это должно найти свое место
в обещанном Дне Господнем»20.
Большая часть дискуссий по поводу наиболее подходящего инсти-
туционального устройства будущего мира проистекает из-за непри-
ятия однозначного предположения, что мировая экономика должна
развиваться для удовлетворения материальных потребностей и воз-
растающих желаний различных членов общества и что роль эконо-
мики видится лишь под этим углом зрения. Действительно, тенден-
ция к расширению масштабов глобальной экономики столь сильна,
что, с точки зрения политических лидеров, их экономических совет-
ников, а также лиц, чьи материальные интересы они призваны за-
щищать, никакая экономическая политика, не способная обеспечить
устойчивый экономический рост, не может считаться успешной.
Вопрос о том, что понимается под экономическим успехом и как
его измерить, является основным в ходе дискуссий о роли экономики
в глобальном сообществе. В течение почти всего послевоенного пе-
риода его экономическая политика была направлена на рост валово-
го национального продукта (ВНП), и эффективность подобной по-
литики определялась по степени увеличения размеров этого агреги-
рованного параметра на базе стоимостных показателей производст-
ва товаров и услуг. Данные о ВНП используются плановыми органа-
ми для оценки различных подходов к самому развитию, а их полити-
ка формируется путем внимательного мониторинга этого параметра
за длительный период. Успешное экономическое развитие, как счи-
тают экономисты-профессионалы, обязательно означает соответст-
вующий рост ВНП в расчете на душу населения. Однако коррект-
ность такого подхода в возрастающей степени упирается в пробле-
мы, связанные с состоянием окружающей среды в результате разви-
тия экономики и, что еще важнее, с недавно появившимися взгляда-
ми на реальные взаимоотношения между экономическим ростом и
благополучием общества. Существуют по крайней мере два аспекта
этой проблемы. Первый связан с серьезными недостатками, прису-
щими самому этому индикатору, а также с тем, что невнимание к
такого рода фактам в ходе дискуссий по поводу направлений разви-
тия в течение последних нескольких десятилетий сказалось на благо-
состоянии людей. Второй аспект, носящий более общий характер,
связан с ролью экономики в развитии и росте благополучия.
Расчеты и оценки
Любая система национальных счетов и исчисления доходов, кото-
рая трактует активное использование природных ресурсов как благо
и, следовательно, как позитивный вклад в ВНП, однозначно неверна.
154
Страны, проводящие политику, в результате которой происходит
быстрое истощение невосполнимых природных ресурсов, действи-
тельно могут достичь высоких темпов экономического роста за ко-
роткий отрезок времени; более того, временами их модель развития
используется другими странами как образец для подражания. Одна-
ко подобная политика означает, что будущие поколения не смогут
воспользоваться ресурсами Земли в полном масштабе и, таким обра-
зом, будут иметь основания расценивать свой уровень жизни как
ухудшившийся. Следуя такому подходу, загрязнение окружающей
среды и общее ухудшение обстановки в стране, являющиеся в какой-
то мере результатом подобной хищнической политики, тоже можно
расценивать как «благо», поскольку это сопровождается высокими
темпами роста промышленного производства в определенный пери-
од. Экономическую активность вместе с медицинскими счетами, ко-
личество которых неизменно растет в результате зависимости здра-
воохранения от состояния окружающей среды, видимо, тоже можно
было бы рассматривать как положительный вклад в ВНП. Действи-
тельно, недостатки при расчетах экономического роста (а следова-
тельно, при рассмотрении общественностью обоснованности прове-
дения соответствующей политики) привели к появлению ложного
представления, что сохранение природных ресурсов во многих раз-
вивающихся странах рассматривается преимущественно как препят-
ствие на пути экономического роста, но не как средство для его под
держания21. Однако наше внимание нацелено отнюдь не на критику
системы национальных счетов. Скорее необходимо отметить, что,
несмотря на упомянутые недостатки, которые хорошо известны и
даже признаются политиками, они не находят полноценного отра-
жения в дебатах относительно того, что следует подразумевать под
успешным экономическим развитием. Практически ничего не было
сделано для того, чтобы переместить фокус дискуссий на альтерна-
22
тивные варианты определения экономического успеха .
То, что ВНП может быстро расти одновременно с увеличением
неравенства при распределении доходов, как это происходило во
многих странах (включая промышленно развитые) в течение по-
следней четверти XX столетия, отмечает в своем исследовании Алек-
сандр Неклесса. Этот процесс происходил в традиционно эгалитар-
ных обществах, например в государствах Центральной и Восточной
Европы, где в последние годы наблюдалось заметное увеличение та-
кого неравенства. Высокие темпы роста ВНП могут соседствовать с
ограниченным кругозором и отсутствием внимания к правам чело-
века и гражданским свободам, как это наглядно продемонстрировал
в течение последних 20 лет опыт ряда «высокодинамичных стран» (с
точки зрения роста их ВНП).
155
Широкие перспективы
Отмеченные наблюдения обусловливают необходимость подроб-
нее остановиться на понятии «процветание» и глубже исследовать
отношения между возрастающей рыночной активностью и благосос-
тоянием людей, занятых экономической деятельностью. Отправной
точкой для этого может служить проведение четкой границы между
такими понятиями, как «рост» и «развитие». Первое носит в значи-
тельной степени количественный характер и свидетельствует о ко-
личественных параметрах экономической системы, в то время как
второе предоставляет информацию о ее качественных изменениях, в
том числе о взаимоотношениях с окружающей средой и другими
сферами жизни сообщества. Иными словами, экономическая наука
должна в меньшей степени заниматься вопросом о том, как повысить
размеры производства той или иной продукции, и в большей мере
уделять внимание долгосрочным задачам роста благосостояния об-
щества, интересы которого она должна в конечном счете обслужи-
вать. Президент Чехии Вацлав Гавел недавно высказал аналогичные
идеи в довольно резкой форме, говоря о культуре, обладающей без-
граничными возможностями к расширению и наполнению, и о
«слепом поклонении постоянному экономическому росту и потреб-
лению (несмотря на их негативное воздействие на окружающую
среду), о подчинении диктату вещизма и потребительства, о про-
движении посредством телевидения и рекламы единообразия и при-
митивизма вместо уважительного отношения к человеческой уни-
кальности»23. Материальные блага, считает он, нельзя рассматривать
как вещь в себе: их значение заключается не только в обеспечении
основных человеческих потребностей, но и в предоставлении воз-
можностей для расширения человеческих способностей. «Поэтому
наиболее важная роль, которую экономика должна играть в процес-
се развития, заключается в обеспечении людей и институциональных
структур ресурсами, используя которые они могут достичь истинной
цели развития — расширения неограниченных возможностей чело-
24
веческого сознания» .
Позиция большинства ведущих религий мира, равно как и взгляды
специалистов, изложенные в литературе, сводится к тому, что цель
жизни применительно к материально-вещественной сфере тесней-
шим образом связана, как и утверждал Б.Рассел, «с развитием наше-
го менталитета» и что успехи человечества в достижении новых вы-
сот зависят от его способности преодолеть исключительно матери-
альное начало и стремиться к духовному. Это означает, что люди
должны изменить свое вйдение развития, базировавшееся на том,
что во главу угла ставился именно подобный принцип. К сожалению,
именно эта идея положена в основу развития современной экономи-
ки, когда человек рассматривается как существо рациональное, пре-
156
следующее свои интересы, связанные только с материальным благо-
получием. Действительно, идеи, определяющие нынешние направле-
ния мышления, наполнены материальными факторами и не меняют-
ся. Это говорит о том, что цель развития определена как всемерное
содействие распространению в обществе тех способов достижения
материального благополучия, которые уже положительно зареко-
мендовали себя в различных регионах мира.
Все большее число экономистов приходят к выводу, что забота об
интересах общества должна быть центральной при рассмотрении
вопроса о том, что такое экономическое развитие, и что функциони-
рование общества как организма невозможно понять, если «едини-
цей анализа» является индивид25. Некоторые идут еще дальше и счи-
тают, что стратегии развития, игнорирующие интересы общества,
обречены. Среди факторов, действующих в этом направлении, сле-
дует выделить степень участия членов сообщества в принятии реше-
ний по жизненным вопросам, а также ответственность общества за
благополучие его членов, уважительное отношение к любому чело-
веку и осознание разнообразия, существующего в обществе. Оно
само, по наитию, выработает новые экономические модели, выте-
кающие из взаимоотношений людей друг с другом, а также из при
знания того, что центральную роль в социальном благополучии иг-
рают семья и общество.
Суть подобного подхода заключается в том, что экономика не
может не учитывать в максимальной степени ту реальность, что лю-
ди обладают ярко выраженным духовным началом. А это, в свою
очередь, говорит о том, что решение многих экономических проблем
лежит в духовной сфере. Для подавляющей части населения планеты
идея о духовности человека (то, что стержнем человеческого суще-
ства является духовность) — аксиома, не требующая доказательств.
Подобное восприятие реальности характерно для ранних хроник
человечества, его культивировали в течение нескольких тысячелетий
все ведущие религии. Проверенные временем достижения общества,
отраженные в законодательстве, изящных искусствах, а также в че-
ловеческих отношениях, — это содержание и суть самой истории. Ее
влияние на жизнь большинства людей на нашей планете и пробуж-
даемые ею сильные устремления (как свидетельствуют драматиче-
ские события в нашем мире) неугасимы и чрезвычайно могущест-
венны.
Ключевым вопросом в связи с этим является следующий: почему
тема духовности человечества не становилась центральной в ходе
обсуждения проблем развития? Почему большая часть приоритетов
международного развития связана с материалистическими взгляда-
ми, которые разделяла лишь небольшая часть населения Земли, и ка-
кова была роль ведущих религий в возникновении и развитии имен-
но такой ситуации? Один из возможных ответов на эти вопросы за-
157
ключается в том, что, поскольку духовные и нравственные проблемы
исторически связаны с соперничающими теологическими доктрина-
ми (которые не признают объективных доказательств), эти вопросы
лежат за рамками существующих проблем развития международного
сообщества. Чтобы придать им некую значимость, необходимо от-
крыть дверь перед теми догмами, которые породили социальные
конфликты и стояли на пути прогресса человечества. Несомненно,
есть доля истины в этом аргументе. Представители различных теоло-
гических течений несут серьезную ответственность не только за
дурную славу, которую их вера получила среди многих прогрессив-
ных мыслителей, но и за торможение и искажение, привнесенные в
продолжающиеся дебаты по поводу взаимозависимости духовности
и развития. Однако явным самообманом был бы вывод о том, что
ответ лежит в стремлении отбить охоту к исследованию духовной
реальности и игнорированию глубочайших корней движущей силы
человечества. Единственным результатом, который был достигнут в
новейшей истории указанным выше подходом, стала «передача фор-
мирования будущего человечества в руки новых ортодоксов; это как
раз доказывает, что правда аморальна, а факты не зависят от их цен-
ности»26. Отсюда следует вывод, что «настоящая духовная катаст-
рофа», о которой пишет Александр Неклесса, является доминантой
нашей нынешней цивилизации.
В целом такой новый подход к экономическому развитию (впи-
тавший от современной экономики понятия частной собственности,
верховенства закона, основанной на законах рынка системы ценооб-
разования, обеспечивающей децентрализацию связей и стимулов в
процессе аккумулирования ресурсов) предполагает ряд иных прин-
ципов для закрепления экономической системы, где были бы лучше
поняты суть человеческой природы и роль сообщества. Поскольку
наиболее важные стороны жизни связаны с развитием духовности,
материальный прогресс и экономическое процветание (так высоко
ценимые в настоящее время) необходимо рассматривать как средст-
ва для достижения высших целей.
Все наши действия, включая и те, которые лежат в основе поведе-
ния индивида в рыночных условиях, должны рассматриваться в мо-
ральном и этическом контекстах. Для того чтобы эффективно рабо-
тать, эти принципы не должны лишь использоваться, но должны
быть органично встроены в создаваемую экономическую и социаль-
ную систему. Например, частная, ориентированная на получение
прибыли компания должна быть организована таким образом, чтобы
рабочие получали часть прибыли. В результате рабочие будут не
бастовать, а искать способ решения возникающих проблем путем
переговоров и через арбитраж. Рабочие и владельцы компании
должны осознать общность интересов и понять, что фирма будет
процветать лишь в обстановке единства мнений и сотрудничества.
158
Логическое продолжение этой идеи заключается в том, что со вре-
менем различия между владельцами и рабочими будут менее ощути-
мыми, поскольку рабочие станут совладельцами предприятия. Если
говорить в более общем плане, сотрудничество становится цен-
тральной темой, своего рода сердцем концепции эффективно дейст-
вующей экономической системы, т.е. системы, где законы и регули-
рующие структуры способствуют развитию духовности и возникно-
вению духовно ориентированной мировой цивилизации.
«С окончанием XX в. более нет возможности поддерживать веру в
то, что подход к экономическому и социальному развитию, где пре-
валирует материально-вещественное начало, в состоянии удовлетво
рить человеческие потребности. Привычные методы анализа свиде-
тельствуют, что индустриализация и модернизация предполагают
оптимистичные прогнозы об изменениях, которые, однако, затем
трансформируются в увеличивающийся разрыв между уровнями
жизни небольшого и сокращающегося меньшинства и бедноты, со-
ставляющей громадное большинство на нашей планете. Этот бес-
прецедентный экономический кризис в совокупности с социальным
распадом отражает глубокую концептуальную ошибку в анализе
человеческой природы. В условиях происходящих в мире событий
реакция людей на развивающийся кризис не только неадекватна, но
и порой просто ставит в тупик. Если развитие общества не найдет
иную цель, нежели примитивное улучшение материальных условий,
оно не сможет достичь даже этого.
До тех пор пока религия задавлена сектантскими доктринами, ее
потенции в переосмыслении и переориентации развития будут
крайне ограничены. Подобные доктрины не в состоянии провести
разграничение между удовлетворенностью и элементарной бездея-
тельностью; более того, один из постулатов таких доктрин заключа-
ется в том, что нищета является неотъемлемой чертой человеческого
существования и ликвидировать ее можно лишь в отдаленном буду-
щем. Для активного участия в борьбе за благополучие человечества
религия должна найти в источнике, где она зародилась, новые ду-
ховные концепции и принципы, способные установить единство и
справедливость в этом мире»27.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые статья опубликована в журнале «Знамя» (М., 1998, №4). Текст перерабо-
тан для данного издания.
1 Brzezinsky Z. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. N. Y.,
1993.
2 Философ Бертран Рассел, много писавший о взаимозависимости, отмечал, что «в
новом мире доброжелательность по отношению к тем, чья религия требует защиты, бу-
159
дет не просто моральной обязанностью, но не допускающим исключения условием для
выживания. Человеческое тело не может долго жить, если его руки находятся в конфлик-
те с ногами, а желудок воюет с печенью. В целом человеческое общество приобретает
черты единого человеческого организма, и если мы будем существовать и дальше, то
должны обрести чувства, обращенные к повышению благополучия всех, при этом стрем-
ление к индивидуальному благополучию должно быть направлено на весь организм, а не
на ту или иную отдельную его часть» (см.: Russel В. Has Man a Future? L., 1961).
3 Cooper Richard N. International Cooperation: Is it Desirable? Is it Likely? Harvard
University, 1988.
4 К примеру, это «вылилось» в больший импорт японской электроники и автомоби-
лей.
5 Cooper Richard N. International Cooperation: Is it Desirable? Is it Likely?
6 В своей работе «Международное сотрудничество» Р.Купер отмечает, что «Соеди-
ненные Штаты время от времени реагировали на такого рода снижение эффективности
деятельности правительств принятием мер по усилению своего влияния в остальной
части мира, что вело к увеличению разногласий на международном уровне. Я считаю, что
так называемая экстерриториальность является естественной, хотя и нежелательной
реакцией на снижение способности контролировать наш собственный окружающий
мир». (Cooper Richard N. International Cooperation: Is it Desirable? Is it Likely?).
7 Clark G., Sohn L.B. World Peace Through World Law. Cambridge, 1960.
8 В весьма интересной статье «Суверенитет против страданий» бывший сотрудник
ООН по особым вопросам внешней политики Б.Урквахарт отмечал, что многие процес-
сы, происходящие в современном мире, подвергают сомнению принципы национальной
суверенности. Технология развития средств связи, загрязнение окружающей среды,
радиоактивные отходы, неоправданный рост денег в обращении, усиление влияния рели-
гиозных идей и секуляристских тенденций, СПИД, наркомания, терроризм — все это
лишь малая толика того, чему в рамках национальных границ уделяется мало внимания
(New York Times. 17.04.1991).
9 Для дальнейшей дискуссии по этому вопросу см. статью автора: “Implications of
European Integration” (World Order, 27.02. Winter 1995/96, p. 35—48).
10 Einstein A. Out of My Later Years. N.Y., 1956, p. 138.
11 Russel B. Has Man a Future? L., p. 121.
12 UNIDO. Human Development Report (1978—2002).
13 Chu K. et al. Unproductive Public Expenditures: A Pragmatic Approach to Policy
Analysis. Wash., 1995, p. 8.
14 Cm.: Brzezinski Z. Out of Control (особенно главу под названием “The Century of
Megadeath”).
15 The Promise of World Peace: to the Peoples of the World. The Universal House of
Justice. Haifa, 1985, p. 16.
16 Наверное, можно выразить озабоченность по поводу того, что в течение несколь-
ких последних десятилетий обострилась проблема охраны окружающей среды, которая
привела, помимо всего прочего, к осознанию того, что важная составная часть общей
стабильности — экологическая стабильность. Родители хотят, например, быть уверен-
ными в том, что вода, которую пьют их дети, не нанесет в дальнейшем ущерба их умст-
венной деятельности.
17 Russel В. Has Man a Future? р. 127.
18 См. Tyson J. World Peace and World Government: From Vision to Reality. Oxh, 1986.
19 Einstein A. The World As I See It. N. Y., 1990, p. 44.
20 The Promise of World Peace..., p. 37.
21 Другие, с позволения сказать, факторы роста ВНП — это увеличение затрат граж-
дан на оснащение охранной сигнализацией своих жилищ, что необходимо в условиях
разгула преступности, переедание (результатом чего стало процветание пищевых отрас-
лей за счет выпуска диетических продуктов) и т.п. Наряду с этим существует масса об-
ластей, которые следовало бы считать способствующими повышению благосостояния, но
которые на самом деле рассматриваются как негативные при расчетах ВНП. Например,
когда мать остается на какое-то время дома, чтобы уделить больше внимания своему
ребенку, вместо того чтобы включиться в экономически активную жизнь; когда родите-
160
ли выключают телевизор, чтобы поговорить с детьми; когда страны в свете изменения
взглядов на международные политические отношения принимают решение о закрытии
предприятий по выпуску вооружений.
22 Нельзя сказать, что попытки создания альтернативной системы подсчетов ВНП не
предпринимались- Прекрасный пример тому — разработка в рамках Программы разви-
тия ООН индекса развития человека, базирующегося на данных о продолжительности
жизни, грамотности взрослого населения и доходе на душу населения и способного охва-
тить широкий круг социально-экономических вопросов. Естественно, важен уже сам
факт того, что подобные попытки предпринимались, однако практического воплощения
они не нашли, поскольку разработчики предпочитали оперировать традиционными спо-
собами исчисления ВНП.
23 Have V. The Charms of NATO. — New York Review of Books. Vol. XLV, № 1, 1998,
p. 24.
24 Подробнее см.: The Prosperity of Humankind. L.—Haifa, 1995. (Это издание было
подготовлено Международной религиозной общиной бахаи к саммиту ООН по социаль-
ным вопросам в Копенгагене в 1995 г.)
25 См., например: Daly Н., Cobb J. В. For the Common Good. Boston, 1989.
26 См.: The Prosperity of Humankind.
27 Там же.
6 - 6932
И.А.Желенина
ГЛОБАЛЬНАЯ ПОГРАНИЧНАЯ СИТУАЦИЯ
В своем исследовании «Конец цивилизации, или Конфликт исто-
рии»1 А.И.Неклесса предложил собственную периодизацию истории
(Протоистория, Древний мир, Античность, Средневековье, эпоха
Нового времени и, наконец, наступивший вместе с третьим тысяче-
летием постсовременный Новый мир). Параллельно в истории со-
присутствует и особое, «ночное» состояние — последовательное раз-
рушение системы (Мир распада), т.е. своеобразный код «антиисто-
рии». Смены эпох сопровождаются хаотизацией социума, периода-
ми смуты, нередко весьма длительными. И сейчас наступил именно
такой период. Заканчивается эпоха Нового времени, архитектоника
которого основывалась на определенности национальных культур и
устойчивости ценностно-рациональных форм мироустройства.
Нынешняя эпоха переживает системный кризис. Обрисовав его
впечатляюще ярко, А.И.Неклесса представил нам мировое сообще-
ство подошедшим к исторической черте, которая знаменует нахож-
дение человечества в ситуации пограничной. Мы считаем возмож-
ным, вслед за Ю.А.Замошкиным, применить к современной общест-
венной ситуации введенное экзистенциалистами (К.Ясперс и др.)
понятие, которое до сих пор употреблялось чаще всего для обозна-
чения ситуаций, возникающих в жизни индивида. В своей работе
Ю.А.Замошкин делает ряд выводов, из которых мы выделили бы сле-
дующие.
1. Пограничность современной исторической ситуации проявля-
ется в ее переломное™ и антиномичности, в том, что она делает ре-
альной и актуальной возможность как дальнейшего развития чело-
вечества, так и его гибели.
2. Пограничная ситуация существенно раздвигает, а может быть,
и изменяет исходные рамки и условия постановки и решения многих
традиционных философских и мировоззренческих проблем (единст-
ва человечества, его целостности, субъективности и объективности в
человеческой истории, критериев нравственной оценки человечест-
вом возможных последствий своих действий, ответственности, со-
вести, долга).
3. Пограничность исторической ситуации может способствовать
обновлению аналитических способностей человеческого мышле-
ния, творческому осмыслению противоречий своего бытия, разви-
тию критической саморефлексии и нравственного самосознания.
И наряду с этим возможны самые разнообразные болезненные со-
© И.А.Желенина, 2002
162
стояния психики, стрессы, неврозы и соответствующие им формы
поведения.
4. В пограничной ситуации возможны стимулирование развития
духа и воли людей, мобилизация энергии их самосовершенствования
и практического улучшения всех условий своего бытия. Но эта же
ситуация «может быть катализатором чувства неуверенности, смя-
тения, паралича воли, аморализма и цинизма, оппортунизма, эска-
пизма и склонности к разного рода наркотикам»2.
Гигантски расширяя степень свободы, пограничность может спо-
собствовать развитию чувства ответственности за свои действия, но
она же может создать психологическую основу для «бегства от сво-
боды» и для усиления реальной опасности волюнтаризма и полити-
ческого авантюризма3.
Пограничность как черта современной исторической ситуации,
пишет Ю.А.Замошкин, «вряд ли исчезнет с ликвидацией ядерного
оружия. Но ядерное разоружение, если оно будет достигнуто, пока-
жет, что человечество способно научиться преодолевать угрозы, соз-
даваемые будущим развитием любых иных вооружений и техноло-
гий в целом. Для этого ему необходима глубокая перестройка мыш-
ления, чувств, идеологических стереотипов, привычных форм дея-
тельности в сфере политики. И продвижение по пути ядерного разо-
- 4
ружения сегодня есть школа такой перестройки» .
Временные рамки пограничной ситуации уходят в будущее (от
самих людей будет зависеть, сколь отдаленное). За прошедшее с мо-
мента написания статьи время человечество, безусловно, еще более
приблизилось к водовороту Мира распада, и это делает глобалисти-
ку актуальнейшим полем теоретического исследования.
Представляется уместным обратить внимание читателя на само
понятие «ситуация». Гегель определял «ситуацию» как «состояние,
которое приобрело частный характер и стало определенным»5. Вве-
дение понятия «ситуация» является неожиданным для представле-
ния о Гегеле как философе, интересующемся лишь общим планом
истории. Тем не менее в первом томе «Эстетики» в главе «Прекрас-
ное в искусстве, или Идеал» он вводит это понятие как среднюю
ступень между всеобщим неподвижным состоянием мира и конкрет-
ным действием. Будучи средней ступенью, ситуация должна, по
мысли Гегеля, воплощать в себе характер как предыдущей, так и
крайней ступени и переводить нас от одной из них к другой. Ситуа-
ция рассматривается как специальная предпосылка самопроявления
всего того, что во всеобщем состоянии мира заключено еще в нерас-
крытом виде.
Общие соображения Гегеля относительно самой ситуации, под-
чиненной в своем движении «триаде», таковы.
Во-первых, «ситуация отсутствия ситуации» как форма всеобщ-
ности и неопределенности (а форма неопределенности является
6*
163
лишь одной формой наряду с другой — определенностью). Это такая
индивидуальная и существенная самостоятельность, которая обна-
руживает лишь зависимость от собственных сил, уверенное самодов-
ление в неподвижности.
Во-вторых, определенная в своей спокойной простоте, но суще-
ственно не дифференцированная внутри себя ситуация, не дающая
повода к какому-либо антагонизму.
В-третьих, ситуация становится коллизией, в основе которой ле-
жит раздвоение определенности, нарушение гармонического со-
стояния, которое не может существовать в качестве нарушения и
должно быть устранено.
Здесь еще нет действия, а есть только его «начатки и предпосыл-
ки». Действие, несущее в себе коллизию, оказывается непосредст-
венно связанным с противодействующей реакцией, но это движение
«больше уже не принадлежит области ситуации и ее конфликтов и
приводит к рассмотрению действия в собственном смысле слова»6.
Понятие «ситуация» давно использовалось крупнейшими фило-
софами современности (Р.Коллингвуд, К.Поппер)7. Оно является
центральным у К.Ясперса8, занимает видное место в дзэн-буддизме9.
В советское время можно было нередко встретить цитату из ле-
нинской работы, гласящую, что «конкретный анализ конкретной
ситуации» является «самой сутью, живой душой марксизма»10. Каза-
лось бы, авторитет В.И.Ленина должен был способствовать тому,
чтобы «конкретная ситуация» оказалась в центре теоретического
внимания обществоведов. Но этого не произошло. Очевидно, пото-
му (и это — пример избирательности в подходе догматиков к насле-
дию классиков), что при существовавшем социальном заказе обще-
ственным наукам конкретный анализ конкретной ситуации был не
только не нужен, но и опасен. Тогда бы потребовалась точка отсчета
«здесь» и «теперь», правдивая и полная информация, анализ сово-
купности социальных связей с непременным выявлением реальных
противоречий и поиском путей их разрешения. Но подчинившая
науку идеология призывала жить будущим, жертвовать ради него,
мыслить категориями всемирно-исторического процесса.
Но вернемся к понятию «ситуация». Первой и единственной
статьей, специально посвященной этому понятию, была статья
Л.Е.Кертмана11, а монография на данную тему вышла в 1987 г.12.
В работе различается «социальная» и «историческая» ситуация. Все
ситуации в обществе — социальные, они могут касаться состояния
как отдельных сфер человеческой жизни (политическая, духовная
и т.д.), так и социальной целостности, рассматриваемой в опреде-
ленном срезе, — экономическая, стратегическая и другие, либо со-
стояния дел в обществе в целом.
Для характеристики состояния общества как целостного орга-
низма, социальной системы уместным видится понятие «истори-
164
веская ситуация». Будучи дискретным фрагментом исторического
процесса, представляющим собой некий пространственно-времен-
ной континуум, данное понятие обозначает одновременно фазу
функционирования и этап развития социальной системы. При этом
оно выступает как противоречие между общественной структурой и
социальным процессом.
Именно в рамках конкретных исторических ситуаций это проти-
воречие так или иначе разрешается во взаимодействии социальных
сил, и оно же воспроизводится на новой основе, требуя перехода к
новому состоянию системы.
Временными рамками исторической ситуации могут быть любые
события, которые дают начало или конец данному состоянию систе-
мы. Одна историческая ситуация отличается от другой ее состояни-
ем, т.е. установлением новой по сравнению с предыдущей взаимо-
связи компонентов системы.
Можно предложить самую общую типологию исторических си-
туаций:
а) всякое новое состояние системы;
б) переход от одного ее состояния к другому, содержанием кото-
рого является установление новой взаимосвязи компонентов;
в) разновидность типа «а» — состояние системы, предшествую-
щее переходу, делающее необходимым изменение внутренних связей
при сохранении ее как таковой, или выход системы за собственные
пределы.
Очевидно, к третьему типу относятся «пограничные» ситуации.
Но не являются ли «пограничными» и ситуации второго типа, тем
более что между состоянием, предшествующим переходу, и самим
началом перехода подчас трудно установить четкую грань.
Поскольку социальные системы имеют разный масштаб (челове-
ческое общество в целом, группа стран, объединенных в сообщество,
государство), то исторические ситуации тоже могут быть разного
масштаба. Но понятие «историческая ситуация» всегда относится к
социальной системе в целом, обозначая состояние последней в рам-
ках конкретного пространственно-временного континуума.
Можно признавать или не признавать историю единым процес-
сом, и все же многие согласятся с наличием единой мировой ситуа-
ции конца XX в. До сих пор такого не было. Думается, что историче-
скую ситуацию в рамках земного шара (при наличии многих локаль-
ных ситуаций) создает именно возникновение перед человечеством
глобальных проблем. Их острота, выражающаяся в том, что «гамле-
товский вопрос» впервые стал всемирно-историческим, делает си-
туацию на Земле единой, уникальной, пограничной. Историческая
ситуация обрела мировой масштаб.
Пограничные ситуации могут быть разного масштаба — от лично-
стного до всемирного. Для иллюстрации идеи иерархичности ситуа-
165
ций можно предложить эффект «матрешки»: мир, регион или страна
представляют собой «живую» матрешку, в каждой из них — следую-
щая, тоже «живая», а значит, подчас непредсказуемо взрывоопасная
ситуация.
На фоне всемирной ситуации в отдельных странах, группах стран,
да и во всем мире постоянно возникают, сменяя друг друга, свои ис-
торические ситуации (на рубеже тысячелетий одна «пограничнее»
другой). Так перед исследователем встает проблема рассмотрения
исторического процесса как системы подвижных исторических си-
туаций: не суммы этих ситуаций, а определенного соотношения тен-
денций, характерного для них.
А.И.Неклесса вписывает российскую ситуацию в контекст миро-
вой пограничной ситуации. «Не исключено, — пишет он, — что ко-
рень российских бед, их кощеева игла — расцвет таких характерных
явлений, как, например, финансово-криминальный синтез, — тесно
связаны с универсальным кризисом цивилизации. Что, если анало-
гичные причины — присутствие страны в контексте постмодерниза-
ции — во многом повлияли на логику событий, происходящих в Рос-
сии, в том числе на протяжении последнего десятилетия (XX в.)?»13.
Но попробуем представить четвертый уровень ситуации (по нис-
ходящей) — самую маленькую «матрешку» — отдельного человека.
Можно поставить вопрос о том, в каких случаях ситуация личности
обретает статус ситуации исторической и всемирно-исторической.
В наше время это далеко не теоретический вопрос. Самая маленькая
«матрешка» может представлять собой угрозу для большой. Ситуа-
ция личности все теснее связывается с исторической, что делает во-
прос о персональной ответственности центральным для всей ситуа-
ции.
Выше приводились слова Ю.А.Замошкина о пограничной ситуа-
ции как стимуле духа и воли людей. Углубляя эту мысль,
А.И.Неклесса пишет: «Эта драматическая вселенная воль и душ лю-
дей представляет неведомую ранее свободу самореализации челове-
ка, создавая для него персональную ситуацию момента истины и
ультимативного выбора. Выбора между вероятностью антропологи-
ческой катастрофы в постсоциальном мире и попыткой восстановле-
ния своей серьезно уязвленной природы»14. Ответственность персо-
нального выбора — вот о чем здесь идет речь. Думается, что люди не
осознали ни пограничности ситуации, ни необходимости персональ-
ного выбора, да многие и не привыкли к нему.
В мировой философии есть определенная традиция — требование
персонального выбора. Еще в 1948 г. К.Ясперс писал: «Что произой-
дет с миром, решает парадоксальным образом каждый человек в за-
висимости от того, какое решение он примет о себе в континууме
своих действий»15. Он исследовал вопрос, до сих пор не разработан-
ный в нашей литературе: ситуация и субъект, выделяя ситуации
166
«бессознательные», оказывающие воздействие так, что тот, кого это
касается, не знает, как это происходит, и такие, которые «рас-
сматриваются как наличные для сознающей самое себя воли, которая
может их принять, использовать и изменить. Ситуация, ставшая
осознанной, взывает к определенному поведению. Благодаря ей не
происходит автоматически неизбежного; она указывает возмож-
ность и границы возможного: то, что в ней происходит, зависит так-
- 16
же от того, кто в ней находится, и от того, как он ее познает» .
Все мысли о персональном выборе следует поддерживать и актуа-
лизировать сегодня. Выбор, о котором пишет А.И.Неклесса, касает-
ся восстановления «серьезно уязвленной природы» человека. По его
мнению, природа человека была серьезно уязвлена дехристианиза-
цией. Здесь, таким образом, не ставится вопрос о природе человека
за пределами христианского мира — очевидно, концептуализация
этой проблемы в глобальном плане еще впереди. Во всяком случае
восстановление «уязвленной природы» каждый раз предполагает
моральный выбор. Но где точка отсчета морального выбора? Хотя во
всем, что касается «позитива», позиция автора ясна — это упование
на возрождение и обновление православия с целью осуществления
благоприятной вероятности развития событий — реализации «циви-
лизации любви», отменяющей раздор и ненависть и выводящей чело-
века за пределы исторического круга. При этом автор ссылается на
христианскую эсхатологию.
Тема слишком серьезная, чтобы говорить о ней вскользь. Одно
можно утверждать несомненно: без запрета на насилие никакого
прорыва из исторической ситуации не осуществить.
В цитируемом исследовании А.И.Неклессы поиск ответа о выходе
из ситуации устремлен к «небу», в его же докладе о технологической
конверсии — к «земле». Эти два направления поиска у одного автора
одновременно можно только приветствовать. Но остаются сомнения
относительно упований на «развитую православную социальную
доктрину». Реальное состояние православия, в котором оно нахо-
дится сейчас (в частности, большой удельный вес агрессивной ком-
поненты у ряда видных его представителей), едва ли вселяет надеж-
ду на скорое его обновление. К тому же в нашей стране живут не
только православные, не одни христиане и не только верующие. На-
сколько приверженец одной религии способен воспринять идеи дру-
гой? Насколько атеист способен им поверить?
Что касается апелляции к религии, то нам представляется акту-
альным внимательнее отнестись к гегелевским мыслям о соотноше-
нии философии и религии. Их предмет один и тот же. Но философия
выражает свои мысли на языке конкретного понятия. Сегодня она
должна осмыслить все, что идет от других форм культуры, включая
религию. А.И.Неклесса пишет: «История— синергийный процесс
самоорганизации человеческого сообщества во времени и простран-
167
стве», — и рассматривает характер грядущего Нового мира как ус-
тойчивый, но не равновесный и поэтому достаточно уязвимый,
скрывающий в себе фермент тотальной деструкции. Очевидно, есть
смысл развивать эти идеи, исследовать проблему пограничной си-
туации в контексте синергетики, основываясь на имеющихся рабо-
тах по социосинергетике.
Обрисованная ситуация настолько серьезна, что вопрос «что де-
лать» обессмысливает другой традиционно русский вопрос— «кто
виноват». На то и сдвиг эпох, конец тысячелетия, чтобы у человече-
ства хватило разума оставить в прошлом роковые споры, осмыслив и
осознав их историческую ограниченность, во имя того, что объеди-
няет его сегодня.
Российское общество находится в очень сложной ситуации, но по-
скольку оно далеко не исчерпало свои ресурсы, то Россия могла бы
сыграть достойную роль в объединении человечества для поиска вы-
хода из этой ситуации, в выборе актуальных задач, определении их
направленности, организации соответствующей целенаправленной
деятельности. В этом плане чрезвычайно важно понять, что «само
постижение ситуации уже изменяет ситуацию, поскольку оно апел-
лирует к возможному действованию и поведению»17. Поэтому ана-
лиз и обсуждение глобальных проблем современности приобретает
особый смысл. Они непосредственно связаны с осмыслением сло-
жившейся ситуации, а значит и с поиском необходимого решения
возникших сложных проблем.
У Ольги Берггольц в поэме о ленинградской блокаде «Твой путь»
есть такие слова:
В те дни исчез, отхлынул б ы т.
И смело
в права свои вступило бытие.
То, что происходит в России и в мире в целом на рубеже тысяче-
летий, погружает нас в повседневные неурядицы и в то же время об-
ращает наши взоры к бытию, которое упорно стучится и прорывает-
ся в наш неустроенный быт.
ПРИМЕЧАНИЯ -
1 Неклесса А.И. Конец цивилизации, или Конфликт истории. — Мировая экономика и
международные отношения. М., 1999, № 3, 5.
2 Замошкин Ю.А. Идеал ядерного разоружения и проблема его реализации (Фило-
софские и психологические аспекты). — Вопросы философии. М., 1988. № 1, с. 95—96.
3 Там же, с. 96.
4 Там же.
5 Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т. I. М., 1968, с. 208.
168
° Там же, с. 226.
7 См.: Popper К. On the Theory of Objective Mind. — Akten des XIV. Intemationalen
Kongresses fiir Philosophic. Wien, 2—9 September 1968, Bd. 1, 1968.
8 См.: Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994, а также предисловие к ней
П.П.Гайденко: Человек и история в экзистенциальной философии Ясперса.
9 См.: Судзуки Д.Т. Основы дзэн-буддизма. Книга!. Нью-Йорк, 1962, с. 275, 291,
а также: Демьяненко С.П. Дзэн-буддизм в системе буддистского мировоззрения. Лекции
к курсу «Основы религиоведения». Новосибирск, 1993, с. 152.
70 Ленин В.И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме. — Поли. собр. соч. Т. 41, с. 40.
11 Кертман Л.Е. Законы исторических ситуаций. — Вопросы истории. 1961, № 1.
12 Желенина И.Л. Историческая ситуация. Методология анализа. М., 1987.
13 Неклессо А.И. Конец цивилизации, или Конфликт истории. — Мировая экономика
и международные отношения. 1999, № 5, с. 80.
14 Там же, с. 37.
15 Ясперс К. Смысл и назначение истории, с. 416.
16 Там же, с. 300-301.
17 Там же.
Т.Е.Савицкая
ЭТНИЧЕСКИЙ ШОК:
ПОИСК КУЛЬТУРНЫХ ОСНОВАНИЙ
СОВРЕМЕННОГО ЭТНИЧЕСКОГО ЭКСТРЕМИЗМА
Такой по столетию ветер гудит,
что косит чужих и своих не щадит.
Александр Галич
«Покончив с любой национальной „привязкой41, порвав семейные
узы, заменив все это миниатюрными микропроцессорами, которые
предоставят людям возможность решать многие проблемы, связан-
ные с сохранением здоровья, образованием и личной безопасностью,
такие граждане — потребители из привилегированных регионов ми-
ра превратятся в „богатых номадов11. Они смогут принимать участие
в освоении либеральной рыночной культуры, руководствуясь при
этом своим политическим или экономическим выбором, они будут
странствовать по планете в поисках путей использования свободно-
го времени, покупать информацию, приобретать за деньги острые
ощущения и такие товары, которые только они могут себе позво-
лить, хотя и будут испытывать тягу к человеческому участию, тоску
по уютной домашней обстановке и сообществу людей — тем ценно-
стям, которые прекратили свое существование, так как их функции
устарели. Подобно жителям Нью-Йорка, которым ежедневно при-
ходится сталкиваться с бездомными бродягами, слоняющимися у
банков-автоматов и выклянчивающими у прохожих мелочь, такие
состоятельные странники повсюду будут сталкиваться с мириадами
„бедных кочевников11 — этих хватающихся за соломинку в планетар-
ном масштабе людей, которые бегут с испытывающей нужду пери-
ферии, где по-прежнему будет жить большая часть населения Земли.
Эти обнищавшие пираты будут курсировать по планете в поисках
пропитания и крова над головою, их желания станут еще острее и
навязчивее благодаря созерцанию роскошных и соблазнительных
картин безудержного потребления, которые они увидят на экранах
телевизоров и спутниковых передачах из Парижа, Лос-Анджелеса
или Токио. В тщетной попытке перейти, по выражению Элвина
Тоффлера, от замедленного к ускоренному миру им придется вести
жизнь живых мертвецов». Так рисовал картину будущего блестящий
европейский эссеист и публицист Жак Аттали1.
Терроризм, этнический экстремизм... Нет в наши дни темы более
злободневной, более неотступной. Роковой рубеж 11 сентября
2001 г. обострил ряд вопросов. В чем корни зловещей пандемии тер-
© Т.Е. Савицкая, 2002
170
роризма? Только ли в экономических условиях, в неизбывной борьбе
бедности и богатства, мировых Юга и Севера? В пресловутом ли
столкновении цивилизаций, воскрешающем эру религиозных войн и
крестовых походов? Но вряд ли можно считать бедным государст-
вом преуспевающую Саудовскую Аравию, весь мир, кажется, напол-
нившую мусульманскими религиозно-просветительскими и прочими
центрами. Вновь и вновь собирает кровавую жатву баскский и
ирландский этносепаратизм отнюдь не на Юге, а на Севере —
в Европе.
Судя по всему, этнический экстремизм внеконфессионален и экс-
территориален как панкультурное явление. Правомерно в таком
случае поискать его корни на микро- и метасоциальном уровнях — в
недрах современной культуры, в массовом масштабе воспроизводя-
щей патологическое устройство человеческой души. Итак, этниче-
ский экстремизм как культурно-антропологический феномен — что
это такое?
Вначале, как своего рода эмоциональный лейтмотив исследова-
ния, позволим себе привести один случай из жизни, который вполне
можно использовать в качестве аллегории, иносказания. Опытный
турист и великолепный пловец с недоумением рассказывал, как едва
не утонул во время одного из путешествий. В жаркий полдень, после
утомительного пути он решил искупаться в незнакомой реке. Вы-
брав безопасную, как ему показалось, заводь, окаймленную заросля-
ми кувшинок, он с разбегу нырнул и... тотчас же был захвачен не-
обычайно сильным течением. Скользкая цепкая растительность оп-
лела руки и ноги, не давая плыть, течение тащило вглубь, и вскоре
неосторожный путник начал тонуть. Вдоволь нахлебавшись воды,
использовав все свои — весьма недюжинные — силы, он чудом вы-
рвался из западни. Годы прошли, но он не в состоянии забыть этот
парадоксальный, оставшийся для него загадкой случай, с глубоким
недоумением он повторял: «Ведь цвели же кувшинки! Не должно
было там быть такого страшного течения!»
Этот образ — коварное стремительное течение, замаскированное
россыпью цветущих кувшинок на сверкающей глади воды, — часто
предстает перед моим взором при попытке разобраться в значении
той сокрушительной деформации, которую претерпела на исхо-
де XX в. еще недавно казавшаяся столь благополучной и бескон-
фликтной национально-культурная ситуация. Да, вопиющие проти-
воречия сегодня налицо: на поверхности вещей умиляющее иных
недальновидных исследователей пышное «цветение» новейших на-
ционально-государственных суверенитетов, оживление всевозмож-
ных народных традиций и обычаев, охрана (подчас довольно агрес-
сивная) прав коренных наций и языков (все те же коварные, безмя-
тежно цветущие кувшинки!), а под этим, сквозь это — сильнейший
необоримый поток унифицированной культуры и политики, дикое
171
буйство экстремизма, орда беженцев, потоки крови невинных
людей.
Парадоксальная взаимосвязь этих двух пластов реальности впе-
чатляет, требует осмысления. В самом деле, где коренятся истоки
поистине роковой связи между столь законным стремлением наро-
дов к возрождению и неизбежно следующим за этим обострением
этнического экстремизма и религиозного фанатизма? Почему в объ-
единяющемся мире стремительными темпами то здесь, то там вдруг
всплывают островки самобытности, находятся энтузиасты, готовые
до конца отстаивать любой, доселе вроде никому не нужный клочок
земли, любой осколок, давно, казалось бы, умершей традиции?
И какова в этом парадоксальном процессе роль культуры, часто, увы,
выступающей в роли катализатора социально деструктивных про-
цессов?
Попробуем разобраться в нагромождении этих непростых
вопросов.
Сущность национально-исторической жизни
и идеологизм квазиэтнических факторов
В 90-е годы ушедшего века взрыв национального, а также весьма
не случайно соотнесенного с ним религиозного фундаментализма
застал мир врасплох. Не вписывалось как-то это грозное явление в
сложившийся на Западе (и поневоле разделяемый Востоком) кон-
цептуальный оборот. С 70—80-х годов XX в. в социологии полно-
правно царила концепция радикальной модернизации, трактуемая
как естественно-историческая необходимость, железных объятий
которой не может избежать ни один народ, ни одна современная
страна. Всем тогда казалось, что миру предначертано шествование в
унифицированный технологический рай. Известная инерция такого
подхода до сих пор представляет один из краеугольных камней ми-
ровоззрения западного научного истеблишмента. В этом нетрудно
убедиться, листая страницы фундаментальных исследований по эт-
нокультурной, кросскультурной или политологической проблемати-
ке2, а также знакомясь с многочисленными выступлениями на эту
тему на международных конференциях.
Достаточно стереотипной была (и, увы, в большинстве случаев
остается) общепринятая оценка этнокультурной составляющей де-
мократических преобразований в Восточной Европе: исследовате-
лей захлестывала эйфория по поводу плюрализации закрытых преж-
де обществ. В контексте распада СССР и социалистического лагеря
в целом взрыв националистических настроений в массах трактовался
как спонтанная демократизация общества, сбрасывающего оковы
172
тоталитаризма, либерализация ценностей и пр. Однако хотелось бы
сразу же подчеркнуть, что речь идет не о том, чтобы поставить под
сомнение право миллионов людей на поиск национальной и религи-
озной идентичности, усматривая в этом угрозу целостности госу-
дарства, посягательство на «универсалистские заветы Просвеще-
ния»3. Смена этнокультурной парадигмы современной цивилизации
есть реальность и чрезвычайно важный императив интеллектуаль-
ных усилий для постижения смыслового вектора этой трансформа-
ции. Рассматривать ее в глобальном контексте суверенизации прав
меньшинств — этнонациональных, субкультурных, религиозных, воз-
растных, гендерных — стало повседневной реальностью нашего
времени.
Как же случилось, что на исходе XX в., в эпоху повальной компь-
ютеризации, ошеломляющих открытий в области генной инженерии
и космонавтики, люди вдруг заболели вирусом разъединения? По-
чему так настойчиво стали они размышлять о специфике своей чело-
веческой сущности? Ответ на эти непростые вопросы сопряжен,
очевидно, с находящейся пока в зачаточном состоянии разработкой
культурологического измерения этнонациональной проблематики.
В поисках нити Ариадны, без которой нам не выйти из лабиринта
многочисленных проблем, обратим внимание на повышенную идео-
логичность и политизированность современного этнокультурного
ренессанса. Об этом пишет, в частности, такой апологет новейшего
этноплюрализма, как В.Дресслер-Холокан4. Анализируя этапы раз-
вития национальных движений в Восточной Европе за послед-
ние 20 лет XX в., французский ученый спрашивает с некоторым не-
доумением: почему этнический фактор повсеместно и стремительно
политизировался, став инструментом борьбы за власть, козырной
картой, на которую и сделала ставку посттоталитарная номенклату-
ра (достаточно вспомнить такие партии и движения, как «Рух»,
«Саюдис», Национальный фронт Азербайджана и т.д.)? И автор де-
лает вывод: «Всеобщее движение регионализации является состав-
ной частью формального преобразования мировых политических
структур, связанного с рынком. Эта политическая реорганизация
осуществляется прежде всего путем выделения различных культур и
определения границ, что позволяет упразднить старые политические
структуры. Национализм выступает как инструмент культуры, ко-
торый должен восстановить угнетенные сообщества, и одновремен-
но как явление переходного периода, цель которого — произвести
социальную реорганизацию, чтобы достичь большего благосостоя-
ния, равенства и свободы»5.
Иными словами, в представлении видного французского полито-
лога, этнический конфликт, как для Мефистофеля из «Фауста» Гете,
является «частью силы той, что, желая зла, всегда творит добро», т.е.
приводным ремнем прогресса, эпифеноменом определенной стадии
17.3
цивилизации на пути к нескончаемому «золотому веку» общества
потребления. Но как быть с тем, что трагический опыт конца XX в.
вновь и вновь с устрашающей ясностью и наглядностью указывает
нам на то, что национальный экстремизм ведет не к политической
стабильности, а к войне как хроническому явлению, не к процвета-
нию, а к нищете, массовым потокам беженцев, умножая число обез-
доленных людей? Очевидно, поверхностная политизация современ-
ных национально-освободительных движений, практически не
знающая исключений, имеет под собой какие-то другие, гораздо бо-
лее глубокие корни. Но какие?
Чтобы ответить на этот вопрос, начнем издалека. В русской либе-
ральной публицистике середины XIX в. как один из расхожих моти-
вов обличения дикости крепостничества приводится следующий
факт: крестьяне в патриархальной русской деревне в своей массе не
знали дня своего рождения, не имели четкого представления о своем
возрасте6. Однако этот факт нуждается в совершенно ином истолко-
вании. Поскольку основу миросозерцания русского крестьянина со-
ставлял освященный православием аграрный цикл, то в его сознании
день рождения подменялся днем Ангела, именинами. Это служило
начальным звеном процесса замещения бытийного, земного — сим-
волическим, небесным. При этом индивидуальное оказывалось в
крепкой, почти неразрывной связи с общественным, социальным и
далее с космическим, горним (цикл сельскохозяйственных работ,
круг престольных, двунадесятых и прочих праздников). Человек
легко забывал свой день рождения, поскольку этот факт в системе
традиционных знаний, носителем которых была община (церковный
приход или земледельческая единица), не имел никакого существен-
ного значения.
Точно так же среди патриархального населения не наблюдалось
особой экзальтации по поводу национальной принадлежности. Лю-
ди жили (растили хлеб, рожали детей, платили подать и пр.) и уми-
рали (в том числе на войне) как русские подданные, поддерживая
державу без всякой рефлексии по этому поводу. Определенную роль
играли также вероисповедание и язык: отсюда встречающееся в тек-
стах тех лет выражение «стал совершенно русским». (Интересно
сравнить это положение с современным словоупотреблением поня-
тия «русский» как более узким — русский в значении «великоросс»,
так и широким — русский как человек, принадлежащий русскому
миру, русскоязычный.)
Ни в коей мере не идеализируя традиционное миросозерцание,
памятуя о том, что уж в эту-то реку никак нельзя войти дважды, хо-
телось бы, однако, подчеркнуть весьма важное для современной эт-
нокультурной ситуации различие двух модусов национального ми-
роощущения: непосредственного, «органического», покорно несуще-
го крест естественноисторического бытия (патриархальное кресть-
174
янство) и другого— рационально опосредованного, «искусствен-
ного», нередко политизированного и потенциально агрессивного,
заражающего толпу шаблонными аффектами ненависти, ярости,
разрушения. (Вспомним до боли знакомую фигуру бывшего совет-
ского партократа, некогда пламенного защитника идей интернацио-
нализма и дружбы народов, а после распада СССР — успешно зара-
батывающего политический капитал именно на разжигании нацио-
нального экстремизма.)
В последние годы органические аспекты национальной жизни,
объединения космоса природы с космосом культуры нашли красно-
речивого защитника в лице Георгия Гачева. «Искомую националь-
ную целостность, — пишет исследователь, — я определяю как Космо-
Психо-Логос. Подобно тому как каждое существо есть Троичное
единство — тело, душа и дух, так и всякая национальная целостность
есть единство местной природы (космос), характера народа
(психея), склада мышления (логос)»7. Более подробно взаимоотно-
шения в рамках нераздельной триады: культура—народ—природа он
обрисовал следующим образом: «...Культура есть прилаженность
человека, народа, всего натворенного или вплетенного за свои жизни
в историю к тому варианту природы, который ему дан (и которому
он придан, человек и народ, как соответствующая ему порода су-
ществ) на любовно-супружескую жизнь в браке и на взаимопроник-
новение. И как жена — не рукавица, не скинешь, так и природа —
народу: нельзя ее произвольно сменить без потери народом своей
субстанции. Национальный Космос есть Природина народа. Культу-
ра же есть разработанная за жизнь человека и за историю народа
техника, инструментарий любви, объятия народом Природины сво-
ей и всего родного, что на ней... Итак, Культура есть любовь народа
к Природе своей в супружестве Истории»8. На наш взгляд, ценно,
что, разрабатывая типологию национального мироощущения (т.е.
типологию различных национальных культур), Г.Гачев не ограничи-
вается патриархальной древностью: символику национального ми-
росозерцания он находит в современной архитектуре, кинематогра-
фе, традиционной народной кухне, как бы подчеркивая этим, что
дерево (а применительно к жизни многих народов — целый лес) на-
циональной культуры продолжает жить и, следовательно, плодоно-
сить.
Но вернемся к менее отрадным ландшафтам современной нацио-
нальной жизни. Очевидно, что описанные Г.Гачевым «нормальные»
проявления национальности как природного и культурного феноме-
на относятся к эксцессам новейшего идеологизированного национа-
лизма так же, как здоровье к болезни, эталон к извращению или, го-
воря языком науки, как этноконсолидация к этнодифференциации.
Социально-патологический характер этих эксцессов, который не в
силах замаскировать никакая риторика на такие темы, как борьба с
175
тоталитаризмом, этническая либерализация общества, националь-
ное возрождение и т.д., отчетливо проявляется в таких характерных
чертах, с удивительным постоянством пронизывающих обществен-
ную жизнь образовавшихся после распада СССР государств, как
предательство национальных элит, быстро вырождающихся в ком-
прадорскую буржуазию, обогатившуюся путем расхищения и вывоза
за рубеж национальных богатств, породив тем самым феномен
«трофейной экономики»; как появление новых автократических ре-
жимов на базе «посттоталитарного фундаментализма» (великолеп-
ный термин М.Эпштейна!9); наконец, как наемничество сепарати-
стов, «воинов Аллаха»... Поистине, квазиджихад, эта «священная
война за доллары», — одна из наиболее выразительных и саркастиче-
ских гримас ушедшего и едва наступившего веков!
Автор капитального труда по этнической конфликтологии
(дисциплине, появление которой нельзя не счесть одной из зловещих
примет нашего времени) В.А.Авксентьев, скрупулезно проанализи-
ровав механизмы зарождения и развития более двух десятков этни-
ческих конфликтов на территории бывшего СССР, выделяет сле-
дующие этапы их формирования:
1) возникновение, обычно в среде творческой интеллигенции,
инициативного ядра из числа сторонников этнического возрожде-
ния того или иного народа, реставрации национальных традиций,
обычаев и обрядов, восстановления прав родного языка;
2) институциализация культурно-просветительной деятельности
в виде партий или движений;
3) расширение социальной базы этих движений, обычно за счет
политизации их деятельности (проведение массовых демонстраций,
митингов, издание оппозиционных газет, пропагандистской литера-
туры и пр.);
4) дальнейшая идеологизация изначальных установок движения,
закрепляемых в виде клишированных стереотипов сознания, служа-
щих мотивировкой для экстремистских действий10.
В чем же причина роковой трансформации, казалось бы, невинно-
го осознания индивидом собственной этнической принадлежности в
пропитанные свирепой нетерпимостью догматы национализма? Что
провоцирует эскалацию этнических конфликтов (специалисты вы-
деляют тут этнополитические, этнотерриториальные, этноконфес-
сиональные, этнолингвистические, этноэкономические и прочие
конфликты11)? Какие факторы в наибольшей степени ответственны
за превращение вчера еще вполне добропорядочных граждан в орду
беснующихся фанатиков, готовых убивать, жечь, взрывать? Что тут
главенствует: конфессиональные, психологические, социально-эконо-
мические, цивилизационные (по Хантингтону) мотивы или какие-то
совершенно иные факторы?
176
Психология «трудных времен»,
или «коллективный нарциссизм»
по-постмодернистски
В 80—90-е годы на пространстве бывшего СССР усилилось вни-
мание к этнической проблематике. Обусловивший ее комплекс при-
чин, казалось бы, налицо: экономическая стагнация, низкий уровень
жизни населения, диктат со стороны центра, а вследствие этого —
желание периферийных субъектов восстановить попранное досто-
инство (что умело разжигалось местными элитами); придание глас-
ности (в соответствующей идеологической обработке) фактов и
документов, устраняющих «белые пятна» в истории народов (депор-
тации, репрессии); доведение до широкой общественности разнооб-
разных фактов (опять-таки после их политизации), свидетельст-
вующих об ухудшении, к примеру, экологической обстановки в ре-
зультате деятельности центральных властей; оживление культурно-
национальной деятельности, в частности защита памятников куль-
туры и истории, отстаивание прав коренных языков; борьба за на-
циональную школу, печать и т.п.
На все эти темы и тогда и сейчас много и охотно размышляют
аналитики12, впрочем часто ограничивая диапазон проводимых ис-
следований конъюнктурным социологическим, экономическим или
политологическим аспектом. Представляется, однако, что анализ
феномена этничности на почве культурологии все же наиболее син-
тетичен, многогранен и плодотворен. Подобный подход позволяет
несколько по-иному и глубже поставить вопрос о причинах эпиде-
мического распространения этнического экстремизма и конфессио-
нальной нетерпимости. Что заставляет человека поступать так, а не
иначе? Какие особенности культурной ситуации и культурного ук-
лада санкционируют столь патологическую самореализацию инди-
вида в форме массового явления? Иными словами, перед нами два
взаимосвязанных, но все же различных вопроса: во-первых, почему
человек периодически стремится созидать себя, разрушая других; и,
во-вторых, каков механизм легитимации современной культурой
такого рода установок и зачем, если можно так выразиться, культуре
это нужно? Чтобы ответить на эти «проклятые вопросы» современ-
ности, нам приходится заглядывать и в темные, потаенные глуби-
ны человеческой психологии, и в современный социальный андегра-
унд.
Хорошую формулировку социально-психологической подоплеки
этнического экстремизма дает американский ученый Эрвин Стауб,
один из ведущих в мире специалистов по изучению национализма и
геноцида': «психология трудных времен». Вот как он описывает
«синдром трудных времен», послуживший предпосылкой возникно-
177
вения агрессивности у индивида: желание предохранить себя от
страха и неуверенности; повышенная потребность в самозащите;
стремление компенсировать низкий уровень самоуважения; обост-
ренное переживание социальной несправедливости; надежда обрес-
ти контроль над ситуацией; жажда солидарности, взаимосвязи с
влиятельной социальной группой; упоение властью над другими в
акте насилия (реального или вымышленного, например, во время
участия в демонстрации, выдвигающей экстремистские лозунги,
во время чтения соответствующей пропагандистской литературы
и т.п.).
Американский исследователь напоминает важную культурологи-
ческую аксиому: прежде чем насытить жизненным содержанием по-
веденческие стереотипы, мотивационные клише (так сказать, «полу-
фабрикаты» реального поведения), необходимо пройти стадию со-
гласования с господствующими на данный момент в обществе куль-
турными моделями. Большой интерес, на наш взгляд, представляет
следующий вывод ученого, открывающий путь к пониманию процес-
са формирования новейших этнокультурных моделей: в отличие от
первобытных обществ, где ритуализация убийства (например, во
время жертвоприношения) фактически снабжала его культурными
санкциями, в современном обществе акты агрессии косвенно леги-
тимируются культурой через ослабление механизмов ее контроля за
поведением индивидов. В связи с этим Эрвин Стауб пишет: «По мо-
ему мнению, именно ощущение нынешней нестабильности, неуве-
ренности, а также недостаток контроля со стороны базисных струк-
тур культуры и личности вкупе с экзистенциальными проблемами
толкают людей к тому, чтобы... проявлять насилие над другими,
включая крайнее насилие, убийство»14.
Но тут возникает еще один, попутный вопрос: что же все-таки по-
зволяет спорадическим проявлениям агрессивности и насилия, даже
массового характера, в благоприятной для них атмосфере «трудных
времен» консолидироваться, набрать мощь, необходимую для того,
чтобы «пробить» вполне реальные защитные механизмы культуры?
На наш взгляд, ответ на этот вопрос в целом дан в классическом
сочинении Эриха Фромма «Анатомия человеческой деструктивно-
сти»15. Знаменитый психоаналитик вводит понятие «коллективного
нарциссизма», чрезвычайно перспективное, на наш взгляд, именно
для постижения темной механики консолидации агрессивных им-
пульсов отдельных индивидов.
Как известно, в учении Зигмунда Фрейда нарциссизм — одно из
фундаментальных понятий, применяемых для реконструкции на-
чальных стадий психосоматического развития личности, характери-
зующихся обращением либидо на самого себя. Несмотря на то что
как норма нарциссическая установка сознания должна полностью
изживаться уже в течение дошкольного периода развития индивида,
178
в отдельных случаях (которые, как указывал основатель психоанали-
за, в современной «больной» культуре приобретают все более массо-
вый характер) нарциссизм «пролонгируется», превращаясь в стой-
кую жизненную установку. Перенеся трактовку нарциссизма на со-
циальный план, Эрих Фромм так характеризует данное понятие:
«Коллективный нарциссизм выполняет важные функции. Во-первых,
коллективный интерес требует солидарности, а апелляция к общим
ценностям цементирует группу изнутри и облегчает манипулирова-
ние группой в целом. Во-вторых, нарциссизм создает ощущение
удовлетворенности, особенно у тех, кто сам по себе малозначителен
и не имеет особых оснований гордиться своей персоной»16.
В этом случае фанатичный этноцентризм закономерно становит-
ся основополагающей характеристикой «коллективного нарциссиз-
ма» в качестве мировоззренческого суррогата, цементирующего
разрозненный конгломерат социально и психологически ущербных
личностей. Это, по сути дела, своего рода «социальный наркотик»,
позволяющий массам рядовых граждан, людей, томящихся бессо-
держательностью жизни, легко, одним махом наполнить ее очевид-
ной иллюзией значимости. Как жестокая и кровавая иллюзия, пояс-
няет Фромм, «коллективный нарциссизм представляет собой один из
главных источников агрессивности, и все же это — всего лишь реак-
ция на ущемление витальных интересов». И далее: «Оскорбление
символов коллективного нарциссизма вызывает в народе реакцию
бешеной агрессивности... Важнейшим случаем инструментальной
17
агрессии является воина» .
Запомнив эти важные для дальнейшего исследования замечания,
зададимся еще одним вопросом. Как известно, в основу блистатель-
ного анализа Эрихом Фроммом феномена национализма как
«коллективного нарциссизма» был положен столь шокировавший
европейских интеллектуалов трагический опыт Третьего рейха. За
прошедшие с той поры десятилетия эскалация этнических конфлик-
тов вновь приобрела черты привычного кошмара, повседневной
«патологической нормы» (если дозволен будет такой неологизм).
Так поколебало ли время основные положения концепции Фромма?
Если нет (а это, судя по всему, очевидно), то какие коррективы были
внесены в современный этнический экстремизм, трактуемый как факт
культуры, общими изменениями цивилизационной ситуации в мире?
Постсовременная культура
как регулятор этнического самосознания
Коренное отличие современного положения дел в мире от после-
военной ситуации (и это отнюдь не пресловутый «синдром конца
тысячелетия», заставляющий все видеть в эсхатологических тонах)
179
заключается в фактической победе и торжестве на всем смысловом
пространстве ориентированной на заветы Просвещения европей-
ской культуры (включая США и Россию), культуры нового типа—
плюралистичной, децентрализованной, аканоничной18.
Позволим себе проиллюстрировать суть глобальной трансформа-
ции всей системы западной культуры словами Александра Зиновье-
ва, около 20 лет проведшего в эмиграции. Отмечая невиданный рост
технического аппарата культуры, сопровождающийся падением ее
творческого потенциала, Зиновьев пишет: «Средства производства
культуры сами превратились в новые формы культуры, заняв в ней
главенствующее положение. Аитература, кино и телевидение созда-
ют ложное впечатление, будто „маленькие11 люди ведут интересную
и социально насыщенную жизнь. В реальности же их жизнь есть ме-
щанская скука и столь же унылая работа по обеспечению этой скуки.
Сотни людей, творящих непрерывным потоком продукцию культу-
ры для миллионов себе подобных, не могут создать ничего иного.
Сотни миллионов потребителей культуры и не требуют ничего ино-
го. Достигшие высшего совершенства средства культуры приобрели
самодовлеющее значение и стали ее подлинным содержанием. Ис-
кать в ней какое-то иное содержание так же бессмысленно, как ис
кать чистоту в грязных политических махинациях»19.
Какое воздействие может оказать такого типа культура, пред-
ставляющая информационно-развлекательный Вавилон, калейдо-
скоп жанров, стилей, форм, где все соседствует со всем, на формиро-
вание этнического самосознания потребляющего ее индивида?
Влияние это идет в основном по двум, казалось бы, взаимоисклю-
чающим направлениям.
С одной стороны, жизнь в современном мире, буквально нашпи-
гованном вездесущими СМИ, повышает уровень информированно-
сти индивида в области отечественной культуры, истории своего
народа, а с другой — как бы девальвирует национальные ценности,
помещая их в релятивистский контекст вневременной (электрон-
ные СМИ) или пространственной соположенности с любым иным
содержанием (новости, реклама, иностранные кинофильмы и т.п.).
В результате складывается парадоксальная ситуация, когда форми-
руемое масс-медиа сознание рядового индивида самим фактом вхо-
ждения в орбиту интернациональной потребительской культуры
радикально денационализируется и одновременно становится дос-
тупным соблазнам всевозможного экстремизма (в том числе нацио-
нально-этнического). В качестве мощного фактора аккультурации
СМИ, безусловно, программируют определенную стратегию нацио-
нально-этнической деидентификации. Но что получается в резуль-
тате? Не что иное, как парадокс: вместо позиции умеренного
«локального патриотизма» в привычном и реальном окружении —
умственно-виртуальное наднациональное самоощущение, лишенное
180
четких границ и ориентиров, весьма лояльное к крайностям любого
рода — от ярого космополитизма до самой махровой ксенофобии.
В каком же направлении современная урбанистическая потреби-
тельская культура «перерабатывает» национальные традиции?
На этот вопрос попытались ответить татарские ученые М.А. и
Р.М.Нугаевы в статье «Проблемы идентичности в контексте модер-
низации общественной жизни»20. Ход их рассуждений примерно та-
ков: традиция (совокупность предпочтений, верований и образцов
поведения) обеспечивает символические средства как для самоиден-
тификации, так и для обеспечения идентичности человека в коллек-
тиве. В любой национальной традиции можно выделить четыре ав-
тономных аспекта: нормативный, легитимирующий, герменевтиче-
ский и идентифицирующий. Процесс модернизации приводит к
«ослаблению нормативного и легитимирующего, но не герменевти-
ческого и идентифицирующего»21. Другими словами, в контексте
постсовременной культуры «усеченная» традиция снабжает индиви-
да суррогатом мировоззрения и групповой идентичностью (т.е. ин-
формирует и мобилизует его), до минимума редуцируя при этом
механизмы личностного и социального контроля. Человек оказыва-
ется социально раскрепощен, одновременно оставаясь под властью
идеологических фантомов.
М.А. и Р.М.Нугаевы в итоге приходят к выводу, что под воздейст-
вием масс-медиа «традиции изменяются с трех сторон. Они деритуа-
лизируются, деперсонализируются и делокализуются... Националь-
ные традиции и обряды становятся все более всеобщими и одновре-
менно единообразными. Резко уменьшается степень их разнообра-
зия. Они унифицируются и деперсонализируются, приобретая абст-
рактный характер»22. Но ведь именно эта упрощенность позволяет
разрозненным элементам национальных традиций фигурировать на
рынке массовой культуры! В чем же причина их востребованности
современным массовым сознанием? Почему пик популярности этно-
центризма как в мягком, культурно-просветительском, так и в жест-
ком, сепаратистском, вариантах приходится как раз на посттотали-
тарные общества?
Можно было бы объяснить рост национализма в современном ми-
ре, как это делают татарские ученые, не «желанием уйти от дина-
мизма современной жизни, а вполне законным стремлением к обре-
тению новой социальной идентичности взамен утраченной: партий-
ной, комсомольской, советской и т.д. Речь идет, таким образом, не о
мифологическом возврате к корням, не о жизни в национальных или
религиозных мирах, а о сознательно конструируемой новой соци-
альной идентичности, об обретении новых смыслосодержащих цен-
ностей, о конструировании, сознательном реконструировании но-
вых традиций и образцов, только напоминающих, а не рабски копи-
рующих старые» . С этим утверждением на первый взгляд можно и
181
согласиться, но слишком уж просто разрешается головоломка. На-
вряд ли кто-либо из живших в «блаженные времена застоя» может,
не покривив душой, сказать, что полностью отождествлял себя с со-
ветской, комсомольской, партийной идентичностью. Одно дело — на
собраниях, в выступлениях, цитатно-идеологическом обрамлении
любого, как теперь говорят, гуманитарного исследования, а дру-
гое — для себя, для души, для друзей. Здесь царила полная самодея-
тельность, конкистадорская дерзость в сочетании с самой невообра-
зимой мировоззренческой эклектикой, а зачастую и явная неуверен-
ность, и «мрак пещер» (сиречь намеренный отказ от самоидентифи-
кации).
Из тех же лет изнурительного двоемыслия, кажется, тянется и та-
кая национальная беда, как массовое пьянство, охватывающее подчас
думающую часть населения, приобретающее (особенно среди интел-
лигенции) демонстративно-ернический характер. Дзеновское-то
юродство Венички из незабвенной поэмы В.Ерофеева «Москва—
Петушки» откуда взялось? Так что застывшие черты официозной
идентичности («мы — советский народ!») маскировали широко рас-
пространившийся культурный нигилизм, охвативший и интеллекту-
альные слои населения, причем сразу в двух его ипостасях: в актив-
ной, норовящей превратиться в доморощенный винегрет всевозмож-
ных культур и традиций, и в пассивной, ведущей в ступор души,
культ самопотери...
Слепая тяга к самоотождествлению, жажда раствориться в столь,
казалось бы, безусловной общности, как этнос, народ — не столько
всплеск охватившей массы ностальгии по патриархальным временам
«советскости», когда «наверху» все за всех решали, сколько попытка
тщетного бегства из всеобъемлющей «культурной пустыни», бес-
смысленности, безосновности собственного бытия. Потеряв Бога,
человек обретает «голос крови», этнос... Не случайно наиболь-
шую ярость эксцессы этнического экстремизма продемонстрировали
именно в Албании, где на протяжении десятилетий господства ре-
жима Энвера Ходжи над народом ставились эксперименты по то-
тальному обезбоживанию, неслыханно жестокому «промыванию
мозгов» в духе «истинного коммунизма».
Падение «железного занавеса» ввергло миллионы не прошедших
путь секулярной аккультурации, мировоззренчески дезориентиро-
ванных людей в Восточной Европе в ситуацию невиданного прежде
соблазна быть участником (а возможно, и арбитром) транслируемо-
го вездесущими СМИ столкновения различных культур, когда
«житель глубинки может свободно выбирать между эротическим
спектаклем и суровой проповедью на тему падения нравов, между
музыкальным шлягером и фольклорным ансамблем, между военно-
патриотическим фильмом и американским вестерном»24. К чему мо-
жет привести свободный дрейф потребителя культуры во взбаламу-
182
ченном море постсовременной плюралистической культуры? Стано-
вясь фактически «гражданином мира» на уровне потребления сурро-
гатов различных культур, человек наряду с навязанным ему членст-
вом в «безнациональной» потребительской культуре все же сохраня-
ет собственную этничность. Его ли вина, если его национальное са-
мосознание делается все более пустым, «виртуальным», дисгармо-
ничным, а следовательно, и потенциально агрессивным?
Так что, если исходя из постулатов имеющей солидную историю
(Ф.Ницше, Т.Адорно, 3.Фрейд, М.Хайдеггер, М.Фуко, А.Крокер)
гуманистической «критики культуры» считать, что современная мас-
совая культура по определению тиражирует модели ущербного соз-
нания, то ставший эпидемией конца XX в. агрессивный этноцен-
тризм нельзя не признать этническим измерением этой болезни че-
ловека, организуемой и эксплуатируемой современной паракульту-
рой. Можно сказать, что современная цивилизация, где кровопро-
литные этнические и религиозные конфликты на наших глазах ста-
новятся неизбежным «побочным продуктом» больной культуры, как
бы выжимает из масс энергетический ресурс этничности, подобно
тому как провоцирование эротической реакции многообразной пор-
нопродукцией выдавливает из ее потребителей биологический ре-
сурс пола, плодя ширящуюся субкультуру сексуальных меньшинств.
«Безнациональный» человек:
утопия или реальность XXI века?
Если рассматривать культурно-политический ландшафт совре-
менности суммарно, нельзя не признать этническую сферу областью
повышенного риска, так сказать, сейсмически опасной, где мирный
созидательный труд внезапно превращается в арену глобальных со-
циально-политических потрясений, взрывов и извержений.
За неясными пока очертаниями всемирного этнического процес-
са, за пестротой фактов, разноречием мнений экспертов постепенно
начинают проявляться две устойчивые и взаимоисключающие тен-
денции: одна ведет к регионализации и суверенизации все более
мелких этнических единиц, а другая, напротив, устремлена к муль-
тикультурности в рамках глобализации мировой экономики, поли-
тики, культуры, объединению в наднациональные союзы, блоки, це-
лые констелляции государств. Следует отметить, что способы соче-
тания этих двух могущественных тенденций, равно как и конечные
перспективы их дальнейшего развития, пока мало понятны, являясь
одной из загадок истории, разрешение которой коренится не иначе
как в свободе человеческой личности и еще — в промысле Божьем.
Наглядный пример парадоксального сочетания двух указанных
тенденций этнокультурного развития — современная Европа, где
183
наряду с победным шествием национально-государственной инте-
грации (консолидация ЕС, повышение роли Совета Европы, подпи-
сание Шенгенских соглашений, расширение НАТО) все более ак
тивную роль играет сепаратизм, борьба за автономию (басков и ка
талонцев в Испании, валлонов в Бельгии, ирландцев в Великобрита
нии, не говоря о Балканах, этой «пороховой бочке» Европы), нарас-
тающая регионализация областей и районов в результате кризиса
«старой концепции нации-государства»25.
Есть, конечно же, немалый соблазн истолкования необузданной
тяги ко все большему дроблению национально-государственных
единиц как инерционного проявления традиционного новоевропей-
ского индивидуализма, этой архитипической черты западной циви-
лизации. Что же, на взгляд культуролога, представляет собой проти-
воположная тенденция не столько к интернационализации, сколько
к транснационализации общественно-культурной жизни, радикаль-
но девальвирующей этническое измерение? Можно ли без ущерба
для сохранения образа «элиминировать» национальное в человеке?
Жак Аттали, красноречивый защитник концепции мондиализма, в
своем футурологическом эссе «На пороге нового тысячелетия» про-
гнозирует полное исчезновение этнического самосознания в челове-
ке будущего. У «человека безнационального» (еще одно звено в цепи
популярных в социологии определений, описывающих диапазон тех-
ногенных деформаций человеческого образа: «человек экономиче-
ский» — homo economicus; «человек дела» — homo faber и пр.), кочев-
ника в гомогенизированной пустыне технологического рая, предска
зывает Аттали, «впервые... не будет адреса. Чувство привязанности к
одному месту, которое рождало все культуры в прошлом, превратит-
ся лишь в слабое, достойное сожаления воспоминание»26.
Этот супермен будущего, представитель расы победителей гря-
дущего мирового порядка (т.е. пресловутого «золотого миллиарда»),
чей удел — изощренное наслаждение жизнью, поистине все свое бу-
дет носить с собой, а именно: ручные часы, не только определяющие
время и атмосферные условия, но и осуществляющие мониторинг
человека (регистрирующие пульс, артериальное давление, показате-
ли сахара в крови и т.д.); компьютер, хранящий в памяти целые биб-
лиотеки; сотовый телефонный аппарат, одновременно являющийся
автоответчиком, записной книжкой, визиткой, и прочие чудеса тех-
ники.
Но так ли все хорошо в рукотворном раю, основанном на беско-
нечном прогрессе микроэлектроники? Ж.Аттали с некоторой даже
демонстративной суровостью, достойной жреца Немезиды, не при-
нимает в расчет моральный аспект грядущего процветания счастли-
вых обитателей мирового Центра, основанного на жесточайшей экс-
плуатации природных и людских ресурсов Периферии, т.е. Африки,
Латинской Америки, почти всей Евразии, включая, очевидно, и Рос-
184
сию. Естественно, в голове недоуменного читателя рождается ряд
вопросов: откуда в канун двухтысячелетнего юбилея христианства (I)
этот пещерный эгоизм, отстаивающий интересы так называемого
цивилизованного человечества, по моральному цинизму оставляю-
щий далеко позади самое махровое язычество? А где же священные
для либерализма идеалы Просвещения? Где «свобода, равенство,
братство» для всех? Если все это уже «не работает», то почему же
такие взгляды все еще именуются демократией, а, скажем, не оли-
гархическим расизмом?
Но поистине неисповедимы пути Господни — грядущему техно-
тронному раю для «золотого миллиарда» грозит опасность с неожи-
данной стороны: наделенные бесконечным технологическим могу-
ществом, достигшие господства над природой и остальным человече-
ством жуиры будущего, чьими культурными идеалами будут, как
указывает Аттали, «либо кинозвезда, либо манекенщица»27, рискуют
столкнуться с границами собственного своеволия, что превратит в
ничто столь кропотливо достигаемые победы. Об этом грядущем
возмездии Жак Аттали пишет так: «В результате возникнет что-то
вроде номадического безумия. Человек начнет создавать себя так,
как создает товары. Различие между культурой и варварством, меж-
ду жизнью и смертью исчезнет. И где же мы найдем смерть? В раз-
рушении последнего собственного клона или же в забвении? И смо-
жем ли мы все еще говорить о жизни, когда о человеке будут думать
только как о продукте или предмете?»28. Помнится, что-то подобное
уже писал в начале XX в. века, находясь в парижской эмиграции,
русский писатель Алексей Толстой, реконструируя причины гибели
легендарной Атлантиды...
Вряд ли стоило бы уделять столько внимания этим футурологиче-
ским фантазиям, если бы не удивительное их соответствие некото-
рым влиятельным геополитическим проектам, вроде бы не откло-
няющимся от логики технологического прогресса. Именно в этом
направлении влечет человечество, по чеканной формуле Ж.Аттали,
«культура выбора (очевидно, тех или иных товаров. — Т.С.), совме-
щенная с логикой рынка», та самая культура выбора, на которой ос-
новывается «западный потребительский консенсус»29.
Россия и «новый мировой порядок»
Вслед за теорией модернизации, опирающейся на линейную евро-
центристскую трактовку прогресса, к рубежу XXI в. явные признаки
нездоровья стал проявлять и другой внушительный социологический
концепт последней трети ушедшего века — стратегия глобализации,
осуществляемая по схеме «one world» и ведущая к объединению,
структурной унификации всемирной экономики, политики, культуры.
185
Забрезжила тревожная заря неведомого XXI века. В ее «непод-
купном резком свете» был похоронен миф о построении системы
«коллективной безопасности» в Европе; под благовидным предлогом
расширения НАТО на Восток возобновлен вечный Drang nach Osten,
стал очевиден диктат США, в конце концов объявивших весь мир зоной
своих стратегических интересов. Стала очевидной и коррумпиро-
ванность посткоммунистических элит, с легкостью необыкновенной
продающих как ресурсы, так и интересы своих стран. После «бел-
градской весны» 1999 г. даже в неозападнических кругах российской
интеллигенции число паладинов глобализации заметно поубавилось...
Между тем ущербность данной концепции отдельным проница-
тельным умам была ясна уже давно. Еще в начале 90-х годов
А.Зиновьев писал: «Идея глобального общества есть идея западная, а
не абстрактно-мировая. Инициатива движения к такому обществу
исходит от Запада. В основе его лежит не столько стремление раз-
личных народов к объединению, сколько стремление определенных
сил Запада занять господствующее положение на планете, организо-
вать все человечество в своих конкретных интересах, а не в интере-
сах некоего абстрактного человечества... Мировая экономика есть
прежде всего завоевание планеты транснациональными компаниями
Запада, причем в интересах этих компаний, а не в интересах прочих
народов планеты... Мировой информационный порядок есть поря-
док, установленный странами Запада и прежде всего США... Миро-
вая культура есть прежде всего американизация культуры народов
планеты, навязывание им западнистской культуры»30. Тогда все эти
утверждения казались чересчур плоскими, прямолинейными, кари-
катурными. К концу десятилетия выяснилось, что сама жизнь стала
отчасти походить на карикатуру. Иллюзии глобализма, приправлен-
ные прекраснодушной риторикой, развеиваются не в последнюю
очередь под влиянием жестокой реальности захлестнувших мир эт-
нокультурных конфликтов.
Что же приходит на смену идее глобализации культуры, снятой с
повестки дня, так сказать, самим ходом истории? Прежде всего —
геостратегическая концепция нового мирового порядка Збигнева
Бжезинского (в некоторых своих частностях прекрасно дополняе-
мая откровениями Мадлен Олбрайт) и развернутая Сэмюэлем Хан-
тингтоном идея Арнольда Тойнби о столкновении культур, но уже в
виде «битвы цивилизаций».
Ни в чем, пожалуй, с такой очевидностью не заметно, что челове-
чество выходит за пределы истории Нового времени, как в постсов-
ременной концепции «нового мирового порядка», не признающей
универсальности гуманистических идей, приобретающих в настоя-
щее время характер дымовой завесы, прикрывающей совсем не гума-
нистическое содержание (чего стоит, например, понятие «гумани-
тарной интервенции» или «принуждение к миру»). Новейшая же
186
идеология «прав человека», по сути дела, маскирует фактический
демонтаж вестфальской системы международных отношений и по-
прание национального суверенитета, вводя иерархичный принцип
«избранной легитимности» и создавая политическую резервацию
«стран-изгоев», лишенных такой легитимности31.
Для русского, традиционно христоцентричного сознания, с его
глубокими интуициями справедливости, «правды Божьей» для всех,
абсолютно неприемлем такой проект мироустройства. Даже в поч-
тенные традиции русского нигилизма, несмотря на все его неизмен-
ное (от Писарева до Владимира Сорокина) антипочвенничество,
как-то не вписывается изъявление радостной солидарности по пово-
ду триумфа глобального общества, где «беспрепятственно действу-
ют механизмы естественного рыночного отбора, осуществляющие
селекцию целых стран и континентов»32. Не хочется шутить на этот
счет ни Дмитрию Пригову, ни Виктору Ерофееву, ни прочим отече-
ственным записным иронистам. Казалось бы, почему? Разве есть
отечество (в культурном смысле) у постмодерниста? Разве не явля-
ется естественной составляющей всеобщей идеологии «консьюме-
ризма» позитивистский социал-дарвинизм? Это лишний раз иллю-
стрирует живучесть национальных культурных архетипов, перед
которыми пасует, кажется, даже постмодернизм.
В наш век растущую популярность (после публикации известной
статьи Хантингтона, можно сказать, даже излишнюю) приобретает
тематика морфологического разноообразия культур, т.е. представ-
ление о существовании в едином поле человеческой культуры опре-
деленного числа обособленных, замкнутых на себя единиц, разви-
вающихся подобно организму. Учение о типологии культур, впервые
выдвинутое и обоснованное русским ученым-славянофилом Н.Я.Дани-
левским в знаменитом сочинении «Россия и Европа», вышедшем в
свет в 1871 г.33, в первой трети XX в. было развито немецким фило-
софом Освальдом Шпенглером в имевшей шумную популярность
книге «Закат Европы», а после Второй мировой войны разрабатыва-
лось А.Тойнби в многотомной истории цивилизации. Несмотря на
достаточную известность в кругах художественной интеллигенции,
культурная типология всегда оставалась для европейского сознания,
привыкшего мыслить линейно-историческими схемами, чем-то экзо-
тическим, инородным. Как видим, на рубеже тысячелетий изменился
и этот стереотип культурологического мышления.
Перелистывая страницы книги Н.Я.Данилевского, поражаешься
нынешней злободневности разбираемых проблем: все та же неиз-
бывная мука в попытках определить, кто мы, «велико ли славянское
племя только числом своим и пространством им занимаемой земли,
или велико оно и по внутреннему своему значению; равноправный
ли оно член в семье... народов; предстоит ли и ему играть миродер-
жавную роль наряду с его старшими братьями; суждено ли ему обра-
187
зовать один из самобытных культурных типов во всемирной исто-
рии — или ему предназначено второстепенное значение вассального
племени, незавидная роль этнографического материала, долженст-
вующего питать собой своих гордых властителей и сюзеренов?»34.
Как более ста лет назад, так и в наши дни вопрос о смысле «рус-
скости» меньше всего является вопросом академическим. Вновь и
вновь пытаться разрешить вековечную проблему русской идентич-
ности мыслителей понуждала злоба дня, необходимость ответить на
очередной вызов истории.
Н.Я.Данилевский считал, что предназначение русского (или ши-
ре — славянского) культурного типа в том, чтобы создать абсолютно
гармоничную модель цивилизации, венец истории, где экономиче-
ские, политические, культурные и религиозные потребности челове-
ка будут удовлетворяться равноправно, а не за счет друг друга.
«Главный поток всемирной истории, — писал он, — начинался двумя
источниками на берегах древнего Нила. Один, небесный, бежавший
через Иерусалим, Царьград, достигает в невозмущенной чистоте до
Киева и Москвы; другой — земной, человеческий, в свою очередь,
дробящийся на два главных русла: культуры и политики, течет мимо
Афин, Александрии, Рима в страны Европы, временно иссякая, но
опять обогащаясь новыми, все более и более обильными водами. На
русской земле пробивается новый ключ справедливо обеспечиваю-
щего народные массы общественно-экономического устройства. На
обширных равнинах славянства должны слиться все эти потоки в
один обширный водоем»35.
Конечно, после краха коммунистической версии русского месси-
анства (которая в коренных упованиях лишь профанировала славя-
нофильские чаяния) уровень наших национальных притязаний су-
щественно понизился. Русская гордыня, привыкшая к «смирению
паче гордости», познает иное смирение. Геополитическая и эконо-
мическая ситуация нынешней России такова, что ее нынешним мыс-
лителям приходится исходить не из богатства, а из скудости. Сейчас
Россия на распутье в первую очередь с точки зрения определения
своих культурно-типологических координат, от которых напрямую
зависят и геостратегические перспективы. С точки зрения либера-
лов-западников, приверженцев теории глобального общества, Рос-
сия в ее нынешнем положении — просто «региональная держава
Третьего мира, хотя по-прежнему и обладающая значительным, но
все более устаревающим ядерным арсеналом» (так пишет вырази-
тель этих идей 3.Бжезинский36). Поэтому и представляются неле-
пыми и опасными ее претензии на типологическое своеобразие, на
некий особый путь; всемерно желательно (для того же Бжезинского)
«отмирание почти мистического образа России как империи, деми-
фологизация великорусского национализма, превращение русского
народа из „хозяина" в „партнера"»37.
188
Действительно, трудно не согласиться с Н.Ивановой, что «новая
идентичность России (если говорить о культуре) остается пока про-
блематичной»38. Но также нельзя не признать и того, что изъятие из
ее будущей истории культурно-типологического измерения, в част-
ности имперского стержня (столь пугающего стратегов-глобалис-
тов), действительно обрекло бы ее на роль второстепенной, прозя-
бающей на задворках Европы региональной державы, которой в
лучшем случае будет предоставлено почетное право еще раз защи-
тить цивилизованный мир от ига мусульман-фундаменталистов
(«желтой опасности»). Весьма сомнительна перспектива ее транс-
формации в национально-государственное образование западно-
европейского типа, хотя бы потому, что вся ее история прошла вне
эпохи Нового времени, породившей этот культурно-исторический
тип.
Впрочем, вопросы такого рода, сопряженные с чаяниями души
народа, ее мирозиждительным импульсом, мифологическим архети-
пом, «не подлежат, — как говаривал Н.Я.Данилевский, — решению
дипломатии», поскольку лишь «мелкую текущую дребедень событий
предоставляет история канцелярскому производству дипломатии, но
свои великие вселенские решения, которые становятся законом жиз-
ни народов на целые века, провозглашает она сама без всяких по-
средников, окруженная громами и молниями, как Саваоф с вершины
Синая»39.
И если парадоксальная живучесть имперской (а по сути жертвен-
но-христианской ) русской идеи — это факт культуры, то разве не
факт той же культуры стойкое неприятие этой идеи приверженцами
однополярности мира? На наш взгляд, квазидемиургические попыт-
ки 3.Бжезинского все рассчитать надолго вперед на «великой шах-
матной доске» человеческой истории; беспрецедентная дерзость
американского гегемонизма, не снабженного никакими идейными
санкциями, опирающегося лишь на грубую «волю к власти»; коллек-
тивный эгоизм нации — само по себе откровение, «шедевр» постмо-
дернистской политической культуры. Совершенно прав Юрий Куб-
лановский, квалифицирующий это явление как «политический пан-
теизм», подчеркивая тем самым, что в подоплеке его лежит «убеж-
дение не в промыслительном, но рукотворном и материальном ха-
рактере мирового исторического процесса»40, т.е. все тот же «драйв»
в сторону виртуальной параполитики, до боли знакомой и по иным
сферам постсовременной культуры. (При этом отвлечемся от того,
насколько велики реальные финансовые и идеологические ресурсы
этого виртуального параполитического бреда.)
Но вернемся на иной, культурно-типологический, уровень рас-
смотрения современной истории. Из нашей древности, от «Слова о
Законе и Благодати» и «Повести временных лет» повелось так, что в
отечественной общественной мысли средоточием «русскости» при-
189
знавалось православие, пресловутое византийское наследие, приня-
тие которого П.Я.Чаадаев считал роковой ошибкой русской исто-
рии. «Византизм» не уставал воспевать К.Н.Леонтьев, видя в нем
единственное противоядие духу либерально-прогрессистского все-
смешения, действующему подчас через радикальный этноцентризм
национально-освободительной борьбы. Удивительным открытием
К.Н.Леонтьева как историка и культурософа является указание на
«прогрессистские» (теперь мы сказали бы — «мондиалистские»)
следствия осуществления национальной эмансипации. «Идея нацио-
нальностей... в ее нынешнем модном виде, — писал он, — есть не что
иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже
трудится над разрушением великих культурных миров Запада. Ра-
венство лиц, равенство сословий, равенство наций — это все один и
тот же процесс, в сущности, все то же всеобщее равенство, всеобщая
свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анар-
хия либо всеобщая мирная скука. Идея национальностей чисто пле-
менных... есть идея, в сущности, вполне космополитическая, антиго-
сударственная, противорелигиозная, имеющая в себе много разру-
шительной силы и ничего созидающего... ибо культура есть не что
иное, как своеобразие, а своеобразие ныне почти везде гибнет пре-
имущественно от политической свободы. Индивидуализм губит ин-
дивидуальность людей, областей и наций»41. Только в одном, кажет-
ся, ошибся наш «пророк»: не «всеобщая мирная скука» — результат
безумной суверенизации этносов, а безысходная кровавая «война
всех против всех».
Оказалась ли востребованной в дальнейшем развитии русской
мысли леонтьевская трактовка «византизма» как средоточия право-
славной традиции? На наш взгляд, ее систематизированное раскры-
тие оказалось не по плечу даже таким замечательным мыслителям-
богословам, как Сергей Булгаков, Николай Бердяев, Павел Флорен-
ский (показательно, что капитальный труд последнего «Столп и ут-
верждение истины», замысленный как фундаментальное раскрытие
православной догматики в новых условиях, превратился фактически
в сборник чрезвычайно эрудированных импрессионистических эссе
на темы православия). Ближе всего, пожалуй, подошел к искомому
идеалу Григорий Флоровский в работе «Пути русского богословия»,
но и там мысль его двигалась главным образом в «апофатическом»
русле, указывая на те или иные расхождения с православным идеа-
лом, которые отмечались у русских религиозных мыслителей.
В наши дни в атмосфере острейшего идейного кризиса представ-
ление о «византизме» как цивилизационной парадигме русской
культуры только начинает входить в общественный оборот. Так,
Александр Панарин в интересной статье «Перспективы возрожде-
ния „Третьего Рима“» сравнивает две цивилизационные парадигмы:
западную (с кульминацией в американизме), унаследовавшую язы-
190
ческий компонент «римской идеи», и русскую, преемницу христиан-
ского Рима, Византии42. Беды России, по его мнению, кроются в том,
что, забыв собственную цивилизационную традицию, она пытается
взять за образец западную материалистическую модель «граждан-
ского общества», «республиканский механизм» сдержек и противо-
весов власти (законодательной и исполнительной), абстрактно-
индивидуалистическую трактовку прав и свобод гражданина и пр.
Следует отметить, что раскрытие собственной цивилизационной
специфики России у Панарина весьма схематично, и это, наверное,
закономерно, учитывая достаточно низкий уровень национально-
культурной самоидентификации нынешней России.
Если так обстоит дело с осознанием цивилизационной ретроспек-
тивы (прошлого при всех вариантах у нас, как говорится, не отнять),
то еще туманнее очертания будущего, поскольку здесь мы вступаем
на зыбкую почву русского мессианства. Понимание таких высоких
материй, находящихся на уровне сверхистории, на метанациональ-
ном плане, даже во времена таких пламенных приверженцев русской
мессианской идеи, как Гоголь и Достоевский, было все же достаточ-
но редким явлением. Тем более теперь, в постатеистической стране,
у граждан которой еще не выветрилась талмудическая закваска
«марксистско-ленинской диалектики». Неудивительно, что в обще-
ственном сознании, столь неискушенном в опознании истинной ду-
ховности, так легко огрубляются догматы православия, столь по-
спешно, в духе некоего всеспасительного учения, идеологизируются
постулаты евразийства. Да, можно, пожалуй, согласиться с Влади-
миром Петровым в том, что «русский человек обязан доказать, что
он всечеловек, а не обычный националист, каких много в любых
странах»43, поскольку христианский мессианизм по определению
надэтничен («несть ни эллина, ни иудея»). Хотя зачем доказывать
очевидное: кому неизвестно, что ставшие привычным состоянием
русского человека жертвенность, «служилый этос» (по определению
Панарина), тягловый инстинкт народа были фундаментом как Рос-
сийской, так и советской империи, подпирали собой как трон дина-
стии Романовых, так и осуществление злокозненных прожектов все-
мирной революции?
Приятно, конечно, почитать в «Национальном манифесте», что
в XXI в. России уготована роль ядра «Соединенных Штатов Евра-
зии», носительницы «геостратегической миссии держателя равнове-
сия между Востоком и Западом в их не блоковой, а культурно-
цивилизационной ипостаси»; помечтать о том, как «Россия начнет
обживать третье тысячелетие в качестве метанациональной корпо-
рации», когда «у нее уже не будет ни государственных, ни каких-
либо иных границ. Весь мир будет открыт и прозрачен для нее, как и
она, в свою очередь, — проницаема для мира, когда „по всему миру,
ставшему вселенской русской диаспорой, расцветут русские острова
191
и архипелаги, не ущемляя ничей суверенитет”»44. Как говорится,
мечтать не вредно, но многое в вышеприведенном пассаже вызывает
сомнения. Любителям имперской пышности — даже в новейшем ев-
разийском варианте — хотелось, хотя бы вскользь, напомнить и о ее
цене: о тысячелетнем жертвенном кресте народа; о том, что в основе
его был подвиг молитвенный, воинский и трудовой, подвиг миллио-
нов и единиц. А что, если бы вдруг Бог судил России сойти с креста и
«жить-поживать, добра наживать», как прочие народы делают?
Надеется же на это Михаил Эпштейн, хотя сам не очень-то в это
верит45.
Да и о какой, собственно, России идет речь — о вечной, сокровен-
ной, смутно брезжущей сквозь грубые случайные черты, или о той
реальной, «которую мы обретаем», которая «с нами здесь и теперь,
облепляет нас каждую минуту, бьет в нос безвкусием наклеек, раз-
дражает кричащей рекламой, истошно орет голосом ведущего оче-
редной телеигры, сидит в бумажнике (у кого есть) новейшей купю-
рой с Большим театром вместо Ильича, топорщится иглой на сре-
занной бульдозерами Поклонной горе, пьет пиво „Степан Разин” и
едет в шестисотом мерседесе мимо троллейбуса, на котором залих-
ватски наляпан новый товарный знак»46. Воистину смутны черты
России, которую мы обретаем: невообразимо смешались в ней дикая
роскошь и убийственная нищета, Россия «новых русских» и Россия
беженцев и бомжей; «цивилизованная» Россия лощеных банкиров и
«святая Русь» церквей и монастырей, множащихся, будто грибы по-
сле благодатного дождя, и кто знает, чему в этой смеси суждено
«процвесть», а чему «истлеть».
Немецкий ученый Гердер еще в середине XVIII в. уподобил суще-
ствование народа в различные эпохи истории жизни человека, где
бывают хорошие и плохие дни. Но только такие мрачные подчас бы-
вают в истории дни, как после очередного «Чернобыля», — а тако-
выми вполне может стать умело организованный этнорелигиозный
конфликт, негативные последствия которого будут длиться не один
век: скольких же недосчитаются люди заповедных лесов самобытных
культур; как поневоле грубеет и упрощается то, что все же смогло
выжить; какие новые болезни, в том числе и этнической этиологии,
пополнят число нынешних ее мутаций?
В 1860 г. Петр Вяземский, известный весьма критическим складом
ума, написал стихотворение, в котором есть и такие строки:
Послушать: век наш — век свободы,
А в сущность глубже загляни —
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.
У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
192
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд.
Когда кого они прославят,
Пред тем — колена преклони.
Кого они опалой давят,
Того и ты за них лягни.
Скажу с сознанием печальным:
Не вижу разницы большой
Между холопством либеральным
И всякой барщиной иной.
Нам, кажется, полезно иметь в виду эти вещие слова друга Пуш-
кина при изучении культурной подоплеки свирепствующих в нашем
мире этнических конфликтов, чтобы четко отличать план видимо-
сти, многоразличной национально-исторической демагогии, и план
новой, парадоксальной реальности, ломающей рамки любых пар-
тийных догм.
Рассмотренные выше коллизии позволяют, как представляется,
сделать достаточно обоснованный вывод о приоритетности культур-
ных факторов при формировании этноцентризма как доминанты
массового сознания. Произрастая на пустынной почве культурного
нигилизма, этнический экстремизм, по сути, представляет собой
«болезнь» этнического измерения в человеке, подобно тому как рост
разводов в современном обществе, увеличение числа преступлений
на сексуальной почве, а также расцвет феминизма знаменуют
«болезнь» его семейного устройства. Именно поэтому выдвигаемое
сепаратистами требование повысить уровень «этничности» культу-
ры (через расширение прав субкультур, децентрализацию и регио-
нализацию управления культурой) объективно ведет к расшатыва-
нию механизмов самоконтроля личности, ослаблению принципов
нормативной этиКи и государственной власти, делегитимизации вы-
соких стандартов культурной классики. Набирающая обороты тен-
денция к автономизации культур, объявление культурного плюра-
лизма (вкупе с правами человека) приоритетным идеологическим
догматом на деле прокладывают путь к распространению единооб-
разной рыночной культуры общества потребления.
«Во многом знании — многие печали». Это изречение мудрого ца-
ря Соломона поневоле приходит на ум, когда пытаешься постичь те
парадоксальные закономерности, которые открывает нам чреватый
опасностями и нестабильностью современный исторический про-
цесс. И дабы не впасть в грех уныния, приходится вновь и вновь на-
поминать себе, что Бог, «Огнь поядающий», Праведный Господь,
есть Бог не только людей (у кого, по слову Евангелия, и волосы все
сосчитаны на голове), но и Бог народов.
7 - 6932
193
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Жак Аттали родился в 1943г. Французский писатель, профессор экономики, спе-
циальный советник президента Франции Миттерана, директор Европейского банка
реконструкции и развития, автор таких разноплановых книг, как «Анти-экономика»
(L’anti-economique. Р., 1974), «Звуки» (Bruits. Essai surl’economie politque de la musique.
P., 1974), «История времени» (Histoire de la temps. P., 1982), «Экономика Апокалипси-
са» (Economie de 1’Apocalypsis. P., 1996) и др. Аттали Ж. На пороге нового тысячеле-
тия. М., 1990.
2 См., например: Brzezinski Z. The Grand Failure: the Birth and Death of Communism
in the Twentieth Century. N. Y., 1989; Droits fondamentaux et specificites culturelies. P.,
1997; Pfall W. The Wrath of Nations. N. Y., 1993; Staub E. The Roots of Evil: The Crisis of
Genocide and Other Group Violence. Cambridge, 1992.
3 Этничность. Национальные движения. Социальная практика. Сб. статей. СПб.,
1995, с. 5.
4 См.: Дресслер-Холохан В. Национальные движения, интернационализация протес-
та, идеология и утопия. — Этничность. Национальные движения. Социальная практика,
с. 26-50.
5 Там же, с. 48.
6 См.: Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. Ч. I, II. Ставрополь, 1996.
7 См.: Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1998, с. 53.
8 Там же, с. 29.
9 Эпштейн М. Русская культура на распутье: секуляризация и переход от двоичной
модели к троичной. — Звезда. М., 1999, №1,2.
10 Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. Ч. I, с. 119.
11 См.: Аетамендия Ф. Построение Европы: региональный, государственный и на-
циональный уровни. — Этничность. Национальные движения. Социальная практика,
с. 164—177; Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. Ч. I, II; GreenfeldL. Nationalism.
Five Roads to Modernity. Columbia, Mass., 1991.
12 См., в частности, Greenfeld L. Nationalism. Five Roads to Modernity.
13 Staub E. The Roots of Evil: The Crisis of Genocide and Other Group Violence, p. 34.
14 Там же.
15 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994.
16 Там же, с. 177.
17 Там же, с. 178.
18 Подробная характеристика данного исторически нового типа культуры содержится
в изданиях НИО Информкультура. См., в частности: Савицкая Т.Е. Культура конца
тысячелетия: повседневный апокалипсис постмодерна.— Культура в современном
мире: опыт, проблемы, решения. Научно-информационный сборник. Вып. 6. М., 1995,
с. 1-15.
19 Зиновьев А. Запад, феномен западнизма. М., 1995, с. 322.
20 Нугаев М.А., Нугаев Р.М. Проблемы идентичности в контексте модернизации об-
щественной жизни. — Проблемы культурной идентичности. Материалы международной
теоретической конференции. Казань, 1998, с. 68—73.
21 Там же, с. 71.
22 Там же, с. 73.
23 Там же.
24 Там же, с. 70.
25 Аетамендия Ф. Построение Европы: региональный, государственный и националь-
ный уровни, с. 165.
26 Аттали Ж. На пороге нового тысячелетия, с. 105.
27 Там же, с. 108.
28 Там же, с. 119.
29 Там же, с. 29, 119.
30 Зиновьев А. Запад, феномен западнизма, с. 414.
194
31 Смысл концепции «нового мирового порядка» в версии «золотого миллиарда» сле-
дующим образом раскрывается российским ученым Александром Панариным: «Светлое
будущее ныне Запад приберегает для себя, отстаивая свою монополию на прогресс, а
добродетели христианского смирения, самоуничижения и самоотказа предписывает
остальному миру, призывая его отказаться от претензии на развитость... Новейший
социал-дарвинизм выдвигает тезис, согласно которому в условиях известных экологиче-
ских ограничений и пределов роста на самостоятельное развитие, на индустриализацию,
урбанизацию и просвещение имеют право уже не все народы, а лишь те, кто на конкурсе
мирового рынка доказал свои рыночные преимущества по критериям экономической
рентабельности, материалоемкости, экологичности. Остальным предстоит сойти с дис-
танции и передоверить право на переработку своих ресурсов и возделывание своих тер-
риторий известным „передовикам" прогресса. Мир, таким образом, оказывается заново
поделенным на расу господ и расу рабов, на избранный „золотой миллиард" и изгойское
большинство, обязанное смириться со своей участью» (Панарин А. Перспективы возро-
ждения «Третьего Рима». — Москва. М., 1999, Ns 4, с. 15).
32 Панарин А. Миссия Пушкина на исходе XX века. — Москва. М., 1999, № 6, с. 5—24.
33 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.
34 Там же, с. 328.
35 Там же, с. 509.
36 Бжезинский 3. Великая шахматная доска. М., 1998, с. 111.
37 Brzezinski Z. Post-Communist Nationalism. — Foreign Affairs. N. Y., 1989/90, vol. 68,
№ 5, p. 1 — 15.
38 Иванова Н.Б. Русский проект вместо русской идеи. — Знамя. М., 1999, № 3, с. 175.
39 Динилевский Н.Я. Россия и Европа, с. 301.
40 Кублановский Ю. Утопия геополитического самодержавия. — Новый мир. М., 1999,
№ 7, с. 227-230.
41 Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993, с. 41—42.
43 Панарин А. Перспективы возрождения «Третьего Рима», с. 135—153.
43 Петров Вл. Найдет ли Россия дорогу к храму? — Москва. М., 1999, № 10, с. 147—
157.
44 Кортунов С.В., Мануильский Д.А., Сергеев Г.М., Вдовиченко Л.Н., Ознобищев С.К.
Национальный манифест. М., 1999, с. 84, 89—90.
45 См.: Эпштейн М. Русская культура на распутье: секуляризация и переход от дво-
ичной модели к троичной.
46 Иванова Н.Б. Русский проект вместо русской идеи, с. 152.
7‘
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ ГЛОБАЛИЗМА
А.А.Пелипенко
ГЛОБАЛИЗМ И КРИЗИС
ЛИБЕРАЛЬНОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Тема глобализма обычно окрашивается, и вполне обоснованно, в
алармистские тона. Действительно, глобальные процессы в ближай-
шем будущем грозят обернуться глобальными угрозами. И если гло-
бализация, как бы ее ни понимать, так или иначе связана с формиро-
ванием новых макрокультурных систем, по отношению к которым
инкорпорированные в нее элементы будут функционально сведены к
подсистемам, то особую важность в интерпретации этих процессов
представляет необходимость выхода на внешнюю по отношению ко
всем подсистемам позицию.
Здесь мы наталкиваемся на краеугольную проблему границ пони-
мания и интерпретации процессов с позиции традиционного евро-
пейского (точнее, евроатлантического) сознания. Дело не только в
том, чтобы преодолеть максималистские аберрации и разобраться в
том, что «глобализуется», а что — нет. Здесь, как и везде, действует
закон сгармонированной разнонаправленности. С одной стороны,
© А.А.Пелипенко, 2002
196
глобальные процессы, с другой — дальнейшая атомизация и наращи-
вание самодостаточности отдельного субъекта и малых групп. При-
мер тому система Интернет, где наблюдается и вовлечение в единый
информационный космос, и в то же время освобождение от множе-
ства социальных связок. Всякая глобализация имеет обратной сто-
роной дифференциацию. Процессы эти взаимосвязаны, и речь мо-
жет идти лишь о выявлении доминанты в тех или иных конкретных
ситуациях.
Главная же проблема, думается, в другом, а именно— в нарас-
тающей неадекватности традиционной культурно-антропологиче-
ской доктрины современным цивилизационным процессам.
Специалисты справедливо отмечают, что капиталистическая сис-
тема хозяйства, выполнив свои задачи, исчерпала себя. А это, в свою
очередь, означает, что исчерпывается и сама культурно-антрополо-
гическая доктрина, лежащая в ее основании (а не наоборот). Эта
ренессансно-просвещенческая и производная от нее либеральная
антропологическая доктрина, отбив на рубеже XIX и XX вв. штурм
ницшеанства и устояв перед современными атаками постмодерниз-
ма, продолжает оставаться мировоззренческой доминантой совре-
менного мира или по крайней мере той его части, которая ориенти-
рована на широко понимаемый европеизм.
Обозначим прежде всего те положения этой доктрины, которые
обнаруживают наиболее острую неадекватность сегодняшней си-
туации и вольно или невольно способствуют углублению глобально-
го кризиса.
Мифология прогрессизма породила мифологию равенства. По-
скольку принцип развития оказался однозначно связан с линейным
поступательным движением в сторону европейских ценностей, то
разница между различными цивилизациями оказалась сведена к чис-
то количественным методам приближения к этим ценностям и нор-
мам. А если различие носит чисто количественный (стадиальный)
характер, значит, субъектом истории выступает некий абстрактный
человек вообще, универсальный homo sapiens. И все, кто отстал в
развитии, обязательно, рано или поздно, нагонят авангард.
На научно-философском уровне прогрессистская модель разви-
тия давно разгромлена и осмеяна. Но мифология культурно-антро-
пологического равенства отнюдь не желает отступать. Либеральный
интеллигент приходит в ужас от статистики жизненных стандартов
бедных стран, не желая понимать (несмотря на многократные объ-
яснения), что если голодная смерть для европейца— трагедия, то,
скажем, для Эфиопии — обыденный эпизод.
Постмодернистский штурм добил идеологию евроцентризма, и
она, прикрывшись словесными декларациями о полицентричности,
релятивности ценностей и равноправии культур, ушла вглубь. Но
европейское (и, разумеется,-американское) сознание все равно по-
197
лагает себя главным и лучшим, на которое должны равняться все ос-
тальные. Более того, вот уже давно витающую в воздухе идею стра-
тификации и типологизации культурных субъектов по принципу
доминирования той или иной цивилизационной парадигмы либе-
ральное сознание на дух не переносит. О том, что социокультурные
субъекты органически различаются по своей культурно-антрополо-
гической конституции, вопиют тысячи очевидных фактов. Но гово-
рить об этом нельзя — можно немедленно получить ярлык фашиста
или какой-нибудь в этом роде, хотя культурно-антропологические
страты с очевидностью не совпадают ни с расовыми, ни с националь-
ными различиями. Если война либеральной мифологии равенства со
здравым смыслом будет продолжаться, то ни о каком выходе из ци-
вилизационного тупика, в который загнали человечество глобальные
процессы,говорить не придется.
Следует сказать несколько слов и о возможных концепциях стра-
тификации и типологизации историко-культурного субъекта. В ос-
нову такой типологизации, как представляется, может быть положен
принцип становления индивидуализации, связанный с разворачива-
нием таких субъектных характеристик, как самосознание, рефлек-
сия, социокультурная самодостаточность, самоактивность, способ-
ность к выбору и экзистенциальное растождествление с нормативи-
зированной социальной ролью.
По этим параметрам типология субъекта может быть выстроена в
пирамидальную триаду: индивид—паллиат—личность. Индивид, об-
разующий основание исторической пирамиды, — субъект коллектив-
ной (родовой) культуры с минимально выраженной самостностью.
Паллиат— переходная форма субъекта, исторически возникающая в
эпоху кризиса мифоритуальной системы классического Востока и
представляющая своеобразный тип остро дуализированного и глобали-
зированного «манихейского» сознания. Этот субъект создал средне-
вековую цивилизацию и выступал носителем соответствующей мен-
тальности. Третий тип — личность в собственном смысле и собствен-
ной форме — возник в Европе в эпоху Ренессанса и Реформации.
Каждый из этих культурно-антропологических типов, выступая
носителем полностью самодостаточной (эйдетической) мировоз-
зренческой парадигмы, создал в истории специфический тип страте-
гии и технологии существования, где экономические, идеологиче-
ские, религиозные и политические особенности выступают лишь
внешними аспектами общей культурно-цивилизационной парадиг-
мы. Эти парадигмы, с одной стороны, локализуются по географиче-
ским, геополитическим, конфессиональным и иным границам, а с
другой — пребывают в дисперсном смешении, ибо в каждом общест-
ве присутствуют все три упомянутых типа стратегии. Разница, и
притом существеннейшая, лишь в их количественном и ролевом со-
отношениях.
198
Здесь важно подчеркнуть следующие моменты. Во-первых, каж-
дый из указанных культурно-антропологических типов представляет
собой своеобразную замкнутую монаду, эйдетическую матрицу, на-
подобие сформировавшегося вида в биологии, которая стабильно
воспроизводит себя в неизменном системном качестве. Никакой ка-
чественной эволюции внутри матрицы не может быть в принципе.
Индивид никогда не разовьется до паллиата, а последний, в свою
очередь, до личности. Во-вторых, каждое из этих системных качеств
присутствует в ментальности субъекта не в абсолютном виде, а лишь
как доминанта. А два других образуют дополняющие компоненты,
служащие для адаптации субъекта в различных социальных контек-
стах и находящиеся в различных функционально-количественных
отношениях с доминантой. И в-третьих, каждый тип исторического
субъекта продолжает неизменно себя воспроизводить, стремясь по
универсальному биологическому закону, с одной стороны, к макси-
мальному количественному росту и экспансии, а с другой — к сба-
лансированному сосуществованию с иными типами. Последнее уточ-
нение разводит современные эволюционные представления с тради-
ционным дарвинизмом.
Гегель утверждал, что покинутые духом формы предоставлены
своей собственной диалектике. И диалектика эта, добавим, печаль-
на, если глядеть на нее глазами взвившегося ввысь духа. (Что значит
быть предоставленным своей собственной диалектике, нетрудно по-
нять на примере нашей собственной страны, выполнившей до конца
свой исторический императив.)
Цивилизационная парадигма всегда включает в себя специфиче-
скую модель времени. Индивид, паллиат и личность, живущие не
только локализованно, но и прежде всего дисперсно, пребывают в
трех различных временных модальностях и соответствующих ценно-
стных и социально-поведенческих установках. Для индивида исто-
рического времени не существует. Есть спонтанное, санкциониро-
ванное естественными циклами родовой жизни бытие, выключенное
из процессов «большого мира». И ничто приходящее из этого мира
не в силах поколебать или размыть синкретический космос, постро-
енный вокруг родовых ценностей. Вот откуда гумилевская «обску-
рантность», являющаяся не столько фазисом имманентной эволюции
этноса, сколько перманентным состоянием определенного типа
субъекта — родового индивида и его современных наследников. Пал-
лиат живет в вечном Средневековье с его эсхатологизмом, ригоризмом,
нетерпимостью, презумпированием трансцендентного Должного и
зудом борьбы с Мировым Злом. Здесь господствует модель линейно-
го мифологизированного времени дуалистическо-монотеистиче-
ской эсхатологии. Отсюда и поведение, и структура ценностей.
Развившаяся в лоне евроатлантической цивилизации личность
жила, по крайней мере до недавнего времени, в темпоральной модели
199
буржуазного прогрессизма, продолжая по инерции вменять соответ-
ствующие ей ценности всем остальным. Налицо очевидная асинхро-
ния цивилизационных процессов. И в связи с этим именно перед ци-
вилизацией личности, как обладающей наибольшим влиянием на ход
глобальных мировых процессов и в наибольшей степени склонной к
рефлексии, стоит задача осуществить фундаментальную мировоз-
зренческую трансформацию, столь необходимую для выживания
человечества перед лицом глобальных угроз. Это значит, что либе-
рально-гуманистическая антропология должна быть окончательно
отброшена. Это значит, не учить всех своему языку и своим ценно-
стям, а с каждым субъектом говорить на его языке и в его системе
ценностей. Это можно было назвать доктриной «новой естественно-
сти».
Первоначальной естественности единства с природой и космосом,
от которой цивилизация неуклонно и целенаправленно удалялась на
протяжении всей своей истории вопреки романтическим грезам не-
которых философов и экологов, достичь никогда не удастся. Что
ушло, то ушло. Но можно попытаться приблизиться к новой естест-
венности, соединяющей в себе весь опыт исторического бытия куль-
туры, являющейся на сегодняшний день завершенным пространст-
вом «второй» природы. В частности, это невмешательство в имма-
нентную диалектику иного, что на практике означает не мешать
умирать нежизнеспособному. Либеральная «богадельня» — крат-
чайший путь к катастрофическому исчерпанию ресурсов. Конфлик-
ты следует не гасить, а локализовывать. Пока манихеи-паллиаты не
навоюются, примирить их невозможно (пример — Балканы). С вар-
варом следует говорить по-варварски, т.е. на единственном языке,
который он понимает. (Здесь Запад, кажется, начинает демонстри-
ровать разумное поведение. Пример — Ирак.) Следует признать не-
избежность, а в ряде случаев и необходимость, вооруженных кон-
фликтов как вполне естественной формы разрешения противоречий
между определенными типами субъектов, даже если для этого при-
дется пожертвовать такими «священными коровами», как Всеобщая
декларация прав человека и др.
Пьер Тейяр де Шарден, описывая универсальные процессы, ука-
зывал на то, что всякая автономно развивающаяся форма подчиня-
ется двум силам: радиальной и тангенциальной. Радиальная направ-
лена на бесконечный рост и завоевание пространства, а тангенци-
альная ограничивает этот рост, замыкая форму. Либеральная циви-
лизация отменила тангенциальную силу, презумпировав самодоста-
точность личности, которую можно уподобить единичной клетке
живого организма. Если бы нечто подобное произошло в природе, то
экологический баланс вмиг бы рухнул, ибо каждый вид ничем не был
бы сдержан в своем экстенсивном размножении. Да и все клетки
просто превратились бы в раковые.
200
Именно к такому развитию событий толкает мир либеральная ци-
вилизация, перенося на иные культурные субъекты свои нормы, цен-
ности и стандарты, открывая путь к ресурсам и технологиям жизни,
органически не свойственным их собственным цивилизационным
парадигмам. Неважным оказывается и то, во имя чего это делается —
ради гуманистических принципов или собственной выгоды. До сих
пор, увы, не поняты даже такие простые вещи, как то, что не следует
навязывать архаике формы современной парламентской демократии
или требовать в ультимативном порядке отмены смертной казни в
стране, где цена человеческой жизни сопоставима с ценой патрона.
Хочется думать, что социал-дарвинизм в XXI в. окажется самой
жесткой идеологией. Разумеется, речь идет не о старом, раскритико-
ванном и немодном, как и сама классическая теория эволюции, соци-
ал-дарвинизме. Современная, переосмысленная в духе «новой есте-
ственности» редакция социал-дарвинизма будет отличаться от
прежней так же, как и классический дарвинизм XIX в. от современ-
ных эволюционистских представлений.
В частности, механизмы и направленность естественного отбора,
как и само содержание понятия жизнеспособности, будут сущест-
венно иными, чем в дарвинизме. Можно сказать, что стремление к
неограниченному росту популяций и экстенсивной экспансии в
жизненное пространство перестанет быть доминантой социальной
активности. Такой доминанты, вопреки утверждениям Дарвина, ни-
когда не было в природе, ибо последняя в отличие от культуры нико-
гда «не забывала» о тангенциальной силе. В природе рост всегда
ограничивается формой и пределами системного видового качества,
а взаимоотношения последних подчиняются закону комплементар-
ного баланса.
По сути, цивилизация, презумпировав принцип выживания силь-
нейшего, переместив этот принцип с позиции одного из составляю-
щих факторов эволюции на место системообразующего стержневого
начала, реализовала или по крайней мере попыталась реализовать в
истории основное положение дарвинизма. Парадоксальность соче-
тания дарвинистского принципа агрессивного, экстенсивного и ни-
чем структурно не ограниченного роста с либерально-гуманисти-
ческой антропологической доктриной (со всеми ее постмодернист-
скими релятивистскими коррективами), кажется, никем толком не
описана. Мысль теряется в запутанном мельтешении внешних форм.
Продуктивно снято это противоречие быть не может. Классический
дарвинизм в социальных отношениях должен быть изжит, а либе-
ральная антропология — отброшена во имя всеобщего выживания.
С некоторых пор стало модно апеллировать к прогнозам Дж.Хан-
тингтона по поводу конфликтов между цивилизациями в XXI в.
Сами по себе его идеи лежат на поверхности, и странно, что их часто
преподносят как некое откровение. Важно, однако, что цивилизаци-
201
онные признаки, т.е. признаки системного цивилизационного каче-
ства, сводятся, как всегда, к сумме конфессиональных, экономиче-
ских, политических и иных определений внешнего историко-эмпири-
ческого характера. А между тем сам геном цивилизационного каче-
ства заключен не в них, а в культурно-антропологическом типе базо-
вого для того или иного общества социального субъекта. Но это еще
не самое главное. Представлять цивилизационный конфликт как
разновидность традиционно понимаемого исторического конфлик-
та, т.е. как конфликт между обществами, — значит не понимать, что
такое на самом деле цивилизационный конфликт.
Носители различных до несовместимости цивилизационных пара-
дигм, т.е. различные культурно-антропологические типы, сосущест-
вуют диффузно в пределах каждого общества. Пока эти различия не
осознаются в собственной форме, а идеология равенства обеспечи-
вает, по крайней мере в тенденциях и декларациях, равный доступ к
ресурсам, противоречия носят точечный, локальный характер. Но,
видимо, вскоре ситуация изменится. И тогда на фоне внешних кон-
фликтов, создаваемых столкновением доминант цивилизационных
стратегий на уровне целых обществ, станут разыгрываться драмы
цивилизационного раскола внутри самих этих обществ. Вот это и
будет настоящий цивилизационный конфликт, выстраивающий но-
вую систему человеческих общностей на обломках прежней соци-
альности с ее ценностями, нормами и интегративными принципами.
Человечество начало развиваться, когда однажды перед ним воз-
никла дилемма: развитие или смерть. Структурные кризисы нередко
приводили к смерти, системные всегда заканчивались выбором пути
развития. Правда, и здесь никогда не обходилось без жертв, и жертв
громадных. Сегодня человечество стоит на пороге (если уже не за
порогом) системного кризиса. XXI век должен дать ответ на все тот
же ключевой вопрос: развитие или смерть. Это значит, что в любом
случае следует готовиться не к катаклизмам, а к тому, чтобы созна-
тельно пожертвовать привычным и морально комфортным мировоз-
зрением во имя спасения и развития, ибо сегодня мир как никогда
прежде зависит от того, что происходит в сознании конкретного че-
ловека.
И.Г.Яковенко
ГЛОБАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
И ЛОКАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ
В последнее десятилетие XX в. мы стали свидетелями утвержде-
ния идеи глобального кризиса как характеристики современной ре-
альности. Самое тревожное состоит в том, что представление о кри-
зисе выступает в качестве самоочевидности. Никто не задается про-
блемой объективных, верифицируемых предшествующей историей
критериев, на основании которых можно было бы охарактеризовать
сегодняшнее состояние сообщества как кризис. Эта идея высказыва-
ется столь часто и настолько обросла признаками априорной досто-
верности, что вызывает опасение: не имеем ли мы дело с устойчивой
мифологемой?
Рассмотрим некоторые истоки конструкта глобального кризиса,
и прежде всего хроноцентризм. Каждому поколению свойственно
переживать исторические вызовы, свои проблемы как уникальные и
исключительные. Кризисы предшествующих эпох уже разрешены,
ответы на них известны, а кризисы современности открыты и пред-
ставляются исключительными. Вспомним известную каждому абер-
рацию пятиклассника, который покровительственно улыбается по
поводу страхов своей сестры-третьеклассницы: он-то твердо знает,
что в третьем классе задачки пустяковые.
Следующее основание — универсальная мифологема порчи мира,
в которой жизнь трактуется как движение от «золотого века» через
«железный» к «последним временам». Надо сказать, что эсхатоло-
гизм мышления исключительно сильно укоренен в христианской
ментальности. Тут мы сталкиваемся с универсальной когнитивной
установкой. Через призму эсхатологического миропонимания рас-
сматривается весь социокультурный космос. Это — априорная, бес-
предпосылочная идея, которая не нуждается в фактах: она сама их
создает, систематизирует и интерпретирует.
Наконец, в современных разговорах о глобальном кризисе явно
присутствует сознательная (возможно, и бессознательная) цивили-
зационная аберрация. В настоящее время можно говорить о кризисе
евроатлантической цивилизации. Едва ли он последний или знаме-
нует закат христианского мира. Но во всяком случае некоторый этап
в истории западноевропейской цивилизации явно завершается, и
последняя стоит перед перспективой болезненных структурных
изменений на фоне перераспределения статусов и доли других локаль-
©И.Г.Яковенко, 2002
203
ных цивилизаций. Однако исчерпанность конкретного этапа в раз-
витии цивилизации Запада выдается за кризис человечества.
Стоит задуматься о природе самой идеи глобального кризиса и
соответственно о характере переживания и оценки рассматриваемо-
го феномена. Что стоит за понятиями: «мифологический образ» или
«рациональная конструкция»? Если кризис — это рационализован-
ная номинация Конца времен, то любые разговоры о нем как послед-
нем ложатся в ряд традиционной эсхатологической словесности и
представляют интерес только с точки зрения исследований массовой
ментальности. Если же разговоры о кризисе имеют отношение к ра-
ционально воспринимаемой реальности, то нужны модели адекват-
ного понимания и критерии оценки. Необходима концепция, вписы-
вающая этот очередной кризис в представления о развитии челове-
чества, обеспечивающая познание функциональной природы кризи-
са как элемента общеисторического процесса, его телеологии. Од-
ним словом, требуется научный анализ. В тех же текстах, с которыми
приходится встречаться, видится скорее сциентистская по форме
эсхатологическая эссеистика.
В качестве наиболее ярких признаков глобального кризиса назы-
вают феномен «выпадения из истории». В пример приводят Афгани-
стан, Судан, некоторые другие страны и территории. Однако утвер-
ждения о том, что они «выпали» из хронотопа мировой истории и,
так сказать, разорвали общемировой исторический процесс, порож-
дают вопрос: а когда они «впали» в историю? Так, для Афганистана
внутренние войны и деструкция государственного целого — рутин-
ный фон исторического бытия. Об этом свидетельствует даже по-
верхностное знакомство с историей страны в XX в. Заметим, что
в XVI—XIX вв. целые регионы были насильственно втянуты в кон-
текст мировой цивилизации. До того они являли собой сферу дого-
сударственных или раннегосударственных состояний, поле перма-
нентного формирования и распада племенных союзов, квазигосу-
дарственных или раннегосударственных образований. Мировая ци-
вилизация как сплошное пространство, охватывающее весь мир, —
миф, сложившийся на фоне колониального господства Запада, навя-
зывавшего остальному миру свою модель. Недозревшие до государ-
ственности или «вываливающиеся» из цивилизации пространства
можно было формально интегрировать в общемировое путем коло-
ниальной политики. Однако однажды колонизаторы уходят, а або-
ригены осваивают автомат Калашникова и продолжают прерванное
саибами взаимоистребление.
Если вспомнить Афганистан, то в наших оценках происходящего
многое задано спецификой глобальной коммуникационной ситуа-
ции. Европейцу больно видеть руины крупного города. Это слишком
сильное переживание, разрушающе действующее на подсознание.
Истоки наших болезненных реакций и неадекватных оценок рутин-
204
ных и совершенно нормальных процессов деструкции, периодически
возникающих в отдельных регионах земного шара, — есть ценности
и мифы европейской культуры. Деструктивные процессы, цивилиза-
ционное «проседание» целых регионов и распад социальных орга-
низмов — естественный и неизбежный момент развития человечест-
ва. Однако эти процессы вступают в конфликт с иллюзиями, восхо-
дящими к гуманистическим, прогрессистским, просвещенческим па-
радигмам. Опасность для человечества (и основания говорить о гло-
бальном кризисе) возникнет лишь тогда, когда зоны деструкции вы-
растут в своих объемах выше некоторого критического, с точки зре-
ния глобального целого, уровня.
На самом деле в зонах, «выпадающих» из цивилизационной
эволюции, идут позитивные процессы самоуничтожения безна-
дежно отстающих стадиально и не вписывачощихся в изменяю-
щийся глобальный контекст структур. Феноменология явлений
такого рода достаточно многообразна: гражданские войны, тер-
рор, эпидемии, дезурбанизация и архаизация экономики на фоне
голода, слабо мотивированные войны с соседями. Результат же
один — выведение из истории утративших адекватность, нетранс-
формативных обществ1. Когда вакханалия самоуничтожения за-
вершается, эти территории включаются в мировой процесс. Вспом-
ним, что субъект истории — человечество: отдельные общества мо-
гут и должны погибать, вопреки нашим прогрессистским и гумани-
стическим иллюзиям. Об этом свидетельствуют последние шесть
тысяч лет истории.
Нельзя забывать и о том, что «кризисность» есть онтологическая
характеристика homo sapiens. К простому воспроизводству в гармо-
ническом балансе с окружающей средой способны лишь весьма ма-
лые, изолированные сообщества, и то на короткий срок, ибо изоля-
ция несет с собой неизбежную деградацию. Человечество как целое
постоянно подрывает источники своего существования и столь же
постоянно и неизменно находит выход на путях повышения уровня
организации, иными словами, на путях исторического прогресса.
В этом смысле кризис атрибутивен для человечества. Само сущест-
вование «человека разумного» возможно лишь в состоянии динами-
ческого равновесия, т.е. постоянного разбалансирования (как внут-
ри социокультурного целого, так и в системе «человек—природа») и
столь же постоянного восстановления баланса через прогрессивное
усложнение социокультурного организма.
Другое дело кризис тлеющий, рутинный, когда человечество раз-
вивается в рамках некоторого устойчивого качества, и кризис пере-
ходит от одной большой модельности к другой. Когда накапливают-
ся дисбалансы, не снимаемые в рамках устойчивого качества, проис-
ходит ряд катастроф, в ходе которых из истории «выбивается» ряд
обществ. И только гибель обществ, исчерпавших возможности даль-
205
нейшего развития, становится мобилизующим фактором, закреп-
ляющим продуктивные мутации и обеспечивающим переход на сле-
дующий уровень. В этом отношении катастрофы гибельны для тех
обществ, которые не в состоянии их пережить, но продуктивны для
человечества в целом.
Сегодня звучат утверждения о том, что катастрофический путь
исторического развития себя исчерпал, поскольку глобализация
делает крупный кризис общемировым. На первый взгляд это ка-
жется убедительным. Но что-то в подобном рассуждении настора-
живает. До появления человека история живой природы шла через
цепь катастроф (меловая, пермская и др.). История человечества
также заполнена большими и малыми катастрофами. Природа че-
ловека и природа Вселенной не изменились. Куда же денутся ката-
строфы?
Говоря о глобальном кризисе, мы, не отдавая себе отчет, впадаем в
грех евроцентризма и не только переносим кризисное самоощуще-
ние представителя европейской цивилизации на общемировое целое,
но и транслируем на него представления о норме, порядке и гармо-
нии, естественном течении событий, о перспективах человечества,
вызревшие в лоне европейской цивилизации и утвердившиеся в ка-
честве доминирующих в последние два-три века. Этот тезис заслу-
живает более подробного рассмотрения. Глобализация воспринима-
ется традиционно, т.е. как кризис, локалистски мыслящими людьми.
Для их сознания вынужденный выход за рамки собственного локуса
есть глубоко дискомфортная, кризисная ситуация. Теперь же мир
стал неустранимо множественен. Одно дело, когда качественно иное
находится где-то за гранью собственного кругозора, за пределами
взгляда и сведения о нем доходят в виде ауры малодостоверных сви-
детельств, былей и небылиц. В таком виде качественно иное не несет
в себе опасности для собственного космоса; с иным за гранью гори-
зонта традиционное сознание мирится легко. Совершенно другое
дело, когда иное вторгается во внутренний мир. Это всегда порож-
дает конфликт, которому присваивается статус события космиче-
ского.
Дело в том, что любая «локальная цивилизация» переживается ее
носителями как целостный космос, как самоочевидная данность —
естественная и потому единственно возможная. Знание о том, что
где-то существуют другие миры, не колеблет этого исходного ощу-
щения. Любая локальная цивилизация — не что иное, как модус, вы-
дающий себя за субстанцию. Здесь происходит столкновение с древ-
ней и глубоко заложенной априорной установкой.
Но есть одна тонкость. Для обществ, проигрывающих в конку-
рентной борьбе локальных цивилизаций за людей и территории,
осознание цивилизационной множественности мира, а значит,
факультативности их собственной цивилизации, наступает раньше и
206
чувствуется острее. Отсюда все драматические перипетии цивили-
зационного противостояния, диалогов, переходов от сравнительной
открытости к закрытости, амбивалентного отношения к лидерам
2
динамики и другие коллизии, переживаемые в ходе модернизации .
Что же касается лидирующих обществ, то на их пространствах ар-
хаическое восприятие своей цивилизации как единственной сохра-
няется дольше. В этом можно увидеть некоторый парадокс, но он
объясним. Лидирующие общества могут жить в иллюзии принад-
лежности к цивилизации по преимуществу.
Так базовые дорациональные положенности вступают в конфликт
с нашими познаниями и здравым смыслом. Однако эти положенно-
сти сильны, и сердечная склонность трансформирует результаты ин-
теллектуального усилия. Осознавая отвлеченно цивилизационную
множественность составляющих мира и декларируя их равнознач-
ность, где-то в глубине души мы переживаем свою, христианскую
цивилизацию как синоним общемировой. В таком случае история
мыслится как движение человечества в лоно христианской цивили-
зации. С середины XVII в. до второй половины XX в. можно было
комфортно пребывать в этом убеждении — в той или иной мере ре-
альность укладывалась в мифологему. Но в последней четверти за-
вершившегося столетия возможности существования подобной ил-
люзии исчерпались.
Такие разные вещи, как распад колониальной системы, формиро-
вание многополярного мира, взрывной рост экономик стран Юго-
Восточной Азии, захлестывающая пространство евроатлантической
цивилизации миграция из бывших колоний и стран «третьего мира»,
глобализация средств массовых коммуникаций, особенно телевиде-
ния, с неопровержимой достоверностью предъявили европейскому
человеку, во-первых, факт множественности цивилизационных мо-
делей, во-вторых, иллюзорность идеи универсальности западной ци-
вилизации как образца и модели для всего человечества, в-третьих,
иллюзорность представлений о движении человечества в направле-
нии, начертанном Западом.
Запад утратил статус безусловно доминирующего, а сама запад-
ная цивилизация переживает евроцентристские иллюзии и линейно-
прогрессистские представления о мировой истории. Можно гово-
рить о «кризисе идентичности» цивилизации Запада. Однако, как
говорилось выше, кризис всякой «локальной цивилизации» пережи-
вается ее носителями как космическое событие. Вот где, на наш
взгляд, лежат истоки идеи глобального кризиса.
При оценке ситуации имеются в виду наши частные, ограни-
ченные во времени и пространстве, в высшей степени локальные
признаки. Человек и человечество рассматриваются с точки зрения
наших собственных идеалов как вечные и абсолютные ценности,
притом что история разворачивается в соответствии с некоторой
207
имманентной логикой, не познанной нами и не совпадающей с
нашими представлениями. На этом основании выносится вердикт
о глобальном кризисе человечества. Homo sapiens sapiens сущест-
вует не менее ста тысяч лет. За это время была реализована ги-
гантская, трудно охватываемая сознанием множественность куль-
тур, локальных цивилизаций, образов жизни, стратегий человече-
ского существования. В этом ряду мы представляем одну из кон-
фигураций.
В порядке мысленного эксперимента можно предположить, что
история снимет цивилизацию Запада, но даже это не дает основа-
ний говорить об антропологической катастрофе. Трагедия кризиса
иллюзии, вечности и непреложности собственного социокультур-
ного космоса впервые открылась европейскому человеку. Конеч-
ность локальных цивилизаций, которые переживаются им как веч-
ные сущности, с огромным трудом осваивается массовым сознани-
ем. По всей видимости, представление о множественности и рядо-
положенности цивилизационных моделей становится устойчивой
характеристикой ментальности. Эта эволюция сознания требует
интеллектуального мужества. Однако только на данном пути воз-
можен поиск реальных стратегий выживания человеческого сооб-
щества.
Наращивание разнообразия цивилизационных стратегий — кон-
станта разворачивания человеческой истории. Причем в кризисные
эпохи разнообразие взрывообразно возрастает. Именно в это вре-
мя периферийные и маргинальные стратегии оказываются равно-
значными вчерашним доминантам. В принципе нельзя оценить по-
тенции той или иной стратегии в неведомой нам ситуации зав-
трашнего дня. В этом случае ценностью выступает сама множест-
венность.
Развитие как процесс качественных преобразований трансцен-
дентно любому устойчивому состоянию, всякому длящемуся настоя-
щему. Человек более или менее в состоянии предвидеть количествен-
ные изменения, но не в силах охватить сознанием качественные скачки.
Прежде всего потому, что будущее человека всегда отрицает сущ-
ностную природу его сегодняшнего состояния. При этом каждое из
этих состояний входит в целостность человечества. Однажды исто-
рия отменит нашу реальность и перечеркнет многое из того, что
представлялось нам неотъемлемыми, видовыми признаками чело-
века. Кризис ренессансного идеала автономной личности или фор-
мирование виртуального универсума снимают некоторые факуль-
тативные характеристики человека, не более того. Нам не постичь
будущего (да и не войти в него) так же, как людоеду палеолита не
понять нашего настоящего. Не стоит по этому поводу говорить о
конце света!
208
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Яковенко И.Г. Культурные аспекты механизмов и социально-психологические ис-
точники массового террора. — Мир психологии. М., 1998, № 3.
2 Яковенко И.Г. Противостояние как форма диалога (Динамический аспект воспри-
ятия Запада). — Рубежи. М., 1995, № 5, 6; 1996, № 1.
В.М.Немчинов
ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
В ГЛОБАЛЬНОМ СООБЩЕСТВЕ
(методологические заметки)
В самом конце XX в. стало очевидно, что в сфере социально-
политического сознания и поведения людей произошли серьезные
изменения, глубоко затрагивающие важнейшие механизмы общест-
венной жизни. Речь идет не о столкновении цивилизаций, не о про-
тивоборстве демократии с тоталитаризмом, не о кризисе культуры.
Независимо от уровня благосостояния, государственной или нацио-
нальной принадлежности человеку приходится решать проблему
своего способа существования. При этом нужно осмыслить, как ра-
ботают личностная ориентация в мире, открытые нам источники
познания и наше собственное сознание.
Что же изменилось в современном понимании и отражении реаль-
ности? Информационно-технический переворот не только опроки-
нул привычные пространственно-временные границы и убрал при-
вычную плотную социальную завесу таинственности, но и освободил
национальные сообщества от государственной монополии на управ-
ляющее воздействие. Повседневными и моментально доступными
стали реально непредставимые события, очевидцами которых мы
быть никак не можем, но тем не менее постоянно являемся. В опре-
деленном смысле, независимо от стран проживания и от собственно-
го выбора, нынешнее поколение людей стало универсальным наблю-
дателем. Это прежде всего относится к публичному пространству, к
внешнему миру, к глобальному сообществу, к тому, что можно при-
числить к «мировому объекту».
«Большой мир» не только имплицитно воздействует на самоопре-
деление личности, но и актуально присутствует в настоящем. Одна-
ко психические механизмы постижения «большой реальности» весь-
ма отличны от того, как познается близкая, непосредственно сопри-
касающаяся с нами реальность. Для большинства проходит незаме-
ченным то немаловажное обстоятельство, что сегодня практически
повсеместно утрачена прямая связь между непосредственными субъ-
ектами и объектами реально существующего мира, поскольку в каж-
дом доме появились коммуникативные посредники между наблюде-
нием и восприятием, доступным для обыденного сознания.
Сразу оговоримся, что дело — не в проблеме объективной комму-
никации. Мы говорим не о ситуационной достоверности, а о внут-
© В.М.Немчинов, 2002
210
рением образе человека, коллективном самоопределении и проблеме
идентичности. Современные средства массовой коммуникации и
информации нивелируют различия между реальным потоком жиз-
ненных событий и аудиовизуально воспринимаемым «мировым со-
бытием». Мы становимся неотделимы от того, что нам описывают, и
соответственно приобретаем свойства коллективного объекта. «Это —
те свойства объекта, которые не поддаются детерминистскому ана-
лизу и в то же время ускользают от любого типа семиотического
анализа, основанного на том, что существует обозначающее как ре-
ально отделенный элемент и существует обозначенное как денотат
первого»1.
Цель этих заметок — привлечь внимание к планетарным пробле-
мам человеческого добрососедства, определить характер, пределы и
масштабы влияния геополитических парадигм на личность и формы
обратного воздействия индивидов на жизнеспособность группы,
этносов, народов и мирового сообщества. Поэтому геополитика рас-
сматривается здесь не как модный «справочник властелина» или ука-
зующий жезл стратега, а скорее как завещанный потомкам и став-
ший снова модным «костюм на вырост» либо как та современная
одежда, в которой мы хотели бы предстать перед миром и перед са-
мими собой. В этой трактовке геополитика проявляется как эпифе-
номен неэмпирического сознательного бытия и как символ стремле-
ния к реализации или нереализации национальной идеи. Этот клю-
чевой элемент общесоциальной проблематики все еще остается на-
учно неразработанным и заслуживает особого внимания.
В самом деле, как мы воспринимаем мир людей, если смотрим на
своих соседей и на самих себя не с индивидуальной позиции, а с точ-
ки зрения своей этнической группы, своего народа, своей культуры,
своей политики? Какое психолого-семиотическое содержание может
быть приписано идеологизированному видению исторической пер-
спективы? Вопросы эти не праздные. На них существуют и могут
даваться самые разные ответы. От их выбора и реализации во мно-
гом зависит не только групповая идентичность и преобладающий в
обществе тип личности, но и наши общие и частные судьбы.
Начиная разговор о латентном и наличном понимании геополити-
ческих реальностей, представляется целесообразным заняться своего
рода «аналитическим рисованием», дабы зафиксировать ряд узловых
точек, через которые проводится общая конфигурация нашей обще-
национальной жизни. Многие детали этого рисунка каждому знако-
мы настолько, что, кажется, совсем нетрудно их себе представить и
изобразить с фотографической точностью. Однако сделать это не
так просто, потому что при каждом сознательном приближении к
натуре происходит многократное увеличение узловых точек.
Дело в том, что с самого начала перед нами вырисовывается не
природный, а иной, трехмерный ландшафт исторического сознания,
211
где человеку предстоит сопрячь прошлое, настоящее и будущее. Для
этого в равной степени имеет значение и то, что мы хотим обрисо-
вать, и то, как мы собираемся это сделать.
Во-первых, как свидетельствует наш собственный опыт, сам вне-
личностный предмет изображения — судьбу народа — нельзя безна-
казанно редуцировать до уровня «Краткого курса». В каждый пери-
од времени протяженность любой этнонациональной территории
имеет неодинаковую пространственно-стратегическую насыщен-
ность, а ее историческое время обладает разной напряженностью.
Событийная канва жизни народа не вырисовывается с прямой исто-
рической линейностью. Пожалуй, правильнее будет сказать, что в ее
ячейках скапливаются события и их логические следствия разной
вероятности.
Во-вторых, наряду с объективной вариативностью рассматривае-
мого национального ландшафта существует субъективное тройст-
венное его изображение в виде «монументального, антикварного и
критического» родов истории. Ф.Ницше, характеризуя разницу в
изображении прошлого, писал, что троякое видение национальной
истории принадлежит социуму соответственно «как существу дея-
тельному и стремящемуся, как существу охраняющему и почитаю-
щему и, наконец, как существу страждущему и нуждающемуся в
освобождении».
В-третьих, в каком бы жанре ни было нарисовано общее истори-
ческое полотно, и сам предмет, и его изображение подвержены даль-
нейшей аберрации «зрительского» восприятия. Следующее утроение
сложности совокупной социопсихологической картины происходит,
когда мы выделяем господствующие типы активности национальной
аудитории. Мысль, чувство и действие, вызванные к жизни ее акту-
альным изображением, будут скорее всего разрознены. В итоге ког-
нитивный, аффективный и волевой типы активности становятся
асинхронными и концентрируются в разных фазах жизнедеятельно-
сти, а результирующие общенациональные позывы к действию ока-
зываются разнонаправленными и несогласованными.
Вот почему при обращении к геополитической проблематике не-
достаточно столь распространенное ныне подкрепление сиюминут-
ной точки зрения натянутыми историческими параллелями и аллю-
зиями. Необходимо больше: постоянное восходящее усилие коллек-
тивной памяти, чтобы удержать в своем общем поле зрения большие
дистанции. Чтобы открыть стратегическое измерение большого про-
странства, оперативный временной интервал всегда должен уходить
за горизонт, видимый с сегодняшних прагматических позиций, но
масштабы явлений и понятий, которыми в этой связи приходится
оперировать, могут оказаться самыми различными.
Здесь мы попадаем в общедоступные «художественные мастер-
ские» геополитического анализа, которые и попробуем бегло рас-
212
смотреть. Образно говоря, главные классические школы высшей стра-
тегии — реал-политическая, национально-романтическая, либераль-
но-демократическая и социал-реалистическая — уже не действуют
в чистом виде, хотя их отдельные рабочие приемы весьма широко
используются в глобальном и национальном информационном
пространствах.
Не будем останавливаться на конкретных сюжетах и содержании
изображений, предлагаемых в изобилии. Сегодня в России нацио-
нальная идеология, пожалуй, впервые перестала быть важнейшим
государственным приоритетом. Официоз как явление власти народу
практически исчез из жизни общества, и эту зияющую нишу не мо-
жет заполнить самый широкий спектр оппозиционных изданий по
той простой причине, что власть стала бесчувственна к публичной
критике.
Если об исчезновении помпезного фасада государственной власти
жалеть не приходится, поскольку по давней традиции он всегда
строился по типу «потемкинской деревни», то выявившееся отсутст-
вие реального идейного наполнения за нашим национальным фаса-
дом — факт весьма удручающий. Он свидетельствует о серьезной
системной болезни, зловещие симптомы которой долгие годы, и ка-
ждый на свой лад, старательно припудривали официальные лица,
компетентные органы, средства массовой информации, академиче-
ское сообщество и драконовская цензура. Тем серьезнее звучит
окончательный диагноз: в стране более нет государственного звена
для стратегического взаимодействия с обществом. Никак не выра-
жается и экономическая воля общества, а следовательно, нет и не
может быть никакого курса социальных и экономических реформ. С
курса реформ просто некуда сворачивать, и если страну лихорадит
из-за непредсказуемых движений власти, то это — от саморазруши-
тельного флаттера, а вовсе не от либерального полета экономиче-
ской мысли.
В нашей стране нет стратегического планирования. Его с пере-
менным успехом заменяют формы чрезвычайного реагирования на
постоянно возникающие кризисные ситуации и локальные катаст-
рофы. Зато есть бурная имитация партийной и даже многопартий-
ной деятельности. Каждому чиновнику сегодня стало под силу
оформление собственного общественного (sic!) движения, а высшая
государственная администрация с завидной регулярностью органи-
зует партию власти. Разумеется, как и положено в политических иг-
рах, внешне основные баталии развертываются по поводу величия
России, внешнеполитической линии страны и пресловутой геополи-
тики. О делах говорить как бы даже неудобно. Ситуация в депутат-
ском корпусе всем известна и давно уже стала притчей во языцех.
Поэтому отметим лишь наличную фактуру выставляемых сегодня на
обозрение геополитических полотен.
213
Проще всего изображать желанный национальный пейзаж «раз-
мывкой», без уточнения деталей. Геополитическая живопись подоб-
ного рода хорошо известна. Используемая краска должна обладать
свойством хорошо растекаться и иметь высокую кроющую способ-
ность. В этом жанре часто появляются публицистические акварели,
которые мы бы определили профессиональным термином «заливки
по мокрому».
Встречаются более пастозные мазки, размашистые удары истори-
ческой кисти, рисующие то эпическую панораму, то «шапкозакида-
тельскую» идиллию. Есть также и идеологизированные выборки в
стиле гиперреализма, раздувающие отдельные фрагменты ландшаф-
та до размера широкого исторического полотна. Эти постеры хотя и
живописны, но уж очень плакатны и чаще всего бывают выполнены в
стиле фотореализма, но попадаются и сюрреалистические картинки.
Часто встречается хорошо отретушированная новодельная иконо-
пись, особенно когда из сундуков российской истории извлекается
очередной образец для реформаторского или охранительного под-
ражания. Редко, но все же можно встретить свой, авторский, обычно
евразийский, стиль в религиозных геополитических картинах. Но
при всей пестроте представленных технологий особого внимания
заслуживают державные работы с морскими и ярко выраженными
континентальными сюжетами. В них, пожалуй, наиболее важными
оказываются мелкие мазки, добавляемые к некой воображаемой об-
щенациональной картине. За этими мазочками иногда скрываются
нетривиальные геополитические компоненты, которые обычно за-
слоняются традиционным общим колоритом мифологизированной
исторической судьбы страны. Как разобраться в этом «измайлов-
ском вернисаже», в этом обилии жанров и форм, приступая к анали-
зу наиболее существенных геополитических парадигм?
Думается, что обсуждать подходы к серьезному, не ангажирован-
ному исследованию нужно на трех разных языках. Каждая картина
государства-нации будет представлять собой минимальный объект
геополитического исследования. И здесь, видимо, самое место для
подробной типологической классификации геополитических кар-
тин.
На следующем уровне, где начинается метаистория2, в поле зре-
ния одновременно появляется диптих — содружество или соперни-
чество наций и народностей, которые в различных комбинациях об-
разуют большое пространство и группируются в основные геополи-
тические ареалы. На этой «игровой площадке» законы геополитики
проявляются в полной мере, и каждому аналитику приходится по-
мимо своей рисовать и чужую картину. Метод отстранения на этом
этапе работы крайне важен, ибо только он дает необходимый для
стратегического видения стереоскопический эффект. К сожалению,
многие авторы, посвятившие себя геополитическому изобразитель-
214
ному искусству, страдают политическим дальтонизмом и стереоско-
пии не видят. Для них неизбежны редукционизм и сползание в двух-
мерную, чаще всего черно-белую планиметрию, и этот способ виде-
ния, столь любезный радикально настроенным политикам, представ-
ляет действительно серьезную угрозу национальным интересам Рос-
сии. Отнесем сюда и традиционные способы видения планетарной
картины: сферы влияния и двухполюсный или многополярный миры.
Все эти понятия пока еще действуют на глобальном уровне, одна-
ко история XX в. постепенно подводит нас к ситуации, когда пло-
скостное видение мира уводит на тупиковый путь развития. Плане-
тарные императивы, которые действуют на третьем уровне, стерео-
скопичны по своей природе. Они начинают радикально видоизме-
нять традиционные правила геополитической игры. Так что сегодня,
пожалуй, недостаточно видеть, представлять и укреплять самобыт-
ность каждого национального участника мировой политики. Для
определения геостратегических императивов давно уже нужна об-
щая поправка на глобальную парадигму, действующую помимо воли
и субъективных устремлений нынешних полевых игроков.
Сделать это крайне сложно, но не пытаться делать это было бы
непростительной ошибкой. С чего же следует начинать? Необходи-
мо с самого начала понять, что монополией на единственно верное
решение геополитической задачи не обладает ни одна из возможных
точек зрения. В любой исторический отрезок времени может быть
найдено несколько относительно правильных вариантов решения,
хотя выбор любого из них еще не гарантирует его эффективной реа-
лизации. Ведь стоять на правильном пути и идти по нему — разные
вещи, не говоря уж о типичной судьбе большинства принимаемых
праведных решений. По сути дела, анализ геополитических парадигм
должен прежде всего показать разницу между актуальными и ла-
тентно развертываемыми сценариями развития. Только осмыслив
конкретные пределы реализации наиболее эффективных сценариев,
можно увидеть пока скрытый вектор нашей исторической самореа-
лизации. Этот потенциал с нашей сегодняшней подспудной мечтой о
«твердой руке» недостижим, но его можно было бы достичь при по-
нимании различия и необходимости трехуровневого планирования
общенационального развития3.
На первом уровне актуализируется действующий ход развития .
при всех существующих ограничителях, но именно реализуется, а не
провозглашается. На втором уровне выявляются и вводятся в дейст-
вие перспективные возможности развития, исходя из наличия ресур-
сов. Концентрация ресурсов и усилий на ключевых для страны на-
правлениях и будет определять достижимую в среднесрочной пер-
спективе результативность. Отношение первого уровня ко второму
дает нам величину реальной производительности. На третьем, гео-
стратегическом уровне необходимо определять те новые условия, в
215
которых можно действовать, когда в нашем распоряжении окажутся
и скрытые и наличные сегодня ресурсы, а также будут сняты нынеш-
ние социокультурные и политико-экономические ограничители раз-
вития. Отношение третьего уровня ко второму дает нам латентные,
скрытые возможности. Здесь стратегическая задача состоит в том,
чтобы трезво определить потенциал общественного развития на ос-
нове достижимых материальных и организационных возможностей.
Возможностей не идеологизированных, а действительно необходи-
мых и достижимых. Но для этого нужен совершенно иной тип поли-
тического мышления, мироощущения и действия.
Завершающаяся эпоха посткоммунизма показала, что нынешние
новые и «новые старые» элиты в нашем обществе оказались к этому
переходу не готовы. Глобальное сообщество, не дожидаясь России,
уже вступило в постпосткоммунистический период. Поведет ли нас
нынешняя уязвленная психология и геополитическая логика ущерб-
ности назад, к новой лихорадочной ломке и декомпенсации, или же
мы сумеем не только удержаться на достигнутом уровне, но и начнем
набирать изрядно порастраченный общественный потенциал, пока-
жет ближайшее будущее. Думается, что ни континентального, ни тем
более среднеевропейского времени на новые геополитические ошиб-
ки у нас уже не осталось.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Мамардашвили М., Пятигорский А. Символ и сознание. Иерусалим, 1992, с. 57.
2 Riisen J. Studies in Metahistory. Pretoria, 1993, p. 234.
3 Cm.: Beer S. Brain of the Firm. N. Y., 1972, p. 224.
71. В. Лесков
НАУКА И РЕЛИГИЯ НА РУБЕЖЕ XX И XXI ВЕКОВ:
ПРОБЛЕМЫ ДЛЯ ДИАЛОГА
Путь к истине нужно искать не в од-
нобокой рассудочности, в темном ир-
рационализме, а в органическом взаи-
модействии разума и интуиции, веры
и знания. Я хотел бы, чтобы человек с
честью вышел из сегодняшних кризи-
сов. Но без открытости, терпимо-
сти, без развития в себе духовных на-
чал это невозможно.
А.Мень
Проблема экологического кризиса. Наука, философия и религия —
различные, но взаимодополняющие друг друга способы познания
мира. Каждый из них по-своему дает ответ на фундаментальные во-
просы бытия, сформулированные Иммануилом Кантом: «Что мы
можем знать? Что мы должны делать? На что мы можем надеяться?»
Диалог, который наука, философия и религия на протяжении ты-
сячелетий вели между собой, иногда перерастал в конфликт. И если
многие века лидирующую роль в их взаимоотношениях играла рели-
гия, то уже к XIX в. она была оттеснена на второй план наукой. Но
как бы ни складывались отношения между религией и наукой, каж-
дая из них умела извлекать пользу для себя из споров, порой весьма
жестких и нелицеприятных.
Наука неоднократно заимствовала у религии многие идеи и поня-
тия. Одновременно шел и обратный процесс. «Роль науки, — писал
по этому поводу В.И.Вернадский, — неизбежно вызывает, в свою
очередь, необычайное расширение границ философского и религи-
озного сознания, человеческого духа: религия и философия, воспри-
няв достигнутые научным мировоззрением данные, все дальше и
дальше расширяют глубокие тайники человеческого сознания»1.
Наука и религия имеют дело с одним и тем же миром. И сегодня,
отложив былые споры, им приходится сообща решать наиболее ост-
рые вопросы, вставшие перед человечеством. Социальный и экологи-
ческий кризис, охвативший во второй половине XX столетия всю
планету, принимает все более острые формы. Речь идет, по существу,
о выживании человечества. К настоящему времени мировое сообще-
ство осознало, что механизмы сдерживания, которые позволяли со-
хранять устойчивое равновесие между цивилизацией и окружающей
природной средой, ныне утратили свою силу. Стало ясно, что даль-
© Л.В.Лесков, 2002
217
нейшее индустриальное развитие мировой цивилизации неизбежно
приведет к глобальному экологическому коллапсу, причем произой-
дет это уже в ближайшие десятилетия. Ученые, философы и богосло-
вы приняли вызов истории почти одновременно.
Трагические события 11 сентября 2001 г. в США и последующая
антитеррористическая операция в Афганистане показали, что в
XXI в. мир может встретиться еще с одним грозным кризисом, вы-
званным международным терроризмом и, не исключено, конфлик-
том цивилизаций.
Концепция устойчивого развития. В поисках конструктивного
ответа на этот вызов на первых порах впереди оказались идеологи
экуменического движения. Задача найти этот ответ и сформулиро-
вать «новый образ мира» была поставлена на IV Генеральной ас-
самблее Всемирного совета церквей в 1967 г. в Швеции. Футуроло-
гические поиски в конце концов привели к модели самоподдержи-
вающегося, или устойчивого, общества (sustainable society). Это
была попытка описать облик такого общественного устройства, ко-
торое смогло бы обеспечить выживание человечества.
Основные принципы концепции устойчивого развития состояли в
следующем:
1. Необходимо остановить безудержную экономическую экспан-
сию, присущую западным моделям социального развития.
2. Следует отказаться от идеологии сверхпотребления и научить-
ся довольствоваться скромным материальным достатком, поставив
на первое место духовные запросы.
3. Чтобы покончить с экологической безответственностью, необ-
ходимо придать библейскому завету «не убий» более широкое тол-
кование: «не нарушай способности поддерживать жизнь».
Следующий крупный шаг в том же направлении был сделан миро-
вым научным сообществом при активной поддержке политиков.
В 1992 г. в Рио-де-Жанейро на Конференции ООН по окружающей
среде был принят пакет документов под общим названием «Про-
грамма действий. Повестка дня на XXI век». Этот документ, под ко-
торым поставили свои подписи представители 179 государств, со-
держал призыв по-новому прочитать цели экономического развития,
не подвергая одновременно окружающую среду риску разрушения.
В его основу была положена концепция устойчивого развития.
Начало было вдохновляющим. Однако практического решения
проблема так и не получила. Аетом 1997 г. в Нью-Йорке состоялась
XIX специальная сессия Генеральной Ассамблеи ООН, посвященная
обсуждению итогов выполнения решений, принятых в Рио-де-
Жанейро. В резолюции признается, что программа устойчивого раз-
вития в целом выполняется неудовлетворительно, разрушение при-
родной среды продолжаеся ускоренными темпами. В этой связи сле-
дует отметить, что США отказались выполнять подписанный ими
218
ранее в Киото протокол об ограничении вредных выбросов в атмо-
сферу.
Системный характер глобального кризиса. В последнее время
стало ясно, что масштабы глобального кризиса намного более серь-
езны, чем это представлялось еще недавно. Начиная с 80-х годов
XX в. завершился переход развитых стран к информационно-техно-
логическому укладу. Этот переход выражается в том, что информа-
ционные и энергетические аспекты производства начали доминиро-
вать над материально-вещественными.
Известно, что системообразующим противоречием капиталисти-
ческой общественной формации всегда было противоречие между
двумя аспектами капитала: капиталом-функцией и капиталом-
субстанцией, т.е. овеществленными продуктами труда. С переходом
к информационному обществу функция превращается в субстанцию:
«овеществленным» трудом становятся сами знания, информация.
Кризис капиталистической системы означает также кризис евро-
пейской цивилизации в целом, поскольку именно эта система явля-
ется ее стержнем. Это еще и субъективный кризис, потому что ядро
европейской цивилизации — человек действия, активная творческая
личность. Одновременно это кризис христианской идеологии —
примат человека над всем материальным миром был провозглашен
Библией. Приходится признать: мы имеем дело с системным социо-
экологическим кризисом планетарных масштабов, равного которому
по глубине не знала история человечества.
Концепция «золотого миллиарда». Небывалые масштабы кризиса
потребовали адекватной реакции идеологов, обдумывающих страте-
гию его преодоления. Американский экономист и участник экуме-
нического движения Г.Дали сформулировал «теорему невозможно-
сти». Суть ее состоит в следующем. Требуется V3 ежегодно произво-
димых ресурсов Земли, чтобы 6% населения планеты получили воз-
можность поддерживать западный уровень потребления. Следова-
тельно, оставшиеся 2/3 ресурсов могут обеспечить такой же уровень
жизни еще для 12% человечества; таким образом, на долю оставших-
ся 82% не достанется ничего.
Эта теорема легла в основу варианта стратегии устойчивого раз-
вития, получившего название концепции «золотого миллиарда». Ее
сторонникам казалось, что они нашли простой способ решения про-
блемы: нужно разработать в глобальном масштабе такую демогра-
фическую политику, чтобы в течение XXI в. население Земли сокра-
тилось примерно в 10 раз, т.е. до одного миллиарда человек. Не при-
ходится удивляться, что эта концепция скоро получила название
«зеленый фашизм»: не прибегая к силовым мерам воздействия в са-
мых жестких формах, решить эту задачу вряд ли возможно.
Представители мировых религий, весьма критически восприни-
мающие программы ограничения рождаемости, не могли поддержать
219
такой вариант стратегии устойчивого развития. Папа римский
Иоанн Павел II в энциклике «Centessimus Annus» («Сотой годов-
щине»), опубликованной в 1991 г., поднял голос в защиту прав чело-
века, подчеркнув необходимость установления такого социального
порядка, при котором не станет угнетения и будет ликвидирована
нищета развивающихся стран.
Понимая всю остроту глобальных проблем, продолжили свой по-
иск и ученые. Диапазон их мнений широк, но благодушные оценки
ситуации практически отсутствуют. Пол Кеннеди, автор получив-
шей широкую известность на Западе монографии «Вступая в XXI век»,
занимает, пожалуй, наиболее осторожную позицию. «По причине
незнания будущего, — пишет он, — невозможно с определенностью
сказать, приведут ли глобальные тенденции к ужасным катастрофам
или будут предотвращены удивительными достижениями человече-
ской приспособляемости»2.
Другие высказываются значительно более определенно. Главный
идеолог «глубинной экологии» — модного течения современной
природоохранной мысли — Арне Нейс утверждает: численность на-
родонаселения Земли надо сократить до 100 миллионов человек, т.е.
в 60 раз. Еще дальше идет коллектив авторов отечественной моно-
графии «Экологические проблемы», возглавлявшийся председателем
Государственного комитета по охране природы В.И.Даниловым-
Данильяном. В их достаточно противоречивой книге можно прочи-
тать, что для преодоления глобального кризиса необходимо сокра-
тить численность жителей планеты в 600 раз— до 10 миллионов че-
ловек, и, кроме того, практически приостановить научно-техниче-
ский прогресс. Эпоха неопределенности наконец закончилась, ут-
верждают Данилов-Данильян и его коллеги, среди которых четыре
действительных члена Российской академии наук, сформулирована
«основная цель человечества для решения экологических проблем» —
сохранение и восстановление в достаточном объеме естественных
экосистем. Зная цель, пишут авторы, можно разработать соответст-
вующую стратегию развития и тактику действий3. Приходится
только сожалеть, что в книге уважаемых авторов нельзя найти отве-
та на главный вопрос — в чем же должны состоять стратегия и так-
тика, которые способны привести к указанной ими цели.
Свой ответ на этот вопрос дает доктор геолого-минералогических
наук В.А.Зубаков. Чтобы преодолеть глобальный кризис и снять вы-
званные им противоречия, человечеству, по его мнению, следует соз-
дать мировое правительство, наделенное широкими властными пол-
номочиями и опирающееся на эффективные силовые структуры, ут-
вердить в общепланетном масштабе новую, единую для всех людей
религию с культом природы, а в плане социального устройства пе-
рейти к матриархату. Этот новый тип социоэкологической системы
В.Зубаков предлагает назвать «экологической цивилизацией». Если
220
человечество не последует его рекомендациям, предостерегает про-
фессор, то его ждет печальное будущее: уже в XXI в. биосфера будет
заменена искусственной техносферой, а люди — киборгами, которые
будут содержать остатки бывших хозяев планеты в биорезервациях
и использовать в качестве доноров мозга4.
Тупики устойчивого развития. Нельзя не видеть, что движение в
сторону самоподдерживающегося общества, получившее почти все-
общее одобрение на начальном этапе, к настоящему времени встре-
тилось с серьезными практическими и теоретическими трудностями.
В практической области слишком велики оказались силы инерции и
нежелание менять сколько-нибудь существенно привычный образ
жизни. Что же касается теории, то представляется очевидным, что
почва, на которой произрастают проекты, подобные рассмотренным
выше, — это реликты утопического мышления. Его признаки хорошо
известны: одномерность, жесткий лапласовский детерминизм, не-
умение учитывать альтернативы и определять цену, которую при-
дется заплатить за попытку провести в жизнь свой проект. И пожа-
луй, главное: авторы утопических проектов всегда говорят, что они
отстаивают интересы людей, но в действительности человек для
них — лишь инструмент, необходимый для реализации их замыслов,
живому человеку нет места в утопиях.
Дойдя до этих рубежей, к сожалению, остановились и теологи,
ищущие свое решение проблемы выживания человечества. Трудно-
сти, с которыми приходится иметь дело в области богословия, по-
нятны: религиозное мышление первым предметом своего анализа
имеет мир нездешний, небесное Божье царство, и лишь во вторую
очередь — земную жизнь.
Пока теоретики раздумывают, нашлись практики, предлагающие
очередную спасительную утопию — на этот раз откровенно фашист-
скую. В нашей стране созданы и действуют общественные организа-
ции, принявшие на вооружение эту идеологию и, к сожалению, на-
шедшие поддержку в среде русского клерикализма. Сегодня таких
людей немного. Но не будем забывать: у их кумира Адольфа Гитлера
в 1929 г. тоже было мало сторонников.
Новое направление поисков. Между тем существует одно направле-
ние научной мысли, развивая которое можно получить неплохие шан-
сы разработать эффективную стратегию выживания. В основе этого
направления лежат труды наших соотечественников: В.И.Вернад-
ского, создавшего учение о ноосфере, и Н.Д.Кондратьева, автора
теории экономических циклов и технологических укладов, последова-
тельно сменяющих друг друга. Следует также упомянуть современ-
ных ученых, трудами которых обосновано новое перспективное на-
учное направление — теория самоорганизующихся систем, или синер-
гетика. Это известные ученые: Г.Хакен, Э./Ласло, Р.Том, И.Пригожин,
В.И.Арнольд, А.А.Самарский, Н.Н.Моисеев, С.П.Курдюмов и др.
221
Становясь на позиции этого комплекса теоретических дисциплин,
следует признать: периодические кризисы есть закономерное свой-
ство любых саморазвивающихся систем, в том числе человеческих
цивилизаций. Самый первый из них произошел около 15 тыс. лет на-
зад и разрешился на путях неолитической революции. Человечество
при этом перешло к новой технологии жизни: от охоты и собира-
тельства к животноводству и земледелию. Одновременно был со-
вершен идеологический и социальный переворот — возникли первые
религиозные системы и сформировались первые государства. Иными
словами, снятие кризиса носило комплексный характер.
Фундаментальная особенность преодоления кризисов — ком-
плексный характер — оставалась неизменным инвариантом и во всех
следующих критических ситуациях, которых в истории народов и
государств было немало. Нынешний кризис отличается от них лишь
масштабами, а значит, и метод снятия его еще должен пройти много-
кратное испытание во всемирной истории.
Можно ли сегодня указать такие перспективные научно-техниче-
ские направления, которые способны послужить основой очередного
технического рывка и перехода к новому технологическому укладу,
соответствующему снятию противоречий современного глобального
социоэкологического кризиса? На этот вопрос, к счастью, можно
дать утвердительный ответ. Фундаментальные научные предпосыл-
ки для этого сегодня существуют. В первую очередь это успехи в
области промышленного освоения космического пространства как
новой производственной среды, новые типы информационных сис-
тем, создаваемые на базе достижений микро-, опто- и биоэлектрони-
ки. Далее следует назвать биотехнологию, современные открытия в
области которой дают основания рассчитывать на избавление от го-
лода и существенное повышение мер по защите природной среды.
И последнее — по перечню, но не по важности — это новейшие
достижения в области физического, или квантового, вакуума. Среди
первооткрывателей следует назвать таких отечественных ученых, как
А.Е.Акимов, Г.Н.Дульнев, Г.И.Шипов. К настоящему времени уже
разработаны и испытаны образцы перспективных приборов и уст-
ройств, действующих на основе открытий в области физического
вакуума. Это энергетические и энергодвигательные установки, систе-
мы для передачи и обработки информации, новейшие методы обработ-
ки материалов и разведки полезных ископаемых. На новых принципах
может быть организована работа и по охране окружающей среды.
Свет в конце туннеля. Думается, именно на этом пути будет ско-
рее всего получено решение проблемы глобального кризиса. Однако
напомним: смены технологического уклада совершенно недостаточ-
но. Предстоит решить комплекс очень серьезных мировоззренче-
ских, философских, социокультурных, этнических и других взаимо-
связанных задач. Нет сомнений, в решении проблем гуманитарного и
222
технического характера весьма плодотворным может оказаться про-
должение диалога между наукой и религией.
Приведем в качестве конкретных примеров несколько таких об-
щих проблем, которые могут возникнуть на стадии перехода к ново-
му ноосферному технологическому укладу.
1. Новая физика квантового вакуума потенциально содержит
теоретические предпосылки для возникновения качественно нового
социального феномена — пневматосферы, т.е. многосвязанного и
многоканального единства человеческого социума. О возможности
возникновения этого феномена философ и богослов Павел Флорен-
ский писал В.И.Вернадскому.
2. Создаются предпосылки для направленной автоэволюции
«человека разумного» (исправление генетического кода, лечение
болезней, мобилизация интеллектуальных способностей, продление
личностного существования на неопределенно долгий срок и др.).
3. Некоторые ученые ставят знак равенства между информацион-
ным потенциалом физического вакуума и Богом. В других версиях
той же гипотезы утверждается тождество божественной сущности с
аномальными свойствами пространства и времени, например с его
многомерной структурой или кручением. (Было бы интересно уз-
нать мнение авторитетных теологов об этой гипотезе.)
Решая эти и подобные непростые проблемы, наука и религия, ра-
зумеется, не станут поступаться собственными основополагающими
принципами. Тем не менее осмысление проблем выживания и дейст-
вительного перехода к устойчивому, самоподдерживающемуся бу-
дущему, проведенное на основе разных мировоззренческих подхо-
дов, можно надеяться, позволит свести к минимуму риск совершить
на этом пути новые ошибки, цена которых будет, несомненно, толь-
ко возрастать.
Было бы, однако, непростительной ошибкой понимать диалог ме-
жду наукой и религией как призыв к взаимному идейному разору-
жению. Речь идет о другом: о терпимости к иной точке зрения и
стремлении понять того, кто, обдумывая те же проблемы, ищет их
решения на других путях. К сожалению, 70 лет советской истории
выработали у нас противоположную, причем весьма стойкую тради-
цию. Это касается обеих сторон — и отечественных ученых, и деяте-
лей Русской православной церкви (РПЦ). К сожалению, приходится
признать, что нетерпимость в последнее время чаще проявляют ар-
хиереи РПЦ. (Взять хотя бы их негативное отношение к философ-
скому наследию Рерихов.)
Приступая к столь нелегкому делу, российским ученым небеспо-
лезно будет вспомнить сентенции Збигнева Бжезинского. Разру-
шить советский социализм, по его убеждению, — «это лишь полдела,
важнее вытравить сам социокультурный менталитет России с его
стержнем— православием»5. Тем же деятелям РПЦ, которые само-
223
устраняются от новых научных идей, надо бы вспомнить апостола
Павла, одобрявшего более смелую и безбоязненную проповедь слова
Божьего.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Вернадский В.И. Научная мысль как планетное явление. М., 1991, с. 211.
2 Кеннеди Пол. Вступая в XXI век. М., 1997, с. 386.
3 Данилов-Данилъян В.И. Экологические проблемы: что происходит, кто виноват и
что делать. М., 1997.
4 Зубаков В.Л. XXI век: сценарий будущего. — Зеленый мир. М., 1996.
5 Бжезинский 3. Великая шахматная доска. М., 1998.
Часть
вторая
ГЛОБАЛИЗМ
как
СОЦИАЛЬНАЯ
ПРАКТИКА
ГЛОБАЛЬНАЯ АНТИТЕЗА:
ЭКОЛОГИЯ И ГОРОД
А.И.Неклесса
ГЛОБАЛЬНЫЙ ГРАД:
ТВОРЕНИЕ И РАЗРУШЕНИЕ
История как строительство
глобального Града-1
Бог создал деревню,
. а человек — город.
Уильям Купер
Привычный для современной эпохи образ времени — стрела, уст-
ремленная в будущее. Но так было далеко не всегда: разные периоды
истории обладают собственным хронотопом. В древнейшую эпоху, о
которой у нас имеются хоть какие-то свидетельства, судя по всему,
отсутствовал не только вектор истории, но само время являлось осо-
бой субстанцией, у которой... не было будущего. Еще раньше, воз-
можно, у нее не было и прошлого.
Архаика — «безвидная», практически белая страница истории,
эон, от которого никаких письменных источников не сохранилось,
© А.И.Неклесса, 2002
8*
227
если не считать таковыми рисунки на стенах пещер, насечки на кос-
тях, узоры на глиняных поделках. Да и значимых археологических
следов осталось не так уж много, и поэтому мы называем данный
период Протоисторией.
О хронотопе наиболее дальних, «темных» эонов можно говорить
лишь предположительно, в частности, наблюдая доступные нам со-
стояния крайней дикости. Субъективное время, с нашей, сегодняш-
ней точки зрения, судя по всему, носило тогда более чем парадок-
сальный характер — статичный и дискретный. Подобное квазиэкзи-
стенциальное восприятие реальности отражало чрезмерную рефлек-
торность сознания, постоянные провалы памяти, дефицит «больших
смыслов», заполняемый текучими фантазиями, и неизбежную при
таком состоянии ума бессвязность бытия, т.е. свидетельствовало о
полуживотном статусе, которое можно оценить как особый род бе-
зумия. (На древнейших хтонических божествах нам отчетливо вид-
на эта роковая тень алогизма, хаоса и безумия; не творческая лич-
ность, а именно хаос прямо или косвенно признается «ранними лето-
писцами» — творцами мифов — изначальной субстанцией, своеоб-
разным дном космогонии, основанием, эссенцией генезиса жизни.
В сущности, древнейшая память скорее осязательна, чем зряча, про-
является скорее «в ощущении», чем «в озарении», она ритуальна, а
не мифологична.) Однако, раз проснувшись, здравомыслие чело-
века, его способность создавать и фиксировать в окружающем
мире поля устойчивых изменений влияли на восприятие времени:
оно обретало целостность и геометрию — замкнутую динамику,
цикличность...
Становление категории времени происходило весьма специфич-
ным образом: люди, избегая безумия, стремились удержать, катало-
гизировать прошлое, ища опору, «скрепу» бытия в некой изначаль-
ной точке. Человека той далекой поры навязчиво интересовали ис-
токи мира, общая тайна происхождения вещей; при этом он наме-
ренно поворачивался спиной к будущему, чреватому разрушением
обретенной устойчивости и потому воспринимаемому как опасное
пограничье — внешняя окраина, маргинальная периферия1. Будущее
не имело образа, ведь название (облик, имя) годам придавали собы-
тия. Оно ощущалось скорее как «несовершенное прошлое», необра-
ботанный камень, нечто дикое, варварское. Люди совсем не стреми-
лись попасть в эти призрачные, несуществующие времена, их там,
возможно за первым же поворотом, ждали потери или смерть. Буду-
щее мыслилось как пространство, абсолютно неподконтрольное лю-
дям и полностью находившееся во власти других, причем весьма зна-
чительных сил. Будущее означало сужение бытия, скорее его предел,
чем простор. (Одно из названий будущего на аккадском языке —
«дни, что опаздывают»). Быть может, здесь коренится странное без-
волие в критических обстоятельствах, порой охватывавшее тех, кому
228
были приоткрыты гипотетические обстоятельства их смертного часа
(«чему быть, того не миновать»)2.
Время было конкретно, потому множественно и разнолико, ло-
кально и вещественно. Не только каждый сезон или день, но даже
часы (стражи) имели свой облик. Однако вне русла больших смы-
слов бытия все это разнообразие оставалось в значительной мере
иллюзорным и механистичным: неспешно перемалывая зерна жизни,
перечисляя, регистрируя случившееся, время, в сущности, не вело
никуда. Время определялось не новизной, не «проектами», а повсе-
дневностью, ее событиями. Времени не было — был «срок»3. Можно,
пожалуй, сказать, что код этого древнейшего хронотопа (отчасти
присутствующий в человеческом сознании и сегодня) в чем-то важ-
ном сродни архитектонике сновидений, плавно переходившей в ар-
хитектурную путаницу сложного (ложного) пространства лабирин-
та. В результате причинно-следственная логика событий носила
«горизонтальный» (синхронный) характер: абсолютно все события
были так или иначе взаимосвязаны, и эта связь могла осознаваться
как нечто даже более важное, чем само событие, порой восприни-
маемое отстраненно, как знак. О грядущих переменах и делах на-
дежнее было судить по косвенным признакам: приметам или анало-
гиям; нам знакомо это состояние ума, которое мы называем суеве-
рием.
Здесь, правда, следует сделать одну существенную оговорку. По-
видимому, вопреки весьма распространенному стереотипу, язычник
в гораздо большей степени был материалистом, нежели метафизи-
ком. Он инстинктивно стремился очертить свое существование зем-
ным кругом, оставляя метафизические проблемы «уполномоченным»
на то богам. И в своих отношениях с ними стремился скорее отку-
питься от той или иной возникающей коллизии (не претендуя на ее
трансценденцию), с тем чтобы вернуться к любимой и неизменной
4
повседневности .
Над человечеством в те баснословные времена господствовала мо-
гучая и вечная природа, с которой люди пребывали в тесных, почти
симбиотических отношениях. В заколдованном лесу жизни, насе-
ленном анонимными стихиями и аномальными угрозами сущест-
вованию, у живых душ было две опоры: круговорот природы (кален-
дарь) да небо над головой (зодиак). Эти острова стабильности со-
единялись в единый архипелаг сакральной геометрии, образовывая
причудливый узор мандалы: чертеж и саму реальность первого,
«абстрактного», чертога человечества. Первые, умозрительные го-
рода носят «модельный» (но не «эскизный») характер, нередко даже
в ущерб рационально прочитанной функции и здравому смыслу; их
целостность материализовалась и удерживалась магическими черта-
ми-границами, концентрическими кругами мегалитов, осмысленной
сумятицей лабиринта5.
229
Модель первогорода принципиально закрыта; чтобы войти в него,
чужестранцу подчас приходилось идти на хитрость. Драматичный
отголосок этого состояния находится в одном из центральных узлов
эпоса Гомера. Между тем был затруднен не только вход, но и выход,
причем данный сюжет присутствует в древних текстах, пожалуй,
даже чаще первого. Привычный человеку мир в лабиринте словно
вывернут наизнанку: здесь повсеместно присутствует земная плоть
(земля, ставшая небом), резко ограничивающая короткую линию
«горизонта», а свободное пространство («воля», воздух) вымерено
и подчинено власти строителя. За кромкой плотных небес обитала
неблагая тайна бытия, и тот, кто чувствовал себя в силах ее осмыс-
лить и воплотить, становился очередным жрецом—архитектором
невидимого града, исчислявшим и усложнявшим конфигурацию зем-
ной паутины.
* * *
Эпоха Древнего мира видится яснее: это был период «отделения
тверди от моря», возникновения в гомогенной среде племен и родо-
вых поселений, в культуре деревень «новой исторической общно-
сти» — мозаичного мира земных городов. Генезис города-государст-
ва — история одновременно интеграции и разделения: интеграции
разрозненных племен и поселений, трансформации их раздроблен-
ного существования в некоторую новую целостность и параллель-
но — их отделения от природы.
Первый на Земле город возник как особое пространство взаимо-
действия, интеркоммуникационный узел. Территория его изначаль-
но была единым для отпочковавшихся родов и близлежащих поселе-
ний сакральным местом, где располагались общее (особое) кладбище
и жертвенник: процесс погребения — точка максимального сопри-
косновения, коммуникации обыденного и потустороннего. Допол-
нительным и важным фактором могла стать близость «большой во-
ды». Подобное пространство в той или иной степени выполняло
также комплементарные, но устойчивые бытовые, мирские функции.
Оно служило пунктом ежегодного сбора родов в день поминовения
усопших, являясь зоной интенсивного обмена вещами и информаци-
ей, т.е. базаром, ярмаркой, которая, в свою очередь, еще крепче объ-
единяла близлежащие поселения. Эта особая земля притягивала по-
рою и дальних странников; последние, однако, не всегда могли войти
непосредственно во внутреннее пространство и располагались на
специально отведенной им территории.
Протогород был также местом социального акта (тинг, вече),
где принимались политические, правовые и экономические уста-
новления, зарождались институты единой, «централизованной»
власти.
230
Постепенно местность обустраивалась. В середине, как правило
на холме, располагалось кладбище, причем не ординарные могилы, а
скорее «город мертвых» со своими особыми «домами», «дворцами»,
катакомбами, и ритуальная площадка, которая нередко объединяла в
единый комплекс «гробницу», «храм» и «дворец». Вокруг них со
временем выстраивались торговые ряды, еще дальше размещались
постоянные жилища «интерплеменного народа» — священников,
торговцев, охраны, а также временные жилища — «городские виллы»
уважаемых жителей поселений. Таким образом, первым городом че-
ловечества был некрополь (и обитель богов), а первая, главная, стена
возникла не вокруг города, а внутри него, т.е. вокруг общей сакраль-
ной территории, отделяя ее от территории мирской — жилой, торго-
вой. При этом внутренние ограды склепов и гробниц «запретного
города» были подчас массивнее и крепче внешних — мирские фор-
тификации иной раз были просто символическими. Теперь, следуя
логике синхронистичного, аналогового мышления той поры, доста-
точно было обнести мирское пространство внешней стеной — все
равно, укреплениями, подобными ограде поселений, или просто
«магической» (административной) чертой, — чтобы появился город-
государство как социальный феномен.
Таким образом, полная картография нового организма содержала
в себе три логических круга:
— «истинный» город с собственным, привилегированным населе-
нием;
— обширные предместья, где обитали входившие в круг и реестр
города-государства селяне;
— отдельный терминал для внешнего люда, преимущественно
иноплеменных торговцев (portus).
Центр города, его храм, хранил порядок вещей, «таблицу судьбы»,
внешние стены ограждали этот порядок от бурных вод моря житей-
ского. Врата и стража отдаляли и одновременно соединяли цивили-
зацию (организацию) и варварство (хаос). Математика при этом
рождалась не из повседневного, «короткого» счета и не из монотон-
но-бесконечной чреды аморфных чисел, но обладала собственной
плотью и кровью, сопрягая нитью цифр начала человеческого мира,
прежде всего время6. И все же рождение города окутано тайной (в
Библии, кстати, его создателем назван Каин).
Город— метафизическое и в то же время феноменальное соеди-
нение обиталищ живых и мертвых (гробница, чертог смерти) стано-
вится обустроенным пространством культа, а дворец правителя —
частью некрополя. Тайна городской цивилизации, образно говоря,
лежит в могиле...
Так в мире людей, в социальном универсуме появилось нечто ка-
чественно отличное от прежних однородных поселений, а те, в свою
очередь, сами обрели новую специфику. Утратив первородство,
231
смирив гордыню, они с этих пор и стали именоваться деревнями.
В древней истории, кажется, сплошь и рядом старшинство, перво-
родство было чревато падением и проклятьем.
* * *
Следующий акт земной драмы — «явление суши»: эон Великих
империй/интегрий, возникший как результат взаимодействия горо-
дов-государств, период формирования разнообразных союзов, их
запутанных взаимоотношений и войн — торговых, религиозных, за-
хватнических.
По-видимому, все же не алчность и не быт тотально господствова-
ли тогда над человеком, а гораздо более мрачные и решительные си-
лы. Это было время соперничества и раздоров под эгидой племенных
божков, идолов, борьба имен и названий, сопровождавшаяся стира-
нием наименований и искажением исторической памяти. Первые
войны человечества, в сущности, были «войнами богов». Активно
состязались ведущие социальные группы: «люди дворца» и «люди
храма». Обеспечивая безопасность, собирая налоги и добывая тро-
феи, «дворец» был для города символом административной власти и
образом зримых мирских богатств. «Храм» гарантировал единство
мировоззрения и культуры, он же, аккумулируя знания эпохи, ин-
формационные потоки и массовые денежные пожертвования, неред-
ко становился центром, средоточием основных финансовых схем
древнего мира. «Дворец», таким образом, стимулировал торговлю, а
«храм» ее финансировал.
Эпоха войн знаменовала постепенный переход человечества от
состояния, в котором доминировала сакральность и господствовало
жречество как каста, к новой социальной схеме, где центральное ме-
сто занимали уже воинское и административное сословия. Резко
возрос статус царской власти, позволявшей ее представителям пре-
тендовать на сакральные жилища (дворцы), обладание которыми
подчеркивало новый (полу)божественный ранг правителей. Форми-
ровались и распадались необъятные по прежним меркам пространст-
ва, наступало время великих объединений (интегрий), в том числе
великих империй — протяженных территорий, соединенных вла-
стью, экономикой или культурой. Сообщества-интегрии порождали
и качественно новую форму города — метрополию, в виде столицы
или города-лидера, перед которым, в свою очередь, склоняли головы
правители городов-государств. Появлялись также другие версии
городов: разросшиеся на имперских дрожжах терминалы (прежние
portus) и создаваемые на обширных территориях искусственные по-
селения (колонии), где располагались переселенцы и гарнизоны.
На этой стадии обнаруживаются заметно более веские историче-
ские свидетельства. Изолированные города-государства известны
232
нам скорее как археологическая реальность. (Города как феномен
возникли, судя по всему, 6—7 тысяч лет назад, их раскопки ведутся
сейчас на территории современной Турции, Сирии, в долине Иорда-
на, в Месопотамии — земле Сеннаар.) А вот государства-интегрии и
империи — это более близкая история, известная нам и из письмен-
ных источников (историческая Халдея — Шумер и Аккад как устой-
чивое сообщество городов, Древний Египет, Ассирия, Китай, Пер-
сия, а также Древняя Греция, особенно в эпоху эллинизма, наконец,
Римская империя). Данная форма социальной организации несла в
себе ген монотонной экспансии, что, казалось, должно было бы при-
вести социальный космос к своеобразной «тепловой смерти» — уста-
новлению со временем на планете единой, глобальной империи. Ис-
тория, однако же, пошла другим путем...
Подведем предварительные итоги. В своем генезисе мировая со-
циальная система прошла три стадии:
— лишенная времени протоистория — аморфное состояние, когда
диффузное общество было растворено в окружающей среде и прак-
тически не существовало в качестве самостоятельной, автономной
реальности;
— становление городов-государств — период, когда социальная
система «коагулирует», интегрируется и активно противопоставляет
себя внешней среде;
— наконец, возникновение обширных систем, опирающихся на
разветвленную административную иерархию и централизованные
структуры управления.
Таким образом, в процессе самоорганизации человечества были
сделаны три шага, а затем произошла системная революция, перело-
мившая ход мировой истории.
История как строительство
глобального Града-П
Не исповедуется ли Тебе душа моя ис-
поведанием истинным, говоря, что я
измеряю время? Но так ли его изме-
ряю, Боже мои, и что именно изме-
ряю — не знаю.
Аврелий Августин
Существует исторический порог, который когда-то преодолело
человечество. Он связан с началом христианской эры, ставшей Мо-
дерном, радикальной системной новацией по отношению к миру
традиционному. День истории был отделен от ночи повседневной
жизни «для знамений, и времен, и дней, и годов». И время радикаль-
233
но изменило характер. Люди новой эпохи хорошо сознавали это,
называя себя moderni, чтобы отличить от обитателей прошлого, вет-
хого мира — antiqui. Позднее, однако, понятие Модерна приобрело
иную акцентуацию, фиксируя отличие Нового времени от Средне-
вековья (а в истории культуры получило со временем даже третий
смысл).
Прежний контур социального времени носил фактически замкну-
тый, цикличный характер, хотя, как мы видим, и там можно выде-
лить свои эпохи: древнего мира городов-государств и великих импе-
рий. К тому же приближение ветра перемен предчувствовалось, оно
проявлялось на протяжении уже нескольких веков: разнообразный
эсхатологизм, мессианство, во многом связанные с распространени-
ем идей и представлений иудейской диаспоры. Иначе говоря, имела
место значимая перемена исторического взора — от прошлого к бу-
дущему. Происходило также его постепенное просветление, или,
если рассматривать ситуацию в более широком контексте, возник
комплекс реалий, который позволил Карлу Ясперсу ввести понятие
«осевого времени», этого пролога вселенского исторического пере-
ворота. История в ее современном понимании тысячью нитей — яв-
но и скрыто, прямо и опосредованно — связана именно с иудео-
христианской культурой, с внесением смысла в сумятицу времени, с
вселенским домостроительством. Общество, возникшее на этой
грандиозной строительной площадке, называлось по-разному: хри-
стианская или европейская цивилизация либо просто современная
цивилизация, «наша эра».
Откуда же взялись поразительные по размаху и следствиям твор-
ческие возможности, позволившие за сравнительно недолгий исто-
рический срок преодолеть скудные времена, полностью преобразо-
вав стиль жизни человека, а заодно и облик планеты? Суть же за-
ключалась в том, что в мире возникла освобожденная человеческая
личность, свободная от дурной бесконечности ранжированного бы-
тия и норм поведения, расписанных до мелочей. В традиционном
обществе человек фактически не обладает личностью и свободой, его
бытие регламентировано, его действия предопределены ролевыми
обязанностями, бытовыми функциями, потому и течение времени во
многом иллюзорно. С утверждением же христианского мировоззре-
ния появилось новое прочтение смысла бытия, резко раздвинулся
горизонт истории, люди ощутили высокий смысл в поступательном
движении времени.
В результате родилась новая концепция исторического процес-
са. Человек, получив право на действие, начинает строительство
Universum Christianum, понимаемого как универсальное простран-
ство спасения. В результате у разделенного государственными, на-
ционально-религиозными и этническими границами человечества
появляется иная, универсальная основа для мироустройства (вселен-
234
ский «проект»): христианский мир, поднимающийся над временны-
ми и суетными различиями, заменяет собой бесконечную сумятицу
племен и государств, т.е. возникает образ своего рода «нового глоба-
лизма». Теперь, по крайней мере в теории, империя, как и Ойкумена,
могла быть одна, даже не поглощая и не охватывая весь мир8.
Все это вместе взятое и определяет рамки четвертой историче-
ской конструкции: периода Средневековья как времени социального
творчества, массовой индивидуации, становления новой антрополо-
гии — христианского гуманизма, пытающегося отстоять онтологич-
ное достоинство личности в условиях распада прежнего мирового
порядка. Взлет духа при этом уравновешивался возросшей тяжестью
земной жизни, а обретенное чувство равного достоинства людей —
косностью сословной инерции общежития.
В мире первого миллениума новой эры общество, вздыбленное пе-
реселением народов, взбудораженное сутолокой и сумятицей евро-
пейского «плавильного котла», организуется прежде всего идеологи-
ческим образом. Стремительное безвременье «темных веков» со-
крушило и перемололо многие привычные опоры. Прежние города
распадаются или, частично обращенные в руины, сжимаются, транс-
формируясь в епархии, а роль системных центров, цивилизационных
скреп обширных сельских пространств (функция прежних городов
как административных центров политически организованного об-
щества) частично принимают на себя монастыри, своего рода духов-
ные города, основывающиеся на примате не гражданского общества,
а духовной общины. Пространство же города в эти смутные времена
как бы опрокидывается, жизнь из него вновь уходит в сельские про-
сторы, прежние виллы становятся растущими поселениями (память
об этом, кстати говоря, сохранилась в названиях современных за-
падноевропейских городов, которые нередко имеют окончания
«виль»). Напротив, теперь уже на городских пустошах вновь, как и в
седой древности, прозябают своеобразные «усадьбы» — резиденции
сеньоров, изредка посещавших город. И дух возрождения городско-
го ландшафта приходит со временем не из «административных цен-
тров» и не из сельской «глубинки», а от складов и верфей компле-
ментарного города-терминала: эстафету истории принимает много-
ликий и динамичный portus.
У Средневековья две очень разные ипостаси — это одновременно
и экспансия, взлет, и коллапс, распад цивилизации. В Средние века
парадоксальным образом смешались футуризм и архаика: проби-
вающее путь революционное обновление жизни и в то же время ее
заметная архаизация в результате распада сложившегося ранее ми-
ропорядка. Духовный порыв нередко оказывался в одной упряжке с
очевидным упрощением не только материальной, но и интеллекту-
альной культуры, прямой утратой знаний. Отсюда — двоящийся
(до сих пор!), крайне противоречивый облик эпохи. И все же это
235
был грандиозный прорыв, новое прочтение вечности и целей исто-
рического бытия.
Что и говорить, расхождение между идеалами и повседневностью
было подчас просто разительным, однако именно христианские
идеалы стали тем полюсом напряжения, который воздействовал на
возмущенную реальность, пронизывал своими токами повседнев-
ность, помогал преодолевать мерзости каждодневного бытия, спо-
собствуя его трансформации и утверждению иной конфигурации
цивилизации, новой европейской культуры. Сбрасывая древнюю
кожу, город ощущал свое смутное родство с образом открытого гра-
да, Небесного Иерусалима, с уникальной и деятельной моделью
жизни, столь отличной от статичных и обезличенных схем древней
мандалы.
С появлением свободной, деятельной личности история одновре-
менно исполнилась и расщепилась: она достигает определенного
предела, и в то же время ее земное измерение удлиняется, впервые
обретая открытый горизонт. Глобализм мыслится уже не просто как
проект единой империи, механический реестр всего и вся, а прежде
всего как земная альфа и омега истории — вселенский по своей пол-
ноте, но индивидуальный по существу выбор. Иначе говоря, история
прочитывается отныне не как «вечное возвращение» или «дурная
бесконечность», а как уникальная и потому непривычно живая си-
туация. В постоянно расширяющемся общении человечество в ко-
нечном счете само определяет, познает формы и сроки своей общей
судьбы. При этом, однако, полноте икономии истории противостоят
не только прямой отказ от бремени свободы, но и ее апостасийная
трактовка.
★ ★ ★
Следующий шаг истории — современность (Modern World),
утверждающаяся с середины второго тысячелетия, или в несколько
более узком смысле — эпоха Нового времени (Modernity).
Приближение к границам современной истории (Pre-Modern
World) ощущается начиная с рубежа I и II тысячелетий, примерно со
времен распространения и утверждения христианского мировоззре-
ния практически на всей территории Европы и одновременно —
«разделения Церквей», обособления европейского Востока и Запа-
да, начала Крестовых походов и чреды географических открытий.
Стержневой для христианской цивилизации процесс индивидуа-
ции реализовал к этому времени две достаточно различные версии
становления личности, путей утверждения ее суверенитета и как
следствие — две модели социума:
— путь «функциональный», специфика которого — ориентация на
создание устойчивой правовой системы, определяющей новые усло-
236
вия существования личности, на поддержание юридически опреде-
ленных взаимоотношений, ведущих к образованию гражданского
общества. В дальнейшем такая логика приведет к выдвижению в ка-
честве базового постулата социальной организации принципа уни-
версального соблюдения прав личности;
— путь «онтологический», по-своему пренебрегающий миром, ве-
дущий к формированию системы слабо формализованной, выстро-
енной по образу «духовной общины», имеющей в качестве оборот-
ной стороны медали низкий уровень гражданского правосознания, а
следовательно, авторитаризм, правовой нигилизм и метафизическое
бегство от реальности9.
Определились и соответствующие направления социальной прак-
тики: более отчетливый и «обращенный к миру» вектор правового
государства, смущающего порой душу тотальностью своих фор-
мальных конструкций, и более «невнятный», «пренебрегающий» ми-
ром вектор созидания государства идеологизированного, путь нели-
нейный и катастрофный, чреватый драматичными взлетами и не ме-
нее впечатляющими падениями.
Во втором тысячелетии резко разошлись исторические судьбы
двух названных культурно-исторических проектов в лоне христиан-
ской цивилизации: «западного» и «восточного». Подобная диссо-
циация христианского мира, утрата им целостности имела далеко
идущие последствия. Начиналась эпоха, когда «произвела вода пре-
смыкающихся» и одновременно «птицы полетели над землею»...
Постепенно распадался прежний, универсальный, не особенно
считавшийся с границами государств круг жизни, к концу Столетней
войны в Европе укрепилось новое мировосприятие, проникнутое
духом земного обустройства бытия, непривычного ранее патриотиз-
ма. Вместе со стремлением к снятию феодальных препон и развити-
ем внутреннего рынка это состояние общества ведет к появлению
такого основополагающего института современности, как суверен-
ное национальное государство — этого фундамента социальной кон-
струкции Нового времени. В свою очередь, небольшие по прежним
меркам государства вступают в естественные и неизбежные при но-
вом порядке вещей динамичные союзы и коалиции, порождая новую
общность —коллективную систему международных отношений.
Терминалы данного строя населены уже не «имперским» народом и
не многочисленными этносами, а гражданами, обладающими устой-
чивыми политическими и экономическими правами, формирующими
коллективную субъектность гражданского общества.
Реформация, впитавшая в себя пестрое наследие «бюргерских
ересей», стала другим разделением христианского мира, однако на
этот раз не универсум раскалывался на «Восток» и «Запад», а обще-
ство членилось внутри себя, причем скорее психологически и соци-
ально, чем исторически и географически. Богатство воспринимается
237
теперь как признак успеха, а последний — как веское доказательство
харизмы, увеличивая социальный вес «третьего сословия». Символом
обновляющегося мира становится город производящий — город-
предприятие, город-фабрика (технополис), демонстрирующий не-
известные ранее образцы социальной динамики и расширенного
воспроизводства.
Европейский ареал, где преимущественно распространяется данное
мировоззрение, получает серьезный цивилизационный импульс, веду-
щий к социальному прогрессу и широчайшей экспансии европейско-
го мира на Запад и на Восток, Север и Юг, в конечном счете к появ-
лению контура глобального сообщества. Эта Новая Ойкумена строит-
ся как динамичная, открытая социальная система (в отличие от центра-
лизованной и статичной социосистемы «азиатского» мира), система,
опирающаяся на демократическое устройство общества, националь-
ную государственность и конкурентную рыночную экономику.
Между тем успехи в покорении природы и мира со временем на-
чали оборачиваться своей изнанкой —покорением человека приро-
дой, материализацией его бытия и устремлений. Секуляризация все
чаще проявляла себя как простая редукция трансцендентности.
Кроме того, поверхностное прочтение идеала свободы, сведение его
на практике лишь к освобождению от порабощающих тягот земного
бытия, к установлению уверенного контроля над миром природы
(заодно и над турбулентностями мира социального) несло в себе
зерна не полноты свободы, а деятельного тоталитаризма. Вот на
этом-то мелководье, наполненном «киммерийскими тенями» (имеет-
ся в виду прежде всего искажение, уплощение и обмирщение внут-
реннего мира человека), и зародились, а затем пышно расцвели вели-
кие идеологии XX в. как паллиативные конструкты квазирелигиоз-
ного сознания, воспринявшего, пусть порой и бессознательно, раз-
нообразные еретические постулаты и построения...10 Естественным
следствием ситуации стало появление соответствующих социальных
конструкций, реализуемых не только с почти религиозными пылом и
страстью, но и при помощи неизмеримо возросшей к этому времени
технологической мощи цивилизации.
Здесь же, по-видимому, коренятся начала лидирующей идеологии
нашего времени — неолиберализма (профанированного либерализ-
ма: вектор либерализма — свободная личность, а неолиберализма —
механистический индивидуализм, универсальный рынок)11. Подоб-
ная форма сознания мало-помалу утверждается на планете в роли
своеобразной парарелигии, возрождая господство анонимных сил
под видом «невидимой руки рынка» и культа золотого тельца в обо-
лочке «абсолютной ценности рынка». Так в человеческом сообщест-
ве наряду с умножением числа утопий возникает то ли мираж, то ли
горизонт второго грехопадения и неоархаизации мира как альтерна-
тивного конца истории.
238
Порог Нового мира
...Ощущение возможной реальности сле-
дует ставить выше ощущения реальных
возможностей.
Роберт Музилъ
На пороге третьего тысячелетия хрупким и утопичным стал вы-
глядеть результат долгого эксперимента по созданию идеальной
среды будущего века, свободной от господства оболочки над сутью,
от многоликой власти мифа и ритуала, каждый раз по-своему погру-
жавших человека в неотрадиционалистскую архаику. Процесс секу-
ляризации, этой своеобразной дистилляции падшего человека, по
выражению голландского теолога К.-А. ван Пёрсена12, «сначала от
религиозного, а затем от метафизического контроля над его разумом
и языком», непосредственное обращение личности к реальности века
сего и его разнообразным дарам (saeculum, понимаемое как «здесь и
сейчас») вместо чаемого «совершеннолетия человечества» (Дитрих
Бонхёффер)13 привели к повторной фатализации истории, открыв
простор могучим мифам (архетипам) древности. Под закатными
лучами солнца Просвещения, в сумеречном мире XX в. личность и
общество, выведенные из волшебного леса традиционного мира в
«страну разрушенных символов» (Пауль Тиллих), стремительно
преображались в уплощенного, управляемого индивида на Западе и
тоталитарные социальные конструкции на Востоке.
Та полнота ответственности, которая была взята на себя челове-
ком, его попытка, очистив дух от традиционалистских наслоений,
пробудиться от грез самому и демистифицировать окружающий
мир, живя в нем «так, как если бы Бога не было», со временем замет-
но трансформировали регистр испытаний: от привычного оппониро-
вания традиционным религиям и двоеверию к противостоянию мно-
гочисленным соблазнам свободы. Секуляризация в конечном счете
ведет мир к такому состоянию, когда раскрывается истинная суть
каждого человека. Иначе говоря, эпилог истории — ситуация, когда
снимается всякое подавление законом и благодати, и порока14.
Слишком многое, однако, становится возможным в мире освобо-
жденного Прометея, причем новое рабство имеет шансы стать «хуже
прежнего», ибо от тысячелетних оков оказывается избавленным
падшее существо. Мощь лишенного внешних и внутренних пут
холодного, рационального творчества (рациональность которого,
впрочем, подчас сомнительна, будучи по-своему близка псевдорас-
судочности безумия) теперь все чаще используется для воплощения
темных грез о полноте власти над миром, об изощренном контроле и
глумлении над личностью, о технически оснащенном насилии15...
В результате стремление к совершенной свободе в XX в. обернулось
239
на практике уплощением человека, суррогатом массовой культуры,
реализацией «кошмара конвейера», поставленной на поток деструк-
цией, высокотехнологичными войнами, сюрреалистически рацио-
нальным бытом концлагерей (прямых и метафоричных), многомил-
лионными гекатомбами, наконец, туманным предчувствием универ-
сального стеснения свободы, явленным в зыбком, многоликом образе
глобальной антиутопии16.
Тоталитаризм, в сущности, не есть та или иная конкретная идео-
логия, а особый на нее отклик, стремление перемолоть уникальность
человеческой личности ради приближения некоего социального го-
ризонта. Отмечая в качестве одного из достоинств ушедшего века
крушение одиозных тоталитарных конструкций, мы, связав их (быть
может, и опрометчиво) лишь с определенным классом политических
систем, как-то забываем, что именно это столетие есть историческое
время их появления, и закрываем глаза на то, что тоталитарные ре-
жимы по самой своей сути перворожденные уродцы-мутанты соци-
ального творчества эпохи Постмодерна.
Сейчас, на финише opus magnum истории разгорается заря
«шестого дня творения». Воссозданный из суетливого «царства не-
обходимости» homo sapiens познает могущество своей свободы,
расколдовав мир и изгнав из него прежних идолов. Цивилизация
также продемонстрировала способность если и не стереть нужду с
лица планеты, то по крайней мере обеспечить людям серьезную,
действенную защиту. Однако развитие событий, кажется, пошло
по совсем иному, чем представлялось еще сравнительно недавно,
руслу.
Русло же истории, очерченное некогда бл. Августином, пересыха-
ет. Поток времени, утрачивая обретенный им в прошлом универса-
лизм, вновь дробится на множащиеся ручьи и заводи автономных,
провинциальных, групповых, клановых смыслов. Неоархаизация
социума вкупе с деградацией культурного контекста стали набирать
темпы за считанные десятилетия: буквально на наших глазах совер-
шаются стремительная эмансипация греха и десекуляризация при-
роды и общества, происходит возрождение своеобразного неоязыче-
ства на Западе и развитие квазифундаментализма на Востоке17. На-
конец, суммарный опыт последнего столетия поставил на повестку
дня, причем вполне в практической плоскости, быть может самый
трагический вопрос истории: сможет ли человек сохранить личность,
находясь в нечеловеческих условиях предельной свободы греха, и
если нет, то как это скажется на его природе и всем будущем миро-
устройстве?
Логика отношений внутри нарождающегося постсовременного
универсума (Post-Modern World) уже сейчас заметно отличается от
организационных начал уходящего мира. Поствестфальская система
международных отношений декларирует, с одной стороны, верхов-
240
ный суверенитет человеческой личности, главенство прав человека
над национальным суверенитетом. Демократическая формула орга-
низации общества признается теперь интегральной и неотъемлемой
частью международной системы безопасности. С другой стороны, в
международно-правовом космосе все чаще проявляются тенденции,
при реализации которых позиция защиты прав человека служит
лишь своеобразной дымовой завесой и эффективным инструментом.
Иначе говоря, из декларированной гуманистической иерархии смы-
слов проистекают порой земные коллизии, в которых проступают
черты совсем иной, быть может менее внятной, но от этого отнюдь
не менее действенной иерархии.
Вектор подобной мутации отчетливо, словно в лабораторной ре-
торте, проявился в ходе Балканского кризиса, равно как и в ситуа-
циях, сложившихся вокруг Ирака, Ирана, Северной Кореи, Ливии
или Восточного Тимора. Становится очевидным, что события эти
носят не случайный, а структурный, типологический характер. Прак-
тические начала нового строя обнаруживаются как в фактическом
расширении номенклатуры субъектов международных отношений
(неправительственные и межправительственные международные
организации, крупные социальные и религиозные организации, ТНК
и ТНБ, другие транснациональные центры влияния), так и в закреп-
лении их неравенства при формировании новой конфигурации этих
связей18.
Ключевой постулат поствестфальской системы — избирательная
легитимность, что уже само по себе предполагает наличие властной
элиты, санкционирующей легитимность, а также особой группы
стран с ограниченным суверенитетом. Следует упомянуть и тенден-
цию диффузии эффективной власти, проявившуюся, в частности, в
феномене «обанкротившихся государств», расширении пространст-
19
ва мирового андеграунда .
Другой важный элемент этой системы — появление в XX в. фено-
мена международных регулирующих органов (МРО): сначала в виде
Лиги Наций, а затем — Организации Объединенных Наций. Конст-
рукция данных органов предполагала делегирование им отдельных
элементов национальной власти, прежде всего в сфере безопасности.
К концу XX столетия, однако, возникает уже новое поколение меж-
дународных регулирующих органов, элитарных, а не эгалитарных.
Отметим в этой связи фактическое вытеснение ООН механизмом
совещаний «большой семерки» в качестве ведущего института Ново-
го мира или, скажем, такой аморфной региональной организации с
широким членством, как ОБСЕ, гораздо более действенной и экс-
клюзивной по составу организацией Североатлантического догово-
ра. Параллельно растет влияние специализированных международ-
ных экономических организаций (МВФ, МБ, ВТО и др.), при этом
снижается роль голосования по формуле «одна страна — один голос»
241
при распространении косвенных, консенсусных форм принятия ре-
шений.
Активно формируется поствестфальская международно-правовая
парадигма, закрепляющая в общественном сознании и в пространст-
ве международных отношений «новый обычай» в качестве специфи-
ческой нормы своеобразного протоправа. Его характерные черты —
нечеткость законодательной базы, превалирование властной поли-
тической инициативы над юридически закрепленными полномочия-
ми и сложившимися формами поведения государств на международ-
ной арене (важность этого фактора усиливается значением преце-
дента в англосаксонской правовой культуре), неформальный харак-
тер ряда влиятельных организаций, анонимность и принципиаль-
ная непубличность значительной части принимаемых ими решений
и т.п.
Новацией последнего времени в контексте господства норм меж-
дународного права над национальным законодательством является
выстраиваемая практика судебного преследования со стороны меж-
дународных и иностранных органов правосудия отставных и даже
действующих глав государств, а также иных лиц, занимающих высо-
кие государственные посты. Кроме того, множатся попытки нацио-
нальных судебных органов принимать решения, обязательные для
исполнения иностранными государствами и международными орга-
низациями20. В Новом мире судебная власть со временем может за-
нять совершенно особое положение, плавно трансформировавшись
(в отличие от национальных ветвей— исполнительной и законода-
тельной) во власть транснациональную. Что же касается экономиче-
ского космоса, то его характер, пожалуй, кратко может быть опреде-
лен следующей формулой: то произведено, что продано, то капи-
тал, что котируется на рынке, а бытие определяется правом на
кредит', неосвоенной пока что остается лишь завершающая логиче-
ский круг теза: тот не человек, кто не налогоплательщик.
' Интерлюдия
Современная «археология будущего» (future research) подчас на-
поминает модернизированный ящик Пандоры. Переставая быть до-
черью социологии и права, она все более политизируется и техноло-
гизируется, обретая новых родителей или, точнее, опекунов в лице
стратегического анализа и планирования21. На этой профессиональ-
ной кухне пекутся весьма специфические пироги, которые, однако
же, не всегда доступны публике с улицы. Впрочем, время от времени
пара-тройка экзотичных блюд предлагается urbi et orbi, становясь
таким образом «достоянием общественности» и служа темой за-
242
стольных бесед, пока либо блюдо не простынет, либо повседневность
не переменится.
Примером могут служить сюжеты о создании общепланетарной
налоговой системы и всемирной currency board] об институционали-
зации глобального страхования национальных рисков и долгосроч-
ном планировании динамики/географии ресурсных потоков; о пер-
спективах конвертации «финансового пузыря» в реальные активы и
последующем масштабном перераспределении основных фондов; о
возможности контрнаступления мобилизационных и многоликих
административных проектов; о перспективах радикального отхода
некоторых ядерных держав от существующих «правил игры» и более
свободном, нежели прежде, применении современных военных
средств, в том числе в политических целях и в качестве репрессалий;
о растущей вероятности демонстрационного использования оружия
массового поражения и той или иной формы ядерного инцидента; о
новой географии конфликтов и распространении «войн за ресурсы»;
о транснационализации криминальных структур и превращении
терроризма в международную систему; о вероятности универсаль-
ной децентрализации международного сообщества и освобождении
социального хаоса.
Вот один из подобных «кухонных» рецептов для наступившего
века, обретший определенную популярность: модель событий,
«перпендикулярная» по отношению к распространенным схемам
эры процветания как Америки, так и мира в целом.
Спазмы практически ежегодных локальных и региональных кри-
зисов на планете постепенно ведут дело к заключительному аккорду
современной эпохи — масштабной кризисной ситуации в США.
Сброс проблем американской экономики во внешний мир, начало
чему было положено реализацией уникального статуса доллара как
фактически мировой резервной валюты, имеет пограничную ли-
нию— глобальный фундамент финансовой «пирамиды» (при толике
фантазии и мрачного юмора можно предположить, что нечто подоб-
ное как раз и изображено на долларовой банкноте). Этот предел был
практически достигнут в 90-е годы прошлого столетия, после краха
Восточного блока и распада СССР. Кроме того, с отменой всякой
связи с золотым стандартом доллары, утратив объективное измере-
ние, трансформировались, по сути, в акции «корпорации США», чье
обеспечение есть символическая производная от благосостояния
страны и образа ее благоденствия. Соответственно другой «черный»
сюжет современности — крах перегретого фондового рынка США
вследствие специфических проблем «новой экономики» и растущих
диспропорций между «старой» и «новой» экономической констеля-
цией — будет иметь следствием не дефляцию, а инфляцию доллара,
на лицевой стороне которого впору тогда размещать не портрет од-
ного из президентов, а изображение белого кита. При этом основной
243
вопрос для профессионалов даже не в вероятности развития кризиса
(с точки зрения Федеральной резервной системы, последовательное,
повторяющееся снижение базовой учетной ставки — уже кризис и
падение «цены» денег), а в определении его пропорций, сроков и
траектории.
Федеральная резервная система (ФРС) и фондовый рынок —
мозг и сердце американской экономики. Однако уже и не только
американской... Учитывая замыкание Соединенными Штатами на
себя основных мировых экспортных и финансовых потоков, кризис в
случае его развития имеет все шансы стать планетарным. В условиях
коллапса мировой торговли автоматически возрастает роль протек-
ционизма, значение национальных ресурсов (производственных
мощностей), что наряду с валютной лихорадкой стимулирует гло-
бальное перераспределение собственности и новый реализм в отно-
шении особо значимых фондов. Возможности же повторного ком-
плексного сброса энтропии для США лежат теперь в области не
столько финансовых, сколько военно-политических технологий.
Тень этого сломанного горизонта можно при желании опознать в
нетрадиционных для США перипетиях президентской компании
2000 г. — открытой борьбе за право управлять траекторией кризиса.
Другой актуальный продукт политологической кухни получил не-
давно характерную этикетку «второй ядерный век».
Вот что писал во влиятельном журнале «Foreign Affairs» профес-
сор Йельского университета Пол Брекен: «Созданному Западом ми-
ру [уже] брошен вызов... в культурной и в философской сферах.
Азия, которая стала утверждаться в экономическом плане в 60—
70-х годах, утверждается сейчас также в военном аспекте»22. Выдви-
гая тезис о наступлении «второго ядерного века», т.е. ядерного про-
тивостояния вне прежней, биполярной конфигурации мира, амери-
канский политолог характеризует его следующим образом: «Бал-
листические ракеты, несущие обычные боеголовки или оружие мас-
сового поражения, наряду с другими аналогичными технологиями
сейчас доступны по крайней мере десятку азиатских стран — от
Израиля до Северной Кореи, и это представляет собой важный сдвиг
в мировом балансе сил. Рост азиатской военной мощи возвещает о
23
начале второго ядерного века...» .
Еще более резко сформулировал свою позицию Международный
институт стратегических исследований (IISS) в докладе о тенден-
циях развития мировой политики (2000 г.). Его вывод: главную уг-
розу для человечества сейчас представляют региональные конфлик-
ты в Азии с участием ядерных держав, в результате чего человечест-
во «балансирует на грани между миром и войной». Действительно,
даже краткое перечисление основных субъектов азиатской военной
мощи — Китай, Япония, Северная Корея, Южная Корея, Вьетнам,
Индия, Пакистан, Иран, Израиль, Турция, Армения, арабский мир —
244
заставляет еще раз задуматься над степенью безопасности и конфи-
гурацией глобальной системы XXI в.
Таким образом, экономистичному менталитету Запада в не столь
отдаленном будущем может быть противопоставлен цивилизацион-
ный вызов Нового Востока, включающий более свободное, нежели
прежде, и, что важно, базирующееся на иной культурной платформе
использование современных вооружений. Здесь мы вновь возвраща-
емся к проблеме ядерной химеры и все чаще возникающим реминис-
ценциям на тему исторической судьбы государств крестоносцев...
...Есть блюдо «Реориентализация». Израильский министр ино-
странных дел Шимон Перес в исследовании «Новый Ближний Вос-
ток» уже обращал внимание на происходящую трансформацию на-
чал современного общества: «До конца XX столетия концепция ис-
тории уходила корнями в европейскую модель государственной по-
литики, определявшейся националистическими ценностями и симво-
ликой. Наступающая эпоха будет во все большей мере характеризо-
ваться азиатской моделью государственной политики, базирующей-
ся на экономических ценностях, которые предполагают в качестве
основного принципа использование знаний для получения макси-
мальной выгоды»24. Перерождение социальной типологии дополня-
ется демографической ориентализацией мира: вспомним, что в раз-
вивающихся странах проживает (по данным 1999 г.) около 5/б насе-
ления планеты и на их же долю приходится 97% его прогнозируемого
прироста. При этом «модернизация усиливает эти культуры и при-
водит к уменьшению силы Запада. Мир становится все более совре-
менным и все менее западным» (С.Хантингтон)25. Повышается так-
же удельный вес восточных диаспор непосредственно в странах
Севера, и одновременно проявляются опасения по поводу перспек-
тив новой волны расовых волнений, особенно в случае серьезных
экономических потрясений.
...Есть также блюда «Новая мировая анархия» и «Конец демокра-
тии». О перспективе новой мировой анархии заговорили сначала
именно как о символической альтернативе новому мировому поряд-
ку. Однако данной ипостасью тема не ограничивается, концепт ока-
зался многомернее и глубже его распространенных публицистиче-
ских интерпретаций.
Одно из фундаментальных направлений трансформации совре-
менного мира — мутация ведущего политического кода эпохи демо-
кратии. И как раз углубленная трактовка анархии оказывается весь-
ма актуальной на этом проблемном поле. Речь идет о радикально
меняющихся прописях взаимодействия человека и общества, о поис-
ке собственных, оригинальных начал грядущего строя. Испытываю-
щая кризис парадигма демократического управления обществом
сталкивается с развитием альтернативной системы политических
воззрений — с набирающей вес концепцией действенного суверени-
245
тета личности («тот маг, кто свободен, знающ и действует»), а так-
же с сопутствующей ей схемой «горизонтальной» организации
социума. Современная же демократия подвергается критике как
отжившая свой век система управления, не соответствующая реа-
лиям «сетевого общества». При этом вспоминаются не только по-
стулаты открытого общества и свободной конкуренции или опыт
корпоративизма и солидарности, или наметившиеся в последние
годы горизонты «судейской власти», но и идеи субсидиарности,
мысли Прудона, Бакунина, Кропоткина, Чаянова о локальной са-
26
моорганизации .
На протяжении веков демократия претерпевала метаморфозы.
Очевидно, что демократия рабовладельческого полиса с ее тради-
циями остракизма и модель гражданского общества, ориентирован-
ного на соблюдение прав меньшинств, весьма различны. Нынешний
кризис института демократии также носит не частный, а системный
характер: массовое общество потребления заметно отличается от
модели гражданского общества Нового времени. Кроме того, диапа-
зон воздействия на социальные процессы сейчас существенно шире,
в том числе за счет развития политических, экономических и техни-
ческих средств управления поведением масс, что провоцирует раз-
витие вполне легальных политтехнологий, извращающих и подры-
вающих такие основы демократии, как институт народного волеизъ-
явления или публичность политики, превращая их, по сути, в фик-
цию. В результате все большее распространение как на Юге, так и на
Севере (хотя и в различных формах) получает химера управляемой
демократии: на первый взгляд своего рода «дань порока добродете-
ли» — симбиоз политических декораций демократии и реально дей-
ствующих механизмов олигархии либо авторитаризма. Это, однако,
достаточно гибкая, набирающая силу и вполне самостоятельная
структура власти, рядом своих типологических черт напоминающая
апробированный временем механизм мафии.
И еще одно актуальное измерение кризиса. Демократия дейст-
венно организовывала, контролировала и ограничивала власть в
рамках национального государства, однако возможности граждан-
ских институтов заметно снижаются в условиях транснационализа-
ции мира, роста слабо регулируемых экономических и информаци-
онных констелляций, чье политическое влияние и обширный арсенал
манипулирования поведением людей выхолащивают саму идею пуб-
личной политики. Кризис национальной власти дает возможность
вырваться из-под ее опеки многим, казалось бы, давно прирученным
демонам. Сейчас, при формальном декларировании приверженности
демократии, очевидно отлаживание механизма социального управ-
ления, основанного на иных, нежели публичная политика, принци-
пах: примате безличной «власти интеллектуальной элиты и мировых
банкиров» как на национальном, так и на глобальном уровне.
246
В новом контексте тезис об универсальности и приоритете прав
личности становится антиномией политической практики, кодируя
две различные ее тенденции. Одну, вполне проявившуюся, — к
ослаблению роли национальных политических институтов и возвы-
шение структур транснациональных. Здесь принцип защиты прав
человека служит подчас рычагом для взлома прежней системы поли-
тической регуляции. И другую — напрямую связанную со статусом
личности, ее претензией на универсальный суверенитет («человек —
личность, а не частица хора»). Данная тенденция проявляется сейчас
в первых версиях «сетевого общества» в столь различных феноменах,
как, скажем, венчурная экономика или антиглобалистское движе-
ние. Самоорганизация тут создает альтернативу иерархии.
Публичная политика, как и любая примысленная извне власть, в
своем естестве ленива, продажна и утопична; она вынужденно во-
площает гиперреальность коллективного бессознательного избира-
телей либо проектирует гротеск. Предприниматели в сравнении с
ней — сама трезвость, они строят мир, в котором люди живут, а
не грезят. Их рефлекторное целеполагание — деятельный здравый
смысл, а оргструктура рынка сама по себе — минимально необходи-
мая и максимально достаточная политика и одновременно — анар-
хия, ибо, являясь самодостаточным, рынок естественным образом
отрицает необходимость иной власти. Планирование здесь основано
на индивидуальном риске, это обдуманный и персональный шаг в
бездну, союз — доброволен, даже если это «партнерство в безумии»
(в бизнесе свой реестр как состоявшихся, так и обанкротившихся
«безумных идей»), а социальная практика—модус реального со-
стояния человеческого сердца, но никак не бюрократическая аллего-
рия. Политик же видит во всех этих материях прекрасные резоны
(«PR-опционы») для самооправдания и карьеры, он инстинктивно
тянется к риторике и демагогии как профессиональной дубинке, будучи
временами буйно сентиментальным и катастрофичным. Порой ситуа-
ция просто тяготеет к шаржу или к тому, что «читателям газет» пред-
ставляется шаржем, в то время как в разряженной атмосфере облаго-
детельствованных граждан («К чему стадам дары свободы?») неспеш-
но нагуливает вес очередная и тоталитарная по своим следствиям
(родимое пятно механистичного идеализма) утопия.
Фантазеры, впрочем, проникают и в рыночную среду. Пользуясь
финансово-денежной магией, этим действенным аналогом умозри-
тельной «игры в бисер», они выстраивают воздушные замки, разво-
рачивая neverending story алхимического кредитного замысла и
лабиринтообразную картографию долговых платежей. А когда устой-
чивость окружающего мира серьезно поколеблена, утопия сменяется
готической fantasy условно управляемого хаоса и хорошо продуман-
ного, но ограниченного по своим реальным возможностям страхова-
ния рисков. В динамичном мире современных организаций демокра-
247
тия безлична и неконструктивна; более того, по своей природе она
вообще творчески стерильна, о чем писал еще Герцен (хотя первым в
этом ряду следует поставить, наверное, Аристофана с его лысым и
выжившим из ума Демосом), плодотворна же кооперация личностей,
их «заговор», «проект» — все последующее зависит от состояния душ
«заговорщиков». Постсовременная демократия может быть охарак-
теризована так же, как уплощенная соборность, из которой изъята
суверенная личность, что напоминает общину с ее трибалистскими
инстинктами и ритуалами. Данный изъян демократия стремится
компенсировать, делегируя власть, приглашая «варягов», однако де-
лает это все более несовершенным образом и уже не вполне само-
стоятельно.
Подобная аргументация, в силу различных причин маргинальная,
«подозрительная» и совсем неактуальная еще лет десять назад, ныне
обретает второе дыхание в мире идей универсального рынка и обре-
тающих плоть схем «сетевого общества».
Крышки же с некоторых котлов не хочется даже приподнимать
(тут вспоминается известный эпизод из «Синей птицы» Метерлин-
ка, только на этот раз предостережения феи Ночи не кажутся фаль-
шивыми). К примеру, вероятность групповой атаки низколетящих
спортивных самолетов, пилотируемых камикадзе, на атомные элек-
тростанции индустриально развитых государств. При этом в случае
их обнаружения цель полета может быть декларирована, скажем, как
экологическая акция протеста. Одновременно может быть провока-
ционно объявлено (с целью выигрыша критически важного времени)
о наличии на борту самолета ядерных или других вредных отходов.
И наконец, еще один, словно бы начертанный на древнем перга-
менте рецепт сумрачной кухни, хранящийся в дальнем углу под яр-
лыком «постхристианская цивилизация».
Прежняя цивилизационная конструкция на протяжении прошло-
го столетия претерпевала трансформацию, сужая и утрачивая свой
исторический горизонт. Социальное творчество наступившего века
характеризуется интенсивным продвижением нового поколения ис-
торических проектов, международных систем и ценностных мотива-
ций, отринувших прежние культурные корни и исторические замыс-
лы, но вполне воспринявших внешнюю оболочку современности, ее
поступательный импульс. Начала прежнего миропорядка подверга-
ются при этом фундаментальной ревизии, причем то специфическое,
что на протяжении веков одухотворяло его институты, утратив со
временем легитимность, будет (как и в начале христианской эры)
обитать лишь в сердцах и нигде более.
Культурно-исторический геном социального Постмодерна ут-
верждает на планете собственный ландшафт, политико-правовые и
экономические реалии которого заметно отличаются от аналогич-
ных институтов общества Нового времени. Несостоявшееся духов-
248
ное и социальное единение планеты на практике замещается ее хо-
зяйственной унификацией. А место гипотетичного мирового прави-
тельства, действующего на основе принципа объединения наций,
фактически занимает безликая экономистичная власть, демонстри-
рующая впечатляющие возможности рамочного управления соци-
альными объектами. В мире складывается транснациональная струк-
тура Pax Oeconomicana, которая корректирует действия националь-
ных правительств и объединяет в сложноподчиненном порядке на
основе универсального языка прагматики светские и посттрадици-
онные культуры различных регионов планеты.
Рожденная на пороге третьего тысячелетия эклектичная конст-
рукция Глобального Града есть, таким образом, продукт постмодер-
низационных усилий всех актуальных персонажей современного ми-
ра. Потому, наверное, плоды глобализации имеют странный синте-
тический привкус, а ее конструкты, являясь элементами универсаль-
ной инфраструктуры, подчас напоминают гигантскую ирригацион-
ную систему, чьи каналы обеспечивают, в частности, растекание по
планете уплощенной информации и суррогата массовой культуры.
В результате идеалы свободы и демократии все чаще подменяются
экспансией энтропийных, понижающихся стандартов в различных
сферах жизни, что направляет поток истории в новое русло.
Кризис миропорядка привел к расщеплению модернизации, «вестер-
низации» и «евангелизации» на обширных пространствах «третьего
мира». По мере угасания цивилизационного порыва христианского
мира периферия евроцентричного универсума породила ответную
волну, реализовав повторную встречу, а затем и синтез поднимаю-
щегося из вод истории неотрадиционного Нового Востока с пост-
христианским Западом. Культура прежней Ойкумены, все более
смещаясь в сторону вполне земных, материальных, человеческих,
даже слишком человеческих ценностей, столкнулась с рационализмом
и практичностью неотрадиционного общества, успешно оседлавшего
к этому времени блуждающую по планете волну прагматизма.
Процессы демодернизации — это, кроме того, второе дыхание ду-
ховных традиций, течений, отодвинутых в свое время в тень ценно-
стями и реалиями общества Модерна; традиций и воззрений, подчас
прямо антагонистичных культурным основам Нового времени, но
выходящих сейчас на поверхность то в виде разнообразных неоязы-
ческих концептов, плотно насытивших культурное пространство
западного мира, то в качестве феномена возрождения квазифунда-
менталистских моделей, а равно и соответствующих им политиче-
ских схем, на просторах бывшей периферии. На переломе эпох над
планетой вновь подули сильные ветры, и, как почти две тысячи лет
назад, речь идет о вселенском проекте, о радикальной реконструк-
ции человеческого общежития, о становлении глобального, интерна-
ционального сообщества.
249
В наступившем веке история вышла за пределы мира Модерна.
В формирующемся Новом мире прочерчивается иная версия универ-
сальной цивилизации, содержащая, однако, в своей симфонии
странно знакомые обертоны. «Неопознанная культура» глобализма,
отходя от универсализма христианского мира, возрождает дух, каза-
лось бы, навсегда растворенных временем и поглощенных историей
империй прошлого27. На гребне человеческой свободы (и одновре-
менно безудержного волюнтаризма) мир древний, античный, пред-
шествовавший современной цивилизации, в чем-то существенном
оказывается миром наследующим ей, миром-предводителем. При
этом место локальных и охранительных по своей природе языческих
культур занимает энтузиазм динамичной, устремленной в неизвест-
ность неоархаики28. Глубинная, варварская страсть Нового мира—
элитаризм, избранничество, «прыжок в бездну» социального творче-
ства; однако его историческое усилие направлено не на универсальное
спасение, а на неограниченное, тотальное господство над природой и
обществом29; основа социоконструкции — вселенский реестр, каталог,
а проросшее духовное зерно — освобожденный от многочисленных
пут, сияющий гнозис... «И вы будете как боги, знающие добро и зло».
Так в прихожей третьего тысячелетия, в контексте тайного со-
перничества, цивилизационных симбиозов, открытых столкновений
генетически различных культурных архетипов и схем мироустройст-
ва складывается многомерный и пока окутанный пьянящей дымкой
тумана Новый мир.
Эпилог истории
Изучая современных дикарей, мы мо-
жем получить правильное представ-
ление о человеке в древнейшую эпоху
и о стадиях эволюции, через которую
прошла наша цивилизация.
Джон Леббок
В новой социальной среде радикально меняется сложившийся
ранее тип города. Он расплывается, превращаясь в эклектичный
коллаж интернационального мегаполиса. Множится феноменология
деурбанизации: элитные загородные поселения, внутригородские
автономные замки и кварталы, по-своему напоминающие потуск-
невшие декорации global village] уродливые фавелы и бидонвили, об-
разующие планетарный архипелаг квазидеревень — трущобы Глубо-
кого Юга. Уже сам выбор термина global village на семантическом
уровне фиксировал ощущение конца цивилизации (ср. civil), по
крайней мере в ее прежнем понимании: «вилиджизация» существует
вне символической городской черты — это иное прочтение истори-
250
веского текста30. Возможно, это заря постцивилизации (или квази-
цивилизации?), но, быть может, и склоненная в свой черед глава
земного града перед скрытым наследником, анонимным до поры пер-
сонажем истории.
Цивилизация есть определенная форма существования культур,
чаще всего ассоциируемая с достижением урбанистической стадии
развития. Культура, образно говоря, представляет личность истори-
ческого индивида, цивилизация же корреспондирует с его фазами
развития, «возрастом», но не всем, а преимущественно тем, который
ассоциируется с достижением и удержанием зрелости. Культуры,
как и личности, — уникальны, они представляют некие мировоз-
зренческие коды, специфика которых сохраняется сквозь столетия,
усложняясь или, случается, уплощаясь. Стадии же роста — «детст-
во», «юность», «зрелость» — универсальны, но не все исторические
организмы проходят все ступени, порой сходя с дистанции до време-
ни. Хотя некоторые состояния истории — ее «последние времена» на
эмпирическом уровне пока что неизвестны, однако после гибели ве-
ликих империй древности человечество познало непростые «пост-
цивилизационные» состояния культур. Сценарная футурология ак-
тивно интересуется этим вопросом, отвечая на него — со времен
пророка Даниила до близкого нам по историческим меркам песси-
мизма «Машины времени» Уэллса — отнюдь не только в категориях
привычной картографии социального прогресса. В подобных апока-
липтических картинах с их по-своему красочными образами «антро-
пологической катастрофы» поражает обилие «горючей воды и чело-
веческой крови»... Все это вместе с тем никоим образом не гаранти-
рует отсутствие у человеческой истории сюрпризов.
Город-фабрика, город-предприятие, умирая, переживает родовые
схватки. Словно гусеница, становящаяся бабочкой, он преображает-
ся в летучий остров Новой Лапутании — динамичную неокорпора-
цию, эффективно объединяющую своих рассеянных по миру со-
трудников. Эти космополитичные модули Нового мира связывают
миллионы активно действующих людей уже не общей территорией
проживания, а контрактом, рабочим пространством, средствами те-
лекоммуникации, самой гипергеометрией существования организа-
ции.
Новый мир создает собственный глобальный проект — дизайн
универсального сверхоткрытого общества, в сетевых глубинах ко-
торого растворяется централизованная среда обитания, смешивают-
ся актуальное и иллюзорное, рождая многомерное пространство
полностью разделенных рисков. На распахнувшихся просторах воз-
никает эфирная конструкция Глобального Града как сферы взаимо-
действия международных организаций, элитных клубов, ТНК,
былых метрополисов, криминальных консорциумов, разнообразных
субкультур. Обитатели этого интернационального трансформера
251
связаны между собою подчас более крепкими узами, нежели с на-
селением собственных стран. Бывший же Новый Свет, последняя
граница эпохи Нового времени, превращается в своеобразный
терминал — portus «истинного града» транснационального сооб-
щества, не имеющего единой географической обители и земных
горизонтов.
Социальное пространство постепенно размывается, становясь
практически безбрежным, многовариантным, непознанным. Его про-
сторы таят деньги, власть, приключения, а пионеры виртуальной ре-
альности, как и в эпоху до географических открытий, лишены досто-
верных карт и надежных маршрутов. Иллюзии и вымыслы, мифы и
тайное знание вновь сплетаются с обыденностью, все чаще проявля-
ется мистификация новостей и анонимность их генезиса, случается,
что сам факт события оказывается небесспорным. Совершенная
коммуникация разносит по миру множащиеся аранжировки мелодии
гаммельнского крысолова, а городской ландшафт между тем конвер-
тируется в динамичный и многоликий интерьер, уводя пульсирую-
щую жизнь с улиц в бескрайние просторы электронных СМИ и
Интернета. Обобщенный символ этого призрачного Глобального
Града — Всемирная паутина.
И здесь занавес исторического действия в привычном для послед-
них двух тысячелетий смысле, пожалуй, опускается. Обещанный ко-
нец истории предстает в виде бесконечности безвременья вселенско-
го лабиринта...
Сложноподчиненная конструкция мирового Се'вера и мирового
Юга может быть, впрочем, истолкована и как полупародийное пере-
осмысление дихотомии Страшного Суда, да и всего корпуса христи-
анскои эсхатологии . С другой стороны, миллионы людей связыва-
ют именно эти события с приближением «нового неба и новой зем-
ли» постисторического бытия, символизируемого образом принци-
пиально иного, возникающего из сердцевины истории идеального
града — Горнего Иерусалима32.
Ночь истории, что тенью соприсутствует на протяжении всех
дней творения человеком своего мира (как изнанка свободы, как
шанс на возрождение первобытного хаоса), предчувствуя исполне-
ние сроков, кажется, готовится повернуть социальное время вспять,
к пещерной архаике Протоистории. В гипотетичном Мире распада
структура Мирского Града, пройдя последнюю стадию разложения
былых мегалополисов и фрагментацию бидонвилей, скроется в жес-
током, психоделичном лабиринте мирового андеграунда, на пути
назад, к некрополю, в дурную бесконечность немой ахронии. Смут-
но различимый предчувствием Пандемониум — тоже своего рода
город, имеющий, наверное, причудливую архитектуру. Но... «здесь
страх не должен подавать совета».
252
ПРИМЕЧАНИЯ
’Прошлое по-аккадски — ит pani (доел, «дни лица/переда»); будущее — ahratu
(образовано от корня 'hr со значением «быть позади») (Клочков И.С. Духовная культура
Вавилонии: человек, судьба, время. Очерки. М., 1983, с. 29). Удивительным образом этот
обращенный в прошлое хронологический вектор по-своему присутствует и в современ-
ной системе летосчисления для древних (до Рождества Христова) времен.
2 Потому, наверное, для современного сознания классический европейский злодей
ироничнее, полифоничнее, а временами и симпатичнее одномерного и унылого эпичес
кого героя.
3 «Слово adannu, которое иногда переводят как „время11, означает „срок11, и в смысле
какого-то периода Времени, и в смысле момента в конце определенного периода»
(Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии, с. 15).
4 Один из возможных источников ретроспективной культурной аберрации — наш
пристальный интерес именно к религиозным текстам «седой» древности. Сталкиваясь по
преимуществу с переводами и публикациями данных произведений, мы не отдаем себе
отчета в их «эксклюзивности» в общей массе письменных свидетельств той поры, в ни-
чтожном процентном отношении первой группы документов к основному корпусу нахо-
док (впечатляет соотношение соответствующих табличек на археологических площадках
Месопотамии). Да и в самой «первой группе» первенствуют все же скорее «магические»,
а не «метафизические» творения.
5 Следы связи лабиринта с городом сохранились в европейской культуре: лабиринты
здесь именовали «Троя» (Западная Европа), «Вавилон», «руины Иерусалима», «стены
Иерихона» (Северная Европа) и т.п. (См.: Стародубцева Л.В. Метафизика лабирин-
та. — Альтернативные миры знания. СПб., 2000, с. 256.)
6 В древнейшей, «вавилонской», системе счета структура числового ряда не абстракт-
но умозрительна, а непосредственно связана с круговращением небесной сферы
(прецессией).
7 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994, с. 76—84. Думаю, все же у осевого
времени помимо «зари монотеизма» был и иной источник — унификация, цивилизация,
«аккумуляция» язычества (достигшая апогея уже в христианские времена у неоплатони-
ков), в своих разноликих вариациях явившаяся основой гностицизма.
8 «А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Хри-
стовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую
посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею» (Послание к Ефесянам 2:13—15);
«Августу, единоначальствующему на земле, многоначалие человеков преста; и Тебе,
вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися, под единым царством мирским
гради быша, и во Едино Владычество Божества языцы вероваша» (стихира, поющаяся на
Великой вечерне Рождества Христова); «Единое человеческое естество рассечено
грехом на множество враждующих частей. Только воплощение на земле Единородного
Сына Божия открыло возможность восстановления единства естества человеческого»
(Св. Василий Великий. Цит. по: Слово Святейшего Патриарха Московского и всея Руси
Алексия II на VIII Международных Рождественских образовательных чтениях в год
празднования Двухтысячелетия Рождества Христова. М., 2000, с. 2). См. также следую-
щее рассуждение из энциклики «Расет in terris» папы Иоанна XXIII: «В наши дни общее
благо всего человечества ставит проблемы мирового масштаба. Решить их способна
только такая власть, полномочия, основания и средства которой также имеют мировой
масштаб и которая может действовать на всей Земле. Сама нравственность требует
учреждения власти с полномочиями в масштабах всей Земли» (Pacem in terris. 1963,
р. 137. Цит. по: Лобье П. де. Три града. Социальное учение христианства. СПб.,
2001, с. 302).
9 Здесь можно вспомнить о соответствующем разделении богословия на катафатиче-
ское и апофатическое. Но даже поверхностная географическая привязка ареалов пре-
имущественного распространения арианства и несторианства как «западной» и «восточ-
ной» ересей имеет в данном контексте свой типологический отзвук.
253
10 Феномен массового общества предопределил в XX столетии, пожалуй, особый ус-
пех «плебейских ересей».
11 Между данными конструктами существует глубокая генетическая связь и некото-
рый логический «мостик»: индивидуализм — «внешний», поверхностный персонализм, а
конкуренция и соответственно рынок — его системное, «горизонтальное» развитие и
дальнейшее уплощение. Это глубокая тема, связанная не только с двумя различными
способами становления личности и двумя путями социальной практики, о которых гово-
рилось выше. У индивидуализма, идущего дорогой уплощения, появляется в какой-то
момент дополнительное измерение — вектор метафизического соприкосновения с ква-
зиличностью «безличного индивидуализма», имеющей в своих истоках фигуры триксте-
ра и слепого безумца. «Безличный индивидуализм» — идеальный «кирпичик» для строи-
тельства групп, сообществ, сетей, всего того, что можно было бы определить как
«коллективную субъектность».
12 Цит. по: Кокс X. Мирской град: секуляризация и урбанизация в теологическом ас-
пекте. М., 1995, с. 21. Вспомним заодно, что первых христиан их современники нередко
воспринимали как атеистов, ниспровергателей богов и всего традиционного уклада жизни.
13 «Совершеннолетний мир безбожнее несовершеннолетнего, но именно поэтому, на-
верное, ближе к Богу» (Бонхёффер Д. Сопротивление и покорность. М., 1994, с. 286).
14 Пожалуй, стоит оговориться, что ситуация с человеческой точки зрения все же не
совсем равновесна. Благодать во все времена не может быть отнята земной властью у
личности против ее воли, хотя сам этот выбор порой чреват мученичеством. Порок же
вплоть до последних времен преследовался земной властью, правда, с различными -
подчас очень сильными — искажениями и исключениями. Ультимативным выбор, однако,
становится в ситуации умирания земного закона, и чем жестче обстоятельства, тем оче-
виднее он зависит от человека, а не от внешних установлений. При этом не закон сам по
себе перестает подавлять благодать, а легитимность земного закона в этой ситуации и
соответственно его обязательность для личности становятся ничтожными (закон пере-
стает быть нормой, становясь изменчивым, «виртуальным» произволением). В подобных
же условиях смерти закона «зло вскипает».
15 Ставший, кажется, общим местом тезис об отсутствии ответственности ученого за
плоды своей интеллектуальной деятельности (возлагающего ее на тех, кто ими преврат-
но пользуется) имеет в Евангелии свою антитезу: «должно злу прийти в мир, но горе тем,
через кого оно придет».
16 В результате освобождение начинает осознаваться как подчиненная, «техническая»,
задача. Основная же проблема — искусство быть свободным, способность вместить этот
дар, управлять им, сделать его неотделимым от любви и жертвенности. Это, кажется, и
есть основной смысл истории.
17 Новый исторический императив был недавно сформулирован папой Иоанном Пав-
лом II в его выступлении во Львове в июне 2001 г. следующим образом: «Нельзя перехо-
дить от неволи коммунистического режима к неволе потребительства, являющейся иной
формой материализма, который, хотя на словах и не отрицает Бога, однако отрицает Его
фактами, исключая Его из жизни» (цит. по: Эксперт. М., 2001, № 25).
18 «Глобализация драматически меняет природу власти. Демократически избранные
правительства и их делегаты в международных организациях все более теряют власть,
уступая влиянию международных бюрократий, транснациональных корпораций, собст-
венников средств массовой информации и магнатов глобального финансового капитала»
(Послание правительствам и общественности участников конференции «Глобализация в
Центральной и Восточной Европе: ответ на экологические, экономические и социальные
последствия». Будапешт, 28 июня 2001 г. Цит. по: Независимая газета. М., 03.07.2001).
19 Представление о возможном характере шагов по реализации данных принципов да-
ет следующее рассуждение известного футуролога, члена Римского клуба, основателя и
президента Будапештского клуба Эрвина Ласло: «Как показывает опыт Объединенных
Наций, система принятия решений в мировой политике, где доминирующее положение
занимают нации-государства, весьма громоздка... Вера в то, что национальная безопас-
254
ность требует мощных национальных сил обороны, устарела в той же мере, что и вера в
безграничный национальный суверенитет. При пересмотре этих мифов в контексте воз-
никающей в настоящее время глобальной мировой системы становится ясно, что во мно-
гих случаях национальная безопасность может быть более надежно обеспечена регио-
нальным пактом об обороне, подкрепляемым созданием совместных оборонительных
сил, чем национальными армиями, находящимися под командованием центрального
правительства... Миф о национальном суверенитете продолжает оказывать свое воздей
ствие, хотя объединенные миротворческие силы ООН доказали свою эффективность в
некоторых „горячих точках" земного шара. Участие в совместных миротворческих силах
избавило бы национальную экономику от непосильного бремени поддержания дорого-
стоящей армии и позволило бы правительству использовать высвободившиеся человече-
ские и финансовые ресурсы для более продуктивных целей» (Доклад «Созидательные
пути человеческой эволюции», 1997. Цит. по: ВИЕТ. 1998, № 1).
20 Последним примером такого рода, воспринимаемым пока как курьез, является
принятие в 2001 г. судом, кажется, штата Алабама решения, запрещающего ОПЕК про-
изводить манипуляции с ценами на нефть.
21 Эрих Янч, один из отцов-основателей Римского клуба, во второй половине 60-х го-
дов говорил и писал об «активном представлении будущего» (или, что то же самое, о
поглощении прогнозирования планированием), т.е., по сути, о парадоксальном на пер-
вый взгляд нормативном прогнозировании: от будущего к настоящему. Еще раньше (в
1845 г.), по-видимому, об этом же писал Карл Маркс, призывая перейти от объяснения
реальности к ее преобразованию (вспомним его знаменитый 11-й тезис о Фейербахе).
22 Foreign Affairs. Wash., 2000, January—February.
23 Ibid.
24 Перес Ш. Новый Ближний Восток. М., 1994, с. 188.
25 Huntington S. The Clash of Civilizations and Remaking the World Order. N.Y., 1996,
p. 78.
26 «Двадцатый век стал свидетелем целой серии бунтов против секулярно-либерально-
капиталистической демократии. Эти бунты потерпели поражение, но источники, пи-
тающие подобные бунты, остаются», — пишет известный американский публицист и
интеллектуал Ирвинг Кристолл. Подобные «камни преткновения» (problematics of
democracy) существуют, по его мнению, и в США, включая в себя «тоску по сообществу,
духовности, растущее недоверие к технологии, перепутавшиеся понятия свободы и все-
дозволенности и многое другое» (цит. по: Ошеров В. Глобализм или глобализаторст-
во? — Новый мир. М., 2001, № 1, с. 184).
27 «Аналогия с империей в данном случае оправданна, потому что система мирового
капитализма управляет теми, кто к ней принадлежит, и из нее нелегко выйти. Более того,
она имеет центр и периферию как настоящая империя, и центр получает выгоды за счет
периферии. Еще важнее то, что система мирового капитализма проявляет империали-
стические тенденции... Она не может быть спокойна, пока существуют какие-либо рын-
ки или ресурсы, которые еще не вовлечены в ее орбиту. В этом отношении она мало чем
отличается от империи Александра Великого или Аттилы Гунна, а ее экспансионистские
тенденции могут стать началом ее гибели» (Сорос Дж. Кризис мирового капитализма.
Открытое общество в опасности. М., 1999., с. 114). См. также: Wittfogel К.Л. Die
orientalische Despotie. Eine vergleichende Untersuchung t'otaler Macht. K61n—Berlin, 1962.
28 Cp.: «Brave New World» Олдоса Хаксли.
29 Иначе говоря, доктрина универсальной свободы и спасения заменяется концепцией
универсального же господства над всеми сторонами жизни, включая ранее запретные
для плоских, «рыночных» законов бытия, но отныне исчисленные глобальным каталогом
при помощи современных информационных технологий, обращенные в протоплазму
универсального товара вселенским рынком и втянутые в денежный круг как новые объ-
екты собственности и «территории продаж».
30 Правда, с некоторого момента понятие «цивилизация» (т.е. достижение опреде-
ленной стадии развития организованным человеческим сообществом — так оно было
255
конституировано маркизом Мирабо в XVIII в.) охватило также категорию «культу-
ра» (т.е. «культурно-исторические типы», «культурные суперсистемы», «субэкумены»
и т.п.), тем самым создав определенную семантическую сумятицу. В настоящее время
понятие «цивилизация» деградировало до обозначения любого сколько-нибудь специ-
фичного человеческого сообщества («вьетнамская», «российская», «чеченская», «амери-
канская» и т.п.).
31 Тут можно вспомнить известные положения о «переложении иудейского хилиаз-
ма... на язык политической экономии» (Булгаков С.Н. Сочинения. Т. 2. М., 1993, с. 259).
И даже шире, почти фарсовое сближение эсхатологического противостояния избранного
народа миру зла со «священной борьбой прогрессивного пролетариата и ретроградной
буржуазии» в наши дни дополняется другой диадой: противопоставлением «рыцарского
союза демократий Севера мировому плебейству Юга» (квинтэссенция этого союза —
идея финального для истории конфликта со странами-изгоями и последующее связыва-
ние либо развязывание угрозы мировой анархии). Семантическая схожесть в значимых
деталях этих двух мотивов, параллельных христианской апокалиптике, порой просто
поразительна.
32 Ср.: «Как говорят пресвитеры, удостоенные небесного пребывания перейдут на не-
беса, другие будут наслаждаться утехами рая, иные будут владеть красотою города...
Они говорят... одни будут взяты на небо, другие будут жить в раю, третьи — обитать в
городе...» (Иринеи. Против ересей. 5, 36, 1—2).
З.Н.Галич
УРБАНИЗАЦИЯ И МЕГАЛОПОЛИЗАЦИЯ
В СИСТЕМЕ ГЛОБАЛЬНЫХ КООРДИНАТ
С первого основания общежителъств
познали все народы пользы и выгоды
от устроения городов, проистекающие
не токмо для граждан тех городов,
но и для окрестных обитателей...
(«Грамота на права и выгоды
городам Российской Империи»
от 21 апреля 1785 г. — ПСЗ,
т. XXII. СПб., 1830)
В современном мире, в ситуации сверхбыстрых геоэкономиче-
ских, мирохозяйственных, социополитических и культурно-цивили-
зационных перемен и переломов, урбанизация и город как фунда-
ментальные опоры, ведущие субъекты и ключевые сущности челове-
ческого универсума участвуют в создании принципов и механизмов
мирового развития. Несмотря на то что город не только сегодня, но
и в прошлом (начиная с урбогенеза — возникновения первых древ-
нейших городов и урбанизированных структур и организмов) зани-
мал важное место и играл большую роль в историческом процессе,
только в индустриальную, новоевропейскую эпоху урбанизация и
город приобрели масштабно-пространственный размах и глобаль-
ный смысл.
Важно, что наращивание свойств, качеств, конкретных сущностей
и истин «урбанистической глобальности» в мировом экономическом
и социокультурном пространстве происходило и происходит не-
однородно и неравномерно. Временная протяженность накопле-
ния системных структур и культурно-ценностных особенностей и
ориентаций урбоиндустриального развития составляет около двух
столетий. За этот не столь уж продолжительный период истории
возникли и укоренились новые виды, формы, типы урбанистического
расселения, в том числе мировые, или глобальные, центры, сложилась
новая иерархия городов. Как утверждают многие исследователи,
современная эпоха — это эпоха городов и особенно городов-гиган-
тов, крупных городских агломераций — мегалополисов и метрополи-
сов.
В формирующейся системе глобальных координат город, особен-
но мегалополис, является мощным и активно действующим субъек-
том исторического процесса. Одновременно в гносеологическом от-
© З.Н.Галич, 2002
9 - 6932
257
ношении он представляет собой парадигму, отражающую суть не
только урбанистики, социологии и других научных дисциплин, но и
новой отрасли научного знания — глобалистики. Обратимся к неко-
торым конкретным историческим событиям, свидетельствующим об
этом.
История города, городской жизни — с самых первых примитив-
ных поселений до нынешних современных мегалополисов, технопо-
лисов, сложных систем городских агломераций и урбанизированных
территорий — исчисляется пятью-шестью тысячелетиями. Урбани-
зация и город, с древнейших времен входя в ткань многогранной ми-
ровой истории, оказываются неотъемлемыми составляющими исто-
рического процесса. Они в той или иной мере (в зависимости от со-
циально-экологических условий — социальной действительности и
демографо-природной среды) были либо решающими, либо второ-
степенными факторами в преобразовании и переустройстве общест-
ва и человеческой жизни.
В допромышленный период темпы роста городского населения,
общая численность горожан и даже местонахождение городов в
большинстве случаев определялись и регулировались состоянием и
потенциальными возможностями «особой отрасли производства» —
земледелия или способностью сельского хозяйства прокормить
определенную долю населения, не связанного с земледелием.
При доминировании природных производительных сил сами воз-
можности земледельческого хозяйства зависели от естественно-
природного и климатического факторов с их календарно-цикли-
ческим ритмом. Эти факторы выступали естественными ограничите-
лями и регуляторами как производства продовольствия и техниче-
ского сырья, так и роста численности сельского и городского населе-
ния. Сколь бы ни были благоприятными климатические и естествен-
но-природные условия, общее состояние аграрной, по сути, эконо-
мики не было ни слишком высоким, ни стабильно устойчивым. Что
же касается удельного веса горожан в составе всего населения и ви-
дов городской, несельскохозяйственной занятости, то они на протя-
жении многих веков оставались минимальными и не подвергались
резким колебаниям от века к веку.
Как утверждает руководитель Центра мировой экономической
истории Женевского университета П.Бэрок, за первые тринадцать
столетий нашей эры численность горожан в мире удвоилась, но уро-
вень урбанизации поднялся лишь на 1—2 пункта, а может быть, даже
остался без заметных изменений. С 1300 по 1800 г. наблюдалось то
же самое: за пять столетий абсолютное число горожан возросло бо-
лее чем вдвое, но общий показатель уровня урбанизации на началь-
ную и конечную даты оказался тем же — 9%. Например, в Азии
в 1300 г. уровень урбанизации достигал 10,2%, в Европе (включая
Россию) — 9,5%, в 1800г.— соответственно 9,1 и 10,4%, т.е. без
258
больших изменений, лишь регионы как бы поменялись местами1.
Такая типическая закономерность традиционной урбанизации — ее
ориентация на повторяемость с небольшими отклонениями — за-
фиксирована не только П.Бэроком, чьи расчетные показатели к тому
же самые высокие, но и другими учеными — К.А.Доксиадисом,
Ж.Дж.Папаиоанну, К.Дэвисом.
Урбанизированность отдельных стран была более разнообразной.
Оптимально рациональная или предельная степень урбанизирован-
ное™ наиболее развитых обществ доиндустриального типа в прин-
ципе могла колебаться между 15 и 20% (15-процентный показатель
урбанизации демонстрировали все города с населением свыше 5 тыс.
жителей, а 20-процентный — свыше 2 тыс. жителей в каждом). При
этом, как правило, 75% и более трудоспособного населения было за-
нято в сельском хозяйстве, включая довольно внушительную часть
горожан, обязательно практиковавших огородничество, овощевод-
ство, животноводство и т.д. Остальные — и горожане, и селяне —
специализировались в торговле, ремесле, управлении, сфере услуг и
пр.2 Только «начиная с мануфактурной эпохи и по наше время, —
справедливо утверждал отечественный ученый Л.И.Рейснер, — про-
мышленная деятельность и занятость являются символами ускорен-
ного прогресса и накопления капитала, а доминирующая аграрная
специализация и занятость — символами отсталости и замедленного
воспроизводства»3.
В 1800 г. в европейских городах с населением более 10 тыс. чело-
век проживало: в Великобритании — 7%, в Нидерландах — 7, во
Франции — 2,7, в Германии — 1% их жителей. Если учитывать насе-
ленные пункты с числом жителей свыше 5 тыс. человек, то в Велико-
британии в городах проживало 25%, а во Франции — 10% населения.
В Китае в конце XIX столетия горожане составляли приблизительно
10% населения (до 40 млн. человек). В странах Ближнего Востока
в городах с числом жителей свыше 10 тыс. человек проживало от 10
до 25% населения4.
По мнению отечественных и зарубежных исследователей (П.Бэро-
ка, О.Г.Болыпакова, А.М.Петрова, А.И.Рейснера, И.М.Смилянской
и др.), городское население — приблизительно 20% всех жителей —
это верхняя граница для наиболее урбанизированных и развитых
европейских и восточных стран. Видимо, эта пропорция не случай-
на, если она, как утверждает О.Г.Большаков, встречается во многих
экономически развитых странах доиндустриального периода. «Конеч-
но, такие совпадения не могут служить доказательством полной
идентичности уровня социально-экономического развития, но бес-
спорно свидетельствуют о равной способности сельского хозяйства
прокормить определенную долю населения, не связанного с земледе-
лием. Этот уровень сохранялся в Сирии и Египте до XIX в., а в
Ираке — до 1947 г.»5.
9*
259
Оптимальный уровень традиционной урбанизации в наиболее
развитых из первых государственных образований на Востоке (20—
25%), по мнению П.Бэрока, вполне мог быть достигнут спустя самое
большее 1500—2000 лет после того, как там возникли первые города.
Впоследствии уровень городского населения лишь колебался, часто
снижаясь из-за социоэкологических и социально-политических ка-
тастроф и бед.
В целом до начала XIX в. удельный вес горожан оставался низким,
и по оптимальной урбанизированности наиболее развитые регионы
резко не отличались. Вместе с тем, как справедливо утверждает
А.М.Петров, а также П.Бэрок, необходимо быть предельно осто-
рожными при сопоставлении глобально-масштабных результатов
исторического развития6. Почти равновеликий национальный доход
на душу населения (до 200долл, в год) и приблизительно одинако-
вый уровень урбанизации, высота цивилизационных материально-
духовных достижений, качество товаров и их разнообразие и многие
другие экономические показатели в доиндустриальную эпоху дости-
гались очень по-разному. Запад и Незапад имели несхожие земле-
дельческие базисы, различные историко-культурные основания и
столь же неодинаковые деятельностные, ценностные и ментальные
установки и устремления.
На Востоке весьма высокие показатели удавалось получать за счет
многотысячелетнего, в принципе инерционно-консервативного раз-
вития и неразрывного (как бы естественного) органического союза
земледелия (весьма продуктивного благодаря плодородию почв) и
промышленности. К тому же существовавший социально-экономи-
ческий строй позволял производить значительные внеэкономиче-
ские изъятия продукции у земледельцев для поддержки роскош-
ных, густонаселенных и нередко самых крупных в мире городских
оазисов.
На Западе довольно рано произошел решительный разрыв такого
органического союза, и на протяжении нескольких веков до наступ-
ления промышленного переворота уже наблюдалось, как считает
А.И.Рейснер, создание «основы нового высшего синтеза» этих мате-
риальных сфер — промышленности и земледелия, — при котором
города постепенно превращались в структурообразующие основа-
ния еще доиндустриального общества7.
«Новый высший синтез» в новоевропейскую эпоху стал опираться
в большей степени на социальный индивидуалистический и корпора-
тивистско-групповой опыт, научные и технические знания, мощь и
власть идей и инноваций, а не только на природный фактор, ремес-
ленно-промышленное умелое мастерство и искусные навыки. Имен-
но это подорвало и разрушило прежний земледельческий базис и
экономические отношения, позволило снять естественно-природные
ограничители с развития всех производительных сил и, главное,
260
обеспечило высокую норму прибавочного продукта как в сельском
хозяйстве, так и в промышленности.
Начавшая действовать совокупность новых и новейших тенден-
ций экономического, социодемографического, социокультурного
порядка Нового времени радикально изменила не только прежнюю
доиндустриальную, но и промышленную динамику, городское раз-
витие, городской образ жизни, навязав свой темп и свой ход урбани-
стической эволюции невиданных масштабов.
С 1800 по 1998 г. численность населения мира увеличилась с
1 млрд, до 6 млрд, человек, и особенно примечательно выглядит этот
рост, если принять во внимание, что к началу первого тысячелетия
нашей эры на Земле проживало всего 100 млн. человек. Население
мира достигло 2 млрд, за 123 года, третий миллиард добавился за
33года, четвертый — за 14, пятый — за 13 и шестой— за 11 лет.
К 2050 г. число жителей Земли приблизится к 10 млрд.8.
Масштабному росту населения соответствовали размах и широта
урбанизации, рост городов, увеличение промышленной и снижение
сельскохозяйственной занятости, появление совершенно новых ви-
дов деятельности и отраслей хозяйства, функционирование эконо-
мических и социальных структур, организованных по принципам
рациональности и научно-технического прогресса.
В общемировом историческом процессе индустриального разви-
тия Запад оказался инициатором, а затем и лидером. Индустриали-
зация и урбанизация на его пространствах проходили интенсивно,
обрели законченные формы и достигли своих пределов к середи-
не XX в., когда наметился переход на другую стадию глобальных
перемен. В научной литературе новая стадия обозначается по-раз-
ному: «постиндустриальная эпоха», «технотронная эра», «информа-
ционно-компьютерная революция», «техногенная цивилизация» и пр.
Ощутимый отрыв по степени урбанизированности Запада от
Незапада, бесспорно, произошел в XIX в. и сохраняется до сих пор.
В 1900 г. в городах промышленно развитых стран проживало в сред-
нем 29,7% населения, в 1950 г,— 46,1, в 1980 г.— 65,4, в 1990 г.—
72,5, в 2000 г. — 74,4%9. Доля городского населения в некоторых
странах Запада значительно превышала среднеуровневый показа-
тель. В Бельгии и Великобритании был зафиксирован самый высо-
кий уровень урбанизации: в 1980 г. 95,6 и 90,8% соответственно, в
1990 г. — 96,8 и 92,0%. В те же годы в Западной Европе эти данные
составили 78,9 и 80,3%, в Северной Америке— 73,9 и 74,3%, в
США - 73,7 и 74,0%10.
О доминировании «индустриализма» свидетельствовали данные о
сокращении занятости населения в сельском хозяйстве. К 1980 г. аг-
рарная занятость в некоторых странах Запада (в Бельгии, Велико-
британии, США) снизилась до 2—3%, в Канаде, Нидерландах, Шве-
ции — до 5, в Италии и Японии — до 10— 11%п.
261
Что касается Незапада, то уровень урбанизации там в 1900 г. был
равен 9,1%, в 1950 г. — 15,6 и в 1980 г. — 27,6%. И в 90-е годы, не-
смотря на заметный экономический рост вследствие экспорториен-
тированного производства, реструктуризации хозяйства, успехов
модернизации, в городах проживало в среднем 33,9% населения12. Да
и в сельскохозяйственном секторе трудилась значительная часть
экономически активного населения, например, в Индонезии— 53,5%,
на Филиппинах — 46,6, в Малайзии — 37,7% .
По степени урбанизированное™ на Востоке можно выделить не-
сколько групп государств. В первую входят неурбанизированные
страны: доля горожан в них не превышает 20% всего населения.
Государств с подобным уровнем урбанизации не так много (на-
пример, Бутан, Непал, Камбоджа). Вторая, наиболее представи-
тельная группа — это среднеурбанизированные страны, их показа-
тель колеблется от 20 до 50%. Третья группа — урбанизированные
страны с удельным весом горожан свыше 50%. В 80-е годы радикаль-
ный сдвиг резко увеличил число государств третьей группы. Они
образовали самостоятельную группу с максимальной степенью
урбанизированности — от 90 до 100% горожан. Это — Сянган (Гон-
конг), Аомынь (Макао), Сингапур.
В 80—90-е годы стало очевидным, что большая часть горожан ми-
ра проживает в городах стран Юга, несмотря на их низкую урбани-
зированное™ по сравнению со странами Севера. По прогнозу,
к 2000 г. 2/з мирового городского населения — приблизительно
2 млрд. — должно было проживать в странах Юга. В целом отстава-
ние стран Незапада по уровню урбанизации сохранится и в XXI сто-
летии. К 2000 г. в городах стран Юга концентрировалось до 39,5% их
населения, тогда как в странах Севера — в среднем 74,8%14.
Сопоставление уровней урбанизации требует пояснения. Совре-
менная урбанизация подразделяется на две стадии. Первая, индуст-
риальная (ее начало пришлось на рубеж XVIII—XIX вв.), является
следствием промышленного переворота, становления машинного
базиса, а впоследствии — развития современной научно-техниче-
ской и технологической базы. Вторая стадия — постиндустриальная,
коммуникационно-информационная с доминированием знаний и
интеллектуального труда. Начало ее приходится на вторую полови-
ну XX столетия, на окончание Нового времени, эпохи Модерна, т.е.
на завершение эволюции определенного социального устройства,
конкретного исторического процесса и периода.
Главными результатами современности стали беспрецедентный
рост городского населения, формирование урбоиндустриального
общества, государства и современной урбанистической цивилиза-
ции. Но страны Запада и Незапада находятся на разных фазах со-
временной урбанизации: первые уже вступили во вторую, достигнув
пределов индустриального развития, вторые находятся в стадии пе-
262
рехода к интенсивной сбалансированной и устойчивой урбанизации
и приведению всех существующих городов к современной цивилиза-
ционной норме. Несмотря на указанную разностадиальность и разно-
уровневость урбанизации, как Запад, так и Незапад испытывают
изменения, вызываемые такой глобальной тенденцией, как мегало-
полизация и метрополизация, т.е. разрастание крупных городских
агломераций и формирование огромных сплошных урбанизирован-
ных территорий.
Бурный рост больших городов начался еще в XIX в., и это был, как
отмечается в научных и справочных изданиях, «характерный для
капитализма процесс сосредоточения промышленности и населения
в крупных городах»15. Тогда же появилась особая категория поселе-
ний — города с населением более 100 тыс. жителей. В начале XX в.
стали выделять еще одну группу населенных пунктов — города свы-
ше 1 млн. человек. В 50—60-е годы рост городов-миллионеров уско-
рился, и в справочниках ООН теперь регулярно публикуются сведе-
ния о крупных городских агломерациях с числом жителей 6, 8 и свы-
ше 10 млн. Обычно их называют мегалополисы, мегаполисы, мегаго-
рода, города-гиганты, метрополисы и метрополитенские ареалы —
все это новые формы территориально-пространственных образова-
ний. Некоторые из них приобретают свойства и функции регио-
нальных, межрегиональных, мировых (глобальных) центров, кото-
рые оказывают огромное воздействие на мировые процессы: на эко-
номику, политику, культуру, науку, образование, социокультурную
и духовную жизнь всего человеческого сообщества.
Концентрация урбанизированного населения на определенной
территории первоначально во многом зависела от наличия там ми-
нерального сырья, железных дорог, водных артерий и в целом от
экономического роста, социальных и политических изменений. Рост
городов и пригородов в таких районах породил тенденцию к слия-
нию всех этих поселений и образованию агломераций, или, как их
тогда называли, «конурбаций». Подобные урбанизированные обра-
зования составляли единую систему с тесными производственными,
торговыми, культурными, коммунально-хозяйственными, транспорт-
ными, коммуникационно-информационными связями.
Со второй половины XX столетия разрастание, «расползание» го-
родов-миллионеров становится глобальным процессом и глобальной
проблемой. Постепенно в этот процесс втягиваются все регионы ми-
ра независимо от уровня урбанизации. Уже в 60-е годы была разра-
ботана концепция стадиальной и территориальной системы расселе-
ния и эволюции пространственных форм и типов населенных пунк-
тов в пределах крупнейших агломераций. Ее создатель Дж.Джиббс и
его последователи П.Холл, Д.Хей, используя принцип универсальной
пульсации материи как инструментарий, действующий в мегагалак-
тиках и микромире (где каждая концентрация сопровождается
263
деконцентрацией в виде либо экспансии, либо диффузии), предло-
жили выделять несколько стадий роста и типов расселения в терри-
ториально-пространственных границах складывающихся мегалопо-
лисов.
Первая стадия — устойчивая и поступательная концентрация на-
селения в крупных городах в период их промышленного подъема.
Вторая стадия — включение в процесс урбанизации (городского
развития) ближней округи (субурбанизация), когда пригороды на-
чинают расти быстрее ядра (исторического центра). Третья ста-
дия — рассредоточение (децентрализация) горожан не только в пре-
делах зон влияния ядра урбанизации, но и на более отдаленных пе-
риферийных пространствах с одновременной депопуляцией населе-
ния крупного города. Таким образом, схема развития крупнейшей
агломерации состоит из стадий подъема, стабилизации и спада. Но-
вые пространственные формы урбанизации тесно связаны с субур-
банизацией — территориальным разрастанием крупнейших центров
за счет их ближней и дальней городской и негородской периферии.
Одновременно с субурбанизацией происходят децентрализация и
в конце концов деурбанизация исторически сложившихся централь-
ных кварталов, из которых горожане переселяются жить и нередко
работать в «субурбии», периферийные, более благоприятные, эколо-
гически чистые пригороды и городки. Это важное и интересное яв-
ление получило название «городская жизнь вне города». Очевидно,
что горожане, переезжая в пригороды и более отдаленные районы,
способствуют распространению и современного городского образа
жизни.
Следует также иметь в виду, что на Западе территориально-
пространственному увеличению мегагородов препятствует все та же
субурбанизация: рост одного мегалополиса ограничен ростом друго-
го. «Пространственное расширение» мегагородов напоминает и,
может быть, даже совпадает с образом «пространственного движе-
ния», о котором некогда писал К.Ясперс в связи с превращением со-
временной цивилизации в мировую: «Завоевание внешних террито-
рий натолкнулось на предел: расширяющееся вовне движение как бы
натолкнулось на само себя»16. Нечто похожее происходит с мегало-
полисами в высокоурбанизированных странах, и «столкновение»
вполне закономерно, ибо, как правило, один город приходится в
среднем на 6—20 сельских поселений17.
В 70-е годы процесс мегалополизации на Западе достиг своих пре-
делов; с этого момента там наступила устойчивая количественная
стабилизация мегалополисов. В это время в мире насчитывалось
11 мегагородов с населением более 8 млн. человек в каждом, на долю
Запада их приходилось 5, а Незапада — 6. В 1994 г. таких городов
было уже 22, соответственно 6 на Западе и 16 на Незападе. К 2015 г.
их число достигнет 33 (6 и 27, в том числе 22 — в Азии)18.
264
Лидерство в процессе мегалополизации постепенно переходит к
странам Незапада. В XXI в. в немалой степени этому будет способ-
ствовать относительно высокий ежегодный прирост населения в ме-
гагородах стран Незапада: в 90-е годы он удерживался на уровне 3—
4% в Бангкоке, Большой Маниле, Карачи, Джакарте, Стамбуле
и др.19.
Глобальная тенденция к мегалополизации в странах Незапада
(особенно в тех, где вообще не было сложившейся системы городов
или она оставалась в зачаточном виде) приобретает гипертрофиро-
ванные формы. Причины этого во многом кроются в колониальной
урбанизации, когда львиная доля городского населения сосредото-
чивалась в одном-двух центрах. Это приводило к сверхконцентра-
ции горожан в так называемых примат-городах, повышенному от-
чуждению городского населения от сельского, неразвитости городов
и в целом к контрастно-диалектическому противостоянию традици-
онного и современного в колониальных, а затем и развивающихся
обществах. О реальности данного процесса — громадной концен-
трации жителей в городах, росте экономической, политической и
социокультурной деятельности в мегагородах свидетельствует спе-
циальный показатель — «индекс централизации», т.е. процентное
отношение численности жителей самого крупного города ко всему
городскому населению страны. В городах развитых стран уже ак-
тивно происходит снижение «индекса централизации», но в разви-
вающихся подобная тенденция — пока исключение. К таким отно-
сится Джакарта, но вызвано это появлением новых городов-мил-
лионеров — Сурабаи, Бандунга, Медана, Семаранга и других с насе-
лением свыше 100 тыс. жителей. В научных публикациях и изданиях
ООН сокращение доли крупнейших агломераций, особенно в разви-
тых странах, определяется как «концентрированная деконцентра-
ция», «контрурбанизация». Например, «индекс централизации»
Нью-Йорка за период 1950—1990 гг. сократился с 12,6 до 8,7%, Па-
рижа — с 23,2 до 19,4%, Москвы — с 6,8 до 4,7%20.
«Властный магнетизм» мегагородов Незапада не ослабел и в 90-е го-
ды и способствует развитию метрополитенских ареалов. «Индекс
централизации» все еще остается очень высоким в Таиланде (более
50% горожан сосредоточено в Бангкоке), в Южной Корее, Бангла-
деш, на Филиппинах (более 30% городского населения проживает в
Сеуле, Дакке, Большой Маниле, до 20% — в Джакарте, Карачи,
Стамбуле, Тегеране). Все эти страны имеют по одному мегагороду,
численность населения которого в 3—4 раза превосходит следующий
по величине город21.
Мегагорода стран Незапада растут за счет поглощения ближней и
дальней периферии, но это не сопровождается сокращением населе-
ния в их исторических центрах, как на Западе. Одновременно про-
должается значительный рост населения в самом городе и в его окру-
265
ге, т.е. на всем пространстве метрополитена. В последнем хорошо
виден симбиоз городской и сельской деятельности и жизни, повы-
шенная активность и мобильность сельской миграции. Зарубежными
социологами данное явление названо «котадесаси» — деревня в го-
роде (индонез. «кота» — город, «деса» — деревня)22.
В странах Незапада не завершена первая стадия современной ур-
банизации, все еще преобладают ее экстенсивные формы — количест-
венный рост горожан за счет миграции и поглощения окружающих
деревень. Численность многих мегагородов Незапада давно превыси-
ла 10 млн. человек. В связи с тем, что мегагорода Незапада, как прави-
ло, либо столицы, либо административные центры штатов и провин-
ций, то речь скорее идет не о мегалополизации, а о метрополизации.
Сегодня в метрополисах концентрируется основной потенциал
стран Незапада: новые отрасли производства и новейшие техноло-
гии, финансовый и банковский капитал (до 70% всех денежных по-
токов), политические партии и институты, духовно-культурные и
образовательные учреждения и организации и многое другое. Но в
развивающихся странах все еще мало городов, в среднем на один го-
род приходится более 200 деревень: в Индонезии 1 город на 355, в
Иране — на 269. В Индии уже долгое время соотношение городов и
сельских поселений остается удивительно стабильным: 1 город на
180—185 деревень23. Поэтому значение и роль мегагорода на Неза-
паде многократно выше, чем на Западе.
Видимо, можно утверждать, что мегалополизация «ориентализи-
руется», и это происходит в контексте увеличения доли стран Неза-
пада в численности всего (в том числе городского) населения мира, о
чем свидетельствует следующая таблица.
Численность населения
основных регионов мира в 1990 г.*
Таблица
Регион Население Сельское населе- ние, % Г ородское населе- ние, % Население городов- миллио- неров, % Количество
МЛН. человек % к итогу городов- миллио- неров мега- горо- дов
Весь мир 5285 100,0 100,0 100,0 100,0 281 12
Африка 633 12,0 14,4 8,8 7,5 25 —
Азия 3186 60,3 72,2 44,5 45,6 118 7
Европа 722 13,6 6,6 22,8 17,8 61 —
Латинская Америка 440 8,3 4,2 13,8 14,7 36 3
Северная Америка 278 5,3 2,3 9,3 13,1 36 2
Океания 26 0,5 0,3 0,8 1,3 5 —
* Ап Urbanizing World Global Report on Human Settlements 1996. Oxf., 1996, p. 13.
266
Итак, согласно приведенным в таблице данным, в демографиче-
ской и городской структурах мира первенство за странами Незапа-
да: более 80% мирового и свыше 67% городского населения прожива-
ет в афро-азиатском и латиноамериканском регионах. Там разме-
щаются 179 из 281 города-миллионера и 10 из 12 мегагородов с чис-
ленностью горожан более 10 млн. в каждом. И среди стран Незапада
по всем этим показателям лидируют страны Азии. Поэтому проблема
«ориентализации» демографической и городской структуры мира
вполне реальна.
Что касается мегалополизации, то и она, начавшись на Западе и к
настоящему времени достигнув там своих пределов, только-только
разворачивается в странах Незапада. При этом мегалополизация в
них имеет свои структурно-содержательные особенности, сущест-
венно отличные от западных.
Как нам представляется, причины этих различий — социально-
экономическая и социокультурная неоднородность и неодинаковый
стадиальный уровень урбанизации. На Западе города и поселения
городского типа уже окончательно превратились в среду обитания
большинства населения, тогда как на Незападе города и особенно
мегагорода все еще остаются своеобразными анклавами, «центрами
тяжести» в окружении деревень, в незначительной степени затрону-
тых модернизацией. Поэтому-то разрастание городов-гигантов и
складывание огромных урбанизированных пространств в высоко-
развитых и развивающихся обществах происходит по двум принци-
пиально различным направлениям.
На Западе со второй половины XX в. темпы и масштабы прироста
городского населения существенно снизились, стабилизировалась
доля горожан в общей численности и произошло замедление темпов
роста крупнейших агломераций при опережающем увеличении насе-
ления в малых и средних городах и даже в сельских, экологически
благоприятных районах. Главное в этом феномене заключается в
том, что урбанизм как стиль жизни (высокая степень экономической
и социальной мобильности населения, секуляризация, растущие
функционализм и профессионализм различных служб и институтов
и т.д.) охватил и покорил не только крупнейшие города со всеми их
ближними и дальними пригородами, но и малые городки, изолиро-
ванные поселения и деревни. Сближение условий жизни в городе и
на селе, внедрение в сельские районы элементов городской культу-
ры, системы услуг привели к «расползанию» урбанизации и укрепле-
нию ее воздействия и конкретных проявлений на всей территории
высокоразвитых государств. Иными словами, города и урбанизиро-
ванные поселения превратились в среду обитания большинства насе-
ления Запада, что способствует исчезновению «перепадов» в разви-
тии города и негородской периферии.
267
Иной вариант мегалополизации и другую динамику урбанизации
демонстрирует Незапад, в том числе страны Азии. Все развиваю-
щиеся страны по-прежнему значительно отстают по уровню урбани-
зации от Запада, несмотря на стабильно высокий ежегодный при-
рост городского населения во второй половине XX столетия. В то же
время общемировая тенденция мегалополизации приобрела в них
гипертрофированные формы. Большая часть горожан сосредоточи-
вается в нескольких (чаще в одном) столичных центрах, способствуя
сверхконцентрации и повышенному отчуждению городского насе-
ления от сельского, несбалансированности сети городов в целом,
контрастно-дуалистическому противостоянию города деревне и со-
хранению традиционного и современного в самом городе.
Заключая свои размышления о современной урбанизации и мега-
лополизации как глобальных явлениях XX и XXI столетий, необхо-
димо отметить, что их развитие приводит к снятию существовавшей
на протяжении многих веков проблемы противоположностей между
городом и деревней. Под воздействием других глобальных тенден-
ций — интернационализации капитала и транснациональной эконо-
мической системы, международных банковско-финансовых органи-
заций — складывается совершенно новая мировая городская струк-
тура со своей иерархией, независимо от того, где находятся горо-
да — на Западе или Незападе. В мировую городскую структуру вхо-
дят следующие группы:
«глобальные центры», или «театры мировой аккумуляции»; в них
сосредоточены транснациональные корпорации, международные
банки, и от них зависит принятие тех или иных стратегических ре-
шений международного значения;
«национальные метрополии», или «театры национальной аккуму-
ляции»; они участвуют в выработке тактических решений и действий;
«региональные центры», или посредники в осуществлении страте-
гических и тактических24 решений;
все остальные города.
По-разному в этих городах идут процессы, вызываемые глобализа-
цией, концентрацией и цетрализацией национального и транснацио-
нального капитала, а также «диффузия» достижений науки и культуры.
Вместе с тем следует подчеркнуть, что мегалополисы и глобальные
центры становятся основными парадигмами при исследовании фе-
номенов современного мира.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Bairoch Р. Cities and Economic Development. From the Dawn of History to the Present.
Chicago, 1988, p. 495, 502.
2 Там же, с. 497—502.
268
3 Рейснер А. И. Роль политического фактора в формировании разделения труда меж-
ду странами центра и периферии буржуазной формации. — Проблемы экономической
истории капитализма. Сборник обзоров и статей ИНИОН АН СССР. М., 1989, с. 53.
4 Смилянская И.М. Социально-экономическая структура стран Ближнего Востока
на рубеже нового времени. М., 1979, с. 84—85; Рейснер Л.И. Роль политического фактора
в формировании разделения труда между странами центра и периферии буржуазной
формации, с. 54—57; Кульпин Э.С. Человек и природа в Китае. М., 1990, с. 17; Пет-
ров А.М. Поиск нового подхода к проблеме азиатского способа производства (Тезисная
постановка вопроса). — Проблемы экономической истории капитализма. Сборник обзо-
ров и статей ИНИОН АН СССР, с. 30-51.
5 Большаков О.Г. Средневековый город Ближнего Востока VII — середины XIII в. М.,
1984, с. 138.
6 Петров А.М. Поиск нового подхода к проблеме азиатского способа производства,
с. 49; он же. Феномен города в истории общественно-экономических структур восточных
обществ (К вопросу о формационном процессе). — Зарубежный Восток. Вопросы эко-
номической истории города. М., 1990, с. 131.
7 Рейснер Л.И. Введение в историко-теоретическое исследование городов и город-
ских систем Востока и Запада. — Города на Востоке. Хранители традиций и катализато-
ры перемен. М., 1990, с. 31.
8 Вишневский А. Мировое население: соблазн и опасности количества. — Открытая
политика. М., январь—февраль 1997, с. 91.
9 Bairoch Р. Cities and Economic Development. From the Dawn of History to the
Present, p. 495. World Urbanization Prospects 1990. UN. N. Y., 1991, p. 25—45, 110.
10 World Urbanization Prospects 1990. UN. N. Y., 1991, p. 2—7; The Prospects of World
Urbanization 1988. UN. N. Y., 1989, p. 40—47.
11 Урбанизация в условиях капитализма. Социально-экономические последствия. А.,
1988, с. 82.
12 BairochP. Cities and Economic Development. From the Dawn of History to the
Present, p. 495; World Urbanization Prospects 1990. UN. N. Y., 1991, p. 110—120.
13 Заказникова E.А. Юго-Восточная Азия: в поисках лучшего будущего. М., 1991,
с. 19-20.
14 Город в современном афро-азиатском мире. Реферативный сборник ИНИОН АН
СССР. М., 1990, с. 7.
15 См., например: Словарь иностранных слов. М., 1954, с. 714.
16 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994, с. 297.
17 Third World Planning Review. Liverpool, 1992, № 2, p. 193—201.
18 World Urbanization .The 1992 Revision. UN. N. Y., 1993, p. 23.
19 Prospects of World Urbanization. Revised of 1984—1985. UN. N. Y., 1987, p. 36—38.
20 World Urbanization Prospects 1990. UN. N. Y., 1991, p. 25.
21 Там же.
22 McGee T. Urbanisasi, or Kotadesasi. Patterns of Urbanization in Asia. Spatial
Dimensions and Policy Issues. Honolulu, 1989, p. 93—109.
23 Cities of the Poor. Settlement Planning in Developing Countries. L., 1980, p. 25.
24 Armstrong W., McGee T. Theatres of Accumulation. Studies in Asian and Latin
American Urbanization. L.—N. Y., 1985.
Т .И. Алексеева-Бескина
ГОРОД В СИТУАЦИИ
ГЛОБАЛЬНОГО КРИЗИСА
Глобальный феномен города —
антитеза биосфере
Когда в начале XX столетия В.И.Вернадский писал об органиче-
ской жизни как о геологической планетарной силе, масштабы преоб-
разующей роли человека в природе не были столь очевидны. Конец
века выдвинул деятельность человека, и более всего техногенную, на
особую по масштабам и темпам роль в преобразовании лика плане-
ты. Достаточно вспомнить такие «проекты века», как поворот север-
ных рек, или уже реализованный проект перекрытия пролива между
Каспийским морем и заливом Кара-Богаз-Гол и др. В результате
этой деятельности замусорен даже ближний космос.
В свое время российский эколог Н.Ф.Реймерс удачно ввел в науч-
ный обиход членение природы на собственно Природу, не затрону-
тую человеком, Квазиприроду, им преобразованную, и, наконец,
Артеприроду, созданную человеком искусственно из материала при-
роды, но противостоящую ей по сути. Именно последняя все актив-
нее становится биосферным фактором, подминая, деформируя, уг-
нетая живые природные образования.
В наши дни инфраструктура городов, плотин и карьеров разрас-
тается не за века или десятилетия, а за годы. Экологи исчисляют сут-
ками и часами сведение гектаров леса и исчезновение биологических
видов. Расхожий журналистский штамп, когда разрастание городов
и других социально-пространственных структур уподобляется рас-
пространению злокачественных клеток, не лишен оснований, меня-
ется только масштаб: разрастание зон влияния крупнейших городов
подобно размножению клеточных колоний в чашке Петри. И если
взглянуть на изменения контуров квазиприродных и артеприродных
территорий, то такая аналогия вызывает необходимость постичь
органическое единство этих процессов.
Анализ, пусть даже воображаемый, воздействия человека на био^
сферу дает картину сокращения зоны плодородных почв, утраты
гумусного слоя, порчи состава и структуры лесов, загрязнения водо-
емов, отравления огромных пространств кислыми дождями, пылега-
зовыми хвостами производств, электромагнитными полями и т.п.
Это достаточно широко освещено в специальной и популярной
экологической литературе. Существенно, что воздействие тех же кис-
© Т.И.Алексеева-Бескина, 2002
270
лых дождей, пылегазовых хвостов распространяется на многие сотни
километров от источника: Норильск влияет на весь Таймыр,
Братск — на окрестности в радиусе более шестисот километров, по-
следствия Чернобыля сказались на всей Европе, а пятна радиацион-
ного загрязнения лежат за тысячи километров от Чернобыля —
в Бурятии, на Урале, в Семипалатинске.
При взгляде на такую карту выявляется и другое, главное: источ-
никами губительных и пока еще обратимых воздействий на биосфе-
ру и на самого человека становятся крупные и крупнейшие города,
аккумулирующие интеллектуальный, информационный и творче-
ский потенциал человечества. Воздействие города на биосферу при-
обретает универсальный характер, независимо от континента, стра-
ны и уровня ее развития. Происходит это в силу унификации про-
цессов развития техносферы. Вослед этим процессам и сами города
теряют индивидуальность, приобретая однообразный облик.
Плотная сеть расселения в освоенных районах планеты превраща-
ется в многофазную артесреду: зоны влияния городов перекрывают
друг друга, квазиприрода требует особой охраны, а мизерные локу-
сы природы представлены лишь заповедниками. Города предстают
некими черными дырами, поглощающими все животворящее вокруг
них. Сегодняшний город убивает среду своего естественноприрод-
ного обитания.
★ ★ ★
Человек освоил все материки, все природно-климатические зоны,
приблизился к созданию стационарных поселений под водой и в
космосе. Поскольку расселение человека имеет групповой характер,
то поселения в том или ином виде сопутствуют этому процессу, так
или иначе возникают материально-пространственные структуры,
создаваемые трудом человека, реализуется его вторая природа — от
обустройства пещеры до мегаполисов и космических станций. Ис-
следователи открывают поселения самых разнообразных типов и
географического местоположения, которые возникали, развивались
и умирали вслед за изменениями природно-географической среды,
климата, социальными и экономическими катаклизмами.
Поселение — это реализация социально-биологической сущности
человека, расселявшегося этническими сообществами (здесь поня-
тие «этнос» много шире принадлежности к роду-племени, нацио-
нальности). Естественно, что характер поселений определялся ти-
пом ведения хозяйства. Сегодня — это общее место в рассуждениях.
Много сложнее выявить типологические признаки поселений, клас-
сифицировать их, найти аспекты перехода от одного типа к другому.
Таковыми должны быть не внешние приметы — материально-про-
странственные системы, здания, сооружения, наличие водопровода,
271
численность населения и т.п., а особые связи и явления, свойствен-
ные социально-пространственным структурам. Последние выявляют
такие особенности расселения, которые позволяют не только изу-
чить развитие городов в историческом прошлом и настоящем, но и
прогнозировать их будущее, в том числе в связи с теми глобальными
изменениями, которые происходят в современном обществе.
В любом типе поселений, городов реализуются социальные про-
граммы негенетического наследования индивидов и сообществ.
В городах концентрируются носители социопрограмм, дислоциро-
ванные в пространстве по определенным схемам, присущим тем или
иным этносам и историческим периодам их эволюции. Именно это и
создает разнообразие типов поселений, разноликость исторических
городов, сохраняющиеся столетиями. Социопрограммный подход
позволяет заглянуть в органическую сущность городов, понять
принципы механизма их жизни и развития1.
Города как феномен возникали на определенной фазе развития
той или иной цивилизации, и это было знаковым событием в жизни
этносов. Даже у кочевых народов появлялись центры информации
социопрограмм, обмена ею, места хранения сакральных ценностей,
пребывания административных структур. Функция концентрации
информации (будь то знания, товары или идеи) остается опреде-
ляющей для городских организмов и по сей день, но ведущи-
ми для жизни города являются две-три функции утилитарного
характера.
Оснований для рождения и функционирования города не так уж
много. Перечислим главные: транспортный узел, центр промышлен-
ного производства, добычи и переработки природных ресурсов,
сельхозпродукции, центр науки, образования, курортно-бальнеоло-
гические, военно-оборонительные, историко-культурные, админи
стративные, в том числе столичные, функции и т.д. Все это квалифи-
цируется сегодня как градообразующие факторы.
При всем разнообразии типов поселений, их материально-про-
странственных структур, их социальной сущности в суждениях о
городах, поселениях упорно употребляются понятия «город» и
«деревня». Тривиальный вопрос — чем отличается первая от вто-
рой — по сей день не имеет ответа. Тем не менее это далеко не
праздный вопрос, если учесть, что до сих пор не сформулированы
критерии отнесения того или иного поселения к категории «город»,
что существенно не только и не столько для науки, сколько для со-
временной административно-хозяйственной практики, в частности
проектирования систем информационных сетей и коммуникацион-
ных связей с учетом динамики расселения. Конечно, некоторая ус-
ловная классификация существует: поселок городского типа, город,
мегаполис; ферма, хутор, деревня, село, станица. В то же время ста-
ница, не являясь городом по определению, имеет иногда десятки ты-
272
сяч жителей, а город с населением 1,5—3 тыс. человек в Чехии или
Германии— полноценный городской организм. Примечательно, что
даже неспециалист, посетив такие населенные пункты, с уверенно-
стью скажет: это — город, а это — нет, хотя внятно и не объяснит
почему.
Напомним некоторые присущие городу признаки, фигурирующие
в научном обиходе:
— значительное население (О станицах и малых европейских го-
родах см. ниже.);
— территория не менее... (Значительный диапазон цифр. Те же
станицы занимают тысячи гектаров, а Троя или Аркаим имели пло-
щадь всего в несколько гектаров.);
— наличие оборонительных сооружений, стен. (Даже селения
аборигенов в Африке имеют стены, не говоря о тынах славянских
поселений.);
— наличие производств, переработка сырья (В той же станице
может быть колбасный, консервный завод, элеватор и т.п.);
— наличие каменных строений, инженерных систем (В деревнях
Кавказа, Испании и других горных районов существуют каменные
дома, нередко укрепленные башнями. Акведуки известны с древней-
ших времен. И если в Риме была клоака для стоков, то в селе, кстати
как и во многих средневековых городах, были открытые стоки.);
— наличие обмена ремесленным или сельскохозяйственным това-
ром (Торговле в городе соответствуют сельские ярмарки, базары.);
— наличие административной власти в городе (Но и в деревне, се-
ле без самоуправления не обходятся.).
Итак, внешние, несистемные признаки не проясняют вопроса. Но
есть основания вычленить некие признаки городских поселений
принципиального характера. И первый, достаточно убедительно ар-
гументированный в научной литературе признак города — разнооб-
разие и возможность выбора. Выбор места жительства, работы, от-
дыха, способа получения средств для жизни, круга общения, стиля и
образа жизни, и это все при анонимности всех сфер жизнедеятель-
ности. Несомненно, это и есть одна из ведущих характеристик горо-
да, отличающих его от деревни (как иного типа поселения в совре-
менных условиях).
Во-вторых, не менее существенным отличием, как нам представ-
ляется, является самодостаточность деревни (до сих пор широко
представленная как компонент социально-поселенческой структуры
в ее главной сущностной характеристике, особенно в странах
«третьего мира»). Сельское поселение способно само обеспечить
себя всем необходимым вплоть до выплавки металла, изготовления
серпов, топоров, тканей, не говоря уже о продовольствии. Город
же— всегда несамодостаточен (разве что появятся технологии по-
лучения продуктов питания непосредственно из газов, минералов,
273
которые, кстати, тоже надо доставить от месторождения в город).
Городу всегда нужны продовольствие, вода, минеральные ресурсы.
Город и деревня — комплементарны, причем деревня может обой-
тись без города, а город без нее — нет. Впрочем, история знает суще-
ствование переходных форм: средневековый город, стремившийся к
самодостаточности, имел угодья горожан под стенами своих оборо-
нительных сооружений, затем специализированные слободы — обра-
зования в пригородской (но не в пригородной в современном пони-
мании) зоне.
И третий принципиальный признак. Город всегда существует за
счет деструкции окружающей среды, за счет изъятия из нее ресур-
сов: воздуха, урожая, чистой воды, минерального сырья и т.д. Город
возвращает эти компоненты в непригодном для использования виде
в природный круговорот веществ, во всяком случае на сегодняшней
стадии техногенеза, когда система «город — природная среда» ра-
зомкнута. Противоречия таких взаимоотношений для крупных го-
родов пока накапливаются количественно, а качественная необхо-
димость возвращать в природу изъятые городом пригодные для ути-
лизации ресурсы еще не назрела, хотя первые «звонки» уже разда-
лись, экологические катастрофы происходят все чаще.
Деревня не может себе позволить деструктивные действия по от-
ношению к природе, ибо это означает гибель самой деревни. Баланс
их взаимоотношений складывался тысячелетиями. Но несбалансиро-
ванное развитие техносферы достигло и деревни, которая, попав в
струю потребительских тенденций развития цивилизации, также
начала наступление на природу (внедрение монокультуры, разруше-
ние гумусного слоя, применение минеральных удобрений).
★ ★ ★
Вероятно, правы те специалисты, которые утверждают, что город
как феномен начал прогрессировать с развитием ремесел, являющих-
ся зачатками техносферы. То, что современный город — ее порожде-
ние, сомнений не вызывает ни у кого. Мегалополисы и подобные
монстры социально-пространственных образований — города-мил-
лионщики и их агломерации — следствие техногенеза, результаты
развития техносферы.
Бурное развитие техносферы в XX в., обусловленное в основном
широкими возможностями новых видов энергетики, повело техно-
сферу как бы «вразнос» относительно природной среды. Замедлен-
ность реакций и слабость обратных связей природы и техносферы
привели к резкому возрастанию противоречий между ними. Важно,
что обратные связи далеко не всегда осознаются человеком в силу
того, что наука еще «не доросла» до понимания этих реакций, а так-
же в силу антропоцентризма рода человеческого. Не останавливаясь
274
на этой проблеме, отметим тот примечательный факт, что биосфера
Земли способна сохранить устойчивость лишь при условии, что по-
требление ее чистой продукции не превышает 1% в год. В настоящее
время человечество потребляет не менее 10%. Скорость деградации
биоты, утрата генофонда по темпам в тысячу раз превышает дегра-
дацию в период вымирания динозавров2. Еще более удивительно, что
соотношение 1 к 10% было давно отмечено зоологами без учета воз-
действия техносферы, и это только усугубляет ситуацию.
Зонами наиболее активного нарастания противоречий между
техносферой и природой становятся крупные города, их агломера-
ции и территории, тяготеющие к ним. Смена энергетических ресур-
сов, особенно органических, расточительное использование энергии
удивительно синхронизируются с интенсивным нарастанием город-
ского населения, с появлением многочисленных городов, в том числе
с миллионным населением, с развитием таких явлений, как автомо-
билизация, позволившая раздвинуть границы городов, зафиксиро-
ванные старыми транспортными структурами преимущественно
рельсового типа. Эти процессы не просто синхронизированы — они
взаимообусловлены и взаимопобуждаемы.
Техносфера, базирующаяся на мощной энергетике, привнесла
главное в развитие городов: средства пространственной, видео-, ау-
дио- и прочей коммуникации (транспорт, телефон, радио, телевиде-
ние, компьютерные системы). Без коммуникационных систем, будь
то транспорт, водопровод или каналы связи, современный город
замрет и расчленится на мелкие полуавтономные образования. А это
наводит на интересную мысль: размеры города — это не только
функции транспортной досягаемости, как справедливо указывают
некоторые авторы (например, Г.А.Гольц). Город как пространст-
венное образование, его насыщенность людьми, объектами произ-
водства, услуг и т.п. определяется средствами коммуникации всех
видов, быстродействием их функционирования, причем последнее,
как нам представляется, должно не просто вписываться в суточный
ритм жизни города. Ритмы, скорость функционирования коммуни-
кационных систем должны сопрягать социальные и технические
структуры города. Это хорошо видно, например, на картине энерго-
потребления города в целом и по отдельным видам нагрузок: пик
транспортный, пик включений ТВ, пик водопотребления, пик за-
грузки супермаркетов и т.д.
Поскольку технические решения, стереотипы техногенного мыш-
ления достаточно динамично распространяются по миру, то и их
реализация в самых различных природно-географических и социаль-
но-экономических условиях приобретает общий характер. Так, идея
автомобиля проста и однозначна по конструктивным решениям, и
это при огромном разнообразии, которое создается только дизайном
и не самыми принципиальными дополнениями к конструкции. Тех-
275
ногенные идеи распространяются с невероятной быстротой, для их
внедрения иногда достаточно лишь нескольких месяцев. Скорость
эта присуща именно городам, где сосредоточен интеллектуальный
потенциал и технические мощности для реализации идей. Унифика-
ция техногенного свойства волнами прокатывается по всем городам,
особенно промышленным. Следовательно, неизбежна унификация и
самих городов по типам и стилю жизни. Отсюда недалеко и до уни-
фикации стереотипов поведения, мышления и т.д. Крупные города,
развившиеся на волне техносферных преобразований XX в., оказы-
ваются все более похожими друг на друга, их индивидуальные черты
сохраняются лишь в исторических ядрах, ежели таковые существо
вали до техногенного бума. Такие исторические центры все чаще
превращаются в заповедные зоны, ибо опасность утраты этно-
национально-государственных особенностей осознается все с боль-
шей остротой.
Унификация всех сфер жизни в крупных городах более всего за-
трагивает районы промышленной и деловой активности. Разнообра-
зие архитектуры сооружений являет только дизайнерские попытки
спастись от безликости, но именно это и делает города похожими
внешне. Техносфера рождает небоскребы, социально-психологи-
чески несовместимые с жизнью обычного человека, но приемлемые
для особой нарождающейся популяции горожан, и создает феномен
подземных городов — перевернутые отражения наземных.
Именно крупные города, связанные между собой мощными
системами коммуникаций, создают канву глобальной унификации
цивилизационных процессов на любых уровнях. Это может быть по-
литико-дипломатическая деятельность, присущая только городам,
или сфера услуг, которая мгновенно перенимает любые новшества,
родившиеся хоть на краю света. Естественно, что наибольшую лепту
в эти процессы вносят самые оперативные средства воздействия на
человека: СМИ, компьютерные системы и т.д. Именно поэтому го-
род как особая структура в рамках современных глобальных измене-
ний в обществе приобретает дополнительную нагрузку и роль в
унификационных процессах, происходящих в современном обществе.
Унификация больших городов развивается в самоподдерживаю-
щемся, самостимулируемом режиме, ибо инвестирование наиболее
рационально в мобильные, быстродействующие сферы. Нерегламен-
тируемое развитие техносферы, порождением которой является
крупный город, поддерживает в основном потребительские тенден-
ции. Баланс техносферы с природой давно утрачен, но накапливают-
ся негативные последствия этой разбалансировки. Сначала город
замечает эти последствия в малых масштабах. Так, в Лондоне цепоч-
ка «топка каминов углем — смог» привела к необходимости переобо-
рудовать систему отопления. Понимание последствий кислотных
дождей, гибели лесов, озер и т.п. пришло много позднее, но все-таки
276
пришло. Экономия на наземных коммуникациях приводит к концен-
трации производств, иногда несовместимых, на малых территориях.
Опасность сначала осознается только для города, но затем приходит
понимание, что город живет и дышит за счет окружающих территорий.
Человек как биологический вид захватил все мыслимые и немыс-
лимые ниши обитания. Города, как следствие активного, можно ска-
зать, бурного развития человеческой деятельности, стали явлением
биосферным. Если взглянуть на карту мира, то обнаружится, что
города, перешагнувшие рубеж миллионной численности населения,
располагаются преимущественно в районах исторически активного
освоения: Центральная и Южная Европа, Средиземноморье, Вос-
точный Китай, Япония, Юго-Восточная Азия и ориентированные на
Атлантику прибрежные зоны Америки — районы древнейших циви-
лизаций. «Миллионник» — понятие условное: это и Самара в России
с миллионом жителей, и 30-миллионный Чунцин в Китае, и 16-мил-
лионный Каир. Важно, что «миллионник» — качественно новое явле-
ние.
Своеобразно географическое местоположение крупных городов.
В Южном полушарии они располагаются не ниже 40°. В северных
широтах крупные города шагнули к 60°. Естественно, что органич-
ное развитие крупного города невозможно в районах с экстремаль-
ными условиями. Это определяется экономико-техногенными фак-
торами, условия жизни, в частности на Севере, резко удорожаются.
И город, как саморегулирующаяся система, в том числе через дейст-
вия людей и по параметрам экономическим, «не желает» развиваться
в условиях далеких от оптимума, даже если, образно говоря, золотые
самородки лежат прямо на поверхности, но в мерзлоте или в песках
пустыни.
Крупные города разрастаются в самых благоприятных условиях,
втягивая в свою орбиту и поглощая соседствующие города и насе-
ленные пункты, как Токио поглотил Иокогаму, как Москва погло-
щает окрестные городки и деревни, которые дают названия новым
городским районам. При этом огромные территории, благоприятные
для сельскохозяйственной деятельности, используются под застрой-
ку, дороги, промышленные объекты. Человек еще не поставлен перед
необходимостью соотносить развитие материально-пространствен-
ных структур крупных городов с возможностью окружающей среды
поддерживать необходимые биосферные процессы, без чего города
могут подойти к опасной грани благополучного функционирования.
Большие города внедряются в биосферу, негативно воздействуя
на ее свойства. На месте города в биосфере образуется огромная ды-
ра, природа в этом месте просто исчезает. Крупный город диктует
человеку поведение, и его можно уподобить изделию, попавшему в
конвейерную систему производства. Мегалополисы активно втяги-
вают в сферу своего влияния новые пространства: наращивают на-
277
земные коммуникации, создают промышленные территории, антен-
ные поля, карьеры, свалки — преимущественно за счет пахотных зе-
мель, освоенных в стародавние времена.
Потребительство как порождение техносферы в крупных городах
разрушает и саму их историко-культурную суть, созданную в итоге
реализации социопрограмм индивидов и сообществ этнических
групп. И хотя из истории известно, что потомки возводили свои со-
оружения из материалов разбираемых храмов и пирамид предшест-
венников, масштабы «вытаптывания» исторической подосновы боль-
ших городов и их окружения при современных темпах строительства
поражают. То, что сохраняется в виде подземных археологических
музеев, делается более всего на потребу индустрии туризма.
* * *
Малые города живут в других ритмах и с другими стереотипами
мышления, основываются на иных типах производств, чем мегалопо-
лисы. Поэтому они много дольше и много подробнее сохраняют ис-
торико-культурные и этнонациональные особенности жизни, явля-
ясь своего рода заповедниками национальной культуры, несмотря на
то что в них проникает и внедряется значительная доля технических
новшеств, в том числе новейшие модификации СМИ. Важно, что в
малом городе индивид сам способен задавать ритмы и темпы жизни и
социальных коллизий.
Большой город, по сути, рождает новую генерацию людей —
«Homo urbanicus», воспитанную в условиях техносферы, где вся ре-
альность создана искусственно, где природа представляется по ви-
деофильмам и зоопаркам, а «булки растут на деревьях». Рождается
новый тип людей — потребители. Потребительская цивилизация,
распространяемая городом, тиражирует усредненный тип человека.
Личность в этой среде размывается: унифицированная посредствен-
ность — вот дитя города. Отчаянные попытки сохранить индивиду-
альные, природно-этнические ценности подминаются и деформиру-
ются.
Как ни странно, но человек большого города стремится жить
в своем «малом городе». Если очертить сферу жизнедеятельности
среднестатистического горожанина, то оказывается, что некоторые
районы мегалополиса он не знает, другие посещал по случаю, какие-
то зоны, не входящие в сферу его интересов, он игнорирует и т.п.
Анализ годового территориального функционирования горожанина
выявляет тот же самый «малый город» и в чем-то даже более сжатый,
чем реальный малый город, в котором индивид навестит тещу и ба-
бушку чаще, чем в мегалополисе, и в котором визиты к коллегам еще
не заменили телефонно-компьютерные краткие диалоги. В свой
«малый город» индивид прячется от города, в который ему становит-
278
ся все более трудно вписаться, чтобы не сломать психику, не со-
рваться в стрессовую ситуацию и хоть в какой-то мере остаться лич-
ностью.
Разнообразие городской жизни приводит к тому, что необходи-
мость делать выбор и принимать решение становится определяющей
и непрерывной. Существенно, что человек совершает выбор в преде-
лах социально-пространственной структуры своего «малого города».
Остальное — гигантский город со всем его наполнением — индивид
воспринимает в лучшем случае как картинку на мониторе, в журна-
ле, на киноленте: увидел и забыл.
Город условно можно представить как плотную ткань переплете-
ния «малых городов». Иногда они равномерно и свободно распла-
станы на теле города, иногда сгущаются в местах пересечения слиш-
ком многих индивидуальных интересов. Тогда можно говорить о
возникновении сферы социальной напряженности, сферы особого
психологического режима и т.п. Простейший пример — мир спорта,
доступный многим и входящий в жизнь их «малого города». Фут-
больный турнир 1998 г. во Франции тому доказательство: пересек-
лись интересы не только жителей мегалополиса и населения приле-
гающих территорий, но и других городов страны, других стран и
даже континентов.
Там, где интересы «малых городов» пересекаются наиболее часто,
создаются торговые, культурные, спортивные и прочие центры. По-
скольку интересы индивида в городе формируют не столько личные
контакты, сколько системы типа СМИ, то и границы «малого горо-
да» определяются ими же, т.е. унифицируются. Отфиксированные
стереотипы, мода (как наиболее часто встречающееся значение),
мышление — вот канва функционирования индивида в городе. Для
большого города личность безразлична. Когда индивида игнорируют
как личность, происходит психологический сдвиг с самыми нежела-
тельными социальными последствиями. Тогда город создает сурро-
гаты внимания к личности. СМИ рождают «звезд» в спорте, полити-
ке, моде и т.п., подсказывая индивиду: «Стоит захотеть, и будешь в
центре внимания, а в остальном ты нас не интересуешь». Таким об-
разом, личность в унифицированном пространстве города не имеет
возможности реализоваться, тем более если она в чем-то выступает
за рамки этой унификации.
Если бы все сказанное было частным проявлением урбанизации,
то можно было бы и не акцентировать на этом внимание. Но напом-
ним, что в начале XX в. в городах проживало всего 10% населения
мира, в 1985 г. — уже 41%, а к 2000 г. эта цифра приблизилась к 50%3,
причем в развитых странах в городах проживает 75—80% населе-
ния, в развивающихся — до 40%. В России численность городского
населения близка к 70% (хотя эта цифра достаточно условна, как и
критерии отнесения того или иного поселения к категории города).
279
Для нас важно, что к 2000 г. число «миллионников», мегалополисов
приблизилось к 400, в них проживает не менее 44% горожан, или
около 20% населения планеты. Таким образом, в орбиту унифициро-
ванных процессов урбанизации вовлекаются гигантские массы лю-
дей, что становится социально, точнее, биосферно, опасным: потре-
бительское мышление, нивелирование личности и многое другое, что
несет с собой мегаполис, угрожает самому человеку как биологиче-
скому виду. Это — особая примета конца XX столетия.
Итак, современный город, численность населения которого ус-
ловно перешагнула миллионный рубеж, достаточно быстро превра-
щается в мегалополис с едиными стереотипами жизнедеятельности.
Поскольку техносфера развивается вне государственных границ,
ибо современные средства коммуникации придают ее процессам
транснациональный характер, унификация все глубже проникает в
мегалополисы как средоточия интеллектуального и технического
потенциала. Ее темпы в технической, интеллектуальной, морально-
этической и прочих сферах нарастают чрезвычайно быстро, что де-
лает крупные и крупнейшие города все более похожими друг на дру-
га по пространственно-технологической организации, по стилю
жизнедеятельности людей и, что самое настораживающее, по потре-
бительскому отношению к природе.
Крупные города — закономерная неизбежность определенной фа-
зы техногенеза, когда технические возможности уже позволяют ак-
тивно вмешиваться в биосферные и даже в космические процессы
(проекты «расстрела» угрожающих Земле астероидов), но обратные
связи еще не работают. Кажущаяся безнаказанность толкает людей
на концентрацию производств, людских ресурсов в угоду мнимой
экономической эффективности, наконец, на создание унифициро-
ванных мегалополисов, наиболее агрессивно противостоящих био-
сфере, угрожающих даже своему создателю — человеку.
В недрах техносферных процессов зарождаются новые направле-
ния развития: компьютеризация, высокие технологии, частичное
упразднение крупного машинного производства, (в развитых стра-
нах — желание вывести его за свои пределы), миниатюризация, раз-
витие нанотехнологий и т.д. Осознана и экономическая, и медико-
биологическая нецелесообразность сооружения и эксплуатации
крупных населенных пунктов на севере Канады. В России стоял во-
прос об эвакуации ряда сибирских городов после того, как они ли-
шились такой внеэкономической опоры, как бесплатный труд за-
ключенных. Меняется сама градоформирующая основа городов.
Есть основания предполагать, что как только будет осознана гло-
бальная опасность техногенной деятельности человека в ее совре-
менном виде, больше не станут размещать города на территориях с
гумусным слоем, а займут под застройку пространства, где возведе-
ние конструкций на любую высоту и на любую глубину не повредит
280
биосфере, тем более что все озеленение городов базируется на на-
сыпных или искусственных грунтах. Наверно, и трассы дорог прой-
дут на сваях или на опорах над территориями обитания животных и
произрастания деревьев.
Надо полагать, что гигантизм сменится новой фазой жизни со-
временных мегалополисов, в которой техносфера и биосфера будут
существенно сбалансированы, а сами гиганты, согласно законам
биологии, вымрут, как когда-то вымерли гигантские ящеры. В новой
фазе города-гиганты должны превратиться в специализированные
центры, узлы, жилые зоны с экологически выверенными параметра-
ми функционирования, а человек в них вернет себе возможность ду-
ховного развития в полноценную личность как органическую часть
биосферы. Одним словом, крупные города, и прежде всего мегалопо-
лисы, будучи порождением XX в., глобальных изменений в органи-
зации всей жизнедеятельности общества, не только ощущают воз-
действие этих общих преобразований и отражают их характер, но и
сами являются важными компонентами таких изменений, актуали-
зируя проблему расселения людей по принципу формирования
социокультурного пространства.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Алексеева Т.И. Город как саморазвивающаяся система. Контуры новой парадиг-
мы. — Город как социокультурное явление. М., 1995, с. 38.
2 Лесков Л.В. Шанс на возрождение России. Синергетическая футурология,—
Интеллектуальный мир. М., 1998, № 16, с. 5.
3 Брук С.И. Население мира. — Природа. М., 1986, № 12, с. 44.
В .Л.Казанский
ГЛОБАЛЬНЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС:
ФЕНОМЕН И МИФ
МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ
За аксиому принято, что экологический кризис — это негативные
процессы в природных системах, являющиеся результатом человече-
ской деятельности и представляющие опасность для человека. Со-
временное общество так остро реагирует на «сбои» в природе якобы
из-за возросшей экологической чувствительности к опасности. Цен-
тральный момент проблемы — уяснение, в каком именно аспекте ре-
альности лежит экологический кризис. Действительно ли действия
человека привели к сбоям в функционировании биосферы, нанесли
ущерб окружающей среде? Тогда собственно экологический кризис
задан состоянием окружающей среды и культурно вторичен в каче-
стве проекции негативных состояний природной среды на социо-
культурное сознание и действие. Но, может быть, ситуация носит
иной характер? Это принципиально важно: модус, слой бытия, где
находится экологический кризис, — сфера приложения усилий, кон-
центрации внимания, воли и действий.
Жесткой связи между степенью нарушенности окружающей сре-
ды (деградация, вред для человека) и остротой переживания ситуа-
ции как экологически кризисной нет. Экологическая ситуация ост-
рее всего переживается в благополучных странах мира сравнительно
экологически защищенными группами населения. Волна экологиче-
ского алармизма охватила экономически развитые Западную Евро-
пу, США, Японию. Зато ощущение социального и экологического
благополучия нередко встречается там, где население физически де-
градирует из-за местных антропогенных трансформаций среды: в
индустриализирующихся развивающихся странах, регионах аграр-
ного перенаселения, в ряде районов бывшего СССР. Налицо про-
блема культурно обусловленной нормы и соответственно «нормы
реакции» на состояние окружающей среды.
Ситуация экологического кризиса заложена в массовой культуре.
Население реагирует не на состояние среды и его изменения, а на
несоответствие между особым, «нормализованным» состоянием ок-
ружающей среды и диссонирующей с ним реальностью. Таким обра-
зом, экологические реакции — это реакции на диссонанс реальности
и образа. Разные группы населения имеют разные экологические
идеалы и потому проявляют экологическую встревоженность по со-
© В.Л.Каганский, 2002
282
вершенно разным поводам. За экологическими конфликтами неред-
ко скрываются определенные интересы, а за интересами стоят идеа-
лы или утопии. В действительности экологические идеалы различа-
ются настолько, что норма одних — экологический кошмар других.
Распространен миф о некоем естественном состоянии окружаю-
щей среды, о «родной девственной природе», которую нужно хра-
нить и восстанавливать. Почти у всех групп населения есть свой
«ландшафт-миф». Этих мифов много, они неотчетливы, противоре-
чивы и неосознаны. Но в естественных условиях такой ландшафт не
существовал и существовать не может. Природа менялась во многих
местах быстро, в том числе при участии местного населения. Живая
природа не пребывает в состоянии статики и без воздействий чело-
века. Единого девственного состояния у природы даже на малой
территории нет; любой природный ландшафт имеет много разных
равно естественных состояний; человеческая деятельность почти
всегда воздействует на последовательность смены состояний и их
распространенность, но не на сам базисный набор.
В таком случае «охрана природы» есть установка на сохранение
мифического ландшафта, смешиваемого с пейзажем. Парадокс эко-
логизма состоит в стремлении сохранить и воссоздать то, что суще-
ствует только как культурный феномен, артефакт, эталон. Многие
экологические акции оказываются неосознанными попытками вос-
становить в реальности то, что никогда в ней не существовало.
Культурно-экологические эталоны региональны, но нередко универ-
сализуются, и это ведет к вторжению одних групп населения в деятель-
ность других. Идеал нетронутой природы насаждается как продукт
Просвещения, однако в реальных экосистемах иногда именно чело-
веческая деятельность бывает стабилизатором окружающей среды.
Экологизм возникает на основе определенных умонастроений
и заполняет проблемно-тематические ниши, такие, как борьба с
загрязнением воздуха, защита диких животных, спасение природы,
охрана национального наследия.
В создании экологистской ментальности большая роль принадле-
жит маргинализованным субэлитарным группам, для которых остра
и болезненна проблема собственной идентичности (например, «писа-
тельский экологизм», характерный для многих стран). Сама эколо-
гистская среда даже при обилии благородных энтузиастов-бес-
сребреников и массе полезных дел в полном смысле противоестест-
венна. Она насыщена маргиналами и девиантами; семантически за-
мусорена, пропитана фобиями и маниями, менее всего озабочена
сбережением природы. Стремление восстановить несуществовавшее
и спасти несуществующее — следование принципу удовольствия, а
не реальности.
Идеологема «здоровой среды», которой настолько угрожает опас-
ность, что необходимы немедленные активные действия, роднит
283
экологизм с фашизмом. Идеологический ряд «здоровая, чистая
жизнь — чужое загрязняющее начало — ксенофобия» и экофашизм
как его следствие уже известны. Экологизм — новый тип идеолого-
политического движения, фундированного не социально-поли-
тически, но культурно. Его мощь определяется не столько остротой
собственно экологических проблем, сколько кризисом традицион-
ной политической идентификации. Дефицит политических идеоло-
гем и обилие маргинализованных квазиинтеллигентских масс поли-
тизирует и искажает цодлинные экологические проблемы. Утрата
привычной среды обитания и системы статусов приводит к явствен-
ной сакрализации природы и «естественности» вообще, что по сути
своей есть неоязычество.
Ныне в естественнонаучной литературе все отчетливее различают
глобальный экологический кризис и глобальные изменения биосфе-
ры (global changes), естественные для ее эволюции и не связанные
непременно с деятельностью человека. Даже если верны гипотезы,
связывающие наступающие глобальные изменения в окружающей
среде с деятельностью человека, то проблема состоит в другом.
Субъект воздействия должен быть единым как планетарная био-
сфера. Чтобы быть реальностью, глобальный экологический кризис
должен переживаться всем человечеством. Но существует ли такое
единство? Существует огромное количество разнообразных групп, в
том числе таких, для которых нет и быть не может единого человече-
ства (например, фундаменталисты различного толка). Представле-
ние о едином человечестве в секуляризованной культуре, где единст-
во всех людей дано позитивно и внерелигиозно, носит явно ограни-
ченный евроцентристский характер. Оно стоит в ряду представле-
ний о прогрессе, единой линии развития.
Прогнозируемые варианты глобального экологического кризиса,
порожденного человеческой деятельностью, действительно сулят
катастрофические изменения в среде обитания для большинства ре-
гионов планеты наряду с улучшением жизненных и хозяйственных
условий для других регионов. Например, увеличение содержания
углекислого газа (СО2 ) в атмосфере, вызывающее так называемый
парниковый эффект — глобальное потепление и изменение климата,
таяние полярных ледников и последующий существенный подъем
уровня Мирового океана на сотни метров с затоплением огромных
территорий, — приведет в то же время к улучшению климата во мно-
гих других районах. Для одних регионов этот сценарий опасен и ка-
тастрофичен, для иных — безразличен, а третьи даже заинтересова-
ны в таком ходе событий. Скорее всего, разные заинтересованные
группы будут принадлежать к разным цивилизациям. Кажущаяся
очевидность единства населения планеты в охранении себя от гло-
бальных последствий собственной деятельности обернется очеред-
ным глубочайшим конфликтом.
284
С глобальным экологическим кризисом связано немало других
культурных проблем. Например, стоит ли считать экологическим
кризисом неблагоприятное для человека состояние биосферы, лежа-
щее в пределах ее обычной вариативности, даже если оно явилось
результатом человеческих действий?
Экологический кризис как псевдопонятие размывается сразу с
двух сторон. Он не вычленяется из собственно природной динамики,
с одной стороны, и из изменений социума — с другой. Причем изме-
нения среды обоих типов могут быть крайне неблагоприятными для
людей и/или их групп, но никоим образом не могут быть связанны-
ми с характером взаимодействия человека и природы. С прагматиче-
ской позиции источник и природа негативной трансформации среды
могут быть достаточно безразличны, что ставит экологический кри-
зис в ряд многих других кризисных ситуаций. Реальна ситуация кри-
зиса как таковая. Представляется, что на практике выделение собст-
венно экологического кризиса, включая экологическую инженерию,
образование, психо- и социотерапию в части переживания кризиса,
не только неоправданно, но и контрпродуктивно.
И.Н.Волкова, Г.А.Приваловская
ЭКОЦИКЛ: ГЛОБАЛЬНОЕ И ЛОКАЛЬНОЕ
В УСТОЙЧИВОМ РАВНОВЕСИИ ПРИРОДЫ
Современную концепцию экологически устойчивого развития
цивилизации можно считать итогом разработки давней идеи гармо-
нии между обществом и окружающей средой. Глобальные противо-
речия в отношениях между человеком и природой стали особенно
популярным предметом научных исследований в преддверии XXI в.
Разрешение названных противоречий в рамках тех или иных моде-
лей развития повлияет на судьбу всего человечества.
Известно немало попыток выделить из числа таких противоречий
какое-либо одно, главное, например: антитеза «естественного» и
«искусственного»1, относительное и абсолютное естественное огра-
ничение бытия человека2, неизбежность быстрого развития цивили-
зации и невозможность развития биосферы с той же скоростью3.
Приведенные формулировки отражают растущий экологический
дисбаланс на Земле, сложившийся в результате глобальных измене-
ний природной среды и усиления социально-экономических проти-
воречий в обществе. Такая ситуация по некоторым прогнозам
окажется гибельной для человечества не позднее второй полови-
ны XXI в.
И.В.Бестужев-Лада перечислил более дюжины перекосов общест-
венного развития, полагая их глобальными проблемами современно-
сти4. Из перечня видно, что «разбалансированность» охватила едва
ли не все стороны бытия общества: это — растущий разрыв в уровне
и качестве жизни между странами так называемого третьего мира и
развитыми странами, дисбаланс в ресурсах жизнеобеспечения чело-
вечества, наконец, отсутствие идеологии, на основе которой можно
мобилизовать мировую общественность на решение всеобщих про-
блем. Кризисный характер происходящего превращает идею гармо-
низации взаимодействия общества и природы в ключевое звено со-
временной концепции устойчивого развития. Уже существует опыт
разработки региональных моделей экологически устойчивого разви-
тия, ориентированных на сбалансированность его экономических и
социальных параметров не только между собой, но и с состоянием
природной среды. Представление о механизме такой сбалансиро-
ванности связано с субъектно-объектной трактовкой хозяйства,
предложенной российским философом С.Н.Булгаковым еще в начале
XX в. Вкратце она сводится к следующему.
© И.Н.Волкова, Г.А.Приваловская, 2002
286
В непрерывном чередовании производства и потребления как
двух основных, неразрывно взаимосвязанных функций хозяйства
первое осуществляет и направляет постоянное воздействие субъекта
хозяйства на объект. Истинным и единственным субъектом хозяйст-
ва, олицетворением самой функции хозяйствования является чело-
век. Объектом же хозяйства выступает природа, материя, мир ве-
щей. Субъект, руководствуясь целесообразностью, реализует в объ-
екте своего воздействия определенную идею, определенные цели,
которые, по выражению С.Н.Булгакова, «просвечивают» в этом объ-
екте. Иными словами, всякий хозяйственный акт означает субъекти-
вирование объекта. В свою очередь, субъект, следуя познанным за-
кономерностям природы, мира вещей в своем поведении, в своем
воздействии на объект хозяйства, объективирует собственной дея-
тельностью вызревшую идею, поставленные цели.
Таким образом, происходит слияние или частичное отождествле-
ние механизма природы с целеполаганием человека. В результате
этого возникает своеобразный целемеханизм, способный регулиро-
вать взаимоотношения между субъектом и объектом хозяйства.
Субъект хозяйства постоянно моделирует или проектирует дей-
ствительность, а объект хозяйства выступает основой объективиро-
вания идей и целей субъекта. Следовательно, хозяйство в его субъ-
ектно-объектной трактовке есть моделирование или проектирова-
ние действительности, а вместе — и объективирование идей5.
С позиции идеи гармоничного взаимодействия общества и приро-
ды моделирование действительности предполагает такие масштабы
воздействия субъекта хозяйства на природу, которые не превышают
пределы ее способности к самоочищению и самовосстановлению и
вместе с тем обеспечивают природными ресурсами различные сферы
жизнедеятельности человечества (топливно-энергетическую, про-
довольственную, экологическую).
Важное значение для интерпретации идеи гармоничного взаимо-
действия общества и природы имеет анализ циклической динамики
природных и общественных процессов. Например, признано, что так
называемые циклы Кондратьева косвенно подтверждают факт вы-
теснения через равные промежутки времени (примерно через 55 лет)
одного доминирующего технологического уклада другим, который
как более эффективный позже сам становится доминирующим6.
Связанные со сменой технологических укладов структурные преоб-
разования охватывают периоды разной продолжительности в зави-
симости от особенностей доминирующего и сменяющего его укла-
дов, характера и степени сформированное™ структуры хозяйства и
его готовности к восприятию инноваций. Так, для структуры заня-
тости характерны циклы в 3, 5 и 14 лет. Е.Балацкий установил 14-лет-
нюю продолжительность разнонаправленных структурных сдвигов,
Присущих отдельным фазам большого «кондратьевского цикла»7.
287
Со ссылкой на А.Л.Чижевского отмечается наличие в каждом столе-
тии девяти примерно 11-летних циклов важнейших исторических
событий, совпадающих по времени с циклами солнечной активно-
сти8. Циклы установлены и в духовной области, где они идентифи-
цируются со сменой доминирующих в обществе ценностей, мотива-
ций социальной активности и т.п.
Циклы разной продолжительности обнаружены практически во
всех сферах природной среды и общества. Попытка их систематиза-
ции по признаку проявления в разных сферах, включая сферу взаи-
модействия общества и природы, была предпринята Ю.В.Яковцом и
А.Г.Гамбурцевым9. На основе эмпирического изучения циклической
динамики разных природных и общественных процессов и после-
дующего обобщения его результатов получен фундаментальный вы-
вод о том, что цикличность есть всеобщее свойство природы. Это
позволило предположить возможность совпадения циклов во време-
ни и пространстве, ритмов их изменений. Выявление таких совпаде-
ний чрезвычайно затруднено из-за сложности идентификации при-
родных ритмов, недостатка археологических данных и неразрабо-
танности сопоставимых методик ретроспективного анализа разви-
тия. Однако на примере очагов цивилизации, возникавших на раз-
ных этапах ее эволюции как «миры-экономики», по Ф.Броделю10,
оказалось возможным проследить связь циклических изменений в
природной среде и социально-экологической изменчивости развития.
Так, Д.Б.Прусаков доказал для древнеегипетской цивилизации
корреляцию между социально-экономическими циклами развития и
периодами изменения климата, которая и обеспечила возможность
экологически устойчивого существования общества на протяжении
по крайней мере четырех тысяч лет. Трем важнейшим эпохам Древ-
него Египта — Древнему, Среднему и Новому царствам — соответ-
ствуют определенные климатические эпохи11. На примере истории
Китая Э.С.Кульпин показал роль природных ограничителей общест-
венного развития и в контексте предложенной им концепции социо-
естественной истории установил путем сравнения разных цивилиза-
ций связь циклических изменений в природной среде с социально-
экологической стабильностью. Последняя определялась тем, что все
циклические изменения были в «норме», т.е. не разрушали, не пре-
восходили способность природной среды к саморегулированию и
самовосстановлению12.
Представляется, что пока изменения в социальной и экономиче-
ской сферах «догоняли» или практически совпадали по времени с
изменениями в природной сфере, ни та ни другая не ощущали кон-
фликта и развивались устойчиво (при всей неоднозначности этого
термина) в пределах аграрного этапа эволюции цивилизации. Разу-
меется, исключение составляли различные катастрофические, рево-
люционные события как в природе, так и в обществе, которые не
288
вписывались в естественный ритм глобального циклического раз-
вития.
В условиях большой продолжительности циклов развития, пер-
вичности природных ритмов по отношению к ним и близкого по дли-
тельности «шага» изменений социально-экономическое развитие
незаметно вписывалось в ритмы изменения природной среды и кли-
мата. Однако совпадение ритмов изменений природных и общест-
венных систем не гарантирует бесконфликтное социально-экономи-
ческое развитие. Циклические чередования стимулирующих (приме-
нительно к определенным типам экономики) и дестимулирущих
типов климата в некоторые периоды создавали дисгармоничные и
кризисные ситуации. Согласно последним данным экономической
истории, приводимым В.А.Мельянцевым, зависимости такого рода
установлены для Западной Европы13.
Зафиксированы три «попытки» перехода западноевропейского
общества к индустриальной цивилизации, попытки встать на путь
сравнительно быстрого, длительного и относительно устойчивого,
самоподдерживающегося экономического роста. Первая попытка
относится к XI—XIII вв., вторая — к концу XV — XVI в. Обе эти по-
пытки закончились глубокими «мальтузианскими» кризисами.
Экономическая экспансия Западной Европы XI—XIII вв. была
прервана в XIV в. экологическим, социально-экономическим и поли-
тическим кризисами. Если за период с 1100 по 1300 г. в странах
Северо-Западной Европы, включая Англию, Францию и Германию,
наблюдался значительный прирост населения, сильно опережавший
приращение обрабатываемых сельскохозяйственных земель (65—75%
против 35—55%), то в течение XIV в. численность европейского на-
селения сократилась приблизительно на г/3. Одновременно происхо-
дило сокращение производственной, прежде всего промышленной,
деятельности. Например, во Флоренции ежегодная величина произ-
водства одежды сократилась с 70 тыс. единиц в 1336—1346 гг. до
30 тыс. в 1373 г. и до 19 тыс. в 1382 г. Одновременно снизилась уро-
жайность зерновых культур. Так, в Англии она уменьшилась с
сам-4,7 в 1249—1299 гг. до сам-4,1 в 1300—1349 гг.14. Основную роль в
указанных процессах сыграло, по мнению ряда ученых, изменение
климата: в 1300—1450 гг. климат стал более холодным и сырым, чем
раньше15. Кроме того, сказались антропогенное разрушение природ-
ного ландшафта, прежде всего обезлесение значительных террито-
рий, а также повторявшиеся в этот период пандемии, войны, восста-
ния и религиозные репрессии.
Это является примером совпадения циклов при негативных изме-
нениях в природной и общественной сферах, ведущих к кризисным
ситуациям. При позитивной динамике результат обычно бывает
другим: совпадение ритмов является важным фактором более гармо-
ничного развития. Подтверждением тому служит оказавшаяся ус-
10 - 6932
289
пешной третья попытка перехода к индустриальной цивилизации —
промышленный переворот, обеспечивший переход от инструмен-
тальной к машинной стадии производства16. Промышленный пере-
ворот произошел в центрах мирового хозяйства в период с кон-
ца XVIII до середины XX в.
Во всех трех случаях начало экономического подъема совпало по
времени с относительным потеплением климата, наблюдавшимся в
Западной и Северо-Западной Европе приблизительно с 1700 г.17.
Потепление климата благоприятно сказывалось на состоянии сель-
скохозяйственного производства, а это, в свою очередь, стимулиро-
вало рост численности населения, увеличивало спрос на потреби-
тельские товары, создавало благоприятную психологическую атмо-
сферу, которая способствовала, в частности, техническому прогрес-
су. Кроме того, потепление климата способствовало росту объема
капиталовложений в промышленность. При прочих равных условиях
оно вместе со всеми своими благоприятными экономическими, соци-
альными и психологическими последствиями уменьшало величину
предпринимательских рисков. Успех промышленного переворота
ряд авторов объясняют еще и тем обстоятельством, что тогда, пожа-
луй, впервые в истории человечества экономика достигла такой мо-
щи, или «критической массы», которая позволила ей наконец-то
«оторваться» от существенного как положительного (потепление),
так и отрицательного влияния климата и запустить механизм само-
поддерживающегося экономического роста. Но как показала даль-
нейшая история развития общества, этот отрыв в условиях нараста-
ния скорости общественно-экономических процессов и глобальных
трансформаций природной среды, уменьшения амплитуды многих
циклических процессов привел к аритмии в природных и экономиче-
ских явлениях.
Ускорение общественного развития, да и всей социоестественной
истории человечества в Новое и Новейшее время считается ныне
достоверно установленным феноменом. Графическое изображение
этого феномена дали Ю.В.Яковец и А.Г.Гамбурцев. В своей работе
они указали на сочетание изменчивости и наследственности в виде
четырех трендов циклической динамики общества на протяжении
последних двенадцати тысяч лет:
— изменчивость, обусловленная сменой цивилизаций;
— изменчивость при смене этапов развития в рамках данной ци-
вилизации;
— социальная наследственность и
— биологическая наследственность18.
На построенном этими авторами графике обращают на себя вни-
мание по крайней мере три обстоятельства. Во-первых, то, что тра-
ектория циклической динамики общества имеет волнообразный ха-
рактер. Во-вторых, в рамках продолжительных по времени циклов
290
так называемой «вековой тенденции» (по Ф.Броделю) наблюдается
уменьшение размаха волн, их «сплющивание» и увеличение числа за
равные периоды времени19. Это как раз и служит наглядным под-
тверждением общесоциологической закономерности ускорения ис-
торического развития. В-третьих, примечательна синхронность ус-
корения первого и третьего трендов развития в последние десятиле-
тия. Данное обстоятельство провоцирует состояние неустойчивости
общественных систем по отношению к новым импульсам воздейст-
вия. В частности, в настоящее время едва ли не основным источни-
ком возбуждения систем, находящихся в состоянии пограничной
устойчивости—неустойчивости, считается информационный бум, в
том числе по экологическим проблемам.
Ускорение развития под влиянием триумфа научно-технического
прогресса на рубеже XIX и XX вв. сопряжено с острыми экологиче-
скими конфликтами в отношениях общества с природной средой.
Если на аграрной волне цивилизации хозяйство и природа стихийно
взаимоадаптировались, чему способствовало совпадение их ритми-
ческих изменений, то на индустриальной положение стало иным:
обоюдная способность хозяйства и природной среды адаптироваться
по отношению друг к другу в какой-то мере оказалась утраченной.
На постиндустриальной волне цивилизации научно-техническая
революция конца XX в. потребовала перемещения такой же массы
экономически активного населения из промышленности в сферу ус-
луг, какая была характерна для перемещения его в промышленность
в конце XIX в. — 35—40% занятых20. Этот гигантский и сложный
процесс означает переход к природощадящему типу развития, что в
общем соответствует глобальным экологическим императивам. Но
дело в том, что это перемещение происходит в относительно не-
большой группе наиболее развитых стран. И только к ним пока от-
носится тезис, что глобальные процессы экономического развития
перестают зависеть от глобальных природных изменений.
До сих пор не вполне ясно, сколь серьезно скажется на глобальных
процессах современного развития (постиндустриального, иннова-
ционного) прогнозируемое очередное потепление климата21, кроме,
быть может, ожидаемого затопления прибрежных зон вследствие
таяния ледников и повышения уровня Мирового океана. К тому же
во многих странах индустриализация, как известно, не только не
завершена, но, напротив, ускоряется в рамках техногенного типа
развития. Тем самым воспроизводятся взаимоотношения производ-
ства и природной среды, свойственные индустриальной волне циви-
лизации в целом; и это тоже глобальный процесс.
Характерно, что во второй половине XX в. глобальное развитие
тесно взаимодействует с локальными природными процессами. Реа-
лизация этого взаимодействия осуществляется через интернацио-
нальные компании и фирмы. Именно их деятельность отражает тен-
ю*
291
денцию некоей «глобальной локализации»22, показывает, что разви-
тие во все возрастающей степени становится локализованным. Дан-
ная тенденция находит отражение в проблеме «global—local nexus»,
охватывающей клубок переплетающихся и конкурирующих корпо-
ративных (интернациональных), национальных и местных интере-
сов. Последние характеризуют готовность отдельных регионов и
центров к отклику на глобальные императивы, способность их при-
нятия или, напротив, отторжения. Соответственно на локальный
уровень переносится и возрастающая острота экологических про-
блем как конкретных проявлений глобального экологического дис-
баланса.
Не случайно концепция экологически устойчивого развития при
своем глобальном звучании наиболее активно разрабатывается на
территориальном уровне — от отдельных стран и регионов до кон-
кретных центров и местностей. Такой выраженный крен свидетель-
ствует о начавшемся проникновении представлений о гармонизации
взаимодействия общества и природы из науки в массовое сознание и
в сферу управления. Поскольку субъектом воздействия общества на
природу, а равно и объектом влияния ее изменений выступают люди,
организованные в местах своего проживания трудовой деятельно-
стью и условиями обитания, именно на локальном уровне нагляднее
всего проявляется жизненная опасность глобальной несбалансиро-
ванности во взаимодействии общества и природы.
Общество осознает, что глобальный экологический дисбаланс как
результат кумулятивных последствий этой несбалансированности
зарождается в зоне постоянного контакта человека, природы и эко-
номики, т.е. в местах жизнедеятельности людей. Именно там в соот-
ветствии с конкретными условиями можно при овладении специаль-
ными знаниями и научными подходами искать пути выхода из эколо-
гического кризиса территориальных сообществ людей.
Таким образом, глобальные технологические уклады, например
циклы Кондратьева, оказывают воздействие на природную сферу не
иначе как в форме локального воздействия. Это означает, что на
локальном уровне глобальный циклический процесс экономического
развития имеет индивидуальный, своеобразный способ проявления.
В частности, в некоторых регионах, странах, городах и т.д. могут
полностью или частично отсутствовать материальные следы и про-
явления какой-либо стадии экономического развития. При этом
«перескок» через одну или несколько стадий, как нам представляет-
ся, далеко не всегда является отрицательным явлением как с эконо-
мической, так и, что важно подчеркнуть, с экологической точки зре-
ния.
С социально-экономической точки зрения типичным является ут-
верждение, что «перескок» через стадии экономического развития
обязательно проявляется отрицательно, например в ориентации на
292
экстенсивное развитие и использование природных ресурсов, в ме-
нее эффективном использовании заимствованных от других стран
технологий и даже в психологии работников и природопользовате-
лей. В связи с этим иногда приводится пример опыта ускоренной
социалистической индустриализации в СССР23, оцениваемый в дан-
ном контексте как безусловно отрицательный. По сути, все основ-
ные негативные черты «советской модели экономического разви-
тия», такие, как экстенсивное развитие, технологическая отсталость
и пассивность, низкий статус профессионализма и личной ответст-
венности и т.д., непосредственно связываются с перескакиванием
через «нормальные» стадии экономического развития в СССР.
Если бы это действительно было так, то ни одно государство мира
не имело бы шансов догнать вырвавшиеся вперед страны за счет со-
кращения времени цикличного развития путем перескакивания че-
рез некоторые стадии. Между тем именно догоняющий тип разви-
тия, возникший сравнительно недавно в ходе становления и разви-
тия техногенной цивилизации, связывает воедино судьбы всех стран,
отражая целостность мира. Эта связь состоит в том, что догоняющие
страны в своем развитии следуют как бы задаваемым извне глобаль-
ным параметрам и целям24. В качестве примера, подтверждающе-
го сказанное, можно привести так называемую восточноазиатскую
четырехстадийную модель развития, разработанную в 80-е годы
П.Кузнецом на основе обобщения опыта экономического роста ряда
стран, прежде всего Японии и Южной Кореи25.
В рамках данной модели развития первая стадия характеризуется
замещением импортной продукции массового спроса собственной,
как правило неконкурентоспособной. Отличительной чертой второй
стадии является сочетание ортодоксальной макроэкономической
политики с созданием конкурентоспособной промышленности. Тре-
тья стадия определяется «большим скачком» тяжелой и химической
промышленности, что максимизирует масштабы экономики в целом,
но вместе с тем ограничивает развитие отечественного производства
высокотехничной продукции. Для четвертой стадии типичны быст-
рый рост торговли и либерализация промышленной политики, про-
тивостоящей усилению комплексности экономики. Оказалось, что
укороченные сроки прохождения первой и третьей стадий имели
следствием быстрый экономический рост, превративший ресурсоде-
фицитные низкодоходные страны, такие, как Южная Корея, в новые
индустриальные страны быстрее чем за одно поколение . К тому же
укороченность названных стадий благоприятно сказалась на сниже-
нии темпов ухудшения природной среды по сравнению с некоторы-
ми другими моделями развития.
Среди последних можно выделить автаркическую модель, разра-
ботанную с учетом опыта развития стран, богатых природными ре-
сурсами и/или имеющих большой внутренний рынок (Бразилия,
293
Мексика, Китай). Данная модель ориентирована на самообеспече-
ние, достигаемое государственной макроэкономической и промыш-
ленной политикой, направленной на ускорение реструктуризации
экономики (при сохранении экспорта первичной продукции) и уве-
личение внутреннего спроса на товары отечественного производст-
ва27. Модель имеет ресурсоемкий и природозатратный характер.
Высокие доходы, получаемые первичными секторами, позволяют
экономике перескакивать через вторую стадию «восточноазиатской
модели», когда настоятельной необходимостью становится повыше-
ние производительности труда. Такой «перескок» оборачивается
неподготовленностью технико-технологических условий к входу
ресурсоемкой экономики в новые секторы, вследствие чего процесс
их вызревания затягивается на десятилетия против 5—8 лет в рамках
второй стадии. Длительное вызревание новых секторов укореняет
корпоративные интересы ресурсных отраслей,, негативно воздейст-
вующих на природную среду и обостряющих экологический дисба-
ланс. Эта проблема сегодня особенно актуальна в связи с обсужде-
нием «Повестки дня на XXI век» и разногласиями между развитыми
и отставшими в своем развитии странами по поводу концепции
устойчивого развития.
Учитывая неодинаковый характер воздействия на природную
среду различных экономических циклов, проявляющийся в зависи-
мости от различного сочетания местных природных, социальных и
экономических условий, можно прийти к следующему выводу: в ка-
ждом случае имеется свое сочетание природных и экономических
явлений, которое определяет различные, не совпадающие с глобаль-
ным тренды дальнейшего развития. Отсутствие на локальном уровне
материальных следов какой-либо стадии экономического развития, в
частности, приводит к большей или меньшей деградации природной
среды.
С этих позиций верной представляется логика развитых стран,
призывающих развивающиеся страны не стремиться повторять уже
пройденный трудный и экологически опасный путь экономического
развития. Но с другой стороны, понятно и нежелание развивающих-
ся стран останавливаться в развитии в угоду неким глобальным эко-
логическим императивам. В этих случаях локальная экономика
больше связана с национальным типом производства, частью кото7
рого она является, чем с глобальным «вызовом».
В связи с этим важным аргументом становится отмеченная нами
возможность эффективного развития на локальном уровне (на-
пример, отдельных городов России и ряда стран ближнего зарубе-
жья) в тех случаях, когда наиболее экологически опасные стадии
экономического развития были «пропущены», а природная среда в
результате оказалась относительно более сохраненной в «перво-
зданном» виде. Таким образом, локально-региональные типологиче-
294
ские модели могут служить дополнительной основой для выводов об
устойчивом социально-экономическом развитии на глобальном
уровне.
Для определения возможных трендов и ритмов промышленного
развития ряда городов России в аспекте его взаимодействия с при-
родной средой можно воспользоваться моделью циклического раз-
вития экономики, разработанной Н.Д.Кондратьевым. Проведенный
нами ретроспективный анализ показал, что «кондратьевские циклы»
допускают однозначную экологическую интерпретацию28. Цикличе-
ское и одновременно стадийное развитие промышленности сопро-
вождалось сначала неуклонным нарастанием техногенной нагрузки
на природную среду при переходе от первого ко второму и далее к
третьему циклу развития, затем столь же неуклонным (относительно
единицы производимой продукции) ее ослаблением при переходе от
третьего к четвертому и далее — к пятому, развертывающемуся на
наших глазах, циклу развития. Переломный момент между этими
противоположными по результатам трендами развития приходится
для промышленно развитых стран в среднем на конец 60-х — нача-
ло 70-х годов XX столетия. Однако сказанное отнюдь не означает,
что общемировой переход от индустриальной стадии экономическо-
го развития к так называемой постиндустриальной (посттехноген-
ной), от экологически «грязных» третьего и отчасти четвертого цик-
лов к относительно «чистому» пятому следует повсеместно интер-
претировать как начавшийся и уже теперь не прерываемый ничем
процесс «самоэкологизации» промышленного производства.
Применительно к России приходится говорить о регионально мо-
дифицированном циклическом развитии промышленности, которое
в разных регионах находится сегодня на различных стадиях. В зави-
симости от того, как долго в регионах будут сохранять свою устой-
чивость и доминирование стадии определенных циклов развития
промышленности, можно будет судить о характере и интенсивности
естественно и инерционно обусловленного взаимодействия про-
мышленного производства с природной средой в перспективе и о
направлениях его реструктуризации. В таком аспекте нами была
разработана типология промышленных центров России (городов с
населением от 100тыс. человек и более) и сформулированы возмож-
ные перспективы их развития с учетом требований концепции ус-
тойчивого развития, признаваемой в данном случае приоритетным
фактором.
Были выделены четыре генерализованных типа городов, позво-
ляющие судить о возможных трендах естественного экономического
развития отдельных регионов и промышленных центров. Первый
тип с «усеченной снизу» структурой промышленности характеризу-
ется практически полным отсутствием отраслей производства, отно-
сящихся к первому и/или второму «кондратьевским циклам». Обыч-
295
но такие центры сравнительно молоды и с эколого-экономической
точки зрения имеют определенную перспективу дальнейшего разви-
тия в направлении наращивания более «чистых» производств чет-
вертого и пятого циклов. К ним относятся такие центры, как Ново-
сибирск, Красноярск, Тольятти.
Второй тип — промышленные центры «полного цикла», имеющие
набор отраслей практически из всех пяти циклов. Как правило, это
крупнейшие промышленные узлы: Москва, Нижний Новгород, Ека-
теринбург, Самара, Ярославль и др. Развитие их было связано с
ускоренной социалистической индустриализацией страны. К тому
времени подобные города уже имели достаточно развитую управ-
ленческую и промышленную базу для скорейшего получения отдачи
от новых инвестиций. Их можно рассматривать в числе перво-
очередных объектов совершенствования социально-экономической
структуры, в первую очередь за счет перепрофилирования, реконст-
рукции или выноса «грязных» производств.
Третий тип характерен для небольших провинциальных городов и
некоторых поселков городского типа с равномерным промышленным
развитием за последние 250—300 лет. Они, как и центры второго ти-
па, обычно имеют в своей структуре отрасли промышленности всех
пяти циклов, но с относительно небольшими объемами производства
(это могут быть лишь отдельные цеха или филиалы крупных произ-
водств). Как следствие, и их воздействие на природную среду на по-
рядок меньше. К числу таких центров можно отнести Муром, Павло-
во, Коломну, Моршанск.
Четвертый тип с «усеченной сверху» структурой промышленно-
сти или с «запаздывающей структурой» характеризуется отсутстви-
ем отраслей четвертого и/или пятого цикла. Такие промышленные
центры развивались, как правило, на базе крупных месторождений
сырьевых ресурсов или выгодного экономико-географического по-
ложения и до сих пор являются мощными источниками загрязнения
и деградации природной среды. К ним можно отнести Березники,
Соликамск, Магнитогорск, Нижний Тагил, Норильск, Дзержинск и
др. Именно состояние природной среды в таких городах, относя-
щихся к числу самых «грязных» в России, препятствует их дальней-
шему «нормальному» развитию, т.е. отпугивает потенциальных ин-
весторов, намеревающихся вкладывать средства в предприятия
верхних циклов с высокими технологиями и относительно жесткими
требованиями к чистоте окружающей среды.
Однако необходимость и целесообразность достройки структуры
«сверху» или «снизу» в промышленных центрах первого и четвертого
типа, как и ее перестройки в промышленных центрах второго и
третьего типа, определяются не только естественным ходом цикли-
ческого развития промышленности. Далеко не каждый центр прой-
дет все стадии развития, а если и пройдет, то далеко не по сценарию
296
их естественной смены. Здесь сказываются не только региональные
различия по природным и социально-экономическим факторам раз-
вития, но и ряд специфических для современной России процессов,
идущих вразрез с глобальной тенденцией перехода от ресурсоемко-
го индустриального к природосохраняющему постиндустриальному
обществу.
Одна из таких контртенденций — практически повсеместное уве-
личение роли сырьевой составляющей в российской экономике за
последнее десятилетие, знаменующее собою частичный возврат к
однажды уже пройденным этапам экономического и технологиче-
ского развития и соответственно к усилению отрицательного воз-
действия на природную среду.
Другая наметившаяся контртенденция заключается в усилении
роли уникальности локальных географических объектов как факто-
ра, определяющего направления развития в ряде регионов. Приме-
чательно, что уникальными сегодня все больше становятся не только
традиционные сырьевые, но и средообразующие, социокультурные
ресурсы (природное и культурное наследие), из-за чего в сфере
их использования возникает множество локальных и региональных
конфликтов.
Третья контртенденция связана с относительной и, хотелось бы
надеяться, временной гипертрофией хищнических факторов в раз-
витии российской экономики и использованием ее природно-ресурс-
ного потенциала, включая ту часть, эксплуатация которой долгое
время считалась неэффективной (торф, древесина и сланцы как топ-
ливо, гидроресурсы малых равнинных рек и т.п.)
Очевидно, что первая и третья контртенденции усугубляют нега-
тивные воздействия экономического развития на природную среду
множества локальных промышленных центров, обеспечивающих не-
ослабевающий спрос на сырье и топливо. Вторая же контртенденция
в зависимости от оценок глобальной значимости уникальных ресур-
сов региона может вызвать усиление воздействия на природную сре-
ду в случаях переэксплуатации этих ресурсов или, напротив, ослаб-
ление в случае их охраны.
Таким образом, соотношение локального и глобального во все
большей степени оказывает влияние на экологически устойчивое
развитие в ситуации возрастающего несовпадения природной и эко-
номической цикличности.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Кутырев В.Л. Утопическое и реальное в учении о ноосфере.— Природа. М., 1990,
№11, с. 3-10.
2 Олейников Ю.В. Экологические ограничения развития общества.— К экологиче-
ской цивилизации. М., 1993, с. 54—71.
297
3 Горшков В.П., Кондратьев К.Я., Лосев К.Л. Если взять в союзники мудрость мате-
ри-природы. — Вестник ДВО РАН. Т. 66. М., 1996, № 2, с. 119—128.
4 Бестужев-Лада И.В. Глобальные проблемы современности: предисловие к введе-
нию в альтернативистику. — Вестник ДВО РАН. Т. 66, 1996, № 1, с. 3—15.
5 Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990, с. 46, 76—96.
6 Маевский В. Экономическая эволюция и экономическая генетика. — Вопросы эко-
номики. М., 1994, № 5, с. 4—20.
’ Балацкий Е. Циклические закономерности структурного развития экономики. —
Российский экономический журнал. М., 1993, № 7, с. 60—69.
8 Лупанов Ю.В. Исторические циклы А.Л.Чижевского: реальность и прагматические
возможности. — Вестник ДВО РАН. Т. 66, 1996, № 9.
9 Яковец Ю.В., Гамбурцев А.Г. Цикличность как всеобщее свойство природы.—
Вестник ДВО РАН. Т. 66. 1996, № 8, с. 729-739.
10 Бродель Ф. Время мира. Т. 3. М., 1992.
11 Прусаков Д.Б. Концепция социоестественной истории Древнего Египта. — Лик
сфинкса. Социоестественная история. Вып. 6. М., 1995, с. 102—109.
12 Кулъпин Э.С. Социоестественная история: предмет, метод, концепции. М., 1992.
13 Мельянцев В.А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и со-
временность. М., 1996, с. 98.
14 Там же, с. 85.
15 The Fontana Economic History of Europe. Vol. 1. L., 1972, p. 37—39.
16 Мельянцев В.А. Восток и Запад во втором тысячелетии, с. 98.
17 The Fontana Economic History of Europe. Vol. 1. L., 1972, p. 40; The Climate of
Europe: Past, Present and Future. Dordrecht, 1984, p. 34—37.
18 Яковец Ю.В., Гамбурцев А.Г. Цикличность как всеобщее свойство природы, с. 734.
19 Яковец Ю.В., Гамбурцев А.Г. Цикличность как всеобщее свойство природы, с. 73.
20 Васильчук Ю. Постиндустриальная экономика и развитие человека, — Мировая
экономика и международные отношения. М., 1997, № 9, с. 74—86.
21 Региональные аспекты развития России в условиях глобальных изменений природ-
ной среды и климата. М., 2001, с. 152.
22 Dicken Р. The Roepke Lectures in Economic Geography. Global —Local Tension: Firms
and States in the Global Space Economy.— Economic Geography. Vol. 70. 1994, №2,
p. 101-129.
23 The Fontana Economic History of Europe. Vol. 1, p. 39.
24 ЭльяновА. Россия на пути в техногенную цивилизацию: мирохозяйственный ас-
пект. — Мировая экономика и международные отношения. М., 1996, № 1, с. 516.
25 Kuznets P.W. An East Asian Model of Economic Development: Japan, Taiwan and
South Korea. Economic Development and Cultural Change. 36 (supplement). 1998, p. 11 —
43.
26 Там же.
27 Auty R.M. Industrial Policy, Sectoral Maturation, and Postwar Economic Growth in
Brazil: The Resource Course Thesis. — Economic Geography. Vol. 71. 1995, №3, p. 257 —
272.
28 Волкова И.Н. Цикличность и стадийность в экономическом развитии как предпо-
сылки проведения региональной экологической политики (на примере России и госу-
дарств ближнего зарубежья). Восточная Европа: политический и социокультурный вы-
бор. Минск, 1994, с. 54—56.
А.И.Неклесса
«ЭКОЛАР»: КОМПЛЕМЕНТАРНАЯ СТРАТЕГИЯ
ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ОРИЕНТАЦИИ РАЗВИТИЯ
ДЛЯ АФРИКИ И МИРА
В 1988 г. в Синергетической лаборатории НТО «СИНЛА» авто-
ром была разработана стратегия экологически ориентированного
развития «ЭКОЛАР» (Ecologically Aimed Redevelopment, ECOLAR)
для кризисных районов Юга (прежде всего для Африканского кон-
тинента) в условиях «информационной революции» и наметившего-
ся кризиса индустриального общества1. «Проект ЭКОЛАР» в 1989 г.
был зарегистрирован в Лондонском институте социальных изобре-
тений (создание системы «экополисов» и экологически ориентиро-
ванная конверсия вооруженных сил). В том же году он обсуждался
на V Всесоюзной конференции африканистов СССР, а в 1990 г. не-
которые позиции проекта вошли в материалы Глобального форума
за выживание человечества. Однако последующие события в России
отодвинули на второй план содержавшиеся в нем рекомендации, за
исключением, может быть, идеи создания министерства по чрезвы-
чайным ситуациям, которая была реализована и доказала свою по-
лезность. Документ несет на себе печать времени, однако, как нам
представляется, не все его положения утратили актуальность, и
спустя полтора десятилетия в условиях современной России ряд их
неожиданно обретает новое звучание2.
Экологически ориентированное
развитие
От Нового времени к Новому миру. На рубеже третьего тысяче-
летия в ходе охватившей планету глобальной революции происходят
фундаментальные сдвиги в социально-политической и экономиче-
ской областях, кардинально меняется облик человеческого сообще-
ства. В процессе структурной перестройки мировой экономики, ак-
тивизации социальной динамики, нарастания интеграции (и одно-
временно, и параллельно локальной архаизации) меняются привыч-
ные очертания сложившихся «социальных континентов» — основных
группировок стран, разделенных социально-политическими и эконо-
мическими границами. Обозначился глубокий духовный кризис
© А.И.Неклесса, 2002
299
современного общества. Кажется, дала трещину сама парадигма Но-
вого времени — ставка на безграничные возможности индустриаль-
ного развития и социального прогресса, вера в способность человека
эффективно обустроить свое земное существование.
С прекращением блоковой конфронтации, чреватой ядерным ка-
таклизмом, растущие социальные и экологические неурядицы начи-
нают осознаваться как часть общего кризиса развития, как своего
рода «тихая война человечества», скрытая до времени более впечат-
ляющими военно-политическими конфликтами. Тем не менее и в ней
уже есть свои Камбоджи и Хиросимы: Чернобыль и Бхопал, Кыштым
и Арал, образование первой в Европе барханной пустыни в Калмы-
кии и сокращение площади лесов в районе Сахеля, в бассейне Ама-
зонки и в других регионах мира, расширяющаяся озоновая дыра над
Антарктидой и нарастающая химизация продуктов питания, не-
хватка чистой питьевой воды и чистого воздуха, существование го-
родов со стократным превышением предельно допустимых норм за-
грязнения окружающей среды и глобальные изменения климата
(включая угрозу парникового эффекта). И наконец— брезжущий
ужас генетической мутации (в том числе на «биополигонах», возни-
кающих в местах экокатастроф, где уже сейчас фиксируются абер-
рации хромосомного типа с наличием сложных структурных пере-
строек).
Север. Развитие материальных устоев цивилизации, основанной
на идее экспансии техносферы, — доминирования искусственной
среды обитания над природой при перманентном экономическом
росте — привело к серьезной коллизии — активному противостоя-
нию человека и природы, обозначив угрозу исчерпания ресурсов
биосферы. При этом необходимость поддержания высокого уровня
комфортности на части территории Земли, целенаправленное фор-
мирование «общества потребления» как средства реализации права
личности на максимально удобные условия существования и незави-
симость обусловили интенсификацию нагрузки на окружающую
среду и в других районах мира, подрывая уровень экологической
безопасности всей планеты.
Постепенно сформировались два диаметрально противополож-
ных взгляда на выход из создавшейся ситуации: «экологический кон-
серватизм», налагающий жесткие ограничения на развитие промыш-
ленной сферы, подвергающий сомнению саму правомочность ее
существования, и «сверхиндустриализм» (отчасти проявляющий
себя в концепциях информационного общества), делающий ставку
на прорыв современной экономики в постиндустриальный мир, где
предположительно в значительной мере снимается острота создав-
шейся ситуации.
Промышленно развитые страны на наших глазах трансформиру-
ются в некое новое сообщество, экономика которого обладает ярко
300
выраженными особенностями. Это наукоемкость; капиталоемкость;
преимущественное развитие энерго- и ресурсосберегающих видов
производств, технологий и продукции, включая масштабную инду-
стрию услуг; высококвалифицированная рабочая сила; высокая сте-
пень экологической защищенности3. В этом сообществе закладыва-
ются основы постиндустриального мира, что, в частности, выража-
ется в преобладании нематериального («невещественного») произ-
водства над материальным (в США в начале 80-х годов XX в. их со-
отношение в структуре ВВП составляло приблизительно 7:3)4,
а также во все возрастающем вовлечении людей в сферу интеллекту-
ального труда, прямо реализующего статус человека как главной
производительной силы общества.
В результате на планете формируется глобальная сеть информа-
ционно-коммуникационных структур, в свою очередь стимулирую-
щих развитие современной электронной промышленности, инфор-
мационной и научной индустрии, образовательных систем, направ-
ленных на раскрытие интеллектуально-творческого потенциала лич-
ности и т.п.5. Таким образом постепенно очерчивается «дальний го-
ризонт» формирующегося информационного общества, когда доми-
нантой развития, базовым стратегическим ресурсом должна стать
все-таки не информация сама по себе, а креативный потенциал лич-
ности, обеспечиваемый интенсивным развитием систем образования
и воспитания, новой медициной (включая профилактическую), а
также многопрофильным мониторингом окружающей среды. В свою
очередь, креативный ресурс человечества является основой ком-
плексной интеллектуальной индустрии, источником новых техноло-
гий.
Движение в направлении постиндустриального сообщества сти-
мулирует развитие эколого-экономических реалий и отношений. Об
экологическом переустройстве индустриального общества в послед-
нее время много и предметно говорится в программных выступлени-
ях видных политиков. Лица, стоящие у руля власти, обсуждают во-
просы об экологическом развитии рыночного хозяйства, рассматри-
вают и реализуют конкретные проекты в этом направлении. В ре-
зультате экология начинает осознаваться и оцениваться как эконо-
мическая категория. (В Германии, например, с начала 90-х годов
намечено введение новой модели эколого-экономической отчетно-
сти, включающей такой показатель качества окружающей среды, как
«экологический социальный продукт». «Окружающая среда, — зая-
вил руководитель статистического ведомства этой страны, — явля-
ется экономическим богатством, которое нельзя исключать из под-
счетов». )
В процессе своего становления новые социально-экономические
структуры вступают в разнообразные, в том числе конфликтные, и
симбиозные отношения с традиционными группировками индустри-
301
ального, энергетического, военно-технологического, а также торго-
во-финансового комплексов. Влияние экономического императива
постепенно перерастает национальные границы, инициируя созда-
ние транснационального сообщества, основанного на интенсивном
использовании информационно-креативных технологий.
Юг. В 80-е годы XX в. «третий мир» практически перестал суще-
ствовать как единое целое, распавшись на «двухсполовинный мир»
(т.е. «второе поколение индустриальных государств», включающее
прежде всего страны, расположенные в Азиатско-тихоокеанском
регионе, а также ряд нефтедобывающих стран и отдельные государ-
ства Латинской Америки) и на «четвертый мир» со стагнирующей
экономикой (к которым принадлежит большинство государств Тро-
пической Африки)6. Попытки стран последней группы развиваться
по индустриальному пути подчас имеют следствием усиление эко-
номической, социальной и финансовой дезорганизации общества,
иногда достигающей масштабов национальной катастрофы7.
В целом же разрыв между полюсами высокотехнологичного сооб-
щества и «четвертого мира» не только не сокращается, но даже уве-
личивается, переходя из области экономического неравенства в сфе-
ру структурных, качественных различий. Происходит трансформа-
ция стран Юга либо в перманентные природно-сырьевые анклавы
глобальной экономики, либо в своего рода «кухонные филиалы» ми-
рового хозяйства, которые по своим базовым характеристикам яв-
ляются перевернутым отражением экономики развитых стран. Ина-
че говоря — экономикой морально устаревшей, требующей относи-
тельно низких капиталовложений; энерго- и материалоемкой, эколо-
гически несбалансированной, трудоемкой, причем ориентированной
на использование преимущественно неквалифицированной рабочей
силы.
Подобное развитие событий затрагивает все человечество, явля-
ясь существенным фактором социально-экономической, политиче-
ской, экологической и даже военной нестабильности. В условиях
нарастания кризиса правящие круги подчас склонны прибегнуть к
военно-силовым авантюрам с целью хотя бы временно снять соци-
альную напряженность (вспомним ситуацию в Аргентине, привед-
шую к войне за Фолклендские острова). Кроме того, перманентная
фрустрация общества приводит к появлению феномена «ползучей
нестабильности», которая в тех или иных формах разлагает часть
государств Юга, угрожая превратить их в некую парацивилизаци-
онную реальность.
«Деградация окружающей среды, которую поначалу рассматри-
вали в основном как проблему развитых стран и побочный продукт
процветания, стала проблемой выживания для развивающихся
стран, — констатируется в докладе Международной комиссии по
окружающей среде и развитию. — По сути, это часть нисходящей
302
спирали взаимосвязанного эколого-экономического упадка, в кото-
рую оказались вовлеченными беднейшие страны мира... Несмотря на
официально провозглашаемые всеми сторонами призывы и надежды,
в настоящее время нет надежно очерченных путей, программ, поли-
тических решений, способных действительно уменьшить растущий
разрыв между богатыми и бедным странами»8. Нищета «четвертого
мира» является частью глобальной деградации окружающей среды,
перманентной конфликтности, грозящей со временем перерасти в
социально-экологический катаклизм.
Кризис развития, однако же, стимулирует и активный поиск раз-
личных рецептов преодоления или по крайней мере снижения его
остроты. За последние десятилетия был разработан целый их спектр:
от «социалистической ориентации» до теории «основных потребно-
стей», от рецептов структурной адаптации до восточноазиатского
«дивелопментализма». Рассматривался и оценивался опыт самых
разных стран: от государств с активно трансформированной рыноч-
ной экономикой (например, Чили) до крупнейшей развивающей-
ся страны мира — Китая. Однако несовершенство предложенных
рецептов и способов преодоления поразившего Юг кризиса тре-
бует выдвижения новых нетривиальных теорий и моделей разви-
тия.
Ниже предлагается комплементарная стратегия развития — КСР
«ЭКОЛАР», разработанная преимущественно для Африки и основы-
вающаяся на необходимости отыскания адекватного ответа на спе-
цифический вызов, брошенный континенту как современным инду-
стриальным, так и быстро формирующимся информационным сооб-
ществом.
Теоретической базой данной стратегии» является схема развития
социума, построенная на основе понятия «базовый стратегический
ресурс общества». Цель КСР — предложить сценарий вывода Афри-
канского региона из той негативной, фактически тупиковой, соци-
ально-экономической ситуации, которая прогнозируется для него в
рамках большинства моделей развития современной цивилизации.
Стимулом для достижения этой цели является императив снятия
отчуждения Африканского континента от динамично развивающе-
гося мирового сообщества посредством активного использования
имеющихся позитивных факторов. Действительно, большинство ре-
цептов развития региона носят схоластичный, формальный харак-
тер, они слабо сочетаются с африканской реальностью. Столкнове-
ние заложенных в них алгоритмов действия с традиционными соци-
альными структурами нередко ведет к деградации последних и соз-
данию псевдоевропейских химер, симулирующих деятельность сво-
9
их прототипов .
Приостановить процесс отчуждения и оптимизировать межре-
гиональные взаимосвязи представляется все же возможным, если
303
выявить и актуализировать положительные (с точки зрения совре-
менной ситуации) характеристики африканского мира, например,
другие формы взаимоотношений человека с окружающей средой.
Прежде всего — это органичное для местной культуры стремление к
поддержанию биосферного баланса, а также особенности традици-
онных культур, их огромный и до конца не востребованный совре-
менным обществом потенциал.
Все это позволило бы перенести акцент с деформирующих афри-
канское общество попыток копирования западного образа жизни,
усвоения стереотипов «общества потребления» на укрепление осо-
бой роли Африки, оригинальных, уникальных возможностей конти-
нента в мировом контексте. Преобразование специфичности в пре-
имущество является ключевым элементом данной стратегии, поз-
воляющим гармонизировать отношения региона с окружающим
миром.
ЭКОЛАР I. КСР содержит четыре уровня комплементарности, со-
прягающих решение локальнных проблем кризисных зон с процес-
сом формирования на планете новой цивилизационной ситуации.
На первом уровне реализации стратегии экологически ориентиро-
ванной перестройки предполагается, наряду с использованием уже
апробированных методов стабилизации положения на континенте,
приступить к созданию в ряде стран с учетом экологической ориен-
тации африканской цивилизации особой социоэкономической
реальности — системы «экополисов» (ecological loci areas/areolae,
ECOPOLI). Ее модули посредством соответствующей информаци-
онно-коммуникационной инфраструктуры объединялись бы как
друг с другом, так и с аналогичными островами постиндустриальной
культуры, возникающими в прочих регионах Земли. Такие образо-
вания, взаимодействуя с окружающим миром, создавали бы локаль-
ные «зоны стабильности», обеспечивая определенный круг произ-
водственной активности (включая, например, сельскохозяйствен-
ную), представляя одновременно альтернативный источник денеж-
ных доходов для местного населения.
Подобная система локально-глобальной конфигурации содержит
своего рода семена экономики и социальных структур принципи-
ально нового типа («экогены будущего»), оптимально сочетающих
ценности и потенциальные возможности традиционных культур
с эколого-экономическими и высокотехнологичными комплексами
Нового мира (наподобие существующих и возникающих в США,
Японии, Франции и других местах). В результате в отдельных
районах континента начали бы формироваться сегменты глобаль-
ной сети, представляющие амальгаму трибалистских, коммунальных,
образовательных, научных, рекреационных поселково-городских
(кампусовых) структур, т.е. своего рода «брачный союз африкан-
ской деревни и Силиконовой долины».
304
Конкретное социоэкономическое содержание экополиса — синтез
четырех векторов конструктивной деятельности, в сумме представ-
ляющих собой целостную систему.
1. «Эгоэкономика», или экономика рекреации, социальной защи-
ты и реабилитации человека, включающая снятие последствий физи-
ческих и психологических травм, гармонизацию внутренней жизни с
использованием благоприятных природных условий, помноженных
на современный социальный, коммунитарный и технологический
опыт, развитие профилактической медицины и т.п. В рамках этого
направления предполагается создание инфраструктуры для перио-
дического проведения мероприятий, связанных с рекреацией, отды-
хом, шоу-бизнесом, спортом. В случае эффективного функциониро-
вания системы возможно привлечение значительных средств из пен-
сионных фондов и страховых касс в отдельные регионы «третьего
мира» для прямого финансирования соответствующих объектов:
детских и юношеских центров, Диснейлендов; пансионатов, в том
числе для пенсионеров; санаториев и больниц, использующих кон-
венциональные и традиционные методы лечения и восстановления;
специальных гуманистически ориентированных поселений для лю-
дей, имеющих серьезные физические и психические недостатки, а
также для социально дезадаптированных лиц (наркомания, делин-
квентность и т.п.).
Ресурсы подобной структуры могли бы возрасти и за счет созда-
ния «альтернативной пенитенциарной системы» (ДПС—ALPENS),
свободной от специфических психотравмирующих факторов, при-
сущих традиционной системе, и ориентированной на прямое вовле-
чение причастных к ней людей в конструктивную деятельность.
ДПС предоставляла бы некоторой части правонарушителей возмож-
ность активного и добровольного (на основе принципа зачетов)
участия в акциях по устранению отдельных последствий стихийных,
а также антропогенных катастроф, образуя институт «благого наем-
ничества» (benevolent mercenaries), который может оказать пози-
тивное влияние на личность. Действия подобных формирований со-
относились бы с отдельными акциями организаций типа «корпуса
мира», обратив их внимание на отверженных из собственных стран
(внутренний «четвертый мир» промышленно развитых стран).
2. «Эндоэкономика», стремящаяся к углубленному познанию че-
ловека, раскрытию и использованию его потенциальных возможно-
стей, в том числе различных форм саморегуляции, резервов нейро-
гуморальной системы (особенно имунной и гормональной) актив-
ной психологии и терапии, нестандартной био- и психофизики, по-
тенциала «пикового переживания» (peak experience), спортивных
достижений и т.п. К этому направлению примыкает поиск и созда-
ние новых медицинских и парамедицинских (санитарных) средств и
методик, а также существенное расширение спектра современных
305
фармакологических препаратов. При этом должны использоваться
опыт и возможности традиционных африканских культур с учетом
современных достижений конвенциональной медицины и психоло-
гии.
В настоящее время человечество испытывает потребность в твор-
чески мыслящих и активно действующих личностях, быстро реаги-
рующих на меняющуюся обстановку, обладающих высокой психо-
физической устойчивостью, способных учитывать и оптимальным
образом сопрягать большое количество разнообразных факторов.
Существует также нужда в эффективных методах быстрого и массо-
вого снятия последствий физического и психического стресса, в соз-
дании современных систем коллективной психофизической реаби-
литации, воспитания и обучения. Перспективы и опасности освое-
ния возможностей психотехники современным человеком далеко
выходят за рамки сиюминутных нужд, прочерчивая горизонт пост-
информационного общества.
3. «Эврикономика», или экономика науки и искусств, реализую-
щая интеллектуально-творческий потенциал человека, объединяю-
щая в единое целое воспитание и образование, а также высокопро-
дуктивную инновационную деятельность. Эффект частично дости-
гается за счет интенсивного взаимодействия ряда восточных и за-
падных традиций с возможностями и потребностями информацион-
ной революции. В рамках данного направления предполагается соз-
дание на базе «экополисов» (т.е. с оптимальным использованием их
рекреационных и иных возможностей) дочерних филиалов учебных
и научно-исследовательских учреждений, постоянно функциони-
рующих центров по проведению полевых исследований, симпозиу-
мов, совещаний, а также выездных образовательных классов, «лету-
чих университетов» и т.п., объединенных коммуникационными се-
тями и предусматривающих постоянную ротацию сотрудников и
студентов. Творческий потенциал личности может быть также ус-
пешно реализован в сфере искусства, представляющей одно из клю-
чевых пространств постинформационного «креативного общества».
В мире не только стремительно растет спрос на актуальную ин-
формацию, но и ведется целенаправленный поиск «импакт-факто-
ров» — плодотворных творческих идей. Трансформация глубинных
основ современной науки теснейшим образом связана с превращени-
ем ее в непосредственную производительную силу, растущую от-
расль постиндустриальной экономики. На первое место сейчас выдви-
гаются уже не столько традиционные требования теоретической не-
уязвимости гипотезы, минимизации использованных доказательств
или даже устойчивости феномена в эксперименте. Новая ситуация
формирует принципиально иной парадигмальный принцип — эф-
фективность, утверждая под прежним названием «наука» некий
новый, значительно отличающийся от прежнего социальный феномен.
306
Результаты исследовательской и инженерной деятельности (преж-
де всего в области «зеленых технологий» и смежных высокотехноло-
гических проектов) могут проходить апробацию и реализовываться
на «пространстве стабильности» вокруг того или иного экополиса,
который постепенно превращается в инновационно-промышленную
и сельскохозяйственную лабораторию.
4, «Экоэкономика», или целенаправленная деятельность по ин-
тенсивной рекреации природы (не сводимой к ее консервации), под-
спудно связанная с мечтой о воссоздании на Земле «экорая». В усло-
виях удорожания промышленного производства из-за ограничений,
налагаемых состоянием биосферы, экономика рекреации природы
(«геотерапия»), имеющая глубокие корни в традиционной африкан-
ской культуре, может стать одним из важнейших направлений эко-
номики будущего, особенно для стран Юга. Не исключено, что чело-
вечество ожидает непростой период конверсии плодов индустриаль-
но-промышленной фазы развития, ликвидации последствий много-
летней борьбы с природой, антропо-техногенного загрязнения био-
сферы. Потребительское и даже хищническое отношение к экологи-
ческим ресурсам зачастую стимулировалось внерыночным и асим-
метричным характером их присвоения промышленной цивилизацией
(во многом именно за счет «третьего мира»). «Экоэкономика» пред-
полагает установление своеобразной «биосферной ренты», которая
должна выплачиваться основными потребителями экоресурсов их
производителям, что экономически стимулировало бы «зеленую
промышленную революцию» в индустриальном мире.
Таким образом, «экоэкономика» тесно связана не только с консер-
вативными тенденциями в экологическом сообществе, но и с потенци-
альными прорывными возможностями высокотехнологичной эконо-
мики, демонстрирующей способность творческого гения находить
неординарные пути выхода из кажущихся неразрешимыми ситуаций.
В процессе поиска оптимальной формы социально-экономической
организации Нового мира происходит апробация различных моде-
лей и проектов. Экологизация условий существования, включая де-
вальвацию стереотипа городской жизни, может, в частности, стиму-
лировать переход к «архипелагным» формам организации социума
(т.е. созданию некой совокупности экоанклавов, объединенных не
столько физическим, сколько информационным пространством).
Рождаются также схемы кардинального изменения привычных усло-
вий жизни (особенно в промышленных зонах), например, создаются
объекты с тотально искусственной средой обитания замкнутого
цикла, обеспечивающей полный комплекс экологической защиты
человека, включая проектирование подземных, морских и других
экзотических предприятий и поселений.
Реконструкция городской и псевдогородской культуры различ-
ных стран в ту или иную локально-поселковую форму общежития
307
(своеобразная «виллиджизация») представляет собой одно из акту-
альных направлений социального проектирования. Острая потреб-
ность в изменении сложившегося положения (переход городами-
конгломератами некоторых предельных границ экстенсивного рос-
та) определяет необходимость социального эксперимента в данной
области. И именно в этом отношении африканская трибалистская
цивилизация представляет интерес как один из источников социоди-
зайна, обладая уникальным опытом поселковой экологически ориен-
тированной культуры, органично встроенной в окружающую среду.
Преимущество форсированного создания на континенте сети
«экополисов» (объединенных в единую трансгеографическую сис-
тему — «эколариум», которая информационно, организационно и
экономически связана с ведущими полигонами новых социально-
экономических структур) состоит еще и в том, что само существова-
ние подобной космополитичной констелляции способствовало бы
демифологизации образа Африки как своего рода «черной дыры»
человечества. Будущее континента связывалось бы не с отходящей в
прошлое промышленной цивилизацией, сбрасывающей старую кожу
на страны «третьего мира», а с процессом адаптации региона к
новейшим экономическим и социальным реалиям постиндустриаль-
ного, а в перспективе и постинформационного (креативного) обще-
ства.
В своей основе сеть «экополисов» — это комбинация самооргани-
зующихся, синергетических систем, базирующихся на актуализации
эндогенных источников энергии, заключенных в человеке, а не в
природе. Тут принципиальное отличие новой схемы от привычных
индустриально-промышленных сетей (т.е. метамеханизмов, тре-
бующих постоянного, все возрастающего притока внешней энер-
гии). Выбор образца развития определяет в конечном счете примат
социального творчества над индустриальной экспансией и наоборот.
ЭКОЛАР II. Эколого-инновационная трансформация предполагает
достижение и поддержание определенного уровня глобальной безо-
пасности. Формирование сети «экополисов» могло бы параллельно
сопровождаться (второй уровень комплементарности) созданием
«экоармии» (ecological army, ECOARM). Имеется в виду конверсия
значительной части традиционных вооруженных сил и иного воен-
но-технического потенциала государств не путем прямого радикаль-
ного сокращения числа военнослужащих и списания значительных
объемов военной техники (что в условиях нестабильных обществ
может вести к ненужному обострению социальной напряженно-
сти — росту безработицы, распространению неучтенного оружия,
усилению криминальных структур, вспышкам терроризма, массовым
беспорядкам, гражданской войне), а за счет создания на основе из-
быточных военных частей смешанных систем альтернативной, в том
числе гражданской, службы.
308
Не исключено, что с окончанием эпохи Нового времени человече-
ство вступает в долговременный период нестабильности, характери-
зующийся комплексным и неперсонифицированным характером уг-
роз глобальной безопасности. В этих условиях естественна транс-
формация силовых институтов, их ориентация на способность к ус-
тановлению оперативного контроля над социальными и биосфер-
ными источниками нестабильности, а также интернационализация
сферы их деятельности. Новые силовые структуры по своему пред-
назначению существенно отличаются от традиционных вооружен-
ных сил, ориентированных прежде всего на борьбу с внешним вра-
гом, т.е. его уничтожение.
«Гуманитарная армия» (army of humanity), нацеленная на проти-
востояние неперсонифицированным угрозам глобальной безопасно-
сти, мыслится скорее как институт по ликвидации различных чрез-
вычайных ситуаций (социального и стихийного генезиса), нежели
как средство ведения военных действий с другими государствами.
В соответствии с этими задачами она должна содержать ряд промежу-
точных форм: от транснациональных антитеррористических струк-
тур и миротворческих формирований, выполняющих преимущест-
венно полицейские функции (ориентированных не на уничтожение
людей, а на осуществление эффективного контроля над ними), до
гражданских частей (подготовленных к действиям в условиях чрез-
вычайных ситуаций стихийного и техногенного характера — «эко-
армии» ).
Кроме того, в мире обозначилась тенденция крупномасштабного
кризиса военной промышленности. Ряд стран, находящихся на пе-
реднем рубеже информационной революции, обладают значитель-
ными военно-промышленными структурами, в процессе своей дея-
тельности сконцентрировавшими высококвалифицированные кадры
и современное оборудование. Подобные образования могли бы быть
постепенно преобразованы в инновационно-индустриальные конг-
ломераты, ориентированные на создание аппаратной части систем
ликвидации чрезвычайных ситуаций и экологической защиты , ме-
дико-биологического оборудования, иной современной продукции, а
также соответствующих разработок в области высоких технологий.
Одновременно в рамках «зеленой конверсии» частично решалась бы
проблема формирования материально-технической базы для «эко-
экономики», осуществления активного мониторинга и терапии сис-
темы «человек—окружающая среда».
Возможна и прямая «экологическая конверсия» части реформи-
руемых вооруженных сил. Так, в проведении массированных плано-
вых и оперативных работ на суше по ликвидации последствий сти-
хийных, антропогенных и техногенных катастроф, «поствоенной
геотерапии» (разминирование и иные формы реабилитации окру-
жающего пространства) традиционно принимают участие подраз-
309
деления сухопутных войск. Контроль за состоянием прилегающих
водных пространств, предотвращение и ликвидация там последствий
различных форм экологических нарушений и наркотраффика может
выполняться специализированным флотом, созданным на базе ре-
формируемых частей ВМС; наблюдение за состоянием воздушной
среды (погода, движение воздушных масс, уровень и тип их загряз-
ненности, направление миграции животных, птиц, насекомых и т.д.),
а также осуществление экстренной «терапии» природы и человека
(аварийные, спасательные, противопожарные и другие подобные
работы)—трансформируемыми частями ВВС и ПВО. Возможна
организация совместными действиями систем и служб «двойного
назначения» ряда стран глобального экологического мониторинга
планеты. Сравнительно легко могли бы быть адаптированы к новой
структуре и характеру деятельности специализированные части —
десантные, инженерные, саперные, медицинские, подразделения связи,
радиационной и химической защиты и др.
Кадровый состав «экоармии», как правило, не имел бы права но-
сить оружие, а призыв в ее ряды стал бы альтернативой воинской
повинности. Одновременно в «экоармии» осуществлялась бы соци-
альная, физическая, психологическая, моральная рекреация входя-
щих в ее состав людей на основе их причастности к позитивной дея-
тельности. Такая активность могла быть прямо сопряжена с созда-
нием и функционированием системы «экополисов», обеспечивая ей
универсальную безопасность, с «зеленой конверсией» и т.п. В свою
очередь, «экоармия» может стать составной частью глобальной сис-
темы экологической безопасности в качестве ее локальных и регио-
нальных центров. Все это, вместе взятое, способно привести к ради-
кальному изменению образа и роли армии в Новом мире. Подобная
организация должна подчиняться не министерству обороны, а
структурам экологического контроля и ликвидации последствий
стихийных бедствий в рамках альтернативного министерства по
чрезвычайным ситуациям. Предполагается взаимодействие с анало-
гичными образованиями других стран в контексте транснациональ-
ной координирующей инфраструктуры под эгидой авторитетной
международной организации.
Актуален вопрос о создании (либо в составе существующих меж-
дународных организаций, либо в качестве самостоятельного органа)
Совета экологической безопасности (ESCOL), располагающего со-
ответствующими материальными, финансовыми, организационно-
техническими, политическими и юридическими возможностями для
претворения в жизнь своих решений. Данная организация могла бы
использовать в духе сотрудничества элементы национальных пара-
военных структур, а также предусматривать определенный меха-
низм доступа коалиции в случае экстренной необходимости к соот-
ветствующим системам связи, возможность получения определен-
310
ных сведений из банков данных и т.п. Аналогично существующим
частям «голубых касок» ООН можно предусмотреть механизм соз-
дания подразделений «зеленых» или «экологических касок» (есо-
green helmets), т.е. международных экологических сил быстрого раз-
вертывания (ecologically aimed rapid deployment force, ECOLAR
RADEF) для оперативного реагирования в случае крупномасштаб-
ных экологических катастроф, особенно происшедших в беднейших
и труднодоступных районах мира, не имеющих адекватных средств
для быстрой, своевременной и полной ликвидации негативных по-
следствий.
Структуры экологической безопасности, позволяющие оператив-
но провести мобилизацию сил и ресурсов планеты, сыграли бы не-
оценимую роль в случае крупномасштабного бедствия (наподобие
падения «тунгусского тела»). Но, к сожалению, и в повседневной
действительности — в условиях непрерывного роста «потенциала
катастроф» — создание глобальной системы безопасности становит-
ся объективной потребностью мирового сообщества.
Экология и горизонты
социальной революции
Глобальная революция. Конец второго тысячелетия стал периодом
глобальной трансформации, охватившей не только политическое и
идеологическое, но и социально-экономическое мироустройство. На
планете формируется новая властная система координат. При этом
под сомнением оказался основной корпус сценариев развития чело-
веческого сообщества. Сейчас утопично выглядит не только комму-
нистический проект, но и недавние прогнозы, описывавшие будущее
в виде эгалитарной «глобальной деревни». Однако слишком много
признаков указывает на то, что происходящее переустройство миро-
вого сообщества может подвести его к критической черте глобаль-
ной нестабильности, пограничной линии новой эры, идущей на
смену Нового времени.
Оценка подобных изменений в рамках прежней концептуалисти-
ки (т.е. под углом стереотипов «резкого ускорения прогресса»,
«развития второй, информационной, фазы НТР» и т.п.) явно неспо-
собна адекватно оценить ни драматизм исторического перехода, ни
сам масштаб происходящих перемен, выдвигая на передний план не
суть происходящего, а лишь его наиболее яркие, но все же принад-
лежащие прошлому черты.
Сформировавшиеся к концу XX в. элементы новой среды качест-
венным образом меняют условия существования человечества. Со-
циальный организм начинает активно отторгать прежнюю форму
цивилизации, которая базировалась на принципе умножения опера-
311
ционных отношений с окружающими объектами, сопровождаемого
перманентным ростом зависимости от внешних источников энергии.
Иначе говоря, человечество возвращает истории порожденные пре-
жде органы (технические, организационные, социальные и т.п.) при
одновременном утверждении и нарастающей экспансии новых, по-
стиндустриальных структур, в гораздо меньшей степени связанных с
биосферой.
Переживаемая человечеством глобальная трансформация —из-
живание прежней формы социального бытия, исчерпавшей некого
рое критическое число возможностей развития. Эта трансформация
может стать впечатляющим прорывом за рамки материальной среды,
тысячелетиями окружавшей и сковывающей возможности человека,
но она же может явиться источником серьезных испытаний для че-
ловеческого рода. Глобальная революция есть окончание истории в
прежнем ее понимании и переход к иным принципам организации
мирового сообщества, к новым социальным горизонтам.
Новая экология. В мире идет интенсивный процесс формирования
«медиакосмоса», информационно-технологической реальности, ко-
торая активно вторгается в традиционную систему взаимоотноше-
ний микро- и макрокосма в качестве их адекватного партнера. Чело-
вечество переходит к форме бытия, когда тенденция начинает доми-
нировать над фактом, процесс над объектом, а понятие реальности
индивидуализируется и становится субъективным.
Две характерные и противоречивые черты наступающей эпохи —
это рост возможностей человека, раскрытие его потенциала и одно-
временно доминирование над ним искусственной среды обитания.
Здесь видятся ростки своего рода «техногенного тоталитаризма»,
парадоксальным образом сочетающегося со свободой глобальных
сетей виртуальной реальности. Естественная реакция общества на
эту угрозу — появление «новой экологии», санирующей комплекс
взаимоотношений людей с глобальным информационным театром
действий, выходящим за пределы традиционных пространств исто-
рии и природы. «Новая экология» — это ответ человечества на появ-
ление сложных взаимодействий в системе «человек—окружающая
среда», разворачивающихся в контексте «второй природы».
Глобальное сообщество в данном контексте может рассматри-
ваться и как живой организм, у которого многоуровневая социаль-
ная дихотомия (от базовой ячейки общества — семьи до биполярной
модели мира) есть выражение функциональной асимметрии (анало-
гично морфологии и принципам работы мозга), обеспечивающей
поддержание динамической целостности социосистемы. Подобный
баланс (обычно определяемый как отношения «мужское—женское»,
«правые—левые», «либералы—консерваторы», «Восток—Запад» и т.п.)
в периоды крупномасштабных социальных сдвигов может претерпе-
вать существенные перегрузки, что приводит к своеобразной
312
«невротизации» и даже «психотизации» социосистем: распростране-
нию локальных и региональных кризисов, других социальных турбу-
лентностей, войн, вплоть до вероятности наступления продолжи-
тельного периода «темных веков» социальной аномии.
Социальное пространство искажается также в результате интен-
сивного развития привычных информационно-коммуникационных
средств, включая меняющийся облик средств массовой информации,
их прогрессирующую способность к созданию и введению в общест-
венное сознание устойчивых мифологем. Возникает опасность мас-
сированных и целенаправленных изменений информационной среды
обитания, откровенного манипулирования ею, создания политиче-
ски и экономически ориентированных артефактов и аберраций.
«Новая экология», объединяя мониторинг и терапию природных,
техногенных, социальных и информационных процессов, подразу-
мевает активное соучастие общества в происходящей трансформа-
ции сложившихся форм отношений человека с окружающей средой.
Люди уже столкнулись с реальностью крупномасштабных, долго-
временных и порой необратимых деформаций природы. Теперь че-
ловечество осознает непростой вызов устойчивых модификаций ис-
кусственной среды обитания (включая генезис сверхоткрытого со-
циального пространства), возможность фундаментальных измене-
ний биопсихологических, мировоззренческих и духовных основ су-
ществования.
ЭКОЛАР III. Распространение феномена «ползучей нестабильно-
сти», растущий экономический разрыв между Севером и Югом, су-
ществование районов антропологического бедствия — все это ука-
зывает на непрочность социальной ткани современного мира, на на-
личие в нем серьезного дисбаланса. Подобная дисгармония подчас
приводит к тотальной обездоленности на обширных пространствах
планеты и невозможности обеспечить право человека на жизнь. Воз-
никает необходимость введения серьезных коррективов в сценарии
развития цивилизации, изменения сложившихся представлений о
путях и целях исторического процесса.
Под эгидой экологии формируется нечто большее, чем борьба
за охрану окружающей среды. Экология из проблемы сохранения
биосферного равновесия превратилась в императив гармоничного
развития цивилизации. Третий уровень комплементарности (social
ecology, SOCOL) констатирует необходимость учета социального
фактора в генезисе экологического кризиса, усиления попечения о
состоянии и динамике антропосферы (т.е. о настоящем и будущем
населения планеты), внимания к самой парадигме развития челове-
ческого сообщества.
В 1987 г. Международная комиссия по окружающей среде и раз-
витию (МКОСР) подготовила для ООН доклад «Наше общее буду-
щее», в котором наряду с констатацией кризисного состояния эко-
313
сферы Земли подчеркивалась необходимость нового подхода к про-
блеме развития, а также к положению в странах «третьего мира».
«Окружающая среда, — говорилось в предисловии к докладу, — это
место нашей жизни, а развитие — это наши действия по улучшению
благоденствия в ней. Оба понятия неразделимы... С неравномерно-
стью развития, бедностью и ростом народонаселения связаны мно-
гие из критических проблем выживания. Все они вызывают беспре-
цедентную нагрузку на земельные, водные, лесные и другие природ-
ные ресурсы планеты, прежде всего в развивающихся странах. Сжи-
мающая спираль бедности и ухудшения качества окружающей среды
характеризуется потерей огромных возможностей и ресурсов»10.
Еще в начале 70-х годов Индира Ганди говорила, что бедность — это
«сильнейший загрязнитель окружающей среды». Но и этнополити-
ческая нестабильность, существование народов и государств-изгоев
указывают на необходимость «экологизации» национальных, расо-
вых и классовых отношений, на императивный характер социальной
экологии.
Экология и экономика — две стороны процесса обустройства
жизни, глобального домостроительства. Между ними существует
органичная связь. Развитие не сводимо к экономической динамике, а
последняя — к экономическому росту. Нестабильность сугубо эко-
номической экспансии негативно отражается на состоянии эколо-
гии, искажая и ухудшая условия существования на всей планете, соз-
давая новые крупномасштабные проблемы (например, демографиче-
скую, что приводит на практике к «геноциду нерожденных» — по-
ощрению искусственного прерывания беременности).
Конечно же, с развитием экономики у общества появляются до-
полнительные возможности активного, целенаправленного воздей-
ствия на состояние среды обитания, но растет и понимание «катаст-
рофического потенциала» этих возможностей. Специфика совре-
менной экологической угрозы состоит в том, что она носит преиму-
щественно антропогенный характер и влечет глобальные последст-
вия. Развитие индустриальной цивилизации (создание АЭС, хими-
ческих производств, средств активного воздействия на природу
и т.п.), с одной стороны, и разработка неядерных видов оружия мас-
сового поражения в странах «третьего мира», наряду с растущей
фрустрацией жителей регионов-париев, — с другой, открывают ши-
рокие возможности для сравнительно нового социального явления —
«экотерроризма» на уровне индивидов и групп или экологической
агрессии на национально-государственном уровне.
Сценарии развития Севера также содержат семена катастроф,
причем не только из-за нарастающего загрязнения и разрушения
окружающей среды. Современная экономика все более явно прояв-
ляет склонность к абсолютизации схоластичной финансовой дея-
тельности и совершенствованию прежде всего соответствующих
314
технологий. Однако теоретически (а иногда и на практике) при-
быльной может оказаться и фиктивная (но при этом вполне закон-
ная) и даже деструктивная деятельность. К тому же в условиях
кризиса государственности происходит сокращение возможностей
эффективного воздействия на возникающую «финансовую цивили-
зацию» со стороны традиционной сдерживающей силы — граждан-
ского общества и национальных правительств.
В этих условиях может происходить расширенное воспроизводст-
во не столько реальных товаров и услуг, сколько услуг в особой,
«узкой» (но более чем значительной с точки зрения образующихся
доходов) валютно-финансовой сфере, самофинансирование таких
взаимоотношений, наращивание их колоссального потенциала, уже
сейчас способного создавать крупномасштабные коллизии, своеоб-
разные экономические артефакты. В свою очередь, развитие совре-
менных высоких и «зеленых» технологий требует интеллектуальных
усилий, серьезных капиталовложений, зачастую несостоятельных с
финансовой точки зрения. Все более отрываясь от производства,
финансовая сфера рискует создать мир, где и экологический коллапс
является всего лишь крупномасштабной абстракцией и источником
прибыли.
Все это отчасти напоминает ситуацию с ядерной гонкой, поро-
дившей внутренне логичную, но объективно абсурдную систему,
бессмысленную и опасную с точки зрения ее технологического со-
вершенства, аккумулировавшую и фактически омертвившую чело-
веческий гений, но вместе с тем являвшуюся реальным, действенным
фактором международных отношений. Равным образом в мировой
экономике намечается процесс перманентной «финансовой гонки»,
также чреватый масштабным отчуждением творческих возможно-
стей человечества от их конструктивного использования.
Успех или поражение в этой «тихой войне» против новых непер-
сонифицированных угроз миру связаны не только с формальным их
осознанием, но и- с реальной готовностью мирового сообщества
предпринять интенсивные, целенаправленные усилия для формули-
рования и воплощения в жизнь новой экологически и социально
ориентированной стратегии развития.
В настоящее время в мире, по сути, происходит драматичное
столкновение различных концепций, идеологий развития: «неконт-
ролируемого развития» («невидимой руки» рынка); «структурной
перестройки» (адаптации ряда сегментов мировой экономики к ну-
ждам глобального рынка); неосоциального «устойчивого развития»
(сопрягающего экономическую деятельность с решением социаль-
ных и экологических проблем) и, наконец, форсированного «сверх-
развития» (выбирающего приоритетные направления и акценти-
рующего ресурсы человека, а не природы в качестве основного ис-
точника современной цивилизации).
315
В свете нарастающей критики модернизации как универсального
пути человечества актуализация социальных и биосферных приори-
тетов напоминает об альтернативных кодах построения хозяйствен-
ной деятельности в рамках восточных культур. Так, восточная мо-
дернизация, во многом определившая феномен тихоокеанской рево-
люции, демонстрирует особенности подхода, проявляющего внима-
ние к целенаправленной промышленной политике и социальной ста-
бильности. Быть может, неудачи ряда стран Юга на пути догоняю-
щего развития свидетельствуют о существовании иного, более орга-
ничного для них алгоритма построения хозяйственной деятельности,
например акцентирующего поддержание экобаланса.
Комплексная стратегия мирового сообщества должна, по-види-
мому, умело сочетать тактические, паллиативные возможности
«устойчивого развития» со стратегическими резервами «сверхраз-
вития». Но главное все же — революция сознания, направленная
против фетишизации материальной сферы жизни, экономистичной
концепции прогресса, способного вовлечь страны и народы в беско-
нечную гонку за призраком всеобщего материального изобилия.
Речь при этом, по-видимому, идет не просто о социальной коррек-
ции развития, а о формировании нового мировоззрения, альтерна-
тивной идеологии эпохи Нового мира.
Основной комплекс концептов этой идеологии в области разви-
тия сводится к следующим постулатам.
Во-первых, миру необходимо принять на себя бремя самоограни-
чения, признать новую логику взаимодействия единого человечества
и отказаться от ряда иллюзий общества потребления (неоправданно
стимулирующего не только гипертрофию естественных, но и форси-
рованное развитие искусственных потребностей). Альтернатива та-
кому усилию — повсеместное утверждение принципов экономи-
стичной целесообразности, включая применение дискриминацион-
ных мер социального регулирования (преимущественно по отноше-
нию к жителям Юга), закрепление стереотипа второсортности ми-
ровой периферии и «маргинальных зон цивилизации», а в конечном
счете — торжество экономического расизма как нормы взаимоотно-
шений в Новом мире.
Во-вторых, необходимо подготовить и осуществить, наряду с уже
происшедшими кардинальными политическими и социально-эконо-
мическими изменениями, глобальный экологический проект общест-
ва XXI в., который обеспечил бы технологический прорыв, сущест-
венно меняющий взаимоотношения человека с окружающей средой,
минимизирующий использование природных ресурсов и производ-
ство отходов, определяющий восстановление биосферы как инте-
гральной части хозяйственной активности. При этом «зеленые тех-
нологии» должны разрабатываться и дорабатываться с учетом воз-
можности их повсеместного использования, с тем чтобы высокотех-
316
нелогичное производство не имело дискриминационного характера
и не дополнялось наличием ареалов низких и грязных технологий, сво-
дящих на нет достигнутый прогресс. На этом пути существуют серь-
езные преграды в виде сложившейся геоэкономической реальности,
типологии разделения труда и хозяйственных связей, стремления к
получению сверхприбылей за счет ограничения доступа к результа-
там научно-технологической революции.
В-третьих, человечество поставлено перед необходимостью изме-
нить сложившийся во втором тысячелетии стереотип прогресса как
перманентного развития прежде всего материальной культуры об-
щества. В этот период западная цивилизация, доминировавшая на
планете начиная со времен крестовых походов и географических от-
крытий и кончая эпохой создания мирового рынка, направляла свои
усилия преимущественно на осуществление территориально-эконо-
мической экспансии. Тот факт, что кризис данной культуры, сосре-
доточенной на материальной сфере и одновременно гипертрофи-
рующей ее финансовую парадигму, разразился именно на пороге
третьего тысячелетия, имеет, по-видимому, достаточно глубокие
корни.
Экономика— составная часть политики и этики (традиция, иду-
щая от Аристотеля). Решение экономических, и соответственно эко-
логических проблем лежит в конечном счете в области духовного
поиска. Кризис мировоззрения не может не проявиться в социаль-
ном тупике и стратегической растерянности. В подобном контексте
становятся понятными столь обычные для XX в. попытки социально-
го творчества, поиск новых моделей жизнедеятельности человечест-
ва, стремление апробировать различные формы хозяйственной и со-
циальной активности. Стратегия «ЭКОЛАР», объединяя сохранение
и воспроизводство биосферных ресурсов (экоэкономику), интен-
сивную деятельность в области фундаментальной науки и высоких
технологий (эврикономику) с развитием творческого потенциала
человеческой личности (эго- и эндоэкономику), стремится дать свой
ответ на вызов времени. Создание трансрегиональной сети автоном-
ных модулей экологически ориентированного развития позволило
бы приступить к реализации нового социального алгоритма деятель-
ности в условиях доминирования прежней системы связей.
ЭКОЛАР IV. Кризис привычной версии рыночной экономики вы-
ражается, с одной стороны, во все возрастающем применении пост-
рыночных методов регулирования мирового хозяйства, императиве
целенаправленного управления его развитием. С другой стороны,
рыночные принципы во взаимоотношениях государств на деле реа-
лизуются далеко не в полном объеме. Подобный «волюнтаризм» за-
ложен в самом фундаменте существующих хозяйственно-правовых
норм, регулирующих повседневность мирового разделения труда.
Относится это и к экологическим проблемам.
317
Экономика индустриально развитых стран существует как бы в
кредит, не внося соответствующую плату за используемые ею колос-
сальные объемы биосферного потенциала. Так, согласно имеющимся
предварительным подсчетам, экономическая стоимость кислорода,
производимого тремя «легкими» планеты (лесами бассейна Амазон-
ки, Центральной Африки и Северной Евразии) и безвозмездно по-
требляемого промышленной цивилизацией, составляет десятки мил-
лиардов долларов ежегодно. Переход к справедливому учету подоб-
ных реалий (в частности, введение института биосферной ренты)
может иметь шоковое воздействие на мировую экономику, в чем-то
аналогичное нефтяному кризису 70-х годов. Четвертый уровень
комплементарности (ecological order, ECOLORD) фиксирует импе-
ратив нового экологического порядка (НЭЛП), кардинально ме-
няющего характер и образ мировой экономики.
Предвидение этого нового порядка уже сейчас в чем-то влияет на
экономическую логику мира. Постепенно меняются принципы орга-
низации хозяйственной деятельности, производственные циклы,
распределение затрат и определение стоимости, ценообразование
и т.д. По-видимому, не случайно в одной исторической точке со-
шлись процесс критического истощения биосферы, фундаменталь-
ный кризис развития и нарастающая экспансия индустрии «неве-
щественного» производства, в значительной мере независимого от
окружающей среды.
Происходят определенные изменения и в международных эконо-
мических отношениях. «Некоторые государства, — отмечается в
докладе Международной комиссии по окружающей среде и разви-
тию, — предложили списать часть долгов „третьего мира“ с целью
способствовать сохранению под международным контролем влаж-
ных лесов Амазонки. В ряде латиноамериканских стран, включая
Боливию, Коста-Рику и Эквадор, реализация подобных проектов
уже началась»11. В большей степени принимается также в расчет не-
желательность нарастания социальных, психологических и мораль-
ных деформаций (о чем свидетельствует, например, опыт крупно-
масштабной борьбы с наркобизнесом).
Однако реальность сверхэксплуатации экологических ресурсов
планеты при фактическом отсутствии механизма их адекватной
оценки все же существует. В результате вместо гармоничного со-
пряжения социальных пространств Севера и Юга вырисовывается
перспектива установления резко иерархизированной, «двуслойной»
реальности. В мире, где национально-государственные границы ут-
рачивают былую актуальность, возникают новые, не менее прочные
социально-экономические барьеры, разделяющие людей своеобраз-
ными чертами оседлости. Декларируемое в большинстве проектов
постиндустриального общества формирование глобальной деревни
на деле слишком уж похоже на строительство многоэтажной конст-
318
рукции с теоретическим правом, но не обязательно с реальной воз-
можностью свободного в ней передвижения. В итоге ряду стран и
даже регионов, включая Африку, грозит превращение в социально-
экономическое гетто человечества.
Возможность «сословного» расслоения цивилизации подтвержда-
ется особенностями современных пространственно-временных ха-
рактеристик антропосферы. Параллельно формированию единого
информационно-коммуникационного и экономического простран-
ства на планете подспудно разворачивается прямо противополож-
ный процесс распада связи времен. Будучи современниками (в фи-
зическом смысле), жители различных «миров» существуют в значи-
тельно разнящихся социально-экономических локусах. Простое пе-
ремещение из одной страны в другую нередко напоминает путеше-
ствие во времени. Образующийся таким образом многомерный про-
странственно-временной континуум, сотканный из несхожих реаль-
ностей, демонстрирует весьма причудливые конфигурации «социаль-
ных континентов».
Различное качество времени выражается, в частности, в его
дефиците в одних регионах планеты и переизбытке в других (в
основном в районах «четвертого мира», включая Африку), что,
кстати, способно превратить время в экзотический объект тор-
говли, новый экспортный товар, принимающий самые различные
материальные и нематериальные формы, в том числе тривиальные:
например, создание объектов с непомерными затратами ручного
труда.
Иная, нежели в западном мире, геометрия хронотопа в восточных
и африканских обществах (замкнутая, скалярная) предполагает
также изначально присущий им приоритет социальной стабильности
над поступательным развитием. Отсюда — установка на устойчивый
контроль над окружающей средой, экологизацию хозяйственной
жизни. В основе восточной экономики лежит тяга к созданию скорее
сбалансированной среды обитания (включая социальную), чем ре-
зультативного промышленного производства. Поэтому существует
объективное несовпадение промышленно ориентированных страте-
гий развития с социально ориентированной структурой социума.
Экономике в европейском понимании этого термина принадлежит
не главенствующая, а подчиненная роль в африканской культуре,
она не имеет там самодовлеющего характера.
Нарастающая нестабильность может привести к повреждению
вектора общей судьбы человечества. Опасность заключается в замы-
кании, уплощении, прямом коллапсе социального времени в ряде
стран и районов, как бы выпадающих из актуальной реальности, в
образовании замкнутых деструктивных пространств (своего рода
карантинных зон). Их прогрессирующая изоляция, своеобразная
«автаркия хронотопа», чревата стремительной архаизацией ряда
319
сообществ, нарастанием в них хаоса, уходом в тупик циркулярного
времени или провалом в пропасть инволюционного течения соци-
альной динамики. Дисгармоничные отношения подобных районов-
париев с окружающим миром могут перерасти в перманентные оча-
говые конфликты, сливающиеся в некую целостность, которая со-
держит прямую угрозу конструктивной эволюции человечества.
Между тем умелое сочетание взаимодополняющих типов цивилиза-
ций могло бы стать источником процветания для всех частей миро-
вого сообщества.
Понимание гибельных последствий ядерной войны уже сыграло
серьезную роль в трансформации международных отношений. Воз-
можность роковых последствий крупных социальных, экономиче-
ских, этнических и экологических деформаций вновь заставляет че-
ловечество искать выход из критической ситуации, обозначившейся
на пороге XXI в. Идея установления НЭЛП предполагает участие
всех сторон «мультиполярного мира» в определении новых принци-
пов международного разделения труда. При этом возможны два пу-
ти утверждения грядущей эколого-экономической парадигмы: кон-
фронтационный и конструктивный.
Как ядерная война не обладает национальной принадлежностью,
так не может ее иметь и экокатастрофа. Экологические проблемы в
конечном счете поражают и беднейшие, и богатые страны, заставляя
осознать общую взаимозависимость, побуждая выйти за пределы
национального или группового эгоизма. Паллиативное, конъюнк-
турное равновесие, достигнутое на несправедливой основе, жерт-
вующее интересами одной части человечества ради другой, чревато
долговременной конфронтацией Севера и Юга в XXI в., которая
может роковым образом повторить изгибы «холодной войны» XX в.
и в конце концов привести к мировому катаклизму.
Но реален и путь конструктивного сотрудничества, признающий
право на достойное существование за жителями всех регионов Зем-
ли. Осуществление крупномасштабных и комплексных проектов,
нацеленных на гармонизацию отношений с окружающей средой,
продуктивно лишь в условиях заинтересованного взаимодействия
Севера и Юга. Экологически ориентированное переустройство кри-
зисных районов, их союз с научно-технологической революцией ро-
ждает новый глобальный контекст, в котором эколого-инновацион-
ная трансформация предстает как интегральная часть совместной
социальной и хозяйственной активности.
Экосистема планеты — своего рода «глобальный модуль»
ЭКОЛАР —- в таком случае будет представлять сочетание следую-
щих видов позитивной деятельности: а) «невещественной» эконо-
мики постиндустриального типа; б) высокоиндустриального произ-
водства, резко уменьшающего степень техногенной нагрузки на ок-
ружающую среду; в) сбалансированной и сокращающейся ресурсно-
320
сырьевой активности; г) высокодоходной деятельности по воспро-
изводству биосферы и рекреации природы.
После «Илиады» — эпохи мировых войн и долгого периода кон-
фронтации — человечество может приоткрыть страницы «Одиссеи» —
нелегкого пути возвращения к своему порушенному дому и его по-
следующего восстановления.
* * *
Реализация изложенной выше экологически ориентированной
стратегии развития зависит не только и не столько от форсирован-
ных усилий по ее претворению в жизнь, сколько от простого фак-
та — есть ли у мирового сообщества действительная необходимость
и желание ее осуществить. Очевидно, что воплощение стратегии
«ЭКОЛАР» на Африканском континенте, т.е. социально-экономи-
ческий прецедент соединения экологической, социальной и иннова-
ционной деятельности в кризисной зоне планеты, потребует совме-
стных действий мирового сообщества, в том числе финансовых за-
трат. Однако сумма этих затрат предположительно была бы ниже, а
позитивный эффект — выше по сравнению с традиционными вари-
антами решения социально-экономической ситуации в Африке (с
учетом комплементарного характера стратегии, позволяющего вво-
дить ее в действие, создавая отдельные модули целостного проекта).
При этом даже частичное осуществление программы означает ини-
циирование стабилизации положения в кризисной зоне, чреватой
широким спектром негативных событий для всего мира.
Вместе с тем совместные действия мирового сообщества по
претворению в жизнь стратегии глобальной социально-экологи-
ческой «терапии» (своего рода профилактической миротворче-
ской акции против неперсонифицированной, но серьезной угрозы
международной безопасности) обусловлены реальной перспекти-
вой ухудшения условий жизни на планете и последующего
«взрыва отчаяния».
«Архипелагная» стратегия создания трансрегиональной сети со-
циально-экономических структур опережающего развития, включая
кризисные районы, объединяла бы в единое целое различные регио-
ны планеты, сдерживала бы отрицательные последствия «сослов-
ного» геоэкономического размежевания и вероятность развития но-
вой формы глобальной конфронтации Севера и Юга в XXI в. Данная
стратегия, являясь интеллектуальной инфраструктурой, может ока-
заться полезной также для совершенствования методов социально-
го проектирования. Наконец, комплементарная стратегия «ЭКОЛАР»
могла бы представлять интерес не только для Африканского конти-
нента.
11 - 6932
321
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Концепция комплементарного экологически ориентированного развития кризис-
ных районов мира была впервые изложена автором на научно-практической конферен-
ции «Использование формальных методов в социально-политических исследованиях»
(ИАф. РАН, ноябрь 1988 г. См. также Народы Азии и Африки. М., 1989, № 3; Владими-
ров Л. Использование формальных методов в социально-политических исследованиях.
Научно-практическое совещание в Институте Африки АН СССР (Москва, ноябрь
1988). — Новое политическое мышление и процесс демократизации. Советская ассоциа-
ция политических наук. Ежегодник. 1990, с. 265—269). См. также: НеклессаА.И.
ЭКО ЛАР: комплементарная стратегия развития. — Материалы V Всесоюзной конфе-
ренции африканистов. М., 1989.
2 Текст меморандума приводится по публикации в журнале «Восток». М., 1995, № 5
(с незначительными изменениями).
3 Подробнее см.: Неклесса А.И. Глобальная стратегия США и Африка. — Актуаль-
ные проблемы современной Африки. Материалы выездной сессии Научного совета АН
СССР по проблемам Африки, состоявшейся в Тбилиси 2—5 июня 1987 г. Вып. 1. М.,
1988.
4 Американский капитализм в 80-е годы. Закономерности и тенденции развития
экономики. М., 1986, с. 301.
5 Подробнее см.: Неклесса А.И. Неоглобализм и Африка. — Африка в стратегии им-
периализма в 80-е годы. М., 1988.
6 Неклесса А.И. Глобальная стратегия США и Африка, с. 92—93.
’ Характерно, что в связи с тяжелыми проблемами, ожидающими Тропическую Аф-
рику в XXI в. из-за распространенности СПИДа, поразившего прежде всего городские
конгломераты континента, формируется оригинальная точка зрения на природу данного
заболевания как на своеобразный «корректор» самоорганизующейся социосистемы,
отторгающей чужеродную цивилизацию.
8 Наше общее будущее. Доклад Международной комиссии по окружающей среде и
развитию (МКОСР). М., 1989, с. 9.
9 Подробнее см.: Неклесса А.И. Социальная напряженность и проблемы устойчиво-
сти режимов. — Социальная напряженность и проблемы устойчивости правящих режи-
мов африканских государств. М., 1988.
10 Наше общее будущее, с. 9.
11 Там же.
PAX OECONOMICANA:
МЕНЯЮЩИЙСЯ ХАРАКТЕР
МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ
А.И.Неклесса
ГЕО ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
МИРОУСТРОЙСТВА
Истории как науки нет, есть только
свойство угадывания (интуитивного
понимания) того, что в действитель-
ности имело место. Для историческо-
го видения фактические данные — это
всегда символы.
Освальд Шпенглер
Куда идет мир: к глобальному гражданскому обществу, к много-
полюсному социуму, к новой биполярности США и Китая, к моно-
полярной системе правления страны-гегемона либо международной
администрации, к безбрежному и анонимному пространству, управ-
ляемому и направляемому безликими сетевыми организациями, или
же к распаду всякой устойчивой социальности и вселенскому хаосу?
©А.И.Неклесса, 2002
И*
323
Что в конце концов происходит: созидание или разрушение, прорыв
в будущее или провал в прошлое, повышается или понижается на
планете градус цивилизации? Вот, пожалуй, центральные вопросы,
интригующие и завораживающие тех, кто занимается сейчас совре-
менной «игрой в бисер» — вычерчиванием социально-политической
картографии наступившего века.
То, что мир уже никогда не будет таким, каким он был или казался
в прошлом столетии, становится очевидным. Новые организацион-
ные схемы и принципы управления взрывают прежние социоконст-
рукции, меняя привычные коды власти. Существующие карты XXI в.
пока весьма расплывчаты, неточны, а порой более чем двусмысленны.
На их виртуальных листах видны одновременно и контуры «великой
суши» Четвертого Рима — грандиозной системы глобальной безо-
пасности, ориентированной на новый орган всемирно-политической
власти, и волнистые линии «мирового океана» — нестационарной,
турбулентной системы международных связей, не нуждающейся в
устойчивой государственности.
Между тем на едином глобусе обновленной реальности мозаика
неурегулированных до конца конфликтов с внешним участием (а тут
можно вспомнить и Ирак, и Боснию, и Косово, и Македонию, и Аф-
ганистан, и другие, менее заметные точки) исподволь выстраивается
в единый типологический ряд. Умножаясь в числе и расширяясь в
пропорциях, эта динамичная патина социальных вывихов и пришед-
ших извне властных компенсаций постепенно сливается в неведомый
ранее социотопологический синтез, сложный рельеф повсеместно
контролируемого и управляемого хаоса. Так что новый камзол ми-
рового порядка имеет скрытую до времени, но дырявую подклад-
ку — ткань универсальной мировой анархии.
Глобальная трансформация
Процессы, разворачивающиеся в настоящее время на планете,
вряд ли можно назвать однозначными, тем более легко прочиты-
вающимися. Социальные, политические, экономические мутации
образуют новые смысловые конструкции, структура которых в каж-
дом отдельном случае вроде бы ясна, но общий смысл — темен, а ме-
ханизм действия нередко обескураживает. Осмысление алгоритма
глобальной трансформации в его различных проявлениях является в
настоящее время едва ли не основным интеллектуальным занятием
гуманитарного научного сообщества.
На рубеже нового тысячелетия, этого пока невнятного Tertium
Quid современной цивилизации, о контурах новой цивилизации, о
механике драматичных изменений, о своем видении будущего сочли
324
необходимым высказаться многие из исследователей социальной
перспективы: О.Тоффлер и Дж.Несбит, Дж.Гэлбрайт и И.Валлерс-
тайн, 3.Бжезинский и Г.Киссинджер, А.Турен и Н.Хомски, Л.Туроу
и А.Этциони, М.Кастельс и Э.Люттвак, С.Хантингтон и Ф.Фукуяма,
П.Дракер и Э.Гидденс1. Среди дискуссионных проблем современно-
сти оказались такие ключевые феномены, как глобализация, соци-
альный постмодерн, новый мировой порядок, «сетевое сообщество»,
хозяйственная трансформация, интенсивное развитие информаци-
онной экономики (или, как ее стали определять, knowledge-based
economy), наконец, специфической генезис «новой экономики» в
США. В последние годы, кроме того, публикуется значительное чис-
ло работ как об Азиатско-тихоокеанском регионе, о становлении на
просторах Восточной и Юго-Восточной Азии комплементарного
пространства индустриальной цивилизации — Нового Востока, так
и о нарастающей дисперсии власти, различных проявлениях асоци-
альности, о росте влияния деструктивных, террористических орга-
низаций и расширении зыбких границ трансконтинентального архи-
пелага Глубокого Юга2.
Современная цивилизация подвергается универсальной транс-
формации и в ряде своих жизненно важных проявлений демонстри-
рует черты новой исторической эпохи. Вот, пожалуй, главный итог,
«сухой остаток» новизны от многочисленных дискуссий XX в. В по-
следнее десятилетие ушедшего столетия чаще, чем прежде, можно
было услышать о неприглядных, теневых сторонах Нового мира.
В разительном контрасте с оптимистичными схемами global village
60—80-х годов звучали рассуждения о наступлении периода глобаль-
ной смуты (3.Бжезинский), о грядущем столкновении цивилизаций
(С.Хантингтон), об угрозе планетарного хаоса (К.Санторо), о дви-
жении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II), о конце
либерализма (И.Валлерстайн), об угрозе демократии со стороны не
ограниченной в своем «беспределе» рыночной стихии (Дж.Сорос), о
поражении цивилизации и пришествии нового варварства3... В ряде
исследований проявилась весьма критичная оценка процесса глоба-
лизации, указывающая на его как минимум неоднозначность4. За-
метно чаще звучит тема деконструкции, связанной с глобализацией
массовой мифологии, которая по-своему затмевала драматичные
реалии возникающего мира, сковывала процесс его осмысления.
Лишь с недавних пор стало осмысляться различие между глобализа-
цией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способ-
ностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и
глобализмом как определенным цивилизационным стандартом, ми-
ровоззрением, имеющим свои теневые стороны и порождающим
собственную антитезу — идеологию и движение антиглобализма.
К началу XXI в. на планете отчетливо проступили контуры ее мо-
нополярной геометрии. «Окончание тысячелетия совпадает с перио-
325
дом, когда преимущество Америки превратилось в доминирова-
ние, — констатировал Г.Киссинджер. — Никогда прежде ни одна
страна не достигала такого преобладающего положения в мире и в
столь многих областях деятельности, начиная от производства воо-
ружений до предпринимательской активности, от технологических
достижений до массовой культуры»3. А С.Бергер, помощник по на-
циональной безопасности 42-го президента США Уильяма Клинто-
на, выступая в Национальном клубе печати с докладом «Американ-
ское лидерство в XXI веке», закончил речь следующими словами:
«Америка достигла такого уровня, когда по своей силе и процвета-
нию мы не имеем себе равных. Это очень хорошая позиция для всту-
пления в новую эру»6.
«Кто равен мне в мире сем?» На пороге третьего тысячелетия пе-
ред Соединенными Штатами Америки, ставшими глобальной держа-
вой, моделью Нового Рима в постсовременной Ойкумене, раскры-
лись волнующие перспективы. Однако лидерство США все чаще свя-
зывается с экономическим и военным превосходством и все реже с
превосходством культурным и моральным. Г.Киссинджер в проци-
тированной выше статье (опубликованной, кстати, под характерным
названием «Наше близорукое видение мира») отмечает, что амери-
канское общество «в результате окончания холодной войны испыта-
ло искушение навязать миру в одностороннем порядке свои пред-
почтения без учета реакции других народов либо иных долгосроч-
ных издержек данного курса»7. Критике, в частности, подвергались
наметившееся расхождение между политической риторикой и по-
вседневной практикой американской администрации, ее неспособ-
ность плавно и гармонично трансформировать декларируемые прин-
ципы правления в общепринятые нормы поведения; появились со-
мнения и в отношении способности США удержать мировую ситуа-
цию от сползания к хаотизации и последующему коллапсу.
Действительно, построение универсального сообщества, основан-
ного на началах свободы личности, демократии и гуманизма, на по-
стулатах научного и культурного прогресса, на идее вселенского со-
дружества национальных организмов, на повсеместном распростра-
нении модели индустриальной экономики, к началу нового века ока-
залось под вопросом. Напротив, происходит размывание структур
гражданского общества, самого секулярного мироощущения, демо-
кратических принципов и процедур, все чаще используемых как ка-
муфляж для совсем не демократической политики. «Не будет пре-
увеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах за-
падного общества начинает ощущаться чувство исторической трево-
ги и, возможно, даже пессимизма, — описывает создавшееся поло-
жение 3.Бжезинский. — Эта неуверенность усиливается получив-
шим широкое распространение разочарованием последствиями окон-
чания „холодной войны11. Вместо нового мирового порядка, постро-
326
енного на консенсусе и гармонии, явления, которые, казалось бы,
принадлежали прошлому, внезапно стали будущим»8. В провозгла-
шенной Америкой «Национальной стратегии для нового столетия»
прямо констатировалось, что баланс безопасности в мире динамичен
и неустойчив, поскольку подвержен угрозам, опасный потенциал
которых «имеет тенденцию к росту».
В самих Соединенных Штатах в начале нового века также обо-
значились определенные негативные тенденции в обществе и эконо-
мике, появились симптомы дисгармонии, спада. Да и социально-
политическое обустройство планеты при помощи одних только фи-
нансово-правовых технологий стало выглядеть все менее вероятным.
Мир ощутил вновь учащающийся пульс перемен, приближение не-
коего исторического момента истины. В этих условиях американ-
ская элита и администрация Дж.Буша-младшего, судя по ряду при-
знаков, пришли к выводу о необходимости активных действий на
опережение негативных сценариев развития событий.
к к к
Утверждающийся на планете порядок все отчетливее проявляет
себя как порядок экономический — Pax Oeconomicana. Становление
глобальной экономики — торжество мировой революции нового
века. Однако появление этого глобального субъекта не привело к
удалению с поля прежних игроков. Возникла эклектичная реаль-
ность, более сложная и порой парадоксальная в своих проявлениях,
сочетающая характерные черты обеих структур. При этом происхо-
дит существенный сдвиг в привычных способах проекции власти.
Экономика меняет свое содержание, ей тесно в рамках прежних
смысловых конструкций. Она начинает проявлять себя не только как
способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления
обществом, как политика и даже идеология наступающей эпохи,
становясь, по сути, новой властной системой координат. В результа-
те привычные геополитические ориентиры уступают место геоэко-
номическим реалиям нового космоса9. Силовые маневры эпохи прак-
тически уже не связаны ни с завоеванием территорий, ни даже с
прямым подчинением экономического пространства противника.
Они скорее нацелены на навязывание окружению своей политиче-
ской воли и видения будущего, на установление и поддержание же-
лаемой топологии мирохозяйственных связей, на достижение стра-
тегических горизонтов, определяемых закономерностями геоэконо-
мической конкуренции и масштабного управления рисками, на уп-
рочение либо подрыв той или иной системы социально-экономи-
ческих ориентаций.
Столкновение форм и стилей хозяйствования, соперничество ос-
новных центров мирового развития, социальные и финансовые кол-
327
лизни, непростые взаимоотношения между региональными сообще-
ствами — все эти драматичные игры нашего времени сопровождают-
ся утверждением и одновременно реконфигурацией системы гло-
бальной безопасности. Использование военной силы в этом контек-
сте все чаще сводится к «диффузным войнам» — рамочной и превен-
тивной демонстрации воли к ее применению, впечатляющих техни-
ческих возможностей, точечных, но мощных ударов, нежели к пол-
номасштабной и долговременной реализации более привычной логи-
ки боевой мощи. Параллельно на просторах планеты разворачивают-
ся нешуточные, хотя подчас невидимые обывателю сквозь голубой
кристалл СМИ, геоэкономические войны, в ходе которых складыва-
ются очертания новой реальности, иного мироустройства.
К началу нового тысячелетия два взаимосвязанных явления за-
метно изменили облик мировой экономики. Во-первых, у нее появи-
лась метаэкономическая оболочка, надстройка над микро- и макро-
экономическими процессами в виде глобальной метаэкономики со
своими специфическими законами и реалиями. Во-вторых, сменился
ее центральный вектор, связанный с открывшейся возможностью
масштабного перераспределения мирового дохода на основе слож-
ноподчиненной геоэкономической конструкции, которая в перспек-
тиве должна увенчаться короной общемировой налоговой системы.
В мире прочерчивается универсальный социальный горизонт, чье
имя — тотальный рынок. Высветились такие феномены, как мировая
резервная валюта — алхимический кредит последней инстанции;
глобальный долг, процентные выплаты по которому служат источ-
ником новых займов; последовательная приватизация прибыли вку-
пе с социализацией издержек; свобода движения капиталов и парал-
лельно препоны на путях перемещения низкоквалифицированных
трудовых ресурсов; экспорт сверхэксплуатации и манипулирование
рынком; управление рисками и хорошо темперированная хаотиза-
ция; универсальная коммерциализация жизни и максимизация дохо-
дов без учета состояния социальной среды и хозяйственной емкости
биосферы.
Стремление к господству над природой (после впечатляющего
инновационного прорыва последних веков) уступает место изо-
щренному управлению людьми — системной оптимизации ранее об-
ретенного знания, эффективному использованию его плодов, инвен-
таризации глобального имущества, составлению глобального ката-
лога ценностей и объектов. Последовательно формируется мирохо-
зяйственная среда, в которой производство нерыночного объекта
(не-товара) становится процессом эфемерным и маргинальным.
Новая сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, циф-
ровая экономика и экономика знаний резко раздвигают экономиче-
ский горизонт, начавший сужаться в мире «пределов роста» приро-
дозатратной экономики. В отличие от нее экономика инновацион-
328
ная способна заметно снижать значение подобных ограничений, а
информационная — их практически не имеет. Происходит миниа-
тюризация и оптимизация промышленных механизмов, уменьшается
их потребность в энергоносителях, ряд современных отраслей про-
изводства носят выраженный невещественный характер. Кроме то-
го, инновационный творческий «дар» (от слова «даром») в отличие
от сырьевых и биосферных ресурсов возобновляем и неисчерпаем.
Между тем в постиндустриальной экономике возникают собст-
венные непростые проблемы. Здесь фактически столкнулись две
тенденции: одна, связанная с развитием информационных и финан-
сово-правовых технологий, процессом каталогизации человеческого
универсума, становлением системы глобального управления; и дру-
гая, основу которой составляет получение нового знания о мире и
человеке. Трансформация предметного поля современной иннова-
ционной экономики в значительной мере связана с впечатляющим
развитием социальных, финансовых, правовых, информационных и
других «мягких», социогуманитарных технологий. Однако креатив-
ная «сырьевая составляющая» этого экономического пространст-
ва — индустрия идей, импакт-факторов, семантических системооб-
разующих концептов — в ряде случаев с трудом осознается как
актуальная экономическая реальность.
Человек-творец — видимая основа постиндустриальной экономи-
ки. В странах нового, технологического сообщества наиболее эф-
фективным видом капиталовложений оказываются инвестиции не
в информатику, а в «человеческий капитал». Реально функциони-
рующая экономика объединяет достижения двух сфер — инфор-
мационной и инновационной (хотя с заметным креном в сторону
первой), снижая роль, маргинализируя значение таких, казалось
бы, основополагающих институтов, как основные фонды и даже
издержки производства. Одновременно в ее недрах вызревает дра-
матичный конфликт между управленческой элитой и производите-
лями нового знания, своего рода новый классовый рубеж XXI сто-
летия.
Управленческая, административная коллизия тесно связана с ин-
ститутом гигантских ТНК и ТНБ. Эти организмы, обладая колос-
сальной мощью и контролируя мировое экономическое пространст-
во, совместными усилиями выстраивают сложноподчиненную кон-
струкцию глобальной хозяйственной сферы. Достаточно сказать,
что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как на-
циональные и транснациональные организмы) 51 позицию занима-
ют ТНК. В рамках генеральной линии своей деятельности они не
столько создают новый продукт, наделенный теми или иными потре-
бительскими свойствами, сколько формируют долгосрочную «колею»
организованной, олигополизированной торговли (подчас в виде
макродиад, парного дублирования производства). Имеет место так-
329
же субъективация стоимости, произвольное оперирование издерж-
ками производства, их подчинение маркетинговой стратегии, актив-
ная торговля брэндом («продается товар, покупается— брэнд») и
интеллектуальной собственностью, сброс рисков на мелкие и сред-
ние предприятия через систему аутсорсинга и т.п.
Альтернативный тренд проявляется в росте численности и качест-
венном развитии разнообразных венчурных средних, мелких и мик-
ропредприятий. Его специфика состоит в том, что центром тяжести
предприятий новой экономики постепенно становятся не основные
фонды и даже не управленческий ресурс, а непосредственно хорошо
организованная информация и «человеческий капитал» и все чаще —
некоторое критическое число творческих личностей, от наличия или
отсутствия которых порой зависит судьба самых мощных организа-
ций. Но основную альтернативу прежним управленческим кодам
представляют, пожалуй, сети, основной организационный принцип
высокоразвитой, автономной, персонализированной среды дейст-
вия.
Сеть — это стратегическая кооперация, приспособленная скорее
для координации действий субъектов, нежели для управления объ-
ектами. Иначе говоря, здесь естественно сосуществуют достаточно
различные тренды в рамках определенного семантического интегра-
ла. Распространение подобных организаций и нарастающее усиле-
ние их влияния — магистральная тенденция наших дней. По потен-
циалу управленческих кодов, по эффективности процедур эти соци-
альные и экономические организмы выше привычных форм органи-
зационной культуры. Подобный тип лучше приспособлен к дина-
мичному, турбулентному состоянию среды, где вместо непрерывной
функции реализуются цепочки дискретных проектов в некотором
общем контексте. «Сетевая культура» расцветает именно на разло-
мах, в момент кризиса или взлета. Проектная логика способна в этих
непростых условиях минимизировать влияние долгосрочных, инер-
ционных алгоритмов действия и связанных с ними принципиальных
ошибок. Кроме того, сетевая организация, будучи принципиально
абюрократичной, способна к чудесному качеству — преадаптации,
т.е. может схватывать на лету ту или иную тенденцию и готовить
результат, для которого пока нет массового потребителя.
Оба тренда, однако, не существуют в хозяйственной реальности
как автономные и открыто противостоящие друг другу. Скорее это
две стратегические установки, нередко реализованные в недрах еди-
ных хозяйственных организмов, правда, в заметно различных про-
порциях. Отражается данная дихотомия также в перманентной кон-
куренции (диалоге) двух типов деятельности — управленческой и
креативной — на всех уровнях экономического космоса. Ученый,
привыкший оперировать специальными терминами, сказал бы, что
вся эта реальность голографична, и был бы прав.
330
* ч1с ч1с
Все более заметное воздействие на судьбы экономики и цивили-
зации оказывает энергичная и призрачная финансовая неоэкономи-
ка — этот интернациональный Квази-Север новых мировых про-
странств. Его генезис теснейшим образом связан с утверждением в
XX в. идеологии кредитного замысла, распространением трансна-
циональных схем координации и управления хозяйством, глобализа-
цией деятельности банковского сообщества, появлением феномена
офшорных зон и огромных массивов «беспризорных» денег (евро-
долларов) и в конечном счете с рождением нового поколения эконо-
мических игр — масштабных финансовых технологий, реализован-
ных в ходе «информационной революции.
Новое информационное пространство позволило эффективно
объединить разноликий мир в единое целое, осуществлять глобаль-
ный мониторинг экономической деятельности, контроль и управле-
ние ею. При этом интенсивно развивавшаяся отрасль информацион-
но-коммуникационных услуг быстро превратилась в самостоятель-
ный сегмент мирового хозяйства, часть постиндустриальной сферы,
которая растет едва ли не самыми бурными темпами. Действительно,
если привычные виды промышленного производства, имеющие дело
с материальными объектами, оказались в жестких «пределах роста»,
то горизонты виртуальной реальности стали своего рода дальним
рубежом цивилизации, вполне свободным от подобных ограничений.
Финансовая неоэкономика — это одновременно и жизненная суб-
станция, и действенный символ современного прочтения глобализа-
ции. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, тотальная
информатизация и транснациональная коммуникация. Здесь же от-
четливее всего проявился сам дух нового универсализма, заменив-
ший проект мирового гражданского общества идеей глобального
планирования и тотального контроля за распределением ресурсов.
Практическое становление неоэкономики тесно связано с фа-
тальным кризисом бреттон-вудской системы, проявившимся в нача-
ле 70-х годов и вполне совпавшим с логикой информационной рево-
люции, что, в частности имело следствием виртуализацию денег,
рост всего семейства финансовых инструментов. В результате мир
финансов практически стал автономным космосом, утратив прямую
зависимость от физической реальности (что нашло свое выражение в
отказе от рудиментов золотого стандарта, т.е. самого принципа ма-
териального обеспечения совокупной денежной массы). Пороговым
событием, пожалуй, явилось изменение статуса фактической миро-
вой резервной валюты — доллара. В 1971 — 1973 гг. США отказались
от золотого обеспечения своей валюты. Перестал действовать, хотя
и усеченный после 1934г. (существовавший только для других
стран), принцип обмена американских бумажных денег на золото10.
331
Новая экономическая реальность оказалась необычайно эффек-
тивной в условиях технологизации, компьютеризации и либерализа-
ции валютно-финансовой деятельности, раскрепощенной как в на-
циональных границах, так и особенно на просторах транснациональ
ного мира. Быстрое развитие микропроцессорной техники, цифровых
технологий, телекоммуникаций создавало единую виртуальную сре-
ду, способную координировать события и действия в масштабе пла-
неты, причем в режиме реального времени, оперативно производить
многообразные платежи и расчеты и мгновенно перемещать их ре-
зультаты по электронной сети, стимулируя рост новой глобальной
субкультуры — финансовой цивилизации. К концу прошлого века на
планете сформировалось вполне автономное «номинальное» поле
разнообразных валютно-финансовых операций, нередко расходя-
щихся на практике с интересами человечества, потребностями и ну-
ждами реальной экономики, ее возможностями, объемом. Более то-
го — подвергающих дальнейшее развитие общества, а возможно, и
само его существование достаточно серьезной опасности.
За последние десятилетия в мире было разыграно несколько стра-
тегических валютных и финансовых комбинаций, последовательно
поднимавших ставки в этом глобальном казино. Один за другим воз-
никали многоходовые, долгосрочные сюжеты: распространения ми-
ровой резервной валюты, обеспечивающей источник перманентного
кредита (евродоллары); масштабной игры с нефтедолларами, пре-
вратившей ресурсы «третьего мира» в плоть и кровь глобальной кре-
дитно-финансовой системы; аккумулирования совокупного глобаль-
ного долга, последующей его реструктуризации и перехода финан-
сового сообщества к косвенному управлению такими макроэконо-
мическими объектами, как национальная экономика развивающихся
стран, что, в частности, позволило отодвинуть далеко в будущее сце-
нарий резкого скачка цен на природные ресурсы. В результате вме-
сто взлета цен на полезные ископаемые к концу XX столетия разра-
зился настоящий сырьевой бум.
Технология масштабной экономической игры выглядела прибли-
зительно следующим образом. В начале 70-х годов, произошло ради-
кальное изменение цены на нефть, выраженной в новых, реформиро-
ванных долларах, которое привело к настоящему взрыву на кредит-
ном рынке. Кредит стал общедоступным, даже избыточным. Нача-
лась яростная конкурентная борьба за клиентуру, процентные став-
ки серьезно понизились (а в условиях инфляции порой становились
отрицательными), т.е. финансовые ресурсы на глазах превращались
в скоропортящийся товар. В результате возник своего рода финан-
совый Клондайк. В числе ведущих потребителей избыточных средств
оказались многие развивающиеся страны, в том числе недавно об-
ретшие независимость. При этом проценты по кредитам, как прави-
ло, погашались за счет новых займов, банки имели устойчивый до-
332
ход, а экономика процветала в условиях низких учетных ставок и
массированных капиталовложений. Однако подобное благополучие
зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Именно тогда в ре-
зультате коллективных усилий различных сторон в мире сформиро-
валась основа перманентного глобального долга.
К началу 80-х годов ситуация драматичным образом изменилась.
На новом этапе повышения цен на нефть виток инфляции потребо-
вал принятия уже достаточно жестких мер, в том числе увеличения
процентных ставок. Кроме того, к этому времени сами нефтедобы-
вающие страны увязли в трясине многочисленных, нередко весьма
дорогостоящих и амбициозных проектов. В странах же Севера были
оперативно задействованы финансово-экономические механизмы,
позволявшие перераспределять избыточную геосферную ренту в
свою пользу. И наконец на роль крупнейшего заемщика стали пре-
тендовать Соединенные Штаты Америки, столкнувшиеся в силу ря-
да обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и
бюджетного дефицита. Оскудение кредитного рынка быстро созда-
ло проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам,
множество развивающихся стран стали погружаться в дурную бес-
конечность «потерянного десятилетия», в результате чего еще более
ужесточалась политика банковского сообщества, оказавшегося пе-
ред угрозой глобального финансового краха. Первой его ласточкой
стал долговой кризис 1982 г.
Спасением явился переход банковских учреждений к коллектив-
ным действиям. (Не случайно рождение в том же году влиятельных
организаций кредиторов — Парижского и Лондонского клубов.) Во
главе новой комплексной стратегии оказались международные эко-
номические организации: Международный валютный фонд и Миро-
вой банк, созданные в рамках бреттон-вудской системы для других
целей, но обретшие второе дыхание, вовремя оценив открывшиеся
перспективы. Основой кредитно-финансовой политики стала мето-
дичная реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация
их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита, а
также структурная перестройка экономик, сопряженная с широкой
приватизацией, максимальной либерализацией цен и внешней тор-
говли, ведущая к росту экспорта, а соответственно и валютной вы-
ручки, необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге мировая
финансовая система устояла, однако глобальная экономика приоб-
рела качественно иной облик.
При анализе стратегии адаптации периферийных экономик к гло-
бальному рынку — программ структурной перестройки и финансо-
вой стабилизации — обращают на себя внимание следующие обстоя-
тельства.
Во-первых, в отличие от прежних рецептов догоняющего разви-
тия алгоритмы структурной перестройки были нацелены на создание
333
жизнеспособной геоэкономической модели перераспределения ми-
рового дохода. Имеет эта модель и весьма серьезные социальные
следствия, связанные со сжатием внутреннего потребления в стра-
нах-должниках (и его перераспределением в пользу внешнего мира),
ибо радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же,
влияет на положение широких слоев населения.
Во-вторых, стабилизируя состояние финансовой среды и стиму-
лируя ее развитие (формируя платежеспособный спрос на финансо-
вые ресурсы и услуги), данный пакет реформ призван решить также
другую стратегическую задачу — обеспечить долгосрочную встро-
енность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального
рынка в качестве его ресурсно-сырьевой составляющей, выводя
ситуацию пресловутых «ножниц цен» на качественно новый уро-
вень.
Таким образом, органичное в русле рассматриваемых реформ
снижение либо полная отмена экспортных пошлин помимо стабили-
зации долговой проблемы (или, правильнее сказать, перевода этой
долгосрочной проблемы на хорошо обустроенную колею, уходящую
в бесконечность) формирует благоприятный торговый климат для
стран—импортеров сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стиму-
лируется сырьевой бум: изобилие дешевых ресурсов в силу естест-
венного в подобных условиях падения цен, а распределение прибыли
становится доходным занятием структур, контролирующих между-
народные торговые операции. При этом у стран-потребителей оста-
ются рычаги для изменения в свою пользу схемы распределения гео-
сферной ренты — за счет введения высоких импортных тарифов
(под предлогом антидемпинговых процедур) либо в форме особого
налогообложения первичной обработки дешевого сырья у себя в
стране (как бы выравнивая конечную цену продукта по высокой
внутренней планке). А также и в форме потребления фактически
бесплатных экологических ресурсов ввиду отсутствия глобального
рыночного механизма в этой сфере.
И еще одно обстоятельство надо бы отметить. В самой аксиома-
тике данной концепции реформ, в сущности, было заложено некое
фундаментальное противоречие между стимулированием развития
рыночной среды, национального частного сектора и внерыночным
характером действий международных организаций, фактором их
целенаправленного, устойчивого влияния на процесс принятия ре-
шений в странах-реципиентах. В результате, несмотря на деклари-
руемые цели, фактический контроль за социально-экономической
деятельностью зачастую переходил не столько к местному частному
сектору, сколько к иностранным донорам и международным органи-
зациям, формируя контекст своеобразного, североцентричного
«макроколониализма».
334
•к •к •к
Кризис индустриального мира потребовал не только воплощения
оптимизационных и паллиативных схем по его преодолению. Одно-
временно открылись шлюзы, сдерживавшие развитие откровенно
спекулятивных тенденций. Быстрыми темпами стала расти хищниче-
ская квазиэкономика, паразитирующая на новых реалиях и имеющая
мало общего с конструктивным духом хозяйственной практики Но-
вого времени.
Создается впечатление, что в мире происходит постепенное, но
постоянное, последовательное вытеснение идеологии честного труда
альтернативной ей идеологией финансового успеха. Деморализация
экономических отношений — явление весьма тревожное, влекущее
за собой массу серьезных последствий. Еще Аристотель рассматри-
вал экономику как часть более широкого текста политики и этики.
По самой своей сути, она не есть некая универсальная технология,
действенная на все времена и для всех народов, но, хотя это и не все-
гда очевидно, весьма специфичный феномен культуры. Не исключе-
но, что тотально аморальная экономика в длительной перспективе
попросту невозможна. Помимо уже рассмотренных доводов приве-
дем еще один, быть может не самый главный, но на сегодняшний день
активно обсуждаемый аргумент. Так, разрушение привычного кон-
текста экономических операций, кризис самой атмосферы доверия,
вытеснение морали правом, утверждение сугубо формальных, а то и
прямо математизированных условий экономической деятельности в
конечном счете приводит к экспоненциальному росту необходимо-
сти их перманентной юридической фиксации, что скачкообразно
увеличивает количество конфликтных ситуаций на различных уров-
нях атомизированного общества. Иными словами, происходит рез-
кое возрастание затрат и подрывается сложившаяся система взаимо-
отношений. Утрата же доверия к стабильности самого контекста
экономических операций (зачастую связанная не столько с реальной
ситуацией, сколько с ее конъюнктурной интерпретацией, т.е. с об-
щественной психологией), в свою очередь, проявляется как в эко-
номических, так и в социальных потрясениях11.
Глобализация финансовой деятельности при относительной сла-
бости институциональной и правовой базы в масштабе планеты, от-
сутствии соответствующих регулирующих органов позволяет дейст-
венно преодолевать ряд законодательных ограничений и норм, су-
ществовавших в пределах национальных границ. При этом на карте
мира появляются как бы условные государства — терминалы транс-
национальных организмов, наподобие офшорных зон, чье истинное
предназначение — реализация разнообразных схем лукавой эконо-
мической практики, включая асоциальные и криминальные комби-
нации. В наметившемся расщеплении социальных и финансово-
335
экономических целей общества можно усмотреть определенную и
торическую преемственность от времен Великой депрессии, реал<
зовавшей массовое уничтожение продуктов хозяйственной деятел:
ности человека ради достижения финансовой выгоды и проложи!
шей путь для еще более внушительного вида поставленной на поте
«экономики деструкции» — индустрии высокотехнологичных, пр<
мышленно- и ресурсоемких войн XX в.
На пороге нового столетия уже сама кризисность мира становитс
одним из парадоксальных источников дохода. Выражается это
разрастании комплексной экономики управления рисками — хеджг
ровании, опционах, фьючерсах, появлении инновационных фор
страхования, реализации схоластичных, но хорошо продуманны
схем валютно-фийансовых спекуляций и интервенций, развитии фг
нансовой математики, целенаправленной организации и даже пр:
мом провоцировании финансово-экономических турбулентносте!
Пример тому — колоссальный по объему рынок вторичных ценны
бумаг (производных финансовых инструментов), который в не
сколько раз превышает совокупный валовой продукт всех стран,
связи с чем беспокойство проявляет, в частности, американская кс
миссия по стандартизации финансовой отчетности, пытающаяс
хоть как-то рационализировать этот неустойчивый сегмент финаг
сового рынка12. В результате в мировой экономике, параллельн
двум столь значимым для нее реалиям мировой резервной валют!
и глобального долга, кажется, сформировался третий, самостоя
тельный и внушительный феномен глобального риска. Заодн>
прорисовываются другие впечатляющие перспективы; например
столкновения различных финансовых инструментов и валют
борьбе за многомерное Lebensraum геоэкономических континен
тов и электронных сетей — специфическое жизненное простран
ство XXI в.
Все это постепенно лишает деньги прежнего содержания (и в ка
ком-то смысле реального наполнения), превращая их в средств»
управления и род особой, энергичной, подчас агрессивной информа
ции. В настоящее время ежегодный объем мировых финансовы:
трансакций оценивается астрономической суммой порядка полу
квадриллиона долларов, что создает ситуацию кредитного риска i
глобальном масштабе. Поток операций на валютно-финансовы:
рынках в десятки раз превосходит реальные потребности финанси
рования международной торговли, их ежедневный объем примерн<
соответствует совокупным валютным резервам всех национальны:
банков13. Еще в 1997 г. базирующийся в Базеле Банк международны:
расчетов (Bank of International Settelments, BIS) опубликовал от
чет, в котором констатировал реальный характер угрозы срыва ми
ровой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы дей
ственного контроля и профессионального прогноза. Аналогичные
336
опасения с 1998 г. периодически высказывал и глава Федеральной
резервной системы США Алан Гринспен, допускавший вероятность
«системных нарушений (высокотехнологичной финансовой систе-
мы. — А.Н.), превосходящих нашу способность понимания или воз-
можности эффективного ответа».
Финансовый «кубик Рубика» постепенно объединяет сюжеты ми-
ровой валюты, глобального долга и управления рисками в единый
взаимосвязанный комплекс. Теоретически можно представить кон-
туры еще одного вида глобальной игры — контролируемой деструк-
ции или организованного хаоса, — логически завершающей утвер-
ждение на планете особой, одновременно иерархичной и турбулент-
ной социально-экономической и политической среды, далеко от-
стоящей от идеалов мирового гражданского общества. Суть меха-
низма — возможность организации и использования кризисных си-
туаций с целью повышения контроля над динамикой тех или иных
процессов, изменения логики реализации прав собственности и про-
порций архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря,
успех данной стратегии создает условия для перманентного внешне-
го управления самыми разнообразными экономическими массивами,
а в перспективе и всей социальной средой. Клиентам, оказавшимся в
сложном положении, предлагается универсальный свод правил, сво-
его рода кодекс должника, предполагающий выполнение ряда обяза-
тельных базовых условий для получения помощи по целенаправлен-
ному выводу из кризиса. Например, функционирование националь-
ных денежных систем на основе внешней валюты; определение квот
и траектории заимствований финансовых ресурсов (что укрепляет
положение мировой резервной валюты); установление жесткой
взаимосвязи объемов национального бюджета, экспортной выручки,
уровня внутреннего потребления и внешних выплат (продлевающих
жизнь глобальной долговой экономике); осуществление обязатель-
ного страхования финансовых и национальных рисков (расши-
ряющих поле управления рисками); проведение заранее оговорен-
ной социальной политики и т.п.
В своей инволюции модель расширенного воспроизводства как
экономическая парадигма Нового времени уже прошла несколько
нисходящих ступеней. Вначале был соблазн сверхдоходов, получае-
мых за счет эксплуатации иных регионов и видов деятельности, ис-
кусно поставленных в подчиненное положение (вспомним «ножни-
цы цен»). Данный процесс, в свою очередь, стал источником допол-
нительных ресурсов, питательной средой для различного рода фи-
нансовых операторов и развития соответствующих технологий, при-
ведших к утверждению своеобразной постиндустриальной над-
стройки над привычной хозяйственной деятельностью. Метаморфоза
денежной сферы в необъятный виртуальный континент способство-
вала также развитию изощренных финансово-правовых технологий:
337
по форме — более-менее легальных операций и инициатив, а по су-
ти — действий, все отчетливее расходящихся с нуждами реальной
экономики, разрушающих ее смысловое поле, паразитирующих на
результатах конструктивной деятельности человека.
Дошло дело и до откровенно спекулятивных, целенаправленных
атак и акций, имеющих целью получение дополнительной прибыли
без производства реальной стоимости (поскольку организация спро-
са носила «квазистоимостный», провокационный характер), как не
создают ее кражи или азартные игры, хотя и они способны перерас-
пределять материальные ценности и приносить доход. А ведь речь
идет об играх, основанных не на слепой случайности, а на акциях
организуемых и управляемых, т.е. в определенном смысле — шулер-
ских.
Следующий этап — смещение финансовых практик в серую, труд-
но контролируемую зону сомнительных операций, использующих
разночтения в законодательствах различных территорий или общее
несовершенство правовой базы, с трудом и не всегда охотно поспе-
вающей за стремительным разрастанием семейства финансовых ин-
струментов. Тут порой происходит фактическое смыкание полуле-
гальных спекулятивных комбинаций с прямо криминальными дейст-
виями, слипание «горячих» денег и денег «грязных». Проявляется
также (в качестве самостоятельного вида квазиэкономической ак-
тивности) такой род хозяйственного вампиризма, как прямая декон-
струкция цивилизации, инволюционное расхищение ее плодов, наи-
более подходящее название для которого, пожалуй, «трофейная эко-
номика». Завершающим логическим звеном в этой цепочке стано-
вится общий хаос, но хаос управляемый и направляемый.
Некогда Новое время, освобождаясь от заскорузлой психологии
собирания богатств, формировало энергичную экономику, преоб-
ражавшую, перестраивавшую мир, превращавшую сокровища в дей
ственный капитал. И вот теперь капитал постепенно умаляет свою
производственную составляющую, вновь трансформируясь в квази-
золото финансово-информационных потоков. В подобной механике
мира цели социального развития оказываются в какой-то момент
полностью подчиненными корыстным и конъюнктурным интересам
финансовой олигархии.
Нынешняя трансформация хозяйственной деятельности не только
освобождает скованного виртуального джинна, но одновременно
пестует неокриминального Голема, стремительно растущего и наби-
рающего вес. В последние годы происходит заметное умножение
сфер человеческой практики и рост числа территорий, прямо пора-
женных криминальной и террористической активностью, сливаю-
щихся в единый феномен деструктивной квазиэкономики — более
чем специфической хозяйственной сферы, уже сейчас ворочающей
сотнями миллиардов долларов и подчиняющейся качественно иным,
338
нежели легальная экономика, фундаментальным законам (факти-
чески производя ущерб, т.е. «отрицательную стоимость»)13. Эффект
от разрастания, усложнения, диверсификации подобного параэко-
номического базиса постепенно сказывается и на Большом Социуме,
подрывая его конструктивный характер, вызывая моральные и мате-
риальные деформации, а в перспективе ведя к перерождению обще-
ства.
В результате развития этих тенденций все труднее избавиться от
впечатления, что утро нового века постепенно заслоняет отбрасы-
ваемая из будущего тень «второй великой депрессии», но на этот раз
глобальной и, что более важно, выходящей за рамки собственно эко-
номических неурядиц.
Замкнутый горизонт
От несчастных обитателей Тъерра-
делъ-Фуэго до самых передовых наро-
дов Западной Европы — нет такой
социальной ступени, которую нельзя
было бы обнаружить в нескольких точ-
ках земного шара, причем эти точки
обычно расположены далеко друг от
друга.
Огюст Конт
Переплавленное в тигле интенсивного взаимодействия стран и
народов новое мироустройство постепенно замещает прежнюю на-
ционально-государственную модель Ойкумены более сложным, поли-
фоничным сочетанием геоэкономических регионов. В рамках глобаль-
ной, но все же не вполне универсальной экономики проступают кон-
туры ее специализированных сегментов — самобытных «больших про-
странств», внутренняя мозаика которых объединена культурно-
историческими кодами, общим стилем хозяйственной практики, соци-
ально-экономическими интересами и стратегическими замыслами15.
Эти взаимосвязанные миры-экономики в ряде случаев разрывают
географические рамки, объединяя ведущих игроков той или иной
лиги, невзирая на их региональное гражданство и национальную
принадлежность. В результате над прежней национально-госу-
дарственной схемой членения человеческого универсума все более
отчетливо нависает внешняя оболочка нового регионализма и груп-
повых коалиций. Или, иначе говоря, — гибкий каркас геоэкономиче-
ских рубежей Нового мира.
Властная система координат сопрягает новые центры силы с ве-
дущими персонажами прежней национально-государственной сис-
темы, чьи реальные границы в экономистичном универсуме уже сей-
339
час заметно отличаются от привычно четких административно-
государственных разграничительных линий, плавно трансформиру-
ясь в ползучий суверенитет стран-систем, множащихся по миру зон
национальных интересов и региональной безопасности. Таким обра-
зом, в переходной, дуалистичной конструкции глобального миро-
устройства сопрягаются два разных поколения властных субъектов:
старые персонажи исторической драмы — национальные государст-
ва и разнообразные сообщества-интегрии. Происходит кристалли-
зация властных осей Нового мира, контур которых представлен раз-
личными советами, комиссиями и клубами глобальных неправитель-
ственных организаций (НПО).
При этом система взаимоотношений внутри нарождающегося Рах
Oeconomicana заметно отличается от принципов организации меж-
дународных систем уходящего в прошлое мира Нового времени. Да и
ключевой вид деятельности — финансово-правовое регулирование,
т.е. реальный механизм глобального планирования и долгосрочного
перераспределения ресурсов, отнюдь не «открытое акционерное об-
щество» и не «организация объединенных наций», включающая все
страны и народы планеты. Напротив, это подчеркнуто обособлен-
ная, элитарная отрасль хозяйствования, доминирующий слой гло-
бальной экономики, представляющий ее практически автономный
верхний этаж.
С реалиями данного космоса в наибольшей степени связаны, ко-
нечно же, Соединенные Штаты Америки (и такой их специфический
влиятельнейший в современном мире институт, как Федеральная
резервная система), однако и тут существуют достаточно серьезные
противоречия. Расширяющийся интернациональный космос (естест-
венная вотчина НПО и ТНК, но прежде всего — мир банковских и
финансовых сетей) постепенно обретает все большую свободу во все
менее поддающейся регулированию среде. И хотя этот транснацио-
нальный метарегион все еще имеет определенную географическую
привязку, системный центр, по самой своей специфике, сути, харак-
теру деятельности он — глобален. Проявляя собственное историче-
ское целеполагание, виртуальный континент оперирует смыслами,
способными вступать в конфликт с целями и ценностями всех зем-
ных регионов, включая материнский — североатлантический.
Новый полюс мира стремится охватить своей сетью координат все
прочие геоэкономические пространства и континенты, взять их под
властный контроль, искусно объединив в единую иерархичную и
хорошо управляемую конструкцию.
* * *
Рубеж столетий — окончание периода биполярной определенно-
сти и ясности глобальной игры на шахматной доске ялтинско-
хельсинкского «позолоченного мира». В результате громких и широ-
340
ко известных событий не только оказалась сломанной привычная ось
«Запад—Восток», но и становится достоянием прошлого обманчивая
простота конструкции «Север—Юг». Можно сказать точнее: оси эти
не сломались, а расщепились. На глобусе Земли возникает некая це-
лостная композиция, нуждающаяся в собственной системе коорди-
нат, в частности, в объемном «геоэкономическом атласе мира».
Здесь, правда, сразу же возникают две проблемы.
Первая из них связана с основными субъектами этого атласа:
место границ национальных государств в нем занимает своеобразная
«экограмма» — устойчивый контур движения товаров и услуг, раз-
нообразные ресурсные потоки (нефть, газ, промышленные изделия,
военно-техническая продукция, финансовые ресурсы) и контроли-
рующие это движение силы, коалиции. Построение подобной кон-
фигурации в ее полноте — пока дело будущего. К тому же дан-
ная конструкция нестатична, что добавляет исследователям немало
хлопот.
Вторая проблема, напротив, в чем-то даже облегчает задачу фор-
мализации актуального статуса мира — это его новая целостность,
символизируемая самим феноменом глобальной экономики. И как
раз целостность резко усиливает специализацию, новое расслоение,
«новую регионализацию» мира, что на первый взгляд выглядит па-
радоксом. Но парадокса тут, в сущности, нет: объект, не являющий-
ся целостным, представляет сумму более-менее самостоятельных
частей, когда же элементы соединяются и образуют единую, замкну-
тую систему, то свойства своей прежней целостности они во многом
утрачивают. Это их качество (в данном случае экономический суве-
ренитет) наследует новый механизм, выстраивающий собственную
систему управления, а в сфере мировой экономики — универсальную
«штабную экономику».
Возникающая сложноподчиненная иерархия геоэкономических
пространств объединяется густой сеткой ресурсных потоков, что
рождает два взаимосвязанных следствия: категорию геоэкономиче-
ских рентных платежей и нового глобального субъекта (Новый Се-
вер). При этом ряд экономических связей «отслаивается» от госу-
дарств и подтягивается какими-то другими агентами (например,
теми же ТНК). Процесс этот, однако, не столь уж однозначен и
прост. Современная экономика подразделяется на несколько взаи-
мосвязанных сфер: финансово-правовое регулирование, высокотех-
нологичное производство, производство интеллектуального ресурса,
добыча природного сырья, изготовление изделий и т.п. Эти виды
деятельности асимметрично расположены на планете, занимая свои
преимущественные ареалы. Общая экономическая формула мира в
своих частях оказывается как бы географически мотивированной.
В результате (с учетом системной специализации, или нового уровня
мирового разделения труда) на планете возникают макрорегиональ-
341
ные геоэкономические пространства, новые «континенты». Синте-
тическая модель подобного мироустройства носит «шестиярусный»
характер (ив этом смысле она многополярна). В ее состав входят
(отнюдь не на равных условиях, и в этом смысле она однополярна)
такие регионы, как Североатлантический, Тихоокеанский, Евразий-
ский и «южный», расположенный преимущественно в районе индо-
океанской дуги, а также два транснациональных пространства, явно
выходящих за рамки привычной физической картографии.
Так, на достаточно разнородные части расслаивается знакомый
нам по XX в. Север. Его нервом становится глобальное управление,
в частности, финансово-правовое регулирование, вышеупомянутая
«штабная экономика» — эта Ultima Thule геоэкономических прост-
ранств. Именно она-то и определяет сейчас действующие на планете
экономические правила игры, регулирует сам контекст хозяйственных
операций, взимая с мировой экономики своего рода налог или дань.
Тесно связана с транснациональным континентом и окружающая его
пена — спекулятивная финансовая неоэкономика фантомного Квази-
Севера, извлекающего прибыль из неравновесности мировой среды,
но в ней же обретающего особую, турбулентную устойчивость.
Помимо «летучих островов» Нового Севера, связанных с вирту-
альной неоэкономикой, к «нордической» части геоэкономического
спектра относится также высокоразвитая национальная инфра-
структура стран Североатлантического региона. Эпоха Нового вре-
мени создала здесь особое национальное богатство: развитую соци-
альную, административную и промышленную инфраструктуру,
ставшую основой новой экономики. Без этой основы трудно себе
представить устойчивое функционирование как информационно-
коммуникационных систем, так и всей индустрии «высокотехноло-
гичного Версаче», создающей оригинальные наукоемкие изделия и
образцы, значительная часть которых затем тиражируется в других
регионах планеты (отчасти путем экспорта капитала).
Наконец, совершенно новой геостратегической реальностью стал
еще один фрагмент бывшего Севера — пребывающий в хаотизиро-
ванном состоянии постсоветский мир, похоронивший под обломка-
ми плановой экономики некогда могучий полюс власти — коммуни-
стический Восток.
В прошлом оказался и так называемый третий мир. В современной
социоэкономической картографии Юг как альтернатива Северу
сейчас представлен различными автономными пространствами.
Во-первых, массовое производство промышленных изделий мало-
помалу перемещается из североатлантического региона в тихоокеан-
ский. Здесь, на просторах Большого Тихоокеанского кольца, вклю-
чающего теперь и такой нетрадиционный компонент, как ось Индо-
стан—Латинская Америка, формируется второе промышленное про-
странство планеты — Новый Восток. В каком-то смысле он, пожа-
342
луй, занимает место прежней коммунистической цивилизации в би-
полярности мира.
Другая часть «третьего мира», расположенная преимущественно в
тропиках и субтропиках, по-прежнему связана с добычей сырьевых
ресурсов.
Еще один непростой персонаж — пестрый архипелаг территорий,
пораженных вирусом социального хаоса, — Глубокий Юг. Это как
бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено
радикальной демодернизацией ряда государств и особой, «теневой
глобализацией» асоциальных и прямо криминальных тенденций раз-
личной этиологии.
Глубокий Юг в своих асоциальных проявлениях на практике
нередко смыкается с финансовой эквилибристикой Квази-Севера,
вкупе с ним порождая единое эклектичное пространство, сущест-
вующее за счет весьма своеобразной «цивилизационной ренты» —
планомерного расхищения национального богатства, созданного
трудом многих поколений людей. В результате оптимистичные схе-
мы постиндустриального сообщества выглядят сегодня несколько
поблекшими, в ряде случаев они уступают место действительности
регресса и деиндустриализации, реальности сужающегося воспроиз-
водства. На земном шаре сегодня можно насчитать приблизительно
два десятка территорий, где в той или иной мере утверждается по-
вседневность перманентных конфликтов и отчаяния, происходит
распад политических, экономических и правовых институтов, раз-
рушается сама основа стабильной организации общества16.
★ ★ ★
Современная экономика переживает не менее драматичную му-
тацию, чем политическое мироустройство. Под прежним названием
формируется некий новый феномен, политэкономия XXI в., квинт-
эссенцией которой становится инволюционный путь от капитала к
ренте, от классического индустриального хозяйства Нового времени
к механизму извлечения сверхприбыли в виде разнообразных гео-
экономических рентных платежей. При этом сложившиеся модели
производства размываются биосферными и инновационными фак-
торами, они существуют в контексте изощренных кредитных опера-
ций и быстро растущей сферы управления рисками, а также во взаи-
модействии с разнообразными формами асоциальной, криминальной
активности. В результате в многомерном экономическом космосе
образуются своеобразные субпространства, взаимосвязанные миры-
экономики, различающиеся характером системообразующего источ-
ника прибавочного продукта17. Это:
— природозатратная, геосферная экономика, основанная на экс-
плуатации и сверхэксплуатации природы как источника дополни-
343
тельного продукта, сопрягающая интересы производителей и потре-
бителей природных ресурсов и переживающая кризис в связи с на-
метившимся исчерпанием хозяйственного потенциала био- и гео-
сферы. Она поставлена перед необходимостью увеличивать затраты
на покрытие «производства вреда», а в перспективе — с необходимо-
стью организации воспроизводства гео- и биосферных ресурсов, т.е.
развития своеобразной экоэкономики;
— инновационная экономика (также состоящая из двух сегментов:
производства «инновационного ресурса» и его потребления), в рам-
ках которой традиционная роль труда вытесняется интеллектуаль-
ной активностью — творческим даром. Она получает специфиче-
скую ренту от научно-технического прогресса и во многом свободна
от ограничений экологического императива, так что ее значение
резко возрастает в условиях «пределов роста». Вместе с тем иннова-
ционная экономика находится в непростых отношениях со сложив-
шейся системой отраслевых финансово-промышленных блоков из-за
способности радикально влиять на существующие схемы производ-
ства и даже в корне подрывать их;
— финансовая неоэкономика, связанная с управлением «чужими»,
привлеченными средствами, т.е. экономика, в которой капитал фак-
тически вытесняется кредитом и страхованием рисков, а денежные
средства трансформируются в специфическую информацию. Ее раз-
витие ведет к расщеплению прав собственности между владельцем и
финансовым оператором. Вовлекая будущие доходы производителей
в текущую экономическую реальность, она превращает время и
вероятность в действенный (и на первый взгляд неисчерпаемый)
ресурс, позволяющий существенно расширять объем финансово-
экономических операций;
— деструктивная параэкономика, рассматривающая в качестве
своего базового ресурса накопленные богатства цивилизации, рас-
печатывающая запрещенные виды асоциальной практики, осуществ-
ляющая их фактическую индустриализацию на основе современных
криминально-террористических технологий;
— на протяжении XX в. были реализованы также различные схемы
мобилизационной экономики, использующей потенциал администра-
тивного регулирования хозяйственной активности. Сфера действия
этих схем в настоящее время вроде бы сократилась, однако в буду-
щем вполне вероятен их ренессанс.
Все эти алгоритмы — деятельные коды нового мироустройства.
Быть персонажем в глобальной игре, осмысленно участвовать в
ней — значит представлять интересы того или иного экономического
полюса, стремящегося с максимальной эффективностью реализовать
свою фундаментальную специфику. В результате вместо прежних,
сравнительно простых схем противостояния «капиталистического
Запада» и «социалистического Востока», «промышленного Севера»
344
и «сырьевого Юга» на планете происходит интенсивное состязание
различных по духу и смыслу геоэкономических концептов:
— дальний горизонт стратегической мысли — сама организация
нового контекста. Это магистральное направление социального пла-
нирования, связанное с конструированием нового мирового порядка,
занятое в настоящее время формированием системы глобальной
безопасности с целью поддержания в устойчивом состоянии слож-
ной системы распределения жизненно важных ресурсов планеты и
совокупного мирового дохода;
— стратегия золотого миллиарда, призванная повышать нацио-
нальное богатство и уровень капитализации за счет создания устой-
чивой и безопасной инфраструктуры на отдельных географических
территориях, но одновременно ведущая к острой социальной и эко-
номической дискриминации жителей других регионов планеты;
— концептуалистика неконтролируемого развития («невидимая
рука рынка»), перерастающая в неолиберальную метафизику, свя-
занную с сетевым характером кредитно-денежных траекторий, при-
зрачными табунами горячих денег и субъективными интересами фи-
нансовых операторов в стохастичном, спонтанном мире виртуаль-
ной экономики;
— программы структурной перестройки, финансовой стабили-
зации, т.е. адаптации различных сегментов мировой экономики к
нуждам глобального рынка в рамках его североцентричной конфи-
гурации (по данному пути пошли большая часть стран Африки и Ла-
тинской Америки, а также постсоветской Евразии, включая Рос-
сию);
— различные варианты идеологии неопротекционизма, включая
современные модификации идеи «большого пространства» в форме
«нового регионализма», или дивелопментализма — специфической
стратегии развития Восточной Азии;
— играющая активную роль скорее в сфере идеологии, чем эконо-
мики, стратегия неосоциального устойчивого развития, стремящая-
ся сопрягать экономическую деятельность с императивом решения
назревших экологических и социальных проблем, неся при этом в
себе ядовитые семена геноцида бедняков и других форм «эко-
фашизма»;
— периодически возрождающаяся (будучи одновременно связан-
ной с интересами международного военно-промышленного комплек-
са) концептуалистика форсированного сверхразвития, делающая
ставку на научно-технический прорыв, поддержанный бюджетными
вливаниями и мощью государственной машины, а также на творче-
ские ресурсы цивилизации как центральный фактор современного
производства;
— кроме того, с повышением вероятности развития полномас-
штабного финансово-экономического кризиса вновь начинают об-
345
суждаться разнообразимые концепты активного регулирования
рынка, автаркии и мобилизационных схем управления;
— собственные цели преследует и темный двойник цивилизации,
активно воплощающий проект демодернизации, последовательно
извращающий социальные и экономические механизмы, формируя
благоприятную для себя среду, способную обеспечить беспрепятст-
венную сверхэксплуатацию природы и тотальную деконструкцию
цивилизации.
Таковы основные черты архитектуры выстраиваемого геоэконо-
мического глобуса. Реальность эта пока еще окончательно не сфор-
мировалась, а в каких-то своих частях остается противоречивой.
В отличие от устойчивых границ государственно-административной
карты планеты очертания геоэкономической картографии носят
зыбкий, несфокусированный и (учитывая параллельное бытие гео-
графических регионов и транснациональных пространств) трехмер-
ный характер. Территории подобных регионов взаимосвязаны и
взаимозависимы, в условиях перманентно идущего здесь передела
мира их «земли» меняют свою принадлежность, сосуществуют, час-
тично наплывая друг на друга, а внешние контуры весьма подвижны
и изменчивы. Далеко не всегда явственны различия между теми или
иными членами североатлантического или тихоокеанского регионов,
традиционного Юга и Глубокого Юга и т.п.
Очевидно, что экономика того или иного региона не может огра-
ничиваться одним видом экономической активности. Безусловно, в
той или иной степени в каждом регионе соприсутствуют практиче-
ски все виды деятельности. Речь идет, скорее, о наличии у соответст-
вующих «больших пространств» собственного оригинального гео-
экономического кода, специфичного структурообразующего алго-
ритма, под воздействием которого реализуется вся совокупность
хозяйственного и социального организма, формируется его полнота.
Иначе говоря, происходит оригинальное сочетание внутреннего
фермента — некоего фундаментального конкурентного преимуще-
ства, определяющего в конечном счете доминирующий стиль и спо-
соб производства, — и остальных видов хозяйственной практики.
Таким образом, в каждом случае реализуется определенная гологра-
фическая целостность макрорегиональной системы (равно как со-
храняется и голографическое единство всей глобальной экономики),
однако выстроенная каждый раз с иной последовательностью и
пропорциями.
Новое геоэкономическое мироустройство — Pax Oeconomicana —
все чаще заставляет считаться с собой, учитывать свою специфику
при стратегическом анализе и планировании ближних и дальних го-
ризонтов развития. Соперничество внутри нового поколения меж-
дународных систем и исторических проектов уже сейчас является
источником коллизий, по крайней мере не менее значимых и судьбо-
346
носных, чем традиционные формы конфликтов между странами и
народами планеты.
ПРИМЕЧАНИЯ
'TofflerA., TofflerH. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave.
Atlanta, 1995; Galbraith J.K. The Good Society. The Human Agenda. Boston—N. Y., 1996;
Hopkins T., Wallerstain I., Casparis J. The Age of Transition: Trajectory of the World-
System, 1945—2025. N. Y., 1996; Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking
of World Order. N. Y., 1996; Castells M. The Information Age: Economy, Society and
Culture. Vol. 1: The Rise of the Network Society. Malden (Ma.)—Oxford (UK), 1996; idem.
The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 2: The Power of Identity. Malden
(Ma.)—Oxford (UK), 1997; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture.
Vol. 3: End of Millennium. Malden (Ma.)—Oxford (UK), 1998; Chomsky N. World Orders,
Old and New. L., 1997; Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et diff6rents. P.,
1997; Brzezinsky Z. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic
Imperatives. N. Y., 1997; idem. The Geostrategic Triad: Living with China, Europe, and
Russia. Wash., 2000; Naisbitt J. Megachallenges. A Compass for the 21st Century. N. Y.,
1998; Luttwak E. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L., 1998;
Thurow L.C. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies and Countries in
a Knowledge-Based Economy. L., 1999; Etzioni A. The End of Privacy. N. Y., 1999;
Fukuyama F. The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order.
N. Y., 1999; Drucker P.F. Managing Challenges for the 21s' Century. N. Y., 1999; Giddens A.,
Hutton W. (eds.). On the Edge. L., 2000; Giddens A. (ed.). The Global Third Way Debate.
N. Y., 2001; Kissinger H. Does America Need a Foreign Policy? Toward a Diplomacy for the
21st Century. N.Y., 2001.
2 Подробную библиографию зарубежных работ по данной проблематике см. в статье
А.И.Нексессы «Осмысление Нового мира», опубликованной в журнале «Восток» (2000,
№4).
3 Brzezinsky Z. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21" Century. N. Y.,
1993; Huntington S. The Clash of Civilizations.— Foreign Affairs. Summer, 1993, №72;
Santoro C. Progetto di ricarca multi funzionale 1994—1995. — I nuovi poli geopolitici.
Milano, 1994; Окружное послание «Evangelium Vitae» папы Иоанна Павла II о ценности
и нерушимости человеческой жизни. Париж—Москва, 1997; Wallerstain I. After
Liberalism. N. Y., 1995; Soros G. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered.
N. Y., 1998.
4 Barnet R.J., Cavanagh J. Global Dreams, Imperial Corporations and the New World
Order. N. Y., 1994; Martin H.-Р., Schumann H. The Global Trap: Globalization and Assault
on Prosperity and Democracy. Pretoria—London, 1997; Greider W. One World, Ready or
Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N. Y., 1997; Rodrik D. Has Globalization Gone
Too Far? Wash., 1997; idem. Globalization and Its Discontents. N. Y., 1998; Doremus P.N.,
Keller W.W., Pauly L.W., Reich S. The Myth of the Global Corporation. Princeton, 1998;
Shutt H. The Trouble with Capitalism. An Inquiry into the Causes of Global Economic
Failure. L.—N. Y., 1998; Gray J. False Dawn. The Delusions of Global Capitalism. L., 1998.
5 Washington Post. 10.01.2000.
6 Бергер С. Американское лидерство в XXI веке. — Компас. М., 2000, № 5, с. 83.
7 Washington Post. 10.01.2000.
8 Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегиче-
ские императивы. М., 1998, с. 251.
9 Геоэкономика — относительно новое понятие. Оно вошло в социальные науки в
90-е годы XX в., и различные исследователи трактуют его по-своему. В предмете геоэко-
номики нам видятся три аспекта: 1) слияние политики и экономики, особенно в сфере
международных отношений; 2) географическая локализация определенных сфер эконо-
347
мической деятельности в контексте нового типа мирового разделения труда, связанного
с формированием системы глобального управления; 3) географически определяемые
формы и закономерности хозяйственной деятельности. Очевидно, например, что эконо-
мика Тропической Африки и экономика Европы различны в силу резких климатических
(географических) особенностей.
10 Рыночная цена золота вскоре после устранения фиксированной связи с ним доллара
поднялась практически на порядок, причем в условиях роста добычи желтого металла с
применением современных технических средств. В целом же обесценивание доллара за
последние сто пятьдесят лет составляет несколько порядков, причем большая часть па-
дения его реальной покупательной способности приходится на вторую половину этого
срока.
11 См., в частности: Fukuyama F. Trust. The Social Virtues and the Creation of
Prosperity. N. Y., 1996; EtzioniA. The Golden Rule. Community and Morality in a
Democratic Society. N. Y., 1996.
12 Вот некоторые данные из этой области. Банк международных расчетов оценил
объем производных финансовых инструментов в мире на конец 1997 г. в 103 трлн. долл.
На слушаниях в одном из комитетов сената США была приведена оценка ситуации на
конец 1998 г. — 150 трлн. долл. Интересны также имеющиеся данные о совокупном объ-
еме фактической мировой резервной валюты — американского доллара на пороге нового
века. Так, в 1998 г. объем наличных денег в обращении составил 457,9 млрд. На тот же
момент показатель денежной массы Ml равнялся 1112,7 млрд., М2 — 4380,8 млрд, и
М3 — 5940,1 млрд. долл.
13 Internationale Politik. Bonn, 1997, № 12, S. 9.
14 Введение подобной категории представляется вполне оправданным для данного
типа человеческой деятельности; она соответствует производству вреда, причинению
ущерба окружающей среде, техносфере и людям. Отчасти отрицательная ценность по-
добного рода активности уже учитывается в современных экономических отношениях,
например, в виде наложения штрафов, повышенного налогообложения, оплаты судебных
услуг, иных финансовых санкций.
15 Горячий сторонник либеральных ценностей и в то же время фактический оппонент
ряда неприглядных аспектов неолиберализма, Ральф Дарендорф следующим образом
формулирует принцип экономического плюрализма: «Было бы неправильно предпола-
гать, что... все мы движемся к одной конечной станции. Экономические культуры имеют
столь же глубокие корни, как и культура языка или государственного устройства»
(Дарендорф Р. После 1989. Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о
революции в Европе. М., 1998, с. 86).
16 Сосуществование геоэкономических пространств способно рождать и весьма экзо-
тичные схемы их взаимодействия, например, в рамках сценария развития мирового ре-
сурсного кризиса. Действительно, на территориях Глубокого Юга параллельно с широ-
ким использованием, индустриализацией криминально-террористических технологий
вполне вероятна организация широкомасштабной и высокорентабельной (в краткосроч-
ной перспективе) утилизации ранее созданного хозяйственного потенциала. Распро-
странение же данного квазиэкономического стиля на переживающие кризис промыш-
ленные зоны, на фоне их фактической деиндустриализации (снижающей спрос на сырье
и нагрузку на биосферу), способно параллельно создавать массовое «производство»
дешевых вторичных ресурсов, тем самым ослабляя экономическую и сырьевую угрозу.
Кроме того, при сверхприбыльном характере процесса растет интенсивность кредитно-
денежных операций и расширяется сфера применения финансовых инструментов. При
этом происходит коллективное «проедание неприкосновенного запаса», истощение ба-
зовых механизмов воспроизводства цивилизации первоначально за счет слабейших,
дробящихся и деэтатизированных членов глобального сообщества. В общем и целом
ситуация чем-то напоминает реалии эпохи первоначальной колонизации, но это скорее
«автоколонизация» — без претензий внешнего мира на прямое административное освое-
ние соответствующих территорий. В результате в мировом хозяйстве прочерчивается
контур инволюционной рециклизации совокупного цивилизационного ресурса, которая
одновременно оказывает соответствующее воздействие на социальные и культурные
институты.
348
17 Экономика, будучи многомерным феноменом, имеет несколько фундаментальных
источников: прежде всего это человек, однако не только как субъект трудовой деятель-
ности, но и как обладатель творческого потенциала, затем — природа, а также накоплен-
ные ранее богатства цивилизации, и наконец информация, тесно связанная с феномена-
ми времени и вероятности в качестве основного источника виртуальных схем построе-
ния экономической деятельности.
В.М.Коллонтай
ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЙ МИРОВОЙ
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК
Нынешний глобальный кризис — это кризис тех механизмов ми-
рохозяйственного регулирования, той модели мирового хозяйства,
которая возникла на развалинах колониальной системы. В первые
годы после обретения независимости бывшие колонии пытались са-
мостоятельно развивать свою экономику как национально-хозяйст-
венные комплексы. В 70-е годы эти страны предприняли попытку
создать «новый мировой экономический порядок» (НМЭП), пред-
полагавший выработку таких правил и регулирующих механизмов,
которые обеспечивали бы существенное перераспределение ресурсов
в пользу периферийных стран. В противовес этому западные госу-
дарства сделали ставку на неолиберальную модель развития мирово-
го хозяйства, дающую экономически сильным державам возмож-
ность сохранять свои господствующие позиции даже в условиях по-
литической независимости бывших колоний.
Общая неолиберальная идеолого-политическая установка и нема-
лые знания закономерностей рынка позволяли Западу «точечным»
вмешательством заставлять мировой рынок функционировать в же-
лательном направлении. И было более чем серьезное намерение пе-
реломить наметившиеся тенденции к самостоятельному развитию
стран Азии, Африки и Аатинской Америки.
Следует отметить также привычку рассматривать долгосрочные
процессы и тенденции почти исключительно с созидательных, кон-
структивных позиций. Однако для капитализма вообще характерно
сочетание разрушения и созидания («созидательное разрушение»,
по И.Шумпетеру); в современный период разрушительная сторона
заметно усиливается («игра на понижение»). Происходит это не
только потому, что накоплен значительный экономический потен-
циал, позволяющий более спокойно смотреть на разрушения. Важно
другое: научно-технический прогресс и глобализация придали осо-
бую остроту конкурентной борьбе, обострили стремление вырваться
вперед, установить свое безраздельное господство над возможно
большей долей мировых ресурсов и рынков.
Реализация неолиберальной модели мирового экономического
порядка развернулась в 70—80-е годы XX в. по четырем главным на-
правлениям: 1) навязывание всем неолиберальной идеологии и хо-
зяйственной политики; 2) изменение основ конкурентоспособности
© В.М.Коллонтай, 2002
350
центров мирового хозяйства; 3) становление новых регуляторов ми-
рового хозяйства; 4) налаживание механизмов постоянного эконо-
мического воздействия на развитие периферийных стран.
Основные черты неолиберального мировоззрения можно свести к
следующему:
— форсированная гомогенизация механизмов регулирования
хозяйства различных стран;
— решающим регулятором развития провозглашается стихий-
ный рыночный механизм;
— национально-хозяйственный комплекс, суверенитет, отчасти
даже государство рассматриваются как отмирающие категории; их
быстрейшее преодоление преподносится как залог успеха;
— главные усилия направляются на сокращение хозяйственной
роли государства, на либерализацию и дерегулирование.
При этом необходимо сразу же оговориться, что сами западные
державы отнюдь не всегда придерживаются этих установок. Сокра-
щая таможенные ограничения на внешнюю торговлю, они одновре-
менно вводят стандарты, патенты, сертификации, всевозможные
административные требования и другие преграды. Значительные
средства направляются на расширение «конкурентных преиму-
ществ» собственного хозяйства, на развитие науки, техники, инфор-
матики, на укрепление позиций «своих» ТНК. Строго регулируются
размеры и направления миграции рабочей силы. В реальной жизни
хозяйственные функции западных государств не сокращаются, а пе-
реориентируются на более активное участие в борьбе за мирохозяй-
ственные позиции1.
Особо следует остановиться на широком использовании диплома-
тического аппарата в интересах «своих» предпринимателей. Перво-
начально (в 70-е и 80-е годы) это сводилось в основном к требовани-
ям устранить таможенные и валютно-финансовые преграды экспан-
сии западных (преимущественно американских) компаний, к поли-
тическому давлению при распределении государственных контрак-
тов и т.п. Но с конца 80-х годов американская дипломатия резко
расширяет круг своих требований к другим странам, пытается ак-
тивно воздействовать на самые разные стороны их социально-эконо-
мической структуры. В результате стремительно меняется вся кон-
фигурация мирохозяйственных отношений.
Бурный научно-технический прогресс 70—90-х годов привел (осо-
бенно в США и Японии) к существенному росту производительно-
сти и конкурентоспособности многих отраслей. Внедрение ресур-
сосберегающих технологий заметно уменьшает зависимость про-
мышленно развитых стран от импорта сырьевых и топливных ресур-
351
сов. Почти повсеместно меняются критерии эффективности: наряду
с сокращением издержек возрастающее значение приобретают такие
показатели, как устойчивый качественный уровень продукции, гиб-
кость и маневренность технологий и управленческих механизмов,
быстрота внедрения инноваций и изобретений, сроки и гарантиро-
ванность поставок. Быстро растет значение финансовых показате-
лей, кредитоспособности, рейтинга.
Стремительно трансформируются организационно-управленче-
ские структуры почти всех секторов экономики. Ввиду индивидуа-
лизации спроса, его резких колебаний (периодической непредска-
зуемости), а также частой смены наиболее выгодных комбинаций
производственных методов, наиболее целесообразных видов сырья и
т.п. все чаще наблюдается отказ от полной собственности на все со-
пряженные звенья хозяйственной деятельности. Активно внедряют-
ся и другие методы организации и обеспечения контроля над произ-
водственными процессами2. Широкое распространение получает
передача отдельных функций и операций формально независимым
предприятиям; соответственно множатся разнообразные (юридиче-
ские, финансовые и др.) рычаги контроля над такими формально
независимыми звеньями единой хозяйственной цепи.
Успешная деятельность отдельных хозяйственных единиц оказы-
вается в зависимости от множества консультативных и иных услуг,
формальных и неформальных связей, всевозможных «добровольно-
принудительных» обязательств, отказ от которых чреват серьезными
дополнительными трудностями и риском, а использование приносит
немалые «конкурентные преимущества». Формирующийся таким
образом олигополистический рынок мало что имеет общего с неоли-
беральными представлениями; в действительности он, наоборот, соз-
дает непреодолимые препятствия равноправному положению разви-
вающихся стран в мировом хозяйстве.
В результате курса на либерализацию экономики, проводившего-
ся западными державами, в мировом хозяйстве за последнюю чет-
верть XX в. сформировались мощные новые силы. Это в первую оче-
редь транснациональные корпорации (ТНК) и мировые финансовые
центры (МФЦ). Политика либерализации способствовала тому, что
крупные производственные предприятия и банки смогли выскольз-
нуть из-под системы государственного регулирования и приобрести
немалую степень независимости, стать своего рода глобализирую-
щимся капиталом.
Как правило, ТНК и МФЦ действуют заодно, взаимоукрепляясь.
Однако нельзя упускать из виду существенные различия той роли,
которую они играют в мировом хозяйстве. ТНК, сопрягая много-
численные разрозненные хозяйственные звенья, создают собствен-
ные подсистемы международного разделения труда, охватывающие
самые различные регионы и производственные звенья. Поскольку
352
деятельность ТНК подробно описана и разносторонне проанализи-
рована, долго на ней останавливаться нет нужды.
Наоборот, деятельность МФЦ освещается крайне скупо. А это
ведь огромные конгломераты банков, финансовых институтов, ва-
лютных, фондовых и иных бирж, всевозможных консультативных и
аналитических фирм, располагающих небывалым экономическим
интеллектуальным, информационным и иным потенциалом3. Доста-
точно сказать, что ежедневный оборот валютных бирж сопоставим с
общей суммой золото-валютных запасов центральных банков основ-
ных стран мира. Отсасывая из стран и хозяйственных ячеек значи-
тельные денежные ресурсы, МФЦ разрывают кругооборот капитала
и воспроизводство, вынуждают большинство стран и хозяйственных
единиц конкурировать между собой за кредиты и инвестиции, рас-
пределяемые МФЦ. За последние десятилетия международные фи-
нансовые центры существенно преобразовали механизмы хозяйст-
венного регулирования, внедрили критерии краткосрочности при
оценке хозяйственной деятельности, способствовали расцвету все-
возможных спекулятивно-виртуальных операций. Сиюминутная
прибыльность активно вытесняет любые другие критерии не только
на фондовых и валютных биржах, но и в реальной экономике; целе-
направленные стратегии развития и последовательная долгосрочная
политика теряют свою прежнюю значимость.
Картина современного развития мирового хозяйства не будет
полной, если не остановиться на деятельности многочисленных меж-
дународных экономических организаций — ОЭСР, ВТО, МВФ, ме-
ждународных и региональных банков4. Большинство из них возник-
ло после Второй мировой войны для содействия восстановлению Ев-
ропы; после распада колониальной системы преобладающее место в
их деятельности заняли проблемы развивающихся стран.
Для характеристики многих из рассматриваемых организаций
(особенно финансовых) важно, что основные их стратегические и
оперативные решения принимаются не демократически, а пропор-
ционально либо экономической мощи, либо размеру взносов стран-
членов. Это во многом превращает их в действенное орудие полити-
ки наиболее экономически могущественных держав. Тесно коорди-
нируя свою деятельность, они становятся мощнейшим инструментом
реализации курса на либерализацию, инициатором и гарантом мно-
гочисленных соглашений, образующих правовое поле, в котором
должен функционировать нарождающийся «новый (неолибераль-
ный) мировой экономический порядок». Вырабатываемые ими (ив
первую очередь МВФ) рекомендации носят добровольно-принуди-
тельный характер: без апробации и согласия соответствующих орга-
низаций, без их гарантий и рейтингов большинство западных креди-
торов и инвесторов не осмелятся вкладывать свои капиталы в ту или
иную страну. Сам круг подобных рекомендаций-требований непре-
12 - 6932
353
рывно расширяется. Если в 70-е — начале 80-х годов от периферий-
ных стран добивались в основном снижения торгово-валютных барь-
еров и стабилизации финансового положения (чтобы быть в состоя-
нии платить по долгам), то к началу 90-х годов уже выдвигались раз-
ные дополнительные требования: стимулировать внутреннее по-
требление (в ущерб накоплению), переориентировать промышлен-
ное развитие на экспорт, принять систему международных норм и
стандартов, преобразовать по западному образцу свою финансовую
систему (в интересах иностранного капитала) и т.п.
Рассмотренные сдвиги в мировом хозяйстве позволяют западным
странам в значительной мере (опираясь преимущественно на эконо-
мические рычаги) восстанавливать и расширять свои позиции, утра-
ченные в результате распада колониальных систем. Монополия на
научно-технические достижения, разносторонний контроль над фи-
нансовыми и информационными потоками позволяют, чередуя раз-
ные приемы и методы, постоянно оказывать огромное, по сути дела,
решающее воздействие на развитие периферии мирового хозяйства.
Согласно неолиберальным доктринам право на выживание имеют
лишь те хозяйственные единицы, которые отвечают международным
стандартам, обладают мировым уровнем эффективности и конку-
рентоспособности и соответственно требуют крупных капитало-
вложений и высококвалифицированной рабочей силы5. Таковых в
развивающемся мире очень мало, а необходимые для их создания
условия практически отсутствуют. Неолибералы не учитывают, что
речь идет об огромном массиве хозяйств, предоставляющих рабочие
места и кормящих несколько миллиардов человек, чья основа жизне-
обеспечения полностью трансформируется. При этом всем хорошо
известно, что ни в западном, ни в развивающемся мире мобилизовать
необходимые для этого капиталовложения (да еще рыночными ме-
тодами) невозможно. Это значит, что неолибералы заведомо адре-
суют свои рецепты лишь небольшому кругу предприятий, которые
могут быть вовлечены в анклавное (преимущественно экспортори-
ентированное) развитие. Проблемы же подавляющего большинства
населения развивающегося мира остаются нерешенными; более того,
основы его жизнеобеспечения часто подвергаются размыванию или
уничтожению.
В 50—60-е годы большая часть западных экономистов была вовле-
чена в разработку теорий экономического развития отсталых стран
и регионов. Можно спорить по поводу конкретного содержания
этих теорий, но бесспорным остается то, что они были обращены к
проблемам развития реального сектора. Начиная с 80-х годов в цен-
тре внимания подобных исследований находятся вопросы финансо-
вой перестройки и адаптации в обстановке обострения валютно-
финансовых и долговых проблем. Этот сдвиг отражает новые при-
оритеты западных интересов в развивающемся мире, их переориен-
354
тацию на новые методы укрепления своих позиций на периферии
мирового хозяйства.
В первые годы независимости большинство бывших колоний и за-
висимых стран сосредоточивали свои усилия на формировании
национально-хозяйственных комплексов как одной из важнейших
основ общественной консолидации и самостоятельности. С 70—
80-х годов западные круги стали активно противопоставлять такой
хозяйственной стратегии идеи форсированной интеграции в миро-
вое хозяйство, экспорториентированной индустриализации, анк-
лавного, догоняющего развития. С точки зрения бывших метропо-
лий такая стратегия развития стран Азии, Африки и Латинской
Америки имела явные преимущества. Туда можно было вынести зна-
чительную часть малорентабельных, экологически вредных и техни-
чески устаревших отраслей, при этом с выгодой используя дешевый
местный труд. Обстановка, когда многие периферийные страны од-
новременно специализируются на небольшом круге производств
(усиливая конкуренцию между собой), сулила развитым странам
немалые дополнительные выгоды, в первую очередь за счет сниже-
ния цен на импортную продукцию. Развивающиеся же страны такое
положение обрекало на снижение экспортной выручки при нараста-
нии социального расслоения и напряженности. В случае же кризиса
такая стратегия (как показали события последних лет) чревата осо-
бенно сильным падением промышленного производства в связи с
сокращением экспортных рынков. Таким образом, воссоздавались
(конечно, в модифицированной форме) многие структурные формы
колониальной зависимости.
Но главным орудием воздействия на периферийные страны были
(и остаются) валютно-финансовые и долговые механизмы. Долгое
время их значимость недооценивалась в развивающихся странах.
Отчасти это объясняется тем, что хитросплетения финансовой по-
литики с трудом улавливаются широкой аудиторией, а финансовые
специалисты, способные разобраться в этих хитросплетениях, до сих
пор остаются в этих странах редкостью.
В результате растущей нестабильности в мировом хозяйстве на-
блюдается явная тенденция к вытеснению более слабых националь-
ных валют более сильными, «твердыми» валютами6. Это способству-
ет укреплению позиций мировых центров за счет периферии. В до-
полнение к этому деятельность крупных международных спекулян-
тов неоднократно приводила к обвалам местных валют в Латинской
Америке и в Азии.
Важным элементом неолиберальной модели является кредитова-
ние и субсидирование периферийных стран. Связанный с этим при-
ток средств лишь частично компенсирует устоявшийся еще с коло-
ниальных времен регулярный отток ресурсов по линии неэквива-
лентного обмена, вывоза доходов от иностранных инвестиций и т.п.
12*
355
При этом длительное поступление займов и субсидий из-за рубежа
деформирует социально-экономическую структуру периферийных
стран, создает сектора и социальные группы, ориентированные на
постоянную подпитку извне, усиливает структурную и долговую
зависимость общества. Лишь немногие страны (ввиду особых об-
стоятельств) смогли хотя бы частично использовать получаемые ре-
сурсы в собственных интересах. Например, Южная Корея немалые
средства, полученные извне, смогла истратить на реальные нужды
своего развития.
На протяжении всего постколониального периода задолженность
развивающихся стран стремительно росла, несмотря на огромные
ежегодные платежи. Чаще всего они могли выплачивать лишь про-
центы, а на погашение основной суммы долга средств не хватало.
В результате долги реструктурируются, т.е. их погашение пере-
оформляется, отсрочивается. При этом в ходе переговоров об усло-
виях отсрочек у кредиторов каждый раз появляется возможность
выдвигать новые требования — и не только экономические. Рест-
руктуризация долгов является действенным, но одновременно
очень гибким инструментом в руках кредиторов.
Регулярные финансовые кризисы, потрясающие страны «третьего
мира», открывают кредиторам новые возможности оказывать давле-
ние на должников, заставлять их по дешевке продавать свое имуще-
ство, приватизировать государственную собственность. На скупку
собственности в периферийных странах направлена не только ва-
лютно-кредитная политика Запада, но и его постоянные попытки
внедрять там западные организационно-управленческие структуры
и механизмы (как на микро-, так и на макроэкономическом уровне).
В то же время, как показывают многократные примеры (и вопреки
устоявшимся представлениям), в кризисной обстановке многие раз-
вивающиеся страны под давлением международных организаций и
МФЦ либерализуют свои валютно-финансовые режимы, надеясь тем
самым стимулировать приток капитала и таким путем решить свои
острейшие проблемы7.
Неолиберальная модель, не чуждая монетаристским идеям, спо-
собствует сведению рычагов государственной хозяйственной поли-
тики периферийных стран к минимуму — установлению объема де-
нежной эмиссии, уровня учетной ставки центрального банка, мас-
штабность его интервенции на валютных рынках. В этих условиях
экономика страны оказывается беззащитной перед сознательно ор-
ганизованным или стихийным натиском извне. Под давлением МФЦ
и МВФ в странах мировой периферии все чаще устанавливаются
такие учетные ставки и валютные курсы, которые подрывают реаль-
ный сектор и способствуют усилению финансовых кругов.
Основная опасность неолиберализма заключается в том, что пе-
риферийные страны лишаются возможности государственными ме-
356
рами защищать себя от деструктивных сил рыночной стихии, от экс-
пансионистских поползновений более могущественных конкурен-
тов, от разрушительных финансовых и экономических кризисов (что
еще раз показали недавние события в Юго-Восточной Азии). В то
же время необходимо учитывать, что современные международные
экономические отношения в возрастающей степени регулируются не
только рыночными механизмами, но и всевозможными переговор-
ными процессами, политико-дипломатическими соглашениями, по-
вседневными решениями международных экономических организа-
ций. Экономически отставшие государства имеют слабые позиции в
переговорном процессе, что оборачивается принятием невыгодных
для них решений и соглашений, которые еще больше усугубляют их
хозяйственные трудности и зависимое положение.
Результатом рассмотренной выше модели развития мирового хо-
зяйства стали глубокие изменения в процессе воспроизводства, про-
изошедшие под воздействием стремительного роста международно-
го разделения труда и глобализации мирового хозяйства. Если рань-
ше индустриальные формы воспроизводства были сконцентрирова-
ны в узком круге передовых стран, то за последнюю четверть XX в.
они распространились практически на весь мир. Соответственно и
их противоречия, диспропорции и неувязки территориально «раз-
мазались» и временно потеряли свою концентрированность и интен-
сивность. Этим отчасти объясняется тот факт, что уже несколько
десятилетий не наблюдались присущие капитализму крупноммас-
штабные кризисы воспроизводства. Но выносимые за рамки миро-
вых центров диспропорции и противоречия, преобразуясь, накапли-
ваются (особенно на периферии), с тем чтобы рано или поздно про-
явиться, но уже в глобальных масштабах.
Череда финансовых и экономических кризисов высветила многие
негативные аспекты и проблемы постколониального (неолибераль-
ного) мирового экономического порядка. Растущее несоответствие
материально-вешественных и финансовых потоков во многом спо-
собствовало остроте финансовых кризисов, потрясших разви-
вающийся мир в 1997—1999 гг. Резкое колебание важнейших финан-
совых и экономических параметров способствовало существен-
ным (на 10—15%) сокращениям ВВП многих стран (Таиланд, Ин-
донезия, Малайзия, Бразилия и др.), заставило видных политиче-
ских деятелей заговорить о необходимости преобразования мировой
финансовой архитектуры. При этом большинство западных эконо-
мистов еще надеялись, что потрясения сведутся к незначительной
коррекции и нормальное развитие вскоре возобновится.
Но уже к концу 2000 г. возникли новые кризисные явления, не
только финансовые, но и общеэкономические. Эпицентром на этот
357
раз стали не развивающиеся страны, а Соединенные Штаты Амери-
ки. Таким образом выявилось, что происходящие в мировом хозяй-
стве изменения оказывают отрицательное воздействие и на мировые
центры.
Процессы глобализации в промышленно развитых странах сопро-
вождались растущим пренебрежением к макроэкономическим про-
порциям, которые рассматривались как категории, теряющие всякий
смысл в условиях перехода к мировому рынку. В результате отказа
от важнейших форм регулирования за 80-е и особенно 90-е годы в
США накопились огромные макроэкономические диспропорции —
хронический внешнеторговый дефицит (временами достигающий
/5 объема экспорта), значительные недогрузки производственных
мощностей, низкая (подчас исчезающая) норма накопления, раз-
бухшая кредитная задолженность (превышающая годичные поступ-
ления домашних хозяйств и корпораций). Длительное время эти
диспропорции прикрывались крупными поступлениями по линии
иностранных инвестиций, низкими ценами на импортную продук-
цию, выгодами от особой роли американского доллара в мировых
финансах, «притоком мозгов» и т.п.
Стало очевидным, что Соединенным Штатам не избежать серьез-
ных экономических трудностей в результате окончания спекулятив-
ного бума, снижения темпов экономического роста, поиска путей
восстановления хозяйственного равновесия; ведущие экономисты
страны стали рассуждать о том, как обеспечить «мягкую посадку».
В 2001 г. покупки в кредит и сокращение сбережений стали важней-
шим (почти единственным) фактором отсрочки кризиса. Сентябрь-
ские события посеяли небывалую панику и неуверенность среди на-
селения страны и нанесли сильный удар по менталитету покупате-
лей. Соответственно в последние месяцы 2001 г. нарастали кризис-
ные явления в США и других странах (что неизменно сказывается
на положении развивающихся стран).
На протяжении 90-х годов ушедшего века бурно увеличивался
экспорт развивающихся стран на Запад, особенно в США. Так, мек-
сиканский экспорт в США достигает 25% ВВП страны. Подобная
зависимость экономики от экспорта характерна для подавляющего
большинства периферийных стран. Экономический спад в США
приводит к резкому сокращению этого жизненно важного для раз-
вивающихся стран направления торговли. При этом страны, недавно
считавшиеся витриной преимуществ неолиберальной глобализации в
кризисных условиях, страдают особенно сильно.
В последнее время выросла зависимость многих периферийных
стран от поступлений финансовых средств с Запада. Задолженность
развивающихся стран заметно превышает их годичный экспорт
(2,3 трлн, против 1,8 трлн. долл, соответственно). В 2000 г. внешний
долг Турции превысил половину ее годового ВВП. «Долларизация»
358
Аргентины, Перу и Эквадора не спасла эти страны от серьезных ва-
лютно-финансовых потрясений.
Перед лицом нарастающих экономических трудностей в разви-
вающемся мире не только усиливается недовольство неолиберальной
глобализацией, но и предпринимаются попытки изменить сложив-
шееся положение. После финансового кризиса 1997—1999 гг. в стра-
нах Юго-Восточной Азии активно рассматриваются проекты регио-
нальной финансовой интеграции, разрабатываются различные
двусторонние и многосторонние торгово-финансовые соглашения,
серьезно обсуждаются варианты стратегии развития8. До сих пор
этот регион придерживался в основном экспорт-ориентированной
стратегии, производя элементы для информационной промышленно-
сти США, а также потребительские товары для американского рын-
ка. Однако последнее время этот рынок быстро сокращается и в то
же время усиливается конкуренция со стороны Китая (где заработ-
ная плата на порядок ниже, чем в странах Юго-Восточной Азии).
В этих условиях все чаще обсуждаются преимущества тех вариантов
стратегии, которые уделяют больше внимания внутренним рынкам
стран Юго-Восточной Азии9.
Но наверное, самым важным является то, что нынешний кризис
высветил широкий круг социальных проблем, порожденных неоли-
беральной глобализацией. Дело в том, что мировое хозяйство нико-
гда не охватывало все человечество; за его пределами всегда находи-
лись огромные территории и население10. В прежнее время это были
в основном обширные натуральные и полунатуральные хозяйства,
слабо втянутые в товарно-денежные отношения, но способные обес-
печить себе скудное существование. В результате преобразований
последней трети XX в. значительная часть человечества, не входящая
в мировое хозяйство, превратилось в лишенных средств существова-
ния обитателей городских трущоб, часто втянутых в орбиту мафи-
озных структур и организованной преступности. Наряду с этим по-
всеместно растут лагеря беженцев, образовавшиеся в результате
экологических катастроф, гражданских войн, этнических и религи-
озных распрей. Все это создает обширную социальную базу для бан-
дитизма и терроризма11. Взрывную силу неразрешенных социально-
экономических проблем периферии еще раз продемонстрировали
события 11 сентября 2001 г. в США.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Political Economy and the Changing Global Order. Oxf., 2000.
2 RuigrokW. and TuldorR. van. The Logic of International Restructuring Routledge.
N.Y, 1995.
3 Коллонтаи B.M. Регулирование финансов и финансовые центры. — Философия хо-
зяйства. М, 2000, Na 4, с. 14—27.
359
4 См.: Герчикова И.Н. Международные экономические организации. М., 2000.
5 См.: Bryan Z. et al. Race for the World. Strategies to Build a Great Global Firm.
Boston, 1999; World View. Global Strategies for the New Economy. Boston, 2000.
6 Cm.: Hartmann Ph. Currency Competition and Foreign Exchange Markets. Cambridge,
1998; Cohen B. The Geography of Money. Ithaca, 1998.
1 Haggard S. and Maxfield S. The Political Economy of Financial Internationalization in
the Developing World. International Organization, Boston, 1996, p. 35—68.
8 Katzenstein P. et al. (ed.) Asian Regionalism. Ithaca, 2000; Economist. L., 2000, July
15, p. 19-21.
9 Amsden A. The Rise of “the Rest”: Challenges to the West from Late-Industrializing
Economies. Oxf., 2001.
10 Hoogvelt A. Globalization and the Postcolonial World. The New Political Economy of
Development. Baltimore, 2001.
11 Kaplan R. The Coming Anarchy. N. Y., 2001.
В.К.Виганд
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПОНЯТИЕ
«АФРИКАНСКАЯ ОТСТАЛОСТЬ»
В обозначенной теме есть несколько разных аспектов: суть глоба-
лизации и ее влияние на Периферию мирового пространства, с од-
ной стороны, и отсталость африканских стран — с другой. Наиболее
общий и распространенный вывод, что. глобализация — гибель для
отставших стран и что только сильное государство может сохранить
их суверенитет, представляется нам упрощенным, особенно в отно-
шении Африки с особым менталитетом ее народов. Не означает ли
это, что не новые реформы (в рамках ли структурной перестройки, в
погоне ли за устойчивым ростом), а определение места для каждой
отдельной цивилизации в новом (другом) мироустройстве станет
ответом на несостоятельность «науки о развитии» в ее поисках кон-
цепций преодоления отсталости.
Африка вступила в международное сообщество с радужными на-
деждами на быстрое преодоление своей отсталости на путях соци-
альных преобразований антиколониального характера и экономиче-
ских реформ антиимпериалистической направленности. Подобный
реформизм, поощряемый Западом, внес серьезные изменения в
жизнь африканского общества, но не привел к ожидаемому созда-
нию предпосылок для самоподдерживаемого развития.
* * *
Сразу отметим, что, на взгляд автора, само понятие «глобальность»
в условиях существования различных цивилизаций имеет относитель-
ный характер. Помимо спора о совместимости цивилизационного
подхода с понятием «глобальное сообщество» есть трудные вопросы
интерпретации самих явлений, которые подтверждают движение к
такому сообществу. Среди них можно назвать конец экономическо-
го и духовного евроцентризма, преодоление остатков суверенитета
«государства-нации», новые горизонты развития общественных наук,
глобальную информатику. Но остается противоречие между теорети-
ческими прогнозами и статистикой, которая, во-первых, не дает чет-
кого ответа о новизне явления, а во-вторых, свидетельствует об отсут-
ствии универсализма в качественных сдвигах на региональном уровне.
Сошлемся на попытку авторитетного лондонского журнала «Эко-
номист» поставить под сомнение новизну и значимость современных
© В.К.Виганд, 2002
361
процессов, якобы свидетельствующих о глобализации в современном
мире. Оценивая степень открытости национальных экономик для
движения товаров, капиталов и рабочей силы, в серии статей, публи-
куемых под рубрикой «Школьный инструктаж», журнал показывает
цикличность движения этих трех основных индикаторов на протя-
жении XX в. Так, доля внешнеторгового оборота, оказывается, дос-
тигла своего пика к 1914 г., когда она составляла 45% ВВП в Велико-
британии и 30% во Франции и Японии, затем резко падала в период
после Первой и Второй мировых войн и лишь к 1996 г. превысила в
этих странах уровень 1914 г. За этот же период уровень открытости
по этому показателю вырос с 10 до 20% в США и упал с 30 до 15% в
Японии. По другому индикатору — доле национального капитала,
размещенного за границей — 1914 год демонстрирует высшую точку:
85% в отношении Голландии (сейчас только 50%), падение замор-
ских капиталовложений Великобритании — соответственно с 65 до
36% и Франции — с 20 до 15%. И только США продемонстрировали
растущую долю заграничных капиталовложений— с 5 до 10%. Как
тенденция, так и ежегодная доля вывоза капитала, в настоящее вре-
мя не превышающая 2—3% (против 5,5% в 1914 г.), позволили жур-
налу поставить под сомнение тезис, что «капитал становится гло-
бальным» (речь, видимо, идет о прямых инвестициях). Кроме того,
журнал делает вывод о менее свободном движении рабочей силы сей-
час по сравнению с той массовой эмиграцией европейского населения
в США и доминионы, которая имела место на рубеже XIX и XX вв.1.
Следует признаться, что некоторые аргументы «Экономиста» ка-
жутся нам предвзятыми. Например, сопоставимость ВВП в начале и
конце XX в. Но тезис о цикличности хорошо подтверждается не
только этими данными.
В недавно вышедшем фундаментальном исследовании В.А.Мельян-
цева отмечается относительная стабильность в XX в. уровня глоба-
лизации, определяемой долей экспорта в ВВП. Из его подсчетов сле-
дует, что эта доля в ВВП Великобритании, Франции и Италии меж-
ду 1913 и 1990 гг. колебалась в пределах 20%, США и Японии — 10%
и только Германии выросла с 18 до 32%2. Колебания в отдельные пе-
риоды этого основного показателя глобализации мировой экономи-
ки подтверждаются данными Мирового банка. Из его отчетов следу-
ет, что за 1965—1980 гг. внешнеторговая составляющая выросла с 12
до 22% мирового ВВП, а затем, оставаясь в среднем на уровне
1993 г., росла в одних и падала в других регионах3.
Теперь обратимся к проблеме глобализации с точки зрения уни-
версализации экономического базиса в региональном разрезе. Для
этого используем данные исследований, проведенных под эгидой
Мирового банка в конце 80-х годов в 60 развивающихся и всех ос-
новных развитых странах. Результаты этих исследований, составив-
шие основу Доклада Мирового банка о мировом развитии за 1991 г.,
362
позволили дать качественную характеристику каждого из регионов
современного мира. Посылка исследования состояла в том, что из
основных трех «факторов производства» — земля, капитал и труд —
вклад капитала и труда в создание ВВП не покрывает его прирост, а
разница не может быть объяснена вкладом ренты. Остающаяся раз-
ница связывается с новым фактором — национальной интенсивно-
стью использования каждого из двух основных факторов. Этот чет-
вертый фактор назван «общим фактором производительности»
(ОФП). Его три составляющие— накопленное страной националь-
ное богатство (социальная и экономическая инфраструктура, ква-
лифицированная рабочая сила, административный правопорядок).
Все эти факторы представлены в таблице4.
Распределение прироста ВВП по «факторам производства»,
в % к итогу
Капитал Труд ОФП
1960— 1973 гг. 1973- 1985 гг. 1960- 1973 г Г. 1973— 1985 гг. 1960— 1973 гг. 1973— 1985 гг.
Развивающиеся
страны 56 76 18 28 26 -6
В том числе:
Тропическая
Африка 59 92 22 37 17 -27
Северная
Африка 51 68 10 19 38 14
Развитые страны.
В том числе:
США 23 !7 50
Европейский !7 -5 78
СОЮЗ
Япония 36 5 59
Прокомментируем региональные различия и их динамику за
1960—1985 гг. Во-первых, вклад капитала в прирост ВВП тем выше,
чем менее развита страна. Этот вывод относится и к развитым стра-
нам (в США — 23%, в Японии — 36%), и тем более к развивающимся
странам, где доля капитала в ВВП несколько раз выше, чем в США.
Во-вторых, на Периферии мирового хозяйства вклад капитала за 25
лет повысился на 20 процентных пунктов, а в наиболее отсталых
странах Тропической Африки достиг 92%, т.е. фактически опреде-
ляет темпы экономического роста. В-третьих, совершенно разное
значение имеет труд в США, где он дает 27% прироста ВВП, и в ев-
ропейских государствах «всеобщего благоденствия», где в связи с
363
популистской политикой социалистических правительств высокая
заработная плата съедает весь прирост ВВП от этого фактора(-5%).
В развивающихся странах экстенсивное использование рабочей си-
лы продолжает повышать долю труда в ВВП. И в-четвертых, наибо-
лее представительный для постиндустриального общества ОФП рез-
ко снизился в развивающихся странах: за I960—1985 гг. практически
до нуля, а в Тропической Африке до -27%. Другими словами, там
большая часть прироста рабочей силы съедается ее неэффективным
использованием.
Общий вывод из этих статистических выкладок сводится к тому,
что экономический базис различных регионов современного мира не
только не свидетельствует об универсализации воспроизводства, но
и демонстрирует продолжающееся расхождение в относительной
значимости каждого из «факторов производства» как в Центре, так
и на Периферии.
Этот анализ можно дополнить прогнозом дальнейшего влияния
ОФП на экономический рост в развитых странах. Новые исследова-
ния также свидетельствуют о цикличности происходящих там про-
цессов после резкого замедления в конце XX в. роста эффективности
этого фактора. Его прирост сначала упал с 2,3% в 1960—1973 гг. до
0,8% в 1973—1993 гг.; ожидается новое ускорение его падения под
влиянием роста международной торговли и вклада НИОКР до 1,2%
к 2010 г.5.
Все это означает, что глобализация подтверждает нелинейность
универсализации мирового сообщества и оставляет Периферии воз-
можность приспособляться к новому мировому порядку в условиях
цикличности процессов, происходящих в Центре. Нет сомнения, что
первые признаки глобализации, коснувшиеся Африки, имели жест-
кие черты колониализма, когда приобщение к западным моделям
исторического прогресса сопровождалось работорговлей, подры-
вающей демографическое равновесие, христианизацией, подавляю-
щей африканский менталитет, и «вестернизацией», разрушающей
африканскую культуру, в том числе в результате создания прослой-
ки местных посредников из «цивилизованных» правителей. После-
довавшее затем вовлечение африканских стран в мировое хозяйство
за счет внедрения экспортных культур и интенсификации добычи
полезных ископаемых стало началом реального распространения
глобализации на Африку, где происходили и продолжаются истори-
ческие эксперименты, дающие науке возможность исследовать гло-
бализацию и как феномен, и как мировоззрение. Однако эти экспе-
рименты имеют слишком короткие сроки, и общим итогом их было
сохранение африканской отсталости, несмотря на распространение
на часть стран континента международной опеки по мандатам Лиги
Наций в начале XX в. Предоставление странам Африки политиче-
ской независимости по решению ООН в середине XX в. оказалось,
364
по нашему мнению, исторически преждевременным, ибо не обеспе-
чило реального суверенитета, необходимого для утверждения их са-
мостоятельности.
* * *
Неожиданно легкое и массовое политическое освобождение Аф-
рики в 60-е годы, хотя и не привело к экономической независимости
ее стран, но, казалось бы, предоставило им выбор дальнейшего пути
развития. Последствия колониальной зависимости и военная мощь
тогдашнего социалистического лагеря способствовали соответст-
вующей ориентации новых африканских лидеров, которые в боль-
шинстве своем осудили империализм, отвергли эволюционный путь
капиталистической модернизации и попытались планировать эко-
номическое развитие. Прошедшие 40 с лишним лет показали, что во
многом это было мифотворчество, а в реальности у них не было ни-
какой свободы выбора. Именно поэтому все последующие попытки
самих африканских стран и международного сообщества определить
причины их отсталости и выработать стратегию ее преодоления не
дали положительных результатов и привели лишь к продолжающей-
ся маргинализации этого региона.
На наш взгляд, не убедительно такое простое объяснение афри-
канской отсталости, как империалистическое разграбление ресурсов
и неэквивалентный обмен, якобы сохраняющийся в условиях совре-
менного международного разделения труда (неоколониализм).
Территориальный раздел Африки в конце XIX в., ее частичный
передел после Первой мировой войны и деколонизация после Вто-
рой мировой войны дают основания для достаточно парадоксально-
го заключения о том, что именно Африка, подтверждая теоретиче-
ские взгляды на империализм как политическое явление (захват ко-
лоний, борьба за их передел в ходе империалистических войн), од-
новременно опровергает экономические выводы, так как этому по-
литическим явлению нет аналога в экономической истории Афри-
канского континента. Вовлечение его в международное разделение
труда прошла ряд этапов, на каждом из которых имели место, во-
первых, реальная заинтересованность в его ресурсах и, во-вторых,
определенная система взглядов, отражающая степень развития меж-
дународного сообщества. Например, в 70-х годах большой популяр-
ностью пользовались теории отсталости Периферии мирового про-
странства как перманентного объекта империалистической эксплуа-
тации ее Центром. Этот тезис подтверждался утверждением о том,
что экономический рост периферийных стран блокируется постоян-
ным вывозом прибавочного продукта в Центр.
Рассматривая «африканскую отсталость», не хотелось бы вда-
ваться в тонкости концепции периферийной зависимости, тесно свя-
365
занной с тезисом об ограблении Периферии Центром, имеющим
много вариантов. Можно лишь сослаться на африканский вариант,
разработанный в свое время арабским ученым Самиром Амином. Его
бесспорной заслугой перед наукой была увязка региональных про-
цессов с развитием всей системы международных отношений в сто-
рону глобализации. По его теории основным фактором, блокирую-
щим экономический рост на Периферии, остается вывоз прибавоч-
ного продукта в Центр, а роль Периферии состоит в том, чтобы под-
держивалось равновесие на глобальном уровне путем сохранения
высокой нормы прибыли за счет неэквивалентного обмена и вывоза
прибылей. Блокирование накоплений преодолимо лишь в случае раз-
рыва стран «третьего мира» с Центром (delinking, по терминологии
С.Амина). Идея асимметричной эквивалентности в условиях капи-
талистического разделения труда, т.е. имманентной неэквивалент-
ности на мировом рынке, остается и сейчас основным аргументом
при обосновании эксплуататорской сущности Центра, но ее смягче-
ние заметно в том, что ни сам Самир Амин, ни другие ученые уже не
делают из нее выводов о возможности (и даже желательности) раз-
рыва с ним.
По нашему мнению, понятие «эксплуатация» вообще непримени-
мо к Африке, место которой в международном разделении труда ис-
ключает ее ограбление путем и неэквивалентного обмена, и вывоза
прибылей. Все эмпирические доказательства этого «ограбления»
исходят из простой констатации, что валютные расходы развиваю-
щихся стран, и особенно африканских, по текущим операциям их
платежных балансов постоянно превышают доходы, т.е. платежи по
импорту и связанным с ним услугам больше поступлений от экспор-
та, а переводы по процентам и дивидендам превышают поступления
от их граждан, работающих за границей. Это верно, но также верно
и то, что ежегодное отрицательное сальдо платежного баланса по
текущим операциям всегда фактически компенсируется притоком
иностранного капитала или внешней помощи.
Иная интерпретация «ограбления» стала возможна после внедре-
ния в национальную статистику Системы национальных счетов
(СНС), разработанной в рамках ООН отдельными учеными и меж-
дународными органами в 1969 г. для стран с рыночной экономикой и
в 1971 г. для стран с централизованно-плановой экономикой. Эта
система дает совершенно обратное толкование дефицитности пла-
тежного баланса страны, показывая, что в этом случае происходит
приток, а не отток реальных ресурсов. Анализ платежного баланса
должен исходить из того, что он отражает реально произведенные
платежи, а значит, каждому расходу соответствует доход, и если
страна тратила в течение года больше, чем был ее собственный ВВП,
что повсеместно имеет место в Африке, то это прямое свидетельство
о наличии у нее дополнительных ресурсов внешнего происхождения,
366
называемых обычно помощью развитию. Подсчитанный автором
баланс притока и оттока ресурсов из стран Африки (за исключением
основных нефтеэкспортеров — Нигерии, Алжира и Ливии) показал,
что размер этой помощи вырос с примерно 3 млрд. долл, в 1971 г. до
19 млрд, в 1990 г., когда Африка перешла на «иждивение» Запада6.
После обретения в 60-х годах странами Африки независимости
мало кто сомневался, что политический суверенитет станет решаю-
щим фактором для проведения национально ориентированной эко-
номической политики и гарантом от внешнего вмешательства. По-
следующий многолетний опыт показал, что принятие страны в члены
ООН еще не означает установление ее реального суверенитета, и
сейчас поднимается вопрос, не стоит ли обменять элементы этого
суверенитета на подчиненное, но реальное экономическое развитие
под эгидой Запада. Другими словами, если на заре политической не-
зависимости считалось, что суверенитет — это предварительное ус-
ловие для достижения экономической самостоятельности, то теперь
высказывается мнение, не стоит ли «продать» этот суверенитет за
экономическую помощь7.
К чести африканских национальных лидеров, пришедших к руко-
водству на заре независимости, свои первые совместные действия
они направили на укрепление суверенитета своих государств: в по-
литической сфере — путем создания Организации африканского
единства, в экономической — путем выдвижения в качестве основ-
ной цели достижения самостоятельности во внешней и внутренней
сфере.
Однако в реальности все эти, казалось бы, многообещающие ре-
шения не дали и не могли дать положительных результатов, так как
экономика отдельной бывшей колонии или зависимой территории не
обеспечивала установление государственности в ее двух обязатель-
ных функциях — внутренней и внешней. На практике же оказалось,
что в условиях глобализации национальное государство уже неспо-
собно управлять экономическими процессами внутри страны и не
может сдерживать неблагоприятное (с точки зрения национального
развития) воздействие мирового рынка на эти процессы.
Парадоксально, но вывод о мифичности африканского суверени-
тета следует не только из самого факта его нежизнеспособности.
Он логично вытекает из концепции отсталости, вина за которую
возлагается на Запад. Нельзя забывать, что основным фактором
борьбы за равноправие в международном разделении труда было
как раз стремление получить определенные привилегии, ссылаясь на
свою слаборазвитость. Так было, когда развивающиеся страны в
целом получили «общие преференции» в соответствии с решением
ЮНКТАД. Так было, и когда в 1971 г. решением Генеральной
Ассамблеи ООН около 40 развивающихся стран получили статус
«наименее развитой страны», дающий право на определенные льго-
367
ты. Так было также во время борьбы развивающихся стран за «новый
международный экономический порядок» в середине 70-х годов.
Однако частично реализованные льготы для «третьего мира» были
получены не под их давлением, а вследствие экономического альтру-
изма. Так, в Декларации Европейского союза «Вперед к 2000 году»
отмечалось, что развитый Север дорого платит за неразвитость Юга,
хотя развивающиеся страны перестали иметь стратегическое значе-
ние как поставщики сырья. В Декларации предлагается «глобальный
подход», а это означает возврат прежде всего к «экономической ан-
тропологии»8. Рекомендации учитывать интересы человека в сочета-
нии с защитой окружающей среды сопутствует утверждение о сроч-
ной необходимости выработать новую модель взаимоотношений
Европы и Африки, которая наконец-то будет соответствовать афри-
канской цивилизации, поскольку признается, что все навязанное
именем прогресса не подошло и не подойдет Африке. С оригиналь-
ным вариантом идеи «ядовитого наследия» колониализма в 1990 г.
выступил известный английский историк Базил Давидсон. Одну из
своих последних книг он озаглавил «Бремя черного человека: Афри-
ка и проклятие государства-нации». В ней он утверждает, что коло-
низаторы насильно загнали африканские народы в несвойственные
им европейские образования — государства-нации9.
* * *
Переходя к оценке положительного и отрицательного в глобали-
зации для Африки, автор не может отречься от евроцентризма с ло-
гичным выходом на тезис «бремя белого человека». При таком под-
ходе распространение рыночной экономики в Африке, начатое в
форме колонизации, следует рассматривать как исторический про-
цесс с присвоением ему положительного знака, поскольку западная
цивилизация ассоциируется с модернизацией, которая, в свою
очередь, все еще приравнивается к прогрессу. Исходя из принципа
«иного не дано», любая локальная цивилизация либо подчиняется
господствующему способу производства, либо вымирает, но не фи-
зически, как было раньше, а через врастание в систему западных
ценностей.
Дальнейший ход мысли позволяет дать два разных заключения.
Либо понятие «африканская отсталость» — это не более чем терри-
ториально-стадиальный уровень развития производительных сил и
ее преодоление — вопрос времени. Отсюда — концепция догоняю-
щего роста, ускоряемого международной помощью. Либо «отста-
лость» имеет иное, цивилизационное объяснение. Первое логическое
построение, хотя и основано на следовании за ходом истории, вызы-
вает некоторое сомнение скорее этического, чем политического
происхождения. Но случай с Африкой может опровергнуть нали-
368
чие прямой связи между глобализацией и «африканской отстало-
стью».
Оба этих явления присутствуют в мире, хотя крах «науки о разви-
тии» и сохраняющаяся отсталость большинства африканских стран
могут означать проявление специфических черт африканской пери-
ферийности, преодоление которой никак не связано с глобализаци-
ей, ограничивающейся пока рамками самих развитых стран.
Не будем пока стремиться к широким обобщениям с выходом на
мир с нулевым экономическим ростом, общим падением дохода на
душу населения из-за предопределенной неэффективности «факто-
ров производства». Сделаем возможный прогноз лишь в отношении
Африки, которая и не Запад и не Восток. Это достаточно распро-
страненное утверждение исходит из констатации того, что у ее на-
родов нет ни стремления к производству ради прибыли и частного
обогащения, ни механизмов к потестарному принуждению к труду,
ни экономических возможностей к накоплению. Сохранению (воз-
рождению) африканской культуры может способствовать ее само-
бытность, признаками которой являются:
— тысячелетняя приспособленность к тропической окружающей
среде, которая рассматривается как общее достояние, а не бесплат-
ный источник даров природы или недр;
— стремление к праву на досуг и неприятие принудительного тру-
да в любой его форме (оброчной или денежной);
— высокая степень культуры в профессиональном исполнении
предметов домашнего обихода и обрядового назначения так же, как
в мифологическом и духовном творчестве.
Включение Африки в глобальные процессы означало бы не столь-
ко распространение на ее народы достижений современной техно-
генной цивилизации, сколько обеднение общечеловеческого фонда
мировой культуры. Не исключено, что в дальнейшем понятие «про-
гресс» не будет связано преимущественно с материальным изобили-
ем, а будет сочетаться с многообразными формами человеческого
благосостояния.
Новый подход к понятиям «благосостояние» или «отсталость»
возможен также в результате изменений, происходящих как в самой
«науке о развитии», где внимание сдвигается с проблем ускоренного
(или устойчивого) развития мировой Периферии к конкретным ме-
рам (планам) по преодолению тягчайших проявлений бедности, так
и в обеспечении научных исследований статистическими данными,
которые позволили бы количественно оценить относительное значе-
ние и характер этих понятий на национальном уровне.
В 1993 г. закончилась длительная работа по пересмотру междуна-
родной Системы национальных счетов, связанная с распадом СССР
и социалистической системы в целом. «СНС-93» ставит своей целью
определить такие основные показатели, как добавленная стоимость,
369
охватывающая вклад всех видов услуг (включая государственные),
располагаемый доход и сбережения, а также заменить ВВП как ос-
новной показатель итогов развития на валовой национальный доход
(ВНД), отвечающий современному стремлению к переносу внима-
ния с анализа процесса производства в классическом политэкономи-
ческом смысле к анализу потребностей человека10.
Итак, «СНС-93» позволяет обогатить теоретический анализ ко-
личественными показателями, которые дают возможность при ана-
лизе перейти от продукта к доходу в разрезе экономических
«акторов» или институциональных секторов. В доказательство ана-
литических преимуществ «СНС-93» можно обратиться к Франции,
где в 1994 г. государство, корпорации и домашние хозяйства (три
основных «актора») участвовали в создании ВВП в пропорции: 24—
54—22, а в распределении ВНД — в пропорции 17—11—70 . В таком
случае ведущим сектором, определяющим спрос на общественный
продукт, становится человек (домашние хозяйства), а не капитал
(корпорации). Одновременно несколько снижается роль государст-
ва, за которым остается функция перераспределения национального
дохода.
Переход от ВВП к ВНД в качестве критерия соответствует, по
нашему мнению, наметившейся тенденции, когда платежеспособный
спрос определяет возможности расширенного воспроизводства пре-
жде всего в странах Запада. Их господствующее положение в миро-
вой экономике ускоряет процесс глобализации и ведет к постепен-
ному подчинению этой тенденции Периферии, т.е. главенству спро-
са над производством (через превращение все большего числа стран
Периферии в потребителей продукции Центра, спрос на которую
поддерживается за счет международной помощи). Такой взгляд на
мировое сообщество, формирующееся в начале XXI в., создает пред-
посылки для более широких, политэкономических, обобщений.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 The Economist. L., 1997, October 18—24, p. 103—104; October 25—31, p. 99—100.
2 Мельянцев В.А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и со-
временность. М., 1996, с. 154, табл. 33.
3 The World Bank. World Development Report. Wash., 1992, table 9; 1997, table 13.
4 The World Bank. World Development Report. Wash., 1991, p. 42—43.
5 Global Economic Prospects and the Developing Countries, 1995. A New World Bank
Books. Wash., 1995, p. 9.
6 Подробнее см.: Виганд В.К. Африка — два и одна реальность. — Восток. 1995, Ns 5.
7 World Bank. Aid and Reform in Africa. Wash., 2001.
8 The Courier. Africa-Caribbean-Pacific-European Community. Brussels, September-
October 1993, p. 55.
3 Davidson B. The Black Man’s Burden: Africa and the Curse of the Nation-State. N. Y., 1992.
10 ООН. Система национальных счетов 1993. Нью-Йорк, 1998, с. 167 — 168, 542.
11 National Accounts Statistics: Main Aggregates and Detailed Tables. UN. N. Y., 1999.
370
В.К.Виганд
ОРИЕНТАЛИЗАЦИЯ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ -
УГРОЗА ЗАПАДУ?
После террористических актов в США в сентябре 2001 г. все ра-
нее написанное политиками и экономистами может показаться уста-
ревшим. Но, на наш взгляд, подобные акты — лишь отдельные по-
пытки устрашения: политически и экономически Восток не страшен
Западу. Основу противостояния составляет не исламский фунда-
ментализм и его акции, не противостояние бедного Юга с богатым
Севером, а несовпадение основ общественного строя на Востоке и
Западе, различие взглядов на общечеловеческие ценности. Об этом и
пойдет речь ниже.
Научный подход к изучению общественных систем никогда не
может иметь определенной точки отсчета (к примеру, 11 сентября!),
а идет в рамках «осевого времени», представляя собой непрерывный
процесс познания. Анализ эволюционного развития постиндустри-
ального мира и его составляющих исходит из длительности истори-
ческих процессов, свидетельствующих о стойкости общественных
законов на Востоке и Западе, и из идеи о периодической смене
«цивилизационных доминант», когда прогресс укореняется в той
цивилизации, которая соответствует данному этапу эволюционного
развития, а регресс поражает консервативное общество (Европа
первых пятнадцати веков н.э. и Восток в последние 500 лет).
В экономическом плане основная посылка рассуждения состоит в
том, что из четырех стадий товарного воспроизводства (производст-
во—распределение—обмен—потребление) для Востока решающей
стадией, определившей его раннее развитие, была стадия распреде-
ления, а для Запада — стадия обмена. Соответственно Восток рас-
пределял (на политической основе) доход общества, а Запад обме-
нивал (по трудовому эквиваленту) продукты труда. Из этой посыл-
ки вытекает, что на Востоке общественное развитие (или стагна-
ция) зависело от действий государственной власти, а на Западе — от
эволюции рыночных отношений.
Возможность ставить под сомнение решающую роль базиса в ста-
диальном развитии человечества позволяет по-новому оценить весь
процесс расширенного воспроизводства и вместо изучения строго
детерминированного продвижения по формационным ступеням за-
даться более практическим вопросом: ведет ли власть к «деньгам»
(получению дохода) или «деньги» обеспечивают власть, т.е. сосре-
доточиться на проблеме «государство—рынок».
© В.К.Виганд, 2002
371
Бесспорно, свобода научного поиска дала богатые плоды, и рабо-
ты 90-х годов XX в. положили начало перспективным направлениям
исследований на политэкономическом уровне. Основным нововве-
дением в этих исследованиях был возврат (через тему «азиатского
способа производства»— АСП) к проблеме вековечного сосущест-
вования в истории человечества двух противоположных систем эво-
люционного развития и географическая их приписка к Востоку или
Западу. Ценность этих работ состоит в том, что в них в какой-то
мере уже преодолевается марксистская схоластика и в то же время
присутствуют теоретические положения классической политэконо-
мии. Приведем в связи с этим два характерных примера: вышедшую
еще в 1986 г. книгу-монографию Н.Б.Кочаковой «Рождение афри-
канской цивилизации», где она, с одной стороны, уже исходит из
необходимости нового подхода к изучению истории человечества с
учетом локальных особенностей его цивилизационного развития, а с
другой — еще приводит обязательные для советского периода ссылки
на марксистское понимание стадиального характера исторического
процесса, классового антагонизма и смены общественно-экономи-
ческих формаций1.
В более поздней коллективной монографии Института востоко-
ведения РАН «Капитализм на Востоке во второй половине XX в.»
В.Растянников в Предисловии отмечает, что авторы предпринимают
попытку показать особые проявления капитализма на Востоке, обу-
словленные богатым наследием, подкрепленным «азиатским спосо-
бом производства», и изложить «совокупность качественных характе-
ристик „восточного14 капитализма, позволяющих отнести его к особой
ветви (целостному варианту) в развитии мирового капитализма».
В Послесловии эта книга характеризуется А.Фурсовым как
«последняя работа советских востоковедов, посвященная теоретиче-
ским проблемам Азии и Африки» и как «первый обобщенный труд
по проблематике капиталистического бытия современного Востока
российских востоковедов в посткоммунистическое время, поскольку
многие теоретические разработки, содержащиеся в монографии,
просто не могли появиться в коммунистическое время в советской
печати»2.
Безусловный успех такого подхода к изучению капитализма объ-
ясняется возвратом к теме АСП, что позволяет, во-первых, дать пред-
ставление о глобальном направлении общественного развития, вклю-
чая его цивилизационные и формационные особенности, во-вторых,
объяснить наличие современной мировой системы и, в-третьих, ут-
вердить представление об историческом развитии по двум принци-
пиально разным путям человеческого прогресса. Либо это торжество
глобальной системы, внутри которой происходят эволюционные
изменения под влиянием новых форм экономического развития
(на уровне факторов производства), иных политических коалиций
372
(региональных группировок или географических сдвигов в их струк-
туре) и использования экономических и политических международ-
ных организаций в интересах ведущей на данном историческом эта-
пе державы (Pax Americana). При таком подходе к теме ориентали-
зации на передний план выходят вопросы демографического и эко-
номического потенциала Нового Востока или сдвигов в антипро-
грессивном направлении внутри как развитого (рост неэкономиче-
ского регулирования воспроизводства), так и «третьего мира» (рост
архаики). Либо это осознание принципиальной разницы двух ми-
ров — Востока и Запада и их периодического доминирования в об-
щественном развитии. В этом случае ориентализация означает сдви-
ги в пользу власти (государства) в ущерб экономике (рынку), а
также появление нового мирового лидера в недрах Востока (пред-
положительно Китая).
Возникает вопрос: могут ли нематериальные факторы быть при-
чиной циклической смены доминирования то Востока, то Запада?
Скорее всего, могут! Объяснение надо искать не только в аргумен-
тах, оперирующих сопоставлением территорий стран, относимых к
Востоку или Западу, и относительной численности их населения. На
Востоке решающим аргументом была (и остается) тенденция к пре-
образованиям материального мира исходя из духовных потребно-
стей. Но ведь эти потребности всегда находились (и определялись)
под воздействием религий (по Тойнби, этих «куколок» любой циви-
лизации), а значит, необходимо было определенное время, чтобы
социальные факторы преодолели религиозные догмы или приспосо-
били их к потребностям (протестантизм на Западе).
Можно ли считать, что на Востоке и Западе сформировался и дей-
ствует разный капитализм? Вряд ли, а это означает, что противоре-
чивость этих обществ определяется не базисом, а надстройкой. За-
падная классическая политэкономия, включая марксизм, в целом
переросла моральную философию А.Смита и подарила человечеству
логически стройное исследование материальной основы его разви-
тия на Западе в рамках процветающего капитализма и на Востоке в
тисках АСП, основанного на внеэкономическом распределении на-
ционального дохода.
С теоретической точки зрения существование в мире двух противо-
положных социальных систем хорошо вписывается в цивилизационный
подход к истории человечества, но предполагает первичность над-
стройки, т.е. духовных потребностей человека. Это суждение рассмат-
ривается экономистами как возможное, но все же недостаточное, чтобы
оперировать только надстроечными категориями, игнорируя экономи-
ческие особенности двух миров. К ним относятся в первую очередь раз-
ный механизм создания и использования национального дохода.
Наш интерес к проблеме альтернативной западной системы вос-
производства «подогрели» статьи Е.Островской, в которых она ут-
373
верждает, что Запад и Восток принадлежат к разным социоистори-
ческим системам и критерием их разделения является сложившийся
на Западе тип воспроизводства, при котором связующим звеном ме-
жду производством и потреблением стал обмен, вытеснивший рас-
пределение как форму, возникшую на Востоке на первых этапах
развития человечества3. Эти идеи подталкивали сначала к полит-
экономическому анализу мирового воспроизводственного процесса
конца XX в., а затем и к теме ориентализации, исследуемой в данной
статье под углом зрения ее опасности для Запада.
Сопоставление цивилизаций на разных этапах их истории показа-
ло, что Западная Европа обогнала Восток по уровню развития где-то
в XVII в. в результате промышленного переворота, обеспечившего
быстрый рост производительности труда и массовый выпуск товар-
ной продукции. Сопутствующий этому переходу (по К.Полани, вто-
рая великая трансформация) расцвет западной цивилизации, сопро-
вождаемый упадком восточных цивилизаций, нашел отражение в
классической политэкономии, базирующейся на теории трудовой
стоимости и примате производства над распределением, а у Мар-
кса — еще и на логических выводах об эксплуататорской сущности
капитализма.
Возврат от примата обмена к распределению, господствующему
на Востоке, объясняется необходимостью в условиях постиндустри-
ального общества с его товарным изобилием обеспечить реализацию
дохода. Не исключено, что возврат к примату распределения, но уже
на совершенно иных принципах смешанной экономики будет спо-
собствовать ускорению общего экономического развития и стиму-
лировать разработку новой концепции политэкономии, которая все-
гда выступала арбитром между государством и рынком и позволяла
определять их оптимальное взаимодействие.
Страновый состав
и относительный потенциал Востока
Понятие «Восток» может быть конкретизировано только на уров-
не государств как суверенных единиц мирового сообщества, а сово-
купный потенциал измерен двумя критериями: численностью насе-
ления и производимым национальным доходом. Такой страновый
подход к определению понятия «Восток» встречается с теоретиче-
скими трудностями в связи с отсутствием единого критерия «вос-
точности». Противопоставление Восток—Запад часто сталкивается
с географическим несовпадением этих понятий, их сугубо цивили-
зационными различиями или с тем, что они, по выражению
В.И.Максименко, исключительно «категории мысли»4.
374
И действительно, понятие «Восток» не раз подвергалось серьез-
ным изменениям. В период «холодной войны» под «Востоком» по-
нимался Советский Союз вместе с его восточноевропейскими и
азиатскими сателлитами. «Социалистический Восток» рассмат-
ривался как система, противостоящая капиталистическому Запа-
ду. Сейчас такое понимание ушло в историю, но мир остался сис-
темно разделенным — место «социалистического Востока» занял
«классический Восток», на протяжении всей истории человечест-
ва противостоящий Западу. Тем не менее, пока понятие «Восток»
не будет наполнено конкретным статистическим содержанием и
не будут названы «акторы» всемирной истории, все рассуждения
о грозящей ориентализации останутся футуристическими пред-
сказаниями.
Для количественной характеристики «акторов» обратимся к ста-
тистике Мирового банка (МБ), имеющей такие преимущества, как
преемственность статистических рядов, оперативность их публика-
ции, а главное, то, что в основу региональных группировок положена
классификация, основанная на достигнутом страной уровне дохода
на душу населения. В соответствии с этим все страны с высоким до-
ходом, т.е. Запад, входят в одну группу вне зависимости от их гео-
графического положения. К ней относятся: 24 страны Западной
Европы, пять стран Восточной Азии и Тихого океана (в том числе
Япония), четыре страны Ближнего Востока (Израиль и эмираты) и
три страны Америки (кроме США и Канады также Бермудские Ост-
рова), всего 36 стран. Прочие страны с низким и средним доходом,
отнесенные в другую группу, по нашему мнению, в свою очередь,
должны распределяться на:
— регионы, включающие Восточную Азию и Океанию (22 страны,
в том числе Китай), Южную Азию (восемь стран, в том числе
Индия), Средний Восток (девять стран, включая Саудовскую
Аравию) и Северную Африку (шесть стран, включая Мальту), всего
45 стран;
— прочие регионы, не имеющие четких критериев для их циви-
лизационной классификации. Это — Восточная Европа и Сред-
няя Азия (26 стран), Латинская Америка с Карибским бассей
ном (33 страны) и Субсахарская Африка (49 стран), всего
107 стран.
Таким образом, понятие «Запад» географически шире, чем запад-
ные регионы, а «Восток» уже, чем «развивающиеся страны», по-
скольку мир пока остается трехмерным и в понятийном и в стати-
стическом отношении.
Региональные потенциалы, исчисленные исходя из изложенных
выше соображений, представлены в таблице5.
375
Оценка регионального потенциала мира
на рубеже XX и XXI вв.
Регионы Население, млрд. ВВП, млрд. долл.
2000 г. 2010 г. (прогноз) 1965 г. 2000 г. 2010 г. (прогноз)
Весь мир, Доля, %: 6,0 6,8 2400 31 337 38 600
Восток 58,0 57,0 9,0 10,0 13,0
Запад 15,0 14,0 69,0 78,0 75,0
Прочие регионы 27,0 29,0 22,0 12,0 12,0
Два критерия, по которым была сделана оценка, дают противоре-
чивые ответы о месте Востока в современном мире: значительное
превосходство по численности населения (около 58%) и очень низ-
кий вклад в валовой внутренний продукт (всего 10%). Вклад Восто-
ка в мировую экономику со второй половины XX в. (начиная с пуб-
ликаций Мировым банком сопоставимых данных за 1965 г.) так и
остался на низком уровне. За то же время доля Запада в мировом
ВВП выросла с 69 до 78%, в основном за счет Европы при падении на
4% вклада США.
Наблюдаемый в XX в. рост мировой экономики за счет Запада, по
данным В.А.Мельянцева, начался еще в конце XVIII в. По введенно-
му им «индексу развития», включающему такие показатели, как до-
ход на душу населения, продолжительность жизни и грамотность,
Восток (на примере Китая, Индии и Египта) имел более высокие
темпы экономического роста еще в середине XI в.; они в 2,4 раза
превышали средние темпы роста пяти западных стран, впоследствии
ставших ведущими странами с высоким доходом. Уже в XVIII в. эти
страны опередили восточные в 2 раза. Более того, если подсчитать по
данным В.А.Мельянцева экономический потенциал этих стран, ис-
ходя из ВВП на душу населения и его численности, то окажется, что
в XI в. доля Востока достигала примерно 90%, а Запада — 10%.
Что же привело к такой кардинальной смене позиций? По мнению
В.А.Мельянцева, это прежде всего низкая производительность труда
на Востоке при экстенсивном развитии и преобладании непроизводи-
тельных функций государства над созидательными. Напротив, Запад-
ная Европа в доиндустриальном мире избежала губительной для про-
гресса «монополии власти», ведущей к произволу и паразитизму. За-
держка в развитии азиатских и североафриканских стран была вызва-
на тем, что государство стало распоряжаться прибавочным продуктом
еще до того, как возникли рыночные формы горизонтальной интегра-
ции социума, приобретя тем самым черты восточного деспотизма6.
К 2010 г., видимо, не произойдет заметных сдвигов в региональ-
ном приросте населения. В Восточноазиатском регионе, где динами-
376
ка определяется демографической политикой Китая, ожидается
снижение его численности на 1% за указанный десятилетний период.
В Западном регионе также ожидается снижение на 1%. Это означа-
ет, что соотношение Восток—Запад сохранится на уровне 4:1. Такая
стабильность позволяет сделать вывод, что фактор «население» не
будет оказывать влияния на процесс ориентализации. Но все же
предполагается некоторое снижение в XXI в. доли Запада в сово-
купном ВВП на 3% во всех его субрегионах (кроме Японии). Одно-
временно прогнозируемый прирост ВВП в других регионах целиком
относится к Незападу, вероятнее всего к Китаю.
Статистические данные, приводимые в публикациях МБ, подво-
дят к выводу, что нет количественных показателей, которые бы под-
тверждали специфику восточных стран. Приходится признавать
теоретически выведенную альтернативность Востока и извечную
дихотомию Восток—Запад, искать их принципиально значимую
разницу на политическом уровне, а именно: иерархическая деспотия
против демократии, вертикальная системность против горизонталь-
ного равенства всех индивидов, государственное регулирование
против рыночных отношений.
Все предсказуемые изменения в общественных структурах в
XXI в. однозначно свидетельствуют о присущем Западу возвеличи-
вании человеческого фактора, а единственный аргумент Востока —
это растущее значение политической власти, ее дистрибутивного
воздействия на расширенное воспроизводство. В связи с этим важ-
ное значение приобретает вопрос о том, будет ли возрастать роль
легитимной политической власти в поддержании этого процесса или
на первый план выйдет угроза международного терроризма?
Угроза ориентализации?
Есть три силы, которые могут лежать в основе ориентализации:
власть (государство), экономика (рынок) и человек (культура).
Ориентализации предполагает активное действие. Поэтому важно
определить, на чьих условиях она происходит — Востока или Запада
(«кто» ведет) и какими методами — политическими или экономиче-
скими она осуществляется («что» ведет)? Но формулирование отве-
та затрудняется тем, что при использовании русского языка в иссле-
дованиях общественных процессов неизбежно сталкиваешься с на-
личием двух терминов: русского перевода западных понятий и пря-
мого заимствования западного термина. Так, говоря о промышлен-
ности и об индустрии, для характеристики процесса эволюционного
развития или нормативного создания новой структуры воспроиз-
водства мы используем понятие «индустриализация». Точно так же,
377
выбирая между терминами «востоковедение» или «ориентализация»,
мы чаще используем западный вариант для обозначения процесса, но
не в смысле «угроза», а как «вызов» в соревновании двух систем. Оз-
наченный процесс, распространяясь с Востока на Запад, охватывает
все больше аспектов общественной жизни, подводя к утверждению
мировой цивилизации, где ни религиозные различия, ни этнические
особенности, ни историческая память не разъединяют, а сближают
народы.
Тема ориентализации соткана из противоречий, и основной ее па-
радокс, видимо, состоит в том, что она если и возможна, то только в
интерпретации Запада. Не знаменательно ли, что «варварский» Вос-
ток сейчас вдруг выдвигается в хранителя культурных ценностей,
которые вырождаются на Западе (под влиянием масс-медиа?). Есть
и другие, достаточно парадоксальные сдвиги в современном общест-
ве, заслуживающие внимания.
Первый парадокс: может ли западное общество оказаться заинте-
ресованным в ориентализации, если эта идея подается как «контр-
наступление восточных цивилизационных моделей?»7. Есть несколь-
ко аргументов, объясняющих логику этого парадокса.
В настоящее время наибольшей угрозой западному обществу, на
наш взгляд, является кризис частного предпринимательства, осно-
ванного на индивидуализме и свободе рыночных отношений. Внутри
национальных границ развитых государств он подавляется социаль-
ными излишествами «общества всеобщего благоденствия», а вовне —
виртуальными финансовыми операциями, прибыльность которых в
тысячи раз превышает доходы от экспорта. Кризис предпринима-
тельства имеет корни в совершенно новом для капитализма проти-
воречии между частной и государственной собственностью на сред-
ства производства, когда первая уже не может функционировать
самостоятельно в связи со слишком низким уровнем прибыли, а вто-
рая становится основой производственного процесса, поддерживае-
8
мого лишь тоталитарными методами .
Кризисное состояние частного предпринимательства весьма на-
глядно стало проявляться в Западной Европе, несмотря на все по-
пытки ЕС его стимулировать. Поддержка предпринимателей (фран-
цузских, немецких и др.) в аграрной сфере субсидиями наталкивается
на антидемпинговые нормы ВТО, а без выхода на мировой рынок
европейское сельскохозяйственное производство уже давно невозмож-
но (распространение таких заболеваний скота, как «коровье бешен-
ство», еще больше усугубляет его состояние). Высокий уровень зара-
ботной платы в промышленности, обеспечивающий благосостояние
(и политическую стабильность) общества, снижает внешнюю конку-
рентоспособность товаров. Более того, она подрывается дешевой
рабочей силой многочисленных иммигрантов. Сохранению «экспорта-
бельности» европейских товаров пока способствует низкий курс евро.
378
Возникает вопрос, может ли заимствование свойственного Вос-
току деспотизма (действие государства) послужить преодолению
кризиса частного предпринимательства на Западе? Очень мало ве-
роятно при данном направлении экономического развития (дейст-
вие рынка), но может быть в духовной сфере, если речь пойдет о за-
имствовании духовных ценностей (действие человека).
Второй парадокс: каким образом может произойти «смена доми-
нант», если, по гипотезе А.С.Панарина, ориентализация рассматри-
вается как «иная постэкономическая цивилизация», движимая лишь
духовным порывом?
Гипотеза А.С.Панарина о том, что в мировой истории прослежи-
вается «периодическая смена цивилизационных доминант», безус-
ловно, является теоретической основой предполагаемого «контр-
наступления» Востока. В современном мире, находящемся на пере-
путье, возможны два варианта очередного перехода цивилизацион-
ной доминанты: либо еще в западной фазе мирового мегацикла, т.е.
при сохранении гегемонии Запада, и тогда он ничего не дает для его
экономической, духовной и геополитической гегемонии, либо в ус-
ловиях растущего влияния Востока, когда постиндустриальное об-
щество получает шанс стать качественно иной постэкономической
цивилизацией, порывающей с моралью потребительского общества9.
Как нам представляется, именно в таком постэкономическом ха-
рактере ожидаемой цивилизации и присутствует определенная уто-
пичность гипотезы Панарина, в остальном основанной на весьма
прочной исторической фактологии. Правда, следует отметить воз-
можность другого толкования «постэкономической» цивилизации,
просто как иного термина, означающего «коммунизм», который уж
точно будет неэкономическим.
Третий парадокс: почему в современном мире тон задает эконо-
мика (рынок), а не власть (государство)? Без теории А.С.Панарина
трудно себе представить всю идею «контрнаступления» Востока, но
в то же время она сопровождается утверждением о том, что XXI век
будет веком Pax Oeconomicana. По мнению А.И.Неклессы, реально
складывающийся мировой порядок проявляет себя не только как но-
вое политическое мироустройство, но прежде всего как порядок
экономический, поскольку «экономические принципы в значитель-
ной большей степени, нежели прежде, определяют механизм и со-
ю
держание политических действии» .
Позволим себе не согласиться с идеей Pax Oeconomicana и пред-
ложить рассматривать XXI в. как мир, управляемый политической,
но сугубо элитарной властью, т.е. как Pax Politicana. При этом мож-
но напомнить мнение В.И.Максименко, который считает, что воз-
можности понимания современного мира как мира экономического
уходят в прошлое, вместе с XX в. (в результате отрыва финансов
от экономики, торговли от производства, распространения нище-
379
ты, перехода от ресурсной модели развития к биосферной концеп-
ции)11.
Четвертый парадокс: почему в условиях, когда для удовлетворе-
ния экономических потребностей все шире прибегают к политиче-
ским акциям, утверждается, что в XXI в. политические цели могут
быть достигнуты экономическими методами?
В период «холодной войны» стало достаточно ясно, что советская
и американская политика, например в Африке (социалистическая
ориентация или игра на этнических конфликтах), не определялась
экономическими интересами. Еще труднее было определить цели
американских бомбардировок Югославии: чтобы утвердиться на Бал-
канах или чтобы впоследствии широко использовать средства (свои
либо международные) на восстановление разрушенной инфраструк-
туры и создание промышленной базы в этой стране для собственных
ТНК? Во всяком случае, это не экономические методы, а властное
воздействие на внешнем уровне. Не является ли еще большим под-
тверждением подобного сдвига в рамках «политика—экономика»
антитеррористическая операция в Афганистане, когда разрушитель-
ные бомбардировки сопровождаются гуманитарной помощью? Рас-
пространение таких акций на другие страны лишь еще раз подтвер-
дит вывод об отказе от Pax Oeconomicana и одновременно о бесси-
лии международного сообщества в регулировании экономических
процессов через ООН и его экономические (финансовые) органы.
Бессмысленно думать, что предполагаемое создание «Совета эконо-
мической безопасности ООН» обеспечит консенсус по экономическим
вопросам. Вряд ли МВФ или МБ могут рассматриваться и как доста-
точно эффективные участники Pax Oeconomicana. Процитируем в
связи с этим один из выводов доклада председателя Комитета по поли-
тике конгресса США К.Кокса: «Администрация в действительности за-
хватила МВФ, чтобы осуществить свою экономическую стратегию»12.
В будущем, когда США столкнутся с растущей конкуренцией в
сфере новых технологий с Японией, в области военной техники (на
внешнем рынке) и потребительских предметов роскоши (на амери-
канском рынке) — с Европейским союзом, в торговле Юг—Юг— с
развивающимися странами, не исключено, что экономической осно-
ве этой конкуренции будет противопоставлена политическая сила.
Вместо «уроков» мелких карательных экспедиций (Ирак, Югосла-
вия), объявления Каспийского моря зоной их национальных интере-
сов, внедрения в центральноазиатские государства, объявления
«Пасифик» внутренним морем, США постараются утвердить пря-
мое англосаксонское доминирование в военной сфере.
Пятый парадокс: если ценности Востока лежат преимущественно
в духовной сфере, то зачем Западу вообще опасаться ориентализа-
ции, которая предполагает властную поддержку экономическому
развитию и обеспечивает культурное возрождение?
380
Подтверждение приемлемости существующих культурных ценно-
стей можно, в частности, найти в немецком теоретическом журнале
«Международная политика и общество», подошедшем нестандартно
к оценке состояния современного общества на рубеже XX и XXI вв.
Вместо обычного анализа глобальных проблем (по типу отчетов МБ
о мировом развитии) в первом номере нового тысячелетия журнал
публикует субъективные взгляды ученых, общественных и религиоз-
ных деятелей на проблемы собственных стран в XX в. Такой страно-
вый подход имеет преимущество, поскольку дает возможность срав-
нивать главенствовавшие мировые цели развития с достижениями на
национальном уровне в рамках политически организованного про-
странства и общества. Из этих оценок был сформулирован общий
вывод о том, что повестка дня конца XX в. не исчерпана, его пробле-
мы просто перешли в XXI в. При этом не драматизируется незавер-
шенность таких общих задач, как глобализация, деиндустриализа-
ция, рыночная ориентация или распространение новейших средств
информатики, генной инженерии, неэффективность национального
производства и т.п.13.
Какие же нерешенные проблемы достались XXI в. и какие духов-
ные ценности, к которым теперь обращается Запад, сохранились на
современном Востоке? Если считать, что выбранные «рапортеры»
адекватно отражают и нерешенные проблемы своих стран и их ду-
ховный потенциал, то картина получается не в пользу новых ориен-
талистов.
Старший научный сотрудник Мемориального музея Неру в Пат-
не, президент Совета социального развития, профессор экономики
М.Дубей, ранее работавший секретарем министерства иностранных
дел, представляет положение в Индии. Широкий круг его интересов
и деятельности позволяет рассматривать его высказывания как дос-
таточно обоснованные. Главный его вывод состоит в том, что успехи
в установлении политической демократии, экономическом развитии
и создании среднего класса в Индии сочетаются с массовой нищетой
и забвением социальных программ первых лет независимости. Он
отмечает также фактический отказ Индии от своего прежнего
«идеологического багажа» и некоторую конвергенцию ее устремле-
ний и ценностей с западными ради получения средств, необходимых
для экономического развития. Вряд ли нарисованная индийским
«рапортером» картина позволяет оптимистически оценивать духов-
ное воздействие Востока на Запад.
Большое значение для перспектив ориентализации имеет оценка
сути процессов, происходящих в Китае, который однажды уже был
центром цивилизованного мира и остается единственным претен-
дентом на эту роль, если серьезно рассматривать возможность
«смены доминант» по Панарину. Оценка этих процессов была изло-
жена профессором философии Китайской академии социальных на-
381
ук Ю Мао, работающим в Университете Гумбольдта в Берлине. Его
призыв к вхождению Китая в глобальную цивилизацию сопровожда-
ется очень трезвой оценкой того, что такое вхождение возможно
лишь под контролем «модернизированной» государственной власти,
как необходимого условия дальнейшего развития страны. Однако
начавшаяся модернизация уже привела к невиданной коррупции,
появлению новой системы ценностей, когда власть стала экономиче-
ским инструментом, а богатство — признаком приверженности к
«модернизму».
В целом Ю Мао определяет будущее Китая как части мировой ци-
вилизации, но не по факту численности своего населения или расту-
щей экономической мощи, а как ее равноправного участника.
Возможное влияние Египта на положение в мире не прослежива-
ется из весьма критической оценки, которую дает «рапортер» по
этой стране Мохамед эль Сайед Саид (газета «Аль-Ахрам»). Он счи-
тает, что популистская политика Садата, а затем и Мубарака потер-
пела провал и ведет ко «все более глубокому социальному и мораль-
ному разложению общества». Выход он видит в возврате к политике
открытого диалога с народом.
Теперь предоставим слово западным «рапортерам». В кратком
виде их взгляды сформулированы следующим образом. США при-
дется обратить внимание на более ответственное участие граждан-
ского общества в решении социальных проблем на местном уровне.
ФРГ уже изжила «германскую модель благосостояния при социаль-
ном единстве», и ей следует перейти от политических к экономиче-
ским методам защиты своего положения в мире. Япония должна
выйти из кокона уникальности и повернуться к потребностям широ-
ких масс.
Как видим, и Восток и Запад больше озабочены своими внутрен-
ними проблемами, чем будущей конфигурацией мира, и активных
проводников ориентализации в переломный момент истории челове-
чества не обнаруживается.
Но остается ислам как сила, которая может стать лидером,
«ориентализирующим» мировую цивилизацию, а затем создать
«Центр» постевропейского мира в XXI в. со своей собственной эко-
номической системой. В связи с этим сошлемся на мнение профессо-
ра «научной политики», работавшего в Университете Мидлсекса
(Великобритания) 3.Сардара. В своей статье «За пределами разви-
тия: исламская перспектива» он пишет: «Идея развития в западном
понимании абсолютно неприемлема для неевропейских культур
и будущее станет не результатом доминирования одной западной
цивилизации с ее пониманием свободы, цивилизации, рационализма
и т.д., а будет представлять мир многих цивилизаций, вносящих в
процесс развития свои знания, самобытность и действия для созда-
ния более гуманного, экономически эффективного и социально
382
справедливого общества. Среди неевропейских цивилизаций (Индия,
Китай и др.) роль ислама состоит в том, чтобы мусульманская циви-
лизация показала преимущества своих ценностей, таких, как
,,tazkiyah“ (рост через очищение) и ,,falah“ (благосостояние для аль-
тернативного развития)»14.
Этим оптимистическим прогнозам противостоит известное вы-
ступление С.Хантингтона о «схватке цивилизаций», явные черты
которой прослеживаются по «дуге конфликтов» (по Бжезинскому)
сначала на Балканах, Кавказе, в Сахельской Африке, в Индии и те-
перь на Среднем Востоке.
Для экономиста все же важнейшей частью проблемы ориентали-
зации остается логически приемлемое объяснение, почему власть, а
не экономика будет определять расширенное воспроизводство в по-
стиндустриальном обществе.
Зададимся философским вопросом: что выступало ведущей силой
человеческого прогресса: физиологический голод (материя) или ду-
ховные устремления (идея)? Зачем в своем развитии человек взял в
руки палку: чтобы достать банан с дерева или чтобы ударить по го-
лове соседа, лезущего за тем же бананом? Что стало с этой палкой:
превратилась ли она в мотыгу или дубину? Вслед за классиком мож-
но сказать, что в первом случае человека создал труд, во втором —
власть15. В политэкономическом смысле первый подход означает
признание за экономикой ведущей роли в общественном прогрессе и
обоснованность формационной теории его развития, а второй, ци-
вилизационный, подход исходит из кардинальных различий восточ-
ных сообществ, альтернативных Западу. Эта альтернативность объ-
ясняется Е.Островской тем, что воспроизводство определяется раз-
ной формой собственности на средства производства: централизо-
ванной на Востоке и рассредоточенной между обособленными това-
ропроизводителями на Западе. В первом случае связь между произ-
водством и потреблением осуществляется через распределение, во
втором — через обмен. При этом восточная распределительная сис-
тема оказалась статичной, а западная — динамичной16 (что и выдви-
нуло ее в доминанту в XV в.).
Другими словами, воспроизводство проходит не четыре стадии,
как у Маркса, а всегда три. Исходя из этих теоретических основ вос-
производственного механизма, можно заключить, что потенциально
возможный переход на Западе к восточной модели развития означал
бы усиление распределительной роли государства за счет поддержки
экономических процессов в современном обществе, которое, по
мнению ряда ученых, имеет тенденцию к ослаблению прежней регу-
лирующей роли рынка.
Сохранение Западом доминирующих позиций в мировой системе
оставляет за ним свободу выбора, а не вынуждает выбирать решение
под воздействием «угрозы» с Востока.
383
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Когакова Н.Б. Рождение африканской цивилизации. М., 1987, с. 4—5.
2 Капитализм на Востоке во второй половине XX в. М., 1995, с. 4, 597.
3 Островская Е. Западная система воспроизводства. — Мировая экономика и меж-
дународные отношения. М., 1998, № 6, с. 61; она же. Рыночная система воспроизводства:
развитие и неравномерность. — Мировая экономика и международные отношения. 2000,
№3, с. 16.
4 Максименко В.И. Координаты современности. — К дискуссии о «постсовременном
мире». — Восток. М., 1994, № 3, с. 19.
5 Составлено по: World Bank. World Development Report 2002. Wash., 2001. Tables 1,
3; World Bank. World Development Indicators, Wash., 1997, Table 2.1.
6 Мельянцев В.А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и со-
временность. М., 1996, с. 56, 74—76, 91, 209, табл. 9, 11.
’ Форум: Постсовременный мир: новая система координат (Подходы к проблеме). —
Восток. 1998, № 1, с. 5.
8 См. Голанский М. Взлет и падение глобальной экономики. — Ученые записки. Ин-
ститут Африки РАН. 1999. Вып. 6.
9 Панарин А.С. Двуполушарная структура мира: переосмысливание дихотомии
«Восток—Запад». — Восток. 1998, № 2, с. 26—27.
10 Неклесса А.И. Постсовременный мир в новой системе координат. — Восток. 1997,
№ 2, с. 43.
11 Максименко В.И. Как мыслить мир за пределами роста. — Восток. 1998, № 2, с. 15.
12 Кокс Кристофер. Российский путь к коррупции. Доклад Комитета по политике
106-го Конгресса США (цит. по: Новая газета, 4—10.12.2000).
13 International Politic and Society. The World at the Turn of the Millennium.
Perspectives from Ten Countries. Bonn. 2000, № 1.
14 Sardar Ziaddin. Beyond Development: An Islamic Perspective. — The European Journal
of Development Reseach. Cultural Perspectives on Development. L., 1996, vol. 8, Ns 2, c. 44,
51.
15 См. Занковский A.H. Организационная психология. M., 2000, с. 11, 179. В работе
автор, в частности, обосновывает гипотезу о том, что человека создала власть.
16 Островская Е. Рыночная система воспроизводства: развитие и неравномерность. —
Мировая экономика и международные отношения. М., 2001, № 2, с. 16.
РОССИЯ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЫЗОВ
А.И.Неклесса
«РОССИЙСКИЙ ПРОЕКТ»
В НОВОЙ СИСТЕМЕ КООРДИНАТ XXI ВЕКА
Российская цивилизация
как протагонист и оппонент истории
От края до края своих равнин,
от берега до берега своих морей
Россия внемлет голосу Бога,
которого ничто не заглушает.
Маркиз Астольф де Кюстин
Россия, как иной, нежели «третий мир», исторический оппонент
западноевропейской цивилизации (ее генетический «Восток»), несет в
себе другую версию христианской культуры, иной образ истории,
иную пропись универсализации мира. Православная культура
хранит оригинальный алгоритм строительства Глобального Града,
очертив в пространстве истории собственную модель взаимоотно-
шений человека с универсумом, пережив при этом непростые колли-
зии, делая не раз и не два нелегкий выбор при решении сложнейших
социальных задач1.
© А.И.Неклесса, 2002
13 - 6932
385
Данный культурный код вбирал в себя и опыт многонациональ-
ной византийской Ойкумены, рассыпавшейся в балканскую сумятицу
после латинского потрясения и флорентийской смены вех, и практи-
ку строительства евразийской Российской империи, на протяжении
прошлого столетия пережившей судороги собственной балканиза-
ции и «нашествия агарян». В этих версиях обширных межконтинен-
тальных держав, обеспечивавших сосуществование различных этно-
сов и религиозно-культурных общностей в едином политическом
пространстве, просматривался эскиз глобального проекта, чьи мето-
ды решения исторических головоломок отличались, к примеру,
от путей и средств западноевропейской экспансии. Однако со
временем одна православная империя трансформировалась в От-
томанскую империю, балканский калейдоскоп и современную
Турецкую Республику; другая, в чем-то повторяя этот путь, пре-
вратилась в интернациональную «Советскую державу», а затем в
пестрое пространство Содружества независимых государств и
Россию (РФ)2.
России, несущей как византийские гены, так и политическое на-
следие монгольской трансконтинентальной державы от Тихого
океана до Карпат, до поры удавалось — сквозь череду трагических
заблуждений и ошибок — сохранять собственное понимание истори-
ческого промысла. После реформ Петра Великого и вплоть до ката-
строф XX в. российская цивилизация двигалась по самой кромке
эпохи Нового времени, замочив ноги, но так, в сущности, и не погру-
зившись в эти бурные воды. Затем, пережив крах имперской госу-
дарственности и кровавые катаклизмы, сполна вкусила дары по-
стмодернистского и атеистического века.
При этом выявились симптомы серьезной российской проблемы:
утрачивая мировоззренческий стержень и погружаясь в водоворот
очередной смуты, российское общество в критический момент борь-
бы за выживание не умеет и, пожалуй, не слишком желает считаться
с «объективным положением вещей» и избегает как сложных паллиа-
тивных, так и многоходовых стратегических решений, проваливаясь
то в метафизический сон, то в дурную бесконечность рефлекторной
политики. Потому каждый раз, утрачивая почву под ногами, оно
скользит вниз, словно в кошмаре, и, кажется, способно буквально в
одночасье рассыпаться в прах. Будучи изначально скорее идеологи-
чески, чем политически организованным обществом, инстинктивно
ощущая в порушенном состоянии духовной организации гибельную
для себя неполноту, русский мир готов в момент обострения кризиса
скорее связать свою будущность с очередным бродячим призраком,
но не идти на скучный компромисс с обстоятельствами времени. Од-
нако все эти «несуществующие пространства» и «светские религии»,
принося преходящее облегчение, со временем лишь усугубляли раз-
лад народной души.
386
Между тем если подобный, открытый сонму энергичных духов ор-
ганизм все же не погибает, уйдя из истории во тьму кромешную не-
состоявшихся государств, то, возобладав над иллюзиями и химера-
ми, он может выработать действенный иммунитет к непростым бо-
лезням человеческого рода, в том числе к таким, которые еще не про-
явились на планете и не превратились в эпидемии и пандемии.
Возможно, источник специфического восточно-христиан-
ского опыта социального строительства со всеми его позитив-
ными и негативными чертами кроется в психологических след-
ствиях преимущественно апофатического характера право-
славного богословия. В отличие от общества западноевропей-
ского здесь присутствует и более настороженное, и менее фор-
мализованное, лишенное духа схоластики и практической ра-
циональности отношение к миру. Иначе говоря, в небесно-
земной симфонии православной культуры изначально превали-
руют личностные взаимоотношения между человеком и Твор-
цом, которые не исчерпываются формальным описанием3. Та-
кой тип сознания, являясь универсальным мировосприятием,
постоянно вторгается в текущие, повседневные отношения с
миром и его проявлениями; цивилизация оказывается менее
ориентированной на методичное обустройство «дольней твер-
ди», но подчас, по крайней мере на уровне своих культурных
кодов, более внимательной к невидимым драмам человечества,
к измышлению и строительству иных миров. Неудивительно,
что в подобных условиях социальное творчество подчас пре-
вращается в акт веры и воспринимается как таковой.
Начало нового миллениума — своего рода горный хребет христи-
анской культуры, на которой все еще стоит цивилизация. Христиан-
ский вектор истории творил и творит различные версии земных
культур в лоне земного контекста. Социальное многообразие совре-
менной Ойкумены содержит некоторые общие начала, одно из кото-
рых — особое ощущение свободы. Христианская культура тесно со-
пряжена со свободой, и это ее качество предопределяет широкий,
иногда кажется, слишком широкий спектр возможностей, в том чис-
ле неожиданных для обыденного сознания. Историческое творчест-
во порой преподносит сюрпризы, проявляясь в мутациях форм соци-
альной организации.
В условиях кризиса привычного образа бытия, появления контура
сверхоткрытого, индивидуализированного мира и одновременно
призрака мирового тоталитаризма второе дыхание христианской
социальной культуры востребовано временем. Так же и влияние раз-
вернутой православной доктрины земного мироустройства было
бы трудно переоценить. Восточно-христианская культура, проходя
сквозь лабиринт времен, по-своему преодолевала ту версию истории,
13*
387
которая когда-то увлекала западный мир и в которой он со временем
заблудился. В тугом узле, судя по всему, смешались универсальность
икономии спасения и гордая претензия на единственность своего
прочтения смысла бытия. В результате западная мир-история, по-
глотив и трансформировав судьбы мировой периферии, во второй
половине XX в. оказалась перед лицом кризиса, провозгласив конец
своей исторической миссии. И почти одновременно она ощутила
присутствие рядом с собой иного источника социального творчест-
ва, властно заявившего о претензиях стать правящим субъектом но-
вой истории.
Национальная стратегия
как выбор и как судьба
Подобает царствующему держати сие
с великим опасением...
Филофей
Что же можно сказать о положении России в обретающем плоть и
кровь Новом мире? О ее метаниях в поисках когда-то утраченной, да
так и не обретенной идентичности? Какую линию поведения для
страны, какой вектор развития для ее хозяйства следовало бы счесть
оптимальными в новой мировой ситуации? И наконец, какой могла
бы стать суть российского социально-экономического проекта в ус-
ловиях геоэкономического переустройства планеты?
Время для серьезного разговора на эту тему давно приспело.
А между тем приходится констатировать, что на пороге третьего
тысячелетия государство российское оказалось втянутым в водово-
рот рефлекторной политики, голой прагматики, эклектичной рито-
рики, так и не определив свои «высокие горизонты», подменив поня-
тие национальной стратегии банальным набором макроэкономиче-
ских прописей и «действенных политических технологий».
Между тем кризис, охвативший Россию, носит непростой харак-
тер, являясь выражением долгой болезни, утраты народом целей ис-
торического пути. «Большое пространство» православной цивилиза-
ции споткнулось и «вывихнуло сустав». Поэтому кажется маловеро-
ятным, чтобы меры чисто экономического свойства (как в прошлом
меры мобилизационные) сами по себе принесли устойчивый успех.
Нынешнее состояние социального организма — не что иное, как мо-
мент истины, отражающий серьезный внутренний недуг.
В связи с этим возникает образ чернобыльской трагедии, в кото-
рой, как в некоем грозном символе, сосредоточилось то, что про-
изошло с Россией и всем «постсоветским пространством» в после-
388
дующие годы: безответственный, плохо продуманный эксперимент,
нацеленный на повышение эффективности объекта, но на деле при-
ведший к развитию аварийной ситуации; ввод в действие систем
безопасности, теоретически предназначенных для торможения про-
цесса, однако на практике сыгравших роль его ускорителя; взрыв
энергоблока с далеко идущими последствиями, «содружество беды»
Украины, Беларуси и России; участие военных в ликвидации очагов
поражения; массы беженцев и вынужденных переселенцев; шлейф
многочисленных трагедий и преждевременных смертей...
Россия сейчас остро, быть может как никогда, нуждается именно
в стратегии, т.е. осмысленном и долгосрочном целеполагании, в ус-
тойчивом векторе развития общества и государства. Однако страте-
гический проект редко возникает на пустом месте, из «ничего». Он
инициируется, осмысляется, воплощается не за короткий срок и не
совсем произвольным образом — за ним, как правило, стоит опреде-
ленная мысль, «идея», метафизическая позиция. Имея глубокие куль-
турные основания, подобный проект постепенно обособляется от
круговорота стереотипов, текущей идеологической шелухи, равно
как и от экзотических новаций, чтобы в какой-то момент быть вос-
принятым обществом как реальная перспектива. Будучи же избран и
приведен в действие, стратегический замысел начинает двигать тек-
тонические пласты общества, сгущая смыслы и формы бытия, очер-
чивая новый строй социальной и экономической организации. Так,
скажем, кредитный замысел в значительной мере определил облик
мировой экономики, да и всего мироустройства XX в. А идея обеспе-
чения глобальной безопасности и управления рисками, кажется,
претендует стать системообразующим началом ХХ1-го.
Россия — органичная часть мира, российский народ — интеграль-
ная часть человечества. Апостасийный вектор, дробящий цивилиза-
цию, равно поразил и ее. При этом уродливость кризиса «нового ма-
териализма» проявилась в России, пожалуй, даже отчетливее в своей
негативной полноте. Сейчас, не особенно таясь, проступают и нище-
та новых ориентиров, и многочисленные мерзости, и откровенный
цинизм бездуховного бытия. Мир теней, обретших земную силу и
самостоятельное существование, не только не отошел в прошлое
вместе с диктатурой материалистической идеологии, но, сменив ко-
жу, правит бал, демонстрируя степень порушенности человека и
коррупции общества. Отсюда в конечном счете проистекают и яв-
ные огрехи политического текста страны, и узость, туманность ее
стратегических горизонтов. Или, рассуждая в более привычных ка-
тегориях, отсутствие долгосрочной внешней и внутренней политики,
целостной концепции современного мироустройства. Наконец, здесь
кроются причины удивительной для России нищеты элит, кадрового
голода на талантливых, ответственных государственных деятелей,
отсутствия «национальной корпорации».
389
Тут хотелось бы сделать небольшое отступление. Кажется,
знаменитая формула российской идентичности: «Москва —
третий Рим, а четвертому не бывать» толкуется в настоящее
время несколько превратным образом. Она мало-помалу пре-
вращается в своего рода заклинание, отрицающее возможность
гибели России, утверждающее незыблемость ее существования
несмотря ни на что и даже гарантирующее величие, высокий
духовный статус при всех поворотах судьбы. Думаю, что смысл
непростой тезы все же иной. Отнюдь не предначертывая буду-
щее (вспомним историю Ионы), эта формула, скорее, преду-
преждает: если падет православная Россия, то мир погрузится в
какое-то иное бытие и мировая ситуация будет иметь совсем
другой смысл. Иначе говоря, вполне возможный и реально вы-
страиваемый сейчас на планете «четвертый Рим» не станет,
однако, «четвертым» в определенном ряду, а будет, скорее все-
го, миром постхристианским, т.е. знаменующим возрождение
прежних, нехристианских ценностей и смыслов.
И светская историография, и библейская историософия рав-
но свидетельствуют: неисполнение долга, отказ от высокой
миссии возможны как привилегия свободы, но они всегда суро-
во карались как земными царями, так и Царем Небесным.
Избранничество же (а что чаще всего подразумевает нынешнее
тяготение к вышеприведенной формуле, как не претензию на
избранничество?) — тяжелейший крест: кому многое дается, с
того и спрошено будет многое. Вспомним ветхозаветную исто-
рию: отступление не раз и не два наказывалось в ней отпадени-
ем, отсечением сухой лозы и передачей дара, благодати, но
также и задач, и тягот земных, связанных с ее разрешением.
Другое дело, что передавать это обетование, этот груз некому,
наследника, «четвертого», не будет. Так что если мир находит-
ся на краю истории, то и Россия нависла над глубоким обры-
вом.
Утративши смысл бытия, российской душе трудно, непривычно (и
даже неприлично) истово заботиться о нуждах тела. Трудно обуст-
раивать мир, в котором есть глубины, но нет «горних далей». Отсю-
да, по-видимому, и парадоксальная на первый взгляд мелкость обсу-
ждавшихся в конце XX в. тем и замыслов, почти сплошь экономиче-
ских, или, вернее, экономистических, ибо их показной экономизм —
симулякр, скрывающий нищету и растерянность голого прагматиз-
ма. Отсюда, скорее всего, вытекает и поверхностный, мнимый ха-
рактер большинства предлагаемых ответов на обозначенные време-
нем роковые вопросы.
В мире экономических горизонтов кто-то по-прежнему считает,
что «золотой ключик» России — это ее богатейшие природные иско-
паемые, кто-то подчеркивает значение ресурсов экологических, все-
390
го биосферного потенциала, кто-то указывает на уникальное поло-
жение государства на стыке цивилизаций, а соответственно и на
редкостные транспортно-коммуникационные возможности. Все эти
точки зрения, конечно же, имеют свои резоны... Однако чем дотош-
нее, скрупулезнее анализ, тем яснее становится, что даже по своим
собственным меркам они не выдерживают «заданные параметры иг-
ры» и не указывают на выход из геоэкономического лабиринта.
Битые козыри
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам —
С юга вдоль на северо-восток.
Максимилиан Волошин
Оговорив условность и принципиальную неполноту рассуждений
о горизонтах общественного развития, ведущихся исключительно в
социально-экономических категориях, попробуем все же поразмыш-
лять о хозяйственном аспекте национальной стратегии России.
Экономическая стратегия государства есть долговременный план
жизненного обустройства, основанный на устойчивых культурных
кодах и телеологических принципах — на точке зрения о смысле бы-
тия человека и цели существования общества. Иначе говоря, эконо-
мическая стратегия, вопреки достаточно распространенному мне-
нию, не является абстрактной и универсальной технологией, одина-
ково действенной для всех времен и народов. Она — составная часть
доминирующего мировоззрения, прочитанного в практической плос-
кости этики и политики и воплощенного в контексте фундаменталь-
ных установок культуры. Упрощая ситуацию, можно сказать, что
экономика — это «овеществленная идея», т.е. форма организации
хозяйственной деятельности, отвечающая определенному мировоз-
зренческому строю.
Так что экономическая деятельность не есть простая совокуп-
ность производственных и торгово-финансовых операций (как оке-
ан не является просто большой ямой, наполненной водой). Глобаль-
ная экономика, да и всякое «большое пространство», — живой
и сложный организм, имеющий собственный оригинальный код раз-
вития, целеполагание, собственный набор специфических преиму-
ществ/недостатков, в соответствии с которым и организуются,
соразмеряются остальные виды деятельности. Реформы, игнори-
рующие эту фундаментальную установку, реализуемые без учета
такого интегрирующего вектора, по самой своей сути — не что
иное, как перманентная, суетливая тактика. Собственно говоря,
подобное мельтешение и есть та самая «дурная бесконечность»,
лишенная исторического смысла и ведущая в никуда... Однако
391
«свято место пусто не бывает», и страна, оказавшаяся в клубке
сиюминутных интересов, не имеющая национальной стратегии, с
какого-то момента обречена исполнять чужую. К тому же в на-
чальный период перестройки российской экономики смешались
два класса задач: нетерпеливое стремление быстро поправить те-
кущие дела и амбициозное намерение обозначить долгосрочную
перспективу развития страны...
Вместе с тем испытания последних лет не прошли совсем даром.
Хрупкость и болезненность новорожденного хозяйственного орга-
низма, мало престижный для развитой экономики «сырьевой амор-
тизатор» управленческих недочетов, долгий промышленный спад
90-х, кризис 1998 г. — все это порождало сначала недоумение в об-
ществе, смутное беспокойство и, наконец, ощущение какого-то дос-
таточно серьезного изъяна скрытого в самой логике проводимых
реформ. В итоге внимание российского общества и правящей элиты
начало постепенно концентрироваться вокруг перспектив страны в
современном мире, равно как и на долгосрочных ориентирах ее
внутреннего развития4.
Основой экономической головоломки является, пожалуй, то мно-
гозначительное обстоятельство, что привычная промышленная мо-
дель развития, выстраиваемая формально, без учета геоэкономиче-
ской специфики Североевразийского региона, рискового характера
его экономики (столь очевидного, к примеру, в сельском хозяйстве)
и предполагающая поддержание широкого спектра индустриального
производства, оказалась не слишком реальной. Она была рождена
полуавтаркичной, континентальной мир-экономикой прошлых лет.
В условиях же нарастающей открытости национального рынка (тем
более возможного вступления во Всемирную торговую организа-
цию) подобная политика, несмотря на всевозможные ухищрения, в
принципе вряд ли окажется перспективной, а соответствующая эко-
номическая практика — конкурентоспособной. Хотя бы в силу про-
стых географических причин: северного и внутриконтинентального
положения государства российского, к тому же в результате распада
СССР как бы отодвинутого на северо-восток и лишенного значи-
тельной части судоходной береговой линии5.
Эти достаточно серьезные обстоятельства определяют в конечном
счете высокий уровень затрат и на основные фонды, и на содержание
рабочей силы (даже в условиях ее низкой оплаты), а также повы-
шенную нагрузку на объем накладных расходов и стоимость товаро-
оборота (учитывая, например, неизбежный в ряде случаев межгосу-
дарственный транзит к морю). Кроме того, приходится учитывать
повышенную энергоемкость производства и социального сектора,
ряд проблем, связанных с поддержанием обширной промышленной и
транспортной инфраструктуры в условиях зимы и регулярного пе-
репада температур, не говоря уже о необходимости обновления про-
392
изводственных фондов и т.п. Сдерживать импорт в этих условиях
приходится за счет специфического протекционизма — занижения
курса национальной валюты.
Другое направление хозяйственной ориентации — ресурсно-сырье-
вое, своеобразная «палочка-выручалочка» России. Это актуальная
схема вхождения российской экономики в глобальный рынок, хотя и
не слишком престижная для страны, претендующей на статус вели-
кой державы. Но она сейчас фактически становой хребет хозяйства,
основа российской Real-Oconomik. Однако когда подобный прагма-
тизм оказывается локомотивом всей национальной экономики, бо-
лее того — фактической сутью экспорториентированной модели раз-
вития, ее основным геоэкономическим вектором, то положение Рос-
сии в системе мировых координат претерпевает заметные измене-
ния. При этом по достаточно широкому спектру причин — от высо-
кой себестоимости продукции до наличия серьезных соперников —
данное направление деятельности вряд ли сможет долгое время ос-
таваться конкурентоспособным и высокорентабельным. К тому же,
как ни удивительно, подобная практика, несмотря на весь свой ко-
лоссальный объем, в сущности, так и не обзавелась соответствующей
стратегией.
По-видимому, здесь мы все-таки имеем дело с неизжитыми «ресурс-
ными иллюзиями». Резервы наращивания и даже поддержания сырь-
евого экспорта на самом деле в ряде случаев близки к исчерпанию
(пожалуй, за исключением природного газа). Специалисты уже в
ближайшие годы прогнозируют скачкообразное сокращение сырье-
вой базы горнодобывающей промышленности.
Что касается руд и минералов, то необходимо иметь в виду, что
современная Россия не располагает всей их гаммой: нет практически
запасов марганцевых руд, недостаточно хромовых, не удовлетворя-
ется потребность в титане, свинце, цинке, ртути, серебре, уране.
В нефтяной промышленности положение также двусмысленно: с од-
ной стороны, пока существуют достаточно высокие мировые цены на
ее продукцию, а с другой — в настоящее время разрабатывается око-
ло 70% разведанных месторождений, суммарная выработанность
которых превысила 50%, т.е. они находятся в стадии падающей
добычи. «Красная черта» себестоимости российской нефти в не-
сколько раз превышает аналогичный показатель в странах Юга.
Кроме того, велика изношенность основных фондов, и через некото-
рое время может начаться «период катастроф» (наподобие ситуа-
ции, уже отчасти проявившей себя в угольной отрасли). Сама же
угольная отрасль — дотационная. Добыча угля сократилась по срав-
нению с 1990 г. более чем на 1/3, амортизационный износ оборудова-
ния составляет 125—130% и выше, фактический срок службы более
половины шахт превышает 40 лет и лишь менее 10% являются отно-
сительно новыми, 2/3 шахт небезопасны.
393
Торговля природными ресурсами— область хозяйственной
активности, чрезвычайно чувствительная к положению страны
в глобальном сообществе, к динамичной ситуации на мировом
рынке, к все более изощренным правилам игры, а следователь-
но, к разнообразным формам внешнего воздействия6. Подобная
деятельность вполне уязвима, к примеру, для мягкого «рыноч-
ного эмбарго», осуществляемого на основе форсированной
конкуренции или преднамеренного демпинга. Действительно,
себестоимость нефти в России и в ряде стран Юга различается
столь значительно, что одно это обстоятельство позволяет в
ходе достаточно несложных комбинаций вывести Северную
Евразию из числа экспортеров данного ресурса. (Реальность
подобного сценария была прочувствована в 1998 г.) Положе-
ние к тому же усугубляется ситуацией с транспортными схема-
ми, возможностью блокирования тем или иным образом круп-
номасштабного экспорта, ключи от которого в ряде случаев на-
ходятся в чужих руках. Поскольку национальная экономика —
составная часть мировой политики, здесь нередко правят бал
комбинации и замыслы, связанные с внеэкономическими целя-
ми, с реальным весом игроков на глобальном «шахматном
поле». Статус же России в формирующемся постсовременном
мире остается все еще весьма неясным и нелестным.
Строительство национальной экономики России еще по одному
сценарию — финансовому (что, надо сказать, во многом и имело ме-
сто в 90-е годы, разве что в несколько ином, «опрокинутом», с точки
зрения здравого смысла, значении, когда остро нуждающаяся в фи-
нансовых ресурсах страна стала нетто-экспортером капитала), ка-
жется, уже отчетливо обозначило вектор перманентной долговой
зависимости России и сгущающуюся тень «большой дубинки» на-
ционального банкротства, плавно сменившей (или по-своему допол-
нившей) традиционную военную угрозу7.
В свое время, формулируя понятие «проблема 2003 года», автор
исходил скорее из желания предупредить о вероятности развития
кумулятивного эффекта ряда негативных тенденций в одной вре-
менной точке, а не из излишне жесткой привязки к конкретной циф-
ре. Помимо нарастающего перераспределения внутреннего потреб-
ления (национального дохода) в пользу внешних операторов (обслу-
живание внешнего долга + вывоз капитала), это еще и системный
износ основных фондов, причем не только в промышленности, но во
всей инфраструктуре, а также в вооруженных силах. Кроме того,
начинают сказываться последствия долголетнего перенапряжения,
истощения «человеческого капитала», особенно в низкооплачивае-
мой бюджетной сфере — военных, работников правопорядка и спец-
служб, судейского корпуса, администраторов, ученых, конструкто-
ров, операторов, квалифицированных рабочих и т.п. Вероятно раз-
394
витие системного эффекта от действия всех этих негативных факто-
ров как раз на пике выплат по внешнему долгу. Иными словами, в
момент резкого повышения спроса на финансовые ресурсы у госу-
дарства окажутся связанными руки. Если же на эту ситуацию нало-
жится снижение мировых цен на энергоносители, или кризис их сбы-
та, или иные, в том числе непредвиденные негативные обстоятельст-
ва, то в России может произойти национальная катастрофа.
Витязь на распутье
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
А.С.Пушкин
В начале XXI в. Россия оказалась на историческом распутье
(возможно, впрочем, как и вся человеческая цивилизация.) Один ее
«путь» уже вполне обозначился. Это частичное слияние с простран-
ством Глубокого Юга, чему, к сожалению, есть подтверждения. Де-
индустриализация части территории, архаизация социальных свя-
зей, ползучий распад и деградация культурного и правового про-
странства, постепенный переход отдельных территорий на полуав-
тономный режим существования, бесконечная «антитеррористи-
ческая операция» на Северном Кавказе — все это действительность
наших дней.
В контексте глобальной экономики положение страны также не-
завидно— ее доля в мировом ВВП и в ряде других важных макро-
экономических показателей, по общему мнению специалистов, вряд
ли имеет шанс превысить символическую отметку 2%. Что же каса-
ется такого показателя экономического развития, как объем произ-
водства на душу населения, то Россия находится где-то в шестой де-
сятке государств мира (и то если подсчеты вести по паритету поку-
пательной способности рубля, хотя с долгами приходится рассчиты-
ваться совсем по другой схеме). Хозяйственное развитие России ис-
пытывает воздействие ряда факторов: «трофейной экономики» про-
шлого десятилетия; тяги к автаркии и мобилизационным схемам
управления; тенденции к превращению в транзитное пространство
для грузопотоков, в хранилище экологических отходов.
Насколько же реальными в подобной ситуации будут иные, более
оптимистичные прогнозы и сценарии? Что все-таки является под-
линным геоэкономическим нервом страны? Где таится структурооб-
разующий фермент российского хозяйства, определяющий в конеч-
ном счете его причудливую специфику и определенные естественные
преимущества?
395
Ответ на последний вопрос звучал уже много раз: потенциальный
источник развития не в обширности российских просторов и богат-
ствах ее земель, а в людях, их населяющих... Иначе говоря, красной
нитью зигзагообразного пути России является ее уникальный инно-
вационный потенциал, перманентная нестандартность, столь упорно
и постоянно прорывавшаяся, порой «с изнанки», на протяжении
бурной российской истории. Однако у этой же нестандартности есть
и «лицевая» сторона — оригинальная творческая мысль, часто опро-
кидывавшая, казалось бы, незыблемые клише и стереотипы, находя-
щая выход из безвыходных на первый взгляд ситуаций. Возможно,
именно здесь, в этой творческой купели и таится глубинная особен-
ность не только национального характера, но и национальной эко-
номики России.
В XX в. фундаментальная специфика страны была проэксплуати-
рована весьма уродливо, хищнически и однобоко, однако она обес-
печила в России—СССР феномен военно-промышленного комплек-
са, реализовав в полуфеодальном государстве ряд современных вы-
сокотехнологичных проектов — в областях военного строительства,
ядерной энергетики, авиастроения, космонавтики, специальной ме-
таллургии и т.п. (а также «в области балета», обнаруживая даже в
этом иронично обыгрываемом факте некий резон...).
Можно было бы привести немало аргументов в подтверждение те-
зиса о творческом, интеллектуальном потенциале как основной, ко-
зырной карте российского общества. Особая тема — судьба талантов
и идей, на протяжении нынешнего непростого столетия исходящих
из России — этого туманного Гипер-Севера мировых геоэкономиче-
ских пространств. Так что нынешняя развилка истории России, в ее
социально-экономической ипостаси выражена, пожалуй, в сакра-
ментальном вопросе: какой дух будет теперь питать ее широкую ду-
шу, в каком направлении будет развиваться ее творческий гений?
Дело в том, что фундаментальная специфика, о которой идет
речь — нестандартная, изобретательная мысль российского челове-
ка, — может быть реализована в весьма различных «регистрах», один
из которых более чем двусмыслен. И тут все чаще приходится стал-
киваться с вопросом: не суждено ли России стать «большим про-
странством» мировой криминальной экономики с ее по-своему вы-
сокоэффективными, изобретательными, изворотливыми и, безус-
ловно, высокодоходными технологиями?
Действительно, социальная жизнь в России нередко напоминала
реальность легендарных «пиратских республик», а ее экономическая
жизнь в 90-х годах может быть охарактеризована одним емким по-
нятием — «трофейная экономика». В те годы на российских просто-
рах форсированными темпами складывалось «большое пространст-
во», вполне вписывающееся в глобальный контур хищнической пара-
экономики Глубокого Юга. Несмотря на постоянное употребление
396
термина «рыночная экономика», своеобразная хозяйственная среда
России вряд ли имеет много общего с рыночными, либеральными,
конкурентными механизмами Нового времени. Однако если задать-
ся целью выяснить, в чем глубинный код, хитрая механика неокри-
минальной и околокриминальной экономики, которая столь успешно
и динамично развивалась в России, то с некоторым изумлением убе-
димся, что наряду с прямым расхищением национального богатства
это была еще и крайне извращенная форма экономики интеллекту-
альной и даже инновационной, но реализованной в глубоко амо-
ральной исторической среде демодернизации.
С другой стороны, феномен деструктивной, «трофейной
экономики» определенным, генетическим образом связан и с
ресурсно-сырьевой моделью. Дело в том, что деконструкция
созданного ранее хозяйственного потенциала, «проедание»
плодов цивилизации есть некоторым образом инволюционное
воспроизведение характерных черт хозяйственного организма,
сформировавшегося в условиях хронической зависимости от
горной ренты, т.е. демонстрирующего разнообразные и разру-
шительные признаки длительного воздействия «сырьевой иг-
лы». Особенно же драматичная коллизия возникает, когда воз-
росшие потребности сталкиваются с невозможностью по тем
или иным причинам сохранить даже прежнюю ситуацию
(соблазнительно назвать этот эффект «экономической лом-
кой»). В подобных обстоятельствах ставший привычным меха-
низм существования за счет «внешнего» по отношению к обще-
ству источника богатств (ренты) рискует быть перенесенным с
полезных ископаемых на новый объект (например, используя
разнообразные формы прямых и косвенных финансовых заим-
ствований, т.е. раскручивая «долговую экономику»). В крити-
ческой же ситуации таким «источником богатств» может стать
весь хозяйственный потенциал страны, а в определенном смыс-
ле и сам упорядоченный универсум, созданный многими поко-
лениями людей. В конце этой логической цепочки тень тоталь-
ной деконструкции падает на саму цивилизацию.
Конечно, смешение цели и средств, ставший привычным «хозяйст-
венный вывих» возможен лишь в обществе с серьезно и глубоко по-
дорванными устоями, в исторической среде демодернизации. Харак-
терный его симптом — традиционная криминальная, равно как и от-
кровенно спекулятивная деятельность, теряет здесь свой специфиче-
ский отрицательный флер — принципиальное отличие от деятельно-
сти легальной и конструктивной, и общество с оттенком равнодушия
в лучшем случае принимает их как неизбежное зло, в худшем — оп-
равдывает и даже романтизирует.
В подобной среде вышеперечисленные виды псевдохозяйственной
практики («спекулятивная», «трофейная», «серая», «черная», т.е.
397
прямо криминальная) в той или иной степени де-факто легализуют-
ся. Они охватывают все более значительные слои общества (и обще-
ство, в свою очередь, становится все толерантнее к «мягким формам»
их проявления), в результате чего подрываются не только начала
экономики как социального института, но серьезно извращается
само целеполагание общества, его фундаментальные взгляды на
смысл и цели бытия.
Продолжение этого процесса может привести к подлинной ан-
тропологической катастрофе, породив прочный союз деструктивной
псевдоэкономики и деградировавшего социума.
Два лика творческого гения
Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир!
Александр Блок
К сожалению, описанный выше сценарий имеет прямое отноше-
ние к ситуации, сложившейся на части постсоветского пространства.
Тема его последовательной и масштабной криминализации после
распада СССР, взрывоопасного синтеза нормативного вакуума и
правового нигилизма, аморальной власти и специфической пассио-
нарной субкультуры требует отдельного серьезного рассмотрения.
Здесь же достаточно отметить, что сама гипотетическая вероятность
появления в мире тотально коррумпированного и криминализиро-
ванного государства, обладающего обширным потенциалом страте-
гического оружия, несмотря на всю свою политическую конъюнк-
турность, очерчивает контуры весьма драматичной ситуации. В кон-
тексте обсуждения перспектив развития событий в России в миро-
вом сообществе началось достаточно недвусмысленное формулиро-
вание темы «создания международных механизмов контроля над
опасными и чрезвычайными ситуациями» в данном регионе...
Феномен российского неокриминального синтеза — легализации
во властных структурах российской олигархии — по-своему вполне
конкурентоспособен. И что примечательно: конкурентоспособен он
не только внутри страны, но и во внешнем мире, все более баланси-
рующем, по мнению ряда аналитиков, на грани постмодернизацион-
ного срыва. Уже сейчас пристальное внимание центров стратегиче-
ского планирования вызывают сценарии скачкообразного развития
на планете разнообразных деструктивных процессов, слабо под-
дающихся коррекции и управлению, перспективы их интеграции в
некую глобальную антисистему. В связи с этим наряду с другими
398
зонами социального коллапса изучаются возможности постсовет-
ского «большого пространства» занять лидирующие позиции в соот-
ветствующей сфере деятельности. Регрессивная социальная среда,
формирующаяся в условиях цивилизационной коррупции и куль-
турной инверсии, при определенных обстоятельствах, кажется, име-
ет шансы существенно повысить свой «удельный вес» в дестабилизи-
рованном мировом контексте.
В перспективе у ядерных государств возникает соблазн ра-
дикально отойти от привычных норм межгосударственного по-
ведения (к тому же рассыпающихся на глазах), резко изменить
правила игры и конвертировать силовой «потенциал страха» в
правовые и финансовые категории, серьезно повлияв на гряду-
щую конструкцию мирового сообщества. Ясно выраженная по-
литическая воля, подкрепленная даже однократным, демонст-
рационным применением ядерного оружия, способна фактиче-
ски в одночасье сформировать кардинально новый междуна-
родный ландшафт.
Россия — удивительный хозяйственный континент, парадоксаль-
ным образом соединяющий в себе структурные черты как сырьево-
го Юга, так и высокотехнологичного Севера. Действительно, ряд
структурных черт российской экономики и общества, да и значи-
тельной части постсоветского пространства, вызывают настойчивые
ассоциации с той непростой частью глобального сообщества, какой
является Юг. Вот наиболее явные из них:
— преимущественно сырьевой характер производства и экспорта;
— проблематичность возврата старых долгов и необходимость по-
лучения новых займов, разрастание «долговой экономики»;
— слабость и неустойчивость внутренней валюты;
— неустойчивость политической организации общества, сползание
к авторитаризму и олигархии, хрупкость конституционной власти;
— использование вооруженных сил во внутриполитической борь-
бе и для решения локальных военных задач внутри страны;
— разрушение традиционной системы ценностей, «вестерниза-
ция», многочисленные издержки идеологии консьюмеризма;
— низкие уровень и качество жизни, резкое расслоение общества,
ослабление социальной ткани, криминализация социума;
— крупномасштабная коррупция, непотизм, клановость;
— искусственные, порой исторически недостоверные границы, се-
паратизм и межэтнические противоречия, локальные вооруженные
конфликты.
В то же время коренным отличием российской экономики от эко-
номики слаборазвитых стран являются:
— налаженное производство инновационных технологий и разра-
боток;
399
— наличие высокотехнологичных отраслей промышленности;
— высококвалифицированная рабочая сила;
— достаточно высокое качество общего и специального образова-
ния, а также науки.
Однако картина с каждым годом меняется, и не в лучшую сторо-
ну. Доля России в мировом экспорте энергоресурсов составляет
приблизительно 10%, весомы ее позиции по сырью и металлам. В то
же время по товарной группе «машины и оборудование» доля России
в мировом экспорте неуклонно снижается и не превышает 0,5%, а по
товарам наукоемких отраслей — 0,2%.
Впрочем, «при наличии политической воли», а точнее говоря, го-
сударственного подвижничества вместо мелкого и крупного полити-
канства, кажется, еще сохраняется возможность выстраивания с той
или иной мерой амбициозности собственного стратегического соци-
ально-экономического проекта. Суть его: последовательное созида-
ние инновационной индустрии нового типа. Трудностей при этом,
естественно, придется преодолеть немало...
«Российский проект»
Из Африки всегда приходит что-то новое...
Плиний Старший
«Российский проект» направлен на сохранение и развитие про-
грессивного структурообразующего начала экономики, способного
в случае благоприятного «исторического шанса» трансформировать
ее в позитивном для общества направлении.
Данная концепция имеет целью:
— последовательное выстраивание в стране «режима наибольшего
благоприятствования» для проявления творческого и интеллекту-
ального дара в социогуманитарной и естественнонучной областях, в
значительной степени вне рамок серийного промышленного освое-
ния его плодов;
— стимулирование становления «сетевого сообщества» преиму-
щественно на основе мелких и средних предприятий;
— придание приоритетного характера сохранению и развитию
оригинальной научной, культурной среды России.
Коренная особенность, стратегическая «изюминка» проекта за-
ключается в том, чтобы отделить творческий акт, рождение новой
идеи, семиотической конструкции от их непосредственного и немед-
ленного индустриального воплощения, реализовать их как самостоя-
тельную (причем немалую) экономическую ценность в новом мире,
как базовый источник инновационных товаров и услуг.
400
При этом в естественнонаучной сфере необходима целенаправ-
ленная поддержка:
— массового, не требующего крупных капиталовложений (они,
если вдуматься, в той или иной форме уже произведены) «высокого
производства» инновационного факта;
— последующего преобразования фундаментальных изобрете-
ний во вполне отрефлектированную инновацию (т.е. формализация
ее алгоритма) для создания на этой основе обоснованных концепций
новых продуктов;
— разработки базового технологического цикла для нового това-
ра или услуги, исполнения соответствующей документации;
— изготовления опытно-конструкторских разработок, создания
а-образцов.
Вместе с тем творческий ресурс, понятый как структурообразую-
щее начало российской экономики, может служить своего рода точ-
кой опоры для организации сокращенной индустриальной цепочки:
от ресурса мысли (через цикл R&D и производство a-образцов) до
создания уникальных объектов и технически сверхсложных изделий
(наподобие новых биотехнологических средств или космических
аппаратов), их квазисерийного производства.
Основанием для подобной схемы действий служит реальность
постиндустриального мира, резко изменившая соотношение матери-
ального и нематериального видов производств. А также все более
дающая о себе знать потребность мирового сообщества в качествен-
ном прорыве сложившейся за последние годы ситуации, характери-
зующейся определенным творческим застоем (особенно заметным
на фоне осознанной заинтересованности крупных хозяйственных
субъектов в создании новых технологий в различных областях про-
изводства).
Современная фундаментальная наука вопреки расхожим стерео-
типам «бурного научно-технического прогресса» определенно пере-
живает кризис, хотя образованный ранее задел и позволяет снимать
своеобразную инновационную ренту с прошлых достижений, опти-
мизируя их следствия. В результате создание прорывных иннова-
ций (radical innovations) постепенно замещается рационализацией
(progressive innovations). При этом рыночные параметры торговли
современными технологиями продолжают возрастать8.
Существование фундаментальной науки в целом плохо совмести-
мо с основами денежного строя. Институт свободного распростра-
нения фундаментальных знаний находится в противоречии с азами
рыночной экономики, поскольку означает фактический режим
сверхэксплуатации именно для создателей творческих инновацион-
ных ресурсов (компенсация здесь осуществляется преимущественно
по «лотерейному принципу» Нобелевских премий и иных престиж-
ных наград).
14- 6932
401
Непростое положение, складывающееся в области интеллектуаль-
ного производства, может, однако, быть дополнительным стимулом
для международного сотрудничества, например, в форме крупных
транснациональных проектов, где на долю России приходилась бы
их инновационная составляющая. В перспективе же подобное со-
трудничество способно привести к постепенному введению в ры-
ночный оборот новых объектов собственности, формированию спе-
цифического инновационного рынка (наряду с уже существующим
рынком технологическим), расширению и трансформации понятия
«интеллектуальная собственность», изменению ее правового диапа-
зона, развитию соответствующей нормативной базы, модификации
контекста деятельности в данной сфере. Но уже сейчас, вне зависи-
мости от успехов или неудач долгосрочных замыслов, остро необхо-
дим «режим наибольшего благоприятствования» для становления
соответствующей отрасли российского хозяйства.
Интеллектуальная экономика — особое хозяйство, где основным
источником экономического богатства являются не природа, не труд
и не капитал, а творчество. Кроме того, это индустрия (особенно в
сфере гуманитарных технологий), которая зачастую не нуждается в
дорогостоящих основных фондах (что подтверждается существен-
ным разрывом между рыночной стоимостью ряда компаний, успеш-
но действующих в этой сфере, и совокупной оценкой их материаль-
ных ресурсов). Ее «магнитное поле» сосредоточено, фигурально вы-
ражаясь, «на кончике пера», а трансакции в эпоху Интернета и элек-
тронной почты носят транснациональный характер. Именно это
производство на протяжении последних лет в самых различных фор-
мах бурно развивается в России в основном в форме прямых связей
заинтересованных сторон, имея при этом свои неприглядные аспек-
ты, скрытые под флером «серой» и «черной» экономики.
Речь, конечно же, идет не о налоговой атаке на стихийно возник-
ший и активно развивающийся сектор, а о придании ему второго
дыхания, о радикальном изменении его масштаба, параметров, уров-
ня, превращении его в ту самую вожделенную и пока неуловимую
«точку роста». Причем в значительной мере — при заинтересован-
ной кооперации с зарубежными партнерами, т.е., повторюсь, за счет
отказа от психологии непременного промышленного, серийного ос-
воения инновационных результатов исключительно внутри страны.
Однако даже такие ближайшие, непосредственные задачи проек-
та, как удержание, сохранение и развитие инновационного духа рос-
сийского общества, придание ему магистрального характера, сохра-
нение устойчивой творческой, культурной, научной инфраструкту-
ры; формирование естественной ниши для России в геоэкономиче-
ской системе мирового разделения труда; обеспечение стратегиче-
ской основы для взаимовыгодных связей с влиятельными партнера-
ми, — даже они не могут быть решены без трансформации организа-
402
ционно-деятельностной сферы, распространения современных мето-
дов управления и соответствующих организационных схем, созда-
ния сетевой среды, объединяющей творчески мыслящих и активно
действующих людей.
Концепция «российского проекта» помимо сугубо инноваццонной
составляющей предполагает также целенаправленное взаимодейст-
вие страны со стремительно развивающейся глобальной информаци-
онной индустрией, форсированное освоение уже существующих и
создание новых, оригинальных телекоммуникационных и цифровых
технологий, активное вовлечение в эту сферу деятельности высоко-
образованного кадрового потенциала страны, людей, способных ду-
мать и действовать в сложной и быстро меняющейся среде.
Важный элемент проекта — формирование транснациональных
микромодулей, включенных в актуальный мировой процесс инфор-
мационного обмена и обеспечивающих «российским молекулам»
эффективную обратную связь, понимание актуальных потребностей
рынка в этой сфере.
Успешное осуществление подобной стратегии могло бы содейст-
вовать более естественному и уверенному присутствию российской
экономики в контексте как высокотехнологично-индустриального,
так и информационно-постиндустриального сообществ, одновре-
менно развивая основной стратегический ресурс России — «челове-
ческий капитал», спасая его от деградации (что также имеет свою
экономическую цену). А это и интеллектуальная элита, и высоко-
квалифицированный персонал, привычный к производству опытно-
конструкторских образцов и уникальных изделий, и весь широкий
социальный слой образованных граждан и интеллигенции, востребо-
ванных реальностью современного мира, но во многом оставшихся
за бортом российских реформ.
Воплощение «российского проекта» предусматривает в качест-
ве одного из перспективных направлений пристальное внимание к
феномену индивидуальной деятельности в сфере культуры и искус-
ства, интенсивное освоение и прямую поддержку индустриальных
тенденций массового производства в данной области. Культурные,
стилевые, семиотические ресурсы России пока практически не при-
сутствуют на мировом рынке. Однако новая образность XXI в. пря-
мо предполагает радикальные подвижки в этой сфере, связанные в
том числе с грядущей реориентализацией мира, 97% жителей кото-
рого рождаются сейчас в развивающихся странах.
Причем вопреки распространенным клише массовое производст-
во объектов творческого и культурно-информационного характера,
носящее в постиндустриальной среде нередко индивидуальный ха-
рактер (своего рода «интеллектуальное ремесленничество» или фе-
номен человека-предприятия, manterprise'), совсем необязательно
является синонимом массовой культуры (хотя и ею тоже).
14»
403
Стратегия «российского проекта» предполагает также проведе-
ние специфической конверсии военно-промышленного комплекса
(ВПК), его преобразование в новую реальность—научно-произ-
водственный комплекс (НПК). Такая трансформация при серьезном
сокращении промышленного производства предусматривает сохра-
нение его квинтэссенции: научно-технологической базы, а также
отдельных, критически важных и приоритетных для обороны и эко-
номики производств, к тому же обладающих в ряде случаев солид-
9
ным экспортным потенциалом .
Наконец, радикальной модернизации подлежит вся организаци-
онная схема научной деятельности. Здесь предстоит перейти от
прежнего, фактически безрискового режима работы научно-ис-
следовательских учреждений (к примеру, РАН) через распростра-
нение идеологии корпоративного риска к практике максимального
разделения ответственности (сетевая оргсхема), что позволяет вы-
строить функционирование этих организаций в режиме интенсив-
ной обратной связи.
В настоящее время в России параллельно существуют три типа
научно-исследовательских организаций: административные, рыноч-
ные и сетевые. Причем не столь уж редкой является ситуация, когда
одни и те же специалисты работают во всех трех типологических
группах. Актуальная задача — выведение науки из-под власти бюро-
кратизированных административных структур и трансформация ее
в гибкую полифоничную, самоорганизующуюся среду «сетевого со-
общества» (включая развитие транснациональных миникорпора-
ций). При этом основой научного поиска и объектом государствен-
ной поддержки становятся не учреждения как таковые, а активно
действующие творческие личности.
Наконец, решение задачи устойчивого инновационного развития
невозможно без решения проблемы воспроизводства ресурсов и по-
вышения их качества, т.е. радикального обновления всей системы
образования, формирования идеологии и институализации разветв-
ленной системы перманентного образования.
Новый образ России
Куда ж нам плыть?
А.С.Пушкин
Речь, таким образом, идет не о «второй индустриализации» стра-
ны и даже не о сохранении в нынешней сложной ситуации наиболее
прогрессивных черт российской экономики, сближающих ее с миро-
вым технологическим сообществом, а о последовательной конверсии
эклектичной и экстенсивной социально-экономической реальности в
404
новое, интенсивное качество, т.е. о создании целостной системы
творческого «континента Россия».
Основа для подобного стратегического рывка в социальной сфере
существовала все 90-е годы — это, как уже отмечалось, образованное
население, наличие высококвалифицированных специалистов, ода-
ренных ученых и творческих личностей. Правда, перманентная эми-
грация и деквалификация части из них негативно сказалась на со-
стоянии научного сообщества. С другой стороны, снятие идеологи-
ческих препон и прямых запретов в сфере науки и образования ока-
зало благотворное воздействие на конфигурацию научного сообще-
ства, на формирование нового поколения специалистов (особенно в
области социогуманитарных дисциплин), представляющих собой
самостоятельно мыслящую и активно действующую генерацию.
Достижению фундаментальных целей «российского проекта» спо-
собствовало бы формирование общенациональной сети локальных
социально-экономических структур, своего рода интеллектуальных
полигонов, так или иначе связанных с созданием интеллектуальных и
творческих ценностей. Подспорьем здесь становятся оказавшиеся не
удел кадровые и материальные ресурсы научного сообщества, кото-
рые представляют своего рода «нулевой цикл» реконструкции. Ее
существенная часть — система закрытых городов, ведущих свою ро-
дословную от атомградов и «шарашек» (российского аналога и
предшественника технопарков и ноополисов), может быть посте-
пенно преобразована в инфраструктуру инновационных городков, а
также комплексных культурно-образовательных центров. (Кстати
говоря, по некоторым градообразующим предприятиям на поддер-
жание ставшей избыточной в нынешних условиях инфраструктуры
промышленных и социально-бытовых объектов подчас идет до 60%
объема средств оборонного заказа.)
Костяк ВПК — это разветвленная сеть многочисленных нау-
коградов — «городов-невидимок» (например, Арзамас-16 или
Челябинск-70), градообразующих предприятий, научно-про-
изводственных и образовательных центров. Пребывая в боль-
шинстве случаев в ситуации перманентного кризиса, они пред-
ставляет собой реальную инфраструктурную основу (прежде
всего кадровую, социальную, административную и уже во вто-
рую очередь — промышленную) для органичной научно-техно-
логической конверсии этого наиболее крупного в прошлом
и развитого сектора национальной экономики в некое новое
качество.
Специфическая черта социальной структуры таких гипоте-
тичных городков — ее ориентация не столько на увеличение
доходов обитателей, сколько на создание безопасной и ком-
фортной среды обитания, максимально благоприятных условий
жизни и творчества для определенного слоя людей и хозяйст-
405
венных субъектов. На протяжении прошлого столетия в раз-
личных частях планеты уже проступали эти черты «платонов-
ского строя», хотя и в весьма несхожих обличьях. Подобный
социальный геном, судя по историческим аналогам, успешнее
всего воплощается не в сфере промышленного или сельско-
хозяйственного производства, а на путях раскрытия именно
творческого дара. Помимо отмеченного выше российского
опыта стоит вспомнить о социальной системе киббуцев в Из-
раиле и об опыте реализации «Манхэттенского проекта» в
США; о повседневности знаменитой «Силиконовой долины» и
о специфике всего калифорнийского мироустройства. Или,
скажем, о «Рисерч Трайэнгл парк» в Северной Каролине; о
японском проекте «Технополис» и давно осуществленной ре-
альности Цукубы и Ацуги; о корейском дизайне Даедука, ки-
тайском Шэньчжене и тайваньском Синьчжу; о Лувэне в Бель-
гии и о французской Софии, о современной Вандее и Гренобле;
о «Силикон Глен» в Шотландии и «Милтон Кейнс» в Велико-
британии (да заодно и обо всей англосаксонской системе уни-
верситетских кампусов), о современных ирландских и северо-
австралийских проектах или об «информационном поселении»,
открытом в середине 90-х годов прошлого века под Каиром.
Целенаправленное перепрофилирование российской инноваци-
онной среды с учетом этого многообразного опыта, объединение ее
«обитаемых островов» (региональных и отраслевых инновационных
центров, отдельных исследователей, предпринимателей, коллекти-
вов) средствами современной коммуникации в единое информаци-
онное и социальное пространство — «сетевое сообщество» —позво-
ляет оперативно и при весьма умеренных точечных инвестициях по-
ставить на ноги новую, самостоятельную (причем потенциально
весьма конкурентоспособную) отрасль постиндустриального быта и
производства. Сотрудничая с другими регионами планеты, сосредо-
точивая на себе инновационный аутсорсинг комплексных проектов,
можно осуществлять селективное квазисерийное производство вы-
сокоинтеллектуальной и гипернаукоемкой продукции как военного,
так и гражданского назначения.
Структурной единицей новой отрасли НПК могли бы в ряде слу-
чаев стать финансово-технологические группы (ФТГ). Подобные
констелляции мыслятся прежде всего как «гроздья», состоящие из
некоторого числа весьма небольших венчурных фирм, создаваемых
на основе как бывших лабораторий, КБ, так и сложившихся за по-
следние годы формальных и неформальных исследовательских кол-
лективов (вплоть до микроуровня). Те из них, которые связаны с
необходимостью доступа к высокотехнологичной производственной
базе, могут трансформировать производственные мощности того
или иного номерного предприятия в современный аналог «машинно-
406
тракторных станций», обеспечив ему комплексную загрузку произ-
водственных мощностей (т.е. переориентировав на перманентное
диверсифицированное производство опытных образцов и других
уникальных изделий). Пригодилась бы и инфраструктура «секрет-
ности», обеспечивающая действенную защиту от промышленного
шпионажа. ФТГ могут включать также профильный инвестицион-
ный банк.
Впрочем, данный фермент, вводимый в тело национального хо-
зяйства, может показаться слабым утешением, особенно если срав-
нивать его реальное экономическое значение, отдачу (тем более на
первых порах) с общей ситуацией в экономике России. Речь, однако
не идет о решении всех проблем равно как и о том, чтобы отодвинуть
в сторону другие, параллельные меры по выводу экономики страны
из кризиса. Тут важно понять, что же именно закладывается в осно-
вание российского хозяйства и социальной конструкции в рамках
проекта. Это не решение многочисленных проблем, а скорее — путе-
водная нить в калейдоскопе нового геоэкономического порядка на
планете. Нить, в чем-то подобная генетическому коду, который,
имея весьма малый удельный вес в живом организме, тем не менее
делает его соразмерным, гармоничным, самоорганизующимся, жи-
вущим и движущимся в окружающем мире.
Вокруг этой смысловой нити экономического космоса России со-
средоточивается ее расползающийся организм, обретающий целесо-
образность и перспективу. Национальная инновационная система,
способствуя гармонизации экономики, одновременно обеспечивает
стране предпосылки для стратегического партнерства в геоэкономи-
ческой среде Нового мира. Тем самым создаются объективные резо-
ны считаться с Россией, учитывать ее интересы при реализации эко-
номических и политических проектов на международной арене.
Безусловно, потребуется модернизация системы экспорта специ-
фичной продукции интеллектуальной экономики (наряду с тради-
ционным экспортом сырья и изделий), внесение серьезных коррек-
тивов во внешнеэкономическую политику, создание естественных
предпосылок для активного соучастия России в формировании
(пусть не сразу) «правил игры» на глобальном интеллектуальном и
инновационном рынке. Диапазон необходимых усилий и мер на на-
чальном этапе: от установления «режима наибольшего благоприят-
ствования» для уже стихийно сложившихся форм сотрудничества с
зарубежными партнерами (отдельными исследователями, микрокол-
лективами, венчурными фирмами и сетевыми структурами) до соз-
дания своеобразного «геоэкономического зонтика» — гибкой и по-
лифункциональной национальной инновационной корпорации, реа-
лизующей этот стратегический вектор и транслирующей прямое по-
кровительство государства (хотя здесь велика опасность создания
очередной кормушки для бюрократии).
407
Кроме того, развитие интеллектуальной экономики стимулирует
становление разветвленной инфраструктуры, культурных и образо-
вательных центров, комплексной индустрии, обслуживающей ее по-
требности и коммерциализирующей результаты. Социальный эф-
фект включает в себя как выдвижение нового типа организаций
(сетевых, малоформатных, комплексных, сверхгибких, транснацио-
нальных), так и распространение новых моделей поведения (срав-
ним системный социальный эффект от распространения стереотипа
«нового русского» в России 90-х годов), равно как и соразмерное
выстраивание вокруг творческой сердцевины остальных видов эко-
номической и социальной практики. Интеллектуальное сообщество,
обретя собственное социальное измерение, укрепив свою среду оби-
тания, явилось бы питательным бульоном также для ряда других
форм творческой, инновационной деятельности, включая различные
образовательные структуры, системы перманентного повышения
квалификации, разнообразные виды искусств, иные постиндустри-
альные реалии и технологии.
Опорные пункты цивилизации
За трапезой земной печально место ваше!
Вас горько обошли пирующею чашей.
На жертвы, на борьбу судьбы вас обрекли:
В пустыне снеговой вы — схимники Земли...
Бог помощь! Свят ваш труд,
на вечный бой похожий...
Петр Вяземский
Тревога за будущее заставляет современных интеллектуальных и
духовных лидеров размышлять о симптомах кризиса цивилизации,
видя «мене, текел, фарес», начертанные на виртуальных конструк-
циях постсовременного мира. Все чаще слышна критическая оценка
современной модели глобализации, указывающая на ее неоднознач-
ность и неравновесность. Что есть мера нового порядка вещей? Оче-
видно, это не Бог, как мыслится в христианском мироустройстве, но,
кажется, и не человек, как было заложено гуманистическим порывом
во времена Ренессанса и Просвещения. Экономизм наших дней ста-
новится, по сути, «фиговым листком» духовного и культурного ос-
кудения, прикрывающим плоский материализм одномерного чело-
века.
А ведь древо хозяйственного процветания и материального
изобилия, по-видимому, совсем не случайно произросло и плодо-
носило именно в садах христианской цивилизации, повинуясь мо-
гучим импульсам творческой эпохи, и лишь затем было
«подстрижено», мультиплицировано, разнесено по миру механиз-
408
мами рыночного обмена и финансовых операций. Современная
экономика, расширенное воспроизводство есть феномен и про-
дукт вполне определенной культуры, является <ее органичной
частью. И неудивительно, если с кризисом данной культуры,
«очищенная от корней», она также переживает кризис, а с концом
эпохи окажется обреченной на вырождение и бесплодие, обер-
нувшись сухой смоковницей.
Действительно, основным источником исторически небывалого
материального богатства, наполнявшего мир и общество Ново-
го времени, были не столько культура накопления или умелое
использование капитала и не эксплуатация, сопровождающаяся
присвоением прибавочной стоимости либо ограблением колоний,
но инновационные скачки и присущий им синергизм. Это творче-
ское изобилие опрокидывало производственные схемы традици-
онного общества, претворялось в богатство материальное, однако
иной раз спотыкалось перед препятствиями в виде социальных
конструкций.
Очнувшись от морока XX в., Россия предстала перед импе-
ративом внутреннего сосредоточения, восстановления целост-
ности исторического текста, поиска горизонтов своего бытия.
Сужая диапазон ведущихся в стране споров, ограничивая их
экономическими параметрами, мы делаем невероятную уступ-
ку духу времени, загоняя себя в ловушку и исторический тупик.
По-видимому, «российский проект» имеет серьезные шансы на
успех, если он явится замыслом не просто экономическим, но
одновременно культурным и социальным, составной частью
национального возрождения, восстановления начал и горизон-
тов исторического бытия. Формировать стратегию — это зна-
чит смотреть далеко вперед и принимать во внимание многое.
Должна учитываться и трагическая вероятность негативного
развития событий в стране, вплоть до распада нынешней госу-
дарственности. С другой стороны, реализация «российского
проекта» в отрыве от общего движения к возрождению рискует
вылиться в очередную кампанию, преследующую корыстные
интересы того или иного олигархического клана, либо того
мельче — в благовидный предлог для банального расхищения
бюджетных средств. Еще хуже — послужит обоснованием не
столько для налаживания инновационного производства, сколько
для организации обвальной, демпинговой распродажи изобре-
тений и технологий. Потуги создать интеллектуальную эконо-
мику рискуют обернуться демагогической риторикой, борьбой
частных интересов «по-российски», т.е. до крови.
Экономика есть конструктивная практика и в этом смысле анто-
ним войны и любой другой формы деструкции. Точнее, человеческая
409
практика подразделяется на политику (сфера взаимодействия лю-
дей) и экономику (позитивная трансформация среды обитания).
Таким образом, фундаментальная цель экономики, как и политики,
есть домостроительство — скорее борьба со злом в своей области,
раскрепощающая человека от чрезмерных тягот бытия, чем обеспе-
чение условий для его перманентного обогащения. Но поскольку
второе толкование — несомненная реальность, следовательно, в ис-
тории параллельно сосуществуют два толкования экономики (ойко-
номика и хрематистика, по Аристотелю).
Если же пытаться рассуждать о культурных кодах некоей
альтернативной экономики христианской цивилизации, о ее
философии хозяйства, трудно не вспомнить о предельном
идеале: продаже имения и раздаче денег нищим — как источ-
нике умаления нищеты других своим избытком. О версиях
общества, построенного не на классовой ненависти, а на идее
гуманитарной солидарности (в частности, о принципиально
ином понимании коммунистического идеала), писал в свое
время о. Павел Флоренский: «Идея общежития как совместно-
го жития в полной любви, единомыслии и экономическом един-
стве, — назовется ли она по-гречески киновиеи или по-латыни
коммунизмом, — всегда столь близкая русской душе и сияющая
в ней как вожделеннейшая заповедь жизни,— была водружена и
воплощена в Троице-Сергиевой Лавре Преподобным Сергием
и распространилась отсюда, от дома Троицы...»
Одна из составных частей социодизайна подобного «утопи-
ческого прожектерства» — идея организации особых куль-
турных пространств. Нестроения случались на Руси, как
когда-то и в Европе. И тогда роль очагов исцеления общества,
да и удержания единства страны, брали на себя монастыри.
Роль монастырей, монастырского хозяйства вообще недооце-
нена в истории христианской цивилизации. В первом тысяче-
летии христианской эры именно монастыри (сколь ни странно
это звучит сегодня) явились той «инновационной мастер-
ской», которая готовила прорыв новой цивилизации к рас-
ширенному воспроизводству в экономической сфере, зало-
жив основы научно-технического прогресса и материального
изобилия. Средневековые монастыри, вопреки последующим
карикатурным изображениям, были отнюдь не рассадника-
ми «обскурантизма и мракобесия», но живой душой Европы,
обеспечившей единство ее тела, цивилизационное своеобра-
зие и будущий взлет материальной культуры. Причины, по
которым монастырское хозяйство стало источником иннова-
ций для окружающего мира, были на первый взгляд просты и
незатейливы:
410
— потребность обеспечить экономическую независимость, а
следовательно, производить все необходимое для собственных
нужд;
— обеспечить при этом свободное от трудов время (и нема-
лое) для молитв и размышлений;
— иметь не просто достаток, но некоторый избыток для бла-
готворительности;
— наличие нетривиальных потребностей, служащих допол-
нительным стимулом для инноваций, например, необходимость
обеспечить точное измерение времени или технически сложное
строительство храмов;
— особое состояние ума, освобожденного от повседневных
забот и обыденности.
Кроме того, монастыри являлись информационными образо-
вательными центрами, научно-исследовательскими лаборато-
риями того времени, прообразами будущих университетов.
Здесь писались учебники и научные трактаты, руководства по
агрокультуре и практические пособия10. Агиографическая ли-
тература и изобразительное искусство сохранили для нас зна-
ки, указующие на связь монашества и инноваций, изображая, в
частности, важные, хотя и «простые» изобретения тех времен
непосредственно со святыми благодетелями11.
Подобная синергия, однако в иных формах, адекватных об-
стоятельствам времени, не просто возможна, но и желательна в
наши дни критического испытания цивилизации на прочность.
И тут судьба брошенных на произвол судьбы наукоградов и
академгородков — этих «монастырей» Нового времени — на-
водит на серьезные размышления о путях противостояния рас-
паду, удержания образа цивилизации, сохраняющей человека
от необузданного зла и «девятого вала» неоархаики. Данная
среда естественна для становления в ее пределах всего жизнен-
ного цикла — от начального воспитания и образования, вклю-
чая студенческие кампусы с полным циклом жизнеобеспечения,
безопасности и развитым культурным ландшафтом, до постин-
дустриального производства в атмосфере социального и куль-
турного поиска.
Культурные, научные, образовательные центры — все эти опор-
ные пункты цивилизации во взаимоусиливающем и соразмерном
единстве могут стать препоной на путях развоплощения культуры и
энергии распада12. Сеть подобных городков, объединенных в единую
систему современными информационными и коммуникационными
средствами, могла бы теснее связать центр и периферию, «сгустить»
российские просторы, вовлекая в совместную позитивную деятель-
ность людей из метрополии и провинции.
411
Дальние горизонты
А переменит Бог Орду, и моя княгиня,
и мои дети возьмут дань себе...
Василий II
В XX в. на Руси долгое время царила смута. И сейчас без внутрен-
него обновления, без обретения устойчивой идентичности, без сво-
его рода «российской мечты» ни страна, ни народ не смогут пере-
жить полноценное возрождение. Можно, правда, попытаться соз-
дать глянцевую и опереточную Московию, объятую, словно океаном
Соляриса, распадающейся плотью СНГовии. Думается, однако, что в
целенаправленно выстраиваемом культурном и социальном контек-
сте, при последовательном собирании наследства «Русских стран»,
обновлении всего русского мира может быть обретен шанс на новое
и достойное положение России, утвердится реальная (а не бездумно
экологизированная) стратегия ее устойчивого развития.
Именно здесь — исторический шанс на обновление социального
контракта между властью и народом, на спасительное второе дыха
ние национальной экономики перед критическим моментом долго-
вого пика, кризисом основных фондов в промышленности и воору-
женных силах, ухудшением отношений с внешним миром, просто
человеческой усталостью, а также «попаданием в зону стоимостной
уязвимости» и истощением наиболее удобных месторождений при-
родных ресурсов. И параллельно — перед вероятным началом функ-
ционирования в Южной Евразии конкурентной сети нефтегазовых,
энергетических и транспортных коммуникаций: стратегического
рубежа альтернативного евразийского цивилизационного простран-
ства.
При прогнозировании горизонтов развития России стоит, навер-
ное, учитывать и вероятность реконфигурации социально-экономи-
ческой картографии мира из-за срыва глобальной экономики, разви-
тия финансово-экономического кризиса, который по-разному ска
жется на различных странах и регионах. В этом случае резко возрас
тает роль национальных природных ресурсов и производственных
фондов, что наряду с валютной лихорадкой стимулирует масштаб-
ное перераспределение собственности и «новый реализм» в отноше-
нии особо важных ее объектов. При этом Россия, способная обеспе-
чивать себя энергетическими и в значительной степени иными ре-
сурсами, оказывается в относительно благоприятном положении.
Умело воплощая «российский проект», страна одновременно с об-
ретением смысловой устойчивости получает возможность влиять на
своих партнеров и конкурентов в новом мире, модифицируя в жела-
тельном направлении типологию своих международных связей, вы-
страивая собственное прочтение глобализации13. Если в геополити-
412
ческой системе координат положение России сейчас весьма сложно и
незавидно, то геоэкономический контекст открывает иные измере-
ния у ряда наболевших проблем, предоставляя стратегическую аль-
тернативу нынешней системе внешних связей России, открывая воз-
можность реального, а не декларативного стратегического партнер-
ства ее как с неоиндустриальным пространством Большого тихооке-
анского кольца, так и с высокоиндустриальной экономикой северо-
атлантического Запада, столкнувшегося с определенным истощени-
ем собственных интеллектуальных ресурсов, их массовым оттоком в
сферу информатики и финансов. Кроме того, формирование творче-
ского Гипер-Севера как исторической альтернативы виртуальному
Квази-Северу финансовых технологий поддерживает фундамен-
тальные начала современной цивилизации. В дальней же перспекти-
ве появляется шанс на утверждение иной, нежели структурная адап-
тация и замкнутый геоэкономический универсум, модели участия
стран и народов в мировом разделении труда, закладывается иная,
нежели современное асимметричное партнерство, основа долговре-
менных взаимоотношений регионов планеты в XXI в.
В заключение хотелось бы отметить следующее. Сейчас, в атмо-
сфере национальной фрустрации, сама идея стратегического проек-
та воспринимается как утопия. Что и говорить, его воплощение в
нынешних условиях — непростая задача. Более того, серьезная по-
пытка реализации инновационной стратегии России, чреватая появ-
лением неконтролируемых «открывающих» и «закрывающих» тех-
нологий, наряду с обретением стратегических союзников, вероятнее
всего, столкнется с целенаправленным противодействием.
Конец XX столетия уже опалил нас искрами грядущих масштаб-
ных пертурбаций и геоэкономических войн. Но как становится ясно,
легких путей у России в наступившем столетии нет, да и когда они
были? Политики, тем более находящиеся у руля власти, всегда явля-
ются заложниками обстоятельств времени. Смысл их призвания —
верно определять и «не щадя живота своего» (а подчас и чужого)
реализовывать будущее страны, формируя плодотворное, результа-
тивное поле деятельности для всего общества, в бурные и смутные
времена — в особенности. В этом, пожалуй, и заключается мера их
исторической ответственности, миссия, да и тяжелый крест.
Духовная сфера и политические миры — различные пространства.
Дух человеческий, преодолевая, игнорируя несовершенство приро-
ды, устремляется ввысь, желая обитать среди совершенных форм,
сознательным усилием отвращая взор от изломанных лабиринтов
зла. Напротив, политическое действо в значительной мере обращено
именно ко злу, имея в виду, что успехи и достижения земной власти
измеряются в конце концов не щедрыми обещаниями и благостными
прожектами, а трезвым осознанием параметров земного бытия, сте-
пенью достигнутой консолидации общества, успехами в реальном
413
укрощении безумия природы и человеческой низости. Предпола-
гаемое геоэкономическое русло развития России, со всеми неизбеж-
ными в процессе реализации срывами и нелепостями, все же намеча-
ет вектор поступательного движения российского общества, сообра-
зуясь с логикой современного мира и глубинной национальной спе-
цификой.
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья написана в 1994 г. Впервые в развернутом виде опубликована в журнале
«Восток» (1995, № 1). В 1996—2001 гг. публиковалась в ряде других изданий с сущест-
венными изменениями и дополнениями.
1 Стержневой для христианской цивилизации процесс индивидуации реализовал две
достаточно различные версии становления личности и социума: а) в рамках формальной
(правовой) системы и б) системы слабо формализованной (духовно-ориентированной,
но подчас авторитарной). Определились также два пути социальной практики: более
отчетливый и «обращенный к миру» путь гражданского общества и более «невнятный»,
«пренебрегающий» миром путь духовной общины или идеологизированного государства,
путь нелинейный и катастрофичный. Окончательное разделение церквей в XI в. форма-
лизовало автономность двух культурно-исторических проектов в лоне христианской
цивилизации («восточного» и «западного»).
2 Ср. следующее рассуждение: «После крушения СССР Россия ничего не имеет... Если
русским лидерам на кого и равняться, так на Кемаля Ататюрка. И роль для России долж-
на быть уготована примерно такая, как для кемалистской Турции, принявшей лидерство
Запада... У России есть один выход — повторить путь Турции и постараться занять по-
добающее себе место» (Бжезинский 3. О сотрудничестве и конфликтах в XXI веке).
3 См., например: Яннарис X. Вера церкви. Введение в православное богословие. М.,
1992 (особенно главу «Мир»).
4 О необходимости «перехода на геоэкономическую... модель внешнеэкономических
связей» говорилось в послании Президента РФ «О национальной безопасности» Феде-
ральному Собранию от 13 июня 1996 г., впрочем, вскользь и вполне риторически.
5 Сейчас более половины территории России расположено в зоне вечной мерзлоты, а
центр страны находится недалеко от места падения тунгусского метеорита.
6 Реальность подобных предположений подтвердили публикации 90-х годов (см., на-
пример: Швейцер П. Победа. Минск, 1996), приподнявшие завесу над целенаправлен-
ными манипуляциями администрации Рональда Рейгана в финансово-экономической
сфере, преследовавшими политические цели. В частности, в результате давления США и
в обмен на поставки современных видов вооружений Саудовская Аравия предприняла в
середине 80-х годов действия, приведшие к более чем значительному снижению мировых
цен на нефть.
7 В XXI в., приблизительно с 2003 г., Россия окажется в русле выплат не только про-
центов, но и основной суммы внешнего государственного долга (составляющего на 1
января 2002 г. 146,6 млрд, долл.), т.е. порядка 15—20 млрд. долл, ежегодно, что соответ-
ствует примерно '/з доходной части федерального бюджета. В 2002 г. суммарные затра-
ты на обслуживание и погашение внешнего долга составляют (по проекту федерального
бюджета) 14,2 млрд, долл.; в 2003 г. эти выплаты возрастут примерно на 5 млрд. долл. В
2002 г. лишь 8,7% бюджетных расходов составят ассигнования на промышленность,
энергетику, строительство, транспорт, сельское хозяйство, научно-техническую сферу
при необходимом уровне 20—30%. В реальном выражении (т.е. с учетом инфляции) уже
в 2002 г. предусмотрено сокращение бюджетных расходов по всему комплексу отраслей
народного хозяйства на 13,5—14,8%. Начиная с этого года ожидается существенное по-
вышение оплаты населением социальных услуг (ЖКХ, здравоохранения, образования
414
и т.п.), а также рост безработицы с нынешних 9,7% (по методологии МОТ) до 10,3% в
2003 г. В настоящее время 34,4% населения России имеют доходы до 1500 руб. в месяц на
душу, а 50,7% — от 1500 до 4000 руб. Численность населения страны в 2002 г. предполо-
жительно уменьшится на 0,8 млн. человек и составит 143,7 млн. Что же касается коэф-
фициента обновления основных фондов, то в целом за последнее десятилетие он умень-
шился более чем в 4 раза (в промышленности — в 6 раз, в сельском хозяйстве — в 14 раз, в
строительстве — почти в 10 раз, на транспорте — более чем в 6 раз; данные по вооружен-
ным силам засекречены). За этот же период доля инвестиций в основной капитал сокра-
тилась почти в 5 раз. Если в 1990 г. в возрастной структуре производственного оборудо-
вания преобладала доля оборудования до 5 лет (около 30%), а доля оборудования стар-
ше 20 лет составляла 15%, то к концу века преобладающей стала вторая группа (около
35%), а доля первой группы упала до 4% и продолжила снижаться. В 2001 г., по данным
МЧС России, было зафиксировано свыше 1 тыс. чрезвычайных ситуаций, из которых 2/з
носят техногенный характер.
8 Здесь ощущается объективное противоречие между краткосрочными и долгосроч-
ными задачами российской экономики. Проблема непосредственной экономической
выгоды подобного геоэкономического проекта весьма непроста, учитывая и объектив-
ные сложности в организации торговли интеллектуальной собственностью, и олигополи-
стичную модель несовершенной конкуренции, скажем, в сфере программного обеспече-
ния информационной индустрии. Кроме того, переход на режим исключительно легаль-
ного использования интеллектуальной собственности представляет серьезную проблему
как для российского потребителя, так и для производителя.
3 Подробнее о концепции научно-технологической конверсии экономики России см.
работы автора: Ответ России на вызов времени: стратегия технологической конверсии.
М., 1997; Третий Рим или Третий Мир: геоэкономика и национальная стратегия Рос-
сии. — Сегодня. М., 25.10.1994; «Третий Рим» или «Третий мир»: глобальные сдвиги и
национальная стратегия России. — Восток. М., 1995, № 1; Контуры Нового мира и Рос-
сия (Геоэкономический этюд). — Знамя. М., 1995, № 11; Россия на пороге нового ми-
ра. — Рубежи. 1996, № 2; Геометрия экономики. — Мировая экономика и международ-
ные отношения. М., 1996, № 10; Гипер-Север: стратегия научно-технологической кон-
версии. — Рубежи. 1997, № 3; Геоэкономические горизонты России. — Российское ана-
литическое обозрение. 1997, № 5; Геоэкономическая безопасность России в современ-
ном мире.— Рубежи. 1997, №10—11; «Российский проект». — Мировая экономика и
международные отношения. 1998, №6; Россия в системе геоэкономических координат
XXI века. — Путь в XXI век: стратегические проблемы и перспективы российской эко-
номики. М., 1999.
10 О взаимной значимости и благотворном сотрудничестве науки и религии как про-
явлении подлинной культуры писал Михаил Ломоносов в статье «Явление Венеры на
Солнце»: «Создатель дал роду человеческому две Книги. В одной он показал свое вели-
чие, в другой свою волю. Первая — видимый сей мир... Вторая Книга — Священное Пи-
сание... Толкователи и проповедники Священного Писания показывают пути к доброде-
тели, представляют награждение праведным, наказание законопреступным и благопо-
лучное житие с волей Божией согласного. Астрономы открывают храм Божеской силы и
великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с
благоволением и благодарением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токо-
мо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех воспевать между
ними плевелы и раздор». В наше время еще категоричнее высказался Макс Планк:
«Наука тоже требует духа веры. Каждый, кто серьезно занимается научной работой,
знает, что над входом в храм науки начертано: Ты должен верить. Никакой ученый не
может обойтись без веры». Цитата приводятся по книге Архиепископа Иоанна Сан-
Францисского (Шаховского) «О тайне человеческой жизни» (М., 1999, глава «Ломоно-
сов и Макс Планк»). Наконец, приведем парадоксальное на первый взгляд рассуждение
М.М.Бахтина (изложенное В.В.Кожиновым в его исследовании «Судьба России») о
«высшем значении религии для мыслителя и даже ученого». «Только религия, — пишет
М.М.Бахтин, — определяет ничем не ограниченную свободу мысли, ибо человек абсолютно
не может существовать без какой-либо веры, и отсутствие веры в Бога неизбежно оборачи-
вается идолопоклонством, т.е. верой в нечто заведомо ограниченное временными и
415
пространственными рамками и не дающее действительной, полноценной свободы
мысли».
11 «Идет ли речь о первых водяных или ветряных мельницах, об усовершенствовании
сельскохозяйственной техники — мы часто за этим видим монашеские ордена. Не слу-
чайно то тут, то там в Раннее Средневековье изобретение водяной мельницы приписы-
вали святому, который поставил ее в данном районе (например, Оренсу Ошскому, по-
строившему в IV в. мельницу на озере Изаби, или Цезарию Арелатскому, который в VI в.
соорудил ее в Сен-Габриеле на Дюрансе)». —Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового
Запада. М., 1992, с. 187.
12 При этом они могли бы располагаться и на исторических землях вокруг Троице-
Сергиевой Лавры или Нового Иерусалима, в других местах, особо отмеченных историей
и человеческой памятью. По-новому, о чем уже приходилось писать, мог бы проявиться
также нынешний статус Сарова (Арзамас-16).
13 В настоящее время альтернативные по отношению к идее глобальной налоговой
системы формулы глобализации основываются, например, на идее комплексного контро-
ля и управления основными сырьевыми потоками (газ, нефть, электроэнергия и т.п.) или
же на идее создания трансевразийской транспортно-коммуникационной системы
«Восток—Запад + Север—Юг».
Г.А.Голъц
ПОЛЯ НАПРЯЖЕННОСТИ:
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ КУЛЬТУРНЫХ
И ЭКОНОМИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ
Сегодня тематика «глобализма» занимает важное место в науке и
публицистике. Обычно основное внимание уделяется изменениям
глобального масштаба. В гораздо меньшей степени осмыслению под-
вергаются конкретные факты повседневного характера, которые,
накопившись, обеспечивают достаточно существенные сдвиги. Между
тем учет этих факторов приобретает все большее значение и для
понимания происходящего, и для прогнозирования будущего.
Выбор места жительства и характер расселения, пользование
транспортом, информационное пространство и пространство дея-
тельности личности, ее менталитет, отношение к печати и потреб-
ность в научной литературе — все это определяется сложным взаи-
модействием экономических, социальных, политических и культур-
ных факторов. Настоящая статья посвящена малоисследованной
проблеме взаимодействия постоянно действующих факторов куль-
туры и экономики, создающих «поля напряженности» и способст-
вующих формированию глобально значимых кризисов, в частности,
в условиях России.
Исходная теоретическая база
Суть предлагаемой концепции состоит в том, что в фундаменте
любого этноса или суперэтноса лежит определенная устойчивость
внутренних социально-психологических и социально-культурных
установок по сравнению с заметно более изменяющимися или колеб-
лющимися внешними факторами. Однако когда эти внутренние из-
менения переходят определенный рубеж, то они входят в «тело»
культуры, создавая своеобразный менталитет народа. Внешние фак-
торы могут иметь географическую, экономическую, политическую,
научно-образовательную, технико-технологическую и информаци-
онную природу. В конечном счете в наиболее интегрированном виде
действие этих факторов можно представить как формирование оп-
ределенного уровня разнообразия внешней среды. Ясно, что раз-
витие «психологической структуры» человека не может быть полно-
© Г.А. Гольц, 2002
417
стью синхронизировано с изменяющимися внешними факторами,
ибо имеет принципиально меньшую адаптационную скорость, чем
скорость изменчивости.
Первая научная проблема состоит в том, чтобы определить грани-
цы синхронизации скорости изменения психики людей со скоростью
движения внешних факторов. Технологический и информационный
прогресс привел к тому, что на помощь человеку пришли особые
промежуточные устройства (в наши дни — автоматы, роботы, ПЭВМ),
предохраняющие от разрушения «психическую структуру» человека
в напряженной среде.
Вторая научная проблема определяется дилеммой: может или не
может психический склад людеу, сделать «скачок» в условиях актив-
ного развития постиндустриального и информационного общества,
либо придется неизбежно и дальше встраивать все новые и новые
демпферы между технологическим процессом и психикой людей.
Другое видение этой проблемы заключается в том, чтобы вообще
отказаться от технико-технологического прогресса ввиду принци-
пиальной невозможности «освоения его психикой» без необратимо-
го разрушения последней. Так, в фантастических сочинениях-пред-
сказаниях создаются разнообразные устройства искусственного ин-
теллекта (биороботы, киборги, андроиды и т.п.), чтобы каким-то
образом преодолеть возникающий барьер между техно-технологи-
ческим прогрессом и психикой. Такое развитие может принципиаль-
но изменить взаимоотношение человека с техникой, «думающие»
высокотехнологические устройства могут начать командовать людь-
ми. А нужно ли это?! Вопросы взаимодействия научно-технического
прогресса с психологией и культурой в ближайшем будущем, види-
мо, станут главной проблемой теории и практики.
Все это — глубокие проблемы современного человечества, и, ду-
мается, путем философствования или логических умозаключений
решить их невозможно. Более того, без принципиально новых зна-
ний в этой области невозможно даже подобрать ключи или подходы
к их решению. Прежде всего следует знать реальный вид функций
адаптационных психологических траекторий. Причем для целей
прогноза и управления общественно-экономическими процессами
необходимо видеть такие функции в долговременной динамике и в
количественном выражении.
Инструментальные и экспериментальные исследования психоло-
гии позволили получить знания о некоторых адаптационных функ-
циях для краткосрочных, или моментных, интервалов времени. Осо-
бенно эффективно это направление развивалось в инженерной пси-
хологии. Однако для долговременных прогнозов выявленные эмпи-
рическим путем адаптационные количественные психологические
функции нам не известны, хотя имеются попытки приблизиться к
постановке их исследования и понимания в двух научных направле-
418
ниях: истории ментальностей («школа Анналов») и историометрии,
или клиометрии.
Рассмотрев некоторые социокультурные и техно-технологиче-
ские процессы развития России, попытаемся найти вид функций их
взаимной синхронизации. С помощью такого метода можно прибли-
зиться к выделению адаптационных психологических траекторий
или динамической обратной связи между ними.
Для целей стратегического планирования и прогнозирования
важно понять место коллективной социальной психологии и вообще
духовной культуры людей в системе основных экономических про-
цессов. В официальной статистической версии культура входит в
блок «социальная сфера»: уровень образования населения, число
учебных заведений и численность учащихся в них, подготовка науч-
ных кадров, массовые библиотеки, театры, музеи, киноконцертные
залы, клубные учреждения, печать, радио, телевидение, электронные
средства связи. В самое последнее врФчя стали публиковаться дан-
ные о вероисповедании населения как феномене культуры. Ясно, что
на основе этих официальных данных весьма сложно подойти к емко-
му эквиваленту психокультурного состояния общества — ментали-
тету, который на самом деле является главным проводником влияния
культуры на экономику.
Это влияние в наиболее общем виде можно представить как спо-
собность людей и общества содействовать или препятствовать соци-
ально-экономическому развитию. Стремление сохранить в незыбле-
мости некоторые моральные доминанты и константы определяет
само наполнение категории духовной культуры, ее специфические
черты. В российском менталитете в отличие от массового западного
самосознания моральные ориентации не только не синхронны эко-
номическим регуляциям современного общества, а наоборот, проти-
воположны им. Именно здесь заложен перманентный конфликт ме-
жду экономикой и культурой, подтверждаемый, в частности, перио-
дической сменой экономических реформ и контрреформ.
Попробуем дать количественное выражение этих особенностей
российского менталитета, хотя заранее ясно, что прямой адекватный
измеритель едва ли удастся найти. Его скорее можно обнаружить в
косвенных проявлениях и реакциях населения.
Обратившись к глубинным пластам культурного состояния —
языку, мимике и жестам, бытовым традициям, моральным устоям и
ценностям, попытаемся определить, как соотносится статическое и
динамическое разнообразие культуры с отдельными сторонами эко-
номики. Напрашивается гипотеза, что традиционная культура про-
тиводействует разнообразию, сдерживает проникновение социаль-
но-экономических технико-технологических новаций в культур-
ный багаж, создавая на продвинутых направлениях своеобразный
«защитный экран», или подвижную псевдокультуру, которая охва-
тывает главным образом молодежь.
419
Целесообразно раздробить большое и емкое понятие «культура»
на главные элементы: элитная культура —> массовая культура —> тра-
диционная культура.
Элитная культура — это наиболее продвинутый, подверженный
инновациям и качественным перестройкам слой. Массовая культу-
ра — подвижный «защитный слой», предохраняющий менталитет от
глубоких изменений. Традиционная культура — это фундаменталь-
ная основа культуры, народный менталитет.
Изменения в социально-духовном климате общества восприни-
маются прежде всего элитной культурой. Затем эти изменения на-
чинают перетекать в массовую культуру, затрагивая фундаменталь-
ные пласты традиционной культуры лишь в исключительных случа-
ях. Знание механизмов распространения совокупной духовной куль-
туры позволяет понять соотношение скоростей движения новаций
от элитной культуры к массовой, а затем к традиционной.
В России новации в элитной культуре происходили всегда с боль-
шой скоростью, но по мере трансляции их в другие слои скорость
передачи и движения прогрессивно падала, а на уровне традицион-
ной культуры сокращалась практически до нуля. Поэтому в отличие
от западных образцов в российских условиях народйая культура су-
ществует не как атавизм или реликтовая достопримечательность, а
как повседневная данность, или главное тело культуры. И дело не
в каких-то внешних атрибутах — костюмах, песнях, говорах, и т.п., а
в самой сути социально-культурных реакций населения на измене-
ния внешней среды. Более того, внешние культурные формы в рос-
сийских условиях вообще не играют принципиальной роли. «Свой»
узнается не по одежде или манерам, а по психологической или об-
ратной связи на протекающий информационный обмен.
На наш взгляд, духовная культура существует как независимая
фундаментальная сущность, и ее взаимоотношения с материальной
культурой не так прозрачны и определенны, как казалось еще совсем
недавно. Уровень развития общества, видимо, следует измерять не
только уровнем развития производительных сил, но и доминирую-
щим типом социально-психологических отношений людей в общест-
ве. Попробуем свести многообразие социальных отношений к сле-
дующим типам: формальные, или государственно-иерархические;
денежные; материальные, или натурально-безденежные; неформаль-
ные («по знакомству»); семейно-родовые (личная зависимость);
национально-групповые, религиозные, клановые; гражданские.
Перечисленные отношения составляют культурную основу обще-
ства. По удельному весу тех или иных отношений в конечном счете
можно судить об уровне культуры. В частности, в российском обще-
стве преобладают отношения четвертого и пятого типов. Поэтому
мгновенный переход ко второму и седьмому типам был, очевидно,
неадекватен российским культурным устоям и даже близко не со-
420
прикасался с имевшими место социальными отношениями. Либе-
ральные экономические реформы в таких условиях обречены. Все
движение интеллектуальной мысли замкнулось на элитной культуре,
в умах многих представителей которой действительно произошла
рыночная революция. Массовая культура ответила нарастающим
криминалом и примитивизацией отношений среди молодежи, упро-
щением и «ублатнением» языка повседневного общения. Более того,
прежде элитные средства массовой информации и популярная лите-
ратура стали подстраиваться под деградирующую массовую культу-
ру. Благодаря этому и прежде большой разрыв между народной и
элитной культурами стал увеличиваться с нарастающей скоростью.
Природа уникальных и универсальных свойств
российской культуры
Уникальность русской культуры является, с одной стороны, при-
чиной многократных неудач либеральных реформ в нашей стране, а с
другой — ключом к действующим механизмам, которые можно ис-
пользовать для прогнозирования и управления. В самом деле, ре-
форматоры уже 300 лет пытаются вывести колебания маятника рус-
ской культуры на режим другого маятника — европейского типа. По
разным оценкам, за указанное время предпринято четырнадцать та-
ких попыток. Заметим, что иной маятник не лучше и не хуже, он
просто другой.
Сосредоточим внимание на вопросе, почему на территории России
постоянно воспроизводится один и тот же тип культуры, который
слабо трансформируется, несмотря на изменяющиеся внешние фор-
мы, и который однозначно проявляет себя во времена социальных
потрясений. Именно в такие периоды маятник культуры раскачива-
ется с такой силой, что он вот-вот может сорваться. Но этого не
происходит, модное сейчас явление бифуркации не осуществляется,
и в ядре массовой культуры ничего не меняется.
Культурологи и обществоведы, анализируя эту проблему, неизмен-
но рассматривают ее с позиций архаической, а затем православной
религии. Не отвергая этой широко распространенной позиции, попы-
таемся ее дополнить с точки зрения уникальности природных условий,
в которых вызрела языческо-православная культура русского народа.
При этом будем исходить из авторского понятия религии как спосо-
ба «координации духовного начала человека с окружающей его
культурой»1. Другими словами, культура изначальна по отношению
к религии, а не наоборот, хотя взаимовлияние их нельзя отрицать.
По А.С.Ахиезеру, раскол в русской культуре можно представить
как отсутствие компромиссной зоны во взаимоотношениях, переход
421
безо всякой подготовки от плюса к минусу, мгновенное изменение
смысла и на этой основе обычное в российской истории свержение
прежних кумиров и вождей2. Характерные для европейца лояльность
и компромиссность во взаимоотношениях и культурных оценках
здесь уступают место склонности к крайностям, которая якобы воз-
никла на почве древней манихейской религиозной традиции. Имен-
но это свойство массовой культуры затрудняет продвижение и вы-
полнение демократических правовых норм.
Наша же концепция состоит в том, что свойство крайности в
культуре возникло на базе исключительной изменчивости природ-
ных условий центральной, континентальной части России, явившей-
ся основой сначала Московского княжества, а затем Российской им-
перии и Советского Союза. Расселяющееся по обширной террито-
рии население уже несло в себе те культурные ориентации, которые
вызрели на просторах центральной части страны. При этом много
внимания уделяется крестьянству и вообще сельским истокам куль-
туры, ибо в условиях России массовая культура формировалась в
деревне (еще в начале прошлого столетия в сельской местности жило
около 90% всего населения страны).
Нашу концепцию в значительной мере подкрепляет недавнее ис-
следование историка Л.В.Милова, который утверждает: «Объем со
вокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе
был всегда значительно меньше, а условия для его создания значи-
тельно хуже, чем в Западной Европе. Это объективная закономер-
ность, отменить которую человечество пока не в силах»3. Автор этой
монографии выдвигает и аргументирует ряд положений, имеющих
принципиальное значение для последующего изложения обсуждае-
мой концепции:
— менталитет русского народа формировался под мощным воз-
действием природно-климатического фактора;
— трудовые усилия крестьянина не коррелировались с уровнем
получаемого им урожая; отсюда — чувство обреченности, равноду-
шия, неверия в свои силы в деле интенсификации труда;
— принадлежность земли Богу и всему обществу — ведущая, ос-
новная идея в русской культуре.
Добавим к наблюдениям А.В.Милова одну деталь: в российской
центральной полосе за все историческое время для земледелия суще-
ствовали исключительные, нигде в мире не повторяемые природные
условия астрономических колебаний урожайности зерновых куль-
тур основы питания населения. Эта колеблемость всегда была в
1,5—2 раза больше, чем в странах Западной Европы. Поэтому периоди-
ческое голодное и постоянное полуголодное существование явились тем
фоном или доминантой, в которых формировалась русская культура.
Охарактеризовав истоки уникальности русской культуры, опре-
делим некоторые универсальные ее свойства, взяв по аналогии также
422
сельскую жизнь, ибо на одном и том же объекте возможно беспри-
страстно показать противоположные черты. Если бы вообще не было
универсальных свойств в русской культуре, то было бы невозможно
активное вхождение России в мировую культуру с начала XIX в. и в
мировое хозяйство с последней трети XIX в., политическое и воен-
ное сотрудничество в XX в. вплоть до наших дней.
Универсальные свойства русской культуры существовали всегда,
но на них не акцентировалось внимание, ибо это принималось как
само собой разумеющееся. Борьба между западниками и славянофи-
лами шла как бы в другой плоскости — куда идти, в чем искать идеа-
лы, а собственно внутренние, универсальные свойства культуры не
затрагивались. И дело не в том, что в русской науке и дворянской
элитной культуре было значительное число иностранцев, — универ-
сальные свойства культуры не навязывались извне, а существовали в
самом ее ядре, образуя сплав с крестьянской общинной психологией,
охарактеризованными выше уникальными свойствами.
Согласно исследованию И.И.Янжула, среди действительных чле-
нов Российской академии наук в XVIII в. было 68,2% иностранных
граждан, в XIX и начале XX в. вплоть до 1912 г. — 26,5%4, а в числе
основателей компаний иностранных граждан было в 1835 г. — 15,3%,
в 1865 г. - 12,4, в 1896 г. - 11,3, а в 1911 г. - 6,1 %5.
Другая характерная черта универсальности — расселение. Про-
анализируем, как шло сельское расселение в XV—XVI вв., например,
в Новгородской губернии. По данным историков, в 1550 г. в этой
губернии было 35 тыс. поселений, в 1600 г. — 23 тыс., в 1787 г.—
9,5 тыс., в 1860 г. — 10 тыс., в 1906 г. — 10,5 тыс., в 1916 г. — 14 тыс.6
Населенность двора в начале периода составляла примерно 2,54, т.е.
в деревне начала XVI в. проживало в среднем около 30 человек. По-
том, когда в качестве удобрения стал использоваться навоз, люди
стали сселяться, поскольку удобнее было обрабатывать совместно
большие площади пашни. В этом исследовании вычислена кривая
среднего расстояния между селами: сначала <5но было большим, по-
том, с ростом числа сел, сократилось, достигнув порога в 2,25 км, за
которым начинается слияние и укрупнение поселений и вновь увели-
чивается расстояние между селами.
В более ранней работе были опубликованы результаты аналогич-
ного исследования по 10 странам (Россия, Индия, Япония, США,
Великобритания, Франция, Италия, Испания, Канада, Германия) и
получена такая же нелинейная кривая среднего расстояния между
селами7.
Таким образом, сложный нелинейный процесс расселения оказы-
вается универсальным для каждой страны, а вот урожайность и мен-
талитет — разные. Напрашивается вывод, что в процессе социально-
экономического и социально-культурного развития существует
взаимодействие универсальных и уникальных свойств. Универсаль-
423
ные свойства малоизучены, они известны скорее на качественном,
вербальном уровне. А для того чтобы управлять социально-полити-
ческими и социально-экономическими процессами, их нужно выра-
зить в количественном виде. Научная задача состоит в том, чтобы
соединить эти ветви знания и дать возможность управляющим орга-
нам опираться не просто на опыт более продвинутых в каком-то от-
ношении стран, а учитывать всю специфику формирования кон-
кретно-исторической ситуации.
Долговременные закономерности
развития культуры России
В соответствии с изложенными теоретико-методологическими
предпосылками, проблему измерения взаимовлияния культуры и
экономики можно решить путем сопоставления долговременной
погодовой колеблемости их показателей. Эта идея настолько завла-
дела сознанием автора, что он пришел к заключению: раскрыть тай-
ны и особенности развития российского общества в целом можно
только путем анализа долговременных погодовых многомерных ди-
намических рядов показателей развития экономики и культуры. Од-
нако на этом пути стоят исключительные трудности, в том числе
пробелы и заведомая фальсификация статистической информации.
Более того, складывается впечатление, что «большая ложь» была все-
гда нужна для устойчивого воспроизведения российского ментали-
тета, как смазка в механизме паранормального архаического осмыс-
ливания быстро текущих изменений.
Первые работы по возможно достоверной реконструкции макро-
показателей России за два с половиной столетия относятся к кон-
цу 60-х — началу 70-х годов XX в. Часть авторской реконструкции
динамических закономерностей уже нашла отражение в публикации
более или менее исчерпывающих статистических материалов по эконо-
мической истории России8. В результате тридцатилетних усилий к
настоящему времени по этой тематике (без региональной и отчасти
отраслевой) удалось составить библиографию, содержащую при-
мерно 35 тыс. наименований книг и статей на русском языке и 15 тыс.
на иностранных языках, опубликованных за период с 1700 по 1995 г.
В первую очередь сам накопленный материал явился исходной ба-
зой для анализа динамики той части элитной культуры, которая ас-
социируется с самоосознанием собственной экономической истории
и статистики. Следует добавить, что большая часть гуманитарного
научного потока печатной информации, особенно в XVIII и XIX вв.,
состоит из исторических изысканий и официальных статистических
публикаций. Во всей научной и художественной литературе XIX в.
424
усматривается жгучий интерес к истории страны. Он продолжался
до середины 20-х годов XX в., затем резко пошел на спад, и только в
самое последнее время стал приближаться по числу публикаций к
пику 1925 г.
Чтобы адекватно отобразить процессы в элитной культуре по
осознанию истории России, построим анализ по относительным ве-
личинам, полагая, что поток печатной продукции мог быть востре-
бован только той частью населения, которая потенциально могла
добраться до этой информации. Практически — это грамотное насе-
ление, проживавшее в городах. Соответствующий график показан на
рис. 1.
Рисунок 1
Интенсивность потока печатной продукции
по социально-экономической истории и статистике на русском языке
(публикации, ориентированные на грамотное население в городах)
В итоге анализа получен совершенно неожиданный результат:
а) относительный поток на протяжении всего XIX в. и до середи-
ны 20-х годов XX в. был примерно в 2,5 раза больше, чем в XVIII в., и
в 10 (!) раз больше, чем во второй половине XX в.;
б) прослеживается по крайней мере три крупных всплеска отно-
сительного потока — первая четверть XVIII в., последняя четверть
XVIII в., 60-е годы XIX в.;
в) относительное разнообразие информации по числу печатных
работ на душу читающей публики достигало некоторого максимума,
а затем откатывалось обратно, т.е. культура осознания истории
страны за весь период исследования находилась в состоянии маятни-
425
ка, амплитуда колебаний которого на порядок уменьшилась во вто-
рой половине XX в.;
г) последний пункт свидетельствует о деградации освоения соб-
ственной истории во второй половине XX в., стремительном засоре-
нии ее искаженными данными в угоду идеологическим доктринам.
Текущие и перспективные социально-экономические
и социально-культурные цели развития современной России
и пути их достижения
Прошедшие более полутора десятилетий с начала перестроечных
движений в экономической и социальной сфере России наглядно
доказали, что отсутствие ясной и хорошо продуманной общей цели
дало негативные результаты. Анализируя пройденный этап, можно
заключить, что на первый план выдвигались две задачи: приватиза-
ция собственности и расширение демократических свобод. Таким
образом, экономическая и правовая основа функционирования об-
щества все эти годы была на первом плане. И еще одно важное об-
стоятельство, которое принималось как само собой разумеющееся:
западные образцы экономической и правовой организации брались
как эталон и вектор развития. О результатах такой ориентации на-
писано много, есть немало серьезных исследований. Актуальная
проблема сейчас состоит в том, чтобы на основе накопленного опыта
найти верную стратегию дальнейшего движения.
Представляется, что в ориентации, адекватной российской спе-
цифике, помимо экономической основы должны быть учтены также
вопросы культуры, психологии и экологии. В стратегической пер-
спективе информационно-культурные, информационно-психологи-
ческие, информационно-экологические и информационно-правовые
факторы, по всей видимости, займут выдающиеся места. Культура,
образование, здравоохранение, способность к ускоренной психоло-
гической адаптации явятся теми критериями, которые будут предъ-
явлены к основной производительной силе общества — населению.
Тогда богатство страны будет оцениваться не по величине пашни,
лесов, запасов полезных ископаемых и т.п., а по реальной возможно-
сти интенсификации и ускорения всех социально значимых процес-
сов в обществе. Экологический фактор выступит как главный огра-
ничитель и синхронизатор любых подвижек.
Опросы общественного мнения о приоритетных направлениях на-
учных исследований и разработок (НИОКР) показали, что на пер-
вых трех местах находятся вопросы (в скобках указаны баллы): эко-
номики (62), экологии (52) и медицины (46). За ними следуют: об-
разование (26), обороноспособность (24)9, конверсия оборонной
426
промышленности (17), прочие проблемы (22). Таким образом, люди
голосуют за повышение материального уровня и здоровый образ
жизни. Прежние советские ориентации на державность и первенст-
во в мире обозначаются уже слабее.
Учитывая вышесказанное, сформулируем стратегическую ориен-
тацию развития России: необходимо окончательно перенести центр
тяжести с державных, общегосударственных интересов на локаль-
ный уровень: на здоровье, материальное благосостояние и культуру
населения; высвободить творческий потенциал людей и создать бла-
гоприятные условия для системного развития отдельных регионов и
территорий с учетом совокупной географической специфики при-
родных и социальных условий.
Каковы же механизмы претворения этой ориентации в жизнь?
1. Всемерное развитие собственной экономической и научно-
технической базы.
Представляется, что начать следует с двух отраслей — сельского
хозяйства и производства товаров народного потребления. Прогноз
развития продуктивных фермерских хозяйств не выдержал испыта-
ния в специфических условиях России. Это произошло главным об-
разом по следующим причинам:
а) на селе осталось очень мало здоровых молодых тружеников, а
по большей части пожилое, инвалидное и спившееся население изо
всех сил старалось помешать становлению фермерского хозяйства и
в этом ему помогала обострившаяся криминогенная обстановка;
культурная традиция, архаичный менталитет сыграли в этом процес-
се отторжения передовых форм ведения сельского хозяйства не по-
следнюю роль;
б) во многих случаях фермерское хозяйство с нуля поднимали го-
рожане в расчете не только на свои силы, но и на декларированную
тогда материальную помощь со стороны местных органов власти.
Эта помощь со временем стала буксовать. Вообще рассчитывать
дальше на приток фермеров из городов, видимо, — иллюзия, ибо та-
кая тенденция противоречит закономерному процессу урбанизации.
Каков же выход из этого заколдованного круга? Надо учитывать
системное состояние других отраслей экономики. Наша энергетиче-
ская база была развернута в сторону нужд энергоемких оборонных
производств. Поэтому в условиях спада последних энергетические
мощности вполне можно было бы переориентировать на сельское
хозяйство. Но для этого нужно иметь не распыленные и маломощные
и к тому же целиком зависящие от капризов природы очаги потреб-
ления энергии, а ограниченные места эффективного ее потребления
с большой и безусловной отдачей. Двум таким требованиям могло бы
удовлетворить так называемое искусственное сельское хозяйство: на
искусственном грунте, под пленками, в круглогодично освещаемых
помещениях или подземных галереях и т.п.
(
427
Потребность в химических удобрениях уменьшится, следователь-
но снизится отравление рек и почв. Высокотоварное круглогодичное
производство продуктов растениеводства может разместиться то-
чечно, освобождая земельные угодья для выпаса скота, рекреации и
размещения вторых жилищ горожан. В свою очередь, мелкое хозяй-
ство на коллективных садовых участках и вторые жилища останутся
в качестве хобби. Трудно переоценить влияние такого переворота,
ибо сельское население, веками формировавшее свой менталитет в
условиях исключительной колеблемости природных условий, навсе-
гда освободится от страшного угнетающего пресса — страха голода.
Следующий мощный рычаг подъема экономики — легкая, пищевая
и автомобильная промышленность. Прошедшие годы потребления
западных образцов продукции имели также и положительное значе-
ние в том смысле, что население приучилось видеть и отбирать луч-
шее в общем потоке. В частности, уже пропал интерес к западным
мясным продуктам, некачественному текстилю, эрзац-шоколаду,
«ослабленному» мороженому, сомнительным спиртным напиткам
и т.п. Результатом стало увеличение собственного производства ку-
риного мяса, качественных хлебобулочных продуктов, водки, шоко-
лада и многого другого. За последние два-три года тенденция явно
переломилась: народ стал отдавать предпочтение отечественным
продуктам массового повседневного спроса. Значит, открылась до-
рога к переоснащению пищевой и легкой промышленности на базе
собственного сырья. А это, в свою очередь, — мощный импульс к
развитию продуктивного сельского хозяйства. Другая острейшая
проблема — обеспечение населения дешевыми медикаментами. Для
этого нужно воссоздание нашей некогда мощной химико-фарма-
цевтической промышленности, перевод оборонной химии на граж-
данское производство.
Спрашивается, откуда взять инвестиции на модернизацию этих
производств? Думается, что частная и теневая экономика, которая в
настоящее время оккупировала наиболее доходные рынки сбыта,
уже начинает поворачиваться в сторону реконструкции пищевой и
легкой промышленности. Активизации этого процесса сильно меша-
ет несоразмерное налоговое бремя. Довести налоги до разумного
уровня и перекрыть каналы оттока прибыли за границу — вот реаль-
ная перспектива подъема исключительно необходимых для жизне-
деятельности отраслей производства.
Еще один важный фактор подъема экономики — автомобилиза-
ция и дороги. Здесь следует подчеркнуть, что автомобильная про-
мышленность, транспортное и дорожное машиностроение, граждан-
ское самолетостроение — это те отрасли хайтека, которые вполне
могли бы потреблять научно-технический и технологический потен-
циал бывшего ВПК. Связанные кооперативными технологическими
связями многочисленные заводы и цеха этой отрасли в значительной
428
степени простаивают, устаревает оборудование, уходят кадры.
Нужен мощный импульс возрождения ее на новой целевой ориен-
тации. Представляется, что целесообразно оставить весьма огра-
ниченный круг предприятий, выпускающих сугубо военную про-
дукцию, а остальные перепрофилировать на нужды легкой, пище-
вой промышленности, транспортного, дорожного и сельскохозяй-
ственного машиностроения, химико-фармацевтического произ-
водства. Для развития этих отраслей потребуется и обновление
станочного фонда, вспомогательных устройств и аппаратуры. По-
этому станкоинструментальная промышленность также сможет
получить новые заказы.
Таким образом, «локомотивом» подъема российской экономики,
вернее всего, могут стать не сырьевые отрасли — газ, нефть, уголь,
черные и цветные металлы, энергоносители, а отрасли, ориентирую-
щиеся на массовый спрос: сельское хозяйство, легкая, пищевая про-
мышленность и транспортное машиностроение. Сырьевые отрасли
будут «подцеплены» к этому локомотиву. Но для этого следует ог-
раничить и стабилизировать сырьевые отрасли, которые по ценам на
свою продукцию вышли на мировой уровень, существенно дестаби-
лизировав прежние стоимостные пропорции в экономике.
2. Учет культурной составляющей в экономике.
Это самый сложный вопрос, ибо в нем задействован слабо управ-
ляемый народный менталитет. Тем не менее падение уровня элитной
и массовой культуры свидетельствует о необходимости принятия
мер по нейтрализации негативных тенденций. Для этого важно пре-
жде всего, чтобы этот процесс был синхронизирован с экономиче-
скими подвижками, как бы встроен в общее направление социально-
экономического развития. Поэтому экономика и коллективная пси-
хология в таком контексте должны рассматриваться как неразрыв-
ное целое.
На наш взгляд, в системе взаимосвязанных проблем этого блока
необходимо возродить и вывести на современный уровень богатей-
шие традиции XVIII—XIX вв. формирования элитной культуры Рос-
сии, вызревания в ней ростков, способных транслировать глубоко и
продолжительно образцы высочайших достижений культуры и ин-
теллекта. Упор с 20-х годов XX в. на массовое образование, культуру
и науку дал на первых порах положительные результаты, в частности
покончил с безграмотностью. Эти прогрессивные подвижки поло-
жительно воздействовали на экономику до 60-х годов. Новые требо-
вания к работникам, связанные с информационно-технологическими
преобразованиями, с нарастанием темпов экономического роста,
стали обнаруживать неадекватность системы подготовки кадров.
Пожалуй, именно это стало причиной отставания в некоторых наи-
более быстро развивающихся областях науки, техники и технологии,
что по цепочке передалось всей экономике, а в дальнейшем и военно-
429
техническим отраслям уже с 70-х годов. Хотя почти два десятилетия
это положение замалчивалось и фальсифицировалось, последующий
кризис его обнаружил.
Думается, что при наличии мощных автоматизированных средств
хранения и переработки информации начинать надо с инвентариза-
ции наиболее продвинутых и прогрессирующих направлений в нау-
ке, задействовать для этого слабо используемые богатейшие библио-
течные, архивные и патентные фонды. Идея состоит в том, чтобы
одновременно с инвентаризацией выявить весь запас фундаменталь-
ных знаний с учетом самых последних достижений в каждой отдель-
ной области, а затем и совершенно новые знания на междисципли-
нарном уровне, которые при обычном научном поиске ускольза-
ют либо обнаруживаются в виде случайных находок. Благодаря
новой информационной технологии накопление знаний может
быть поставлено как бы на поток. Мы назвали эту систему «рекой
разума».
Важно, что при таком подходе естественные, общественные и
технические знания раскроются в дотоле неизвестных, совершенно
не обозреваемых при обычном подходе областях пересечения. Сняв
первый слой научной новизны и претворив его в конструкциях, тех-
нологиях, общество, во-первых, поймет исключительную мощь ин-
теллектуальной стороны культуры, ибо это будет происходить бук-
вально на глазах в течение двух-пяти лет, а во-вторых, из-за безус-
ловного отторжения повторов, заимствований и пересказов наука
освободится от неталантливых кадров, вновь станет элитной на со-
вершенно новом качественном витке развития. Дух новизны, интел-
лектуальной высоты естественно перейдет в область образования и в
дальнейшем на житейский и светский уровни. Современные компь-
ютеры будут использованы по своему прямому потенциальному на-
значению — при выработке новых знаний в автоматизированном
режиме на пересечении разнородной информации.
В экономике и культуре благодаря этому должны произойти
взрывообразные изменения наподобие тех, которые произошли,
скажем, в военной области во второй половине 40-х — начале 50-х го-
дов с использованием принципиально новых видов вооружений.
Другая проблема в этой связи — как обезопасить общество от ис-
пользования новых знаний в военно-промышленных отраслях. Пред-
ставляется, что на описываемом новом информационно-технологи-
ческом витке это можно будет сделать только на основе планетарно-
го мышления и культурной общности людей. Может быть, эти нова-
ции и подтолкнут человечество к неизбежному и единственно воз-
можному выходу и выживанию в XXI в. — объединению на ноосфер-
ной основе.
430
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья подготовлена при поддержке РГНФ, грант № 01 02 0085а.
1 Гольц Г.А. Коллективная и индивидуальная интуиция в России. — Мир психологии.
М., 1996, № 4, с. 70.
2 См.: Лхиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Т. 1—3. М., 1991; он же.
Сибирский хронограф. Т. 1, 2. Изд. второе, перераб. и доп. Новосибирск, 1997.
3 Милое Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического про-
цесса. М., 1998.
4 Янжул И.И. Национальность и продолжительность жизни (долголетие) наших ака-
демиков. СПб., 1913.
5 Owen Th. С. Russian Corporate Capitalism from Peter the Great to Perestroika. N.Y.,
1995.
6 См.: Проблема исторической демографии СССР. Таллин, 1977.
7 См.: Гольц Г.А. Динамические закономерности развития системы городских и сель-
ских поселений. — Вопросы географии. М., 1974., с. 96.
8 Там же.
9 Наука в России в 1996 г. М., 1996.
Приложение
ХРОНИКА СЕМИНАРОВ
Б.Б.Рунов
ГЛОБАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
ПЕРЕД ЛИЦОМ ПЕРЕМЕН
В 1997 г. по инициативе Научного совета по истории мировой
культуры при Президиуме РАН и Сектора глобальных проблем со-
временности Института Африки РАН при участии Центра цивили-
зационных исследований РАН на базе Института Африки был орга-
низован постоянно действующий теоретический семинар для обсу-
ждения темы «Глобальное сообщество перед лицом перемен». Руко-
водитель семинара — заместитель директора Национального инсти-
тута развития ОЭРАН А.И.Неклесса. Семинар проводится в рамках
исследовательского проекта Российского фонда фундаментальных
исследований «Глобальное сообщество: изменение социальной пара-
дигмы». Первое заседание семинара в форме «круглого стола» со-
стоялось 10 декабря 1997 г. в Институте Африки РАН.
В работе семинара приняли участие свыше 30 человек, представ-
лявших различные научные коллективы (Институт Африки РАН,
Институт востоковедения РАН, Российский государственный гума-
нитарный университет, Институт экономики и организации про-
© Б.Б.Рунов, 2002
432
мышленного производства СО РАН, Институт психологии РАН,
Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН, Россий-
ская государственная библиотека, Институт национальной модели
экономики и др.); с развернутыми сообщениями выступили 18 чело-
век.
Организаторы семинара исходили из того, что изменения в мире
за последние десятилетия носили столь глубокий и принципиальный
характер, что вполне можно говорить о смене мировоззренческой
парадигмы эволюции человеческого общества, о завершении круп-
номасштабного периода в истории цивилизации и постепенном втя-
гивании мирового сообщества в некую новую систему мирового об-
щения и жизнедеятельности на базе новых условий цивилизационно-
го развития. Причем изменения эти носят системный характер, т.е.
затрагивают все сущностные стороны человеческого общества: по-
литику, экономику, идеологию, культуру, а также внеличностную
среду обитания человека. Как образно заметил, открывая заседание,
А.И.Неклесса, «социальный бульон, бурлящий ныне на планете, явно
готов породить на свет новую мировую конструкцию, открыть но-
вую главу всемирной истории». Нестабильность, изменчивость со-
циального калейдоскопа становится, по его мнению, наиболее ус-
тойчивой характеристикой современности. Происходит интенсив-
ная трансформация общественных институтов, изменение всей со-
циальной среды обитания человека.
Подобная сумятица событий, происходящая к тому же на фоне
явно обозначившегося кризиса как марксистской, так и основных
западных концепций общественного развития, резко повышает роль
и значение общественных наук, являясь не только социальным, но и
интеллектуальным вызовом, рождая повышенный интерес к эф-
фективному стратегическому анализу и прогнозу. Однако, вопреки
ожиданиям, современная теоретическая мысль продемонстрировала
немалую растерянность и неадекватность требованиям времени,
упустив из поля зрения нечто качественно важное, определившее в
конечном счете реальный ход событий.
Вместе с тем А.И.Неклесса отметил, что в настоящее время про-
исходит глубокая переоценка ситуации, складывающейся на плане-
те, идет пересмотр актуальных по сей день концептов и предлагав-
шихся ранее прогнозов, их ревизия с неклассических, фундамента-
листских, радикальных, эсхатологических и принципиально новых
мировоззренческих позиций. Наряду с доминировавшей всего не-
сколько лет назад моделью исторически продолжительного северо-
центристского мирового порядка (во главе с США) сейчас с при-
стальным вниманием рассматриваются сценарии контрнаступления
мобилизационных проектов, господства постхристианских и вос-
точных цивилизационных схем, изучаются перспективы грядущей
универсальной децентрализации либо геоэкономической реструкту-
15 - 6932
433
ризации мирового сообщества. Зримо проявилась вероятность гло-
бальной альтернативы цивилизационному процессу, открываются
неведомые ранее социальные горизонты, и закладывается фундамент
новой исторической эпохи.
Ситуация на планете ныне характеризуется затуханием, кризисом
процесса модернизации, нарастанием постмодернизационных тен-
денций, а также проявлением феномена социальной и культурной
инверсии — демодернизации отдельных частей человеческого сооб-
щества, а порой и прямым очаговым распадом цивилизации. Столк-
новение этих могучих волн порождает пестрый коллаж постсовре-
менного мира, интегрирующим контекстом которого становится его
экономизация, повсеместное утверждение универсального языка
прагматизации, превращающее цветущую сложность человеческого
универсума в подобие Pax Oeconomicana.
Очевидная растерянность мирового сообщества перед происхо-
дящими переменами ярко проявилась в фатальном отсутствии пер-
спективной социальной стратегии, адекватной масштабу и характе-
ру перемен. Популярная, но крайне невнятная концепция устойчи-
вого развития вряд ли может считаться таковой, являясь все-таки
паллиативным ответом на вызов времени, скорее констатирующим
его серьезный характер, нежели предлагающим действенные средст-
ва выхода из засасывающей мир воронки. Складывается впечатле-
ние, что современное общество находится на пороге масштабного
возрождения ушедших было в прошлое теней и смыслов.
Э.В.Сайко (Научный совет по истории мировой культуры при
Президиуме РАН) в своем выступлении задается вопросом, насколь-
ко термин «глобальный» («глобальность», «глобалистика» и т.п.),
выступающий своего рода характеристикой современности по край-
ней мере в отношении последних двадцати лет, адекватно отражает
реальное ее состояние как «глобального сообщества» в общей соци-
альной эволюции и в конкретном пространстве. Иными словами,
речь идет о том, вступило ли мировое сообщество на новый уровень
исторического развития, имеющий новую природу, отличную, на-
пример, от общества эпохи цивилизации, когда тенденции его дви-
жения определяются факторами преобразующего действия, другими
механизмами и т.д. Достаточно полная оценка современной эпохи
связана с определенными трудностями, в том числе гносеологическо-
го, а также психосоциокультурного плана. В конечном счете эти
трудности обусловливаются объяснительными способностями на-
ших знаний, а не эффективным действием работающих в познава-
тельной сфере парадигм, в семантическом поле которых невозможно
решать новые проблемы.
Среди глобально значимых, происходящих ныне перемен главным
является общественное сознание сообщества как субъекта историче-
ского действия. Оно становится мощным, активно действующим
434
преобразующим фактором общественного развития, формирования
новых систем деятельности. Выделение как особой реальности исто-
рически нового состояния современного общества приобретает но-
вый познавательный смысл. Открывается новое по объему и струк-
туре пространство исторического движения социального мира.
Б.Б.Рунов (Институт Африки РАН) в своем выступлении отме-
тил большую роль, которую сыграл недавно ушедший из жизни
д.э.н., проф. М.М.Голанский в развертывании глобалистских иссле-
дований. Его перу принадлежат многочисленные работы, посвящен-
ные различным аспектам развития мирового хозяйства, глобальным
проблемам современности, анализу места отдельных стран и регио-
нов, в том числе Африки, в мировой хозяйственной структуре, а
также долгосрочным прогнозам развития мировой экономики.
По мнению Б.Б.Рунова, анализ воздействия глобальной транс-
формации мирового хозяйства на положение национальных и регио-
нальных систем периферийной экономики показал, что изменения в
мировом хозяйстве за последние десятилетия поставили под вопрос
многие сложившиеся представления о сущности экономического
прогресса и отсталости, о социальном развитии, системе междуна-
родного разделения труда, механизме действия мирового рынка,
сравнительной ценности различных «факторов производства», суве-
ренности национальных социально-производственных систем и т.д.
В складывающейся новой системе миропорядка каждый регион,
каждая страна вынуждена заново осмысливать свое место, приспо-
сабливаться к глобальным изменениям в мире.
Сложные задачи интегрирования в мировую экономику и струк-
турной перестройки встают не только перед странами африканского
и других периферийных регионов мира, для которых они приобрели
весьма актуальный характер после того, как разладилась прежняя
система международного разделения труда. Аналогичные проблемы
вынуждена решать и Россия. При всей внешней несхожести и типо-
логических различиях этих регионов проблемы, стоящие перед Рос-
сией и странами Африки, имеют много общего: структурный кризис
экономики на фоне кризиса многих государственных институтов;
слабые позиции рыночного сектора в экономике; сложность внедре-
ния в нетрадиционные для них ниши мирового рынка, занятые и по-
деленные более развитыми субъектами мировой торговли; трудности
внутренних преобразований в области демократизации политиче-
ской и либерализации экономической жизни, которые не приняли
необратимого характера, и т.д.
С другой стороны, у многих ученых ныне возникли серьезные со-
мнения в пользе чрезмерной открытости и интегрированности пе-
риферийной экономики в мировое хозяйство, абсолютизации либе-
ральных ценностей в экономике и политике и т.п. По мнению
М.М.Голанского, например, уже в первой четверти XXI в. будет
15*
435
иметь место нулевой рост мировой экономики, глубокий кризис част-
ной собственности и возврат к идее социализации производства на
новой основе, радикальное усиление роли государства в регуляции
экономических процессов и ослабление роли рынка и т.п. Все эти
вопросы нуждаются в дальнейшем осмыслении учеными-общест-
воведами разных специальностей.
И.В.Следзевский (Институт Африки РАН) остановился на_циви-
лизационной парадигме глобального сообщества, которая занимает
важное место в современной теории цивилизаций, несмотря на уси-
лия ряда политологов и культурологов представить существование
глобальной, или универсальной, цивилизации в качестве мифа, про-
явления западного империализма. В то же время современная теория
цивилизаций является одним из главных источников критики глоба-
листики как определенного метода, новой версии социоисториче-
ского знания, мировоззрения. Речь идет, собственно, о миросистем-
ном подходе, рассматривающем целостность мира как проявление
некоей единой, унифицированной и одномерной формы социальной
организации (мировой капитал — мировой рынок — мировой капи-
тализм). Если современная теория цивилизаций в равной степени
вписывается в парадигмы классического, неклассического и постне-
классического научного знания, то миросистемный подход, несмотря
на его стремление преодолеть позитивистскую форму социального
знания, все еще обременен наследием классической науки с ее верой
в универсальные исторические законы, независимое от наблюдателя
объективное существование предмета исследования, однолинейный
и однопричинный характер эволюции и т.д. По мнению И.В.След-
зевского, прямой синтез цивилизационной и миросистемной пара-
дигм глобального сообщества вряд ли возможен, поскольку они
представляют не просто разные концептуальные представления или
мировоззрения, а разные этапы развития научного знания. С другой
стороны, и сама теория цивилизаций в силу неоднородности ее соб-
ственного научного основания не может предложить однозначного
понимания глобального сообщества. Последнее может быть интер-
претировано и как доминирующая (центральная) цивилизация, ас-
симилирующая прежние социокультурные общности (что соответ-
ствует духу классического понимания цивилизации и вполне согла-
суется с миросистемным подходом), и как глобальная экспансия од-
ной из региональных (например, западной) цивилизаций, наталки-
вающаяся на принципиальное многообразие и полилогичность исто-
рического процесса и культурной динамики (неклассическая вер-
сия), и как определенный (стабилизирующий или дестабилизирую-
щий) проект (стратегия) развития обществ и цивилизации, ставя-
щий их в контекст нарастающих глобальных кризисов и уменьше-
ния роли национально-государственных и национально-культурных
единиц (постнеклассическое понимание). В последнем варианте ци-
436
вилизационный подход может выступать и как нормативно-ценност-
ный способ утверждения общезначимости глобальных процессов,
глобальной модели исторического времени, и — противоположно
этому— как способ утверждения антиглобалистских (фундамента-
листских, неоархаических, неотрадиционных) моделей развития ци-
вилизаций.
Проблеме соотношения глобалистского и цивилизационного под-
ходов в теории познания посвятила свое выступление М.Ф.Румян-
цева (Российский государственный гуманитарный университет). По
ее мнению, современная эпистемологическая ситуация, в том числе
в гуманитарных науках, характеризуется усилением полиметодо-
логизма, стремлением к гуманитаризации исторического знания,
наращиванием интеграционных процессов, что, в свою очередь, про-
является в росте внимания к сравнительно-историческим исследова-
ниям и в усилении междисциплинарных связей гуманитарных и со-
циальных наук.
Эти новые тенденции создают противоречивую ситуацию, по-
скольку многообразие методологических подходов затрудняет инте-
грационные процессы. Но в этом многообразии, по-видимому, не
случайно выделяются как интегративные глобалистский и цивилиза-
ционный подходы, которые часто рассматриваются как рядополо-
женные.
С философской точки зрения глобалистский подход хорошо кор-
релирует с позитивистским мировоззрением: цель науки — устанав-
ливать законы глобального масштаба и на этой основе давать науч-
ный прогноз. Цивилизационный подход имеет, по сути, феномено-
логический характер. Сопоставляя эти подходы, необходимо учиты-
вать и, если можно так сказать, разную степень их психологической
комфортности для индивида. Жить в мире «объективных законов»
проще, поскольку их неотвратимость снимает изрядную долю соци-
альной ответственности с человека. Если же цель научного знания —
достичь понимания окружающей человека реальности, гармонизи-
ровать картину мира, то это понимание необходимо для адекватного
ответственного социального действия, для реализации свободы воли.
Практически выбор между глобалистским или цивилизационным
подходами глубинным образом связан с мироощущением человека:
если он убежден, что живет в «объективном мире», подчиненном
неотвратимым «объективным законам», то и в науке он будет тяго-
теть к глобалистскому подходу. Если человек склонен к рефлексии,
убежден, что мир таков, каким он его осознает, то он, по-видимому,
будет склонен к цивилизационному подходу.
Эти подходы предполагают принципиально различную стратегию
научного поиска. При глобалистском подходе — моделирование
«объективной реальности», при цивилизационном — диалог с куль-
турой прошлого, когда не только человек стремится ее постичь, но и
437
она «отвечает» ему, по-новому является (в феноменологическом
смысле) каждой новой культуре, в том числе современной, ставит
нам все новые вопросы.
В своем выступлении, озаглавленном «Геополитическая психоло-
гия в глобальном сообществе», В.М.Немчинов (Институт востокове-
дения РАН) привлек внимание к планетарным проблемам человече-
ского добрососедства, к определению пределов и масштабов влияния
геополитических парадигм на личность и обратного воздействия
индивида на жизнеспособность группы, этноса, народов и мирового
сообщества. Поэтому геополитика рассматривается им не как мод-
ный «справочник властелина» или указующий жезл стратега, а ско-
рее как завещанный потомкам «костюм на вырост» или как та одеж-
да, в которой мы хотели бы предстать перед миром и перед самими
собой. Этот ключевой ракурс социокультурной проблематики все
еще остается неразработанным.
По мнению В.М.Немчинова, обсуждать подходы к исследованию
геополитических парадигм нужно на трех уровнях. Каждая отдель-
ная картина государства-нации будет представлять собой мини-
мальный объект геополитического исследования. На следующем
уровне начинается метаистория и в поле зрения одновременно появ-
ляется диптих — содружество или соперничество наций и народно-
стей, которые в различных комбинациях захватывают большое про-
странство и геополитические ареалы. Сюда можно отнести и такие
традиционные способы видения планетарной картины, как сферы
влияния и двухполюсный или многополярный мир. Все эти понятия
действуют и на глобальном уровне, однако история XX в. постепен-
но подводит нас к ситуации, когда планетарные императивы на этом
третьем уровне начинают качественно видоизменять традиционные
правила геополитической игры. Так что сегодня, пожалуй, недоста-
точно видеть и представлять себе самобытность каждого участника
глобализации. Приходится вводить общую поправку на глобальную
парадигму, действующую помимо их воли и субъективных устрем-
лений.
С.Г.Кирдина (Институт экономики и организации промышленно-
го производства СО РАН) подчеркнула справедливость тезиса о
кризисе общественных наук. В частности, неоклассическая теория и
связанные с ней концепции не только не позволяют адекватно объ-
яснить особенности развития стран Запада, но и практически не-
применимы для описания экономических процессов в незападных
странах. Одновременно можно говорить об известном расцвете гу-
манитарных наук в России. Отечественные ученые предлагают сего-
дня ряд оригинальных подходов к описанию развития российского
общества и мира в целом. По мнению С.Г.Кирдиной, важнейшая за-
дача ныне состоит в разработке теории развития большого числа
стран, которые не вписываются в рыночную парадигму, но вместе с
438
тем и не являют собой пример социально-экономической ущербно-
сти, представляя иную модель развития, также поступательного и
прогрессивного, пусть в ином историческом темпе.
И.Г.Яковенко (Институт национальных проблем Министерства
общего и профессионального образования РФ) высказал серьезные
сомнения по поводу справедливости самого тезиса о глобальном
кризисе как характеристике современной реальности. Если говорить
о процессах деструкции, «выпадении из истории и цивилизационно-
го пространства», постоянно присутствующих в том или ином
регионе земного шара (как, например, в Афганистане, некоторых
странах Африки), то за нашими болезненными реакциями и неадек-
ватными оценками этих процессов стоят ценностные стереотипы
и мифы европейской цивилизации. На самом деле, по мнению
И.Г.Яковенко, и деструктивные процессы, и «цивилизационное про-
седание» целых регионов, и распады социальных организмов — есте-
ственный и неустранимый момент развития человечества. Опасность
и соответственно право говорить о глобальном кризисе возникнет
лишь тогда, когда зоны деструкции превысят в своих объемах неко-
торый критический для глобального целого предел. На самом деле в
зонах, выпадающих из цивилизационной эволюции, идут в высшей
степени позитивные процессы самоуничтожения, т.е. вывода из ис-
тории нетрансформативного целого, отстающего стадиально и не
вписывающегося в изменяющийся глобальный контекст. На взгляд
выступавшего, когда вакханалия самоуничтожения завершится, эти
территории войдут в мировой процесс.
Наконец, говоря о глобальном кризисе, нельзя забывать о том, что
кризисность есть онтологическая характеристика homo sapiens.
К простому воспроизводству в гармоническом балансе с окружаю-
щей средой способны лишь весьма малые, изолированные сообщест-
ва. И то на краткий срок, ибо изоляция несет с собой неизбежную
деградацию. Человечество как целое постоянно подрывает источни-
ки своего существования и столь же постоянно и неизменно находит
выход на путях повышения уровня организации или исторического
прогресса. В этом смысле кризис атрибутивен для человечества. Са-
мо существование человека разумного возможно лишь в состоянии
острого равновесия, т.е. постоянного разбалансирования (как внут-
ри социокультурного целого, так и в системе человек/природа) и
столь же постоянного восстановления баланса на путях прогрессив-
ного усложнения социокультурного организма.
В выступлении Т .14 .Савицкой (Российская государственная биб-
лиотека) подчеркивалась важность рассмотрения темы человека, его
сущности и предназначения в контексте культурологии постсовре-
менности. По ее мнению, слишком серьезной и неоднозначной ока-
залась новая реальность, чтобы можно было спокойно продолжать
рассуждать в терминах таких смешных анахронизмов, как «отчуж-
439
дение человека», «дегуманизация», «кризис культуры». Она ставит
под сомнение как ренессансный идеал свободной автономной лично-
сти, на протяжении веков бывший стержнем классической культуры,
так и обосновывавшие его идеологический аппарат и философский
инструментарий.
Между тем утверждение об отсутствии истинно человеческих
черт в жизни современного атомизированного индивида, пользова-
теля компьютера и потребителя суррогатов масс-медиа, не более чем
фикция. Речь идет не о гибели человеческого в человеке, а о его глу-
бокой трансформации. Вопрос в том, как высветить антропологиче-
ский потенциал современной культуры, столь слабо артикулирован-
ный, а порой безнадежно, казалось бы, сокрытый в дебрях подсозна-
ния. Дело осложняется тем, что, возможно, впервые в истории куль-
тура, движимая логикой развития новейших зрелищно-компьютер-
ных технологий, стремительно вырывается за рамки человеческого
образа, «трансцендируя» возможности мировосприятия homo sapiens,
имеющие определенные биологические параметры. Настраиваясь на
неорганичный для него способ восприятия, человек ввергает себя в
состояние хронического «сенсорного шока», сопряженного с гло-
бальной фрустрацией его психики и дезорганизацией жизненного
мира. Поневоле встает вопрос: не имеет ли целью такая техногенная
мутация человека замену антропологического кода культуры. По-
следствия такой тихой «киборгизации» через культуру для человече-
ства вряд ли смог бы предсказать даже безудержный фантаст фило-
соф Николай Федоров.
На пороге третьего тысячелетия человечество оказалось на грани
антропологической катастрофы, и трудно отрицать, что на культуре
лежит немалая доля вины за это. Остается уповать на то, что в XXI в.
культура вновь станет инструментом возрождения homo sapiens.
В своем выступлении В.К.Виганд (Институт Африки РАН) по-
ставил под сомнение отождествление повсеместно наблюдаемой
глобализации с идеей мировой цивилизации (конец евроцентризма,
распространение капиталистического способа производства на пе-
риферию). По его мнению, аргументами могут служить: циклич-
ность в повышении и снижении индикаторов, якобы подтверждаю-
щих движение к глобализации, и отсутствие даже тенденции к уни-
версализации на региональном уровне основных «факторов произ-
водства», лежащих в основе создания ВВП в современном мире. Так,
доля внешнеторгового оборота и вывоза капитала в ВВП достигла
своего пика к 1914 г. (расцвет империализма), затем два раза падала
после Первой и Второй мировых войн и снова приблизилась к уров-
ню 1914 г. только в 1996 г. Точно так же исследования Мирового
банка в 60 развивающихся и всех основных развитых странах пока-
зали совершенно разный уровень «вклада» капитала в создании ВВП
на Периферии и в Центре современного мира (соответственно 2/3 и
440
/3) и, главное, разные тенденции — рост в развивающихся и падение
в развитых странах. Кроме того, в последних основой роста нацио-
нального дохода становится новый фактор: не экстенсивное приме-
нение капитала и труда, а повышение эффективности их использо-
вания за счет накопления национального богатства, или «мета-
инфраструктуры» (к ней относят не только сферу экономических и
социальных услуг, но и развитую административно-правовую среду,
контролируемую государством).
Что касается Африки, то ее глобализация означала бы не столько
распространение на ее народы достижений современной техноген-
ной цивилизации, сколько обеднение общечеловеческого фонда куль-
туры.
По мнению В.Л.Каганского (Институт национальной модели
экономики), ситуация экологического кризиса задана в культуре. За
экономическими конфликтами нередко скрываются интересы, а за
интересами стоят идеалы или утопии. Экологические нормы реально
различаются настолько, что норма одних — это экологический кош-
мар других. Экологизм — новый тип идеолого-политического дви-
жения, фундированного не социально-политически, но культурно.
Его мощь определяется не столько остротой собственно экологиче-
ских проблем, сколько обозначившимся кризисом традиционной
политической идентификации. Дефицит политических идеологем и
обилие маргинализованных квазиинтеллигентских масс политизиру-
ет (и резко искажает) реальные экологические проблемы.
Прогнозируемые варианты порожденного человеческой деятель-
ностью глобального кризиса, считает В.Л.Каганский, действительно
сулят катастрофические изменения среды обитания для большинства
регионов планеты, но и улучшение жизненных и хозяйственных ус-
ловий для иных регионов. Это, например, известное увеличение со-
держания углекислого газа в атмосфере, вызывающее «парниковый
эффект», глобальное потепление и изменение климата, таяние
полярных ледников и последующий существенный подъем уровня
Мирового океана с затоплением огромных территорий, но одновре-
менно улучшение климата многих регионов. Для одних регионов
этот сценарий опасен и катастрофичен, для других — безразличен,
третьи даже заинтересованы в таком развитии событий. Скорее все-
го разные группы заинтересованных будут принадлежать к разным
цивилизациям. Поверхностная самоочевидность единства населения
планеты в обережении себя от глобальных последствий собственной
деятельности оборачивается очередным глубоким конфликтом.
С глобальным экологическим кризисом связано еще немало дру-
гих культурных проблем. Например, стоит ли считать экологическим
кризисом неблагоприятное для человека состояние биосферы, лежа-
щее в пределах ее обычной вариативности, даже если оно явилось
результатом человеческих действий? Особенно если помнить, что
441
далеко не все спонтанные, имеющие внутренние причины изменения
в природе благоприятны для человека, как и далеко не все изменения
социокультурной среды не связаны с воздействием на среду природ-
ную.
В выступлении Г.А.Гольца (Институт народнохозяйственного
прогнозирования РАН) говорилось о необходимости коренной ре-
конструкции российской статистики. Цель — построение макси-
мально достоверных исторических динамических рядов по основным
экономическим и социальным показателям жизни России за послед-
ние три столетия. В результате этого можно рассчитывать на новый
виток в осознании ее прошлого, настоящего и будущего. Реализация
проекта может служить основой для более качественных научных
прогнозов развития не только России, но и всего мирового сообще-
ства.
Посвятив свое выступление эволюции глобального рынка воору-
жений как весьма специфической области мировой торговли,
А.М.Лисевич (Институт Африки РАН) подчеркнул, что военно-
политические факторы играют во многих случаях главенствующую
роль, превосходя значение финансовой и экономической целесооб-
разности.
Казалось бы, в условиях глобальной тенденции к сокращению ар-
сеналов развитыми странами появилась возможность ограничить
продажи оружия. Однако этому противодействует сложность изы-
скания ресурсов для проведения конверсии. Обострение конкурен-
ции на мировом рынке оружия в условиях многополюсного мира
привело к тому, что теперь уже покупатели во многих случаях могут
диктовать условия поставки оружия, включая вопросы передачи но-
вых типов вооружений. Развитие этой тенденции может в будущем
обострить региональные конфликты, и мировому сообществу будет
гораздо сложнее гасить Их, поскольку миротворческим силам при-
дется бороться с противником, располагающим почти такими же
типами вооружений, какими располагают они сами.
В заключение организаторы семинара выразили надежду, что ре-
гулярные заседания семинара создадут условия и соответствующий
интеллектуальный фон для многостороннего (с позиций различных
наук) и плодотворного научного обсуждения заявленной темы, ко-
торая, по их мнению, является одной из ключевых в современной
общественной науке.
С.В.Рудаков
КВАЗИ-СЕВЕР И ГЛУБОКИЙ ЮГ
28 мая 1998 г. в Институте Африки РАН состоялось очередное за-
седание Московского теоретического семинара «Глобальное сооб-
щество: изменение социальной и культурной парадигм», проводимо-
го под эгидой Научного совета по истории мировой культуры при
Президиуме РАН, при содействии Сектора глобальных проблем со-
временности Института Африки, Центра геоэкономических и соци-
альных исследований Национального института развития ОЭ РАН.
Тему заседания определил доклад руководителя семинара
А.И.Неклессы «Глобализация и асоциализация: трансрегиональный
архипелаг Квази-Севера и Глубокого Юга», посвященный таким не-
простым и тревожным явлениям, как аксиологический кризис эпохи
Нового времени, разнообразные симптомы цивилизационного рег-
ресса, социальной рекуррентности, культурной инверсии в совре-
менном мире.
Хотя в настоящее время асоциализация и не представляется док-
ладчику магистральным направлением социальной динамики, она, по
его мнению, уже и не просто аморфная сумма разрозненных явлений
маргинального характера. Доминанта уходящего XX в. — острый и,
не исключено, фатальный кризис цивилизации Модерна, всей куль-
туры Нового времени. Одновременно элементы цивилизационной
коррупции, скрытой декомпозиции, откровенной деконструкции
культурных и социальных основ человеческого универсума в услови-
ях глобализации способны взаимоусиливаться, обретая своеобраз-
ную целостность парадоксальной «антисистемы». В итоге возникшая
на пороге XXI в. глобальная ситуация, кажется, впервые заставляет
всерьез задуматься над вероятностью наступления в третьем тысяче-
летии своеобразной «ночи истории» и над возможностью масштаб-
ной антропологической катастрофы в качестве кардинальной аль-
тернативы конструктивным схемам поступательного развития со-
общества homo sapiens, самой парадигме социального прогресса.
Рассматривая переплетение трех ведущих тенденций современ-
ной общественной динамики — модернизации, постмодернизации и
демодернизации, — основное внимание докладчик уделил именно
третьей тенденции как наименее осознанной общественным созна-
нием и соответственно пока еще не получившей должной оценки в
научном сообществе. В докладе А.И.Неклессы были проанализиро-
ваны такие реалии современного мира, как тесное переплетение про-
© С.В.Рудаков, 2002
443
цессов постиндустриализации и деиндустриализации, формирова-
ние на планете масштабной фантомной и неокриминальной квази-
экономики, комплексный феномен неоархаизации и его разнообраз-
ные причудливые метаморфозы. Анализу подверглись и другие про-
явления «антисистемности»: нарастающая культурная и политиче-
ская энтропия; хрупкость общей социальной (и финансово-эконо-
мической) ситуации на планете; угроза хаотизации как отдельных
локальных обществ, так и всего глобального социума; уже сущест-
вующие устойчивые разрывы социальной ткани на территориях Глу-
бокого Юга; наконец, перспективы «атомарного тоталитаризма» в
контексте обозначившейся виртуальной цивилизации Квази-Севера,
т.е. все те тенденции и явления, которые в совокупности определяют
контуры некоего гипотетичного постсоциального мира.
Обсуждение подобных непростых и спорных реалий вылилось в
оживленную дискуссию. В заседании семинара и обсуждении докла-
да приняли участие представители таких научных и образователь-
ных учреждений, как Институт Африки РАН, Институт востокове-
дения РАН, Институт истории РАН, Институт археологии РАН,
РНИИ наследия, Московский государственный университет, Рос-
сийский государственный гуманитарный университет, Российская
государственная библиотека, НИИ Министерства государственного
управления культуры и искусства РФ и др.
На ряд противоречивых явлений (чреватых негативными послед-
ствиями) как в жизни современного общества, так и в исторической
ретроспективе обратил внимание собравшихся Ю .Г .Вешнинский
(РНИИ наследия). Он, в частности, затронул тему современной ур-
банизации, отметив, что нередко приходится сталкиваться с весьма
суженным, механистичным пониманием данного процесса, сводя-
щим суть явления к «социальной физике», например к количествен-
ному возрастанию удельного веса городского населения. В то же
время в качественном развитии современной городской среды
(особенно в странах «третьего мира» и на постсоветском простран-
стве) нарастает ряд явно негативных тенденций, которые, очевидно,
расходятся с общей оптимистичной формулой «конца истории».
Внимание участников семинара было также обращено на опреде-
ленную двойственность реального исторического процесса модерни-
зации Востока. Так, один из основных «островов» архипелага Глу-
бокого Юга — юго-восточный «золотой треугольник», по мнению
Ю.Г.Вешнинского, не смог бы возникнуть (по крайней мере в его
нынешних масштабах), если бы в первой половине XIX в. Велико-
британия (лидер модернизационных процессов того времени) не
выиграла у Китая несколько «опиумных войн».
О сложной динамике формирования и развития глобального со-
общества на рубеже XX и XXI вв. подробно говорил в своем выступ-
лении В.П.Терин (Институт Африки РАН). С его точки зрения, этот
444
актуальный процесс затемняется до сих пор непреодоленным пред-
ставлением о многополярности мира как прямом следствии распада
мира биполярного. Однако уже запуск первого спутника, названный
М.Маклуэном, «по-видимому, крупнейшей информационной рево-
люцией, какую только можно себе представить», эмпирически за-
свидетельствовал выдвижение на первый план общепланетарной су-
ти человеческого бытия. Плюс выход на историческую арену нового
масштабного субъекта — «третьего мира». Дело оставалось «за ма-
лым»: многополярному миру, начавшему было вступать в свои права,
требовалось укрепиться настолько, чтобы суметь раз и навсегда из-
бавиться и от совокупного «большого брата», и от присущей ему би-
полярной идеологии.
Ко второй половине XX в. культурная и социальная антропология
накопила достаточно свидетельств удивительного разнообразия форм
жизнедеятельности этносов, и постепенно стала осознаваться прин-
ципиальная невозможность создать «единый магистральный» путь
для всего человечества. Однако господствовавший идеологический
настрой оказался настолько силен, что представления, отражавшие,
по сути, лишь развитие индустриально развитых стран в специфиче-
ских исторических условиях, были с готовностью спроецированы на
огромные районы мира, где, как предполагалось, можно было бы до-
биться тех же результатов посредством предоставления достаточной
помощи. Дальнейший ход событий хорошо известен.
Так, к пущенному в обиход применительно к странам, располо-
женным южнее Сахары, выражению «потерянные восьмидесятые»
стали сейчас добавлять и «потерянные семидесятые», расписываясь
тем самым в несостоятельности всей политической и социальной ло-
гики периода «холодной войны». А ведь подобный менталитет суще-
ствовал в немалой степени за счет принесения в жертву несметных
ресурсов и множества человеческих жизней. С данным фактом непо-
средственно и опосредованно связан длинный реестр крушений
управляемости в африканских обществах, когда широкое распро-
странение получили разнообразные деструктивные движения, с лег-
костью принимающие форму тотального геноцида, который так на-
глядно проявился в 90-е годы XX в. в Руанде, Бурунди и частично в
Конго (Заир).
Что же касается формирующегося виртуализированного универ-
сума, где «все времена и пространства сразу» (в смысле не только
быстрого компьютерного извлечения информации, но и прежде все-
го сведения воедино, максимального сопряжения жизни всех наро-
дов, которые, будучи помещены в историческую перспективу, заня-
ли бы там разные ступеньки), то он на данный момент, кажется, уже
сложился в своих базовых конфигурациях. Неизбежная при этом
трансформация архетипических процессов не может не предъявлять
повышенный спрос на религиозно ориентированные толкования
445
действительности (практический учет архетипического процесса
составляет, по К.Г.Юнгу, едва ли не основную сущность религии).
Но соответственно возрастает и потребность в теоретически обес-
печиваемых демифологизирующих практиках, пусть и деструктив-
ного толка, позволяющих, однако, современному человеку оказы-
ваться выше одномерных фаталистических суждений.
Обсуждая открывающуюся постсовременную культурную пер-
спективу, Т.Е.Савицкая (Российская государственная библиотека)
обратила внимание собравшихся на антропологическое измерение
переживаемого ныне человечеством глобального цивилизационного
кризиса. В нынешней ситуации недостаточны и неадекватны откры-
вающейся исторической перспективе сетования на «отчуждение че-
ловека», «дегуманизацию общества», «кризис культуры». Очевидно,
речь идет не просто о «гибели человеческого, слишком человеческо-
го» в культуре, но и о ее системной трансформации в контексте из-
бывания формы «бытованья», парадоксальных, зачастую патологи-
ческих модернизаций самого бытия. Чтобы понять реальную ситуа-
цию в современной культуре, полагает Т.Е.Савицкая, необходимо
тщательно проанализировать такие ее новейшие модификации, как
авангардное движение «Новый век» (New Age), сопряженное с вы-
раженной трансформацией канонического образа человека, или фе-
минизм «третьей волны», выдвинувший концепцию «новой субъек-
тивности» женщин в противовес ее культурной анонимности. Необ-
ходимо также вести работу по культурологическому картографиро-
ванию современности, осуществляя пристальный «мониторинг куль-
турной ситуации», позволяющий увидеть за нагромождением идео-
логических фикций контуры реальных процессов, направленных в
будущее.
В выступлении, ориентированном преимущественно на социаль-
но-экономические аспекты проблемы, Л.В.Гевелинг (Институт Аф-
рики РАН) предложил логическую модель многосферности форми-
рующейся экономики и происходящей сегментации мирового хозяй-
ства на основе таких критериев, как цели его подсистем и степень их
соответствия общественному прогрессу. В рамках абстрактного по-
нятия «экономика» им были выделены две основные категории —
позитивная экономика (обеспечивающая материальное и отчасти
духовное существование человеческого общества и находящаяся ближе
других подсистем к сущности самой экономики) и негативная эко-
номика (НЭК), которая послужила основным объектом анализа.
НЭК, внешне проявляющаяся в качестве широкой гаммы корыст-
ных и преимущественно организованных преступлений, была опре-
делена как сложная саморазвивающаяся система хозяйственно-
волевых отношений, функционирующая и развивающаяся вопреки
общественным нормам и с целью быстрого обогащения доминирую-
щих в ней социальных субъектов. Отмечалось, что НЭК объективно
446
направлена против общественного прогресса, человеческой цивили-
зации, а в конечном счете и самого человека как биосоциального су-
щества. Докладчик подчеркнул, что современный экономический
андеграунд, утверждающийся уже на планетарном уровне, не следу-
ет рассматривать просто как деградирующее и криминализирован-
ное позитивное хозяйство или даже особый общественный уклад.
НЭК, архетип которой гипотетически сложился еще в доклассовый
период развития общества, скорее можно представить в качестве
«антиэкономики» или «экономики другого измерения» — области,
где господствуют иные нормы морали, а Добро и Зло поменялись
местами.
Подводя итоги дискуссии, А.И.Неклесса отметил, что обсуждение
доклада вылилось в весьма плодотворный анализ возникающей соци-
альной и культурной реальности, который, по-видимому, возможен
именно на путях междисциплинарного диалога при свободном обсу-
ждении как уже осознанных проблем общественного развития, так и
новых, только возникающих явлений и тенденций.
С.В.Рудаков, Ю .М .Штутина
ГЛОБАЛИЗМ КАК ФЕНОМЕН
И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
4 марта 1999 г. прошло очередное, весеннее заседание Московско-
го теоретического семинара «Глобальное сообщество: изменение
социальной и культурной парадигм», проводимого под эгидой Науч-
ного совета по истории мировой культуры при Президиуме РАН,
при содействии Национального института развития ОЭ РАН, Ин-
ститута экономических стратегий, Лаборатории геоэкономического
анализа и проблем социального развития Института Африки РАН.
Семинар является составной частью исследовательского проекта
Российского фонда фундаментальных исследований.
Заседание было посвящено теме «Глобализм как феномен и миро-
воззрение: актуальное состояние, кризисные тенденции, новые пер-
спективы».
В заседании приняли участие около 70 ученых, специалистов,
представляющих Институт Африки РАН, Институт археологии
РАН, Институт востоковедения РАН, Институт Дальнего Востока
РАН, Институт психологии РАН, Институт социологии РАН, Ин-
ститут философии РАН, Институт всеобщей истории РАН, Нацио-
нальный институт развития ОЭ РАН, Отдел теоретических проблем
РАН, а также ведомственные НИИ, другие научные и образователь-
ные учреждения (РНИИ наследия, Российская государственная
библиотека, Институт религиозных и социальных исследований,
Институт стратегий развития и национальной безопасности, Инсти-
тут экономических стратегий, Институт теоретической и приклад-
ной физики РАЕН, КБ «Электрон», Московская государственная
академия легкой промышленности, МГУ и др.).
В семинаре участвовали представители Внешнеполитической ассо-
циации России, Московского центра Карнеги, программы «Христи-
анство-2000», Совета по глобальным проблемам XXI века Нацио-
нального комитета России по встрече третьего тысячелетия, Фило-
софско-экономического ученого собрания МГУ, Союза российских
писателей, а также сотрудники научных и общественно-политиче-
ских журналов, СМИ.
Во вступительном слове руководитель семинара А.И.Неклесса
сообщил, что Московский теоретический семинар включен в програм-
му юбилейных мероприятий «Христианство-2000», проводимую под
© С.В.Рудаков, Ю.М.Штутина, 2002
448
патронажем Российской академии наук и Московской Патриархии,
в связи с чем наряду с очередным сентябрьским заседанием семинара
предполагается в конце октября 2000 г. провести международную
конференцию «Общество XXI века: социальная, культурная, рели-
гиозная парадигмы». Работа семинара также поддержана Советом
по глобальным проблемам XXI века Национального комитета Рос-
сии по встрече третьего тысячелетия.
Действительно, конец второго и начало третьего тысячелетия
удивительным образом совпали с глобальной трансформацией обще-
ства, преобразованием всего существующего миропорядка. Новое
мироустройство — предмет пристального внимания политиков и
ученых, причем ряд высказанных ранее оценок его характера и пер-
спектив развития, а также введенных в оборот понятий (как, напри-
мер, «новое индустриальное общество», «постиндустриальное обще-
ство», «коммунизм», «глобальная деревня», «информационное обще-
ство» и т.п.) оказались весьма уязвимыми с позиций реального хода
событий. В самые последние десятилетия уходящего века получили
распространение такие оценки, как «социальный Постмодерн»,
«новый мировой порядок», «глобализм». Но и они в настоящее время
подвергаются глубокой и обоснованной критике. Реальный новый
мировой порядок на планете Земля оказывается весьма отличным от
умозрительных схем типа «One World», напротив, все более акту-
альными становятся процессы «новой регионализации» и социально-
экономической диссоциации мира. Подобное положение вещей пре-
допределило выбор темы очередного заседания.
С основным докладом на тему «Тупики глобалистского мышле-
ния» на весеннем заседании Московского теоретического семинара
выступил проф. Л.В.Лесков (РАЕН). С фактами в руках он показал
то критическое положение, в котором находится человечество, те
беды и нестроения, с которыми ему, судя по всему, придется столк-
нуться уже в самом начале третьего тысячелетия.
Кратко рассмотрев динамику глобального кризиса за последние
тридцать лет и его интерпретации в русле концепций «золотого мил-
лиарда», устойчивого (самоподдерживающегося) развития, синер-
гетических моделей социальной эволюции, основное внимание док-
ладчик уделил кризису экологическому и его многочисленным ас-
пектам в работах как иностранных, так и российских исследователей
(от Д.Медоуза до А.Нейса и В.И.Данилова-Данильяна). Особенно-
стью доклада явился также анализ научно-технологических гори-
зонтов развития (определяемых достижениями человеческого гения
в таких отраслях, как космонавтика, информатика, микро-, опто- и
биоэлектроника, биотехнология, открытиями в области квантового
вакуума) и связанных с ними сценариев социальной динамики.
В этом полифоничном контексте глобализация все же в значи-
тельной мере трактуется докладчиком лишь как глобальность соци-
449
ального и экологического кризиса, охватившего во второй половине
XX столетия всю планету. Кризиса, который, по мнению Л.В.Леско-
ва, принимает в настоящее время все более острые формы, поскольку
механизмы сдерживания, позволявшие сохранять определенный ба-
ланс между цивилизацией и окружающей средой, ныне стремительно
деградируют, утрачивая эффективность.
Вместе с тем докладчик предостерег от одностороннего, некри-
тичного восприятия алармистских сценариев и особенно от ради-
кальных рецептов, прописываемых человечеству на их основе. Та-
ких, например, как, сценарии радикального сокращения населения
Земли (основываясь на «теореме невозможности» Г.Дали). Так,
А.Нейс обосновывает императивность 60-кратного сокращения чис-
ленности населения Земли. Еще более радикальны, по мнению док-
ладчика, взгляды авторского коллектива монографии «Экологиче-
ские проблемы», возглавляемого председателем Госкомприроды
В.И.Даниловым-Данильяном. В данной работе фактически содер-
жится утверждение о достижимости фундаментальной стабилиза-
ции экологической ситуации на планете только в случае сокращения
человеческой популяции в 600 раз, т.е. до населения эпохи неолита
(10млн. человек). Подобные концепции были в целом охарактери-
зованы докладчиком как проявление «зеленого фашизма».
В докладе были приведены и другие образцы подчас весьма экзо-
тичных и радикальных рецептов, например, рекомендации доктора
В.А.Зубкова об учреждении новой, единой для всех людей религии с
центральным культом природы, а в области социальных отноше-
ний — восстановления норм матриархата. Реализацию данной про-
граммы В.А.Зубков предлагает осуществить с опорой на мировое
правительство, наделенное властными полномочиями, и подчинен-
ные ему силовые структуры. В противном случае, полагает В.А.Зубков,
биосфера будет неизбежно заменена техносферой, а люди — кибор-
гами.
К сожалению, взвешенный подход к рассмотрению серьезных
проблем, связанных с устойчивой деградацией окружающей среды, в
значительной мере остается нереализованным. Его сторонники, да-
же такие влиятельные, как Г.Х.Брундланд, сумели лишь продеклари-
ровать, но отнюдь не реализовать свои идеалы. Л.В.Лесков видит
стратегическую неудачу этого направления, сформировавшегося в
период с IV Генеральной Ассамблеи Всемирного Совета Церквей,
состоявшейся в 1967 г. в Швеции, до масштабной Конференции
ООН по окружающей среде, проведенной в 1992 г. в Рио-де-
Жанейро.
Упомянул докладчик и о нарастающих социальных коллизиях на
планете, отметив, в частности, усилия папы римского Иоанна
Павла II, направленные на защиту обездоленных народов и на содей-
ствие установлению на Земле такого социального порядка, при ко-
450
тором исчезнет угнетение и будет ликвидирована нищета разви-
вающихся стран (энциклика «Centessimus Annus»).
Л.В.Лесков ответил также на многочисленные вопросы участни-
ков семинара, естественным образом переросшие в продолжитель-
ную дискуссию об общих перспективах развития глобализма как
феномена и мировоззрения.
В развернувшемся затем обсуждении обширного комплекса соци-
альных, культурных, политических, экономических и экологических
аспектов нынешнего состояния глобального сообщества с доклада-
ми и сообщениями выступили М.И.Гельвановский, А.В.Дроздов,
А.В.Кацура, И.М.Коган, Э.Г.Кочетов (ВНИИВС Минэкономики
РФ), В.И.Максименко, Л.И.Медведко, В.М.Немчинов, А.А.Пели-
пенко, Э.В.Сайко. Докладчики высказывали различные, порой прямо
противоположные точки зрения на положение, складывающееся
сейчас в мире, на процессы глобализации и одновременно расслое-
ния человеческого универсума, на глубинные основания культурного
и мировоззренческого кризиса.
Из-за недостатка времени не смогли выступить, но представили
тексты своих докладов в письменном виде Т.И.Алексеева, В.К.Виганд,
З.Н.Галич, Е.В.Морозенская, Т.Е.Савицкая, Л.И.Щербич.
И.М.Коган (КБ «Электрон») обратился непосредственно к про-
блематике прогнозирования будущего глобального сообщества, по-
ставив вопрос: а возможно ли вообще рациональное (логическое)
прогнозирование на более или менее отдаленное время в более или
менее глобальных масштабах? Социальный универсум, по его мне-
нию, в долгосрочной перспективе непознаваем, если ассоциировать
познание только с рационально-механистическими формами взаи-
модействия человека с окружающим миром, и, напротив, он пости-
жим, если вкладывать в это понятие синтез рассудочных и интуи-
тивных, мировоззренческих форм постижения.
Разумеется, формы организации знания тут могут быть иные, чем
те, которые обычно применяются при инерционном прогнозирова-
нии. Однако следует учитывать, что при естественном стремлении к
оптимизации сложная система (в том числе человечество) асимпто-
тически становится функционально неустойчивой, т.е. нежизнеспо-
собной. Для обеспечения же устойчивости в системах наряду с жест-
ко детерминированной структурой и инфраструктурой жизнеобес-
печения обязательно существует «размытая» система стохастиче-
ских элементов, связей и алгоритмов. Эта ультраструктура, внося
неупорядоченность и, следовательно, непредсказуемость, конечно,
ухудшает качество функционирования, но за счет этого обеспечива-
ется жизнеспособность системы. Таким образом, скорее всего, мак-
росистема человеческого сообщества будет всегда имманентно со-
держать черты неопределенности и соответственно никогда не ста-
нет «совершенной».
451
Э.Г.Кочетов (ВНИИВС Минэкономики РФ) уделил внимание
ряду моментов, предопределяющих архитектонику современного
мира, в первую очередь рассмотрев тенденцию, связанную с форми-
рованием геоэкономической парадигмы мирового развития.
Во-первых, речь идет о комплексной экономической трансформа-
ции мировой системы. Идеи, высказанные еще в конце 60-х годов
основателями Римского клуба о тенденции развития мира к всеоб-
щей взаимозависимости и взаимодополняемости, получили сейчас
яркое воплощение — мир смыкается в геоэкономической парадигме
развития. Геоэкономика диктует свои правила игры, отодвигая гео-
политику на второй план, а военная компонента сближается с гео-
экономикой, защищая общие интересы. Особый статус получают
наднациональные геоэкономические потоки в кредитно-финансо-
вой, производственной, социально-экономической и других сферах.
В этих условиях трансформируется роль государства, оно делегиру-
ет реализацию национальных интересов транснациональным струк-
турам. Вместо торгово-посреднических доктрин формируются про-
изводственно-инвестиционные национальные системы внешнеэко-
номических связей с новейшей институциональной формой и техно-
логиями принятия стратегических решений.
Во-вторых, по его мнению, Россия совершает стратегическую
ошибку, затягивая переход к геоэкономической парадигме развития,
хотя эта задача в достаточно ясной и четкой форме была сформули-
рована еще в Послании президента РФ по национальной безопасно-
сти на 1996—2000 гг. Своевременно не были провозглашены геоэко-
номические интересы России, остались несогласованными с партне-
рами — основными игроками на мировой хозяйственной арене
(страны «семерки») национальные геоэкономические устремления и
плацдармы, новые экономические границы, зоны экономического
влияния и т.д. До сих пор не реализуется идея создания подробной
электронной версии геоэкономического атласа мира.
В-третьих, у России есть еще исторический шанс не только навер-
стать упущенное время, но и выступить предвестницей новейшей
модели цивилизационного развития — неоэкономической. Учиты-
вая многонациональный характер страны, существует возможность
сформировать этноэкономическую систему мирового класса, в осно-
ву которой будет положен органический синтез техногенной и ду-
ховной сфер, воспроизводство на этой основе не только товарной
массы, но и качества жизни. Будущее — за этноэкономической
транснационализацией. Такая постановка вопроса позволяет зара-
нее подготовиться к вызревающему классу угроз, в основе которых
столкновение этнонациональных и техногенных начал.
В.И.Максименко (Институт востоковедения РАН) обратил вни-
мание на методологические трудности, возникающие при анализе
тупиков глобалистского мышления. Едва ли не первая из проблем
452
состоит в том, что «новый альянс» естествознания и знания о чело-
веке, за который, например, ратовали в свое время И.Пригожин и
И.Стенгере, может быть задан как теоретическое задание, но он ни-
как не дан изначально, сам по себе. Не случайно после выхода в свет
первого доклада «Первая глобальная революция» (хронологически
совпавшего с нанесением Советскому Союзу поражения в «холодной
войне» и распадом евразийской сверхдержавы) под крышей Римско-
го клуба, успешно прокладывавшего пути «глобального мышления»
в 70-е годы, ничего достойного внимания создано не было.
Одной из причин такой ситуации является, по-видимому, указан-
ная выше трудность, оставшаяся неосознанной интеллектуалами
Римского клуба. В этом отношении показательно рассуждение о
том, что корректным описанием роста народонаселения планеты
является не экспонента, а гиперболическая кривая, уходящая, по
расчетам С.П.Капицы, к 2030 г., в точку бесконечности. Допустим,
расчеты математически безупречны. Но пока их автор или кто-то
другой не дал интерпретации пресловутой «точке бесконечности»
на языке гуманитарного знания (или «наук о духе» в терминах
В.Дильтея, или «наук о культуре» в терминах Г.Риккерта), пока,
другими словами, смысл вывода о 2030 г. не стал внятным, мы имеем
право им пренебречь. Чтобы самим выйти из тупиков мышления, не
адекватного эпохе, необходимо помнить о «бритве Оккама», кото-
рой было некогда высечено правило, обязательное для теоретически
мыслящего: не умножайте сущности сверх меры.
В выступлении Л.Н.Цой (Институт истории РАН) речь шла пре-
имущественно о трансформационных процессах в России, ставшей
частью глобального контекста. Единодушно фиксируя кризисную
ситуацию в стране, исследователи, однако, по-разному видят ее ис-
токи и причины. Все же проблема, которая обозначается сейчас
практически во всех работах, — это кризис идей. Каковы бы ни были
результаты большинства исследований, можно с достаточной долей
уверенности утверждать, что многие из них направлены преиму-
щественно на поиск механизмов устойчивого развития будущего.
А значит, мощный стереотип устойчивого общества вошел в созна-
ние исследователей, направляя их мысль в это русло. И хотя, как от-
мечается, «нестабильность, катастрофичность является наиболее
устойчивой чертой» многовековой России, предлагаемые решения
носят весьма противоречивый характер. Например, с одной стороны,
признается, что новизна ситуации, ее критический характер требу-
ют нетривиальных решений, а с другой — высказывается надежда на
то, что удастся наладить устойчивое инновационное производство и
умело решать масштабную задачу глобального технологического
рынка.
Вместе с тем специфической особенностью инноваций является
их принципиальная неустойчивость. Речь идет как о технико-
453
технологических инновациях (ТТИ), так и об инновациях социаль-
ных (СИ). Основное различие заключается в том, что если ТТИ на-
правлены на создание новых вещей, то СИ — на формирование но-
вых идей, новых отношений и связей между людьми и окружающим
миром. Поэтому ожидать устойчивости при осуществлении иннова-
ционных программ можно лишь при условии включения в эту устой-
чивость конфликтов, риска, ситуации неопределенности. Эта суще-
ственная деталь, которая между тем часто упускается из виду.
Социальную инновационную деятельность могут осуществлять
только специально подготовленные эксперты в области стратегиче-
ского анализа и планирования. Они должны не только знать законо-
мерности в области теории катастроф, рискологии, конфликтологии,
но и быть готовыми к эмоционально-психологическим, физическим
и интеллектуальным перегрузкам. Перед специалистами в области
стратегического планирования стоит задача мыслить в русле катаст-
роф, организации жизни людей в конфликтной ситуации, миними-
зации деструктивных, разрушительных последствий, в том числе от
инноваций. Им предстоит постоянно учитывать вероятность катаст-
рофического хода событий (конфликты, проблемы, банкротства и
крах, массовые беспорядки, аварии, научные революции, чрезвычай-
ные ситуации и т.п.), возможность крупномасштабных социальных
сдвигов в глобальном сообществе.
Главная тема сообщения Т.И.Алексеевой-Баскиной (Научный со-
вет по истории мировой культуры при Президиуме РАН) — изна-
чальный тупик глобалистского мышления, реализующего свои по-
стулаты в живом контексте природы. Человечество развивается цик-
лически — от высочайших достижений к периодам кризисов и паде-
ний. Биологи давно зафиксировали такие катастрофические процес-
сы в живой природе, как «волны жизни», явление сукцессии и т.п.
Процессы развития и смена их векторов постоянно происходят на
разных уровнях, в разное время, на разных территориях. Все это —
органичное проявление единства функционирования живой приро-
ды. Говорить о том, что на переломе тысячелетий человечество по-
дошло к некоему решающему рубежу, скорее всего, безосновательно.
Просто бифуркационные проявления разных уровней бытия в раз-
ных социумах и в условиях формирования единого планетарного
человеческого сообщества, суммируясь, выступили с особой очевид-
ностью и пугающей масштабностью.
Вместе с тем то, что сегодня представляется тупиками глобально-
го мышления, есть направления, где не только зреют проблемы, но и
лежат начала путей к новым решениям. Острота того или иного кри-
зиса привлекает максимальное внимание сообщества, его научных,
гражданских, политических и иных сил, и именно в этих точках бо-
лее всего можно ожидать в ближайшем будущем прорывов в пости-
жении окружающего мира.
454
При формировании картин глобального кризиса, например, упус-
кается из вида такое обстоятельство, как регуляторные механизмы
природы. Подобные управляющие механизмы хорошо известны био-
логам, но человек в своем антропоцентрическом эгоизме пока не
слишком склонен экстраполировать их действие на глобальное со-
общество и механизмы его функционирования. Регуляторные меха-
низмы природы имеют, однако, два действенных «рычага»: сокраще-
ние численности населения и вытеснение отдельных популяций на
другие территории по причине снижения урожайности, подтопления
территорий расселения, исчерпания тех или иных жизненных ресур-
сов и т.д.
В.К.Виганд (Институт Африки РАН), обозревая трансформаци-
онные процессы в современной экономике, обратил внимание на
разную роль капитала-функции и капитала-субстанции в глобальном
контексте. Примером этого феномена служит, в частности, процесс
проникновения капитала-функции в экономические структуры Вос-
тока с целью приспособления их укладов к последующему образова-
нию капитала-субстанции. Актуальность процесса В.К.Виганд видит
в том, что проблема уклада приобретает сейчас достаточно выра-
женное практическое значение. Так, мусульманские ученые пытают-
ся создать «исламскую экономику» и, используя нормы шариата,
противопоставить на этой основе свою цивилизацию «порочной ци-
вилизации Запада».
В связи с этим возникают два вопроса. Во-первых, можно ли
представить существование в локальных цивилизациях собственного
(восточного) экономического базиса раньше XVIII в. или таковой
появляется лишь впоследствии вместе с западным образом жизни?
И во-вторых, можно ли создать в рамках иной, незападной, цивили-
зации свой собственный экономический базис, отличный от господ-
ствующего (капиталистического) в условиях глобализации мировой
экономики? По мнению В.К.Виганда, ответ должен быть отрица-
тельным в обоих случаях.
З.Н.Галич (Институт востоковедения РАН) обратилась к траек-
тории изучения урбанизации. Особенно поучительным представля-
ется ей процесс системного и всестороннего познания сложной ур-
банизации «третьего мира», становления социологии специфическо-
го города развивающихся стран, или, по выражению Д.Дракакиса
Смита, «третьемирского города», имеющего свой особый урбогенез.
Причем если на рубеже 50—60-х годов были распространены в
общем-то завышенные оценки значения урбанизации в развитии ос-
вободившихся от колониализма стран, то на 60—70-е годы, напротив,
пришелся период разочарований и нарастающего пессимизма из-за
нередко удручающих результатов урбанизации, прежде всего в Азии
и Африке. Одновременно велся поиск новых подходов. Появилась, в
частности, концепция зависимой урбанизации (М.Кастеллс), в ко-
455
торой упор делался именно на отклонения от линейно-поступатель-
ного направления, блокировавшие городскую революцию и пре-
вращавшие ее в городскую инволюцию, а урбанизацию — в сверхур-
банизацию или псевдоурбанизацию (В.Армстронг, Т.Дж.Макджи,
Ф.Вертхейм).
В 80—90-е годы начал формироваться «синтезированный» науч-
ный подход, который способен учитывать как негативные, так и по-
зитивные стороны процесса. В настоящее время, несмотря на массу
трудностей (которые еще недавно оценивались исключительно как
асоциальные), город, особенно мегалополис, в развивающемся мире
признается «главным театром действий и решений», территорией,
на которой развертываются такие процессы, как конвергенция,
дивергенция, централизация, диффузия, соединяющие современные
и традиционные институты.
З.Н.Галич рассмотрела также состояние мирового городского про-
странства. В результате глобальных изменений под воздействием ин-
тернационализации капитала и иерархической экономической сис-
темы складывается особая городская структура с собственной ие-
рархией центров. В нее входят: 1) «глобальные центры», или «театры
мировой аккумуляции», в которых сосредоточены транснациональ-
ные корпорации, международные банки и штаб-квартиры междуна-
родных организаций, от которых зависит принятие стратегических
решений мирового значения; 2) «национальные метрополии», «театры
национальной аккумуляции», участвующие в выработке тактических
решений и действий; 3) «региональные центры» — посредники в
осуществлении стратегических и тактических решений; 4) все
остальные города. В формирующейся системе постсовременных ко-
ординат город, особенно мегалополис, продолжает оставаться мощ-
ным и активно действующим субъектом исторического процесса.
Е.В.Морозенская (Институт Африки РАН) обратилась к теории
постэкономического общества: в ближайшие десятилетия все чело-
вечество (независимо от исходного уровня развития конкретных
стран и регионов) может столкнуться с необходимостью замены
ориентиров экономического развития. Место прибыли как движу-
щей силы производства, индикатора общественного прогресса и бла-
госостояния общества (или отдельных его групп и индивидов) зай-
мет показатель качества жизни. Собственность же на материальные
блага в форме средств производства и предметов потребления усту-
пит приоритет собственности в виде интеллектуальных ресурсов и
продуктов. Наиболее востребованным и одновременно ликвидным
товаром в сохраняющемся товарном производстве окажется в таком
случае интеллект человека и, шире, весь комплекс его духовной и
психической энергии.
Эта прекрасная идея тем более привлекательна для бедных стран,
к которым с угрожающей скоростью приближается и Россия, по-
456
скольку ставит их на старте новой постэкономической эпохи в прак-
тически равное (а в некоторых отношениях даже в более выигрыш-
ное в силу большого интеллектуального потенциала населения) по-
ложение с превосходящими их по богатству и развитию странами
Запада. Между тем выравнивание уровней качества жизни жителей
Севера и Юга наталкивается на труднопреодолимое препятствие в
виде необходимости глубокой перестройки общественной психоло-
гии. Применительно к экономической ситуации — это преодоление
традиционных навыков хозяйствования, включая всю воспроизвод-
ственную цепочку, начиная от привычных схем распоряжения при-
надлежащей личности и обществу собственностью.
Т.Е.Савицкая (Российская государственная библиотека) акцен-
тировала культурологические аспекты проблемы глобализма. По ее
мнению, занимающаяся заря XXI в. открывает очертания достаточ-
но непонятного мира, представляющего «гремучую смесь» техноло-
гического авангардизма и пещерной этики, супериндивидуализма и
реликтов прямо-таки первобытной стадности, невиданной унифи-
кации образа жизни (а также мышления) и оргии этноцентризма,
прав всевозможных (национальных, возрастных, сексуальных) мень-
шинств. В этом полисемантичном контексте эпохи Постмодерна
концепция глобализма нуждается в принципиальной коррекции не-
зависимо от того, каковы ее идейно-идеологические истоки.
Т.Е.Савицкая перечислила ряд типологических признаков пост-
модернистской культуры (децентрализация субъекта, нереаль-
ность, фрагментарность, гибридизация форм выражения, релятиви-
зация истины, отождествляемой с игрой явлений), со всей опреде-
ленностью указывающих на то, что на исходе второго тысячелетия
культура вступила в эпоху фундаментальных трансформаций, затра-
гивающих как ее глубинную сущность, так и весь корпус транзит-
ных социально-исторических, цивилизационных, антропологических
характеристик. Протекающая на наших глазах «деканонизация»
культуры требует от обществоведов постоянного обновления кон-
цептуального аппарата.
По мнению Л.И.Щербин (Московская государственная академия
легкой промышленности), в современном мире главной движущей
силой является все-таки человек, стремящийся преодолеть неста-
бильность своего существования. Для выживания человечества пер-
спективным модусом поведения является единство практики и гума-
нистических ценностей. Только подобная позиция, ставшая приори-
тетной, позволит предотвратить природные, социальные, политиче-
ские, экономические катаклизмы, грозящие глобальному сообществу.
Подводя итоги дискуссии, А.И.Неклесса отметил чрезвычайно
широкий спектр высказанных оценок глобальной ситуации, свести
которые воедино вряд ли представляется возможным, что, впрочем,
вполне оправдывается многозначностью и противоречивостью са-
457
мой ситуации. Общественные науки, оказавшись в критическом по-
ложении (учитывая стремительность и радикальность перемен), ка-
жется, просто обречены пережить новый ренессанс, все более отходя
от мимикрии под науки естественные, чем они всегда изрядно гре-
шили, сковывая при этом свои специфические возможности.
С точки зрения А.И.Неклессы кризис глобализма и та мировоз-
зренческая революция, которая лежит в основе данного феномена,
составляют центральное содержание XX в. На всем его протяжении
цивилизация переживала этап перехода между двумя, эрами: почти
двухтысячелетней историей христианского универсализма и неким
не вполне еще отчетливым постсовременным Новым миром, находя-
щимся в становлении.
В рамках данного подхода пик проекта универсальной цивилиза-
ции Нового времени был достигнут приблизительно перед Первой
мировой войной. Затем на планете начался сложный, противоречи-
вый, трагичный период трансформации предшествующего мироуст-
ройства, связанный с окончанием эпохи Нового времени, системным
кризисом ее институтов, выходом на поверхность новой историче-
ской конструкции социального Постмодерна.
Это внутреннее содержание нового столетия предопределило и
формы воплощения социального творчества эпохи Постмодерна:
будь то российский коммунистический эксперимент, по-своему пре-
тендовавший на обустройство всей планеты; или краткий, но глубо-
ко врезавшийся в память человечества германский национал-
социалистический опыт Ordnung; или ялтинско-хельсинская модель
биполярного «позолоченного века» стратегической стабилизации;
или, наконец, близкие нам по времени версии «нового мирового по-
рядка», определившие новую, пространственную форму универсаль-
ного доминирования скорее над обществом, чем над природой, — гло-
бализм (планетаризм). «Универсализм наших дней стал гораздо ме-
нее универсален», — заключил свое выступление А.И.Неклесса.
АВТОРЫ
Алексеева-Бескина Татьяна Ильинична — кандидат архитектуры, член
Союза архитекторов России
Виганд Владимир Кириллович — кандидат экономических наук, старший
научный сотрудник Института Африки РАН
Волкова Ирина Николаевна — кандидат географических наук, старший на-
учный сотрудник Института географии РАН
Галич Зоя Николаевна — кандидат исторических наук, старший научный
сотрудник Института востоковедения РАН
Гольц Григорий Абрамович — доктор географических наук, главный науч-
ный сотрудник Института народно-хозяйственного прогнозирования
РАН
Желенина Ирина Александровна — кандидат философских наук, доцент
кафедры философии факультета государственного управления МГУ
Каганский Владимир Леопольдович — ведущий научный сотрудник Инсти-
тута национальной модели экономики
Коллонтай Владимир Михайлович — доктор экономических наук, старший
научный сотрудник Института мировой экономики и международных
отношений РАН
Лесков Леонид Васильевич — доктор физико-математических наук, Инсти-
тут физики РАЕН
Лопес-Кларос Аугусто — старший экономист Международного валютного
фонда, представитель МВФ в России (1992—1995)
Неклесса Александр Иванович — заместитель директора Института эконо-
мических стратегий, заведующий лабораторий Института Африки РАН
Немчинов Виктор Михайлович — кандидат экономических наук, старший
научный сотрудник Института востоковедения РАН
Пелипенко Андрей Анатольевич — доктор философских наук, директор
НИИ Московского государственного университета культуры и искусств
Приваловская Генриетта Алексеевна — доктор географических наук, веду-
щий научный сотрудник Института географии РАН
Румянцева Мария Федоровна — кандидат исторических наук, доцент Рос-
сийского государственного гуманитарного университета
Савицкая Татьяна Евгеньевна — ведущий сотрудник отдела «Информкуль-
тура» Российской государственной библиотеки
Сайко Эди Викторовна — доктор исторических наук, академик АПСН
Терин Валерий Павлович — профессор кафедры философии Московского
государственного института (университета) международных отношений
МИД РФ
Яковенко Игорь Григорьевич — доктор философских наук, ведущий научный
сотрудник Института социологии РАН
459
CONTENTS
To the Reader (E.V.Saiko).......................................... 5
Requiem for 20th Century (A.I.Neklessa)............................ 6
Part I
GLOBALISM AS PHENOMENON
ANDAS PHILOSOPHY
Postmodernity as a Phenomenon of History and Culture
Unidentified Culture. The Gnostic Roots of Postmodernity
(A.I.Neklessa).................................................. 17
Contemporary Global Society in Historical Evolution
(E.V.Saiko)..................................................... 48
Civilizational and Globalist Approaches to the Theory of Historical
Process (M.F.Rumyantseva)....................................... 68
The Postmodern World: Changes in Cultural Paradigm
(T.Ye.Savitskaya)............................................... 76
Socio-cultural Aspects of Globalization (V.P.Terin) ............... 105
Global Community:
the Postmodern Program of World Order
The End of Civilization or the Clash of History (A.I.Neklessa)... 109
Integration against Suffering (A Few Remarks Concerning the Paper
“The End of Civilization or the Clash of History”) (A.Lopez-Claros) .... 143
The Global Borderline Situation (I.A.Zhelenina).................. 162
The Ethnic Shock: In Search of a Cultural Basis for Contemporary
Ethnic Extremism (T.Ye.Savitskaya)............................. 170
The Epistemology of Globalism
Globalism and the Crisis of Liberal Anthropology (A.A.Pelipenko). 196
Global Society and Local Mentality (I.G.Yakovenko)............... 203
Geopolitical Psychology in Global Community (Methodological Notes)
(V.M.Nemchinov) .............................................. 210
Science and Religion in the Late 20th — Early 21st Centuries:
the Problem of a Dialog (L.V.Leskov)........................... 217
Part II
GLOBALISM AS SOCIAL PRACTICE
The Global Antithesis: Ecology and City
The Rise and Fall of the Global City (A.I.Neklessa).............. 227
Urbanization and the Trend toward Megalopolis in the System of Global
Axis (Z.N.Galich).............................................. 257
460
City in the Situation of Global Crisis (T.1 .Alekseyeva-Beskina) .. 270
Global Ecological Crisis: Phenomenon and Myth of Mass Culture
(V.L.Kagansky).................................................. 282
Ecocycle: Global and Local in a Stable Equilibrium of Nature
(I.N.Volkova, G.A.Privalovskaya)................................ 286
ECOLAR: The Complementary Strategy of Ecologically Aimed
Redevelopment for Africa and the World (A.I.Neklessa)........... 299
Pax Oeconomicana:
the Changing Nature of World Economy
The Geoeconomic World Order (A.I.Neklessa)......................... 323
The Postcolonial Economic Order of the World (V.M.Kollontai)....... 350
Globalization a'nd the Notion of “African Backwardness” ( V.K.Vigand).... 361
The Orientalizing of the World System: a Threat to the West?
(V.K.Vigand).................................................... 371
Russia: a Historical Challenge
The “Russian Project” in the World Order of the 21st Century
(A.I.Neklessa).................................................. 385
The Fields of Tension: Cultural and Economic Factors Interacting
(G.A.Goltz)..................................................... 417
Appendix
THE HISTORY OF SEMINARS
1997. Global Community Faced with Changes (B.B.Runov).............. 432
1998. The Deep South and the Quasi-North (S.V.Rudakov)............. 443
1999. Globalism as a Phenomenon and as a Philosophy
(S.V.Rudakov, Yu.M.Shtutina)....................................... 448
СОДЕРЖАНИЕ
К читателю (Э.В.Сайко).......................................... 5
Реквием XX веку (Вместо введения) (А.И.Неклесса)................ 6
Часть первая
ГЛОБАЛИЗМ КАК ФЕНОМЕН
И КАК МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Постмодерн как феномен истории и культуры
Неопознанная культура. Гностические корни постсовременности
(А.И.Неклесса)............................................ 17
Современное глобальное сообщество в исторической эволюции
(Э.В.Сайко)............................................... 48
Цивилизационный и глобалистский подходы к теории исторического
процесса (М.Ф.Румянцева).................................. 68
Постсовременный мир: изменение культурной парадигмы
(Т.Е.Савицкая)............................................ 76
Социокультурные аспекты глобализации (В.П.Терин)............. 105
Глобальное сообщество:
постсовременная программа мироустройства
Конец цивилизации, или Зигзаг истории (А.И.Неклесса).......... 109
Интеграция против страданий (Некоторые замечания по поводу
работы Александра Неклессы «Конец цивилизации,
или Зигзаг истории») (А.Аопес-Кларос) ................... 143
Глобальная пограничная ситуация (И.А.Желенина)................ 162
Этнический шок: поиск культурных оснований современного
этнического экстремизма (Т.Е.Савицкая)................... 170
Эпистемология глобализма
Глобализм и кризис либеральной антропологии (А..А.Нелипенко) . 196
Глобальное сообщество и локальное сознание (И.Г.Яковенко) .... 203
Геополитическая психология в глобальном сообществе
(методологические заметки) (В.М.Немчинов) .................. 210
Наука и религия на рубеже XX и XXI веков:
проблемы для диалога (А.В.Лесков)........................ 217
Часть вторая
ГЛОБАЛИЗМ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ПРАКТИКА
Глобальная антитеза: экология и город
Глобальный град: творение и разрушение (А.И.Неклесса) ........ 227
Урбанизация и мегалополизация в системе глобальных координат
(З.Н.Галич).............................................. 257
462
Город в ситуации глобального кризиса (Т.И.Алексеева-Бескина) . 270
Глобальный экологический кризис: феномен и миф
массовой культуры (В.А.Казанский).......................... 282
Экоцикл: глобальное и локальное в устойчивом равновесии природы
(И.Н.Волкова, Г.А.Приваловская)............................ 286
«ЭКОЛАР»: комплементарная стратегия экологической
ориентации развития для Африки и мира (А.И.Неклесса) ...... 299
Pax Oeconomicana:
меняющийся характер мировой экономики
Геоэкономическая система мироустройства (А.И.Неклесса)........ 323
Постколониальный мировой экономический порядок
(В.М.Коллонтай)............................................ 350
Глобализация и понятие «африканская отсталость» (В.К.Виганд). 361
Ориентализация мировой системы — угроза Западу? (В.К.Виганд) 371
Россия: исторический вызов
«Российский проект» в новой системе координат XXI века
(А.И.Неклесса)........................................... 385
Поля напряженности: взаимодействие культурных и экономических
факторов (Г.А.Гольц)....................................... 417
Приложение
ХРОНИКА СЕМИНАРОВ
1997. Глобальное сообщество перед лицом перемен (Б.Б.Рунов).. 432
1998. Квази-Север и Глубокий Юг (С.В.Рудаков)................. 443
1999. Глобализм как феномен и мировоззрение
(С.В.Рудаков, Ю.М.Штутина)................................... 448
Научное издание
ГЛОБАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
Картография
постсовременного мира
Утверждено к печати
Институтом Африки РАН
Редактор Л.А.Рощина
Художник Л.Л.Михалевский
Художественный редактор Э.Л. Эрман
Технический редактор О. В. Волкова
Корректор В. И.Мартынюк
Компьютерная верстка Е. А.Пронина
Подписано к печати 16.08.02
Формат 70xl001/i6
Печать офсетная. Усл. п. л. 37,7
Усл. кр.-отт. 38,2. Уч.-изд. л. 33,3
Тираж 850 экз. Изд. № 8014
Зак. № 6932
Издательская фирма
«Восточная литература» РАН
103051, Москва К-51, Цветной бульвар, 21
ППП "Типография "Наука"
121099, Москва Г-99, Шубинский пер., 6