Османская империя в 18 веке. Черты структурного кризиса - Майер М.С.

Автор: Майер М.С.

Теги: всемирная история османская империя

ISBN: 5-02-016938-2

Год: 1991

Похожие

Российская историография Османской империи XVIII-XX вв

История Османской империи. Видение Османа

Взлёт и падение Османской империи

Расцвет и упадок Османской империи

Текст

7
М-С-Мейер
осмянскяя
ИМПЕРИЯ
(Ъ XVBI вв^ж)~'
Черта
структурного
кризиса
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
им. М. В. Ломоносова
Институт стран Азии и Африки
М. С Мейер
осмямскля
ИМПЕРИЯ
^5 XVIII векеТ'
Черты
структурного
кризиса
Москва
«НАУКА»
Главная редакция восточной литературы
1991
ББК 63.3(0) 5 (5Ту)
М45
Мейер М. С.
М45 Османская империя в XVIII веке. Черты струк-
турного кризиса.— М.: Наука. Главная редакция
восточной литературы, 1991.— 261 с.
ISBN 5-02-016938-2
Исследование ключевого периода на историческом пути
превращения Османской империи из крупнейшей и влиятель-
нейшей державы Старого Света в периферийный элемент ми-
ровой капиталистической системы. На основе анализа кризис-
ной ситуации XVIII в. автор раскрывает причины подобной
эволюции и обстоятельства складывания в XIX в. механизма
«зависимого развития», воздействие которого ощущает и совре-
менная Турция. Предлагается новая интерпретация турецкой
истории, позволяющая более глубоко раскрыть историю наро-
дов, длительное время находившихся под властью стамбуль-
ских правителей.
м 0503030000-007_ j55-90 ББК 6з,з(0)5(5Ту).
013(02)-91 ' ' ' 3>
ISBN 5-02-016938-2 © Главная редакция
восточной литературы
издательства «Наука»,
1991
ВВЕДЕНИЕ
Направления и задачи исследования
Целью работы является комплексный анализ состояния Ос-
манской империи в XVIII в. Он позволяет определить уровень
развития общества, установить характер изменений как в сфе-
ре материального производства, так и в социальной структуре,
политической и духовной жизни государства, выявить формы
взаимодействия этих компонентов общественной системы, пока-
зать особенности их реакции на меняющиеся внешние и внут-
ренние условия функционирования.
Созданная на рубеже XV—XVI вв. Османская империя вско-
ре превратилась в одно из крупнейших государственных обра-
зований позднего средневековья и стала претендовать на роль
лидера мусульманского Востока в его противостоянии христи-
анскому Западу. Подобно другим азиатским деспотиям, она
представляла собой политическую общность, включавшую
в свой состав более 60 народов и крупных племенных объеди-
нений, которые существенно различались как по уровню со-
циально-политического развития, так и по своей этноконфессио-
нальной принадлежности. Отсутствие устойчивых экономических
связей между отдельными районами империи, языковые и куль-
турно-бытовые преграды, религиозная рознь — все это серьезно
ухудшало перспективы сохранения османского общества как
исторически единого организма.
К числу факторов, осложнявших дальнейшее существование
державы, следует отнести и отставание в общественном разви-
тии господствующей народности турок-османов от ряда завое-
ванных ими народов Юго-Восточной Европы и Закавказья.
Правда, на протяжении XVI—XVIII вв. разрыв между ними
под влиянием постоянных взаимных контактов несколько со-
кратился, но туркам так и не удалось встать вровень с наибо-
лее передовыми народами империи.
В первые века существования Османской державы, охваты-
вавшей более 8 тыс. кв. км территории Европы, Азии и Афри-
ки, ее целостность удерживалась преимущественно силой ору-
жия. Однако к XVIII в. произошло резкое ослабление военного
могущества империи, явно обозначившееся на фоне заметного
усиления европейских держав и особенно России. Если к этому
добавить углубление социально-классовых противоречий, рост
сепаратистских выступлений крупных феодалов, падение эффек-
тивности управленческого аппарата, то станут вполне понятны-
3
ми рассуждения многих современников о неминуемой и близкой
гибели османского государства. К концу столетия подобные
взгляды обрели столь широкое распространение, что их разде-
лял, вероятно, и султан Селим III (4789—1808). Едва вступив
на престол, он написал: «Страна погибает, еще немного, и уже
нельзя будет ее спасти» [цит. по: 189, с. 75].
Мнение о скорой катастрофе не подтвердилось. Османская
империя продолжала существовать еще почти полтора столе-
тия, по-прежнему располагая обширными территориями, боль-
шими материальными и человеческими ресурсами. Очевидно,
что современники не могли достаточно глубоко осмыслить су-
щество процессов, переживавшихся османским обществом, и
явно недооценивали потенциальные возможности его полити-
ческих институтов. Однако тот же недостаток был присущ и
специалистам по турецкой истории, в трудах которых надолго
утвердилось положение о застое и упадке империи в XVIII в.,
которое удалось преодолеть лишь благодаря включению ее
в орбиту экономического, политического и идеологического воз-
действия Запада. Влияние подобных взглядов прослеживается
и в советской литературе по истории Турции.
Новое обращение к анализу процессов, протекавших в ос-
манском обществе, необходимо для преодоления прежних пред-
ставлений об особенностях его функционирования и закономер-
ностях развития. В центре внимания — ситуация, сложившаяся
в государстве в XVIII в., поскольку это столетие выступает
как ключевой этап на пути превращения Османской империи
из крупнейшей и влиятельнейшей державы Старого света в пе-
риферийный элемент мировой капиталистической системы. Ре-
зультаты данного исследования должны помочь более глубо-
кому осмыслению причин подобной эволюции и обстоятельств,
обусловивших складывание в XIX в. механизма «зависимого
развития», воздействие которого ощущает и современная
Турция.
Выявление объективных закономерностей общественного
развития через рассмотрение исторического прошлого в слож-
ном взаимодействии всех его компонентов остается одним из
основных назначений работ советских историков. На этом пути
научных поисков, несомненно, находятся и изыскания, ставя-
щие своей целью определить закономерности эволюции стран
Азии и Африки. Смысл нынешних усилий востоковедов и афри-
канистов состоит в отходе от догматически узкого и ограничен-
ного истолкования положений марксистской теории обществен-
ных формаций, когда жизнь общества сводилась к одному из-
мерению — способу производства, когда не учитывались другие
показатели социального прогресса и когда фактически игнори-
ровалось многообразие форм развития отдельных стран и ре-
гионов. Новое направление предполагает также выход из «бле-
стящей изоляции» от других обществоведческих дисциплин,
в которой пребывало востоковедение долгое время. Широкое
4
обращение к изысканиям специалистов по экономике, социоло-
гии, политологии и философии позволяет глубже раскрыть за-
кономерности исторического процесса в странах Азии и Аф-
рики.
Настоящая работа также находится в русле исследований,
цель которых — раскрыть причины, вызвавшие отставание Вос-
тока от Запада,— обстоятельство, обозначившееся уже на ру-
беже средневекового и нового времени и усилившееся позднее.
Предпринятый под этим углом зрения анализ османской дей-
ствительности XVIII в. дает возможность проследить роль фак-
торов, которые определяли судьбы не только турецкого, но и
других восточных обществ со времен средневековья до наших
дней, обеспечивая либо устойчивость и стабильность их суще-
ствования при менявшихся условиях в жизни страны, либо их
динамизм и способность воспринимать новое.
Особенно велика роль государства. Как бы далеко ни ушла
современная Турция от своего османского прошлого, тем не
менее анализ конституции 1982 г. привел одного из ведущих
западных специалистов по проблемам социально-политической
истории страны, К- Карпата, к выводу о том, что и ныне сохра-
няется «патриархально-патримониальное верховенство государ-
ства во всех сферах» [см.: 478, с. 84]. Эта оценка не вполне
справедлива. Ведь турецкое общество второй половины XX в.,
по сравнению с османским XVIII в., имеет иную сущность и
развивается по другим законам. Поэтому вряд ли правомерно
ставить знак равенства между деятельностью докапиталистиче-
ского («патриархально-патримониального», по определению
сторонников социологических конструкций М. Вебера) и совре-
менного капиталистического государства. Однако рациональное
зерно в суждении Карпата существует, ибо он подчеркивает
не утраченную и поныне традицию государственного контроля
над всеми областями общественной жизни, которая прослежи-
вается на протяжении всей истории страны в разных выраже-
ниях, вплоть до подлинного диктата.
В рамках этой большой темы имеются вопросы, казалось
бы, частные, но весьма актуальные как для Турции, так и для
других стран Востока. К таковым следует отнести роль армии
в общественной жизни. В силу особенностей исторической эво-
люции можно говорить о чрезвычайно высоком престиже воен-
ных не только в Османской империи, но и в Турецкой Рес-
публике. Если изначально тому способствовал военный харак-
тер самого государства, то после уничтожения янычарского кор-
пуса в 1826 г. армия превратилась в серьезную опору тех сил,
которые выступали за решительные преобразования, укрепле-
ние государственного суверенитета, ускорение социального про-
гресса. Большой престиж армии в современном турецком об-
ществе позволяет ей и сегодня претендовать на роль регуля-
тора кризисных ситуаций, о чем свидетельствуют военные пере-
вороты 1960 и 1980 гг. и другие факты активного вмешатель-
ства армейской верхушки в политическую жизнь страны [см.:
146; 463а].
Для правильного понимания темы «этатизма» важен и тот
ее аспект, который связан с деятельностью гражданской бюро-
кратии. Представители нынешнего государственного аппарата
занимают в обществе иные позиции, чем чиновники османских
канцелярий, однако их поведение и интерпретация своей роли
в решении важнейших проблем страны ясно показывают черты
преемственности. Воздействие традиции подчеркивают и те ис-
следователи, которые специально изучали деятельность турец-
ких правительственных служб. Так, по мнению Дж. Ландау,
«несмотря на усилия по модернизации, государственное управ-
ление еще находится на стадии перехода от традиционной к со-
временной бюрократии и надежды на быстрое улучшение дел не
сбылись» [см.: 478, с. 259]. Несомненно, что обращение к исто-
кам образования этой социальной группы позволяет лучше по-
нять и позиции ее современных представителей Третьей респуб-
лики.
К числу постоянно действующих факторов турецкой истории
следует отнести и воздействие ислама. Среди государств му-
сульманского мира Турецкая Республика занимает особое ме-
сто, поскольку по инициативе ее создателя и первого президен-
та Мустафы Кемаля Ататюрка в стране установлена светская
форма правления и религия отделена от государства. Принцип
секуляризма (лаицизма) стал одним из основных в политиче-
ском курсе и идеологической программе, разработанных Ата-
тюрком и его сторонниками в начале 30-х годов. Хотя с того
времени представители правящих кругов постоянно деклари-
руют свою верность лаицистским реформам М. Кемаля, на де-
ле они далеко отошли от этого курса и широко используют ре-
лигию в политической борьбе.
Идеологические возможности ислама в Турции не исчерпа-
ны. Несмотря на меры, предпринятые сторонниками лаицизма,
складывание светского общества еще далеко не закончено и ис-
лам сохраняет традиционно большое влияние на различные
стороны жизни турок. Поэтому и по сей день религиозный во-
прос остается одной из наиболее сложных проблем обществен-
ной жизни, источником острой идейной борьбы. Правильное по-
нимание роли ислама в современной Турции невозможно без
учета ее исторического прошлого. XVIII век сыграл особо важ-
ную роль в формировании этого наследия. Именно в этом сто-
летии отмечаются попытки османских султанов выступать в ка-
честве духовных руководителей мусульманского мира. Хотя эти
претензии остались бесплодными, они, несомненно, способство-
вали созданию у современников, особенно у европейцев, пред-
ставления о султане как «верховном калифе мусульманского
закона» и о теократическом характере турецкого государства.
Хотя подобные утверждения нуждаются в серьезных корректи-
вах, они прямо связаны с широким использованием норм исла-
6
ма и очень большим влиянием мусульманского духовенства
в Османской империи.
Результаты исследования проблем османского общества
XVIII в. дают основание для более полного раскрытия истории
тех народов, которые длительное время находились под властью
стамбульских правителей. Речь идет о населении Юго-Восточ-
ной Европы, Восточной Анатолии, Закавказья и Арабского Вос-
тока. Существовавшая в течение многих лет разобщенность
усилий историков различных специализаций мешала им выйти
на более высокий уровень изысканий и обобщений. В послед-
ние годы наметилась тенденция к сотрудничеству туркологов,
арабистов, балканистов, славистов, специалистов по истории
России. В новых условиях стала особенно очевидной необходи-
мость отказа от поверхностного восприятия османского прош-
лого, когда на первый план ставились воинственные султаны,
коварные интриги обитателей сераля и извечная вражда му-
сульман и немусульман, в пользу глубокого осмысления исто-
рических судеб народов, входивших в состав османского об-
щества.
Обращение к истории Османской империи XVIII в. продик-
товано также необходимостью оценить новые тенденции в со-
временной историографии Турции. В последние два-три десяти-
летия эта отрасль науки пережила настоящий исследователь-
ский бум, показавший значительное возрастание интереса ис-
ториков и в самой Турции, и в других странах к различным
сторонам жизни Османской империи. Внимание к событиям
османской истории в немалой степени определяется сложностью
современной ситуации на Ближнем Востоке, отмеченной умно-
жением военных конфликтов, заметной активизацией исламист-
ских организаций, резким обострением этнорелигиозных про-
тиворечий. Попытки понять особенности ближневосточного кри-
зиса, определить возможности действующих в нем сил неиз-
бежно стимулируют интерес к тем временам, когда основная
часть региона входила в единое государство.
В новых работах отразился также характерный для всей за-
рубежной ориенталистики пересмотр прежних представлений о
закономерностях развития афро-азиатского мира. Он начался
в 60-х годах в связи с крахом колониальной системы. На взгля-
ды ученых большое воздействие оказала и острая идеологиче-
ская борьба в освободившихся странах. О переменах, в част-
ности, в зарубежной туркологии свидетельствует новое направ-
ление («новая волна» 70-х годов), сторонники которого выдви-
нули задачу создать принципиально иную («политэкономиче-
скую») интерпретацию истории Турции, которая могла бы объ-
яснить причины «слаборазвитости» страны. Эта концепция, по
замыслу ее авторов, должна была противостоять идеалистиче-
ским взглядам западных востоковедов и одновременно отвергать
то, что они назвали «марксистским догматизмом» в оценках
прошлого Турции [подробнее см/. 185].
7
Данное исследование ограничено рамками одного столетия.
Подобное решение определяется несколькими обстоятельства-
ми. Одно из них было уже отмечено ранее: XVIII век пред-
ставляет собой критическую фазу в исторической эволюции Ос-
манской империи. Тем не менее уровень изученности процессов
этого времени явно недостаточен. Исследователи более или ме-
нее основательно анализировали внешнюю политику султан-
ского правительства, взаимоотношения империи с Францией,
Австрией, Россией и другими европейскими державами. Со-
стояние внутренней жизни страны изучалось лишь в пределах
первой трети XVIII в. и было связано с первыми опытами
«вестернизации» османского общества.
Хронологические рамки исследования определяются также
возможностями привлекаемых источников. К числу тех, которые
используются в работе наиболее полно и последовательно, от-
носятся русские дипломатические документы. Хотя официаль-
ные отношения между Османской империей и Россией поддер-
живались с конца XV в., постоянное русское дипломатическое
представительство в Стамбуле появилось лишь в начале
XVIII в. С этого времени сведения, получаемые царским пра-
вительством о внутреннем положении южного соседа России,
перестают носить случайный и отрывочный характер; заметно
возрастает и объем информации, и степень ее достоверности,
что позволяет рассматривать реляции русских дипломатов —
начиная с П. А. Толстого и А. И. Дашкова и кончая А. М. Об-
ресковым, А. С. Стахиевым и Я. И. Булгаковым — как один из
наиболее полных источников по социально-политической исто-
рии Османской империи XVIII в.
Нижнюю хронологическую веху составили Карловицкие
мирные договоры 1699 г., которыми была завершена 16-летняя
война Османской империи с государствами «Священной лиги»
(Австрией, Венецией, Польшей, позже—Россией) и в силу ко-
торых Порта впервые была вынуждена пойти на территориаль-
ные уступки в Европе. Тем самым обозначилось начало нового
этапа в османской истории.
Верхний хронологический рубеж обусловливается датой,
примечательной во многих отношениях. Во всемирной истории
1789 год связан прежде всего с началом Великой французской
революции, воздействие которой в определенной мере ощутила
и Османская империя. Тот же год означает и начало периода
реформ, предпринятых по инициативе Селима III и получив-
ших название «низам-и джедид» («обновленный порядок»). По-
скольку событиям, происходившим в это время во владениях
османских султанов, посвящено довольно много исторических
трудов (в частности, одна из лучших работ советских турко-
логов — докторская диссертация А. Ф. Миллера о Мустафе па-
ше Байрактаре), дату вступления Селима III на престол мож-
но рассматривать и как рубеж настоящего исследования и
прежних изысканий.
8
Некоторые вопросы методологии
Выработанное К- Марксом и Ф. Энгельсом понятие «обще-
ственно-экономической формации» как определенного этапа
в истории человечества широко используется учеными для вы-
явления закономерностей этого процесса. Применение этого по-
нятия позволило определить ряд основных вех социального про-
гресса и сформулировать некоторые гипотезы относительно
дальнейших перспектив человеческого сообщества. Открытие
закономерностей последовательной смены формаций дало объ-
ективную основу для периодизации всемирной истории и ее де-
ления на основные исторические эпохи.
Выводы, сделанные благодаря подобному концептуальному
подходу, определили и острую теоретическую борьбу вокруг
возможностей формационного осмысления истории.
Важно отметить, что в научных спорах, переросших в 60—
70-е годы в широкую дискуссию советских и зарубежных об-
ществоведов о проблеме формаций, наиболее активную роль
сыграли востоковеды и африканисты [205; 206]. Данное обстоя-
тельство вполне оправдано теми объективными процессами, ко-
торые происходили в мире после второй мировой войны и ко-
торые привели к выходу на историческую арену многих афро-
азиатских государств, освободившихся от колониального гос-
подства. Не менее важным было и накопление большого фак-
тического материала по истории отдельных стран и народов,
который плохо укладывался в сложившиеся представления о
причинах отставания стран афро-азиатского мира от индустри-
альных держав Запада и о сущности «слаборазвитости». И то
и другое требовало более глубокой теоретической проработки
учения о формациях.
Формально в центре дискуссии встал вопрос об азиатском
способе производства (далее: АСП) как основе особого этапа
человеческой истории, который должен либо учитываться на-
ряду с другими ранними антагонистическими формациями (ра-
бовладельческой и феодальной), либо рассматриваться как вы-
ражение особого пути развития афро-азиатского мира в дока-
питалистическую эпоху. Фактически же дискуссия об АСП, как
правильно отметили В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзон, «пере-
росла в обсуждение, по существу, всей теории докапиталисти-
ческих формаций, включая вопросы о том, существует ли един-
ство и однозначная последовательность в развитии и смене
формаций, как соотносится теоретическая схема формацион-
ного развития, так называемая „пятичленка“, с реальным мно-
гообразием истории и т. д.» [169, с. 75]. Участники этих спо-
ров остались неудовлетворенными их результатами, о чем сви-
детельствует новый этап дискуссии, начатый в 1987 г. журна-
лом «Народы Азии и Африки» [124].
Тем не менее было бы неверным лишь негативно оценивать
результаты научных споров 60—70-х годов. Ученые дали де-
9
тальный анализ особенностей докапиталистических формаций,
углубили понимание различий между ними и капитализмом.
Существенно обогатились представления об уровне развития
обществ Востока накануне колониальной экспансии западных
держав, что позволило отказаться от широкого мнения о спон-
танном зарождении и распространении капиталистических отно-
шений в ряде азиатских стран на рубеже средневековья и но-
вого времени. В итоге дискуссии утвердились представления об
асинхронности как социально-экономической, так и культурной
истории Азии и Африки по сравнению с общим ходом развития
человечества; о «боковых» и «попятных» движениях, когда вос-
точные общества отбрасывались вспять к уже пройденным ста-
диям, а иногда и к уже пережитой формации; о большой зна-
чимости обратных связей между надстроечными и базисными
порядками. В советской историографии в наиболее полном ви-
де новые подходы нашли свое выражение в материалах науч-
ной конференции «Типология развитого феодализма в странах
Востока» (декабрь 1975 г.) [237] и в работе В. И. Павлова,
посвященной выработке комплексного подхода к стадиально-
формационной характеристике докапиталистических обществ Во-
стока [213].
Вместе с тем дискуссия высветила ряд теоретических вопро-
сов, нуждающихся в более основательной проработке. К ним
следует отнести такие темы, как общее и особенное в общест-
венном развитии, роль человека в истории неевропейских об-
ществ, значение взаимовлияния цивилизаций и культур в обще-
ственном прогрессе.
Представляется, что значительные перспективы в развитии
марксистской исторической мысли связаны сегодня с пробле-
мами формационной специфики обществ Азии и Африки нака-
нуне колониальной экспансии Запада. Новые подходы в этой
сфере исследований заключаются в стремлении рассматривать
закономерности исторического процесса через многообразие
конкретных страновых и региональных ситуаций. При этом чет-
ко выявились две основные позиции. Обе они исходят из вы-
явленной классиками марксизма логики исторического процес-
са, суть которой состоит в восхождении от низших формаций
к высшим. Подход, защищаемый сторонниками АСП, предпо-
лагает, что единство всемирной истории начинается с эпохи ка-
питализма, а в предшествующее время европейские и неевро-
пейские общества шли разными путями. Развитие первых шло
по линии последовательной смены формаций от рабства к фео-
дализму и далее к спонтанному зарождению капитализма. Эво-
люция вторых вплоть до эпохи колониальных захватов оста-
валась в рамках АСП.
Другая позиция, разделяемая и автором данной работы,
состоит в признании и за неевропейскими обществами возмож-
ности формационно-переходного движения, что предполагает,
в частности, принятие концепции «восточного феодализма.» в
10
его различных региональных моделях [см., например: 124; 125;
210].
Важнейший довод в пользу первой схемы состоит в трудно-
сти или даже невозможности вычленения собственно форма-
ционных критериев. Ее сторонники прежде всего отмечают за-
стойность п отсталость производительных сил в докапиталисти-
ческих странах Азии и Африки. Выделяемые же обычно иссле-
дователями такие черты средневековой действительности, как
господство натурального хозяйства со свойственным ему про-
стым воспроизводством и ориентированным на самоудовлетво-
рение основных потребностей, преобладание в средствах произ-
водства природных факторов над исторически приобретенными,
внеэкономическое изъятие прибавочного продукта у непосред-
ственных производителей и, следовательно, господство распре-
деления над обменом, большая роль в социальных отношени-
ях личностных связей, слабая дифференциация политической
власти [см., например: 144], не могут, рассматриваться как свой-
ственные только феодальной эпохе: они присущи и нефеодаль-
ным докапиталистическим обществам.
Вместе с тем в аргументации сторонников АСП есть и сла-
бые места. В частности, их вывод о застойности и низком уров-
не производительных сил в докапиталистических обществах.
Востока рожден недостаточно корректной исходной посылкой,
согласно которой прогресс производительных сил находит свое
выражение прежде всего в развитии материально-веществен-
ных элементов (орудий труда). В данном случае они заимствуют
мысль К. Маркса, высказанную в его работе «Немецкая идео-
логия», однако используют ее механически, не учитывая того
факта, что Маркс высказал подобную точку зрения, опираясь
на конкретно-историческую логику развития производительных
сил, присущую экономике стран Европы. Между тем востокове-
дам известно, сколь заметно отличается экономическая жизнь
докапиталистических стран Азии от таковой в Европе. Вполне
прав советский экономист Ю. Г. Александров, считающий, что
поступательному движению производительных сил на Востоке
свойственна иная логика, в основе которой лежит человече-
ский фактор [125, с. 60, 61]. Значительное увеличение трудовых
ресурсов, многовековая аккумуляция производственного опыта
создавали исходные посылки для увеличения интенсивности
труда, а следовательно, и для такого роста производительных
сил, который мог привести к формационным переменам.
Применение концепции «восточного феодализма» к средне-
вековому Ближнему Востоку оправдано, во-первых, тем, что
существовавшие в этот период в странах региона производст-
венные отношения имели, по сути своей, феодальный характер,,
ибо были основаны на личностном и экономическом подчине-
нии господствующим классом основной массы непосредствен-
ных производителей — крестьян, которые вели самостоятельные
хозяйства, но были вынуждены отдавать прибавочный продукт
И
в виде ренты-налога. Во-вторых, специфика общественной жиз-
ни в регионе, заключавшаяся в постоянном существовании
центров земледельческой цивилизации с обширной варварской
периферией в лице кочевников-скотоводов, определяла и дли-
тельное сохранение сильных централизованных держав-деспо-
тий, а следовательно, и преобладание свойственных средневе-
ковому Востоку государственных форм феодализма (154; 155;
177].
Благодаря присутствию номадов развитие ближневосточного
феодального общества имело свои отличительные черты. К ним
следует отнести неоднократные перерывы поступательного дви-
жения, связанные с кочевыми завоеваниями ближневосточных
стран и сопровождавшиеся усилением патриархально-общинных
норм и порядков. Каждая подобная волна наступления нома-
дов отмечала начало нового витка в развитии средневекового
общества, которому был присущ и определенный регресс, воз-
врат к прошлому, и определенный прогресс по сравнению с
ранее достигнутым уровнем [подробнее см.: 178].
Последний из витков был связан с завоеваниями турок-ос-
манов и образованием Османской империи. Он привел к скла-
дыванию отличительного типа феодальных отношений, полу-
чившего название османского. Факт его существования отме-
тили еще основоположники марксизма. Так, Ф. Энгельс кон-
статировал в «Анти-Дюринге»: «Только турки впервые ввели
на Востоке в завоеванных ими странах нечто вроде помещичье-
го феодализма» {13, с. 181].
Проведенные историками исследования позволяют более
четко определить типологические особенности османского фео-
дализма. Важнейшей отличительной чертой Османской импе-
рии была ее гетерогенность. Предпринимавшиеся правящей
верхушкой усилия по унификации существовавших порядков
особого успеха не принесли. Представляется верным мнение
советской исследовательницы С. Ф. Орешковой о том, что для
османской эпохи характерен «особый тип общественно-эконо-
мических отношений, впитавший в себя различные линии раз-
вития, генетически уходящие в разнотипные феодальные струк-
туры» (210, с. 113].
Другой особенностью османского феодализма следует при-
знать его военный характер. Данная черта связана прежде
всего с тем, что Передняя Азия на протяжении многих веков
оставалась зоной контактов и противоборства христианского
Запада и мусульманского Востока. В условиях успешно возоб-
новившейся с XIII в. Реконкисты, наступления христианских
государств в зоне Средиземноморья, именно Османская импе-
рия приняла этот вызов, взяв на себя роль лидера мусульман-
ского мира и гаранта его позиций и интересов [166; 347].
Наконец, хотелось бы отметить и следующую черту осман-
ской действительности, которая наглядно проступает при изу-
чении материалов, касающихся господствующей османо-турец-
12
кой народности: темпы общественного прогресса самих завое-
вателей, бывшие вначале очень высокими, в последующем за-
метно снижаются. На первый взгляд такая закономерность
противоречит общим представлениям о жизни средневековых
обществ, развитие которых имело тенденцию к последующему
ускорению, и позволяет приписывать завоеваниям роль сти-
мулирующего фактора. Однако еще К. Маркс подчеркивал, что
дело не в самих захватах, а в том, что собственные раннеклас-
совые («демократическо-деспотические» применительно к тур-
кам-османам) институты завоевателей наложились на весьма
развитые феодальные порядки, существовавшие на завоеван-
ных землях [1, с. 74].
Приспособление к тому уровню развития производительных
сил, который был достигнут к XIV—XV вв. на территории Ма-
лой Азии, Балкан, Закавказья, позволило создателям новой
империи воспринять не только действовавшие там аграрно-пра-
вовые нормы, но и многие технологические достижения той
эпохи, в частности огнестрельное оружие. Однако, сумев в
«сжатые сроки» адаптироваться к уровню производственных
отношений у завоеванных народов, османо-турецкая народность
в дальнейшем уже не испытывала действия подобных ускоряю-
щих стимулов. Более того, государство стало все больше ощу-
щать влияние внешних и внутренних факторов, которые тормо-
зили его поступательное движение (постоянные военные экспе-
диции, исламский фанатизм и др.). Отсюда и явное замедление
темпов общественного развития, создающее у многих исследо-
вателей представление о полном застое Османской империи
в XVII—XVIII вв.
Настоящая работа следует тому направлению в современ-
ной историографии, которое рассматривает развитие общест-
венной формации как целостной системы. В ней совокупность
«общественных отношений составляет экономическую структу-
ру общества, реальный базис, на котором возвышается юриди-
ческая и политическая надстройка и которому соответствуют
определенные формы общественного сознания» [5, с. 6—7].
Взаимосвязь этих систем компонентов в самом общем виде
показана К. Марксом в известном письме к П. А. Анненкову.
В нем подчеркивались, во-первых, зависимость социальных и
политических отношений и институтов от материальных, скла-
дывавшихся помимо воли и сознания людей экономических от-
ношений, а во-вторых, взаимодействие и взаимная обусловлен-
ность всех компонентов общественной системы [7, с. 402]. К со-
жалению, высказывание Маркса многими его последователями
трактовалось весьма упрощенно и односторонне, с упором лишь
на первое его положение при умалении значения второго. В ре-
зультате естественно-историческая диалектика общественного
развития была сведена к механистическому пониманию прогрес-
са, определяемому как совершенствование материально-техни-
ческой базы производства. Между тем системное восприятие
13
общества предполагает как относительную самостоятельность
каждого компонента, так и способность его надстроечных эле-
ментов оказывать обратное воздействие на базис. Именно та-
кой подход позволяет превратить человека из объекта в субъ-
ект истории.
Тема данного исследования заставляет подробнее остано-
виться на том понятии государства, которое было разработано
классиками марксизма-ленинизма. В своей работе «Происхож-
дение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс
отметил учреждение публичной власти в качестве одной из от-
личительных черт перехода человечества от варварства к ци-
вилизации, т. е. к эпохе классово-антагонистических формаций
[14, с. 170]. Деятельность всякого деспотического государства,
по словам К. Маркса, «охватывает два момента: и выполнение
общих дел, вытекающих из природы всякого общества, и спе-
цифические функции, вытекающие из противоположности меж-
ду правительством и народными массами» [6, с. 422]. В этой
формуле отражены как цивилизационные, т. е. присущие всем
основанным на классовой эксплуатации обществам, функции
публичной власти, так и собственно классовые, специфические
для данной общественной формации.
Как правило, условия политической борьбы в XIX—XX вв.
диктовали необходимость особого ударения на роль послед-
них, что нашло свое отражение и в известном определении, дан-
ном В. И. Лениным в его работе «Государство и революция»:
«Государство есть особая организация силы, есть организация
насилия для подавления какого-либо класса» [18, с. 24]. Ду-
мается, что именно эта интерпретация государства в итоге при-
вела сторонников АСП к представлениям о «власти-собствен-
ности» и «государстве-классе». Между тем специфика развития
докапиталистических обществ в Азии и Африке заключалась
в определенной гипертрофии цивилизационных функций госу-
дарства, что и создавало видимость самостоятельности институ-
тов публичной власти.
На Ближнем Востоке, в условиях постоянного противостоя-
ния земледельческих центров и варварской кочевой периферии,
иллюзия надклассовости государства выступает особенно от-
четливо. Лишь на определенном уровне развития институтов
насилия и принуждения, с переходом к широкому использова-
нию огнестрельного оружия, роль номадов в масштабах регио-
на упала, что способствовало более яркому выявлению классо-
вого содержания в действиях органов власти. Восприятие огне-
стрельного оружия турками-османами на весьма ранней стадии
их общественной эволюции наглядно подтверждает и тезис об
относительной самостоятельности надстроечных структур, спо-
собных реагировать не только на внутренние, но и на внешние
стимулы развития. Без правильного осмысления диалектики
взаимоотношений различных компонентов общественной систе-
мы невозможно объяснить сосуществование в османской поли-
14
тической системе как элементов архаики (деспотическая фор*
ма правления, использование рабов в правительственном ап-
парате), так и элементов, свойственных эпохе абсолютизма (по-
стоянная армия на казенном содержании).
* * *
Автор считает своим приятным долгом выразить искрен-
нюю признательность Ф. М. Ацамба, М. Ф. Видясовой,
Д. Е. Еремееву, С. Ф. Орешковой, Ю. А. Петросяну, Л. А. Фрид-
ману, М. Ф. Юрьеву, всем сотрудникам кафедр социально-по-
литического развития стран Азии и Африки и истории стран
Ближнего и Среднего Востока Института стран Азии и Африки
при МГУ, кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока
Восточного факультета ЛГУ, которые взяли на себя труд озна-
комиться с рукописью работы и высказали ценные замечания.
Слова благодарности автор обращает также к сотрудникам
Архива внешней политики России МИД СССР, кабинета исто-
рии Института научной информации по общественным наукам
АН СССР, кабинета Востока Государственной публичной ис-
торической библиотеки, кабинета В. А. Гордлевского ИВ АН
СССР и тюрко-монгольского кабинета ЛО ИВ АН СССР ^а
большую помощь при сборе материала.
Глава 1
ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ В XVII—XVIII ВЕКАХ
Эволюция аграрных отношений
XVIII столетие стало важным поворотным этапом в жизни
многих стран Запада и Востока. Велико его значение и в ис-
тории народов, оказавшихся в составе Османской империи. Ог-
ромная позднесредневековая держава представляла собой слож-
ный конгломерат народов и племенных объединений, различав-
шихся как по уровню своего социально-экономического разви-
тия, так и по этноконфессиональному составу. В рамках такого
имперского сообщества оставались очень слабыми производст-
венные и социокультурные взаимосвязи, что и определяло раз-
ную направленность и неодинаковые темпы общественного про-
гресса отдельных его частей. Не случайно в исторической ли-
тературе были высказаны самые противоречивые суждения по
поводу тех сдвигов, которые испытало османское общество с мо-
мента своего образования в XV—XVI вв. вплоть до начала мо-
дернизаторских реформ XIX в. Вместе с тем исследователи
самых разных направлений видят ключ к пониманию проис-
ходивших перемен в анализе поземельных отношений в империи
[подробнее см.: 179].
Результаты изучения аграрной структуры в так называемом
классическом османском обществе XV—XVI вв. позволяют кон-
статировать, что она основывалась на широко утвердившемся
в странах Востока принципе верховной государственной собст-
венности на землю. Однако если реализация этого принципа в
средневековом мусульманском мире не исключала сосущество-
вания государственных и частновладельческих земель (в. ос-
манском аграрном праве — соответственно мири и мульк), то
в Османской империи возобладала тенденция к распро-
странению режима мири практически на все пахотные поля.
Вне этой категории оставалось не более 10—15% обрабатывае-
мых площадей, в том числе земли, занятые садами и виноград-
никами и традиционно признаваемые частновладельческими, и
«земли, переданные на нужды мусульманских религиозных уч-
реждений (вакф).
Важнейшим элементом аграрных порядков XV—XVI вв. ста-
ла сипахийская (иначе — тимарная) система землевладения,
16
для которой османские правители выделили примерно полови-
ну всего фонда мири. С ее помощью они решали многие про-
блемы управления страной, в частности вопросы по обеспече-
нию постоянных поступлений в казну от податного населения
(райя), поддержанию своей власти на местах и противодей-
ствию любым попыткам оппозиционных выступлений. Условный
характер пожалований — дирликов обеспечивал прочную за-
висимость их держателей — сипахи от центрального правитель-
ства. Довольно низкий уровень доходов от таких владений для
основной массы сипахи определял их постоянное участие в за-
воевательных экспедициях и иных боевых акциях, а следова-
тельно, и военно-феодальный характер «классического» осман-
ского общества.
Как и правители других средневековых государств, обра-
щавшихся к практике служебных земельных пожалований
(в Западной Европе — это фьеф, в исламском мире — акта,
в государстве Хулагуидов — тиуль, в державе Великих Мого-
лов— джагир), османские султаны не могли не учитывать уг-
розы превращения обладателей подобных держаний в наслед-
ственных землевладельцев, независимых от центральной власти.
Поэтому тимарная система предполагала такие отношения, ко-
торые сужали возможности обращения сипахи к практике хо-
зяйственной эксплуатации своих дирликов. Османский земель-
ный кодекс, разработанный в серии султанских законодатель-
ных установлений — канун-наме, существенно лимитировал пра-
ва сипахи в отношении полученных ими дирликов и приписан-
ных к ним крестьян и одновременно подтверждал прочные на-
следственные права непосредственных производителей на обра-
батываемые ими наделы.
Многие турецкие и западные историки придают этим право-
вым нормам первостепенное значение, поскольку они позволяют
не только поставить под сомнение зависимый и эксплуатируе-
мый статус деревенских райя, но и считать последних фактиче-
скими собственниками земли. В этой связи решительно отвер-
гается и феодальный характер османского общества [277,
с. 95—97; 375, с. 126—128; 336. с. 12—13]. Ошибочность такого
вывода становится очевидной, если принять во внимание те по-
ложения султанских кодексов, которые явно ограничивали сво-
боду да и хозяйственную самостоятельность райя и вынуж-
дали «фактических земельных собственников» выплачивать де-
нежный поземельный сбор (ресм-и чифт), введенный взамен
барщины, и натуральную повинность в виде части урожая
(в Анатолии и на Балканах — ушр, т. е. десятину; в арабских
провинциях — каем, равный У<—Уз урожая). Вместе с тем
специфика отношений сипахи и райя, ее публично-правовой ха-
рактер не должны сбрасываться со счетов. Ведь их особенно-
сти, равно как и явное преобладание фонда государственных
земель над частновладельческими, а также высокий уровень
регламентации действий сипахи свидетельствуют о том, что
f Зак. 232
17
османское общество складывалось, по сути, на базе раннефео-
дальных норм и представлений.
В своем классическом виде аграрная структура просущест-
вовала в империи относительно недолго. Уже материалы вто-
рой половины XVI в. позволяют увидеть новые моменты в по-
земельных порядках, значение которых заметно возрастает в по-
следующие два столетия. Существо происходивших перемен
можно охарактеризовать как увеличение роли частновладель-
ческих начал в сфере аграрных отношений. Развитие указанной
тенденции было прямо связано с разложением тимарной си-
стемы.
К середине XVI в. четко выявились присущие ей внутренние
противоречия. С одной стороны, законодательное упорядочение
взаимоотношений сипахи и райя способствовало довольно быст-
рой нормализации хозяйственной жизни в деревне и, более то-
го, стало одним из важнейших факторов ее оживления. Дан-
ные описей податного населения (тахрир дефтерлери) действи-
тельно показывают рост обрабатываемых площадей и увели-
чение темпов естественного прироста населения во многих райо-
нах империи с конца XV до середины XVI в. С другой стороны,
созданная в военных условиях и прежде всего для военных це-
лей тимарная система толкала государство на продолжение
экспансионистской политики. Осуществление подобного курса
в конечном счете неизбежно должно было отрицательно ска-
заться на положении крестьянства, породить хозяйственный
упадок в деревне, следствием которого был общий экономиче-
ский застой.
Одновременно менялись и сами сипахи. Под влиянием ряда
внешних и внутренних факторов — оживление хозяйственной
жизни, рост численности населения на Балканах и в Малой
Азии, увеличение объема левантийской торговли, «революция
цен» в Европе (см. ниже) — произошло значительное возраста-
ние роли денег в османском обществе. Расширение масштабов
денежного обращения оказало серьезное влияние и на гос-
подствующий класс страны, изменив сферу его материальных
интересов и сам образ жизни.
Во второй половине XVI в. в империи сложилось такое по-
ложение, когда потребности феодалов в деньгах стали быстро
возрастать, а возможности поступлений начали сокращаться.
Чем явственнее проявлялось это противоречие, тем заметнее
становился упадок тимарной системы, отмеченный оскудением
сипахи, наиболее массовой прослойки османского феодального
класса, и увеличением интереса «мужей меча» к хозяйственной
эксплуатации своих земельных пожалований. В результате дир-
лики стали терять условный характер и превращаться в наслед-
ственные владения, не связанные с выполнением военных и
иных обязанностей по отношению к султану.
В среде «мужей меча» четко выделялись две основные груп-
пировки, отличавшиеся друг от друга по величине поземельных
18
доходов и объему владельческих прав. Основная масса сипа-
хи — тимариоты, составлявшие низшую прослойку господствую-
щего класса,— выступала в качестве держателей «несвободных»
дирликов (тимаров), приносивших весьма незначительный до-
ход и не дававших их владельцам сколько-нибудь заметных
привилегий. Им противостояла небольшая по численности, но
сильная своей властью и богатством группа крупных феодалов,
куда входили правители провинций — эялетов и крупных обла-
стей — санджаков, а также ряд высших правительственных чи-
нов: везиры, дефтердары, нишанджи и др. Являясь держателя-
ми «свободных» дирликов (зеаметов и хассов), они располага-
ли военным, административным и отчасти судебным иммуните-
тами на территории своих владений [196; 307, с. 7—15; 257, т. 2,
с. 369—379]. В условиях начавшегося упадка сипахийской си-
стемы отмеченные различия определили и неодинаковый ис-
ход борьбы за уничтожение условностей дирлика. Большой объ-
ем прав и возможностей феодальной верхушки облегчал обра-
щение служебных держаний в частные поместья; жесткая ре-
гламентация прав тимариотов не только препятствовала их пре-
вращению в самостоятельных землевладельцев, но и обрекала
многих из них на дефеодализацию.
Наступление на сипахийские земли повели и те представи-
тели господствующего класса, которые не имели прямого от-
ношения к военной службе, в частности лица из султанского
окружения, придворная челядь и чиновники правительственных
канцелярий. «Тимары и зеаметы,— писал в первой половине
XVII в. защитник интересов сипахи Мустафа Кочибей,— сде-
лались жертвами вельмож» (78, с. 123—124]. Впрочем, и само
государство содействовало развитию указанной тенденции.
Еще во второй половине XVI в. Порта, столкнувшись с финан-
совыми затруднениями, стала прибегать к замене причитавше-
гося чиновникам и придворным служителям денежного содер-
жания доходами от дирликов. Много занимавшаяся кризисом
сипахийской системы Б. Цветкова отмечала наличие в болгар-
ских архивах большого числа дефтеров, фиксирующих передачи
тимаров и зеаметов, дворцовым чинам и слугам: мютеферри-
кам, чауишм, тезкереджи и пр. [307, с. 80]. Жалобы на проник-
новение в ряды «мужей меча» множества «чужаков» (эджнеби)
составляют одну из главных тем в хрониках и дидактических
трактатах конца XVI — первой половины XVII в. (Мустафы
Али, Селяники, Хасана Кяфи Акхисари, Кочибея и др.) [215,
234, 396].
Наряду с постепенным вытеснением «доблестных мужей ме-
ча» происходило и прямое сокращение тимариотского земель-
ного фонда. Пытаясь ликвидировать все возраставший бюджет-
ный дефицит, Порта со второй половины XVI в. стала в ши-
роких размерах отдавать на откуп государственные земли; по-
скольку же доходы от них не могли удовлетворить потребности
государства, земли короны начали быстро расширяться за счет
2*
19
других категорий землевладения, и в первую очередь за счет
тимаров и зеаметов [246; 498, с. 680—684].
Процесс проникновения «чужаков» в сипахийскую систему
сопровождался концентрацией большого числа ленов в одних
руках из-за всевозможного мошенничества и фальсификации
документов. Об этом с горечью писал Кочибей: «Между ними
есть люди, имеющие по 20—30 и даже 40—50 зеаметов и ти-
маров, плоды которых они пожирают... Враг — чего оборони
боже! — хоть весь свет забери, а они не знают, что такое
война. Живут себе по-княжески, а чтоб подумать о вере и го-
сударстве — это совсем им и в голову не приходит» (78,
с. 123—124].
Концентрация земель в руках феодальной верхушки не была
единственным выражением упадка сипахийской системы.
Не меньшее значение имела «нерентабельность» тимара в гла-
зах их владельцев. В XVI в. среднегодовой доход тимариота
равнялся примерно 5 тыс. акче, а дом в провинциальном горо-
де стоил от 1 тыс. до 4 тыс. акче, раб — так же, водяная мель-
ница— 5,2 тыс., лошадь — 0,8—0,9 тыс. акче. Таким образом,
учитывая цены того времени, можно видеть, что поступления
от тимара обеспечивали весьма низкий прожиточный минимум.
Поэтому столь важна была для сипахи военная добыча, кото-
рая могла удвоить или утроить доходы «мужей меча». Сокра-
щение военной добычи нанесло первый серьезный удар по их
материальному положению.
Вторым ударом стало значительное падение стоимости акче
(в 2—2,5 раза по официальному курсу и в 4 раза на «черном
рынке») в конце XVI в. под влиянием «революции цен» в Евро-
пе [176]. В то время как цены на рынке, а также государст-
венные налоги резко возросли, размеры поступлений сипахи
с их держаний остались на прежнем уровне. В итоге их доля
в общем объеме феодальной ренты, получаемой с крестьян,
резко сократилась. Так, в начале XVI в. сипахи Румелии поль-
зовались примерно 50—70% всех сборов с сельского населе-
ния, а в конце этого века — лишь 20—25% [197, с. 243]. В кон-
це концов военные расходы, лежавшие на плечах «мужей ме-
ча», перестали окупаться сборами с тимаров, сипахи стали те-
рять интерес к своим земельным держаниям, их боевой дух
и желание воевать также неуклонно падали. Дубровчанин
С. Градич, оставивший интересное описание Турецкой империи
середины XVII в., говорил о сипахи: «Отличавшиеся прежде
воинственностью, силой, терпеливостью, скромностью, воздер-
жанностью и бережливостью, ныне они стали вялы, трусливы,
сладострастны... и за деньги выставляют вместо себя наемни-
ков, даже христиан, чему в достаточной степени способствует
корыстолюбие пашей и продажность чиновников» [цит. по: 170].
И все же турецкий историк М. Акдаг ошибался, полагая,
что первая половина XVII в. была временем окончательного
развала тимарной системы [253, с. 425]. Несмотря на значи-
20
тельное сокращение численности сипахийского войска в пер-
вых десятилетиях этого столетия, условное землевладение не
исчерпало еще всех своих возможностей, в чем убеждает нас
его известное «оживление», наступившее в связи с реформами
везиров Кёпрюлю. Пытаясь найти новые резервы для продол-
жения захватнических походов, великий везир Мехмед Кёпрюлю
уделил много внимания восстановлению прежней роли сипа-
хийского ополчения, так как оно позволяло значительно сокра-
тить военные расходы правительства. В результате суровых
мер, предпринятых им и его преемниками на протяжении вто-
рой половины XVII в., удалось добиться восстановления дис-
циплины среди тимариотов; количество служебных пожалова-
ний вновь увеличилось, соответственно значительно выросла
численность феодальной конницы. Ее активное участие в раз-
личных сражениях вплоть до 1683 г. свидетельствует о том, что
еипахийское войско сохранило известную боеспособность [394;
485, т. 3, ч. 1, с. 375—4091.
Однако везирам Кёпрюлю не удалось восстановить прежнюю
эффективность сипахийской системы. Их реформы обеспечили
военные успехи на протяжении еще ряда лет, но, с другой сто-
роны, довели до полного истощения внутренние резервы самой
системы, поскольку эти успехи были достигнуты за счет даль-
нейшего сокращения доходов тимариотов. В ряде случаев пра-
вительство прибегало к таким крайним мерам, как конфиска-
ция половины или всего годового дохода сипахи. Известно, что
подобные «внутренние займы» {мири беделлер) проводились
в 1641, 1650 и 1661 гг. [195, с. 59]. Такие меры приводили к еще
большему подрыву заинтересованности «мужей меча» в их дер-
жаниях, и соответственно боевой дух сипахи и их желание вое-
вать неуклонно падали. Несмотря на постоянно проводимые
проверки {йоклама) и суровые репрессии, увеличивалось коли-
чество тимариотов, уклонявшихся от военной службы.
Процесс разложения тимарной системы ускорился в годы
тяжелой и изнурительной войны Османской империи с государ-
ствами «Священной лиги», последовавшей за провалом второй
осады Вены в 1683 г. Это обстоятельство отмечал еще Л. Мар-
сильи: «Турки сами признавали, что можно отнять от него (си-
пахийского войска.— М. М.) шестую часть и что невозможно,
чтоб половина оного могла вытти в поле, когда война продол-
жается более трех лет» [69, с. 153]. Действительно, в 1687 г.,
спустя три года после начала боевых действий, из 63 тыс. опол-
ченцев на войну явилось 22 тыс. [279, с. 289—291]. Чтобы обес-
печить явку сипахи, правительство все чаще прибегало к про-
веркам. В конце XVII в. они проводятся почти ежегодно: в 1691,
1694, 1695, 1698 и 1699-м [159, с. 59].
В XVIII в. реальное значение провинциального конного
ополчения, составлявшегося из владельцев тимаров и зеаметов,
сходит на нет. В 1756 г. русский резидент в Стамбуле А. М. Об-
ресков, описывая еипахийское войско, отмечает, что джебелю
21
должны иметь при себе «кирки, лопатки и лукошки для рытия
и носки земли, потому что они не токмо при осадах траншеи,
батареи и прочие земляные работы делают, но и дороги раз-
чищают» {46, д. 3, л. 282об]. Иными словами, сипахийское опол-
чение перестало быть основной ударной силой османской ар-
мии, а превратилось в разновидность военно-вспомогательных
частей. В этом отношении его судьба напоминает эволюцию
войск яя и мюселлемов, выступавших в период складывания ос-
манского государства в качестве основных воинских континген-
тов, но на рубеже XV—XVI вв. превратившихся во вспомога-
тельные отряды, а позже растворившихся в общей массе по-
датного населения [161].
Фактический распад тимарной системы в XVIII столетии
означал также утверждение иных аграрных порядков, основан-
ных на изменившихся отношениях между крестьянами и земле-
владельцами, с одной стороны, и между последними и государ-
ством — с другой. Неравномерность развития отдельных райо-
нов империи крайне затрудняет выявление общих и типичных
выражений поземельных отношений, сложившихся в XVIII в.
Однако если оставить в стороне специфические ситуации в от-
даленных и пограничных областях, где султанская власть име-
ла лишь чисто военно-политическую основу, то на большей ча-
сти государства, включавшей Балканы, Малую Азию, Сирию,
Палестину, Египет, все же можно выделить два наиболее рас-
пространенных варианта новой аграрной структуры. Один из
них можно условно обозначить понятием ильтизам, другой —
чифтлик.
К практике сдачи в аренду отдельных видов государствен-
ных доходов (налогов, таможенных сборов, поступлений от руд-
ников, солеварен и т. п.) османские правители прибегали едва
ли не с самого начала существования их государства. Склады-
вание обширного аппарата управления позволило поставить все
важнейшие фискальные объекты под непосредственный кон-
троль правительственных чиновников. Тем не менее часть своих
поступлений казна по-прежнему сдавала на откуп, поскольку
Порта нередко нуждалась в быстром получении значительных
денежных средств, которые могли предоставить лишь откупщи-
ки — мультазимы. Историки довольно единодушны в своем за-
ключении о значительном расширении сферы ильтизама с кон-
ца XVI в., когда правительство, пытаясь выбраться из финан-
совых затруднений, стало передавать в аренду доходы с сипа-
хийских земель [246, с. 212—214; 258, с. 55—56; 476, с. 69—71].
Тем самым был открыт путь для проникновения в сферу слу-
жебного землевладения представителям торгово-ростовщиче-
ских кругов. О «торговцах-шакалах» авторы того времени пи-
сали с особЫхМ возмущением, отмечая, что они добивались ти-
маров с помощью подкупов [78, с. 137; 215, с. 92].
Обычно исследователи воспринимают мультазимов как свое-
го рода агентов фиска, озабоченных лишь тем, чтобы сумма со-
22
бранных с крестьян платежей не только покрывала их собст-
венные расходы по приобретению откупа, но и обеспечивала им
какой-то доход [246, с. 203—206; 498, с. 680]. Но подобный под-
ход односторонен. Ведь государство не только уступало право
сбора определенных налогов, но и передавало мультазимам на
время аренды владельческие права на землю. Это обстоятель-
ство и позволяло откупщикам выступать в качестве вполне са-
мостоятельных эксплуататоров крестьян, а последних вынужда-
ло признавать явно завышенные требования первых. Правда,
срок ильтизама был ограничен, но на деле ничто не мешало от-
купщикам продлевать срок аренды. Отметим, что в арабских
провинциях условные держания изначально носили название
ильтизамов [252, с. 14]. Видимо, практика долговременной арен-
ды, сложившаяся еще при мамлюках, была сохранена и после
подчинения арабских земель османской власти, а затем посте-
пенно распространилась и на другие районы империи.
Правительство, безусловно, пыталось надзирать за действия-
ми откупщиков с помощью судей — кади и особых инспекто-
ров — муфеттшией, однако этот контроль в первую очередь был
направлен на строгое соблюдение мультазимами их обязанно-
стей перед государством, но не был продиктован заботой об ин-
тересах крестьянства. С конца XVII в., когда султанское прави-
тельство обратилось к практике пожизненных откупов — мали-
кяне, возможности вмешательства властей в деятельность от-
купщиков оказались сведенными до минимума. Это обстоятель-
ство уже в 1715 г. отметил главный казначей (баш дефтердар)
Баккалзаде Эльхадж Мехмед-эфенди. В докладе, посвященном
негативным сторонам маликяне, он отмечал, что все жалобы
крестьян на злоупотребления и гнет со стороны откупщиков
отвергались кадиями. «Они (крестьяне.— М. М.) слышали в от-
вет: это — маликяне. Им пользуются, как хотят» [278, с. 201].
Подробное изложение практики пожизненных откупов будет
дано несколько ниже, здесь же важно подчеркнуть, что первона-
чально откупа были введены в таких провинциях, как Дамаск,
Халеб, Диярбакыр, Мардин, Айнтаб, Адана, Малатья, Токат.
Все они, за исключением двух последних, ранее были в сфере
влияния или входили в состав мамлюкской державы, где тра-
диции долгосрочной аренды государственных земель были ши-
роко распространены. Учитывая крайне настороженное отноше-
ние в османском обществе того времени к нововведениям, пра-
вильнее было бы считать, что указ о маликяне от
1106 г. Х./1694-95 г. не вводил новые порядки, но узаконивал
уже реально существующую практику. Важно и то, что для ее
обозначения было использовано понятие маликяне-и дивана,
которое существовало в практике аграрных отношений на тер-
ритории Восточной Анатолии еще в доосманскую эпоху. Тогда
оно применялось для обозначения земельного участка, находив-
шегося в совместном владении государства и частного лица,
между которыми осуществлялся раздел доходов с данной пло-
23
щади [266]. Использование термина «маликяне» применительно
к пожизненным откупам показывает, что Порта рассматривала
данную практику как аналогичную той, которая существовала
на землях маликяне-и дивани.
Если попытаться определить роль ильтизамов и маликяне
в развитии аграрных отношений, то прежде всего следует учи-
тывать их явную однородность, поскольку владельцы пожизнен-
ных откупов, как правило, уступали право на сбор налогов
с крестьян в субаренду тем же мультазимам. Через последних
в сферу сельского хозяйства стал проникать значительный де-
нежный капитал, концентрировавшийся в руках горожан, в пер-
вую очередь представителей государственного аппарата, тор-
говцев и ростовщиков. Государственные земли, прежде изъятые
из операций по купле-продаже, закладу, дарению и иным фор-
мам отчуждения, стали выступать объектом спекуляций, вклю-
чаться в торговый оборот.
Как разновидность условных держаний, откупа не были свя-
заны с выполнением определенной, чаще всего военной, служ-
бы, с осуществлением хозяйственно-организационных функций,
которые возлагались на сипахи в выделенных ему деревнях,
а главное — владельцы ильтизамов и маликяне были избавлены
от жесткой государственной регламентации в своих отношениях
с крестьянами. Такая ситуация способствовала развитию част-
ноправовых отношений в ущерб публично-правовым в сельских
районах империи.
В более полном объеме оба отмеченных явления оказались
присущими системе чифтликского землевладения (другой вари-
ант новой аграрной структуры). Ее выражением стали чифтли-
ки — фактически частные владения, представлявшие собой то-
варные хозяйства, широко использовавшие труд батраков и по-
денщиков и ориентированные на удовлетворение рыночного
спроса в зерне, мясе, хлопке и другой сельскохозяйственной
продукции.
Вслед за М. Акдагом, впервые обратившим серьезное внима-
ние на обстоятельства возникновения первых чифтликов, их
появление датируется второй половиной XVI в. [255, с. 37—44;
319, с. 164; 227, с. 75—76]. Хотя образование подобных поме-
стий шло по-разному, можно заметить и некоторые общие осо-
бенности этого процесса. Американский историк Б. Макговен,
изучавший зарождение чифтликского землевладения на Балка-
нах (в Македонии), четко определил их как «незаконный за-
хват (или постоянное отчуждение) казенных земель, лишение
крестьян прав на землю, которую они ранее обрабатывали, пре-
образование сведенных вместе владений с целью организации
товарного производства» [409, с. 60].
На одной из черт, подмеченных американским автором, сле-
дует остановиться особо. Речь идет об изменении взаимоотно-
шений между землевладельцем и непосредственным производи-
телем. Непременным условием создания чифтликов было ли-
24
шение крестьян их наследственных прав на землю (хакк-и та-
сарруф). Такой процесс не означал, как правило, прямого обез-
земеливания сельского населения. Землевладельцы (чифтлик
сахиби) редко сгоняли крестьян с их участков; обычно они
стремились превратить райя в арендаторов-издольщиков. Фор-
мально объектом притязаний чифтлик сахиби был тапу —
документ, гарантировавший крестьянам возможность передачи
по наследству права на обработку данного надела. Фактически
же борьба шла за присвоение той части прибавочного продукта,
которая оставалась у деревенских жителей после выполнения
обязанностей перед государством. Следует отметить и заметное
повышение цены тапу в новых условиях. Так, в кадийских сид-
жиллах Бурсы XVII в. встречаются указания на продажу этого
документа за 15 тыс. акче [336, с. 23]. Чтобы оценить величину
приведенной суммы, примем во внимание стоимость 1 дёнюма
(примерно 0,1 га) пахотной земли, равную 70 акче (согласно
тем же документам); соответственно целый крестьянский надел
в 80—100 дёнюмов мог быть оценен в 5—7 тыс. акче. Следо-
вательно, цена документа была по крайней мере в 2 раза вы-
ше стоимости самого земельного участка. Если же учесть, что
на протяжении XVII в. средние размеры райятского надела
в районе Бурсы составляли около 70 дёнюмов, то на деле тапу
стоил еще дороже.
Исследователи обратили также внимание на то обстоятель-
ство, что наиболее интенсивно образование частных владений
шло в тех районах, которые были связаны с крупными города-
ми, предъявлявшими значительный и устойчивый спрос на сель-
скую продукцию, или располагались вдоль водных путей, су-
щественно облегчавших ее вывоз [409, с. 76—77; 465]. В то вре-
мя как владельцы одних чифтликов сделали упор на зерновое
производство, другие использовали свои земельные участки для
разведения скота, главным образом овец. Поскольку отары
наносили большой ущерб соседним пашням, жалобы крестьян
на хозяев подобных поместий были особенно частыми. Отзвуки
этих обращений к Порте присутствуют в ряде султанских фер-
манов, в том числе в знаменитых адалет-наме (указах спра-
ведливости) султана Ахмеда I, изданных в 1609—1610 гг. [359,
с. 126—128]. Из них можно узнать, что такие владения, протя-
нувшиеся вдоль Мраморного моря, принадлежали многим вы-
сокопоставленным лицам и стамбульским вельможам. Здесь
трудилось много поденщиков (ыргат) и пастухов (чобан);
более того, необходимую рабочую силу, обычно албанцев
(арнаутов), привозили на кораблях из балканских провинций
[256, с. 203; 409, с. 32—41].
Большинство первых чифтликов просуществовали недолго:
они были либо разорены в годы острого социально-политиче-
ского кризиса в Османской империи на рубеже XVI—XVII вв.
(«джелялийской смуты»), либо вновь обращены в тимары на
основании адалет-наме Ахмеда I после 1610 г. [258, с. 69]. Лишь
25
к концу XVII в., когда полностью были исчерпаны возможности
сипахийской системы, процесс складывания чифтликского зем-
левладения обрел широкие масштабы. Первоначально размеры
этих владений были невелики и во многих случаях ограничива-
лись одним крестьянским наделом. Опись земельных владений
в сельском округе Бурсы в 1696 г. выявила существование
69 чифтликов. Из них 22 (примерно 32% общего числа) состоя-
ли из 0,5—1,5 райятского чифта, 42 (около 61%) представля-
ли собой участки от 2 до 6 чифтов, т. е. 20—60 га, и лишь 5
(чуть более 7%) были действительно крупными владениями
(от 10 до 24 чифтов, т. е. от 100 до 250 га) [336, с 39]. Эти дан-
ные вполне согласуются с подсчетами Макговена по Македо-
нии XVIII в., согласно которым средний размер чифтликов ко-
лебался в пределах 25—50 га [409, с. 79; 147, с. 98].
Конечно, преобладание относительно небольших земельных
владений не исключало появления крупных, поскольку в усло-
виях усиливавшейся анархии и произвола крестьяне отдельных
сел предпочитали «добровольно» перейти под опеку наиболее
могущественных чифтлик сахиби. К концу XVIII в. некоторые
из них (например, Али-паша Янинский, Пазвандоглу Осман-ага
и др.) держали под своей властью десятки и даже сотни сел;
более того, их власть распространялась и на соседние неболь-
шие города. Вместе с тем умножение числа чифтликов и их кон-
центрация в руках отдельных землевладельцев не означала
обязательного возникновения крупного поместного хозяйства,
существование которого в XVIII в. обнаружил болгарский ис-
торик X. Гандев [1.38]. Создание подобных хозяйств было харак-
терно для тех чифтлик сахиби, которые занимались овцеводст-
вом или разведением крупного скота (молочного или тяглового).
Что же касается обладателей пахотной земли, то они предпочи-
тали сдавать свои владения в аренду крестьянам на условиях
испольщины (музараа, ортакчылык) или издольщины (ке-
симджилик, мурабаа). В этом нетрудно убедиться, познакомив-
шись с описями земельных владений семи аянов Западной Ана-
толии, опубликованными японским османистом Ю. Нагата [102,
с. 5—65].
Особенности чифтликского землевладения вызывают острые
споры среди ученых разных школ. Турецкие историки старшего
поколения видят в изменившихся отношениях между крестьяна-
ми и землевладельцами убедительное доказательство общест-
венного регресса — феодализации Османской империи в XVI—
XVIII вв. Авторы, придерживающиеся мнения о феодальном ха-
рактере средневековой Турции, полагают, что складывание
крупного частного землевладения могло означать либо переход
общества на более высокую стадию данной формации, либо кри-
зис существовавших отношений и появление предпосылок для
возникновения капиталистического уклада. Сторонники «полит-
экономического» подхода связывают возникновение чифтликов
с распадом прежней имперской системы и складыванием нового
26
общественного строя («османской периферийной формации»)
[361, с. 99; 262, с. 30; 318, с. 220—226; 476, с. 73—74; 340,
с. 524—526].
Положение об общественном регрессе в связи с развитием
крупного частного землевладения находится в явном противоре-
чии с данными о состоянии сельскохозяйственного производства
в зонах наиболее интенсивного образования чифтликов. Благо-
даря исследованиям Т. Стояновича, С. Фарохи и Б. Макговена
историки получили определенное представление об особенностях
агрикультуры в Анатолии и на Балканах в XVI—XVIII вв., об
уровне и особенностях зернового производства, состоянии дру-
гих отраслей земледелия, а также скотоводства, сельских про-
мыслов и ремесел. Уже сейчас можно констатировать, что наи-
более заметные сдвиги в агрикультуре произошли именно в
районах с наибольшим весом крупного частного землевладения.
Так, в XVII—XVIII вв. в Молдавии и Валахии, регулярно снаб-
жавших зерном Стамбул, на Черноморском побережье Малой
Азии и в Египте, Северной Палестине и Горном Ливане получи-
ла распространение новая зерновая культура — кукуруза;
с конца XVI в. в ряде районов Балканского полуострова, Ана-
толии и Сирии (Латакия) начинает внедряться такая техниче-
ская культура, как табак. В XVIII в. Аданская низменность
превратилась преимущественно в хлопководческий район, за-
метно расширились посевы хлопка в Македонии и Палестине.
К тому времени во многих сельских районах империи прочно
укоренились завезенные из Америки томаты и перец, ставшие
едва ли не важнейшим компонентом национальной кухни как в
самой Турции, так и в балканских странах. В субтропических
районах империи начали успешно выращивать еще один плод
из Америки— апельсин (467, 324, с. 405—407; 374, с. 407—424;
375, с. 119—126; 378, с. 233; 249, с. 251—252; 428, с. 29—32].
Внедрение ряда новых полевых, огородных и садоводческих
культур и прослеживаемый в ряде районов переход от тради-
ционного двухполья к более интенсивной трехпольной системе
земледелия свидетельствуют о весьма высоком уровне знаний
и навыков крестьян и о расширении товарности сельскохозяйст-
венного производства в Османской империи на протяжении
XVII—XVIII вв. Нетрудно заключить, что вывод об обществен-
ном регрессе был сделан без учета процессов, происходивших
в османской экономике, а на основании сведений о падении
военной мощи и снижении эффективности работы государствен-
ных институтов империи.
Идея о складывании нового формационного порядка исхо-
дит из той же неверной методологической посылки, когда дан-
ные, характеризующие состояние одной из сфер жизни осман-
ского общества, произвольно интерпретируются как показатели
трансформации всей общественной системы. К тому же и сам
фактический материал о складывании чифтликского землевла-
дения не дает оснований для утверждения о коренных сдвигах
в экономике империи. Специалисты, изучавшие конкретную си-
туацию, более осторожны в своих выводах. Так, Макговен счи-
тает, что даже в наиболее развитых балканских провинциях
частные владения не превратились в крупные помещичьи хозяй-
ства и доходы от сбыта их продукции, вероятно, существенно
уступали поступлениям от рентной и фискальной эксплуатации.
Во всяком случае, налоговое обложение крестьян, их эксплуа-
тация через систему откупов — ильтизамов, а не организация
чифтликов оставалась в XVIII в. важнейшим источником власти
и богатства [409, с. 170—171; 147, с. 95—97]. Этот же вывод
можно сделать и при анализе документов относительно деятель-
ности крупных землевладельцев в других районах империи, в
частности Караосманоглу в Малой Азии и шейха Дагера в Па-
лестине (489; 301, с. 6—51].
Правильнее считать, что складывание аграрной структуры,
отмеченной усилением частновладельческих тенденций, означало
на деле не формационные перемены, а стадиальные сдвиги,
переход от ранних к более развитым феодальным отношениям.
Для прежнего поземельного режима было характерно преоб-
ладание внеэкономических форм принуждения. Суть перемен
состояла в увеличении значимости вещной, прежде всего по-
земельной, зависимости крестьян при сохранении определенных
старых и появлении некоторых новых признаков личной несво-
боды. При этом менялась не только позиция эксплуатируемого
производителя, но и фигура его эксплуататора. На смену сипа-
хи или прямому агенту правительства, действия которых были
строго регламентированы султанскими установлениями, пришли
люди, чья деятельность определялась узко собственническими,
а не государственными интересами. Сколь бы ни было ограни-
ченным участие подобных лиц в организации сельскохозяйст-
венного производства, их стремление добиться увеличения до-
ходности земельных владений выступало как своеобразный им-
пульс к более эффективному использованию ресурсов, находив-
шихся в их распоряжении: земли, людей, скота.
Эволюция аграрных отношений оказала глубокое воздейст-
вие на все стороны жизни османского общества. Наиболее за-
метны ее последствия в деревенской действительности. Появ-
ление ряда новых культур свидетельствует об определенном
прогрессе производительных сил в земледелии. Имеются убеди-
тельные доказательства значительного расширения экспорта
сельскохозяйственной продукции из Леванта в страны Европы
[400; 402; 310]. Вполне вероятно, что увеличились поставки про-
довольствия и промышленного сырья в растущие города импе-
рии. Таким образом, можно говорить и о повышении общего
объема сельскохозяйственного, особенно земледельческого, про-
изводства. Вместе с тем существует немало свидетельств совре-
менников о сокращении посевных площадей во многих районах
османского государства [122, с. 376—378]. Поскольку орудия
труда оставались неизменными, объяснение подобного, парадок-
28
сального на первый взгляд, положения заключается, по-видимо-
му, в увеличении урожайности полевых культур. Такой прирост
мог быть достигнут благодаря переходу от более высококаче-
ственных, но менее урожайных культур (пшеница) к менее ка-
чественным, но более урожайным (кукуруза, ячмень, просо, бо-
бовые) либо умножением трудовых затрат на единицу обраба-
тываемой площади (например, при выращивании хлопка), а
вероятнее всего — сочетанием первого и второго.
Свидетельства очевидцев и документы XVII—XVIII вв. гово-
рят и о другом следствии перемен в аграрной структуре — за-
метном ухудшении положения основной массы сельских жите-
лей. Расчеты М. Акдага показали, что чифтлик сахиби присваи-
вал от 2/з до 3/ч той части урожая, которая оставалась после вы-
полнения райятом его обязательств перед государством [254,
с. 368—370; 464, с. 119]. Если исходить из принятых в турецкой
историографии положений о том, что государство изымало при-
мерно 2/б произведенного, то после расчетов с землевладельцем
у такой семьи оставалось от V5 до У7 части урожая, тогда как
для воспроизводства крестьянской семье требовалось около
V2 всей полученной продукции. Отмечаемое турецкими истори-
ками увеличение доли ячменя, проса и бобовых в рационе
крестьян также можно рассматривать в качестве свидетельства
обеднения массы сельских жителей [374, с. 429—431].
Не лучшим было положение крестьян, оказавшихся под
властью откупщиков. Баш дефтердар Кёсе Халил-паша в кон-
це XVII в. так описывал их состояние: «Поскольку эти торги
(аукцион, где объекты государственных доходов продавались
на откуп.— М. Af.) совершаются ежегодно, результатом стало
то, что райят не имеет никакой защиты, не находит никакой
поддержки в трудную минуту, что плоды его труда, урожаи его
полей и виноградников не позволяют ему выплачивать ростов-
щический процент с сумм, которые он вынужден занимать, а,
с другой стороны, торги, ограничивающие владение годом-дву-
мя, заставляют брать все, что можно. А в результате — кресть-
яне ограблены и несчастны, да и казна не богатеет» [278, с. 170].
Большой объем налогов, кабальные условия ростовщических
займов, произвол и насилия землевладельцев и местных властей
вынуждали сельских жителей отдавать не только излишек, но
и часть необходимого продукта. Тем самым подрывалась заин-
тересованность крестьянина в результатах своего труда. «Тур-
ки,— сообщал английский дипломат второй половины XVII в.
П. Рико, подразумевая всех подданных Османской империи,—
имеют так малое попечение орати землю и строить домы креп-
кие, что оные народные не могут стояти болши пятнадесяти или
двадесяти лет и... не чинят ни единого насаждения древ плодо-
витых... сие происходит понеже не имеют ни единой надежды
о наследии, которым бы могли оставить по смерти их трудов»
[111, с. 103].
О том же писал в своих дневниках француз Поль Лука, пу-
29
тешествуя в начале XVIII в. по Малой Азии: «Поля [Анатолии],
наполовину заброшенные, потеряли лучшую часть своих жите-
лей, и ныне можно найти в этой обширной стране лишь несколь-
ко незащищенных городов и большое количество полуразрушен-
ных деревень. Крестьяне чрезвычайно ленивы и обрабатывают
так мало земли... что огромная часть страны остается невозде-
ланной...» [101, с. 41].
Разумеется, реакцию сельского населения нельзя сводить
лишь к уменьшению запашки. В зависимости от конкретных ус-
ловий ответ деревенских жителей на лишение их владельческих
прав на землю и усиление гнета принимал разные формы, имел
различный размах и остроту. Наряду с подачей петиций и жа-
лоб крестьяне нередко прибегали и к открытому сопротивлению,
отказываясь платить налоги, уничтожая финансовые реестры,
убивая султанских чиновников и наиболее ретивых откупщиков.
Особенно широко использовались ими такие формы протеста,
как уход на другие земли или в города и вооруженная борьба
в форме «разбоя».
Сдвиги в поземельных отношениях затронули не только ни-
зы, но и верхи. В наибольшей степени от них пострадали сипа-
хи. В результате экономического и финансового кризиса на ру-
беже XVI—XVII вв. реальные поступления «мужей меча» от их
держаний уменьшились в 2—3 раза, упав до уровня доходов
крестьянской семьи. Особенно сказывалось на налоговых сбо-
рах владельцев дирликов массовое бегство крестьян. В подоб-
ных условиях сипахи стали терять интерес к своим владениям,
нередко отказывались от земельных пожалований, надеясь за-
менить их денежным вознаграждением. Другая часть держате-
лей дирликов встала на путь военных мятежей, пытаясь вер-
нуть прежние права силой. И та и другая тенденции отчетливо
проявились в ходе «джелялийской смуты» в Анатолии [232; 258;
341]. Конечно, какое-то число тимариотов сумело приспособить-
ся к изменившимся условиям, перейти к другим формам экс-
плуатации крестьян, но большинство из них разорились. Их вы-
теснили новые провинциальные феодалы — аяны, выросшие и
окрепшие благодаря откупной системе и чифтликскому земле-
владению.
Роль аянов, как наиболее характерных выразителей частно-
владельческих тенденций в общественной жизни Османской
империи, достаточно многообразна. Оценивая ее в свете новой
аграрной структуры, следует особо выделить взаимоотноше-
ния этих новых феодалов с государством, поскольку именно в
этой сфере отчетливо видно, насколько расширились возмож-
ности османских землевладельцев в XVII—XVIII вв. Отныне
государство не в состоянии жестко регламентировать объем их
прав и доходов. Более того, расширение сферы действия отку-
пов и умножение числа чифтликов привели в конечном счете
к увеличению доли прибавочного продукта, присваиваемой аяна-
ми, за счет доли, поступавшей в распоряжение султанского пра-
30
вительства. Определенное представление о таком сдвиге дает
сообщение русского резидента в Стамбуле А. А. Вешнякова,
В письме С. К. Нарышкину, назначенному послом в Лондон
в 1742 г., он отмечал, что «публичная» казна «не имеет ни пятой
доли доходов государственных, яко всех на все положеннаго
едва с шестьдесят миллионов левков*... соберется... и из тех по
крайней мере четвертая доля при зборах разкрадена и в казну
не доходит» [34, д. 5, ч. 1, л. 626об.]. Из подсчетов Вешнякова
явствует, что при общей величине доходов империи, оценивае-
мой им в 250—300 млн. курушей, государство могло рассчиты-
вать на 45—60 млн.
Для сравнения укажем, что в 20-х годах XVI в. центральное
правительство распоряжалось примерно половиной общих до-
ходов, в 60-х годах XVII в.— четвертой частью. Тенденция к
уменьшению поступлений в «публичную» казну еще более уси-
лилась во второй половине XVIII в., ибо к началу XIX в. она
могла рассчитывать лишь на 36 млн. курушей (272, с. 17—18;
378, с. 59—60]. Иными словами, в распоряжение Порты посту-
пала примерно восьмая часть всех сборов. На нынешнем уров-
не наших знаний представляется невозможным определить, ка-
кая доля совокупного прибавочного продукта оседала именно
у аянов, но несовместимость интересов государства и крупных
землевладельцев в рамках нового режима аграрных отношений
достаточно явственна.
Особенности экономической жизни городов
Место города в структуре Османской империи определялось
прежде всего общими закономерностями развития стран Ближ-
него и Среднего Востока в средневековье. В условиях постоян-
ного сосуществования и противоборства кочевников и оседлых
народов в рамках одной государственной территории город
представлял собой не только оплот центральной власти и ме-
сто реализации прибавочного продукта, но и необходимую пред-
посылку общественного производства. Именно он обеспечивал
относительную политическую стабильность в регионе и давал
некоторые гарантии для развития земледелия и расширения
торговых связей в рамках постоянно действующего «треуголь-
ника сил» (деревня — город — кочевники). Выступая как осо-
бый социально-экономический и политический организм в струк-
туре ближневосточных средневековых империй, мусульманский
город отражал и важнейшую их особенность — внутреннюю
разобщенность, отсутствие органического единства. Он состоял
* Автор письма имеет в виду турецкую монету эседи куруш, или аслани
куруш (новый куруш), выпускавшуюся по образцу, европейских дукатов и та-
леров с изображением льва. В западноевропейской традиции она именуется
пиастром. Русское выражение левок является переводом турецкого аслани
и его персидского синонима эседи.
31
из ряда самостоятельных единиц — кварталов (махалле), жив-
ших обособленной жизнью и отличавшихся друг от друга по
профессиональным, а зачастую и по этноконфессиональным при-
знакам. В подобных условиях государство, взяв на себя опре-
деленные экономические, социальные и политические функции,
осуществляло взаимосвязь различных групп городского населе-
ния и тем самым сводило на нет возможность возникновения
муниципальных организаций.
Турецкие султаны, как и их предшественники — арабские,
сельджукские, монгольские правители ближневосточных импе-
рий, уделяли много внимания городам. Существование множе-
ства населенных пунктов с числом жителей от 2 тыс. до 10 тыс.
составляет особенность османского государства даже на раннем
этапе его истории. Имеющиеся в распоряжении исследователей
материалы позволяют получить определенное представление
о роли городов в малоазийских, балканских и арабских про-
винциях Османской империи,. При несомненных различиях ис-
торических судеб этих агломераций они имели и некоторые об-
щие черты, хорошо показанные чешским туркологом 3. Весела-
Прженосиловой [490]. Как на Балканах, так в Малой Азии и на
Арабском Востоке важной особенностью развития городских
поселений явилось активное вмешательство государства в их со-
циально-экономическую жизнь посредством законодательства и
контроля. Османское завоевание стран Юго-Восточной Евро-
пы привело, в частности, к тому, что султанские власти, распро-
страняя исламские правовые нормы, ведя активную переселен-
ческую политику, насаждая единообразные формы организации
хозяйственной и общественно-политической жизни, постарались
придать балканским городам черты, которые как-то сближали
бы их с малоазийскими и иными мусульманскими городскими
центрами. Специалисты по истории балканских стран отмеча-
ют, что через два-три десятилетия после установления осман-
ского господства, сопровождавшегося огромными разрушениями
и опустошением многих городов, началась заметная активиза-
ция городской жизни в Румелии: увеличились размеры уже
сложившихся населенных пунктов, появились новые города с
преобладающим мусульманским населением, например такие,
как Сараево [238, с. 66—82; 390].
Город воспринимался Портой не как социально-экономиче-
ский организм, но как определенная политическая сила, как
фактор, способствующий укреплению султанской власти, стаби-
лизации внутреннего положения в стране, упрочению связей
между центром и периферией. Учитывая ключевое положение
городов в османской государственной структуре, правители им-
перии стремились создать максимально благоприятные условия
для их развития, заботились о поддержании стабильности и ус-
тойчивости жизни горожан. Среди мер, способствующих росту
городов, немалое значение имело установление государствен-
ного контроля за поставками продовольствия и сырья, необхо-
32
димого для ремесленного производства. Узость внутреннего рын-
ка, обусловленная натуральным характером сельского хозяйст-
ва, слабым развитием транспортных средств и отсутствием бе-
зопасности на дорогах, создавала большие трудности в снабже-
нии городов продуктами питания и сырьем для ремесленников.
В этой ситуации османские правители практиковали жесткую
регламентацию внутренней торговли зерном, мясом и прочим
продовольствием, а также распределение сырья между соответ-
ствующими ремесленными объединениями. С середины XVI в.
обеспокоенная перебоями в снабжении городов Порта все чаще
стала запрещать вывоз из страны пшеницы, соли, масла. Затем
запреты распространились на хлопок, овечью шерсть, квасцы
[238, с. 101 — 112; 374, с. 427—436].
По мнению югославского историка М. Хаджияхича, осман-
ское правительство предоставляло городам налоговые и иные
льготы, но полный объем их еще неизвестен [243]. Важнейшим
инструментом государственной политики по развитию городов
стали вакфные учреждения. Они создавались за счет недвижи-
мого или движимого имущества, доходы с которого, согласно
воле завещателя, должны были обращаться на религиозные и
благотворительные цели. Порта стремилась использовать их
для решения сложных задач, стоявших перед османским госу-
дарством: скорейшего освоения завоеванных территорий, обеспе-
чения занятости и удовлетворения потребностей горожан, пре-
одоления внутренней разобщенности городского общества бла-
годаря духовному единению на основе норм ислама. Практика
основания многочисленных культурно-религиозных центров —
имаретов на базе вакфной собственности являлась общей чер-
той мусульманской городской традиции и возникла задолго до
появления османского государства. Стремились следовать ей
и турецкие правители, но особое значение она обрела с началом
широкой экспансии в Европе.
Во имя достижения своих целей султанские власти были го-
товы пойти на значительные пожертвования в пользу вакфов,
передав в их распоряжение различные доходы с крестьянского
населения, сборы с городского имущества, таможенные пошли-
ны. Однако признание важной роли вакфных учреждений в реа-
лизации политики, направленной на укрепление османского гос-
подства, не раскрывает полностью значения вакфов как элемен-
та социально-экономической структуры империи.
Многие горожане использовали институт вакфа для получе-
ния определенных гарантий хозяйственной самостоятельности
и инициативы. В традиционных обществах мусульманского Вос-
тока частная собственность выступала как ограниченная и не-
защищенная от произвола представителей центральной власти.
Лишь доходы вакфов были освобождены от контроля государ-
ства, поскольку, согласно шариатской традиции, вакфное иму-
щество рассматривалось как собственность, принадлежащая Бо-
гу (Аллаху). Для представителей разных слоев городского на-
3 Зак. Ж
33
селения обращение их имущества в вакф было единственным
средством обойти шариатские нормы раздела имущества.
Не случайно появление в XVI в. большого числа «неистинных»,
или «семейных», вакфов (вакф-и эвляд). В отличие от «истин-
ных», созданных исключительно в религиозных и благотворитель-
ных целях, «семейные» вакфы представляли собой имущество,
завещанное в пользу своих потомков без права передачи в чу-
жие руки. Поскольку по поводу законности вакф-и эвляд суще-
ствовали споры среди мусульманского духовенства и власти
часто не признавали их в качестве вакфов, наибольшее распро-
странение в Османской империи получила разновидность «се-
мейных» вакфов, называемая тевлиет-и эвляд. Ее основной от-
личительной чертой было отчисление части дохода с завещанно-
го имуществ в пользу того или иного религиозного центра [389,
с. 22—24].
Несомненно, что на практике «неистинные» вакфы выступали
как своеобразная (скрытая) форма частной собственности. Бли-
зость между этими видами собственности подчеркивается так-
же и тем обстоятельством, что в вакф могло быть обращено
лишь имущество, которое находилось в частной безусловной
собственности (мульк). Общность вакфной и частной собствен-
ности была ясна и османским чиновникам того времени, кото-
рые считали возможным суммарно учитывать доходы от вакфов
и мульков.
Способствуя развитию частной инициативы, вакфные учреж-
дения играли также важную роль в развитии самих городов.
Они выступали в качестве крупных поставщиков зерна, мяса,
масла и другой сельскохозяйственной продукции, потреблявшей-
ся горожанами. Как оптовые покупатели различных видов про-
довольствия, они способствовали развитию обмена между горо-
дами и сельскими районами. Наконец, вакфы представляли со-
бой крупнейшего городского собственника, которому принадле-
жала основная масса общественных и производственных соору-
жений, а также значительная часть жилого фонда в городах.
Полученные от местного населения средства отчасти расходо-
вались на сооружение объектов общественного значения —
школ, бань, больниц, домов призрения, библиотек. Хотя непо-
средственной целью подобного строительства было умножение
доходов вакфа или утверждение влияния ислама, объективно
оно в какой-то мере удовлетворяло социально-культурные по-
требности увеличивавшегося городского населения. Учитывая,
что объем аналогичной деятельности государства оставался
небольшим, следует признать несомненно положительную роль
вакфных учреждений в жизни османских городов [об этом см.:
182, 415].
Учет различных факторов, определявших условия жизни
шехирлю (городских жителей), позволяет предполагать, что
уровень их материального существования был несколько выше,
а «норма эксплуатации» — несколько ниже, чем у крестьян. Это
34
обстоятельство и предопределило постоянный приток сельских
жителей в крупные центры, не встречавший серьезных преград
(в виде законодательных ограничений для подобного передви-
жения). Наличие значительной миграции населения из деревень
в города подтверждается подсчетами турецкого историка
О. Л. Баркана на основе описей налогоплательщиков, состав-
лявшихся в Османской империи в XVI в. Согласно его заклю-
чениям, численность населения основных районов Анатолии
с 1520 по 1580 г. поднялась на 55,9%, в Румелии — на 71%.
За то же время население 12 крупнейших городов империи
(без Стамбула, Каира, Халеба и Дамаска)* увеличилось на 90%
[267, с. 292]. Иными словами, темпы увеличения численности
горожан оказались выше темпов естественного прироста всего
населения Малой Азии и Балкан.
Выводы Баркана недавно были подтверждены американским
туркологом Р. Дженнингсом, изучившим фискальные описи по
пяти городам Центральной и Восточной Анатолии. Судя по опу-
бликованным им данным, за период 1523—1585 гг. численность
жителей Кайсери, Карамана, Амасьи, Трабзона и Эрзурума
возросла на 150%; при этом количество мусульманских семей
повысилось на 183%, немусульманских — на 85% [381, с. 57].
Даже если исключить из рассмотрения Эрзурум, находившийся
в первой половине XVI в. в руинах и заново отстроенный в
1585 г., средние показатели по остальным четырем городам
(139%, или более 2% годового прироста) значительно превы-
шают те, которые сообщил Баркан.
Сведения по пяти анатолийским городам еще раз подтвер-
дили, что рост городского населения представлял собой слож-
ный процесс. При его анализе следует учитывать не только
возможности естественного прироста, но и насильственное пере-
мещение жителей других районов, добровольное переселение
жителей близлежащих населенных пунктов, частичное возвраще-
ние депортированных, миграцию деревенских райя.
Весьма противоречивые результаты дало изучение жизни
палестинских городов в XVI в., проведенное Б. Льюисом и
А. Коэном. Население в них быстро увеличивалось в первой по-
ловине века, а затем — в пяти случаях из шести (исключение
составил Сафад) — отмечено весьма резкое его уменьшение.
К концу столетия сложилась довольно противоречивая картина,
поскольку некоторые города (Иерусалим, Хеброн) существенно
выросли, другие показали либо незначительный прирост (Газа),
либо даже сокращение (Рамла). Общая же цифра горожан бы-
ла лишь на треть выше, чем по данным первой османской опи-
си в 1525—1526 гг. [302].
Само увеличение массы шехирлю, несомненно, стало важным
фактором развития османских городов, способствуя росту ста-
* Учитывались данные по Бурсе, Анкаре, Диярбакыру, Токату, Конье,
Сивасу, Эдирне, Афинам, Сараево, Монастыру, Скопле, Софии.
3*
35
рых центров и появлению новых. Для примера сошлемся на
изыскания турецких авторов Л. Эрдер и С. Фарохи по Анато-
лии. В первой половине XVI в. в южных и юго-западных ее
районах существовало 29 малых городков — касаба (от 400 до
1000 домохозяйств; 1,5—3 тыс. жителей), 7 средних городов
(от 1 тыс. до 3 тыс. хозяйств, 3—9 тыс. жителей) и ни одного
крупного (свыше 3 тыс. и более 10 тыс. соответственно). Спустя
примерно полстолетня к первой категории можно было отнести
47 поселений, ко второй—15, а 2 города (Кютахья и Конья)
перешли в третью категорию. Если учитывать только собствен-
но города (средние и крупные поселения в данной схеме), то
к 1520 г. во всей Анатолии лишь Бурса и Анкара имели более
3 тыс. хозяйств и около 20 городов можно было причислить
к средним. За последующие 60 лет число крупных центров воз-
росло до 8, а средних городов — до 33 [317, с. 286—287; 325,
с. 14].
Работа Эрдер и Фарохи подтвердила высказанное ранее
болгарским историком Н. Тодоровым мнение о перемещении
части горожан в более крупные центры. Этот процесс, несом-
ненно, ускорял обособление города от сельской округи, концен-
трацию в нем основных отраслей ремесленного производства.
Среди разнообразных занятий ремесленников, по мнению
исследовательницы анатолийских городов С. Фарохи, на пер-
вом месте находились прядение и ткачество, основанное на пере-
работке местного хлопка, льна, шерсти, шелка и конопли. Далее
по значимости располагались кожевенное дело, добыча и обра-
ботка металлов, в первую очередь меди и серебра, изготовление
продуктов питания [325, с. 48].
Прогресс ремесел в империи зависел прежде всего от спро-
са живших в городах феодалов на соответствующие изделия.
Сосредоточив в своих руках значительные богатства, получен-
ные в виде военной добычи и в силу эксплуатации зависимого
крестьянства, османские «мужи меча», придворные, лица выс-
шего духовного и чиновного звания располагали большими воз-
можностями для широкого городского строительства, покупки
предметов роскоши, оплаты труда ремесленников, строительных
рабочих, художников и т. д. Неудивительно, что в городах осо-
бенно быстро увеличивалась численность ремесленников, удов-
летворявших потребности представителей господствующего
класса.
Особенно заметна эта зависимость в столице. Не случайно
долгое отсутствие Мустафы II, предпочитавшего жить в Эдир-
не, стало одной из главных причин недовольства стамбульцев,
которые терпели значительные убытки из-за отъезда султанско-
го двора. В июне 1703 г. народный гнев вылился в открытое вы-
ступление. Возмущенные столичные жители запретили упоми-
нать имя султана в пятничной молитве, говоря, «если он пади-
шах, пусть придет и сядет на престол, тогда мы его за прави-
теля признаем и в хутбе упомянем». Начавшееся таким образом
36
восстание привело к свержению Мустафы II [20, д. 4, л. 98об;
261, с. 51; 194].
Если обратиться к рассказам турецкого путешественника
Эвлия Челеби, то легко установить, что ювелиры, шорники, ко-
жевенники, меховщики, оружейники имелись почти в каждом
анатолийском городе и всюду они образовывали самые много-
численные и богатые объединения [подробнее см.: 181; 143].
Значительных успехов достигло и шелководство; в то же время
производство дешевых суконных и хлопчатобумажных тканей в
течение долгого времени сохраняло характер домашнего про-
мысла. Единственным крупным центром производства сукна в
стране оставались Салоники. В 1693 г. там было выткано около
17 тыс. м суконных тканей [483, т. 1, с. 274].
Благоприятные возможности для развития городского ре-
месла способствовали специализации отдельных районов и горо-
дов на изготовлении определенных товаров. Так, Эвлия Челеби
сообщает, что Эрзурум и Диярбакыр прославились своими ору-
жейниками и ювелирами, а крашеные ткани Токата и Амасьи
были известны даже во Франции. Из Трабзона вывозились воск
и свечи, из Самсуна — пенька и канаты, жители Малатьи спе-
циализировались на выработке белых хлопчатобумажных тка-
ней, мастера Мерзифона — голубых, Эдирне и Измира — крас-
ных, Бурса была известна своими шелками, Ушак — коврами,
Харпут — войлоком, Испарта — тканями богази. По разным го-
родам расходились желтый сафьян Кайсери, голубой — Диярба-
кыра, красный — Кастамону, разноцветные кожи изготовлялись
в Эдирне и Битлисе [322].
Благодаря все более узкой специализации шел в основном
рост производительности труда в городах Османской империи.
Подсчеты, сделанные на основе сведений Эвлия Челеби о стам-
бульских ремесленниках, показали, что в большинстве отраслей
производство имело ясно выраженный мелкотоварный характер,
типичный для средневекового города. В 103 цеховых объеди-
нениях из 143, упомянутых в описании Эвлия Челеби (1634 г.),
на одну лавку приходилось от одного до четырех работников.
Даже для тех отраслей, где в одной мастерской было занято
более четырех человек, производственная концентрация не ха-
рактерна. Здесь также господствующей фигурой являлся мелкий
товаропроизводитель. Только в некоторых специальностях мож-
но отметить переход от работы в маленькой лавке к труду
в крупных мастерских, однако это явление объясняется скорее
особенностями технологического процесса, нежели стремлением
к широкому использованию наемной рабочей силы.
Понятно, что в подобном производстве мало возможностей
для технического прогресса, оно базировалось в основном на
ручном труде. Увеличение его эффективности возможно лишь
при дальнейшем сужении ассортимента изготовляемых изделий.
В описанном Эвлия Челеби торжественном шествии стамбуль-
ских цехов (эснафов) участвовали представители 1109 профес-
37
сиональных групп, сведенных в 57 бёлюков — ассоциаций одно-
родных или родственных ремесленно-торговых объединений.
Так, в бёлюк стамбульских ювелиров входило 28 эснафов раз-
личных ювелирных специальностей, в бёлюк мимарбаши (глав-
ного архитектора) были записаны представители 44 строитель-
ных профессий, в швейном деле различалось 19 специально-
стей, в булочно-кондитерском — 29, в кожевенном деле — 35,
в оружейном и в обработке металлов — по 36 самостоятельных
профессий [123; 181, с. 251].
Столь узкая специализация открывала возможности и для
отделения ремесла от торговли. В Стамбуле первой половины
XVII в. процесс обособления функций производства от функций
сбыта уже обозначился в ряде отраслей производства, в том
числе в булочно-кондитерском, свечном, фаянсовом, в некото-
рых видах текстильного. Однако в большинстве ремесленных
профессий, особенно в провинциальных городах, где дифферен-
циация занятий не столь значительна, отличить ремесленника
от торговца фактически невозможно. Это обстоятельство объяс-
няет причину относительно медленного проникновения торгового
капитала в ремесленное производство.
Став центрами ремесла и торговли, товарного производства
и денежного обмена, османские города превратились в само-
стоятельный фактор экономической жизни империи. Их влияние
способствовало переменам в сфере аграрных отношений. В свою
очередь, они испытали воздействие процессов, происходивших
в сельских районах. В конечном счете их процветание зависело
от состояния деревни, хотя и многие другие обстоятельства пря-
мо или косвенно влияли на положение горожан. Поэтому ухуд-
шение условий жизни основной массы производителей — кресть-
ян и укрепление позиций землевладельцев, открыто выражав-
ших свои частнособственнические притязания, имели важные
последствия для городского населения, особенно его трудовых
низов.
Одно из проявлений этого влияния — значительный приток
сельских жителей в города. В XVII в. миграция из деревни в го-
родские агломерации практически не ощущалась. Заметное
уменьшение общей численности населения после событий «дже-
лялийской смуты» сказалось и на сокращении городских жи-
телей. Однако в XVIII в. ситуация вновь изменилась и стала
напоминать ту, которая существовала в XVI в. Для более опре-
деленных заключений историкам не хватает сводных данных,
поскольку практика переписей податного населения оказалась
прерванной и не возобновлялась до начала XIX в.
Выводы исследователей складываются из обобщения данных
о жизни отдельных городов империи, главным образом тех, где
находились европейские дипломаты и коммерсанты (Стамбул,
Каир, Дамаск, Халеб, Измир, Салоники). Выдвинутое ими по-
ложение о возросшем количестве беглых крестьян в городах
можно подкрепить и сведениями русских дипломатов. Послед-
38
ние, как правило, опирались на наблюдения чинов российской
миссии, которые отчасти дополнялись и корректировались со-
общениями османских осведомителей и европейцев из Галаты
(пригород Стамбула в XVIII в., где жили немусульмане, а так-
же место резиденций европейских купцов и дипломатов). В ре-
ляциях разных лет повторяется мнение о том, что Стамбул пе-
реполнен «набродом», «гулящими людьми» из разных областей
государства. В 1710, 1731, 1740, 1741, 1748, 1759 и 1782 гг.
упоминаются «наижесточайшие» личные султанские указы —
хатты— о том, чтобы «наброд не токмо из Константинополя во-
свояси отослать, но и по провинциям указы разослать пашам
и протчим началникам, таких бродячих людей сюда отправ-
ляться не допускать» {39, д. 2, л. 212об.].
В некоторых случаях русские дипломаты считали необходи-
мым подчеркнуть, что ситуация в Стамбуле отражает общее по-
ложение в стране. Особенно показательны размышления
А. М. Обрескова в 1758 г. по поводу попытки великого везира
Коджа Рагыб-паши добиться нормализации хозяйственной жиз-
ни в малоазийских провинциях: «Время покажет, предуспеет ли
в сем намерении, которое коликой похвалы достойно, толикою
же во исполнении трудности привержено, потому что провин-
ции разорились за умалением земледельцев, которые от неснос-
ных налог пашинских и протчих началников разбежались по го-
родам...». По мнению резидента, для реализации замысла о воз-
вращении беглых крестьян необходимо временное освобождение
их от налогов, «чего здесь никогда разуметь не хотели, а того
менее ныне сего ожидать можно». Этот вывод встречается и
у Булгакова [48, д. 5, л. 107об.— 108; 60, д. 601, л. 90об.].
Из тех же донесений видно и другое следствие перемен в де-
ревне, а именно вздорожание жизни в городе. За ценами дипло-
маты следили особенно пристально, видя в них один из показа-
телей экономического состояния страны, ее способности к ак-
тивным внешнеполитическим акциям. Указания на трудности
снабжения османской столицы и на соответствующий рост цен
встречаются в донесениях из Стамбула очень часто. Нередко они
сопровождаются упоминаниями об аналогичных трудностях во
многих провинциях империи. Хотя, как правило, факты резкого
вздорожания жизни связаны с неурожаем (из-за засухи, напа-
дений саранчи и других причин), но общая тенденция к росту
цен (см. табл. 1) определялась не только климатическими и
иными неблагоприятными обстоятельствами.
Следует принять во внимание падение реального курса ос-
манской серебряной монеты. Согласно расчетам французского
историка Н. Звороноса, с 1717 по 1788 г. покупательная спо-
собность куруша/пиастра понизилась на 180%, что, несомненно,
отразилось на состоянии как оптовых, так и розничных цен.
Вместе с тем данные табл. 1 показывают, что стоимость про-
дуктов питания и других предметов первой необходимости росла
еще быстрее. Практически за тот же срок она повысилась в
39
Рост стоимости >кизни в Стамбуле в XVIII в. * (в пара)
Таблица 1
Товар Мера веса* ** Первая половина 20-х годов 1727 г. 1730 Г. / 1733 г. 1739-1740 гг. 1756 г. 1780 г. 1789 г.
Хлеб 150 драхм 1 10
Пшеница Киле 27 40 50
Мука Окка 2 2,5 4
Рис Киле 33 40 50 120 160 200
Ячмень > 8 15 13 20 20—40 15 25 30
Баранина Окка 4 7 12 8 16 18
Говядина 3,5—4,0 1,5 6 2—3 5—8 10 12
Телятина » 5 8 16 14 15
Масло сливочное » 8 15 25—28 12 40 45
Сахар 24—30 50 70
Кофе 55—100 66*** 100
Мед » 8
Дрова Чека 12—15 25 20 25 24—26 40 60
Уголь » 25 45 44—45 6Q*** 100
Свечи Окка 5—7 8 13 10 15—20 13 26 28
Мыло » 13 16 20
* Составлено по [24а, л. 141; 32а, л. 115—114об.; 33, л. 383об. — 384; 458, с. 446].
** 150 драхм = 465 г; 1 кале (стамбульское) 25 кг; 1 окка=\,3 кг; 1 чека — груз лошади, формально равный
176 окк'1, фактически — от 100 до 120 окка.
*** Данные за 1779 г.
3—5 раз. В 3,3 раза, по тем же подсчетам, выросли хлебные
цены [475, с. 82, 383].
Поэтому наряду с инфляционными процессами следует учи-
тывать воздействие таких факторов, как возросшее потребление
из-за увеличения численности городского населения и курс на
поддержание высокого спроса, осуществлявшийся теми земле-
владельцами и торговцами, которые снабжали города сельско-
хозяйственной продукцией. Если в столице, где власти были
озабочены сохранением низких цен, скорее ощущалось влия-
ние первого из названных факторов, то на периферии был бо-
лее значим второй. Это хорошо показал арабский историк
А.-К. Рафек на примере Дамаска. Характеризуя деятельность
губернаторов провинции Шам из местной династии ал-Азмов, он
отметил их заинтересованность в поддержании высоких хлебных
цен. В качестве владельцев маликяне они контролировали райо-
ны Центральной Сирии (Хама, Мааррет-эн-Нуман), снабжав-
шие Дамаск земледельческой продукцией, и потому фактически
установили монополию на поставки зерна в город. Впрочем,
подобная практика была известна и до назначения на пост вали
основателя династии Исмаил-паши. Его предшественник Кючюк
Осман-паша поддерживал контроль над торговлей мяса за счет
тех стад овец, которые поступали из его владений [442, с. 654—
655; 441, с. 77—80]. Хотя Осман-паша начинал свою карьеру со
службы при султанском дворе, а Исмаил ал-Азм был пред-
ставителем иной среды — провинциальных аянов, сходство прин-
ципов и методов их экономической политики в провинции не-
сомненно.
В XVIII в. османские города ощутили воздействие и изме-
нившейся роли вакфных учреждений. Уже с конца XVI в. ус-
ловия их деятельности заметно ухудшаются. «Вечность» и не-
изменность норм вакфного статуса стали помехой на пути их
приспособления к новым условиям. Поскольку размеры земель-
ной аренды и платы за городские постройки были фиксированы
в завещаниях учредителей вакфов в ценах XV—XVI вв., после-
дующее резкое падение курса османской акче уменьшило дохо-
ды многих подобных учреждений. Их управители оказались не
в состоянии обеспечивать ремонт и нормальное функциониро-
вание религиозно-культурных центров, содержание лиц духов-
ного звания и штата прислуги. В итоге — прогрессирующее со-
кращение числа основанных ранее вакфов, конфискация или
продажа принадлежавших им земель и другого имущества.
По подсчетам греческого историка В. Деметриадеса, вакф, со-
зданный Гази Эвренос-беем и его наследниками в XIV—XV вв.
и насчитывавший около 90 деревень в районе Салоник, к началу
XVIII в. потерял 10% своих земель; к концу того же столетия
примерно на трети его территории располагались чифтлики раз-
личных лиц [311, с. 44—45]. Разумеется, процесс утверждения
новых вакфов не прекратился, но теперь они уже возникали
преимущественно на основе движимого имущества, прежде всего
41
наличных денег, а также за счет пожизненных откупов — ма-
ликяне.
В городах вакфные учреждения подвергались другой опас-
ности — разрушению построек в результате пожаров или земле-
трясений. Как правило, завещатели не упоминали о средствах,
необходимых для восстановления или новой застройки взамен
пострадавших сооружений. Суммы, необходимые для покрытия
расходов по возведению новых лавок, домов, торговых рядов,
управители вакфов — мютевелли пытались получить посредст-
вом сдачи в аренду территории, пострадавшей от стихийных
бедствий. Предписанный шариатом принцип арендного согла-
шения (иджаре-и вахиде, т. е. единичной или одноразовой рен-
еты) создавал для мютевелли значительные трудности, ибо из-за
крайне ограниченного срока договора (три-пять лет) трудно бы-
ло найти желающих участвовать в новом строительстве.
Примерно в 1591 г. вакфы начали практиковать неканониче-
ский принцип аренды — иджаретейн (двойной ренты, включав-
шей аванс и ежегодный взнос), который взамен повышения сум-
мы арендной платы разрешал передавать соответствующий уча-
сток в пожизненное владение. Этот вид аренды вакфной соб-
ственности во многом напоминал пожизненные откупа, которые
стало практиковать государство с конца XVII в. Как и владель-
цы маликяне, так и арендаторы вакфного имущества на основе
двойной ренты могли передавать свои держания по наследству,
причем в последнем случае даже без уплаты всяких сборов.
Более того, за определенную компенсацию (тавиз бедели) иму-
щество, которым пользовались на условии двойной ренты, во-
обще могло быть выведено из вакфа и перейти в полную соб-
ственность арендатора [274, с. 51—52]. Иными словами, система
иджаретейн открывала путь для вовлечения вакфной собствен-
ности в сферу торговых и ипотечных операций, когда принцип
неотчуждаемости, свойственный вакфам, терял свою реальную
силу.
В XVIII в. двойная рента стала наиболее распространенным
видом аренды вакфного городского имущества. Турецкий иссле-
дователь Б. Иедийылдыз, изучив документацию по 324 религиоз-
ным учреждениям, основанным на протяжении века, установил,
что в большинстве случаев завещатели оговаривали возмож-
ность сдачи передаваемой ими недвижимости в форме иджаре-
тейн, хотя сами постройки были новыми и вполне пригодными
к использованию [497]. С точки зрения реального значения
«двойной ренты» показательна судьба религиозного дарения
Фатьмы — дочери великого везира Дамада Ибрагим-паши Нев-
шехирли. В 1759 г. она пожертвовала в вакф дом и сад в Арна-
вуткёй*. Спустя 25 лет это имущество было передано на усло-
вии «двойной ренты» великому везиру Халилу Хамид-паше.
* Арнавуткёй— сельская местность в 7 км к северу от Стамбула,
где расйолагались многие летние резиденции столичной знати; ныне — один
из районов города.
42
Правда, благодаря своему высокому положению последний смог
уклониться от выплаты аванса и обязался вносить месячную
ренту в размере 420 акче. По соглашению с мютевелли великий
везир получил право собственности на все постройки и даже
право сдачи в аренду самой земли, которая должна была отой-
ти к детям паши после его смерти [497, с. 141 —142, 341]. Фак-
тически арендатор превратился в полного собственника имуще-
ства данного вакфа.
Широкое распространение новой формы аренды в виде ид-
жаретейн показывает, что на смену прежней тенденции к сокры-
тию мулька под обличьем вакфа приходит новая, связанная с ос-
вобождением «скрытой» собственности от ограничений, свойст-
венных вакфным институтам. Подобная направленность эволю-
ции городских вакфов существенно уменьшала благотворитель-
ный потенциал подобных учреждений и сужала возможности их
воздействия на дальнейшее развитие османских городов.
Еще более сложным и противоречивым оказалось воздейст-
вие внешнеэкономических связей империи. Радикальные переме-
ны в международной торговле, происшедшие в последующие два
века, когда капиталистический рынок вышел за пределы Евро-
пы и стал превращаться в мировой, означали не только потерю
турками-османами монополии на сбыт шелка и пряностей, но и
превращение их владений в источник сельскохозяйственного
сырья (шелка-сырца, хлопка, шерсти, а также зерна) для евро-
пейских стран. Произошло также смещение центра экспортных
операций из Египта и Сирии, являвшихся прежде основными
районами сбыта транзитных товаров, в Западную Анатолию и
на Балканы, ставшие крупнейшими поставщиками продукции
земледелия и животноводства.
Отмеченные перемены самым непосредственным образом ска-
зались на экономической жизни городов. Пришли в упадок
прежние центры транзитной торговли — Халеб и Бурса. Зато по-
лучили новый импульс к развитию Салоники и особенно Измир.
Конец XVI — начало XVII в. стало временем острого кризиса
текстильного производства. Под влиянием внешнего спроса ры-
ночная стоимость шелка-сырца и шерсти росла быстрее, чем
соответствующая стоимость местных тканей. Из-за образовав-
шихся «ножниц цен» резко уменьшились возможности рента-
бельного производства для основной массы ткачей. Большин-
ство из них вынуждены были переключиться с изготовления
шелковых и шерстяных изделий на первичную обработку сырья
[289, с. 448; 299, с. 148].
Ориентация появившихся в XVII—XVIII вв. очагов товарного
земледелия на внешний рынок существенно осложнила и вопро-
сы продовольственного снабжения городов, о чем свидетельство-
вал и целый ряд «голодных» бунтов, прокатившихся по азиат-
ским и европейским городам империи [175].
Ситуация стала еще более острой в середине XVIII в., когда
европейские державы, и прежде всего Франция, сумели превра-
4S
тить свои капитуляционные преимущества (см. ниже) в посто-
янно действующие, а затем, существенно увеличив ввоз своих
промышленных товаров, почти полностью прекратили вывоз из-
делий османских ремесленников. Турецкие и западные сторон-
ники нового «политэкономического» направления в историогра-
фии Турции, отмечая возросшее воздействие торгового капитала
Европы на хозяйственную жизнь Анатолии и Румелии, считают
возможным говорить о том, что с середины XVIII в. начинается
процесс включения империи в мировую капиталистическую си-
стему, связанный с соответствующей перестройкой механизма
воспроизводства в османской экономике [493]. Однако данные
о левантийской торговле и состоянии важнейших отраслей ре-
месленного производства не дают оснований для таких выводов.
Европейский экспорт в Леванте хотя и заметно вырос в
XVII—XVIII вв., но по своей номенклатуре и количественным
показателям (180—200 тыс. м сукна в середине XVIII в. на
15—17 млн. жителей империи) вряд ли мог подорвать основы
местных ремесленных промыслов. Равным образом и переориен-
тация спроса правящей верхушки империи на более дорогие
и высококачественные европейские товары, в частности на евро-
пейские суконные и шелковые ткани, не оказала решающего
влияния на основные виды ткацкого и иного производства. Мне-
ние турецкого историка М. Чизакча о существенном росте про-
изводства шелковых изделий в Бурсе в 1750—1830 гг. [298,
с. 150] можно сопоставить с расчетами другого турецкого иссле-
дователя, М. Генча, о налоговых поступлениях с важнейших ви-
дов производственной деятельности горожан. Поскольку сборы
€ продукции различных групп ремесленников в XVIII в. были
обращены в маликяне, Генч стал изучать реестры финансового
ведомства, фиксировавшие выплаты держателей соответствую-
щих пожизненных откупов. На основе этих данных он смог ус-
тановить и общую величину доходов владельцев маликяне, ко-
торая, как он справедливо считает, может служить более вер-
ным показателем состояния производства, чем суммы, переда-
вавшиеся в казну откупщиками.
Некоторые результаты подсчетов Генча суммированы в
табл. 2. Сведения, приведенные в ней, позволяют утверждать,
что в важнейших промышленных центрах Балкан и Малой Азии
(за исключением железоделательного промысла в Юго-Восточ-
ной Анатолии) производственные показатели с 1720 по 1775 г.
выросли практически на 100%. В последней четверти XVIII в.
темп промышленного развития замедлился, а в ряде отраслей
наступил застой или даже упадок. Последнее вполне объяснимо,
если учесть негативные последствия войн и феодальных междо-
усобиц второй половины XVIII в. Следовательно, вплоть до кон-
ца рассматриваемого периода эволюция ремесленного производ-
ства определялась преимущественно процессами, происходив-
шими в самом османском обществе. Во всяком случае, нет ос-
нований говорить о примате внешнеэкономических связей.
44
Общие доходы владельцев маликяне (от сборов]
По отдельным видам ремесленной деятельности в XVIII в.* (в тыс. курушей)
Таблица 2
Годы 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 п 12
1720—24 1730-34 0,4 6,8 2,7
1735—39 1740—44 1745—49 1750—54 1755—59 1760—64 1765—69 1770—74 13,1 17,9 1,2 1,1—1,2 0,26 2,4 0,8—1,0 1,0 2,0 2,6 0,6 0,7 4,1 0,25 4,1

7,5

5,4 1,6

16,4 2,85 0,85
1775—79 15,9 2,6 0,95 2,6 3,4 0,8
12,5
1780—84 14,8 3,3 0,26 0,8 2,5 1,0 7,2
1785—89 1790—94 0,9 0,29 1,2 1,3—1,7 3,2 0,14 7,0 1,7 3,3 1,4 7,9

1795—99 12,0 0,4 2,3
1800—10 10,3 0,4 0,27 1,6—1,9 2,6 0,14 0,7 4,5 3,3 1,0 7,1
* Составлено по [333, с. 39—46].
Условные обозначения: 1 — сбор с шелкоткацких станков Бурсы; 2 — сбор с красителей шелка Бурсы; 3— сбор с
ткацких станков Эдирне; 4 — тамга с муслиновых тканей Эдирне; 5 — тамга с шерстяных и хлопчатобумажных тканей
Нигболу (Никополь), Рущука, Хезарграда, Тырново, Тергётю, Османпазары и Шумена; 6 — тамга с подкладочной ткани
Шумена; 7 — тамга с хлопчатобумажных тканей Ансары; <9 —тамга с хлопчатобумажных тканей Кастамону; 9 — сбор с
красилен Сереса; 10 — налог с железной руды Аданы; 11— тамга с кожевенных изделий Нигболу и Силистры; 12— тамга
с льняных тканей Трабзона.
Воздействие перемен в городской жизни отчетливо просле-
живается на материальном положении основной массы ремес-
ленного люда. Они ускорили процесс имущественной дифферен-
циации, увеличили пропасть между богатыми и бедными.
Не только представители османского господствующего класса
и богатые купцы-оптовики (тюджары) все больше отделялись
от основной массы мелких товаропроизводителей — росло не-
равенство между отдельными ремесленными объединениями, а
также внутри эснафов между отдельными его членами — бога-
тыми и бедными мастерами.
Быстрый рост численности горожан за счет постоянного при-
тока сельских жителей в крупные центры сам становился факто-
ром повышения спроса на ремесленную продукцию, облегчал
многим ремесленникам переход от работы на заказ к произ-
водству, рассчитанному на массового потребителя, создавал
предпосылки для обособления функций производства от функ-
ций сбыта.
Наиболее распространенным и простым методом подчинения
местным купечеством непосредственных производителей была
скупка их изделий. При недостаточно развитом рынке, когда
большая часть товаров продавалась на крупных ежегодных яр-
марках, малосостоятельным ремесленникам приходилось отда-
вать свою продукцию торговцам или своим же, но более зажи-
точным мастерам, которые могли участвовать в подобных яр-
марках. Известны в это время и другие формы проникновения
торгового капитала (тесно переплетавшегося с ростовщическим)
в производство, в частности авансирование сырьем и деньгами.
По мнению X. Иналджика, подобная практика широко укоре-
нилась среди ткачей Западной Анатолии, а также в городах
Восточной Анатолии: Эрзуруме, Эрзинджане, Мерзифоне, Дияр-
бакыре [360, с. 118].
В то же время историки пока не располагают материалами,
которые свидетельствовали бы о широком распространении да
конца XVIII в. предпринимательства в ремесле. Примеры того,
что частные лица могли выступать организаторами производст-
ва, известны по протоколам кадийских судов Бурсы XVI в., где
в то время успешно развивалась шелковая промышленность.
Однако нельзя не учитывать, что производство парчи и бархата
здесь ориентировалось на потребности султанского двора и
большой внешний спрос. Стоило в конце XVI в. разразиться фи-
нансовому кризису, связанному с «революцией цен» в Европе,
как большинство мастерских прекратили свое существование, а
остальные переключились на первичную обработку шелка-сыр-
ца. В других случаях представители цеховой верхушки, нако-
пившие значительные богатства, предпочитали стать крупными
торговцами, но не организаторами производства. В описях их
имущества стоимость орудий труда составляет ничтожную до-
лю — менее 1% [181, с. 265—266; 298, с. 148; 360, с. 114].
Для правильной оценки уровня развития турецкого ремесла
46
в XVIII в. важное значение имеет анализ новых форм произ-
водства, в частности первых мануфактур, сведения о которых
встречаются в источниках того времени.
Простейшие формы кооперации труда встречаются в XVI—
XVIII вв. довольно часто. Возможно, начало им положили так
называемые кярхане— крупные мастерские, где работало до не-
скольких десятков ремесленников одной специальности. Появ-
ление кярхане обусловливалось прежде всего необходимостью
снабжения и обслуживания армии, султанского двора, что тре-
бовало развертывания производства, способного к выполнению
в большом объеме различных работ. Несомненно, что благодаря
объединению многих мастеров в одном помещении достигалась
более высокая производительность труда, убыстрялся темп
производства. Тем не менее имеющиеся в распоряжении иссле-
дователей сведения о государственных кярхане не дают основа-
ний считать их непосредственными предшественниками капита-
листической мануфактуры. Прежде всего такие мастерские в ос-
новном принадлежали султанскому двору, т. е. не были связа-
ны непосредственно с рынком. В них работали дворцовые ремес-
ленники, не являвшиеся лично свободными людьми: они не име-
ли права оставлять мастерскую или отказываться от работы
[483, т. 1, с. 123—125].
В отличие от кярхане на довольно многочисленных предприя-
тиях по отливу пушек и изготовлению пороха, на верфях, мо-
нетных дворах, существовавших в ряде городов Османской им-
перии, сосредоточивались рабочие разных специальностей, но
принципы организации производства оставались теми же — ка-
зенный характер этих заведений, отсутствие связи с рынком,
принудительный труд мастеровых, среди которых было немало
рабов и военнопленных.
Сведения о первых мануфактурах весьма неполны. Как пра-
вило, в источниках сообщается об основании того или иного
предприятия, но в дальнейшем оно уже не упоминается; вероят-
но, эти ранние мануфактуры были недолговечны. Нельзя не от-
метить также, что сообщения европейских путешественников и
послов явно преувеличивают количество подобных предприятий.
С одной стороны, это объясняется недостаточной осведомлен-
ностью, с другой — неточной терминологией авторов, которые
часто писали о «мануфактурах» и «фабриках», имея в виду,
что выпуском тех или иных изделий было занято большое чис-
ло людей, хотя на самом деле последние представляли собой
самостоятельных ремесленников.
Первая из известных нам мануфактур в Османской импе-
рии— суконная мануфактура в Салониках, основанная в 1664 г.
по инициативе местных сукноделов. Это было предприятие про-
стейшего типа, где каждый мастеровой изготовлял свой товар.
Отделка сукна производилась в трех деревнях близ города, где
было занято около 250 крестьян [483, т. 1, с. 276]. Возникнове-
ние мануфактуры в Салониках — несомненно важное, но все же
47
единичное событие в экономической жизни империи второй поло-
вины XVII в.
В источниках XVIII в. упоминания о подобных заведениях
встречаются чаще. В 1703 г. великий везир Рами Мехмед-паша
поддержал предложение об организации новых суконных ману-
фактур в Салониках и Эдирне, шелковой мануфактуры в Бурсе
(485, т. 4, ч. 2, с. 569—570]. О судьбе одного из этих предприятий
рассказал французский путешественник Ламотрей: «Этот проект
был принят, и Порта приказала перевести [в Эдирне] некоторое
число греков, которые занимались выделкой сукна в Салониках.
Она же распорядилась построить здания, пригласила иностран-
ных рабочих, пообещав им хорошую плату и прочие привилегии,
направила туда рабов, которые были немного знакомы с ремес-
лом, а также бедных рабочих из Польши, приехавших ради
этого в Турцию. Между тем это начинание, как и всякое другое,
столкнулось с известными трудностями, прибыль же от него
могла быть получена лишь через некоторое время. Из-за этого
мануфактура не производила в месяц достаточного количества
сукна, чтобы экипировать янычар, да и ткань была слишком
дорога по сравнению с английской и французской. Указанные
причины, а также приход нового великого везира, настроенного
неприязненно, и недостаток рабочих, число которых значитель-
но поредело из-за чумы,— все это вместе и сокрушило пред-
приятие по крайней мере в четыре года» [99, т. 1, с. 242—243].
Все же в 1720 г. в Стамбуле функционировала государст-
венная суконная мануфактура на 18 станков. Именно тогда на
этом предприятии на 40 станках стали изготовлять и некоторые
виды шелковых тканей. Поскольку продукция пользовалась ши-
роким спросом, было решено организовать отдельную шелковую
(мануфактуру. К 1724 г. число станков здесь выросло до 85.
Помимо текстильных мануфактур с 1725 г. в Стамбуле действо-
вало предприятие по производству изразцов, а в 1744 г. в Ялова
была построена бумажная мануфактура. Все они просущество-
вали недолго [485, т. 4, ч. 2, с. 572, 518—519; 159, с. 56].
Довольно быстрая гибель первых турецких мануфактур от-
части связана с конкуренцией европейских товаров; отчасти же
причины коренились в самой организации производства. В со-
общениях о них часто упоминается нехватка квалифицирован-
ных рабочих, которую пытались восполнить, приглашая европей-
ских работников и пересылая опытных мастеров из других го-
родов.
На первый взгляд может показаться довольно странной не-
хватка рабочей силы в условиях постоянного притока в города
разорявшихся крестьян. Не всякий крестьянин мог, однако, стать
рабочим мануфактуры. Для быстрого превращения в мастеро-
вого человека необходимо было владеть какими-то производст-
венными навыками. Технология же изготовления тонкого сукна,
как в данном случае, была незнакома крестьянам, умевшим в
лучшем случае ткать грубые суконные ткани. Поэтому приток
48
сельских жителей не был в состоянии восполнить нехватку ра-
бочей силы в городах.
Вместе с тем в таких крупных центрах, как Эдирне и Стам-
бул, было довольно много квалифицированных ткачей. Пригла-
шение иностранных рабочих в подобных условиях можно объяс-
нить лишь тем, что процесс имущественной дефференциации сре-
ди местных ткачей еще не привел к массовой экспроприации не-
посредственных производителей. Видимо, феодальный способ
производства не исчерпал еще своих возможностей и в ремесле.
Медленные темпы экспроприации товаропроизводителей и кон-
центрации средств производства и орудий труда в руках богачей
свидетельствуют о том, что на протяжении XVII—XVIII вв. про-
цесс первоначального накопления капитала не получил еще
сколько-нибудь заметного развития, по крайней мере в турец-
ких землях.
Не менее важно и то обстоятельство, что по уровню техниче-
ской оснащенности первые мануфактуры в Османской империи
заметно отставали от европейских. Фактически их создатели
еще не начали переходить от ручного труда к использованию
механизмов, приводимых в движение силой воды и ветра. Ины-
ми словами, крупные предприятия, появившиеся в империи в
конце XVII — первой половине XVIII в., были далеки от ма-
нуфактур капиталистического типа и представляли собой лишь
казенные заводы феодальной эпохи.
Развитие внешней и внутренней торговли
Некоторое повышение товарности сельского хозяйства, увели-
чение спроса городского населения и продолжавшийся рост ре-
месленного производства в большинстве провинций Османской
империи создали благоприятные условия для расширения мас-
штабов внутренней и внешней торговли в XVIII в.
Вплоть до недавнего времени историки мало интересовались
состоянием хозяйственных связей в империи. Лишь в последние
годы они приступили к углубленному изучению материалов ту-
рецких архивов, с тем чтобы определить конкретные формы и
методы торгового обмена, его масштабы и тенденции развития
товарно-денежных отношений.
Первые опыты подобных исследований показали, что в
XVIII в. формы рыночных связей существенно не изменились.
Торговля между городом и деревней, кочевниками и оседлым
населением по-прежнему концентрировалась на еженедельных
(пятничных) базарах, происходивших в городах и крупных се-
лах. Довольно частые упоминания о них, встречающиеся в сочи-
нениях Эвлия Челеби и Кятиба Челеби, позволяют предполо-
жить, что пятничные базары были уже установившейся тради-
цией для большинства районов империи. К этому же выводу
пришла и С. Фарохи, анализируя данные налоговых реестров
4 Зак. 232
49
по ряду санджаков в Западной и Центральной Анатолии [321,
с. 50].
Наряду с пятничными базарами большую роль в хозяйст-
венной жизни играла ярмарочная торговля. Первоначально яр-
марки обслуживали главным образом внутреннюю торговлю на
всех ее уровнях — региональном, межгородском и местном. Спе-
цифика их деятельности, по мнению С. Фарохи, заключалась
в том, что они получили наибольшее развитие в тех районах,
где уровень урбанизации был низок [320]. Как только города
и связанная с ними торговля вырастали до определенных разме-
ров, ведущие торговцы оседали в них и предпочитали поддер-
живать контакты со своими торговыми партнерами в других го-
родах не лично, а через своих агентов или профессиональных
посредников. В этом смысле ярмарки хорошо сочетались с кара-
ванной торговлей, поскольку участники последней располагали
незначительными возможностями складирования своих това-
ров, ограниченной информацией относительно рыночной конъ-
юнктуры и малым запасом времени, которое они могли провести
на одном месте.
Особенностью османских ярмарок (более известных на Бал-
канах, чем в Анатолии) можно считать их тесную связь с вакфа-
ми. Обращение территории крупных ярмарок в собственность
религиозных учреждений (мечетей, дервишских орденов и т. п.)
способствовало развитию торгового потенциала ярмарок бла-
годаря обеспечению большей безопасности от произвола мест-
ных властей и янычар, а также строительству вакфными смотри-
телями различных рыночных помещений и складов.
Если в XVI в. ярмарки служили главным образом развитию
экономических связей внутри империи, то в XVIII в. ситуация
заметно меняется. Удельный вес операций, связанных с внеш-
ней торговлей, начинает быстро увеличиваться. Показательно
сообщение французского консула в Салониках в мае 1747 г.:
«Основное потребление [французского] сукна приходится на со-
седние города и деревни во время ярмарок, куда греческие и
турецкие купцы привозят сукно, скупленное у французов, и лишь
самая незначительная часть тканей остается в самом городе»
[475, с. 54]. Фактически крупнейшие ярмарки трансформируются,
по выражению Фарохи, в «механизм распределения импортируе-
мых европейских товаров» [320, с. 67].
Ситуацию, сложившуюся к концу XVIII в., хорошо раскры-
вает сообщение французского дипломата Ж.-Б. Руссо, находив-
шегося на Ближнем Востоке с 1780 по 1831 г. и составившего
в 1808—1812 гг. «Описание пашалыка Алеппо». Этот документ
был недавно введен в научный оборот Э. Виртом, обратившим
внимание на полноту сведений о ежегодном торговом обмене
Халеба с другими районами Османской империи. Данные Руссо
можно суммировать следующим образом (в скобках указана
общая сумма товаров в пиастрах) [составлено по: 496, с. 190—
196, 202—206]:
50
Направление торгового маршрута Взоз в Халеб Выооз из Халеба.
Стамбул — балканские ярмарки (4 больших ка- равана через Анатолию) Наличные деньги, вексе- Местные ткани, муслин,, ля, европейские товары индийские ткани, х.-б. пряжа из Сурата, мокк- ский кофе, персидский табак (3,9 млн.)
Стамбул (морем) — Жемчуг, кашмирские ткани, благовония, мус- кус (4,5 млн.)
Ирак (Багдад—Басра) Муслин и др. шелковые Сукно, бархат, коше- ткани из Бенгалии, пря- ниль, кораллы, х.-б. тка- жа из Сурата, индиго ни, бумага, халебские из Лахора, табак из Баг- ткани (до 1,5 млн.), дада и Ирана, индийские остальное — наличными пряности, бахрейнский деньгами жемчуг, моккский кофе (6 млн.)
Восточная Анатолия (Мардин—Диярбакыр— Урфа) Ткани, муслин, черниль- Халебские ткани, евро- ный орешек, серебро, пейские товары, шелк медь, железо в брусках, свинец, сера, лекарст- венные травы, масло
Центральная Анатолия (Адыяман—Малатья— Харпут—Сивас—Токат— Эрзурум—Трабзон) Измир (морем через Кипр) Медь в брусках, сафьян, Халебские ткани, др. то- пенька, х.-б. пряжа, вары местного произ- миндаль, меха, льняные водства*, европейские ткани, воск (420 тыс.) товары, шелк Шелк, хлопок, табак, Индийский муслин, ха- ситцы, саржа, коше- лебские ткани, на ос- ниль, олово, сахар, бу- тальную сумму — вексе- мага и др. европейские ля товары (ок. 1 млн.)
Сирия (Дамаск—Хама— Хомс) Атлас и др. шелковые Халебские ткани, фис- ткани, битум, свинцовые ташки, галантерея белила, х.-б. пряжа, пряности, сухофрукты (1,9 млн.)
Юго-Восточная Анатолия (Антиохия—Киллис— Айнтаб) Шелк, хлопок, полотно, Европейские товары и табак, ситцы, тифтик, местная земледельческая смола, мед, раститель- продукция ное масло, войлок, сед-
Египет ла Рис, нашатырь, тонкие — ткани, сахар, кофе, фи- ники, тмин, фасоль, ци- новки, кожи
* Судя по материалам Руссо, местная продукция, производимая 12 тыс.
ремесленников, включала: шелковые ткани с позолотой, разноцветные, тка-
ни из смеси шелка и хлопка (аладжа), золотые и серебряные галуны, ка-
нитель, атлас, хлопчатобумажное полотно, шерстяные ткани, саржу, вой-
лок, ковры, циновки, ювелирные и кожевенные изделия, канаты из пеньки,
мыло, масло растительное, порох, различные продукты питания.
Французский дипломат указал не все стоимостные выраже-
ния торгового обмена, но приведенные им данные позволяют
оценивать товарообмен Халеба по крайней мере в 35 млн. пиаст-
ров/курушей. С учетом торговых сделок в Восточной и Юго-Вос-
4*
51
точной Анатолии и Египте можно предполагать, что общий ре-
зультат будет составлять не менее 40 млн. Между тем Халеб
не был единственным крупным коммерческим центром империи;
городов подобного ранга можно назвать несколько: Дамаск,
Багдад, Каир, Измир, Салоники. Значительно большим был
объем торговых операций в Стамбуле.
Отличительной чертой торговой жизни Халеба, кстати, как
и Багдада, была исключительно большая роль транзитных опе-
раций: около 30 млн. пиастров в товарообороте приходилось на
долю изделий, проходивших через город из стран Востока в Ев-
ропу, и европейских товаров, поступавших на восточные рынки.
Впрочем, высокий удельный вес транзитных грузов составляет
характерную особенность караванной торговли, на которую при-
ходился основной объем межрегиональных и межгородских хо-
зяйственных связей в империи. Поэтому сведения о торговых
контактах Халеба, прежде всего по номенклатуре товаров и гео-
графическому распределению поставок, позволяют лучше пред-
ставить характер торговли в Османской империи на рубеже
XVIII—XIX вв. Вполне очевидно, что внутренний спрос не по-
крывался местным производством, поэтому в торговом обмене
видное место занимают не только восточные или европейские
товары, но и наличные деньги. В караванной торговле на даль-
ние расстояния по-прежнему преобладают предметы роскоши,
тогда как морские перевозки обеспечивают более широкий
спектр потребностей крупных городов.
Труднее определить основные тенденции развития рыноч-
ных связей, поскольку исследователи не располагают данными
по всей стране. В этих условиях целесообразно вновь обратить-
ся к расчетам М. Генча, на этот раз по девяти маликяне, рас-
пространявшимся на таможенные пошлины и базарные сборы
(табл. 3).
Четыре пожизненных откупа (на поступления с таможен
в Трабзоне, Токате, Варне, Никополе, Ряхове и Систове) свя-
заны в основном с внутренним товарооборотом, остальные
в большой мере зависели от внешнеторговых связей. Судя по
приросту дохода владельцев маликяне, можно считать, что в
первых трех случаях объем торговых операций значительно вы-
рос и лишь в Варне на протяжении большей части XVIII в. он
оставался примерно на одном и том же уровне. Другой вывод,
который следует из данных табл. 3, состоит в том, что в конце
века темпы развития внутренней торговли начали замедляться,
тогда как размеры экспортно-импортных сделок продолжали
быстро расти. Заметим также, что выводы относительно со-
стояния рыночных связей в империи вполне соответствуют за-
ключениям об эволюции ремесленного производства, что делает
более надежными и те и другие.
Внешняя торговля Османской империи основывалась на свя-
зях с соседними азиатскими и африканскими странами, с одной
стороны, и на товарообмене с европейскими странами — с дру-
52
гой. Величина торгового оборота со странами Востока и Чер-
ной Африки до сих пор не установлена. Однако известно, что
трансазиатским путем из Ирана, Средней Азии, Индии и даже
Китая в Османскую империю (через Эрзурум или Багдад) посту-
пали высококачественные шелковые и хлопчатобумажные тка-
ни, шелк-сырец, шерсть, ковры, фарфор. По морю (через Басру
или Красное море) в султанские владения ввозились ткани,
сахар, пряности, рис из Индии и стран Юго-Восточной Азии, ко-
фе, а также ладан, камедь и канифоль из Аравии. В Египет
ежегодно караваны доставляли из Эфиопии и Судана слоновую
кость, кожи, страусовые перья, золотой песок. Часть ввозимых
товаров реэкспортировалась далее в Европу, часть оседала в
Стамбуле и различных провинциях империи. В Эфиопию и да-
лее на юг шли льняные и шерстяные ткани, египетское зерно,
марокканские сафьяны, оружие, европейские товары.
Таблица 3
Общие доходы владельцев маликяне на таможенные пошлины
и базарные сборы в XVIII в.* (в тыс. курушей)
Годы 1 2 3 4 5 6 7 8 9
1705—09 17,8
1715—19 14,9
1720—24 12,8 15,5 24,8
1725—29 13,7
1730—34 15,9 18,5 10,5 7,1 6,4
1735—39 8,4 42,3
1740—44 10,5 13,9
1745—49 25,0 45,2 14,5
1750—54 4,7 23,0
1755—59 12,4 24,4
1760—64 29,4
1765—69 23,6 16,5 30,2 13,0 8,2
1770—74 13,8 38,9 13,1 117,1 39,5
1775—79 25,0 10,5 40,1 70,2
1780—84 11,8 14,4 36,1 62,6
1785—89 24,7 34,5 12,0 67,5
1790—94 30,0 13,4 14,4 35,3 22,0 19,8 67,9
1795—99 35,5 29,3
1800—10 31,0 22,5 14,3 22,2 66,5 26,1 25,3
* Составлено по [333, с. 30—37].
Условные обозначения: / — таможенные пошлины в Трабзоне; 2 — ввоз-
ные таможенные пошлины в Токате; 3 — таможенные пошлины в Варне;
4 — таможенные пошлины в Нигболу, Ряхове, Систове; 5— сбор за взве-
шивание и обмер товаров в таможне Стамбула; 6 — таможенные пошлины
в Кавалле; 7 — сбор за взвешивание и обмер товаров в таможне Измира;
8 — таможенные пошлины в Салониках; 9—пошлины с вывозимого хлопка
и хлопчатобумажной пряжи.
Восточная торговля была наиболее прибыльна. По сообще-
ниям современников, в начале XVIII в. чистая прибыль от про-
53
дажи в Смирне (Измире) гилянского шелка составляла 3 ку-
руша за батман (около 8 кг). Груз одной лошади давал 100 ку-
рушей, а груз верблюда — около 170 курушей барыша [118, т. 3,
с. 302]. Если учесть, что караван состоял из 300—400 животных,
прибыль могла составить целое состояние — 30—50 тыс. ку-
рушей.
Хотя участие в сухопутной или морской азиатско-африкан-
ской торговле сулило большие доходы, османские купцы не иг-
рали в ней ведущей роли, ибо были не в состоянии конкуриро-
вать с местными индийскими либо иранскими торговцами, рас-
полагавшими большим и долгим опытом, необходимыми прак-
тическими знаниями, широкой сетью агентов и партнеров. Оце-
нивая ситуацию, один из французских дипломатов писал в
1669 г.: «Турки обычно не имеют дела с иностранцами, если не
считать некоторых турок-авантюристов, которые отваживаются
ехать в Индию или Персию, откуда и приходят главные сухо-
путные караваны в Каир, Алеппо или Смирну, с ними при-
бывают персы и армяне, чтобы торговать в Константинополе
[399, с. 173]. Та же ситуация сохраняется и в XVIII в. Постоянное
участие османских купцов в восточной торговле ограничивалось
их операциями в Аравии. Ежегодно 20—25 судов доставляли из
Суэца в Джидду товары из Египта и Европы; в свою очередь,
в трюмы этих кораблей грузились моккский кофе и товары, при-
возимые в Аравию индийскими купцами. Аравийская коммерция
временами приносила до 100% прибыли [407, с. 414—415].
В целом же для Османской империи значение торговых свя-
зей с азиатскими и африканскими странами было двоякое: во-
первых, государство, в частности крупные центры (Стамбул,
Багдад, Каир, Халеб, Измир), обеспечивалось определенными
товарами и промышленным сырьем; во-вторых, казна получала
значительные доходы от транзита восточных грузов в страны
Европы. Заметное уменьшение потока транзитных грузов (осо-
бенно пряностей и красителей) из-за открытия морского пути
вокруг Африки и возросшей конкуренции европейцев в странах
Индийского океана означало соответствующее сокращение и та-
моженных сборов. Из-за пассивного баланса афро-азиатской
торговли в XVII—XVIII вв. из Османской империи усилился от-
ток ценных металлов в Индию и Иран. Это хорошо видно по
данным Ж--Б. Руссо о халебской торговле: лишь четверть стои-
мости груза из Ирана, Индии и Аравии возмещалась на рубеже
XVIII—XIX вв. изделиями османских ремесленников, а также
благодаря реэкспорту европейских товаров, остальное приходи-
лось оплачивать наличностью. В подобных обстоятельствах по-
нятен интерес Порты к расширению товарообмена с Европой
как по каналам морской (левантийской) торговли, так и посред-
ством сухопутных связей, шедших через Австрию и Польшу.
Вплоть до середины XVIII в. операции европейского купече-
ства в странах Восточного Средиземноморья, вошедших в состав
Османской империи, отличались заметным превышением выво-
54
за над ввозом. Данные левантийской торговли за первые десяти-
летия XVIII в. дают основания считать, что положительное саль-
до в торговом обмене с европейскими странами обеспечивало ос-
манской казне не менее 2 млн. курушей при общей сумме по-
ступлений примерно 60 млн. (около 18 млн. ф. ст.) (407, с. 482].
Выгодна была левантийская торговля и европейцам. Одно из
ее важных преимуществ состояло в возможности быстрого обо-
рота капиталов. Л. Марсильи так объяснял борьбу английских
коммерсантов за преобладание в Леванте в XVII в.: «Турецкий
торг толь великую англичанам приносит прибыль так для бли-
зости, так и для способного отправления купечества потому, что
корабли ходят туда и возвращаются дважды в год» [69, с. 37].
Позже океанская торговля, в которой особенно преуспела Анг-
лия, существенно ослабила интерес ее деловых людей к Осман-
ской империи. И в XVIII в. на первое место в левантийской тор-
говле выходит Франция. Имея в виду широкий вывоз промыш-
ленного сырья (хлопка, шерсти, шелка-сырца) из османских вла-
дений, практиковавшийся Францией с начала этого века, фран-
цузский историк А. Вандаль писал: «Торговля с Левантом была
необходима для нормального функционирования французской
промышленности, ее упадок привел бы к гибели самые важ-
ные провинции страны» [488, с. 31].
Отметим также, что французские и другие западные купцы —
в силу статей капитуляционных договоров, которые Порта с
XVI в. заключала с европейскими государствами,— обладали
рядом важных привилегий. Для них были установлены низкие
ввозные пошлины (3% стоимости товара), они освобождались
от уплаты сборов на многочисленных местных таможнях, им га-
рантировалась безопасность торговли и обеспеченность их иму-
щества. Все это позволило французскому послу де Боннаку пи-
сать королю: «Ваши подданные, занимающиеся торговлей с Ле-
вантом, имеют самую большую и прибыльную торговлю во всем
королевстве... торговцы в Леванте имеют самые лучшие условия,
чем где бы то ни было» [90, с. 144]. Заинтересованность обеих
сторон в развитии левантийской торговли способствовала ее за-
метному прогрессу. На протяжении XVIII в. ее объем практиче-
ски удвоился, достигнув к 80-м годам примерно НО млн. лив-
ров (в XVIII в. 3 ливра равнялись 1 курушу/пиастру). Средне-
годовая сумма торговых операций Франции в Леванте выросла
за столетие примерно в 6 раз и поднялась до 70 млн. ливров
[428, с. 87].
При этом, однако, удельный вес этих связей в мировой эко-
номике существенно сократился. В конце XVI в. на долю Леван-
та приходилось около половины французской внешней торговли,
в 80-е годы XVIII в.— лишь 9% [310, с. 205]. Английская тор-
говля в Восточном Средиземноморье достигла своего высшего
уровня в середине XVII в., когда она составляла около 10%
всего объема торговых операций Англии, к концу же XVIII в.
этот показатель упал до 1% [310, с. 205; 377]. Несомненно, что
55
внешнеэкономические контакты Османской империи развивались
более медленными темпами, чем общемировые.
Несмотря на увеличение роли океанской торговли, экспорт-
но-импортные операции левантийских портов благодаря работам
туркологов «новой волны» по-прежнему привлекают присталь-
ное внимание исследователей. Хозяйственные связи между стра-
нами Западной Европы и Османской империей ныне рассматри-
ваются под углом зрения включения последней в мировую эко-
номическую систему, которая начала складываться в Европе
с XVI в. Анализ данных о левантийской торговле того времени
позволил обнаружить качественные изменения в экономических
отношениях империи с европейскими государствами. Со второй
половины XVI в. постепенно падает роль международных торго-
вых путей между Востоком и Западом, проходивших через вла-
дения османских султанов. Уменьшается значение торговли
азиатскими пряностями и предметами роскоши. Сменились и
торговые партнеры: венецианских купцов, выступавших в сред-
ние века в качестве торговых посредников между Османской им-
перией и Западной Европой, вытеснили представители зарож-
давшегося капиталистического производства — английские, гол-
ландские, французские торговые компании. Наконец, произошло
перемещение центра экспортных операций из Египта и Сирии,
прежде главных поставщиков пряностей и шелка, в Западную
Анатолию и на Балканы, где сосредоточились основные очаги
товарного земледелия. Подобные перемены для ряда авторов
«политэкономического» направления являются достаточным по-
казателем включения Османской империи в «мировую экономи-
ку» на протяжении XVI—XVIII вв. [476, с. 67—72].
На первый взгляд сдвиги, происходившие в левантийской
торговле в XVIII в., вполне подтверждают эту гипотезу. Уже
в первые десятилетия вывоз сырья для французских мануфактур
составлял 3/4 ежегодного импорта Франции (13,5 млн. ливров
из 18 млн.). С учетом же продовольствия (2,6 млн. ливров)
удельный вес сельскохозяйственной продукции в закупках фран-
цузских купцов оказывался еще выше. На протяжении столетия
вывоз хлопка во Францию вырос по стоимостным показателям
в 14 раз, шерсти — в 4 раза, масел — в 5 раз, а вот шелковой
пряжи — лишь в 2 раза. К 1730 г. французы прекратили заку-
пать ткани из тифтика (мохера), резко сократились закупки
шелковых и хлопчатобумажных тканей. В 1729 г. французский
посол Вильнёв писал: «Уже сейчас, вместо того чтобы приво-
зить из Константинополя крашеные холсты, начали доставлять
сюда ткани, выделанные в Марселе, и если добиться лучшего их
качества, то можно будет отказаться от закупок в Турции и ог-
раничить нашу торговлю в Леванте покупкой хлопка» [407, с. 432,
435—436, 440, 445—446, 451].
Усилия представителей западноевропейских держав по реор-
ганизации левантийской торговли дали свои результаты. Если
в XIV—XVI вв. сбыт продуктов земледелия занимал второсте-
56
пенное место в ее общем объеме, существенно уступая реэкспор-
ту товаров с Востока, а также вывозу изделий местного ремес-
ленного производства, то в XVIII в. владения османских султа-
нов превратились в источник сельскохозяйственного сырья, а
также зерна для европейских стран.
Ожесточенная борьба, развернувшаяся в конце XVII — нача-
ле XVIII в. между Англией, Голландией и Францией за преиму-
щество в поставках сукна в Османскую империю, показала, что
левантийский рынок был важен западным странам и для сбыта
продукции своих мануфактур. Так, венецианцы, занимавшие дол-
гое время второе место по объему торговых сделок, экспорти-
ровали шелковые и парчовые ткани, стекло, бумагу; голланд-
цы— сукна, металлические изделия; англичане — одежду, оло-
во, свинец, часы, кожи.
Если исходить из целей, которые ставили перед собой евро-
пейские партнеры по левантийской торговле, нетрудно прийти
к тем же выводам, которые сделали турецкие и западные ис-
следователи 70-х годов. Однако нелья не заметить, что при по-
добном подходе не учитывается позиция другой, османской сто-
роны; по-существу, лишь предполагается ее готовность подчи-
ниться диктату западных торговых компаний.
На деле же условия, в которых действовали эти компании
в XVIII в., исключали возможность диктата. Хотя европейские
коммерсанты располагали рядом важных привилегий, ставивших
их в более выгодное положение по сравнению с местным купе-
чеством, они оставались фактически отрезанными от внутреннего
рынка в силу слабого знания языка и местных условий, отсут-
ствия хороших и безопасных средств сообщений и вынуждены
были во всем полагаться на представителей левантийского тор-
гово-ростовщического капитала, выступавших в качестве посред-
ников между иностранными купеческими домами и непосред-
ственными производителями и потребителями во внутренних
районах империи. Именно посредники определяли цены на ев-
ропейские товары, поступавшие на османские рынки, через них
же закупалась местная продукция для вывоза во Францию и
другие страны Европы. Естественно, что эти лица («меклеры»
в русских дипломатических донесениях) и получали основную
прибыль от проводимых операций.
Ранее уже отмечалась и другая особенность левантийской
торговли XVIII в.— ограниченность объема европейских экспорт-
ных товаров, не способных поэтому оказать разрушительное
влияние на состояние ремесленного производства империи.
По мнению такого серьезного наблюдателя, как К.-Ф. Вольней,
воздействие европейского экспорта наиболее сильно ощутил Еги-
пет. Тем не менее и в последние десятилетия XVIII в. в общем
объеме египетских торговых операций на долю восточной тор-
говли приходилось 36% их стоимости, на долю связей с дру-
гими провинциями империи — 50%, европейская же торговля со-
ставляла лишь 14%. О значении связей Египта с Европой мож-
57
но судить и по другому показателю — контрактам французских
капитанов, обслуживавших торговые операции по Средиземно-
му морю. Из 894 контрактов, заключенных в Александрии в
1754—1767 гг., 385 (43,1%) приходилось на рейсы к портам Ана-
толии, 109 (12,2%) —к Стамбулу, 112 (12,5%) —в страны Се-
верной Африки, 200 (22,4%) — к берегам Греции, 50 (5,6%) —
к Сирии и Кипру и лишь 23 (2,5%)—в Европу [вычислено
по: 435].
Подобную ситуацию вряд ли следует оценивать как небла-
гоприятную для европейцев. Правильнее будет сказать, что ле-
вантийская торговля в том виде, в каком она существовала до
конца XVIII в., была выгодна обеим сторонам, но каждая из
них реализовывала свои выгоды на собственном внутреннем
рынке. Положительная роль левантийской торговли для осман-
ской стороны состояла в том, что она не только повысила зна-
чимость небольшой прослойки богатых купцов-оптовиков и по-
средников, но и существенно расширила их навыки ведения тор-
говых операций благодаря освоению опыта европейских торго-
вых компаний. С последним связаны и попытки левантийского
купечества выйти на европейские рынки.
Среди местного купечества главную роль играли немусуль-
мане — греки, армяне, евреи. Первые контролировали большую
часть морских связей, активно участвовали в торговом обмене
с итальянскими государствами и Россией. Они часто посещали
ярмарки Украины и Польши и снабжали Анатолию и Румелию
русской пушниной. Долго живший в Стамбуле французский
коммерсант Леруа в своем «Подробном описании торговли
большей части Европы в Леванте», составленном для русского
резидента при Порте А. Вешнякова в 1742 г., отмечал, что тор-
говля «мяхкой рухлядью», т. е. пушниной, «промысел наилутчей
и честнейшей есть между греками, который, по моему известию,,
содержат от тринадцати до четырнадцати тысяч работников,
а их началники почти все люди богатыя или по меньшей мере
без нужды живущия» [34, д. 5, ч. 1, л. 202—202об.].
В начале XVIII в. греческие купцы располагали своим фло-
том, осуществлявшим - плавание в Черном и Эгейском морях,,
обеспечивая коммерческие связи между различными районами
империи. Греческие торговцы активно участвовали в развитии
сухопутной торговли со странами Центральной Европы во вто-
рой половине XVIII в., выступая здесь не только как крупные
экспортеры сельскохозяйственной продукции балканских земель,
но и как организаторы мануфактур, владельцы лавок, домов
и другой недвижимости, инициаторы строительства православ-
ных церквей и училищ [238, с. 187—189].
«Армяне,— писал ориенталист и дипломат Мураджа д’Оссон,
проведший много лет в Стамбуле,— чаще всего обращаются к
торговым операциям в континентальных провинциях. Они вме-
сте с турками составляют богатые караваны, которые всегда
можно встретить в различных частях Азии» (104, т. 4, ч. 1,
58
с. 207]. Почти полностью в руках армянских купцов находилась
шелковая торговля. Поэтому армянские торговые колонии сло-
жились на всем пути караванов, перевозивших шелк из север-
ных провинций Ирана в Западную Анатолию и Сирию: Эрзу-
руме, Сивасе, Токате, Анкаре, Бурсе, Измире, а также в Хале-
бе и Трабзоне. Европейцы, побывавшие в XVII—XVIII вв. в Ос-
манской империи,— Тавернье, Рафаэль дю Ман, Турнефор
и др.— видели в них основных агентов в торговле между За-
падом и Востоком.
Армянские купцы предпринимали первые попытки выйти на
европейские рынки. В середине XVII в. некий Андон Челеби,
занимавший пост эмина (управляющего) измирской таможни,
был в состоянии ежегодно посылать в Амстердам судно, нагру-
женное своими товарами. Правда, успеху этого предприятия
во многом способствовало то обстоятельство, что брат Андона,
принявший ислам и сделавший карьеру в Стамбуле под именем
Хасан-аги, был в то время управляющим таможней Стамбу-
ла и, по существу, ведал таможенной службой по всей империи.
В дальнейшем некоторые армянские купцы смогли поселиться
в Амстердаме, обрести голландское подданство и вести тор-
говые операции в Леванте как из Европы, так и из Османской
империи. В 1699 г. в списке И голландских факторий в Изми-
ре значится и торговый дом Эрмен. В 1711 г. к ним добавляют-
ся две новые фактории, в том числе Панайотти ди Юсеф, явно
греческого происхождения [342, с. 37—38; 337, т. 1, ч. I, с. 309].
Видное место в торговле занимали и евреи. Чаще всего они
выступали посредниками между иностранными и местными куп-
цами. «Вся торговля,— писал Турнефор,— осуществляется через
евреев, и нельзя ничего купить или продать, что не прошло бы
через их руки» [118, т. 3, с. 373]. Автор краткого анонимного
трактата о состоянии Османской империи, написанного в сере-
дине XVIII в., так суммирует представления европейцев о роли
евреев в торговых операциях: «Турок не станет ничего покупать
без посредничества еврея. Все великие люди, все военные кор-
пуса имеют своего базыргянбаши, обычно еврея, который забо-
тится об удовлетворении их нужд, об их доходах» [116, с. 346].
Упомянутый уже Леруа, порекомендовав учредить российский
«торговый дом» в Константинополе, советовал обратить особое
внимание на выбор посредников. По его мнению, следовало бы
использовать еврейских «меклеров»: «Сия нация, которая в
торговле весьма остроумна, так себя потребною учинила, что
турки, начав от Порты даже до купцов, без них обойтись не мо-
гут, я ж могу сказать, что они лутче каждой иной нации в том
услуживают» [34, д. 5, ч. 2, л. 210].
Значителен был объем торговых операций, осуществлявших-
ся и турецкими купцами. В 1768 г. французский консул в Сало-
никах д’Эван отмечал: «Турки, будучи не очень склонны к про-
мышленности, ограничиваются покупкой иностранных товаров,
некоторое количество которых они затем перепродают в розницу
59
в своих лавках, а большую часть сбывают на ярмарках, кото-
рые происходят в Македонии. В то же время иные из них по-
купают на ярмарках пушнину и отправляют ее в Сирию. Кро-
ме того, они посылают в Египет табак, а оттуда привозят
моккский кофе, индийские ткани, полотно, рис, все это продает-
ся с выгодой» (475, с. 186]. Мураджа д’Оссон считал даже, что
турецкие купцы контролируют большую часть внутренней тор-
говли. Тем не менее коммерческие сделки турок значительно от-
личались по своему уровню от действий европейских и местных
немусульманских купцов. «Все очень упрощено в их торговых
операциях,— замечает тот же Мураджа д’Оссон,— [турецкие]
купцы учитывают лишь итоговые суммы покупок или продаж,
платят наличными или товарами... Даже самые богатые из них,
чья торговля наиболее значительна, ведут лишь один реестр
и имеют самое большое двух приказчиков. У них весьма смут-
ное представление о векселях, и они полностью игнорируют мор-
ское страхование...» [104, т. 4, ч. 1, с. 205—206].
Наряду с названными группами крупного османского купе-
чества следовало бы отметить и некоторые другие. В частности,
со второй половины XVIII в. активное участие в торговле со
странами Центральной Европы принимают сербские и болгар-
ские торговцы, занимавшиеся экспортом скота, зерна и другой
сельскохозяйственной продукции. В Египте усилилось значение
сирийских христиан-католиков, тесно связанных со сбытом фран-
цузских тканей.
Однако даже столь краткая характеристика османских парт-
неров по коммерческим операциям позволяет заключить, что ле-
вантийская торговля создавала потенциальные возможности для
развития процесса первоначального накопления, особенно в пла-
не активизации торгового капитала. Однако условия, в которых
на развивалась, не позволили реализоваться этим возможно-
гям.
Одним из обстоятельств, мешавших активизации купеческого
капитала, была неразвитость транспортных средств, отсутствие
хороших и безопасных дорог, трудности сообщения, полная не-
обеспеченность имущества путников да и их самих от нападений
разбойников. Согласно подсчетам болгарского исследователя
Л. Берова, в начале XVII в. транспортные расходы на Балканах
составляли в среднем 16% стоимости груза пшеницы (100 кг)
при его перевозке на расстояние 100 км; к концу века этот по-
казатель увеличился до 21%, а в 1780-е годы он равнялся уже
43%. При столь высокой стоимости транспортировки купец, рас-
считывавший на 10% прибыли, мог перевозить пшеницу лишь
на 50—70 км [285, с. 87]. Условия в Анатолии были примерно
теми же: стоимость груза пшеницы на расстоянии более одного
дня пути могла увеличиться едва ли не вдвое. Из Токата в Из-
мир караван верблюдов мог идти 40 дней, но большинство куп-
цов предпочитали кружной путь через Анкару и Бурсу (что
удлиняло путешествие примерно на 20 дней), лишь бы избежать
60
встречи с разбойниками [118, т. 3, с. 301—302]. В еврейских
источниках, освещающих общественно-экономическую жизнь на
Балканах, приводится много сведений об убийствах, грабежах
и захвате товаров [83, т. 2, с. 309—310, 321—322, 434—435,
474—475].
В военные годы торговля почти полностью прекращалась, по-
скольку передвижение по дорогам становилось особенно опас-
ным из-за постоянных нападений со стороны мародерствующих
солдат. В 1715 г. консул в Салониках Буасмонд отмечал в своем
отчете, что на ярмарку в Доляне не прибыли караваны из Гре-
ции (Ларисы) и из Анатолии «из-за отсутствия безопасности
на дорогах». В 1744 г. другой консул, Жонвилль, анализируя
причины упадка торговли сукном в годы войны Османской им-
перии с Россией и Австрией в 1736—1739 гг., писал, что «греки
и евреи, живущие в сельской местности, попрятали тогда свои
деньги п не хотели тратить их на одежду, опасаясь спровоциро-
вать турецких солдат на новые грабежи. Впрочем, в то время
все пребывали в страхе, поэтому купцы не хотели совершать
поездки в те места, где они обычно продавали свои товары» [475,
с. 122—123].
Ясно, что караванная торговля была выгодной лишь при
транспортировке товаров высокой стоимости и малого веса. Эти
условия были особенно важными, если учесть, что в XVII—
XVIII вв. большая часть внутренней торговли в империи была
связана с перевозками по суше. Между тем государство, чьи
товары составляли значительную часть грузов, упорно поддер-
живало традиционную форму наземных сообщений, поскольку
определенная часть транспортных операций оказывалась изъ-
ятой из сферы стоимостных отношений. Правительство редко
уплачивало полную рыночную стоимость реквизированных для
его нужд верблюдов и другого гужевого транспорта. Поэтому
те, кто занимался караванными перевозками профессионально,
должны были запрашивать со своих обычных клиентов такую
цену, которая включала бы и стоимость той части их усилий,
которая оставалась не оплаченной властями [326, с. 534].
Следует учитывать и жесткое противодействие европейских
правительств попыткам левантийцев конкурировать с западны-
ми торговыми компаниями, выходить на европейские рынки, за-
ниматься морскими перевозками грузов. Подобный курс, осо-
бенно активно проводившийся Францией, обрекал османское ку-
печество на «пассивную» торговлю. Ее отличительной чертой бы-
ло то, что активность местного торгового капитала определялась
в первую очередь взаимоотношениями провинциальной элиты и
центральной власти, с одной стороны, и европейских торговцев,
опиравшихся на поддержку своих правительств,— с другой.
В сопоставлении с этими противоборствующими силами возмож-
ности местных купцов были несравненно меньшими. «В целом,—
отмечает С. Фарохи,— они могли получить доступ к товарам,
которыми торговали, лишь при посредничестве этих могущест-
61
венных элит и потому должны изучаться в тесной связи с ними.
Такая социальная позиция определяла также их готовность во
многих случаях искать протекцию в капитуляциях, дарованных
той или иной европейской державе» (323, с. 173].
Ограниченность действий купечества в Османской империи
особенно явственно проступает в тех сферах хозяйственной жиз-
ни, которые находились под прямым государственным контро-
лем. Большое число товаров исключалось Портой из списка
экспортируемых на том основании, что они имели «стратеги-
ческий» характер и не должны были попадать в руки потен-
циальных или реальных противников империи. Значительные
закупки и продажи тканей в Европе и Азии осуществлялись по
линии «государственной торговли». Используемые с этой целью
купцы (хасса таджирлери) действовали не только в качестве
торговых, но и дипломатических представителей Порты. В ус-
ловиях государственной монополии на разработку недр и про-
изводство ряда товаров купцы могли выступать в качестве от-
купщиков, а чаще в виде их агентов, когда откупщиками были
придворные или крупные государственные чиновники. Все эти
ограничения не могли не стеснять и не ограничивать инициа-
тиву османского купечества.
Однако самое пагубное влияние на развитие торговли ока-
зывала зависимость личности и имущества купцов от «хищных
рук сатрапов и пашей». В силу своего низкого социального ста-
туса, а иногда и фактически полного бесправия османское (осо-
бенно немусульманское) купечество было вынуждено покупать
покровительство властей или аянов и потому передавать им зна-
чительную часть полученных доходов. В 1743 г. А. Вешняков,
сообщая о смерти одного из богатейших людей империи, Мех-
меда Эмин-паши, оставившего огромное состояние в 8—9 млн.
курушей (которое было «не в государственных чинах получено,
но большая часть безпошлинным торгом в Индию и другие ме-
ста»), не без удивления добавил, что это наследство властями
«у детей его не отнято». «Великодушие» Порты объяснялось про-
сто: покойный купец был агентом {капы кетхудасы) могущест-
венного паши Багдада Эйюби Ахмед-паши, а также других про-
винциальных наместников. Именно благодаря заступничеству
«Агмет паши Вавилонского» наследники Мехмеда Эмина «ос-
талися спокойны в чине и богатстве отца их» [35, д. 4, л. 522об.].
Благополучный исход дела с наследством Мехмеда Эмин-
паши не случайно удивил русского резидента, ибо обычная ре-
акция властей была иной. Кантемир, излагая биографию «само-
го богатого человека в империи» — поставщика мяса для сул-
танского двора Кара Мехмед-аги, отмечал: «Его судьба была
схожей с судьбами тех, кто разбогател на службе у турок. При
великом везире Дамад Хасан-паше он был ложно оклеветан,
и везир велел заточить его в тюрьму, лишив поста и всего богат-
ства, которое тот накопил» [92, т. 4, с. 381]. Такая же участь
постигла другого богатого купца из Салоник, Константина Пай-
62
ко — крупнейшего поставщика табака и одновременно драгома-
на (переводчика) французского консульства. Его состояние при-
влекло внимание турок, и в 1714 г. городской мулла издал при-
каз об аресте Константина и его сына. После вмешательства
консула они были освобождены, но через год, после смерти
Константина Пайко, его сын Панайот был вновь схвачен и со-
слан на каторгу, и все его имущество конфисковано [475, с. 201—
202]. Сообщая о нехватке денег в государственной казне в мо-
мент первого назначения великим везиром Мехмед-паши Бал-
таджи (декабрь 1704 г.), иерусалимский патриарх Досифей пи-
сал Петру I: «Прежний визирь Калаилис*, если узнавал, что у
кого-либо есть деньги в Царьграде, то отнимал все, а этот у ко-
го возьмет?» [168, Приложение, с. 54].
Естественно, что в таких условиях купечество стремилось
скрыть свое богатство, ограничивая себя в расходах на одеж-
ду, жилище и питание. В 1744 г. французский консул Жонвилль
так объяснял причину малого спроса на сукно: «Богатые тур-
ки, стремясь утаить свое состояние, не покупают сукна и не но-
сят суконных одежд, до того довела их тирания тех, кто ими
управляет. Греки здесь, правда, кичливы, однако достаточно бо-
гатых слишком мало, чтобы потреблять значительное количе-
ство этого товара. Но в самой большой нищете живут евреи.
Их угнетают больше, нежели других, и все время донимают
различными вымогательствами, которые не под силу одному че-
ловеку и которые, как правило, ведут к разорению» [475, с. 54].
Боязнь потерять свое состояние приводила к тому, что мно-
гие торговцы не желали расширять объем своих операций, пред-
почитая копить золотые монеты или покупать драгоценности ли-
бо вывозя свои деньги за границу. Упоминавшийся ранее Андон
Челеби держал свои деньги в банке итальянского города Ливор-
но. В 4714 г. валашский господарь Константин Брынковяну имел
на своем счету в венецианском банке 90 тыс. пиастров, которые
Порта требовала вернуть ей после казни господаря [475, с. 116].
Как правило, значительная часть средств вкладывалась купца-
ми в недвижимое имущество: они приобретали землю, дома,
лавки, склады. Ограничение инициативы османского купечества
толкало его в сторону ростовщичества. «При азиатских формах
ростовщичество,— писал К. Маркс,— может существовать очень
долго, не вызывая ничего иного, кроме экономического упадка
и политической коррупции... оно консервативно и только разо-
ряет существующий способ производства» [6, ч. 2, с. 146].
Османская экономическая мысль
и экономическая политика Порты
О глубине и интенсивности перемен в социально-экономиче-
ской жизни империи можно судить по реакции представителей
* Калайлыкоз Ахмед-паша — великий везир в сентябре — декабре 1704 г.
63
-ее правящей верхушки на те изменения, которые переживало
османское общество. Подлинную значимость акций Порты мож-
но правильно оценить, лишь представляя себе существовавшие
в то время экономические воззрения. Не претендуя на полное
раскрытие данной темы, отметим некоторые факторы, опреде-
лявшие характер этих представлений.
Во-первых, Османская империя, подобно большинству сред-
невековых государств Востока, представляла собой политиче-
ское объединение хозяйственно-атомизированного, этнически и
религиозно гетерогенного общества. Единство и централизация
в таких государствах достигались и поддерживались главным
образом внеэкономическими средствами, в частности сильно
развитыми социально-политическими институтами. Преимуще-
ственное внимание османской правящей верхушки к решению
политических вопросов не благоприятствовало развитию эконо-
мических знаний и препятствовало их вычленению из общих по-
литико-этических представлений. Во всех попытках осмысле-
ния и истолкования процессов общественной жизни экономиче-
ские мотивы и факторы рассматривались как второстепенные по
своей значимости, а состояние хозяйственной деятельности трак-
товалось как производное от политического курса властей.
Во-вторых, в ходе создания османского государства важней-
шая роль была отведена исламу как основному фактору духов-
ного единения. Первоначально все административно-правовые
вопросы находились в руках улемов — высшего мусульманского
духовенства, основную массу которого составляли выходцы из
Ирана, Египта и других стран мусульманского Востока. Вполне
естественно, что они способствовали не только распространению
богословских наук и норм шариата, но и утверждению бюро-
кратических традиций и экономических представлений, харак-
терных для исламского мира XI—XIII вв.
В-третьих, османское государство возникло и утвердилось
на стыке мусульманского Востока и христианского Запада. Та-
кая ситуация способствовала преимущественному развитию по-
литических институтов, ориентированных на продолжение «свя-
щенной войны» во имя расширения мира ислама. Вместе с тем
установление османского господства на Балканах, выход завое-
вателей в Центральную Европу создавали в османской эконо-
мической мысли возможность синтеза представлений, присущих
средневековым обществам Европы и Ближнего Востока.
По мнению исследователей, османская правящая верхушка,
включавшая в свой состав немало лиц балканской феодальной
аристократии, восприняла не только некоторые нормы и инсти-
туты, которые существовали в Византии и в других государствах
Юго-Восточной Европы (прония, цехи, саксонское горное пра-
во), но и многие их воззрения на экономическую политику госу-
дарства, соотношение светской и религиозной власти. Во всяком
случае, утверждавшиеся в османском обществе экономические
концепции, будучи исламскими по форме, не отличались столь
€4
же ортодоксальным содержанием. Более того, некоторые прин-
ципы хозяйственного регулирования, принятые в империи, шли
вразрез с установлениями ислама [273].
И еще одно обстоятельство. В том огромном конгломерате
народов и племенных общностей, которые оказались под
властью османских султанов, сами завоеватели, турки-османы,
весьма существенно уступали по уровню своего общественного
развития завоеванному населению Балкан, Закавказья, части
арабских стран. Соответственно для османской экономической
мысли было характерно преимущественно адаптивное состоя-
ние (т. е. освоение тех идей и хозяйственной практики, которые
уже утвердились у народов, оказавшихся под их властью), а
не конструктивный подход, связанный с выдвижением каких-
то новых концепций, способных стать основой принципиальных
изменений в экономической политике.
Наряду с общими чертами, присущими экономической мыс-
ли на всем протяжении османской истории вплоть до XIX в.,
следует обратить внимание и на свидетельства ее эволюции, свя-
занной с развитием общественных отношений. Разумеется, сам
процесс осмысления изменившейся действительности шел го-
раздо медленнее, чем совершалась трансформация общественной
жизни в империи.
Первым опытом в уяснении новых явлений можно признать
трактат одного из великих везиров Сулеймана Кануни, Лютфи-
паши, «Асаф-наме» («Книга Асафа») [77]. Представляя собой
по форме наставление автора своим преемникам на посту первого
министра, «Асаф-наме» является самым ранним из известных
специалистам сочинений, содержащих критический обзор Ос-
манской империи. В нем автор наряду с изложением принципов
управления государством прозорливо очертил круг вопросов,
ставших узловыми для османских общественных деятелей конца
XVI—XVII в.: рост дефицита государственого бюджета, кризис
тимарной системы, укрепление позиций чиновно-бюрократиче-
ской знати и торгово-ростовщических элементов, ухудшение по-
ложения райя в результате роста налогового бремени и произ-
вола землевладельцев.
Тема, поднятая Лютфи-пашой, была продолжена и развита
в конце XVI—XVII в. авторами ряда исторических сочинений
(Мустафа Али, Мустафа Селяники, Ибрагим Печеви), публици-
стических трактатов (Хасан Кяфи Акхисари, Айни Али, Муста-
фа Кочибей, Кятиб Челеби, Хусейн Хезарфенн), поэтических
сатир и аллегорий (Вейси, Нефи). Они выступали с критикой
действий султанского правительства и предлагали меры, кото-
рые должны были «исправить» ситуацию.
Значимость литературы о недостатках в управлении Осман-
ской империи и царившем в ней произволе определяется преж-
де всего тем, что ее авторы были придворными чиновниками,
главным образом из финансового ведомства (Мустафа Али, Му-
стафа Селяники, Кятиб Челеби), и потому хорошо ощущали глу-
5 Зак. 232
65
бину и остроту кризисной ситуации. Приводимый ими обширный
фактический материал о росте налогов, злоупотреблениях вла-
стей, продажности судей делают их суждения весьма достовер-
ными и убедительными. Однако рекомендации авторов ясно по-
казывают, что сами они не смогли осмыслить подлинных причин
упадка Османской империи, оставаясь в плену концепций и
представлений, утвердившихся в XV—XVI вв. Суть происходив-
ших процессов обозначалась ими как «состояние беспорядка»,
как нарушение тех норм, на которых должна основываться об-
щественная жизнь. Для избавления от кризиса, по их мнению,
следовало вернуться к концепции, известной в странах Ближ-
него и Среднего Востока еще со времен Аристотеля под назва-
нием «круг справедливости». Ее смысл выражался следующей
аксиомой: «Могущество и сила верховной власти в войске, вой-
ско существует казной, казна собирается с поселян, существо-
вание же последних обусловливается справедливостью» [78,
с. 147].
Важнейшим условием «справедливости» (адалет), а стало
быть, и процветания страны, по мнению средневековых восточ-
ных ученых и политиков, должно быть поддержание традицион-
ного порядка (низам) в обществе. Низам предполагал четкое
разделение всего населения на две страты (лиц, причастных
к государственному управлению, и лиц, связанных с экономиче-
ским производством) и соблюдение первыми определенных норм
при изъятии прибавочного продукта, произведенного послед-
ними. Согласно тем же представлениям, правителю страны над-
лежало в своей деятельности заботиться прежде всего о сохра-
нении существующих устоев общественной жизни. «Круг спра-
ведливости», по существу, утверждал идею абсолютной власти
монарха, а следовательно, предполагал установление строгого
государственного контроля над всеми видами экономической
активности населения. Иными словами, речь шла о перераспре-
делении основных доходов в пользу государственной казны и
подчинении экономики политическим целям.
Показательно, что османские авторы указанного периода,
стремясь выразить «квинтэссенцию» опыта мусульманского мира
в искусстве государственного управления, особо подчеркивали,
что каждый человек должен знать свое место и выполнять свои
функции. Чтобы обеспечить новые победы империи и ее эконо-
мическое процветание, они рекомендовали султанам принять
всевозможные меры, дабы «мужи меча» (сейфие) не устраня-
лись от военных занятий, «люди пера» (калемие) не претендо-
вали на земельные владения — тимары, а сельские и городские
жители не отвлекались от земледелия, ремесла и торговли. Воз-
родить подобный «справедливый» порядок можно лишь с по-
мощью сильного центрального правительства, и потому в своих
сочинениях они выступают убежденными сторонниками деспо-
тической власти правителей. Современный турецкий ученый
Н. Беркее вполне справедливо отмечает, что «османская эконо*
66
мическая мысль в начале новой экономической эпохи оставалась
тесно связанной с идеями, которые были порождены старыми
средневековыми исламо-османскими государственными порядка-
ми» [283, т. 2, с. 325].
Если в экономических воззрениях конца XVI—XVII в. пре-
обладало консервативное начало, то продолжавшая развивать-
ся хозяйственная практика стала основой для постепенного из-
менения существовавших представлений и норм. Об этом мы
можем судить на основе тех же политических трактатов и по-
сланий. Их авторы, описывая злоупотребления и произвол, во-
царившиеся в империи, вынуждены были констатировать, что
ценности прошлого утеряны, что их современники озабочены
лишь личной карьерой и накоплением богатства, а не интере-
сами всей мусульманской общины, что «чужие и всякая сво-
лочь», «подонки из народа», пришедшие на смену «доблестным
мужам меча», с помощью подкупов захватывают землю сипахи,
стараясь обратить ее в свои владения (чифтлики). Такие пере-
мены казались столь радикальными и опасными, что возникла
мысль о полном крахе всякого порядка. В одном из своих произ-
ведений Мустафа Али констатировал: «Порядок в мире разру-
шен; люди не могут ни осуществлять приказы правителей, ни
поддерживать подлинные цены [на товары]» [332, с. 282].
Осмысление опыта, рожденного в изменившихся условиях об-
щественной жизни, начинается в XVIII в.; в наиболее завершен-
ном виде эта тенденция видна в первые десятилетия XIX в. Со-
стояние экономической мысли в это время можно проследить
по трактатам и запискам (ляиха) сторонников реформ в импе-
рии, а также по свидетельствам и обозрениям европейских дип-
ломатов и ученых, побывавших во владениях османских султа-
нов. Из них следует, что трансформация взаимоотношений им-
перии с европейскими державами оказала заметное влияние на
османское общество. Быстрый экономический, политический и
военный прогресс Европы заставлял Порту задуматься над при-
чинами все более заметного отставания империи. Угроза поте-
ри суверенитета и распада османских владений делала необхо-
димым обращение к европейскому опыту.
В начале XVIII в. более или менее реалистический подход
к оценкам возможностей Османской империи и стран Европы
был свойствен лишь небольшой части правящей верхушки, со-
стоявшей из образованных и дальновидных людей. Их идеоло-
гом стал виднейший турецкий историк Мустафа Наима. В своем
сочинении по истории османского государства он много внимания
уделил состоянию экономики страны и тем мерам, которые
предпринимались для ее улучшения. Высказанные в «Тарих-и
Наима» («История Наимы») взгляды по экономическим вопро-
сам существенно отличались от представлений большинства ос-
манских государственных деятелей. Последние твердо придер-
живались мнения Ибн Халдуна о том, что правители не долж-
ны сами участвовать в торговле и сельскохозяйственном произ*
5*
67
водстве ради увеличения своих доходов, ибо лишь справедли-
вое обращение с подданными способно умножить доходы казны.
Наима, отвергая этот традиционный подход, ратовал за актив-
ное вовлечение везиров и пашей в хозяйственную деятельность.
В некоторых сочинениях по этике,— говорил он,— утверждает-
ся, что правители, министры и чиновники не должны занимать-
ся торговлей и сельским хозяйством. Однако это правильно
лишь в том случае, когда они монополизируют экономическую
деятельность в ущерб народу. Тогда их поведение можно рас-
сматривать как несправедливое и даже явную тиранию. Если
же они хотят обеспечить собственные нужды и обезопасить себя
от бесчестных торгашей и ростовщиков, то их нельзя упрекнуть
в несправедливости {о нем см.: 391].
Знакомство с европейской литературой, контакты с европей-
скими дипломатами и учеными, опыт службы в финансовом
ведомстве способствовали формированию у турецкого автора
убеждения в необходимости преобразований в османском госу-
дарстве по европейскому образцу. В частности, он предлагал
такие меры для развития экономики, которые можно считать
меркантилистскими. «Народ в нашей стране,— писал Наима,—
должен воздерживаться от потребления дорогих товаров из
стран, враждебных Османской империи, и тем самым не допу-
скать утечки монеты и товаров. Следует как можно больше
пользоваться изделиями местного производства...». Он предла-
гал отказаться от традиционной несбалансированности внешней
торговли, чтобы прекратить отток ценных металлов: «Европей-
ские торговцы привозят сукна, а закупают шерсть, тифтик, квас-
цы, чернильный орешек, поташ и другие товары и платят за них
в Измире, Паясе, Сайде и Александрии золотом и серебром.
Эти деньги остаются в стране, особенно в Анкаре, Сайде, Трипо-
ли, Ливане. Московиты же продают нам дорогие меха, но ничего
не покупают в османских землях и сохраняют свои деньги. Рав-
ным образом мы так много тратим на индийские товары, но ин-
дийцы ничего не закупают здесь. Фактически им нечего поку-
пать. Следовательно, неисчислимые состояния собираются в
Индии. То же самое можно сказать об Йемене, откуда мы при-
возим кофе...» [363, с. 215].
Некоторые османские политические деятели начала XVIII в.
пытались реализовать такие советы на практике. Выше уже от-
мечались опыты Рами Мехмед-паши по организации суконных
мануфактур в Салониках и Эдирне. В основе решения великого
везира лежал проект одного «ренегата» (так вызывались ев-
ропейцы, поступавшие на службу Порте) из Ливорно, известно-
го под именем Мехмед-аги. Последний считал, что обилие сырья
в виде шерсти, а также крашеной пряжи, изготовляемой в Эдир-
не, обеспечивает благоприятные условия для расширения тек-
стильного производства в империи [475, с. 397]. Интересно отме-
тить, что тогда же по указанию Рами Мехмед-паши была сде-
лана попытка открыть шелковую мануфактуру в Бурсе. Чтобы
68
поощрить развитие местного производства, он запретил вывоз
шерсти и шелка-сырца из страны, но вскоре после его падения
Порта отказалась от дальнейшего проведения этих мер. Ана-
логичные попытки предпринимались и в последующие десятиле-
тия, но также без всякого успеха. Неудачи определялись не
только производственными причинами, но и тем, что необходи-
мость перемен, в том числе экономических преобразований, не
осознавалась османским обществом.
Лишь после сокрушительных поражений в русско-турецких
войнах второй половины XVIII в. идея реформ обретает под-
держку столичной бюрократии и улемов. Об этом можно судить
по трактатам и докладным запискам с предложениями о жела-
тельных преобразованиях, представленным султанам Абдул
Хамиду I и Селиму III. Основное внимание в них, как и следо-
вало ожидать, было уделено реформам в армии; хозяйственные
проблемы по-прежнему оставались на втором плане. Тем не ме-
нее вопросы поддержания боеспособности армии и эффектив-
ной работы государственного аппарата, а также финансирова-
ния нововведений вынуждали авторов этих предложений до-
вольно ясно формулировать и свои экономические взгляды.
Османские бюрократы выступали за подъем производитель-
ны сил, быстрейшую разработку нетронутых естественных бо-
гатств, за освобождение страны от дорогостоящего импорта ино-
странных товаров, особенно предметов роскоши, за упорядоче-
ние налоговой системы. Ведущую роль в реализации этих пред-
ложений должно было сыграть государство. Подобные идеи
были изложены в трактате чиновника финансового ведомства
Сулеймана Пенах-эфенди. Анализ происшедших событий по-
зволил ему не только предложить программу политических пре-
образований в империи, но и довольно подробно остановиться
на хозяйственных вопросах, в частности на состоянии торговли.
По существу, этот автор развил мысли Мустафы Наима об убы-
точности для государства торговли с теми странами, которые
лишь ввозят свои товары, но ничего не закупают на османских
рынках. Речь вновь шла о мехах из России, йеменском кофе,
дорогих тканях, чалмах, шалях и кушаках из Индии.
Сулейман Пенах ратовал за резкое ограничение ввоза столь
дорогостоящих изделий. Он советовал даже составить специаль-
ный документ — рисале с перечислением необходимых ограниче-
ний в использовании мехов и других предметов роскоши, напе-
чатать его (!) и разослать по провинциям. Взамен индийских
изделий из шелка и хлопка автор предлагал наладить собствен-
ное производство на основе местного сырья, что должно было,
по его мнению, принести немалые выгоды казне, «ибо трудно
даже себе представить, сколько денег уходит в Индию, они бес-
четны, и если такое положение сохранится еще несколько лет,
то неизбежно народ разорится». Показательно также, что ос-
манского чиновника волновали вопросы товарообмена прежде
всего с восточными странами, тогда как состояние торговли
69
с западноевропейскими государствами не внушало ему опасе-
ний. Он отмечал, что Франция, Англия, Венеция, Неаполь, Ис-
пания, Голландия и «некоторые немцы» отправляют в империю
свои товары, но одновременно закупают местную продукцию,
поэтому деньги, вырученные от сбыта их экспорта, «либо цели-
ком, либо наполовину возвращаются» {89, № 12, с. 475—480].
Более полно замыслы хозяйственных преобразований были
изложены в докладных записках, представленных в 1791 г. Се-
лиму III. Отдельные рекомендации, содержащиеся в ляиха
главного казначея Шериф-эфенди, были, как считают историки,
близки взглядам, высказывавшимся в то время европейскими
буржуазными экономистами (189, с. 89; 149, с. 50—52; 218]. Од-
нако в целом соображения османских государственных деятелей
того времени не противоречили средневековой концепции хо-
зяйственной автаркии, примата политики над экономикой, они
не оспаривали право султана распоряжаться жизнью и имуще-
ством каждого подданного. Очень показателен в этом отношении
трактат Джаникли Эльхаджа Ахмеда Али-паши.
Османский паша и основатель могущественной династии
крупных землевладельцев — деребеев в Анатолии, размышляя
над причинами военных поражений империи, падения ее пре-
стижа, обращает внимание не только на низкую боеспособность
армии, но и на пороки, разъедавшие государственную власть,
тяжелое положение крестьянства из-за произвола чиновников
и откупщиков, массовое бегство сельских жителей в города, осо-
бенно в Стамбул. Однако предлагаемые Ахмедом Али-пашой
«новые меры в государственном управлении» не предусматрива-
ли каких-либо заметных перемен в системе землевладения, ново-
введений в комплектовании и подготовке армии, реформ адми-
нистративного механизма. Автор, по-существу, зовет лишь к
соблюдению политических и моральных стандартов, обозначен-
ных «кругом справедливости»: «Известна истина, что ни одно
государство не может существовать без государя и без налогов
и что государственную казну заполняет райя» [67, с. 73].
Экономические представления, господствовавшие в среде ос-
манских государственных деятелей, довольно точно отразились
во внутренней политике Порты. В законодательных актах осман-
ского правительства XVIII в. нетрудно заметить стремление
к сохранению и реставрации тех «классических» институтов, ко-
торые обеспечивали функционирование общества, в том числе
определяли содержание его хозяйственной жизни в конце XV —
первой половине XVI в.
Особенно настойчиво пытались султанские власти «оживить»
сипахийскую систему. Об этом свидетельствует новый свод за-
конов (канун-наме) о тимарах, изданный в 1732 г. правитель-
ством султана Махмуда I. Его положения были повторены спу-
стя 45 лет в уложении (низам-наме), разработанном при сул-
тане Абдул Хамиде I, а затем в канун-наме 1792 г., уже при
Селиме III [149, с. 45—60]. Судя по этим документам, в Стамбу-
70
ле понимали, что эффективность системы резко снизилась, что
многие сипахи не являлись на военную службу и даже не жили
в отведенных им владениях, что доходы с тимаров, поступавшие
в казну, упали до ничтожного уровня. Однако правители импе-
рии не видели другого средства, которое было бы способно од-
новременно остановить падение авторитета центральной власти
и обеспечить нормальные условия сельскохозяйственного произ-
водства. Вероятно, сказывалось воздействие самого характера
османской государственности, образно определенного переводчи-
ком Порты Георгием Гикой в беседе с А. М. Обресковым в
1756 г.: «Начало и основание их (турок.— М. М.) есть оружие,
выпустя его из рук, они не знают, за что ухватиться, и бьются,
как рыбы на земле» [228, т. 24, с. 376].
В этом же контексте следует рассматривать и неоднократно
предпринимавшиеся меры по поддержанию деятельности це-
хов — эснафов. В наиболее полном виде эти усилия отразились
в фермане Мустафы III, изданном в 1773 г. в ответ на многочис-
ленные обращения цеховых старшин о восстановлении норм
цеховой жизни, подтверждении прав эснафов и наказании тех,
кто «зловредным образом старается добиться упразднения ус-
тановлений, существовавших испокон веков» [238, с. 208—209}.
Практическое значение этого шага, как и регламентов тимар-
ных владений, было невелико. Он интересен лишь с точки зре-
ния политики Порты, пытавшейся сохранить традиционно сло-
жившуюся систему контроля над ремесленным производством и
торговым обменом.
Не претерпел серьезных изменений и взгляд османских пра-
вителей на внешнюю торговлю. На протяжении всего XVIII сто-
летия Порта оставалась верной практике предоставления в од-
ностороннем порядке ряда льгот европейским купцам на основе
уже упоминавшихся особых договоров — капитуляций. Обычно
исследователи рассматривают эту меру как внешнеполитический
акт султанского правительства, направленный на закрепление
союзнических отношений с отдельными христианскими государ-
ствами. Однако капитуляции интересны и как документы, харак-
теризующие состояние османской экономической мысли.
Историки обратили внимание на сходство капитуляций
с торговыми договорами, которые заключали ранее византий-
цы с генуэзцами и венецианцами [411]. Как для византийских
василевсов, так и для османских султанов важнейшим критери-
ем экономического благополучия оставалась дешевизна цен на
продукты питания и предметы повседневного спроса. Министров
Порты мало заботило происхождение товаров, которые должны
были удовлетворить спрос на местных рынках. Ведь усилия вла-
стей по регламентации хозяйственной жизни не предполагали
активного вмешательства государства в процесс производства.
Основные производственные вопросы решались местными кол-
лективами— сельской общиной, цехом, кварталом, племенем.
Интересы государства сосредоточивались преимущественно
71
в сфере распределения, что способствовало ее гипертрофии по
сравнению с обменом.
Привилегии, предоставляемые султанами европейскому купе-
честву, должны были способствовать поступлению товаров, ко-
торых явно не хватало для удовлетворения внутренних потреб-
ностей империи (железо, свинец, олово, шерстяные ткани, стек-
ло, меха). Европейское золото и серебро, возмещавшие торго-
вый дефицит, позволяли османскому правительству в какой-то
степени уравновешивать отток ценных материалов из османских
владений в другие страны Востока, в первую очередь в Иран
и Индию. Однако, поощряя ввоз европейских товаров, Порта
пыталась не допустить расширения вывоза в Западную Европу
сельскохозяйственной продукции, ибо это создавало трудности
в обеспечении городского населения продовольствием и сырьем
для ремесленного производства. Поэтому она сохраняла ограни-
чения или запреты на экспорт зерна, шерсти, шелка-сырца и
другой продукции.
Приоритет, отдававшийся ввозу над вывозом в XVIII в., не-
трудно установить при изучении таможенных тарифов, регули-
ровавших экспортно-импортные отношения отдельных европей-
ских государств со странами Леванта. Так, соответствующий
документ, определявший структуру французской торговли в
Стамбуле до 1738 г., включал 55 наименований товаров, ввози-
мых в османскую столицу, и 14 — вывозимых из нее. После пе-
ресмотра тарифа были добавлены 53 предмета ввоза и 12 —
вывоза [38, д. 4, л. 359—364]. По соглашению, заключенному уп-
равляющим стамбульской таможни со шведскими представите-
лями в 1738 г., разрешался ввоз из Швеции товаров 119 наиме-
нований, экспортировалось в эту страну 28 видов османских
изделий (в основном местные ткани, кожи, шелк) [51, д. 2,
л. 94—97об.].
Показательно и то, что режим наибольшего благоприятство-
вания в торговле Порта предоставляла в XVIII в. не Голландии,
единственной европейской стране, допускавшей османских тор-
говцев на свой рынок, но Франции, правители которой сделали
все, чтобы ни один левантийский купец не мог привозить това-
ры в Марсель или какой-либо другой французский порт.
Столь же упорно держались султанские власти за давно уже
устаревший порядок деятельности финансового ведомства. Его
отличительной чертой было сосуществование двух вполне само-
стоятельных казначейств. Одно из них называлось «внешней»
казной (бирун, дыли хазине), иначе — «публичной» (мири хази-
не), и было связано с поддержанием армии и государственного
аппарата. Второе получило название «внутренней» (эндерун, ич
хазине), или «кабинетной», казны. Ее средства расходовались
султаном по собственному усмотрению. Первоначально, как по-
лагают историки, «внутренняя» казна была задумана как своего
рода резервный фонд государства на случай непредвиденных
или чрезвычайных обстоятельств. Поэтому в ней откладывались
72
излишки, остававшиеся во «внешней» казне к концу очередного
финансового года.
В середине XVI в. в результате развития государственного
механизма произошло обособление «публичной» финансовой
службы от собственно дворцовой, что способствовало оформле-
нию двух казначейств, отличных не только по штату должност-
ных лиц и их руководству, но и по источникам поступлений и
статьям расходов. При этом, однако, сохранился принцип пере-
дачи излишков доходов из «публичной» казны в собственно сул-
танскую, хотя смысл подобной операции объяснялся уже иначе:
переводимые средства рассматривались как выплата по много-
численным займам, предоставляемым «внутренней» казной
«внешней» [422].
Со временем султаны перестали всерьез беспокоиться о со-
стоянии «публичной» казны, заботясь лишь о наполнении соб-
ственной. Эта тенденция наиболее отчетливо проявилась при
Ахмеде III, о котором русский резидент в Стамбуле И. И. Не-
плюев писал: «Салтан Агмет... с начала своего государствования
и до окончания был побежден ненасытимою страстию сребро-
любия. Во удоволство тому Министры ево, оставя правду и суд,
всякими мерами и нападками от подданных деньги похищали
и ненасыть салтанскую исполняли» [79, с. 324—325]. К концу
его правления во «внутренней» казне насчитывалось, по сведе-
ниям европейских дипломатов, до 100 млн. курушей, тогда как
поступления «внешней» составляли не более 50 млн. (30, д. 5,
л. 322—322об.].
Фактически довольно значительная часть государственных
ресурсов (в том числе поступления из «публичного» казначей-
ства, из Египта и от багдадской таможни, а также дань, присы-
лаемая Дубровником) исключалась из народнохозяйственного
оборота, что вело к тезаврации. Наиболее характерным приме-
ром для подтверждения данного тезиса можно считать опера-
ции, которые осуществлялись по воле главы черных евнухов
(кызлар агасы) Хафиза Бешир-аги, фактического правителя им-
перии в 1746—1752 гг. Английский посол при Порте в те годы
Дж. Портер писал: «Его (Бешир-аги.— М. М.) главной страстью
были бриллианты, драгоценные камни и вообще дорогостоящие
вещи... О шести годах его правления говорили, что он якобы
составил план с целью лишить всю Европу бриллиантов и ску-
пить всю продукцию Голконды и Бразилии». Общая сумма со-
кровищ Бешир-аги, обнаруженных после его казни в 1752 г., пре-
высила 10 млн. курушей [109, т. 2, с. 143—144; 155; 345, т. 15»
с. 229—232; 41, д. 4, л. 70].
Трудности, стоявшие перед османским финансовым ведомст-
вом, не ограничивались существованием двух казначейств.
Не меньше забот доставляло одновременное использование двух
календарей — солнечного и лунного [453]. Первым пользовались
при исчислении доходов и при сборе налогов, ибо на нем осно-
вывался порядок земледельческих работ. Второй (собственно
73
мусульманский календарь) применялся при учете расходов,
в том числе при выплате жалованья (улуфе) янычарам, получав-
шим его четыре раза в течение лунного года. Поскольку лунный
год короче солнечного на 11 дней, на каждые 32 года по солнеч-
ному календарю приходится 33 года лунного календаря. Поэто-
му трижды за столетие — в 1710, 1742 и 1774 гг.— Порта ока-
зывалась в исключительно трудных финансовых обстоятель-
ствах, ибо 33-й лунный год, обозначавшийся в османских доку-
ментах как «пропущенный» (сывыли), не имел соответствую-
щих поступлений. Фактически наступление подобного «пропу-
щенного» года означало выплату двойных сумм на содержание
армии и государственного аппарата в течение одного солнеч-
ного года.
В XV—XVI вв. султанское правительство легко выходило из
затруднения за счет ограбления вновь завоеванных областей,
но в XVIII в. «публичная»казна уже не могла рассчитывать
на такие источники пополнения своих ресурсов. Приходилось
изыскивать другие возможности, связанные так или иначе с уве-
личением налогового бремени, а следовательно, и с обострением
социальной напряженности в империи. Видимо, министры Порты
осознавали трудности, связанные с «пропущенными» годами, но
избегали что-либо менять в сложившейся практике: ведь редко
кому из них доводилось столкнуться с подобной ситуацией
дважды за время своей политической карьеры.
Если по своим основным принципам экономическая политика
Порты в XVIII в. отличалась консервативностью, то в методах
ее осуществления появилось немало нового. Важнейшим стиму-
лом к переменам стала повседневная хозяйственная практика.
В значительной степени отмечаемые сдвиги были связаны с из-
менениями внутри османского господствующего класса. Об этом
мы можем судить на основе упоминавшихся ранее трактатов и
наставлений. Их авторы, описывая злоупотребления и произвол,
царившие в империи, отмечали, что «невежи и негодяи», «люди,
которые никогда не были военными», не только проникли в яны-
чарский корпус, но и стали его командирами. Из-за корыстных
людей коррупция поразила все звенья хозяйственного аппарата.
Многие чиновники заботились лишь об удовлетворении своей
алчности «путем грабежа государственной казны». Везиры «за-
брасывают государственные дела и занимаются своими», «разо-
ряют провинции» [67, с. 52; 59, 63].
Свидетельства османских авторов подтверждаются и сообще-
ниями европейских современников. Так, уже упоминавшийся
А. М. Обресков в 1764 г. отмечал, что «здешнее правление ни-
мало не печется о благосостоянии подданных его и отнюдь не
думает о распространении коммерции, но паче каждой начал-
ник, по сродней сей нации страсти к сребролюбию, при каждом
случае купечество пригнетает, всякими вымышлениями изнуря-
ет и истощевляет, да по свойству правления здешняго инаково
и быть не может, потому что чины даются на время и каждой
74
приобретшей оной старается каким бы то образом ни было наи-
более покорыстоватся» [55, д. 359, л. 45об.].
При всей эмоциональности подобных оценок сами рассказы
важны как свидетельства менявшихся представлений и ценност-
ных ориентаций представителей султанской администрации в
центре и на периферии. Несомненно, что от таких людей мы
вправе ожидать и более реалистических подходов к решению
важнейших экономических проблем империи. Наиболее заметно
их стремление к новшествам в решении проблемы дефицита
«публичной» казны.
Превышение государственных расходов над доходами стало
почти хроническим явлением для Османской империи с конца
XVI в. Попытки добиться положительного сальдо традиционны-
ми средствами — посредством продолжения внешней экспансии,
введения новых налогов на крестьян, конфискации имущества
султанских сановников и их банкиров (сарраф), выпуска испор-
ченной монеты — успеха не приносили, поскольку не затрагива-
ли подлинных причин финансового кризиса. К тому же не учи-
тывалось и возрастающее могущество крупных землевладельцев,
присваивавших все более значительную часть совокупного при-
бавочного продукта, производившегося в деревне. Из новых
подходов к решению проблемы дефицита государственной оску-
девшей казны, использовавшихся Портой в XVIII в., можно от-
метить три важнейших: реорганизацию откупной системы, из-
менения в принципах налогообложения, поиски новых источни-
ков поступлений.
В ходе войны с государствами «Священной лиги» (1684—
1699) Порта начала осуществлять реформу откупной системы,
введя пожизненные откупа — маликяне. Из сказанного о них
ранее следует, что понятие «реформа» в данном контексте мож-
но употреблять лишь с оговорками, поскольку на деле государ-
ство лишь легализовало ту практику, которая уже существовала
в виде поземельных ильтизамов в арабских провинциях и «двой-
ной ренты» при сдаче в наем вакфного имущества.
В отличие от обычных откупов, стоимость которых устанав-
ливалась на аукционе и уплачивалась мультазимом сразу, ма-
ликяне предполагали выплату определенного задатка, или аван-
са (муаджеле), в размере 2—8-кратной суммы тех сборов, кото-
рые в дальнейшем будет взимать откупщик, и ежегодных
взносов (мал-и макту), равнявшихся части либо всей годовой
стоимости откупа. Взамен владелец маликяне получил право
полного распоряжения источником доходов, мог уступать его пол-
ностью или частями третьим лицам в форме как субаренды, так
и полного отчуждения. Государство могло передать этот объект
другому лицу лишь после смерти владельца маликяне или в
случае невыполнения им условий договора.
Предложение о замене краткосрочных откупов пожизненны-
ми обсуждалось еще при султане Ахмеде II, но его реализация
началась лишь после его смерти, когда на престоле был уже
75
Мустафа II [471, с. 114—115]. Инициатор введения маликяне
баш дефтердар Кёсе Халил-паша предлагал разом решить
две проблемы: облегчить финансовые трудности правительства
и несколько уменьшить злоупотребления мультазимов. В султан-
ском указе, изданном по случаю учреждения новой практики
откупов, прямо указывалось, что маликяне представляется един-
ственным средством для того, чтобы «обуздать тиранию и алч-
ность откупщиков... и обеспечить наконец хорошее состояние
казны» [104, т. 3, с. 369; 329, с. 88]. Хотя дефтердар употребил
все свое красноречие для обличения мультазимов, следует со-
гласиться с турецким исследователем М. Генчем, характеризую-
щим введение новой откупной системы как еще один своеоб-
разный внутренний заем, осуществленный в условиях затяжной
войны и резкого ухудшения экономического состояния Осман-
ской империи.
Предложение Кёсе Халил-паши вызвало серьезные разно-
гласия внутри правящей верхушки, отражавшие в какой-то ме-
ре и недовольство «людей, живших откупами». Поэтому перво-
начально маликяне были введены лишь в восточных районах
страны. Впрочем, вскоре они получили распространение повсю-
ду. Известны две попытки ликвидировать эту систему. В 1715 г.
с таким предложением выступил упоминавшийся выше извест-
ный османский государственный деятель Баккалзаде Эльхадж
Мехмед-эфенди. Опытный финансист, в пятый раз занявший
пост баш дефтердара, так описывал последствия введения ма-
ликяне: «Затем все вокруг было заражено этим, и все было
обращено в маликяне-и мирие... а некоторые, имевшие деньги,
стали брать маликяне на все вещи, которые находили, и стали
распоряжаться ими, как своим имуществом, и перепродавать
другим. И поскольку бывшие мукатаа, которые перепродава-
лись раньше каждый год с аукциона, попали в руки 5—10 бога-
тых людей, то положение людей, живших откупами, стало пло-
хим, а владельцы маликяне перепродавали их с процентами дру-
гим людям, и мукатаа переходили из рук в руки; те же, кто по-
лучил их за значительный процент, старались выжать из них
такие деньги, которые получали бы при полном мукатаа, и, ста-
раясь извлечь выгоду для себя, усиливали гнет бедной райя»
[278, с. 201].
Его соображения поддержал великий везир Шехид Али-паша,
м система маликяне была вновь ограничена отдаленными вос-
точными провинциями [136, с. 18—19]. Однако в августе 1716 г.
в ходе сражения с австрийцами под Петроварадином Али-паша
получил смертельную рану и скончался. Через несколько дней
был смещен со своего поста Баккалзаде Мехмед-эфенди,
и практика пожизненных откупов возобновилась по всей
стране.
Вторично маликяне оказались под ударом в ходе восстания
городских низов Стамбула осенью 1730 г. [175, с. 88]. Но и на
этот раз срок запрета оказался непродолжительным. Уже в
76
Бервой половине 30-х годов маликяне вновь легализуются (это
видно из данных табл. 2 и 3), причем окончательно. По подсче-
там М. Генча, на протяжении XVIII в. было создано около ты-
сячи маликяне, владельцами которых стали придворные вель-
можи, главные военные и гражданские чины, улемы {333, с. 9].
Выплатив за три-четыре года всю сумму муаджеле, они полу-
чали значительный постоянный доход. Государство же, удовлет-
ворив с помощью денег, полученных от владельцев маликяне,
свои текущие нужды, в дальнейшем фактически лишалось важ-
нейших источников пополнения казны.
Важные изменения произошли и в практике налогообложе-
ния, что было связано с ухудшением податных возможностей
крестьянина. Сокращение налоговых поступлений от сельского
населения вынудило Порту увеличить податное обложение дру-
гих прослоек османского общества, и прежде всего ремеслен-
ников и торговцев.
Горожане, как об этом уже говорилось ранее, находились
в более благоприятных условиях, и, следовательно, их матери-
альное положение было несколько лучше. Это обстоятельство и
было учтено правительством, которое различными путями пы-
талось усилить налоговое бремя городского населения, чтобы
увеличить доходы казны.
Однако при реализации своих планов Порта столкнулась
с упорным сопротивлением горожан, и в первую очередь ремес-
ленников и мелких торговцев, на плечи которых ложилась основ-
ная тяжесть феодальных повинностей. Поэтому правящая вер-
хушка действовала весьма осторожно, почти не прибегая к вве-
дению новых прямых налогов.
Основное внимание было обращено на усиление косвенного
обложения, т. е. на увеличение таможенных пошлин, сборов за
провоз и торговлю различными предметами потребления. Наибо-
лее последовательным выражением этого курса стало введение
дополнительной 3%-ной пошлины на экспортируемые и импор-
тируемые товары в годы правления великого везира Дамада
Ибрагим-паши Невшехирли. Вот что сообщал русский резидент
И. Н. Неплюев в 1728 г.: «Нынешнего лета здешний двор поло-
жил перед прежним свыше пошлины на купцов своих поддан-
ных по три со ста с тех товаров, которые иностранным купцам
продают, толикое же число на те товары, которые у иностран-
ных купят с кораблей... а иностранные купцы... от нынешней но-
вой прибавки почувствовали отягчение, ибо здешние купцы,
которые им товары продают, содержат цену выше прежняго
для положенной на них дани, также которые купят от иност-
ранных товары, за те по тому же резону цену унижают...» [24,
д. 5, л. 139]. В 1728 г. «прибавочная пошлина», как называл но-
вые сборы Неплюев, была введена на воск, в следующем году —
на хлопковое волокно и пряжу, а позднее она распространилась
и на остальные товары.
В ходе восстания в Стамбуле под руководством Патрона Ха-
П
лила вновь введенные пошлины были отменены, но в дальней’
шем их взимание возобновилось. В 1744 г. «прибавочную пошли-
ну» собирали в следующих размерах (в акче) [475, с. 42]:
Зерно (киле) 9—15
Хлопок (окка) 1
Табак » 2
Воск » 6
Кофе » 9
Шерсть (тюк) 40
Шелк (окка) 18 (1750 г.)
Отрицательно сказалось на положении немусульманского на-
селения городов и изменение принципов взимания подушной по-
дати — джизъе. Первоначально она собиралась с каждого дома
(очага), поэтому многие горожане предпочитали не заводить
своих домов и лавок, а арендовать часть жилого и служебного
помещения у других и тем самым избежать уплаты налогов.
В 1690 г. великий везир Кёпрюлюзаде Фазыл Мустафа-паша
приказал собирать джизью с каждого взрослого мужчины-нему-
сульманина, причем размер налога определялся материальным
положением «неверного» [472, с. 91 —101].
Пока еще трудно установить, насколько увеличилось нало-
говое бремя городского населения османского государства. Со-
ответствующие подсчеты сделаны лишь для одной провинции
империи — Египта. Анализ поступлений египетской казны за пе-
риод 1596/97—1671/72 гг. показал, что сборы с ремесла и тор-
говли выросли всего на 4%. С 1671/72 по 1798 г. они увеличи-
лись на 27%. Сравнивая эти два периода, отметим, что в более
поздний отрезок времени темпы ежегодного прироста данной
группы доходов казны были в 4 раза выше, а аналогичный по-
казатель по доходам от сельского хозяйства оказался во вто-
рой период меньше в 3 раза по сравнению с первым. Столь
быстрое увеличение налоговых сборов в городах не было ре-
зультатом расширения ремесленного производства и торговли.
До 50% прироста было получено посредством увеличения нало-
говых ставок в 1695/96, 1741/42 и 1760/61 гг. В действитель-
ности налоговое обложение ремесленников и торговцев было
еще более тяжелым, так как в приведенных выше цифрах не уч-
тены суммы, попадавшие в руки откупщиков и отчислявшиеся
в пользу губернатора. Между тем доля доходов государствен-
ной казны неуклонно сокращалась: в первой половине XVIII в.
в казну попадало около половины всех сборов, в конце того же
века — лишь треть [456, с. 68, 116, 132—133]. Хотя данные по
Египту недостаточно показательны для положения в других ча-
стях империи, все же они позволяют предполагать значительное
усиление налогового бремени ремесленников и торговцев.
«Великая денежная скудность», ощущавшаяся Портой на
протяжении всего века, настойчиво заставляла османских пра-
вителей облагать налогами новые товары, входившие в употреб-
ление, например табак и кофе.
78
Впервые налог на кофе был введен еще при Сулеймане Ка-
нуни в середине XVI в. Тогда он собирался лишь в Стамбуле,
где с торговца-мусульманина брали по 8 акче с окка, а с нему-
сульманина— 10 акче, и в Эдирне, где с каждого купца брали
по 6 акче. В 1698 г. этот сбор был распространен по всей стране,
причем после его уплаты с торговцев взималась еще особая по-
шлина (бидаат кахве) в размере 5 пара с окка [278, с. 187—188].
Еще быстрее росли размеры табачных сборов. В конце XVI в.
таможенная пошлина составляла от 4 до 10 акче за окка в за-
висимости от сорта табака; в 1679 г. она поднялась до 12—24 ак-
че, а в 1697 г. вырос и базарный сбор (бадж): он составлял
уже 20—60 акче. В результате повышения налогов на возделы-
вание и продажу табака государство получило доход 7,8 млн.
акче, а общий размер поступлений достиг почти 13 млн. [278,
с. 183; 259, с. 61].
Другое направление в поисках новых источников доходов
обозначилось в период правления великого везира Коджи Ра-
гыб-паши. В феврале 1760 г. А. М. Обресков среди других
«константинопольских ведомостей» отметил: «Его салтаново ве-
личество вследствие крайняго его попечения сокровище приум-
ножить повелел харамейные или монастырские доходы, бывшие
напредь сего под ведомством кизляр-агов, а со времени госу-
дарствования его величества у государственных казначеев и ко-
торые ежегодно на откуп отдавались, отныне впредь быть мали-
ханеями или отданными на аренду с публичнаго торгу по смерть
арендаторов...» [50, д. 3, л. 63об.]. Это сообщение интересно в
первую очередь не указанием на еще один пожизненный откуп,
а упоминанием о том, что доходы с вакфного имущества осман-
ской династии с начала правления Мустафы III отошли под
контроль «государственных казначеев».
Отмеченное начинание Коджи Рагыб-паши признавалось ев-
ропейскими дипломатами важнейшим достижением вели-
кого везира за шесть лет его правления. С конца XVI в. и до
1758 г. поступления султанских вакфов, включавшие, с одной
стороны, суммы, шедшие двум «священным» городам Мекке
и Медине (в османских документах — харемейн), с другой —
натуральные и денежные сборы в пользу имаретов, которые уч-
реждали сами султаны и члены османской династии, находились
под управлением кызлар агасы. Последний передавал их в ка-
честве ильтизамов тем придворным и государственным санов-
никам, которые прямо или опосредованно сотрудничали с ним.
Хотя еще при Мустафе II предлагалось распространить мали-
кяне на все вакфы османской династии, сопротивление мульта-
зимов не позволило изменить сложившуюся практику.
На первый взгляд акция Коджи Рагыб-паши имела под со-
бой только политическую основу — стремление ограничить влия-
ние главы черных евнухов. На самом деле «публичная» казна
получала значительный источник доходов, образовавшийся из-за
разрыва между традиционно установленными размерами по-
79
жертвований и постоянно возраставшей суммой сборов с вакф-
ного имущества, а также из-за обращения этих сборов в мали-
кяне. Не случайно борьба вокруг султанских вакфов продолжа-
лась до Махмуда II. После смерти Мустафы III кызлар агасы
удалось вновь установить свой контроль над их доходами, но
вскоре, в 1775 г., султан Абдул Хамид I вывел из ведомства чер-
ных евнухов свой вакф «Хамидие», для управления которым
была создана особая финансовая служба. Хотя позднее, при
Селиме III, и она попала под власть кызлар агасы, но сам опыт
ее деятельности был использован Махмудом II при организа-
ции «Эфкяф-и хумайюн незарети».
Усилия Коджи Рагыб-паши и других османских государст-
венных деятелей XVIII в. не были тщетными. Если в XVI в. до-
ходы центрального правительства составляли примерно 5 млн. зо-
лотых дукатов, а к середине XVII в. они сократились примерно
до 3 млн., то к середине XVIII в. они заметно выросли, достиг-
нув 10—14 млн. золотых дукатов*. Буквально через два года
после завершения русско-турецкой войны (1768—1774) посту-
пления в «публичную» казну (44,3 млн. курушей, или
5,5 млн. ф. ст.) существенно превысили правительственные рас-
ходы (33,3 млн. и 4,2 млн. соответственно), что позволяло рас-
считывать на положительное сальдо почти в 11 млн. курушей
(1,3 млн. ф. ст.). Однако к этому времени задолженность «пу-
бличной» казны составляла уже 53,4 млн., в том числе 45,5 млн.—
«кабинетной» казне султана. Не случайно, это и в это время
отмечается «изнуренное состояние» государственных финансов,
и дефтердар, по свидетельству русского посланника А. Стахие-
ва, «платежи самых маловажных сумм принужден волочить»
{58, д. 473, л. 30, 33—34об.].
Действия министров Порты позволяют говорить об их явной
склонности к прагматизму. Такая тенденция в экономической
политике Порты не означала сознательного отказа или игнори-
рования традиционных норм и представлений, но предполагала
их достаточно широкую интерпретацию, что вело к учету и лега-
лизации сложившейся практики. В этом смысле можно говорить
о том, что султанское правительство в своей деятельности пусть
с запозданием, но реагировало на перемены в общественной
жизни Османской империи. Однако проводимая политика могла
дать более значительные результаты, если бы представители
правящей верхушки осознавали смысл перемен в стране и вне
ее. На деле же, скованные рамками старых воззрений, они реа-
гировали лишь на сиюминутную ситуацию и не замечали, как
одни их экономические акции сводили на нет результаты других.
* * *
В целом же, как явствует из материалов данной главы, ме-
роприятия Порты были явно неадекватны масштабам и глубине
* Расчет сделан из соотношения: 1 золотой дукат = 4!/з куруша.
80
сдвигов в социально-экономической жизни османского общества.
В аграрной сфере они нашли свое выражение в окончательном
разложении раннефеодальной системы условных держаний и
одновременном утверждении ведущей роли крупного частного
землевладения. Новые производственные порядки, складывав-
шиеся в деревне, вызвали существенные перемены в сельском
хозяйстве; изменились и условия существования крестьян. С од-
ной стороны, они отразились в повышении производительности
труда, росте товарности земледелия, расширении посевов техни-
ческих культур, а с другой — в сокращении общей площади
обрабатываемых земель, понижении уровня жизни многих сель-
ских жителей, увеличении ухода крестьян в города.
Анализ новых явлений в жизни османских городов показал
определенное изменение их роли в экономической структуре
империи. Города стали терять свое привилегированное положе-
ние, что соответственно уменьшало долю прибавочного продук-
та, предназначавшегося на городское строительство и благоуст-
ройство, на поддержание ремесленников, артистов, поэтов, мас-
сы челяди феодалов. Само функционирование городов стало в
большой степени определяться экономическими процессами.
Поэтому развитие хозяйственной активности горожан шло отно-
сительно медленно. Хотя по сравнению с предшествующим пе-
риодом городское ремесленное производство добилось опреде-
ленного прогресса, но по количественным и особенно по качест-
венным показателям (технологический уровень, формы органи-
зации труда) оно все более уступало европейской промышлен-
ности.
При всей неполноте сведений о внешней и внутренней тор-
говле имеющиеся материалы позволяют сделать выводы о за-
метном увеличении роли товарно-денежных отношений, об упро-
чении связей между отдельными областями и районами империи,
а также о стабильном расширении внешнеторгового обмена, осо-
бенно со странами Западной Европы. Нельзя оценить однознач-
но воздействие на османское общество его контактов с ранне-
капиталистическим Западом в XVIII в. Они, несомненно, спо-
собствовали повышению ритма хозяйственной жизни империи,
хотя и не разрушили той экономической структуры, где решаю-
щую роль продолжал играть перераспределительный механизм
государственного контроля.
И последнее. Рассмотренные сдвиги в социально-экономиче-
ской жизни империи не дают оснований для безоговорочных
выводов о застое или упадке. Скорее можно говорить о поло-
жительных результатах перемен, которые означают переход
османского феодального общества на более высокий стадиаль-
ный уровень, отмеченный развитием частнособственнических
тенденций. Однако сравнительно медленные темпы эволюции,
свойственные докапиталистическим обществам, определяли все
большее отставание Османской империи от стран Европы.
6 Зак. 282
Глава 2
ТРАДИЦИОННОЕ И НОВОЕ
В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ
XVIII столетия
Демографические и социальные характеристики
османского общества
Историческая демография представляет собой сравнительно
новое направление исследований для специалистов по Осман-
ской империи ![об этом см.: 186}. Все же накопленный ныне ма-
териал позволяет увидеть связь между демографическими про-
цессами и изменениями в социально-экономической жизни им-
перии и отдельных ее регионов, рассматривать данные о на-
родонаселении как один из важнейших показателей состояния
османского общества. Поскольку производительные силы в до-
капиталистическом натуральном хозяйстве отличаются преобла-
данием живого труда над овеществленным и эмпирического
опыта производителя над наукой, нетрудно установить наличие
прямой зависимости между экономическим ростом и увеличе-
нием численности населения, между понижением темпов эконо-
мической активности, кризисом в народном хозяйстве и небла-
гополучной демографической ситуацией.
Одна из основных трудностей, стоящих сегодня перед спе-
циалистами в области османской демографии, заключается в
отсутствии достаточно репрезентативных данных о населении
империи и отдельных ее областей в XVII—XVIII вв. Для пред-
шествующего периода османской истории (вторая половина XV—
XVI в.) исследователи располагают сведениями фискальных
описей — тахрир дефтерлери, которые при всех недостатках все
же служат вполне надежным источником для изучения демо-
графических процессов и определения общей численности сул-
танских подданных в европейских и азиатских провинциях [238,
с. 16—17; 268; 315, с. 294—298]. Однако ослабление деятельно-
сти османского государственного механизма и усиление центро-
бежных тенденций в политической жизни империи в XVII—
XVIII вв. сделали невозможным продолжение практики подоб-
ных переписей.
Новые принципы учета населения, приближающиеся к совре-
менным, османские правители начали вводить в XIX в., но лишь
к концу столетия практика общих переписей утвердилась и ста-
ла давать относительно достоверные результаты. Что касается
82
предшествующих столетий, то у историков-османистов нет ни
общепризнанной оценки численности населения, ни сколько-ни-
будь четкого представления о существе демографических про-
цессов. Приводимые в литературе данные отражают точки зре-
ния отдельных современников, главным образом европейских
ученых и дипломатов, пытавшихся вычислить количество султан-
ских подданных в Европе, Азии и Африке на основе отрывочных
сведений о налогоплательщиках, о потреблении хлеба и других
продуктов питания, о масштабах смертности в годы эпидемий
и т. п. [386, с. 3—34]. Естественно, что подобные расчеты, по-
множенные на политические симпатии и антипатии, давали весь-
ма разные результаты. О масштабах расхождений можно судить
по тому, что численность населения империи в конце XVIII в.
определялась различными авторами от 18,5 млн. до 53 млн. че-
ловек. Еще больший разрыв наблюдается в оценках величины
той или иной национальной либо религиозной общности.
Представляется, что относительно достоверные данные о чис-
ленности населения Османской империи в XVIII в. сегодня все
же можно получить. Для этого следует учесть как особенности
демографических процессов в предшествующий период, так и
сведения первых переписей населения, которые Порта пыталась
проводить в первой половине XIX в.
Материалы по исторической демографии Османской импе-
рии, введенные в научный оборот за последние 30 лет, убеждают
в том, что еще в XVI в. численность податного населения за-
метно выросла. Некоторые подсчеты показали, что общее ко-
личество населения империи в течение века увеличилось с 12—
13 млн. до 20—25 или даже до 30—35 млн. [268, с. 26; 367,
с. 74]. Следовательно, прирост составлял не менее 1% в год.
Хотя исследователи по-разному объясняли полученный резуль-
тат, они в целом поддержали мнение турецкого ученого
О.-Л. Баркана о том, что столь заметное умножение массы на-
селения в значительной мере связано с общим для всей зоны
Средиземноморья феноменом — увеличением естественного при-
роста жителей региона (373, с. 56; 316, с. 322—323]. Это явле-
ние, впервые обнаруженное и изученное Ф. Броделем, получило
затем название «демографического взрыва XVI века». Напом-
ним, что Бродель рассматривал ежегодный прирост в 0,7% как
свидетельство быстрых темпов роста народонаселения в Среди-
земноморье XVI в., поскольку сохранялся очень высокий уро-
вень смертности из-за войн, эпидемий, низкого качества меди-
цинского обслуживания, неурожаев и других причин (292,
с. 251—252]. Расчеты Баркана и болгарского историка Н. То-
дорова позволяют утверждать, что демографическая ситуация
в Османской империи изменялась еще быстрее.
Исследования османских фискальных описей свидетельству-
ют также о значительном расхождении темпов демографическо-
го роста в отдельных районах империи. Весьма показательны
в этом отношении данные тахрир дефтерлери по малоазийским
6*
83
провинциям. Так, за период с 20—30-х годов по 70—80-е годы
XVI в. в Западной Анатолии (эялет Анадолу) прирост насе-
ления составил 41,7%; в южных районах Центральной Анато-
лии (Карамап) —82,8 (увеличившись почти в 2 раза); в север-
ных ее районах (Рум-и кадым) —79; в Юго-Восточной Анато-
лии (Зюлысадир) —62,6% [270, с. 169].
Сопоставление данных по различным районам Анатолии и
Балкан позволило сделать два важных заключения. Во-первых,
основу демографических перемен в Османской империи соста-
вило увеличение численности населения в большинстве сель-
ских округов. Во-вторых, подобные сдвиги нельзя объяснить
только естественным приростом; они могли быть обеспечены
широко практиковавшимися со стороны османских властей на-
сильственными перемещениями больших групп населения (сюр-
гюн), переходом отдельных кочевых коллективов к оседлости,
изменением принципов налогообложения и учета податного на-
селения. Следует учитывать и непрекращавшийся приток не-
вольников, ряды которых постоянно пополнялись лицами из чис-
ла военнопленных, а также угнанных и проданных в рабство
украинских, русских и польских крестьян, кавказских горцев,
африканцев, вывезенных из Эфиопии и других районов Черного
континента. К сожалению, данные османских тахриров редко
позволяют определить масштабы подобного механического ум-
ножения рядов райя.
Каковы бы ни были объяснения роста фискальных единиц
в деревне, сам факт увеличения крестьянства в XVI в. не вызы-
вает ныне сомнений. Современные исследования позволили вы-
явить и некоторые последствия этого процесса. Прежде всего
следует отметить изменение прежнего соотношения между сель-
ским населением и природными ресурсами, что нашло свое вы-
ражение в повышении спроса на землю. Данная ситуация наи-
более тщательно изучена М. Куком по трем районам Западной
и Центральной Анатолии, охватывавшим около 700 деревень.
Материалы, собранные английским исследователем, показыва-
ют, что во второй половине XVI в. под влиянием роста крестьян-
ских семей распашка земли, пригодной к обработке в этих
районах, достигла своих физических пределов и деревенские
жители были вынуждены использовать под посевы и горные
склоны. Тем не менее увеличение обрабатываемой площади шло
медленнее, чем росло население. За столетие (1475—1575) чис-
ленность крестьян выросла на 70%, а пашня — всего на 20%
[305, с. 10—11].
Нехватка земель привела к увеличению удельного веса ка-
тегории мюджерред — холостых крестьянских юношей, лишен-
ных возможности получить надел и завести семью. Именно они
составили наиболее мобильный слой сельского населения, го-
товый к перемещению в другие районы или городские центры.
При всех колебаниях демографических показателей XVI в.
исследователи обнаружили общую тенденцию к более быстрому
-84
росту городского населения по сравнению с сельским. В гл. 1
уже приводились подсчеты Баркана, показывающие, что тем-
пы увеличения массы горожан оказались очень высокими для
своего времени. Дав заметный импульс развитию османских го-
родов, «демографический взрыв» не мог не вызвать и сущест-
венных конфликтов в городской среде. Дальнейший рост удель-
ного веса горожан относительно сельских жителей привел к обо-
стрению продовольственной проблемы, нехватке сырья для ре-
месленников. Другим источником конфликтов стала проблема
занятости того «избыточного» сельского населения, которое пе-
ремещалось в XVI в. в города. Ремесленное производство не
смогло принять всех выходцев из деревень, ибо ограниченность
сырьевой базы, незначительность спроса, господство ручного
труда не давали возможности поспеть за темпами увеличения
городского населения. К тому же цеховые ограничения серьез-
но затрудняли проникновение этих выходцев в ряды торгово-
ремесленных корпораций (эснафов). Поэтому крестьянская мо-
лодежь заполнила религиозные училища, начала вливаться в
ряды янычар, находить себе место среди челяди провинциаль-
ных феодалов. Специфической чертой городской жизни Осман-
ской империи во второй половине XVI в. стало умножение чис-
ленности маргинальных слоев населения (плебса).
Расширение рядов плебса можно рассматривать и под дру-
гим углом зрения, т. е. как свидетельство того, что города не
смогли абсорбировать всех своих новых жителей. Фактически
городская экономика, так же как и сельское хозяйство империи,
оказалась неготовой к столь значительным демографическим
переменам и не смогла рационально использовать новые челове-
ческие ресурсы. Для раннефеодального османского общества
, большое число мюджерред в деревне и обширный слой лиц
без определенных занятий в городах оказались «лишними людь-
ми» и, по существу, были им отторгнуты.
Материалы по демографическим процессам в Османской
империи XVI в. важны не только как исходные данные для
подсчетов численности населения в XVII—XVIII вв. Они дали
основание для критического пересмотра ряда положений, ут-
вердившихся в трудах по истории Турции, балканских стран
и Арабского Востока. Выявилась явная несостоятельность вер-
сии о застойности «исламского» общества, широко распростра-
ненной в западной историографии. Ее сторонники пытались до-
казать правоту своих взглядов ссылками на результаты демо-
графических исследований, в частности на данные о динамике
роста населения мира и отдельных его регионов. По мнению
ряда специалистов по исторической демографии (Дж. Рассе-
ла, К- Кларка, Дж. Дюранда и др.), на протяжении длительного
времени (XIII—XVIII вв.) суммарная численность населения
стран Ближнего и Среднего Востока либо оставалась на одном
и том же уровне, либо даже уменьшалась [145]. Подобные на-
блюдения помогают выявить изменения темпов развития того
85
или иного региона относительно других регионов или всего ми-
ра, но не могут служить доказательством неспособности како-
го-либо общества к прогрессу. Однако именно такое заключе-
ние легло в основу концепции о социально-экономическом за-
стое в Османской империи, которая наиболее полно была раз-
вернута в труде известных английских ориенталистов Гибба
и Боуэна [337, ч. 1, с. 215—216]. Ясно, что данные о «демогра-
фическом взрыве» в империи совершенно не укладывались в
концептуальные построения этих историков.
Чтобы закончить тему об особенностях ситуации в XVI в., от-
метим, что социальные последствия «демографического взрыва»
оказались схожими для всего региона. Как в Испании, Франции,
итальянских государствах, так и во владениях османских сул-
танов под влиянием усилившегося имущественного неравенства
обострились общественные противоречия, приведшие к откры-
тым конфликтам. Описываемые Броделем восстания, как и
«джелялийская смута», стали выражением общего экономиче-
ского и социально-политического кризиса, охватившего Среди-
земноморье в конце XVI — начале XVII в. И в Западном Среди-
земноморье, и в Леванте кризис привел к существенному сни-
жению темпов роста населения, положил конец «демографиче-
скому взрыву». Однако вряд ли можно согласиться с утвержде-
ниями таких турецких историков, как, например, X. Йналджик,
что кризисная ситуация имела не только общие для всех среди-
земноморских стран причины, но и общее содержание [370,
с. 285].
Более глубокое изучение собранных сведений позволяет ви-
деть за внешним сходством социально-экономических и полити-
ческих явлений их качественно разную сущность. Кризис, раз-
разившийся в странах Западного Средиземноморья, означал
окончательную гибель средневекового аграрного строя Европы
и складывание нового, капиталистического, промышленно раз-
витого общества. Рост народонаселения в этих странах способ-
ствовал интенсификации труда, созданию новой технологии про-
изводства как в городской промышленности, так и в сельском
хозяйстве.
Кризисная ситуация в Османской империи имела другую ос-
нову. Она означала лишь начало перехода от одной (ранней)
стадии феодализма к другой, более развитой. Поэтому здесь
быстрый рост населения не был связан с теми важными — с
точки зрения прогресса производительных сил — последствиями,
как в странах Западной Европы. Исследователи не обнару-
жили свидетельств перехода к более интенсивным методам ве-
дения сельского хозяйства; в ремесленном производстве ручной
труд сохранил свое безраздельное господство. Более того, из-за
войн, восстаний, карательных экспедиций и эпидемий числен-
ность населения в ряде районов Балкан и Анатолии понизилась
в первой половине XVII в. до уровня, существовавшего в начале
XVI в. [316, с. 340—345; 328, с. 47, 59—63]. Часть оседлых жи-
86
телей вновь вернулась к кочевничеству. Поскольку отмеченная
тенденция прослеживается в различных районах империи, мож-
но считать, что приводимый показатель уменьшился до 12—
15 млн.
Более определенно историки представляют демографическую
ситуацию на рубеже XVIII и XIX вв. Изыскания Дж. Маккар-
ти, К. Карпата, Д. Панзака позволили восполнить лакуны пер-
вых общих переписей и получить достаточно надежные данные
на начало 30-х годов XIX в. Согласно их расчетам, все насе-
ление империи в то время составляло около 20 млн. [385, с. 413;
436, с. 229—233]. Фактически эта цифра должна быть еще вы-
ше, ибо даже современные переписи в какой-то мере занижают
количество жителей той или иной страны. Во всяком случае,
исследователи вправе говорить о 20—23 млн. жителей осман-
ских владений ко времени первой общей переписи. При относи-
тельно низких темпах естественного прироста в первой трети
XIX в. (не превышавших 0,3—0,4%), можно заключить, что на
рубеже XVIII—XIX вв. численность населения империи равня-
лась 18—20 млн. Иными словами, она была близка к наимень-
шим оценкам, предлагавшимся современниками.
Приведенные расчеты дают основания для некоторых выво-
дов относительно демографических процессов в XVII—XVIII вв.
Во-первых, можно говорить о том, что после резкого ухудшения
ситуации в первой половине XVII в. в последующие 150 лет вновь
обозначилась тенденция к росту населения. Несмотря на неко-
торые территориальные потери империи, общая его численность
достигла в 20—30-е годы XIX в. уровня конца XVI в. Во-вто-
рых, среднегодовые темпы прироста оказались весьма низкими.
В среднем они были близки к 0,2%, хотя, видимо, в XVIII в.
этот показатель был несколько выше, чем во второй половине
XVII в. В свете этих заключений представляется неоправданным
мнение о застойности или упадке хозяйственной жизни в Ос-
манской империи XVIII в. Вместе с тем нельзя не видеть, что
средние темпы естественного прироста, отражающие общую ди-
намику развития, были явно ниже соответствующих показате-
лей в раннекапиталистической Европе. Они скорее характерны
для средневекового общества с присущими ему высокой смерт-
ностью, низкой продолжительностью жизни, частыми неурожая-
ми и эпидемиями.
Отмеченные особенности демографических процессов были'
свойственны в первую очередь тем провинциям, которые состав-
ляли ядро империи в XVIII в. Показательно, что в начале
XVI в. в Малой Азии проживало 4,5—5 млн. человек, а к концу
того же века население здешних провинций выросло на 60% (до
7—8 млн.) [268, с. 169]. После заметного абсолютного сокраще-
ния в первой половине XVII вв. оно вновь стало увеличиваться.
К началу XIX в. здесь насчитывалось 6,5—8 млн. человек (по-
следняя цифра выведена с учетом Стамбула и островов Эгей-
ского моря) (.436, с. 229; 385, с. 413]. В это время средняя плот-
87
ность населения Анатолии (8—10 человек на 1 кв. км) была
несколько выше общеимперской (6—7 человек на 1 кв. км), но
все же явно недостаточной для более полного и эффективного
использования местных природных ресурсов.
В составе населения анатолийских провинций сохранился
заметный перевес мусульман, хотя из-за многочисленных войн,
сопровождавшихся гибелью большого числа «правоверных»,
удельный вес немусульман — греков, армян, евреев — к началу
XIX в. несколько вырос (8,4% в конце XVI в. и 14% к 1831 г.}
{268, с. 30; 436, с. 226].
Ситуация в Румелии была во многом сходной с таковой в
Анатолии. Ее важнейшими отличиями можно считать более вы-
сокую плотность населения (12—15 человек на 1 кв. км) и за-
метное увеличение удельного веса мусульманского населения.
Если в XVI в. соотношение между немусульманами и мусуль-
манами в балканских провинциях империи было 4: 1, то к нача-
лу XIX в. мусульмане составляли более трети населения во всех
вилайетах {268, с. 20; 385, с. 413; 428, с. 24].
По мнению болгарской исследовательницы А. Желязковой,
отмеченная тенденция связана с новым этапом в процессе ис-
ламизации жителей Балкан. В отличие от первой волны исла-
мизации в Юго-Восточной Европе, когда местным жителям при-
ходилось зачастую решать дилемму «ислам или меч», в XVII—
XVIII вв. «перед ними стояла во всей ее сложности проблема
самосохранения и самостоятельного существования, удержания
первенства в хозяйственной деятельности, упрочения своей пози-
ции в социальном и экономическом плане, личного успеха» [500,
с. 118]. Важно отметить, что к исламу стали обращаться не
только зажиточная торгово-ремесленная верхушка городов, но
и представители городских низов и сельские жители, чтобы из-
бавиться от усиливавшегося налогового гнета. Особенно тяже-
лым бременем для них стала уплата подушной подати, величина
которой постоянно повышалась государством из-за падения
реальной стоимости османских денег и роста рыночных цен.
Как и в XVI в., рост городского населения шел явно быст-
рее, чем всей массы податного населения. Этот процесс просле-
живается в разных регионах империи, в том числе и в Анатолии,
где, как традиционно считается, процент городских жителей был
ниже, чем в других районах страны. Так, по оценке известного
специалиста по экономической истории Ближнего и Среднего
Востока Ш. Иссави, уровень урбанизации в начале XIX в. в Ма-
лой Азии равнялся 10% (в абсолютных цифрах: 1 млн. горожан
с учетом Стамбула и 300 тыс.— без него); примерно таким же
он был и в Египте, тогда как в Сирии составлял 20%, а в Ира-
ке— 15% [378, с. 33]. Однако данные об анатолийских городах,
собранные в 30—40-х годах XIX в. русскими исследователями
М. Вронченко и П. Львовым [64], позволяют поправить расчеты
Иссави. Так, численность их жителей может быть оценена в
1 млн., а с учетом населения Стамбула— 1,8 млн., или 15—20%
88
всего населения Малой Азии. Полученный результат вполне
соотносим с удельным весом немусульман, которые, как извест-
но, жили преимущественно в анатолийских городах, и с более
ранними данными по Анатолии (вторая половина XVI в.), по
которым на одного городского налогоплательщика приходилось
три-пять сельских [325, с. 216].
Исследователи, изучавшие ситуацию в арабских провинциях
империи, пользовались в основном методикой французского ис-
торика Ж. Соваже, который придавал первостепенное значе-
ние определению территории городской застройки. Используя
этот принцип, А. Раймон сделал вывод о заметном росте круп-
ных арабских городов с конца XVI в. Он указывал, в частности,
что Каир мамлюкской эпохи (рубеж XV—XVI вв.) занимал тер-
риторию 450 га, которая к 1798 г. увеличилась до 730 га, вклю-
чая 660 га городской застройки, т. е. город вырос по крайней
мере в полтора раза. Соответствующие данные по Дамаску вы-
глядят так: 212 га (начало XVI в.) и 313 га (начало XIX в.),
т. е. город увеличился приблизительно на треть. Примерно тако-
ва же картина по Халебу: 238 и 367 га соответственно. Учиты-
вая, что средняя плотность населения в арабских городах меня-
лась мало и колебалась от 265 человек на 1 га (Багдад) до
400 человек на 1 га (Каир), можно определить и примерную
численность городских жителей к началу XIX в. Она составляла
свыше 260 тыс. в Каире, около 120 тыс. в Халебе, 90 тыс.
в Дамаске и Багдаде, 55 тыс. в Мосуле [447, с. 49—62; 376].
Иной принцип исследования использовал арабский историк
А. Абдель Нур *, сосредоточивший свое внимание на актах по-
купки-продажи жилых строений, отложившихся в протоколах
шариатских судов Халеба XVII—XVIII вв. В них он обнаружил
многочисленные свидетельства быстрого увеличения численности
населения, давление которого па жилой фонд города стал осо-
бенно ощутим к 1752—1757 гг. «В XVIII в.,— отмечает автор,—
раздел и парцеллизация строений в Алеппо по сравнению с
XVII в. представляются гораздо более ощутимыми; примеры то-
му встречаются едва ли не на каждой странице протоколов.
Нет никакой необходимости в каких-то цифрах, чтобы ощутить,
сколь трудной стала проблема жилища к 1755 г., так как более
тесными оказались помещения, более частым — их переход из
рук в руки, более высокими — цены, короче — мы констатируем
повышенный спрос на место для жилья, который не мог быть
удовлетворен строительством новых зданий». В основе этого уси-
ливавшегося демографического пресса лежал «массовый при-
ток крестьянского населения, расселявшегося по всем окрестно-
стям города и в старой его части» [249, с. 90, 93].
Довольно высокий уровень урбанизации в империи — еще
одно свидетельство устойчивости и сохранности традиционного
* Его изыскания остались незавершенными: он погиб в 1*984 г. в Ливане
в ходе израильско-арабского конфликта.
89
облика османского общества, для которого город выступал не
только как составной элемент производственной жизни, но и как
центр притяжения беглых крестьян, искавших спасения от разо-
рительного произвола местных властей, землевладельцев и рос-
товщиков. Труднее определить соотношение оседлого и кочевого
населения. Налоговые описи XVI в. лишь в небольшой степени
учитывали кочевников-скотоводов, особенно в тех пограничных
с Ираном областях Восточной Анатолии, где почти непрерывно
велись военные действия между султанскими войсками и ар-
миями сефевидских шахов. Соответственно опубликованные
Барканом подсчеты удельного веса номадов в Малой Азии да-
ли явно заниженный результат—16,2% в 1580-х годах [268,
с. 32; 202, с. 2].
Одним из важнейших последствий кризиса конца XVI — на-
чала XVII в. было, как считают современные исследователи,
возвращение части оседлых сельских жителей к кочевничеству
[322, с. 135]. С процессом реномадизации связано и выявленное
В.-Д. Хюттеротом [355] заметное сокращение числа деревень во
внутренних районах Анатолии в период между концом XVI и
началом XIX в. Поэтому можно считать, что в XVII в. удельный
вес кочевников вырос, хотя историки не располагают пока ка-
кими-то определенными количественными показателями. Судя
по сообщениям европейских путешественников и торговцев, по-
сещавших Османскую империю в XVIII в., роль кочевников ос-
тавалась весьма значительной, и особенно потому, что они
контролировали основные караванные маршруты. Происходив-
ший на протяжении столетия рост земледельческого производ-
ства позволяет все же предполагать некоторое уменьшение их
удельного веса во всем населении и соответствующее сокраще-
ние сферы их хозяйственной активности.
Чтобы лучше понять суть перемен в социальной организа-
ции, необходимо хотя бы в общих чертах описать ту структуру,
которая сложилась в империи в XV—XVI вв. Создавая свою
державу, османские правители считали необходимым заботить-
ся и о социальных порядках в ней. По традиции, шедшей еще
с доисламских времен, в султанских ферманах, придворных хро-
никах, многочисленных трактатах типа «зерцал», созданных в
XV—XVI вв., государь (падишах) часто сравнивался с пасту-
хом, а его подданные со стадом. Поскольку Бог доверил по-
следних падишаху, он должен, как пастух, заботиться о них
и вести их по истинному пути веры, а обязанностью подданных
является беспрекословное повиновение своему пастырю {356].
Эта же идея подчеркивалась и тем термином, которым в Осман-
ской империи, как и в других мусульманских государствах, обо-
значились подданные — райя (буквально — «[словесное] стадо»,
«пасомые»).
Постоянное употребление эпитетов «справедливый» и «ми-
лосердный» в рассказах о деяниях того или иного представи-
теля османской династии показывает, что основной обязан-
90
ностью султана считалось творить правосудие. Оба понятия свя-
зывались в сознании людей того времени прежде всего с сохра-
нением общественного порядка, при котором каждый подданный
знал свое место и свои обязанности в рамках определенной со-
циальной группы. Поддержание существующих социальных ус-
тоев считалось важнейшей задачей не только падишаха, но и
всего государственного аппарата, поскольку, согласно сущест-
вовавшей тогда терминологии, государство (в османских доку-
ментах— Девлет-и Али, Дер-и Девлет, Дер-и Алийе, т. е. Вы-
сокое государство или Баб-и Али, т. е. Высокая Порта) ассо-
циировалось с понятием «верховная власть». Подобные воззре-
ния, характерные для всех восточных докапиталистических об-
ществ, сохранились в Османской империи, несмотря на заметное
ослабление авторитета и реальных возможностей Порты, вплоть
до реформ танзимата.
Устойчивость представлений о «справедливых правителях»
отнюдь не предполагает неизменности самого государства и ох-
раняемого им общественного порядка. Исследователи османско-
го права отмечают заметную эволюцию концепций государст-
венной власти в XVI—XVII вв. и прямо связывают это явле-
ние с развитием и видоизменением османской социально-поли-
тической системы. Хотя реальная ситуация весьма субъективно
отражалась в сознании османских законодателей и правоведов,
изучение правовых памятников позволяет получить определен-
ное представление о процессах, происходивших в османском
обществе.
По мнению авторов XV—XVI вв., все население страны со-
стояло из двух основных категорий. В первую — аскери (воен-
ные) — входили те, кто представлял власть султана, а именно
придворные, лица, состоявшие на военной службе, гражданские
чиновники, духовенство (улемы). Вторую — райя — составляли
обычные подданные, причем как мусульмане, так и немусуль-
мане. Формальным отличительным признаком первых было на-
личие султанского диплома, или указа (берата), на основании
которого данное лицо определенным образом участвовало в уп-
равлении страной. Фактически же положение аскери в обществе
характеризовалось тем, что они не были связаны с производст-
вом и не платили налогов, но одновременно являлись, как пи-
сала А. С. Тверитинова, «совокупными обладателями земель
и всех материальных ценностей» [235, с. 136]. Представители
второй категории были непосредственными производителями и
налогоплательщиками. Главная забота государства, по мнению
османских авторов XVI—XVII вв., состояла в том, чтобы нало-
гоплательщики-райя не вмешивались в управление страной и
не пользовались привилегиями аскери. Лишь те из них, кому
удавалось стать профессиональными воинами или — после окон-
чания полного курса религиозного обучения — вступить в ряды
улемов, могли добиться султанского диплома и таким образом
войти в состав господствующего класса.
91
Если термин «райя» широко использовался в государственной
практике всего мусульманского мира, то термин «аскери» от-
ражал специфику развивавшегося османского общества. Он убе-
дительно подчеркивает военный характер складывавшегося фео-
дального государства и вместе с тем показывает слабую диф-
ференцированность правящего класса, представители которого
выступали главным образом как воины на личной службе сул-
тана. До тех пор пока военные критерии определяли деятельность
аскери, эта группа, по-видимому, сохраняла относительно от-
крытый характер, ибо пополнялась преимущественно балкан-
скими и малоазийскими феодалами, признавшими османский
сюзеренитет, а также теми выходцами из народных низов, ко-
торые попадали на военную службу (257, т. 2, с. 114—119; 474,
с. 33—40; 210, с. 116; 164, с. 144—147]. В силу тех же причин
лица, добившиеся статуса аскери, могли рассчитывать на до-
статочно быстрое выдвижение в ряды правящей верхушки.
Карьера основателей влиятельнейших османских феодальных
родов — Эвренос-бея, Гази Михал-бея, Туракхана, Малкоч-бея—
весьма показательна с точки зрения возможностей успеха аскери
[197, с. 71—77; 392}.
Превращение османского государства в мировую империю
дало новый сильный импульс к изменениям в общественной жиз-
ни, способствовало созданию более сложной и устойчивой соци-
ально-политической системы.
Значительно увеличившись численно, османское общество
стало еще более гетерогенным, поскольку включенные в его
состав новые компоненты резко различались как по уровню со-
циально-экономического и культурного развития, так и по этно-
конфессиональной принадлежности [139, с. 36—40]. Обычно авто-
ры работ по истории Османской империи XV—XVI вв. склонны
подчеркивать высокий уровень универсализации и централиза-
ции ее государственного управления [401; 457]. Подобные ут-
верждения плохо согласуются с исторической реальностью.
На деле огромные размеры территории и явное преобладание
местного населения над завоевателями создавали благоприят-
ные условия для активного сопротивления гнету турецких аске-
ри [438]. В этих условиях Порта отнюдь не стремилась к уни-
фикации положения своих подданных, предпочитая использовать
гетерогенность османского общества. Всемерно подчеркивая про-
фессиональные, этнические, религиозные и культурные разли-
чия между отдельными группами населения, обособляя и проти-
вопоставляя их посредством предоставления им некоторой ав-
тономии в вопросах внутреннего управления, особого право-
вого и налогового статуса, османские правители добивались
сведения до минимума возможностей противодействия своей
политике среди райя и обеспечения максимума поддержки сул-
танской власти со стороны аскери.
Правительственная политика способствовала значительному
усложнению социальной стратификации общества. Внутри двух
92
основных категорий возникло строго регулируемое разделение
на различные группы, которые отличались друг от друга основ-
ным занятием, образом жизни, конфессиональной принадлеж-
ностью и даже формой и цветом одежды. Так, податное насе-
ление делилось на мусульман и немусульман (зимми), на го-
рожан и сельских жителей, оседлых и кочевников. Самым
важным фактором в определении статуса райя были налоговые
повинности. Те подданные, которым за определенную службу
были дарованы некоторые налоговые иммунитеты («райя с осо-
быми поручениями»), составляли своеобразную группу между
обычным податным населением и лицами военного сословия.
Существование огромной массы зимми с их негативным от-
ношением к турецким завоевателям обусловило появление во
второй половине XV в. такого социально-политического институ-
та, как миллеты. С их помощью османские немусульманские
были разделены на три религиозные общины: греко-православ-
ную, армяно-григорианскую и иудейскую. Каждая из них распо-
лагала автономией, необходимой для обеспечения религиозно-
культурных запросов своих членов, сбора налогов, оказания
взаимопомощи, поддержания порядка и справедливости внутри
общины [257, т. 2, с. 51—58; 290]. Наряду с общинным самоуп-
равлением в деревне и цеховыми объединениями торгово-ре-
месленного населения городов система миллетов убедительно
свидетельствует о широком использовании Портой методов де-
централизованного управления с целью уменьшения возможно-
сти конфликта между правящими верхами и трудовым насе-
лением империи.
Категория «военных» также все более дифференцировалась,
распадаясь на множество отдельных групп и прослоек, имевших
особый статус. В наиболее общей форме она стала делиться
на сейфие и калемие. Основной функцией первых были военная
служба, вторых — служба в государственном аппарате. «Мужей
меча» в большинстве своем представляли сипахи, составлявшие
низшую и наиболее массовую прослойку османского правящего
класса. Они были, как правило, мусульманами по происхожде-
нию и наследовали свои владения и военные обязанности от
родителей. «Люди пера» состояли преимущественно из гуля-
мов— обращенных в ислам лиц рабского статуса: военных
пленников, купленных невольников, а также христианских
подростков, собранных по «кровному налогу» — девширме.
Именно из гулямов набирались кадры для государственной
службы, начиная от дворцовых слуг и янычар и кончая прави-
телями областей, провинций, министрами двора и великими ве-
зирами, тогда как «мужи меча» могли быть лишь военачальни-
ками, да и то лишь на уровне алайбея — командира провинци-
ального ополчения отдельного санджака или эялета [подроб-
нее см.: 183]. Разумеется, в реальной жизни ситуация была зна-
чительно сложнее и имелось немало отклонений от указанного
правила.
93
Несмотря на усложнение социальной структуры Османской
империи в XV—XVI вв., она сохранила от более ранних времен
такие отличительные черты, как высокий удельный вес рабского
элемента, существование множества малых общественно-произ-
водственных коллективов с сильными вертикальными (кровно-
родственными, религиозными) связями и слабое развитие широ-
ких социальных общностей, опирающихся на горизонтальные
(сословно-классовые) связи. Эти особенности позволяют утвер-
ждать, что османскому обществу в период «золотого века» импе-
рии были еще присущи раннефеодальные социальные порядки.
В последующие времена все более сильная направленность
социальной политики правящих кругов к консервации сущест-
вующей структуры привела к заметному понижению уровня со-
циальной мобильности, а следовательно, и способности общест-
ва к быстрой трансформации. В результате Османская империя
вплоть до XVIII в. сохранила в неизменности основы своей со-
циальной организации.
Перемены
в социальной жизни деревни
в XVIII в.
Несмотря на обширную и постоянно увеличивающуюся ли-
тературу, посвященную процессам, протекавшим в сельских
районах Османской империи, у современных исследователей нет
четкого представления о жизни наиболее крупной общности
в рамках податного населения — крестьянства в XVIII в. В боль-
шинстве случаев историки предпочитают говорить о тех при-
чинах, которые обусловливали тяжелое положение сельских
жителей, либо о реакции последних на те или иные акции вла-
стей, землевладельцев, ростовщиков, а не о материальном поло-
жении крестьян, его социальном статусе, уровне духовной жиз-
ни. Подобная ситуация вполне объяснима. Практика издания
законодательных кодексов — канун-наме и кадастровых описей-
тахриров в XVII в. прерывается, используемый историками ак-
товый материал, в частности протоколы шариатских судов, не
всегда достаточно репрезентативен, нарративные источники со-
держат слишком мало конкретного материала, ибо, как пра-
вило, принадлежат перу горожан или иностранцев. Более или
менее надежные выводы можно сделать лишь на основе доку-
ментов, связанных с вопросами налогообложения.
Вплоть до конца XVIII в. социальный статус сельского на-
селения в империи определялся прежде всего объемом налого-
вых сборов и повинностей. Всю массу поступлений от крестьян
османские власти разделяли на несколько категорий. Первую
из них составляли шариатские налоги (текялиф-и шерие), сбор
которых определялся предписаниями ислама, что в определен-
ной мере ограничивало произвол чиновников фиска и местных
94
феодалов. Основное место среди сборов этой категории зани-
мали подушный налог с немусульман (джизье) и подоходный
налог с продукции земледелия — ушр (десятина) [357; 387,
с. 57—172].
Вторую группу налогов представляли текялиф-и орфие —
сборы на основании традиции и обычного права. Под этим на-
званием были объединены крестьянские подати и повинности,
которые существовали в данном районе с доосманских времен
и были сохранены султанскими властями после его включения
в состав империи. К данной категории относились все разно-
видности поземельного налога (ресм-и чифт), уплачивавшиеся
обладателями как полного надела — чифта, так и меньших
участков, а также холостыми райя, не имевшими еще своей
земли. К ней же причислялись и всевозможные штрафы и ад-
министративные сборы. Как правило, поступления от текялиф-и
орфие распределялись между различными категориями местных
феодалов — тимариотов и займов, величина сборов была регла-
ментирована султанскими указами [387, с. 153—165].
Третья группа налогов получила в османских документах
название чрезвычайных (авариз-и давание). Эти сборы перво-
начально были нерегулярными и взимались раз в несколько лет,
в зависимости от нужд государственной казны (как правило,
в связи с крупными военными экспедициями). Со временем
большинство из них превратились в обычные подати, а их ме-
сто заняли другие, введенные с той же целью, но под иным
названием. В отличие от других сборов они взыскивались не с
отдельной крестьянской семьи, а с группы семей, составлявшей
одну податную единицу — авариз-хане [245, с. 19—61, 67—135;
257, с. 273—274, 283—289].
Наконец, существовало множество местных налогов, пред-
ставлявших собой разновидность «чрезвычайных» сборов. Они
взимались провинциальными властями и агентами центрального
правительства в свою пользу. Поскольку такая практика нано-
сила серьезный ущерб поступлениям в государственную казну.
Порта объявила их «незаконными» (текялиф-и шакка) и перво-
начально весьма последовательно выступала за их отмену [472,
с. 91 — 103; 370, с. 317—322].
Еще в XIV—XV вв. в османском обществе сложилась тради-
ция, по которой жители отдельных районов и деревень в зави-
симости от повинностей, выполняемых ими по отношению к го-
сударству (охрана дорог и горных перевалов, вырубка лесов
и разработка недр, разведение лошадей и поставки продуктов
для султанского двора, выполнение вспомогательных служб в
армии и флоте и т. п.), имели право на освобождение от «чрез-
вычайных» и отчасти «обычных» сборов или на уплату их
в уменьшенном размере [171, с. 41—63; 245, с. 197—203]. Вели-
чина налоговых привилегий была неодинаковой, что создавало
большое разнообразие правового статуса различных групп
крестьянства.
95
В результате финансового кризиса, разразившегося на ру-
беже XVI—XVII вв., в системе налогового обложения произо-
шли заметные изменения. Основные направления этих сдвигов
получили дальнейшее развитие во второй половине XVII—
XVill в. Так, реальный вес фиксированных налогов, и прежде
всего текалиф-и орфие, в условиях резкого падения покупатель-
ной способности акче существенно снизился, что и дало истори-
кам право говорить о «замораживании» доходов сипахи [197,
с. 243—2441. Зато намного возросла тяжесть «чрезвычайных»
сборов, величина которых устанавливалась государством в со-
ответствии с реальной стоимостью акче и нуждами казны. Так,
налог авариз, давший название всей группе податей, взимался
в размере 20 акче с податной единицы в XV в., 300 акче в
XVII в. и до 600 акче в конце XVIII в. Был введен ряд новых
налогов этой категории, связанных с расходами по организации
ополчения (нефир-и ам), содержанию почтовых станций (мен-
зилъ акчеси) и т. п. [245, с. 53—60].
Изменения, однако, не исчерпывались появлением новых на-
логов. Важнее другое — более широкая сфера их действия.
Исследования Б. Цветковой показали, что с конца XVI в. осман-
ские власти перестали придерживаться прежних положений
о налоговых льготах [307, с. 107—108, см. также: 472, с. 81—88]
Турецкие архивы содержат большое число жалоб, направленны^
Порте различными категориями «райя с особыми поручениями»,
о нарушении данных им налоговых послаблений. Из них ясно
видно, что представители местных властей, в том числе сборщи-
ки джизье и других налогов, невзирая на особый статус этих
групп райя, взимали с них различные виды «чрезвычайных» на-
логов. Впрочем, и сама Порта с конца XVII в. перестала счи-
таться с привилегиями, представленными ею ранее. Так, в
1688 г. в указе, адресованном кади Джума-Пазары (Македо-
ния) и другим местным должностным лицам, предписывалось
собрать для обеспечения войск, сражавшихся в Морее, ячмень,
муку, различные крупы и мясо и с тех, кто был освобожден
от уплаты авариз-и дивание. Спустя три года, в 1691 г., последо-
вал указ всему населению Салоник, Аврет-Хисара и Енидже-
Вардара, включая и «райя с особыми поручениями», заготовить
для нужд армии сухари [245, с. 202].
Впрочем, подобное случилось не только во время войны.
В 1702 г. ферман о заготовке 500 киле ячменя для султанских
конюшен в Эдирне предписывал охватить все сельское населе-
ние, включая и «освобожденных» лиц (муаф ее гайр-и муаф).
В 1722 г. в указе софийскому кади о сборе овец было особо от-
мечено, чтобы он не допускал уклонения крестьян от поставок
под предлогом, что они числятся как лица, освобожденные от
«чрезвычайных» налогов дербенджи, чалтыкчи, эшкинджи и пр.
(245, с. 202—203, 206].
В еще более открытой форме тенденция к игнорированию
особенностей налогового статуса проявилась при взимании те-
96
кялиф-и шакка. В широких масштабах «незаконные» сборы ста-
ли взиматься с начала XVII в., отражая рост злоупотреблений
местных феодалов — неоплаченные постои, незаконные конфи-
скации продовольствия и фуража и т. д. Затем они оформлялись
в виде особых сборов: девир, кафтан бела, селямийе, пишкеш,
захире бела, кона к акче си, нал беха, капы харджи, эшр-ю диет
и т. д. Подобные сборы появились повсюду почти одновремен-
но, что свидетельствовало о повсеместном ослаблении централь-
ной власти во второй половине XVII в. Несмотря на противо-
действие правительства, практика «незаконных» налогов раз-
вилась настолько, что, по существу, ничем не отличалась от рас-
кладки и взимания «классических» «чрезвычайных» налогов.
Как и последние, текялиф-и шакка распределялись кади в при-
сутствии местных аянов путем составления особого дефтера
(терзи дефтери), который затем вносился в судейские протоко-
лы. Сбор текялиф-и шакка производился теми же чиновниками,
которые взимали текялиф-и орфие [472, с. 105—106].
О том, насколько велик был произвол местных властей, мож-
но судить по одному ферману 1690 г., в котором приводится
жалоба населения г. Сараево. В султанском указе, в частности,
сказано: «Население указанного округа послало человека с про-
шением к подножию моего высокого трона: [дескать], Джафер,
сараевский мютеселлим моего везира Хусейна, собирает с на-
селения помянутого округа 30 кесе акче, а с самого города Са-
раево под названием „сеймен акче“ всякий месяц... еще 15 юк
и к тому еще 80 тыс. акче под именем „зи-кудрет акче“, затем
еще около 100 тысяч акче под видом [налога на] наследство
и за провиант, в том числе 20 тысяч на мясо, а кроме того,
за хранение еще не собранного продовольствия и плодов, и от-
нимает весь мусульманский урожай прямо с гумна, а сам создал
пекарню... и так мучает бедных людей, что вызвал голод и
несчастье...». Однако на этом список беззаконий не прекраща-
ется. Население жалуется на то, что по приказу указанного
везира в обращение были пущены медные деньги, что он про-
гнал неугодного ему кади и поставил своего ставленника, кото-
рый притеснял и мучил жителей округа «и не было края его
гнету и злодеяниям» [463, с. 16—17].
В 1689 г. назначенный великим всзиром Кёпрюлюзаде Фазыл
Мустафа-паша пытался упразднить ряд сборов, в том числе
и текялиф-и шакка [485, т. 4, ч. 1, с. 3—4]. Хотя действие по-
добных запретов было временным, а их издание связано с кон-
кретными причинами, в частности с выступлением значительной
части христианского населения Балкан во время войны с го-
сударствами «Священной лиги» на стороне Австрии, тем не ме-
нее они свидетельствовали о том, что Порта учитывала опас-
ность чрезмерного обложения райя.
В 1704 г. султанское правительство еще раз попыталось за-
претить текялиф-и шакка по всей стране, и вновь ферман не
имел никакого результата. Война с Австрией и Венецией в
7 Зак. 232
97
1715—1718 гг. еще больше подорвала финансовые возможности
Порты. В этих условиях она вынуждена была официально уза-
конить источник доходов провинциальных властей в виде двух
налогов, предназначенных для покрытия расходов местной ад-
министрации в военное время (имдад-и сеферие) и в мирные
годы (имдад-и хазерие). При их раскладке документы об осво-
бождении от уплаты «чрезвычайных» и иных налогов попросту
игнорировались {472, с. 103—109; 370, с. 322—325].
Представляется, что одна из причин неудач султанского
правительства в борьбе с «незаконными» сборами заключалась
в том, что оно само широко практиковало подобные операции
в связи с посылкой своих должностных лиц в провинцию.
Кадийские протоколы XVIII в. содержат множество актов
об оплате местным населением поездок различных гонцов
Порты.
Приведем в качестве примера одну из таких записей ин-
дийского сиджилла из болгарского городка Хаджиоглу-Пазар-
джик по случаю приезда управляющего провинцией Силистра:
«Список расходов села Чаирлыгёль на мютеселлима Силистры
в месяце сефер нынешнего 1196 года. Ячмень—1572, стоимость
97г куруша; 8 лошадей, 1 повозка, стоимостью 30 курушей.
Раскладка на село Карлыбей по поводу [приезда] мютеселли-
ма — 40 курушей» [71, с. 156].
Рассмотренный материал позволяет увидеть явно выражен-
ную тенденцию к нивелированию правового положения различ-
ных групп крестьян. С утверждением практики пожизненных
откупов и распространением чифтликского землевладения этот
процесс должен был обрести еще больший размах. При отсутст-
вии государственного контроля за деятельностью владельцев ма-
ликяне и частных поместий не могло быть и речи о сохранении
отдельными категориями сельского населения своих прежних
льгот и привилегий.
Обстоятельства, способствовавшие превращению крестьянст-
ва в более однородную в правовом отношении общность, од-
новременно обусловили и его понижение в османской социаль-
ной иерархии. Ранее уже отмечалось, что важнейшим моментом
складывания новой аграрной структуры стало лишение райя
их наследственных прав на землю. Потеряв тапу (в результате
продажи, насильственного захвата владельцем чифтлика или
ухода из деревни без уплаты чифт бозана — сбора за необрабо-
танную землю), крестьяне превращались, по существу, в арен-
даторов. «С созданием чифтликского землевладения,— отмечает
болгарский турколог Стр. Димитров,— создавались новые от-
ношения между райя и эксплуататорами» [148, с. 160]. Специ-
~фической чертой этих отношений было то, что землевладелец
одновременно выступал и в качестве сборщика податей и рос-
товщика. Поэтому, как правило, поземельная зависимость
крестьян дополнялась долговой кабалой. Подобная ситуация
обеспечивала значительное увеличение нормы эксплуатации по
98
сравнению с той, которая существовала в тимарной системе
и была дозволена султанскими законами.
Вот как описывал К. Иричек положение крестьян при издоль-
ной арене (кесимджилык, кесимджийство), получившей широкое
распространение в империи: «Кеснмджия действительно жил в
своем доме, но вся земля, которую крестьянин наследственно
обрабатывал (баштина), и даже земля, на которой был по-
строен этот дом, являлась собственностью сипахи, который еди-
нолично определял, сколько хлеба должны ему сдавать еже-
годно, сколько дней ангарии должен ему отработать кеснмджия
на других, ближних или дальних, чифтликах, сколько ок масла,
сколько ок сыра, какое количество дерева, сколько ок угля
или даже сколько пар носков должен ему принести каждый ке-
симджия» [цит. по: 200, с. 118].
Такова картина, которую наблюдал чешский ученый в Болга-
рии в XIX в., но примерно такой же она предстает и после зна-
комства с исследованиями греческих и албанских историков,
основанных на анализе османских судебных документов XVIII в.
[126, с. 46—49; 466, с. 629].
По мнению израильского исследователя X. Гербера, система
крестьянской аренды не получила сколько-нибудь заметного
распространения в азиатских провинциях империи. Думается,
что такой вывод, сделанный на основе факта о том, что аренд-
ные договоры редко фиксировались в кадийском суде Бурсы
XVII в., вряд ли правомерен. Во-первых, он явно расходится
с расчетами самого Гербера, показывающими довольно высо-
кий удельный вес безземельных крестьян. В последней трети
XVII в. он составлял по крайней мере 23% тех райя, имущество
которых было зафиксировано в судебных протоколах (без учета
сельских жителей, специализировавшихся на разведении скота,
различных ремеслах и других неземледельческих занятиях). Со-
гласно же данным по деревне Сарме за 1681 г., удельный вес
безземельных составил 53% [336, с. 30, 26, 27]. Во-вторых, до-
говоры между землевладельцами и крестьянами-арендаторами
относились уже к сфере частноправовых отношений, и их фик-
сация в судебном присутствии была необязательной.
О существовании крестьянской аренды можно узнать и на
основе других источников. Так, в 20-х годах XVII в. бейлербею
Эрзурума Абаза-паше была подана жалоба армянских кресть-
ян. В ней, в частности, сообщалось: «Мы являемся пленниками
в руках (янычар) из-за ложных задолженностей. В безысход-
ном положении взяли мы в долг у них несколько гурушей... те-
перь мы отдали им в десять раз больше, чем взяли, но не могли
избавиться от них. Наши поля и пастбища, весь наш скот и на-
ши дома мы отдали им и стали для них марабаями» [163, с. 152].
Значительное усиление экономической зависимости сельских
жителей от землевладельцев делало ненужными те формы лич-
ной несвободы, которые существовали в период расцвета тимар-
ной системы (запись райя за сипахи, запрет ухода с земли,
7*
99
10—30-летний срок сыска ушедшего, налог чифт бозан, как фор-
ма выкупа крестьянами свободы). Однако на смену этим выра-
жениям личной зависимости пришли другие. Потеряв хакк-и та-
сарруф, т. е. наследственные права на землю, крестьяне лиши-
лись и своего достаточно определенного статуса в обществе,
который ясно виден в традиционных для восточных (в том чис-
ле и османских) средневековых представлений о четырех ос-
новных группах общества: военных, духовенстве, крестьянах
и торговцах. По существу, земледельцы, лишавшиеся тапу,
переставали восприниматься как часть податного населения.
Они оказывались в одном ряду с цыганами, кочевниками и ли-
цами рабского происхождения, которым не было места в средне-
вековой социальной иерархии. Не случайно в XVIII в. термин
«райя», которым ранее обозначалось все податное население,
и в частности крестьяне, теряет свой прежний смысл. «Турки,—
читаем мы в трактате анонимного французского автора середи-
ны XVIII в.,— как правило, презирают всех христиан и рассмат-
ривают райя, или народы, подданные их империи, как своих ра-
бов» [116, с. 342]. Более четко формулирует новый смысл поня-
тия «райя» французский посол в Стамбуле в 1769—1785 гг.
Сен-При: «Управление подданными-немусульманами, которых
называют райя,— целиком военное» [98, с. 141].
В сложившейся ситуации понятно стремление сельских жи-
телей вновь обрести свою связь с землей. Оно стало мощным
импульсом для массовой миграции крестьян из одних районов
империи в другие. Однако распад тимарной системы происхо-
дил повсеместно, и потому беглецы, как правило, вновь стано-
вились земледельцами, но уже на основе договора с тем или
иным провинциальным аяном.
Частноправовые отношения трудно поддаются анализу ис-
торика, ибо редко имеют под собой документальную основу.
По мнению большинства современных специалистов по осман-
ской истории, договоры сельских жителей с аянами заключали
в себе признание первыми не только своей поземельной зави-
симости от последнего, но и определенной личностной связи
с ним, принимавшей чаще всего форму клиентелы (интисаб).
Отныне уже не падишах, а аян выступал в роли заботливого по-
кровителя сельского населения, предоставляя ему землю, тяг-
ловый скот, семена, а зачастую и вооруженную защиту, что
в условиях массового разбоя и феодальных междоусобиц, при-
сущих XVIII в., имело важное значение. Добровольно или под
угрозой силы принявшие патронаж землевладельца крестьяне
со своей стороны должны были выступать в качестве «вернопод-
данных» аяна, способствовать укреплению его влияния и могу-
щества. К числу таких действий можно, в частности, отнести
появление в 1728 г. представителей христианского населения ви-
динского маликяне (включавшего пригород Видина и ряд сел
в его окрестностях) перед местным кади. Каждый из них в от-
дельности заявил, что согласен с тем, чтобы владелец маликяне
100
Алибейзаде Юсуф-паша и в будущем оставался их аяном [198х
с. 50].
Принявшая весьма значительные размеры миграция крестьян
в XVIII в. заставляет обратиться к судьбе сельской общины,
являвшейся основной социальной ячейкой для земледельческого
населения. Как показали исследования болгарского историка
Е. Гроздановой, такая община охватывала жителей одной де-
ревни и играла важную роль как в организации сельскохозяй-
ственного производства, так и в амортизации давления со сто-
роны государства и землевладельцев на сельское население [142,
а также: 428, с. 41]. Сопротивление общины, несомненно, тор-
мозило развитие новых явлений в социальной жизни деревни.
Вместе с тем она сама испытывала заметное воздействие пе-
ремен.
Особенно сильное влияние на функционирование сельской
общины оказал рост имущественной дифференциации в ее
среде. К этой проблеме ученые обращались неоднократно. Наи-
более результативный метод исследования разработан Стр. Ди-
митровым, предложившим сопоставить описи деревень, содер-
жавшие информацию о распределении земли среди крестьян,
с данными о сборах джизье, взимавшегося, как известно, по
трем имущественным категориям.
Выявленные им сведения о земельных наделах крестьян Кя-
фир-Хаджи и Кара-Агач (вакфных деревень округа Эдирне)
в конце XVII — первой половине XVIII в. представляются пока-
зательными с точки зрения состояния разных сельских общин
Румелии. В первой деревне зафиксированы владения 31 семьи
средней величиной 120 дёнюмов, что несколько больше обыч-
ного крестьянского надела — чифтлика (около 100 дёнюмов),
известного нам по султанским канун-наме. В другой отмечено
51 держание, но средняя величина надела много ниже — 47 дё-
нюмов. Хозяйства обеих общин четко делятся на три категории:
малоземельные (до 50 дёнюмов), среднего достатка (50—150)
и наиболее зажиточные (свыше 150). Кяфир-Хаджи можно счи-
тать самой типичной деревней того времени: семьи второй ка-
тегории преобладают (62%), удельный вес малоземельных и
наиболее зажиточных невелик (соответственно 16 и 22%) [148,
с. 133—135].
Для сравнения приведем данные о сборе джизье за 1712 г.,
собранные Е. Гроздановой на основе 29 финансовых отчетов, ко-
торые охватывают значительную часть балканских провинций
и некоторые другие районы империи. Удельный вес налогопла-
тельщиков высшей категории колебался в пределах 6,9—10,7%;
средней — 66,1—80; низшей — 10—26,2% (141, с. 266].
Картина в Кара-Агач интересна тем, что здесь процесс рас-
слоения зашел весьма далеко: 75% хозяйств относятся к пер-
вой группе, вторую составляют 20% семей, третью — лишь 5%
[148, с. 135]. Такая ситуация известна по данным о взимании
джизье в Тырновском крае, где процесс образования чифтли-
101
ков шел особенно интенсивно. Там удельный вес различных ка-
тегорий налогоплательщиков был следующим: богатые состав-
ляли 5,5%, люди среднего достатка — 28,3, и бедные — 66,2%
[150, с. 187—190].
Для обеих общин, находившихся вблизи г. Эдирне, харак-
терно присутствие «посторонних» владельцев наделов. В первой
(31 домохозяйство) таковых оказалось 8, в том числе 1 из
г. Эдирне (150 дёнюмов), остальные были из соседних деревень;
во второй — число «посторонних» оказалось много выше — 43 из
53 семей. В основном держателями наделов оказались крестья-
не из рядом расположенных сел. Они имели весьма небольшие
участки (15—20 дёнюмов); это позволяет предположить, что,
оказавшись в тяжелых условиях или по каким-либо другим при-
чинам, обитатели Кара-Агач были вынуждены продавать от-
дельные доли своих наделов. Впрочем, среди покупателей на-
зван некий Хасан сын Косты, которому принадлежало 520 дё-
нюмов, т. е. пятая часть всей обрабатываемой земли. Владелец
участка, в 10 раз превышавшего средний надел в деревне, вряд
ли являлся обычным земледельцем. Стр. Димитров вполне спра-
ведливо отнес его к числу чифтлик сахиби, чье хозяйство было
ориентировано на рынок Эдирне [148, с. 135].
Хасан сын Косты для историков фигура весьма символич-
ная. Его существование помогает понять еще одну причину пе-
ремен в сельской общине. Имущественное расслоение среди
крестьян началось не в XVIII в. Турецкая исследовательница
С. Фарохи показала, что это явление было известно и в XVI в.
{322, с. 109—ПО], но в то время оно еще не оказывало заметного
влияния на жизнь деревенских коллективов. Новым моментом
следует признать превращение зажиточных общинников в част-
ных землевладельцев. В «золотой век» османской истории райя
также могло попасть в ряды господствующего класса. Чтобы
стать тимариотом, следовало отличиться в бою. Через два сто-
летия ситуация была уже иной, она позволяла выбраться на-
верх, не рискуя жизнью на поле боя. Лучше других сумели
использовать новые возможности сельские старейшины, главы
общин. Их называли по-разному — кетхуда (кяхья), чорбаджи,
коджабаши, примикюр, кнез, шейх и т. п., но как правило, они
представляли собой наиболее влиятельных и зажиточных членов
общины.
В конце XVIII в. француз Г. Оливье на основе личных впе-
чатлений утверждал, что население не без оснований плохо от-
носится к сельским старшинам, поскольку они «способствуют уг-
нетению и почти всегда обогащаются за счет тех, кого следо-
вало бы защищать и держать под покровительством» [105,
е. 311—312]. Другие его современники подтверждают, что об-
щинная верхушка часто ставила собственные интересы над нуж-
дами всего коллектива. Пример чифтлик сахиби из деревни
Кара-Агач, христианина, принявшего ислам, показывает, что
разбогатевшие крестьяне ради обеспечения безопасности своего
102
состояния были готовы пойти и на такие крайние меры. Ча-
ще, однако, они предпочитали не рвать связей с общиной. Ведь
именно в ней они могли найти наиболее благоприятные воз-
можности для реализации своей предприимчивости, своего же-
лания обогатиться. Уменьшение числа земледельцев, безусловно,
ограничивало поле деятельности деревенской верхушки. Поэто-
му в сохранении этнорелигиозной общности видела она важное
средство для поддержания целостности сельского коллектива.
То же стремление было присуще и рядовым деревенским жи-
телям. С одной стороны, уход отдельных крестьян грозил им.
увеличением налогового гнета, поскольку община рассматрива-
лась властями как определенная фискальная единица. С другой
стороны, отрыв от данной общности ставил уходящих перед
трудной проблемой включения в другую группу, где не было тех
родственных, соседских и иных связей, которые обычно помо-
гали земледельцам существовать в условиях тяжелого феодаль-
ного гнета. Поэтому если одни крестьяне, принявшие решение
покинуть свою деревню, распродавали свое имущество, то дру-
гие предпочитали оставлять свои дома — основу для возможного
возвращения. (О сохранении прочных общин в греческих землях
см. [125а, с. 33—34].)
Вполне очевидно, что община далеко не исчерпала своих
возможностей как для организации сельскохозяйственной дея-
тельности, так и для воспроизводства традиционных норм со-
циальной жизни — взаимопомощи и самоуправления. Вместе
с тем в XVIII в. ее характер заметно менялся: из замкнутого
и относительно гомогенного коллектива она начала превращать-
ся в более формальное объединение сельских жителей, разли-
чающихся не только по своему материальному положению, но и
по своей роли в производственном процессе.
Остановимся еще на той части деревенского населения, ко-
торая в конечном счете оказалась вне общинных коллективов.
Дальнейшая судьба этих людей в основном складывалась троя-
ко: некоторые из них могли влиться в городскую среду, попол-
нив массу шехирлю, другие — стать разбойниками, третьи — ока-
заться в свите того или иного аяна. Поскольку в двух послед-
них случаях бывшие земледельцы оставались частью сельского
населения и, более того, оказывали несомненное воздействие
на жизнь крестьян, их судьба заслуживает серьезного рассмот-
рения.
О разбойниках (эшкия, харами, гайдуках, клефтах, ус ко-
ках) существует достаточно большая литература. Исследова-
тели установили широкое распространение разбойных групп
с конца XVI в. и показали различные причины этого явления,
связанного прежде всего с классовым гнетом и этнорелигиоз-
ной дискриминацией [151, с. 56—67; 191; 247, с. 15—72]. О зна-
чении подобных выступлений будет сказано в следующей главе.
Здесь же проследим путь превращения крестьянина в разбойни-
ка. Большинство балканских историков, видя в разбойничестве
105
определенную форму социального протеста, рассматривают это
явление как необходимость деревенского жителя прибегнуть к
акту возмездия, т. е. предполагают прямую трансформацию
крестьянина в гайдука. Подобная версия подтверждается част-
ными сообщениями о том, что жители окрестных сел активно
поддерживали разбойников, обеспечивая их продовольствием
и укрывая в минуту опасности.
Турецкие и западные авторы склонны подчеркивать негатив-
ные последствия действий эшкия. Они связывают широкое рас-
пространение разбойников с изменениями, которые претерпела
османская армия в результате обращения к новым видам ору-
жия и введения новых принципов ее комплектования. В наи-
более развернутом виде эта точка зрения представлена в ряде
работ X. Иналджика. Прослеживая реакцию райя на распад
тимарной системы, турецкий историк отмечает, что этот процесс
был осложнен двумя другими: увеличениехМ числа безземельных
крестьян к концу XVI в. и распространением ручного огне-
стрельного оружия. В отличие от традиционной военной верхуш-
ки, весьма неохотно переходившей к использованию пищалей и
мушкетов, бедные крестьяне Анатолии и Румелии увидели в
огнестрельном оружии «новые возможности к обеспечению свое-
го существования». Поэтому со второй половины XVI в. чис-
ленность военных наемников (секбанов или левендов), воору-
женных мушкетами, стала быстро расти за счет крестьян, ухо-
дивших из деревень. Со своей стороны государство, оказавшись
перед лицом растущей потребности в тюфенкчи (стрельцах) и
испытывая все более острые финансовые затруднения из-за не-
обходимости содержать значительное постоянное войско — яны-
чар, первоначально не препятствовало складыванию отрядов
секбанов, тем более что набирались они только на время похо-
да и потому обходились государству дешевле, чем янычары.
В самом появлении тюфенкчи автор видит одну из главных
причин наступавших перемен. Прежде всего новые военные на-
емники потеснили на вторые роли в османской армии провин-
циальное конное ополчение. Составлявшие его основу тимарио-
ты не были в состоянии противостоять им и в мирное время.
Отряды секбанов «стали самым важным фактором процесса
децентрализации в империи: они были главным источником, из
которого могли черпать и черпали свою военную силу мятеж-
ные паши и аяны в XVII—XVIII веках» [370, с. 295].
Поскольку по окончании походов наемники вычеркивались из
списков солдат, состоящих на жалованье, они вскоре превра-
щались в грозную мятежную силу, угрожавшую порядку и
безопасности в империи. Отказываясь сдавать оружие по воз-
вращении с театра военных действий, тюфенкчи большими и ма-
лыми группами расходились по анатолийским, балканским и
арабским провинциям в надежде найти место в военной свите
того или иного крупного феодала, губернатора эялета или санд-
жака. Те же, кому не удавалось обрести подобное пристанище,
(04
легко становились эшкия или гайдуками. Не случайно тер-
мины «левенд» и «секбан», которыми первоначально в осман-
ских документах обозначали военных наемников, обрели дру-
гой смысл, став синонимами «эшкия».
Нет оснований отдавать предпочтение какому-то одному
варианту превращения крестьянина в разбойника, хотя для не-
мусульманина второй путь был более проблематичен в силу
того, что набор добровольцев в османскую армию был ограни-
чен лишь средой «правоверных».
Распад тимарной системы существенно осложнил и пробле-
му поддержания спокойствия и порядка на местах. Со второй
половины XVI в. провинциальные паши все чаще обращаются
к практике формирования собственных дружин из секбанов и
левендов. На содержание этих отрядов власти дали право взи-
мать с местного населения особый сбор — тайн — в натураль-
ной и денежной форме, а в XVIII в. на подобные цели предна-
значались суммы, полученные в счет имдад-и сеферие и имдад-и
хазерие. Поскольку расходы по обеспечению военной свиты
были значительны, ее размеры в мирное время были невели-
ки— от 100 до 400 человек [295, с. 271—278]. Со второй поло-
вины XVIII в. численность йерли (местных войск) в провинциях
империи стала быстро увеличиваться, поскольку собственными
отрядами начали обзаводиться и аяны. Наиболее крупные из
них, например, Чапаноглу или Караосманоглу в Анатолии, шейх
Дагер в Палестине, могли в случае необходимости выставить
до 20—30 тыс. воинов [198, с. 28—28]. Состав наемников был
достаточно пестрым, но большинство их являлись бывшими
крестьянами, прошедшими школу эшкия.
Как паши, так и аяны стремились свести к минимуму свои
расходы на содержание войск, переложив их на плечи крестьян.
Отряды и тех и других разъезжали по деревням и под различ-
ными предлогами заставляли жителей отдавать им деньги и
продовольствие. Разница между ними заключалась лишь в том,
что дружины пашей грабили все деревни подряд, а аяны, обе-
регая «своих» крестьян, посылали воинов в земли соперников.
Забота аянов о собственных владениях никак не ослабляла
общей тенденции к ухудшению положения крестьянства. Хотя
американский историк П. Шугар предлагает рассматривать раз-
бойников как выразителей интересов народных масс в «граж-
данской войне», развернувшейся в империи во второй половине
XVIII — начале XIX в. [474, с. 235], нет убедительных доказа-
тельств того, что выступления эшкия как-то ограничивали про-
извол местных властей и землевладельцев. Чтобы противостоять
наступлению правящего класса на экономические и социальные
позиции крестьян, сельским общинам приходилось полагаться
прежде всего на собственные силы. Последнее обстоятельство
заметно приглушало остроту социальных конфликтов в деревне
и усиливало внутреннюю сплоченность ее жителей. Общинный
сепаратизм мешал крестьянским лидерам объединиться и одно-
105
временно делал их объективными союзниками центральной вла-
сти в ее борьбе с центробежными силами в Османской им-
перии.
Взаимоотношения торгово-ремесленных слоев
и других групп городского населения
В отличие от сельских районов с их достаточно простой со-
циальной организацией османские города представляли собой
сложные организмы с точки зрения как их функциональной зна-
чимости, так и состава населения. Верхушку городского обще-
ства, выглядевшего как иерархически организованная пирами-
да, составляли члены различных групп господствующего клас-
са, окруженные значительной массой челяди, вооруженной стра-
жи и личнозависимых людей. Светские и духовные феодалы, вы-
ступая в качестве представителей государства, осуществляли
управление городами, концентрировали в своих руках большую
часть городского имущества, охотно участвовали в торгово-рос-
товщических операциях.
Особое место в городах занимало купечество, которое Эвлия
Челеби назвал «средним сословием». По своему составу оно
было весьма разнородным, но, говоря о купечестве как об оп-
ределенной группе городского населения, обычно имеют в виду
уже упоминавшихся тюджаров (или базыргянов). Отличитель-
ными их особенностями являлись полный отрыв от функций про-
изводства и наличие значительных денежных средств. Наряду
с торговлей они постоянно занимались ростовщичеством и от-
купами, выполняли функции саррафов, что при большом разно-
образии циркулировавших в обращении монет приносило им
значительные прибыли. Вместе с тем по своему правовому по-
ложению они относились к общей массе податного населения.
То обстоятельство, что большинство торговцев состояло из не-
мусульман, ставило купечество в еще более противоречивое
положение. С одной стороны, выступая в качестве носителей
торгово-ростовщического капитала, тюджары грабили народ,
а с другой — и сами подвергались налоговому гнету и произволу
властей как в центре, так и на местах.
Низ пирамиды составляли горожане, занимавшиеся ремеслом
и розничной торговлей, связанные с транспортными операциями,
сферой услуг, а также различными сельскохозяйственными за-
нятиями. В этой массе активного производственного населения
основную роль играли ремесленники и мелкие торговцы. Прав-
да, в «Книге путешествий» Эвлия Челеби часто можно встретить
замечание о том, что большинство жителей того или иного го-
рода составляют торговцы. Однако, если принять во внимание
медленные темпы отделения функций производства от функций
сбыта в Османской империи XVII—XVIII вв., нетрудно заклю-
чить, что большая часть торговцев, о которых писал турецкий
106
путешественник, на самом деле состояла из ремесленников, за-
нимавшихся одновременно и розничной продажей своей продук-
ции. Отметим, что в Европе до конца средних веков ремеслен-
ников называли mercatores (купцами) [см.: 231, с. 231—232].
Возможности для изучения условий жизни и труда горожан
в XVIII в. достаточно велики. Они определяются довольно боль-
шим числом свидетельств, оставленных европейскими современ-
никами, побывавшими в Османской империи, и еще большим
количеством османских архивных материалов, в частности про-
токолов шариатских судов, содержащих многочисленные запи-
си о торговых сделках, кредитных операциях, разделе наслед-
ства и иных событиях, которые позволяют судить не только о
состоянии экономической жизни, но и о социальных процессах
в османских городах.
Остановимся на последствиях того явления, которое отме-
чают все османские и европейские авторы с конца XVI в.,—
прогрессирующем проникновении янычар и прочих солдат по-
стоянного султанского войска в торгово-ремесленную среду.
Этот процесс в своих исходных моментах был связан с пере-
стройкой аграрных порядков, сопровождавшейся разложением
сипахийского ополчения, усилением антифеодальных выступле-
ний крестьян, сепаратизмом провинциальных пашей. Продолже-
ние агрессивной внешней политики и внутриполитические ослож-
нения вынуждали Порту все больше ориентироваться на войска
капыкулу, размещать янычарские гарнизоны по всей империи.
Если при Сулеймане Кануни в реестрах янычар значилось от
8 тыс. до 12 тыс., то к концу того же XVI в.— 30—35 тыс. В пер-
вой половине XVII в., при Мураде IV, янычарское войско состав-
ляло 46 тыс. человек, а в 1687 г. его численность достигла
70 тыс. После заключения Карловицкого мира в 1699 г. Порте
удается значительно сократить состав янычарского корпуса, но
новые войны потребовали нового увеличения постоянного вой-
ска, и в 1727—1728 гг. в платежных ведомостях значится 81 тыс.
янычар [483, т. 1, с. 429, 611—618].
Столь быстрый рост войска, состоявшего на казенном жало-
ванье, оказался не под силу османским финансам. Увеличение
затрат на армию еще в конце XVI в. привело к превышению
расходов казны над ее поступлениями, а в дальнейшем — и к
полному истощению ее запасов ценных металлов. Из-за нехват-
ки серебра жалованье солдатам стали выдавать нерегулярно,
в испорченной монете; часто выплата денег задерживалась на
длительный срок. Потребность в деньгах, не удовлетворяемая
низким жалованьем, заставляла янычар обращаться к побоч-
ным заработкам — ремеслу и торговле. С тех пор как новые за-
нятия стали приносить им основной доход, желание солдат вое-
вать упало и они под любыми предлогами старались избежать
участия в походах. Француз Фебюр, посетивший Турцию во вто-
рой половине XVII в., писал: «Янычары, бывшие некогда силой
и опорой Оттоманской империи, стали сейчас причиной ее упад-
107
ка. Это происходит от того, что большая их часть занимает
должность лишь для совершения злоупотреблений, для того,
чтобы иметь право угнетать других, собирать налоги с народа
и ради других корыстных целей. Почти все они, противу старым
обычаям, женаты, занимаются ремеслом, держат лавки и тор-
гуют, как и прочие; когда же им приказывают собираться на
войну, они убегают и прячутся или же дают офицерам деньги,
чтобы не идти в поход» [94, с. 89].
Историки обычно рассматривают последствия сближения
янычар с торгово-ремесленным населением городов односторон-
не, учитывая лишь изменения, происшедшие в войсках, и не уде-
ляя должного внимания встречному стремлению многих город-
ских жителей записываться в янычары. На протяжении XVIII в.
Порта неоднократно пыталась остановить этот процесс. В 1709 г.
кади Каира собрал старшин торгово-ремесленных объединений
города, чтобы сообщить им султанский указ о запрещении при-
соединяться к военным корпусам — оджакам, поскольку купцы
и мастеровые являются райя. Собравшиеся так энергично за-
протестовали, утверждая, что все они — аскери и сыновья аске-
рп, что судья не решился настаивать на выполнении указа [445,
т. 2, с. 757]. Более поздние известия о Каире показывают, что
самые богатые представители каирского купечества, экспортеры
кофе, были записаны в самый престижный оджак — янычарский
[447, с. 103].
Можно предположить, что предписание, направленное в
1752 г. вали Трабзона Хекимоглу Али-паше, о проверке списков
местных янычар, чтобы «по переписи тех только за подлинных
признавать, кои на жалованье содержатся, а осталныя бы из
тамошняго народа, которые к янычарским ортам себе причис-
ляют, из оных орт были выключены» [41, д. 4, л. 329], и анало-
гичный указ паше Дамаска Четеджи Абдуллах-паше в 1757 г.
та же участь постигла — ими пренебрегли [441, с. 223—224; 224,
с. 167].
О масштабах сближения янычар с торгово-ремесленным на-
селением можно судить по многочисленным данным. Так, в Са-
лониках числилось около 15 тыс. солдат, из них лишь 1,2 тыс.
человек несли военную службу, еще 6—7 тыс. были янычарами
лишь номинально, занимаясь каждый своим промыслом. Вторую
половину местного воинства составляли записанные в реестры
дети [475, с. 8]. Если же учесть, что турецкое (мусульманское)
население города составляло примерно 35 тыс., то это означало,
что практически все лица мужского пола были записаны в яны-
чарские роты. О том же явлении сообщает французский путе-
шественник Турнефор, посетивший Эрзурум в начале XVIII в.
Согласно его рассказу, в городе насчитывалось 18 тыс. турок,
а 12 тыс. из них составляли янычары. «Почти все они ремеслен-
ники и дают аге янычар деньги, чтобы их не трогали» [118,
с. 109].
Многие европейцы, побывавшие в Османской империи, сооб-
108
щают, что ремесленники и торговцы стремились, записавшись
в реестры постоянного войска, получить возможность не пла-
тить налоги и обеспечить себе известную безопасность жизни
и имущества. Так, участник австрийского посольства, направ-
ленного в Стамбул в 1719 г., Корнелиус Дриш отмечал в сво-
их путевых заметках: «Многие из них (солдат) никогда не ви-
дели знамени янычар. Пользуясь помощью благодетелей или
подкупая офицеров, они никогда не ходили в походы и в то
же время были освобождены от уплаты налогов. Вначале эти
привилегии распространялись лишь на раненых и инвалидов.
Число лиц, которые под именем остораки в полной силе и здра-
вии избежали службы, было чрезмерно велико» [цит. по: 84,
с. 134].
Живший в те же годы в Халебе английский врач А. Рас-
сел отмечал: «Янычары Алеппо, как и других провинциальных
городов, представляют собой людей, живущих с семьями и зани-
мающихся каким-либо ремеслом» [112, с. 324].
Другие современники, побывавшие в Багдаде, Мосуле и Бас-
ре, также отмечали, что «городские жители почти поголовно чис-
лились, по тем или иным соображениям, в списках янычар, ко-
торые приобретали благодаря этому исключительное влияние
на ход местных событий и, в свою очередь, подчинялись воз-
действию местных партий и течений» [189, с. 50].
В свете приведенных свидетельств становится понятной при-
чина быстрого увеличения численности янычар, размещенных
в 36 крупных городах империи, отмечаемого турецким истори-
ком И.-Х. Узунчаршылы. Если в 1685 г. в реестрах значилось
13.8 тыс. солдат, то в 1723 г.— 30,6 тыс., а в 1750 г.— 54 тыс.
(483, т. 1, с. 329—330].
О тесном переплетении мусульманского городского населе-
ния с янычарами говорил в 1756 г. А. М. Обресков: «Нет ни
знатнаго, ни подлаго турка, чтоб во оном записан быть не хо-
тел, так что можно смело сказать, почти половина турок яныча-
рами быть считаются и дозволенными оному корпусу привиле-
гиями пользуются» [46, д. 3, л. 285].
Стремление записаться в янычары определялось не только
желанием пользоваться традиционными привилегиями этого
корпуса. Со временем власти предоставили ему и ряд новых
льгот. Поскольку «публичная» казна оказалась не в состоянии
содержать столь большое постоянное войско, а жалованье сол-
дат не покрывало их расходов, янычарам и сипахи было раз-
решено участвовать в сборе налогов с местного населения, обес-
печении городов продуктами питания и сельскохозяйственным
сырьем. В правление Махмуда I под давлением тех, кто под
личиной янычар занимался торговлей и откупами, Порта осво-
бодила янычар от платы за ввозимые товары. По поводу этого
решения английский посол в Стамбуле Дж. Портер писал:
«С того времени они (янычары.— М. М.) бросились всей мас-
сой в самые прибыльные сферы каботажного плаванья и рас-
109
пространили свои коммерческие операции вплоть до Каира,
Сирии и т. д.». Отмечая распространение «меркантилистского»
духа в султанских войсках, посол далее указывал, что «боль-
шинство их ветеранов, которые ранее содействовали всякой
смуте, мятежу и революциям, сегодня заинтересованы в спокой-
ствии правления, заботятся о своем благосостоянии и безопасно-
сти имущества» [109, с. 97].
Безусловно, морская торговля, поставки в город тысяч го-
лов скота, откупные и другие операции, требовавшие значитель-
ных капиталов, были сферой деятельности таких представи-
телей крупного купечества, как каирский экспортер кофе Ка-
сым аш-Шарайби, оставивший после своей смерти в 1734 г. на-
следство в 1,2 млн. курушей [447, с. 90]. Обычные ремесленники
и мелкие торговцы вряд ли могли воспользоваться всеми воз-
можностями, открывавшимися в результате приобщения к тому
или иному воинскому корпусу, но даже какой-то минимум лич-
ной безопасности, обеспеченный наличием у них янычарского
билета — эсаме, имел важное значение для них. Не случайно эти
билеты стали предметом крупных спекуляций, приносивших
большие доходы офицерам корпуса.
Хотя взятка или связи позволяли многим горожанам-му-
сульманам заполучить эсаме, далеко не все были его облада-
телями. Например, немусульмане не имели возможности всту-
пить в янычарский корпус. В подобной ситуации отмеченный
процесс сближения реализовывался в виде покровительства.
Наиболее полно об этой системе рассказал И.-Л. Буркхард, хо-
рошо ознакомившийся с османскими порядками в Халебе в кон-
це XVIII в.: «Каждый житель Алеппо, турок или христианин, не
относящийся к янычарам, должен найти себе попечителя из их
среды, к которому он мог бы обратиться в случае, когда нуж-
но вести судебный процесс, добиться возвращения должником
денег, отданных взаймы, или обезопасить себя от притязаний
других янычар. Каждый такой попечитель получает от своего
клиента сумму, соответствующую обстоятельствам дела. Она
варьируется от 20 пиастров до 30 тыс. в год. Помимо этого
попечитель, заканчивающий важное дело в соответствии с поже-
ланием клиента, вправе рассчитывать на некоторое добавочное
вознаграждение» [91, с. 654].
Широкие масштабы и разнообразные формы взаимных свя-
зей и взаимодействия янычар, купечества и ремесленников по-
зволяют говорить о тенденции к складыванию более широкой со-
циальной общности, располагавшей не только известными ма-
териальными возможностями, но и определенными правами.
Для деятельности ее членов характерно осознание некоторых
общих интересов, связанных с состоянием жизни в городах и от-
ношениями с центральной властью. Безусловно, торгово-ремес-
ленное население, зная о попытках Порты усилить налоговое
обложение жителей городов, было самым непосредственным
образом заинтересовано в сближении с янычарами. Вместе с
110
тем и янычары нуждались в этом союзе. И не только потому,
что он приносил им немалые выгоды, но и потому, что позволял
рассчитывать на массовую поддержку в борьбе с правительст-
вом, пытавшимся добиться улучшения состояния своей армии.
Асимметричность происходившего процесса имела и другое
выражение. Сближение с янычарами ставило в более выгодное
положение мусульманских ремесленников и купцов по сравне-
нию с немусульманскими. То обстоятельство, что мусульмане
сумели потеснить своих коллег — христиан в ключевых позициях
экономической жизни городов, наиболее явственно ощущалось
в европейских провинциях империи. С одной стороны, это за-
ставило наиболее богатую часть христианского городского насе-
ления искать сближения с правящей верхушкой посредством об-
ращения в ислам и включения в господствующую этническую
общность. С другой — резко обострился религиозно-националь-
ный конфликт, приведший во второй половине XVIII в. к мас-
совым выступлениям на Балканах против османского господст-
ва, в частности к греческому восстанию 1770 г.
Тенденция к складыванию новой социальной общности неиз-
бежно должна была отразиться и на функционировании тради-
ционных коллективов, подчеркивавших разобщенность горо-
жан,— эснафах, кварталах, землячествах.
Современные исследователи османских городов достаточно
ясно представляют себе процессы, происходившие в рамках
профессиональных объединений ремесленников и торговцев.
Не останавливаясь на дискуссионных вопросах о времени воз-
никновения османских цехов-эснафов (позже — лонджа), отме-
тим, что факт их существования в XVI в., равно как и мнение
о последующем включении в цеховую структуру практически
всего податного населения городов, не вызывает возражений
у историков [257, с. 34—40; 207—208; 283, т. 1, с. 72—76; 263].
Как правило, эснаф включал всех мастеров данной профессии
или специальности в определенном населенном пункте. В круп-
ных городах (Стамбул, Каир), где существовала весьма дроб-
ная профессиональная дифференциация, родственные эснафы
объединялись в союзы. Авторы XVII в. указывают, что таких
объединений в Стамбуле было более 50, а в Каире — 30.
В XVIII в. их число выросло соответственно до 100 и 72 (см.:
263, .с. 17—19; 337, ч. 1, с. 294]. Жизнь цеха находилась под кон-
тролем совета старейшин (ихтиярие), который выбирал для уп-
равления делами эснафа кетхуду (кяхью) и его помощника
йигитбаши (в цеховых объединениях в арабских провинциях —
соответственно шейх и накиб). Поскольку кетхуда (шейх) пред-
ставлял цех в отношениях с другими подобными объединения-
ми и с городскими властями, его назначение нуждалось в офи-
циальном утверждении со стороны кади.
Османские эснафы были во многом схожи с объединениями
ремесленников и торговцев в средневековой Европе, поскольку
и те и другие были вызваны к жизни общими причинами. Ф. Эн-
111
гельс охарактеризовал их как «ограниченность обмена, ограни-
ченность рынков, стабильность способа производства, местная
замкнутость по отношению к внешнему миру, местное объеди-
нение внутри: марка в деревне, цех в городе» [!13, с. 285].
Так же как и цехи Западной Европы, османские эснафы
закрепляли и консервировали определенный способ производ-
ства, устанавливая соответствующие методы работы и предъяв-
ляя строгие требования к количеству и качеству изготовляемых
изделий. Столь же строго регламентировался сбыт. Каждый цех
имел свой определенный район, где он мог продавать свои из-
делия; никто не имел права повышать цены на товары, уста-
новленные властями по консультации с цеховыми старшинами
[подробнее см.: 263а].
Однотипной была и организация производственной деятель-
ности в рамках цеха, предполагавшей наличие традиционной
триады: мастер {уста)—подмастерье (калфа)—ученик (чи-
рак, шагирд).
Вместе с тем существовали значительные различия между
положением цеха на Западе и на Востоке, которые прежде все-
го выражались в степени самостоятельности ремесленных и тор-
говых объединений по отношению к городским властям и пра-
вительству. Эснафы не играли большой роли в управлении го-
родов, хотя цеховые старейшины входили в состав «именитых
граждан» города (эхл-и эшраф). Более того, автономия цеха
в административных и финансовых вопросах была весьма ог-
раниченна, а государство стремилось выступать как определяю-
щий фактор в хозяйственной жизни ремесленных объединений.
Эснафы сыграли положительную роль в период острого эко-
номического кризиса конца XVI — первой половины XVII в. Од-
нако по мере развития внутреннего рынка, увеличения размеров
товарной продукции, усилившегося притока сельских жителей
в города цехи становились помехой на пути дальнейшего раз-
вития городского производства. Об этом свидетельствует ряд но-
вых явлений, отмечаемых в жизни цехов во второй половине
XVII — начале XVIII в. Так, в связи с увеличением притока
крестьян в города вводится более строгая регламентация цехо-
вых статутов — увеличиваются сроки стажировки, ограничи-
вается число новых мастеров, устанавливается более высокий
вступительный взнос.
В дефтере стамбульского цеха кафесчи за 26 сентября 1726 г.
имеется следующая запись: «Перечисленные выше ремесленни-
ки-кафесчи пришли к согласию и заключили общий договор
о том, что отныне каждый, кто стремится стать мастером, не
имеет права открывать лавку до тех пор, пока не изучит в со-
вершенстве свою профессию, и они не допустят, чтобы среди них
работали лица, не достигшие мастерства. После этого каждый
поручился друг за друга перед лицом собрания мастеров и
кяхья цеха Хасан поручился за всех». В том же году цех што-
пальщиков Стамбула принял решение, согласно которому «если
112
мастера помимо тех учеников, которых они уже имеют, захотят
взять новых, то должны это сделать с общего согласия мастеров
и согласно достоинствам [претендентов]. Тот, кто стремится стать
мастером, должен отрастить бороду... а если ее нет, то ни под
каким видом лавки не давать» [259, с. 24—25].
Столь же энергично боролись за сохранение своей монополии
пловдивские абаджи. В 1706 г. собрание мастеров приняло ре-
шение, по которому самовольное открытие лавки каралось
штрафом 200 курушей (24 тыс. акче). Введение строгой регла-
ментации привело к значительному сокращению числа новых
мастеров. Согласно «кондике» (дефтеру) пловдивских абаджи,
в течение XVIII в. их количество в среднем за десятилетие со-
кратилось со 147 до 82. Возрастал и размер вступительного
взноса в цеховую кассу. На протяжении большей части этого
столетия он равнялся 10 курушам, а в 1773 г. достиг 40 и позд-
нее— 50 курушей (61, с. 5—40; 62, 83, 104].
Тенденция к ограничению числа новых мастеров четко вид-
на и в обращениях старшин дубильщиков и других эснафов
к султану Мустафе III, вызвавших издание его фермана 1773 г.
Суть их просьбы состояла в том, чтобы запретить «ученикам,
которые еще не были „опоясаны поясом44 *, не овладели в доста-
точной степени своим ремеслом и не имели необходимого раз-
решения, открывать мастерские». Постепенное удлинение срока
стажировки приводит к появлению категории «вечных подма-
стерьев». Интересно отметить, что в начале XVIII в. среди под-
мастерьев Белграда встречаются лица в возрасте 50, 60 и 70 лет.
Самому старшему из них было 72 года [222, с. 233—235].
Между отдельными группами ремесленников усиливается
борьба за сырье и рынок сбыта своих изделий. Все более уча-
щаются случаи нарушения монопольных прав того или иного
эснафа на производство и продажу определенных товаров. По-
добные факты встречаются еще в XVI в., но начиная со второй
половины XVII в. поток жалоб резко возрастает. Так, кожевен-
ники, работающие в Скутари (азиатский район Стамбула), при-
носят жалобу султану на жителя района Едикуле Мехмеда и его
компаньона Мехмеда Тосьялы, которые открыли в деревне Ит-
вароз, недалеко от Скутари, мастерскую по дублению кож и ску-
пали по более дорогим ценам овечьи шкуры, нарушая тем са-
мым их монополию. Торговцы готовым платьем, чтобы не пла-
тить высокую арендную плату за место в Бедестане, снимают
лавки старьевщиков, пирожники начинают выпекать хлеб, в лав-
ках торговцев железом и мелким скобяным товаром тайно пла-
вят олово, старьевщики со столичного рынка Сипах чаршусу
присваивают себе право продажи изделий шорников [87, с. 9—10,
34—35, 36—37, 41; 88, с. 42—44; 263а, с. 149—153; 398, с. 381 —
383; 327, с. 27—28].
* Опоясывание поясом — обряд посвящения в мастера у ремеслен-
ников в странах Ближнего и Среднего Востока.
8 Зак. 232
113
Указанные явления в хозяйственной жизни цехов тесно свя-
заны с изменениями в самом составе ремесленников. Мастеро-
вой, ставший янычаром (равно как и янычар, начавший практи-
коваться в каком-либо ремесле), уходил из-под контроля цехо-
вых и городских властей.
Другая возможность существовать вне цеха была связана
с системой гедик, т. е. правом заниматься какими-то видами ре-
месла или торговли на основе особого патента — гедик хюдже-
ти. Как правило, выдаваемые властями разрешения на исполь-
зование тех пли иных орудий труда и производственного поме-
щения (такой тип гедика назывался мустакар) либо же на ка-
кой-то вид профессиональной деятельности без четкой привязки
к определенному месту (хавай) опирались на согласие цеха.
Поэтому можно считать, что одной из главных целей властей
при введении данной системы было регулирование числа ма-
стеров определенной специальности. Не случайно один из иссле-
дователей османского эснафа Г. Бэр считал патент на гедик
адекватным цеховому тезкере — документу, выдаваемому
старейшинами эснафа каждому новому мастеру [263а,
с. 159—164].
Однако цехи контролировали не всю систему гедика. Боль-
шое их число основывалось на разрешениях (сенедах), выдавав-
шихся вакфом на право долгосрочной аренды принадлежавших
ему лавок, мастерских, складских помещений. Кроме того, кади
мог сам дать разрешение увеличить или уменьшить число геди-
ков без всякой консультации с эснафами. Таким образом, по-
являлись возможности для нарушения монополии цеха. Послед-
нее обстоятельство, как и изменения в составе ремесленных ма-
стеров и членов купеческих общин, свидетельствовало о том,
что цеховая система постепенно теряла свои прежние прочность
и значимость, а следовательно, уменьшались возможности разъ-
единения всей массы шехирлю на отдельные профессиональные,
земляческие, конфессиональные и иные группы .
Констатируя ослабление вертикальных связей торгово-ре-
месленного населения, нельзя не отметить и усиление противоре-
чий внутри новой складывающейся общности, обусловленных
имущественной и социальной дифференциацией.
В одной из своих прежних работ автор данной монографии
изложил выводы относительно уровня имущественного расслое-
ния в среде ремесленников на основе данных XVIII в. по цехам
г. Сараево [181, с. 257—259]. Проведенный анализ показал на-
личие значительного разрыва в имущественном положении наи-
более бедных и богатых мастеров. В среднем по 19 крупнейшим
профессиональным объединениям коэффициент экономической
дифференциации (КЭД) * составил 27, а в отдельных цехах под-
* КЭД — соотношение имущества самых богатых и самых бедных мас-
теров. О методике вычисления КЭД см.: Полянский Ф. Я. Очерки социально-
экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII—XV вв. М.,
1952.
114
нимался до 50, 60 и даже 130. Соответствующий показатель,
выведенный на основе сопоставления стоимости орудий труда,
был значительно скромнее — в среднем не выше 8. Изучение
внутрицехового расслоения на основе данных по пяти цехам по-
казало, что большинство мастеров занимало срединное положе-
ние между «богатством» и «бедностью», хотя ремесленники
«среднего достатка» стояли ближе к «беднякам», чем к «бога-
чам». Иными словами, процесс дифференциации внутри цехово-
го коллектива, по существу, лишь начался в XVIII в. ине оказал
еще серьезного влияния на большинство его членов.
Эти выводы целесообразно сопоставить с заключениями дру-
гих исследователей по той же проблеме. Так, болгарский исто-
рик Н. Тодоров, изучавший имущественное состояние городско-
го населения Видина, Софии и Русе (Рущука), в том же столе-
тии определил, что основная масса горожан (74,8%) относилась
к категории лиц со стоимостью наследства от 100 до 2 тыс. ку-
рушей. Представители следующей группы — с состоянием от
2 тыс. до 5 тыс. курушей — автор отнес к категории весьма за-
житочных горожан (8,8%), сближавшихся с провинциальной
верхушкой (3,9%), оценка наследств которой, как правило, пре-
вышала 5 тыс. курушей. На другом полюсе находилась наибо-
лее бедная часть населения со стоимостью имущества менее
100 курушей (12,4%). Судя по описям наследства, ремесленни-
ки и торговцы располагались в основном в группах иму-
щественным состоянием от 100 до 5 тыс. курушей [238у
с. 143—148].
Выборка 30 ремесленников из трех городов показала нали-
чие значительного разрыва между богатыми и бедными масте-
рами одной профессии. Имущество одного портного было оце-
нено в 174,5 куруша, другого — в 1644,7 куруша; двое видин-
ских красильщиков оставили наследство на сумму 377 и 470 ку-
рушей, двое других — 5033 и 2794 куруша. Еще большей была
разница в стоимости производственных помещений — лавок
(дюкянов) и мастерских. Так, для пекарен она колебалась в пре-
делах 20—100-кратной величины, для кожевенных мастерских
составляла около 50 раз, для дюкянов шорников — 70 раз. Вме-
сте с тем большинство учтенных ремесленников располагало со-
стоянием от 500 до 5 тыс. курушей (56,7% в выборке против
32,2% по общим подсчетам для трех городов), и лишь примерно
треть оставила наследство менее 500 курушей (36,7% против
53,6%) [238, с. 150—155, 167].
Арабист А. Раймон также отметил существование крайнего
неравенства среди ремесленников и торговцев Каира. Согласно
его подсчетам, средний размер состояния тюджаров, умерших
в последней четверти XVIII в., составлял 22 тыс. курушей; обыч-
ных торговцев — 1,3 тыс., ремесленников — около 750 курушей
* Расчеты Раймона даны в пара: пересчет сделан на основе следующего
соотношения: 40 пара = 1 куруш.
8* 115
Эти усредненные показатели скрывают огромный разрыв между
крайними точками богатства и бедности. Если все имущество
уличного торговца зеленью было оценено 3,6 куруша, то иму-
щество Касыма аш-Шарайби (без учета недвижимости) —
315 тыс. [445, т. 2, с. 373—375].
Данные по Каиру интересны и тем, что показывают резкую
грань между богатым купечеством, связанным с продажей ко-
фе, пряностей, тканей, и остальной массой торгово-ремесленно-
го населения города. В конце XVIII в. среди лиц, чье наследство
превышало 100 тыс. курушей, было 9 экспортеров кофе (пер-
вое — четвертое место по размерам богатства) и 8 торговцев
тканями (пятое, шестое и восьмое место). Общая величина на-
следства 28 тюджаров (5% всех учтенных) достигала 43,4%
суммарной оценки всех состояний. Эти же показатели для
154 ремесленников составили 27,6 и 8,7% соответственно. Среди
лиц, оставивших наследство размером не менее 1,2 тыс. куру-
шей, было 129 торговцев и 22 ремесленника, причем самый бо-
гатый из последних занимал 25-е место в классификации со-
стояний [446, с. 197—200].
Отметим и другое немаловажное обстоятельство: средние
размеры состояний ремесленников в разных городах империи
оказываются примерно на одном уровне — от 500 до 2 тыс.
курушей. По мнению Тодорова, материальное положение лиц
данной имущественной группы весьма неоднозначно. Если уде-
лом одних являлась бедность, то другие достигали той степени
благосостояния, которая позволяла им быть самостоятельными
и зажиточными горожанами [238, с. 173].
Не расходятся существенно показатели и для торговцев
«среднего достатка». Имущественное положение большинства
из них варьировалось в пределах 1—5 тыс. курушей, что вслед
за Тодоровым позволяет характеризовать их как зажиточных
горожан, наиболее предприимчивая и удачливая часть которых
явно сближалась с городской верхушкой, представленной отча-
сти богатым купечеством и откупщиками, отчасти различными
должностными лицами и другими представителями османских
правящих кругов.
Черты сходства в положении отдельных групп городского на-
селения позволяют говорить не только о повсеместном углуб-
лении имущественной дифференциации, но и о заметном уси-
лении роли экономического фактора в изменении социальной
организации города. Следствием этих процессов стало увели-
чение роли горизонтальных (сословно-классовых) связей в го-
родской среде.
К новым чертам в жизни османских городов XVIII в. сле-
дует отнести и появление в них довольно широкой прослойки
людей, живших в крайне тяжелых условиях. Ее основу состав-
ляли крестьяне, недавно переселившиеся в крупные населенные
пункты империи. Новые городские жители должны были как-то
обеспечивать себя необходимыми средствами к существованию.
116
Между тем численность ремесленников не могла увеличиваться
быстрыми темпами, поскольку объем спроса на их изделия, за-
висевший преимущественно от запросов феодалов, оставался
довольно ограниченным. К тому же османская правящая вер-
хушка в XVII—XVIII вв. все больше интересовалась продук-
цией европейских мануфактур, а не товарами местных масте-
ров. Стремясь сохранить прежние доходы, в условиях понижаю-
щегося спроса на эти товары и возросших трудностей с сырьем,
ремесленники, как уже говорилось, ужесточили цеховую регла-
ментацию. Вот почему новые горожане были вынуждены либо
всю жизнь оставаться на положении учеников и подмастерьев,
либо идти на нарушение установленных порядков производства
и сбыта ремесленных изделий.
Чаще всего новые горожане вынуждены были обращаться к
тем профессиям, которые требовали минимума средств и орудий
труда, навыков и сноровки. Вливаясь в ряды мелких бродячих
торговцев, строительных рабочих, носильщиков — хамалов, зем-
лекопов, перевозчиков, они влачили полуголодное существова-
ние. Немногим из них удавалось достичь сносной жизни, боль-
шинство же постепенно превращались в люмпенов.
К этой категории городского населения можно отнести тех,
чье имущество оценивалось до 100 курушей. Как правило, ос-
новную часть суммы наследства составляли дома, находившие-
ся в очень плохом состоянии и имевшие весьма низкую стои-
мость: 30—50 курушей. Дюкяны и виноградники принадлежали
членам этой группы в исключительных случаях. Их домашняя
утварь также оценивалась достаточно низко. Вот несколько при-
меров, взятых из книги Тодорова. Умерший в 1715 г. Хасан-бе-
ше сын Хусейна из Русе оставил наследство в 81 куруш: дом
в 26 курушей, предметы домашнего обихода на сумму 25 куру-
шей и 30 курушей наличными. Другой житель того же города,
Ибрагим сын Абдуллаха, оставил в 1753 г. наследство стои-
мостью 63 куруша, состоявшее из дюкяна (30 курушей) и пред-
метов домашнего обихода (33 куруша). Житель Видина Ахмед-
беше (ум. 1731) не имел собственного дома, но владел цирюль-
ней и 712 частью мясной лавки [238, с. 146]. К числу подобных
же бедняков может быть отнесен и плотник из Софии Стефан,
умерший в 1731 г. и оставивший после себя половину дома
стоимостью 10 курушей, свой инструмент ценой 2 куруша, 10 ку-
рушей наличными и некоторое количество предметов домашнего
обихода на 17,5 куруша [80, с. 27—28].
Судя по описям Видина, Софии и Русе XVIII в., удельный
вес беднейшей категории населения составлял 12,4% всех го-
рожан; фактически же он был еще выше, поскольку далеко не
каждая семья этой группы обращалась в шариатский суд для
раздела имущества. Продолжавшийся в течение этого века при-
ток крестьян в города также способствовал увеличению числен-
ности плебса и резкому обострению отношений между бедней-
шими горожанами и имущей верхушкой, что отразилось в целой
117
серии городских восстаний, прошедших в Османской империи
в конце XVII — первой половине XVIII в. Плебс выступал са-
мой активной политической силой в городе, поскольку неустой-
чивость социально-экономического положения делала его осо-
бенно чувствительным к любым мерам властей.
Умножение рядов этой группы городского общества позво-
ляет по-новому подойти к оценке роли и места в жизни осман-
ских городов основной массы трудового населения, соединявшей
в себе функции непосредственного производителя и торговца.
Поскольку плебс занимал место внизу социальной пирамиды,
торгово-ремесленный люд обрел новый, можно сказать, средин-
ный статус. Этому способствовало также и то, что крупное ку-
печество-тюджары и базыргяны, фактически обособившись от
производительного населения, стремилось войти в состав город-
ской верхушки.
Учитывая уровень материальной обеспеченности большинства
членов цеховых объединений, правильнее, видимо, будет гово-
рить не о срединном, а о центральном положении торгово-ремес-
ленного населения. Обретение этого места определялось двумя
важнейшими обстоятельствами: ослаблением влияния группо-
вых связей и интересов, разъединявших трудовые массы в горо-
де, и все более тесным сближением их с янычарами.
И первый и второй факторы значительно усилили обществен-
но-политическую позицию тех, кого можно было бы назвать
шехирлю (горожанами). При этом сама позиция горожан за-
метно изменилась, став явно более оппозиционной по отноше-
нию к государству. Новая направленность проявлялась, во-пер-
вых, в стремлении заставить султанское правительство вернуть-
ся к прежнему курсу в отношении городов, во-вторых, в актив-
ном противодействии мерам, которые ущемляли интересы город-
ских жителей. Фактически она приняла форму неприятия тех
новшеств, которые пыталась вводить Порта, стремившаяся при-
способиться к меняющимся условиям общественной жизни им-
перии. Именно такая позиция горожан стала основой союза
с янычарами, озабоченными сохранением своих старых и вновь
обретенных привилегий. Та же причина обеспечивала и устой-
чивую поддержку торгово-ремесленному люду со стороны плеб-
са, для которого ухудшение условий жизни в городе означало
зачастую угрозу физической гибели.
Конечно, уровень оппозиционности не следует преувеличи-
вать. Весь город нуждался в сильной государственной власти.
Лишь невнимание султанского правительства к проблемам го-
рожан обращало последних в силу, противодействующую вла-
стям. Чем явственнее проявлялась подобная тенденция, тем чет-
че вырисовывались расхождения шехирлю с городской верхуш-
кой, хотевшей сохранить лояльность по отношению к Порте.
В этом конфликте определился еще один момент, ограничивав-
ший эффективность борьбы горожан,— отсутствие необходимого
лидерства.
118
Роль новых групп
в османском господствующем классе
Вопрос о переменах внутри господствующего класса Осман-
ской империи существенно важен для оценки масштабов и ха-
рактера социальной трансформации в османском обществе.
Вместе с тем правильное раскрытие его сущности дает ключ
к объяснению многих процессов в политической сфере, в част-
ности к пониманию изменений курса султанского правительства
и средств, которыми он осуществлялся. В прямой зависимости
от степени изученности данной проблемы находится и опреде-
ление характерных черт того социально-политического режима,
который существовал в XVIII в. на землях, находившихся под
властью османских правителей.
Отличительной чертой общественной жизни в государстве
XVII—XVIII вв. исследователи считают явное изменение в со-
отношении сил между центром и периферией в пользу послед-
ней. Поэтому целесообразно вести анализ сдвигов внутри гос-
подствующего класса на двух уровнях — столичном и провин-
циальном.
Значительное усиление центробежных тенденций заставляет
обратиться вначале к факту возникновения могущественных
феодальных династий в различных провинциях империи. Это яв-
ление было тесно связано с формированием группы, состояв-
шей из наиболее влиятельных и богатых представителей мест-
ного мусульманского населения. В официальных документах то-
го. времени они обозначаются уже упоминавшимся общим тер-
мином «аяны» («нотабли», «патриции»—в трактовке совре-
менных турецких и западных специалистов). Их роль в осман-
ской истории весьма сложна и до конца не выяснена.
Научное изучение вопроса о происхождении и роли аянов
было начато А. Ф. Миллером в его докторской диссертации, по-
священной Мустафа-паше Байрактару [189]. С этого времени по-
явились публикации турецких историков Ч. Улучая и И.-Х. Узун-
чаршылы, исследования Я. Юджеля, Б.-С. Байкала, К. Карпата,
Д. Садат, югославского ученого Авдо Сучески, болгарского ис-
торика В. Мутафчиевой, японского автора Юзо Нагата. Бла-
годаря им можно более конкретно проследить возникновение
этой социальной группы и уточнить ее влияние на общественно-
политическую жизнь империи XVIII в.
Складывание интересующей нас социальной общности на-
чалось, видимо, во второй половине XVI в. Оно шло посредством
выделения из общей массы провинциальных феодалов, местного
духовенства и зажиточных горожан их наиболее богатых и влия-
тельных представителей. Эти местные нотабли (аян-и вилайет)
располагали землей и прочей недвижимостью, выступали как
собственники или как распорядители вакфного имущества. Они
активно участвовали в купле-продаже земельных участков
(чифтликов), а свои денежные средства чаще всего вкладывали
119
в торгово-ростовщические операции. Первоначально роль аянов
в общественно-политической жизни была ограничена, да и раз-
меры их состояний не столь велики.
На протяжении XVII в. нотабли добились значительного уси-
ления своих позиций. Воспользовавшись разложением тимарной
системы и финансовыми трудностями, они сумели сосредоточить
в своих руках наиболее прибыльные ильтизамы и обширные зе-
мельные владения. Под их контролем оказалась и значитель-
ная часть городской недвижимости — жилые и хозяйственные
постройки, сады, виноградники, общественные сооружения. От-
метим, что аяны весьма сильно различались по своим возмож-
ностям: даже самый видный житель уездного городка не мог
равняться с нотаблями крупных провинциальных центров. Тем
не менее их объединяло то, что по своему отношению к средст-
вам производства и распределению общественного продукта,
равно как и по социальному происхождению и положению в об-
ществе, они резко отличались от прежде господствовавшей в Ос-
манской империи военно-бюрократической знати [подробнее см.:
180].
Политическому возвышению богатых землевладельцев, уле-
мов, влиятельных торговых и цеховых старшин помогло само
государство. Основной заботой султанского правительства, осо-
бенно в период правления великих везиров из рода Кёпрюлю,
было обуздание сепаратизма провинциальных пашей. В противо-
вес им Порта стала выдвигать эхл-и шер — «людей шариата»,
прежде всего судей — кади. Последние же в поисках союзни-
ков обратились к наиболее влиятельным лицам местных мусуль-
манских общин.
Во многих судебных округах (каза, кадилык) стали созда-
ваться советы (диваны) во главе с кади и с участием аянов
для обсуждения важнейших вопросов финансово-администра-
тивного управления данного города и окрестных деревень. Судя
по сохранившимся реестрам шариатских судов (кадийским сид-
жиллам), принимаемые на этих собраниях решения касались не
только порядка сбора налогов, установления твердых цен на ос-
новные товары рыночной торговли, рекрутирования солдат для
военных экспедиций, но и смещения одних и назначения дру-
гих чиновников. Со временем, как считает X. Иналджик, губерн-
ские диваны фактически были заменены советами аянов [366,
с. 43]. Во второй половине XVII в. правительство, видимо, уза-
конило сложившуюся практику консультаций. Во всяком случае,
многочисленные ферманы тех лет обязывали местных нотаблей
участвовать в решении важнейших вопросов хозяйственного и
административного характера [см.: 71, с. 25, 35, 38, 43, 58; 81,
т. 5, с. 22—23, 60, 68, 77—78].
Особо благоприятные условия для роста могущества аянов
и окончательного оформления их в особую социальную кате-
горию сложились в XVIII в. Важное значение для усиления их
позиций имела реформа откупной системы. Как отмечает ту-
120
редкий историк Ю. Озкая, изучавший возникновение аянских
династий в Анатолии, уже в начале XVIII в. городские нотабли
составляли основную массу владельцев маликяне. Именно это
обстоятельство способствовало появлению крупнейших феодаль-
ных династий Чапаноглу (иначе Джабароглу), Караосманоглу,
Козаноглу, а также многих менее известных аянских родов в
различных провинциальных центрах [430, с. 668].
С помощью маликяне местные нотабли сумели значительно
расширить свои земельные владения и упрочить собственниче-
ские претензии на них. Так, известный румелийский аян Али-
паша Янинский, бывший, вероятно, крупнейшим землевладель-
цем на Балканах, располагал примерно 1 тыс. чифтликов. Го-
довой доход его семьи от сельского хозяйства и торгово-ростов-
щических операций достигал, по сообщениям европейцев,
18 млн. франков (или 20 млн. курушей) [126, с. 132—160; 462,
с. 220—221]. Интересно также сообщение французского консула
в Измире Ш. Пейсонеля о саруханском аяне Хаджи Мустафа-
аге Караосманоглу. Хотя он не привел точных размеров его де-
нежных доходов или земельных угодий, но неоднократно под-
черкивал, что «старый ага, вероятно, самый богатый человек
в Оттоманской империи» [489, с. 74—75].
Маликяне стали основой могущества арабских нотаблей в
Сирии, Палестине и Ираке. Наиболее влиятельный из них, Да-
гер (Захир ал-Умар) из семейства Зайданидов, всю свою жизнь
оставался просто откупщиком-мультазимом, хотя был фактиче-
ским правителем в эялете Сайда [301, с. 14—50]. С начала
XVIII в. деревни вокруг Дамаска были превращены в маликяне
ведущих семей местных улемов, таких, как Муради (семья ха-
нифитского муфтия), Аджлани (семья, члены которой часто
занимали пост накиб-уль эшрафа — главы сейидов, потомков
Мухаммеда из ветви, восходящей к его внуку Хусейну). Они по-
ставили под свой контроль поставки зерна в город и активно
влияли как на состояние рынка, так и на поведение горожан.
По свидетельству дамасского хрониста Муради, маликяне, по-
лученные его дедом — ханифитским муфтием города еще при
Мустафе II, сохранялись под контролем семьи вплоть до конца
XVIII в. [442, с. 668—669].
В XVIII столетии существенно расширились и масштабы про-
никовения аянов на высшие посты провинциального админи-
стративного управления. В Османской империи, как и в других
средневековых восточных деспотиях, богатство, само по себе,
еще не гарантировало его обладателям высокого положения
в обществе. Подобный статус обеспечивался прежде всего при-
частностью к системе публичной власти. Правда, в XVII—
XVIII вв. роль этого фактора социальной стратификации не-
сколько уменьшилась по сравнению с «классическим» периодом
османской истории, но все же он сохранил свое первостепенное
значение. На мой взгляд, отличительной чертой аянов как пред-
ставителей нового слоя, складывавшегося в рамках господст-
121
вующего класса, было сочетание богатства (прежде всего зе-
мельных владений) с обширными публичноправовыми возмож-
ностями и местными связями.
Привлечение городских нотаблей к деятельности шариатских
судов можно рассматривать как первый шаг на пути их приоб-
щения к системе государственной власти. Следующим явилось
назначение аянов на различные административные посты. Чаще
всего это были непосредственно связанные с контролем хозяй-
ственной и общественной жизни городов и окрестных деревень
должности мухассылов, мютеселлимов, а также субаши, мухта-
сибов и др.
Важным явлением XVIII в. следует считать изменение со-
циальной среды, из которой выдвигались кандидаты на подоб-
ные должности. Прежде хозяйственно-административные функ-
ции выполняли лица из свиты пашей, но затем Порта санкцио-
нировала привлечение к этой службе представителей местной
элиты [431, с. 28—58]. В отличие от часто сменявшихся бейлер-
беев исанджакбеев чиновники из числа аянов могли удерживать-
ся на своих постах довольно длительное время, чему в немалой
степени содействовало и то обстоятельство, что в их руках на-
ходились ильтизамы и маликяне, доходы от которых позволяли
покупать поддержку сановников Порты.
Частые и довольно успешные попытки представителей отдель-
ных феодальных семейств превратить занимаемые ими должно-
сти в наследственные можно рассматривать как свидетельство
упрочения позиций аянов в системе публичной власти. Упоми-
навшийся уже Хаджи Мустафа-ага Караосманоглу удерживал
пост мютеселлима Сарухана более десяти лет (1743—1754). Че-
рез два года после смещения и казни Хаджи Мустафы Порта
вынуждена была утвердить в этом звании его сына — Атаулла-
агу. Еще четыре года спустя (1761) он был также смещен за
плохое управление и произвол. Однако в 1769 г. другой сын
«старого аги» стал воеводой Акхисара, затем — Измира, а в
1773 г. он взял на откуп все доходы Сарухана, которым в это
время управлял в качестве мютеселлима третий сын Хаджи
Мустафы — Мехмед-ага. К концу XVIII в. власть Караосманоглу
распространилась далеко за пределы Сарухана. Различные чле-
ны семьи исполняли обязанности мютеселлима Айдына, воевод
Тургутлу, Менемена, Бергамы, Измира, Испарты [423; 119, т. 2,
с. 193—207, 300—308, 434—440].
С историей возвышения династии Караосманоглу в основных
чертах схожи и судьбы многих других аянских династий в Ос-
манской империи. Отметим лишь, что далеко не всегда объектом
политических амбиций местной знати являлись должности мю-
теселлимов и воевод. Некоторые ее представители вели борьбу
за пост управляющего санджаком — мутасаррыфа (Бушатлы в
Северной Албании), другие добивались чина кади или его за-
местителя — наиба (члены семьи Гаффарзаде в Конье), третьи—
звания главы (башбуга) дербенджи (Али-паша из Янины) [126>
122
с. 93—122, 133—138; 349; 431, с. 697—699; 458, с. 228—236;
462, с. 240—244]. Во всех подобных случаях важны не конкрет-
ные объекты притязаний, а общая цель аянов — добиться долж-
ности, обеспечивающей причастность к системе государственного
управления и придающей их деятельности законный характер.
Реализация этих замыслов была связана с немалыми трудно-
стями: тому или иному аянскому роду приходилось преодоле-
вать сопротивление не только центральной власти, опасавшейся
усиления сепаратизма, но и других представителей местной эли-
ты. Судя по данным кадийских сиджиллов, ожесточенные распри
между Калайджиоглу, Зеннеджизаде и Эмирагазаде происхо-
дили в Кайсери. Спор за верховенство в Анкаре вели семьи
Мюдеррисзаде, Наккашзаде и Муслупашазаде. В Конье вы-
ходцы из рода Гаффарзаде соперничали с аянами из семьи Мю-
хюрдарзаде [431, с. 675—701; 458, с. 214—216]. По-видимому,
аналогичной была ситуация в Дамаске, Багдаде и в центрах
других арабских провинций [351; 352; 458, с. 217—227]. В борьбе
за власть и источники доходов использовались все средства —
взятки, интриги, петиции-доносы в Стамбул, покровительство
видных сановников, сговоры и временные коалиции одних но-
таблей против других, но наиболее веским аргументом остава-
лась сила оружия.
Отряды солдат, содержавшихся за счет местной знати, по-
явились на рубеже XVII—XVIII вв. Их возникновение непосред-
ственно связано с провалом попыток центрального правитель-
ства пресечь сепаратизм провинциальных наместников и пода-
вить растущую волну социального протеста низов, принявшего
форму разбойничества. По принципам организации частные вой-
ска были идентичны войскам провинциальных пашей (капы хал-
кы) и, вероятно, рассматривались Портой как необходимый
противовес последним. Новые формирования сыграли замет-
ную роль в русско-турецкой войне 1769—1774 гг., что застави-
ло правительство в очередной раз отказаться от попыток как-то
ограничить деятельность местной знати. Изучая материалы ту-
рецких архивов, японский историк Ю. Нагата установил, что
в 1772—1774 гг. примерно 300 аянов Румелии и Анатолии
послали на Дунайский фронт около 90 тыс. солдат [417,
с. 104—114]. Иными словами, каждый аян был в состоянии по-
ставить в армию в среднем 300 человек. Эти подсчеты позво-
ляют получить некоторое представление о военной силе круп-
ных провинциальных феодалов.
Несомненно, что в мирное время численность вооруженных
отрядов аянов была много меньше, чем во время войны. Сле-
дует учитывать также высокие расходы на их содержание.
По данным Нагата, годовое жалованье солдата в период вой-
ны 1769—1774 гг. составляло 64 куруша. Следовательно, на
отряд в 300 человек феодал должен был расходовать в год
до 20 тыс. курушей. Для сравнения отметим, что состояние
«типичного» анатолийского аяна Кёр Исмаилоглу Хусейна (ум.
123
1803) было оценено в 56 177 курушей, а после уплаты долгов
покойного его наследникам осталось всего 20 527 курушей [296,
с. 57]. Можно предположить, что крупные феодалы располагали
вооруженной свитой в несколько десятков человек, но в нуж-
ную минуту могли выставить и более крупные силы, ибо не
стеснялись вступать в сговор с предводителями местных раз-
бойников, против которых их обязывали бороться султанские
указы. Благодаря подобным контактам и широкому привлече-
нию деклассированных элементов в свое окружение нотабли
могли контролировать положение в своих округах и одновре-
менно обеспечивать себе достаточную поддержку в случае кон-
фликта с государством или соперничающей феодальной кликой.
Благоприятная для аянов ситуация, сложившаяся в XVIII в.,
и их собственные большие возможности способствовали быст-
рому превращению этих османских провинциальных патрициев
в чрезвычайно влиятельную группу господствующего класса, ко-
торая успешно противостояла столичной элите в борьбе за
перераспределение феодальной ренты. По мере приобщения
аянов к власти соперничество в их рядах обострялось. Неиз-
бежным результатом этой борьбы было выделение («избрание»)
из среды аянов одного наиболее влиятельного лица, чье ведущее
положение подтверждалось особым документом — аянлык буй-
рулдусу [366, с. 46—47; 431, с. 117—128; 414, с. 236; 471а,
с. 110—111]. Именно этот феодал чаще всего назначался на
пост мютеселлима или воеводы. Впрочем, нередко отмечалась
и обратная ситуация: лицо, выполнявшее определенные админи-
стративные функции, имело больше шансов получить указанный
диплом.
Сама процедура «избрания» первого, или главного, аяна
{баш аян, реис-и аян, айн-уль аян — так его именовали в офи-
циальных документах) свидетельствовала о признании государ-
ством традиции участия нотаблей в управлении и ее институцио-
нальном оформлении [366, с. 47; 198, с. 53]. Вместе с тем следует
отметить, что центральное правительство отнюдь не считало
подобную практику постоянной. Чтобы использовать аянов как
противовес самовластным наместникам, Порта должна была
признать за местной знатью право обеспечения безопасности
и внутреннего порядка как в городе, так и во всей округе,
а равно и право противодействия тирании и вымогательству па-
шей. Правители Стамбула, видимо, не осознавали необратимого
характера перемен и потому рассматривали упадок авторитета
центральной власти и произвол бейлербеев и санджакбеев как
преходящее явление; соответственно и обращение за помощью
к местной знати для них было действием вынужденным и не-
обязательным в перспективе. Впрочем, и должности мухассы-
лов, мютеселлимов и воевод, на которые чаще всего назнача-
лись аяны, также формально носили временный характер. Не-
желание Порты допустить даже самых видных нотаблей в ряды
правящей верхушки определялось тем, что для султанского пра-
124
вительства аяны оставались выразителями местных, а не обще-
государственных интересов, представляли собой центробежные,
а не центростремительные силы.
Собственные же устремления османских аянов явно не сов-
падали с замыслами Порты. Они рвались к власти, и их при-
тязания выглядели в конце XVIII в. достаточно вескими: боль-
шая часть провинций Османской империи находилась в то вре-
мя под контролем таких могущественных феодалов, как Али-
паша Янинский, Осман-ага Пазвандоглу, Мустафа-паша Бай-
рактар, Али-паша Джаникли, Сулейман-бей Чапаноглу, шейх
Дагер.
В 1808 г. султанское правительство вынуждено было при-
знать свое бессилие, подписав совместно с представителями
ведущих аянских родов особый договор. Он был составлен по
инициативе рущукского аяна, ставшего великим везиром, Му-
стафы Байрактара и назван сенед-и иттифак (союзный пакт).
В нем нотабли обещали поддержку центральному правитель-
ству в борьбе за утверждение внутреннего порядка и мира в
провинциях, получив в обмен гарантии неприкосновенности своих
интересов и владельческих прав на землю [подробнее см.: 358].
Американский историк Н. Ицкович рассматривает этот сенед
как «политический документ, составленный с целью вырвать
у султана признание нового статуса и прав аянов» [380, с. 26].
Союзный пакт 1808 г. можно считать апогее^м могущества
местных нотаблей, но он же обозначил момент, с которого на-
чался быстрый закат их славы. Ставшая реальностью феодаль-
ная анархия в не меньшей степени, чем внешние военные угро-
зы, вынудили столичную правящую элиту предпринять самые
энергичные меры по восстановлению сильной ' государственной
власти и упрочению влияния центра на периферии. Султан Мах-
муд II довольно быстро сокрушил господство наиболее видных
феодальных династий. Этот неожиданный результат чаще всего
объясняют враждой между аянскими родами, забывая о внут-
ренней трансформации самой группы аянов.
Этой социальной категории в период ее становления была
присуща функциональная недифференцированность; ее предста-
вители сочетали в себе черты городского патрициата и земле-
владельческой знати. С этим обстоятельством связано их до-
вольно неопределенное, но устойчивое «срединное» положение
между правящей верхушкой и народными массами. Усиление
могущества крупных провинциальных аянов позволило им пре-
тендовать на более высокие социально-политические позиции,
но одновременно привело к потере их посреднической роли, а
вместе с ней и поддержки населения. Следует также отметить,
что мероприятия Махмуда II были направлены против наибо-
лее влиятельных феодальных династий, но не затронули низ-
шего, более массового слоя местной знати. Правительство не
посягнуло на земельные владения аянов, определявшие их влия-
ние и статус в обществе. Поэтому эта социальная категория
125
не исчезла, а стала ядром складывавшегося в Османской им-
перии на протяжении XIX — начала XX в. класса крупных зем-
левладельцев.
Аяны оставили заметный след и в османской истории. Их ак-
тивность способствовала уходу с политической арены предста-
вителей старой военно-служилой знати. Благодаря им в пра-
вящую верхушку империи проникли новые элементы из различ-
ных слоев мусульманского общества. Об этом свидетельствует
значительное увеличение должностных лиц с титулами челеби,
хаджи, ага (366, с. 45—46]. По поводу последнего французский
военный и политический деятель барон де Тотт (о нем см.
гл. 3) писал: «Этот титул дается всем богатым людям, не имею-
щим должности, а особенно богатым землевладельцам» [117,
т. 2, с. 144].
Более противоречивым было влияние аянов на экономиче-
скую жизнь. Исследователи отмечают связь между развитием
этой социальной группы и распространением системы чифтли-
ков. Принадлежащие аянам поместья зачастую были центрами
разведения технических культур — хлопчатника и табака, а так-
же производства шерсти и пшеницы для экспортной торговли.
Упоминавшийся ранее Г. Оливье ставил вопрос шире: «Аяны
(арабское слово, обозначающее ,,глаза“) —это те, кто не до-
пустил до полного разорения большинство провинций. Их служ-
ба состоит в обеспечении безопасности и богатства отдельных
лиц, порядка и охраны города, в противодействии несправедли-
вым начинаниям пашей, произволу военных, в содействии спра-
ведливому распределению налогов... Аяны не получают другого
вознаграждения за свои услуги, кроме почти всегда заслуженно-
го уважения, ради которого они стараются, и удовлетворения,
которое испытывает честный человек, когда он оказывается по-
лезен людям...» [105, с. 311—312].
Подобная апология аянства сегодня выглядит малоубеди-
тельной. Ведь забота нотаблей не шла далее границ их владе-
ний, а развернувшаяся во второй половине XVIII в. междоусоб-
ная борьба и вовсе свела на нет результаты охранительных
усилий провинциальных патрициев. Нельзя не заметить и того,
что основная часть полученных доходов использовалась ими не-
производительно—на подкуп властей, борьбу с соперниками,
покупку «престижных» предметов роскоши.
Самым же важным результатом эволюции института аянов
было то, что по своему отношению к средствам производства,
по месту в системе производства и распределения обществен-
ного продукта, равно как и по своему социальному происхож-
дению, они составили новую группу господствующего класса,
отличную от прежде властвовавшей в Османской империи воен-
но-бюрократической элиты. Своим возвышением они были обя-
заны ие принадлежностью к сипахи или султанским рабам (ка-
пыкулу), а наличием земельной собственности, денежного бо-
гатства и прочных местных связей.
126
Сложной и противоречивой была борьба между различными
группировками внутри правящей верхушки в Стамбуле. Утвер-
ждение новых элементов в рамках столичной элиты шло в ост-
рой борьбе с представителями старой военно-бюрократической
знати. Последние, стремясь сохранить свои позиции, прилагали
все усилия для реставрации старых порядков. Несмотря на яв-
ный кризис сипахийской системы, в частности постепенное ис-
чезновение тимариотского землевладения, позиции консервато-
ров были в то время еще достаточно сильны. Доказательством
тому являлись непрекращающиеся попытки правительства зако-
нодательным путем навести порядок в сипахийской организа-
ции. Немалую роль сыграла и личная популярность некоторых
представителей этой группировки, в частности многих членов
династии Кёпрюлю, которые выставляли себя защитниками на-
рода, всемерно подчеркивали свою честность и неподкупность.
Активно поддерживало старую правящую верхушку мусульман-
ское духовенство, игравшее очень важную роль в общественной
жизни страны.
Анализу социальных сдвигов в рамках столичной элиты мно-
го внимания уделяют современные американские туркологи.
Уже первые результаты их просопографических исследований
дали материал, свидетельствовавший о складывании новой со-
циальной общности — столичной бюрократии, постепенно оттес-
нившей на второй план представителей прежней, военно-бюро-
кратической элиты, обеспечивавшей деспотическую власть сул-
танов.
Значение военно-бюрократической прослойки заметно умень-
шается с середины XVII в. Одна из причин — образование но-
вого центра власти в столице. Выделение канцелярии великого
везира из служб султанского двора привело к отделению дел,,
касавшихся османской династии, от государственных и к уси-
лению роли великих везиров (садразамов) и их аппарата в ре-
шении основных вопросов внешней и внутренней политики Ос-
манской империи. Параллельно уменьшению влияния султана
происходило и падение роли традиционных источников пополне-
ния рядов османской правящей элиты, в частности султанского
двора. Подсчеты Абу ал-Хаджа показывают, что в конце
XVII — начале XVIII в. султанский двор обеспечивал своими
кандидатами лишь 26,3% вакансий в центральном аппарате и
38,5%—губернаторов провинций [250, с. 443]. Зато значитель-
но возросло число претендентов, опиравшихся на родственные
связи или поддержку влиятельных покровителей из числа ве-
зиров и пашей. Французский дипломат Сен-При отмечал в кон-
це XVIII в. как сложившуюся традицию в правящих кругах
империи стремление учитывать родственные связи. «Это не при-
вело к образованию аристократии, но означает, что сыновья
и внуки великих везиров или пашей пользуются большим ува-
жением и имеют больше надежд на продвижение, чем другие»
[98, с. 149].
127
Подражая султану, османские сановники обзаводились двор-
цами с внешними и внутренними покоями и большими свитами,
состоявшими из различных должностных лиц, войска и челяди.
Многолюдность дворца зависела от положения и богатства его
хозяина. Лица, составлявшие окружение везира или вали, раз-
личались по происхождению, по принципам воспитания и обуче-
ния, но все были связаны со своими господами отношениями
клиентелы. Некоторые из рабов, обученные при дворе сановни-
ка, могли не только достичь господствующего положения в его
свите, но и добиться с помощью своего хозяина очень высоких
постов в государстве. В конечном счете они отпочковывались
от окружения везира или паши и создавали собственный двор,
сохраняя тесные связи со своим бывшим покровителем. Так
возникали группы влияния или своеобразные кланы, во главе
которых стояли наиболее видные представители османского
феодального класса.
По подсчетам Абу ал-Хаджа, в 1664—1683 гг. на окружение
везиров и пашей приходилось свыше 30% лиц, имевших важ-
нейшие посты в центральном правительстве, и не менее 20%
вновь утвержденных губернаторов, в следующем 20-летии
(1684—1703) эти показатели возросли до 40 и 42% соответствен-
но [250, с. 442—443]. Значение родственных связей и покрови-
тельства клана было в итоге признано, но лишь де-факто. От-
сутствие юридического признания и институционного оформле-
ния растущего превосходства представителей могущественных
феодальных домов ставило этих людей в неустойчивое поло-
жение и создавало потенциальные возможности для ожесточен-
ной борьбы за власть. Добиваясь укрепления своих позиций,
столичная бюрократия XVIII в. фактически выступала за даль-
нейшее ограничение влияния султанов на управление страной.
От султанских капыкулу новую группу внутри правящей
верхушки отличала также тенденция к совершению карьеры в
рамках определенного ведомства. Складывавшуюся специали-
зацию можно продемонстрировать на примере лиц, занимавших
некоторые высшие посты в центральном правительстве (табл. 4).
Приведенные расчеты показывают, что в XVIII в. по сравне-
нию со второй половиной XVII в. руководители наиболее спе-
циализированных ведомств — реис-эфенди (управляющий кан-
целярией Порты) и баш дефтердар (глава казначейства), как
правило, делали карьеру в рамках той службы, которую они
в дальнейшем возглавляли. Соответствующие показатели в пер-
вом случае составили 81,8% (первая половина XVIII в.) и 72,2%
(вторая половина XVIII в.), во втором — 85 и 85,7%. Для срав-
нения отметим, что для поста командующего флотом (капудан-
паши) концентрационный эффект менее заметен (чуть более
40% для XVIII в. по сравнению с 33,4% во второй половине
XVII в.), что лишний раз демонстрирует отсталость османской
армии и относительно низкий профессиональный уровень ее ко-
мандного состава.
128
Таблица 4
Характер служебной карьеры османских сановников*
Должность Годы Всего Дворцовая служба Служба в в своем ведомстве Служба в других ведомствах
человек %
Реис-эфенди 1648—1702 13 15,4—30,8 38,5 30,8—46,1
1703—1750 11 — 81,8 18,2
1751—1789 18 5,6 72,2 22,2
Баш дефтердар 1648—1702 33 55,0
1703—1750 20 5,0 85,0 10,0
1751—1789 21 — 85,7 14,3
Капудан-паша 1648—1702 3,3 33,4 63,3
1703—1751 \7 35,3 41,2 23,5
1751—1789 25 56,0 40,0 4,0
* Составлено по [461, с. 224—225; 503, т. 4].
Интересно и другое сопоставление. Общее число лиц, зани-
мавших посты баш дефтердара и капудан-паши в <1703—1789 гг.,
оказалось почти одинаковым, соответственно и средний срок
деятельности на этих должностях в XVIII в. был почту, равный:
два года один месяц для первых и два года для вторых. Одна-
ко лишь в 20 случаях (49%) баш дефтердар находился на этом
посту один раз, в 11 случаях — два раза, в 10 — три раза и бо-
лее. Из 42 капудан-пашей 33 (76%) исполняли свою должность
один раз, 7 — дважды и лишь 3 человека — трижды. Среди реис-
эфенди 20 человек (69%) прослужили на своем посту один раз,
6 человек — дважды и 3 — трижды, а средняя продолжитель-
ность их пребывания на этой должности составляла почти три
года.
Тенденция к ограничению деловых интересов какой-то одной
сферой правительственного аппарата создавала возможность
специализации, накопления и передачи навыков и опыта, при-
обретенных за время службы. Таким образом, столичная бюро-
кратия XVIII в. может рассматриваться как переходная социаль-
ная группа от военно-бюрократической элиты XV—XVI вв.
к профессиональному чиновничеству XIX в.
Еще одной характерной чертой деятельности стамбульских
бюрократов в XVIII в. была страсть к наживе и личной выгоде,
что определяло их стремление к умножению земельной соб-
ственности и активному участию в торговле и ростовщичестве.
В 1719 г. русский посол А. Дашков писал из Стамбула: «А двор
здешний ныне такой, что торгуются от дел и берут. И не токмо
чтоб без дачи здесь дела управлять, но и дачею надобе иметь
недреманное око, чтоб ускорить мог прежде других». В январе
1720 г. он вновь жалуется, что «министры все великие емцы, са-
ми просят безстыдно» [201, с. 287].
9 Зак. 232 129
Об этом же писали и другие русские дипломаты. Так,
И. И. Неплюев в качестве одной из причин восстания 1730 г.
в Стамбуле, которое привело к свержению султана Ахмеда III,
считал, что «министры ево, оставя правду и суд, всякими мера-
ми и нападками от подданных деньги похищали и ненасыть сал-
танскую исполняли». Конечно, османские сановники не ограни-
чивались поборами в пользу султана. Особую ненависть в на-
роде в 1720-х годах вызывал зять великого везира и его кяхья
Мехмед-паша. Об его алчности Неплюев писал: «После кегай
при Ибаргим везире бывшаго, нашлось 10 млн. ледков (в ориги-
нале реляции другое написание: „левков“.— М. 7И.), но после
чрез домовых его в разных местах сохраненных в земле найдено
еще 130 млн. ледков, понеже он, кегая, приобщил то с эрзе-
румских минер и других откупов и нападков, ибо интересовал-
ся даже до сальных свеч, еще ж на загородном своем дворе
делал тайно деньги под гербом римского цесаря» [79, с. 324—
325, 334—335].
Мнения российских дипломатов не расходились с заключе-
ниями других европейских представителей при Порте. Так, в
феврале 1720 г. английский посол в Стамбуле Станьян сообщил,
что турецкие «министры склонны только к обогащению... госу-
дарственные побуждения, кажется, производят на них впечат-
ление лишь постольку, поскольку они совпадают с их личными
целями» [201, с. 300]. Ту же самую мысль повторил другой анг-
лийский дипломат, Гренвиль, уже в 60-х годах: «Деньги — вот
высший двигатель всех поступков этого продажного, непостоян-
ного и плохо управляемого правительства» [96, с. 47].
Добавим к мнениям иностранных наблюдателей и суждения
османских современников. Джаникли Али-паша в своем трак-
тате утверждает, что разложению и коррупции подвержены все
звенья государственного аппарата. Особенно сильно это прояв-
ляется в верхних его слоях. «Высоких должностных лиц нужно
проверять. Заняв свои посты, они действуют не так, как обе-
щали до того, как до них добрались. Корыстолюбивые, они вы-
могают деньги, чтобы тем или иным способом вершить свои
дела». Для них уже не имеют ценности султанские награды
прежних времен — кафтан и другие, ради которых их предшест-
венники готовы были жертвовать собой в бою. «Они предпо-
читают деньги. Добравшиеся до своих должностей,— сокрушает-
ся автор трактата,— стремятся использовать в корыстных целях
свое служебное положение, действуя самым непозволительным
образом» [67, с. 53].
Коррупция и лихоимство государственных деятелей стали в
XVIII в. столь распространенными явлениями, что выработался
даже определенный стереотип обвинений в адрес провинивших-
ся министров. Так, по сообщениям русских дипломатов, хатт-и
шериф, направляемый в Диван по случаю свержения очеред-
ного великого везира, почти всегда включал указание на его не-
брежение к государственным делам, вымогательство денег и каз-
130
нокрадство: «Указы преступал, взятки брал и порядок в городе
не додержал» [46, д. 2, л. 229об.].
Примечательной чертой правления нового поколения стам-
бульских бюрократов была страсть к роскоши. Современники
много пишут о строительстве новых дворцов, загородных рези-
денций и фонтанов, о частых праздниках и развлечениях, о во-
шедших в моду дорогих одеждах и украшениях. Все это тре-
бовало больших расходов, которые опустошали государствен-
ную казну.
При всех различиях между аянами и стамбульскими полити-
ками, ведшими между собой жестокую борьбу за власть, мож-
но отметить и определенные общие черты, которые их сближают.
К ним в равной мере применимо известное высказывание
К. Маркса: «Место старого эксплуататора, у которого эксплуа-
тация носила более или менее патриархальный характер, так
как являлась главным образом орудием политической власти, за-
нимает грубый, жадный до денег, выскочка» [6, ч. 2, с. 146].
* * *
Материалы главы позволяют получить некоторое представ-
ление о размахе и значимости изменений в социальной струк-
туре Османской империи на протяжении XVIII в. Процесс транс-
формации затронул сельское и городское население, трудовые
низы и эксплуататорские верхи на большей части султанских
владений в Юго-Восточной Европе, Передней Азии и Северной
Африке (Египет). Сдвиги в положении крестьянства, торгово-
ремесленных слоев города, в составе постоянной армии, внутри
господствующего класса были тесно связаны с новыми явле-
ниями в экономической и политической жизни империи и, в свою
очередь, оказали заметное воздействие на темпы хозяйствен-
ного развития, уровень материальной жизни населения страны,
эффективность работы государственного механизма.
Анализ происшедших перемен выявил упадок прежней со-
циальной организации, основанной на сложном соединении этно-
религиозных, профессиональных и территориальных общностей
при господстве различных форм личной зависимости. Важней-
шие компоненты этой структуры — сельская община и цехи
в городах — потеряли большую часть своих функций общест-
венно-производственных коллективов, все более превращаясь в
административно-фискальные единицы. Тем самым были суще-
ственно ослаблены эгалитарные и коммуналистские потенции
этих социальных организмов. Ускорившийся процесс имущест-
венной и социальной дифференциации более четко обозначил
разрыв между богатыми и бедными, верхами и низами как в
городе, так и в деревне. Изменившиеся условия, выдвинувшие
иные критерии успеха, ускорили уход с политической арены
военно-бюрократической элиты с ее идеалами безоговорочной
преданности и верной службы султану. Ее место оспаривали
9*
131
заметно усилившиеся в XVIII в. группы господствующего клас-
са, опиравшиеся на материальное богатство и клановые связи.
Подобные наблюдения дают основания говорить не только
о кризисе старой структуры османского общества, но и о скла-
дывании новой, присущей более развитым феодальным отноше-
ниям. Ее важнейшей отличительной чертой можно считать фор-
мирование более широких социальных слоев с четче выраженны-
ми горизонтальными связями.
Поскольку османское общество отличалось гетерогенностью
своего состава, следует учитывать значительную вариантность
его развития в соответствии с конкретными условиями отдель-
ных районов. Отмеченные в главе социальные процессы — уни-
фикация правового положения крестьянства и понижение его
социального статуса, складывание более широкой общности го-
рожан, менее скованной эгалитарными ограничениями и более
противоречивой в своих устремлениях, формирование новых
групп внутри господствующего класса, не только противобор-
ствующих друг другу, но и объективно единых в своих воззре-
ниях и методах борьбы за власть — получили достаточно широ-
кое распространение в империи. Вместе с тем в каждом райо-
не эти процессы имели свое особое выражение и неодинаковые
результаты, способствуя или тормозя развитие данного этноса,,
по-разному сказываясь на его взаимоотношениях с централь-
ной властью.
Глава 3
ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ
В XVIII ВЕКЕ
Перестройка государственного механизма:
султанский двор и Порта
в структуре центральной власти
Складывание османской политической системы определялось
сложным взаимодействием различных традиций общественной
жизни, существовавших у народов тех стран, которые входили
в состав империи. В своей основе она не отличалась от других
восточных деспотий, где объем власти правителя зависел от ба-
ланса социально-политических сил. Чтобы ограничить влияние
местных интересов тимариотов и займов на деятельность Пор-
ты, наряду с провинциальным войском была создана дворцовая
гвардия (капыкулу), находившаяся на казенном содержании
и состоявшая из гулямов. Ее ударной силой являлись пешие
отряды янычар.
Передавая в руки «людей пера» исполнительную власть, ос-
манские правители предусмотрели меры, призванные воспре-
пятствовать складыванию в среде гулямов прослойки придвор-
ной аристократии, которая могла бы стать серьезной помехой
для деспотической власти султанов. В частности, было предпи-
сано, что дети гулямов не могут наследовать посты своих отцов,
а должны переходить в категорию «мужей меча». Другой мерой
по ограничению могущества гулямов стало привлечение к госу-
дарственной службе духовенства. Получив в свои руки надзор
за соблюдением как норм шариата, так и султанских законов,
улемы в лице кади и их наибов стали осуществлять контроль
за действиями представителей центральной власти на местах.
По существу, за ними было оставлено право решающего голоса
в реализации принципа «адалет» — справедливости государствен-
ной власти [382; 383]. Таким образом, сложившийся баланс сил
предусматривал довольно сложное взаимодействие основных
групп внутри политической системы: янычары уравновешивали
центробежные тенденции провинциальных феодалов, а улемы
ограничивали произвол капыкулу. Наиболее эффективно султан-
ская власть действовала в балканских и малоазийских провин-
циях, где было широко распространено тимарное землевладе-
ние. В арабских, курдских и иных районах, где по преимуществу
133
сохранялись прежние аграрные порядки (так называемые про-
винции с сальяне — ежегодной данью Порте), баланс сил вы-
глядел несколько иначе. Здесь Порте с самого начала прихо-
дилось уделять больше внимания разжиганию противоборства
между различными местными кланами. Исследование арабско-
го историка Абу Хусейна, где данная проблема рассмотрена на
основе сведений о жизни сирийских провинций, хорошо выяви-
ло прямую зависимость между возможностями местных араб-
ских династий и уровнем авторитета центральной власти [252].
Процесс складывания османской политической системы в ос-
новном закончился в начале XVI в. Не случайно историки часто
подчеркивают, что в годы правления Сулеймана Кануни госу-
дарственная организация обрела свои наиболее «классические»
формы, превратившись во вполне отлаженный и довольно эф-
фективно действующий механизм [364, с. 2; 338, с. 247—248; 459,
т. 1, с. 87]. В нем явственно доминировали институты, сущест-
вование которых определялось преобладающим влиянием госу-
дарственной собственности и внеэкономических форм зависимо-
сти и эксплуатации. Благодаря им политическая действитель-
ность в империи характеризовалась тенденцией к утверждению
абсолютной власти монарха, тесной взаимосвязью светской и ду-
ховной власти при ведущей роли первой, слабой дифференциро-
ванностью военно-бюрократического аппарата, высоким удель-
ным весом в нем рабского элемента. Конечно, мировая держа-
ва, созданная турками-османами, имела и свои отличительные
черты, и в первую очередь отмеченный еще К. Марксом «под-
линно военный характер» государства, а также невысокий уро-
вень социально-экономического развития самих завоевателей.
Сочетание общих и отличительных черт политической организа-
ции определяло собственное место империи в ряду современных
ей государств Запада и Востока.
По мнению ряда современных исследователей, в том числе
советского востоковеда Н. А. Иванова, османская политическая
система являет пример «меритократии», поскольку возможно-
сти карьеры в ней определялись способностями и личными уси-
лиями, а не социальной принадлежностью [164, с. 213; 393,
с. 31—32; 477, с. 105—106]. Такое определение можно принять
только в отношении режима власти, существовавшего в XV—
XVI вв. и лишь в той мере, в какой речь идет об усердии, но
не о таланте. Ведь включение в правящую элиту того времени
достигалось не столько военными успехами, сколько активным
участием в дворцовых интригах, готовностью удовлетворять сул-
танские прихоти и довольствоваться рабской приниженностью.
Лица, не относившиеся к «государевым рабам», могли сделать
карьеру, лишь приобщившись к числу религиозных деятелей,
улемов, или же с помощью покровительства влиятельных санов-
ников. Еще более проблематичным был «путь наверх» для тех,
чья деятельность была направлена на поддержание нормальных
условий хозяйственной жизни. В то время, когда главную роль
134
в обеспечении доходов империи играли завоевательные, граби-
тельские войны, такие занятия рассматривались как второсте-
пенные, а люди, связанные с выполнением подобных функций,
могли рассчитывать лишь на маргинальные позиции внутри
господствующего класса. Эффект «лампы Аладина» * на них
практически не распространялся.
Прослеживаемые со второй половины XVI в. перемены в
жизни османского общества, безусловно, отразились и на по-
литической системе. В работах, посвященных турецкой истории
XVII—XVIII вв., чаще всего отмечаются падение военного мо-
гущества и снижение эффективности аппарата управления, уси-
ление сепаратизма и внутренние неурядицы в провинциях импе-
рии. Вслед за современниками событий историки нередко вос-
принимают эти процессы за проявление неизлечимой болезни,
поразившей государственный механизм и ведущей страну к
упадку и общей деградации. Видимо, многовековое существо-
вание Османской державы при внешней неизменности струк-
туры власти вплоть до начала XIX в. породило у исследователей
преувеличенное представление о застойности данной политиче-
ской организации, что способствовало недооценке ее возможно-
стей реагировать на изменение внешних и внутренних условий
в жизни государства.
Многие современники, описывая ситуацию в Османской им-
перии XVIII в., отмечали прежде всего ее неустойчивость. Та-
кой она предстает и в сообщениях русских дипломатов из Стам-
була, которые часто подчеркивали «великое непостоянство здеш-
няго правления». Отчасти этот вывод бьтл результатом много-
летних наблюдений за постоянно менявшимся курсом политики
властей, частыми и непредсказуемыми перестановками султан-
ских «министров». В 1733 г., на 12-м году своего пребывания
при Порте, И. И. Неплюев отмечал: «О состоянии высших и низ-
ших здешних чинов... подробно известно быть не может, ибо
переменяются как в их мнениях, так партиях нередко...» [28,
д. 7, л. 395]. Вместе с тем личные впечатления подкреплялись
и большим объемом информации, шедшей из разных источни-
ков, в том числе и от лиц султанского окружения, чиновников,
торговцев, мусульманского и христианского духовенства, ино-
странных дипломатов, действовавших в Стамбуле. Полученные
сведения, собственные взгляды информантов русской миссии
помогали определить причины того «непостоянства». В одном
из донесений И. И. Неплюева читаем: «Здесь гнев Божий царст-
вует и един вид правления, а в самом деле каждой одного свое-
го партикулярного интересу и целости своей бережет...» [25,
д. 7, л. 316об.].
К определению политической ситуации как неустойчивой рус-
ские дипломаты возвращались неоднократно. В конце 1734 г.
* Образное выражение, которое используют современные социологи для
того, чтобы подчеркнуть высокий уровень социальной мобильности в «мерито-
кратических» режимах традиционного Востока.
135
преемник И. И. Неплюева А. А. Вешняков писал: «Нам ... их
турецкие поступки непонятны, яко видим такое их гиблющее
состояние, углублены в псрсицкия дела *, от которых одних
ежечасно все правление страхом одержимо, без казны, без вой-
ска, без глав, опричь визиря [Хекимоглу Али-паши], в правлении
и без знающих хотя б мало военное дело, наконец, никогда
здешнее государство в таком слабом состоянии не бывало...»
[129, д. 6, л. 682]. Позже к слабостям государственной власти
он добавил еще одно немаловажное обстоятельство — постоян-
ную угрозу мятежа, способного сотрясти основы правления.
Страх перед возможным восстанием усиливал чувство неуверен-
ности в завтрашнем дне. В 1744 г., в связи с известиями о пред-
полагавшемся бегстве султана Махмуда I в Эдирне из-за опа-
сений народных волнений в Стамбуле, Вешняков заметил:
«Здесь как первыя, так и последний подлыя токмо настоящего
смотрят, а впредь что Бог даст всяк судит...» [36, д. 6, л. 19].
Для русских дипломатов, живших идеями XVIII в., времени
зарождения научных представлений об истории человечества,
хроническая нестабильность политической жизни Османской
империи чем дальше, тем больше ассоциировалась с состоянием
упадка общества, воспринималась ими как выражение неспо-
собности государства к нормальному функционированию и как
свидетельство его близкой и неминуемой гибели. Если судить
по реляциям, приходившим из Стамбула, подобный вывод был
сделан Вешняковым еще в середине 40-х годов. Впервые эта
тема была затронута им в сентябре 1743 г. в письме сандомир-
скому старосте графу Тарло, интересовавшемуся положением
дел в «Турецкой империи». Документ завершают такие стро-
ки: «Сие есть... краткое изображение сей великой развалившей-
ся машины и которая от разорения своего уже недалека» [35,
д. 6: ч. 1, с 115об.].
Весной 1745 г. под впечатлением встреч с влиятельными
стамбульскими улемами — моллой Абдуллах-эфенди Кёпрюлю-
заде и султанским духовником (хункяр имами) Пиризаде Мехме-
дом Сахиб-эфенди, а также сообщений, полученных от своих
мусульманских и христианских осведомителей, Вешняков вновь
вернулся к высказанной идее и сформулировал ее более развер-
нуто и определенно: «Многие из улемов разсуждают и признают,
что магометанская империя в Европе не может долго удержать-
ся по нынешним нравам и нововведенным обычаям». К числу
новшеств он относил склонность «средних и богатых людей»
жить в «праздности, в лености, в сладострастии и в роскошах
нарядов», пришедшую на смену первоначальному, воинственно-
му («марциальному») духу османов-завоевателей. «По таковым
рухлым основаниям сего раздробленного здания,— заключал
русский дипломат,— разсудя, как долго устоять может, яко
всякое общество, отдаляющееся от первенствующих и существи-
* Об ирано-турецких воинах см. ниже.
136
тельных начал установления своего, не основав других, лутчих,
гибнет. А здешнее совершенно от своих отдалилося, других же
по вышеупомянутым винам и по безсилию правления твердых
основать никак не может, следственно, смело сказать можно, что
необходимо нужно сей империи погибнуть скоро...» [37, д. 5,
л. И, 40об.—41].
Спустя несколько лет после смерти Вешнякова его заклю-
чение фактически повторил принятый в начале 40-х годов в со-
став русской миссии и ставший переводчиком посольства грек
из Янины Н. Буйдий. В своем «Кратком объявлении о нынеш-
нем состоянии Порты Отоманской», поданном Коллегии ино-
странных дел по приезде в Россию в 1752 г., он писал, ссылаясь
на свидетельство александрийского патриарха: «...сами турки
удивляются почтению, которое имеют европейские державы
к Отоманской империи, которая в самом деле ныне не иное что
есть, как токмо одно тело издыхающее». В этом сочинении есть
и другое, не менее интересное замечание. Оно касается войны
1736—1739 гг., которую Османская империя вела против Рос-
сии и Австрии. Автор отмечает, что в ходе военных действий
«турки... не потеряли никакой области из своего государства, од-
накож смятения и уроны так велики, что все генерально дума-
ли быть времени турецкаго владения в Европе последнему» [42,
л. боб., 1об.]. Иными словами, мысль о скором крахе державы
султанов появилась ранее 40-х годов. В пользу данной гипотезы
можно привести и то наблюдение, что схема «возвышение —
упадок» применительно к турецкой истории была использована
бывшим молдавским господарем Дм. Кантемиром, который до
Прутской кампании Петра I был тесно связан с духовным ру-
ководством православного миллета [368].
Показательно, что во второй половине XVIII в. столь опти-
мистический для христианской Европы вывод разделялся едва
ли не всеми европейцами, имевшими возможность более или
менее основательно познакомиться с ситуацией в стране. Их сви-
детельства и легли в основу диагноза Османской империи как
«больного человека» Европы.
Определить перемены в политической жизни труднее, неже-
ли в экономической и социальной сферах. Если в период склады-
вания османской государственности ответ на изменявшуюся си-
туацию выражался преимущественно в учреждении новых ин-
ститутов (заимствованных у предшественников или создаваемых
заново), то после обретения правящим режимом своих «клас-
сических» форм добавление каких-то новых элементов ко впол-
не отлаженному механизму государственного управления было
трудным делом и воспринималось как ненужное новшество (би-
даат), или ересь. Поэтому дальнейший процесс перестройки ме-
ханизма управления шел преимущественно посредством внут-
ренней трансформации «классических» институтов.
Процедура «вливания нового вина в старые мехи» заключа-
лась не столько в перерождении сипахийской системы или яны-
137
чарского корпуса, сколько в своеобразном «перераспределении
ролей» в системе управления. Этот процесс привел к изменению
сферы деятельности и функций государственных институтов, а
также порядка комплектования административного аппарата.
Трудно сказать, в какой мере эти перемены были результатом
осознанной и целенаправленной деятельности османской пра-
вящей верхушки, но объективно ее усилия определялись нару-
шением прежде существовавшего баланса сил. С распадом ти-
марной системы и падением роли сипахи в социально-политиче-
ской жизни общества единственной опорой султанской власти
оказалось постоянное войско, и прежде всего янычары.
На оценке роли мусульманского духовенства мы остановим-
ся несколько ниже, но здесь отметим, что его авторитет не мог
уравновесить силы янычарского корпуса. Показательна реакция
улемов и аянов Дамаска на решение губернатора эялета Асад-
паши возложить на них ответственность за порядок в городе и
его окрестностях на время своего отъезда вместе с караваном
паломников. Местный хронист так описывает их беседу с па-
шой: «Они ответили: „О, наш эфенди, мы [просто] народ, среди
нас улемы, среди нас бедняки, среди нас мударрисы; наше за-
нятие— чтение и изучение книг“. И он им возразил: „Это ва-
ше решение? Вы же аяны!“. И они ответили: „Такова воля Алла-
ха, истинные аяны аш-Шама — капыкулу*“» [224, с. 213].
Выше уже отмечались попытки Порты укрепить свое влияние
на местах путем увеличения численности янычар. Уже в XVII в.
выяснилось, что подобные усилия чреваты самыми различными
последствиями: государственная казна оказалась не в состоя-
нии содержать многократно возросшее войско; от прежних ис-
точников пополнения, как явно недостаточных, пришлось отка-
заться; в поисках средств к существованию янычары обратились
к различным мирным занятиям и потеряли всякий интерес
к военной службе. Об этом подробно писал А. М. Обресков:
«В прошедшем веке, во времена салтана Магомета четвертаго
(Мехмеда IV), побор христианских детей отставлен и вместо
оных янычарский корпус комплектоватся начал янычарскими,
офицерскими, мещанскими, художниковыми и других разных
званий людей по городам живущих детми, кои воспитаны в хо-
ле, покое, а многие из них н роскоше, отчего во оном корпусе
родились разные страстолюбии, а от оных — непослушании к
началству и своеволства, даже до того, что зделался опасней-
шим согражданам своим, нежели неприятелям, чему разные и
ужасные обрасцы известны» [49, д. 4, л. ЗЗоб.].
Самый же главный результат подобного курса заключался
в том, что, увеличивая численность войска, состоящего на ка-
зенном содержании, правительство оказывалось во все возра-
ставшей зависимости от него. Если в XVI в. султанская власть,
* В Дамаске местный гарнизон состоял из местных солдат (йерли) и при-
сланных из Стамбула (капыкулу).
138
образно говоря, опиралась на надежный треножник, то к началу
XVIII в. у нее осталась лишь одна опора, да и та была весьма
шаткой. Попытки правителей страны то подкупом, то казнями
сделать янычар более послушными успеха не имели.
Еще раз сошлемся на Буйдия, который отмечает, что же-
стокие репрессии, обрушенные правительством в 40-х годах на
стамбульское войско, «дабы убежать бунтовства», вызвали силь-
ную ответную реакцию янычар. Они «грозят огнем в пепел обра-
тить Константинополь и вступить с оружием в сераль, чтоб ис-
коренить всю Отоманскую фамилию, с твердым намерением пе-
ременить монархию в демократию, наподобие африканских рес-
публик, по примеру которых почти уже истреблена турецкая
монархия не токмо в Египте, но и в Азии, и в Румелии, где
нечювствительно в разных провинциях изобразуется в некото-
рых демократия, а в других аристокрация» [42, л. 4]. При всей
преувеличенности картины, нарисованной Буйдием с помощью
его хорошо осведомленных информантов из рядов православного
духовенства, одно несомненно: успех попыток, предпринимав-
шихся для восстановления нарушенного равновесия сил, по су-
ществу, определял не только перспективу сохранения государст-
венного контроля над страной, но и будущее правящей дина-
стии.
Сложившийся к началу XVI в. механизм центральной власти
как на уровне принятия решений, так и на уровне их реализа-
ции, а точнее, контроля за исполнением характеризовался средо-
точием основных институтов (за исключением судебных и рели-
гиозных) в пределах султанского дворца, нерасчлененностью
обязанностей правительственной и дворцовой службы. При под-
готовке решений основная роль отводилась по крайней мере
внешне, Диван-и хумаюн, действовавшему под непосредствен-
ным контролем самого султана и сочетавшему функции госу-
дарственного совета и высшего судебного органа. Обычные за-
седания дивана * проходили четыре раза в неделю; в них уча-
ствовали входившие в совет везиры (куббе везирлери) во главе
с садразамом, дефтердары, нишанджи и кадиаскеры Румелии и
Анатолии. Последние были обычно активны во время «пятнич-
ных диванов» (джума дивана), когда рассматривались судеб-
ные дела. Шейх-улъ-ислам, не будучи членом государственного
совета, приглашался лишь в необходимых случаях, чтобы вы-
сказать свое мнение по тем или иным вопросам. По окончании
заседаний великий везир докладывал султану о результатах об-
суждений; затем аудиенцию получали и другие члены совета,
сообщавшие о своих делах. Решения, выносимые султаном, фик-
сировались в отдельных реестрах, мюхимме дефтерлери, и под-
лежали немедленному исполнению [484, с. 1—6].
* Помимо этих заседаний назначались специальные, приуроченные к вы-
даче жалованья янычарам и приему иностранных послов (галебе дивана); при
чрезвычайных обстоятельствах мог быть собран аяк дивана, на котором его
участники обсуждали возникшие вопросы, стоя у подножия султанского трона.
139
Реализация повелений правителя осуществлялась либо через
определенные ведомства, либо через «внешние» службы дворца,
деятельность которых координировалась великим везиром —
всевластным наместником султана (см. схему 1).
В последующие столетия структура центральной власти пре-
терпевала существенные изменения. Одни институты постепенно
теряли свое значение, сфера их влияния сужалась. Другие зна-
чительно расширялись, становились более престижными. К чис-
лу первых следует отнести многие дворцовые службы и школы,
готовившие основные кадры для султанского двора, высших
эшелонов столичной бюрократии и провинциальной администра-
ции; среди вторых назовем канцелярии при садразаме и баш
дефтердаре. Важными аспектами трансформации можно счи-
тать выделение ряда ведомств правительственного аппарата из
сферы дворцовых служб и изменение порядка рекрутирования,
подготовки и вознаграждения должностных кадров.
На уровне принятия решений перемены выразились прежде
всего в падении роли Диван-и хумаюн как государственного
совета. В посольских реляциях из Стамбула упоминания о сул-
танском диване встречаются в основном в связи с практикой га-
лебе дивани. Эти заседания превратились в традиционную ри-
туальную церемонию, где обсуждение насущных вопросов было
сведено до минимума. Более того, из османского политического
лексикона XVIII в. совсем исчезло понятие «куббе везирлери»,
а сам термин «везир» стал обозначать не ранг, а титул, кото-
рый присваивался каждому трехбунчужному паше («паше пер-
вого класса» — в русских дипломатических сообщениях) вне за-
висимости от занимаемой им должности. В «торжественном со-
вете» могли присутствовать все трехбунчужные паши, находив-
шиеся в столице. В «протоколе пребывания» русского чрезвы-
чайного посланника князя И. А. Шарбатова в Стамбуле (ноябрь
1731 г.) описаны участники подобного заседания: «А за верхов-
ным везирем шли прочия три везиря, или паши первого класса,
не по чинам своим, но по старшинству их ранга, первым за ве-
зирем шел нисанджи Копроли паша *, за ним капитан паша,
1 за капитан пашею последней шел тефтердарь...» [25, д. 8,
л. 374об.].
В то время решения по важнейшим вопросам внешней и внут-
ренней политики вырабатывались на диванах, проходивших
пять раз в неделю в резиденции великого везира. В донесениях
русских резидентов и посланников фигурируют различные виды
заседаний — «генеральные советы» и «приватные советы» (с уча-
стием муфтия или военных командиров). Важно отметить, что
здесь же стали проводиться и джума дивани, т. е. судебные за-
седания с участием кадиаскеров. В отличие от довольно ред-
ких и многолюдных «генеральных советов», продолжавших тра-
* Речь идет о нишанджи Хафизе Ахмед-паше Кёпрюлюзаде, последнем
из куббе везирлери.
140
Схема 1. Структура центральной власти в Османской империи XV—XVI вв.
дицию диванов мушавере, которые известны по крайней мере
с начала XVII в. [см.: 70, с. 136—137, 180], круг участников
«приватных советов» был невелик, но относительно устойчив.
Обычно помимо главного казначея и кадиаскеров в него вхо-
дили ага янычар, капудан-паша и три заместителя садразама —
кяхья-бей, реис-эфенди и чауш-баши. Управляющий канцеля-
риями Порты реис-эфенди руководил и «посольским приказом»,
кяхья-бей был ответствен за решение вопросов внутренней по-
литики, чауш-баши (бейлиф — для европейских дипломатов)
осуществлял надзор за выполнением приказов Порты. Члены
«приватного совета» воспринимались европейцами в качестве
султанских министров, но считать их правительством в прямом
смысле было бы вряд ли правильным, особенно если учитывать
степень их влияния на определение политики Порты. Ведь окон-
чательное решение, представляемое великим везиром султану,
выступало как результат сложения по крайней мере трех пози-
ций: предложений членов дивана при Порте, мнений предста-
вителей дворцовых служб и точки зрения шейх-уль-ислама как
главы мусульманского духовенства.
Новшества на уровне реализации решений еще более замет-
ны. Вслед за разделением османской казны на «внешнюю» и
«внутреннюю» началось и размежевание административного ап-
парата на дворцовые и правительственные службы. Резиденция
великого везира, выстроенная в 1654 г. вне султанского дворца
Топкапы, стала символом выделения государственных учрежде-
ний в системе центральной власти. К XVIII в. этот процесс до-
стиг значительных результатов. Именно на выделившиеся служ-
бы, принадлежавшие административо-политическому, финансо-
вому и судебному ведомствам, легла основная ответственность
за разработку и осуществление курса внешней и внутренней
политики. Их штат стал пополняться лицами, обладавшими про-
фессиональными знаниями и использовавшими их как основной
инструмент для своей карьеры и обогащения. Вместе с тем пере-
стройка механизма управления не была завершена. Так, коман-
диры постоянного войска (пехоты, конной гвардии) оставались
в структуре дворцовых служб, хотя великий везир располагал
правом их назначения и смещения.
Фактически в османской политической системе на столичном
уровне (см. схему 2) образовалось три центра власти: султан-
ский двор, Порта и резиденция муфтия. Их взаимоотношения
обусловливались многими обстоятельствами общественной жиз-
ни империи и потому не могли оставаться неизменными. Показа-
тельно, что и современники не едины в своих мнениях. В зависи-
мости от конкретной ситуации одни были склонны подчеркивать
власть Порты, другие видели в решениях великого везира за-
кулисные интриги тех или иных дворцовых вельмож, третьи
указывали на возрастающее влияние улемов во главе с муф-
тием. Так, в годы правления Дамада Ибрагим-паши Невшехир-
ли и Коджи Рагыб-паши западные и русские дипломаты еди-
142
Схема 2. Структура центральной власти в Османской империи XVIII в.
нодушно отмечали, что страна управляется по воле великого ве-
зира; в 30—40-е годы они же много писали о решающей роли
главы черных евнухов, позже — о всевластии улемов.
Впрочем, таких же взглядов придерживались и представи-
тели османской правящей верхушки. К одной из первых своих
реляций А. И. Неплюев приложил сообщение своего осведоми-
теля— моллы, который утверждал, что «кормило же сей импе-
рии хотя всегда тремя чинами правимо было, иногда везирским,
иногда гулямским *, или духовным, а иногда евнухами. Яко же
во времена Мустафы салтана, отца нынешняго салтана, гуле-
манской владычествовал**. При антецессоре (предшественни-
ке) его салтан Агмете везирской ***, а ныне евнухской» [38,
д. 4, л. 183].
При всей переменчивости политической ситуации в осман-
ской столице все же заметны три основных результата транс-
формации системы центральной власти: ослабление позиций сул-
танского двора, повышение ведущей роли Порты и увеличение
влияния улемов. Эти три фактора и определяли содержание
ожесточенной борьбы внутри правящей элиты. В одних случаях
султанский двор совместно с улемами пытался ограничить воз-
можности Порты, в других — высшая столичная бюрократия
выступала в союзе с улемами против всевластия султанских фа-
воритов.
Если обратиться к первой ситуации, то в основе ее лежат по-
пытки обитателей Топкапы вернуть свое прежнее значение по-
средством ограничения власти великого везира. Показательны
в этом отношении усилия очень влиятельного главы черных
евнухов Хаджи Бешир-аги. Английский посол Дж. Портер по-
лагал, что именно этот придворный, «человек большого ума и
богатого опыта», оказал наиболее сильное влияние на Махму-
да I, вступившего на трон в ходе восстания 1730 г. Он убедил
молодого султана, что для сохранения престола и обеспечения
спокойствия в стране следует жить в мире со своими соседями,
не выпускать из рук власть и часто менять великих везиров, да-
бы ни один не мог оставаться на этом посту более трех лет
[109, т. 2, с. 141 — 142}.
Последнему совету Махмуд I следовал довольно исправно:
за 24 года своего правления он сменил 16 садразамов, так
что средний срок везирата не превышал полутора лет. Надо
сказать, что и другие правители империи в XVIII в. явно при-
держивались принципа, сформулированного Бешир-агой. С 1703
по 1789 г. печать великого везира отбиралась и передавалась
другим лицам 56 раз.
Среди садразамов XVIII в. были и выдающиеся государст-
венные деятели, которым удавалось задержаться на этом посту
более трех лет. Помимо уже называвшихся Дамада Ибрагим-
* Автор имеет в виду улемов.
** Речь идет о шейх-уль-исламе Сейиде Фейзуллах-эфенди.
*** Речь идет о великом везире Дамаде Ибрагим-паше Невшехирли.
144
паши Невшехирли и Коджи Рагыб-паши можно отметить Чор-
лулу Али-пашу, Хекимоглу Али-пашу, трижды назначавшегося
великим везиром и в общей сложности управлявшего страной
пять лет, и Коджу Юсуф-пашу. Разумеется, срок везирата не
может быть достаточным критерием качеств государственного
деятеля, но, с другой стороны, недолговременное пребывание на
посту главы Порты, безусловно, препятствовало раскрытию воз-
можностей того или иного политика. Вместо реализации значи-
тельных замыслов большинство садразамов предпочитали тра-
тить всю свою энергию на интриги, заговоры, собственное обо-
гащение и продвижение своих сторонников. «Наученные страш-
ным опытом везиры предпочитали покупать у фаворитов’ благо-
склонность султана и платят за это тем, что превращаются в
услужливых трусов»,— с горечью писал в начале XVIII в. автор
анонимного рисале [440, с. 376].
Другой метод, которым султанский двор пытался отстоять
или вернуть свои позиции, заключался в выдвижении своих кан-
дидатов на важнейшие посты в центральном и провинциальном
аппаратах. Из всех министерских постов при Порте наиболее
высокой была должность садразама. Кто бы ни был негласным
правителем во дворце — султанша-мать, глава черных евнухов
или султанский духовник, каждый из них стремился продви-
нуть очередного фаворита в первые министры. Чаще всего та-
ким лицом оказывался силяхдар («селиктар» или «меченосец»—
у русских дипломатов). В числе 49 человек, занимавших пост
великого везира в 1703—1789 гг., было 24 придворных, среди
них— 10 силяхдаров (20,4% всех первых министров и 41,7%
всех придворных). Выдвижение именно меченосцев вряд ли свя-
зано с исчезавшим воинственным духом турок-османов. Ско-
рее всего, набиравший силу в XVII в. кызлар агасы использо-
вал этого придворного для свержения наиболее влиятельного
лица в султанских покоях — капы агасы (главы белых евну-
хов). Во всяком случае, в следующем столетии силяхдар — наи-
более заметная фигура в султанском окружении после главы
черных евнухов. Анонимный французский автор в середине
XVIII в. отмечал: «Селиктар ага и кызлар ага... постоянно об-
щаются со своим повелителем, что позволяет им, если они об-
ладают достаточным умом и честолюбием, пользуясь его дове-
рием, низлагать других государственных деятелей и управлять
от его имени» [116, с. 339].
Один из силяхдаров действительно оказался достоин поста
первого министра. Им был Шехид Али-паша, относимый истори-
ками к числу наиболее ярких политических деятелей начала
XVIII в. [134; 485, т. 4, ч. 2, с. 300—305]. Однако большинство
других не проявляли сколько-нибудь значительных способностей.
Характерным примером подобных выдвиженцев был Быйик-
лы Али-паша, ставший великим везиром в августе 1755 г. при
Османе III. Тогдашний французский посол при Порте Вержен
сообщал, что Али был сыном муэдзина-, благодаря своему голо-
10 Зак. 232
145
су он понравился Хаджи Бешир-аге, и тот взял мальчика во
дворец. С помощью кызлар агасы Али сделал быструю карьеру
и еще юношей стал силяхдар агой («главным управителем сул-
танских покоев»—по разъяснению посла). Пользовался он и
полным доверием Османа III. Став великим везиром, Али, по
свидетельству посла, не упускал из виду ничего, что помогло бы
ему упрочить расположение монарха. «Он провел не более ме-
сяца на этом посту, но уже подарил ему (Осману) драгоцен-
ностей на сумму в тысячу мешков (кесе). Эти расходы, как бы
он ни были велики, не разорили его, на таком посту хорошо на-
живаются, если к этому есть склонность» [286, т. 1, с. 263].
Страсть к наживе у Али-паши была. После смерти садразама
его имущество было оценено в 4 млн. курушей. Сообщая об
этом, А. М. Обресков объяснял, что великий везир «к взяткам
весьма падок был», к тому же «по бывшему его при салтане
кредиту никакое дело миновать его не могло» [45, д. 6, л. 373об.]'.
В октябре 1755 г., т. е. спустя два месяца после назначения, по-
следовала отставка и казнь незадачливого первого министра.
Вержен и Обресков не расходятся в негативной оценке Али-
паши как политического деятеля, хотя его трагический конец
они объяснили по-разному. Вержен предполагал участие бывше-
го силяхдара в интригах с целью возведения на престол сына
Ахмеда III, будущего султана — Мустафы III, Обресков же бо-
лее склонялся к версии о «происках придворных и мздоимстве
его везирском». Какова бы ни была причина падения Али-паши,
объективно она связана с неспособностью султанского любимца
выполнять функции великого везира.
Иными словами, практика выдвижения дворцовых кандидатов
на высшие посты государственного управления не могла уси-
лить роль Топкапы в управлении страной, зато заметно умень-
шила эффективность работы правительственных служб, их влия-
ние на местах. Видимо, эта тенденция могла иметь и более зна-
чительные негативные последствия, если бы ей не противодейст-
вовала другая, связанная с совместными выступлениями столич-
ной бюрократической верхушки и улемов против могуществен-
ных султанских фаворитов.
Проявления подобной борьбы в политической жизни Стамбу-
ла XVIII в. видны достаточно четко. Если вернуться к истории
Быйиклы Али-паши, то следует заметить, что его падению пред-
шествовал сильный пожар в центре города, в результате чего
сгорело здание Порты со всеми канцеляриями, резиденция глав-
ного казначея, подворье крымского хана, других «знатных ту-
рок до шестисот дворов, а всех до двенадцати тысяч, коли ток-
мо не более». Большие пожары в османской столице не были
случайными происшествиями, они, как правило, отмечали резкое
обострение конфликтной ситуации, рост недовольства действиями
правительства. Так было и в данном случае. Свой рассказ о по-
жаре, от которого сгорела пятая часть города, А. М. Обресков
завершает сообщением об усилении «роптания» против вели-
146
кого везира: «...И уже по скаскам многих в разных местах по
улицам найдены подброшенные фитили с угрозительными биле-
тами: весь город в пепел обратить, ежели [от] везиря вскоре
не избавятся». Эти выступления заметно отразились на отноше-
нии султана к своему фавориту. Указав, что «кредит везирской
у его величества весьма умаляется», русский дипломат отметил
и более значительные перемены в поведении Османа III: «В де-
лах, хотя малой важности подлежащих, ничего без совету знат-
ных и искусных эфендиев и министров, також и наипочтитель-
ных духовных решить не может, и что к сим последним его
величество пред прежним лутчую консидерацию иметь и дове-
ренность дозволять начинает» [45, д. 6, л. 296—297].
Столь явный поворот во взглядах монарха уже предвещал
скорое падение садразама. Примечательно и другое: отнятая у
Али-паши везирская печать была вручена одному из тех «знат-
ных и искусных эфендиев», о которых упоминал Обресков. Выбор
султана пал на Йирмисекиз-заде Мехмеда Саид-эфенди, извест-
ного своим участием в организации первой турецкой типографии
и своей активной дипломатической деятельностью, тесно связан-
ного с той частью столичной бюрократии, которая еще в первой
половине XVIII в. выступала за реформы в османской полити-
ческой системе. По мнению русского резидента, это назначение
вызвало положительную реакцию в столице, поскольку новый
первый министр «чрез бытность его при разных европейских
дворах о состоянии и интересах их от всей публики за наиболее
сведующего, а о благе отечества своего веема усерднаго всегда
почитался и почитается» [45, д. 6, л. 360].
Не менее показателен и другой конфликт «в верхах», разыг-
равшийся в 1752 г. и связанный с главой черных евнухов Ха-
физом Бешир-агой. Судьба раба с о-ва Борнео, ставшего
с 1746 г. «единым советником, фаворитом и правителем сей
империи», привлекла особое внимание европейских дипломатов.
По их довольно единодушному мнению, сменивший старого Хад-
жи Бешир-агу новый кызлар агасы отличался непомерными
амбициями, страстью к драгоценностям и вместе с тем отсут-
ствием опыта государственного управления и «скудостью разу-
ма» [109, т. 2, с. 143—144; 345, т. 15, с. 229—332; 487, с. 523—
526]. Особое недовольство в правящей элите вызвало то, что
«помянутый кизляр ага не в одних внутренних, но и в полити-
ческих делах не токмо инфлеенцию имел, но во всем руководст-
вовал, так что министерство Порты наималейшего ответу без
ведома его дать не могло, но от оного ожидался». Суть кон-
фликта довольно точно представлена А. М. Обресковым, кото-
рый после падения Бешир-аги писал, что османские власти
должны «по введенному ли в обычай все в сералье решить или
как издревле обычай бывал — везирю с министерством руковод-
ствовать целая вольность оставится» [41, д. 4, л. 72].
Будучи против «введенного обычая», бюрократическая элита
вновь объединилась с улемами, благо люди из окружения кыз-
10*
147
лар агасы вступили в открытое противоборство с муллой Ску-
тари, закончившееся гибелью последнего. По свидетельству
очевидцев, мусульманское духовенство, «начав вселением в на-
роде против придворных ненависти, оной чрез краткие дни так
обратили, что казалося непонятно, ибо помянутой народ, хотя
от вымышлений уже давно стонал, не токмо был в тихости и из
должного повиновения не выступал, а по их подущениям совсем
вдруг переменился, и во всем городе иного не примечалося, как
смертельной ненависти... не токмо против кизляр аги, но и са-
мого султана». Внешним выражением перемены в настроениях
народа снова стали пожары и разбросанные по всему городу
«билеты» с требованием смещения главы черных евнухов. Од-
нако в данном случае пожары продолжались почти непрерывно
на протяжении трех недель (с 7/18 июня по 29 июня/10 июля
1752 г.), несмотря на отставку великого везира и аги янычар.
В конце концов новый садразам Бахир Мустафа-паша и муфтий
Муртаза-эфенди, добившись встречи с султаном Махмудом I,
вручили ему петицию 200 улемов с требованием свержения Бе-
шир-аги и обещанием сделать все для сохранения трона за Мах-
мудом {41, д. 4, л. 65об.— 67]. Султан понял смысл угрозы и от-
ступился от своего фаворита.
Вряд ли нужно доказывать, что альянс Порты и улемов был
кратковременным явлением, что он мог возникнуть лишь по
конкретной причине и был обречен на распад при изменении
обстоятельств. Тем не менее в течение столетия такие ситуации
складывались довольно часто, и они в определенной мере спо-
собствовали укреплению позиций Порты. Для подтверждения
этого тезиса еще раз обратимся к анализу социально-политиче-
ских позиций тех лиц, которые в 1703—1789 гг. назначались ве-
ликими везирами. В первой половине XVIII в. придворные и про-
винциальные наместники, бывшие воспитанниками служб сул-
танского двора, составляли 57,7%; военные (выходцы из яны-
чарского корпуса и т. п.) — 19,2; представители бюрократии —
23,1% общего числа первых министров. Во второй половине ве-
ка положение заметно меняется: на долю бюрократической эли-
ты приходится 52,2% всех назначений, удельный вес придворных
падает до 39,1, а военных — до 8,7%. В этой связи следует при-
вести мнение французского посла в Стамбуле Сен-При, утверж-
давшего, что пост реис-эфенди во второй половине XVIII в. яв-
лялся ключевым к должности великого везира [113, с. 175]. Сле-
довательно, упрочение позиций Порты связано не с увеличением
срока везирата и не с расширением полномочий садразама, а с
утверждением новой модели карьеры великого везира. Ее суть
американский турколог Н. Ицкович обозначил формулой «эфен-
ди — паша», обозначающей превращение канцелярского чинов-
ника из числа «людей пера» (эфенди) в представителя правя-
щей элиты (пашу) [379, с. 86].
Сопоставление сведений о карьере великих везиров с анало-
гичными данными по другим высшим чинам государственного
148
механизма Османской империи показывает, что в деле попол-
нения рядов капы риджали, т. е. руководящих кадров, все боль-
ший вес приобретают выходцы из среды стамбульской бюро-
кратии. По сравнению с выпускниками султанских школ, обес-
печивавших ранее кадры правительственного аппарата на
высшем и среднем уровнях, представители новой социальной общ-
ности были и более многочисленны, и более энергичны. Значи-
тельное увеличение числа желавших поступить на государст-
венную службу и пройти путь «эфенди — паша» имело важные
последствия. Во-первых, оно способствовало существенному рас-
ширению штатов правительственных канцелярий. Если в начале
XVI в. список служащих в ведомстве садразама включал 50 се-
кретарей и 23 ученика, то в конце XVIII в. в канцеляриях Порты
было занято до 1,5 тыс. служащих разных рангов. Во-вторых,
появилась многочисленная категория мюлязимов, т. е. кандида-
тов в ряды бюрократов, готовых на первых порах служить без
всякого вознаграждения.
Приведший эти данные К. Финдлей считает, что качество ра-
боты такого аппарата было весьма низким. Не оспаривая суще-
ства этой оценки, отметим и другой вывод автора — заметное
увеличение числа претендентов на канцелярскую службу отра-
жало повышение престижности подобной карьеры в османском
обществе, а в конечном счете и возрастание роли Порты в по-
литической жизни страны [331, с. 53, 56—58].
Изучение перипетий борьбы за власть в Стамбуле XVIII в.
показывает, что неизменным ее участником являются улемы —
высшая прослойка мусульманского духовенства. Их актив-
ность дала основание А. А. Вешнякову считать улемов ведущей
политической силой в империи. В своих предсказаниях «ближай-
шего конца» государства он проводил аналогию между поло-
жением Византии накануне падения Константинополя в 1453 г.
и современной ситуацией в Турецкой империи, отмечая, что по-
следняя «находится в тех же крайних терминах, в каковых бы-
ла греческая, когда оную турки овладели, то есть когда духов-
ный люди первоначалство в политическом правлении имеют».
Судя по высказываниям русского дипломата, действия «церков-
ников» вообще и мусульманского духовенства в частности вы-
зывали у него явную антипатию, поскольку он видел их стрем-
ление быть выше гражданских законов. Между тем «по самой
истине и церковники равномерно с народом должны государст-
венной нужде способствовать, яко церковь в государстве, а не
государство в церкве». Вешняков осуждал и османских улемов,
«что беззаконно претендуют над государем своим самим по ду-
ховным делам, когда что противу закону по их прихотям тол-
кованному поступает, поверхность иметь» [35, д. 6, ч. 1,
л. 142об.— 143, 147об.].
Рассуждения Вешнякова о роли мусульманского духовенст-
ва заставляют остановиться на проблеме соотношения свет-
ской и духовной власти в Османской империи.
149
Это соотношение на ранних этапах турецкой истории скла-
дывалось неодинаково. Если в XV—XVI вв. курс на утвержде-
ние единоличной власти султана означал и установление до-
вольно жестких рамок деятельности улемов, то в дальнейшем
быстрое падение военного могущества, растущие экономиче-
ские трудности, подрывавшие авторитет центральной власти, вы-
нуждали султанский двор чаще и шире использовать ислам как
средство сохранения единства османского общества. Соответ-
ственно это предопределяло усиление влияния и роли мусуль-
манского духовенства в жизни страны. Об этом писал, на-
пример, князь Н. В. Репнин, направленный в Стамбул в каче-
стве чрезвычайного посла для ратификации Кючук-Кайнарджий-
ского мирного договора. По поводу влияния улемов он замечал,
что «и сам султан, когда они говорят, что закон так велит, про-
тивиться не смеет» [74, с. 504].
Характерно, что в XVII—XVIII вв. османские правители все
реже вспоминают о системе султанского законодательства, соз-
данной их предшественниками, и все чаще обращаются к поло-
жениям шариата, рассматривая его как основу государствен-
ного права. Султан Мустафа II даже издал декрет о том, что-
бы кади присуждали лишь те наказания, которые предписаны
Аллахом и Пророком, а все указы сообразовывали с шариа-
том; термин же «канун» запрещалось употреблять рядом со
словом «шариат» [348, с. 63]. Судя по описи имущества одного
из ведущих чиновников финансового ведомства второй полови-
ны XVIII в., в его обширной библиотеке не оказалось ни еди-
ной копии султанских канун-наме. Ни одно серьезное мероприя-
тие не начиналось без фетвы шейх-уль-ислама. Духовенство
прочно держало в своих руках контроль над всеми отраслями
науки и культуры.
Вместе с тем изучение общественной жизни Османской им-
перии не показывает, вопреки утверждениям Вешнякова, замет-
ных сдвигов в соотношении между светской и духовной властью.
Объяснение этому парадоксальному на первый взгляд явлению
следует искать в самом духовенстве.
Характеризуя позицию улемов в средневековом мусульман-
ском мире, современные исследователи подчеркивают, что они
принадлежали к элите общества, но их доступ к политической
власти ограничивался правовыми и религиозными вопросами.
По мнению американской исследовательницы Марсо, духовен-
ство занимало срединное положение между правителями и под-
данными, но не идентифицировалось ни с народными массами,
ни с власть имущими. Подобный статус позволял ему не только
выступать в качестве учителей, судей, проповедников или тео-
логов, но и выполнять важную политическую роль советников,
доверенных лиц, посредников, выразителей мнения различных
групп населения (406, с. 131; также см.: 499, с. 503—505]. Менее
изучена экономическая активность духовных лиц (управителей
вакфного имущества, опекунов и гарантов различных сделок).
150
Функциональный анализ роли османских улемов позволяет
лучше понять позицию духовенства как особой группы в рамках
господствующего класса. Однако он недостаточен, ибо дает ста-
тичную картину и не учитывает перемен, которые вызывались
развитием общественных отношений. Между тем на протяже-
нии XVII—XVIII вв. изменилось не только значение деятель-
ности духовенства. Обнаружилась тенденция к быстрому росту
его рядов, к расширению и усложнению внутренней иерархии.
Для новой ситуации показательны данные Баркана о составе
населения г. Ларисы (Енишехира) в Фессалии. Согласно ре-
естру 1454 г., в городе насчитывалось 360 мусульманских семей:
217 занимались ремеслом или торговлей, 113 были учтены без
указания профессии (по мнению ученого, их следует отнести
к числу земледельцев), 30 были связаны с выполнением адми-
нистративных и религиозных обязанностей. В 1700 г. в Ларисе
было зафиксировано уже 756 мусульманских семей. Количество
ремесленников и торговцев среди них почти не увеличилось
(257), зато резко возросла численность военно-административ-
ного аппарата и духовенства. В городе, где проживало не более
5 тыс. человек, оказалось 10 мударрисов, 12 кади, 8 шейхов
дервишских обителей — завив, 71 имам, 57 муэдзинов [271,
с. 171]. Разбухший слой улемов становился все более парази-
тическим.
Внутри духовенства заметно усилился процесс дифференциа-
ции, приведший к довольно четкому выделению двух основных
групп. Одну из них составили представители низшего духовен-
ства (квартальные имамы, деревенские муллы, муэдзины, служ-
ки в мечетях, учащиеся медресе), жившие примерно в таких же
условиях, как и основная масса трудового населения, и выра-
жавшие, как правило, взгляды и чаяния крестьянства и торгово-
ремесленного люда в городах.
В другую группу вошли собственно улемы. От низшего ду-
ховенства они отличались не только уровнем образованности
или занимаемыми должностями (мударрисы, кади, кадиаскеры,
шейх-уль-исламы), но и значительными состояниями и тесными
связями с правящей верхушкой империи [см.: 501]. Растущая
изоляция от прежних источников пополнения своих рядов, за-
метное сближение со светскими феодалами оказали большое
влияние на взгляды улемов и их деятельность. В их среде воз-
росла роль богатства и личностных связей, т. е. тех факторов,
которые во многом определили разложение военно-бюрократи-
ческого аппарата империи. В итоге для улемов стали типичны
пороки, которые распространились и в других группах правяще-
го класса: интриги, шантаж, коррупция, непотизм. В аноним-
ном рисале начала XVIII в. отмечалось: «Великие муфтии уже
не те, что были раньше, а кадиаскеры из-за своей низости могут,
не краснея, безнаказанно продавать места кади, не проверяя
прав кандидатов. Среди мюлязимов можно видеть простых се-
кретарей, воевод, субаши и прочих лиц всех сословий, которые
151
благодаря деньгам бессовестно пришли на место мударрисов
или кади, чтобы торговать справедливостью» ;[440, с. 376].
Разумеется, позиция улемов не может быть сведена лишь
к заботам о личной выгоде. Будучи наиболее образованной
частью общества, они, вероятно, достаточно хорошо представляли
себе состояние империи. Русские и другие иностранные пред-
ставители при Порте постоянно отмечали активность улемов при
обсуждении важнейших вопросов внешней и внутренней поли-
тики в диванах, собираемых великим везиром. Основываясь на
этих сообщениях, можно было точно определить роль третьего
центра политической активности в Стамбуле. Особый интерес
вызывает отношение улемов к мерам, направленным на повы-
шение авторитета центральной власти и улучшение деятельно-
сти государственного аппарата. Некоторые такие действия яв-
но задевали определенные традиционные институты или поряд-
ки и соответственно интересы мусульманского духовенства.
В среде сторонников подобных новшеств возможности от-
ветных акций совсем не преуменьшались. Об этом можно судить
по материалам посольства в Россию (1731—1732), уже упоми-
навшегося Йирмисекиз-заде Мехмеда Саид-эфенди. В журнале,
который вел во время всей поездки сопровождавший посла капи-
тан-поручик Преображенского полка Федор Ушаков, отмечены
мероприятия, связанные с приемом Саид-эфенди в России, и
сделаны краткие записи о беседах с послом. Когда Ушаков за-
вел разговор о том, что предпринял бы посол, став великим
везиром, тот прямо ответил: «Две вещи: первое ж зделал... ле-
гулярное войско, токмо по нашему закону и по волности народу
того невозможно... Второе — чужастранных министров бы из
Царяграда всех выслал, понеже наши иные министры того в
месяц не сведают, а они в один день знают и уведомляют в свое
государство...» [26, ч. 2, л. 85об.— 86].
Приведенный ответ примечателен тем, что показывает ясное
понимание этим османским политическим деятелем не только
необходимости военных реформ и роли дипломатических кон-
тактов, но и препятствий, стоявших на пути нововведений. Од-
ним из них он считал «наш закон», иными словами, мусульман-
ское право. По сути же дела, Саид-эфенди имел в виду не столь-
ко сами нормы шариата, сколько их использование представи-
телями духовенства. Ведь призывы законоведов к защите ша-
риата могли бы стать эффективным средством мобилизации
масс против деятельности реформаторов.
Между тем восприятие нововведений различными лицами ду-
ховного звания оказалось неодинаковым. Фактически реформа-
торы и улемы далеко не всегда занимали противоположные по-
зиции. Даже такие новшества, как открытие типографии и уч-
реждение военно-инженерной школы, не привели всех духов-
ных лиц в лагерь противников реформ [об этом см.: 184; 219].
«Благоразумие» столичных улемов во многом напоминает
отношение виднейших каирских шейхов к событиям городской.
152
жизни XVIII в. Опираясь на материалы хроники Джабарти,
Марсо подчеркивает зависимость экономического благосостоя-
ния улемов от их взаимоотношений с представителями власти
(в данном случае — с мамлюкскими беями). Материальное бо-
гатство духовенства, по ее мнению, не было естественным ре-
зультатом профессиональных занятий, оно скорее было побоч-
ным продуктом, появлявшимся чаще всего в экстраординарных
условиях. Ожесточенная борьба за власть между различными
группировками мамлюков значительно повышала роль духовен-
ства как возможного союзника или по крайней мере посредника
для соперничающих сторон. Однако щедрость беев, способст-
вовавшая обогащению шейхов, была небескорыстна: чем богаче
становились виднейшие улемы Каира, тем теснее оказывались
их связи с правящей верхушкой. Эта тенденция отчетливо про-
явилась в ходе социальных конфликтов: в то время как низшее
духовенство активно участвовало в выступлениях городского на-
селения, наиболее богатые и влиятельные шейхи Аль-Азхара,
как правило, стремились к сохранению порядка и спокойствия
1405; 264].
Связи высшего мусульманского духовенства Каира с мест-
ными беями в чем-то схожи со взаимоотношениями стамбуль-
ских улемов с Портой и султанским двором. В противоборстве
этих двух центров политической власти высшее мусульманское
духовенство попеременно поддерживало то одну, то другую
сторону, что позволяет говорить об усилившемся конформизме
улемов, продиктованном интересами личной выгоды, соображе-
ниями карьеры, желанием возможно дольше удержаться на
доходных и престижных постах.
Вместе с тем на протяжении XVIII в. в политической жиз-
ни османской столицы не было случая, когда бы высшее ду-
ховенство во главе с муфтием выступило против Порты и сул-
танского двора, борясь за политическое лидерство. Даже опре-
деляя свое отношение к попыткам «гяурских» нововведений в
Османской империи, улемы руководствовались не корпоратив-
ными соображениями, а либо личной выгодой, либо тем пони-
манием интересов государства, которое было им присуще как
представителям правящей элиты. По существу, они не восприни-
мали себя как группу, самостоятельную по отношению к госу-
дарству и способную, как полагал Вешняков, диктовать ему
свою волю. Видимо, процесс внутреннего размежевания до-
стиг такой степени, что стал серьезным препятствием на пути
усиления позиций мусульманского духовенства в общественной
жизни.
Образование трех центров власти в столице можно рассмат-
ривать как одно из основных выражений перемен в османской
политической системе. Вне зависимости от возможностей и роли
каждого из них их сосуществование и постоянное противоборст-
во в какой-то мере возмещало нарушенное равновесие сил. По-
этому, хотя непосредственное участие султана в управлении
153
страной резко сократилось, принцип деспотической власти не
был поколеблен. Другим следствием трансформации следует
считать заметное укрепление позиций Порты в механизме цент-
ральной власти и повышении деловой компетентности ведущих
государственных сановников (риджалем), что обеспечивало бо-
лее реалистическую оценку ими внутреннего и международно-
го положения империи. Третьим важнейшим результатом «пере-
распределения ролей» стало уменьшение возможностей своевре-
менного принятия нужного решения, заметное усиление неустой-
чивости политического курса.
Кризис имперских порядков:
изменения в отношениях центра и периферии
Сколь бы ни было сложным положение в столице, предска-
зания о скором и неминуемом крахе Османской державы пи-
тались главным образом известиями из провинций. Именно там
наиболее явственно ощущались сбои в работе механизма го-
сударственного управления, вызванные усилившимся дисбалан-
сом в структуре политических отношений. Положение на местах
вызывало особую озабоченность в Стамбуле, поскольку под уда-
ром оказались те связи, которые обеспечивали устойчивое гос-
подство центра над периферией. Нарушение их нормального
функционирования делало невозможным постоянное получение
средств, пополнение людских и материальных ресурсов, необ-
ходимых для воспроизводства имперского организма.
Постепенно положение становилось все более и более опас-
ным. Критический характер ситуации ясно виден из докладов
Буйдия. В них констатируются не только «крайняя неспособ-
ность» султана Махмуда I к правлению и «необузданные стра-
сти» его придворных фаворитов, приведшие к полному расстрой-
ству казны, но и явный упадок государственной власти на ме-
стах, поскольку жители большинства провинций «вовсе лиши-
лись послушания и почтения к министерству».
Особенно серьезным Буйдий считал положение в «Большой»,
т. е. Передней, Азии. Он отмечал, что примерно с 1744 г. реаль-
ная власть в Египте перешла «бунтовством в руки тамошняго
янычарского корпуса»*, поэтому назначенный из Стамбула гу-
бернатор «живет для одного токмо виду». Ситуацию в Египте
автор сравнивает с положением в наиболее отдаленных магри-
бинских провинциях, где своеволие местного населения, бар-
баресов, и его предводителей превратило эти султанские вла-
дения в самостоятельные «африканские республики» [42, л. 2об.].
Резко упал авторитет центрального правительства и в дру-
гих арабских землях. Указывая, что в Багдаде («Вавилоне»)
* Автор имеет в виду захват власти главой одного из оджаков — Ибра-
химом Катходой ал-Каздоглу.
154
утвердился «бунтовщик Сулейман паша», Буйдий имел в виду
очередного представителя наследственной династии, основанной
в 1704 г. тогдашним губернатором провинции Эйюби Хасан-
пашой. Последний правил Багдадом до своей смерти в 1723 г.,
опираясь на отряды собственной гвардии (кюлеменов), создан-
ной им по образу мамлюкских войск. Поддержка кюлеменов
позволила сыну Хасана Эйюби Ахмед-паше унаследовать пост
отца. Когда в 1747 г. Ахмед умер, Порта пыталась вернуть утра-
ченный контроль над этим важным в стратегическом и экономи-
ческом отношении районом, но безуспешно. Гвардейцы и горо-
жане оказали сопротивление ставленнику Стамбула и добились
официального назначения на пост багдадского вали Сулейма-
на — зятя и кяхьи Ахмед-паши. После этого «Порта Отоман-
ская, отчаявшись [иметь] владения в тех краях, не упоминает
ни о Вавилоне, ни о Басре, ниже о Керкюте» [42, л. 2об.]. Имен-
но при этом «бунтовщике» Сулеймане династия «кюлеменов»
окончательно утвердилась в Багдаде и управляла большей
частью Ирака до 1831 г. [подробнее см.: 397].
Как еще одно свидетельство ослабления могущества Порты
Буйдий рассматривал приход к власти в Дамаске «природного
арапа» — губернатора из местного аянского клана ал-Азмов [об
этом см.: 224, с. 160—162]. Первый ее представитель, Исмаил-
паша, правил в городе в 1725—1730 гг., но особенно укрепи-
лись позиции членов рода и его «министериалов» при Асад-па-
ше— губернаторе провинции Эш-Шам с 1743 по 1757 г. О нем
Буйдий писал: «Нонешний паша в Дамаске, крепко утвердив-
шись,- около восми лет уже насилством власть имеет; и для
лутчаго еще своего утверждения в том владении всяким лас-
кателным способом привлек к себе народ города Халепа, ко-
торый, по его наставлению смутившись, выгнал из того города
пашу, определенного от Порты, и поставил пашею [Саадедди-
на] родного брата онаго дамаскинскаго паши» [42, л. 2об.].
По свидетельству того же автора, «усилившись войском»,
стал своевольным и мекканский шериф («начальник магометан-
ского закона в Меке»), пытавшийся присвоить все таможенные
поступления с портов Красного моря. Столь же «явное непо-
слушание» было характерным и для малоазийских провинций,
и для находившихся под османской властью островов Эгейско-
го и Средиземного морей, и для Румелии. Некоторые балкан-
ские владения, оговаривается Буйдий, «не показывают еще от-
крытое непослушание, как в Азии и других провинциях тоя же
Румелии, однакож народы тех провинциев все единогласно не
инаго чего ожидают, как токмо случая вступить в бунт» [42,
л. 2об.].
Схожие по содержанию, но относящиеся к иным годам сви-
детельства других современников, в частности турецких, дают
основания для заключения о том, что османская система про-
винциального управления переживала не кратковременную сла-
бость, а длительный кризис. Несомненно, что в его основе ле-
155
жали социально-экономические процессы, развивавшиеся в им-
перии на протяжении XVIII в. Однако следует учитывать и те
политические факторы, которые усиливали критичность ситуа-
ции и придавали ей специфическое выражение.
Один из них — уровень централизации и унификации про-
винциального управления. До недавнего времени историки счи-
тали османское государство едва ли не образцом высокоорга-
низованной авторитарной монархии. На самом деле, как это
хорошо показал турецкий исследователь Юджель, имперская
структура с самого начала включала самые разнообразные еди-
ницы управления, предполагавшие и неодинаковые формы под-
чинения. К их числу можно отнести вассальные государства
(Валахия, Молдавия, Крымское ханство, Рагузинская респуб-
лика, шерифство Мекка); санджаки типа хюкюмет, предполагав-
шие наследственное управление; наследственные семейно-родо-
вые владения с налоговым, административным и судебным иму-
нитетом на условии несения военной службы (юрдлуки и оджак,-
лыки); санджаки, управлявшиеся наследниками престола —
шехзаде [498, с. 668—675].
Подобная пестрота административного устройства вполне
понятна, ибо османским правителям пришлось столкнуться с
различными традициями политической жизни народов, включен-
ных в состав империи. Они должны были учитывать и специ-
фику местных географических и хозяйственных условий.
Административное устройство Османской державы отлича-
лось не только разнообразием форм подчинения завоеванных
стран и управления ими, но и одновременным использованием
разных принципов территориального деления. Изначально при-
сущий османской политической системе военно-административ-
ный принцип организации предполагал существование таких
единиц, как санджаки и эялеты, которые обеспечивали форми-
рование провинциального сипахийского ополчения. Вместе с тем
с доосманских времен сохранился и другой тип провинциаль-
ного управления, связанный с выделением судебно-податных
единиц: каза и нахие. Обычно полагают, что полномочия и сфе-
ры деятельности провинциальных наместников (санджакбеев,
бейлербеев) и кади в средневековых мусульманских государ-
ствах были достаточно четко разделены. Османская действи-
тельность не подтверждает этой гипотезы.
С одной стороны, умера в своих владениях (хассы, зеаметы)
располагали помимо всего прочего и определенным судебным
иммунитетом, позволявшим им не только лично решать опре-
деленные конфликтные ситуации, но и взимать за это особые
сборы, относившиеся к категории урф (на основе обычного пра-
ва) и имевшие общее название бад-ю хава — «налоги с воздуха»
{197, с. 228—230]. С другой стороны, кади и наибы в своих су-
дебных округах обладали определенными административными
полномочиями и могли не только выносить судебное решение,,
но и осуществлять определенные виды наказания и в этой свя-
156
зи также взимать соответствующие штрафы. Сосуществование
на одной территории двух различных систем управления и ча-
стичное пересечение сфер деятельности умера и кади в теории
должны были ограничить сепаратистские наклонности местных
властей, но на практике выступали как элементы децентрализа-
ции в административной структуре.
Аналогичную роль играл и третий тип территориального де-
ления, связанный с институтом мукатаа и практикой сбора до-
ходов с помощью откупщиков. Мукатаа первоначально озна-
чал финансово-административную единицу, выделенную для
сбора одного или нескольких видов дохода в течение установ-
ленного времени (трех, шести или девяти лет) и на опреде-
ленной территории либо с помощью государственного чиновни-
ка— эмина, либо посредством обращения в ильтизам [498,
с. 680—683]. Широкое распространение откупной системы при-
вело к тому, что мукатаа стал пониматься как определенная тер-
ритория, которая не обязательно соответствовала границам
санджаков или судебных округов и поступления с которой со-
бирались мультазимами. Последние, как показал А. Коэн на ма-
териалах Палестины XVIII в., получили право управления
жителями мукатаа. Вместе с тем они были обязаны обеспечить
безопасность местного податного населения и нормальные усло-
вия для его хозяйственной деятельности. Сами мультазимы рас-
сматривались властями как должностные лица (эхл-и урф) и в
качестве таковых награждались церемониальными одеждами
[301, с. 191 —192]'. Подобная практика, как отмечает И. М. Сми-
лянская, означала «соединение государственного и своего рода
,,вотчинно-сеньориального“ управления» [225, с. 54].
Сосуществование разных принципов административного де-
ления отразилось и на составе провинциального государствен-
ного аппарата. В основной единице провинциального управления,
каковой в XVII—XVIII вв. был эялет, одновременно, но до-
статочно самостоятельно действовали три представителя цент-
ральной власти: вали (губернатор), кади и дефтердар. Каждый
из них располагал своим аппаратом управления и, по крайней
мере теоретически, был подотчетен прежде всего тем, кто его
назначал: губернатор — великому везиру, судья — соответствую'
щему кадиаскеру, казначей — финансовому ведомству.
И еще одно обстоятельство. Имперская структура предпола-
гала наряду с административно-территориальным и конфес-
сиональный принцип управления. В Османской державе, где
значительную часть населения составляли немусульмане, роль
религиозно-этнических общин — миллетов была весьма велика.
Последние исследования относительно роли миллетов показали,
что системность их раннего существования значительно преуве-
личивалась историками. Американский турколог Брауде не без
оснований утверждает, что вплоть до XIX в. в Османской им-
перии «не существовало общей административной системы, струк-
туры или серии институтов для управления немусульманами»
157
{290, с. 70]. В рассматриваемый период конфессиональный прин-
цип реализовывался в основном на местном уровне и был свя-
зан с конкретными личностями, выступавшими от имени той
или иной немусульманской общины, причем характер их ли-
дерства и масштабы власти также были неодинаковы.
Иными словами, данная форма управления также не пока-
зывает высокой степени централизации и унифицированности.
Правильнее было бы полагать, что структура государственной
власти в империи, сложившаяся в XV—XVI вв., предполагала
сочетание элементов централизации и децентрализации, прямо-
го и опосредованного контроля.
Подобный механизм управления мог эффективно действовать
лишь при наличии хорошо отлаженного баланса взаимодейст-
вующих сил. Его нарушение создавало благоприятные возмож-
ности для заметного усиления сепаратистских тенденций. Их воз-
действие на политическую жизнь страны стало заметным еще
в конце XVI в. Уже в то время султанское правительство пы-
талось найти средства, чтобы предотвратить дальнейшую акти-
визацию центробежных сил в империи. По мнению турецкого
историка Кунта, к середине XVII в. произошел полный пере-
смотр представлений о провинциальном управлении. Прежде
всего он сказался на изменении состава санджакбеев и бейлер-
беев, основная масса которых включала лиц, присланных из
столицы. Ранее перевод из султанского двора в провинциальное
управление осуществлялся, как правило, на уровне ниже санд-
жакбея, с тем чтобы выходцы из столицы могли получить неко-
торый практический опыт работы прежде, чем они поднимутся
до положения умера. Анализ данных по семи провинциям импе-
рии о назначениях санджакбеев и бейлербеев в период с 60-х го-
дов XVI в. по 50-е годы XVII в. показал, что удельный вес лиц,
присланных из Стамбула, среди первой категории умера вырос
с 32,3 до 49,2%. Во второй — изменения еще более значительны:
доля столичных кандидатов поднялась с 25,5 до 61,5% [393,
с. 64, 66].
То обстоятельство, что лица из султанского окружения возво-
дились сразу в ранг умера, означало резкое падение значимо-
сти опыта службы в провинциальном аппарате, а возможно и
самой модели карьеры. Такой вывод подтверждается также
уменьшением сроков службы и увеличением периодов ожидания
нового назначения. Удельный вес санджакбеев, смещенных пос-
ле двух лет пребывания на своем посту, вырос с 57 до 89%
[393, с. 87]. Вместе с тем стало правилом, что большинство сме-
щенных оставались вне действительной службы в течение мно-
гих месяцев.
Данные, собранные Кунтом, позволяют увидеть и другое на-
правление перемен. Кризис сипахийской системы означал паде-
ние роли командиров провинциального ополчения, в первую
очередь санджакбеев, бывших до середины XVI в. основными
фигурами в местном военно-административном управлении. За-
158
то заметно повысилась роль бейлербеев. Они стали получать
основную долю государственных дотаций на содержание дворов
умера и существенно расширили свои права в качестве правите-
лей эялетов. Губернаторы крупнейших провинций получили ти-
тул везиров. Учитывая частые перемещения пашей и увеличе-
ние сроков ожидания новых назначений, правительство стало
все шире предоставлять им доходы с отдельных санджаков в ка-
честве арпалыков— своеобразных «пособий по безработице».
К середине XVII в. ряд анатолийских санджаков—Кастамону,
Сарухан, Чорум, Кангыры, Бейшехир, а также район Иеруса-
лима почти постоянно передавались как арпалыки [393, с. 87;
498, с. 677—678]. К этому же времени губернаторы провинций
смогли увеличить свои доходы благодаря текялиф-и шакка под
предлогом изыскания средств для борьбы с мятежниками. На-
конец, многие паши сумели утвердиться в качестве «смотрите-
ля имущества» (назыр-и эмваль) в своей провинции, что ста-
вило их выше чиновников финансового ведомства, присылаемых
из Стамбула для контроля над сбором налоговых поступлений.
Итак, расчеты на верную службу лиц из султанского окру-
жения, назначенных бейлербеями, себя не оправдали. Провин-
циальные наместники, получив большой объем власти и кон-
тролируя обширные экономические ресурсы, стали главными
выразителями центробежных сил в империи.
Факт превращения бейлербеев в настоящих хозяев отдельных
областей империи отметил во второй половине XVII в. француз
Мишель Фебюр. Он писал: «Паши — это маленькие цари в про-
винциях, они обладают почти той же властью над имуществом
и жизнью людей, что и султан. Иногда, разгневавшись, они
осуждают на смерть без всякого суда. Они совершают тысячи
беззаконий, когда прибывают на место, которым должны управ-
лять. Их люди разоряют поля, грабят и опустошают села...» [94,
с. 93—94].
Наблюдения путешественника совпадают с сообщениями хро-
ники монахов кармелитского ордена, обосновавшихся на юге
Ирака — в Басре. Осенью 1721 г. в город прибыл новый губер-
натор Сирке Осман-паша. О нем автор хроники написал: «Же-
лая выплатить огромные долги, которыми он был обременен
к моменту приезда, и не имея собственных средств, он возна-
мерился уплатить свои долги деньгами других». С этой целью
паша использовал услуги кяхьи чаушей Абдуллаха, ставшего
его доверенным лицом. «Он ежедневно обогащал своего хозяи-
на за счет разорения других и в то же время увеличивал соб-
ственное богатство, действуя совершенно безнаказанно, ибо
этот великий вор и грабитель был в согласии с другим вором —
губернатором» [93, с. 595—601].
Понятно, что такие правители не только игнорировали при-
казы Стамбула, но и часто выступали против них. Усиление се-
паратизма провинциальных пашей русские дипломаты ставили
в один ряд с мятежными действиями янычар в столице и счита-
159
ли, что существует угроза «погибели всего оттоманского рода»
и разделения верховной власти «на два различные корпуса, на
янычарский и на главных в провинциях, в коих сия верховной
власти перемена и новая форма правления уже утвержденными
и день от дни удивительным образом разпространяющимися по-
казываются» [40, л. 130].
Турецкий историк X. Иналджик пишет, что в Стамбуле ощу-
тили угрозу, исходившую от своеволия провинциальных пашей
еще в период правления везиров Кёпрюлю, когда губернаторы
начали содержать как часть своего двора наемников из числа
левендов. Эти отряды, носившие разные названия (секбаны, са-
рыджа, позже — генюллю, дели, тюфенкчи), обеспечивали про-
винциальным наместникам необходимую опору для противодей-
ствия центральному правительству. Борьба между Портой и
пашами стала самым важным явлением внутриполитической
жизни империи во второй половине XVII — начале XVIII в. На-
чиная с 1688 г. отряды наемников неоднократно упразднялись
султанскими указами, но они возникали вновь под новыми на-
званиями [370, с. 300—303].
Обычно каждый паша набирал в свою свиту от 200 до
300 человек, однако у отдельных правителей эялетов были от-
ряды численностью в 3—5 раз большей. Так, в 1745 г. губерна-
тор Аданы Муртаза-паша имел свиту в 500 человек, губернатор
Сиваса Селим-паша—1,2 тыс., губернатор Трабзона Вели-па-
ша — 800, караманский вали Челик Мехмед-паша и эрзурумский
бейлербей Ибрагим-паша — по 1 тыс. человек [484, с. 207]. Есте-
ственно, что, чем крупнее были силы провинциальных намест-
ников, тем более независимую политику они проводили. Это об-
стоятельство учитывалось правительством, которое стремилось
менять пашей как можно чаще. В XVII в. срок пребывания в
провинции составлял в среднем два года, в XVIII в.— не более
года [393, с. 75—76].
В итоге подобная политика правительства лишь усиливала
произвол пашей, а их войска, освобожденные от всякого кон-
троля, превращались в сборища грабителей и насильников.
Поскольку традиционные средства противодействия не при-
несли желаемых результатов, правители империи стали изы-
скивать более действенные. К их числу следует отнести изъятие
у пашей большей части их земельных владений и предоставле-
ние им взамен право сбора определенных налогов, в частности
имдад-и сеферие и имдад-и хазерие. Декрет 1717 г., вводивший
их взимание на регулярной основе, устанавливал четко разрабо-
танную процедуру раскладки и сбора, смысл которой заклю-
чался в активизации сил, которые могли бы противостоять вали
и сдерживать его произвол.
В указе, в частности, говорилось, что по получении соответ-
ствующего предписания кади в главном городе эялета должен
был собрать у себя совет всех «аянов и всех должностных лиц»,
чтобы определить сумму, которую следовало уплатить каждо-
160
му санджаку данной провинции пропорционально его размеру
и ресурсам. Сам совет должен был действовать под руководст-
вом кади и присланного из столицы мубашира. После принятия
соответствующего решения аяны санджаков созывали всех ста-
рейшин кадилыков, входящих в состав санджака, чтобы произ-
вести расклад налога пропорционально числу налоговых еди-
ниц (аваризхане) в каждом округе. Строго запрещалось взима-
ние сумм более тех, что были установлены советом аянов. Указ
предписывалось поместить на видном месте в бедестане главного
города провинции [120, с. 112—115].
Смысл декрета состоял в мобилизации «людей шариата» —
кади и наибов — для противодействия пашам. Показательно и
другое: союзниками эхл-и шер должны были стать наиболее вид-
ные люди местной мусульманской общины.
Ранее уже шла речь о сотрудничестве кади с аянами. Здесь
же следует остановиться на попытках Порты использовать про-
тив пашей эхл-и урф. Среди них на первое место нужно поста-
вить мютеселлимов, выступавших в качестве представителей, или
заместителей, пашей. Практика выделения подобных доверенных
лиц сложилась еще в XV—XVI вв., когда провинциальные уме-
ра часто отвлекались от своих обязанностей по управлению
вверенных им санджаков и эялетов в связи с военными экспеди-
циями или выполнением иных султанских заданий. Решение
всех административных вопросов перекладывалось ими на своих
помощников — субаши и воевод. На смену последним в XVII в.
пришли мютеселлимы, оттеснившие своих предшественников на
более низкие ступени управленческого аппарата. Новые помощ-
ники умера выступали либо в качестве управителей санджаков,
входивших в данный эялет (другое их название — мутасаррыф),
либо в качестве лиц, заменявших губернатора на время его от-
сутствия (другое название — каймакам). Особенно упрочились
позиции мютеселлимов с обращением многих санджаков в ка-
тегорию арпалыков, участившейся сменой пашей, которых пере-
водили с места на место.
Исследование Рафека, посвященное Дамаску XVIII в., дает
много интересных сведений относительно местных мютеселли-
мов. Как правило, ими были люди из свиты вали, даже его
родственники. В некоторых случаях на этот пост назначались
чиновники — дефтердар города, командир янычар, алайбей; это
лишний раз показывает, что изначально данная должность счи-
талась временной. Однако со временем мютеселлимы включа-
ются в государственный аппарат. Их назначение уже оформля-
ется приказом из Стамбула, а деятельность связывается с сове-
том аянов при кади. Поэтому в истории Дамаска XVIII в. из-
вестны случаи, когда мютеселлима избирали или смещали по
решению этого совета [441, с. 12—13].
Впрочем, данное должностное лицо известно не только в Си-
рии. Многие из наиболее известных аянских семей Анатолии,
в частности Караосманоглу, Чапаноглу и Калайджиоглу, уста-
11 Зак. 232
161
новили свою власть, используя пост мютеселлима [366, с. 31—
33]. Из свиты заместителя губернатора или из числа зависимых
от него лиц выбирались воеводы, выполнявшие аналогичные
функции на уровне кадилыка.
Примерно по той же схеме происходила институционализация
и другого доверенного лица провинциального паши — его кяхьи
(управляющего делами). Вплоть до XIX в. османские государ-
ственные деятели, и бейлербеи в их числе, стремились подбирать
на это место людей из своего окружения. Подобный «путь на-
верх» для лиц, не относившихся к категории аскери, открывал
возможность быстрого обогащения, но не сулил столь же ско-
рого приобщения к системе публичной власти. Фактически дан-
ная группа располагала лишь полуофициальным статусом, не
имея прав ни на почетные звания, ни на высокие чины. Впро-
чем, такое положение существенно расширяло рамки деятельно-
сти кетхуды и сферу его возможных контактов (особенно среди
немусульманского населения и с иностранцами) и вместе с тем
не ограничивало выбора средств, к которым они прибегали при
выполнении своих обязанностей.
В глазах современников кяхья — первый мздоимец, плут,
вымогатель и шантажист, обладатель огромных богатств, на-
житых нечестным путем. Незадолго до событий 1730 г. в Стам-
буле великий везир Ибрагим-паша отправил в Каир своих дове-
ренных лиц, и среди них бывшего посла Порты во Франции Йир-
мисекиз Челеби Мехмед-эфенди, для расследования действий
Ибрагим-аги Кдбакулака — кяхьи египетского паши. «Оный,—
сообщалось в донесении из Стамбула А. А. Вешнякова,— имел
великую власть и в делах государственных тамошнего правле-
ния, а особливо он вспомогал ко улучшению бывших в тех кра-
ях между беями замешания». После подавления мятежа одного
из мамлюкских беев, Черкес-бея, Ибрагим по указу Порты кон-
фисковал имущество бея и его сторонников и, как выяснилось
в ходе расследования, «множество из тех пожитков и великие
суммы денег себе захватил» [25, д. 6, л. 237—238; см. также:
485, т. 4, ч. 2, с. 318—320]. Расправе с попавшим в опалу кяхьей
помешало восстание Патрона Халила. Приняв активное участие
в его подавлении, Ибрагим-ага сделал быструю карьеру. Уже
22 января 1731 г. он был назначен великим везиром и продер-
жался на этом посту до новой вспышки недовольства в столице
в сентябре того же года.
Судьба Ибрагима Кабакулака — не единственный пример
кяхьи, выбившегося в верхний слой центрального (или провин-
циального) государственного аппарата. Среди великих вези-
ров XVIII в. по крайней мере еще пятеро начинали свою карье-
ру в качестве кяхьи того или иного паши. Ранее упоминался
и Сулейман-паша, бывший в 1749—1761 гг. бессменным прави-
телем Багдада и основавший династию «кюлеменов».
Эти примеры показательны с точки зрения все более пол»
ного включения кетхуды в государственную систему, что созда-
162
вало определенные возможности для воздействия Порты на
позицию вали.
В нужную минуту мог быть использован еще один канал свя-
зи центрального правительства с провинциальными пашами, ко-
торый обеспечивался представителями при Порте — капы кет-
худалары. До 1863 г. они вели счета и деловую переписку па-
шей, ссужали необходимые средства последним как для опла-
ты их расходов, связанных с ежегодными утверждениями, так
и для приобретения влиятельных союзников при султанском
дворе. В частности, интересы губернатора Дамаска в 1760—
1774 гг. Гюрджи Осман-паши представлял управляющий сто-
личной таможней; богатый глава стамбульского цеха холстян-
щиков Яглыкчи Юсуф-ага выступал агентом другого дамас-
ского губернатора — Сулейман-паши ал-Азма. Правительство
рассматривало этих лиц как влиятельных заложников, с по-
мощью которых в нужный момент можно было усмирять свое-
вольных пашей. В 1738 г., когда Сулейман ал-Азм был смещен
со своего поста, Порта оказала давление на его капы кетхудасы,
чтобы заставить бывшего губернатора подчиниться султанскому
указу и даже заплатить долг в 12 тыс. курушей [265, с. 27].
Свой интерес был и у представителей пашей. Вознагражде-
ние за услуги было далеко не единственным источником их до-
ходов. Поддержка губернатора и его сторонников в столице по-
могала капы кетхудасы расширять связи, повышать свой соци-
альный статус. Тот же Юсуф-ага был еще и крупным оптовым
торговцем. Его коммерческие интересы простирались до Индии,
где он провел около шести лет в свите посла Порты. Благодаря
содействию своих патронов Юсуф добился вначале хорошего
секретарского поста для своего сына Мехмеда Эмина, затем
женил его на представительнице султанской семьи, после чего
тот смог получить звание нишанджи, а затем и пост великого
везира (1768—1769) [265, с. 28—29].
Эти каналы связи с пашами обрели для Порты в XVIII в.
важное значение, поскольку она не располагала сколько-нибудь
значительными возможностями для расправы с непослушными
наместниками. Показательна история ее взаимоотношений с од-
ним из таких пашей, которая хорошо прослеживается по сооб-
щениям русских дипломатов.
В апреле 1745 г. стало известно о бунте жителей Урфы (глав-
ного города небольшого эялета в Восточной Анатолии) про-
тив тамошнего губернатора Мустафы Хамалоглу. Сам паша был
известен еще с тех времен, когда, будучи кяхьей Эйюби Хасан-
паши, помог его сыну Ахмеду утвердиться в Багдаде. Это об-
стоятельство, а также «величайшия его богатства», оценивавшие-
ся в несколько миллионов курушей, навлекли на него немилость
Порты, однако поддержка Эйюби Ахмед-паши долго спасала Ха-
малоглу. События в Урфе ускорили развитие конфликта. Турец-
кие осведомители не сообщают, что стало причиной выступления
горожан. Вешняков лишь узнал, что «яко бутто от строгости его
11*
163
(паши) тот город взбунтовал» [37, д. 4, л. 394]. Разгневанный
губернатор приказал своему кяхье усмирить недовольных, и «бы-
ло строго поступлено».
Тогда жители города решили обратиться с жалобой в Стам-
бул. Перехватив одну делегацию, паша поспешил послать свою
версию происшедшего и получил от Порты одобрение своих дей-
ствий. Тем временем до столицы добрались другие гонцы из Ур-
фы, чей рассказ совершенно иначе обрисовал ситуацию и пове-
дение Хамалоглу. По совету аги янычар и муфтия садразам Сей-
ид Хасан-паша решил воспользоваться удобным предлогом и
разделаться с пашой. В столице было объявлено о конфискации
имущества последнего, а в Урфу был отправлен специальный
посланец, чтобы паше «голову отсечь и все пожитки взять».
Это решение, как признали турецкие осведомители Вешняко-
ва, было опрометчивым. Прежде чем гонец добрался до Урфы,
Хамалоглу уже знал о решении Порты от своего капы кетхуда-
сы. Губернатор тут же объявил, что получил высочайший при-
каз выступить походом против мятежных жителей Аравии и по-
требовал, чтобы горожане вернули ему захваченную казну. По-
лучив деньги, Мустафа-паша сумел набрать войско, насчиты-
вавшее, по одним сведениям, 12 тыс., а по другим — 23 тыс.
Прибывшему в Урфу султанскому посланнику пришлось на
ходу менять план действий: было объявлено, что Порта решила
отправить Хамалоглу в ссылку на Родос. Тогда паша со всем
войском двинулся к Антиохии, «представляясь быть готовым
ехать в Родос с его войском, которое-де, заявил он,— меня не
пускает одного». По дороге к нему примыкали многочисленные
дезертиры из армии, действовавшей на иранской границе. За-
тем маска послушания была сброшена, и, «объявясь против-
ником Порты», мятежный паша двинулся к Халебу.
Известие об этом привело Порту в состояние паники. «Оная
опасается,— сообщал резиденту его старый „приятель" мира-
лем,— чтоб все те [анатолийские паши] бедственному примеру
Урфского паши Хамал оглу не последовали». Правительству
пришлось отложить планы военных действий против Надир-ша-
ха и «все свое старание обратить, чтоб взбунтовавшегося Ха-
мал оглу поймать или бы так онаго успокоить, чтоб то шуму
не учинило и волнения здесь не возбудило». Порта отступила
от своего первоначального решения и вынуждена была объявить,
что прощает пашу и назначает его губернатором Басры. Одна-
ко у Хамалоглу были свои планы. Тот же миралем утверждал,
что цель паши — «отделить от сей империи всю Алепскую сто-
рону и тамо владеть как предреченной Агмед паша». В подтвер-
ждение своей версии он сообщал, что мятежный паша потребо-
вал назначить его губернатором Халеба, пообещав выплачивать
казне лишь 400 кесе вместо предусмотренных 2 тыс. В свою оче-
редь, Порта предложила Адану и Мараш с условием ежегод-
ной выплаты 1,2 тыс. кесе [37, д. 5, л. 68об.— 70об., 79, 395,
399об.].
164
В июле, однако, пришла «неожидаемая, яко благодать с не-
бес ведомость» о смерти Хамалоглу. Согласно Вешнякову, па-
ша был отравлен его кяхьей, которому все тот же султанский
посланник обещал прощение и важный чин. Последние известия
о мятеже бывшего правителя Урфы сообщали, что в его бума-
гах были обнаружены письма «многие, писанные из сераля от
знатных чинов людей, которые онаго... побуждали на такое про-
тивное дело со обнадеживанием, что как он скоро к Констан-
тинополю подвигнется, то оныя зделают возможное замешатель-
ство внутри сераля, чрез что не токмо министерство, но и самого
салтана снизвернуть помогут» [37, д. 6, л. 4об., 137—137об.].
Следует отметить, что столь драматических событий, обна-
жавших характер отношений центра с периферией, в XVIII в.
немного. Время частых и грозных мятежей провинциальных на-
местников прошло. Поэтому для рассматриваемого периода ха-
рактерна иная картина: приказы Порты в провинции, как пра-
вило, игнорируются, но обе стороны воздерживаются от откры-
того противоборства. Многие паши оказались просто не в со-
стоянии враждовать с центральным правительством из-за оску-
дения собственных ресурсов. Отчасти, видимо, сказались меры,
принятые Портой, отчасти длительный конфликт с Ираном
(1722—1746) и войны в Европе. Цитированное только что сооб-
щение миралема о мятеже Хамалоглу начинается с характерно-
го признания, что «настоящее министерство в крайнем беспокой-
ствии находится о содержании и продерзостных изображениях
в письмах всех трехбунчужных азиатских пашей, пространно
представляющих о бедностях своих, не взирая то, что тем обык-
новения сего правления преступают» [37, д. 5, л. 390об.—391].
Смысл этих жалоб раскрывает беседа Буйдия со своим зем-
ляком из Янины двухбунчужным пашой Сулейманом о военной
кампании 1744 г. против Надир-шаха. По планам правительства
в ней должны были принять участие не менее 120 тыс. человек,
но, прибыв на место сбора войск в Диярбакыр, Сулейман за-
стал там не более 12 тыс. «Хотя по указу Порты,— сообщал
паша,— надлежало иметь при себе пашам двубунчужным, имян-
но азиатским, по 400, опричь своих собственных челядников, а
румелским — по 250 человек, однако при некоторых из оных не
было болше, как токмо по шести или семи человек». Объяснял
он малое число солдат нехваткой средств, ибо Порта обещала
выдать по 100 курушей на обеспечение каждого воина и по
20—30 кесе на содержание самих пашей; на деле же паши по-
лучили лишь пятую часть обещанных им средств и менее поло-
вины денег на солдат. Поэтому «принуждены были сии паши
двубунчужныя выдумывать способы на дачю от четырех до
пяти мешков денег требунчужным своим пашам, под командою
которых они находились, дабы записать их в реестр, якобы
имели у себя полный комплект в числе назначенных от Порты
людей» (37, д. 4, л. 151 об.].
Сообщения иностранных дипломатов показывают, что на-
165
ряду с «бедными» пашами в империи были и достаточно могу-
щественные провинциальные наместники. Сама Порта стреми-
лась с ними не конфликтовать, поскольку эта категория бейлер-
беев состояла в основном из представителей тех самых местных
сил, которые османская правящая верхушка пыталась противо-
поставить мятежным пашам. Главную роль среди них играли
аяны. Постепенно, укрепляя свои экономические и политиче-
ские позиции, местные нотабли сумели потеснить не только тра-
диционных умера, но и кади, под руководством которых они
начинали действовать. В итоге именно аяны оказались основ-
ными соперниками Порты в борьбе за контроль над провин-
циями.
Первые жалобы на аянов появились в начале XVIII в. и бы-
ли связаны с их деятельностью по сбору налогов. Болгарская
исследовательница В. Мутафчиева обнаружила в кадийском
сиджилле запись от 1710 г. по поводу обращения крестьян ряда
сел к румелийскому вали Исмаил-паше относительно действий
аяна Салихзаде Мехмед-аги, который произвольно завышал
суммы сбора джизье, авариза и других податей. Там же была
отмечена жалоба жителей села Якоруда на аяна Эльхадж Юсу ф-
оглу Абдуррахмана, который незаконно заставил их вторично
заплатить налоги.
Подобное направление активности местных нотаблей вполне
понятно: ведь сама Порта привлекла их к решению вопросов
налогообложения как членов кадийских советов. Естественно,
что именно в этой сфере наметились и первые черты будущего
противоборства. О постепенном ухудшении отношений аянов
с центральным правительством свидетельствуют и сохранив-
шиеся в сиджиллах тексты султанских указов. В одном из них,
датированном 1731 г., отмечались трудности, с которыми при-
шлось столкнуться сборщикам джизье в Румелии. Оказалось,
что «некие ростовщики, являющиеся аянами кадилыка... отпра-
вили по селам сборщиков и препятствуют взиманию средств,
предназначенных для государства. Они забирают деньги, при-
готовленные райя для джизье, под предлогом уплаты сумм, вы-
данных под процент» [198, с. 49].
Спустя десять лет издается новое адалет-наме, где отмеча-
ется, что «аяны и начальники впали в грубую алчность и каж-
дый в своем каза вводит и распределяет налоги, как и прежде
без учета изданного запрещения, и день ото дня тем ухудшает
положение бедняков» [71, с. 108].
Примеров действий аянов, задевавших интересы государства,
довольно много, но в первой половине XVIII в. Порте еще уда-
валось контролировать положение, поскольку они еще появля-
лись в суде в качестве ответчиков и временами вынуждены бы-
ли идти на уступки. Показательна запись о судебном процессе
в Эдирне в 1756 г., когда группа крестьян (25 человек) возбу-
дила дело против своего бывшего аяна Али-аги, обвинив его в
незаконном взимании крупной суммы денег. Дело было реше-
166
но путем компромисса, предложенного новым аяном: ответчик
обязался выплатить крестьянам 3 тыс. курушей, а истцы согла-
сились снять свои обвинения ([198, с. 49—50].
В это время Порта была еще в состоянии посредством каз-
ней и конфискаций приостанавливать рост могущества отдель-
ных нотаблей. Так, в конце 1755 г. ей удалось расправиться
со «старым агой» Хаджи Мустафой Караосманоглу. В связи
с этим событием Обресков дал выразительный портрет аяна:
«Сей человек тому уже несколько лет в околичностях Смирны
чрез притязание всего торгу, а наипаче хлопчатой бумаги, нако-
пив, как слышно, превеликие богатства (которые, сколко ка-
жетца, и виною сего несчастья), зделался сильным так, что до
пятидесят тысяч человек, в том числе тысяч до осми военных и
самонадежных людей, в зависимости своей содержал». Благо-
даря его усилиям в городе и его окрестностях сохранялся поря-
док и безопасность, он «искоренил побродяг и разбойников, за-
щищая купечество и во всем оному помогая». Хаджи Мустафа-
ага старательно подчеркивал свою лояльность правительству:
«посылаемым указам от Порты совершенно повиновался и над-
лежащее государевой казне дохода исправно и бездоимочно пла-
тил, также и подарками не забывал». Однако ни показная пре-
данность властям, ни осторожность не спасли его. «Оплошав»,
он дал себя заманить в дом местного аги янычар, где и был
убит [45, д. 6, л. 538об.].
К рассказу Обрескова следует добавить несколько штрихов.
Судя по документам архива французских консулов в Измире,
отца и сына Пейсонелей, Хаджи Мустафа формально считался
аянбм деревни Яякёй, около Акхисара (бывшая Филадельфия),
но его действительное положение было гораздо значительнее.
Он выступал в качестве откупщика многих мукатаа, что позво-
лило ему установить контроль над многими тимарами и зеаме-
тами в районе Измира. Более того, несколько лет он пользовал-
ся правами мютеселлима Сарухана, что дало ему возможность
получать значительные доходы от производства и сбыта хлоп-
ка и одновременно обеспечить членам своей семьи важнейшие
административные должности в ряде округов своего санджака.
Он сблизился с семьей бывшего мютеселлима Манисы и помог
его сыну и своему зятю Хидаятулле стать воеводой в Измире.
Из бумаг Пейсонелей следует также, что, казнив Хаджи
Мустафа-агу, Порта прямо или косвенно содействовала укрепле-
нию позиций другой аянской династии — Арабоглу, накопившей
свои богатства главным образом на производстве и нелегаль-
ном экспорте зерна и выступавшей основным соперником Ка-
раосманоглу [489, с. 75—76]. Наконец, гибель «самого богатого
и самого корыстного человека в Османской империи» лишь вре-
менно ослабила позиции возглавлявшейся им семьи. Во второй
половине века ее многочисленные представители вновь укрепили
свои позиции и сумели устранить Арабоглу с политической аре-
ны. В 1808 г. Омер-ага Караосманоглу в числе виднейших ая-
167
нов империи участвовал в выработке сенед-и иттифак. Таким
образом, только репрессиями Порта не могла радикально изме-
нить неблагоприятно складывавшуюся ситуацию в провинциях.
Единственным конструктивным ответом центрального пра-
вительства на рост самостоятельности крупных землевладель-
цев была попытка институционализации новой социально-поли-
тической силы посредством создания единицы — аянлыка.
Оформление этой единицы управления должно было, видимо,
свести политическую активность новых провинциальных хозяев
к междоусобной борьбе за «избрание», а точнее, за обладание
постом баш аяна. Однако сочетание земельных и денежных
богатств и обширных административных прав, которыми поль-
зовались аяны, позволило наиболее сильным из них бросить
открытый вызов власти Порты на местах.
По мнению В. Мутафчиевой, своеобразным рубежом в поли-
тической жизни Румелии стал 1779 г., когда начались воору-
женные выступления ряда аянов против центральной власти.
Если процесс начавшегося противоборства рассматривать в мас-
штабах всей империи, то точную дату установить трудно. Бо-
лее или менее верным показателем может служить появление
могущественных деребеев — фактических самозваных правите-
лей, чья власть распространялась на значительную территорию,
захватывая иногда целые провинции.
В вопросе о том, кого считать деребеями, кого — аянами, сре-
ди исследователей нет единодушия. Так, Суческа называет
представителей феодальных династий в Анатолии (Караосман-
оглу, Чапаноглу и др.) аянами, Гибб и Боуэн именуют их де-
ребеями. Миллер рекомендует строго различать аянов и дере
беев, а югославский турколог Шабанович считает, что эти по-
нятия идентичны и что аянам Румелии соответствовали дере-
беи Анатолии. По мнению некоторых турецких историков (Бай-
кал, Беркее), деребеи появились в XVII—XVIII вв., а молодой
советский ученый Боджолян полагает, что речь идет о тради-
ции, существовавшей на протяжении всей истории империи и
связанной с консервацией старых феодальных порядков с их
упором на внеэкономическое принуждение [см.: 413; 131,
с. 32—37].
Точка зрения Боджоляна о том, что суть сепаратизма аянов
и деребеев, равно как и социальная основа тех и других, прин-
ципиально различна, представляется весьма интересной. Вме-
сте с тем не следует забывать, что понятие «деребеи» в отличие
от термина «аяны» не было самоназванием данной группы. Оно
появилось в официальных документах Порты и придворных
хрониках, где использовалось как синоним понятия мютегаллибе
(угнетатели, узурпаторы), имея, таким образом, вполне опре-
деленный оценочный характер. Обращение к нему должно было
не только подчеркнуть различие между лицами, готовыми со-
трудничать с правительством, и теми, кто бросал ему вызов, но
и указать на положительную роль первых как выступающих за
168
сильную центральную власть, а стало быть, и за справедли-
вость, и негативную — вторых, сторонников сепаратизма и про-
извола.
Чтобы дать сущностную оценку аянам и деребеям, необходи-
мы определенные критерии. За таковые можно принять их от-
ношение к земле и власти. И те и другие, несомненно, относи-
лись к одной группе частных землевладельцев, их сближало
и стремление к самостоятельности и большому объему публич-
ноправовой власти. Вот почему представляется, что именно аян-
ство могло быть той социальной средой, из которой во второй по-
ловине XVIII в. вышли всесильные деребеи. К ним следует отне-
сти членов династий Бушатлы, Тирсиниклиоглу, Пазвандоглу
в Румелии; Чапаноглу, Караосманоглу, Джаникли, Кальонджу,
Илясоглу, йыланоглу в Западной и Центральной Анатолии;
Кючюкалиоглу в Киликии; правителей курдских хюкюметов
в Восточной Анатолии; представителей династии «кюлеменов»
в Багдаде; Джалили в Мосуле. Сюда же следует причислить
и всех военачальников, которые, сколотив вооруженные отряды,
захватывали какую-либо область и провозглашали себя ее пра-
вителями; это, в частности, Али-паша Янинский, Исмаил-бей
Сересский, шейх Дагер и Джеззар Ахмед-паша в Сирии и Пале-
стине. Им не удалось создать собственные династии, но в своей
деятельности они явно демонстрировали стремление к политиче-
ской независимости.
Время, когда деребеи начинали утверждать свою власть, оп-
ределяется по-разному. Мехмед-паша Бушатлы узурпировал
власть в небольшом Шкодренском санджаке еще в 1756 г. и
удерживал ее до 1771 г., когда был отравлен агентами Порты
[126, с. 83]. Первое выступление семейства Пазвандоглу в Види-
не историки датируют 1787 г. [198, с. 69—76; 451]. Разбойник
Велипашаоглу Али-бей был помилован и пожалован в паши вто-
рого класса в 1784 г. [126, с. 135; 462]. Шейх Дагер завершил
утверждение своего политического и военного контроля над Га-
лилеей к концу 40-х годов, но лишь в начале 70-х он вступил
в открытый конфликт с Портой [301, с. 16—17].
В русских дипломатических документах термин «деребей»
появляется в конце 70-х годов применительно к конфликту двух
анатолийских аянов — Чапаноглу Мустафа-бея и Джаникли
Хаджи Али-паши. Оба они к тому времени были достаточно из-
вестны в Стамбуле. Первый в 1764 г. заменил своего отца на
посту мутасаррыфа Бозока и пробыл в этой должности до
1781 г., расширив сферу своего влияния на санджаки Чорум
и Амасья; второй, автор упоминавшегося ранее трактата о со-
стоянии империи, участник русско-турецкой войны 1769—
1774 гг., был полновластным хозяином Трабзона и Джаника
(Самсуна). В 1779 г. отряды Чапаноглу напали на Джаник и
вынудили Али-пашу бежать через Черное море на территорию
России, но спустя два года ему было разрешено вернуться
в Джаник [429, а также: 504, т. 2, с. 446—447].
169
Имя основателя деребейской династии в Киликии Кючюк
Али-аги менее известно. В источниках оно появляется лишь в
60-х годах, но его сын уже прочно контролирует Паяс и Искен-
дерунский залив и Булгаков называет его «знатным турком»
[339, с. 486—487; 60, д. 598, л. 123— 123об., 124].
Таким образом, временной разброс достаточно велик; тем
не менее заметно, что в 70-х годах отношения с Портой, как
правило, достигают точки разрыва, а в 80-х — переходят в от-
крытое и повсеместное противоборство.
Само султанское правительство начало ощущать опасность
еще раньше. Первая попытка установить прямой контроль над
аянами была предпринята еще в 1765 г., когда право утвержде-
ния выборов баш аяна было отобрано у губернаторов и пере-
дано великому везиру [366, с. 48—49]. Однако от начинаний Мух-
синзаде Мехмед-паши пришлось отказаться из-за начавшейся
русско-турецкой войны, ибо разработанная им процедура утвер-
ждения баш аяна была слишком долгой. По новому указу «из-
брание» завершалось регистрацией у кади. В 1779 г. Порта
вновь вернулась к практике, введенной в 1765 г. Отныне аянлык
буйрулдусу должен был выдаваться центральным правительст-
вом. Показательно, что в том же году Порта провела первую
военную экспедицию против Махмуда Бушатлы, направив в за-
хваченный им район Эпира (Западная Греция) капудан-пашу
Гази Хасана во главе сухопутных и морских сил. Поэтому в упо-
мянутый султанский указ было включено также запрещение из-
бирать аянами албанцев [198, с. 52].
В 1784 г. великий везир Халил Хамид-паша попытался еще
больше усилить воздействие центра на процедуру избрания пер-
вого аяна. По разработанному им декрету, садразам в случае
несогласия с представленной кандидатурой мог сам назначить
того, кого считал более подходящим на данный пост. Спустя
еще два года, в 1786 г., Коджа Юсуф-паша решился на еще бо-
лее радикальную меру — отмену аянлыка и введение вместо не-
го поста «городского интенданта» (шехир кетхудасы) (366,с. 50;
504, т. 1, с. 121—122].
Подобный институт под разными названиями (даруга* раис,
шейх-уль-балад) был широко известен в средневековом мусуль-
манском мире. Традиционно главной обязанностью этого лица
являлась забота об интересах горожан. На должность раиса на-
значались обычно местные нотабли.
В Османской империи городской кетхуда, по мнению Н. Бель-
дичеану, появился во второй половине XV в. О его функциях
известно, что он отвечал за определение и соблюдение рыноч-
ных цен, присутствовал при разборе судебных тяжб и выступал
свидетелем при решении вопросов о налогообложении и откупах,
выполнял решения суда о конфискации имущества и т. п. [276,
с. 75—79]. Именно эту фигуру имели в виду инициаторы реформ
1786 г., предполагавшие, что аяны должны вернуться к роли
посредников между местным населением и государственной
170
властью, которую традиционно играли городские нотабли на
Ближнем и Среднем Востоке. Эта реформа, как и предшествую-
щие начинания Порты в данном вопросе, осталась лишь на бу-
маге. В 1792 г. Селим III от нее отказался.
К концу исследуемого периода султанское правительство бы-
ло вынуждено констатировать резкое падение своего влияния
в провинциях. Фактически произошло снятие жесткого контроля
центра, что открыло широкие возможности для развития проти-
воборства социальных сил на периферии, выразившегося в меж-
доусобицах аянов, янычарских мятежах, сепаратистских высту-
плениях деребеев, столкновениях вооруженных отрядов мароде-
ров и разбойников. Анализ событий в Румелии позволил Му-
тафчиевой сделать вывод о том, что Османская империя в «кыр-
джалийское время» (1779—1813) переживала период феодаль-
ной анархии [198, с. 38]. Это состояние воспринималось мно-
гими современниками как агония государства. На деле же в
острых столкновениях различных социально-политических сил
выстраивалась новая практика связей центра с периферией, со-
здавалось новое соотношение группировок в господствующем
классе на провинциальном уровне. Взамен прежнего баланса
сил, основанного на взаимодействии сипахи, янычар и улемов,
складывается другое, хотя и менее устойчивое равновесие: ак-
тивность тех, кто выступал за утверждение чифтликского земле-
владения и новые методы эксплуатации, и влияния тех, кто от-
стаивал прежние патриархально-феодальные порядки, основан-
ные на внеэкономической зависимости.
Хотя эти перемены совершались помимо воли правителей им-
перии, а зачастую и вразрез с политикой Порты, в итоге они
обернулись в пользу правящего режима. В условиях нового ба-
ланса сил открытый вызов деребеев не нес с собой угрозы им-
перской системе, базировавшейся на господстве центра над пе-
риферией. Его воздействие имело два основных результата.
Во-первых, судя по «союзному пакту» 1808 г., были зафиксиро-
ваны более «справедливые» принципы перераспределения при-
бавочного продукта, когда большая его часть оставалась в рас-
поряжении провинциальных групп господствующего класса.
Во-вторых, рост роли аянских советов и других институтов, ос-
нованных на активном участии местных нотаблей, означал, что
отныне система провинциального управления включает в себя не
только прямые, но и обратные связи, позволяющие периферии
оказывать известное влияние на политику центра.
Новые тенденции
во внешней и внутренней политике Порты
Определение существа перемен в механизме государственного
управления Османской империи не исчерпывает тех проблем,
с которыми сталкиваются исследователи при анализе политиче-
171
ской жизни страны. Не менее важно выяснить, в какой мере
данный процесс происходил спонтанно, независимо от воли
участвовавших в нем людей, и в какой мере его можно рассмат-
ривать как результат целенаправленной политики правящей вер-
хушки. Ее решения интересны не только как выражение способ-
ности реагировать на конкретные факты тогдашней действи-
тельности, по и как свидетельство понимания существа происхо-
дивших общественных процессов, сознательного стремления
воздействовать на них с целью приостановить или ускорить их
развитие.
Если обратиться к мнению иностранных дипломатов, имев-
ших возможность наблюдать и анализировать политику осман-
ского правительства, то в донесениях русских представителей
при Порте можно найти как суждения, подтверждающие пол-
ную спонтанность изменений, так и заключения обратного свой-
ства. С одной стороны, они констатировали отсутствие сколько-
нибудь последовательного курса, поскольку «здешнее правле-
ние в разных членах состоит, один другого губя, не взирая на
государственные интересы, клонит кому как способнее свои ко-
варства в действо произвести» [28, д. 7, л. 246]. С другой сторо-
ны, они же не раз подчеркивали, что османские правители вы-
нуждены учитывать сдвиги в жизни общества. В частности, оп-
ределяя характер своих внешнеполитических акций, Порта, по
их словам, должна была учитывать, что «военный дух турецкой
нации в слабое и подлое действо привели» «всякия сластолю-
бия и роскоши» [42, л. 1].
Противоречивость высказывавшихся положений вполне объ-
яснима: политическая ситуация в империи да и на международ-
ной арене часто менялась, соответственно менялись угол зрения
и характер оценок дипломатов. Ясно, что лишь изучение дей-
ствий Порты в течение достаточно длительного времени в состоя-
нии дать необходимый материал для ответа на поставленный
вопрос.
Среди множества правительственных акций, носивших в боль-
шинстве своем вполне рутинный характер, особое внимание при-
влекают те, что отражали сдвиги во внешней и внутренней по-
литике и были связаны, как правило, с осуществлением различ-
ных нововведений и преобразований. В историографии Турции
реформы считаются характерной чертой истории страны XIX в.
Именно они обычно привлекают интерес историков. Одни иссле-
дователи видят в них свидетельство радикальных перемен в жиз-
ни страны; другие интересуются ими с точки зрения возможно-
стей докапиталистического («традиционного») общества к адап-
тации в новых условиях существования; третьи рассматривают
их как результат воздействия внешних сил. Однако почти все
сходятся на том, что началом «эпохи реформ» следует считать
преобразования Селима III в 1792—1808 гг. [216].
В последние годы общепринятая оценка реформ этого сул-
тана была поставлена под сомнение. Американский турколог
172
Ст. Шоу высказал мнение о том, что их объединение с после-
дующими преобразованиями основано на вторичных по своему
значению признаках, в частности на общем для них заимство-
вании западных образцов общественно-политических институтов.
Если же исходить из замыслов султана и большинства его со-
ветников, то задуманные им нововведения скоро завершают це-
лый исторический период (вторая половина XVI — конец
XVIII в.), в течение которого многие представители османского
правящего класса тщетно пытались добиться восстановления
традиционных устоев османского государства. Даже общее на-
звание преобразований 1792—1808 гг., низам-и джедид, пока-
зывает стремление их инициаторов к возобновлению, рестав-
рации ранее существовавшей системы отношений, а не к созда-
нию «нового порядка», как полагали многие авторы. Поэтому
не акты Селима III, а деятельность его преемника Махмуда II
должна рассматриваться как начальный этап османского рефор-
маторского движения, которое привело к значительному уско-
рению темпов распада феодального общества и его институтов
[459, т. 1, с. 264—266].
Новый подход к оценке реформ Селима III интересен тем,
что позволяет увидеть преемственность в политике османских
правящих кругов XVII—XVIII вв. Вместе с тем он помогает
лучше понять судьбу преобразований, предпринимавшихся до
XIX в. Хотя изучение внутренней и. внешней политики Порты
XVII—XVIII вв. только начинается, ясно, что интерес" к ини-
циаторам низам-и джедид обернулся почти полным забвением
их предшественников. Между тем начинания османских султа-
нов и государственных деятелей XVII в., попытки нововведе-
ний в «ляле деври» — «эпоху тюльпанов» (1718—1730) и во вто-
рой половине XVIII в. имели важное значение, поскольку не
только определили основное направление последующих усилий
Селима III и его единомышленников, но и позволили накопить
определенный политический опыт по реализации проектов ре-
форм.
Со времени султана Османа II и везирата Кёпрюлю главной
задачей реформаторов оставалось возрождение былой военной
мощи империи. Соответственно их основное внимание концен-
трировалось на преобразованиях в армии. Известны некоторые
радикальные, но малореалистические замыслы о замене яны-
чарского корпуса наборным войском из числа секбанов и са-
рыджа, родившиеся в окружении Османа II, стоившие юному
падишаху не только трона, но и жизни ;[70, с. 9, 80—81, 88—89].
Прочие же меры, предпринимавшиеся в XVII в., сводились
к реорганизации уже существовавшей военной системы.
В следующем столетии главные усилия были направлены на
усвоение опыта организации европейских войск. Изменилась
и среда, выдвигавшая инициаторов преобразований. В XVII в.
наибольшую активность проявляли выходцы из султанского
окружения и военно-феодальной администрации. В XVIII в.
173
с проектами преобразований выступали главным образом пред-
ставители складывавшейся столичной бюрократической элиты.
Поэтому наряду с мероприятиями по поднятию боеспособности
турецкой армии все больше внимания стало уделяться развитию
дипломатических контактов с соседними странами, заимствова-
нию достижений европейской науки и техники. Социальная база
реформаторов XVIII в. оказалась еще более слабой и непроч-
ной, чем у их предшественников.
Специфические черты военных и иных начинаний XVIII в.
выявились уже в первой половине столетия, что заставляет
с особым вниманием отнестись к попыткам преобразований. Го-
воря о них, историки, как правило, имеют в виду начинания пе-
риода «ляле деври», в котором турецкий ученый Беркее рас-
смотрел «силуэт Ренессанса», советский специалист по вопро-
сам турецкой культуры Е. И. Маштакова видит истоки тенден-
ций просветительства, а немецкий исследователь Гейнц — по-
следнюю «вспышку» турецко-мусульманской культуры перед
вторжением европейских идей и техники [281, с. 23; 772, с. 51;
346, с. 116]. Большинство авторов работ по истории Османской
империи хронологически ограничивают этот период годами дея-
тельности великого везира Дамада Ибрагим-паши Невшехирли,
хотя некоторые ученые распространяют данное понятие на все
правление султана Ахмеда III [184, с. 64—65].
Действительно, Ибрагим Невшехирли и некоторые другие
близкие ему деятели Порты проявляли устойчивый интерес
к военному опыту европейских держав, к их политической и
культурной жизни. Именно в «эпоху тюльпанов», как уже упо-
миналось, была открыта первая турецкая типография; появи-
лись различные проекты по созданию военных и учебных заве-
дений, развитию в империи ремесла, мануфактур и наук; столич-
ная знать принялась за строительство загородных дворцов (кёш-
ков) на манер Версаля, Марли и Фонтенбло; стало модным
выращивать тюльпаны, клубни которых специально привозились
из Голландии (260; 257а; 460; 136; 229].
Подобные факты дают основание полагать, что при Ибра-
гим-паше часть османского общества начала осознавать воен-
но-политическое и культурное отставание империи от стран За-
падной Европы. Ясно и то, что вряд ли можно определить хро-
нологические рамки рассматриваемого явления датами правле-
ния султанов и великих везиров, ведь речь идет об идеях, по-
лучивших распространение по крайней мере в среде господст-
вующего класса империи.
Концом «ляле деври» считается восстание в Стамбуле под
руководством Патрона Халила, которое привело к свержению
Ахмеда III, гибели великого везира и некоторых лиц из его ок-
ружения. Однако вопреки утверждениям некоторых турецких
и западных авторов интерес османской верхушки к Европе не
угас. Более того, попытки «европеизации» турецкого общества
продолжались и при преемниках Ибрагима Невшехирли, при-
174
чем в 30-е годы они осуществлялись более активно и успешно,
чем в годы его везирата. Эти соображения позволяют опреде-
лить время возникновения тенденции к заимствованию европей-
ского опыта более широко — от Карловицких мирных догово-
ров 1699 г., зафиксировавших начало отступления турок из Ев-
ропы, до 1740 г., когда Порта предоставлением «вечных» капи-
туляций Франции, по сути дела, впервые признала могущество
Европы.
Остановимся подробнее на некоторых нововведениях первой
половины XVIII в. Слабость османской армии стала ясна руко-
водителям Порты еще в годы войны с государствами «Священ-
ной лиги» (1684—1699). Поэтому после ее окончания султан-
ское правительство неоднократно отказывалось от проектов
военного реванша в Европе, предпочитая пользоваться плода-
ми европейских конфликтов, нежели участвовать в них. Дм. Кан-
темир писал о внешней политике великого везира Чорлулу Али-
паши: «Он стремился к завоеваниям, однако не хотел подстав-
лять страну под угрозу потерять многое из-за надежд на завое-
вание малого. Это и сделало его таким противником войны;
опыт последних войн убедил его в силе хорошо дисциплиниро-
ванных христианских войск и в слабости огромных мусульман-
ских армий» [92, с. 455].
Подобным образом поступали и другие садразамы, в том
числе политический противник Чорлулу Ибрагим Невшехирли.
Придя к власти в момент окончания очередной проигранной
кампании — войны с Венецией и Австрией в 1714—1718 гг., он
на протяжении 12 лет своего правления выказывал большую
осмотрительность в европейских делах и избегал конфликтов
с основными соперниками империи — Австрией и Россией. «Ве-
зирь и салтан знают свою слабость, что у них войско нерегу-
лярное, и память свежа, как их цесарь римской побил»,— отме:
чал в 1723 г. И. И. Неплюев [21, ч. 1, л. 136]. Вполне естествен-
но, что забота о состоянии армии лежала в основе планов пре-
образований.
Первые проекты реорганизации османской армии на евро-
пейский лад появились еще при предшественниках Ибрагим-
паши Невшехирли. В конце 1710 г. австрийский посланник в
Стамбуле Тальман сообщил, что обретавшийся при шведском
короле Карле XII поляк Станислав Понятовский через француз-
ского посла Дезальера передал великому везиру Балтаджи Мех-
мед-паше проект, предусматривавший, «как в короткое время
сделать турецкие войска регулярными и непобедимыми». Вряд
ли у Балтаджи, занятого начинавшейся русско-турецкой войной
(1710—1711), было достаточно времени и желания знакомиться
с этим документом, но сама акция породила опасение Тальма-
на, что под шведским руководством османское войско переймет
европейские навыки ведения боевых действий и вновь станет
«страшной опасностью для христиан» [82, с. 84—87].
С этого времени австрийские резиденты в Стамбуле бди-
175
тельно следили за каждым шагом Порты в направлении воен-
ных преобразований и предпринимали всевозможные усилия,
чтобы не допустить реализации подобных замыслов. Их заинте-
ресованность определялась также тем, что ряд проектов армей-
ских реформ, предложенных Порте, были прямо или косвенно
связаны с именем князя Ференца II Ракоци, руководителя ан-
тигабсбургского восстания венгерского народа в 1703—1711. гг.,
получившего убежище на территории Османской империи.
Именно с Ракоци вел переговоры другой великий везир, Ше-
хид Али-паша, относительно создания корпуса регулярных войск
из христиан и мусульман, и притом под командованием князя
[136, с. 52]. Последний принял предложение переселиться в Ос-
манскую империю, однако он прибыл в страну в октябре 1717 г.,
спустя год после гибели Али-паши, когда война с Австрией
и Венецией была фактически завершена и шли переговоры о за-
ключении мира.
Ракоци мог быть автором другого документа о необходимо-
сти военных реформ, созданного, судя по тексту, именно в пе-
риод мирных переговоров. Содержание ляихи, опубликованной
турецким историком Унатом, составляет беседа между мусуль-
манским и христианским офицерами, где первый излагает причи-
ны падения боеспособности мусульманских войск, а последний
раскрывает причины военных успехов европейцев, имея в виду
австрийскую армию, которая под водительством Евгения Са-
войского только что нанесла несколько сокрушительных пора-
жений туркам. Сочинение подводит к мысли о необходимости
реорганизации османской армии посредством повышения профес-
сиональной выучки и дисциплины солдат, освоения новой ли-
нейной тактики ведения боя, подготовки образованных и опыт-
ных офицеров, для чего следовало использовать опыт христиан-
ских офицеров (военных специалистов). В качестве положитель-
ного примера приводится опыт Петра I, использовавшего запад-
ную модель реформы армии [121].
Унат считал, что ляиха была составлена по указанию Ибра-
гим-паши Невшехирли с целью склонить султана к скорейшему
заключению мира. Предполагая, что автором документа может
быть Ракоци, турецкий историк, вероятно, имел в виду другое
сочинение князя — «Размышление о принципах гражданской
жизни и примерном поведении христианина» |[110]. В этот трак-
тат, задуманный как наставление сыновьям и законченный в
1722 г., вошел и раздел «О причинах и способах ведения войны
и о тех, кто руководит армией». Некоторые мысли, изложенные
здесь, близки к идеям, высказанным на страницах ляихи.
Впрочем, Унат не исключал и того обстоятельства, что авто-
рами опубликованного им документа могли быть и другие лица,
например Ибрагим Мютеферрика — выходец из Трансильвании,
принявший в конце XVII в. ислам и ставший видным османским
дипломатом, политическим деятелем, основателем первой турец-
кой типографии (1727). Этой же точки зрения придерживается
176
и А. В. Витол, подчеркнувший не только сходство взглядов, но
и текстуальные совпадения ляихи с сочинением Ибрагима Мю-
теферрики «Основы мудрости в устройстве народов» («Усул ал-
хикам фи низам ал-умам»), изданном в 1732 г. [136, с. 94]. По-
скольку Ибрагим-эфенди поддерживал постоянную связь с Ра-
коци, став с 1717 г. его переводчиком, а позже — его агентом
при Порте, сходство идей, высказываемых князем и турецким
первопечатником, вполне объяснимо.
Труднее принять другое предположение Уната. По его мне-
нию, автором ляихи мог быть и французский военный инженер
Рошфор, который, прибыв в Стамбул в конце 1717 г., также ус-
тановил связи с Ибрагимом Невшехирли. Благодаря изысканиям
Витола цели и характер деятельности Рошфора в Стамбуле ус-
тановлены довольно точно. Можно с достаточной уверенностью
говорить о том, что представитель французских протестантов,
пытаясь убедить Порту в целесообразности размещения гугенот-
ских общин на территории Османской империи, составил ряд
предложений, обрисовывавших возможности их участия в жизни
страны. Среди таких проектов, которые, по словам австрийского
агента Шенье, произвели «большое впечатление» при Порте,
был и состоящий из 25 статей план создания корпуса военных
инженеров при османской армии [136, с. 88; 345, т. 15, с. 348—
356]. Проекты Рошфора не были приняты султанским правитель-
ством отчасти вследствие давления на Порту, оказанного фран-
цузскими и австрийскими дипломатами, отчасти из-за собствен-
ных опасений, ибо принятие на службу военных специалистов
из гяуров могло стать причиной янычарского мятежа.
В 1726 г. вновь был поднят вопрос о необходимости пере-
стройки османской армии. По сообщению И. И. Неплюева, но-
вая инициатива исходила от Ракоци, который предложил Порте
создать корпус регулярных войск из венгров, запорожцев и ал-
банцев [23, ч. 1, л. 151]. Можно предположить причастность
к составлению этого проекта и Ибрагима Мютеферрики, по-
скольку тот же Неплюев в феврале 1725 г. узнал, что «эфенди,
который был прежде венгренин и с молодых лет обосурманил-
ся», подал кяхье великого везира свое сочинение. В нем он «изо-
бразил о важности и прибыли географии и прочих наук, также
как нужно регулярное войско и какое оное плод принести мо-
жет» [22а, л. 49; см. также: 159, с. 55—56; 412]’. Хотя имя
«эфендия» и название его труда не упомянуты, ясно, что речь
идет о написанном, видимо, к началу 1725 г. сочинении «Осно-
вы мудрости в устройстве народов».
Даже если допустить, что сочинение Ибрагим-эфенди и не
было связано с проектом Ракоци, другое обстоятельство оче-
видно — все названные в книге предложения принадлежали
иностранцам, главным образом представителям венгерской эми-
грации в Османской империи. Остается пока не выясненным,
действовали ли они самостоятельно или по совету из Парижа,
с которым и поляки и венгры были тесно связаны. Во всяком
12 Зак. 232
177
случае, антиавстрийская направленность их планов вполне оче-
видна. В этом кроется одна из причин большой настороженно-
сти, с которой относилась к ним Порта.
Сам Ибрагим Невшехирли хорошо представлял себе сла-
бость османской армии. В докладе, присланном из ставки ве-
ликого везира Ахмеду III в 1718 г., говорилось: «Состояние
наших войск известно, даже если у неприятеля будет 10 тысяч
человек, 100 тысяч наших воинов не могут им противостоять
и бегут» [485, т. 4, ч. 1, с. 143]. Французский посол де Боннак
даже утверждал, что сама Порта в начале 20-х годов готови-
лась создать корпус из 12 тыс. обученных солдат [90, с. 223].
Хотя пока не имеется подтверждений словам осведомленного
дипломата, нет и оснований не верить ему. Во всяком случае,
в деле организации типографии великий везир оказывал Ибра-
гиму Мютеферрике и его соратникам большую поддержку.
С большим интересом относился он и к испытанию новых ви-
дов оружия. В 1723 г. в предместье Стамбула Кяытхане были
проведены пробные стрельбы под руководством испанского офи-
цера— артиллериста, поступившего на османскую службу и
обещавшего наладить изготовление новых орудий: мортир, сна-
рядов и гранат большой убойной силы [21, ч. 1, л. 37].
Все же планы реорганизации армии при Ибрагим-паше ос-
тались нереализованными. Лишь в 1728 г. был издан указ о
борьбе со злоупотреблениями при раздаче янычарских посо-
бий. Он не вносил никаких изменений в деятельность янычар-
ского корпуса и, по существу, преследовал лишь цель сокра-
щения чрезмерно большого числа отураков [483, т. 1, с. 491 —
493, 642—643]. В данном случае Ибрагим Невшехирли продол-
жал политику своих предшественников — Амджазаде Хюсейна
Кёпрюлю, Рами Мехмед-паши, Али Чорлулу и Шехида Али-
паши, стремившихся добиться некоторого сокращения государст-
венных расходов и улучшить состояние казны. Хотя подобная
мера и вызвала некоторое недовольство среди янычар, она не
могла серьезно сказаться на положении великого везира. По-
пытки же более основательных перемен грозили серьезными
осложнениями. Это обстоятельство и имел в виду И. И. Не-
плюев, когда в 1726 г. сообщал об отказе Порты от реализации
проекта Ракоци:
«...князя Рагоцкого предложения о регулярном войске в дей-
ство не произошли, яко то по состоянию здешняго народа без
крайней нужды учинитца не может» [23, ч. 1, л. 344].
Более решительно нововведения в армии осуществлялись в
30-е годы, когда к прежним сторонникам военных реформ при-
соединился еще один ренегат — Александр Клод Бонневаль.
Профессиональный военный, сражавшийся сначала в рядах
французской армии, а затем австрийской, Бонневаль в 20-е годы
вступил в конфликт с венскими властями и был уволен со служ-
бы. После этого он решил принять ислам и предложить свои
услуги Дамаду Ибрагим-паше, зная, что великий везир благо-
склонно относится к ренегатам и очень интересуется картами
и моделями «очень полезных машин» [280; 288].
После свержения Ахмеда III и гибели Невшехирли Бонне-
валь (действовавший под именем Ахмед-паши) некоторое время
находился при Ракоци, а в начале 1732 г. был вызван садраза-
мом Топалом Осман-пашой в Стамбул. По приказу последнего
он был назначен хумбараджибаши («главным действительным
бомбардирским командиром», как писал Вешняков) для реор-
ганизации корпуса бомбардиров по европейскому образцу. Ви-
димо, тогда же он представил план перестройки всей военной
системы [27, д. 7, л. 156об.].
Наиболее полно деятельность Бонневаля развернулась при
великом везире Хекимоглу Али-паше, о выдающихся качествах
которого как государственного деятеля много писали современ-
ники. Его отцом был итальянец с Крита, принадлежавший дво-
рянской семье Корнаро, но принявший ислам и выполнявший
до 1707 г. обязанности придворного медика Ахмеда III под име-
нем Нух-эфенди. При поддержке отца Али быстро выдвинулся
при султанском дворе и стал опасным соперником для Шехида
Али-паши, который отправил его в провинцию. Почти через
20 лет Хекимоглу Али-паша вновь появился в Стамбуле, теперь
уже как опытный политик, дипломат и удачливый военачаль-
ник. Его деятельность позволяет увидеть в нем не менее выдаю-
щуюся фигуру «эпохи тюльпанов», чем Ибрагим Невшехирли,
Иирмисекиз Челеби Мехмед-эфенди или поэт Недим. По свиде-
тельству русских дипломатов, с его возвращением значительно
усилилось влияние тех лиц, которые играли активную роль
в жизни страны до сентябрьских событий 1730 г. Возобновилась
и работа типографии, где Ибрагим Мютеферрика, уже без под-
держки Мехмед Саид-эфенди смог наконец напечатать свой
труд, созданный еще в 1725 г.
К этому сочинению мы еще вернемся, а сейчас отметим, что
по указанию великого везира Бонневалю были предоставлены
плацы, бараки и мастерские на азиатском берегу Босфора.
«С апробацией муфтинского» было решено открыть здесь воен-
но-инженерную школу (хендесхане): «Из албанцев и арнаутов
магометан набрать три тысячи человек и обучать военному ре-
гулу под его Бонневалового дирекциею всякой бомбардирской
должности, учреди им офицеров из ренегатов же французов,
при нем находящихся» [29, д. 5а, л. 214]. Последнее свидетель-
ство интересно и тем, что отмечает участие в работе хендесхане
и других ренегатов. Вешняков назвал двух из них — графа Рам-
зея и Морне, об остальных же отозвался довольно пренебрежи-
тельно («ни достойных к тому качеств, ни знания не имеют»)
[30, д. 5, л. 492об.].
В мае 1735 г. русский резидент сообщал о первых успехах
«Боневалова завода»: «Ныне имеет три роты, или 300 человек
молодых турок бошняков (боснийцев), одетых в мундиры по
венгерски... со всеми офицерами, как надлежит быть в регуляр-
12*
179
ном войске, которые с великим ему самому удивлением толь
много преуспели во всяких эксерцициях и движениях воинских
в два месяца, что все исполняют якобы были уже старые сол-
даты, и оных не толико практике, но и теории учит, как ариф-
метике и другим некоторым частям, нужным математике, и ри-
совать, в тот вид чтоб все сии могли быть офицерами, и вдруг
три полка сделать...». Далее он отмечает, что на ежедневных
«эксерцициях» бывают не только султан и его министры, но и
«великое множество военных и духовных, что видят с удивле-
нием и зело похваляют» [30, д. 5, л. 567об.].
После падения Хекимоглу Али-паши в 1735 г. влияние Бон-
неваля сильно пошатнулось, а сам он из-за ссоры с очередным
султанским фаворитом был временно сослан в Кастамону, но
корпус хумбараджи продолжал существовать, а школа рабо-
тать. В феврале 1736 г. Вешняков сообщал об очередных уче-
ниях, проведенных у султанской загородной резиденции в Са-
адабаде «как киданием бомб, так и ружьем со всеми военными
движениями». Действия солдат «салтану и всем зело попра-
вились, того ради велено ему число удвоить и сим жалование
регулярно платить» [31, д. 5, ч. 1, л. 225об.].
Начавшаяся война с Россией и Австрией не только' сорвала
планы расширения «Боневалова завода», но и привела к гибели
большей части обученных и хорошо показавших себя в ходе
боевых действий солдат. ‘Последнее сообщение о судьбе корпуса
относится к 1743 г., когда к власти опять пришел Хекимоглу
Али-паша. В ходе его встречи с Бонневалем речь вновь зашла
о хумбараджи. Видимо, Ахмед-паша явно охладел к своему за-
мыслу, поскольку его реализация не обеспечила ему достаточ-
но высокого устойчивого положения в османской столице. По-
этому, говоря о будущем «его команды бомбардирского корпуса»,
он признал, что состоит корпус из «невежих турок... яко ученых
им более ни единого нет, ни заводить вновь не намерен» [35,
д. 4, л. 520].
После смерти Бонневаля в 1747 г. под давлением янычар
бомбардирские части были на какое-то время упразднены, а
школа закрыта [459, т. 1, л. 242]. Изменившаяся внутренняя об-
становка, связанная с временным усилением дворцовой клики
во главе с кызлар агасы Хафизом Бешир-агой, также не бла-
гоприятствовала быстрому возрождению начинаний 30-х годов.
В целом же сама идея реорганизации армии, вне зависимо-
сти от конечного результата усилий по ее осуществлению, нахо-
дила, несомненно, живой интерес и некоторую, хотя и непосле-
довательную, поддержку среди османской правящей верхушки.
Это дает основание считать, что в первой половине XVIII в.
в Стамбуле сложилась определенная влиятельная группировка,
представителей которой, по современным меркам, можно было
бы назвать «западниками», поскольку они выступали за пере-
нятие некоторых европейских представлений и институтов.
В самом начале века к ним принадлежали: известный ди-
180
пломат, ставший в 1703 г. великим везиром, Рами Мехмед-па-
ша; его личный советник реис-эфенди Нефиоглу; главный дра-
гоман Порты Александр Маврокардато (Шкарлат); будущий
молдавский господарь Дм. Кантемир. Им покровительствовали,
по мнению Иналджика, султаны Ахмед II и Ахмед III. Канте-
мир описывал Нефиоглу как человека с широким кругозором,
стремившегося больше знать и лучше понимать Европу и потому
самостоятельно выучившего латынь, пытавшегося сочетать эле-
менты восточной и западной культуры ,[92, т. 4, с. 89—90].
Приобщение османской элиты к достижениям европейской
цивилизации шло преимущественно через ее контакты с просве-
щенными фанариотами — жителями греческого квартала Стам-
була, поставлявшего Порте кадры драгоманов, волошских и
молдавских господарей, дипломатических агентов [337а, с. 125—
126]. В 1745 г. Вешняков писал, что среди обитателей Фанара
всегда было «множество ученых высоких и пространнейших зна-
ний и высокопарнейших умов и благочестивейших обычаев» [37,
д. 5, л. 42об.].
К ним принадлежал и Александр Маврокордато, получивший
образование в университетах Рима и Падуи и заслуженно счи-
тавшийся одним из наиболее просвещенных людей в османской
столице. Занимая около 40 лет пост переводчика Порты, он за-
служил прозвище эксапорит (хранитель секретов). Тогда же он
сблизился с Рами Мехмед-пашой; они вместе участвовали в ра-
боте Карловицкого мирного конгресса и в подписании Карло-
вицких мирных договоров. Будучи профессором риторики в гре-
ческой школе Фанара, Александр Маврокордато ввел, по утвер-
ждению Иналджика, неоаристотелизм * в интеллектуальную
жизнь Стамбула [368, с. 6—7; 337а, с. 126—127; 294].
Воздействие философских идей и взглядов ученого грека ощу-
щается в трудах Дм. Кантемира, а также в деятельности других
просвещенных людей периода «ляле деври», в частности Ни-
колая Маврокордато, унаследовавшего от отца должность
переводчика Порты. Так, Вешняков писал, что его влияние на
османскую элиту было огромным. Своим «умом и мудростью»
он мог обуздать «всю варварскую свирепость государей своих
турок и проломить стену невежества их», турки «признали его
великое достоинство и вопреки [их] гордости» сделали его «участ-
ником совета (дивана) и всех сокровенных тайн».
Участвуя в переговорах о заключении Пожаревацкого мира
1718 г., Николай Маврокордато сблизился с Ибрагимом Нев-
шехирли и стал его конфиденциальным советником. Свое влия-
ние на великого везира, как пишет русский дипломат, драгоман
решил использовать для «погубления турок». Поскольку он ви-
дел, что «в них началось быть к роскоши и праздности, к по-
кою и всяким подобным злосладострастным обычаям наклоне-
* Неоаристотелизм — аверроистское истолкование традиций ари-
стотелизма, характерное для падуанской школы XIV—XVI вв. и отличаю-
щееся принятием ряда положений, материалистических по своей тенденции.
181
ние», он стал давать советы, «как наивяще в том преуспеть и
в чине... держатся». Суть рекомендаций состояла в том, чтобы
избегать конфронтаций с европейцами и занимать людей вой-
ной в Иране, искоренять возможных соперников и насаждать
свои креатуры («собственных всякого рода и чина тварей»),
не вступать в конфликт с духовенством, поскольку «оное наи-
большую силу имеет в поведении народного лехкомыслия», ве-
сти активно строительство дворцов, «дабы был случай к движе-
нию и обращению денег в народе, всего бы была дешевизнь по
изобилию, а паче в пище», наконец, ублажать все прихоти сул-
тана, развлекая его «разными забавами и веселиями». Так как
«хитрый везирь» исправно следовал указаниям своего тайного
советника, то «наивяще возсияла пыха (пыл) и роскошь со
всяким веселием при дворе». Эта тенденция сохранялась и после
смерти Ибрагим-паши, и к 1745 г.турки, как считал Вешняков,
дошли до того состояния, в котором желал их видеть Николай
Маврокордато [37, д. 5, л. 43—50].
При всей тенденциозности картины, нарисованной Вешняко-
вым со слов сына восхваляемого им персонажа, в ней есть и
рациональное содержание. Вероятно, отношения великого вези-
ра и драгомана Порты были схожи с отношениями, сложивши-
мися между Рами Мехмед-пашой и Александром Шкарлатом.
В их основе лежал интерес представителей османской правя-
щей верхушки к информации о жизни Европы. Со времен По-
жаревацкого мира тянутся связи, соединявшие Ибрагим-пашу
не только с Николаем Маврокордато, но и с Йирмисекиз Че-
леби Мехмед-эфенди, Ибрагимом Мютеферрикой и другими «за-
падниками», а также с французским послом де Боннаком. При
участии последнего было направлено торжественное посольство
во Францию во главе с Челеби Мехмед-эфенди [подробнее см.:
337а, с. 10—12].
Как отмечает А. В. Витол, специально изучавший историю
этой дипломатической акции, помимо официальных задач ту-
рецкий посол должен был по указанию великого везира «разу-
знать о средствах цивилизации и образования Франции и со-
общить о тех, которые можно было применить» [133, с. 125;
также см.: 337а, с. 17]. В итоге последнее задание и определило
историческую значимость миссии Челеби Мехмед-эфенди. Од-
ним из ее результатов стало значительное усиление влияния
французского посла при Порте. Довольный Боннак писал Людо-
вику XV, что великий везир «оказывает его (короля) послан-
никам больше уважения, чем любой из его предшественников,
и ни они (дипломаты), ни те французы, которые ведут торговлю
в Леванте, не могут пожаловаться на оскорбления... выпадав-
шие на их долю при других везирах» [90, с. 160].
Практика направления посольств в европейские страны, сло-
жившаяся при Ибрагиме Невшехирли, по образному выраже-
нию американского турколога Ст. Шоу, стала «первой щелью
в османском железном занавесе». Значение миссии дефтердара
182
Ибрагим-паши в Вену (1719), посольства Йирмисекиз Челеби
Мехмед-эфенди во Францию (1720—1721), посещения Нишли
Мехмед-агой (1722—1723) и миралемом Мехмед-агой (1729)
России, Мустафой Козбегчи — Швеции (1726), пребывания в Ве-
не первого турецкого резидента Омер-аги (1725—1732) выхо-
дило далеко за рамки обычных внешнеполитических актов Пор-
ты. Эти поездки способствовали преодолению традиционного
для османских политических деятелей убеждения в османском
превосходстве. Отмечаемый Витолом большой интерес к сефа-
рет-наме Челеби Мехмед-эфенди — рассказу о посольстве — то-
же весьма показателен. Ведь основу этого сочинения составил
не отчет о дипломатических переговорах, а описание всего до-
стопримечательного, всего, что привлекло внимание посла.
По такому же принципу стали создавать и другие сефарет-наме,
определившие отдельный жанр турецкой литературы, где пу-
тевые заметки занимали больше места, чем подробное перечис-
ление всего, что сделал посол. Таков, в частности, рассказ Мех-
меда Саид-эфенди о посольстве в Швецию [173, с. 117—125;
337а, с. 85—94].
Были, конечно, и иные сефарет-наме. В частности, Унат осо-
бо выделяет «немецкое рисале», которое написал Эмирзаде
Хаджи Мустафа-эфенди [479, с. 69—70]. Отправленный к Вен-
скому двору в 1730 г. с извещением о восшествии на османский
престол султана Махмуда I, османский дипломат почти все свое
сочинение посвящает истории и современному состоянию им-
перии Габсбургов, давая весьма подробные сведения о составе
империи, порядке избрания и коронации императоров, финансо-
вых возможностях и военном потенциале Австрийской монар-
хии. Важной составной частью сефарет-наме стал рассказ о вой-
не за испанское наследство 1701 —1714 гг. и ее результатах для
Венского двора. Характеристики, даваемые европейским дер-
жавам, и многочисленные пояснения к встречающимся в тексте
европейским терминам (например: «миллион», «министр», «пла-
нетарий» и т. д.) свидетельствуют о значительных знаниях, на-
копленных османской правящей верхушкой, о политической
жизни Европы тех лет. Об этом следует сказать еще и потому,
что Хаджи Мустафа был одним из наиболее заметных реис-
эфенди первой половины XVIII в., проведя на этом посту в об-
щей сложности около восьми лет [о нем см.: 345, т. 15, с. 182—
183].
С серией посольских поездок оказалось тесно связано и от-
крытие первой турецкой типографии. Сама идея книгопечата-
ния появилась у Ибрагима Мютеферрики много раньше. Уже в
1719 г. он приготовил клише и отпечатал карту Мраморного мо-
ря, которую преподнес великому везиру. В 1724 г. таким же
образом была отпечатана и карта Черного моря [134, с. 80; 159,
с. 551. Однако Ибрагим-эфенди знал о султанском указе, запре-
щавшем христианским типографиям использовать арабский
шрифт, и негативном отношении к книгопечатанию многочис-
183
ленной армии хаттатов, переписчиков рукописных книг, которых
в одном Стамбуле было около 15 тыс. Лишь после возвраще-
ния Челеби Мехмед-эфенди из Франции мысль о создании ту-
рецкой типографии смогла найти свое воплощение. Мехмед Са-
ид-эфенди, сопровождавший своего отца в качестве секретаря
посольства, стал убежденным сторонником книгопечатания и
деятельным соратником Ибрагима Мютеферрики. Совместными
усилиями им удалось не только обеспечить своему начинанию
поддержку великого везира, но и добиться фетвы шейх-уль-ис-
лама Абдуллах-эфенди, разрешившего открытие типографии и
печатание книг, кроме сочинений религиозного характера [337а,
с. 114; 485, т. 4, ч. 1, с. 160—161].
Сам Мехмед Саид-эфенди может рассматриваться как фигу-
ра, типичная для «западников» в османской столице. Помимо
активного участия в открытии типографии он много выступал
на дипломатическом поприще, возглавляя посольства в Россию
(1731 —1732), в Швецию и Польшу (1732—1733), Францию
(1741 —1742). Как явный франкофил, он поддерживал самые
тесные отношения с Бонневалем, французскими и шведскими
представителями при Порте [337а, с. 80—81; 345, т. 15, с. 62—
63; 174, с. 166—167].
Некоторое представление о личности Мехмеда Саид-эфенди
(в русских документах — Саид Мухамед эфендий) и его взгля-
дах могут дать архивные материалы, связанные с его посольст-
вом в Москву. Когда стала известна кандидатура посла, русские
дипломаты при Порте постарались собрать возможно больше
сведений о нем. В своих реляциях они сообщили, что Саид-
эфенди отличается умом, решительностью поведения, отсутстви-
ем религиозного фанатизма («веема человек пов.адной и мало
суеверен»), знанием французского языка и европейского этикета,
а также пристрастием к вину [26, ч. 1, л. Зоб.]. В Россию были
отправлены и первые 12 книг, отпечатанных в типографии Иб-
рагима Мютеферрики.
Из упомянутого уже журнала Ф. Ушакова следует, что
И. И. Неплюев и А. А. Вешняков верно предсказывали, что
посол будет вести себя «не так, как турки, но как... министры
в христианстве»: он не столько интересовался ценами на меха,
сколько знакомился с московскими достопримечательностями и
просился посмотреть Петербург; посещал комедии, которые по-
казывали при дворе Анны Иоанновны, и принимал комедиантов
у себя; присутствовал на учениях Преображенского, Семенов-
ского и Измайловского полков на поле у Донского монастыря;
поддерживал активные контакты с послами европейских дер-
жав в России. Польскому послу, он, в частности, преподнес из-
данную в стамбульской типографии «граматику, печатанную
на языке турецком и французском», а в ответ получил геогра-
фическую карту (вероятно, Европы или России) [26, ч. 2,
л. 183—186].
Посольская деятельность Йирмисекиз Мехмед-эфенди и его
184
сына, а также других османских дипломатов способствовала раз-
витию интереса к картографии, книгам, европейской прессе, ак-
тивизировала работу по переводу сочинений европейских авто-
ров по истории, географии, астрономии, стимулировала личные
связи османских риджалей и улемов с европейцами [337а,
с. 73—81]. Болгарская исследовательница М. Стайнова, рассмат-
ривая отмеченные факты с точки зрения социальной психологии,
пришла к выводу о возникновении в начале XVIII в. моды на
всё европейское («аляфранга»). Особый ее расцвет пришелся
на годы правления Ибрагима Невшехирли, когда стремление
подражать всему европейскому отразилось не только в архитек-
туре загородных кёшков или устройстве цветников и «регуляр-
ных» парков, но и в быту (мода на европейскую одежду, эки-
пажи, часы и другие предметы обихода) и в манере поведения
(устройство праздников, загородные гуляния) [229, с. 80—85].
Влияние -данного социально-психологического явления было
весьма значительным. Во всяком случае, сообщения русских
дипломатов о своих контактах с некоторыми османскими по-
литическими деятелями позволяют утверждать, что «новое» до-
вольно прочно укоренилось в сознании «западников». Сошлем-
ся на рассказ Вешнякова о его встрече с Кёпрюлюзаде Абдул-
лах-эфенди. У автора реляции сложилось впечатление о собе-
седнике как о человеке, «зело умном и знающем света». В част-
ности, молла «о географии типографической великое известие
имеет, об астрономии немного, как и о навигации, смутные идеи
имеет, но удивително по их состоянию сколко сведом о войнах,
о трактатах и претенциях всех держав европских и разных ин-
тересах оных». Подобные знания, по признанию Вешнякова, «от
турка никак было ожидать невозможно, но сей знатно научил-
ся от христиан, особливо от англичан и французов, яко бывших
в Алепе» (36, д. 5, л. 213—214].
Приведенные наблюдения Вешнякова очень важны для ис-
ториков. Они наглядно показывают направление интересов «за-
падников» и помогают увидеть связь между модой «аляфранга»,
нововведениями и внешней политикой Порты. Становление но-
вого подхода к проблемам взаимоотношений Османской импе-
рии со странами Европы в начале XVIII в. является еще одним
выражением происходивших перемен, которое позволяет не
только дополнить свидетельства подобного рода, ио и связать
их в более общую картину. Более того, само развитие событий
и особенности трансформации правящих кругов дают основа-
ние говорить о том, что сановники Порты придавали большее
значение новациям во внешней политике, чем в других сферах
жизни.
Изменения в экономике и в политике требовали новых реше-
ний. Думается, что сдвиги в расстановке сил на международной
арене были осмыслены раньше и полнее, чем процессы, дефор-
мировавшие структуру управления. Отсюда и четко обозначив-
шийся к началу XVIII в. интерес верхушки столичной бюрокра-
185
тии к христианскому миру, стремление понять причины быст-
рого роста могущественных европейских держав и использовать
опыт гяуров для восстановления мощи империи [136, с. 100—103;
219, с. 120—122]. Вместе с тем первым турецким «западникам»
было ясно, что немедленное перенесение европейских институ-
тов на османскую почву чревато серьезными социально-полити-
ческими осложнениями. Об этом вполне определенно сказал
Ф. Ушакову Мехмед Саид-эфенди. О том же говорит и явная
диспропорция между обилием проектов преобразований в ар-
мии и малыми усилиями по их реализации. В подобных усло-
виях единственной более или менее широкой сферой активно-
сти оставалась внешняя политика, поскольку дипломатические
акции прямо не затрагивали сложившиеся устои имперской си-
стемы, хотя, конечно, и их назначение было более ограни-
ченным.
В изложенном выше рассказе о наставлениях Николая Мав-
рокордато Ибрагиму Невшехирли примечателен следующий со-
вет. Как пишет Вешняков, садразам «уже видел, коль невоз-
можно турецким нерегулярным войскам против регулярных бо-
роться, а [поскольку] регуляторства у себя завести невозможно
по закону их, то лучше старатся одержать имеющее, а о боль-
шом распространении границ не думать» [37, д. 5, л. 44об.].
Иными словами, великому везиру нужно было выиграть вре-
мя, необходимое для преобразований, и одновременно сохра-
нить прежний статус Османской державы в Европе.
Чтобы решить эту двойную задачу, следовало в корне ме-
нять сложившуюся практику отношений с христианским ми-
ром. В 1761 г. Обресков попытался сформулировать основные
положения традиционной внешней политики Порты в Европе.
На первое место он поставил «максиму турецкую, основанную
на законе и непременно наблюдаемую», о том, чтобы «с хри-
стианскими потентатами в союзы не вступать». Второй принцип,
по его мнению, зиждился «на общем мнении турецком, что дер-
жаву их не союзами, но первые их предводители, имея в одной
руке саблю, а в другой Алкоран, разширили и толико госу-
дарств покорили». Третий принцип основывался на «предсужде-
нии турецком о надмерном могуществе империи их, и которая
всякую державу покорить может без посторонней помощи» [51,
д. 3, л. 124—124об.].
Ясно, что после Карловицкого мира 1699 г. строить европей-
скую политику на подобных основах Порта уже не могла. Вме-
сте с тем выработка нового курса встречала упорное сопротив-
ление старой военно-феодальной знати, для которой военная
добыча оставалась основным источником обогащения. Ее влия-
ние имел в виду видный волошский боярин К. Кантакузин,
предсказывавший в 1703 г., что мир, «который учинили с хри-
стианами», будет недолговечен, «потому что ... как войны нет,
они турки) меж собою воюют и убиваются, как и ныне, и для
того, конечно, хотят войны зачинать, понеже, как война, и сул-
186
таны, и визири, и начальники — все долголетни [в правлении]»
(20, д. 4, л. 121 — 121об.]. Однако этот прогноз не сбылся; более
того, уже в первом десятилетии XVIII в. выявилось стремление
части османских риджалей к более осторожной и реальной по-
литике в Европе.
Между тем международная обстановка в Европе тех лет
представляла немалые возможности для начала военных дейст-
вий. Так, после подписания Альтранштадского мира между Кар-
лом XII и правителем Саксонии Августом II, являвшимся вас-
салом Габсбургов, резко обострились отношения между Авст-
рией и Швецией. Многие европейские политики ожидали, что
турки воспользуются этими осложнениями, а также восстанием
в венгерских владениях австрийского императора под руковод-
ством Ф. Ракоци, чтобы взять реванш за поражения в войне
1683—1699 гг. и вернуть уступленные австрийцам земли. Одна-
ко в Стамбуле не спешили с объявлением войны, выжидая на-
чала действий шведов. Первый русский постоянный посол при
Порте П. А. Толстой, находившийся в османской столице с
1702 по 1713 г., указывал, что султан и великий везир не имеют
нужды «замышлять войну», которая «может их ввергнуть в бес-
покойство тяжкое, также и собранная казна расточится, без
которой и надежда о успокоении янычар и прочего воинства от-
нимется и жизнь их будет паки в страхе» [19, л. 316об.].
Сходная ситуация сложилась и после начала русского по-
хода Карла XII. Она открывала заманчивые возможности для
реализации агрессивных замыслов османских и крымских фео-
далов против России. Ее укрепление в годы правления Петра I
создавало грозную опасность для Османской империи, заклю-
чавшуюся не только в возможном австро-русском союзе, но и в
установлении тесных связей между Петербургом и балканскими
народами, находившимися под османским владычеством. По-
этому Порта с нескрываемой неприязнью встречала все меро-
приятия Петра по укреплению русских южных границ. К числу
явных недоброжелателей относился и великий везир Чорлулу
Али-паша. Тем не менее он не принял предложений Карла XII
о совместном выступлении. Дм. Кантемир позже писал об Али-
паше Чорлулу: «Он не любил русских и неоднократно старался
навредить им, однако в то же время был приветлив с ними,
поскольку боялся быть втянутым в войну, в которую его пытал-
ся вовлечь Карл XII» [92, с. 455]. Смысл подобного «миролю-
бия» хорошо вскрыл иерусалимский патриарх Досифей. Опи-
раясь на свой богатый опыт общения с османскими политиче-
скими деятелями, оп писал в 1704 г. Петру I: турки, «когда ма-
лы суть, хвастают, что суть зело сильны, а когда бедствуют, го-
ворят, что суть мирни» [65, с. 49].
Особенности перемен во внешней политике Порты того вре-
мени удачнее других обрисовала советский историк С. Ф. Ореш-
кова. В своей работе о русско-турецких отношениях в начале
XVIII в. она пришла к выводу, что в «европейской политике по-
187
стояпная агрессивность начинает сменяться выжидательной так-
тикой, появляется больше гибкости, желания достичь постав-
ленных целей, играя на противоречиях между европейскими дер-
жавами» [207, с. 148]. Вместе с тем позиции военно-феодальной
знати в правящих кругах были еще достаточно сильны. Поэто-
му сам курс султанского правительства оставался неустойчивым,
подверженным значительным колебаниям. Внутренние трудно-
сти и опасения народных бунтов («ребелий») заставляли руко-
водителей Порты время от времени вновь обращаться к воен-
ным действиям. Таковы причины русско-турецкого конфликта
1710—1711 гг. и войны Османской империи 1714—1718 гг. про-
тив Венеции и Австрии.
Новые территориальные потери в Европе, зафиксированные
Пожаревацким миром, существенно усилили позиции сторонни-
ков более осторожной и реальной политики. Ее выразителем ста-
ли Ибрагим Невшехирли. Правда, в начале его везирата фран-
цузские дипломаты еще рассчитывали на возможность нового
австро-турецкого конфликта с целью возвращения Белграда и
Темешвара. Однако, помня об уроках прошедшей войны, вели-
кий везир не надеялся уже на силу своих войск и пытался ор-
ганизовать антиавстрийскую коалицию в составе Франции, Рос-
сии и Османской империи. Важное место в этих замыслах отво-
цилось посольству Йирмисекиз Мехмед-эфенди во Францию.
Неудачный исход переговоров в Париже и вовсе охладил Ибра-
гим-пашу к планам реванша.
Примерно с этого времени европейская политика Порты об-
ретает ту направленность, которую довольно точно сформулиро-
вал Вешняков, излагая суть бесед «хитрого визира» и его дра-
гомана. Ее важнейшей чертой стали усилия по нормализации
отношений с основными противниками империи — Австрией и
Россией. Союзнические отношения последних заставили Порту
в 1724 г. заключить соглашение с Петербургом о разграничении
российских и османских владений в Закавказье и отказаться от
прямой конфронтации с Венским двором.
Была и другая причина, вынуждавшая Ибрагима Невшехир-
ли избегать конфликтов в Европе. Речь идет о восточном аспекте
внешней политики Порты. Если на Западе соотношение сил бы-
ло явно не в пользу Стамбула, то острый политический кризис
в Иране в связи с фактическим крахом власти Сефевидов в
1722 г. создал благоприятную ситуацию для удовлетворения аг-
рессивных замыслов той части османской правящей верхушки,
которая ратовала за продолжение завоевательных походов. Пор-
та незамедлительно воспользовалась сложившимся в Иране по-
ложением, надеясь с помощью звучных побед поднять авто-
ритет правительства, сильно пошатнувшийся из-за отказа от
решительных действий против гяуров. Однако расчеты на лег-
кий успех не оправдались. На смену первым удачам, обещав-
шим расширение сферы османского влияния, особенно на Кав-
казе, и обильную добычу, к концу 20-х годов пришли пораже-
188
ния, ставшие губительными не только для тысяч солдат, но и
для самого великого везира.
Смерть Ибрагима Невшехирли мало что изменила в том
внешнеполитическом курсе, который сложился при его жизни.
Можно лишь сказать, что идея использования дипломатических
средств борьбы обрела более законченное выражение. Этому
в немалой степени способствовала и книга Ибрагима Мютефер-
рики, в которой открыто проводилась мысль об отставании Ос-
манской империи от европейских государств [см.: 167, с. 145—
149]. Из-за своего пренебрежения к соседним христианским
странам, отмечал автор, «мусульмане» (под ними явно подразу-
мевались представители османской правящей верхушки) «не
знали, что было причиной и основанием того, отчего некогда ма-
лочисленный народ (христиане) стал многочисленным, почему,
будучи ограниченным одним климатом *, распространились по
всему миру, особенно же как государственное устройство, счи-
тавшееся пагубным, оказалось превосходным, а [их] администра-
тивные и политические законы и принципы позволили управлять
странами, регулировать дела людей, заселять области, благо-
устраивать края и территории, а [при помощи] порядков, дейст-
вующих при охране и защите страны, вот уже несколько лет по
воле Бога одерживают постоянные победы над войском могучей
Османской империи» [68, с. 132].
Значимость работы Ибрагима Мютеферрики состояла не
только в показе превосходства «врагов веры», но и в утвержде-
нии необходимости внимательного изучения европейского опы-
та. Такую потребность остро ощущали те османские государст-
венные деятели, которые ведали вопросами внешней политики.
Попытки Порты принять более активное участие в междуна-
родных делах выявили слабое знание ее «министрами» прин-
ципов и методов европейской дипломатии, что влекло за собой
крупные просчеты в оценке общей ситуации и позиции отдель-
ных держав. Следствием этих ошибок была война 1735—1739 гг.
с Россией и Австрией. В своем обширном «Доношении о со-
стоянии Турецкого двора», составленном осенью 1736 г., Вешня-
ков относил их на счет очень влиятельного в то время кяхьи
великого везира Османа Халиса-эфенди. По сведениям русско-
го дипломата, кяхья поверил «внушениям» французского посла
Вильнёва, что Россия-де не в состоянии начать войну против
Османской империи и что другие европейские державы до того
не допустят. Габсбурги, по утверждению Вильнёва, не осмелят-
ся оказать поддержку Петербургу потому, что их руки связаны
войной за польское наследство, а Париж будет продолжать
военные действия, пока не закончится русско-турецкий конфликт
[32, л. 22]. В дальнейшем все эти «внушения» были опровергнуты
ходом событий и Осману Халисе пришлось заплатить головой
за ошибочную оценку ситуации в Европе.
* Климат — географический пояс, зона, понятие, заимствованное средне-
вековой арабской наукой из древнегреческой географии.
189
Интересный документ, относящийся к начальному периоду
войны, ввела недавно в научный оборот С. Ф. Орешкова»
Он представляет собой трактат, автор которого попытался дать
анализ ситуации, сложившейся в связи с предложением Венско-
го двора выступить посредником в разрешении турецко-русско-
го конфликта. Заключения тех действующих лиц, которые долж-
ны, по замыслу сочинителя, представить взгляды османских по-
литиков, не отвечали реальному положению дел, а их осведом-
ленность в европейских делах была явно недостаточной [209].
Конечный итог войны 1735—1739 гг. существенно усилил по-
зиции тех, кто выступал за развитие контактов с европейскими
странами и использование противоречий между ними в политике
Порты. Несогласованность позиций союзников на Немировском
мирном конгрессе 1737 г. позволила османским делегатам уйти
от принятия жестких требований русской стороны, сформулиро-
ванных А. И. Остерманом. Поддержка посредника, французско-
го посла Вильнёва, в ходе мирных переговоров под Белградом
помогла Порте не только сохранить отвоеванные у австрийцев
территории, но и свести на нет претензии России, несмотря на
ее военные победы. Наряду с Вильнёвом большим авторитетом
при Порте стали пользоваться «мастер салтанский в истории и
географии» Ибрагим Мютеферрика и А.-К. Бонневаль. Если пер-
вый до своей смерти использовался в дипломатических поруче-
ниях, то последнему принадлежал план военных действий, ко-
торый обеспечил туркам успех на австрийском фронте.
После заключения Белградского мира 1739 г. османская пра-
вящая верхушка продолжала курс на активное участие в евро-
пейских делах. О постепенном освоении министрами Порты но-
вых принципов дипломатии свидетельствуют заключение в
1739 г. первых двусторонних договоров: вначале турецко-швед-
ский оборонительный союз, затем турецко-неаполитанский (с Ко-
ролевством обеих Сицилий) договор о дружбе и торговле [190].
Значение этих актов в должной мере еще не оценено историка-
ми. Например, в 1708 Г. Александр Маврокордато в ответ на
запрос П. А. Толстого о возможности заключения военного сою-
за между Турцией и Швецией заявлял, что подобные соглаше-
ния не практикуются султанским правительством [19, л. 38].
А в 1732 г., во время визита Мехмеда Саид-эфенди в Швецию,
на обеде, данном королем в честь посла, речь зашла о войне,
которую Османская империя вела с Ираном. Король предло-
жил направить на помощь туркам 20—30 тыс. шведских солдат.
Саид-эфенди ответил, что султан будет очень доволен этим из-
вестием и, в свою очередь, окажет королю самые высокие по-
чести. Далее он сказал: «Как Вам известно, Османское госу-
дарство в своих войнах не нуждается ни в чьей помощи, все
наши завоевания и победы добыты нами с помощью собствен-
ных мечей. Вы, наши друзья, не должны утруждать себя ни
материально, ни физически. Достаточно, что Вы оказываете нам
моральную поддержку» [цит. по: 337а, с. 92].
190
Прошло не более пяти-шести лет и прежняя тактика была
оставлена, хотя это вызвало далеко не однозначную реакцию
в Стамбуле. Известно, в частности, что великий везир Хаджи
Ахмед-паша, «осердясь» на Бонневаля, говорил ему, дескать,
«он и так притчиною союзу швецкому, в котором Порте никакой
прибыли нет, и противно их регулам и закону в такие обяза-
тельства с христианскими державами вступать и по разным их
интересам участие принимать» [33а, д. 13, л. 288].
Возвращаясь к разговору о двусторонних договорах 1739 г.,
отметим, что если в первом случае французская дипломатия при-
ложила большие усилия, чтобы «помочь» османским политикам
преодолеть колебания и заключить союз, то во втором — она
активно противодействовала как оформлению соглашения, так
и учреждению постоянного представительства Неаполя при Пор-
те. Султанские министры не посчитались с открытым заявле-
нием Вильнёва о том, что подобная акция «французским ин-
тересам весьма предосудителна», поскольку хотели показать
независимость своих действий от позиции Франции. Еще боль-
шую самостоятельность проявила Порта, заключив «вечный
мир» с Габсбургами в 1747 г.
Характеризуя османскую внешнюю политику 30—40-х годов,
нельзя забывать и продолжавшуюся турецко-иранскую войну.
Начавшись в 1722 г., она растянулась (с некоторыми интерва-
лами) на 25 лет и привела к опустошению государственной каз-
ны, разорению многих районов страны, способствовала росту
сепаратизма в восточных провинциях и усилению повсеместного
недовольства. В 1745 г. для подтверждения своего заключения
о том, 'что «со дня на день гнев и ярость народная против их
государя прибавляется», Вешняков сослался на слова своего по-
стоянного осведомителя — миралема: «... сия война турок почти
всех вывела, многия места есть, что одного турка противу де-
сяти христиан не найдется... но все сие бедное состояние на-
чалным здешним правителям не чювственно». При объяснении
причин продолжительности столь непопулярной в стране войны
русский дипломат особо выделял два момента. Во-первых, пи-
сал он, правителям империи она нужна, чтобы «неприятелей
своих и неспокойствия духи было куда отдалить». Во-вторых,
наличие «персидской войны» помогало Порте противостоять на-
тиску своих ближайших союзников тех лет — Франции и Шве-
ции, стремившихся вновь толкнуть Османскую империю на от-
крытый конфликт с Россией и Австрией [37, д. 5, л. 388 об.—
389, 417].
К середине XVIII в. османские политики овладели некоторы-
ми навыками европейской дипломатии, стали глубже разби-
раться в международной ситуации. Это обстоятельство было от-
мечено Буйдием в его втором докладе Коллегии иностранных
дел. Завершая «Краткое описание о поступках и особенностях
характера ныне резидующих в Константинополе министров ев-
ропейских держав», он подчеркнул: «В нынешние времена, что
191
порта Отоманская в безсилие пришла, ея министры достигли
в совершенстве политики». Из его рассказа следует, что в Стам-
буле стали внимательно присматриваться («анатомию зделав-
ши») к европейским дипломатам, выявлять их слабости, гото-
вить для них «притворных конфидентов», через которых шла бы
к западным дворам информация, подготовленная султанским
двором [42, л. 11об.— 12]. Подобные, по выражению Буйдия,
«комедии» показывают, что османское правительство не же-
лало быть послушной игрушкой в чужих руках, более того,
оно стремилось использовать представителей держав для до-
стижения своих целей в европейских делах. Данное обстоя-
тельство представляется важным для опровержения широко рас-
пространенной в исторической литературе версии о решающем
влиянии французской дипломатии на деятельность Порты [345,
т. 15, с. 239; 488, с. 431—432].
Буйдий признает первенствующее положение представителя
Парижа среди других иностранных послов в Стамбуле, отмечает,
что он «повсюду тесныя средства находит так ко управлению
дел своего государя, как и для приобретения своего богатства»,
подчеркивает «ласкательство», оказываемое французу Портой.
Вместе с тем он указывает, что сам посол (Дезальер) «в мел-
ких делах упражняется, а о глубоких мыслить не может» [42,
л. 9]. Совершенно ясно, что А. Вандаль и другие авторы, раз-
вивавшие идею французского руководства Портой, приняли
внешние атрибуты «европеизации» за изменение сущности ее
курса. На самом же деле отказ от старых взглядов, усвоение на-
выков новой дипломатии, более активное участие в европейской
политике — все это отражало попытки представителей правя-
щих кругов реагировать на меняющуюся ситуацию, не допу-
скать падения престижа Османской империи, несмотря на «без-
силие» центральной власти. Правда, трансформация правящей
верхушки и связанная с этим ожесточенная борьба между от-
дельными группировками существенно снижали эффективность
предпринимавшихся усилий, создавая у современников ощу-
щение не только отсутствия определенного курса, но и полного
забвения государственных интересов.
Замыслы и деятельность османской правящей верхушки во
второй половине XVIII в. производят более противоречивое впе-
чатление. Сообщения дипломатов из Стамбула в 50—60-е годы
содержат мало упоминаний о мероприятиях, которые можно
было бы рассматривать как продолжение новаций «ляле деври».
Основное внимание Порты переключено на события внутренней
жизни, и прежде всего на усилия по сохранению контроля над
провинциями; борьбу с мятежами и другими выражениями не-
довольства политикой центрального правительства; изобрете-
ние средств для пополнения истощенной казны. Хотя среди ве-
ликих везиров 50-х годов мы находим и Хекимоглу Али-пашу,
и Мехмеда Саид-пашу, но их пребывание у власти нельзя на-
звать примечательным. Впрочем, и времени для этого факти-
192
чески не было: третий везират Хекимоглу Али продлился всего
три месяца, а срок деятельности Саид-паши оказался немногим
больше — пять месяцев.
Обресков писал о последнем довольно доброжелательно: «Он,
визирь, ни в чем не погрешил, вел себя благоразумно, осто-
рожно, смирно, человеколюбиво и никому не вредствовал» [46,
д. 2, л. 240; 485, т. 4, ч. 2, с. 384] но сама характеристика до-
статочно показательна. Политик, начинавший с отрицания мно-
гих традиционных устоев османского общества, оказавшись на
вершине своей карьеры, уподобился многим безликим фигурам
своего времени. «У турок часто случаетца, чин переменяет образ
думать»,— написал Обресков по поводу еще одного деятеля
«эпохи тюльпанов» [47, д. 3, л. 80об.]. Эта характеристика вполне
подходит и к садразаму Мехмеду Саид-паше.
Малый интерес к преобразованиям у османских риджалей
в середине XVIII в. создает представление о том, что со
смертью Ибрагима Мютеферрики в 1745 г. и Бонневаля в 1747 г.
первое поколение турецких «западников» ушло с политической
арены, а их идеи потеряли свою привлекательность. Подобное
заключение было бы вполне приемлемым, но оно опровергается
явным возрождением интереса к задуманным ими проектам пре-
образований и более последовательным осуществлением их на-
чинаний в 70—80-х годах. Показательно, что нововведения этих
лет начинались как раз с того, на чем остановились первые ре-
форматоры. Иными словами, налицо полная преемственность це-
лей и методов деятельности, разорванная на четверть века.
Современники пытались объяснить отмеченное обстоятель-
ство пристрастиями нового султана Османа III. В отличие от
своего предшественника Махмуда I, который «имел консидера-
цию к европейским обрядам и с приятностию видел их рукоде-
лие, в котором подлинной вкус имел и дворец разными дико-
винками наполнил» [43, д. 4, л. 322об.], следующий представи-
тель правящей династии описывался как ревностный мусульма-
нин и блюститель канонов империи. Выйдя наконец из внутрен-
них покоев дворца, где 50 лет он пробыл в заточении, Осман III,
по рассказам очевидцев, произвел настоящую «революцию» в се-
рале, сократив число придворных служителей, изгнав шутов и
карликов, уволив всех прежних евнухов, приказав убрать из
дворцовых помещений все украшения «гяурского» происхожде-
ния— картины, фарфор, часы, дорогие гобелены [286, т. 1,
с. 136—137; 308, с. 197]. При нем вновь стали строго следить
за соблюдением запретов в отношении курения и одежды для
немусульман, за правилами поведения женщин в общественных
местах. Дипломаты отмечали неустойчивость симпатий султана,
из-за чего «верховные везири почти по третям года переменя-
лись и разные люди в руководство дел империи мешались» [54,
д. 334, л. 91об.]. Однако Осман III оставался на троне всего
лишь три года, и, следовательно, «переменчивость его нрава»
вряд ли могла серьезно повлиять на политику Порты.
13 Зак. 2Э2
193
Значительно более интересной фигурой представляется
Коджа Рагыб Мехмед-паша, ставший великим везиром при Ос-
мане III и сохранивший свой пост при следующем султане Му-
стафе III, Многолетней службой в канцелярии Порты, выпол-
нением обязанностей реис-эфенди в 1741 —1744 гг., деятель-
ностью в качестве вали он заслужил «генеральную» репутацию
«человека честного, добропорядочного, справедливого и непод-
купного» [47, д. 2, л. 16об.; 485, т. 4, ч. 2, с. 385—397]. Коджа
Рагыб-паша был также известен своей образованностью и на-
зывался среди лучших поэтов своего времени. Оставаясь в те-
чение семи.лет великим везиром, он сумел подчинить себе не
только весь правительственный аппарат, но и султанский двор
и высшее мусульманское духовенство. Характеризуя его как «од-
ного из самых замечательных администраторов, государственных
деятелей и поэтов XVIII в.», Н. Ицкович особенно отмечал уси-
лия паши по утверждению власти садразама в противовес ин-
тригам дворцовой партии во главе с кызлар агасы [380, с. 22].
В более широком смысле можно считать везират Коджи Рагы-
ба временем утверждения ведущей роли столичной бюрократии
в османской политической системе.
Примечательно, что во второй половине XVIII в. усиление
позиций бюрократической элиты сопровождалось новыми дейст-
виями вестернизаторов. В 1761 г. возобновила работу хендесха-
не — инженерная школа [150, с. 51]. Традиционными стали сул-
танские смотры войск. Об уровне подготовки солдат, показанном
на смотре 1758 г., Обресков сообщал: «По выстреле в цель из
80 ружей, 10 пушек и бросании восми бомб (гранат), оные
(солдаты) разпущены, как видно с гневу, за неискуство их, ибо
из первых потрафили токмо 12, из пушек 2, а из бомб ниже
одна».
Спустя два года султан Мустафа III присутствовал «при
атаке, бомбардировании и подрывании зделанной Саидабацкой
долине небольшой земляной крепостицы; но ни инженеры, ни ар-
тиллеристы, ни бомбардиры, по малому в знании их искусству,
апробации Его величества не удостоились» [56, д. 394, л. 57—
57об.; 50, д. 4, л. 31].
Сведения о деятельности Порты при Кодже Рагыб-паше по-
казывают и другой аспект османской политики 50—60-х годов,
четко следовавшей за курсом своих предшественников. Речь
идет о европейской политике. Еще в октябре 1755 г. русские
дипломаты сообщали, что в ответ на запрос Османа III санов-
ники Порты и улемы единодушно призывали его «с погранич-
ными державами совершенно максимам усопшего салтана [Мах-
муда I] последовать и сохранение мира из виду не выпускать,
а притом старятся внутренность государства в лутчее состояние
привести» [45, д. 6, л. 297об.]. Как они понимали это «максимы»,
видно из состоявшегося при Порте в сентябре 1756 г. обсужде-
ния обстановки, которая сложилась в Европе в связи с нача-
лом Семилетней войны (1756—1763). Уайтхоллский союзный до-
194
говор между Англией и Пруссией (27 января 1756 г.) и анало-
гичный договор, подписанный 1 мая 1756 г. в Версале предста-
вителями Франции и Австрии*, в корне изменили расстановку
сил на международной арене.
Реакция Стамбула на эти перемены показательна. Во-пер-
вых, султанские министры с неудовольствием отметили, что
участники альянсов не сочли нужным сообщить о своих намере-
ниях Порте. Во-вторых, было решено, что Порта «для вящей
ползы своих интересов не должна откладывать и отвергать
дружбы христианских государей». Оба эти пункта явно проти-
воречили традиционным представлениям османских правителей,
привыкших осуществлять свой курс, не связывая себя какими-
либо обязательствами в отношении «врагов веры». В-третьих,
участники совета, учитывая сближение Парижа с Венским дво-
ром, пересмотрели и свое отношение к Франции. Еще в начале
1755 г. она характеризовалась как «издревле истинный Порты
друг, которая во всяких случаях интересы ея всем другим по-
тентатам предпочитала». Отныне же главным инструментом ос-
манской политики в Европе была признана Англия. По совету
ее посла Дж. Портера султанское правительство решило не-
медленно заключить договор о дружбе и торговле с Данией,
против которого возражали австрийские и российские диплома-
ты в Стамбуле, дабы показать, что «Порта к ним консидерации
не имеет» (46, д. 4, л. 73—73об.].
Последующие акции, инициатором которых выступал уже
Коджа Рагыб-паша, также демонстрировали верность принци-
пам внешней политики 20—30-х годов. Для правильной их оцен-
ки важно учитывать, что Мустафа III оказался сторонником ме-
тодов своих предков, делавших ставку на военные действия,
что и неудивительно для правителя, более 50 лет остававшегося
отрезанным от всякого участия в жизни страны. Поэтому вели-
кому везиру неоднократно приходилось идти наперекор султану,
доказывая преимущества дипломатических методов политики
над военными. Так, осенью 1758 г. на одном из заседаний Дива-
на рассматривалась возможность объявления войны России, ко-
торая в то время вела военные действия против прусского коро-
ля Фридриха II. В противовес султану, считавшему, что нуж-
но принять все меры для того, чтобы сорвать наступление рус-
ских войск в Пруссии, партия великого везира доказывала, что
в интересах Порты «оставить христианские державы между со-
бой разорятца и ослабевать», иначе «оные примирятца, след-
ственно Порта найдется в веема тяжкой и многим опасностям
подвергшей войне». В итоге все согласились с предложением
Коджи Рагыба — отложить решение вопроса до замирения вою-
ющих сторон, чтобы убедиться, в каком состоянии окажется
прусский король [48, д. 6, л., 170—171]'.
* Ко второму альянсу присоединилась Россия, что было оформлено Пе-
тербургским союзным договором, подписанным И января 1757 г.
13*
195
После побед русских войск под Дорндорфом (1758) и Ку-
нерсдорфом (1759) положение Фридриха II стало критическим.
Именно в это время в Стамбуле по инициативе английских дип-
ломатов начались переговоры о турецко-прусском договоре.
В марте 1761 г. они завершились подписанием согласованного
документа. А. С. Тверитинова справедливо оценила его как ан-
тирусский по своей направленности (233, с. 316]. Вместе с тем
реальную значимость договора не следует преувеличивать. Во-
преки всем домогательствам эмиссаров Фридриха II о заклю-
чении «наступательного или по малой мере оборонительного
союза», великий везир согласился лишь на трактат «дружбы
и коммерции» по образцу акта, заключенного ранее с Данией.
Обресков, объясняя смысл позиции Коджи Рагыба, отмечал,
что он «простым трактатом дружбы Порту ничем не компроме-
тирует» [53, д. 324, л. 16об.— 17]. Такого же мнения придержи-
вались и при русском дворе. И. И. Панин, ставший в 1763 г.
ближайшим советником Екатерины II по внешнеполитическим
делам, отмечал, что «король прусский знает из союзов других
держав, сколько мало оне из того получили действительной
пользы от турок» [72, с. 126]. Тогда же Порта начала вести пе-
реговоры о подписании аналогичных договоров с Испанией и
Тосканским герцегством, предполагая, по словам русского рези-
дента, заключить таковые же «против прежней ее системы со
всеми европейскими потентантами» [51, д. 2, л. 164об.].
Другая часть замысла великого везира, как отмечал Обрес-
ков, состояла в том, чтобы заставить прусского короля про-
должать войну как можно дольше. О правоте дипломата свиде-
тельствует еще один эпизод, связанный с Семилетней войной.
С 1760 г. в переписке между Фридрихом и Портой обсуждался
вопрос о возможности выступления Османской империи против
Австрии. В порядке компенсации Берлинский двор обещал со-
действовать возвращению туркам Темешвара и Буды. Однако
к лету 1762 г. стало ясно, что Порта вовсе не готовилась к воен-
ной акции, а ее обещания были направлены «единственно к по-
ощрению войны продолжения, дабы христианские державы меж-
ду собой истощались, ее в покое оставили и в почтении содер-
жали». Военные приготовления, открыто осуществлявшиеся в
европейских провинциях империи, отнюдь не означали, что ос-
манские правители собирались выступить против австрийцев.
Тот же Обресков оценил их как «позолоченную пилюлю», кото-
рую великий везир приготовил для Фридриха II, ибо в Стам-
буле хотели провести лишь демонстрацию «для устрашения Вен-
ского двора, дабы заставить его податнейшим [образом] усту-
пить ей Темешвар и Петерварадин, которых крепостей... Порта,
ползуясь нынешним онаго двора великим упражнением, наме-
рена старатся чрез негоциацию, не обнажая сабли, приобрести»
[52, л. 193об.; 236].
«Позолоченная пилюля» предназначалась не только для
Пруссии, но и для Мустафы III. Затеянные маневры были, не-
196
сомненно, созвучны его «марциальному» духу. Они не произвели
слишком большого впечатления на Венский двор, который отка-
зался уступить захваченные им прежде крепости на австро-ту-
рецкой границе. Более того, они, по существу, ничего не изме-
нили в «миролюбителных сентиментах» Порты, но избавили
садразама Коджу Рагыба «от навлекания на себя какого наре-
кания».
Великий везир умер, оставаясь, вероятно, уверенным в ус-
пехе своей внешнеполитической линии. Однако реальных плодов
курс на дипломатическую игру, использование взаимной борьбы
европейских государств не принес. Время, когда османские пра-
вители могли бы попытаться применить европейский опыт для
реорганизации политических институтов, в частности армии, бы-
ло упущено. С окончанием Семилетней войны стала ясна несбы-
точность надежд на то, что Османскую империю оставят в по-
кое и будут «содержать в почтении». Руководители Порты яв-
но преувеличивали значение собственных усилий, поскольку
воспринимали лишь ход международных событий, не понимая
закономерностей, определявших развитие отношений между
странами.
Султанское правительство, определяя программу своих дейст-
вий, исходило главным образом из категорий религиозного со-
знания (мусульманский мир — христианская Европа) и потому
не могло в полной мере осознать, в какой степени осуществле-
ние его планов зависело от таких внешних обстоятельств, как,
например, формирование новой системы международных отно-
шений под влиянием развития капитализма. Однако чем актив-
нее Порта стремилась включиться в европейскую политику, тем
больше попадала под воздействие противоречий, которые раз-
деляли ее участников на соперничающие группировки. Одной
из доминант этой борьбы стали колониальные устремления ев-
ропейских держав, в результате чего их соперничество распро-
странялось на огромные пространства от Северной Америки до
Индии. С середины XVIII в. оно захватывает и османские вла-
дения в Европе, Передней Азии и Северной Африке.
В Париже, Берлине, других европейских столицах все чаще
начинают говорить об угрозе территориальной целостности Ос-
манской империи, исходящей от соседних государств, прежде
всего России. В трактате анонимного французского автора, со-
ставленном в 1756 г., эта идея сформулирована достаточно чет-
ко: «Наконец московиты, которые более опасны для Оттоман-
ской империи, чем все другие нации. Их войско многочисленно
и активно со времен сражений Петра Великого со шведами; они
исповедуют ту же религию, что и греки, которые мечтают воз-
родить свою империю, перейдя под их власть. Они могут всту-
пить в империю султана по суше, подобно немцам, или пере-
сечь Черное море на своих судах и достичь [Стамбула] за три
дня» [116, с. 351]. Хотя в это время царское правительство было
еще далеко от подобных планов, известные силы пытались ис-
197
пользовать «русскую угрозу» для воздействия на политику
Порты.
Растущее могущество России осознают и османские полити-
ки. К примеру, можно сослаться на беседу капыджибаиш Ха-
лил-аги (направленного в 1755 г. в Варшаву для извещения о
вступлении на султанский престол Османа III) с «партизанами
французскими»*, которые внушали ему мысль о небходимости
присоединения султана к союзу Франции, Швеции и Пруссии
против России. Османский посланник ушел от прямого ответа,
заметив, что «период шведскаго королевства минулся и что те-
перь Россия находится в периоде своего приумножения и рас-
цвета» [44, д. 3, л. 191об.; 439]. Последнее обстоятельство и за-
ставило Порту быть весьма осторожной в отношениях с русским
двором и избегать открытого столкновения почти 30 лет. Тем не
менее сама логика европейской политики Стамбула в итоге
вновь привела к вооруженному конфликту.
Русско-турецкой войне 1768—1774 гг. посвящена большая ис-
торическая литература [152, с. 9—22]. Не повторяя выводов ис-
следователей, отметим лишь два обстоятельства, имеющих пря-
мое отношение к нашей теме. Османское государство оказалось
столь неготовым к боевым действиям, что даже французский по-
сол Вержен, судя по вполне достоверному свидетельству Пейсо-
неля-младшего, видел всю бессмысленность разрыва русско-ту-
рецких отношений, но по приказу из Версаля должен был вооду-
шевлять членов Дивана на столь решительный шаг [106, с. 87].
Опасения посла полностью оправдались. Явную неспособность
Османской империи противостоять России убедительно показал
дипломат и публицист Гиридли Ахмед Ресми-эфенди в своем
известном памфлете «Сок достопримечательного» («Хуласат-
уль-итибар») [62].
Война вскрыла качественную отсталость османской армии
с точки зрения организации, уровня материально-технического
оснащения и состояния военных знаний, полностью подтвердив
важнейшие положения книги Ибрагима Мютеферрики. Прави-
тели страны надеялись компенсировать эти слабости многочис-
ленностью и храбростью турецких воинов. Их боевые качест-
ва отмечал в свое время и Ф. Энгельс: «Турок сам по себе не-
плохой солдат. По природе своей он храбр, исключительно вы-
нослив и терпелив и при известных условиях послушен» [12,
с. 491].
В сражениях с русскими войсками под Рябой Могилой, у рек
Ларга и Кагул, численный перевес османских частей, по авто-
ритетному заключению советского военного историка В. А. Зво-
нарева, утрачивал всякое значение и резко обнажались черты
технической и тактической отсталости. Ружья турецкой пехоты
отличались большой длиной ствола, тяжелым весом, медлен-
ностью заряжения и необходимостью применения подсошек.
* Имеются в виду польские сторонники французской ориентации.
198
Они не имели штыков. Холодным оружием пехоты оыли саоля
и кинжал. Артиллерийские орудия были очень тяжелы и, как
правило, не имели колесных лафетов, из-за чего в бою практиче-
ски совсем не могли маневрировать. Огневое состязание с рус-
скими войсками было для турок бесперспективным: их редкий
неорганизованный огонь легко подавлялся массированным ог-
нем пехоты и артиллерии противника. Поэтому османские вое-
начальники не придавали значения максимальному использова-
нию в бою огнестрельного оружия и другим идеям линейной
тактики. В сражениях турецкая пехота и конница образовы-
вали обычно бессмысленные скопления значительной глубины
(«кучи» или «толстые фронты», как называл их П. И. Панин
в своей инструкции 1770 г. [см.: 162, с. 100]).
Ощутив с первых боевых действий качественную неполно-
ценность войск и недостатки своей наступательной тактики, ос-
манское командование перешло к обороне, используя в качестве
опорных пунктов крепости и фортификации, избегая при этом
крупных полевых сражений. На последнем этапе войны правя-
щая верхушка страны взяла курс на реорганизацию своей ар-
мии по европейским образцам. При этом она решительно от-
казалась от прежнего принципа использования только ренега-
тов и охотно пользовалась услугами специалистов-христиан.
Среди последних особенно выделялся своей активностью ба-
рон Франсуа де Тотт. В 1755 г. он вместе со своим отцом, быв-
шим соратником Ф. Ракоци, появился в Стамбуле в свите фран-
цузского посла Вержена и после некоторого периода учебы стал
использоваться последним в качестве своего агента. Особую из-
вестность Тотту принесла его деятельность в качестве француз-
ского консула в Крыму. В ходе начавшейся затем русско-турец-
кой войны Мустафа III начал привлекать его в качестве воен-
ного советника, поручив ему сначала организацию обороны
Дарданелл от возможного прорыва русского флота, а затем
строительство артиллерийских батарей в устье Босфора и со-
здание понтонов для переправы через Дунай (117, т. 2, с. 101].
Энергия, с которой Тотт осуществлял эти задачи, понравилась
Мустафе III, и он решил использовать знания советника для улуч-
шения артиллерийского дела. Опыт сражений с русскими вой-
сками показал необходимость оснащения османской армии
полевыми орудиями и мортирами, что предполагало не только
изменение производственного процесса, но и подготовку кано-
ниров.
Тотт справился и с этим заданием. Отливка новых пушек
была налажена и в Топхане — главном артиллерийском арсе-
нале, и на новом заводе в пригороде Стамбула — Хаскей. На-
чав обучение с 50 пушкарей, он вскоре имел под своей коман-
дой 600 человек, из которых удалось создать особую часть, по-
лучившую название сюратчи. В ней солдат обучали не только
навыкам скорой стрельбы из орудий, но и использованию ру-
жей со штыками — багинетами. Вслед за Бонневалем Тотт завел
199
для своих сюратчи униформу, приучал их к дисциплине, приня-
той в европейских армиях, ввел и особую систему дисциплинар-
ных наказаний. Немаловажным обстоятельством, способствовав-
шим успеху занятий, была регулярная выплата артиллеристам
жалованья. Это вызывало зависть янычар, заявлявших, что и
они с удовольствием примут новые порядки, плати им, как сю-
ратчи [117, т. 2, с. 108, 171 — 172, 174].
Вершиной достижений Тотта можно считать открытие в
1773 г. хендесхане—инженерной школы, созданной по образцу
той, которую в 30-х годах завел Бонневаль. На ее базе во вре-
мена Селима III было создано несколько различных училищ. Раз-
мах реформаторских усилий Тотта определялся прежде всего
официальной поддержкой султанских властей. По его собст-
венному свидетельству, в мечетях столицы возносились молитвы
за успех начинаний гяура. Шейх-уль-ислам, лично осмотрев
ружье со штыком, издал особую фетву с разрешением исполь-
зовать багинет в османской армии [117, т. 2, с. 173].
Однако после окончания войны интерес к новшествам замет-
но ослабел, что проявилось в резком сокращении финансовой
поддержки. Тотт, почувствовав перемену отношения к нему, в
1776 г. покинул Османскую империю. В апреле следующего
года бывший переводчик при крымском хане князь Бекович
сообщал царскому двору, что «уставил было француз барон Тот
науку артиллерийного употребления и определил команду ар-
тиллеристов, но Порта после за благо не приняла, не хотя
производить столько на то иждивения и на жалованье, почему
все и истреблено» [66, т. 1, с. 538; 74, с. 602].
Заключение Бековича согласуется с мемуарами самого ре-
форматора, тем не менее его нельзя признать вполне досто-
верным. Судя по книге Тотта, все преобразования осуществлял
он один при поддержке султана. Хвастливый характер этих
заявлений вполне соответствует той оценке, которую дали их
автору русские дипломаты в 1767 г., подчеркнувшие его «лех-
комыслие, вертопрашество, тщеславие и самолюбие» [57, д. 412,
л. 27].
Между тем из других работ современников узнаём, что в
годы русско-турецкой войны 1768—1774 гг. наряду с Тоттом
Порта использовала и других европейских специалистов. Судя
по рассказу французского консула в Измире Пейсонеля-млад-
шего, после Чесменского сражения 5—7 июля 1770 г. между
русской и турецкой эскадрами, в ходе которого был уничтожен
почти весь османский флот, возникла реальная угроза русского
десанта в Измире. По просьбе Порты французский посол Ссн-
При поручил консулу подготовить город к отражению возмож-
ной атаки. Пейсонель с помощью итальянского офицера графа
Морелли и других европейских специалистов, оказавшихся в Из-
мире, организовал фортификационные сооружения вокруг порта,
чем заслужил горячие похвалы со стороны местных властей во
главе с городским муллой. Он же сообщил, что Порта запроси-
200
ла у Парижа 200 артиллеристов, но ставший в 1774 г. министром"
иностранных дел Вержен смог направить лишь 12 специалистов
(позже их число выросло вдвое) [106, с. 111; 107, с. 22].
Среди тех, чьими услугами пользовалась Порта, был и шот-
ландец Кемпбелл, бежавший около 1750 г. в Османскую импе-
рию, принявший ислам и действовавший позже под именем Му-
стафы Сеида, или Ингилиз Мустафа (Англичанин Мустафа).
Он занимал различные должности, в том числе был специали-
стом по отливке пушек в Топхане. Именно он и французский
офицер Обер помогли Тотту организовать литейню в Хаскее.
После отъезда Тотта они же возродили корпус сюратчи и хен-
десхане. По инициативе всесильного Гази Хасана, занимавшего
в 1770—1789 гг. пост капудан-паши, школа была преобразо-
вана в мюхендисхане-и бахри-и хумаюн (султанское морское
инженерное училище) [458, с. 10, 73—75, 121—122, 154; 481;
485, т. 4, ч. 1, с. 481, 482—484]. Заметный вклад в создание но-
вого османского флота внесли французские инженеры во главе
с Леруа и Дюрестом.
В 1788 г., оспаривая мнение известного французского ориен-
талиста Вольнея о плохом состоянии османской армии и неиз-
бежности ее поражения в новой русско-турецкой войне 1788—
1792 гг., Ш.-К. Пейсонель сослался на сообщение в английском
журнале «Юниверсал реджистер», автор которого попытался
дать объективную, по его мнению, оценку переменам, происшед-
шим между двумя войнами, и особенно при великом везире Ха-
лиле Хамид-паше. Приведем некоторые отрывки из этой статьи:
«Не приходится рассчитывать на захват их (турецких) крепо-
стей голыми руками, как это удавалось русским в последней
войне. Их пушки, обычно отличавшиеся огромными габаритами
и крайним неудобством в использовании, сегодня тех же про-
порций, что и во Франции или в Англии... Полевые орудия, ко-
торые были известны мусульманским войскам лишь по тому
урону, который они наносили им, ныне используются повсемест-
но, равно как и мортиры, о которых они не знали ничего до по-
следней войны с русскими... Дисциплина пехоты доведена до
уровня удивительного совершенства. Так же, как и в наших
войсках, их корпуса разделены на батальоны, взводы и отделе-
ния, чьи маневры сведены к самым простым и осуществляются
со всей возможной точностью. Штык, который турки встретили
с отвращением, ныне широко применяется ими... Их потери в по-
следней войне следует отнести к отсутствию дисциплины и не-
вежеству в военном деле, но эти недостатки более не сущест-
вуют...» [107, с. 62—66].
Вряд ли столь восторженные оценки можно считать объек-
тивными и соответствующими реальности. Вместе с тем сравне-
ние военных действий в ходе двух русско-турецких войн второй
половины XVIII в., в частности таких, как взятие Измаила
в 1770 и 1790 гг., показывает, что начальные шаги в реоргани-
зации османской армии по европейским образцам были сде-
201
ланы еще предшественниками Селима III. Другое дело, что эти
усилия были явно недостаточны для ликвидации отставания
империи от быстро развивавшихся европейских держав.
Если попытаться дать общую оценку сдвигам во внешней и
внутренней политике Порты в XVIII в., то прежде всего следует
отметить, что они свидетельствовали о поиске средств, которые
помогли бы сохранить контроль над империей и поддержать ее
престиж на международной арене. В этом смысле предприни-
маемые меры носили консервативный характер, хотя они и
предполагали перемены как в организации работы государст-
венного механизма, так и в практике отношений между стра-
нами. Правящая верхушка придавала первостепенное значение
состоянию политической системы, но масштабы процессов, про-
исходивших в этой сфере жизни османского общества, были
несоизмеримы с малыми результатами нововведений султанско-
го правительства. Несомненно, его прежние возможности ока-
зались исчерпанными, а новые еще нужно было научиться ис-
пользовать.
Как бы ни были скромны итоги начинаний столичной бюро-
кратической элиты в XVIII в., они все же показательны. Пред-
ставляя по форме продолжение усилий реформаторов XVII в., в
своей направленности они весьма серьезно отличаются от них.
Ориентированные на использование европейского опыта, ново-
введения XVIII в., по существу, означают признание возросше-
го политического и военного могущества европейских держав,
достижений европейской науки. В какой мере подобные тен-
денции продиктованы действительным убеждением в значимо-
сти успехов гяуров, а в какой определялись просто поиском
средств для спасения империи, сказать пока трудно. Ведь мно-
гие османские реформаторы XVIII в. были воспитаны в европей-
ской культурной среде или испытали на себе ее влияние.
К ним, в частности, относились ренегаты и фанариоты. Их взгля-
ды не тождественны представлениям самих турок-османов. Не-
сомненно другое — социальная база сторонников преобразова-
ний оказалась более слабой и непрочной, чем у их предшест-
венников. Эта черта сближает инициаторов нововведений «ляле
деври» и последующих десятилетий с организаторами реформ
«низам-и джедид» и многое объясняет в их поведении. Как пер-
вым, так и вторым присуща явная духовная двойственность, оп-
ределяющая колебания между стремлением к новому и верой
в силу трудиции. С ней связана и непоследовательность их кур-
са, готовность отступить, пойти на любой компромисс или вовсе
отказаться от задуманного, что можно считать еще одной при-
чиной низких результатов преобразований XVIII в. и вместе с
тем отличительной чертой политической жизни того времени.
* * *
Подведем итоги анализа османской политической действи-
тельности XVIII в. Документы того времени и свидетельства
202
современников достаточно ясно показывают, что под влиянием
процессов, происходивших в экономике и социальной жизни, по-
литическая система турок-османов, сложившаяся в XV—XVI вв.,
подверглась трансформации и обрела новые черты. Сущность
перемен может быть охарактеризована как складывание нового
режима власти, соответствовавшего более высокой стадии раз-
вития османского общества. От прежних порядков были уна-
следованы имперская структура и деспотическая (хотя и в ос-
лабленном виде) форма правления. Вместе с тем новому режи-
му были присущи и собственные отличительные черты. Одна
из них — складывание более сложного и дифференцированного
государственного механизма, открывавшее возможности для об-
разования обширного бюрократического аппарата. Другая чер-
та связана с появлением элементов обратной связи, что позво-
ляло периферии оказывать известное влияние на решения цент-
ра. Третья особенность заключается в переносе тяжести с пря-
мых директивных методов управления, подкрепленных исполь-
зованием репрессивных мер, на более опосредованные и менее
насильственные.
Сложившаяся в XVIII в. система управления оказалась весь-
ма сложной. Активность периферии плохо совмещалась с пред-
полагавшими сильную центральную власть бюрократическими
началами; последние составляли потенциальную оппозицию дес-
потическим действиям правителей. В результате эффективность
акций госаппарата в центре и на местах заметно снизилась.
Столь же противоречивой была и политика правящих кру-
гов. Предпринятая ими перестройка политических институтов
создала определенные возможности для повышения статуса (на-
пример, карьера на военном поприще или в рядах бюрократи-
ческого аппарата, участие в аянских советах) части мусульман-
ского населения, не относившегося к разряду аскери. Ими смог-
ли воспользоваться в основном жители Румелии и Анатолии,
так называемые руми. Однако этот курс не мог не вызвать рас-
тущего отчуждения политически бесправных и испытывавших
национально-религиозный гнет зимми, а также мусульманского
населения более отдаленной периферии, преимущественно араб-
ских провинций.
Еще более неоднозначным по своим последствиям было
стремление к заимствованию политического опыта и достиже-
ний науки европейских стран. Выражая более реалистический
подход части правящей верхушки к оценке возможностей Ос-
манской империи XVIII в., новый курс предполагал повторе-
ние эксперимента, поставленного Петром I в России. Факти-
чески же он усиливал изоляцию реформаторов от османского
общества, явно не готового к восприятию достижений ранне-
капиталистического Запада. Чем меньшей поддержкой они поль-
зовались в стране, тем в большей степени им приходилось по-
лагаться на помощь иностранных держав и тем значительнее
оказывалось воздействие последних на курс Порты.
203
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сущность и значение
социально-политического кризиса XVIII века
Состояние мусульманского мира в XVIII в. американский ис-
торик М. Ходжсон определил очень выразительно — «канун по-
топа». Библейский образ «потопа» был выбран, чтобы подчерк-
нуть ту степень ухудшения материальных условий существова-
ния, внутренней политической дезинтеграции, социального и
культурного застоя, которая, по мнению автора, была характер-
на для крупнейших мусульманских держав позднего средневе-
ковья — Османской, Сефевидской и Могольской империй. Прав-
да, положение в первой из них было не столь критическим, как
в двух других. Вплоть до последних десятилетий XVIII в. ос-
манские правители не испытали серьезных потрясений и сумели
сохранить контроль над своими владениями. Однако Ходжсон
ясно различает черты декаданса османского общества, что и
позволяет ему сделать общий вывод о падении роли исламской
цивилизации на новом витке истории человечества [350,
с. 141].
Концепция Ходжсона показательна для современного за-
падного востоковедения, представители которого, принимая
принцип многомерности исторического процесса, тем не менее
по-прежнему выводят свои оценки из частных показателей, от-
ражающих состояние одной из подсистем общественной струк-
туры. В данном случае исходным моментом для заключений о
«декадансе» и «потопе» является вывод о том, что исламские
государства уже прошли свой пик «абсолютизма». Не говоря
уже о неправомерности использования данного понятия по от-
ношению к османской политической системе XV—XVI вв., непро-
дуктивен и сам метод определения уровня развития мусульман-
ских стран лишь на основе данных о качестве функционирова-
ния централизованного аппарата управления.
Рассмотренные в настоящем исследовании сведения источ-
ников позволяют увидеть более широкую картину османской
действительности и дать принципиально иную оценку ее состоя-
ния. Прежде всего следует отметить несостоятельность утверж-
дений о застое и упадке. Перестройка аграрных отношений, но-
вые явления в городском производстве и торговом обмене, транс-
формация основных социальных групп и сдвиги в политической
системе показывают, что все важнейшие компоненты обществен-
ного организма не утратили способностей к развитию. Разуме-
204
ется, динамичность их эволюции относительна, особенно в срав-
нении с темпами прогресса передовых стран Европы.
Само существо социально-экономических процессов, отра-
жавших возрастание роли уклада, который связан с частнофео-
дальной собственностью на землю, не дает никаких оснований,
чтобы расценивать их как попятное движение или выражение
декаданса. Вместе с выявившимися признаками кризиса воен-
но-феодальной структуры государства они свидетельствуют о
переходе османского общества на следующую стадию своего раз-
вития— более зрелые общественные отношения. Конечно, не
следует преувеличивать степень прогресса, достигнутого к кон-
цу XVIII в. Для значительной части населения столь гетеро-
генного организма, каким была Османская империя, в част-
ности для балканских народов, для армянских и греческих об-
щин в Анатолии, переход к нормам и порядкам более развитого
общества означал повторный выход на тот же уровень социаль-
но-экономического развития, который уже был достигнут ими
к моменту складывания этой мусульманской державы на стыке
Запада и Востока. Нельзя забывать и о тех этнических общ-
ностях, которые существовали на азиатских и африканских ок-
раинах империи и сохраняли свою специфику общественных от-
ношений. Поэтому реальный шаг вперед сделала в основном ту-
рецкая народность, внесшая наибольший вклад в создание го-
сударства и оказавшая благодаря этому сильное воздействие
па состояние общества в целом.
Перемены в жизни общества наступали неодновременно. Ра-
нее всего они проявились в сфере материального производства,
позже — в области социально-политических отношений. Менее
других оказалась задета духовная жизнь, о чем можно судить
не только по состоянию литературы или искусства, но и по реак-
ции правящей верхушки на новые явления в османской дейст-
вительности. Лишь к концу XVIII в. ее представители смогли
в какой-то мере осмыслить сдвиги, происходившие как внутри
империи, так и за ее пределами, и выработать применительно
к изменившимся условиям собственную программу действий.
Их предложения составили основу реформаторских начинаний,
предпринятых при Селиме III и направленных на создание «ни-
зам-и джедид». Следовательно, отмеченный выше переход на бо-
лее высокую стадию развития занял довольно длительное вре-
мя— со второй половины XVI до конца XVIII в. Последнее сто-
летие в рамках этого 250-летнего этапа османской истории отме-
чено событиями, позволяющими говорить об остром социально-
политическом кризисе Османской империи.
До настоящего времени историкам не удавалось определить
масштабность и роль данного процесса. Многие западные иссле-
дователи, подобно М. Ходжсону, исходили из общей посылки
о примате идеи, духовного начала в развитии общества и пото-
му абсолютизировали роль надстроечных структур. Для совет-
ских специалистов был характерен крен в другую сторону. Под-
205
черкивая зависимость социально-политических институтов от ха-
рактера общественного производства, они явно недооценивали
возможности обратного воздействия надстройки на развитие
производственных отношений. Еще более детерминированными
и менее значимыми выглядят явления политической и социо-
культурной жизни в работах сторонников «политэкономическо-
го» направления.
В конечном счете ни один из этих подходов не дал возмож-
ность раскрыть истинное содержание и воздействие кризисной
ситуации. В первом случае потому, что значение перемен в Ос-
манской империи пытались выявить путем сопоставления с син-
хронными им достижениями в других странах без учета разли-
чий в уровне их развития. Во втором — перестройка социально-
политических порядков рассматривалась лишь как одно из
последствий социально-экономического кризиса, хотя у истори-
ков нет оснований говорить, что феодальные порядки изжили
себя к концу XVIII в.
Последовательное использование системного подхода, осно-
ванного на признании взаимодействия базисных и надстроечных
структур и значимости как прямых, так и обратных связей, по-
зволяет увидеть в жизни османского общества XVIII в. явное
отставание институтов надстройки от уровня базисных и тор-
мозящее воздействие первых на процесс общественного произ-
водства. В этом и заключалась важнейшая причина социально-
политического кризиса, в тех или иных формах ощущавшегося
на всей территории империи в рассматриваемый период.
Острота критической ситуации подчеркивалась и теми внеш-
ними выражениями, в которых проявлялось отмеченное несо-
ответствие различных подсистем османского общественного ор-
ганизма. Наиболее типичным проявлением кризиса стали акции,
нарушавшие порядки, которые шли вразрез с установлениями
властей и приводившие в итоге к конфликту с государством, при-
званным охранять традиционные нормы общественной жизни.
Само неподчинение реализовывалось либо в виде внутриклас-
совой оппозиции, либо в виде социально-классового противо-
борства.
К выступлениям первого порядка следует отнести действия
аянов и деребеев. Стремление к увеличению нормы эксплуата-
ции крестьян приводило их к столкновению с центральным пра-
вительством, пытавшимся добиться увеличения поступлений от
податного населения в свою пользу. Иной смысл имела борьба
народных масс против усиления гнета и произвола местных зем-
левладельцев, ростовщиков и действовавших заодно с ними
представителей властей. Формально выступления трудовых ни-
зов не были направлены против государства, но оно тем не ме-
нее оказывалось вовлеченным в эти конфликты. С одной сто-
роны, райя апеллировала к султанскому правительству, доби-
ваясь справедливости, понимаемой как восстановление прежде
существовавших порядков; с другой — сама Порта принимала
206
всевозможные меры для усмирения недовольных, не останавли-
ваясь перед самыми жестокими наказаниями «мятежников».
Одновременно она стремилась ограничить активность наиболее
своевольных нотаблей, но шаги, предпринимавшиеся против них,
не идут ни в какое сравнение с репрессиями против бунтующей
«черни».
Как бы ни были внешне активны действия османских вла-
стей, они не могут опровергнуть единодушное мнение современ-
ников о неспособности центрального правительства контролиро-
вать ситуацию в стране. Этот показатель социально-политиче-
ского кризиса в крупнейшей державе мусульманского мира был
результатом двух различных, по тесно связанных между собой
процессов.
Во-первых, он отражал резкое снижение дееспособности ап-
парата государственной власти. Выявившаяся к началу XVIII в.
отсталость османских надстроечных институтов сказалась как на
падении эффективности прежних методов управления, так и на
заметном сокращении материальной основы деятельности Пор-
ты, что нашло свое отражение в оскудении государственной каз-
ны, нехватке средств на содержание армии и растущего управ-
ленческого аппарата.
Во-вторых, неудачи попыток правящей верхушки восстано-
вить свою власть над страной определялись изменением функ-
циональной направленности деятельности государственного ме-
ханизма. В период складывания имперской структуры, когда
сами завоеватели придерживались, по существу, раннефеодаль-
ных норм и представлений, основное внимание уделялось обес-
печению существования в качестве организованного единства
того политического конгломерата, каким была Османская дер-
жава. С переходом к более зрелым формам общественных от-
ношений первостепенное значение обрела классовая функция,
выражавшая отношение эксплуататоров к эксплуатируемым
массам. Отсюда и столь явным был интерес представителей го-
сударственной администрации к собственному обогащению и уси-
лению налогового и иных форм гнета. При этом заботы о регу-
лировании хозяйственной жизни, деятельность в социальной
сфере, усилия по реализации внешнеполитического курса, по-
ощрение деятелей культуры и искусства неизбежно отходили
на второй план.
Системный подход позволяет по-новому подойти и к оценке
созданной в XV—XVI вв. имперской структуры, увидеть в со-
четании ее централизаторских и децентрализаторских начал ту
гибкость, которая позволяла приспосабливаться к изменявшимся
условиям. Подобная адаптивная реакция проявилась и в тех пе-
ременах, которые произошли в XVIII в. в сфере социальных
отношений и в политической системе и которые можно интер-
претировать как непосредственные результаты изучаемого кри-
зиса.
В то же время кризис в силу вызванной им реорганизации
207
надстроечных порядков имел и более широкие последствия как
положительного, так и негативного свойства. К последним сле-
дует отнести значительные потери в сфере производительных
сил, прежде всего человеческих ресурсов, вызванные теми ак-
циями неподчинения, о которых речь шла выше. Масштабы
ущерба, нанесенного народному хозяйству и обществу в целом,
пока не поддаются какому-то количественному или качественно-
му измерению. Однако без его учета невозможно правильно
оценить свидетельства очевидцев о заброшенных деревнях, не-
обрабатываемых полях, о множестве разбойников, действующих
на всех торговых путях, увеличивающейся массе городского
плебса.
Позитивные последствия играют не меньшую роль. Замет-
ное ослабление государственного контроля над всеми формами
общественной жизни способствовало переходу от состояния,
близкого к поголовному рабству, к более дифференцированным
и индивидуализированным отношениям как на уровне эксплуа-
тации, так и на уровне взаимопомощи. Вследствие подобных
изменений заметно расширились возможности для личной ини-
циативы. Свидетельство тому дает деятельность представителей
господствующего класса (владельцев чифтликов, ориентирован-
ных на производство товарных культур; держателей ильтизамов
и маликяне; купцов-оптовиков и посредников, связанных с ле-
вантийской торговлей), а также усилия крестьян и торгово-ре-
месленного населения городов, направленные на увеличение
производительности своего труда. В этом смысле можно гово-
рить, что еще в XVIII в. были заложены определенные осно-
вы для более высоких темпов экономического развития, значи-
тельного расширения сферы торгово-денежных отношений, улуч-
шения демографических показателей, которые стали характер-
ными чертами жизни османского общества в XIX в.
Предпринятый в настоящей работе анализ причин, основных
черт и последствий социально-политического кризиса Осман-
ской империи в XVIII в. позволяет считать его конкретно-ис-
торическим выражением тех закономерностей, которые присущи
переходу от одной стадии к другой в рамках данной обществен-
но-экономической формации. Однако правильному теоретиче-
скому осмыслению явления, изученного на конкретном материа-
ле османской действительности, мешает неразработанность ка-
тегориально-понятийного аппарата, который устанавливал бы
связь между двумя аспектами исторического процесса — всемир-
но-историческим и локальным. В трудах советских историков
и философов основное внимание обращено на создание инстру-
ментов научного анализа макроединиц всемирной истории — об-
щественно-экономических формаций и переходных периодов,
связанных с их сменой. Однако нет общепризнанных понятий,
обусловливающих дальнейшее членение исторического процес-
са и выявление закономерностей перехода от одного качествен-
ного состояния к другому в пределах определенной формации.
208
Как бы ни были многообразны выражения стадиальных пе-
ремен, они могут быть сведены к двум основным типам, когда
переход осуществляется либо посредством постепенной эволю-
ции, либо скачкообразно. Здесь многое зависит от объективных
адаптационных возможностей самого общества, а также субъ-
ективного осознания правящими классами необходимости изме-
нений и практического умения осуществить их. Однако и в том
и в другом случае исходную фазу нового этапа составляет кри-
тическое состояние общественного организма, определяющее и
особенности перехода, и главные черты последующего развития.
Подобные исторические ситуации могут иметь разную сущность
и разные формы проявления. Одной из ее разновидностей мож-
но считать социально-политический кризис, аналогичный тому,
который переживало османское общество в XVIII в. Его качест-
венные отличия лучше всего определяет понятие «структурный
кризис».
Впервые данное понятие было употреблено советским уче-
ным А. М. Бельчуком применительно к одному из видов эко-
номических кризисов современного капитализма. Характеризуя
причины его возникновения, исследователь отметил, что он мог
быть порожден фундаментальной диспропорцией между произ-
водством и потреблением, спросом и предложением или дли-
тельным нарушением механизма функционирования сложивших-
ся экономических связей. Поэтому основным результатом струк-
турного кризиса является насильственное «выравнивание» об-
щехозяйственных диспропорций. Отличительными чертами по-
добного критического состояния являются его продолжитель-
ность и ограниченность какой-то одной отраслью или группой
связанных отраслей, охватывающих определенную сферу эконо-
мики. Преодоление кризиса достигается весьма дорогой ценой —
временной приостановкой развития, частичным уничтожением
производительных сил [130].
Судя по тем показателям, которые были выделены Бельчу-
ком, предложенное им понятие вполне применимо и в качестве
категории исторического познания для выделения одного из
основных вариантов состояния общества при стадиальных пе-
ременах. В новом контексте основной функцией структурного кри-
зиса можно считать устранение, по крайней мере частичное, дис-
пропорций, возникших между отдельными подсистемами данной
этнополитической общности, и обеспечение возможностей разви-
тия всего общественного организма на новом стадиальном уров-
не. К числу наиболее важных его особенностей следует отне-
сти: 1) ограниченность сферы его действия отдельными обла-
стями общественной жизни; 2) направленность основных усилий
на перестройку, а не на ломку существующих порядков; 3) от-
носительно затяжной и весьма трудный характер самого про-
цесса.
Оценивая состояние Османской империи в XVIII столетии
как выражение структурного кризиса, укажем также, что оно
14 8ак. 232
209
характеризовалось и рядом специфических черт, которые и по-
зволяют отличать конкретно-историческую ситуацию от абст-
рактно теоретической модели. В настоящем исследовании отме-
чено, что сдвиги в социально-политических отношениях имели
неоднозначные последствия для разных этнорелигиозных групп,
составлявших население страны. Наибольшие выгоды получило
мусульманское население, особенно в Румелии и Анатолии.
Именно его представители смогли использовать те возможности
социальной мобильности, которые открылись в связи с пере-
стройкой османской политической системы. К мнению аянских
советов, состоявших из местной мусульманской знати, стали при-
слушиваться органы центральной власти. Союз янычар и му-
сульманского торгово-ремесленного населения стал важной по-
литической силой в городах.
Значение отмеченных перемен подчеркивалось принявшим
еще более жесткие и унизительные формы религиозно-нацио-
нальным угнетением всех групп немусульманских подданных.
Последние ощущали этот гнет и произвол властей особенно
остро, поскольку в их среде процессы социально-экономическо-
го, этнического и культурного развития шли наиболее быстрыми
темпами, а к концу века среди них появились и первые пред-
ставители национальной буржуазии.
Реакция немусульман на фактическое усиление обществен-
но-политической и бытовой дискриминации оказалась неодно-
значной. Часть зимми, преимущественно из рядов наиболее за-
житочных сельских и городских жителей, попыталась найти пу-
ти к улучшению своего положения через сближение с господ-
ствовавшей этнорелигиозной группой. Их усилия, несомненно,
связаны со второй волной исламизации на территории Балкан,
прослеживаемой исследователями с конца XVII в. Показателен
и другой вариант той же реакции, связанной с обращением за
покровительством к иностранным, прежде всего западноевро-
пейским, посольствам и консульствам. Обретение соответствую-
щего документа (берата), предоставлявшего их владельцам,
бератлы, статус, схожий с положением европейских диплома-
тов и торговцев, позволяло избавиться от притязаний османских
властей, но ставило этих немусульман, выполнявших функции
переводчиков, торговых посредников и прислуги, в положение,
зависимое от соответствующего посла или консула. То обстоя-
тельство, что во второй половине XVIII в. Порта неоднократно
принимала меры к уменьшению численности христианских бе-
ратлы, свидетельствует о наличии большого числа людей, стре-
мившихся всеми правдами и неправдами заполучить подобный
дою/мент.
Наряду с попытками как-то приспособиться к изменившимся
условиям определилось и принципиально другое направление,
давшее мощный толчок национальному возрождению немусуль-
манских народов, находившихся под османским владычеством.
Он тоже принимал различные формы. В творчестве таких пе-
210
редовых представителей балканских народов, как Адамандиос
Кораис, Паисий Хилендарский, Доситей Обрадович, отразились
идеи национального самосознания, пробуждавшие интерес к ис-
торическому прошлому своего народа и его языку, звавшие к
созданию собственной литературы и развитию просвещения.
В пламенных воззваниях Ригаса Велестинлиса звучали при-
зывы к объединению балканских народов во имя борьбы за ос-
вобождение от турецкого ига. Хотя попытка такого выступле-
ния, предпринятая греческим населением Морей в 1770 г., была
подавлена, однако она показала, что идеи национального ос-
вобождения уже довольно глубоко проникли в сознание балкан-
ских народов.
С подъемом освободительной борьбы против турецко-осман-
ского владычества связан и другой аспект кризиса в империи.
Его суть определял так называемый Восточный вопрос, появив-
шийся в европейских международных делах во второй половине
XVIII в. Данная тема выходит за рамки исследования, но нельзя
не отметить, что политика Порты после 1740 г. начала терять
свою самостоятельность и что европейские державы стремились
использовать сложившуюся ситуацию. Особенно активно они
стали действовать после заключения Кючук-Кайнарджийского
мира 1774 г. Правительства Англии и Франции хотели бы под-
чинить империю своему влиянию. Поэтому они решительно вы-
ступали против планов царской России, добивавшейся расчле-
нения османского государства и захвата черноморских проливов.
Свои проекты относительно султанских владений на Балка-
нах вынашивал Венский двор. С резким обострением борьбы
вокруг Восточного вопроса связано и появление многочислен-
ных предсказаний в европейской литературе о скорой гибели
Османской державы. Ход дальнейших событий не подтвердил
этих прогнозов, но они весьма показательны для представле-
ний современников о состоянии империи, для понимания
причин экспедиции Наполеона в Египет, завершившей XVIII сто-
летие.
Тема Восточного вопроса важна и для раскрытия еще од-
ной стороны османского структурного кризиса XVIII в. Настоя-
щее исследование еще раз показало, что до конца XVIII в. эво-
люция как общественной! системы в целом, так и ее экономи-
ческой структуры, в частности, определялась в основном внут-
ренними импульсами, а не воздействием левантийской торговли.
Ни сельское хозяйство, ни городское производство не были
готовы к функционированию в рамках мирового капиталистиче-
ского рынка. Более того, из-за широкого распространения пожиз-
ненных откупов на протяжении XVIII в. практика монополий за-
метно усилилась и превратилась в конечном счете в основное
препятствие для осуществления в империи принципа свободной
торговли.
Сторонники «новой волны» 70-х годов неверно интерпрети-
ровали суть структурного кризиса XVIII в. и потому не смогли
14*
211
понять его роль в процессе превращения Османской империи в
«периферийный» элемент мировой капиталистической системы.
Между тем, дав толчок переменам в социально-политических от-
ношениях, кризис в конце концов содействовал более устойчиво-
му функционированию всей общественной системы. По сущест-
ву, с его помощью были обеспечены необходимые ресурсы для
дальнейшего существования империи, которые современники не
могли видеть.
Однако последствия снятия диспропорций оказались доста-
точно противоречивы. С одной стороны, ослабление государст-
венного контроля над экономикой и другими сферами общест-
венной жизни способствовали развитию частной инициативы и
поддержанию более или менее нормального ритма хозяйствен-
ной жизни, несмотря на заметное ухудшение внутриполитиче-
ской ситуации. С другой — в условиях падения военного могу-
щества и усиления центробежных тенденций начавшее обретать
силу национально-освободительное движение балканских наро-
дов превратилось в реальную угрозу целостности империи.
По крайней мере, именно так оценивали положение османские
правители, не без оснований опасавшиеся, что эти выступления
могут получить мощную поддержку со стороны России. Исходя
из подобных расчетов они строили и свою политическую стра-
тегию.
По сути дела, со второй половины XVIII в. Порта оказалась
в бесперспективной ситуации: стремление сохранить целост-
ность империи вынуждало ее рассчитывать на помощь западно-
европейских держав для осуществления военных преобразований
и противодействия России, по такая ориентация усиливала за-
висимость империи и одновременно разжигала соперничество
держав вокруг Восточного вопроса. Для осуществления своих
политических целей османская правящая верхушка была вы-
нуждена идти на существенные уступки союзникам, чем, по су-
ществу, и обеспечивалось снятие препятствий на пути включе-
ния империи в мировой капиталистический рынок. Этот процесс
смог развернуться в полную силу лишь после завершения про-
мышленной революции в Европе, но необходимые предпосылки
для его реализации были заложены еще во второй половине
XVIII в.
Взаимосвязь процессов, происходивших в XVIII—XIX вв.,
трудно оценить однозначно. При поверхностном взгляде на со-
бытия османской истории того времени может сложиться пред-
ставление, что новые условия, в которых оказалась империя
в XIX в., сделали невозможным сохранение социально-полити-
ческого режима предшествующего столетия. Во всяком случае,
уничтожение янычарского корпуса, довольно успешная борьба
Махмуда II и его преемников с аянством существенно измени-
ли баланс сил, заметно укрепив центр за счет периферии, меха-
низм государственного управления — за счет противостоящих
ему сил.
212
Успех политики Махмуда II во многом определялся
позитивной реакцией большей части османского общества, уви-
девшей в его преобразованиях возрождение традиций сильного
правительства. Однако происшедшие перемены не были возвра-
том к прошлому, к «классическим» османским порядкам времен
Мехмеда Фатиха и Сулеймана Кануни.
Султанская власть XIX в. существенно отличалась от обыч-
ного восточного деспотизма. Все основные вопросы государствен-
ного управления оказались в руках быстро развивавшейся
гражданской бюрократии. Ее представители сумели оттеснить
на второй план не только дворцовую камарилью, но и высшее
мусульманское духовенство. Важнейшим направлением деятель-
ности новых носителей идеи сильной центральной власти стало
осуществление мер по модернизации империи. Утверждение по-
добного режима свидетельствовало об ускорении политического
развития османского общества, его быстрой эволюции в сторо-
ну феодально-абсолютистского строя. В значительной мере дина-
мизм перемен определялся теми факторами, о которых речь шла
выше (Восточный вопрос, включение Османской империи в ми-
ровой капиталистический рынок). Вместе с тем нельзя не за-
метить и влияние структурного кризиса XVIII в. Вызванная им
реорганизация государственного механизма усилила способность
всей политической системы реагировать на изменявшиеся ус-
ловия, подготовив тем самым ее последующую трансформацию
в период танзимата.
Иначе сказалось воздействие исламского фактора. Начавшую-
ся в XIX в. модернизацию империи можно рассматривать и как
дальнейшее развитие автократических традиций в османской по-
литической жизни, для которых было характерно соединение и
сосуществование светского и духовного начал власти при вер-
ховенстве первого. Одним из результатов нового курса стало
сужение масштабов деятельности учреждений средневекового
мусульманского общества (шариатских судов, медресе и благо-
творительных центров на базе вакфной собственности), а также
падение роли улемов в разработке и реализации правительствен-
ных решений по административным, военным и экономическим
вопросам.
Однако некоторое уменьшение общественно-политической
активности высшего мусульманского духовенства не озна-
чало заметного падения их авторитета и силы воздействия ис-
лама. Не случайно перекликаются между собой разделенные
целым столетием попытка Абдул Хамида I принять титул «вер-
ховного халифа мусульманских земель» и претензии его тезки
Абдул Хамида II на роль султана-халифа.
Структурный кризис XVIII в., по существу, не затронул сфе-
ру духовной жизни. Основная масса населения империи, связан-
ная с докапиталистическим производством, придерживавшаяся
традиционных отношений родства и солидарности, бережно со-
хранявшая многие старые нормы поведения, продолжала ос-
213
таваться под непосредственным воздействием религиозной идео-
логии. Соответственно многие массовые выступления, в основе
которых лежали социально-классовые конфликты или борьба
за национальное освобождение, выливались зачастую в столкно-
вения мусульман с иноверцами. Религиозная рознь серьезно ос-
лабляла накал борьбы народных масс за свои права, искажала
ее направленность.
Анализ роли факторов, ускорявших или замедлявших модер-
низацию османского общества, показывает, что их значение не
может быть понято вне связи с социально-политическим кризи-
сом, развернувшимся в империи в XVIII столетии.
БИБЛИОГРАФИЯ
Классики марксизма-ленинизма *
1. Маркс К. Немецкая идеология.— Т. 3.
2. Маркс К. Наемный труд и капитал.— Т. 6.
3. Маркс К. Вопрос о войне.— Финансовые дела.— Забастовки.— Т. 9.
4. Маркс К. Введение (Из экономических рукописей 1857—1858 годов).—
Т. 12.
5. Маркс К. К критике политической экономии.— Т. 13.
6. Маркс К. Капитал. Т. III.— Т. 25, ч. 1—2.
7. Маркс К — П. В. Анненкову, 28 декабря 1846.— Т. 27.
8. Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 гг. Часть 1.— Т. 46. Ч. 2.
9. Маркс К- Хронологические выписки.— Архив К. Маркса и Ф. Энгельса.
Т. 6. М., 1939.
10. Маркс К. и Энгельс Ф. Британская политика.— Дизраэли.— Эмигранты.—
Мадзини в Лондоне.— Турция.— Т. 9.
11. Энгельс Ф. Турецкий вопрос.— Т. 9.
12. Энгельс Ф. Армии Европы. Статья третья. 1. Турецкая армия.— Т. 11.
13. Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Т. 20.
14. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.—
Т. 21.
15. Энгельс Ф. Внешняя политика русского царизма.— Т. 22.
16. Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-
демократов.— Т. 1.
17. Ленин В. И. Карл Маркс.— Т. 26.
18. Ленин В. И. Государство и революция.— Т. 33.
Источники
Архивные материалы
19. ЦГАДА, ф. 89. Сношения России с Турцией, 1708, д. 2. Статейный спи-
сок П. А. Толстого.
20. ЦГАДА, ф. 68. Сношения России с Молдавией и Валахией, 1704, д. 3—4.
Переписка валашского посланника в России Давида Корбе.
21. АВПР, ф. Сношения России с Турцией, оп. 89/1, 1723, д. 5, ч. 1—2. Реля-
ции и письма И. И. Неплюева.
22. 1724, д. 6, ч. 1—2**.
22а. 1725, д. 6.
23. 1726, д. 6, ч. 1—2.
24. 1728. д. 4—5.
24а. 1730, д. 13. Реляции и письма А. А. Вешнякова.
25. 1731, д. 6—8. Реляции и письма И. И. Неплюева и А. А. Вешнякова.
26. 1731, д. 17, ч. 1—2. Приезд в Москву и отпуск турецкого посланника
Саид-эфендия.
27. 1732. д. 7—9. Реляции и письма И. И. Неплюева и А. А. Вешнякова.
* Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса даны по 2-му изданию Сочи-
нений. произведения В. И. Ленина — по Полному собранию сочинений.
** Здесь и ниже до конца раздела названия архива и фонда1, а также но-
мер описи (до пункта 52) не повторяются. Кроме того, название дела (или
дел) опускается в том случае, если оно повторяет предыдущее наименование.
215
28. 1733, д. 5—7.
29. 1'734, д. 5—6. Реляции и письма И. И. Неплюева и А. А. Вешнякова.
30. 1735, д. 5—7. Реляции и письма А. А. Вешнякова.
31. 1736, д. 5—7.
32. 1737, д. 2. «Доношение о состоянии Турецкого двора» А. А. Вешнякова.
32а. 1739, д. 7. Переписка И. И. Неплюева с корреспондентами из Констан-
тинополя.
33. 1740, д. 8, ч. 1. Реляции и письма А. А. Вешнякова.
33а. 1741, д. 12—13. Реляции и письма А. И. Румянцева.
34. 1742, д. 4—6. Реляции и письма А. А. Вешнякова.
35. 1743, д. 4—6.
36. 1744, д. 3—7.
37. 1745,, д. 4—6.
38. 1746, д. 2—4. Реляции и письма А. И. Неплюева.
39. 1748, д. 2—3.
40. 1751, д. 4. Реляции и письма А. М. Обрескова.
41. 1752, д. 3—4.
42. 1752, д. 7. Доклады Н. Буйдия.
43. 1754, д. 2—4. Реляции и письма А. М. Обрескова.
44. 1755, д. 3—4. Рескрипты и письма к А. М. Обрескову.
4'5. 1755, д. 5—6. Реляции и письма А. М. Обрескова.
46. 1756, д. 2—4.
47. 1757, д. 2—3.
48. 1758, д. 5—6.
49. 1759, д. 3—4.
50. 1760, д. 3—4.
51. 1761,, д. 2—3.
52. 1762, д. 3.
53 *. 1762, д. 324—325.
54. 1763,, д. 334—336.
55. 1764, д. 355—359. Реляции и письма А. М. Обрескова и П. А. Левашова.
56. 1766, д. 364—381.
57. 1767, д. 408—412.
58. 1776, д. 472—477. Реляции и письма А. С. Стахиева.
59. 1777, д. 496—500.
60. 1782, д. 598—606. Реляции и письма Я. И. Булгакова.
Публикации источников
61. Апостолидис М., Пеев А. Кондика на Пловдивския абаджийски еснаф.
Кн. 1 (16851—1772).— Годишник на народна библиотека и музея в Плов-
див, 1928—1929. Пловдив, 1931, с. 1 —170.
62. [Ахмед Ресми-эфенди]. Сок достопримечательного. Записки Ресми-Ахмед-
эфендия, турецкого министра иностранных дел.— Сенковский О. И. Собра-
ние сочинений. Т. 6. СПб., 1859, с. 237—314.
63. [Булгаков Я. И]. Российское посольство в Константинополе. СПб., 1777.
64. [Вронченко] **. Обозрение Малой Азии в нынешнем ее состоянии, состав-
ленное русским путешественником М. В. Ч. 1—2. СПб., 1840.
65. Грамота Досифея Петру I от 10 июня 1704 г.— ЧОИДР. 1891, кн. 2 (157),
с. 45—52.
66. Дубровин Н. Ф. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, ре-
ляции и донесения. Т. 1—4. СПб., 1885—1889.
67. Елхадж Ахмед Али паша. Османски политически трактат. Подг. за печат
Б. Цветкова. София, 1972.
68. Каменев Ю. А. Ибрахим Мутаферрика и его сочинение «Усул ал-хикам
фи низам ал-умам» (Основы мудрости в устройстве народов).— ППВ
1976—1977. М., 1984, с. 111 —158 (текст пер.: с. 121 —154).
* Опись дел, указанных в пунктах 53—60, имеет номер 89/8.
** Недавно В. И. Шеремет обнаружил, что данная работа принадлежит
двум авторам: М. Вронченко и П. Львову.
216
69. Марсильи де. Военное состояние Оттоманской империй с ея приращением
и упадком. СПб., 1737.
70. Османская империя в первой четверти XVII в. Сборник материалов и до-
кументов. Сост. X. М. Ибрагимбейли, Н. С. Рашба. ?4., 1984.
71. Османски извори за историята на Добруджа и Североисточка България.
Съст., прев., редакт. Стр. Димитров,. София,, 1981.
72. Петров А. Н. Война России с Турцией и польскими конфедератами
с 1769 по 1774. Т. 1—5. СПб., 1866—1874.
73. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 1 —11. СПб.— М., 1887—
1975.
74. [Репнин]. Бумаги Н. В. Репнина за время Константинопольского посоль-
ства.— Сб. РИО. Т. 15, 1875, с. 415—608.
75. [Рико]. Монархия Турецкая, описанная через Рикота, бывшего английско-
го секретаря при Оттоманской Порте. СПб., 1742.,
76. Русский посол в Стамбуле (Петр Андреевич Толстой и его описание Ос-
манской империи начала XVIII в.). Сост. М. Р. Арунова, С. Ф. Орешкова.
М., 1985.
77. Салимзянова Ф. А. Лютфи-паша и его трактат «Асаф-наме». ППВ 1974.
М., 198-1, с. 87—104.
78. Смирнов В. Д. Кочибей Гомюрджинский и другие османские писатели
XVII в. о причинах упадка Турции. СПб., 1873.
79. Смирнов И. А. Описание о бунтах 1730 и 1731 гг. в Константинополе.—
АЕ I960, М., 1962, с. 321—344.
80. Турски извори за българската история. Т. 6. Съст. Н. Тодоров, М. Ка-
линин. София, 1977.
81. Турски извори за а^утството и арамистовото во Македон]’а. Прев., ред.,
комент. А. Матковски. Т. 3 (1700—1725). Скоп]е, 1973; т. 4 (172*5-—
1775). 1979; т. 5 (1775—1810). 1980.
82. Турция накануне и после Полтавской битвы (глазами австрийского дип-
ломата). Пер., введ. и примеч. В. Е. Шутого. М., 1977*.
83. Ханаел А., Ешкинази Е. Еврейски извори за общественно-икономическото
развитие на балканските земи. Т. 1—2. София, 1959—1960.
«4 Шишманов И. Стари путувания чрез България.— СНУ. 1891, т. 9.
8'5 . A^tepe М. XVIII asnn ilk yanstnda Istanbul’un nufus meselelerine dair
bazi vesikalar.— TaDe. 1958, cilt 9, № 13, с. 1*— 30.
86. Aktepe M. Damad Ibrahim pasa evkafina dair vesikalar.— TaDe, 1962—1963,
cilt 13, № 17—18, c. 17—26.
87. [Altinay] Ahmed Refik. Hicri on ikinci asirda Istanbul hayati (1100—1200).
Istanbul, 1930.
88. [Aliinaij] Ahmed Refik. Hicri on firinci asirda Istanbul hayati (1000—1100).
Istanbul, 1934.
89. Berker A. Mora ihtilali tarihgesi veva Suleyman Penah efendi mecmuasi.—
TV. 1942—1943, cilt 2.
90. [Bonnac]. Memoire historique sur 1’ambassade de France a Constantinople
par le Marquis de Bonnac, publie avec un precis de ses negociaticns a la
Porte Ottoman par Ch. Scheffer. P., 1894.
91. Burckhard J. L. Travels in jSyria and the Holy Land. L., 1822.
92. Cartemir D. Histoire de 1’Empire Ottoman, oil se voyent les causes de son
aggrandissemcnt et de sa decadence, t. 1—4. P., 1743.
93. Chronicle of Events between the Years 1623 and 1783 relating to the Settle-
ment of the Order of Carmelits in Mesopotamia (Bassora). Ed. by H. Gol-
lan. L., 1927.
94. Febure M. Theatre de la Turquie, ou sont representes les choses
le plus remarquables, qui s’y passent aujourdh’uy touchant les moeurs, le
gouvernement, les coOtumes et la religion des Tures. P., 1682.
95. Flachat J. Observations sur le commerce et sur les arts d’une partie de
1’Europe et de 1’Asie. Lyon, 1766.
96. Grenville H. Observations sur I’etat actuel de 1’Empire Ottoman (1762—
1765). Ann Arbor, 196'5.
97. Karat A. N. Isve^ kirah XII Karl’in Tiirkiye’de kaldigi zamana ait metinler
ve vesikalar. Istanbul, 1943.
217
98. Landau J. Saint-Priest and his «Memoire sur les Tures».— В кн.: [314,
с. 127—149].
99. [La Motraye]. Voyages d’Aubry de la Motraye en Europe, Asie et Afrique.
T. 1—2. La Haye, 1727.
100. La Porte de. Tableau de 1’Empire Ottoman, ой Гоп rrouve se qui concerne
la religion, la milice, le gouvernement civil des Tures et les grandes charges
et dignites de 1’Empire. P., 1757.
101. Lucas P. Troisieme voyage du Sier Paul Lucas fait en 1714—1715 dans
la Turquie, 1’Asie, la Syrie, la Palestine, la Haute et la Basse Egypte.
Vol. 1. Ro wen, 1719.
102. Nagata Y. Some Documents on the Big Farms (Qiftliks) of the Notables
in the Western Anatolia. Tokyo, 1976.
103. Nagata Y. Materials on the Bosnian Notables. Tokyo, 1979.
104. D’Ohsson Mouradja. Tableau general de 1’Empire Ottoman. Vol. 1—7. P.,
1788—1824.
105. Olivier G. A. Voyage dans 1’Empire Ottoman, 1’Egypte et la Perse. T. 1.
P., 1800.
106. [Peysonnel]. Lettre M. de Peysonnel, ancien Consul-General a Smyrne,
ci-devant Consul de Sa Majeste aupres du Khan des Tartars a la Marquie
de N., concernant quelques observations relatives aux memoires, qui out
paru sous le nom de M. le baron de Tott. Amsterdam, 1878.
107. Peysonnel Ch. de. Examen du livre intitule «Considerations sur la guerre
actuelle des Tures» par M. de Volney. Amsterdam, 1788.
108. Pockoke R. A Description on the East and Some Other Countries. L., 1745.
109. Porter J. Observations sur la religion, les loix, le gouvernement et les
moeurs des Tures. T. 1—2. P., 1769.
110. Rakoczi F. Reflections sur les principes de la vie civil et de la politiesse
d’un chretien.— Testament politique et morale du Prince Francois II Ra-
koczi. Budapest, 1984.
111. Ricault P. The Present State of the Ottoman Empire. L., 1669.
112. Russell A. The Natural History of Aleppo. Vol. 1. L., 1794.
113. Saint-Priest de. Memoires sur 1’ambassade de France en Turquie, 15*25—
1770 et sur le commerce des Frangais dans le Levant. P., 1877.
114. Sari Mehmed Pasha. Ottoman Statecraft. The Book of Councel for VezirS
and Governors. Turkish Text with Introduction, Translation and Noted by
W. L. Wright. Princeton, 1935.
115. [Sutton]. The Despatches of Sir Robert Sutton, Ambassador in Constan-
tinople (1710—1714). Ed. by A. N. Kurat. L., 1953.
116. Thibault G. Un rapport fran^ais sur 1’Empire Ottoman en 1756.— JA. 1970,
t. 258, f. 3—4, c. 319^—370.
117. [Tott de]. Memoires du baron de Tott sur les Tures et les Tartars. T. 1—4.
Amsterdam, 1784.
118. [Tournefort]. Relation d’un voyage du Levant, fait par ordre du Roy... par
M. Pitton de Tournefort. T. 1—3. Lyon, 1717.
119. Ulu^ay (L Karaosmanoglulanna ait bazi vesikalar.— TV. 1942—1943,
cilt 2—3.
120. Ulugay Q. 18 ve 19 yiizyillarda Saruhan’da e^kiyalik ve halk hareketleri.
Istanbul 1. 9'5 5
121. Unat F. R. Ahmed III devrine ait bir islahat takriri.— TV. 1941, cilt 1,
c. 107—121.
122. Volney C. F. Voyages en Syrie et en Egypte pendant les annees 1783, 1784,
1785. Vol. 1—2. P., 1787.
Исследования
123. Аджян А. А., Зулалян M. К. Ремесленное производство в Стамбуле в пер-
вой половине XVII века.— Страны и народы Ближнего и Среднего Вос-
тока. Т. 10. Турция. Ер., 1979, с. 163—198.
124. Алаев Л. Б. Формационные черты феодализма и Восток.— НАА. 1987,
№ 3, с. 78—90.
218
125. Александров Ю. Г. О формационной специфике доколониальных восточ-
ных обществ.— НАА. 1988, № 2, с. 55—65.
126. Apia Г. Л. Албания и Эпир в конце XVIII — начале XIX в. (Западно-
балканские пашалыки Османской империи). М., 1963.
127. Барсукова О. В. Англо-американская историография 194*6—19*80 гг. со-
циально-экономического развития Турции (новое и новейшее время).
Канд. дис. ... М., 1986 (Рукопись).
128. Барсукова О. В. [Рец. на:] St. Shaw, Е. К. Shaw. History of the Ottoman
Empire and Modern Turkey.— HA A. 1'97'9, № 1> с. 2261—390.
129. Барсукова О. В., Шувалова Н. Б. Изучение новой и новейшей истории
Турции в университетах США.— НАА. 1977, № 4, с. 202’—212.
130. Белъчук А. М. Экономические кризисы современного капитализма. М.,
1981.
131. Боджолян М. Т. Реформы 20—30-х гг. XIX в. в Османской империи. Ер.,
1984.
132. Буниятов 3. М. «Сефарет-наме» османских послов как источник по истории
османо-российских отношений.— Ближний и Средний Восток. Баку, 1986,
с. 3—24.
133. Витол А. В. Из истории турецко-французских связей (Посольство Пир-
мисекиз Челеби Мехмеда-эфенди во Францию в 1720—1721 гг.).— НАА.
1976, № 4, с. 123—128.
134. Витол А. В. Из истории Османской империи начала XVIII в. Деятель-
ность Дамада Али-паши (1713—1716).— УЗ ЛГУ. 1977, вып. 20, № 4,
с. 34—42.
135. Витол А. В. К вопросу о значении института великих везиров в системе
государственного управления Османской империи конца XVII — начала
XVIII в.— ППиПИКНВ. 1977, с. &-5.
136. Витол А. В. Османская империя (начало XVIII в.). М., 1987.
137. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало
XX в. М., 1978.
138. Гандев X. Зараждене на капиталистически отношения в чифлишкто
стопанството на Северозападна България през XVIII век. София, 1962.
139. Гасратян М. А., Орешкова С. Ф., Петросян Ю. А. Очерки истории Турции.
М., 1983.
140. Георгиева Ц. Еничерите в българските земи. София, 1988.
1*411. Грозданова Е. Извори за имуществената диференциация сред градското
и селското население на Балканите в края на XVII и през XVIII век.—
ИДА. 1973, кн. 25, с. 255^-273.
142. Грозданова Е. Българска селска община през XV—XVIII век. София,
143. Гудиашвили Д. Ремесленные организации городов Турции по Сеяхат-
наме Эвлии Челеби.— Экономическое развитие стран Ближнего и Сред-
него Востока. М.„ 1975, с. 49—58.
144. Гуревич А. Я. Феодализм.— Философский энциклопедический словарь.
М„ 1983, с. 720—722.
145. Гуревич Н. М. Некоторые вопросы демографической и экономической ис-
тории Юго-Западной Азии в средние века.— Зарубежный Восток: вопро-
сы экономической истории. М., 1986, с. 72—91.
146. Данилов В. И. Политическая борьба в Турции: 50-е — начало 80-х годов
XX в. (политические партии и армия). М., 1985.
'147. Димитров Стр. Из историята на чифтликчийство в Русенско.— ИП. 1958,
т. 14, № 4, с. 84—97.
148. Димитров Стр. За аграрните отношения в Българии през XVIII в.—
Паисий Хилендарски и неговата епоха. София, 1962, с. 129—166.
149. Димитров Стр. Политика на управляващата връхушка в Турция спрямо
спахийство през втората половина на XVIII в —ИП. 1962, № 5, с. 32—60.
150. Димитров Стр., Стойкое Р. Социалната диференциация сред селячесг-
вото в Търновско към края на XVII и началото на XVIII в.— ИЗИИ.
1964, т. 14—15, с. 183—193.
151. Достян И. С. Борьба сербского народа против турецкого ига. XV — на-
чало XIX вв. М.„ 1958.
219
152. Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир. М., 1955.
153. Еремеев Д. Е. Этногенез турок (происхождение и основные этапы этни-
ческой истории). М., 19'71.
154. Еремеев Д. Е. На стыке Азии и Европы. Очерки о Турции и турках. хЧ.,
1980.
155. Еремеев Д. Е. Роль кочевников в этнических процессах.— Вестник МГУ.
1980, № 2, с. 32—39.
156. Еремеев Д. Е. Ислам и политическая борьба в современной Турции.—
НАА. 19-84, № 4, с. 25—33.
157. Желтяков А. Д. Печать в общественно-политической и культурной жизни
Турции (1729—1908). М.„ 1972.
158. Желтяков А. Д. Культура Турции в трудах советских исследователей
(к историографии проблемы).— Вестник ЛГУ. 1978, № 14', вып. 5, с. 54—60.
159. Желтяков А. Д. К вопросу об истоках просветительства в Османской
империи. Формирование и развитие светских тенденций в культуре
XVIII — середине XIX в.— Культура народов Балкан в новое время.
Балканские исследования. Вып. 6. М., 1980, с. 46—67.
160. Желязкова А. Некоторые аспекты распространения ислама на Балканах
в XV—XVIII вв,—В кн.: [212, с. 103—116].
161. Жуков К. А. Османские хроники XV—XVII вв. о создании войск «яя ве
мюселлем».— Turcologica 1986, Л.„ 1986, с. 12'8—132.
162. Золотарев В. А. Генезис и тенденции развития военного искусства в Рос-
сии во второй половине XVIII в. М., 1982.
163. Зулалян М. К. Обстоятельства восстания Абаза-паши в Эрзуруме по
армянским источникам.— Средневековый Восток. История, культура, ис-
точниковедение. М., 1980, с. 151—157.
164. Иванов Н. А. О типологических особенностях арабо-османского феода-
лизма.— НАА. 1978, № 3, с. 54—66.
165. Иванов И. А. О некоторых социально-экономических аспектах тради-
ционного ислама (на примере арабо-османского общества).— Ислам
в странах Ближнего и Среднего Востока. М., 1982, с. 40—58.
166. Иванов И. А. Османское завоевание арабских стран. 1516—1574. М.,
1984.
167. Каменев Ю. А. К истории реформ в османской армии в XVIII в.— ТС
1978, М., 1984, с. 140—150.
16'8 . Каптерев И. Характер отношений России к православному Востоку
в XVI—XVIII вв. М„ 1886.
169. Келле В. Ж., Ковальзон М. Я. Теория и история (Проблемы теории исто-
рического процесса). М., 1981.
170. Макушев В. Болгария под турецким владычеством, преимущественно
в XV—XVI веках.—ЖМНП. 1872, т. 213, с. 286—329.
171. Матковски А. Крспосништвото во Македони]’а во време на турското вла-
денье. Скоп]е, 1978..
172. Маштакова Е. И. Новые явления в культурной жизни Турции XVIII в.
(к постановке проблемы).— Проблемы истории Турции. М., 1978, с. 34—54.
173. Маштакова Е. И. Турецкая литература конца XVII — начала XIX в. М.,
1984.
174. Маштакова Е. И. «Турецкие письма» и пьесы «Вдовы».— ТС 1978, М.,
1984, с. 159—172.
175. Мейер М. С. Восстание городских низов Стамбула в 1730 г. (Причины
и характер).— НАА. 1963, № 4, с. 77—89.
176. Мейер М. С. Влияние «революции цен» в Европе на Османскую импе-
рию.— НАА. 1975, № 1, с. 96—107.
177. М.ейер М. С. Проблемы типологии феодализма на Ближнем Востоке.— Ти-
пология развитого феодализма в странах Востока. Тезисы докладов и со-
общений. М., 1975, с. 3—6.
178. Мейер М. С. К периодизации истории Турции эпохи феодализма —Вест-
ник МГУ. 1977, № 4, с. 3—12.
179. Мейер М. С. Некоторые черты аграрных отношений в Османской импе-
рии.— Историография стран Востока (проблемы феодализма). М., 1977,
с. 279—293.
220
180. Мейер М. С. К вопросу об изменениях в структуре и составе правящего
класса в Османской империи в XVIII в.— Проблемы истории Турции. М.,
1978, с. 60—66.
181. Мейер М. С. К характеристике экономической жизни городов Османской
империи в XVIII в.— Проблемы генезиса капитализма .М., 1978, с. 242—
275.
182. Мейер М. С. Роль вакфов в развитии городов Османской империи в XV—
XVI вв.— Общество и государство на Балканах в средние века. Калинин,
1980, с. 4—21.
183. Мейер М. С. К характеристике правящего класса в Османской империи
XVI—XVII вв. (по данным «Тереке дефтерлери»).— Средневековый Вос-
ток. История, культура, источниковедение. М., 1980, с. 180—189.
184. Мейер М. С. Реформы в Османской империи и улемы (первая половина
XVIII в.) —Ислам в странах Ближнего и Среднего Востока. М., 1982,
с. 59—75.
185. Мейер М. С. Турция — модель зависимого развития (Обзор современной
турецкой и западной историографии).— Критика концепций зависимого
развития. Сборник обзоров. М., 1983, с. 77—113.
186. Мейер М. С. Особенности демографических процессов в Османской импе-
рии XV—XVI вв. и их социально-экономические последствия.— Демогра-
фические процессы на Балканах в средние века. Калинин, 1984, с. 3—27.
187. Мейер М. С. Роль ислама в социально-политической жизни Турции.—
Вестник МГУ. 1986,. № 4, с. 33—42.
188. Мейер М. С. Османская империя.— Всемирная история экономической
мысли. Т. 1. М., 1987, с. 343—353.
189. Миллер А. Ф. Мустафа паша Байрактар. Османская империя в начале
XIX века. М.— Л., 1947.
190. Михнева Р. Россия и Османская империя в международных отношениях
(1739—1756). М.„ 1985.
191. Мусаев А. М. Гайдуцкое движение в Османской империи конца XVII —
первой половины XVIII в.— Историография и источниковедение истории
стран Азии и Африки. Вып. 6. Л.„ 1982, с. 75—85.
192. Мусаев А. М. Народный бунт в Стамбуле в 1740 г.— Вестник ЛГУ. 1984,
№ 20, с. 40—45.
193. М'усаев А. М. «Дестари Салих тарихи» — новый источник по истории вос-
стания Патрона Халила в 1730 г. в Стамбуле.— ТС 19'79. М., 1985,
с. 64—98.
194. Мусаев А. М. Восстание в Стамбуле в 1703 г.— В кн.: [212, с. 200—217].
195. Мутафчиева В. За състояпието на спахилька през XV—XVI вв.— ИП.
1959. Т. 15, № 3, с. 32—63.
196. Мутафчиева В. К вопросу о феодальной иерархии в османской военно-
ленной системе (XV—XVI века).— В кн.: [205, с. 319—325].
197. Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI вв. София, 1962.
198. Мутафчиева В. Кърджалийско време. София, 1977.
199. Мутафчиева В., Димитров С. Некоторые замечания по новому общему
курсу османской истории (О работе турецких историков И. X. Узунчар-
шылы и Э. 3. Карала).— НАА. 1964, № 3, с. 150—161.
200. Натан Ж. История экономического развития Болгарии. М., 1961.
201. Никифоров Л. А. Внешняя политика России в последние годы Северной
войны и Ништадтский мир. М., 1959.
202. Новичев А. Д. Турецкие кочевники в XV—XVIII вв.— XXV международ-
ный конгресс востоковедов. Доклады делегации СССР. М., 1960.
203. Новичев А. Д. Население Османской империи в XV—XVI вв.— Вестник
ЛГУ. 1960, вып. 3, № 14, с. 28—37.
204. Новичев А. Д. История Турции. Т. 1. Эпоха феодализма (XI—XVIII вв.).
Л., 1963.
205. О генезисе капитализма в странах Востока (XV—XIX вв.). М., 1962.
206. Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М., 1966.
207. Орешкова С. Ф. Русско-турецкие отношения в начале XVIII в. М., 1971.
208. Орешкова С. Ф. Некоторые проблемы эволюции феодального землевла-
221
дения в Османской империи (вторая половина XVII — начало XVIII в.).—
Проблемы новой и новейшей истории стран Запада и Востока. Сборник
трудов МГПИ им. В. И. Ленина. М., 1975, с. 116—14'4.
209. Орешкова С. Ф. Турецкий документ первой половины XVIII в. о между-
народной ситуации в Европе и внешнеполитических целях Османской
империи.— ТС 1976. М., 1978^ с. 109—119.
210. Орешкова С. Ф. Османский феодализм: типологические наблюдения.—
Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982,
с. 111—132.
211. Орешкова С. Ф. Османская автократия: опыт типологической характери-
стики.— Государство в докапиталистических обществах Азии. М., 1987,
с. 190—202.
212. Османская империя: система государственного управления, социальные
и этнорелигиозные проблемы. М.,, 19871.
213. Павлов В. И. К стадиально-формационной характеристике восточных об-
ществ в новое время.— Жуков Е. М., Барг М. А., Черняк Е. Б., Пав-
лов В. И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М.,
1979, с. 173—329.
214. Петросян И. Е. Турецкий источник труда Марсильи «Stato militaire
deirimperio Ottomano».— ТС 1979. M., 1985, с. 99'—109.
215. Петросян И. Е. Турецкие социально-политические трактаты XVI—
XVII вв.—НАА. 1987, № 20 с. 89^96.
216. Петросян И. Е., Петросян Ю. А. О периодизации «эпохи реформ» в Ос-
манской империи — Turcologica. Л., 1986, с. 219—224.
217. Петросян Ю. А. Изучение истории в современной Турции.— ВИ. 1969,
№ 7, с. 189—194.
218. Петросян Ю. А. Идеи «европеизации» в общественно-политической жизни
Османской империи эпохи нового времени.— ТС 1976. М., 1978, с. 120—129.
219. Петросян Ю. А. Мусульманское духовенство и реформы в Османской
империи в XIX в.— НАА. 1983, № 2, с. 1061—110.
220. Петросян Ю. А. Некоторые узловые проблемы исследования истории Ос-
манской империи в новое время.— ТС 1978. М., 1984, с. 215—223.
221. Петросян Ю. А. Турецкая публицистика эпохи реформ в Османской им-
перии (конец XVIII — начала XX в.). М., 1985.
222. Поповий Д. Срби]а и Београд от Пожерсвацкого до Београдского мира
(1718—1739). Београд, 1950.
223. Смилянская И. М. Структура и эволюция господствующего класса Ближ-
него Востока, на рубеже нового времени.— НАА. 1978, № 3', с. 541—66.
224. Смилянская И. М. Социально-экономическая структура стран Ближнего
и Среднего Востока на рубеже нового времени. М., 1979.
225. Смилянская И. М. Османское провинциальное управление и обществен-
ные институты в Сирии XVIII в.— Государственная власть и обществен-
но-политические структуры в арабских странах. История и современность.
М., 1984, с. 51—80.
226. Смирнов П. А. Турция.— Очерки истории исторической науки в СССР.
Т. 4. М., 1960, с. 744—753.
227. Соколоски М. Чифлигарството — втора етапа на османскиет феудален
систем.— Прилози. 1977, т. 8, № 1, с. 69—88.
228. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 9—14 (Т. 17—
28). М.„ 1963—1966.
229. Стайнова М. Тенденции в културно и идейного развитие в османското
общество през двадесетте години на XVIII в. (1718—1730).— StBalk.
1977, № 13, с. 72—95.
230. Старостин Б. С. Социальное обновление: схемы и реальность (Критиче-
ский анализ буржуазных концепций модернизации развивающихся стран).
М., 1981.
231. Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы истории средневеко-
вого города. М., 1960.
232 Тверитинова А. С. Восстание Кара Языджи — Дели Хасана в Турции.
М.—Л., 1946.
222
233. Тверитинова А. С. К истории русско-турецких отношений в елизаветин-
ское время.— СВ. 1949., т. 6, с. 312—326.
234. Тверитинова А. С. Социальные идеи в турецких дидактических полити-
ко-экономических трактатах XVI—XVII вв.— Труды XXV Международ-
ного конгресса востоковедов. Москва, 9—16 августа 1960. Т. 2. М., 1963,
с. 402—409.
235. Тверитинова А. С. Проблемы изучения социальной структуры османского
общества XV—XVIII вв. (Изложение доклада).—СТ. 1974, № 4, с. 136.
236. Теплое В. Русские представители в Царьграде. 1496—1891. М., 1891.
237. Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982.
2'38 . Тодоров Н. Балканский город XV—XX веков. Социально-экономическое
и демографическое развитие. М., 1976.
239. Тодоров Н. Из социално-икономическия живот на София през XVI—
XVII вв.— ИЗИИ. 1964., т. 14—15, с. 2151—2341.
240. Тодорова М. Н. Европеизация Османской империи (Постановка проблемы
и ее освещение в современной западной и турецкой историографиях).—
НАА. 1977, № 2, с. 204—211.
241. Уляницкий В. А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII в. Очерки
дипломатической истории восточного вопроса. М., 1883.
242. Фадеева И. Л. Об эволюции светских тенденций в социально-политиче-
ском развитии Турции. К постановке вопроса.— Ислам в странах Ближ-
него и Среднего Востока. М.„ 1982, с. 76—96.
243. Xayujaxuh М. Неки типови повлаштених градови у турском феудализ-
му.— Обича]но право и самоуправо на Балкану и у суседним земльама.
Београд, 1974, с. 411—418.
244. Христов X. Някои проблемы на прехода от феудализма към капитализма
в историята на България.— ИП. 1961, т. 17, № 3, с. 83—107.
24'5 . Цветкова Б. Извьнредни даньци и държавни повинности в българските
земи под турска власт. София, 1958.
246. Цветкова Б. Откупната система (iltizam) в Османската империя през
XVI—XVIII вв. с оглед на българските земи.— ИИПН. 1960, т. 11, кн. 2,
с. 195—219.
247. Цветкова Б. Хайдутството в българските земи през XV—XVIII вв. Т. 1.
София, 1971.
.248. Шульман Е. Б. О позиции России в конфликте с Турцией в 1735—
1'73'9 гг.— Балканский исторический сборник. 3. Кишинев, 1973, с. 5—61.
249. Abdel Nur A. Habitat et structures sociales a Alep aux XVIIe et XVIIIe
siecles d’apres des sources arabes inedits.— La Ville arabe dans 1’Islam.
Histoire et mutations. Par A. Bouhdiba, D. Chevallier. Tunis, 1982,
c. 69—102.
250. Abou-el-Haj R. A. The Ottoman Vezir and Pasa Household, 1683—1703.
A Preliminary Report.— JAOS. 1974, vol. 94, № 4, c. 4)38'—447.
251. Abou-el-Haj R. A. The Social Use of the Past: Recent Arab Historiography
of Ottoman Rule.—IJMES. 1982, vol. 14. № 2„ c. 185^-201.
252. Abu Husayn Abdul-Rahim. Provincial Leadership in Syria, 1575—1650.
Beirut, 1985.
253. Akdag M. Timar rejiminin bozulusu.— AUDTCFD. 1945, cilt 3, № 4,
c. 419—431.
254. Akdag M. Osmanh Imparatorlugunun kurulu? ve inki^af devrinde. Tiir-
kiye’nin iktisadi vaziyeti.— Belleten. Ankara, 1950, cilt 14, № 55, c. 319—
411.
255. Akdag M. Celali isyanlan, 1550—4603. Ankara, 1963.
256. Akdag M. Genel ^izgileriyle XVII yiizyil Tiirkiye tarihi.— TAD. 1967, cilt 4,
№ 6—7, c. 201—247.
257. Akdag M. Tiirkiye’nin i^timai ve iktisadi tarihi. Cilt 1. Ankara, 1959; cilt 2.
1971.
258. Akdag M. Turk halkimn dirlik ve diizenlik kavgasi. Ankara, 1975.
259. Aktepe M. Patrona isyani (1730). Istanbul, 19581
260. [Altinay] Ahmed Refik. Laie devri. Istanbul, 1932.
261. Andreasyan H. Balath Georg’a gore Edirne vakasi.— TaDe. 1960, cilt 11,
№ 15, c. 47—60.
22a
262. Avcioglu D. Tiirkiye’nin diizeni. Dun, bugtin, yann. Cilt 1. Ankara, 1968.
263. Baer G. Guilds in the Middle Eastern History.— В кн.: [470, с. 11—3'0].
263a. Baer G. Monopolies and Restrictive Practices of Turkish Guilds.— JESHO.
1970, vol. 13, M 3, c. 145—165.
264. Baer G. Popular Revolts in Ottoman Cairo.— G. Baer. Fellah and Town-
smen in the Middle East. L., 1982, c. 225—253.
265. Barbir K. Ottoman Rule in Damascus, 170'8—1758. Princeton, 1980.
266. Barkan O. L. Turk-Islam toprak hukuku tatbikatinm Osmanh Imparatorlu-
gunda aldigi sekiller. I. Malikane-divani sistemi.— THITM. 1939, cilt 1,
c. 113—185.
267. Barkan O. L. Quelgues observations sur 1’organization economique et sociale
des villes octomanes des XVI et XVII s.— Recueils de la societe Jean Bodin.
T. 7. Bruxelles. 1955, c. 289—312.
268. Barkan O. L. Essai sur les donnees statistiques des registres de recense-
ment dans I’Empire Ottoman au XVe—XVIe siecles.— JESHO. 1957, vol. 1,
№ 1, c. 9—36.
269. Barkan O. L. Tiirkiye’de servaj var mi idi? — Belleten. Ankara, 1960, cilt 20,
№ 78, c. 236—246.
270. Barkan O. L. Research on the Ottoman Fiscal Surveys.— В кн.: [470,
с. 163—171].
271. Barkan О. L. Quelques remarques sur la constitution sociale et demographi-
que des villes balkaniques au cours de XV et XVI siecles.— Bull. AIESEE.
1974r vol. 12, № 2, c. 151 — 173.
272. Barkan O. L. The Price Revolution of the Sixteenth Century: A Turning
Point in the Economic History of the Near East.— IJMES. 1975, vol. 6,
№ 1, c. 3—28.
273. Barkan O. L. Caractere religieux et caractere seculier des institutions ot-
tomanes.— В кн.: [304, с. 11—58].
274. Barnes J. R. An Introduction to Religious Foundations in the Ottoman Em-
pire. Leiden, 1986.
275. The Beginnings of Modernization in the Middle East: the Nineteenth Cen-
tury. Ed. by W. R. Polk, R. L. Chambers. Chicago, 1968.
276. Beldiceanu N. Recherche sur la ville ottoman au XV s. Etudes et actes. P.,
1973.
277. Beldiceanu N. Le timar dans I’Empire Ottoman (debut XlVe—debut XVIe
siecle. Wiesbaden, 1980.
278. Belin F. A. Essais sur 1’histoire economique de la Turquie. P., 1865.
279. Belin F. A. De regime des fiefs militaires dans 1’islamisme et specialement
en Turquie.— JA. 1870, vol. 15, c. 187—301.
280. Benedict H. Der Pasha-Graf Alexander von Bonneval, 1675—1747. Graz —
Koln, 1959.
281. Berkes N. The Development of Secularization in Turkey. Montreal, 1964.
282. Berkes N. Baticihk, Ulus^uluk ve doplumsal Devrimler. Istanbul, 196b.
283. Berkes N. Tiirkiye iktisat tarihi. Cilt 1—2. Istanbul, 1972.
284. Berkiay H. The Feudalism Debate: The Turkish End — Is «Tax-vs—Rent»
Necessarily the Product and Sign of a Modal Difference? — JPeasSt. 1987,
vol. 14, № 3, c. 291—333.
285. Berov L. Transport Cost and their Role in the Trade in the Balkan Lands
in the 16th—19th Centuries.— BHR. 1975, vol. 3, № 4, c. 74—98.
286. Bonneville de Marsangny L. A. Le chevalier de Vergenne, son ambassade
en Constantinople. Vol. 1—2. P., 1894.
287. Bowen H. A’yan.— [504, vol. 1, c. 778].
288. Bowen Ft. Ahmad Pasha Bonneval.— [504, vol. 1, c. 291—292].
289. Braude B. International Competition and Domestic Cloth in the Ottoman
Empire, 1500—1800: A Study in Underdevelopment.— Review. 1979, vol. 2,
№ 3, c. 437—451.
290. Braude B. Foundation Myths of the Millet System.— В кн.: [297, Vol. 1,
c. 69—88].
291. Braudel F. La Mediterranee et le monde mediterranean a lepoque de Phi-
lippe II. 2 ed. P., 1966.
224
292. Braudel F. Civilization materielle, economie et capitalisms, XVIe—XVIIIe
siecles. Vol. 3. Le temps du Monde. P., 1979.
293. Bulut R. 18 yiizyilda Istanbul niifusunun artmamasi igin ahnan tedbirler.—
BTTD. 1967, cilt 1, № 3, c. 30—33.
294. Camariano N. Alexander Mavrocordato, le grand drogman, son activite
diplomatique, 1673'—1709. Thessaloniki, 1970.
295. Cezar M. Osmanh tarihinde levendler. Istanbul, 1965.
296. Cezar Y. Bir ayanin muhallefati. Havza ve Kopru kazalari ayani Kor Is-
mail-oglu Hiiseyn.— Belleten. Ankara, 1977, cilt 41, № 161, c 41—78.
297. Christians and Jews in the Ottoman Empire. The Functioning of a Plural
Society. Ed. by B. Braude, B. Lewis. Vol. 1—21. N. Y., 1982.
298. Qizakga M. A Short History of the Bursa Silk Industry (1500—1900).—
JESHO. 1980, vol. 23, № 1—2, c. 142—152.
299. Qizakga M. Price History and the Bursa Silk Industry: A Study in Ottoman
Industrial Decline, 1550—1650.— JEH. 1980, vol. 40, № 3, c. 533—550.
300. pizakga M. Incorporation of the Middle East into the European World-Eco-
nomy.— Review. Binghampton (N. Y.), 1983, vol. 8, № 3, c. 353—377.
301. Cohen A. Palestine in the 18-th Century: Pattern of Government and Admi-
nistration. Jerusalem, 1973.
302. Cohen A., Lewis B. Populations and Revenues in the Towns of Palestine
in the Sixteenth Century. Princeton, 1978.
303. Commoners, Climbers and Notables. Ed. by С. A. O. van Nieuwenhujize.
Leiden, 1977.
304. Contributions a 1’histoire economique et sociale de 1’Empire Ottoman. Par
J.-L. Bacque-Grammont, P. Dumont. P., 1983.
305. Cook M. Population Pressure in Rural Anatolia, 1450—1600. L., 1972.
306. Cvetkova B. A. To the Prehistory of the Tanzimat. An Unknown Ottoman
Political Treatise of the 18th Century.— EH. 1975, t. 7, c. 133—146.
307. Cvetkova B. A. Les institutions ottomanes en Europe. Wiesbaden, 1978.
308. Davis F. The Ottoman Lady: A Social History from 1718 to 1918. N. Y.,
1986.
309. Davis R. Aleppo and Devonshire Square. L., 1967.
310. Davis R. English Imports from the Middle East, 1580—1780.— В кн.: [470,
с. 193—206].
311. Demetriades V. Problems of Land-Owning and Population in the Area of
Gazi Evrenos bey’s Wakf.— BS. 1981, vol. 22, № 1, c. 43—57.
312. Economie et societes dans 1’Empire Ottoman (Fin du XVIIIe — Debut du
XXe siecles). Par J.-L. Bacque-Grammont, P. Dumont. P., 1983.
313. Emmanuel J. S. Histoire de 1’industrie des tissues des Israelits de Salonique.
Lausanne, 1935.
314. L’Empire Ottoman, la R^publique de Turquie et la France. Publ. par
H. Batu, J.-L. Bacque-Grammont. Istanbul, 1986.
315. Erder L. The Measurement of Preindustrial Population Change: the Ottoman
Empire from the 15th to the 17th Century.— MES. 1975, vol. 11, № 3,
c. 284—301.
316. Erder L., Faroqhi S. Population Rise and Fall in Anatolia, 1550—1620.—
MES. 1979, vol. 15, № 3, c. 322—345.
317. Erder L., Faroqhi S. The Development of the Anatolian Urban Network du-
ring the Sixteenth Century.— JESHO. 1980, vol. 18, № 3, c. 26'5'—303.
318. Erdost M. Asya iiretim bi^imi ve kapitalist iiretime ge^i? ko^ullari ve Os-
manh Imparatorlugunda iiretim ili^kilerinin feodal niteligi’ne sonu^lari.—
Yeni Ulke. Ankara, 1978, № 2, c. 109—248.
319. Faroqhi S. Rural Society in Anatolia and the Balkans during the Sixteenth
Century (I).— Turcica. P., 1977, vol. 9, pt 1, c. 16!b—195.
320. Faroqhi S. The Early History of the Balkan Fairs.— SOF. 1978, Bd. 37,
c. 50—67.
321. Faroqhi S. Sixteenth Century Periodic Markets in Various Anatolian San-
caks.— JESHO. 1979, vol. 22, № 1, c. 32—80.
322. Faroqhi S. Rural Society in Anatolia and the Balkans during the Sixteenth
Century (II).— Turcica. P., 1979, vol. 11, c. 103—153.
15 Зак. 232
225
323. Faroqhi S. Alum Production and Alum Trade in the Ottoman Empire
(about 1560—1830).—WZKM. 1979, Bd 71, c. 153—175.
324. Faroqhi S. Notes on the Production of Cotton and Cotton Cloth in the
XVI-th and XVII-th Century Anatolia.— JEEH. 1979, vol. 8, № 2, c. 40’5—
417.
325. Faroqhi S. Towns and Townsmen of Ottoman Anatolia. Trade, Crafts and
Food Production in an Urban Setting, 1520—1650. Cambridge Univ. Press,
1984'.
326. Faroqhi S. Peasants, Dervishes and Traders in the Ottoman Empire. L.,
1986.
327. Faroqhi S. Political Initiatives «From the Bottom Up» in the Sixteenth and
Seventeenth-Century Ottoman Empire: Some Evidence for Existance.—
В кн.: [424, с. 24--33].
328. Faroqhi S. Men of Modest Substance: House Owners and House Property
in the Seventeenth Century Ankara and Kayseri. Cambridge Univ. Press,
1987.
329. Fekete L. Die Siyakat-Schrift in der tiirkischen Finanzverwaltung. Bd. 1.
Budapest, 1955.
330. Findley С. V. The Legacy of Tradition to Reform: Origins of the Ottoman
Foreign Ministry.— IJMES. 1970, vol. 1, № 4, c. 334—357.
331. Findley С. V. Bureaucratic Reform in the Ottoman Empire: The Sublime
Porte, 1789—1922. Princeton, 1980.
332. Fleischer С. H. Bureaucrat and Intellectual in the Ottoman Empire. The His-
torian Mustafa Ali (1541—1600). Princeton, 1986.
333. Geng M. 18 yiizyila ait Osmanh mail verilerinin iktisadi faaliyetin goster-
gesi olarak kullanilabiligi iizerinde bir ^ali^ma. Istanbul, [б. r.].
334. Geng^ M. A Study of the Feasibility of Using Eighteenth-Century Ottoman
Financial Records as an Indicator of Economic Activity.— В кн.: [425,
с. 345—373].
335. Gerber H. The Monetary System of the Ottoman Empire.— JESHO. 1982,
vol. 25, № 3, c. 308-324.
336. Gerber H. The Social Origines of the Modern Middle East. Boulder (Con-
nec.), 1987.
337. Gibb H. A. R., Bowen H. Islamic Society and the West: A Study of the Im-
pact of Western Civilization on Muslim Culture in the Near East. Vol. 1.
Islamic Society in the Eighteenth Century. Pt. 1—2. L., 1951 —1957.
337a. Goggk F. M. East Encounters West. France and the Ottoman Empire in
the Eighteenth Century. N. Y., 1987.
338. Gokbilgin T. Un aper^u general sur 1’histoire des institutions de 1’Empire
Ottoman au XVI siecle.— Turcica. P., 1969, vol. 1, с. 2471—2'60.
339. Gould A. G. Lords or Bandits? The Derebeys of Cilicia.— IJMES. 1976,
vol. 7, № 4, c. 485—506.
340. Gran P. Political Economy as a Paradigm for the Study of Islamic Histo-
ry.—IJMES. 1980, vol. 11, № 4, c. 511—526.
341. Griswold W. J. The Great Anatolian Rebellion: 1000—1020/1591 —1611. B.,
1983.
342. Grooth A. H. An Eighteenth Century Ottoman Turkish-Dutch Letterbook
and Some of its Implications.— В кн.: [424, с. 34—45].
343. Giig,er L. XVI—XVII asirlarda Osmanh Imparatorlugunda hububat meselesi
ve hububattan ahnan vergiler. Istanbul, 1964.
344. Gager L. XVIII yiizyil ortalannda Istanbul’un iasesi i^in liizumlu hububatin
tamimi meselesi.— IUIFM. 1949—1950, cilt 11, c. 397—416.
345. Hammer J. de. Histoire de 1’Empire Ottoman de ses origines jusqu’a nos
jours. Vol. 1 — 17. P„ 1836—1841.
346. Heinz W. Die Kultur der Tulpenzeit des osmanischen Reiches.— WZKM.
1967, Bd 61, c. 63—116.
347. Hess A. C. The Forgotten Frontier: A History of the Sixteenth Century
Ibero-African Frontier. Chicago, 1978.
348. Heyd U. Kanun and Shari’a in the Old Ottoman Criminal Justice.— PIASH.
1967, t. 3, № I.
349. Heywood C. J. Kara Mahmud pasha, Ishkodrali.— [504, Vol. 4, c. 584'—585].
226
350. Hodgson M. G. The Venture of Islam. Vol. 3. Chicago, 1974.
351. Holt P. M. The Pattern of Egyptian Political History from 1517 to 1798.—
Political and Social Changes in Modern Egypt. Historical Studies from
Ottoman Conquest to the United Arab Republic. Ed. by P. M. Holt. L., 1965,
c. 79—90.
352. Holt P. M. The Career of Ku^iik Muhammed (1676»—94).— BSOAS. 1963,
vol. 26, № 2—3, c. 269—1287.
353. Hourani A. The Ottoman Reform and the Politics of Notables.— В кн.: [275,
с. 41—6*8].
354. Hourani A. The Present of Islamic and Middle Eastern Historiography.—
A. Hourani. Europe and the Middle East. L., 1980, c. 161—216.
355. Hiitteroth W. D. Landliche Siedlungen im Siidlichen Inneranatolien in des
letzten vierhundert Jahren. Gottingen, 1968.
356. Inalcik H. Osmanh hukukuna giris*. Osmanh padi^ahi.— AUSBFD. 1958,
cilt 13, № 4. c. 68—80.
357. Inalcik H. Osmanhlar’da raiyyet riisdmu.— Belleten. Ankara, 1959, cilt 23,
№ 92, c. 575—610.
358. Inalcik H. Sened-i ittifak ve Giilhane Hatt-i Hiimayunu.— Belleten. Ankara,
1964, cilt 28, № 83, c. 603—690.
359. Inalcik H. Adaletnameler.— Belgeler. Ankara, 1965, cilt 2, № 3—4, c. 49—
145.
360. Inalcik H. Capital Formation in the Ottoman Empire.— JEH. 1969, vol. 29,
№ 1, c. 97—140.
361. Inalcik H. L’Empire Ottoman.— Actes du Premier Congres International
des etudes balkaniques et Sud-Est europeennes. Vol. 3. Sofia, 1969,
c. 7'5*—103.
362. Inalcik H. The Foundations of the Ottoman Economico-Social System in
Cities.— La ville balkanique XV—XIX s. Sofia, 1970, c. 17—24.
363. Inalcik H. The Ottoman Economic Mind and Aspects of the Ottoman Eco-
nomy.— В кн.: [470, c. 207—218].
364. Inalcik H. The Ottoman Empire. The Classical Age, 1300'—1600. L., 1973.
365. Inalcik H. Eastern and Western Cultures in Dimitrie Cantemir’s Work.—
RRH. 1974, vol. 13, № 1, c. 31—42.
366. Inalcik H. Centralization and Decentralization in Ottoman Administration.—
В кн.: [469, c. 27—52].
367. Inalcik H. Impact of the «Annales» School on Ottoman Studies and New
Findings.— Review. Binghampton (N. Y.) 1978, vol. 1, № 3—4, c. 69—96.
368. Inalcik H. Foreword.— Dimitrie Cantemir. Historian of South and East
European and Oriental Civilizations, Bucarest, 1979, c. 5—10.
369. Inalcik H. The Emergence of Big Farms, Qiftliks: State, Landlords and
Tenants.— В кн.: [304,, с. 105—126].
370. Inalcik H. Military and Fiscal Transformation in the Ottoman Empire,
1600—1700.— H. Inalcik. Studies in Ottoman Social and Economic History.
L., 1985, c. 283—337.
371. Islam and the Trade of Asia. Ed. by D. S. Richards. Oxford — Philadelphia,
1970.
372. The Islamic Middle East, 700—1900: Studies in Economic and Social Histo-
ry. Ed. by A. Udovitch. Princeton, 1981.
373. Islamoglu H., Keyder p. The Agenda for Ottoman History.— Review. Bing-
hampton (N. Y.), Г977, vol. 1, № 1, с. ЗГ—55.
374. Islamoglu H., Faroqhi S. Crop Patterns and Agricultural Production Trends
in Sixteenth-Century Anatolia.— Review. Binghampton (N. Y.), 1979, vol. 2,
№ 3, c. 407—424.
375. Islamoglu-1 nan H. State and Peasants in the Ottoman Empire: A Study of
Peasant Economy in North-Central Anatolia during the Sixteenth Centu-
ry.—В кн.: [425, c. 101 — 159].
376. Issawi Ch. Economic Change and Urbanization in the Middle East.—
Middle Eastern Cities. Ed. by I. M. Lapidus. Berkeley — Los Angeles, 1969,
c. 102—108.
377. Issawi Ch. The Ottoman Empire in the European Economy, 1600—1914.—
В кн.: [426, c. 107—117].
15*
227
378. Issawi Ch. The Economic History of Turkey, 1800—1914. Chicago, 1980.
379. Itzkowitz N. Eighteenth Century Ottoman Realities.— Sisi. 1962, vol. 16,
c. 73—94.
380. Itzkowitz N. Men and Ideas in the Eighteenth Century Ottoman Empire.—
В кн.: [469, c. 15—26].
381. Jennings R. Urban Population in Anatolia in the Sixteenth Century: A Stu-
dy of Kayseri, Karaman, Amasya, Trabzon and Erzurum.— IJMES. 1976,
vol. 7, № 1, c. 21—57.
382. Jennings R. Kadi, Court and Legal Procedure in the 17-th C. Ottoman
Kayseri.—Sisi. 1978», № 4®, c. 133—17)2.
383. Jennings R. C. Limitations of the Juridicial Power of the Kadi in the 17-th
C. Ottoman Kayseri.— Sisi. 1979, № 50, c. 151 —184.
384. Rarpat R. The Stages of Ottoman History.— В кн.: [426, с. 79—109].
385. Rarpat К. Population Mouvement in the Ottoman Empire in the Nineteenth
Century: An Outline.— В кн.: [304, с. 385—427].
386. Rarpat К. H. Ottoman Population, 1830—1914: Demographic and Social
Characteristics. Madison, 1985.
387. Razici Z. Osmanlilarda vergi sistemi. Istanbul, 1977.
388. Reyder Q. State and Class in Turkey. A Study in Capitalist Development.
L., 1987.
389. Ropriilu F. Vakif miiessesesinin hukuki mahiyeti ve tarihi tekamdlii.— VD.
1942, 2, c. 1—44.
390. Rresevljakovic N. Gradska privreda i esnafi u Bosne i Hercegovini (od 1463
do 1851).—GIDBiH. 1949, t. 1, c. 168—209.
391. Runt I. M. Dervi§- Mehmed Pasa, Vezir and Entrepreneur: A Study in Otto-
man Political-Economic Theory and Practice.— Turcica. P., 1977, vol. 9,
№ 1, c. 199—210.
392. Runt I. M. Transformation of Zimmi into Askeri.— В кн.: [297, vol. 1,
c. 55—67].
393. Runt I. M. The Sultan’s Servants. The Transformation of Ottoman Pro-
vincial Government, 1556—1650. N. Y., 1983.
394. Rurat A. N. The Ottoman Empire under Mehmed IV.— The New Cambridge
Modern History. Vol. 5. Cambridge, 1961, c. 500—518.
395. Lalor B. A. Promotion Patterns of Ottoman Bureaucratic Statesmen from
the Laie Devri until the Tanzimat.— GDAAD. 1972, cilt 1, c. 77—92.
396. Lewis B. Ottoman Observers of Ottoman Decline.— B. Lewis. Islam in
History. Ideas, Men and Events in the Middle East. N. Y., 1973, c. 199—216.
397. Mantran R. Bagdad a 1’epoque ottoman.— Arabica. P., 1962, c. 311—324.
398. Mantran R. Istanbul dans la seconde moitie du XVII siecle. Essai d’histoire
institutionnelle, economique et sociale. P., 196*2.
399. Mantran R. L’Empire Ottoman et le commerce asiatique aux 16e et 17e siec-
les.—В кн.: [371, c. 169—179].
400. Mantran R. The Transformation of Trade in the Ottoman Empire in the
Eighteenth Century.— В к-н.: [469, с. 217—235].
401. Mantran R. L’Empire Ottoman.— La concept d’empire. Sous la direction
de M. Duverger. P., 1981, c. 230—252.
402. Mantran R. Commerce maritime et economic dans I’Empire Ottoman au
XVIII siecle.—В кн.: [312, с. 289—296].
403. Mantran R. L’Empire Ottoman du XVIe au XVIIIe siecle. L., 1984.
404. Mardin S. Power, Civil Society and Culture in the Ottoman Empire.—
CSSH. 1969, vol. 11, № 3, c. 258^—281.
405. Marsot A. L. al-Sayyid. The Wealth of the Ulama in the Eighteenth Cen-
tury Cairo.— В кн.: [469, c. 184—214].
406. Marsot A. L. al-Sayyid. The Political and Economic Functions of Ulama
in the 18-th Century.— JESHO. 1973, vol. 16, № 2, c. 130—154.
407. Masson P. Histoire du commerce dans le Levant au XVIII siecle. P., 1911.
408. Matkovski A. L’insurrection de Patrons Halil a Istanbul et sa repercussion
en Macedoine.— Balcanica. Belgrade, 1982—1983, vol. 13—14, c. 105'—115.
409. McGowan B. Economic Life in Ottoman Empire: Taxation, Trade and the
Struggle for Land, 1600—1800. Cambridge Univ. Press, 1981.
410. Mehmed A. Mustafa. Istoria turcilor. Bucuresti, 1975.
228
411'. Menage V. L. The English Capitulation of 1580: A Review Article.— IJMES.
1980., vol. 12, № 3, c. 373—383.
412. Menage V. L. Three Ottoman Treaties on Europe.— Iran and Islam. In Me-
mory of the Late V. Minorsky. Edinbourgh, 1971,, c. 421—433.
413. Mordtman J. M., Lewis B. Derebey.— [504 vol. 2, c. 213—214].
414. Mutafcieva V. L’institution de I’ayanhk pendant les dernieres decennies du
XVIIIe siecle.— EBalk. 1965, № 2—3, c. 233^—247.
415. Moutaftchieva V. Le role du vakif dans I’economie urbaine des pays balka-
niques sous la domination ottomane (XVe—XVIe s.).— V. Moutaftchieva.
Le Vakif — un aspect de la structure socio-economique de 1’Empire Ottoman
(XVe—XVIIe s.). Sofia, 1981, c. 185—221.
416. Mutafcieva V. P., Dimitrov Sir. Sur 1’etat du systeme des timars des
XVIIe—XVIIIe ss. Sofia, 1968.
416a. Naff T. Ottoman Diplomatic Relations with Europe in the Eighteenth
Century. Patterns and Trends.— В кн.: [469, с. 88;—107].
417. Nagata Y. Muhsin-zade Mehmed pa$a ve ayanhk miiessesesi. Tokyo, 1976.
418. Olson R. W. The Siege of Mosul and Ottoman-Persian Relations, 1717—
1743: A Study of Rebellion in the Capital and War in the Province of the
Ottoman Empire. Bloomington, 1975.
419. Olson R. W. Jews, Janissaries, Esnaf and the Revolt of 1740 in Istanbul.
Social Upheaval and Political Realignment in the Ottoman Empire.—
JESHO. 1977„ vol. 20, № 2, c. 185^-207.
420. Olson R. W. The Ottoman Empire in the Middle of the Eighteenth Century
and the Fragmentation of Traditions. Relations of the Nationalities (Mil-
lets), Guilds (Esnaf) and the Sultan, 1740—1768.— WI. 1976—1977, vol. 17.
421. Orhonlu C. Osmanh tarihine ait belgeler: telhisler (1597—1607). Istanbul,
1970.
422. Orhonlu C. Hazine (Khazine).— [504, vol. 4, c. 1183—1186].
423. Orhonlu C. Kara Osmanoglu (Kara Othman-oghli) — [504, vol. 4, c. 592—
594].
424. Osmanische Studien zur Wirtschaft- und Sozialgeschichte. Heraus. von
H. G. Majer. Wiesbaden, 1986.
425. The Ottoman Empire and the World-Economy. Ed. by H. Islamoglu-Inan.
Cambridge Univ. Press, 1987.
426. The Ottoman State and Its Place in World History. Ed. by K. Karpat. Lei-
den, 1974.
427. Owen R. The Middle East in the Eighteenth Century — an «Islamic Socie-
ty» in Decline: A Critique of Gibb and Bowen’s Islamic Society and the
West.—RMES. 1975, № 1, c. 101—412.
428. Owen R. The Middle East in the World Economy, 1800—1914. L., 1981.
429. Ozkaya Y. Canikli Ali pa$a.— Belleten. Ankara, 1972, cilt 36, № 144,
c. 488—525.
430. Ozkaya У., XVIII yiizyihn ilk yansinda yerli ailelerin ayanliklan ele
ge£iri§leri ve biiyiik hanedanhklann kurulu^u.— Belleten. Ankara, 1978,
cilt 42, № 168, c. 667—723.
431. Ozkaya Y. Osmanh Imparatorlugunda ayanhk. Ankara, 1978.
432. Ozkaya Y. XVIII-inci yiiryilda ^ikarilan Adaletnamelere gore Tiirkiye’nin
i<; durumu — Belleten. Ankara, 1974, cilt 38, № 151.
433. Ozkaya Y. XVIII yiizyilda Osmanh kurumlari ve Osmanh toplum ya^antisu
Ankara, 1985.
434. Pamuk S. Osmanh ekonomisi ve diinya kapitalizmi: 1820—1930. Ankara,
1984.
435. Panzac D. Affreteurs ottomans et capitaines fran^ais a Alexandrie: la cara-
vane maritime en Mediterranee au milieu du XVIIIe siecle.— ROMM. 1982,
vol. 34, № 2, c. 28—38,
436. Panzac D. Les bases demographiques de 1’affrontement turco-egyptien de
1830—1840.—В кн.: [312„ c. 219—234].
437. Panzac D. La peste dans 1’Empire Ottoman, 1700—1850. Louvain, 1985.
438. Papadopoullos Th. Le modele ethnohistorique: 1’Empire Ottoman.—XV Con-
gres International des Sciences Historiques, Bucarest, 1980. Rapports. T. 2.
Bucarest, 1980, c. 258—271.
229
439. Partnaksizoglu I. Bir tiirk diplomatinin on sekizinci yiizyil sonunda devlet-
lerarasi ili^kilere dair gorii^leri — Belleten. Ankara, 1934, cilt 64, № 186,
c. 527—532.
440. Pertusier Ch. La Bosnie considere dans ses rapports avec 1’Empire Ottoman.
P., 18122.
441. Rafeq A. R. The Province of Damascus. Beirut, 1966.
442. Rafeq A. R. Economic Relations between Damascus and Dependent Count-
ryside, 1743—1771.— The Muslim Middle East, 700—1900: Studies in Eco-
nomic and Social History. Ed. by A. L. Udovich. Princeton, 1981, c. 653—
686.
443. Rafeq A. R. Changes in the Relationship between the Ottoman Central Ad-
ministration and the Syrian Provinces from the Sixteenth to the Eighteenth
Centuries.— В кн.: [469, с. 53—73].
444. Rafeq A. R. Aspects of Traditional Society in Preindustrial Ottoman Sy-
ria.— La Ville arabe dans 1’Islam. Histoire et mutations. Tunis, 1982,
c. 103—116.
445. Raytnond A. Artisans et commer^ants au Caire au XVIIIe siecle. Vol. 1—2.
Damascus, 1973—1974.
446. Raytnond A. Les sources de la richesse urbaine au Caire au dix-huitieme
siecle.— В кн.: [469, с. 184—204].
447. Raytnond A. Grandes villes arabes a 1’epoque ottomane. P., 1985.
448. Repp R. C. The Altered Nature and Role of the Ulema.— [469, c. 277—287].
449. Reychman J. Historia Turciji. Wroclaw, 19731.
450. Sadat D. Rumeli Ayanlan: the Eighteenth Century.— JMH. 1972, vol. 44,
№ 3, c. 343—363.
451. Sadat D. Ayan and Aga: the Transformation of the Bektashi Corps in the
Eighteenth Century.— MW. 1973, vol. 63,, № 3, c. 206—219.
452. Sahillioglu H. XVIII yiizyil ortalarinda sanayi bolgelerimiz ve ticari im-
kanlan.— BTTD. 1968, № 11, c. 61—66.
453. Sahillioglu H. Sivi§ Year Crises in the Ottoman Empire.— В кн.: [470,
с. 230—252].
454. Sencer М. Osmanh toplum yapisi. Istanbul, 1969.
455. Sertel Y. Concept du mode de production asiatique et les interpretations
de 1’histoire ottomane.— Pensee. P., 1976, № 186, c. 77—92.
456. Shaw St. Financial and Administrative Organisation and Development of
Ottoman Egypt, 1517—1798. Princeton, 1962.
457. Shaw St. The Aimes and Achievements of Ottoman Rule in the Balkans.—
SIR. 1962, vol. 21, № 4, c. 617—622.
458. Shaw St. Between Old and New: the Ottoman Empire under Sultan Se-
lim III, 1789—1807. Cambridge (Mass.), 1971’.
459. Shaw St., Shaw E. R. History of the Ottoman Empire and Modern Tur-
key. Vol. 1—2. Cambridge Univ. Press, 1976—1977.
460. Shay M. L. The Ottoman Empire from 1720 to 1734. Urbana, 1944.
461. Shinder J. Career Line Formation in the Ottoman Bureaucracy, 16*48—17'50:
A New Perspectives.— JESHO. 1973, vol. 16,( № 3„ c. 217—237.
462. Skiotis D. From Bandit to Pasha: First Steps in the Rise of Power of Ali of
Tepelen, 1750—1784 —IJMES. 1971, vol. 2, № 3, c. 219^-244.
463. Sokolovic O. Prilike u Bosne pod kraj XVII st. Sarajevo, 1943.
463a. State, Democracy and the Military: Turkey in the 1980’s. Ed. by M. Heper,
A. Evin. B.—N. Y., 1988.
464. Stavri N. Au propos du giftlik feodal en Albanie aux XVII—XVIII s.—
BUShT. 1960, № 3, c. 91—120.
465. Stojanovich T. Land Tenure and Related Sectors of the Balkan Economy,
1600—1800 —JEH. 1953, vol. 13, № 4, c. 398—411.
466. Stojanovich T. Factors on the Decline of Ottoman Society in the Balkan.—
SIR. 1'962, vol. 21, № 4, c. 623—632.
467. Stoianovish T. Le mat's dans les Balkans.— Annales Economies, Societes,
Civilizations. P., 1966, vol. 21, № 5, c. 1026—1040.
468. Stoianovich T. Pour un modele du commerce du Levant. Economie concu-
rentielle et I’economie de bazar, 1500—1800.— Bull. AIESEE, 1974, vol. 12,
№ 2, c. 61—120.
230
469. Studies in Eighteenth Century Islamic History. Ed. by Th. Naff, R. Owen.
Amsterdam, 1977.
470. Studies in the Economic History of the Middle East from the Rise of Is-
lam to the Present Day. Ed. by M. A. Cook. L., 1970.
471. Suceska A. Malikana — dozivotni zakup drzavnih dobara u Osmanskoj
drzavi.— POF. 1958—1959,, vol. 8—9, c .111—142.
471a. Suceska A. Porijeklo i mjesto ajana u drustveno-politickom sistemu turske
drzave.— Pregled. Sarajevo, 1960, № 1—2, c. 103—116.
472. Suceska A. Promenu u sistemu izvanrednog oporezivanja u Turskoj u
XVII vijeku i pojava nameta tekalif-i §akka.— POF. 1960—1961, vol. 10—llr
c. 76—10'9.
473. Suceska A. Ajani. Prilog izucavanju lokalne vlasti u nasim zemljama za
vrijeme turaka. Sarajevo, 1965.
474. Sugar P. Southeastern Europe under Ottoman Rule, 1354—1804. Seatie —
London, 1977.
475. Sunar I. State and Economy in the Ottoman Empire.— В кн».: [425, с. 63—
87].
476. Svoronos N. La commerce de Salonique dans XVIII siecle. P., 1956.
477. Szyliowicz J. S. Ottoman Empire.— В кн.: [303, с. 102—121].
478. Turkei (Sudosteuropa-Handbuch. Bd. 4). Hrsg. von Klaus-Detlev Grothusem
Gottingen, 1985.
479. Unat F. R. Osmanh Sefirleri ve Sefaretnameleri. Ankara, 1968.
480. Uzungarsilt I. H. Sadrazam Halil Hamid pa$a.— TM. 1935, cilt 5, c. 236—
241.
481. Uzungarsili I. H. Gezayirli Gazi Hasan papaya dair.— TM. 1937—1938,.
cilt 7—8, c. 17—40.
482. Uzun^arsih J. H. Osmanh devleti te^kilatina medhal. Istanbul, 1941.
488. UzunQgr§ih I. H. Osmanh devleti te^kilatindan kapikulu ocaklari. Cilt I—2.
Ankara, 1943'—1944.
484. Uzungarsih I. H. Osmanh devletinin merkez ve bahriye te^kilati. Ankara,
1948.
485. Uzungarsili I. H., Rural E. Z. Osmanh tarihi Cilt 1—7. Ankara. 1949—1956.
486. UzutiQarsili I. H. Qapanogullan.— Belleten. Ankara, 1974, cilt 38, № 150,
c. 215—263.
487. Uzunrfar$ili I. H. Osmanh tarihinde gizli kalmi$ veya suphe ile ortiilu bazi
olaylar ve bu hususa dair vesikalar.— Belleten. Ankara, 1977, cilt 41, № 163,
c. 506—554.
488. Vandal A. Une Ambassade frangaise en Orient sous Louis XV. La mission
du marquis de Villeneuve, 1728—1741. P., 1887.
489. Veinstein G. «Ayan» de la region d’lzmir et commerce du Levant (deuxieme
moitie du XVIIIe siecle).— EBalk. 1976., t. 12, № 3»,. c. 71—83.
490. Vesela-Prenosilova Z. Quelques remarques sur 1’evolution de 1’organisation
urbaine en Empire Ottoman.— ArOr. 1974, № 42, c. 200—223.
491. Vryonis Sp. [Рец. на:] St. I. Shaw. History of the Ottoman Empire and Mo-
dern Turkey. A Critical Analysis.— BS. 1983, vol. 24,, № 1.
492. Wallerstein I. The Ottoman Empire and the Capitalist World — Economy:
Some Questions for Research.— Review. Binghampton (N. Y.), 1979, vol. 2,
№ 3, c. 383—398.
493. Wallerstein I., Kasaba R. Incorporation into the World-Economy: Change
in the Structure of the Ottoman Empire, 1750—1839.— В кн.: [312, с. 335—
354].
494. Wallerstein I., Decdeli H., Kasaba R. The Incorporation of the Ottoman
Empire into the World-Economy.— В кн.: [425, с. 88—97].
495. Werner E., Markov W. Geschichte der Turkei von der Anfang bis zur Ge-
gen wart. B., 1978'.
496. Wirth E. Aleppo im 19 Jahrhundert — ein Beispiel fiir Stabilitat und Dyna-
mik spatosmanischer Wirtschaft.— В кн.: [424, с. 190—206].
496a. Yapp M. E. The Making of the Modern Near East. 1792—1923. N. Y., 1987.
497. Yediyildiz B. Institution du vakf au XVIIIe siecle en Turquie. Etude so-
cio-historique. Ankara, 1988.
231
498. Уucel Y. Osmanh Imparatorlugunda desantralizasyona (adem-i merkeziyet)
dair genel gozlemeler.— Belleten. Ankara, 1974, cilt 38, № 152, c. 657—699.
499. Yucel Y. XVI—XVII yiizyillarda Osmanh idari yapisinda ta$n umerasimn
yerine dair dii^iinceler.— Belleten. Ankara, 1977, cilt 41, № 163, c. 493—
506.
500. Zeljazkova A. Social Aspects of the Process of Islamization in the Balkan
Possessions of the Ottoman Empire.— EBalk. 1985, № 3, c. 107—121.
501. Zilji M. Elite Circulation in the Ottoman Empire: Great Mollas in the
Eighteenth Century.— JESHO. 1983, vol. 26, № 3, c. 316—364.
502. Zinkeisen J. Geschichte des Osmanische Reiches in Europa. Bd. 1—7. Gotha,
1840—1843.
Справочные издания
503. Danismend I. H. Izahh Osmanh tarihi kronolojisi. Cilt 1—4. Istanbul,
1947—1955.
504. The Encyclopaedia of Islam. New ed. Vol. 1—4. Leiden — London.
505. Pakahn M. Z. Osmanh tarih degimleri ve terimleri sozliigii. Cilt 1—4. Is-
tanbul, 1946—1956.
506. Yurt ansiklopedisi. Cilt 1 —11. Istanbul, 1981—1984.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АВПР—Архив внешней политики России
АЕ — Археографический ежегодник. М.
Вестник ЛГУ—Вестник Ленинградского государственного университета.
Серия истории, языка и литературы
Вестник ?ЛГУ—Вестник Московского университета. Серия Востоковедение
ВИ — Вопросы истории. М.
ЖМНЦ—Журнал Министерства народного просвещения. СПб.
ИДА— Известия на дьржавни архиви. София
ИЗИИ — Известия на Института за история. София
ИИПН — Известия на Институт за правки науки. София
ИП — Исторически преглед. София
НАА — Народы Азии и Африки. М.
ППВ—Письменные памятники Востока. Историко-филологические
исследования. Ежегодник. М.
ППиПИКНВ—Письменные памятники и проблемы истории культуры на-
родов Востока. Л.
Прилози— Прилози. Cxopje
Сб.РИО — Сборник Русского исторического общества. СПб.
СНУ — Сборник за пародии умотворения, наука и книжнина.
София.
СВ— Советское востоковедение. М.— Л.
СТ — Советская тюркология. Баку
ТС— Тюркологический сборник. М.
УЗ ЛГУ—Ученые записки Ленинградского государственного универ-
ситета
ЦГАДА— Центральный государственный архив древних актов
ЧОИДР — Чтения в Обществе истории и древностей российских при
Московском университете
АгОг— Archiv Orientalni. Praha
AUDTCFD—Ankara Universitesi Dil ve Tarih-Cografya Fakiiltesi Dergisi
AUSBFD— Ankara Universitesi Siyasal Bilgiler Fakiiltesi Dergisi
BHR— Bulgarian Historical Review. Sofia
BS — Balkan Studies. Thessaloniki
BSOAS — Bulletin of the School of Oriental and African Studies. L.
BTTD— Belgelerle Turk Tarih Dergisi. Ankara
Bull. AIESEE— Bulletin de 1’Association Internationale d’etudes du Sud-Est
Europeen. Bucarest
BuShT — Buletin Universitetit Shte'mror te Tirana. Seria Shencat Sho-
querore
CSS11— Comparative Studies in Society and History. L.— N. Y.
EBalk— Etudes Balkaniques. Sofia
EH— Etudes Historiques. Sofia
GDAAD— Giiney-Dogu Avrupa Aras-tirmalan Dergisi. Istanbul
GIDBiH— Godisnjak Istorijskog Drustva Bosne i Hercegovine. Sarajevo
IJMES— International Journal of Middle East Studies. L.— N. Y.
IUIFM— Istanbul Universitesi Iktisat Fakiiltesi Mecmuasi
JA— Journal Asiatique. P.
JAOS — Journal of American Oriental Society. Baltimore
JEEH — Journal of European Economic History. Roma
16 Зак. 282
233
JEH— Journal of Economic History (New York)
JESHO—Journal of the Economic and Social History of the Orient
Leiden
JMH— Journal of Modern History. Chicago
JPeasSt— Journal of Peasant Studies. L.
MES — Middle Eastern Studies. L.
MW — The Muslim World. L.
PIASH — Proceedings of the Israel Academy of Science and Humani-
ties. Tel-Aviv
POF—Prilozi za Orijentalnu Filologiju. Sarajevo
RMES — Review of Middle East Studies. L.
ROMM — Revue de 1’Occident Musulman et de la Mediterranee. Aix-en-
Provence
RRH— Revue Roumaine d’Histoire. Bucarest
Sisi— Studia Islamica. P.
SIR— Slavic Review. N. Y.
SOF— Siidost-Forschungen. Munchen
StBalk— Studia Balkanica. Sofia
TaDe—Tarih Dergisi. Istanbul
TAD— Tarih Ara^tirmalan Dergisi. Ankara
THITM— Tiirk Hukuk ve Iktisat Tarihi Mecmuasi. Istanbul
TM— Tiirkiyat Mecmuasi. Istanbul
TV— Tarih Vesikalari. Ankara
VD— Vakiflar Dergisi. Istanbul
WI — Die Welt des Islam. Leiden
WZKM— Wiener Zeitschrift fur die Kunde des Morgenlandes
ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ
аба — грубошерстная ткань, верхняя одежда из этой ткани
абаджи — ремесленники, производящие грубошерстную ткань или верхнюю
одежду из нее
авариз-и дивание, авариз — один из основных чрезвычайных сборов, взимав-
шихся на экстраординарные (чаще всего военные) нужды правительства,
позже — общее название этой категории налогов
аваризхане — фискальная единица при сборе чрезвычайных налогов, обычно
объединявшая несколько домохозяйств
ага — османский почетный титул
адалет (от араб, адл)—справедливость, важнейший принцип деятельности
традиционных восточных правителей.
адалет-наме (указ о справедливости)—султанские декреты, издававшиеся
с целью ограничить произвол местных властей
айн-уль-аян см. баш аян
акче — серебряная монета, основная денежная единица в Османской империи
до конца XVII в.
аладжа — разноцветная полосатая ткань из смеси шелка и хлопка
алайбей — командир провинциального ополчения, составленного из сипахи од-
ного санджака
амиль — сборщик податей
ангария — форма отработочной ренты, барщина
арпалык — доход с отдельных санджаков, передаваемый тем или иным ос-
манским сановникам для возмещения их расходов
аскери (военные)—общее название всех представителей центральной власти,
в широком смысле — господствующего класса Османской империи
аяк дивани (совет на ногах) — разновидность заседаний султанского дивана,
на котором его участники обсуждали возникшие вопросы, стоя у подно-
жия султанского трона
аян, аян-и вилайет — местные нотабли, выступавшие как наиболее активная
и влиятельная группировка господствующего класса Османской империи
в XVIII — начале XIX в.
аянлык — местная административная единица в Османской империи во вто-
рой половине XVIII в.
аянлык буйрулдусу — документ, подтверждающий выборы или назначение
баш аяна
Баб-и Али (Высокая Порта) — наиболее часто употребляемое название осман-
ского правительства
багинет (франц.)—штык
бадж — сбор с торговых сделок
бад-ю хава (налоги с воздуха) —общее название судебных сборов и штрафов,
входивших в состав налогов текялиф-и орфие (см.)
базыргянбаши—1) глава крупных купцов-оптовиков или торговых объедине-
ний в больших городах; 2) главный финансовый агент янычарского кор-
пуса
батман — мера веса, равная 7,5 или 6 окка
баш аян см. реис-и аян, айн-уль-аян — титул первого, или главного, аяна, из-
бранного или назначенного из числа нотаблей данной местности
баш дефтердар — главный казначей, глава казначейства
башбуг (тур. «вождь») —глава дербенджи
235
баштина— крестьянский земельный надел в балканских провинциях Осман-
ской империи
бедестан — крытый рынок
бей — османский почетный титул, обычно даваемый военным
бейлербей (бей над беями) — официальный титул правителей эялетов (см.
также «вали»)
бейлиф (англ.) — судебный пристав, управляющий имением
бёлюк—1) подразделение войска сипахи и янычар, 2) объединения однород-
ных или родственных ремесленных и торговых эснафов
бидаат (новшество)—нововведенные налоги и повинности, не зафиксирован-
ные в канун-наме
бидаат кахве — дополнительный торговый сбор на кофе
бирун — внешние покои султанского дворца
бирун хазине см. мири хазине
вакф — земля и другое имущество,, переданное мусульманами на религиозные
или благотворительные цели
вакф-и эвляд, эвлядлык вакфы (вакф в пользу детей) — разновидность «неис-
тинных» вакфов, имущество, завещанное потомству завещателя с усло-
вием передачи в вакф после прекращения рода
вали — правитель османского эялета (см. также «бейлербей»)
везир — высший государственный сановник
великий везир см. садразам
воевода (слав.) —управитель земель, входящих в состав султанского или бей-
лербейского хасса
гайдуки (слав.) — общее название участников вооруженных выступлений сель-
ского населения в балканских провинциях Османской империи (см. так-
же «ускоки», «клефты»)
гайри муаф (неосвобожденные)—крестьяне, не включенные в категорию ос-
вобожденных от уплаты чрезвычайных налогов
галебе дивани (торжественный совет)—особые заседания султанского дива-
на, приуроченные к выдаче жалованья янычарам и приему иностранных
послов
гедик — право заниматься каким-либо видом ремесла или торговли на осно-
ве патента
гедик хюджети — патент на право заниматься каким-либо видом ремесла или
торговли
генюллю (добровольцы) — вид легкого конного войска, создававшегося про-
винциальными пашами из числа левендов
господарь — титул правителя Валашского и Молдавского княжеств
гулям — юноша-невольник, султанский слуга
гуруш см. куруш
гяур (кяфир) — неверный, презрительная кличка всех иноверцев у мусульман
дар-уль-ислам — мир ислама
даруга см. шехир кетхудасы
девир — один из сборов категории текялиф-и шакка
Девлет-и Али, Дер-и Девлет, Дер-и Алине (Высокое государство)—наиболее
употребимые названия Османской империи в официальных документах
девширме («кровный налог»)—принудительный набор детей христиан в Ос-
манской империи для пополнения рядов капыкулу
дели (отчаянный)—вид легкого конного войска, формировавшегося провин-
циальными пашами в пограничных районах Румелии из левендов
дербенджи — категория зависимого населения с «особыми поручениями», обя-
занная охранять горные переходы и переправы и обеспечивать безопас-
ность путников
дервиш — приверженец мусульманской религиозной секты, странствующий или
живущий в обители, ведущий аскетический образ жизни
деребеи — крупные землевладельцы, самовластные правители отдельных обла-
стей в Румелии и на Балканах
236
дефтср — реестр
дефтердар — высший чин в столичном или провинциальном финансовом ве-
домстве, , казначей
дёнюм — мера площади,, равная примерно 0,1 га
джагир — условное земельное пожалование за службу в государстве Великих
Моголов
джебелю — воины, которых были обязаны приводить с собой сипахи (см.)
«конно и оружно»; их число определялось величиной дохода со служеб-
ного пожалования
джизье — один из основных шариатских налогов, подушная подать с нему-
сульман
джума дивани (пятничные советы) — разновидность султанских советов, на
которых в присутствии высших религиозных чинов рассматривались су-
дебные дела
диван — совещательный орган при султане, великом везире или провинциаль-
ном наместнике
диван-и хумаюн — Верховный совещательный совет при султане
дирлик (кормление) — условное земельное пожалование за службу в Осман-
ской империи
драгоман (от перс, терджюман) — переводчик при Порте
драхма (греч.) — мера серебра, равная весу серебряной монеты, выпускавшей-
ся в Древней Греции
дыш хазине см. мири хазине
дюкан— мастерская ремесленника или лавка торговца
завие — дервишская обитель
займ — владелец зеамета
захире беха (стоимость продовольствия) — сбор из категории текялиф-и
шакка
зеамет — разновидность дирлика, обеспечивавшая их владельцам, займам, го-
довой доход в 20—100 тыс. акче
зи-кудрет акчеси (сбор с состоятельного хозяина) —один из налогов кате-
гории текялиф-и шакка
зимми—немусульманские подданные исламского государства
иджаре-и вахиде (одноразовая рента)—шариатский принцип оплаты при
аренде вакфного имущества
иджаретейн (двойная рента) — неканонический принцип оплаты при пожиз-
ненной аренде вакфного имущества
икта — условное земельное пожалование в мусульманских странах Ближнего
и Среднего Востока
ильтизам — практика сдачи на краткосрочный откуп (от одного до трех лет)
частным лицам права сбора государственных налогов и других посту-
плений.
имам—1) духовный глава мусульманской общины; 2) титул духовного лица,
руководящего богослужением в мечети
имарет — мусульманский религиозно-культурный центр, включающий мечеть,
духовное училище, кухню, больницу и другие учреждения и существую-
щий за счет доходов от вакфа
имдад-и сеферие (военная помощь) —налог,, введенный в 1717 г. на покрытие
военных расходов провинциальных пашей
имдад-и хазерие (помощь в мирное время)—налог, введенный в 1717 г. на
покрытие обычных расходов провинциальных пашей
интисаб — принцип клиентелы
ихтиярие — совет старейшин эснафа
ич хазине (внутренняя, или «кабинетная», казна) —дворцовое казначейство
йерли (местные) — вид провинциальных воинских частей, комплектовавшихся
из местного населения
йигитбаши — помощник цехового кетхуды
237
иоклама — проверка списочного состава сипахи во время военных походов
с целью борьбы с дезертирством и нерадивым отношением владельцев
дирликов к выполнению своих военных обязанностей
кади, кадий — мусульманский судья, занимавшийся уголовными и граждан-
скими делами
кадиаскер — второе лицо в иерархии османского мусульманского духовенства,
выполнявший функции верховного судьи
кадийские сиджиллы — протоколы шариатских судов
кадилык — подвластный кади административно-судебный округ, часть санд-
жака
каза — см. кадилык
калемие («люди пера») — одна из основных групп господствующего класса
в Османской империи; главным занятием ее членов была гражданская
(чиновная) служба
калфа — ремесленник-подмастерье
канун-наме — свод султанских законодательных установлений
капитуляции (от лат. капитул — «статья»)—торговые договоры между Ос-
манской империей и европейскими государствами, предоставлявшие ино-
странным торговцам односторонние привилегии во владениях султана
капудан-паша — командующий всеми морскими силами Османской империи
капы агасы — глава белых евнухов султанского дворца
капы кетхудасы (мн. ч. капы кетхудалары) — представитель провинциального
наместника при султанском дворе
капыджибаши (глава привратников) — титул дворцового служащего, выпол-
нявшего обязанности фельдъегеря и порученца по важным делам
капыкулу (государевы рабы) — общее название лиц, состоявших на дворцо-
вой службе или записанных в реестры постоянного войска
капы риджали (государевы мужи) — общее название лиц, входивших в про-
слойку высших османских сановников
капы халкы (дворцовые люди)—свита провинциального паши, состоявшая
из отряда военной охраны и челяди; в более узком смысле — воины, на-
ходившиеся в распоряжении паши
капы харджи (харчи для челяди) — сбор из категории текялиф-и шакка
касаба — небольшой городок, центр местной торговли, обычно резиденция
кади или наиба (см.)
кафесчи — ремесленники, изготовлявшие кафесы — оконные жалюзи
кафтан беха (цена кафтана) —сбор из категории текялиф-и шакка
кесе (мешок, в русских документах — «кошелек»)—мера денежного счета,
равная 500 курушей
кесимджилик, кесимджийство (от араб, каем — «часть», «доля») — издольная
аренда, см. также мурабаа
кесимджия — термин, использовавшийся в балканских провинциях Османской
империи для обозначения крестьянина-издольщика
кетхуда, кяхья (в русских дипломатических документах — «кегая»)—управ-
ляющий делами богатого или знатного человека, деревенский или квар-
тальный староста, старшина ремесленников
кёшк — летняя резиденция богатого или знатного лица
киле (от араб, кейля) —мера веса сыпучих тел; в Стамбуле была равна 18—
20 окка, т. е. примерно 25 кг
клефты см. гайдуки
кнез (от слав, князь) — представитель местной османской власти в сербских
и болгарских землях
коджабаши (от тур. ходжабаши) — сельский староста в балканских провин-
циях Османской империи
кон дика (греч.) см. дефтер
куббе везирлери — везиры, входившие в состав султанского дивана
куруш, гуруш (от слав, грош) —турецкая серебряная монета, равная
в XVIII в. 120 акче
кызлар агасы (господин девушек; в русских документах — «кизляр ага»)—•
глава черных евнухов султанского дворца
238
кырджали— участники феодальных мятежей в Румелии в конце XVIII в.,
представленные в основном безземельными крестьянами, которые состоя-
ли в рядах османской армии во время войны 17'87—1791 гг., а затем
влились в войска деребеев и отряды разбойников
кюлемены — название гвардии, созданной правителем Багдада Эйюби Хасан*
пашой по образцу мамлюкских войск, а также наименование династии
багдадских наместников, правивших городом и провинцией во второй
половине XVIII — начале XIX в.
кярхане — крупная ремесленная мастерская, чаще всего принадлежавшая
султанскому двору
кяхья см. кетхуда
левенды (от итал. levantino)—первоначально воины-добровольцы провин-
циального ополчения, набиравшиеся в основном из безземельных крестьян,
позже название перешло на отряды провинциальных пашей и морских
стрелков; в XVIII в. это слово стало синонимом грабителя, разбойника
левок — русское название османского куруша (см.), чеканившегося с изобра-
жением льва по образцу голландских и немецких талеров
лонджа (от итал. loggia) — руководящий совет эснафа, позже обозначение
самого цеха
ляиха — докладная записка
«ляле деври» — «эпоха тюльпанов»
макту — единовременный сбор всей совокупности налогов в их полном объ-
еме, практиковавшийся в удаленных районах империи
мал-и макту — ежегодные взносы, уплачиваемые владельцем маликяне
маликяне—1) пожизненные откупа; 2) земли, пожалованные в полную соб-
ственность (см. мульк)
маликяне-и дивани, маликяне-и мирие — вид земельных владений в Восточ-
ной Анатолии, распространенный с доосманской эпохи и отличающийся
тем, что доход с него делился между частным владельцем и государством
мараба см. мурабаа
марабаи — крестьяне-издольщики, арендовавшие земли на принципе мурабаа
махалле — городской квартал
медресе — духовное училище
мензиль акчеси — сбор на содержание почтовых станций
миллеты — общины, объединявшие различные религиозно-национальные груп-
пы населения Османской империи
мимарбаши — старший архитектор, руководил строительными работами и
службой охраны зданий, мостов, дорог и т. д.
миралем (мир-и алем)—глава знаменосцев и музыкантов, одно из главных
должностных лиц внешних служб султанского дворца
мири — государственное имущество, доходы с которого поступали в казну
мири беделлер (внутренние займы) — конфискация половины или всего го-
дового дохода сипахи, практиковавшаяся Портой в XVII в.
мири хазине («публичная казна») — государственное казначейство
молла — главный кади, старший богослов-законовед области или города; в
русских документах — кадиаскер
муаджеле — аванс, выплачиваемый владельцами маликяне
муаф («освобождение»)—сельское население, освобожденное от уплаты всех
или части чрезвычайных налогов за выполнение определенной службы
для государства
мубашир — чиновник, обязанный осуществлять контроль за исполнением по-
становлений гражданских и судебных властей
мударрис — преподаватель в медресе
музараа (араб.) — испольная аренда
мукатаа — совокупность государственных поступлений с определенной тер-
ритории или вида деятельности, взимаемых либо эмином (см.), либо от-
купщиком
мулла — служитель религиозного культа у мусульман
239
мульк— земельные угодья и иное недвижимое или движимое имущество, на-
ходящееся в собственности частных лиц
мультазим — откупщик, держатель ильтизама
мурабаа (араб.) — аренда из четвертой доли урожая (см. также кесимджи-
лик)
муслин (от названия г. Мосул)—шелковая или тонкая хлопчатобумажная
ткань.
мустакар — разновидность гедика, предоставлявшего право использования тех
или иных орудий труда и производственных помещений
мутасаррыф — управитель санджака, обычно арпалыка, отданного в маликяне
муфеттиш — чиновник, обязанный контролировать деятельность купцов-муль-
тазимов
муфтий — мусульманский богослов-законовед, имеющий право выносить свои
суждения в виде фетвы; муфтий Стамбула считался главным муфтием
империи (см. также шейх-уль-ислам)
мухассыл — чиновник, отвечавший за сбор государственных налогов в провин-
ции и выполнявший обязанности дефтердара, а иногда и функции гу-
бернатора
мухтасиб — чиновник, осуществлявший контроль и надзор за городскими рын-
ками и базарами
мушавере — совещание у великого везира в широком составе светских и ду-
ховных чинов для решения важнейших вопросов политической жизни
муэдзин — служитель мечети, призывающий с минарета к молитве
мюджерред — холостой райят, не имеющий собственного земельного надела
мюлязим — кандидат на занятие официальной должности
мюселлимы — конное ополчение, созданное в первой половине XIV в. из числа
общинников, освобожденных от уплаты налогов и получавших во время
похода казенное содержание
мютевелли— должностное лицо, назначенное для надзора и управления вакф-
ным имуществом по воле завещателя или по решению кади
мютегаллибе (узурпаторы, угнетатели) — определение, даваемое в официаль*
ных документах деребеям
мютесселим — управляющий эялетом в отсутствии паши
мютеферрика — высшая и самая привилегированная категория султанской
гвардии
мюхендисхане-и бахри-и хумаюн — султанское морское инженерное училище
мюхимме дефтерлери — реестры важнейших решений По-рты
назыр-и эмвалъ (смотритель имущества) — одна из должностей в провин-
циальной администрации
наиб — заместитель кади, его представитель в данном городе или округе
йакиб (араб.) см. йигитбаши
накиб-уль-эшраф — глава сейидов, потомков Мухаммеда, из ветви, восходя-
щей к его внуку Хусейну
нал беха (цена подковы) — сбор из категории текялиф-и шакка
нахие — судебно-податная единица в составе кадилыка, объединявшая не-
сколько деревень
нефир-и ам — практика создания ополчений из мусульман
низам — порядок
низам-и джедид (букв, «новый порядок» или «обновленный порядок») — цикл
преобразований султана Селима III, получивших свое название по важ-
нейшей реформе — созданию воинских частей низам-и джедид
нишанджи — один из высших султанских сановников, хранитель султанской
печати и сводов султанских законоположений
оджак— общее название основных частей янычарского корпуса, иногда ис-
пользовалось для обозначения всего корпуса
оджаклык— династийное семейно-родовое владение с налоговым, администра-
тивным и судебным иммунитетами на условии несения военной службы
окка — мера веса, равная 1,282 кг
орта — группа солдат, живших в одном помещении, янычарская рота
240
ортакчылык см. музараа
орф, урф — обычай, традиция
остораки (правильнее — отураки) — старые воины или инвалиды, освобожден-
ные от действительной службы, но получавшие пенсию
падишах — монарх, государь, официальное наименование главы Османской
империи
пара — мелкая серебряная монета в Османской империи, равная 3 акче
паша — титул высших военных и гражданских сановников в Османской им-
перии
пашалык — территория, управляемая пашой
пиастр — европейское название куруша
пишкеш — разновидность селямие
примикюр (слав.) — первоначально представитель местной администрации
в сербских землях, позже—сельский староста
раис см. шехир кетхудасы
райя (ед. ч. райят) —в широком смысле податное население страны, в более
узком — крестьянство. С XVIII в. этим термином обозначается немусуль-
манское население империи
реис-и аян см. баш аян
реис-эфенди — один из заместителей садразама, управлявший канцелярией
Порты и ведавший вопросами внешних сношений
ренегат — европеец, принявший ислам и перешедший на службу к султану
ресм-и чифт — поземельный налог с крестьян, взимавшийся в денежной форме
риджали ем. капы риджали
рисале — трактат, послание, разъясняющее какие-либо вопросы
руми — общее название жителей Румелии и Анатолии
садразам — великий везир, глава султанского правительства
сальяне — годовой доход с некоторых провинций Османской империи, посту-
павший в государственную казну в виде дани
санджак — административная единица в Османской империи, часть эялета
санджакбей — правитель санджака, подчинявшийся бейлербею
сарраф — меняла, часто выступавший в роли банкира или ростовщика'
сарыджа — вид легкого конного войска, формировавшегося провинциальными
пашами из левендов; упразднены в XVII в. вследствие жалоб местного
населения на их недисциплинированность и мародерство
сафьян — тонкая, мягкая кожа,, выделанная из шкур коз и овец
сеймены, сскбаны (ловчие, псари) — 1) одна из основных частей янычарского
корпуса; 2) вид местных пеших войск, формировавшихся провинциальны-
ми пашами из левендов; упразднены в XVII в. вместе с сарыджа
сеймен акчеси (деньги на содержание сейменов)—сбор из категории текя-
лиф-и шакка
сейфие («мужи меча»)—одна из основных групп господствующего класса
в Османской империи; основным занятием ее членов была воинская
служба
секбаны см. сеймены
селямийс — сбор из категории текялиф-и шакка по поводу приезда предста-
вителя местной администрации
сенед — разрешение, выдававшееся управителем вакфа на право долгосрочной
аренды жилых и производственных помещений, принадлежавших вакфу
сенед-и иттифак (союзный пакт) —договор, заключенный в 1808' г. между
Портой и крупнейшими аянами
сефарет-наме — отчет о посольстве, представляемый султану
сиджилл см. кадийские сиджиллы
силяхдар (оруженосец; «селиктар» или «меченосец» у русских дипломатов) —
один из основных придворных чинов Эндеруна
сипахи—1) держатели условных земельных пожалований,, составлявшие ос-
нову феодального ополчения; 2) воины придворной конной гвардии
241
субаши— представитель военно-административной власти, помощник санд-
жакбея и алайбея
сюратчи — подразделение артиллеристов, обученных для скоростной стрельбы
из орудий
тавиз бедели — денежная компенсация за вывод земли и другого недвижи-
мого имущества из вакфа и передачу его в частную собственность
тайн — сбор на содержание отрядов секбанов и сарыджа
тамга — один из видов базарной пошлины
тапу — документ на право владения (тасарруф) землей мири
тасарруф см. хакк-и тасарруф
тахрир дефтерлери — опись податного населения
тевлиет-и эвляд (наследственное управление) — разновидность «семейных»
вакфов, когда управитель вакфом назначался из семьи завещателя
тезкере — докладная записка, свидетельство, документ
тезкереджи — письмоводитель, чиновник, составлявший докладные записки
султану
текялиф-и орфие — категория налогов, взимание которых регулировалось на
основе традиций и обычного права
текялиф-и шакка — категория «незаконных» налогов, состоящая из множества
сборов в пользу представителей местных властей и агентов центрального
правительства
текялиф-и шерие — категория налогов, размеры и принципы взимания опре-
делялись шариатскими нормами
тимар — условное земельное пожалование с годовым доходом до 20 тыс. акче
тимариот — владелец тимара
тиуль — условное земельное пожалование в сефевидском государстве
тифтик — шерсть ангорских коз (мохер)
тюджар, базыргян — купец, ведущий крупные оптовые операции
тюфенкчи (стрельцы) — отряды левендов, вооруженные огнестрельным ору-
жием
улемы — высшая группа мусульманского духовенства, получившая специаль-
ное богословское образование
улуфе — жалованье
умера (ед. число «эмир»)—общее название правителей эялетов и санджаков
урф см. орф
ускоки см. гайдуки
уста — цеховой мастер
ушр, ашар (десятина) —один из основных шариатских налогов, взимавшийся
в форме части ('/8—7ю) урожая
фанариоты — богатые стамбульские греки, жившие в квартале Фанар (Фенер)
ферман — султанский указ
фетва — письменное заключение по различным юридическим вопросам, выне-
сенное на основе шариата шейх-уль-исламом или другим муфтием
фьеф (франц.) — условное земельное владение в средневековой Франции
хавай — разновидность гедика, предоставлявшего право на какой-то вид
производственной деятельности без указания на место работы
хадж — паломничество в священные для мусульман города Мекку и Медину
хаджи — почетный титул мусульманина, совершившего хадж
хакк-и тасарруф — право наследственного владения землей мири, ограничен-
ное условиями исполнения определенных обязанностей
халиф — первоначально титул светского и духовного главы арабского госу-
дарства, позже — титул правителя, претендовавшего на роль главы му-
сульманского мира
хамал — носильщик тяжестей
хан — титул главы крымских (перекопских) татар
харами см. эшкия
242
хасс— вид условного земельного пожалования с годовым доходом свыше
100 тыс. акче, предоставлявшегося высшим государственным сановникам
хасса таджирлери (ед. ч. «хасса тюджари») — османские купцы, занимавшие-
ся торговыми операциями от имени султанского правительства
харемейн — официальное название священных мусульманских городов Мекки
и Медины
хатт-и шериф (священный указ) —султанский манифест
хаттат — писец., переписчик книг
хендесхане — военно-инженерная школа
хумбараджибаши— командир отряда бомбардиров
хункяр имам — личный духовник султана
хюкюмет — владения беев курдских и арабских племен, пользовавшихся пол-
ной самостоятельностью в делах внутреннего управления и передавав-
ших свою власть по наследству, но обязанных лично участвовать в воен-
ных походах Порты
чалтыкчи — категория зависимого сельского населения, занимавшегося рисо-
сеянием
чауш, чавуш— 1) нижний чин в войсках; 2) судебный пристав; 3) служитель,
выполнявший особые поручения
чаушбаши — один из заместителей великого везира, следивший за исполне-
нием принятых решений
чека — груз лошади, формально равный 176 окка, фактически — от 100 до
120 окка
челеби—почетный титул образованных и знатных людей
чирак — ученик в ремесленном цехе
чифт — крестьянский надел; его размер определялся тем количеством земли,
которое можно обработать в течение дня парой волов
чифт акчеси см. ресм-и чифт
чифт бозан — налог,, уплачиваемый крестьянином, который оставил свой на-
дел необработанным
чифтлик—1) земельный участок крестьянина; 2) частное земельное владение,
представляющее собой товарное хозяйство, широко использовавшее труд,
батраков и поденщиков
чифтлик сахиби — владелец чифтлика
чорбаджи—1) командир орта янычар; 2) сельский староста в балканских
землях
шагирд (перс.) —ученик в ремесленном цехе
шариат — свод мусульманского права и теологических норм
шейх — глава религиозного ордена, сельский староста в арабских землях
шейх-уль-балад см. шехир кетхудасы
шейх-уль-ислам — глава османских улемов и высший авторитет в вопросах
богословия и религиозного права
шериф — титул управителя Мекки
шехзаде — наследник османского престола
шехирлю — общее название горожан в Османской империи
шехир кетхудасы (городской кетхуда), даруга, раис, шейх-уль-балад — инсти-
тут, обеспечивавший местным нотаблям (аянам) роль посредника между
населением и государственной властью благодаря участию в контроле за
ценами, откупами и практикой налогообложения
ыргат — поденщики
эджнеби (чужаки) —лица, незаконно проникавшие в ряды сипахи и иных
групп господствующего класса
эксапорит (греч.) — хранитель секретов
эмин — управляющий определенным государственным имуществом
эндерун — внутренние покои султанского дворца
эндерун хазине см. ич хазине
эсаме — документ на право получения янычарского жалованья
16*
243
эснаф — корпорация торговцев или цех ремесленников
эхл-и урф — общее название должностных лиц провинциальной администрации
эхл-и шер (люди шариата) —общее название лиц, связанных с судопроизвод-
ством в Османской империи
эхл-и эшраф (благородные люди) —общее название местных аянов
эшр-ю диет — штраф за совершенный проступок, один из сборов текялиф-и
шакка
эфенди — форма обращения к духовным лицам, образованным людям и ино-
странцам в Османской империи
эфкяф-и хумайюн незарети — управление султанскими вакфами
эшкинджи — категория населения, выполнявшая определенные военные пору-
чения
эшкия — обозначение разбойника в османских документах см. также харами,
левенд
эялет — провинция, наиболее крупная военно-административная единица в Ос-
манской империи
юк—1) мера веса, равная 2—10 киле; 2) денежная мера: 1юк=100 тыс. акче
юрдлук см. оджаклык
янычары — солдаты постоянного (пехотного) войска в Османской империи,
пользовавшиеся особым привилегированным статусом
яя — пешее войско, созданное в первой половине XIV в. из общинников, ос-
вобожденных от уплаты налогов и получавших во время похода казенное
содержание
АННОТИРОВАННЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абаза Мехмед-паша (ум. 163'4)—османский политический деятель XVII в.,
активный участник «джелялийской смуты», позже — губернатор Марата
и Эрзурума, пытавшийся уничтожить янычарский корпус и возглавлявший
мятеж 1623'—1624 гг., с 1628 г.— губернатор Боснии1 99
Абдель Нур (ум. 1984) — арабский историк, автор исследования о жизни
Халеба в XVIII в. 89
Абдул Хамид I (1725—1789)—османский султан (1774—1789) 69—70, 80,
21'3
Абдул Хамид II (1842—1918)—османский султан (1876—1909) 213
Абдуллах — кяхья чаушей в Басре в 1721 г. 169
Абдуллах-эфенди Енишехирли (ум. 1743)—османский богослов и ученый,
шейх-уль-ислам (1718'—1730) 184
Абу ал-Хадж А.-Р.— американский ориенталист, автор работ по социально-по-
литической истории Османской империи Г271—128
Абу Хусейн Абдул Рахим — арабский историк, автор работ о положении в
арабских провинциях Османской империи 134
Август II Сильный (1670—1733)—курфюрст саксонский (1’694—1733), король
польский (1*697—1700, 1709—1733) 187
Аджлани — династия дамасских аянов в XVIII в. 121
ал-Азм — династия провинциальных пашей из числа сирийских аянов 41, 155.
См. также Асад-паша, Исмаил-паша, Сулейман-паша
Айни Али — османский публицист, автор трактата (1'6'09) о политическом уст-
ройстве Османской империи 65'
Акдаг М. (1913—1972)—турецкий историк, автор работ по социально-эконо-
мической истории Османской империи 20, 24, 29
Александров Ю. Г.— советский востоковед, автор работ по экономическим про-
блемам' Азии 11
Али-ага — румелийский аян 166
Алибейзаде Юсуф-паша — румелийский аян 101
Али-паша Янинский см. Велипашаоглу Али-бей (паша)
Аллах — 33, 138, 150
Андон Челеби — армянский купец из Измира 59, 63
Анна Иоанновна (1693—1740)—российская императрица (1730—1740) 184
Анненков Павел Васильевич (181'3—1887)—русский литературный критик 13
Арабоглу — династия аянов в Малой Азии в XVIII в. 167
Аристотель (384—322 до н. э.) —древнегреческий философ и ученый 66
Асад-паша ал-Азм — губернатор Дамаска в 1743—1757 гг. Г38, 155
Ататюрк Мустафа Кемаль (1880—193'8)—основатель и первый президент Ту-
рецкой Республики 6
Ахмед I (Г590—1(317)—османский султан (1603—1617) 25
Ахмед II (1642—1695)—османский султан (1691 —1695) 75, 181
Ахмед III (1673'—1736)—османский султан (1703—1730) 73, 130, 144, 146,
174, 178—179, 181
Ахмед-беше (умер 1731) —житель Видина 147
Ахмед-паша Хумбараджи см. Бонневаль К.-А.
Байкал Б. С. (1908—1984) —турецкий историк, автор работ по социально-по-
литической жизни в Османской империи 119, 168
Байрактар Мустафа-паша см. Мустафа-паша Байрактар
Баккалзаде Сары Эльхадж Мехмед-эфенди паша (ум. 1717)—османский го-
245
сударственный деятель и публицист, автор трактата «Наставление везирам
и губернаторам» 23, 76
Балтаджи Мехмед-паша (1662—1712)—османский государственный деятель,
великий везир (1704—1706, 1710—1711) 63, 175
Баркан О.-Л. (1'902—197'9) —турецкий историк, автор работ по экономической
и социальной истории Османской империи 35, 83< 8*5», 90, 1(5Г
Бахир Мустафа-паша (ок. 1717—176'5) —османский государственный деятель,
великий везир (1752'—1755, 1756—1757, 1763’—1705) 146
Бекович — князь, переводчик при крымском хане 200
Бельдичеану Н.— французский историк, автор исследований по османским ар-
хивным документам 170
Бельчук А. М.— советский экономист 209
Беркее Н.— турецкий историк, автор работ по экономической и социальной
истории Турции 66, Г6’8', 174
Беров Л.— болгарский историк, автор работ по экономической истории Бал-
кан в османскую эпоху 60
Бешир-ага см. Хафиз Бешир-ага
Боджолян М. Т.— советский историк, автор работ по реформам в Осман-
ской империи XIX в. 168'
Боннак Дюссон Жак Луи де, маркиз (1670’—1738)—французский дипломат,
посол при Порте (1716—1724) 55, 178, 182
Бонневаль Александр Клод (Ахмед-паша Хумбараджи; 1'675—1747)—фран-
цузский военный специалист, перешедший в 1729 г. на службу к султану
и принявший ислам 178—180, 184, 190—191, 193, 199, 200
Боуэн Г.— английский турколог, автор работ об Османской империи XVIII в.
86, 168
Брауде Б.— американский турколог, автор работ по экономической истории
Османской империи, один из представителей «новой волны» 70-х годов
157
Бродель Ф. (1902—1985)—французский историк, один из видных представи-
телей школы «Анналов» 83, 86
Брынковяну (Бранкован) Константин — валашский господарь (168'8—1714) 63
Буасмонд — французский консул в Салониках в начале XVIII в. 61
Буйдий Николай — грек из Янины, переводчик в российском посольстве в Стам-
буле в 40-х — начале 50-х годов XVIII в. 137, 139, 154—155, 165, 191 —192
Булгаков Яков Иванович (1743—1809)—русский дипломат, посланник в
Стамбуле (1781 —1789) 8, 39, 170
Буркхард Йоханн Людвиг (1784—1817)—немецкий путешественник, впервые
проникший в Мекку и Медину и оставивший записки о своих путешест-
виях 110
Бушатлы — аянская династия на Балканах 122, 169
Бушатлы Махмуд-паша (ок. 1750—1796) —виднейший представитель династии
Бушатлы,, правитель Шкодры (1775’—1787, 1789—1792, 1795'—1796) 170
Бушатлы Мехмед-бей/паша (ум. 1775) —основатель аянской династии Бушат-
лы 169
Быйиклы Али-паша (ум. 1755)—османский государственный деятель, великий
везир в августе — октябре 1755 г. 1451—147
Бэр Г. (1919—1982)—израильский историк, автор работ по истории Ближ-
него и Среднего Востока в XVIII—XIX вв. 114
Вандаль Альбер (1853—1910) —французский историк, автор работ по истории
международных отношений 55, Г92
Вебер Макс (1864—1920)—немецкий социолог, историк и философ 5
Вейси (ум. 1628) —османский поэт, историк и публицист 65
Велестинлис Ригас (ок. 17'57—1798) —греческий революционный деятель, поэт
и организатор тайного общества «Этерия» 2'11
Вели-паша — губернатор Трабзона (1745) 160
Велипашаоглу Али-бей/паша (Али-паша Тепеделенли или Али-паша Янинский;
1741 —1822) —крупнейший османский аян, губернатор Янины с 1788 г. 26,
12'1^-1212, 125, 169
Вержен Гравье Шарль де, граф (1719—1787) —французский политический дея-
246
тель и дипломат, посол при Порте (1755—1768) I'4i5—146, 19’8—19'9, 201
Весела-Прженосилова1 3.— чешский ориенталист, автор работ по истории Ос-
манской империи и современной Турции 32'
Вешняков Алексей Андреевич (1700—1746) —русский дипломат, резидент при
Порте в 1734—1736, 1739—1745 гг. 31, 58, 62, 136—137, 149-М50, 153,
162—Г65, 179—li82„ Г84—186, 188^ 189, 216
Вильнёв Луи Совер де, маркиз (1675’—1747)—французский дипломат, посол
при Порте (1728—17411) 56, 189—191
Вирт Э.— немецкий историк, автор работ по исторической географии стран
Ближнего и Среднего Востока 50
Витол А. В.— советский востоковед, автор работ по истории Османской им-
перии XVIII в. 177, 182—183
Вольней, Шассебёф Константин Франсуа де, граф (1757i—1820) —французский
писатель, энциклопедист и государственный деятель 57», 201
Вронченко Михаил Павлович (1801 —1855)—русский военный геодезист, ав-
тор описания Западной Анатолии в первой трети XIX в. 88, 216
Габсбурги — династия в Священной Римской империи (1438—1806) 183, 187,
189, 191
Гази (Кёсе) Михал-бей— византийский военачальник, перешедший на сторо-
ну Осман-бея и принимавший участие в первых османских завоеваниях
в XIV в. 92
Гази Хасан-паша Джезаирли (ум. 1790)—османский государственный дея-
тель, капудан-паша (1770—1774, 1774—1789), великий везир (17'8'9!—1790)
170, 201
Гази Эвренос-бей — османский военачальник, принимавший активное участие
в завоеваниях Балкан в XIV — начале XV в. 4|1, 9’2
Гандев X.— болгарский историк, автор работ по истории балканских народов
в эпоху османского владычества 26
Гаффарзаде — аянская династия в Конье 122'—123
Гейнц В.— немецкий историк, автор работы о культурной жизни Османской
империи в XVIII в. 174
Генч М.— турецкий историк, автор работ, описывающих экономическую си-
туацию в Османской империи XVIII в. 44, 521, 76^—77
Гербер X.— израильский турколог, автор исследований социально-экономиче-
ских проблем Османской империи XVI—XIX вв. 99
Гибб Г.-А.-Р. (1895—1971) — английский ориенталист, автор работ по истории
ислама и арабских стран 86, 168
Гика Георгий (Григорий III; ум. 1777)—главный переводчик Порты, госпо-
дарь Молдавии (1764'—1767) и Валахии (1774'—1777) 71
Гиридли Ахмед Ресми-эфенди (1700—1783)—османский дипломат и полити-
ческий деятель, автор трактата «Сок достопримечательного» 198
Градич С.— житель Дубровника, автор описания Османской империи середи-
ны XVII в. 20
Гренвиль Г. (1717—1784)—английский дипломат, посол при Порте (1762—
1765) 130
Грозданова Е.— болгарский историк, автор работ о положении сельского на-
селения Болгарии в период османского владычества ЮГ
Гюрджи Осман-паша — османский государственный деятель, губернатор Да-
маска (1760—1774) 163
Дагер (Захир ал-Умар), шейх (ум. 1775)—крупный османский аян в Пале-
стине, губернатор Акры 28, 105, 121, 125, 169
Дамад Ибрагим-паша Невшехирли (1662/63—1730)—османский государствен-
ный деятель, великий везир (1718'—1730) 4*2, 77, ГЗО, 142, 144, 162., 174—
179, 181—182, 185—186, 188—189
Дамад Хасан-паша Эниште (1650—1713)—османский государственный дея-
тель, великий везир (1703'—1704) 62
Дашков Алексей Иванович (ум. 1733) —русский дипломат, посланник в Стам-
буле (1718—1723') 8, 129
247
Дезальер Пьер Пюшо де, граф (ум1. 1725) —французский дипломат, посол при
Порте (1710—1716) 175
Дезальер Ролан Пюшо де, граф (ум. 1754)—французский дипломат, посол
при Порте (1741»—1754) 192
Деметриадес В.— греческий историк, автор работ по истории Греции в период
османского владычества 41
Джабароглу см. Чапаноглу
Джабарти Абд ар-Рахман (1754'—1822)—арабский богослов, ученый и ис-
торик 153
Джалили — династия местных правителей в Мосуле XVIII в. 16'9
Джаникли — аянская династия в Анатолии 169
Джаникли Эльхадж Ахмед Али-паша (1720—1785) —османский политический
деятель, основатель династии Джаникли 70, 125, 130, 169
Джафер — мютеселлим везира Хусейна в Сараево 97
Джеззар Ахмед-паша (1720—1804) —османский аян в Сирии, губернатор Сай-
ды 169
Дженнингс Р.— американский турколог, автор работ по османской истории
XVI—XVII вв. 35
Димитров Стр.— болгарский турколог, автор работ по социально-экономиче-
ской и политической истории Османской империи 98', 101 —102’
Досифей (ум. 1707)—иерусалимский патриарх (1672'—1707) 63, Г87
Дриш Корнелиус — участник австрийского посольства, направленного в Стам-
бул в 1719 г.; автор путевых заметок 109
Дюранд Дж.— автор работ по исторической демографии 85
Дюрест — французский военный специалист, занимавшийся реорганизацией ос-
манского флота при Мустафе III 201
Евгений Савойский, принц (1663—1736) — австрийский полководец, генера-
лиссимус (с 1697 г.) 176
Екатерина II (1729—1796)—российская императрица (1762—1796) 196
Желязкова А.— болгарский историк, автор работ по проблемам исламизации
населения Балкан в период османского владычества 88
Жонвилль — французский посол в Салониках в середине XVIII в. 61, 63
Зайданиды — династия шейхов в Палестине 121
Звонарев В. А.— советский военный историк 198
Зворонос Н.— французский историк, автор исследования по истории Салоник
в XVIII в. 39
Зеннеджизаде — аянская династия в Кайсери 123
Ибн Халдун (1832—1406)—средневековый арабский историк и философ 67
Ибрагим1 сын Абдуллаха (ум. 1753) —житель Русе 117
Ибрагим-ага/паша Кабакулак (ок. 1660—-1745)—османский государственный
деятель, великий везир (1731) 162
Ибрагим-паша — губернатор Эрзурума в 1745 г. 1С0.
Ибрагим-паша — дефтердар, глава посольства в Вену в 1719 г. 183
Ибрагим-эфенди Мютеферрика (ок. 1674—1745)—венгерский ренегат на сул-
танской службе, основатель первой турецкой типографии 176—178, Г82—
184, 189—190, 193, 198
Ибрахим Катхода ал-Каздоглу (ум. 4 754)—мамлюкский эмир, фактический
правитель Египта (17441—1754) 154
Иванов Н. А.— советский востоковед, автор работ по истории арабских стран
134
Илясоглу — аянская династия в Центральной Анатолии 169
Иналджик X.— турецкий историк, автор работ по социально-экономической
и политической истории Османской империи 46, 86, Г04, 120, 160, 181
Ингилиз Мустафа см. Кемпбелл
Иричек К.-И. (1854—1918)—чешский историк, автор работ по истории сла-
вянских народов 99
Исмаил-паша — губернатор Румелии в 1710 г. 166
248
Исмаил-паша ал-Азм- (ок. 1660—1733) —основатель династии ал-Азмов, губер-
натор Дамаска и Триполи (1725—jl730) 41, 1-55
Иссави III.— американский ориенталист, автор работ по экономической исто-
рии Ближнего и Среднего Востока 88
Ицкович Н.— американский ориенталист, автор работ по истории Османской
империи 126, 148, 194
Иедийылдыз Б.— турецкий историк, автор исследования по османским вак-
фам XVIII в. 4,2
Иирмисекиз Челеби Мехмед-эфенди (ум. ок. 173'2)—османский политический
деятель, глава посольства во Франции в 1720'—1721 гг. Г62'., 179, 182—184,
188
Йирмисекиз-заде Мехмед Саид-эфенди/паша (ум. 1761)—османский государ-
ственный деятель и дипломат, великий везир (1755—1756) 14'7, Г52, ,179,
.184, 186, 1190, 192*—-193
Йыланоглу — аянская династия в Центральной Анатолии 16'9
Калайджиоглу— аянская династия в Кайсери 1123, 161
Калайлыкоз Ахмед-паша (1645—1705)—османский государственный деятель,
великий везир (сентябрь — декабрь 1704.) 63
Кальонджу— аянская династия в Западной Анатолии 169
Кантакузен (Кантакузино) Константин (ок. 1650—1)71'6)—дипломат, историк
и географ, стольник валашского государя 186
Кантемир Дм. (1673—1723) —молдавский ученый, писатель и государственный
деятель; после Прутского похода 1711 г.— советник Петра I 62, 137, 175,
181, 187
Кара Мехмед-ага — поставщик мяса для султанского двора 62
Караосманоглу — аянская династия в Западной Анатолии 28, 105, 121 —122,
161, 168—169
Караосманоглу Агаулла-ага — старший сын Хаджи Мустафа-аги, мютеселлим
Сарухана (1756'—1761 гг.) 122
Караосманоглу Мехмед-ага — младший сын Хаджи Мустафа-аги, мютеселлим
Сарухана (1773) 120
Караосманоглу Омер-ага — представитель аянской династии, участвовавший
в подписании «сенед-и иттифак» 167
Караосманоглу Хаджи Мустафа-ага (ум. 1755) —основатель аянской династии
U21 —12!2, 166
Карл XII (1(682—1718)— король Швеции (1697—1718) 175, 187
Карпат К.— американский турколог, автор работ по социально-политической
истории Турции 5, 87, 119
Касым аш-Шарайби—богатейший купец Каира в первой половине XVIII в.
<110, 116
Келле В. Ж.— советский философ, автор работ по философским проблемам
исторической науки 9
Кемпбелл (Мустафа Саид, Ингилиз Мустафа) — английский ренегат на сул-
танской службе, принимавший участие в реорганизации османской армии
в конце XVIII в. 201
Кёпрюлю— династия османских государственных деятелей 24, 120, 127, 160,
173
Кёпрюлю Амджазаде Хусейн-паша — османский государственный деятель, чет-
вертый великий везир из семьи Кёпрюлю (1697—1702) 178
Кёпрюлю Мехмед-паша (ок. 1586—1661)—османский государственный дея-
тель, великий везир (1656—1661'), основатель династии Кёпрюлю 21
Кёпрюлюзаде Абдуллах-эфенди — османский ученый-богослов, румелийский
кадиаскер (1745) 136, 185
Кёпрюлюзаде Фазыл Мустафа-паша (1637—469Т)—османский государствен-
ный деятель, третий великий везир из семьи Кёпрюлю (16891—1691) 78, 97
Кёпрюлюзаде Хафиз Ахмед-паша (Копроли паша)—османский государствен-
ный деятель, последний из «куббе везири» 140
Кёр Исмаилоглу Хусейн (ум. 1809) — анатолийский аян 123
249
Кёсе Халил-паша — османский государственный деятель, баш дефтердар
(1694—1695, 1695—1698) 29, 76
Кларк К.— автор работ по исторической демографии 85
Ковальзон М. Я.— советский философ, автор работ по теории общественного
познания 9
Коджа Рагыб Мехмед-паша (169*8—1763)—османский государственный дея-
тель и поэт, великий везир (1'757—1763) 39, 791—80, 142, 14'5, 194'—197
Коджа Юсуф-паша (ум. 1800) — османский государственный деятель, вели-
кий везир (,178i6—1789, 1791 — 1792) 145, 170-
Козаноглу — аянская династия в Центральной Анатолии 121
Козбекчи ?А-устафа-ага— османский посланник в Швеции (1726) 183
Кораис Адамандиос (1748—1833)—греческий просветитель, активный участ-
ник антиосманского освободительного движения 21'1
Кочибей Гомюрджинский см. Мустафа Кочибей Гёрюджели
Коэн А.— израильский востоковед, автор работ по истории Палестины в пе-
риод османского владычества 35, 157
Кук М.— английский турколог, автор работ по социально-экономической ис-
тории Османской империи XVI—XVII вв. 84
Кунт М.— турецкий историк, автор работ по социально-политическим пробле-
мам Османской империи XVI—XVII вв. 158
Кючюк Али-ага — основатель аянской династии в Юго-Восточной Анатолии
170
Кючюкалиоглу — аянская династия в Анатолии 169
.Кючюк Осман-паша (ум. 1726)—губернатор Дамаска (1719—1721, 1723—
1725) 41
Кятиб Челеби (Хаджи Хальфа; 1608—1657)—османский историк, ученый и
путешественник 49, 65
Ламотрей (1674—1743)—французский путешественник, посетивший в начале
XVIII в. Османскую империю 48
Ландау Дж.— израильский турколог, автор работ по проблемам развития со-
временной Турции 6
Ленин В. И. (1870'—1924) 14
Леруа — французский коммерсант, автор трактата о левантийской торговле
58—59
Леруа — французский морской офицер, участвовавший в реорганизации осман-
ского флота при Мустафе III 201
Лука П. (1664'—1737)—французский ученый-антиквар и путешественник, не-
однократно посещал Османскую империю в конце XVII — начале XVIII в.
29
Львов Петр Петрович (1770—?)—русский военный геодезист, автор описания
Центральной и Восточной Анатолии в первой трети XIX в. 38, 216
Льюис Б.— английский востоковед, автор работ по истории стран Ближнего
и Среднего Востока в средние века и новое время 35
Людовик XV (16381—1715)—французский король (1643!—1’71'5) из династии
Бурбонов Г82
Лютфи-паша — османский государственный деятель, великий везир (1539—
1541), автор «Асаф-наме» 65
Маврокордато (Шкарлат) Александр (1637—1709)—главный переводчик
Порты с 1673 г., сыграл важную роль в отношениях Османской империи
с западными державами во второй половине XVII — начале XVIII в. 181 —
182, Г90
Маврокордато Николай (1670—1730)—сын Александра Маврокордато, дра-
гоман Порты (1709—1710), молдавский господарь (1711 —1716), 181 —182,
186
Макговен Б.— американский востоковед, автор работ по аграрной истории
Османской империи 24 , 26'—28
Маккарти Дж.— американский востоковед, автор работ по исторической де-
мографии Османской империи 87
250
Малкоч-бей— османский военачальник при Б а язиде II (Г3891—>1403), основа-
тель одной из династий пограничных беев на Балканах 92
Маркс К. (1-818—18'83) 9, 11, 13--14, 63, 131, 134
Марсильи Луиджи Фердинандо де (1658—1730)—итальянский ученый, воен-
ный деятель и дипломат, автор описания Османской империи во второй
половине XVII в. 21, 55
Марсо А.-Л.-С.— американский ориенталист, автор работ по истории арабских
стран XVIII—XIX вв. 150, 153
Махмуд I (1696—1754)—османский султан (1730'—>1754) 70, 109, 136, 1'44,
448, 154, 183, 1'93—1'94
Махмуд II (17’85-—1839)—османский султан (1808'—1839) 80, 125, 173, 242
Маштакова Е. И.— советский востоковед, автор исследований по турецкой
литературе XVIII—XIX вв. 1'74
Мехмед — житель квартала Едикуле в Стамбуле, владелец кожевенной ма-
стерской 113
Мехмед II Фатих (14321—4481)—османский султан (1444—1446, 1451—1481)
2113
Мехмед IV (Магомет IV) Авджи (1642—1687)—османский султан (1648—
1687) 138
Мехмед-ага — итальянский ренегат, автор проектов создания мануфактур в Ос-
манской империи 68
Мехмед-ага — миралем, посланник в Россию в 17'29 г. 183, 191
Мехмед-паша (ум. 1730) — кяхья великого везира Ибрагим-паши Невшехирли
130
Мехмед Тосьялы — компаньон Мехмеда из квартала Едикуле 143
Мехмед Эмин см. Яглыкчизаде Дамад Мехмед Эмин-паша
Миллер А. Ф. (Г901—1'973)—советский турколог, автор работ по истории
Турции 8, 119, 168
Морелли, граф — итальянский офицер в Измире 200
Морне — французский ренегат, помощник А.-К. Бонневаля при организации
хендесхане 179
Мурад IV (1612'—1640)—османский султан (16231—1640) 107
Мураджа д’Оссон (Хасаноглу Муратджан; 1740'—1807) —сын армянского тор-
говца, дипломат на шведской службе, ориенталист, автор описания Осман-
ской империи XVIII в. 58), 60
Муради — династия дамасских аянов 121
Муртаза-паша — губернатор Аданы в 1745 г. 1'60
Муртаза-эфенди (1G94-—1758)—османский ученый-богослов, шейх-уль-ислам
(1750—1755) 148
Муслупашазаде — аянская династия в Анкаре 123
Мустафа II (1664—1703)—османский султан (16’95'—1703) 36—37, 75, 79,
1211, 144, 150'
Мустафа III (Г7Г7—1774)—османский султан (1757—1774) 71, 79—80, 1'43,
146, 1941, 196, 499
Мустафа Али (1541 —1600)—османский историк и поэт, автор сочинений о
причинах упадка Османской империи 19, 65, 67
Мустафа Кочибей Гёрюджели (ум. ок. 1650)—османский публицист, автор
трактатов о причинах упадка Османской империи 191—20', 65
Мустафа Наима (1655’—1716) —османский хронист, идеолог османских рефор-
маторов начала XVIII в. 67'—69
Мустафа-паша Байрактар (1765'—1808) —османский государственный деятель,
великий везир в июле — ноябре 1808 г. 8, 119, 1'2/5
Мустафа Саид см. Кемпбелл
Мутафчиева В.— болгарский историк, автор работ о положении балканских
народов в период османского владычества 119, 166, 168, 174
Мухсинзаде Дамад Мехмед-паша (ум. 1774)—османский государственный
деятель, великий везир (1765—1768, 1771—1774) 170
Мухаммед (ок. 570—632) — пророк, основатель ислама, глава первого мусуль-
манского государства в Аравии 12Г, 150
Мюдеррисзаде — аянская династия в Анкаре 123
Мютеферрика Ибрагим-эфенди см. Ибрагим-эфенди Мютеферрика
251
Мюхюрдарзаде — аянская династия в Конье 1'2'3
Нагата Юзо — японский турколог, автор работ по истории аянства 26, 119,
123
Надир-шах Афшар (1688'—1747)—иранский шах (1'736)—1747) 164—165
Наккашзаде — аянская династия в Анкаре 1’23
Наполеон Бонапарт (1769’—1в|2'1)—император Франции в 1'804—Г8-1-5 гг. 211
Нарышкин Семен Кириллович (1710—1775)—русский государственный дея-
тель и дипломат 31
Невшехирли Ибрагим-паша см. Дамад Ибрагим-паша Невшехирли
Недим Ахмед (ум. 1730)—османский придворный поэт «эпохи тюльпанов»
179
Неплюев Адриан Иванович (1712—1750)—сын И. Н. Неплюева, русский ди-
пломат, резидент в Стамбуле (1745—1750) 144', 216
Неплюев Иван Иванович (1693—1773)—русский дипломат, резидент в Стам-
буле (1721—1734) 73, 77, 130, 135—136, 175, 177*—178>, 184, 215^—216
Нефи Омер (15'82'—1634)—османский поэт, автор стихотворных сатир, обли-
чавших царедворцев 65
Нефиоглу Мехмед-эфенди — реис-эфенди и советник Рами Мехмед-паши 181
Нишли Мехмед-ага — османский посланник в России (1722’—1723) 183
Нух-эфенди (Корнаро) — итальянский ренегат, выполнявший до 1707 г. обя-
занности султанского лейб-медика, отец Хекимоглу Али-паши 179
Обер — французский военный инженер, помогавший Ф. Тотту в открытии
морского училища 204
Обрадович Доситей (1739—18111)—один из первых сербских просветителей
211
Обресков Алексей Михайлович (1720'—1787)—русский дипломат, резидент
в Стамбуле в 1751 — 1772 гг. 8, 24, 39, 71, 74, 79', 109, 138, 146—147, 186,
193—194, 196'
Озкая Ю.— турецкий историк, автор исследований об османских аянах 121
Оливье Гийом Антуан (1756—1814)—французский путешественник и нату-
ралист, в 1792—1797 гг. посетил страны Ближнего и Среднего Востока
102, П26
Омер-ага — османский дипломат, первый постоянный резидент при Венском
дворе (1725—1732) 183
Орешкова С. Ф.— советский турколог, автор работ по истории Османской им-
перии 12, 487, Г90
Осман II (1604—1622)—османский султан (1648’—1622) 173
Осман III (1698—1757)—османский султан (1754‘—1757) 145—147, 1'93'—194,
Г98
Осман Халиса-эфенди (ум. 1737) —османский государственный деятель, кяхья
великого везира 189
д’Оссон см. Мураджа д’Оссон
Остерман Андрей Иванович (1686’—1747)—российский государственный дея-
тель, дипломат 190
Павлов В. И.— советский востоковед, автор работ по экономической истории
Востока в новое время 10
Пазвандоглу — аянская династия в Румелии 169
Пазвандоглу Оман-ага/паша (1759—1807)—румелийский аян, лидер оппози-
ции реформам Селима III 26, 125
Пайко Константин (ум. 1744)—богатый купец и драгоман французского кон-
сульства в Салониках 63
Пайко Панайот — сын Константина Пайко 63
Панайотти ди Юсеф — глава торгового дома, входившего в число голланд-
ских факторий в Измире 59
Панзак Д.— французский историк, автор работ по демографическим пробле-
мам османской истории 87
Панин Никита Иванович (1718'—1783)—российский государственный деятель,
руководитель Коллегии иностранных дел (1763—1784) 196
252
Панин Петр Иванович (1721 —176*9)—русский военный деятель, генерал-ан-
шеф Г99
Патрона Халил (ум. 1730) —руководитель выступления городских низов Стам-
була в 1730 г. 77, ,162, 174
Пейсонель Шарль де (1700—1757) —французский дипломат, консул в Измире
(1745—1757) 121, 167
Пейсонель-младший Шарль Клод (1727—1790) —французский дипломат и пу-
блицист, консул в Измире (1'763-—1Z83) 167, 1'98, 200—201
Петр I Великий (1672—1725)—российский царь (с 16'82 г.), первый россий-
ский император (с 1721 г.) 63, 137, 176, 187, 197, 203
Печеви Ибрагим-эфенди (ум. 16'5'0) — османский хронист 65
Пиризаде Мехмед Сахиб-эфенди (1674—174'9)—османский ученый и рели-
гиозный деятель, шейх-уль-ислам (174*5'—1746) 1-36
Полянский Ф. Я.— советский ученый, автор работ по экономической истории
Западной Европы 114
Понятовский Станислав (1676—1762)—польский политический деятель, рези-
дент польского короля Ст. Лещинского при Карле XII Г75
Портер Джеймс — английский дипломат, посол при Порте (1746—1761) 73,
109, 144, 195
Раймон А.— французский ориенталист, автор работ по истории Арабского Вос-
тока XVI—XVIII вв.
Ракоци Ференц II (1676—4735) — венгерский князь, руководитель антигабс-
бургского восстания 1703-—1711' гг. 176—179, 187, Г99.
Рамзей, граф — французский ренегат, помогавший А.-К. Бонневалю при орга-
низации хендесхапе 179
Рами Мехмед-паша (16'54—1703) —османский государственный деятель, вели-
кий везир с января по август 1703 г. 48-, 68, 178, 18'1'—182
Рассел Александр (ум. 1770)—врач английской торговой общины в Халебе,
оставивший подробное описание жизни города 109
Рассел Дж.— автор работ но исторической демографии 85
Рафаэль дю Ман — член капуцинского ордена, проведший около 50 лет (1644—
1690) в странах Среднего Востока 59
Рафек А.-К.— арабский историк, автор работ о Сирии в период османского
владычества 41, 161
Репнин Николай Васильевич (173'4—18ОГ), князь — русский военный деятель
и дипломат, чрезвычайный посол в Османской империи для ратификации
Кючук-Кайнарджийского мирного договора 150
Рико Поль (1628—1700')—английский дипломат и ученый, автор ряда работ
об Османской империи 29
Рошфор — французский военный инженер, представитель французских проте-
стантов 177
Руссо Жан Батист (ум. 1831) —французский дипломат и ориенталист 50—51,
54
Саадеддин-паша— брат Асад-паши ал-Азма, губернатор Триполи (1746, 1750 —
1756), Халеба (1750) 155
Садат Д.— американский ориенталист, автор работ по истории османского аян-
ства 1’1'9
Салихзаде Мехмед-ага — румелийский аян 166
Сейид Хаджи Фейзуллах-эф-енди (ум. 1703)—шейх-уль-ислам (1688, 1695—
1703), воспитатель султана Мустафы II и фактический правитель империи
при нем 144
Сейид Хасан-паша (ум. 1748) — османский государственный деятель, великий
везир (1743—1746) 164
Селим III (1761'—1808)—османский султан (178'9—1807) 4, 8, 69-—70, 80,
171 — 173, 200, 202’ 205
Селим-паша — губернатор Сиваса в 1745 г. Г60
Селяники Мустафа (1540—,1599)—османский хронист, описавший кризис Ос-
манской империи в конце XVI в. 19, 65
Сен-При Франсуа Эммануэль де Гиньяр, граф (1735—1821)—французский
253
дипломат и государственый деятель, посол при Порте (1769—1'78'5) 100,
127, 148, 200
Сефевиды — династия, правившая в Иране с 1501 по 1736 г. 188'
Сирке Осман-паша (ум. ок. 1724)—губернатор Басры (1701 —17'23) 159
Сирозлу Исмаил'-бей/паша (Исмаил-бей Сересский) — румелийский аян 169
Смилянская И. М.— советский востоковед, автор работ по истории арабских
народов в XVIII—XIX вв. ,157
Соваже Ж.— французский востоковед, автор работ по средневековым городам
Арабского Востока 8'9
Стайнова М.— болгарский турколог, автор работ по культуре османского об-
щества 1'85 _
Станьян Абрахам — английский дипломат, посол при Порте (1718—1728») 130
Стахиев Александр Стахиевич (1724—1796)—русский дипломат, посланник
в Стамбуле (1775’—1781') 8i, 80
Стефан (ум. 1731) —плотник из Софии 117
Стоянович Т.— американский историк, автор работ по материальной куль-
туре балканских народов в XVI—XVIII вв. 27
Сулейман Кануни (1499—1566)—османский султан (1520—1566) 65, 79, 103,
134, 213
Сулейман-ага/паша (ум. 176i2)— мамлюк Эйюби Ахмед-паши, основатель ди-
настии багдадских кюлеменов 155, 162
Сулейман-паша — управитель санджака Янина (1745) 165
Сулейман-паша ал-Азм — губернатор Дамаска (1734—1738, 1741—1743) 163
Сулейман Пенах-эфенди (ум. 1785)—чиновник финансового ведомства, автор
трактата о состоянии Османской империи 69
Суческа А.— югославский историк, автор работ по социально-политическому
положению балканских народов в период османского владычества 119; 168
Тавернье Жан Батист (1605—168'9')—французский путешественник по стра-
нам Ближнего и Среднего Востока 59
Тальман Иоганн Михаэль фон — австрийский дипломат, посланник при Порте
(1704^-1712) 17'5
Тарло Ян (16841—1750)—сандомирский воевода с 1736 г., сторонник поль-
ского короля Ст. Лещинского Г75
Тверитинова А. С. (1910—1973)—советский турколог, автор работ по соци-
ально-экономической истории Османской империи 91, Г96
Тирсиникли—аянская династия в Румелии 169
Тодоров Н.— болгарский историк, автор работ по проблемам социально-эко-
номического и политического положения балканских народов в период
османского владычества 36, 83, 115—1'17
Толстой Петр Андреевич (1645—1729), граф — российский государственный
деятель, первый постоянный посол России при Порте (1702'—4713) 8, 187,
1’90
Топал Осман-паша (ум. 1733)—османский государственный и военный дея-
тель, великий везир (1731 —1732) 179
Тотт Франсуа де, барон (17331—1797)—сын венгерского эмигранта А. Тотта,
французский дипломат и военный советник при султане Мустафе III 126,
199—2'00
Туракхан-бей — османский военачальник, принимавший активное участие в за-
воевании Балкан в первой половине XV в. 92
Турнефор Жозеф Питтон де (16'56'—1708)—французский ботаник и путе-
шественник 59, 108
Узунчаршылы И.-Х. (1889—1977)—турецкий историк, автор общих работ по
истории Османской империи 109, 119
Улучай Ч.— турецкий историк, автор работ по социально-политическим про-
блемам Османской империи XVII—XIX вв. 1'19
Унат Ф.-Р. (1899'—1964) —турецкий историк, автор работ по социально-поли-
тическим проблемам османской истории 176'—177, 183
Ушаков Федор — капитан-поручик Преображенского полка, сопровождавший
254
Мехмеда Саид-эфенди во время его посольства в Россию в 1731—1732 гг.
162, 1841, 186
Фарохи С.— турецкий историк, автор работ по социальной истории Османской
империи XVI—XVIII вв. 27, 36, 49—50, 61, 102
Фатьма — дочь великого везира Дам ада Ибрагим-паши Невшехирли 42
Фебюр Мишель — литературный псевдоним капуцинского монаха Жюстена де
Неви, отправленного в 1663 г. с миссией в Армению и пробывшего 18 лет
в Османской империи ГО7, 1-5’9»
Финдлей К.-В.— американский турколог, автор работ по социально-политиче-
ской истории Османской империи 149
Фридрих II (1712—1786)—прусский король (1740—17'80) из династии Гоген-
цоллернов 195—196.
Хаджи Ахмед-паша (ум. 1753)—османский государственный деятель, вели-
кий везир (Г740—1742) 191
Хаджи Бешир-ага (1666—1746) — глава черных евнухов, фактический прави-
тель султанского двора при Ахмеде III и Махмуде I Г44, 146—147
Хаджи Хальфа см. Кятиб Челеби
Хаджияхич М.— югославский историк, автор работ по балканским1 городам
в эпоху османского владычества 33
Халил-ага — капыджибаши, османский посланник в Польшу (1755) 198
Халил Хамид-паша (1786—4787)—османский государственный деятель, ве-
ликий везир (Г782—1785) 4)2, 170', 204
Хамалоглу Мустафа-паша (ум. 1745)—кяхья Эйюби Хасан-паши, губерна-
тор Урфы 163'—165
Хасан — кяхья цеха кафесчи в Стамбуле 142'
Хасан-ага — управляющий стамбульской таможней, брат Андона Челеби 59
Хасан-беше сын Хусейна (ум. 1715) —житель Русе 117
Хасан сын Косты — чифтлик сахиби из деревни Кара-Агач 102
Хасан Кяфи Акхисари (ум. 1616)—османский публицист, автор трактата
«О мудрых принципах в устройстве мира» 19, 65
Хасаноглу /Луратджан см. Мураджа д’Оссон
Хафиз Бешир-ага (ум. 1752)—глава черных евнухов (1746—1715-2), фаворит
Махмуда I 73, 147—148, 180
Хекимоглу Али-паша (1689—1757)—османский государственный и военный
деятель, великий везир (1732'—1735, 174'2'—1743, февраль — май 1755) 108,
136, 145, 179—180, 192—193
Хидаятулла — зять Хаджи Мустафа-аги Караосманоглу, воевода Измира 167
Хилендарский Паисий (1722—1798')—болгарский просветитель, автор «Исто-
рии славяно-болгарской» 211
Ходжсон М.— американский ориенталист, автор работ по истории мусульман-
ского Востока 204’—205
Хулатуиды — династия монгольских правителей (ильханов) Ирана в XIII—
XIV вв. 17
Хусейн — внук Мухаммеда, третий шиитский имам 184
Хусейн-паша Топал (ум. 1696)—губернатор Боснии (1690—1692) 97
Хусейн Хезарфенн (ум. 1694) —османский публицист и политический деятель,
автор трактатов о состоянии Османской империи 65
Хюттерот В.-Д.— немецкий ориенталист, автор работ по исторической геогра-
фии Османской империи 90
Цветкова Б. (1926—1982)—болгарский турколог, автор работ по социально-
экономической истории балканских народов в эпоху османского влады-
чества 19, 96
Чапаноглу (Джабароглу) —аянская династия в Анатолии 105, 121, 161, 168—
169
Чапаноглу Мустафа-бей (ум. 1781)—османский аян и политический деятель
169
Чапаноглу Сулейман-бей (ум. 1844)—наиболее видный представитель аян-
ской династии 125
255
Челеби Андон см. Андон Челеби
Челеби Кятиб см. Кятиб Челеби
Челеби Мехмед-эфенди см. Йирмисекиз Мехмед-эфенди
Челеби Эвлия см. Эвлия Челеби
Челик Мехмед-паша — губернатор Карамана (1745) 160
Черкес-бей — мамлюкский бей, инициатор восстания в Каире (1729) 162
Четеджи Абдуллах-паша (ум. 1759*)—губернатор Дамаска (1757—1759) 108
Чизакча М.— турецкий историк, один из авторов «новой волны» 70-х годов
44
Чорлулу Дамад Али-паша (1609—1711) —османский государственный деятель,
великий везир (1706—1710) 1'4'5, 175, 17'8, 187
Шабанович X.— югославский турколог, автор работ по османской истории 168
Шарбатов (Щербатов) Иван Андреевич (1696—1761), князь — русский дипло-
мат и государственный деятель, глава чрезвычайного посольства в Ос-
манскую империю (1731) 140
Шенье — австрийский агент в Османской империи в 1717 г. 177
Шериф-эфенди — османский государственный деятель, баш дефтердар и автор
одного из проектов реформ при Селиме III 70
Шехид Дамад Али-паша (1668'—1716)—османский государственный деятель,
великий везир (1713—1716) 76, 146, 176—179
Шоу Ст.— американский турколог, автор работ по истории Османской импе-
рии 173, 182
Шугар П.— американский историк, автор работ по истории балканских на-
родов в эпоху османского владычества 105
Щербатов И. А. см. Шарбатов
д’Эван— французский консул в Салониках во второй половине XVIII в. 59
Эвлия Челеби (1611 — ок. 1682)—турецкий путешественник, географ и пи-
сатель, автор 10-томной «Книги путешествий» 37, 49, 106
Эвренос-бей см. Гази Эвренос-бей
Эйюби Ахмед-паша (ум. 1747)—османский политический деятель, сын Эйю-
би Хасан-паши, губернатор Багдада (1724—1747) 62, 155, 163—164
Эйюби Хасан-паша (ум. 1'72'3) — османский политический деятель, губернатор
Багдада (1704—1723) 155, 163
Эльхадж Юсуфоглу Абдуррахман — румелийский аян 166
Эмирагазаде — аянская династия в Кайсери 128
Эмирзаде Хаджи Мустафа-эфенди (ум. 1749)—османский государственный
деятель, реис-эфенди (1736'—1741, 174-4»—1747), посол при Венском дворе
(1730) 183
Энгельс Ф. (1820—1895) 9, 12, 14, 112, 198
Эрдер Л.— турецкий историк, автор работ по исторической демографии Ос-
манской империи 36
Юджель Я.— турецкий историк, автор работ по социально-политическим про-
блемам Османской империи XVI—XVIII вв. 149, 156
Яглыкчи Юсуф-ага/паша — глава цеха холстянщиков в Стамбуле, крупный
оптовый торговец, капы кетхудасы Сулейман-паши ал-Азма 163
Яглыкчизаде Дамад Мехмед Эмин-паша (172’3'—1769)—сын Яглыкчи Юсуф-
аги, османский государственный деятель, великий везир (1768—1769) 163
УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ. И ТОПОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ
Аврет Хисары, нахие 96
Австрия 8, 54, 61, 97, 137, 175—176,
187—1'89. Г9Г, 195—196
Адана 23, 45, 160, 164
Аданская низменность 27
Адрианополь см. Эдирне
Адыяман 51
Азия 3—5, 10—11, 14, 58, 62, 83,
139>, Г55
Азия Средняя см. Средняя Азия
Азия Юго-Восточная 53
Айдын, г., санджак 12'2
Айнтаб, г., санджак 23, 51
Акхисар 12'2, 167
Албания Северная, терр. 122
Александрия 58, 68
Алеппо см. Халеб
Аль-Азхар, мусульманский ун-т 153
Амасья, г., санджак 35, 37, 169
Америка 27
Америка Северная 197
Амстердам 59
Ан а дол у, эялет 84
Анатолия, терр. 17, 27, 30, 35-—36, 44,
50—51, 56, 58, 60—61, 70, 84, 86,
88—90, 104—105, 121, 123, 139,
161, 168, 203, 205, 210
Анатолия Восточная 7, 23, 35, 46, 51,
90, 163, 169
Анатолия Западная 26, 43, 46, 50, 59,
84, 169
Анатолия Центральная 35, 50—51, 84
169
Анатолия Юго-Восточная 44, 51, 84
Англия 55, 57, 70, 195, 201, 21;1
Анкара 35—36, 45, 59—60, 68, 123
Антиохия, 51, 164
Арабский Восток 7, 32, 85
Аравия 53—54, 164
Арнавуткёй, предместье Стамбула 42
Афины 35
Африка Северная 58, 131, Г97
Африка Черная 3—5, 10—11, 14, 53—
54, 83—84
Багдад (Вавилон), г., эялет 51—54
62, 89, 109, 123, 154—155, 162—
163, 169
Балканы 13, 17—18, 22, 24, 27, 32,
17 Зак. 232
35, 43—44, 50, 56, 60, 84, 86, 88,
97; 111, 121. 209, 211
Басра 51, 53, 109, 155, 159, 164
Бейшехир, г., санджак 159
Белград, 1'13; 188, 190
Бенгалия 51
Бергама, г., каза 122
Берлин 197
Битлис 37
Битола см. Монастыр
Ближний Восток 7, 11, 14, 31, 64, 66,
85, 88, ИЗ, 171
Бозок, санджак 169
Болгария 99
Борнео, о-в 147
Босфор, прол. 179, 199
Бразилия 73
Буда Г96
Бурса г., санджак 35—37, 43—46, 48,
59—60, 68, 99
Валахия 27, 156
Варна 521—53
Варшава 198
Великих Моголов держава (Моголь-
ская империя) 17, 204
Вена 21, 183, ,195
Венеция 8, 70, 97, 175^-176, 188
Версаль 174, 195, 198
В идин 100, 115, 117, 169
Византия 64, 149
Газа 35
Галата, пригород Стамбула 39
Галилея, тер. 169
Голконда 73
Голландия 57, 70; 72
Греция 58, 61, 170
Дамаск (Эш-Шам; Шам), г., эялет
23, 35, 38, 411, 51—52, 89, 108, 121,
123, 138, 155, 161, 163
Дания 195, 196
Дарданеллы прол. 199
Джаник (Самсун), санджак 169
Джидда 54
Джума Пазары 96
Диярбакыр, г., эялет 35, 37, 46, 51,
165
Доляна, дер. 61
257
Дубровник (Рагузинская республика)
7'3, 156
Дунай, р. 199
Европа 3, 8, 11, 18, 20, 28, 33, 43-
44, 46, 62—54, 56—59, 62, 64, 67,
73, 81, 83, 86—87, 107, 136—137,
165, 174—175, 181 — 186, 188^-189,
1'9'4—19'5, 197, 205
Европа Западная 17, 56, 72, 81, 86
112, 114, Ь74
Европа Юго-Восточная 3, 7, 32, 64,
Европа Центральная 58, 60, 64
88, 131
Египет 22, 27, 43, 511—54, 56—57, 60,
64, 73, 78, 88, 13 Е 139, 154, 211
Едикуле, кв. 113
Енидже Вардар, нахие 96
Енишехир см. Лариса
Закавказье 3, 7, 13, 65, 188
Зюлькадир, эялет 84
Иерусалим 35, 159
Измаил 201
Измир (Смирна) 37—38, 43, 51—54,
59, 68, 1121 — 122', 167, 200
Индийский океан 54
Индия 53—54, 68—69, 72, 163, 197
Ирак 51, 88, 121, 155, 159
Иран (Персия) 51, 53—54, 59, 64, 72,
90', 165, 182, 188’, 190, 204
Искендерунский залив 170
Испания 70, 86, 196
Испарта, г., каза 37, 122
Итвароз, дер. 113
Йемен, терр. 68
Кавалла 53
Кавказ 188
Кагул, р. 198
Каир, 35, 38, 52, 54, 89, 108, НО—
111, Г15, 116, 153, 162
Кайсери 35, 37, 123
Кангыры, санджак 159
Кара-Агач, дер. 101 —102
Караман, эялет 35, 84, 160
Карлыбей, дер. 98
Кастамону, г., санджак 37, 45, 159,
180
Керкют (Киркук) 155
Киликия, терр. .169-—Г70
Киллис 51
Кипр, о-в 51, 58
Киркук см. Керкют
Китай 53
Константинополь (Царьград) см.
Стамбул
Конья 35—36, 122—123
258
Королевство обеих Сицилий см. Неа-
политанское королевство
Красное море 53, 155
Крит, о-в 179
Крымское ханство 156, 199
Кунерсд-орф 19-6
Кютахья 36
Кяфир-Хаджи, дер. 101
Кяытхане, предместье Стамбула 178
Ларга, р. 198
Лариса (Енишехир) 61, 151
Латакия, терр. 27
Лахор 51
Левант (Восточное Средиземноморье)
28, 44|, 541—56, 58—59, 72, 86,
182
Ливан 68, 89
Ливан Горный, терр. 27
Ливорно 631
Маарет-эн-Нуман 41
Македония 24, 26—27, 60, 96
Малатья, г., санджак 23, 37, 51
Малая Азия 13, 18, 22, 27, 30, 32, 35,
44, 87—90'
Маниса 167
Мараш 164
Мардин, г., санджак 23, 51
Марли 174
Марсель 56
^Дедина 79
Мекка 79', 155—156
Менемен, г., каза 122
Мерзифон 37, 46
Могольская империя см. Великих Мо-
голов держава
А4олдавия 27, 156
Монастыр (Витола) 35
Морея 211
Москва 184
Мосул, г., эялет 89, 109, 169
Мраморное море 25, 183
Неаполитанское королевство (Коро-
левство обеих Сицилий) 190
Неаполь 191
Нигболу (Никополь) 45, 52—53
Османпазары 45
Османская (Оттоманская, Отоман-
ская, Турецкая) империя 3—5,
7—8, 12—13, 16, 20—21, 25, 27,
29—32, 34—35, 37, 47, 49—50, 52,
54, 57, 59, 61—62, 64—68, 75,
80—87, 90—92, 94, 106—108, 117,
119—121, 125, 127, 131, 133—
137, 141, 149—150, 153—154,
156—157, 167, 170—171, 174, 176—
177, 185—192, 196—198, 200,
201—209, 211, 213
Падуя 181
Палестина 2'2, 2'7—28, 1'05, 424, 157,
169
Париж 177, 188^ 180, 192, 195, 197,
201
Паяс 68, 170
Передняя Аэия 12, 181, 154, 197
Персия см. Иран
Петербург 184; 187, 189
Петроварадин (Петерварадин) 76, ,196
Польша 8, 48, 54, 58. 184
Пруссия 495'—496, 198
Рагузинская республика, см. Дубров-
ник
Рамла 35
Рим 181
Родос о-в 164
Россия 3, 7—8, 58, 61, 69, 137, 152,
169, 175, Г83—184, 187— 491, 195,
198, 203, 24,1—242
Румелия, терр. 20, 32; 35, 44, 58 88
101, 104, 123, 439, 155, 166, 168—
169. 171, 203, 209
Рум-и кадым, эялет 84
Рущук (Русе) 45, 415, 117
Рябая Могила, мест. 198
Рях о в 52—53
Саадабад (Саадабадская/Саидабац-
кая долина), предместье Стамбу-
ла 180, 494
Сайда, г., эялет 68, 121
Саксония 18'7
Салоники, 37—38, 41, 43, 47—48, 50,
52—53, 59, 61, 63, 68, 96, 108
Самсун 37, 460
Сараево 32, 35, 97, 114
Сарме, дер. 9'9
Сарухан, санджак 121 —122, 159, 167
Сафад 3‘5
Серес 45, 169
Сефевидская империя см. Иран
Сивас 35, 51, 59, 160^
Силистра, г., эялет 45, 98
Сирия 22, 27, 44, 43, 51, 56, 58—60,
88, НО, 121, 161, 169
Систов 52'—53
Скопле 35
Скутари (Ускюдар), азиатское пред-
местье Стамбула 113, 148
Смирна см. Измир
София 35, 115, 117
Средиземное море 58, 155
Средиземноморье 12, 83', 86
Средиземноморье Восточное см. Ле-
вант
Средиземноморье Западное 86
Средний Вогток 31, 66, 85, 88, 113,
171
Средняя Азия 53
Стамбул 8, 21, 27, 31, 35, 38—40, 42,
48-49, 51—54, 56, 58—59, 63,
70, 72—73, 76—77, 79, 87—88,
100, 109, 111V— 413, 123—124, 127,
129—130, 135, 136, 140, 146, 148,
150, 152, 154—155, 158—162,
164—165, 169, Ш—175, 177—
184, 484, 187—188, 191 —192, 19’5-—
199
Судан 53
Сурат 51
Суэц 54
Темешвар 188, 196
Тергётю 45
Токат, г., санджак 35, 37, 51—53, 59
Топкапы, султанский дворец 142, 144,
146
Топхане, арсенал 499, 201
Тосканское герцогство 196
Трабзон, г., эялет 35, 37, 45, 51—53,
59, 108, 160
Трансильвания 176
Триполи 68
Тургутлу, г., каза 122
Турецкая империя см. Османская им-
перия
Турция. Турецкая Республика 4'—6,
8, 26—27, 44, 48, 85, 107, 172, 190
Тырново, г., санджак 45, .101
Украина 58
Урфа, г., эялет 51, 163'—165
Ускюдар см. Скутари
Ушак 37
Фанар (Фенер), кв. 181
Фессалия, терр. 151
Фонтебло 174
Франция 8, 37, 43, 55—57, 61, 70,
72, 86, 462, 175, 182—184, 188,
191, 495, 198, 201, 214
Хаджиоглу-Пазарджик, касаба 98
Халеб (Алеппо), г., эялет 23, 35', 38,
43, 50—52., 54, 59, 89, 109—110,
155, 164, 185
Хама 41, 51
Харпут 37, 51
Хаскей, предместье Стамбула 199, 201
Хеброн (Хеврон) 35
Хезарград 45
Хомс, г. 51
Цорндорф 496
Чаирлыгёль, дер. 98
Черное море 58, 469, 483, 197
Черноморское побережье 27
Чорум, г., санджак 159, 169
17*
259
Шам (Эш-Шам) см. Дамаск
Швеция 72, 183—1'84, 187, 190—191,
198
Шкодра, г., санджак 169
Шумен 45
Эгейское море 5'8, 87, 155
Эдирне (Адрианополь) 35—37, 45,
4i8*—49, 68, 79, 96, 101 — 102, 13G,
166
Эпир, терр. 170
Эрзинджан 46
Эрзурум, г., яэлет 35, 37, 46, 5
59, 99, 1'08, ,160
Эш-Шам см. Дамаск
Эфиопия 53, 84
Якоруд, дер. 166
Ялова, предместье Стамбула 48
Янина, санджак 122, 137, 165
Яякёй, дер. 167
СОДЕРЖАНИЕ
Введение ........................................................... 3
Направления и задачи исследования .............................. 3
Некоторые вопросы методологии .................................. 9
Глава 1.
Основные черты социально-экономической жизни
Османской империи в XVII—XVIII веках
Эволюция аграрных отношений.................................... 16
Особенности экономической жизни городов........................ 31
Развитие внешней и внутренней торговли......................... 49
Османская экономическая мысль и экономическая политика Порты 63
Глава 2.
Традиционное и новое в социальной структуре
Османской империи XVIII столетия
Демографические и социальные характеристики османского общества 82
Перемены в социальной жизни деревни в XVIII веке............... 94
Взаимоотношения торгово-ремесленных слоев и других групп город-
ского населения............................................... 106
Роль новых групп в османском господствующем классе............ 119
Глава 3.
Особенности политической жизни Османской империи в XVIII веке
Перестройка государственного механизма: султанский двор и Порта
в структуре центральной власти ............................... 133
Кризис имперских порядков: изменения в отношениях центра и пе-
риферии ...................................................... 154
Новые тенденции во внешней и внутренней политике Порты ... 171
Заключение.........................................................204
Сущность и значение социально-политического кризиса XVIII века . 204
Библиография.......................................................215
Список сокращений..................................................233
Терминологический словарь..........................................235
Аннотированный указатель имен..................................... 245
Указатель географических и топографических названий......... 257
Научное издание
Мейер Михаил Серафимович
ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ В XVIII ВЕКЕ
Черты структурного кризиса
Утверждено к печати.
Институтом, стран Азии и Африки
при МГУ
Заведующая редакцией С. В. Полтавская
Редактор А. А. Кожуховская
Младший редактор Н. Н. Комарова
Художник Л. Л. Михалеве кий
Художественный редактор Э. Л. Эрман
Технический редактор М. Г. Гущина
Корректор А. Е. Шслева
И Б № 16552
Сдано в набор 06.06.90. Подписано к печа-
ти 03.12.90. Формат 60X90’/l6. Бумага ти-
пографская № 2. Гарнитура литературная.
Печать высокая. Усл. п. л. 16,5. Усл.
кр.-отт. 16,5. Уч.-изд л. 19,61. Ти-
раж 2350 экз. Изд. № 7040. Зак. № 232.
Цена 3 р. 60 к.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука»
Главная редакция восточной литературы
103051, Москва К-51, Цветной бульвар, 21
3-я типография издательства «Наука»
107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28
Книги Главной редакции восточной литературы
издательства «Наука»
можно предварительно заказать
в магазинах Центральной конторы «Академкнига»,
в местных магазинах книготоргов
или потребительской кооперации
Для получения книг почтой
заказы просим направлять по адресу:
117192 Москва, ул. Академика Пилюгина, 14, корп. 2, магазин «Книга —
почтой» Центральной конторы «Академкнига»»;
197345 Ленинград, Петрозаводская ул., 7, магазин «Книга — почтой» Северо-
Западной конторы «Академкнига» или в ближайший магазин «Ака-
демкниги», имеющий отдел «Книга •— почтой»;
480091 Алма-Ата, ул. Фурманова, 91/97 («Книга — почтой»);
370005 Баку, ул. Джапаридзе, 13 («Книга — почтой»);
232600 Вильнюс, ул. Университето, 4;
690088 Владивосток, Океанский пр., 140;
320093 Днепропетровск, пр. Гагарина, 24 («Книга — почтой»);
734001 Душанбе, пр. Ленина, 95 («Книга — почтой»);
375002 Ереван, ул. Туманяна, 31;
664033 Иркутск, ул. Лермонтова, 289 («Книга — почтой»);
420043 Казань, ул. Достоевского, 53;
252030 Киев, ул. Ленина, 42;
252142 Киев, пр. Вернадского, 79;
252030 Киев, ул. Пирогова, 2;
252030 Киев, ул. Пирогова, 4 («Книга — почтой»);
277012 Кишинев, пр. Ленина, 148 («Книга — почтой»);
343900 Краматорск Донецкой обл., ул. Марата, 1 («Книга — почтой»);
660049 Красноярск, пр. Мира, 84;
443002 Куйбышев, пр. Ленина, 2 («Книга — почтой»);
191104 Ленинград, Литейный пр., 57;
199164 Ленинград, Таможенный пер., 2;
199044 Ленинград, 9 линия, 16;
220012 Минск, Ленинский пр., 72 («Книга — почтой»);
103009 Москва, ул. Горького, 19а;
117312 Москва, ул. Вавилова, 55/7;
630076 Новосибирск, Красный пр., 51;
263
630090 Новосибирск, Академгородок, Морской пр., 22 («Книга — почтой»);
142284 Протвино Московской обл., «Академкнига»;
142292 Пущино Московоской обл., МР «В», 1;
620151 Свердловск, ул. Мамина-Сибиряка, 137 («Книга — почтой»);
700029 Ташкент, ул. Ленина, 73;
701000 Ташкент, ул. Шота Руставели, 43;
700187 Ташкент, ул. Дружбы народов, 6 («Книга — почтой»);
634050 Томск, наб. реки Ушайки, 18;
450059 Уфа, ул. Зорге, 10 («Книга — почтой»);
720001 Фрунзе, бульв. Дзержинского, 42 («Книга — почтой»);
310078 Харьков, ул. Чернышевского, 78 («Книга — почтой»).