АЛЕКСАНДР СТАРОСТИН
МИТЪКА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

АЛЕКСАНДР СТАРОСТИН
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

/Митька
“  изучаю жизнь дикого северного оленя. И мне час-
то приходится бывать в тундре. Однажды я оказался в тундре
один. Даже собаки у меня не было. Так уж получилось.
Я поселился в зимовье — маленькой бревенчатой избушке.
Она хоть и маленькая, а на каждой охотничьей и лётной кар-
те обозначена, чтобы знали, если кто заблудится. Здесь всег-
да можно заночевать, обогреться и поесть. Каждый тут что-
нибудь оставляет для тех, кто придёт после него: спички, соль,
крупу, сало, сухари. Люди должны заботиться друг о друге:
иначе что ж получится?
Поселившись в зимовье, я прежде всего решил избавить-
ся от темноты, но вовсе не потому, что я боялся её. Ведь мне
нужно было записывать свои наблюдения. А как записывать,
если темно?
Я пробил в консервной банке дырку, вставил в неё винто-
вочную гильзу без донышка, а в гильзу протащил фитиль. Всё
сооружение опустил в другую банку, с керосином. Получилась
коптилка. Теперь по вечерам можно работать.
В избушке была железная печка. Но мне не захотелось во-
зиться с дровами. Поэтому я сделал свою печку, керосиновую.
В ведре сбоку пробил ножом окошки, снял дно и накрыл этим
ведром примус. Сверху можно ставить чайник: сквозняк не
гасит пламя. Рукам тепло, спине холодно, но ничего: ведь я
сам придумал себе такую печку.
На стенку я приколол рисунок своей четырёхлетней доче-
ри. Стало совсем уютно.
Каждое утро я отправлялся за водой к заросшему болотцу.
Кругом трава, да мох, да берёзки ростом с куриную лапу — в
з
тундре они больше не вырастают. Я вдавливаю котелок в тра-
ву, нацеживаю воды.
Внизу лениво шумит море, и в замутившейся у берега во-
де покачиваются красные медузы. Свистит ветер в острых кам-
нях и жёстких травах, кричат поморники — большие бурые
птицы.
Я разжигаю примус и готовлю завтрак. Позавтракав, иду в
4
1
маршрут. Маршруты у меня долгие, часов по пятнадцати на но-
гах, даже больше. Возвращаюсь уже в сумерки.
На небе высыпают звёзды, яркие, начищенные; луна осве-
щает сопки, словно отлитые из фиолетового стекла, и времена-
ми мне начинает казаться, что я вообще один на целой земле
и нет никаких городов, нет светящихся реклам и спешащих ку-
да-то людей.
5
Мне было одиноко. Я мечтал о друге. И очень ругал себя
за то, чю не взял собаку.
Однажды ночью я сидел на нарах, за столиком, писал, ку-
рил, чай прихлёбывал. Вдруг раздался шорох — я насторожился.
— Наверное, лемминг — полярная мышь, — сказал я сам се-
бе: привык в одиночестве думать вслух.
Шорох повторился.
Я приподнял коптилку. Тени на красноватых от света сте-
нах зашевелились, и я заметил в углу маленькую головку. Све-
ркнули в темноте зелёные глаза, и головка тут же исчезла. Мне
даже показалось, что это человеческая головка. А куда она ис-
чезла — непонятно, некуда ей деться.
Кто бы это мог быть?
Я поднялся и заглянул в угол. Здесь была нора не боль-
ше мышиной.
Только я вернулся за стол, шорох опять повторился. Я сде-
лал вид, что ничего не вижу, лишь осторожно косил глазами
в угол. В углу фыркнул и появился горностай. Я боялся ды-
шать, чтобы не спугнуть его. Он присел на корточки, вытянул-
ся столбиком и принялся рассматривать меня, а я его.
Горностай был в летней одежде, бурый, с белым брюшком
и такой же мордочкой. Довольно облезлый зверёк. Было стран-
но: не такой уж он маленький, а пролез в мышиную норку.
Всё-таки он почти с кошку.
Я зашевелился. Зверёк зашипел по-змеиному, и тут же его
как не бывало — исчез, просочился, как лужица ртути в малень-
кую дырку.
Тогда я отрезал кусок колбасы и положил около норки, а
сам сел за стол и сделал вид, что занят работой, ничего не за-
мечаю. Потом и в самом деле увлёкся и не заметил, как кол-
баса исчезла. Я положил ещё, зверёк и на этот раз принял
угощение. И снова я его не заметил. Но вот он появился в
третий раз. Оторвал переднюю лапу от земли, шею вытянул,
застыл — следил за мной, готовый в любую секунду исчезнуть.
7

Наверно, он ни разу не видел человека и изучал меня, как и
я его.
Теперь зверёк появлялся у меня каждый вечер. Колбасу я
клал всё дальше от норки и всё ближе к себе: я хотел при-
ручить его.
На земле много горностаев, но те горностаи не мои, а этот
уже мой. Значит, я должен дать ему имя! И я прозвал его
Митькой.
Мне нравился этот зверёк. У него было такое гибкое и по-
движное тельце, что, казалось, он мог завернуться штопором,
вытянуться, как стебелёк, и тут же смяться в шар. Теперь я
понимал, почему он может просочиться в маленькую норку.
И вот однажды я положил колбасу уже не на пол, а на стол,
а сам пил чай и глядел куда-то в сторону, чтобы не отпугнуть
зверька прямым взглядом.
Над краем стола появилась его осмысленная мордочка и тут
же исчезла. Я продолжал глядеть в сторону. Митька схватил
колбасу и неслышно соскочил на пол, но уже не исчез в но-
ре, а у меня на виду принялся не спеша закусывать.
На другой день он уже не боялся сидеть на уголке сто-
ла. Присядет на задние лапы, хвостом подопрётся для устой-
чивости и глядит на меня, изучает. А я занимаюсь своим
делом.
Скоро я приучил его пить чай из обрезанной наполовину
жестяной банки.
Когда я возвращался по вечерам, он уже сидел на столе.
— Добрый вечер, Митенька! — говорил я, стаскивая с себя
куртку и плюхаясь на нары.
В ответ он трещал, как сорока, цвыркал — рассказывал, на-
верное, о своих делах.
— Устал я сегодня, — жаловался я. — И вообще соскучился
по дому и по своей дочке. Она тоже маленькая и так же, как
ты, не сидит на месте. Это её рисунок. Видишь, собаки сидят
у костра. Неплохо? Верно?
И Митька что-то говорил про собак, сидящих у костра
9

лунной ночью. Но он знал толк не только в рисовании. С ним
можно было говорить решительно обо всём.
Вообще-то он, конечно, не говорил, а трещал, но мы не-
плохо понимали друг друга. А может, ему казалось, что это я
трещу, а он говорит. Кто знает!..
Так вот мы и сидели по вечерам за столом, пили чай, раз-
говаривали. Я уже рассказал ему всю свою жизнь. Наверное,
и он рассказал мне свою.
Как-то утром я собрался за водой и увидел на нарах, у из-
головья, двух загрызенных леммингов.
— Странно, как они здесь оказались? — сказал я и выкинул
их подальше от зимовья.
Но на другой день на том же месте я нашёл уже трёх лем-
мингов. Из норки выскочил Митька и начал что-то быстро-бы-
стро говорить на своём языке. И я догадался, откуда берутся
10
лемминги. Он хотел меня как-то отблагодарить. И мне сдела-
лось жутковато и радостно, как будто он на моё «Добрый ве-
чер, Митенька!» ответил на человечьем языке: «Добрый вечер!»
Мне показалось, что я стал понимать всё, о чём он гово-
рит. И я ему был так благодарен! Ведь он понял, как мне оди-
ноко, и решил скрасить моё одиночество. Теперь я знал, что
у меня есть друг.
С этого дня я стал выбрасывать Митькины подарки неза-
метно: он мог обидеться — ведь он всё понимал. Только не по-
нимал, что я не ем мышей.

/ПрЯМА-Я ШиВЕрКА
ас было пятеро охотников: старик Акимыч, я. Тре-
зорка, Шиверка и Ульф.
Мы жили в тайге и промышляли соболя и белку. Трезор-
ка, Шиверка и Ульф отыскивали зверька, загоняли его на де-
рево и лаяли, пока мы не подойдём. Потому они и называют-
ся промысловыми лайками — на зверя лают.
Без собаки в тайге делать нечего. Человеку кажется, что
кругом тишина и нет никого. А собака слышит много всяких
голосов. Ты уронишь спичку — собака и это услышит. А её чёр-
ный блестящий нос будто видит сквозь деревья.
И вот мы идём по тайге. Посыпалась снежная пыль — со-
бачьи уши повернулись, нос зашевелился. Но собака молчит.
Это взлетела кедровка — птица нам не нужна.
Вот под землёй кто-то зашевелился, собака остановилась,
воткнула морду в снег по самые глаза —это мышь. Собака мол-
чит. Мыши нам тоже не нужны.
Но вот мягкие лапы осторожно переступили с ветки на вет-
ку — и собачий нос увидел соболя.
«Здесь! Здесь!» — радостно закричала собака.
И мы спешим на звонкий голос нашего товарища.
Но без человека и собаке в тайге делать нечего: стрелять-
то она не умеет.
Нашей лучшей собакой была Шиверка. самая трудолюбивая
и старательная. Но у неё был один недостаток. Она любила по-
играть убитым зверьком. Схватит, убежит и играет, шкурку пор-
тит. А из-за шкурки-то мы и бьём зверя.
Если же она видит, что ты первым схватил убитого зверь-
ка, то говорит:
13

«А я и не очень хотела».
И даже не глядит в твою сторону.
Как-то Шиверка откусила белке хвост. Я разозлился и от-
хлестал её белкой.
Шиверка обиделась, но работала в тот день по-прежнему
старательно. Она была настоящим охотником.
Вечером, когда на небе зажглись звёзды, мы вернулись с
охоты и первым делом принялись готовить ужин для собак.
Разложили костёр, подвесили на палке котелок, сами сели по-
ближе к теплу.
Оранжевый огонь костра освещал столпившиеся вокруг нас
деревья и дрожал в собачьих зрачках. А дальше лес стоял в
голубом лунном свете и дымился от мороза.
Я заметил, что нет Шиверки. Где же она? Я сказал об этом
Акимычу. Но он ничего не ответил.
«Обиделась», — подумал я.
Старик как будто услышал это и сказал:
— Ничего. Сахарцу, однако, дай — всё забудет. И шкурку
портить больше не станет.
В котелке забулькало.
Я поднялся с чурбака, на котором сидел, и пошёл искать
Шиверку. Он^ лежала около своей конуры на снегу и даже
не глянула на меня.
— Шиверка, — позвал я. — что с тобой?
Её хвост не шевельнулся. Она поглядела на меня, как на
пустое место, и ответила:
«Ничего».
Я сказал:
— Пойдём к костру.
«Нет. мне и здесь хорошо. На снегу».
— Может, ты обиделась? Но ты сама виновата.
«Нет, не обиделась. Просто мне хочется лежать здесь. На
снегу».
Я вернулся к костру. Мы сняли котелок, поставили в
снег, чтобы остудить. Трезорка и Ульф подобрались к нему
15
поближе и внимательно сле-
дили, как бы их любимый ко-
телок не убежал.
Потом я разлил собачий
ужин в лохани, выдолбленные
из дерева наподобие корытца,
и Трезорка с Ульфом бодро
зачавкали. Только Шиверка
равнодушно глянула на свою
лохань и отвернулась.
— Что с тобой? — спросил
я. — Почему не ешь?
«Не хочу. Спасибо. Я не
голодна».
Акимыч махнул рукой и
сказал:
— Ничего. Голод не тётка.
Дурь-то вышибет, однако...
Ещё затемно мы поднялись,
разогрели остатки вчерашнего
ужина, поели. Я подошёл к
лохани Шиверки — там всё за-
мёрзло. Я глянул на её след —
он кончался под нею. Значит,
она так и пролежала всю ночь
на одном месте. Её шерсть
покрылась инеем, она хлопала
своими белыми от инея рес-
ницами — внимательно рассма-
тривала пенёк. А меня как
будто и не видела.
— Может, ты заболела? —
спросил я и потрогал её нос.
«Нет, всё хорошо», — от-
ветила Шиверка.
Я встал на лыжи, и мы двинулись на промысел. ,
В этот день Шиверка работала хорошо, как всегда, и за-
гнала двух соболей. Если мы прошли на лыжах двадцать
вёрст, то она пробежала все сто. И была впереди.
А Трезорка и Ульф плелись сзади, по лыжне.
— Что на пятки наступаете? — спросил я их.
«Устали мы», — заболтали они хвостами и полезли лас-
каться.
Я сказал:
— Бездельники!
Псы пуще прежнего заболтали хвостами и заулыбались.
Они были согласны со всем, что бы я ни сказал им. Но ра-
ботать не хотели.
Вечером, когда мы вернулись с охоты, Шиверка улеглась
около своей конуры, и вчерашняя история повторилась. Соба-
ка отказывалась от ужина.
Я отнёс её на руках в зимовье, посадил на свои нары и
дал сахару.
«Не хочется», — вздохнула Шиверка, глядя на сахар мут-
ными глазами.
Я положил перед ней кусок мяса из своей тарелки, и мы
с Акимычем вышли из зимовья.
«Сейчас-то не выдержит, поест!» — подумал я и стал гля-
деть в щёлку. Но Шиверка отвернулась, положила голову на
лапы и сделала вид, что заснула.
Я вернулся и засунул ей в рот сваренную голову белки.
Но она выплюнула.
Я настаивал на своём.
«Ну что ж. — сказала она, — если хочешь, чтоб голова
была в моей пасти, пусть так будет. И вообще я хочу погу-
лять». Голову белки она осторожно держала в зубах.
Я выпустил её на холод. А ведь раньше она любила поси-
деть в зимовье и послушать наши разговоры.
«Ладно, хоть это съест», — подумал я.
Утром я нашёл нетронутую голову. По следам я понял.
17
что бездельник Трезорка подхо-
дил к ней, но Шиверка отогна-
ла его. И ещё я определил по
следам, что она не побиралась
по чужим лоханям.
Работала же она по-прежне-
му старательно и загнала трёх
соболей...
Вечером, глядя на свою ло-
хань, она сказала:
«Нет, спасибо. Я не голод-
на. Я лучше так полежу. На
снегу».
Я был в отчаянии. Лучшая
собака могла умереть с голоду!
— Акимыч,—сказал я,—ты
старый охотник и много зна-
ешь. Скажи, что делать?
Акимыч долго курил, ко-
сил глазами на огонёк трубки,
ждал.
— Сам думай, — наконец вы-
говорил он, — ты молодой. Те-
бе надо знать жизнь. А как
узнать? Думай своей головой,
не чужой.
— А ты знаешь, что делать?
— Я всё знаю, — сказал ста-
рик.
«Пока я додумаюсь, собака
умрёт с голоду!» — подумал я, но
вслух не сказал ничего.
— Не умрёт, — успокоил ме-
ня старик: он знал, о чём я
думаю.
Ночью я не спал. Ворочался, курил. Всё думал. Только к
утру задремал.
И приснилось мне, что Шиверка умерла. И мы несли её
гроб, и за нами печально шли бездельники Трезорка и Ульф.
Но тут же меня стало трясти, как током. Я открыл глаза —
рядом стоял Акимыч и тряс меня за плечо. За стеной тонко
завывал ветер.
— Вставай, долго спишь, — сказал Акимыч.
— Шиверка жива? — спросил я, протирая глаза.
— Она умрёт на работе. У конуры не умрёт.
И тут я догадался, что делать. У меня даже руки затряс-
лись от нетерпения. Но я молчал.
После завтрака я вырубил палку, к ней приделал ремён-
ную петлю и привязал Шиверку к дереву возле зимовья. Если б
я её привязал без палки, она бы перегрызла ремень и убе-
жала.
«Хочешь бить? — спросила она. — Пожалуйста!»
— Нет, зачем же зря бить,—сказал я.
«А то бей. Мне всё равно».
И с этой минуты я сделал вид, что не замечаю её.
Мы не спеша собрались и свистнули собак. Шиверка за-
волновалась. А я взял да взвёл курок на незаряженном
ружье. Шиверка насторожилась, и её уши вытянулись в
струнки. Она не могла равнодушно слышать этого щелчка.
Он её волновал, как хорошего человека хорошая музыка.
(Ведь за щелчком всегда следует выстрел. А для настоящей
промысловой лайки нет другого счастья, чем слышать вы-
стрел охотника. Такая у неё работа.)
Акимыч покосился на меня и тоже взвёл курок. И Шивер-
ка завыла. Я поглядел на неё через зеркальце. И куда только
делось её упрямство! Она скакала по снегу, как по раскалён-
ной плите, задыхалась, падала на спину и болтала в воздухе
лапами. И плакала настоящими собачьими слезами. Она хотела
на охоту. Но я решил быть стойким, и мы медленно уходили
без неё...
19
2*
Вечером я отвязал её и принялся готовить ужин. Она лег-
ла у костра и не спускала с меня глаз. А её хвост поднимал
снежную пыль. Я не глядел в её сторону.
Потом принёс лохани и разлил собачий ужин. Собаки за-
чавкали. Теперь Шиверка не отставала от своих прожорливых
товарищей. Она так старательно вылизывала свою лохань, что
та вертелась. Шиверка боялась, что её не возьмут на охоту.
На радостях мы отдали ей два последних куска сахару.

Цена -«гтоп.
Для дошкольного возраста
Старостин Александр Становии
МИТЬКА
Отвегстпешш* редактор К. Д Арок Художественны* редактор С. И Нижкяя Технически* редектор Л. П Косенкова.
Корректор Г. В Русакова Слано а набор ll/V 1W1 г. Подяисаяо к печати 23/XI IPTI г. Формат вОквО'Т. Пен- л. 24. (Уч.-
нал л 2.091 Тираж ХЮ ООО акэ ТП 1971 MW Бум Ml, Орлена Трудового Красного Знамени нелатольетао «Детская лите-
ратура» Комитета по печати при Совете Министров РСФСР Моск а а Центр. М Черкасски* пер. I. Калинински* полиграф-
кохвияат детеко* литературы Ростлаваолнтрафпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Калинин проспект
SO летка Октябре 46 Заказ М141