Аза БОТОЕВА

Аза БОТОЕВА
ВЛАДИКАВКАЗ
«Щшанон»
2001

84 Осет
Б-86
Ботоева А.
Б-86 Доброта — Владикавказ: Иристон, 2000 — 180 с.
_ 4702500204-28 с . в. Л
Б Без объявл. 84 Осет
1Я9(03)-2000
© А. Д. Ботоева, 2000

Слово о друге
Дорогой читатель! Ты держишь в руках хорошую и
добрую книгу, написанную человеком с необычной
судьбой. Автор (ты в этом убедишься с первых строк)
никому не старается угодить, ему меньше всего хочется
выразить официальную точку зрения на многие
вопросы и проблемы, поднятые в этой своеобразной
исповеди. Все, о чем ты прочтешь в этой книге, прошло через
сердце человека, чье детство было сковано ужасом
сталинских репрессий, чья юность прошла под знаком «дочь
врага народа>>. Имя автора — Аза Ботоева. О ней
многие в Осетии знают лишь как о бывшей граэюдаике
нашей республики, эюивущей ныне в Швеции и
занимающейся благотворительной деятельностью.
Я назвала бы эту книгу повестью о пережитом и о
том, что и сегодня тревоэюит человека с обостренный
чувством Родины. Быть может, автор кое-где резок, кое
в чем категоричен — это его право и наше с тобой дело,
читатель, соглашаться с ним или спорить. Ты увидишь,
друг-читатель, как часто обращается Аза Ботоева к
шведскому опыту, какие невольные аналогии роэюдаются
у нее три виде всего, что совершается дома». В них —
не восхищение богатством, не зависть к тем, кто эюи-
вет по-человечески, не заискивание провинциала из
бывшей царской окраины перед великолепием Запада. В них
— глубинное чувство неразрывности с родной Осетией,
боль за нас с тобой, сострадание горю Юэюной Осетии и
Армении, Карабаха и Таджикистана...
Прочти внимательно эту книгу, читатель. Не
исключено, что на ее страницах ты встретишь дорогие
тебе имена, ведь автор дважды бывала в Америке с

6
Аза Ботоева
единственной целью: найти наших заокеанских
земляков, пообщаться с ними, оторванными в разные годы от
родимой земли.
В создании этой книги мне выпала скромная роль: я
сделала всего лишь литературную запись рассказа Азы
Ботоевой. Я сознательно сохранила ее стиль,
сознательно не разложила по тематическим полочкам
взволнованные откровения, которые поведала мне автор, не'
выстроила весь материал в хронологическом порядке
— пусть у тебя, уважаемый читатель, создастся
впечатление, будто и ты слушаешь взволнованный рассказ
умного и доброго человека, каким я узнала Азу Додиевну.
С марта 1989 г., когда она после долгой разлуки
впервые приехала в Осетию, и до того дня, когда писались
эти строки, Аза Додиевна привезла для нуждающихся
соотечественников сотни пар новой обуви, более
двухсот мешков одежды для детей и взрослых, шесть
тысяч одноразовых шприцев и.игл, семь ящиков с мединст-
рументами и медикаментами, столько лее продуктов
питания, несколько десятков экземпляров Библии...
Она помогла не только гражданам своей республики;
отзывчивое на чужое горе чуткое сердце этой женщины
откликнулось и на трагические события в поверженном
подземной стихией Спитаке, и на бедствие в Тадэ/сикис-
тане. Далее скромные труженики одного из московских
жэков и те были одарены вниманием осетинской
Матери-Терезы, как назвал Азу Додиевну один из москвичей.
И последнее. Эта книга не увидела бы свет, не
выполни я самого главного условия автора: своими глазами
увидеть всю «шведскую» часть будущей книги. С
благодарностью приняв приглашение, я вместе с Азой
Ботоевой прошла через открытие для себя не только
«препохабного» нрава капиталистического общества, но и
быстро наступающую тоску по оставшейся вдалеке
Родине. Вместе с пей я испытала все тяготы
преодоления — с грузом гуманитарной помощи — нескольких

Доброта
7
государственных границ, па которых таможенники не
всегда отличаются вежливостью и
предупредительностью, особенно после распада Союза. Наконец и мое
сердце согревалось человеческим теплом при встречах
со шведами, близко знающими и глубоко уважающими
Азу. Вместе с ней мы побывали в гимназиях и
библиотеках, больницах и музеях, приюте для престарелых и
доме инвалидов, ездили в хозяйства фермеров,
беседовали с деловыми людьми, выискивая выгодные для Осетии
сделки, ездили в Стокгольм и Хельсинборг, пароходом
пересекли границу Швеции, чтобы увидеть знаменитый
замок Кронбой, где, по Шекспиру, разыгралась трагедия
Гамлета, принца Датского.
Обо всем этом я упоминаю сейчас для того, чтобы
ты, читатель, знал: я подписываюсь под каждым
словом, сказанным автором книги о Швеции, ибо (позволю
себе перефразировать поэта) : "в капитализм из юшжки
верят средне... "
Обрати внимание, друг-читатель, и на название
книги. Мнится мне, что сейчас и впрямь главное слово - за
Добротой. Обладает ли сам автор этой
добродетелью? Вот как сказала в стихе-экспромте об Азе моя
любимая поэтесса Ирина Гуржибекова:
Дочь гор, должна ты дожить до века.
О, как дорога твоя мудра!
Скажи, а можно ль для человека
Так много сделать, как ты, добра?
И, презирая слова пустые,
Светясь, как в молодости, нести
Отчизне милой дары простые,
Любви к ней не растеряв в пути.
Как-то раз Аза извлекла из мноэ/сества записных
книжек одну, простенькую, с пожелтевшими листами в
клеточку. "Это самое дорогое, что у меня есть в па-

8
Аза Ботоева
мять о пашей Осетинской горке", — и протянула ее
мне. Я стала листать ее и тогда поняла, что
составляло эту бесценную память.
«Азе — на добрую помяты. Павел Лисициан.
Большой театр.
«Азе милой с восхищением». Космонавт Алексей Леонов.
<<Азе на память от Жака Дуваляна».
<<Азе на память о встрече на празднике искусств. До
встречи на экране». Зоя Федорова.
«Азе на память добрую. Прекрасное есть жизнь.
Желаю Вам счастья». Павел Кадочников.
«Азе на добрую память». Михаил Казаков.
«Азочке, очаровательному человеку с пожеланием всех
благ". Эльмира Уразбаева.
«Азе на память и с пожеланием успехов в
телевизионном искусстве, ведь оно будет главным. Благодарю
за внимание». Игорь Ильинский.
«Аза, хорошо очень мне у вас в Осетии! На студии!
Дома! Большое спасибо!» Ваш Владимир Балашов.
Еще множество других автографов знаменитостей
тех лет: Евгения Урбанского, Сергея Мартинсона,
Эдиты Пьехи, Эмиля Димитрова, Михаила Александровича,
Артура Айдиняна—невольно подчеркивают одну и ту
ж,е черту характера Азы — ее доброту. Нет
надобности пояснять, что вызывало в них ответное чувство
благодарности. Мне только хочется сказать, что как-то
незаметно для себя мы стали называть имя Азы Ботое-
вой в одном ряду с известнейшими дочерьми Осетии:
Вероникой Дударовой, Светланой Адырхаевой, Ларисой
Тедтоевой, давно уже не живущими на родной земле.
Неизмерима гордость моя за соотечественниц,
прославивших наш маленький народ. Но все эюе голову
склоняю я перед верностью дочери, не покидающей
изголовья страждущей матери.
Тамара Хстагурова

Память сердца
Думала ли я когда-нибудь, что мое сердце, уставшее от
постоянных тревог и изболевшее по самым дорогим мне людям,
не воспротивится предложению написать книгу о пережитом.
Писать о себе, значит заново выстрадать все, что навсегда стало
моей болью, моей жизнью, моей надеждой... Не пожелала бы и
врагу судьбы такой, или даже похожей, хотя такое же выпало не
мне одной на моей многострадальной Родине.
Я не писатель. Не льщу себя надеждой, что в процессе
работы над книгой во мне неожиданно откроется талант говорить с
читателем. И все же... Может, тихий голос мой отзовется в
сердце глубоко чтимых мной читателей. Знаю: жизнь человеческая,
даже самая неприметная, достойна быть для других уроком. В
ней в удивительном согласии сосуществуют печаль и радость,
счастье и горе, обреченность и надежда, смерть и мечта. Судьба —
это еще и ответ на вопрос, почему человек стал именно таким,
а не другим. Это может быть благодарность обществу или укор за
его жестокость. Наконец, судьба человека — это пучок
космических лучей, направленных сквозь толщу мглы на махину,
называемую государством и ярко высвеченную во времени.
Я очень одинока в чужой стране, которая дала мне все, что
нужно человеку для нормальной полной жизни. Когда мне
бывает особенно грустно, хочется говорить на родном языке.
Такая невинная прихоть и такая подчас невыполнимая!
Приходится думать, звать к себе воспоминания, чтобы прогнать
одиночество. И тогда прошлое приходит ко мне в образе папы,
уходящего из дома на партийную конференцию. Именно этой
картиной начинается вереница дней, событий, лиц, поступков,
будто двери в прошлое открываются. Я бежала со двора домой,
а он — навстречу, из дома. Почему у него такое грустное лицо?
Папа был строгий, хотя и любил нас нежно, потому что-то
помешало мне приласкать его, спросить: «Почему у тебя печальное
лицо?» Теперь я думаю: он-то знал, предчувствовал, возможно;
что видит меня в последний раз. А я... Как же далека была от

10
Аза Ботоева
мысли, что останусь без папы! Это потом, через много лет до меня
дойдет чудовищная истина: мой отец, Доди Ботоев, разделив участь
лучших сынов Осетии, стал жертвой необоснованных репрессий,
санкционированных «отцом народов», «великим вождем»,
который вел советский народ к «коммунизму», «к счастью».
«КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
СЕВЕРО-ОСЕТИНСКОЙ АССР
Ботоевой
Азе Додиевне
Уважаемый(ая) Аза Додиевна
Ваше заявление № Б-31 от « »
19 года, Комитетом госбезопасности рассмотрено.
По имеющимся сведениям Ботоев Доди Тасоевич, 1894 г. р.,
уроженец сел. Тамиск, Горно-Алагирского района, был
арестован 18 июня 1937 года бывшим НКВД СО АССР по
обвинению в совершении преступления, предусмотренном ст. 169, ч. II
УК РСФСР, т. е. в том, что он, якобы, скрыв свою службу в
белой армии в чине офицера, обманным путем проник в ряды
ВКП(б).
19 октября 1937 года Ботоев Доди Тасоевич постановлением
бывшей Тройки НКВД Северо-Осетинской АССР приговорен к
высшей мере наказания — расстрелу, по обвинению в том, что
«...являясь прокурором города Орджоникидзе способствовал
кулачеству, проводил контрреволюционную вредительскую
буржуазно-националистическую работу». Приговор приведен в
исполнение 23 октября 1937 года.
Уголовно-следственное дело было полностью сфабриковано
бывшими работниками НКВД СО АССР, которые впоследствии
были привлечены к уголовной ответственности за грубые
нарушения революционной законности. Сотрудник НКВД Миркин
Юрий Захарович, который вел следствие по делу Ботоева Д. Т.
в 1940 году был осужден на 10 лет тюремного заключения,
затем находился на фронте, где и погиб. Бывший нарком НКВД
Миркин Семен Захарович военной Коллегией Верховного Суда
СССР 19 января 1940 года приговорен к высшей мере наказания

Доброта
11
по обвинению в том, что производил аресты невинных лиц и
путем фальсификации на них следственных материалов,
стремился репрессировать работников советского и партийного
аппарата, разжигал национальную рознь среди народов Северного
Кавказа.
Начальник подразделения
КГБ Северо-Осетинской АССР.
10 июля 1990 г.
К сожалению, мы не можем сообщить о месте захоронения
Ботоева Д. Т., так как такого документа в архивном уголовно-
следственном деле не имеется.
В настоящее время Комиссией по оказанию помощи
реабилитированным и членам их семей проводится работа по
установлению мест захоронения невинных жертв репрессий, после
завершения которой, о результатах будет сообщено в республиканских
средствах массовой информации. Комиссией предполагается
проводить публикацию различных вариантов мемориального
комплекса по увековечению памяти жертв репрессий.
С предложениями по проекту и месту заложения
мемориального комплекса, а также с вопросом о времени его открытия
можно обращаться по адресу: гор. Орджоникидзе, Комиссия
Президиума Верховного Совета СО АССР по оказанию помощи
реабилитированным гражданам».
...Я родилась 20 августа 1923 года. Была первым ребенком в
семье. Ляля на три года младше, Толик — на шесть. Мне было
уготовано счастье быть любимицей папы. Он называл меня
необычно - Азинькой. Так никто не называл девочек с моим
именем. Даже когда папа был очень серьезным и делал мне строгое
внушение, он все равно говорил: «Азинька». Помню: «Ты у нас
уже взрослая, помогай маме и смотри за маленькими». Папа с
трогательной нежностью, которую может себе позволить осетин,
относился к маме. Она родилась в Ардоне, в семье Дзугаевых-
Басиевых, обе фамилии — из благородных. У Басиевых в роду
было много офицеров, служивших в царской армии, и все они
были блестяще образованны. Дедушка Гадаго — участник
турецкой войны — имел небольшой магазин, по нынешней градации —

12
АзаБотоева
«товары повседневного спроса». В доме его был достаток, но
без роскоши, сам он слыл человеком благородным и очень
скромным. Жители ардонской станицы уважали дедушку, потому что
он всегда помогал бедным, был благочестивым хранителем
осетинских обычаев. Помню, в детстве не раз слышала историю о
том, как дедушка «не остался в долгу» перед вором. Гадаго
возвращался домой после войны с Турцией, и в поезде его обокрал
один верзила. «Я очень огорчился,— рассказывал дедушка,— но
и ему от меня хорошо досталось».—«Что же ты ему сделал,
Гадаго?»— спросили дедушку. «Я сказал ему: ты — негодяй». Такая
«расправа» с вором вызвала веселый смех, потому что очень уж
деликатный был мамин отец. Он нежно любил всех своих
внуков, но почему-то только меня подзывал, бывало, к себе,
доставал из кармана большой платок с узелком на конце,
развязывал его и, достав деньги, говорил: «Это тебе на конфеты».
Бабушка даже в моих детских глазах была .совершенством. Я
всегда думала: если есть на небе старые ангелы, они, должно
быть, точно такие, как она, и сидят, наверное, подвязавшись
фартуками, на мягкой белой тучке и штопают или перешивают
из старенького. Мама так часто рассказывала о бабушке, о том,
как она ласкала меня, маленькую, что мне иногда казалось: я
помню ласковые, мягкие руки этой старушки, от них зимой и
летом пахло травами. Мне будто бы помнилось, как по утрам,
разбуженная ее ласковым голосом, я зарывалась лицом в
бабушкин передник, от которого пахло спелыми сливами,
собранными утром на росистой траве и принесенными специально для
меня.
Дедушка после ее смерти больше не женился, хотя в его
возрасте второй брак был вполне допустимым даже с точки зрения
самых строгих блюстителей нравственности. Может, он остался
жить, чтобы хранить память о самых близких ему людях? Среди
них были, несомненно, две его старшие дочери — Серафима и
Люба, обе красавицы, особенно вторая, и — умницы. На
свадьбы, куда их охотно приглашали односельчане, они ходили
только в осетинских платьях, в которых сейчас можно увидеть разве
только невесту в день свадьбы, или артистку на сцене.
Рассказывали, когда Люба замечала во время танцев юношу,
стыдившегося своей бедности и потому старавшегося спрятаться за
чьими-то спинами, она подходила к нему: «Цом, акафаем». Любу
сватал хороший парень из рода Рамоновых, ставший позже од-

Доброта
13
ним из активных сторонников революции. Люба отказала ему,
признавшись, что серьезно больна и потому не составит для него
счастья. Парень с болью воспринял отказ, и, хотя умом
понимал любимую, все же гордость его была задета. «Мне хотелось
бы, чтоб в селе нашем знали: ты не отказала мне»,— попросил
он Любу. Но все решила за них судьба: Рамонов был казнен
белогвардейцами за революционную деятельность, а Люба
умерла в молодые годы.
Когда началась Великая Отечественная война, сразу трое
сыновей дедушки — Володя, Георгий и Андрей — ушли на фронт.
Видимо, тяжелые предчувствия томили дедушку. Он старел,
слабел на глазах и умер, так ничего и не узнав о сыновьях. А
судьба каждого из них сложилась трагически. Георгий пропал
без вести, Володя оказался в Иране, где работал заместителем
начальника Дома Красной Армии, а Андрей попал к немцам в
плен, чудом спасся и при первой же возможности попытался
вернуться на Родину. Когда поезд со вчерашними пленными
пересек границу СССР, им объявили, что за измену Родине все
они осуждены на десять лет тюрьмы и будут отправлены на
Север. Пройдя ГУЛАГ, он вернулся в Осетию... Рассказывал как-
то, что, находясь в плену, был нанят одним богатым
французом на работу. Приглянулся, видно, хозяину, и тот предложил
остаться в его доме, если женится на дочери. Богатое
наследство обещал, обеспеченную жизнь. Да разве об этом мечтал
пленный из России! Старший дедушкин сын, Володя, отслужил в
Иране, после войны вернулся в Осетию, но вскоре обосновался
в Тбилиси, где прожил до глубокой старости. Он и дядя Андрей —
единственные наши родственники, которые не дали нам
умереть в самые тяжелые годы.
Мама была самой младшей дочерью Гадаго. Она закончила
Ардонскую семинарию, откуда вышел костяк осетинской
интеллигенции. В день, когда маме исполнилось 16 лет,
состоялась свадьба и она стала женой Доди Ботоева. Папа был из
бедной семьи. Родился в Тамиске (это село основали Ботоевы)
через четыре месяца после смерти своего отца. Молодая вдова
горько оплакала рождение ребенка. Не это ли было
предзнаменованием трагической судьбы отца, достойной самых чистых и
искренних слез! Чтобы спасти детей от нищеты, мать
маленького Доди переехала с семейством в Ардон, ближе к
родственникам.

14
Аза Ботоева
Забегая вперед, скажу: брак моих родителей мог быть
счастливым, они любили друг друга, каждый уважал в другом
человека и для обоих дороже жизни была честь. Думая о маме, я
каждый раз ловлю себя на том, что не вижу ее одну, не
вспоминается она мне в отрыве от папы. Вот я просыпаюсь ночью и
вижу: папа сидит за письменным столом, на плечах поверх
нижней белой рубашки неизменное демисезонное пальто. Он пишет
или читает при свете настольной лампы. Папа был сильный,
высокий и красивый. И-сейчас еще в Ардоне помнят его, с
гордостью говорят о нем: «Один вид Доди чего стоил! Талия как
у черкешенки, в глазах — ум, доброта...»
А когда среди ардонцев заходит речь о первом поколении
осетинской интеллигенции, одной из первых называют фамилию
отца. И вздыхают при этом...
А мама была слабенькой, совсем не приспособленной к
тяготам жизни. Папа часто отправлял ее в санаторий Цей, чтоб
отдохнула, подышала целебным воздухом. Она была из породы
тех женщин, для которых весь мир сосредоточивается на семье.
Она служила каждому из нас так преданно, она так любила нас —
папу, меня, Лялю, Толика, что в заботах о нас только и видела
смысл жизни. Не помню, чтобы у нас когда-нибудь не жил
кто-то из родственников, гости — почти каждый день. Мама
всегда говорила тихим, спокойным голосом. Ее терпение,
гипертрофированная деликатность, великодушие широко
раскрывали двери нашего дома. Невысокого роста, чуть полноватая,
лицо ее всегда выражало доброжелательность. Даже когда
сталкивалась с неискренностью, ложью. Для меня навсегда
останется секретом, как могла моя бедная мама тянуть на одну
папину зарплату и нас кормить-одевать, да еще гостей и
родственников угощать. Правда, я, дочь прокурора города, зимой бегала в
школу в прорезинках. Помню, как однажды кто-то из
взрослых, упершись взглядом в мои ноги, полупрезрительно
спросил: «Неужели тебе не могут туфли купить?»
Мы еще жили в Ардоне, когда папу послали учиться в
совпартшколу в Ростов, оттуда — в Моздок и вскоре — новое
назначение — начальником милиции Алагирского района.
Трудное это было время. Оно ознаменовалось острой борьбой с
вооруженными бандитами. Папа допоздна задерживался на службе,
и несколько раз в его отсутствие, ночью, к нам стучались
неизвестные, представлялись милицией. Даже мы, дети, понима-

Доброта
15
ли, что идет охота на папу, потому что он "кому-то сильно
мешает". В те дни у мамы, совсем еще молодой, появилась
первая седая прядь.
Из Алагира мы переехали в Орджоникидзе. Перевозили свой
скарб на бричках. Лил сильный дождь. Нас с Лялей накрыли
большим куском брезента, из-под которого мы с любопытством
озирали незнакомые места. На улице Кирова мое детское
внимание привлек огромный камень у дома, одна сторона которого
смотрит на улицу Советов. Он имеет такую необычную форму,
будто когда-то, будучи мягким, растекся немного и потом тут
же застыл. Эта глыба и сейчас на рвоем месте. Не одно
поколение жильцов сменилось в этом доме, а камень, как часовой
памяти, все лежит у ног этого строения.
А потом я вдруг увидела трамвай и испуганно спросила маму:
"Что это?" Приехали мы к дому №8 на улице Осетинской. Здесь
нам предстояло прожить долгих*тридцать лет и пережить такое,
что хватило бы с лихвой на десять несчастных семей. Много лет
спустя я пришла к этой печальной памяти уже с дочерью,
Светланой (по паспорту моя дочь — Лариса). Там жили симпатичные
русские люди, я объяснила кто мы, зачем пришли и они
поняли, молча впустили нас в дом, дали осмотреть стены,
помнившие нас, попрощаться со всем, что навсегда осталось во мне.
Мои глаза остановились на выключателе, который моя младшая
сестра Ляля то и дело заставляла щелкать: мы ведь впервые
видели электрическое освещение. Зажмурив глаза, она нажимала на
выключатель и с восторгом ждала, когда же снова вспыхнет
лампочка, пока та, не выдержав, не перегорела. Ляля испугалась,
думая, что теперь ей не избежать взбучки, а мама, видя
насмерть перепуганного ребенка, бросилась утешать Лялю,
обещая, что папа сейчас сделает еще такой же огонек и вечером в
доме будет опять светло.
Вскоре папа уехал учиться в Москву, в
сельскохозяйственную академию имени Тимирязева. Но учиться ему не дали:
нужно было защищать завоевания революции, утверждая в
республике Советскую власть, а делали эту работу в основном
выдвиженцы из народа. После того, как папа поработал некоторое
время судьей в Архонке, его снова перевели в Орджоникидзе и
назначили прокурором города. Работал он в здании на углу улиц
Горького и Ленина — оно тоже моя горькая память.
В те годы папа работал с Кубади Куловым и Сабазом Салби-

16
Аза Ботоева
евым, тоже революционером. Счастливые оба: репрессии
обошли их стороной, опалив лишь память. Папе же выпало одному
из первых стать жертвой сталинизма и быть убиенным. И
реабилитирован он был тоже одним из первых, но об этом позже.
Скажу только: после того, как на бюро обкома было
вынесено решение вернуть нам квартиру, из которой была выброшена
на улицу «семья врага народа», мне надо было ровно год обивать
пороги всех инстанций, просить, доказывать, требовать,
плакать. Не ради себя шла я на такие унижения: хотела, чтобы моя-
бедная мама, здоровье которой было окончательно подорвано
постоянной нуждой и страхом за детей, пожила оставшееся ей
время в нормальных человеческих условиях.
...Я уже говорила, что жили мы в ту пору в одной
единственной комнате. Помню, как-то раз мама попросила отца:
«Похлопочи, может дадут нам другую квартиру, ведь тесно, детям не
повернуться, негде уроки делать...» Я мысленно поддерживала
маму, потому что наша комната постоянно была перенаселена.
У нас почти всегда жили родственники, в основном по папиной
линии, они спали на наших кроватях, а мы, дети, на полу,
лежа поперек единственного матрасика. Да, родственники наши,
как правило, жили на положении иждивенцев, хотя, я думаю,
никто из них особенно не бедствовал. В это, может, трудно
поверить, но говорю то, что было: семья прокурора города Доди
Ботоева не позволяла себе покупать белый хлеб. Мы ели
черный, потому что он был дешевле. Так вот, папа, выслушав
предложение мамы «похлопотать о квартире», мягко дал ей понять,
что просить лучшее жилье — стыдно, ведь многие, сказал он,
не имеют и такого. "Вот когда мы обеспечим всех,— сказал он,—
тогда займемся и своей проблемой". Мечтая о лучших
временах, в которые он верил и ради которых жил, прокурор города
имел одно поношенное пальто — на все сезоны года. В такое
время он и был репрессирован.
Внешне жизнь наша текла по-прежнему. Я — школьная
активистка, танцовщица школьного ансамбля, причем в черкеске.
Папе это страшно нравилось. Он сам заказал мне на комбинате
"Нацизделий" черкеску, желтую, как яичный желток. Иногда
мы ездили с концертами по республике, а на первомайской и
ноябрьской демонстрациях мы, одетые в яркие национальные
костюмы, гордо шагали мимо трибуны, на которой стояли
руководители республики. Все лето 1937 года мы ходили на репе-

Доброта
17
тицию. Папы давно уже нет дома, он, боже мой! — уже
расстрелян, а я ничего не знаю, я танцую, живу, хотя мрачные
предчувствия теснили мое детское сердце. В это время наш школьный
танцевальный ансамбль выиграл на фестивале поездку в Москву.
До поездки в столицу оставался всего один день, когда однажды
пришел в школу один из комсомольских функционеров. «Кто из
вас Ботоева?» —спрашивает. Я встала, маленькая, худенькая
девочка, которая, к большому огорчению мамы, не вышла ростом.
-Я...
- Где твой отец?
- В командировке...
- Неправда. Он — враг народа, арестован. Завтра ты в
Москву не едешь.
Если он и сейчас жив, тогдашняя «правая рука партии», то я
бы спросила его: неужели он ни разу в жизни не вспомнил, как
полуубил маленькую, беззащитную девочку, как выстрелил в ее
раскрытые от ужаса глаза: «...он враг народа, арестован...» Я
побежала домой, кинулась к маме: «...не пускают, не пускают в
Москву! Где, скажи, мой папа?» — захлебывалась я в рыданиях.
Моя милая мама... Сколько же ты вынесла на своих плечах?
Всего 55 лет отпустил тебе Бог на этом свете. Тихая... Чистая...
Светлая... Никто никогда не слышал ее громкого,
раздраженного голоса. Она часто плакала, но всегда — тайком, чтобы не
видели дети. После ареста папы у нас в доме было 60 рублей.
Маме 31 год, мне, самой старшей, 12 лет. «Не плачь, Азинь-
ка. Поедешь в следующий раз», — уговаривала мама.
Интересно, верила ли она в этот «следующий раз»?..
Помню, как я сыграла роль Петрушки в какой-то пьесе и вся
школа меня называла этим именем, пока я не сыграла в другом
спектакле какого-то мальчика Иосифа и меня стали называть Иёськой.
Когда я училась в 9 классе, мне, одной из лучших учениц,
участнице художественной самодеятельности, предложили
вступить в комсомол. Торжественный ритуал приема в члены ВЛКСМ
в школе прошел благополучно, а вот в райкоме комсомола меня
снова спросили об отце. Я была уже готова к этому и сказала:
«Сослан». И меня, естественно, не приняли. В тот год Осетия
посылала в Москву 25 отличников учебы — по одному ученику
из каждой школы. Школа № 13, где я училась, рекомендовала
меня. Я ликовала: завтра — в Москву! Мама упаковала мне
маленький деревянный чемоданчик: шортики, кофточку белую,
2 Доброта

18
Аза Ботоева
галстук. Но в последнюю минуту мне снова припомнили: «Твой
отец — враг народа». И не пустили в столицу, которую я вместе
с другими детьми нашей страны искренне воспевала как «надежду
мира, сердце всей России». На этот раз меня утешал сам
директор школы, обещая эту поездку на следующий год. Я запомнила
имя этого благородного человека — Борис Михайлович Дзгоев.
Он сдержал свое слово, и через год я с группой отличников все
же побывала в Москве,.увидела Красную площадь, Мавзолей
Ленина. Я любовалась «оплотом мира» и не знала/ не думала,
что отсюда — все слезы и несчастья, насилие и кровь, которые
выпадали в разное время на долю советских людей.
Через несколько дней после ареста папы к нам приехали
сотрудники НКВД и, если называть вещи своими именами,
разграбили наш и без того нищий дом. Забрали единственный
ковер. Прошло еще немного времени и снова — страшный визит.
Ранним утром поднимают нас с постели и с криками: «Выродки
врага народа», «Вон из квартиры!» — стали выталкивать на улицу.
А была глубокая осень, холодно. Наш сосед Налык Бигаев
(обычно папа ему поручал семью, уезжая в командировку) —
бедный, полуграмотный, но порядочный человек, не выдержал,
подошел к представителям власти: «Как вам не стыдно!
Посмотрите на этих несчастных, куда вы их гоните?» Те, видно, не до
конца еще озверели, поколебались с минуту, потом решили:
«Ладно, пусть живут на кухне». Добрые соседи принесли нам
железную кровать, на ней спали мама, Ляля и Толик. Я
укладывалась на ночь на столе, рядом лампочка, которая обычно
горела всю ночь. Какое было раздолье для чтения! Я глотала
книги одну задругой, теряла зрение и втайне мечтала о том дне,
когда вернется папа и я, гордая и счастливая, пройду вместе с
ним по проспекту Сталина — от начала до конца, чтобы все
видели — никакой он не враг народа.
Несколько лет спала я на единственном нашем столе, мечтая
о мягкой постели. Но однажды я вдруг подумала: напишу-ка я
письмо Сталину, мы так бедствуем, а он такой добрый, узнает
— обязательно поможет. И написала. А через несколько
месяцев нам вернули комнату, хотя кухню забрали, но это уже было
лучше, а главное — я перестала спать на столе.
К тому времени я сделала для себя маленькое открытие: наш
дом перестал быть пристанью для многочисленной родни. Люди
жили под грузом животного страха быть в родственных отноше-

Доброта
19
ниях с «врагом народа», потому никто из родных уже не
заглядывал в наш дом, обходя стороной улицу Осетинскую. Именно
тогда на столе у нас появился белый хлеб, с ним мы пили чай в
день по нескольку раз и считали — с голоду не умрем. Мама
после ареста папы пошла на бухгалтерские курсы и, закончив
их, стала работать счетоводом в домоуправлении. Ее главный
бухгалтер Мария Ивановна очень сочувствовала нашей семье,
давала маме возможность подработать дома. Как же трудно мы
жили! Но и сейчас, когда я думаю о том, как могла сложиться
наша жизнь, если бы арестовали и маму — таких случаев вокруг
было очень много,— а нас бы раскидали по детским домам, у
меня кровь стынет в жилах. Но этот страх вгонял болезнь в маму.
Она жила в постоянном страхе за нас, ожидая каждый день
ареста. Бывало, сидим мы вечерком на крыльце, мама и мы,
притулившиеся к ней с обеих сторон. Вдруг где-то в конце улицы
мама замечала человека в военнойформе. Изменившись в лице,
она вскакивала с места и, обхватив нас обеими руками, быстро
уводила в комнату. Я видела, как она бледнела в такие минуты,
как страх искажал ее красивые черты. Мы уже знали, что
арестовали Раису, жену папиного боевого друга Ефима Агкалаева,
других знакомых женщин, чьи мужья были репрессированы.
Вот так и жили. Мы с Лялей учились. Толик еще был
маленький. Я рано закончила десятый класс, потому что меня сразу
приняли во второй. Сдала экзамены в медицинский институт: я
знала, что мама мечтает видеть меня врачом. Экзамены сдала
хорошо, мне назначили стипендию. Однажды к ректору
института подошла одна из моих подруг и сказала: "Почему не мне, а
дочери врага народа назначили стипендию?" К чести
руководства института, к ее голосу не прислушались, однако
продолжить учебу до конца я не смогла. Все решилось, когда была
введена плата за учение. Я покинула институт и пошла
работать. Целых одиннадцать лет просидела за печатной машинкой.
Многие.мои друзья искренне сокрушались, ведь я была
способной девочкой и могла бы стать хорошим специалистом. Но в те
годы институт заканчивали в основном дети из благополучных
семей. Высшее образование я получила спустя годы, в 1956 году,
закончив анг-лийское отделение факультета иностранных
языков нашего пед-института.
Но все это было потом. Память все время возвращает меня к
последней встрече с папой, идущим на партконференцию. Ког-

20
Аза Ботоева
да я поняла, что он арестован, во мне все взбунтовалось. Как
же так, думала я, папа, честнейший человек, до самозабвения
работавший ради счастья людей, учивший нас порядочности,
преданности своей Родине, вдруг оказался в тюрьме как враг
народа. Нисколько не сознавая, какой опасности подвергаю и
себя и маму, я стала писать письма-заявления во все мыслимые
инстанции. Требовала одного: где папа? Однажды мы получили
по почте повестку из НКВД СОАССР. Я пришла. Дежурный
увидел меня: «Что ты здесь делаешь, девочка?» Я молча показала
повестку. Он проводил меня в один из кабинетов, где,
развалившись в кресле, сидел рыжий, с толстым бабьим лицом
мужчина. «Чего ты хочешь?» — спрашивает. «Хочу знать, где мой
папа».— «Твой отец сослан в Сибирь на десять лет. Без права
переписки. Если ты настоящая пионерка — откажись от отца,
он — враг народа». «Нет,— упорно ответила я,— папа честный
человек». Больше я не выдержала, слезы хлынули из глаз, все
мое тело сотрясалось в рыданиях, совсем недетских. Рыжий
встал, подошел ко мне:
— Ну, успокойся, успокойся. Иди, и больше не пиши
никаких писем, не отвлекай людей от работы.
Но я продолжала писать вплоть до 1956 г., когда папа был
реабилитирован посмертно.

Война
Страшное известие о вероломном нападении Гитлера на нашу
страну одни восприняли как неожиданность, другие же — как
естественный ход политических событий, нагромоздившихся над
миром тяжелыми грозовыми тучами. Дважды я ходила в
военкомат и просилась на фронт. Первый раз со мной даже не
разговаривали: мой маленький рост при необычайной худобе не
оставлял сомнения в том, что я еще ребенок. Когда же пришла
второй раз, строгий военком спросил:
— Девочка, у тебя есть мама?
— Есть...
— Так иди домой, помогай ей, а мы без тебя справимся...
Война еще не закончилась, когда я вышла замуж. Муж мой,
уполномоченный Министерства заготовок сельхозпродуктов
СССР по Северной Осетии. Он был вдовцом, имел двоих
детей, которые, оставшись без матери, воспитывались у его
родителей в селении Гизель. «Ну-ка, скажи, кто тебя целовал до
меня?» — подтрунивал он надо мной, зная как легко меня
вогнать в краску, и я, вспыхнув от смущения, отвечала: «Никто».
Это сейчас среди некоторой части молодежи целомудрие
девушки подлежит едва ли не осмеянию, а в пору нашей
молодости оно было нормой высокой нравственности.
Когда немцы были уже близко, все семьи ответственных
работников были эвакуированы в Дзуарикау. Мама не хотела
уезжать. Она согласилась покинуть наш дом только после того, как
один из милиционеров, пришедший в очередной раз
предупредить о сроках выезда из города, метнул в ее сторону злой взгляд
и процедил сквозь зубы: «А что вам, врагам народа, немцев
бояться...»
Она приехала к нам, в Дзуарикау, а в нашей городской
комнате поставили нары и отдали ее в распоряжение солдатам.
После них остались одни лишь стены, и это — не преувеличение. В
холодные зимние дни временные обитатели дома № 8 на улице
Осетинской топили печку всем, что попадало под руки. Шли

22
Аза Ботоева
слухи, что немцы уже на подступах к Орджоникидзе, и однажды
Толик, ему пошел уже тринадцатый год, сбежал от нас в город.
Я — за ним. Нашла его. Когда возвращались, наш грузовик
попал под бомбежку. Помню армаду немецких самолетов и
крики наших военных: «Покидай машину! Ложись на землю!»
Осколки градом сыпались вокруг, но Бог хранил нас с Толиком, и
если в эту минуту я не хотела умереть, то только из-за мамы,
она не пережила бы это горе. Когда самолеты с фашистской
свастикой улетели, я взяла Толика за руку и мы направились
пешком в сторону Гизели, где жили Томаевы, родственники
мужа. Но вновь налетели-немецкие бомбардировщики — и на
землю сошел ад. Кто хоть однажды видел такое,— никогда не
забудет. Бежали мы с Толиком, не разбирая дороги, пока кто-
то не втащил нас в окоп, оказалось — во дворе моей свекрови.
Мы сидели в нем, не имея возможности вытянуть занемевшие
ноги. Ночью было видно, как наши стреляли из "катюш".
Примерно через неделю, утром, пришли красноармейцы,
предупредили: под Гизелью ожидаются сильные бои. Мы потянулись к
ущелью, перешли речку. Вымокшие, уже при осенних
холодах, мы все сгрудились в одном месте. Несколько дней мы пили
болотную воду. Нас с Толиком' мучил голод, кое у кого с собой
был маленький запас съестного, но никто, даже свекровь, не
предложил нам кусочка хлеба. Но и отсюда нам пришлось
уходить в спешном порядке и потянулась вереница людей к Коба-
ни. Ослабев от голода и холода, я не могла идти, стала просить
Толика, чтобы он оставил меня и догонял людей. Но наш
маленький мальчик с детства не был лишен рыцарства и сурово
сказал: «Я не оставлю тебя, пойдем, я помогу тебе».
В Кобани я объяснила в сельсовете кто мы, откуда, и нам
выделили помещение в маленькой сельской школе. Кто-то из
местных жителей, видя, что я жду ребенка, принес для меня
кровать, остальные легли на пол. Когда немцы стали отступать,
мы с Толиком вернулись в город. А мама и Ляля все это время
были в Дзуарикау. Там еще были немцы, и в плену у них —
русский летчик. Когда немцы стали готовиться к отступлению,
он предупредил: «Спрячьтесь, вас хотят угнать в Германию».
Мама попросила' хозяина дома, чтобы он спрятал ее вместе с
Лялей. Спасибо тому доброму человеку, он сохранил жизнь моим
родным и не дал их увезти на чужбину.

Доброта
23
Бедность. Она всегда была спутницей нашей жизни. Теперь,
когда я много повидала, многое узнала, я все же не перестаю
задаваться вопросом: почему мы, россияне, всегда бедны? Ведь
умеем работать не хуже других, и талантливых, умных людей,
слава Богу, всегда немало, но... Вот Япония, сильная держава,
весь мир пользуется плодами ее самого, быть может,
рационального и сознательного труда. У них, японцев, каждый взрослый
страдает "синдромом хозяина". То есть, проснувшись поутру,
он сам себя спрашивает: а что я могу сделать сегодня для
процветания своей страны?
Да, нам пока не грозит эта "болезнь", а ведь мы многое
могли бы. Если бы за нас не думали другие. Если бы нас не учили
тому, как ходить, что смотреть и что читать, с кем дружить, во
что одеваться, какие песни петь, а" какие —" забыть. Нам
говорили: не читать Анну Ахматову, Марину Цветаеву. Нас строго
призывали повиноваться, но не умствовать. Мне обидно в этом
признаваться, но что такое цивилизованное общество,
справедливость, истинная свобода человека — все это я впервые
осознала на Западе, куда забросила меня судьба.
Швеция, чье гражданство мне пришлось принять, это
нейтральная страна, в историю которой твердой поступью вошел в
свое время русский царь Петр Первый. Здесь высокий уровень
жизни. Здесь каждый человек — личность, признаваемая
властью и рядовыми гражданами. У нас нынче борются за
демократию. Хорошо это? Хорошо. Но разве для того дано право
открыто выражать свои мысли, чтобы, красуясь перед
многомиллионной телезрительской аудиторией, унижать честь и
достоинство советского Президента! Вспомним, еще древние
мудрецы говорили, что «каждый народ имеет того
руководителя, которого заслуживает». Об этом первым напомнил
народным избранникам депутат Верховного Совета СССР Д.
Лихачев. В.один из своих приездов в Москву я специально шла в
Советский фонд культуры, чтобы с благодарностью пожать руку
академику. Дмитрий Сергеевич — один из столпов нашей
отечественной интеллигенции, и я очень надеюсь, что будет
достойная преемственность...
Почему же мы забываем о том, что человек рожден для
созидания? Являясь частью природы и общества, он не может
существовать в отрыве от них. Не потому ли в нем изначально
заложена доброта? Спросите любого ребенка, кого он любит и ус-

24
Аза Ботоева
дышите: маму, папу, или бабушку. Потом спросите его же,
кого ненавидит? И задумается малыш. Потому что ему еще
неведомо понятие, заложенное в этом слове, и чувство это ему
тоже неведомо, оно, к сожалению, еще придет к нему и — не
без нашей помощи.
...Я снова мысленно возвращаюсь к папе. Господи, как же
дорога мне память о нем и через полвека после его гибели в 44
года. Я уже старше его, а все равно еще вижу папу молодым и
сильным, а рядом — себя, маленькую Азиньку, которой с ним
так тепло и покойно. Когда настанет мой час, и я буду сознавать
это, об одном только заболит душа, что перестанут приходить в
мое остывшее сердце воспоминания о папе, что вместе со мной
умрет и он, и уже — навсегда. Когда в 50-х годах на имя Доди
Ботоева пришло письмо о реабилитации, маме это показалось
добрым знаком и она воспряла духом. Я не переубеждала ее,
потому что видела: впервые за все эти годы в глазах ее появилась
жизнь, вызванная маленькой надеждой.
Прошло еще около трех месяцев и однажды мама, как бы
между прочим, проронила: «...Был бы жив, уже бы из Америки
доехал». Больше у нее не оставалось никакой надежды, и она
сникла, стала похожа на дерево, которое подрубили под самое
основание, но оно все стоит, не падает. А меня нужда
заставила идти в прокуратуру республики, чтобы получить
причитающуюся нам сумму, равную двухмесячному папиному заработку в
момент его ареста. «Принесите справку, что он мертв»,—
сказали мне в этих апартаментах. И пояснили: «А то вдруг вернется,
и тоже потребует деньги». Убогие, даже ненависти к ним нет,
как нет к ним и вопроса — «какая мать родила вас?», потому что
знаю: система тоталитаризма уничтожила в слабых людях все
человеческое. Выстояли при ней только сильные. Кто-то
подсказал мне: справку о смерти отца нужно искать в ЗАГСе.
Действительно, выдали мне там бумагу, в которой значилось, что Доди
Ботоев умер в Сибири от крупозного воспаления легких... К
нам повалил народ, как на похороны. Многие скорбели
искренне. Который же раз ты умер, мой бедный отец, кто ответит, за
что судьба столь жестоко обошлась с тобой? Нет ответа на этот
вопрос. Зато есть суровая реальность: надо идти в Верховный
Совет, чтобы получить разрешение на установление папе
надгробного памятника. Иван Гаппаев знал меня еще по
студенческим временам, помнил папу; человек очень внимательный и

Доброта
25
добрый к людям, не стал чинить никаких препятствий и мы
установили на кладбище скромное надгробье, на котором сделали
надпись:
Доди Тасоевич Ботоев
1894-1937 гг.
Теперь можно приходить сюда. К папе. Постоять молча,
положить цветы. И думать, изводя себя безответным вопросом: где
же эта горькая земля, в которой отец нашел свой последний
приют?
На этот раз мама сломалась, и, как оказалось, уже навсегда.
Она стала походить на человека, давно мучимого скрытой и
неизлечимой болезнью. Но все же была на ногах. Совсем
неожиданно заболела Ляля. Она была участницей драматического
коллектива, организованного в Алагире известным в то время
актером и режиссером Арсеном Макеевым. Все знали: у Ляли —
талант. Спектакли этого молодежного театра смотрели знатоки
из Москвы и давали им высокую оценку. Однажды приехал
Александр Фадеев, автор знаменитой и очень популярной в годы моей
юности "Молодой гвардии", чтобы увидеть на осетинской сцене
Любку Шевцову, которую блестяще сыграла наша Ляля. Как-то
она простудилась, и именно в это время коллективу предстояло
выехать на гастроли по республике. Ляля не стала создавать
своему театру лишних проблем, отправилась в дорогу.
Самопожертвование во имя искусства кончилось плохо: Ляля слегла. Врачи
настоятельно рекомендовали ей выехать в район более сухого и
жаркого климата, и я, оставив на маму Толика и Свету, увезла
сестру в Таджикистан. Устроилась на работу заведующей
городской библиотекой в небольшом городке Орджоникидзеабад и
строго следила за Лялей: наладила ей питание, режим. Прошло
два года, когда я получила от Толика письмо: «Мама порезала
палец, готовить не может, приезжай».
Я приехала, и застала дома совершенно больную маму.
Положила ее в больницу. Заболел и Толик. В день по четыре-пять
раз бегала я к обоим. Больше я переживала, конечно, за маму,
старалась подбодрить ее, покормить чем-то вкусным,
домашним. Я видела, как слабеет она с каждым днем, но даже думать
не хотела о чем-то плохом, ведь маме было тогда всего 55 лет.

26
Аза Ботоева
На дворе уже вовсю разошлась осень. Дни становились
короче, и непрошеная темнота раньше времени опускалась на город.
В один из дней маме было особенно плохо, и мы со Светой
допоздна задержались в больнице. Когда пошли домой,
спохватились: у нас нет денег даже на трамвай, ведь маминой пенсии,
персональной, из-за погибшего папы, в 42 рубля, никак не
хватало на четверых, двое из которых больны. Поколебавшись с
минуту, решили зайти к папиному племяннику, жившему
неподалеку. Он не дал нам мелочи "на дорогу: «Нет денег»,—
сказал. Расскажу еще об одном таком случае. Я — школьница.
Семья наша — уже без папы — нищенствует. Накануне нового
учебного года мама посылает меня к папиной родне — может
помогут купить учебники. «Сердобольная» и «сострадающая» жена
дяди не стала со мной деликатничать.
— Сколько тебе денег нужно?
— Не знаю.
Отсчитала, протянула мне рубли:
— На возьми, и больше не приезжай к нам.
Не хочу ни с кем сводить запоздалые счеты и выносить кому-
то свой суровый вердикт. Тем более сейчас, когда одни из
бывших завсегдатаев нашего — при папе — дома уже ушли из
жизни, другие — в преклонном возрасте. Но если все же не могу
умолчать об этом, значит, было очень больно. После смерти
мамы, а потом и Толика, и до дня нашего со Светой отъезда в
Швецию, мы так и не увидели на пороге своего бедного дома ни
одного родственника. «Разве так суждено меж людьми?» — я
хочу, чтобы это горькое разочарование в близких никому
больше не выпало, потому что предательство тех, с кем ты связан
родственными узами,— это тяжелая ноша.
Второго октября 1961 года в пять утра моя бедная мама
умерла. На моих руках, в 55 лет. Незадолго до этого она завещала
родственнику: «Борис, когда умру, позаботься о моих детях...»
Но, увы! Его мы больше не видели ни разу.
Перед самой кончиной мама, впав в беспамятство, шептала,
едва шевеля губами: «Даг Хаммаршельд, Даг Хаммаршельд...
Сухое русло». Не знаю, как объяснить этот феномен, но ровно
через полчаса по радио передали: в авиакатастрофе погиб
генеральный секретарь ООН швед Даг Хаммаршельд, а в Сухом
русле, недалеко от Чугунного моста, в тот день обнаружили
убитым сына одной нашей знакомой.

Доброта
27
Много лет спустя, путешествуя со Светой по Америке, мы
остановились в Нью-Йорке, где, конечно же, зашли в здание
ООН. Едва я переступила его порог, как вспомнила маму. Я
рассказала нашему гиду, как умирающая мама шептала: «Даг
Хаммаршельд... Даг Хаммаршельд» за несколько часов до
объявления о гибели генерального секретаря. «Это удивительный
факт,— воскликнула дама,— я запомню его!»
Мы похоронили ее рядом с тем холмиком, под которым
должен был лежать папа. Установили для них один общий
памятник. Но кажется мне, мама и там продолжает ждать своего мужа,
потому что пусто его ложе...
Не знаю, есть ли что-нибудь в потустороннем мире, но
прошло полгода и именно напротив могилы моих родителей, только
в следующем ряду, был похоронен Толик. Его, светлого,
честного, порядочнейшего, убили подонки. В нашей семье он был
третий ребенок... Могу представить, как обрадовались мои папа
и мама рождению мальчика. Мы жили тогда в Алагире, в доме
наших родственников Басиевых, Одна из тетушек как-то
спросила маму: «Олечка* чем вы красите Толику щёки?» Мама
улыбнулась: «Возьмите чистый платочек и попробуйте стереть
краску, тогда узнаете». Эта шутка потом повторялась множество раз,
потому что наш маленький Толик был действительно очень
красивым ребенком. Белое личико, живой румянец на щеках,
крупные голубые глаза, обрамленные длинными черными
ресницами. Говорили, что лицом Толик вышел в папу, только почему
ему надо было унаследовать от отца и до обидного короткую его
жизнь?! Всего 33 года.
Учился Толик хорошо, но ничего его, казалось, так не
интересовало, как рисование. В руках у него постоянно был
карандаш, он давал волю своей фантазии, удивляя взрослых. В то
время он никогда не говорил, что хочет стать художником.
Может, не был уверен в себе... После войны мама как-то
отправила Толика к родным в Ардон. Я уже говорила, что дом наш при
папе был общежитием для всех наших родственников. Мама же
впервые отправила к ним своего ребенка. Может, хотела,
чтобы Толик, пообщавшись с двоюродными братьями, стал более
раскованным, уж очень застенчивым он рос. Он смущался по
любому поводу, не мог смотреть говорящему в лицо, часто
краснел. Из Ардона он приезжал через каждые пять-шесть дней и
привозил на стирку свои рубашки. Потом снова возвращался.

28
Аза Ботоева
Однажды, приехав в очередной раз, не захотел больше в Ар-
дон. Мама поговорила с ним, и с огорчением узнала, что в
доме родственников ему было довольно неуютно, потому и не
тянуло его в Ардон. Что ж, истинная доброта — это тоже
талант, и дается он не всем. Моя мама обладала им вполне, это
знали все, кому в разные годы довелось жить у нас,
довольствуясь лучшим кусочком за столом. Толику такое отношение со
стороны ардонской родни не выпало, и он, нередко оставаясь
из-за своей застенчивости голодным, выразил свой протест тем,
что больше не хотел бывать в их доме. Знаю, будь жив мой отец,
Толик был бы обласкан, но... беда наша как раз и была в том,
что за спиной у нас уже никого не было...
Закончив школу, Толик поступил учеником в цех от пище-
комбината. Там, помню, выпускали пряники. Мальчик был
старательный подмастерье, но не успел он познать свое дело,
как его призвали в армию. Три года отслужил в Фергане, где
жаркий климат не сродни нашему. Когда он демобилизовался и
возвращался домой, я прибежала на железнодорожный вокзал
встречать его. Прошла мимо него, вглядываясь в толпу,
выискивая родное лицо. Толика было не узнать. Знойный ветер и
45-градусная жара внешне изменили его когда-то по-девичьи
красивое лицо. Теперь оно было загорелым, обветренным, да и
выражение глаз стало совсем как у зрелого мужа, у которого
пока одни заботы и проблемы. Он снова пошел работать в свой
цех. Его начальником был Андрей Александрович Цгоев, очень
мягкий, добрый и улыбчивый человек. Мы как-то с мамой
случайно встретили его, и Андрей Александрович, зная о трагедии
нашей семьи, нашел нужным сказать маме приятное: «Ольга
Алексеевна, у вас замечательный сын, я хочу, чтобы вы знали
об этом».
В то время Толик заочно учился в Московском пищевом
институте. Я уже работала на только что родившемся в нашей
республике Осетинском телевидении. Вначале администратором,
потом редактором отдела писем, потом ассистентом режиссера,
позже — самостоятельно, режиссером. Это особая часть моей
жизни, когда я была очень близка к той деятельности, для
которой, кажется, была создана. Обладала, как говорили мои
коллеги, особым чутьем на людей хороших и интересных. Едва кто-
то из них появлялся в нашем городе, как осетинское
телевидение первым знакомилось с гостем и рассказывало о нем своим

Доброта
29
телезрителям. Мне нравилась моя работа, нравилось, что героями
моих телепередач были, тогда еще малоизвестные, наши
знаменитые капитан атомохода Юрий Кучиев, постановщик оперы
Рубинштейна «Демон» на осетинской сцене Юрий Леков, Герой
Советского Союза Каурбек Тогузов, сельский врач Дмитрий Валиев...
В то время первым секретарем Северо-Осетинского
обкома партии был Владимир Михайлович Агкацев. Он не раз
говорил, что отец мой, Доди Тасоевич Ботоев, был настоящим
большевиком, человеком абсолютной честности, у которого они
многому учились. Как-то он пригласил нас с Толиком и Лялей в
обком, заговорил о нашем отце, которым, как он сказал, «мы
должны гордиться», и вдруг предложил: «Почему бы вам не
пойти по стопам Доди и не стать коммунистами?» Я не была готова к
такому разговору, но в памяти живо пронеслись картинки из
детства, когда я, маленькая девочка, была гонима своим же
народом, да еще с такой жестокостью! Вспомнилось, как не
приняли меня в комсомол — «дочь врага народа», как не
пускали с другими детьми в Москву —- «дочь врага народа», как
требовали — «откажись от отца»... К тому же среди некоторых
коммунистов я знала людей, для которых партийный билет был
«хлебной карточкой» (не мной придуман термин, он витал в те годы в
воздухе). Раны тех лет остались в самом сердце и — навсегда. «Я
не знаю... Надо подумать»,— уклончиво ответила я, а Толик
подал заявление в партию: он считал, что отец, будь он жив,
одобрил бы это решение.
27 мая 1962 года его должны были принять в партию, а он
погиб 26 мая. Смерть его стала еще одной, быть может, самой
правдивой рекомендацией в когорту, как многие тогда думали,
самых лучших, самых чистых людей. Именно в тот год Толик
должен был закончить институт, получить диплом. Зная, как я
"больна" искусством и как любима мной работа на
телевидении, он не раз уговаривал меня ехать в Москву, учиться на
режиссерском отделении ВГИКа. Я понимала Толика, верила в
его искренность, но так уж получилось, что после папы я
осталась в семье за старшего. В то время, когда у меня прибавилась
Света, оставлять ее на попечении больной мамы я, конечно же,
не могла. Настоятельно рекомендовали мне ехать на учебу в
столицу и в Министерстве культуры республики. Увы, чему не
суждено в жизни — тому никогда не бывать. Эту истину
подкрепили и все дальнейшие события в нашей семье. В тот год у Толика

30
Аза Ботоева
обострилась болезнь желудка и его тоже положили в больницу.
Он не работал несколько месяцев. Но и не сидел без дела.
Депутат горсовета, он занимался общественной работой. С утра до
вечера. Проверял какие-то заявления от избирателей,
добивался одному квартиры, другому — ремонта крыши, третьему —
пересмотра пенсии, восстановления на работе... Он был еще
членом добровольной народной дружины. Думаю, это была
большая нагрузка для Толика. К тому же он, вступив в полосу
возмужания, заново, как мне казалось, переживал и гибель отца,
и раннюю смерть мамы. Мы часто ходили с ним на кладбище и
я, глядя на Толино лицо у дорогой ему могилы, хорошо
понимала, какие мысли терзают его душу.
В тот горький день Толик немного недомогал. Вечером он
собрался уходить, сказав, как всегда: «Подышу свежим
воздухом». Но я-то хорошо знала, что брат — дружинник, и эта
обязанность и зовет его из дома. Толик не курил, не пил, поэтому
я была за него спокойна... Известно, что в 22.30 он вышел из
трамвая на остановке «Чапаева» и направился в сторону дома.
Сзади шли две девушки-студентки (напротив нашего дома на
улице Тельмана было несколько вузовских общежитий). В это
время навстречу Толику шли двое подвыпивших парней, как
выяснилось позже, студенты мединститута. Видимо, их
внимание привлекла большая сумка в руках девушек, и они вслух
высказали свое намерение «полюбопытствовать», что там. Когда
парни остановили девушек, Толик вернулся: «Оставьте,
ребята. Не трогайте их». Один из них грубо выругался, стал
наступать на Толика. Пользуясь замешательством, девушки
упорхнули, а один из хулиганов чем-то острым ударил Толика в самое
сердце. Стоявшая неподалеку влюбленная пара видела, как
Толик рухнул на землю, а двое побежали в глубь улицы. Были и
другие свидетели трагедии, видевшие все из окон своих домов.
Толик сгоряча встал, добежал до стоявшего рядом телефона-
автомата, там и упал... Кто-то вызвал «скорую». Позже
дежурный хирург Николай Степанович Хестанов скажет на суде:
«Привезли раненого, положили его на операционный стол, не успел
я помыть*руки, как он скончался».
...Ночью в нашу дверь постучали. Громко, тревожно.
— Кто?
— «Скорая помощь».
— Мы не вызывали «скорую»,— отвечаю.
— Здесь живет Анатолий Ботоев?

Доброта
Я открыла дверь. На пороге стояли незнакомые мне люди в
белых медицинских халатах. «Не пугайтесь, он ранен». Я
заплакала. Боже, еще не высохли мои слезы по маме, а уже
новое горе стучится в наш дом.
...В пять утра в нашем дворе уже стояли мужчины. Почти
тридцать лет прошло с того дня, когда погиб Толик. На самом
взлете оборвалась его жизнь... Мне трудно говорить об этом.
Толик был чистый и красивый, он мог стать замечательным
другом той, которую бы назвал женой, он мог вырастить хороших
детей, продолжив род Ботоевых... Не суждено. Мы похоронили
Толика рядом с могилой наших родителей. Теперь они...
рядом. А я осталась жить в этом лживом и жестоком мире,
отобравшем у меня самых дорогих мне людей. Я, кажется,
понимаю, в какой миг отчаяния написала Марина Цветаева:
Отказываюсь— быть.
В бедламе нелюдей
Отказываюсь— жить.
С волками площадей
Отказываюсь— выть.
...Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один— отказ...
Мои «заботливые» родственники потребовали, чтобы я
отдала им все деньги, которые принесли скорбящие в день похорон
моего Толика. Якобы для отправления всех религиозных
обрядов. С тех печальных дней и до самого отъезда в Швецию никто
из них ни разу не спросил ни меня, ни Свету: как же вам
живется, наши дорогие?
На третий день после похорон меня пригласили в милицию:
надо было соблюсти необходимые в таком случае
формальности. Спросили, были ли у Толика враги, кого я подозреваю в
убийстве. Я ответила: никого не подозреваю, и никаких врагов у
него никогда не было. Знаю только: пройди Толик мимо этих
подонков, и он бы спокойно дошел до своего дома...
Вскоре убийц арестовали. В клубе вагоно-ремонтного завода
состоялся открытый суд над ними. Помню, как
председательствовавший на суде Магомет Лагкуев выдал свидетельницам,
вернее,, невольным виновницам той ночной трагедии: «Вы и на

32
Аза Ботоева
том свете не рассчитаетесь за смерть парня, которого предали», —
сказал он, игнорируя всякий этикет юриста. Знаю абсолютно
точно, что обвиняемой стороне нелегко было найти защитника:
кое-кому из адвокатов эта роль в данном процессе казалась
просто безнравственной. Но защитник, конечно, нашелся, и вскоре
убийцы добились оправдания. Ходили разговоры, что этой
«адвокатессе» дали хорошую взятку. Если мои возможные
оппоненты считают, что это ложь, пусть опровергнут эту версию хотя бы
теоретически. Я даю им полную возможность убедить всех
честных людей в объективном решении того суда. Я же только
напомню: убийцы благополучно закончили медицинский институт
и, дав клятву Гиппократа, стали представителями самой
гуманной профессии. Один из них после отработки вернулся в
Осетию, и ему было определено место врача в Тамиске, где в это
время — о, горькая ирония судьбы! — работала моя Света.
Узнав о том, кто будет ее коллегой, она пошла к главному врачу
санатория: «Работать вместе с убийцей маминого брата я не
намерена». Другой уехал на Север и, говорят, там нашел смерть
от руки уголовника. Третий человек, который приложил руку к
освобождению убийц от ответственности, вскоре возглавил
Верховный суд республики. Другими словами, произошло то, что
должно было случиться в нашем больном обществе: мы не
добились справедливого разбирательства убийства Толика, не
добились и праведного суда над его убийцами. И я стала писать во все
инстанции, где, на мой взгляд, должна была быть защищена
истина. Ответом на некоторые из моих писем был приезд
одного или нескольких проверяющих. Как правило, начинали они с
одного и того же:
— Вы писали?
— Писала.
— Будем заниматься.
Конец тоже бывал стереотипный:
— Эти двое студентов действительно убийцы. В Москве мы
доложим о выводах своей проверки.
После этого наступала тишина, которую замыкал слушок о
кругленькой сумме, которую заинтересованные лица дарили
проверяющим. Отупевшая от такой безысходности, я
продолжала жить, как в-страшном сне. Ложь и несправедливость как
будто перекрывали мне воздух, не давая вздохнуть полной
грудью. Беда моя была в том, что я хорошо понимала закулисные

Доброта
33
игры в правосудие. Моя маленькая республика понемногу
забывала свой язык и обычаи предков, она незаметно погружалась в
то болото, которое затопит к восьмидесятым годам все живое в
стране и заставит лучших из людей решительно заявить на весь
мир: так жить нельзя. Но пока идут шестидесятые. Я
продолжала писать во все инстанции, разве только в ООН не послала
жалобу. Но, зная, что ее не выпустят из нашей страны,
воздержалась. В один из дней меня вызвал председатель Верховного
Суда (тот самый, что с профессиональной ловкостью увел от
уголовной ответственности убийц) и предложил забрать одежду
Толика. Это было окончательное непризнание вины подонков,
лишивших меня единственного брата.
Я вышла из здания Верховного Суда и прямиком — в
ближайшее почтовое отделение. «В случае оправдания убийц моего брата
обещаю осуществить кровную месть»,— такую телеграмму
отбила я на имя Никиты Сергеевича Хрущева. Сразу же из Москвы
прибыло семь человек. Когда меня вызвал прокурор
республики, все они сидели у него в кабинете. И снова — традиционное:
— Вы писали?
— Писала.
Прокурор едва сдерживал свой гнев:
— Не стыдно тебе, работнику идеологического фронта,
грозить до Москвы кровной местью? Как ты додумалась писать
такое главе государства?
Терпение мое переполнилось. Я спросила его: «Во-первых,
почему Вы со мной разговариваете на «ты»? Во-вторых, как бы
Вы повели себя, если бы к Вам в дом принесли убитого
негодяями Вашего сына или брата?» Я была на пределе, и^ москвичи
поспешили прокурору на помощь. В который раз услышала:
«Успокойтесь, мы для того и приехали, чтобы восстановить
справедливость». Вскоре несколько проверяющих уехали, остальные
остались «восстанавливать справедливость». Перед тем как они,
завершив проверку, уехали, я виделась с ними. Они
подтвердили: да, те двое — убийцы. И снова: «Мы доложим в Москве». И
на этом — все. Говорить о том, почему стало возможно такое,—
нужно ли? Правосудие в моей республике задето тем же тленом,
что тронул распростертое на земном шаре тело Союза. Многие
из моих соотечественников, служителей правосудия, легко и
часто поступаются своей совестью и профессиональной честью.
За деньги. То — бикфордов шнур, загоревшийся на самой вер-
3 Доброта

34
Аза Ботоева
шине власти и взорвавший сознание огромной армии
обывателей, вся философия которых сконцентрирована в лозунге:
«Тащить все, что плохо лежит». Не знаю, станет ли когда-нибудь
мир, лежащий во зле, царствием Божьим, но что в нем трудно
выживают люди с чистой совестью — это бесспорно. Меня
постоянно преследует мысль, что- смерть Толика была логическим
продолжением гибели моего отца. Они оба стали жертвой
системы, при которой была полностью обесценена сама жизнь
человека. Нет в мире ничего более страшного, чем предательство по
отношению к тем, кто верил: скинем царя и установим
справедливую народную власть.

Дочка
Мою маленькую девочку, это солнышко, взошедшее надо
мной в то время, когда я была так одинока рядом с ее отцом, я
назвала Ларисой, именем героини драмы Островского
"Бесприданница". Отцу это имя не понравилось, и хотя свидетельство о
рождении уже было выписано, он дал ей имя Светлана. Ну что
ж, Светлана, так Светлана, лишь бы была моя доченька
счастливей, чем я. Когда я брала ее на руки и мы смотрели друг другу
в глаза, мне казалось — она все понимает. Это крохотное
беспомощное существо согревало мою душу, давало силы, уводило в
мечты, в которых взрослая дочь будет моим добрым другом, моей
гордостью и опорой. Муж мой, по брони оставшись в годы
войны в Орджоникидзе, не терял зря времени, брал от жизни все,
что мог, и, пользуясь тем, что пули не свистели над его
головой, спешил насладиться" всеми доступными ему радостями.
Всего три года прожито с ним, а слез моих и бессонных ночей
хватило бы на все десять и не для одной такой же обманутой
женщины, какой я оказалась. Чужие мы с ним были. И
однажды я решительно собрала в узелок детские пеленки, взяла на
руки ребенка и ушла к маме. Меня уговаривали: оставь ребенка
отцу, ты сама не прокормишь его, а муж такой обеспеченный...
Пустое! Ничто на свете, никакая нужда не могла отнять у меня
ребенка. В двадцать один год я уже твердо знала, во имя чего
живу и готова была, — откуда только силы брались! —
преодолеть ради моей девочки любые трудности.
Мама поняла меня без слов. Ни о чем не спрашивая, взяла
на руки ребенка, оглядела комнату, прикидывая, какой уголок
отвести под детскую кроватку. Так, спустя годы, начнем
понимать друг друга и мы — Света и я. С одного взгляда, с
полуслова, по интонации, выражению лица. Девочка моя росла, она
уже — школьница. Лет до двенадцати Света считала, что ее мама
не я. Проснувшись утром, она, бывало, не найдя рядом
бабушки, начинала канючить: «Аде моя мама...» Однажды я ей сказала:
— Она уехала далеко. Теперь твоей мамой буду я...

36
Аза Ботоева
— Не-хо-чу, - захныкала она. - Мне мою маму надо...
Училась в школе № 5. Здоровая, нормальная, очень
жизнерадостная, тоненькая, как стебелек, девочка. В то время я
училась в пединституте на факультете иностранных языков. В
октябре умерла мама, через два месяца я начала работать на студии
республиканского ТВ. Она расположена в живописном месте и
с приходом весны и в течение всего -лета буквально утопает в
зелени. Света стала часто приходить ко мне на работу, с
любопытством поглядывая на «кухню» телепередач. Одно время мне
показалось, что дочку заинтересовала тележурналистика. Я не
отговаривала ее, только однажды, как бы мимоходом, сказала,
что мама мечтала меня видеть врачом, не получилось... И
Светочка сдала экзамены в Северо-Осетинский государственный
мединститут. Назначили стипендию, но в первый же месяц ее
«зарезали». Какой-то чиновник в вузе подсчитал, что моей
зарплаты — 70 рублей в месяц — вполне хватает на двоих. Надо ли
говорить о том, что очень многие студенты из обеспеченных
семей, в основном дети элиты, стипендии не лишались ни под
каким предлогом. Первую сессию дочка сдала с такой твердой
заявкой на серьезного, думающего студента, что вопрос о ее
стипендии больше никогда не ставился. Света училась
добросовестно. Меня по-хорошему удивляла та основательность, с
которой она старалась познать свою будущую профессию. Позже
она многого достигнет благодаря исключительному трудолюбию,
помноженному на способность к учебе.
Закончив институт, моя дочь, молодой врач Лариса
Владимировна Томаева, была направлена в Тамиск, где честно
отработала "положенные ей три года. Дальше уже судьба Светы во
многом зависела от людей, которые встречались ей и как-то
влияли на ее судьбу. Она продолжала учиться и после того, как
получила диплом врача. Ее влекла наука, это было видно и со
стороны, поэтому, когда появилась возможность отправить
врача-гинеколога на специализацию в Баку, выбор пал на мою дочь.
Потом была учеба в Харькове по курсу психотерапии. Все
курсы, как правило, заканчивала на «отлично». А
неудовлетворенность работой все же оставалась. «Ну что мне этот санаторий, —
досадовала дочь. — Люди почти здоровые... Наукой бы
заняться». Я понимала, что нужно Свете, но разве могли мы
надеяться только на ее знания и желание учиться! В нашей жизни и
тогда немалую роль играло то место, которое тебе определено в

Доброта
37
обществе. Невидимые статисты строго учитывали, есть ли у тебя
покровители среди влиятельных людей, насколько ты сам
пригодишься когда-нибудь, и, конечно, размеры твоих
официальных и неофициальных доходов. Что и говорить, мы не попадали
со Светой в обойму, которую расходовали на фейерверки,
украшающие жизни многих и многих дельцов. Вот почему, думая о
том, как помочь моей Свете, я вдруг обнаружила в себе такую
решительность бороться за ее судьбу, что пошла на разговор с
первым руководителем республики. «Помогите, — стала я
просить тогдашнего секретаря Северо-Осетинского обкома партии
Б.Кабалоева. — У моей дочери никого нет, кроме меня. Она
перспективный врач и нужно дать ей возможность учиться». Я
знаю, Билар Емазаевич был руководителем с высокой
репутацией, именно с его помощью Света получила возможность сдать
документы в ординатуру НИИ акушерства и гинекологии в
Москве. Дальше все зависело от самой Светы, ее деловых и личных
качеств, ее устремленности к тому, что мне виделось обычным
профессионализмом в самом истинном смысле этого слова.
В Москву мы уехали вдвоем. Ведь отныне вся жизнь моя была
подчинена тому делу, которое избрала для себя моя дочь. Сама
я, как ни горько мне это сознавать, так и не сумела реализовать
ни способностей своих, ни желаний. Кто пережил подобное,
тот поймет, что это такое. И хотя я была еще молода, и было не
поздно задуматься о своей личной жизни, для меня
самопожертвование во имя единственного ребенка было радостней, чем
какие-либо собственные удачи.
В Москве нас поддержала и приютила у себя незнакомая
нам женщина, подруга Елизаветы Тепляковой — бывшей в те
годы директором Орджоникидзевской трикотажной фабрики.
Вообще, я должна здесь сказать, что всем — светлыми днями,
которые очень редко выпадали мне в жизни, успехами моей
дочери — всем этим я обязана хорошим людям, которых Бог
посылал мне. Это были личности, чаще всего очень скромные,
поступками своими утверждающие доброе начало человека, и я
смею думать, что таких людей у нас если не большинство, то уж
во всяком случае их достаточно, чтобы не забылись на Земле
Честность и Доброта, Порядочность и Справедливость, Совесть
и Благородство.
Свете выпало счастье быть ученицей директора Научно-ис-

38
Аза Ботоева
следовательского института акушерства и гинекологии
академика Леонида Семеновича Персиянинова. Это был ученый с
мировым именем, имевший множество научных работ и книг,
изданных в стране и за рубежом, и умеющий чудесно распознавать
в человеке его достоинства. Свету он боготворил, и хотя в
ординатуре не принято давать темы, Леонид Семенович предложил
своей любимой ученице присмотреться к такой актуальной
научной проблеме, как маститы. Два года Света скрупулезно
работала над этой темой. Труд, который Персиянинов одобрял, был
почти готов. Оставалось направить Свету в аспирантуру, но на
единственное место в ней претендовала дочь столичного
«влиятельного» человека. Леонид Семенович, как мог, пытался
решить этот вопрос по справедливости, но — тщетно: Света
осталась вне аспирантуры. Бедный академик! Он, казалось, был
расстроен больше, чем его невезучая ученица, и нашел все же
возможность удержать мою дочь на пути, на котором она так
уверенно сделала первые шаги к науке: он добился ее перевода в
родственный Головной научно-исследовательский институт
акушерства и гинекологии имени Отто в Ленинграде. Правда, тот
научный центр подчинялся не Министерству здравоохранения
СССР, а Академии медицинских наук СССР.
Надо же было случиться такому: директор Ленинградского
НИИАГ Юрий Иванович Новиков был из той же плеяды
руководителей, что и Персиянинов. И не удивительно, наверное,
что обоих их связывала большая дружба, рожденная, в
частности, на истинной заинтересованности в подготовке научных
кадров. На первое собеседование Свету пригласил заместитель
директора. Перед тем, как начать разговор, он вытащил пачку
сигарет и предложил ей закурить. «Не курю, спасибо. И не
пью»,— с улыбкой ответила Света, и, кажется, первый интерес
к себе вызвала именно этим ^запрограммированным
заявлением. Домой она приехала с радостным сообщением: принята.
. А я расстроилась. Ленинград — суровый, сырой климат. И
далеко. Жилье, нормальное питание, налаженный быт — кто
ей все это устроит? А вдруг заболеет, как Ляля? Словом, тревога
за судьбу дочери всерьез овладела мной, и мы вроде бы даже
решили: не поедет Света в Ленинград. Но и облегчения от
такого решения почему-то не было. Грызли сомнения: не ломаю ли
я судьбу дочери, ведь так очевидна ее одержимость медицинской
наукой! Не только как мать, я как человек понимала, что у Све-

Доброта
39
ты блестящие способности к науке. Не по годам серьезная, она,
казалось, не видит вокруг никаких соблазнов. Гулянье по
вечернему проспекту, подружки, наряды, дни рожденья — все, что
так естественно в ее возрасте, Свету не интересовало вовсе.
Окончательно засомневалась я в своем решении не отправлять
дочь в Ленинград после встречи с тогдашним ректором
мединститута А.Адырхаевым. «Зря вы это делаете. Вашей дочери
начертано учиться дальше...»
Я решилась. Позвонила в Ленинград бывшему капитану
атомохода «Ленин» герою своего телеочерка Ю.С.Кучиеву,
попросила забронировать в гостинице для нас номер. Наш славный
земляк возмутился: никаких гостиниц, поживете у нас.
Уладили дела с аспирантурой, оставалось только бумагу взять
из Минздрава Северной Осетии, которая бы гарантировала
Свете работу после окончания учебы. Заполучить ее было
чрезвычайно тяжело, потому что, как мне объяснили, врачи-ученые
нашей республике не требовались. Пришлось снова обращаться
в самые высокие инстанции, ведь трудно смириться с мыслью,
что желание твоего ребенка учиться должно зависеть от каких-то
дядей, которым на нас, простите, наплевать. Словом, Света
приступила к учебе в ленинградской аспирантуре. Ей была
предложена закрытая тема: «Влияние паров бензина на течение
беременности». Работа предстояла огромная, и я была совершенно
уверена: если меня не будет рядом, Света не выдержит такой
нагрузки и подорвет свое здоровье.
Я начала с того, что совершила противную моей натуре
сделку: обменяла нашу двухкомнатную квартиру на улице Тельмана
на однокомнатную. Ведь нам нужны были деньги, \ я,
наработавшая около тридцати лет трудового стажа, не имела даже
сберкнижки. Это величайшая несправедливость, к которой привели
советский народ руководители государства: люди, живущие
только на зарплату и преданные делу, которым занимаются,
обречены на нищенское существование. Нужда заставила меня еще раз
пойти на сделку с совестью, когда я решила заключить
фиктивный брак с престарелым нашим родственником, одиноко
доживающим в своей ленинградской квартире на Литейном
проспекте. Правда, до этого я побывала в исполкоме Ленсовета, где
надеялась найти понимание и помощь и где меня внимательно
выслушали, чтобы сказать: ничем не можем помочь. Повторяю,
я была вынуждена это сделать, потому что моя сильная сверх-

40
Аза Ботоева
держава умудрилась, достигнув кое в чем больших успехов, в
упор не видеть нужды рядовых своих граждан. Прописавшись, я
нашла себе и работу. В одной из шведских фирм, которая
строила в Ленинграде крупнейшую в стране гостиницу
«Прибалтийская», пригодилось мое знание английского языка. Мой шеф —
выпускник МИМО, объяснил мне мои обязанности
администратора, и я приступила к работе. Многое я тогда для себя
открыла, понаблюдав за шведскими специалистами,
занимавшими все одиннадцать этажей здания. Четкая работа. Чистая
работа. К сожалению, мы так не умеем. Вместо пяти лет они
построили гостиницу — да как! — за два с половиной года.
Вход в гостиницу, где жили шведы, жестко
контролировался: никаких подруг, никаких визитов женщин, не имеющих
прямого отношения к фирме. К удивлению, шведы выразили по
этому поводу недовольство. Дело в том, что этика
представителей западного зарубежья вовсе не исключала дружбу с
прекрасным полом, и администрации «Интуриста» это пришлось учесть.
И как женщине, и как матери, имеющей взрослую дочь, мне
тяжело было видеть порхающих по этажам и воспетых в песнях
путан. Одни из них оставляли внизу паспорта, другие —
комсомольские билеты. Бывало, на первом этаже, найдя где-нибудь
укромный уголок, матери, испытывая мучительный стыд,
выжидали, когда же появятся их дочери. Как долго мы «не
видели», что в стране, где «все — для блага человека», девочки
продают себя за валюту, за импортный лифчик, фирменную
тряпку. В восьмидесятые годы «деятельность» интердевочек получила
такой размах, что государство оказалось уже не в силах что-либо
сделать. Но это — другой разговор, и я лучше скажу о том, что
вселяло в меня надежду, что и мы тоже когда-нибудь научимся
„ строить. Шведы работали в три смены. Для нас это
непостижимо, но у них, казалось, не знают, что такое строительный
мусор, перекур, раскачка. Никто из шведов не знал, что помимо
родного языка на объекте можно пользоваться еще
«строительным», широко употребляемым моими согражданами не только
на строительном участке, но и на улице, в кино, в очереди, и
просто так... Я радовалась втайне, когда на эту большую
стройку приезжали наши руководители управлений, трестов, строек,
чтобы увидеть, позаимствовать, поучиться.
Закончив работу, я торопилась домой, на Литейный проспект.
Каждую пятницу мы вместе со Светой ходили по поликлини-

Доброта
41
кам, которые относились к нашему району, собирали истории
болезни того контингента больных, которые интересовали
Свету. Зимой мы брали для этого санки и везли горы этих
документов домой. Здесь мы внимательно прочитывали их,
раскладывали стопочками, выписывали цифровые данные, умножали,
делили, складывали, и все это — без калькулятора. Тысячи
«историй болезни» прошли через наши руки, мы часто
засиживались допоздна, обе изрядно уставали —, ведь карточки надо
было возвращать в понедельник утром. Здесь, наверное,
уместно отметить, что до прихода Светы в НИИАГ, никогда не
исследовались темы, связанные с химией в гинекологии. И хотя у
дочери было два руководителя и оба они очень доброжелательно
относились к ней, они мало в чем могли помочь своей
аспирантке. А впереди у нас были неприятности, которых мы вовсе не
ожидали. Источником их был, как ни странно, хозяин
квартиры. Ему уже было далеко за восемьдесят, и, к нашему
несчастью, мы стали жертвами старческого маразма. Он изводил нас
своими придирками, подозрениями, постоянной слежкой,
оскорблениями. Доведенные больным стариком, мы вставали и
выходили на улицу. В надежде, что он без нас побеснуется и
уснет, мы гуляли допоздна, иногда почти до утра, потом на
цыпочках пробирались в комнату, переодевались и расходились:
Света в институт, я — на работу. Эти ленинградские ночи... На
наше счастье, в те годы это было еще безопасно — гулять по
ночному Ленинграду. Во всяком случае, Бог нас со Светой
миловал. Много раз мы дожидались рассвета, гуляя по городу,
взявшись под руки и прижавшись друг к другу. Первыми,
наверное, встречали рассвет, были самыми ранними пассажирами
в трамваях. Даже вспоминать тяжело. Я больше страдала,
конечно, за Свету. Иногда нервы не выдерживали, и тогда я
плакала на работе. Боже, думала я, есть же на свете счастливые
люди, которые имеют свою крышу над головой. Лечь отдыхать
— когда хочешь, читать, работать — сколько хочешь,
приготовить обед — какой хочешь, принять душ перед сном — такая
жизнь для нас была доступна только в мечтах. Почему,
задавалась я вопросом, мы не имеем самого малого, что в
цивилизованном обществе по праву принадлежит человеку? Вдвойне
обидно сознавать, что социальная незащищенность, которая нам
выпала сполна — это результат «мудрого руководства партии»,
деяний высшего руководства страны. Мне казалось, я — силь-

42
Аза Ботоева
ный человек и, думаю, у меня были на то основания. Но
однажды, во время очередной такой «прогулки« по ночному
Ленинграду, меня вдруг осенила страшная мысль: толкнуть в
черную Неву свою дочь, а вслед броситься самой.
В один из таких вечеров, когда одиночество сжимало мне
горло, я вдруг села за стол и на одном дыхании написала письмо
знаменитому Марлону Брандо, одному из великих актеров
Голливуда.
1977 г. Ленинград.
Дорогой мистер Марлон Брандо!.
Ваше имя хорошо знакомо и очень популярно в нашей
стране, несмотря на то, что имели удовольствие посмотреть только
два фильма: «Погоня» и «Трамвай желания». Но мы очень много
читали о Вас, мы знаем, что Вы из очень скромной семьи и
всего, чего Вы добились в жизни — добились собственными
силами, благодаря Вашему большому, блестящему таланту не
только как актера, но и гуманиста. Мы уверены, что это самая
лучшая черта характера человека. Очень многие советские люди
восхищаются Вашими прогрессивными идеями, Вашим мужеством,
Вашим непревзойденным талантом.
Мы живем в прекрасное время, но находятся люди, которые
хотят нарушить мирную атмосферу. Уверены, что ваш
президент, уважаемый мистер Картер так же заинтересован в
сохранении мира, как Л.Брежнев. Эти два больших лидера помогут
сохранить мир на нашей земле. Долг же простых людей планеты
помочь им в этом благородном деле.
Я потеряла родителей, моего единственного брата, и
осталась с дочерью, когда мне было всего 20 лет. Моя жизнь не
была легкой, но я всегда была оптимисткой. Обе мы получили
высшее образование: моя дочь врач, а я телевизионный
режиссер и учительница. Мы любим людей, жизнь и всегда готовы
помочь ближнему.
Мы бы очень хотели, чтоб люди земли жили одной дружной
семьей: все люди планеты должны быть братьями и сестрами.
Мы были бы очень счастливы, если бы у нас были братья и
сестры во всех странах. Мы просим Вас стать нашим
американским братом. Мы обещаем быть для Вас очень нежными, пре-

Доброта
43
данными и любящими советскими сестрами. Хочется верить,
что нашему примеру последуют очень многие в мире. Мы
знаем, что Вы очень заняты, и все же приглашаем Вас от всего
сердца посетить нашу страну, где Вы будете очень желанным
гостем.
С любовью Аза Ботоева и Лариса Томаева.
Вместе с этим письмом мы выслали фильмоскоп, слайды с
видами Москвы и Ленинграда.
Вскоре я получила ответ.
Дорогая миссис Ботоева!
Большое спасибо за Ваше теплое письмо и очень красивые
открытки с видами Ленинграда. Было приятно слышать, что вы
с удовольствием смотрели два моих фильма, я в большом
восторге от тех прекрасных слов, которые вы мне адресуете. Как
прекрасно, что у Вас и Вашей дочери такие интересные
профессии. Выражаю Вам соболезнование по поводу гибели родителей
и брата, я понимаю, как нелегко Вам было добиться всего
собственными усилиями.
Шлю вам свои наилучшие пожелания в жизни.
Марлон Брандо.
Дорогие друзья!
Недавно вышла книга «Марлон Брандо». Вы послали
мистеру Брандо такие прекрасные презенты, что нам тоже захотелось
послать Вам что-нибудь приятное. Сообщите, пожалуйста,
хотели бы Вы получить эту книгу. Если можете, напишите,
пожалуйста, Ваш адрес по-английски.
Надеюсь, что это письмо вас застанет в добром здравии.
Секретарь Марлон Брандо.
Я тут же отправила открытку со своим адресом, но книгу,
конечно, не получила. Уверена: она была выслана в мой адрес,
но «затерялась» где-то на почте...
Как-то на работе ко мне зашел шеф «Интуриста»: «У вас, я
вижу, проблема. Могу ли помочь чем-нибудь?» Я рассказала о
ситуации... Он пошел в КГБ и выхлопотал для меня разрешение
устроиться со Светой на жилье в моем кабинете. Это было
отступление от строгих правил, я это понимала и с
благодарностью заверила: мы его не подведем.

44
Аза Ботоева
Ленинград подарил нам много и счастливых дней. Мы со
Светой по возможности ходили на концерты, слушали музыкантов-
гастролеров, посещали музеи, любовались творениями зодчих.
Света все чаще приходила из института в хорошем настроении.
Она рассказывала мне обо всем, что происходило за день,
поэтому я заочно знала всех ее коллег, была в курсе многих
институтских событий. Однажды Юрий Иванович Новиков, вернувшийся
из Женевы, отчитывался перед коллегами о своей поездке.
После официальной части он рассказал маленький эпизод, чем
немало смутил Свету. Там, в столице Швейцарии, он встретился с
коллегой из Москвы, академиком Персияниновым. «Как там наша
горянка, Лариса Томаева? Последи за ней, пожалуйста, очень
хорошая девочка, такие сейчас редко встречаются...» И мне тоже
довелось познакомиться с Юрием Ивановичем. Он так тепло
говорил о моей дочери, такое уважение к ней чувствовалось в его
словах... Прощаясь со мной, видный в стране и за рубежом
ученый сказал: «Приходите ко мне, если вам понадобится помощь».
В который раз я убедилась: чем выше ийтеллект человека, чем
больше он — личность, тем он проще, тем доступнее для людей
простых, не отмеченных ни высокими должностями, ни
поблажками судьбы. К сожалению, в моей родной стране так
называемые «большие» люди все никак не могут избавиться от чванства и
высокомерия, оправданных разве только ответственной
должностью и больше — ничем. Потому я и удивилась, когда однажды на
пороге моего кабинета-квартиры появился генеральный директор
«Интуриста» и заверил нас, что нам не о чем беспокоиться и что
здесь никто нас не потревожит, не создаст нам никаких проблем.
Оказывается, к нему обратился с просьбой позаботиться о нас
академик Ю. И. Новиков.
Света закончила аспирантуру при Институте акушерства и
гинекологии АМН СССР по специальности «Акушерство и
гинекология». Тему она защитила хорошо, оппоненты ее не
сделали никаких замечаний, напротив, они отметили новизну и
важность исследования, язык молодого ученого. А друзья наши
шутили: дочке можно сразу дать докторскую, а маме —
кандидатскую. Свету оставили в распоряжении того же НИИАГ для
работы в должности младшего научного сотрудника. К этому
времени у нее уже было опубликовано несколько научных трудов
по теме ее диссертации. Мне, как матери, было приятно, что
моя девочка была участницей VII Международного конгресса

Доброта
45
акушеров-гинекологов в Москве, а позже выступала с докладом
«Причины недонашивания беременности у работниц
химической промышленности» на научной конференции молодых
специалистов акушерско-гинекологических клиник Ленинграда.
Практическую пользу отечественной медицине, как было
отмечено, принесли ее исследования течения беременности и родов
у тружениц завода резиновой обуви, роли первого
искусственного прерывания беременности в перитональной патологии, а
также работа «О содержании бензина в крови у работниц
резиновой промышленности».
Доклад этот — малая частица диссертации на соискание
ученой степени кандидата медицинских наук, в которой Света
впервые в отечественной медицине сказала — в контексте ее научных
исследований — правду об отношении государства к женщине-
труженице. Как писала она в своей работе, бурное развитие в
стране химической промышленности ударило... по здоровью
женщин, которых большинство среди тружеников этой
отрасли. В частности, она исследовала здоровье представительниц
самой распространенной на Ленинградском заводе резиновой
обуви профессии — клейщиц, производящих сборку и склейку
резиновых сапожек на конвейере. Пары бензина, темп
конвейерной системы и вынужденная поза, доказывала она, вызывает
у женщин заболевания, из-за которых они недонашивают
беременность, рожают, как говорят медики, маловесных и слабых
детей.
■ В своей диссертации Света пришла к выводу, что в тканях
плодного яйца клейщиц концентрация бензина значительно
большая, чем в их крови, что в плодном яйце идет депонирование
бензина. На дипломной предзащите ученые института с
удовлетворением отметили, что все фактические данные,
использованные автором в диссертации, получены ею лично, и что
обработка, анализ и выводы тоже сделаны самим автором. Что же
касается совместных работ, то в диссертации были
использованы лишь те, в которых Света сама принимала участие. Ученый
совет института отметил также научную и практическую
значимость диссертации. Результаты научных исследований,
изложенные в этой работе, начали внедрять в практику ведения,
лечения, профилактики недонашивания беременности у работниц
резинового производства, в работу родовспомогательных
учреждений Ленинграда, Института акушерства и гинекологии АМН

46
Аза Ботоева
СССР, медсанчасти № 8 объединения «Красный треугольник»,
многих женских консультаций и роддомов.
Свету поздравляли с успехом. Представитель АМН страны
просил профессора Новикова оставить Томаеву в НИИАГ как
очень перспективного ученого. И вдруг в институте узнают, что
Света выходит замуж за иностранца. И сразу исчезает с Доски
почета ее фотография, кое-кто переходит со Светой на иную,
более официальную ступень отношений. Отныне диссертация,
уже, по сути, готовая и получившая высокую оценку ведущих
специалистов страны, автору больше не принадлежала. Как
потом выяснилось, ее нельзя было даже вывезти из страны.
Да, к этому времени я как будто впервые увидела, что дочь
моя давно взрослая, и что наступило время, когда в ее жизнь
может войти что-то незапрограммированное ни мной, ни
научными изысканиями, ни даже самой Светой. Я, кажется,
говорила, что живя в шведском офисе, мы почти ни с кем из его
обитателей не общались. У нас был свой уклад жизни,
расписанный по часам день; вечерние хождения на концерт или чаще
всего в «Кинематограф», где смотрели классику мирового кино.
Однажды, возвращаясь с очередного культпохода, мы увидели
на углу гостиницы одного из завсегдатаев комнаты отдыха для
шведских специалистов. Это был высокий, голубоглазый, со
светлыми волосами с заметной проседью — ну чистый викинг —
швед по имени Аксель. Кажется, он не знал никаких
развлечений, кроме передач по цветному телевизору, привезенному из
Швеции. Завидя нас, он смутился, пошел навстречу. Как
бывает в трогательных русских романах прошлого века, он сделал
Свете предложение. Оказывается, он давно заприметил ее, два
года, как сам признался, наблюдал за нами обеими,
удивлялся, что мы не курим, не пьем, ведем отличный от многих
женщин образ жизни.
Аксель Йонссон — специалист по электромеханической части
строившейся шведской фирмой гостиницы. Глубоко
порядочный человек, пользовавшийся среди своих сограждан большим
авторитетом, он, сделав Свете предложение, слетал в Швецию,
чтобы привезти документ, свидетельствующий о том, что он не
имеет семьи. Аксель рассказал нам, что он — один из шести
детей, которых мать воспитывала без отца. Всегда спокойный,
улыбчивый, он был неназойлив, но решителен. «Если я вам
хоть немного нравлюсь, станьте моей женой»,— решился он, и

Доброта
47
было видно: непросто дался ему этот шаг. Ведь Акселю было уже
за сорок, а в этом возрасте подобный выбор чаще всего бывает
серьезный и окончательный. Своим материнским сердцем я
почувствовала, что Аксель небезразличен дочери. Впервые у нее
появилось то, что почему-то называют личной жизнью, хотя для
Светы, я знаю, дело, которое она для себя выбрала — это тоже
глубоко личное, без которого она не мыслит жизни. Я,
оставшаяся без мужа в двадцать один год, никогда даже не
помышляла о замужестве, и не имела друга в известном понимании этого
слова. Но у меня, считаю, всегда была и есть личная жизнь,
для меня не только интересная, но и необходимая для
ощущения своей нужности людям.
Света и Аксель подали заявление в ЗАГС. Через три месяца
состоялась торжественная регистрация в Ленинградском Дворце
бракосочетаний. Моя дочь в светлом платье, не пышном
свадебном, а просто красивом и очень элегантном, конечно же,
казалась мне самой красивой невестой в мире. Я очень
волновалась. В такой торжественный день около нас не было никого из
родни, кроме Ляли, кто бы порадовался за мою девочку. Когда-
то я мечтала видеть дочку в красивом наряде, который надевают
в такой день. Не суждено. Нет денег, чтобы слетать в
Орджоникидзе и привезти осетинское свадебное платье. Как всегда в
минуты особых душевных волнений приходят мысли об отце,
маме. Как порадовались бы они, глядя на свою внучку! Тоже —
не суждено. И я смотрю на молодую чету сквозь слезы и только
Света, моя дочь и подруга, моя гордость и единственная опора в
жизни, понимает меня.
Вскоре Аксель уехал, потому что строительство гостиницы
«Прибалтийская» было завершено. Администрация
предоставила нам возможность жить в бывшей квартире Акселя. Через
месяц он прислал жене вызов и я провожала дочь в Швецию. В
аэропорту симпатичные на вид русские парни бесцеремонно
переворошили Светин чемодан, прощупали пальцами каждую
вещь, выбрали из бумаг обычные семейные фотографии, все
пять дипломов: запрещено вывозить. «Почему?» — искренне
удивилась Света и получила в ответ грубый окрик: «Будешь
спрашивать, вообще не поедешь за границу!» Света попробовала было
объяснить, что она — специалист, и что в другом государстве,
куда она едет на постоянное место жительства, никто не
предоставит ей работу без этих документов. «Это ваша проблема»,—

48
Аза Ботоева
ответили. Увы, наши крокодиловы законы незыблемы, и
напрасно говорить в присутственных местах на человеческом
языке. Я переложила в свою сумку все; что было изъято у Светы,
успокоила ее. До расставания нашего — первого в нашей со
Светой жизни — оставались минуты. Мое сердце разрывалось от
предстоящей разлуки с самым-самым дорогим мне человеком.
Как сложится у нее жизнь в чужом краю, где кроме Акселя — ни
одного близкого человека? Как она будет без меня, кто там
поймет ее, как я?..
Все же, признаюсь, я сильная. Я проводила Свету, не
проронив ни одной слезинки: я не хотела, чтобы она в последний
миг видела меня плачущей и потом страдала, вспоминая об этом.
Я дала себе расслабиться, когда вернулась в опустевшее наше
жилье. Через несколько дней, отправив свой нехитрый багаж
поездом, я вылетела домой, в Орджоникидзе. К этому времени
мне уже исполнилось 55 лет и я начала оформлять пенсию. Она
составила ровно 100 рублей. И это за 33 года честного,
добросовестного труда! Вскоре я получила от Светы вызов и, оформив
документы, вылетела в Москву. Как всякий нормальный
человек, отправляющийся в гости, я не могла не позаботиться о
гостинцах для новых родственников. После долгих раздумий
решила повезти им нашу отечественную черную икру. Друзья
достали мне двухкилограммовую банку, и я уложила ее в чемодан.
При досмотре в аэропорту ее, естественно, извлекли и сказали
свое железное «нет». Я почему-то взорвалась. Вспомнила, как
неделю ходила по нашим магазинам в поисках чего-нибудь
оригинального, свойственного только моему народу, какого-нибудь
сувенира, в котором бы хоть как-то отражалась моя Осетия,
характер ее народа, ее неповторимая природа, традиции. Но, увы,
мы еще не научились хранить и развивать национальные
традиции, завещанные нам старшими поколениями. Потому я
остановилась на черной икре, все же — советская, лучшая в мире.
Потому-то меня и вывело из себя, когда на таможенном
досмотре у меня забрали банку с икрой. Я попросила таможенников
пригласить мне главного среди них, а когда пришел уставший
лейтенант, я высказала ему все свои недовольства. Видимо, мои
слова: «Ну что же мы, такие нищие, что ли, что я, гражданка
великой державы, поеду к своим шведским родственникам с
пустыми руками?» — подействовали на него, и меня отпустили с
богом вместе с банкой икры.

Доброта
49
В Копенгагене молодые встретили меня, оба радостные,
сияющие. Я отметила, что Света уже пытается говорить
по-шведски. В аэропорту мы пересели в автобус и поехали в город
Мальме, расположенный в южной части Швеции, называемой Ско-
не. После Стокгольма и Гетеборга Мальме — третий по величине
город Швеции. Путь к нему проходит мимо Копенгагена, или
как его называют там — Шопенхама. Чистота и красота мчащихся
за окном автобуса улиц, зеленых оазисов поразили меня. Здесь я
впервые поняла, глядя на красивые и прочные добротные виллы
и многоэтажные, украшенные причудливо фантазией древних и
современных зодчих, что значит богатое государство. По
дорогам, разительно отличающимся от наших, скользят без шума и
скрежета «вольво», «мерседесы», «хонды», «тойоты»,
«ситроены» — все марки автомашин, имеющиеся в мире. Впечатление,
что каждая из них, в том числе и «вольво» Акселя, только-только
вырвалась из ворот автомагазина, где их каждую минуту чистили
до блеска, добиваясь самого соблазнительного товарного вида.
В один из первых дней пребывания в Швеции Света повела
меня в самый крупный торговый центр в Мальме — «Мобилия».
В нем — несколько сот мелких магазинов, в которых — горы
самых разных продуктов и среди них такие, что ни названия их,
ни назначения, ни способа употребления я, увы, не знала. Было
и обилие промышленных товаров. Думаю, мне пришлось бы очень
трудно, попроси меня кто-нибудь сказать, чего не было в этом
царстве торговли. Мы еще и половину магазина не обошли, как
я почувствовала легкую тошноту, головокружение и попросила
Свету скорее вывести меня на улицу. Дома она сказала,
улыбаясь: «Я специально наблюдала за тобой, ждала, когда ты
скажешь — «выведи меня». Когда я впервые посетила «Мобилию»,
я испытала точно такое же потрясение».
Кажется, я понравилась родственникам Акселя. На вечере
знакомства они часто повторяли слово «гуд», мило улыбались
мне, согласно кивали головами, когда Аксель и Света что-то
говорили обо мне. В Мальме у молодых была квартира,
которую Аксель купил, продав свою виллу. Вообще, жилье для
здешних граждан — не проблема. Если у тебя есть специальность и
постоянная работа, любой банк выдаст тебе ссуду на покупку
дома, причем, желательно, чтобы для этого ты воспользовался
именно услугами банка, а не личными сбережениями, даже если
они у тебя имеются.
4 Доброта

50
Аза Ботоева
Быстро прошли три месяца. Кажется, я стала спокойней за
Свету. Она изучила общий курс шведского языка, дипломы ее
мне все же удалось привезти, впереди ее ждала работа по
специальности. Успокоили меня и отношения Светы с Акселем. Это
был союз двух совершенно свободных людей, у каждого из
которых есть свое дело. В таком настроении, смирившись с тем,
что дочери моей выпало жить за рубежом, я вернулась домой,
чтобы начать жить в новом для меня социальном измерении — "
пенсионеркой.
Каждый месяц, получив свои 100 рублей, я отправлялась в
ЦУМ и магазин художественных промыслов, чтобы найти что-
нибудь оригинальное для очередной посылки в Швецию. Дело
это было чрезвычайно трудное, и все же Света однажды сделала
мне выговор: «Ты, мамулька, хочешь всю Осетию переслать
мне!» А мне очень не хотелось выглядеть в глазах моей шведской
родни бедной родственницей из бедной страны. Тогда еще наш
Союз на мировой арене виделся одной из великих держав, и я,
как могла, старалась представлять ее достойно. И скажу честно:
меня неприятно удивляют те мои соотечественники, которые
готовы унизиться перед иностранцами за маленькую подачку.
Совсем неожиданно я вдруг получаю — через каких-то
полгода после моего возвращения — новое приглашение от Светы.
Теперь уже мне предоставлялась возможность побыть там целых
6 месяцев. Я снова пошла в ОВИР нашей республики и ходила
туда ежедневно в течение... почти двух месяцев.
Бюрократическая карусель кружила меня методично, день за днем,
надеясь, видимо, что не выдержат мои нервы, сломаюсь, брошу
однажды перед кем-то свои бумаги и скажу: «Провались все...»
Но я уже была закаленная, жизнь не раз меня била об стол
лицом, к тому же речь шла о моем свидании со Светой - разве
можно было отступить! Инстинкт матери заставил меня вновь
обратиться за помощью к Б. Кабалоеву, и я получила
разрешение на... переезд к дочери на постоянное жительство в
Швецию. Видно, Билар Емазаевич, мудрый, внимательный к
людям,— подумала я тогда,— зная, что у меня никого нет кроме
Светы, решил мою судьбу. Мы еще даже со Светой не
обговаривали этот вопрос. В Москве мне нужно было, как и в
первый раз, обратиться за визой в Шведское консульство. Там у
меня приняли документы и предупредили:

Доброта
51
« Извините, но вам придется ждать долго, целых десять
дней...»
Я чуть не рассмеялась: десять дней! да еще — «извините» и
«вот вам телефон, если что — звоните». Хочу сделать важную
оговорку. Когда я говорю о чем-нибудь, что мне очень не
нравится, это вовсе не значит, что я — злопыхатель. Как уже,
наверное, понял мой дорогой читатель, я говорю об этом с
болью, с великим сожалением и тайной надеждой быть
услышанной именно на моей родине.
В Копенгагене меня опять встретили Света и Аксель.
Первый вопрос дочери: «Мамуля, ты не.даболела?» Я
почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь на плече своего взрослого уже
ребенка, и сказала: «В Осетии почему-то решили, что мне надо жить
с вами, здесь...» Света сразу все поняла и на второй день
решительно сказала: «Едем в полицию, там объясним все...» Нас
приняли вежливо, внимательно выслушали Свету и вдруг так
просто, словно речь идет о вещах обыденных, сказали мне: «Ну что
ж, если у вас, мадам, никого нет, кроме вашей дочери, значит
вы должны жить здесь». Потом я позвонила советскому консулу
в Гетеборге, он посоветовал: «Напишите заявление послу в
Стокгольме, я его лично передам».
Заявление я постаралась написать сжато, лаконично, сумев в
нем описать всю свою жизнь от репрессированного отца до
нынешнего приезда в Швецию. Вскоре из Верховного Совета СССР
я получила разрешение на постоянное жительство в Швеции, а
через несколько месяцев в Мальме мне дали курс шведского
языка, одну из ветвей скандинавской группы языков. Света делала
то же самое, только в Университете Уппсала, одном из
древнейших в Европе научном центре. В ее группе учились только
врачи-иностранцы. Сдала она экзамен на «отлично», я, как это
уже часто бывало, болела за нее, сидя в холле. Свету направили
на практическую работу сроком на шесть месяцев в Хельсин-
борг, в гинекологическое отделение больницы. При ней было
общежитие для врачей, там я и жила со Светой весь период ее
стажерства. Когда оно закончилось, ей выдали очень хорошую
характеристику и диплом рядового шведского врача, и мы
вернулись в Мальме. Работу Свете предложили в больнице Энгель-
хольма. Каким-то образом там уже прослышали о ней, и, когда
Света позвонила им, ей сказали: «Мы вас берем на работу». Ей
сразу дали меблированную комнату, как у нас говорят, со всеми

52
Аза Ботоева
удобствами, со шкафами и посудой на кухне. Это — временное
жилье врачей, не имеющих еще собственного дома. Вообще, в
Швеции несколько иная система здравоохранения и отношение
к хорошим врачам, подчеркиваю, хорошим, здесь совершенно
иное, чем у нас. Служители медицины в Швеции относятся к
элитарному сословию, к которому еще относятся юристы и
члены правительства. Врачи здесь не обременены необходимостью
писать груды историй болезни. Они, как обычно, общаются с
пациентом, назначают ему лечение, и весь разговор
записывается на магнитную ленту, а дальше уже дело секретаря, который
прослушивает запись и вносит ее в историю болезни.
Через год Света уже свободно общалась со^своими
пациентками, и когда ее спрашивали, кто вы, доктор Йонссон, она гордо
отвечала: «Я — из Союза ССР». Мне, хоть я и не медицинский
работник, кажется очень ценным опыт шведов в подготовке
профессионального врача. Там после окончания университета
молодому специалисту не выдают на руки диплом. Он еще в
течение пяти лет должен поработать во всех областях медицины.
Света, например, год работала в общей хирургии, потом еще полгода
— анестезиологом. Когда сдала экзамены по специальностям,
получила диплом шведского специалиста. Это — «потолок» для
шведского врача. Диплом этот дает право на должность главного
врача больницы или заведующего отделением гинекологии и
акушерства. Имя моей дочери Ларисы Томаевой-Йонссон внесено
в ежегодный календарь в список лучших врачей этой страны. Ее
любят коллеги. В городе, где мы живем, уже появилось
несколько шведских девочек с именем Лариса, очень
непривычным для скандинавов, и которое так трудно ложится им на язык.
...И снова, как всегда, бывая в родном городе, я чувствую,
как ноги несут меня туда, где прошло мое детство, где я
последний раз видела папу, выходящего из дома...
Я никуда не могу уйти от себя, от памяти — единственного
наследия, оставшегося мне от родителей. Особой болью живет
во мне папа. Мне было суждено во многом открыть его для себя
через архивные документы. Внимательно изучив их, я узнала,
что к революционно-классовой борьбе, которой он посвятил себя
с юных лет, его приобщил ленинградский рабочий Чумаков. В
своих воспоминаниях об участии в Гражданской войне отец
упоминает о том, как они в составе осетинского конного полка
туземного корпуса отказались ехать в Петроград, чтобы выступить

Доброта
53
там против своих русских братьев. В августе 1917 года отец был
уже в Осетии и вступил в селе Христиановском в партию «Кер-
мен». Ему, Ефиму Чекоеву, и Синдиру Абиеву было поручено
организовать керменистов в Урсдон-Синдзикауском районе.
Инструктаж они получили от Н.Буачидзе, С.Орджоникидзе и Паш-
ковского. Боевая биография папы — это предмет особого
разговора. Он с детских лет был гоним нуждой, познал труд
чернорабочего в далекой Америке, куда многие бедняки-осетины
попадали в поисках счастья. В 1914 году он приехал на родину и
поступил на военную службу в осетинский конный полк, в
прошлом — осетинский дивизион. Участвовал в Октябрьской
революции, гражданской войне, отец был командиром сотни
керменистов и сражался против белых отрядов генерала Шкуро и
Серебрякова-Даутокова, Мулдара Анзорова на территории
Терской области и больше всего в районе Пятигорска,
Кисловодска, Боргустана. Будучи начальником штаба отряда "Кермен",
узнаю я из архивных документов, отец в 1918—1920 годах
сражался против белых деникинских войск в Христиановском, Ах-
сарисаре, Кабарде. Участвовал в стодневной обороне Дигорс-
кого ущелья.
В 1919 году ему дали ответственное задание: пробраться под
видом белого офицера в Деникинскую армию. Разведчику
предстояло разложить осетинский полк добровольческой армии. Доди
Ботоев успешно выполнил это задание и ему, разоблаченному
белыми, удалось бежать в Дигорское ущелье.
Именно этот подвиг и поставили ему в вину через много лет,
когда начались репрессии. В 1927 году отец был представлен за
боевые заслуги к ордену Красного Знамени, через год приказом
РВС СССР награжден Почетной грамотой, еще через девять лет
его расстреляли как врага народа.
Трагична и посмертная судьба отца: неизвестна его могила и
нет никаких надежд отыскать его останки, а все то, что
составляло гражданский и воинский подвиги отца, приписано
другому, Амурхану Ботоеву, именем которого названа одна из тихих
улочек недалеко от проспекта. Эта маленькая «неточность» и
сейчас ранит душу, потому что она — не случайная. Мне
доподлинно известно, что Амурхан, родственник моего отца, не
противился, когда шла подготовка к увековечению его имени.
Люди, хорошо знавшие кто есть кто, выражали протест против
фальсификации в ходе обсуждения макета книги «История Осе-

54
Аза Ботоева
тии», проходившего в СОНИИ в 1961 г. И все же официальные
власти, также хорошо знавшие имя подлинного героя, всем
дали понять: так надо. Наши партфункционеры всегда знали,
как нужно сделать, чтобы, было побольнее, чтобы хруст твоих
ломающихся костей приводил в ужас не одного тебя.
В мой первый приезд из Швеции, уже гражданкой этой
страны, обком вновь заявил о себе: среди портретов героев
гражданской войны и активных защитников Октябрьской революции,
вывешенных в парке им. К. Л. Хетагурова в дни ноябрьских
праздников, я увидела всех папиных соратников. Не было
только портретов Доди Ботоева и Дигиса Бетоева. Почему? —
изумилась я,— разве папа служил не тем же идеалам. И их,
командиров партизанских отрядов, воинская доблесть не была
известна?
Как больно мне видеть бедственное положение моей страны!
Огромная, раскинувшаяся с запада на восток, с севера до юга,
она с ее смертоносными Чернобылем и Семипалатинском,
гниющим жнивьем в Казахстане, и переполненными колониями
строгого режима, непростительным в XX веке уровнем
практической медицины и народного образования, бастующими
шахтерами и учителями, коррумпированной властью и невиданным
размахом преступности напоминает мне тяжело больную мать,
от постели которой бегут ее неблагодарные дети, торопливо
рассовывая по карманам и свою долю, и то, что им вовсе не
принадлежит. Я вижу по центральному телевидению в Москве
бастующих ученых, и, единственное, чего они требуют — это
финансирования науки и заработной платы....
В этой стране сейчас прекрасно чувствуют себя подонки,
начиная от мелкого вора, раздевающего в подъезде ребенка, до
государственного чиновника, превращающего свой дом в оазис
среди мертвой пустыни. Бедственнее всех положение детей,
которые на некогда Великой нашей Родине всегда назывались
«единственно привилегированным классом». А ведь во имя
счастливого будущего грядущих поколений и совершали наши отцы и деды
Октябрьскую революцию и это не их вина, что верили в идею
вселенского счастья.
В цхинвальском роддоме, узнаю я, замерзли от холода
новорожденные. Если бы я была богата! Если бы я могла помочь
стране! Но я — всего лишь пенсионерка. Моя дочь стала в один
ряд с лучшими врачами Швеции, получает зарплату, которая не

Доброта
55
унижает ее профессионального и человеческого достоинства и
позволяет нормально жить. В последние годы она так же
удручена состоянием экономики в Союзе. «Мы с тобой, мама,
экзотические фрукты едим,— сказала она однажды во время
обеда,— а там у детей молока не хватает». Что делать? Подтолкнул
меня к действиям случай. Трагический.

Землетрясение
в Армении
Когда по шведскому телевидению передали сообщение о
страшной трагедии в Армении, сердце мое сжалось. Господи,
думала я, ведь это беда с моим советским народом, с
кавказским народом. Я родом из Осетии — это Северный Кавказ.
Армяне — наши соседи. И потому решила: надо помочь. Я
отлично понимала ограниченность своих сил и возможностей.
Армении помогал весь мир. Я — пылинка в этом мире, всего лишь
рядовая шведская пенсионерка. И все же мне хотелось хоть
одному человеку из Армении помочь, сделать для него доброе дело,
увидеть на его лице улыбку.
Что я могла сделать? Отложить одну-полторы тысячи крон и
купить на них что-нибудь для пострадавших от землетрясения.
Вечером дочь пришла с работы, я сообщила ей страшную
новость об Армении, поделилась своими мыслями. Она сразу в
ответ: «Мамуля, я тоже тебе дам немного денег. Пошлем вещи...
Но лучше поезжай сама, так вернее». Потом она рассказала о
нашей задумке в своей больнице. Ее коллеги тотчас
откликнулись: «Можно и мы тоже примем участие?» — «Конечно, ведь
это же акт милосердия». И врачебный персонал стал носить на
работу мешки с вещами. Нельзя сказать, что это были совсем
новые вещи, но — добротные. Даже главный врач больницы
Томас Бенсон, и тот принес два мешка одежды и обуви.
Затем я как-то зашла в частный магазин готового платья, где
работает моя знакомая Анне Стрем. Поделилась своими
заботами с ней, та — с подругами, и они тоже загорелись желанием
оказать посильную помощь далеким и незнакомым им людям,
оказавшимся в беде.
Одним словом, общими усилиями собрали тридцать с
лишним больших мешков одежды и обуви. Одиннадцать из них
послали в СССР через Красный Крест. Остальные мне предстояло
везти самой. Мне хотелось, чтобы шведы были уверены: их
пожертвования будут доставлены по назначению.

Доброта
57
Шведы, нужно сказать, очень добрый народ, ничего не
имеющий общего с холодным северным климатом, в котором
живут. У них добрые сердца. Когда приходит несчастье к кому-
нибудь, они никогда от него не отворачиваются. Я пообещала,
что сама вручу армянам их посылки и в качестве доказательства
привезу фотографии.
Я обратилась за помощью к советскому консулу в Швеции
Юрию Владимировичу Миронову. С ним у меня было только
телефонное знакомство и по тому, как он со мной
разговаривал, у меня сложилось о нем впечатление как об
интеллигентном, добром человеке. Я сказала ему: «Юрий Владимирович, у
меня большой груз. Везу его в Советский Союз для армян».
Консул предложил дать сопроводительное письмо, чтобы меня
не беспокоили на советской таможне с моим грузом.
Представьте себе, что было бы, если бы таможенники начали раскрывать
все двадцать мешков, да к тому же заставили бы меня платить
пошлину!
ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО
СОЮЗА СОВЕТСКИХ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК
Генконсульство СССР в Гетеборге (Швеция)
свидетельствует, что бывшая советская гражданка, ныне подданная Швеции
Аза Ботоева, по ее заявлению, имеет при себе багаж (20 мест),
состоящий из предметов одежды для детей и престарелых,
приобретенных ею на личные сбережения, а также собранные
персоналом больницы шведского города Энгельхольма (где она
проживает) в качестве дара детскому дому и дому престарелых
в г. Орджоникидзе.
Цель ее.поездки, связанная с оказанием гуманитарной
помощи, подтверждена Консульским управлением МИД СССР.
КОНСУЛ
ГЕНКОНСУЛЬСТВА СССР В ГЕТЕБОРГЕ
В. Д. КАРАВАЕВ
9 ноября 1989 г.

58
Аза Ботоева
Как быть с билетами? Двадцать мешков, подсчитала я,
займут целое купе в вагоне поезда, идущего до Москвы. В бюро
путешествий спросила, сколько же это будет стоить? Мне
объяснили, что надо купить все три места и стоит это 6 тысяч крон. Я
огорчилась — это же огромная сумма! Обрадовала Света: ее
коллеги в больнице предвидели наши финансовые затруднения и
тотчас откликнулись. Так муж одной медицинской сестры —
хозяин небольшой фабрики — у себя на предприятии объявил:
«У нас в Швеции живет женщина с Кавказа. Она едет в
Армению, везет вещи для потерпевших от землетрясения. Давайте
поможем купить билеты». И вы знаете, рабочие собрали две
тысячи крон! И это сделали люди, которые никогда не видели
меня и, скорее всего, даже не знали, где находится Армения.
Сестра одной акушерки — инвалид, двадцать шесть лет
прикована к коляске — передала 500 крон.
Словом, была собрана значительная сумма, а недостающую
часть добавили мы. Купили купе. Мои добровольные
помощники доставили груз к поезду, погрузили. И я поехала...
В Москве меня встретили члены семьи Зинаиды Кесаевой,
замечательного офтальмолога, дочь Инна, зять Олег,
племянница Анжелла — удивительно добрые и отзывчивые люди,
помогли пересесть на поезд «Москва—Орджоникидзе». Почему я
поехала в Осетию, а не в Армению? Дело в том, что в
Орджоникидзе эвакуированы из разрушенного Ленинакана более 300
армян. Им-то и направлялся груз.
В Орджоникидзе сразу же, на второй день после приезда,
пошли в местную армянскую церковь. Разложили вещи на
столах. Привезли 312 армян. Им все раздали.
Об этой поездке в СССР писала шведская газета
«Северо-Западная Сконе»: «Аза Ботоева совершила то, о чем другие только
мечтают». Я внимательно слежу за советской прессой, стараюсь
смотреть все телепередачи, которые идут из Союза, а находясь
здесь, в Осетии, смотрю, читаю, слушаю буквально все и
прихожу к выводу: если бы каждый человек, выступающий в защиту
перестройки и чирикающий о ней со страниц прессы, сделал все,
что он может, она бы уже состоялась, эта историческая
перестройка. В недалеком будущем я еще не раз приеду в СССР, и
каждая из этих поездок будет продиктована единственным
желанием: хоть одному человеку, но помочь конкретным делом. Если
бы я могла рассказать, как нелегко преодолевать расстояние от

Доброта
59
Мальме до Владикавказа, сколько сложностей, а подчас и
унижений приходится терпеть от людей, которым чуждо понятие
гуманности.
Одна из моих знакомых, бывшая членом нашего
правительства, как-то пожурила меня: «Зачем тебе все это надо? Жила бы
себе спокойно...» Можно, конечно, жить спокойно. Но всякий
достойный человек должен сочувствовать другим. Я получаю
шведскую народную пенсию, которой мне хватает на
нормальную, но без роскоши жизнь. Это самая маленькая пенсия в
Швеции и дается она, в основном, женщинам, которые не
работали в своей жизни и дня. Таков в Швеции закон: каждый
человек, независимо от того, есть у него кормилец, или нет,
должен быть обеспечен государством. Шведское правительство
социальную защищенность гарантирует каждому. И еще одна
замечательная черта здешнего общества: Швеция не имеет
детских домов, в которых воспитываются сироты или брошенные
родителями дети. Усыновление или удочерение этих несчастных
— вполне нормальное и весьма распространенное явление. Здесь
можно встретить молодого шведа, в детской коляске которого
спокойно взирает на мир глазками-щелочками смуглый малыш.
Видела я и взрослую дочь-африканку, называющую «мамочкой»
пожилую шведку. Здесь, в Энгельхольме, многие бездетные
женщины и мужчины подолгу ждут очереди на усыновление
ребенка, за которым, возможно, придется ехать в Африку. У
Швеции нет с нашей страной такого договора и, мне думается, это
отнюдь не из-за любви нашей страны к своим сиротам.
И все же Швеция, с ее изобилием и высоким уровнем жизни
еще не рай земной. Элиту в этом государстве составляют члены
правительства, врачи и юристы, как уже говорила. Все же
остальные, живущие роскошно или очень хорошо, поверьте моему
слову, трудятся до седьмого пота. По исторически сложившейся
традиции, шведы не знают, что значит плохо работать.
Имитировать труд — это не в их правилах, но, к сожалению, черта
наших людей, получившая широкое распространение особенно в
последние десятилетия. Это бросилось в глаза, когда я, уже
будучи гражданкой Швеции, стала приезжать в Союз и сталкиваться с
различными категориями служащих. Уйти на время с рабочего
места, опоздать к началу рабочего дня, не выполнить свою
обязанность, не сдержать слово — все это настолько обычно для
многих советских чиновников, что уже никого особо не удивляет.

60
Аза Ботоева
Итак, поездка моя в Союз завершилась. Постепенно я
пришла в себя, отдохнула от пережитых волнений, как новая волна
переживаний нахлынула на наши со Светой души. Не знаю,
говорила ли я, что моя Ляля так и осталась жить в
Таджикистане. Она полностью поправила свое здоровье, полюбила людей,
с которыми жила, познала их обычаи, язык, там у нее' вырос
сын. В общем, Ляля стала, как мы часто шутим, настоящей
таджичкой. По возможности мы видимся с ней, постоянно
держим связь. Она часто присылала нам в Швецию интересные, на
ее взгляд, журналы, газетные публикации. И однажды,
получив из Союза очередную почту, я взяла из этой пачки свежий
номер «Огонька». На обложке журнала было красочное,
броское изображение шприца. Я несколько удивилась: какая
невидаль, подумалось мне, но, прочитав в нем статью Аллы Аловой
о «чуме» XX века, уверенно наступающей на планету, я все
поняла. В Советском Союзе, как я узнаю, одноразовые шприцы
— это дефицит дефицитов. Металлическими шприцами,
которых в стране тоже недостает, из-за плохой их обработки
заражены СПИДом дети. Страшно представить, что будет с моими
соотечественниками, если в стране начнется эпидемия СПИДа!
Не знаю, воспринял ли еще кто-нибудь эту публикацию как
угрозу ядерной войны, но лично мне вероятность
распространения СПИДа представляется столь же ужасной. Надо сказать,
что в Швеции к этому времени уже были больные СПИДом.
Один из них — видный в Швеции юрист, участвовавший в
следствии по делу об убийстве Улофа Пальме. Ему было под
пятьдесят, когда «болезнь века» настигла его, известного и весьма
преуспевающего в своем деле. Телезрители увидели его в самом
начале заболевания, когда тлен болезни еще не коснулся этого
внешне здорового и довольно моложавого для своих лет
мужчины. Но СПИД делал свое дело. Обреченного показывали на
всех этапах заболевания и последний раз шведские телезрители
увидели его за несколько часов до смерти. Это было ужасное
зрелище! Та же участь постигла популярного артиста Голливуда
Рока Хатсона, певца Фредди Меркюри. Смерть их — страшная
кара человечеству, по-другому не могу сказать. Нет, не
случайно статья взывала: «Помогите, кто может!» И я сразу подумала о
своей маленькой родине. За пределами Осетии — в том числе и
за рубежом СССР — живет около 20 тысяч моих
соотечественников. Вот если бы каждый из них прислал в республику

Доброта
61
хоть десять шприцев, какая это была бы ей помощь! Но начинать
правильнее с себя. Вечером, когда Света пришла с работы, я
сказала: «Давай купим одноразовые шприцы, и я отвезу их...»
Она, конечно же, с тем же пониманием поддержала меня, хотя
финансовая тяжесть опять ложится на ее плечи. О предстоящей
поездке Света рассказала коллегам в больнице. Главный врач
Томас Бенктсон распорядился принести две большие коробки,
поставил их у своего кабинета и коротко сказал: «Все, что может
каждый из вас, можете складывать сюда». Врачи, акушерки,
медсестры покупали на свои деньги лекарства, катетеры,
капельницы, одноразовые перчатки и — в этот ящик! Для Осетии.
Я же, прикинув, что могу на свою пенсию купить 1000
шприцев, позвонила знакомому уже консулу Миронову, спросила:
1000 штук, удобно ли везти? «Ну что Вы, Аза Додиевна,—
ответил Юрий Владимирович.— Это просто замечательно!» Тогда мы
еще 1000 штук купим,— обрадовалась я. Света купила мне
билет. Думала, одной полки в купе будет достаточно для багажа.
А тут кто-то звонит из нашего городского банка: «Мы слышали,
Вы опять собираетесь ехать. Не будете ли столь любезны взять у
нас 25 мешков одежды и обуви для нуждающихся?» Я
задумалась. Это уже что-то помимо моих планов, но на том конце
провода опять заверещал женский голос: «Пожалуйста, мы вас
очень просим». Мы съездили со Светой к звонившей мне
шведке, привезли аккуратно упакованные вещи. Многие — почти
новые, другие — добротные, в хорошем виде. Света вздохнула:
«Как же ты, мамуля, опять одна с таким грузом...» Мы сгрузили
мешки около дома — Света опаздывала на работу и я ее
отправила, сама же, когда эти мешки надо было перенести в квартиру,
стала высматривать, кого бы из прохожих попросить затащить их
на второй этаж. Трое здоровых молодых шведов быстро
справились с работой, и когда увидели, что я открыла кошелек,
весело засмеялись: "Инте! Инте!" ("Нет! Нет!"). Вообще, шведы
очень отзывчивы на подобные просьбы и не любят денежной
компенсации за мелкие услуги, они считают это унизительным
для себя. А вот с моими соотечественниками всегда сложнее.
Когда приехали к поезду «Мальме—Москва», увидела:
проводники наши, советские, и я обрадовалась — с ними будет легче.
Но они посмотрели на багаж, сдвинули брови: на один билет не
положено столько груза. Я предлагаю: на свое место сложу
багаж, сама буду стоять где-нибудь или сидеть все двое с полови-

62
Аза Ботоева
ной суток. Снова — глухо: "Не положено". Я в отчаянии,
волнуется и Света. Рядом с моим купе — молодая
соотечественница.
— Простите, пожалуйста, вы — одна?
Оказалось, одна, и согласилась взять к себе часть моего
багажа, остальное Света увезла обратно. Словом, взвинчена я была
до предела. И что особенно обидно: среди пассажиров
советского вагона меньше всего было иностранцев, в основном — наши,
советские люди, и никто из них, видя, как я мучаюсь со своей
проблемой и несговорчивыми проводниками, не
посочувствовал, не пришел мне на помощь, хотя слова «гуманитарная
помощь» не раз звучали в моих доводах.
Господи, почему так безразличны мы друг к другу! Почему в
это тревожное для страны время многие мои сограждане
уподобились пескарям, которые спрятались в своих норах и выжидают
лучших времен?
Во Владикавказе около здания обкома я встретила Георгия
Черчесова, бывшего коллегу по студии телевидения. Узнав о
цели моего приезда, засуетился:
— Завтра пришлю за тобой машину, приедешь ко мне.
Позвоню на телевидение, пригласим прессу...
— Нет, это мне как раз и не нужно, если уж мои приезды
расцениваются как акт милосердия, то что они имеют общего с
рекламой!
— Тебе не нужно,— заметил Жора,— зато нам нужно, ты
первая из соотечественников, живущих за пределами Родины,
занялась благотворительностью, пусть и другие учатся.
На другой день состоялась у меня встреча с министром
здравоохранения республики и его заместителем. Они
поблагодарили за ценные подарки. Затем сама отвезла в детскую
республиканскую больницу шприцы и мединструментарий и самолично
вручила главному врачу больницы К, Калоеву. Детские вещи
отвезла в республиканский детдом в Дачном. Потом — откуда
только силы в себе нашла — съездила домой; в Швецию, будто
в Беслан прокатилась, и привезла оставшийся груз — теперь уже
специально для родильного отделения республиканской
клинической больницы, где главный врач Таймураз Бутаев, как мне
сказали,— один из подвижников в здравоохранении
республики. Другую часть багажа — одежду для взрослых — я отвезла в
одно из дальних сел, где я видела мужчин и женщин, одетых не

Доброта
63
то чтобы скромно, а скорее — бедно. Им и отдала все, что от
чистого сердца передали мне шведы, понимающие, как
непросто сейчас рядовому советскому труженику купить даже одежду,
и сочувствующие ему. Здесь я хочу сказать о том, как относятся
шведы к нам, гражданам Советского Союза.
Отношение это характеризуется двумя периодами:
догорбачевским и — после. Это было неоправданным
приукрашиванием, когда нас со школьных лет приучали к мысли, будто
советскому человеку, в какой бы он стране ни появился, всегда
несказанно рады. Побывав во многих государствах мира, я скажу
так: сдержанно относились за рубежом к людям из Союза. И
тому была причина. Ведь многие годы за рубежом
воспринимали СССР не только как сильную державу, но как скрытую от
постороннего взгляда железным занавесом угрозу. Это мы
сейчас узнали, когда стали открыто говорить обо всем, что наша
страна — ненадежный партнер в экономических сделках с
зарубежными фирмами, что она — не всегда честный поставщик, и
что уж совсем бесспорно — неважный хозяин, занимающийся
необузданным расточительством. Особую тень бросало на
страну и вовсе не отеческое отношение к своим талантливым
сыновьям и дочерям, чьи имена были широко известны на Западе.
Помню, когда я приступила к курсу изучения шведского
языка, наш преподаватель первое занятие начал со знакомства с
аудиторией. Когда очередь дошла до меня и я гордо произнесла:
«Я — из Советского Союза», преподаватель разочарованно
отреагировал: «О! Совьет... О! Брежнев...»
Я уже немного говорила по-шведски. Но и скудные знания
языка позволили мне ответить ему достойно: да, я из СССР,
но я не коммунист, не КГБ, не Брежнева мама! Все от души
посмеялись. Еще хочу вспомнить о подобном случае. Но
вначале скажу об одной очень странной для нас, советских
людей, черте характера шведов. Они очень не любят
заговаривать с незнакомым человеком. Любой швед в этой ситуации
проявит осторожность, ведь тот, с которым он заговорит,
может подумать: «А вы убеждены, что мне хочется с вами
разговаривать?» Поэтому швед может просидеть на скамеечке в
парке несколько часов, но с сидящим рядом незнакомцем не
заговорит — таково у них правило хорошего тона. Но с
иностранцами об этом забывают.

64
Аза Ботоева
Так вот, сижу я однажды в сквере недалеко от дома.
Отдыхаю. Вижу, к моей скамеечке направляется пожилой швед.
Посидел немного, незаметно оглядел меня и, поняв что я —
иностранка, полюбопытствовал:
— Вы, простите, откуда?
— Из Союза ССР.
— О, совьет спион?
— Нет, я не шпионка, а вот вы — не очень умный человек!
Сосед вскочил, извинился и торопливо зашагал от меня,
закончив на этом свою прогулку. Дело в том, что я позволила себе
по отношению к незнакомцу некоторую резкость, хотя на
шведском языке эта фраза понимается как «Вы — не молодец».
Шведы тонкие люди, они легко обходятся без сложной структуры
многоэтажных матов, к которым мы тоже привыкли, как
привыкли плевать на асфальт. Задумываюсь, и как только в
цивилизованной Европе обходятся без этого!
Так уж получилось, что каждый мой приезд на родину хоть
немного, но омрачался какими-нибудь событиями. То
эксцессы в гостинице, где закрепленный за мной номер
подвергался проверкам неизвестно кем и непонятно зачем, то
непониманием иных чиновников, от которых зависели дорожные
оформления моих документов, а то и вовсе прохладное
отношение иных должностных лиц «к этой ненормальной
землячке, одержимой идеей благотворительства». Мне,
признаться, это бывает очень обидно. Мало кто задумывался над тем,
что я могла провести свое время, отведенное мне положением
пенсионерки, более спокойно и много интереснее. Ведь даже
стоимость поездки из Швеции во Владикавказ значительно
превышает затраты, которые понадобились бы мне для
беспечного вояжа в три европей-ских государства. Но я вновь и
вновь ехала сюда, потому что здесь — трудно и тревожно,
потому что я — дочь осетина, и мне не уйти от страданий и
трудностей моего народа.
Свой очередной цриезд, уже шестой по счету, я также не
планировала. Это решение пришло ко мне с вестью о
геноциде, которому подверглась Южная Осетия. Простудившись в
последнюю мою поездку и изрядно измучившись от моральных травм
(мне нанесли их в поезде польские таможенники, когда я
возвращалась в Швецию,— заставили меня пробежать 4 раза через
вагон очень простуженную, без теплого пальто), я дала себе слово

Доброта
65
отдохнуть, заняться своим здоровьем. Опять мы накупили со
Светой четыре тысячи шприцев, уже в который раз Томас
поставил около своего кабинета ящики, объявив коллегам: «Для
Южной Осетии». В это время из Таджикистана звонит Ляля.
Не зная, что я уже на чемоданах, она сообщила: в республике
разгулялась стихия, погибли пашни, есть человеческие жертвы.
Я потеряла покой, в горло не лез кусок. В который раз пошла
по магазинам, чтобы оставить там часть пенсии. Стало труднее
с деньгами. По новым в СССР законам теперь я должна
расплачиваться за проезд в страну и внутри нее только валютой.
Выручила, как всегда, Света. Она обеспечила меня долларами,
чтобы я не испытывала никаких затруднений. В Москве встретила
Ляля и очень милая, дорогая для меня Зоя Исаева, жена
Магомета Исаева.
Еще в Швеции я была предупреждена, что в Москве меня
встретят осетины-южанцы. Действительно, их было несколько
человек. Подошедшие носильщики стали выгружать из купе мешки и
коробки. Один из них подошел ко мне: «Дайте мне, пожалуйста,
шведские кроны. Скоро в Германию поеду, может, что-то
удастся купить». Я вытащила деньги, отдала, хотя впечатление от
этой просьбы и униженно-просящего выражения лица
носильщика было угнетающим. «А мне не дадите?» — подошел его
напарник. Этот не просил, не унижался, он нахально смотрел мне в
лицо и, казалось, говорил: «Что уставилась, не до книксенов
мне, даешь — так давай». И ему тоже я дала шведские кроны.
Смотрю, еще четверо подошли: «Нам не дадите такие бумажки?
Мы тоже разгружали ваш багаж». Тут подошла Ляля: «Как вам не
стыдно, попрошайки несчастные!» Я дергаю ее за рукав: «Ляля,
кто их нанял?» «А вон они, наши южанцы». И когда за кронами
подошел шофер автобуса, в который сложили мой груз, один из
встречавших гордо выдал ему 25-рублевую купюру. «Мне хоть
двадцать крон дайте»,— взмолился водитель, И я, вконец угнетенная
этой сценой, выдала ему несколько крон. «А на что ты обратно
поедешь?» — отрезвил меня Лялин голос, но я еще долго не
могла прийти в себя от неловкости за своих сограждан.
"Огоньковская" Алла Исаковна Алова, узнав, что я еду
помочь детям Южной Осетии, попросила: «Не могли бы Вы
прихватить четыре тысячи шприцев». Я, конечно, с радостью
взвалила на свои плечи и эту ношу.
5 Доброта

66
Аза Ботоева
Здесь же мне судьба подарила встречу с замечательным
человеком, бывшим редактором «Огонька» Виталием Коротичем,
который лично вручил нам со Светой грамоту-благодарность от
фонда «Огонек» — Антиспид». В ней есть такие строки:
«...Сегодня, когда ни один советский человек не застрахован от
заражения в больнице смертоносным вирусом, сегодня, когда
простой укол угрожает ребенку СПИДом, сегодня, когда
государство оказалось бессильным защитить своих граждан от
надвигающейся эпидемии, неизлечимой болезни,— сегодня вы,
Аза Додиевна Ботоева и Лариса Йонссон, протянули нам руку
помощи. Советские люди глубоко признательны вам. Знайте,
что у вас есть искренний и верный друг — фонд «Огонек» —
Антиспид». Виталий Алексеевич так искренне радовался встрече
со мной, так благодарил нас со Светой, заверял в своей
всегдашней готовности оказать нам в чем-нибудь помощь, что я с
грустью подумала: нет, не стало еще благотворительство частью
нашей духовности. Даже в царской России это было делом
обычным и делом чести. Ах, если бы я могла построить для наших
бедных одиноких стариков такой приют, как в Энгельхольме! (Я
еще расскажу о нем позже). Или школу, как гимназия в этом
маленьком городке. Но увы, возможности наши очень
скромные, и я, честное слово, вовсе не считаю, что делаю что-то
очень значительное. Это естественно, ведь мы не богатые люди,
у нас 2 зарплаты и моя пенсия. Но когда нужно помочь
землякам, мы начинаем экономить. Нам это удается, т. к. мы не
пьющие, не курящие, мир мы уже почти повидали. Ведь мы не
привыкли дома путешествовать. Советские люди знают
хорошо, что значит жить от зарплаты до зарплаты. У нас никогда не
было сберкнижки, поэтому и здесь не копим деньги, а
оплачиваем свои поездки. На тропе благотворительства я встретила еще
одного человека, который каждый раз, когда проблема с
билетами на поезд становится для меня неразрешимой, с
готовностью помогает мне. Это Юрий Павлович Чегадаев, генеральный
директор «Интуртранса» в Москве.
Когда я пришла к нему за билетом, он вышел со мной в
кассовый зал и громко объявил:
— Посмотрите на эту женщину и запомните ее в лицо. Это
осетинская мать Тереза и каждый из нас должен помогать ей,
чем может.
Я смутилась:

Доброта
67
— Ну что Вы, Юрий Павлович, мне даже неловко.
— Неловко?— переспросил он.— Отчего? Вы представляете,
Аза Додиевна, что было бы с нашей страной, народом, если
бы, по вашему примеру, каждый сделал для людей все, что он
может!
С этим, конечно, нельзя не согласиться, и мне немного
грустно.
Но вернусь к той поездке, когда к моему грузу прибавились
четыре тысячи шприцев от фонда «Огонька». «Могу ли я
вылететь в Цхинвал на военном самолете?» — поинтересовалась я.
Мне отказали. Помню, наш новый консул Владислав Давыдо-
вич Караваев категорически воспротивился моему намерению,
сказав, что в Южной Осетии стреляют, взрывают, бомбят, жгут,
— словом, там идет самая настоящая война... Моей заботой
прониклись академик Магомет Исаев и профессор, генерал Ким
Цаголов. Мои славные земляки хотели помочь мне; узнав, что
за проезд до Орджоникидзе мне платить бешеную цену валютой,
Ким Македонович сам купил мне билеты на поезд. Провожали
меня Ляля, Магомет Исаев и чета Цаголовых. В Москве я
оставила часть багажа, предназначенную для Таджикистана.
Расскажу о поездке в эту республику. Край этот,
приютивший меня с больной Лялей в трудное для нас время,— давно уже
нам не чужой. Тысячи наших соотечественников живут там
десятки лет. Некоторые — из сосланных по «делу Кирова», к
которому они имели такое же отношение, как я к укрощению
вулкана на Фудзияме. Не одно поколение осетин родилось на земле
древних согдийцев, знают таджикский язык, осетинки выходят
замуж за таджиков, а потомки алан берут в женьГтаджичек. В
первый же день приезда нас радушно встретили на уровне
Верховного Совета республики, поблагодарили за участие. Узнав,
какой из детских домов в столице Таджикистана самый
нуждающийся, мы отправились туда с членом Президиума Верховного
Совета Таджикистана Александром Субботиным, и вручили им
медикаменты, инструментарий, детскую одежду, а тысячу
одноразовых шприцев — родильному дому. Орджоникидзеабадского
района. На второй день после приезда в Душанбе я была
приглашена на встречу с журналистами в редакцию республиканской
газеты «Коммунист Таджикистана»., Умные, симпатичные люди,
они задавали мне интересные вопросы, по-человечески
предлагали свою помощь, если у меня будут какие-то затруднения.

68
АзаБотоева
Надо было уже ехать обратно и мы с Лялей пришли в
аэрокассу «Интуриста». Кассирша оформляла билет мужчине,
стоявшему передо мной, когда я спросила «а сколько стоит билет на
шведские кроны?» Она посмотрела на меня и ответила: «3200
шведских крон» и вопросительно посмотрела на меня. И вдруг
лицо ее просияло:
— Не вы ли нам привезли шприцы и одежду?— спросила она.
Рядом со мной стоял средних лет таджик:
— Я тоже Вас узнал, по телевизору видел...
И тут молодая кассирша решительно сказала: «Пусть меня
снимут с работы, но я вам дам билет за советские деньги.
Давайте 107 рублей». Гостеприимный, деликатный, радушный
народ, для которого гость — посланец аллаха. «Хуш омадед!» —
говорят таджики, встречая гостя. «Хуш омадед!» — повторяют
они, провожая гостя, если хотят еще раз увидеть его на пороге
дома. Нас приглашали искренне еще раз.
А я смотрю телепередачи о событиях в этой республике,
читаю газетные публикации о варварском уничтожении тысяч
таджиков не пришельцами, не чужеземцами, а самими же
таджиками, и мне становится не просто страшно — жутко. Неужели
же все это было: ласковое осеннее солнце, вежливые смуглые
люди, часто повторяющие «рахмат» («спасибо»), «мархамат»
(«пожалуйста»), «хуш омадед» («добро пожаловать»)...
В один из своих приездов в Союз я пригласила из Швеции в
Москву, по просьбе земляков-москвичей, одного из лучших в
этой стране специалистов по переработке промышленных
отходов. Дело это в нашей стране еще не налажено, поэтому я
уговорила Леннарта Столя поехать к нам, помочь. Мы уже не те, что
были еще пять лет назад, убеждала я его, да и времена холодных
отношений с капиталистическим миром уходят в прошлое. Сама
же думала: как же мы ошибались, считая себя непревзойденной
державой, и как это нормально, что одумались, наконец, и
признали, что нам надо многому учиться у Запада. Из-за того, что
он нужный нам человек, к тому же совершенно не владеющий
русским языком, Света взяла отпуск и приехала с ним в Москву.
День сидят, второй — никто не спрашивает нашего гостя.
«Заказчик» завалился поздно вечером «тепленький» и тут же
скомандовал хозяйке дома ставить на стол выпивку. Налил полные
стаканы водки. Я не пью, Света — тоже. Наш шведский гость — в
ужасе от предлагаемой дозы. «Я столько не пью»,— удивился.

Доброта
69
— Ничего, начнешь с нами работать — научишься.
Мой земляк имел еще неосторожность сказать Леннарту: «Мы
с тобой такие деньги будем делать!», поэтому, когда он пришел
на следующий день, швед уже не проявил к нему никакого
интереса и тем более, не хотел начинать с ним дело.
Грустно, конечно, что так бесславно провалилась затея с
организацией у нас системы переработки промышленных отходов.
И не моя в том вина, что, видя на улицах Энгельхольма
громадные красно-черные «Вольво», изумляющие своей чистотой, я
лишь вздыхаю и завидую этому городу. Здесь каждое утро
выезжают в разные секторы шведского Причерноморья до
восьмидесяти таких красавцев-гигантов. Кто — на промышленные
предприятия, кто — к частным виллам. Фирма «Сконемилье» на
всей обслуживаемой территории установила контейнеры для
мусора: разной величины, разного цвета, разного предназначения.
Население самым сознательнейшим образом сортирует мусор.
Ни один швед не выбросит в контейнер с надписью «Паппер»
(«Бумага») пищевые отходы или мусор. Бритвы, сломанные
градусники, ножи, старые таблетки, остатки эмалевой краски
— для этого «опасного» мусора тоже небольшой, с плотно
закрывающейся крышкой коробок. Обычно водитель «Вольво»
подъезжает к контейнерам и, не покидая кабины, железными
«руками» поднимает их с земли, высыпая содержимое в
огромный мусоросборник. Но бывает, когда хозяева виллы — люди
пожилые, которые не могут выкатить со двора контейнер, из
кабины «Вольво» на землю спрыгивает водитель в фирменной
одежде — добротной, модной и радующей глаз ярким
сочетанием красок. «Мы не рекламируем свою фирму ни^документаль-
ной кинолентой, ни с помощью издательства. Наше лицо — это
чистые, как с контейнера, «Вольво», четкий график выездов и
довольные своей работой водители»,— говорят представители этой
фирмы.
Шведы, в отличие от нас, научились за короткое время
превращать в полезное для себя до 50 процентов отходов, но
считают, что этого явно недостаточно и в ближайшие 3-5 лет
планируют довести этот показатель до 80 процентов. Например, 60
процентов газетной продукции они после переработки вновь
обращают в газеты. Ну чем не хозяйский подход к вопросам
экономики? Леннарт Столь, находясь в Осетии, то и дело
удивлялся нашей бесхозяйственности: не прибраны к рукам ценнейшие,

70
Аза Ботоева
с его точки зрения, промышленные отходы, никакой критики
не выдерживает система вывоза мусора на городские свалки.
Я побывала в офисе фирмы Л.Столя, заглянула в
оригинальной конструкции одноэтажное здание, где водители могут в
перерыв попить кофе, после работы принять душ, переодеться. Я
обратила внимание на то, что одна из секций душа, в отличие
от других, имеет дверь.
— Для шефа?— полюбопытствовала я.
— О, нет!— засмеялся Леннарт. Когда это здание было
построено, комиссия не приняла его в эксплуатацию из-за... одной
двери. Требовалось оборудовать одну кабину для тех, кто,
возможно, стесняется пользоваться общим душем.
Неловкость перед Леннартом мы сгладили тем, что Света
показала ему Москву, которую она любит и знает, а также
Ленинград. Он действительно прекрасен, маленький островок моей
большой страны, которая, в каком бы состоянии ни
находилась, всегда будет моей точкой опоры. «Человек должен где-то
чувствовать себя как дома. Он не может бросить страну, где он
родился, и почувствовать себя на Родине в другой стране.
Разговоры о старой и новой Родине лживы от начала до конца...
Родина бывает только одна, это слово не имеет множественного
числа». Таково было чувство родины у шведского писателя Виль-
хельма Муберга. Я разделяю это мнение. Человек, если он
человек, должен иметь Родину, даже когда он живет вдали от
взрастившей его земли.
Приехав в очередной раз на родину, я встретилась с видным в
республике ученым-медиком, много лет посвятившим изучению
целебных минеральных источников, находящихся на
территории Северной Осетии. «Найти бы нам спонсора в Швеции,—
задумчиво сказал он,— мы бы такие корпуса возвели в Кармадо-
не!» Я это учла, и, будучи согласной с тем, что строить надо, я
по приезде в Швецию нашла самого главного хозяина
минеральных вод «Рамлеса», находящихся недалеко от Хельсинборга и в
20 минутах езды от Энгельхольма. Я прихватила с собой
красочные проспекты с описанием флоры Северной Осетии, ее гор и
долин, других достопримечательностей нашего горного края.
Господин Бенсон внимательно слушал, пока я говорила о
целебных качествах наших источников, о том, как многое выигра-
ли-бы обе стороны — Швеция и СССР — окажись этот
природный дар на службе у этих двух государств. Когда я закончила

Доброта
71
свою страстную речь, целью которой было заинтересовать
своего собеседника, господин Бенсон, помолчав несколько секунд,
промолвил с видом человека, хорошо знающего себе цену:
— Мадам, это очень мило с вашей стороны, что Вы, живя
столько лет в Швеции, продолжаете любить свою родину и
горячо желать ее процветания. Я, конечно, достаточно богат,
чтобы построить на Кавказе санатории. Мог бы обеспечить и
упаковочным материалом, но, простите, как бы Вам это сказать...
советские люди — необязательные, они ненадежные партнеры...
По моему лицу было видно, как я расстроилась. Но швед
говорил правду, и пришлось проглотить эту пилюлю.
— Чтобы лично Вам выразить свое уважение, позвольте
подарить Вам эту книгу,— и Бенсон подал мне красочное издание
справочника «Минеральные источники всего мира».
Дома я внимательно просмотрела его, нашла описание
«старых знакомых» — «Боржоми», «Ессентуки», «Нарзан».
Источники на территории Северной Осетии нигде не значились. А
ведь они богаче всех своих «собратьев», которые давно
поставлены на службу человечеству и уже тем известны всему миру.
Что делать?
Рядом на диване лежит шведский журнал «Дам» — кладезь
информации о частной жизни известнейших женщин мира. Из
него узнаю, что знаменитой Элизабет Тейлор сделал
предложение мультимиллионер Малькольм Форбс. Брак почему-то не
состоялся, но дружба между ними продолжается. «Я подскажу
ему, как вернуть Элизабет»,— решила я и достала чистый лист
бумаги. Обращаясь к мистеру Форбсу, я рассчитывала на то,
что этот богатый американец — один из 400 самых'богатых
людей в США, хорошо знает нашу страну, не раз бывал в Москве
и что ему вовсе не чужда благотворительная деятельность.
«Дорогой мистер Форбс!
Простите меня за беспокойство, но недавно прочитала в
шведском журнале о том, что Ваша свадьба с божественной Элизабет
Тейлор не состоится. Поверьте мне, я глубоко огорчена, так
как считаю, что именно Вы — самый достойный друг жизни
этой необыкновенной женщины и актрисы.
Глубокое уважение к Вам придает мне смелости обратиться со
скромным советом. В Северной Осетии (Кавказ) есть
минеральные источники, аналогов которым нет в мире. Если бы Вы
согласились построить там санаторий, жители республики на-

72
Аза Ботоева
звали бы его именем Элизабет. Молю Бога, чтобы этот акт
милосердия вернул бы Вам сердце Вашей дамы, а сотни и тысячи
людей лечились и молились бы за Ваше счастье и здоровье.
Аза Ботоева, пенсионерка».
Находясь в Москве, я случайно встретилась у американского
посольства с бизнесменом из США Л. Заком. Он любезно
пообещал передать письмо адресату и через некоторое время я
получила от него письмо.
«Дорогая Аза!
Было очень приятно встретить Вас у американского
посольства в Москве. Я очень заинтересован Вашим предложением
мистеру Форбсу относительно строительства санатория на
минеральных водах, названного именем его дорогой подруги
Элизабет. Я постараюсь встретиться с мистером Форбсом в течение
ближайшего времени и сообщу Вам. Так как торговля между
Западом и Советским Союзом развивается, я чувствую, что
основой для нашего сотрудничества может стать проект с
«Элизабет». Было бы полезно, если Вы сообщите мне через телекс или
по телефону, каким образом мы могли бы поддерживать связь
надлежащим и относительно недорогим способом.
Надеюсь в скором времени услышать Ваш ответ.
Искренне Ваш Л. Зак».
Но это любезное послание меня не обрадовало: я уже знала,
что накануне совсем неожиданно скончался мистер Форбс.
Шел 1988 год. Комитет по Нобелевским премиям объявил
своих лауреатов, и, к моему великому удивлению, среди них не
было ни Рональда Рейгана, ни Михаила Горбачева. В голове не
укладывалось: как мог мир не оценить столь важный для всех нас
шаг к потеплению отношений между СССР и США? Я имею в
виду заключенный между руководителями двух великих держав
договор о частичном разоружении. Или преданы забвению
десятилетия, когда обе державы смотрели друг на друга как
чудовища, бряцающие смертоносным оружием? О своих раздумьях я
написала главным редакторам газет «Правда» и «Вашингтон пост».
Ответа не получила.

Доброта
73
И тогда я написала Нэнси Рейган, зная, что она по характеру
добра и великодушна, к тому же занимается благотворительной
деятельностью. Я объяснила, что полностью поддерживая
политику господина Горбачева, который искренне хочет, чтобы
люди на всей планете жили по-человечески, все же не могу не
видеть, какие огромные трудности стоят на его пути.
Убеждена, писала я дальше самой влиятельной леди мира, что ни один
руководитель государства не переживает ныне такие трудности,
как Михаил Горбачев, и долг каждого, кому дороги судьбы мира,
помочь ему. Дальше я изложила свою просьбу, начав с того,
что на Кавказе есть маленькая республика — Северная Осетия,
необычайно богатая минеральными источниками, которые не
имеют в мире аналогов. Чтобы использовать их на службу
человечеству, нужны средства, которых на моей родине сейчас нет.
«Если моя идея заинтересует Вас и Вы пожелаете привлечь
внимание Ваших друзей, благородных и состоятельных людей
Америки, то можно превратить Северную Осетию в зону
здоровья, в которой бы восстанавливали свое здоровье и советские, и
американские граждане, и пусть бы это было Вашим вкладом в
дело перестройки в Советском Союзе. А люди,
восстанавливающие там свое здоровье, молились бы за Вас».
В конце письма я попросила передать письмо дорогому
Президенту Р. Рейгану ( в Америке этот титул сохраняется за
первым лицом государства до конца его жизни и даже после его
смерти. Чем не пример для нас!) как напоминание об огромной
любви и уважении к нему даже такой маленькой частицы
человечества, как я. Возможно, кое у кого этот дипломатический
опус вызовет улыбку. Я и сама понимаю, что в чем-то он,
может, наивный, но я твердо убеждена, что все хороЛшее,
происходящее на Земле, есть воплощение добрых устремлений
конкретных людей. Конечно, именитым это удается легче, но
многое дано и тем, кто искренне хочет созидать.
Но и на это письмо я не получила ответа, но твердо знаю: в
США письма не пропадают. Мысль о том, как создать в родной
Осетии современную зону отдыха и сполна использовать
дарованные ей природой богатства, не давала покоя. После
некоторых раздумий я передала письмо — с той же идеей о санаториях
на месте минеральных источников — Раисе Максимовне
Горбачевой. В конце письма я затронула вопрос о двойном
гражданстве. Слишком много времени отбирают (надо думать, не
только у меня) формальности при въезде в СССР.

74
Аза Ботоева
«Дорогая и глубокоуважаемая Раиса Максимовна!
Позвольте передать Вам вырезки из газет и копии некоторых
моих писем, с помощью которых хотелось бы Вам представиться.
Мне очень жаль, что приходится беспокоить Вас, но если бы
нам с дочерью можно было восстановить советское гражданство;
мы могли бы чаще приезжать домой и не с пустыми руками.
Оформление же въезда в страну с иностранным паспортом, к
великому сожалению, отнимает массу драгоценного времени, а
у меня его осталось так мало! (В Швеции -живу с разрешения
Президиума Верховного Совета СССР).
Простите меня великодушно, но не могу удержаться от еще
одной просьбы: пожалуйста, передайте дорогому Михаилу
Сергеевичу наши наилучшие пожелания самого крепкого здоровья,
счастья и сил Геркулеса, которые так необходимы ему в деле
осуществления перестройки и всего прекрасного для всего
человечества. Очень сожалею, что ни возраст, ни здоровье не
позволяют мне вернуться на мою любимую ТУ студию и работать
круглые сутки, поэтому будем с дочерью оказывать посильную
помощь тем, кто очень нуждается в этом.
Моя дочь — Лариса Йонссон — в течение последних двух лет
организовала поездки в Советский Союз своих коллег — врачей
и этим внесла в бюджет нашей Родины 416 тыс. шведских крон.
С искренней любовью и уважением Аза Ботоева и Л. Йонссон.
Р. 5. Вчера, 21.XI-89 г. я прибыла в Москву с одеждой для
детского дома и дома престарелых, которые везу в Осетию. Мой
шведский адрес: Швеция, гор. Энгельхольм, БоШогз&ап, 5».
Вскоре в средствах массовой информации, в том числе в
газете «Социалистическая Осетия» появилось постановление Совета
Министров СССР и Всесоюзного Центрального Совета
Профессиональных Союзов «О мерах по дальнейшему развитию
санаторно-курортных и туристских объектов в Северо-Осетинской
АССР в 1991-2000 годах». Для этих целей республике было
выделено на первых порах 10,5 миллиона рублей. Что касается
вопроса о двойном гражданстве, то он не решен, к сожалению, до
сих пор. Как мне объяснили в консульстве, советский паспорт
можно получить при условии, если я сдам шведский. Могу ли?
Швеция приняла меня, обеспечила пенсией, хотя я ни одного

Доброта
75
дня не поработала на процветание этого государства. К тому же
с советским паспортом, я знаю, проблем у меня будет
значительно больше. Кажется, консул согласился со мной и
пообещал, что у меня, занимающейся благотворительной
деятельностью, никогда не будет проблем с оформлением виз.
И слава Богу. Пока есть во мне силы, я уверена, не
перестану думать и тревожиться за судьбу Осетии и всей России. У меня
есть твердая уверенность, что родина моя восстанет из
экономической разрухи, как птица Феникс восставала из пепла для
новой жизни.
...Я с волнением ждала, когда же шведское радио сообщит о
своих новых лауреатах. Не может быть, думала я, чтобы
советский Президент не был отмечен самой высокой премией мира.
Я включила радио в час, когда должны были объявить имена
новых лауреатов. Когда назвали имя Михаила Сергеевича
Горбачева, я была счастлива. Эмоции захлестнули меня, а
поделиться не с кем: Света с мужем еще на работе. Я набрала номер
редакции газеты и искренне сказала незнакомому мне
слушателю: «Спасибо вам, мои дорогие шведы, что справедливо
оценили вклад Горбачева в укрепление мира и идею перестройки».
Потом были торжественные мгновения вручения советскому
Президенту Нобелевской премии. Правда, не ему лично: Михаил
Сергеевич не мог присутствовать на вручении ввиду
чрезвычайного положения в его стране. Торжества эти проходили в Осло.
По традиции в столице Норвегии вручаются Нобелевские
премии за укрепление мира, остальные же — в Стокгольме. И вот
на огромной сцене в несколько рядов сидят обладатели
Нобелевской премии разных лет. В зале, слева от сценй, стулья для
новых лауреатов, справа — четыре стула для короля Карла
Густава XVI, королевы Сильвии, принца Бертеля (дядя короля по
отцовской линии) и принцессы Лилиан. На торжества кроме
«старых» лауреатов приглашаются еще 1700 человек. Зал
украшается множеством живых цветов, привезенных непременно из
Сан-Ремо — в память об Италии, где Альфред Нобель провел
последние годы жизни.

Осетинская
горкау 2
Прежде чем приступить к рассказу о самых, быть может,
светлых днях моей жизни, я снова хочу вернуться в свое прошлое. В
тот день из далекого детства, когда однажды на открытой
эстраде парка культуры и отдыха им. Коста Хетагурова я увидела чудо:
танцующую девочку - в воздушном красном платьице и короне
на головке, царственно красивую. Боже, как она была
прекрасна! Мне казалось, это обласканное самой Терпсихорой
неземное существо излучало невидимые глазом золотые нити, и те из
людей, на которых падал их отблеск, застывали завороженно у
самой сцены. Среди них была и я. В тот миг маленькое
зернышко с чарующего поля искусства попало мне в самую душу и
со временем проросло так буйно, что никакие в жизни
несчастья и трудности не смогли его вытравить. В пору полуголодного
детства я, бывало, неделю собирала мелочь, чтобы в
воскресенье пойти с Лялей и Толиком в кино.
Фильм «Большой вальс» я смотрела больше пятидесяти раз,
и после каждого сеанса уходила потрясенная. Вначале меня
покорила музыка Штрауса, потом я любовалась неповторимой
Карлой Доннер, ее голосом, позже разглядела в этом фильме
австрийскую актрису Луизу Райнер, наконец, мне захотелось
отдать должное режиссеру-постановщику этого фильма Жюльену
Дювилье, специально приглашенному в Голливуд из Франции
для съемок этого фильма. Еще учась в младших классах, я
собрала большой альбом с фотографиями киноактеров. Делить
свою коллекцию по временным, творческим, географическим
или тематическим параметрам я еще не умела, поэтому рядом
с Аллой Тарасовой у меня была фотография Дины Дурбин, Жан
Габэн соседствовал с Николаем Черкасовым, Александра Яб-
лочкина — с Анной Маньяни... Обо всех я знала очень много
или почти все: в каких фильмах снимались и на какой сцене
играли, над чем работают те из них, кто жив и еще может
потрясать своим талантом, в каких фильмах увидят их
кинозрители в ближайшем будущем. Хорошо зная творчество этих
актеров, я могла рассказать об удивительной судьбе Сары Бернар

Доброта
77
и Айседоры Дункан, и о том, какую важную роль сыграл Жан
Вилар в судьбе Жерара Филиппа. Я читала об искусстве все,
что попадало мне в руки, покупала книги о театре и кино,
словом, жила в мире, мне дорогом и интересном, а для многих
просто несуществующем.
Я вспоминаю об этом для того, чтобы мой дорогой читатель
понял, с каким ощущением личного счастья встретила я
известие о том, что в нашем городе, на Осетинской горке, 2,
открывается республиканская студия телевидения. «Вот бы мне туда,—
было первой мыслью и, узнав, к кому нужно обращаться, я
отправилась в Дом радио на улице Горького. Был октябрь 1961.
Иван Александрович Гапбаев, бывший тогда первым
председателем Госкомитета по радио и телевидению, выразив мне
соболезнование — я еще была в трауре по маме,— сказал, что у них
еще ничего не известно со штатным расписанием.
Когда я пошла через неделю, мне ответили, что для меня у
них нет ничего подходящего. Я была убита, ведь мое счастье
было так близко, но... «для вас нет ничего подходящего».
Здесь я замечу, что Северо-Осетинское телевидение своим
становлением было обязано исключительно энтузиастам,
чьими усилиями в эфир вышли первые передачи. В республике
тогда не было профессиональных работников телевидения, и я
обо всем этом хорошо знала. Словом, получив «от ворот —
поворот», я потеряла под ногами почву. Как последнюю
возможность осуществить все же свое горячее желание получить
любимую работу, я отправилась к Б. Е. Кабалоеву. В то время
он уже был первым секретарем обкома, имел славу
демократичного руководителя, и я решилась, зная, что его
вмешательство — последняя надежда не оказаться вконец
выброшенной из жизни.
Дома оказалась только мать Билара Емазаевича. Она ласково
встретила нас — я была, как всегда, со Светой. Усадила нас,
спросила кто мы, с чем мы... Я объяснила все. Старушка
слушала меня внимательно, с деликатностью интеллигентной
сельчанки.
— Поможет,— решительно сказала она,— мой сын поможет.
Приходите завтра вечером, я его предупрежу о вашей просьбе.
Назавтра мы вновь пришли. Билар Емазаевич был уже дома и
о предстоящем визите знал от своей мамы.
— Если не поможете, я... покончу с собой,— ляпнула сгоря-

78
Аза Ботоева
ча и сама испугалась сказанного. Билар Емазаевич, умный
человек, понял мое состояние и нашел единственно правильный
ход дальнейшего разговора.
— Ну-ка, расскажи, как это ты собираешься делать?
— Включу газ,— растерянно говорю,— и ...все.
— А когда почувствуешь неприятный запах — быстренько
отключишь его, да?
Закончилась наша беседа тем, что Билар Емазаевич,
успокоив меня, пообещал: «Я попробую тебе помочь». Мы
распрощались с ним, с его доброй матерью.
Примерно на третий день к нашему дому подкатила «Волга»,
меня пригласили к начальству в Комитет радиовещания и
телевидения. Иван Александрович предложил мне должность
администратора: бывать на концертах, в театрах, учебных заведениях,
учреждениях культуры и находить будущих героев телепередач.
Я была счастлива.
На Осетинской горке я познакомилась с монтажницей Кабой
Фарниевой — она первая прошла стажировку на
Северо-Кавказской студии кинохроники. Я многому научилась у нее, у этой
скромной труженицы. Не счесть, сколько ночей провела Каба
на студий, монтируя срочные передачи. Сдвинув два-три стула,
засыпала на час-другой и снова принималась за работу.
Начальство никогда не замечало ее, она была профессионалом с
большой буквы, незаменима как специалист, к тому же порядоч-
нейшим человеком. Она никогда не создавала проблем — вот
потому-то ее не видели. Каба и на пенсию ушла без шума и
помпы, не удостоенная официальными властями даже
скромной награды.
Здесь я уже застала двух Юриев — Икоева и Боциева,
ассистента режиссера Азу Цхурбаеву, телеоператора Нарика
(Измаила) Бурнацева, и единственного профессионала на студии —
Свету Горелову, которая всех нас учила вести передачи, сидя у
пульта. Когда в эфир вышла первая передача осетинского
телевидения, ее вела Света Горелова, а мы все — по обе стороны
пульта — смотрели вниз, в студию. Так без шума, тихо
родилось наше республиканское ТВ.
На носу было 8 марта. Оба Юрия пришли ко мне: «Надо
посоветоваться,— сказали они.— Как лучше, на твой взгляд, всех
наших женщин поздравить: купить подарки им или стол накрыть?»

Доброта
79
Я подумала. Подарки, конечно, приятно, но дружеское
застолье сближает людей.
— Однажды Афанди,— начала я,— пришел в гости к своему
соседу. «Что вы желаете, почтеннейший, плов или шурпо?»
Афанди хитро улыбнулся в усы и ответил: «Разве у вас, дорогой
сосед, только один котел?»
Оба Юры понимающе заулыбались.
За праздничный стол мы усадили тамадой Ивана
Александровича. Мы очень убажали его, на одной из летучек он сказал: «Не,
могу утверждать, что в специфике телевидения смыслю больше
вас, но готов помочь каждому, кто захочет внести в наше общее
дело что-то хорошее». Позже у нас еще будут такие торжества,
но первое мне навсегда запомнилось своей внутренней,
неброской интеллигентностью. На столе у нас было вино, вкусные
закуски. Мы подняли тост, кто-то выпил одну рюмочку, кто-то
просто пригубил. И намека не было на какую-то пьянку «по
поводу». Одержимые новым для всей Осетии делом, люди
говорили, спорили, предлагали, мечтали. Мы как-то все понимали,
какие огромные возможности таит в себе телевидение и искали
способы реализации их. И в те годы, и сейчас, когда я уже не
телевизионщик, а телезритель, считаю: телевидение должно
утверждать добро, возвращая нас к истокам глубокой
нравственности. Мне непонятно, например, когда на государственном
уровне пропагандируется безвкусица, на широкой колеснице
влетевшая на современную мировую эстраду, в том числе и советскую.
Я против фильмов о жестокости и насилии — они нередки на
экранах телевизоров. В стране, где я теперь живу, каждый может
смотреть то, что он хочет, здесь же телезритель довольствуется
тем, что ему предлагают. И вот я думаю: так ли уж нужны моим
землякам, живущим в селах Куртатинского ущелья и Дигорского
района, дальних селениях и станицах Моздокского района,
полуголые девицы, хвостатые и патлатые существа, хрипящие и
стонущие на эстраде и называемые певцами. Почему мы с такой
легкостью берем в руки парфюмерию и начинаем гримировать свое
лицо под чье-то, считая, что собственное нынче не в моде?
Нередко думаю: сегодняшний хаос в стране и разгул
преступности в ней во многом, мне кажется, от убеждения многих: «В
Союзе все плохо». Я с огромным беспокойством слежу за тем,
как борьба эмоций то и дело подменяет конкретные дела,
направленные на спасение Отечества. Мне страшно было слышать

80
Аза Ботоева
из уст одного из бывших партийных лидеров бывшей Компартии
РСФСР, что Москва — это «рассадник аморализма» и
«всесоюзная политическая свалка». Мне жутко, когда то и дело
раздаются призывы — «судить!» Жутко потому, что все это чем-то
напоминает кровавые тридцать седьмые. Господи, когда же мы
образумимся и начнем помогать тем, кто хочет возвести в нашем
общем доме новые прочные стены!
Это не трудно понять: обличать — не созидать. За последние
пять лет в стране катастрофически снизились все экономические
показатели. Упали производительность и культура труда, низок
уровень трудовой и исполнительской дисциплины, уменьшился
выпуск продуктов питания, снизились урожаи, добыча
полезных ископаемых, входящих в группу экспортируемых.
Получается, мы взахлеб говорим о бедах, которые рождает наше же
ничегонеделанье и отсутствие хоть сколько-нибудь чувства
хозяина, которые всегда были свойственны уважающим себя и свою
страну гражданам.
Шведское телевидение недавно показало фильм С.
Говорухина «Так жить нельзя». Жестокая действительность о нашей
стране. Такая жестокая, что тяжело смотреть ее даже советскому
зрителю. Этот фильм был замечен шведами не как образец
киноискусства, а как дополнительная информация о том, насколько
у нас все плохо. Я хотела бы, чтобы рядом с такими лентами
были кино- или телерассказы о том, как лучшие люди страны не
дают ей окончательно съесть себя изнутри.
Все, что я говорю, связано с моим представлением о
задачах телевидения. Не идти за теми, кто вошел в раж, обличая
прошлое, а выискивать в нашей сложной действительности то
хорошее, чему будет принадлежать будущее. Доброта,
истинное рыцарство должны входить в наш дом, как только
включается голубой экран телевизора. Через искусство — тоже.
Помню, года два назад в Союз прибыл с благотворительным
концертом известный всему миру испанец Хулио Иглесиас. Я
видела: после каждой песни, исполненной им, на сцену
поднималась вереница очарованных поклонниц с букетами цветов.
Каждой из них он галантно целовал руку и, низко кланяясь,
говорил слова благодарности. Когда концерт окончился,
певец был буквально засыпан цветами и он, стоя на коленях,
благодарил зал. Позже, читая рецензию на выступления этого

Доброта
81
гастролера, я встретила в ней фразу: «Ах, если бы мы были
с,толь же рыцарственны по отношению к женщине!» Да, экран
должен учить добру.
Учились и мы, первые телевизионщики Осетии. Наши
ассистенты уже уверенно работали у пульта. Меня перевели на более
творческую работу, редактором отдела писем. Окончив
литературный институт в Москве, на телевидение пришел — его
новым руководителем — Ахсарбек Татарканович Агузаров. С ним у
меня как-то негладко сложились отношения, хотя Ахсарбек —
мой дальний родственник. То ли он с чьей-то подачи судил обо
мне, то ли его пугала моя непредсказуемость, идущая от
избытка энергии и инициативы,— не знаю, только вскоре он перевел
меня, как рыбку в воду бросил, ассистентом режиссера.
«Больная» кинематографом, я ежедневно прибегала к Кабе, чтобы
просто поработать с ней за монтажным столом, подержать в
руках пленку. Поначалу она змеилась в моих руках, не давалась,
путалась, но потом я ее «укротила». Однажды моя подруга
Лариса Ефимцова призналась: «На тебя обижаются, слишком
часто с пленкой возишься». Я не поняла. Оказалось, кое-кто из
ассистентов режиссера стал волноваться: а вдруг и их
официально обяжут изучить монтажные работы. Я ответила подруге: «Если
из-за этого со мной перестанет здороваться вся телестудия, все
равно это ничего не изменит...» И продолжала работу за пультом
и монтажным столом. Вскоре мы, ассистенты, выдавали
передачи даже без режиссеров, хотя, по правилу, в момент передачи
должны стоять на своих постах режиссер, его ассистент и
звукорежиссер. Но с режиссерами на студии было еще плохо, в то
время их, по-моему, не готовили и в стране, а до полного
укомплектования выпускающей группы было еще ох как далеко.
Замечу, кстати: ассистенты, работавшие за себя и за режиссера,
как правило, получали только свою, ассистентскую, и то очень
скудную, зарплату. Так мы и работали: я — у пульта, рядом со
мной ребята из телецентра, внимательно следившие за чистотой
звука и изображения на экране. Я быстро поняла, какая это
ответственная и нервная работа, если ты выполняешь ее, как
надо. Ведь не случайно работникам телевидения положена за
вредность доплата, которую мы, кстати, тоже никогда не
получали.
Я, понемногу освоившись, села, наконец, на любимого конь-
6 Доброта

82
Аза Ботоева
ка: стала делать творческие портреты советских и зарубежных
артистов. Одна из первых — «Два мира, две судьбы» — была
посвящена Татьяне Самойловой и Бриджит Бардо. Затем были
Вячеслав Тихонов и Вивьен Ли, Михаил Кузнецов и Лейла
Абашидзе, передачи «Советская кинокомедия», «Кино Грузии»,
«Мелодии экрана», «Американская кинокомедия», «Кино
Венгрии». Без преувеличения — их были сотни, разных телепередач
о деятелях нашей и зарубежной культуры, и в каждую из них я
вкладывала все, что могла.
Мои маленькие хитрости при подготовке очередной передачи
сводились к тому, чтобы наши телезрители увидели еще один из
лучших фильмов советской или зарубежной киноклассики. Так
мне удалось показать по республиканскому телевидению и «Леди
Гамильтон», й «Мост Ватерлоо». Наш киноредактор,
отставник, никогда не имевший отношения к искусству, в отличие от
Ивана Александровича считал себя профессионалом и зорко
охранял невинность нашего телеэкрана и часто жаловался на меня:
«Космополитка!» и писал в обком партии: «...интересуется
только зарубежными фильмами». Однажды меня вызвали в отдел
пропаганды обкома партии. Абхаз Гадоевич Тотров спросил, как
мне работается... Поговорили обстоятельно. Потом мой
собеседник признался «Я с удовольствием смотрю Ваши передачи» и
пожелал мне успеха. Уходя из «высокого» кабинета, я в душе
негодовала против нашего отставника. Мне казалось, никому
не надо объяснять, что кино — интернационально и всечеловечно.
Помню, в шестидесятых годах в Орджоникидзе приезжала
группа артистов из Болгарии, среди которых были очень
популярные в те годы молодой певец Эмиль Димитров и балерина
Эмилия Кирова. Я, конечно, привезла их на студию, чтобы
сделать передачу.
Но сопровождавший их представитель Министерства
культуры РСФСР мне не дал выдать в эфир материал, мотивируя свое
решение тем, что у нас, мол, нет валюты, чтобы заплатить
болгарам. Но я-то знала, что гости согласны были выступить
бесплатно.
Потом группа Димитрова выступала несколько вечеров,в
летнем театре в парке. Мы со Светой приходили на их концерты,
передавали им то ароматные красные яблоки, то маленькие
сувениры и цветы.

Доброта
83
Некоторое время я поработала в редакции новостей. Утром
мы уезжали на съемку, потом, уже в студии, я сама
монтировала пленку, редактор писал дикторский текст, а вечером шла
передача, и я сидела у пульта.
Как-то готовили передачу о селении Коста. Отсюда ушло на
фронт во время Великой Отечественной почти все мужское
население. Большинство из них не вернулось с полей битвы. И все же
село это богато знаменитостями, у которых в паспорте значится:
родился в селении Коста... Один из них — Юрий Сергеевич Кучи-
ев, знаменитый капитан атомохода «Ленин», затем «Арктики»,
пробивший сквозь толщу льда дорогу к Северному полюсу. Тогда
мало кто был наслышан о нашем славном земляке, и когда я
узнала однажды, что Юрий Кучиев с женой отдыхает в Кармадо-
не, естественно, загорелась желанием не упустить его. «Учти, -
предупредили меня,— он настолько скромный человек, что,
возможно, и разговаривать с телевизионщиками не захочет».
Автором будущей передачи я избрала его односельчанина
профессора М. Гиоева. Он любезно согласился поехать с нами на
съемки. В Кармадоне мы отыскали комнату, где жил наш
герой, постучали. Юрий Сергеевич никак не ожидал увидеть у
себя представительницу телевидения. Оглядев меня, вымокшую
под дождем до ниточки, обратился к жене:
— Неля, посмотри на нее... найди что-нибудь сухое на ноги.
Но я не стала дожидаться, выскочила за дверь и помахала
ожидавшим меня Михаилу Ильичу и съемочной группе.
Шепнув профессору: «он такой, оказывается, простой», я первым
пропустила его в открытую дверь. Мы сняли Юрия Сергеевича в
комнате, потом в кабинете главного врача санатория Аллы Дзу-
гаевой, потом, договорившись, что в Орджоникидзе снимем
его вместе с мамой, попрощались и поехали в Нар. В Нузале
наша машина вышла из строя и мы вынуждены были обратиться
за помощью к главному врачу поселковой больницы. Я не знала
Дмитрия Валиева, но о нем говорили как о хорошем враче,
справедливом и добром человеке, к тому же серьезно увлекающемся
живописью, поэтому я решила сделать о нем передачу-экспромт.
Что плохого в том, мысленно оправдывалась я перед своим
начальством, что не надо будет ехать сюда специально, чтобы
сделать о хорошем человеке телезарисовку. Но я, как всегда,
ошибалась.

84
Аза Ботоева
По сложившейся у нас системе, все должно начинаться с
заявки на определенную тему. Потом кто-то писал сценарий,
другие обсуждали и утверждали его, затем этот сценарий
передавался в руки режиссера. Нарушать этот конвейер, который,
кстати, никогда не был гарантом хорошей передачи, считалось
преступлением, поэтому я не входила в число
«законопослушных» на телестудии. Шеф, как всегда, яростно ругался.
«Ботоева, партизанка»,— награждал он меня эпитетами,
выговаривая их с неистребимым осетинским акцентом. Однако позже
именно Ахсарбек Татарканович выдвинул мою кандидатуру к
награждению Почетной грамотой Президиума Верховного
Совета Северо-Осетинской АССР. Словом, попутно была
сделана еще одна работа. К передаче о Кучиеве тоже было отснято
все, что мы планировали: Нар, Зарамаг, домашняя
обстановка, где капитан вместе с мамой — милой и доброй Любовью
Васильевной. Эта уже немолодая, очень располагающая к себе
женщина за несколько минут успела подарить мне тепло
материнской любви. Узнав, чья я дочь, Любовь Васильевна
всплеснула руками:
— Боже мой! Мы ведь с твоей покойной мамой столько дней
простояли в очередях с передачами для арестованных в 1937 году
мужей! До тех пор ходили к этому дому на Бутырина, пока нам
однажды не сказали: больше передачи не носите.
Так я узнала, что отец Юрия Сергеевича был репрессирован
в одно время с папой. Случайно нам удалось заснять
обнявшихся при встрече в Орджоникидзе Юрия Сергеевича и
капитана дальнего плавания ленинградца Казбека Хетагурова,
приехавшего как раз в те дни на родину. Работая над
телепередачей, я открыла для себя не только Кучиева-капитана, но и
Кучиева- Человека, до удивления простого при столь высоком
авторитете и популярности во всем мире и трогательно
застенчивого. Я еще была во власти обаяния этого человека, когда
встретила секретаря Президиума Верховного Совета
республики М. Гуриева. Михаила Александровича я знала с детства. В
мои школьные годы мы часто ходили на.субботники. На одном
из них Михаил Александрович, в то время секретарь обкома
комсомола, подошел к нам. В классе я была самая маленькая
и очень худая. «А что это за девочка с вами?» И, как бы жалея
меня, сказал: «Ты не приходи на субботники. Лучше помогай

Доброта
85
дома маме». Но разве меня можно было удержать от
субботников.
— Михаил Александрович, Вы, конечно, знаете Кучиева,
Юрия Сергеевича? Он сейчас здесь с женой. Гостит у матери.
Тот задумался.
— А ты что, знакома с ним?
— Да это же капитан атомного ледокола «Ленин», наш
земляк!
— Тогда вот что. Завтра зайдешь ко мне, возьмешь мою
машину и привезешь Юрия Сергеевича с женой ко мне. Потом мы
познакомим их с Тамарой Султановной Хетагуровой и с Била-
ром Емазаевичем Кабалоевым. Договорились?
— С удовольствием выполню Ваше задание!— ответила я с
радостью.
Ничего удивительного в том, что Юрий Сергеевич долго
оставался на своей родине неизвестным. В редкие дни наезжал он
в Осетию, чтобы повидаться со своей мамой. Жена у капитана
русская, родственников здесь не имеет, поэтому эта
супружеская чета в Осетии была многим неизвестна. Не стану скрывать:
мне было приятно — какая-то толика и моих стараний была в
том, что благодаря напористости и распирающему меня чувству
гордости за лучших людей Осетии, правительство республики
именно в этот приезд получило возможность увидеть и пожать
руку Юрию Сергеевичу Кучиеву, чье имя принадлежит сегодня
не только нашей стране, но и всей мировой цивилизации. В
селении Коста по случаю приезда Кучиева был организован
большой прием и мне радостно было видеть, какими почестями
окружили сельчане своего именитого земляка.
Итак, материал был отснят. Я смонтировала пленку, наш
талантливый звукорежиссер Аслан Кайтуков тоже вложил в
работу свою душу и мы показали материал Михаилу Ильичу,
написавшему прекрасный дикторский текст. И тут мне
вспомнились слова Юрия Сергеевича: «Много раз у меня брали
интервью, но никогда еще не доводилось увидеть, что из этого
выходит». Я решила показать ему передачу и поехала за ним
домой, предварительно договорившись с ребятами из телецентра,
чтобы они были готовы показать ленту. Я вышла на улицу,
оглядела стоявшие около рынка такси с лениво развалившимися в
них водителями:

86
Аза Ботоева
— Ребята, кто хочет подвезти капитана атомного ледокола
«Ленин» до телестудии?— Не подействовало.
— Кого, кого?—полюбопытствовал один шофер.
— Юрия Кучиева,— с готовностью ответила я.
По пути к дому Кучиева водитель переспросил:
— Так я самого Кучиева повезу?
Когда Юрий Сергеевич подошел к машине, я представила
ему шофера:
— Как узнал, за кем я еду, Юрий Сергеевич, так упросил
меня: позволь, говорит, мне это сделать.
Приехали на телестудию; шофер, понявший, наконец, кого,
куда и зачем привез, попросил:
— У меня как раз время выдалось свободное, разрешите
взглянуть на кино...
А на студии — волнение: капитан Кучиев приехал! И вот
пошла в просмотровом зале пленка. «Как интересно,
оказывается, на себя смотреть»,— совсем по-детски простодушно признался
Юрий Сергеевич.
Мы распрощались с капитаном, очень довольным и немало
смущенным, но через три дня я снова позвонила ему:
— Юрий Сергеевич, дорогой, примите, пожалуйста,
участие в моей передаче ко Дню молодежи.
— Но я это совсем не умею, Азочка.
— Вам ничего не надо делать, просто Вы будете гостем нашей
студии, диктор Зифа Тедтоева задаст Вам несколько вопросов
по Вашей работе.
Земфира Тедтоева и Натали Березовская — первые дикторы
осетинского телевидения. Способные, старательные,
красавицы, они прекрасно держались перед камерой, и нередко именно
своим обаянием спасали самые сырые передачи. И мой «День
молодежи» тоже состоялся. Я была на седьмом небе. Передача
была удостоена Красной доски, на которой вывешивались
лучшие материалы.
Правда, не обошлось и без курьезов. Председателю
комитета, находившемуся в то время в Москве, кто-то (может, тот же
отставник) позвонил: «Ботоева опять партизанит, протащила в
эфир внеплановый сюжет».
Вернулся Агузаров, вызвал меня «на ковер»:
— Рассказывай, кто был герой твоей передачи?

Доброта
87
— Юрий Сергеевич Кучиев, капитан атомного ледокола...
— Молодец!
Я уже — режиссер. Работаю без ассистента, как работала
когда-то ассистентом без режиссера. Вообще, людям нашей
профессии положено находиться у пульта не чаще двух-трех дней
в неделю — чревато лишней дозой облучения. Мы же не
вылезали из студии по семь дней. Но это так, к слову. Вскоре нашу
студию покинула Зифа Тедтоева, вышла, замуж и уехала. Надо
было искать ей замену и по объявлению в газете на Осетинскую
горку прибыло в поисках удачи более двухсот юношей и
девушек. Среди них мы надеялись выбрать диктора, в котором все
было бы прекрасно: лицо, одежда, голос, дикция. Но
претенденты теряли шансы один за другим: коварный телеэкран делал
симпатичных и миловидных людей малопривлекательными, и
уже поэтому их безжалостно браковали. Но среди конкурсантов
был единственный парень, приятно раскованный, ничуть не
боявшийся ни камеры, ни софитов. Он и прошел успешно
конкурс, став диктором нашего ТВ на долгие годы. Звали его
Володя Дудиев. Самородок, созданный для того, чтобы с экрана
телевизора входить в наши осетинские, грузинские, русские,
еврейские семьи добрым другом. Телезрители знают Володю
только как хорошего диктора. Но если бы они заглянули к нему
домой, увидели бы: он еще и замечательный сын. Если когда-
нибудь кому-нибудь из сыновей удалось вернуть свой долг
матери, то это — наш Володя. К несчастью, у него заболела мама.
Много лет она была прикована к постели, и Володя, как
добрый ангел, у ее изголовья. Заботливый, сострадающий,
терпеливый, любящий, он, не кляня судьбу, стоически нес свой
крест до последнего дыхания матери. Он и в коллективе, где
работает, само внимание к людям. Вы только выскажите при
Володе свою озабоченность, только обозначьте проблему, как
он начнет искать способы помочь вам. Особо хочу сказать о его
профессионализме. Сколько раз бывало такое: Володя идет из
своего кабинета в студию, и по дороге ему вручают текст
предстоящей передачи. Тут ему впору и возмутиться, ведь нужно
время, чтобы текст хотя бы раз прочитать перед выходом в эфир.
Но Володя, никого не упрекнув, молча берет листы с текстом,
спокойно усаживается перед камерой и, хотя ни разу не видел
пленки, начинает вести передачу в открытом эфире, да так,

88
Аза Ботоева
будто отрепетировал ее по меньшей мере пять раз. Словом, мы
на своей студии были первыми, и какие бы ни пришли после
нас дипломированные профессионалы, мы — это уже
история, и Володя Дудиев — одна из ее самых добрых и интересных
страниц.
Хочу с удовольствием вспомнить, какой праздник пришел в
наши души вместе с первой постановкой на сцене музыкального
театра оперы А. Рубинштейна «Демон». Еще задолго до
премьеры мы с Автандилом Мдинарадзе, которого все звали коротко
Авто, осваивали свою камеру в репетиционных залах. Делалось
это, как ни смешно, тайком, но однажды нас засек в театре
главный режиссер студии Виктор Пастон:
— Что вы тут делаете?
— Снимаем кое-что... к премьере.
— А сценарий у вас есть?
Злополучного сценария у нас, конечно, не было, потому что
он... не был нам нужен. Есть факт, есть чутье на событие, есть
желание осмыслить его и, может, чуть-чуть опередить время.
Но люди, которым ничего не надо, обычно свою
бездеятельность прикрывают приверженностью правилам. Нет сценария —
не можете снимать. А когда будет сценарий и напишут ли его
вообще — неважно. Но тот же Пастон, наш главный режиссер,
когда перед началом выхода в эфир передачи видел у пульта меня,
спокойно уходил, небрежно бросая: «Здесь я, кажется, не
нужен».
...«Демон» вот-вот должен был увидеть свет рампы. У меня в
голове вызревал план, который должен был осуществиться в
день премьеры. Для этого я поехала в селение Зильги, нашла
там председателя колхоза Сергея Андреевича Абагаева,
прекрасного человека и отличного руководителя, с которым
обговорила вопросы, связанные с предстоящей премьерой. Без
натяжки скажу: это было большое событие в культурной жизни
республики. Сама по себе опера «Демон» очень сложная для
постановки. Она требует, во-первых,
высокопрофессиональных певцов, во-вторых, были сложности со сценографией, и
— все же. Меня как всегда окрыляла гордость за осетин,
умеющих, когда захотят, все. Исполнитель главной партии Елкан
Кулаев уже дал интервью нашим телезрителям. Они — мои
земляки, ардонцы,- чем я немало гордилась. Так получилось,

Доброта
89
что и Юрий Леков, и Елкан Кулаев, закончившие
Московскую консерваторию, долгое время работали в театрах
Украины, где получили достойное признание. Движимые чувством
малой родины, приехали в Орджоникидзе, без сожаления
оставив каштановую столицу Украины и хорошую квартиру в
престижном районе города.
В день премьеры к музыкальному театру на Набережной
неожиданно для всех подкатил заказной автобус из Зильги. Из него
вышли колхозники, молодые и пожилые мужчины — в
черкесках и папахах. Женщины — с традиционным подношением по
случаю радостного события: пироги, отварное мясо. В руках
одной из них — гармошка. Гостей усадили на самые почетные
места... занавес поднялся. Постановка была удачная, но я
волновалась: услышат ли мои зильгинцы сложнейшую оперу,
поймут ли саму идею, которую заложили вначале в поэму, а затем в
музыку два гения М. Ю. Лермонтов и А. Г. Рубинштейн. Но
завороженные музыкой лица земляков внушали мне спокойствие:
они не встанут, не потянутся к выходу. На первом же антракте
зильгинцы поднялись на сцену, и один из самых уважаемых
стариков сказал:
— Мы до сих пор не знали, что такое опера. Сегодня
увидели. Конечно, многое мы не поняли, русский язык вроде бы
знаем, но когда артисты поют, понять сложнее. Одно мы очень
хорошо поняли: осетины тоже умеют ставить оперу, наши пев-
, цы, дай Бог, чтобы им многое удалось на этой сцене, умеют
петь не хуже тех, что в Москве, Ленинграде...
Публика, собравшаяся покинуть зал на время антракта,
вернулась к своим креслам, с любопытством наблюдая за
происходящим на сцене. Старик взял в руки рог, наполненный
осетинским пивом, и взмолился:
— Господи, дай нам много талантов, чтобы радовались наши
сердца, глядя на них.
Зал в едином порыве ответил: «Оммен, Хуыцау!»
Почетный рог был преподнесен Елкану Кулаеву. Антракт
кончился. Мои дорогие зильгинцы снова чинно уселись —
смотреть и слушать оперу. Не знаю, где сейчас Сергей Андреевич
Абагаев, но до сих пор я благодарна ему за тот праздник в
театре. Он тогда горячо поддержал мою идею о приезде
тружеников села Зильги на премьеру «Демона». «Поддержим, конеч-

90
Аза Ботоева
но, наших артистов»,— сказал он тогда, выслушав мое
предложение, и попросил меня ни о чем больше не беспокоиться.
Мы все это, конечно, засняли, я смонтировала пленку,
Михаил Ильич написал, как всегда, чудный дикторский текст и
Володя Дудиев вышел с ним в эфир. Передача об опере
«Демон» на сцене музыкального театра была рекомендована на
Красную доску.
Мне очень дороги воспоминания о том периоде жизни,
который связан с Осетинской горкой. Грустно говорить об
этом, но в те годы культурная жизнь нашей республики была
много богаче, чем сейчас. К нам приезжало много
гастролеров из среды блистательных и очень популярных в то время
актеров театра и кино, эстрадных певцов. В моем домашнем
архиве хранятся автографы Михаила Александровича,
Владимира Канделаки, Юрия Гуляева, Татьяны Шмыги,
Владимира Балашова... Восторженное отношение к мастерам
сцены, многие из которых удостоены звания народного
артиста СССР, не прошло у меня с годами, как это часто
бывает в жизни. Перебирая фотографии тех лет, с грустью
смотрю на снимок, где я с Юрием Гуляевым. Он приехал к нам
на гастроли на пять дней.
Все до единого концерты этого певца прошли с
аншлагом. Он был очень простой, Юрий Александрович.
Терпеливо сносил атаки почитателей его таланта. Приближался
заключительный концерт артиста. Мне очень хотелось,
чтобы моя маленькая Осетия осталась в памяти народного
артиста СССР Юрия Гуляева не просто как географическая точка
на карте его маршрутов. Он заслужил это своей
добросовестной работой, а выступление артиста на сцене и есть его
работа. Я замечала, что Юрий Александрович каждую
свободную минуту использовал для игры в шахматы со своим
администратором. Вот бы ему подарить хорошие шахматы,—
подумалось мне, и я отправилась в ювелирный магазин на
проспекте. Там и нашла — вьетнамские, каждая фигурка
инкрустирована перламутром. На заключительный концерт
Гуляева я пригласила делегацию из Ардонского района. По
моему знаку они поднялись на сцену с традиционными
осетинскими пирогами. Юрий Александрович с искренним
недоумением смотрел на то, как на сцену поднимается пожи-

Доброта
91
лой мужчина. Он обнял артиста и сказал сердечные слова
отцу и матери, вырастившим такого замечательного сына.
Наша певица Надя Кокаева, одетая в осетинский костюм,
едва заиграла гармошка, подхватила Гуляева — танцевать.
Потом преподнесли ему в подарок шахматы. Растроганный,
Юрий Александрович сказал: «Никогда не думал, что такое
возможно. Я только что вернулся из поездки в Японию,
бывал во многих городах страны, где меня тоже тепло
встречали. Но такое... Спасибо вам, спасибо...»
Запомнился мне приезд в наш город еще одного мастера
сцены, артиста театра и кино, народного артиста СССР Михаила
Названова. Клавдий, отец Гамлета в фильме Козинцева
«Гамлет» — последняя роль Михаила Михайловича. Я пригласила гостя
на телевидение, потом, по собственной инициативе, показала
ему самые красивые места нашего города и часть
Военно-Грузинской дороги. У Михаила Михайловича была своя
кинокамера, и он с удовольствием снимал горные пейзажи, замок
царицы Тамары, парк им. К. Хетагурова. Вскоре Михаил
Михайлович заболел. В Москве ему сделали операцию, которая вовсе не
внушала никакой надежды, но больной об этом не знал. Как
раз в это время я выслала Михаилу Михайловичу
причитавшийся ему гонорар, и он с благодарностью откликнулся. В
конверте мы получили его фотографию с надписью: «Милые Аза и
Света! Спасибо за память! Поздравляю вас с весной. О, с какой
радостью я побывал бы снова в ваших волшебных местах! Но,
увы! Пока я должен заниматься своей болезнью. М. Названов.
2.5.64 г. Москва».
Приезжал в Осетию и знаменитый Игорь Ильинский. Он
сам -по себе, разумеется, заслуживал того, чтобы
познакомить с ним наших телезрителей. Я же млела перед его. именем
еще и потому, а вернее, в первую очередь потому, что его...
поцеловала однажды сама Мэри Пикфорд—первая кинозвезда
Голливуда. Когда в двадцатые годы она приехала в нашу
страну с мужем и еще одной звездой Голливуда — Дугласом
Фэрбенксом, среди встречавших их был и Игорь Ильинский.
Поцелуй блистательной звезды, неожиданно доставшийся
советскому актеру, экспромтом родил фильм "Поцелуй Мэри
Пикфорд", с огромным успехом прошедший в нашей стране.
Актриса, чье имя не сходило с уст многомиллионных поклон-

92
Аза Ботоева
ников во всем мире, в неполные сорок лет ушла в
добровольное заточение и, дожив до глубокой старости, так и не
появлялась больше в свете: она хотела навсегда остаться и в памяти
почитателей своего таланта, и в истории кино только
красавицей Мэри Пикфорд.
Личное знакомство со многими ведущими артистами нашей
страны, особенно старшего и среднего поколений, как-то
убедила меня в том, что чем выше культура человека и его
интеллект, тем он совестливей, внимательней к другим. Может,
потому всегда сбывалось мое неудержимое желание: каждого
большого гастролера, приехавшего в Осетию, показать в телепередаче.
Ведь многие сельчане, думала я, годами не приезжают в столицу
республики, не бывают в театрах, и почему бы им не дать
возможности приобщиться к искусству. И каждый раз мне хотелось
сделать гостям республики что-то приятное, чтобы моя
маленькая Осетия надолго запомнилась им. С другой стороны, меня
принуждал к этому совершенно ребячий восторг, который я с
детства испытываю перед людьми искусства. Вот почему я легко
тратила небольшую часть своей почти символической зарплаты
на маленькие сувениры, упрашивала таксистов или водителей-
шабашников подвезти очередную знаменитость до Осетинской
горки, 2 или чуть-чуть повозить его по городу. Замечу, кстати,
что очень часто хозяева этих машин,, после того, как сами с
удовольствием знакомились с интересным пассажиром,
отказывались от моих денег.
Однажды я вдруг узнаю, что меня перевели на
промышленную тематику — начальству у нас всегда виднее, и мы как-то
смирились с тем, что в случае «производственной
необходимости» наши склонности и интересы ровным счетом ничего не
значат. Потом сама себе сказала: хорошие люди есть не только в
искусстве, и водитель трамвая может быть красив душой как
художник или оперный певец. Тем я и успокоилась, а судьбе было
угодно, чтобы первым героем моего «промышленного» цикла
передач стал Касполат Карсанов, директор мебельного
производственного объединения «Казбек». Как я и планировала, наша
съемочная группа отправилась на карсановскую фирму.
Обычные блиц-интервью у рядовых тружеников — и такая мне
открылась богатая человеческая душа в Касполате! Снимали передачу
на едином дыхании, а когда она вышла в эфир, было много

Доброта
93
звонков от телезрителей. Молодцы, говорили нам, хорошего
руководителя нашли, настоящего. Помню, был и
взволнованный голос сестры Касполата, Фатимы, звонившей из Москвы:
«Он действительно живет одной работой, вы это правильно
подметили, спасибо вам...»
Был ли Касполат действительно хорошим руководителем?
Время подтвердило нашу тогдашнюю оценку Карсанова,
доказав, что он не просто талантливый руководитель, но и
незаменимый. Ведь когда главу фирмы, еще полного энергии,
несмотря на годы, отправили на «заслуженный отдых», его
преемник потянул «Казбек» назад, фирма стала чахнуть на глазах у
всех и тогда «спецы» по кадрам додумались: не вернем
Карсанова на директорскую должность, погибнет предприятие. А он,
не умеюший работать спустя рукава, в это время занимался
центральным парком культуры и отдыха им. Коста Хетагурова,
некогда одним из лучших среди парков страны и зачахнувшим в
концу 80-х уходящего века. Он бил тревогу, напоминал:
бывший Александровский трек,— это национальное достояние
Осетии и его нужно спасать. Однажды Карсанов заинтересовал
проблемой парка корреспондента республиканской газеты и тот
после встречи с Касполатом не переставал удивляться глубине
его познаний не только в истории парка, но и в архитектуре, и
в разбивке газонов, а также реставрационных работах, и даже в
тонкостях приживания на территории парка представителей вне-
кавказской флоры. У Карсанова были прекрасные задумки,
осуществление которых вернуло бы парку его былую славу, но
его вновь назначают на должность директора фирмы по
настоятельной просьбе коллектива мебельной фирмы «Казбек». И все
вернулось на свое место, но мы часто забываем о том, что все
— смертные. Наладив свою фирму, Касполат вскоре умер. То
ли накопившаяся усталость ослабила его, то ли сердце не
выдержало. Оставалось лишь надеяться, что место, которое было
истинно карсановским, займет достойный специалист и
руководитель.
Вспоминая о героях своих телепередач, нередко ловлю себя
на мысли, что в те годы люди относились друг к другу
доброжелательней, мы больше доверяли другим и сами становились от
этого лучше, внутренне богаче, умели видеть достоинства в
других и от этого тоже выигрывали. Помню, в нашу республику

94
Аза Ботоева
приехал тогдашний министр просвещения России ( в нашей
республике эту должность занимал Ахсарбек Галазов) и мы,
конечно, не упустили официального гостя — пригласили в студию.
Ахсарбека я попросила быть ведущим.
Он не соглашался, ссылаясь на то, что не сможет выполнить
эту роль профессионально, но мы все же настояли. Министр
наш повел себя перед телекамерой так, будто всю жизнь работал
на телевидении. «Приходите к нам насовсем, вы нам
понравились»,— подарили мы комплимент ведущему. «Теперь я
спокоен: в случае, если снимут с должности, без работы не
останусь»,— поддержал шутку Ахсарбек Хаджимурзаевич.
Спустя какое-то время наш местком попросил меня, как
депутата Ленинского райисполкома, устроить детей сотрудников
телевидения в детские сады. Не знаю, как сейчас, но в те годы
получить место в дошкольном учреждении было много сложнее,
чем, например, получить квартиру. Пришла я к А. Галазову,
министру просвещения, рассказала о своей просьбе, и, к моей
великой радости, он распорядился дать нам двенадцать мест в
садиках.
В свой восьмой приезд в Осетию я вновь ходила к А.
Галазову с такой же животрепещущей просьбой. Причиной
послужили весьма важные события: под угрозой закрытия
оказалось общественное объединение «Хазнадон», так много
делающее для возрождения национальных традиций, обычаев и
осетинского языка. При «Хазнадоне» был организован
этнический театр, куда вошли ветераны осетинской сцены Коста
Сланов, Кола Саламов, Василиса Комаева, Маирбек Цали-
ков, Владимир Макеев, Владимир Балаев, Елена Туменова,
Давид Темиряев, Исай Кокаев. Я неплохо знаю театр и
уверенно заявляю: эти люди огромного сценического дарования,
чье творчество и сейчас, на склоне их лет, продолжает будить
в людях чувство национальной гордости. Отправленные на
пенсию, многие из них в наше сложное время оказались не у дел;
настойчиво востребовало их талант объединение «Хазнадон»,
организовавшее из них мини-театр и выплачивающее им
заработную плату. «Мне только пять минут»,— просила я о приеме
к председателю Верховного Совета республики и получила
аудиенцию. Я рассказала о деятельности «Хазнадона», которая
держится исключительно на энтузиазме и нервах его хозяйки

Доброта
95
Зои Дауровой. Глава республики слушал, то возмущаясь, то
удивляясь, и обещал оградить «Хазнадон» от посягательств с
чьей бы то ни было стороны. Вечером мы долго говорили с
Зоей о том, как вдохнуть «кислород» в финансовые легкие
«Хазнадона». Чтобы делать достоянием желающих кассеты с
записью нартских сказаний, образцов осетинского
фольклора, музыки, нужны немалые средства. И чтобы ветеранам
сцены в поддержку их материального благосостояния платить
за подвижнический труд, и чтобы вести бесплатные курсы
осетинского языка — тоже нужны деньги. Где их взять? В
ответ на этот вопрос и был найден вариант коммерческого
магазина. Многие сейчас красиво говорят о возрождении
культурного наследия и, в частности, широком изучении родного
языка. А Зоя не говорит, не призывает — она просто открыла
курсы и бесплатно обучает языку Коста не только осетин, но
и русских, украинцев, евреев, армян, которые хотят
общаться с коренным населением на его родном языке.
Много раз, приезжая в Осетию, я останавливаюсь у Зои.
Как истинная горянка, она удивительно радушная хозяйка, без
суеты, без шума хлопочет у плиты, чтобы накрыть красивый
сытный стол. Всегда втайне удивляюсь ей: как умудряется она
из того небогатого ассортимента продуктов, что есть в наших
магазинах, так вкусно кормить всех, кто заходит в ее дом.
Часто, довольно оглядев стол, Зоя говорит: «Господи, пошли
мне гостя проголодавшегося!» И если кто-нибудь захочет ее
обидеть, достаточно не внять ее просьбе сесть за стол. К слову
сказать: если моя книга дойдет до читателя, он должен знать,
что именно Зое обязана своим рождением моя маленькая
повесть. «Ты обязательно должна рассказать обо всем, что тебе
выпало в жизни»,— всякий раз говорила Зоя после долгих
наших откровений.
Особо хочу сказать о другой моей близкой подруге — Марии
Бетоевой. За всю свою жизнь не встречала человека более
непримиримого с тем, что можно обозначить одним словом:
неискренность. Этим и трудна ее жизнь, полностью подчиненная
чувству долга. Ничего не накопила ее преданность идеалам,
которые исповедовала лучшая часть человечества. Напротив,
сегодняшняя реальность почти не дает ей шансов вести
приемлемый для нее способ существования. Мария отдала десятилетия

96
Аза Ботоева
книге «Золотое созвездие Осетии», об осетинах, на полях битв
завоевавших своей родине славу. Она по крупице, в течение
многих лет, собирала в центральных архивах страны уникальный
исторический материал, знание которого — большая удача для
любознательного и считающего.себя патриотом, гражданином
Осетии.
После окончания отделения журналистики Высшей
партийной школы в Москве Мария Бетоева пришла на осетинское
телевидение заместителем председателя Комитета радио и
телевидения и ее узнали, однажды и навсегда, как честного,
добросовестного и принципиального руководителя. В отличие от
некоторых, Мария Дигисовна не делала вид, что лучше других
знает свою новую работу. Напротив, она глубоко вникала во
все вопросы, не стеснялась спрашивать у своих подчиненных,
а главное,— мы искали, творили; с каждым днем в нашу жизнь
все больше входило внимательное, вдумчивое, творческое
отношение к порученному делу. Сценарии телевизионных
постановок, тематических передач обсуждались на художественном
совете, практиковались просмотр и обсуждение трактовых
репетиций. На редакционных летучках анализировались наши
передачи. Это была хорошая профессиональная учеба. Мы
работали увлеченно, нам было очень интересно, искренне
радовались успеху каждой творческой группы. В то время еще не было
предварительной записи передач, мы выходили в прямой эфир.
А вещали 4,5 часа, и точное соблюдение объявленной
программы во времени требовало немалых усилий, творческой
дисциплины, профессионализма. Однажды мы случайно узнали, что
я и Мария — дети двух друзей, двух близких по духу и судьбе
борцов за советскую власть, за интересы трудового народа. Даже
старшая дочь Марии, обаятельнейшая Инна, закончила в
Ленинграде тот же НИИ акушерства и гинекологии им. Отто,
что и Света. Младшая, Фатима, избрала темой своего
научного поиска Библию, проникновение раннего христианства в
Аланию. Место, которое Мария занимает с той поры в моей
жизни, столь огромно, что обозначить границы доверия к ней
невозможно. За внешней суховатостью Марии прячется
человек добрый, чья гипертрофированная деликатность никогда не
поставит вас в неловкое положение. Не помню, чтобы с уст
Марии слетело хоть одно необдуманное слово. В годы, когда

Доброта
97
мы работали вместе на телевидении, я нередко шла именно к
ней, чтобы попросить дружеский совет, потому что Мария была
как бы моим вторым «я», но только более осмотрительной и
рассудительной.
Да, Северо-Осетинское телевидение, его рождение и
становление, свидетелями которых я была, навсегда останется одной
из ярчайших страниц моей жизни. То было счастливейшее для
меня время, когда я не просто работала — я жила
каждодневными делами телевидения. И как прекраснейшее содержание тех
будней — люди незабываемые, наши «телевизионщики»: Агудз
Бациев, Зира Гаппоева, Юрий Боциев, Юрий Икоев, Маирбек
Царикаев, Тамара Дзатцеева, Илья Гагиев, Юрий Мерденов,
Эмма Торчинова, Ирина Макиева, Георгий Черчесов, Ахурбек
Магометов, Василий Цаголов, Лео Плиев, Костя Томаев, Ада
Томаева, Володя Цаллагов, Батырбек (Бабле) Дзбоев, Камал
Ходов, Мирон Темиряев, Фатима Сикоева, Васо Малиев,
Заира Гуриева, Жора Касаев, Герман Гудиев, Владимир Гутнов,
Альберт Налбандян, Юрий Ясько... Каждый из них был яркой
гранью того горного хрусталя, каким представлялось мне наше,
осетинское телевидение. Проходят годы и уходят люди, потому
было бы большой справедливостью написать о каждом из них.
Тем, кто пришел после нас, небезынтересно, думаю, знать,
что Северо-Осетинское телевидение счастливо избежало
периода наивного и беспомощного подражания ЦТ — процесс
становления шел профессионально. Конечно, многое мы познавали,
как говорят, на ходу и если все же ощущали иногда нехватку
опыта, то этот пробел с лихвой восполнялся тем энтузиазмом и
жаждой творить, который был присущ всем. Беру на себя
смелость сказать: «Наше» телевидение было более
профессиональным, чем нынешнее, хотя работать нынче легче — техника
значительно выросла. Возможно, что залог наших успехов был в
том, что почти все мы боготворили наше ТУ, как священный
храм.
Моя одержимость искусством не проходит с годами.
Благодарная судьбе за Осетинскую горку, я все же хорошо
понимаю, что моя любовь к сценическому искусству так и осталась
неудовлетворенной. Но она не покинула меня и сегодня, и,
быть может, в награду за это постоянство хоть изредка все же
балует меня неожиданными подарками. Такими, например,
7 Доброта

98
Аза Ботоева
как встреча, хоть и заочная, с известнейшим в мире
танцовщиком, бывшим солистом балета Кировского театра оперы и
балета Рудольфом Нуриевым. Я уже говорила о том, что в
Швеции каждый читатель легко находит «свои» газеты и
журналы. Нашла свою периодику и я. В одном из изданий о
мастерах искусств с мировым именем я прочла публикацию .о
бывшем ленинградце Р. Нуриеве. Он остался в Лондоне во время
гастролей балетной труппы еще в догорбачевский период.
Знаменитая английская балерина Фонтейн помогла ему
утвердиться в ранге одаренного танцовщика, и Нуриев, не имевший на
балетной сцене равных себе, объездил многие страны,
демонстрируя высочайший уровень тогда еще весьма славившегося во
всем мире русского балета. Юноша получил признание и стал
зарабатывать деньги, соответствующие его профессионализму
и популярности. Одно омрачало его жизнь: в Союзе осталась
его мать, и когда она серьезно заболела, сыну не сразу дали
разрешение приехать к ней. Мне стало искренне жаль его. К
простому пониманию его душевного состояния прибавились
воспоминания о собственных страданиях за смертельно
больную маму... И я написала Рудольфу Нуриеву письмо. Выразив
ему вначале сочувствие, я написала: «Пусть хотя бы маленьким
утешением для Вас будет мое признание — от имени
миллионов советских людей — в любви к Вашему таланту». Я
заверила танцовщика, что придет время, и он еще будет приглашен
на Родину, и обнимет свою старенькую маму. Письмо я
отправила в Нью-Йорк, в знаменитый на весь мир театр оперы и
балета «Метрополитен». Ответ я не получила, да, честно
говоря, я и не ждала его, я просто удовлетворила свое желание
сказать доброе слово человеку, которому, я знаю, тогда было
нелегко.
Прошло два месяца, и однажды в моей тихой обители в Эн-
гельхольме раздался телефонный звонок:
— Вы Аза Ботоева?
-Да...
— Вы писали мистеру Нуриеву?
— Да, но я не получила ответа...
— Я его импрессарио. Вчера мистер Нуриев прилетел в
Стокгольм, где у него будет два концерта. Он приглашает вас.
Билеты на Ваше имя в кассе, они оплачены. Всего Вам доброго!

Доброта
99
К великому сожалению, утром следующего дня мы со Светой
вылетали из Копенгагена в Лондон, и не смогли
воспользоваться любезностью Нуриева. По возвращению я нашла в кипе
корреспонденции большой конверт со штампом отеля "Дипломат",
самого богатого в Швеции. В нем были две фотографии
Рудольфа Нуриева с автографом.
Рассказывали, что концерты прославленного танцора прошли
в Швеции с огромным успехом и что лишь немногим
счастливчикам удалось побывать на них. Звезда этого прекрасного
танцора, чья мировая слава родилась на его разбитом сердце, взошла
не на родине. И не на родине, увы, закатилась. Он уже был
кумиром мировой балетной сцены, а на родине его не пускали в
школу, где он учился, и куда привели его ноги, чтобы вдохнуть
аромат детства. Так и живем... Вскоре он ушел из жизни.

Моя нечаянная
пристань
— это Швеция. Когда я уезжала из Осетии навсегда, в ушах
постоянно, как стук сердца, звучали слова одного из бывших в
то время руководителей республики: «Мы решаем вопрос
вашего постоянного жительства в Швеции... У Вас ведь никого,
кроме дочери, нет. Вы имеете полное на это право». Я очень
тосковала по своей девочке, ходила какая-то потерянная, одинокая.
И не знаю, проявила бы я позже сама инициативу навсегда
покинуть свою Родину, но меня смутило это право. Потом,
осмыслив все спокойно, поняла, что люди увидели мое
состояние, мое одиночество и проявляют заботу, помогают мне
решить проблему.
Мои первые дни, прожитые в одной из богатейших стран
Европы, были безрадостны. До Швеции я никогда не бывала за
рубежом, не могла зримо убедиться в том, как «ужасен»
капитализм с его пренебрежением к неимущему человеку. Я знала
только, что моя Родина построила социалистическое общество и идет
к сияющим вершинам коммунизма, самого гуманного в мире
содружества людей, в котором каждому смертному уготован
земной рай. И, странное дело, хотя я сполна испытала на себе этот
«гуманизм», подсознательно я продолжала верить в то, что моя
родина — это все же что-то исключительное по сравнению с
другими государствами и что в этом есть особое везение, что ты
родился и живешь именно в Советском Союзе.
Так думала я, повторяю, до приезда в Швецию. Не без
внутреннего волнения, замешанного на страхе быть официально
третьесортным человеком, переступила я порог страны, где
отныне мне предстояло жить. Глаза мои, привыкшие к разного рода
тряпочным транспарантам: «Высшая цель партии —
благосостояние советского человека», «Народ и партия едины», «Слава
советскому народу-труженику» и многократно
повторяющемуся портрету улыбающегося вождя революции с надписью
«Верной дорогой идете, товарищи!» — не увидели здесь ни одного
лозунга, хотя бы косвенно выражающего принцип государства,

Доброта
101
заботящего о благосостоянии своих граждан. Однако здесь
забота о человеке если и не демонстрируется на каждом шагу, то
уж по крайней мере не замечать ее нельзя. Заходя вечером в
темный подъезд, тут же, у самых дверей видишь светящуюся
красную точку в стене, нажимаешь ее и включается яркий свет.
Он отключится автоматически, как только ты войдешь в дверь
своей квартиры. Впервые воспользовавшись столь удобным и в
то же время экономичным способом освещения, советский
человек не может не подумать о том, какая это большая проблема
— освещение улиц и подъездов — у нас дома. Вызвав для
больного «скорую помощь», нам надо непременно встретить эту
машину у дома, а потом провести врача — в ночное время — до
квартиры, ведь подъезд, как правило, не освещается, да и на
лестничной площадке редко горит лампочка, тоже ставшая
дефицитом в последние годы. Черная тоска ложится на душу при
мысли о затемненном как в годы войны, проспекте Мира
после восьми часов вечера. За месяц до Нового года
жизнерадостные шведы буквально выплескивают восторг рождественского
праздника на улицы и площади города. Хвойными ветвями,
живыми и искусственными, украшаются фасады домов,
балконы, окна, витрины магазинов. В окнах домов и
учреждений зажигаются на пирамидальных подсвечниках разноцветные
свечи, обрамленные у основания венками из цветов. Многие
хозяева вилл украшают световой гирляндой елки, растущие
прямо во дворе. В такой же яркий наряд одеваются деревья на
главных улицах, поэтому зимний город, сияющий тысячами
ярких огней, особенно красив и светел ночью. Невольно
думаю: вот бы увидеть таким нарядным и предновогодний
проспект моего родного Владикавказа. Интересно, сколько
милиционеров патрульной службы понадобилось бы, чтоб охранять
эту красоту от посягательств огромной армии бездельников и
хулиганов, ломающих скамейки, переворачивающих урны с
мусором, режущих ножами афиши, мягкие сиденья в
автобусах и троллейбусах, грабящих киоски, вытаптывающих
газоны. Какой Новый год для моих сограждан во всей стране и
маленькой Осетии! Сегодня утренние газеты в Швеции вышли
с броскими заголовками на первой полосе: «Советский Союз
умер...» Умерла Великая страна, выстоявшая полвека назад и
победившая чудовищно сильные фашистские армии. Когда пе-

102
Аза Ботоева
ред всеми народами огромной ядерной державы встала
дилемма: перестроиться и жить по-человечески, или перестать
существовать как государство, они выбрали второе. «Великий»
пианист Ландсбергис, движимый больной амбициозностью,
первым вытащил кирпичики иа здания, которое теперь рухнуло,
оставив без крова и надежды миллионы простых людей. Что ж,
история знает немало имен и созидателей и сопутствующих им
— Геростратов. Достоянием памяти цивилизованного мира,—
думала я в первые годы перестройки,— навсегда станут деяния
Горбачева. Я не политолог и не берусь давать оценку всей
деятельности первого советского президента, но не могу не
понимать, что по каким-то непонятным мне причинам, народ, не
познавший по сути хорошей жизни за все 70 с лишним лет, но
единодушно проголосовавший за сохранение Союза, не был
услышан и пошел не за Горбачевым. Так или иначе, но СССР
войдет в мировую историю как первое государство,
погубившее само себя. Печальная слава, что и говорить. Шведские
газеты в эти дни пестрят броскими заголовками: «Горбачев ждет
своей политической смерти«, «Звезда Горбачева закатилась»,
«Советский Союз сошел в могилу», «Конец Горбачева», «Он
боролся, как боксер тяжелого веса», «Тройка (Ельцин,
Кравчук, Шушкевич) говорит: «Уходи, Горбачев». Безжалостно
говорят горькую правду, и я на них, шведов, не в обиде. Они
констатируют, я страдаю за все, что делается на моей роди-
не.
Трудно адаптировалась я в новых условиях. Мне все
казалось: я в каком-то ирреальном мире, що стерлась даже грань
между прошлым и настоящим. «С тех пор, как я уехал из
родного города,— тонко подметил Гарсиа Маркес,— в моей
жизни больше ничего не случилось». А ведь писатель после этого
получил Нобелевскую премию, пережил множество
потрясений.
...Вот и мне тоже казалось: все, что должно было произойти в
моей жизни, уже произошло там, где время на часах моей
жизни отстучало 55 лет, и что дальнейшее — это уже не жизнь
вовсе, а так, существование.
Приглядываясь к новым своим согражданам, я отметила, что
трудолюбие — это одна из национальных черт шведов. Мало кто

Доброта
103
из них довольствуется, как мы, одной зарплатой. Но в отличие
от нас, «делающих» деньги, шведы каждую крону
зарабатывают. Честным трудом. Симпатичные студенты
последнего курса университета нанимаются на один день к доктору —
постричь травку в его саду. Муж коллеги моей дочери —
помещик. У него большое хозяйство, своя техника. Чтобы успевать
делать всю необходимую работу, он встает очень рано. Иногда
кто-то из членов семьи помогает ему в свободное от работы
время. Если глава семьи знает, что есть возможность заработать у
соседа, тоже помещика, он непременно отправится к нему и
предложит свои услуги. Знакомый инженер, работающий на
предприятии, вечером, после ужина, идет к фабриканту, берет
у него какую-то новинку и ходит по домам, рекламируя ее,— так
он зарабатывает проценты с продажи. Такая подработка —
обычное дело для рядовых шведов, причем она не только не
ущемляет их достоинства, но, напротив, свидетельствует о благочестии
человека.
Я уже постепенно осваивала новый уклад жизни, как к нам
приехали гости из Орджоникидзе. Наши шведские друзья
пригласили их к себе, дали возможность увидеть как живут,
работают. Земляки мои схватились за голову: «У нас уже давно
разучились так работать!» В самом деле, ведь не случайно шведы
в шутку называют себя «арбайтнаркоман», то есть
наркоманами работы. И не случайно, что именнр в этой стране, как и в
бывшей Западной Германии, самый высокий уровень жизни.
Поэтому, если кому-то в Союзе кажется, что стоит лишь попасть
в богатейшую страну мира, как он тут же автоматически
становится состоятельным и может пользоваться всеми ее, благами, он
глубоко ошибается. Роскошная жизнь в Швеции возможна, но
при условии, что ты очень много и хорошо поработаешь.
Интересны и устремления большинства шведов: купить
хорошую виллу с земельным участком, автомашину, лодку,
отправиться путешествовать по миру. Потому что шведы — народ
любознательный. Они могут год, а то и несколько лет копить
кроны, чтобы поехать в страну, интересную для себя, и тут уже
никакие расстояния и расходы для них не помеха.
Словом, я постепенно привыкала к мысли, что шведы — люди
как люди, со всеми свойственными живому человеку
слабостями и достоинствами. И напрасно им приписывают излишнюю
чопорность. Они просты и открыты, контактны и эмоциональ-

104
Аза Ботоева
ны, умеют сострадать чужому горю и готовы прийти на помощь
каждому, кто окажется в трудной ситуации. В дни, когда я
пишу эти строки, шведская газета «НТС» («Северо-Западная
Сконе»: южный регион Швеции) рассказывает об операции
«Калле», проходящей в стране. В центре ее — молодой человек,
получивший травму позвоночника. Шведские врачи вынесли свой
приговор: болезнь необратима. Но журналист из «НТС» свозил в
Москву историю болезни Калле, его рентгеновские снимки, и
советские специалисты сочли возможным поставить юношу на
ноги. Однако операция эта "вместе с расходами на дорогу стоит
около 200 тысяч крон, а такой суммы у больного нет. Тогда и
объявила газета акцию «помощь Калле». И вот читаю: многие
популярные артисты Швеции дают концерты в фонд Калле; в
одном из ресторанов организовали танцы с горячим кофе и
печеньем, выручка — в фонд Калле; известная шведская певица
Элизабет Ассарсон дала концерт, вся выручка от которого
пошла в фонд помощи больному юноше; несколько художников
бесплатно отдали свои картины, которые разыгрывались по
лотерее. По шведскому телевидению выступила бывшая
учительница Калле, обратившаяся к его одноклассникам и те сразу же
откликнулись — перечислили для Калле 4 тысячи крон. Читаю:
половина необходимой суммы уже собрана, и я нисколько не
сомневаюсь в том, что Калле попадет в Москву и советские
врачи сделают ему операцию. Дай-то Бог, чтоб оказалась она
удачной и для шведского юноши, и для моей Родины, чей престиж
сейчас очень нуждается в реабилитации. Рассказав об операции
«Калле», не могу обойти молчанием аналогичную ситуацию, в
центре которой спортсмены Виктор Якушев и Свен Тумба,
хорошо известные болельщикам хоккея во всем мире.
Швед Свен Тумба, оставив большой спорт, занялся
бизнесом, строя гольф-площадки во многих странах, в том числе и
нашей. В одну из его поездок в Москву он познакомился с
русскими парнями, которые его спросили, помнит ли он своего
соперника на хоккейной площадке Виктора Якушева? «О, да,
конечно»,— обрадовался швед, и тут же поинтересовался, нет
ли у Виктора проблем. А проблема была, да еще какая
серьезная. Я передам ее суть в переводе статьи шведской журналистки
Паулы Хаммешког из газеты «Экспресс»: «Тумба спасает своего
друга».
Парни рассказали Тумбе, что одна из бывших звезд советско-

Доброта
105
го хоккея Виктор Якушев ныне влачит жалкое существование
инвалида в коляске. Спорт, физические перегрузки и минимум
заботы о здоровье хоккеиста стали причиной повреждения его
суставов. Врачи московские не берутся лечить Виктора, считая,
что медицина в данном случае бессильна. Тумба показал
рентгеновские снимки шведскому хирургу Ларсу Петерсону, тоже —
бывшему хоккеисту, игравшему в 60-х годах с Тумбой и хорошо
помнившему небольшого роста, сильного и юркого советского
хоккеиста. «Его можно прооперировать, — сказал Ларе— У
Виктора изношена головка бедра, которая, потеряв свою
эластичность, стала неподвижной. Мы заменим ее искусственной и
Якушев будет ходить». По мнению шведского врача, его
советские коллеги не делают такие операции только потому, что у них
нет материала. Через неделю Свен Тумба был в Москве и
говорил с Виктором по телефону. Якушев от волнения.не мог
говорить, он плакал. А Тумба возмущался: «Это ужасно, что до сих
пор ему никто не помог».
Как и в истории с Калле, для Якушева нужно было 150 тысяч
шведских крон. Тумба обратился ко всем шведам через
спортивную телепередачу с просьбой: собрать средства для Виктора
Якушева, его товарища по спорту. Он был еще в эфире,
рассказывая о печальной судьбе бывшего спортсмена из России, а в
студию уже позвонил армейский друг Тумбы и сообщил, что завтра
же переведет в фонд помощи советскому хоккеисту 10 тысяч крон.
Паула Хаммешког побывала в московской квартире, где
живет Виктор Якушев, и вот что рассказала об этом шведским
читателям.
«Виктор живет почти в нищете. В последние годы не
посещает врачей, потому что они ничем не могут помочь. Ему всего
54 года, звезде хоккея, а он уже — инвалид, всеми забытый.
Течет крыша дома, в котором он живет, запущена его
маленькая двухкомнатная квартира с плохой мебелью, осыпаются
стены, гниет пол. «У меня очень болят ноги,— говорит Виктор,— я
не могу больше так жить». Иногда, превозмогая боль в
суставах, Виктор спускается со своего 4 этажа (в доме нет лифта),
чтобы поехать на стадион или пойти в ближайший магазин
купить хлеба и молока, если, конечно, нет очереди. Небольшой
пенсии по болезни — 125 рублей и зарплаты жены, которая
работает машинисткой, им, конечно, не хватает, и Виктор
подзарабатывает тем, что шлифует дома хоккейные клюшки. Пяти-

106
Аза Ботоева
кратный чемпион мира и Олимпийских игр Виктор Якушев
имеет орден Трудового Красного Знамени. Серьезную травму он
получил в 1958 году и с тех пор с каждым годом наступало
ухудшение. Это обычное явление у хоккеистов и наступает оно чаще
всего от физических перегрузок. Со временем Виктору пришлось
перейти сначала на тренерскую работу в своей же команде,
позже он стал тренировать детей. В спорткомитете страны до него
нет никому дела, хотя в семье у него одна из больших проблем —
квартира. Жена Татьяна говорит: «Давно обещают дать квартиру
на первом этаже или в доме с лифтом, но...» Татьяна меняет чай
на постельное белье, чтобы дать взятку кому-то из тех, кто
должен решить проблему квартиры». .
Прошла еще неделя и газета «И даг», выходившая в г.
Мальме, подхватила эту тему и дала под крупным заголовком «Тумба
спасает своего старого друга» три больших снимка, на одном из
которых здоровенный Свен Тумба, улыбаясь, держит на руках.
Виктора Якушева. Даю полный перевод этой газетной
публикации.
«Две большие хоккейные звезды, Свен Тумба и Виктор
Якушев встретились!— Ох, Виктор, бандит!— воскликнул радостно
Тумба и поднял на руки своего старого друга по хоккею.
Виктору Якушеву 54 года, он почти инвалид, с 1982 года
страдает болями в тазобедренных суставах, но Тумба обещал
поставить его на ноги. В честь встречи со своим спортивным
соперником Тумба устроил праздник на своей гольф-площадке в
Москве. Тумба обещал Виктору операцию в Гетеборге и вот уже
собрано нужное количество шведских крон, назначено время
операции. Об этом он говорит сидящему рядом знаменитому
советскому тренеру хоккеистов Анатолию Тарасову, другим
представителям советского спорта. Все в сборе, нет только самого
Виктора. Неужели ему забыли позвонить? Виктор живет в
двухкомнатной квартире в Бауманском, промышленном районе
Москвы. Но вот он подъезжает на такси, с большим трудом
выходит из машины. Тумба подскакивает к нему и вот тут-то он
восклицает: «Ох, Виктор, бандит!» — опять шутит Свен и легко
поднимает своего давнего друга на руки. «Мне 60 лет/— с
гордостью замечает швед,— но все же я могу легко поднят^ Виктора!"
«Операция назначена на 7 января 1992 года, она будет
длиться два часа и на следующий день ты будешь на ногах»,— обещает
Тумба Виктору. Тот смотрит на него немножечко с недоверием.

Доброта
107
Друзья сидели два часа, вспоминая прошлые хоккейные
баталии. «Виктор всегда ломал мои нападения, когда я пытался
проходить через русскую защиту»,— говорит Тумба, мастер
мирового уровня. «Сказать правду,— заметил Виктор, у которого 5
золотых медалей чемпионата мира и Олимпийских игр,— Тумба
был таким быстрым, что мне никогда не удавалось его догнать".
Анатолий Тарасов, которому 73 года, слушал и согласно кивал
головой. Потом все трое сели в машину, работающую на
батарейках, и поехали по гольф-площадке.-За рулем сидел Тумба.
«После операции ты будешь кататься на коньках!» — громко
сказал он Виктору.
Забегая вперед, скажу, что Виктору Якушеву была сделана
операция и — удачная. Однажды утром я прочитала в шведской
газете сообщение, что русский хоккеист уже на ногах.
Информация была сопровождена фотоснимком: наш Якушев в
больничном одеянии, с сияющим лицом стоит около кровати,
растопырив руки, словно готовый обнять весь мир. Под снимком
подпись: «Медсестра Ингрид Карлссон едва поспевает за
русским хоккеистом». Я обрадовалась и набрала номер телефона
больницы, где лежал Якушев, попросила, если можно,
пригласить «русского хоккеиста». «Я очень рада за вас,— кричала я в
трубку, когда мой славный земляк взял трубку,— дай Бог вам
здоровья, не нужно ли вам помочь в чем-то? Извините за
меркантильное предложение, но хотелось бы послать вам немного
денег, может, сувенир какой захотите купить на память о
Швеции...» Якушев поблагодарил тепло, но от помощи отказался,
видно, неудобно было. Спустя минут двадцать зазвонил мой
телефон, на проводе был Якушев:
— Возможно, вы правы, Аза Додиевна, я хотел бы купить
жене какой-нибудь подарочек...
В тот же день я выслала ему 500 шведских крон.
Подходил к концу второй год моего проживания в Энгель-
хольме. Я очень тосковала по Осетии и, внимательно читая
американские газеты, все надеялась встретить хотя бы одну
осетинскую фамилию. Иногда брала конверт, опускала в него 5-10
долларов и маленькую записочку в отдел объявлений редакций:
«Ищу земляков, помогите...» Где-то подспудно жила у меня много
лет надежда отыскать маминого брата — дядю Георгия,
пропавшего в Великую Отечественную без вести, я уже потеряла
надежду найти хоть какую-то ниточку, которая бы связала! меня с

108
АзаБотоева
осетинами, живущими в США. Позже, когда я буду уже в
Штатах и Бог подарит мне незабываемые встречи с американскими
осетинами, я пойму, почему так долго искала их. Оказывается,
тамошние мои земляки в основном читают нью-йоркскую газету
«Новое русское слово» и «Панораму» на русском языке,
издающуюся в Лос-Анджелесе. И вот мне повезло: через свою кузину
я получила адрес незнакомого мне осетина, коренного жителя
Сан-Франциско. Это был Сафарби Тавасиев, или Танга, как
его звали все близкие ему люди. Родители его уехали в Америку
еще задолго до Октябрьской революции. Я написала ему б том,
что судьба забросила меня с единственной дочерью в Швецию,
что мы в этой богатой и цивилизованной стране совершенно
одиноки и потому ищем подобных себе осетин, которые, надеюсь,
хорошо понимают, что значит быть оторванным от родных
берегов.
И вот — счастье! Я получаю первое письмо из Америки от
доброго Танга, откликнувшегося на мой зов. Кажется, никогда
еще не читала я с таким волнением адресованное мне письмо.
«...Я очень люблю свой народ, наш седой Казбек, Осетию. Я
скучаю о ней по сегодняшний день. ...Мы с мамой уехали из
Осетии в 1931 году в Америку, к отцу своему. Отец и мать
прожили вместе 26 лет. Счастливо. Вечный им покой — рохсаг
уаентаг! ...Осетинский язык я еще не забыл, слава Богу. Я знаю
здесь двух осетин: Батырбека Томаева (имеет семью, не знаю,
кто он и откуда, знаю только, что он иронец) и Ефима
Томаева, он дигорец. Живут оба в Калифорнии. У меня есть жена,
Олечка, которая говорит по-русски, есть два сына Тамби и
Казбек, две дочки — Заира и Тамара, три внучки — Селест, Симон
и Мелани, внук Хассан. Имеем собственный дом».
Через некоторое время я вновь получила весточку от Тавасие-
ва. Он сообщал, что мое письмо, в котором я поведала о
поисках осетин с надеждой установить с ними контакты, он
отправил Камболату Мзокову из Алагира, который живет в 350
верстах от Лос-Анджелеса в городе Анахейме недалеко от
Диснейленда. В Анахейме имеется знаменитый ресторан «4
сезона», который принадлежит нашим кавказцам — ингушу
Наибу и двум кабардинцам. Люди, которые живут там, довольно
состоятельные, все имеют чудные дома. «Но все равно я
богаче, чем они: у меня есть сыновья, дочери, внук, внучки,
которые будут носить фамилию Тавасиевых.

Доброта
109
Тавасиев Танга. Таким знали нашего земляка звезды мирового кино в Голливуде.

по
Аза Ботоева
Аза, я прочитал ваше письмо три раза — вы красиво и
подробно описываете все. Я послал ваше письмо Камболату, чтобы
и он прочитал. Там недалеко живут три сестры Тугановы — Баца,
Заира и Тамара, а Ирина Агкалаева живет в Лонг Биче. Вот вам
их адреса.
Спасибо вам за фото ансамбля «Казбек». Привет дачке и ее
мужу. С наилучшими пожеланиями ваш земляк Танга Таваси-
ев.
28 августа 1983 г.»
Прошло еще несколько дней и почтальон принес толстый
конверт, на котором убористым почерком старательного
школьника был написан обратный адрес: город Анахейм. Его
отправитель — Камболат Мзоков, многие годы даривший нам со Светой
сердечное тепло и любовь. Хочу, чтобы это первое его письмо
полностью прочитали мои соотечественники, быть может, кто-
то из них увидит в нем дорогое имя затерявшегося на чужбине
родного человека.
«5 сентября 1983 г.
Калифорния.
Здравствуйте, наши дорогие землячки Аза и Светлана!
...Я — Мзоков Камболат из Алагира. Жена моя Татьяна
Андреевна Митиченко из Ардона. Ваша односельчанка. Ее мать —
Татьяна Леонтьевна Митиченко, заслуженная учительница
РСФСР, работала преподавательницей русского языка и
литературы в ардонской средней школе в течение пятидесяти лет.
Родину мы покинули во время второй мировой войны, в
1942 году. До 1949 г. жили в Германии, Австрии, Италии. В
1949 г. черт нас попутал и мы поехали в Турцию. Семь лет жили
в Стамбуле, в 1957 г. приехали в Америку и поселились в
Калифорнии, живем в городе Анахейме. Может, вы слышали о
Диснейленде, мы живем в километре от него. Мы оба уже 5 лет как
вышли на пенсию. Нам уже скоро по 70, пожалуйста, не
пугайтесь. Душой и сердцем мы молоды, материально, слава Богу,
не так уже плохо. Бедных осетин в Америке нет, все наши
хорошо устроены. Каждая семья имеет свой дом и свое хозяйство.
Всего нас здесь 506 семейств.

Доброта
111
1. Тотиков Батрбек из Эльхотова, женат на русской, имеет
сына и дочку, которая замужем. Живут около нас.
2. Габуев Петя из Ардона, женат на голландке. Его сестра
Наташа живет в Орджоникидзе, может быть, вы ее знаете. Она
лет 10 назад приезжала сюда к Пете. Они родственники Томае-
вым.
3. Таболов Давлет, родился и вырос в Ленинграде, поэтому
осетинский язык знает плохо. Его мать, наверное, вы знаете,
Фатима Хетагурова, была известна в научном мире. Давлет в
Ленинграде окончил художественную академию. Он всего 5 лет
как вырвался из советского "рая.".
4. Семья Тугановых, три сестры: Баца, Заира и Тамара.
Старшая, Баца, была замужем за Бало Белати (инженер-химик и
политический деятель). Он умер в 1971 году. У Бацы две дочери
— Аза и Ельма. Аза замужем, имет сына и двух дочерей. Муж
армянин, по специальности архитектор, живут в Лондоне.
Заира и Тамара замуж не выходили и живут вместе, а Баца живет с
Ельмой. Имеют прекрасные дома.
5. Мистулов Ельмурза. Женат, имеет двоих сыновей, один
женат, а другой учится в институте. Живут в Лос-Анджелесе, от
нас всего в 20—25 минутах езды.
6. Агкалаева Ирина. Ей уже 75 лет. Примерно столько же
осетину из Алагира Секинаеву Георгию. Вот, в основном, и вся
наша колония. Мы очень дружны, живем, как одна семья.
Встречаемся почти каждую неделю.
О Танга и семье Таймазовых ничего не пишу — Танга сам,
видимо, обо всем написал. Из Мамиевых здесь никого нет. Знаю
одного Мамиева Дзамболата, но он живет в Германии.
Из Баскаевых в Чикаго живет один из старых эмигрантов,
т.е. приехавший в Америку в 1913 г. Ему 95 лет, имеет двух
дочерей. Хотя родились здесь, но хорошо говорят
по-осетински. С одной из них я знаком, это Тамара Баскаева, замужем за
американцем.
Аза, я многое узнал о вас из вашего письма, переданного
мне Танга. Мне очень приятно, что Светлана получила хорошее
образование. Я всегда гордился и горжусь, когда наши горянки
в чем-то хорошем — первые. ...Мой друг Тамерлан Салаев из
Дарг-Коха работает ассистентом профессора в Канзас
Университете.
Знаете ли вы балерину Светлану Адырхаеву? Четыре года на-

112
Аза Ботоева
зад она была здесь. Ни одного концерта мы, конечно, не
пропустили. Каждый вечер я забирал ее домой и все наши
собирались у нас, веселились и радовались успеху нашей землячки. До
этого сюда приезжал Московский цирк — 150 человек, из них
12 человек наездников во главе с Дзерассой Тугановой. Они
выступали в нашем городе 10 дней. Не только осетины — все
кавказцы каждый вечер были на их выступлениях. После
концерта их — нарасхват, все мы хотели оказать им как можно
больше внимания. Некоторые смельчаки, как Махарбек Мамиев,
до сих пор переписываются с нами. Последние три года почти
никто не приезжал: отношения между США и СССР натянуты,
артистов не приглашают.
Таня интересуется, где вы жили в детстве, в селении или
станице, в какой школе учились. Может, у вас найдутся с ней
общие знакомые.
К моему глубокому сожалению, я никогда не слышал о вашем
дяде, но мы с Таней были бы счастливы видеть вас в нашем доме.
На этом пожелаю вам всего хорошего. Крепко обнимаю всех
вас. Все наши осетины передают вам привет.
С искренним уважением, Камболат.
Свою фамилию я пишу не Мзоков, а Куртулуш — это
последствия туретчины. Мой телефон 10714-635-9656».
Дочитав письмо, я стала собираться в дорогу. Когда
оформляла выезд в Америку, меня вежливо спросили, не собираюсь
ли я оставаться в этой стране. Я объяснила, что здесь, в
Швеции, живет моя единственная дочь, у которой хорошая
постоянная работа, семья, что страна, в которой я живу, обеспечила
меня пенсией, хотя я ни одного дня на нее не работала. Могу ли
я не быть благодарна Швеции!
Света проводила меня до Копенгагена. Через тринадцать
часов сверхкомфортабельный «Боинг» домчал меня до
Лос-Анджелеса. Я даже не заметила, как пролетело время. Удивительно
вежливые стюардессы четырежды кормили нас в пути,
показывали американские рекламные ролики и даже полнометражный
художественный фильм. В аэропорту я несколько раз оглядела
толпы встречающих. Кажется, никто меня здесь не ждет. Еще
раз внимательно пробегаю глазами по лицам, задерживаю взгляд
на пожилом мужчине, стоявшем с женщиной.
— Камболат?

Доброта
113
Он оглядел меня с ног до головы.
— Аза? А мы тут с Заирой Тугановой ждем пожилую
женщину... Вы отлично выглядите, Аза... Как приятно!
Я смутилась: и мне приятно слышать столь тонкий и
приятный комплимент.
— В Осетии нашей все женщины такие,— попыталась я скрыть
смущение, и мы все трое легко и весело рассмеялись. Камболат
усадил нас в свою роскошную американскую машину, и мы
поехали. Моя землячка мисс Туган, как там называют Заиру, и
две ее сестры, Баца и Тамара, попали в Америку почти 50 лет
назад. Они вместе с тысячами наших сограждан были вывезены
в Германию с оккупированных немцами районов в годы
Великой Отечественной войны. Заира почти двадцать лет
проработала архитектором на всемирно известном «Диснейленде». Когда
уходила на пенсию, дирекция выдала ей — в пожизненное
пользование — удостоверение на право посещать «Диснейленд» когда
захочет и с кем захочет. По дороге мисс Туган рассказала о том,
что Тамара работает в ресторане, а Баца, купив маленький
мануфактурный магазин, открывает собственное дело. Танга очень
хорошо говорит по-осетински и это меня особенно порадовало.
У него жена — американка русского происхождения. Они
воспитали троих сыновей, имеют внуков.
В Лос-Анджелесе я познакомилась с семьей Эльмурзы Мис-
тулова — потомка той ветви Мистуловых, что произвела на свет
известного генерала Эльмурзу Мистулова. Родители же
американского Эльмурзы, покинув Осетию, обосновались вначале в
Югославии, где он и родился.. Высокий, статный^ красивый и
высокообразованный, он, по-моему, за решительность и
умение — когда надо — организовать осетинскую колонию, носит
имя "атаман". Очень приветлива и обаятельна его жена Лида,
оба взрослых сына.
Первый банкет в честь моего приезда дали Тугановы. За ними
— ингуш Якуб и дагестанец Наиб, две кабардинские семьи
Алекса и Магомеда. Я с трудом сдерживала слезы, когда звучали, на
хорошем осетинском языке, тосты. Сколько добрых и искренних
слов, какая верность традициям, оставшимся нам от предков!
В Лос-Анджелесе, как я узнала, проживает более 30 тысяч
русских и столько же — армян. Даже мэр города — армянин.
Большинство этих людей, приехав в Америку, попали в
Калифорнию. Здесь, на земле, принадлежавшей когда-то Мексике,
8 Доброта

114
Аза Ботоева
легче было осесть гонимым нуждой горцам Кавказа. Например,
Камболат и Батырбек Терек начали с того, что своими руками
сшили осетинские костюмы и организовали танцевальный
ансамбль — этим и стали зарабатывать себе на жизнь. Амурхан
Дзагкоев скупил несколько подержанных домов и,
отремонтировав их, стал сдавать под временное жилье. Жена у Амурхана
турчанка и они, хоть очень редко, но все же бывают в Осетии.
Считают, что среди лос-анджелесских осетин Амурхан — самый
состоятельный.
В один из дней Заира повела меня в «Диснейленд», в этот
необыкновенный город-парк, заложенный американским
кинорежиссером специально для детей. Здесь он, любимый всем
человечеством Уолт Дисней, снимал мультипликационные
фильмы, сделавшие его имя бессмертным. 32 раза получал Уолт
Дисней «Оскара». После смерти автора мультфильмов об утенке
Дональде и мышонке Микки его последователи еще
девятнадцать раз (!) — на 1 января 1990 года — завоевывали «Оскара».
Чтобы увидеть все прелести этого городка, не хватит и семи дней,
а времени у меня было не так много, тем более, что из Сан-
Франциско уже позвонили: мы тоже хотим видеть гостью у себя в
доме. Танга с Ольгой встретили меня в аэропорту. Он —
небольшого роста, худенький, интеллигентный, она —
покрупнее, выше ростом, с очень мягкими, добрыми интонациями.
Супруги предложили мне показать город-красавец с его
пронзительно-голубым небом и таким же — на земле — зеркалом
спокойной поверхности прибрежья Тихого океана. Узнав, что
интересуюсь киноискусством, показали мне дом Фрэнка Синат-
ры, известнейшего голливудского актера и певца, который и в
немолодом возрасте продолжает оставаться любимцем публики.
В день своего семидесятипятилетия, как сообщала
американская пресса, артиста привлек шум за окном. Когда он вышел на
балкон, с удивлением увидел: вся улица запружена толпами
поклонников. Увидя своего кумира, они скандировали: «Фрэнки-
бой, мы тебя любим!» Кроме большого таланта славу этому
актеру принесла, неизвестно как ставшая достоянием его
поклонников трогательно-нежная любовь к матери, как и замечательному
певцу Элвису Пресли, чудный голос которого собирал у
радиоприемников миллионы слушателей. В молодости Элвис
зарабатывал на жизнь тяжелым шоферским трудом. Напевал для себя,
однажды решил сделать матери подарок: заскочил по дороге в

Доброта
115
салон звукозаписи, напел на пленку несколько песен и подарил
кассету матери. Но песни эти каким-то образом выпорхнули на
волю и... Элвис стал знаменитым. И богатым. Первым
крупным гонораром он распорядился как любящий сын. Пришел
домой, попросил мать: «Закрой, пожалуйста, глаза и дай мне
руку». Он осторожно вывел ее во двор, вложил ей в руку
маленький ключик и сказал: «Теперь открой глаза, мама». Перед
изумленной женщиной стояла одна из лучших легковых машин
американской марки. Горячо любимая сыном, мать скончалась
в возрасте 42 лет. Сын ее скончался, как только достиг 42 лет...
Нельзя не задуматься, почему в Союзе так мало книг о звездах
мирового кино, ведь чаще всего это люди с щедрой и богатой
душой, которым свойственны благородство, гуманизм,
готовность помочь людям.
С радостным удивлением я узнала о причастности к
Голливуду и моего земляка, Танга. Оказывается, он не раз приглашался
на знаменитую киностудию, когда для снимаемого фильма
нужен был исполнитель восточных танцев. На фотографии,
которую мне подарил Танга, он как раз и запечатлен в один из таких
моментов.
В Сан-Франциско я тоже попала в окружение моих пока еще
малознакомых, но таких дорогих мне людей. Землякам все было
интересно: как живут осетины, какие в республике урожаи,
насколько горный край наш стал индустриальным, какие вузы в
столице Осетии, высок ли уровень культуры. Я сама сделала к
столу осетинские пироги, чем доставила моим старикам
большое удовольствие. Потом уже, когда я уезжала, Танга вручил
мне конверт с надписью: «Никогда не забуду Ваши осетинские
пироги». Внутри были доллары. Я искренне запротестовала,
потому что, честное слово, в деньгах не нуждалась и даже не
планировала какие-то покупки. Но Танга очень мягко и
настойчиво настоял на своем, напомнив, что таков обычай наших пред-4
ков — одаривать гостей, отправляющихся в путь. Признаться, я
сама всегда это делаю, причем — с удовольствием. Но одно
дело — давать, другое — брать. Приятнее давать. Я, с детства
не избалованная вниманием своих родственников, не привыкла
к подобным проявлениям заботы. Эти доллары долго лежали у
меня в книжном шкафу, пока однажды я не достала их перед
поездкой в Осетию.
Звонок от Заиры напомнил мне, как быстротечно время:

116
Аза Ботоева
«Приезжай, твой ардонский земляк Петя Габуев уже назначил
день банкета в честь твоего приезда». В Лос-Анджелесе
небольшой аэропорт носит имя одной из звезд Голливуда — Джона
Улейна. Его скульптурное изображение в полный рост —
достопримечательность аэропорта, вызывающая в памяти
американские вестерны, в которых блистательно играл Джон Улейн. У
этого актера была завидно долгая творческая жизнь. В
последние годы, уже будучи глубоким стариком, он мучился раковым
заболеванием. Во время одного из последних интервью
журналист задал ему бестактный, но вполне в духе Запада вопрос:
— Вы знаете, что скоро умрете. Какие бы вы хотели
начертать слова на своей могильной плите?
— Надо подумать,— был ответ.
Хочу напомнить моему дорогому читателю, что все, о чем я
рассказываю, относится к году 1984-му. Это было время, как
его называют за рубежами Союза, догорбачевское. Мои милые
старики не скрывали своей печали по поводу того, что свидание
с Родиной для них — дело нереальное. Помню, как на обеде в
доме Тугановых все предались воспоминаниям, которые у
многих не пополнялись десятилетиями... И все же за столом, на
котором издавали неповторимый аромат осетинские пироги,
лывжа, мясо по-осетински, сидели осетины, в которых крепко
живет — в крови и душе — связь с родиной. Многих удручало
сознание, что они уйдут в иной мир, так и не увидев
бело-голубые вершины гор родной Осетии. Я, как могла, успокаивала
их, говорила, что советская страна сейчас переживает момент
истины, за которым — огромные перемены к лучшему в
политике и экономике.
Что позволяло мне делать такие прогнозы? Я не политик, но
твердо знала, что страна в том виде, в каком она пребывала
тогда, существовать больше не может. Я верила, что наступят
времена, когда в нашей стране снова будет потепление, но
теперь уже — необратимое. Время показало, что я была права. Но
правы оказались и мои заокеанские земляки, говорившие, что
пока в Союзе наступят благоприятные для них перемены, они
уже физически не смогут преодолеть расстояние до Кавказа.
Многие из них сейчас уже в преклонном возрасте. К моей
глубокой печали ушла из жизни Ирина Агкалаева. Она прожила
очень трудную жизнь, ведь ей выпало быть разлученной с двумя
сыновьями, которых отец тайно от матери вывез из США в Осе-

Доброта
117
тию... Осталась о них добрая память, как о людях, которые
согрели мое сердце, они, как и я, чувствовали: нет и не может
быть счастья там, где сердце тоскует по родине... Каждый
праздник я получаю поздравительные открытки от дорогих мне
американских осетин. Часто перечитываю их старые письма.
Добрые письма присылал Эльмурза Мистулов. «...Большое Вам
спасибо за Ваше милое и как всегда бесконечно доброе письмо».
Заканчивал традиционным для него пожеланием: «Будьте
здоровы и Богом хранимы. Готовый к услугам, ваш Эльмурза».
Радовало постоянство, с которым относились к нам Камбо-
лат и Таня. В последних письмах они чаще стали жаловаться на
здоровье Тани. Мучительные боли вхуставах ног не отпускали
ее. Как-то раз Света принесла лекарство, новый препарат,
сказала: «Он должен помочь Тане». И действительно, некоторое
время спустя Камболат с благодарностью сообщил, что мазь эта
очень помогает Тане, она даже повеселела, избавившись от боли.
А я так люблю перечитывать эти бесхитростные письма, в
которых каждое слово для меня наполнено особым смыслом. Что за
удивительно добрая душа этот Камболат! Сколько
нерастраченной теплоты в письмах, которые он пишет — с огромным
желанием, не торопясь, обстоятельно. «... Большое спасибо, Аза,
за такое хорошее письмо. Признаться, ни от кого мы не
получали таких близких сердцу и ласковых писем. ... Трудно даже
сказать, сколько радости приносят нам твои письма. Мы так же
искренне любим вас обеих. ... В колонии нашей все в порядке.
Два дня назад Баца и Заира заехали к нам, сидели долго,
смотрели русские фильмы. Петя Габуев тоже жив-здоров. Полгода
назад умерла его двоюродная сестра, ей уже было за
восемьдесят. Доктор она была, жила в Нью-Йорке. Петя и его жена
Бетти ездили на похороны.
Нам уже неудобно просить, но если это вас не очень
затрудняет, то, пожалуйста, пришлите еще раз лекарство для Тани.
Всегда искренне любящие вас Камболат и Таня. Сердечный
привет вам от Батырбека, Кйры, Наиба и Паго Шокмонова —
все вас вспоминают».
В одном из последних писем Камболат и сообщил нам
горестную весть: «Внезапно скончался Эльмурза Мистулов. Делал
доклад на Кадетском съезде, упал и через пять минут отошел в
вечный мир... Хороший он был человек».
Что-то словно оборвалось во мне... Есть незыблемая не-

118
Аза Ботоева
справедливость в том, что преждевременно уходят из жизни
такие сильные, жизнерадостные, гордые и красивые, как Эль-
мурза. Однажды он прислал мне маленькое письмо, которое я
запомнила наизусть: «Дорогая Аза! Приветствую Вас и
покорнейше прошу извинить меня. Мне очень жаль, что Вы приняли
так близко к сердцу мои высказывания... Желаю Вам успеха в
Ваших начинаниях (имеется в виду работа над Библией) и в деле
помощи нуждающимся. Сравнивать же политических деятелей с
Христом — нельзя, политика — грязное дело и такое сравнение
не выдерживает никакой критики...
Ваш Э.Мистулов».
Объяснять, по поводу чего схлестнулись наши мнения, при
моей огромной в те времена симпатии к Горбачеву, думаю, нет
надобности.
... Как быстротечно время, как неумолимо быстро утекает из
человека жизнь. В моей памяти еще даже не поблекли
воспоминания о моих встречах с осетинской диаспорой в Америке, а уже
кто-то из моих земляков нашел вечный покой под чужим небом.
А нам остается память, и я предаюсь ей, единственному
утешению, моему дорогому собеседнику, который всегда готов
выслушать меня, повторить мне дорогие встречи, слова, улыбки,
рукопожатия. Вот и сейчас память услужливо подсказывает о
нашей поездке с 'Батырбеком Тереком и Камболатом на самую
крупную в Голливуде киностудию «Универсаль».
Это целый город и путь к нему лежал мимо тоже очень
крупного стадиона, где вовсю шла подготовка к предстоящим в 1985г.
Олимпийским играм. В Голливуде я увидела множество
интересных книг о здешних кинозвездах. Волнение было огромно.
Оно почувствовалось и в кратком письме, отправленном мной
Свете и подписанном — умышленно, конечно, — «Голливуд».
Здесь, в этом царстве земных и смертных богов мирового
кинематографа мне показали дом, в котором находили приют Мэри
Пикфорд и Дуглас Фербенкс, Чарли Чаплин, Дина Дурбин,
Кларк Гейбл, Грегори Пек. Перед самым отъездом у меня
состоялась еще одна, очень интересная встреча. Мне передали,
что старый дагестанец Паго, который уже много лет не покидает
свой дом, просит нанести ему визит. «Я очень хочу на нее
посмотреть»,— сказал он Заире, и я с удовольствием выполнила
его просьбу. Большой дом и апельсиновый сад но дворе старого

Доброта
119
Паго красноречиво говорили о том, что хозяин — не бедняк. Он
попросил принести для гостьи свежие апельсины, причем —
только что сорванные, хотя под деревьями на траве лежали
только-только упавшие с веток спелые плоды. Расставаясь, Паго
подарил мне фотографию из Белого дома, на которой
изображены президент Рейган и вице-президент Буш. Как же я была
удивлена, когда узнала, что снимок этот, один из трех,
присланных ему от самого американского президента! Оказывается,
старый Паго, когда Рейган стал президентом Америки,
написал ему письмо, в котором, пожелав новому президенту удачи,
дал несколько важных, на его взгляд, советов. Президент
прочитал это послание, ответил на него, поблагодарив Паго за
добрые пожелания и выслал ему свои фотографии. В те дни газета
«Новое русское слово», читаемая там моими земляками,
отмечала свой юбилей, и один из номеров «Слова» вышел с
большим портретом президента Рейгана на первой полосе и текстом
его поздравления газете.
Переписка с моими земляками успокаивала меня,
по-хорошему наполняла мои будни какими-то заботами о людях,
которые вдруг стали очень родными и дорогими мне. Захотелось
однажды послать Камболату с Таней книги о Коста. Вскоре
получила ответ: «Большое спасибо за книги. Тотырбек Джатиев у
меня есть и вообще все книги, касающиеся Коста, я имею...Ведь
он же — наша гордость». А несколькими месяцами раньше мы
со Светой купили для Камболата теплый хороший жакет,
упаковали его и отослали. «... Разрешите поблагодарить вас за этот
подарок. Жакет мне очень нравится, и все же скажу: не надо
было этого делать. Подарки должны делать вам, но не вы, но
как бы то ни было — еще раз большое спасибо».
Через полгода после моей поездки в Америку мы отправимся
туда уже вместе со Светой, с радостью угрохав на это
путешествие все свои сбережения, как это нередко делают шведы,
видящие одно из многих удовольствий жизни в путешествии по
незнакомым местам.
Теперь Америка началась с Нью-Йорка, а точнее — со статуи
Свободы, которая первой встречает туристов, политических
эмигрантов и отчаявшихся ловцов счастья. Она благословила и моих
земляков, в разные годы приехавших в Америку, гонимых
бедностью, и нашедших здесь, вместе с благополучием, по капле
уносящую у них здоровье ностальгию. Сюда же устремилось более

120
Аза Ботоева
миллиона шведов, без сожаления покинувших некогда нищую
свою родину. Мы ходили с дочерью по богатой Уолл-стрит, на
которой находятся крупнейшие американские банки, бродили
по 29-километровому Бродвею, отдыхали в Филадельфии,
бывшей столице Соединенных Штатов. В Вашингтоне любовались
Белым домом, побывали в Капитолии, где заседает сенат.
Конечно, советскому человеку тяжело видеть этот достаток,
порядок и культуру, ощущаемые здесь на каждом шагу. Не потому
вовсе, что нас гложет черная зависть, просто роскошь эта
вызывает обиду за советских людей, которые, это уже знают все,
могли бы и должны были бы сегодня жить много лучше.
Знакомясь с новой Америкой, на каждом шагу убеждаемся: благотво-
рительство — вот черта, отличающая многих богатых
американцев. Тот же «Диснейленд» — плод человеколюбия,
обращенного к детям. Во Флориде нам показывали большой фешенебельный
ресторан для тех, у кого нет денег на обед. Не поверилось.
Зашли, уплатив у входа за предложенный нам стакан сока. В
большом зале — длинный ряд шведских столов со множеством
разнообразных блюд: кушай, что хочешь и сколько хочешь. Здесь
можно порассуждать" тем, чьи усилия только и выливаются в
разговоры, но, говорят, факты — упрямая вещь. Не могу
представить, чтобы в Осетии не нашлось возможности открыть хотя
бы скромненькую столовую, где бы люди, оказавшиеся при
нынешних ценах на продукты питания в положении нищих, могли
бы хоть один раз в день покушать горячий обед.
В Гранд-каньоне мое внимание привлек дом, в котором жили
известные всему миру актеры во время киносъемок. На одной
из дверей висела табличка: «Грегори ПЕК». Тот самый, что
снялся в «Снегах Килиманджаро». Я постучала,— очень хотелось
взглянуть на стены, которые не раз видели своего бывшего
знаменитого хозяина. Вышел высокий, пожилой мужчина.
— Я, конечно, понимаю, что Вы — не Грегори Пек, но не
будете ли столь любезны разрешить мне взглянуть на комнату,
где он жил?
Мужчина посторонился, я вошла, оглядела комнату...
В Лас-Вегасе, приютившем самые крупные в мире игорные
.дома, мы впервые увидели казино, где царит страсть.
Впрочем, она — в игорных домах, казино, каждой гостинице, на
улицах — всюду. Днем Лас-Вегас обычный, богатый
американский город: магазины, рестораны, концертный зал. За чертой

Доброта
121
города — пустыня, неживая, холодная, как душа уставшего от
жизни человека. Лас-Вегас оживает ночью, когда он
вспыхивает тысячами разноцветных огней и широко распахиваются двери
казино даже во «Фламинго» — крупной современной (в
американском понятии этого слова) гостинице, которую, по слухам,
построил на свои средства итальянский мафиози.
В Калифорнии нас познакомили с мистером Сайфутдином
Омаром, главным редактором журнала «Кавказский культурный
центр Калифорнии». Он родился от осетинки, отец же его —
кабардинец. Изредка из Осетии приезжает сестра мистера
Омара, и тогда он бывает, по собственному признанию,
счастливым. Никогда не упускает возможности пригласить
приезжающих с Кавказа и всего Союза, потому и мы со Светой стали
гостями журнала. Через несколько недель мне прислали
сентябрьский (1989г.) номер журнала, который познакомил своих
читателей с Юрием Темиркановым, опубликовал наши со Светой
фотографии и рассказал немного о нас. Но меня больше всего
заинтересовал материал «Доктор Людмила Алихан. Дань любви
и воплощение разума». Мне хочется привести его целиком с
надеждой на то, что кто-нибудь, быть может, узнает в этой
необыкновенной женщине затерявшуюся веточку от древа своего
рода и возгордится ею и почтит ее память. Она заслуживает
этого.
«Доктор Людмила Алихан, признанный психолог и
социолог, автор и ведущий консультант многих научных трудов, умерла
14.05.1987 года от обширного паралича в нью-йоркской
больнице. Доктор Алихан была, во всей вероятности, первой
женщиной, возглавившей рентабельную психологическукь
консультацию, известную как «Милла Алихан». В деловых кругах Милла
известна как первый психолог, использовавший гипноз при
лечении. Ее услугами пользовались многие индустриальные
корпорации Штатов и Канады.
В 1941 году доктор Алихан сотрудничала с организацией,
занимавшейся исследованиями в области программы по
гражданской защите Соединенных Штатов, находящейся в
ведомстве военного министерства. Позже, уже во время второй
мировой войны, под покровительством военного департамента
доктор Алихан возглавила два издательства, где выпускались два
периодических издания, рассчитанные на мировую аудиторию:
«Америка» и «Америка в иллюстрациях». После войны, в 1946

122
Аза Ботоева
году, доктор Алихан была переводчицей (с русского на
английский) на Нюрнбергском процессе и готовила материалы для суда.
Милла Алихан получила степень бакалавра экономики
Колумбийского университета, степень магистра социологии и
психологии колледжа Смита и стала доктором того же
Колумбийского университета. Она читала лекции в Барнардском
колледже и Колумбийском университете.
В 1938 году она вышла замуж за хирурга, англичанина, по
имени Бертрам Сесил Эскелл, ныне покойного. Многие
близкие пережили супругов: двоюродный брат доктора Алихан Петер
Алихан из города Санта Ана, штат Калифорния, ее сводный
брат, граф Георгий Валевский-Лашинский, прямой потомок
Наполеона, проживавший в Форте, Лодердейле, штат
Флорида, и пасынок Баррет Эскелл из Хантингтона, штат Нью-Йорк.
Петер Алихан».
Приведу еще одну публикацию этого же номера журнала.
«Доктор Людмила Алихан (по-домашнему Милла) родилась в
Ардоне (Северная Осетия, одна из республик Кавказа) в
благородной, богатой традициями и всеми уважаемой семье. Ее
родителей звали Александр и Мария Сидамон Тол пар Алихан. В
молодости она нашла приют в Соединенных Штатах, где
завершила свое образование, специализируясь по психологии.
Выдающийся специалист, доктор Алихан является автором книги о
корпоративном поведении, которая считается классикой в
области психологии и переведена более чем на 30 языков. Помимо
постоянных исследований по психологии и социологии доктор
Алихан консультировала основные корпорации в Штатах..
Встретив однажды доктора Алихан, трудно было с ней
расставаться. Заходя далеко за рамки профессиональных
обязанностей, Алихан щедро дарила окружающим свои глубокие знания
человеческой натуры.
Те, кому посчастливилось знать ее лично, были ошеломлены
сочетанием внешней красоты и внутреннего обаяния. Разговор
с ней заражал собеседника надеждой и оптимизмом. Память о
таком благородстве останется в наших сердцах. Ее лучистая
натура обогатила всех нас.
Т. Бобринская, штат Нью-Йорк».

Доброта
123
Какие яркие всполохи загорались на том небосклоне и, не
осветив ни разу землю, родившую Алихан, погасли. А нам только
и осталось, что поскорбеть, потому что почувствовали: из
пригоршни Времени выпало одно из дарованных нам аланами
украшений нации. Склоним же голову перед этой утратой.
А душа моя вновь обрела радость и покой среди новых друзей
в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Мы побывали в гостях у
Камболата. Он радовался Свете, словно родной дочери, и, когда
мы уже были дома, в одном из своих, как всегда милых, писем
он так и писал: «Света теперь и наша дочь тоже». В другом
письме — снова о моей дочери. «... Удивительно хорошее
впечатление произвела на всех Света. Хорошее воспитание вы ей дали,
дорогая Аза. Несмотря на свою солидную специальность, она
осталась настоящей осетинкой, очень хорошим, чутким
человеком. В этом Ваша заслуга. Остаться молодой одинокой, с
ребенком на руках — очень нелегко, а дать этому ребенку хорошее
образование и воспитание — это просто геройство... За все,
особенно за лекарства — огромное спасибо. Целуем вас, мои
дорогие. Таня.»
В другом письме Таня писала: «С удовольствием вспоминаю
ваш визит, пироги, которыми вы нас баловали». Эти милые
супруги старались поделиться со мной даже маленькой
радостью, рассказать мне обо всем, что приносит в их жизнь легкое
дуновение из Осетии. «Недавно один кабардинец из Иордании
побывал на Кавказе и привез нам видеокассету с кинофильмом
«Фатима» по поэме Коста Хетагурова. Запись плохая, но мы
посмотрели эту ленту несколько раз...»
Мне было радостно убеждаться в том, как сильны все же
корни, связывающие их — через расстояние и время — с той
единственной землей, что зовется родиной. Как-то раз, когда,
видимо, Заире (мисс Туган) попалась одна из книг Василия
Ивановича Абаева, она с восхищением написала мне: «... Подумать
только, что осетинский язык такой древний!»
Забегая вперед, скажу: 5 сентября 1991 года я получила от
Камболата письмо. Последнее. Хочу привести его полностью,
скорбя по хорошему человеку, ушедшему из жизни, так и не
осуществив своего последнего желания — увидеть родные горы.
«... Большое спасибо, что не забываете нас. Света даже из
Китая нашла время черкнуть нам. Вы — прямо героиня, и я
искренне горжусь вами. Дорогая Аза. Если бы я мог награж-

124
Аза Ботоева
дать, то наградил бы тебя самой высокой наградой. Никто из
нас не смог бы сделать десятую долю того, что ты делаешь для
нашего маленького народа. Статью о тебе в «Социалистической
Осетии» я размножил и раздал всем нашим землякам, пусть
знают, на что способна осетинка даже на чужбине... Недавно у
меня был в гостях Руслан Галазов (журналист), которому ты дала
мой телефон. Он приехал с ленинградским симфоническим
оркестром. В Лос-Анджелесе они были всего три дня, но мы очень
хорошо провели время. Как мог, так его принял. Выпили с
ним и за ваше здоровье. Вы нам нужны до самой смерти. Часто
вспоминаем вас, а Свету, которую полюбил как свою дочь,
вспоминаю каждый день. Таких, как она, теперь, к
сожалению, очень мало.
Алекс, Наиб и Якуб очень просили передать вам привет.
Всегда Ваши Камболат и Таня».
А вскоре умерла и Таня. Мы со Светой тяжело пережили эту
утрату. И не только потому, что Камболат и Таня были
удивительно лучисты. Перестали быть два человека, которые любили
нас со Светой искренне и бескорыстно.
Как это ни странно покажется моему дорогому читателю, я
все же скажу: в кругу американских земляков я также
чувствовала себя осетинкой, как в родной республике. Мне приятно
сознавать, что там мои земляки друг другом дорожат так же, как
хлебосольный горец мнением гостя, попавшего в его дом. .И
слышу голос оппонента: они там —- вдали от родины, этим и
объясняется их трепетное отношение к землячеству. На что я
готова ответить: неужели всем нам нужно однажды оказаться без
родины, чтобы в каждом из нас пробудилось, наконец,
истинное братство?
Время между двумя поездками в Америку у меня было
заполнено хорошим делом, интересным и трудным, а главное —
нужным моему народу, поэтому хочу рассказать о нем.
У меня еще не улеглись впечатления от увиденного и
услышанного, еще не отдохнула как следует с дороги, как мне
позвонили из Стокгольма:
— С Вами говорит доктор Арапович, директор
Стокгольмского института перевода Библии. Мы перевели Библию более чем
на 40 языков мира. Недавно я получил текст Библии на осетин-

Доброта
125
ском языке. Это перевод Гаппо Баева. Я искал в Америке, в
Калифорнии, человека, владеющего осетинским языком, и мне
порекомендовали Вас. Не будете ли Вы столь любезны, чтобы
ознакомиться с текстом?
Мы встретились с доктором Араповичем у меня дома, в Эн-
гельхольме. Осетинский перевод Библии изобиловал словами и
целыми фразами, которые из сегодняшних читателей поймут разве
только Василий Иванович Абаев и его ученики. Кроме того,
текст был написан старой графикой, которой осетины
пользовались .до перехода на кириллицу. Что дальше? Я никогда не
занималась осетинским языком основательно, как лингвист, но
хорошо понимала, какой работы ждут от меня специалисты.
Отказаться? Но можно ли, если ты знаешь, что Гаппо Баев десять
лет жизни отдал работе над переводом Книги Книг, и что этот
подвиг он совершил во имя своего народа! «Если не мы, то —
кто? Если не сейчас, то — когда?» — эти строки из Библии из
неизмеримого далека заглядывают в мое сердце, просят ответа.
Гаппо Баев, блестящий ученый и литератор, профессор
Берлинского университета, наверняка имел возможность и средства,
чтобы путешествовать и наслаждаться жизнью. Он же взвалил
на себя этот титанический труд, чтобы донести до
читателя-осетина самую мудрую, не имеющую себе равных по нравственной
чистоте книгу. Меня вдохновило это, и я согласилась.
Трудное это было дело. Множество архаизмов, знаков
препинания, большинство которых можно объяснить лишь
авторской интонацией или особой приверженностью к ним Гаппо
Баева. На столе у меня лежали словари «Осетинско-русский» и
«Русско-осетинский», «Историко-этимологический словарь
осетинского языка» В. И. Абаева, Библия на русском и
английском языках. Три с половиной года я работала над Библией,
начиная свой трудовой день с 9 часов утра. Еще в самом начале
я поняла: компьютер мне не помощник, потому что светящийся
экран, на котором я набирала текст, портил и без того слабое
мое зрение. Я писала обыкновенной ручкой в толстой тетради.
Переводила на современный осетинский язык, и хотя было очень
трудно, меня грело сознание причастности к работе, которую
выполнял сам Гаппо Баев.
В Библии 512 страниц. Я поделила их на 5 частей. Когда я
выслала первую сотню страниц, доктор Арапович спросил: на
какую сумму оценила бы я свой труд. Я пояснила: во-первых,

126
Аза Ботоева
не знаю, сколько стоит эта работа, так как впервые занимаюсь
подобным делом. Во-вторых, если бы с самого начала меня
предупредили о том, что труд этот — безвозмездный, я все равно
приступила бы к нему с большим желанием, с тем же душевным
трепетом перед научным подвигом прославленного земляка.
— Если я Вам выпишу семь тысяч шведских крон, с Вас
вычтут подоходный налог и Вы получите из них половину.
Дальше доктор Арапович посетовал на то, что их Институт, к
сожалению, не так богат, и что другая организация заплатила
бы мне за эту работу «кучу денег». По существующему в
Швеции закону (здесь самый высокий в мире налог) каждый
гражданин, имеющий доходы, должен заполнять декларацию и к 25
декабря он обычно получает определенную сумму с доходов. Я
тоже получала 5 тысяч шведских крон, однако за все
последующие годы с момента издания Библии я заплатила сумму,
значительно большую, чем получила от Института. И до сих пор
ежегодно теряю на своей пенсии 5 тысяч крон.
...А работа с рукописью продолжалась. У меня
катастрофически портилось зрение, я уставала, от постоянного
напряжения начались головные боли. И все же работу я закончила.
Институт доктора Араповича забрал мой текст, отпечатал его. К
своему ужасу, я увидела в печатном тексте множество ошибок,
сделанных машинисткой. Пришлось самым внимательным
образом прочитать весь текст самой и заново переписать его. Но и
этот вариант оказался со множеством ошибок и опечаток. Я снова
вычитала его. И так — пятнадцать раз! Наконец, текст моего
перевода принял нормальный вид. Как раз к этому времени я
собиралась в Осетию и взяла с собой перевод Библии, чтобы
мои земляки, языковеды и лингвисты, специалисты
осетинского языка прочитали его и, если будут ошибки, исправили их.
В Северо-Осетинском научно-исследовательском институте
не скрыли своего изумления. Попросили разрешения на
ксерокопию баевского текста в моей редакции и перевод на
кириллицу Виталию Гусалову, научному сотруднику. Он очень
внимательно, заинтересованно прочитал весь материал, внес в него
нужные поправки, за что я ему была глубоко благодарна.
Доктор Арапович мне передал текст Библии анонимного
автора, над которым я также работала, и попросил отвезти в
Осетию, может кто из ученых посмотрит. Директор института
А. Г. Кучиев поручил этот экземпляр Виталию Гусалову; Та-

Доброта
127
мерлан Александрович Гуриев, бывший декан факультета
иностранных языков, где я училась, тоже проверил текст и сделал
заключение: «С большим интересом ознакомился, благодаря
любезности Азы Ботоевой, с копией рукописи известного
перевода Гаппо Баева и текстом, подготовленным к печати. Решение
об издании перевода Г. Баева в соответствии с ныне
действующими правилами осетинской орфографии представляется
правильным. Понятно, что это стоило Азе Ботоевой больших
усилий, как, впрочем, и работа над транскрипцией. (Речь идет не
только о замене знаков, которыми в настоящее время уже никто
не пользуется). Откорректированная рукопись перевода Гаппо
Баева, на наш взгляд, готова к печати и остается ждать ее
публикации в виде отдельной книги...»
По дороге домой я остановилась в Москве, показала свое
переложение баевского текста Библии Василию Ивановичу Абае-
ву. Он тоже сделал коротенькую приписку: «Ознакомившись с
переводом книг Нового Завета на осетинский язык,
выполненным известным осетинским общественным и культурным
деятелем Гаппо Баевым (оригинал перевода хранится в настоящее время
в Стокгольме, с копией я имел возможность ознакомиться
благодаря любезности Азы Ботоевой), нахожу, что этот перевод
представляет самостоятельную ценность (даже при наличии
ранее выполненных переводов), так как принадлежит такому
прекрасному знатоку осетинского языка, как Гаппо Баев.
Профессор В. Абаеву 7 июня 1989 г.»
Казалось бы, мой труд получил счастливое завершение. Но
вдруг доктор Арапович потребовал восстановить баевский текст
полностью, вплоть до последней запятой, поставлЪнной
автором. «Теперь у нас две работы. Одна Гаппо Баева, другая Азы
Ботоевой. А нам нужны две баевские», сказал доктор
Арапович. И я снова засела за письменный стол. Где-то было обидно:
сколько напрасно потерянного времени, сил, здоровья, надежд...
Но — слово было за издателями, я готова была делать любую
работу, только бы Библия на осетинском языке стала, наконец,
достоянием моих сограждан. Здесь я считаю своим долгом перед
земляками, которые станут обладателями Библии на
осетинском языке, сказать следующее. По моему глубокому
убеждению, для них более доступным и понятным был бы мой вариант
переложения перевода Гаппо Баева, тот вариант, что исключал

128
Аза Ботоева
множество архаизмов, не понятных современному читателю, и
который одобрили ученые Осетии и в первую очередь — Василий
Иванович Абаев. И мне до сих пор неясно, кто потянул на себя
невидимые рычаги, действие которых привело не только к
искусственным трудностям при чтении Библии, но и в очередной
раз доказало незыблемость моего рока: все самые добрые мои
устремления всегда тонут в хоре пустословов.
Когда вышла в свет Библия, я удивилась, как много,
оказывается, у меня «соавторов». Я завершила переписку Библии,
передала свои записи в Институт Араповича. Издание книги
задержалось в связи с долговременной командировкой директора
Института в Москву. Я же стала писать в те шведские
религиозные организации, которые, как мне казалось, могли бы помочь
реставрации церкви на Осетинской слободке. В обществе
«Библия — славянская миссия» мне ответили, что они занимаются
только изданием Детской Библии, большую партию которой
намерены выслать и в Советский Союз тоже. «Библия — для всех»
— еще одна организация, с которой я повела переговоры о
возможности помочь нашей церкви. Но и там, за неимением
средств, ограничились лишь издательской деятельностью.
На письменном столе доктора Араповича я случайно увидела
маленькую брошюру на немецком языке. На обложке прочла: «Гаппо
Баев». То был некролог, написанный немецким ученым,
работавшим с нашим славным земляком в берлинском университете.
Привожу текст некролога с незначительными сокращениями.
«Материалы иностранного отделения Берлинского
университета. Выпуск XVI. Отдел П. Западногерманские исследования.
Специальный выпуск. Берлин, 1938. Отпечатано в рейхстипог-
рафии. (Статью предваряет фотография, запечатлевшая приезд
царя Николая II во Владикавказ в декабре 1914 г. Среди
встречающих — Г. Баев, губернатор города).
«В память о Гаппо Баеве». Так звучит имя нашего
осетинского лектора на его родном языке. Фотографию он прислал мне
недавно с последними поздравлениями по случаю пасхи. На
обратной стороне — добрые пожелания, на трех языках —
немецком, осетинском, русском. Он имел обыкновение так
писать и так говорить. Казалось, этот почти 70-летний человек не
мог или не хотел взять один из основных аккордов своих мыслей
и чувств без того, чтобы одновременно не заставить звучать все
остальные. Он называл себя осетинским и русским писателем и

Доброта
129
не забывал добавить при этом, что признание своего творчества
он впервые обрел в Германии.
Можно коротко назвать даты его жизни. Родился в столице
своего немногочисленного горского иранского народа на
Центральном Кавказе — Владикавказе 9 сентября 1869 года. Он
является потомком двух знатных фамилий на своей родине — Ба или
Бата и Алдатовых.
В течение нескольких лет он воспитывался в местечке
недалеко от немецкой границы на Балтике в доме своего дяди по
отцу Гадо Михайловича Баева, ставшего впоследствии
генералом и начальником пограничной службы всего юга России.
Затем он поступает во вновь образованную классическую
гимназию в своем родном городе. В Одессе он изучает право. В 25
лет устраивается адвокатом во Владикавказе и вскоре становится
одним из тех, кто поддерживает процветающее тогда движение в
осетинском языке.
В 1905 году он одним из первых коренных жителей входит в
городской парламент и одновременно в управление как вице-
бургомистр. Уже через пять лет он выдвигается на пост обер-
бургомистра. В 1921 году он вынужден оставить свою
деятельность на родине и зарабатывать свой хлеб в Тифлисе в качестве
учителя в осетинской школе. В том же году после
окончательного поражения белых он ищет убежище сначала в
Константинополе, затем в Берлине.
Здесь он помогает своему земляку Гутнову в издании русских
и осетинских книг и после долгих скитаний находит наконец
приют сначала при миссии Бернигродера, затем Госснера в
Берлине, и в 1926 году получает должность доцента в нынешнем
иностранном отделении, которым он заведовал до самой своей
кончины 24 апреля 1939 года.
Передо мной лежат наброски его автобиографии. Когда я
думаю над ней, еще больше сознаю двойственность его
существования, и не могу определить, с какой стороны он сам себя
хотел бы поставить. Этот человек чувствовал вещи инстинктивно
и пытался представить их по-своему, вещи, которые нам и в
голову не приходили, пока Германия процветала, а многие из
нас даже не поднялись, когда она стала бессильна. Аудитория
его слушателей здесь была немногочисленной, но в последние
годы у него самого было совершенно четкое понимание, что его
собственные устремления оправдываются только тем, что он
9 Доброта

130
Аза Ботоева
должен жить среди народа, который вновь обрел себя и у
которого он предполагал внутреннюю готовность к пониманию
жизненной борьбы своих земляков. «То , что мы пишем и думаем,—
ничто, живут только наши действия за сохранение и умножение
общего блага»,— говорил он. Он находил трогательные, почти
детские слова для оценки поэзии, которая сопровождала его всю
жизнь, восхищала его и призывала его к терпению в творчестве.
Когда мы пытаемся проследить мотивы его действий,
чувствуем, что должны многое дополнить, т.к. познакомились с ним
будучи уже в возрасте и никогда не видели его прежнее
окружение. Мы встречаем подростка, уже юношу — сына
состоятельных родителей, пользующегося всеми благами образования
русского христианства. Рано развивается его внутреннее
отношение к великим русским поэтам, особенно, если они пишут о
Кавказе. Знакомство с западноевропейской культурой
значительно расширяет круг его интересов, в то время как два поколения
до Гаппо уже поднялись на более высокие государственные
ступени. Но каникулы он проводит дома. В доме отца царила та
щедрость, при которой предпочитали отдать последнее, чем
отказать гостю или не воздать умершему родственнику должных
почестей и не отметить все полагающиеся дни поминовения:
старейшины фамилии говорили открыто и одобрительно о
благословении христианства и культурном прогрессе, не забывая при
этом о душе и бесчисленных религиозных обрядах, которые пока
еще прочно сохранялись.
Старейшины рода во время длительных переговоров с
кровниками выносят, в силу своего авторитета и мудрости, суровое,
но верное решение кровникам, которые все еще требуют мести,
несмотря на то, что она давно уже запрещена правительством.
Путешествуя по горам, молодой Баев знакомится с жизнью и
обычаями других народов Кавказа, увлекается изучением
народных преданий, интересуется архивами канцелярий, находит
друзей на всю жизнь.
В университете уже все отчетливее выделяется круг людей, в
котором начнется его общественно-политическая деятельность.
Больше всего он занимается общественными и аграрными
вопросами, вопросами кооперации. По возвращении на Родину ему
кажется совершенно естественным и простым то, что
необходимо использовать опыт России в области образования,
финансовых делах и самоуправлении. Первый удар он получает, когда

Доброта
131
ищет место писаря в местном правительстве. Эту должность не
может занимать местный житель, она предназначена только для
представителя казаков. «Я не имел раньше представления о столь
бесправном положении горских народов на их же родине»,—
пишет он с горечью о своем первом разочаровании.
То, что он теперь предпринимает, не является чем-то
необычным. А именно — ищет влиятельных людей, которые
находятся в непосредственном подчинении центральному
правительству и гарантируют ему (Баеву) личную экономическую
независимость. Но то, как адвокат, а позднее — «правящий» шеф
магистрата Баев борется за осуществление многих важных
проблем, решение которых он поставил для себя задачей, намного
больше того, чем можно ожидать от местного жителя.
Секрет этой борьбы в том, что он ведет ее открыто — с
чистым сердцем, всегда основательно, мужественно, гордо и
благочестиво, отказывая себе во всем, доходя до умеренности.
Почти с того самого дня, когда он снова ступил на родную
землю, он испытывает определенное доверие со стороны своих
земляков, становится членом так называемого клуба аристокра-'
тов, состоящего из русских чиновников и военных, все его
время занято осуществлением мер и проектов местных властей, и
когда подходит время, он отправляется в Петербург в
министерство. Там он настаивает на принципах и обещаниях
правительства по национальному вопросу и полномочиях, которым уже
не так успешно может оказывать сопротивление бюрократия с ее
более или менее паразитическим существованием между русским
управлением государством и слабым (беззащитным)
меньшинством на родине.
При этом Гаппо есть и остается прежде всего непримиримым
борцом за свободу во всем, что совершает, а также в том, что
он пишет. По сравнению с юношеской лирикой Коста его стиль
более высокопарный. У нас нет сомнений в том, что
настоящий успех приходит к нему благодаря благоразумной,
откровенной активности. Так, например, ему удается, и он сам
называет это значительной заслугой перед народом, выступление
против интенсивно проводимого русского закона о заселении.
По этому закону русские крестьяне могли приобретать земли
за счет кавказских земледельцев и сделали это уже в
значительном объеме. По настоянию Баева центральное правительство
предоставило крестьянским банкам заем для того, чтобы земель-

132
Аза Ботоева
ные объединения осетин могли выкупить земли, часть которых,
вследствие образования новых сел, считалась потерянной. В
области политики, культурного строительства нужно было
преодолеть сопротивление, которое было не менее сильным, а может
еще более опасным.
Всемогущая цензура, действующая сверху невыносимой
политикой долгого затягивания дел, могла привести его без
промедления только на скамью подсудимых или одним лишь
росчерком пера лишить его свободы, наложив арест или заключив в
тюрьму.
Гаппо не только меценат и издатель, он является также и
автором, осторожно освобождая суденышко молодой
национальной литературы от балласта тех строк, стихов и рассказов,
которые не пройдут цензуру. Он искусно ведет его меж рифов
бюрократии до тех пор, пока после революции 1905 года не
выходит закон о более свободной печати.
С давних пор уже завязываются здесь нити, которые ведут к
более поздней деятельности Баева в нашем кругу. Для того, чтобы
Ъисать и печатать по-осетински, плохо используемое до сих пор
правописание надо было откорректировать. Результатом этого
было удивительно точное, фонологически верное установление
алфавита и применение слов, в котором Баев сыграл
значительную роль. Его литературная деятельность заключалась тогда
прежде всего в записи отдельных народных преданий в разговорной
форме. Уже давно он начал работу, которая была ему,
верующему и свободомыслящему христианину, наиболее близка —
новый перевод Библии, отдельные части которой вышли затем в
эмиграции, в то время как остальные были переведены там в
тяжелейших экономических условиях и ждали опубликования.
Наконец, русский осетиновед Миллер уже на рубеже века
привлек его к работе над дополнением первых частей своего осетин-
ско-русско-немецкого словаря, который долгое время спустя был
дополнен и опубликован, конечно, при непосредственном
участии Баева.
Он был создан для такого рода деятельности. Больше всего
ему доставляли удовольствие идиомы и пословицы. Специфика
вопросов языкознания его меньше интересовала. Когда к нему
обращались с вопросами об осетинских преданиях или же со
сложными проблемами осетинского произношения, он мог
задумчиво смотреть или же у него появлялось острое желание сочинять,

Доброта
133
он делал это с такой радостью и так трогательно, что и у него, и
у слушателя могли выступить слезы на глазах. Он, несомненно,
обладал большими способностями в архивном деле.
Библиография — мать учения,— повторял он, заменяя в известном
латинском выражении слово «повторение».
Последние годы своей жизни он кропотливо занимался
только сбором материалов. Он собирал разнообразную информацию
о Кавказе, и не только о своей маленькой родине, хранил ее в
своем архиве, объем которого при раскрытии его наследства
произвел на нас огромное впечатление; готовые материалы он
отдавал на хранение в библиотеки; самое актуальное он
выписывал на отдельные листочки, сообщал в письмах друзьям на
родине и за границей, просили они этого или нет; украшал стены
своей квартиры, своею простой обстановкой напоминавшей
монашескую келью, портретами исследователей Кавказа и
редкими видами родных гор. Он как-то сказал, что о документах,
которые он имел, как, например, первая фотография в данной
публикации, он не говорил до тех пор, пока не размножит их,
для того, чтобы снова вызвать интерес к данному вопросу.
Как и следовало ожидать, его усилия достичь ясности в
родном языке, истории Кавказа, развитии и значении отдельных
периодов собственной жизни не всегда были одинаковыми и
имели разный успех. Судить об этом можно будет только после
тщательного просмотра его наследства, переданного на время в
библиотеку иностранного отдела. Это огромный, достойный
благодарности труд, который взял на себя К. Хаданк.
Вольфганг Ленц».
Я взяла копию этого бесценного для нас документа и
привезла его в Осетию. Радостью приобретения его поделилась с
известным в республике ученым. Кажется, и он тоже загорелся
идеей воспользоваться этим материалом во благо души осетинской.
Прошло несколько месяцев, но он никак не осуществил своих
добрых намерений. Возможно, для этого у него были веские
причины. Я забрала у него документ и передала в наш
краеведческий музей: может, кто-то из потомков ученого обратит свой
взор на имя Гаппо Баева, заинтересуется духовным завещанием
одного из лучших осетин, жившего на чужбине надеждами на
процветание нашей нации.

134
Аза Ботоева
Пройдет время и мне посчастливится принять участие в
презентации Библии, изданной на осетинском языке. Это было лето
1993 года, когда мой приезд на родину совпал с прибытием в
нашу республику доктора Араповича. Признаюсь, внутри меня
все ликовало: первая в истории Осетии Библия на языке Коста,
а я, безумно любящая и страдающая за свою маленькую
родину, причастна к рождению этой святой книги! А главное —
сбылась мечта Гаппо Баева, с именем которого я так сжилась за эти
последние годы, словно он был живой и я имела возможность
общаться с ним, когда захочу и сколько хочу.
По просьбе министра культуры Северной Осетии Анатолия
Дзантиева я выступила перед теми, кто пришел на презентацию
в прекрасный зал Дома искусств. Взволнованная (я всегда
немного смущаюсь перед публикой, хотя пытаюсь это скрывать), я
взошла на сцену, на которой был установлен большой портрет
Гаппо Баева. И вдруг неожиданно для себя я сказала, показывая
на него: «Вглядитесь в это лицо, в эти умные глаза... Великий
сын Осетии». И сама не знаю, как это у меня сорвалось: «...Не
увидеть уж в наше время такого лица». Конечно, я никого
обидеть не хотела, но, видно, сказалась некоторая усталость души,
пришедшая к людям с дефицитом государственных мужей — от
Москвы до самых до окраин. Слава Богу, никто, кажется, не
заметил этой фразы, а, может, заметил, но был солидарен со
мной, во всяком случае, мое короткое выступление, в которое
я втиснула рассказ о том, как работала над переводом текста
Баева на современный осетинский язык, вызвало дружные
аплодисменты. А когда я сошла со сцены и проходила между
рядами туда, где меня ждала Мария, какие-то незнакомые люди
привставали со своих мест, тянулись ко мне и шептали:
«Спасибо. Дай Вам Бог здоровья». И я благодарно забыла, теперь уже
навсегда, какие трудности, а порой и горькие обиды пришлось
мне пережить в период работы над Библией. С огромным
вниманием слушала я родного племянника Гаппо, Казбека Баева.
Директор крупного автотранспортного предприятия (позже он
стал министром транспорта республики), высокий, красивый,
лет шестидесяти мужчина, он, казалось мне, внешне
напоминал своего именитого предка, который был дважды принят
царским Домом и приглашен на торжества по поводу 300-летия Дома
Романовых. Сославшись на воспоминания одного из старейшин
рода Баевых, Казбек Виссарионович рассказал о том, как л ю-

Доброта
135
бил Гаппо свою Осетию. Наделенный большим умом, он видел
наш горный край не индустриальным центром Кавказа с
десятками заводов, уничтоживших, считай, этот оазис, а заветным
для миллионов туристов заповедным краем, который бы ни в
чем не уступал Швейцарии. Мы знаем: Гаппо Баев с надеждой
принял февральскую революцию, но остался глух к другой, с
которой началось летоисчисление СССР. Эта Великая
Октябрьская смутила его, вынудила покинуть Родину. Рассказывают,
когда Заурбек Романович, дед Казбека Баева, спросил: «Почему
ты уходишь, Гаппо?», тот нарисовал в ответ такое будущее
России, каким мы его видим сегодня.
Я, кажется, говорила, что работая над переводом Библии,
Гаппо мечтал о том, что когда-нибудь его соплеменники найдут
этот труд и издадут его. И сбылась его мечта. Второе желание
этого истого Осетина — быть похороненным в родных горах, тоже
осуществилось. Казбек Виссарионович, выезжавший в Берлин с
целью отыскать могилу своего славного дяди, выполнил и это
завещание. Дай-то Бог ему силы! И в связи с этим мне хочется
выразить благодарность руководству Республики Алания и города
Владикавказа. Как бедна, как безнадежна была бы наша жизнь,
когда бы нам только и осталось, что предаваться печальным
воспоминаниям. Но наше скромное бытие вдруг одаривает нас
поистине с царским размахом, и если мы не всегда умеем этот дар и
оценить, и принять к сердцу, то это уже наша личная проблема.
Мне как-то посчастливилось быть на юбилейном вечере Кос-
та Хетагурова в Москве, где меня и познакомили с В. Абаевым.
Это было несложно, если учесть добрые традиции осетин:
родная сестра Ксении, супруги Василия Ивановича, Аза Цхурбае-
ва, работала вместе со мной на телестудии со дня ее основания.
Поэтому я была представлена чете Абаевых и Василий Иванович
пригласил меня в гости. Боже, как я волновалась! Ученый с
мировым именем, которого никто еще не обошел на пути
глубинного изучения осетинского эпоса, иранистики и,
разумеется, лингвистики, академик, лауреат Государственной премии,
Почетный член Королевского Азиатского Общества
Великобритании. Никто еще не сказал более веского слова в осетиноведе-
нии, вопросах общего языкознания. Он первый в когорте
больших ученых нашел ключ к древнеиранским языкам через
Авесту. Он заставил «заговорить» скифов, которые не оставили после
себя письменности, наконец, подарил нам четырехтомный эти-

136
Аза Ботоева
мологический словарь осетинского языка — подлинный подвиг
ученого, забравший у него десятилетия жизни. «Это неправда,
что я совершил научный подвиг,— поправит Василий Иванович
одного из выступивших на юбилейном вечере в честь его
95-летия. — Составлять этимологический словарь очень легко.
Поделюсь секретом. Каждый день пишите хотя бы несколько слов.
Не пройдет и 40 лет, как труд ваш будет готов". Горькая ирония
спрятана за этими словами, и это поняли все, кто знал: четыре
тома уникального словаря выходили с интервалами до 15 лет. И
не по вине автора. И вот я с трепетным волнением переступаю
порог дома, в котором сейчас увижу Ученого. Добрейший
Василий, Иванович, искрящийся умом и мягким юмором, через
минуту снял с меня «оковы» и сделал своей равной
собеседницей. Я осмелела.
— Василий Иванович, а Вы хорошо знаете осетинский язык?
Все замерли. Он улыбнулся совсем по детски:
— Не знаю. Вообще-то должен...
— Тогда переведите, пожалуйста, на осетинский язык
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Василий Иванович подумал и тут же выдал перевод.
— Нет,— сказала я,— не то.
Он еще один вариант предложил, и я снова сказала: «Не то».
Так повторялось несколько раз, и тогда я выдала в переводе этот
лозунг на уровне детско-дворового фольклора: «Каем цы гагбаер
и, уыдон баиу ут!». Это было неожиданно смешно и все
рассмеялись, а больше других — Василий Иванович. Это был
незабываемый вечер. Я уходила от Абаевых счастливая, гордая,
готовая взвалить на себя любую работу, которая бы принесла моему
народу хоть маленькую пользу.
При каждой возможности звоню я Василию Ивановичу
домой. Он всегда узнает меня по телефону и неизменно задает
вопрос: «Как вы, Азочка?» Однажды я говорю ему:
— Василий Иванович, я Вам подарок привезла.
— Нет-нет, Азочка, никаких подарков, запрещаю...
— Детскую Библию! — кричу в трубку.
— Я забираю свои слова обратно...
Как-то мы встретились с доктором Араповичем в Москве и
вместе с профессором, а теперь академиком Российской
Академии наук Магометом Исаевым мы все отправились к Абаевым.
Я хотела, чтобы шведский ученый лично познакомился с Васи-

Доброта
137
лием Ивановичем. И вот они — беседуют. О чем бы ни
заговорил швед, Василий Иванович тут же отвечал ему
лекцией-экспромтом, не заглядывая ни в одну книгу. «Вы сказали мне, что
он — старый человек,— с доброй улыбкой в изумлении заметил
доктор Арапович, когда мы покинули гостеприимный дом Аба-
ева.— Но какая поразительная свежесть ума! Какая
феноменальная память! Я Вам глубоко благодарен за предоставленную мне
возможность пожать руку этому большому ученому».
Не знаю, догадываются ли супруги Абаевы, как греет меня
одно лишь сознание, что такие люди — есть, что они — частица
Осетии, взнесенной на пьедестал таким великим ученым, как
осетин Василий Иванович Абаев. Радует и то, что среди
множества ученых, перенявших у Абаева школу служения науке,
один из лучших — Магомет Исаев. Великий труженик науки и
скромный человек, Магомет не только боготворит своего
учителя и друга. Он многое делает для национального возрождения
Осетии. Но, Господи, как же нужны сегодня силы лучшим из
осетин, чтобы вновь обрести свое гордое и чистое лицо. В
канун нового года я пишу им поздравительные письма и
представляю, какая мягкая улыбка тронет губы Зои Исаевой, жены
Магомета, замечательной женщины, нашедшей свое место в
гуманитарной науке.

Цветы королеве
Сильвии
В 1990 году я в очередной раз собиралась ехать в Осетию,
когда узнала из новостей по шведскому телевидению: Король
Карл XVI Густав пригласил в Швецию Михаила Сергеевича
Горбачева. Я с большой симпатией отношусь к советскому лидеру и
считаю, что в его стране до обидного плохо помогают ему в
осуществлении задуманных им политических и экономических
реформ. Поэтому мне очень захотелось, чтобы визит президента
СССР в Швецию был удачным и плодотворным для обеих стран.
Эта картина возникла в моем воображении неожиданно и как-
то очень определенно: высокий гость из СССР приглашается в
Королевский дворец, где навстречу ему идут — кроме короля и
королевы — трое детей королевской четы и все — в национальных
осетинских нарядах. С этой мыслью я пришла к своим близким
друзьям и они горячо поддержали мою идею. Мы вышли на
руководство, в чьем ведении был пошив национальной одежды, и
Александр Семенович Кусаев с пониманием отнесся к нашей
просьбе. Он вывел нас на лучших мастеров, у которых, как я
убедилась, хорошо развито чувство достоинства Мастера. Я
показала им журнальный снимок, на котором изображены
королевские дети: наследная принцесса Виктория — 13 лет, принц
Карл Филипп — 11 лет и принцесса Маделина — 9 лет. Так, «на
глаз» и сшили костюмы, да какие прекрасные! Можно было
искать в них самым придирчивым глазом хоть какой-нибудь изъян
— не было ни одного. Я поблагодарила их, однако мастера от
платы категорически отказались, сказав, что благодарны мне за
помощь родной Осетии. Приехав домой, я позвонила в Гетебор-
гское консульство Владиславу Давыдовичу Караваеву.
Прекрасный человек, преемник глубокоуважаемого консула СССР в
Швеции Ю. В. Миронова.
— От моей родной Осетии хочу передать национальные
костюмы королевским детям...
Для консула это было неожиданно, и решить что-либо сам он
не мог.

Доброта
139
— Поеду в Стокгольм, там передам Вашу просьбу послу.
В посольстве, как я сама узнала, ничего не имеют против
такого подарка, и при первой же возможности они передадут его
по адресу.
Когда она наступит, эта возможность?— думала я.— Через
неделю? Месяц? Полгода? Озабоченная, я пошла к
приятельнице, работающей на бирже труда в Энгельхольме. Эйвор Цетер-
лунг выслушала меня, решительно набрала номер телефона
редакции самой крупной в Швеции газеты «Экспрессен».
— У нас живет бывшая соседка советского президента, она
привезла чудные костюмы для наших королевских детей и хочет
передать их...
Я ахнула, когда услышала, что я — «бывщая соседка»
Михаила Сергеевича, но Эйвор успокоила меня, сказав, что иначе
прессу не заинтересуешь. На второй день ко мне приехал
корреспондент из стокгольмской «Экспрессен», с ним фотокор и
его ассистент. Поговорили, поснимали. Я угостила газетчиков
осетинскими пирогами, мы пообщались. Оставшиеся пироги я,
как это принято делать у нас, завернула гостям, посоветовав,
как их лучше разогреть перед едой. А через три дня вышла газета
с материалом Пеле Свенсона, с фотографией, на которой я
изображена с красивыми осетинскими костюмами. В тот же день
позвонил автор публикации:
— Мои дети с удовольствием поели Ваши пироги и
спрашивают: где можно купить такие... Спасибо Вам большое!
Пеле, оказывается, переговорил с представителем
Королевского дворца относительно передачи «фантастически красивых»
костюмов, на что ему ответили: королевские дети еще так малы,
что сами не принимают подарки, но если мадам хочет, она
может переслать их по почте. Послать почтой, чтобы они не
помялись — сложно, но другого выхода не было. Мы со Светой
аккуратно уложила их в коробки, туда же — красивый снимок детей
в осетинских костюмах (мне любезно предоставили его во
Дворце пионеров в Орджоникидзе), чтобы в Королевском дворце
имели представление о том, как выглядят эти костюмы на
детях, и яркую концертную афишу нашего ансамбля «Алан»,
приписав в уголке, что этот прославленный осетинский коллектив
побывал во всех странах мира, кроме Швеции. Я вложила в
коробку еще одну вырезку из газеты, о которой надо сказать
несколько подробней.

140
Аза Ботоева
Примерно в 1983 году наш маленький Энгельхольм был
удостоен высокой чести: приезда короля XVI Густава и королевы
Сильвии. Об этом событии горожан широко известило шведское
телевидение и утром, когда королевская чета должна была
проехать по главной улице, я отправилась вместе с другими в центр
города. Народу было очень много, и мне сразу, бросилось в
глаза, что ни у одного шведа в руках не было цветов. Меня это
неприятно удивило, и я быстро сбегала к цветочному магазину.
И вот вдали появляется почетный эскорт. Я почему-то
заволновалась: до сих пор я знала лишь сказочных королей и принцесс,
а тут — самые что ни на есть настоящие. Открытая автомашина
с королевской четой ехала медленно. На мою великую радость,
королева Сильвия сидела с моей стороны, и когда они
подъехали близко — надо же такому случиться — наши взгляды
встретились. Я сделала едва заметный порыв протянуть ей цветы, а
глаза мои, наверное, вопрошали: «Можно?» Королева Сильвия
улыбнулась, как бы говоря: «Пожалуйста», и я рванулась к
машине, обеими руками держа перед собой букет. Королева
приняла его, мило поблагодарила кивком головы. А на другой день
газеты опубликовали снимок вручения цветов королеве
Сильвии, и я... стала знаменитой. Откуда мне было знать, что у
шведов не принято дарить цветы королеве! Газету с этим
снимком я и положила в коробку. И еще письмо, которое привожу
полностью.
«Стокгольм, Королевский дворец.
Уважаемая госпожа Елизабет Таррас-Вальберг! (пресс-атташе
Королевского Дворца). Прошу простить за беспокойство, но с
Вашего позволения посылаем осетинские национальные
костюмы для наших любимых королевских детей. Мы — из Северной
Осетии, что на Кавказе. Это маленькая республика — курорт с
уникальными минеральными источниками, лечащими многие
заболевания.
Мой отец был репрессирован и погиб в сталинское время.
Единственный брат тоже погиб трагически. Жизнь наша была
очень тяжелой, но не очерствели наши сердца и всегда
стараемся помочь людям. Мы считаем, что только любовь и доброта
могли спасти наш жестокий, черствый и эгоистичный мир. Мы
передали одежду, обувь и одноразовые шприцы детской больни-

Доброта 141
Король и королева Швеции — страны, давшей приют мне и моей дочери

142
Аза Ботоева
к
§
о*

Доброта
143
це и детскому дому в Осетии, а также пострадавшим от
землетрясения в Армении.
Наш народ очень мирный, гостеприимный и добрый и с
большим уважением и благодарностью относится к шведскому
народу. Наши скромные подарки королевским детям —
доказательство тому.
Добро пожаловать в Северную Осетию!
Аза Ботоева,
Лариса-Светлана Йонссон».
Через 3 недели мне позвонили из Королевского дворца.
— Оса! (так произносят шведы мое имя) — колокольчиком
зазвенел в трубке приятный женский голос. — Мы только
сегодня получили от Вас посылку и я уже выслала Вам письмо. Я
сделала в письме ошибку, написала, что Вы — армянка. А ведь
Вы — осетинка. Я прошу Вас: это письмо вышлите мне
обратно, я Вам сейчас же отправлю другое. И, пожалуйста, не
покупайте марки на конверт, вы же — пенсионерка...
Действительно, в тот же день, экспрессом, я получила оба
письма. Одно, как мы договорились с фрейлиной, я выслала
обратно, другое привожу полностью:
«Стокгольм, Королевский дворец, 26 апреля 1990 г.
Госпоже Азе Ботоевой по поручению Ее высочества
Королевы Швеции.
Прошу принять Ее и Королевской семьи сердечную
благодарность и искреннее восхищение фантастическим йодарком
осетинского народа Наследной Принцессе Виктории, Принцу
Карлу Филиппу и Принцессе Маделине. Работа мастеров пошива
национальных костюмов произвела на всех огромное
впечатление. Королевские дети в них будут выглядеть очаровательно.
С дружеским приветом фрейлина Королевы Кирстина Фон-
Бликсен-Финеке".
В письме была еще записочка от фрейлины: «Дорогая Аза,
приятно было с Вами поговорить. Королева Сильвия вспомнила
Вас, взглянув на снимок в газете. ...Еще раз попрошу,
пожалуйста, не покупайте марку...» Странные все же шведы, если
смотреть на них глазами советского человека. Мы привыкли на

144
Аза Ботоева
каждом шагу отстаивать свои права на вежливое к себе
отношение в городском транспорте и домоуправлении, в очереди за
мясом и в кабинете чиновника и даже у школьной доски. А там
— напротив. Кассирша, продающая тебе билет в кинотеатр,
ласково справится, не пенсионерка ли? — тогда и билет
подешевле, будто не мои, а свои личные кроны жалеет. Вот и
фрейлина королевы Сильвии тоже беспокоится, чтобы я, не дай Бог,
истратила напрасно несколько своих пенсионных крон. А знают
ли шведы о характерных чертах советского народа? Во всяком
случае, они видят нас по шведскому телевидению и всегда
недоумевают: почему на наших лицах так отчетливы озабоченность,
грусть, растерянность... Я, кажется, понимаю, почему Светин
главврач, подаривший картину одной моей гостье, сделал на
обороте надпись: «В память осетинскому народу. Относитесь друг
к другу бережно. Томас Бенсон, г. Энгельхольм».
Почему так? Что стало с нами? — об этом нельзя не
задуматься еще раз, мало-помалу постигая шведский образ жизни. Не
так давно довелось мне побывать в энгельхольмском доме для
инвалидов. И в богатой стране тоже есть несчастные,
утратившие вместе с разумом свое место в общественной жизни и
окончательно выпавшие из среды здоровых, нормальных людей,
заполнивших государственные учреждения и колледжи,
концертные залы и лыжные трассы, политические олимпы и просто
улицы города. В Энгельхольме они живут в добротном,
аккуратном особнячке, построенном из темно-коричневого кирпича
и расположившемся вдали от городского шума, в тихом и
спокойном уголке. На нем нет печати убожества и заброшенности,
и если вам не укажут адрес дома инвалидов, вы ничем не
отличите его от множества других таких же вилл, созданных из такого
же строительного материала и с такой же аккуратностью, если
не сказать — изяществом.
Невысокого роста блондинка с челкой-шторочкой, сквозь
которую видны очки, а уж за ними — синие, ну прямо как у
россияночки, глаза. Она словно только и ждала, когда же сюда
случайно заглянет эта любопытная дама, говорящая по-шведски
с заметным акцентом. Хелена, так звали милую хозяйку дома,
объяснила, что под этой крышей нашли уютное пристанище
почти тридцать человек с разной степенью дебильности.
Показала комнаты, в которых живут по два несчастных. Хорошая

Доброта
145
столовая, в холле — кресла, журнальные столики, на стенах —
картины в рамках. Тепло, чисто. Единственное, что здесь
удивит несведущего — несколько странное поведение обитателей
дома: кто-то сидит, обхватив себя обеими руками, и, мерно
раскачиваясь из стороны в сторону, тянет заунывную, одному
ему понятную песню, другой постоянно снимает с себя одежду,-
будто вместе с майкой, спортивными брюками и мягкой обувью
пытается сбросить с себя божье проклятие. Пока я
разговаривала с Хеленой, к ней подошел уже начинающий лысеть, с
пустыми глазами больной и, усевшись рядом, взял ее руку и
прижал к груди. Я искоса наблюдала за ним, не прерывая нашей
беседы. Больной пытался произносить какие-то слова, но
вместо этого мычал, теребя руку Хелены, потом потянулся к ней
ближе, понюхал ее свитер на рукаве. А она, не глядя в его
сторону, устремив на меня внимательный взгляд из-под челки-
шторки, не переставала поглаживать несчастного по голове,
перебирая ему волосы мягкими, успокаивающими движениями.
Так мать поглаживает свое дитя, засыпающее у нее на руках.
Малочисленный здешний персонал — это добрые люди,
прошедшие специальную подготовку по уходу за инвалидами. Они
изучали психологию этого контингента, методы медицинской
помощи на случай, если она вдруг понадобится. Платят ли им
больше, как у нас говорят, за вредность? Нет. И льгот особых
они тоже не имеют.
В другом корпусе, что метрах в трехстах, инвалиды
занимаются учебой и посильным трудом. Здесь моим добрым гидом
стал молодой служащий, которого коллеги любовно называли
Калле. Сдержанно-вежливый, он рассказал о заведении, где
работает уже пять лет. В ответ на мое восхищение^ условиями
жизни инвалидов, Калле простодушно заметил, что, даже по
его мнению, они значительно лучше, чем необходимо для
больных этой категории. В самом деле, я не могла подавить в себе
восхищение кабинетами для индивидуальных занятий и
мастерскими, где сидящие в колясках ткут салфеточную ткань. А еще и
классы, где инвалиды лепят из глины, рисуют красками,
вышивают «крестом» на белоснежной ткани. Но больше всего меня
поразил компьютер, говорящий знаками-символами. Эти
знаки, поясняет Калле, означают оттенки чувств, настроений,
желаний, эмоций... Я где-то читала, что этот язык символов
изобрел еврей, узник одиночной камеры, совсем недавно скон-
10 Доброта

146
Аза Ботоева
чавшийся в Америке. Едва появившись на свет, этот метод
общения через компьютер стал достоянием дома инвалидов в Эн-
гельхольме, на случай, если сюда попадет человек, который и
пальцем пошевелить не может, и речи лишен. Если у него хоть
чуточку будет действовать хотя бы одна нога, он легко нажмет
ею на педаль и тогда в верхнем левом углу экрана зажжется
огонек. Он «полетит» по знакам-символам и как только достигнет
нужного, больной легким движением ноги заставит его
остановиться и «сказать» то, что сам человек сказать не может.
Но и это еще было не все. Калле завел меня в комнату —
святая святых видеоаппаратуры. Когда здесь долго работаешь,
рассказывал Калле, перестаешь себя контролировать и не всегда
знаешь, правильно ли поступил в какой-то конкретной
ситуации. «Поэтому нас иногда «берут» на видео в течение всей
смены. А потом коллеги собираются все вместе и обсуждают твое
поведение. Это не сковывает,— предупреждает Калле,— но
позволяет следить за собой, проверять, не срываешься ли иногда,
не переходишь ли случайно — контингент-то очень тяжелый! —
дозволенные границы. И не дай Бог, кассета запечатлеет на лице
служащего ярость или злость, тогда ты профессионально не
годен, а значит тебе надо искать другую работу.
Но и это еще не все.
Калле молод, на вид ему 28—30 лет, не больше. Он красив,
хорошо сложен, одет в хлопчатобумажную красную футболку и
зеленые сатиновые штаны, он и в таком виде украсил бы
страницу журнала мод. Неужели ему так дорога его работа? «По
профессии я инженер по металлу и дереву,— рассказывает молодой
служащий.— Предприятие, на котором начал трудиться,
«сгорело» и я остался без работы. Кто-то из знакомых подсказал:
есть место в доме инвалидов, так я и оказался здесь».
Калле считает, что нашел себя на этом поприще, сочувствуя
этим несчастным. Его в один голос хвалят все сотрудники:
вежлив, добр, терпелив, снисходителен к больным, делает для них
все, чтобы они не чувствовали своей ущербности. Вот так. До-
ведись Калле работать посудомойщиком, он и там нашел бы себя.
Словно всю жизнь только и мечтал об этой работе. Потому что
шведы совестливо относятся к своим обязанностям, чем бы им
ни пришлось заниматься. Вспоминаю обо всем этом не без
открытого сожаления: мы так работать не можем. Уже не можем,
или еще не можем. А надо бы научиться.

Возвращение
к себе
...На днях моя подруга Мария Бетоева показала мне снимок-
ровесник Октябрьской революции, много лет хранимый в семье
как самая дорогая реликвия. На нем среди десятков бойцов
Дикой дивизии — наши отцы. Справа — Дигис Бетоев, известный
мне по воспоминаниям отца как убежденный ленинец. «Здесь
ему 27 лет, — поясняет Мария.— Думаю, среди всех самый
старший...» А вот в центре фотографии — мой отец. Крупный,
широкоплечий, с красивым и мужественным лицом. Ему еще очень
далеко до тридцати, он еще не женат. Я вглядываюсь в дорогие
черты и сердце мое пронзает острая жалость. Счастье это или
горе — не знать, что ждет тебя впереди? Если бы папа знал,
какие удары судьбы падут на его голову, который бы из них он
сумел отвести?.. На той, последней партконференции в
повестке дня стояло персональное дело коммуниста Доди Тасоевича
Ботоева, которому было предъявлено обвинение в ...измене
Родине. «Кто за то, чтобы исключить Ботоева из рядов партии?» —
объявил председательствующий и попросил делегатов
проголосовать. Это был первый выстрел по еще живому отцу...
Проголосовал «за» и родной брат отца Гамат, сидевший рядом.
Каково же было ему, знавшему, что Доди честный, кристально
чистый человек, отдавший всю свою энергию, молодые силы борьбе
за установление советской власти. То роковое сталинское
время, режим был страшен не только тем, что физически
уничтожал лучших, он ломал и крушил человеческую волю, выбивал
землю из-под ног некогда уверенных в себе и достойных мужей,
а на их крови выживали подлецы. Вот почему я не сужу дядю
Гамата. Мало того, мне кажется, я знаю, какие мысли терзали
его, когда он обреченно поднимал руку, голосуя за исключение
брата из партии. Воздержись он тогда от прилюдного осуждения
«врага», и включился бы автоматически жернов, который с
готовностью перемолол бы и его тоже. Думал, конечно, и о
детях, своих и брата, которых кто-то должен был поднимать на
ноги. Я думаю, если существует потусторонняя жизнь, отец

148
Аза Ботоева
мой простит брата, потому что дядя Гамат не был ни трусом,
ни подлецом. До войны он начал работать директором Ардон-
ского консервного завода. Однажды — это было уже во время
войны — он пришел домой днем — недомогал немного. Прилег
и уснул. Его разбудил шум на улице. Когда выглянул, увидел
перед самым домом немецких солдат. Схватив винтовку, он
начал стрелять по ним прямо из окна. Несколько солдат
остались лежать на пыльной улице. Когда кончились патроны, дядя
Гамат выскочил из дома и наткнулся, как на стену, на
автоматную очередь... Три дня немцы не давали захоронить его, потом
сестрам все же удалось выкрасть убитого и тайком похоронить
его у себя. Когда наши войска освободили Ардон, могилу дяди
Гамата перенесли на Центральную площадь Ардона, обнесли
железной оградой. Если будете в Ардоне, полюбопытствуйте у
местных жителей — чья могила в парке? — и вам скажут: земляк
наш, отважный Гамат, не побоялся вступить в единоборство с
фашистскими оккупантами.
Давно это было, а кажется — вчера... Потому что невидимая
нить тянется из того прошлого в день сегодняшний. Я вижу,
многое из того, с чем боролись наши отцы, погибшие за идею
вселенского счастья, и через 76 лет со дня провозглашения
Советской власти продолжает существовать. Каким-то
непостижимым образом не самые лучшие из людей оказываются там, где
дело должна решать элементарная порядочность. Вчерашние
борцы за справедливость сегодня, оказавшись у власти, сами
попирают эту же самую справедливость или же спокойно взирают на
то, как это делают другие. В час, когда на карту Родины
поставлена ее судьба, мы опять продолжаем выдвигать народными
депутатами — не самых лучших. Когда единственной надеждой
на спасение Отечества остается наша сознательность, мы
продолжаем оставаться глухими к нуждам и заботам простых
людей. А ведь они и только они всегда решали судьбу страны. Не
могу не заметить одной странной закономерности: многие мои
друзья, не занимающие высоких постов, но совестливые и
одержимые идеей служить высоким идеалам, задавлены бытом. Для
них ремонт квартиры, смеситель для ванны, раковина на
кухню, пара обуви, нужная книга, лекарство, даже место на
больничной койке — все проблема. Ходячий афоризм «Чем человек
лучше, тем он хуже живет» — на каждом шагу находит свое
конкретное воплощение.

Доброта
149
Я хорошо помню наших первых знатных колхозных
бригадиров Дзибутта Дзугаева и Мылыхо Цораева. Простые сельчане,
они справедливо стали орденоносцами, потому что трудились
на колхозном поле. Став представителями
привилегированного — от крестьянства — класса, они постепенно постигали быт,
стиль работы и нравы правящей элиты... И разочаровывались.
Хорошо помню, как Дзибутта Дзугаев, откровенничая со мной
на правах родственника, горько заметил однажды, что мы
шагаем к коммунизму через... ложь и всепродажность. Он сказал
это более образно, но языком непечатным, и добавил: «Мы
растаскиваем страну и каждый ест свою долю, не думая о
голодных».
А они, мои бывшие сограждане, сидящие на голодном пайке,
составляют большинство. Сегодня их много и мысли о них не
дают мне жить беззаботно, предаваясь тем маленьким, но
вполне доступным радостям, которые меня окружают рядом с
единственной дочерью. Я, конечно же, понимаю, сколь скромны
мои возможности помочь в Осетии тем, кто нуждается в
элементарном: одежде, продуктах питания, лекарствах. Но каждый раз
какая-то сила поднимает меня с моего тихого уютного уголка и
сажает, в окружении мешков и коробок, в поезд. «И зачем тебе
все это нужно? Живешь себе спокойно — и живи...» —
вспоминаю увещевания одной из бывших правительственных дам в
Осетии. Горе народу, когда обывательская психология есть суть
человека, занимающего важный ответственный пост и
решающего — в какой бы то ни было сфере — судьбы этого народа. Девиз
мудрых пескарей — не высовываться — не для меня. Хотя жизнь
нередко убеждает: «пескарям» не только живется спокойней, они
более терпимы в обществе и более приятны начальству, потому
что не создают ему никаких проблем.
Однажды, отвечая на традиционный вопрос земляков «Как
тебе ТАМ живется?», я искренне ответила: «Хорошо живу, ни в
чем не нуждаюсь. Единственное, чего мне ТАМ недостает, так
это неприятностей. Но здесь я получаю их сполна». В самом
деле, понимаем ли мы, что при нынешнем экономическом
кризисе в стране, когда многим семьям стали недоступны фрукты,
детям — мороженое, конфеты, есть еще более жестокий меч,
занесенный над нашей нацией? Массовое бескультурье. Оно
шагает в «саламандре» по проспекту, отравляя тонкий аромат
липы перегаром; оно стоит у дверей трамвая, загородив своим

150
Аза Ботоева
бестолковым и толстомясым телом дорогу пассажирам и
возвышается над очередью уставших от забот горожан. Как же больно
сознавать, что ни в одной стране мира, а я побывала уже в США,
Норвегии, Дании, Англии, Бельгии, Голландии, Франции,
Австрии, Венгрии, Италии, Испании, Таиланде, Малайзии,
Мексике, не встретишь работника магазина, который бы так
по-барски презрительно относился к рядовому покупателю. Сидя
с друзьями в кинотеатре «Дружба», я пережила глубокое
потрясение: грязь, ободранные стулья, мат, шум, смех, топот и
свист... Мне сделалось жутко. Что случилось с нами? Неужели
и впрямь цивилизация похоронит общечеловеческую культуру и
вместе с ней — нашу, осетинскую! Я не злопыхаю по поводу
нынешних нравов моего родного города. Я — скорблю. По его
прошлому, по моей прошедшей здесь молодости, которая
несмотря на все трудности и несчастья, была так чиста...
Духовное неблагополучие нации,— а это уже реальный факт,— к
которой я принадлежу,— мое личное несчастье. Прожив некоторое
время на расстоянии от родной земли, я отчетливо вижу, сколь
сильна ложь в наших буднях. Пообещать и не сделать — это
стало нормой поведения не только в быту, но и в
государственных упреждениях. Если вы сделали заявку на ремонт телевизора
и вам пообещали сегодня же прислать мастера, можете
спокойно уходить из дома: он придет только спустя несколько дней.
Меня тревожит тотальное равнодушие, с которым земляки мои
наблюдают за гигантской поступью Бескультурья. Когда я
делаю покупки в хлебном магазине на проспекте Мира и с меня
(да только ли с меня!), как правило, берут лишние рубли, я
вспоминаю одно и то же. Как подхожу к кассе кинотеатра в
своем Энгельхольме, протягиваю стоимость билета. Кассирша
поднимает на меня глаза, улыбается: «Простите, мадам, вы —
пенсионерка? «Да»,— отвечаю, не понимая, к чему это. В
Швеции даже такое невинное, с нашей точки зрения ,
ругательство как «фи фан» и «евла» («чертов человек», «иди к
черту»), свидетельствует о невоспитанности человека, о его
крайнем бескультурье. Да что Швеция! Наше поколение еще в пору
моей юности было со всем его традиционным этикетом —
академией нравственности. Как красиво вставали с мест
женщины, завидев даже издали мужчину... Как ни чем иным, а
именно умом славился тот, кто мог за праздничным столом или у
фоба произнести искренние, сердечные и мудрые слова, кото-

Доброта
151
рые объединяли людей. Как ценилось само молчание молодого
человека рядом с седобородым. И вдруг такая, по выражению
поэта, притерпелость ко всему, что должно лишать покоя
нормальных людей! Моим личным впечатлениям и субъективным
выводам я нашла подтверждение в одном из выступлений
бывшего министра культуры СССР Н. Губенко, где он приводит
грустные данные социологических исследований в области
духовного развития общества. Оказывается, лишь восемь (!)
процентов населения страны недовольно уровнем системы
образования. Только пять (!) — организацией учреждений культуры и
17(!) — общим уровнем нравственности общества.
Притерпелись к духоте... Чем все это чревато, показали документальные
кадры на экране телевизора, после которых хотелось подойти к
зеркалу, что на весь рост, и посмотреть: люди ли мы?..
Небольшой российский городок. Низенькая постройка, в которую
через черную глотку оконца проваливаются последние рубли
мужиков и баб, жаждущих единственной радости — бутылки. Над
их головами плывут поллитровки, люди давят друг друга,
кричат... Голос диктора за кадром комментирует: стоят за бутылкой
не на жизнь, а на смерть. В этом потоке задавили старика, вот
он. Камера, «уйдя» с очереди, наплывает на мертвого старика.
Его только что выдавила из бушующего чрева своего очередь за
водкой. Но люди не остановились, не ужаснулись... Такого не
было никогда. Неужто это то самое варварство, от которого
предостерегал потомков великий Бердяев, считавший, что оно,
варварство, может возникнуть на вершине европейской и
мировой цивилизации! Но ведь мы еще не стали цивилизованным
обществом в самом обычном понимании этого слова, почему же
под угрозой наша общечеловеческая культура?
Как-то во время моего недавнего приезда в Осетию я,
обуреваемая новыми идеями задействовать шведов-специалистов (из
числа наших со Светой близких друзей) в решении каких-то
конкретных проблем республики, пошла со своими
предложениями к руководителю, на чьем уровне и решаются такие
вопросы. Выслушав меня, хозяин кабинета — упитанный,
холеный — досадливо заметил, что у него нет недостатка в
зарубежных специалистах, многие из которых хотели бы приложить руки
к какому-нибудь делу, открытому здесь, в Северной Осетии.
Что же касается моей благотворительной деятельности, то,
досадливо заметил мой собеседник, «наша республика не нужда-

152
Аза Ботоева
ется в этом», и что «проблема со шприцами уже решена, да и
гуманитарная помощь просто оскорбительна для нас». Попутно
выразил недовольство поездкой Михаила Горбачева на
«совещание семи», и возвращением его «ни с чем». Я, повторяю,
не политический деятель, не профессиональный писатель и не
дипломат. Я простая женщина, пенсионерка, живая душа,
оторванная от родины и навсегда оставившая здесь свое сердце. Не
только дорогие душе могилы зовут меня сюда за тысячи
километров. Живи мой народ так же хорошо, как в Швеции, или
даже чуть хуже, что, по нашим меркам, тоже было бы хорошо,
я, быть может, была бы более редким гостем в Осетии. Для
человека моего возраста путешествия в поезде, да еще с
грузом, не просто утомительны, они — ужасны. Мало кто знает,
как непросто разговаривать с таможенниками на границах Польши
и Германии, хотя на руках у тебя официальное письмо
советского консульства, в котором сказано, кто ты, с какой миссией
едешь и что за груз везешь. В одну из недавних поездок польский
таможенник, забрав мой паспорт, заставил меня четыре раза
пройти взад-вперед через семь вагонов. Без пальто, доведенная
до отчаяния, я стоически выдержала эти издевательства,
только бы доставить до места свой груз. Думала ли я в эти минуты,
что в коридорах власти мне дадут однозначно понять: то, что я
делаю, никому не нужно. «У нас еще от бедности не умирают»,
— сказал он, пытаясь сохранить на лице вежливую улыбку. Дай-
то Бог, подумала я,- чтобы ни один человек в Осетии не страдал
от бедности. Покидала я этот высокий кабинет с чувством... у
нас хорошо умеют унижать человеческое достоинство. Угнетало
и то, что я доподлинно знала: в большинстве лечебных
учреждений Осетии инъекции больным делаются одноразовыми
шприцами, срок годности которых давно истек, или же больных
заставляют самих покупать шприцы, перчатки...
Иду по площади Свободы, а в голове стучат слова Гаппо Баева:
«Были бы вы, осетины, счастливы, и мое бедное осетинское
сердце тоже забилось бы радостно». Кстати, они пришли мне
на память в момент одного из интервью, взятого у меня
радиожурналистом во Владикавказе. Когда мне дали прослушать, что
пойдет в эфир, я обнаружила, что баевские слова вырезаны из
интервью. В беседе с журналистом республиканского
телевидения я вновь процитировала нашего славного земляка и вновь
— та же «вырезка». Шел 1993 год... Мне было по-человечески

Доброта
153
жаль и обидно, что бедный Баев еще не нашел на родине
признания, лишь единицы, достучавшиеся в прошлое, вырвали из
него Гаппо Баева в образе сына Осетии в благороднейшем смысле
этого слова.
Спустя время я перебирала домашний архив и мне на глаза
попалось официальное письмо от Совета Министров^Северо-
Осетинской ССР. «Дорогие Аза Додиевна и Лариса Йонссон!
Правительство Северной Осетии искренне благодарит вас за ваше
сердечное участие и старание оказать столь необходимую помощь
пострадавшим от землетрясения и межнациональных
конфликтов жителям Южной Осетии. Мы особо признательны Вашим
друзьям и просим передать эти наши чувства заведующему
отделением доктору Томасу Бенсону, Юдит Квант и Леннарту Сто-
лю.
В Осетии всегда будут помнить проявленную ими
человеческую солидарность и заботу в трудный для нас час».
Мне не хочется говорить о том, что мы по самые уши
погрязли в пустой болтовне. «Площадь героев» — уже какой год читаю
я на стыке улиц Н. Буачидзе (ныне пр. Коста) и Орджоникидзе
(ныне генерала Плиева). То, что народ наш — герой, это так, а
вот что герои окружены славой — это ложь. Общество, где
солдаты, отстоявшие честь и независимость Отечества,
десятилетия ждут, когда им установят телефон, чем может гордиться?
Напрасно жду я — уже который год! — когда в республике
поставят, наконец, хотя бы скромный обелиск жертвам сталинских
репрессий. Совсем недавно по Северо-Осетинскому
телевидению была передача, взволновавшая меня. Работники КГБ
Султан Марзоев, Ахсар Туаллагов и Феликс Цагараев вместе со
съемочной группой побывали на местах захоронений
расстрелянных в застенках НКВД «врагов народа». Много им пришлось
поработать, прежде чем они смогли сказать, причем с твердой
определенностью: на старом осетинском кладбище, в зарослях
бывшего госпитального и сельского (напротив нынешней
Республиканской детской больницы) кладбищ покоятся останки
многих мучеников. Ночами тайком вывозили их, обреченных,
мертвыми или живыми, и, торопливо расправившись с ними,
закапывали просто в ямы, которые потом сравнивали с землей,
не оставляя за собой следов. Где лежат останки моего отца,—
этого мне не узнать никогда. Можно ли любить Родину,
которая забрала у тебя самое дорогое, щедро одарила тебя
страданиями и оставила только то, что отнять была не в силах? Да,— отве-

154
Аза Ботоева
чаю я себе же,— можно. Подверженная синдрому Родины, я
подтверждаю: в нас, советских людях, неистребимо чувство
Родины и, слава Богу, хоть этим можем утешиться там, где,
кажется, и утешиться уже нечем.
Помню грустную встречу с бывшими советскими гражданами
в Израиле. Мы побывали" в одном из сельских районов, где
впервые увидели «кибуц» — настоящее коллективное хозяйство.
Просторные квартиры, в которых живут труженики села,
обилие сельхозтехники, не знающей простоя из-за дефицита
запчастей. В этом хозяйстве давно уже отпала необходимость в
деньгах: люди пользуются благами, которые сами же создали,
бесплатно. Чувство зависти вызывают цветники, клумбы, газоны.
В Тель-Авиве — жара, часто пьем прохладительные напитки.
Однажды к нашему столику подошел средних лет мужчина: «Вы
из Союза?» Мы объяснили, кто мы и откуда. Лев Пинхасов
торопливо высказал сожаление по поводу приезда на «землю
обетованную». По специальности он — инженер, но работает
здесь мойщиком посуды. Разумеется, есть среди эмигрантов и
такие, что не станут героями «Белой книги». Но все-таки, все-
таки Родина там, где ты родился, и другой не бывает. Значит,
оторвавшись от нее, ты или вечно страдаешь по ней, или же у
тебя нет вообще Родины, а значит и ты — никто...
Что касается меня лично, то я с глубоким спокойствием
смотрю в глаза своим соотечественникам: я люблю их. Мне дороги
их заботы, тревоги, устремления, праздники, печаль. Знаю,
так будет до тех пор, пока бьется мое сердце. И что рядом с
моей несвободой от маленького уголка земли, на которой
родились папа, мама и Толик, амбиции высокого чина! Я веду
переговоры с деловыми людьми Осетии, звоню из Осетии в
Швецию, вношу средства в фонд возрождения Осетии, иду к
старенькой, всеми забытой актрисе, чтобы пожать ей руку и сказать:
«Здравствуй, ты — не одна...»
Сегодня я получила из советского консульства в Гетеборге
конверт. Накануне я разговаривала с Владиславом Давыдови-
чем Караваевым — добрым и понимающим меня, рассказала,
что положение в Южной Осетии ужасное, что в Северной
Осетии уже более 100 тысяч беженцев и что я вновь хочу повезти для
нуждающихся одежду. Мои шведы остро воспринимают
варварские акции против южных осетин. Моя приятельница, хозяйка
магазина «Собель» Анне Встрем не выдержала, расплакалась,

Доброта
155
как только я сказала о расстрелянных детях в Цхинвале. Дочь
рассказывает: в мое отсутствие знакомые шведки принесли
одежду, может, пригодится беженцам.
Вчера получила из Осетии письмо. Грустное письмо. Под
снежной лавиной погиб Валерий Сагкаев. Что-то оборвалось в
сердце, холодом расплылось по всему телу. Как? Неужто
навсегда умолк этот поющий парень? Почему? Я машинально
взяла в руки кассету, на которой рукой дочери написано —
«Валерочка». Мы почти каждый день слушаем ленту с записями
песен Валерия. Не только мы со Светой,— Леннарт тоже полюбил
певца и в репертуаре Валерия у него уже есть «свои» песни. Еще
на днях я ходила в кинотеатр, что недалеко от нас,
присматривалась к зрительному залу — вот бы его взять в аренду на два
вечера, чтобы Сагкаев дал здесь концерты! Поговорила с
администратором, он вежливо выслушал и сказал: «Это, мадам,
очень дорого...» Может, в библиотеке выставочный зал
присмотреть? — об этом думала я еще вчера, и вдруг вечером —
«Валерия больше нет». Отказываюсь верить,— это же
невозможно, чтоб "Мой Иристон" отныне звучал лишь в записи
Валерия...
Он оказался в Северной Осетии после того, как в Цхинвале
почти три года шла война. Распался ансамбль, с которым он
пел, огонь и пепелища сужали вокруг него пространство,
которое он называл жизнью. Но ведь песне не наступишь на горло!
И Валерий оказался во Владикавказе. Робкий, стеснительный,
пока не переходил на язык песни. Но когда брал гитару,
задумчиво склоняя к ней голову, то, казалось, на всей земле только
три живые души: гитара, песня и он. Очень быстро все поняли,
что Сагкаев — талантливый. Но — ни жилья, ни приюта.
Свидетельствуют: он нуждался в помощи. Думаю, в те дни, когда
хоронили Валерия, не одному человеку подумалось: парня
этого убила война. И чувство запоздалого сожаления — его не
очень баловали вниманием — тоже встревожит, быть может, не
одно сердце.
Спасибо Эмме Торчиновой, редактору музыкальной
программы Северо-Осетинского ТВ. Это она открыла нам всем
Валерия, это она была ему поддержкой и опорой, это благодаря ей
появились выпущенные в Москве кассеты с записью песен в
исполнении Валерия Сагкаева. К слову сказать, спонсором в
этом благородном деле выступил наш московский земляк Умар

156
Аза Ботоева
Шавлохов, немало помогающий талантам из Осетии. Уверена:
теперь-то Валерию воздадут должное, оценят так, как стоит того
его талант, которому мы не успели даже порадоваться.
Впрочем, Валерий не единственный из тех, кому мы не успели
высказать свою любовь, свое признание. Вспомним: один из
наших талантов не смог доучиться в институте Гнесиных изгза того,
что не на что было купить хлеба. Другой, блиставший на
осетинской сцене, тоже умер, считай, от голода, в то время как
состояние его здоровья требовало усиленного питания. А кто
скажет, почему именно за пределами родной Осетии обрели
крылья и широкую известность Лариса Марзоева — ведущая
солистка Красноярского театра оперы и балета, Алихан Зангиев
— лучший тенор Свердловского театра оперетты, Лариса Тед-
тоева, изумившая Японию, куда была приглашена на год, и
еще многие дети Осетии? Помню, работая на студии
телевидения, я не раз выпрашивала у своего начальства разрешение на
серию киноочерков о наших великих актрисах Серафиме Икае-
вой и Варваре Каргиновой. У меня уже была договоренность с
будущим автором сценария одним из лучших редакторов нашей-
студии телевидения Зирой Гаппоевой, на счету которой
множество отличных радио и телевизионных передач. Сама готовилась
делать съемки скрытой камерой. Не дали. И как же грустно мне
при мысли, что вместе с нынешним поколением деятелей
искусства уйдут из памяти своего народа имена многих корифеев
осетинского, русского и музыкального театров нашей
республики, а грядущие поколения наши уже не увидят их хотя бы в
редких кадрах, разве что прочитают о них в специальных
справочниках, да и только. А те, что живы еще и уже немолоды; и
ничему-то кроме сценического искусства не поклоняются, тоже
не избалованы вниманием.

Уроки Осетии
К моему великому сожалению, срок пребывания в родной
Осетии для меня ограничен. Полгода — и снова возвращайся в
Швецию, не то лишишься пенсии. Остаться без нее мне вовсе
не хочется, потому что я и так взвалила на плечи дочери
большие расходы. Если с каждым моим приездом в Осетию мне что-
либо удается в плане материальной помощи самым
нуждающимся моим соотечественникам, то это только благодаря
Свете, ее высокому авторитету в медицинском мире и среди граждан
Энгельхольма. Шведы, простите мне, матери, эту
нескромность, очень хорошо относятся к Свете и я знаю, когда не
станет меня рядом с той, ради которой мне пришлось стоически
пережить многие жизненные невзгоды, моя дочь не останется
одна. И в Энгельхольме, и в Осетии у Светы есть очень близкие
ей люди. Я так отчетливо помню ожидание ее рождения,
словно знала, кем она станет для меня в жизни, ее первые шаги,
первые слова, Свету — первоклассницу, потом — студентку
мединститута. Бывает, приходит она с работы и, пока я собираю
на стол, садится в кресло перед телевизором. «Светик»,— зову
ее через десять минут, а она, склонив головку на бок, тут же
проваливается в сон. Я на цыпочках выхожу из комнаты, но
доченька открывает глаза и, как ни в чем не бывало: «Ужинаем,
мамулька?» В такие минуты сердце мое переполняется не только
материнской любовью к ней. Сочувствие, восхищение ее
трудоспособностью (в день порой по две операции делает!) и
уважение к ней, как к личности,— вот что испытываю я, глядя на
уставшую дочь. «Спасибо, Аза»,— говорят мне, а я каждый раз
думаю: «Это Свете спасибо, не мне». Потому что без участия
моей дочери в моих делах я ничего бы не смогла. Что моя
пенсия? Скромная жизнь и никаких излишеств. А Света в
последние годы с радостью отказывает себе в поездке за рубеж, если
впереди — моя поездка в Осетию. Она и сама рвется на родину,
которая ее, как и меня, мало баловала особым вниманием. Но
любовь к отечеству потому и есть безмерная сила духа, что она
— без корысти.

158
Аза Ботоева
Итак, настало время и я, сказав Осетии «До свиданья!»,
вылетела туда, где наш дом, где моя ласковая дочь и неотвязное
мое одиночество. Как всегда, в дороге я занемогла. Много
пришлось понервничать. Мои дорогие земляки, так много и
красиво говорящие, когда идет застолье, об уважении друг к другу и
об особом почитании у алан женщин, часто оставляют меня
наедине с проблемой авиабилета до Москвы. Вот и на этот раз
кто-то обещал куда-то позвонить, кому-то напомнить, кому-то
нужно было подъехать к кассе. Но когда я приехала в Беслан-
ский аэропорт, мне сказали: «Для вас билета нет». Для кого,
для вас? Для почетного гражданина Владикавказа? Или для
иностранной подданной? А, может, для дочери «врага» народа,
или, наконец, для немолодой уже женщины, осетинки,
безумно любящей свою отчизну?..
Совсем отчаявшись, я подошла к командиру экипажа,
летящего в Москву самолета и попросила: «Пожалуйста, будьте
добры, помогите мне приобрести билет до Москвы». Я начала
объяснять, как срочно мне нужно выехать, а командир, не
дослушав, молча взял из моих рук паспорт и прошел со мной к кассе.
Мы уже летели над желтыми квадратами осени под крылом, а
слезы все текли из глаз. Потребовалось время, чтобы улеглись в
душе обиды, чтобы вновь, едва поднявшись с постели, я вновь
стала планировать поездку в свой родной дом — в Осетию. Я
знала, для чего еду, кому нужна и кто нужен мне, чтобы не
умереть на чужбине от ностальгии, метастазы которой давно
опутали мое сердце и мою душу.
Накануне поездки за железнодорожным билетом я, как обычно
перед вечерними радионовостями,- включила телевизор.
Светские новости из жизни королевской четы Швеции; наплыв
эмигрантов из Югославии; рост преступности в Стокгольме; все
более поражающая Швецию безработица; улыбающийся новый
президент Америки и вдруг — война на Юге России. Затаив
дыхание, вслушивалась я в скупую информацию, из которой я
поняла только одно: на моей родине льется кровь. Рамки этой
жуткой информации расширила радиоволна «Голоса России».
Из нее я и узнала о тех трагических событиях, что произошли в
ночь на 31 октября 1992 года в Пригородном районе Осетии.
Сердце мое сжалось, словно, вырванное из груди, оно было
брошено на неталый лед ранних заморозков. Мы, воспитанные
на коммунистической идеологии, всегда боялись внешнего вра-

Доброта
159
га. Покуда существует капиталистическое окружение, твердили
нам, будет существовать и угроза войны. Думал ли кто-нибудь
из нас, что великодержавный СССР распадется вовсе не под
влиянием внешнего вражеского окружения, а начнет есть себя
изнутри, стреляя брат в брата. Неужто,— с ужасом думала я,—
Карабах начнется теперь в Осетии и будет перемалывать людские
судьбы, даруя одним могилу, другим — муки страданий,
третьим — беспросветный тоннель... В какое-то мгновение сердце
мое пронзило острой жалостью к многострадальной земле моих
предков. Маленькая и всегда незащищенная от тех, кто избрал
Осетию объектом своего корыстного интереса.
В один черный день спрессовались грузинский геноцид,
сталинские репрессии, насильственные переселения осетин —
великие потрясения, каждое из которых наносило весьма
ощутимый удар по генофонду нации. Огонь и меч традиционно
гуляют по маленькой земле осетин, лишь изредка давая людям
передохнуть, чтобы потом вновь обрушиться на их головы, дабы
не оставлять им надежды. За что? За этими печальными
мыслями и застала меня Света,- приехавшая с работы.
— Мамуля, что-то случилось?
— Война... В Осетии.
_ ?
— Ингушские экстремисты... С оружием пришли в
Пригородный район, убивают людей, жгут дома, берут заложников.
Из комнаты в комнату бродила я бесцельно по дому, где
руками- моей дочери обустроен каждый уголок. Зеленый сад,
благоухающий по весне сиренью, узкая тропинка, сбегающая к
самой реке — мы называем ее «маленький Терек». Все вдруг
утратило для меня свою прелесть. В глазах стояли пылающие
дома и бегущие по улице люди с воздетыми к небу руками и
застывшим криком в устах — все это я уже видела на той войне,
что прокатилась в 42-м по Гизели.
На другой день рано утром я снова подсаживаюсь к
приемнику, чтобы хоть что-то услышать о событиях дома. Назойлива
одна и та же мысль: как могло такое случиться? Ведь жили мы
рядом, дружили семьями... На одних свадьбах были, на одних
похоронах, как же решились пролить они эту тяжелую кровь?
Что хотят ингуши в Пригородном районе и Владикавказе, где
они давно и широко живут, настроив добротные и роскошные
дома? Ведь жили без проблем, никем не притесняемые, без
ущемления своих интересов.

160
Аза Ботоева
Никогда я так не ждала писем с родины, как в эти дни, хотя
все они приносили печальные вести. Мария, Женя Касаева,
Зоя, Тамара пытались щадить меня в описании печальных
событий, понимали: там, вдали от горящего Чермена и первых
могил защитников Осетии, мне стократ тяжелее. Сведя все
воедино: письма, телефонные звонки, сообщения шведского
телевидения и прессы, передачи из Москвы, я составила для себя
гнетущую картину бедствия моего народа.
...Итак, в ночь с 31 октября 1992 года вооруженные соседи
наши ступили на территорию нашей республики и начали
действовать как захватчики. Настоящий ужас был, как мне
представляется, когда против осетин поднялись «наши» ингуши,
те, с которыми мы делили, буквально, хлеб-соль, горе и
радость. «Мои соседи Лиза Агкацева и Ирина Алкацева, утром 1
ноября пришли в Республиканскую больницу, где, по слухам,
уже были десятки раненых и где требовалась помощь
санитаркам, медсестрам,— пишет Тамара Хетагурова о тех тревожных
днях.— У обеих сыновья, Гоша и Миша, служат в милиции, и
матери знают, что они там, в самом пекле, и с замиранием
сердца спрашивают, нет ли среди раненых милиционеров
Агкацева и Алкацева...» В этом же письме Тамара сообщала, что
забиты добровольными донорами коридоры больницы, куда
привозили из Пригородного- района истекающих кровью,
никогда не воевавших мальчишек.
...На Аллее Славы по Тбилисскому шоссе, у въезда в город
появились свежие могилы: здесь хоронят защитников Осетии —
так отныне называют на моей родине мальчишек, погибших от
рук вооруженных ингушских боевиков. Я знаю эти места.
Сюда, к Вечному огню, приезжали со свадебным эскортом
молодожены, возлагали цветы к постаменту памятника воинам...
Неужто здесь появились свежие могильные холмики?
Рассказывают, что много потерь понесли наши защитники от снайперов:
их специально готовили убивать нас. Это страшно, что среди
этой банды убийц — женщины. Какую же ненависть надо
испытывать к людям, чтобы та, которая призвана давать жизнь,
отбирала ее у других, целясь в бьющиеся сердца сквозь. черное
дуло снайперской винтовки! Мне пишут: «Вместе с нашими
мальчиками встали за честь поруганных женщин и стариков
русские, украинцы, дагестанцы...» Однажды из конверта,
упавшего в ящик с очередной почтой, я вытащила декабрьский номер

Доброта
161
газеты «Северная Осетия». Красивое лицо молодого мужчины
на снимке, благородное со спокойным взглядом сразу бросилось
мне в глаза. Торопливо бегу по тексту: «...Ингушские
снайперы, засев на крышах нескольких зданий в центре города, вели
беспорядочную стрельбу. Один из них облюбовал крышу дома
на улице Огнева. ...Защитить жильцов прибыла группа...
ополченцев и среди них — Низам Михтиев, сын иранца и осетинки
из рода Дзасоховых. Он полез в темноту, на крышу дома...
Рана оказалась смертельной». А дальше были стихи,
посвященные Низаму. Написал их Ефим Тедеев, а перевела на русский
язык Ирина Гуржибекова.
...Аланская слава досталась тебе,
Но вместе с жестокой судьбою.
Мы сдержим слезу, а в небесную высь
Отправим победную песню.
Ты всадником красным над нами промчись
Как мира желанного вестник.
Пусть эхо в горах просыпается вдруг
От скрипа твоей колыбели,
С которой сошел ты не в ласковый луг,—
В объятья военной метели.
О, нет, ты не умер, Низам. Те мертвы,
Кто в страхе бежал от сраженья.
Пускай их кровавые раны твои
Осудят теперь на забвенье.
Тебя ж не забудет народ никогда,
Хоть горе развеять нам нечем,
Хоть пал ты, как падает с неба звезда,
Навечно. Навечно. Навечно...
Но в памяти нашей восстанешь из сна,
И сомкнутый рот— улыбнется.
Ночами тебя обогреет луна,
А утром— умоешься солнцем.
Последние строки я едва прочитываю из-за слез. Вижу
только — все полосы «Осетии» в траурной рамке. Оказывается,
номер газеты за 12 декабря посвящается Дню памяти
защитников Северной Осетии, павших во время агрессии ингушских
национал-экстремистов. Снайперские пули настигли в селении
Карца спортсмена Рафика Газзаева, в районе Реданта — кабар-
11 Доброта

162
Аза Ботоева
динца Вадима Эльмесова... Длинный список убитых народных
ополченцев Пригородного района.
С оговоркой: «Публикуемые сегодня списки не включают всех
жертв ингушской агрессии, они еще составляются,
уточняются...» В нем трижды повторяется фамилия Слановых: Владимир
Георгиевич, Валерий Георгиевич, Вячеслав Георгиевич.
Одной матери сыновья, одной крови,— Боже мой! Если весь мир не
стоит одной слезинки ребенка, то какова цена его в глазах
матери, в одночасье потерявшей сразу троих сыновей!.. Склоняю
свою голову, кладу изболевшее сердце свое на ладони матерей,
чьих сыновей, взятых в заложники, расстреляли в Доме
культуры поселка Карца. Подумать только: конец XX века, мировая
цивилизация раскрыла двери вековых тайн, астронавтика уже
стала историей, а тут — варварское истребление человеческих
жизней. Почему? В последнее время этот вопрос повторяется
все чаще и чаще. Почему нет твердой власти? Почему не
выполняются законы? Почему обнищал наш народ? Но самый
главный вопрос: почему сегодня льется кровь невинных людей? Один
народ предъявляет другому народу территориальные притязания
и на этом основании убивает людей, среди которых женщины,
дети, старики. Неужто у матери-ингушки не болит сердце о
сыне, которого преступные лидеры Ингушетии послали на
смерть? Убиты дети... Тяжелая кровь заставляет меня думать,
думать, думать над тем, чем могу помочь своему
многострадальному народу. Те денежные переводы, которые мы с дочерью
высылаем из Швеции, не решают даже маленькой проблемы.
Так что делать? В срочном порядке снова пакую мешки,
собираясь в дорогу, но получаю от наших представителей в Швеции
строгий отказ: «На Северном Кавказе идет война».
А в моем родном отечестве? Охватываю мысленно горячие
точки бывшей великой державы. Сумгаит, Карабах, Армения,
Азербайджан, Таджикистан, Грузия, Абхазия, Южная Осетия,
Северная Осетия... Подсчитал ли кто, сколько человеческих
жизней поглотил этот политический беспредел? Прибавим к этим
жертвам еще тысячи погибших от рук преступников и
самоубийц, не выдержавших не только нищенского положения, но
и психологического груза, свалившегося на плечи моих
соотечественников на волне гласности, и жертв различных катастроф,
аварий, экологических взрывов... Как-будто мало нам
Чернобыля и Семипалатинска, Челябинска и мертвого Арала... Не

Доброта
163
эта ли жизнь породила характер нынешнего россиянина,
угрюмый, озабоченный, хмурый, чаще думающий о смерти или
выживании, чем о жизни и созидании. Наивно, быть может,
но так хочется крикнуть: «Люди, давайте вернемся к добрым
старым временам, когда мы любили друг друга, помогали друг
другу, деля последний кусок хлеба». Загнанных политиками
разных времен и убеждений в тупик, нас могут спасти в этом
жестоком мире только любовь и доброта. Федор Достоевский
называл спасительницей мира красоту, но ведь и доброта есть
проявление красоты. Очередное письмо из Осетии, и снова — вырезка
из «Северной Осетии». Стихотворение Ирины Гуржибековой
«Осетия. Ноябрь-92». Если бывают строки, написанные
кровью сердца, то вот они, передо мной.
Кострами гнева вспыхнули дома,
И попранный закон добрососедства
Остался в исторических томах
Да в чьих-то воспоминаньях детства.
Алания. Осетия...— зови,
Как хочешь землю, но спаси сначала.
... Народы не воюют, это правда. Как правда то, что в дни
боевых действий (почему я не говорю просто — «в дни войны»?)
женщины-осетинки прятали у себя ингушских детей, чтоб, не
дай Бог, не попали под горячие руки ополченцев. Те же
ополченцы спасали от смерти и голода стариков-ингушей. И ингуши
спасали от своих соплеменников соседей-осетин. Так было.
Потому и говорю: не народы воюют, а те, кто взял на себя
право распоряжаться судьбой своего народа.
А ведь человек — это всего лишь маленькая искра на экране
вечности, которой суждено блеснуть на мгновение, чтобы
оставить свой добрый след. Сколько живем мы как личности, а не
как биологические существа? Всего лет сорок. Это и мало, и
много. Почему же не торопимся успеть сделать как можно
больше добрых дел? Лауреат Международной Ленинской премии мира
Хьюлетт Джонсон, настоятель Кентерберийского собора,
сказал: «Не будет мира на Земле до тех пор, пока человек в человеке
не будет любить Че-ло-ве-ка». Не в этом ли, действительно,
сермяжная правда жизни... Не знаю, поверит ли мой дорогой
читатель, но быть далеко от Осетии в это трудное (опять трудное!)
для моего народа время много тяжелей, чем находиться на роди-

164
Аза Ботоева
не, где, как пишут мне из Осетии, «ночами слышны выстрелы
на улицах Владикавказа...» С большим трудом добилась я все же
разрешения на выезд, упаковала громадные полиэтиленовые
мешки (если до войны в Осетии было достаточно бедных людей,
то теперь их число выросло), с вещами для детей, взрослых я
вновь отправилась в неблизкий и уже очень нелегкий для моего
здоровья путь. Поезд мой, едва выскочил из чрева плавающего
тоннеля, оставив после себя Швецию, понес меня по земле
немецкой, польской, по российским просторам, с каждым днем
приближая к такой родной, пусть не всегда ласковой и
улыбчивой, но бесконечно дорогой и до щемящей тоски в сердце
любимой Осетии. Я везу с собой письмо Роберта Козырева из Ноги-
ра, маленькое, в десять строк всего, которое греет мне душу.
«Мама Аза! Наша мать Тереза! Я заранее прошу прощения, как-
никак — мужчина аланского рода. Ваши деяния — не просто
шприцы и другая гуманитарная помощь, а огромное желание
возродить и объединить расколовшуюся некогда по ущельям
Алании родину Коста. Так воспринимает Вас простой народ в
Осетии...» И я снова, в который раз спрашиваю себя: что можешь ты
сделать для ее процветания? Я не лгу себе, потому отвечаю: мало,
очень мало. Все, что у меня было, все, чем сильна я была
когда-то: честный и мужественный отец мой, Доди. Ботоев,
чистый, как горный воздух после ливня, и интеллигентный брат
Толик, добрейшая и терпеливейшая, с лицом великомученицы
мама, свою молодость, зрелость, сполна потраченные на дело,
которому я служила — все отдано тебе, родная Осетия. Есть ли
вина моя в том, что не имею большего? Тогда, скажешь мой
дорогой читатель, родина обойдется без тебя. Разумеется. Только
мне без родины, где даже голые деревья вызывают во мне
сострадание, не жить.
... Мне бесконечно жаль расставаться с тобой, мой читатель.
Я так привыкла к твоим внимательным глазам, так дорого мне
твое умение слушать. Перед тобой я была искренна и честна,
как подобает быть человеку, исповедующемуся перед умным и
благородным собеседником. Расставаясь с тобой, я хотела бы,
чтобы ты знал, почему этот скромный труд свой я посвятила
дочери. Любая мать, как ты понимаешь, любит своего ребенка
уже за одно то, что он — плоть от плоти ее. Став взрослыми,
дети не всегда, к сожалению, переходят в ранг близкого для
родителя человека. Моя дочь не только единственно родной че-

Доброта
165
ловек, она самый близкий, самый преданный мне друг. Это
моя опора, моя надежда и, дай мне Бог быть оплаканной ею,
когда настанет мой последний час.
Признаюсь: только благодаря моей дочери я, пенсионерка и
иностранная подданная, могу хоть чуточку быть полезной моим
дорогим землякам, любимой Осетии. Ведь каждая моя поездка
домой, во Владикавказ для меня достаточно дорога и
финансирует меня моя Света. Всякий раз, оказываясь дома, я или
борюсь с одиночеством в гостиничном номере, или же тесню
подругу с мужем в их однокомнатной квартире. «Удивляюсь, как
это тетя Аза может лишать себя удовольствия жить в раю и
подолгу оставаться в Осетии» — не может понять моя юная землячка,
побывавшая у нас в гостях. Я хорошо понимаю девочку,
восхищенную Швецией, маленьким и чистеньким, с доблеска
вымытыми тротуарами Энгельхольмом и его изумительно
культурными людьми. На фоне нашего быта, где горячая вода - радость,
подошедший вовремя трамвай — удача, а вежливый продавец —-
потрясающая новинка в торговле — ТАМ все трогает уставшую
от грубости душу российского человека.
Но та девочка в отличие от меня не познала (минуй ее Бог
этого проклятия!) ностальгию, по капле забирающую твои
физические и душевные силы, ослепляющую тебя до такой
степени, что ты уже не видишь прелести рая, в котором живешь.
Мне куда дороже был бы тихий уголок где-то в любимом мною
старом Владикавказе, но мне он более недоступен, чем
роскошный особняк на юге Италии. Сопоставление этих разных
подходов к человеку приводит к весьма грустному выводу: в нашем
обществе, некогда претендовавшем на самое гуманное в мире,
человек — ничто. Ничто — его внутренний мир, ничто — его
убеждения, ничто его заботы, его несчастья, его горе. Не
личные обиды привели меня к этому выводу, а действительность,
которую я ощущаю каждой своей живой клеткой. Я уже
рассказывала, как нелегко было Свете добраться до тех заветных
дверей, за которыми была любимая ею наука. Чтобы стать одним
из лучших специалистов Швеции, моей девочке понадобилось
одно — знания, а они у нее были и за это она получила
признание в медицинском мире. Я довольна ею.
Мне бесконечно дорого в моей дочери и ее трепетное
отношение ко всему, что касается ее маленькой Осетии и тому ог-
. ромному пространству, которое еще недавно называлось «наша

166
Аза Ботоева
Родина». Трижды она привозила большие группы своих коллег в
Москву, Ленинград, Новгород, Прибалтику,Среднюю Азию и
Закавказье, чтобы шведы убедились: по улицам городов Союза
не бродят медведи; здесь множество образцов блестящей мысли
русских архитекторов и скульпторов; здесь очереди у театральных
касс и еще множество свидетельств высокой духовной культуры
граждан СССР. Почти сто тысяч долларов, стоивших шведам те
поездки, пополнили в тот год казну нашего государства. Они,
эти поездки, неожиданно сказались и на судьбе моей дочери, к
тому времени овдовевшей, и я не могу не сказать об этом.
В числе тех, кто побывал, по инициативе Светы, в Москве
и Ленинграде, был и Леннарт Столь, знакомый уже читателю,
крупный специалист в области вторичной переработки сырья.
Он сделал Свете предложение и они уже несколько лет вместе.
Не только я, все друзья Леннарта и Светы убеждены: два этих
человека, нашедшие друг друга уже в зрелом возрасте,
составили удивительный союз, имя которому — семья. Очень близкие
отношения сложились у нас и с матерью Леннарта, обаятельной
и очень любящей жизнь в свои 70 лет, Май, его сестрой,
племянниками, детьми от первого брака.
Леннарт полюбил нашу Осетию, ему нравится приезжать
сюда, бывать на природе, встречаться с людьми, которые ему
интересны. Каким-то внутренним чутьем он постигает
осетинские обычаи: бывая в Осетии, он встает, когда в комнату входит
женщина, находит ответные теплые слова для тех, кто
обращается к нему, как в дорогому гостю. Многие мои близкие люди,
полюбившие Леннарта за его открытую и щедрую душу, не раз
отмечали: он настоящий осетинский зять. Словом, мой зять
счастливо вписался не только в нашу маленькую семью, но и в то
большое сообщество дорогих моему сердцу людей, которых
каждый раз собирает, очередной приезд в родную Осетию.
В последнее время Леннарт очень помогает Свете еще в
одном деле, о котором скажу в нескольких словах. Наш
московский земляк и родственник Владимир Дзугаев попросил оказать
внимание группе специалистов из института коммунального
хозяйства России, которые хотели бы поглубже узнать опыт
работы родственной отрасли в Швеции. Мы, конечно же, как
всегда, готовы оказать любую помощь своей Родине, и вот уже
несколько групп побывали у нас в Энгельхольме (этот город не зря
называют Швецией в миниатюре), и Света, приурочив их приезд

Доброта
167
к своим десятидневным «каникулам», проводит с ними по 12
часов в день. Устает, конечно, но довольна. Я же, как всегда,
со своей инициативой: надо, чтобы к нам ездили, пока мы живы,
специалисты из Осетии. Так что в следующий наш приезд
домой мы именно об этом и будем говорить. ... Теперь ты
понимаешь, мой добрый читатель, почему я посвящаю эту книгу моей
дочери?
О многом я еще не рассказала тебе, мой терпеливый друг. А
как хочется, чтобы ты знал: в жизни моей огромное место
занял наш осетинский театр. Я, можно сказать, выросла в его
зрительских рядах. Сюда, в здание .театра, в день осетинского
спектакля в 1935 году, я пришла вместе с мамой. Сколько
счастливых мгновений подарили мне корифеи нашего
Осетинского театра Владимир Тхапсаев, Соломон Таутиев, Серафима Ика-
ева, Варвара Каргинова, Петр Цирихов, Владимир Баллаев,
Маирбек Цаликов, Бибо Ватаев, Кола Саламов, Елена Туме-
нова, Орзета Бекузарова, Берта Икаева, Юрий Мерденов, Ко-
ста Сланов — сколько в них таланта! Только одна строка в
истории театра — спектакль «Желание Паша» — это уже ярчайшее
свидетельство щедрости актерских дарований в Осетии. Я шла
на этот спектакль, как на работу и только серьезные
обстоятельства вынуждали меня пропустить эту постановку. Помню,
однажды подошел ко мне в фойе театра Коста Сланов и
сказал, смеясь:
— Как ни загляну в зал во время спектакля, обязательно вижу
тебя...
Как это справедливо, что в свет вышла книга незабвенного
Харитона Даурова, отлично знавшего наш театр и любившего
его. Эту книгу об актерах подготовила к печати его вдова и
единомышленница Зоя Даурова. Почему, думала я, читая эту
книгу, так стремительно сиротеет наше искусство? Почему
безжалостная смерть выхватывает с осетинской сцены то один
талант, то другой? Само небо плакало, омыв потоками дождя
всю Осетию, когда она прощалась с Альбиной Баевой. В эти
скорбные часы я тоже стояла у гроба нашей прекрасной алан-
ки. Белокрылой птицей пролетела она над самыми
престижными сценами мира, потрясая божественными танцами
Кавказа человечество и обогащая его еще одним теплым словом
«Осетия».
Было бы справедливо, окажись в издательских планах книги

168
Аза Ботоева
очерков о Маирбеке Икаеве, Исаке Гогичеве, Вере Уртаевой,
Заире Тхапсаевой, Ане Дзукаевой, Маирбеке Цаликове,
Владимире Макиеве, ведь без них не расскажешь об истории нашего
Осетинского театра.
... Уезжая, уношу в сердце своем большую тревогу. Что
станет с моим народом, моей многострадальной Осетией? В этот
свой приезд я почти не выходила в город. Не обстановка меня
пугала, и даже не случайные выстрелы, раздающиеся то в одной
части Владикавказа, то в другой. Но на гражданскую панихиду
в Терское казачество, что на проспекте Мира, я пошла. Два
гроба рядом, два казака, почти мальчишки, с любовью
собранные в свой последний путь. Они — очередная жертва
террористического акта. Сколько еще литься этой тяжелой крови? Когда
же найдутся, наконец, здоровые силы, которые заслонят свой
народ от бессмысленной бойни? Когда вообще в России
воцарится царство разума?
Я сказала: «...в этот свой приезд я почти не выходила на
улицу». Что-то произошло с моим любимым городом. Он—словно
уставший от жизни воин, сбросивший свои доспехи и
уставившийся в землю неподвижным взглядом. Старые друзья говорят,
пряча глаза: «Беженцы из Южной Осетии создают много
проблем». Присматриваюсь: по проспекту бродят молодые,
упитанные, в самых модных одеждах парни. По акценту узнаю: южане
или «грузины». Они — и на рынках главные «дирижеры». Под
знаком «беженцы» они не от голода спасаются, а делают, как у
нас здесь принято говорить, большие деньги. Я не судья им и не
хочу учить жизни. Скажу только то, что думаю: я не понимаю
их. Почему они не озабочены судьбой лежащей в руинах своей
маленькой Родины — Южной Осетии? Я, почти уставшая от
жизни и испытавшая многое из того, что выпадает не совсем
удачливому человеку, узнав о трагедии в Южной Осетии,
тотчас собралась в дорогу. Днем и ночью не выходила из головы
одна и та же мысль: в Цхинвальском роддоме от холода замерзли
новорожденные. В том же городе в Доме престарелых умирают
от голода старики. Пусть моя помощь южанцам была не столь
большая, и хотя я ни разу в жизни не была в Южной Осетии,
мое сердце отозвалось на ее боль. Какие же чувства сыновней
любви к больной матери-родине должны испытывать сами южан-
цы! Как нужны там сейчас здоровые, молодые рабочие руки,
как нужен единый порыв сотен и сотен сынов, пожелавших бы

Доброта
169
восстановить Цхинвал, сожженные и разрушенные села. Как
много вдов осталось в Южной Осетии после почти трехлетней
изнурительной войны со вчерашними (как больно произносить
это слово) братьями-грузинами. Кто поможет им, если не
односельчане, не соседи, не сослуживцы. Молодой уроженец
Южной Осетии! Кто поднимет из пепла твой дом и дом твоей
соседки, оставшейся без кормильца в семье, с малыми детьми? Или
ты забыл, что такое «зиу»? Поспрашивай старших тебя по
возрасту и тебе расскажут: осетины никогда не оставляли в беде дом,
оставшийся без опоры. А теперь? Ты здесь, в Северной
Осетии, в удобной квартире во Владикавказе или в отданном
беженцам здании санатория или пионерского лагеря, тоже — наш.
Но Родина, знаешь ли, мой брат-беженец, — та земля, на
которой ты родился. Недаром это слово — «Родина» — произошло
от однокорневых — «родить», «родиться». Люди должны всем
существом своим чувствовать Родину. И я искренне желаю не
утратить беженцам-осетинам, будь то цхинвальцы или жители
многострадального «Чермена», покинувшие Тбилиси или свои
дома в грузинских селах, — сохраните в себе благоговейное
чувство к земле, на которой родились ваши отцы и деды. Тогда и
через столетия потомки будут гордиться вами. Те потомки,
которые не станут вопрошать у истории: во что одевались их предки
в те смутные и кровавые времена, какие коктейли пили и каким
американским сигаретам отдавали предпочтение, на каких
иномарках ездили и какой делали бизнес. Они захотят узнать лишь о
том, как мы, сегодняшние, берегли землю своих отцов; захотят
узнать, были ли полны наши души или они зияли пустотой,
словно по ним Мамай прошелся.
И все же сквозь плотную пелену отчаяния и неверья, я вижу:
свет пробивает тьму. Афиша Дома искусств все чаще зовет
горожан то на открытие выставки местных художников (Боже, сколько
у нас талантливых людей!), то на презентацию нового
поэтического сборника, то на прослушивание очередного творения
композитора. В концертном зале госфилармонии с успехом
прошел концерт симфонического оркестра. Дирижировал
известный маэстро Павел Ядых и «открытая» им замечательная
пианистка Нэлли Хетагурова. Слушая Чайковского и
Скрябина, вошедших в программу пианистки, не могла избавиться от
назойливой мысли: неужто трудно понять, что мир — это благо,
а война — зло, трагедия? Спасибо Анатолию Дзантиеву, мини-

170
Аза Ботоева
стру культуры республики. Он, несомненно, хорошо
понимает, что пушки можно заткнуть только Музой, потому и вынес,
одним из первых среди всех предшественников, свою основную
деятельность из кабинета — в люди. Спасибо ему за это.
Спасибо и талантливому живописцу Хаджумару Сабанову, — с его
полотен, висящих в наших комнатах в Энгельхолме на меня веет"
родной Осетией. Спасибо Герману Гудиеву за его
документальные киноленты о людях — звездах, среди которых и художник
X. Сабанов. Спасибо москвичу Александру Созиеву,
предпринимателю чистой воды, финансировавшему первый в мире
конгресс осетиноведов, состоявшийся во Владикавказе. Спасибо
Сослану Андиеву, завоевавшему на олимпийском ковре славу
своему народу. Талантливый и красивый мой народ, ты еще
встанешь во весь рост, выпрямившись, гордо вскинешь свою
голову, как достойнейший из достойных!
... Завтра мне уже улетать в Москву, оттуда — домой, в мой
тихий и уютный Энгельхольм. Последний день я посвящаю тем
мальчикам, что лежат на аллее у Вечного огня, будто и сейчас
охраняя подступ к любимому городу. В руках у меня охапка роз.
Их ровно столько, сколько здесь могил защитников Осетии,
павших в дни вооруженной ингушской агрессии. Вот уже на
каждом холмике лежит застывшей каплей крови алый бутон.
Ухожу. Прощаюсь. В конце аллеи вижу пожилого мужчину,
высокого, с правильными чертами лица. Рядом с ним двое
ребятишек. Подошла к нему. Отвечая на мой немой вопрос, он сказал:
«Здесь сын мой... А это его дети». Разговорились. Оказывается,
похороненный здесь сын — не единственная в его семье жертва.
Несколько месяцев назад домой не вернулся другой его сын,
ушедший к вечеру с друзьями. Отцу с трудом удалось узнать,
что сына убили. Последний, третий сын, вернулся инвалидом
с афганской войны. «Я не пережил бы эти несчастья, случись
такое горе только у меня... Многие потеряли сыновей».
Я с тайной гордостью и восхищением смотрела на земляка,
от величественной фигуры которого веяло надежностью и
силой, и нисколько не сомневалась в том, что он поднимет на
ноги своих внуков.
Я прощаюсь и с тобой, дочитавший последние строки моей
исповеди. Пусть здоровы и счастливы будут те, кто дорог тебе.
Пусть никогда не выпадут тебе ни холод одиночества, ни
равнодушие друзей.

Доброта
171
...Я начала работу над повестью «Доброта» почти четыре года
назад, когда моя Родина — Россия — была еще едина и
называлась СССР. С тех пор многое изменилось, и не всегда в лучшую
сторону.
Изменились названия улиц во Владикавказе, сотни киосков
с чудными для нас названиями жмутся в тесных рядах,
выдавливая более неказистых и упорно навязывая бедному покупателю
ананасы и бананы, «баунти» и «сникерсы», «марсы» и
«пикники», на обертках которых никогда не увидишь срока годности.
Тяжелые потери понесло наше искусство: не стало
Владимира Баллаева и Кима Суанова, Исака Гогичева, Бибо Ватаева,
Юрия Дзантиева. И ни об одном из них нет документального
фильма, снятого при их жизни. Выходит, ничто не изменилось
с тех пор, как я, работая на осетинском телевидении, тщетно
доказывала необходимость делать хорошие телеочерки о мастерах
сцены республики. Как же в других республиках умеют ценить
свои таланты, гордиться ими, окружать их не только любовью и
почитанием, но и конкретной заботой. А мы же всегда
опаздываем. И эти опоздания нас ничему не учат.
Ярчайшим событием последних лет стало для меня
возвращение на Родину праха Гаппо Баева. Я уже говорила, что Казбек
Виссарионович, прямой потомок именитых Баевых, считал
целью своей жизни исполнить последнюю волю Гаппо: быть
похороненным в родной Осетии. Находясь в очередной раз в
Осетии, я узнала, что весной 1995 года должен состояться перевоз
праха Гаппо Баева из Берлина во Владикавказ. Я, естественно,
высказала Казбеку Виссарионовичу наше со Светой желание быть
среди членов осетинской делегации. «Будет лучше, если вы
приедете в Берлин из Швеции»,— посоветовал он и я согласилась:
мы совершили эту поездку за свой счет и тем самым хоть
немного сэкономили расходы на эту непростую церемонию. Не стану
долго описывать весь этот скорбный процесс, тем более, что
наша съемочная группа из телестудии переложила его на пленку
со всеми подробностями. Скажу только о личных впечатлениях,
от увиденного на тихом и ухоженном кладбище, где покоился
Гаппо Баев. Старая служительница церкви показала нам место,
где захоронен «ученый иностранец». Это был крайний ряд, где
на трех каменных плитах значились имена наших
земляков-осетин. «За этими могилами до последних лет своей жизни
ухаживал этот иностранец,— рассказывает добрая женщина,— сам же

172
Аза Ботоева
он похоронен вот здесь»,— и старушка указала пальцем на
узкую полоску земли в самом начале длинного ряда каменных
надгробий. Ни памятника, ни знака, ни имени того, чей прах
захоронен в этой земле. Так может, это не есть могила Гаппо
Баева? Прочитав запись в церковной книге, мы убедились: он
похоронен здесь. Ты помнишь, читатель, «...его квартира
своей простой обстановкой напоминала монашескую келью...» А
теперь давай сопоставим две величины, одна из которых
обозначает сыновний подвиг Гаппо Баева, другая — его личное
достояние как свидетельство исповедывания им духовных
ценностей в отставке. Вспомним: он первый во Владикавказе
открыл, будучи бургомистром, банк для бедных — под самые
низкие проценты.
Он десять лет изо дня в день работал над переводом Библии для
осетин. Многие, очень многие потомки Гаппо Баева, видевшего
свой долг в служении Осетии, должны на себя примерить его
нравственную ориентацию — вдруг да поможет увидеть то, что сделать
можно для других, вдруг да понять поможет — не в награбленном
под шумок государственной неразберихи и не в
особняках-хоромах, строящихся не на трудовые деньги, счастье. В этом — урок,
данный нам Гаппо Баевым уже после своей смерти.
Навсегда останутся в памяти теплые рукопожатия людей,
поздравивших меня с присвоением звания Почетного гражданина
Владикавказа.
РЕШЕНИЕ
СЕССИИ ВЛАДИКАВКАЗСКОГО ГОРОДСКОГО
СОВЕТА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ
№ 9 от 18 сентября 1992 г.
О присвоении звания «Почетный гражданин
города Владикавказа» Ботоевой А. Д.
Учитывая большой личный вклад гражданки Швеции,
уроженки Северной Осетии Ботоевой Азы Додиевны в возрождение
национальной культуры Осетии, значительную гуманитарную помощь
медицинским и детским учреждениям Северной Осетии Малый
Совет Владикавказского городского Совета народных'депутатов

Доброта
173
РЕШАЕТ:
Присвоить звание «Почетный гражданин города
Владикавказа» гражданке Ботоевой Азе Додиевне
Председатель
Владикавказского городского
Совета народных депутатов Л. ХАБИЦОВА
Мой родной город, который я безумно люблю, удочерил
меня второй раз и, признаюсь, я была счастлива. Потому
что и это звание, и Почетная грамота Всесоюзного фонда
Защиты мира за подписью его председателя А. Карпова (меня
наградили ею в день 70-летия) — все это признание наших с
дочерью устремлений помогать землякам, крепить дружбу
между людьми и видеть нашу Осетию в благополучии и
мире.
Незабываемы воспоминания о моем 70-летии, совпавшем
с очередным пребыванием в Осетии. Мои близкие друзья Зоя
Даурова, Тамара Хетагурова, Людмила Бугулова взяли
инициативу организации юбилея в свои руки, Света оплатила стол
в расчете на 100 человек. Тамара Хетагурова написала
сценарий вечера. В Малом зале Дома искусств меня усадили на
сцене, заставленной цветами, а в зале я видела теплые
улыбки людей, которых давно знаю и искренне люблю. В течение
нескольких часов мы говорили, вспоминали, смеялись,
шутили и танцевали. На сцену поднимались Доля Билаонова,
Петр Мукагов, Валерия Хугаева, Орзета Бекузарова. Глубоко
тронул меня своим отношением Юра Бацазов, Замечательно
исполнивший мои любимые песни. Помню, как
порадовалась я в тот вечер, впервые услышав пение Володи Тайсаева.
В тот памятный вечер я была по-настоящему счастлива: я
поняла, что мое долголетнее пребывание за рубежом ничуть не
отделило меня от Родины, что крепки мои давние душевные
связи и на юбилейном вечере официальное поздравление было
скорее формальным, он все же запомнился мне именно
человеческим теплом, а недостатка в нем не было. Денно и
нощно молю Бога: Господи, возьми мою Осетию, моих земляков
под золотое крыло свое...
Энгельхольм — Владикавказ, 1995.

174
Аза Ботоева
С большой благодарностью, симпатией и теплотой думаю
всегда о друге нашей семьи Азе Ботоевой. Она стала как бы живым
мостом между Осетией и дружественным нам народом Швеции.
Я всегда считал, что именно такие свободные контакты, на
человеческом уровне обеспечивающие дружбу между народами, вер-'
нее и надежнее, чем любые межправительственные соглашения.
В трудное для всей нашей страны время Аза Ботоева со
свойственной ей добротой и щедростью способствует выживанию ост-
ронуждающихся слоев населения Осетии — детей, престарелых и
инвалидов. Занимаясь поистине благотворительной
деятельностью, она тем самым осуществляет посильную помощь
правительству родной республики в решении социальных проблем.
По инициативе Азы Ботоевой и при ее непосредственном
участии впервые была издана Библия на осетинском языке. От души
желаю глубокоуважаемой Азе крепкого здоровья и присущей ей
неистощимой энергии для продолжения ее исключительно
гуманистической миссии.
Васо Абаев,
академик Российской Академии наук
... Нисколько не желая обидеть нынешних журналистов
культурной ориентации, все же замечу: никому из них не удалось
пока подняться выше той отметки профессиональной
преданности, которой достигла Аза Ботоева, работая на Северо-Осетин-
ском телевидении. Не без грусти вспоминаю те годы, потому
что культура тогда была в фаворе. То ли потому, что ее несли в
массы такие подвижники как Аза Додиевна, то ли потому, что
люди чаще обращали к ней свои взоры.
Неверно, на мой взгляд, утверждение поэта о том, что
«незаменимых людей нет». Нет на сцене осетинского драмтеатра
незабвенного Владимира Тхапсаева. Не поет на сцене музыкального
театра вторая Нина Едзиева. Никто не заменил еще пламенного
пропагандиста осетинской музыки-Олыу Константиновну Потапову...
Еще никто из осетинской диаспоры дальнего зарубежья не
«заболел» своей маленькой родиной, так как Аза Ботоева. Но я верю,
что не погаснет свет, зажженный этими прекрасными людьми.
Юрий Леков,
заслуженный деятель искусств России

Доброта
175
Разговоры о любви к своему народу, к родному краю меня
всегда смущают. Ведь любовь к Родине, к своему народу сродни
любви к родной матери и присущи всякому нормальному
человеку. Поэтому правильнее говорить о том, что данный человек
делает конкретно во имя этой любви.
Насколько я могу судить, Аза Ботоева, живя далеко от
родного очага, от Осетии, никогда ее не забывает. Особенно это
проявляется в тяжелые для нашей нации часы. Так, в период
нашествия грузинских экстремистов на Южную Осетию наша Аза
неоднократно помогала пострадавшим медикаментами и
вещами. Точно таким же образом она поддерживала позже жертвы
нашествия ингушской агрессии. В этом плане Аза являет собой
идеал для подражания.
Магомед Исаев,
академик Российской Академии естественных наук
Наверное, есть особый смысл и естественная закономерность
в том, что посреди любого хаоса вырастает нечто незыблемое и
прекрасное, что позволяет нам оставаться людьми. Это нечто —
человеческая доброта. Она дается всем от Бога, но не каждый ее
реализует, не каждому достает сил, разума и сердца поставить
свои интересы ниже интересов ближнего. Что и делает
прекрасная женщина — истинная аланка, шведка по прописке, но
осетинка, россиянка по сути своей, по рождению и менталитету —
Аза Ботоева.
Помню ее еще студенткой Северо-Осетинского
педагогического института. Горжусь, что учил ее,— а сейчас' она учит
бескорыстию, доброте и любви.
Дай Бог ей еще долгих лет служения всем, кто ей близок и
дорог, а близки ей те, кто творит, борется, страдает — все,
кому нужна ее помощь.
Солтан Дзарасов,
профессор, заведующий кафедрой Российской Академии наук
Ее душа чиста как у ребенка, и как дитя радуется, когда в
очередной раз ей удается помочь кому-либо из соотечественников.
Когда политики всех рангов ломают голову над тем, как
сохранить мир, а экономисты всех мастей ищут возможности на-

176
Аза Ботоева
кормить голодных, я думаю об одном и том же: эти задачи по
плечу людям в первую очередь глубоко порядочным в самом
глубинном понимании этого слова. Это качество, мной особенно
ценимое в людях, присуще — в огромной степени — Азе Ботое-
вой.
Традиционно, когда речь заходит о народе, его
представителях, называются личности, с которыми связаны наиболее
яркие страницы истории этого народа: великие ученые, писатели,
генералы, герои. В том, конечно, большая справедливость,
однако судьбу народа всегда решают рядовые граждане,
отмеченные высоким духом гражданства. Я ставил бы их имена
рядом с признанными сынами Отечества. И тогда потомки наши
прочитали бы рядом с именем моего дяди Гаппо Баева другое,
быть может, не столь громкое, но близкое нашим
современникам — Азы Ботоевой. Как радостно сознавать, что среди
дочерей Осетии есть такая Чуткая Душа как Аза...
Казбек Баев
Даже самый большой талант — ничто, если он не отражает
внутреннее богатство человека. Талант останется холодным
образцом совершенства, если он не согрет человеческой
добротой. Аза Ботоева много сделала не только для родной
республики, ее души хватило и на Южную Осетию и даже на
Таджикистан.
Но случись, что она, как и все ее соотечественники за
рубежом, живет только личными заботами, я и тогда испытала бы к
ней величайшее уважение, как к Матери. Не будем забывать,
что Аза воспитала дочь, в которой счастливо соединились Дочь,
Человек и Врач. Единственная осетинка в системе
здравоохранения Швеции, Светлана по праву вошла в когорту лучших
врачей этого государства. Вот если бы наши драматурги создали
еще один образ Матери, посвященный Азе, я бы с
удовольствием воплотила его на нашей осетинской сцене.
Орзета Бекузарова,
заслуженная артистка России
«Мне жалко деревья, когда с них осыпается листва...» Когда
это говорит человек, испытавший много несправедливостей,

Доброта
177
прошедший через гонения и лишения, переживший потерю
близких и дорогих людей и после всего этого сохранивший свое
доброе сердце — это заставляет верить в существование подлинной
человечности. Я говорю об Азе Ботоевой...
Тамара Хетагурова,
журналист
Ирина Гуржибекова
АВЕ, АЗА...
«...Аве, Оза...»
(А. Вознесенский)
Хоть горы Кавказа твою колыбель
Качали, тебя укрывая в метель,—
Ты гор Скандинавских высокая ель.
Аве, Аза!
Из сладкого рая— в наш горестный ад,
Где пали когда-то отец твой и брат,
Где ныне рассветы кроваво горят...
Аве, Аза!
В политике лбы расшибаются вновь.
Решают, чья крепче к народу любовь.
Ты любишь народ свой без клятв и без слов.
Аве, Аза!
На койке больничной пришлось бы им туго,
Детишкам, когда бы не помощь «оттуда».
Светлеет улыбка у беженца с юга.
Аве, Аза!
Уютного холла покой и комфорт.
И мягкость дивана забыться зовет.
Но вновь устремляется вдаль самолет.
Аве, Аза!
На телеэкране— кипенье страстей.
Ах, как далека ты от ярких затей!
Ведь Родины боль— стала болью твоей.
12 Доброта

178
Аза Ботоева
Аве, Аза!
Что кроны и доллары! Сердце летит
Навстречу, не уставая в пути.
Добраться, припасть к материнской груди...
Аве, Аза!
В костюмах кавказских сегодня не зря
Потомки шведского короля.
Далекая станет им ближе земля.
Аве, Аза!
Не высохнут реки твоей доброты.
Снега не растают твоей доброты.
Цветы не поблекнут твоей доброты.
Хоть в мире разъятом, у страшной черты,
Но движется поезд твоей доброты.
И рельсы пусть крепнут под ним, и мосты.
Аве, Аза!
Осетия знает: не тот осетин,
Чей голос на митингах— выше вершин,
А тот, кто в словах и в поступках един.
Аве, Аза!
Ты северным ветром привыкла дышать,
Но легок аланки торжественный шаг.
По-горски щедра и мятежна душа.
Аве, Аза!
От всех, кто не золотом— сердцем богат,
От свежей могилы мальчишек-солдат,
От края, где песен и звезд водопад,—
Аве, Аза!
А может быть, к «аве» ваш слух не привык?
И слишком приподнят мой слог и язык?..
Пусть Бог нас рассудит— кто мал, кто велик.
Аве, Аза!!

00
0)
О
ь
О
т
т
з:
ш
0)
О
о
(3
з:
О
ф
0)
О
>ч
с;
о
0$
о.
>ч
О)
о

Такой я пришла на Северо-Осетинскую
студию телевидения в 1961 г.

Моя Светочка — дочь, подруга,
надежный друг

Наш любимец Володя Дудиев

Володя Дудиев (слева), Володя Цаллагов —
наш главный редактор и я во дворе студии

На обороте этой фотографии Юрий Кучиев написал:
«Доброй и сердечной Азе Ботоевой. С пониманием
и уважением гражданского мужества и моральной
стойкости дочери Большевика». 16.01.1972

Два Юрия, два героя, два славных сына
Земли, один из которых — мой земляк,
осетин Юрий Кучиев

Известный скрипач Валерий Климов, победитель первого
Международного конкурса скрипачей и его аккомпаниатор
были участниками нашей передачи
Как молоды мы были. Очаровательная Зарема Доева
и будущий глава республики Ахсар Галазов

2
0)
03
I
X
О
с
ш
0) О

х
с;
.о
\о
X
х
с!
о
>Х
О
Э
СО
I
X
2
К
1-
V
О
ь!
•^г
г^-
о>
^—
00
*
X
с;
ф
о.
о
|_
О-
СС
X
ш
о
*
0)
с;
<
х
ПЗ
ь_
Л
2
3
СО
X
с*
03
1-
0ч
СО
X
х
0)
«=1
)Х
о
С*)
00
0)
о.
с:
0)
X

Звезда югославской эстрады
Радмила Караклаич оказалась
очень милой, контактной девушкой...

«Уважаемой Азе, спасибо
за удивительное отношение» -
Михаил Казаков
Нам всем очень хотелось сфотографироваться
на память с самим Игорем Ильинским

Этот милый Эмиль Димитров,
звезда болгарской эстрады,
в 1964 году побывал
с концертами в нашем городе.
«На Аза и Света» - такую
дарственную надпись сделал
он на своей фотографии
30 января
Готовятся к выходу в открытый эфир
Наташа Березовская — диктор телевидения,
Михаил Названов; справа — режиссер Аза Ботоева,
ассистент режиссера Аза Цхурбаева.

I"
Ю СО со
оз
с
2
о
I
О
03 О
§8
^
>ч
с*
Ш
с;
о
о
с
о ^
о.
2
о
ш
О. I
0) ~~
2
о
ее
I
03
^ е-
О) Ш
и I
X О
о.
5й
с;
с:
О
I'!
Ф
0) 5
О \о
2 О
03
II
03 X
||
1 ь ^
I О. |!
х ?
о.
с:
<2 о; ~
5 '. Г
го ь э
03 ^ 03
О. 03 X

Из Парижа прислал фотографию с автографом
знаменитый Бельмондо

Эту фотографию прислал мне
Рудольф Нуриев

СОДЕРЖАНИЕ
Слово о друге 5
Память сердца ^ 9
Война 21
Дочка 35
Землетрясение в Армении 56
Осетинская горка, 2 . 76
Моя нечаянная пристань 100
Цветы королеве Сильвии 138
Уроки Осетии 157

Литературно-художественное издание
АЗА ДОДИЕВНА БОТОЕВА
ДОБРОТА
Редактор А. У. Г о л и е в а
Художник Т. Ф. Алипченкова
Технический редактор Б. Т. Б е с а е в а
Корректоры А. Ф. Тоджиева, М. М. X о з и е в а
Сдано в набор 08.11.2000. Подписано к печати 10.05.2001. ЛР № 020762. Формат бумаги 60х84'/1Л. Бум
офс. № 1. Гарн. шрифта Тип Тайме. Печать офсетная. Усл. п. л. 10,46+0,93 вкл.Учетно-изд. листов
10,2+0,96 вкл. Тираж 1000 экз. Заказ № 225. С. 28.
Республиканское издательско-полиграфическое предприятие им. В. А. Гассиева Комитета РСО—Алания
по печати и делам издательств, 362011, г. Владикавказ, ул. Тельмана, 16.