Теория и практика демократии. Избранные тексты


The Democracy Sourcebook


Центр исследований постиндустриального общества
Теория и практика демократии. Избранные тексты
Перевод с английского под редакцией В.Л. Иноземцева, Б.Г. Капустина
Научно-издательский центр «Ладомир»
Москва - 2006


Теория и практика демократии. Избранные тексты / Пер. с англ, под ред. В.Л. Иноземцева, Б.Г. Капустина. - М.: Ладомир, 2006. - 496 с.
5-86218-396-5
Предлагаемый вниманию российских читателей сборник позволяет познакомиться с классическими и современными трудами, считающимися на Западе основополагающими для теории и практики демократии. Его составители - американцы Роберт Даль, Иан Шапиро и Хосе Антонио Чейбуб, которых сейчас относят к наиболее авторитетным специалистам в данной области, - стремились сочетать политико-философские тексты с прикладными концепциями демократии и описанием их функционирования в реальной жизни. Тем самым антология дает возможность познакомиться как с базовыми элементами западной демократической традиции, так и с дискуссиями, до сих пор ведущимся по многим конкретным проблемам. Представлены также интересные фактические и статистическими данные о состоянии и перспективах демократии в разных странах мира. Рассматриваются вопросы внутренней, преимущественно американской, и международной политики, а также сравнительной политологии и философии политики.
Для специалистов по политологии, социологии, истории и экономике, преподавателей, аспирантов и студентов, занимающихся проблемами демократии, а также широкой общественности.
ISBN 5-86218-396-5 © Massachusetts Institute of Technology, 2003
© Центр исследований постиндустриального общества, 2005 © В.Л. Иноземцев. Вступительная статья, 2005 © Научно-издательский центр «Ладомир», 2006


Содержание
ВЛ. Иноземцев. Безусловная ценность ix
нашего времени
Введение xxvii
1. 	Определение демократии
Об 	общественном договоре 2
Жан-Жак Руссо
Капитализм, социализм 4
и демократия
Йозеф Шумпетер
Защита минималистской концеп- 10
ции демократии
Адам Пшеворский
Демократия и разногласия 16
Эми Гутманн и Деннис Томпсон
Глас народа 22
Джеймс С. Фишкин
Определение и развитие 25
демократии
Ларри Даймонд
Массовое участие и теория 34
демократии
Кэрол Пейтмэн
Полиархическая демократия 40
Роберт Даль
2. 	Источники демократии
Политический человек: 46
социальные основы политической жизни
Сеймур Мартин Липсет
Социальные революции 54
в современном мире
Теда Скокпол
Влияние экономического развития 60
на демократию
Эвелин Хьюбер, Дитрих Рюшемайер и Джон Д. Стивенс
Демократия и рынок. 65
Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке
Адам Пшеворский
Третья волна демократии 79
Самюэль Хантингтон
Трансформация Южной Африки на 84
основе переговорного процесса: демократия, оппозиция и новый конституционный строй
Кортни Янг и Иан Шапиро
Экономическое развитие 92
и политические режимы
Адам Пшеворский,
Майкл Е. Альварес,
Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи
3. Демократия, культура и общество
Федералист № 10 98
Федералист № 14 102
Концепция либерального общества 105
Луис Хартц
Плюрализм и общественный выбор 111
Николас Р. Миллер
Консоциональная демократия 119
Аренд Лейпхарт
Состязание идей 123
Дональд Горовиц
Состояние демократической 129
теории
Иан Шапиро
Демократия 132
Роберт Д. Патнэм
Модернизация, культурные 143
изменения и устойчивость традиционных ценностей
Рональд Инглегарт и Уэйн Е. Бейкер


VI
Содержание
Культура и демократия 154
Адам Пшеворский, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи
4. 	Демократия и конституционализм
Федералист № 23 164
Федералист № 47 165
Федералист № 48 166
Федералист № 62 167
Федералист № 70 169
Федералист № 78 171
Демократия Мэдисона 175
Роберт Даль
Билль о правах для Великобритании 183
Рональд Дворкин
Критика конституционных'црав 187
с позиций прав личности
Джереми Уолдрон
Политические истоки укрепления 196
судебной власти путем конституционализации: уроки четырех конституционных революций
Рэн Хиршль
Принятие решений 207
в демократическом обществе:
Верховный суд и его влияние на политический курс государства
Роберт Даль
Демократическое правосудие 212
Иан Шапиро
5. 	Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Опасности президентской формы 216
правления
Хуан Линц
Президентское правление, 223
многопартийность и демократия: трудное сочетание
Скотт Мейнваринг
* Президенты и законодательные 228
собрания
Мэттью Соберг Шугарт и Джон Кэрри
Правительства меньшинства, 233
ситуации взаимоблокирования и долговечность президентских демократий
Хосе Антонио Чейбуб
Правительства меньшинства 239
в парламентских демократиях: рациональность невыигрышных решений о поддержке кабинета
Кааре Стром
Институциональное 250
проектирование, партийные системы и управляемость: дифференциация президентских режимов в Латинской Америке Джо Фауэрейкер
Президентская власть, 257
законодательное устройство и поведение партий в Бразилии
Аргелина Чейбуб Фигейредо и Фернандо Лимонджи
6. 	Представительство
Представительная власть 264
Джон Стюарт Милль
О 	выборах 266
Жан Антуан Кондорсе
Либерализм против популизма 268
Уильям X. Райкер
Спасая демократию от политологии 272
Джерри Макки
Малая вероятность парадокса 277
Кондорсе в большом обществе
А.С. Тангян


Содержание
VII
Два взгляда либеральной 281
демократии на конгруэнтность граждан и политиков
Джон Д. Хьюбер и Д. Бингем Пауэлл-мл.
Политические последствия избира- 291
тельных законов
Дуглас Рей
Трансформация Южной Африки 297
на основе переговорного процесса: демократия, оппозиция и новый конституционный строй
Кортни Янг и Иан Шапиро
Представительство женщин 301
Энн Филлипс
7. 	Группы интересов
Процесс государственного 309
управления: политические интересы и общественное мнение
Дэвид Б. Трумэн
Логика коллективного действия: 316
общественные блага и теория групп
Мансур Олсон
Неоплюрализм: анализ двух видов 325
плюрализма с позиций классовой теории
Джон Ф. Мэнли
Теория экономического 336
регулирования
Джордж Дж. Стиглер
Увязка интересов и управляемость 341
политических режимов в современной Западной Европе и Северной Америке
Филипп С. Шмиттер
Подоплека финансирования 349
избирательных кампаний: мифы и реалии
Фрэнк Дж. Сороф
8. 	Результаты демократии
Экономические и политические 360
основы роста
Карл де Швейниц-мл.
Соискание ренты и 367
перераспределение в условиях демократии и диктатуры
Рональд Уинтроуб
Диктатура, демократия и развитие 375
Мансур Олсон
Свобода - залог развития 383
Амартия Сен
Политические режимы 386
и экономический рост
Адам Пшеворский,
Майкл Е. Альварес,
Хосе Антонио Чейбуб,
Фернандо Лимонджи
Демократия в Америке 393
Алексис де Токвиль
Порождает ли демократия 396
справедливость?
Джон Э. Румер
Правда об американской мечте: 399
раса, класс и душа нации
Дженнифер Л. Хохчайлд
После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: 414
мультитрадиционализм в Америке
Роджерс М. Смит
9. 	Демократия и мировой порядок
К вечному миру 424
Иммануил Кант
Демократия, экономическая 426
взаимозависимость и международные организации в создании зоны мира
Брюс Рассетт
Подвохи агрегирования данных 431
Дональд П. Грин, Су Ион Ким,
Дэвид Юн


УШ
Содержание
Демократия и ущерб от 437
коллективных действий
Рассел Хардин
Политическое представительство 443
и демократический дефицит
Пиппа Норрис
Трансформация политического 448
сообщества: переосмысливая демократию в контексте глобализации
Дэвид Хелд
Приложение: наблюдение 457
за демократией


Безусловная ценность нашего времени
Антология, которая становится доступной широкому кругу российских читателей, появилась на прилавках американских магазинов осенью 2003 года. Роберт Даль и Иан Шапиро, которых по достоинству относят к самым авторитетным исследователям демократии, составили ее таким образом, что в этой книге оказались отражены все ключевые проблемы демократической теории и основные направления дискуссий, связанных с ее развитием. Под одной обложкой читатель найдет и противоречащие друг другу точки зрения, и такие положения, которые формулируются в развитие приведенных в этой антологии материалов. Каждая глава составлена так, чтобы дать возможно более полное представление о рассматриваемых в ней вопросах.
Именно «возможно более полное», так как при всем разнообразии мнений о теоретических и практических аспектах демократического процесса, при всей широте охвата демократических практик в различных странах и регионах, книга составлена, в основном, из текстов, написанных американскими экспертами и обществоведами, и развитие демократии представлено так, как оно видится из Соединенных Штатов. Это не достоинство антологии и не ее недостаток - просто факт, заслуживающий внимания читателей. И это не означает, что собранные в книге тексты свободны от критических - а в ряде случаев даже уничижительных - оценок нынешнего состояния демократии в Америке. Напротив, в ней чувствуется искренняя тревога за судьбы демократии в стране, которая обязана своим возвышением демократическому строю, раскрепостившему силы и способности ее граждан.
Эта тревога отнюдь не безосновательна. В наши дни США уже не довольствуются своим статусом «города на холме» или «земли обетованной»; скорее, они считают себя избранной нацией, предназначение которой - распространить повсюду в мире идеалы свободы и демократии. Многие с недоверием относятся к «крестовому походу» за демократией и свободой, начатому страной, не уважающей демократические принципы в международных отношениях и не подписавшей базовые конвенции по правам человека. Однако в большей мере это недоверие питается убежденностью, что чужую волю нельзя навязать целым народам, что неразумно разрушать сложившийся мировой порядок, не имея даже общего представления о том, что должно прийти ему на смену. Но собранные в антологии материалы показывают, что для опасений есть и гораздо более серьезные и принципиальные основания.
Америка, утверждает один из представленных в книге авторов, изначально выстраивала свою политическую систему на принципах, лишь по своему названию сходных с европейскими: если, например, «на Западе в целом доктрина Дж. Локка считается символом рационализма,., в США приверженность ей столь иррациональна, что там даже не смогли распознать ее сути - либерализма, [и поэтому] в Америке никогда не существовало либерального движения или по-настоящему либеральной партии,., а “либерализм” [в его истинном значении] чужд стране, где он максимально воплощен и реализован [так], что стал представлять угрозу самой свободе» (гл. 3, с. 106). Действительно, продолжает другой, американцы никогда не были эгалитаристским обществом иначе как на словах, в то время как на практике интеллектуальная и политическая элита Соединенных Штатов оправдывала существование аскриптивных социальных подсистем, а «истинный смысл американизма [можно понять лишь в совокупности] с присущими только ему формами культурной, религиозной, этнической и, в особенности, расовой иерархий» (гл. 8, с. 415). Более того, токвилевские восторги по поводу американской демократии отнюдь не вполне оправданны (не поэтому ли его тексты не удостоились включения в антологию?), а американское общество с большим основанием можно называть не эгалитаристским, а мулътитрадиционным. Иными словами, «Америка никогда не была полностью либеральной страной, а перемены дались ценой напряженных усилий и часто оказываются неустойчивыми», и нельзя исключать, что «в Америке в будущем могут сложиться новые интеллектуальные, политические и правовые системы, вновь укрепляющие расовое, этническое и гендерное неравенство» (гл. 8, с. 416).
В истории Соединенных Штатов, продолжают другие исследователи, не прослеживается укрепления и развития эгалитарных тенденций. Даже движение, в наибольшей степени ориентированное на утверждение принципа равенства, - а именно, борьба за отказ от расовой сегрегации - обернулось появлением новых обособленных групп, спекуляциями вокруг «черной силы» и явной неудовлетворенностью «облагодетельствованных», несмотря на масштабную социальную поддержку, оказанную им в последние десятилетия {см. гл. 8, сс. 399-410). Наряду с сохранением социального неравенства происходило и углубление неравенства экономического, достигшего таких масштабов и устойчивости, что самим американцам пришлось заговорить о том, что «классовая теория или


X
В.Л. Иноземцев
структурный анализ американской политико- экономической системы, очевидно,., не просто лучше соответствуют многим эмпирическим реалиям данной системы, но и избавляют от сокрушений по поводу ее функционирования, [определяемого] классовой структурой капитализма» (гл. 7, с. 335).
Заслуживает внимания читателей и обрисованная в книге система воздействия на политические решения со стороны разного рода ассоциаций и групп давления - от так называемых «комитетов политического действия» до откровенно лоббистских групп. Деньги, поступающие в кассы претендентов на выборные должности, препятствуют мобильности политического класса (по официальной статистике, на проводящихся раз в два года выборах около 90 процентов действующих членов палаты представителей переизбираются на новый срок). Это, в свою очередь, расширяет возможности для удовлетворения корпоративных и местных интересов, что «становится все большей аномалией в американской избирательной системе» (гл. 7, с. 352). Отсутствие возможностей индивидуального влияния на политические решения парализует волю многих умеренных избирателей и, напротив, мобилизует энтузиазм тех, кто занимает более радикальные, а порой и экстремистские, позиции. По авторитетному мнению Р. Патнэма, одного из наиболее глубоких исследователей «социального капитала» современной Америки, несмотря на то, что «все больше и больше американцев называют свои политические взгляды... умеренными,., доля тех, кто посещает собрания, пишет письма, работает в различных комитетах и так далее, все больше возрастает за счет поляризации идеологического спектра» (гл. 3, с. 136).
Р. Инглегарт, известный своими глубокими исследованиями в вопросах ценностей и предпочтений граждан современных индустриальных обществ, формулирует вывод, общий для многих материалов, включенных в антологию: «Америка, - пишет он, - не является примером культурной модернизации, которому должны следовать другие народы (как наивно полагали некоторые авторы послевоенной эпохи). Фактически Соединенные Штаты являются примером отклонения от общего правила, поскольку обладают намного более традиционной системой ценностей, нежели все другие промышленно развитые общества» (гл. 3, с. 147). И хотя в некоторых других текстах обосновывается положение, согласно которому демократия имеет «некультуралистскую» природу и «обретает устойчивость потому, что соответствующим политическим силам выгоднее (в смысле обеспечения собственных интересов) подчиняться демократическим правилам, а не нарушать их» (гл. 3, с. 156), заключение Р. Инглегарта выглядит убедительным.
Таким образом, Соединенные Штаты представляют собой несомненно демократическое общест¬
во, однако отнюдь не идеальное, каковым себя считает. Именно в этом контексте антология, составленная Р. Далем и И. Шапиро, исключительно важна и актуальна для современной Америки.
Но не только для Америки. Россия, за последние годы неожиданно превратившаяся в одного из наиболее последовательных внешнеполитических партнеров Соединенных Штатов, могла бы действительно стоять в одном ряду с ними, если бы все проблемы демократии сводились в нашей стране к наличию одних только потенциальных возможностей для консервативного реванша и формирования структурированного общества; если бы предвыборные кассы претендентов на государственные должности были такими же прозрачными, как в Америке, а руководители соседствующих с Россией стран задумывались о том, кто из них может стать следующей жертвой волны демократизации, исходящей из Кремля. Ни о чем подобном, однако, нет и речи. И читатель, размышляющий о путях и проблемах российской демократизации, скорее всего, не найдет в книге исчерпывающих ответов на вопрос, почему нам еще так далеко до демократии. Ведь, по точному замечанию С. Хантингтона, социальный прогресс и экономическое развитие делают демократию возможной, а реальной ее делает политическое руководство. «Чтобы демократия появилась на свет,., политические элиты как минимум должны... верить, что это наименее худшая форма правления для их обществ и для них самих. Они также должны... обладать достаточным мастерством, чтобы осуществить переход к демократии вопреки как радикалам, так и консерваторам, которые неизбежно будут пытаться вставлять им палки в колеса. Демократия распространится настолько, насколько те, кто пользуется властью во всем мире и в отдельных странах, захотят ее распространить (курсив мой - В.И.)» (гл. 2, с. 83). Но заинтересованы ли нынешние российские власти в демократизации страны? Вопрос риторический...
«Порочный круг» избегания демократии, воспроизводящийся в России, в контексте антологии выглядит приблизительно следующим образом. В государствах с относительно невысоким уровнем экономического развития (а Россия в первые годы после распада Советского Союза очевидно относилась к их числу) необходимо обеспечить относительно высокие нормы сбережения, если только правительство действительно намерено осуществить модернизацию (заметим, что недостаточным вниманием к этому вопросу отчасти и объясняется то, что первый период российских реформ завершился дефолтом и масштабным кризисом доверия к власти). Поэтому в таких странах необходимо ограничивать текущее потребление и рачительно использовать ресурсы. Но уже одно только это предполагает, что «низкодоходная экономика не


Безусловная ценность нашего времени
XI
способна поддерживать демократический государственный строй, [так как] руководители государства на ранних стадиях развития сами не слишком заинтересованы в содействии развитию демократического потенциала работников... и не стремятся к созданию демократического общества» (гл. 8, сс. 365-366). Отсутствие же демократии в подобных условиях означает неопределенность механизма преемственности власти, а правильнее сказать - отсутствие такового. Как следствие, «абсолютный правитель часто будет руководствоваться краткосрочными целями, так как отсутствие любых независимых институтов, обеспечивающих упорядоченный и законный процесс передачи власти, означает, что в обществе присутствует значительная степень неопределенности относительно того времени, когда правителя не станет» (гл. 8, с. 381). Ограничивая частную инициативу и усиление позиций предпринимательского класса, власти выбирают курс на экстенсивное развитие экономики - в некоторых случаях за счет вовлечения в нее максимально большого количества работников (что более характерно для азиатских стран на первом этапе индустриализации, а в некоторых - за счет эксплуатации сырьевых богатств или иных природных ресурсов. Отсутствие демократии обостряет возникающие противоречия вокруг распределения ренты, которая не расходуется «в ответ на рентные притязания общественного сектора,., [а раздается в обмен на] политическую поддержку, денежные выплаты или что-то еще», в силу чего «диктаторам свойственно вводить ограничения на вступление в соревнование за получение ренты, которую раздает государство» (гл. 8, с. 369). Таким образом, условия для формирования современной рыночной экономики практически исчезают.
И не только они. Недостижимой мечтой становится и демократическое государство. Поскольку никакое правительство не может функционировать без, по крайней мере, определенной (а желательнее - даже широкой) народной поддержки, власти «естественным» образом приходят к выводу, что в наибольшей мере их интересам отвечают мажоритарная избирательная система и президентская форма правления. Первая позволяет «прогнозировать, что победителем скорее всего станет тот, кто ближе всего окажется к срединному избирателю» (гл. 6, с. 282), то есть - среднему во всех смыслах слова. Для завоевания симпатий такого избирателя власти будут делать акцент на «тех интересах или ожиданиях, которые столь широко распространены в обществе и в такой степени отражены в поведении практически всех граждан, что они, так сказать, считаются сами собой разумеющимися» (гл. 7, с. 312). Очевидно, что любимые российской верхушкой идеи «безопасности» и «стабильности» идеально отвечают этим условиям. Вторая
становится воплощением той жесткости, которая должна присутствовать в поведении власти, стремящейся защитить интересы масс от любых экстремистов, власти, руководитель которой постепенно начинает отождествлять себя с нацией, раздражаться оппозиционными движениями и воспринимать соратников не как коллег, а как подчиненных. В результате, как правило, «президент, не устояв перед искушением, может начать считать свою политику отражением народной воли, тогда как политику своих оппонентов - корыстными замыслами, выражающими узкие интересы... Вероятность появления в президентском кабинете сильных, независимо мыслящих работников [окажется] значительно ниже, чем у его парламентского аналога» (гл. 5, сс. 219, 220). Следующим этапом деградации системы станет вовлечение в нее судебной власти, наименее зависящей от настроений масс. Как отмечает Р. Хиршль, «укрепление судебной власти через конституционное усиление прав может обеспечить для правящих социально- политических элит эффективный способ сохранения своего господства и защиты своих политических предпочтений - даже когда мажоритарные процессы принятия решений действуют не в их пользу... [Таким образом] процесс укрепления судебной власти через конституционализацию прав может ускориться, если правящим элитам, доминирующим в сфере принятия решений, начнут угрожать ’’периферийные” группы (курсив мой - В.И.)» (гл. 4, с. 197). Это, кстати, было написано еще до 2000 года, когда о «деле ЮКОСа» никто не слышал, а Россией правили казавшиеся всесильными олигархи.
Но неужели в России «все так плохо»? Разве можно называть авторитарным общество, в котором регулярно проводятся выборы, существуют представительные органы власти, а население, судя по всем опросам, вполне сочувственно относится к форме и методам президентского правления? На это один из редакторов антологии, Р. Даль, дает однозначный ответ, указывая, что «не размеры правящей группы являются объективным тестом на отсутствие тирании, а то, накладывает ли эта правящая группа, каковы бы ни были ее размеры, жесткие ограничения на “естественные права” граждан» (гл. 4, с. 176). А при такой постановке вопроса ответ на него в российских условиях не допускает вариантов.
Все это и делает книгу, составленную как хрестоматия для американских студентов, едва ли не более актуальной для российских преподавателей. Американцев она, несомненно, задевает многими поставленными в ней вопросами, в которых сквозит явное сомнение в том, во что большинство граждан этой страны предпочитают верить почти


В.Л. Иноземцев
хп
с религиозной истовостью. Российской аудитории она полезна в том отношении, что позволяет нам без розовых очков взглянуть на проблемы нашего общества после двух десятилетий его непрерывного реформирования. При этом, подчеркнем еще раз, авторы и составители антологии не склонны никого учить; в их намерения не входило указывать ни американцам, ни россиянам, ни кому бы то ни было еще, что им следует делать. Представляемая книга - это не сборник рекомендаций, а скорее богатая коллекция прозорливых наблюдений, диалогов и споров (в которых, как говорят, рождается истина). Она учит лишь тому, что в зависимости от ситуации в том или ином обществе, равно как и от его культурной и исторической специфики правильными могут быть самые разные варианты действия политиков - даже те, которые, пересекись они во времени и пространстве, просто исключали бы друг друга. Тем более верными могут быть и самые различные оценки теоретиков, под разными углами зрения анализирующих схожие проблемы. Однако при всем разнообразии точек зрения к правильным теоретическим заключениям публикуемые в антологии материалы не позволяют относить те, которые основываются на взгляде «на человека не как на личность, наделенную правами, а как на часть “человеческой массы” или “населения”, которая пассивно существует и нуждается в руководстве» (гл. 8, с. 385). Можно также сказать, что в целом представляемая книга развивает известный тезис Дж.Ст. Милля, согласно которому «имманентная черта общественных отношений состоит в том, что никакое, даже самое искреннее, намерение защитить интересы других людей не может оправдать ограничения их свободы» (гл. 6, с. 264). Тем, кто разделяет данную позицию, будет интересно читать эту книгу. Те, кто не согласен, могут отложить ее в сторону.
Обращая внимание читателей на наиболее важные проблемы, анализируемые в антологии, можно выделить пять тем, достойных глубокого изучения. Первой из них является определение демократии и демократического государства; второй - выяснение условий, позволяющих демократическим режимам быть прочными и устойчивыми; третьей - сравнение демократических систем по степени учета ими настроений и предпочтений избирателей; четвертой - оценка места и роли судебных инстанций и институтов гражданского общества в демократическом государстве; пятой - формулирование своего рода «кодекса поведения» демократий на международной арене. Некоторые из этих тем представлены в отдельных главах; некоторые рассредоточены по всему тексту книги.
Итак, по порядку. Что такое демократия и какое общество считать демократическим? При всей кажущейся простоте этот вопрос весьма актуален, так как в последние годы по своей много¬
значности термин «демократия» может сравниться разве что с «правами человека», и применяется для описания множества различных явлений, равно как и для обоснования самых разнообразных политических рекомендаций. В общем, как отмечает
A. Пшеворский, «если внимательно прочитать бесчисленные определения, выясняется, что демократия стала своего рода алтарем, куда каждый несет свои наиболее предпочтительные жертвоприношения» (гл. 1, с. 10). Вместе с тем ничто не свидетельствует о необходимости отказываться от четкого определения демократии, сформулированного еще И. Шумпетером, согласно которому это «такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды обретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей (курсив мой -
B. 	И.)» (гл. 1, с. 7). Из него вытекает, что демократия - всего лишь форма функционирования политической системы, и демократическими могут быть государства, серьезно отличающиеся друг от друга в экономическом, культурном и социальном отношениях. В то же время основным признаком демократии является не просто регулярное проведение выборов или плебисцитов, а реальное обеспечение отражения их результатов в принимаемых политических решениях.
Демократия, естественно, предполагает наличие большинства и меньшинства; тех, кто оказывается способен провести свое решение, и тех, кто обязан ему подчиниться. Действительно, любое «голосование - это навязывание воли одних людей другим» (гл. 1, с. 12), и поэтому демократия не предусматривает учета всех точек зрения и удовлетворения всех интересов. Однако для нормального функционирования общества демократически принятые решения должны исполняться, а в случае неподчинения им власть имеет легитимное право на насилие. В таком случае закономерно возникает вопрос: почему меньшинство в демократических странах соглашается подчиниться воле большинства, хотя в ряде случаев оно может категорически не разделять его мнения?
Этот вопрос в современной теории демократии решается предельно просто, и ответ на него заложен именно в шумпетеровском понимании демократии как modus procedendi (гл. 1, с. 7). Демократическая форма правления отличается от прочих тем, что предполагает неприятие результатов голосования только в одном случае - в случае нарушения его процедуры. «Демократия, - пишет А. Пшеворский, - легитимна в том смысле, что люди готовы признавать решения, содержание которых еще не определено, уже постольку, поскольку эти решения являются результатом применения общепринятых правил. Люди соглашаются с итогами демократического взаимодействия, даже когда они им не нравятся, так как это результат применения


Безусловная ценность нашего времени
xiii
на практике правил, на которые мы все согласились... В таком случае ключом к демократической стабильности является “культура участия” (курсив мой - В.И.)» (гл. 3, с. 155). Два классических примера того, как эта культура повлияла на политические события последних лет, дают президентские выборы в США в 2000 году и на Украине в 2004 году, когда в первом случае соблюдение «буквы» процедуры, прописанной в законах, привело в Белый дом проигравшего кандидата, а во втором ее откровенное несоблюдение легко склонило чашу весов в пользу оппозиции. Следование правилам играет столь большую роль потому, что позволяет проигравшей стороне надеяться на победу в будущем - в том числе и на победу в аналогичной же ситуации (вдруг демократам в 2016 году повезет в том, что Верховный суд не разрешит пересчитывать голоса в Огайо и тем самым присудит им победу). Именно поэтому, зная правила и сроки новых выборов, неудачники могут утешать себя тем, что победитель наверняка наделает за это время ошибок и откроет им возможность реванша. Мы останавливаемся на этом так подробно не только потому, что в самой антологии данному вопросу уделено большое внимание, но и потому, что соответствующие критерии самым откровенным образом попираются в нашей стране. В самом деле, предстоящая избирательная кампания 2007/2008 годов будет совершенно непохожей на кампанию 1999/2000 годов: только за пять последних лет более десяти важнейших «улучшений» избирательной системы привели к отмене прямых выборов в нижнюю палату, повышению порога для представительства по партийным спискам, изменению порядка формирования верхней палаты и отмене выборов глав регионов. Поэтому, в какой бы мере ни сохранялись сами проявления народного волеизъявления, путинская Россия не может быть признана демократическим государством в современном смысле слова - и это прямо вытекает из содержащихся в антологии констатаций.
Немаловажно и то, что демократическая процедура имеет своим результатом лишь избрание на государственные должности тех, чьи программы и установки в наибольшей мере отвечают текущим запросам большинства членов общества. Но из этого совершенно не следует, что она служит определению национального интереса, которому впредь необходимо было бы следовать. Фундаментальным пунктом современной теории демократии является невозможность определения такого «общего блага»; как пишет И. Шумпетер, «не существует однозначно определенного понятия общего блага, которое бы всех заведомо устраивало, либо в правомерности которого можно было бы
всех убедить, приводя разумные доводы. Это связано не только с тем обстоятельством, что некоторые личности имеют устремления, не совпадающие с общим благом, но в первую очередь с тем основополагающим моментом, что разные индивиды и группы вкладывают в понятие общего блага различное содержание (курсив мой - В.И.)» (гл. 1, с. 5). Демократическое волеизъявление, подчеркнем это еще раз, имеет процедурное значение, заключающееся не в установлении истины (какой можно было бы считать представление об «общем благе»), а в получении информации о пристрастиях, ценностях и интересах. «Оно сообщает проигравшим: “Таково распределение сил: если вы не подчинитесь правилам, установленным в результате выборов, то в вооруженной конфронтации вы, скорее всего, не сможете победить, а окажетесь побежденными”, и победителям: “Если вы не устроите новые выборы или если вы присвоите себе слишком много власти, вы столкнетесь с серьезным сопротивлением”. В условиях диктатуры такой информации нет; поэтому для ее получения нужна секретная полиция. В условиях демократии голосование определяет границы власти» (гл. 1, с. 13). Не больше, но и не меньше.
Таким образом, при непредвзятом рассмотрении оказывается, что демократию нельзя считать инструментом сплочения и консолидации общества; скорее наоборот (и ниже мы вернемся к этому вопросу), она должна способствовать умножению его разнообразия. Непохожие друг на друга группы и партии, социальные слои и меньшинства должны создавать калейдоскопически меняющиеся комбинации, представляющие собой максимально точный «слепок» общественных настроений. Ничто так не враждебно и чуждо демократическому строю, как идея «стабильности», получившая в последнее время такое признание, что, говоря словами Н. Щаранского, «даже в свободном мире число фанатов стабильности во много раз превосходит число сторонников демократии1». Цель демократии не в стабильности, а в обеспечении возможностей для стабильных и неотвратимых перемен, продвигающих общество не по пути, определенному «законами прогресса» или «исторической необходимостью», а в том направлении, какое это общество само для себя избрало.
Но если демократия предполагает постоянные социальные изменения, то насколько она устойчива, какие имеет «встроенные регуляторы», помогающие ^выживать в современном мире, на каком этапе развития обретает черты, позволяющие исключить рецидивы авторитаризма? Все эти вопросы определяют содержание второй большой темы, раскрываемой в антологии.
1 Sharansky, Nathan with Dermer, Ron. The Case for Democracy. The Power of Freedom to Overcome Tyranny and Terror, New York: Public Affairs, 2004, p. 68.


XIV
В.Л. Иноземцев
В материалах, включенных составителями в книгу, все эти вопросы рассматриваются с предельной аккуратностью, читатель не найдет здесь сколь-либо категорических формулировок на этот счет. Суммируя изложенные в книге позиции, можно говорить о двух группах факторов, угрожающих демократическому процессу, а также о том, что набор признаков, по которым можно было бы судить о невозможности возрождения авторитаризма, в современной политической теории пока не формализован.
Первая группа факторов, от которых зависит ход демократического процесса, связана с особенностями экономического развития той или иной страны. Следует отметить, что специалисты по проблемам демократии, чьи работы собраны в антологии, не склонны настаивать на существовании четкой зависимости между экономическим благополучием общества и его демократичностью. Соглашаясь с известным фактом, что демократизация обычно заканчивалась неудачей, если на протяжении 8-15 лет после начала реформ среднедушевой доход в соответствующих странах оставался на уровне, не превышающим 3 тыс. долларов в год , они говорят о наличествующей здесь связи с большой осторожностью. «Действительно, - пишет А. Пшеворский, - взглянув только лишь на показатель среднедушевого дохода, можно правильно сделать прогнозы относительно характера режима в 77,5% случаев... Неясной остается, однако, относительная значимость экономического развития по сравнению с другими факторами - такими как политическая легитимность государства, его история, социальная структура, культурные традиции, институциональная специфика и, наконец, что совсем немаловажно, международный политический климат», и заключает: «Демократия возникает по другим [неэкономическим] причинам, как “бог из машины”. Она, как правило, выживает, если страна “модернизирована”, но это не продукт “модернизации” (курсив мой - В.И.)» (гл. 2, с. 92, 93). Этот тезис удачно дополняется выводом
Э. 	Хьюбер и ее коллег, согласно которому, хотя «между уровнем экономического развития и развитием политической демократии существует каузальная связь,., основополагающая причина этой связи состоит... в том, что капиталистическое развитие трансформирует классовую структуру, расширяя рабочий и средний классы и содействуя их самоорганизации; в результате элитам становится все сложнее препятствовать их выходу на политическую арену... Уровень развития классовой структуры едва ли может объяснить все национальные различия в развитии демократии,., и тем не  2менее он является очень важным» (гл. 2, с. 63). Но и это еще не все.
На самом деле решающую роль играет, видимо, не столько активность классового противостояния, сколько глубина классового неравенства. В некоторых материалах антологии предпринимается попытка оспорить популярное у современных социологов мнение, что «между политическим безразличием, неразвитым чувством политической ответственности и низким социально-экономическим статусом должна быть положительная корреляция» (гл. 1, с. 36). В других акцент ставится на том, можно ли вообще определить «социально приемлемый» уровень неравенства (гл. 7, сс. 329-330) - то есть такой, за которым начинается необратимая деградация социальных связей. Причина такой деградации усматривается в том, что для большинства людей критически важным оказывается обычно не абсолютный уровень их благосостояния, а относительное благополучие или неблагополучие, оцениваемое посредством сравнения с другими. Далее объяснение, предлагаемое С. Липсетом, выглядит следующим образом: «Чем беднее страна и ниже уровень жизни низших классов в абсолютном выражении, тем сильнее давление на высшие слои, заставляющее их относиться к низшим слоям как к плебейским, стоящим ниже от рождения, как к низшей касте, выходящей за рамки человеческого общества. Резкое различие в образе жизни между занимающими положение наверху пирамиды и теми, кто находится у ее основания, делает это психологически неизбежным. Поэтому высшие слои общества в такой ситуации склонны относиться к политическим правам низших слоев как к чему- то абсурдному и безнравственному. Мало того, что высшие слои сами по себе противостоят демократии, их зачастую высокомерное политическое поведение служит источником усиления экстремистских реакций со стороны низших классов» (гл. 2, с. 51). К этому можно лишь добавить, что низкий уровень экономического развития страны практически неизбежно вынуждает представителей власти относиться к своему статусу как к источнику получения доходов. В таком случае интересы народа и власти оказываются противоположными: народ требует как можно больше, чиновники же стремятся всячески ограничивать эти требования. Вывод звучит как диагноз: «Нищета действует как ограничитель. Каков бы ни был режим, общество слишком бедно, чтобы финансировать эффективное государство» (гл. 8, с. 390).
Итак, экономическое развитие связано с демократией следующим образом: для выживания демократического режима необходим такой его
2 См., напр.: Закария, Фарид. Будущее свободы. Нелиберальная демократия в США и за их пределами, Москва: Центр исследований постиндустриального общества, Научно-издательский центр «Ладомир», 2004, с. 64.


Безусловная ценность нашего времени
XV
уровень, который позволял бы властной элите достичь приемлемого благосостояния без нарушений закона, а у низших слоев общества не вызывал бы ни социальной апатии, ни желания взяться за оружие. Но и здесь нужно сделать оговорку: достижение такого уровня создает потенциальную возможность установления демократии, но не гарантирует этого. Скорее, именно в такой ситуации (но при наличии авторитарного правления) народ и приходит в движение с целью привести к власти тех, кто будет управлять им более ответственным и честным образом.
Вторая группа факторов имеет политическую природу и поэтому может считаться одной из сторон самого демократического процесса. Речь в этом случае идет о прочности наиболее значимых линий социальной стратификации и о том, что устойчиво разделенное общество не может быть демократичным. Ведь, как отмечалось выше, готовность меньшинства подчиниться воле большинства обеспечивается непрекращающимся процессом смены социальных ролей, когда меньшинство надеется завтра оказаться в большинстве, а сегодняшнее большинство способно утратить свое доминирующее положение. Хотя, видимо, причины появления жестко разделенных обществ могут быть весьма разнообразными, практически во всех социологических исследованиях речь идет прежде всего о национальных, этнических или религиозно-культурных особенностях отдельных частей того или иного социума. Это характерно и для данной антологии. «В биполярных государствах, где имеется одно этническое большинство и одно меньшинство, - пишет Д. Горовиц, - конфликты наиболее серьезны, а любая теория снижения конфликтности... малоэффективна» - по той простой причине, что в подобных условиях «у той группы, которая по своей численности хотя бы ненамного больше другой, исчезает потребность создавать коалицию вне межгрупповых границ» (гл. 3, с. 124). Благоприятным для становления демократии является «наличие в стране множественного баланса сил между субкультурами, а не всего двух противостоящих сил или явной гегемонии одной из субкультур, [ибо] когда одна группа составляет большинство, ее лидерам свойственно добиваться доминирования, а не сотрудничества с теми, кто находится в меньшинстве» (гл. 3, с. 121).
Таким образом (в отличие от ситуации в экономической сфере, где достижение обществом все более высокого уровня благосостояния лишь укрепляет укорененность демократических процедур),
в политической жизни для демократии практически одинаково опасны как жесткая разделенность общества на противостоящие друг другу группы, так и излишняя его консолидация. В первом случае с неизбежностью возникает трудноразрешимый конфликт, во втором - непреодолимое отчуждение тех социальных групп, которые не «вписались» в сформировавшееся большинство. Конфликт, разумеется, хуже застоя и неизбежного подавления инициативы маргинальных групп, но и то, и другое тормозит социальный прогресс и оставляет общество на обочине мирового развития. Поэтому одна из важных задач ответственного политического класса состоит в том, чтобы обеспечить либо ограждение многополярной размытости «от тенденции к консолидации в две противостоящие друг другу группы» (гл. 3, с. 127), либо даже искусственное поддержание сложной социальной фрагментации, если таковая по тем или иным причинам оказывается нарушенной.
Это, однако, гораздо проще посоветовать, что можно проследить на примере как Соединенных Штатов, так и Российской Федерации. Америка, которую считают одним из самых демократичных обществ, в последние годы быстро поляризуется. Причем характерно, что имущественная дифференциация не служит в данном случае ни основной причиной, ни главным критерием. Президентские выборы 2000 и 2004 годов показали, что в наибольшей степени предпочтения избирателей коррелируют с их религиозными взглядами и принадлежностью к той или иной этнической группе. Так, более 22 процентов американцев, которые не считают себя «сильно религиозными», в 2000 году отдали свои голоса А. Г ору, а почти 84 процентов тех, кто относится к религии как неотъемлемой части своей жизни, проголосовали за Дж. Буша; 70 процентов афроамериканцев и 46 процентов граждан США латиноамериканского происхождения предпочли А. Гора, и лишь 30 и 35 процентов, соответственно, Дж. Буша. Отчасти поэтому исследования С. Хантингтона3 и А. Ливена4, показывающие, как этнический и религиозный факторы способствуют размыванию прежде гораздо более определенной идентичности американцев, привлекают к себе такое широкое внимание. В нашей стране идет другой процесс, в ходе которого на задний план вытесняются политические силы и граждане, не поддерживающие «генеральную линию», представленную организацией с издевательски удачным названием «Единая Россия». Она строит свою политику на основе естественной приверженности многих россиян тем интересам или ожиданиям, о которых мы
3 Cm.: Huntington, Samuel P. Who Are We? The Challenges to America’s National Identity, New York: Simon & Schuster, 2004.
4 Cm.: Lieven, Anatol. America Right or Wrong: An Anatomy of American Nationalism, New York: HarperCollins, 2004.


XVI
В.Л. Иноземцев
говорили выше и которые «столь широко распространены в обществе, что считаются само собой разумеющимися», - то есть, по сути, пытается доказать всем и каждому, что любой выход за пределы стереотипов, определяемых этими интересами и ожиданиями, бессмысленен и деструктивен. Оба примера, при всей их разномасштабности, демонстрируют осознанное пренебрежение к объективно более сложной и разнообразной, чем это представляется политическим лидерам, социальной структуре общества. Здесь уместно заметить, что и США, и Российская Федерация - президентские республики, где глава государства наделен исключительно широкими полномочиями. И тут мы подходим к вопросу о предпочтительности той или иной формы правления, который и определяет третью тему, всесторонне раскрываемую в антологии.
Проблема адекватного учета властью настроений и предпочтений своих избирателей - одна из важнейших в теории демократии. Исследованию различных ее аспектов в той или иной мере посвящено не менее половины собранных в антологии текстов.
Следует заметить, что речь в данном случае идет о необходимости учитывать лишь те настроения и предпочтения граждан, реализация которых не ограничивает права и свободы других. Обнаружение предела, за которым воля большинства не должна быть руководством к действию, стало наиболее трудным испытанием в истории практически любого общества. Но хотя с точки зрения теории четкая кодификация «естественных» (как их называли прежде), или «основных» (как принято говорить теперь) прав «человека и гражданина» оставалась сложной проблемой, эмпирически предел, о котором сказано выше, определяется достаточно просто. Для этого должны быть четко разделены общественная и частная сферы5 и обеспечена экономическая независимость граждан, базирующаяся на частной собственности (гл. 8, с. 383). Именно это в конечном счете и делает государство слугой народа, а не его господином. Однако процесс закрепления в демократических режимах разделения частной и общественной сфер остается предельно сложным и многообразным, поскольку «не всегда избирательная демократия и свобода идут рука об руку. Исторически, свобода, гарантированная конституционно ограниченным правлением и верховенством закона, появилась в Англии и, в той или иной степени, в других европейских государствах раньше демократии. И сегодня существует множество демократических, но не либеральных государств, где нарушаются права человека и разжигаются междоусобицы» (гл. 1, с. 26).
Либеральное общество может как предполагать конституционное закрепление прав граждан, так и обходиться без такового; оно складывается на протяжении столетий, и степень его развитости зависит от истории и культуры страны. Порой в рамках одной нации и одного государства (в качестве примера обычно приводят Италию) уживаются преимущественно либеральные и нелиберальные локальные сообщества (гл. 3, с. 139). Таким образом, подлинная демократизация представляет собой весьма длительный процесс, важнейшим элементом которого является накопление и развитие либеральной культуры - своеобразного умения человека ограничивать собственную свободу. Именно «недостаточная укорененность демократических ценностей среди основных групп элиты, а также широкой общественности» объясняет трудности, с которыми сталкивается процесс демократизации на современном этапе (в рамках «третьей волны», как именует ее С. Хантингтон - см. гл. 2, сс. 79-83). Культура либерализма должна в идеале дополняться демократическими практиками,
тогда как в большинстве «демократических» государств, возникших (или радикально обновивших свою политическую систему) в последние годы, эта культура скорее растворяется в «демократии».
Именно поэтому вопросам оптимальной формы правления и характера конституционного устройства составители антологии уделили столь большое внимание.
В любом обществе «права и интересы всякого человека защищены от пренебрежения ими только тогда, когда заинтересованное лицо само способно и готово за них постоять» (гл. 6, с. 264). Задачей демократического строя и является предоставление людям такой возможности. В то же время очевидно, что исходящая из этого положения «классическая теория [демократии]... приписывает избирателям совершенно нереальную степень инициативы, практически игнорируя лидерство» (гл. 1, с. 8). «Участие каждого» и «роль лидера» образуют две стороны той логической дилеммы, которая на политическом уровне воспроизводится в бесконечной дискуссии о предпочтительности парламентской либо президентской форм правления.
По мнению X. Линца, «суть основного различия между президентской и парламентской системами можно передать следующим образом: если парламентаризм придает политическому процессу гибкость, президентское правление делает его жестким. Сторонники президентского правления могут возразить, что подобная жесткость выгодна, ибо предохраняет от неопределенности и неста¬
5 Примером удачного анализа исторических условий возникновения такого разделения можно считать работу Л. Зидентопа о демократии в Европе (см.: Зидентоп, Ларри. Демократия в Европе, Москва: Центр исследований постиндустриального общества, Логос, 2001, в особенности гл. 2 и 3).


Безусловная ценность нашего времени
бильности, столь характерных для парламентской системы... Однако несмотря на то, что требование твердой власти и предсказуемости свидетельствует в пользу президентской формы правления, любой неожиданный поворот событий - начиная со смерти президента и заканчивая [его] серьезными просчетами - способен сделать президентскую власть менее предсказуемой, а зачастую и более слабой, чем власть премьер-министра. [И, наконец], убежденность президента в том, что он обладает независимой властью и пользуется поддержкой народа, может создавать у него ощущение собственной силы и миссии [и заставить его] воспринимать неизбежную оппозицию своей политике как раздражающий и деморализующий фактор, в отличие от премьер-министра, который видит в себе всего лишь представителя временной правящей коалиции, а не выразителя интересов нации или народного трибуна» (гл. 5, с. 217). Иными словами президентская форма правления, в идеале, реализует волю граждан, представляющих в данный момент большинство, а парламентская в той или иной мере отражает предпочтения всех граждан.
Хотя, на первый взгляд, невозможно надеяться, что какое-либо правительство способно проводить политику, соответствующую интересам всех и каждого, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не так. Для понимания принципиальной разницы в функционировании президентской и парламентской республик необходимо различать «среднего», в общепринятом смысле слова, и «срединного», как называют его Дж. Хьюбер и Д.Б. Пауэлл, избирателя {см. гл. 6, сс. 281-290). Если ориентироваться на «среднего» избирателя, в повестке дня окажутся вопросы, которые в данный момент волнуют большинство людей, а победителем на выборах выйдет тот, кто по стилю (а зачастую и по примитивизму) своего мышления ближе всего этому большинству. Расчет на «срединного» избирателя позволяет провести в парламент не просто людей, обладающих различными взглядами на проблему, но тех, кого их сторонники сочли наиболее адекватно выражающими собственные чаяния; с достаточно большой вероятностью в этом случае сформируется коалиция, предлагающая обществу именно «срединную» повестку дня - которая, разумеется, впоследствии может оперативно корректироваться, поскольку для изменений в составе парламентских коалиций и их лидеров не обязательно требуются всеобщие выборы.
Статистические наблюдения, которые читатель найдет в антологии, формально подтверждают тезис о том, что в современных условиях парламентская форма правления выглядит предпочтительнее президентской. Если проанализировать опыт тех стран, где «а) демократии... к 1992 г. просуществовали в течение не менее 25 лет без перерыва...; Ь) правительства... в разное время
ХУП
отличались периодами, как минимум, 25-летнего демократического правления, но которые рухнули после 1945 г...; с) демократические правительства... в период с 1945 по 1992 г. пережили падения, не сумев достичь 25-летнего минимума...; ё) демократии... устояли, но еще не достигли 25-летнего возраста», то окажется, что только 7 из 31 (22,6 процента) президентских демократий смогли просуществовать 25 лет подряд - по сравнению с 25 из 44 (56,8 процента) парламентских, 2 из 4 (50 процентов) смешанных и 2 из 3 (66,7 процента) полупрезидентских систем. Сузив рамки наблюдений, получим еще более однозначный результат: «Из 31 государства с непрерывным, после 1967 года, демократическим правлением только 4 - неоднозначно трактуемая Колумбия, Коста-Рика, США и Венесуэла - характеризуются наличием президентских систем. В 24 стабильных демократиях действует парламентская система, в 2 - полупрези- дентская и в 1 - смешанная» (гл. 5, с. 224). Способно вызвать удивление отсутствие многопартийных систем в рамках стабильных президентских демократий {см. гл. 5, с. 225) и преобладание двухпартийной политики, сужающей возможности выражения избирателями своих предпочтений.
Мы не случайно написали «формально подтверждает», потому что в ряде работ, представленных в антологии и обосновывающих преимущества парламентской системы, тем не менее отмечается, что «это не означает [признания того], что демократия не может поддерживаться президентским правлением, что президентская власть - главная причина злоключений демократии в тех или иных странах или что парламентская форма всегда работает лучше» (гл. 5, с. 225). На деле и во многих парламентских республиках законодательная повестка дня жестко контролируется правительством, а роль оппозиции сведена к минимуму, тогда как в некоторых полупрезидентских (таких, например, как Бразилия или Франция) роль оппозиции в парламенте может быть весьма существенной. Вопрос заключается не в самой природе президентской или парламентской форм правления, а в том, что первая открывает большие возможности для корректировки принятых демократических процедур; для появления в правительстве лиц, никогда не проходивших демократического отбора; для ограничения свободной и легальной деятельности оппозиции. По сути дела, в президентской республике нет ничего плохого, если только президентом является человек, не собирающийся менять процедуры выборов, подбирающий министров, исходя прежде всего из их профессиональных качеств, и озабоченный утверждением демократических устоев гораздо больше, чем собственным переизбранием. Но практика неумолима: таких людей единицы. И - в силу одного только этого - следует согласиться с Дж. Хьюбером и Д.Б. Пауэллом,


хуШ
настаивающими: «Неоспоримое преимущество
принадлежит системам с пропорциональным влиянием» (гл. 6, с. 289).
Таким образом, из текстов, включенных Р. Далем и И. Шапиро в антологию, недвусмысленно следует, что парламентская форма правления позволяет власти в большей мере соответствовать потребностям и желаниям общества, нежели президентская. Если согласиться с тем, что «относительная управляемость современных государств зависит не столько от совокупной “перегрузки” политических систем, то есть от дисбаланса между суммой запросов общества и возможностями государства, сколько от дискретных процессов выявления, формирования, продвижения и реализации потенциальных групповых притязаний и запросов» (гл. 7, с. 342), то ее преимущества выглядят очевидными. Имманентно присущие президентским системам недостатки работают на поляризацию общества, что становится одним из главных факторов риска для молодой демократии. Однако, можно возразить на это, существуют средства защиты от монополизации государством своих полномочий, и прежде всего - конституция. И здесь мы переходим к одному из немногих вопросов, по которому авторы работ, представленных в антологии, неожиданно, но довольно серьезно расходятся друг с другом.
На первый взгляд, вполне обоснованным представляется положение о том, что «либеральные демократические государства, помимо прочего, должны быть и являются конституционными демократическими государствами, а отсутствие конституционного духа, понимания центральной роли конституционной стабильности - слабое место многих нелиберальных демократических государств “третьей волны” в посткоммунистическом мире и в странах “третьего мира”» (гл. 1, с. 30). Однако в более развитых демократиях роль конституции не столь однозначна. Две позиции на этот счет читателю предлагается оценить по дискуссии о принятии в Великобритании Билля о правах, развернувшейся в начале 1990-х годов в связи с подписанием ею Европейской конвенции о правах человека (как известно, в Британии роль конституции выполняет свод законов, но какой-либо четкий конституционный документ, определяющий свободы, права и обязанности граждан, отсутствует). Если под этим углом зрения внимательно ознакомиться с соображениями Р. Дворкина, выступавшего в поддержку принятия Билля {см. гл. 4, сс. 183— 186), трудно отделаться от впечатления, что составителям антологии удалось найти наименее внятный и убедительный текст из всех, что вышли из-под пера этого выдающегося социального философа. Вся аргументация в целом сводится к трюизму: а почему бы и нет, если Соединенное Королевство является частью Европейского Союза (в те годы еще Сообщества), и правительство обязано
В.Л. Иноземцев
соблюдать положения европейской конвенции. Да и вообще, полагает Р. Дворкин, британцам следовало бы отказаться от привычки считать парламент ничем не ограниченным в своем праве принимать или изменять законодательство, коль скоро «другие народы давно уже осознали: чтобы демократия была истинной, а не показной, парламент должен быть в определенном смысле ограничен. Утверждение, будто Билль о правах является недемократическим документом, не просто ошибочно, а противоречит реальности» (гл. 6, с. 186). На наш взгляд, ошибочно как раз применение к другим странам того, что «давно уже осознали некоторые народы», а что касается реальности, то и она не везде одинакова.
По-видимому, составители антологии также несколько сомневались в аргументации Р. Дворкина и противопоставили ей блестящую статью Дж. Уолдрона, в которой, по сути, показаны опасности конституционного строя для развивающихся демократий. Дж. Уолдрон считает, что расширение избирательного права и полномочий представительных органов власти происходит в результате того, что «народ долго и упорно боролся за право голоса и демократического представительства. Он хотел иметь право на самоуправление, причем не только в том, что касается текущей политики, но и когда речь идет о самых принципиальных проблемах,., и на всех этапах этой борьбы народ проявлял стремление к демократическому самоуправлению» (гл. 4, с. 194). В результате представители народа имеют право принять любой закон, который считают нужным; составление же конституции заведомо не будет делом всего народа и даже, скорее всего, всего состава парламента. Разумеется, текст конституции никогда не будет указывать на события или процессы, которые могут потребовать реакции общества даже в обозримом будущем. Поэтому, пишет он, «закрепить право в “забронированном” конституционном документе - значит занять некую определенную позицию по отношению к своим согражданам. Подобную позицию лучше всего описать как сочетание самоуверенности и недоверия. Самоуверенность заключается в убежденности сторонников рассматриваемой идеи в том, что то, на чем они настаивают, действительно является предметом фундаментальных прав личности, и что они адекватно ухватили суть этого предмета в предлагаемой ими формулировке. Недоверие же неявно выражено самим подходом, в соответствии с которым всякая альтернативная концепция, которая, возможно, будет создана избранными законодателями на будущий год или позднее, имеет столь много шансов оказаться ошибочной или злонамеренной, что наша собственная формулировка должна быть полностью ограждена от текущего законодательного пересмотра. Это недоверие к своим согражданам, - заключает Дж. Уолдрон, -


Безусловная ценность нашего времени
XIX
плохо гармонирует с аурой уважения к их автономии и ответственности, выражаемых самим содержанием прав, которые предполагается “забронировать” подобным образом» (гл. 4, с. 188). И, вполне вероятно, он прав.
Главная особенность любой конституции состоит в том, что она не является законом прямого действия. Это обусловливает потребность в специальном институте, имеющем право трактовать положения Основного закона и выносить заключения о конституционности всех прочих законодательных актов. В результате члены Верховного или Конституционного суда - пусть даже и весьма уважаемые специалисты, но никем не выбранные, а в лучшем случае формально утвержденные - обретают «полномочия пересматривать официальное толкование прав граждан, и [когда судьи занимаются этим,] взгляды судей приоритетны» (гл. 4, с. 190). Отказ Верховного суда США провести пересчет бюллетеней во Флориде на выборах 2000 года означал, по сути, отказ принять во внимание истинное волеизъявление части американских граждан. Признание Конституционным судом РФ не противоречащим конституционным нормам закона об отмене прямых выборов глав регионов в составе Российской Федерации лишил уже не часть, а всех избирателей страны одного из их фундаментальных прав. Причины особенно пристального внимания к конституционному праву могут лежать в сфере чистой политики; как отмечает, например, Р. Хиршль, «когда господство элит и их политических представителей все чаще оспаривается в процессе принятия решений по основе мажоритарного принципа, они могут намеренно инициировать и поддерживать конституционализацию прав, чтобы передать власть верховным судам, в которых, как они предполагают исходя из предыдущих решений судов и идеологических подходов судей, их политические взгляды будут оспариваться в меньшей степени; иными словами, узурпация судебной системой прерогатив законодательной и исполнительной властей, может служить эффективным институциональным решением для влиятельных социально-политических групп» (гл. 4, с. 198). Яснее не скажешь. Интуитивное ощущение того, что с нагромождением все новых конституций права избирателя на деле становятся все менее значимыми, могло повлиять на настроения французов и голландцев, отвергнувших на референдумах летом 2005 года проект единой конституции Европейского Союза.
«Сталкивание» различных подходов к оценке роли конституций представляется весьма удачным приемом составителей антологии, с помощью которого им удается приковать внимание читателя к проблемам места и характера функционирования судебной системы в демократическом госу¬
дарстве, что, собственно, и составляет четвертую важную тему, которую мы бы хотели затронуть в этой вступительной статье.
Однако вникая в тексты, включенные в эту часть антологии, читатель с неизбежностью придет к выводу, что в данном вопросе Р. Даль и И. Шапиро по тем или иным причинам предпочли резко сузить масштаб темы и ограничиться изложением своих собственных взглядов, несколько дополнив их соображениями своих единомышленников. Уже гамильтоновское обоснование необходимости в независимой судебной системе, которое открывает главу («независимость судей в равной степени нужна для охраны конституции и прав человека от влияния дурных настроений, которые в результате ухищрений интриганов или стечения обстоятельств иногда распространяются в народе, и хотя быстро уступают место лучшей информации и более взвешенным суждениям, все же успевают дать толчок опасным нововведениям в правительстве и серьезному подавлению меньшинства в сообществе» - гл. 4, с. 173), не оставляет сомнений в том, что составители антологии ограничиваются анализом лишь того аспекта темы, который непосредственно касается государственных институтов и обеспечения надлежащей реализации демократических процедур. В то же время роль судебных инстанций в разрешении споров между гражданами, в обеспечении прав собственности, исполнении контрактов и обязательств - а все это не менее важно для понимания сущности современной либеральной демократии, чем практика избирательных процедур, - фактически не затрагивается в книге.
Функции судебной власти (повторим еще раз: здесь и далее речь, по сути, идет лишь о судах, интерпретирующих законодательные акты) сводятся к «защите прав, которые, в известном смысле, являются основными, или фундаментальными», и к «обеспечению законности - не просто в специфических, узких сферах политики, осуществляемой доминирующим политическим союзом, но в основных моделях поведения, необходимых для функционирования демократии» (гл. 4, с. 211). Отмечается также - хотя в данном случае материалы антологии несколько противоречат друг другу, - что одной из наиболее важных функций судебной системы является защита прав меньшинств от тиранической воли большинства или же от последствий принятия тех или иных законодательных актов. Этот вопрос рассматривается довольно подробно - в первую очередь потому, что в современной американской судебной практике иски представителей всякого рода меньшинств к органам власти разного уровня составляют значительную часть всех рассматриваемых дел; кроме того, они создают весьма важные юридические прецеденты. При этом, однако, антология обходит стороной проблему нарастающего


XX
В.Л. Иноземцев
сопротивления практике «упреждающих действий» и все более частого вынесения судебных решений в пользу представителей групп меньшинства - порой без достаточных оснований и провоцирующих опасные политические казусы6.
Различаются также представленные в антологии позиции по вопросу о независимости высших судебных инстанций и вовлеченности их в политическую борьбу. Так, Р. Даль, хотя и подчеркивает, что суд не склонен действовать «против законодательного большинства, находящегося у власти» (гл. 4, с. 211), полагает тем не менее, что он «почти не обладает силой для того, чтобы влиять на курс государственной политики» (гл. 4, с. 210), но Р. Хиршль настаивает на том, что делегирование судам полномочий по принятию политических решений (а политическими являются решения, начиная от назначения особо мягких мер наказания за преступления, совершенные представителями этнических меньшинств друг против друга, до определения результатов избирательных кампаний) «увеличивает их способность активно выступать на политической арене в ближайшем будущем [и даже] выдвигать свои собственные политические предложения,., что может представлять долгосрочную угрозу легитимности, беспристрастности и независимости правосудия» (гл. 4, с. 201). Однако мы не хотели бы вдаваться в детали этого спора - в первую очередь потому, что проблемы развития и совершенствования системы судебной власти в том виде, в каком они представлены в антологии, касаются практически исключительно Соединенных Штатов и в этом отношении могут вызвать интерес по большей части у специалистов- правоведов.
Однако совершенно иначе обстоит дело с пятой темой, которая становится особенно актуальной в наши дни и касается формирования наднациональных демократических институтов и характера поведения демократий на международной арене.
Как и другие статьи и фрагменты книг, включенные Р. Далем и И. Шапиро в их антологию, ексты, посвященные международным аспектам демократии, относятся в основном ко второй половине 1990-х годов, и это - учитывая, сколь многое в мире изменилось с тех пор - неожиданно придает им новое звучание. Дело в том, что некоторые высказанные авторами этих текстов предположения уже нашли подтверждение в жизни. Антология развивает два основных концептуальных положения, затрагивающих эту тему: во-первых, общеизвестное, в принципе, положение, согласно которому демократические государства гораздо менее, чем недемократические, склонны к войне друг с другом; и, во-вторых, тезис о том, что в совре¬
менных условиях главный вызов демократии исходит от фундаментальной трансформации национального государства, в рамках которого исторически и сложились демократические системы, - и на этот вызов необходимо найти адекватный и реалистический ответ уже в ближайшее время.
Идея повсеместного распространения демократических порядков с целью обеспечения стабильного мира между государствами и народами ежедневно повторяется и политиками, и экспертами. Она весомо заявлена и в антологии; так, например, Б. Рассетг пишет: «Феномен демократического мира можно объяснить широким распространением нормативных ограничений на конфликты между демократиями, в частности - распространением на международную жизнь таких действующих между демократическими государствами цивилизационных норм, как “живи и давай жить другим” и мирное разрешение конфликтов. Феномен демократического мира можно объяснить и ролью институциональных ограничений при принятии демократиями решения начать войну. Эти ограничения гарантируют, во-первых, что любое государство, замешанное в конфликте интересов с другой демократией, может рассчитывать на достаточный период времени для положительного разрешения конфликта и, во-вторых, что процесс принятия политического решения будет относительно прозрачным. Причем эти два фактора взаимосвязаны, обоюдно усиливая друг друга» (гл. 9, с. 427). Это столь же стандартная аргументация, сколь стандартна и ссылка на И. Канта как на автора данной идеи (там же). Нестандартно то, что фрагмент кантовского трактата «К вечному миру» приводится всего несколькими страницами ранее, и из него отчетливо видно, что классик даже не думал утверждать того, что ему сегодня приписывают с упорством, достойным лучшего применения; он рассуждал не о демократии, а о республике, и подчеркивал, что не следует смешивать республиканское устройство с демократическим (см. гл. 9, сс. 424-425). В литературе время от времени «вспоминают» об этом обстоятельстве, отмечая, что разговоры о демократии и конфликтах упрощают суть вопроса. И зачем составителям антологии, в которой неоднократно (и, в частности, в прекрасном тексте Дж. Мэдисона - см. гл. 2, сс. 102-104) подчеркиваются отличия демократии и республики, потребовалось столь явно демонстрировать всю шаткость основного тезиса американской внешнеполитической доктрины, остается не очень понятным. Но, возможно, у них были веские на то основания.
В то же время бросается в глаза, что тексты конца 1990-х годов выглядят гораздо реалистичнее статей и книг последнего времени. Исходя из того,
6 Подробнее см.: Бенхабиб, Сейла. Притязания культуры, Москва: Центр исследований постиндустриального общества, Логос, 2003, сс. 95, 104-105 и далее.


Безусловная ценность нашего времени
XXI
что «демократии появляются, когда умирают диктатуры (курсив мой - В.И.)» (гл. 2, с. 92), а не когда убивают или смещают диктаторов, тот же Б. Рас- сетг считает, что «в большинстве случаев наибольшую пользу в развитии демократического процесса в стране международные организации приносят тогда, когда там к этому уже готовы соответствующие партии», и «непонимание этого может стимулировать ведение войн против авторитарных режимов с целью их свержения - со всеми дорогостоящими последствиями, которые подразумевает такая политика» (гл. 9, сс. 429, 428). И действительно, не только может, но и стимулирует. Причем такая политика малопродуктивна - в первую очередь потому, что «сейчас в богатых государствах господствуют мировоззрения, радикально отличающиеся от распространенных в экономически отсталых обществах» (гл. 3, с. 152), где в обозримом будущем не стоит ожидать объективной оценки подлинного значения и преимуществ демократических ценностей и практик. Крайне своевременно и предложение решительно отказывать в помощи государствам, [которые] регулярно нарушают права человека (права этнических меньшинств, например); военный переворот или отмена выборов также могут наказываться приостановлением помощи. В качестве «пряника»” помощь может увеличиваться, но на условиях целенаправленного расширения демократических институтов, создания гражданского общества (см. гл. 9, с. 428). Чтобы быть эффективной, демократическая система должна стать международной, поэтому нужно настаивать «на разработке космополитического демократического права и создании сообщества всех демократических сообществ - то есть космополитического сообщества», в котором «люди
будут иметь множественное гражданство - что означает политическую принадлежность к различным политическим сообществам, оказывающим на них существенное влияние» (гл. 9, с. 455). Конечно, подобные предложения трудно согласовать с принципом национальной организации демократических систем, которым руководствуются практически повсеместно, но это не умаляет их значения.
Сегодня, как 50 и 100 лет тому назад, «основополагающие принципы и практика либеральной демократии почти полностью совпадают с принципами и институтами суверенного национального государства. Более того, современная демократическая теория и демократическая политика исходят из существования определенной симметрии и соответствия между гражданами-избирателя-
ми и государственными политическими деятелями» (гл. 9, с. 451). Это обусловлено как исторически, поскольку основным пунктом Вестфальского договора, заключенного с целью завершить одну из наиболее кровопролитных войн в Европе, предусматривалось, что «каждый гражданин объявлялся принадлежащим одному и только одному суверенному государству»7, так и логически, поскольку признанные социальные философы - в том числе, например, такие либералы, как Дж.Ст. Милль, - полагали, что «в среде людей, не испытывающих чувства солидарности, особенно если они читают и говорят на разных языках, не может возникнуть согласованных представлений, необходимых для функционирования представительных институтов власти», вследствие чего «пределы ответственности правительств должны в целом совпадать с национальными границами»8. В наши дни, однако, ситуация меняется под влиянием двух обстоятельств. С одной стороны, экономическая глобализация и рост хозяйственной и финансовой взаимозависимости государств порождают мощные силы, непосредственно не подчиненные национальным правительствам, но сопоставимые с ними по своим возможностям. С другой, сами демократические ценности начинают во все большей мере определять легитимность государства, одним из многих следствий которой они прежде оказывались.
Вследствие роста масштабов международных торговых и финансовых потоков, проникновения транснациональных корпораций во все новые страны сложилась ситуация, когда «автономия демократически избранных правительств ограничивалась, и продолжает все сильнее ограничиваться, такими источниками экономической власти, которые не являются ни выборными, ни представительными,.. а встраивание национальной экономики в экономику мировую (и, прежде всего, в глобальный финансовый рынок) превратилось в четкий ориентир осуществляемой отдельными странами экономической политики» (гл. 9, с. 453). Параллельно с этим процессом идет и другой, не менее значимый - процесс глобализации угроз, с которыми государства не могут справиться в одиночку, но серьезности которых зачастую не осознают их граждане. Какую бы из острых проблем мы ни взяли - глобальные климатические изменения, все более широкое распространение СПИДа, уничтожение лесного покрова или, наконец, проблему бедности в странах «четвертого мира», - везде мы сталкиваемся с практической невозможностью убедить многие экономически развитые страны в необходимости предпринять коллективные действия.
7 Linklater, Andrew. The Transformation of Political Community. Ethical Foundations of the Post-Westphalian Era, Columbus (SC): Univ. of South Carolina Press, 1998, p. 29.
8 Mill, John Stuart. “Considerations on Representative Government” in: Acton, H. (ed.) Utilitarianism, Liberty, Representative Government, London: Dent, 1972, p. 233.


XXII
В.Л. Иноземцев
Одна из причин заключается в том, что традиционно ни«проблема коллективного вреда,., ни вообще проблема коллективных действий не рассматривается демократической теорией», поскольку в рамках национального государства для изменения поведения отдельных граждан достаточно принять дополнительный закон и нет необходимости в специальной политике, ставящей целью перемену в образе их действий (гл. 9, с. 443). Трудность решения всех этих проблем отчасти, по мнению Р. Хардина, проистекает оттого, что «теория демократии еще не стала международной (курсив мой - В.И.)» (там же). Это очень верное замечание показывает, однако, как далеко еще до «светлого будущего».
Между тем глава, в которой собраны тексты, посвященные международному измерению демократии и которая озаглавлена «Демократия и мировой порядок», по сути даже не касается вопросов мирового порядка, равно как настоящего и будущего места демократии в нем. Ведь если согласиться с тем, что распространение демократии и ее укоренение во все расширяющемся круге стран можно считать стратегией действий Запада на некий перспективный период, то остается совершенно непонятным, повлечет ли это за собой международную демократию. Хорошо известно, например, что по широкому кругу экологических вопросов в настоящее время не могут договориться не демократии с диктатурами, а Соединенные Штаты и страны Европы. На наш взгляд - сколь парадоксальным это не покажется - рост числа демократических стран, сам по себе весьма радующий, не имеет прямого отношения к появлению глобального демократического порядка.
Единственной действующей сегодня в мире локальной модели «глобальной демократии» - Европейскому Союзу - посвящен в антологии лишь один текст, автор которого приходит к банальному заключению, что «проблема, стоящая как перед Европейским Союзом, так и перед национальными государствами, состоит в том, как добиться общественной поддержки одновременно на обоих уровнях» (гл. 9, с. 447), и рекомендует европейским правительствам уделять больше внимания информированию граждан о действиях общеевропейских институтов и выработке у жителей Европы ощущения сопричастности к единому социальному проекту. Известно, однако, что даже наиболее последовательные сторонники европейской интеграции глубоко сомневаются, что опытом ЕС можно непосредственно воспользоваться в иных регионах планеты, и с этой точки зрения рассуждения, попавшие в антологию, представляются совершенно недостаточными даже в качестве каких-то первоначальных элементов теории глобальной демократии.
В то же время демократические ценности и принципы, не будучи еще освоены в международных отношениях, уже начинают определять меру легитимности самих национальных государств. Д. Хелд пишет: «В международном праве наблюдается постепенный отход от принципа, согласно которому государственный суверенитет должен однозначно соблюдаться независимо от того, каковы вызываемые им последствия для отдельных людей, групп и организаций. Уважительное отношение к гражданским свободам и обширной области прав человека создает в сфере политики новую систему упорядочивающих принципов, которые могут ограничивать и урезать принцип эффективной государственной власти,., [что свидетельствует об изменении] значимости, придаваемой, с одной стороны, заявлениям, которые делаются от имени государства, а с другой - утверждениям “от имени” альтернативного организационного принципа нового миропорядка, согласно которому неограниченный государственный суверенитет перестает быть заведомо доминирующим» (гл. 9, с. 452). В этой связи следует, однако, заметить, что среди самих специалистов в области демократической теории бытуют как позиции, согласно которым «по большому счету, в научном и политическом обиходе термин демократия сегодня имеет чисто политическое значение, [а] наибольшие расхождения наблюдаются в вопросах, какие сферы политической жизни должны быть охвачены демократией и в какой степени» (гл. 1, с. 27), так и представления о «трудности, сложности и противоречивости идеи основных прав личности» (гл. 4, с. 187). В современном мире права человека нередко вопиющим образом нарушаются в государствах, формально являющихся демократическими, в то время как ряд стран, которые не могут быть признаны демократиями (например, Сингапур) являются либеральными правовыми государствами. Поэтому идеи о «демократизации» мира или тесной увязке суверенитета государства со степенью его демократичности представляются (по крайней мере в той форме, в которой они поданы в антологии) весьма сырыми и неочевидными. Безусловно, ряд тенденций, прослеживающихся в международных отношениях на протяжении вот уже полутора десятков лет, свидетельствует, что демократичность государства и его приверженность соблюдению прав собственных граждан начинают считаться главным признаком принадлежности данной страны к какому-то еще пока не оформленному сообществу государств, которые в будущем могут предложить миру некую концепцию порядка, основанного на принципах мира и гуманизма. Пока же приходится констатировать, что все это - дело весьма отдаленного будущего; в наши дни мир остается разделенным на национальные государства, в разной мере


Безусловная ценность нашего времени
взаимодействующие друг с другом, а принципы этого взаимодействия далеки от демократических.
Разумеется, эта вступительная статья не охватывает всех проблем, затронутых в антологии. Например, в книге хорошо представлен вопрос о формах современного демократического процесса; соответствующие тексты рассредоточены, правда, по разным главам, однако сама эта тема несомненно вызовет интерес аудитории. Подробно рассмотренная в начале книги концепция «совещательной демократии» является в наши дни одним из наиболее популярных и активно разрабатываемых элементов демократической теории. Идея «полиархии» как особой формы социального сотрудничества, объединяющего избирательный процесс с непосредственным участием граждан в общественных ассоциациях и иными проявлениями активной гражданской позиции, - выдвинутая и долгие годы разрабатываемая одним из составителей книги Р. Далем - также нашла отражение на ее страницах. Другой составитель - И. Шапиро - подробно останавливается в одной из своих статей на различных моделях консоциональной демократии, представляющих ее в качестве своеобразного механизма сотрудничества различных социальных элит. Подробно разбираются традиционные и современные доктрины плюрализма, в рамках которых пытаются найти оптимальный баланс между свободой и равенством в демократическом обществе. В общем, книга предоставляет исключительно богатый материал для размышлений и может стать хорошей «стартовой площадкой» на пути к постижению тонкостей современной демократической теории. Но лишь «стартовой площадкой», ибо, как мы уже говорили, это не сборник классических текстов, а «тонкий срез» современной теории - по-своему богатой, но еще неустойчивой, находящейся в процессе развития и совершенствования. Поэтому и для составителей, и для читателей эта антология знаменует скорее не конечную станцию длинного маршрута, а отправную (или, быть может, какую- то промежуточную, но не более того).
И все же: что такое демократия? Какой смысл вкладывают в это понятие в начале XXI века? Закончив чтение всех девяти глав и представленных в них текстов, можно поймать себя на мысли, что большинство приведенных в книге определений и выводов имеет слишком научный характер, чтобы увлечь кого-то, кто не является специалистом в философии, социологии или политической теории; и это, разумеется, несколько печалит.  9xxiii
Демократия является одним из наиболее совершенных изобретений человечества и безусловной ценностью {indispensable virtue) нашего времени. В то же время это удивительный фантом, превращающийся порой в объект чуть ли не религиозного поклонения; цель, которая оправдывает самые неожиданные и не всегда бесспорные средства; своего рода знак отличия, отсутствие которого иногда становится основанием для исключения из «круга избранных». Ее ценность не подвергается сомнению, ибо наличие демократии означает, что люди в соответствующем обществе - каждый в отдельности и все вместе - сумели реализовать свое священное право выбора. Возможно, запаздывающего. Порой даже ошибочного. Но выбора, за который несут ответственность только они сами и который в случае необходимости они готовы пересмотреть и исправить. Ежедневно и ежечасно делая такой выбор и не будучи стесняемы в нем «обстоятельствами непреодолимой силы», люди постепенно становятся обществом, преодолевая состояние толпы или общины. Принимая ценности демократии, общество доказывает - и прежде всего самому себе - собственную состоятельность. И этим все сказано. Разумеется, никто не утверждает, что лишь демократические общества имеют право на существование или что след, оставленный в истории цивилизациями, не имевшими обыкновения периодически устраивать выборы, не достоин внимания. Но вне демократии народы остаются разделенными общностями, где в лучшем случае только часть людей является «обществом», и то структурированным и разделенным.
Демократия не устраняет этой разделенности; она лишь делает принципы разделенности понятными, а саму ее - многообразной, временной и потому приемлемой. В этом - ее величайший смысл. Люди, составляющие общество, не одинаковы, этим обусловлена их разделенность на демократические группы и партии. Принадлежность человека к демократическому обществу открывает перед ним гораздо более широкие перспективы по сравнению с обществами иного типа. С точки зрения человечества как единого целого это несправедливо. Но такую несправедливость невозможно преодолеть в обозримом будущем, поскольку становление демократии - трудный и весьма длительный процесс.
Это утверждение противоречит расхожим представлениям о возможности быстрой демократизации всех стран и народов мира. Р. Инглегарт, один из наиболее авторитетных исследователей устойчивости культурных стереотипов и ценностных
9 Inglehart, Ronald. Culture Shift in Advanced Industrial Society, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1990,
p. 100.


XXIV
В.Л. Иноземцев
предпочтений, приблизительно в те же годы, когда молодой Ф. Фукуяма предвосхищал «конец истории», пришел к выводу, что новые ценностные ориентиры, как правило, «прокладывают себе дорогу в той мере, в какой старое поколение замещается новым»9. Этот важный вывод весьма созвучен представленной в антологии позиции А. Пше- ворского, который констатирует: «Мы не находим никаких свидетельств “привыкания” к демократии, а сам факт наличия в той или иной стране демократии вовсе не увеличивает вероятности того, что она сохранится там навсегда» (гл. 3, с. 157).
Демократия - это безусловная ценность. В частности, она относится к ценностям в силу не только ее полезности, но и редкости. Ее нужно воспроизводить; приобщать к ней новые народы; расширять сферы, в которых она принимается как основополагающий принцип. Но как и любой культурный
феномен, как любой интеллектуальный продукт, демократия не терпит примитивизации - а только это и может стать результатом ее насаждения силой. Процесс распространения демократических ценностей повсюду в мире начался не так уж и давно - каких-то 200 лет назад; он ширится и уже не будет остановлен. Но он вряд ли нуждается в ускорении извне - хотя бы потому, что демократия всегда считалась средством избежать насилия, и потому было бы странно устанавливать ее с помощью силы. Хотя бы потому, что никто не считал и не считает ценным то, что имеется в избытке и достается без всяких усилий. Пусть каждый народ закончит свою недемократическую историю тогда, когда станет того достоин. Ведь основой для своего рода «табели о рангах» будущих столетий станет итоговый «протокол соревнований». Соревнований, в которых важно не участие, а результат.
В.Л. Иноземцев


Теория и практика демократии. Избранные тексты


Введение
Предлагаемая антология предназначена для преподавания теории демократии в высших учебных заведениях, но будет полезна и на вводных курсах для дипломированных специалистов. Не относясь к числу учебников, она может стать дополнением ко многим из них или использоваться при чтении курсов, не предполагающих использование учебников. Собранные в ней тексты касаются концептуальных, нормативных и эмпирических вопросов, что позволяет познакомиться как с классическими, так и с самыми современными положениями науки о демократии в доступном по цене издании. Приводятся выдержки из работ по американской политике, сравнительной и международной политологии, а также политической философии. Тем самым в книге отражены рост взаимозависимости в мире и междисциплинарный характер современной политологии. Она демонстрирует разнообразие методологических подходов, но не содержит материалов сугубо технического свойства или перегруженных профессиональным жаргоном. Приведены также важные статистические данные о состоянии демократии в мире.
Антология разделена на девять самостоятельных глав. В каждой из них составители стремились сочетать классические философские позиции с более современными концепциями и их приложением на практике.
Глава 1 «Определение демократии» построена таким образом, чтобы отразить споры между сторонниками процедурного, совещательного и содержательного подходов к демократии. Первые концентрируются на нормах и институтах, характерных для демократических форм правления, но не обращают особого внимания на то, каковы реальные результаты и как формируются предпочтения избирателей. Вторые делают упор именно на последнем моменте, доказывая, что правильно организованные совещательные процедуры становятся гарантией подлинной демократии. Сторонники содержательного подхода видят в процедуре необходимое, но не достаточное условие для расцвета демократии. Глава начинается с изложения существенных критических замечаний в адрес Жан-Жака Руссо со стороны Йозефа Шумпетера, отстаивавшего альтернативную «минималистскую» концепцию демократии. Затем приведена более современная аргументация Адама Пшеворского в пользу процедурного подхода в свете исследований по теории «социального выбора», опубликованных в последние десятилетия. Выдержки из работ Эми Гутман, Денниса Томпсона и Джеймса Фишкина иллюстрируют точку зрения, исходящую из совещательного, а не процедурного, подхода к де¬
мократии. Сюда включены также новая трактовка содержательного подхода, принадлежащая Ларри Даймонду, и концепция «массового участия» Кэрол Пэйтмэн. Глава завершается фрагментом из крайне важной работы Роберта Даля о полиархии, в которой синтезированы элементы этих противоборствующих точек зрения.
Глава 2 «Источники демократии» должна помочь студентам сориентироваться в дебатах о демократии и модернизации, различных макроисториче- ских концепциях происхождении демократии, а также литературе по проблеме перехода к демократии. Цель состоит в том, чтобы представить различные аспекты споров о том, почему в одних странах есть демократия, а в других - нет. Исходный пункт - оригинальная теория модернизации Сеймура Мартина Липсета. Отмечая взаимосвязь между уровнем экономического развития страны и степенью ее демократичности, он доказывал, что хозяйственный рост способствует восприятию людьми жизненных ценностей и установок, благоприятных для становления и выживания демократии. Затем приведены дополнения к теории модернизации, в частности - рассуждения Баррингтона Мура о важности буржуазии, суммированные Тедой Скокполом, а также доводы Эвелин Хьюбер, Дитриха Рюшемайера и Джона Стивенса относительно роли рабочего класса. Затем мы обращаемся к литературе, посвященной переходу к демократии. Представлены рассуждения Пшеворского о связи экономических и политических реформ, Самюэля Хантингтона - о трех волнах демократических преобразований, а также детальное исследование Кортни Янг и Иана Шапиро о становлении демократии в Южно-Африканской Республике. Глава завершается эмпирической оценкой последних работ по модернизации, указывающей на то, что хотя между модернизацией и зарождением демократии нет прямой связи, таковая имеется между уровнем экономического развития и жизнеспособностью демократии.
Глава 3 «Демократия, культура и общество» посвящена спорам о социокультурных предпосылках устойчивости демократии. Приводятся отрывки из «Федералиста», работы Луиса Хартца, а также литературы, посвященной проблеме плюрализма и социальных антагонизмов. Затем мы обращаемся к проблеме ассоциаций, начав с идеи Аренда Лейпхарта о том, что в обществах, где социальные различия слишком велики, политика, проводимая в пользу интересов большинства, может быть взрывоопасна. В подобных обстоятельствах, утверждает он, меньшинства должны иметь относительно большее представительство и даже обладать правом вето по особо


ХХУШ
важным для них вопросам. (Эта аргументация восходит к «Федералисту» и объясняет наличие в американской конституции положений, требующих квалифицированного большинства и устанавливающих повышенную норму представительства малых штатов в Сенате при проведении конституционных реформ.) Затем следуют критика в адрес Лейпхарта со стороны Дональда Горовица и мнение Шапиро о демократических институтах в ситуации, когда неясна роль социокультурных факторов для жизнеспособности демократии. Далее мы переходим к дискуссии о демократии и социальном капитале, начатой Робертом Патнэмом в работе «Играя в боулинг в одиночестве». Она подводит нас к вопросу о роли дееспособного гражданского общества в обеспечении прочности демократических институтов. Представлены статья Рональда Инглегарта и Уэйна Бейкера о влиянии модернизации на трансформацию культуры, а также эмпирический анализ социокультурных предпосылок демократии, проведенный Адамом Пшеворским, Хосе Антонио Чейбу- бом и Фернандо Лимонджи.
В четвертой главе «Демократия и конституционализм» внимание сфокусировано на роли независимых судов в функционировании демократии. Теоретики права и либерал-конституционалисты долгое время не подвергали сомнению положение, согласно которому билль о правах, опирающийся на судебную власть, является важнейшей гарантией свободы. Здесь приводятся выдержки из «Федералиста», а затем скептические высказывания Даля из его работы «Введение в теорию демократии». Далее мы обращаемся к современным дискуссиям: предложению Рональда Дворкина о применении билля о правах в Великобритании, его критике со стороны Джереми Уолдрона, эмпирической оценке Рэна Xиршля влияния биллей о правах на реальную защиту прав человека в разных странах, мнению Роберта Даля о значении конституционных судов для гарантирования таких прав, а также анализу Иана Шапиро тех форм судебного вмешательства, которые укрепляют, а не ослабляют демократию.
Глава 5 «Президентская и парламентская формы правления: сравнительный анализ» посвящена взаимосвязи между формами демократического правления и политической стабильностью. Президентское правление достойно похвалы за наличие сильной исполнительной власти, обеспеченной доверием народа и сравнительно широкой избирательной базой. Парламентские формы привлекательны сочетанием дееспособного правительства и сильной оппозиции, в результате чего происходит чередование власти между четко очерченными политическими силами. Отправная точка - классический анализ относительных достоинств парламентской демократии, осуществленный Хуаном Линцем. Затем приведены коррективы его тезисов
Введение
со стороны Скотта Мейнваринга, согласно которому для функционирования демократического режима важна не президентская власть как таковая, а сочетание свободно избранного президента и многопартийной системы. Далее приведены более поздние исследования, в которых тезисы Линца модифицируются или опровергаются. Сюда включены рассуждения Мэтью Соберта Шугарта и Джона Кэрри о прерогативах президентов и их влиянии на стабильность президентского правления, показывающие, что законодательные и прочие полномочия президентов, дарованные им по конституции, могут существенно различаться. Находясь в целом в русле идей Линца, эти авторы считают также, что нестабильность президентских режимов связана, главным образом, с сочетанием сильного президента (обладающего обширными законодательными и иными полномочиями) и сильного парламента. В главу включен анализ Чейбуба, продемонстрировавшего, что президенты, выражающие интересы меньшинства, и тупиковые ситуации не столь свойственны президентской форме правления, нежели многие авторы полагали вслед за Линцем, и что это не влияет на сохранение демократии. Далее следует фрагмент из работы Кааре Стром, показавшей, что «правительство меньшинства» - не редкость и для парламентской формы правления, ведь каждая партия просчитывает выгоды и потери от своего участия в правительстве, заботясь не только о получении постов в нем, но и об ответственности за политику, которую оно будет проводить. Затем приведено мнение Джо Фауэрейкера, обратившего внимание на тот факт, что формирование коалиций - доступный и часто используемый политический инструмент президентского правления, помогающий смягчить проблемы, встающие перед президентом, когда поддерживающие его партии не располагают большинством в законодательном собрании. Наконец, в главу включен осуществленный Аргелиной Фигейредо и Фернандо Лимонджи анализ президентского правления в Бразилии. Он показал, что законодательные полномочия, предоставленные президенту конституцией 1988 года, а также централизованная структура парламента способствовали нейтрализации центростремительных тенденций в политической системе, связанных с президентским правлением, а также чрезвычайно либеральным законодательством о выборах и партиях.
Глава 6 «Представительство» сконцентрирована на дебатах по поводу наиболее справедливой системы демократического представительства. Выбор текстов определялся двумя направлениями дискуссий: «Способна ли демократическая система власти вообще представлять интересы электората?» и «Какая система более справедлива: мажоритарная или пропорциональная?». Глава открывается


Введение
XXIX
утверждением Джона Стюарта Милля, согласно которому представительное правление является наилучшей формой государства. Затем мы переходим к классическим аспектам основного спора, а именно к сделанному Кеннетом Эрроу еще в 1951 году обобщению идеи Кондорсе о цикличности избирательного процесса. Далее следуют содержательный анализ «теоремы Эрроу» Уильямом Райкером, а также выдержки из недавней эмпирической работы Джерри Макки и А.С. Тянгяна, показавших, что фактически избирательные циклы наблюдаются редко. Это наводит на мысль, что активность теоретиков, пытающихся решить «проблему Эрроу», не соответствует практическому значению последней. Что касается выбора между мажоритарным и пропорциональным принципами, то Джон Хьюбер и Дж. Бингем Пауэлл-мл. отстаивают мнение, согласно которому пропорциональная система полнее отражает позицию среднестатистического избирателя. Юнг и Шапиро размышляют о последствиях исчезновения лояльной оппозиции при пропорциональной системе представительства, а Дуглас Рей полагает, что хотя такая система более репрезентативна на стадии голосования, это необязательно справедливо для стадии формирования правительства. В заключение Энн Филипс обсуждает вопрос о представительстве женщин в демократическом обществе.
Глава 7 «Группы интересов» посвящена проблеме их влияния на демократию. Исходный пункт - изложение плюралистической точки зрения, согласно которой роль подобных групп позитивна. Приведены выдержки из книги Дэвида Трумэна, в которых раскрываются понятия «латентных групп» и «перекрестного членства», основополагающие для плюралистического подхода. Затем слово дается оппонентам. В частности, Мансур Олсон критически разбирает процесс формирования подобных групп; Джон Мэнли отстаивает классовый подход, не потерявший актуальности, учитывая неспособность концепции плюрализма объяснить существующие проблемы политического и экономического неравенства; Джордж Стиглер демонстрирует, как требования групп интересов влияют на принятие решений; в тексте Филиппа Шмитгера анализируется влияние корпоративных интересов на процесс управления. Наконец, Фрэнк Сороф рассматривает связь денег и политики в качестве иллюстрации современной озабоченности ролью групп интересов в демократическом процессе.
В главе 8, «Результаты демократии», мы обращаемся к влиянию демократии на экономику и социальную сферу. Выдержки из экономических текстов отражают споры о том, насколько благотворно демократия влияет на хозяйственное развитие. Приведены две варианта отрицательных ответов на этот вопрос. Первый, касающийся главным
образом развивающихся стран, представлен Карлом де Швейницем-мл., продемонстрировавшим негативное влияние демократии на инвестиции. Другой изложен Рональдом Уинтроубом, подчеркивающим склонность политиков излишне регулировать экономику или, угрожая этим, взимать ренту. В книгу включены и две концепции противоположного толка. Так, Олсон настаивает на том, что для экономического благоденствия требуются гарантии прав собственности, а демократии преуспевают в этом больше, чем диктаторские режимы. Амартия Сен считает, что в демократических странах не бывает периодов голода, ибо под давлением народа правительства вынуждены принимать антикризисные меры. Далее, из работы Пшеворского и его соавторов следует, что демократия не влияет на общеэкономическую активность, поскольку не служит ни условием, ни помехой для эффективно работающей экономики. Обращаясь к роли демократии в общественной жизни, мы начали с утверждения Алексиса де Токвиля о том, что демократия обеспечивает сглаживание социальных различий. Затем представлены критика этой позиции со стороны Джона Румера и Дженнифер Хохчайлд, а также рассуждения Роджерса Смита о расовом и гендерном неравенстве.
Заключительная глава «Демократия и мировой порядок» содержит материалы о влиянии демократии на международные отношения, а также об обратном воздействии перемен в них на демократические страны. Прежде всего приведен фрагмент трактата «К вечному миру» Иммануила Канта, в котором он утверждал, что демократические государства не склонны воевать между собой. Брюс Рассетг применил рассуждения Канта к современности и попытался эмпирически проверить их. Дональд Грин с соавторами доказывает, что наличие или отсутствие демократии не оказывает определяющего влияния на склонность одних государств к войне против других (как демократических, так и недемократических). Что касается влияния мирового порядка на демократические режимы, мы фокусируем внимание на подрыве национального суверенитета транснациональными силами. Рассел Хардин иллюстрирует это утратой государствами контроля над своей политикой в области экологии. Согласно Пиппе Норрис, теоретики демократии все больше озабочены «дефицитом демократии» в наднациональных образованиях типа Европейского Союза. Правда, в завершающем материале главы Дэвид Хелд ставит это под сомнение. Он утверждает, что так же как централизация политической власти послужила предпосылкой создания национальных демократических государств, так централизация наднациональной власти должна предшествовать транснациональной демократии. С этой точки


XXX
Введение
зрения те, кто оплакивает «дефицит демократии», должны смотреть на происходящее как на неизбежный промежуточный этап реализации среднесрочного проекта развития общеевропейской демократии.
В Приложении приводится анализ критериев демократичности, обычно используемых в эмпирических исследованиях, а также обобщающая информация о распространении демократии в мире в разные периоды времени и территориально.


^ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ДЕМОКРАТИИ
Об общественном договоре Жан-Жак Руссо
Капитализм, социализм и демократия Йозеф Шумпетер
Защита минималистской концепции демократии Адам Пшеворский
Демократия и разногласия Эми Гутманн и Деннис Томпсон
Глас народа
Джеймс С. Фишкин
Определение и развитие демократии Ларри Даймонд
Массовое участие и теория демократии Кэрол Пейтмэн
Полиархическая демократия Роберт Даль


Об общественном договоре
Жан-Жак Руссо
Об 	общественном соглашении
Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, которые каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изначальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.
Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил, а могут лишь объединять и направлять силы уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их действовать согласно.
Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но поскольку сила и свобода каждого человека - суть первые орудия его самосохранения, как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться к предмету данного исследования, может быть выражена в следующих положениях:
«Найти такую форму ассоциации, которая за-
личность
ТПШущёство каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде». Такова основная задача, которую разрешает Общественный договор.
Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они, пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первоначальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полученную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.
Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, а именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины...
Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: «каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого».
Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся следовательно в результате объединения всех других, некогда именовалось гражданскою общиной, ныне же именуется республикою, или политическим организмом. Его называют государством, когда он пассивен, сувереном, когда он активен, державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам государства. Эти термины, однако, часто смешиваются, их принимают один за другой; тем не менее крайне важно уметь их различать когда они употребляются в своем точном смысле.
О 	суверене
Из этой формулы видно, что акт ассоциации содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собой, оказывается принявшим двоякое обязательство: во-первых, как член суверенного целого в отношении частных лиц и, во-вторых, как член государства по отношению к суверену...
Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена нисколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невозможно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них
* Выдержки из: Rousseau, Jean-Jacques. The Social Contract. London: Penguin Books, 1968.


Ж.-Ж. Руссо. Об общественном договоре
3
в отдельности. Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.
Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену. Несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.
В самом деле, каждый индивидуум как человек может иметь особую волю, противоположную общей или несходную с этой общей волей, которой он обладает как гражданин. Его частный интерес может внушать ему иное, чем то, чего требует интерес общий. Само его естественно независимое существование может заставить его рассматривать то, что он должен уделять общему делу, лишь как безвозмездное приношение, потеря которого будет не столь ощутима для других, сколь уплата этого приношения обременительна для него; и если бы он рассматривал то юридическое лицо, которое составляет государство, как отвлеченное существо, поскольку это не человек, он пользовался бы правами гражданина, не желая исполнять обязанностей подданного; и эта несправедливость, усугубляясь, привела бы к разрушению политического организма.
Итак, чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто- либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем организмом, а это означает ни что иное, как то, что его силою принудят быть свободным. Ибо таково условие, которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одновременно тем самым ограждает его от всякой личной зависимости: условие это составляет секрет и двигательную силу политической машины, и оно одно только делает законными обязательства в гражданском обществе, которые без этого были бы бессмысленными, тираническими и открывали бы путь чудовищнейшим злоупотреблениям...
Может ли общая воля заблуждаться
Из предыдущего следует, что общая воля неизменно направлена прямо к одной цели и стремится
всегда к пользе общества, но из этого не следует, что решения народа имеют всегда такое же верное направление. Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Народ неподкупен, но часто подвержен заблуждениям; и лишь поэтому кажется, что он желает дурного.
Часто существует немалое различие между волею всех [то есть волею всех индивидуумов] и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая - интересы частные и представляет собою лишь сумму изъявлений воли частных лиц. Но отбросьте из этих волеизъявлений взаимно уничтожающиеся крайности - и в результате сложения оставшихся расхождений получится общая воля.
Когда в достаточной мере осведомленный народ выносит решение, то, если граждане не вступают между собою ни в какие обсуждения, из множества незначительных различий вытекает всегда общая воля и решение всякий раз оказывается правильным. Но когда в ущерб основной ассоциации образуются группы, частичные сообщества, то воля каждого из этих сообществ становится общею по отношению к их членам и частною по отношению к государству; в этом случае можно сказать, что число голосов равно не числу людей, но лишь числу сообществ. Различия становятся менее многочисленными и дают менее общий результат. Наконец, когда одно из этих сообществ настолько велико, что берет верх над всеми остальными, в результате получится уже не сумма незначительных расхождений, но одно-единственное разобщающее расхождение. Тогда нет уже больше общей воли, и мнение, которое берет верх, есть уже ни что иное, как мнение частное.
Следовательно, дабы получить выражение именно общей воли, важно, чтобы в государстве не было ни одного частичного сообщества и чтобы каждый гражданин высказывал только свое собственное мнение; таково было единственное в своем роде и прекрасное устроение, данное великим Ликургом. Если же имеются частичные сообщества, то следует увеличить их число и тем предупредить неравенство между ними, как это сделали Солон, Нума и Сервий. Единственно эти предосторожности могут просветить общую волю, дабы народ никогда не ошибался...


Капитализм, социализм и демократия
Йозеф Шумпетер
Классическая доктрина демократии
I. 	Общее благо и воля народа
Философия демократии XVIII в. может быть определена следующим образом: демократический метод есть такая совокупность институциональных средств принятия политических решений, с помощью которых осуществляется общее благо путем предоставления самому народу возможности решать проблемы через выборы индивидов, которые собираются для того, чтобы выполнить его волю. На практике это означает следующее.
Предполагается, что существует Общее Благо, достижение которого является очевидной целью любой политики. Оно легко поддается определению и пониманию со стороны любого нормального человека, если ему предъявить рациональные доводы. Таким образом, нет оправдания непониманию общего блага, как и нет другого объяснения существованию людей, его не понимающих, кроме [их] незнания (которое можно преодолеть), глупости и антисоциального интереса. Кроме того, наличие общего блага требует определенных ответов на все вопросы, так что любой факт социальной жизни, любое действие, которое предпринято или которое предполагается предпринять, можно безошибочно оценить как «хорошее» или «плохое». Все люди должны, следовательно, прийти к согласию, по крайней мере принципиального характера, что существует Общая Воля народа (т. е. воля всех разумных индивидов), которая соответствует общему благу, интересу, благосостоянию или счастью. Единственное обстоятельство, если не принимать во внимание глупость и злонамеренные интересы, которое может привести к разногласиям и объяснить наличие оппозиции, - это разница во мнениях, касающихся скорости, с которой поставленные общие для всех цели должны быть достигнуты. Так, каждый член общества, имея в виду общие цели, зная свои собственные интересы и оценивая, что хорошо, а что плохо, принимает активное и ответственное участие в увеличении хорошего и борьбе против плохого, а все члены общества, вместе взятые, контролируют общественные дела.
В действительности ведение многих дел такого рода требует специальных навыков и умений, и, следовательно, должно быть возложено на соответствующих специалистов. Это, однако, не касается  *принципиальной стороны вопроса, поскольку эти специалисты просто действуют в целях выполнения воли народа точно так же, как врач действует в соответствии с желанием пациента поправиться. Кроме того, в сообществе любого масштаба, особенно если в нем существует разделение труда, для каждого гражданина в отдельности было бы крайне неудобным вступать в контакт со всеми другими гражданами по любому вопросу для того, чтобы принять надлежащее участие в управлении. Удобнее оставить наиболее важные решения за индивидуальными гражданами - например, посредством участия в референдуме, - а решение остальных оставить за комитетом, ими назначенным, ассамблеей или парламентом, члены которого избираются всенародным голосованием. Этот комитет или орган, состоящий из делегатов, как мы уже видели, не будет представлять народ в правовом смысле, но в менее техническом плане он будет являться представителем народа, поскольку будет формулировать, отражать или представлять волю электората. Опять же в целях удобства этот большой комитет может разделиться на меньшие для рассмотрения различных по содержанию государственных дел. Наконец, в числе этих небольших комитетов должен быть создан комитет для решения общих задач, в основном связанных с текущим управлением, в виде кабинета или правительства, возможно возглавляемого генеральным секретарем - иными словами, козлом отпущения, так называемым премьер-министром 1.
Как только мы примем за данность все посылки данной теории государственного устройства - или последствия, которые из нее вытекают, - так демократия приобретает совершенно недвусмысленное значение, и других проблем, кроме той, как добиться ее установления, не возникнет. Более того, если отвлечься от нескольких логических противоречий, можно добавить, что в этом случае демократическое устройство не только будет лучшим из возможных, но большинство людей даже не будут рассматривать иные возможности. Однако не менее очевидно, что, если мы хотим прийти к такому выводу, каждая из этих посылок потребует доказательств. Между тем, гораздо легче привести доказательства противоположного.
Во-первых, не существует однозначно определенного понятия общего блага, которое бы всех заведомо устраивало, либо в правомерности кото-
* Выдержки из: Schumpeter, Joseph. Capitalism, Socialism, and Democracy. New York: Allen & Unwin, 1976.
1 Официальная теория, описывающая функции министра кабинета, утверждает, что он назначается с целью кон¬
троля за тем, чтобы на направлении, находящемся в его ведении, выполнялась воля народа.


Й. Шумпетер. Капитализм, социализм и демократия
poro можно было бы всех убедить, приводя разумные доводы. Это связано не только с тем обстоятельством, что некоторые: личности имеют устремления, нр^тпипр пятопше с. пбишм- благом, но, в первую очередь, с тем основополагающим моментом, что разные индивиды и группы вкладывают в понятие общего блага различное содержание. Этот факт, скрытый от утилитариста узостью его взгляда на мир человеческих мнений, порождает принципиальные противоречия, которые нельзя разрешить с помощью рациональной аргументации, потому что высшие ценности - наши взгляды по поводу того* как лолжна быть устроена жизнь и общество, - нельзя втиснуть в рамки простой логики. В ряде случаев здесь можно достичь компромисса, но американцы, говорящие: «Мы хотим, чтобы наша страна вооружилась до зубов и затем боролась за то, что мы считаем правильным, в масштабе всей планеты», и американцы, говорящие: «Мы хотим, чтобы наша страна наилучшим образом решала свои проблемы, ибо только тем она может служить всему человечеству», придерживаются непреодолимо разных ценностей, и компромисс здесь может только привести к ущербу.
Во-вторых, даже если достаточно определенное общее благо, такое, как максимум экономического удовлетворения в утилитаристском понимании2, оказалось бы приемлемым для всех, это не повлекло бы столь же определенных ответов на конкретные вопросы. Здесь мнения могут разделиться настолько, что возникли бы фундаментальные расхождения по поводу самих целей. Проблемы, связанные с сопоставлением настоящего и будущего удовлетворения и даже со сравнением социализма и капитализма, остались бы нерешенными, даже если бы каждого гражданина удалось обратить в утилитаристскую веру. «Здоровья» могут хотеть все, но у людей по-прежнему не было бы единого мнения по поводу целесообразности вакцинации или операции на сосудах. И так далее.
Утилитаристы-отцы демократической доктрины не поняли до конца значения этой аргументации, потому что никто из них серьезно не рассматривал возможности коренных изменений в экономической системе и привычках буржуазного общества. Они в общем-то недалеко ушли от миропонимания мелкого лавочника XVIII столетия.
Но, в-третьих, как следствие двух предыдущих рассуждений, концепция воли народа, или volonté générale [общей воли], которую утилитаристы взяли на вооружение, не имеет под собой реальной почвы. Эта концепция предполагает существование однозначно-определяемого общего блага, приемлемого для всех. В отличие от романтиков
5
утилитаристы не имели понятия о полумистичес- кой, облеченной собственной волей «душе народа», о которой так много говорит историческая школа юриспруденции. Они прямодушно выводили волю народа из суммы воль индивидов. А если нет ядра, общего блага, к которому, по крайней мере в долгосрочной перспективе, тяготеют все отдельно взятые воли индивидов, мы не сможем выявить этот конкретный тип естественной общей воли. Утилитаристский центр притяжения, с одной стороны, объединяет индивидуальные воли и пытается слить их с помощью рациональной дискуссии в волю народа и, с другой стороны, возлагает на последнюю исключительное этическое значение, которое приписывается демократии классической концепцией. Эта концепция не состоит лишь в поклонении воли народа как таковой, но основывается на определенных представлениях о «естественном» объекте такой воли, выбор которого продиктован утилитаристскими соображениями. Самое существование й высшее значение такого рода «всеобщей воли» исчезают, как только исчезает понятие общего блага. Так оба столпа классической доктрины демократии рассыпаются в прах.
II. 	Воля народа и воля индивида
Конечно, сколь бы убедительно приведенные аргументы ни свидетельствовали против данной концепции воли народа, они не мешают нам попытаться выработать другую, более реалистическую концепцию. Я не намерен ставить под сомнение ни истинность, ни важность социально-психологических фактов, которые мы имеем в виду, говоря о воле нации. Их анализ - первоначальное условие для разработки проблем, связанных с пониманием демократии. Однако лучше не настаивать на этом термине, потому что он затушевывает то обстоятельство, что, как только мы освободим понятие воли народа от утилитаристских ассоциаций, мы будем создавать не иную теорию того же самого вопроса, но теорию совершенно иной проблемы. У нас есть все основания опасаться подводных камней, которые лежат на пути тех защитников демократии, которые, принимая под давлением растущего количества доказательств факты демократического процесса, пытаются умаслить результаты этого процесса маслом из сосудов, наполненных еще в XVIII в.
Но, хотя мы можем попробовать выделить общую волю или общественное мнение определенного рода из сложного переплетения индивидуальных и групповых ситуаций, воль, влияний,
2 	Сам смысл «наибольшего счастья» весьма сомнителен. Но даже если это сомнение можно было бы развеять и придать общей сумме экономического удовлетворения группы людей вполне определенное содержание, этот максимум все равно будет относиться к определенным ситуациям и оценкам, изменить которые или найти компромисс в отношении которых демократическим путем может оказаться невозможным.


6
Раздел 1. Определение демократии
действий и реакций со стороны «демократического процесса», результат будет страдать отсутствием не только рационального единства, но и рационального обоснования. Первое означает, что хотя с точки зрения анализа демократический процесс не просто хаотичен - для аналитика не хаотично то, что может быть в какой-то степени объяснено, - результаты все же могут иметь какой-то рациональный смысл лишь случайно - как, например, имеет смысл осуществление определенной цели или определенного идеала. Последнее означает, что поскольку такая воля более не тождественна достижению какого- либо блага, то для того чтобы результат был достойным с этической точки зрения, необходимо опираться на безусловную веру в демократические формы правления как таковые - веру, которая в принципе не должна зависеть от желаемости результатов. Нелегко, как мы видели, встать на такую позицию. Но даже если мы это сделаем, отказ от утилитаристского общего блага оставляет нам немало трудностей и проблем.
В частности, мы по-прежнему стоим перед практической необходимостью приписывать воле индивида совершенно нереалистичную степень независимости и рациональности. Если мы исходим из того, что воля граждан сама по себе - политический фактор, требующий уважения, то в таком случае эта воля должна прежде всего существовать. То есть она должна быть чем-то большим, чем неопределенный набор неких импульсов, возникающих на почве заданных лозунгов и неправильных впечатлений. Каждый должен знать, каких взглядов он придерживается. Эта определенная воля должна проводиться в жизнь при помощи способности наблюдать и правильно интерпретировать факты, доступные всем, и критически отбирать информа¬
цию, связанную с фактами необщедоступными. Наконец, из этой определенной воли и проверенных фактов необходимо будет в соответствии с правилами логики сделать ясный и скорый вывод о том, что касается конкретных вопросов, - с такой высокой степенью эффективности, что мнение каждого отдельного человека (если оно не является явно абсурдным) будет приниматься наряду с мнением всех остальных3. И все это образцовый гражданин должен будет делать самостоятельно, независимо от групп давления и пропаганды4, так как воля и выводы, навязанные электорату, не укладываются в понятие демократического процесса. На вопрос о том, выполняются ли эти условия в той степени, чтобы можно было говорить о функционировании демократии, нельзя сразу ответить «да» или «нет». На него можно ответить, только дав тщательную оценку противоречивых аргументов.
Перед тем как приступить к этому вопросу, я хотел бы убедиться в том, что читатель хорошо представляет себе еще один вопрос, о котором шла речь выше. Поэтому я повторяю, что, даже если мнения и желания каждого отдельного гражданина представляли бы совершенно определенную и независимую основу для развертывания демократического процесса и каждый рационально и своевременно поступал бы в соответствии с ними, отсюда еще не следовало бы, что политические решения, принимаемые в рамках этого процесса, представляли бы собой нечто такое, что с большой долей убедительности может быть названо волей народа. Можно предполагать и даже считать очень вероятным, что когда воли индивидов в значительной мере разнятся, то принимаемые политические решения не будут соответствовать тому, чего «действительно хочет народ». И нельзя сказать, что если они
3 Это объясняет откровенно уравнительный характер и классической доктрины демократии, и широко распространенных демократических убеждений. Я далее останавливаюсь на том, как Равенство может приобрести статус этическою постулата. Как фактическая характеристика человеческой натуры постулат равенства ни в каком аспекте не может быть верным. В связи с этим сам этот постулат часто переформулировывается в понятие «равенство возможностей». Но даже закрывая глаза на трудности, кроющиеся в толковании возможностей, такая переформулировка немного нам даст, потому что, когда речь идет об определении политического поведения, нам важны действительные, а не потенциальные возможности человека если мы хотим, чтобы голос отдельно взятого индивида имел одинаковый вес при решении тех или иных проблем. Кроме того, следует иметь в виду, что благодаря демократической фразеологии любое неравенство ассоциируется с «несправедливостью». Эта ассоциация является важным элементом психологии неудачников и входит в арсенал политиков, на них опирающихся. Интереснейшим примером в этом плане был принятый в Афинах институт остракизма или, скорее, то, как его иногда использовали. Речь идет о том, что всеобщим голосованием индивид подвергался остракизму, причем не обязательно под влиянием каких-то определенных причин. Иногда такая мера давала возможность умерить притязания слишком влиятельных граждан, которые претендовали на то, что они имеют больше прав, чем остальные.
4 Этот термин используется здесь в своем первоначальном значении, а не в том, которое он все чаще получает сегодня и которое предполагает следующее определение: пропагандой является заявление, исходящее из источника, который мы не приемлем. Я думаю, что сам термин происходит от названия комитета кардиналов, рассматривающего вопросы, связанные с распространением католической веры, - congregatio de propaganda fide. Сам по себе он не несет уничижительного оттенка и не предполагает передергивания фактов. Можно, например, пропагандировать научный метод. Пропагандировать означает представлять факты и аргументацию таким образом, чтобы повлиять в определенном направлении на действия или мнения людей.


Й. Шумпетер. Капитализм, социализм и демократия
не соответствуют тому, чего «народ действительно хочет», то народ получит «приемлемый компромисс». Так может произойти особенно при решении тех вопросов, которые носят количественный характер или поддаются градации, как, например, вопроса о том, сколько средств следует отпустить на решение проблем безработицы при том, что с необходимостью отпустить на решение этого вопроса определенные средства согласны все. Но в том, что касается качественных вопросов, таких, как вопрос о том, надо ли преследовать еретиков или ввязываться в войны, полученный результат может оказаться в силу различных причин неприемлемым для всех, в то время как навязанное недемократической инстанцией решение может оказаться гораздо более приемлемым...
...Если правительством для народа можно назвать такое правительство, результаты политики которого в долгосрочной перспективе окажутся приемлемыми для народа в целом, то правительство народа, о котором говорит классическая доктрина демократии, часто не соответствует этому критерию.
Другая теория демократии
I. 	Борьба за политическое лидерство
Думаю, что большинство исследователей политики к настоящему времени уже согласились с критикой классической доктрины демократии, содержащейся в предыдущей главе. Я думаю также, что большинство из них согласны или вскоре согласятся принять иную теорию, которая гораздо более правдоподобна и в то же время включает в себя очень многое из того, что приверженцы демократического метода в действительности имеют в виду под этим термином. Как и классической теории, ей можно дать краткое определение.
Будем помнить, что основной проблемой классической теории было утверждение, что у «народа» есть определенное и рациональное мнение по каждому отдельному вопросу и что мнение это реализуется в условиях демократии путем выбора «представителей», которые следят за тем, чтобы это мнение последовательно претворялось в жизнь. Таким образом, выбор представителей вторичен по отношению к первичной цели демократического устройства, состоящей в наделении избирателей властью принимать политические решения. Предположим, мы поменяем роли этих двух элементов
7
и сделаем решение проблем избирателями вторичным но отношению к избранию тех, кто будет принимать решения. Другими словами, будем считать, что роль народа состоит в создании правительства или посреднического органа, который, в свою очередь, формирует национальный исполнительный*  1  1
орган или правительство. Итак, определим: демократический метод - это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей.
Объясняя и обосновывая эту идею, мы незамедлительно покажем, что оно как в силу убедительности посылок, так и благодаря логической обоснованности предположений значительно улучшает теорию демократического процесса.
Прежде всего у нас есть достаточно эффективный критерий, при помощи которого демократические правительства можно отличить от прочих. Мы видели, что классическая теория сталкивается с трудностями в подобном разграничении, поскольку воле и благу народа могут служить, и во многих исторических ситуациях служили, правительства, которые нельзя назвать демократическими в соответствии с любым из общепринятых значений этого слова. Теперь мы в несколько лучшем положении, поскольку решили делать акцент на modus procedendi, наличие или отсутствие которого в большинстве случаев легко проверить2.
Например, при парламентской монархии типа английской наш критерий демократии выполняется, поскольку монарх может назначить членами кабинета лишь тех людей, которых выберет парламент. В то же время «конституционная» монархия не является демократической, поскольку электорат и парламент обладают всеми правами, которые у них есть при парламентской монархии, но с одним решающим исключением: у них нет власти назначать правительство. Министры в данном случае являются слугами монарха и по названию, и по сути и в принципе могут быть им назначены или уволены. Такое устройство может удовлетворять народ. Избиратели могут подтвердить этот факт, голосуя против любых изменений. Монарх может быть настолько популярен, что сумеет нанести поражение любому сопернику в борьбе за верховную власть. Но поскольку не существует механизма, делающего такую борьбу эффективной, данный случай не подпадает под наше определение.
Во-вторых, теория, заключенная в этой дефиниции, дает нам возможность воздать должное
1 Неискреннее слово «исполнительный» на деле указывает в неверном направлении. Однако этого не произойдет, если мы будем использовать его в том смысле, в каком мы говорим об «управляющих» в корпорации, которые делают значительно больше, нежели просто «исполняют» волю держателей акций. (По-английски термины «исполняющий» и «управляющий» в данном контексте передаются одним и тем же словом - «executive». - Прим, ред.)
2 Однако ниже обратите внимание на пункт 4.


8
Раздел 1. Определение демократии
жизненно важному феномену лидерства. Классическая теория этого не делает. Вместо этого она, как мы видели, приписывает избирателям совершенно нереальную степень инициативы, практически игнорируя лидерство. Но почти во всех случаях коллективное действие предполагает лидерство - это доминирующий механизм почти любого коллективного действия, более значительного, чем простой рефлекс. Утверждения о функционировании и результатах демократического метода, которые принимают это во внимание, гораздо реалистичнее тех, которые этого не делают. Они не ограничиваются исполнением volonté générale, но продвигаются к объяснению того, откуда она возникает и как подменяется или подделывается. То, что мы обозначили термином «Подделанная Воля», не находится более за рамками теории, не является более крайне нежелательным отклонением; она входит в основу, как это и должно быть.
В-третьих, поскольку вообще существует воля группы, - например, желание безработных получить пособия но безработице или стремление других групп помочь им, - наша теория ее не отрицает. Напротив, теперь мы можем рассматривать именно ту роль, которую эти волеизъявления играют на самом деле. Они, как правило, не предъявляются непосредственно. Даже если групповые устремления сильны и определенны, они остаются скрытыми часто на протяжении десятилетий, до тех пор, пока их не вызовет к жизни какой-нибудь политический лидер, превращая в политические факторы. Он делает это, точнее, его агенты делают это для него, организуя волеизъявления, усиливая их и в конце концов включая в соответствующие пункты своих предложений. Взаимодействия между групповыми интересами и общественным мнением и способом, которым они создают то, что мы называем политической ситуацией, под таким углом зрения видны в новом, более ясном свете.
В-четвертых, наша теория, конечно, не более определенна, чем само понятие борьбы за лидерство. Это понятие представляет трудности, аналогичные тем, которые вызывает понятие конкуренции в экономической сфере; их полезно сравнить. В экономической жизни конкуренция никогда полностью не отсутствует, но едва ли когда-либо существует в совершенном виде. Точно также в политической сфере постоянно идет борьба, хотя, возможно, лишь
потенциальная, за лояльность избирателей. Объяснить это можно тем, что демократия использует некий признанный метод ведения конкурентной борьбы, а система выборов - практически единственно возможный способ борьбы за лидерство для соб- ществ любого размера. Хотя это и исключает многие из способов обеспечения лидерства, которые и следует исключить4, например борьбу за власть путем вооруженного восстания; это не исключает случаев, весьма похожих на экономические явления, которые обозначаем как «несправедливую» или «мошенническую» конкуренцию или ограничения конкуренции. Исключить их мы не можем, поскольку если бы мы это сделали, то остались бы с неким весьма далеким от реальности идеалом5. Между этим идеальным случаем и случаями, когда любая конкуренция с существующим лидером предотвращается силой, существует непрерывный ряд вариантов, в пределах которого демократический метод правления незаметно, мельчайшими шагами, переходит в автократический. Но если мы стремимся к пониманию, а не к философствованию, это так и должно быть. Таким образом, ценность нашего критерия существенно не снижается.
В-пятых, наша теория, похоже, объясняет существующее отношение между демократией и индивидуальной свободой. Если под последней мы понимаем существование сферы индивидуального самоуправления, границы которого исторически изменяются, - ни одно общество не терпит абсолютной свободы, даже абсолютной свободы сознания или слова, и ни одно общество не ограничивает ее до нуля, - то в данном случае речь идет о степени свободы. Мы видели, что демократический метод не обязательно гарантирует больший объем индивидуальной свободы, чем любой другой позволил бы в аналогичных обстоятельствах. Это вполне может быть и наоборот, но тем не менее эти два явления соотносятся друг с другом. Если, по крайней мере в принципе, каждый волен бороться за политическое лидерство6, выставляя свою кандидатуру перед избирателями, это в большинстве случаев, хотя и не всегда, означает значительную долю свободы дискуссий для всех. В частности, это, как правило, подразумевает значительную свободу прессы. Это соотношение между демократией и свободой не является абсолютно строгим, им можно манипулировать. Однако, с точки зрения
4 Это также исключает методы, которыми не следует пренебрегать, например завоевание политического лидерства в результате молчаливого согласия людей или путем выборов quasi per inspirationem [как бы по вдохновению -лат.]. Последний случай отличается от выборов путем голосования только технически, но и первый способ имеет определенное значение даже в современной политике; власть, необходимая партийному боссу внутри его партии, основана на молчаливом признании его лидерства. Однако эти детали можно опустить в подобной схеме.
5 Как и в экономической сфере, некоторые ограничения включены в правовые и моральные принципы общества.
6 Волен в данном случае в том же смысле, в котором каждый волен открыть еще одну прядильную фабрику.


Й. Шумпетер. Капитализм, социализм и демократия
интеллектуала, оно, тем не менее, очень важно. В то же время об этом соотношении практически больше нечего сказать.
В-шестых, следует учитывать, что, считая формирование правительства первичной функцией избирателей (прямо или через посреднический орган), я предполагал включить в эту фразу также и функцию его роспуска. Первая означает просто согласие принять лидера или группу лидеров, вторая - отказ от этого согласия. Это обращает внимание на один элемент, которого читатель, возможно, не заметил. Он мог подумать, что избиратели контролируют правительство точно так же, как и приводят его к власти. Но поскольку избиратели, как правило, могут контролировать своих политических лидеров лишь через отказ переизбрать их или парламентское большинство, их поддерживающее, это, по-видимому, ограничивает возможность контроля до уровня, зафиксированного в нашем определении. Время от времени происходят внезапные резкие изменения, приводящие к падению правительства или отдельного министра либо вынуждающие предпринять определенные действия. Но подобные случаи не только исключительны, они, как мы увидим, противоречат духу демократического метода.
В-седьмых, наша теория проливает столь необходимый свет на старое противоречие. Любой, кто принимает классическую доктрину демократии и, следовательно, полагает, что демократический метод должен гарантировать, что проблемы решаются в соответствии с волей народа, должен быть поражен тем фактом, что, даже если эта воля выражена вполне определенно, принятие решений про¬
9
стым большинством во многих случаях исказит ее, а не воплотит в жизнь. Вполне очевидно, что воля большинства есть воля большинства, а не воля «народа». Приравнять в определении одно к другому не означает решить проблему. Однако попытки прийти к действительному решению были сделаны авторами различных планов «пропорционального представительства».
Планы эти подверглись резкой критике из практических соображений. В самом деле, очевидно, что пропорциональное представительство не только сделает возможным утверждение разных типов идиосинкразии, но в условиях демократии может помешать формированию эффективного правительства и, таким образом, оказывается опасным в периоды напряженности7. Но прежде чем делать заключение о том, что демократия становится недееспособной, если ее принцип соблюдается последовательно, хорошо было бы задать себе вопрос, действительно ли этот принцип предполагает пропорциональное представительство. На самом деле это не так. Если признание лидерства является истинной функцией голосования избирателей, доводы в пользу пропорционального представительства рушатся, поскольку его предпосылки более не действуют. Принцип демократии в таком случае означает просто, что бразды правления должны быть переданы тем, кто имеет поддержку большую, чем другие конкурирующие индивиды или группы.
В свою очередь это гарантирует статус системы большинства в рамках логики демократического метода, хотя мы можем ее критиковать с точки зрения, выходящей за пределы этой логики...
7 Данный аргумент против пропорционального представительства был обоснован профессором Ф.А. Херменсом
(F.A. Hermens) в статье «Троянский конь демократии» в [журнале] Social Research за ноябрь 1938 г.


Защита минималистской концепции демократии
Адам Пшеворский
Введение
Я хочу выступить в защиту «минималистской» концепции демократии И. Шумпетера, опираясь на минималистские стандарты Поппера. Согласно концепции Шумпетера (1942), демократия - это всего лишь система, в которой правителей на соревновательной основе выбирают в ходе голосования. Поппер (1962, р. 124) отстаивает демократию как единственную систему, позволяющую гражданам избавляться от правительств без кровопролития...
Но поскольку ни позиция, которую я стремлюсь защищать, ни доводы в ее пользу не являются новыми, что же тогда в действительности и от кого я защищаю? Если поразмышлять над бесчисленными определениями демократии, то можно обнаружить, что демократия стала своего рода алтарем, куда каждый несет свои наиболее предпочтительные жертвоприношения. Считается, что демократии присущи почти все необходимые с нормативной точки зрения аспекты политической, а иногда и социально-экономической жизни - такие как представительность, ответственность, равенство, участие, справедливость, достоинство, рациональность, безопасность, свобода (и этот список можно продолжить). Нам постоянно твердят: мол «если демократия не равнозначна х или не приведет к х, то...». Данную многозначительность редко разъясняют, но подразумевается, что если не выполнено некое условие х, то система выборной власти не достойна называться «демократией», или же она, даже в минимальном варианте, не выдержит испытания временем1. Первое утверждение имеет нормативный характер, даже будучи облечено в форму определения. Второе же является чисто эмпирическим...
Тем не менее, предположим, что демократия сводится лишь к выборности власти. Достаточно ли этого? Ответ зависит от отправной точки анализа*  24. Тот факт, что власть имеет выборный характер, не представляет особого значения, если ис¬
ходить из представлений об изначальной гармонии интересов и пытаться найти общественное благо, подвергнув его рациональному обсуждению и представив его как взгляд образованного большинства. Голосование - это всего лишь уловка, экономящая время (Buchanan and Tullock, 1962), а принцип подчинения меньшинства большинству - всего лишь технически удобный способ определения того, что может и должно удовлетворить всех. Однако если принять за отправную точку то, что во всяком обществе существует конфликт ценностей и интересов, то выбор правителей представляется чем-то почти сверхъестественным.
Давайте оставим консенсусное понимание демократии там, где ему отведено надлежащее место в Музее философской мысли восемнадцатого века, и признаем, что конфликты в сфере экономики, культуры и морали раздирают любое общество. Как подчеркивается в теории модернизации (в частности, у Косера, 1959), они фактически могут налагаться друг на друга; они не обязательно проистекают из столкновения классов или религий. Они могут быть ослаблены путем «перекрестного консенсуса», т.е. консенсуса по практическим вопросам, совместимого с различием в ценностях (Rawls, 1993). Конфликты могут быть также урегулированы путем открытых обсуждений по поводу нормативных и технических аспектов. Правда, как я уже указывал ранее, такая дискуссия - палка о двух концах, так как она может привести к укреплению противоречивости мнений. В конечном же счете, даже когда сформированы все коалиции, выработан консенсус по практическим вопросам и все аргументы исчерпаны, конфликты не исчезают.
Моя защита минималистской концепции представляется двухступенчатой. Я считаю очевидным тот факт, что при решении конфликтов мы хотим избежать кровопролития и применения силы25. Исходя из этой предпосылки, я сначала докажу, что само наличие права на смену правительства
* Выдержки из: Przeworski, Adam. “Minimalist Conception of Democracy: A Defense” in: Democracy’s Value, edited by Ian Shapiro and Casiano Hacker-Cordón. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999.
1 	Часто цитируют соответствующие утверждения Уэффорта (1992), а также Шмитгера и Карла (1991), но особенно показательно следующее высказывание Шапиро (1996, р. 108): «Если функционирующая демократия не улучшает материального положения тех, кто взывает к ней, ее легитимность как политической системы подвергается атрофии». Еще Келсен (1988 [1929], р. 38) заявлял об угрозе того, что «современная демократия не выживет, если парламент не проявит себя в качестве средства решения наиболее насущных социальных проблем».
24 Этого же мнения придерживается И. Шапиро (1996, р. 82).
25 Я вовсе не выступаю против идеи Дж. Локка, что насилие ничем не может быть оправдано, а лишь сомневаюсь в том, что система, систематически избегающая его, предпочтительнее той, которая его применяет.


А. Пшеворский. Защита минималистской концепции демократии
11
способно предотвратить насилие, а затем - что способность сделать это путем голосования имеет свои собственные последствия.
Главный аргумент Поппера в пользу демократии сводится к тому, что она позволяет избавляться от правительств мирным путем. Но почему мы должны беспокоиться о смене правительств?26 Мой ответ заключается в том, что .сама возможность смены правительства способна привести к мирному урегулированию конфликтов. Чтобы рассмотреть этот аргумент в наиболее яркой форме, предположим, что правительства выбираются путем жеребьевки (причем не всегда справедливой), например, подбрасыванием монеты: «орел» означает, что действующее правительство остается у власти, «решка» - что оно должно уйти в отставку. Таким образом, жеребьевка выявляет «победителей» и «проигравших» и определяет, что им следует делать. Победители должны переехать в Белый или Розовый дом или, возможно, даже палаццо; пока они там будут находиться, они в рамках конституции могут заниматься решением любых вопросов в свою пользу и в пользу своих сторонников, но в конце своего срока пребывания у власти они должны снова подбросить ту же монету. Проигравшим же остается довольствоваться малым.
Заметим, что когда передача властных полномочий определяется путем лотереи, граждане не имеют права голоса ни в перспективе, ни в ретроспективе, а у должностных лиц нет соответствующих стимулов хорошо вести себя во время пребывания у власти. Поскольку при избрании руководителей путем лотереи их шансы на победу не зависят от их поведения, нет оснований ожидать, что они будут действовать на благо своих избирателей, чтобы добиться переизбрания, - связь между выборами и представительством отсутствует.
Однако сама перспектива смены правительства может заставить конфликтующие политические силы подчиняться правилам, а не вступать в открытое противостояние с применением силы. Причина состоит в следующем. В краткосрочной перспективе проигравшим, возможно, было бы выгоднее восстать, а не смириться с результатами текущего раунда политической борьбы. Однако если в следующих раундах у них есть достаточно шансов победить и ставки достаточно высоки, то в их интересах согласиться с итогом жеребьевки, а не сражаться за власть. Аналогичным образом, хотя победители непосредственно не заинтересованы в проведении следующей жеребьевки, в долгосрочной перспективе им лучше мирно передать власть соперникам, а не узурпировать ее, провоцируя силовое сопротивление. Таким образом, разрешение
конфликтов путем жеребьевки обеспечивает вынужденное равновесие (РггешогеИ, 1991, сЬ. 1). Кровопролития удается избежать - в духе Аристотеля - всего лишь благодаря тому факту, что все политические силы ожидают наступления своего часа.
Сначала предположим, что победители жеребьевки получают определенную, заранее установленную часть политической власти, 1/2 < х < 1, тогда как остальная часть достается проигравшим27. Каждый раз победители решают, устраивать ли выборы в следующий раз, а проигравшие - согласиться ли со своим поражением или восстать. Если демократия не ограничена временными рамками, то на этапе 1 = 0 победители рассчитывают получить П\¥ = х + У\¥ (е, х), а проигравшие получат БЬ = (1-х) + УЬ (1-е, х), где «V» - текущее значение вероятности сохранения демократии по окончании данного раунда политической борьбы, «е» - вероятность победы в следующей жеребьевке правительства, сейчас находящегося у власти. («В» - демократия, «XV» - победители, «Ь» - проигравшие. - Прим. ред.). Таким образом, «демократии- ческое равновесие» обозначает стратегию, при которой находящиеся у власти обязательно устраивают жеребьевки, поскольку хотят, чтобы проигравшие соглашались с их результатами, а последние признают поражение, поскольку ожидают следующей жеребьевки. Иначе говоря, такое равновесие существует тогда, когда все выбирают демократию, а не насилие: Е)\¥ > ЯЛ¥ и ИЬ > КБ, где “Я” - ожидаемое значение возможности возникновения вооруженного конфликта для каждой из сторон.
Более того, перспектива неизбежного чередования может побудить правительство, находящееся у власти, к умеренности действий. Предположим, что оно может манипулировать возможностью быть переизбранным («е») и решать, какую долю власти присвоить (х е [0,1]). Имеются некие начальные значения (е(0), х(0)}. При 1=1 бросают жребий и тем самым определяют победителей и проигравших. Те, кому улыбнулась удача, получают возможность определять правила очередного раунда (е(1), х(1)}. Следовательно, невозможно предугадать, какими будут эти правила: ведь те, кто находится у власти, манипулируют ими по своему желанию. Тем не менее существуют условия, при которых возникает демократическое равновесие и когда действующая власть не узурпирует все полномочия. Если открытое противостояние слишком дорого обойдется обеим сторонам, то в демократической системе каждое действующее правительство предпочтет проявлять умеренность в своих действиях в период нахождения у власти, нежели провоцировать мятеж проигравшей стороны.
26 За постановку подобного вопроса следует отдать должное Игнасио Санчес-Куенку.
27 Этот анализ основан на моей совместной работе с Джеймсом Фироном, которая ведется до сих пор.


12
Раздел 1. Определение демократии
По словам Хардина (1989, р. 113), «в конституционном плане основной источник [стабильности] - неизбежные издержки коллективных действий по переделу власти или, говоря словами Цезаря, бунта». Однако если угроза бунта является единственным стимулом для проявления умеренности, то зачем вводить процедуры, ставящие контроль за реализацией правил в зависимость от лотереи? Если бы участники политического процесса заранее знали, что произойдет в результате открытого конфликта, они могли бы сразу согласиться на такое распределение власти, которое стало бы результатом подобной конфронтации. Тогда распределение власти определялось бы не жеребьевкой, а отражало бы соотношение сил противоборствующих политических сторон в ходе открытой конфронтации: «х» - для одной, (1 - х) - для другой. Так почему же у нас господствует демократия, то есть - согласие на жеребьевку с вероятностью «е» и (1 - е)?
По моему мнению, причина заключается в том, что невозможно составить жесткий общественный контракт, который бы точно определял все обстоятельства. В свою очередь, предоставление «остаточного контроля» (то есть контроля над вопросами, недостаточно подробно урегулированными контрактом) на усмотрение диктатора побудила бы его все больше прибегать к силе, тем самым подрывая основы контракта. Облеченный правом остаточного контроля, диктатор не сможет избежать искушения использовать это преимущество для ослабления возможностей противников в ходе открытого конфликта. Поэтому, чтобы избежать насилия, конфликтующие политические силы применяют следующий способ: они договариваются по вопросам, поддающимся конкретизации, и допускают чередование «остаточного контроля» в зависимости от ситуации. В этом смысле, конституция определяет «х» - пределы полномочий лиц, находящихся у власти, и «е» - их шансы в предвыборном соперничестве; но кто получит «остаточный контроль» - решает воля случая.
Однако мы не полагаемся на фактор случайности, а голосуем. В чем разница?
Голосование - это навязывание воли одних людей другим. Когда решение достигается путем голосования, то некоторые люди должны подчиниться мнению, отличающемуся от их собственного, или решению, противоречащему их интересам28. Голосование придает законную силу принуждению. Оно дает полномочия правительству заключать людей в тюрьмы29, иногда даже лишать их жизни, отбирать
деньги у одних и отдавать их другим, регулировать частную жизнь взрослых людей. Голосование порождает победителей и проигравших, оно дает право победителям навязывать свою волю проигравшим, хотя и в рамках некоторых ограничений. Вот что такое «правление». Ключевой смысл определения Шумпетера раскрывает Боббио (1984, р. 93): «под “демократической”, - пишет он, - я подразумеваю систему, в которой верховная власть (поскольку только она имеет право применять силу в качестве крайнего средства) осуществляется во имя и от имени Народа благодаря процедуре выборов». ~
Именно голосование дает правб~йа"*применение силы, а вовсе не какие-то причины, действующие за кулисами электоральной процедуры. При всем уважении к Коэну (1997, р. 5), утверждающему, что участники политического процесса «готовы к сотрудничеству в соответствии с результатами дискуссии, считая их обязательными для всех», полномочия управлять и принуждать правительствам дают именно результаты голосования, а не дискуссии. Обсуждение может привести к обоснованному решению или прояснить причины, по которым оно принимается или не должно быть принято. Более того, эти причины могут повлиять на реализацию принятого решения, то есть на действия правительства. Однако когда все аргументы исчерпаны, а единодушия нет, некоторым людям приходится поступиться своим мнением. Их вынуждают к этому, причем соответствующие властные полномочия вытекают из подсчета голосов, то есть голой власти цифр, а не из обоснованности тех или иных аргументов.
Тогда какой смысл в голосовании? Один из ответов заключается в том, что право участвовать в голосовании налагает обязательство уважать его результаты. С этой точки зрения, демократия существует постольку, поскольку люди считают своей обязанностью подчиняться результатам процесса принятия решений, в котором они участвуют добровольно. Демократическое правление легитимно в том смысле, что люди готовы соглашаться с решениями, характер которых заранее неизвестен, в связи с тем, что могут участвовать в их принятии. Однако я не считаю этот взгляд убедительным ни с нормативной, ни с позитивной точки зрения. Ясно, что сейчас не стоит вступать в полемику по поводу центральной темы политической теории (ЕНит, 1996а, сЬ. 4), но я солидарен с Келсеном (1998 [1929], р. 21), когда он отмечает, что «абсолютно необоснованное предположение, будто ни один человек не может иметь большего значения, чем другой, не позволяет сформулировать положительный
28 Это предложение является парафразом мысли, высказанной Кондорсе (1986 [1785], р. 22): «В тех случаях, когда закон не принят единогласным голосованием, речь идет о подчинении людей мнению, которое они не разделяют, или решению, которое противоречит их интересам.»
29 Действительно, в государстве с самой долгой историей демократии в тюрьмах находится больше заключенных, чем в других странах мира.


А. Пшеворский. Защита минималистской концепции демократии
13
принцип, в соответствии с которым должна превалировать воля большинства». Кроме того, я не знаю конкретных доказательств тому, что участие в принятии решений гарантирует согласие.
Все же я полагаю, что голосование стимулирует согласие, правда, через иной механизм. Голосование представляет собой «игру мышцами», то есть демонстрацию шансов в возможном прямом столкновении. Если все люди одинаково сильны (или вооружены), то распределение голосов дает представление об исходе борьбы. Ссылаясь на Геродота, Брайс (1921, рр. 25-26) заявляет, что использует концепцию демократии «в ее первоначальном и строгом смысле, когда правительство определяется как орган, управляющий с учетом воли большинства компетентных граждан, которые составляют основную массу населения, скажем, приблизительно 3/4, так чтобы физическая сила граждан совпадала (в широком смысле) с их ролью в процессе голосования» (курсив мой). Кондорсе утверждал, что именно это было причиной принятия принципа подчинения меньшинства большинству: ради мира и всеобщего благосостояния было необходимо сосредоточить власть в руках сильнейших30. Очевидно, что если физическая сила и показатели голосования не совпадают,”тсГспособность вести борьбу становится делом профессионалов и вопросомтеЗсники; поэтому голосование более не может обеспечить опенку соотношения^ бйУ~ЁГ^оопуж£ННОм столкновенииГТём не менее, голосование предоставляет информацию о пристрастиях, ценностях и Интересах. Еслй^вйбщэьГ и являются мирной заменой восстания (Hampton, 1994), то именно по- тому, что они предоставляют информацию о каж- доМдДШ1, бы_восстал напротив ’чего. 1)ни сообщают проигравшим: «Таково распределение сил: если вы не подчинитесь правилам, установленным в результате выборов, то в вооруженной конфронтации вы, скорее всего, не сможете победить, а окажетесь поверженными», и победителям: «Если вы не устроите новые выборы или если присвоите себе слишком много власти, вы столкнетесь с серьезным сопротивлением». В условиях диктатуры такой информации нет; поэтому для ее получения нужна секретная полиция. В условиях демордтатии голосование определяет границы власти, даже ко¬
гда не выявлена общая коллективная_воля. Именно поэтбйутяБГтрактуем участие в выборах как признак легитимности и беспокоимся по поводу того, какую поддержку имеют экстремистские партии.
6 конечном счете, чудо демократии заключается в том, что конфликтующие политические силы подчиняются результатам голосования. Люди, обладающие оружием, подчиняются тем, у кого его нет. Организуя новые выборы, те кто сейчас находится у власти, рискуют потерять контроль над государственными учреждениями. Проигравшие ждут своего шанса победить на выборах. Конфликты урегулируются и разворачиваются в соответствии с некими правилами; тем самым снижается их острота. Это не достижение консенсуса, но предотвращение драки. Речь идет просто об ограничении размаха конфликта; или о конфликте без смертоубийства. Как однажды заметил Энгельс, избирательные бюллетени - это «бумажные камни».
Однако чудо демократии работает не во всех условиях31. Предполагаемый период ее выживания в стране с доходом на душу населения ниже 1000 долларов составляет около восьми лет32. Если доходы колеблются между 1000 и 2000 долларов, демократия может просуществовать в среднем 18 лет. А при доходе свыше 6000 долларов она сохранится на века. Действительно, ни в одной стране с доходом на душу населения выше, чем в Аргентине в 1976 г. (6055 долларов), не произошло краха демократии, даже несмотря на все остальные обстоятельства. Таким образом, Липсет (1959, р. 46) был безусловно прав, заявляя: «Чем богаче страна, тем выше вероятность сохранения в ней демократии».
На выживание демократии влияют и некоторые иные факторы, хотя они не идут в сравнение с доходом на душу населения. Два из них наиболее существенны. Во-первых, как выясняется, демократия, скорее всего, не приживется в стране, где одна партия контролирует значительную (более чем 2/3) долю мест в законодательных органах. Во-вторых, демократия наиболее стабильна, когда главы правительств сменяются достаточно быстро - чаще раза в пять лет (но не чаще, чем раз в два года). Таким образом, демократия, скорее всего, сохранится в стране, где ни одна политическая сила не доминирует всецело и постоянно.
30 «Когда обычай подчинять всех индивидов воле большинства распространился в обществах, и когда люди стали рассматривать решение, принятое большинством, в качестве выражения воли всех, они вовсе не приняли эту методу как средство избежать ошибок и следовать решениям, основанным на истине: они просто осознали, что ради благ мира и всеобщей пользы, надлежит передать власть тем, на чьей стороне сила» (Кондорсе, 1986 [1785], р. 11; курсив мой).
31 Следующие параграфы основаны на работах Пшеворского, Альвареса, Чейбуба и Лимонджи, 1996, а также Пшеворского и Лимонджи, 1997Ь.
32 Предполагаемый период существования - это величина, обратная вероятности краха. Данные о доходах приведены исходя из паритета покупательной способности доллара в 1985 г.


14
Раздел 1. Определение демократии
Наконец, стабильность демократии в существенной мере зависит от институциональных особенностей: при парламентской системе она гораздо устойчивее, чем при чисто президентской. Предполагаемый период существования демократии в странах с президентской формой правления составляет 21 год, а с парламентской - 72 года. При любом распределении власти президентские системы менее надежны; фактически, они менее устойчивы, независимо от степени ее концентрации. Наиболее вероятная причина заключается в том, что президенты редко сменяются из-за поражения на выборах. Большинство из них покидают свой пост только из-за конституционного ограничения срока пребывания на нем. Ведь когда действующие президенты могут участвовать в выборах и идут на них, в 2/3 случаев их переизбирают (Cheibub and Przeworski, 1996). Если конституция позволяет действующему лидеру баллотироваться на новый срок, то он получает громадные преимущества. Она же не дает возможности использовать эти преимущества, обязывая уйти с должности независимо от того, хотят ли этого избиратели.
Итак, налицо три факта: (1) демократия имеет больше шансов на выживание в богатых странах;
Библиография:
Bobbio, Norberto. The Future of Democracy. Minneapolis (Min.), London: Univ. of Minnesota Press, 1984.
Bryce, James. Modem Democracies. Houndmills, New York: Macmillan, 1921.
Buchanan, James and Tullock, Gordon. The Calculus of Consent: Logical Foundations of Constitutional Democracy. Ann Arbor (Mi.): Univ. of Michigan Press, 1962.
Cheibub, Jose Antonio and Przeworski, Adam. «Democracy, elections, and accountability for economic outcomes» in: Revised paper presented at the Conference on Democracy and Accountability, New York Univ., 27-29 April, 1996.
Cohen, Joshua. «Procedure and substance in deliberative democracy» in: Jon Elster (ed.), Democratic
Deliberation. New York: Cambridge Univ. Press, 1997.
Condorcet. «Essai sur l’application de l’analyse a la probabilité des décisions rendues a la pluralité des voix» in: Sur les élections et autres textes. Textes choisis et revus par Olivier de Bemon. Paris: Fayard, 1986(1785).
Coser, Lewis. The Functions of Social Conflict. Glencoe: Free Press, 1959.
(2) она более устойчива, когда нет какой-то одной доминирующей политической силы; и (3) она, скорее всего, выдержит испытание временем, если народ будет иметь возможность избирать своих лидеров посредством выборов. В итоге, демократическая система оказывается жизнеспособной тогда, когда дает возможность противоборствующим сторонам отстаивать свои интересы в рамках существующей институциональной схемы.
В заключение следует сказать, что, поскольку демократия выживает только в определенных условиях, постулат Поппера неубедителен. Чтобы разрешать конфликты, одних лишь выборов недостаточно. Некоторые из необходимых условий имеют экономический, а другие - политический и организационный характер. Таким образом, минималистская концепция демократии не снимает потребности в поиске институциональной модели ее организации. В конечном счете, «качество демократии» (если использовать модную сейчас фразу) имеет значения для ее выживания. И все же, мой главный тезис заключается не в том, что демократическую систему можно и нужно совершенствовать, а в том, что ее необходимо отстаивать даже тогда, когда она не поддается улучшению.
Dunn, John. The History of Political Theory and other Essays. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1996.
Hampton, Jean. «Democracy and the rule of law» in: Ian Shapiro (ed.), NOMOS XXXVI: The Rule of Law, 1994, pp. 13-45.
Hardin, Russell. «Why a constitution?» in Bernard Grofman and Donald Wittman (eds.), The Federalist Papers and the New Institutionalism. New York: Agathon Press, 1989, pp. 100-120.
Kelsen, Hans. La Démocratie. Sa Nature-Sa Valeur. Paris: Economica, 1988 (1929).
Lipset, Seymour Martin. «Some social requisites of democracy: economic development and political legitimacy» in: American Political Science Review, no. 53, 1959, pp. 69-105.
Popper, Karl. The Open Society and Its Enemies. London: Routledge and Kegan Paul, 1962.
Przeworski, Adam. Capitalism and Social Democracy. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1986.
Przeworski, Adam. Democracy and the Market. New York: Cambridge Univ. Press, 1991.
Przeworski, Adam, Mike Alvarez, Jose Antonio Cheibub, and Fernando Limongi. «What makes democracies endure?» in: Journal of Democracy, no. 7, 1996, pp. 39-55.


А. Пшеворский. Защита минималистской концепции демократии
15
Przeworski, Adam and Fernando Limongi. «Modernization: theories and facts» in: World Politics, no. 49, 1997, pp. 155-183.
Przeworski, Adam and Limongi, Fernando. «Development and democracy» in: Hadenius, Alex (ed.), Democracy’s Victory and Crisis. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997.
Rawls, John. «The domain of the political and overlapping consensus» in: Copp, David, Hampton, Jean, and Roemer, John H. (eds.), The Idea of Democracy. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1993.
Schmitter, Philippe and Karl, Terry Lynn. «What democracy is ... and what it is not» in: Journal of Democracy, no. 2, 1991, pp. 75-88.
Schumpeter, Joseph A. Capitalism, Socialism, and Democracy. New York: Harper & Brothers, 1942.
Shapiro, Ian. Democracy’s Place. Ithaca (NY), London: Cornell Univ. Press, 1996.
Weffort, Francisco. Qual Democracia? Sao Paulo: Companhia das Letras, 1992.


Демократия и разногласия*
Эми Гутманн и Деннис Томпсон
Введение
В числе проблем, стоящих перед современной Америкой, самая трудноразрешимая связана с разногласиями морального характера. Ни теория, ни практика демократической политики до сих пор не смогли найти адекватного способа справляться с конфликтами по поводу основных ценностей. В данном случае мы обращаемся к проблеме подобных разногласий путем развития концепции демократии, в которой ключевая роль отводится дискуссии о роли морали в политической жизни.
Как и многие другие политологи, мы называем эту концепцию «совещательной демократией». Ее центральная идея проста: когда граждане или их представители имеют моральные разногласия, им следует продолжать обсуждение вплоть до достижения взаимоприемлемых решений. Однако смысл и последствия этой идеи имеют весьма комплексный характер...
Совещательная демократия включает в себя дискуссии о политике, а в политической философии нет ничего более противоречивого, чем природа умозаключений в области политики. Мы не считаем, что эти противоречия нужно обязательно урегулировать до того, как принципы совещательное™ смогут определять демократаческий порядок. Поскольку граждане и их представители порой оказываются вовлечены в дискуссии, соответствующие данным принципам, то концепция совещательной демократии просто требует, чтобы это происходило более последовательно и комплексно. Лучший способ доказать ценность таких дискуссий - показать их роль в спорах об определенных принципах и линиях поведения, а также их вклад в реальные политические дебаты. В конечном счете, это также является лучшим обоснованием нашей концепции совещательной демократии как таковой...
Цель дискуссии о морали, предписываемой нашей концепцией совещательной демократии, состоит в нахождении баланса между беспристрастностью (что предполагает наличие альтруизма) и расчетливостью (что не требует ничего сверх просвещенного эгоизма). Первейший принцип - взаимность... Когда граждане рассуждают совместно, они ищут справедливые условия социального сотрудничества во имя собственного блага и стараются найти взаимоприемлемые пути разрешения возникающих разногласий.
В теоретаческих терминах трудно дать строгое определение сута принципа взаимности, однако его общие проявления достаточно известаы на практике. Их можно найта в различии между своекорыстными действиями (скажем, использованием себе на пользу прорех в законодательстве или счастливого случая) и честными поступками (следованием тем правилам, соблюдения которых мы ожидаем от других). В большинстве таких разногласий... возможность принятия какого-то морально приемлемого решения зависит от способное™ граждан рассуждать за пределами своих узких интересов и искать способы убеждения людей, имеющих резоны не соглашаться с данным решением. Хотя качество и условия проведения дискуссии по поводу тех или иных разногласий обычно далеки от идеальных, тот факт, что в каждом случае граждане и должностные лица выдвигают аргументы, не протаворечащие взаимной выгоде, предполагает, что реализация принципа совещательное™ не является утопией.
...Граждане, рассуждающие в терминах взаимной выгоды, способны признать, что чужие взгляды заслуживают внимания, даже если считают их неправильными с точки зрения собственной морали. Например, они рассматривают позицию тех, кто в умеренных формах выступает против абортов, как достойную уважения, даже если считают ее заблуждением... Существование разногласий, разрешение которых возможно на принципах совещательное™, имеет серьезные последствия в плане того, как граждане отаосятся друг к другу и какую политику они выбирают. Когда разногласия не имеют подобного характера (например, что касается узаконивания дискриминации чернокожих и женщин), у граждан нет никаких обязательств выказывать уважение своим оппонентам. В условиях совещательных разногласий (например, по поводу легализации абортов) граждане должны стараться максимально понять мораль людей с противоположной точкой зрения, при этом не отказываясь от собственных убеждений. Мы называем такой способ взаимодействия минимизацией.^орад1?ных разнргдасий, и считаем, что, хотя его игнорируют "как в тёбрйиГтак' ¡Гна практике; он важен' для здоровой демократической
ЖИЗНИ ■
Некоторые читатели все же могут задаться вопросом, почему обсуждению следует отводить столь заметное место в демократической системе? Конечно, можно сказать, что гражданам следует
Выдержки из: Gutmann, Amy and Thompson, Dennis. Democracy and Disagreement. Why Moral Conflict Cannot Be
Avoided in Politics, and What Should Be Done About It, Cambridge (Ma.): The Belknap Press of Harvard Univ. Press,
1996, pp. 1-5, 12-18.


Э. Гутманн, Д. Томпсон. Демократия и разногласия
больше заботиться о справедливом характере государственной политики, нежели о способах ее проведения - по крайней мере, до тех пор пока она в целом правильна и хотя бы минимально демократична. Одна из главных задач нашей книги - поставить под сомнение противопоставление политики и процессов, вызывающих подобную озабоченность. Даже если у отдельных лиц есть веские причины считать ту или иную политику справедливой, это вовсе не означает, что остальные будут признавать их в качестве достаточного основания для воплощения в законы. В политике авторитетность коллективных решений частично зависит от морального наполнения процесса, посредством которого граждане приходят к ним. Коллективное обсуждение является самым подходящим способом разрешения моральных разногласий между гражданами применительно не только к самой политике, но и к выбору способов, с помощью которых она должна проводиться. Дискуссия - не только хороший способ, но и средство принятия решения о том, какие способы нужны для того, чтобы добиваться наших общих целей...
Слова о моральном смысле американской демократии общеизвестны, но это привело к пренебрежению ими и неуважению к ним. В политической практике нашей демократии дискуссии по существу спорных вопросов слишком часто подменяются заведомой клеветой, личными обвинениями и урегулированием политических конфликтов путем заключения корыстных сделок. В традиционных теориях демократии - процедурализме и конституционализме - также мало внимания уделяется обсуждению. Как ни странно, эти теории умалчивают
17
о необходимости постоянного обсуждения моральных разногласий в повседневной политической жизни. В результате, мы страдаем от «дефицита со- вещательности» не только в политике, но и в теории демократии. Вряд ли можно решить эту проблему в политике, не решив ее в теории.
Концепция совещательной демократии, которую мы здесь отстаиваем, нацелена на сокращение указанного дефицита и в теории, и политике4. Она включает в себя три основных принципа - взаимности, гласности и подотчетности (регулирующих политический процесс), а также еще три принципа - базисных свобод, возможностей и равенства последних (определяющих содержание политики). В ней отстаивается необходимость развернутых общественных дебатов по поводу сущности государственной политики с целью достижения определенного согласия между гражданами и поддержания их уважения друг к другу. В своей наиболее общей форме требование совеща- тельности - давно известная тема в рамках американской конституционной традиции. По мнению отцов- основателей США, это неотъемлемый компонент идеального республиканского правления. Джеймс Мэдисон оценивал устройство политических институтов исходя в частности из того, насколько они придерживаются принципа совещательное™5.
Применение этого принципа не должно ограничиваться конституционными конвентами, решениями Верховного Суда или их теоретическими аналогами. Он должен распространяться на весь политический процесс, создавая то, что мы называем зрелой демократией. В ней совещательные форумы охватывают практически все государственные и негосударственные институты, в рамках
4 Подробнее об основах совещательной демократии см.: Benhabib, Seyla. «Deliberative Rationality and Models of Democratic Legitimacy» in: Constellations, 1994, no. 1, April 1, pp. 26—52; Bessete, Joseph. The Mild Voice of Reason: Deliberative Democracy and American National Government, Chicago: Univ. of Chicago Press, 1994, pp. 1-66; Cohen, Joshua. «Deliberation and Democratic Legitimacy» in: Hamlin, Alan and Pettit, Philip (eds.) The Good Polity: Normative Analysis of the State, Malden (Ma.), Oxford: Blackwell, 1989, pp. 17-34); Dryzek, John S. Discursive Democracy, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990; Estlund, David M. «Who’s Afraid of Deliberative Democracy? On the Stra- tegic/Deliberative Dichotomy in Recent Constitutional Jurisprudence» in: Texas Law Review, 1993, no. 71, June, pp. 1473-1477); Fishkin, James. Democracy and Deliberation, New Haven (Ct.): Yale Univ. Press, 1971; Larmore, Charles. Patterns of Moral Complexity, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1987, pp. 59-66; Manin, Bernard. «On Legitimacy and Political Deliberations» in: Political Theory, 1987, no. 15, August, pp. 338-368; Mansbridge, Jane. «Motivating Deliberation in Congress» in: Thurou, Sarah Baumgartner (ed.) Constitutionalism in America, Lantham (Md.): Univ. Press of America, 1988, vol. 2, pp. 59-86; Mansbridge, Jane. «А Deliberative Theory of Interest Representation» in: Petracca, Mark P. (ed.) The Politics of Interests: Interest Groups Transformed, Boulder (Co.): Westview Press, 1992, pp. 32-57; Sustain, Cass. The Partial Constitution, Cambridge (Ma.): Harvard Univ. Press, 1993, pp. 133— 145.
5 Мэдисон отдавал предпочтение политическим дискуссиям, в которых «меняются мнения», «многое достигается с помощью духа уступчивости и взаимоприспособления» и в которых ни один гражданин «не обязан придерживаться тех или иных взглядов, если не удовлетворен их содержанием и не считает их правильными». Резюме взглядов Джеймса Мэдисона по поводу закрытости обсуждений в Конституционном конвенте и Конгрессе см. в: Records of the Federal Convention of 1787, New Haven: Yale Univ. Press, 1966, vol. 3, p. 479. Приведенные высказывания Мэдисона цитированы (в слегка измененном виде) по: Sustain, Cass. The Partial Constitution, Cambridge (Ma.): Harvard Univ. Press, 1993, p. 164.


18
Раздел 1. Определение демократии
которых граждане на регулярной основе собираются вместе для принятия коллективных решений по вопросам общественной значимости. Сюда входят не только заседания законодательных собраний, судебные слушания и административные решения на всех уровнях управления, но и встречи в рамках общественных организаций низового уровня, профессиональных ассоциаций, собрания акционеров и гражданских комитетов в больницах и иных подобных учреждениях6.
Отстаивая подобную концепцию совещательной демократии, рассмотрим моральные аргументы, которые уже сейчас используются в политической жизни, и критически оценим их в свете других принципов, также присущих нашей политической культуре7. Основу для формулирования нормативных принципов оценки реальных политических дебатов обеспечивают те характеристики таких аргументов, которые можно выявить в этих дебатах. Эти характеристики и указывают на необходимость совещательного способа решения моральных разногласий.
Что считается моральным доводом в концепции совещательной демократии? Самый элементарный критерий - иногда называемый всеобщностью - применяется не только в ней, но и в большинстве моральных и политических теорий. Критерий всеобщности признан настолько широко, что его часто отождествляют с моральной точкой зрения8. Моральные аргументы применимы ко всем, кто в определенных морально значимых отношениях оказался в равных условиях. Неимущая женщина, вынужденная сделать аборт, белый мужчина-работник, которому не удается продвинуться по службе, будущая мать, которой нужна медицинская забота еще до рождения ребенка, не просто заявляют о том, что они сами или их друзья, родственники и коллеги должны получить какие-то льготы. Они считают, что их
должны получать все граждане, находящие в одинаковом положении. Подобные утверждения, если их логически развить, указывают на то, что правильно или неправильно, что является добродетелью или пороком. Это касается каждого, чьи взгляды считаются морально значимыми.
Из этих примеров следует, что всеобщность является не просто формальным эталоном. Всегда возникает вопрос по существу: «Какие морально значимые аспекты одинаково затрагивают всех людей?» Например, применима ли аргументация против привилегированного статуса белых мужчин по отношению к афроамериканцам и белым женщинам? Критерий всеобщности заставляет нас пользоваться доводами содержательного характера... на основе которых следует решать, являются ли различия между белыми и чернокожими, между мужчинами и женщинами настолько морально значимыми, чтобы выступать в поддержку политики преференций при найме на работу в нашей стране.
Однако в политике существенные моральные доводы требуют гораздо большего, нежели просто удовлетворение, критерия всеобщности. Политические решения являются обязательными для всех; следовательно, они должны быть максимально легитимными для всех, кто обязан их выполнять. В политике наиболее важны три характеристики моральной аргументации. Первая связана с принципом взаимности, объединяющим людей вопреки разногласиям... Граждане пытаются изложить доводы, которые могут принять другие, также заинтересованные граждане, даже если они лишь частично разделяют ценности противоположной стороны. Когда наши дискуссии о моральных разногласиях в политике управляются взаимодействием, граждане признают и уважают друг друга как личности, а не просто как абстрактные объекты морального убеждения.
6 В аналогичном духе Юрген Хабермас отождествляет совещательную демократию с идеей «децентрализованного общества» (см: Habermas, Jürgen. «Three Normative Models of Democracy», Constellation, 1994, no. 1, April, pp. 1-10). Проблема пренебрежения к совещательным форумам рассмотрена Дэвидом Мэтьюзом и Джеймсом Фишкиным (см.: Mathews, David. Politics for People, Urbana: Univ. of Illinois Press, 1994; Fishkin, James. Democracy and Deliberation, New Haven (Ct.): Yale Univ. Press, 1971).
7 Наш взгляд на совещательность необходимо отличать от подхода Бессетга, который также изучает реалии политических дебатов, в частности в Конгрессе США. Он также считает совещательную демократию «обсуждением сущности государственной политики» (Bessete, Joseph. The Mild Voice of Reason: Deliberative Democracy and American National Government, p. 46), но один из его главных аргументов состоит в том, что в современном Конгрессе уровень совещательности выше, чем предполагает большинство исследователей. Не беремся судить, прав он или нет, однако современную ситуацию с совещательностью в Конгрессе и американской политике мы не считаем нормальной. Во всяком случае, в отличие от Бессетга мы не концентрируем внимание'исключительно на необходимости обсуждений среди членов политической элиты и на их роли в предотвращении спонтанных и безрассудных выступлений народных масс. Возможно из-за своей удовлетворенности состоянием совещательности в политических кругах, Бессетт скептически относится к гласности и выступает в поддержку закрытости (рр. 208-209). Вместе с тем, он требует от совещательности большего, чем мы. По его мнению, «отличительной чертой» совещательного процесса должен быть «по-настоящему убедительный эффект» и он должен вести к «определенным изменениям или эволюции в умах политиков» (рр. 52-53). Мы же не настаиваем, что совещательность должна менять человеческое мышление.
8 См.: Baier, Kurt. The Moral Point of View, Ithaca (NY), London: Cornell Univ. Press, 1958, pp. 187-213; Rawls, John. A Theory of Justice, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1971, pp. 130-136.


Э. Гутманн, Д. Томпсон. Демократия и разногласия
Взаимность заставляет нас обращаться к доводам, которые воспринимаются или могут быть восприняты нашими согражданами... Это, например, позволяет взаимно уважать друг друга как личностей, имеющих общую цель по достижению соглашения путем совместного обсуждения, даже когда мы не согласны с мнением другой стороны.
Принцип взаимности применим также к конкретным требованиям, часто вытекающим из доводов морального характера. Моральные аргументы имеют определенный контекст, а поэтому зависят, по крайней мере имплицитно, от сути проблемы, оценок ее серьезности, предположений о возможности ее разрешения и представлений о человеческой натуре и социальных процессах. Иногда эти аргументы правильны, но противоречивы: например, найм и продвижение по службе просто с учетом квалификации работника не смогут достаточно быстро положить конец расовой дискриминации. Иногда они общепризнаны, но нереализуемы: в штате Аризона невозможно ввести пособия будущим матерям или на операции по пересадке органов, поскольку избиратели не одобрят повышения налогов. Иногда они абсолютно достоверны: детей могут рожать только женщины. Если технический прогресс и культурные изменения могли бы как- нибудь устранить все социальные и психологические последствия этого биологического факта, то могла бы поменяться и политика. Но такая возможность, даже если она могла бы осуществиться в других местах или в будущем, не должна влиять на нашу моральную аргументацию сейчас...
Принцип взаимодействия требует, чтобы в политических спорах наши конкретные требования опирались на надежные методы социологических опросов. Ни относительность, ни неопределенность таких методов, находящихся в нашем коллективном распоряжении именно здесь и сейчас, а не где-то в другом месте или времени, не являются основанием для отказа от них. Используя их, мы демонстрируем наше общее стремление к достижению соглашений в конкретных сферах, связанных с разногласиями морального толка, на основе принципа совещательности.
Если описанные выше фрагменты моральных разногласий поместить в более общий контекст, можно выявить две их другие характеристики применительно к политике. Тем самым наш анализ переходит от содержательной части рассматриваемых разногласий к их организационным формам и участникам. В политике моральные конфликты обычно происходят на публичных форумах или должны обсуждаться на них... Эту особенность моральных разногласий в политике отражает принцип публичности.
Третья черта касается непосредственных участников споров; они излагают сами или им публично предлагают принять те или иные моральные дово¬
19
ды. Речь идет о гражданах и официальных лицах, несущих взаимную ответственность за свои политические действия. Одним из распространенных способов отчета политиков перед народом являются их ответы на острые вопросы репортеров (например, Джуди Вудрафф поставила президента Картера в неловкое положение вопросом о субсидировании абортов для бедных женщин). В конечном счете, политическую ответственность несут граждане, которые не только голосуют «за» или «против» президента, но и выражают свою точку зрения в период между выборами, часто через организованные группы или посреднические организации. Проявлять ответственность путем участия в обсуждении моральных разногласий на публичных форумах должны не только высшие выборные должностные лица, таких как президент, но и деятели гораздо более низкого уровня, такие как представители профессиональных сообществ, руководители корпораций, профсоюзные лидеры, работодатели и работники, а также самые обычные граждане, когда они выступают в публичном качестве. Данную характеристику моральных разногласий в политике отражает принцип ответственности.
Таким образом, перечисленные отличительные черты моральных разногласий указывают на необходимость и одновременно дают возможность применения трех принципов, определяющих суть совещательной демократии. В совокупности эти принципы составляют процесс, целью которого является поиск согласия на основе обсуждения относительно политики, которую затрагиваемые ею граждане сочтут хотя бы условно обоснованной. Ответственно ведущие себя деятели высказываются публично, чтобы найти аргументы, которые будут положительно восприняты противоположной стороной, также заинтересованной в достижении согласия путем взаимного обсуждения. Когда граждане и официальные лица не могут договориться, но тем не менее осознают необходимость достижения компромисса, они продолжают вести обсуждение с целью выработать такую политику, которую все смогли бы признать так или иначе обоснованной.
Даже когда граждане приходят к какому-то согласию относительно принципов, могут сохраняться разногласия по поводу конкретной государственной политики. Споры в политике часто имеют весьма глубокие корни. Если бы это было не так, то не было бы необходимости в спорах. Но если они лежат слишком глубоко, то нет смысла спорить. Разногласия, поддающиеся разрешению на основе принципов совещательности, находятся между простым непониманием и полной несовместимостью...
Некоторые теоретики склонны абстрагироваться от существующих моральных разногласий и изображать почти идеальное общество, в котором отдельные


20
Раздел 1. Определение демократии
разногласия можно достаточно легко разрешить, а многие из них вообще не возникли бы. В некоторых известных теориях справедливости, моральные требования конструируются на основе гипотетического согласия между людьми, ни перед кем не несущими ответственности и считающими, что они живут в справедливом обществе11. В таком обществе никто не станет выступать за или против преференций при найме на работу как средства преодоления расовой или половой дискриминации, потому что такой дискриминации в таком обществе не существовало бы. Совещательная демократия, наоборот, признает аргументы и принципы, которые подходят для фактически существующих обществ, все еще страдающих от дискриминации и других видов несправедливости. Подлинная совещательность имеет важное преимущество над гипотетическим согласием. Она способствует тому, что граждане готовы решать свои насущные проблемы путем выслушивания взаимных моральных требований, а не исходя (лишь на основе мысленного эксперимента) из того, что их сограждане согласились бы с ними по всем вопросам обеспечения справедливости, если бы все жили в идеальном обществе.
Совещательная демократия не предполагает, что в результате всех реальных споров будет обеспечена всеобщая справедливость. Действительно, в большинстве случаев государства с демократической формой правления далеки от выполнения условий, предписываемых концепцией совещательной демократии. Но все же можно сказать, что чем лучше выполняются эти условия, тем более положительными будут результаты11  12. Идея совещательное™ не потеряет смысла даже в том случае, если,
говоря словами одного из критиков нашей концепции, «в содержании дискуссии было бы точно воспроизведено все общественное неравенство»13. Совещательный процесс, как мы его понимаем, имеет собственные ограничения; его конституирующие принципы создают основу для критики несправедливого неравенства. В концепции совещательной демократии отаюдь не считаются равноценными все аргументы и принципы, выдвигаемые гражданами и публичными деятелями в защиту своих собственных интересов.
Также не стоит делать совещательность главным ориентиром при урегулировании моральных разногласий в политике, как предлагают некоторые «теоретики дискурса». Юрген Хабермас пишет, что «какой бы фундаментальной ни была действующая норма, необходимо сделать все, чтобы ее содержание определялось реальными (или проводимыми вместо них) дискурсами между представителями конфликтующих сторон»14. По всей видимости, Хабермас имеет в виду, что более или менее справедливое разрешение моральных конфликтов в политике зависит от выполнения условий совещательное™. Следовательно, такие принципы, как обеспечение основных свобод и равных возможностей, ценятся лишь за их вклад в совещательный процесс, а не как ограничители, благодаря которым урегулирование разногласий считается обоснованным в моральном плане. Оставить «все конкретные моральные и этические суждения на усмотрение самих участников [совещательного процесса]»15 означает, что такие принципы, как свобода и равные возможности, ни в коем случае не должны ограничивать эти суждения; но тогда получается,
11 Самый известный современный пример - «Теория справедливости» Джона Роулза. Также см.: Ackerman, Bruce. Social Justice in the Liberal State, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1980.
12 В этом отношении гипотетический подход может сыграть определенную роль в оценке достоинств совещательное™ - но только в сочетании с эмпирическим подходом, исследующим реальные условия, при которых она может иметь место. Брайан Бэрри показывает как эти подходы, когда их сочетают для оценки теории справедливости, «обеспечивают взаимопроверку» (Barry, Bryan. Justice as Impartiality, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1995, pp. 195-199).
13 Этот критик, Фредерик Шауер, делает вывод, что совещательность «вряд ли улучшит, а скорее, обострит существующее в обществе неравенство». Единственной предлагаемой им альтернативой является «более активный контроль коммуникативной среды». Однако смогут ли люди, ответственные за процесс коммуникации, обеспечить это без разрешения граждан или их ответственных представителей? А даже если и да, то почему мы должны думать, что они будут проводить более эгалитарную политику, нежели люди, готовые подчинить осуществление своей политической власти совещательной воле граждан? (Schauer, Frederick. «Discourse and Its Discontents» in: Working Paper no. 94-2, Joan Shorenstein Barone Center on the Press, Politics, and Public Policy, Cambridge (Ma.), 1994, September, p. 9).
14 Habermas, Jürgen. «Discourse Ethics» in: Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, 1993, p. 94.
15 McCarthy, Thomas «Introduction» to Habermas, Jürgen. «Discourse Ethics» in: Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, 1993, p. XI. Маккарти пишет, что именно поэтому Хабермас критически относится к двум принципам справедливости Роулза. Критиковать эти два принципа можно за то, что в обоих случаях имеет место выход за рамки требований моральной корректности; в то же время надо понимать необходимость неких принципов свободы и равных возможностей, которые наполняют содержанием общий подход, а не являются лишь условиями совещательное™.


Э. Гутманы, Д. Томпсон. Демократия и разногласия
21
что теория дискурса не предлагает полной защиты основных прав1.
Хабермас и другие сторонники теории дискурса пытаются избежать такого вывода путем встраивания гарантий основных свобод и возможностей в идеальные условия обсуждения. Они пытаются определить, что следует считать моральным идеалом совещательности. Участники практических дискуссий должны рассматривать друг друга в качестве «полноправных субъектов»16  17  18, «равных в политическом и моральном смысле» . Обсуждение должно быть не только свободными, но и аргументированным.19 Тогда соблюдение принципов основных свобод и равных возможностей станет неотъемлемым условием легитимности результатов совещательного процесса.
Подобное понимание все же не отражает всей значимости основных прав. Граждане ценят основные свободы и равные возможности, а также взаимоуважение между согражданами вовсе не из-за роли этих ценностей в демократическом обсуждении. Мы считаем, что даже в условиях совещательной демократии дискуссия не имеет приоритета над свободой и равными возможностями. Как справедливо утверждают сторонники теории дискурса, почитание основных свобод и возможностей все
же «на рефлексивном уровне» должно быть результатом совещательного подхода20. Но ведь то же самое относится и к самой совещательности!
Мы не считаем, что совещательная демократия способна гарантировать социальную справедливость, будь то в теории или на практике. Наша идея состоит прежде всего в том, что в демократическом государстве без полноценных дискуссий граждане не могут прийти даже к временному согласию относительно некоторых противоречивых процедур и конституционных прав. Поскольку в политической жизни не хватает совещательности, у граждан нет взаимоприемлемого способа разрешать постоянно возникающие моральные разногласия. Когда в демократическом государстве дискутируют граждане, они выражают и укрепляют свое политическое равноправие, даже если не могут договориться по важным вопросам публичной политики.
Прежде чем исследовать вопрос, как совещательная демократия помогает урегулировать разногласия, следует изучить их источники. Тогда мы сможем лучше понять, почему процессуальная и конституционная демократия может быть только частичным решением проблемы моральных конфликтов, и каким образом совещательная демократия предоставляет практически полное ее решение...
16 Другая известная сторонница концепции совещательной демократии Сейла Бенхабиб утверждает, что совеща- тельность гарантирует легитимность, но не рациональность результатов: «Мы принимаем волю большинства в результате выборов, если они были проведены справедливо и правильно; но даже если мы соглашаемся с легитимностью процесса, у нас могут быть серьезные сомнения в рациональности его результатов». Если задачей совещательности является только обеспечение легитимности, а та определяется как любой «результат свободного и неограниченного публичного обсуждения всеми вопросов, вызывающих общую озабоченность», то совеща- тельность по определению обеспечит легитимность (см.: Benhabib, Seyla. «Deliberative Rationality and Models of Democratic Legitimacy», Constellations, 1994, no. 1, April 1, p. 26). Однако такая постановка имеет слишком мало морального содержания, чтобы обеспечить сильную защиту концепции совещательной демократии. Почему мы должны отстаивать понимаемую таким образом роль обсуждения за пределами системы совещательной демократии, призванной как гарантировать соблюдение основных свобод и равных возможностей, так и применять эти принципы к реально происходящим дискуссиям?
17 Habermas, Jürgen. «Discourse Ethics» in: Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge (Ma.): MIT Press, 1993, p. 100. Также см.: Habermas, Jürgen. «Reconciliation through the Use of Public Reason: Remarks on John Rawls’s Political Liberalism» in: Journal of Philosophy, 1995, no. 92, March, pp. 109-131.
18 Benhabib, Seyla. «Deliberative Rationality and Models of Democratic Legitimacy», Constellations, 1994, no. 1, April 1, p. 27. Хабермас пишет, что участники совещательного процесса должны быть «свободными и равными», а их дискурс - «безраздельным и непринужденным» (см.: Habermas, Jürgen. «Reconciliation through the Use of Public Reason: Remarks on John Rawls’s Political Liberalism» in: Journal of Philosophy, 1995, no. 92, March, p. 109 и далее). Эта формулировка ставит под сомнение его предыдущую характеристику этики дискурса как «всего лишь правил изложения аргументации, не меняющих реальные отношения» (см.: Habermas, Jürgen. «Discourse Ethics»in: Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge (Ma.): The MIT Press, 1993, p. 94). Как признает Хабермас, этика дискурса «не стыкуется со всеми существующими юридическими и моральными принципами» - частично из-за того, что призвана обеспечить независимый взгляд на то, что считать идеалом совещательности, который получает особую убедительность, если исходит из (частично) самостоятельной ценности основных свобод и равных возможностей.
19 Benhabib, Seyla. «Deliberative Rationality and Models of Democratic Legitimacy», Constellations, 1994, no. 1, April 1, pp. 30-35. Бенхабиб полагает, что «в обществах с плюралистическими ценностями согласие следует искать не на уровне существующих мнений, а на уровне процедур, процессов и обычаев, чтобы выяснять и изменять эти мнения» (Ibid., р. 34). Однако, если разумный дискурс получает содержательное наполнение, то подход к нему со стороны его участников перестает иметь чисто процессуальный характер.
20 Habermas, Jürgen. «Discourse Ethics” in: Moral Consciousness and Communicative Action, Cambridge (Ma.): The MIT Press, 1993, p. 67.


Глас народа*  **Джеймс С. Фишкин
...«Совещательный» опрос не похож на другие опросы или исследования. Стандартные опросы моделируют то, что думает население, даже если оно не имеет чётко выраженных взглядов по поводу рассматриваемых проблем или вообще не обращает на них внимания. Задача «совещательного» опроса - смоделировать мнение населения, как если бы оно имело возможность рассматривать обсуждаемые вопросы в полном объеме.
Идея проста. Формируется случайная выборка из числа избирателей всей страны, которых затем собирают вместе. Эту группу погружают в круг обсуждаемых вопросов с помощью тщательно отобранных информационных материалов, активных дискуссий в подгруппах и предоставления возможности задавать вопросы специалистам и политикам различных взглядов. После нескольких дней интенсивной проработки вопросов, участников подвергают доскональному опросу. Обзор его результатов дает представление об осмысленных суждениях респондентов - то есть о той точке зрения, к которой пришла бы вся страна, если бы оказалась в таких же условиях, как и «идеальные» граждане, погруженные в обсуждаемую проблематику в течение продолжительного периода времени.
«Совещательный» опрос не предусматривает описания или предсказания общественного мнения, а, скорее, предписывает его. Он имеет рекомендательную силу: вот те мнения, к которым люди пришли бы, если были бы более информированы по затрагиваемым вопросам и имели возможность, а также мотивацию всерьез изучить их. Благодаря такому «государству в миниатюре», в котором есть возможность осмыслить некоторые проблемы, можно получить рекомендации по их поводу. Если итоги подобного опроса обнародовать перед выборами или перед референдумом, они могли бы существенно повлиять на их исход.
При «совещательном» опросе используются две технологии: стандартный опрос общественного мнения и телевидение, которое стало высшей формой массовой демократии. Они используются для решения новой конструктивной цели - предоставления народу возможности высказаться, при условии что он самостоятельно обдумает проблему...
...Идея «совещательного» опроса возникла не в вакууме. Она базируется на важной работе по
стимулированию общественной дискуссии. Кроме того, она строится на развитии публичной журналистики...
...Для первого «совещательного» опроса мы собрали группу избирателей 15-17 апреля 1994 г. в студии канала «Гранада телевижн» в городе Манчестере (Англия). Мы привлекли участников тем, что оплатили все их расходы, предложили небольшой гонорар и сообщили, что они попадут на общенациональное телевидение в качестве участников важного эксперимента на пути развития демократии...
Каков же был результат? Он продемонстрировал жизнеспособность другой формы опроса общественного мнения, и, в некотором смысле, иной формы демократии. Как известно, американцы долго бились над тем, как адаптировать демократию к условиям крупного национального государства, где ее невозможно осуществлять «лицом к лицу», то есть напрямую. Даже в Род-Айленде антифедералисты не могли собрать вместе всех граждан, чтобы те выслушали доводы каждой из сторон. По этой причине они бойкотировали референдум по американской конституции, заявив, что единственный приемлемый метод принятия решений - это созыв выборного конституционного конвента. Лишь представители народа в лице делегатов этого конвента смогли бы выслушать все конкурирующие мнения и принять компетентное решение.
Но вспомним постоянное беспокойство антифедералистов о том, что ни одно собрание не может быть по-настоящему представительным. Обычные люди - фермеры, рабочие, люди без особого образования - оказались бы обойдёнными. Решения принимали бы адвокаты, судьи и новая элита - богачи. Другими словами, избранная группа не давала бы репрезентативный срез всего общества - и вряд ли принимала бы во внимание или понимала интересы рядовых граждан.
Даже в элитарной интерпретации отцов- основателей демократия выжила только благодаря идее выборного представительства. Но есть и другая форма представительства, покрытая пылью истории. Она использовалась законодательными комиссиями, гражданскими присяжными и Советом в древних Афинах (важнейший орган власти, который устанавливал повестку дня собраний
* Выдержки из: Fishkin, James S. The Voice of the People. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1995.
** Род-Айленд - самый малонаселенный штат США. - Прим. ред.


Дж.Ф. Фишкин. Глас народа
23
Ассамблеи граждан). Этот другой метод представлял собой выбор по жребию или случайный отбор. В каком-то смысле использование метода случайного отбора возродилось в политике благодаря практике социологических опросов. В конце концов случайный отбор - по своей сути, всего лишь лотерея. Правда, в той форме, которая использовалась в Древней Греции и применяется в «совещательных» опросах, собираются мнения не изолированных граждан, а собравшихся вместе для рассмотрения общих проблем. Такие опросы дают представление об осмысленных взглядах всего полиса, а не о поверхностной реакции отдельных людей. Институты, говорящие от лица народа, должны быть как представительными, так и совещательными. Изобретением Древней Греции стал случайный отбор граждан для совместного рассмотрения проблем, что позволяло реализовывать обе эти задачи. Именно эту форму я предлагаю приспособить к «веку телевидения».
Если бы эта новая - и очень старая - форма демократии была использована на обычных выборах, в начале предвыборного периода или перед референдумом, то рекомендательная сила осмысленных решений общественности, транслируемая по государственному телевидению, могла бы сильно повлиять на результаты политического процесса. Вспомним высказывание Сэмюэла Попкина о том, что избиратели скорее склонны следовать случайным сигналам (вроде эпизода, когда президент Форд подавился пирогом в Сан-Антонио). Конечно, реплики, высказанные в ходе детально организованного процесса обсуждения, заслуживают внимания. Когда «совещательный» опрос транслируется по телевидению и освещается в прессе, он может повлиять не только на конечные выводы общества, но и на то, как публика воспринимает и понимает те или иные проблемы. Если с помощью показа «совещательных» опросов по телевизору удастся расширить рамки совещательного процесса, это может помочь изменить повестку дня публичных обсуждений. Последние превратятся во взаимодействие заинтересованных граждан, потому что обсуждаемые вопросы, будучи поставлены так, чтобы выражать чаяния повседневной жизни, станут волновать и привлекать их...
По большому счету, «совещательный» опрос можно рассматривать в качестве реального слепка гипотетического общества, то есть - мыслящего и заинтересованного общества, которого пока нет. В идеале мы должны добиться того, чтобы все осмысливали и обсуждали актуальные вопросы. Однако, как известно, невежество широко распространено в народе и всемогуще. В большинстве случаев нельзя вовлечь в обсуждение всех людей. Тем не менее, с помощью «совещательного» опро¬
са появляется возможность провести эксперимент и заставить действовать микрокосм общества - а затем сообщить результат все остальным. Граждане, составляющие такой микрокосм, не являются субъектами «рационального неведения». Теперь они - не ничего не значащие голоса в хоре миллионов, а участники мероприятия, транслируемого по телевидению на всю страну. Благодаря подлинной заинтересованности и вниманию этой избранной группы общества, такая форма представительства публичного мнения становится голосом, к которому стоит прислушаться.
Одно из ключевых решений, принятых нами во время планирования английского «совещательного» опроса, проливает свет на желаемый результат этого эксперимента (применительно как к Великобритании, так и к США). Проблема заключалась в простом, на первый взгляд, вопросе - графике дискуссий в подгруппах. Мы должны были определить, какая из двух моделей таких дискуссий более способствует мыслительному процессу. Один вариант - абсорбция, другой - активизация. В первой модели участники абсорбируют информацию, исходящую от конкурирующих экспертов, обсуждают ее в подгруппах и делают свои заключения. В этой модели участвующие проводят много времени, выслушивая различные доклады, в которых даются фактические сведения, относящиеся к обсуждаемым проблемам. Затем в рамках подгрупп проводятся дискуссии.
Вторая модель имеет гораздо более далеко идущие цели. В ней дискуссии в подгруппах проводятся до того, как участники опроса общаются с экспертами и политиками. Согласно этой стратегии, мы сначала стимулируем формирование групп, с помощью которых прежде всего выявляются главные озабоченности граждан и устанавливаются отношения между самими участниками. Тем самым определяется круг обсуждаемых вопросов и первоочередных проблем. Лишь затем участники встречаются с экспертами и политиками различных взглядов. Идея второй модели заключается в том, что круг обсуждаемых вопросов формулируется самими гражданами, а не экспертами. Таким образом, общественный голос исходит от граждан и обращен к элите. Эта стратегия была продолжена в эксперименте в Манчестере; он служит примером, как мы хотим проводить «совещательные» опросы в будущем...
Логика очень проста. Берем группу людей, представляющих страну в миниатюре, и ставим их в определенные условия; если эти люди (которые при серьезном осмысливании тех или иных проблем ведут себя как «идеальные» граждане) придут к каким-то мнениям, то мы делаем следующий вывод: если бы в таких условиях вдруг оказались все жители страны, то они пришли бы к аналогичным выводам.


24
Раздел 1. Определение демократии
Конечно, маловероятно, что вся страна может быть поставлена в условия «совещательного» опроса. Даже когда идут напряженные дебаты, в них вполне могут превалировать особые интересы и искажающие существо дела негативные высказывания. Тем не менее, наш тезис состоит в том, что если каким-либо образом общественность могла бы вести себя так, как «идеальные» граждане, то «совещательный» опрос дал бы наиболее точное представление о возможных точках зрения. Такое представление должно иметь рекомендательное значение. Это возможность для страны, взятой в миниатюре, дать рекомендации самой себе посредством телевидения и прийти к более осмысленным суждениям.
Ранее я выделил четыре демократические ценности - общественное обсуждение, отсутствие тирании, политическое равенство и политическая активность. Я отметил, что попытки полной реализации всех этих четырех компонентов, как правило, были безуспешными. В частности, движение по направлению к массовой демократии, реализуемое путем повышения политической активности и равенства, отрицательно сказалось на интенсивности общественных дискуссий. Когда центр принятия решений переносится в массы, политическая система становится менее совещательной, чем когда решения остаются в руках элиты - избранных представителей народа или партийных лидеров. А «совещательный» опрос дает представление о такой демократии, в которую входят все четыре условия. В атмосфере взаимного уважения вряд ли возможна тирания большинства. Когда у всех граждан есть веские мотивы осмысливать проблемы, когда точка зрения каждого гражданина в равной мере принимается во внимание, и когда каждый член выборки принимает участие в обсуждении, то реализуются и остальные три ценности. Полная реализация этих ценностей во всем обществе может иметь лишь гипотетический характер. Тем не менее, на микроуровне мы можем увидеть, что представляют собой общественное обсуждение, политическое равенство, участие в принятии решений и отсутствие тирании.
Предположим, что новый институт «совещательного» опроса будет принят как часть публичной жизни - скажем, подобно сегодняшним обычным социологическим обследованиям. «Совещательный» опрос на общегосударственном и местном уровнях - это не обязательно что-то необычное или дорогостоящее. Основной статьей расходов на государственном уровне является транспорт, а местный «совещательный» опрос не столкнется с такой проблемой.
Опыт серьезного гражданского обсуждения, скорее всего, подогреет интерес его участников к общественным делам. До настоящего времени свидетельств в пользу этого тезиса было немного, но мы надеемся систематически изучить этот феномен в дальнейших опросах участников британского проекта. В рамках настоящего анализа допустим, что речь будет о продолжительном эффекте. Наблюдая, как ранее упомянутый участник с повышенным интересом «каждый день читал все газеты», мы можем предположить, что из него получится более активный гражданин. Он будет обсуждать общественные вопросы с другими людьми, будет более осведомлен о текущих событиях и, вероятно, более активен в публичных и гражданских делах. Если бы «совещательные» опросы стали основным элементом общественной жизни, мы бы получили общество более активных граждан - такое общество, которое не только давало бы представление о том, как достичь четырех демократических ценностей, но и стало бы их воплощением. В древних Афинах механизм случайной выборки по жребию затрагивал многих граждан и весьма часто, что, судя по всему, побуждало широкие народные массы к активной гражданской позиции. Вероятно, что выбор по жребию для «совещательного» опроса мог бы иметь тот же самый эффект и в нашей стране.
В принципе, это можно представить себе, однако вряд ли реализуемо. Ясно, что расцвет такого нового института - утопия даже в плане пожеланий. Но образ помогает сделать понятным идеал - картину изменения роли гражданина, причем не только в телевизионном проекте, но и в реальной жизни. Как минимум, «совещательный» опрос может ясно сформулировать осмысленные суждения информированных граждан и передавать их «в народ». Речь идет еще об одном, причем более содержательном, гласе народа. Чтобы создать серьезно заинтересованное гражданское население, которое бы являлось неотъемлемой частью нашей государственной жизни, нужно будет использовать также другие новшества и институты...
Для создания работающей демократии необходимы активные граждане, функционирующие общины и средства массовой информации, говорящие не только о нас, но и для нас. Если мы обратим внимание на условия, при которых граждане вновь подключатся к политической жизни, то сможем создать общественность, выражающую заслуживающие доверия мнения и суждения. Если бы такой дух охватил всю страну, получился бы воистину «чудесный город».


Определение и развитие демократии
Ларри Даймонд
Основа демократического государства - свобода
Аристотель. Политика
С апреля 1974 г., когда португальские военные сверли диктатуру С ал азара/Каэтано, число демократических государств в мире значительно выросло. До начала этой всемирной тенденции существовало около 40 демократических государств. Но их количество увеличивалось постепенно с конца 1970-х до начала 1980-х годов, когда ряд государств перешел от авторитарного (преимущественно военного) к демократическому строю. В середине 1980-х годов темпы экспансии демократии заметно возросли. К концу 1995 г. существовало уже 117 демократических государств или всего 76 (в зависимости от метода подсчета)...
Наилучшая форма правления
В основе этой книги лежит точка зрения, согласно которой демократия - это, в общем, благо и наилучшая форма правления. Однако демократия не является абсолютным благом. Вспомним Аристотеля и Платона (симпатизировавшего демократии еще меньше), основных генераторов демократической политической мысли, которые придерживались мнения, что наиболее осуществимая форма правления - смешанная или конституционная. Свобода основанного на этих принципах правления сдерживается рамками закона, а народный суверенитет ограничен государственными институтами, создающими порядок и стабильность3. Аристотель увидел, что в чисто демократическом государстве, «где большинство обладает верховной властью, и заменяет закон директивами... распространяется демагогия», и демократия перерождается в форму деспотизма4.
Поэтому Локк, Монтескье и американские федералисты утверждали, что только конституционное правление, ограничивающее и разделяющее временную власть большинства, может защитить личную свободу. Эта фундаментальная мысль (и ценность) породила традицию либерализма как политической идеи и, соответственно, либеральной демократии, которая является основой этой книги. Как указано ниже, я употребляю термин «либеральный» для обозначения политической системы, в которой личные и общественные свободы хорошо защищены и где существуют автономные сферы гражданского общества и частной жизни, свободные от государственного контроля...
Даже если воспринимать демократию как просто народовластие, как систему избрания руководителей посредством регулярно проводимых свободных и честных выборов, избранная таким способом власть в принципе лучше, чем сформированная каким-либо другим образом. Она создает наилучшие условия для ответственного, отзывчивого, миролюбивого, предсказуемого и справедливого управления. И, как обоснованно отмечает Роберт Даль, «в отличие от любой возможной альтернативы она поддерживает свободу»*  6...
Правление, согласующееся с принципами конституционализма и представительной демократии, тем лучше, чем более оно демократично. Это не означает, что даже выборная демократия легко достижима в любой стране в любое время7. Тем не менее, чем больше демократии, тем отзывчивее становится государство на нужды все более широкого круга граждан...
Я полагаю, что ответственность правителей перед управляемыми и способность государства реагировать на различные интересы народа являются обязательными условиями. Также обязательна минимизация насилия в политической жизни, а также государственного произвола. И, наконец,
* Выдержки из: Diamond, Larry. Developing Democracy: Toward Consolidation. Baltimore (Md.), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1999.
3 Almond, Gabriel A. “Political Science: the History of the Discipline” in: A New Handbook of Political Science, Goodin, Robert E. and Klingemann, Hans Dieter. Oxford: Oxford Univ. Press, 1996, pp. 53-61. Также см.: Held, David. Models of Democracy. Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1987, Chaps. 1, 2.
4 Aristotle, The Politics, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1988, p. 1292.
6 Dahl, Robert A. Democracy and Its Critics. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1989, Ch. 8; pp. 88, 89.
7 Чтобы демократия была жизнеспособной, должны соблюдаться определенные экономические, социальные и культурные условия. Но так как их значение часто преувеличивается, нужно осторожно подходить к вопросу о том, являются ли эти условия «необходимыми». См.: Diamond, Larry. «Economic Development and Democracy Reconsidered» in: Reexamining Democracy: Essays in Honor of Seymour Martin Lipset, Marks, Gary and Diamond, Larry (eds.). Newbury Park, London, Thousand Oaks (Ca.), Sage Publications, 1992, pp. 93-139.


26
Раздел 1. Определение демократии
необходимо наличие свободы. В двадцатом веке свобода мыслить, верить, молиться, говорить, публиковать, спрашивать, общаться и получать информацию, как и защищенность от пыток, безосновательного ареста и незаконного задержания, не говоря уже о рабстве и геноциде, - все больше и больше признаются общепринятыми и неотъемлемыми правами человека.
Либеральная демократия по определению обеспечивает достаточно сильную защиту прав человека. Тем не менее, не всегда избирательная демократия и свобода идут рука об руку. Исторически свобода, гарантированная конституционно ограниченным правлением и верховенством закона, появилась в Англии и, в той или иной степени, в других европейских государствах раньше демократии. И сегодня существует множество демократических, но не либеральных государств, в которых нарушаются права человека и разжигаются междоусобицы. Эти факты спровоцировали интеллектуальный интерес к либеральной автократии как к лучшей, более надежной и стабильной форме правления для многих стран в переходный период11.
Во времена очень ограниченного образования и политического сознания, когда право голоса могло быть доверено только ограниченной элите, либеральная автократия была возможна. В сегодняшнем мире это стало иллюзией, историческим анахронизмом. За исключением двух островных государств Тонга, Антигуа и Барбуда с населением 100 000 чел. в каждом, в мире не существует автократических режимов, которые реально могли бы считаться либеральными11  12. И в будущем у либеральной автократии нет перспектив, поскольку либерализм немыслим вне принципа независимости народа при определении формы правления - в наши дни, согласно Марку Платтнеру «независимость народа практически неизбежно приводит к народному правительству»13. В эру широко развитых коммуникаций и политического сознания
ожидается намного большая политическая активность населения и ответственность власти, чем в XVIII, XIX и начале XX века. Подавить стремление к участию в политическом процессе и возможности свободного выбора можно только путем ограничения свободы.
Таким образом, как отмечено выше, существует тесная связь между демократией и свободой: страны, где проводятся свободные выборы, намного более либеральны, чем страны, в которых этого не происходит14. Действительно, чем больше внимания страна уделяет стандартам выборной демократии (свободные и честные многопартийные выборы путем тайного голосования), тем выше их рейтинг по правам человека15  * * * *. Как отмечает Рассет, освещая тему мира между странами, эти положительные следствия демократии рождаются из самих норм и политических институтов, которые характеризуют демократические государства. Но о каких демократических государствах идет речь? Достаточно ли того, чтобы правительства приходили к власти через свободные, честные и состязательные выборы, для обеспечения мира, развития и справедливого обращения с меньшинствами? Или для достижения этой цели требуются другие признаки демократии - верховенство закона, свободный доступ к информации, гражданские свободы, а также распределение власти, создающее горизонтальную отчетность одного правителя перед другим? Что мы подразумеваем под демократией?
Осмысление демократии
Политологи и обозреватели расходятся как в вопросе, о количестве демократических государств в мире, так и в классификации конкретных режимов, оценке условий для создания и укрепления демократии, а также влияния демократии на мир и экономическое развитие. Основная проблема
11 Zakaria, Fareed. «The Rise of Illiberal Democracy» in: Foreign Affairs, 1997, no. 6, pp. 22—43.
12 И даже эти формы правления не очень либеральны по той же причине, по которой существование режима либеральной автократии в принципе невозможно: требования народов Антигуа и Тонга настоящей демократии вызывают недовольство государства или правящей партии (Freedom House. Freedom in the World. The Annual Survey of Political Rigts and Civil Liberties. 1996-1997. New York, Freedom House, 1997, pp. 125, 488). Как я подробнее поясню ниже, каждый год «Фридом хаус» оценивает страны по шкале от 1 до 7 по двум критериям: политические права и гражданские свободы (единица присваивается самой либеральной стране). «Фридом хаус» также определяет, является ли страна выборной демократией или нет. Из числа стран, не являющихся таковыми, только две вышеупомянутые страны имеют рейтинг 3 по критерию гражданских свобод (и ни одна не заслуживает лучшего показателя, чем 3).
13 Plattner, Marc F. “Liberalism and Democracy” in: Foreign Affairs, 1998, no. 2, pp. 171-180; цитата на стр. 175.
14 Ibid., p. 173.
15 Bova, Russell. “Democracy and Liberty: The Cultural Connection” in: Journal of Democracy, 1997, no. 1, p. 115,
таблица 1. Различие средних показателей по шкале прав человека Humana между странами, где налицо выбор¬
ная демократия, и странами, где налицо ее отсутствие, огромна: 85 и 35. Описание этой 100-бальной шкалы (где
100 - высшая отметка) см. в: Charles Humana, World Human Rights Guide, Oxford, New York: Oxford Univ. Press,
1992.


Л. Даймонд. Определение и развитие демократии
27
всех этих споров - отсутствие согласия в определении демократии как таковой...
...По большому счету, в научном и политическом обиходе термин демократия сегодня имеет чисто политическое значение. И этот мыслительный скачок назад к более ранней концепции демократии существенно содействовал прогрессу в изучении динамики демократии, в том числе отношений между политической демократией и различными социальными и экономическими условиями31.
Наибольшие расхождения сегодня наблюдаются в вопросах о том, какие сферы политической жизни должны быть охвачены демократией и в какой степени. Узкое определение того, что я называю выборной демократией, принадлежит Йозефу Шумпетеру, который определил демократию как систему «для принятия политических решений, в которой индивидуумы получают право принимать решения, победив в конкурентной борьбе за голос народа»32. Хантингтон, как и многие другие, явно поддерживает акцент Шумпетера на состязательных выборах как основе демократии33. Тем не менее, краткое определение Шумпетера потребовало периодического совершенствования (или, по словам Колье и Левицкого, «уточнения»), чтобы исключить случаи, не вписывающиеся в эту концепцию.
Конструктивным уточнением этого определения явилась концепция полиархии Даля, которая включает в себя два очевидных условия: оппозицию (организованная полемика через систематические свободные и честные выборы) и политическое участие (право всего взрослого населения голосовать и избираться на государственные посты). С этими двумя условиями неразрывно связано третье, без которого они теряют свое значение, - гражданская свобода. Полиархия подразумевает свободу не только избирать и быть избранным, но и высказывать и публиковать различные точки зрения, создавать и вступать в различные объединения и создавать альтернативные источники информации34. Как первоначальная формулировка Даля, так и последующие попытки дать более полное определение полиархии, намеренно не ограничиваются электоральным подходом35.
Выборная демократия
Узкие определения выборной демократии обычно также признают необходимость минимального уровня свобод (слова, прессы, организаций и собраний) для того, чтобы принципы состязательности
31 Сохраняющееся тяжелое социально-экономическое неравенство, по мнению некоторых исследователей, возможно, представляет собой главную угрозу политической демократии. Но чтобы в этом убедиться, нужно прежде всего оценить уровень демократии по характерным чертам политической системы. Этот подход см.: Arat, Zebra F. Democracy and Human Rights in Developing Countries, Boulder (Co.), London: Lynne Rienner Publishers, 1991. Критику использования социально-экономических критериев при определении демократии см. в: Karl, Terry Lynn. “Dilemmas of Democratization in Latin America” in: Comparative Politics, 1990, no. 1, p. 2.
32 Schumpeter, Joseph. Capitalism, Socialism, and Democracy, New York: Harper, 1947, p. 269. Хелд поясняет мысль Шумпетера: «Каждый гражданин демократической страны получил право периодически избирать власть и уполномочивать ее действовать от имени народа» {Models of Democracy, 165). Шумпетер был явно обеспокоен политической активностью граждан, предупреждая, что «из всех акций избиратели способны только на массовые выступления» (р. 283). Таким образом, в его понимании, демократия может существовать, в лучшем случае, только при условии минимальной политической активности народа, но этого достаточно, чтобы признавать законным право конкурирующих элит на власть (там же, р. 168) По сути, это узкое понимание демократии можно взять за основу без потери значения термина.
33 Huntington, Samuel. The Third Wave, pp. 5-13, esp. 6; Huntington, Samuel P. “The Modest Meaning of Democracy” in: Democracy in the Americas: Stopping the Pendulum, Pastor Robert A. (ed.), New York: Holmes and Meier, 1989, p. 15. Об аналогичных концепциях демократии, основанной на соревновательных выборах, см.: Lipset, Seymour Martin. Political Man: The Social Bases of Politics, Baltimore (Md.), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1981, p. 27; Lipset, Martin. “The Social Requisites of Democracy Revisited” in: American Sociological Review, 1994, no. 1, p. 1; Linz, Juan J. The Breakdown of Democratic Regimes: Crisis, Breakdown, and Reequilibration, Baltimore (Md.), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1978, pp. 5-6; Pennock, J. Roland. Democratic Political Theory, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1979, pp. 7-15; G. Bingham Powell, Contemporary Democracies: Participation, Stability, and Violence, Cambridge: Harvard Univ. Press, 1982, p. 3; Vanhanen, Tatu. The Process of Democratization: A Comparative Study of 147 States, 1980-88, New York: Crane Russak, 1990, pp. 17-18; Giuseppe Di Palma, To Craft Democracies: An Essay on Democratic Transitions, Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1991, p. 16; Prze- worski, Adam. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991, pp. 10-11.
34 Dahl, Polyarchy, pp. 2-3. Даль использует термин полиархия для того, чтобы отличать эти системы от более совершенной формы демократии, «одна из характеристик которой - полная или почти полная ответственность перед всеми гражданами» (р. 2).
35 Ibid., арр. A; Coppedge, Michael and Reinecke, Wolfgang H. “Measuring Polyarchy” in: On Measuring Democracy: Its Consequences and Concomitants, Inkeles, Alex (ed.), New Brunswick (N.J.): Transaction, 1991, pp. 47-68.


28
Раздел 1. Определение демократии
и политического участия работали. Но, как правило, они этим свободам не уделяют много внимания и не включают их в число определяющих признаков демократии. Так, Пшеворский и его коллеги (в соответствии с большинством других попыток охарактеризовать государственные режимы) определяют демократию просто как «режим, при котором государственные структуры формируются по результатам состязательных выборов», при этом оговариваясь, что подлинная состязательность подразумевает наличие оппозиции с реальными возможностями победить на выборах и что избираться должны как верховный исполнительный, так и законодательный органы36. Такие шумпетерианские концепции, популярные среди западных политиков, рискуют привести к тому, что Терри Карл называет «заблуждением электорального подхода». Этот некорректный подход ставит выборность над всеми остальными атрибутами демократии и игнорирует то обстоятельство, что и многопартийные выборы (даже
если они состязательные и исход их не предопределен) могут исключать значительную часть населения из участия в избирательном процессе и борьбы за свои интересы, а выбранные народом лица могут оказаться отстраненными от рычагов принятия решений37. Филипп Шмиттер и Терри Карл напоминают, что при всей важности института выборов для демократии, они проводятся лишь периодически и предоставляют гражданам возможность выбирать только между максимально обобщенными альтернативами, предложенными политическими партиями, которые порой принимают весьма странные формы, особенно на ранней стадии перехода к демократии38.
В последние годы концепции выборной демократии были расширены и исключили вышеупомянутые неопределенности или ошибочные классификации. Теперь многие эксперты исключают из определения режимы, находящиеся под гнетом военной (бюрократической, олигархической) власти, не подотчетной избранным институтам39. Но все равно такие
36 Przeworski, Adam, Alvarez, Michael, Cheibub, José Antonio and Limongi, Fernando, “What Makes Democracies Endure?”, in: Journal of Democracy, no. 1, 1996, pp. 50-51. Более подробно их методология объяснена в: Alvarez, Michael, Cheibub, José Antonio, Limongi, Fernando, and Przeworski, Adam, “Classifying Political Regimes for the ACLP Data Set” in: Working Paper 4, Chicago Center on Democracy, Univ. of Chicago. Многие другие подходы к постижению и измерению демократии в количественных межнациональных анализах основывались на показателях уровня состязательности и политического участия (дихотомических, категорических или непрерывных), но некоторые из них оказались ошибочными, так как опирались на неудачно выбранные показатели, вроде явки избирателей или политической стабильности. (Эти и другие концептуальные и методологические проблемы, см.: Bollen, Kenneth A. “Political Democracy: Conceptual and Measurement Traps” in: Inkeles, Measuring Democracy, pp. 3-20).
В качестве альтернативного подхода, который включает поведенческие, а не институциональные измерители демократии, в количественном анализе все чаще используются шкалы «Фридом Хаус» по оценке политических прав и гражданских свобод, описанные ниже. Например, см.: Rowen, Henry S. “The Tide Underneath the ‘Third Wave” in: Journal of Democracy, no. 1, 1995, pp. 52-64; Bhalla, Surjit S., “Freedom and Economic Growth: A Virtuous Cycle?” in: Hadenius, Democracy’s Victory and Crisis, pp. 195-241. Если данные «Фридом Хаус» доступны ежегодно, но только с 1972 г., то критерий оценки со временем стал более строгим (особенно в 1990-х), затрудняя интерпретацию причин изменений количества баллов. Появление простых дихотомических критериев, вроде тех, что используют Пшеворскй и его коллеги, относительно упростило систему сбора данных, классификации режимов и процесс простого анализа исторических событий, рассматривающий изменения в сторону демократизации режима и наоборот. Обнадеживает то, что рейтинг «Фридом Хаус» и другие определения демократии в целом высоко коррелируют друг с другом (Inkeles, Alex. Measuring Democracy, введение) Фактически Пшеворский и другие заявляют, что объединенные рейтинги с 1972 по 1990 г. на 93% соответствуют их системе классификации режимов за этот период (“What Makes Democracies Endure?”, p. 52). Тем не менее, как видно из главы 2, с 1990 года внешние признаки демократии значительно разошлись с ее внутренней либеральной сутью. Таким образом, существующие оценки, основанные главным образом на соблюдении формальных процедур, за период после 1990 года, возможно, теряют достоверность.
37 Karl, Terry Lynn. “Imposing Consent? Electoralism versus Democratization in El Salvador” in: Elections and Democratization in Latin America, 1980-1985, Drake, Paul and Silva, Eduardo (eds.) San Diego: Center for Iberian and Latin American Studies, Center for US/Mexican Studies, Univ. of California at San Diego, 1986, pp. 9-36; Karl, “Dilemmas of Democratization in Latin America”, pp. 14—15; Karl, “The Hybrid Regimes of Central America” in: Journal of Democracy, no. 3, 1995, pp. 72-86.
38 Schmitter, Philippe C. and Karl, Terry Lynn. “What Democracy Is... and Is Not” in: Journal of Democracy, 1991, no. 3, p. 78.
39 Collier and Levitsky. “Democracy with Adjectives”. Плодотворную дискуссию по соответствующему кругу вопросов см. в: Valenzuela, J. Samuel. “Democratic Consolidation in Post-Transitional Settings: Notion, Process, and Facilitating Conditions”, in: Mainwaring, Scott, O’Donnell, Guillermo and Valenzuela, J. Samuel (eds.). Issues in Democratic Consolidation: The New South American Democracies in Comparative Perspective, Notre Dame: Univ. of Notre Dame Press, 1992, pp. 64— 66. Также см.: Huntington. The Third Wave, 10; Schmitter and Karl. “What Democracy Is,” p. 81; O’Donnell, Guillermo. “Illusions about Consolidation” in: Journal of Democracy, 1996, no. 2, pp. 34—51; Linz, Juan J. and Stepan, Alfred. Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe, Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press, 1996, pp. 3-5.


Л. Даймонд. Определение и развитие демократии
29
формулировки недооценивают роль политического принуждения и ограничений в реализации демократических прав для значительных слоев населения - обычно бедноты или этнических и региональных меньшинств. Один из наиболее точных индикаторов демократии, широко используемый в международных эмпирических (по государственным базам данных) исследованиях, признает гражданские права как один из главных элементов демократии, но из-за нехватки информации не включает их в исследования40.
Свобода существует в неограниченных вариантах. Права на самовыражение, самоорганизацию и проведение собраний сильно различаются в странах, проводящих систематические состязательные многопартийные выборы с более или менее честным подсчетом голосов и в странах, где победившие кандидаты сосредоточивают в своих руках большую часть власти. Насколько явно должны в стране подавляться меньшинства, чтобы политическая система потеряла статус полиархии {либеральной демократии)?..
Согласно узкому пониманию демократии, Турция, Индия, Шри-Ланка и Россия являются демократическими государствами. Но под более строгое определение либеральной демократии все они (возможно, кроме Индии) не попадают. На самом деле разрыв между выборной и либеральной демократией заметно увеличился как раз в течение последней фазы «третьей волны», став одной из определяющих, хотя и малозаметных особенностей этой фазы. В результате нарушение прав человека широко распространилось в странах, которые формально считаются демократическими.
Либеральная демократия
Выборная демократия - это гражданская конституционная система, при которой законодательные и верховные исполнительные власти формируются на основе всеобщих регулярных, состязательных, многопартийных выборов.
Хотя данная минималистская концепция продолжает пользоваться популярностью в научном и политическом обиходе, она в той или иной степени развивалась и уточнялась различными учеными и теоретиками. Эти уточнения были конструктивными, но игнорировали множество теорий, которые Колье и Левицкий называют «расширенными процедурными концепциями». Они не обязательно взаимосвязаны и занимают промежуточные положения между выборной и либеральной демократией41.
Каким образом либеральная демократия может выйти за рамки этих формальных и промежуточных концепций? В дополнение к элементам избирательной демократии, она требует, во-первых, чтобы власть не находилась под влиянием военных и других посторонних групп, которые не являются прямо или косвенно подотчетными избирателям. Во-вторых, наряду с вертикальной подотчетностью правителей управляемым (в результате выборов), требуется горизонтальная подотчетность должностных лиц друг другу; это ограничивает исполнительную власть и таким образом помогает защитить принципы конституционности, законности и совещательное™42. В-третьих, либеральная демократия подразумевает наличие условий для политического и гражданского плюрализма так же, как и для личных и общих свобод, с тем, чтобы носители
40 О базе данных «Государство III» см.: Jaggers, Keith and Gurr, Ted Robert, “Tracking Democracy’s Third Wave with the Polity III Data”, Journal of Peace Research, no. 4, 1995, pp. 469^182. О базе данных «Государство И» (которая скорректирована и обновлена до 1994 в «Государстве 1П»), см.: Gurr, Ted Robert, Jaggers, Keith and Moore, Will H., “The Transformation of the Western State: The Growth of Democracy, Autocracy, and State Power since 1800” in: Inkeles, Measuring Democracy, pp. 69-104. Хотя этот индикатор и не характеризует гражданские свободы, оценка демократии по государственным статистическим данным не замыкается на принципе выборной состязательности, а затрагивает установленные ограничения на институт исполнительной власти (феномен горизонтальной отчетности).
41 Расширенные процедурные определения, весьма напоминающие описанную здесь концепцию либеральной демократии, но при этом довольно туманные и двусмысленные в отношении значения, придаваемого гражданским свободам, можно найти в следующих работах: Karl, «Dilemmas of Democratization in Latin America,» 2; Dietrich Rueschemeyer, Evelyne Huber Stephens, and John D. Stephens, Capitalist Development and Democracy, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1992, pp. 43^14, 46.
42 Очевидно, что независимость законодательной власти в отношении «контроля и сдерживания» исполнительной власти будет значительно отличаться при президентской и парламентской системах. Тем не менее, даже при парламентском режиме демократические реалии требуют равновесия между поддержкой правящей партии парламентом, с одной стороны, и независимым контролем за действиями кабинета министров и исполнительных органов - с другой. В демократической системе важнейшим механизмом горизонтальной отчетности является независимая система правосудия, но не менее важно наличие институтов (часто представленных отдельными независимыми агентствами) контроля, расследования и наказания коррупции исполнительной всласти на всех уровнях. Концепцию поперечной, или «конституционной» отчетности и ее значения см. в: Sklar, Richard L. “Developmental Democracy” in: Comparative Studies in Society and History, no. 4, 1987, pp. 686-714; Sklar, “Towards a Theory of Developmental Democracy” in: Democracy and Development: Theory and Practice, Leftwich, Adrian (ed.), Cambridge: Polity Press, 1996, pp. 25^14. Концепцию и теорию «горизонтального контроля», см. в: O’Donnell, Guillermo, “Delegative Democracy” in: Journal of Democracy, no. 1, 1994, pp. 60-62, “Horizontal Accountability and New Polyarchies”, in: Schedler, Andreas, Diamond, Larry and Plattner, Marc F. (eds.), The Self-Restraining State: Power and Accountability in New Democracies, Boulder (Co.): Lynne Rienner, 1999.


30
Раздел 1. Определение демократии
соперничающих интересов и ценностей имели возможность публично конкурировать между собой вне связи с регулярными выборами.
Свобода и плюрализм, в свою очередь, могут быть достигнуты только при условии «власти закона», когда законодательные нормы применяются справедливо, последовательно и предсказуемо во всех случаях, вне зависимости от класса, статуса или власти лиц, к которым применяются эти нормы. При подлинной власти закона все граждане равны в политическом и правовом отношении, и государство с его представителями тоже подчиняется закону43.
В частности, различаются следующие компоненты либеральной демократии:
• Контроль за государством и его ключевыми решениями и назначениями осуществляется в соответствии с конституцией выборными органами власти (а не деятелями, не несущими демократической ответственности, или иностранными державами); в частности, военные подчиняются власти избранных гражданских руководителей.
• Исполнительная власть ограничена конституцией и реально независимой властью других государственных институтов (независимое правосудие, парламент и другие механизмы горизонтальной подотчетности).
• Итоги выборов не предопределены заранее благодаря оппозиционному голосованию и принципам многопартийности в управлении, и, более того, ни одной группе, которая придерживается конституционных принципов, не отказывается в праве создать партию и участвовать в выборах (даже если избирательные пороги и другие правила исключают возможность для маленьких партий быть представленными в парламенте).
• Культурным, этническим, религиозным группам и другим меньшинствам (в том числе, исторически ущемляемым) не запрещается де-юре и де- факто отстаивать свои интересы в политическом процессе, а также говорить на своем языке и придерживаться своей культуры.
• Помимо партийной борьбы и выборов граждане обладают разнообразными и действенными возможностями для выражения и представления своих интересов и ценностей, включая свободное
создание различных независимых объединений и движений44.
• Существуют альтернативные источники информации (включая независимые СМИ), к которым граждане имеют неограниченный доступ.
• Индивидуумы также обладают реальной свободой веры, мнений, дискуссий, высказываний, публикаций, собраний, демонстраций и ходатайств.
• Граждане политически равны перед законом (даже при устойчиво неравном доступе к политическим ресурсам).
• Свободы личности и общества эффективно защищены независимым непредвзятым правосудием, решения которого исполняются и уважаются другими центрами власти.
• Верховенство закона защищает граждан от безосновательного задержания, депортации, террора, пыток и незаконного вмешательства в их частную жизнь со стороны не только государства, но и организованных негосударственных и антигосударственных структур.
Эти десять условий заключают в себе одиннадцатое: если политическая власть должна быть ограничена и сбалансирована, личные права и права меньшинств защищены, а верховенство закона гарантировано, то государству необходима конституция как верховный закон. Либеральные демократические государства, помимо прочего, «должны быть и являются конституционными демократическими государствами. Отсутствие конституционного духа, понимания центральной роли конституционной стабильности - слабое место» многих нелиберальных демократических государств «третьей волны» в посткоммунистическом мире и в странах «третьего мира»45  *.
Промежуточные концепции
Существующие концептуальные подходы к демократии уже нельзя четко поделить на выборные и либеральные. Некоторые концепции демократии занимают своего рода промежуточное положение, явно включая в себя базовые свободы мнений и собраний и в то же время допуская ограничение гражданских прав и избирательное,
43 Важное объяснение принципа верховенства закона и связанных с ним концепций см. в: O’Donnell, Guillermo “The ( Un)Rule of Law in Latin America” in: The Rule of Law and the Underprivileged in Latin America, Méndez, Juan O’Donnell, Guillermo and Pinheiro, Paulo Sérgio (eds.), Notre Dame: Univ. of Notre Dame Press.
44 Это особо подчеркивают Шмитгер и Карл в работе «Что такое Демократия» (“What Democracy Is”), рр. 78-80, но данное положение долгое время наиболее часто фигурировало в работах и высказываниях демократических плюралистов, таких как Роберт Даль. Кроме его работы «Полиархия» (.Polyarchy) см. также: Dahl, Who Governs?, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1961; Dahl, Dilemmas of Pluralist Democracy: Autonomy versus Control New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1982).
45 Linz, Juan J. “Democracy Today: An Agenda for Students of Democracy”, in: Scandinavian Political Studies, no. 2,
1997, pp. 120-121.


Л. Даймонд. Определение и развитие демократии
неабсолютное верховенство закона. Ключевое различие между этими концепциями и концепциями, описанными выше, состоит в отношении к гражданским свободам: важны ли они лишь в той мере, в какой обеспечивают выборную состязательность и участие граждан в политическом процессе, или же рассматриваются как обязательные условия для более разнообразных демократических функций.
Насколько всесторонней должна быть свобода для того, чтобы политическую систему можно было назвать либеральной демократией - вопрос и юридический, и философский. Основное отличие в том, сосредоточивается ли политический процесс на выборах или он подразумевает более широкий и продолжительный набор процедур, включающий в себя выражение интересов, их представление и оспаривание. Если мы рассматриваем последнее как основной компонент демократии, тогда этот процесс должны сопровождать соответствующие свободы, и, по словам О’Доннелла, индивидуум должен уметь реализовывать свои гражданские права не только на выборах, но и для «законного доступа к общественным учреждениям и судам» - права, в которых ему часто отказывают в «неформально институционализированных» полиархиях.
Разница между политической и гражданской свободой, с одной стороны, и культурной свободой, с другой, часто игнорируется в спорах о том, является ли демократия неуместной в Азии (или в Восточной Азии, или в конфуцианской Азии либо, например, в Сингапуре) из-за несовместимых с ней ценностей. Либеральная демократия не нуждается в высоком статусе личных прав, который достигнут в странах западной Европы и особенно в Соединенных Штатах. Таким образом, можно согласиться со многими культурологическими возражениями защитников «азиатских ценностей» (в частности, о том, что западные демократические государства значительно изменили равновесие в пользу прав индивидуума и социальных привилегий над правами общества и социальными обязательствами индивидуума перед обществом), и в то же время соглашаться с фундаментальными принципами либеральной демократии, которые были описаны выше55.
31
Псевдодемократические и недемократические режимы
При оценке динамики смены режимов и эволюции демократии важно иметь в виду третий класс режимов, которые не имеют минимально необходимых признаков демократии, но все равно отличаются от чисто авторитарного режима. Их наличие требует ввести новое разграничение - между демократическими государствами с избирательной системой и выборными режимами, при которых существуют различные партии и многие другие определяющие признаки выборной демократии, но которым не хватает, по меньшей мере, одного основного необходимого условия: реальной состязательности, способной привести к смене правящей партии. Джулиан Линц, Сеймур Мартин Липсет и я называем эти режимы псевдодемократическими, «потому что существование формальных демократических политических институтов, таких как многопартийные выборы, скрывает (и часто легитимизирует) реальное доминирование авторитаризма»56.
Существуют различные виды псевдодемократических государств. Они включают полудемократи- ческие государства, которые наиболее близки по своей сути к демократическим государствам с избирательной системой благодаря плюрализму и состязательности, а также «системе партийной гегемонии» Джованни Сартори, при которых институциа- лизированная руководящая партия использует насилие, патернализм, контроль над СМИ и другие способы для того, чтобы не дать оппозиционным партиям реальную возможность бороться за власть57.
Псевдодемократические государства отличаются от недемократических тем, что они допускают существование законных альтернативных партий, которые составляют более-менее реальную и независимую оппозицию правящей партии. Конечно, это послабление дает более широкое поле для организационного плюрализма и диссидентской деятельности в гражданском обществе, чем в большинстве репрессивных авторитарных режимов. Псевдодемократические государства, несомненно, не являются либеральными, но они различаются по степени репрессивности режима и по близости к порогу выборной демократии (преодолеть который
55 Более подробно об этом см.: Chan, Joseph “Hong Kong, Singapore, and Asian Values: An Alternative View”, in: Journal of Democracy, no. 2, 1997, pp. 35-48. Политическая система может включать в себя 10 описанных критериев либеральной демократии, но при этом быть консервативной в культурном плане или ограниченной в политическом. Главный вопрос заключается в том, имеют ли те, кто не согласен с этой политикой, полную гражданскую и политическую свободу, чтобы изменить ее.
56 Diamond et al., “What Makes for Democracy?”, p. 8.
57 Sartori, Giovanni, Parties and Party Systems: A Framework for Analysis, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1976, pp. 230-238.


32
Раздел 1. Определение демократии
Мексика может ко времени следующих президентских выборов в 2000 году). Таким образом, псевдодемократические государства имеют более высокий уровень свободы, чем другие авторитарные режимы58  * * * * *.
Эта система взглядов оставляет место для четвертой категории авторитарных режимов. Эти режимы различаются по уровню свободы и могут даже проводить состязательные выборы (как, например, в Уганде или в других бывших однопартийных африканских режимах). Они могут предоставить гражданскому обществу и судебной системе определенный уровень независимости или же, напротив, могут быть крайне закрыты и репрессивны, даже тоталитарны. Но во всех из них отсутствует ключевой признак демократии: законные независимые оппозиционные партии. Все наиболее репрессивные режимы в мире попадают в эту категорию.
Эта четырехступенчатая типология четко классифицирует государственные политические режимы, но политическая реальность не столь упорядочена. Уровень демократии может значительно отличаться по разным секторам и властным институтам (что естественно при «частичной» демократии). Этот уровень также может значительно варьировать внутри одного государства ...
В частности, большие страны следует рассмотреть более детально, чтобы сформировать более четкую картину качества и уровня развития демократии в них.
Демократия в перспективе развития
Даже либеральные демократические государства часто отстоят далеко от демократических идеалов. Для менее либеральной части этой группы характерны недостаточные гарантии личной и общественной свободы. И, конечно, политические процессы в Италии, Японии, Бельгии, Франции,
США и большинстве других индустриальных демократических государств свидетельствуют, что даже давно существующие демократии с хорошо развитыми институтами власти страдают от коррупции, фаворитизма, неравного доступа к политической власти, не говоря уже об апатии избирателей, цинизме, отчуждении от политического процесса.
В современном мире не существует и никогда не существовало совершенной демократии, при которой все граждане имели бы равные политические ресурсы и при которой правительство было бы полностью или почти полностью ответственно перед всеми гражданами. Вот почему Роберт Даль использует термин полиархия, который характеризует более ограниченную форму демократии, достигнутую на сегодняшний день. Важным течением «третьей волны» является повышение ценности такой ограниченной политической демократии и растущая тенденция среди интеллектуалов (даже среди тех, кто раньше были левыми марксистами) проявлять более реалистичный подход к тому, что можно ожидать от демократии. Конечно, не все блага в мире зависят от демократии. Как отмечает Линц, «политическая демократия не гарантирует даже приблизительного соответствия тому, что мы называем демократическим обществом - обществом со значительным равенством возможностей во всех сферах»64. По мнению Шмитгера и Карла, демократии вовсе не обязательно более экономически и административно эффективны, чем автократические режимы65. Но допуская широкое распространение свободы и реальную возможность избрания альтернативного правительства и политики, а также организацию и мобилизацию ущемляемых групп, демократические (в особенности, либерально-демократические) государства создают почву для уменьшения социальной несправедливости и устранения ошибочных политических решений и злоупотреблений властью.
58 Принимая во внимание призыв Колье и Левицкого к уменьшению концептуального хаоса в близких демокра¬
тических учениях, мы соотносим наши категории с похожими концепциями, в частности, с так называемыми
«недооцениваемыми подтипами демократии». Подтипы, в которых отсутствуют такие атрибуты, как свободные
выборы или честная многопартийная борьба, являются псевдодемократическими. Те же, где наблюдается на¬
стоящая честная многопартийная борьба, но при этом ограничено право голоса, относятся к «исключающим»,
или олигархическим демократиям, не соответствующим стандартам современной эры всеобщего избирательного права. В то же время режимы без надлежащих гражданских свобод или гражданского контроля за военными могут быть выборными демократиями. Но применять эти концепции к реальности нужно осторожно. К примеру, категория «нелиберальной демократии» Дональда Эммерсона может показаться близкой моему определению «выборной демократии». Однако когда Эммерсон применяет свою концепцию «однопартийной демократии» к ситуации в Сингапуре и Малайзии, близость исчезает. Степень притеснения государственных и политических свобод в этих двух странах так велика, что минимальный критерий выборной демократии (условия, предоставляющие оппозиционным партиям равные шансы) не соблюдается. См: Emmerson, “Region and Recalcitrance: Rethinking Democracy through Southeast Asia”, in: Pacific Review, no. 2, 1995, pp. 223-248.
64 Linz, The Breakdown of Democratic Regimes, p. 97 (Курсив мой).
65 Schmitter and Karl, “What Democracy Is”, pp. 85-87.


Л. Даймонд. Определение и развитие демократии
33
Таким образом, важно не рассматривать существование демократии, даже либеральной, само по себе как причину для гордости. Демократию нужно воспринимать как развивающийся феномен. Даже когда страна далека от стандартов выборной или либеральной демократии, демократические институты могут улучшаться и углубляться, или может возникнуть необходимость для их объединения. Политическое соперничество можно сделать более честным и открытым; вовлеченность общества в политические процессы может стать более полным и действенным; знания, возможности и компетенция граждан могут увеличиться; избранные (и назначенные) власти могут стать более ответственными и подотчетными; уровень защиты гражданских свобод может возрасти; наконец, верховенство закона может стать более эффективным и надежным66. Если рассматривать ситуацию таким образом, то постоянное развитие демократии - задача всех стран, включая США. Все демократии мира, новые и давно установившиеся, могут стать более демократичными.
Очевидно, что развитие и укрепление демократии не решит всех социальных и экономических проблем, с которыми сталкивается общество. Но расширение сферы общественного обсуждения, поощрение исторически дискриминируемых и ограничиваемых групп и повышение уровня компетенции граждан и ответственности правительства - т.е. реформы, углубляющие и расширяющие демократию - могут повысить сознательность населения и легитимность (а, следовательно, возможности для управления) избранных властей67. Помимо этого, повышение уровня компетенции граждан и участие их в политическом процессе распространится и на другие сферы общественной жизни. Такие гражданские акции, как участие в благотворительных обществах и общественных мероприятиях, порождают доверие, взаимодействие и сотрудничество, что, в свою очередь, снижает цинизм общества, способствует росту его политической активности, а также
содействуют экономическому развитию, демократической стабильности и решению социальных проблем. Все чаще исследователи оценивают такой социальный капитал как необходимое средство для решения сложных проблем бедности, социального отчуждения и преступности в США и других индустриальных демократических государствах. В противном случае, «взаимное недоверие и отступничество, вертикальная зависимость и эксплуатация, отчуждение и дезорганизация, преступность и отсталость [объединяются] в бесконечный порочный круг»68.
С точки зрения перспектив развития, судьба демократии не определена однозначно. Элементы либеральной демократии возникают в различной последовательности и степени и разными темпами в разных странах69. Демократические перемены могут осуществляться в разных направлениях. Выборные демократии могут стать более демократичными - более либеральными, конституционными, состязательными, ответственными, подотчетными и позволяющими всем гражданам участвовать в политическом процессе. Но точно так же они могут стать и менее демократичными - более централизованными, жестокими, коррумпированными, замкнутыми, безответственными и неподотчетными. И либеральные демократии тоже могут улучшить или ухудшить уровень политической ответственности, подотчетности, доступности и состязательности. Нет никаких гарантий того, что демократическое развитие проходит только в одном направлении, но можно с достаточными основаниями предположить, что все политические системы (включая демократии, - либеральные или нет) становятся жесткими, коррумпированными и неотзывчивыми, если периодически не реформируются и не обновляются70. Демократия может не только качественно ухудшиться, но и вовсе исчезнуть не только из-за крушения формальных властных институтов, но также и вследствие более скрытых процессов внутреннего разложения...
66 Вопросы гражданской компетенции и проблемы ее улучшения в современных масштабных, сложных, информационно насыщенных, с мощным влиянием СМИ обществах см. в: Dahl, Robert A. “The Problem of Civic Competence” in: Journal of Democracy, no. 4, 1992, pp. 45-59.
67 В своем сравнительном исследовании реформирования отношений собственности в постсоциалистической Восточной Европе {Postsocialist Pathways, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997), Ласло Бруст и Дэвид Старк (Laszlo Bruszt and David Stark) доказывают, что политическая организованность, эффективность и устойчивость выше в тех случаях, когда исполнительная власть ограничивается и решения о курсе реформ принимаются в результате переговоров между правительством и «совещательными объединениями».
68 Putnam, Robert D. with Leonardi, Robert and Nanetti, Raffaella Y., Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy, Princeton: Princeton Univ. Press, 1993, p. 181; также см.: Putnam, “Bowling Alone: America’s Declining Social Capital” in: Journal of Democracy, no. 1, 1995, pp. 65-78. Также см. гл. 6 этой книги.
69 Sklar, “Developmental Democracy”.
70 Такая перспектива развития, возможно, оградит демократическую теорию от телеологических тенденций, которые Гильермо О’Доннелл защищает в своих работах по вопросам демократической консолидации, а именно - от допущений, что существуют некий особый естественный путь демократического развития и некое конечное его состояние.


Массовое участие и теория демократии*
Кэрол Пейтмэн
... По мнению многих эмпирически мыслящих политологов, в начале XX в. масштабы и сложность индустриальных обществ, а также появление бюрократических форм их организации, поставили под вопрос возможность достижения демократии в обычном её понимании...
К середине же века многие специалисты усомнились в самом идеале. Во всяком случае, даже когда демократия как таковая по-прежнему считалась идеальной формой социального устройства, стала вызывать сомнения центральная роль массового участия, и, соответственно, «классическая» формулировка теории демократии. В результате краха Веймарской республики, отличавшейся высоким уровнем массового участия, и установления на её обломках фашизма, а также появления после Второй мировой войны тоталитарных режимов, базировавшихся на массовом участии (хотя и достигавшемся за счет запугивания и насилия), основополагающий принцип массового участия стал ассоциироваться скорее с тоталитаризмом, нежели с демократией. «Призрак тоталитаризма» помогает объяснить скептическое отношение к условиям, необходимым для стабильности демократического устройства государства. Свою роль сыграла и политика многих государств послевоенного мира, в частности - бывших колоний, редко придерживавшихся демократических стандартов в их западном понимании.
Эти обстоятельства заставили серьёзно усомниться в справедливости прежних определений демократии, а факты, обнаруженные благодаря послевоенному развитию политической социологии, убедили большинство современных исследователей в обоснованности таких сомнений. Результаты крупномасштабных эмпирических исследований политических отношений и политической деятельности, проведенных во многих западных странах в последние 20-30 лет, показали, что для большинства граждан, особенно имеющих низкий социально-экономический статус, характерно полное отсутствие интереса к политике и политической деятельности. Более того, повсеместно наблюдаются недемократические и авторитарные настроения - опять-таки прежде всего в группах с низким социально-экономическим статусом. Вывод (часто излагаемый политсо- циологами, выступающими в роли политических теоретиков) состоит в том, что классический образ демократического человека абсолютно неверен. Мало того, принимая во внимание приведённые факты,
делают заключение, что рост массового участия политически пассивных граждан может нарушить стабильность демократической системы.
Дополнительным фактором в пользу отказа от прежних демократических теорий стал теперь уже знакомый нам тезис, что они были чрезмерно нормативными и идеалистическими, тогда как современная политическая теория должна быть научной и эмпирической, то есть прочно основанной на фактах реальной жизни. При всем том, пересмотр теории демократии вряд ли проводился бы с таким энтузиазмом без Йозефа Шумпетера. Он не только поднял вопрос о явном несоответствии между политическими реалиями и их традиционной характеристикой, но и дал на него ответ. Его основная книга «Капитализм, социализм и демократия»*  1 была написана ещё до того, как стало доступно то огромное количество эмпирической информации, которым мы располагаем сейчас. Тем не менее, он считал, что классическая теория демократии нуждается в ревизии, поскольку не выдерживает проверки фактами, и сам выдвинул пересмотренную теорию. Более того, он предложил новое, более реалистическое определение демократии, что оказалось особенно важно для последующих теорий...
Огромное различие между концепциями демократии, опиравшимися на принцип массового участия, и построениями приверженцев представительного правления затрудняет понимание секрета столь длительной жизнеспособности и популярности мифов классической теории демократии. Вопреки распространённому мнению, теории демократии, ставившие во главу угла массовое участие, содержали не только лишь абстрактные рецепты; скорре, они предлагали свой план действий и конкретные рекомендации для движения в направлении подлинно демократического государства (которого пока нет). Возможно, самой странной претензией к сторонникам классической теории было то, что, как полагает Берельсон, они в своих работах не интересовались «основными компонентами, необходимыми для надлежащего функционирования политических институтов» и игнорировали политическую систему в целом. На самом же деле совершенно очевидно, что именно это заботило их прежде всего. В этих теориях в качестве основных факторов успешного формирования и сохранения демократической политической системы, а также сильного негосударственного сектора, служат те же переменные, что Экстейн
Выдержки из: Pateman, Carole. Participation and Democratic Theory. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1970.
1 Schumpeter, J.A. Capitalism, Socialism and Democracy. London: Allen & Unwin, 1943.


К. Пейтмэн. Массовое участие и теория демократии
35
выделяет в своей теории стабильной демократии. Однако выводы, сделанные ранними и более поздними теоретиками демократии, совершенно различны. Чтобы оценить эти две теории демократии, я вкратце изложу (в том же духе, в каком выше была изложена современная концепция демократии) теорию массового участия...
Она построена на основе утверждения, что индивиды и их институты не могут рассматриваться отдельно друг от друга. Наличие представительных институтов власти на общенациональном уровне не является достаточным условием демократии. Для максимального участия людей в политике на этом уровне необходима социализация (или «социальная подготовка» в других сферах, позволяющая сформировать у граждан необходимую индивидуальную позицию и психологические качества). Это происходит благодаря самому процессу массового участия. В рассматриваемой теории демократии главной функцией массового участия является обучение в самом широком смысле, включая как психологический аспект, так и обретение опыта демократических навыков и процедур. Таким образом, не существует особой проблемы обеспечения стабильности такой системы; она поддерживает себя сама посредством обучения людей. Массовое участие развивает и стимулирует именно те качества, которые необходимы для стабильности; чем больше люди принимают участие в политической жизни, тем лучше они это делают. Согласно другим гипотезам, массовое участие помогает объединять общество и способствует принятию коллективных решений.
Итак, для существования демократического государства необходимо наличие социально активного -общества, в котором демократизированы все политические системы и во всех сферах происходит социализация через массовое участие. Самая важная сфера - производство; большинство людей проводят значительную часть своей жизни на работе и имеют отличную возможность обучаться управлению делами коллектива на рабочем месте. Следующий аспект теории демократии массового участия состоит в том, что такие сферы, как производство, должны рассматриваться в качестве отдельных политических систем, где можно проявить свою социальную активность помимо участия в общегосударственных делах. Чтобы сами люди максимально определяли собственную и окружающую их жизнь, соответствующие структуры власти должны быть организованы таким образом, чтобы каждый мог принимать участие в принятии решений. Другая причина, по которой центральная роль в этой теории отводится производству, - важная роль экономического равенства, которое нужно для того, чтобы дать каждому человеку независимость и защиту, необходимые для
(равного) участия в общественной жизни. Важным шагом в этом направлении стала бы демократизация структуры управления крупными предприятиями, отменяющая традиционное различие между менеджерами и работниками.
Современная концепция демократии и теория демократии массового участия могут быть противопоставлены по всем пунктам, включая характеристику демократии как таковой и определение «политической сферы», которая в теории демократии массового участия не ограничена обычными органами управления общегосударственного и местного уровней. Кроме того, в этой теории под «участием» подразумевается равное участие в принятии решений, а «политическое равенство» означает равные возможности в сфере реализации решений - что существенно отличается от подхода современной теории. Наконец, в теории демократии массового участия оправданием для демократической системы являются, в первую очередь, результаты, достигнутые человеком в процессе такого участия. Модель политического участия можно охарактеризовать как модель, основой которой является максимальный вклад (участие), а результатом - не только политика (решения), но также и развитие социальных и политических возможностей каждого индивида; таким образом, существует обратная связь между результатом и вкладом.
Многие критики так называемой классической теории демократии утверждают, что одной лишь формулировки этой теории достаточно для того, чтобы стало очевидно, что она нереалистична и стара. Ситуация с теорией демократии массового участия обстоит совсем иначе. Действительно, по многим аспектам она отражает некоторые важнейшие темы и направления новейшей политической теории и политической социологии. Например, тот факт, что речь идет о самоподдерживающейся системе, может сделать ее привлекательной для многих исследователей, прямо или косвенно использующих такие модели. И опять же, сходство между теорией демократии массового участия и новыми теориями социального плюрализма достаточно очевидно, хотя в последних утверждается только то, что для связи между индивидом и государством должны существовать вторичные ассоциации, но ничего не говорится о том, как управлять такими ассоциациями. Широкое определение политической сферы в теории массового участия также находит практическое применение в современной политической теории и политологии. Один из сторонников описанной выше современной теории демократии, Р. Даль2, определил политическую систему как «устойчивую модель человеческих взаимоотношений, которая до определённой степени включает в себя силу, управление или власть». Странно,
2 Dahl, R.A. Modern Political Analysis. New Jersey: Prentice-Hall, 1963, p. 6.


36
Раздел 1. Определение демократии
что, обдумывая эти вопросы, ни один современный исследователь демократической теории, судя по всему, не перечитал более ранних теоретиков. Любое объяснение этому, несомненно, содержало бы указание на общепринятое мнение, будто политологи-традиционалисты, особенно теоретики демократии, в основном занимались составлением рецептов и предписанием общих ценностей (хотя часто отмечалось, что в ранних работах описывались и реалии), а потому их труды не представляют значительного интереса для нынешней политической науки...
Выводы
Современные дискуссии по поводу теории демократии оказались дезориентированы мифом о «классической теории демократии», столь успешно распространенным Й. Шумпетером. Неспособность пересмотреть идею классической теории помешала правильному пониманию аргументов (некоторых) ранних теоретиков о центральной роли массового участия в теории демократии; она помешала даже тем исследователям, кто хотел отразить нападки на теорию демократии массового участия. Это означает, что господство академической ортодоксии современной теории демократии не подверглось независимой и жесткой критике; точно так же не было представлено и достаточно убедительных доводов в пользу продолжения использования теории массового участия применительно к многообразным фактам современной политической жизни.
Значительный вклад в теорию демократии тех ученых, кого мы назвали классиками демократии массового участия, состоит в том, что они обратили внимание на взаимоотношения между индивидами и структурами власти политических институтов, внутри которых они взаимодействуют. Нельзя сказать, что современные исследователи вовсе не представляют себе данного аспекта. Отнюдь. Это подтверждает большинство политсоциологов, особенно тех, что имеют дело с политической социализацией; но результаты их выкладок не были оценены в контексте современной теории демократии. Связь между их выводами, в частности, относительно развития чувства политической значимости у взрослых и детей, а также понятия «демократический характер», была оставлена без внимания. Многие апологеты современной теории демократии утверждают, что для (стабильной) демократии необходим определенный тип характера (то есть ряд психологических особенностей или подходов) - по меньшей мере, среди части населения. Однако у них нет четкого представления о том, как формируется этот характер, и какова в действительности природа его связи с реализацией «демократического метода» как такового. Поскольку большинство теоретиков не поддерживают посылки Й. Шумпетера, будто
демократический метод и демократический характер не взаимосвязаны, они даже не пытаются изучить сущность предполагаемых отношений. Даже Алмонд и Верба, ясно показавшие связь между политически активным окружением и развитием у людей чувства политической ответственности, не придают ей значения в своей заключительной теоретической главе.
Однако этот недостаток составляет лишь часть более общей - и примечательной - черты многих нынешних трудов по демократической теории. Несмотря на то, что большинство современных политических теоретиков придают немалое значение эмпирической и научной природе своей дисциплины, они проявляют (по крайней мере в том, что касается теории демократии) странное нежелание критически смотреть на факты. Они как будто не желают разобраться в том, есть ли какое-либо теоретическое объяснение существующим политическим реалиям; вместо этого они воспринимают как само собой разумеющееся, что теория, способная их объяснить, устарела, и сосредоточиваются на построении «реалистической» теории, которая должна согласовываться с фактами, выявленными политической социологией.
Результатом такого однобокого подхода стала не только концепция демократии, не признающая нормативных завоеваний, благодаря которым существующая англо-американская политическая система стала представляться нам демократическим идеалом, но также и такая теория «демократии», которая во многих отношениях странным образом напоминает об антидемократических аргументах прошлого века. Теория демократии больше не сосредоточивается на массовом участии «народа», на участии обычного человека или на главной ценности демократической политической системы, которая видится в развитии у рядовых граждан необходимых политически значимых качеств. В центре современной теории демократии находятся деятельность малочисленной элиты и безучастность политически безразличного обычного человека, у которого отсутствует чувство политической ответственности. И это рассматривается как основная защита от нестабильности. Вероятно, современным теоретикам не приходила в голову мысль задать вопрос, почему между политическим безразличием, неразвитым чувством политической ответственности и низким социально-экономическим статусом должна быть положительная корреляция. Ещё можно было бы согласиться с нереалистичностью представлений прежних теоретиков демократии о «демократическом характере» и о том, что каждый человек может развивать свой характер в этом направлении при наличии определенных условий в государстве, если бы во всех сегментах общества имелась приблизительно равная доля людей, сегодня не соответствующих таким стандартам. Тот


К. Пейтмэн. Массовое участие и теория демократии
37
факт, что этого не наблюдается, должен послужить причиной сделать паузу и задаться вопросом: «Почему?».
Если усомниться в существовании институциональных факторов, которые могли бы дать объяснение фактам политического безразличия в соответствии с теорией массового участия, то тезис о [возможном подрыве] стабильности начинает казаться отнюдь не столь убедительным. Большинство современных теоретиков согласились с точкой зрения Сартори, что в пассивности обычного человека нет чьей-либо вины, и для построения теории удовлетворились данным фактом. Тем не менее, мы видим доказательства справедливости тезисов Ж.-Ж. Руссо, Милля и Коула, что люди действительно учатся быть политически активными, принимая практическое участие в публичных процессах, и что чувство политической ответственности лучше всего развивается в политически активном окружении. Более того, факты показывают, что опыт власти, основанной на принципах массового участия, может также эффективно содействовать ослаблению тенденции к проявлению у людей недемократических настроений. Если те, кто впервые ступил на политическую арену, уже были подготовлены к этому, то их участие не будет составлять угрозу для стабильности системы. Парадоксально, но это свидетельство против тезиса о стабильности должно быть одобрено апологетами современной теории, так как они иногда отмечают, что сожалеют о низком уровне наблюдаемого сейчас массового участия и интереса к политике.
Аргументы, касающиеся стабильности, казались убедительными только раньше, поскольку факты, относящиеся к психологическим эффектам массового участия, никогда не рассматривались в связи с выводами политической теории, в частности, теории демократии. Каждая из сторон настоящей дискуссии о роли массового участия в современной теории демократии уяснила только половину теории демократии массового участия. Сторонники старой теории подчеркивают, что их цель - получить образованного, политически активного гражданина, а современные теоретики демократии обращают внимание на важность структуры власти в негосударственных сферах политической социализации. Однако ни одна из сторон не осознала связи этих двух аспектов между собой, так же как и значимости эмпирического доказательства своих аргументов. Тем не менее, тезис о социализации, содержащийся в теории демократии массового участия, может быть включен в общую систему взглядов современной теории, обеспечивая основу для теории стабильной демократии, обоснованной более серьезно, чем те, что существуют сейчас. Анализ массового участия в управлении производством ясно показал, что для развития чувства политической ответственности
достаточно сравнительно незначительного изменения существующих структур власти. Современные теории управления допускают вероятность того, что частичное массовое участие на низшем уровне сможет в будущем получить широкое распространение на успешных предприятиях из-за многочисленных преимуществ, которые оно создаёт в отношении их эффективности и возможности приспосабливаться к изменяющимся условиям. Тем не менее, если тезис о социализации сочетается с любой теорией, то по наиболее важным аспектам, а именно - по определению демократической политики, эти две теории продолжают конфликтовать. Достаточно ли наличия на общегосударственном уровне конкуренции между лидерами, за которых голосуют избиратели? Или необходимо также существование политически активного сообщества, организованного таким образом, чтобы каждый имел возможность непосредственно принимать участие во всех сферах политической жизни? Мы, конечно же, не собираемся доказывать, что необходимо и то, и другое. Мы проанализируем, является ли идея социально активного общества совершенно нереалистичной, как утверждают те исследователи, которые требуют пересмотра теории демократии массового участия.
Концепт «общества массового участия» требует расширения границ термина «политический» с тем, чтобы он охватил сферы, не относящиеся к государственному управлению. Уже отмечалось, что доводы в пользу такого расширения приводят многие политологи. К сожалению, когда те же самые теоретики обращаются к теории демократии, они обычно забывают и о самом этом широком определении, и, что еще существеннее, об его значении для политической теории. Признание производства как самостоятельной политической системы мигом отодвигает в сторону многие противоречивые идеи о демократии (и ее связи с массовым участием) в производственном контексте. Оно исключает использование термина «демократический» для описания дружественного подхода начальников к подчиненным, при котором не учитывается формальная властная иерархия, а также тезис будто производственная демократия уже реально существует, выдвигаемый на основе ложного сравнения с государственной политикой. В пользу утверждения о неосуществимости производственной демократии, считающейся наиболее полным и высоким уровнем массового участия, не собрано достаточно эмпирических доказательств. В то же время полно фактов, доказывающих, что в этой теории много слабых мест и неясностей...
Главной трудностью при обсуждении практических возможностей демократизации управления производством является недостаток информации о системе массового участия, предоставляющей


38
Раздел 1. Определение демократии
возможности для такого участия на высших и низших уровнях, чтобы удовлетворительным образом проверить некоторые доводы в пользу теории демократии массового участия...
Сегодня во всех дискуссиях о демократизации управления производством неизбежно в полный рост встает вопрос экономической эффективности, а именно: в какой степени с ней сочетается экономическое равенство, подразумеваемое системой производственной демократии? Экономическим равенством часто пренебрегают из-за малой значимости для демократии. Тем не менее, если признать производство самостоятельной политической системой, то станет ясно, что необходимо существенное экономическое равенство. Если ликвидировать неравенство в сфере принятия решений, то соответственно ослабнут и предпосылки для других форм экономического неравенства...
Мы рассмотрели возможность формирования общества массового участия только в одной области - производстве. Однако поскольку производство занимает жизненно важное место в теории демократии массового участия, этого достаточно, чтобы установить, обоснована или нет сама концепция такого участия. Представленный здесь анализ концепции массового участия можно распространить и на другие сферы, хотя и без рассмотрения возникающих в этой связи конкретных вопросов. Тем не менее, полезно вкратце обозначить некоторые возможности в этом направлении.
Начнем, как полагается, с самого начала - с семьи. Современные теории воспитания детей... помогли придать семейной жизни, особенно в рамках среднего класса, большую демократичность, чем раньше. Но если общая тенденция состоит в росте массового участия, образовательные эффекты, являющиеся результатом такого участия, могут оказаться сведенными на нет, если не будут подкреплены аналогичным последующим опытом человека. Самые решительные требования о расширении массового участия в последние годы исходят от студентов. Несомненно, эти требования имеют прямое отношение к нашему обсуждению. Что касается использования принципов массового участия в системе высшего образования, то достаточно отметить, что если есть убедительные аргументы в пользу предоставления молодому работнику возможности принимать участие в управлении производством, то почему не дать аналогичные возможности и его ровеснику студенту: ведь оба являются сформировавшимися гражданами будущего общества. Единственная группа, не имеющая возможностей для массового участия в производстве, - это домохозяйки. Но можно найти способы для их массового участия в структурах местного самоуправления, особенно если это участие касается жилищного хозяйства, особенно муниципального.
Проблемы осуществления крупномасштабных жилищных проектов обеспечивают жителям широкий спектр возможностей для участия в принятии решений. В этом контексте может оказаться чрезвычайно ценным психологический эффект такого участия. Нет большого смысла подробно перечислять все сферы, открытые для массового участия, но приведённые примеры показывают, какие шаги можно предпринять по направлению к социально активному обществу.
Сторонник современной теории демократии может возразить, что даже если не считать идею общества массового участия совершенно нереалистичной, это не влияет на применяемое им определение демократии. Даже если система управления на производстве и, возможно, в других сферах, стала бы демократичной, это слабо повлияло бы на роль отдельного человека; по словам нашего оппонента, она была бы ограничена выбором между конкурирующими лидерами или их представителями. Парадигма прямого участия не будет реализована даже в социально активном обществе... В сфере производства это возражение не имеет смысла. Там, где производственная система допускает и более высокий, и более низкий уровень массового участия, индивид имеет возможность непосредственно участвовать в обсуждении широкого круга вопросов и в то же время оставаться частью представительной системы власти. Одно не исключает другого.
Если взять другие сферы массового участия, то такое возражение может быть правомерным применительно к общенациональной политической системе. При численности электората, скажем, 35 миллионов человек роль отдельного человека почти полностью сводится к выбору представителей; даже когда он голосует на референдуме, его влияние на результат бесконечно мало. Такое положение не изменится до тех пор, пока не будут радикально уменьшены масштабы административно-политических единиц. Однако это возражение неверно в другом смысле, поскольку основывается на недооценке важности теории демократии массового участия для современных сложноструктурированных индустриальных обществ. Во-первых, в современных условиях индивид может рассчитывать на реальный контроль над своей жизнью или над развитием среды, в которой он живет, только тогда, когда имеет возможность непосредственно участвовать в принятии решений и выбирать представителей в различных сферах. Конечно, верно, что решения, принимаемые на рабочем месте, - совсем не те, которые принимаются, например, в Палате общин или кабинете министров, но можно согласиться с И. Шумпетером и его последователями, как минимум, в следующем: маловероятно, что среднестатистический гражданин будет заинтересован во всех решениях, принимаемых на государ¬


К. Пейтмэн. Массовое участие и теория демократии
39
ственном уровне, в той же мере, в какой его интересуют решения, принимаемые ближе к его дому. Но, отметив это, подчеркнём и дгугой важный момент: возможность принимать участие в разных сферах означает, что определённый сектор окружающей действительности может измениться, а именно: тот сектор, в котором осуществляется массовое участие. В пользу теории массового участия говорит то обстоятельство, что участие в разных областях даёт человеку возможность оценить связь между общественным и частным секторами. Да, обычного человека больше интересует то, что происходит рядом с его домом, но в условиях общества массового участия он способен лучше оценить деятельность своих представителей на государственном уровне, полнее информирован для того, чтобы принимать решения общенационального масштаба, если появится такая возможность, и в состоянии лучше оценить влияние решений, принимаемых депутатами, на его собственную жизнь и непосредственное окружение. В контексте общества массового участия меняется значимость его голоса для него самого: как частное лицо он получает множество возможностей для того, чтобы стать должным образом подготовленным публичным гражданином.
Это тот самый идеал - идеал с долгой историей в политической мысли, который был утерян из виду современными теориями демократии. Неудивительно, что некоторые современные исследователи считают его опасным и советуют нам приблизить стандарты, к которым нужно стремиться в демократиче¬
ской политической жизни, к уже существующему уровню. Утверждение, что англо-американская политическая система блестяще справляется с решением сложных вопросов, выглядит гораздо менее правдоподобным после, например, событий в американских городах в конце 1960-х годов или с тех пор, как в Великобритании обнаружили, что среди всеобщего изобилия многие горожане не только бедны, но и бездомны. Однако это утверждение и тогда могло только казаться реалистичным, поскольку никто не задавался вопросами об определенных чертах системы и определённых аспектах собираемых данных, несмотря на особо подчёркиваемую эмпирическую основу новой теории. В целом современная теория демократии свидетельствует о значительным недостатке политического и социологического воображения у ее апологетов.
Когда проблема массового участия и его роли в теории демократии ставится в более широкий контекст, нежели предлагаемый современной теорией демократии, и когда теоретические постановки дополняются необходимыми эмпирическими фактами, становится ясно, что ни требование более высокого уровня участия, ни сама теория демократии массового участия не основываются, как часто утверждалось, ни на опасных иллюзиях, ни на устаревшем и нереалистичном теоретическом фундаменте. По-прежнему сохраняется возможность построить современную и жизнеспособную теорию демократии, содержащую в своей сердцевине понятие массового участия.
Библиография:
Blumberg, Р. Industrial Democracy: The Sociology of Participation, London: Constable, 1968. Dahl, R. A. Modern Political Analysis, New Jersey: Prentice-Hall, 1963.
Schumpeter, J. A. Capitalism, Socialism and Democracy, London: Geo. Allen & Unwin, 1943.


Полиархическая демократия*
Роберт Даль
I
Анализ мэдисоновой и популистской теории позволяет предположить, что для построения теории демократии можно использовать по крайней мере два метода. Один путь - метод максимизации - состоит в определении группы целей, подлежащих наиболее полному воплощению. В этом случае демократию можно определять в терминах специфических правительственных процессов, необходимых для максимально полного достижения этих целей, или некоторых из них... Теория Мэдисона провозглашает в качестве цели, к достижению которой следует всячески стремиться, республику, где нет места тирании; в популистской теории таковыми провозглашается народный суверенитет и политическое равенство. Другой путь, который можно было бы назвать дескриптивным методом, состоит в следующем: рассматривать как единый феномен все национальные государства и социальные организации, обычно определяемые политологами как демократические, и, основываясь на исследовании отдельных элементов, составляющих данный феномен, выявлять, во-первых, их общие отличительные характеристики и, во-вторых, необходимые и достаточные условия социальных организаций, которым присущи эти характеристики.
Однако эти методы не являются взаимоисключающими. И мы увидим, что использование первого метода вскоре создает необходимость привлечь и нечто близкое ко второму.  IIII
...Цели популистской демократии и простое Правило, выведенное из этих целей, еще не могут рассматриваться как нечто близкое к завершенной теории. Один из главных недостатков этой теории в том, что она позволяет лишь формально пересмотреть определение одного процедурного правила, необходимого для совершенной, или идеальной реализации политического равенства и народного суверенитета; но поскольку эта теория - не более чем упражнение в аксиоматике, она ничего не говорит нам о реальном мире. Однако давайте сформулируем теперь основной вопрос в несколько иной форме: какие условия являются необходимыми и достаточ¬
ными для максимально полной демократии в реальном мире? Я покажу, что слова «в реальном мире» существенно меняют эту проблему.
Давайте, прежде всего, направим самое пристальное внимание на уточнение значения понятий, которыми будем оперировать. Во-первых, что мы подразумеваем под «максимально полной демократией»? Очевидно, здесь... следует рассматривать демократию как порядок, образующий некий предел, а все действия, направленные на достижение этого предела, считать «максимизацией». Но как описать положение вещей, образующее этот предел?
Модель популистской демократии предполагает три возможные характеристики, которые можно сделать функционально значимыми: (1) когда выбор политического курса возможен, правительством будет избран и проведен в жизнь тот его вариант, которому в обществе отдается наибольшее предпочтение; (2) когда выбор политического курса возможен, мнение каждого члена общества имеет одинаковый вес; (3) Правило: из существующих вариантов выбирают тот, которому отдано предпочтение большего числа членов общества.
Чтобы сделать первую из этих характеристик практически действующей, мы должны либо пренебречь проблемой, порождаемой различной интенсивностью предпочтений отдельных индивидов, либо столкнуться с таким огромным числом препятствий, затрудняющих наблюдение и сравнение, что они едва ли не сведут на нет возможность определить, существует ли вообще такая характеристика. Я вернусь к этой проблеме в следующей главе. Если же мы пренебрегаем интенсивностью, то тем самым фактически признаем в качестве критерия нашего подхода вторую характеристику: предпочтение каждого члена общества считать равноценным. На первый взгляд может показаться, что проблема равноценности предпочтений каждого члена организации в большей или меньшей мере поддается отслеживанию. Подобным же образом должна существовать возможность проверки соблюдения третьей характеристики - Правила. Но поскольку Правило выводится из двух первых характеристик, не будет ли достаточно просто исследовать социальную организацию, чтобы определить, в какой мере это Правило соблюдается или же не соблюдается? Иначе говоря, действительно
Выдержки из: Dahl, Robert, A Preface to Democratic Theory. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1956.


Р. Даль. Полиархическая демократия
41
ли это Правило содержит адекватное определение границы демократии? Предположим такую ситуацию, когда большинство предпочитает вариант х варианту у, их избирается в качестве политики правительства. Однако может так случиться, что в этом большинстве есть диктатор; если бы он был среди меньшинства, то избрали бы у. Условие политического равенства, очевидно, требует «взаимозаменяемости», т.е. обмен между сторонами равным количеством индивидов не должен повлиять на принятое в результате решение. Но как можно проверить, соблюдается ли взаимозаменяемость? Ясно, что ни одно единичное решение не даст нам достаточной информации; в лучшем случае оно поможет лишь обнаружить, что Правило не соблюдается, и, следовательно, в ходе принятия этого решения принцип политического равенства был нарушен. Вывод о наличии взаимозаменяемости может быть сделан только на основе анализа достаточного количества объектов...
Если принять какое-либо отдельное действие, например, результат голосования, за удовлетворительный показатель предпочтения, то не существует никаких практических средств определения политического равенства, кроме тех, которые необходимы, чтобы выявить случаи соблюдения или несоблюдения Правила. Иными словами, при адекватно выраженных предпочтениях единственный практически достоверный критерий определения политического равенства сводится к количеству тех случаев, когда Правило соблюдается... На какие события из числа происходящих в реальном мире следует обратить особое внимание, чтобы определить, насколько соблюдается Правило в той или иной организации?
К сожалению, со словами «при условии выражения предпочтений» сопряжены некоторые серьезные осложнения. Какие действия будем мы принимать за показатель предпочтения? При одной крайности возможно полагаться на какие-то открытые формы волеизъявления - отданный голос или высказанное мнение1. Другая крайность предполагает поиск психологических доказательств путем глубокого и тщательного исследования общественного сознания. Если первый подход часто наивен, то второй невозможно осуществить в достаточно широком масштабе. На практике большинство из нас выбирает нечто среднее, ориентируясь на преобладающую среду, в которой выражаются те или иные предпочтения. Применительно к одной среде мы рассматриваем характер голосования как адекватный, хотя и несовершенный показатель; по отношению к другой - мы его полностью отвергаем...
III
Изложенные выше доводы расчленяют наш основной вопрос на две составляющие: 1) какие действия считать достаточными для выражения индивидуальных предпочтений на определенной стадии процесса принятия решения? 2) рассматривая эти действия как выражение предпочтений, какие явления следует учитывать, чтобы определить масштабы реализации Правила в изучаемых организациях? Напомним, что мы продолжаем попытки вычленить набор ограничивающих условий.
Необходимо различать, как минимум, две стадии: собственно выборы1  * 3 и промежуток между выборами. Стадия выборов, в свою очередь, расчленяется по крайней мере на три периода, которые полезно различать: период голосования, а также предшествующий ему и следующий за ним периоды...
В ходе голосования было бы необходимо не упускать из поля зрения, в какой мере выполняются хотя бы следующие три условия:
1. Каждый член данной организации совершает действие, которое расценивается как выражение предпочтения по отношению к имеющимся альтернативам, т. е. голосует.
2. При подведении итогов этого волеизъявления (подсчете голосов) сделанный каждым выбор имеет одинаковый вес.
3. Победившим объявляется вариант, получивший наибольшее число голосов.
...Вполне очевидно, что до сих пор мы относились к первому из поставленных вопросов как к вопросу решенному. Плебисцит в условиях тоталитарного режима мог бы удовлетворять - и действительно в реальной практике довольно часто удовлетворял - этим трем условиям лучше, чем общенациональные выборы или законодательные решения в тех странах, которые большинство западных политологов назвали бы демократическими. Суть дела заключается в нашем первом вопросе, в том, что мы понимаем под выражением индивидуального предпочтения. Не будет ли честнее сказать, что крестьянин, отдающий голос за диктатуру, выражает свое предпочтение по отношению к предлагаемым альтернативам сообразно тому, как он их понимает? Ведь возможно, что в его представлении существует следующая альтернатива: либо голосование в пользу диктатуры, либо путешествие в Сибирь...
Наше неприятие голоса советского гражданина в качестве выражения предпочтения вызвано тем,
1 Говоря точнее, при использовании результатов голосования и опросов общественного мнения мы обычно по¬
лагаемся на какие-то четко сформулированные заявления лиц, занимающихся подведением итогов.
3 Слово «выборы» употребляется здесь в широком смысле. Анализируя внутреннюю деятельность организации, само создание которой явилось результатом выборов, например, законодательного органа, голосование по вопросу о проведении тех или иных мероприятий можно было бы считать «стадией выборов».


42
Раздел 1. Определение демократии
что ему не разрешается выбирать из числа всех тех альтернатив, которые мы - извне - рассматриваем как в некотором смысле потенциально доступные ему...
Итак, мы формулируем четвертое ограничительное условие, которое должно действовать в предвыборный период и определять перечень альтернатив на период голосования.
4. Каждый участник голосования, имеющий перед собой некий набор вариантов, из которых по крайней мере один он считает предпочтительным по сравнению с любым другим из имеющихся на данный момент, может включать предпочитаемый им вариант (варианты) в число выносимых на голосование.
...Возникает необходимость в пятом условии, действующем в течение периода до голосования.
5. Каждый участник голосования располагает идентичной информацией об имеющихся вариантах.
На первый взгляд может показаться, что этих пяти условий достаточно, чтобы гарантировать действие Правила; однако режим мог бы допустить выполнение этих условий, по крайней мере в принципе, в ходе предвыборного периода и выборов, но затем просто проигнорировать результат. Следовательно, в отношении периода, который наступает после выборов, нам необходимо установить еще два условия, не требующих обсуждения в силу своей очевидности:
6. Варианты (лидеры или политические курсы), получившие большее количество голосов, заменяют любые варианты (лидеров или политические курсы), получившие меньшее количество голосов.
7. Распоряжения выборных официальных лиц выполняются.
Эти составляющие и образуют набор в большей или меньшей мере очевидных ограничительных условий, которые, действуя на стадии выборов, станут свидетельством максимально полной реализации Правила, которое, в свою очередь, рассматривается как свидетельство максимально полного приближения к политическому равенству и народному суверенитету. Как же обстоит дело на стадии между выборами? Если приведенные нами выше доводы верны, то максимально возможное воплощение принципов политического равенства и народного суверенитета на стадии между выборами потребует, чтобы:
8.1. 	Либо все принимаемые в период между выборами решения исходили бы из решений, при¬
нятых на стадии выборов (т. е. выборам придается определенная контролирующая функция).
8.2. Либо новые решения, принятые в период между выборами, определялись бы предшествующими семью условиями, которые действовали бы в значительной степени в иной институциональной среде.
8.3. Либо соблюдалось бы и то, и другое.  IVIV
Полагаю, можно считать аксиомой, что ни одна человеческая организация,- и уж совершенно точно ни одна из тех, что включает более нескольких человек,- никогда не удовлетворяла и не сможет удовлетворять этим восьми условиям. Верно, что второе, третье и шестое условия весьма четко соблюдаются в некоторых организациях, хотя в США распространение коррупции иногда и их сводит на нет; другие же в лучшем случае реализуются лишь в грубом приближении...
Поскольку в человеческом обществе редко, если когда-либо вообще удается достигнуть идеала, образуемого этими восемью условиями, необходима интерпретация каждого условия как одного из пределов последовательности, или шкалы, с помощью которой может быть измерена всякая отдельная организация. К сожалению, сегодня нет способа обеспечить эти восемь условий какими-либо реальными измерителями. Однако даже без этих измерителей, если бы каждое из условий могло быть выражено в метрических единицах, было бы возможно и даже полезно очертить некие производные, но не лишенные значения классификации, верхний ряд которых мы назовем «полиархиями».
Совершенно очевидно, однако, что все описанное здесь является не более чем программой, поскольку попыток осуществить что-либо подобное никогда не предпринималось. Поэтому я просто приведу следующие наблюдения. Различные организации действительно заметно отличаются друг от друга в зависимости от того, в какой мере они приближаются к пределам, установленным этими восемью условиями. Более того, «полиархии» включают в себя разновидность организаций, которые среди западных политологов обычно именуются демократическими. Сюда относятся некоторые государственные структуры таких стран, как США, Великобритания, британские доминионы (за исключением, очевидно, Южной Африки), скандинавские страны, Мексика, Италия и Франция; штаты и провинции, подобные штатам США и провинциям Канады; множество больших и малых городов; некоторые профсоюзы; огромное число общественных организаций типа Ассоциации родителей-учителей, Лиги жен- щин-избирательниц и ряда религиозных групп, а также некоторые типы примитивных обществ. Из


Р. Даль. Полиархическая демократия
43
этого можно заключить, что число существующих полиархий велико (эгалитарных же полиархий, надо полагать, относительно немного, если таковые вообще существуют). Численность таких организаций должна быть более сотни, а может быть, и тысячи. Однако всего лишь несколько из них были детально изучены политологами, при этом наиболее сложными объектами исследования оказались правительства отдельных стран и в нескольких случаях более мелкие государственные органы...
Каковы необходимые и достаточные условия существования полиархии?..
V
Мы располагаем достаточным количеством данных, чтобы выдвинуть ряд гипотез...
Само собой очевидно, что если бы все члены организации отвергли нормы, предписывающие восемь условий, то эти условия перестали бы существовать; или напротив, степень реализации полиархии должна соотноситься с тем, насколько существующие нормы принимаются как желательные. Если считать, что степень согласия (консенсуса) относительно восьми основных норм поддается измерению, можно сформулировать следующие предположения, общепринятые в политической науке:
1. Каждое из условий полиархии усиливается с ростом договоренности (консенсуса) относительно соответствующей нормы.
2. Полиархия - функция консенсуса по восьми нормам при неизменности прочих условий1  11  11.
Недостаточная простота этих гипотез объясняется свойствами самого консенсуса, характеризующегося как минимум тремя измерениями: числом лиц, выразивших согласие, интенсивностью или глубиной их убежденности и степенью соответствия совершаемых ими действий этим убеждениям...
Степень согласия, в свою очередь, должна находиться в функциональной зависимости от того, насколько различные процессы социального воспитания, осуществляемого семьей, школой, церковью, клубами, литературой, прессой и т. д., соответствуют этим нормам. Кроме того, если было бы возможно определить степень распространенности в обществе этих процессов, наши гипотезы выглядели бы следующим образом:
3. Степень согласия (консенсуса) по каждой из восьми норм увеличивается по мере углубления социального воспитания в духе почтения к соответствующей норме.
4. Следовательно, консенсус является функцией от воспитания в обществе уважения ко всем этим нормам.
Из предшествующей гипотезы также следует, что:
5. Полиархия - функция от воспитания в обществе уважения ко всем нормам12  *.
... Резонно предположить, что чем меньше степень согласия по политическим вопросам, тем труднее будет осуществить в любой организации воспитание ее членов в духе восьми норм. Ведь при этом действие правил может оказаться благоприятным для некоторых членов и в то же время создаст жесткие ограничения для других. Если результаты окажутся резко отрицательными для большого числа лиц, логично предположить, что те, кого правила не устраивают, будут им противиться и, что естественно, препятствовать также воспитанию уважения к ним. Таким образом:
6. Воспитание в обществе уважения к восьми нормам интенсифицируется в зависимости от степени консенсуса или согласия относительно выбора политических альтернатив.
Из (5) и (6) следует:
7. Одно или более из условий полиархии усиливаются, если достигнут консенсус относительно возможных вариантов политики.
Гипотеза 6 предполагает однако, что обратное Гипотезе 4 утверждение также имеет силу. Можно предположить, что степень активности при культивировании подобных норм сама зависит от достигнутого в их отношении согласия. Чем ниже степень согласия, тем больше вероятность, что отдельные звенья системы общественного воспитания - в частности, семья и школа - будут готовить определенное число индивидов в противоположном духе. Соотношение между общественным воспитанием и консенсусом - идеальный вариант проблемы яйца и курицы. Поэтому:
8. Усиление общественного воспитания в духе
11 В Приложении Е к данной главе рассматриваются некоторые вопросы об отношении к полиархии как функции положительной и возрастающей вместе с консенсусом и политической активностью.
12 «Краткое изложение гипотетических функций, связывающих полиархию с ее предпосылками» см. в Приложе¬
нии С к данной главе.


44
Раздел 1. Определение демократии
почтения к одной из восьми норм также происходит в зависимости от того, какая степень согласия достигнута применительно к ней...
Далее, степень достигнутого согласия нельзя рассматривать вне всякой зависимости от уровня политической активности в организации. Степень соблюдения некоторых из условий полиархии - первого, четвертого и пятого - также служит мерой политической активности ее членов. Речь идет об их активности при голосовании на разных этапах выборов, участии в политических кампаниях, стремлении получить доступ к информации и содействовать ее распространению, пропагандистской деятельности. Отсюда по определению:
9. 	Полиархия - функция от политической активности ее членовVI  18.
В настоящее время уже немало известно о тех переменах, с которыми ассоциируется политическая активность... Сейчас нам известно, что политическая деятельность, по крайней мере в США, прямо связана с такими параметрами, как уровень доходов, социально-экономический статус и образование, и кроме того - через целый набор опосредующих звеньев - соотносится с системой ценностей, ожиданий и с особенностями личности. Нам теперь известно, что малообразованная и неимущая часть населения, которой так страшились Мэдисон и его единомышленники, проявляет гораздо меньшую политическую активность по сравнению с образованными и состоятельными слоями общества. Склонность бедных и малообразованных граждан к политической пассивности приводит к тому, что они сами лишают себя гражданских прав19. А поскольку им, по сравнению с обеспеченными, менее доступны организационные, финансовые и пропагандист¬
ские средства, играющие столь большую роль в ходе политических кампаний, в ходе выборов и в процессе принятия решений органами законодательной и исполнительной власти, то эти неимущие массы отгорожены тройным барьером от чего-либо напоминающего равное участие в контроле над политикой правительства. Они отгорожены своей относительно большей пассивностью, своим относительно ограниченным доступом к ресурсам, а также тонко разработанной системой конституционных сдержек Мэдисона.
VI
...Воспитанные в убеждении относительно необходимости конституционных сдержек и противовесов, мы не очень-то верим в социальные сдержки и противовесы. Мы восторгаемся действительностью конституционного разделения властей для обуздания большинства и меньшинства самого разного типа, но зачастую недооцениваем важности ограничений, основанных на социальном разделении властей. Однако если теорию полиархии в целом считать здравой, становится ясно, что никакие конституционные установления не обеспечат свободы от тирании, если нет определенных социальных предпосылок. Об этом свидетельствует история множества стран Латинской Америки. И наоборот, глубоко укоренившись в обществе, хотя бы одна из социальных предпосылок может оказать гораздо большее воздействие на укрепление демократии, чем любая конституция. Независимо от того, о какой разновидности тирании (большинства или меньшинства) идет речь, первостепенными и важнейшими параметрами, которые должны находиться в центре внимания политологов, теория полиархии считает социальные, а не конституционные переменные...
18 Анализ сложного случая реализации этой гипотетической функции см. в Приложении Е к данной главе «О соотношении согласия и политической активности».
19 См.: Berelson, В. R., Lazarsfeld, Р. F. and McPhee, W. N. Voting, Chicago, London: Chicago Univ. Press, 1954; Lip- set S.M. et al., “The Psychology of Voting: An Analysis of Political Behavior” in: Handbook of Social Psychology, Cambridge: Addison-Wesley, 1954.


2 	ИСТОЧНИКИ ДЕМОКРАТИИ
Политический человек: социальные основы политической жизни Сеймур Мартин Липсет
Социальные революции в современном мире Теда Скокпол
Влияние экономического развития на демократию Эвелин Хьюбер, Дитрих Рюшемайер и Джон Д. Стивенс
Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке Адам Пшеворский
Третья волна демократии Самюэль Хантингтон
Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса: демократия, оппозиция и новый конституционный строй Кортни Янг и Иан Шапиро
Экономическое развитие и политические режимы
Адам Пшеворский, Майкл Е. Альварес, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи


Политический человек: социальные основы политической жизни
Сеймур Мартин Липсет
Экономическое развитие и демократия*
Демократия в развитом обществе может быть определена как государственный строй, обеспечивающий конституционное право смены руководителей, а также как социальный механизм, позволяющий возможно большей части населения влиять на принятие важнейших решений посредством выбора претендентов на политическую власть...
По-видимому, наиболее часто встречающееся утверждение общего характера, соединяющее политическую систему с другими аспектами жизни общества, состоит в следующем: демократия связана с уровнем экономического развития. Чем богаче государство, тем выше вероятность того, что в нем будет поддерживаться демократия...
Для практической проверки этой гипотезы я воспользовался различными характеристиками экономического развития (благосостояние, индустриализация, урбанизация, образование) и рассчитал их средние значения для стран Европы и англосаксонского мира, а также Латинской Америки, считающихся в большей или меньшей степени демократическими.
Средний уровень благосостояния, степень индустриализации и урбанизации, а также уровень образования всегда существенно выше в более демократических странах... Если бы я объединил страны Латинской Америки и Европы,., эти различия оказались бы еще большими*  9.
Основные используемые показатели благосостояния - это доход на душу населения, обеспеченность населения автотранспортом, медицинской помощью, а также средствами массовых коммуникаций. Различия по каждому такому показателю оказываются разительными... В более демократических европейских странах один автомобиль приходится на 17 человек (в то время как аналогичный показатель для менее демократических стран - 143 человека). В латиноамериканских странах с менее диктаторскими режимами один автомобиль приходится на 99 человек (в странах с более диктаторскими режимами - на 274 человека)10. Разница в доходах для названных групп стран столь же разительна: от среднего уровня в 695 долларов на душу населения для более демократических до 308 долларов - для менее демократичных стран Европы; аналогичные показатели для стран Латинской Америки составили, соответственно, 171 и 119 долларов. Крайние значения подтверждают ту же тенденцию, причем страны с самым низким уровнем дохода на душу населения в каждой группе попадают в категорию «менее демократических», а страны с наивысшим доходом - в число «более демократических».
Индустриализация (с которой показатели благосостояния, разумеется, тесно связаны) оценивается долей мужчин, занятых в сельском хозяйстве, и объемом используемой внутри страны промышленно производимой энергии на душу населения (в условных тоннах угля на человека в год). Оба названных пока¬
* Выдержки из: Seymour Martin Lipset, Political Man: The Social Bases of Politics, pp. 33-53. Baltimore (Md), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1981.
9 Лиль В. Шэннон (Lyle W. Shannon) выявил корреляцию между показателями экономического развития и тем, является страна самоуправляющейся или же нет, и пришел, по существу, к аналогичным выводам. Поскольку Шэннон не поясняет принципа деления стран на самоуправляющиеся и несамоуправляющиеся, то нет четкости и в том, как соотносятся между собой «демократические» и «самоуправляющиеся» страны. Тем не менее, все рассмотренные в этой главе страны были сгруппированы с учетом того, что характеристика «демократическая» неприменима к несамоуправляющимся государствам и поэтому, по-видимому, в группу «самоуправляющихся» (по Шэннону) попадают не только демократические, но и ряд стран с диктаторскими режимами. Шэннон показывает, что низкий уровень развития связан с отсутствием самоуправления; мои данные свидетельствуют, что даже при наличии самоуправления связь экономического развития с характером государственного строя сохраняется. См. книгу под редакцией Шэннона Underdeveloped Areas (New York: Harper & Bros., 1957), а также его статью «Is Level of Development Related to Capacity for Self-Government?» in: American Journal of Economics and Sociology, 17 (1958), pp. 367-382. В названной статье Шэннон вводит интегральный индекс развития, используя отчасти те же показатели (например, число жителей на одного врача), взятые из тех же источников ООН, что и в нижеследующих таблицах. Я узнал о работе Шэннона уже после того, как первый вариант этой главы был мною подготовлен, и поэтому эти два исследования могут рассматриваться как независимая проверка сравнимых гипотез.
10 Не следует забывать, что эти цифры являются средними величинами, взятыми из данных переписи по различным странам. Степень точности этих данных серьезно разнится и определить достоверность приведенных здесь сводных рассчитанных величин не представляется возможным. Однонаправленность и значительная величина всех этих различий - главное свидетельство достоверности.


С.М. Липсет. Человек в политике: социальные основы политической жизни
47
зателя дают аналогичные результаты. Средняя доля мужчин, занятых в сельском хозяйстве (а также связанных с ним видах деятельности), составила 21% в «более демократических» и 41% - в «менее демократических» европейских государствах и, соответственно, 52% - в «менее диктаторских» и 67% - в «более диктаторских» латиноамериканских странах. Столь же велика и разница в показателях потребляемой энергии на душу населения.
Степень урбанизации также связана с наличием демократии". Три различных показателя урбанизации содержит информационная база International Urban Research (Беркли, Калифорния): доля жителей в населенных пунктах с численностью населения 20 тысяч человек и более; доля проживающих в населенных пунктах с численностью населения 100 тысяч человек и более, наконец, доля проживающих в традиционных столичных регионах. Значение всех трех названных показателей в более демократических странах выше, чем в странах, менее демократических по обоим объектам исследования.
Многие считают, что чем выше образовательный уровень населения страны, тем выше вероятность демократии, и имеющиеся сопоставимые данные подтверждают это положение. В «более демократических» государствах Европы существует практически поголовная грамотность (самый низкий показатель - 96%), в то время как для «менее демократиче¬
ских» европейских стран аналогичный средний показатель составляет 85%. В Латинской Америке это различие между средними показателями уровня грамотности составляет 74% для «менее диктаторских» и 46% - для «более диктаторских» государств*  12. Количество учащихся на трех уровнях образования (начальное, среднее и высшее) на каждую тысячу населения также коррелирует с тем или иным уровнем демократии. Гигантское различие характерно для крайних случаев - Гаити и Соединенных Штатов: число школьников на Гаити (одиннадцать на каждую тысячу населения) меньше числа студентов в США (почти восемнадцать на тысячу).
Взаимосвязь между образованием и демократией заслуживает более тщательного рассмотрения, поскольку вся философия правления рассматривает более высокий уровень образования как основополагающую предпосылку демократии13. Как писал Джеймс Брайс относительно Южной Америки, «если образование и не превращает людей в добропорядочных граждан, то во всяком случае содействует этому превращению»14.
Считается что, образование расширяет кругозор человека, способствует осознанию необходимости норм толерантности, удерживает от следования экстремистским доктринам и развивает спосоность осуществлять рациональный выбор при голосовании.
1 Ученые-политологи часто связывают урбанизацию с демократией. Гарольд Дж. Ласки (Harold J. Laski) утверждал, что «организованная демократия является продуктом городской жизни» и, поэтому, вполне естественно, что она «впервые реально появилась» в греческих городах-государствах в столь же ограниченном ее виде, что и само понятие «гражданин». См. его статью «Democracy» in: Encyclopedia of the Social Sciences, Houndmills, New York: Macmillan, 1973, Vol. V, pp. 76-85. Макс Вебер считал, что город, как определенный тип политической общности, - это исключительно западный феномен, и прослеживал возникновение понятия «гражданство» в процессе социального развития, тесно связанного с урбанизацией. Частично его точка зрения изложена в главе «Гражданство» в General Economic History, Glencoe: The Free Press, 1950, pp. 315-338.
12 Данный принцип, как итог сопоставления средних показателей по каждой группе стран, подтверждается крайними значениями (высшими и низшими) для каждого показателя. Большинство рядов перекрывается, то есть для отдельных стран из группы «менее демократических» характерны более высокие значения любого из этих показателей по сравнению со странами «более демократическими». Следует отметить, что государства (как европейские, так и латиноамериканские) с самыми низкими значениями всех представленных в таблице показателей одновременно принадлежат к группе «менее демократических». И наоборот, почти все государства, для которых названные показатели наиболее высоки, относятся к группе «более демократических».
13 См. John Dewey, Democracy and Education. Houndmills, New York: Macmillan, 1916.
14 James Bryce, South America: Observations and Impressions, Houndmills, New York: Macmillan, 1912, p. 546. Дж. Брайс рассмотрел несколько групп типичных для Южной Америки условий, повлиявших на вероятность демократии в странах региона (некоторые из этих условий фактически совпадают с представленными в данной статье). Природные условия предопределили удобство коммуникаций между регионами и, следовательно, легкость формирования «всеобщего общественного мнения». Под «расовыми (национальными)» условиями Брайс в действительности имел в виду наличие либо отсутствие этнической однородности, поскольку существование разных этнических или языковых групп препятствует этой «характерной для конкретного сообщества однородности и солидарности - практически неотъемлемых условий успеха демократической формы правления». В число экономических и социальных условий входили: экономическое развитие, политическая активность и грамотность населения. Помимо названных факторов «общего характера», Брайс также подробно описал конкретные исторические факторы, которые действовали в любой южноамериканской стране. См. James Bryce, op. cit.., pp. 527-533, 580 и далее. См. также Mannheim, Karl. Freedom, Power and Democratic Planning, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1950.


48
Раздел 2. Источники демократии
Вклад образования в демократию применительно к индивидуальному поведению еще более очевиден, а в рамках отдельных стран значим больше, чем при межстрановом сопоставлении. Организации, изучающие общественное мнение, выявили толерантность населения различных стран к оппозиции, его отношение к этническим или расовым меньшинствам, а также - к многопартийной (по сравнению с однопартийной) системе. Полученная информация свидетельствует, что образование является единственным фактором, отличающим респондентов, ответы которых соответствовали демократическим критериям. Чем выше образовательный уровень человека, тем выше вероятность того, что он разделяет демократические ценности и поддерживает демократический строй15. Как показывают все релевантные исследования, образование является более важным фактором, чем доход или профессия.
Учитывая эти результаты, следовало бы ожидать более тесной корреляционной связи между национальным уровнем образования и политическим строем страны, чем это имеет место в действительности. Германия и Франция - государства с наиболее высокими уровнями образования в Европе, что само по себе, тем не менее, не гарантировало в них стабильной демократии16  *. Однако, возможно, высокий образовательный уровень способствовал сдерживанию других антидемократических сил.
Хотя мы не можем сказать, что «высокий» образовательный уровень - достаточное условие демократии, тем не менее, имеющиеся данные свидетельствуют, что он близок к тому, чтобы стать условием необходимым. В Латинской Америке, где до настоящего времени безграмотность - повсеместное явление, лишь Бразилия, свыше половины населения которой неграмотно, может быть включена в группу «более демократических» стран...
Хотя эти данные представлены порознь, различные аспекты экономического развития (индустриализация, урбанизация, благосостояние, образование) настолько тесно взаимосвязаны, что вместе образуют единую важнейшую политическую составляющую демократии18...
Экономическое развитие, обеспечивающее растущий доход, большую экономическую безопасность и широкое распространение высшего образования, в решающей степени предопределяет конкретную форму «классовой борьбы», позволяя низшему сословию строить планы на более длительную перспективу и, соответственно, формировать более сложные градуалистские политические убеждения. Долгосрочный реформистский градуализм может быть идеологией лишь относительно обеспеченного низшего класса. Яркое подтверждение данного положения можно обнаружить во взаимосвязи между конкретными формами политической активности рабочего класса различных стран и национальным доходом - взаимосвязи, которая способна поразить воображение, учитывая, что на политическую жизнь государств влияет множество других культурных, исторических и правовых факторов.
В двух самых богатых странах - США и Канаде - не только коммунистические партии практически не существуют, но даже партии социалистического толка никогда не были в состоянии заявить о себе как о серьезной политической силе. В следующих (по уровню богатства) восьми странах (Новая Зеландия, Швейцария, Швеция, Великобритания, Дания, Норвегия, Бельгия, Люксембург и Голландия), где годовой доход на душу населения составлял в 1949 г. (последний год, за который имеется сопоставимая статистика ООН) свыше 500 долларов, умеренный социализм существует в основном как политическое течение левого крыла. Ни в одной из
15 См. G. Н. Smith, «Liberalism and Level of Information», Journal of Educational psychology, 39 (1948), pp. 65-82; Martin A. Trow, Right Wing Radicalism and Political Intolerance (Ph.D. thesis, Department of Sociology, Columbia University, Í957), p. 17; Samuel A. Stouffer, Communism, Conformity, and Civil Liberties (New York: Doubleday & Co., Inc., 1955); Kotaro Kido and Masataka Sugi, «A Report of Research on Social Stratification and Mobility in Tokyo» (III), Japanese Sociological Review, 4 (1954), pp. 74-100. Этот вопрос рассматривается также в главе 4.
16 Дж. Дьюи полагал, что характер системы образования влияет на демократию, а это может пролить свет на причины нестабильности в Германии. Как писал Дьюи в 1916г., цель немецкой системы образования состояла «скорее в воспитании дисциплины, нежели в развитии личности». Главной задачей было добиться «усвоения
целей и значимости существующих институтов» и «безусловного подчинения» им. Эта тема поднимает проблемы, которые здесь не могут быть рассмотрены, однако она свидетельствует о сложных взаимосвязях между демократией и тесно связанными с ней факторами, такими, в частности, как образование. См. John Dewey, там же, рр. 108-110.
18 Это утверждение является «статистическим», что однозначно свидетельствует о наличии у данной зависимости множества исключений. Так, известно, что менее обеспеченные граждане с большей вероятностью голосуют за демократические или лейбористские партии в таких странах как США и Англия. Тот факт, что некоторая часть менее обеспеченных граждан этих стран голосует за более консервативную партию, не опровергает утверждения, согласно которому положение в обществе - главный фактор, определяющий партийные предпочтения избирателей.


С.М. Липсет. Человек в политике: социальные основы политической жизни
49
этих стран коммунистам не удавалось набирать более 7% голосов, а средний для этих стран показатель составлял примерно 4%. В восьми европейских странах (Франция, Исландия, Чехословакия, Финляндия, Западная Германия, Венгрия, Италия и Австрия) с годовым доходом на душу населения в 1949 г. менее 500 долларов, где состоялись по крайней мере одни послевоенные выборы с участием как коммунистических, так и некоммунистических партий, коммунисты набрали по всей группе стран в среднем более 20% (по шести странам - свыше 16%) голосов избирателей. Две страны, входящие в последнюю группу, где позиции коммунистов слабы, - Германия и Австрия - подверглись советской оккупации24.
Экстремизм леворадикального толка преобладал также в политическом движении рабочего класса двух других европейских государств - Испании и Греции (группа стран с доходом на человека менее 500 долларов). В дофранкистской Испании анархизм и левый социализм имели гораздо более сильные позиции, чем умеренный социализм, в то время как в Греции, где доход на человека в 1949 г. составлял лишь 128 долларов, коммунисты всегда были гораздо сильнее социалистов, а союзничавшие с ними партии сохраняли в последние годы значительную поддержку избирателей25.
Обратно пропорциональная зависимость между уровнем экономического развития страны (измеряемым доходом на душу населения) и позициями коммунистов, а также других экстремистских групп в государствах Запада, является, по-видимому, более сильной, чем связь экономического развития с другими страновыми переменными (такими, например, как этнический или религиозный факторы)26. Среди государств с более низким уровнем дохода значительное коммунистическое движение характерно для двух скандинавских лютеранских
стран - Исландии и Финляндии. Во всех католических европейских государствах с меньшим уровнем дохода (кроме Австрии) имеется довольно значительное коммунистическое и анархистское движение. В двух самых богатых католических демократиях - Бельгии и Люксембурге - коммунистов мало. Среди рабочих французских и итальянских кантонов Швейцарии, богатейшей европейской страны, коммунистов почти нет (несмотря на серьезное влияние культурной жизни Франции и Италии).
Связь между сравнительно менее высоким среднедушевым доходом, с одной стороны, и формированием неудовлетворенности, достаточной для того, чтобы служить социальной базой политического экстремизма, с другой, подтверждают результаты недавнего опроса граждан девяти государств. В этих странах корреляция между чувством личной стабильности, с одной стороны, и среднедушевым доходом, а также обеспеченностью продуктами питания на душу населения, с другой, характеризовалась показателями 0,45 и 0,55, соответственно. Если в качестве характеристики удовлетворенности используется удовлетворенность населения жизнью в родной стране (оцениваемая по ответу на вопрос: «В какой стране мира имеются наилучшие, с Вашей точки зрения, условия для жизни?»), то эта связь с экономическим благосостоянием оказывается еще более тесной. В исследовании сообщается, что корреляция между доходом на человека и уровнем удовлетворенности жизнью в родной стране характеризуется величиной 0,7427.
Эго не означает, что экономические трудности или бедность сами по себе являются главной причиной радикализма. Существует множество фактов, свидетельствующих, что стойкая бедность в ситуации, когда люди не могут рассчитывать на возможность изменения их положения, порождает консерватизм28. При прочих равных условиях те граждане, чей круг
24 Следует отметить, что до 1933-1934 гг. компартия Германии была одной из крупнейших в Европе, а социалистическая партия Австрии - наиболее леворадикальной и промарксистской европейской партией социалистического Интернационала.
25 Греция, экономически самое бедное демократическое государство Европы, «является в настоящее время единственной европейской страной, где нет социалистической партии. Социалистическая партия (ELD), образованная в 1945 г. лицами, сотрудничавшими с коммунистами в период оккупации, в августе 1953 г. самораспустилась, став жертвой собственной непоследовательной и прокоммунистической политики. Все политическое поле, таким образом, было отдано коммунистам под тем предлогом, что не вполне созрели условия для развития социалистического движения!» Manolis Korakas, «Grecian Apathy», Socialist Commentary, 1957 May, p. 21. На выборах И мая 1958 г. «коммунистически ориентированный» Союз демократических левых получил 78 из 300 мест в парламенте и в настоящее время является второй политической партией в стране. См. New York Times, 16 May, 1958, p. 3, col. 4.
26 Эта взаимосвязь может быть представлена иначе. В семи европейских государствах, где коммунисты и сочувствующие им партии сохраняли серьезную поддержку избирателей в ходе свободных выборов, уровень дохода на душу населения в 1949 г. составлял в среднем 330 долларов. По десяти европейским государствам, где выборы заканчивались для коммунистов провалом, уровень душевого дохода составлял в среднем 585 долларов.
27 Buchanan, William and Cantril, Hadley, How Nations See Each Other (Urbana: Univ. of Illinois Press, 1953), p. 35.
28 Cm. Durkheim, Emile, A Study in Sociology (Glencoe: The Free Press, 1951), pp. 253-254; см. также: Bell, Daniel “The Theory of Mass Society”, Commentary, 22 (1956), p. 80.


50
Раздел 2. Источники демократии
общения и взаимодействия ограничивается людьми такого же уровня [благосостояния], более консервативны по сравнению с теми кто, возможно, более обеспечен, но имеет возможность повышать качество жизни29. Динамизм подобной ситуации придает, по- видимому, скорее реальная возможность улучшения жизни, нежели сама по себе бедность. Карл Маркс проницательно выразил это следующим образом: «Дом может бьггь большим или маленьким; до тех пор пока окружающие дома равно малы, он полностью удовлетворяет все социальные потребности в жилье. Но стоит по соседству с маленьким домом появиться дворцу, как это скромный дом превращается в хижину»30.
По мере развития современных средств связи и транспорта (как внутри, так и между странами) все реже встречаются бедные слои населения, не имеющие информации о лучшей жизни или не знающие о возможностях улучшения условий собственного существования. Сказанное особенно верно в отношении городских регионов западного мира. Можно ожидать, что такого рода устойчивая бедность встречается только в обществах, где господствует традиция.
Поскольку социальное положение человека всегда относительно, а благополучие или неблагополучие оценивается посредством сравнения с уровнем благосостояния других людей, неудивительно, что низшие слои общества во всех странах (независимо от богатства конкретной страны) проявляют различные признаки недовольства существующим
распределением доходов и выступают в поддержку тех политических партий и других организаций, которые требуют его пересмотра31. Тот факт, что для политических партий характерен больший экстремизм и радикализм в менее богатых странах (по сравнению со странами более богатыми), по- видимому, связан скорее с более значительным неравенством в этих странах, нежели с тем фактом, что бедные в них беднее в абсолютном выражении. Сравнительное исследование распределения богатства, проведенное Организацией Объединенных Наций, «свидетельствует, что богатейшая (десятая, пятая и т.д.) часть населения, как правило, получает более значительную часть совокупного дохода в менее развитых странах по сравнению со странами более развитыми»32. Разрыв в доходах между квалифицированным и полуквалифицированным персоналом, с одной стороны, и простыми рабочими, с другой, гораздо значительнее в менее богатых, чем в более богатых странах. Среди работников физического труда «развивающихся стран наблюдается увеличение разрыва в заработной плате между квалифицированными и неквалифицированными рабочими. Напротив, по крайней мере для ряда развитых стран характерен процесс выравнивания доходов, чему способствовал рост в них национального дохода в целом... не столько за счет сокращения дохода относительно более богатых, сколько в результате ускоренного роста доходов относительно бедных»33.
29 Имеется также множество фактов, свидетельствующих, что лица экономически уязвимых профессий, а также работники, имеющие опыт безработицы, склонны иметь более левые взгляды. См. глава 7, сс. 242-249.
30 Karl Marx, «Wage-Labor and Capital» в Selected Works, Vol. 1 (New York: International Publishers, 1933), pp. 268- 269. «Social tensions are an expression of unfulfilled expectations», Daniel Bell, op. cit.., p. 80.
31 Краткий обзор результатов изучения выборов во многих странах свидетельствует, что - за редким исключением - существует тесная связь между более низким уровнем социального положения и поддержкой «левых» политических течений. Разумеется, существует множество других характеристик, также связанных с голосованием за левых, ряд из которых обнаруживается у сравнительно высокооплачиваемых, но социально изолированных групп. Применительно к населению в целом вероятность «левого» голосования гораздо выше среди мужчин, чем среди женщин, причем члены небольших религиозных и этнических групп также обнаруживают склонность к левой политической ориентации...
32 United Nations Preliminary Report on the World Social Situation (New York: 1952), pp. 132-133. Как отметил недавно шведский экономист Гуннар Мюрдаль (Gunnar Myrdal): «Это поистине повсеместное явление, проявляющееся почти с неизбежностью экономического закона: чем беднее страна, тем больше различие между бедными и богатыми». An International Economy (New York: Harper & Bros., 1956), p. 133.
33 United Nations Preliminary Report... ibid. (См. также Таблицу II). Проведенное недавно сравнение распределения доходов в Соединенных Штатах и ряде западноевропейских стран заканчивается выводом, согласно которому «не существует сколько-нибудь значительной разницы» в структуре распределения доходов между этими странами. Кажется, что эти результаты Роберта Солоу противоречат приведенным выше данным Управления статистики ООН, хотя последние касаются различий между промышленно развитыми и слаборазвитым странам. В любом случае необходимо отметить, что Солоу разделяет мнение, согласно которому относительное положение низших слоев общества в бедной стране, по сравнению со страной богатой, совершенно иное. По словам Солоу, «при сравнении Европы с Америкой может возникнуть вопрос: имеет ли смысл говорить об относительном неравенстве доходов, абстрагируясь от абсолютного уровня дохода. Если один доход вчетверо превышает другой доход, то он имеет, соответственно, и иное содержание, поскольку меньший из доходов означает в одном случае недоедание, а в другом - определенный излишек». Robert М. Solow, A Survey of Income Inequality Since the War (Stanford: Center for Advanced Study in the Behavioral Sciences, 1958, ротапринтное издание), pp. 41^14, 78.


С.М. Липсет. Человек в политике: социальные основы политической жизни
51
Распределение предметов потребления также имеет тенденцию становиться более справедливым по мере увеличения национального дохода. Чем богаче страна, тем выше в ней доля населения, имеющего автомобили, телефоны, ванны, холодильное оборудование и т.п. Там, где существует дефицит товаров, их распределение неизбежно будет менее справедливым по сравнению со страной, где имеется относительное товарное изобилие. Например, количество людей, которые могут позволить себе иметь автомобили, стиральные машины, достойное жилье, телефоны, качественную одежду или же давать своим детям среднее либо высшее образование, все еще составляет незначительную часть населения многих европейских стран. Огромное национальное богатство Соединенных Штатов, или Канады, и - хотя и в меньшей степени - Австралазийских доминионов или Швеции, означает, что в них существует сравнительно небольшая разница в уровне жизни соседствующих общественных классов и что даже классы, занимающие далеко отстоящие друг от друга ступеньки социальной лестницы, имеют в названных странах гораздо более сходную структуру потребления, нежели аналогичные сравниваемые классы в странах Южной Европы. Для жителя Южной Европы и в еще большей мере - для жителя «слаборазвитой» страны социальная стратификация характеризуется гораздо большими различиями в уровне жизни с незначительным совпадением тех потребительских товаров, которые имеют (либо могут позволить себе приобрести) различные слои населения. Правомерно поэтому утверждать, что чем страна богаче, тем менее выражен комплекс принадлежности к низшему слою, составляющий главную причину неудовлетворенности.
Рост уровня благосостояния и образования также идет на пользу демократии благодаря тому, что усиливается их воздействие на низшие классы, что ослабляет их приверженность определенным идеологиям и восприимчивость к экстремистским взглядам. Более подробно данный процесс будет рассмотрен в следующей главе, однако его смысл сводится к вовлечению этих слоев в интегрированную национальную культуру, в отличие от изолированной культуры низшего класса.
Маркс считал, что пролетариат является революционной силой потому, что ему нечего терять, кроме своих цепей; приобретет же он весь мир. То- квиль, изучая причины, по которым низшие слои
в Америке поддерживали политическую систему, выразил эту мысль иначе (еще до того, как Маркс провел свой анализ), отметив, что «лишь те, кому нечего терять, постоянно бунтуют»34.
Рост богатства также влияет на политическую роль среднего класса, меняя конфигурацию классовой структуры с удлиненной пирамиды, в основании которой - многочисленный низший класс, на ромбовидную фигуру с растущим средним классом. Многочисленный средний класс смягчает конфликт, поддерживая умеренные и демократические партии и противодействуя экстремистским группировкам.
Политические ценности и стиль жизни высших слоев общества также связаны с национальным доходом. Чем беднее страна и ниже уровень жизни низших классов в абсолютном выражении, тем сильнее давление на высшие слои, заставляющее их относиться к низшим слоям как к плебейским, стоящим ниже от рождения, как к низшей касте, выходящей за рамки человеческого общества. Резкое различие в образе жизни между занимающими положение наверху пирамиды и теми, кто находится у ее основания, делает это психологически неизбежным. Поэтому высшие слои общества в такой ситуации склонны относиться к политическим правам низших слоев как к чему-то абсурдному и безнравственному. Мало того, что высшие слои сами по себе противостоят демократии, их зачастую высокомерное политическое поведение служит источником усиления экстремистских реакций со стороны низших классов.
Совокупный уровень дохода страны также влияет на восприятие нацией демократических норм. Если страна настолько богата, что вполне может позволить себе определенное перераспределение, то не имеет принципиального значения, какая часть общества находится у власти. Однако если утрата власти означает серьезные потери для крупных властных структур, то эти структуры постараются удержать и укрепить власть всеми доступными средствами.
Определенный уровень национального богатства также необходим для обеспечения квалифицированного государственного управления. Чем беднее страна, тем сильнее в ней непотизм, то есть протекция родне. А это, в свою очередь, снижает вероятность формирования эффективного чиновничьего аппарата, необходимого современному демократическому государству35.
34 Alexis de Tocqueville, Democracy in America, Vol. 1 (New York: Alfred A. Knopf, Vintage ed., 1945), p. 258.
35 Анализ этой проблемы в условиях современного государства содержится в: David Apter, The Gold Coast in Transition (Princeton: Princeton University Press, 1955), esp. Chaps. 9 and 13. Эптер показывает важность эффективного бюрократического аппарата, а также принятия бюрократических ценностей и моделей поведения для существования демократического государственного строя.


52
Раздел 2. Источники демократии
Посреднические организации, действующие в качестве силы, уравновешивающей власть, по- видимому, также связаны с национальным богатством. Токвиль и другие сторонники научного направления, получившего известность как теория «массового общества»36, утверждали, что страна, в которой отсутствуют многочисленные, относительно независимые от центральной государственной власти организации, характеризуется высоким диктаторским, а также революционным потенциалом. Такие организации выполняют ряд важных функций: не допускают доминирования государства или какого-либо источника частной власти над всеми политическими ресурсами; генерируют новые мнения; могут служить средством распространения идей - в частности, оппозиционных - среди значительной части гражданского общества; прививают людям политические навыки и таким образом содействуют повышению интереса к участию в политической жизни. Хотя не существует надежных данных о взаимосвязи между национальными формами добровольной организации и государственным строем страны, результаты исследований индивидуального поведения свидетельствуют, что - независимо от других
факторов - граждане, состоящие в организациях (по сравнению с теми, кто в них не состоит), чаще дают более демократические ответы на вопросы, касающиеся толерантности и партийных систем, а также более активно участвуют в выборах и политической жизни в целом. Поскольку с ростом уровня благосостояния и образования человека повышается вероятность его принадлежности к добровольным организациям, то склонность к созданию последних, по-видимому, является функцией уровня дохода и наличия благоприятных возможностей для досуга в конкретной стране37  * * * * * *.
Очевидно, что рассмотренные здесь условия стабильной демократии наиболее часто встречаются в странах северо-западной Европы и их англоязычных «отпрысках» - Америке и Австралазии; по мнению Вебера и других авторов, демократия и капитализм в названных регионах явились продуктом исторически уникального сочетания условий. Экономическое развитие по капиталистическому пути - согласно основной линии аргументации - получило наилучшие шансы в протестантском обществе и породило класс бюргеров (горожан), чье существование стало одновременно необходимым
36 См. Emil Lederer, The State of the Masses. New York: Norton, 1940; Hannah Arendt, Origins of Totalitarianism. New York: Harcourt, Brace & Co., 1951; Max Horkheimer, Eclipse of Reason. New York: Oxford Univ. Press, 1947; Karl Mannheim, Man and Society in the Age of Reconstruction. New York: Harcourt, Brace & Co., 1940; Philip Selznick, The Organizational Weapon. New York: McGraw-Hill Book Co., 1952; Jose Ortega у Gasset, The Revolt of the Masses. New York: Norton, 1932; William Komhauser, The Politics of Mass Society. Glencoe: The Free Press, 1959.
37 Cm. Edward Banfield, The Moral Basis of a Backward Society. (Glencoe: The Free Press, 1958), где содержится
прекрасное описание того, как крайняя нищета ведет к сокращению числа общественных организаций в южной
Италии. Данные, которые содержатся в опросах общественного мнения, проведенных в Соединенных Штатах,
Германии, Франции, Великобритании и Швеции, показывают, что примерно 40-50% взрослого населения этих стран состоят в добровольных организациях, причем этот показатель не снижается в менее стабильных демокра¬
тиях (Франция и Германия) по сравнению с демократиями более стабильными (Соединенные Штаты, Великобритания, и Швеция). На первый взгляд, эти результаты не соответствуют общему положению заявлению, хотя никакого однозначного вывода сделать невозможно, поскольку в большей части этих исследований использова¬
лись несопоставимые группы данных. Этот вопрос требует дополнительного изучения во многих странах. Данные по названным странам содержатся в нижеперечисленных исследованиях: Франция - Arnold Rose, Theory and Method in the Social Sciences (Minneapolis, University of Minnesota Press, 1954), p. 74 и О. R.. Gallagher, “Voluntary Associations in France”, Social Forces, 36 (1957), pp. 154—156; Германия - Erich Reigrotzki, Soziale Verflechtungen in der Bundesrepublic (Tübingen: J. D. B. Mohr, 1956), p.164; США - Charles L. Wright and Herbert H. Hyman, “Voluntary Association Memberships of American Adults: Evidence from National Sample Surveys”, in:
American Sociological Review, 23 (1958), p. 287, J. C. Scott, Jr., “Membership and Participation in Voluntary Associations”, in: American Sociological Review, 22 (1957), pp. 315-326 и Herbert Maccoby, “The Differential Political Activity of Participants in Voluntary Association”», in: American Sociological Review, 23 (1958), pp. 524-533; Великобритания - Mass Observation, Puzzled People (London: Victor Gollancz, 1947), p. 119 и Thomas Bottomore, “Social Stratification in Voluntary Organizations”, David Glass (ed.); Social Mobility in Britain (Glencoe: The Free Press, 1954), p. 354; Швеция - Gunnar Heckscher, “Pluralist Democracy: The Swedish Experience”, Social Research, 15 (1948), pp. 417-461.


С.М. Липсет. Человек в политике: социальные основы политической жизни
53
условием и катализатором демократии. Акцент протестантизма на личной ответственности содействовал становлению демократических ценностей в этих странах и имел своим результатом такую расстановку сил между бюргерами и троном, которая сохраняла монархию и содействовала признанию демократии консервативными слоями общества. Можно
задаваться вопросом, какой из аспектов этой взаимосвязанной совокупности экономического развития, протестантизма, монархии, постепенности политического развития, легитимности и демократии является определяющим, однако при этом неизменным остается тот факт, что все эти элементы действительно тесно взаимосвязаны44...
44 Представляя исторические события как часть анализа внешних по отношению к государственному строю факторов, составляющих, в свою очередь, элемент причинной зависимости, в которую входит демократия, я последовательно придерживаюсь доброй социологической и даже функционалистской традиции. Как удачно сформулировал это Рэдклифф-Браун, «... одну из “трактовок” социального устройства составляет его история, насколько она нам известна, - доскональный отчет о том, как этот строй возник, что он собой представляет и на каком этапе развития находится. Другую “трактовку” общественного строя дает его анализ ... в качестве конкретной иллюстрации законов социальной психологии или функционирования общества. Приведенные трактовки не противоречат друг другу, а являются взаимодополняющими». Radcliffe-Brown, A. R. “On the Concept of Function in Social Science”, in: American Anthropologist, New Series, 37, 1935, p. 401; см. также Weber, Max, The Methodology of the Social Sciences (Glencoe: The Free Press, 1949), pp. 164-188, где подробно рассматривается значение исторического анализа в социологическом исследовании.


Социальные революции в современном мире*
Теда Скокпол
I. 	Социальные истоки: аналитический обзор А. Мораль анализируемой книги
По своему замыслу и стилю книга Баррингтона Мура (Barrington Moore) Социальные истоки диктатуры и демократа не выглядит как ученый труд, направленный на детальную разработку и обоснование нередко подвергающейся искажению теории сравнительной модернизации. Эта книга похожа, скорее, на написанную словами гигантскую фреску, на которой человек, внимательно изучивший современную историю восьми ведущих государств, пытается крупными мазками представить сделанные им лично открытия морального и практического свойства по следующим вопросам: каковы пути в «мир современной индустрии», которыми следовала каждая из анализируемых стран; какую роль при этом сыграли высшие землевладельческие классы и крестьянство; и, наконец, как влияет движение по каждому из этих путей на свободу человека и на общественную рациональность. Замысел профессора Мура при написании Социальных истоков лежит как в научно- теоретической, так и - не в меньшей степени - в морально-нравственной сферах, и важно отметить, что между этими сферами, по мнению автора, нет противоречия...
...Профессор Мур утверждает в Социальных истоках, что, поскольку
«в любом обществе именно господствующие группы в наибольшей мере заинтересованы в сокрытии механизма его функционирования... Очень часто... достоверный анализ обречен быть критическим и выглядеть, скорее, как разоблачения, нежели объективные утверждения, поскольку последние обычно используются [для “ненавязчивого оправдания статус-кво”] ... Для всех изучающих человеческое общество сочувствие к жертвам исторического процесса и скептическое отношение к заявлениям победителей служат важнейшими гарантиями против обмана господствующей мифологией. Для любого ученого, стремящегося к объективности, названные чувства составляют необходимый элемент его повседневного рабочего инструментария»7.
В чем же состоит конкретное критическое правдивое послание, которое пытается донести до читателя автор Социальных истоков? Думаю, что это следующий вывод: «факты сравнительной истории модернизации» свидетельствуют, что «издержки модернизации оказались не менее, а возможно даже и гораздо более чудовищными, чем издержки революции»*  8. В пользу данного вывода автор приводит ряд аргументов. Во-первых, оценивая факты из истории Англии, он подчеркивает те узаконенные невыносимые страдания, которые были причинены крестьянам огораживанием общинных земель. Во-вторых, анализируя пример Индии, Мур логически выделяет то, каких народных страданий стоила «демократическая стагнация» или отказ от модернизации. Наконец, что я считаю самым важным, - в основу Социальных истоков положены три основных «пути в современный мир» и автор не жалеет усилий для доказательства того, что движение по любому из них сопровождалось примерно равной мерой людских страданий и широкомасштабного массового насилия. «Чума на все их дома» - вот основная оценка путей модернизации, а сама организационная структура Социальных истоков работает скорее на экспозицию этого морально-нравственного вывода, нежели на прояснение или проверку (по существу марксистских) концепций социальных изменений и политического процесса, вдохновивших интерпретацию автором «тех фактов», которые «продиктовали» ему данный этический вывод.
Б. Теоретическое обоснование
В Социальных истоках, по словам их автора,
«предпринята попытка выявить различные политические роли, исполняемые высшими землевладельческими классами и крестьянством в процессе перехода от аграрного ... к современному индустриальному обществу. .. Это попытка определить круг исторических условий, при которых одна, либо обе названные группы сельского населения становились важными силами, составлявшими основу формирования западных парла¬
* Выдержки из: Skocpol, Theda, Social Revolutions in the Modem World. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1994. Чтение нижеследующего аналитического обзора, разумеется, не заменяет, а, напротив, предполагает предварительное знакомство с самой книгой Социальные истоки.
1 Рр. 522-523. Все ссылки на нумерацию страниц цитат даны по: Moore, Barrington Jr., Social Sources of Dictatorship and Democrac. Boston: Beacon Press, 1966. Книга в мягком переплете была опубликована Beacon Press в 1967 г.; нумерация страниц изданий в мягком и твердом переплетах аналогична.
8 	Там же, с. 505.


Т. Скокпол. Социальные революции в современном мире
55
ментских вариантов демократии, а также диктатуры правого и левого толка, то есть фашистского и коммунистического режимов»9.
Основу книги составляет анализ трех различных путей в современный мир, кульминацией каждого из которых явился один из трех интересующих Мура общественно-политических результатов: западная демократия, фашизм и коммунистическая диктатура10  11. Классовая структура «аграрных государств», проходящих начальные этапы экономической модернизации, связана с различными политическими результатами через важнейшие политические события, представляющие собой формы классовой борьбы: «буржуазная революция» - в трех странах, ставших западными парламентскими демократиями (Британия, Франция, США); «революция сверху» - в странах, где установились фашистские диктатуры (Германия, Япония) и «крестьянская революция» - в странах, где утвердились коммунистические диктатуры (Россия, Китай). Два из названных Муром путей - коммунистический и «реакционно-капиталистический (или фашистский)» - представляют чисто теоретические конструкции в том смысле, что они определяют формы: (а) исходной классовой
структуры общества; (б) революционного политического конфликта и (в) итогового системного политического результата, которые, как утверждает автор, применимы к обоим названным типам общественного строя, возникшим на каждом из этих путей. В свою очередь, «буржуазный путь» - это по существу производная категория; она определяется только характерной для ХХ-го века политической системой («западная демократия»), общей для ее «членов». Мур подчеркивает, что Великобритания, Франция и Соединенные Штаты начинали процесс модернизации, имея совершенно различное социальное устройство, а политические потрясения, через которые прошли общества этих стран в процессе модернизации - Гражданская война в Англии, Французская революция, Гражданская война в Америке - характеризовались совершенно различными конкретными формами классовой борьбы. На каждый из этих кон¬
фликтов Мур навешивает ярлык «буржуазная революция», признавая, однако, что делает это в каждом случае главным образом потому, что конкретный рассматриваемый конфликт решающим образом повлиял на окончательное утверждение «буржуазно-демократического строя», а не из-за того, что любой из них означал буквально (либо в основном) политическое наступление «растущей буржуазии». Поскольку некая теоретически значимая общая каузальная форма характерна для всех трех вышеназванных «буржуазных революций», то именно «этот процесс формирования в обществе группы, имеющей независимую экономическую базу, направлен на разрушение унаследованных от прошлого препятствий на пути к демократической форме капитализма»11. В указанной связи Мур подчеркивает роль коммерциализированных аграриев - это джентри (нетитулованное мелкопоместное дворянство) периода Гражданской войны в Англии, богатые крестьяне во времена Французской революции и фермеры-коммерсанты - времен Гражданской войны в Америке.
Мур тщательно (хотя и довольно бессистемно) детализирует и взаимоувязывает три ключевых переменных, имея целью объяснить: (а) различия в последствиях, характерных для каждого из основных путей; (б) различия между конкретными примерами «буржуазной революции». Весь его всеобщий «поясняющий очерк» выглядит столь бессистемным не только потому, что в нем не определены переменные и не раскрыта их роль в объяснении последовательности структур и событий, но и в силу того, что столь многое в «Социальных истоках...» рассматривается на конкретных примерах отдельных стран. Этот факт даже заставил одного критика объявить метод Мура «идиографи- ческим»! Внешний вид, однако, может быть очень обманчив: что Мур действительно делает, анализируя конкретные примеры, - так это дает такую трактовку имеющихся вторичных материалов, что его пояснительная и морально-нравственная концепции выглядят правдоподобно. Именно эти концепции я и пытаюсь прояснить в данном обзоре.
9 Там же, р. xi.
10 Индия не вполне укладывается в рамки представленного Муром теоретического обоснования трех основных путей, что дает мне основания ограничиться немногочисленными высказываниями по ее поводу в данном обзоре. Как собственно включение Индии в анализ, так и ее классификация Муром в качестве «демократии» представляются мне спорными. А выводы Мура в отношении Индии - крайне двусмысленными.
Поскольку Соединенные Штаты никогда не были аграрно-бюрократическим или феодальным государством, они также не вполне укладываются во всеобщую пояснительную схему, приводимую в Социальных истоках. Я считаю, что Мур серьезно исказил факты американской истории, стремясь представить Гражданскую войну в США как «буржуазную революцию». Ли Бенсон (Lee Benson) приводит по сути правильные (хотя и предельно жесткие) доводы в пользу такой оценки в Toward the Scientific Study of History (Philadelphia: J. B. Lippincott, 1972), chap. 8, и я в своем обзоре не буду повторяться, приводя в сущности ту же аргументацию.
11 Социальные истоки, р. XV.


56
Раздел 2. Источники демократии
Первая ключевая переменная - сила буржуазии, или коммерческий импульс. Определенный уровень коммерциализации - тождественный, по мнению Мура, росту городских товарных рынков - провозглашается фактором, подрывающим и дестабилизирующим каждое из рассматриваемых им аграрных государств. Подобно «растущей буржуазии», которая, оставаясь сама по себе неподвижной, признается главной движущей силой практически в любом марксистском анализе процесса модернизации в Европе, коммерциализация в «Социальных истоках...» представляет собой необъяс- ненную данность. Однако сила коммерческого или буржуазного импульса может быть различной, а сам он действует как уникальная переменная, которая как вмешивается в движение по всем трем путям, так и дифференцирует их. Согласно Муру, страны, где произошла «буржуазная революция» (Англия ХУП-го, Франция ХУШ-го, США Х1Х-го века) характеризуются наличием «мощного» буржуазного импульса на ранней стадии модернизации (причем этот «мощный» буржуазный импульс был самым слабым во Франции); буржуазным импульсом «средней» силы - на начальном этапе модернизации Германии и Японии (конец XVIII - середина XIX в.) и, наконец, импульсом «слабой» силы - в Китае и России (а также в Индии XX века).
Закоренелый марксист может от утверждений о силе буржуазии по сравнению с другими классами прямо перейти к объяснению форм и результатов политической классовой борьбы (например: сильный буржуазный импульс - политически агрессивная буржуазия - буржуазная революция). Для Мура, однако, аграрные слои общества являются стратегическими акторами (действующими лицами) в политических революциях «сверху» или «снизу», что создает условия для развития многообразных политических институтов в индустриальных обществах. Поэтому ему необходимо определить переменные, которые могут объяснить свойственные аграрному слою (а) политические предпочтения (про- или антилиберальные/ демократические) и (б) возможности его альянсов с другими слоями общества.
Одной из общих форм классового альянса, анализируемых Муром, является союз между сельским и городским высшими классами:
«Коалиции и противостояния, возникавшие ... между этими двумя группами, составляли - а в некоторых странах мира и до сих пор составляют - основополагающую структуру и среду политической активности, создавая цепь возможностей, искушений
и ограничений, в рамках которых политическим лидерам приходится действовать»12.
Решающей здесь представляется «сила» буржуазии: если она «сильна», то может определять культурный и политический «тон» любой коалиции с высшим классом землевладельцев (как это имело место, по мнению Мура, в Англии) независимо от того, кто в данный период находится у власти; если же уровень «мощи» буржуазии только «средний», - тон будет задавать высший землевладельческий класс.
Что касается политических пристрастий и возможностей аграрного слоя, то проведенное Муром доскональное исследование и использование применительно к изучению конкретных случаев двух оставшихся ключевых переменных: (1) типа коммерциализированного сельскохозяйственного производства («основанное на принудительном труде» или «рыночное») и (2) «революционного потенциала крестьянства» - составляют основу содержащегося в «Социальных истоках...» анализа политики модернизации.
Для любого марксиста:
«Всегда существует прямая связь между собственниками условий производства и непосредственными производителями ... та конкретная форма, в которой неоплаченный прибавочный продукт выкачивается из непосредственного производителя ... составляет самую глубокую тайну, самую сокровенную сущность всего социального строя и вместе с тем политическую форму отношений суверенитета и зависимости, короче говоря, - соответствующую конкретную форму конкретного государства»13.
Однако сам Маркс сосредоточил основное внимание на анализе отношений между капиталистами и пролетариатом и с тех пор большинство авторов- марксистов довольствовались противопоставлением отношений эксплуатации при капитализме (капиталист - рабочий) и родовых «феодальных» эксплуататорских отношений (феодал - крестьянин), даже не пытаясь анализировать многообразные взаимоотношения по линии «производитель - прибавочный продукт - управляющий», присущие коммерциализированному сельскохозяйственному производству. Именно эту последнюю задачу решает Мур, разграничивая «основанную на принудительном труде» и «рыночную» форму коммерциализированного сельского хозяйства:
«Конкретная форма коммерциализированного сельскохозяйственного производства.... столь же важна, как и сама коммерциализация...14
12 Там же, р. 423.
13 Marx, Karl, Capital, Vol. 3 (New York: International Publishers, 1967; originally published, 1894), p. 791.
14 Социальные истоки, p. 420.


Т. Скокпол. Социальные революции в современном мире
57
Существуют определенные формы капиталистических преобразований в сельской местности, которые могут быть экономически выгодными в смысле получения хорошей прибыли, но которые при этом, по вполне понятным причинам, противоречат развитию свободных институтов во всем их многообразии, характерном для западных стран в XIX в....
Различие, которое я пытаюсь обозначить - это различие между использованием политических механизмов (применяя термин «политический» в широком смысле ... включая сюда «традиционные взаимосвязи и отношения», используемые лендлордами), с одной стороны, и опорой на рынок труда, - с другой, - с целью обеспечить необходимую рабочую силу для обработки земли и создания сельскохозяйственного прибавочного продукта для потребления другими классами»15.
Разграничение между «основанном на принудительном труде» и «рыночно»-коммерческим сельскохозяйственным производством лежит в основе объяснения различных форм и результатов модернизации, предлагаемых в «Социальных истоках...». «Рыночная» коммерциализация создала основных аграрных политических союзников для «сильной» буржуазии Англии и (североамериканских) Соединенных Штатов. Напротив, «основанные на принудительном труде аграрные системы являлись неблагоприятной почвой для развития демократии и [при неудаче крестьянской революции и существовании сравнительно сильной буржуазии] составляли существенную часть институциональной системы, приводящей к фашизму»16. Почему? Мур предлагает нам в качестве объяснения две главные причины. Во- первых:
«Хотя основанное на принудительном труде сельскохозяйственное производство может возникать в оппозиции центральной власти, впоследствии в поисках политической поддержки вполне вероятен ее союз с монархией. Одновременно данное положение
может приводить к такой консервации милитаристской этики в дворянской среде, которая отнюдь не способствует развитию демократических институтов»17.
Во-вторых:
«На более позднем этапе модернизации возможно появление еще одного нового и крайне важного фактора в форме своего рода договора о сотрудничестве между влиятельными элементами высшего землевладельческого класса и кругами, выражающими формирующиеся коммерческие и мануфактурные интересы18.
Промышленное развитие может происходить достаточно быстро при наличии такого покровительства. Однако его итогом - после короткого и нестабильного периода демократии - оказывается фашизм»19.
И, наконец, позвольте представить третью ключевую переменную - «революционный потенциал крестьянства». «Реакционно-капиталистическая» модернизация возможна, по Муру, лишь в том случае, если не происходит ни «буржуаз-ной», ни крестьянской революции «снизу». Крестьянство составляет существенную часть мятежной силы в обоих типах революции. Это заставляет Мура задаться вопросом: «Какие типы общественного строя и какие исторические условия порождают крестьянские революции, а какие, напротив, подавляют, либо предотвращают их [?]»20. Мур приходит к выводу, что одно из фундаментальных условий любой социальной революции состоит в следующем: «коммерциализация» в аграрном государстве должна быть такой силы (умеренной или низкой) и формы, чтобы крестьянское сообщество оставалось в основном целостным, но «ослабленным». Помимо сказанного, на то, какой «сильный или слабый революционный потенциал» будет иметь крестьянство, влияет взаимодействие ряда факторов. К числу факторов, способствующих формированию сильного потенциала21, относятся:
15 Там же, рр. 433-434, курсив мой {Прим, автора - Т.Б.). Из понятия «основанное на принудительном труде» сельскохозяйственное производство Мур, очевидно, исключает: (1) семейное фермерство; (2) «систему наемного сельскохозяйственного труда, при которой работники... располагают значительной реальной свободой отказываться от работы и переезжать с места на место...» и (3) «докоммерческие и доиндустриальные аграрные системы... в которых существует примерный баланс между вкладом суверена в обеспечение правосудия и безопасности и вкладом работников в виде создаваемого ими сельскохозяйственного продукта» (сс. 434—435). Мне представляется, что, строго говоря, элемент (3) вообще не следует рассматривать, поскольку само разграничение между «основанном на принудительном труде» и «рыночным» относится только к коммерциализированному сельскохозяйственному производству.
16 Там же, р. 435.
17 Там же.
18 Там же, р. 436.
19 Там же, р. хуг
20 Там же, р. 453.
21 Согласно утверждению Мура, в каждом конкретном случае крестьянской революции не обязательно присутствуют все «позитивные факторы».


58
Раздел 2. Источники демократии
Таблица 2.1
Категории и группы (кластеры) определяющих их переменных в работе Баррингтона Мура Социальные истоки диктатуры и демократии
Пути развития
I
«Буржуазная
II
«Реакционный
III
«Коммунизм»
революция»
капитализм»
Общий исходный пункт* (кроме США)
Аграрно-бюрократическое государство
Основные группы (кластеры) переменных
Буржуазный импульс
Сильный
Сильный
Средний
Слабый
Вид коммерциализированного сельскохозяйственного
Рыночное
Основанное
производства
на принудительном
труде
Революционный потенциал крестьянства
Низкий
Высокий
Низкий
Высокий
Решающее политическое событие
Буржуазная революция
Революция «сверху»
Крестьянская революция
Основной системный
Демократический
Фашизм
Коммунистическая
политический итог
капитализм
диктатура
Примеры стран
Англия
США
Франция
Германия
Япония
Россия
Китая
* «Сильные централизованные государственные формы правления, которые условно можно назвать монархический абсолютизм или аграрно-бюрократическое государство, укоренились в XVI и XVII веках во всех изученных в связи с данным исследованием ведущих странах (разумеется, исключая Соединенные Штаты)... Данный факт представляет удобную (хотя и небесспорную) точку отсчета, от которой берет начало модернизация» (Социальные истоки, р. 417).
слабые и «основанные на эксплуатации»22 связи крестьянства с высшим землевладельческим классом, не обеспечивающие успешного перехода к современному индустриальному обществу (либо не содействующие данному переходу) и «радикальная» форма внутриобщинной крестьянской солидарности (когда «институциональные условия таковы, что способствуют распространению недовольства в крестьянской среде...»)23. Факторы, предопределяющие формирование слабого революционного потенци¬
ала, таковы: прочные связи с высшим землевладельческим классом, слабая солидарность внутри крестьянского сообщества или же «консервативная» форма солидарности (которая объединяет «носителей реального и потенциального недовольства, превращая их в доминирующую социальную структуру»)24. Наконец, как отмечает Мур, для того, чтобы победить, революционно настроенные крестьяне должны иметь союзников вне рамок крестьянской среды, однако ему не удается дать общей формулы,
22 На сс. 470-473 Социальных истоков Мур формулирует то, что, на мой взгляд, является наивным функционалистским определением «эксплуатации» во взаимоотношениях «лендлорд — крестьянин». Он считает, что можно объективно оценить, оказывают ли феодалы (в дорыночных аграрных обществах) ценные услуги «сообществу» в обмен на тот прибавочный продукт, на который они претендуют. Однако Мур проходит мимо того факта, что любой высший класс непреднамеренно самим фактом своего существования и своей деятельности порождает многие из тех проблем, которые одновременно он сам и разрешает, оказывая «услуги» «сообществу». Так, если бы сами феодалы не были склонны к междуусобицам, «их» крестьяне не нуждались бы в защите, за которую они, как принято считать, «отдавали» свой прибавочный продукт на основе «справедливого обмена»!
23 Там же, р. 475.
24 Там же, р. 476.


Т. Скокпол. Социальные революции в современном мире
59
определяющей кто может стать этими союзниками. Тем не менее, согласно выводу Мура, французскую революцию сделало «буржуазной» то, что крестьянству (существенную долю которого составляли зажиточные крестьяне) удалось найти союзников в «третьем сословии»; общий интерес зажиточного крестьянства и «третьего сословия» в развитии частной собственности предотвратил реализацию коллективистского сценария развития событий25.
Теперь, когда представлен аналитический обзор путей и ключевых переменных, используемых Муром для объяснения различий как между путями, так и внутри них, возможно, для читателя будет полезным представить сказанное в виде итоговой схемы (см. Таблицу 2.1).
Следует сказать несколько слов о характере трактовки, которую Мур пытается дать в «Социальных истоках...». Роберт Сомерс удачно приклеивает к этому ярлык «анализа экономической динамики на основе выделения последовательных периодов ... систематическое изучение конкретных случаев последовательности событий, которые, как предполагается, находятся в определенного рода причинной связи»26.
«Квинтэссенция... аргументации [Мура][ ] ... состоит в том, что определенное сочетание факторов
делает определенную последовательность событий более вероятной... Хотелось бы знать: каковы предыдущие и последующие этапы структуры «X»? Вебер ссылался на представление, согласно которому стоит появиться определенным структурам, - «жребий брошен», что делает более вероятным наступление определенных событий при следующем перевороте игральной кости»27.
Важно отметить, что Муру не удается дать исчерпывающего объяснения (либо приблизиться к оному): он склоняется к тому, чтобы допустить схему «коммерциализация превращающаяся в индустриализацию» и сосредотачивается на факторах, определяющих политические институциональные результаты. Это фактически означает, что Мур не дает объяснения собственно процесса экономического развития самого по себе, а вместо этого определяет то, что ему представляется возможными последствиями трех типов государственного устройства или событий - аграрно-бюрократические социальные структуры, революции («сверху» или «снизу») и «современные» политические структуры - при этом экономическое развитие считается непрерывным процессом, взаимоувязывающим и активизирующим последовательность структур и событий ...
25 В нижеследующей критической ремарке я не собираюсь подробно останавливаться на проведенном Муром анализе «революционного потенциала крестьянства». На это есть три причины. Во-первых, я считаю, что Мур занимает по существу правильную позицию, не сосредотачиваясь исключительно на одном крестьянстве как совокупной массе; вместо этого он рассматривает как социальные структуры крестьянского сообщества, так и связи крестьянства с высшими слоями общества. Во-вторых, разница между моим взглядом на крестьянство и взглядом на него Мура проистекает из моего альтернативного подхода к социальным революциям, которые я рассматриваю с холистических позиций, и эта разница подробно рассмотрена в докладе, представленном на заседаниях Американской социологической ассоциации (август 1973 г., Нью-Йорк). И, наконец, в третьих, учитывая теоретический характер данной статьи, более важна критика трактовки Муром связей высшего класса с политическими процессами.
26 Somers, Robert, “Applications of an Expanded Survey Research Model to Comparative Institutional Studies», in: Vallier, Ivan (ed.), Comparative Methods in Sociology (Berkley and Los Angeles: University of California Press, 1971), p. 392.
27 Ibid., p. 389.


Влияние экономического развития на демократию*
Эвелин Хьюбер, Дитрих Рюшемайер и Джон Д. Стивенс
Методика, теория и основные результаты
Оценивая социально-экономические условия для установления демократии в той или иной стране, следует опираться на основной результат сравнительных статистических исследований, а именно: между экономическим развитием и демократией существует тесная (хотя и не абсолютная) связь. Эта корреляция, впрочем, не доказывает всех тех теорий, что возникают в этой связи, в частности, теории модернизации. Структурные корреляционные связи и зависимости не позволяют нам делать адекватные выводы и о каузальной зависимости. Сходные результаты могли бы возникнуть под влиянием самых разнообразных факторов и причин.
Для прояснения причинно-следственной связи мы использовали стратегию аналитической индукции, базирующуюся на сравнительных аналитических исследованиях. Данная стратегия представляет собой метод конкретного исследования, при котором анализ последующих конкретных случаев ведется с учетом анализа предыдущих.
Таким образом, этот метод позволяет получить информацию в исторической ретроспективе и адекватно учитывать конкретные исторические условия каждого анализируемого фактора. В каждом случае возможна модификация как конкретных гипотез, используемых в предшествующем анализе, так и более широких теоретических рамок модели. Результатом является ряд конкретных примеров, интерпретируемых посредством единого набора теоретических положений, и последовательно модифицированная теория, согласующаяся с конкретными изученными примерами...
Наш центральный тезис и наш действительно самый главный вывод можно теперь сформулировать однозначно: капиталистическое развитие связано с демократией постольку, поскольку оно меняет баланс классовых сил, ибо ослабляет власть класса землевладельцев и укрепляет власть зависимых классов. Рабочий и средний классы - в отличие от других зависимых классов ранее в истории - получают беспрецедентную возможность самоорганизации благодаря развитию таких явлений, как урбанизация, фабричное производство и новые формы коммуникации и связи.
Данный тезис противоречит другим объяснениям. Рост средних классов не определяет основополагающую связь между капиталистическим развитием и демократией. Эту связь невозможно объяснить и тем, что более сложные общества требуют дифференцированной и гибкой формы правления, как утверждает теория модернизации. И, наконец, демократия не создается буржуазией - новым господствующим классом капиталистических собственников, - как это трактовалось и в либеральной, и в марксистской политических теориях. Класс буржуазии внес важный вклад в обеспечение движения к демократии, настойчиво требуя своей доли политической власти в виде парламентского контроля за государством, однако буржуазия враждебно относилась к дальнейшей демократизации, когда ее интересы оказывались под угрозой. В действительности, один из важнейших результатов нашего сравнительного исследования, оказавшийся несколько неожиданным, состоит в том, что экономически господствующие классы - особенно в Латинской Америке - принимали демократию лишь тогда, когда их политические интересы находились под надежной защитой крупных партий консервативного или неидеологи- зированного характера. Важно также отметить, что класс буржуазии часто поддерживает демократию всякий раз, как только оказывается, что ее интересы в рамках такой системы могут быть защищены...
Тот факт, что классовые интересы обусловлены исторически, имеет ключевое значение для нашего анализа. Это делает межклассовые отношения особо важными. Один класс может играть роль гегемона по отношению к другому, и это предопределяет выбор классовых союзников. Интересы, преследуемые крестьянами и даже городским средним классом, зачастую в значительной степени определяются землевладельцами, буржуазией и государством, а также государственной церковью. Заключение альянсов наверху - между землевладельцами, буржуазией и государством - может иметь определяющее значение для создания альянсов между другими классами. Это крайне важно для перспектив развития демократии, поскольку рабочий класс (даже европейский) сам по себе был слишком слаб, чтобы дать решительный толчок движению к демократии и всеобщему избирательному праву.
* Выдержки из: Huber, Evelyne, Rueschemeyer, Dietrich and Stephens, John D. “The Impact of Economic Development on Democracy” in: Journal of Economic Perspectives, no. 3, 1993, pp. 71-86.


Э. Хьюбер, Д. Рюшемайер, Д. Стивенс. Влияние экономического развития на демократию
61
Наступление и отступление демократии в Европе и Центральной Америке
В 1870 г. единственным европейским государством с демократической формой правления являлась Швейцария. Многие страны, которые часто считались демократическими в то время, - такие как Великобритания, Голландия и Бельгия, - имели парламентскую форму правления и систему конкурирующих партий, однако при этом в них существовало ограничение избирательного права по уровню дохода или имущественному цензу. А к 1920 г., напротив, почти все западноевропейские страны стали полностью демократическими. Этот период перехода к демократии в Европе характеризовался также появлением организованного рабочего класса. Такое изменение основной классовой структуры, как свидетельствует статистика рабочей силы, было довольно значительно: с 1870 по 1910 г. численность работников, занятых в несельскохозяйственном секторе, выросла на величину от одной трети до половины и достигла в итоге в тринадцати проанализированных нами европейских странах в среднем 61% совокупной рабочей силы. Что касается формирования и организации классовой структуры, то ее изменение было еще более значительным: в 1870 г. ни в одной из стран социалисты не были сколько-нибудь значительной массовой партией, а профсоюзы объединяли ничтожную долю работников. Но уже накануне Первой мировой войны основные социалистические и рабочие партии имели поддержку 26% избирателей (несмотря на существующие в ряде стран ограничения избирательных прав), при этом профсоюзы объединяли в среднем 11% работников, занятых в несельскохозяйственном секторе. На первых послевоенных выборах доля полученных социалистами голосов избирателей достигла в среднем 32 %, в то время как профсоюзные организации характеризовались впечатляющим ростом - в два с половиной раза. В рассматриваемый период организованный рабочий класс был также наиболее последовательной продемократической силой: в начале Первой Мировой войны рабочее движение в Европе объединилось на основе идеологии, ставящей достижение всеобщего избирательного права и парламентской формы правления в центр программных требований (Zolberg, 1986)...
Было ли аналогичным развитие событий в Латинской Америке? Система крупного землевладения и наличие мощного класса землевладельцев, нуждающихся в многочисленной дешевой рабочей силе, тоже создавали серьезные препятствия на пути демократизации в Южной Америке. Прорывы к полномасштабной демократии (пусть и времен¬
ные) в период до 1970-х годов оказались возможными лишь там, где у крупных землевладельцев были в основном скотоводческие ранчо и они поэтому меньше нуждались в рабочей силе (Аргентина и Уругвай); либо же там, где их экономическая власть ограничивалась или уравновешивалась наличием сильного добывающего экспортоориентированного сектора экономики (Венесуэла и Боливия).
Как и в Европе, в Южной Америке буржуазия не была сторонником полной демократии. Как и в Европе, силы, стремившиеся к демократии, представляли собой организованные сегменты классов, находившихся в подчиненном положении. Но, в отличие от Европы, в Южной Америке ведущей силой демократического движения был все-таки средний класс. Однако, поскольку его представители в основном боролись лишь за свои собственные права, их, как правило, удовлетворяли ограниченные формы демократии. Для введения в полной мере демократической формы правления средним классам понадобилась бы поддержка рабочего класса, обладавшего определенной силой...
Политическая история Латинской Америки XX века характеризуется многочисленными то прорывами к ограниченной либо полной демократии, то откатами от нее. По существу, экономически господствующие классы мирились с демократией лишь до тех пор, пока были в безопасности их жизненные интересы. В тех же случаях, когда способность государства или политических партий канализировать и удерживать революционную деятельность подчиненных классов ослабевала, экономические элиты обращались к военным кругам в поисках союзников с целью заменить демократический режим на авторитарный.
.. .Экономическое отставание стран Южной Америки и их зависимость от импортируемых технологий сказались на малочисленности рабочего класса по сравнению с европейским (при сходных уровнях экономического развития). А в результате в обществе сложилась классовая структура, неблагоприятная для демократизации. Сохранение экономической зависимости стран региона означало его высокую уязвимость перед лицом колебаний на мировых рынках, а возникающая в итоге экономическая нестабильность серьезно затрудняла процессы стабилизации и легитимизации режимов - будь то режимы авторитарные или демократические.
Центральная Америка и Вест-Индия
Страны Вест-Индии и Центральной Америки характеризуются рядом общих социально-экономических параметров, которые, как было показано,


62
Раздел 2. Источники демократии
неблагоприятны для установления демократии2. Экономика этих стран традиционно являлась плантационной, с некоторой долей отраслей добывающей и обрабатывающей промышленности (а также туризма в Вест-Индии), возникших в период после Второй Мировой войны. Общества в этих странах были традиционно иерархичны, а их экономика сильно зависела от внешней торговли и иностранных инвестиций. Низкий уровень экономического развития, крайне высокая зависимость, значительное неравенство, малочисленность рабочего класса и стремительность социальных перемен - все это было характерно для стран Карибского бассейна в период после Второй Мировой войны, и все это сыграло неблагоприятную роль при установлении и упрочнении демократических режимов.
Неудивительно поэтому, что во всех, за исключением двух, испаноязычных государствах Карибского бассейна в 1960-1970-е годы у власти находились авторитарные режимы, а на протяжении 1970-х годов экономические элиты и военный истэблишмент все более прибегали к репрессиям по отношению как к революционному движению, так и к демократическим реформаторским силам. Исключение составляет Коста-Рика, а с 1978 г. - Доминиканская Республика. Напротив, во всех, за исключением двух, англоязычных странах Карибского бассейна со времени получения ими независимости в 1960-е годы и на протяжении 1970-х годов существовали демократические режимы3. Чем можно объяснить столь существенную разницу в политическом развитии?
Источники этих контрастов 1960-1970-х годов лежат в событиях 1930-х годов. Великая Депрессия нанесла огромный урон странам региона, сильно зависящим от экспорта. В ответ на снижающийся уровень реальной заработной платы и растущую безработицу рабочие практически всех стран региона предприняли попытки объединения и организации протестов. Реакция экономических элит на эти протесты и усилия по объединению в профсоюзы была одинаково негативной во всех странах региона, а вот реакция государства сильно различалась. В данном случае большую роль сыграл британский колониализм, поскольку он являлся альтернативой центральноамериканской модели государственного управления, при которой у власти стояли землевладельцы или военные, прибегавшие к силовым методам подавления как выступлений и
протестов, так и формировавшихся тред-юнионов и союзных им политических партий. Следовательно, тридцатые годы ознаменовали начало организованной политической жизни и открыли дорогу последующей консолидации гражданского общества в Вест-Индии. В это же время в Центральной Америке упрочился государственный аппарат принуждения и подавления гражданского общества, используемый либо коалицией землевладельцев и военных, либо одними лишь военными. Коста- Рика отличалась от остальных стран Центральной Америки; в этой стране, как и в странах Вест- Индии, крупные землевладельцы менее жестко контролировали государственный аппарат (хотя, как мы вскоре увидим, и по иным причинам), и поэтому профсоюзы и политические партии имели возможность консолидировать свои силы.
В общем, упрочение демократии не может определяться одним только экономическим развитием и его влиянием на развитие классовой структуры. Как центральноамериканские, так и карибские государства начинали приблизительно с одинакового уровня развития, имея схожую структуру экономики и занимая сходные ниши на мировом рынке. Появление демократии в Вест-Индии и ее отсутствие в Центральной Америке определилось характером государственно-классовых отношений, в особенности решающим влиянием британского колониализма.
Аналогичным образом, развитие сильного военного государства, либо его отсутствие не может быть объяснено одними только внутренними факторами. Для получения исчерпывающего объяснения необходим учет третьей составляющей - транснациональных властных структур. Экономические и геополитические интересы США, наряду с расстановкой политических сил внутри страны, обусловили поддержку Соединенными Штатами создания аппарата подавления в центральноамериканских государствах. В Британии, напротив, колонии все чаще рассматривались как обременительная статья расходов, которую ослабевающая метрополия не может себе позволить и с которой силы социал- демократии, представлявшие в Британии гораздо больший вес, не желали более мириться.
Анализ ситуации в Вест-Индии и Центральной Америке приводит к новой интерпретации наших данных по Европе, что вполне естественно при последовательном использовании аналитического
2 Понятие «Вест-Индия» относится к англоязычным карибским странам (крупнейшие из которых - Ямайка, Барбадос, Тринидад и Гайана); термин «карибский» объединяет их с испано-, франко- и голландскоязычными странами; понятие «Карибский бассейн» используется для обозначения карибских и центрально-американских государств.
3 Исключение составляют Гайана и крохотная Гренада с их расовой сегрегацией, однако анализ этих двух стран увел бы нас слишком далеко от проблемы данного исследования; такой анализ см. в: Rueschemeyer, Stephens and Stephens (1992, pp. 251-258).


Э. Хьюбер, Д. Рюшемайер, Д. Стивенс. Влияние экономического развития на демократию
63
индуктивного метода. Исследуя Европу, мы объясняли авторитарную траекторию развития четырех государств - Германии, Италии, Австро-Венгрии и Испании - мощью высшего класса помещиков- землевладельцев в этих странах. Рассмотренные примеры стран Вест-Индии показывают, что эта мощь должна была дополняться такой структурой государственной власти, которая была бы подвластна влиянию землевладельцев и могла быть направлена на подавление [недовольства и сопротивления] в масштабах всей страны. На европейском континенте такого рода государство было создано в ходе многовековой консолидации европейских государств, главным образом в результате войн. Как отмечает Тилли (Tilly 1975, рр. 40-44), объединение крупных землевладельцев с центральной государственной властью было мощным военным союзом и часто оказывалось победоносным в те полные войн века. Более того, союз помещиков- землевладельцев с военными кругами, сложившийся в процессе формирования государства в этих [европейских] странах, способствовал авторитарной политике: при установлении или поддержании авторитарного режима землевладельцы и их союзники могли рассчитывать на твердую поддержку военных.
Вопросы, методы и области применения
Наша программа сравнительных исторических исследований подтвердила вывод, сделанный на основе межстранового статистического анализа факторов установления демократии: между уровнем экономического развития и развитием политической демократии существует каузальная связь. Однако основополагающая причина этой связи состоит, на наш взгляд, в том, что капиталистическое развитие трансформирует классовую структуру, расширяя рабочий и средний классы и содействуя их самоорганизации; в результате элитам становится все сложнее препятствовать их выходу на политическую арену. Одновременно развитие ослабляет класс помещиков-землевладельцев - наиболее последовательных противников демократии. Уровень развития классовой структуры едва ли может объяснить все национальные различия в развитии демократии (яркой иллюстрацией служит резкий контраст в политическом развитии испаноязычных центральноамериканских стран и англоязычных кариб- ских островных государств), и тем не менее он является очень важным.
Возможно, читателям приходилось встречаться с утверждением, что буржуазия играла важную роль в осуществлении демократических реформ, и их, возможно, удивит, сколь малое значение мы придаем этому фактору. Разумеется, ведущие бизнесмены современных развитых капиталистиче¬
ских стран вполне обоснованно считаются сторонниками демократии. Однако их предшественники в Европе XIX века и Латинской Америке XX столетия таковыми не были - по причине опасений, что распространение избирательного права на рабочих поставит под угрозу их материальные интересы. По мере становления демократии на протяжении XX в. становилось все более ясно, что эти страхи оказались преувеличенными, и буржуазия развитых капиталистических стран постепенно начала принимать демократические институты, а впоследствии превратилась в их активного сторонника. Аналогичный процесс происходил в Вест-Индии в период после Второй Мировой войны, и можно надеяться, что то же самое переживает современная Южная Америка....
В заключение - несколько замечаний о значении проведенного нами анализа для будущего демократии в странах современного “третьего мира”. Большинство интервенций, совершенных США в развивающиеся страны (по крайней мере, после Второй мировой войны) обусловливались геополитической конкуренцией с Советским Союзом, нежели непосредственной защитой экономических интересов. Поддержка Соединенными Штатами авторитарных режимов неизменно объяснялась интересами национальной безопасности [США]. Окончание «холодной войны» серьезно ослабило озабоченность национальной безопасностью и сократило внешнеполитическую активность США в Латинской Америке. В то же время дискредитация советской модели нанесла смертельный удар по «ленинскому социализму» как образцу для оппозиционных движений, дававшему повод для легитимизации авторитарных режимов в “третьем мире”. Эти факторы, по меньшей мере, открывают перспективу для более однозначной продемократи- ческой политики в отношении “третьего мира” со стороны Соединенных Штатов и других развитых демократических государств.
В то же время ряд других факторов не вселяет большого оптимизма относительно шансов демократии в “третьем мире”. Наш анализ выявил, что и рабочие, и бизнесмены при выборе политической позиции в отношении демократических институтов в основном ориентируются на то, как демократия повлияет на их материальные интересы. В этом отношении сегодняшние экономические проблемы “третьего мира”, экономическая стагнация и огромная задолженность представляют дополнительные проблемы для демократии. Нет сомнений, что быстрый экономический рост, или увеличение экономических благ, способствуют достижению компромисса между капиталом и трудом, и что, наоборот, медленный рост делает почти невозможным удовлетворение обеих сторон. При таких условиях требования рабочими лишь экономических уступок уже становятся угрозой для бизнеса.


64
Раздел 2. Источники демократии
Проведенный анализ дает основания ожидать, что одни страны Третьего мира имеют лучшие перспективы демократизации, нежели другие. Наиболее очевидно, что лучшими перспективами обладают те, кто достиг более высокого уровня экономического развития. Тем не менее, как выявил проведенный анализ, определяющее значение имеет не столько отдельно взятый рост дохода на душу населения (который может достигаться, к примеру, за счет [усиления эксплуатации] природных богатств),
сколько изменения в классовой и социальной структуре, вызванные индустриализацией и урбанизацией и оказывающие на демократию наиболее глубокое влияние. Кроме того, исследование классовых отношений в сельскохозяйственном производстве приводит нас к выводу, что перспективы демократизации гораздо благоприятнее в тех странах Третьего мира, где класс крупных землевладельцев сравнительно малочисленен и где имеется многочисленный сельскохозяйственный средний класс.
Библиография
Rueschemeyer, Dietrich, Huber Evelyne, Stephens, and Stephens, John D. Capitalist Development and Democracy.
Cambridge: Polity Press, and Chicago: Chicago Univ. Press, 1992.
Tilly, Charles “Reflections on the History of European State-making.” in Tilly, Charles (ed.), The Formation of National States in Western Europe. Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1975, pp. 3-83.
Zolberg, Aristide R., “How Many Exceptionalisms?” in: Katznelson, Ira, and Zolberg, Aristide (eds.), Working Class Formation: Nineteenth Century Patterns in Western Europe and the United States. Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1986, pp. 397-455.


Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке*
Адам Пшеворский
Переходы к демократии
Демократизация
Введение
После краха диктатуры на первый план выходит вопрос, согласятся ли политические силы на существование институтов, допускающих открытую, пусть даже ограниченную, конкуренцию? И способны ли такие институты обеспечить спонтанное подчинение, то есть подчинение интересов неизвестному заранее исходу соперничества и готовность согласиться с его результатами? Способны ли они привлечь политические силы в качестве участников [такого демократического] процесса?
Заметим, что конфликты, имеющие место в периоды перехода к демократии, часто происходят на двух фронтах: 1) между противниками и сторонниками авторитарного режима и 2) между самими про- демократическими деятелями за лучшие шансы в условиях [будущей] демократии. Образ демократии как борьбы общества против государства - полезный вымысел, лозунг, объединяющий противостоящие авторитарному режиму силы. Но общество разделено по многим основаниям, и суть демократии заключается в конкуренции политических сил, имеющих противоположные интересы. Эта ситуация создает дилемму: чтобы прийти к демократии, антиавторитарные силы должны объединиться в борьбе против авторитаризма, но, чтобы победить в условиях демократии, они должны соперничать друг с другом. Поэтому борьба за демократию всегда ведется на два фронта: против авторитарного режима за демократию и против союзников за лучшее положение при будущей демократии.
И хотя эти два разных аспекта демократизации - высвобождение из-под авторитарного режима и установление демократического правления - иногда сливаются воедино, для целей нашего ис¬
следования полезно рассмотреть их по отдельности. Относительная значимость этих двух звеньев определяется тем, какое место занимают в рамках авторитарного режима политические силы, контролирующие репрессивный аппарат, прежде всего вооруженные силы*  22. Там, где армия остается верной режиму, элементы высвобождения играют основную роль в процессе демократического транзита. Классическими примерами служат Чили и Польша, а также Испания, Бразилия, Уругвай, Южная Корея и Болгария. С другой стороны, если среди военных нет единства, например, по причине каких-то военных поражений, как это было в Греции, Португалии и Аргентине, или если военные находятся под действенным гражданским контролем, что было характерно для восточноевропейских стран, элементы высвобождения влияют на конституирование нового режима в меньшей степени.
Высвобожден ие
Поскольку проблема высвобождения была подробно исследована, ограничусь схематическим изложением результатов. Следуя О'Доннеллу (O'Donnell, 1979), а также О'Доннеллу и Шмитте- ру (O'Donnell, Scmitter, 1986), выделим четыре политические силы: внутри авторитарного блока - сторонников твердой линии и реформаторов (которые могут как быть, так и не быть либерали- заторами); среди сил оппозиции - умеренных и радикалов. Сторонников твердой линии обычно можно найти в репрессивных структурах авторитарного правления: в полиции, среди юридической бюрократии, цензоров, журналистов и т.д. Реформаторы рекрутируются из политиков, функционирующих в рамках режима, и из некоторых групп, не входящих в государственный аппарат: из представителей буржуазии при капитализме
* Выдержки из: Przeworski, Adam. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. New York: Cambridge Univ. Press, 1991.
22 	Они не обязательно монолитны. Заметим, что как наследие сталинской эпохи в Восточной Европе существовали две организованные силы подавления: вооруженные силы, обеспечивавшие внешнюю оборону и подчинявшиеся Министерству обороны, и внутренние войска, которые подчинялись Министерству внутренних дел. Степень независимости тайной полиции была разной в разных странах и в разные периоды времени.


66
Раздел 2. Источники демократии
и хозяйственных руководителей при социализме23. Умеренные и радикалы могут представлять различные интересы, хотя это и не обязательно. Они отличаются только по своему отношению к рискованным предприятиям. Умеренные опасаются сторонников твердой линии, но цели их могут быть не менее радикальными24.
Высвобождение из-под авторитаризма может произойти только в результате взаимопонимания между реформаторами и умеренными. Оно возможно, если 1) реформаторы и умеренные достигают соглашения об институтах, при которых представляемые ими социальные силы имели бы заметное политическое влияние в демократической системе;
2) реформаторы в состоянии добиться согласия сторонников твердой линии или нейтрализовать их;
3) умеренные способны контролировать радикалов. Два последних условия логически предшествуют первому, поскольку определяют возможные действия реформаторов и умеренных. Какой бы договоренности они ни достигли, она должна побудить сторонников твердой линии действовать заодно с реформаторами и сдерживать радикалов. Когда эти условия выполнимы?
Если процесс высвобождения контролируют военные, они либо должны выступать за реформы, либо реформаторы должны склонить их к сотрудничеству или, по крайней мере, к пассивности. Умеренные платят свою цену. Если реформаторы являются жизнеспособным собеседником для умеренных только тогда, когда они контролируют или
имеют на своей стороне вооруженные силы, то умеренные политически значимы только если они в состоянии сдерживать радикалов. Умеренные джентльмены в галстуках годны для цивилизованных переговоров в правительственных дворцах, но, когда улицы заполняют толпы народа, а предприятия захватываются рабочими, умеренность оказывается неуместной. Поэтому умеренные должны или обеспечить терпимые условия для радикалов, или же, если они не способны добиться этого от реформаторов, оставить в руках репрессивного аппарата достаточно власти, чтобы радикалов можно было запугать. С одной стороны, умеренные нуждаются в радикалах, чтобы с их помощью оказывать давление на реформаторов; с другой же - умеренные боятся, что радикалы не согласятся на сделку, которую они (умеренные) заключат с реформаторами. Неудивительно, что достижимое часто оказывается нереализованным.
Когда может быть достигнуто соглашение, снимающее все эти напряжения? Реформаторы стоят перед стратегическим выбором. Им нужно решить: либо сохранить авторитарный альянс со сторонниками твердой линии, либо стремиться к демократическому союзу с умеренными. Умеренные, в свою очередь, могут или вступить в союз с радикалами и стремиться к полному разрушению политических сил, организованных при авторитарном режиме, или начать переговоры с реформаторами и стремиться к примирению. Предположим, что структура ситуации такова, как это отображено в таблице 2.125.
23 Отношение буржуазии к авторитарным режимам не поддается поверхностным обобщениям. Причина состоит в следующем. У буржуазии есть три способа защитить свои интересы: 1) в условиях демократии она может организоваться в партию и начать борьбу за власть; 2) в условиях любого режима она может организоваться в группу давления и использовать привилегированные каналы влияния на государство; 3) в условиях любого режима децентрализованная предпринимательская деятельность сдерживает действия государства, направленные против ее интересов (по определению Пшеворского и Валлерстайна (Przeworski, Wallerstein, 1988), это структурная зависимость государства от капитала). Однако, вопреки Марксу, этот сдерживающий фактор может оказаться недостаточным, чтобы защитить буржуазию от государства. Некоторые военные режимы в Латинской Америке причинили громадный ущерб отдельным слоям буржуазии. Мартинес де Ос ликвидировал половину аргентинских фирм, а бразильские военные создали государственный сектор, который конкурировал с частными фирмами. Именно поэтому к 1978 г. лидирующие слои буржуазии считали военный режим опасным. Таким образом, по крайней мере в Бразилии, антиавторитарные настроения выросли из экономического либерализма. (Об исследовании этих настроений см. Bresser, Pereira, 1978.) В свою очередь, в странах со слабым массовым движением буржуазия может успешно конкурировать в борьбе за власть и в демократических условиях. По-видимому, так обстоит дело в Эквадоре, где независимость технобюрократов - выражение скорее стиля, чем сути экономической политики (Conaghan, 1983), - заставила буржуазию выступить против военного направления и где она не опасалась соперничества на выборах. Подобно этому в социалистических странах некоторые директора предприятий относительно рано увидели возможность превратить свою политическую силу в экономическую власть (Hankiss, 1989) и поддержали демократизацию.
24 В 1981 г. в Польше умеренными считались те, кто рассматривал советскую интервенцию неизбежной; радикалами - те, кто представлял ее маловероятной.
25 Первая цифра в каждой графе - значение этого исхода для реформаторов; вторая цифра - для умеренных (4 лучше 3 и т.д.). Эти цифры не характеризуют личности; они только ранжируют возможности. Поэтому умеренные могут чувствовать себя обделенными со своим второсортным выбором, в то время как реформаторы могут чувствовать себя с тем же выбором вполне счастливыми людьми.


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
67
Таблица 2.1
Умеренные объединяются с
радикалами
реформаторами
Реформаторы
объединяются
со сторонниками твердой линии
Авторитарный режим сохраняется в прежней форме 2, 1
Авторитарный режим сохраняется с уступками 4,2
с умеренными
Демократия без гарантий 1,4
Демократия с гарантиями 3, 3
Если реформаторы объединяются со сторонниками твердой линии, а умеренные - с радикалами, то образуются две оппозиционные коалиции, которые вступают в схватку друг с другом. Если реформаторы заключают союз с умеренными, а умеренные с реформаторами, то в результате получается демократия с гарантиями. Если умеренные вступают в альянс с радикалами, а реформаторы - с умеренными, то реформаторы принимают демократию без гарантий, которая возникает из коалиции «радикалы - умеренные». Если реформаторы объединяются со сторонниками твердой линии, а умеренные - с реформаторами, умеренные принимают либерализацию. Они «присоединяются» в этом смысле.
В таких условиях реформаторы придерживаются главного стратегического курса, а именно альянса со сторонниками твердой линии. Если умеренные объединяются с радикалами, оппозиции наносится поражение и авторитарный блок сохраняется в неприкосновенности, что для реформаторов предпочтительнее, чем демократия без гарантий, результат коалиции умеренных и радикалов. Если умеренные стремятся к союзу с реформаторами, то делаются некоторые уступки - за счет сторонников твердой линии. Для реформаторов эти уступки ценнее, чем демократия - пусть даже с гарантиями. Поэтому потенциальные реформаторы всегда оказываются в лучшем положении, защищая авторитарный режим в союзе со сторонниками твердой линии.
Определяющей чертой ситуации является то, что реформаторы не обладают своей собственной политической силой и поэтому не могут рассчитывать на политический успех в условиях будущей демократии. Без гарантий им при демократии придется туго, и даже при наличии таковых им все же выгоднее находиться под протекцией своих авторитарных союзников. Так случилось в Польше в 1980-1981 гг26. Любое решение должно было удовлетворять двум условиям: 1) оппозиция настаивала на принципе открытого соперничества на выборах и 2) партия хотела иметь гарантию, что одержит на выборах победу. Оппозиция не возражала против победы партии, она не требовала победы, ей нужна была возможность соперничества. Партия не возражала против выборов, но хотела сохранить хорошие шансы на победу27. При закрытых опросах общественного мнения за партию высказывалось не более 3% потенциальных избирателей. Способа преодолеть это препятствие найти не удалось. Если бы партия могла рассчитывать хотя бы на 35%, то изобрести избирательную систему, которая допускала бы соперничество и в то же время обеспечивала победу, не составило бы никакого труда. Но при 3% не было институтов, которые снимали бы напряжения, порожденные интересами и внешними возможностями конфликтующих политических сил28. В таких условиях реформаторы не решились на союз с умеренными.
26 Ситуацию в Польше проанализировал с точки зрения теории игр Стефан Новак (Polityka, Warsaw, September, 1981).
27 Это общее настроение довольно откровенно обрисовал Якуб Берман - второй человек в Польше в сталинский период - в интервью 1981 г. Касаясь послевоенных выборов, Берман сказал: «Кому мы должны были уступить власть? Может быть, Миколайчику (руководителю крестьянской партии)? Или, быть может, тем, кто стоял еще правее Миколайчика? Или еще черт знает кому? Вы сразу скажете мне, что это было бы проявлением уважения к демократии. Ну и что? Кому нужна такая демократия! Между прочим, мы не можем проводить свободные выборы и теперь, теперь еще меньше, чем 10-20 лет назад, потому что мы проиграем. В этом нет сомнения. Так какой же смысл в подобных выборах? Если, конечно, мы не захотим показаться сверхдемократами, этакими джентльменами, готовыми снять шляпы и заявить: “Добро пожаловать, мы уходим в отставку, берите власть”» (цит. по: Toranska, 1985, р. 290).
28 Такая же стратегическая ситуация была разрешена в марте 1989 г. с гениальной простотой. Кто-то предложил создать верхнюю палату парламента и устроить совершенно свободные выборы в эту палату, одновременно гарантируя коммунистической партии и ее союзникам большинство в нижней палате и, следовательно, право формировать правительство.


68
Раздел 2. Источники демократии
Таблица 2.2
Умеренные объединяются с
радикалами
реформаторами
Реформаторы
объединяются
со сторонниками твердой линии
Авторитарный режим сохраняется в прежней форме 2,1
Авторитарный режим сохраняется с уступками 3,2
с умеренными
Демократия без гарантий 1,4
Демократия с гарантиями 4, 3
Предположим, что у реформаторов, если им даны институциональные гарантии, хватает политической силы, чтобы конкурировать в условиях демократии. Достаточно ли этого, чтобы сделать выбор в пользу демократии? Посмотрим на таблицу 2.2. Здесь реформаторы имеют политический вес независимо от сторонников твердой линии. Они могут рассчитывать на определенную поддержку в условиях конкуренции и предпочитают демократию с гарантиями всем другим альтернативам. Однако результат зависит от действий умеренных. Если умеренные выбирают гарантии, то реформаторы оказываются в лучшем положении при демократии; но если умеренные объединяются с радикалами, реформаторы проигрывают29. Умеренные предпочитают демократию без гарантий. Исследуем структуру этого конфликта более подробно. Допустим, что вначале реформаторы решают, что делать, предвидя реакцию умеренных (см. рис. 2.2).
Реформаторы анализируют ситуацию следующим образом. Если они объединятся со сторонни¬
ками твердой линии, то в результате сохранится статус-кво и это будет не лучшим итогом. В условиях демократии с гарантиями положение реформаторов было бы лучше. Но если они решат вести переговоры с умеренными, а последние выскажутся за союз с радикалами, результат окажется наихудшим. Поэтому реформаторы остаются на стороне режима.
Но не может ли наступить демократия в результате повторения этой ситуации?30 Представим себе: все знают, что эта стратегическая ситуация наверняка должна будет повториться. Умеренные знают, что если они ответят на открытость, поддержав требования радикалов, то реформаторы объединятся со сторонниками твердой линии. Поэтому наградой умеренным за то, что они не дезертируют, в первом раунде будет (4, 1, 1 ...) или другое сочетание четверок и единиц, в зависимости от избранной реформаторами стратегии наказания31. Но если умеренные решат дать гарантии в первом раунде, то реформаторы пойдут навстречу, и награда умеренным будет (3, 3, 3 ...). Легко заметить, что у реформаторов име-
Реформаторы
29 В этой игре не существует чисто стратегического равновесия.
30 Последующий текст является результатом горячих споров с Ионом Элстером, который, как обычно, заставил меня сказать то, что я думаю на самом деле.
31 Стратегия, избираемая обычно в экспериментальных ситуациях, действительно максимизирует вознаграждение за труд во внеурочное время, однако это не стратегия для совершенного равновесия. Кроме того, существует множество стратегий, поддерживающих результат сотрудничества. (По этому, а также по множеству других технических вопросов см. превосходный учебник Расмусена (Кавтизеп, 1989).


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
69
ется множество способов наказания, которые долж- ¡ ны убедить умеренных в необходимости сотрудничества. Поэтому, если исходная ситуация повторится, возможно спонтанное развитие демократии.
Но я не думаю, что ситуации, в которых на кон поставлено изменение режима, воспроизводимы. Это уникальные ситуации: происходит сбой в аппарате авторитарной власти, какая-то группа людей начинает чувствовать, что, вероятно, она предпочла бы делить власть, а не насильно ее монополизировать; она решает сделать первый шаг и ищет гарантий относительно своей роли в условиях будущей демократии. Как только реформаторы решают сделать первый шаг, alea iacta est - жребий брошен; они уже не могут вернуться к статус-кво. Награда за будущее изменение появится в результате действий, совершенных сегодня. Повернуть вспять - значит признать провал стратегии демократического «открытия» и познать всю силу гнева сторонников твердой линии. Реформаторы, решившие пойти назад, почти никогда не остаются на плаву32. Это ни в коей мере не означает, что «открытие» не может быть осуществлено еще раз, другими реформаторами; такое случалось уже в Южной Корее и Польше. Но то были уже иные силы, в иных обстоятельствах. И если стратегия реформаторов успешна и демократия становится реальностью, то меняются и награды. Передача власти демократическим институтам необратима, даже если демократия подвергается после этого разрушению33.
Означает ли этот аргумент, что демократия никогда не устанавливается как равновесие, но может быть только результатом нормативных обязательств? Нет. Достаточно применить политику наград, чтобы увидеть, что могут существовать уникальные ситуации, когда итогом равновесия оказывается демократия. Существуют две возможности. Одна из них состоит в том, что радикалы согласятся на демократию с гарантиями; другая - что умеренные будут продолжать получать протекцию со стороны независимых вооруженных сил.
Первая возможность - что радикалы перестанут быть радикальными - вовсе не так уж притянута за
уши, как может показаться. До тех пор, пока демократия не упрочилась, у сил, добивающихся глубоких политических и экономических преобразований, не существует выбора: они должны направить свои действия на улицы и предприятия; существующие политические институты отвечают на их требования жестокими репрессиями. Но как только в результате соглашения между умеренными и реформаторами устанавливается конкурентная демократическая структура, радикалы обнаруживают, что они также могут вступить в игру и участвовать в ней. Они, как правило, настороженно относятся к демократическим институтам, не верят в свои шансы и в то, что с их победой кто-то смирится. Однако привлекательность выборов с непредре- шенным результатом слишком велика, и радикалы обнаруживают, что отказ от участия в них означает отказ от массовой поддержки. Как показывает история социалистических партий в Западной Европе, все политические силы стоят перед альтернативой: присоединиться либо исчезнуть, и за исключением анархистов, упорно отвергавших выборы как «пение сирен», все принимали в них участие (Ргге\уог81а 1985: сйЛ).
Если радикалы отказываются участвовать в деятельности институтов, созданных реформаторами и умеренными, умеренные все же могут предпочесть такую демократию, при которой в гражданском обществе преобладает влияние реформаторов, а не радикалов. При подобных обстоятельствах награды в «игровом дереве» (см. рис. 2.2) взаимоза- меняются: умеренные, безусловно, предпочтут
демократию с гарантиями для реформаторов, а не альянс с радикалами34. Зачастую это означает, что отдельные сегменты общества, связанные с авторитарным режимом, продолжают находиться под защитой вооруженных сил. Если реформаторы обладают собственной политической силой, и если умеренные предпочитают институциональное устройство, в котором вооруженные силы остаются независимыми и выполняют роль противовеса радикалам, тогда реформаторам нет оснований опасаться демократии. В этих условиях результатом равновесия будет демократия, - но демократия, при которой
32 Я говорю «почти», потому что в Бразилии после неудачи 1974 г. архитекторам «декомпрессии» удалось перегруппировать силы и сделать еще одну попытку.
33 Именно поэтому я не думаю, что эволюционные теории институтов (Schotter, 1981, 1986) в состоянии объяснить переход к демократии. Здесь мы имеем дело с вопросами технического порядка. Результаты, касающиеся появления кооперации в повторяющихся играх, распространяются только на те ситуации, которые повторяются точь- в-точь, особенно при распределении выигрыша. На наш взгляд, мы мало еще знаем об играх, в которых составляющие их субигры в чем-то меняются с каждым следующим раундом. Бенхабиб и Раднер (Benhabib, Radner, 1988) анализировали игру «труд - капитал» и обнаружили, что при очень больших колебаниях в выигрыше от одной субигры к другой равновесие зиждется не на кооперации; при незначительном изменении в выигрышах постепенно устанавливается равновесие, основанное на кооперации; наконец, «кооперационное равновесие» преобладает, когда игра становится стационарной. Такой результат интуитивно понятен, так что уместно задаться вопросом, в какой степени выигрыши меняются раз от раза. Мой довод состоит в том, что, по крайней мере, для реформаторов они меняются радикально.
34 Пусть выигрыш для умеренных в демократии с гарантиями будет 4, а в демократии без гарантий - 3 (рис. 2.2).


70
Раздел 2. Источники демократии
Таблица 2.3
Вероятность, что переворот произойдет...
немедленно
в будущем
В условиях опеки
0.20
0.60
В условиях гражданского контроля
0.80
0.01
вооруженные силы свободны от гражданского контроля и опекают демократический процесс35.
Но зачем умеренным терпеть независимость военных? Зачем им соглашаться на их опеку, которая ограничивает гражданских политиков и является источником нестабильности демократии?36
За исключением Польши, коммунистические системы Восточной Европы создали гражданские режимы. Военные и большая часть сил поддержания порядка подлежали пристрастному политическому контролю, который распространялся даже на вопросы оперативного характера37. Поэтому не удивительно, что в конфликтах по поводу руководящей роли коммунистических партий вооруженные силы всех восточноевропейских стран встали на сторону тех, кто выступал за ликвидацию коммунистической монополии на власть. «Армия служит не партии, а народу», - заявляли генералы. В латиноамериканской перспективе эти благородные слова звучат зловеще: здесь нет и намека на демократические ценности. Это утверждение армией своей независимости.
В большинстве стран Латинской Америки военные свою независимость сохранили и продолжают играть роль опекунов политической системы. Так было не только в тех странах, где переход к демократии явился результатом переговоров, но даже в Аргентине, где вооруженные силы потерпели сокрушительное поражение со стороны внешних сил. Призрак военного вмешательства вносит постоянную напряженность в политический процесс, и реакция военных всегда учитывается в повседневной политической жизни новых демократий. Опыт Аргентины представляется особенно показа¬
тельным, поскольку безнаказанность похитителей людей, факты пыток и убийств оказали на всю ее политическую жизнь сильнейшее деморализующее воздействие. Из последних примеров перехода к демократии Испания и Греция оказались единственными странами, где демократическим правительствам удалось установить эффективный гражданский контроль над военными и освободиться от их опеки.
Один очевидный ответ состоит в следующем: умеренные боятся, что всякая попытка учредить гражданский контроль немедленно спровоцирует именно то, что он призван устранить: военное вмешательство. Стратегические расчеты должны быть такими. Во-первых, вероятность немедленного переворота после любой попытки установления гражданского контроля выше, чем в том случае, если военных оставляют в покое. Поэтому, даже если гражданский контроль заметно уменьшает вероятность военного вмешательства, вероятность переворота все же ниже в отсутствие гражданского контроля. Из таблицы 2.3 видно, что вероятность выступления военных сейчас или в будущем, если они будут продолжать опекать политическую систему, составляет 68%, в то время как вероятность того, что они осуществят переворот, если правительство захочет установить гражданский контроль, составляет 80,2%38.
Но этим трудности не исчерпываются, поскольку не все перевороты одинаковы. Один из аргументов в пользу наказания за нарушение прав человека состоит в том, что такое наказание имеет разубеждающую силу: военные дважды подумают, прежде чем выступить вновь, поскольку знают, что, как только их лишат власти, они будут подвергнуты
35 Я понимаю, что на самом деле игра сложнее, чем это вытекает из моего анализа, поскольку я беру поведение сторонников твердой линии как параметрическое. Между тем они могут, например, спровоцировать радикальные элементы, чтобы подорвать соглашение между умеренными и реформаторами. Во многих случаях перехода возникают группы, которые на первый взгляд состоят из радикалов, но на поверку оказывается, что это провокаторы. Иллюстрациями к сказанному может служить [ультралевая террористическая организация] ГР АЛО в Испании или дело Таблада в Аргентине.
36 В октябре 1987 г. бразильское правительство в одночасье повысило зарплату военным более чем на 100% после того, как небольшое воинское подразделение, расквартированное в столице одной из провинций, заняло здание городского магистрата. Повышение последовало уже после того, как министр финансов публично отказался его проводить.
37 С тайной полицией дело обстояло иначе. В политической жизни коммунистических режимов конфликты между тайной полицией и коммунистическими партиями происходили постоянно. Тайная полиция теряла больше других от ликвидации коммунизма и в нескольких странах являлась объектом народного гнева.
38 Обозначим «р» - вероятность немедленного переворота в условиях опеки, «Ь> - вероятность переворота в условиях опеки, но в неопределенном будущем. Обозначим «ц» - вероятность немедленного переворота, если правительство вводит гражданский контроль, а «с» - вероятность переворота «когда-нибудь». Тогда суммарная вероятность переворота в условиях опеки будет р + (1—р)1, а в условиях гражданского контроля ц + (1-ф)с.


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
71
наказанию. Если этот аргумент верен, он также предполагает, что, если военные, несмотря на угрозу наказания, все-таки выступят, они, помня об этой угрозе, до последнего не отдадут власть. Таким образом, установление гражданского контроля снижает вероятность переворота, но увеличивает условную вероятность того, что, если он все же произойдет, то будет крайне ожесточенным {golpe duro).
Поэтому, если правительство не намерено провоцировать переворот, чреватый репрессивными мерами, оно может сдержать свое моральное негодование, отказаться от демократических идеалов и смириться с ограничениями, налагаемыми военной опекой39. Но я подозреваю, что этих доводов недостаточно для объяснения поведения гражданских политиков по отношению к военным. Есть две причины, по которым демократическим политикам нежелательно исключать угрозу со стороны военных, даже если бы они могли это сделать.
Ярким примером тому служат события в Аргентине в 1981 г. Во-первых, как заметил Фонтана (Fontata, 1984: 121), в 1981 г. в Аргентине политические партии опасались, что, если угроза со стороны военных будет снята, новая волна массового движения сдвинет их, как в 1973 г., еще левее, чем им хотелось бы: они боялись радикалов. Если перефразировать слова Эрнста Бевина о лейбористской партии, они «не хотели оказаться в положении, когда
должны были бы прислушаться к мнению своего народа». Если на военных можно рассчитывать при подавлении массового движения, их опека - оплот существующих политических партий.
Во-вторых, во многих странах с давней традицией вмешательства армии отсутствуют институциональные модели контроля40. Военные подчинены непосредственно президенту, а не парламентским комитетам и гражданским ведомствам. Без аппарата гражданского контроля демократическим правительствам остается одно из двух: или терпимо относиться к независимости военных, или вообще от них избавиться41. И здесь, как я подозреваю, определенную роль играет национализм. Ни один президент не позволит себе действий, которые подорвут обороноспособность нации. При определении стратегии по отношению к военным приходится выбирать: оставить их в покое или же полностью деморализовать? Меньшим злом для националистически настроенных политиков оказывается увековечение господства военных.
Таким образом, вопрос о гражданском контроле над военными состоит не только в том, благоразумно ли вообще его устанавливать, но и в том, кому он нужен42. Некоторые политические силы предпочтут военную опеку, защищающую от требований более широкого представительства и позволяющую избавиться от давления со стороны тех, кто стремится к социальной и политической революции43.
39 В 1987 г. в статье “Военная политика конституционного правительства Аргентины” Фонтана подчеркнул, что в 1983 г. правительство не имело четкого представления о ситуации в вооруженных силах и ошибочно считало, что военные, если дать им шанс, сами проведут чистку своих рядов; оно постоянно недооценивало солидарность разных поколений военных. Возможно, все это соответствует реальному положению вещей, но меня поразило, что в статье ничего не говорится о какой бы то ни было военной политике правительства.
40 Это наблюдение принадлежит Хосе Мурильо де Карвальо.
41 Например, Делич (Delich, 1984, р. 135) представляет выбор, стоявший перед аргентинским демократическим правительством, следующим образом. Поскольку жестокости, совершенные военными, были санкционированы военными как институтом, по письменным приказам и под контролем военного руководства, демократическое правительство могло только или осудить вооруженные силы в целом, или напрочь все забыть.
42 Вот как в октябре 1987 г. Хосе Мурильо де Карвальо (Carvalho, 1987, р. 18) охарактеризовал настроения бразильских политических сил в Учредительном собрании: «Трудно заметить наличие твердой политической воли, направленной на создание гегемонии гражданской власти. Как мы видели, такая воля, несомненно, отсутствует в политическом действии лица, занимающего президентский пост в республике, и она не проявляется однозначным образом в партии большинства - Партии демократического движения Бразилии. Нет необходимости говорить, что признаков такой воли нет и в других партиях - Партии либерального фронта, Рабочей партии Бразилии и др. У всякого, кто наблюдает за политической сценой новой республики, складывается впечатление, что опека военных - вполне нормальное явление и должна продолжаться в будущем».
Неудивительно поэтому, что в статье «Бразильские военные без шума получают то, что громогласно требует Пиночет» {Latin American Weekly Report, 15 сентября 1988 г.) сообщается: «Как охотно признались в частной беседе некоторые бразильские военные, если в других странах гражданские власти ломали голову над тем, сколько независимости они могут или должны предоставить военным, в Бразилии военные тщательно дозировали степень независимости гражданских властей».
43 Хосе Антонио Чейбуб (в беседе с автором) высказал следующие критические замечания по поводу этой гипотезы: «Объяснение, основанное на предположении о страхе, который элита якобы испытывает перед массовым движением, не годится по двум причинам. Во-первых, руководители стран, которые сталкиваются с проблемой гражданского контроля над военными, поняли (или должны были понять), что защита, которую предлагают военные, одновременно представляет собой угрозу. Другими словами, их политической деятельности угрожает та самая опека, которую они желают сохранить, чтобы защититься от массовых народных выступлений. Во-вторых, мне кажется, что это объяснение может выступить аргументом, согласно которому политическая элита в этих странах по сути своей консервативна и неизменно предпочитает риск военного переворота расширению представительной системы».


72
Раздел 2. Источники демократии
Итак, высвобождение оставляет институциональные следы. Обратим внимание на цену, назначенную Пиночетом за свободные выборы: 1) сохранение постов за высшим командным составом вооруженных сил и полиции; 2) защита «престижа военнослужащих и полицейских»; 3) «энергичная борьба с терроризмом»; 4) уважение мнений национального совета безопасности, который формируется из четырех представителей военных и четырех представителей гражданского населения; 5) сохранение амнистии, охватывающей политические преступления, совершенные в период между 1973 и 1978 гт.; 6) отказ политических властей от вмешательства в процесс выработки и осуществления оборонительной политики, в том числе от пересмотра пределов правомочности военных судов, в военное управление и военный бюджет, а также от вмешательства в процедуру присвоения генеральских званий (обычно это прерогатива президента); 7) право называть имена девяти членов Сената; 8) автономия центрального банка, президент которого был назначен военными; 9) признание приватизаций, осуществленных в последние месяцы военного режима, без расследования обстоятельств их проведения; 10) автоматическая дотация 20% доходов от продажи меди в военный бюджет. Когда вооруженные силы сами выступают в качестве реформаторов, а сопротивление оказывают бюрократы, ситуация проще, хотя временами и драматичнее44. Отметим, что в Польше, где инициатива проведения реформ исходила от командующего вооруженными силами, режиму удалось добиться ряда гарантий: 1) Коммунистической партии было гарантировано 35% мест в высшей палате парламента, Сейме, а ее тогдашним союзникам - еще 30%; в принципе, этого было достаточно для формирования правительства; 2) оппозиция согласилась не препятствовать избранию ге¬
нерала Ярузельского на пост президента, и 3) проблемы внешней безопасности и внутреннего порядка остались под контролем коммунистов.
Итак, оптимальная стратегия высвобождения противоречива. Силы, выступающие за демократию, должны быть благоразумными ex ante; но ex post им захочется быть решительными. Однако решения, принятые ex ante, порождают обстоятельства, которые трудно отменить ex post, поскольку они сохраняют у власти силы, связанные со старым порядком. Ex post демократические силы сожалеют о своем благоразумии, однако ex ante у них нет иного выбора, кроме осторожности45.
Однако условия, выработанные при переходе к демократии в результате договоренности с прежним режимом, не являются непоколебимыми. Существенную черту демократии составляет то, что ничто не решается окончательно. Если верховная власть принадлежит народу, народ может решить ликвидировать все гарантии, согласованные политиками за столом переговоров. Даже институционализированные гарантии имеют в лучшем случае более или менее высокую, но никак не стопроцентную наждежность46. В Чили, Южной Корее и Пакистане попытки внести изменения в конституции, доставшиеся в наследство от авторитаризма, пока что терпят неудачу, а в Уругвае референдуму не удалось отменить самоамнистию, провозглашенную военными. В Польше же условия первоначального соглашения, выработанного в апреле 1989 г., были нарушены сразу после выборов июня 1989 г., а затем постепенно и вовсе ликвидированы. Переход через высвобождение побуждает демократические силы к устранению гарантий, унаследованных от авторитаризма. Поэтому институциональное наследство по сути своей оказывается нестабильным...
44 Программа политических реформ, предложенная генералом Ярузельским на пленуме партии в январе 1989 г., не получила поддержки большинства. После этого генерал (который был главнокомандующим вооруженными силами), министр обороны и министр внутренних дел (тоже оба генералы) заявили о своей отставке и покинули зал заседаний. Только тогда Центральный Комитет счел, что желательно начать переговоры с оппозицией.
45 Некоторые североамериканские интеллектуалы советуют теперь тем, кто борется против авторитаризма, быть порадикальнее, выступая за социальные и экономические преобразования. Идеи такого рода содержатся в работе Камингса (Cumings, 1989).
46 Кроме того, весь этот анализ предполагает большее понимание ситуации, чем то, каким обычно располагают ведущие борьбу стороны. В Польше, например, все ошибались в нескольких вещах. Партию на выборах в июне 1989 г. на первом этапе поддержало так мало избирателей, что это подорвало легитимность заключенной на предварительных переговорах сделки; прежние верные союзники коммунистов решили попробовать силы в одиночку; в результате весь тщательно разработанный план перехода рассыпался. Оппозиции пришлось в последний момент пойти на дополнительные уступки, чтобы удержать реформаторов в игре. Подозреваю, что, если бы партия предвидела такие события, она не согласилась бы на выборы; а если бы оппозиция знала, что случится, то не пошла бы ни на какие уступки. Партийные стратеги приводили всевозможные причины, призванные объяснить, почему «Солидарность» должна была проиграть на выборах в июне 1989 г. Один видный реформатор уверял меня, что кандидаты партии получат большинство в Сенате. В действительности они получили 15,8% голосов (см. Ostrowski, 1989). Но для другой стороны это тоже явилось неожиданностью. Когда Валенсу спросили, развиваются ли события так, как он предполагал, он ответил: «Мой проект отличался от того, что случилось. Что касается политики, то я намеревался ограничиться завоеваниями за круглым столом: сделать паузу и заняться экономикой и обществом. Но нам не повезло, на выборах мы победили» (Le Figaro, Paris, 26 September, 1989, p. 4)


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
73
Политическая динамика экономических реформ Введение
Целью современных экономических реформ, проводимых в нескольких странах мира, является создание такой экономики, которая рационально распределяла бы ресурсы и в которой государство было бы платежеспособно.
Эти реформы ориентированы на создание рынка. Рациональное распределение ресурсов требует создания новых рынков, отмены регулирования цен государством, ослабления монополий и снижения протекционизма. Создание платежеспособного государства связано со снижением общественных затрат, увеличением государственных доходов и, временами, продажей государственных активов.
Такие реформы обязательно оказываются причиной временного спада всеобщего потребления. Они дорого обходятся в социальном отношении и являются рискованными с политической точки зрения. Возможно, в конечном итоге реформы достигают всего того, чего, как объявил один бывший министр экономики Польши, они должны достичь: создания мотивации, появления клиринговых рынков, достижения социальной справедливости (Вака 1986, р. 46). Между тем, пока они ущемляют интересы больших социальных групп и вызывают противодействие со стороны важных политических сил. И если это происходит, демократия может быть подорвана, а реформы прерваны, либо одновременно может произойти и то, и другое.
Даже если правительства, которые начинают реформы, часто не хотят признать этого, временное экономическое ухудшение неизбежно. Уровень инфляции должен возрасти, если цены не регулируются государством.
Занятость капитала и труда должна снизиться, когда усиливается конкуренция. Когда вся экономическая структура находится в процессе перемен, эффективность распределения [также] должна вре¬
менно снизиться. За структурные преобразования экономических систем приходиться дорого платить.
Могут ли такие преобразования быть завершены при демократических условиях?1 Вопрос об отношениях демократического государства и реформ касается результатов процесса перехода к демократии. Причина в следующем: даже если постреформенная система была бы более действенна - более того, даже если новое стабильное государство превосходило бы прежнюю систему, по Парето, то есть если уровень жизни при новой системе был бы не ниже, а у некоторых и выше прежнего, - временное ухудшение материальных условий может быть достаточным, чтобы либо разрушить демократическое государство, либо прервать процесс реформ...
Структурные экономические преобразования имеют место во многих странах Юга и Востока под влиянием образующихся демократических институтов. При таких условиях возможны четыре исхода:
1) реформы могут продвинуться в условиях демократического государства;
2) реформы могут быть навязаны диктатурой;
3) демократическое государство может выжить, отказавшись от реформ;
4) и реформы, и демократическое государство могут быть подорваны...
Одним из путей анализа реформ является рассмотрение их в традиционных терминах, используемых международными финансовыми институтами11. Это предполагает выделение периода стабилизации, структурного урегулирования и приватизации. Стабилизация включает краткосрочные меры, призванные снизить темп инфляции, уменьшить дефицит платежного баланса и сократить государственный дефицит. Структурное урегулирование - это ряд мер, разработанных с целью сделать экономику конкурентоспособной. Это самая неоднородная категория, включающая все, начиная с либерализации торговли и отмены регулирования цен государством и заканчивая налоговой реформой. Понятие приватизации не требует разъяснения...
I Ставя вопрос таким образом, я вовсе не хочу сказать, что подобные преобразования будут совершены в условиях диктатуры. Реммер (1986) привоит убедительные доказательства того, что степень успешности заключенных МВФ соглашений по принципу «стендбай», хотя и не очень высока, была все таки несколько выше в случае с демократическими режимами при их сравнении с авторитарными режимами Латинской Америки в период 1954-1984 гг. Хаггард (1986) выявил, что из тридцати случаев расширенного кредитования, которые он исследовал, распределение средств МВФ по этим программам приостанавливалось или прекращалось из-за невыполнения соответствующими странами договорных условий во всех случаях, когда речь шла о демократических странах, за исключением Индии; одиако успех «слабых» авторитарных режимов, по его мнению, был на столь же низком уровне. В свою очередь, Сталлингс и Кауфман (1989), анализируя девять латиноамериканских стран, пришли к выводу, что, хотя «устойчивые демократии» в плане стабилизации срабатывают примерно с тем же успехом, как и авторитарные режимы, лишь в условиях авторитарных режимов наблюдался прогресс одновременно в направлении стабилизации и структурных реформ.
II Я использую термин «традиционный», поскольку лишь недавно Всемирный Банк стал проявлять гораздо большую озабоченность вопросами распределения доходов, а стало быть, налогообложения и бедности. См.: Development Report за 1989 г.


74
Раздел 2. Источники демократии
Заключение
Какими бы ни были долгосрочные последствия, в конце концов реформы, вероятно, вызовут инфляцию, безработицу, неправильное распределение ресурсов, а также приведут к колебаниям в относительных доходах. Эти последствия не являются популярными с политической точки зрения. А при таких условиях демократия в политической сфере действует против экономических реформ. По словам Комиссо (Согтвво, 1988), старая социальная иерархия может возродиться по причине того, что рыночная экономика не смогла достичь эффективных результатов.
Политическая динамика реформ: модель
И политические реакции на реформы, и возможный успех или провал реформ зависят не только от экономических последствий, но и от политических условий. В ноябре 1987 г. программа реформ не смогла получить поддержку большинства голосовавших на референдуме, организованном коммунистическим правительством в Польше. Однако экономические реформы, проводимые посткоммунистическим правительством, нашли едва ли не всеобщую поддержку. Программа реформ была почти такой же; что изменилось, так это правительство. Следовательно, вопрос не только в том, как глубока и терниста траектория перехода, но также и в том, какие политические силы вероятнее всего ее пройдут. Этот вопрос мы здесь и рассмотрим.
Три несколько стилизованных факта составляют содержательную часть данного анализа. Во- первых, реформы, как кажется, всегда начинаются неожиданно. Во-вторых, они часто вызывают широкую начальную поддержку, исчезающую по мере того, как проявляют себя социальные издержки. И, наконец, реформы имеют тенденцию то останавливаться, то продолжаться...
Политические последствия экономических реформ
Если реформам предстоит осуществляться в условиях демократии, тогда конфликты по поводу перераспределения необходимо институционализировать; все общественные группы должны направ¬
лять свои запросы по каналам демократических институтов и отказаться от иных способов достижения своих целей. Участники политического процесса - независимо от того, насколько неотложными являются их нужды - должны стремиться к тому, чтобы подчинить свои интересы вердикту демократических институтов. Они должны быть готовы согласиться с собственным поражением и выжидать, будучи уверенны в том, что демократические институты в следующий раз предоставят им шанс. В качестве временного горизонта, ограничивающего их действия, они должны принять институциональный календарь, думая о предстоящих выборах, переговорах относительно достижения тех или иных политических договоренностей или, по меньшей мере, о планировании бюджетов на ближайшие годы53.
Они должны встать на позицию, которую отстаивал Джон МакГерг, являвшийся председателем британской лейбористской партии в 1919 г.: «либо мы конституционалисты, либо - нет. Если мы конституционалисты, если мы верим в эффективность этого политического орудия (а мы верим в это, или зачем тогда мы создали лейбористскую партию?), тогда представляется одновременно и неразумным, и недемократичным, когда, не получив большинства на выборах, мы поворачиваемся к ним спиной и требуем заменить их индустриальной акцией» (Miliband 1975, р. 69).
Реформы могут прогрессировать при наличии двух полярных условий организации политических сил: либо эти политические силы должны обладать большой мощью для поддержки программы реформ, либо же они должны быть очень слабыми, чтобы не быть в состоянии эффективно такой программе противостоять. Меньше всего шансов у реформ на успешную реализацию в условиях, когда политические силы - в особенности, оппозиционные партии и профсоюзы - достаточно сильны, чтобы саботировать эти реформы, но недостаточно мудры для того, чтобы внутренне осознать, какова будет чудовищная цена блокирования реформ. Как сформулировали Хаггарт и Кауфман (1989, р. 269): «Наибольшие трудности возникают в промежуточных случаях, когда рабочие оказываются способны на мобилизацию оборонительного типа, но не уверены относительно долгосрочных последствий своих действий для политической системы»54. Говоря без обиняков, ориентированные на реформы правительства оказываются перед выбором: либо они сотрудничают с оппозиционными партиями и профсоюзами, как это сделало социалистическое
53 Это понятие институционального времени введено в оборот благодаря Норберту Лехнеру.
54 Лучшим образчиком профсоюзов, которые не являются ни достаточно сильными, ни достаточно мудрыми вновь выступают профсоюзы Аргентины. Пока я писал данный текст, федерация аргентинских профсоюзов (CGT) призвала ввести контроль за ценами на все базовые потребительские товары, а также контроль за обменным курсом, положить конец правительственным планам приватизации, отказаться от планов навести порядок в общественной администрации и потребовала крупномасштабных прибавок к зарплатам (Latin American Weekly Report, WR-90-11, 1990, March, 22).


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
75
правительство в Испании, либо подрывают их позиции, как это сделало боливийской правительство Пас Эстенсоро в отношении профсоюзов.
Роль профсоюзов представляется ключевой сразу по двум причинам. С одной стороны, они организуют те массы людей, чьи требования являются потенциальным источником давления в пользу повышения зарплат. Если рабочие и получающие жалование служащие обладают рыночной силой, они могут использовать эту силу для того, чтобы добиваться увеличения зарплат. А во время реформ давление в пользу такого увеличения превращается в источник инерционной инфляции; оно замедляет оживление экономики и приводит к росту дифференциации между различными секторами и профессиональными группами. Ограничение зарплат является непременным условием для успеха реформ. С другой стороны, федерации профсоюзов могут контролировать поведение своих членов. Либо используя принудительную власть, полученную от государства, либо полагаясь на свое ораторское искусство, руководство профсоюза может убедить рядовых членов подождать, пока реформы принесут плоды. Профсоюзы обладают такого рода качеством, которое лучше всего передается испанским выражением poder convocatorio - силой, позволяющей дисциплинировать поведение своих членов в коллективных интересах.
Чтобы функционировать в качестве партнеров, профсоюзы должны представлять собой эффективно руководящие, централизованные организации и должны верить в благие намерения правительства. Да, такие организации должны осуществлять эффективное руководство: они должны сплачивать вокруг себя большую часть своих потенциальных сторонников и они должны быть централизованными, способными контролировать поведение своих членов. Наконец, они должны испытывать доверие к правительству, должны верить в то, что правительство станет честно распределять издержки и выгоды реформ, и что оно сможет компетентно провести реформы.
Это утверждение обосновывается не только обширным опытом развитых государств, где эффективно руководящие, централизованные профсоюзы проявляют готовность ограничить требования о повышении зарплат тогда, когда у власти находятся социал-демократические партии; данное утверждение подкрепляется и опытом некоторых новых демократических стран. Так, в Испании после 1976 г. социалистическое правительство выдвинуло программу модернизации промышленности в условиях очень высокого уровня безработицы - и до недавнего времени эта программа
осуществлялась при поддержке профсоюзов. В Польше «Солидарность» предложила беспрецедентный мораторий на повышение зарплат для облегчения реформ, инициированных посткоммунистическим правительством. В Бразилии целеустремленная Конфедерация профсоюзов стремилась сделать то же самое, и показательным представляется тот факт, что генеральный секретарь этого движения стал первым профсоюзным лидером, получившим пост министра труда55.
Политические партии представляют более разнородные интересы, а их воздействие оказывается потенциально более широким. Они играют центральную роль при выдвижении альтернатив и формировании позиций в отношении тех или иных правительств, а также и в отношении к самому проекту структурной трансформации. Однако партии, по крайне мере, современные некоммунистические партии не обладают той же силой для дисциплинирования своих членов, какая находится в руках у профсоюзов. Они могут отказаться давать ход тем требованиям, которые они считают несвоевременными или неуместными; однако они живут в условиях конкуренции с другими партиями и испытывают опасения того, что массовая мобилизация примет внепраламентские формы.
Итак, для продвижения реформ правительство должно либо искать как можно более широкой поддержки со стороны профсоюзов, оппозиционных партий и других централизованных организаций, либо правительство должно направить усилия на максимальное ослабление этих организаций, противостоящих правительственному курсу. Ясно, что последняя из названных стратегий порождает вопрос о ее демократичности. Является ли демократичным правительство, которое вводит осадное положение, чтобы пресечь оппозицию реформам? Более того, если правительство проводит стратегию принудительных реформ вопреки народной оппозиции, тогда уместным становится вопрос о позиции вооруженных сил. Именно здесь решается, возможны ли недемократические методы - как со стороны апологетов насильственных реформ против демократически организованной оппозиции, так и со стороны групп, полных решимости отстаивать свои интересы любой ценой против демократически организованного большинства, выступающего в поддержку реформ. Когда вооруженные силы не зависят от гражданского контроля и выступают в качестве политического актора, различные группы гражданского общества вовлекаются в политическую деятельность, которую Хантингтон в 1968 г. назвал преторианской: в рамках этой деятельности оказываются стратегии подобные следующим:
55 	Антонио Роджерио Магри стал возмутителем спокойствия в рядах бразильских профсоюзов, когда - будучи председателем профсоюза рабочих электриков - начал делать заявления подобные следующему: «Все рабочие хотят, чтобы фирмы инвестировали, благодаря чему экономика будет расти. Самый лучшей гарантией занятости является экономический рост» (Journal da Tarde, Sao Paulo, 1987, July, 27, p. 12).


76
Раздел 2. Источники демократии
«если вы не умерите своих требований, мы попросим вмешаться военных» или «если вы не уступите нашим требованиям, мы организуем беспорядки, а это вынудит военных вмешаться». Соревновательный политический процесс при наличии фактора автономной военной силы порождает постоянную возможность вмешательства в нее со стороны военных.
Реагируя на этот биполярный выбор, новые демократические правительства могут придерживаться одной из двух противоположных друг другу политических стратегий, призванных сдерживать экономические конфликты; каждая из этих стратегий делает различные акценты на внутреннюю логику экономических моделей и фактор общественного участия. Ориентированные на реформы правительства могут изолировать себя от общественных требований, навязывая экономическую политику сверху, или же, стремясь мобилизовать поддержку реформ, могут пытаться выработать консенсус, обеспечив широкую договоренность с партиями, профсоюзами и другими организациями. Итак, правительства оказываются перед выбором: либо вовлечь широкий спектр политических сил в разработку реформ, тем самым рискуя нанести ущерб здоровой экономической направленности этих реформ, либо попытаться подорвать любую оппозицию программе реформ. Сталкиваясь с этой дилеммой и с тем сопротивлением реформам, которое неизбежно порождается самими социальными издержками этих реформ, правительства, как правило, колеблются между технократическим политическим стилем проведения рыночно ориентированных реформ, и стилем, направленным на обеспечение максимального участия в них широких общественных сил, что необходимо для поддержания консенсуса.
Рыночно-ориентированные экономические реформы являются практической реализацией технико-экономической схемы, основанной на теориях, разрабатываемых в стенах университетов Северной Америки, той схемы, которая зачастую навязывается правительствам со стороны международных кредитных организаций. Эти реформы основаны на модели экономической эффективности, которая имеет в высшей мере технический характер. Они предполагают выбор таких альтернатив, которые непросто объяснить широкой общественности, и принятие таких решений, которые общественное мнение далеко не всегда воспринимает как осмысленные. Более того, одобряется неожиданное проведение в жизнь некоторых мер, отчего эти меры становятся более успешными56  *.
Итак, с политической точки зрения реформы являются стратегией управления, реализуемой сверху. Конкретные меры представляют собой воплощение технических идей; их принимают без консультаций, а иногда объявляют совершенно неожиданно. Политика реформ не порождается фактором широкого участия общественных сил, либо консенсусом всех затронутых ею групп интересов, она далека от компромисса. Как мы уже видели, партии, которые хотят завершить структурную трансформацию, имеют стимул для того, чтобы манипулировать политической повесткой с целью подтолкнуть избирателей к поддержке радикальных реформ. Успех стратегии «горькой пилюли» зависит от ее начальной жесткости, от того, чтобы как можно быстрее реализовать наиболее радикальные меры, игнорируя при этом все особые интересы и все сиюминутные требования. Каждое правительство, решившееся на проведение реформ, должно действовать вопреки множеству голосов, призывающих смягчить или замедлить осуществление программы реформ. Поскольку реформаторы знают, что есть благо, и поскольку они полны решимости продвигаться вперед как можно быстрее, политические конфликты представляются простой потерей времени. Стало быть, рыночноориентированные реформы вводятся декретами или проталкиваются через законодательные органы...
... В то же время, реформы нуждаются в политической поддержке индивидов в ходе выборов, а также в поддержке профсоюзов и профессиональных ассоциаций на рабочих местах, а иногда и в поддержке со стороны оппозиционных партий в законодательном собрании. Но поскольку реформы сопровождаются издержками переходного периода, они неизбежно порождают сопротивление. Раздаются голоса, утверждающие, что социальные издержки чрезмерны и что сама программа реформ должна быть смягчена. Другие общественные группы утверждают, что их положение специфично и поэтому они нуждаются в особом отношении. В этой ситуации правительства могут поддаться искушению поиска консенсуса для того, чтобы объяснить и оправдать проводимую ими программу реформ, чтобы выслушать стороны и найти компромисс. А правительства стремятся вовлечь в процесс выработки экономической политики оппозиционные партии, профсоюзы и предпринимательские организации, надеясь, что тем самым удастся снизить остроту конфликта и побудить экономических акторов вести себя в соответствии с принципом продолжения хотя бы базовых направлений программы реформ.
56 	Если все узнают, что цена на определенный товар будет вскоре дерегулирована, все бросятся скупать этот товар прежде, чем эта мера будет осуществлена; если же все узнают, что в определенный день зарплаты и цены будут заморожены, то до наступления этого дня, когда замораживание вступит в силу, и цены, и зарплаты взле¬
тят до небес; наконец, если все узнают, что вскоре будут заморожены банковские вклады, деньги с этих вкладов будут моментально сняты.


А. Пшеворский. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы...
77
Социальные пакты, достичь которых стремятся на такого рода многосторонних переговорах, в своем типичном варианте состоят из согласия профсоюзов на ограничение роста зарплаты, данного в обмен на некоторые программы социального обеспечения и проведение экономической политики сдерживания инфляции, а также поощрения инвестиций и занятости58  * 60... Однако существует несколько причин, почему успех такого рода пактов в большинстве новых демократических стран представляется маловероятным.
(1) Социальные пакты всегда имеют эксклюзивный характер...
(2) Профсоюзы примут участие в таких пактах лишь в том случае, если они являются сильными: с эффективным аппаратом, централизованными и политически влиятельными. В ином случае у них не будет оснований ожидать того, что в будущем они выиграют от недоиспользования собственной власти в настоящем...
(3) Даже если профсоюзы частного сектора проявят готовность участвовать в таком пакте, у профсоюзов сектора общественных услуг не будет для этого стимула. Ведь в частном секторе, движущей силой которого является извлечение прибыли, профсоюзы могут пойти на ограничение зарплат во имя роста занятости и инвестиций; но в секторе общественных услуг ни занятость, ни инвестиции не зависят от уровня зарплат. Следовательно, профсоюзы сектора общественных услуг нельзя испугать «кнутом» безработицы, и нельзя соблазнить «пряником» инвестиций. Сверх того, как правило, реформы включают меры по сокращению расходов в секторе общественных услуг, а это - прямая угроза для профсоюзов данного сектора.
Эти препятствия имеют столь масштабный характер, что в большинстве случаев все усилия заключить социальный пакт оканчиваются неудачей. Но даже тогда, когда такие пакты подписываются в торжественных условиях, они редко соблюдаются.
Поскольку временное ухудшение условий жизни неизбежно присуще любому процессу реформ, никакие декреты или договоренности не породят
немедленного улучшения экономического положения. Правительства начинают понимать, что декреты наталкиваются на оппозицию, тогда как социальные пакты не приносят тех плодов, которые они хотели получить, издавая декреты. Они выясняют, говоря словами бывшего заместителя министра экономики Аргентины, что «императив обеспечения максимального участия вступает в конфликт с императивом компетентности»*0 и, по мере того как давление растет, правительства начинают колебаться между декретизмом и стремлением заключить пакты - в поисках мирного разрешения конфликтов. Поскольку идея разрешения конфликтов на основе соглашений является привлекательной, правительства начинают политический торг, когда оппозиция против реформ растет; когда же компромиссы, включенные в текст социальных пактов, угрожают реформам, правительства возвращаются к технократическому стилю руководства. Они обещают консультации и отталкивают потенциальных партнеров своими декретами61; Они издают декреты и надеются достичь консенсуса. В результате выясняется, что у правительств отсутствует четкая концепция реформ и решимость провести их в жизнь. Государство начинает восприниматься как главный источник экономической нестабильности62. Затем настает время «колдунов» - носителей еще одной магической формулы. Поскольку доверие к реформам подорвано, каждое новое правительство стремится обозначить четкий разрыв с прошлым, делая что-то такое, чему люди еще не научились не доверять. На реформы можно «подсесть», как на иглу; каждый раз необходимо увеличение дозы для того, чтобы смягчить накопившееся разочарование. Рыночно-ориентированные реформы могут основываться на здравых экономических расчетах, но они порождают политический стиль схожий с заклинаниями колдунов.
Результатом этого стиля становится подрыв институтов представительной демократии. Когда в ходе избирательных кампаний кандидаты скрывают свои экономические программы или когда правительства начинают проводить политический курс диаметрально противоположный тому, который содержался в их предвыборных обещаниях, тогда избиратели на систематической основе получают уроки, согласно которым выборы не имеют
58 Экономическая логика и политические предпосылки заключения такого рода пактов рассмотрены Лехнером
(1985) и Пшеворским (1987b). Обзор опыта различных стран содержится в работах: Cordova 1985, Pappalardo 1985 и dos Santos 1987.
60 Это выражение Хуана Карлоса Торре содержалось в его выступлении на семинаре Transifao politica: Necessidades е limites da negociafao в Университете Сан-Пауло в июне 1987 г. См.: Albuquerque, Guilhon, and Durham 1987.
61 Так декрет под названием «Пакоте Брессер» был объявлен накануне встречи, призванный изучить - по персональному настоянию президента Сарнея - реализуемость социального пакта.
62 Относительно жалоб о непоследовательности государственной политики см. выступление как представителей предпринимательских ассоциаций, так и профсоюзных лидеров на семинаре по социальным пактам, проходившем в Сан-Пауло (Albuquerque, Guilhon, and Durham 1987).


78
Раздел 2. Источники демократии
никакого реального значения для определения политического курса. Когда правительства объявляют о жизненно важных политических решениях в форме декретов, или без всяких политических дебатов проводят их через законодательные собрания, они тем самым преподают урок партиям, профсоюзам и другим представительным организациям, которым наглядно объясняют, что они не играют никакой роли в принятии политических решений. Когда же правительства прибегают к политическому торгу лишь для того, чтобы заручиться поддержкой на проведение уже избранного политического курса, они порождают атмосферу недоверия и горького разочарования.
Таким образом, демократия оказывается ослабленной. Сфера политического процесса сводится к выборам, к декретам, издаваемым исполнительной властью, и спорадическим вспышкам протеста. Правительства правят посредством декретов, т.е. в авторитарном стиле, но, как правило, без крупных репрессий. Все полномочия в государстве сосредоточены в руках исполнительной власти, которая, тем не менее, остается неэффективной в управлении экономикой. У людей остается право на регулярной основе голосовать, но не право на реальный выбор. Политическое участие снижается. Политические партии, профсоюзы и другие представительные организации оказываются перед выбором между пассивным согласием с проводимым курсом и спорадическими вспышками внепарламентских форм протеста.
Возможно, такого рода последствия не являются неизбежностью. Конечно, причина того, почему возникает проблема проведения реформ по принципу «стоп - иди» состоит в том, что демократия не носит завершенного характера. В стране, где Конституция предусматривает, что исполнительная власть, прежде чем начать проводить политический курс, должна получить формальное  63его одобрение, в стране с эффективными институтами представительства и всеохватывающим участием граждан в политической жизни, правительства не могут встать на путь реформ вне зависимости от того, какую поддержку этим реформам они способны обеспечить. Именно так действовало в Испании социалистическое правительство, и, действуя подобным образом, оно провело в стране болезненную программу индустриальной перестройки, опираясь на широкую общественную поддержку (МагауаИ, 1990) . Но среди новых демократических стран пример Испании выглядит как исключение.
Когда же демократия ослаблена, стремление к проведению реформ может стать политически дестабилизирующим фактором. В какой-то момент может возникнуть альтернатива: либо отказаться от реформ, либо распустить институты представительной демократии. Искушение авторитаризмом неизбежно. Оппозиционная многоголосица, промедление, обусловленное требованиями процессуального характера, и кажущаяся иррациональность конфликтов недвусмысленно порождают нетерпение и нетерпимость среди сторонников реформ. Ведь для них реформы со всей очевидностью необходимы и со всей наглядностью рациональны; в то же время сомнения, оппозиция и необходимость соблюдения определенных процедур воспринимаются ими как симптомы иррационализма. Технократия настраивает себя против демократии, взращивая в себе склонность действовать вопреки общественному сопротивлению: подавлять гласность во имя того, чтобы продолжать перестройку. Ну, а с другой стороны, поскольку проблемы не исчезают, вера в реформы улетучивается, а правительство кажется все менее компетентным, возникает соблазн защищать собственные интересы любой ценой, даже когда такой ценой становится отказ от демократии.
63 	Отметим, что когда в 1976 г. Итальянская коммунистическая партия решила поддержать объвленную правительством политику строгой экономии, она пропустила через курсы при вечерних школах один миллион рабочих, которые обучались там экономике, что позволяло им осознать необходимость проведения этой политики строгой экономии.


Третья волна демократии*
Самюэль Хантингтон
В период с 1974 по 1990 г. по меньшей мере 30 стран осуществили переход к демократии, почти удвоив число демократических режимов в мире. Был ли этот переход частью все продолжающейся и расширяющейся «глобальной демократической революции», которая в конце концов коснется всех стран мира? Или же это было ограниченное распространение демократии, представлявшее в основном восстановление демократических режимов в странах, ранее уже имевших демократический опыт?
Текущий этап демократических транзитов составляет третью волну демократизации в истории современного мира.
Первая, «длинная» волна демократизации началась в 1820-х с расширением избирательного права на значительное количество мужского населения Соединенных Штатов и завершилась в 1926 г., приведя к жизни 29 демократий. Однако в 1922 г. приход к власти в Италии Муссолини ознаменовал начало первого «отката», который к 1942 г. сократил число демократий в мире до 12. Победа союзников во Второй мировой войне запустила вторую волну демократизации, достигшую своего зенита в 1962 г., когда в мире насчитывалось 36 демократических государств. Затем последовал второй откат (1960- 1975), в результате которого число демократий уменьшилось до 30.
На какой стадии третьей волны находимся мы? Начало ли это длинной волны или конец короткой? И если третья волна завершится, последует ли за ней значительный третий откат, способный уничтожить многие демократические достижения 1970- 1980-х? Ни социология в целом, ни отдельные социологи не могут дать достоверного ответа. Тем не менее, можно определить ряд факторов, которые повлияют на будущее распространение либо ограничение демократии в мире; можно также обозначить вопросы, которые кажутся наиболее важными для будущего демократизации.
Начать можно с вопроса о том, сохранятся ли факторы, вызвавшие к жизни третью волну? Усилятся ли они или ослабнут? Или же их сменят другие движущие силы демократизации? Пять основных факторов сыграли значительную роль в том, что транзиты третьей волны произошли именно в тех странах, где произошли, и в то время, когда произошли:
(1) обострение проблемы легитимности авторитарных систем в мире, где широко признаны демократические ценности, зависимость этих режимов от их функциональности и их неспособность поддерживать эту «функциональную легитимность» из-за экономических неудач (и иногда военных поражений);
(2) беспрецедентный глобальный экономический рост в 1960-е годы, который во многих странах поднял жизненный уровень, повысил уровень образования и значительно увеличил городской средний класс;
(3) разительные перемены в доктрине и деятельности католической церкви, продемонстрированные на Втором ватиканском соборе в 1963-1965 гг., и превращение национальных церквей из защитников status quo в противников авторитаризма;
(4) перемены в политике внешних акторов, прежде всего Европейского сообщества, США и Советского Союза;
(5) эффект «снежного кома», или демонстрационный эффект, произведенный первыми переходами к демократии третьей волны, которые стимулировали последующие попытки смены режима в других странах и давали для них образцы.
Я начну с рассмотрения последних трех факторов, а потом вернусь к первым двум.
Исторически существовала сильная связь между западным христианством и демократией. К началу 1970-х большинство протестантских стран мира уже стали демократическими. Третья волна 1970-1980-х затронула преимущественно католические страны...
Роль внешних сил
В период третьей волны Европейское сообщество (ЕС) играло ключевую роль в консолидации демократии в Южной Европе. В Греции, Испании и Португалии установление демократии рассматривалось как необходимое условие экономически выгодного членства в ЕС; а членство в сообществе было в свою очередь гарантией стабильности демократии. В 1981 г. Греция стала полным членом сообщества, пять лет спустя за ней последовали Испания и Португалия...
* Выдержки из: Huntington, Samuel Р. “Democracy’s Third Wave” in: Journal of Democracy, 1991, no. 2, pp. 12-34.


80
Раздел 2. Источники демократии
Уход советской власти сделал возможной демократизацию в Восточной Европе. Если бы Советский Союз прекратил или значительно ослабил поддержку режима Кастро, то движение в сторону демократизации могло бы начаться и на Кубе. Сверх этого, Советский Союз вряд ли что-либо может или намерен сделать ради продвижения демократии за своими границами. Основной вопрос в том, что произойдет внутри самого Советского Союза. Советский контроль ослабевает, кажется возможным восстановление демократии в Прибалтике. Движения за демократию существуют также и в других республиках. Конечно, наиболее важна здесь сама Россия. Установление и укрепление демократии в России, случись это, было бы самым значительным завоеванием демократии с послевоенных времен...
В 1970-1980-е годы Соединенные Штаты были основным двигателем демократизации. Будут ли Соединенные Штаты продолжать играть эту роль - зависит от их желания и возможностей, а также от их привлекательности в качестве образца для других стран... Но что же произойдет, если американская модель перестанет воплощать в себе силу и успех, перестанет быть выигрышной моделью? В конце 1980-х многие утверждали, что «закат Америки» - это реальность. Если люди во всем мире увидят в Соединенных Штатах слабеющее государство, отягощенное политической стагнацией, экономической неэффективностью и социальным хаосом, их неудачи будут рассматриваться как неудачи демократии, и востребованность демократии во всем мире упадет.
Эффект «снежного кома»
Влияние эффекта «снежного кома» на процесс демократизации было явно видно в 1990 году в Болгарии, Румынии, Югославии, Монголии, Непале и Албании. Он также повлиял на движения за либерализацию и в некоторых странах арабского Востока и Африки. В 1990 г., например, сообщалось, что «переворот в Восточной Европе» «подстегнул требования перемен в арабском мире» и вынудил лидеров Египта, Иордании, Туниса и Алжира открыть больше политического пространства для выражения недовольства1.
Однако если в стране нет внутренних условий, один лишь эффект «снежного кома» не вызовет демократизации. Демократизация в странах А и В не является причиной демократизации в стране С, если в стране С не будет условий, вызвавших ее в странах А и В...
Третий откат?
К 1990 г. по крайней мере две демократии третьей волны, Судан и Нигерия, вернулись к авторитарному правлению; проблемы упрочнения демократического строя могут привести к дальнейшим переменам такого рода в странах, где недостаточно условий для сохранения демократии. После первой и второй волн демократизации следовали, однако, не просто небольшие откаты, а значительные волны возврата к авторитаризму. Если третья волна демократизации замедлится или остановится, какие факторы могут вызвать третий откат? Среди факторов, способствовавших отходу от демократии во время первого и второго откатов были:
(1) недостаточная укорененность демократических ценностей среди основных групп элиты, а также широкой общественности;
(2) серьезный экономический кризис или крах, обостривший социальный конфликт и повысивший популярность средств, которые могут быть применены только авторитарным правительством;
(3) социальная и политическая поляризация, часто вызванная действиями левых правительств, пытающихся проводить крупные социально- экономические реформы слишком быстро;
(4) решимость консервативных групп среднего и высшего класса отстранить популистские и левые движения, а также низший класс от политической власти;
(5) нарушение закона и порядка в результате террористических и повстанческих действий;
(6) интервенция или завоевание недемократическим иностранным государством;
(7) эффект «снежного кома» в виде действия примера крушения или свержения демократических систем в других странах...
Подавляющее большинство переходов от демократии к авторитаризму принимало форму либо военных переворотов, когда военные офицеры (обычно представители верховного командования вооруженных сил) смещали демократически избранных лидеров и устанавливали некую форму военной диктатуры, либо переворотов, осуществляемых исполнительной властью, когда демократически избранный глава исполнительной власти решительно порывал с демократией и сосредоточивал всю власть в своих руках, обычно путем объявления чрезвычайного или военного положения...
Основываясь на причинах и формах двух первых откатов, нельзя достоверно предсказать причины и формы возможного третьего отката. Однако
1 Ивы Уогк Ттез, 1989, ПесетЬег, 28, р. АВ; 1шетайопа1 НегаЫ ТпЬипе, 1990, Мау, 12-13, р. 6.


С. Хантингтон. Третья волна демократии
81
некоторые предположения относительно потенциальных причин третьего отката предыдущий опыт позволяет сделать.
Во-первых, систематическая неспособность демократических режимов действовать эффективно может подорвать их легитимность...
Во-вторых, переход к авторитаризму какой- либо демократической или демократизирующейся великой державы может привести в действие эффект «снежного кома» и вызвать такие же процессы в других странах...
Если какое-либо недемократическое государство наберет силу и начнет экспансию за пределы своих границ, это тоже может стимулировать движение в сторону авторитаризма в других странах...
Наконец, так же как в 1920-е и 1960-е, могут возникнуть различные формы авторитаризма, отвечающие, как будет казаться, нуждам своего времени...  1Препятствия на пути демократизации
Еще один способ оценить перспективы демократии - это проанализировать препятствия и возможности демократизации в странах, для которых демократия нова. В 1990 г. около двух третей стран мира не имели демократических режимов. Эти страны в целом можно разделить на четыре гео- культурные категории (иногда пересекающиеся):
(1) доморощенные марксистско-ленинистские режимы, в том числе Советский Союз, где в 1980-е годы произошла либерализация и во многих республиках существовали демократические движения;
(2) страны экваториальной Африки, где, за редким исключением, остались личные диктатуры, военные режимы, однопартийные системы или разные сочетания трех вышеназванных типов режима;
(3) исламские страны, простирающиеся от Марокко до Индонезии, где, за исключением Турции и, возможно, Пакистана, существовали недемократические режимы;
(4) страны Восточной и Юго-Восточной Азии - от Бирмы до Китая и Северной Кореи, среди которых были коммунистические системы, военные режимы, личные диктатуры и две полудемократии (Таиланд и Малайзия).
Существующие в этих странах препятствия для демократизации можно подразделить на три категории: политические, культурные и экономические. Одним из потенциально значительных политических препятствий для дальнейшей демократизации является практически полное отсутствие опыта демократии у большинства стран, оставшихся авторитарными в 1990 году.
Одна из помех демократизации в ряде стран в 1990-е годы, возможно, исчезнет. Лидеры, основав¬
шие авторитарный режим или долго пребывающие у власти при таких режимах, обычно становятся упорными консерваторами и противятся демократизации. Отсюда, смена руководства в авторитарной системе обычно предшествует движению к демократии...
Серьезной помехой демократизации служило отсутствие подлинной приверженности или слабая приверженность демократическим ценностям среди политического руководства стран Азии, Африки и Ближнего Востока.
Даже если лидеры стран Азии, Африки и Ближнего Востока более или менее придерживались правил демократии, часто казалось, что делали они это с величайшей неохотой...
Культура
Утверждают, что великие мировые культурноисторические традиции значительно различаются между собой в зависимости от того, насколько свойственные им воззрения, ценности, верования и соответствующие им поведенческие образцы благоприятствуют развитию демократии. Глубоко антидемократическая культура препятствует распространению демократических норм в обществе, отрицает легитимность демократических институтов и тем самым способна сильно затруднить их построение и эффективное функционирование, а то и вовсе не допустить его. Тезис о роли культуры выдвигается в двух формах. Его более строгая версия гласит, что только западная культура обеспечивает соответствующую базу для развития демократических институтов и что, следовательно, для незападных обществ демократия в основном не подходит...
В менее строгой версии говорится [не о том, что лишь одна Западная культура изначально благоприятна демократии, а о том], что определенные незападные культуры изначально враждебны ей. Чаще всего называются конфуцианство и ислам. Чтобы определить, будут ли эти культуры ставить препятствия демократизации в конце XX в., нужно ответить на три вопроса. Во-первых, насколько традиционные конфуцианские и исламские ценности и верования враждебны демократии? Во-вторых, если враждебны, то насколько эти культуры действительно мешали прогрессу демократии? В-третьих, если мешали, то насколько будут способны продолжать мешать в будущем?
Конфуцианство
Между исследователями почти нет разногласий по поводу того, что традиционное конфуцианство было либо недемократично, либо антидемократично.


82
Единственный смягчающий этот факт элемент - что экзаменационная система в классической китайской политии в какой-то степени предоставляла возможность карьеры талантливым людям независимо от их социального происхождения. Но даже если и так, система продвижения по заслугам еще не означает демократии. Никто не назовет современную армию демократичной только потому, что офицеры получают повышение в звании по своим способностям. Классическое китайское конфуцианство и его производные в Корее, Вьетнаме, Сингапуре, на Тайване и, в несколько выхолощенной форме, в Японии ставило группу выше индивида, авторитет выше свободы, ответственность выше прав. В конфуцианских обществах не было традиции прав, которые человек имеет вопреки государству; если права индивида там в какой-то степени и существовали, то они создавались именно государством. Гармонии и сотрудничеству отдавалось предпочтение перед несогласием и конкуренцией. Главными ценностями были поддержание порядка и уважение к иерархии. Конфликт идей, групп и партий считался вещью опасной и незаконной. А главное - конфуцианство сливало воедино общество и государство и не придавало легитимности независимым социальным институтам, которые оперировали бы на общенациональном уровне.
На практике конфуцианские и находящиеся под конфуцианским влиянием общества не встречали демократию с распростертыми объятиями. В Восточной Азии только две страны - Япония и Филиппины - имели до 1990 г. длительный опыт демократического правления. В обоих случаях демократия была плодом американского присутствия. Кроме того, Филиппины - преимущественно католическая страна. В Японии конфуцианские ценности были интерпретированы по-своему и слиты с автохтонной культурной традицией...
Исламская доктрина... содержит элементы как благоприятные, так и неблагоприятные для демократии. На практике, однако, единственной исламской страной, в которой продолжительное время поддерживается в полной мере демократическая система, является Турция, где Мустафа Кемаль Ататюрк прямо отверг исламские концепции общества и политики и упорно пытался создать светское, современное национальное государство западного типа. [Но] и турецкий опыт демократии нельзя назвать абсолютным успехом. Среди других стран исламского мира демократию трижды пытался установить Пакистан, и каждый раз это получалось ненадолго. В Турции существование демократии несколько раз прерывалось военными путчами; в Пакистане бюрократическое и военное правление несколько раз прерывалось выборами...
Раздел 2. Источники демократии
Ограниченность культурных препятствий
Таким образом, исламская и конфуцианская культуры ставят демократическому развитию серьезнейшие препятствия. Есть, однако, некоторые основания подвергнуть сомнению прочность этих препятствий. Во-первых, похожие культурные аргументы, выдвигавшиеся в прошлом, не подтверждались. Было время, когда многие ученые утверждали, что католичество препятствует демократии. Другие, следуя традиции Вебера, заявляли, что в католических странах невозможно такое же экономическое развитие, как в протестантских. Тем не менее в 1960-е и 1970-е годы католические страны стали демократическими, и темпы экономического роста были в них в среднем выше, чем в протестантских странах...
Во-вторых, такие великие культурно-исторические традиции, как ислам и конфуцианство, представляют собой крайне сложные системы идей, верований, доктрин, представлений и поведенческих моделей. Любая великая культура, включая конфуцианство, несет в себе ряд элементов, совместимых с демократией; так же как протестантизм и католичество имеет ряд явно недемократических элементов...
В-третьих, исторически культуры динамичны, а не инертны. Доминирующие в обществе верования и убеждения меняются. Сохраняя элементы преемственности, господствующая в обществе культура может сильно отличаться от той, какой она была одно-два поколения назад...
Экономика
Немногие взаимосвязи между социальными, экономическими и политическими явлениями сильнее, чем взаимосвязь между уровнем экономического развития и существованием демократической политики. Большинство богатых стран демократичны, а большинство демократических стран (Индия - самое значительное исключение) богаты. Связь между высоким экономическим уровнем и демократией подразумевает, что переход к демократии должен произойти в первую очередь в странах среднего уровня экономического развития. В бедных странах демократизация маловероятна; в богатых она обычно уже произошла. Посередине же находится «зона политического транзита»: находящиеся в этой средней экономической группе страны наиболее вероятно перейдут к демократии, и большинство стран, переходящих к демократии, войдут в эту группу. По мере того как страны экономически развиваются и входят в эту зону транзита, демократизация в них приобретает очень неплохие шансы...


С. Хантингтон. Третья волна демократии
83
Экономическое развитие и политическое руководство
История не раз доказывала неправоту как оптимистов, так и пессимистов относительно демократии. И будущие события, возможно, сделают то же самое. Внушительные препятствия для распространения демократии существуют во многих обществах. Третья волна, «глобальная демократическая революция» конца XX столетия, не будет длиться вечно. За ней может последовать новый всплеск авторитаризма, который выльется в третий откат. Это не помешает, однако, когда-нибудь в XXI в. возникнуть четвертой волне демократизации. Если судить по опыту прошлого, двумя ключевыми факторами, от которых в будущем будут зависеть стабильность и распространение демократии, являются экономическое развитие и политическое руководство.
Большинство бедных обществ останутся недемократическими до тех пор, пока будут оставаться бедными. Однако бедность преодолима. В прошлом государства вроде Южной Кореи считались безнадежно погрязшими в трясине экономической отсталости, а потом вдруг удивили мир своей способностью быстро добиться процветания. В 1980- е годы специалисты по экономике развития пришли к новому консенсусу по вопросу о способах стимулирования экономического роста. Консенсус восьмидесятых может быть, а может и не быть более длительным и более продуктивным, чем совершенно иной консенсус, существовавший среди экономистов в 1950-е и 1960-е годы. Однако новая ортодоксальность неоортодоксов уже дала значительные результаты во многих странах.
Здесь, впрочем, необходимы две оговорки. Во- первых, очень поздно развивающимся странам -
в основном африканским - экономическое развитие может даваться значительно труднее, чем тем, кто их опередил, потому что существование и расширение исторически беспрецедентной пропасти между богатыми и бедными странами перевешивает «преимущества отсталости». Во- вторых, могут появляться новые формы авторитаризма, подходящие для богатых, информационных, технологичных обществ. Если такая возможность не станет реальностью, экономическое развитие должно создать условия для прогрессивной замены авторитарных политических систем демократическими. Время на стороне демократии.
Экономическое развитие делает демократию возможной; политическое руководство делает ее реальной. Чтобы демократия появилась на свет, будущие политические элиты как минимум должны будут верить, что это наименее худшая форма правления для их обществ и для них самих. Они также должны будут обладать достаточным мастерством, чтобы осуществить переход к демократии вопреки как радикалам, так и консерваторам, которые неизбежно будут пытаться вставлять им палки в колеса. Демократия распространится настолько, насколько те, кто пользуется властью во всем мире и в отдельных странах, захотят ее распространить. В течение полутора столетий после того, как Токвиль наблюдал зарождение современной демократии в Америке, череда волн демократизации набегала на берег диктатуры. Подталкиваемая поднимающимся приливом экономического прогресса, каждая волна докатывалась все дальше и откатывалась назад все меньше, чем ее предшественница. Прибегнув к метафоре, можно сказать: история не движется по прямой, но, если у руля искусные и решительные лидеры, она все же движется вперед.


Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса: демократия, оппозиция и новый конституционный строй*
Кортни Янг и Иан Шапиро
Немногие искушенные обозреватели политической жизни Южной Африки ожидали когда-либо увидеть церемонию инаугурации Нельсона Манделы в качестве президента этой страны. Когда в мае 1994 г. это действительно произошло, было сложно не истолковать данное событие как крупнейший успех демократии. Состоявшиеся в апреле выборы приковали к себе внимание всего мира. Повсеместно демократы приветствовали начало ухода с политической арены режима апартеида и приход к власти Африканского национального конгресса (АНК). В стране и на континенте, где опыт демократии редко оказывался успешным, такое достижение выглядело тем более замечательным. В поразительно короткий срок Южная Африка из страны-парии, по поводу которой злословили по всему миру, превратилась в современное мультикультурное демократическое государство, называемое в западной прессе образцом для всей Африки и символом надежды для борцов за демократию на других континентах1.
Не менее замечательным, чем данный итог, является и приведший к нему процесс. Несмотря на имевшие место случаи массового насилия, не было ни гражданской войны, ни военного переворота, а необходимое взаимодействие между участниками политической жизни оказалось весьма впечатляющим. Начиная с 1990 года - после решения правительства Национальной партии (НП) освободить всех политзаключенных, легализовать деятельность всех оппозиционных партий и начать с ними реальные переговоры о будущем Южной Африки - стало ясно, что реальные перемены не за горами. Многосторонние переговоры о новой конституции представлялись олицетворением как буквы, так и духа перехода к демократии демократическим путем. Даже после того, как переговоры с участием всех политических партий и организаций в формате CODESA (Convention for a Democratic South Africa - Прим, ред.) завершились неудачей и их сменили более ограниченные элитарные переговоры, тот факт, что неотъемлемым условием всего
процесса в целом было достижение взаимного согласия между главными участниками, широко комментировался как обнадеживающий провозвестник будущего [успеха].
Повсеместный энтузиазм общественности по поводу демократической трансформации Южной Африки согласуется с основными взглядами современной ортодоксальной политологии. Переход к демократии, осуществляемый посредством переговорного процесса, рассматривается как желательное, если не как необходимое условие ее устойчивости. «Соглашения или договоры не всегда возможны или желательны», - считают Гильермо О’Доннелл и Филипп Шмиттер, - «но в том случае, когда они достигаются, это заслуживает позитивной оценки, поскольку в итоге повышается вероятность создания жизнеспособной политической демократии»*  1 * 3. «Как создавались демократические государства?» - задается вопросом Хантингтон в отношении третьей волны демократических трансформаций периода 1974-1990 гг. И отвечает, что они «создавались демократическими методами, иного пути просто не было. Они создавались посредством переговоров, компромиссов и соглашений»4. А. Пшеворский повторяет точку зрения, согласно которой демократию «невозможно навязать; она возникает в процессе переговоров»5. Если посмотреть с этих позиций на Южную Африку, то она представляет собой классический случай, который может служить руководством по грамотному осуществлению демократического перехода к демократии; несмотря на то, что он осуществлялся рывками, руководство не допустило серьезных ошибок и уверенно провело страну через первые демократические выборы.
Всемирное внимание к опыту Южной Африки, как и к любым переговорам о демократической трансформации в других странах не сопровождалось адекватным анализом предмета и причин договоренностей. Но ведь остаются открытыми серьезные вопросы о том, способствует ли создаваемый в ходе переговоров конституционный
* Выдержки из: Jung, Courtney and Shapiro, Ian, “South Africa’s Negotiated Transition: Democracy, Opposition, and the New Constitutional Order” in: Politics and Society 23(3): pp. 269-308.
1 См., например, New York Times, 1994, June 21, pp. Al, A8.
3 O’Donnell, Guillermo and Schmitter, Philippe, Transitions from Authoritarian Rule. Baltimore (Md), London: The
Johns Hopkins Univ. Press, 1986, p. 39.
4 Huntington, Samuel P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: Univ. of Oklahoma Press, 1991, p. 164. Huntington, Samuel P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: Univ. of Oklahoma Press, 1991, p. 164.
5 Przeworski, Adam Democracy and the Market. New York: Cambridge Univ. Press, 1991, p. 80.


К. Янг, И. Шапиро. Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса...
85
строй демократизации политической жизни в среднесрочной перспективе. В частности, в конституции Южной Африки переходного периода отсутствует система институтов оппозиции, необходимая для любой жизнеспособной демократии. Хотя такие понятия, как права групп, принцип сообщест- венности (или сообщественных - в отличие от конкурентных - форм достижения консенсуса противоположных партий и политических группировок Прим, ред.) и право вета меньшинств считаются запрещенными словами в политическом лексиконе Южной Африки, созданный в этой стране государственный строй во многих важнейших отношениях базируется на вышеназванном принципе сообщест- венности, и как таковой он призван дать каждому значимому действующему лицу политической жизни возможность участия в руководстве страной. Избирательная система, нормы парламентского контроля, полномочия и состав кабинета, а также исполнительной власти, - все это работает на решение названной задачи. В итоге отсутствуют влиятельные участники политического процесса, выполняющие роль «лояльных» оппонентов нового правительства и его политики. Система, призванная вовлечь каждое политически значимое действующее лицо в процесс руководства, не оставляет институциональной ниши для лояльной оппозиции.
...[М]ы рассматриваем вызывающую беспокойство возможность того, что отсутствие в новой Южной Африке этих ключевых компонентов жизнеспособной демократии является прямым следствием перехода к ней посредством достижения договоренностей между реформаторами в правительстве Национальной партии и умеренным руководством Африканского национального конгресса. Мы изучаем и оцениваем гипотезу, согласно которой модель смены власти на основе достигнутых договоренностей, подобная южноафриканской, практически исключает возможность такого соглашения между главными участниками политического процесса, который обеспечивал бы существование эффективной оппозиции при новом демократическом строе. Если наша гипотеза подтвердится, то из проведенного анализа следует вывод: хотя временная конституция, возможно, и оказалась наилучшим
средством для свержения режима апартеида без гражданской войны, ее не следует буквально воспроизводить в качестве конституции постоянной6. Это равнозначно признанию несостоятельности противоположных рекомендаций, с которыми выступает ряд аналитиков, в частности, Аренд Лейпхарт...
Участники переговоров о переходе к демократии представляют за столом переговоров различные интересы, поэтому издержки и выгоды различных институциональных решений оцениваются ими по-разному. Переговорщики, представляющие партию, которая, как ожидается, окажется при новом демократическом строе в меньшинстве, очевидно, предпочтут такую договоренность об участии во власти, при которой им гарантируется ряд государственных должностей и право вето на меры, затрагивающие их важнейшие интересы. Лидеры партий, которые, как ожидается, займут при новой власти места в правительстве и оппозиции, придерживаются более сложной позиции. Если они войдут в правительство, то им понадобятся властные полномочия для управления, однако, если они окажутся в оппозиции, то им будет необходимо в максимальной степени противодействовать реализации программы правительства. Партии, рассчитывающие завоевать большинство, видимо, предпочтут такую оппозиционную модель, при которой у них будет достаточно власти и полномочий для руководства и создания законодательных условий, позволяющих в максимально возможной степени реализовывать их программы. Поэтому они, по-видимому, в ходе переговоров будут настаивать на мажоритарной системе и более твердо, нежели все другие участники, возражать против соучастия во власти и против других консенсусных форм согласования интересов.
История трансформации Южной Африки частично подтверждает эти предположения. Как и ожидалось, Национальная партия на протяжении всего переговорного процесса добивалась и в конечном счете добилась практического создания консенсусной демократии (пойдя на незначительные уступки). В то же время Африканский национальный конгресс (пользовавшийся подавляющей поддержкой широких масс и вполне обоснованно
6 	Национальное собрание и Сенат вместе образуют Конституционное собрание, которое к маю 1996 г. должно было принять (большинством в 2/3 голосов) окончательный вариант конституции. Эта конституция вступает в силу лишь при условии подтверждения Конституционным судом ее соответствия конституционным принципам, заложенным во временной конституции. К числу этих принципов относятся: демократическая форма правления, всеобщее избирательное право, регулярные выборы, многопартийная система, единое гражданство для всех, признание прав личности, антидискриминационные нормы, равенство перед законом, разделение властей, три уровня управления (национальный, провинциальный и местный) и укоренившаяся конституционная норма, которая - согласно трактовке Конституционного суда - является высшим законом о земле. Последняя особенность явилась существенным отличием от старой (английского типа) системы главенства парламента. Другие нормы временного законодательства (например, границы провинций) в окончательном варианте конституции изменению не подлежали. Вместе с тем отсутствовало требование сохранить в окончательном документе законодательно закрепленную переходную модель совместного участия во власти (главный предмет данной главы). См. South Africa 1995. Johannesburg: South Africa Foundation, 1995, pp. 14-15.


86
Раздел 2. Источники демократии
рассчитывающий на получение абсолютного большинства в новом парламенте) делал уступку за уступкой и в итоге согласился с конституционно закрепленным принципом совместного участия во власти (как минимум до конца столетия) почти без возражений. Поскольку даже в середине 1992 г. АНК все еще предавал анафеме принцип совместного участия во власти, а также учитывая, что, по оценке большинства национальных и зарубежных обозревателей, АНК имел исключительно выигрышную позицию, - такой итог требует пояснений...
Динамика переговорного процесса
Смена власти путем переговоров (negotiated transitions) или, как называет это Хантингтон, - переговорные замены (transplacements)29 может происходить лишь при наличии двух условий. Во- первых, наиболее влиятельные группы в правительстве и оппозиции должны исходить из того, что ни одна из сторон не может определять будущее единолично. Во вторых, необходимо, чтобы в критические моменты влияние реформаторов в правительстве было сильнее влияния консерваторов, а влияние умеренных в оппозиции - сильнее влияния экстремистов30. Главные действующие лица переговоров о переходе к демократии оказываются, таким образом, в рамках ограничений, задаваемых, с одной стороны, ходом и результатами собственно переговорного процесса, а, с другой, - их взаимоотношениями со своими рядовыми избирателями. Партнеры по переговорам заинтересованы в максимизации власти в двух отношениях. Во-первых, каждый стремится максимизировать власть по сравнению с другим участником переговоров. Поскольку обе стороны рассчитывают возглавить партии, которые будут конкурировать при новом демократическом строе, то каждая из них заинтересована в том, чтобы оставить за собой последнее слово на переговорах, имея целью обеспечить наиболее выгодную для себя политическую перспективу. Во-вторых, каждая договаривающаяся сторона (реформаторы в правительстве и умеренные в оппозиции) заинтересованы в максимизации собственной поддержки рядовыми избирателями (продолжая, тем самым, изолировать консерваторов и экстремистов), вынуждая партнера по переговорам добиваться того же. Каждая сторона-участник переговоров заинтересована в том, чтобы партнер по переговорам сохранил поддержку электората на достаточном (но не выше) уровне для того, чтобы оставалась возможность заключить соглашение, и каждый стремится достичь этого результата в меняющихся условиях. Таким образом, перего¬
ворщики в процессе выработки соглашения находятся в рамках трех ограничителей: времени, своих избирателей и меняющихся требований другой стороны...
Переговоры вступают в решающую стадию, как только ведущее переговоры руководство обеих сторон осознает приближение к критической точке, то есть когда уход с переговоров чреват такой утратой поддержки, при которой возвращение на политическую арену становится маловероятным. Как партийные лидеры, так, по-видимому, и их партии к этому времени оказываются столь глубоко втянутыми в процесс трансформации путем переговоров, что, в случае провала последних, они уступят свои лидирующие позиции скорее всего консерваторам и радикалам. С этого момента политическое будущее реформаторов и умеренных зависит от заключения успешного соглашения. По всей вероятности, это происходит тогда, когда переговорщики с обеих сторон осознают, что их давление на другую сторону с целью получения от нее уступок достигло максимума (либо начало снижаться). При этом такие варианты перехода, как замены (replacements - по Хантингтону, осуществляемые под решающим влиянием масс - Прим, ред.) и трансформации (transformations - по Ханг- тинтону, пактовые и навязанные переходы - Прим, ред.) продолжают оставаться неприемлемыми. Эти соображения оказываются для обеих сторон серьезными стимулами для того, чтобы ради достижения соглашения пойти на компромиссы перед лицом утраты поддержки своего массового избирателя.
Переговорная замена (transplacement), или переход путем переговоров (negotiated transition) отличается от замены, осуществляющейся под решающим влиянием масс (replacement, по Хантингтону), тем, что в первом случае авторитарный режим сохраняет контроль над вооруженными силами до достижения соглашения. Поэтому как реформаторы в правительстве, так и умеренные в оппозиции сознают, что среди военных существуют сторонники жесткого курса, которые будут настаивать на обеспечении гарантий безопасности. Понимают они и то, что поддержка рядовыми избирателями реформаторов в правительстве, по-видимому, в решающей мере зависит от их убедительных заверений в том, что они способны обеспечить физическую безопасность своих избирателей. Поэтому, как мы уже отмечали, на протяжении всего переговорного процесса правительственные реформаторы располагают административным ресурсом, которого лишены умеренные из оппозиции. Это также означает, что если соглашение достигается, то в нем, в конечном счете, найдет отражение больше серьезных уступок со стороны оппозиции, нежели со стороны правительства,
29 Huntington, Third Wave, pp. 113-114.
30 Huntington, Third Wave, pp. 124, 152.


К. Янг, И. Шапиро. Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса...
87
поскольку правительство сохраняет контроль над силовыми ведомствами. Как только умеренные из оппозиции понимают, что критическая точка ими пройдена и что их существование в качестве политиков обусловлено достижением соглашения, можно ожидать, что они согласятся с требованиями, которые ранее ими отвергались. Даже когда правительственными реформаторами пройдена их собственная критическая точка, обе стороны, по-видимому, сознают, что в случае окончательного провала переговоров реформаторы в правительстве скорее добровольно передадут власть консерваторам (или же будут ими вытеснены), нежели смирятся с полной потерей власти (неизбежной в случае замены, осуществляемой под решающим влиянием масс или гражданской войны).
У правительства, однако, будет стимул не требовать чрезмерных уступок от умеренной оппозиции. Оно в них нуждается для сохранения достаточной поддержки со стороны их собственных рядовых избирателей, чтобы иметь возможность популяризировать это соглашение и продолжить изоляцию радикально настроенных лидеров оппозиции на флангах. Правительство, поэтому, должно одновременно успокоить своих собственных избирателей, уступить оппозиции ровно столько, сколько последней необходимо для того, чтобы ей было чем похвастаться перед ее сторонниками и призвать (максимально убедительно) колеблющихся потенциальных избирателей одобрить эту сделку как всецело отвечающую их интересам. Перед умеренными из оппозиции стоит задача, не менее деликатная: убедить своих ключевых сторонников, что ими заключена наилучшая из возможных сделок и одновременно представить свои уступки другим как свидетельство собственной умеренности и отсутствия радикализма.
Короче говоря, при переходе путем переговоров реформаторы в правительстве (в силу их монопольного контроля над государственными силовыми ведомствами) располагают более сильным «набором карт», чем умеренная оппозиция. У реформаторов может быть недостаточно власти для того, чтобы навязать то, что Хантингтон называет трансформацией; однако у оппозиции, в свою очередь, недостаточно силы для того, чтобы осуществить replacement - замену власти, осуществляемую под решающим влиянием масс. (Будь это не так, - переговоры, по-видимому, не были бы начаты, а если бы это так не сохранялось, - то они не продолжались бы вплоть до заключения соглашения). Критерием оценки квалификации правительственных реформаторов в качестве участников переговорного процесса является то, насколько успешно им удается использовать свой административный
ресурс для достижения максимальных уступок от умеренной оппозиции, вынуждая ее соответствовать требованиям основной массы рядовых избирателей. Они должны сделать это так, чтобы потери потенциальных сторонников правительства при этом оказались минимальными. Критерий для оценки умеренной оппозиции - насколько успешными окажутся ее усилия по: нейтрализации административного ресурса правительства; достижению соглашения, устраивающего их ключевых сторонников; представлению себя в выгодном свете максимально возможному количеству других потенциальных избирателей. Как реально складывалось взаимодействие названных императивов в Южной Африке в переходный к демократии период (1990- 1994 гг.) - тема, к которой мы далее переходим.
Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса
Модель апартеида как основная идея Национальной партии стала сталкиваться с трудностями сразу после того, как пришедшие к власти в 1948 году лидеры партии приступили к её осуществлению на практике. Когда основные догмы раздельного расового и этнического развития доказали свою несостоятельность, ряд элементов названной стратегии был отвергнут, другие - модернизированы32  *. Несмотря на отдельные элементы либерализации, Южная Африка оставалась страной с нестабильным авторитарным режимом правления на протяжении сорока двух лет вплоть до 1990 года, когда правительством Национальной партии (возглавляемым Ф.В. де Клерком) было принято решение о демонтаже режима апартеида и создании в стране нового многонационального государственного устройства. ..
Накануне переговоров Реформаторы в Национальной партии
И все же многих обозревателей насторожило то, насколько оперативно и решительно в феврале 1990 года были начаты перемены. Президент де Клерк (африканер с консервативными взглядами и репутацией одного из столпов системы апартеида в предыдущих кабинетах) поразил как южноафриканскую оппозицию, так и весь мир, отменив запрет на деятельность АНК, Панафриканского конгресса (ПАК) и Коммунистической партии ЮАР (последняя находилась на нелегальном положении с 1960 года). Одновременно им были объявлены планы
32 Cm. Giliomee, Germann, The Parting of the Ways: South African Politics, 1976-1982 (Cape Town: Philip, 1982), and
Heribert, Adam and Hermannn, Giliomee, The Rise and Crisis of Afrikaner Power (Cape Town: Philip, 1979).


88
Раздел 2. Источники демократии
по освобождению всех политических заключенных, включая Нельсона Манделу, а также по началу переговоров о переходе к демократическому строю. Учитывая, что в прошлом Национальная партия всячески поносила эти организации (в то время как на практике она - под маской косметических улучшений - поддерживала режим апартеида), эти решения оставляли мало сомнений в том, что настала пора фундаментальных перемен.
Казалось, что решение правительства действовать неожиданно и освободить Манделу (еще до выработки единого мнения о его роли в Л НК) было сделано в интересах саморекламы, в целях извлечения выгоды из дезорганизации АНК и, наконец, чтобы дать возможность НП выработать - максимально возможно - условия будущих переговоров...
АНК сопротивлялся ускорению переговоров. В то время как НП настаивала на реальном соглашении по будущему правительству, АНК сосредоточился на выработке договора о процедуре формирования будущего демократического правительства37. С этой целью АНК стремился до некоторой степени оставаться освободительным движением, настаивая на том, чтобы первая конституция была написана временным правительством и избранным конституционным собранием. Лидеры АНК стремились подорвать легитимность и стратегическое преимущество НП, оспаривая ее роль в качестве законного правительства и главного участника переговорного процесса. Временное правительство взяло бы на себя ответственность (доля которой не определяется) за руководство страной, в то время как названные стороны вели бы переговоры на том «игровом поле», которое АНК называл «более выровненным». Кроме того, согласно утверждениям руководства АНК, только избранное конституционное собрание может обеспечить процесс демократизации, в ходе которого будет подготовлен проект конституции демократически избранными кандидатами. Будучи уверенными в своей победе на выборах в законодательное собрание, они рассчитывали в этом случае на получение полного единоличного контроля над подготовкой проекта новой конституции и формированием нового правительства38  *.
Главный предмет обсуждения: мажоритарное правление
Полемика по вопросу мажоритарного правления отравляла обсуждения уже на этапе, предшествовавшем переговорам ... НП выступила со следующими предложениями: обеспечить представительство
в кабинете партиям меньшинства (имеющим существенную поддержку); ввести принцип ротации, при котором президентский пост поочередно занимает один из трех-пяти членов кабинета); гарантировать одобрение принимаемых решений обеими организациями40.
Совместное участие во власти считалось табу для АНК на протяжении всей истории его существования. Оно выглядело явным эвфемизмом понятия «права групп» - почти таким же фиговым листком на режиме апартеида под другим названием. Учитывая такое прошлое АНК, а также его уверенность в массовой поддержке рядовых избирателей, неудивительно, что поначалу в АНК был наложен запрет на любые упоминания о совместном участии во власти. На начальном этапе избирательной кампании и в своих международных поездках Мандела презрительно отзывался о заявлениях правительства о том, что Южная Африка уникальна по своему этническому и расовому составу и что, поэтому, ей необходимо такое государственное устройство, которое учитывало бы эти уникальные отличительные особенности. АНК считал все эти требования несостоятельными, настаивая на необходимости «обычной демократии» - не более, но и не менее того41  *.
Начало переговоров
На состоявшихся в начале 1992 года местных дополнительных выборах консервативная партия одержала серию побед в бывших оплотах НП. Это послужило реформаторам из НП предупреждением о том, что значительная часть белого населения может не поддержать планируемого перехода. В ответ на это де Клерк провел в марте 1992 года референдум, в ходе которого белым избирателям
37 Giliomee Germann and Rantete, Johannes, “Transition to Democracy through Transaction? Bilateral Negotiations
between the ANC and the NP in South Africa”, in: African Affairs, 1992, no. 91, p. 526.
38 Ibid., p. 527.
40 [Ibid], p. 527.
41 В 1990 году в своей автобиографии-бестселлере Мандела писал, что мир не наступит до тех пор, пока не будет
полностью реализован принцип мажоритарного правления; см. Nelson Mandela, The Struggle is my life (London: IDAF Publications, 1990), p. 206. Даже в апреле 1992 г. на пресс-конференциях он все еще продолжал заявлять, что АНК никогда не сможет принять различные «фантастические предложения» правительства о совместном участии во власти: «Нам нужна обычная демократия, такая же, как во всем остальном мире». Пресс- конференция АНК, ВВС Summary of World Broadcast, 1992, April 9.


К. Янг, И. Шапиро. Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса...
89
задавался вопрос о том, поддерживают ли они переговоры. Поступая таким образом, он шел на серьезный политический риск. Если бы результаты референдума оказались отрицательными, ему, разумеется, пришлось бы круто изменить политику и он, по-видимому, лишился бы постов руководителя НП и главы правительства. Однако де Клерк одержал безоговорочную победу, получив поддержку двух третей избирателей, что свидетельствовало об отсутствии угрозы негативного результата голосования со стороны белого электората...
Де Клерк оперативно объявил, что результат референдума является мандатом на ведение переговорного процесса с целью достижения соглашения; причем на протяжении всего остающегося периода переговоров. В ходе избирательной кампании 1994 года он настаивал на том, что все, на что он соглашался, было ранее вынесено на референдум и, следовательно, одобрено подавляющим большинством белого населения43. Свобода его действий в указанном отношении не была, однако, безграничной. Хотя референдум дал де Клерку политическое влияние, необходимое для достижения соглашения от имени белого населения, он одновременно связал его определенным вариантом совместного участия во власти. Это стало очевидным в ходе референдума, превратив его в итоге в своего рода договор между де Клерком и белым меньшинством о том, что он не передаст всю власть черному большинству44. Выйди он за рамки этого договора, это раскололо бы его сторонников, а крайне правые, вероятно, вновь превратились бы в серьезную политическую силу. И, тем не менее, в рамках этих ограничений де Клерк мог теперь свободно начинать реальные переговоры с руководством умеренного крыла АНК.
Мотивация и способность руководства АНК к переговорному процессу формировались постепенно. В июне 1992 года в ходе резни в Бойпатонге (Boipatong) тридцать девять безоружных сторонников АНК были убиты, очевидно, членами Инкаты (1пкайш) при полном бездействии находящейся там же южноафриканской полиции, оснащенной спец¬
техникой. Мандела немедленно вышел из переговорного процесса в знак протеста против нежелания сил безопасности пресечь так называемое «насилие черных против черных», а также против нападок на АНК со стороны Инкаты, пытавшейся добиться форсированного завершения многосторонних переговоров за круглым столом45. АНК поддержал этот драматический демарш, призвав к массовым акциям протеста. Руководство воспользовалось этим своим наиболее сильным внеинсти- туциональным козырем для демонстрации того, что оно сохраняет возможность мобилизации своих сторонников против правительства... Несмотря на неоднократные призывы Манделы к мирным демонстрациям, июль (трагедия в Бойпатонге произошла в июне) характеризовался самым высоким уровнем насилия, наблюдавшемся в Южной Африке в переходный период46  * *.
Три месяца спустя после событий в Бойпатонге властями провинции Киски (Слвке!) был открыт огонь по группе демонстрантов-сторонников АНК, выступавших в поддержку массовых акций в Бишо (ШвБо). Это событие показало руководству АНК истинную цену перехода к демократии в человеческих жизнях...
В тот самый момент, когда существовала угроза выхода социальных волнений из-под контроля руководства АНК, де Клерк резко повысил ставки для обеих сторон, угрожая разыграть карту трансформации. Осадив крайне правых, он теперь приближался к своей критической точке: теперь ему было необходимо добиться заключения соглашения. В течение этого периода он неоднократно повторял, что будет вести переговоры с кем угодно, либо ни с кем, что если потребуется, то он сам организует переход, и что - в любом случае - это все равно произойдет ...
Послужившие сдвоенным спусковым механизмом события в Бойпатонге и Бишо, а также их последствия, по-видимому, заставили руководство АНК взглянуть в глаза опасности и осознать, что время для достижения соглашения путем переговоров с их активным участием истекает52. Как бы там
43 SAPA (Johannesburg), 1993, June 8.
44 Де Клерк развернул кампанию за проведение референдума, заявив следующее: «Мы не скажем “да” какому бы то ни было плану самоубийства. Еще раз подчеркнем насколько важно для нас, чтобы такая новая конституция - будь то ее временный, либо окончательный вариант - содержала эффективный механизм защиты от доминирования меньшинств; SABS Network (Johannesburg), 1992, February 24. После своей победы де Клерк заявил: «Мы хотим совместного участия во власти, мы хотим ее нового распределения, мы хотим, чтобы власть была справедливой, мы хотим, чтобы она была беспристрастной» - там же, 1992, 19 марта.
45 Эти переговоры на некоторое время приостанавливались из-за разногласий в вопросе о доле голосов, необходимых для принятия конституции. АНК считал, что эта доля должна составлять две трети (будучи уверенным, что такое количество голосов он способен набрать немедленно), в то время как правительство настаивало на 75%.
46 В этом месяце произошло 1535 случаев политического насилия, в которых погибло 240 человек -
максимальное к этому времени количество. - Southern Africa Report, 1993, May 14, p. 3. Эта величина была пре¬
вышена лишь в последние недели накануне апрельских выборов 1994 года.
52 Трудно поверить, что ежедневные сводки новостей о гражданской войне и массовых убийствах на этнической
почве в Боснии, а также последние памятные события в Анголе не имели никакого резонанса, хотя каким именно
был этот резонанс определить сложно.


90
Раздел 2. Источники демократии
ни было, руководство АНК вернулось к двусторонним переговорам с правительством сразу после резни в Киски, и это стало началом реальных переговоров. В отличие от состоявшихся ранее двух раундов переговоров за круглым столом в формате СОЭЕБА, которые были публичным событием с участием многих маргинальных политиков, в переговорах после событий в Бойпатонге, участвовали только правительство и АНК. Эти последние переговоры велись конфиденциально, и обе стороны были полны решимости зафиксировать условия своей договоренности до того, как снова появится возможность начала многосторонних переговоров. Эти условия содержались в Протоколе о взаимопонимании между АНК и правительством, обнародованном в феврале 1993 года53.
От «обычной демократии» к совместному участию во власти
Убедившись в том, что все эти альтернативы не выдерживают сравнения с относительно быстро достигаемым соглашением в результате переговоров, руководство АНК оказалось перед описанным в предыдущем разделе «выбором без выбора», а административный ресурс правительства в переговорном процессе стал очевидным. Приверженность де Клерка принципу совместного участия во власти обсуждению не подлежала; это означало, что на основные уступки пойдет АНК. Таким образом, успешное заключение соглашения стало зависеть от того, сможет ли умеренное руководство АНК занять такую грамотную тактическую и идеологическую позицию, которая позволит ему признать принцип совместного участия во власти до того, как им будет утрачена поддержка существенной части электората. Руководству АНК пришлось внести существенные изменения в проводимую политику: оно согласилось с принципом соучастия во власти и стало изолировать другие элиты (внутри и вовне АНК), которые могли оспаривать статус АНК в качестве главного представителя оппозиции. Правительство, с середины 1992 года настроенное на серьезные переговоры, но нуждавшееся в серьезном партнере, делало все, что могло, для решения второго вопроса. С началом двусторонних переговоров в сентябре министры правительства стали воздерживаться от публичной критики лидеров АНК (которые отвечали взаимностью), в то же время правительство стало предпринимать усилия по изоляции оппозиционных групп-оппонентов АНК, в первую очередь - ПСИ (IFP - Inkatha Freedom Party - Партия свободы
Инката - Прим, переводчика). Это свидетельствовало о радикальном изменении правительственной стратегии. Вплоть до мая 1992 года правительство все еще стремилось поддерживать другие - помимо АНК - группы оппозиции, проводя за рубежом встречи с такими организациями, как ПАК (РАС - Pan-Africanist Congress, в тот период бойкотировавший переговоры в рамках CODESA), а также оспаривая претензии АНК на его безоговорочную поддержку рядовыми избирателями (утверждая, в частности, что ПСИ пользуется большей, чем АНК, поддержкой среди зулусов в Натале). Эта старая стратегия максимально возможного разъединения оппозиции - в рамках трансформационной стратегии - была сдана в архив, а ее место занял поиск и, в известном смысле даже создание, такого партнера по переговорам, с которым можно было достичь заключения договора.
К концу 1992 года правительство и руководство АНК оказались объектом такой одновременной критики слева и справа, которая означала, что альянс, необходимый для смены власти путем переговоров, был близок к окончательному созданию... Обеим сторонам удалось организовать серьезную поддержку переговорного процесса и обе стороны явно сознавали, что эта поддержка не может продолжаться бесконечно долго. Каждая сторона в результате передислокации заняла такую позицию, которая, с одной стороны, позволяла достичь соглашения, а с другой - и одновременно с этим грозила всё возрастающими издержками в случае его недостижения54  * *.
Еще один ключевой момент состоял в том, что руководству АНК удалось добиться смягчения позиции своего радикального крыла, а также убедить своих главных сторонников одобрить принцип совместного участия во власти...
Споры внутри АНК по проблеме соучастия во власти продолжались на протяжении нескольких месяцев. О том, что удалось добиться смягчения позиции радикального крыла, стало ясно лишь после завершения напряженных трехдневных дебатов в феврале 1993 г.. Предметом обсуждения был вопрос о том, должен ли руководящий комитет АНК (состоящий из 100 членов) ратифицировать договор, заключенный в результате переговоров с правительством... Этот договор предусматривал создание правительства национального единства с пятилетним сроком полномочий независимо от исхода выборов; при этом предусматривалось представительство в кабинете всех партий, получивших не менее 5% голосов, а также определенное участие в исполнительной власти самой мощной партии меньшинства. Правительство пошло на
53 New York Times, 1993, February 19, pp. Al, A7.
54 О том, что названные изменения стратегии действительно произошли, свидетельствуют интервью с людьми,
близкими к основным участникам переговоров (интервью взяты в ходе визитов в Южную Африку в мае и декабре
1992 года).


К. Янг, И. Шапиро. Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса...
91
крайние уступки в отношении величины пороговых значений сверх квалифицированного большинства и впервые согласилось передать решение ряда вопросов, касающихся региональной власти, следующему парламенту57. АНК, в свою очередь, отказался от проводимой десятилетиями политики по ключевому вопросу мажоритарного правления и согласился с консенсусным принципом формирования власти по крайней мере до конца столетия.
Независимо от того, насколько соответствовала действительности характеристика радикалами этого договора как предательского, им не удалось получить в руководящем комитете АНК достаточного количества голосов для проведения общенациональной конференции по данному вопросу58. Соглашение, выработанное в результате переговоров, было одобрено и, начиная с этого момента, вплоть до выборов руководство АНК не имело серьезных проблем со стороны своих левых. Хотя многосторонние переговоры начались уже в следующем месяце, двусторонний договор (февраль 1993 года) устанавливал основные принципы конституции, которая была одобрена последним законодательным актом белого парламента в декабре того же г.. В октябре был принят законодательный акт о создании Временного исполнительного совета (ВИС) - формируемого на многосторонней основе исполнительного органа, предназначенного для контроля за правительством при подготовке к выборам в апреле 1994 года59. Хотя этот акт ограничивал полномочия ВИС в вопросах, относящихся к обеспечению «ровного игрового поля» для выборов, ВИС быстро превратился в своего рода супер-кабинет. Когда ВИС сумел направить военных в Бофутатсвану (ВорЬиЙ1а18\уапа) усмирять группу белых сепаратистов, поддерживавших своего местного чернокожего лидера (который выступал против предстоящих выборов), впервые стали очевидны две вещи: армия оказалась лояльной ВИС, а переход к многонациональному правительству в Южной Африке стал свершившимся фактом прежде, чем за это был отдан голос хотя бы одного чернокожего избирателя.
Отсутствие демократической оппозиции
Хантингтон рекомендует лидерам авторитарных режимов, вовлеченным в трансформацию на основе переговорного процесса, брать за точку отсчета при разработке политической стратегии платформу
оппозиции60. Де Клерк не просто не следовал этой рекомендации, он в принципе не мог ею воспользоваться, пока вел переговоры с умеренным руководством АНК о переходе к многонациональному государству. Необходимым условием изоляции де Клерком консерваторов справа являлась его приверженность модели совместного участия во власти, которая гарантировала бы белому меньшинству роль - пусть и не главную - в следующем правительстве. Как только умеренные лидеры АНК прошли свою критическую точку и у них возникла реальная потребность в заключении договора, им пришлось смириться и с этой реальностью, а, следовательно, и со взаимным сближением позиций по проблеме соучастия во власти. За пределами названных ограничений главных участников переговоров слабо интересует проблема оппозиционных организаций при новом строе, поскольку каждый из них совершенно уверен в своем участии в следующем правительстве. Вопрос о том, станет ли для любого из них более привлекательной какая-либо другая модель в более длительной перспективе, к делу не относится; обе стороны оказываются заложниками близорукости, что в конечном счете составляет минимальную цену демократической трансформации путем переговоров.
По мере сближения правительства и руководства АНК у них формировался общий интерес изолировать всякую оппозицию их совместному предприятию. Поэтому не вызвало разногласий, например, принятое ВИС угрожающее решение приостановить планируемую отмену унаследованной от режима апартеида статьи 29 Акта о внутренней безопасности, допускающей задержание граждан без предъявления обвинения61. В последние горячие месяцы переговоров о демократической трансформации и предвыборной гонки главным переговорщикам и большинству обозревателей кооптация или изоляция оппозиции представлялись желательными. И это понятно, поскольку практическая цель оппозиции однозначно состояла в сохранении режима апартеида. Однако, поскольку непосредственные переговорщики рассчитывали при новом государственном строе стать ведущими участниками политического процесса, они оказались вовлеченными в нечто большее, нежели просто создание режима. И, добиваясь того, чтобы создаваемому ими новому государственному строю не было никакой серьезной оппозиции, они одновременно существенно ограничивали возможности демократической оппозиции в новых условиях...
57 Изменения по вопросам, касающимся региональной власти, в сущности не были уступками, поскольку они имели более важное значение для белых сепаратистов и ПСИ (однако, к этому времени ни те, ни другие не являлись серьезными участниками политического процесса), нежели для правительства, которое с самого начала переговоров неизменно придерживалось концепции унитарного государства.
58 New York Times, 1993, February 19, pp. Al, A7.
59 “Transitional Executive Council Act,” 1993, Act no. 151, Government Gazette, 1993, October 27.
60 Huntington, Third Wave, p. 162.
61 Southscan, February 11, 1994.


Экономическое развитие и политические режимы*
Адам Пшеворский, Майкл Е. Альварес, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи
Введение
При любом беглом взгляде на мир заметно, что для бедных стран более характерны авторитарные режимы, а для богатых - демократические. Вопрос заключается в том, почему. Что обусловливает превалирование демократии либо диктатуры? Что является причиной рождения, жизни и падения политических режимов? Существуют ли общие закономерности трансформации режимов, или же каждая страна и каждый период уникален? Вызваны ли эти изменения экономическими причинами или же какими-то другими факторами - предыдущей политической историей страны, особенностями культурных традиций или политических институтов, международным политическим климатом?..
Развитие и демократия
Впервые выраженное СМЛипсетом в 1959 году наблюдение, что демократия связана с уровнем экономического развития, вызвало огромное число исследований в области сравнительной политологии. Этот тезис подтверждался и оспаривался, пересматривался и дополнялся, хоронился и реанимировался. И тем не менее, несмотря на то, что в ряде статей, опубликованных в Festschrift в честь С.М. Липсета (Marks and Diamond 1992), делаются определенные выводы, ни в теории, ни на практике ясности в этом вопросе нет.
Общие результаты исследований... показывают, что связь между уровнем экономического развития и существованием демократии очень сильна. Действительно, взглянув только лишь на
показатель среднедушевого дохода, можно правильно сделать прогнозы относительно характера режима в 77,5% случаев из 4126 ежегодных примеров*  1. Неясной остается, однако, относительная значимость экономического развития по сравнению с другими факторами - такими как политическая легитимность государства, его история, социальная структура, культурные традиции, институциональная специфика и, наконец, что совсем немаловажно, международный политический климат...
...Уровень экономического развития, измеряемый доходом на душу населения, пока является наилучшим предсказателем политического режима. Тем не менее существуют страны, в которых сохраняются диктатуры, хотя по всем видимым показателям сохранятся не должны бы; а есть страны, где демократия процветает несмотря ни на что. То есть некоторые факторы, влияющие на возникновение различных видов режимов, в данном анализе не выявлены.
Динамика режимов
Есть две разные причины того, что демократии связаны с уровнем экономического развития: 1) появление демократий более вероятно при экономическом развитии страны; 2) будучи учреждены по каким-либо [другим] причинам, демократии более склонны выживать в развитых странах. Первое объяснение мы назовем «эндогенным», второе - «экзогенным».
Мы имеем дело только с двумя видами режимов - демократии появляются, когда умирают диктатуры6.
* Выдержки из: Przeworski, Adam, Alvarez, Michael E., Cheibub, Jose Antonio, and Limongi, Femando. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1950-1990. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2000.
1 Эти прогнозы основываются на пробите, нелинейной регрессии, в которой вероятность того, что в стране i в период t установится диктатура (а не демократия), задается формулой Pr(REG„ = Dictatorship) = F(X,ß), где F() - это функция кумулятивного распределения нормального распределения. Много чернил было изведено на выяснение того, является ли связь между уровнем развития и демократией прямой (Jackman 1973; Arat 1988). Сейчас нам этот вопрос стал яснее. Демократия, несмотря на то, как она измеряется, является величиной качественной, или ограниченной (в нашем исследовании она принимает значения от 0 до 1; по шкале Freedom House - от 2 до 14; по шкале Боллена - от 0 до 100 и т.д.). Таким образом, прогнозируемый индекс демократии не может быть отрицательным, [даже] когда уровень развития стремится к нулю; так же как он не может превзойти установленного той или иной шкалой максимума при очень высоком уровне развития. Этим условиям удовлетворяет только нелинейная функция, обычная или логистическая (как предложенная Далем в 1971 г.). Поэтому мы везде используем пробит.
6 Это не совсем верно для нашего набора данных, так как разные страны соответствуют модели в разные перио¬
ды. Мы пока будем считать население стран постоянным.


А. Пшеворский, М.Е. Альварес, ХА. Чейбуб, Ф. Лимонджи. Экономическое развитие...
93
Таким образом, утверждать, что демократии появляются в результате экономического развития страны, - это то же самое, что говорить, будто диктатуры умирают, когда соответствующие страны становятся экономически развитыми. То есть экономическое развитие как бы выделяет демократию из диктатуры. Одна страна за другой демонстрирует, что, по мере развития, социальная структура страны усложняется, появляются и организуются новые группы, рабочие процессы требуют активного взаимодействия сотрудников, и, как результат, система больше не может эффективно управляться командными методами. Общество значительно усложняется, технологические изменения наделяют непосредственных производителей автономностью и закрытой информацией, появляется гражданское общество, и диктаторские формы контроля теряют свою эффективность. Различные группы - будь то буржуазия, рабочие или просто аморфное «гражданское общество» - восстают против режима диктатуры, и он падает.
Эндогенное объяснение представляет собой теорию «модернизации». Основное положение этой теории гласит, что существует один общий процесс, в котором демократизация является не^юм иным как последней гранью. Модернизация заключается в постепенной дифференциации и специализации социальных структур, кульминацией чего становится отделение политического от всех остальных структур, и демократия оказывается возможной. Специфическая причинная цепь состоит из последствий индустриализации, урбанизации, образования, коммуникации, мобилизации, политического инкорпорирования и бесчисленных других «-аций» - прогрессирующей аккумуляции социальных перемен, которые делают общество готовым к переходу к последнему [этапу] - демократизации.
Модернизация может быть одной из причин того, что демократия связана с экономическим развитием, и эту формулировку многие исследователи приписывают Липсету (Diamond 1992, р. 125; Huber, Rueschmeyer, and Stephens 1993, p. 711). Его наиболее сильный критик, О’Доннеллл (1973, р. 3), перефразирует тезис Липсета: «если другие страны становятся такими же богатыми, как и экономически развитые страны, очень вероятно, что они станут политическими демократиями». Демократия эндогенна, потому что является результатом экономического развития при авторитаризме. Гипотеза заключается в том, что, если авторитарные страны развиваются, они становятся демократическими. В случае бедных авторитарных стран мы, таким образом, ожидаем увидеть определенную последовательность событий: они становятся демократическими, как только достигнут определенного уровня развития, некоего «порога».
И все же представим, просто представим, что с той же вероятностью диктатуры могут пасть, а де¬
мократии возникнуть на любом уровне развития. Они могут пасть по такому огромному количеству причин - помимо развития со всеми его модернизирующими последствиями, которые в данном случае не будут играть первостепенной роли. В конце концов, как подчеркивает Терборн (1977), многие страны Европы демократизировались по прищще воин, а не~ «модернизации». То же произошло и с Аргентиной после поражения на Мальвинах. Одни диктатуры пали после смерти основавшего их диктатора - например, Франко, который единственный мог поддерживать авторитарный порядок. Другие - в результате экономического кризиса, третьи - под внешним влиянием, а некоторые, возможно, по своим особым причинам.
Если диктатуры терпят крах, а демократии появляются довольно беспорядочно относительно экономического развития, то возможно ли, что среди благополучных стран демократий больше, чем среди бедных? Липсет считал, что «чем состоятельнее страна, тем больше шансов, что в ней будет поддерживаться демократия» (1959, р. 56); то есть, даже если демократия учреждена независимо от уровня развития, вероятность ее выживания в богатой стране выше. Таким образом, мы полагаем, что демократии возникают стихийно по отношению к уровню развития, а потом погибают в бедных странах и выживают в более богатых. И поскольку каждый раз, когда в богатой стране терпит крах диктатура, на ее месте возникает демократия, история должна постепенно накопить [значительное количество] богатых демократий. Это более не теория модернизации, поскольку появление демократии не обусловлено развитием. Демократия возникает по другим причинам, как «бог из машины». Она, как правило, выживает, если страна «модернизирована», но это не продукт «модернизации»...
Таким образом, чтобы понять механизм взаимодействия между развитием и демократией, необходимо определить, как соответствующая вероятность демократического транзита меняется с уровнем развития...
Уровень экономического развития и динамика режимов
Рассмотрим сначала некоторые описательные модели... Если теория, согласно которой появление демократии - это результат экономического развития, - верна, переход к демократии должен быть более вероятен, когда авторитарные режимы достигают более высоких уровней развития. Действительно, почти неизменно диктатуры существуют в очень бедных странах, где среднедушевой доход ниже 1000 долларов; или, по крайней мере, в таких странах одна диктатура сменяет другую, суть


94
Раздел 2. Источники демократии
режима остается прежней. Диктатуры менее устойчивы в странах со среднедушевым доходом от 1001 до 4000 долларов, и еще менее устойчивы при доходе от 4001 до 7000 долларов. Но если уровень дохода достигает 7000 долларов, то возникает обратная тенденция - вероятность выживания диктатуры возрастает... Демократический транзит менее вероятен в бедных и в богатых странах, он более вероятен в странах со средним доходом. Если взять все диктатуры, вероятность их краха в течение какого-либо года равна 0,0198; если брать диктатуры с доходом более 1000 долларов на человека, эта вероятность составляет 0,0280; более 5000 долларов - 0,0526; более 6000 долларов - 0,0441; более 7000 долларов - 0,0286. Две очень богатые диктатуры, со [среднедушевым] доходом более 8000 долларов, все же выжили в 1990 году. Таким образом, оказывается, что Хантингтон был прав, хоть и только в отношении автбритарньгх режимов, утверждая, что следует ожидать .«колоколообразную модель нестабильности» (1968, р. 43). Экономическое развитие дестабилизирует диктатуры в странах среднего уровня достатка, но не в бедных и не в богатых странах.
Действительно, диктатуры продолжали свое существование годами в странах, которые были относительно богаче. Каков бы ни был порог, после которого экономическое развитие «роет могилу» авторитарному режиму, понятно, что многие диктатуры прошли этот рубеж в полном здравии...
И наоборот, многие диктатуры пали в странах с низким уровнем дохода...
Это, однако, не может считаться справедливым тестом для проверки теории модернизации. В конце концов данная теория предполагает, что страны развиваются на протяжении более долгого периода, так что для аккумулирования последствий модернизации требуется время. Поэтому давайте более подробно рассмотрим те страны, которые действительно развивались при авторитарном режиме и которые в определенный момент «модернизировались», что, по нашим довольно произвольным оценкам, будет значить, что они достигли [среднедушевого] дохода в 4115 долларов...
Двадцать диктатур (напомним, из 123) действительно развивались на протяжении долгого периода и «модернизировались». Габон, Мексика, Сирия и Югославия последовательно развивались почти десятилетие, достигли уровня, на котором демократия была бы более вероятным режимом, и, оставшись диктатурами, претерпели серию экономических кризисов. Сингапур и Малайзия долгое время развивались, разбогатели и остались диктатурами. В Восточной Германии, Тайване, Советском Союзе, Испании, Болгарии и Венгрии в конце концов начали проводиться соревновательные выборы, при том что эти страны значительно различались по уровню дохода. Учитывая доход Уругвая в 1974
году, эта страна никогда не должна была быть диктатурой. История чилийской диктатуры запутанна: в 1974 году ее доход составлял 3561 долларов; двигаясь по синусоиде, к 1981 г. он достиг 4130 долларов, опустился до 3199 долларов к 1983 году, поднялся до уровня 1974 года только к 1986 году и перешел рубеж в 4115 долларов в 1989 году - как раз в год [демократического] транзита. История Польши аналогична: по нашим критериям она достигла демократического порога в 1974 году; пережила экономический кризис в 1979-м и массовое движение в сторону демократии в 1980-м; снова перешагнула порог в 1985-м и стала демократией в 1989-м году. В свою очередь примеры Бразилии, Чехословакии, Португалии и, возможно, даже Южной Кореи и Греции являются пределом мечтания для приверженцев теории модернизации. Эти страны развивались в условиях диктатуры, разбогатели и сбросили диктатуру более или менее в соответствии с уровнем развития. Но таких стран мало.
Это не значит, что в некоторых странах демократия не устанавливалась, когда они модернизировались. Действительно, возможно, в некоторых долгое время развивавшихся странах сама мысль о демократии появлялась в политической повестке дня потому, что они становились слишком модернизированными. То есть демократическими становились не только те страны, которым это предписывала наша модель, но и те, которые ждали этого гораздо дольше: Тайвань, Советский Союз, Испания, Болгария. Модернизация может создать «предпосылки» к политическому конфликту по поводу режима. Но путь, по которому будет развиваться этот конфликт, непредсказуем. Когда мы изучаем конфликты по поводу режима на микроуровне, рассматривая участников конфликта, их мотивы и убеждения, становится очевидно, что никакой определенности в этих ситуациях нет (O’Donnell and Schmitter 1986; Przeworski 1991). Анализ демократического транзита в рамках теории игр выявляет, что участники процесса не понимают ни интересов друг друга, ни соотношений физических сил, ни последствий возможных конфликтов (Wantchekon 1996; Zielinski 1997). В таких условиях может сложится различный баланс сил: результатом может стать как переход к демократии, так и сохранение диктатуры, и даже ее усиление. То есть даже если модернизация способна породить конфликт по вопросу о демократии, исход такого конфликта неизвестен. Но если теория модернизации имеет предсказательную силу, должен быть определенный уровень дохода, при котором можно быть относительно уверенным, что страна сбросит диктатуру. И такой уровень очень сложно найти: даже среди стран, удовлетворяющих условиям теории модернизации, уровень дохода, при котором диктатуры выживают, значительно варьируется. Немногие диктатуры переживали эко-


А. Пшеворский, М.Е. Альварес, Х.А. Чейбуб, Ф. Лимонджи. Экономическое развитие...
95
иомический подъем в течение продолжительного времени, и даже если большинство из них в конце концов должны стать демократиями, никакой уровень дохода не может сигнализировать о том, когда это случится.
А даже если и может, объяснения в этом искать не следует. «Объяснение», как скоро оказывается, легко приводит к ошибкам. Возьмите Тайвань, в котором в 1952 г. доход составлял 968 долларов [на человека]. Он быстро развивался, перешагнув к 1979 году наш порог в 4115 долларов; в 1990 году вероятность того, что страна будет диктатурой, составляла 0,10, а в 1995-м впервые был избран президент в результате соревновательных выборов. Представим, что в течение всего этого времени вероятность падения тайваньской диктатуры была 0,02 по причинам, не связанным с экономическим развитием. Тогда бы к 1995 году кумулятивная вероятность краха диктатуры составляла бы 50%, даже если бы страна вообще не развивалась. Таким образом, мы ошибочно отнесли бы на счет развития то, что было просто накоплением различных обстоятельств9. И действительно, тайваньская диктатура, вероятнее всего, демократизировалась, чтобы заручиться международной поддержкой против угрозы со стороны Китая - то есть по геополитическим, а не экономическим причинам.
В итоге, причинная сила экономического развитая в свержении диктатуры оказывается дщчтожной. Уровень развития, по крайней мере, измеренный в среднедушевом доходе, дает малое представление о шансах на переход к демократии.
С другой стороны, среднедушевой доход оказывает сильное влияние на выживаемость демократий.?.. Действительно, независимо ни от чего, ни одна демократия не была ниспровергнута - ни в исследуемый нами период, ни до, ни после - в стране, где доход на душу населения был выше, чем в Аргентине в 1975 г.: 6055 долларов. Нет никакого сомнения, что демократия стабильна в богатых странах...
"^Хантингтона волновал вопрос стабильности (1968, р. 1) и не интересовало, был ли режим демократическим или авторитарным. «Наиболее важное политическое различие_среди стран, - считал он, - заключается не в" форме правления, а в степени правления». Таким образокг, Соединенные Штаты, Соединенное Королевство и Советский Союз все были системами, где «правительство правило». Было ли это Политбюро, Кабинет или Президент - значило мало. «Проблема, - настаивал он, - не в том, чтобы провести выборы, а в том, чтобы соз¬
дать структуры». В самом деле, говорили нам, «основная проблема не в [достижении] свободы, а в том, чтобы создать легитимный общественный порядок» (1968, р. 7). Не ссылаясь напрямую на Лип- сета, Хантингтон тем не менее отмечал (1968, рр. 35- 36), что «в действительности только некоторые тенденции, входящие в понятие «политической модернизации» были характерны для «модернизирующихся» территорий. Вместо тенденции к соревновательности и демократии наблюдалась «эрозия демократии» и тенденция к установлению автократических военных режимов и однопартийных режимов. Вместо стабильности были сплошные перевороты и восстания». Следует ожидать «колоколообразную модель политической нестабильности» (р. 43) среди как демократических, так и авторитарных режимов.
О’Доннелл критиковал Липсета за различные методологические погрешности. Рассматривая свою критику в ретроспективе, он отмечает: «Первая глава сейчас представляет собой ценный для археологии след - свидетельство начавшихся к 1971 году и на сегодняшний день завершившихся споров; больше нет необходимости вести читателя сквозь скучную череду данных, чтобы доказать, что «социально-экономическое развитие» не питает «демократию и/или политическую стабильность» (1979, р. 204). О чем свидетельствуют эти данные, по мнению О’Доннелла, так это о том, что «в современной Южной Америке более высокий и более низкий уровни модернизации характерны для недемократических политических систем, в то время как политические демократии встречаются среди стран среднего уровня модернизации». Таким образом, по крайней мере в рамках, рассмотренных О’Доннеллом, нужно отметить, что демократии терпят крах по мере развития экономики.
Существует ли некий уровень развития, по достижении которого вероятность краха демократии становится выше, чем ранее? Мы уже видели,., что вероятность краха демократии монотонно растет вместе со среднедушевым доходом. Несмотря на то, что О’Доннелл выступил с контраргументами против Липсета, его ссылки на подъем бюрократического авторитаризма не подрывают теории Липсета10. О’Доннелл исследовал страну, которая оказалась большим исключением... Таким образом, Липсет был прав, считая, что, чем богаче страна, тем больше шансов на сохранение демократии.
Естественно, это требует объяснения. Одна из возможных причин стабильности демократии в богатых странах, уже приведенная Липсетом, заключается в том, что через различные социальные
9 Может быть полезна такая аналогия. Представим, что на протяжении всей жизни ежегодный риск некой женщины умереть по случайным причинам составляет 0,01. А в возрасте 78 лет ей на голову вдруг падает кирпич. Отнести ее смерть на счет развития значило бы заключить, что она умерла от старости.
10 О’Доннелл опасался делать обобщающие выводы: его целью было объяснить падение демократических режимов в Южном Конусе (части территории Южной Америки, расположенной южнее 18° южной широты - Прим, ред.)


96
Раздел 2. Источники демократии
механизмы богатство позволяет снизить остроту конфликтов распределения. Другим объяснением может послужить то, что доход стимулирует получение образования, а более образованные люди более восприимчивы к ценностям демократии. Действительно, чем выше образование (существует показатель количества лет обучения в среднем на представителя рабочей силы), тем прочнее демократия - это справедливо при любом уровне дохода11. Вероятность краха демократии в стране, где средний показатель образованности рабочего человека составляет менее трех лет, - 0,1154; три-шесть лет - 0,0620; шесть-девять лет - 0,0080; и эта вероятность равна нулю, когда средний труженик имеет более девяти лет образования. Наивысший уровень образованности, при котором страна совершила переход к диктатуре, был в Шри-Ланке в 1977 г. - 8,36 лет; но это исключение. Следующий уровень, при котором демократия потерпела крах - 6,85 лет (Уругвай).
Но [на самом деле] доход не определяет получение образования. И хотя корреляция этих переменных очень высока (0,78), в значительной степени они оказывают независимое влияние... В то время как при любом уровне дохода вероятность краха демократии снижается с ростом уровня образования, верно и то, что при любом уровне образования вероятность краха демократии снижается с ростом дохода. Таким образом, по причинам, которые трудно поддаются определению, богатство, действительно, способствует стабильности демократии независимо от уровня образованности.
Наконец, у нас нет доказательств «прочности». Демократия становится «прочной», если условная вероятность ее краха в течение определенного года (при том, что до сих пор она выживала, пройдя таким образом «зону риска») со временем снижается; то есть, как говорил Даль (1990), вероятность выживания демократии выше, если она уже какое- то время просуществовала. Анализируя возраст, на котором демократии прекращают свое существование, можно сделать вывод, что это верно. Но приняв во внимание показатель экономического развития, уровень риска становится независим от возраста демократии, т.е. при определенном уровне
экономического развития демократии разного возраста могут умереть почти с равной вероятностью... Это доказывает, что риск краха снижается потому, что страны развиваютсЯ^'а-нс'Потому, что демо- кратия, просуществовавшая какое-то время, более стабильна.
Пока мы пришли к выводу, что связь между экономическим развитием страны с диктаторским режимом и вероятностью перехода к демократии носит в основном нелинейный характер; но в случае, когда демократический транзит уже осуществлен, демократия более стабильна в более высокоразвитых странах. Однако, поскольку мы исследуем период с 1950 г., возникает вопрос, были ли эти закономерности характерны и ранее. Исследования в духе Липсета подводят к утвердительному ответу (были проведены исторические сравнительные исследования). Правда, справедливость этих исследований оспаривают последователи Мура (Moore, 1966), утверждая, что путь Западной Европы к демократии был уникален и неповторим. Заметьте, что, когда Ростоу (Rostow, 1970) указал на совершенно разные уровни экономического развития стран при их переходе к демократии, Липсет возразил (1981), что порог, после которого устанавливалась демократия, раньше был более низким. Верно ли это?
Хотя объем экономических данных за предвоенный период несравним с тем, что доступен за период после 1950 года, Мэдисон (Maddison, 1995) реконструировал показатели среднедушевого дохода для нескольких стран вплоть до XIX века... Уровень экономического развития, при котором осуществлялся переход к демократии, до 1950 года варьируется столь же сильно, сколь и в последующий период; демократические транзиты случались почти на всех рассмотренных уровнях дохода...
Итак, без сомнения, демократия более характерна для более развитых стран. Но смысл не в том, что демократия с большей вероятностью возникает, когда страна с авторитарным правлением переживает экономический подъем, а в том, что демократия с большей вероятностью выживает в уже развитых странах - независимо от того, как эта демократия появилась...
11 	Мы располагаем данными только для 2900 лет образования по различным странам. Средний показатель составляет 4,85, а обычное отклонение - 3,12. Минимальный показатель в 0,03 зафиксирован в Гвинее в 1966 г., а максимальный в 12,81 - в Соединенных Штатах в 1985 г. Из исследуемой базы 27,6% не дотягивали до трех лет обучения, 64,4% - до шести, а 90,8% - до девяти. Только 13% имели образование выше, чем в Шри-Ланке в 1977 году, и 26,1% - выше, чем в Уругвае в 1973 году.


3 	ДЕМОКРАТИЯ, КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВО
Федералист № 10 Федералист № 14
Концепция либерального общества Луис Хартц
Плюрализм и общественный выбор Николас Р. Миллер
Консоциональная демократия Аренд Лейпхарт
Состязание идей Дональд Горовиц
Состояние демократической теории Иан Шапиро
Демократия
Роберт Д. Патнэм
Модернизация, культурные изменения и устойчивость традиционных ценностей
Рональд Инглегарт и Уэйн Е. Бейкер
Культура и демократия
Адам Пшеворский, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи


Федералист № 10*
Джеймс Мэдисон
[Ноября 22, 1787 г.]
К народу штата Нью-Йорк
Среди многочисленных преимуществ, которые сулит нам хорошо сконструированный Союз, ни одно не заслуживает более пристального рассмотрения, чем присущая ему способность сокрушать и умерять вред фракционности. Ничто так не тревожит сторонника народных правительств касательно их характера и судьбы, как мысль о предрасположении народовластия к сему опасному злу. И для того он не преминет должным образом оценить любой проект, который, не нарушая принципов, коим наш друг привержен, предлагает надежное от этой язвы средство. Неустойчивость, несправедливость и сумятица в делах, коими заражены общественные представительства, поистине являются смертельными болезнями, повсеместно приводившими народные правительства к гибели, равно как были и остаются теми излюбленными и плодотворными темами, в которых враги свободы черпают наиболее правдоподобные доводы для своих филиппик. И хотя ценные усовершенствования, внесенные американскими конституциями в образцы народного правления, как древние, так и нынешние, вызывают справедливое восхищение, было бы недопустимым пристрастием утверждать, будто они полностью устранили опасность подобного рода, как бы мы того ни желали и ни ждали. Наиразумнейшие и добродетельнейшие наши граждане, исповедующие твердую веру в общественную и личную свободу, повсеместно сетуют на то, что правительства наши слишком неустойчивы, что за распрями соперничающих партий забывают об общественном благе и что меры, ими принимаемые, слишком часто грешат против правил справедливости и прав меньшинства, тем паче что вводятся превосходящей силой заинтересованного и властного большинства11. Сколь горячо ни желали бы мы, чтобы эти сетования оказались неосно¬
вательны, свидетельства известных фактов не позволяют нам отрицать, что они в немалой степени справедливы. И хотя беспристрастное рассмотрение положения наших дел обнаруживает, что вину за некоторые свалившиеся на нас несчастья ошибочно возлагают на действия наших правительств, в то же время нельзя не обнаружить, что и только другими причинами не объяснить тяжелейшие наши беды, в особенности же все возрастающее и уже господствующее недоверие к общественным учреждениям и страх за права личности, повсеместно охватившие наших граждан и выражаемые ими с одного конца континента до другого. Оба эти явления вызваны главным образом, если не целиком, шаткостью и несправедливостью, которыми дух фракционности окрасил наше государственное правление.
Под фракцией я разумею некое число граждан - независимо от того, составляет ли оно большую или меньшую часть целого, - которые объединены и охвачены общим увлечением или интересом, противным правам других граждан или постоянным и совокупным интересам всего общества*  11 12.
Существуют два способа излечиться от этого зла. Первый - устранить причины, его порождающие; второй - умерять его воздействие.
В свою очередь существуют два способа устранения причин, порождающих фракционность: первый - уничтожить саму свободу, необходимую для ее существования; второй - внушить всем гражданам одни и те же мысли, одни и те же увлечения, одни и те же интересы.
Нельзя лучше определить первое из названных средств, чем сказать про него, что оно хуже самой болезни. Свобода для фракций - все равно что воздух для пламени; это пища, без которой они немедленно иссякнут. Но было бы величайшей глупостью уничтожить свободу единственно потому, что она питает фракционность, равно как желать унич¬
Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.
11 Сравним с тем, что прозвучало у Джефферсона в его первой инаугурационной речи: «...хотя воля большинства должна всегда перевешивать, эта воля, чтобы быть законной, должна бьггь разумной...». См.: McClosky, Herbert. “The Fallacy of Absolute Majority Rule” in: Journal of Politics, 1949, November, pp. 637-654, а также ответную статью Уилмура Кендалла (Kendall, Wilmoore) в том же журнале (1950, November, рр. 694-713).
12 Как для федералистов, так и для антифедералистов понятия «фракция» и «партия» были синонимами. Как отмечал Дж. Ален Смит, английские консерваторы высказывали аналогичные возражения против «фракций» (Smith, J. Allen. The Spirit of the American Government. New York, 1912, p. 205).


Федералист №10
99
тожения воздуха, без которого нет жизни для всего сущего, единственно потому, что он раздувает разрушительное пламя13.
Второе средство столь же непрактично, сколь первое неразумно. До тех пор пока человеческий разум наклонен ошибаться, а человек не ограничен в пользовании им, неизбежны различные мнения. До тех пор пока сохраняется связь между разумом и себялюбием, мнения и увлечения будут взаимно влиять друг на друга и последние будут воздействовать на первые. Разнообразие присущих человеку способностей также является непреодолимым препятствием, не допускающим единообразия интересов. Защита способностей и дарований - первая забота правительства. От защиты различных и неравных способностей приобретения собственности непосредственно зависят различные по степени и характеру формы собственности, а из воздействия их на чувства и воззрения соответствующих собственников проистекает разделение общества по различным интересам и партиям.
Таким образом, скрытые причины фракционности заложены в природе человека, и мы зрим, как они повсеместно, хотя и в различной степени, вызывают действия, совместные с различными обстоятельствами гражданского общества. Страсть к различным мнениям касательно религии, правительства и тьмы других предметов, равно как различия в суждениях и в практической жизни, приверженность различным предводителям, добивающимся превосходства и власти, или лицам иного толка, чьи судьбы так или иначе привлекают умы и сердца, в свою очередь делят человечество на партии, разжигают взаимную вражду и делают людей куда более склонными ненавидеть и утеснять друг друга, чем соучаствовать в достижении общего блага14. Предрасположение к взаимной вражде столь сильно в человеке, что даже там, где для нее нет существенных оснований, достаточно незначительных и поверхностных различий, чтобы возбудить в людях недоброжелательство друг к другу и ввергнуть их в жесточайшие распри. При этом самым обычным и стойким источником разгу¬
ла фракционности всегда было различное и неравное распределение собственности15. Те, кто ею владеет, и те, у кого ее нет, всегда составляют в обществе группы с противоположными интересами. Те, кто является кредиторами, и те, кто состоит в должниках, равным образом противостоят друг другу. У цивилизованных народов необходимо возникают интересы землевладельцев, интересы промышленников, интересы торговцев, интересы банкиров и многих других меньших по значению групп, разделяя общество на различные классы, которыми движут различные чувства и взгляды16. Урегулирование этих многообразных и взаимопротиворечи- вых интересов составляет главную задачу современного законодательства, неизбежно окрашивая партийным и групповым духом все необходимые и повседневные действия правительства...
Стало быть, мы приходим к заключению, что причины, порождающие фракционность, невозможно истребить и что спасение от нее следует искать в средствах, умеряющих ее воздействие.
Если фракционность не затрагивает большинства граждан, спасением от нее является сам принцип республиканского правления, позволяющий справиться с вредоносными взглядами посредством простого голосования. Отдельные группировки могут нападать на власти и вносить смуту в общество, но им будет не под силу осуществлять и маскировать свои бесчинства, прикрываясь положениями, провозглашенными конституцией. Если же фракционность охватывает большинство, тогда форма народного правления дает ей возможность принести в жертву ее главному увлечению или интересу как общественное благо, так и права другой части граждан. А потому высокая цель, стоящая перед нашим исследованием, - обезопасить общественное благо и права личности от поползновений подобных группировок и в то же время сохранить дух и форму народного правления...
Исходя из всего сказанного, можно заключить, что чистая демократия, под каковой я разумею общество, состоящее из небольшого числа граждан, собирающихся купно и осуществляющих
13 Здесь обнаруживается противоречие с содержанием «Федералиста №9», в котором Гамильтон, ратуя за союз штатов, писал: «Полезность конфедерации как для устранения фракционности, так и для обеспечения внутреннего мира в каждом из них... - отнюдь не новая идея».
14 Адер отмечает это как квинтэссенцию «большей части работы Юма о фракционности» (Adair. “That Politics May Be Reduced to a Science” in: Huntington Library Quarterly, 1957, August, p. 358).
15 Гарольд Ласки, акцентируя приверженность Мэдисона экономическому детерминизму, ошибочно процитировал отрывок следующим образом: «Единственным стойким источником разгула фракционности всегда была собственность» (Laski, Harold. The Grammar of Politics. London, 1925, p. 162).
16 Сравнение с марксизмом см. в: Padover, Saul К. (ed.) The Complete Madison, pp. 14-15, и Barzun, Jacques. Darwin, Marx, Wagner. Garden City, 1958, p. 146. Научную оценку марксистской интерпретации см. в: Diamond. “Democracy and The Federalist: A Reconsideration of the Framers’ Intent” in: American Political Science Review, 1959, March, vol. 53, no. 1, pp. 52-68; Adair. “The Tenth Federalist Revisited” in: Wm. & Mary Quarterly. 1951, January, pp. 48-67; Wright. “The Federalist on the Nature of Political Man” in: Ethics, 1949, January, vol. 59, no. 2, pp. 1-31.


100
Раздел 3. Демократия, культура и общество
правление лично, не имеет средств против вреда фракционности17. Общее увлечение или интерес почти во всех случаях будут владеть большинством, а поскольку широковещательность и единомыслие обусловливаются формой правления, нет ничего, что помешало бы расправиться со слабой стороной или каким-нибудь неугодным лицом. Вот почему [прямые] демократии всегда являли собой зрелище смут и раздоров, всегда оказывались неспособными обеспечить личную безопасность или права собственности, существовали очень недолго и плохо кончали. Политические теоретики, ратовавшие за этот образ правления, ошибочно полагали, что, осчастливив человечество равенством в политических правах, они тем самым полностью уравняют и сгладят все различия в отношении владения собственностью, как и в мыслях и увлечениях.
Республика, под которой я разумею власть, сформированную на основе представительной системы, открывает иные перспективы и сулит искомые нами целительные средства...
Два главных пункта, составляющих отличие [прямой] демократии от республики, таковы: первый состоит в том, что правление в республике передается небольшому числу граждан, которых остальные избирают своими полномочными представителями; второй - в большем числе граждан и большем пространстве, на которые республика простирает свое правление.
Следствием первого отличия является, с одной стороны, то, что общественные взгляды в республике возвышеннее и шире, ибо просеиваются выборным органом, состоящим из граждан18, чья мудрость позволяет наилучшим образом определить интересы страны, а любовь к отчизне и справедливости с наибольшей вероятностью не допустит принести их в жертву сиюминутным и своекорыстным соображениям. При республиканских порядках общественное мнение, выражаемое представителями народа, скорее окажется сообразным общественному благу, чем при демократических, где оно выражается самим народом, собираемым для этой цели. Вместе с тем возможен и обратный результат. В результате интриг, подкупа и других ухищрений представителями народа могут оказать¬
ся лица, склонные к расколу, приверженные местным предрассудкам или таящие зловещие умыслы, и, победив на выборах, эти лица затем предадут интересы народа. Отсюда встает вопрос: какие республики - малые или крупные - лучше приспособлены для избрания истинных радетелей о народном благе? Два очевидных довода дают ответ в пользу последних.
Прежде всего заметим, что, как бы мала ни была республика, число избранных представителей должно быть достаточным, чтобы они могли охранять ее от преступных замыслов кучки заговорщиков, и, как бы велика она ни была, число представителей не должно превышать того, которое позволяет охранять ее от сумятицы, вносимой толпой. Стало быть, число представителей в обоих случаях не может быть прямо пропорционально числу избирателей и является большим по отношению к числу граждан в малой республике. Отсюда следует, что поскольку отношение числа достойных лиц к общему числу граждан в крупной республике не меньше, чем в малой, первая предоставляет лучшие возможности для выбора и большую вероятность, что он будет сделан правильно.
Далее, поскольку в крупной республике каждый представитель избирается большим количеством голосов, чем в малой, кандидату, не заслуживающему избрания, будет не в пример труднее успешно прибегать к махинациям, без которых редко обходятся выборы. Волеизъявление граждан пройдет более свободно, а избиратели с большей вероятностью окажут предпочтение лицам, обладающим самыми привлекательными свойствами, равно как наиболее широко известной и устоявшейся репутацией.
Не будем скрывать, что здесь, как и в большинстве других случаев, существует золотая середина, по обе стороны которой обнаруживаются неизбежные подвохи. Чрезмерно увеличивая число избирателей на одного представителя, мы обрекаем его на недостаточную осведомленность по части местных обстоятельств и интересов, равно как, чрезмерно уменьшая это число, обрекаем представителя на чересчур тесную зависимость от оных и тем самым лишаем его способности охватывать и защищать важные и всенародные интересы. В этом отноше¬
17 Негативные оценки давались демократии уже давно. Ее осуждали Платон в «Республике» и Аристотель в «Политике». Позднее Монтескье, оказавший огромное влияние на отцов-основателей США, критиковал ее в работе «О духе законов». О полемике консерваторов и демократов в 1763-1787 годах см.: Jensen, Merril. The Articles of Confederation и The New Nation. О типичных взглядах на демократию в XVIII веке см.: Hofstadter, Richard. The American Political Tradition. New York, 1948, p. 4. Как отмечал Ральф Кетчэм, «... в XVIII веке “демократия” была грозным словом почти для всех: оно означало беспорядок, насилие, нестабильность, охлократию и кровавую революцию» (Ketcham, Ralph. “Notes on James Madison’s Sources” in: Midwest Journal of Political Science, 1957, May, p. 25). Историко-философские взгляды на данную проблему см.: Laski, Harold. Encyclopedia of the Social Sciences, New York, 1931, pp. 76—84; Mayo, Henry B. An Introduction to Democratic Theory, New York, 1960.
18 Вариация на тему веры Джея в провидение? О других концепциях «избранных людей» (евреев, британских олигархов из числа вигов, теократической олигархии Новой Англии и так далее) см.: Rodick, В.С. American Constitutional Custom. New York, 1953, p. 136.


Федералист №10
101
нии федеральная конституция являет собой удачное решение: важные и всеобщие интересы передаются в ведение всенародных законодателей, а местные и частные - законодателям штатов.
Другое отличие состоит в том, что в республиканском правительстве полномочия представителей воплощают волю большего числа граждан и распространяются на большее пространство, чем в правительстве демократическом; именно это обстоятельство делает фракционность менее опасной. Чем малочисленнее общество, тем скуднее в нем число составляющих его партий и интересов, тем чаще большинство граждан оказываются приверженцами одной партии; а чем меньше число лиц, составляющих такое большинство, и чем меньше территория, на которой они размещаются, тем легче им договориться между собой и осуществить свои злокозненные замыслы. Расширьте сферу действий, и у вас появится большее разнообразие партий и интересов; значительно уменьшится вероятность того, что у большинства возникнет общий повод покушаться на права остальных граждан, а если таковой наличествует, всем, кто его признает, будет труднее объединить свои силы и действовать заодно. Среди других препятствий можно отметить, что в общении всегда будет присутствовать недоверие и подозрение в преследовании нечестных или недостойных целей - и тем больше, чем значительнее будет число вовлеченных граждан19.
Отсюда со всей ясностью проистекает, что в деле обуздания фракционности крупная республика обладает перед малой теми же преимуществами, какие республика имеет перед [прямой] демократией, и то же самое следует сказать о союзе штатов по отношению к отдельным штатам, в него входящим20. Состоит ли это преимущество в возможности избирать представителями тех граждан, чьи просвещенные взгляды и добродетели позволяют им возвыситься над местными предрассудками
и несправедливыми замыслами? Не станем отрицать, что представительство Соединенных Штатов с большей вероятностью будет обладать этими необходимыми достоинствами. Состоит ли это преимущество в большей гарантии безопасности граждан как следствии большего разнообразия партий в противовес положению, когда какая-то одна партия может в силу численного превосходства притеснять остальных? Возрастает ли безопасность граждан благодаря увеличению разнообразия партий в пределах Союза? Наконец, составляет ли преимущество то, что больше препятствий встает на пути сговора и осуществления тайных желаний несправедливого и заинтересованного большинства? И тут сами огромные пространства, занимаемые Союзом, дают нам ощутимые преимущества.
Предводители отдельных группировок могут зажечь пламя лишь в пределах того штата, где пользуются влиянием, но вряд ли им будет под силу распространить пожар на остальные штаты; та или иная религиозная секта может выродиться в политическую клику на какой-то части федерации, но множество разнообразных сект, существующих на огромных пространствах Союза, защитят наши общенациональные собрания от опасностей, исходящих из этого дурного источника; яростная пропаганда бумажных денег, вопли об отмене долгов, о равном распределении собственности и прочие недостойные и злоумышленные проекты будут куда менее способны поразить весь Союз, точно так же как подобные недуги скорее поразят отдельные районы и округа, нежели целый штат.
Таким образом, именно в огромности Союза и адекватности его структуры зрим мы республиканское лекарство от недугов, присущих республиканскому правлению. А потому в той же мере, в какой мы гордимся званием республиканцев, нам следует всеми силами лелеять в себе дух и качества федералистов.
Публий
19 Может возникнуть вопрос: откуда у Мэдисона такая вера в магию чисел? Не попадает ли он в ловушку, связанную с проблемой демагогии? Учитывает ли он в полной мере тот факт, что барьеры, препятствующие пагубному эффекту фракционности, одновременно могут помешать и конструктивным действиям? Насколько прав Луис Харц, утверждавший, что Мэдисон не смог решить проблему фракционности, обуславливаемую экономическими факторами (Hartz, Louis. The Liberal Tradition in America. New York, 1955, pp. 84-85).
20 Аристотель говорил, что «величина государства... должна определяться пределами человеческого голоса» (цит. по: Bryson, Lyman (ed.) Approaches to World Peace, New York: Harper, 1944, p. 523). Эта же идея - что республика возможна только на небольшой географической территории - господствовала и в XVIII веке. Таким образом, неудивительно, что антифедералисты критиковали идею крупной республики, изложенную в Конституции и «Федералисте №10» (Ford. Essays 4, 74, 76, 91, pp. 255-256).
Проследив истоки идей, изложенных в «Федералисте №10», Адер предположил, что на Мэдисона повлияли следующие соображения Юма: «В умело построенном крупном государстве достаточно пространства для совершенствования демократии. Это касается как низшего класса, который можно допустить до участия в первых выборах или первом учреждении содружества, так и высших слоев, которые направляют весь процесс. В то же время разные части общества настолько удалены друг от друга, что становится очень трудно - будь то посредством заговора, использования предрассудков или взрыва страстей - втянуть их во что-либо направленное против общего интереса» (Adair. “The Tenth Federalist Revisited” in: Wm. & Mary Quarterly. 1951, January, p. 351).


Федералист № 14*
Джеймс Мэдисон
[Ноября 30, 1787 г.]
К народу штата Нью-Йорк
Мы уже убедились в необходимости Союза как оплота против иноземной угрозы, как хранителя мира между нами самими, как попечителя нашей торговли и других общих интересов, как единственной замены тем военным учреждениям, кои подавили свободы в Старом Свете, и как хорошего противоядия против болезней фракционности, которые оказались роковыми для других народных правительств и тревожные симптомы которых уже дают о себе знать в нашем собственном. Теперь нам остается - в пределах предпринятого исследования - уделить внимание возражению, которое можно извлечь из того факта, что Союз охватывает огромную территорию. Несколько суждений об этом предмете будут тем более уместны, поскольку противники новой конституции вовсю используют весьма распространенное предубеждение по поводу практических возможностей республиканского правления, пытаясь воображаемыми трудностями восполнить отсутствие веских возражений, которые они тщетно пытаются найти.
В предыдущих статьях [«Федералист» №9 и №10 - Прим, ред.] мы уже подробно рассмотрели и опровергли ошибочное мнение, будто республиканское правление возможно только в весьма узких пределах. А потому упомяну лишь, что это заблуждение, по всей видимости, обязано своим происхождением и распространением неверным представлениям о республике, которую путают с [прямой] демократией. Говоря о первой, приводят доводы, вытекающие из природы последней. Об истинном различии между этими двумя формами правления мы также уже писали [«Федералист» №10 - Прим, ред.]. Оно заключается в том, что при [прямой] демократии народ собирается купно и осуществляет правление непосредственно, тогда как в республике съезжаются и управляют страной его представители и уполномоченные на то лица. Таким образом, демократическое правление ограничено небольшой территорией, а республика может охватить обширный регион.
К причинам такой ошибки можно добавить построения некоторых прославленных авторов, чьи писания сыграли немалую роль в создании нынешнего шаблона мышления. Будучи подданными абсолютных или конституционных монархий, они
старались превознести достоинства и умалить изъяны этих форм правления на фоне пороков и дефектов, свойственных республикам. При этом в качестве примеров приводились неустойчивые демократии Древней Греции и современной Италии. При таком смешении понятий оказалось легко перенести на республику заключения, применимые лишь к [прямой] демократии, и среди прочих - вывод о том, что ее можно учредить только для небольшого числа граждан, обитающих на небольшой территории.
Заблуждение это потому, возможно, прошло незамеченным, что большинство правительств в древнем мире были демократическими, и даже в нынешней Европе, которой мы обязаны открытием замечательного принципа представительства, не найдется примера правления целиком народного, целиком основанного на этом принципе. Если Европе принадлежит заслуга открытия великого механизма правления, когда посредством простой передачи полномочий воля всего политического организма может быть сосредоточена в одном учреждении, а его мощь использована для любой необходимой для общественного блага цели, то Америка может притязать на честь открытия основ для создания подлинной республики, охватывающей большую территорию. Остается лишь сожалеть, что среди ее граждан находятся такие, кто не прочь лишить свою отчизну дополнительной заслуги - показать во всем объеме эффективность республиканского правления, учредив всеобъемлющую систему этой ныне рассматриваемой формы.
Естественный предел [прямой] демократии связан с расстоянием до центра, которое живущие в самой отдаленной части страны граждане способны преодолеть всякий раз, когда их призовут собраться, причем так часто, как того потребуют их общественные потребности. Поэтому она будет охватывать столько граждан, сколько их сможет принять участие в исполнении публичных функций. А естественным пределом республики служит такое расстояние от центра, какое могут без труда преодолеть представители народа, чтобы встречаться так часто, как это необходимо для вершения общественных дел. Можно ли сказать, что размеры Соединенных Штатов не отвечают этому условию? Вряд ли так скажет тот, кто помнит, что самой протяженной границей Соединенных Штатов является
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support
of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.


Федералист М14
103
побережье Атлантического океана, что за истекшие тринадцать лет члены конгресса собирались почти постоянно и что представителей от самых дальних штатов никак нельзя обвинить в том, будто они устраивали себе более продолжительные каникулы, нежели живущие в штатах по соседству с местопребыванием конгресса.
| Чтобы получить более точное представление об 1этом интересном предмете, рассмотрим реальные масштабы нашего Союза...
Прежде всего, следует помнить, что федеральное правительство вовсе не облечено властью вводить и применять все законы. Его юрисдикция распространяется лишь на известное число уложений, которые касаются всех членов республики и которые не могут быть введены ни одним из них в отдельности. Правительства же штатов могут взять на себя попечение о всех других вопросах, которые можно решать в отдельности, и таким образом они сохранят свою власть и свое поле деятельности. Если бы предложенный конвентом проект упразднил правительства отдельных штатов, противники Союза и впрямь имели бы основание для возражений, хотя нетрудно видеть, что, даже если бы правительства штатов были упразднены, федеральному правительству ради самосохранения пришлось бы немедленно полностью восстановить их юрисдикцию.
Второе, о чем нужно сказать: главная задача, стоящая перед федеральной конституцией, - обеспечить прочный союз тринадцати штатов- основателей, что, мы знаем, вполне осуществимо, и присоединять к ним те новые штаты, которые могут возникнуть в их собственном лоне или по соседству, что также осуществимо. Что касается мер, которые могут потребоваться на северо- западных участках нашей территории, то решение этой задачи следует оставить на усмотрение тех, кто сумеет справиться с ней благодаря своему опыту освоения новых земель.
Заметим, в-третьих, что благодаря новым изобретениям сообщение между всеми частями Союза будет с каждым днем упрощаться и улучшаться. Дороги повсеместно станут короче и будут лучше содержаться; путешествовать будет менее неудобно и накладно, а на востоке страны судоходство по внутренним водам откроется на всем или почти всем протяжении тринадцати штатов. Связь между западным и атлантическим побережьями, а также между их отдельными частями, станет не в пример легче благодаря многочисленным водным путям, которыми благословенная природа обильно наделила нашу страну и которые людям будет нетрудно соединить в единую систему.
Четвертое и еще более важное соображение. Почти каждый штат имеет внешнюю границу, поэтому забота о собственной безопасности побуждает его пойти на некоторые жертвы ради общей обороны. Конечно, штаты, расположенные в наибольшем удалении от центра, получают меньше текущих выгод от Союза; но непосредственно сталкиваясь с иными народами и вследствие этого живя в особых условиях, они крайне нуждаются в опоре на его силу и ресурсы. Быть может, штату Джорджия или штатам, образующим наши западные и северные окраины, несколько накладно посылать своих представителей в федеральный центр. Однако им будет еще обременительнее сражаться в одиночку против вторгшегося врага или в одиночку нести расходы на оборону, необходимую из-за соседства с постоянной опасностью. Если по сравнению с не столь отдаленными штатами они извлекают из Союза меньше выгод в одном отношении, то в других - больше; таким образом устанавливается равновесие.
Излагая вам, мои сограждане, эти соображения, я пребываю в полной уверенности, что здравый смысл, коим отмечены почти все ваши начинания, поможет им обрести должный вес и воздействие и что, сколь устрашающим на первый взгляд или, напротив, легковесным ни показалось вам, возможно, мнение, на котором они основаны, вы без труда представите себе тот мрачный и гибельный мир, куда поборники расчленения нашей страны тщатся нас завести. Не верьте фальшивым голосам, убеждающим вас, будто американский народ, соединенный воедино сотнями уз взаимной любви и привязанности, утратил способность жить одной семьей, способность радеть о благе всех и каждого, быть братством сограждан единой достойной уважения, процветающей великой державы. Не слушайте эти злобные речи, убеждающие вас, будто форма правления, которую предлагают вам принять, - новшество, не известное политическому миру21, будто даже самые немыслимые утописты не заикались ни о чем подобном, будто речь идет о безрассудной попытке сотворить нечто невыполнимое. Нет, нет и нет, мои соотечественники! Заткните уши, чтобы не проникло в них растленное слово. Замкните сердце, чтобы не просочился в него яд, им источаемый. Братская кровь, текущая в жилах граждан Америки, смешанная кровь, пролитая ими в защиту своих священных прав, освятит их союз, заставив содрогнуться от мысли, что они смогут стать сторонними друг другу, соперниками, врагами. А если новшеств надобно остерегаться, то, поверьте мне, самым пугающим новшеством, самой немыслимой утопией, самым опрометчивым из всех начинаний
21 	Даймонд считает, что новизна «заключается в решении проблем популярного правительства такими средствами, которые сохраняют правительство “вполне популярным”» (Diamond “Democracy and The Federalist: A Reconsideration of the Framers’ Intent” in: American Political Science Review, 1959, March, vol. 53, no. 1, p. 60).


104
следует считать дробление страны на части с тем, чтобы якобы сохранить наши свободы и содействовать нашему счастью. И разве - оттого лишь, что это дело новое, - надобно отказаться от попытки создать большую республику? Разве не тем славен народ Америки, что, отдавая должное воззрениям прежних времен и других народов, не впадал в слепое благоговение ни перед древним миром, ни перед вековыми обычаями, ни перед прославленными именами, а руководствовался собственным здравым смыслом, знанием собственных дел и уроками, извлеченными из собственного опыта? Этой стойкости и мужеству грядущие поколения будут обязаны своим достоянием, а мир - многочисленными освоенными на американской земле новшествами ради частных прав и общественного блага. Если бы вожди революции сверяли каждый предпринимаемый ими шаг с наличием прецедента или искали образец в действиях уже учрежденных правительств, народ Соединенных Штатов оказал¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
ся бы в печальном списке жертв неверно понятого народовластия и существовал бы, надо думать, в лучшем случае под гнетом одной из тех форм правления, которые сокрушили свободы остального человечества. По счастию для Америки и, надеюсь, для всего рода человеческого американцы избрали новый и более благородный путь. Они совершили революцию, не имеющую равной в анналах человеческого общества. Они заложили основу власти, не имеющую образца ни в одной точке земного шара. Они образовали великую конфедерацию, задача усовершенствовать и увековечить которую ляжет на плечи их сыновей и внуков. Если в возведенном ими здании не обошлось без недостатков, можно лишь удивляться, что их ничтожно мало. Если большая часть ошибок пришлась на структуру Союза, то только потому, что это была самая трудная часть работы. Эту работу конвент осуществил с чистого листа, и именно ее вам теперь предстоит, обдумав, отвергнуть или принять.
Публий


Концепция либерального общества
Луис Хартц
1. 	Америка и Европа
Содержащийся в настоящей книге анализ основан на том, что можно назвать «правдой школьных учебников об американской истории», а именно - что Америка была основана людьми, бежавшими из Старого Света от феодального и религиозного притеснения. Если это мнение - столь же старое, как национальный фольклор - небезосновательно, то тогда наиболее яркой чертой американского общества на фоне истории всего Запада было полное отсутствие в нем таких притеснений. Иначе говоря, поскольку в США реакция на подобные притеснения имела самый что ни на есть либеральный характер, здешнее общество является именно либеральным. В данном случае мы фактически сталкиваемся с инверсией троцкистского закона комбинированного развития: в своей истории Америка пропустила этап феодального развития - подобно тому, как Россия, судя по всему, пропустила стадию развития либерализма. Я понимаю, что использую сейчас понятия, имеющие весьма широкий смысл. Формально говоря, термин «феодализм» характеризует институты средневекового периода. Однако хорошо известно, что некоторые элементы феодализма позднего периода его разложения, такие как право первородства, майорат, и квитрент (рента, выплачивавшаяся вышестоящему феодалу взамен службы ему), существовали в Америке даже в XVIII в. «Либерализм» является еще более размытым термином, к тому же затуманенным всевозможными ассоциациями с современными социальными реформами. Даже настаивая на его употреблении в классическом смысле, предложенном Дж. Локком, которого буду придерживаться и я в своем исследовании, следует помнить, что ему вряд ли соответствует целый ряд аспектов жизни первых колонистов-пуритан и Юга Соединенных Штатов. Правда, любое крупное обобщение сопряжено с некоторыми проблемами, которые требуют внимания, но не являются непреодолимыми. В конечном счете, наиболее интересным представляется то, что американским историкам, без конца повторявшим, что Америка была основана как убежище от европейского прошлого, как ни странно, так и не удалось истолковать историю страны в свете этого факта. Тому существует целый ряд причин, на которых мы остановимся
позднее, но одна из них сразу бросается в глаза: исследования истории и политики США ведутся в отрыве от изучения аналогичных явлений в Европе. Однако попытки раскрыть природу американского общества как общества, не испытавшего феодализма, могут быть реализованы только при условии его анализа на фоне европейского общества, где фактически сохранились феодальная структура и феодальный дух. Это вовсе не отрицает, а, наоборот, подтверждает уникальность нашей национальной истории - и это считается главным доводом в пользу ее изучения вне контекста истории остальных стран. Но как можно убедиться в уникальности чего-либо, если не противопоставить его тому, что не является уникальным? При здравом размышлении получается, что главный аргумент в пользу изолированного изучения Америки начисто подрывает смысл самого такого исследования...  22. 	«Естественный либерализм»: образ мышления
Одной из ключевых характеристик нефеодального общества является отсутствие в нем подлинно революционной традиции, которая в Европе связана с пуританской и Французской революциями. Как говаривал А. де Токвиль, в таком обществе люди «рождаются равными». Соответственно, в нем отсутствует и реакционная традиция: раз нет Робеспьера, то нет и Местре, раз нет Сиднея, то нет и Карла Второго. Сантаяна писал применительно к американской демократии, что в таком обществе либерализм - «естественное» явление. Тем не менее, как ни странно, вопрос стоит значительно шире. Общество, начавшее с идей Дж. Локка и затем их трансформировавшее, поддерживает их благодаря развивавшейся в нем абсолютной и иррациональной приверженности к ним. В более поздние времена оно оказывается столь же безразличным к соблазну социализма, сколь в более ранние периоды было незнакомо с наследием феодализма. Оно, похоже, содержит в себе некий внутренний механизм, обеспечивающий универсальность либеральной идеи... Не случайно, только Америка, лишенная феодальных традиций, не имеет и традиций социализма. Во всех странах Запада скрытые истоки социалистической мысли следует
* Выдержки из: Hartz, Louis. The Liberal Tradition in America. An Interpretation of American Political Thought Since
the Revolution. New York, London: Harcourt Brace, 1955.


106
искать в феодальном духе. «Старый режим» вдохновлял Руссо; они оба вдохновили Маркса.
Это подводит нас к сущностным чертам естественно-либерального мышления... И все же, если проанализировать американский либерализм с точки зрения его содержательности и акцентов, а также учесть фигуры умолчания и очевидные натяжки, то перед нами начнет вырисовываться модель, имеющая явный привкус Нового Света. Она спокойно существует как данность, в ее рамках непонятен смысл монаршей власти, в ней едва ощущаются буржуазные классовые страсти, и искажены представления о прошлом. Самое же главное, при сравнении с европейской моделью в ней заметно невероятное, почти чарующее целомудрие... Америка явила миру любопытный феномен не разочарованного среднего класса, а «разочарованной аристократии» - людей, в духе Аристотеля пытавшихся вырваться из эгалитарных застенков жизни среднего класса, но в ходе этого процесса страдавших от чувства своей вины и терпевших неудачи. Образчиком тому служит прежде всего юг США до начала Гражданской войны, хотя подобные примеры можно найти и в Новой Англии...
Конечно, этот устоявшийся и фактически ставший догмой либерализм, а точнее, либеральный образ жизни - необыкновенная сила. В нем кроется тайный корень, от которого пошли многие побеги наиболее примечательных проявлений американской культуры. Например, возьмем необыкновенный авторитет Верховного Суда и его основу - культ конституции. Даже без учета федеральных аспектов проблемы судебный надзор в том виде, в котором он функционирует в США, был бы совершенно невозможен без принятия всей нацией идей Дж. Локка. Сформулированное им кредо фактически закреплено в американской конституции, поскольку передача высших политических решений в судебную сферу предполагает предварительное признание принципов, которые предстоит истолковывать юридически...
...В США торжество права расцвело на трупе философии, поскольку окончательное разрешение нравственных вопросов означает завершение их обсуждения... Моральное единодушие либерального общества распространяется во многих направлениях.
Фактически мы имеем дело со сплошными парадоксами. На Западе в целом доктрина Локка считается символом рационализма, однако в США приверженность ей столь иррациональна, что в ней даже не сумели распознать ее сути - либерализма. В Америке никогда не существовало либерального движения или по-настоящему либеральной партии. Был только «американский образ жизни» - специфическое национальное толкование идей Локка, причем зачастую люди и не знают, что к этому имеет какое-либо отношение именно Локк. Мы
Раздел 3. Демократия, культура и общество
осознали это только после окончания Гражданской войны, когда отечественные виги, отрекшиеся от гамильтоновской традиции, почувствовали возможность заработать на этом капитал. Именно поэтому даже исследователи, отмечавшие нравственное единение Америки, по большей части не уловили сути дела. Как ни странно, «либерализм» чужд стране, где он максимально воплощен и реализован. И это еще не все. Речь идет о доктрине, которая во всем западном мире превозносится как символ свободы личности, однако в Америке ее мощное влияние оказалось столь велико, что стало представлять угрозу самой свободе...
Я считаю, что именно здесь коренится главная этическая проблема либерального общества: опасность исходит не от самого большинства (которого обычно боялись), а от единомыслия, которое незаметно прячется где-то рядом. Речь идет о «тирании мнения», становление которой де Токвиль наблюдал уже тогда, когда на его глазах сходили на нет острые социальные различия эпохи становления в США федерального государства. Но и в наше время это проявление иррационального локкианст- ва (или «американизма», если использовать любимый лозунг Американского легиона, который является одним из лучших толкователей национального духа, обнаруженного вигами после Гражданской войны) вовсе не дремлет или остается неосознанным. Напротив, оно весьма активно разворачивается в атмосфере нагнетания истерии вокруг «красной опасности», которую в принципе не может понять ни одна другая страна Запада. Отсюда весьма важный вывод: когда либеральное сообщество сталкивается с военным или идеологическим давлением извне, оно рассматривает любое отступление от общих правил как преступление, а обывательское раздражение и сплетни оборачиваются появлением устрашающих фигур типа А. Митчелл- ла Палмера или сенатора Дж. Маккарти. Не здесь ли, в глубинах американского сознания следует искать одну из причин того, что приверженность нашего общества букве закона оказалась столь эфемерным препятствием для разрушительных проявлений локкианства, охватившего массы? Если оно вскормлено массовым сознанием, то можно ли ожидать, что оно будет прочным?..
Для США решающий вопрос сейчас, возможно, связан с ресурсами, которые можно было бы мобилизовать для противостояния глубинной, но нигде не зафиксированной склонности к тирании, содержащейся в самом либеральном обществе. Такие ресурсы есть. Доктрина Локка имеет индивидуалистический характер, в ней логически заложен импульс к тому, чтобы преодолеть тот весьма соглашательский дух, который она взращивает в построенном на ее основе обществе. Свидетельством тому могут служить идеи Холмса и Хэнда. Учтем также тот факт (который мы ниже рассмотрим


Л. Хартц. Концепция либерального общества
107
более детально), что «американизм», как ни странно, принижает значение прогрессистских идей. Хотя он их полностью разделяет, в нем изначально заложен стратегический импульс переступить через их ограничения. Свидетельством тому являются воззрения Брандейса, Рузвельта и Стивенсона. В некотором смысле трагедия их доктрин заключалась в недостаточном понимании врага, с которым сталкиваются, и, прежде всего, в неспособности понять, что они сами неосознанно укрепляют его могущество...
Однако, как ни парадоксально, наиболее мощной силой, расшатывающей абсолютизм «американизма», является вовлеченность США в международные дела, где он проходит своего рода проверку. Последствия такой вовлеченности весьма многообразны. Если в связи с российской революцией 1917 г. в США проявляется страх перед «красной опасностью», то в контексте международной дипломатии налицо стремление повсюду навязать доктрину Локка. То, каким образом «американизм» объединяет Маккарти с Вильсоном, весьма существенно. Излишне говорить, что речь идет об еще одном из забытых источников прогрессизма, а именно - о возврате к идеям Руссо, которым столь часто пытается противопоставить себя «американизм». Поэтому очень важно констатировать, что мировая политика не только ведет к активизации «американизма», но одновременно и расшатывает его. Именно благодаря мировой политике самым радикальным образом расширяются базовые представления американцев о происходящем как внутри страны, так и за ее пределами...
В историческом плане эта проблема практически не имеет прецедентов. Встает вопрос, может ли нация компенсировать единообразие своей внутренней жизни контактами с чуждыми ей зарубежными культурами? В частности, может ли американский либерализм путем обретения внешнего опыта приобрести то осознание относительности и тот заряд философии, которые европейский либерализм получил в результате внутреннего опыта общественного разнообразия и социальных конфликтов? То, что американское либеральное сообщество задается столь необычным вопросом, является результатом его собственной истории. Ведь в этом сообществе присущие всему Западу проблемы всегда приобретали странные и особенные черты.
3. 	Динамика либерального общества
До сих пор я говорил о естественном либерализме как о психологической целостности, охватывающей всю нацию и побуждающей ее к принятию единодушных решений. Однако нельзя допускать, чтобы это затуманивало или принижало значение природы внутренних конфликтов, которые характеризу¬
ют политическую жизнь США. Мы вряд ли сможем отделить события от их контекста, но в области исследований истории и политики всегда найдутся люди, которые могут попросить нас именно это и сделать. Суть концепции либерального общества, пропустившего период феодализма, а потому и социализма, и управляемого иррациональным локкиа- низмом, заключается в том, что все внутриполитические противоречия такого общества были заложены в него уже при формировании принципов западного либерализма. И здесь речь заходит уже не о негативных сравнениях с Европой, а о ряде взаимосвязей весьма позитивного свойства, которые практически полностью упускались из вида.
Можно сказать, что правые силы США воплощают в себе либеральную традицию крупных собственников Европы. Она хорошо известна, хотя, как я полагаю, еще предстоит многое сделать в плане изучения ее международных аспектов... Точно так же европейская мелкобуржуазная традиция является отправным пунктом для понимания американских левых. Правда, здесь нужно учитывать проблемы социально-политической идентификации, поскольку одним из главных достижений Америки является то, что она расширила и трансформировала европейскую мелкую буржуазию, включив в ее структуру также крестьянство и пролетариат. ..
Как только мы попытаемся определить причины, почему эти позитивные взаимосвязи между либерализмом в Европе и в США оказывались незамеченными, одна из них становится совершенно очевидной. Америка представляет собой случай, когда либеральный механизм Европы функционирует вне рамок европейских социальных антагонизмов. Однако уяснить данный механизм можно только посредством осмысления этих антагонизмов. Мы поймем европейского либерала, лишь выявив его врагов. Если их нет, как в Америке, то и либерал будет совсем иным... После 1840-х годов, когда американские виги отбросили свой гамильтоновский элитизм, проникшись идеей либерального общества в духе Горацио Алжера, и появился «американизм», задача социально- политической идентификации еще более усложнилась. Дело в том, что хотя либералы Англии и Франции в конечном итоге восприняли доктрину политической демократии, они едва ли могли воспользоваться такими общественными идеологиями как «алжеризм» и «американизм». Проблема отсутствия политической силы типа тори, которая и без того разъединяла американских республиканцев, с одной стороны, и реакционных либералов викторианской Англии и неожирондистов Третьей Республики во Франции — с другой, еще более усложняется уникальной идеологической формой, которую традиция вигов неизбежно должна была обрести в либеральном обществе.


108
Еще более замысловатые вопросы возникают по поводу американских демократов - этого мелкобуржуазного гибрида, рожденного в специфических условиях США. Если отобрать у французских монтаньяров идею «социальной республики», их образ изменится в той же мере, как и у английских вигов, если вдруг лишить их феодальных прав. Но, увы, американские демократы резко разошлись с монтаньярами, будучи в понимании последних не просто мелкими буржуа, но к тому же и либеральными крестьянами и либеральными пролетариями. В сущности, они представляли всю нацию, если не считать вигов: на такую ситуацию вряд ли могли рассчитывать монтаньяры. Но, тем не менее, даже с учетом столь огромных различий все-таки возможно продолжить наш сравнительный анализ. Нам придется раздробить на куски величественную фигуру Э. Джексона, дабы, просеяв ее осколки, найти не только его мелкобуржуазные, но также сельские и городские корни, которые американское либеральное сообщество трансформировало на свой лад. В конечном итоге, как и в случае с вигами, здесь мы имеем дело с тем же социальным материалом, как и во всем западном мире, - какой бы магической притягательностью ни обладало либеральное общество США.
Это общество стало триумфом либеральной идеи, но надо понимать, что он был обеспечен колоссальными материальными ресурсами Нового Света. Аграрные и пролетарские черты американской демократической личности, которые в некотором роде олицетворяют всю самобытность американцев, обнажают некое тайное единство между теорией Локка и Новым Светом. Если бы один только либеральный дух вдохновил американского фермера встать на путь капиталистической ориентации, вдохновил его отринуть, за исключением жалких останков, деревенскую структуру Европы для того, чтобы производить продукт для рынка и даже заняться капиталистическим предпринимательством на стороне, таким как лесозаготовки или строительство железных дорог, тогда бы трудности, с которыми он сталкивался, оказались еще тяжелей. Но в стране со столь обширными земельными ресурсами, да еще при том, что путешествие в Новый Свет само по себе было заявкой на свободу, дух отрицания крестьянского и арендаторского образа жизни стал развиваться с замечательной легкостью. Точно также, если бы единственным аспектом иррационального локкианства было то, что вдохновило американского рабочего мыслить в рамках капиталистического менталитета, задача стала бы гораздо более сложной, чем она была на самом деле.
Социальная мобильность была удивительным образом подкреплена богатством и плодородием
Раздел 3. Демократия, культура и общество
земель, поэтому в речах А. Линкольна, произнесенных им в 1861 г. содержался весьма глубокий смысл. Он заявлял, что вместо того, чтобы быть «закрепленным условиями существования к своему бытию до конца жизни», американский трудящийся будет работать по найму «лишь некоторое время, откладывая деньги», а затем «наймет другого новичка», а сам станет предпринимателем1. И даже когда после Гражданской войны восторжествовала фабричная индустриализация и окончательно сошел на нет прежний ремесленнокрестьянский менталитет, триумф трудовой ментальности в духе Гомперса базировался на идеях Локка, подкрепленных наличием материальных ресурсов, а не классовым самосознанием европейского рабочего. Вряд ли можно было найти более благоприятные материальные условия для расцвета «мелкобуржуазного гиганта» Америки, хотя он и являл собою торжество либеральной идеи.
Однако либеральное общество не только производит на свет старых вигов и новых демократов, по-новому высвечивая и оттеняя их. Что гораздо важнее, оно определяет результат той борьбы, в которую они вовлечены...
Во-первых, став основной массой населения, американский «мелкобуржуазный гибрид» оказывается непобедимым, если не считать двух случаев: когда до появления Т. Джефферсона и Э. Джексона он был дезорганизован и когда был зачарован мечтой самому превратиться в вига, что имело место перед кризисом 1929 г. Иначе говоря, характерный для вигов прием, выраженный фразой «разделяй и властвуй» и, возможно, явно проявившийся в Первом законе о реформе и Июльской революции (когда массы натравливали на «старый режим», «старый режим» натравливали на массы, а массы - друг на друга), не срабатывает в обществе, где массы воспринимают все что угодно, за исключением идей вигов. Именно это в конечном итоге пришлось признать гамиль- тоновским федералистам, пытавшимся следовать этому курсу в Америке. И когда они это осознали, исчезло всякое их сходство с европейскими вигами и они стали типично американскими политическими деятелями. Они научились очаровывать местного демократа в традициях Алжера и запугивать его в сугубо американском духе. Это стало своего рода компенсацией за то, что они не имели возможности прибегнуть к стратегии своих европейских коллег. Поскольку экономика США стремительно развивалась, за поражением Гамильтона неизбежно последовала победа Маккинли. Это можно назвать «великим законом компенсации вигам», который присущ американской политике. Примеры его реализации занимают большую часть истории Соединенных Штатов.
Packer, L. The Triumph of American Capitalism. New York, 1940, p. 279


Л. Хартц. Концепция либерального общества
109
Итак, при анализе либерального общества нельзя, концентрируясь на проявлениях общенационального единения, упускать из вида внутренние противоречия. Наоборот, важно показать их значимость, поскольку прогрессистская доктрина, которая, предположительно, фокусирует свое внимание именно на конфликтах, упускает их из вида. Нельзя понять причины землетрясения без изучения той местности, где оно произошло. Напротив, это наиболее простой способ неправильно осмыслить их. Споры о том, нужно ли при изучении американской политики делать упор на общенациональной солидарности или на внутренних конфликтах, вводят исследователей в заблуждение, предлагая им ложный набор альтернатив.
4. 	Проблема единственного фактора
Могут возникнуть возражения, что данное исследование является анализом американской истории и политики на основе «единственного фактора». Возможно, есть только один способ ответить на подобные упреки - признать их правоту. Строго говоря, реально мы имеем дело с двумя факторами: отсутствием феодализма и наличием либеральной идеи. Бегству от старого европейского порядка могут сопутствовать и другие идеи, например чартизм, который имел некоторое значение при заселении Австралии*. Тем не менее, с точки зрения собственно европейской истории абстрагирование от феодализма обеспечивает естественное развитие либерализма, и тогда в практическом плане мы имеем дело с единственным фактором...
Рассматривая вопрос о феодализме с подобной точки зрения, мы придем к пониманию того, что давным-давно назрел анализ его значения в американской истории. Дело не только в том, что результатом будет целая цепочка озарений - столь же длинная, как и весь путь развития США, но и в том, что без него прочие элементы отягощались работой, которую лишь этот анализ способен осуществить. Рассмотрим давний вопрос: почему в Америке так быстро восторжествовала демокра¬
тия? Для объяснения этого явления Тернер выдвинул теорию фронтира. Но, увы, фронтиры существовали также в Канаде, куда первоначально был импортирован феодализм, и в России. Поэтому историки восстали против подхода Тернера. Как я полагаю исходя из сравнений с Европой, на самом деле быстрая победа избирательного права для всех взрослых мужчин в Соединенных Штатах была предопределена неизбежным распадом элиты вигов в условиях либерализма. Можно сказать, что Тернер не ошибался, а был прав наполовину (хотя сам едва ли это понимал). Ведь как американский либерализм смог бы расцвести без территории фронтира, свободной от феодальных оков Старого Света?" Иными словами, концепция либерального общества расставляет все на свои места, высвечивая вопрос о фронтире под правильным углом зрения и ослабляя как чрезмерный энтузиазм, так и излишнюю враждебность по его поводу.
То же самое происходит и с другими факторами, такими как, например, развитие капитализма. Отрицая теорию Тернера, некоторые современные историки для объяснения быстрого установления права всех мужчин на голосование указывают на индустриализацию восточного побережья США и рост там городского пролетариата. Конечно, это сыграло свою роль. Однако мы не найдем аналогичных примеров в Канаде или России. Зато их можно обнаружить в Англии и Франции, причем в гораздо больших масштабах. Так что теоретики, пытавшиеся потеснить Тернера, добились не большего успеха, чем и он. Действительно, если мы вновь обратимся к результатам сравнительного анализа в рамках концепции либерального общества, то обнаружим, что у раннего рабочего класса Америки было непролетарское мировоззрение, а потому его не опасалась масса мелких собственников, возвышавшихся над ним на социальной лестнице (в отличие от Франции 1848 г., где монтаньяры сами испугались «социальной республики»). И это спасло демократические силы нации от раскола, чем воспользовались бы виги, как это часто случалось в Европе. Или возьмем объяснения национальной идеологии в духе Алжера, возникшей
* Необходимо провести сравнительное исследование новых обществ, в ходе которого европейские институты будут рассмотрены в свете концепций культурного позитивизма, перенесенных на различные «фронтирные» территории. Варианты различных комбинаций здесь бесконечны - так же как и их результатов. В одном из высказываний Веблена (которое так и не получило у него развития) хорошо схвачен смысл этой проблемы. Он отмечал, что «американцам повезло - они начали выходить из европейской ситуации в тот период, когда система “естественной свободы” все еще была очевидной и простой». А в остальных колониях «обретение самостоятельности было отягощено кучей пережитков, которые были принесены реакционной волной из Европы, а также возникшими позже проявлениями радикального недовольства, которое поставило под сомнение всеобъемлющий характер самой системы “естественной свободы”» (Mitchel, W. (ed.) What Veblen Taught, New York, 1947, pp. 368-369).
11 См. блестящие комментарии Б.Ф. Райта в его работе «Политические институты и фронтир» (см.: Wright В.Т.,
“Political Institutions and the Frontier” in: Fox, D.R. (ed.) Sources of American Culture, New York, 1934, pp. 15-39).


по
в США после Гражданской войны, в которых делается упор на рост капитализма. Капитализм бесспорно связан с идеями Алжера, но если именно он породил их, то почему он не сделал того же ни в Германии, где успешно развивался в тот же период, ни в Англии, где расцвел еще раньше? Фактически, дух Алжера является своеобразным отражением инстинктов локкианского мира. Когда виги начали делать ставку на развитие капитализма, это лишь укрепило их позиции...
Набор подобных примеров показывает полезность концепции либерального общества при решении давно известных проблем. Даже будучи основанной на «единственном факторе», она обеспечивает исправление дисбаланса акцентов, с которым мы по традиции мирились при изучении американской истории и политики.
5. 	Значение для Европы
Если Европа обеспечивает основу для изучения Америки, то Америка - для понимания Европы. Здесь мы имеем дело с двусторонней связью. Анализ в рамках концепции либерального общества одновременно выявляет значение отсутствия феодального фактора в США и его наличия в других странах. Современные европейские историки никогда не интерпретировали проблему именно под таким углом зрения. До некоторой степени это объясняется тем, что они были склонны к трансатлантическим сравнениям не больше, чем их коллеги в Америке. Но тому также существует и более очевидная логическая причина: если новая история начинается с либерализма, то зачем делать упор на феодализме, то есть на средневековой истории? Тем не менее, возникающее тут заблуждение совершенно очевидно, даже если мы абстрагируемся от американского опыта. Всего лишь сказав, что силы модернизации выступали против феодальной структуры общества, мы признаем тот факт, что именно она предопределила характер этих сил. И это совершенно логично. Вряд ли нужно читать работы Мангейма, чтобы понять, что характер революции определяется ее исходными условиями;
Раздел 3. Демократия, культура и общество
или Гегеля - чтобы уяснить, что тезис неразрывно связан с соответствующим антитезисом. Если феодальный фактор является исходным для всей современной жизни, то его влияние на нее постоянно и неотвратимо.
.. .Американский опыт подсказывает, что исследование современной истории Европы под углом феодализма может дать интересные результаты. Весьма любопытно, что это может стать отправной точкой не только для изучения Америки и Европы, но и для сравнительного анализа самих европейских стран. Со времени становления национальных государств историю всех европейских стран изучали отдельно, почти как и историю Америки. Идея, видимо, заключалась в том, что, поскольку их средневековое единство распалось, не было больше смысла сохранять его в исторических исследованиях. В результате не было проведено самых элементарных параллелей между европейскими странами в области экономики и политики. Но, если будет обнаружено, что средневековое единство действительно послужило решающим фактором в последующую эпоху, то основа для таких параллелей возникает сама собой. Это вовсе не означает, что в Западной Европе не важны межстрановые различия. Как и в случае с США, надо проявлять осторожность, избегая бесполезных споров о ситуации и ее контексте. Упор на роль феодализма в Европе вовсе не отрицает ее многообразия, равно как и упор на либерализм в Америке не отрицает многообразия этой страны. Можно по-прежнему подчеркивать различия между Берком и Холдером, или между Жоресом и Бернстайном - так же как и расхождения между Брайаном и Уильямом Говардом Тафтом. Действительно, если бы не тот факт, что единообразный либерализм не осознает себя таковым, тогда как единообразный феодализм осознает себя в большой степени благодаря порождаемому им антагонизму, можно было бы даже говорить о неком сходстве между Америкой и Европой именно в этом плане. Идеи Локка настолько фундаментальны, что мы даже не осознаем их значения. И эти две проблемы взаимосвязаны: решение одной создает предпосылки для разрешения другой...


Плюрализм и общественный выбор*
Николас Р. Миллер
В данной статье будут сопоставлены две теоретические традиции политологического анализа: плюрализм и общественный выбор. Я утверждаю, что между ними имеется нормативное противоречие, и делаю попытку разрешить его. Я считаю, что этот анализ имеет некоторое значение для политологии в целом, и теоретического понимания основ политической стабильности в частности. Мои аргументы могут быть суммированы следующим образом.
В политологии под плюрализмом понимается определенная модель политических предпочтений (отражающих социально-экономическую структуру общества), обеспечивающая «стабильность» демократической системы; соответственно, другие модели предпочтений считаются угрозой этой стабильности. Аналогичным образом, теория общественного выбора рисует некую схему политических предпочтений, способствующую «стабильности» общественного выбора в условиях правления большинства и действия правил коллективного выбора; и наоборот, иные схемы рассматриваются как ведущие к нестабильности такого выбора. В контексте обеих теорий стабильность характеризуется (или подразумевается) как желательное состояние. Таким образом, на первый взгляд обе теоретические традиции развиваются параллельно. В каком-то смысле так оно и есть, однако движутся они в противоположных направлениях, поскольку картина предпочтений, определяемая в концепции плюрализма как содействующая искомой стабильности, по существу совпадает с той, которая в теории общественного выбора считается ведущей к нестабильности. И, наоборот, набор предпочтений, выделяемых в теории общественного выбора в качестве основы стабильности выбора, в концепции плюрализма считается дестабилизирующим систему. Таким образом, рассматриваемые теоретические представления о стабильности не только имеют различный характер (что вполне очевидно, но, по-моему, иногда не замечается), но и находятся на грани логической несовместимости. Один вид стабильности подразумевает отсутствие другого. Поэтому несовместимы также нормативные (декларируемые или подразумеваемые) критерии двух концепций. Наконец, такая несовместимость позволяет предположить, что, возможно, не следует всецело ориентироваться на идеал коллективной
рациональности, рисуемый теоретиками общественного выбора. Действительно, внутренняя нестабильность плюралистического политического процесса и вытекающая из нее коллективная нерациональность вполне могут оказаться факторами, укрепляющими прочность плюралистических политических систем...
Теория плюрализма и политическая стабильность
Плюрализм как распределение предпочтений
Интересующий нас вариант теории плюрализма соотносит групповые привязанности и конфликты в обществе с картиной политических предпочтений, а затем соотносит эту картину предпочтений со стабильностью политической системы. Иначе говоря, выясняется, существует ли всеобщее согласие с существующим конституционным порядком или же политической системе угрожают такие беды, как гражданская война, революция, сепаратизм, социальное недовольство, организованное насилие и углубление отчужденности людей от политики.
Постулаты данного варианта плюралистической теории сводятся к следующему: (1) любое общество разделено некими фундаментальными конфликтами или расхождениями, проходящими по одной или нескольким линиям, так что члены общества попадают в разные категории; (2) предпочтения членов общества в отношении характера государственной политики в наибольшей мере определяются их принадлежностью к той или иной категории; люди из одной группы имеют (более или менее) одинаковые политические предпочтения, но они (так или иначе) конфликтуют с предпочтениями людей, принадлежащих к другим группам. Это позволяет нам говорить о кластерах предпочтений.
В той или иной мере расколоты все общества. Однако некоторые из них, особенно большие и сложные, расколоты по множеству признаков, которые не столько взаимодополняют, сколько противоречат друг другу. Из-за наличия таких множественных перекрестных линий раздела общество оказывается фрагментированным на значительное число относительно небольших групп предпочтений. Два произвольно выбранных индивида будут,
* Выдержки из: Miller, Nicholas R. “Pluralism and Social Choice” in: American Political Science Review, 1983, no. 3,
pp. 734-747.


112
наверняка, принадлежать к разным группам и, соответственно, иметь неодинаковые предпочтения по одному или нескольким вопросам, хотя почти наверняка будут согласны друг с другом в отношении многих других проблем1...
...На мой взгляд, есть, как минимум, четыре аргумента - логически различающихся, но не взаимоисключающих - в пользу утверждения, что множественность предпочтений обеспечивает политическую стабильность. Три из них являются стандартными в академической политологической литературе, поэтому я приведу их в сжатом виде. Четвертый аргумент будет поначалу лишь намечен, но затем развит в последнем разделе этой статьи.
Плюрализм ведет к умеренности во взглядах
Первый аргумент сводится к тому, что в плюралистическом обществе люди склонны к более умеренным и менее резко выраженным предпочтениям, нежели в неплюралистическом обществе. Такая умеренность является результатом перекрестного давления, механизмы которого действуют на уровне индивидуальных взаимоотношений и взаимодействий...
Плюрализм ведет к умеренности в поведении
Даже если для какого-то плюралистического общества не характерна умеренность в предпочтениях, сама его структура порождает стимулы к умеренному политическому поведению со стороны как индивидов, так и организованных групп...
Плюрализм распределяет политическую удовлетворенность
...В плюралистическом обществе, разделенном по многим перекрещивающимся признакам и отличающемся множественностью кластеров предпочтений, политическая удовлетворенность распреде¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
ляется намного более равномерно. Нет ни одной группы, составляющей большинство...
Плюрализм содействует политическому маневрированию
Часто отмечается, что широкое использование таких политических маневров, как взаимные уступки, обмен голосами избирателей, создание коалиций и размежевание между ними, манипуляции с политическими программами, «стратегическое голосование», патронаж и поддержка особых интересов, составляет важную особенность политической жизни, особенно в плюралистических обществах. Хотя в научной литературе1  * 3 такое политическое маневрирование обычно не связывают с политической стабильностью, я усматриваю такую связь. Но прежде чем заняться этим, необходимо обратить внимание на вторую теоретическую традицию, рассматриваемую в этой статье.
Теория «общественного выбора» и коллективная рациональность
Проблема циклов предпочтений большинства
Сейчас политологам хорошо известно (хотя еще несколько десятилетий назад об этом не знали), что, хотя каждый индивид в группе имеет определенную иерархию предпочтений в отношении набора альтернатив (например, по кандидатам, политическим курсам и платформам), предпочтение большинства может не иметь такой же определенности и иерархичности, то есть большинство может отдавать предпочтение X против У, а У может предпочитаться большинством Ъ, но при этом большинство может поддержать Z против X. Этот «парадокс голосования» впервые описал еще 200 лет назад французский философ маркиз де Кондорсе. Впоследствии этот парадокс то забывали, то вновь открывали.... Примерно к 1960 г. парадокс «циклов предпочтений большинства» прочно вошел в сознание небольшой группы политологов
1 Более подробный и точный анализ этих вопросов см.: Rae D., Taylor М. The Analysis of Political Cleavages. New
Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1970.
3 Функция подобного маневрирования в содействии политической стабильности более четко видна в произведениях политических деятелей, основанных на их практическом опыте. См., например: Savile, First Marquess of Halifax, 1700; Burke E. Reflections on the Evolution in France. New York: Library of Liberal Art, 1955; Smith T.V. The Legislative Way of Life. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1940; или же в биографиях этих деятелей: Oliver F.S. The Endless Adventure. London: Macmillan, 1930; Foxcroft H.C. A Character of the Trimmer: Being a Short Life of the First Marquis of Halifax. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1946, а также в некоторых исторических работах более широкого плана: Plumb J.H. The Origins of Political Stability. England, 1675-1725. Boston: Houghton Mifflin, 1967, и политических романах: Trollope F. Phineas Finn: The Irish Member. Oxford: Oxford Univ. Press, 1951. Выражаю признательность Льюису Декстеру, обратившему мое внимание на эти источники и указавшему ссылки на соответствующие страницы.


Н.Р. Миллер. Плюрализм и общественный выбор
и экономистов, связанных с теорией «общественного выбора». Я думаю, нужно отметить, что практически все, кто знал об этом парадоксе, видели в нем проблему...
Последствия «циклов предпочтений большинства»
В разных политических контекстах «циклы предпочтений большинства» имеют следующие специфические и вполне конкретные последствия.
1. «Ядро» политического процесса оказывается пустым. Это наиболее важное следствие: при любом возможном политическом раскладе существуют люди, которые имеют иные предпочтения и, сформировав свою коалицию, способны совместно добиваться их реализации...
2. Соперничество на выборах двух политических партий или кандидатов, стремящихся прийти к власти, не обеспечивает равновесия.... Любая партия, независимо от своей политической платформы или программы, всегда может потерпеть поражение, а исход соперничества на выборах, даже при наличии полной информации, неопределен и непредсказуем. Это означает, что победа на выборах и ее политические результаты имеют произвольный характер.
3. Если не создаются коалиции избирателей, то результаты выборов зависят от того, какая конкретная (мажоритарная) процедура голосования используется, лежат ли в основе голосования искренние мотивы или некие расчеты, а также (в случае, если процедура имеет ступенчатый характер) в каком порядке ставятся на голосование те или иные альтернативы....
4. Общественная поддержка политических программ хаотична и непредсказуема....
Разрешение парадокса
Все условия, описывающие наборы предпочтений, которые препятствуют появлению парадокса «мажоритарных циклов», подразумевают наличие всех логически возможных наборов предпочтений. Эти условия можно разделить на три категории. При анализе с позиций теории общественного выбора из конечного набора альтернатив наибольшее внимание уделяется (прежде всего) первому и второму условию, которые каждое по-своему указывают на важность социальной однородности для избежания таких циклов.
1. Условия исключенности сводятся к невозможности определенных наборов предпочтений. Наи-
113
более убедительно выглядит известное «условие одного пика» Блэка3. Правда, в определенном контексте возможна его противоположность - «условие одной низшей точки» Викри4, которое также препятствует «мажоритарным циклам». Оба условия подразумевают, что все избиратели рассматривают имеющиеся альтернативы в каком-то одном аспекте и соответственно оценивают их...
2. Условия популярности означают, что набор предпочтений, по которым имеется достаточный консенсус (даже если нарушаются условия исключенности), в условиях мажоритарного правления реализуется в неких промежуточных социальных предпочтениях. Наиболее очевидно, что абсолютный консенсус (когда наборы предпочтений идентичны для всех групп населения) препятствует появлению «мажоритарных циклов» (хотя такой консенсус может удовлетворять всем условиям исключенности). Не менее очевидно и то, что то же самое происходит в условиях «мажоритарного консенсуса» (когда наборы предпочтений идентичны у большинства групп).
3. Условия баланса не исключают никакой комбинации предпочтений и не требуют какого-либо консенсуса, но предусматривают определенную симметрию разногласий (чтобы противоположные предпочтения «уравновешивали» друг друга). Например, в конкретном наборе предпочтений (где N - нечетное число) всем, кроме одного, индивидуальным предпочтениям можно найти пару противоположного характера. Тогда большинство предпочтений нивелирует друг друга, поскольку в случае мажоритарного голосования по каждой паре альтернатив исход определяется предпочтениями, оставшимися без пары. Таким образом, предпочтения большинства оказываются идентичны им (и, следовательно, имеют неустойчивый характер)...
Плюралистические предпочтения против коллективной рациональности
Мы сопоставляем две теоретические традиции - плюрализм и общественный выбор. Главная и вполне очевидная проблема заключается в несовместимости наборов предпочтений, основанных на идее плюрализма, с одной стороны, и подразумевающих коллективную рациональность в условиях мажоритарного правления, с другой.
Плюралистическая теория фактически утверждает, что «мажоритарные циклы» являются желательным явлением, поскольку такой набор предпочтений обеспечивает стабильность политических систем. Правда, сами авторы, придерживающиеся
3 Black D. The Theory of Committees and Elections. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1958.
4 Vickery W. “Utility, Strategy, and Social Decision Rules” in: Quarterly Journal of Economics, 1960, p. 514.


114
плюралистической традиции, никогда прямо не утверждают, что «мажоритарные циклы» желательны. Можно уверенно сказать, что лишь немногие из них знакомы с этим явлением... Тем не менее, они доказывают, что одна модель предпочтений содействует, а другая - угрожает политической стабильности, причем анализ этих предпочтений показывает, что в первом случае «мажоритарные циклы» подразумеваются, а во втором - нет. Иначе говоря, именно те условия, которые в теории общественного выбора считаются достаточными для того, чтобы избежать «мажоритарных циклов», негативно оцениваются приверженцами плюрализма. И наоборот, плюралистические предпочтения - это как раз те, в результате которых обычно возникают «мажоритарные циклы».
Проанализируем ситуацию. Наиболее очевидным условием, обеспечивающим гибкость мажоритарного правления, является условие популярности при консенсусе большинства, то есть когда одна группа предпочтений охватывает более половины населения. Такое условие удовлетворялось бы в дуалистическом обществе, а его результатом оказалась бы ситуация, которую Мэдисон5  6 и другие называли фракцией или даже тиранией большинства. В подобной ситуации обычно (хотя и необязательно) появляется крупная группа людей, проигравших во всем и крайне отчужденных от политической системы. В любом случае, это неплюралистическая картина, получающаяся в результате раскола общества по какому-то одному вопросу или по многим взаимосвязанным вопросам.
Далее, условие исключенное™ в модели «однопиковых» предпочтений обеспечивает неустойчивость мажоритарных предпочтений. Самым достоверным выражением «однопиковости» в содержательных политических формах общесистемного характера является такая политика, в которой раскол происходит в одном идеологическом измерении, например - на левых и правых. Это обстоятельство также подвергается осуждению в плюралистической теории, хотя очевидно, что принадлежность населения к одному идеологическому спектру (особенно - при одномодальном распределении) предпочтительнее его поляризации на два совершенно противоположных идеологических лагеря.
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Как уже указывалось, усиление раздробленности населения на группы большинства и меньшинства (по различным вопросам) предотвращает появление «мажоритарных циклов», независимо ни от того, как происходит дробление, ни от его интенсивности. С другой стороны, перекрестное деление общества на группы большинства или меньшинства (по разным вопросам) допускает цикличность формирования большинства, которое действительно будет возникать при определенной интенсивности дробления.
Рассмотрим графики (Рис. 3.1), на которых население разделено в соотношении 60:40 по двум проблемам, причем в одном случае они имеют более или менее взаимодополняющий характер, а в другом - более или менее противоречивый . Соответствующие таблицы показывают деление населения на группы по признаку первичных предпочтений в отношении каждой из проблем (чем впоследствии определяются конечные предпочтения).... Диаграммы и тем более концепция сравнения взаимодополняющих и перекрестных делений не дают нам возможности вывести вторые (и третьи) предпочтения, которые определяются «интенсивностью» (то есть в каждом индивидуальном случае выбор делается в пользу той проблемы, решение которой представляется наиболее важным для конкретного индивида, учитывая, что высказаться можно только по одной проблеме). Однако каковы бы ни были неучтенные предпочтения, в случае взаимодополняющих делений предпочтение большинства имеет изменчивый характер из-за существования «фракции большинства». С другой стороны, в случае перекрестных делений предпочтение большинства будет циклически меняться. Такой цикл сформируется, если большинство избирателей (точнее, 70 процентов из них) в двух средних группах больше обеспокоены проблемой, по которой их мнение составляет меньшинство, нежели проблемой, где они в большинстве. Однако если существует (вопреки одному из положений плюралистической теории, о котором говорилось ранее) «активный консенсус», когда большинство активно высказывает свою позицию по тем или иным проблемам7, то невозможно образование какой-либо коалиции меньшинства и гарантирована изменчивость позиций большинства8.
5 Madison J. Federalist Paper No. 10, 1787.
6 Для сравнения см. диаграмму в: Schattschneider Е.Е. The Semisovereign People. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1960, p. 62.
7 Для сравнения см.: Downs A. An Economic Theory of Democracy. New York: Harper&Row, 1957, p.64.
8 Есть основания полагать, что большинство редко бывает «активным», а коалиции меньшинств часто оказываются весьма эффективными. Многие политические вопросы имеют в сущности (перераспределительный характер, а в других содержится значительный распределительный компонент. Поскольку в дихотомных вопросах содержится распределительный момент, постольку проигравшие, меньшие числом, в пересчете на душу проигрывают больше, чем выигрывают победители. (Если верно утверждение сторонников теории общественного выбора, что перераспределительные акции обычно оказываются неэффективными, то это только подкрепляет нашу точку зрения). Данное рассуждение может иметь лишь предположительный характер, поскольку сравнивается не активность позиций большинства и меньшинства по той или иной проблеме, а сама постановка проблем группами избирателей.


Н.Р. Миллер. Плюрализм и общественный выбор
115
I. Взаимодополняющие деления
55%
5%
5%
30%
Первичные предпочтения
ху
ху
ху
ху
Окончательные предпочтения
ху
ху
ху
ху
Противоположно X (х)
Противоположно Y (у)
II. Перекрещивающиеся деления
35%
25%
25%
15%
Первичные предпочтения
ху
ху
ху
ху
Окончательные предпочтения
ху
ху
ху
ху
Рисунок 3.1
В более широком плане, учитывая множественность проблем и делимость предпочтений, «мажоритарные циклы» могут существовать только в ситуации взаимных уступок9. Поэтому известное утверждение Даля о том, что «конкретные политические программы обычно являются результатом правления меньшинства», обосновывающее вывод о том, что «тирания большинства - по большей части, миф.., поскольку если большинство не может править, то, разумеется, оно неспособно и тиранить»10  11, является фактически признанием преобладания «мажоритарных циклов».
Если условие единственного идеологического измерения, подразумевающее «однопиковые»
предпочтения, предотвращает циклическое изменение предпочтений большинства, то наличие двух или более идеологических измерений практически гарантирует это...
Далее, давно доказано, что при существовании чисто распределительных проблем (таких как патронаж, раздел привилегий, проталкивание особых интересов) того типа, который обычно связан с плюралистической политикой и политической стабильностью, возникают массовые «мажоритарные циклы»11...
Наконец, можно отметить, что плюрализм подразумевает наличие большого количества явно выраженных кластеров предпочтений (то есть групп
9 Cm.: Kadane J.B. “On Division of the Question” in: Public Choice, 1972, vol. 13, pp. 47-54; Miller N.R. “Logrolling and the Arrow Paradox: a Note” in: Public Choice, 1975, vol. 21, pp. 107-110; “Logrolling? Vote Trading, and the Paradox of Voting: a Game-Theoretical Overview” in: Public Choice, 1977, vol.30, pp. 30, 51, 75; Oppenheimer J.A. Relating Coalitions of Minorities to the Voter’s Paradox or Putting the Fly in the Democratic Pie. Paper Presented at the Annual Meeting of Southwest Political Science Association, San Antonio (Tx.), 1972, March-April; Schwartz T. “Collective Choice, Separation of Issues and Vote Trading” in: American Political Science Review, 1977, vol. 71, pp. 999-1010.
10 Dahl R. A Preface to Democratic Theory. Chicago< London: Univ. of Chicago Press, 1956, pp. 128, 133.
11 Cm: Ward B. “Majority Rule and Allocation” in: Journal of Conflict Resolution, 1961, vol. 5, pp. 379-389; Miller N.R. The Complete Structure of Majority Rule on Distributive Politics. Paper Presented at the Annual Meeting of the Public Choice Society. San Antonio (Tx.), 1982, March; Schofield N. “Instability and Development in the Political Economy” in: Ordeshook P.C., Shepsle K.A. (eds.) Political Equilibrium, Boston: Kluwer-Nijhoff, 1982.


116
с четко выраженной иерархией), а также сложность политической среды (то есть множественность альтернатив политического выбора). Судя по литературе в области вероятности общественного выбора, эти два фактора - большое число индивидов и альтернатив - делают весьма вероятным формирование «мажоритарных циклов»...
Желательный парадокс: автономность политики и критика коллективной рациональности
Выше мы пришли к заключению, что совокупность плюралистических предпочтений ведет к появлению «мажоритарных циклов», а условия, в которых обеспечивается или оказывается наиболее вероятной изменчивость позиций большинства, практически всегда приводят к отсутствию плюрализма предпочтений. Так что, если теория плюрализма справедлива в том, что плюралистические предпочтения приводят к политической стабильности, а неплюралистические - угрожают ей, то имеет место явный конфликт между коллективной рациональностью (изменчивостью общественных предпочтений и социального выбора) и политической стабильностью (признанием всеми существующего конституционного порядка).
Однако пока ничего не говорилось о выборе между этими двумя ценностями, явно противоречащими друг другу. В целом, представляется, что предпочтительнее политическая стабильность. Но следует признать и то, что коллективная рациональность - не просто техническое условие; она имеет важные последствия как нормативного (то есть - с точки зрения смысла демократии)12, так и практического характера (о чем говорилось выше). Циклы мажоритарных предпочтений - не просто нежелательный феномен, сопутствующий плюралистическим предпочтениям, а неизбежная цена, которую приходится платить за достижение великого блага политической стабильности. Иначе говоря, «внутренняя нестабильность»13 плюралистического политического процесса сама по себе является важным фактором, содействующим стабильности плюралистических политических систем14.
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Политика чрезвычайно важна, поскольку ставки в этой игре весьма высоки. Ее смысл заключается в том, каким образом государство использует свою власть для «надежного распределения ценностей внутри общества»15. Причем, речь идет не только о материальных ценностях. По многим причинам на политику неизбежно накладывают свой отпечаток разного рода символы, эмоции и привязанности, что делает ставки еще выше.
В политических конфликтах неизбежно кто-то оказывается победителем, а кто-то побежденным. Фундаментальное значение имеет вопрос о том, как побудить проигравших продолжать действовать в рамках системы, а не пытаться ниспровергнуть ее (это и есть вопрос политической стабильности)...
Выборы также вызывают страсти, ведь вновь кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. Неудачники (как сами политики, так и их сторонники) могут также утешать себя мыслью: «подождем до следующих выборов». Но, опять-таки, такая перспектива утешит проигравших только в той мере, в какой есть разумные основания ожидать, что следующие выборы дадут иной результат с иными победителями и побежденными16.
Обычно в плюралистических демократиях действительно происходит довольно регулярное чередование выигравших и проигравших на выборах. Крайне важно понять, чем оно вызвано.
Наиболее очевидный ответ состоит в том, что с течением времени происходят значительные сдвиги в распределении политических предпочтений. Хотя данное утверждение требует существенных методологических и концептуальных уточнений, я склонен утверждать, что в целом эмпирическое изучение опросов общественного мнения подтверждает вывод о том, что распределение политических предпочтений (этот термин применяется в теории общественного выбора при сравнении иерархий полного набора предпочтений или функций полезности всех альтернатив) очень медленно меняется во времени, в основном за счет смены поколений, и не объясняет чередования побед на выборах.
12 См.: Nelson W.N. On Justifying Democracy, London: Routhledge & Kegan Paul, 1980, Ch. 4.; Riker W.H. A Confrontation between the Theory of Democracy and the Theory of Social Choice. Paper Presented at the Annual Meeting of American Political Science Association, New York, 1978, September; Liberalism against Populism: A Confrontation between the Theory of Democracy and the Theory of Social Choice. San Francisco: Freeman, 1982.
13 Cm.: Schofild N. Generic Instability of Voting Games. Paper Presented at the Annual Meeting of the Public Choice Society, New Orleans, 1978, March.
14 Мое изучение Райкера (см. Riker W.H. Liberalism against Populism: A Confrontation between the Theory of Democracy and the Theory of Social Choice, Ch. 8.) было крайне важным для развития изложенных ниже идей.
15 Easton D. The Political System. New York: Alfred A. Knopf, 1953, p. 129.
16 Еще более важная посылка, конечно, состоит в наличии четкой перспективы, что следующие выборы состоятся. С этим связано дополнительное соображение, что результаты таких выборов, на которых одним махом определяется будущее нации на все времена, или такого референдума, на котором нужно принять некое необратимое решение, вряд ли будут приняты проигравшими.


Н.Р. Миллер. Плюрализм и общественный выбор
117
Тем не менее, допустим, что распределение политических предпочтений в принципе остается постоянным от выборов к выборам. Тогда, если действует принцип коллективной рациональности, а группы предпочтений вписываются в стабильный общественный выбор, выборы должны были бы давать неизменно один и тот же результат, не оставляя проигравшим утешения типа «подождем до следующих выборов»17. Это рассуждение может быть продолжено и более тесно увязано с нашим предыдущим анализом. Представим себе политику в виде набора вопросов, по которым существует два противоположных подхода. В условиях мажоритарного устройства если предпочтения распределены неплюралистично, то одни и те же люди будут побеждать, а другие - проигрывать по каждому из вопросов. Если предпочтения распределены плюралистично, то независимо от того, вызывает ли такое распределение «мажоритарные циклы», разные люди будут побеждать и проигрывать по разным вопросам. Таким образом, как указывалось ранее, уменьшается разочарование людей в политике.
Теперь перейдем к следующему пункту. Если предпочтения распределяются плюралистично, то тогда, как говорилось выше, предпочтения большинства обычно циклически меняются, а если такое распределение не вызывает появления «мажоритарных циклов», то те, кто проиграл по определенному вопросу сегодня, все же могут рассчитывать на победу по этому же вопросу, сформировав некий новый союз или уступив другим свои голоса по некоему иному вопросу или прибегнув к политическим маневрам, описанным нами ранее, - тем, которые характерны для плюралистической политики и которые действуют только в условиях мажоритарной цикличности, то есть в отсутствие коллективной рациональности. Именно потому, что общественный выбор нестабилен, то есть не обусловлен лишь распределением предпочтений, остается некоторое пространство, где все решает автономность политики, а плюралистическая политика дает надежду на победу практически
каждому...
Таким образом, плюралистическая политическая система не обеспечивает стабильности распределения ценностей. Скорее, она заставляет политических соперников бегать по «одной из лестниц Эшера, ведущей вверх, но всегда возвращающей назад к своему началу» (если прибегнуть к метафоре Рэя18). В противном случае они разбивали бы головы вместо того, чтобы вновь и вновь пересчитывать их (скорее всего, каждый раз получая разные результаты). Участники не просто «что-то выигрывают и что-то проигрывают», а в большинстве случаев могут меняться местами. Никто не может быть уверен в своей победе, но и не обречен на проигрыш. Конечно, поскольку эта избирательная «мельница» требует значительных затрат, плюралистическая политика не вполне эффективна в чисто экономическом плане. Однако острая политическая нестабильность обойдется намного дороже.
Заключение
Главный тезис этой статьи состоит в том, что плюралистический политический процесс ведет к нестабильности политического выбора, и что это фактически содействует стабильности плюралистических политических систем.
Остается открытым вопрос, дает ли плюралистическая демократия результаты, «произвольные» по характеру и не отражающие общественное мнение. Если это верно, то тогда, возможно, цена политической стабильности слишком высока.
В этой связи важно отметить, что в последнее время стали известны результаты ряда исследований в области позитивной политологии, предлагающие убедительные способы введения «разумных» ограничений на результаты процесса политического соперничества даже с учетом массовых или всепоглощающих «мажоритарных циклов». Среди них - «группа минимакс»19, «соревновательное решение»20, «допустимая группа»21 и связанная с этим идея «открытой группы»22, а также разнообразные
17 	По крайне мере побеждающая платформа остается постоянной. В устоявшейся формальной теории выборного соревнования (без учета партийных привязанностей) две партии после полной конвергенции будут побеждать на выборах в случайном порядке. Однако, если в электорате существует некая степень лояльности к партиям, распределенная неодинаковым образом, то тогда все время будет побеждать одна и та же партия.
18Rae D. “An Altimeter for Mr. Escher’s Stairway: A Comment on William H. Riker’s ‘Implications from the Disequilibrium of Majority Rule for the Study of Institutions’” in: American Political Science Review, 1980, vol. 74, pp. 451-455.
19Kramer G.A. “A Dinamic Model of Political Equilibrium” in: Journal of Economic Theory, 1977, vol. 16, pp. 310-334.
20McKelvey R.D. et al. “The Competitive Solution for N-Person Games without Transferable Utility, with an Application to Committee Games” in: American Political Science Review, 1978, vol 72, pp. 599—615.
21 McKelvey R.D., Ordershook P.C. “Symmetric Spatial Games without Majority Rule Equilibria” in: American Political Science Review, 1976, vol. 70, pp. 1172-1184.
22 Miller N.R. “A New Solution Set for Tournaments and Majority Voting: Further Graph-Theoretical Approaches to the Theory of Voting” in: American Political Science Review, 1980, vol. 24, pp. 68-96.


118
вероятностные схемы23. Все эти идеи имеют одну общую характеристику: они устанавливают разумные ограничения на общественный выбор, сохраняя в то же время некоторое пространство для неопределенности, в результате чего решающее слово может оставаться за автономной политикой. Имеет смысл также отметить, что некоторые экспериментальные исследования24 не показывают произвольности разброса результатов в альтернативном пространстве. Наконец, большинство из нас рассматривает результаты политики в реальных условиях плюрализма как весьма непредсказуемые, но вместе с тем остающиеся в пределах «политической допустимости».
В заключение нужно подчеркнуть, что представленный анализ нуждается в дальнейшем развитии. Во-первых, необходима более высокая техническая точность по ряду пунктов. Во-вторых, что
Раздел 3. Демократия, культура и общество
еще более важно, на данный момент наш анализ имеет слишком абстрактный характер и нуждается в большей конкретизации в смысле узнаваемых политических явлений. Например, необходимо проводить различие между политикой на микроуровне (например, в случае рассмотрения законодательным собранием некоего конкретного законопроекта или набора предложений) и политикой на макроуровне (например, особенностей структуры политической борьбы на выборах в течение определенного периода времени). Существует целый ряд причин, по которым потенциальная нестабильность может оказаться незаметной на микроуровне25. Представляется, что данный анализ имеет отношение прежде всего к макроуровневым явлениям и может быть логически увязан с существующей литературой по необходимым преобразованиям и динамике избирательных процессов26.
23 	См., например: “Ferejohn J.A. et al. Limiting Distributions of Continious State Markov Voting Models” in: Social Science Working Paper No. 394, California Institute of Technology, 1981, July.
24См., например: Fiorina M. P., Plott C. R. “Committee Decisions under Majority Rule: An Experimental Study” In: American Political Science Review, 1978, vol. 72, pp. 575-598; McKelvey R.D. et al. Op. cit.
25 Cm.: Shepsle K.A. “Institutional Arrangements and Equilibrium in Multidimensional Voting Models” in: American Political Science Review, 1979, vol. 23, pp. 27-59; Shepsle K.A., Weingast B.R. “Structure-Induced Equilibrium and Legislative Choice” in: Public Choice, 1981, vol. 37, pp. 503-519; Tullock G. Op. cit.
26 См., например: Burnham W.D. Critical Elections and the Mainsprings of American Politics. New York: W.W. Norton, 1970; Key V.O., Jr. “A Theory of Critical Elections” in: Journal of Politics, vol. 17, 1955, pp. 3-18; Riker W.H., 1982, Ch. 9.


Консоциональная демократия*
Аренд Лейпхарт
Фрагментированные, но стабильные демократии
...Очевидно, что политическая стабильность государства не может определяться лишь двумя факторами - политической культурой и распределением общественных ролей. В соответствии с концепцией «глубинного раскола» можно было бы ожидать, что страны, в которых различные субкультуры жестко отделены друг от друга, будут характеризоваться высокой степенью политической иммобильности и нестабильности. Однако это не так. Нетипичные примеры фрагментированных, но тем не менее стабильных демократических систем мы будем называть «консоциональными демократиями»*  14. Их анализ может привести к выявлению важных дополнительных факторов [устойчивости демократии]. В случае консоциональных демократий таким фактором выступает поведение политических элит. Лидеры соперничающих субкультур часто избирают курс на конфронтацию, тем самым усугубляя напряженность во взаимоотношениях и политическую нестабильность. Однако в некоторых странах предпринимаются целенаправленные усилия с целью нейтрализовать политическую иммобильность и нестабильность, являющиеся следствием культурной фрагментации населения. В результате такого сотрудничества на уровне элит страна может, как утверждает Клод Эйк, «достигнуть уровня политической устойчивости, заметно превышающего уровень ее социальной гомогенности»15  * * *...
Желание избежать политической конфронтации может оказаться столь сильным, что «картель элит» решит распространить принцип консоцио- нальности на электоральный уровень - ради того, чтобы накал страстей в ходе выборов не нарушил аккуратно выстроенную, но все же хрупкую схему сотрудничества. Это может касаться как отдельных выборов, так и целого их ряда...
Консоциональные демократии не придерживаются принципа принятия решений большинством
голосов, но не сильно отклоняются от нормативной демократической теории. Большая часть демократических конституций предписывает принцип принятия решений большинством голосов для ситуаций, когда дела ведутся в обычном порядке и политические ставки не слишком высоки. Для принятия же основополагающих решений (например, изменения конституции) требуется подавляющее большинство или несколько последовательных голосований большинством голосов. Во фрагментированных политических системах серьезные последствия могут иметь многие решения, а не только те, которые считаются основополагающими. Поэтому здесь требуется нечто большее, чем простое большинство голосов. Точно также принцип принятия решений большинством голосов оказывается неэффективным во времена серьезных кризисов даже в демократических государствах, отличающихся культурной гомогенностью и консенсусом. Великобритания и Швеция - страны в высшей степени гомогенные - прибегали к созданию больших коалиционных кабинетов во время Второй мировой войны. Джулиус Ньерере извлек верный урок из опыта западных демократий, где, как он отмечал, «в критических ситуациях общепринятой практикой оппозиционных партий является забвение разногласий и объединение с целью сформировать национальное правительство»20. Аналогично тому, как формирование правительства национального единства является подобающим ответом на внешние чрезвычайные обстоятельства, формирование коалиционного кабинета или иной альтернативной формы сотрудничества «картеля элит» является подобающим ответом на внутренний кризис, связанный с расколом страны на враждебные друг другу субкультуры.
Кроме того, концепция консоциональной демократии также согласуется с эмпирическим «принципом размера», сформулированным Уильямом Рай- кером и основанным на постулатах теории игр. Он гласит, что «в социальных ситуациях, подобных
* Выдержки из: Lijphart, Arend. “Consociational Democracy” in: World Politics, 1969, no. 2, pp. 207-225.
14 Сравним понятие consociatio у Иоганнеса Альтузиуса в его Politica Methodice Digesta и термин consociational, использованный Дэвидом Аптером (см: Apter, David Е. The Political Kingdom in Uganda: A Study in Bureaucratic Nationalism, Princeton, 1961, pp. 24-25).
15 Ake, Claude. A Theory of Political Integration, Homewood, 1967, p. 113. Такая возможность существует, разуме¬
ется, не только для фрагментированных демократий, но также и для фрагментированных преддемократических
и недемократических систем. См. также: Lijphart, Arend. The Politics of Accommodation: Pluralism and Democracy
in the Netherlands, Berkeley, 1968, pp. 1-15, 197-211.
20 Nyerere, Julius. “One-Party Rule” in: Sigmund, Paul E. (Jr.) (ed.) The Ideologies of the Developing Nations, New
York, 1963, p. 199.


120
играм с нулевой суммой с определенным числом участников и возможностью сделок между ними (то есть - частных договорённостей о разделе выгод) участники создают коалиции такой величины, какая - в соответствии с их представлениями - обеспечит им победу. Но не больше!». Будет наблюдаться тенденция к «минимальной побеждающей коалиции». В условиях демократии речь будет идти о коалиции, поддерживаемой минимальным большинством голосов - но только при условиях, оговариваемых «принципом размера». Самым важным является предположение об игре с нулевой суммой: «учитываются только прямые конфликты между участниками, а общие преимущества игнорируются»21. Общие преимущества будут полностью игнорироваться в двух диаметрально противоположных ситуациях: (1) когда участники «игры» ничто не воспринимают как общее преимущество, и когда они, следовательно, скорее всего вступят в активную конфронтацию; и (2) когда между ними существует столь твердое соглашение относительно общих преимуществ, что это воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся. В последнем случае политика становится игрой в самом буквальном смысле этого слова. Иначе говоря, условие «нулевой суммы» и «принцип размера» применимы только к обществам с всецело гомогенной культурой и, наоборот, с полностью фрагментированной политической культурой. В той мере, в какой происходит отклонение от этих двух крайних случаев, будут возникать разнообразные факторы, определяющие основные очертания коалиций и других форм сотрудничества, включающих в себя куда больше, чем «минимальная побеждающая коалиция». Речь может зайти даже о всеобъемлющих широких коалициях...
Факторы, благоприятствующие консоциональной демократии
Консоциональная демократия - это способ правления, осуществляемый посредством «картеля элит», созданного с целью обеспечения устойчивости демократического государства с фрагментированной политической культурой. Попытки создать консоциональное правление не всегда увенчиваются успехом: подобные проекты потерпели крах на Кипре и в Нигерии, а Уругвай отказался от своей консоциональной системы швейцарского образца. Для успеха консоциональной демократии требуется ряд предпосылок. Прежде всего, элиты должны
Раздел 3. Демократия, культура и общество
быть в состоянии примирить несовпадающие интересы и требования своих субкультур. Далее, нужно, чтобы они были способны переступить через раскол, разделяющий общество, и объединить свои усилия с элитами соперничающих субкультур. В свою очередь, это зависит от того, насколько элиты преданы идее сохранения и поддержания работоспособности политической системы страны и насколько велико их желание повысить ее прочность и стабильность. Наконец, все вышеперечисленные требования основаны на предположении, что элиты понимают всю опасность политической фрагментации. Перечисленные четыре требования логически заложены в само понятие консоциональной демократии, как оно определено в данной работе. При каких условиях они будут выполнены с наибольшей вероятностью? Исследование успешных консоциональных демократий в Нидерландах, Швейцарии, Австрии и Ливане говорит о том, что существуют несколько условий, благоприятствующих созданию и продолжительному существованию демократий такого типа. Эти условия связаны с меж-субкультурными отношениями на уровне элит и на уровне масс, а также с отношениями между массами и элитами внутри каждой субкультуры.
Отношения между элитами субкультур
Оценить вероятность дальнейшего успешного сохранения уже созданной консоциональной демократии легче, нежели шансы на успех в случае попытки «консоционализировать» некую фрагментированную политическую систему. Когда речь идет об уже существующей консоциональной демократии, анализ ее институционального устройства и действующих правил взаимоприспособления элит позволяет пролить свет на то, насколько глубоко их стремление к сотрудничеству и насколько эффективно они работали для разрешения проблемы фрагментации. Важным фактором также является продолжительность периода времени, на протяжении которого уже функционирует консоциональная демократия. Межэлитное сотрудничество входит в привычку и больше не представляет собой намеренное уклонение от конфронтации в ответ на политические вызовы. В результате, консоцио- нальные нормы еще более укрепляются. Как указывает Герхард Лембрук, они могут стать важной частью «политической социализации элит и со временем приобрести значительное распространение»*  23  * * *.
21 Riker, William Н. The Theory of Political Coalitions, New Haven, 1962, pp. 29, 32-33.
23 Lehmbruch, Gerhard. “A Non-Competitive Pattem of Conflict Management in Liberal Democracies: The Case of
Switzerland, Austria and Lebanon” (доклад на седьмом Всемирном конгрессе Международной политологической
ассоциации, Брюссель, 1967, р. 6). См. также: Lehmbruch, Gerhard. Proporzdemokratie: Politisches System und Poli¬
tische Kultur in der Schweiz und in Österreich, Tübingen, 1967.


А. Лейпхарт. Консоциональная демократия
121
Существуют три фактора, в наибольшей мере благоприятствующих установлению или продолжению межэлитного сотрудничества во фрагментированных системах. Самый мощный из них - внешняя угроза для страны. Во всех консоциональных демократиях «картель элит» изначально создавался или значительно укреплялся в периоды международных кризисов, в частности во время Первой и Второй мировых войн... Во всех случаях внешняя угроза внушила элитам мысль о необходимости внутреннего единства и сотрудничества. Внешние угрозы могут также укрепить связи между субкультурами на уровне масс, равно как и связи между лидерами и их последователями внутри субкультур.
Второй фактор, благоприятствующий консо- циональной демократии в том смысле, что помогает элитам осознать важность внутреннего сотрудничества, - это наличие в стране множественного баланса сил между субкультурами, а не всего двух противостоящих сил или явной гегемонии одной из субкультур. Когда одна группа составляет большинство, ее лидерам свойственно добиваться доминирования, а не сотрудничества с соперниками, находящимися в меньшинстве. Точно также в обществе, где наличествуют всего две равные по силам соперничающие субкультуры, их лидеры могут пренебречь сотрудничеством, надеясь добиться доминирования, поскольку рассчитывают получить большинство голосов на выборах. Роберт Даль доказывает, что именно по этой причине весьма сомнительно, чтобы консоциональное устройство продержалось долго в Колумбии, поскольку «искушение сменить коалицию на соперничество неизбежно окажется слишком велико»24. Когда в фрагментированном обществе политические партии представляют собой организационную форму проявления политических субкультур, многопартийная система оказывается более благоприятной для консоциональной демократии (и тем самым для политической стабильности), нежели двухпартийная. Эта констатация находится в противоречии с той высокой оценкой, которая обычно дается двухпартийным системам. Для системы, которая уже стала гомогенной, двухпартийная система может быть вполне эффективной. Однако для консоциональных демократий, судя по всему, предпочтительнее умеренно многопартийная система, в которой ни одна из партий не приближается к тому, чтобы получить большинство...
Консоциональная демократия предполагает не только наличие у элит желания сотрудничать, но и способность найти решение политических проблем, стоящих перед страной. Фрагментированные
общества имеют тенденцию к политической закоснелости, а консоциональная политика призвана преодолеть ее. Тем не менее, процесс принятия решений, которые способны повлечь приспособление друг к другу всех субкультур, - это неизбежно сложный процесс, и консоциональным демократиям всегда грозит некоторая степень политической иммобильности. Следовательно, третий благоприятствующий для межэлитного сотрудничества фактор — это сравнительно низкая общая нагрузка на механизм принятия решений. Стабильность Ливана частично обусловлена эффективностью его экономики и социальным равновесием, которое ему до сих пор удавалось сохранить; но когда нагрузки на систему увеличатся, возможно, там не удастся и далее успешно продолжать консоцио- нальную политику...
Межсубкультурные отношения на уровне масс
Политические культуры всех стран, относимых Алмондом к континентально-европейскому и кон- социональному типам, фрагментированы, но у консоциональных стран границы между субкультурами более отчетливы. Четкие линии раскола, похоже, благоприятны для консоциональной демократии и стабильности. Это объясняется тем, что, взгляды и интересы представителей различных субкультур могут сосуществовать, не обязательно вступая в конфликт; он возникает только тогда, когда субкультуры контактируют друг с другом. Куинси Райт констатирует: «Идеологии, исповедуемые разными группами внутри одного общества, могут быть несовместимы друг с другом, не создавая при этом напряженности; но если ... группы с несовместимыми идеологиями приходят в тесное соприкосновение,., напряженность становиться очень сильной»*  29. Дэвид Истон также согласен с тезисом о том, что добротные социальные заборы могут обеспечить политическое добрососедство. В качестве наилучшего решения для фрагментированных обществ он предлагает политику, которую можно было бы охарактеризовать как некий добровольный апартеид. «Значительно большего успеха можно добиться, предпринимая шаги в направлении развития более глубокого чувства осознания присутствия друг друга, пусть и не лишенного настороженности, и легкости взаимного реагирования у окуклившихся культурных групп». В этом «главная надежда избежать потрясений»30. Сидней Верба следует той же логике, настаивая, что политическая и экономическая модернизация Африки ведет к тому, что
24 	Dahl, Robert. Political Oppositions in Western Democracies, New Haven, 1966, p. 337.
29 Wright, Quincy. “The Nature of Conflict” in: Western Political Quarterly, 1951, June, p. 196.
30 Easton, David. A Systems Analysis of Political Life, New York, 1965, pp. 250-251. См. также: Schölten, G.H. “Het vergelijken van federaties met behulp van systeem-analyse” in: Acta Politico, 1966-1967, vol. II, pp. 51-68.


122
«различающиеся субкультуры соприкасаются друг с другом и, следовательно, начинают конфликтовать»31.
Этот довод выглядит прямым опровержением положения об «одновременной принадлежности [к разным ассоциациям]», но, внеся две поправки, мы можем устранить противоречие. Во-первых, основополагающий аспект понятия «консоциональ- ная демократия» - это то, что политические элиты могут предпринять совместные действия ради нейтрализации последствий культурной фрагментации. Это означает, что при определенных условиях положение об «одновременной принадлежности» может стать гипотезой, отрицающей саму себя. Во-вторых, взгляд, что всякий значительный разрыв в накладывающихся друг на друга моделях принадлежности и лояльности представляет собой опасность для политической стабильности, следовало бы переформулировать более точно. Нужно провести различие между политическими культурами, однородными по своей сути (для которых расширение контактов вероятней всего приведет к усилению взаимопонимания и дальнейшей гомогенизации), и разнородными (для которых тесные контакты вероятней всего приведут к напряженности и враждебности). Такое различие делает Уокер Коннор, утверждая, что «расширение контактов способствует постепенному исчезновению культурных различий между регионами в таком государстве, как Соединенные Штаты. Однако когда речь идет не о небольших различиях между вариантами одной и той же культуры, а о двух вполне различных, дифференцирующихся друг от друга культурах, то не менее вероятно, что это приведет к росту антагонизма»32. Смысл этой констатации может быть уточнен, если мы определим степень гомогенности и меру взаимных контактов в терминах континуумов, а не дихотомий. Ради сохранения политической стабильности объем и интенсивность контактов должны быть соразмерны степени гомогенности. Карл В. Дейч считает, что стабильность зависит от «соотношения между контактами и интеграцией», поскольку «число моментов, способствующих возникновению острого конфликта, будет увеличиваться вместе с объемом и диапазоном контактов»33. Следовательно, не исключено, что во фрагментированном обществе желательно свести к минимуму контакты между антагонистическими субкультурами (как и между разными национальностями в многонациональном государстве).
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Отношения между элитами и массами внутри субкультур
Четкие границы между субкультурами также благоприятны для консоциональной демократии потому, что велика вероятность, что этому сопутствует высокая степень внутренней политической сплоченности каждой субкультуры. А это жизненно важно для успеха консоциональной демократии. Необходимо, чтобы элиты сотрудничали друг с другом и шли на компромиссы, не теряя при этом преданности и поддержки со стороны рядовых представителей своей субкультуры. Когда субкультуры представляют собой сплоченные политические блоки, такая поддержка обеспечена. Как пишет Ханс Даалдер, важно не только «насколько лидеры партии терпимей своих последователей», но также насколько «они еще способны увлечь их за собой»34.
Другой аспект благоприятного влияния четких границ между субкультурами на отношения «элита-масса» в рамках консоциональной демократии таков: повышается вероятность того, что партии и влиятельные группы частных интересов станут организованными представителями своих политических субкультур. В таком случае политические партии не будут идеальными объединителями страны в единое целое, но по крайней мере ими будут адекватно и отчетливо выражены интересы субкультур. Впоследствии интеграцией ясно и отчетливо высказанных интересов может заняться «картель элит»...
Последний фактор, благоприятствующий консоциональной демократии - это одобрение принципа управления посредством «картеля элит» со стороны широких слоев. Это более чем очевидный фактор, но он немаловажен, и заслуживает того, чтобы о нем кратко упомянуть. Например, в Швейцарии существует длительная и сильная традиция широких коалиций исполнительной власти, и это неизмеримо усилило швейцарскую консоциональ- ную демократию. В то же время в Австрии широкая коалиция постоянно подвергается критике, будто отсутствие оппозиции британского типа сделало австрийскую политическую систему «недемократической». Это лишний раз доказывает влияние, которым пользуется британская система в качестве образца даже во фрагментированных политических системах, которым она не подходит и, более того, подрывает попытки достичь политической стабильности консоциональными средствами...
31 Verba, Sydney. “Some Dilemmas in Comparative Research” in: World Politics, 1967, October, p. 126.
32 Connor, Walker. “Self-Determination: The New Phase” in: World Politics XX, 1967, October, pp. 49-50.
33 Deutsch, Karl W. Political Community at the International Level, Garden City, 1954, p. 39.
34 Daalder, Hans. “Parties, Elites, and Political Developments in Western Europe” in: La-Palombara, Joseph and Weiner, Myron (eds.) Political Parties and Political Development, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1996, p. 69.


Состязание идей*
Дональд Горовиц
Если существует тема, именуемая «конституционный проект», то должны существовать и альтернативные конституционные проекты. Несомненно, такие проекты действительно существуют, но даже в наши дни большинство реформаторов и авторов конституций в лучшем случае имеют на вооружении очень смутную информацию, лишь отдаленно напоминающую теоретическую основу затеянного ими предприятия. Большинство действует на основании зачаточных и непроработанных идей - например, о том, что гарантированное представительство меньшинств в законодательных органах является решающим для достижения межгруппового консенсуса. Эта идея дала жизнь многим судебным решениям и законодательным установлениям в рамках Закона о праве на голосование в Соединенных Штатах. У политиков имеются свои собственные идеи, и их не так-то просто изменить даже в современных условиях, когда проектирование конституций и различные подчиненные ему сферы, например, разработка избирательных систем, все чаще становятся делом профессионалов. Отдельные политики по-прежнему демонстрируют свое влияние, даже в очень крупных странах3. Прежде чем мы доберемся до состязания четко сформулированных теорий друг с другом, нам придется признать существование гораздо более значительного, хотя часто и неосознаваемого состязания между этими теориями и еще более влиятельными имплицитными теориями, часто используемыми на практике. Эти не получившие внятного выражения теории взывают к необходимости изучения. Отныне нам не хватает общей теории, которая охватила бы все эти теории.
Нам также не хватает консенсуса, который мог бы быть достигнут на основе четко сформулированных теорий, будь то теории, относящиеся к избирательным системам, к президентской или парламентской структуре власти, либо касающиеся издержек и выгод централизованной и децентрализованной моделей правления. Отсутствие такого консенсуса представляет собой первое препятствие на нашем пути.
Но, приступая к исследованию состязания идей, невозможно избежать подробного знакомства с концепцией консоциональной демократии. Всяческого восхищения достойны усилия Аренда Лейпхарта, предпринимаемые им ради урегулирования межгрупповых конфликтов, особенно его
реалистический подход к оценке межгрупповых разделительных линий (чтобы от них избавиться, одного желания мало) и его оптимизм (наличие таких разделительных линий не обязательно приводит к гражданской войне). Однако Лейпхарт совершенно прав, когда видит в моем лице отступника от консоционального подхода, хотя, как я покажу впоследствии, он глубоко заблуждается, видя во мне противника долевого распределения власти и делегирования властных полномочий территориям. Я хочу перейти к краткому изложению гораздо более многообещающего подхода и к куда более полному толкованию той пропасти, которая зияет между конституционными проектами и конституциями, которые ныне появляются в результате принятия конституционных инноваций. Но прежде всего мне необходимо сформулировать, почему я считаю, что консоциональная теория отнюдь не является плодотворным путем для разработчиков конституций.
Чтобы не повторяться, вновь воспроизводя свои возражения против консоционализма, которые я уже выдвигал в нескольких предыдущих работах (См.: Horowitz 1985, рр. 568-576; 1991, рр. 137— 145, 167-171; 1997, рр. 439-440; 2000, рр. 256-259), я прибегну к перечню основных возражений.
1. 	Консоциональный подход неадекватен мотивационной составляющей политической деятельности. Лейпхарт (1977: 53, 165) считает, что государственный подход является той причиной, которая побуждает элиты формировать своего рода картели, действующие, невзирая на межгрупповые разделительные линии, с целью разрешения межэтнических разногласий. С его точки зрения, лидерами движет желание отвратить опасность взаимо- уничтожения. Но ради чего лидеры группы- большинства, имея 60-процентную поддержку, и возможность - в условиях мажоритарной демократии - получить всю политическую власть, станут проявлять столь масштабное самопожертвование, что отдадут часть этой власти лидерам групп-меньшинств? Конечно, могут существовать отдельные примеры подобной щедрости ввиду привлекательности «менее-чем-максимальной» коалиции (см. Riker 1962, рр. 32-33), но стремление избежать окончательного взаимного уничтожения в качестве мотива предполагает наличие более
* Выдержки из: Horowitz, Donald. “Constitutional Design: Proposals versus Processes” in: Reynolds, Andrew (ed.). The Architecture of Democracy: Constitutional Design, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2002.
3 Здесь я имею в виду выдающуюся роль члена Государственной Думы В.Л. Шейниса в создании российской
избирательной системы.


124
долгосрочного временного горизонта, нежели тот, который обыкновенно принимается в расчет большинством политических лидеров; и в любом случае политические лидеры всегда склонны полагать, что удержание власти в собственных руках - это и есть самый надежный способ избежать бедствий. По этому пункту Лейпхарт... утверждает теперь, что основным мотивом является не государственный подход, но желание войти в коалицию. Это, конечно, не объясняет мотивов лидеров большинства, которым не нужны никакие коалиции, и менее всего - всеобъемлющие или большие коалиции, которые Лейпхарт (1977) определяет в качестве центрального элемента решения проблем на основе консоциональных рецептов2  4. Ключевым фактором является неспособность провести элементарное различие между побудительными мотивами большинства и меньшинства, к чему я еще вернусь. Даже государства, которые начинают свою деятельность как многополярные, имея в своем составе несколько этнических групп, могут стать биполярными и на этой основе - дивергентными, свидетельством чему является рост напряженности в отношениях между северными и южными группировками во многих африканских странах. Но ведь таким образом у той группы, которая по своей численности хотя бы ненамного больше другой, исчезает потребность создавать коалицию вне межгрупповых границ. Вообще, в биполярных государствах, где имеется одно этническое большинство и одно меньшинство, конфликты наиболее серьезны. А любая теория снижения конфликтности, не способная справиться с трудными случаями, малоэффективна5.
2. 	Если мы исходим из допущения, что мотивацией является государственный подход, а не собственный интерес, то предположение, что в разделенных обществах элиты в большей мере готовы проявлять терпимость к иным этническим группам или менее склонны искать преимуществ для своих собственных групп, все равно представляется в высшей мере сомнительным. Исследования проблемы этноцентризма показывают, что образованные представители элит в некоторых странах менее этноцентричны, чем их сторонники; в других же - более; в третьих странах - не более и не менее этноцентричны, чем их сторонники; наконец, есть и такие страны, где они более этноцентричны
Раздел 3. Демократия, культура и общество
в отношении одних групп, и менее или в равной степени этноцентричны в отношении других (См. Horowitz 1997, рр. 457 п.31; 1991, рр. 140-141 пп. 44—50). В любом случае рассчитывать на мотивацию в духе государственного подхода не стоит (см. Reilly and Reynolds 1999: 13).
3. 	Когда в условиях острых разногласий лидеры идут на компромисс, перешагивая через разделяющие их этнические границы, обычно за это приходится платить высокую цену. Возникают контрэлиты, которые интерпретируют достигнутый компромисс как предательство интересов группы. Консоциональная теория предполагает, что существуют «лидеры групп», но даже в том случае, когда каждая группа начинает поиск компромисса, располагая единой командой лидеров, компромисс, достигнутый поверх межгрупповых границ, скорее всего продемонстрирует, что эти лидеры - всего лишь лидеры определенной партии, которой противостоят лидеры других партий, рассчитывающие на поддержку той же самой этнической группы. Центробежное по своей направленности состязание за поддержку со стороны собственной группы крайне затрудняет достижение межгруппового компромисса, и превращает большую коалицию (при условии свободных выборов) во внутренне противоречивое понятие. Ни в одной из четырех развивающихся стран, на которые Лейпхарт ссылается (1977) как на консоциональные - будь то Ливан, Малайзия, Суринам или нидерландские Антильские острова - никогда не существовало большой коалиции. В каждой из этих стран имелась межэтническая коалиция нескольких партий, которым противостояли другие партии, представлявшие те же этнические группы. Некоторые из этих четырёх стран к тому же нарушали другие сущностные условия консоциональной теории, а именно: пропорциональность распределения властных полномочий, пропорциональность участия в органах исполнительной власти и принцип культурной автономии, - и тем не менее, названные страны были предъявлены в качестве примеров, подтверждающих данную теорию. По причинам, которые я перечислю позже, правильнее говорить о консоциональных элементах или о случаях практического применения консоциональных принципов. Но консоциональные режимы среди развивающихся стран - даже при самом снисходительном
4 Лейпхарт иногда включает, а иногда опускает требование о создании «большой коалиции». Тенденция изменять свою позицию в отношении основополагающих требований, содержащихся в теории, - одна из главных причин того, почему консоционализм навлекает на себя столь сильную критику (см., например, Dixon 1997; Halpem 1986).
5 Утверждение, что биполярная (при соотношении 60 на 40) проблема редка (которое Лейпхарт выдвигал в более ранней версии работы, опубликованной в данном томе), ничем не может быть подкреплено. Во многих развивающихся странах биполярное размежевание появляется в результате слияния воедино идентичностей различных групп.


Д. Горовиц. Состязание идей
125
к ним отношении - редки, немногочисленны и отделены друг от друга значительными как временными, так и географическими промежутками6. Консоциональная теория преувеличивает масштаб тех возможностей, которыми располагают лидеры обществ, где существует разделение по этническому признаку при практике свободных выборов.
4. 	Итак, большая коалиция, пропорциональное распределение ресурсов и пропорциональное участие в исполнительной власти, а также право меньшинств на вето - все это наталкивается на проблему мотивации, о которой говорилось выше. В то же время принцип культурной автономии подстерегает другая проблема. Предполагается, что этнические группы должны удовлетворять собственные интересы - и заполучать власть - благодаря тому, что они имеют возможность действовать самостоятельно, и это будет способствовать становлению стабильной демократии (Lijphart 1977, рр. 42...). Но те, кто исследует корни конфликтов в обществах, разделенных по этническому принципу, знают, что все далеко не так просто. Проблемы культурного характера, такие как определение государственных языков и государственных религий, а также вопросы образования - язык преподавания, содержание курсов образования и официальное признание ученых степеней, присвоенных различными образовательными структурами, каждая из которых ассоциируется с определенной этнической группой, - все это, как правило, спорные моменты, вызывающие разногласия в и без того уже разделенных противостоянием обществах. Эти моменты восходят к самой сердцевине конфликта в трех его наиважнейших аспектах. Ведь согласиться на равное признание всех культур, религий и языков - значит предоставить равное право на обладание государственностью, в чем группы менее всего склонны идти на уступки (см. Wimmer 1997). Согласиться на подобное признание равенства также означало бы уступку еще по одному важнейшему параметру - по вопросу превосходства среди групп, спор о котором, как правило, переносится в плоскость культуры. Наконец, согласиться на
признание равенства - значит уступить в споре о лидерстве, т. е. в споре, который в другом контексте был бы урегулирован посредством введения определенных ограничений на языковые и образовательные системы, ассоциируемые с соперничающими сторонами. Короче говоря, культурная автономия, подразумевающая равноправие, является производной от снижения остроты межэтнического конфликта, но не частью рецепта по его урегулированию, когда он находится уже на грани перехода в открытое противостояние.
5. 	Лейлхарт не удосужился провести важнейшего различия между предвыборными и послевыборными коалициями. Коалиции, рекомендованные консоцио- нальной теорией - это послевыборные коалиции, которые, вне всякого сомнения, подразумевают достижение компромисса по разделу министерских портфелей, но, как правило, отнюдь не означают компромисса по разделяющим общество спорным межэтническим вопросам. На основе углубленного анализа ситуации в Ливане и Малайзии в период максимально успешного межэтнического урегулирования, следовало бы скорее акцентировать необходимость для кандидатов, партий и коалиций [до выборов] привлекать избирателей, находящихся по другую сторону межгрупповой границы, чем добиваться послевыборного компромисса. В этих случаях, как и во многих других, предвыборные коалиции, созданные поверх межгрупповых границ, требовали достижения компромиссных решений по этническим вопросам. Пропорциональное представительство вкупе с системой списков - на фоне политических партий, опирающихся на поддержку соответствующих этнических групп - не способствует достижению компромисса по этническим вопросам. «Игра с нулевой суммой» между партийными списками оборачивается предвыборной борьбой «с нулевой суммой» между этническими группами (См. Horowitz 1991, рр. 167-176).
Все эти критические замечания заставляют предположить, что пока консоциональные модели воплощаются в жизнь, конфликт, вероятно,
6 	Налицо тенденция подгона характеристик и подбора определенных стран в качестве примеров с целью подтвердить теорию. Всякий раз, как какое-нибудь разделенное общество начинает производить впечатление более или менее демократического и в нем более или менее исчезают наиболее резкие формы конфликтов, причиной тому обязательно объявляется консоциональность данного общества. Про Индию, которая являет собой самый выдающийся пример состязательной демократии в Азии - а состязательная демократия есть форма демократии, с которой консоционализм обыкновенно сопоставляется в качестве альтернативы - говорится, что она консо- циональна (Lijphart 1996). Если Южная Африка улаживает свои разногласия мирным путем и посредством выборов, то, даже при условии, что там отсутствуют центральные элементы консоционализма, такие, как право меньшинств на вето, Южная Африка должна считаться консоциональной. (Lijphart 1994b).
Чтобы сразу все прояснить, оговоримся: во всех без исключения случаях невозможно четко идентифицировать государства, усвоившие конструктивный или любой другой, направленный на снижение напряженности конфликта подход. Сложности, сопутствующие усвоению конституционных проектов ш toto как раз и являются предметом рассмотрения в этой главе.


126
уже теряет остроту; они же нас подводят к обсуждению альтернативных способов долевого распределения властных полномочий. И, конечно, совершенно неоправданно считать консоциона- лизмом любое долевое распределение властных полномочий7...
Из того, что уже было сказано выше, вытекает несколько соображений. Если верно то, что межгрупповой конфликт включает в себя конфликт за контроль над государством и за право владения им, за старшинство среди групп и за успех своей группы, причем все это оценивается в относительных категориях, тогда достижение компромисса крайне затруднено. Находить компромиссное решение по вопросам, вызывающим разногласия сторон, не так-то просто. Никакая общая для всех формула не сможет гарантированно обеспечить снижения остроты конфликта. В большинстве случаев прогресс на этом пути будет осуществляться очень медленно, с ничтожно малыми достижениями, причем, во многих случаях, он окажется обратимым. Избиратели, как правило, очень чувствительно относятся к этническим вопросам, и всякие обращенные к лидерам увещевания о пользе компромисса (если за него не предусмотрено вознаграждения) скорее всего результата не дадут. Поэтому внимание следует уделять максимизации стимулов для такого поведения, которое способствовало бы урегулированию конфликта. Для выборных политиков такие стимулы скорее всего могут быть найдены в самой избирательной системе. Можно подобрать такие избирательные схемы, которые, в соответствии с замыслом, вознаграждают урегулирование межэтнических конфликтов (см. Reilly 1997; см. также Международная кризисная группа 1998; 1999). Там, где избирательные системы сулят соответствующее вознаграждение, они могут обеспечить этническим лидерам такую мотивацию, которая при отсутствии данного вознаграждения для них характерна не будет, причем подобный стимул может сработать даже в условиях этноцентризма, будучи в состоянии компенсировать электоральные потери, которые, как справедливо опасаются политики, они понесут в результате уступок, сделанных ими другим группам. Там, где эти вознаграждения имеют место, они осуществляются, как правило, посредством договоренностей об объединении голосов (vote-pooling): то есть об обмене голосами между этническими по своей электоральной основе партиями, для которых, ввиду особенностей устройства избирательной сис¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
темы, висящая на волоске победа на выборах зависит от голосов представителей не [только] своей собственной, но каких-либо других этнических групп, и которые, дабы закрепить за собой эти голоса, должны вести себя с большой умеренностью по всем спорным вопросам межэтнического конфликта. Избирательные вознаграждения, предоставляемые умеренным центристам, снижают угрозу, которую представляет собой оппозиция, способная извлечь пользу из того обстоятельства, что некоторые члены группы, возможно, не приемлют межэтнических компромиссов.
Там, где осуществляется объединение голосов, как это имело место в Ливане и Малайзии, оно содействует формированию предвыборных коалиций, т.е. таких коалиций, которым необходимо идти на компромиссы, дабы привлечь голоса избирателей по обеим сторонам межгрупповой разделительной линии, но против которых могут выступать этнические партии на политических флангах. Недавний пример того, как избирательная система, предполагающая объединение голосов, была успешно использована для содействия формированию многоэтнической коалиции, которая выиграла выборы, представляет собой альтернативное голосование, зафиксированное в конституции Фиджи 1997 г. Избирательные стимулы на Фиджи были слабы, но эффект их оказался мощным8. В результате выборов на Фиджи, которые остаются обществом, резко разделенным по этническому признаку, было сформировано подлинное многоэтническое правительство, которое возглавил первый в истории островов премьер-министр индиец (см. Ьа1 1999). Правда, год спустя это правительство было свергнуто, но вовсе не потому, что не сработали стимулы...
Таким образом, стимулы являются ключом к урегулированию в трудных ситуациях, хотя само наличие таких ситуаций подразумевает, что данный подход не будет привлекателен для всех и всегда. Некоторые периоды для его реализации более благоприятны, нежели другие, тогда как проблема мотиваций вовсе не исчезает там, где этот подход используется. Отметим также, что в плане получения широкомасштабной поддержки подход, основанный на применении стимулов, ничуть не более успешен, чем любой другой...
Если политические лидеры более склонны пойти на компромисс при одних избирательных системах, нежели при других, то из этого еще не следует, что специфика избирательной системы является
7 Другие авторы также указывали на то, что интерпретация термина «долевое распределение власти» в качестве относящегося исключительно к консоциональному подходу, ведет к недоразумениям и вносит концептуальную путаницу (см., например, Dixon 1997, рр. 23, 32).
8 Чтобы объяснить действительное положение вещей в связи с этим примером, должен сообщить, что я работал в качестве консультанта при Комиссии по пересмотру конституции Фиджи и рекомендовал систему АГ (см. FCRC 1996). К Аренду Лейпхарту Комиссия также обращалась за консультацией.


Д. Горовиц. Состязание идей
127
центральным элементом подхода, стимулирующего урегулирование конфликта. Действительно, различие в логике электорального поведения может приводить к различным этнополитическим результатам; это различие может даже привести к тому, что - вопреки благоприятным или неблагоприятным стартовым позициям - конечный эффект окажется противоположным; этот довод я отстаивал, сравнивая Шри-Ланку, начинавшую свое независимое государственное существование, имея сравнительно легко разрешимую этническую проблему, и Малайзию, государственность которой делала свои первые шаги в условиях крайне трудноразрешимой этнической проблемы (Horowitz 1989а).
Объединение голосов - это главная, но не единственная цель подхода, основанного на стимулах. Как можно заключить из тех трудностей, которые возникают при попытках примирить мажоритарные группы с институциональными структурами, призванными обеспечивать интересы миноритарных групп, размытость граней межэтнической напряженности, обусловленная многополярностью, облегчает урегулирование межэтнических конфликтов, так как, по определению, в условиях такой размытости отсутствует большинство. Так, в Танзании и Индии наличие многих групп, ни одна из которых не может претендовать на мажоритарный статус, весьма благоприятствует снижению остроты конфликта. Но групповая идентичность может меняться: как я уже упоминал ранее, изначально многочисленные группы могут консолидироваться, образовав меньшее число групп, тогда как формальная институциональная структура может облегчить переход от многополярной размытости к биполярной оппозиции. Там, где преобладает многополярность, еще одна задача избирательной системы состоит в том, чтобы оградить ее от тенденции к консолидации в две противостоящие друг другу группы. Среди прочих, избирательная система Ливана долгое время выполняла эту функцию. Подход, основанный на стимулах, благодаря тому, что он признает пластичность групповой идентичности (которую консоциональная теория полностью игнорирует), способен предотвратить кристаллизацию идентичностей и обострение конфликта.
Однако, как правило, не принимается во внимание то, что территориальный аспект - с точки зрения выполнения этих задач - может служить избирательному механизму вспомогательной силой, или даже заменить его. Территория может отгораживать группы друг от друга и направлять их политические амбиции на овладение скорее региональным, чем общегосударственным уровнем власти. Федерализм, и, особенно, рост числа субъектов федерации, либо региональная автономия, могут и в самом деле действовать в том же направлении, что и избирательная реформа, и способны сохранить многополярную
размытость. Отличным доказательством этого служит увеличение числа субъектов федерации в Нигерии.
Федерализм и региональная автономия выполняют также и другие функции по снижению остроты конфликтов. Гомогенность субъектов федерации может способствовать внутригрупповой конкуренции, благодаря чему будет утрачен исключительный интерес к теме межгрупповой конкуренции. Если субъекты федерации гетероген- ны, тогда для политиков от разных групп они могут обеспечить опыт политической социализации - ведь эти политики привыкают иметь дело друг с другом на более низком уровне, прежде чем возникнет необходимость осуществлять такое же взаимодействие на уровне федерального центра.
Ведет ли делегирование властных полномочий регионам к сепаратизму, как того часто опасаются политики на уровне государственного центра? Переменные величины, которые играют здесь свою роль - это фактор времени и те связующие узы, которые уже сформировались в отношениях между регионом и центром. Заблаговременное и щедрое делегирование полномочий, вкупе с умело налаженными связями между населением регионов и центром скорее предотвратит сепаратизм, чем приведет к нему. Запоздалое, скупое делегирование полномочий, вкупе с господствующей в центре точкой зрения, что члены группы, проживающей на автономной территории, должны впредь обратить свои взоры исключительно на региональный уровень власти как на источник удовлетворения своих интересов, с гораздо большей вероятностью может способствовать отделению этой территории от государства. Колебания по вопросу делегирования полномочий порождают феномен самореализуе- мых пророчеств. Именно по причине этих колебаний делегирование полномочий часто происходит слишком поздно.
Подход, основанный на стимулах, может быть принят с такими же или даже большими затруднениями, что и консоциональный подход; однако, будучи принятым, он имеет серьезное преимущество. Правда, консоционализм более легок для понимания: ведь на все ситуации он накладывает одну мерку. Но будучи принят в качестве руководства к действию, консоционализм далек от того, чтобы реализовать те положения, которые он провозглашает - ведь компромисс вряд ли будет одобрен электоратом. Элиты не сохранят контроля над решением проблем. Наоборот, политики, которые извлекают пользу из избирательных стимулов к умеренности, всегда могут надеяться пожать плоды своих усилий, вне зависимости от того, каковы их взгляды и как они склонны относиться к терпимости и государственности. Политики же, которых только увещевают вести себя в духе умеренности, возможно, не пожнут ничего, кроме этих увещеваний.


128
Библиография:
Dixon, Paul. “Consociationalism and the Northern Ireland Peace Process: The Glass Half Full or Half Empty?” in: Nationalism and Ethnic Politics, 3/3, 1997, pp. 20-36.
FCRC (Fiji Constitution Review Commission, “Reeves Commission”). Towards A United Future:Report of the Fiji Constitution Review Commission (Parliamentary Paper 13). Suva: FCRC, 1996.
Halpem, Sue. “The Disorderly Universe of Consocia- tional Democracy” in: West European Politics, 9/2, 1986, pp. 181-197.
Horowitz, Donald L. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1985.
“Incentives and Behaviour in the Ethnic Politics of
Sri Lanka and Malaysia” in: Third World Quarterly, 11/4,1989a, pp. 18-35.
A Democratic South Africa? Constitutional Engineering in a Divided Society. Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 1991.
“Self-Determination: Politics, Philosophy, and
Law”. NOMOS, 39, 1997, pp. 421^*63.
“Constitutional Design: An Oxymoron?” NOMOS,
42,2000, pp. 253-284.
International Crisis Group. “Changing the Logic of Bosnian Politics: Discussion Paper on Electoral Reform.” Brussels, 1998 (10 March).
“Breaking the Mould: Electoral Reform in Bosnia
and Herzegovina.” Brussels, 1999 (4 March).
Lai, Brij. “Chiefs and Indians: Elections and Politics in Contemporary Fiji”, in: The Contemporary Pacific: A Journal of Island Affairs, 5, 1993, pp. 275-301.
Раздел 3. Демократия, культура и общество
“Towards a United Future: Report of the Fiji Constitution Review Commission”, in: Journal of Pacific History, 32, 1999a, pp. 71-84.
“The Voice of the People: Ethnic Identity and
Nation Building in Fiji” in: Journal of the Pacific Society, 22/3/4, 1999b, pp. 1-12.
A Time to Change: The Fiji General Elections of
1999 (Discussion Paper 23). Canberra: Department of Political and Social Change, The Australian National University, 1999c.
Lijphart, Arend. “Consociational Democracy” in: World Politics, 21, 1969, pp. 207-225.
Democracy in Plural Societies: A Comparative
Exploration. New Haven, (Ct), London: Yale Univ. Press, 1977.
“Prospects for Power-Sharing in the New South
Africa” in: Reynolds, Andrew (ed.), Election ’94 South Africa. London: James Currey, 1994b.
and Waisman, Carlos. Institutional Design in New
Democracies. Boulder, CO: Westview Press, 1996.
Reilly, Ben. “Preferential Voting and Political Engineering: A Comparative Study” in: Journal of Commonwealth and Comparative Politics, 35/1, 1997, pp. 1-19.
and Reynolds, Andrew. Electoral Systems and
Conflict in Divided Societies. Washington, DC: National Academy Press, 1999.
Riker, William H. The Theory of Political Coalitions. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1962.
Wimmer, Andreas. “Who Owns the State? Understanding Ethnic Conflict” in: Nations and Nationalism: Journal of the Association for the Study of Ethnic Conflict, 3, 1997, pp. 631-665.


Состояние демократической теории*
Иан Шапиро
Даже если считать, что демократия в принципе возможна в любой стране, после изучения литературы, посвященной проблеме устойчивости демократии, становится совершенно ясно, ... что это вовсе не значит, что ее легко учредить и что затем она обязательно сохранится. Кроме того, по этим темам не так легко прийти к общим выводам, которые опирались бы на надежную эмпирическую основу... Невзирая на самоуверенные утверждения различных аналитиков, мы, по сути дела, пребываем в полном неведении относительно культурных и институциональных факторов, оказывающих влияние на жизнеспособность демократии. Мало известно о том, какие именно организационные меры являются наилучшими. Хотя здравый смысл подсказывает, что разумно попытаться внедрить идею поддержки демократии в среду тех, кто ее реализует, остается совершенно неясным, насколько это важно и каким образом этого достичь...
Потенциально, избирательные системы позволяют использовать этнические противоречия в ходе политической конкуренции, однако ... неясно, насколько это может быть эффективно. Если исходить из предположения, что общественное мнение хотя бы отчасти формируется и направляется сверху, то логично начать анализ с побудительных мотивов, которые движут кандидатами на официальные государственные посты. В духе идей Шумпетера, здесь основной целью должно стать предотвращение использования политическими лидерами межгрупповых разногласий в своих корыстных интересах. При таком подходе можно ранжировать существующие избирательные системы в соответствии с тем, как в них используется этнический фактор. Диапазон соответствующих избирательных технологий простирается от «реагирующих» (разжигающих этническую рознь) и «рефлективных» (нейтральных с точки зрения этнических различий) до «упреждающих» (предусматривающих воздействие на этнические различия таким образом, чтобы они содействовали распространению конкурентной демократии). Отде¬
ление (secession) и разделение (partition) относятся к «реагирующим» технологиям. Далее стоят апартеид (apartheid) и консоционализм (consociationalism),... цель которых состоит в функциональном разделении этнических групп в рамках единого государства. Следом идут избирательные системы, призванные отразить этническую пестроту в законодательном органе, - как в случае с технологией джерримендеринга, характерной для юга США, где избирательные округа нарезаются так, чтобы позволить представителям этнических меньшинств пройти в парламент. Во всех этих случаях этническая рознь воспринимается как данность, но подразумевается, что есть надежда справиться с ней. Ближе к центру рассматриваемого диапазона стоят «рефлективные» технологии: они учитывают этнический фактор, но нейтральны в том смысле, что никак не используют его. Этому описанию соответствуют разнообразные схемы кумулятивного голосования, проанализированные Лани Гуиньер*  32. Принцип заключается в следующем: каждому голосующему предоставляется столько голосов, сколько имеется выборных мест. Если предполагается, что штат должен иметь восемь представителей в Конгрессе, то каждый голосующий получает восемь голосов, которые могут быть использованы им по своему усмотрению: отдать все за одного кандидата или распределить их между несколькими. Если у какого-то этнического меньшинства существуют ярко выраженные предпочтения, то члены этой группы могут подать все восемь голосов за «своего» представителя; а если таких предпочтений нет, то распределить их по-другому. В отличие от ухищрений с нарезкой избирательных округов по этническому признаку и консоционализма, в «рефлективных» схемах учитываются этнические предпочтения, но не делается ничего, что порождало бы или усиливало их. В результате удается избежать критики, которой подвергаются «реактивные» системы за то, что они способствуют усилению этнической розни. Однако по той же причине схемы кумулятивного голосования
* Выдержки из: Shapiro, Ian. “The State of Démocratie Theory” in: Katznelson, Ira and Milner, Helen (eds.) The State of the Discipline. Washington (DC): American Political Science Association, 2001.
32 Cm.: Guinier, 1991, pp. 1077-1154; 1994a, pp. 109-137. Гуиньер претендовала на пост помощника министра юстиции по гражданским правам, но потерпела поражение из-за того, что пропагандировала данную схему (см.: Guinier, 1994b). Этот случай наводит на мысль, что при оценке предлагаемых правил принятия решений в дополнение к справедливости представительства неплохо иметь в виду еще один критерий, а именно: могут ли они быть поняты широкой общественностью и восприняты как демократические?


130
Раздел 3. Демократия, культура и общество
ничего не дают в плане смягчения или устранения потенциальной поляризации межгрупповых различий, если таковые имеют место.
Технологии, нацеленные на снижение напряженности этнических конфликтов, относятся к «упреждающим». Речь идет о механизмах, которые не позволяют будущим лидерам мобилизовать электорат способами, усиливающими противостояние культур, а напротив, побуждают предлагать идеи, способные стать притягательными для всех групп избирателей, несмотря на разделяющие их барьеры. Отсюда предложение Горовица о том, что в условиях сильных межгрупповых антипатий требуются избирательные системы, создающие для элит стимулы соперничать за голоса «чужих» избирателей и тем самым поощряющие политику компромиссов, а не групповой исключительности
о.
к
>*
•в*
я
3
2
>.
&
Пунский пакт
Взвешенный выбор
Географическое распределение
Кумулятивное голосование
Джерримендеринг
Формирование коалиций
Консоционализм
Апартеид
Отделение
Источник: Horowitz
Рисунок 3.2. Диапазон избирательных технологий в соответствии с ролью этнического фактора
(Horowitz, 1991, р. 155; 1985). Он описывает удачный пример такого рода на материале выборов в Малайзии, когда малайские и китайские политики были принуждены ориентироваться на голоса избирателей, принадлежащих к «чужим» этническим группам...
Другой возможный механизм - географическое распределение (подобно нигерийской формуле президентских выборов, использованной в 1979 и 1983 гг.). Тогда для победы кандидат должен был получить и максимальное количество голосов, и по крайней мере 25 процентов голосов в двух третях из тогдашних 19 штатов Нигерийской федерации. Однако такая система не будет работать в государствах типа Южно-Африканской Республики из-за территориальной разбросанности политизированных групп. В подобных обстоятельствах два наиболее многообещающих варианта - пропорциональное представительство на основе системы передачи единственного голоса, и правило альтернативного голосования, когда также разрешается голосовать за более чем одного кандидата, но избранными считаются только те, кто получит абсолютное, а не относительное большинство голосов. В условиях неоднородности электората обе системы требуют от политиков усилий по удовлетворению тех требований избирателей, которые первоначально не входили в предвыборную программу. Тем самым создаются стимулы к политическим компромиссам. Это особенно важно в системе альтернативного голосования при наличии большого количества партий (Horowitz, 1985, рр. 184, 166, 187-196). Во многих случаях системы, подразумевающие объединение голосов, скорее способны обеспечить межэтническое политическое сотрудничество, нежели консоциональные договоренности, мажоритарные формулы или пропорциональные схемы, которые просто требуют от политиков объединения в рамках коалиционного правительства. Как и при «реактивных» технологиях, здесь ничего не делается для обуздания групповых антипатий. Наоборот, у политиков появляется побудительный мотив максимизировать свои изначальные переговорные запросы, то есть, используя экономические термины, они будут набивать цену за сотрудничество.
«Упреждающие» стимулы, призванные предотвращать использование межгрупповых антипатий, не всегда действенны. Внутри политизированных групп могут множиться партии, что подорвет саму логику схем взвешенного голосования33. Более того, это едва ли не худший случай того, что часто ошибочно называют межэтническим насилием. На самом деле речь идет о внутриэтническом насилии,
33 Более подробно об этих и сопутствующих трудностях, возникающих при реализации предложений Г оровица, см.: Shapiro, 1993, рр. 145-147.


И. Шапиро. Состояние демократической теории
возникающим тогда, когда поддержку одной и той же этнической группы стремятся получить разные партии... Смягчить внутриэтнические противоречия с помощью взвешенных избирательных механизмов можно лишь до определенных пределов. Если у партий имеются резоны добиваться поддержки в более чем одном этническом избирательном округе, им следует по возможности избегать ведения предвыборной кампании в качестве этнической партии. Однако на практике партии,... созданные на этнической базе, вряд ли обладают достаточным размахом для того, чтобы вести кампанию на каком-либо другом основании. Соответственно, они могут воспротивиться - возможно, даже прибегнув к насилию, - любым посягательствам на свои «традиционные» источники поддержки. Они способны играть только в этническую игру «с нулевой суммой».
Если применение логики мобилизации перекрестной поддержки разных групп не приводит к искомому этническому примирению, то, возможно, следует двинуться дальше вдоль диапазона возможных избирательных технологий в сторону большего «упреждения», как при заключении Пунского пакта в Индии в 1931 г. В соответствии с ним, «неприкасаемые» получили представительство в 148 избирательных округах, что примерно соответствовало их доле во всем населении (Van Parijs, 1996, рр. Hill 2). Такой подход одновременно гарантировал, что определенное число «неприкасаемых» попадет в парламент, и вынуждал кандидатов искать поддержки у всех представителей неоднородных избирательных округов, а не только у «своей» этнической группы... Как бы ни были привлекательны такие решения в определенных условиях, они все же подразумевают откровенно патерналистскую институциональную структуру. А она вряд ли сможет приобре-
Библиография
Guinier, Lani. “The Triumph of Tokenism: The Voting Rights Act and the Theory of Black Educational Success” in: Michigan Law Review, 1991, no. 89, pp. 1077-1154.
Guinier, Lani. “(E)racing Democracy: The Voting Rights Cases” in: Harvard Law Review, 1994, no. 108, pp. 109-137.
Guinier, Lani. The Tyranny of the Majority: Fundamental Fairness in Representative Democracy. New York: The Free Press, 1994.
Horowitz, Donald L. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1985.
131
сти легитимность, если только не получит широкого распространения мнение, что прежде с меньшинством долгое время обращались несправедливо и что никакими иными способами оно не может получить представительства во властных структурах35. И даже тогда подобные предложения скорее всего подвергнутся критике на тех же основаниях, что и «дискриминация наоборот» и «утверждающие» действия. Также можно ожидать, что они вызовут в свой адрес обвинения (правда, из иного идеологического лагеря) в том, что политики, соревнующиеся за голоса меньшинства, после выборов не будут иметь стимулов представлять их интересы...
Чем дальше мы в своих институциональных проектах постараемся продвинуться в сторону более «упреждающих» систем, обеспечивающих консолидацию неоднородных и расистских обществ, тем больше поймем, насколько осуществимо «перепроектирование» этнических антипатий. В настоящий момент можно уверенно утверждать лишь то, что нет особых причин полагать, будто всем обществам присуща неспособность к избирательной конкуренции в духе Шумпетера. Как демонстрируют примеры Индии и Японии, даже общества с глубоко укоренившимися в их культурах традициями неравноправия и с недемократической историей сумели приспособиться к требованиям демократической политики, причем таким образом, который многие посчитали бы совершенно невозможным, если бы это не было свершившимся фактом. Вполне вероятно, что еще одним таким случаем окажется Южно-Африканская Республика, хотя выводы можно будет делать лишь тогда, когда там возникнет сколь-либо серьезный вызов гегемонии Африканского национального конгресса.
Horowitz, Donald L. A Democratic South Africa? Constitutional Engineering in a Divided Society. Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1991.
Nagel, Jack. “Lessons of the Impending Electoral Reform in New Zealand” in: PEGS Newletter, 1993, vol. 3, no. 1, pp. 9-11.
Shapiro, Jan. “Democratic Innovation: South African in Comparative Context” in: World Politics, 1993, no. 46, pp. 121-150.
Van Parijs, Philippe. “Justice and Democracy: Are They Incompatible?” in: Journal of Political Philosophy, 1996, vol. 4, no. 2, pp. 101-117.
35 Согласно Нэйджелу (см: Nagel, 1993, p. 11), аналогичное решение действует в отношении четырех мест в пар¬
ламенте Новой Зеландии, зарезервированных за географически рассеяным племенем маори.


Демократия*
Роберт Д. Патнэм
...То, что демократическое самоуправление требует активного участия граждан, считается трюизмом уже несколько веков... Я рассмотрю общепринятое мнение о том, что жизнеспособность американской демократии обеспечивается исполнением людьми своих гражданских обязанностей, а также более широкое и противоречивое утверждение, что сила наших гражданских институтов зависит, по крайней мере отчасти, от широты вовлечения людей в деятельность частных добровольных групп - сетей общественной активности, воплощающих собой социальный капитал.
Идеал «демократии участия» имеет глубокие корни в американской политической философии...
Правда, к добровольным объединениям не очень хорошо относились многие из отцов-основателей США. Как известно, они категорически противились созданию политических партий и местных политических комитетов, а также любых других групп, члены которых, объединившись, могли бы создать угрозу политической стабильности...
Вторя Токвилю, многие современные исследователи демократии стали прославлять «посреднические» или «промежуточные» ассоциации - политизированные как сознательно, так и косвенно - в качестве основы процветания демократии*  9  * *. Добровольные объединения и сеть социальных групп, которые мы называем «социальным капиталом», вносят свой вклад в демократию двояким образом: они оказывают «внешнее» влияние на все государственное устройство и «внутреннее» - на самих членов таких объединений.
В первом случае добровольные объединения - от церковных и профессиональных до Е1к$-клубов (клубов по защите диких оленей) и читательских групп - позволяют отдельным членам общества выражать свои интересы и направлять свои запросы в правительства, а также препятствовать превышению властных полномочий политическими лидерами. Через эти социальные сети проходят потоки политической информации, в них обсуждаются вопросы общественной жизни...
Когда люди объединяются по принципу местожительства, когда создают ассоциации типа «родители-учителя», политические партии или группы, отстаивающие этнические права, их разрозненные и порой очень тихие голоса множатся и усиливаются... Чтобы быть эффективной, взаимосвязь граждан не обязательно требует создания каких-то формальных институтов. Например, анализ движения за демократию в Восточной Германии до падения Берлинской стены привел к выводам, что привлечение людей в его ряды происходило посредством дружеских связей и что в качестве факторов, определявших, кто присоединится к общему делу, а кто нет, эти неформальные контакты оказались важнее идеологических пристрастий, боязни репрессий и организационных усилий12  13.
Добровольные ассоциации и менее формальные сети гражданского вовлечения в политический процесс способствуют усвоению их участниками привычки к сотрудничеству, общественного духа и практических навыков участия в публичной жизни. Токвиль отмечал, что «чувства и мысли обновляются, сердце расширяется и взаимопонимание развивается только в результате взаимовлияния людей друг на друга»1 . Общинные узы играют профилактическую роль, ограждая людей от воздействия экстремистских групп, жертвами которых обычно оказываются изолированные и неприкаянные индивиды. Исследования в области политической психологии за последние 40 лет показали, что «люди, отстраненные от общества, профессиональной деятельности и социальных связей, являются наипервейшими сторонниками экстремизма»14.
Позитивная роль добровольных объединений состоит в том, что они выступают «школой демократии»: именно там люди могут приобрести социальные и гражданские навыки. Члены таких объединений учатся тому, как проводить собрания, выступать перед публикой, писать письма, разрабатывать проекты и обсуждать государственные проблемы...
* Выдержки из: Putnam, Robert D. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. New York: Simon & Shuster, 2000.
9 См., например, Berger, Peter L. and Neuhaus, Richard John. To Empower People: from State to Civil Society, Wash¬
ington (DC): AEI Press, [1977] 1996.
12 Opp, Karl-Dieter and Gem, Christiane. ’’Dissident Groups, Personal Networks, and Spontaneous Cooperation: The
East German Revolution of 1989” in: American Sociological Review, 1993, no. 58, pp. 659-680.
13 Tocqueville, Alexis de. Democracy in America, p. 515.
14 Komhauser, William. The Politics of Mass Society, New York: The Free Press, 1959, p. 73.


Р.Д. Патнэм. Демократия
133
Большинство систематических исследований гражданских навыков в современной Америке свидетельствует о том, что представителям рабочего класса добровольные объединения и церкви предоставляют наилучшие возможности социализации. Даже для лиц свободных профессий такие группы, где они обретают гражданские навыки, стоят сразу же после места их работы. Две трети и более религиозных, литературных, молодежных объединений, студенческих братств и союзов бывших военнослужащих дают навыки проведения презентаций или собраний17. В частности, церкви являются одним из немногих еще сохранившихся жизненно важных институтов, где малообеспеченное население, меньшинства и неблагополучные граждане любой расовой принадлежности могут научиться участию в политической жизни и привлекаться к политическим действиям18  19. Это чрезвычайно важно для всех тех, кто привержен ценностям эгалитарной демократии: без подобных институтов классовый уклон в американской политике был бы значительно сильнее1 .
Такие ассоциации не только формируют демократические привычки, но также служат форумами для осмысленного обсуждения животрепещущих общественных проблем. В последнее время политологи вновь обратили внимание на перспективы и неудачи «совещательной демократии»20. Некоторые авторы утверждают, что добровольные объединения наилучшим образом способствуют целенаправленным обсуждениям, когда представляют собой «нацию в миниатюре» в экономическом, этническом и религиозном плане21. Другие считают, что даже однородные по своему составу орга¬
низации могут содействовать «совещательной демократии», делая наше общественное взаимодействие еще более всеохватывающим. Например, когда группы национальных меньшинств проталкивают антидискриминационные нормативные акты и обязательный учет этнических интересов в школьных программах и деятельности правительственных комиссий, они фактически расширяют круг участников публичного совещания22.
Добровольные объединения служат не только площадками для целенаправленных обсуждений, но и дают возможность узнать о пользе гражданских добродетелей, таких как активное участие в общественной жизни23. Опросы выпускников старших классов через два года после окончания ими школы показали, что независимо от успеваемости, самооценки и социального статуса те, кто состоял в школьных добровольных объединениях, более склонны принимать участие в выборах, избирательных кампаниях и обсуждениях политических вопросов, чем их сверстники, которые в таких объединениях не состояли24  25. Следующая гражданская добродетель - честность. Многие исследования показывают, что люди, имеющие широкий круг общения, гораздо менее способны увиливать или обманывать. Третьей гражданской добродетелью, приобретаемой посредством социальных взаимосвязей, является готовность человека что-то отдавать обществу... Чем больше люди вовлечены в сеть гражданского взаимодействия (от клубных собраний до церковных пикников и неформальных встреч с друзьями), тем больше они проявляют внимания к трудностям других в целом - становятся добровольцами, сдают кровь, жертвуют в пользу
17 Verba, Sidney, Schlozman, Kay Lehman and Brady, Henry E. Voice and Equality: Civic Voluntarism in American Politics, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1996, p. 378.
18 Harris, Frederick C. “Religious Institutions and African American Political Mobilization” in: Peterson, Paul (ed.) Classifying by Race, Princeton (N.J.), Oxford: Princeton Univ. Press, 1995, p. 299. Выводы исследователей свидетельствуют о том, что церкви, организованные по принципу конгрегаций, например, принадлежащие к протестантским конфессиям, предоставляют больше возможностей прихожанам умножать свой опыт гражданственности, нежели иерархические церкви, включая католиков и евангелистов. Протестанты в три раза чаще, чем католики, сообщают об имеющихся возможностях развития опыта гражданского участия. Verba, Schlozman and Brady, pp. 321-322, 329.
19 Verba, Schlozman and Brady, Voice and Equality, p. 385.
20 Elster, Jon (ed.) Deliberative Democracy, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998; Gutmann, Amy and Thompson, Dennis. Democracy and Disagreement. Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1996; Bohman, J. Public Deliberation. Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, 1996; Nino, C. The Constitution of Deliberative Democracy. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1996.
21 Gutmann, Amy. Freedom of Association, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1998, p. 25.
22 См., например: Kymlicka, Will. “Ethnic Associations and Democratic Citizenship” in: Gutmann, Amy. Freedom of Association, pp. 177-213.
23 Cm.: Walzer, Michael. “The Civil Society Argument” in: Beiner, Ronald (ed.) Theorizing Citizenship, Albany: State Univ. of New York Press, 1995.
24 Hanks, Michael. “Youth, Voluntary Associations, and Political Socialization” in: Social Forces, 1981, no. 60, pp. 211-223.
25 Sally, David. “Conversation and Cooperation in Social Dilemmas: A Meta-Analysis of Experiments from 1958 to 1992” in: Rationality and Society, 1995, no. 1, pp. 58-92.


134
благотворительных организаций и так далее. Политологи вкладывают в это человеческое качество еще одно значение - стремление противостоящих сторон в ходе демократических дебатов прийти к соглашению об основных правилах взаимного примирения после достаточно длительных дискуссий - даже (и особенно), когда они не согласны с тем, что им придется делать26. Периодические связи с согражданами не гарантируют того, что человек сможет поставить себя на их место, однако социальная изоляция практически гарантирует, что этого не случится.
С другой стороны, многие критики высказывали разумные сомнения в безоговорочной полезности добровольных объединений для демократии27. Совершенно очевидно, что некоторые группы являются откровенно антидемократичными. Излюбленным примером всегда является Ку-клукс-клан. Ни один разумный теоретик никогда не утверждал, что все подобные группы стремятся укрепить демократические ценности. Но даже если мы сосредоточим наше внимание только на группах, действующих в рамках демократических норм, все равно возникает озабоченность тем, что объединения или группы, созданные по интересам, мешают процессу принятия решений правительством. Начиная с работы Теодора Лоуи «Конец либерализма», увидевшей свет в 1960-х годах, и кончая книгой Джонатана Роуча «Демосклероз», опубликованной в 1990-х, критики американского плюрализма утверждали, что постоянные и противоречащие друг другу воззвания все более узкоспециализированных лоббистских групп не раз парализовали действия даже вполне благонамеренных государственных чиновников и блокировали все попытки прекратить или улучшить неэффективные правительственные программы28. Подобные сетования заставляют вспомнить тревоги Мэдисона относительно того, что зловредные «фракции» сумеют извлечь для себя выгоду за счет общественного блага. Вместо воплощения плюралистического идеала, когда соглашения между различными груп¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
пами ведут к величайшему благу для наибольшего количества людей, мы приходим к тому, что наиболее организованные меньшинства получают самые лакомые кусочки этого блага.
Вторая проблема заключается в том, что такие ассоциации наиболее выгодны людям, которых природа или жизненные обстоятельства более щедро одарили организаторскими способностями и которые умеют заставить услышать себя. В условиях плюрализма наибольшие возможности преуспеть политически получают люди, имеющие образование, деньги, положение и тесные связи с членами своих сообществ, созданных по интересам, а не люди необразованные, бедные и такими связями не обладающие29. Используя нашу терминологию, можно сказать, что социальный капитал самовоз- растает: наибольшее благо от него получают те, у кого уже есть некий запас этого капитала, который они могут выгодно вложить в дело. До тех пор пока ассоциации имеют классовую основу, на что указывают практически все исследования3 , плюралистическая демократия будет отнюдь не эгалитарной. Здесь можно привести известное высказывание политолога Шатсшнайдера: «Недостатком
плюралистического рая является то, что этот небесный хор поет с сильным акцентом высшего класса»31.
Наконец, критики плюрализма считают, что он может приводить к поляризации общества и цинизму. Политологи, озабоченные упадком массовых партий как механизмов организации политического процесса, утверждают, что деятельность многих гражданских групп по своей природе является экстремистской, поскольку в таких группах лидерами и активистами чаще всего становятся бескомпромиссные люди. Действительно, документы Роупер- ских архивов социальных и политических тенденций подтверждают, что идеологический экстремизм и гражданское участие вполне коррелируют друг с другом, хотя, как мы скоро увидим, этот факт имеет неожиданное влияние на нашу сегодняшнюю судьбу.
26 Gutmann, Ашу and Thompson, Dennis. Democracy and Disagreement, pp. 52-53.
27 См., например: Rosenblum, Nancy. Membership and Morals, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1998; Schulman, Daniel. “Voluntary Organization Involvement and Political Participation” in: Journal of Voluntary Action Research, 1978, no. 7, p. 86-105.
28 Lowi, Theodore J. The End of Liberalism: Ideology, Policy, and the Crisis of Public Authority, New York, London: W.W. Norton & Co, 1969; Rauch, Jonathan. Demosclerosis: The Silent Killer of American Government. New York: Times Books, 1994.
29 Walzer, Michael. “The Civil Society Argument” in: Beiner, Ronald (ed.) Theorizing Citizenship, Albany (NY): State Univ. of New York Press, 1995.
30 См., например: Hausknecht, The Joiners; Verba, Sidney, Schlozman, Kay Lehman and Brady, Henry E. Voice and Equality, and Smith, David Horton. “Determinants of Voluntary Association Participation and Volunteering: A Literature Review” in: Nonprofit and Voluntary Sector Quarterly, 1994, No. 3, Fall, pp. 243-263.
31 Schattschneider, E.E. The Semisovereign People: A Realist’s View of Democracy in America, New York: Holt, Rinehart & Winston, 1960.


Р.Д. Патнэм. Демократия
135
Если гражданское участие и экстремизм действительно взаимосвязаны, то возникает немало серьезных отрицательных последствий. Первое: добровольные и идеологически однородные организации могут укреплять взгляды своих членов, изолируя их от альтернативных точек зрения, которые могли бы способствовать их просвещению32. В некоторых случаях такая ограниченность может порождать паранойю и обструкции. В рамках поляризованных добровольных групп почти невозможны разумные целенаправленные обсуждения, а также компромиссы в целях достижения взаимоприемлемых решений, поскольку ни одна из сторон не отступает от своих позиций «из принципа». Более того, политическая поляризация может усилить циничное отношение к способности правительства разрешать проблемы и поколебать представление, что гражданское участие в общественной жизни вообще может что-либо изменить33.
Эти опасения весьма серьезны. Добровольные ассоциации не везде и не всегда хороши. Они могут укреплять антилиберальные тенденции, а также использоваться антидемократическими силами. Далее, не все члены таких групп станут более достойными людьми в результате участия в них. Например, некоторые из присоединившихся к группам взаимопомощи научатся сочувствию и сотрудничеству, а другие впадут в еще больший нарциссизм. По словам политолога Нэнси Розенб- люм, «моральное применение ассоциативной жизни ее участниками неоднозначно»34.
Добровольные объединения - не панацея против того, чем больна наша демократия. А отсутствие социального капитала - норм, доверия, ассоциативных связей - не означает исчезновения политического процесса. Однако без социального капитала появится политика вполне определенного толка. Исторически американская демократия развивалась в условиях необычайного обилия социального капитала. Многие государственные институты и установленные порядки США (например, значительная степень децентрализации власти по сравнению с другими промышленно развитыми странами) представляют собой механизм адаптации к таким условиям. Как любое растение, подвергшееся резкой перемене климата, наша политическая практика должна измениться, раз социальный капитал постоянно уменьшается. Каким же образом политическое устройство Америки сможет эффективно работать в условиях гораздо более низкого социального капитала и гражданской вовлеченности?
Политика без непосредственного общения людей и общественных организаций «лицом к лицу» может принять форму «электронной ратуши», или плебисцитной демократии. Придется учитывать самые разнообразные мнения, но только в форме невнятного шума бестелесных голосов, которые не взаимодействуют друг с другом и не предлагают каких-либо рекомендаций по принятию решений. Руководствоваться в политике информацией, полученной из телепередач, - примерно то же самое, что спасать попавшего в беду человека на основе просмотра сериала «Скорая помощь». Без непосредственного, «лицом к лицу» общения людей нельзя возродить республиканскую гражданственность - точно так же, как нельзя восстановить работу сердца с помощью пульта дистанционного управления. Гражданственность не является уделом зевак.
Политика без социального капитала - это политика, оторванная от жизни. Звонки в телестудии Далласа или Нью-Йорка не предполагают никакой ответственности, поскольку у «собеседников» нет осмысленной необходимости противостоять противоположным взглядам и, следовательно, извлекать уроки из подобных дебатов. Настоящие разговоры, происходящие на собраниях жителей одного района - о разрушающихся домах или школьных бюджетах - гораздо ближе к «реальности» с точки зрения поиска демократического пути решения проблем. Без такого взаимодействия «лицом к лицу», без немедленной обратной связи, когда нет необходимости пересматривать свое мнение под испытующим взглядом своих сограждан, гораздо легче раздавать скороспелые рекомендации и очернять оппонентов. По сути дела, анонимность никак не сочетается с совещательностью.
Если участие в целенаправленных политических обсуждениях сократится (то есть, если все меньше и меньше голосов будет принимать участие в демократических дебатах), наша политика станет более тенденциозной и менее сбалансированной. Когда все больше людей прогуливают собрания, малое количество присутствующих склонно принимать более экстремальные решения, поскольку их больше заботит конечный результат. Политолог Моррис Фиорина приводит пример, когда решение по чрезвычайно популярному предложению о расширении природного заповедника в городе Конкорде (штат Массачусетс), где он жил, было заблокировано из-за продолжительного и дорогостоящего разбирательства, инициированного весьма небольшой группой
32 Lipset, Seymour Martin. Political Man: The Social Bases of Politics, New York, London: Doubleday, 1960; Stouffer, Samuel. Communism, Conformity and Civil Liberties. New York, London: Doubleday, 1955; Berman, Sheri. “Civil Society and the Collapse of the Weimar Republic” in: World Politics, 1997, April, pp. 401-429.
33 Huntington, Samuel P. “The Democratic Distemper” in: The Public Interest, 41, 1975, Fall, pp. 9-38.
34 Rosenblum. Membership and Morals, p. 155.


136
Раздел 3. Демократия, культура и общество
защитников окружающей среды, именовавших себя «истинно верующими»35  36.
Исследования Роуперовского центра по изучению социальных и политических тенденций показывают, что приводимый Фиориной пример весьма типичен: американцы, находящиеся на противоположных политических полюсах, в большей мере вовлечены в гражданский процесс, тогда как умеренные чаще выпадают из него. Наблюдение за всеми стандартными демографическими характеристиками - доходом семьи, уровнем образования, размером города или региона, возрастом, полом, расовой принадлежностью, видом работы, семейным положением, наличием детей - показывают, что американцы, считающие себя «очень либеральными» или «очень консервативными» более склонны посещать собрания, писать в Конгресс, активно работать в местных гражданских организациях и даже ходить в церкви, нежели их сограждане, придерживающиеся более умеренных взглядов. Более того, в последнюю четверть XX в. взаимосвязь между идеологическим «экстремизмом» и участием в общественной жизни усилилась, поскольку диспропорционально снизилась политическая роль людей, относящихся к категории «середняков»: они стали отсутствовать на собраниях, исчезли из местных организаций, политических партий, шествий и иных мероприятий подобного рода.
В 1990-е годы число политических «середняков», участвовавших в политических собраниях, местных гражданских организациях и политических партиях, снизилось по сравнению с серединой 1970-х годов почти вдвое. Участие в политике тех, кто относит себя к «умеренным» либералам или консерваторам, сократилось на одну треть. Среди
людей, считающих себя «очень либеральными» или «очень консервативными», такое сокращение было наименьшим - в среднем менее одной пятой. Количество обращений в газеты, Конгресс или попросту выступлений с речами сократилось на совершенно незначительные 2 процента среди тех, кто относит себя к ультралибералам или ультраконсерваторам, но почти на 15% среди людей, относящих себя к «умеренным» либералам или консерваторам, и на 30% среди политических «середняков»37. Как ни странно, все больше и больше американцев называют свои политические взгляды «середняцкими», или умеренными, а при этом доля тех, кто посещает собрания, пишет письма, работает в различных комитетах и так далее, все больше возрастает за счет поляризации идеологического спектра. По мере того, как затихают голоса умеренных, на нижнем уровне американской гражданской жизни начинают доминировать взгляды экстремистов. В этом смысле отход от участия граждан в общественной жизни обостряет классическую проблему фракционности, которая беспокоила еще отцов-основателей США.
Не менее важным, чем фактическое участие в политике, является психологический аспект. И здесь социальный капитал является ключевым понятием. Социологические опросы показывают, что большинство политических дискуссий имеет неформальный характер - во время ужина или в офисе у аппарата с прохладительными напитками. Мы узнаем о политических событиях посредством случайных разговоров. «Расскажи мне о том, что ты слышал, что ты думаешь об этом, и что твои друзья слышали и что они думают об этом, и тогда я включу всю эту новую информацию в свою базу
35 Fiorina, Morris Р. “Extreme Voices: The Dark Side of Civic Engagement” in: Skocpol, Theda and Fiorina, Morris (eds.) Civic Engagement in American Democracy. Washington (DC): Brookings Institution, 1999. Приводимые Фиориной данные весьма показательны, а его заключительный призыв к большей гражданской вовлеченности уместен. К сожалению, им упущено различие между высокой степенью вовлеченности всех членов в дела сообщества с системой представительства граждан или процессом принятия решений, которые дают привилегии, исходя из факта гражданского участия, независимо от того, сколь бы мало участников ни было. Первое - это поведенческая характеристика, а второе - институциональная. (Они могут быть взаимосвязаны волей случая или исторически, но не представляют собой одно и то же.) Автор вводит читателя в заблуждение, используя термин гражданская вовлеченность в обоих случаях, но фактически рассматривая только второй. Вопреки названию работы, сделанные в ней выводы иллюстрируют негативные последствия гражданского разъединения.
36 Обобщения, сделанные в этом и следующем параграфах, базируются на анализе Роуперовских архивов, содержащих материалы о социальных и политических тенденциях. Идеологическая самоидентификация основана на вопросе: «Итак, как бы вы могли описать свои взгляды в целом с социально-политической точки зрения - как крайне консервативные, умеренно консервативные, «середняцкие», умеренно либеральные или крайне либеральные?»
37 Мы просчитали линейный тренд в период 1974-1994 гг. по 12 основным видам гражданского участия в каждой из пяти категорий идеологической самоидентификации и отразили общую тенденцию изменений в его степени за 21 год, взяв за базу показатель 1974 г. Этот подход менее чувствителен к искажениям, связанным с учетом лиц, проживающих не по месту службы, нежели другие возможные методы измерений, и дает возможность легче проводить сравнения различных форм участия. Правда, любой разумный подход дает аналогичные результаты: чем более радикальна самозаявленная идеологическая позиция, тем меньше относительный спад гражданской активности участия за два рассматриваемых десятилетия.


Р.Д. Патнэм. Демократия
137
данных в голове, а тем временем буду раздумывать над ней и анализировать свою точку зрения по этим вопросам». В мире сетей гражданских взаимосвязей - как формальных, так и неформальных - наши взгляды складываются в результате обмена мнениями между друзьями и соседями. Социальный капитал способствует распространению политической информации.
Правда, политологи Кати Дж. Коэн и Майкл С. Доусон указывали, что такие неформальные сети общения доступны не всем. Афроамериканцы, проживающие в гетто - местах кучного проживания бедного населения в определенных районах американских городов - страдают не только от экономических лишений, но и от нехватки политической информации и возможности участвовать в политической жизни. Анализ жизни в некоторых районах Детройта, где главным образом проживают бедняки, показал, что там даже не очень нуждающиеся люди гораздо менее склонны посещать церкви, вступать в добровольные организации, посещать собрания или обсуждать политические проблемы, нежели такие же люди, проживающие в более благополучных районах38  39. Люди, живущие в очень бедных районах, чувствуют себя отрезанными от политиков, представляющих их интересы, и считают участие в политической и общественной деятельности совершенно бесполезным. Подобная апатия и отчужденность является отчасти реалистической оценкой давней традиции невнимания к людям, лишенным каких-либо преимуществ, а также отражает тот факт, что в бедных городских районах зачастую просто нет институтов, мобилизующих граждан на политическую деятельность. Иными словами, люди не принимают участия в общественной жизни, поскольку они не мобилизованы, а не мобилизованы они потому, что им никогда не случалось пожинать плоды такого участия.
Возможно, мобилизация «лицом к лицу» и не нужна для эффективной демократии. Как утверждают некоторые авторы, будет вполне достаточно, если большие общенациональные организации США типа Американской ассоциации пенсионеров
(ААП), Общества «Одубон» (охрана живой природы) или Национальной ассоциации по защите прав цветного населения (НАЗПЦН) будут представлять интересы своих членов, рассеянных по всей стране. Можно утверждать, что нанимать ААПГ для защиты наших интересов как будущих пенсионеров или Общество «Одубон» для защиты наших взглядов по экологическим вопросам, а НАЗПЦН - для поддержки наших симпатий по расовым проблемам и так далее будет всего лишь разумным разделением труда - подобно тому, как мы нанимаем механика для починки автомобиля или финансовых управляющих для заботы о нашем благосостоянии. «Это не демократия в понимании Токвиля, - признает Майкл Шадсон, - но такие организации могут быть весьма эффективным инструментом использования гражданской энергии. Гражданин, вступивший в них, сможет получить те же гражданские блага с меньшей морокой. Это особенно соответствует действительности в случае, когда мы рассматриваем политику как совокупность общественных и политических интересов. Гражданин может влиять на правительство значительно более удовлетворительным для себя образом, ежегодно подтверждая свое членство в Сьерра-клубе или в Национальной стрелковой ассоциации, чем принимая участие в клубных посиделках за обедом»40. Для некоторых интеллектуалов гражданственность «по доверенности» имеет даже некоторую привлекательность41  *.
Но если понимать концепцию политики и демократии более широко, то есть не только как возможность защищать собственные узкие интересы, то бурный рост подобных организаций, возглавляемых целым штабом штатных сотрудников, базирующихся в Вашингтоне и ставших профессионалами своего дела, может показаться вовсе не столь уж удовлетворительным, поскольку как раз во время «местных посиделок» и было отточено искусство гражданского соучастия и возник подлинно доброжелательный обмен мнениями с целью поиска компромисса...
Питер Скерри утверждал, что на крупные общенациональные организации с большим количеством
38 Weimann, Gabriel. “On the Importance of Marginality: One More Step in the Two-Step Flow of Communication” in: American Sociological Review, 1982, no. 45, December, pp. 764—773; Weimann, Gabriel. “The Strength of Weak Conversational Ties in the Flow of Information and Influence” in: Social Networks, 1983, no. 5, pp. 245-267; Crenson, Matthew A. “Social Networks and Political Processes in Urban Neighborhoods” in: American Journal of Political Science, 1978, August, pp. 578-594; MacKuen, Michael and Brown, Courtney. “Political Context and Attitude Change” in: American Political Science Review, 1987, no. 85, June, pp. 471—490; Huckfeldt, Robert and Sprague, John. Citizens, Politics and Social Communication: Information and Influence in an Election Campaign, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1995.
39 Cohen, Cathy J. and Dawson, Michael C. “Neighborhood Poverty and African American Politics” in: American Political Science Review, 1993, no. 87, pp. 286-302.
40 Schudson, Michael. “What If Civic Life Didn’t Die?” in: The American Prospect, 1996, no. 52, p. 18.
41 Tarrow, Sidney, Lange, Peter, Bates, Robert H., Comisso, Ellen, Hall, Peter, Migdal, Joel and Milner, Helen (eds.) Power in Movement: Social Movements and Contentious Politics (Cambridge Studies in Comparative Politics), Cam¬
bridge: Cambridge Univ. Press, 1998, p. 133.


138
членов зачастую оказывает влияние не вклад их членов - в конечном итоге, обычно представляющий собой всего-навсего чек, высланный в счет уплаты членских взносов, - а штат сотрудников, работающих в головном офисе. Эти люди неизбежно начинают выполнять пожелания своих основных патронов: богатых людей, фондов и даже правительственных учреждений, которые косвенно финансируют многие организации. Поскольку члены добровольных ассоциаций географически разбросаны, эти организации также имеют тенденцию прибегать к использованию средств массовой информации для проталкивания своих программ. Медийные стратегии, нацеленные на то, чтобы собрать как можно больше взносов, часто преувеличивают угрозы со стороны «врагов» таких группировок и приводят к политике, проникнутой позерством и конфронтационными настроениями, а не стремлением к разумным дискуссиям43.
Есть и другая причина, почему крупные «третичные» организации не являются заменой более личных форм политической вовлеченности: процесс принятия решений по большей части происходит не в Вашингтоне. Эффективная политическая деятельность не может быть ограничена лишь пересылкой членских взносов каким-то группам по интересам. Например, экономист Джеймс Т. Гамильтон обнаружил, что в районах, где жители являются владельцами собственного жилья и участвуют в выборах, реже строятся опасные для здоровья предприятия по переработке отходов, чем в районах, где жители арендуют жилплощадь и редко участвуют в голосовании. Он пришел к выводу, что при принятии решений, где строить вредные предприятия, компании выбирают районы, где рассчитывают столкнуться с наименее организованной местной оппозицией44. Таким образом, гражданская разъединенность на местном уровне снижает действенность общественного мнения жителей конкретного района. Конечно, обратное также имеет место, поскольку разъединенность и снижение действенности общественного мнения являются двумя сторонами одной и той же медали.
Социальный капитал влияет не только на то, что входит в политику, но и на то, что исходит из нее. Лучший пример, сколь сильно может воздействовать гражданская вовлеченность на работу правительства, взят вовсе не из опыта США, а получен в результате исследования довольно сложной системы региональной власти в Италии, проведенного несколькими моими коллегами и мною45.
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Начиная с 1970-х годов итальянцы создали общенациональную систему потенциально сильных региональных правительств. Эти 20 новых образований были по форме практически идентичными, но социальные, экономические, политические и культурные условия их деятельности резко отличались друг от друга, варьируясь от доиндуст- риальных до постиндустриальных, от истово католических до яро коммунистических, от инертно феодальных до лихорадочно современных. Как ботаник мог бы исследовать развитие растения, измеряя рост растений, выросших из генетически идентичных семян, но засеянных на разных делянках, так и мы пытались понять, как действует правительство, изучая, как новые институты развивались на совершенно разной почве. Как мы и ожидали, деятельность некоторых из этих государственных структур оказалась поразительно провальной - неэффективной, летаргической и коррумпированной. Другие, на удивление, были весьма успешны - создавали инновационные программы повседневной заботы о населении, центры по обучению рабочим специальностям, поощряли инвестиции и экономическое развитие, становились инициаторами разработки экологических норм и стандартов, создавали семейные клиники, то есть управляли общественными делами эффективно и во благо своих избирателей.
Что могло объяснить огромную разницу в качестве управления? Некоторые слишком явные ответы на данный вопрос оказались неадекватными. Организационные структуры этих правительств были слишком похожи друг на друга во всех регионах, чтобы ими можно объяснить столь резкий контраст в эффективности их управления. Политика партий и их идеологии практически не влияли на эту разницу. Высокий уровень жизни и благосостояния не оказывали непосредственного влияния. Социальная стабильность, политическая гармония или различные движения местного населения не играли ключевой роли. Ни один из этих факторов, как мы и предполагали, не был связан с высокой эффективностью управления. Вместо всего этого наилучшим предсказателем оказался тот фактор, действенности которого мог бы ожидать сам Алексис де Токвиль. Крепкие традиции гражданской вовлеченности в общественные дела - большое количество голосующих на выборах, чтение газет, членство в хоровых и литературных кружках, профессиональных и спортивных объединениях, футбольных клубах - вот что было отличительной чертой преуспевающих регионов.
43 Skerry, Peter. “The Strange Polities of Affirmative Action” in: Wilson Quarterly, 1997, Winter, pp. 39-46.
44 Hamilton, James T. “Testing for Environmental Racism: Prejudice, Profits, Political Power?” in: Journal of Policy Analysis and Management, 1995, no. 1, pp. 107-132.
45 Putman, Robert D., Leonardi, Robert and Nanetti, Raffaella. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modem Italy, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1993.


Р.Д. Патнэм. Демократия
139
В некоторых регионах Италии, таких как Эмилия Романия или Тоскания, существует много весьма активных общественных организаций. Граждане этих регионов вовлечены в решение общественных проблем без принуждения с чьей-либо стороны. Они доверяют согражданам, зная, что те будут действовать по справедливости и с соблюдением законов. Лидеры этих сообществ относительно честны и преданы идеям равенства. Социальные и политические сети организованы горизонтально, а не иерархически. Эти «гражданские сообщества» ценят солидарность, гражданское соучастие и независимость. Именно здесь демократия работает эффективно.
На другом полюсе находятся «негражданственные» регионы, как, например, Калабрия или Сицилия, удачно обозначенные французским термином incivisme. Сама концепция гражданственности тут утеряна. Вовлеченность в общественную и культурную жизнь ничтожно мала. С точки зрения жителей этих регионов общественные дела их не касаются - пусть ими занимаются другие, а именно i notabili («начальство», «политики»), а не они сами. Все считают, что законы созданы для того, чтобы их нарушать, но в страхе перед беззаконными действиями других, все требуют более жесткой дисциплины. Попав в ловушку переплетающихся замкнутых кругов, почти все чувствуют себя беспомощными, эксплуатируемыми и несчастными. Неудивительно, что правительства, представляющие интересы населения этих регионов, действуют менее эффективно, чем в сообществах, более развитых с точки зрения гражданской вовлеченности.
Исторические корни гражданских сообществ на удивление глубоки. Длительные традиции гражданской вовлеченности и социальной солидарности можно проследить на тысячелетие назад вплоть до XI в., когда общинные республики были созданы во Флоренции, Болонье и Генуе - именно там, где сейчас существует гражданское соучастие и эффективные региональные правительства. Ядром этого гражданского наследия являются развитые сети социального взаимодействия и солидарности - гильдии, религиозные братства и общества по постройке башен для самозащиты, созданные еще в средневековых общинах, а также кооперативы, кассы взаимопомощи, объединения людей, живущих по соседству, общества хорового пения - порождения XX в.
Гражданская вовлеченность имеет значение для власти как на «уровне спроса», так и на «уровне предложения». На «уровне спроса» граждане-члены местных общин ожидают лучшего управления и (частично за счет собственных усилий) добиваются этого. Как мы видели на примере с предприятиями по переработке опасных отходов, если люди, при-  46нимающие решения ожидают, что граждане возложат политическую ответственность на них, они предпочитают сдерживать свои наихудшие порывы, а не сталкиваться с проявлениями общественного протеста. На «уровне предложения» деятельность правительства, избранного представлять интересы народа, получает поддержку на уровне социальной инфраструктуры в лице объединений гражданского общества и укрепляется демократическими ценностями, исповедуемыми как чиновниками, так и гражданами. На языке экономики: социальный капитал снижает трансакционные издержки и облегчает проблемы собираемости налогов. Там, где люди знают друг друга, взаимодействуют друг с другом каждую неделю на репетициях хоровых кружков или на спортивных состязаниях и уверены в том, что их сотоварищи ведут себя достойно, они видят образец и моральное основание, на базе которых можно создавать и другие организации взаимного сотрудничества. Более прозрачная власть действует эффективнее благодаря наличию социального капитала. Полиция раскрывает больше дел, когда граждане замечают, кто приезжает и кто уезжает. Отделы по охране детства показывают наилучшие результаты по осуществлению программ сохранения семей, когда соседи и родственники оказывают социальную поддержку неблагополучным родителям. Государственные школы лучше обучают детей, когда их родители добровольно присутствуют в классах и следят за тем, чтобы дети выполняли домашние задания. Когда общинная вовлеченность отсутствует, нагрузка на правительственных чиновников - бюрократов, социальных работников, учителей и так далее становится значительно тяжелее, а результаты их работы - слабее.
Традиции гражданского соучастия имеют значение и в США. Как было кратко рассказано в шестнадцатой главе, в 1950-х годах политолог Дэниэл Элазар провел исследование американских
46
политических культур , проложившее новую тропу в подобного рода исследованиях. Он пришел к выводу, что существуют три вида культур: «традиционалистская» на Юге; «индивидуалистическая» - в регионах, находящихся на побережье Атлантического океана, а также в западных штатах, и «моралистическая» - сосредоточенная в северо-восточных штатах, северной части Среднего Запада и северо-западных регионах тихоокеанского побережья. Поразительно, но политикокультурологическая карта Элазара очень напоминает картину распределения по стране социального капитала. «Традиционалистские» штаты, где в политике в большой мере доминируют элиты, противящиеся инновациям, обладают наименьшим социальным
46 	Elazar, Daniel. American Federalism: A View from the States, New York: Crowell, 1966.


140
Раздел 3. Демократия, культура и общество
капиталом. «Индивидуалистические» штаты, где политический процесс направляется сильными партиями и профессиональными политиками, ставящими во главу угла экономический рост, отличаются умеренным уровнем социального капитала. «Моралистические» штаты, где высоко ценят «хорошие правительства», кампании по разрешению конкретных проблем и социальные инновации, обычно характеризуются относительно более высоким уровнем социального капитала. Корреляция политико-культурологического индекса, выведенного в исследовании Элазара47, с нашим индексом социального капитала поразительно велика48.
Можно ли исходя из традиций гражданственности прогнозировать характер власти в США? Ряд наводящих на размышление исследований показывает, что «моралистические» штаты, богатые социальным капиталом, оказываются весьма склонными к инновациям в области публичной политики и имеют набор моральных принципов, которыми руководствуются при найме госслужащих. Политика в таких штатах в большей степени направлена на решение конкретных проблем и обеспечение социальных и образовательных услуг; кроме того, правительства там явно менее коррумпированы. Предварительный анализ позволяет предположить, что в штатах с богатым социальным капиталом возникают наиболее благоприятные условия для формирования эффективной и инновационной власти49.
И на муниципальном уровне, как показывают исследования, высокая степень гражданской вовлеченности на низовом уровне также обычно препятствует политике патронажа50 и обеспечивает более справедливое распределение федеральных грантов, направленных на развитие общин51. Города, где институциализированы организации по месту жительства, например, Портленд (Орегон) и Сент-Пол (Миннесота), успешно при¬
нимают законы на основе пожеланий граждан. Эти города также могут похвастаться более высокой поддержкой муниципальных правительств и доверием к ним52.
Взаимосвязь между развитием социального капитала и эффективностью власти выдвигает очевидный вопрос: а имеется ли корреляция между снижением социального капитала и падением доверия к правительству? Существует ли связь между нашими тревогами по поводу демократии и падением уровня гражданской вовлеченности? Общепринято, что скептическое отношение к действиям правительства служит причиной того, что мы все больше отключаемся от политического процесса. Однако, столь же вероятно и обратное: мы недовольны правительством потому, что сами выпали из процесса соучастия, в результате чего снизилась эффективность всей системы власти. Как говорил Пого: «Мы столкнулись с врагом, но этот враг - мы сами».
Социальный капитал влияет на власть многими путями. Мы согласны с тем, что уровень жизни в стране улучшается, когда все граждане платят государству налоги как положено. Никто не хочет субсидировать налоговые злоупотребления. Легитимность системы налогообложения частично основывается на вере в то, что мы все путем нашей деятельности вносим свой вклад в благосостояние страны. Однако мы знаем, что Служба внутренних доходов не в состоянии провести аудиторскую проверку всех и каждого, поэтому рационально мыслящие граждане имеют основания полагать, что если они платят свою долю, то в сущности субсидируют тех, кто не придерживается понятий чести. Эго и является объяснением разочарования в деятельности налоговиков и в системе налогообложения в целом.
Однако не все разочарованы в равной степени. Выясняется, что в тех штатах, где люди считают своих сограждан в основном честными, степень
47 Sharkansky, Ira. “The Utility of Elazar’s Political Culture” in: Polity, 1969, no. 2, pp. 66-83.
48 Коэффициент корреляции Пирсона “г” равен 0.77 (1.0 означает идеальную линейность).
49 Johnson, Charles A. “Political Culture in American States: Elazar’s Formulation Examined” in: American Journal of Political Science, 1976, no. 20, pp. 491-509; Sharkansky, Ira. Regionalism in American Politics. Indianapolis (In.): Bobbs-' Merrill, 1970; Joslyn, Richard A. “Manifestations of Elazar’s Political Subcultures: State Public Opinion and the Content of Political Campaign Advertising” in: Kincaid, John (ed.) Political Culture, Public Policy and the American States, Philadelphia: Institute for the Study of Human Issues, 1982, pp. 59-80; Kincaid, John. “Political Culture and the Quality of Urban Life” in: Ibid., pp. 121-149; Welch, Susan and Peters, John G. “State Political Culture and the Attitudes of State Senator, Toward Social, Economic Welfare, and Corruption Issues” in: Ibid., pp. 151-159; Rice, Tom W. and Sumberg, Alexander F. “Civic Culture and the Government Performance in the American States” in: Publius, 1997, no. 27, pp. 99-114; Oakley, Maureen Rand. “Explaining the Adoption of Morality Policy Innovations: The Case of Fetal Homicide Policy” (доклад на ежегодном заседании Американской политологической ассоциации, г. Атланта, 1999, сентябрь).
50 Политика патронажа часто основана на ограничении социального капитала. Она может привести к неэффективному управлению и усилению этнической розни, но оказывается весьма эффективной для политической мобилизации.
51 Weir, Margaret. “Power, Money, and Politics in Community Development” in: Ferguson, Roland F. and Dickens, William T. (eds.) Urban Problems and Community Development, Washington (DC): Brookings Institution, 1999.
52 Berry, Jeffrey M., Portney, Kent E. and Thompson, Ken. The Rebirth of Urban Democracy, Washington (DC): Brooking Institution, 1993.


Р.Д. Патнэм. Демократия
141
соблюдения правил по уплате налогов выше, чем в штатах, где уровень социального капитала ниже... Если проанализировать межштатные различия в показателях социального капитала, благосостоянии семей, неравенстве доходов, этническом составе, доле городского населения и уровнях образования, то социальный капитал является единственным фактором, с помощью которого можно успешно предсказать соблюдение налогового законодательства53. Аналогичным образом, опросы показывают, что те налогоплательщики, которые считают нечестными всех остальных или не доверяют правительству, сами более склонны к обману54. Моя готовность платить свою долю ключевым образом зависит от представления, что и другие налогоплательщики поступают так же. На практике, в сообществах, имеющих богатый социальный капитал, правительство обозначают местоимением «мы», а не «они». Таким образом, социальный капитал укрепляет легитимность власти: я плачу налоги потому, что считаю, что большинство других поступает так же, и вижу, что налоговая система работает, в основном, должным образом. Попросту говоря, в сообществе, в котором нет взаимодействия его жителей, я бы не считал нужным добровольно платить налоги, полагая, что большинство людей занимаются мошенничеством, а систему налогообложения рассматривал бы как еще одну провалившуюся правительственную программу, разработанную «ими», а не «нами».
В этом контексте неудивительно, что наилучшим индикатором предсказуемости сотрудничества в повторяющемся каждые 10 лет опросе, является уровень участия граждан в общественной жизни. Еще более поразительным является то, что сообщества, расцененные как имеющие высокие показатели социального капитала - такие как явка на
выборы и социальное доверие властям, вносят значительно большие пожертвования на поддержку общественного радиовещания и телевидения, даже учитывая все прочие факторы, которые якобы влияют на предпочтения слушателей и зрителей и их затраты - образование, достаток, этническую принадлежность, суммы налоговых отчислений, затраты на участие в общественной деятельности55. Публичное вещание является классическим примером общественного блага - я пользуюсь его плодами независимо от того, плачу я или нет, а мои пожертвования, отдельно взятые, вряд ли смогут помочь этой станции или этому каналу остаться в эфире. С какой стати разумно мыслящий слушатель, озабоченный собственными интересами, даже если он фанатично предан своему любимому ведущему, будет посылать денежный чек местной радиостанции? Ответ заключается, очевидно, в том, что, по крайней мере, в сообществах с большим социальным капиталом гражданские нормы содержат в себе расширенное понимание «собственных интересов» и предполагают большую уверенность в достижении взаимности. Таким образом, если запас социального капитала уменьшается, все больше людей будут склонны «проехаться без билета» не только потому, что не обращают внимания на призывы к таким же зевакам, как они сами, но и потому, что пренебрегают многочисленными гражданскими обязанностями, движущими нашу демократию.
Аналогичным образом, исследования показывают, что военные организации более эффективны, когда внутри них крепки узы солидарности и взаимного доверия, и что в условиях неожиданных кризисов сообщества с сильными социальными сетями и низовыми объединениями проявляют себя лучше, чем сообщества, не обладающие ресурсом гражданственности56. Очень
53 В регрессионном анализе, предсказывающем степень участия в политической жизни в различных штатах, статистически важной переменной оказался только индекс социального капитала. Другие переменные - доход на душу населения, неравенство по уровню доходов, этнический состав, степень урбанизации и уровень образования - оказались малозначимыми. О роли социального капитала и веры в необходимость соблюдения моральных норм см.: Tyler, “Trust and Democratic Governance”.
54 Song, Young-dahl and Yarbrough, Tinsley E. “Tax Ethics and Taxpayer Attitudes: a Survey” in: Public Administration Review, 1978, no. 38, pp. 442-452; Sheffrin, Steven M. and Triest, Robert K. “Can Brute Deterrence Backfire: Perceptions and Attitudes in Taxpayer Compliance” in: Slemrod, Joel (ed.) Why People Pay Taxes: Tax Compliance and Enforcement, Ann Arbor (Mi): Univ. of Michigan Press, 1992, pp. 193-222; Scholz and Lubell. “Trust and Taxpaying”; Scholz. “Trust, Taxes, and Compliance”.
55 Kropf, Martha E. and Knack, Stephen. “Viewers Like You: Community Norms and Contributions to Public Broadcasting”, Kansas City: Univ. of Missouri (Kansas City Department of Political Science), 1999 (неопубликованная рукопись).
56 Coston, Jennifer M., Cooper, Terry and Sundeen, Richard A. “Response of Community Organizations to the Civil Unrest in Los Angeles” in: Nonprofit and Voluntary Sector Quarterly, 1993, no. 22, p. 357; Kaniasty, Krzysztof and Norris, Fran H. “In search of Altruistic Community: Patterns of Social Support Mobilization Following Hurricane Hugo” in: American Journal of Community Psychology, 1995, no. 23, pp. 447-477. Литература по вопросам солидарности малых групп и военной эффективности огромна, и большая ее часть имеет отношение к теории социального капитала. См.: Shils, Edward A. and Janowitz, Morris. “Cohesion and Disintegration in the Wehrmacht in World War II” in: Public Opinion Quarterly, 1948, no. 12, pp. 280-315; Stouffer, Samuel A. et al. The American Soldier, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1949; Kellett, Anthony. Combat Motivation: The Behavior of Soldiers in Battle, Boston: Kluwer-Nijhoff, 1982.


142
Раздел 3. Демократия, культура и общество
часто коллективные интересы требуют действий, которые могут противоречить нашим личным интересам и предполагают, что в них будут участвовать все. Современное общество дает массу возможностей «проехаться без билета» и идти по пути наименьшего сопротивления. Для демократии не нужно, чтобы граждане были самоотверженны¬
ми святыми. Тем не менее, она так или иначе предполагает, что большая часть из нас не поддастся искушению смошенничать. Появляется все больше доказательств, что социальный капитал выявляет в людях их наилучшие качества и что от него ощутимо зависит эффективность демократических институтов.


Модернизация, культурные изменения и устойчивость традиционных ценностей*
Рональд Инглегарт и Уэйн £. Бейкер
В последние десятилетия XX в. незаслуженно забыта теория модернизации, которая когда-то считалась мощным средством заглянуть в будущее индустриального общества...
Тем не менее, концептуальное ядро этой теории сохраняет свою значимость и сегодня, поскольку индустриализация создает всепроникающие социальные и культурные последствия: от повышения уровня образования до изменения гендерных ролей. Индустриализация рассматривается как центральный элемент процесса модернизации, который, в свою очередь, оказывает влияние на все прочие факторы развития общества...
Наш тезис сводится к тому, что экономическое развитие ведет к систематическим и до некоторой степени предсказуемым культурным и политическим последствиям. Речь идет не о «железных» законах истории, а о возможных тенденциях. Однако существует высокий уровень вероятности, что когда общество приступит к индустриализации, изменения будут иметь вполне определенный характер. Мы докажем этот тезис, используя «Всемирные обзоры ценностей» (World Values Surveys), охватывающие 65 стран и более 75 процентов населения мира. В них содержатся ретроспективные данные с 1981 г. по 1998 г., что обеспечивает богатые возможности для понимания взаимосвязей между хозяйственным развитием и социально-политическими сдвигами.
Модернизация или сохранение традиционных ценностей?
Ведущиеся в последние годы исследования в области социально-экономического развития породили две конкурирующие теоретические школы.
Одна делает упор на конвергенцию ценностей в результате модернизации, полагая, что экономические и политические силы ведут к неизбежным культурным изменениям. Эта школа предсказывает упадок традиционных ценностей и их замену более современными. Другая подчеркивает сохранение традиционных ценностей, несмотря на экономические и политические изменения. Сторонники этой школы считают ценности относительно независимыми от хозяйственных условий (Б1М১ю, 1994). Соответственно, по их мнению, конвергенция на основе некого набора «современных» ценностей маловероятна, а потому традиционные ценности будут продолжать оказывать свое влияние на культурные изменения, происходящие в результате экономического развития...
Центральный тезис теории модернизации состоит в том, что хозяйственный рост обусловливает параллельные, причем до некоторой степени предсказуемые изменения в культурной, общественной и политической жизни. Согласно данным, собранным по всему миру, экономическое развитие обычно двигает общество в направлении, которое можно в целом предвидеть. Индустриализация ведет к профессиональной специализации людей, повышению их образовательного уровня и доходов, а также рано или поздно к ранее непредвиденным изменениям в отношении граждан к власти, в гендерных ролях и сексуальных нормах; к снижению уровня рождаемости; к более широкому участию граждан в политической жизни и к тому, что ими становится все труднее управлять. Подобным изменениям могут противиться существующие элиты, контролирующие государственную бюрократию и армию, но в конечном итоге им становится все труднее делать это, а потому возрастает вероятность изменений*  1.
* Выдержки из: Inglehart, Ronald and Baker, Wayne E. “Modernization, Cultural Change and the Persistence of Traditional Values” in: American Sociological Review, 2000, February, pp. 19-51.
1 Как ни парадоксально, модернизация может фактически укреплять традиционные ценности. Элиты в малоразвитых странах, которые пытаются мобилизовать население в целях осуществления социальных перемен, зачастую используют призывы, основанные на традиционных культурных ценностях, как, например, в Японии, когда призывали к реставрации Мэйдзи. Позже радикальные реформистские группы в Алжире использовали ислам для того, чтобы получить поддержку крестьянского населения, что вопреки их намерениям привело к укреплению фундаменталистских религиозных ценностей (Stokes and Marshall, 1981). Таким образом, культурная самобытность может быть использована в интересах конкретных групп (Bernstein, 1997) и усиливать культурные различия. В целом «по мере усиления интеграции, течения мультикультурализма становятся все активнее. При этих условиях, которые включают в себя сопоставление этнически обозначенных групп рабочей силы и сообществ, политика внедрения самобытности имеет тенденции заменять собой гражданскую (универсалистскую) политику формирования нации» (McMichael, 1996, р. 42).


144
Однако культурная трансформация проходит не по простой линейной траектории, как то представлялось Марксу, полагавшему, что рабочий класс будет продолжать расти до тех пор, пока пролетарская революция не положит истории конец. В 1956 г. США стали первым в мире государством, где большая часть рабочей силы стала находить себе применение в секторе услуг. В последующие несколько десятилетий практически все страны, входящие в Организацию экономического сотрудничества и развития, последовали по тому же пути и превратились, по терминологии Белла, в «постиндустриальные общества» (Bell, 1973). Изменения в характере труда привели к радикальным политическим и культурным последствиям (Bell, 1973, 1976; Dahrendorf, 1959). В противоположность росту материализма в связи с индустриальной революцией невиданная ранее надежность существования людей в индустриально развитом обществе привела к межпоколенческому сдвигу в пользу постматериалистических и постмодернистских ценностей (Inglehart, 1977, 1990, 1997). Если индустриализация была отмечена упором на хозяйственный рост практически любой ценой, то члены «общества изобилия» все больше внимания обращают на качество жизни, защиту окружающей среды и самовыражение. Белл подчеркивал значение изменений в характере труда, а Инглегарт делал упор на последствиях материальной обеспеченности; но и они, и другие авторы согласны с тем, что в постиндустриальном обществе культурные изменения приобретают новое направление. Соответственно, мы полагаем, что экономическое развитие обусловливает не одно, а два основных измерения межкультурной дифференциации: первое связано с ранним этапом индустриализации и ростом численности рабочего класса; второе отражает сдвиги, связанные с изобилием материальных благ в развитом индустриальном обществе, а также с ростом сектора услуг и роли знаний...
Различные общества идут по своим траекториям, даже когда они подвержены действиям одних и тех же сил экономического характера, частично потому, что на развитие стран также влияют специфические факторы, такие как культурное наследие. Вебер (Weber, [1904] 1958) утверждал, что мощное влияние на общественные институты оказывают традиционные религиозные ценности. Следуя той же традиции, Хантингтон (Huntington, 1993, 1996)
Раздел 3. Демократия, культура и общество
утверждает, что весь мир разделен на восемь основных цивилизаций, или «культурных зон», различия между которыми существовали веками. Эти зоны сформированы религиозными традициями, которые до сегодняшнего дня имеют большую силу, даже несмотря на весь прогресс модернизации. В их числе - западное христианство, мир православия, мир ислама, а также конфуцианская, японская, индуистская, африканская и латиноамериканская зоны.
Ученые, работающие в разных областях знаний, отмечали, что ярко выраженные культурные черты сохраняются на долгие периоды времени и продолжают формировать политико-экономическую ситуацию в обществах. Например, Патнэм (Putnam,
1993) показал, что сегодня демократические институты функционируют наиболее успешно в тех регионах Италии, где гражданское общество было относительно недурно развито в XDC в., а то и ранее. Фукуяма (Fukuyama, 1995) утверждает, что культурное наследие «низкого социального доверия» приводит к недостаточной конкурентоспособности страны на глобальном рынке, поскольку при этом труднее создать крупные и разветвленные общественные институты. Гамильтон (Hamilton,
1994) доказывает, что хотя капитализм превратился в почти универсальный образ жизни, цивилизационные факторы по-прежнему являются важными для структурирования экономики и общества... В результате сохраняются межкультурные вариации в организации капиталистического производства и соответствующих идеологий управления (DiMaggio, 1994; Guillen, 1994)...
Результаты и их обсуждение
Глобальная карта культурных зон,
1995-1998 гг.
На рисунке 3.3 показано расположение 65 стран согласно двум измерениям.... Вертикальная ось на нашей глобальной карте культур показывает соотношение между традиционными формами власти и ее светско-рационалистическими формами, которые связаны с процессом индустриализации. Горизонтальная шкала отображает соотношение между ценностями самосохранения и ценностями самовыражения, связанными с развитием постиндустриального общества5. Границы между группами
5 Эта культурологическая карта вполне соответствует ранее составленной Инглегартом (1^1еЬаП, 1997, рр. 334— 337) на базе данных «Всемирного обзора ценностей» за 1990-1991 гг. Хотя рисунок 3.3 основан на факторном анализе, в котором использовано менее половины переменных, предложенных Инглегартом (Ь^еЬай, 1997), и дополнен обзором 22 стран, не включенных в предыдущую карту, общая картина удивительно похожа на культурологические карты, составленные в работе Инглегарта 1997 г. (главы 3 и 11). Это сходство показывает уместность двух ключевых измерений межкультурных вариаций. Анализируемые культурные зоны возникают, в сущности, в одних и тех же местах, хотя многие зоны теперь включают гораздо больше стран.


Р. Инглегарт, У.Е. Бейкер. Модернизация, культурные изменения...
145
-/
Эстония
Вывшие коммунистические Прибалтийские Ж страны /у
V
Ц
J Восточная “ Германия
Латвия
;»0в
Западная
Германия
V
Швеция
9 9
Дания Норвегия
Протестантская Европа
W
Беларусия а #
, 'Венгрия
_ Армеиия^Вф
Молдова Македони
•1
Финляндия
Швейцария
в»'
jCV Ру^'ния
¡ловакЛГ^^ияСловения 1нгрия / _ \
Католическая Бвль™я\
Европа Франция^ ^Исландия
Нидерланды
Грузия
Босния
Ь • 1
V Азербайджан
N.
V
Австрия
Канада
V \
Новая Л
•
/ • •
Зеландия'
( Португалия *
Италия / ** «1 /
Ъритания
•
Австралия
uV
Уругвай 1 /
1Испания / _
-.7
Южная
Азия
Индия
страны
Аргентина * Л1или Мексика
Бангладеш
-1.7 -
V
Доминиканская Турция\рвС£ублИ,‘а
„Филиппины/^Латинская , *\ Америка
Пакистан • / ЮАР •
У Vnepy Бразилия
^Нигерия \ Колумбия
Ган^^ *
д j» • \Венесуэла
Африка^ • Пуэрто-Рико
Северная
Ирландия
США
Ирландия
-2.0 -1.5 -1.0 -.5 0 .5
Выживание / Самовыражение
1.0
2.0
Рис.3.3. Распределение 65 стран на основе двух показателей межкультурных вариаций.
Примечание: масштаб на обеих осях показывает расположение отдельных стран по этим измерениям. Ситуация с Колумбией и Пакистаном оценена на основе неполных данных. Источник: «Всемирный обзор ценностей»
за 1990-1991 и 1995-1998 гг.
стран проведены в соответствии с идеями Хантингтона (Huntington, 1993, 1996) о культурных зонах6.
Межкультурные вариации весьма ограничены. Как свидетельствуют показатели соотношения между традиционализмом и светской рациональностью,.. если общество той или иной страны отличается религиозностью, то вполне предсказуемы его оценки и многих других переменных, таких как отношение к абортам, чувство национальной гордости (высокорелигиозные люди придают ему большее значение), склонность к почитанию государства (более религиозные нации отличаются и гораздо большим уважением к власти) и подходы
к воспитанию детей. Измерение соотношения между необходимостью выживания и стремлением людей к самовыражению выявляет другой кластер переменных - чрезвычайно разнообразных, но очень тесно взаимосвязанных. Сюда входят материалистические ценности (например, поддержание общественного порядка или борьба с инфляцией) в противовес постматериалистическим ценностям (таким как свобода и самовыражение личности), индивидуальное благосостояние, межличностное доверие, политическая активность и толерантность по отношению к маргинальным группам (измеряемая признанием или отрицанием гомосексуализма,
6 Альтернативной стратегией определения групп стран и проведения границ между ними может послужить при¬
менение одной из многочисленных разновидностей кластерного анализа. Мы же предпочитаем использовать
теоретические классификации, предложенные Хантингтоном, а затем тестировать их объясняющую силу.


146
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Рис. 3.4. Распределение 65 стран по хозяйственным зонам с учетом межкультурных различий.
Примечание: в выделенные нами хозяйственные зоны попадают все 65 стран, показанных на рис. 3.3, за исключением Доминиканской Республики. Данные о ВВП на душу населения основаны на оценках Всемирного банка по паритетам покупательной способности различных валют по состоянию на 1995 г., в долларах США. Источник: World Bank, 1997, рр. 214-215
что вообще является весьма чувствительным индикатором терпимости по отношению к таким группам).
Экономическое развитие оказывает мощное влияние на культурные ценности. В богатых стран они всегда отличаются от таковых в бедных странах. Рисунок 3.3 показывает разницу между странами с низким доходом (нижняя левая область рисунка) и богатыми странами (верхняя правая часть). Рисунок 3.4 дополняет рисунок 3.3, показывая распределение рассматриваемых 65 государств по хозяйственным зонам. Все 19 стран с ВВП на душу населения выше 15 тысяч долларов в год имеют относительно высокие показатели по обоим измерениям и на рисунке оказываются в верхней правой области. Соответствующая хозяйственная зона проходит по границам протестантской, экс- коммунистической, конфуцианской, католической и англоязычной культурных зон. Все страны с ВВП на душу населения ниже 2 тысяч долларов попада¬
ют в кластер, находящийся на рисунке 3.4 в нижнем левом углу, или в хозяйственную зону, которая накладывается на африканскую, южноазиатскую, экс-коммунистическую и православную культурные зоны. Остальные страны попадают в две промежуточные культурно-хозяйственные зоны. Считается, что экономическое развитие подталкивает все страны в одном направлении независимо от их культурного наследия. Тем не менее, уже два века после начала промышленной революции сохраняются четко очерченные культурные зоны.
ВВП на душу населения является лишь одним из индикаторов уровня экономического развития общества. Как утверждал К. Маркс, бурный рост рабочего класса, занятого в сфере промышленности, послужил ключевым фактором современной истории. Далее, изменение содержания труда позволяет выделить три разных стадии хозяйственного развития: аграрное общество, индустриальное общество и постиндустриальное общество (Ве11,


Р. Инглегарт, У.Е. Бейкер. Модернизация, культурные изменения...
147
1973, 1976). Таким образом, на рисунок 3.3 можно наложить и иную конфигурацию границ. Например, страны с высокой долей аграрного населения могут оказаться ближе к нижней части нашей карты, государства с высокой долей занятых в промышленности попадут наверх, а общества, где большинство рабочей силы занято в сфере услуг, будут размещаться в правой части карты.
Соотношение традиционализма и светской рациональности отражает переход от аграрного к индустриальному обществу. Соответственно, оно демонстрирует сильную положительную корреляцию с удельным весом индустриального сектора в экономике (г = 0.65) и негативную корреляцию с долей сельскохозяйственного сектора (г = -0.49), но слабо связано с удельным весом сектора услуг (г = 0.18). Таким образом, переход от аграрной формы производства к промышленной влечет за собой сдвиг от традиционных ценностей к большему рационализму и секуляризму. Тем не менее, культурное наследие общества также играет свою роль. Например, все четыре общества, находящиеся под влиянием конфуцианства, обладают относительными светскими ценностями, независимо от доли рабочей силы, занятой в промышленном секторе. Бывшие коммунистические общества также находятся на сравнительно высоком уровне в плане светскости, хотя степень их индустриализации различна. Напротив, в римско-католических обществах традиционные ценности играют относительно большую роль, чем в конфуцианских или экс-коммунистических с аналогичной долей занятых в промышленности.
Соотношение необходимости выживания и стремления к самовыражению связано с развитием сервисной экономики. Налицо тесная корреляция {г = 0.73) этого показателя с долей сектора услуг в экономике, а с размером индустриального сектора он практически никак не связан {г = 0.03). Хотя соотношение традиционных и светских ценностей и ценностей выживания/самовыражения отражают, соответственно, степень индустриализации и развития постиндустриального общества, этим дело не исчерпывается. По шкале «выживание/самовыражение» почти все протестантские общества продвинулись дальше римско-католических независимо от масштабов занятости в секторе услуг. Напротив, практически все бывшие коммунистические общества находятся в начале этой шкалы. Изменения ВВП и структуры занятости оказывают значительное влияние на преобладающее в обществе мировоззрение, однако сохраняется и традиционное культурное влияние.
Религиозные традиции оказали устойчивое влияние на системы современных ценностей в рассматриваемых 65 странах - как доказывали Вебер, Хантингтон и некоторые другие ученые. Но культура общества отражает все его историческое
наследие. Главным событием XX в. стал подъем и падение коммунистической империи, которая некогда управляла одной третью населения земного шара. Коммунизм оставил глубокий отпечаток на системе ценностей тех, кто жил при нем. Несмотря на четыре десятилетия коммунистического правления по своим культурным традициям Восточная Германия оставалась близкой к Западной Германии, но ее система ценностей все-таки тяготела к коммунистической зоне. А Китай, хотя и является частью конфуцианской зоны, также подпал под влияние обширной коммунистической зоны. Также и Азербайджан: являясь частью исламского кластера, он входит в коммунистическую суперзону, которая довлела над ним в течение многих десятилетий.
Влияние колониальных связей совершенно очевидно в латиноамериканской культурной зоне. Старые колониальные связи также помогают объяснить существование англосаксонского кластера. Все семь англоязычных стран, включенных в это исследование, демонстрируют достаточно схожие культурные характеристики. Будучи географически отделены друг от друга расстоянием в полми- ра, в культурном плане Австралия и Новая Зеландия являются близкими соседями Великобритании и Канады. Влияние колонизации еще более усиливается, когда оно подкреплено массовой иммиграцией из бывших метрополий. Поэтому Испания, Италия, Уругвай и Аргентина являются близкими соседями с точки зрения границы между католической Европой и Латинской Америкой: ведь население Уругвая и Аргентины в немалой части составляют потомки иммигрантов из Испании и Италии. Аналогичным образом, Райс и Фелдман (Rice and Feldman, 1997) обнаружили тесную корреляцию между гражданскими ценностями различных этнических групп в Соединенных Штатах и ценностями, преобладающими в странах их происхождения, - даже через два или три поколения после того, как семьи этих людей переселились в США.
Рисунок 3.3 показывает, что Америка не является примером культурной модернизации, которому должны следовать другие общества (как наивно полагали некоторые авторы послевоенной эпохи). Фактически Соединенные Штаты являются примером отклонения от общего правила, поскольку обладают гораздо более традиционной системой ценностей, нежели все другие промышленно развитые общества. На оси «традиционализм/светскость и рациональность» США находятся гораздо ниже других богатых государств, поскольку степень религиозности и национальной гордости американцев сравнима с той, что можно обнаружить в развивающихся обществах. Феномен американской исключительности был исследован Липсетом (Lip- set, 1990, 1996), Бейкером (Baker, 1999) и другими учеными; наш анализ подтверждает их выводы.


148
США действительно далеко продвинулись по шкале «выживание/самовыражение», но даже здесь они не являются мировым лидером. Судя по всему, шведы и голландцы находятся ближе к переднему краю культурных изменений, чем американцы...
Теория модернизации предполагает, что по мере хозяйственного развития стран их культуры обычно движутся в предсказуемом направлении. Собранные нами данные соответствуют содержанию таких прогнозов. Экономические различия связаны со значительным и всепроникающим культурным несходством (см. рисунок 3.4). Однако мы обнаруживаем четкие свидетельства влияния давно устоявшихся культурных зон. Используя данные последнего доступного нам обзора по отдельным странам, мы ввели в анализ фиктивные переменные, чтобы учесть, является ли данное конкретное общество преимущественно англоязычным, экс- коммунистическим и так далее во всех кластерах, выделенных на рисунке 3.3. Эмпирический анализ этих переменных показал, что культурное местоположение этих конкретных обществ далеко не случайно... В восьми из девяти зон, обозначенных на рисунке 3.3, обнаружены статистически значимые взаимосвязи по крайней мере с одним из важнейших показателей межкультурных вариаций...
Отражают ли выделенные культурные кластеры лишь экономические различия? Например, можно ли считать, что страны протестантской Европы имеют схожие ценности лишь потому, что богаты? Ответы на эти вопросы будут отрицательными... Католическое, протестантское, конфуцианское или коммунистическое наследие неизбежно сказывается на распределении стран по всемирной «карте культур». Уровень хозяйственного развития сказывается на всех аспектах жизни. Показатель размера ВВП на душу населения демонстрирует значительное влияние в пяти из восьми множественных регрессий, предсказывающих изменение соотношения между традиционалистскими и светско-рационалистическими ценностями, и во всех регрессиях, предсказывающих подвижки по шкале «выживание/самовыражение». А доля занятых в промышленном секторе влияет на соотношение между традиционалистскими и светско-рационалистическими ценностями даже более непосредственно, чем ВВП на душу населения, служа объясняющей переменной в семи из восьми регрессий. Доля занятых в секторе услуг оказалась важна в шести из восьми регрессий, предсказывающих изменение соотношения между ценностями выживания и самовыражения...
Роль историко-культурного наследия сохраняется и при учете поправок на уровень ВВП на душу населения и структуру занятости. Например, применительно к экс-коммунистическим обществам соответствующая фиктивная переменная оказывает сильное и статистически значимое влияние на соотношение традиционных и светско-рационалисти¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
ческих ценностей с поправкой на степень экономического развития. Секуляризирующий эффект коммунизма даже сильнее, чем доли промышленного сектора, и почти равен влиянию показателя ВВП на душу населения. Эта же фиктивная переменная оказывает сильное (р < 0.001) отрицательное влияние на соотношение ценностей выживания и самовыражения. Аналогичным образом выявлено сильное и значимое влияние введенной нами фиктивной переменной на оба культурных измерения в случае стран протестантской Европы. Англосаксонская культура также оказывает сильное и значимое влияние на распределение традиционных и светско-рационалистических ценностей: с поправкой на уровень экономического развития она больше тяготеет к традиционалистскому мировоззрению. Но, хотя англоязычные страны группируются ближе к правому краю на шкале «выживание/ самовыражение», эта тенденция исчезает, если сделать поправку на то, что эти общества сравнительно богаты и там высока доля занятых в секторе услуг. Все, кроме одной, фиктивные переменные для культурных зон.... показывают статистически значимое влияние по крайней мере на одно из двух наших измерений...
Объединив кластеры, показанные на рисунке 3.3, в более обширные культурные зоны с большим объемом выборок, мы получили переменные, обладающие еще большей объяснительной силой...
Чтобы проиллюстрировать взаимосвязь этих кластеров, рассмотрим одну из ключевых переменных, используемых в литературе о межкультурных различиях, - межличностное доверие (как один из компонентов измерения по шкале «выживание/ самовыражение»). Коулман (Coleman, 1990), Элмонд и Верба (Almond and Verba, 1963), Патнэм (Putnam, 1993) и Фукуяма (Fukuyama, 1995) утверждают, что межличностное доверие важно для создания общественных структур, от которых зависит развитие демократии, и сложных социальных связей, на которых основаны крупномасштабные хозяйственные единицы. На рисунке 3.5 видно, что большинство протестантских стран демонстрирует более высокие показатели межличностного доверия, чем общества, исторически сложившиеся как католические. Это верно даже с учетом поправки на уровень экономического развития: межличностное доверие в значительной степени коррелирует с уровнем ВВП на душу населения конкретной страны (г = 0.60), но даже богатые католические общества отстают от равных им по преуспеванию протестантских обществ. Наследие коммунистического правления также оказывает влияние на межличностное доверие. Практически во всех экс- коммунистических странах этот показатель находится на сравнительно низком уровне (на рис. 3.5 выделено курсивом), в том числе в исторически протестантских обществах, переживших коммуни-


Р. Инглегарт, У.Е. Бейкер. Модернизация, культурные изменения...
149
5
2
ц
2
5
>
а
ч
к
0)
к
а
ф
о
о
4 о £ х"
Si
5 S X ф
с
ф
о
(0
X
к
G
о
Ч
$5,000
$9,000
$13,000 $17,000 $21,000 $25,000
ВВП на душу населения
Рис 3.5. Распределение 65 стран на основе измерения межличностного доверия, экономического развития и культурных/религиозных традиций.
Примечание: ВВП на душу населения оценивался Всемирным банком с учетом паритетов покупательной способности по состоянию на 1995 г., в долларах США. Показатель корреляции между «степенью доверия» и ВВП на душу населения находится на уровне г = 0.60 (р < 0.001)
стическое правление (например, ГДР и Латвии). Из 19 государств, где более 35 процентов населения считают, что большинству людей можно доверять, 14 являются исторически протестантскими, три находятся под влиянием конфуцианства, одно (Индия) является преимущественно индуистским и только одно (Ирландия) - католическое. Из представленных на рисунке 3.5 десяти стран с самыми низкими показателями доверия восемь относятся к католическим, но ни одно - к протестантским.
Внутри отдельных стран католики находятся приблизительно на одном уровне с протестантами по показателям межличностного доверия. Здесь ключевую роль играет совместный исторический опыт всей нации, а не конкретного человека. Как утверждает Патнэм (Putnam, 1993), горизонтально структурированные организации, управляемые на
местном уровне, способствуют созданию межличностного доверия, тогда как иерархические централизованные и бюрократизированные организации, судя по всему, имеют обратную тенденцию. Исторически римско-католическая церковь была прототипом сугубо иерархического и централизованного института; протестантская же была более децентрализована и открыта для местного влияния. Различие между местным контролем и доминированием далеких иерархов имеет долговременные и значительные последствия с точки зрения показателя межличностного доверия. Совершенно ясно, что эти межкультурные различия не отражают сегодняшнего влияния соответствующих религий. Католическая церковь значительно изменилась за последние десятилетия, а во многих странах, особенно в протестантских, посещение храмов сильно


150
Раздел 3. Демократия, культура и общество
2
О
Рис. 3.6. Различия между религиозными группами в рамках смешанных обществ на основе двух измерений межкультурных вариаций
снизилось и лишь незначительная часть населения регулярно посещает их. Хотя сегодня большинство граждан имеет слабые контакты с церковью или не имеет их вообще, до сих пор сохраняет свое значение сам факт проживания в обществах, сформированных некогда могущественными католическими или протестантскими институтами. Каждый человек - будь то протестант, католик или приверженец иной веры - вынужден учитывать исторически сложившуюся национальную культуру.
Сведения, относящиеся к уровню отдельного индивида, дают дополнительную информацию о том, как происходит передача религиозных традиций в наши дни. Тут возможны два варианта: (1) современные религиозные институты вселяют четко выраженные протестантские, католические или исламские ценности лишь в своих последователей; или (2) религиозные традиции, исторически сформировавшие национальную культуру соответствующих стран, распространяются посредством
общенациональных институтов на все население в целом - даже на тех граждан, кто мало связан или вовсе не контактирует с религиозные институтами. Как видно на рисунке 3.6, эмпирические данные явственно свидетельствуют в пользу второго предположения. Хотя католические, протестантские и исламские общества демонстрируют собственные четко выраженные ценности, внутри конкретных стран различия между католиками, протестантами или мусульманами относительно невелики. Например, в Германии главные ценности местных католиков схожи с идеалами живущих тут протестантов даже в большей степени, чем с ценностями католиков других стран. То же самое наблюдается в США, Швейцарии, Нидерландах и других многоконфессиональных обществах. Здесь католики отличаются несколько большим традиционализмом, нежели их соотечественники-протестанты, но все же не попадают в исторически сложившуюся на глобальной карте католическую культурную зону.


Р. Инглегарт, У.Е. Бейкер. Модернизация, культурные изменения...
151
Как ни странно, то же самое применимо и к различиям между индуистами и мусульманами в Индии, а также между христианами и мусульманами в Нигерии: в плане главных жизненных ценностей нигерийские мусульмане ближе к своим христианским соотечественникам, чем к индийским мусульманам. Возможно, это не так, когда речь идет о вопросах, которые напрямую задевают исламское или христианское самосознание; но по двум рассматриваемым измерениям основополагающих ценностей, в соответствии с данными «Всемирных обзоров ценностей», межнациональные различия внутри отдельных стран оказываются мизерными по сравнению с межстрановыми различиями.
Протестантские и католические страны сегодня демонстрируют совершенно четко определенные ценности главным образом потому, что велико историческое влияние на их общества соответствующих церквей, а не из-за их современной роли. Именно по этим причинам мы классифицируем Германию, Швейцарию и Нидерланды как протестантские общества. Исторически их сформировал протестантизм, хотя сегодня (в результате иммиграции, сравнительно низкого уровня рождаемости протестантского населения и его более высокой степени секуляризации) там, возможно, стало больше католиков, чем протестантов.
Эти выводы предполагают, что однажды сложившиеся межкультурные различия, связанные с религией, стали неотъемлемой частью национальной культуры, которая распространяется среди населения посредством образовательных организаций, средств массовой информации и определенных общественных институтов, существующих в данной стране. Несмотря на глобализацию, нация остается ключевым объединением, в котором разделяемый всем обществом опыт, его образовательные и культурные институты формируют ценности почти каждого человека, живущего в этой стране.
Сохранение четких систем ценностей предполагает, что культура зависит от пройденного обществом исторического пути. Протестантские религиозные институты породили протестантскую этику, довольно высокое межличностное доверие и относительно высокую степень социального плюрализма. Каждый из этих факторов, возможно, внес свой вклад в более быстрое экономическое развитие протестантских стран по сравнению с остальными странами мира. Впоследствии, тот факт, что протестантские общества были (и до сих пор остаются) относительно более процветающими, видимо, и сформировал их определяющие отличительные черты. Хотя все страны претерпели значительные социально-культурные изменения, протестантские и католические (а также конфуцианские, исламские, православные и другие) общества удивительно четко сохраняют свои особенности. Анализ конкретных механизмов,
определяющих подобный характер развития, требует углубления в историю, что выходит за рамки данной работы. Тем не менее, наши умозаключения подкрепляются имеющимися данными по всем странам мира.
Более детальный регрессивный анализ с учетом структуры занятости и одновременно тестированием влияния на нее различных культурных зон обеспечивает дополнительное подтверждение вывода о том, что современные ценности и убеждения различных обществ определяются не только уровнем их экономического развития, но и постоянным и разносторонним влиянием их протестантского, католического, конфуцианского или же экс- коммунистического наследия....
Заключение
Данные «Всемирных обзоров ценностей» демонстрируют как массовые изменения в культурных традициях, так и сохранение четко очерченных традиционных ценностей. Экономическое развитие связано с глубинными и в какой-то мере предсказуемыми культурными изменениями. Индустриализация способствует сдвигу от традиционалистских к светско-рационалистическим ценностям, а возникновение постиндустриального общества ведет к повышению уровня межличностного доверия, терпимости, качества жизни и к превалированию постматериалистических ценностей. Экономическая разруха, наоборот, направляет общества в противоположном направлении. Если экономическое развитие будет продолжаться, можно ожидать постепенного и устойчивого снижения роли институционализированных религий. Влияние традиционной системы ценностей вряд ли исчезнет, так как сложившиеся системы верований проявляют удивительную устойчивость и эластичность. Эмпирические данные по 65 странам показывают, что ценности могут меняться и действительно меняются, но по-прежнему отражают культурное наследие общества.
Сторонники теории модернизации частично правы. Подъем индустриального производства ведет к отходу общества от традиционных наборов ценностей, а возникновение и развитие постиндустриального общества сопровождается сдвигом от абсолютных норм и представлений ко все большему рационализму, толерантности, взаимному доверию и постиндустриальным ценностям. Тем не менее, характерные для различных стран идеалы в существенной мере зависят от путей их исторического развития. Протестантские, православные, исламские или конфуцианские традиции обусловливают формирование культурных зон со своими особыми наборами ценностей, которые сохраняются независимо от хода экономического развития.


152
Оно действительно подталкивает все страны в общем направлении, но ведет не к конвергенции, а, скорее, к движению по параллельным траекториям, отражающим имеющееся культурное наследие. Мы сомневаемся, что в обозримом будущем силы модернизации смогут создать однородную мировую культуру.
Мы предлагаем внести в теорию модернизации несколько уточнений. Первое: модернизация
не следует по линейному пути. Развитие сектора услуг и переход к обществу знаний связаны со своим набором культурных изменений, отличающимся от тех, что имели место в эпоху индустриализации. Более того, затяжной экономический кризис может повернуть результаты модернизации вспять, а это приведет к возврату к традиционным ценностям, что, судя по всему, и происходит в обществах на территории бывшего Советского Союза.
Второе: тезис о секуляризации слишком упрощен. Исходя из полученных нами результатов, мы полагаем, что он относится главным образом к стадии индустриализации, а точнее - перехода от аграрного общества к промышленному, который уже завершен в наиболее развитых странах. Этот сдвиг был связан со значительным снижением роли церкви, - именно этот фактор и внушил Марксу и его последователям идею о том, что в конечном итоге религии вымрут. Переход от сельского к городскому промышленному обществу снижает значение организованной религии, но это порождает растущую озабоченность людей смыслом и целью жизни. В промышленно развитых странах религиозные верования сохраняются и все больше распространяется забота о духовности (в ее широком понимании).
Третье: культурные изменения находятся под влиянием пути исторического развития. Хозяйственный рост имеет тенденцию вызывать многообразные культурные изменения, но тот факт, что то или иное общество было исторически сформировано протестантизмом, конфуцианством или исламом, отражается в культурном наследии, которое,
Литература
Almond, Gabriel and Verba, Sidney. The Civic Culture, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1963.
Baker, Wayne E. North Star Falling: The American Crisis of Values at the New Millennium. Ann Arbor, M.: Univ. of Michigan, 1999 (неопубликованная рукопись).
Bell, Daniel. The Coming of Post-Industrial Society, New York: Basic Books, 1973.
.The Cultural Contradictions of Capitalism, New
York: Basic Books, 1976.
Bernstein, Mary. “Celebration and Suppression: The Strategic Uses of Identity by the Lesbian and Gay Movement” in: American Journal of Sociology, 1997, no. 103,pp.531-565.
Раздел 3. Демократия, культура и общество
в свою очередь, влияет на все последующее развитие. Хотя сегодня в протестантской Европе немногие посещают церкви, характерные черты протестантского общества отчетливо сохранятся во всем спектре ценностей и мнений. То же верно и для обществ, исторически сложившихся как римско- католические, исламские, православные или конфуцианские.
Четвертое: было бы заблуждением рассматривать все культурные изменения как «американизацию». Индустриализующиеся общества отнюдь не становятся похожими на Соединенные Штаты. Фактически, США являют собой особый случай. Как утверждают многие исследователи американского образа жизни (Ь1р8е1, 1990; 1996), американцы придерживаются гораздо более традиционных ценностей и убеждений, чем жители обществ, равных США по уровню благосостояния (Вакег, 1999). Подлинные образцы культурных изменений дают, пожалуй, лишь скандинавские страны .
Наконец, модернизация имеет вероятностный, а не детерминированный характер. Как правило, экономическое развитие трансформирует все общества в предсказуемом направлении, однако конкретный процесс и путь развития вовсе не предопределены заранее. Свою роль играют многие факторы, поэтому любые прогнозы должны учитывать вероятность отклонений с учетом исторического и культурного фона данной страны.
Тем не менее, главный прогноз теории модернизации следует полностью поддержать: хозяйственное развитие связано с серьезнейшими изменениями в системе базовых ценностей и убеждений. Сейчас в богатых государствах господствуют мировоззрения, радикально отличающиеся от распространенных в экономически отсталых обществах. Теория модернизации не предполагает обязательной культурной конвергенции, но прогнозирует общее направление соответствующих изменений (в той мере, в какой этот процесс зависит от смены поколений людей) и даже предлагает некоторые соображения относительно того, как скоро они могут произойти.
Coleman, James S. Foundations of Social Theory, Cambridge (Ma.): Harvard Univ. Press, 1990.
Dahrendorf, Ralf. Class and Class Conflict in Industrial Society, Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1959.
DiMaggio, Paul. “Culture and Economy” in: Smelser N. J. and Swedberg R. (eds.) The Handbook of Economic Sociology, Princeton (NJ) Oxford: Princeton Univ. Press, 1994, pp. 27-57.
Fukuyama, Francis. Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity, New York: The Free Press, 1995.
Guillen, Mauro. Models of Management: Work, Authority, and Organization in a Comparative Perspective, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1994.


Р. Инглегарт, У.Е. Бейкер. Модернизация, культурные изменения...
153
Hamilton, Gary G. “Civilizations and Organization of Economies” in: Smelser N. J. and Swedberg R. (eds.) The Handbook of Economic Sociology, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1994, pp. 183-205.
Huntington, Samuel P. “The Clash of Civilizations?” in: Foreign Affairs 72(3), 1993, pp. 22-49.
. The Clash of Civilizations and the Remaking of
World Order, New York: Simon & Schuster, 1996.
Inglehart, Ronald. The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles in Advanced Industrial Society, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1977.
. Culture Shift in Advanced Industrial Society,
Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1990.
. Modernization and Postmodemization: Cultural,
Economic, and Political Change in 43 Societies, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1997.
Lipset, Seymour Martin. “American Exceptionalism Reaffirmed” in: Toqueville Review, 1990, no. 10, pp. 23—45.
. American Exceptionalism, New York: Norton,
1996.
McMichael, Philip. “Globalization: Myths and Realities” in: Rural Sociology, 1996, no. 61, pp. 25-56.
Putnam, Robert. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy, Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1993.
Rice, Tom W. and Feldman, Jan L. “Civic Culture and Democracy from Europe America” in: Journal of Politics, 1997, no. 59, pp. 1143-72.
Rokeach, Milton. Beliefs, Attitudes, and Values, San Francisco (Ca.): Jossey-Bass Publishers, 1968.
Rokeach, Milton. The Nature of Human Values, New York: The Free Press, 1973.
Schuman, Howard and Scott, Jacqueline. “Generations and Collective Memories” in: American Sociological Review, 1989, no. 54, pp. 359-81.
Smith, Tom. “Church Attendance Declining in the U.S” in: National Opinion Center press release, 1999, June 8.
Spier, Fred. The Structure of Big History: From the Big Bang until Today, Amsterdam, Holland: Amsterdam Univ. Press, 1996.
Stokes, Randall G. and Marshall, Susan. “Tradition and the Veil: Female Status in Tunisia and Algeria” in: Journal of Modem African Studies, 1981, no. 19, pp. 625—46.
U.S. Census Bureau. World Population Profile: 1996, Washington, DC: U.S. Census Bureau, 1996.
Wallerstein, Immanuel. The Modem World System, Vol. 1. New York: Academic Press, 1974.
.“Modernization: Requiescat in Pace” in: Coser L. A.
and Larsen O. N. (eds.) The Uses of Controversy in Sociology, New York: The Free Press, 1976, pp. 131-135.
Watson, James (ed.). Golden Arches East: McDonald’s in East Asia, Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1998.
Weber, Max. The Protestant Ethnic and the Spirit of Capitalism, Translated by T. Parsons. Reprint, New York, London: Scribner, 1958 [1904].
Weiner, Myron (ed.) Modernization: The Dynamics of Growth. New York: Basic Boocs, 1966.
Williams, Rhys H. (ed.). Cultural Wars in American Politics, New York: Aldine de Gruyter, 1997.
World Bank. 1997. World Development Report, Oxford, New York: Oxford Univ. Press.
Wuthnow, Robert. After Heaven: Spirituality in America Since the 1950s, Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1998.


Культура и демократия*
Адам Пшеворский, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи
Демократия и «демократическая культура»
Обусловлена ли устойчивость демократии наличием некой «демократической культуры»? И если да, то какие культурные модели более, а какие менее совместимы с «демократической культурой», то есть какие благоприятствуют демократии, а какие, наоборот, препятствуют ей?
В соответствии с «некультуралистской» точкой зрения, между культурой и демократией нет никакой причинно-следственной связи. Для создания и поддержания в той или иной стране демократических институтов не нужно никакой демократической культуры. В соответствии со «слабокультура- листской» точкой зрения, демократическая культура необходима, но вопрос, насколько она совместима с традициями конкретных обществ, остается спорным, поскольку традиции подвержены изменениям, постоянно возникают и пересматриваются. Иначе говоря, демократия может процветать даже в условиях, казалось бы, враждебной ей культуры. Наконец, с «сильнокультуралистской» точки зрения, некоторые культуры попросту несовместимы с демократией, а потому им необходимы иные формы государственного устройства.
Итак, суть проблемы состоит в следующем: могут ли демократические институты функционировать в любой культурной среде или следует признать, что некоторые культуры совместимы только с той или иной формой авторитаризма?
Простого ответа нет. Существующие мнения весьма противоречивы, а свидетельств в пользу того или иного мало. Все, что мы в силах сделать, - изложить конкурирующие взгляды и привести некоторые факты. Что касается общего вывода, мы настроены весьма скептически. Мы полагаем, что экономических и институциональных факторов вполне достаточно, чтобы убедительно объяснить динамику демократического развития без какого- либо обращения к фактору культуры. Эмпирически мы обнаруживаем, что по крайней мере наиболее очевидные культурные черты, такие как доминирующая религия, не имеют особого отношения к вопросу возникновения и устойчивости демократий. Несмотря на веские основания предполагать, что культура играет какую-то роль, имеющиеся в нашем распоряжении эмпирические доказательства слабо подкрепляют мнение, будто демократия тре¬
бует наличия демократической культуры.
Начнем с краткой истории культуралистских взглядов, а затем проанализируем их более систематически. Вопрос заключается в следующем: верно ли, что демократия может возникнуть и просуществовать длительное время только в условиях определенных культурных моделей? Необходимы ли для нее некие специфические аспекты культуры, и если да, то какие именно и как они действуют? Мы также приведем изложение подхода, не опирающегося на культуру, и покажем, что он подтверждается некоторыми фактами. Позже мы зададим вопрос, какие конкретные культуры могут считаться более совместимыми с демократией, чем другие, и исследуем эмпирически, оказывают ли культуры, грубо определенные нами в соответствии с доминирующими национальными религиями, влияние на возникновение и выживаемость демократических режимов. Завершит главу обсуждение ряда проблем нормативного характера...
Что именно в культуре имеет значение и какое?
...Точка зрения, что демократия требует определенного культурного базиса, не нова. Многим кажется, что в культуре есть нечто, что необходимо для возникновения и продолжительного существования демократии. Но что? Монтескье полагал, что речь идет об иррациональной мотивации людей (чувство страха, понятия о чести и добродетели), которая, в свою очередь, является отражением религии, нравов и обычаев. Другие теоретики обращались к эмоциям, привычкам, а также рациональному пониманию общественной пользы. Милль подходил к вопросу более системно, проводя различие между предпочтением демократии, необходимыми для ее поддержания особенностями темперамента и чувством общности. Алмонд и Верба рассматривали убеждения, влияния и оценки политического процесса и его результатов. Инглегарт стремился выяснить, удовлетворены ли люди своей жизнью, доверяют ли они друг другу и нравятся ли им революционные перемены. Ученые, опирающиеся в своих исследованиях на обзоры общественного мнения, выясняли, ценят ли люди демократию как таковую, то есть независимо от условий, в кото¬
* Выдержки из: Przeworski, Adam, Cheibub, Jose Antonio, and Limongi, Fernando “Culture and Democracy” in:
World Culture Report: Culture, Creativity, and Markets. Paris: UNESCO Publishing, 1998.


А. Пшеворский, Х.А. Чейбуб и Ф. Лимонджи. Культура и демократия
155
рых она реализуется, и результатов, к которым она может привести.
Эта неопределенность и порождаемая ею неразбериха более чем очевидны в работе Вейнгаста (АУе^ав^ 1997), являющейся попыткой примирить соперничающие толкования демократической стабильности. Вейнгаст поставил задачу продемонстрировать, что для стабильности демократии необходимо, чтобы граждане имели некий общий взгляд на то, какие действия государства считать нелегитимными, и были готовы противостоять всякой его попытке перейти дозволенные границы, если таковые установлены...
Какова же тогда роль культуры в поддержании демократического равновесия? Вейнгаст (ЛУе^ав!, 1997, р. 253) благоразумно подчеркивает, что речь не идет о причинно-следственной связи, когда определенный набор ценностей способствует или, напротив, препятствует стабильности демократии. Конкретная культура и устойчивость демократии - это просто разные аспекты ситуаций, когда общество решает проблемы своей координации. Но какие именно аспекты культуры важны в этих ситуациях? На первом уровне выделяются два: консенсус относительно пределов легитимности действий государства и общее чувство необходимости отстаивать его3...
Однако если предполагается, что культуралист- ские взгляды должны снабдить нас убедительным толкованием происхождения и жизни демократии, то следует точно определить, что именно в культуре имеет значение и каким образом. Давайте для начала проведем различие между разными аспектами культуры, которые могут иметь значение4.
Первое: люди ценят демократию как таковую, независимо от ее результатов... Люди убеждены, что демократия является безусловно наилучшей (или наименее худшей) системой правления; они говорят так, когда их спрашивают, или же действуют таким образом, что становится ясно, что они верят в это.
Второе: люди считают своим долгом подчиняться правилам, на которые они сами «согласились»5. Мы заключаем глагол «согласились» в кавычки, поскольку согласие здесь может лишь предполагаться: люди выбрали бы эти правила, если бы с ними посоветовались. Таким образом, демократия легитимна в том смысле, что люди готовы признавать решения, содержание которых еще не определено, уже постольку, поскольку эти решения являются результатом применения общепринятых правил. Люди соглашаются с итогами демократического взаимодействия, даже когда они им не нравятся, так как это результат применения на практике правил, на которые мы все согласились... В таком случае ключом к демократической стабильности является «культура участия».
Третье: некоторые представления людей о ценностях и, возможно, особенности их темперамента способствуют демократии (если воспользоваться языком 1950-х годов, формируют «демократическую личность»)... Сюда относятся «республиканские добродетели», доверие6, сопереживание, толерантность, умеренность и терпение. Люди вполне могут любить коллективизм и с доверием относиться к правительству, полагая, что оно никогда не использует во зло свою власть, даже если окажется в руках идейных противников. Они могут
3 Вейнгаст принимает как само собой разумеющееся, что государство являет собой потенциальную угрозу для каждого: возможность стабильного альянса между государством и конкретным классом исключается. В результате он неверно истолковывает собственные выводы, утверждая, что граждане действуют из чувства «долга», когда противостоят государству. Что же это за «долг», если исполняющие его движимы единственно только своекорыстием?
4 Среди сторонников теории игр появилась новая мода: интерпретировать культуру как «внеравновесные» представления, касающиеся того, что случится, если то, что никогда не случается, все же произойдет. Предположим, буржуазия раздумывает, пойти ли навстречу требованиям рабочих или обратиться к армии с просьбой усмирить их. Буржуазия полагает, что армия не станет вмешиваться, а потому идет навстречу требованиям рабочих. Иначе говоря, в основе демократической стабильности лежит «внеравновесное» представление, что военные находятся вне политики. Или предположим, что рабочие думают о том, что армия пойдет усмирять их по просьбе буржуазии. Тогда буржуазия, зная, что рабочие умерят свои требования из страха перед вмешательством военных, не станет обращаться к их помощи. В этом случае «внеравновесное» представление рабочих о том, что армия может вмешаться в конфликт, способствует демократии. Слабость подобных объяснений кроется в том, что если «равновесные» представления могут основываться на оценке прошедших событий, а потому могут рационально корректироваться, то «внеравновесные» представления совершенно произвольны. Следовательно, «культура» становится просто наименованием «черного ящика» предубеждений. Такой путь исследования не кажется нам плодотворным.
5 По поводу сложностей, возникающих с этой концепцией, когда ее используют в качестве позитивной теории деятельности, см.: 1)шш, 1996, СЬ. 4.
6 Апеллирование к доверию недавно вошло в моду у теоретиков демократии. Но невольно задаешься вопросом, а должны ли граждане демократических государств полностью доверять своим правительствам? Не следует ли им следить за тем, что делают их правительства, и соответствующим образом санкционировать их действия?


156
проявлять уважение к взглядам и интересам, отличным от своих собственных, соглашаться с тем, что другие также должны обладать всеми правами, или же терпеливо ждать своей очереди.
Четвертое: демократию делают возможной не столько общность взглядов, сколько совместная деятельность: отсюда и «консенсус»7  8 *... Если люди не имеют общих базовых характеристик, таких как язык, религия или же этническая принадлежность, то у них мало общего для того, чтобы поддерживать демократию. Но совпадения таких базовых характеристик недостаточно: для функционирования демократии требуется «согласие» относительно некоторых базовых ценностей, правил игры и многого другого (Dahl, 1956; Lipset, 1959; Eckstein, 1961)1...
Ясно, что эти культурные основы демократии вовсе не обязательно должны быть взаимоисключающими. Даже в случае, когда одни важнее для введения демократии, а другие - для ее сохранения, все они могут оказаться необходимыми для того, чтобы люди боролись за демократию, еще живя под гнетом диктаторского режима, и активно поддерживали ее после того, как она будет установлена. Но если культуралистский подход правомерен, то нужно проводить разграничения и давать точные определения. В противном случае никогда не удастся доказать, что культура не имеет никакого значения.
Следующая проблема касается причинно- следственной связи. Ибо даже если бы обнаружилось, что все существующие демократии имеют некую общую «демократическую культуру», этого наблюдения недостаточно для того, чтобы точно установить, что именно появляется первым: демократическая культура или демократические институты? Рискуя показаться педантами, мы все же считаем нужным искать причинно-следственные цепочки, которые, возможно, связывают экономическое развитие, культурные преобразования и политические институты.
Согласно первому подходу, культура вызывает как развитие, так и демократию, каковыми бы ни были причинно-следственные связи между ними. Это то, что мы и имеем в виду, когда говорим о «сильнокультуралистских» взглядах...
Другое мнение: для того, чтобы демократия стала возможной, необходимы и развитие, и культура, причем независимо друг от друга. Даже если хозяйственное развитие ведет к некоторым куль¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
турным преобразованиям, их недостаточно для того, чтобы породить демократическую культуру, которая, в свою очередь, необходима для возникновения и выживания демократии. Таков подход упомянутых выше Алмонда и Вербы, который также можно отнести к «сильно культуралистским».
Третий вариант: демократия становится возможной лишь при наличии определенной культуры, а последняя автоматически порождается экономическим развитием... Ясно, что в соответствии с такой точкой зрения все культуры достаточно изменчивы для того, чтобы «модернизироваться» вместе с другими аспектами под воздействием экономического развития. Таким образом, причинно- следственная цепочка начинается с хозяйственного развития и через культуру ведет к демократии. Это - «слабокультуралистский» подход.
Четвертое: для выживания и продолжительного существования демократии необходима некая определенная культура, но она возникает под воздействием демократических институтов после того, как они появляются... В соответствии с этим взглядом следует ожидать, что все успешные демократии будут иметь одну ту же демократическую культуру, которая возникает благодаря созданию демократических институтов и, в свою очередь, поддерживает их.
Пятое: с «нонкультуралистсткой» точки зрения демократия возникает и живет независимо от культуры. Демократия может породить или не породить культурную гомогенность, но культура не оказывает никакого влияния на устойчивость демократических институтов.
Учитывая скудость данных по культуре, первые три объяснения не могут быть проанализированы систематически и с охватом широкого круга стран. Однако «некультуралистские» теории проанализировать возможно.
«Некультуралистское» объяснение
Факты в значительной мере подтверждают «некультуралистскую» точку зрения. В соответствии с ней, демократия обретает устойчивость потому, что соответствующим политическим силам выгоднее (в смысле обеспечения собственных интересов) подчиняться демократическим правилам, а не нарушать их. Даже если в краткосрочной перспективе проигравшие в демократическом состяза¬
7 Такой консенсус может быть «перекрестным» (Rawls, 1993) в том смысле, что причины, по которым люди принимают определенный институциональный каркас, могут разниться от группы к группе, поскольку каждая из них придерживается различных «фундаментальных» ценностей.
8 В работах Eckstein, 1961 и Eckstein and Gurr, 1975 утверждается, что демократическая политика также требует, чтобы демократические ценности распространились и среди не столь всеобъемлющих социальных единиц, та¬
ких как семья, община по месту жительства, место работы. Прямо противоположное мнение высказывает Линц (Linz, 1996).


А. Пшеворский, Х.А. Чейбуб и Ф. Лимонджи. Культура и демократия
157
нии могут добиться большего путем бунта, а не согласия с результатами текущего раунда, то будущее все равно сулит им довольно крупные выгоды и надежды на выигрыш, а потому им разумнее подчиниться результатам голосования. Аналогично рассуждают и победители. Таким образом, демократия обеспечивает равновесие, поскольку все противоборствующие политические силы полагают, что в их высших интересах следовать демократическому вердикту (Ргеешогекц 1991, Сй. I)10  *...
Теперь рассмотрим несколько реальных моделей демократии, существовавших в 1950-1990 гг12  * 14. Самый поразительный факт заключается в том, что в исследуемый период демократия не пала ни в одной стране с доходом на душу населения выше, чем в Аргентине в 1976 г.
Вероятность выживания демократии неуклонно увеличивается по мере увеличения подушевого дохода...
Весьма важны и некоторые другие факторы, хотя все они не идут в сравнение с уровнем доходов на душу населения. С точки зрения рационального выбора особенно существенны два из них. Во-первых, демократия имеет лучшие шансы выстоять в ситуации, когда ни одна из партий не контролирует большой доли мест в законодательной палате, то есть более чем две трети. Во-вторых, демократия наиболее стабильна тогда, когда главы правительств периодически меняются - чаще, чем раз в пять лет, но реже, чем раз в два года. Эти два наблюдения - а оба они подкреплены статистическими данными многомерного анализа - складываются в следующий вывод: демократия имеет гораздо больше шансов выжить тогда, когда ни одна политическая сила не доминирует полностью и постоянно. Когда одна партия имеет неограниченный контроль над законодательством или когда высшие чиновники остаются на своих местах долгое время, демократия гораздо менее стабильна.
Примеры краха демократии следуют в соответствии с предсказанной нами моделью: в бедных странах (с доходом менее одной тысячи долларов на душу населения) демократию подрывают и те, кто находится у власти, и те, кто лишен ее; в странах с доходом от одной до шести тысяч долларов больше шансов, что против демократии выступят аутсайдеры; богатую же демократию не удается свергнуть никому1 ...
Наконец, мы не находим никаких свидетельств «привыкания» к демократии. Сам факт наличия в той или иной стране демократии вовсе не увеличивает вероятности того, что она сохранится там навсегда... Даже если привыкание к демократии и порождает демократическую культуру, то все равно главную роль играет благосостояние, а не культура.
Достаточно одного взгляда на таблицу 3.1, чтобы заметить, что разные экономические факторы оказывают неодинаковое влияние на устойчивость диктатур и, следовательно, на переход к демократии. Вероятность установления демократии увеличивается по мере того, как страна становится богаче, но по достижении определенного уровня благосостояния снова начинает снижаться. Экономические кризисы не ведут к краху диктатур. Таким образом, статистический анализ показывает, что переход к демократии почти невозможно предсказать, даже при наличии широкого набора доступных для наблюдения факторов как экономического, так и культурного свойства. Диктатуры подвержены слишком многим рискам и рушатся в силу самых разнообразных причин...
Следовательно, налицо неопровержимые доказательства приоритета экономических факторов. Для анализа реально наблюдаемой модели динамики режимов нет никакой необходимости обращаться за помощью к культуре. Конечно, можно и дальше настаивать на культуралистском подхо-
10 Для искушенного читателя сделаем уточнение. В большинстве ситуаций существуют сразу несколько видов равновесия. Один из них - «война»: победитель полагает, что проигравший взбунтуется, проигравший полагает, что победитель не станет устраивать выборы, и они вступают в борьбу до победного конца. Другой вид - диктатура без войны: диктатор правит не настолько жестко, чтобы вызвать открытое сопротивление, а оппозиция полагает, что молчаливая покорность предпочтительней борьбы. Иначе говоря, демократическое равновесие, если таковое вообще существует, не является единственно возможным случаем. Поэтому Вейнгаст (Weingast, 1997)
был прав, делая упор на важности координации. Однако если выбор вида равновесия зависит от экономического развития, то тут культура не играет никакой роли.
12 Все представленные статистические результаты основаны на готовящейся к печати книге под редакцией Prze- worski и др., а также работе Przeworski and Limongi, 1997. Данные охватывают 135 стран, суммарно 4126 лет и 100 демократических режимов, в общей сложности просуществовавших 1645 лет. Все показатели дохода
выражены в долларах США с учетом паритетов покупательной способности на 1985 г.
14 В таблицах 3.4 и 3.3 по-разному закодированы переходы к диктатуре. В таблице 3.3 режимы, руководители которых отказались от принципа выборности в любой из моментов, когда они занимали свою должность, классифицируются как диктатуры с начала и до конца. В таблице 3.2. такие режимы классифицируются как демократии до момента, когда произошла узурпация власти. Следовательно, в таблице 3.4 случаи смены политического режима включают в себя все случаи из таблицы 3.3. плюс переходы, осуществленные руководителями. Подробнее см.: Alvarez et al., 1996. Заметим, что мы наблюдаем скорее результаты конфликтов, нежели их начало. Следовательно, интерпретируя эти результаты, надлежит иметь в виду изначальные цели сторон.


158
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Таблица 3.1. Случаи смены политического режима в зависимости от дохода на душу населения и темпов экономического роста, с учетом лага.
Уровень дохода и темпы Все страны Диктатуры Демократии
его роста
РЖ
ТЖ
N
PAD
TAD
N
PDA
TDA
N
<1000
0,0147
15
1019
0,0063
6
945
0,1216
9
74
G < 0
0,0193
9
467
0,0091
4
440
0,1852
5
27
G > 0
0,0109
6
552
0,0040
2
505
0,0851
4
47
1001-2000
0,0321
32
997
0,0242
18
745
0,0556
4
252
G < 0
0,0447
14
313
0,0313
7
224
0,0787
7
89
G > 0
0,0263
18
684
0,0211
11
521
0,0429
7
163
2001-3000
0,0325
16
493
0,0261
8
306
0,0428
8
187
G < 0
0,0522
7
134
0,0341
3
88
0,0870
4
46
G> 0
0,0160
4
250
0,0136
2
147
0,0194
2
103
3001-4000
0,0201
7
349
0,0146
3
205
0,0278
4
144
G < 0
0,0303
3
99
0,0172
1
58
0,0488
2
41
G > 0
0,0160
4
250
0,0136
2
147
0,0194
2
103
4001-5000
0,0339
8
263
0,0469
6
128
0,0185
2
108
G < 0
0,0500
3
60
0,0588
2
34
0,0385
1
26
G > 0
0,0284
5
176
0,0426
4
94
0,0122
1
82
5001-6000
0,0308
6
195
0,0595
5
84
0,0090
1
111
G < 0
0,0541
2
37
0,0952
2
21
0,0000
0
16
G > 0
0,0253
4
158
0,0476
3
63
0,0105
1
95
6001-7000
0,0190
3
158
0,0606
2
33
0,0080
1
125
G < 0
0,0857
3
35
0,3333
2
6
0,0345
1
29
G > 0
0,0000
0
123
0,0000
0
27
0,0000
0
96
>7001
0,0015
1
679
0,0286
1
35
0,0000
0
644
G < 0
0,0000
0
120
0,0000
0
3
0,0000
0
117
G > 0
0,0018
1
559
0,0313
1
32
0,0000
0
527
Итого:
0,0213
88
4126
0,0198
49
2481
0,0237
39
1645
G < 0
0,0324
41
1265
0,0240
21
874
0,0512
20
391
G > 0
0,0164
47
2861
0,0174
28
1607
0,0152
19
1254
Пояснения: доход на душу населения выражен в долларах США по паритету покупательной способности на 1985 год; РЖ - вероятность смены политического режима, ТЖ - общее число случаев смены политического режима, N - число наблюдений за все рассматриваемые годы, PAD - вероятность перехода от авторитаризма к демократии, TAD - общее число переходов от авторитаризма к демократии, PDA - вероятность перехода от демократии к авторитаризму, TDA - число переходов от демократии к авторитаризму.
де, утверждая, что изначальной причиной всякого развития является определенная культура (скажем, «рыночная») и что главное объяснение все-таки связано с культурой. Однако такой путь приведет исследователя в тупик, так как можно будет, в свою очередь, задаться вопросом о причинах возникновения «рыночной культуры» и так далее. Итак, стоит остановиться на достигнутом.  *Культуры, демократическая культура и демократия
Какие из конкретных (иначе говоря, поддающихся идентификации) культур благоприятствуют, а какие препятствуют формированию и устойчивости демократических институтов? Вопрос можно поставить и следующим образом. Предположим, мы выявили, что независимо от уровня благосостояния и других факторов все страны с большой долей протестантов относятся к числу демократических и ни одна страна с малым их количеством демократией не является. Тогда, на первый взгляд,
мы имеем доказательство того, что, как бы мы ни интерпретировали понятие «демократическая культура», все необходимые для нее ингредиенты предоставляет протестантизм. Но если мы не выявляем подобной модели, то это может происходить по двум совершенно разным причинам: или потому, что становление и устойчивость демократии вовсе не требуют наличия определенного набора культурных моделей, или же потому, что хотя демократия действительно имеет некоторые культурные запросы и барьеры, все культуры совместимы или могут быть совмещены с этими моделями.
Сначала мы рассмотрим вопрос совместимости конкретных культур с демократической культурой. Затем рассмотрим некоторые эмпирические модели.
Культуры и демократическая культура
Исторически, дискуссия на эту тему вращалась в основном вокруг культур, идентифицируемых согласно доминирующей религии...


А. Пшеворский, Х.А. Чейбуб и Ф. Лимонджи. Культура и демократия
159
Таблица 3.2. Случаи краха демократических режимов (в зависимости от дохода на душу населения и отношения ко власти инициаторов смены режима).
Число случаев краха демократических режимов
Доход
надушу
населения
Всего
По инициативе лиц, находившихся у власти
По инициативе лиц, не находившихся у власти
<1000
17
10
7
1001-3000
29
12
17
3001-6055
9
1
8
>6066
0
0
0
Итого:
55
23
32
Существует несколько причин усомниться в том, что культуры (цивилизации) обеспечивают все необходимое для демократии или же воздвигают непреодолимые барьеры для нее. Например, Мацруи (Mazrui, 1997, р. 118) предпочитает рассматривать в таком ключе ислам. Во-первых, доказательство взаимосвязи между цивилизациями и демократией методом «ех-post» представляется чересчур примитивным. Раз страны, где доминируют протестанты, являются демократическими, то надо искать черты протестантизма, способствующие развитию демократии; если ни одна мусульманская страна не является демократической, то, очевидно, в исламе есть нечто антидемократическое. Эйзенштадт (Eisenstadt, 1968), например, пришел к выводу, что индийская цивилизация содержит в себе все, что надо для демократии, а конфуцианство и ислам - нет. Остается только гадать, что бы он сказал, если бы Китай был демократической страной, а Индия - нет16.
Во-вторых, в любой культуре, включая протестантизм, можно обнаружить элементы, кажущиеся как совместимыми, так и несовместимыми с демократией. Протестантское узаконивание экономического неравенства, не говоря уж о самой этике эгоистического интереса, обеспечивает довольно слабый моральный базис для совместного проживания людей и разрешения конфликтов между ними мирным путем. Другие культуры авторитарны, но одновременно эгалитарны; иерархичны, но уважают право на несогласие; склонны к общинности, но терпимы к многообразию различий и так далее. Каждый может выбирать по своему вкусу17.
В-третьих, на протяжении истории все религиозные традиции вполне успешно сочетались с самыми разными политическими режимами. Диапазон вариаций неодинаков для разных религиозных традиций, но во всех случаях достаточно широк для того, чтобы было ясно, что эти традиции достаточно гибки, когда дело касается выбора типа политического устройства.
Наконец, последнее и самое главное: традиции не установлены раз и навсегда, а постоянно создаются и пересматриваются (Hobsbawm and Ranger, 1983). Этот момент подчеркивают также Эйкель- ман и Пискатори (Eickelman and Piscatori, 1996) в своем анализе ислама. Фактически сам анализ конфуцианской традиции, который мы упоминали выше, лучше всего рассматривать, как попытку изобрести демократическое конфуцианство. Культуры сотканы из одной ткани, но разные портные неодинаково драпируют эту культурную материю...
Эмпирические свидетельства
Что же является эмпирическим свидетельством влияния религий на динамику политических режимов? Протестанты и католики в основном живут в демократических государствах; мусульмане и прочие - при диктатурах. Но этого поверхностного наблюдения недостаточно для того, чтобы выявить причинно-следственную связь...
Следовательно, чтобы проверить, насколько важен фактор религии для динамики политических режимов, мы подсчитали влияние различных переменных на вероятность того, что демократия будет установлена, а также того, что она сойдет на нет. Мы рассмотрели прежде всего три переменные, включенные в нашу «некультуралистскую» модель: доход на душу населения, темп его роста и частоту смены глав государств за время жизни данного режима18. Как показывает таблица 3.3, все три переменные статистически значимы. Чем богаче демократическая страна, тем меньше вероятность, что там произойдет смена режима; напротив, богатые диктатуры имеют больше шансов рухнуть. Если экономика страны росла в продолжение предшествующего года, то вероятность изменения политического устройства (будь то демократия или диктатура) значительно снижается. Более частая, чем в среднем, смена глав государства в демократических странах немного повышает нестабильность режима, а для диктатур это часто оборачивается их гибелью.
16 Метод “ex-post”euje более очевиден в культурном анализе экономического роста. См.: Sen, 1997.
17 Таким образом, Натан и Ши (Nathan and Shi, 1993) находят элементы демократической культуры в Китае, в то время как Гибсон, Дач и Тедин (Gibson, Duch and Tedin, 1992) обнаруживают их в России.
18 Доля мест в законодательном собрании, принадлежащая самой большой партии, при статистическом анализе не является значимой переменной.


160
Раздел 3. Демократия, культура и общество
Таблица 3.3. Религии и смена политических режимов: динамическая линейно-вероятностная модель (dynamic probit model)
Лог-вероятность (Log-likelihood) -335,9044
Ограниченная (уклон=0) Лог-В. (Restricted (Slopes=0) Log-L.) -2685,421
Хи-квадрат (13) (Chi-squared (13)) 4659,033
Уровень значимости (Significance level) 0,0000000
Переход к диктатуре Переход к демократии
Переменная
Коэффициент
t- коэффициент (t-ratio)
Линейная
вероятность
М>х
Коэффициент
t-коэффи¬
циент
(t-ratio)
Линейная
вероятность
М>х
Константа
-0,53859
-5,676
0,00000
-2,46014
-11,762
0,00000
Доход на душу населения
-0,84880Е-04
-3,935
0,00008
0Д02732Е-03
1,814
0,06961
Рост
-0,16626Е-01
-2,942
0,00327
-0,222413Е-01
-3,764
0,00017
Сменяемость глав государства
0,17583
1,938
0,05262
0,636220
3,585
0,00034
Католики
0,83732Е-03
0,781
0,43487
0.497148Е-02
1,941
0,05221
Протестанты
-0,84245Е-03
-0,418
0,67630
-0,512016Е-02
-0,962
0,33593
Мусульмане
0Д8935Е-02
1,360
0,17386
-0Д86515Е-02
-0,657
0,51107
Частотность фактических и предсказанных результатов Предсказанный результат имеет максимальную вероятность
Предсказанные
Фактические
ДЕМ
ДИК
Итого
ДЕМ
1546
49
1595
ДИК
38
2358
2396
Итого
1584
2407
3991
Пояснение: коэффициенты являются частными производными соответствующих вероятностей относительно переменных, оцененных по их среднему значению. ДЕМ - демократии, ДИК - диктатуры.
Если в эту «некультуралистскую» модель добавить показатель распространенности трех религий, по которым у нас имеются данные, в виде доли католиков, протестантов и мусульман в населении каждой страны, оказывается, что он абсолютно никак не влияет на устойчивость демократии. Лишь католицизм имеет некоторое - причем негативное - влияние на стабильность диктатур. Более того, когда в анализ вводятся дополнительные переменные - колониальное наследие, религиозная и
этническая неоднородность населения или же доля стран мира, которые являются демократическими в течение определенного года, фактор религии совершенно не сказывается ни на одной из них.
Чтобы проверить гипотезу о роли культурной неоднородности, мы использовали индексы этнолингвистической и религиозной «фракционализа- ции»19. Этнолингвистическая «фракционализация» уменьшает шансы демократий на выживание, и это вполне соответствует здравому смыслу. С учетом
19 	Индексы «фракционализации» измеряют вероятность того, что два произвольно выбранных индивида не принадлежат к одной и той же группе. Индекс этнолингвистической «фракционализации» взят у Истерли и Левина (Easterly and Levine, 1997). Приведенные данные содержат также индексы, измеряющие процент населения, не говорящего на государственном и наиболее широко распространенном языке. Эти два индекса не оказывают никакого влияния на стабильность режима.


А. Пшеворский, Х.А. Чейбуб и Ф. Лимонджи. Культура и демократия
161
Таблица 3.4. Этнолингвистическая «фракционализация» и смена политических режимов: динамическая линейно-вероятностная модель
Лог-вероятность (Log-likelihood) -306,7057
Ограниченная (уклон=0) Лог-В. (Restricted (Slopes=0) Log-L.) -2382,604
Хи-квадрат (13) (Chi-squared (13)) 4151,797
Уровень значимости (Significance level) 0,0000000
Переход к диктатуре Переход к демократии
Переменная
Коэффициент
t- коэффициент (t-ratio)
Линейная
вероятность
[t]>x
Коэффициент
t-коэффи¬
циент
(t-ratio)
Линейная
вероятность
[t]>x
Константа
-1,4462
-5,822
0,00000
-2,08905
-11,480
0,00000
Доход на душу населения
-0,22950Е-03
-4,090
0,00004
0,11891Е-03
1,567
0,11709
Рост
-0,43770Е-01
-2,750
0,00596
-0,25457Е-01
-3,565
0,00036
Сменяемость глав государства
0,53737
2,273
0,02305
0,53882
3,428
0,00061
ЕЬРбО
0,90067
2,517
0,01185
0,16581
2,390
0,01684
ЫЕ\¥С
0,20553Е-01
0,060
0,95183
-0,85350
-2,106
0,03517
ВИТСОЬ
-0,47802
-1,402
0,16103
0,35732
0,303
0,76211
Частотность фактических и предсказанных результатов Предсказанный результат имеет максимальную вероятность
Предсказанные
Фактические
ДЕМ
ДИК
Итого
ДЕМ
1475
43
1518
ДИК
36
1924
1960
Итого
1511
1967
3478
Пояснение: ЕЬЬбО - этнолингвистическая «фракционализация» начиная с 1960 года; 1ЧЕ>УС - фиктивная переменная, означающая страну, которая не имела независимости до 1945 года; ВЯГГСОЬ - фиктивная переменная, означающая, что страна была британской колонией. Коэффициенты являются частными производными соответствующих вероятностей относительно переменных, оцененных по их среднему значению.
колониального наследия страны «фракционализация» также уменьшает шансы на выживание диктатур. Следовательно, похоже на то, что этнолингвистическая неоднородность вообще делает менее стабильными любые политические режимы. Действительно, ее влияние на режимы исчезает, если принять во внимание прошлую политическую нестабильность. Таким образом, тезис, что для поддержания демократии необходимы некие общие ценности находит подтверждение лишь в том факте, что в гетерогенных странах смена режимов случается более часто. Что касается религиозной неоднородности, то она не оказывает никакого влияния на стабильность как демократических, так и диктаторских режимов.
Итак, эмпирические свидетельства довольно скудны, поскольку культуры плохо поддаются простым классификациям. Соответственно, ограничены возможности статистического анализа. Само собой разумеется, нам хотелось бы разделить культуры на иерархические и эгалитарные, универсалистские и партикуляристские, религиозные и светские, консенсусные и конфликтные, и так далее. Однако факты, которыми мы располагаем, не подкрепляют утверждения, что некоторые культуры несовместимы с демократией. Культурный фактор играет весьма малую роль в том, будет ли в той или иной стране установлена демократия, и никак не влияет на ее устойчивость.


162
Библиография
Dahl, R. A Preface to Democratic Theory. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1956.
Dunn, J. The History of Political Theory and Other Essays. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1996.
Eckstein, H. A Theory of Stable Democracy. Princeton (NJ) Oxford: Princeton Univ. Center for International Studies, 1961.
Eckstein, H., Gurr, T.R. Patterns of Inquiry: A Structural Basis for Political Inquiry. Chichester (UK), New York: John Wiley & Sons, 1975.
Eickelman, D.F., Piscatori, J. Muslim Politics. Princeton (NJ) Oxford: Princeton Univ. Press, 1996.
Eisenstadt, S. N. “The Protestant Ethic Theses in the Framework of Sociological Theory and Weber’s Work” in: Eisenstadt, S.N. (ed.) The Protestant Ethic and Modernization: A Comparative View, New York: Basic Books, 1968, pp. 3-45.
Gibson, J. L., Duch, R. M. and Tedin, K.L. “Democratic Values and the Transformation of the Soviet Union” in: Journal of Politics, 1992, no. 54.
Hobsbawm, E., Ranger, T. (eds.). The Invention of Tradition, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983.
Lipset, S.M. “Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legiti¬
Раздел 3. Демократия, культура и общество
macy” in: American Political Science Review, 1959, no. 53, pp. 69-105.
Mazrui, A.A. “Islamic and Western Values” in: Foreign Affairs, 1997, no.5,pp. 118-132.
Nathan, A.J., Shi, T. “Cultural Requisites for Democracy in China: Findings from a Survey” in: Dedalus, 1993. no. 122.
Przeworski, A. Democracy and the Market. New York: Cambridge Univ. Press, 1991.
Przeworski, A., Alvarez, M., Cheibub, J.A., Limongi, F. “What Makes Democracy Endure?” in: Journal of Democracy, 1996. Vol. 7, no. 1, pp. 39-56.
Przeworski, A., Limongi, F. “Modernization: Theories and Facts” in: World Politics, 1997, no. 49, pp. 155-184.
Rawls, J. “The Domain of the Political and Overlapping Consensus” in: Copp D., Hampton J. and Roemer J.E. (eds.) The Idea of Democracy. Cambridge: Cambridge Univ. Press. 1993.
Sen, A. Culture and Development: Global Perspectives and Constructive Criticism. 1997 (paper prepared for UNESCO’s World Culture Report 1998).
Weigast, B.R. “Political Foundation of Democracy and the Rule of Law” in: American Political Science Review, 1997, no. 91, pp. 245-263.


4 	ДЕМОКРАТИЯ И КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМ
Федералист № 23
Федералист № 47
Федералист № 48
Федералист № 62
Федералист № 70
Федералист № 78
Демократия Мэдисона Роберт Даль
Билль о правах для Великобритании Рональд Дворкин
Критика конституционных прав с позиций прав личности Джереми Уолдрон
Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации: уроки четырех конституционных революций Рэн Хиршль
Принятие решений в демократическом обществе: Верховный Суд и его влияние на политический курс государства Роберт Даль
Демократическое правосудие Иан Шапиро


Федералист № 23*
Александр Гамильтон
[Декабря 18, 1787 г.]
К народу штата Нью-Йорк
Теперь пора остановиться на том, что для сохранения Союза необходима конституция, причем не менее действенная, чем уже предложенная.
Наш анализ имеет три аспекта: цели деятельности федерального правительства; объем полномочий, необходимых для их достижения; лица, подпадающие под юрисдикцию федеральной власти. Ее распределение и организацию следует рассматривать именно в такой последовательности.
Основные задачи Союза состоят в следующем: совместная оборона его членов; поддержание общественного порядка в случаях как внутренних волнений, так и нападений извне; регулирование торговли с другими странами и между штатами; надзор над нашими политическими и коммерческими отношениями с иностранными государствами.
Полномочия, необходимые для обеспечения совместной обороны, включают в себя формирование вооруженных сил, строительство и оснащение флота, установление правил управления ими, непосредственное руководство их операциями, снабжение их всем необходимым. Эти функции нельзя ограничивать, поскольку невозможно предвидеть или определить заранее размах и разнообразие национальных потребностей и, соответственно, объем и набор средств, необходимых для их удовлетворения. Существует множество обстоятельств, ставящих под угрозу безопасность нации, поэтому неразумно стеснять конституционными оковами власть, которой вверена забота о безопасности. Ее
полномочия должны быть соразмерны любой комбинации таких обстоятельств, а сама она должна находиться под руководством тех же коллегиальных органов, которые призваны ведать совместной обороной...
Рассмотрение этого вопроса со всех точек зрения в искренних поисках истины убеждает, что неразумно и опасно отказывать федеральному правительству в неограниченных полномочиях при решении тех задач, которые доверены его попечению. Бдительность и пристальное внимание народа обеспечат такую модель власти, которая позволит безопасно наделить правительство необходимыми полномочиями. Если какой-то план из числа уже предложенных или могущих появиться в будущем при непредвзятом рассмотрении не будет соответствовать этим требованиям, то его следует отвергнуть. Власть, устроенная так, что ей нельзя вверить все полномочия, которые свободный народ должен делегировать своему правительству, не является надежным и надлежащим попечителем национальных интересов. Их следует доверять только при возможности осуществлять сопутствующие права. Таков подлинный итог всяких беспристрастных рассуждений на сей счет....
...Если согласиться с доводами тех, кто выступает против принятия предлагаемой конституции в качестве ориентира нашего политического мировоззрения, то тем самым мы подтвердим мрачные предсказания о нежизнеспособности государственной системы, охватывающей границы всей нынешней Конфедерации.
Публий
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support
of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.


Федералист № 47*
Джеймс Мэдисон
[Января 30, 1788 г.]
К народу штата Нью-Йорк
...Сосредоточение всей власти - законодательной, исполнительной и судебной - в одних руках, независимо от того, предоставлена ли она одному лицу или многим, по наследству, назначению или избранию, можно по праву определить словом «тирания». Следовательно, если бы федеральная конституция действительно давала повод для обвинений в сосредоточении власти или в переплетении ее ветвей, создающем тенденцию к такому сосредоточению, одного этого было бы достаточно для всеобщего неприятия подобной системы. Однако я убежден, что подобное обвинение неправомерно и что аксиома, на которой оно основано, неверно истолковывается и применяется. Чтобы составить правильное суждение об этом важном предмете, надо проанализировать смысл утверждения, согласно которому сохранить свободу можно лишь разделив и сделав автономными три главные ветви власти.
Главным корифеем, к которому всегда обращаются и которого цитируют по этому поводу, является знаменитый Монтескье...
Даже беглый взгляд на британскую конституцию убеждает, что законодательная, исполнительная и судебная власти там не полностью разделены и автономны. Глава государства обладает значительной законодательной властью. Только он имеет право заключать международные договоры, которые после заключения приобретают, с некоторыми оговорками, силу законов. Он же назначает всех членов судебного департамента, которых он вправе сместить, просто уведомив обе палаты Парламента, или, если пожелает, включить в состав своих конституционных советов. Одно из подразделений законодательной власти образует также главный конституционный совет при главе государства,., выступая единственным носителем юридической власти в случаях импичмента и обладая верховной апелляционной юрисдикцией во всех других случаях. В свою очередь, судьи вовлечены в деятельность законодательного органа, присутствуя на его заседаниях и участвуя в обсуждении, правда, без права голоса.
Из этих фактов, которыми руководствовался Монтескье, напрашивается ясный вывод, что когда он говорил о том, что «не может быть свободы там, где законодательная и исполнительная власть объединены в одном лице или в группе должностных лиц» или «если судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной», он вовсе не имел в виду, будто эти три ветви власти не должны иметь частичного влияния или контроля над деятельностью друг друга*  61. Его мысль... сводится лишь к тому, что основные принципы конституционных свобод нарушаются там, где все полномочия одной ветви власти осуществляются теми же людьми, которым принадлежит все полномочия в рамках другой ее ветви...
Доводы, которыми Монтескье обосновывает свою аксиому, служат дальнейшим пояснением его мысли. «Если законодательная и исполнительная власть соединены в одном лице или учреждении, - говорит он, - то свободы не будет, поскольку возникает опасность, что единовластный монарх (или сенат) станет издавать деспотические законы и тиранически их применять»...
Приводя примеры, когда законодательная, исполнительная и судебная власть на деле вовсе не разделены и не автономны, я меньше всего хотел бы выглядеть защитником систем правления, сложившихся в отдельных штатах. Я убежден, что несмотря на провозглашение замечательных принципов эти системы отражают поспешность и неопытность, проявленные при их создании. Совершенно очевидно, что в некоторых случаях рассматриваемый нами основополагающий принцип нарушался в силу переплетения и даже слияния трех различных видов власти и что ни в одном из перечисленных случаев не было должным образом предусмотрено, как на практике обеспечить их разделение, заявленное на бумаге. Итак, мы доказали, что обвинения, выдвигаемые против предлагаемой конституции, будто в ней нарушен основной принцип свободного правления, не соответствуют ни его подлинному смыслу, сформулированному самим его автором, ни тому значению, которое ему до сих пор придается в Америке.
Публий
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.
61 Фактически Монтескье писал следующее: «Если законодательная и исполнительная власть соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, поскольку возникает опасность, что единовластный монарх (или сенат) станет издавать тиранические законы и тиранически их применять. В случае законодательной власти жизнь и свобода подданных окажутся во власти произвола, так как судья будет [одновременно] и законодателем; в случае с исполнительной властью - судья сможет применять произвол и насилие». Курсив был добавлен Мэдисоном.


Федералист № 48*
Джеймс Мэдисон
[Февраля 1,1788 г.]
К народу штата Нью-Йорк
Как показано в предыдущей статье, изложенная в ней политическая аксиома отнюдь не требует, чтобы законодательная, исполнительная и судебная ветви власти были наглухо отгорожены друг от друга. Ниже я попробую доказать, что эти три ветви власти - которые взаимосвязаны и слиты только в том смысле, что каждая осуществляет конституционный контроль над двумя другими, - на практике не могут сохранить ту степень раздельности, которая, согласно аксиоме Монтескье, необходима свободному правлению.
Все согласны с тем, что полномочия, принадлежащие одной ветви власти, не должны прямо или косвенно осуществляться ни одной из двух других. Также очевидно, что ни одна из них не должна прямо или косвенно пользоваться правом отменять решения других при осуществлении своих полномочий...
Достаточно ли точно обозначить в конституции границы каждой ветви и положиться на эти бумажные барьеры, воздвигнутые против захватнического духа власти. Собственно говоря, именно на эту меру безопасности и понадеялись составители большей части американских конституций. Однако опыт убеждает нас, что действенность этой меры сильно переоценили. Дабы защитить слабых представителей власти от более сильных, крайне необходима гораздо более мощная преграда...
...В представительной республике носители исполнительной власти строго ограничены как в объеме, так и в сроке своих полномочий, а законодательная власть принадлежит представительному собранию, которому предполагаемое влияние на народ придает отвагу и веру в собственные силы, где число представителей достаточно велико, чтобы чувствовать все страсти, владеющие толпой, и вместе с тем не столь велико, чтобы сделаться неспособным преследовать те цели, какие внушают эти страсти, средствами, предписываемыми разумом. И тут народу необходимо употреблять все свое рвение и всю свою предусмотрительность, дабы обезопасить себя от славолюбия именно этой ветви власти.
У нас верховенство законодательной власти обусловлено иными обстоятельствами. Ее конституционные полномочия шире и в то же время не поддаются точному определению, что и позволяет с большей легкостью, маскируя это усложненными и косвенными процедурами, вторгаться в сферу компетенции других властей. В законодательных органах стало частым делом с милой невинностью обсуждать, не выходит ли то или иное проводимое мероприятие за положенные ему пределы. С другой стороны, поскольку сфера полномочий исполнительной власти уже, да и по своей сути проще, а границы, установленные для судов, еще менее определенны, любой замысел узурпации власти со стороны этих двух ее ветвей мгновенно обнаружится и провалится. Но и это еще не все. Только законодательная власть имеет доступ к карманам народа, и по конституции нескольких штатов ей тут обеспечена полная свобода рук; к тому же она пользуется преимущественным влиянием на денежное вознаграждение чиновников других органов власти. Эта зависимость последних облегчает вторжение законодательной власти в сферу их деятельности.
В подтверждение истинности сказанного я уже ссылался на наш собственный опыт. Доказательства из него при необходимости можно извлекать без конца. Я нашел бы свидетеля в каждом гражданине, принимавшем участие в общественных делах или внимательно за ними следившем. И мог бы в изобилии собрать подтверждающие документы из отчетов и архивов всех штатов Союза. Однако сошлюсь на более краткие и убедительные свидетельства - пример двух штатов, удостоверенный общепризнанными авторитетами....
В заключение, которое напрашивается у меня из этих наблюдений, замечу, что простое проведение на бумаге конституционных границ между законодательной, исполнительной и судебной властями не создает достаточной защиты от тех вторжений, которые ведут к присущему тирании сосредоточению всей полноты власти в одних руках.
Публий
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support
of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.


Федералист № 62*
,Л(жеймс Мэдисон
[Февраля 27, 1788 г.]
К народу штата Нью-Йорк
1. Предлагаемые для сенаторов цензы отличаются от цензов, которым должны удовлетворять члены палаты представителей. Это прежде всего относится к более зрелому возрасту и более длительному сроку гражданства. Сенатору должно быть не менее тридцати лет, тогда как представителю - не менее двадцати пяти. Сенатор должен быть гражданином Соединенных Штатов не менее девяти лет, а представитель - не менее семи. Уместность этих различий объясняется самой природой сенаторской должности, которая требует большей осведомленности и беспристрастности, каковые достигаются к более зрелому возрасту, а принимать непосредственное участие в общении с зарубежными державами должны лишь те, кто полностью свободен от предубеждений и привычек, привитых иностранным происхождением и воспитанием...
2. Также вряд ли необходимо подробно останавливаться на вопросе о назначении сенаторов законодательными собраниями штатов...
3. Равное представительство в сенате - вопрос, который явно решался в результате компромисса между противоборствующими притязаниями больших и малых штатов, - не требует долгих разъяснений. ..
В том же духе и следующее наше замечание: предоставляя всем штатам равное право голоса, мы тем самым конституционно признаем за каждым штатом некоторый суверенитет и создаем инструмент, сохраняющий за ним соответствующую долю суверенности...
Еще одно преимущество, проистекающее из предлагаемой структуры сената, - дополнительная защита от плохих законов. Теперь ни один закон, ни одну резолюцию нельзя принять без согласия сначала большей части народа, а затем большей части штатов...
4. Теперь обратимся к вопросу о числе сенаторов и сроке, на который их назначают. Чтобы составить четкое представление как о первом, так и о втором, правильнее всего вникнуть в то, каким целям должен удовлетворять сенат; а чтобы эти цели определить, необходимо рассмотреть те не¬
достатки, от которых, надо полагать, страдают республики, где подобные учреждения отсутствуют.
Во-первых. Одной из бед, присущих республиканской форме правления, хотя и в меньшей мере, нежели другим, является то, что стоящие у кормила могут легко забыть о своих обязательствах перед избирателями и попрать оказанное им высокое доверие. С этой точки зрения сенат как вторая ветвь этой законодательной ассамблеи, отличная от первой, но разделяющая с ней власть, вероятно, будет спасительным контролем над правительством...
Во-вторых. На необходимость сената в не меньшей мере указывает и склонность всяческих ассамблей поддаваться внезапным вспышкам бурных страстей и, идя на поводу у лидеров отдельных фракций, принимать непродуманные, пагубные решения...
В-третьих. Еще один изъян, который призван возместить сенат, заключается в недостаточном знакомстве избираемых членов палаты представителей с задачами и принципами законодательства...
Хорошее правительство должно удовлетворять двум требованиям: во-первых, оно должно быть верным цели, стоящей перед властью, каковой является благосостояние народа, и, во-вторых, оно должно знать, какими средствами эту цель лучше всего достичь...
В-четвертых. Текучесть в составе общественных советов, обусловленная частой сменой их членов, какую бы пользу ни приносила делу, серьезнейшим образом свидетельствует о необходимости более или менее постоянного состава этих органов...
Прежде всего такое положение дел подтачивает уважение и доверие со стороны других государств и народов, равно как сводит на нет все преимущества, связанные с характером данного народа...
На самой стране эта непостоянная политика сказывается еще пагубнее. Она отравляет даже благословенные плоды нашей свободы...
Еще одним последствием переменчивости политики является незаслуженное преимущество, которое она дает немногим сообразительным, предприимчивым и материально обеспеченным людям над трудолюбивыми, но плохо осведомленными широкими слоями населения...
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support
of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.


168
Раздел 4. Демократия и конституционализм
И еще с одной стороны «текучее» правительство наносит огромный ущерб. Его общественным советам недостает взаимного доверия, что тормозит любое полезное начинание, успех и прибыльность которого чаще всего зависят от устойчивости существующего в делах порядка...
Но самым печальным следствием такого положения дел является то, что оно ослабляет в сердцах народа уважение и приверженность к политиче¬
ской системе, которая обнаруживает чересчур много признаков бессилия и слишком часто обманывает его лучшие надежды. Ни одно правительство, равно как и человек, не может долго пользоваться уважением, не будучи поистине достойным его, как не может быть поистине достойным почтения все, что не обладает хотя бы в некоторой степени должным порядком и устойчивостью.
Публий


Федералист № 70*
Александр Гамильтон
[Марта 15, 1788 г.]
К народу штата Нью-Йорк
...Составляющие дееспособности исполнительной власти: во-первых, целостность, во-вторых, продолжительность деятельности, в-третьих, наличие адекватной поддержки, в-четвертых, компетентность.
Условия, обеспечивающие безопасность в республиканском понимании: во-первых, должная опора власти на народ, во-вторых, ее надлежащая ответственность.
Политики и государственные деятели, широко известные здравостью суждений и справедливостью воззрений, высказались в пользу цельности исполнительного органа власти и многочисленности законодательного собрания. Они совершенно обоснованно считают дееспособность самым необходимым качеством первого, наиболее применимым для единоличной власти. С не меньшим основанием многочисленное законодательное собрание считается наиболее подходящим местом для обсуждений и источником мудрости, более других способным завоевать доверие народа, обеспечивать его права и интересы.
То, что цельность характера порождает дееспособность, неоспоримо. Решительность, активность, конфиденциальность и быстрота обычно куда в большей степени характеризуют поступки одного человека, нежели действия какой-либо группы людей, причем по мере роста ее численности названные качества убывают...
Согласно принципам свободного правления при формировании законодательной власти приходится мириться с... присущими ей недостатками. Однако не нужно и, следовательно, неразумно вводить их в положение об исполнительной власти. Здесь они наиболее пагубны. В законодательном органе стремительность принятия решений чаще вредна, нежели полезна. Различие во мнениях и столкновение партий в этой ветви власти хотя иногда и препятствуют полезным планам, тем не менее чаще способствуют размышлениям и осмотрительности, пресечению крайностей большинства. Но когда решение принято, оппозиции больше быть не должно. Решение - закон, и сопротивление ему полежит наказанию. Никакие благоприятные обстоятельства не
смягчат и не компенсируют пагубности разногласий внутри исполнительной власти. Здесь необходима ясность и определенность, а разногласия портят все. Они служат препятствием и изначально ослабляют осуществление планов и мероприятий в соответствующей области. Разногласия мешают проявлению главных достоинств исполнительной власти - действенности и быстроте, не принося никакой пользы. Во время войны, когда энергичность ее действий является залогом национальной безопасности, от плюрализма следует ожидать всяческих несчастий...
Одно из самых весомых возражений против плюрализма внутри исполнительной власти... заключается в том, что тем самым будут скрываться промахи и размываться ответственность. Ответственность имеет два проявления: порицание и наказание. Первая - важнейшая из двух, особенно в выборных органах. Человек, облеченный общественным доверием, как правило просто утрачивает его, но не оказывается объектом судебного преследования. Однако многочисленность высших должностных лиц исполнительной власти в обоих случаях затрудняет поиски виновных. В обстановке взаимных обвинений зачастую невозможно определить, кто именно виноват и кто должен понести ответственность за неправильные действия или их совокупность. Переключение внимания с одного на другого деятеля происходит с такой быстротой и под такими правдоподобными предлогами, что общественное мнение остается в неведении об истинном виновнике проблем. Обстоятельства, которые могут привести к национальному бедствию, порой крайне сложны, а в событиях принимает участие множество людей, причем в различной мере и форме. Поэтому хотя в целом нам может быть отчетливо видно, что управление ведется скверно, тем не менее практически нельзя определить, кто именно виновен в этом...
Из изложенных соображений явствует, что плюрализм в исполнительной власти лишает народ двух важнейших инструментов предосторожности, которыми он может располагать для успешного применения делегированной власти. Во-первых, ограничений со стороны общественного мнения, которое утрачивает свою эффективность в результате того,
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support
of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.


170
Раздел 4. Демократия и конституционализм
что порицание за плохую политику приходится делить среди целого ряда лиц и непонятно, кого именно следует осуждать; во-вторых, возможности легко и ясно выявить проступки доверенных лиц, чтобы либо снять их с постов, либо наказать, если они того заслуживают... Добавлю еще, что до появле¬
ния конституции мне редко приходилось встречать думающего человека из любого штата, который не признавал бы на основе опыта, что целостность исполнительного органа в штате Нью-Йорк - одно из лучших положений нашей конституции.
Публий


Федералист № 78*
Александр Гамильтон
[Мая 28, 1788 г.]
Теперь приступим к рассмотрению судебной системы предлагаемой власти.
При анализе изъянов существующей конфедерации было ясно указано на необходимость федерального устройства правосудия....
По-видимому, вопрос имеет несколько аспектов: (1) порядок назначения судей, (2) условия их нахождения на своих постах и (3) разделение полномочий между различными судами и их отношения друг с другом.
Первое. Порядок назначения судей - такой же как и при назначении всех должностных лиц Союза. Поскольку он подробнейшим образом рассмотрен нами в предыдущих статьях, тут нет необходимости повторяться.
Второе. Условия нахождения судей на своих постах главным образом касаются сроков деятельности, размеров вознаграждения и мер, обеспечивающих ответственность судей.
Согласно плану конвента, все судьи, назначенные Соединенными Штатами, сохраняют свои посты, пока их поведение признается безупречным, что соответствует конституциям штатов, получившим наибольшее одобрение; среди них конституция нашего штата. То, что противники плана поставили под сомнение его уместность, - серьезнейший симптом неадекватности их восприятий и суждений, вызванный яростным желанием возражать. Введение критерия безупречного поведения на время пребывания судьи в должности - несомненно, одно из самых ценных современных усовершенствований практики правления. При монархии это отличный барьер против деспотизма короля, при республике - не менее великолепный
барьер против посягательств и угнетения со стороны избранного органа. Это наилучшее средство, крторое только может быть придумано при любой системе правления для обеспечения неуклонного, справедливого и беспристрастного исполнения законов.
При внимательном рассмотрении положения различных ветвей власти становится очевидным, что в государстве, где они разделены, судебная власть из-за существа своих функций всегда наименее опасна для политических прав, определенных конституцией, ибо у этой ветви самые малые возможности для их нарушения или ущемления. Исполнительная власть не только распределяет блага, но и владеет мечом общества. Законодательная власть не только распоряжается казной, но и предписывает правила, определяющие обязанности и права каждого гражданина. А судебная власть не имеет никакого влияния ни на меч, ни на казну*  97, не касается ни силы, ни богатства общества и не может принимать решений, влекущих за собой активные действия. Можно справедливо заключить, что эта власть не обладает ни силой, ни волей, а только выносит суждения и для претворения их в жизнь в конечном счете зависит от поддержки со стороны исполнительной власти.
Этот простой взгляд подводит к некоторым важным выводам. Становится неопровержимо ясным, что судебная власть - слабейшая среди трех ветвей98, она никогда не сможет успешно противостоять любой из остальных двух, поэтому нужно проявить величайшую заботу, чтобы дать ей возможность защититься от них. Это равным образом доказывает, что хотя в отдельных случаях суды
* Выдержки из: Hamilton A., Madison J., and Jay J. The Federalist Papers: A Collection of Essays Written in Support of the Constitution of the United States. Garden City: Anchor, 1966.
97 Мнение Гамильтона было подкреплено полвека спустя Э. Джексоном, который возразил против решения суда в деле «Уорчестер против Джорджии» (1832). Джексону приписывают следующее высказывание: «Джон Маршал принял это решение, теперь пусть он его и исполняет». Решения, принятые судами в 1954-1955 году по вопросам десегрегации, и возникшие тогда проблемы их воплощения в жизнь по-прежнему не снимают вопроса о взаимоотношениях между исполнительной и судебной ветвями власти.
98 В этом месте в тексте Гамильтона имеется следующая сноска: «Говоря об этом, прославленный Монтескье указывал: “Из трех вышеупомянутых ветвей власти судебная является наименее важной”. Тщательное изучение использованного Гамильтоном источника показывает, что на самом деле Монтескье писал: «“Из трех вышеупомянутых ветвей власти судебная в некотором смысле является наименее важной”. Слова, выделенные курсивом, означают, что Монтескье высказывался о значении судебной власти более осторожно, чем явствует из цитаты, приведенной Гамильтоном. Всего лишь несколькими страницами ниже Монтескье подчеркивал, что «судьи являются не более чем пассивными выразителями формулировок закона, они не вправе смягчать его силу и строгость». Похоже, что Монтескье с благоговением относился к судам, считая, что их полномочия «... внушают страх людям».


172
могут быть источником репрессий, от них никогда не будет исходить угроза свободе народа (конечно, при этом я имею в виду, что судебная власть по-настоящему отделена от законодательной и исполнительной). Я согласен, что о свободе не может быть и речи, если «суд не отделен от законодатель- ных и исполнительных органов» . И это доказывает, наконец, что хотя судебная власть сама по себе не угрожает свободе, есть все основания бояться союза судебной с любой из двух других властей. Последствием этого союза станет зависимость первой от последней, несмотря на номинальное их разделение; при естественной слабости судебной ветви она постоянно находится в опасности подчинения, запугивания или влияния со стороны номинально равных ей властей. Поскольку ничто так не содействует твердости и независимости судей, как постоянство пребывания в должности, это действительно является необходимой составной частью статуса судебной власти, обеспечивающей ей роль цитадели общественной справедливости и безопасности.
Полная независимость судов особенно важна в ограниченных конституциях. Под таковыми я понимаю те, в которых содержатся определенные исключения в компетенции законодательной власти; например, не предусмотрено парламентского осуждения виновных в государственной измене, законы не принимаются ex post facto [после свершившегося факта] и так далее. Ограничения этого рода на праетике можно осуществить только через суды, задача которых объявлять недействительными все акты, противоречащие духу конституции. Без этого все ограничения конкретных прав и привилегий ничего не значат.
Некоторые сложности в отношении права судов объявлять законодательные акты недействительными из-за того, что они противоречат конституции, явились следствием представления о превосходстве судебной власти над законодательной. Кое-кто настаивает на том, что власть, имеющая возможность объявлять действия другой ветви недействительными, неизбежно стоит выше последней. Эта доктрина играет большую роль во всех американ¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
ских конституциях, а потому вполне уместно кратко рассмотреть, на чем она основана99  100.
Не вызывает ни малейшего сомнения, что любой акт делегированной власти, противоречащий духу поручения, в соответствии с которым он осуществляется, недействителен. Следовательно, ни один законодательный акт, противоречащий конституции, не может быть легитимным. Отрицать это - значит утверждать, что заместитель выше главного лица, слуга выше хозяина, представители народа выше самого народа, что действующие во исполнение полномочий могут делать не только то, на что они уполномочены, но и что им запрещено.
Если станут утверждать, что законодательные органы - сами конституционные судьи своих прав и истолкование ими собственной роли обязательно для других органов, то можно ответить: это отнюдь не обязательно и никак не следует из положений конституции. Другими словами, нельзя предполагать, что в конституции имеется в виду дать возможность представителям народа заместить волю избирателей своей волей. Куда более рационально допустить, что суды учреждаются для того, чтобы служить промежуточными органами между народом и законодательной властью, дабы, помимо прочего, держать ее в рамках предоставленной ей компетенции. Толкование законов - подобающая и свойственная судам сфера деятельности. Конституция является и должна рассматриваться судьями как основной закон. Они должны определять ее значение, как и значение любых конкретных актов, исходящих от законодательного органа. Если при этом возникают непримиримые противоречия между ними, следует отдавать предпочтение высшим обязательствам, которые и имеют силу, или, другими словами, конституцию следует ставить выше статута, намерение народа выше намерений его представителей101.
Этот вывод, однако, никоим образом не предполагает верховенства судебной власти над законодательной. Он предполагает только то, что власть народа выше их обеих, и что когда воля законодателей, выраженная в принимаемых ими актах, противоречит воле народа, выраженной в конститу¬
99 r'v
Эта цитата приведена корректно.
100 Как и эссе № 10, данный труд Гамильтона подвергался наиболее тщательному изучению, поскольку в нем дается систематизированная аргументация в пользу права судов пересматривать решения законодателей. Начало этому положил судья Маршал в приговоре по делу «Марбури против Мэдисона» (1803) и других прецедентных решениях. Эти вехи американской судебной практики до сих пор остаются объектом наиболее активных дискуссий. Даже европейцы, издавна скептически относившиеся к данной доктрине, похоже стали рассматривать ее более серьезно. См.: Zürcher, Arnold J. (ed.) Constitutions and Constitutional Trends since World War II, New York, 1951, pp. 20-22,216.
Хотя обычно считается, что краеугольный камень доктрины был заложен сэром Эдвардом Коуком в приговоре по делу «Доктор Бонхэм» (1610), до сих пор ученые спорят, имели ли вы виду отцы-основатели включить судебный пересмотр законов в новую систему правления.
101 О знаменитом изречении судьи Дэвида Брюера относительно использования судами Конституции в качестве высшего закона см.: Gabriel, Ralph. The Course of American Democratic Thought, New York, 1940, p. 233.


Федералист №78
173
ции, судьи должны руководствоваться последней, а не первой. При принятии своих решений они обязаны иметь в виду основные законы, а не те, которые ими не являются.
Эти действия судов по выбору между двумя противоречащими законами иллюстрируются известным примером. Нередко случается, что одновременно существуют два закона, полностью или частично сталкивающиеся друг с другом, и ни в одном из них нет статьи или формулировки, предусматривающей его отмену. В таких случаях обязанность суда - отменить, а затем заново сформулировать их содержание и сферу применения. Итак, путем справедливого истолкования они могут быть примирены друг с другом; разум и закон диктуют: это должно быть сделано. Когда это неосуществимо, следует ввести в действие один закон, отменив другой. Практика, сложившаяся в судах при определении относительной действенности законов, сводится к тому, что предпочтение отдается более позднему. Это стандартный способ толкования, не вытекающий из какого-нибудь закона, а отражающий характер и смысл событий. Это правило не предписывается условиями, принятыми законодателями, а принимается ими самими как соответствующее истине и потребностям жизни в качестве руководства при толковании законов. Суды сочли разумным, что между взаимопротиво- речивыми актами одной и той же ветви власти следует предпочесть последнее проявление ее воли.
Но что касается противоречий между актами высшей и подчиненной, исходной и производной власти, характер и логика проблемы указывают, что в этом случае уместно следовать противоположному правилу. Оно учит нас, что изначальный акт высшей власти следует предпочесть последующим актам низшей и подчиненной власти, и, соответственно, когда какой-то закон противоречит конституции, долг суда придерживаться последней, игнорируя первый.
Можно без раздумий заявить: суды под предлогом неприятия заменят угодным им мнением конституционные намерения законодательного собрания. Это вполне может случиться при наличии двух противоречащих актов, равно как в каждом судебном решении по поводу любого закона. Суды должны высказываться о смысле законов, а если они склонятся к проявлению воли вместо вынесения суждений, последствия будут такими же: замещение угодным им мнением мнения законодательного органа. Это суждение доказывает, что в этом случае суды будут практически дублировать его.
Если же рассматривать суды как оплот ограниченной конституции против покушений законодателей, это соображение станет сильным аргументом в пользу длительного пребывания судей в должности, ибо ничто более не способствует их
независимому духу, столь важному для точного исполнения их труднейшего долга.
Независимость судей в равной степени нужна для охраны конституции и прав человека от влияния дурных настроений, которые в результате ухищрений интриганов или стечения обстоятельств иногда распространяются в народе, и хотя они быстро уступают место лучшей информации и более взвешенным суждениям, но все же успевают дать толчок опасным нововведениям в правительстве и серьезному подавлению меньшинства в сообществе. Однако я верю, что сторонники предлагаемой конституции никогда не согласятся с ее врагами и не поставят под вопрос коренной принцип республиканского правления, в соответствии с которым народ имеет право изменять или отменять существующую конституцию, если сочтет ее не отвечающей его благополучию. Однако из этого принципа не следует, что представителям народа, если большинство их избирателей поддастся преходящим настроениям, несовместимым с существующей конституцией, будет по этой причине дозволено нарушать указанные положения или что суды будут в большей степени обязаны смотреть сквозь пальцы на такие нарушения, чем когда они оказываются результатом интриг в представительном органе. Пока народ торжественным и авторитетным актом не аннулировал или не изменил установленную форму, она связывает его коллективно и индивидуально, и никакие предположения или даже знание настроений народа не могут оправдать отхода его представителей от этой формы до принятия упомянутого акта. Легко понять, что от судей потребуется высшая твердость при исполнении своего долга верных защитников конституции перед лицом вторжений законодателей, подстрекаемых большинством общества.
Однако независимость судей чрезвычайно важна не только из-за последствий распространения дурных настроений в обществе, наносящих ущерб конституции. Ведь они не идут дальше нарушения личных прав некоторых групп граждан принятием несправедливых, пристрастных законов. Здесь твердость судьи имеет громадное значение для смягчения жестокости этих законов и ограничения сферы их действия, что не только умерит непосредственный вред от уже принятых актов, но послужит для законодательного органа сдерживающим началом при принятии новых. Поняв, что на пути претворения беззаконных намерений встретятся трудности из-за щепетильности судов, законодатели будут вынуждены по тем же мотивам ограничить свои попытки. Это обстоятельство призвано оказать большое влияние на наше правительство, однако лишь немногие знают о нем. Блага честности и умеренности судебного сословия уже ощутили не в одном штате; и хотя они, возможно,


174
не понравились людям, вынашивающим зловещие планы, но заслужили уважение и одобрение всех добродетельных и бескорыстных граждан. Все достойные люди должны ценить все, что способствует рождению и укреплению описанного настроя в судах, ибо никто не может быть уверенным, что завтра не станет жертвой духа несправедливости, от которого сегодня он в выигрыше. И каждый должен ныне почувствовать: неизбежное развитие этого духа подорвет основы общественного и личного доверия, введет вместо них всеобщее недоверие и недовольство.
Такой непоколебимой и всеобщей верности конституции и правам отдельных лиц, которые, как мы понимаем, необходимы в судах, нельзя ожидать от судей, временно занимающих свои посты. Периодические назначения, как бы их ни регулировали и кто бы их ни производил, так или иначе фатальны для необходимой им независимости. Если предоставить это право либо президенту, либо законодательному собранию, то возникнет опасность недостойного угодничества перед соответствующей инстанцией; если предоставить его им обеим, то возникнет нежелание рисковать, дабы не навлечь недовольство той или другой; а если отдать его народу или особо избранным им лицам, то они очень захотят искать популярности, причем будут утверждать, что не ищут ничего, кроме согласия с конституцией и законами.
Есть еще один очень весомый довод в пользу постоянного пребывания судей на постах, вытекающий из характера требований к квалификации судей. Часто совершенно правильно утверждают, что объемистый свод законов - одно из неудобств, неизбежно связанных благами свободного правления. Для того чтобы избежать произвольных решений в судах, необходимо, чтобы их связывали
Раздел 4. Демократия и конституционализм
жесткие правила и прецеденты, служащие ориентирами в каждом рассматриваемом деле. Легко усмотреть в различных спорах, порожденных глупостью и испорченностью человечества, что протоколы этих прецедентов по необходимости разрастутся до невероятных размеров и потребуется длительное и трудоемкое исследование, чтобы достаточно изучить их. Отсюда вытекает, что только немногие люди в обществе обладают достаточным знанием законов, чтобы претендовать на должности судей. А сделав поправку на обычную порочность людей, мы поймем, что есть еще меньше лиц, сочетающих требующуюся порядочность с нужными знаниями. Эти соображения указывают, что у власти не будет большого выбора между подходящими кандидатурами, а перспектива временного пребывания в должности, естественно, отобьет охоту у людей бросать выгодный бизнес и занимать места на судейской скамье, что приведет к передаче отправления правосудия в руки менее способных и подготовленных успешно и достойно осуществлять его. При нынешнем положении нашей страны и тех условиях, которые будут существовать в ней еще долго, связанные со всем этим минусы могут быть большими, чем представляется на первый взгляд, но все же меньшим из возможных зол.
В целом нет никаких оснований сомневаться в том, что конвент поступил мудро, заимствовав из конституций, принятых за модель, критерий безупречного поведения для определения срока пребывания на судебных должностях; и, не ставя это в вину предложенному плану, нужно отметить: он был бы ущербным, если бы в нем отсутствовал этот важный аспект надлежащего правления. Опыт Великобритании блистательным образом показывает выдающееся превосходство этого института.
Публий


Демократия Мэдисона*
Роберт Даль
Как часто говорят, демократия зиждется на компромиссе. Но сама демократическая теория полна компромиссов - компромиссов между противоположными и антагонистическими принципами. То, что видится добродетелью в общественной жизни, вовсе не обязательно считается таковым в социальной теории.
То, что я собираюсь назвать «мэдисоновской» теорией демократии, - это попытка компромисса между властью большинства и властью меньшинства, между политическим равенством всех взрослых граждан - с одной стороны, и стремлением ограничить их суверенитет - с другой. В качестве политической системы компромисс (за одним важным исключением) оказался надежным. Более того, американцам он, кажется, по душе. В качестве политической теории компромисс, однако, [лишь] затушевывает противоречия, но не скрывает их полностью. Не случайно, что вопрос о плюсах и минусах мажоритарной системы с 1789 г. красной нитью проходит через американскую политическую мысль. Так что, если большинство американцев и приняли легитимность мэдисоновской политической системы, то критика по поводу ее логического обоснования никогда не сходила на нет. Как следствие, тезисы Мэдисона, вне всякого сомнения, должны постоянно подкрепляться или даже, как в случае доктрины Кэлхуна, дополняться...
Главное положение теории Мэдисона, отчасти сформулированное открыто, а отчасти - подразумеваемое, состоит в следующем:
Гипотеза 1: Любой индивид или группа индивидов при отсутствии внешних ограничителей будет осуществлять тиранию над другими.
Это утверждение, в свою очередь, предполагает, по крайней мере, два имплицитных определения:
Определение 1: «Внешний ограничитель» для отдельной личности заключен в поощрениях и наказаниях (или в их ожидании), исходящих из не¬
коего источника, внешнего по отношению к данному лицу1.
Определение 2: «Тирания» - это любое жесткое ограничение естественных прав человека.
Необходимо сделать три замечания по поводу приведенного выше определения тирании. Во- первых, оно отличается от развернутой дефиниции тирании, приведенной Мэдисоном в «Федералисте» № 47, где он утверждает, что «сосредоточение всей власти - законодательной, исполнительной и судебной - в руках одного, нескольких, или многих можно с полным основанием объявить истинным определением тирании»*  1 2  *. Мне кажется, что это определение выведено из Определения 2 путем включения эмпирической посылки: концентрация всей власти в одних и тех же руках приведет к жестким ограничениям естественных прав человека, и, следовательно, - к тирании. Поэтому представляется разумным реконструировать сформулированное Мэдисоном утверждение в следующем рассуждении:
Гипотеза 2: Концентрация всей власти - законодательной, исполнительной и судебной - в одних руках предполагает отсутствие внешних ограничителей (эмпирическое обобщение).
Отсутствие внешних ограничителей порождает тиранию (из Гипотезы 1).
Следовательно, концентрация всей власти в одних руках - это и есть тирания...
...Естественные права человека определены нечетко. Современники Мэдисона, так же как и его предшественники, ни в коей мере не пришли к единому мнению относительно того, какие «права» являются «естественными»... Как будет показано ниже, отсутствие согласованного определения естественных прав человека является одной из центральных проблем теории Мэдисона.
* Выдержки из: Dahl, Robert. Л Preface to Democratic Theory. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1956.
1 Гипотеза 1 и Определение 1 сформулированы, надеюсь, достаточно точно, на основании многочисленных указаний в работах Мэдисона. Возможно, мой язык более современен, но эти идеи, как я полагаю, высказаны Мэдисоном, например, в « Наблюдениях» (апрель 1787 г.). См. “Observations” of April, 1787, in: Padover, Saul K. (ed.) The Complete Madison, His Basic Writings, New York: Harper & Bros., 1953, pp. 27-29. Сравните также его письмо Джефферсону от 24 октября, 1787, сс. 40-43.
2 The Federalist in: Earle, Edward Mead (ed.) The Modern Library. New York: Random House, n.d., p. 313. Исследо¬
вание идей Мэдисона см. также в: Ashin, Mark. “The Argument of Madison’s ‘Federalist’, no. 10”, in: College English, no. XV, 1953, October, pp. 37-45.


176
...Я употребил выражение «жесткое ограничение прав» для того, чтобы компенсировать расплывчатость рассуждений Мэдисона и его современников. Как далеко могут зайти правительства в нарушении естественных прав человека, не становясь при этом тираническими? Здесь опять-таки ни Мэдисон, ни его последователи, насколько мне известно, не выработали удовлетворительных критериев. Тем не менее Мэдисон, без сомнения, соглашался со своими современниками в том, что любое ущемление естественных прав человека без его «согласия» является как минимум достаточно жестким нарушением и приводит к тиранииIV  4  *...
Необходимо выделить две дополнительные гипотезы, как вывод из Гипотезы 1:
Гипотеза 3: При отсутствии внешних ограничителей меньшинство будет тиранить большинство.
Гипотеза 4: При отсутствии внешних ограничителей большинство будет тиранить меньшинство.
II
Ясно, что Гипотеза 1 - это эмпирическое положение. Ее справедливость поэтому можно проверить только на основании практического опыта. Методы самого Мэдисона по проверке этой гипотезы характерны для широко распространенного американского стиля мышления, который в этой книге назван «мэдисоновским». Первый метод доказательства Мэдисона заключается в том, что он приводит примеры из истории Греции и Рима6  * * * * *. Второй метод состоит в выводе гипотезы из некоторых психологических аксиом, общепризнанных в его время, да и сейчас, вероятно, тоже. Эти по своему характеру «гоббсианские» аксиомы гласят примерно следующее: «Люди - орудия своих страстей. Если представляется возможность, они добиваются их полного удовлетворения. Одна из таких страстей - стремление к власти над другими людьми, так как эта власть не только сама по себе доставляет удовлетворение, но и служит ценным оружием для его достижения, поскольку от нее
Раздел 4. Демократия и конституционализм
зависит все многообразие способов, какими желания будут удовлетворены»...
III
Если считать, что Г ипотеза 1 подтверждена этими двумя способами (или какими-либо другими), тогда Гипотезы 3 и 4, выведенные из Гипотезы 1, также справедливы. Тем не менее, Гипотеза 4, по-видимому, играет особую роль в теории Мэдисона1 .
Ни на Конституционном конвенте, ни в «Федералисте» не проявляется никакой озабоченности по поводу опасности тирании меньшинства - напротив, опасность тирании большинства является источником сильного страха. Так, в «Федералисте» не высказывается недоверия исполнительной власти, которую авторы считали (как оказалось, ошибочно) главной опорой меньшинства, обладающего богатством, положением и властью12  * * *. Напротив, главной темой Мэдисона была угроза со стороны законодательной власти, которую он считал оплотом большинства...
Из Определения 2, как и из развернутого определения тирании, данного Мэдисоном, следует также, что законодательная тирания (или тирания большинства) ничуть не уступает исполнительной (или тирании меньшинства). Они в равной степени нежелательны...
Таким образом, и большинство, и меньшинство взвешивается на одних и тех же весах. Не размеры правящей группы являются объективным тестом на отсутствие тирании, а то, накладывает ли правящая группа, каковы бы ни были ее размеры, жесткие ограничения на «естественные права» граждан.
IV
До сих пор положения системы Мэдисона носили или дефинитивный, или же эмпирический характер. С введением еще одной дефиниции появляется возможность сформулировать цели, диктующие выбор политической системы.
4 Росситер описывает консенсус, достигнутый в этом вопросе. См.: Rossiter, Clinton. Seedtime of the Republic,
New York, London: Harcourt Brace, 1953, p. 383.
6 См., например, замечания Мэдисона на Конвенте, [The Debates in the Several State Conventions on the Adoption of
the Federal Constitution as Recommended by the General Convention at Philadelphia, in 1787, Together with the Jour¬
nal of Federal Convention..., Elliot, Jonathan (ed.), 2nd ed.; Philadelphia: Lippincott, 1941, V], p. 162.
11 См., например: Padover, op. cit., pp. 28, 37-38, 41, 45-47; см. также: «комментарии» Мэдисона в 1833 г. (Ibid.,
p. 49). Позднее Мэдисон, очевидно, смягчил свое отношение к принципу большинства. Как и преобладающая
часть американцев, он, кажется, так никогда и не почувствовал логического противоречия своей позиции.
12 По-видимому, соответствующие эссе (№№ 67-77) подготовил Гамильтон. При его политических взглядах
можно было ожидать недооценки опасности тирании со стороны этих органов власти. Более того, нельзя забы¬
вать, что «Федералист» был полемически заостренным, пропагандистским документом, представляющим одно¬
стороннюю точку зрения.


Р. Даль. Демократия Мэдисона
111
На данном этапе необходимо дать четкое определение понятию «демократия». Однако во времена Мэдисона термин «демократия» не был так широко распространен, как сегодня. До некоторой степени он ассоциировался с радикальным стремлением к равенству. Он был весьма неопределенным, поскольку многие авторы подразумевали под ним то, что мы сегодня назвали бы «прямой», т. е. непредставительной демократией. Для обозначения же того, что у нас принято называть «представительной» демократией, часто применялся термин «республика»15. Следовательно, мы ничего не потеряем, придерживаясь термина «республика» в понимании самого Мэдисона, а он дал ему следующее определение:
Определение 3: Республика - это правление, которое (а) получает всю власть прямо или опосредованно от большого числа людей, и (б) осуществляется людьми, занимающими свой пост до тех пор, пока они сами того хотят, в течение ограниченного промежутка времени или пока они должным образом себя ведутV  * 3 16 17.
Теперь можно сформулировать центральную моральную задачу системы Мэдисона, которую можно для удобства назвать аксиомой Мэдисона:
Целью, которая должна быть достигнута, по крайней мере в Соединенных Штатах, является свободная от тирании республика.
Эта цель была принята в качестве постулата. Поскольку она серьезно не рассматривалась на Конституционном конвенте или где-либо еще, и вообще с той поры не обсуждалась серьезно в нашей стране, она в основном осталась неисследованной аксиомой18...
V
Какие условия необходимы для создания республики, свободной от тирании?
Гипотеза 5: Для существования свободной от тирании республики необходимы по крайней мере два условия:
Первое условие: Следует избегать концентрации всей власти - законодательной, исполнительной и судебной - в руках одного, нескольких или многих людей, независимо от того, будет ли эта власть наследственной, самозваной или выборной19.
Второе условие: Следует контролировать фракции, чтобы они не могли действовать в ущерб правам других граждан или совокупным долговременным интересам общества20.
VI
При попытке доказать, что первое условие является существенно необходимым условием каждой свободной от тирании республики, система Мэдисона становится настолько туманной, что трудно понять, как можно по достоинству оценивать ее аргументацию.
С самого начала мы сталкиваемся с двумя альтернативными возможностями. Первую я только что отбросил как по существу ненаучную. Ведь если мы принимаем развернутое определение тирании Мэдисона и при этом исходим из необходимости избежать этой тирании, тогда первое условие становится необходимым по определению: (1) тирания означает концентрацию всей власти и т. д. (определение); (2) тирания нежелательна (аксиома);
(3) следовательно, концентрация всей власти и т. д. нежелательна. Но все же решение этой проблемы лишь на основе определения оставляет без ответа множество важных вопросов...
Другой возможностью, следовательно, является принятие такого определения тирании, которое Мэдисон подразумевал, а именно: тирания - это очень жесткое ограничение естественных прав человека, а также выдвижение эмпирической гипо- те-зы о том, что концентрация всей власти и т. д. исключает внешние ограничения (Гипотеза 2) и поэтому порождает тиранию (согласно Гипотезе 1 и Определению 2).
16 По этому вопросу см.: Douglas, Elisha Р. Rebels and Democrats, Chapel Hill (NC), London: Univ. of North Carolina Press, 1955, p. viii.
17 The Federalist, no. 39. «Существенным для такого правительства является то, что оно выбирается из широких общественных слоев, а не из незначительной части общества или из привилегированного класса... Достаточно, чтобы члены такого правительства прямо или опосредованно назначались народом, и, чтобы они находились на своем посту в соответствии с каким-либо из сроков пребывания в должности, определенным выше...».
18 Сравните: Hartz, Louis. “The Whig Tradition in America and Europe” in: American Political Science Review, XLVI 1952, December, pp. 989-1002.
19 The Federalist, no. 47, p. 313.
20 The Federalist, no. 10, p. 57.


178
Все же, если мы попытаемся избавить систему Мэдисона от ненаучной аргументации, дополнив ее выведенными нами гипотезами и определениями, то столкнемся с дилеммой. Дело в том, что если под «властью» понимать данные конституцией полномочия, тогда Первое условие явно ложно, так как совершенно ясно, что оно не является необходимым для каждой свободной от тирании республики, как наглядно демонстрирует пример парламентской и, безусловно, свободной от тирании демократической системы Великобритании. Предположим далее, что под «властью» мы подразумеваем более реальные отношения, такие, как способность А действовать таким образом, чтобы контролировать реакцию В. Тогда ясно, что «законодательная, исполнительная и судебная» власть ни в коей мере не охватывает все виды власти или процессы управления в обществе. Например, процедура выборов дает возможность одним личностям контролировать других. Безусловно, выборы помогают нелидерам контролировать лидеров. Следовательно, простая концентрация законодательной, исполнительной и судебной власти вовсе не обязательно должна привести к тирании, в смысле жесткого ограничения прав человека. Всенародные выборы (и конкурирующие партии) могли бы эффективно предотвратить такое покушение на основные права человека. Т. е. теория Мэдисона потребует, очевидно, доказательства еще одной гипотезы, а именно:
Гипотеза 6: Периодически проводимые всенародные выборы не обеспечивают достаточного внешнего ограничителя, способного предотвратить тиранию.
Потому что, если эта последняя гипотеза не верна, и периодические всенародные выборы обеспечивают достаточный для предотвращения тирании внешний контроль, тогда аргументация Мэдисона о необходимости разделения законодательной, исполнительной и судебной власти конституционным или каким-либо другим путем, чтобы не допустить тиранию, тоже несомненно неверна....
В «Федералисте» №4922 делается попытка доказать, что ограничение, налагаемое процессами выборов, не способно предотвратить концентрацию всей власти - законодательной, исполнитель¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
ной и судебной - в одних руках. По поводу этого доказательства можно сделать два замечания. Во-первых, даже если это утверждение верно, оно может обосновать необходимость Первого условия только отвергнутым ранее тривиальным путем создания определений. Ведь ниоткуда кроме как из определения не следует, что концентрация «всей власти - законодательной, исполнительной и судебной» - ведет к тирании. Во-вторых, конкретные доводы в поддержку этого утверждения, приведенные в «Федералисте» №49, кажутся мне явно неверными и совершенно неубедительными. Вот они: (1) частые призывы (к народу - прим. Ред.) указывали бы на недостатки правления и, таким образом, ослабили бы почитание власти, необходимое для стабильности; (2) общественное спокойствие было бы опасно нарушено слишком сильной заинтересованностью (граждан - прим. Ред.), пробуждающей в обществе бурные страсти; (3) поскольку число членов исполнительных и судебных органов невелико, их знает только небольшая часть избирателей; судебная власть находится далеко, а исполнительная власть является объектом зависти и непопулярна. Напротив, члены законодательных органов живут среди народа и связаны с ним узами кровными и узами дружбы. Следовательно, борьба за власть была бы неравной, и в ней законодательная власть поглотила бы другие виды власти23.
Боюсь, вследствие этого, что справедливость Первого условия не подтверждается.
И все же необходимость этого условия для существования республики, свободной от тирании, является частью американского политического кредо. Из него Мэдисон и его последователи, которые превзошли самого Мэдисона, вывели необходимость сложной сети конституционных сдержек и противовесов: раздельные избирательные округа для выборов президента, сенаторов и членов Палаты представителей; президентское право вето; двухпалатный Конгресс; порядок, при котором высших должностных лиц назначает президент, а утверждает Сенат; и, отчасти, федерализм. За многие годы в рамках политической системы были разработаны и усовершенствованы (при помощи той же аргументации) другие сдержки и противовесы: судебный надзор, децентрализованные политические партии, обструкция в Сенате, сенатская этика, права председателей комитетов
22 Хотя авторство этой работы одно время ставилось под сомнение, теперь установлено, что принадлежит оно именно Мэдисону, а не Гамильтону. (Brant, Irving. James Madison. Vol. Ill: Father of the Constitution, 1787-1800 New York: Bobbs-Merrill Co., 1950, p. 184.)
23 Мэдисон также приводит аргумент, более распространенный среди противников демократии, а именно, что вопросы на всенародных выборах решались бы не исходя из «истинной сути поставленной проблемы», а на основе пристрастий. В отличие от первых трех аргументов, которые кажутся мне безусловно ложными, этот аргумент просто лишен смысла - по крайней мере избавлен от глубокого философского и практического исследования вопроса, которое Мэдисон провести не пытался. Ср. The Federalist no. 49, рр. 327-332.


Р. Даль. Демократия Мэдисона
179
и многообразные организационные методы, призванные обеспечить дополнительные внешние ограничители любой сложившейся группы политических лидеров.
VII
Давайте теперь обратимся ко второму условию, согласно которому: «фракции следует контролировать таким образом, чтобы они не могли действовать в ущерб правам других граждан или совокупным долговременным интересам общества».
Как можно добиться этого? Отвечая на данный вопрос, Мэдисон сформулировал компактный и четкий ряд политических суждений, один из самых удачных из когда-либо созданных в Америке: это уже знакомая нам аргументация в «Федералисте» №1024.
Ниже я попытаюсь набросать лишь скелет его аргументации.
. Очевидно, сначала необходимо дать определение:
Определение 4: Фракция - это «некое число граждан - независимо от того, составляет ли оно большую или меньшую часть целого, - которые объединены и охвачены общим увлечением или интересом, противным правам других граждан или постоянным и совокупным интересам всего общества»25.
При наличии этой дефиниции легко показать на основании Гипотезы 1, что фракция при отсутствии внешних ограничителей породит тиранию. Таким образом, оказывается необходимым Второе условие.
Как же тогда можно контролировать деятельность фракций? Мэдисон изысканно, тщательно и постепенно доказывает, что, коротко говоря, скрытые причины образования фракций заложены в природе человека: они проистекают из расхождения во мнениях, основанного на свойстве человеческого разума ошибаться; из приверженности различным лидерам; из различий в собственности, что, в свою очередь, является результатом «различий в способностях людей». Если людей нельзя сделать одинаковыми, то процесс образования фракций можно регулировать только путем уничтожения свободы - решение, явно неприемлемое для любого, юо стремится к свободной от тирании республике. Отсюда следует, что деятельность фракции невозможно регулировать путем устранения причин их возникновения. Так Мэдисон
доказывает справедливость следующей гипотезы:
Гипотеза 7: Если требуется контролировать фракции и не допускать тирании, то этого следует добиваться путем регулирования действий фракций.
Возможно ли регулирование действий фракции в такой степени, чтобы избежать тирании? Да, утверждает Мэдисон, если выполняются следующие два условия:
Гипотеза 8: Если фракция не составляет большинства, то ее деятельность можно регулировать посредством «республиканского принципа» голосования в законодательном органе, иными словами, большинство может «заголосовать» меньшинство.
Гипотеза 9: Можно предотвратить образование фракции большинства, если избиратели многочисленны, разобщены, если их интересы не совпадают.
Справедливость Гипотезы 8, наверное, казалась Мэдисону очевидной, так как он и не пытался доказать ее...
Доказательство Г ипотезы 9 осуществляется с помощью аргументов, содержащих множество крайне сомнительных положений, а также некоторое количество таких положений, которые, если только они справедливы, серьезно ставят под сомнение истинность других основных гипотез системы Мэдисона. Мэдисон доказывает, что существует только два возможных способа регулировать действия фракции большинства. Первый способ заключается в недопущении того, чтобы большинством овладело единое желание или единый интерес. Но поскольку при выполнении этого условия не существовала бы и сама фракция большинства, то, по-видимому, Мэдисон опроверг свое более раннее утверждение о невозможности контроля над причинами образования фракций. Второй способ заключается в том, чтобы помешать эффективным совместным действиям фракции большинства в том случае, если она уже существует.
Оба способа регулирования действий фракции большинства, доказывает Мэдисон, обеспечиваются существованием крупной республики. Потом следует ряд крайне сомнительных и, возможно, ложных положений, когда Мэдисон пытается доказать, что институт представительства в рамках крупной республики дает «лучших» политических деятелей и уменьшает вероятность успеха «злонамеренных приемов, столь часто господствующих на выборах». Далее Мэдисон выдвигает последнее и исключительно важное положение... Перефразируем Мэдисона:
24 Эта работа представляет собой уточнение идей, уже высказывавшихся Мэдисоном и на Конвенте, и до него. Ср. например: Elliot’s Debates, V, рр. 242-243.
25 The Federalist, no. 10, p. 54.


180
Гипотеза 10: Если избиратели многочисленны, разобщены и их интересы не совпадают, то существование фракции большинства менее вероятно, а если она все же существует, то меньше вероятность ее действий как единого целого.
VIII
Вспомним, что в изложении Мэдисона первая гипотеза скорее подразумевалась, чем формулировалась...
Между прочим, первая гипотеза подразумевает:
1. Управление другими людьми посредством государства является весьма почетной задачей, иными словами, считается, что такое управление в непосредственной или опосредованной форме вознаграждает тех, кто его осуществляет.
2. Посредством общественного воспитания не представляется возможным развить у людей совесть - чувство, сопряженное со способностью к самоограничению, - в достаточной степени для того, чтобы подавить тягу к тирании, присущую политическим лидерам...
3. Способность одного индивида отождествлять себя с другим и сочувствовать ему слишком мала, чтобы исключить появление импульсов к тирании.
Многие политологи до Мэдисона придавали очень большое значение социальной индоктрина- ции и привыканию в процессе формирования общественных отношений, обычаев и даже типов личности, характерных для данной политической системы...
...Данное свидетельство предполагает, что «внутренние ограничители» - совесть (супер-эго), жизненная позиция и основные склонности человека - являются решающими при определении того, будет ли данная личность пытаться осуществить тиранию над остальными; что эти внутренние ограничители варьируются в зависимости от индивида, от социальной группы и от времени; и что вероятность возникновения в обществе тирании зависит от разнообразия поведенческих реакций среди членов общества.
И все же мы недооценили бы Мэдисона и его современных последователей, если бы предположили, что они не подозревали о подобных фактах. ... Таким образом, мы могли бы попытаться спасти одну из косвенно выдвинутых Мэдисоном гипотез, сформулировав ее в терминах вероятности:
Гипотеза Г: Вероятность того, что любой индивид или группа при отсутствии внешних ограничителей будет осуществлять тиранию над други¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
ми довольно высока, поэтому, если нужно избежать тирании в течение длительного времени, конституционный механизм любого правительства должен устанавливать некоторые внешние ограничители для всех должностных лиц.
Иными словами, кажется разумным предположение, что если даже внутренние ограничители смогут в большинстве случаев подавлять импульсы тирании, то они не всегда будут действенны в отношении всех тех лиц, которые стоят у власти и могут стать тиранами. Следовательно, чтобы избежать тирании, необходимы внешние ограничители. И эти ограничители должны быть закреплены конституционно.  * 1IX
...Какого рода внешние ограничители имел в виду Мэдисон в качестве сдержек тирании?
...Мэдисон, очевидно, имел в виду основную концепцию, а именно - концепцию взаимного контроля лидеров. Но аргументация Мэдисона несостоятельна по нескольким причинам:
1. Она не свидетельствует (и, полагаю, не может быть использована для этой цели) о том, что взаимный контроль лидеров, достаточный для предотвращения тирании, требует установленного конституцией разделения власти, как это предусмотрено американской конституцией.
2. Либо роль конституционных предписаний в качестве внешнего ограничителя преувеличена, либо аргументация Мэдисона исходит из неверного понимания психологической реальности, заложенной в понятии ограничителя поведения или контроля над ним. А выводы из любой неправильной посылки, лежащей в основе определений политического поведения или некоторых условий свободной от тирании демократии, - ложны.
3. Аргументация Мэдисона преувеличивает значимость для предотвращения тирании особых ограничителей для высших должностных лиц, применяемых другими высшими должностными лицами. Она недооценивает значимость социальных сдержек и противовесов, существующих в каждом плюралистическом обществе. Без социальных сдержек и противовесов сомнительно, чтобы внут- риправительственные ограничители для государственных чиновников действительно работали в пользу предотвращения тирании. При наличии этих сдержек и противовесов сомнительно, чтобы все внутриправительственные ограничители системы Мэдисона, в том виде, в каком она действует в Соединенных Штатах, были необходимы для предотвращения тирании.


Р. Даль. Демократия Мэдисона
181
X
В ходе предшествующего обсуждения я предположил, что термин «тирания» в системе Мэдисона несет большую смысловую нагрузку. Считая его таковым, оказалось возможным показать, что Гипотеза 1 ведет к ложным выводам. Теперь, однако, мы должны задать вопрос, имеет ли понятие «тирания», заложенное в систему Мэдисона и составляющее логическую основу американской конституции, какое-либо операционное значение?...
Самоочевидно, что определение тирании было бы совершенно пустым, если бы нельзя было дать какого-либо определения естественных прав человека. Думаю, можно показать, что мы должны дать определение процессу, при помощи которого особые естественные права человека могут быть установлены в контексте определенного политического общества. Определение этого процесса создает некоторые дилеммы для приверженца теории Мэдисона.
Если бы мы определили естественное право человека как право каждого индивида делать то, что он хочет (что довольно абсурдно), тогда каждая форма правления должна быть тиранической, поскольку каждое правительство не позволяет, по крайней мере некоторым индивидам, делать то, что они хотят...
Следовательно, тирания должна означать, что жесткие ограничения налагаются только на некоторые типы поведения. Как определить на практике те типы поведения, ограничение которых означает тиранию?...
Типичной является такая политическая ситуация, при которой индивиды в группе или в обществе не могут прийти к единому мнению о желательности порицания или поощрения определенных типов поведения. Тогда для решения спора применяются инструменты власти. Но, при несогласии индивидов, какой критерий следует использовать для определения того, будет ли наказание какого- либо конкретного действия проявлением тирании? Один из возможных выходов - это предоставить решение большинству... И все же, поскольку данный критерий - это именно то, чего старался избежать Мэдисон, и более того, то, что сделало бы понятие о тирании большинства лишенным смысла, мы должны отвергнуть его. Тогда остается единственная возможность - право решать должно быть предоставлено какой-то определенной группе в обществе, не являющейся большинством, но и не
обязательно всегда находящейся в оппозиции к нему. Но если Гипотеза 1 справедлива, тогда любая группа в обществе, наделенная такой властью, использовала бы эту власть для тирании над остальными членами общества. Следовательно, на практике никто не может обладать правом решать этот вопрос. Следовательно, данное определение тирании не имеет, по-видимому, практического значения в контексте принятия политических решений33. И, конечно, далее следует, что если понятие тирании не имеет практического значения, то также его не имеет и понятие тирании большинства.
XI
Обращаясь к сформулированному Мэдисоном понятию фракции, мы видим, что оно страдает теми же недостатками, что и содержащееся в его системе в свернутом виде понятие тирании. Тем не менее вряд ли стоило бы изучать данное Мэдисоном развернутое определение понятия «фракция», если бы не тот факт, что сходная мысль внутренне присуща многим другим попыткам защитить идею заложенных в конституцию ограничителей для «большинства»34  * *...
Проблема, которая возникает при таком определении фракции, сходна с проблемой, которая возникает при определении «тирании». Как можно применить это понятие?...
XII
В мои намерения не входит исследование всех мельчайших аспектов взглядов Мэдисона. И все же стоит рассмотреть еще один важный вопрос.
Вспомним, что защита от фракций и, следовательно, от тирании требует двух условий:
Гипотеза 8: Если фракция не составляет большинства, то ее деятельность можно регулировать посредством «республиканского принципа» голосования в законодательном органе, иными словами, большинство может «заголосовать» меньшинство.
Гипотеза 9: Можно предотвратить образование фракции большинства, если избиратели многочисленны, разобщены и если их интересы не совпадают.
33 Можно было бы заявить, что каждый человек будет решать сам, на основании своей собственной системы ценностей, является данное действие проявлением тирании или нет. Но это только предписание для поведения индивида, и оно не дает критерия для оценки коллективного решения.
34 Кавычки отражают мою уверенность в том, что в обычном смысле большинство редко или вообще никогда не
управляет страной или общественной организацией. Таким образом, боязнь правления большинства, так же как
и его защита, основана на неверном понимании возможностей, заложенных и политической реальности...


182
Раздел 4. Демократия и конституционализм
Как мы уже убедились, неясно, что конкретно стоит за терминами «фракция» и «тирания»; то же самое можно сказать и о формулировках этих двух гипотез, т. е. не существует способа проверить их достоверность. Следовательно, они остаются не более чем не поддающимися проверке утверждениями...
XIII
Гипотеза 9 утверждает, что действия фракции большинства можно регулировать, если избиратели многочисленны, разобщены и их интересы не совпадают. И снова отсутствие какого-либо определенного значения слова «фракция» является преградой для проверки этого предположения. Все же, если мы исследуем аргументы, при помощи которых сам Мэдисон доказывал правильность этой гипотезы, то станет ясно, что ее следует понимать в том смысле, что эффективность любого большинства жестко ограничена, если избиратели многочисленны, разобщены и их интересы не совпадают. Является ли это большинство фракционным или нет, не имеет значения для действия ограничений, налагаемых существованием многочисленных, разобщенных и не имеющих общих интересов избирателей. Более того, насколько я понимаю, никакой современный мэдисон не доказал, что ограничения эффективности большинства, налагаемые реальностью плюралистического общества, действуют только в направлении укрощения «плохого» большинства, а не «хорошего», и, признаюсь, я не вижу способа удовлетворительного доказательства этого хитроумного утверждения.
Следовательно, окончательным итогом Гипотезы 9 будет, очевидно, следующее: поскольку любое большинство является, по-видимому, неустойчивым и временным в большом и плюралистическом обществе, то, вероятно, оно окажется политически неэффективным. В этом и заключается основная защита от эксплуатации меньшинства большинством. Этот вывод, конечно, едва ли совместим с той озабоченностью тиранией большинства, которая так характерна для стиля рассуждений Мэдисона.
XIV
Отсутствие конкретных значений для терминов, подобных «тирании большинства» и «фракции», в сочетании с центральным положением этих понятий в рассуждениях Мэдисона привело к созданию довольно лицемерной политической теории, которая объяснима скорее с генетической, нежели с логической точки зрения. С генетической точки зрения, идеология Мэдисона послужила удобной мотивировкой для каждого меньшинства, которое из страха перед возможными притеснениями со стороны некоего большинства потребовало создания политической системы, дающей меньшинству право вето против такой политики37...
Тем не менее в качестве политологии, а не идеологии, система Мэдисона явно неадекватна. Рассматривая этот вопрос в исторической ретроспективе, можно заключить, что логические и эмпирические недостатки собственного мышления Мэдисона порождались, по-видимому, по большей части его неспособностью примирить две разные задачи. С одной стороны, Мэдисон в основном принимал идею о том, что все взрослые жители республики должны обладать равными правами, включая право определять общее направление политики правительства. В этом смысле правление большинства соответствует «республиканскому принципу». С другой стороны, Мэдисон хотел построить политическую систему, которая гарантировала бы свободу определенному меньшинству, чьи преимущества, порождаемые положением в обществе, властью и богатством, не смогут бесконечно испытывать терпение большинства, если не создать конституционных ограничений. Следовательно, большинство следует сдерживать посредством таковых. Теория Мэдисона и в историческом плане, и в настоящее время является компромиссом между этими двумя противоборствующими задачами. Полагаю, я продемонстрировал, что и открыто высказанные, и подразумевавшиеся условия компромисса не подвергались тщательному анализу. Вероятно, было бы наивно этого ожидать...
37 Доктрина согласованного большинства Кэлхуна, в которой он недвусмысленно защищает господство южных рабовладельцев, кажется мне подверженной всем слабостям системы Мэдисона, которая во многих отношениях совпадает с доктриной Кэлхуна. Но я не пытался специально рассматривать вариант системы Мэдисона, созданный Кэлхуном. См. Cralle R. К. (ed.) Disquisition on Government, New York: Peter Smith, 1943, esp. pp. 28-38.


Билль о правах для Великобритании*
Рональд Дворкин
Когда знаменитый французский историк Франсуа Фурье приезжал в Великобританию с лекциями по случаю двухсотлетней годовщины Французской революции, он отмечал, что триумф демократии в наше время ознаменован растущим признанием и воплощением важнейшей идеи: демократия не является подчинением меньшинства большинству; в условиях настоящей демократии свобода и права меньшинства имеют законодательную защиту в форме конституции, так что даже парламент не может изменить ее ради удовлетворения собственных интересов или подчинения ее определенному политическому курсу. При подобном подходе к демократии билль о конституционных правах личности выступает частью основного закона, а судьи (которые не избираются и, следовательно, не подвержены политическому давлению) отвечают за трактовку и применение билля о правах - так же как и за все остальные части законодательства.
Такому представлению о демократии были привержены с момента своего создания Соединенные Штаты, а теперь и все члены Европейского Сообщества, кроме Великобритании, а также множество других стран с развитой демократией, включая Индию, Канаду и почти все демократические государства Британского Содружества Наций. Только в Великобритании настойчиво утверждают, что парламент должен обладать неограниченной законодательной властью, чтобы принимать желаемые им решения.
Английские специалисты по конституционному праву гордо заявляли, что конституционный билль о правах не нужен, так как в Великобритании население может доверять тем, кого выбирает. Но в наши дни, как никогда раньше, многие люди уже не считают подобное утверждение состоятельным и полагают, что Великобритании пора присоединиться к другим демократическим странам и подчинить свой парламент закону. «Хартия 88» - организация, созданная с целью отстаивания демократических идей, - уже нашла внушительную поддержку во всех слоях британского общества. Сможет ли хартия о конституционных правах помочь восстановлению традиций свободы в Великобритании? Знаменитый член Конституционного суда США Леарнид Хэнд сказал однажды, что когда в людях умирает дух свободы, его не могут воскресить ни конституция, ни Верховный суд. Это
справедливо для многих государств, где формально гарантируются конституционные права, - включая некоторые европейские страны, сделавшие Европейскую конвенцию о правах человека частью своего законодательства, - но на практике вообще не обеспечивается полного соблюдения конституционных прав. Наличие писаной конституции является необходимым, но недостаточным условием для процветания свободы в Великобритании...
Многие отвергают идею билля о правах, что само по себе не удивительно: например, полномочия ведущих политических деятелей обеих партий во время их нахождения у власти окажутся урезанными, если люди начнут пользоваться своими индивидуальными конституционными правами. Хотя в последние годы тори свели свободу на нет, большинство из них считает, что их правительство чрезмерно зависит от судей. Они возмущаются, когда судьи признают действия министров и чиновников незаконными (что не столь давно случалось уже несколько раз), и призывают парламент изменить законодательство в сторону сокращения полномочий судей. До сих пор лейбористская партия также возражала против конституционного билля о правах, хотя всегда пеклась о свободе личности. К счастью, появились признаки того, что лейбористы изменили свою точку зрения и поддержат билль о правах. Однако наибольшее давление исходит, скорее, снизу, нежели сверху, - от людей, которые требуют прав и свобод, принадлежащих в других странах именно народу, а не политикам.
Каким образом можно ввести билль о правах? Один из способов удивительно прост. Как я уже писал, Великобритания взяла на себя обязательство следовать международному договору, гарантирующему конституционные права, - Европейской конвенции о правах человека. После непродолжительных процессуальных дебатов парламент мог бы принять собственный законодательный акт - при условии, что принципы Конвенции станут неотъемлемой частью законодательства Великобритании и будут реализовываться британскими судьями в местных судах. За последние несколько лет подобный законопроект представлялся в парламенте 3 раза. В 1986 г. он был вынесен на обсуждение по инициативе ряда депутатов, но не набрал необходимого большинства голосов для прекращения прений и вынесения вопроса на голосование...
* Выдержки из: Dworkin, Ronald. A Bill of Rights for Britain. London: Chatto & Windus, 1990.


184
Теоретически, у Великобритании уже есть конституция прав личности, за соблюдением которой следит суд в Страсбурге и которую парламент не вправе нарушать, за исключением крайних случаев. Но Европейская конвенция не заменяет национальный билль о правах, трактование и соблюдение которого обеспечивали бы британские судьи, воспитанные в традициях британского права. Любой гражданин, который считает, что нарушены его права, гарантированные Конвенцией, должен сначала исчерпать все судебные средства внутри страны, а лишь затем подготовить и представить свое дело в Европейскую комиссию, а потом, если понадобится, - в Европейский суд. Процедура стоит чрезвычайно дорого (практически, никакой юридической помощи не предоставляется) и продолжается в среднем шесть лет. К тому времени дело почти всегда теряет свое практическое значение (особенно это касается дел о цензуре).
Две трети европейских стран, включая самые крупные, сделали Конвенцию частью своего национального законодательства, чтобы ее можно было использовать во внутреннем судопроизводстве. Однако Великобритания не последовала их примеру....
Если бы британский парламент включил Европейскую конвенцию в национальное законодательство, судьи смогли бы самостоятельно решать, является ли то или иное действие властей или какой-либо законодательный акт парламента ее нарушением. Они смогли бы рассматривать подобные вопросы так же, как и любые другие правовые проблемы. Например, запреты в области радиовещания и любые другие формы цензуры, противоречащие официальным обязательствам Великобритании в рамках Конвенции, могли бы быть оспорены в судебном порядке сразу, а не через пять-шесть лет, когда правительство уже давно добьется своей цели по ограничению свободного доступа к информации. Отказ властей признать право на частную жизнь, на выражение законного протеста или прав людей, обвиненных в преступлениях, мог бы быть оспорен в судебном порядке незамедлительно, а не через многие годы после нанесения ущерба и бездействия.
Если бы судьи эффективно использовали свои новые полномочия, самым главным и немедленным результатом стало бы воскрешение свободы и достоинства людей. Правительство и чиновники больше не смогли бы так легко скрывать информацию от людей, которым они должны служить, или игнорировать права, которые государство обязано соблюдать. Тогда можно рассчитывать и на более отдаленные, но не менее важные позитивные результаты...
Если бы британские судьи начали не только следовать конституционному праву, но и создавать его на основе конституционных принципов, их
Раздел 4. Демократия и конституционализм
решения обязательно повлияли бы как на Европейскую комиссию и Суд по правам человека в Страсбурге, так и на судебную систему остальных государств, подписавших Конвенцию, а фактически всех стран, пытающихся сейчас воплотить абстрактные права человека в конкретные. Это помогло бы использовать во всем цивилизованном мире дополнительные навыки британских юристов и судей, а также наследие британских правовых принципов. Великобритания смогла бы вновь стать лидером в формулировании свобод личности и их защите, а не довольствоваться пассивной ролью, вводя свободы только по решению иностранного суда...
Европейская конвенция не является идеальным документом для Великобритании. Она была компромиссом, призванным объединить множество стран с различными законодательными системами и традициями. Она во многих отношениях уступает американскому Биллю о правах; она ограничена рядом неясных оговорок и многочисленных пунктов, избавляющих правительства от ответственности. Тем не менее, как показывают недавние события, Конвенция защищает свободу лучше, чем парламент. Она отстаивает свободу слова, вероисповедания и самовыражения, право на частную жизнь и основные права подсудимых; она предоставляет косвенные, но эффективные способы борьбы с дискриминацией. Поскольку Великобритания уже подчиняется Конвенции в плане моральных обязательств и международного права, разумнее было бы включить ее в британское законодательство в существующем виде (возможно, с некоторыми разъяснениями и добавлениям из других международных договоров, также подписанных Великобританией), нежели начинать составление и обсуждение совершенно нового билля о правах. Даже если было бы возможно принять абсолютно новый набор прав, сформулированных, например, на основе американской конституции, то все равно Европейская конвенция остается правовым документом, за исполнением которого следят в Страсбурге. Возможный конфликт между двумя основными хартиями о правах стал бы источником ненужной путаницы.
Поэтому сторонники свободы должны объединиться и поддержать присоединение к Конвенции. Но как это сделать и в какой форме?... Бытующее мнение, что действующий состав парламента не имеет права возложить принятие конституционного билля о правах на следующий, по меньшей мере неосновательно. Замечу, однако, что до сих пор мы рассматривали то, что можно назвать «жесткой» формой воплощения Конвенции в национальном законодательстве, предполагающей немедленное объявление недействительным любого противоречащего ей акта парламента. Некоторые влиятельные сторонники билля о правах ... предлагают,


Р. Дворкин. Билль о правах для Великобритании
чтобы поначалу реализация Конвенции происходила в смягченной форме: в соответствующем документе должно быть оговорено, что противоречащие Конвенции внутренние законы теряют свою силу только в случае, если парламент не заявит, что намерен сохранить их преобладание над ее положениями. На практике этот с технической точки зрения смягченный способ реализации Конвенции мог бы обеспечить практически такую же защиту прав личности, как и более жесткий. Если правительство признает, что какие-то его решения нарушают Конвенцию, то оно не сможет отстоять свою позицию в Европейской комиссии или Суде по правам человека в Страсбурге. Помимо этого чисто практического аспекта, ни одно уважающее себя государство открыто не заявит, что ему безразлично, противоречат ли его законы или решения его внутренним или международным обязательствам. Если же правительство способно на это (если только речь не идет о крайне чрезвычайных обстоятельствах), значит дух свободы мертв, и его не воскресит никакая конституция.
Итак, сторонникам Конвенции следует стремиться к менее жесткой форме ее реализации - во всяком случае на первом этапе. Если это удастся, то каждый гражданин будет иметь право опротестовать закон или иное официальное решение (если парламентом специально не оговорено противное) в британском суде на основании того, что они противоречат принципам Конвенции. Некоторые европейские страны уже учредили специальные суды для слушания дел о нарушении конституции. Но было бы лучше, по крайней мере в Великобритании, разрешить рассматривать такие дела любому суду общенационального уровня. Предмет конституционных тяжб не настолько загадочен или специфичен, чтобы с ним не могли справиться обычные судьи и адвокаты...
Таковы аргументы в пользу включения Европейской конвенции о правах человека в национальное законодательство Великобритании. Неудивительно, что ведущие политики не спешат признать их....
Политики говорят, что сама идея билля о правах, ограничивающего власть парламента, противоречит британской традиции, согласно которой источником власти должен быть только парламент. Эта традиция не кажется привлекательной сейчас, когда при сильной исполнительной власти и высокой дисциплине политических партий рядовые члены парламента имеют гораздо меньшее влияние на законодательный процесс, чем раньше. Более того, в последние десятилетия традиция скомпрометировала себя. В частности, она видоизменилась под воздействием Акта о Европейских сообществах, согласно которому судьи имеют право аннулировать решения парламента и напрямую вводить в действие существующие правила ЕС.
185
Помимо указанных доводов, в любом случае реализация в Великобритании Европейской конвенции не уменьшит власти парламента настолько, чтобы считать эту идею совершенно неприемлемой. Согласно международному праву парламент уже обязан соблюдать положения данной Конвенции. Если бы она была включена в национальное законодательство в жесткой форме (когда следующий состав парламента не имел бы законного права отказаться от ее исполнения, даже специально объявив о подобном намерении), то власть парламента оказалась бы более урезанной, чем сейчас. Ведь британские судьи смогли бы предлагать свою собственную трактовку Конвенции, в ряде случаев официально признавая даже те конституционные права личности, которые не защищает Европейский суд по правам человека....
Более того, доводы в пользу верховенства парламента окажутся неуместными, если воплощать Конвенцию в британское законодательство в смягченной форме, что, согласно моему предложению, должно стать первоначальной целью. В противном случае парламент сможет отменять действие Конвенции простым большинством голосов, если решит выразить свое безразличие к последствиям собственных действий. Несомненно, в такой ситуации правительство не станет предлагать законы, которые оно могло бы принять при иных обстоятельствах. Именно в этом коренится проблема воплощения Конвенции в национальном законодательстве - даже если речь идет о смягченной форме. Попытка заставить парламент сделать выбор между следованием международным обязательством и признанием того, что он их нарушает, призвана ограничить не верховенство парламента, а лишь его двуличие. Искренность не мешает суверенности. ..
Мнение в пользу верховенства парламента нередко обосновывают важным и существенным доводом, в соответствии с которым Великобритании не следовало подписывать Европейскую конвенцию. Речь идет о следующем: предоставление последнего слова в трактовке законов судьям, назначаемым на должность, а не избираемым членам парламента, противоречит принципам демократии. Сторонники такой точки зрения выступают против включения Конвенции в национальное законодательство, так как это усугубит практические последствия ее подписания, что они считают ошибкой. Конечно, они будут против идеи о том, чтобы местные судьи имели право свободно трактовать Конвенцию, тем самым обеспечивая большую защиту прав личности, нежели суд в Страсбурге.
Однако их доводы основаны на неправильном понимании демократии. Во-первых, они путают демократию с властью выборных руководителей. Даже когда власть сформирована на основе, казалось бы, честных выборов, подлинной демократии


186
не будет, если избиратели не имеют доступа к информации, необходимой для того, чтобы их решение было сознательным, а не сформированным предвыборными кампаниями. Граждане демократической страны должны быть способны принимать участие в управлении не только эпизодически, периодически участвуя в выборах, а постоянно - через разумные и свободные дебаты о деятельности правительства в промежутках между выборами. Эти очевидные требования подтверждают то, что другие народы давно уже осознали: чтобы демократия была истинной, а не показной, парламент должен быть в определенном смысле ограничен. Утверждение, будто билль о правах является недемократическим документом, не просто ошибочно, а противоречит реальности...
На мой взгляд, это главный аргумент против утверждения о том, что включение Конвенции
Раздел 4. Демократия и конституционализм
в национальное законодательство станет недемократическим шагом. Я надеюсь и верю в то, что сейчас в Великобритании возможен также другой, не менее убедительный подход. Большинство британцев отвергает чисто статистический взгляд на демократию, на котором основано подобное утверждение, поэтому оно не выдерживает критики. Даже те, кто не относит себя к каким-либо меньшинствам, имеют причину настаивать на ограничении всевластия большинства. Однажды правительство может счесть неудобным для себя что-то очень важное для них, например - свободу вероисповедания, выбора профессии или свободу совести. Даже люди, не предполагающие такого рода ограничений, предпочтут жить в подлинно политическом сообществе, где защищено достоинство каждого гражданина, а не просто в государстве, которое они якобы контролируют...


Критика конституционных прав с позиций прав личности*
Джереми Уолдрон
1. 	Введение
...Надо ли закрепить наши права в юридической формуле и провозгласить их в формальном билле о правах? Или стоит позволить им неформально эволюционировать в диалогах между гражданами, народными избранниками и должностными лицами? Как поставить препоны нарушению наших прав? Должны ли мы положиться на повсеместно распространенный в обществе дух бдительности для охранения нашей свободы, пытаясь сформировать то, что Милль называл «нравственной убежденностью как наиболее прочной преградой»*  4? Или следует предоставить какой-то одной ветви государственной власти - например, судам - задачу выявления нарушений правовых норм и полномочия объявлять недействительными решения любого другого органа, совершившего их?
Преимущества, которые сулит этот последний подход, продолжают привлекать внимание сторонников проведения конституционной реформы в Великобритании. Например, Рональд Дворкин утверждает, что таким образом будет выковано то решающее звено, которое соединит права и законность, причем первые в результате подобной реформы займут гораздо более видное место в общественной жизни. Если властью судов как источника права подкрепить идею прав личности, то юридическая система начнет играть «иную, более ценную роль в обществе»....
В данной работе я анализирую это предположение и намереваюсь развить четыре основные линии аргументации. Первая - негативная: я продемонстрирую, что в политической философии подход с позиций права не подразумевает необходимости проявлять приверженность некоему биллю о правах, интерпретируемому в качестве политического института, или же выступать за практику судебного надзора в американском духе.
Во-вторых, я буду настаивать на том, что политическим философам даже в большей мере, чем другим сторонникам конституционной реформы, следует осознать всю трудность, сложность и противоречивость идеи основных прав личности. Я покажу, что у политических философов есть причины - основанные на профессиональной скромности - в большей мере, чем обычно, проявлять нерешительность, когда речь заходит о том,
чтобы узаконить какой-то канонический перечень прав, особенно в случае, если цель этого - вывести подобный канон за рамки политических дебатов и пересмотров.
В-третьих, я докажу, что философам, обсуждающим вопрос о правах человека, следует обращать гораздо больше внимания на процессы, посредством которых принимаются решения в обществе, не лишенном разногласий. Теории прав следует дополнить теориями власти, задача которых - определить, как должны приниматься решения тогда, когда в обществе нет согласия относительно того, что является правильным. Поскольку мы принимаем условия нравственного несогласия как данность, то принцип «Да будет принято правильное решение» не может стать частью адекватного принципа властных полномочий. Из этого следует, что если люди не согласны относительно основных прав (а они действительно не согласны), то адекватная теория властных полномочий не может ни включать в себя, ни обосновываться теми концепциями, которые интерпретируют права в качестве своего рода «козырей», которые «бьют» мажоритарные формы принятия решений.
Наконец, я покажу, что при конституционном строе, вырисовывающемся в воображении сторонников «Хартии 88», суды неизбежно станут главным форумом пересмотра и адаптации основных прав в условиях меняющихся обстоятельств и социальных противоречий. (Разумеется, этот вывод - экстраполяция из опыта конституционной политики Соединенных Штатов.) Я считаю, что теоретику прав личности подобная перспектива должна внушать самые мрачные опасения. Некоторые из нас думают, что люди имеют право на участие в демократическом управлении собственным обществом и что это право весьма тесно связано с ценностями автономии и ответственности личности, которые столь превозносят, когда речь заходит о нашей приверженности прочим основным свободам. Более того, мы думаем, что право на демократию - это право на равных участвовать в принятии общественных решений по наиболее принципиальным вопросам и что оно не должно быть ограничено рамками социально-экономической политики. Я уверен, что наше уважение к таким демократическим правам самым серьезным образом подрывается в тех случаях, когда выдвигаются предложения
* Выдержки из: Waldron, Jeremy. “A Right-Based Critique of Constitutional Rights” in: Oxford Journal of Legal Studies 13, 1993, no.l, pp. 18-51.
4 	Mill, John Stuart. On Liberty, Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1955, p. 18.


188
передать полномочия на принятие решений по концепции и ревизии основных прав от законодательной к судебной ветви власти, от граждан и их пусть даже несовершенных представительных институтов к горстке людей, считающихся мудрыми, учеными, добродетельными, высокопринципиальными и которым, как думают некоторые, только и можно доверить серьезную разработку поднятых ими вопросов.
По указанным причинам приверженцы прав личности могут впасть в нерешительность, когда речь зайдет о закреплении этих прав в конституционно «забронированном»* билле о правах. Они могут посчитать, что выигрыш (в смысле иммунитета от аннулирования этих прав законодательным органом) будет сведен на нет потерей возможности развивать свободный и гибкий дискурс.
Теперь обратимся к глубинным основам либерального принципа. Когда он «забронирован» в конституционном документе, то устанавливаемое им требование/право (на свободу или ее соблюдение) подкреплено иммунитетом от законодательных изменений. Те, кто обладает правом в настоящее время, получают дополнительное преимущество, состоящее в том, что изменить их юридический статус трудно или невозможно. Это может звучать привлекательно, но, как подчеркивал У.Н. Хох- фельд, всегда следует рассматривать обе стороны любого правового преимущества*  30. Понятие, соотносящееся с требованием/правом, - обязанность, возложенная на должностных и прочих лиц, уважать и соблюдать право. А понятие, соотносящееся с конституционным иммунитетом - это то, что Хохфельд назвал бы «поражением в правах», то есть - фактическим лишением законодательной власти полномочий выполнять присущую ей функцию пересмотра и реформирования законодательства, а также введения в него новаций. Думать, что конституционный иммунитет необходим, - все равно, что считать, что с вашей стороны будет оправданным ограничить законодателей в данном отношении (и тем самым косвенно ограничить права граждан, которых они представляют). Полагаю, стоит поразмыслить над тем, какие подходы кроются за желанием наложить такие ограничения.
Закрепить право в «забронированном» конституционном документе - значит занять некую определенную позицию по отношению к своим согражданам. Подобную позицию лучше всего описать как сочетание самоуверенности и недоверия. Самоуверенность заключается в убежденности сторонников рассматриваемой идеи в том, что то, на чем они настаивают, и действительно является пред¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
метом фундаментальных прав личности, и что они адекватно ухватили суть этого предмета в предлагаемой ими формулировке. Недоверие же неявно выражено самим подходом, в соответствии с которым всякая альтернативная концепция, которая, возможно, будет создана избранными законодателями на будущий год или позднее, имеет столь много шансов оказаться ошибочной или злонамеренной, что наша собственная формулировка должна быть полностью ограждена от текущего законодательного пересмотра.
Это недоверие к своим согражданам плохо гармонирует с аурой уважения к их автономии и ответственности, выражаемых самим содержанием прав, которые предполагается «забронировать» подобным образом. Содержательное значение любого конкретного права вполне может быть основано на точке зрения, в соответствии с которой индивид есть прежде всего мыслящая личность, которой дарована способность обдуманно совершать нравственный выбор, а также встать выше озабоченности частными или местническими интересами. Например, довод в защиту свободы слова может зависеть от взгляда на людей как на «политических животных» в аристотелевском смысле, способных в процессе обсуждения выработать общее, разделяемое всеми прочное представление о правильном и неправильном, справедливом и несправедливом31. Если в этом заключается причина, по которой свободу слова считают столь важной, то нельзя походя отвергнуть это и объявить, что к продукту всякого процесса обсуждения надлежит относиться с недоверием.
С другой стороны, если желание «забронировать» права мотивировано взглядом, в соответствии с которым человек по природе своей хищник, и что люди, если выпустить их на арену демократической политики, перегрызутся, то трудно объяснить, как и почему на этих людей надлежит смотреть прежде всего как на носителей прав. Чтобы разработать теорию прав личности, необходимо иметь какой-то базис, на основе которого можно было бы различать интересы, являющиеся характерными чертами человеческого достоинства, и менее важные с точки зрения действий и желаний людей. Если рассматривать человека как эгоистичное животное, которому нельзя доверить заботу об интересах других, значит, у нас нет концепции достойной нравственной автономии, на основе которой можно было бы проводить границу между интересами.
Сказанное вовсе не подразумевает категорического отвержения идеи конституализации прав
* Юридический термин, означающий, что для изменения конституционной нормы требуется квалифицированное большинство или особая процедура. - Прим. ред.
30 Hohfeld, Wesley N. Fundamental Legal Conceptions, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1923.
31 Cm. Aristotle, Politics, Book I, p. 1253.


Д. Уолдрон. Критика конституционных прав с позиций прав личности
189
личности. Я пытался лишь показать, что сочетание уважения к этим правам с глубоким недоверием к демократическим и представительским качествам людей не имеет под собой прочной основы. Соответственно, нет ничего противоестественного в том, чтобы сказать: «Я считаю индивида обладателем прав по тем причинам, которые позволяют мне доверять ему как носителю политической ответственности. Именно потому, что я считаю каждого человека потенциально нравственной личностью, которой даровано достоинство и автономия, я изъявляю готовность доверить бремя самоуправления самим людям». Согласившись с логичностью такого подхода, мы, возможно, засомневаемся, прежде чем выражать энтузиазм по поводу прав личности тем, чтобы ограничить полномочия представительных институтов...
5. 	Немного философии
...Нередко отстаивают идею судебного надзора по американскому образцу, указывая на возможность того, что демократические мажоритарные процедуры могут обернуться несправедливыми результатами, а то и тиранией. Действительно, такое возможно. Но ведь то же самое относится к любой процедуре, призванной разрешить проблему общественного выбора в ситуации отсутствия всеобщего согласия относительно того, что следует считать несправедливостью, а что - тиранией. Правило, в соответствии с которым окончательное решение по вопросам фундаментальных прав должен принимать Верховный суд (мажоритарным голосованием членов)44, - именно из этого разряда. Оно также может обернуться (и не раз оборачивалось) вопиюще несправедливыми решениями45. Всякий, кто придерживается той теории власти, по которой Верховный суд имеет полномочия принимать такие решения, должен - как настоящий демократ - иметь мужество признать тот парадокс, что выбор, который он полагает справедливым, вполне может оказаться совсем не таким, который следовало бы сделать в соответствии с его взглядами...
10. 	Несовершенная демократия
...Принятие билля о правах не обязательно должно подразумевать «бронирование» единствен¬
ной точки зрения на права человека, что делало бы невозможным ее оспаривание или видоизменение. В билле можно предусмотреть процедуры внесения поправок; и один из выводов моего анализа состоит именно в том, что мы должны настоять на подобной возможности конституционного пересмотра, дающей шанс политически ответственным гражданам заново подумать над тем, как следует понимать индивидуальные права64. Даже если усилий приверженцев этих прав окажется недостаточно для их абсолютного «бронирования», все равно существует искушение сделать процесс внесения поправок максимально затруднительным. Обычно оно вызвано именно тем самоуверенным недоверием к своим согражданам, которое я настойчиво критикую в своей работе. Как минимум, считается, что принятие какой-либо поправки к биллю о правах требует сверхквалифицированного большинства, и кроме того зачастую предлагаются еще более труднопреодолимые процедурные барьеры.
Смысл требования сверхквалифицированного большинства состоит в том, чтобы уменьшить вероятность внесения поправок. Если так, то напрашивается вопрос: как добиться того, чтобы модифицировать билль о правах в соответствии с меняющимися с течением времени условиями и существующими в обществе воззрениями на права человека, а также на то, как они должны быть сформулированы? Должны ли формулировки одного поколения быть высечены в камне и получить приоритет над всеми последующими пересмотрами, за исключением тех редких случаев, когда удастся преодолеть препятствия, созданные для поправок? Или нужны иные, еще менее демократические процедуры для конституционного пересмотра?
Опыт Соединенных Штатов показывает всю важность такой возможности. Ведь было заблуждением думать, что там возможности пересмотра конституции исчерпываются формальной процедурой внесения поправок. Изменения в американском Билле о правах чаще происходили посредством отправления судейской власти, нежели процедур, определенных в Статье V американской конституции. Верховный суд не уполномочен изменять формулировки Билля о правах. Однако судьи берут на себя задачу интерпретации и применения этого документа, а также официального толкования индивидуальных прав, что во многих случаях имеет важные и далеко идущие последствия....
44 Описание демократических возражений против судебного надзора в США как «контрмажоритарного затруднения» несколько вводит в заблуждение. См.: Bickel, Alexander. The Least Dangerous Branch: the Supreme Court at the Bar of Politics, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1962, p. 16. Верховный суд США - мажоритарный институт, проблему составляет лишь крайне малое число участников процесса принятия мажоритарного решения.
45 В качестве бесспорного примера вопиюще несправедливого решения см.: “Dred Scott” decision, Scott v Sandford 6Q US (19 How) 393 (1857).


190
Члены высшего судебного органа США обладают полномочиями пересматривать официальное толкование прав граждан , и взгляды судей приоритетны. Рядовые избиратели и их представители в государственных органах и Конгрессе не располагают подобными полномочиями, во всяком случае настолько, чтобы это имело значение. Предложение разработать в Великобритании собственный билль о правах человека, интерпретируемый и проводимый в жизнь судебными органами, означает, что нам предлагают создать в стране аналогичную ситуацию, то есть - фактически позволить осуществлять рутинный пересмотр конституции судам и запретить это парламенту. Надеюсь, легко понять,... почему с точки зрения теории прав человека, делающей упор на важность демократического участия обыкновенных людей в решении принципиальных вопросов, нельзя согласиться на присвоение власти судьями, ослабление роли представительных институтов, и, главное, на чудовищное политическое неравенство.
Ответы на такого рода критику имеют три разновидности. Во-первых, утверждается, что полновластие судов в деле интерпретации и пересмотра законодательства попросту неизбежно. Ведь работа судов состоит именно в применении законов. А применять их они могут не иначе, как пытаясь понять, что именно они гласят, а это подразумевает их толкование...
Однако признание необходимости юридической интерпретации не решает вопроса, не должны ли и другие институты также иметь власть пересматривать понимание прав? Как бы мы ни расценивали деятельность Верховного суда США за прошедший век, его святая обязанность интерпретировать законы не раз использовалась как повод для их серьезного и радикального пересмотра. В самом этом факте нет ничего дурного, но он не дает повода утверждать, будто интерпретируемые и пересматриваемые судьями права обязательно должны быть поставлены вне демократического пересмотра и перетолкования.
В конечном итоге вопрос состоит в том, считаем ли мы необходимым усложнение процедуры внесения поправок в конституцию или нет. Если да, то нас должны беспокоить масштабы ее пересмотра судьями (который, по мнению Дворкина, неизбежен). Судьи оказываются в ситуации, когда им приходится ежедневно думать о правах людей и выбирать между конкурирующими концепциями этих прав, причем делать это вопреки традиционным доводам в пользу того, что нужно предотвратить внесение поправок, сделав этот процесс максимально затруднительным. Утверждения, будто
Раздел 4. Демократия и конституционализм
внесение поправок связано лишь с редактированием текста конституции и что судьи не располагают полномочиями вносить изменения в ее формулировки, не решают проблемы. С одной стороны, юридическая доктрина США породила целый ряд клише (таких как «явная наличествующая угроза», «над-лежащая процедура» и «тщательное рассмотрение»), которые стали столь же неотъемлемой частью американского конституционного наследия, как и сама конституция. С другой стороны, слова тоже много значат, а потому нуждаются в не меньшей защите от изменений, нежели наше глубинное понимание самого смысла прав.
Вместе с тем, если мы считаем, что с биллем о правах желательно обращаться как с «живым организмом,... способным расти, то есть - расширяться и приспосабливаться к новым условиям»67, то мы действительно сталкиваемся с вопросом о полномочиях, а именно - кому следует участвовать в этом ежедневном естественном процессе? Тогда, если прав Дворкин, должен стоять вопрос не «Кто?», а «Кто, помимо судей?», так как участие последних неизбежно. Но если действительно считать, что обществу необходимо «адаптировать каноны права к ситуациям, которых не предвидели авторы их формулировок, тем самым облегчая ход их эволюции и сохраняя их жизненную силу»68, то трудно понять, почему из этого процесса должны быть исключены рядовые граждане и их представители. Или наоборот (и это гораздо тревожнее) легко понять почему: те, кто хотят адаптировать конституцию, не доверяют народу настолько, чтобы позволить ему участвовать в этом. По моему мнению, подобное недоверие следует отвергнуть исходя из того же подхода к правам человека, который заставляет нас отклонять все попытки исключить людей из управления страной, в которой они живут.
Второй вид отговорок связан с апелляцией не к необходимости судебной власти, а к ее демократическим полномочиям. Действительно, можно сказать, что судебный надзор является формой демократического представительства, хотя и довольно косвенной. В США члены Верховного суда назначаются президентом и утверждаются Сенатом, а в Великобритании назначения в верховную судейскую инстанцию совершаются по представлению премьер-министра, являющегося главой избранного правительства. В этом смысле полномочия судей являются результатом осуществления власти выборных представителей народа. Недавний американский опыт показывает, что порой результаты выборов зависят от того, кого президент отобрал в Верховный суд.
67 Слова члена Верховного суда США Л. Брандейса (цит. по: Brennan, William. Why Have a Bill of Rights? in: Oxford Journal of Legal Studies, 1989, no. 9, p. 426).
68 Brennan, William. Why Have a Bill of Rights? p. 426 (на сей раз это слова самого Бреннана, а не Брандейса).


Д. Уолдрон. Критика конституционных прав с позиций прав личности
191
Однако указывать, как это делают сторонники данной точки зрения, на крупицу демократической респектабельности в устройстве судебной власти недостаточно. Из этого вовсе не следует, что суды должны получить прерогативы, которыми не обладают граждане и выбранные ими представители, и что в случае конфликта между судебной и парламентской ветвями власти первая должна получить приоритет. Авторы закона, опротестованного судьями, могут также сослаться на его демократическое происхождение. Более того, они могут сказать, что если народ не согласен с их законотворческой деятельностью, то он может призвать их к ответу на следующих выборах, изгнав из парламента и избрав в него тех, кто обещает отменить данный закон, и так далее. Ничего подобного не может быть сказано в пользу судей.
Иными словами, ошибочность второй отговорки заключается в том, что ее авторы никак не могут понять, что проблема состоит в соотношении сил. Если, например, большинство членов Палаты лордов выскажется против законопроекта, принятого посредством мажоритарной процедуры Палатой общин, то голоса всего нескольких лордов перевесят голоса представителей народа. Чтобы обосновать такую ситуацию с точки зрения демократии, нужно доказать не только то, что у членов Палаты лордов имеются демократические полномочия, но и то, что они более весомы, нежели те, которыми обладают авторы данного законопроекта. Я не знаю ни одного юриста, который бы мог безоговорочно признать подобную постановку вопроса69.
Следует также обратить внимание на то, насколько искусственна эта аргументация. Хотя судьи и назначаются выборными должностными лицами, ни по своим обычаям, ни по сложившемуся о них представлению суд никак не является выборным институтом, а парламент - каковы бы ни были его несовершенства - таковым несомненно является. И в теории, и в политической практике законодательная власть рассматривается как основное воплощение народного правления: именно здесь ответственные представители народа занимаются тем, что они сами бы с гордостью описали как общественное самоуправление. Конечно, существует множество способов возвеличить достоинства судебной власти, но среди последних вряд ли центральное место займет довод об ее «представительном характере». Поскольку моя аргументация отчасти базируется на уважении и чести, отводимым народу в наших конституционных построениях, то важно понимать следующее: если суд признает недействительным некий закон,
то получается, что ветвь власти, сама не считающая себя представительным институтом и не рассматриваемая в качестве такового всеми остальными, отметает решение органа, который больше подходит под данную категорию.
Третий, и, возможно, наиболее коварный аргумент, заключается в утверждении, что возражения против полномочий судей недействительны, так как и представительная, и плебисцитная формы демократии являются весьма несовершенными. Действительно, процедуры выборов, представительства и выработки законодательства в том виде, в каком они существуют в Великобритании, весьма несовершенны с точки зрения демократических стандартов. Исполнительная власть доминирует в Палате общин, что крайне ослабляет ее независимость; система принятия решений относительным большинством голосов подавляет малые и новые партии; парламентарии вынуждены выбирать между пакетами политических мер и не могут голосовать по отдельным пунктам. Что касается обсуждения проблем, то «Час вопросов к премьер-министру» в Палате общин и передачи на телевидении с участием политических партий едва ли отвечают изложенной нами выше высокой идее участия народа в управлении страной. Легко сказать, что демократичность парламента является чисто воображаемой. Что же тогда говорить о прочих многочисленных фактах несоответствия реальности этому идеалу?
Тут следует напомнить, что сторонники рассматриваемой позиции стремятся оправдать лишение обыкновенных граждан прав при решении важнейших вопросов с точки зрения нравственности и политики. Никто никогда не считал, что несовершенство существующих представительных институтов может служить обоснованием непредостав- ления женщинам права голоса или что в США это может стать доводом в пользу того, чтобы и далее не предоставлять политических прав афроамериканцам. Если кто-то попытался бы ответить на подобные требования допустить определенные группы к участию в общественной жизни возражением типа рассматриваемого нами, то оно было бы категорически отвергнуто как нарушение прав...
Следует также отметить, что указание на несовершенство демократии в любом случае не является доводом в пользу судебной власти. В соответствии с демократическими представлениями несовершенство одного института власти ни в коей мере не оправдывает несовершенство другого. Нельзя, например, легитимизировать власть монарха или невыборной верхней палаты парламента, указывая на демократические несовершенства Палаты
69 	Я не стану тратить время на споры о том, что поскольку судьи живут в том же самом обществе, что и все мы, читают те же газеты и так далее, то их взгляды на права человека «неформальным образом» настроены на тот же лад, и таким образом они являются представителями взглядов, которые преобладают в обществе. Даже если это и верно, то же самое можно сказать и о любом диктаторе, который обитает в обществе, над которым господствует.


192
общин (какими бы вопиющими они ни были); ведь с точки зрения демократии лорды и монарх еще хуже. Наделение этих институтов всей полнотой власти означало бы усугубление, а не уменьшение несовершенств британской демократии. То же самое относится и к судам. Даже если согласиться, что парламент отнюдь не является образцом демократического способа принятия решений, все равно остается вопрос, будет ли полезным для демократии предоставление судам приоритета над парламентом.
Рональд Дворкин доказывал, что «если мы откажемся от мысли, будто существует некая каноническая форма демократии, то должны также оставить и идею, будто судебный надзор неуместен, поскольку неизбежно погубит демократию»70. Разумеется, нет какой-то канонической формы демократии, то есть - окончательного или предполагаемого набора ответов на вопрос, какой именно институт лучше всего может воплотить стремление народа к самоуправлению. Однако аргументы против реформы судебной власти не связаны с наличием такого канона. Речь идет лишь о следующем: что бы мы ни думали о демократических процедурах, нельзя допустить, чтобы решения по вопросам первостепенной важности принимала некая элита, поскольку это лишает соответствующих прав народ и его избранных и подотчетных представителей. Первый вариант может быть сочтен предпочтительным в смысле качества решений. Но он никогда не будет считаться лучшим в смысле уважения к нравственным и политическим качествам рядовых граждан.  1111. 	Демократическое воздержание
Если билль о правах станет частью британского законодательства, это произойдет потому, что за это проголосует парламент (или, возможно, весь народ на референдуме). Рональд Дворкин доказывал, что одного этого факта достаточно для того, чтобы отмести все демократические возражения, которые мы сейчас рассматриваем. С его точки зрения, они опровергают сами себя, поскольку опросы общественного мнения показывают, что более 71 процента населения убеждено, что принятие билля о правах пойдет на пользу британской демократии71.
Однако вопрос не столь прост. Во-первых, факт наличия широкой поддержки, даже со стороны подавляющего большинства народа, идеи изменения конституционных процедур не доказывает, что подобное изменение сделает страну демократич-
70 Dworkin, Ronald. A Matter of Principle, p. 70.
71 Dworkin, Ronald. A Bill of Rights for Britain, pp. 36-37.
72 Ibid, p. 36.
Раздел 4. Демократия и конституционализм
нее. Разумеется, мой подход подразумевает, что если люди хотят установить режим конституционных прав, то они должны его получить: демократия требует, чтобы было именно так. Однако не следует смешивать причины, обусловливающие проведение в жизнь некоего предложения, и характер самого этого предложения. Если бы народ захотел поэкспериментировать с диктатурой, то в соответствии с принципами демократии мы должны позволить ему так поступить. Но из этого отнюдь не следует, что диктатура демократична. Все понимают, что путем голосования можно уничтожить демократию; именно это является одним из главнейших страхов сторонников конституционной реформы. Меня же беспокоит то, что массовая поддержка конституционной реформы, предусматриваемой Дворкиным и другими членами «Хартии 88», приведет именно к такому результату: путем голосования будет прекращено существование демократии - во всяком случае по целому ряду принципиальных политических вопросов.
В Великобритании ведутся дискуссии по этому поводу. Граждане обсуждают, стоит ли ограничить власть парламента и расширить полномочия судов примерно так же, как это делаем мы. Один из пунктов, рассматриваемых в ходе этих дебатов, состоит в следующем: в результате подобной реформы наша страна станет более или, наоборот, менее демократичной? Данной статьей я хочу внести свой вклад в эту дискуссию и излагаю аргументы, заставляющие предположить, что реформа сделает Великобританию менее демократичной. Нет никакой необходимости убеждать участников этих дебатов в том, что конституционная реформа сделает страну более демократичной; они уверены в этом. Но ведь они пытаются решить, что именно следует думать по этому вопросу.
Дворкин полагает также, что демократические доводы против билля о правах «самоопровергают- ся» в британском контексте, «поскольку большинство британцев отвергает грубо статистический взгляд на демократию, на котором этот довод основан»72. Однако, хотя демократия и включает в себя идею народного голосования, концепция демократии отнюдь не предполагает, что ее собственное содержание может быть подправлено народным голосованием. Если большинство британского народа посчитает демократичной военную диктатуру (поскольку, например, она больше отвечает «истинному духу народа»), это вовсе не станет доказательством того, что так оно и есть. Это также не даст никаких оснований утверждать, будто демократические возражения против диктатуры «самоопровергаются». Если Дворкин выступает


Д. Уолдрон. Критика конституционных прав с позиций прав личности
193
против «грубо статистического подхода» к концепции демократии, то он должен привести доводы в пользу своей позиции. То есть он должен доказать, что система, в которой миллионы голосов рядовых граждан действительно учитываются и с ними считаются, когда решение приходится принимать в обстановке разногласий, хуже, нежели модель, при которой эти голоса имеют значение только тогда, когда они согласуются с некой теорией, трактующей обязанности граждан по отношению друг к другу по обеспечению равной заботы и уважения.
Правда, пояснения Дворкина подсказывают, возможно, более утонченный ответ на демократические возражения. В области личной этики имеется знакомое всем понятие «предварительного обязательства», в соответствии с которым индивид может по каким-то причинам принять на себя некоторые ограничения в отношении своих будущих решений. Например, Одиссей решил, что должен быть привязан к мачте, чтобы противостоять чарам сирен, и приказал своей команде, что «если он станет умолять отвязать себя, не обращать внимания и лишь крепче затянуть узлы»73. Аналогичным образом, курильщик, пытающийся бросить курить, может прятать свои сигареты, а пьяница может вручить ключи от своей машины другу перед вечеринкой со строгим наказом не отдавать их в случае, если в полночь ему вздумается потребовать их обратно. Эти формы предварительного обязательства представляются нам скорее демократическим самоуправлением в миниатюре, нежели умалением этого идеала. Итак, подобным же образом можно сказать, что электорат может коллективно принять решение заранее связать себя, дабы в будущем суметь устоять перед чарами сирен, призывающих к нарушению наших прав. Так же как и курильщик и выпивоха, люди, составляющие общество, знают о том, каким соблазном является неправое или иррациональное действие в стрессовых обстоятельствах. Поэтому в момент просветления они могут наложить на свои конституционные права некоторые ограничения, которые будут выполнять в отношении демократических ценностей ту же функцию, как и припрятывание сигарет или передача ключей от машины в описанных случаях74.
Аналогия, конечно, интересная, но не вполне убедительная. В случае предварительных обязательств индивида предполагается, что в моменты просветления он совершенно уверен, каких именно действий желает избежать, а также имеет основания считать эти действия нежелательными. Курильщик знает, что курение вредит здоровью, и может внятно объяснить в терминах патологии
болезненной зависимости, почему по-прежнему обуреваем желанием курить, несмотря на то, что обладает этим знанием. Выпивоха знает в начале вечеринки, что ближе к полуночи его способность здраво судить о том, может ли он нормально вести машину, самым прискорбным образом нарушится. Но сейчас мы рассматриваем общество, чьи члены не согласны друг с другом даже в моменты «просветления» относительно того, какие именно права они имеют, как эти права следует понимать, и насколько они весомы по сравнению с другими ценностями. Членам общества нет необходимости ссылаться на аберрации рационального поведения для того, чтобы объяснить это расхождение во мнениях; эти расхождения, как мы видели, вполне убедительно объясняются самим содержанием проблемы. Предварительное обязательство в таких обстоятельствах вовсе не триумф упреждающего здравомыслия, каким оно кажется в случае курильщика и выпивохи. Это скорее искусственно поддерживаемое доминирование одного взгляда на государственное устройство в ущерб другим, причем остаются нерешенными связанные с ними философские проблемы...
Поддержка предварительного обязательства другого человека может быть расценена как уважительное отношение к его автономии только в том случае, если возможно проведение четкой грани между феноменами умственной аберрации (во время которых, как предполагается, предварительное обязательство должно иметь преимущественное действие), с одной стороны, и естественной неуверенностью, переменами мнения, обращениями и прочим тому подобным, с другой стороны. В случае пьяного водителя мы способны провести такую грань, но применительно к обществу в целом возникают большие трудности. Тут призыв к предварительному обязательству означает, что мы займем однобокую позицию в споре между сторонами, имеющими примерно равные аргументы в свою пользу.
Очевидна опасность примитивной аналогии между рациональной автономией индивидов и демократическим управлением их сообществом. Идея, будто общество может связать себя обязательством не совершать определенной законодательной деятельности в будущем, выглядит особенно сомнительно в случаях, когда члены общества не согласны друг с другом по вопросу о необходимости таковых обязательств или когда они согласны относительно необходимости обязательств, но не согласны по вопросу их содержания и характера. Особенно сложны случаи, когда можно ожидать, что такое несогласие будет существовать
73 Цит. по: Elster, Jon. Ulysses and the Sirens: Studies in Rationality and Irrationality, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1984, p. 36.
74 Должен выразить свою признательность за эти аналогии Эрику Раковски.


194
долго, развиваясь и изменяясь в непредсказуемых направлениях. Более того, если в качестве объяснения такой ситуации мы заявим, что рассматриваемые проблемы общества просто очень трудны, то у нас не будет вообще никакого повода считать, что временное доминирование той или иной стороны спора является примером полного и сознательного предварительного обязательства со стороны всего общества. В данных обстоятельствах от логики предварительного обязательства следует просто отказаться. Мы должны позволить членам общества самим разбираться со своими разногласиями и впоследствии менять мнение в процессе коллективного принятия решения.
13. Заключение
Весьма странно, что люди ожидают от теоретиков прав поддержки идеи институциализации билля о правах и введения судебного надзора в американском духе. Все современные теории прав утверждают, что с уважением относятся к способности рядовых граждан управлять своими жизнями при условии уважения к равным возможностям остальных. Именно на этой основе мы приводим доводы в пользу таких ценностей, как свобода вероисповедания, право на жизнь и политические свободы, свободу слова, право заключать договоры, право собственности, право на эмиграцию, право на личную жизнь и воспроизводство себе подобных. Было бы удивительно не принимать во внимание эти фундаментальные идеи при управлении обществом. Большинство теорий прав посвящены также демократическим правам, а именно - на участие в политическом процессе посредством голосования, публичных выступлений, политической активности, членства в партиях и выдвижения своих кандидатов. Я доказываю, что в результате предложений, подобных выдвигаемых членами «Хартии 88» в Великобритании, такие права подвергаются опасности упразднения.
Это вопрос огромной важности. Народ долго и упорно боролся за право голоса и демократического представительства. Он хотел иметь право на самоуправление, причем не только в том, что касается текущей политики, но и когда речь идет о самых принципиальных проблемах. Он отверг взгляд Платона, согласно которому народ не в состоянии осознать проблемы справедливости. Вспомним о борьбе, которая велась в Великобритании, Европе и Америке, во-первых, за упразднение имущественного ценза, во-вторых, за распространение права голоса на женщин, и, в-третьих, за то, чтобы покончить с наследием американского расизма в форме отказа в гражданских правах части населения. На всех этапах этой борьбы народ проявлял стремление к демократическому самоуправ¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
лению, ни в коей мере не имея в виду заключения его в узкие пределы каких-то политических софизмов, которые будет необходимо разрешить после того, как некая судебная элита вынесет решения по наиболее принципиальным вопросам.
По моему мнению, эти соображения подкрепляются, если учесть масштабы искреннего и добросовестного несогласия среди граждан на тему прав. Все было бы иначе, если бы принципы права были самоочевидны или если бы существовала некая философская элита, которой можно было бы доверить разработку и решение раз и навсегда вопроса о том, какие права мы имеем, и каким образом они должны сопоставляться с прочими представлениями. Однако философы единодушно сходятся во мнении, что проблемы эти не урегулированы, что они сложны и противоречивы, и что нельзя отрицать наличия добросовестного несогласия на научных семинарах. Так как дела обстоят именно так, то мне кажется очевидным, что нам следует рассматривать несогласие в вопросе о правах, существующее среди граждан, точно в таком же ракурсе, поскольку нет неопровержимых свидетельств обратного. Вне всякого сомнения, вполне возможно, что гражданин или избранный политический деятель, несогласный с моими взглядами на права, движим только своекорыстным интересом. Но, как ни неприятно это признавать, он, вероятно, питает точно такие же мысли на мой счет. Так как стоящий перед нами вопрос о правах остается дискуссионным, то, похоже, существует нисколько не больше оснований для того, чтобы принять мой взгляд на права как окончательный и отринуть противоположные взгляды как основанные на своекорыстном интересе, чем для того, чтобы счесть меня своекорыстным противником, а моих оппонентов - защитниками высоких принципов.
Конечно, проблемы такого рода должны быть урегулированы. Если я говорю, что Р имеет право на X, а мой оппонент не согласен с этим, то должен быть задействован какой-то процесс для того, чтобы установить, получит Р свое X или нет. Нельзя заставлять людей ждать, пока наши несогласия как-то разрешаться. Один из нас по крайней мере останется недоволен ответом, который возникнет в результате этого процесса, и возможно, что ответ будет неправильным. Но существование подобной возможности - которая является, как мы видели, важной истиной, приложимой ко всякому человеческому источнику права - не должно быть использовано, как это часто случается, исключительно для дискредитации демократического процесса. Всегда есть что-то скверное в том, что кому-то отказывают в его правах. Но нет ничего особенно скверного в том, что в правах ему отказывает своею рукой большинство его сограждан.
В конце концов, я думаю, дело сводится вот к чему. Если процесс является демократическим


Д. Уолдрон. Критика конституционных прав с позиций прав личности
195
и дает корректный результат, то никакой несправедливости по отношению к кому-либо не возникнет. Но если процесс не является демократическим, то он необходимо и неотъемлемо присущим для себя образом совершит несправедливость по отношению к чаяньям обычных граждан об участии в политической жизни. И он совершит эту несправедливость, станет тиранствовать в этом отношении независимо от того, обеспечит он корректный результат или нет.
Одной из целей всего моего анализа было «разобрать на составные части» наши понятия демократии и мажоритарного правления. Вместо того, чтобы говорить о демократии в неясных и абстрактных терминах, нам следует сфокусировать наше внимание на отдельных людях - миллионах мужчин и женщин, которые заявляют о своем праве участвовать на равных условиях в процессах, посредством которых ими управляют. Вместо того чтобы говорить безлично о «контрмажоритарном затруднении», нам следовало бы провести различие между ситуацией, когда суд принимает решение большинством голосов, и ситуацией, когда большинством голосов принимает решения несметное множество рядовых граждан. Если мы сделаем это, то увидим, что вопрос «Кто будет в этом участвовать?» всегда имеет приоритет перед вопросом «Как они принимают решение, когда не согласны друг с другом?»
Самое главное, когда мы думаем о том, чтобы изъять некоторые спорные вопросы из ведения народа и вверить их судам, нам следует взять на вооружение тот же самый индивидуалистический подход, который мы используем в отношении любых других спорных вопросов прав. Те, кто обеспокоен положением с правами, рассматривают социальные проблемы конкретно, а не абстрактно: они говорят не вообще о «проблеме пыток» или «проблеме цензуры», а о проблемах отдельного человека, который может быть подвернут пыткам
или которого может заставить замолчать государство. Подобным же образом нам следует думать не о «народе» или о «большинстве» как неком неопределенном множестве, а об отдельных гражданах, рассматриваемых как индивиды, которые вместе составляют политию.
Если мы собираемся отстаивать идею «бронированного» билля о правах, который будет фактически огражден от пересмотра, осуществляемого кем-либо помимо судей, то нам следует подумать: а что мы могли бы сказать озабоченному общественными проблемами гражданину, который вдруг захочет баллотироваться в парламент и вести свою предвыборную кампанию, выступая за какие- то права, за соблюдение которых он переживает и на которые он изо всех сил старается выработать взвешенный и непредвзятый взгляд. Он не просит, чтобы его сделали диктатором; он с готовностью признает, что его голос должен иметь не больше силы, чем голос любого другого члена общества, готового участвовать в политической жизни. Но - подобно суфражисткам - он стремится получить право голоса; он хочет, чтобы его слова и действия влияли на дела высшей политической важности.
Отстаивая билль о правах, нам придется вообразить, как мы говорим гражданину: «Вы можете написать в газету, подготовить петицию и организовать “группу давления”, чтобы лоббировать свою идею в парламенте. Но даже если вы преуспеете во всем этом и сумеете добиться поддержки большого числа людей, разделяющих ваши взгляды, умудритесь получить большинство в законодательном органе, - все равно эти законодательные инициативы могут быть отвергнуты, если ваши взгляды на права не совпадают с мнением судей. Когда они голосуют иначе, чем вы, они имеют приоритет». По-моему, такой подход плохо согласуется с теорией прав, в которой внимание обычно акцентируется на достоинстве рядовых граждан и уважении к ним.


Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации: уроки четырех конституционных революций*
Рэн Хиршль
В последнее время конституционализация прав получила значительное развитие. Целый ряд стран и некоторые надгосударственные образования (в частности, Европейский Союз) за прошедшие 30 лет провели фундаментальные конституционные реформы1. Примечательно то, что почти все конституции, принятые или пересмотренные за это время, содержат своего рода билль о правах и предусматривают определенную форму активного судебного контроля*  1 2. В большинстве стран, где за последнее время был утвержден конституционный билль о правах, наблюдается растущее вмешательство судебной власти в сферу полномочий законодательных и исполнительных органов, что ускорило процесс «юридификации» политики. Результатом стало более активное обращение
в суды с целью прояснения и урегулирования ключевых политических вопросов и правовых споров (Tate and Valinder 1995)3. Эти глобальные тенденции были расценены исследователями как «одно из самых значительных следствий состязательной политики» (Gibson, Caldeira, and Baird 1998, p. 343) и «одна из самых значительных тенденций в развитии управления конца XX - начала XXI в.» (Tate and Valinder 1995).
Хотя в последнее время во многих государствах судебная власть развивается через конституционное укрепление прав личности и установление судебного контроля [за их соблюдением], политические тенденции внутри этой глобальной волны усиления судебной власти исследованы еще недостаточно тщательно...
* Выдержки из: Hirschl, Ran. “The Political Origins of Judicial Empowerment through Constitutionalization: Lessons from Four Constitutional Revolutions” in: Law and Social Inquiry: Journal of the American Bar Foundation, 2000, vol. 25, no. l,pp. 91-149.
1 Неполный список стран, в которых с начала 1970-х годов проводились конституционные реформы, включает новые демократические государства Восточной Европы (Венгрия - 1990, Румыния - 1991, Болгария - 1991, Польша - 1992, Чехия - 1993, Россия - 1993, Словакия - 1993); новые демократические государства Южной Европы (Греция - 1975, Португалия - 1976, Испания - 1978, Турция - 1982); новые демократические государства Африки (Мозамбик - 1990, Замбия - 1991, Уганда - 1992, Гана - 1993, Эфиопия - 1995, ЮАР - 1993 и 1996); новые независимые страны Африки (Зимбабве - 1980, Намибия - 1990, Эритрея - 1993); другие страны Африки (Египет - 1980); азиатские страны и территории (Шри-Ланка - 1978, Филиппины - 1987, Гонконг - 1991, Вьетнам - 1992, Камбоджа - 1993); острова Тихого океана (Папуа-Новая Гвинея - 1975, Соломоновы острова - 1978, Острова Кука - 1981; Ниуэ - 1994, Фиджи - 1998); страны Латинской Америки (Чили - 1980, Никарагуа - 1987, Бразилия - 1988, Колумбия - 1991, Перу - 1993, Боливия - 1994) и промышленно развитые демократические государства (Швеция - 1975, Канада - 1982, Израиль - 1992, Новая Зеландия - 1990 и 1993). Подробнее см.: Maddox (1995), Blaustein and Flanz (1998).
2 Например, Канада приняла Хартию прав в 1982 г., Бразилия - Билль о правах в 1988 г., Новая Зеландия - в 1990 г., а Гонконг - в 1991 г. Почти во всех странах Восточной Европы законы об основных правах был приняты в составе новых конституций. В Израиле Основные законы о правах человека были приняты в 1992 г.. В Перу Билль о правах был принят в 1993 г.; Европейская конвенция по правам человека была принята в Дании в 1993 г.; в Швеции - в 1995 г. В Южно-Африканской Республике Билль о правах был принят в составе новой конституции в 1993 г. Даже Великобритания - последний оплот Вестминстерской системы - вступила на путь всестороннего пересмотра своих политических институтов. Это наиболее заметно проявляется в рассмотрении лейбористским правительством вопроса о билле о правах, который позволит официально включить положения Европейской Конвенции по защите прав человека и основных свобод в британский конституционный закон. 9 ноября 1998 г. предложенный лейбористами Акт по правам человека получил одобрение королевы, что придало ему силу закона и стало первым случаем появления законодательства по правам человека в Великобритании за 300 лет.
3 Существенный судебный надзор почти всегда связан с наличием закона о правах. Если конституция не предусматривает права индивида, защищающие его от государства, то роль судов часто ограничивается процедурными вопросами. Вероятность судебного вмешательства в вопросы высокой политики при данных обстоятельствах обычно довольно невелика. Вместе с тем, наличие конституционного закона о правах предоставляет необходимые институциональные условия для расширения границ судебного надзора вплоть до важнейших политических проблем государства. Активизация «политики прав» в результате их конституционализации облегчает в дальнейшем процесс решения политических споров в судах.


Р. Хиршль. Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации...
197
За прошедшие три десятилетия наибольшее распространение получили три основных формы конституционализации прав. В некоторых странах она стала частью двойного перехода к демократии и рыночной экономике (в частности, в странах Восточного блока). В других государствах конституционализация прав и укрепление судебной власти выступают побочными продуктами перехода к демократии (например, в странах Южной Африки, ряде стран Латинской Америки в 1980-е и в некоторых странах Южной Европы в конце 1970-х годов). Во многих других странах конституционализация прав не была ни частью, ни причиной фундаментальных изменений политических или экономических режимов, как, например, в Канаде (1982), Бельгии (1985) и Новой Зеландии (1992). Большинство конституционных революций двух последних типов происходило в обществах, крайне поляризованных политически, социально и этническиII.  5  * * *. Цель этой статьи - дать связное объяснение сознательной, добровольной передачи политических полномочий от законодательных и исполнительных властей судебным органам через конституционализацию прав во внутренне неоднородных государствах.
Так как судебная власть и государственные верховные суды не обладают ни военной, ни финансовой силой, ни рычагами влияния на остальные ветви власти, возникает вопрос: чем объясняется усиление судебной власти в относительно открытых государствах, в которых не произошло коренной смены политического или экономического режима? Передача политических полномочий законодательных и исполнительных органов судам через утверждение ряда конституционных законопроектов о правах и установление судебного контроля, на первый взгляд, противоречат интересам представителей законодательной и исполнительной властей, находящихся «у руля».
Я полагаю, что ни институциональное укрепление судебной власти, ни часто сопряженный с ним ускоренный процесс «юридификации» политики не развиваются в отрыве от основной политической борьбы и интересов, на основе которых выстраиваются политические системы. Правящие круги обычно стремятся сформировать институциональную структуру, полностью отвечающую их интересам. Поскольку такие институты, как билли о правах и судопроизводство, не обладают самостоятельной законодательной силой, но, тем не менее, ограничивают возможности лиц, принимающих решения, их учредители должны понимать, что в их же интересах мириться с этими ограничениями. Другими словами, те, кто готов платить за полноправие
судебной власти, предполагают, что при «юристо- кратии» их позиции по отношению к другим политическим силам укрепятся.
Следовательно, процесс укрепления судебной власти через конституционализацию прав может ускориться, если правящим элитам, доминирующим в сфере принятия решений, начнут угрожать «периферийные» группы. При более серьезной угрозе господствующие элиты, имеющие чрезмерные доступ и влияние в правовой сфере, могут инициировать процесс конституционного укрепления прав для того, чтобы передать власть судам. Подобные процессы осознанного укрепления судебной власти в относительно открытом правовом государстве чаще всего происходят при условии, что судебная власть имеет репутацию политически беспристрастной и честной, а суды управляют, в общем и целом, в соответствии с доминирующими в обществе культурными образцами. Другими словами, укрепление судебной власти через конституционное усиление прав может обеспечить для правящих социально-политических элит эффективный институциональный способ сохранения своего господства и защиты своих политических предпочтений - даже когда мажоритарные процессы принятия решений действуют не в их пользу.
II. Тезис о сохранении господства
Мое объяснение укрепления судебной системы, основанное на борьбе за господство, означает, что инициаторы законов, то есть политики, представляющие культурные и экономические элиты, взаимодействуя с правовыми элитами, определяют природу конституционных реформ, их предел и период действия. Иначе говоря, правовые нововведения - это продукт взаимодействия между правящими элитами (и их политическими представителями) и юристами. Политические деятели, представляющие правящие социально-экономические силы, обычно пытаются сформировать правовую систему так, чтобы она служила их интересам. Чтобы это осуществить в правовом обществе, они должны добиться взаимодействия с юридическими элитами, с которыми они часто социально связаны. Происходящие изменения отражают сочетание политических и экономических предпочтений и профессиональных интересов. Строго говоря, требования конституционных изменений часто исходят от разных групп внутри государства, но если господствующие политические и экономические элиты, их парламентские представители
5 	К этим трем наиболее распространенным типам конституционализации прав можно добавить их внутреннюю
конституционализацию через наднациональные соглашения и их влияние на конституционные реформы в стра¬
нах, входящих в эти соглашения (недавнее принятие Акта о правах человека в 1998 г. или включение условий
Европейского суда по правам человека во внутреннее законодательство Дании в 1993 г. и Швеции в 1995 г.).


198
Раздел 4. Демократия и конституционализм
и правовая элита не видят для себя выгоды от предложенного изменения, они, скорее всего, будут ему препятствовать (Horowitz 1994, р. 251; Watson 1983).
Более того, коль скоро такие институты, как судебный контроль (и другие полуавтономные институты вроде центральных банков, международных торговых организаций, финансовых фондов и судов), не имеющие ни военной, ни финансовой поддержки, ограничивают возможности лиц, принимающих решения, то политические деятели, учреждающие эти институты и отстаивающие их независимость, должны быть заинтересованы действовать в рамках этих ограничений. Когда судебный контроль инициируется теми, чьи политические возможности могут быть впоследствии ограничены, вероятнее всего предположить, что те, кто начал реформу, или кто сознательно не препятствовал ей, имея для того возможности, полагают, что реформа укрепит их позиции по отношению к другим элементам политической системы15. Таким образом, политические деятели, учреждающие самоконтролируемые институты, такие как конституция или судебный контроль, и правящие элиты, активно поддерживающие такие реформы и не препятствующие им, полагают, что новая институциональная структура обойдется «дешевле», чем ограничения, которые эта структура наложит на конкурирующие стороны16.
Когда господство элит и их политических представителей все чаще оспаривается в процессе принятия решений по основе мажоритарного принципа, они могут намеренно инициировать и поддерживать конституционализацию прав, чтобы передать власть верховным судам, в которых, как
они предполагают исходя из предыдущих решений судов и идеологических подходов судей, их политические взгляды будут оспариваться в меньшей степени. Иными словами, узурпация судебной системой прерогатив законодательной и исполнительной властей, являющаяся результатом утверждения конституционных актов о правах, может служить эффективным институциональным решением для влиятельных социально-политических групп. Эти группы, стремясь сохранить свое господство по отношению к обособленным малочисленным группам, при потере поддержки со стороны народа могут столкнуться со стратегическими препятствиями при отходе от мажоритарной практики принятия решений.
«Юридификация» политики через конституционализацию прав и передачу полномочий судам может служить интересам политической элиты, по меньшей мере, по четырем главным причинам. Во-первых, господствующие элиты, так же как политические и экономические элиты, имеющие чрезмерный доступ и влияние в правовой сфере, могут продвигать свои интересы, перенося политические споры с арены принятия решений, характерной особенностью которой считаются личные интересы отдельных участников, в профессиональные суды, действия которых диктуются беспристрастными законами. Следовательно, можно воспользоваться традиционными для судов преимуществами компетентности, честности и политической непредвзятости.
Вторая причина, по которой политическая элита может получить выгоду от «юридификации» политики, заключается в том, что политики могут
15 Ставший классическим тезис Норта и Уэйнгаста (North and Weingast 1989) проясняет этот момент. По их мнению, самоограничения, наложенные правителями на свое право произвольно присваивать богатство, стали основным политическим фактором, обеспечившим экономический рост и развитие рынков в раннекапиталистической Европе. Создание прочных обязательств с помощью саморегулируемых институциональных механизмов (например, законодательного утверждения прав частной собственности или запрета контроля над судебной системой со стороны правителя) снизило ожидаемые риски и позволило правителям занимать капитал у кредиторов, которые получили защиту закона от произвольной конфискации их средств. Другими словами, ограничивая себя установлением новых институтов, на первый взгляд, сковывающих их возможности, правители смогли продлить свое существование.
16 Мой тезис находит поразительные параллели в литературе, рассматривающей политические причины получения власти другими полуавтономными институтами, сходными по своей сути с судебным надзором за соблюдением билля о правах, такими как центральные банки и международные суды. Например, в своем исследовании политических истоков полномочий центральных банков в развивающихся странах Сильвия Максфилд (Maxfield 1994, 1997) утверждает, что интересы и возможности этих институтов первоначально формировались благодаря финансовым интересам тех, кто был вправе передать им часть своих полномочий, то есть - правительственных чиновников и частных банков. Другой пример связан с тезисом о «межправительственности». Согласно ему, основные созидатели институтов Европейского сообщества - его страны-участницы, которые обеспечивают независимость Европейского суда во имя собственных интересов. Согласно такому подходу, государства-члены пытаются создать (и выборочно поддерживать в соответствии с существующими ограничениями) наднациональные институты, которые помогают им осуществлять необходимые коллективные действия и преодолевать внутриполитические проблемы. В версии данного тезиса, в которой упор делается на политической власти, говорится о том, что национальные правительства стран-участниц Европейского сообщества не были пассивными жертвами европейской правовой интеграции. Они сознательно передали полномочия Европейскому суду и поддерживали его активные действия. См.: Garret 1998, 1992.


Р. Хиршль. Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации...
199
настаивать на передаче полномочий судебной власти, чтобы переложить ответственность на суды. Эта институциональная передача полномочий снимает с политиков ответственность за потенциальные публичные просчеты, а также снижает риск того, что их политические взгляды будут оспорены на арене принятия решений. С точки зрения политиков суды могут быть эффективным средством для снижения риска для себя и для аппарата, внутри которого они функционируют. Поручение разработки политического курса судам может стать даже весьма привлекательным для политической элиты в случае возникновения спорных вопросов, большинство которых они предпочли бы не обсуждать публично, либо в случае неразрешимых дилемм, как, например, спор о проблеме абортов в США (Gräber 1993), либо потому, что в публичных спорах щ мажоритарном политическом форуме политики видят угрозу своим политическим интересам. При таких условиях передача власти национальным верховным судам может оказаться в интересах политического статус-кво, так как политический курс выводится из-под давления со стороны населения.
В-третьих, поскольку отдельные группы (прежде всего экономические элиты), имеющие доступ к юриспруденции, обнаруживают потенциальную пригодность судов для достижения их частных целей, они все более охотно расширяют трактовку понятия прав человека, включая в нее интересы определенных групп, которые, на иной взгляд, лишь косвенно связаны с какой-либо конституционной основой в официальном билле о правах17. Влиятельные коалиции внутренних неолиберальных экономических сил (например, влиятельные предприниматели и экономические объединения при условии благоприятных глобальных экономических тенденций) могут рассматривать конституционализацию прав (особенно права собственности, передвижения, занятости) как фактор экономической нестабильности и бороться с тем, что их члены часто признают опасным, а именно - с посягательством на их права со стороны «больших правительств».
Делегирование полномочий судам может служить интересам как профессиональной юриди¬
ческой элиты, стремящейся усилить свою символическую власть, так и интересам верховных судов, стремящихся усилить свое политическое влияние и международное положение. Общенациональные суды первой инстанции выступают главными проводниками законности; но они также являются стратегически важными политическими акторами. Смена предпочтений других влиятельных политических акторов, как и изменения в институциональной среде, позволяют судам укрепить свой официальный статус за счет расширения участия в выработке основных политических решений. Как показали недавние исследования (Epstein and Knight 1998, Epstein and Walker 1995), ключевые решения Верховного суда США, например, были не просто результатами аполитичного отправления правосудия или идеологических предпочтений судей, но и отражением стратегии его членов как рациональных авторов, стремящихся сохранить и укрепить институциональное положение Суда по отношению к другим важнейшим федеральным органам. Стремление юридической элиты и судебной системы усилить свою власть является важным фактором в установлении правового контроля в государстве, истеблишмент и политические кадры которого представляют единую социальную группу. Более того, конституционализация прав может быть в интересах Верховного суда, стремящегося увеличить свою символическую власть путем включения в дискурс о правах личности, ведущийся во все большем числе либеральных демократических государств.
После того, как было показано, что существуют различные группы, возможность которых добиться власти и влияния зависит от укрепления судебной власти через конституционализацию прав, становится очевидным, что мое объяснение, основанное на борьбе за власть господствующих элит, не связано с наличием каких-либо системных социальных потребностей. Это движение не предполагает никакой эволюции в прогрессивном направлении. Такое движение не детерминировано заранее, а определяется задействованными в нем акторами и вопреки современным теориям независимости судов не зависит от конкурентности партийной системы.
17 	Например, распространение защиты определенных конституционных прав человека (свободы слова, права собственности, защиты от необоснованных обысков и конфискаций, права на непредвзятое судебное разбирательство, на работу и на передвижение) в торгово-промышленных корпорациях, которые часто опираются на эти права, оспаривая различные правительственные регулятивные меры (требования о защите коммерческой тайны в условиях гарантированной свободы слова, об отмене налогов вообще и налога на прибыль в частности со ссылками на конституционное положение о защите собственности, об отмене государственного контроля и лицензирования различных профессий или отмены законов об окружающей среде в соответствии с конституционным положением о свободе выбора профессии, об отмене рыночных квот со ссылкой на конституционное положение о свободе выбора профессии и свободе передвижения).


200
III. 	«Конституционная революция» в Израиле как наглядная иллюстрация
Конституционная революция 1992 г. в Израиле является практически идеальным примером моей теории укрепления судебной власти. Понятно, кто начал конституционализацию прав и установление судебного контроля в Израиле. Эти силы руководствовались исключительно политическими интересами, а не подчинялись каким-либо скрытым эволюционным или структурным процессам; их действия не объяснялись преданностью политиков некоей возвышенной мечте о правах человека или о национальном единении.
Процессы конституционного укрепления прав в 1992 г. и учреждения судебного контроля в Израиле были инициированы и поддержаны политиками, представляющими национальную светскую буржуазию, над политическим господством которой в условиях мажоритарной системы принятия решений нависла угроза. Политические представители этой группы нашли эффективный способ преодолеть растущую отрицательную реакцию народа на ее идеологическое господство и, что, пожалуй важнее, действенный способ избежать потенциально негативных последствий своего неуклонно ослабевавшего контроля над сферой мажоритарного принятия решений: они передали полномочия по разработке политического курса судам.
Стремление светской буржуазии Израиля укрепить полномочия судебной власти было поддержано также неолиберальными экономическими силами израильского общества (главным образом - влиятельными предпринимателями и хозяйственными объединениями), которые после 1992 г. стали использовать судебные процессы в своих материальных интересах (Hirschi 1998; Gross 1998; Marmor 1997). Эти силы присоединились к представителям в основном светской и весьма процветающей группы ашкенази [евреев-выходцев из Западной Европы], чтобы создать влиятельную коалицию, которая инициировала и поддержала процесс передачи судам полномочий по принятию политических решенийIV.  18. Светская буржуазия исходила из серьезного народного недовольства ее политическим и культурным доминированием, а также растущей политической зависимостью проводников своих интересов в парламенте от представителей маргинальных групп израильского общества. Экономическая элита поддержала передачу полномочий судам, рассматривая это как средство борьбы против регулирования рынка, «большого правительства» и вторжения государства во все сферы жизни (Hirschi 1999)...
Хотя «юридификация» политики в Израиле началась в середине 1980-х годов, после конститу¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
ционной революции этот процесс значительно ускорился. До 1992 г. Кнессет формально обладал такими законодательными полномочиями, которые к тому времени сохранились лишь у немногих парламентов демократических стран (в частности - в Великобритании и Новой Зеландии). Однако после принятия нового основного закона в 1992 г. политический баланс между ветвями власти сдвинулся, поскольку Верховный суд получил возможность тщательно изучать законодательные и административные акты.
Добровольная передача Кнессетом своих полномочий судебной власти нелогична лишь на первый взгляд. За счет укрепления прав личности и учреждения судебного контроля было уменьшено влияние парламентского большинства на определение политического курса, а фокус политической борьбы оказался постепенно смещен на внеполити- ческую арену, где по традиции господствовала идеология «просвещенной общественности» - правящей элиты Израиля во главе с ашкенази, группы светской буржуазии. Союз Верховного суда, неолиберальной экономической элиты и светской буржуазии начал конституционную революцию и переход к «юристократии» не для того, чтобы защитить права человека в Израиле или разрешить хронический правительственный кризис, а просто для того, чтобы сохранить свое господство и продвигать политический курс, угодный своим членам.
IV. 	Факторы, облегчающие передачу полномочий судам
В принципе, существуют два момента, которые могут облегчить сознательную передачу полномочий судебной власти и снизить краткосрочные риски для тех, кто добровольно отдает политические прерогативы судебной власти. Первое условие - достаточный уровень уверенности инициаторов перехода к «юристократии», что судебная власть вообще и Верховный суд в частности будут готовы принимать решения, которые будут, в общем и целом, служить прежде всего их интересам и отражать их идеологические предпочтения. В этой связи все больше исследователей склонны не соглашаться с мнением, что верховные суды являются гарантами верховенства закона, не преследующими какие-либо другие дополнительный или особые интересы. Согласно этим исследованиям, верховные суды склонны выносить приговоры в соответствии с национальными традициями, господствующими идеологическими и культурными тенденциями и интересами правящей элиты (Smith
18 	Среди сил, публично поддержавших конституционную революцию в Израиле, были основные экономические организации страны, такие как Торгово-коммерческая палата, а также ведущие экономисты.


Р. Хиршль. Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации...
201
1997; Knight and Epstein 1996; Epstein and Walker 1995; Mishler and Sheehan 1993; Koh 1988; Tushnet 1988; Dahl 1957). Существуют убедительные доказательства того, что, например, Верховный суд США учитывает господствующие идеологические и культурные тенденцииV.  34. Как отмечает Роберт Даль, «невозможно представить, чтобы суд, члены которого отобраны так, как это положено в Верховном суде, долго придерживался норм справедливости, серьезно противоречащих нормам политической элиты» (Dahl 1957, р. 291) Как утверждает Рональд Дворкин (1990), в американской жизни суд может выступать «форумом по решению принципиальных вопросов», однако Даль и другие авторы указывают, что формулируемые судьями принципы диктуются позициями существующего законотворческого большинства (Gräber 1993, р. 36). Решения Верховного суда Израиля, мягко говоря, не являются исключением из этого правила...
Второе условие, снижающее краткосрочный риск тех, кто добровольно передает полномочия судам - наличие непоколебимого общественного доверия в политическую беспристрастность судопроизводства. Формирование политической зависимости сотрет различие между законом и политикой, на котором зиждется легитимность принципа разделения властей (Gibson, Caldeira, and Baird 1998; Mishler and Sheehan 1993)...
V. 	Возможные непредвиденные последствия усиления полномочий судов
После рассмотрения двух условий, которые могут способствовать передаче полномочий судебной власти, снижая краткосрочный риск тех, кто добровольно передает полномочия по разработке политического курса общенациональным верховным судам, необходимо сделать важное пояснение. Власть имущие часто недальновидно стремятся реализовать свои частные краткосрочные интересы в институциональном механизме, в котором они функционируют, даже ценой вероятных неблагоприятных долгосрочных последствий. Кроме того, они склонны недооценивать неблагоприятные долгосрочные последствия осуществляемой ими политики, особенно когда краткосрочный выигрыш от принятия этого курса значителен. Однако политика динамичная и многомерная сфера с обратными связями. Даже при тщательной разработке институтов и политических курсов могут иметь место незапланированные последствия. На ум приходят, по меньшей мере, два возможных непреднамеренных долгосрочных последствия «юридификации» политики посредством конституционализации прав личности и учреждения судебного контроля.
Во-первых, если делегирование судам полномочий по принятию политических решений формально увеличивает их способность активно выступать на политической арене в ближайшем будущем, то резкие нарушения политического равновесия между судебной и другими ветвями власти могут иметь долгосрочное негативное влияние на легитимность решений суда в глазах общества. Исторически суды обладали профессиональной независимостью и были в значительной мере ограждены от политического вмешательства; тем не менее, коль скоро они пользуются властью, их могут воспринимать в качестве активных субъектов политики, пытающихся выдвигать свои собственные политические предложения, а не просто нейтральных арбитров. Таким образом, делегирование судам [законодательных] полномочий может представлять долгосрочную угрозу легитимности, беспристрастности и независимости правосудия.
Негативное влияние «юридификации» политики на легитимность Верховного суда в Израиле - не просто теоретическая абстракция. За последние пять лет общественный имидж Верховного суда как независимого и политически беспристрастного арбитра все больше разрушается, так как представители политических меньшинств поняли, что политические договоренности и публичные мероприятия, согласуемые на аренах мажоритарного принятия решений, могут подвергнуться полному пересмотру в Верховном суде. В итоге значительная часть израильской общественности считает, что суд и судьи продвигают политические предложения, угодные в первую очередь светско- либеральному сегменту израильского общества. (Аупоп 1996, Нойпи^ 1996)
Второе возможное непредвиденное долгосрочное последствие укрепления судебной власти за счет придания ей полномочий пересматривать законодательство - это необратимость процесса конституционализации в правовых демократических государствах. Элиты, чье положение пошатнулось, склонны недальновидно недооценивать это. Как учит история конституциализма, после принятия конституции сложно вносить поправки или проводить реформы, так как утвержденная конституция обретает свою собственную жизнь. Делегирование власти судам посредством конституционализации может оказаться необратимым процессом. Узурпация судебной системой прерогатив законодательной и исполнительной властей посредством конституционализации прав и укрепления судебного контроля может служить эффективным институциональным решением для влиятельных элит, которые из-за потери народной поддержки сталкиваются со стратегическими проблемами в рамках мажоритарного процесса
34 По этому вопросу существует большое количество литературы, в частности: Smith (1997) и Kayris (1998).


202
принятии решений. Возникают также долгосрочные ограничения на возможности маневра для политиков, находящихся у кормила власти. Поэтому в долгосрочном плане сознательное укрепление прерогатив судов через конституционализацию может создать нежелательное институциональную среду для правящих элит и их избирателей. Группы меньшинств могут научиться находить новые конституционные рамки для того, чтобы реализовывать свои политические предпочтения путем обоснования их как прав личности. Но, возможно, еще важнее то, что подобный процесс может создать фундаментальные институциональные препятствия для сокращения значимости суда как главного общенационального органа по принятию политических решений, что может стать проблемой в случае изменения набора факторов, которые лежали в основе передачи всей полноты власти в судебную систему.
Итак, усиление судов в Израиле через конституционную революцию 1992 г. резко изменило политический расклад сил между судебной, законодательной и исполнительной ветвями власти. Если до конца 1980-х годов законодательные и исполнительные органы явно господствовали в сфере разработки политического курса Израиля, то после конституционной революции практически любой общественно-политический вопрос рано или поздно превращается в судебный (если перефразировать высказывание -де Токвиля об американской политической системе). На первый взгляд, это изменение расходится с интересами законодательной и исполнительной властей. Однако на практике процесс укрепления прав и установления судебного контроля в Израиле в 1992 г. инициировала и продвигала коалиция членов Кнессета, представляющих относительно сплоченный социальный класс израильских политических, культурных и экономических элит. Основным мотивом этой инициативы, как было показано, служила заинтересованность в сохранении политического и культурного господства правящей элиты и светской буржуазии. Действительно, вызвав интенсивное проникновение судов в израильскую политику, конституционная революция 1992 г. укрепила ценности и политические позиции инициаторов реформы в ущерб идеологическим и политическим предпочтениям периферийных групп. Полагаясь, с одной стороны, на репутацию Верховного суда Израиля как честной и политически беспристрастной структуры, а с другой стороны, на намерение суда выносить решения в соответствии с ценностями «просвещенной публики», силы, стоявшие за конституционной революцией в Израиле, смогли переместить животрепещущие политические и культурные вопросы на правовую арену, тем самым снизив для себя издержки пропорционального политического представительства. В то время как передача полномочий по разработке политиче¬
Раздел 4. Демократия и конституционализм
ского курса судебной системе принесла краткосрочные политические дивиденды правящей элите Израиля и ее буржуазным избирателям, беспрецедентное проникновение судебной системы в политику привело также к постепенной политизации права и, следовательно, непреднамеренно посеяло зерна сомнений в легитимности судебной системы, так же как и в институциональных способностях правящей элиты к политическим маневрам в будущем.  VI.VI. 	Тезис о сохранении господства в других государствах
Мое объяснение сознательного укрепления полномочий судебной власти в Израиле может также пролить свет на основную политическую причину аналогичных процессов в других государствах. Далее я коротко опишу вклад тезиса «борьбы за господство» в понимание конституционной политики в Канаде, Новой Зеландии и Южно-Африканской Республике.
Канада
Канадский Конституционный акт 1982 г. включает в себя документ наподобие билля о правах под названием «Хартия о правах и свободах». Принятие Конституционного акта положило конец зависимости конституции Канады от Британской короны, которая длилась на протяжении 115 лет после утверждения Конституционного Акта в 1867 г. Утверждение Хартии о правах и свободах, которая составляет первые 34 раздела Конституционного акта, также де-юре основательно изменило статус прав и свобод в Канаде и обеспечило необходимые институциональные основы для масштабного процесса «юридификации» политики, который идет в Канаде в течение последних 15 лет (Manfredi 1997; Bakan 1997; Mandel 1994; Bogart 1994). С утверждением хартии в 1982 г. Верховный суд Канады стал одним из самых влиятельных органов, принимающих решения по спорным политическим вопросам: правам аборигенов, языковой политики, гендерному равенству, политическому и культурному статусу Квебека. В 1992 г., спустя 10 лет после утверждения Хартии председатель Верховного суда Канады Леймер объявил, что «принятие Хартии - не что иное, как революция, сопоставимая с принятием метрической системы, великими медицинскими открытиями Луи Пастера, изобретением пенициллина и лазера» (Lamer 1992)...
Как и в Израиле, делегирование полномочий канадскому Верховному суду также зависело от его склонности выносить решения в соответствии с господствующими идеологическими и культурными тенденциями. Исходя из общепринятой конституционной конвенции, члены Верховного суда


Р. Хиршль. Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации...
203
Канады назначаются на должность с учетом «провинциального представительства»: трое представляют Онтарио, двое - Квебек, двое - западные провинции (один обычно представляет Британскую Колумбию) и один - приморские провинции. Сам процесс избрания и назначения на должность, тем не менее, контролируется исключительно федеральным правительством и премьер-министром. В результате чисто политического процесса назначения на должность судьи вряд ли будут придерживаться взглядов, серьезно противоречащих взглядам политической элиты.
Действительно, в прошедшие десятилетия при принятии решений общенационального характера Верховный суд Канады обычно действовал в соответствии с ценностями и политическим курсом федерального правительства в ущерб политической независимости провинций. Кроме того, как показывают последние исследования интерпретации Хартии Верховным судом Канады, в политике реализации Хартии и судебных решениях чаще всего находили выражение господствующие идеи о формальном равенстве, «негативных» свободах и социальном атомизме, нежели «периферийные» интересы и идеи (Hirschi 2000; Bakan 1997; Beatty 1997; Hutchison 1995; Bogart 1994; Mandel 1994; Scott and Macklem 1992). В итоге, несмотря на различия между канадским и израильским социально- политическим фоном и наследием конституционной политики, в этих странах существуют удивительные параллели между основными политическими причинами укрепления полномочий судебной власти через конституционализацию:
Новая Зеландия
Всего 15 лет назад политическая система Новой Зеландии описывалась ведущими исследователями как «поистине идеальный пример Вестминстерской модели демократии» и «единственный сохранившийся пример британской мажоритарной демократической системы» (ЬцрБаП 1984, р. 19). Утверждение Билля о правах в Новой Зеландии в 1990 г. резко изменило политическое равновесие между судебной властью, с одной стороны, и законодательной и исполнительной властями (которые являлись важными субъектами принятия политиче¬
ских решений до конца 1980-х годов), с другой, и явилось символом гибели «последней Вестминстерской системы» (Lijphart 1987). Движущей силой конституционализации прав в 1990 г. в Новой Зеландии послужила коалиция разнообразных элит, желавших сохранить свою власть, и экономических деятелей, продвигавших неолиберальные экономические реформы.
Хотя Билль о правах не предоставляет судам официальных полномочий аннулировать законодательные акты, противоречащие его положениям, суды должны толковать двусмысленные законы в пользу Билля, и ясно, что апелляционный суд Новой Зеландии может просто де-факто закрепить за ним «бронированный» статус . Кроме того, Билль о правах приобрел конституционный статус как де-факто политический, а не правовой, документ и поэтому стал важным катализатором в процессе «юридификации» политики в Новой Зеландии. Таким образом, Билль о правах был признан документом, устанавливающим эффективную гарантию защиты частных прав и свобод жителей Новой Зеландии (Richardson 1995; Rishworth 1995, 1996; Joseph 1996). Возможно, поэтому сэр Айвор Ричардсон из апелляционного суда Новой Зеландии недавно заявил, что «в будущем историки могут признать Билль о правах одним из самых важных законодательных актов, когда-либо утвержденных в Новой Зеландии» (Richardson 1995, р. 75).
С утверждением Билля о правах судебная власть Новой Зеландии в целом, и апелляционные суды в частности постепенно стали важными политическими органами, решающими главные политические вопросы общественной повестки дня Новой Зеландии (например, права и земельные иски маори, иммиграционная политика, активная приватизация в сфере общественных услуг). Это, очевидно, отвечает ожиданиям автора акта (Джеффри Палмера), согласно которым Билль о правах, даже не получив «бронь», может постепенно приобрести достаточный правовой и политический вес, чтобы позволить судам пользоваться определенными полномочиями для осуществления контроля в рамках системы полного судебного контроля (Joseph 1998).
В итоге, целью принятия Билля о правах наряду с такими новыми законами, как Акт о правах человека 1993 г. и Закон о неприкосновенности частной жизни 1993 г.67  68, было придание традиционному
67 В недавнем вердикте суд отметил, что недостаток практики реализации и конституционного статуса «не влияет на силу действия Билля о правах там, где он применяется». См.: Simpson v. Attorney General, New Zealand Law Review, 1994, no. 3, pp. 667, 706. Это и другие недавние решения Апелляционного суда показывают, что Билль о правах, даже неутвержденный, может постепенно приобрести достаточный правовой и политический вес, чтобы позволить судам пользоваться определенными полномочиями для пересмотра законов в рамках системы полного судебного контроля.
68 Акт о правах человека 1993 г. запрещает дискриминацию на основании пола, семейного положения, религии, веры, цвета кожи, расы, этнического и государственного происхождения, трудоспособности, возраста, политических взглядов, статуса в плане занятости или семейного положения. Цель закона о неприкосновенности частной жизни 1993 г. - защитить человека путем запрета разглашения информации о нем. Подробное исследование нового правового режима, защищающего права и свободы в Новой Зеландии, - см.: Rishwort 1995.


204
Раздел 4. Демократия и конституционализм
набору классических гражданских прав статуса конституционных прав и укрепление судебной власти Новой Зеландии путем передачи политических полномочий парламента Апелляционному суду69. Так что неудивительно, что юридическая и политико-олигархическая элита, стремясь сохранить свое господство и упрочить политическое влияние, поддержали конституционные изменения, в то время как оппозиция Биллю о правах, представленная преимущественно противниками приватизации из числа левых и активистами прав маори, восприняла эти изменения как угрозу Договору Вайтанги и удовлетворению будущих земельных исков со стороны маори70.
Южно-Африканская Республика
Другим подтверждением тезиса о сохранении господства является борьба белой правящей элиты Южно-Африканской Республики в конце 1980-х - начале 1990-х годов за включение положений о «бронированном» билле о правах и активно действующем конституционном суде в политический пакт о развитии страны после апартеида71. До утверждения временного Билля о правах 1993 г. (в 1996 г. замененного финальным документом) в послевоенном мире, наверное, не было другой страны, в которой разрыв между народной волей и конституционными нормами был бы настолько глубоким. Вплоть до 1993 г. 80% населения ЮАР было исключено из участия в демократическом политическом процессе, а суверенитет парламента строго соблюдался. На протяжении XX в. правящие элиты ЮАР постоянно оказывали решительное сопротивление призывам к укреплению прав личности и установлению системы судебного пересмотра законов. Например, в начале 1980-х годов лидеры Национальной партии настояли на том, чтобы не включать законопроект о правах в состав
конституции Южной Африки, утверждая, что акцент на «индивидуальных интересах» будет противоречить политической и религиозной традиции африканеров, предпочитающих ставить «государственные интересы» над «частными». Решительная позиция правящих элит против введения судебного контроля нашла отклик в знаменитом заявлении президента Крюгера, что полномочия судов по пересмотру законодательства - «принцип, придуманный дьяволом» (Cockrell 1997, р. 518).
Когда в конце 1980-х годов стало ясно, что репрессии не спасут режим апартеида, состав требований белого меньшинства резко изменился в пользу отстаивания предполагаемых достоинств билля о правах. Неудивительно, что идею его принятия стали высказывать его давние противники - члены правительства, сформированного Национальной партией, и другие политические представители белого меньшинства, которые вдруг «обнаружили» достоинства судебного контроля над законодательством. Произошло сознательное делегирование полномочий судебной власти через конституционализацию...
Заключение
Как показал мой анализ конституционной реформы 1992 г. в Израиле и краткий обзор других реформ такого рода, конституционное укрепление прав и установление судебного контроля над законодательством происходят в тесной увязке с политической борьбой и экономическими интересами, определяющими особенности политических систем. Чтобы реализовать свои интересы, правящие политические, экономические и юридические элиты стремятся сформировать институциональную структуру, в рамках которой они взаимодействуют. Конституционная реформа является одной из арен, на которой разворачивается борьба за власть. Так
69 Всестороннее исследование действующих условий билля и вынесенных на его основе судебных решений - см.: Joseph 1996.
70 Соглашение Вайтанги (1840 г. с поправками 1975 г.) послужило одной из важнейших символических основ конституции Новой Зеландии. С его подписания отсчитывается начало конституционного правления в этой стране. В 1840 г. она стала британской колонией, и принятые английским парламентом законы имели силу в Новой Зеландии. Поэтому считается, что Соглашение Вайтанги стало «основополагающим документом», «основной хартией» при создании этого государства. Маори, в частности, считают это соглашение «базовым документом», так как оно признает права аборигенов Новой Зеландии (и таким образом, приписываемое колонизаторам его нарушение служит правовым базисом земельных исков со стороны маори). По мнению многих представителей маори, «бронирование» Соглашения Вайтанги означало бы утрату смысла документа, поскольку его стало бы возможным изменять через процедуру внесения поправок (по решению 75% от числа членов палаты представителей или референдума).
71 Существует много работ, в которых затронуты конституционные аспекты ликвидации режима апартеида в Южно-Африканской Республике. Подробный обзор путей к всеобщему избирательному праву в ЮАР - см.: “South Africa - Recent History” in: Africa South of the Sahara, 1999, p. 974. Общий анализ борьбы вокруг новой конституции ЮАР - см.: Gloppen 1997, Worden 1995, Sisk 1995. О политических причинах и возможных последствиях «согласованного перехода» к демократии в ЮАР - см.: Young and Shapiro, 1995.


Р. Хиршль. Политические истоки укрепления судебной власти путем конституционализации...
205
как «бронированные» права и судебный контроль (так же как и другие полуавтономные, профессиональные политические институты, такие как центральные банки, избирательные комитеты, наднациональные торговые организации, финансовые органы и трибуналы) являются самостоятельными институтами, ограничивающими свободу действий политиков, учредителям таких институтов должно быть выгодно соблюдение соответствующих ограничений. Более того, поскольку билль о правах и суды априорно не способны действовать сами по себе, их влияние по большому счету зависит от того, насколько полномочия судебной власти выгодны элитам, господствующим в политической, экономической и культурной сферах.
В неоднородном правовом государстве правящим элитам постоянно приходится бороться за сохранение своей власти. Такие элиты будут поддерживать делегирование полномочий судебной власти, если: а) их господству в сфере принятия решений угрожают отдельные группы меньшинств; б) судебная власть в данном государстве имеет достаточно высокую репутацию честной и политически беспристрастной; в) суды в данном государстве действуют в соответствии с преобладающими идеологическими и культурными тенденциями. Более того, во многих странах (например, в Израиле, Новой Зеландии, ЮАР) сознательное делегирование полномочий судебной власти господствующими политическими элитами, позиция которых находится под угрозой, была полностью поддержана влиятельными коалициями внутренних неолиберальных экономических сил (в основном влиятельными предпринимателями и их объединениями при условии благоприятных глобальных экономических тенденций), рассматривающими конституционализацию прав как фактор
Библиография
Avnon, Dan. “The Enlightened Public: Jewish and Democratic or Liberal and Democratic” (in Hebrew) in: Mishpat U’Mimshal, 1996, no. 3, pp. 113-149.
Baaklini, Abdo, and Desfosses, Helen. Designs for Democratic Stability: Studies in Viable Constitutionalism, Armonk (NY), london: M. E. Sharpe, 1997.
Bakan, Joel. Just Words: Constitutional Rights and Social Wrongs. Toronto: Univ. of Toronto Press, 1997.
Beatty, David. “The Canadian Charter of Rights: Lessons and Laments” in: Modern Law Review, 1997, no. 60, pp. 481-498.
Blaustein, Albert, and Flanz, G. H. (eds.) Constitutions of the Countries of the World. Dobbs Ferry (NY): Oceana Publications, 1998.
Bogart, William A. Courts and Country: The Limits of Litigation and the Social and Political Life of Canada. Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1994.
хозяйственной нестабильности. Передачу полномочий судебной власти поддержали и верховные суды, стремящиеся расширить свое политическое влияние и международный статус.
В большинстве теорий конституционных трансформаций не были адекватно определены механизмы, стоящие за движением в сторону конституционализации и «юридификации» в неоднородном государстве. Как было показано в данной статье, ассоциативная, эволюционная, «новая институциональная» модели, а также модель, основанная на системных потребностях («неуправляемости») и модель «избирательного рынка» не могут объяснить, например, недавнюю историю конституционного укрепления прав и судебного контроля в Израиле, Канаде, Новой Зеландии и Южно- Африканской Республике (если говорить только о странах, рассмотренных в данной статье). Краткий анализ конституционной политики в вышеупомянутых государствах показывает, что всплеск конституционализации правильнее объяснять борьбой за господство, которая является сознательной стратегией слабеющих политических и экономических элит, стремящихся сохранить свою власть посредством изоляции политической деятельности от демократической угрозы общественного давления. Более того, то, что я называю тезисом о «сохранении господства», напоминает, что некоторые на первый взгляд гуманные конституционные реформы часто маскируют банальную заботу власть предержащих о собственных интересах. Другими словами, конституционализация прав часто является не свидетельством или причиной эволюции того или иного государства в прогрессивном направлении, а не более чем средством текущей или готовящейся политической борьбы за власть.
Cockrell, Alfred. “The South African Bill of Rights and the «Duck/Rabbit»” in: Modern Law Review, 1997, no. 60, pp. 513-537.
Dahl, Robert. “Decision-Making in a Democracy: The Supreme Court as a National Policy-Maker” in: Journal of Public Law, 1957, no. 6, pp. 279-295.
Epstein, Lee, and Knight, Jack. The Choices Justices Make. Washington (DC): CQ Press, 1998.
Epstein, Lee, and Walker, Gary. “The Role of the Supreme Court in American Society: Playing the Reconstructing Game” in Epstein, Lee (ed.) Contemplating Courts, Washington (DC): CQ Press, 1995.
Garrett, Geoffrey. “International Cooperation and Institutional Choice: The European Community’s Internal Market” in: International Organization, 1992, no. 46, pp. 533-560.
Garrett, Geoffrey, Keleman R., Daniel, and Schulz, Heiner. “The European Court of Justice, National


206
Governments, and Legal Integration in the European Union” in: International Organization 1998, no. 52, pp. 149-176.
Gibson, James L., Caldeira, Gregory A., and Baird, Vanessa. “On the Legitimacy of National High Courts” in: American Political Science Review 1998, no. 92, pp. 343-358.
Gloppen, Siri. South Africa: The Battle over the Constitution. Aldershot: Ashgate, 1997.
Graber, Mark. “The Nonmajoritarian Difficulty: Legislative Deference to the Judiciary” in: Studies in American Political Development, 1993, no. 7, pp. 35-73.
Gross, Aeyal. “The Politics of Rights in Israeli Constitutional Law” in: Israel Studies, 1998, no. 3, pp. 80-119.
Hirschl, Ran. “Israel’s «Constitutional Revolution»: The Legal Interpretation of Entrenched Civil Liberties in an Emerging Neo-Liberal Economic Order” in: American Journal of Comparative Law, 1998, no. 46, pp. 427-452.
Hirschl, Ran. “The Great Economic-Juridical Transformation: The Legal Arena and the Transformation of Israel’s Economic Order” in: Joseph, Philip (ed.) Essays on the Constitution. Wellington, New Zealand: Brooker’s, 1995.
Hirschl, Ran. “Negative” Rights vs. “Positive” Entitlements: A Comparative Study of Judicial Interpretations of Rights in an Emerging Neo-Liberal Economic Order” in: Human Rights Quarterly, 2000, no. 22, pp. 1060-1098.
Hirschl, Ran. “The Unintended Consequences of Unplanned Constitutional Reform: Constitutional Politics in Israel” in: American Journal of Comparative Law, 1996, no. 44, pp. 585-604.
Horowitz, Donald. “The Qur’an and the Common Law: Islamic Law Reform and the Theory of Legal Change” in: American Journal of Comparative Law, 1994, no. 42, pp. 233-293.
Hutchinson, Allan. Waiting for Coraf : A Critique of Law and Rights. Toronto: Univ. of Toronto Press, 1995.
Joseph, Philip (ed.) Essays on the Constitution. Wellington, New Zealand: Brooker’s, 1995.
Joseph, Philip. “The New Zealand Bill of Rights Act 1990” in: Public Law Review, 1996, no. 7, pp. 76-92.
Joseph, Philip. “Constitutional Review Now” in: New Zealand Law Review, 1998, pp. 85-128.
Jung, Courtney, and Shapiro, Ian. “South Africa’s Negotiated Transition: Democracy, Opposition, and the New Constitutional Order” in: Politics and Society, 1995, no. 23, pp. 269-308.
Kairys, David (ed.) The Politics of Law. New York: Basic Books, 1998.
Knight, Jack, and Epstein, Lee. “On the Struggle for Judicial Supremacy” in: Law and Society Review, 1996, no. 30, pp. 87-120.
Koh, Harold H. “Why the President (Almost) Always Wins in Foreign Affairs” in: Yale Law Journal, 1988, no. 97, pp. 1255-1342.
Lamer, Antonio. “How the Charter Changes Justice” in: Globe and Mail, 1992, 17 April, p. A11.
Раздел 4. Демократия и конституционализм
Lijphart, Arendt. Democracies: Patterns of Majoritarian and Consensus Government in Twenty-One Countries. New Haven (Ct.), London.: Yale Univ. Press, 1984.
Lijphart, Arendt. “The Demise of the Last Westminster System?” in: Electoral Studies 1987, no. 6, pp. 2-26.
Maddox, Robert. Constitutions of the World. Washington (DC): Congressional Quarterly, 1995.
Mandel, Michael. The Charter of Rights and the Legalization of Politics in Canada. Toronto: Thompson, 1994.
Marmor, Andrei. “Judicial Review in Israel” (in Hebrew) in: Mishpat U’Mimshal, 1997, no. 4, pp. 133-160.
Maxfield, Sylvia. “Financial Incentives and Central Bank Authority in Industrializing Nations” in: World Politics, 1994, no. 46, pp. 556-588.
Maxfield, Sylvia. Gatekeepers of Growth. Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1997.
Mishler, William, and Sheehan, Robert. “The Supreme Court as Countermajoritarian Institution? The Impact of Public Opinion on Supreme Court Decisions” in: American Political Science Review, 1993, no. 87, pp. 87-101.
North, Douglas, and Weingast, Barry. “Constitutions and Commitment: The Evolution of Institutions Governing Public Choice in Seventeenth-Century England” in: Journal of Economic History, 1989, no. 49, pp. 803-832.
Richardson, Ivor. “Rights Jurisprudence - Justice for All?” in: Joseph, Philip (ed.) Essays on the Constitution. Wellington, New Zealand: Brooker’s, 1995.
Rishworth, Paul. “The Birth and Rebirth of the Bill of Rights” in: Huscroft, Grant and Rishworth, Paul (ed.). Rights and Freedoms: The New Zealand Bill of Rights Act and the Human Rights Act 1993. Wellington: Brooker’s, 1995
Rishworth, Paul.“Human Rights and the Bill of Rights” in: New Zealand Law Review, 1996, pp. 298-324.
Scott, Craig, and Macklem, Patrick. “Constitutional Ropes of Sand of Judicial Guarantees? Social Rights in a New South African Constitution” in: University of Pennsylvania Law Review, 1992, no. 141, pp. 1- 141.
Shafir, Gershon, and Peled, Yoav. The New Israel. Boulder (Co.): Westview Press, 1999.
Sisk, T. D. Democratization in South Africa. Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1995.
Smith, Rogers. Civic Ideals: Conflicting Visions of Citizenship in U.S. History. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1997.
Tate, C. Neal, and Vallinder, Torbjom. The Global Expansion of Judicial Power. New York: New York Univ. Press, 1995.
Tushnet, Mark. Red, White, and Blue: A Critical Analysis of Constitutional Law. Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1988.
Watson, Alan. “Legal Change: Sources of Law and Legal Culture” in: University of Pennsylvania Law Review, 1983, no. 131, pp. 1121-1187.
Worden, Nigel. The Making of Modem South Africa. Malden (Ma.), Oxford: Blackwell, 1995.


Принятие решений в демократическом обществе: Верховный суд и его влияние на политический курс государства*
Роберт Даль
Рассматривать Верховный суд США строго как орган судебной власти - значит недооценивать его значение для американской политической системы. Ведь это еще и политическое учреждение, институт, отвечающий за принятие решений по спорным вопросам национальной политики. Роль Суда в качестве политического института представляется крайне необычной, и в определенной степени потому, что американцы не вполне готовы признать тот факт, что он является политическим учреждением, как не способны они этот факт и опровергнуть; так что часто мы придерживаемся обеих позиций одновременно. Этот факт сбивает с толку иностранцев, кажется забавным для логиков и полезным для простых американцев, которые таким образом могут взять лучшее как из сферы политики, так и из области права...
II
В определении и оценке роли Суда иногда используются два различных, противоречащих друг другу критерия: критерий большинства и критерий Права, или Правосудия. Ведь каждый политический спор, по крайней мере в принципе, можно оценить с помощью критерия большинства, потому что (опять же в принципе) спор можно проанализировать с учетом количества людей, выступающих «за» или «против» различных альтернатив решения данного вопроса, и, следовательно, с учетом соот¬
ношения граждан или выборных представителей граждан, которые высказываются «за» или «против» соответствующих альтернатив. Если рассуждать логически, приходим к выводу, что, за исключением тривиальных случаев, каждый конфликт в рассматриваемом обществе должен представлять собой полемику большинства, наделенного правом на избрание своих представителей, призванных участвовать в его разрешении, и меньшинства или меньшинств; или, случается, спор может происходить между меньшинствамиII  * 2. В определенной степени, оба варианта не зависят от количества политических альтернатив разрешения вопроса, и, поскольку это на ход полемики не влияет, будем для удобства исходить из того, что в рамках каждого политического диспута присутствуют только две альтернативы3  * * об.
Если все выберут одну из двух рассматриваемых альтернатив, тогда не возникнет ни одной значительной проблемы. Ни одно дело не будет представлено на рассмотрение Верховного суда, если, по крайней мере, один человек не предпочтет альтернативу, вызывающую возражения у другого человека. Строго говоря, в этом случае неважно, каковы будут действия Суда в определении законности или конституционности той или иной альтернативы - важно то, что окончательное решение суда должно либо (1) соответствовать предпочтениям меньшинства граждан и, тем самым, противоречить предпочтениям большинства; либо (2) соответствовать предпочтениям большинства и,
* Выдержки из: Dahl, Robert. “Decision Making in a Democracy: The Supreme Court as a National Policymaker” in: Toward Democracy: A Journey, Reflections 1940-1997, Berkeley: Institute of Governmental Studies Press, 1997.
2 При условии, что общее количество членов общества является четным числом, технически может возникнуть спор, который разделит общество на две равные части, ни одна из которых не сможет сказать, является ли она большинством или меньшинством от общего количества. Но даже в случаях, когда число членов четное (что в среднем возникает в пятидесяти процентах случаев), возможность точного четного разделения на две равные части любой группы, состоящей более чем из нескольких тысяч человек, слишком мала, а поэтому ее можно проигнорировать.
3 Предположим, что количество граждан, или членов, имеющих право на участие в принятии коллективных ре¬
шений, - это некая величина “п”. Пусть каждый член определит свой «наиболее предпочтительный вариант».
Очевидно, что максимальное число предпочтительных вариантов превышает или равняется величине п/2, но тогда невозможно обеспечить большинство. Но из практических соображений, эти формальные ограничения можно оставить без внимания, так как мы имеем дело с большим обществом, где количество вариантов решения проблемы, стоящей перед Верховным судом, слишком мало. Если существует более двух вариантов, то теоретически предпочтения могут распределиться таким образом, что ни один из них не будет отвечать критерию большинства, даже если все члены общества могут проранжировать все альтернативы и есть полная информация
об их предпочтениях. Эта проблема, однако, не имеет отношения к последующим рассуждениям, и ее можно опустить. Детальное изучение данной проблемы представлено в книге Эрроу «Социальный выбор и ценности индивида» (Arrow. Social Choice and Individual Values, 1951).


208
Раздел 4. Демократия и конституционализм
Таблица 4.1
Тип действий Конгресса после признания Верховным судом неконституционное™ законов - в течение 4-х летнего срока после вступления этих законов в силу (включая законодательство, принятое в рамках Нового курса)
Действие конгресса
В отношении политически значимых законов
В отношении политически малозначимых законов
Всего
Отмена решения суда
17
2
19
Никакой реакции
0
12
12
Иные действия
6*
1
7
Всего
23
15
38
*[Эта таблица] включает и дело об изменении устава Национальной стрелковой ассоциации, возникшее в результате иска о Шехтерской домашней птице.
тем самым, противоречить предпочтениям меньшинства; либо (3) соответствовать предпочтениям одного меньшинства и идти вразрез с предпочтениями другого меньшинства, не затрагивая при этом интересов большинства.
В демократической системе с более или менее представительной законодательной властью нет необходимости в специальном суде для защиты судебных решений второй группы. Конечно, можно представить себе ситуацию, когда Суд, при рассмотрении вопросов, связанных с федеративным устройством, отстаивал бы права национального большинства вопреки местным интересам, однако, насколько я знаю, роль Суда в качестве центра принятия политических решений нечасто реализуется таким образом. Поэтому я предпочитаю обойти стороной деликатный вопрос федерализма и рассматривать лишь ситуации, при которых речь идет о «национальных» мажоритарных и миноритарных группах. В этой связи, хотя третий вариант и имеет значение с учетом остальных критериев, он никак не соответствует критерию большинства, а поэтому мы также отложим его рассмотрение на некоторое время.
Существует, однако, весьма распространенная точка зрения, согласно которой особой функцией Верховного суда является защита меньшинств от тирании большинства. На протяжении своего 167-летнего существования, в ходе 78 судебных  4процессов Суд признал 86 различных положений федеральных законов неконституционными4, и, опираясь на свое право интерпретировать Конституцию, внес огромное количество поправок в другие законы. В этой связи, можно утверждать, что во всех или в очень многих из вышеупомянутых судебных разбирательств Суд действительно защищал права того или иного меньшинства против «тиранического» большинства. Однако такая трактовка деятельности Суда порождает весьма серьезные проблемы...
Полная картина борьбы между Судом и законодательным большинством, в результате которой Суд в течение четырехлетнего срока после принятия закона признавал его неконституционным, представлена в таблице 4.1.
Таким образом, применение критерия большинства подводит к следующим выводам: во-первых, если бы Суд действительно защищал интересы меньшинств против интересов национального большинства (в необходимости чего сходятся и его сторонники, и его критики) с демократической точки зрения Суд стал бы тогда в высшей степени аномальным институтом. Во-вторых, в этом контексте во многом неуместными представляются как тщательно проработанные в «демократическом» духе рационалистические аргументы защитников Суда, так и враждебность его «демократических» крити¬
4 	В действительности, случай в некоторой степени неоднозначный. Было 78 дел, по которым Суд признал ряд положений федеральных законов неконституционными. 64 различных законодательных акта были разобраны с формально-юридической точки зрения, и 86 различных положений действующих законов были признаны недействительными. В данном случае я полагаюсь на цифры и таблицу, источниками которых являются данные, предоставленные справочной юридической службой при Библиотеке Конгресса по разделу: Положения федерального законодательства, признанные неконституционными Верховным Судом США 95, 141-47 (1936), а также «США против Ловетта», 328 США 303 (1946), и США в деле «Тот против Кворлеса», 350 США 11 (1955). Есть небольшие расхождения в итоговых цифрах (не связанные с разным временем публикаций) между «Актами конгресса, признанными полностью или частично неконституционными Верховным Судом США», Библиотекой Конгресса, Юридической справочной службой, Конституцией Соединенных Штатов Америки, «Анализом и трактовкой» (Corwin (ed.), 1953). Эти различия являются результатом классификации. Последний документ насчитывает 73 законодательных акта, признанных неконституционными (к которым необходимо добавить дело «Тот против Кворлеса»), но разные разделы одного и того же закона иногда рассматривают как отдельные.


Р. Даль. Принятие решений в демократическом обществе...
209
ков - ведь законодательное большинство обычно поступает по-своему. Наконец, в-третьих, хотя Суду никогда не удавалось отстаивать собственную позицию неограниченно долгое время, в очень небольшом числе случаев, когда речь шла о важных вопросах, Суд смог задержать реализацию того или иного неугодного ему политического курса на срок до 25 лет.
Как же тогда можно расценивать упомянутые выше действия третьего типа? Ранее я ссылался на критерий Права, или Правосудия как на норму, к которой иногда обращаются для описания роли Суда. В соответствии с данной нормой, можно утверждать, что самая главная политическая функция суда - это защита прав, которые, в известном смысле, являются основными, или фундаментальными. Таким образом, (если развивать далее эту линию рассуждений) в стране, где основные права в целом соблюдаются, не следует ожидать большого количества судебных разбирательств, в которых Суду придется занимать твердую позицию против законодательного большинства. Но в некоторых случаях мажоритарные группы могут оказаться «тираническими», и когда это случается, Суд вмешивается; причем хотя, строго говоря, предмет конституционного спора может быть формально неопределенным, Конституция представляет собой перечень фундаментальных прав и свобод, которые Суд гарантирует своими решениями.
Однако и в этом случае, даже без изучения современной судебной практики, по политическим причинам было бы нереально предположить, что Суд, члены которого рекрутируются в соответствии с принятой для Верховного Суда процедурой, будет долгое время строго придерживаться норм права, противопоставляя себя тем самым остальной части политической элиты. Кроме того, возможно, раньше было легче поверить, что определенные права являются настолько естественными и самоочевидными, что их основополагающая законность - по крайней мере, для всех разумных существ - является предметом точных знаний в той же мере, что и цвет спелого апельсина. Отказать этой точке зрения в надежных сторонниках сейчас, - конечно, не значит осудить ее; лучше будем исходить из того, что в рамках данного эссе нам нет нужды аргументированно ее опровергать.
Так или иначе, самое лучшее опровержение вышеизложенного взгляда на суд можно обнаружить в протоколах судебных решений. Конечно, шесть судебных разбирательств, которые имели место много лет назад и политические последствия
которых были преодолены лишь в результате длительной борьбы, для многих современных людей не станут доказательством в пользу рассматриваемого нами здесь предположения. Является ли естественным правом использование детского труда на мельницах и в шахтах? Можно ли не платить подоходный налог федеральному правительству? Можно ли нанимать портовых грузчиков и портовых рабочих без гарантии компенсации за увечье в связи с несчастным случаем или с профессиональным заболеванием? Суд, сам по себе, не задавался данными вопросами при рассмотрении тех шести дел и незачем пересматривать их под этим углом зрения.
Однако вплоть до настоящего момента, наши доказательства строились на судебных делах, по которым Суд признавал законодательство неконституционным в четырехлетний срок с момента вступления законов в силу. А что было решено по 40 другим делам? Есть ли у нас свидетельства того, что в этих делах Суд защитил основные или естественные права и свободы от деспотичной в прошлом власти законодателей? Имеющиеся данные не впечатляют. За всю историю существования Суда не было возбуждено ни одного дела в соответствии с первой поправкой Конституции, по которой Суд признал бы федеральное законодательство неконституционным. Если мы оставим в стороне основные свободы: вероисповедания, слова, печати и собраний, мы действительно обнаружим небольшое количество судебных дел - менее десяти - возбужденных по Четвертой, Пятой, Шестой и Седьмой поправкам, по которым Суд объявил неконституционными законодательные акты, которые справедливо можно считать в существенной мере затрагивающими основные свободы25. Изучение данных дел оставляет впечатление того, что во всех из них законодатели и Суд не слишком расходились во мнениях; более того, весьма сомнительно, что основополагающие условия свободы, существующие в нашей стране, были бы хоть немного изменены в результате решений Суда. Однако давайте отдадим должное Суду - он просто слишком мал.
В противовес этим судебным решениям мы должны упомянуть примерно 15 дел, в ходе которых Суд использовал положения, содержащиеся в Пятой, Тринадцатой, Четырнадцатой и Пятнадцатой поправках, чтобы защитить права и свободы относительно привилегированной социальной группы за счет прав и свобод ущемленной части населения: главным образом, он защищал права
25 	В данную категорию можно отнести следующие дела: «Бойд против Соединенных Штатов», 116 иБ616 (1886); «Расмуссен против Соединенных Штатов», 197 Ш516 (1905); «Уонг Уинг против Соединенных Штатов», 163 Ш 228 (1896); «Соединенные Штаты против Мореланда», 258 Ш 433 (1922); «Кирби против Соединенных Штатов», 174 иБ 47 (1899); «Соединенные Штаты против Кохен Гросери компани», 255 ОБ 81 (1921); «Уидз Инкорпорейтед против Соединенных Штатов», 255 Ш 109 (1921); «Судьи Верховного суда против США в деле Муррея» , 9 Ш 274 (1870); «США в деле Тот против Кворлеса», 350 Ш 11 (1955).


210
рабовладельцев за счет прав рабов1  26, права белого населения - за счет прав населения цветного27, права собственников - за счет прав наемных работников и других групп28. Все эти дела, в отличие от относительно безобидных дел предыдущей группы, затрагивали действительно основополагающие свободы, так что политика, опирающаяся на противоположный подход Суда, могла бы привести к коренному изменению в распределении прав, свобод и возможностей внутри США - такая политика, поддерживаемая решениями Суда, отвергалась всеми цивилизованными западными странами, включая и нашу собственную. Однако если наше предыдущее утверждение является правильным, бесполезно - именно из-за того, что рассматривался вопрос об основополагающем распределении привилегий - полагать, что Суд мог бы действовать по-другому при решении этих вопросов из области политики.
У1
Таким образом, роль Суда в качестве политического института вовсе не проста; ошибочным является мнение о том, что его функции могут быть описаны или оценены с помощью простых понятий, взятых из теории демократии и морали. Однако можно вывести несколько общих умозаключений о роли Суда как политического института.
В национальной политике США, как и в других странах со стабильной демократией, преобладают относительно сплоченные политические альянсы, срок политической жизни которых является длительным. Вспомним в этой связи политические союзы сторонников президентов Джефферсона или Джексона, необычайно длительное господство Республиканской партии в период после Гражданской войны, и политический альянс сторонников Нового курса, сформировавшийся вокруг Франклина Рузвельта. Господство каждой такой группы ознаменовывалось коренной сменой политического курса, периодом интенсивной борьбы, за которым следовала консолидация, и, наконец, происходившим в конце концов упадком влияния и дезинтеграцией данной группы.
Кроме кратковременных переходных периодов, когда старый альянс распадается, а новый борется
Раздел 4. Демократия и конституционализм
за контроль над политическими институтами, Верховный суд неизбежно является составной частью альянса, доминирующего в стране. В качестве неотъемлемой части политического руководства доминирующего союза, Суд, конечно же, поддерживает основные направления политики этого альянса. Сам по себе Суд почти не обладает силой для того, чтобы влиять на курс государственной политики. В условиях отсутствия твердого согласия среди членов правящего политического союза, любая попытка Суда определять национальный политический курс, скорее всего, приведет к катастрофе, как о том свидетельствуют прецеденты судебных решений по делу Дреда Скотта и по делам, относящимся к началу Нового курса. Оговоримся, что судебные дела последних тридцати лет, в которых затрагивались свободы негров и кульминацией которых стало знаменитое решение об интеграции школ, являются исключениями из этого обобщения; в должный момент я подробнее остановлюсь на этих делах.
Однако Верховный суд - это не просто представитель доминирующего политического союза. Он является важнейшей составной частью политического руководства и обладает некоторыми основаниями для собственной власти, важнейшим из которых является тот факт, что Верховный суд представляет собой единственный источник легитимности в вопросах трактовки Конституции. Суд подвергнет опасности эту легитимность, если он будет грубо противоречить основному политическому курсу доминирующего политического альянса. Но как мы уже видели, при нормальных обстоятельствах Суд не станет подвергать себя соблазну действовать подобным образом.
Следовательно, действуя в четко ограниченных рамках, устанавливаемых основными политическими целями доминирующего политического союза, Суд может определять политику государства. Тогда его свобода действий не отличается от свободы действий влиятельного председателя комитета в Конгрессе, который не может объявить недействительным основной политический курс, принятый практически единогласно остальными членами политического руководства, но который может, в рамках своих обязанностей, иметь решающее слово в важных вопросах, связанных с определением сроков, эффективностью принятых решений
26 «Дред Скотт против Сэндфорда», 19 (Ш) 393 (1857).
27 «Соединенные Штаты против Ризе», 92 Ш 214 (1876); «Соединенные Штаты против Харриса», 106 Ш 629 (1883); «Соединенные Штаты против Стэнли» (Дела о нарушении гражданских прав), 109 Ш 3 (1883); «Болдуин против Франкса», 120 Ш 678 (1887); «Джеймс против Боумана», 190 иБ 127 (1903); «Ходжес против Соединенных Штатов», 203 ИБ 1 (1906); «Бутс против Мерчантс-энд-Майнерс Транспортейшн компани», 230 ИБ 126 (1913).
28 «Мононгахела Навигейшн компани против Соединенных Штатов», 148 иБ 312 (1893); «Адаир против Соединенных Штатов», 208 Ш 161 (1908); «Адкинс против детской больницы», 261 Ш 525 (1923); «Николс против Кулиджа», 27 Ш 531 (1927); «Антермайер против Андерсона», 276 Ш 440 (1928); «Хайнер против Даннана», 285 иБ 312 (1932); «Луисвилль Джойнт Сток Бэнк против Рэдфорда», 295 иБ 555 (1935).


Р. Даль. Принятие решений в демократическом обществе...
211
и субординацией. Таким образом, Суд в наименьшей степени эффективен в том случае, если он действует против законодательного большинства, находящегося у власти - но при этом вполне очевидно, что действовать таким образом он не склонен. Он наиболее эффективен, когда устанавливает определенные ограничения для политики, проводимой чиновниками, учреждениями, властями штатов или регионов. Эта задача стала играть в деятельности Суда весьма видную роль29.
Лишь немногие решения Суда можно здраво интерпретировать как дела, в которых интересы «большинства» сталкиваются с интересами «меньшинства». В этом отношении, мнение Суда не отличается от позиции иных фракций политического руководства. Вообще говоря, политика на государственном уровне является результатом конфликта, политического торга и достижения согласия между меньшинствами; этот процесс не является ни правлением меньшинства, ни правлением большинства, наилучшим его определением было бы правление меньшинств, при котором один конгломерат меньшинств добивается осуществления определенного политического курса, чему противостоит другой конгломерат меньшинств.
Главная задача президентского правления - это построить стабильный, доминирующий конгломерат меньшинств, имеющий высокую вероятность победы в борьбе за президентство и за преобладание в одной или обеих палатах Конгресса. Основная задача Суда - обеспечение легитимности основополагающих направлений политики, проводимой победившей коалицией. Бывают случаи, когда в коалиции нет единогласия в отношении выработки политического курса по тем или иным ключевым вопросам; действуя с большим риском
утраты своей легитимности, Суд в таких случаях может вмешиваться и даже сказать решающее слово при определении политического курса. Возможно, он в этом преуспеет, но только если его действия соответствуют и укрепляют широко распространенный набор явных и скрытых норм, которых придерживается политическое руководство. Ведь нормы эти недостаточно прочны, чтобы гарантировать эффективное законодательное большинство, но несмотря на это, достаточны для того, чтобы предотвратить любую атаку на легитимные полномочия Суда. Возможно, в этом состоит объяснение относительно успешной деятельности Суда, наблюдавшейся на протяжении последних тридцати лет в вопросе о расширении избирательных прав негров и в решении об интеграции школ30.
Но Верховный суд представляет собой и нечто большее. Демократия, рассматриваемая как политическая система, является системой базовых процедур для принятия решений. Использование этих процедур предполагает существование определенных прав, обязанностей, свобод и ограничений; короче говоря, определенных моделей поведения. Существование этих моделей поведения, в свою очередь, предполагает наличие общепринятого соглашения (особенно среди политически активных и влиятельных групп населения) по поводу законности и правомерности поведения. Хотя история Суда насчитывает множество серьезных недостатков, в идеале целью деятельности Суда является обеспечение законности - не просто в специфических, узких сферах политики, осуществляемой доминирующим политическим союзом, но в основных моделях поведения, необходимых для функционирования демократии.
29 «Конституционное право и дела с конституционной подоплекой, конечно же, все еще важны. Почти одна четвертая всех судебных дел, возбужденных в последнее время, затрагивает данные вопросы. Пересмотр действий властей ... составляет самый большой вид работы Суда, при этом одна треть от общего числа судебных разбирательств была должным образом рассмотрена. Оставшаяся ... категория судебных процессов... затрагивает, в основном, вопросы общественного права» — Франкфуртер [The Supreme Court in the Mirror of Justice” in: University of Pennsylvania Law Review 105: 781-793, 1957), ссылка 1 на стр. 793.
30 «Райс против Элмора», 165 F.2d 387 (Апелляционный суд 4, 1947), апелляция отклонена 333 US857 (1948); «Соединенные Штаты против Классики», 313 US299 (1941); «Смит против Олрайта», 321 US649 (1944); «Гровей против Таунсенда», 295 US45 (1935); «Браун против Министерства Образования», 347 US483 (1954); «Боллинг против Шарпа», 347US 497 (1954).


Демократическое правосудие*
Иан Шапиро
Два аспекта демократического правосудия
Демократы привержены принципу народовластия. Они утверждают, что ни один аристократ, монарх, философ, бюрократ, ученый или религиозный лидер не вправе навязывать людям правила их повседневной жизни. Люди сами путем соответствующих процедур коллективного принятия решений должны устанавливать отношения в обществе. Естественно, они должны советоваться и считаться друг с другом, а также со всеми теми, кого затрагивают их действия; но сверх этого никто не обладает законной властью указывать им, что делать. Народ суверенен; он управляет собой сам во всех вопросах общественной жизни.
Хотя это реже отмечается в научной литературе, демократия настолько противостоит произволу власти, насколько она является коллективным самоуправлением...
В мире идеальных политических институтов приемлема любая постановка вопроса об оппозиции. Однако в реальном мире, в котором моральность социальных порядков оказывается весьма сомнительной, а все действия правительства при ближайшем рассмотрении оказываются некорректными, оппозиция должна занимать более независимое и высокое положение, дабы была убедительно продемонстрирована справедливость демократической политики...
Во избежание какого бы то ни было диктата наиболее предпочтителен подход, когда решения принимаются представительными институтами, а не судами или какими-либо другими структурами, поскольку законодательная власть лучше поддается народному контролю. Даже когда в соответ¬
ствии с принципом субсидиарности действие санкционировано «сверху», как правило лучше, если решение о нем исходит от избранных законодателей, а не от назначенных судей или административных органов... Заметим, что [судебное] обоснование необходимо лишь в исключительных случаях. В этом отношении [наш] подход к демократическому правосудию сродни подходу к конституционной роли судов, который отстаивали в последние годы Рут Бейдер Гинсбург и Роберт Берт. Будет полезно завершить обоснование моей ключевой идеи рассмотрением их взглядов.
Берт полагает, что демократия неизбежно основывается на двух потенциально противоречивых принципах - принципе правления большинства и принципе равного волеизъявления. Если в ходе процессов, основанных на мажоритарном принципе, устанавливается доминирование одних людей над другими, то становится явным конфликт, скрытый в демократической политике. В таких обстоятельствах демократия вступает в борьбу с самой собою, и для разрешения конфликта требуется институциональный механизм. По мнению Берта, его обеспечивают суды, понимаемые как «инструмент принуждения, внешний по отношению к участникам» политической борьбы. Рассмотрение дел в суде Берт считает «логическим ответом на внутреннее противоречие между правлением большинства и принципом равного волеизъявления. Это не является отклонением от данной теории»*  59.
Если законная роль суда при демократии состоит в недопущении доминирования [той или иной группы], то, заключает Берт, его деятельность должна ограничиваться разбором последствий возникновения противоречий в демократическом
* Выдержки из: Shapiro, Ian. Democratic Justice, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1999.
59 	Заметим, что утверждение о необходимости [судов] агностично: являются ли императивы, лежащие в основе действий людей, «естественно» присущими человеческой натуре или «социально сконструированными»? Поддаются ли эти императивы изменению, и если да, то кто должен их менять, какой ценой и за чей счет. Все это важные вопросы для дальнейшего обсуждения. Однако обычным заблуждением является мнение, что вопрос изменяемости человеческого естества связан с вопросом социального устройства. Степень изменяемости вещей может вообще не соотноситься со степенью их социальной обусловленности. Многие черты природного мира - от температуры воды в ванне до генетической структуры нашего существа - могут быть сознательно изменены человеком. Как стало ясно с появлением генной инженерии, те черты человеческой жизни, которые подвержены изменению, могут изменяться сами, так что то, что принимается как данное в одну эпоху, может быть изменено человеком в другую. Социальные же явления, напротив, часто вообще не поддаются осознанному контролю человека. Рынки созданы человеком, однако же мы не способны регулировать их до такой степени, чтобы обеспечить полную занятость, не допустив при этом инфляции. Этническую рознь можно считать результатом воспитания, однако у нас нет представления о том, как избежать ее в следующих поколениях. Ошибочно перескакивать с проблемы социальной организации к проблеме изменяемости; в лучшем случае между ними существует связь.


И. Шапиро. Демократическое правосудие
213
обществе. Поскольку целью является недопущение доминирования, из этого также следует, что при выявлении такового суды, как правило, должны избегать навязывания собственных решений. Вместо этого они должны объявлять недопустимым возникшее в ходе демократического процесса доминирование и настаивать на том, чтобы стороны попытались найти другое решение. Так, в отличие от большинства тех, кому действия Верховного суда США в делах о десегрегации в школах в 1950-е и позже казались слишком нерешительными, Берт считает, что Суд занимал правильную позицию. В деле «Браун против Совета по образованию» судьи признали доктрину «разделенные, но равные» нарушением предусмотренного Конституцией принципа равной защиты, но при этом не регламентировали приемлемых условий обучения60. Более того, они вернули вопрос на рассмотрение законодательных органов южных штатов, потребовав от них самостоятельного решения проблемы61. Решения последних стали предметом последующего рассмотрения в Суде и во многих случаях были признаны неудовлетворительными62. Однако Суд избегал принимать собственные решения, избегая таким образом обвинений в узурпировании законодательных функций.
Гинсбург также отмечает, что когда суды выходят за пределы «реагирующей» роли, они подрыва¬
ют собственную легитимность. Иногда ради осуществления требуемых конституцией реформ суд должен возглавить политический процесс, однако если он слишком увлекается своей ведущей ролью, это может вызвать отрицательную реакцию, спровоцировав обвинения в превышении судом полномочий, определенных демократическим конституционным порядком63. И Гинсбург, и Берт полагают, что в данном случае примером служит подход, использовавшийся судьей Блэкманом в деле «Роэ против Уэйда»64. В отличие от дела «Браун против Совета по образованию» здесь Суд сыграл гораздо большую роль: он не просто отменил статут штата Техас об абортах [разрешавший производить аборты только в случае угрозы жизни матери], а были определены условия, при которых вообще мог быть принят какой-либо законодательный акт об абортах. Фактически судья Блэкман издал собственный федеральный статут об абортах. Выражаясь словами Гинсбург, Суд «не был расположен к диалогу с законодателями. Вместо этого он вообще лишил их возможности действовать в данной области, отменив почти все существовавшие на тот момент формы регулирования абортов»65.
С точки зрения Гинсбург и Берта, радикальное решение по делу «Роэ против Уэйда» снизило демократическую легитимность Верховного суда, одновременно поляризовав общественное мнение
60 Аналогичным образом, может случиться так, что у государства не окажется соответствующего набора финансовых и институциональных ресурсов для обеспечения компонентов социального благосостояния и защиты основных интересов, но оно может добиться того, что ряд из них будет обеспечиваться корпорациями. В данном случае я отношу это прежде всего к таким странам, как современная Южно-Африканская Республика, в большинстве регионов которой безработица составляет 40 процентов, система базового образования и система здравоохранения, которыми пользуется большинство населения, крайне неэффективны, национальная валюта рухнула, валютные резервы истощены, а политические возможности введения налогов совершенно неадекватны потребностям. В таких условиях государству стоило бы использовать совокупность мер поощрения и наказания, чтобы побудить корпорации строить и обеспечивать функционирование в регионах больниц и школ для своих работников и их семей. Хотя по причинам, которые еще будут рассмотрены далее, это не идеальный метод защиты основных интересов населения в критических условиях и при отсутствии реальных альтернатив, связывание даже этих основных интересов с занятостью может быть оправдано.
61 Останавливая свое внимание на императивах, требующих удовлетворения потребностей, я не имею в виду, что люди всегда ценят их выше какой-либо другой деятельности. Люди могут негодовать по поводу неизбежных последствий (для себя или для других) осуществления основных интересов; они могут находить их скучными или мирскими. В действительности, можно представить себе человека, резонно считающего, что жизнь, подчиненная лишь этим императивам, ничего не стоит.
62 Это не отрицает того, что в дискуссии о всеобщем здравоохранении следует уделить значительное внимание проблеме дорого обходящихся обществу вредных привычек.
63 См.: Thurow, Lester С. The Future of Capitalism: How Today’s Economic Forces Shape Tomorrow’s World, New York: William Morrow, 1996, pp. 26-29.
64 О влиянии мировой торговли на уровень заработной платы и занятости см.: Wood, Adrian. North-South Trade, Employment, and Inequality: Changing Fortunes in a Skill-Driven World. Oxford, Clarendon Press, 1994. О других факторах помимо торговли - в основном технологиях - см.: Burtless, Gary. “International trade and the rise of earnings inequality” in: Journal of Economic Literature, 1995, vol.33, June, pp. 800-816.
65 «На самом деле демократия в среднестатистической капиталистической фирме существует; просто в голосовании участвуют инвесторы капитала, а не рабочие. Переход собственности к рабочим означает не просто наделение их правами, но и лишение прав инвесторов фирмы». См.: Hansman, Henry. The Ownership of Enterprise. Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1996, p. 43.


214
по вопросу об абортах и уничтожив многочисленные схемы либерализации законодательных норм, действовавших в этой области в различных штатах. С 1967 по 1973 г. в девятнадцати штатах были приняты более либеральные статуты. Многие феминистки были недовольны темпом и объемом этой реформы. Поэтому они инициировали кампанию, закончившуюся делом «Роэ против Уэйда». Берт допускает, что в 1973 г. было «непонятно, означали ли вновь принятые законы штатов тенденцию к отмене всех ограничений по абортам на федеральном уровне или даже то, что в так называемых либерализованных штатах новые законы значительно увеличат возможность проведения абортов во всех случаях». Тем не менее он указывает, что «вопрос об абортах горячо обсуждался в обществе, и в отличие от положения, существовавшего еще в 1967 г., было непонятно, кто побеждает»66. Взяв за образец дело «Браун против Совета по образованию», Суд мог бы отменить техасский статут в деле «Роэ против Уэйда» и направить дело на дальнейшее рассмотрение на общегосударственном уровне, установив таким образом рамки, в которых могут действовать законодательные органы в вопросе об абортах, не привлекая напрямую в данном случае Верховный суд. По мнению Гинс- бург и Берта, это оставило бы место для демократического разрешения конфликта, обеспечив право на аборт, но сохранив при этом легитимность Суда67.
Хотя проблемы, возникающие в демократической системе правосудия, отличаются от тех, на которых [главным образом] концентрируются Гинсбург и Берт, в трех важных отношениях их видение роли судов при демократическом режиме совпадает с концепцией, излагаемой здесь. Во- первых, они очертили адекватный институциональный ответ на судебные решения, который должен состоять не в том, чтобы «наложить» демократию на коллективные действия, а в том, чтобы попытаться структурировать эти действия таким образом, чтобы люди сами находили пути демократизации общества. Будучи инстанцией, запрещающей действия, которые нарушают принципы демократического правосудия, суды могут подтолкнуть законодательные органы и представляемые ими противостоящие стороны к поиску креативных
Раздел 4. Демократия и конституционализм
демократических решений конфликтов, которые отвечали бы конституционным нормам. Во-вторых, точка зрения Гинсбург и Берта заслуживает внимания потому, что иллюстрирует креативный прагматизм, лежащий в основе демократической системы. Эти исследователи признают, что в демократиях суды играют важную - а то и неограниченную - роль; однако не выдвигают чрезмерных и недемократичных административных требований к судам, характерных для более «активных» подходов к судопроизводству. С этой точки зрения суд вполне может счесть те или иные действия недопустимыми, при этом не объясняя (а в действительности, возможно, и не имея четкого определения), какие действия допустимы. «Это недопустимо по причинам а, Ь, с...; найдите лучший вариант» - такая позиция конституционного суда наиболее приемлема. Наконец, признавая за законодательными органами относительно большую легитимность и видя в судах [лишь] институциональный механизм для исправления промахов законодателей, Гинсбург и Берт учитывают, что безупречных механизмов принятия решений не существует. При этом они исходят из убеждения, что демократические процедуры должны функционировать настолько хорошо, насколько это возможно, а если происходит их сбой, то внешнее вмешательство должно быть не большим, чем необходимо для их восстановления.
Кое-кто возразит против столь малой роли судов, однако демократов должны интересовать не только суды, которые стремятся способствовать демократической справедливости, как в делах «Браун против Совета по образованию» и «Роэ против Уэйда», но и суды, этого не делающие, как в случаях «Дредд Скотт», «Делах о гражданских правах» и «Лохнер против Нью-Йорка»68. Не участвуя в дальнейшем процессе и не являясь, по крайней мере в американском случае, в достаточной мере демократически подотчетными, суды могут принять такие решения, которые потом не будут пересмотрены десятилетиями или даже на протяжении жизни поколений. Таким образом, хотя с точки зрения демократического правосудия было бы разумно наделить конституционный суд активной ролью, столь же разумно ограничить его полномочия отменой решений [других органов].
66 См.: Kreps, David. A Course in Economic Theory, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1999, pp. 724—741.
67 Archer, Robin. Economic Democracy: The Politics of Feasible Socialism. Oxford: Clarendon Press, 1995, pp. 47-48.
68 По той же причине с точки зрения демократического правосудия не имеет особого значения, относятся ли вопросы занятости к государственному или частному сектору (хотя стратегии развития демократического правосудия в этих случаях могут быть разными).


с ПРЕЗИДЕНТСКАЯ И ПАРЛАМЕНТСКАЯ СИСТЕМЫ: Э СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Опасности президентской формы правления Хуан Линц
Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание Скотт Мейнваринг
Президенты и законодательные собрания Мэттью Соберг Шугарт и Джон Кэрри
Правительства меньшинства, ситуации взаимоблокирования и долговечность президентских демократий Хосе Антонио Чейбуб
Правительства меньшинства в парламентских демократиях: рациональность невыигрышных решений о поддержке кабинета Кааре Стром
Институциональное проектирование, партийные системы и управляемость: дифференциация президентских режимов в Латинской Америке Джо Фауэрейкер
Президентская власть, законодательное устройство и поведение партий в Бразилии
Аргелина Чейбуб Фигейредо и Фернандо Лимонджи


Опасности президентской формы правления*
Хуан Линц
.. .[П]ревосходные результаты, демонстрируемые парламентскими демократиями на протяжении всей своей истории, не случайны. Тщательное сравнение систем парламентаризма и президентского правления показывает, что, в конечном счете, первая чаще ведет к стабильной демократии - особенно там, где глубоки политические расхождения и существует множество политических партий; в таких странах парламентаризм, как правило, дает больше оснований надеяться на сохранение демократии.
Парламентская система versus президентская
Строго говоря, парламентаризм - это такой режим, при котором единственно демократическим законным институтом является парламент, а власть правительства целиком зависит от доверия со стороны парламента. Хотя усиливающаяся персонификация партийного руководства в ряде парламентских режимов делает фигуру премьер-министра все более и более похожей на фигуру президента, премьер-министр по-прежнему не может обращаться к народу напрямую, в обход его представителей, кроме как по вопросу роспуска кабинета или с предложениями о новых выборах. Парламентские системы не исключают наличия поста президента, избираемого прямым всеобщим голосованием, однако возможностей серьезно соперничать за власть с премьер-министром у такого президента, как правило, недостаточно.
В системах президентского правления глава исполнительной власти, облеченный значительными конституционными полномочиями - обычно предполагающими полный контроль за составом кабинета или администрации, - избирается на фиксированный срок непосредственно народом и не зависит от парламентских вотумов доверия. Он не только носитель исполнительной власти, но и символический глава государства, который в период между выборами может быть лишен власти исключительно путем радикальной процедуры отрешения от должности. На практике же, как свидетельствует исторический опыт Соединенных Штатов, президентская система зависит - в большей или меньшей степени - от сотрудничества с законодательным органом; соотношение сил между исполнительной и законодательной властью, таким образом, может значительно варьироваться...
В системе президентского правления обращают на себя внимание два момента. Первое: президент строго придерживается принципа демократической - можно сказать плебисцитарной - легитимности своей власти; второе - это фиксированный срок его пребывания в должности...
Но самое поразительное, что законодатели при президентской системе, в особенности те из них, которые представляют сплоченные и дисциплинированные партии, выдвигающие идеологические и политические альтернативы, также могут претендовать на демократическую легитимность. Еще более рельефно выраженными такие претензии становятся тогда, когда большинство законодательного органа представляет политическую альтернативу, оппозиционную президентской. Кто же в подобных обстоятельствах имеет больше оснований выступать от имени народа, президент или законодательное большинство, оппозиционное его поли-' тике? Поскольку обе стороны обретают власть в результате общенародного голосования и на основе свободной конкуренции между вполне определенными альтернативами, здесь всегда следует предполагать конфликт, способный подчас носить взрывной характер. Демократическому принципу, на основе которого конфликт возможно разрешить, в этом случае не остается места, а механизмы, которые могла бы предоставить конституция, часто оказываются слишком сложными и чрезмерно формализованными, чтобы выглядеть достаточной силой в глазах электората. Поэтому не случайно, что в некоторых ситуациях в дело пытались вмешиваться вооруженные силы, бравшие на себя роль сдерживающей силы. Кто-то может возразить, что Соединенные Штаты с успехом обращали подобные конфликты в «нормальные», разряжая таким образом обстановку. Объяснение причин того, как американским политическим институтам и технологиям удавалось достигать такого результата, лежит за рамками данного исследования; упомянем лишь, что отчасти это связано с крайне размытым характером американских политических партий, хотя именно это обстоятельство - по иронии судьбы - раздражает многих американских политологов, призывающих к созданию ответственных, идеологически выдержанных партий. К сожалению, пример Америки - похоже, единственный в своем роде; развитие современных политических партий, прежде всего
* Выдержки из: Linz, Juan “The Perils of Presidency” in: Journal of Democracy 1, 1990, pp. 51- 69.


X. Линц. Опасности президентской формы правления
в социально и идеологически поляризованных странах, скорее обостряет, чем сдерживает конфликты между законодательной и исполнительной властью.
Вторая отличительная особенность президентских систем - фиксированный срок полномочий президента - также имеет свои минусы. Политический процесс разбивается на отдельные, жестко демаркированные периоды, не оставляющие возможности для безостановочных корректировок, которых может потребовать обстановка. Продолжительность президентского мандата становится решающим фактором в расчетах всех политических субъектов, что (как мы увидим далее) чревато серьезными последствиями... В том-то и состоит парадокс системы президентского правления: при том что она ведет к персонификации власти, ее законодательные механизмы могут, в случае досрочного прекращения президентских полномочий, вознести на_ вершину власти того, кто в рамках обычного избирательного процесса никогда не стал бы руководителем государства.
Парадоксы президентской формы правления
Конституции, закрепляющие президентское правление, парадоксальным образом совмещают в себе противоречивые принципы и положения. Сводной стороны, подобные системы^рассчитаны на создание сильной, стабильной исполнительной власти, обладающей достаточной плебисцитарной легитимностью, чтобы выдерживать напор разнообразных интересов, представленных в законодательном органе... С другой - президентские конституции отражают глубокие опасения в отношении персонификаций власти: страхи, навеянные воспоминаниями о королях и каудильо, не проходят бесследно...
Пожалуй, лучше всего суть основного различия между президентской и парламентской системами можно передать следующим образом: если парламентаризм придает политическому процессу гибкость,“президентское правление делает его жестким. Сторонники президентского правления могут возразить, что подобная жесткость выгодна, ибо предохраняет от неопределенности и нестабильности, столь характерной для парламентской системы. Ведь при парламентской форме правления существует великое множество действующих субъектов: партии, их лидеры и даже рядовые законодатели способны в любой момент между выборами вызвать фундаментальные изменения, инициировать объединения, а главное - назначить или сместить премьер-министра. Однако несмотря на то, что требование твердой власти и предсказуемости, похоже, свидетельствует в пользу президентской формы правления, любой неожиданный поворот
217
событий - начиная со смерти президента и заканчивая серьезными просчетами, допущенными им в силу непредвиденных обстоятельств, - способен сделать президентскую власть менее предсказуемой, а зачастую - и более слабой, чем власть премьер-министра. Последний всегда может усилить свою легитимность и полномочия, будь то за счет вотума доверия или роспуска парламента и проведения новых выборов. К тому же, смена премьер- министра не обязательно предполагает кризис режима.
Подобные соображения вызывают особую озабоченность в периоды перехода власти из рук в руки или в моменты консолидации режима, когда жесткая конструкция президентской конституции начинает действительно внушать опасения, тем более на фоне способности к самоадаптации, которую предлагает парламентаризм.
Выборы «с нулевой суммой»
...Система президентского правления не может не казаться проблематичной, поскольку функционирует в соответствии с правилом «победитель получает все» - условием, превращающим демократическую политику в игру с «нулевой суммой», включая весь тот конфликтный потенциал, который подобные игры в себе содержат. Хотя парламентские выборы могут обеспечить одной партии абсолютное большинство голосов, гораздо чаще в результате выборов представительство распределяется между несколькими партиями. Разделение властей и образование коалиций - дело довольно обычное, как и то, что должностные лица стремятся учитывать требования и интересы даже самых мелких партий. Эти партии тоже надеются на участие во власти и, таким образом, на кусок пирога в общей системе. В то же время убежденность президента в том, что он обладает независимой властью и пользуется поддержкой народа, может создавать у него ощущение собственной силы и миссии, даже если количество проголосовавших за него в совокупности невелико. Проникнутый подобными представлениями о своем положении и своей роли, он начинает воспринимать неизбежную оппозицию своей политике как раздражающий и деморализующий фактор, в отличие от премьер- министра, который видит в себе всего лишь представителя временной правящей коалиции, а не выразителя интересов нации или народного трибуна...
Опасность президентских выборов «с нулевой суммой» усугубляется жестким требованием фиксированного срока властных полномочий. На протяжении периода действия президентского мандата сохраняется четкая грань между победителями и побежденными. Надежд на изменения в альянсах,


218
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
расширение правительственной базы поддержки за счет крупных общенациональных или чрезвычайных коалиций, проведение новых выборов в ответ на резкое изменение обстоятельств и т.п. уже не остается. Проигравшие должны ждать еще в течение четырех или пяти лет, прежде чем, возможно, получат доступ к исполнительной власти и должностям. [Выборы «с нулевой суммой» при президентских режимах увеличивают ставки избрания президента, что неизбежно усиливает сопутствующее этому напряжение и поляризацию.'•
С другой стороны, выборы президента имеют то бесспорное преимущество, что Дозволяют народу избирать главу исполнительной власти открыто, прямо и на заранее известный срок, не отдавая решение этого вопроса на откуп действующим из-за кулис политикам: Однако такое преимущество может проявитьсялв' полной мере только в том случае, если президентский мандат получен с достаточным перевесом. При отсутствии обязательного минимума голосов и при наличии нескольких претендентов, борющихся между собой в рамках одного раунда, разрыв в количестве голосов, поданных за победителя и его ближайшего конкурента, может быть столь невелик, что будет трудно говорить о действительно всенародной поддержке. Во избежание этого законы о выборах иногда предусматривают нижний предел необходимых для победы голосов, либо создают механизм избрания на тот случай, если ни один из кандидатов не наберет достаточного количества голосов; подобные процедуры не обязательно приводят к власти кандидата, набравшего наибольшее число голосов. Чаще, однако, действует положение о проведении заключительного тура выборов с участием двух ведущих кандидатов, что влечет за собой возможность поляризации, о которой мы уже говорили. Одним из последствий столкновения двух кандидатов в условиях многопартийной системы может стать создание широкой коалиции (сформированной либо в ходе повторных выборов, либо в период предвыборных маневров), в которой обычно недопустимым влиянием пользуются экстремистские партии. Если значительное число голосующих выразит таким партиям свою явную поддержку, то одна или несколько из них вполне могут объявить себя представителем основного электорального блока и выдвинуть соответствующие требования. Пока сильный кандидат центра не добьется широкого сплочения в борьбе против крайних позиций, президентские выборы будут вести к расколу и поляризации электората.
В странах, где большинство населения настроено центристски, соглашается с необходимостью недопущения к власти экстремистов и ожидает, что различие между правыми и левыми кандидатами не выйдет за пределы широкого, умеренного консенсуса, опасность раскола, таящаяся в президентской гонке, не представляет серьезной проблемы. При всецело умеренном электорате любой, кто начнет вступать в альянсы или занимать позиции, доказывающие его склонность к крайностям, вряд ли сможет победить - как это, к своему неудовольствию, открыли для себя Барри Голдуотер и Джордж Макговерн**. Однако страны, пораженные серьезными социальными и экономическими недугами, расколотые разным отношением к авторитарным режимам, еще недавно пользовавшимся значительной поддержкой народа, страны, в которых высокодисциплинированные партии экстремистского толка находят широкий отклик у избирателей, не вписываются в модель, представленную Соединенными Штатами. В поляризованном обществе, характеризующимся изменчивым настроением электората, ни один серьезный кандидат, при проведении выборов в один тур, не позволит себе пройти мимо партий, с которыми в иных условиях он никогда не стал бы сотрудничать.
I Система выборов в два тура позволяет решить некоторые из этих проблем, поскольку предварительный этап демонстрирует экстремистским партиям предел их силы и позволяет двум основным кандидатам определить, какие требуется создать альянсы, чтобы добиться победы. Это уменьшает неопределенность и в большей степени способствует принятию избирателями и кандидатами разумных решений. По существу система президентского правления может таким образом воспроизводить нечто подобное переговорам, «формирующим правительство» в парламентских режимах. Однако возможность поляризации сохраняется, как сохраняется проблема изоляции экстремистских группировок, к которым значительная часть избирателей и элит испытывает острую неприязнь.
Испанский опыт
... На испанской политике периода после Франко сказалось отчетливо сдерживающее влияние парламентаризма; без этого переход к народному правительству и утверждение демократической формы правления, скорее всего, приняли бы совершенно иную - более грубую - форму.
** Барри Моррис Голдуотер (Barry Morris Goldwater, 1909-1998) и Джордж Стэнли Макговерн (George Stanley McGovern, р. 1922) - американские политические деятели, представители, соответственно, республиканской и демократической партии. Неоднократно терпели поражения на выборах в Конгресс и в президенты; при этом, каждый по разным поводам, обвинялись своими политическими противниками в радикализме, что повлияло на выбор избирателей. - Прим. ред.


X. Линц. Опасности президентской формы правления
Позвольте мне теперь сделать короткое замечание. Я отнюдь не утверждаю, что поляризация общества, зачастую возникающая вследствие президентских выборов, является обстоятельством, неизбежно сопутствующим президентской форме правления. Если общественное согласие явно складывается вокруг центральной части политического спектра и если ограниченное влияние партий крайнего толка очевидно, вряд ли найдется кандидат, настроенный объединяться с экстремистами. Последние могут выдвигать свои кандидатуры, но будут делать это в одиночку и главным образом ради того, чтобы поупражняться в риторике. В условиях подобной умеренности и заранее существующего консенсуса президентским кампаниям вряд ли грозит опасность быть источником раскола. Проблема, однако, в том, что в странах, переживающих тяжелую пору установления и утверждения демократии, подобные счастливые обстоятельства складываются редко. Они вообще не могут возникнуть там, где существует поляризованная многопартийная система, включающая в себя экстремистские партии.
Стиль президентской политики
...Некоторые наиболее яркие эффекты политического стиля, которые производит система президентского правления, вызваны особенностями самого института президентства. ЭттГосббенности заключаются нё только в огромных полномочиях, которыми обладает президент, но и во вмененных ¡ему ограничениях, в частности в требовании сотрудничества с законодательной ветвью власти - особенно актуальном, когда в ней доминируют оппоненты президентской партии. На первый план, однако, выходят временные ограничения, налагаемые на действующего президента фиксированным сроком пребывания в должности или последовательностью возможных сроков. Пост президента по своей сути двухмерен и в каком-то смысле двойственен: с одной стороны, президент - это глава государства и представитель всей нации; с другой - политическая альтернатива, которую он выражает, носит отчетливо партийный характер. Если же он возглавляет многопартийную коалицию, \он может равным образом выражать и альтернативу внутри альтернативы, взаимодействуя с другими членами победившего на выборах альянса.
Президент может испытывать затруднения, сочетая роль главы того, что Бейджот*** называл «почтительной», или символической, стороной государственного устройства,... с ролью эффективного руководителя исполнительной власти и пар-
*** Уолтер Бейджот (Walter Bagehot, 1826-1877) - донского журнала The Economist. - Прим. ред.
219
тайного лидера, стремящегося к популяризации своей партии и ее программы... Президентская система, в отличие от конституционной монархии или республики, где сосуществуют премьер-министр и глава государства, не допускает такого тонкого разграничения ролей.
Пожалуй, наиболее важные следствия прямого отношения президента с избирателями - это часто испытываемое им чувство того, что он - единственный избранный представитель всего народа, а также возникающий при этом риск отождествления им своих сторонников с «народом» в целом. Плебисцитарный компонент, неявно содержащийся в президентской власти, может вызывать у него особое раздражение теми препятствиями и оппозицией, с которыми он сталкивается. В своем разочаровании он, не устояв перед искушением, „может начать считать свою политику отражением народной воли, а политику своих оппонентов - корыстными замыслами, выражающими узкие интересы. Подобное единение лидера с народом ведет к некоторому популизму, способному служить источником силы. В то же время оно может вызвать у него нежелание признавать пределы своего мандата - до такой степени, что даже подавляющее большинство, не говоря уже о простом большинстве, может, в подтверждение демократии, потребовать узаконивания предложенной им повестки дня. Тем более не следует исключать печальную возможность проявления президентом холодного равнодушия, неуважения и даже открытой враждебности к оппозиции...
В отличие от сидящего на Олимпе президента, премьер-министр, как правило, остается членом парламента и, .несмотря на то, что его место - в ложе правительства, он выступает как часть более широкой корпорации.... Особую неопределенность в президентских режимах вызывает положение лидеров оппозиции, которые могут вообще не занимать государственных постов и уж тем более - обладать неким полуофициальным статусом, подобным, например, статусу лидеров оппозиции в Великобритании.
Отсутствие при президентских режимах монарха или «президента республики», способного символически действовать в роли сдерживающей силы, лишает систему гибкости и средств ограничения власти. Обычно в условиях кризиса нейтральная фигура может играть роль морального балласта или быть сдерживающим фактором в отношениях между премьером и его оппонентами - не только политическими противниками, но и военными лидерами. Цри парламентском режиме имеется спикер, или председатель парламента, способный оказывать сдерживающее влияние на
экономист и публицист, первый редактор лон-


220
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
парламентских антагонистов, в том числе и на самого премьер-министра, являющегося, помимо всего прочего, членом палаты, в которой председательствует спикер.
Проблема двойной легитимности
...Положение министров в парламентских системах совершенно иное, чем положение должностных Ниц кабинета при президентских режимах. Отношения премьер-министров с коллегами-министра-ми, особенно в случае коалиционных правительств и «правительств меньшинства», как правило, гораздо ближе к тому, чтобы считаться равноправными, чем какие бы то ни было отношения президента с назначенными им членами кабинета...
Вероятность появления в президентском кабинете сильных, независимо мыслящих работников значительно ниже, чем у его парламентского аналога. Должностные лица президентского кабинета сохраняют свои места исключительно с молчаливого согласия его главы; будучи уволены, они просто уходят из общественной жизни. Министры правительства во главе с премьер-министром, напротив, не его ставленники, а его парламентские коллеги; они могут, покинув кабинет, вернуться в парламент и задавать премьер-министру во время партийных конференций или в ходе обычной парламентской работы вопросы столь же свободно, как и любые другие члены парламента. Президент, кроме того, может прикрывать от критики членов своего кабинета гораздо эффективнее, чем премьер-министр, члены кабинета которого регулярно приглашаются в парламент для дачи разъяснений либо, в крайних случаях, для того, чтобы подвергнуться порицанию.
Вовсе не требуется с головой погружаться в сложности взаимоотношений исполнительной и законодательной власти при различных президентских режимах, чтобы понять: все эти системы исходят из двойной демократической легитимности; для разрешения споров между исполнительной и законодательной властью о том, кто же из них в действительности выражает волю народа, не существует демократического принципа....
Но более всего знаменательно то, что в отсутствие принципиального метода выявления истинного носителя демократической легитимности президент, в целях дискредитации своих противников, может использовать чисто идеологические формулировки; институциональное соперничество, таким образом, способно приобретать характер взрывоопасного социально-политического столкновения. Институциональные противоречия, которые в некоторых обществах преодолеваются мирно, путем переговоров или с помощью правовых средств, в других, не столь счастливых краях, могут находить свое разрешение на улицах.
Вопрос стабильности
К преимуществам президентской формы правления чаще всего относятто, что она обеспечивает стабильность исполнительной власти. Эта особен- 'ность, как отмечают, резКо Эсонтрастирует с непрочностью многих парламентских систем правления, отличающимися частыми кризисами кабинета и сменами премьер-министров, прежде всего в многопартийных демократиях Западной Европы. Несомненно, спектакль политической нестабильности, разыгранный в Четвертой и Пятой республиках во Франции, а позднее - в Италии и Португалии, способствовал той низкой оценке, какую многие ученые - в первую очередь в Латинской Америке - выставили парламентаризму, и служит объяснением предпочтения, которое впоследствии они стали оказывать президентской форме правления. Однако подобные недоброжелательные сравнения обходят стороной значительную степень стабильности, характерную в действительности для парламентской системы правления. То внешнее непостоянство, которое подчас проявляется, затемняет собой факт преемственности партий, находящихся у власти, продолжительный характер коалиций и стойкость, с какой партийные лидеры и ключевые министры справляются с кризисами, не теряя своих постов. Кроме того, адепты правительственной стабильности упускают из виду нестабильность президентских кабинетов. Также недостаточно говорится о том, что парламентским системам, благодаря в первую очередь их кажущейся нестабильности, нередко удается избегать глубоких кризисов. Премьер-министра, замешанного в скандале, утратившего доверие своей партии или «коалиции большинства», чье дальнейшее пребывание в должности могло бы вызвать серьезные потрясения, оказывается гораздо легче отстранить от власти, чем коррумпированного или крайне непопулярного президента. Если только партийные объединения не сделают само формирование демократически легитимного кабинета невозможным, парламент должен будет избрать, в конечном счете, нового премьер-министра, способного сформировать новое правительство. В некоторых более серьезных случаях возможно назначение новых выборов, хотя далеко не всегда это решает проблему, а иногда (как было в Веймарской республике в 1930-е годы) - может даже осложнить ее.
Правительственные кризисы и министерская чехарда парламентских режимов, разумеется, исключаются самим фиксированным сроком пребывания президента у власти, однако такая высокая стабильность достигается ценой обретения столь же высокой жесткости. Гибкость перед лицом постоянно меняющейся ситуации не является сильной стороной президентской системы правления. Смена президента, утратившего доверие


X. Линц. Опасности президентской формы правления
своей партии или народа, оказывается крайне сложным делом... То, что при парламентской системе выглядит как правительственный кризис, при президентской превращается в полномасштабный кризис режима.
Такая же жесткость обнаруживается, когда действующий президент умирает или утрачивает способность выполнять свои обязанности. В последнем случае возникает соблазн сокрытия информации о недееспособности президента вплоть до окончания срока его правления. На случай смерти, отставки, отрешения от власти или болезни президента президентская конституция, во избежание междувластия или вакуума власти, довольно часто предусматривает автоматическое и немедленное вступление в должность преемника. Однако институт вицепрезидентства, столь успешно действующий в Соединенных Штатах, необязательно будет гладко функционировать в других странах...
Фактор времени
По определению, демократия - это правительство «на время», режим, при котором избиратели через определенные периоды могут требовать от своих правителей отчета и налагать изменения. Допустимо ограниченный промежуток времени между выборами становится, пожалуй, наиболее твердой гарантией от чрезмерного усиления власти и последней надеждой тех, кто оказался в меньшинстве. Его недостаток, однако, состоит в том, что он снижает возможности правительства по выполнению своих предвыборных обещаний. Если обещания давались широкие, включающие проведение крупных социальных программ, то большинство, с точки зрения их реализации, может счесть себя обманутым ограниченным сроком, вмененным избранному ими лидеру. С другой стороны, президентская власть столь концентрирована и вместе с тем велика, что ле сдерживать ее путем ограничения количества сроков, на которые может избираться президент, было бы небезопасно. Подобные нормы могут вызывать недовольство, особенно если президент весьма честолюбив; попытки же изменить подобный порядок во имя «преемственности» часто кажутся привлекательными.
Но даже если президент и не отличается чрезмерными амбициями, ощущение им ограничений, связывающих по времени его самого и программу, с которой ассоциируется его имя, не может не отражаться на его политическом стиле...
Фиксированный срок пребывания в должности и ограничение возможности переизбрания являются институтами, значение которых для президентских конституций трудно переоценить, но это означает также, что примерно каждые четыре года политическая система должна выдвигать способно¬
221
го, популярного лидера; какой бы «политический капитал» ни накопил уходящий президент, он не сохраняется за пределами срока президентских полномочий.
Все политические лидеры вынуждены настороженно относиться к честолюбивым замыслам лидеров второго ряда, отчасти из-за стремления последних добиваться положения, выгодного с точки зрения правопреемства, отчасти из-за развязываемых ими интриг. Фиксированный, строго определенный срок передачи власти, устанавливаемый президентской конституцией, лишь усиливает озабоченность действующего президента на этот счет. Добавить к этому желание обеспечить преемственность, и вот уже не нужно никакой особой логики, чтобы сообразить: своим заместителем и очевидным для всех преемником он сделает скорее того, кто во всем с ним соглашается, нежели того, кто сам является лидером по натуре.
Неизбежная смена власти, к тому же, порождает явное напряжение в отношениях между бывшим президентом и его преемником. Новый человек может испытывать желание утвердить свою независимость и дистанцироваться от предшественника, даже если оба принадлежат к одной партии. Старому президенту, познавшему достоинства и смысл власти, в свою очередь, трудно смириться с тем, что он утратил ее навсегда, без каких-либо перспектив на возращение к власти даже в том случае, если новый действующий президент потерпит провал. Подобные антагонизмы и фрустрации могут вызывать открытый раскол в партиях и коалициях. Они также способны порождать интриги вроде той, когда по-прежнему влиятельный бывший президент ведет закулисную борьбу, стремясь повлиять на очередную смену власти либо ослабить политику действующего президента или его руководящую роль в партии.
Разумеется, такие проблемы могут возникать и в парламентекгоГсистемах: когда влиятельный, но оказавшийся не у дел лидер жаждет вернуться в политику. Однако парламентским режимам по ряду причин гораздо легче справиться с подобными трудностями. Острая потребность в сохранении партийного единства, почтительное отношение к видным партийным деятелям, а также отчетливое понимание новым премьером того, что ему не обойтись без поддержки своего предшественника, даже если тот не сидит в правительственной ложе или оказывается не в той части зала заседаний парламента, - все это способствует поддержанию согласия. Лидеры одной партии могут сменять друг друга на посту премьера; каждый знает, что в любой момент ему на смену может прийти другой и что конфронтация дорого обойдется им обоим, потому они делятся властью друг с другом. Той же логике подчинены и отношен ния между лидерами соперничающих партий или) парламентских коалиций.


222
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Ограничения во времени, связанные с президентской системой правления, в сочетании с принципом «нулевой суммы», отличающим президентские выборы, привносят в подобное соперничество драматизм и дух розни. Политические объединения, которые в парламентской системе могут совершаться в период между выборами или в коридорах законодательного органа, при президентском режиме происходят на виду у всех - являясь органичной частью процесса, позволяющего рассчитывать на выигрышную коалицию... Президентский режим предоставляет намного меньше возможностей для молчаливого достижения консенсуса, изменения коалиций и заключения компромиссов, необходимость которых, несмотря на всю их бла- горазумность, трудно доказать публично...
Парламентаризм и политическая стабильность
Анализ неутешительных, с точки зрения демократии, перспектив применения президентской системы правления вовсе не означает, что президентская демократия не может быть стабильной; напротив, в самой стабильной в мире демократии - Соединенных Штатах Америки - действует президентская конституция. Тем не менее трудно удержаться от одной, пусть и гипотетической, мысли: благоприятных возможностей того, что во многих других обществах президентская система правления будет способствовать сохранению демократии, намного меньше.
Хотя парламентаризм действительно обеспечивает более гибкие и легко адаптируемые институциональные условия для установления и упрочения демократии, это не означает, что достаточно ввести парламентский режим любого сорта. Более того, для полноты анализа стоило бы поразмышлять о том, парламентскую конституцию какого типа, с какими характерными институциональными признаками следует считать наилучшей. К ним прежде всего относят пост премьер-министра, сочетающего власть с ответственностью, что, в свою очередь, требует наличия сильных, высокодисциплиниро¬
ванных политических партий. Такие признаки - включая, разумеется и те, упомянуть которые мы не в состоянии из-за недостатка места, - должны способствовать ответственному принятию решений и существованию стабильного правительства, что содействует подлинной конкуренции между партиями, не вызывающей нежелательных политических расколов. Кроме того, каждая страна имеет только ей присущие особенности - традиции федерализма, этническое или культурное многообразие и т.п. Наконец, едва ли стоит говорить о том, что наш анализ выявляет лишь возможности и тенденции, не претендуя на детерминизм. Никто не может утверждать, что парламентские системы навечно застрахованы от серьезного кризиса или даже полного разрушения.
В конечном счете, любые режимы, как бы тщательно они ни были спроектированы, должны, в целях самосохранения, зависеть от поддержки общества - его основных сил, групп и институтов. Поэтому опираются они на общественное согласие, признающее легитимной лишь ту власть, которая достигается законными и демократическими способами. Они также зависят от способности лидеров управлять, вызвать доверие, соблюдать границы своей власти. Хотя потребность в таких качествах проявляется сильнее всего в президентской системе, именно там труднее всего они обнаруживаются. Слишком полагаться на личные качества политического лидера - на его, если угодно, добродетели как государственного деятеля, - дело весьма рискованное, ибо никто не знает, сможет ли такой человек занять президентское кресло. Подобно тому, как ни одна президентская конституция не может гарантировать появления нового Вашингтона, Хуареса**** или Линкольна, так и ни один парламентский режим не может гарантировать появления нового Аденауэра или Черчилля. Принимая во внимание столь неотвратимую неопределенность, целью данного исследования было исключительно способствовать возобновлению дискуссий о роли альтернативных демократических институтов в строительстве стабильных демократических систем правления.
**** Бенито Пабло Хуарес (Benito Pablo Juárez, 1806-1872), мексиканский президент-реформатор. - Прим. ред.


Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание*
Скотт Мейнваринг
Выбор политических институтов имеет важное значение. Институты создают положительные или отрицательные стимулы для политических субъектов, обусловливают идентичность действующих субъектов, формируют контекст, в котором вырабатывается политический курс, благоприятствуют либо препятствуют строительству демократических режимов. Но самое важное при выборе институтов - решить, какой быть системе правления: президентской, полупрезидентской, парламентской или смешанной...
Не касаясь, в отличие от Линца, общих проблем или сильных сторон президентских систем и не обращаясь, в отличие от других аналитиков, к исследованию конкретных ситуаций, данная статья рассматривает значительный подкласс президентских систем: те, что существуют в многопартийных демократиях.
Я утверждаю, что сочетание президентской формы правления с многопартийностью делает сохранение стабильной демократии труднодостижимым. Поскольку многопартийные системы присущи многим президентским демократиям, из этого утверждения вытекают определенные последствия - как для науки, так и для политических дискуссий об институциональных альтернативах в новых демократиях...
Президентские демократии обладают двумя _ отличительными признаками*  4. Во-первых, глава ' правительства, по существу, избирается всенарод- ' но - в том числе и в США, где коллегия выборщи¬
ков пользуется весьма незначительной автономностью относительно голосов избирателей. Парламентские выборы и послевыборные переговоры не влияют на состав исполнительной власти. Там, где глава правительства избирается законодательным органом - причем не в результате альтернативной процедуры в случае, если всенародное голосование не выявит победителя, а в рамках фундаментального процесса, - там система скорее парламентского типа5 и наверняка не президентская. Послевыборные переговоры, которые предопределяют, какие партии будут формировать правительство и чей представитель его возглавит, для многих парламентских режимов являются исключительно важными, ибо в неявной форме предопределяют кандидатуру премьер-министра. В президентских системах подобные послевыборные переговоры не являются частью процесса избрания первых лиц государства.
В президентских системах президент - это обязательно глава правительства. В полупрезидент- сьщх системах (например, в Финляндии и Франции) всенародно избранный президент является главой государства, но не всегда - главой правительства. В Австрии, Исландии и Ирландии президент, хотя и избирается прямым всеобщим голосованием, обладает узкими полномочиями, а потому не является главой правительства. В трех названных странах система правления - парламентская, несмотря на всеобщие выборы президента6.
* Выдержки из: Mainwaring, Scott. “Presidentialism, Multipartism, and Democracy: the Difficult Combination” in: Comparative Political Studies 26(2), 1993, July, pp. 198-228.
4 О дебатах по вопросу определения президентской формы правления см. также Linz (1994), Lijphart (1984, pp. 68-74), Riggs (1988), Shugart and Carey (1992, pp. 18-27)
5 Исключением является Швейцария. Хотя исполнительный (коллегиальный) орган выбирается законодательным органом, система не является парламентской из-за фиксированного срока полномочий исполнительной власти. В Боливии, как и в Чили до 1973 г., в случае, если ни один из кандидатов в президенты не получает абсолютного большинства голосов избирателей, президента выбирает конгресс. Однако при этом имеется принципиальное различие. В Чили конгресс всегда поддерживал фаворита президентской гонки; он не играл на выборах роль посредника, а лишь подтверждал общенародный успех победителя, так что систему можно считать президентской. Если же, как это имеет место в Боливии, главную роль в избрании президента играет конгресс, система не является президентской. В Боливии конгресс наделял президентскими полномочиями кандидатов, которые на выборах 1979, 1985 и 1989 гт. не смогли набрать большинства голосов. Парламентские переговоры являлись основным механизмом избрания президента. Следовательно, система является, строго говоря, не президентской, а варьируемой; она президентская тогда, когда кандидат набирает абсолютное большинство голосов избирателей, и смешанная - когда, как это уже неоднократно бывало, не набирает. Раз срок президентских полномочий фиксированный, система не является парламентской.
6 Дюверже (1980) полагает, что в Австрии, Исландии и Ирландии действует полупрезидентская система правления, хотя во всех трех странах президенты обладают лишь символической властью. Здесь важно учитывать, носят ли эти должности по преимуществу символический характер, иначе говоря, обладают ли находящиеся на них лица значительной властью.


224
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Вторым отличительным признаком президентских демократий является то, что президент избирается на фиксированный срок. Большинством президентских демократий допускается возможность отрешения от власти, однако подобные случаи редки и в силу своего экстраординарного характера не влияют по существу на наше определение. Президента нельзя заставить уйти в отставку только потому, что законодательный орган вынес ему вотум недоверия. Напротив, в парламентских системах глава правительства избираем парламентом, и отсюда его дальнейшее пребывание на этом посту зависит от доверия законодательного органа; поэтому срок действия мандата главы исполнительной власти может варьироваться.
Подводя итог, вслед за Лейпхартом (1984, рр. 68-74) я определяю президентские системы по двум признакам: избираем ли глава исполнительной власти парламентом, и фиксирован ли срок действия президентских полномочий...
Президентское правление и стабильная демократия
Стабильная (или продолжительная) демократия определяется здесь исключительно с точки зрения ее демократического долголетия, а именно: непре-' рывного существования демократии в течение не менее 25 лет...
Президентских систем среди них набирается немного. Из 31 государства с непрерывным, после 1967 г., демократическим правлением только 4 - неоднозначно трактуемая Колумбия, Коста-Рика, США и Венесуэла - характеризуются наличием президентских систем. В 24 стабильных демократиях действует парламентская система, в 2 - полу- президентская, и в 1 - смешанная...
Демократии, существующие после 1945 г., можно разделить на четыре группы, три из которых заслуживают нашего внимания: а) демократии, которые к 1992 г. просуществовали в течение не менее 25 лет без перерыва...; Ь) правительства, которые в разное время отличались периодами, как минимум, 25-летнего демократического правления, но которые рухнули после 1945 года; с) демократические правительства, которые в период с 1945 по 1992 г. пережили падения, не сумев достичь
25-летнего минимума...; d) демократии, которые устояли, но еще не достигли 25-летнего возраста. Последняя группа исключается из анализа, поскольку данные примеры нельзя отнести к стабильным демократиям. Только 7 из 31 (22,6%) президентских демократий смогли просуществовать 25 лет подряд - по сравнению с 25 из 44 (56,8%) парламентских, 2 из 4 (50%) смешанных и 2 из 3 (66,7%) полупрезидентских систем.
Хотя малочисленность стабильных президентских демократий, возможно, и не связана с президентской формой правления, есть причины, заставляющие полагать, что такая связь существует. Блондель и Суарес (1981), Лейпхарт (в прессе), Линц (в прессе), Риггз (1988) и Суарес (1982) считают, что президентская форма правления в меньшей степени способствует стабильной демократии. Я не в полной мере разделяю их критические утверждения8, тем более что многие критики оставляют без внимания некоторые сильные стороны президентских систем (Shugart & Carey, 1992; Ceaser, 1986). В то же время я согласен с тем, что президентское правление в меньшей степени благоприятствует демократии и имеет некоторые явно выраженные недостатки, три из которых рассматриваются ниже.
Пожалуй, наибольшим относительным недос- . татком президентских систем является то, что для них трудно противодействовать серьезным кризисам. Президентские системы демонстрируют меньшую гибкость в кризисных ситуациях-петому, что попытки отстранить президента от власти способны легко потрясти всю систему. Не существует безболезненных средств смены-президента, даже крайне непопулярного в обществе, даже полностью утратившего поддержку законодательного органа...
Во многих случаях кажется, что государственный переворот - единственное средство, позволяющее избавиться от некомпетентного или непопулярного президента...
Второй недостаток президентской формы прав- > ления - высокая вероятность взаимоблокирования в отношениях между законодательными и исполнительными органами - изначально“ обусловлен раздельным избранием этих двух ветвей власти и усугубляется фиксированным сроком их полномочий. Президентские системы более подвержены «иммобилизму», чем парламентские системы, и тому есть две причины. Они более всего склонны
8 	Линц (Linz 1994) и Лейпхарт (Lijphart 1994) обнаружили еще один недостаток: мажоритарный, по общему мнению, уклон президентской формы правления. Я не согласен с этой частью их доводов. Болыпинство_мажоритар- ных демократий представляют собой парламентские системы Вестминстерского образца с высоко дисциплинированными партиями, где выигравшая сторона контролирует все, что можно, в течение длительного периода, даже при наличии у нее менее 50 процентов голосов. Президентское правление основывается на принципе разделения властей, когда оппозиционная партия или коалиция может контролировать законодательный орган (или одну из его палат), осуществляя таким образом контроль за президентскими инициативами, даже если она не контролирует самого президента. Я согласен, однако, с Линцем и Лейпхартом в том, что парламентаризм более благоприятен для формирования коалиций. Критическую оценку конструктивной статьи Линца см. Mainwaring and Shugart (1997).


С. Мейнваринг. Президентское правление, многопартийность и демократия...
225
создавать такие исполнительные органы, программы которых постоянно блокируются законодательным органом, и менее всего способны разрешать затруднение, когда оно возникает. Может оказаться, что президент будет не в состоянии проводить последовательный курс из-за оппозиции конгресса, и никто из действующих субъектов не сможет разрешить затруднение, следуя демократическим правилам игры.
- Третья проблема президентского правления коренится в прямой и всеобщей форме избрания президентов, которая сама по себе является желательной. Оборотная же сторона прямых всеобщих выборов - это вероятность избрания политического аутсайдера, обладающего недостаточным опытом работы с конгрессом...
Хотя я согласен с критиками президентской формы правления по этим ключевым пунктам, это не означает, что демократия не может поддерживаться президентским правлением, что президентское правление - главная причина злоключений демократии в тех или иных странах или что парламентская форма всегда работает лучше. Президентские демократии существуют в основном в Латинской Америке, где нестабильности демократии в большинстве случаев способствовали иные факторы; в этом смысле следовало бы говорить о множественности причин. Кроме того, не существует абсолютно очевидной корреляции между системой правления и эффективностью политики. Одна президентская демократия (Соединенные Штаты), по историческим меркам выглядит сравнительно более успешной; сильные демократические институты при президентском режиме имеют также Коста-Рика с Венесуэлой. Одни парламентские системы смогли создать эффективные правительства, другие - в качестве примеров которых обычно приводят Третью и Четвертую Французскую республику, - нет. Наконец, поддержать либо разрушить жизнеспособность демократии в президентской или, парламентской республике могут специфика партийной системы и специфические институциональные прерогативы исполнительной и законодательной власти. Существуют разнообразные типы президентских и парламентских систем, и различия между тем или иным вариантом могут быть значительные (Shugart & Carey, 1992); также значительное влияние на то, насколько хорошо функционируют президентские и парламентские режимы, оказывают различия в характере партий и партийной системы.
Президентское правление, многопартийность и стабильность демократии
...Удивляет фактическое отсутствие среди стабильных президентских демократий многопартий¬
ных систем. Это наблюдение, однако, не объясняет того, почему стабильным президентским демократиям многопартийные системы подходят в меньшей степени, чем двухпартийные. В отсутствие логического объяснения остается допустить, что либо это случайность, либо зависимость здесь кажущаяся. Между тем существуют основания полагать, что сочетание президентской формы правления с многопартийной системой делает стабильную демократию труднодостижимой.
Двухпартийные системы как таковые не обязательно являются желаемой целью. Они ограничивают широту представленных мнений и препятствуют созданию коалиционных правительств, затрудняя введение консоциональных форм демократии (Lijphart 1994). Как отмечает Сартори (Sartori 1976, рр. 191-192), с расширением диапазона мнений двухпартийные системы оказываются менее функциональными и менее жизнеспособными. Тем не менее в президентских системах двухпартийный формат кажется более благоприятным для демократии. Вопрос в том, почему многопартийность и президентская форма правления так трудно сочетаются, почему двухпартийная система сглаживает проблемы президентства и почему парламентаризм смягчает трудности многопартийности.
Ответ на эти вопросы, я полагаю, троякий. В президентских системах многопартийность повышает вероятность взаимоблокирования и им- мобилизма в отношениях между исполнительными и законодательными органами. Она также увеличивает вероятность идеологической поляризации. Наконец, чтобы проводить свои законодательные инициативы через парламент в условиях многопартийности, президенты вынуждены создавать межпартийные коалиции, однако создание таких коалиций в президентских системах более сложный и менее стабильный процесс, чем в парламентских системах...  * IПрезидентское правление, многопартийность и иммобилизм
Многопартийные президентские системы скорее способны вызвать иммобилизующее взаи- I \ моблокирование в отношениях между исполни- [ тельными и законодательными органами, чем
I парламентские или двухпартийные президентские ; ^системы; и президентские системы хуже приспособлены к разблокированию такой ситуации, чем парламентские. Разделение властей заставляет президентские системы испытывать недостаток средств, позволяющих президенту добиваться поддержки большинства в конгрессе. Президенты избираются независимо от конгресса, и победитель необязательно представляет «партию большинства», если таковая имеется. В некоторых президентских


226
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
системах успешные забеги на президентскую дистанцию предпринимают кандидаты и от небольших партий...
Тенденция в отношениях между исполнительными и законодательными органами к взаимобло- кированию и иммобилизму ярче всего проявляется в многопартийных президентских демократиях, особенно с крайне фрагментированными партийными системами. В этих условиях президент, вероятно, будет испытывать недостаток парламентской поддержки, так что проведение законодательных инициатив окажется гораздо более затруднительным. Это часто приводит к иммобилизму и острым конфликтам между исполнительными и законодательными органами, с потенциально губительными для демократии и (или) эффективного управления последствиями. Затяжные конфликты между законодательным органом и президентом могут парализовать процесс принятия решений (Santos, 1986). У незрелых демократий подобный паралич способен вызывать летальный исход. Если же партийная система, помимо того, что она крайне фрагментирована, еще и поляризирована, это лишь усугубит трудности правления.
Вероятность иммобилизма в двухпартийных президентских и в парламентских системах ниже. Наличие двухпартийной системы повышает вероятность получения президентом поддержки большинства в конгрессе и, следовательно, снижает вероятность возникновения тупика в отношениях между президентом и законодательным органом. Двухпартийные системы необязательно лучше приспособлены преодолевать проблемы, порождаемые недостаточной парламентской поддержкой, однако они лучше в том, что могут избежать этой проблемы...
Многопартийные президентские системы не только чаще склонны провоцировать взаимоблоки- рования; в свете фиксированных сроков выборов и разделения властей президентские системы лишены институционализированных средств разблокирования подобных ситуаций (Linz, 1994). Из-за фиксированных сроков выборов конгресс, даже если он против президентской программы, не может отстранить президента от власти иначе, чем через процедуру отрешения от должности. Однако отрешение от должности применяется, как правило, в случае уголовного дела, а оснований для уголовного преследования президента у законодателей может не оказаться. Соответственно, оппозиция может счесть, что единственный способ сместить неэффективного президента - это поддержать переворот. На парламентский механизм выражения недоверия рассчитывать не приходится...
Двухпартийные президентские системы тоже сталкиваются с институциональной жесткостью тогда, когда в отношениях между исполнительными и законодательными органами возникает взаимобло- кирование, однако, как уже отмечалось, президентам чаще удается получать поддержку в конгрессе. В отличие от президентских систем, в парламентских системах существует институционализированный механизм разблокирования подобных ситуаций в случае их возникновения. Вотум недоверия может вызвать падение правительства, приводя к новым выборам, способным изменить баланс сил и содействовать разрешению кризиса. Эта мера позволяет, с меньшим институциональным напряжением, освобождать от работы непопулярных или некомпетентных руководителей исполнительной власти. Стремление к частой смене правительства порождает нестабильность, но острота проблемы смягчается конструктивной формой выражения недоверия, как это делается в Германии или Испании. И наоборот, если премьер-министр не удовлетворен сложностью проведения курса в условиях контроля законодательного органа оппозицией, то во многих парламентских системах он (она) вправе объявить новые выборы в качестве попытки добиться поддержки большинства. И в том и в другом случае - это средство смены правительства, не угрожающее режиму.
Президентское правление, многопартийность и идеологическая поляризация
Двухпартийные или «двух с половиной» партийные** системы также скорее совместимы с президентской формой правления, поскольку идеологическая поляризация маловероятна. Соперничество носит центростремительный характер, ибо для получения большинства партии должны заручиться голосами центральной части политического спектра (Downs, 1957)... Во многих двухпартийных и «двух с половиной» партийных системах доминируют партии центристской, умеренной ориентации. Эта особенность, как правило, благоприятствует умеренности и компромиссу - качествам, которые, в свою очередь, увеличивают вероятность стабильной демократии...
Серьезные идеологические разногласия повышают ставки в политической игре, становятся стимулами к поляризации и, соответственно, в меньшей степени способствуют стабильной демократии. В условиях двухпартийной системы подобные разногласия маловероятны. В этом одна из причин того, что двухпартийная демократия менее склонна к разрушению.
** Имеется в виду ситуация, когда помимо двух основных партий существуют одна-две небольшие партии, не оказывающие существенного влияния на ход политического процесса. - Прим. ред.


С. Мейнваринг. Президентское правление, многопартийность и демократия...
227
Президентское правление, многопартийность и партийные коалиции
...Теперь я перехожу к причинам того, почему при президентской форме правления нормальное функционирование многопартийной системы затруднено, сосредотачивая внимание на проблемах создания партийных коалиций в президентских системах. В многопартийных системах межпартийные коалиции необходимы для достижения парламентского большинства. Хотя потребность в подобном коалиционном строительстве сохраняется и в парламентских демократиях, и в президентских системах, три фактора приводят к тому, что создание стабильной межпартийной парламентской коалиции в президентских демократиях является более трудным делом, чем в парламентских.
Во-первых, поддержка партиями правительства в парламентских системах становится более прочной благодаря способу, каким формируется и распускается исполнительная власть. В коалиционном парламентском правительстве формирующие правительство партии выбирают членов кабинета и премьер-министра. Исполнительная власть формируется в процессе заключения партиями послевы- борных соглашений и делится между несколькими партиями. Партии, в свою очередь, несут взаимную ответственность за деятельность правительства и обязаны поддерживать правительственный курс...
В президентских системах ответственность за состав кабинета несет президент (а не партии). У президента могут быть предварительные договоренности с партиями, которые его поддерживают, но такие договоренности не являются обязывающими, в отличие от парламентской системы. Пре¬
Библиография:
Blondel, J., & Suarez, W. “Las limitaciones institucionales del sistema presidencialista” in: Criterio, No. 1853- 1854, 1981, pp. 57-70.
Ceaser, J. C. “In defense of separation of powers” in: Goldwin, R. and Kaufman, A. (eds.), Separation of Powers - Does It Still Work? Washington, DC: American Enterprise Institute, 1986, pp. 168-193.
Downs, A. An Economic Theory of Democracy, New York: Harper, 1957.
Epstein, L. “A Comparative Study of Canadian Parties” in: American Political Science Review, 58,1964, pp. 46-59.
Epstein, L. Political Parties in Western Democracies, Westport (Ct.) London: Praeger, 1967.
Lijphart, A. Democracies, New Haven (Ct.) London: Yale Univ. Press, 1984.
Lijphart, A. “Presidentialism and Majoritarian democracy: Theoretical Observations” in Linz, J. J. and Valenzuela, A. (eds.) Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make a Difference? Baltimore (Md.) London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1994.
Linz, J. J. “Democracy: Presidential or Parliamentary. Does It Make a Difference?” in: Linz, J. J. and Valenzuela,
зиденты имеют больше свободы в принятии решений об отставке министров или перестановках в кабинете, чем премьер-министры в коалиционных пр авительств ах...
В то время как в парламентских системах партийные коалиции обычно возникают после выборов и носят обязывающих характер, в президентских системах они часто возникают до выборов и после даты голосования не являются обязывающими...
Во-вторых, в президентских системах обязательство отдельных законодателей поддерживать соглашение, достигнутое партийным руководством, часто является менее прочным. Предоставление министерских портфелей не обязательно подразумевает поддержку партиями президента, как это имеет место в парламентской системе... Напротив, в парламентских системах отдельные законодатели более-менее прочно связаны обязательством поддерживать правительство, пока их партия не решит нарушить альянс с правительством. Члены парламента рискуют низвергнуть правительство с пьедестала и потерять свои места в результате новых выборов, не окажи они правительству поддержку (Epstein, 1964, 1967).
Наконец, в президентских системах стимулы к тому, чтобы разрушить коалицию, у партий более сильные, чем во многих парламентских системах. В многопартийных президентских системах, с появлением на горизонте перспективы президентских выборов, у партийных лидеров обычно возникает стремление отделить себя от действующего президента. Оставаться пассивным партнером правящей коалиции партийные лидеры не хотят, опасаясь утратить свою идентичность, разделить вину за ошибки правительства и не вкусить плодов его свершений...
A. (eds.) Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make a Difference? Baltimore (Md.), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1994.
Mainwaring, S., and Shugart, M. “Juan Linz, Presidentialism, and Democracy: A Critical Appraisal”
in: Valenzuela, A. (ed.) Politics, Society, and Democracy: Latin America, Westport (Ct.), London: Praeger, 1997.
Riggs, F. “The Survival of Presidentialism in America: Para-constitutional Practices” in: International Political Science Review, 9,1988,247-278.
Santos, W. G. dos. Sessenta e quatro: Anatomia da crise, Sao Paulo: Vertice, 1986.
Sartori, G. Parties and Party Systems: A Framework for Analysis, New York: Cambridge Univ. Press, 1976.
Shugart, M., and Carey, J. Presidents and Assemblies: Constitutional Design and Electoral Dynamics, New York: Cambridge Univ. Press, 1992.
Suarez, W. “El poder ejecutivo en America Latina: Su ca- pacidad operativa bajo regimenes presidencialistas de gobiemo” in: Revista de Estudios Politicos, 29, 1982, pp. 109-144.


Президенты и законодательные собрания*
Мэттью Соберг Шугарт и Джон Кэрри
В этой главе мы предпримем попытку разобраться, насколько властен президент с конституционной точки зрения. Мы различаем два основных параметра президентской власти: один касается права на законодательную инициативу, другой охватывает незаконодательные полномочия, в том числе правомочия в отношении кабинета и назначения, внеочередных выборов в конгресс. Кроме того, поскольку второй вид полномочий непосредственно связан с вопросом разделения властей, мы попытаемся оценить президентские полномочия в отношении состава кабинета с точки зрения обособленности исполнительной власти от законодательного собрания. Такая попытка позволит нам сделать два важных взаимосвязанных вывода. Во-первых, системы, которые возвышают президентские полномочия, и в особенности те из них, что максимально усиливают законодательные полномочия президента, часто испытывают наибольшие трудности с поддержанием стабильной демократии. Во- вторых, системы, которые предоставляют президентам значительную власть над кабинетами, но для которых характерна слабая обособленность функционирования исполнительных и законодательных органов власти, также оказываются, как правило, в ряду «сложных» случаев. Остаются, таким образом, две основные группы, которые, как мы полагаем, более «надежны» в смысле успеха демократии: 1) ^£^^£2,
пбпспб ттенноот^ю гЬунк-
и 2) те^пеосацшае- ри^югс^|даЗш!^ааве^ейнемно и такш&айшюш
уровнем^г^^идент^ю^цдщ^щвщ^ишшшвнии
кабинета...
Полномочия президентства: законодательные полномочия
Для оценки полномочий президента можно применить простой интервальный метод измерения по каждому из нескольких аспектов, в рамках которых варьируются системы с избираемым президентом. Первая группа аспектов охватывает законодательные полномочия, предоставляемые президенту конституцией. К ним относятся право вето, право частичного вето, президентское правомочие издавать законы в виде указов, исключительное право
вносить определенные законодательные предложения, бюджетная инициатива и полномочие предлагать референдумы. Аспекты президентских полномочий, отличные от законодательной сферы, включают в себя формирование кабинета, отставку кабинета, неограниченную свободу обращения к законодательному собранию и роспуск законодательного собрания. Оценки каждого из аспектов каждого параметра затем суммируются, что дает совокупный показатель президентских полномочий в соответствующем параметре...
Полномочия: законодательные V» незаконодательные
Примеры на рис. 5.1 призваны продемонстрировать силу президентов с точки зрения двух осевых параметров. Так, самые сильные по обоим параметрам президенты сосредоточены в правом верхнем секторе графика, а президенты, не обладающие властью ни по одному из параметров - у исходной отметки (0, 0). Большинство систем, которые принято считать президентскими, расположены вдоль вертикальной линии, соответствующей 12 по оси незаконодательных полномочий. Все эти системы, таким образом, идентичны по степени правомочий, предоставляемых ими президенту в отношении правительства и законодательного собрания: во всех случаях предусматриваются исключительные правомочия в отношении кабинета и ни разу - роспуска конгресса. Эти системы различаются только по одному параметру - президентских законодательных полномочий, хотя диапазон вариаций по этому параметру является очень широким...
Всю область рис. 5.1 мы разделили на шесть секторов, пронумерованных, начиная с правой верхней части, против часовой стрелки. Сектор I включает в себя очень сильных президентов. Президентские режимы в секторе I обладают огромными полномочиями по обоим параметрам. Сектор II охватывает президентов с большими законодательными полномочиями, однако их полномочия за рамками законодательного процесса несколько ослаблены. Сектор 1П пустой, что отражает отсутствие разумных оснований для предоставления значительных законодательных полномочий президенту, чьи полномочия в отношении состава правительства
* Выдержки из: Shugart, Matthew Soberg and Carey, John. Presidents and Assemblies. Cambridge: Cambridge Univ.
Press, 1992.


М.С. Шугарт, Д. Кэрри. Президенты и законодательные собрания
229
Таблица 5.1
Полномочия всенародно избираемых президентов
Законодательные полномочия
Общее вето/ его преодоление
4 	Вето без права его преодоления
3 Вето с правом его преодоления большинством свыше 2/3 голосов (от кворума)
2 	Вето с правом его преодоления 2/3 голосов
1 Вето с правом его преодоления абсолютным большинством голосов законодательного собрания или специальным большинством голосов менее 2/3
0 Отсутствие права вето; либо вето с правом его преодоления простым большинством голосов
Указы
4 Резервированные правомочия, без права прекращения
2 Президент обладает временным правомочием декретирования с некоторыми ограничениями
1 Правомочие введения в действие указов ограничено
0 Полномочия декретирования не предусматриваются; либо только в качестве права, делегируемого законодательным собранием
Бюджетные полномочия
4 Президент готовит бюджет; поправки не допускаются
3 Законодательное собрание может сокращать, но не расширять число статей бюджета
2 Президент устанавливает верхний предел расходной части бюджета, без превышения которого законодательное собрание может вносить поправки
1 Законодательное собрание может увеличить расходы в том случае, если определит источники доходов
О 	Неограниченное право законодательного собрания готовить бюджет и вносить в него поправки
Частичное вето/ его преодоление
4 	Отсутствие права преодоления вето
3 Преодоление вето специальным большинством голосов
2 	Преодоление вето абсолютным большинством от полного состава
1 Преодоление вето простым большинством от кворума
0 Отсутствие права частичного вето
Исключительное право внесения законопроектов (резервированные области политики)
4 Отсутствие права законодательного собрания вносить поправки
2 Ограниченное право законодательного собрания вносить поправки
1 Неограниченное право законодательного собрания вносить поправки
О 	Отсутствие исключительных полномочий
Право предложения референдумов
4 Не ограничено
2 Ограничено
О 	Отсутствие президентских правомочий предлагать референдумы
Незаконодательные полномочия
Формирование кабинета
4 Президент назначает членов кабинета без какого-либо последующего утверждения кандидатур или введения их в должность
3 Президент назначает членов кабинета с последующим утверждением кандидатур или введением их
в должность законодательным собранием
1 Президент назначает премьер-министра
с последующим введением его в должность, а тот, в свою очередь, назначает министров
0 Президент не может назначать министров, кроме как по рекомендации законодательного собрания
Порицания
4 Законодательное собрание не может выносить порицания кабинету или министрам и смещать их
2 Законодательное собрание может выносить порицания, но президент в ответ вправе распустить парламент
1 «Конструктивный» вотум недоверия (большинство законодательного собрания должно предложить альтернативный состав кабинета)
О 	Неограниченное право порицания
Роспуск кабинета
4 Президент распускает кабинет по своему усмотрению
2 Ограниченные права роспуска
1 Президент может прибегать к роспуску, но только после принятия законодательным собранием альтернативной кандидатуры министра или нового состава кабинета
0 Кабинет или министры могут подвергаться порицанию или быть смещены законодательным собранием
Право роспуска законодательного собрания
4 Не ограничено
3 Ограничено частотой или временем применения в рамках действующего срока
2 Требует новых президентских выборов
1 Ограничено: только как ответ на порицания
О Не предусматривается


230
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
15-
ОС
S
7
О
2
О
X
ц
о
с
о
3
х
Л
5
6
5
X
о
X
га
го
10-
5-
III
IV
0 Румыния
Португалия 82 0 Болгария франция 0 Гаити
Аргентина 0 (проект)
Ирландия
о-фз—I 1
-Ф-
5
Австрия
0 Чили до 25
Эквадор
□ □
Корея 87
0 Колумбия 91 Португалия 76
□
0 Чили 69
0 Бразилия 88
& Чили 25
Колумбия до 91
О Бразилия 46
Уругвай Парагвай
О о Корея 62 [
Филиппины Чили 89
0 й-| Мексика 0
Панама
Пватемала/JT] Германия l^pH-JlaHKaSf] (Веймара
(Веймарская респ.)
1—
0 Исландия Корея 48 0 0 . _ Намибия
Finland Перу
“0—О—Г
—I-
Куба Нигерия
Сальвадор
иврия _
Никарагуа Аргентина
Доминиканская респ.
США _ VI
0 Коста-Рика ^1 Венесуэла
—1 0 1 1
10
~г
15
Незаконодательные полномочия
Рис. 5.1. Полномочия всенародно избранных президентов (демократические режимы, которые прекратили свое существование, отмечены кружком)
даже более слабые, чем у президентов в секторе II. Сектор IV, в левой нижней части рис. 5.1, объединил самых слабых президентов по обоим параметрам. Здесь находятся почти все премьерско-президентские режимы. Сектор V также содержит премьерско-президентские системы, как и другие системы с умеренно сильными президентами. Наконец, сектор VI включает в себя исключительно президентские системы, отличающиеся относительно слабыми законодательными полномочиями, но значительными полномочиями в отношении формирования правительства.
Если обратиться к результатам функционирования режимов, представленных на рис. 5.1, то нельзя не признать, что чем сильнее президентские режимы, тем более они проблемные...
Хотя эта выборка слишком мала, чтобы претендовать на статистическую значимость, очевидно, что 6 из 10 крахов режима приходятся на сектор, являющийся, как мы и предполагали, наибо¬
лее проблемным: сильные президентские системы (сектор I). Ровно в половине случаев они терпели крах в той или иной степени. Так что у нас есть все основания для беспокойства (ввиду отсутствия условий для пересмотра конституции) в отношении долговечности демократии в трех странах. В 1980-е годы Бразилия и Филиппины приняли конституции, предусматривающие не менее сильные полномочия по сравнению с прежними, неудавшимися конституциями. В Чили была принята конституция, ослабляющая, по сравнению с предшествующим периодом, законодательные полномочия, но расширяющая незаконодательные.
Секторы II и V на рис. 5.1, которые содержат «невнятные» примеры совместных правомочий президентов и парламентов в отношении кабинетов, также включают в себя случаи сомнительного демократического функционирования, хотя и окончившиеся крахом лишь однажды...


М.С. Шугарт, Д. Кэрри. Президенты и законодательные собрания
231
У нас остается два сектора. Один, сектор IV, охватывает 3 премьерско-президентские системы, ни разу не подвергавшиеся краху2. Другой, сектор VI, содержит президентские системы с относительно слабыми законодательными полномочиями президента. Из 9 случаев 2 (Аргентина и Нигерия) были отмечены крахом в той или иной степени. Неоднозначный случай Кубы ... также относится сюда. Обратим внимание и на то, что наиболее долго существующие президентские системы - все они набирают 11 или 12 баллов по оси незаконодательных полномочий - обнаруживаются в нижней части шкалы президентских законодательных полномочий. Среди них:
Коста-Рика, США,
Доминиканская Республика Венесуэла
Это 4 из 5 старейших демократий мира (пятая - Колумбия, где президентские полномочия были недавно урезаны по обоим параметрам). Если здесь действительно существует связь, то сохраняются основания для оптимизма и в отношении некоторых еще только зреющих президентских демократий, где принижают значение законодательных полномочий президента. Такие режимы, как, например, в Аргентине и Сальвадоре, пережили глубокие кризисы, которые тем не менее не переросли в столкновения между двумя избранными ветвями власти по поводу конституционных полномочий - в частности, потому, что законодательное собрание оказалось явно доминирующей ветвью...
Выводы: президентские полномочия
Наше исследование параметров президентской власти показывает, что режимы с сильными законодательными полномочиями президента являются проблемными - как и те, в которых правомочия в отношении кабинета разделены между законодательным собранием и президентом. Эти вопросы следует рассмотреть по порядку. Что касается з£. конодательства, мы полагаем, что относительно! сильные законодательные собрания должны соответствовать более стабильному и эффективному правительству, сравнимому с сильным президентом, поскольку законодательные собрания становятся ареной для непрекращающейся «тонкой настройки» конфликтов. Законодательное собрание, по-видимому, гораздо лучше отражает все многообразие политической жизни, чем исполнительная власть, зависящая от настроения президента. Поскольку в законодательном собрании
представлены различные силы, такой орган обладает потенциалом, охватывающим разнообразные точки зрения и обеспечивающим достижение- между ними компромисса. Двойная демократическая легитимность, осуждаемая критиками президентской формы правления - утверждение о том, что не существует демократического принципа, позволяющего разрешать конфликты по поводу! того, кто в большей степени может претендовать на то, чтобы отражать «волю» электората, - минимизируется настолько, что законодательное собрание начинает играть большую роль в законотворчестве, чем президент. Таким образом. прези-Л дентское правление при сильном конгрессе действительно позволяет использовать демократический принцип урегулирования конфликтов между ветвями власти; он заключается в превалировании зако- / нодательного собрания, при условии наличия стремления к компромиссу с президентом. Относи- _тельно бодее слабые президенты (как, например, в Соединенных Штатах или Коста-Рике) не могут воспользоваться декретногзаконодательными правомочиями, чтобы разрушить образовавшийся в конгрессе «затор» - в отличие от многих других, делающих это на совершенно законных основаниях. Таким образом, основополагающий вывод состоит в том, что с критикой президентских режимов не следует торопиться, считая, будто все президенты созданы одинаковыми; скорее, такую критику следует наиболее решительно адресовать сильным президентским режимам.
Что касается правомочий в отношении кабинета, то в основе озабоченности, испытываемой многими в связи с двойной демократической легитимностью, лежит совместный контроль, который, как мы отмечали, типичен для президентско-парламентской разновидности. Если не существует «демократического принципа», определяющего, кто может рассчитывать на посты в кабинете, - этого одного из базовых элементов любого демократического режима, - то конфликты в своей самой первобытной форме вполне допустимы. Министры - они чьи, президента или законодательного собрания? В некоторых режимах ответом будет: и того, и другого. С другой стороны, и в премьерско-президентском, и в президентском режиме примат одной из ветвей над другой очевиден. В каждом случае кабинет подчиняется (неважно, исключительно или по большей части) той или иной ветви, даже если эти ветви управляются разными политическими тенденциями. Это не устраняет возможности конфликта, но и не гарантирует его, в отличие от президентско- парламентской разновидности. Демократические институты предназначены быть регуляторами, а не
2 Отсутствие крахов премьерско-президентских систем подтверждает предположение (Lijphart and Rogowki
1991), что такие режимы наилучшим образом приспособлены к преодолению политических расколов.


232
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
генераторами конфликтов. Наделение значительными законодательными полномочиями самого «мажоритарного» компонента режима (президентской власти), призванного обеспечивать консенсус, равно как и предоставление совместных правомочий в отношении состава кабинета, является потенциально опасным решением. Наконец, как явствует из данной главы, существующие в настоящее время режимы, подобно многообещающему предло¬
жению о прямом избрании «премьер-министра», влекут за собой варьирование комбинаций по двум параметрам: степени обособленного функционирования исполнительной власти и законодательного собрания, а также уровня полномочий президента в отношении кабинета. В последующих главах мы рассмотрим вопрос о том, как связаны между собой президентские полномочия и способы избрания законодательного собрания и президента.


Правительства меньшинства, ситуации взаимоблокирования и долговечность президентских демократий*
Хосе Антонио Чейбуб
В период с 1946 по 1996 г. в мире было отмечено 133 случая перехода к демократии или отхода от нее. Из них 59, или 45%, произошли в 23 странах Латинской Америки, в то время как остальные 74 приходятся еще на 166 стран, расположенных в других частях света1.
Столь высокий уровень политической нестабильности обычно объяснялся влиянием структурных переменных величин - степенью зависимости, уровнем неравенства, бедности и т.д., что, по общему мнению, создает условия, отрицательно сказывающиеся на существовании демократических режимов. Объяснения последнего времени, обходя стороной экономические и социальные условия, сводятся преимущественно к институциональным механизмам. Формулировки, впервые предложенную Линчем Ц994)*  1 2^Способствовали т*ШуГ что крушение демократичесщтх режимаэ й пресловутый «кризис управляемости» новых демократий - причем не только в Латинской Америке - стали относить на счет президентской системы правления; считается, что в сочетании с диспози- ’1йвййШ моделями избирательной системы и слабо институционализованными политическими партиями она вызывает появление президентов, чьи партии не контролируют большинства мест в конгрессе, ведет к ситуациям взаимоблокирования, институциональному параличу и, в конце концов, разрушению демократических институтов. Имеющиеся свидетельства действительно указывают на то, что, как правило, парламентские демократии
более долговечны, чем президентские, и что разни- ца в продолжительности существования этих двух режимов не связана ни с богатством стран, в которых они наблюдались, ни с результатами их экономической деятельности; ни с условиями, при которых они возникали, включая военное наследие предыдущего авторитарного режима3  4.
Нестабильность президентских демократий чаще всего связывалась с разделением власти на исполнительную и законодательную. Сложилась точка зрения, согласно которой непременным условием президентских режимов, во-первых, является «правительство меньшинства» и вытекающее отсюда, по общему мнению, «взаимоблокирование» исполнительных и законодательных органов. Во-вторых, из-за того, что при таких режимах не действует конституционный принцип, который, подобно вотуму недоверия при парламентских режимах, приводил бы к разрешению конфликтов между исполнительными и законодательными органами: президенты меньшинства и взаимоблокирования превращаются в стимулы, побуждающие действующих субъектов прибегать к неконституционным средствам урегулирования возникающих разногласий, что ведет президентские режимы к нестабильности и, в конечном счете, к гибели. Таким образом, именно разделение исполнительной и законодательной власти присущее прёзидентсюш режимам, - обьиноГобъявля- ется причиной joro, чт^Тй'^ЯМШГТ^неё^ДбШ'о- вечны, чем парламентские^
* Выдержки из: Cheibub, Jose Antonio. “Minority Governments, Deadlock Situations, and the Survival of Presidential Democracies” in: Comparative Political Studies 35(3) April 2002, pp. 384—312.
1 Эти цифры взяты из Przeworski, Alvarez, Cheibub and Limongi (2000), а также обновлены автором.
2 Первоначально у Линца (Linz 1978, рр. 71-74). Подробнее об этом см. также Linz (1990а, 1990b).
3 Всесторонний сравнительный анализ политических и экономических результатов функционирования парламентских и президентских систем правления представлен в Alvarez (1997) и Przeworski et al. (2000).
4 Первоначально эта точка зрения была сформулирована, разумеется, в Linz (1978) и позже развита в Linz (1994, р. 7): поскольку [президент и конгресс] выводят свою власть из голосования народа при свободном состязании вполне определенных альтернатив, конфликт всегда носит латентный характер, иногда стремящийся взрывообразно вырваться наружу; не существует демократического принципа, позволяющего разрешить его, а механизмы, предусматриваемые конституцией, как правило, сложны, крайне формализованы и, следовательно, обладают в глазах электората сомнительной демократической легитимностью. Поэтому неслучайным в ряде ситуаций оказывается вмешательство военных в качестве poder moderador («сдерживающей силы»). Эта точка зрения получила широкое распространение и обнаруживается у Ackerman (2000, р. 645), Gonzalez and Gillespie (1994, р. 172), Hartlyn (1994, р. 221), Huang (1997, рр. 138-139), Jones (1995а, рр. 34-38), Linz and Stepan (1996, p. 181), Mainwaring and Scally (1995), Nino (1996, pp. 168-169), Stepan and Skach (1993) и Valenzuela (1994, p. 136), а также др.


234
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
В данной статье я рассматриваю условия, ведущие к появлению «президентов меньшинства», «правительств меньшинства» и «ситуаций взаимоблокирования» при президентских режимах; я также оцениваю их влияние на долговечность этих режимов....
Правительства меньшинства и ситуации взаимоблокирования
Правительством меньшинства называется такое праёительство, при котором правящая коалиция не контролирует большинства мест в законодательном собрании или, в случае двухпалатного устройства, такое, при котором она не контролирует большинства мест, по крайней мере, в одной из палат. Здесь меня, в отличие от большей части современных авторов, в первую очередь интересуют правительства, а не президенты меньшинства. Фигуры последних часто возникают при президентских режимах, хотя они не оказывают реального влияния на функционирование самих режимов5. В значительной мере подобно тому, как это делают премьер-министры в парламентских системах, президенты в «ситуации меньшинства» могут вступать в коалиции с целью заручиться поддержкой большинства конгресса. Они достигают ее путем раздачи кабинетных должностей партиям, выражающим в конгрессе свою поддержку правительству6. Таким образом, состав правительства в этом случае определяется всеми партиями, имеющими министерские посты, и обуславливается законодательной поддержкой правительства, складывающейся из суммы мест, занимаемых всеми партиями, входящими в правительство...
Ситуации взаимоблокирования сложнее поддаются определению и наблюдению. Рассмотрим следующий пример. Р - доля мест, удерживаемых правительством, и О - доля мест, удерживаемых
оппозицией. Законопроекты принимаются, как минимум, М голосами членов конгресса, и в случае двухпалатной системы должны получить одобре- V ние обеих палат." В этих условиях следует разграничить ситуацию, когда правительство контролирует * большинство мёсТ в конгрессе щ ^ледовательно, такой конгресс принимает законопроекты, выражающие предпочтения_ президента^. ш<уситуацию, когдОщайтельстао не контролирует большинства мест в конгрессе^ Б последнем случае конгресс
утверждает законопроекты^ которые не входят
в “чйсл1з ^отвечающих предпочтениям президента. В этих ситуациях, если позволяет конституция, президент накладывает, на законопроект вето.. Вето пре.- зидента может быть преодолено, как минимум, Vголосами членов конгресса, V> М. Таким образом, О < М< V < 100 (см. рис. 5.2).
Такой расклад предполагает возникновение трех возможных ситуаций в отношениях между исполнительной и законодательной властью. Одна из них описывается как Р<100-УиО> УпВ этих случаях конгресс принимает законопроекты, выражающие предпочтения оцпозиции, и эти законопроекты, скорее всего, станут законами; даже если президент наложит на законопроект вето, у оппозиции оказывается достаточно голосов, чтобы преодолеть его. В подобных случаях мы говорим, что доминирует оппозиция .^Другая ситуация описывается как Р> М, и тогда конгресс принимает законопроекты, выражающие пррттгтпчтрния гтррэигтрнуя, гтрр.зи- дент подгшсываетзаконопроекты, и они становятся законом. В подобных случаях доминирует президент. И лишь тогда, когда 100 - V <Р < М, а. М<0 < V, возможно взаимоблокирование: в таких случаях конгресс принимает законопроекты, выражающие предточтёнЖошюзиции, президент накладывает на эти законопроекты вето, а у оппозиции оказывается недостаточно голосов, чтобы лреодолеть. его. В отношениях между конгрессом и президентом- намечается тупик, для выхода из которого нет
5 Подробнее о «президентах меньшинства» и влиянии ситуаций взаимного блокирования на степень ответственности правительства за экономические результаты см. Cheibub (2002).
6 Вероятность того, что в любой момент «президент меньшинства» (т.е. президент, партия которого контролирует менее 50 процентов мест в одной, как минимум, из палат законодательного органа) возглавит «правительство большинства», составляет 0,24. В то же время вопрос об образовании коалиций в президентских системах правления изучен недостаточно. Отчасти это связано с тем, что, согласно преобладающей точке зрения на президентскую форму правления, появление коалиционных правительств при таких режимах маловероятно, а если они и возникают, то становятся, если не бесполезными, то непрочными. По моему мнению (Cheibub and Limongi, 2000), данная точка зрения неверна. Некоторые аналитики (например, Mainwaring and Shugart, 1997) пытались оценивать партийный состав президентских правительств, измеряя количество мест в законодательном органе, удерживаемых партиями, входившими в предвыборную коалицию президента. Однако и они, признавая ограниченный характер таких представлений о размере партийной коалиции, поддерживающей президента в конгрессе, приходят к заключению, что доля мест, удерживаемых партией президента, является более точным показателем уровня поддержки президента в законодательном органе (Mainwaring and Shugart, 1997, р. 403). Насколько мне известно, лишь в последнее время проблемы правящих коалиций в президентских системах стали пользоваться вниманием некоторых аналитиков. См., например, Dehesa (1997), Amorin Neto (1998) и Altman-Olin (1999).


Х.А. Чейбуб. Правительства меньшинства, ситуации взаимоблокирования...
235
0)
Доминирование
оппозиции
(2)
Ситуация
взаимоблокирования
(3)
Доминирование
президента
ч
3
Р=0
100-V
м
100
Рис. 5.2
Условия для взаимоблокирования в отношениях между президентом и конгрессом, когда президент обладает правом вето, а для законодательного преодоления вето президента требуется большинство голосов.
Примечание: Р - количество мест, удерживаемых правительственной коалицией; М - число голосов членов конгресса, необходимое для принятия закона; V - число голосов членов конгресса, необходимое для преодоления президентского вето.
автоматических решении, поскольку как исполнительный, так и законодательный орган опираются на независимые основания власти. В такой ситуации резидентский режим уязвим более всего^псР скольку и у президент^, и у оппозиции возникает
казатели выше тех, что наблюдались в (европейских) парламентских системах, но ненамного. Как отмечал Стром (Strom 1999, р. 8), изучение парламентских правительств Европы, в том числе и его собственные исследования, показывают, что часто-
нормами устанавливается, обладает ли президент правом вето, каков тип законодательного большинства, необходимого для преодоления вето президента, быть ли системе однопалатной или двухпалатной и каким образом, при двухпалатной системе, преодолевается вето - голосованием в каждой палате в отдельности или на совместном заседании обеих палат...
чаще встречаются тогда, когда выборы в конгресс основаны на принципе пропорционального представительства, при многопартийных системах (пусть их количество постепенно и возрастает по мере роста эффективного числа партий) и в том случае, когда сроки президенто&их*  * Д .щрламецт: ских вьгборов не совпадают. Существование правительств меньшинства также связано с этим обстоя¬
Долговечность президентских режимов
Зная теперь, что такое «правительство меньшинства» и «ситуация взаимоблокирования», мы можем исследовать условия возникновения подобных ситуаций при президентском режиме: то, каким образом они соотносятся друг с другом и какое влияние они способны оказывать на долговечность президентских режимов. В этой связи следует отметить пять основных моментов.
• Первый - это то, что действительно при президентских режимах часто появляются президенты меньшинства.^,
Г.Т[П]римерно 40 процентов общего числа лет существования президентских систем правления сопровождались присутствием правительств меньшинства, чаще ... при двухпалатной системе (42,54%), чем при однопалатной (36,46%). Эти по-
тельством, хотя отчасти эффект размывается тем, что иногда президенты меньшинства формируют большинство за счет коалиций...
% В-третьих, ситуации взаимоблокирования от- нюдь не являются непременным условием президентской системы правления. Взаимоблокирования составляют приблизительно одну треть (33,52%), от общего числа рассмотренных случаев, и это весьма слабо связано с условиями, считающимися причиной нестабильности президентских режимов: эффективным числом партий, тем являются ли выборы в конгресс пропорциональными и проводятся ли парламентские и президентские выборы одновременно...
# В-четвертых, мы не может вывести какого- либо заключения о долговечности прёзйд^Гских демократий,“исходя из электоральных и партийных, переменных. Свидетельства, которые иногда (см., например,^Mairrwafmg, 1993; Jones, 1995а) приводятся в подтверждение тезиса о том, что


236
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Таблица 5.2
Частота появления президентов меньшинства, правительств меньшинства и ситуаций взаимоблокирования при президентских режимах в зависимости от типа законодательного органа, эффективного числа политических партий, избирательной системы и сроков проведения выборов
Президенты Правительства Ситуации
меньшинства меньшинства взаимоблокирования
%
п
%
п
%
п
Всего
53,35
731
40,22
726
33,52
710
Тип законодательного органа
Однопалатный
45,85
277
36,46
277
29,67
273
Двухпалатный
59,93
454
42,54
449
35,96
437
Избирательная система
Мажоритарная, с множеством партий
43,84
146
39,04
146
36,99
146
Пропорциональная
54,15
554
39,42
553
32,96
540
Пропорциональная плюс смешанная
55,73
585
40,52
580
32,62
564
Эффективное число партий (ЭЧП)
ЭЧП<2 '
38,67
150
35,33
150
27,33
150
2 < ЭЧП < 3
38,08
281
33,45
281
31,49
280
3 < ЭЧП < 4
88,46
130
59,69
129
49,22
128
4 < ЭЧП < 5
63,38
71
28,17
71
28,17
71
ЭЧП >5
62,65
83
50,60
83
32,10
81
ЭЧП, исключая США и Швейцарию
ЭЧП <2
31,13
106
26,42
106
15,09
106
2 < ЭЧП < 3
37,96
274
33,21
274
31,13
273
3 < ЭЧП < 4
88,46
130
59,69
129
49,22
128
4 < ЭЧП < 5
90,00
50
40,00
50
40,00
50
ЭЧП >5
98,11
53
79,24
53
50,98
51
Сроки проведения парламентских и президентских выборов
Неодновременные
59,68
124
45,16
124
40,32
124
Периодически чередующиеся
73,91
138
66,92
133
47,11
121
Неодновременные плюс периодически
67.18
262
56.42
257
43.67
245
чередующиеся
Одновременные
45,63
469
31,34
469
28,17
465
Примечание: «Президенты меньшинства» - случаи, когда партия президента контролирует не более 50 процентов мест в законодательном органе при однопалатной системе или по меньшей мере в одной из палат при двухпалатной системе. «Правительства меньшинства» определяются по аналогии с партией президента плюс партиями, представленными в кабинете.
президенты меньшинства и ситуации взаимоблоки- рования разрушительно действуют на президентскую систему правления, обычно носят косвенный характер: они касаются условий, которые скорее могут вызвать появление президента меньшинства, - поскольку такие президенты, как предполагается, вызывают взаимоблокирования, а взаимоблокирования, как предполагается, оказывают отрицательное воздействие на долговечность режима. Таким
образом, тип избирательной системы,- число политических партий и электоральный цикл - все это, как считается, влияет на вероятность того, что президенты будут контролировать большинство в законодательных органах. Отсюда~выво~ дится заключение, что эти факторы ^лияют и. на долговечность президентских режимов. Между тем, хотя, как это было показано, данные условия действительно влияют на вероятность того,


Х.А. Чейбуб. Правительства меньшинства, ситуации взаимоблокирования...
237
что президенты и их правительства будут контролировать большинство мест в конгрессе, говорить о том, чтоэта'факторы сказываются на продолжи- тельност^Гсуществования президентских режимов, нельзя.
Б таблице 5.3, в качестве функции электоральных и партийных переменных, приведены вероятности того, что президентские режимы могут разрушиться. Как явствует, ни тип электоральной системы, ни относительные сроки проведения президентских и парламентских выборов не оказывают какого-либо воздействия на долговечность президентских режимов...
Щ Вопрос о числе^олитическихпартий несколько более сложный. ЕПотличие от того, как полагают Мёйнваринг (Mainwaring 1993) и Джонс (Jones 1995а), многопартийность сама по себе не влияет на долговечность презилентских режимов. Более высо- каяТтепень риска в президентских демоьфатаях свя- заца с ситуациями крайне низкого плюрализма или ситуациями, благогфиятствующими умеренному
плюрализму, что, как отмечал Сартори (Sartori 1976), означает наличие от двух до пяти значимых политических партййГ' Президентские дшократии с эффективным числом партии более пяти (случаи, как правило, благоприятствующие «поляризованному плюрализму» по типологии Сартори), отличаются значительно более высокой ожидаемой продолжительностью жизни, чем тфеАйДёнтСКИБ демократии с эффективным числом партий менее пяти: 91 год против 25...
# И последнее, хотя, разумеется, отнюдь не менее важное: вопреки всем ожиданиям, ситуации с президентами меньшинства—правительствами меньшинства и взаимоблокированиями н^окады-
вШВСВ№ГГВДИЯ11!ДЕ£^5одговеч-
ность президентских режимюд. Если утверждения об опасностях президентства верны, то президентские демократии должны испытывать более высокий риск гибели ¿случае, когда президент и конгресс, контролируются раднШшГцартиямиикорда складываются условия для взаиж)блокирования
Таблица 5.3
Вероятность краха президентских режимов в зависимости от партийных, электоральных и политических условий
Кол-во
переходов
Кол-во
случаев
Вероятность
краха
, Эффективное число партий (ЭЧП) ЭЧП < 2
7
153
0,0458
2 < ЭЧП < 3
6
287
0,0209
3 < ЭЧП < 4
10
140
0,0714
4 < ЭЧП < 5
3
72
0,0417
ЭЧП >5
1
90
0,0111
Избирательная система
Мажоритарная, с множеством партий
8
166
0,0482
Пропорциональная
22
582
0,0378
Пропорциональная плюс смешанная
23
618
0,0372
Сроки проведения парламентских и президентских выборов
Неодновременные
5
157
0,0318
Периодически чередующиеся
8
146
0,0548
Неодновременные плюс периодически чередующиеся
13
303
0,0429
Одновременные
18
481
0,0374
Политические условия
Президент меньшинства
18
390
0,0462
Президент большинства
10
341
0,0293
Правительство меньшинства
17
434
0,0392
Правительство большинства
11
292
0,0377
Ситуации взаимоблокирования
9
238
0,0378
Ситуации отсутствия взаимоблокирования
15
472
0,0318


238
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
в отношениях между президентом и конгрессом. Между тем, как свидетельствуют нижние строки таблицы 5. президентские пар¬
тии не обладаютТюльшинством~мёст в конгрессе, президентские режимы Испытывают несколько ^вероятность гиведиТ Но какой бы гйГбьгла эта разница, "она^полностью пропадает, стоит лишь нам сделать поправку на то обстоятельство, что иногда президенты_^еньщщ[С1ва формируют коалиционные правительства и таким образом ^увеличивают_долю мест, на которое могут рассчитывать в ходе., своего, правления. Разница мезду~~ситуацией взаимоблокирования и. ситуацией его отсутствия, хотя и в пользу первой, однако довольно мала: в то время как при отсутствии взаимоблокирования из каждой 31 президентской демократии гибла одна, при его наличии гибла одна из каждых 26. Подобная разница, как представляется, не может служить основанием для такой озабоченности возможностью взаимоблокирования, какая выражена в сравнительных исследованиях президентской системы правления...
Резюмируя, подчеркнем, что некоторые из широко постулируемых воздействий электоральных и партийных факторов на президентскую систему правления можно наблюдать эмпирически: избирательная система* сроки проведения выборов и число партий, как и ожидалось, действительно влияют на законодательную силу президента и на вероятность появления президента меньшинства. Подоб¬
Библиография
Altman-Olin, David. The Politics of Coalition Formation and Survival in Multiparty Presidential Democracies: The Case of Uruguay (1989-1999), Unpublished manuscript, Department of Government, University of Notre Dame, IN, 1999.
Amorin Neto, Octavio. Of Presidents, Parties and Ministers: Cabinet Formation and Legislative Decision- Making under Separation of Powers, Unpublished doctoral dissertation, Department of Political Science, Univ. of California, San Diego, 1998.
Cheibub, José Antonio. “Presidentialism and Democratic Performance” in: Reynolds, Andrew (ed.), Constitutional Design: Institutional Design, Conflict Management, and Democracy in the Late Twentieth Century, Oxford, UK: Oxford Univ. Press, 2002.
Cheibub, José Antonio and Limongi, Fernando. Where is the Difference? Parliamentary and Presidential Democracies Reconsidered, Paper presented at the XVIIIth World Congress of Political Science, International Political Science Association, Quebec City, Canada, 2000, August.
Dehesa, Grace Ivana. Goviemos de coalicion en el sis- tema presidencial: America del Sur [Coalition governments in presidential systems: South America],
ные случаи гораздо чаще встречаются в системах пропорционального представительства, где сроки проведения президентских и парламентских выборов не совпадают и где число партий велико. Данные факторы, кроме того, влияют на появление правительств меньшинства, хотя и не столь сильно. Эта зависимость, однако, не дает каких бы то ни было оснований для выводов о шансах президентских демократий на продолжительное существование; ни тип избирательной системы, ни сроки президентских выборов не оказывают какого-либо воздействия на продолжительность существования президентских режимов. Что касается числа партий, то с точки зрения долговечности президентской системы правления это имеет значение, но не в том смысле и, по-видимому, не по тем причинам, какие обычно постулируются. Значение имеет не многопартийность сама по себе, а то, насколько умеренным является плюрализм; умеренный плюрализм, в свою очередь, влияет на долговечность президентской системы правления, но не по причине своего воздействия на уровень парламентской поддержки президента, а, скорее, по причине рассеивания сил по трем крупнейшим партиям. Самое главное: ни один из этих факторов не влияет на вероятность взаимоблокирования, которое не оказывает отрицательного воздействия на долговечность президентских режимов. Стало быть, в президентских режимах, похоже, должны функционировать другие механизмы - позволяющие им существовать в условиях^ которые, предположительно, должны были вызывать их гибель.
Unpublished doctoral dissertation, European University Institute, Florence, Italy, 1997.
Jones, Mark P. Electoral Laws and the Survival of Presidential Democracies, Notre Dame, IN: Notre Dame Univ. Press, 1995a.
Mainwaring, Scott. “Presidentialism, Multipartism, and Democracy: The Difficult Combination” in: Comparative Political Studies, 26, 1993, pp. 198-228.
Mainwaring, Scott and Shugart, Matthew Soberg. “Conclusion: Presidentialism and the Party System” in: Mainwaring, Scott and Shugart, Matthew Soberg (eds.), Presidentialism and Democracy in Latin America, Cambridge, UK: Cambridge Univ. Press, 1997, pp. 394-439.
Sartori, Giovanni. Parties and Party Systems: A Framework for Analysis, Cambridge, UK: Cambridge Univ. Press, 1976.
Shugart, Matthew Soberg. “The Electoral Cycle and Institutional Sources of Divided Presidential Government” in: American Political Science Review, 89, 1995, pp. 327-343.
Strom, Kaare. Minority Government and Majority Rule, Cambridge, UK: Cambridge Univ. Press, 1990.


Правительства меньшинства в парламентских демократиях: рациональность невыигрышных решений о поддержке кабинета*
Кааре Стром
У
Задача данного исследования - проанализировать процесс образования правительств меньшинства в парламентских демократиях. Правительства (или кабинеты) меньшинства - это правительства, формируемые партиями, которые совместно контролируют менее половины мест в национальном законодательном органе или, будем говорить, в нижней палате двухпалатного законодательного органа...
Вероятность возникновения правительств меньшинства
С целью подробного изучения вопроса о правительствах меньшинства мною были собраны данные, характеризующие ^се современные правительства стран со значительным числом случаев формирования кабинетов меньшинства...
Общая частотность правительств меньшинства за этот период составляет 114 случаев на 323 правительства, или 35,3 процента, что соответствует примерно 8 кабинетам меньшинства на страну, или более 2 кабинетов на страну в течение десятилетия. Такой показатель можно считать весьма существенным, как в абсолютном, так и относительном смысле... Правительства партийного большинства формируются почти всегда там, где только возможно, то есть в любой ситуации представительства большинства. В ситуациях представительства меньшинства, когда партия большинства отсутствует, естественными альтернативами становятся коалиции и кабинеты меньшинства. В этих ситуациях решения о представительстве меньшинства принимались в 43,0 процентах случаев...
Высокая численность правительств меньшинства могла бы стать дезориентирующим показателем их обыденности, не отличайся они крайне низкой живучестью. В пересчете на количество лет жизни кабинета «миноритарные» решения составляют несколько меньшую долю по отношению ко всем правительствам (29,1%), хотя их суммарный «стаж», равный 125 «кабинетным» годам, остается весьма значительным. Преимущество в живучести
кабинетов большинства во многом объясняется тем, что правительства формируются партиями большинства. В ситуациях представительства меньшинства на правительства меньшинства приходится 7,7 процента общего времени. Таким образом, правительства меньшинства составляют существенную долю всех правительств в ситуациях представительства меньшинства, независимо от того, как измерять это соотношение: по количеству сформированных правительств или по доли времени их пребывания у власти...
Пояснение к вопросу о правительствах меньшинства
Несмотря на скудость публикаций о правительствах меньшинства, можно сформулировать общую точку зрения на то, при каких условиях формируются такие правительства. Общепринято считать, что кабинеты меньшинства возникают, как правило, в нестабильных и конфликтных политических системах, партийные системы которых отличаются крайней степенью дробления. Такие кабинеты становятся результатом субоптимальных решений, к которым часто прибегают тогда, когда любые другие решения неосуществимы. Впрочем, причинные связи упоминаются редко: возникновение правительств меньшинства, как правило, связывается с социальными и политическими недугами...
Правительства меньшинства и нестабильность
Одно из обычно приводимых объяснений - то, что правительства меньшинства служат симптомами политической нестабильности в обстановке кризиса (Friesenhahn, 1971; von Beyme, 1970). Согласно этой точке зрения, чем менее стабильной является политическая система, тем чаще должны появляться правительства меньшинства... Аргумент о том, что правительства меньшинства являются отражением острых системных кризисов,
* Выдержки из: Strom, Kaare. “Minority Governments in Parliamentary Democracies: The Rationality of Nonwinning Cabinet Solutions” in: Comparative Political Studies 17(2), 1984, July, pp. 199-227.


240
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Таблица 5.4
Распределение типов кабинета по странам
Страна
Представляющий
большинство
Представляющий
меньшинство
Непартийный
Итого
%
менын.
Средний
ПБ
Бельгия
25
4
0
29
14
62,0
Дания
3
20
0
23
87
40,1
Израиль
23
2
0
25
8
62,0
Ирландия
10
5
0
15
33
50,5
Исландия
13
4
0
17
24
51,5
Испания
1
3
0
4
75
50,0
Италия
26
19
0
45
42
51,8
Канада
7
8
0
15
53
53,1
Нидерланды
15
3
0
18
17
61,6
Норвегия
8
10
0
18
56
47,4
Португалия
7
1
4
12
8
64,5
Соединенное
Королевство
14
2
0
16
13
52,7
Финляндия
19
И
7
37
30
54,6
Франция
18
12
0
30
40
51,0
Швеция
9
10
0
19
53
47,2
Итого
198
114
11
323
35,3
53,2
Источники: Mackie and Rose (1982), Kesing's Contemporary Archives, Cook and Paxton (1975), Facts on File. Примечание: % менын. - правительства меньшинства в процентном отношении ко всем правительствам; средний ПБ - средний парламентский базис.
вряд ли достоверен ввиду высокой вероятности появления таких кабинетов в широком диапазоне демократий...
Правительства меньшинства и фракционализация
Общепринято также связывать возникновение правительств меньшинства с высокой степенью политической фрагментации и фракционализации партийной системы (Budge and Herman, 1978). Чем выше степень дробления парламентской партийной системы, тем более сложным, как утверждается, становится формирование выигрышной коалиции и тем выше вероятность несоразмерного решения... Таблица 5.5 показывает, что средний уровень фракционализации, при котором формируются правительства самостоятельного меньшинства, ниже, чем в случае с коалициями большинства. При том что разница в показателях степени дробления ни в коей мере не является разительной, она указывает направление, противоположное тому, которое рассматривалось гипотетически...
Правительства меньшинства и поляризация
Политическая поляризация может дополнять фракционализацию либо конкурировать с ней в качестве причины формирования правительства меньшинства. При поляризации законодательного органа вероятность возникновения правительств меньшинства высока, особенно в условиях фракционализации и нестабильности (Dodd, 1976; Powell, 1982)...
Таблица 5.5 демонстрирует, что поляризация соотносится с типом кабинета почти таким же образом, что и фракционализация. Правительства партийного большинства формируются в принципиально менее поляризованных системах, чем любой другой тип кабинета. Непартийные администрации обнаруживаются в наиболее поляризованных, равно как и в наиболее раздробленных системах. Однако тенденции к тому, что правительства меньшинства должны формироваться в более поляризованных средах, чем коалиции большинства, не наблюдается. Напротив, возникновение правительств самостоятельного меньшинства связано с заметно более низкими уровнями поляризации, чем в случае коалиций большинства...


К. Стром. Правительства меньшинства в парламентских демократиях...
241
Таблица 5.5
Фракционализация и поляризация по типу кабинета (средние величины)
Тип кабинета
Фракционализация (индекс Рэя = Rae’s F)
Поляризация
(N)
Представляющий партийное большинство
0,575
0,011
(42)
Представляющий коалиционное большинство
0,755
0,183
(156)
Представляющий формальное меньшинство
0,754
0,205
(13)
Представляющий самостоятельное меньшинство
0,726
0,145
(101)
Непартийный
0,765
0,213
(И)
Все правительства в целом
0,723
0,151
(323)
Источники: Macke and Rose (1982), Powell (1982), Keesing's Archives.
Примечание: Поляризация - электоральная поддержка экстремистских партий как доля мест в парламенте.
Моя основополагающая гипотеза состоит в том, что правительства меньшинства можно рассматривать как результат рационального выбора, который делают политические партии или, точнее говоря, парламентские лидеры этих организаций...
(1) Политические партии - это организации, которые соревнуются между собой на политических выборах и стремятся к правительственным должностям (Sartori, 1976)... В целях анализа я допускаю также, что должности и отчасти электоральное преимущество оцениваются опосредовано и что основной мотивацией при этом служит стремление влиять на выработку политического курса в национальном собрании...
(2) Решающим является то обстоятельство, что если политическое влияние - это главная цель политических партий, то участие в правительстве не является необходимым условием выигрыша...
(3) Третья поправка к теории традиционной коалиции заключается в признании того, что статус большинства не всегда является точкой эффективного решения...
(4) Наконец, политические партии не озабочены достижением исключительно ближайших целей, а их поведение должно рассматриваться под углом зрения ограничений во времени... Поэтому решения о формировании кабинета часто будут принимать форму выбора между властью и электоральными перспективами...
Каким образом эти соображения помогают нам понять смысл существования правительств меньшинства? Я считаю, что правительства меньшинства формируются тогда, когда выгоды от вхождения в состав правительства перевешиваются издержками от наличия сегмента большинства в партийной
системе. Я утверждаю также, что принципиальная выгода правления заключена в неодинаковости политического влияния правительства и оппозиции. Чем шире возможности парламентской оппозиции влиять на законодательную сторону выработки политического курса, тем меньше выгоды правления. Издержки правления относятся к ожидаемым электоральным потерям. Выполнение правительственных функций, как правило, оборачивается последующими электоральными потерями, и коалиционные правительства имеют тенденцию терять больше, чем другие (Powell, 1981; Strom, 1983). Кроме того, коалиции обычно влекут за собой политические компромиссы, а также прогнозируемые неудачи на выборах. Имея в виду подобные издержки, потенциальные правительственные партии могут отвергнуть возможность вознаграждения в виде немедленного занятия постов. Особо следует избегать широких коалиций. Будущие назначения на должности начнут играть заметную роль в партийных расчетах в отношении политических перспектив. Решение временно уйти в оппозицию не означает отсутствия интереса к правящей деятельности в долгосрочном плане - скорее оно отражает стремление дождаться более благоприятных условий. Таким образом, соображения об электоральных перспективах будут связаны не только с вопросом о том, насколько конкурентными окажутся будущие выборы, но и с тем, как это повлияет на возможности последующего участия в правительстве. Более того, действенность или решающее значение выборов в формировании кабинета станет важнейшим фактором в партийных расчетах... Чем в большей мере решающими окажутся выборы, тем с большей вероятностью они будут сдерживать желание партий участвовать в правительстве...
Одним словом, наиболее благоприятные условия для формирования правительства меньшинства возникают там, где на политику можно влиять, даже находясь в положении оппозиции (низкие


242
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
выгоды правления), и где будущие выборы способны быть конкурентными и играть решающую роль в формировании правительства (высокие издержки правления). Таким образом, объясняющими переменными являются:
(1) потенциальное влияние парламентской оппозиции и
(2) решающее значение электоральной площадки в формировании правительства.
С ростом решающего значения выборов и влияния оппозиции, прогнозирую я, парламентские базисы правительств будут уменьшаться, и правительства меньшинства будут получать при таких обстоятельствах все большее распространение.
Влияние оппозиции
Выгоды правления обусловлены возможностями законодательного влияния, доступными оппозиционным партиям. Эти возможности в свою очередь определяются внутренней парламентской структурой и процедурами, а также ролью законодательного органа в более широкой политической системе. Сильная и централизованная структура комитетов предоставляет гораздо больше перспектив для оппозиционного влияния по сравнению с более централизованным и менее совещательным режимом принятия решений, традиционно принятым, например, в британской Палате общин (Lees and Shaw, 1979; Mezey, 1979). С учетом крайне важной роли законодательных комитетов, я создал индекс потенциала оппозиционного влияния, опираясь на следующие дихотомические индикаторы:
(1) Число постоянных комитетов. Специализация комитетов является предпосылкой для эффективного принятия решений. Однако специализацию трудно обеспечить, если не дифференцировать структуру комитетов. Иначе говоря, чтобы совещательный процесс был эффективным, а оппозиция - влиятельной, требуется определенное минимальное число постоянных комитетов. Я считаю необходимым для обеспечения высокой степени оппозиционного влияния иметь свыше 10 постоянных комитетов. Следующие два индикатора также являются критериями специализации, и лежащая в основе их логика схожа с той, что применялась выше.
(2) Существуют ли в постоянных комитетах фиксированные области специализации.
(3) Соответствуют ли подобные области специализации департаментам министерств.
(4) Имеются ли какие-либо ограничения в комитете по числу обязанностей на одного законодателя. Если существуют, то законодатели, вероятнее всего, будут специалистами в тех областях, в которых работают. Кроме того, ограничения затрудняют манипулирование обязанностями в комитетах к выгоде правящих партий. Таким образом, ограничение обязанностей в комитетах усиливает влияние оппозиции.
(5) Проводится ли пропорциональное распределение председательских мест в комитетах среди фракций. Может случиться, что правительство будет контролировать все места председателей комитетов. Это, разумеется, менее желательно для оппозиции.
Положительный ответ по каждому из четырех последних индикаторов считается высшей оценкой для переменной. Суммарный показатель по каждой стране соответствует числу положительных ответов; таким образом, интервал оценок составляет от 0 до 5. Следует подчеркнуть, что нас интересуют структурные ограничения оппозиционного влияния, а не фактическая власть, которой пользуются партии, не входящие в правительство. Это обстоятельство важно с точки зрения направленности причинных связей. Хотя влиятельные оппозиционные группы могут способствовать формированию правительств меньшинства, можно утверждать, что и правительства меньшинства расширяют влияние оппозиции. Гораздо менее вероятным представляется, что кабинетный миноритаризм изменит структуру комитетов национальной собрания по тем критериям, какие здесь приведены. В историческом плане отмечается сильная непрерывность рассматриваемых нами характеристик законодательных органов. Таблица 5.6 содержит данные о влиянии оппозиции по странам.  * 1Решающее значение выборов
Вторая переменная - решающее значение выборов для формирования правительства - призвана отразить издержки правления. Она включает в себя 4 компонента, выведенных теоретически. К ним и связанным с ними индикаторам относятся:
(1) Идентифицируемость правительственных альтернатив. Если избирателям не представлены ясные, влияющие на их предвыборные предпочтения варианты действий в отношении правительства, вряд ли можно говорить о решающем значении выборов. С учетом каждого десятилетия, на основе субъективного впечатления, странам выставлялись оценки: «низкая» (0), «средняя» (0,5) и «высокая» (1).


К. Стром. Правительства меньшинства в парламентских демократиях...
243
Таблица 5.6
Влияние оппозиции по странам
Страна
Число комитетов Специализация
Соответствие
Члены
Председатель
Суммарная
(1)
(2)
(3)
(4)
(5)
величина
Бельгия
+
+
+
-
+
4
Дания
+
+
+
-
3
Израиль
+
+
2
Ирландия
-
+
1
Исландия
+
+
+
+
4
Испания
+
+
+
-
3
Италия
+
+
+
+
4
Канада
+
+
+
3
Нидерланды
+
+
-
-
2
Норвегия
+
+
+
+
+
5
Португалия
+
+
+
+
4
Соединенное
Королевство
+
1
Финляндия
+
+
-
+
3
Франция
+
+
+
+
-
4
Швеция
+
+
+
-
+
4
Источники: Herman (1976) и др.; подробнее см. Strom (1984: 123).
(2) Электоральная волатильность. Чтобы выборы имели значение, должны наблюдаться существенные отклонения в соотношении мест в парламенте для различных партий от выборов к выборам. В качестве критерия для данного вида конкуренции я избрал электоральную волатильность (мест) в последовательной серии выборов (Pedersen, 1979). Каждому правительству присваивался средний показатель с учетом страны и десятилетия его формирования.
(3) Электоральная чувствительность. Третье требование в отношении решающего значения выборов связано с тем, что правительства должны формироваться партиями, приобретшими, а не потерявшими места в ходе последних выборов. Я оценивал каждый случай формирования правительства в зависимости от доли среди учредивших его партий тех, кто выиграл от выборов". Электоральная чувствительность затем определялась как средний показатель чувствительности по данной стране и десятилетию.
(4) Проксимальность. Наконец, условие решающего значения выборов требует, чтобы правительства формировались в сроки, максимально приближенные к дате всеобщих выборов. Показатели проксимальности представляют собой просто  7долю от всех случаев формирования правительств, происходившего вслед за всеобщими выборами, и, как и прежде, последовательно измерялись по десятилетиям для каждой страны.
Решающее значение выборов - это не правительственный атрибут, а системное свойство. Соответственно, наши критерии вычислялись на системном уровне. Значения каждого из 4 компонентов переменных ограничивались пределами от О до 1. Каждому правительству затем определялся показатель, соответствующий стране и десятилетию его формирования. Таблица 5.7 обобщает средние показатели решающего значения выборов по странам.
Проверка рационалистического объяснения
В соответствии с прогнозами, по мере повышения значения выборов и степени оппозиционного влияния, парламентский базис формируемых правительств стремится к убыванию, а вероятность формирования правительства меньшинства возрастает. Я проверил эти гипотезы методом регрессии парламентского базиса каждого правительства
7 	Партии, не демонстрировавшие изменений в доле мест, полученных ими в ходе последних выборов в парламент, при расчете электоральной чувствительности не учитывались - кроме случаев, когда они формировали правительства на однопартийной основе. Считалось, что любая партия, получившая абсолютное большинство, является победителем.


244
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Таблица 5.7
Решающее значение выборов по странам (средние величины)
Страна
Идентифицируемость
Волатильность
Чувствительность
Проксимальность
Бельгия
0,10
0,09
0,60
0,45
Дания
0,76
0,12
0,64
0,70
Израиль
0,14
0,13
0,44
0,40
Ирландия
0,87
0,08
0,85
0,80
Исландия
0,59
0,08
0,52
0,63
Испания
0,50
0,29
1,00
0,75
Италия
0,12
0,09
0,48
0,22
Канада
1,00
0,19
0,73
0,87
Нидерланды
0,00
0,08
0,46
0,67
Норвегия
0,83
0,10
0,70
0,56
Португалия
0,50
0,11
0,46
0,33
Соединенное
Королевство
1,00
0,07
1,00
0,72
Финляндия
0,00
0,08
0,53
0,34
Франция
0,00
0,18
0,47
0,14
Швеция
1,00
0,06
0,52
0,63
Все страны
0,39
0,11
0,58
0,48
(включая внешнюю поддержку) с помощью объясняющих переменных. Рассматривались только ситуации представительства меньшинства с партийными исходами, что означает исключение из рассмотрения партий большинства и непартийных правительств. Подобные ограничения существенны, поскольку попытки спрогнозировать формирование правительства меньшинства в ситуациях, когда существует партия большинства или когда проведение партийной политики приостановлено, не имеют смысла.
Факторный анализ четырех индикаторов решающего значения выборов показывает, что правительственная идентифицируемость и электоральная про- ксимальность создают сильную нагрузку на один и тот же фактор, в то время как конкурентность и чувствительность - нет. Как видно, решающее значение выборов представляет собой многопараметрический феномен, однако критерии идентифицируемости и проксимальности, похоже, улавливают один и то же параметр. Два последних индикатора поэтому сведены в единый критерий электоральной рельефности, ибо оба они могут отражать, в какой мере в игре по формированию правительства выборы являются фокусным событием8. Затем фактор электоральной рельефности был введен в регрессионное уравнение вместе с критериями волатильности, чувствительности и оппозиционного влияния.
Зависимая переменная (парламентский базис) выступает как непрерывная переменная с гипотетическими пределами 0 и 100. Однако качественное различие между 49 процентами и 51 процентом парламентской поддержки является гораздо более существенным для понимания правительств меньшинства, чем, например, интервал от 55 до 75 процентов. Отсюда я произвел также логистическую регрессию, в которой исход для правительства (численный статус) оценивается как дихотомия: 1 - для коалиций большинства и правительств формального меньшинства и 0 - для правительств самостоятельного меньшинства. Таблица 5.8 содержит результаты для уравнения с четырьмя независимыми переменными.
Зависимые переменные строились с таким расчетом, чтобы отрицательные знаки и значимые соотношения в таблице 5.8 были согласованы. И действительно: объясняющие переменные связаны с формированием правительств меньшинства в ожидаемом направлении и при высоких уровнях значимости. Высокий уровень согласованности существует также между стандартной регрессией и логит-анализом. Гипотетические соотношения проявляются независимо от того, что служит основой для определения исхода в отношении правительства - дихотомия (большинство против меньшинства) или непрерывный критерий парламентской
8 	Критерий электоральной рельефности определялся путем приведения к стандартной форме идентифицируемости и проксимальности, а затем по каждому правительству - сложения двух стандартизированных оценок и деления полученной суммы на два.


К. Стром. Правительства меньшинства в парламентских демократиях...
245
Таблица 5.8
Парламентский базис и численный статус в зависимости от условий формирования правительства
Парламентская база
Численный статус
Переменная
Корреляция
Регрессия
Логит
по R Пирсона
Коэфф.
Ст. ошибка
Beta
Коэфф.
Ст. ошибка
Влияние
оппозиции
-0,10
-2,68**
0,93
-0,17
-0,39**
0,16
Электоральная
выпуклость
-0,30
-5,28**
1,05
-0,30
-0,95**
0,18
Волатильность
-0,14
-39,77**
14,16
-0,16
-7,56**
2,46
Чувствительность
-0,22
-10,08**
4,30
-0,14
-1,79**
0,71
Примечание: Скорректированный Я2 (ст. регрессия): 0,147; показатель точного прогноза (логит): 72,8%; N=265. ** Является значимым на уровне 0,01 в односторонних критериях.
поддержки. И фактически неизменным остается порядок значимости различных предикторов. Прогнозируемая разница в парламентском базисе между наиболее высокими и наиболее низкими зафиксированными значениями по независимым переменным составляет: 10,7 процента для оппозиционного влияния, 16,4 процента - для электоральной рельефности, 2,1 процента - для волатильности и 10,1 процента - для чувствительности. Очевидно, что значение выборов является гораздо более сильным предиктором формирования правительства меньшинства, чем оппозиционное влияние. Из всех трех параметров решающего значения выборов наибольший дифференцирующий эффект в интервале между ее крайними значениями вызывает волатильность. В то же время в нормальном интервале отклонений существенно большее воздействие на парламентский базис производит электоральная рельефность. Однако волатильность и чувствительность также являются высоко значимыми предикторами формирования правительства меньшинства, обладая, каждый в отдельности, почти такой же объяснительной силой, как и оппозиционное влияние. Относительно меньший эффект оппозиционного влияния был вполне ожидаем по двум причинам. По-видимому, сами прогнозы на предстоящие выборы могут быть достаточным основанием для того, чтобы партии ограничивали себя в стремлении к власти, в то время как одно обсуждение возможностей оппозиционного влияния само никогда не приводит к такому результату. Другими словами, лучше быть в правительстве, чем в оппозиции, если пренебрегаешь будущим. Во-вторых, объяснительная сила критерия оппозиционного влияния может быть снижена тем обстоятельством, что это - довольно грубая переменная порядкового уровня.
Данная модель, включающая четыре независимые переменные, обеспечивает в целом приемле¬
мую меру соответствия. Стандартная регрессионная модель объясняет примерно 15 процентов совокупных отклонений в парламентском базисе. При дихотомно оцениваемом парламентском исходе логит-модель способна правильно прогнозировать 72,5 процента случаев. Это вызывает снижение вероятной ошибки примерно на 18 процентов по сравнению с расчетами, основанными на модальной категории.
Противопоставление конкурирующим объяснениям
На заключительном этапе анализа формирования правительств меньшинства я провел оценку моделей с теми же двумя зависимыми переменными (парламентским базисом и численным статусом) и более обширным множеством предикторов, используемых в качестве конкурирующих объяснений. Большая часть дополнительных переменных рассматривалась в ходе анализа традиционных объяснений. В данном случае к независимым переменным отнесены: электоральная рельефность, волатильность, чувствительность, оппозиционное влияние, фракционализация, поляризация, длительность кризиса, число попыток формирования, конституционные требования к процедуре утверждения кандидатур и концентрация оппозиции. Последняя переменная представляет ,собой критерий, отражающий долю всей оппозиции в крупном оппозиционном блоке по линии параметра «левый- правый» (Dahl, 1966). Правительствам, сталкивающимся с односторонними оппозициями (как в случае двухпартийных систем), соответствует показатель концентрации оппозиции, равный 1. Если же, напротив, оппозиция разделена поровну на правых и левых, то показатель составляет 0,5. Этот критерий предполагает содержательное упорядочение


246
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Таблица 5.9
Парламентский базис и численный статус в зависимости от условий формирования правительства (расширенное множество)
Парламентский базис
Численный статус
Переменная
Корреляция
Регрессия
Логит
К Пирсона
Коэфф.
Ст. ошибка
Ве1а
Коэфф.
Ст. ошибка
Влияние
оппозиции
-0,09
-1,70*
0,95
-0,11
-0,40*
0,19
Электоральная
выпуклость
-0,29
-10,20**
1,43
-0,59
-1,34**
0,24
Волатильность
-0,16
-31,94*
13,92
-0,13
-8,01**
2,79
Чувствительность
-0,22
-11,22**
4,19
-0,16
-2,15**
0,80
Поляризация
-0,01
-0,42**
0,11
-0,33
N8
Фракционализация
-,09
ЫБ
N8
N8
N8
Длительность
кризиса
-0,16
N8
N8
N8
0,02**
0,01
Попытки
формирования
-0,02
-0,99*
0,57
-0,10
-0,31**
0,12
Концентрация
оппозиции
-0,01
12,24*
6,69
0,12
2,88*
1,34
Процедура
утверждения
-0,09
N8
N8
N8
N8
Примечание: Приведенные коэффициенты получены из пересчитанных уравнений, исключающих переменные, не являющиеся значимыми на уровне 0,05. Уровни значимости приводятся для односторонних критериев. Скорректированный Я2 (ст. регрессия): 0,216; показатель точного прогноза (логит): 82,6%.
* Является значимым на уровне 0,05.
** Является значимым на уровне 0,01.
N8 - не является значимым на уровне 0,05.
всех значимых политических партий по линии параметра «левый-правый». В реальных расстановках, на которых основывалась переменная, все усилия направлены на максимально полную согласованность с расстановками, сложившимися в структурах власти. Теоретический интерес к этому критерию связан с концепцией правительств меньшинства как правительств политического центра при двусторонних оппозициях. Занимая стратегическую позицию, они, как представляется, способны разделять и властвовать, выталкивая оппозицию на крайние фланги.
Модели также включают в себя фиктивную переменную, показывающую, существует ли конституционная норма об обязательной парламентской процедуре утверждения кандидатур в период формирования правительства. Аргументация здесь такова: формирование правительства меньшинства менее вероятно, если при первом же обращении к национальному собранию вновь назначенной администрации требуется получить вотум доверия. Модели представлены в таблице 5.9.
Зависимые переменные - те же, что и прежде. Простые коэффициенты корреляции с непрерыв¬
ным критерием парламентского базиса приведены для иллюстрации, а также для того, чтобы сопоставить данные с предыдущим двумерным анализом этих соотношений. Поскольку многие соотношения в модели явно не являются значимыми, была использована процедура обратной элиминации. В окончательные уравнения включались только предикторы со значимым эффектом на уровне 0,05.
Введение столь разнообразных контрольных переменных не снижает объяснительной силы моего обоснования рационального выбора. Действительно, бета-вес как электоральной рельефности, так и чувствительности увеличились по сравнению с предыдущим анализом, и все гипотетические соотношения сохраняют значимость. Электоральная рельефность - это, несомненно, наиболее мощный предиктор формирования правительства меньшинства и в логистической, и в стандартной регрессии. Ее наблюденный интервал достигает величины приблизительно в 3.1, что соответствует прогнозируемой разнице в парламентском базисе явно свыше 30 процентных пунктов. Эффекты волатильности и оппозиционного влияния с введением контрольных переменных несколько снижаются.


К. Стром. Правительства меньшинства в парламентских демократиях...
247
Однако в стандартной регрессии оба соотношения сохраняют свою значимость, в то время как оппозиционное влияние - с большим трудом.
Поляризация оказывается следующим по силе предиктором в стандартной регрессии, однако сводится до уровня ничтожности в логит-анализе. Это интересный результат и один из редких случаев выявления принципиально отличного результата при стандартной и логистической регрессиях. Как мы помним, двумерное соотношение между поляризацией и парламентским базисом имеет положительное значение (хотя вряд ли отличается значимостью) и, следовательно, противоречит традиционным ожиданиям. В регрессионной модели высокие уровни поляризации фактически связаны с узкой парламентской поддержкой тогда, когда вводятся контрольные переменные. Общепринятая точка зрения, таким образом, подтверждается, хотя эти результаты прекрасно согласуются и с другими теоретическими интерпретациями. Высокие уровни поляризации подразумевают существование крупных сегментов партийной системы, которым участие в правительстве в краткосрочном плане всегда кажется малопривлекательным. Поляризация означает также, что политическое дистанцирование между партиями достигло высокой степени и, соответственно, компромиссы обходятся дорого. Однако логит-анализ показывает, что эти ограничения не ведут к возникновению правительства меньшинства. Одна из возможных разгадок кроется в том, что поляризация сокращает вероятность чрезмерно больших коалиций, одновременно побуждая соответствующие стороны к поиску решений, не выходящих за пределы нижнего мажоритарного порога. Так что принцип размера может применяться в первую очередь в условиях высокой поляризации. Возможно, именно эти обстоятельства заставляют считать правительства меньшинства особенно неэффективными или ассоциировать их с серьезными системными рисками. Подобные представления, по-видимому, действительно существуют и вполне могут стать для ответственных парламентских лидеров дополнительными стимулами к тому, чтобы искать стабильные и «выигрышные» решения. Являются ли на самом деле правительства меньшинства менее стабильными или менее эффективными, чем коалиции большинства при этих и других обстоятельствах - другой вопрос (Strom, 1983). Допустимо и то, что высокая поляризация повышает ценность пребывания в составе правительства, увеличивая риски и снижая преимущества обладания статусом оппозиции.
Заметим, что число попыток формирования и концентрация оппозиции оказываются значимо связанными с ожидаемыми направлениями в многомерном анализе, несмотря на то, что их нулевые корреляции фактически ничтожны. С другой стороны, требования процедуры утверждения кан¬
дидатур и фракционализация партийной системы не демонстрируют какой-либо значимой связи с частотностью правительств меньшинства. Неожиданная тенденция к возникновению правительств меньшинства в результате особенно коротких кризисов кабинета хотя и подтверждается, но только в рамках логит-анализа. Иными словами, правительства меньшинства являются следствием коротких кризисов, однако вряд ли следует считать, что крайне несоразмерные кабинеты являются исключительно результатом непродолжительных переговорных процессов.
Степень общего соответствия этих моделей умеренно возрастает с введением более обширного множества независимых переменных. Логит- модель демонстрирует значительное улучшение после того, как снижение ошибки достигает 34 процентов. Остаточный анализ показывает, что наиболее точные результаты модели дают для англо-американских демократий (Великобритания, Ирландия и Канада) и скандинавских стран, тогда как Португалия и Исландия демонстрируют наихудшее соответствие. Вполне достаточно оснований утверждать, что португальские правительства с гораздо меньшей вероятностью будут представлять меньшинство, чем предсказывают модели. Из всех 15 политических устройств постреволюционная Португалия, пожалуй, в наименьшей мере соответствует моим теоретическим предположениям. Режим является слишком нестабильным, чтобы партийные лидеры могли добровольно отвергнуть выгоды и чувство уверенности, которые сулит вхождение в состав правительства. Вместе с тем в зреющей демократии склонность к неприятию риска может заставлять политиков отказываться от принятия таких решений в поддержку правительства, которые расцениваются как потенциально дестабилизирующие. С другой стороны, страны, демонстрирующие наилучшее соответствие, похоже, особенно хорошо удовлетворяют теоретическим предположениям о стабильности оппозиции и испытываемом ею чувстве уверенности. Другими словами, рационалистическое объяснение лучше всего подходит, когда содержащиеся в нем предположения кажутся наиболее достоверными.
В целом, если говорить о причинах формирования правительства меньшинства, данный многомерный анализ существенно подкрепляет объяснение, основанное на теории рационального выбора. Вместе с тем он показывает, что решающее значение выборов - более важный фактор, чем влияние оппозиции. Поэтому когда формирование правительств происходит в многопартийных системах, будущий успех на выборах может оказаться важнее немедленного включения в процесс выработки политического курса. Если так, то это будет иметь глубокие последствия для теории коалиций, которая не склонна принимать в расчет будущие выборы.


248
Раздел 5. Президентская и парламентская системы' сравнительный анализ
Выводы
В данном анализе я сделал обзор всей совокупности правительств меньшинства и исследовал условия их возникновения. Анализ формирования правительств меньшинства затрагивал макрострук- турные характеристики политических систем, а также процессы, непосредственно предшествующие формированию парламентских правительств. В ходе анализа я проверил два конкурирующих объяснения, касающихся формирования правительств меньшинства. Традиционная теория рассматривает кабинеты меньшинства как крайнее средство в условиях серьезного политического напряжения. Соответственно, формирование правительств меньшинства связывается с политической нестабильностью, фракционализацией и долгими, сложными процедурами формирования. Полученные мною результаты говорят не в пользу подобных суждений. Более того, в некоторых случаях дело обстоит совсем наоборот. В качестве альтернативной точки зрения я предложил теорию, в которой создание правительств меньшинства выступает как рациональное решение в поддержку кабинета, принимаемое в условиях конкуренции, а не конфликта. Имеющиеся данные в значительной степени подтверждают такое объяснение.
Общепринятая точка зрения, возможно, имеет право на существование как исторически обусловленная. Легко убедиться, что переломные события, происходившие в крупных странах между мировыми войнами, не могли не породить негативного отношения к правительствам меньшинства. Несомненно, страх перед правительствами меньшинства и чувство отвращения к ним навеяны историческими уроками периода затишья между войнами, в частности опытом Веймарской республики. Эти уроки затем были прочно усвоены на примере Третьей и, в дальнейшем, Четвертой республик во Франции. А между тем подобные представления не соответствуют реалиям современного способа формирования правительств меньшинства.
Правительства меньшинства по-прежнему нередко ассоциируются с бурной политической жизнью Южной Европы. Данный анализ выявил, однако, что чаще они встречаются в совершенно ином контексте скандинавских стран. Пожалуй, не менее интересным является и то, что страны, более других тяготеющие к Вестминстерской модели демократии, в тех случаях, когда их двухпартийные системы подвергаются фрагментации, обращают свои взоры не на коалиции большинства, а на правительства меньшинства. Моя теория прогнозирует высокую вероятность возникновения правительств меньшинства в Великобритании, если нынешняя тенденция к фрагментации партийной системы сохранится. В таком случае наметив¬
шаяся эволюция в сторону меньшей централизации правительственного контроля в Палате общин могла бы стать важнейшим дополнительным фактором (Schwarz, 1980).
Помимо фактической стороны дела, полученные мною результаты интересны своими последствиями с точки зрения понимания нами логики формирования правительств в различных видах партийных систем. Обычно правительства меньшинства трактуются как неполноценные коалиционные правительства. Настоящий анализ свидетельствует, что по крайней мере самостоятельные правительства меньшинства обладают признаками, характерными больше для партийных правительств большинства, чем для коалиций большинства. Вполне резонно, таким образом, рассматривать типичное самостоятельное правительство меньшинства как несовершенное партийное правительство большинства. Такие правительства служат альтернативой коалициям большинства в ситуациях представительства меньшинства, однако способ их формирования похож на тот, что существует в двухпартийных системах периодически чередующегося большинства. Подобную практику лучше всего иллюстрирует пример Канады. Формальные правительства меньшинства, несмотря на свою немногочисленность, в гораздо большей степени соответствуют традиционному образу правительства меньшинства.
Я надеюсь также, что данное исследование позволит расширить список литературы, посвященной правительственным коалициям. Теории коалиций, как правило, выглядят довольно неубедительно в объяснении того, почему формируются правительства меньшинства. В качестве возможного пути данный анализ предлагает рассматривать решения о представительстве меньшинства как нечто большее, чем просто аберрации в рамках парадигмы рационального выбора. Я сфокусировал внимание на трех модификациях, которые облегчают использование теории коалиций при осмысления причин высокой частотности несоразмерных кабинетов. Первое положение состоит в том, что статус большинства не обязательно является эффективной точкой решения при формировании правительства; «выигрышная» коалиция может и не быть функциональной потребностью или фундаментальной целью участвующих в этой игре субъектов. Во-вторых, оппозиционный статус также может сулить определенные выгоды партиям, заинтересованным в политическом влиянии. И, наконец, теории коалиции должны учитывать перспективы действующих субъектов во времени, а также роль предстоящих выборов как демократических ограничений, налагаемых на политические партии. Именно эта чувствительность к ожидаемым реакциям электората и делает демократию столь предпочтительной.


К. Стром. Правительства меньшинства в парламентских демократиях...
249
Библиография
Budge, I. and Herman, V. “Coalitions and Government Formation: an Empirically Relevant Theory” in: British Journal of Political Science 8, 1978, pp. 459—477.
Dahl, R. A. (ed.) Political Oppositions in Western Democracies, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1966.
Dodd, L. C. Coalitions in Parliamentary Government, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Pres, 1976.
Frisenhahn, E. “Parlament und Regierung in modemen Staat” in: Kluxen, K. (ed.) Parlamentarismus, Cologne: Kiepenheuer & Witsch, 1971, pp. 307-319.
Less, J. D. and Shaw, M. (eds.) Committees in Legislatures: A Comparative Analysis, Durham (NC), London: Duke Univ. Press, 1979.
Mezey, M. L. Comparative Legislatures, Durham (NC), London: Duke Univ. Press, 1979.
Pedersen, M. N. “The Dynamics of European Party Systems: Changing Patterns of Electoral Volatility” in:
European Journal of Political Research 7, 1979, pp. 1-26.
Powell, G. B., Jr. Contemporary Democracies, Cambridge: Harvard Univ. Press, 1982.
Powell, G. B., Jr. “Party Systems As Systems of Representation and Accountability”. Presented at the Annual Meeting of the American Political Science Association, New Y ork, 1981.
Schwarz, J. E. “Exploring a New Role in Policy Making: The British House of Commons in the 1970s” in: American Political Science Review 74, 1980, pp. 23- 37.
Strom, K. “Party Goals and Government Performance in Parliamentary Democracies” in: Presented at the annual meeting of the American Political Science Association, Chicago, 1983.
Von Beyme, K. Die Parlamentarischen Regierungssys- teme in Europa, Munich: R. Piper, 1970.


Институциональное проектирование, партийные системы и управляемость: дифференциация президентских режимов в Латинской Америке*
Джо Фауэрейкер
Схожесть латиноамериканских политических систем
Среди великого множества демократических политических систем страны Латинской Америки составляют особую подгруппу, характеризующуюся сочетанием президентской формы правления и парламентских собраний, избираемых на основе принципа пропорционального представительства (РЛ)11. Кроме того, сама подгруппа в целом отвечает модели «чистого президентства»: главы испол¬
нительной власти избираются всенародно, сроки полномочий президента и собрания фиксированные и не зависят от взаимного выражения доверия, правительство назначается и контролируется главой исполнительной власти, и президент по конституции наделен, по крайней мере, некоторыми законодательными полномочиями**  11 2. Однако, как это бывает при делении политических систем на категории, здесь не обошлось без исключений - в лице Боливии, Перу и Чили13, а также Эквадора, Уругвая и Гватемалы14  *. Но это, похоже, ничуть не
* Выдержки из: Foweraker, Joe. "Institutional Design, Party Systems, and Govemability: Differentiating the Presidential Regimes of Latin America" in: British Journal of Political Science 28(4), 1998, October, pp. 651-676.
11 Lijphart, Arend. "Constitutional Choices for New Democracies" in: Diamond, Larry and Plattner, M.F. (eds.), The Global Resurgence of Democracy. Baltimore, (Md) London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1993, pp. 146-158, at p. 150; и Lijphart, Arendt. Electoral Systems and Party Systems; A Study of Twenty-Seven Democracies, 1945-1990, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1994. Лейпхарт подразделяет это множество на четыре основные категории, а именно: «президентско-плюральная» (США, Филиппины), «парламентско плюральная» (Соединенное Королевство, прежнее Содружество, Индия и Малайзия), «PR-парламентская» (Западная Европа) и «PR- президентская» (Латинская Америка).
12 Shugart and Carey, Presidents and Assemblies, p. 19.
13 Shugart и Carey утверждают, что «раз избрание главы исполнительной власти предполагает формирование в рамках законодательного собрания коалиций среди партий, такой режим нельзя считать президентским, даже если проводится предварительное голосование по его кандидатуре» (Shugart and Carry, Presidents and Assamblies, p. 77). Случай с Боливией, поскольку там президент избирается посредством торга в законодательной ассамблее и поскольку победители, представляющие народное большинство, обычно показывают себя не с лучшей стороны в этом процессе, Шугарт и Кэри считают гибридом, который они называют «ассамблейно-независимой» системой. Хотя в период с 1925 по 1973 г. чилийская система формально соблюдала такие же правила, на практике голосование в законодательной ассамблее просто подтверждало народный выбор, и таким образом система оставалась президентской (и выборы в Чили президента и парламента разграничивались по срокам и структуре голосования не так, как в современной Боливии). Но основное сомнение Шугарта и Кэри в отношении нынешней чилийской системы связано с пресловутым правом президента распускать палату депутатов один раз в течение любого срока полномочий (кроме последнего года срока) якобы без каких-либо негативных последствий для исполнительной власти. Будь это так, это стало бы значительным сдвигом во власти в сторону «сверхпрезидентской» системы. На самом деле данное положение предусматривалось Конституцией 1980 г., но по Конституции 1989 г. было отменено. Хотя несколько конституций, относимых к этой подгруппе разрешают законодательному органу выносить порицания министрам, споры в отношении того, к какой категории причислить Перу, связаны с принятой там особо решительной формой порицания, что с точки зрения сохранения министрами своих должностей ставит их в прямую зависимость от конгресса. Первая администрация Белаунде Терри (1963-68) за какие-то пять лет была вынуждена использовать на должностях министров 178 человек. Однако Линц утверждает, что система остается президентской, поскольку президент сохраняет полномочия в течение фиксированного срока и может продолжать назначать министров, но не может угрожать роспуском законодательного собрания. См. Linz "Presidential or Parliamentary Democracy", p. 61
14 По Конституции Эквадора 1978 г. министры могут быть подвергнуты порицанию «за правонарушения, совершенные при выполнении официальных функций», что, похоже, допускает возможность судебных разбирательств. В Уругвае, хотя Конституция позволяет законодательному собранию подвергать министров порицанию и отстранять их от должности, это может вызвать роспуск собрания, если предложение о порицании не наберет две трети голосов. Полномочия собрания в этом смысле носят больше принципиальный, чем практический, характер. В Гватемале ассамблея имеет право отстранять от должности министров вопреки воле президента,
если наберет две трети голосов.


Д. Фауэрейкер. Институциональное проектирование, партийные системы...
251
беспокоит критиков РЯ-президентской системы правления, которые считают, что все эти страны наталкиваются на одни и те же фундаментальные проблемы, ведущие к политической нестабильности и невысоким экономическим результатам. Поэтому «модель Латинской Америки продолжает казаться особенно непривлекательным вариантом»...
В определенном смысле эти проблемы присущи всем президентским системам, поскольку эти системы воплощают в себе функции двух отдельных представителей электората, а отсутствие политического согласия между исполнительным органом и законодательным собранием всегда может «вызвать напряжение внутри режима»16. Такое напряжение, как правило, приводит к «зависанию» (используя выражение, принятое в США) или своего рода пату, способному нарушить ход законодательного процесса17. Следовательно, подобные системы не вполне «мажоритарные», полагают Линц и Лейпхарт18, а, скорее, даже наоборот: они часто характеризуются «двойным меньшинством»19 президента, избираемого относительным большинством при отсутствии поддержки со стороны большинства в законодательном собрании. В этих условиях собрание всегда способно блокировать инициативы исполнительной власти, хотя и не способно контролировать президента напрямую, в то время как президент не может воздействовать на большинство в законодательном собрании путем угрозы роспуска20.
Непреложной истиной в отношении латиноамериканских политических систем считается то, что президенты - доминирующая сила, а законодательные ассамблеи, за исключением часто упоминаемых Чили, Коста-Рики и Уругвая, - сла¬
бые и подчиненные21. Опасность, угрожающая нынешним демократиям континента, видится либо в авторитарных пережитках, закрепляющих за президентом значительные законодательные и чрезвычайные полномочия22  23, либо в тенденции делегирования слабыми партиями в законодательйой ассамблее полномочий президенту с целью избежать пата и преодолеть иммобилизм. Действительно, многие законопроекты в большинстве латиноамериканских стран инициируются исполнительной властью, которая тоже стремится получить право абсолютного или постатейного вето; президенты же хотят обладать как правомочиями декретирования, так и широкими чрезвычайными правами, в том числе на введение осадного положения24. Однако это вовсе не основание утверждать, что законодательные собрания являются слабыми или «беззубыми», и уж тем более - что они охотно передают свои полномочия исполнительной власти25. Напротив, имеющиеся данные свидетельствуют, что законодательные собрания выступают как мощные факторы сдерживания исполнительной власти (в столь разных странах, как Бразилия, Эквадор, Уругвай и Венесуэла)26. Так что исполнительная власть часто испытывает огромные трудности в проведении своей политики и часто лишена эффективных рычагов воздействия на неуступчивую ассамблею.
Вполне вероятно, что именно это слабосилие исполнительной власти вызывает у президентов желание добиться посредством конституционных реформ новых полномочий или стремление управлять посредством главным образом декретов. При этом пат во взаимоотношениях исполнительного и законодательного органов рождает «декретизм»
16 Shugart and Carey, Presidents and Assemblies, p. 2.
17 В результате сохранявшегося в период с 1961 по 1964 г. в Бразилии и с 1970 по 1973 г. в Чили тупика «ни один текущий законопроект так и не был принят». См. Przeworski, Sustainable Democracy, р. 46.
18 См. Linz, "Presidential or Parliamentary Democracy ", и Arend Lijphart, "Democracies: Forms, Performance, and Constitutional Engineering", in: Europian Journal of Political Research 25, 1994, pp. 1-17.
19 Valenzuela, "Latin America: Presidentialism in Crisis", p. 7.
20 Cm. Scott Mainwaring, "Presidentialism, Multipartism, and Democracy: The Difficult Combination", in: Comparative Political Studies 26, 1993, pp. 198-228, и Valenzuela, "Latin America: Presidentialism in Crisis".
21 Mainwaring Scott, "Presidentialism in Latin America", in: Latin America Research Review 25, 1990, p. 157-179.
22 Shugart and Carey, Presidents and Assemblies, pp. 36-38.
23 Geddes, "Initiation of New Democratic Institutions in Eastern Europe and Latin America".
24 Mainwaring, "Presidentialism, Multipartism, and Democracy".
25 Согласно Геддесу, новые законодательные органы Восточной Европы одинаково ревниво оберегают свои полномочия, и во всех случаях законодатели, несмотря на присутствие сильной президентской власти, созданной ранее законодательного органа или одновременно с ним, настаивали на сокращении полномочий президента (Geddes, "Initiation of New Democratic Institutions in Eastern Europe and Latin America", p. 29). Такого рода наблюдения подтверждают печально известное нежелание вновь возникших демократий сделать выбор в пользу парламентских форм правления, поскольку президентская форма лучше отвечает «стремлению законодателей сохранить свою свободу от партийных пут, навязываемых им парламентаризмом» (Shugart, "The Inverse Relationship between Party and Executive Strength").
26 Mark P. Jones, Electoral Laws and the Survival of Presidential Democracies (Notre Dame, Ind.: Univ. of Notre Dame Press, 1995).


252
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
и, как следствие, феномен «делегативной демократии»27. Декретизм был типичным для Колумбии в годы правления Национального фронта и после него, когда 75 процентов времени с 1958 по 1989 г. страна находилась на осадном положении. Выражение «делегативная демократия» принято употреблять в отношении столь несхожих режимов, как режим Менема в Аргентине и (ранее) Фухимори в Перу. А еще взаимоблокирование исполнительной и законодательной власти может приводить к военным переворотам (Бразилия в 1964 г., Перу в 1968 г., Чили в 1973 г.), узурпации власти28 (Уругвай, 1973 г.; Перу, 1992, как и попытка узурпации власти в Гватемале в 1993 г.) и краху демократии29.
Вариации в латиноамериканских политических системах
Вместе с тем утверждается, что не президентство само по себе, а «сочетание президентского правления и фракционализованной многопартийной системы» - вот что «особенно противопоказано стабильной демократии»30...
Очевидно, что, подобно президентскому правлению, которое не является гомогенным типом режима*  40, не является гомогенной и РЯ-президентская форма правления. С точки зрения уровня многопартийности, партийной дисциплины и стабильности партийных систем и правительственных коалиций наблюдаются значительные вариации. В то же время данные переменные могут сильно влиять на управляемость, будучи способными прямо и часто совместно воздействовать на ключевую составляющую: степень поддержки президента со стороны законодательного собрания41. Большинство наблюдателей сходятся во мнении, что для эф¬
фективного функционирования РЯ-президентской системы «требуется прежде всего рабочее большинство» в законодательном собрании42, или, по крайней мере, «достаточно большая парламентская группа от президентской партии»43. В отсутствие очевидного большинства или «околоболыпинства» президенту приходится создавать стабильное коалиционное большинство либо всякий раз перенацеливать коалиционное большинство на поддержку отдельных вопросов или инициатив; наличие же «околоболыпинства» облегчает формирование такой коалиции. С этой точки зрения, если РЯ-президентские системы терпят крах, то не вследствие политической поляризации или «поляризованного плюрализма»44, а по причине отсутствия рабочего большинства. И в самом деле: единственный случай президентской демократии, существующей в условиях отсутствия такого большинства в течение вот уже более одного поколения, представляет собой Чили....
...[М]ожно с уверенностью заключить, что демократические системы в Латинской Америке подразделяются на те, которые отличаются плюрально-одновременным характером выборов президента, низким уровнем многопартийности и наличием в законодательных ассамблеях президентского большинства или «околоболыпинства», и те, для которых это не характерно.
Формирование коалиций и президентское большинство
Во многом данный вывод основан на современных представлениях об уровне институционального проектирования и управляемости в латиноамериканских демократиях. Однако «надежен» он лишь потому, что, как это явствует из литературы,
27 Guillermo O'Donnell, "Delegative Democracy?" Working Paper 172, Helen Kellog Institute, Univ. of Notre Dam, South Bend, Ind, 1992.
28 Под «узурпацией власти» (исп. autogolpe) понимаются действия избранного президента, направленные на то, чтобы урезать полномочия правительства или вообще лишить их его, которые предпринимаются обычно при открытой поддержке военных или в тайном сговоре с ними.
29 Однако это не следует понимать так, что президентские режимы с необходимостью более склонны к неудачам, чем парламентские. Вывод о том, являются они таковыми или нет, зависит скорее от временных рамок и географического охвата исследования. Фокусируясь исключительно на примерах «третьего мира», Шугарт и Кэри могут лишь заключить, что «немногим более чем в половине (52,2%) случаев существование президентских режимов ... окончилось крахом, в то время как среди парламентских режимов эта доля выше - 59,1%». Президентское правление в значительной мере - явление «третьего мира», и в этом отношении оно выполняет свою роль не хуже, а, может быть, и лучше, чем парламентаризм.
30 Mainwaring, "Presidentialism in Latin America", p. 168.
40 Shugart and Carey, Presidents and Assemblies.
41 Jones, Electoral Laws and Survival of Presidential Democracies, chap. 1.
42 Mainwaring, "Presidentialism, Multipartism, and Democracy", p. 224, f. 18.
43 Mainwaring, Scott and Scully Timothy R., (eds.), Building Democratic Institutions: Party Systems in Latin America,
Stanford (Ca): Stanford Univ. Press, 1995, p. 33.


Д. Фауэрейкер. Институциональное проектирование, партийные системы...
253
ку, в 44 случаях большинство обеспечивалось за счет создания коалиций70. Между тем в другом, более крупном и также недавно опубликованном сравнительном исследовании президентских систем правления в Латинской Америке, при рассмотрении вопроса об управляемости подобная превалентность не получила отражения71. С одной стороны, авторы, возможно, просто выпустили это обстоятельство из виду, сосредоточив внимание не на всех правящих коалициях, а только на предвыборных (которых у них насчитывается на удивление мало). С другой - они претендуют на то, что обнаружили аналитические основания, позволяющие вообще не учитывать коалиции72. Однако данные, представленные Дехесой, свидетельствуют, что такой ограничивающий подход не дает возможности уловить реальные условия управляемости. Из 59 избранных президентов в ее примере 18 были избраны коалициями, а 17 продолжили формирование коалиций после выборов73; из 30 президентов, первоначально представлявших меньшинство в законодательном собрании, 10 формировали послевыборные коалиции, стремясь расширить свой статус как представителя меньшинства. Интересно ... что именно ... 45%-й порог в уровне представительства президента в законодательном органе
65 Согласно такому определению, правительственные коалиции предполагают как участие партий в составе президентского кабинета, так и сотрудничество партий в законодательном органе.
66 Hartlyn, Johnathon. The Politics of Coalition Rule in Colombia, New York: Cambridge Univ. Press, 1988.
67 Hippolito, Lucia. PSD: De Raposas a Reformistas: o PSD e a Experiencia Democrática Brasileira, Rio de Janeiro: Paz e Terra, 1985 и Abranches, Sergio Henrique. "Presidencialismo de Coalizao: o Dilema Institucional Brasileiro" in: Dados 31, 1988, pp. 5-34.
68 Valenzuela, Arturo. The Breakdown of Democratic Regimes: Chile, Baltimore (Md.), London: The Johns Hopkins Univ. Press, 1978.
69 Dehesa, Grace Ivana. "Gobiernos de Coalición en el Sistema Presidencial: America del Sur" (doctoral dissertation, European University Institute, Florence, 1997).
70 Речь идет об Аргентине, Бразилии, Боливии, Чили, Колумбии, Эквадоре, Перу, Уругвае и Венесуэле в период с 1958 по 1994 г. Поскольку подробно рассмотреть аналитические критерии, которые Дехеса использовала для разграничения администраций и характеристики коалиционных правительств, здесь не представляется возможным, данные соотношения следует расценивать как огрубленные показатели тенденции, не более того. В Аргентине ни разу не было коалиционного правительства; в Бразилии всегда формировались коалиционные правительства. В Чили и Эквадоре возникали по преимуществу коалиционные правительства, а на Боливию, Перу, Уругвай и Венесуэлу приходится примерно по равному числу однопартийных и коалиционных правительств.
71 См. Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America. Они приводят таблицу с 22 латиноамериканскими случаями (под «случаем» понимается как страна, так и период времени, причем на некоторые страны приходится более одного периода, так что общий период времени отличается от страны к стране), показывающую среднюю долю мест в законодательном собрании для президентской партии и для президентской коалиции (Table 11.1, р. 400). В книгу включены примеры, сведенные в главы «по странам» (Аргентина, Бразилия, Боливия, Чили, Колумбия, Коста-Рика, Мексика, Венесуэла), «плюс большинство других латиноамериканских «случаев» со свежим опытом проведения демократических выборов» (р. 402).
72 Например, при оценке вероятности того, что президент получит «ветообеспечивающую» долю голосов в законодательном собрании, они исключают коалиции из рассмотрения на том сомнительном основании, что интересует их «наименее благоприятная ситуация, мыслимая с точки зрения партийной поддержки: когда поддержку продолжает оказывать лишь собственная партия президента» (Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America, p. 411).
73 Четыре из 17 президентов, первоначально избранных коалициями, затем начали их расширять. Семь из 17 в дальнейшем сформировали послевыборные коалиции, хотя изначально обладали большинством или «околобольшинством».
игнорируется превалентность формирования коалиций и коалиционного правительства. На самом деле, даже исходя из узкого определения65, коалиционные правительства не раз возникали в Боливии, Бразилии, Чили, Эквадоре, Перу, не говоря уже о преимущественно двухпартийных системах Колумбии и Уругвая, в то время как единственными примерами одинаково однопартийного правительства остаются Аргентина, Коста- Рика и Венесуэла (после 1968 г.). Вместе с тем, несмотря на ряд интересных практических исследований процессов формирования коалиций в Колумбии66, Бразилии67 и Чили68, до сих пор не опубликовано ни одной работы, посвященной системно-сравнительному изучению этого феномена. Многие, главным образом случайные, комментарии расценивают формирование коалиций либо как нечто исключительное, связанное с крайне высокой степенью партийной фракционализации, либо как нечто непонятное, порожденное отсутствием партийной дисциплины и групповщиной.
В недавно опубликованном исследовании выявлены 123 отдельные администрации, действовавшие в 9 странах в течение 36 лет, и отмечено 69 случаев коалиционных правительств69. Из 66 правительств большинства, включенных в эту выбор¬


254
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
является, судя по всему, стимулом к формированию коалиций. Девять из десяти президентов, формировавших послевыборные коалиции для преодоления своего статуса представителей меньшинства, первоначально обладали 45%-м уровнем поддержки в парламенте, что, похоже, подтверждает: это - критический порог, ниже которого мобилизация поддержки политических инициатив становится трудной или невозможной74.
Однако хотя межпартийные коалиции в президентских системах, как это часто утверждается75, крайне хрупки, они могут быть превалентными, не будучи значимыми. В обоснование этой хрупкости Мейнваринг и Шугарт выдвигают две основные причины. Во-первых, утверждают они, коалиции носят главным образом предвыборный характер и после выборов перестают быть обязывающими; и, не довольствуясь этим, заявляют, что «исполнительная власть не формируется посредством после- выборных соглашений»76 - тезис, с конституционной точки зрения верный, однако не учитывающий всей важности послевыборного формирования коалиций. Во-вторых, они утверждают, что коалиции вообще «не работают»: партии не настолько дисциплинированы, чтобы можно было рассчитывать на поддержку со стороны отдельных депутатов. Последнее высказывание с большим основанием справедливо в отношении РЯ-систем с открытыми партийными списками, где, как в Бразилии, успех на выборах определяется умением отдельно взятого кандидата привлекать голоса - что порождает субъективизм, голый популизм и последующее ослабление партийной лояльности. Так как, по этой логике, коалиции неэффективны, то и напрашивается известный аргумент о несовершенстве многопар¬
тийно-президентской формы правления. Фрагментарные партийные системы, как правило, стремятся минимизировать представительство в законодательном органе президентской партии, что отрицательно сказывается на управляемости.
Однако на партийную дисциплину может влиять не только контроль над процессом выбора кандидата и система списков, но и правила и процедуры законодательного собрания77, в особенности, контроль над ключевыми процедурными ресурсами со стороны партийных лидеров. Как верно подметили Мейнваринг и Шугарт, недостаток информации не позволяет проводить сравнительные обобщения о степени воздействия этих правил на партийную дисциплину по всему континенту78. В то же время имеется достаточно данных и расчетов в отношении Бразилии, которую Мейнваринг в своем собственном предметном исследовании называет «худшим примером» недисциплинированных, размытых по составу партий, доказывающим, что жесткий федерализм ведет к разрушению общепартийного единства79. По его мнению, фрагментированная партийная система с крайне недисциплинированными партиями становится причиной хрупкости коалиций и нестабильности кабинета, появления труднопреодолимых барьеров на пути эффективного законодательства, в особенности разного рода реформаторских инициатив. Однако новейшие исследования решительно не согласуются с подобной конструкцией законодательного процесса в Бразилии, свидетельствуя о высокой партийной дисциплине и законодательной предсказуемости, достигнутой партийными руководителями в рамках «коллегии лидеров» законодательной ассамблеи80. Подчиняя процедурные правила собственным
74 Структура стимулов для предвыборных коалиций должна, с необходимостью, различаться довольно сильно. Во-первых, такие коалиции возникают чаще в многопартийных (Чили, Бразилия), чем в двухпартийных (Аргентина, Венесуэла 1972-1994 гг.) системах, за одним явным исключением - Колумбии, и чем выше число эффективных партий, тем сильнее тенденция к формированию коалиций. Можно также ожидать, что правила проведения выборов будут создавать положительные или отрицательные стимулы для формирования коалиций, однако из 18 предвыборных коалиций в выборке Дехесы в 7 случаях борьба велась на условиях достижения относительного большинства, 6 - абсолютного большинства с возможностью второго тура и 5 - абсолютного большинства при выборе конгрессом победителя из числа двух или трех кандидатов с наибольшим количеством голосов. См. Dehesa, Gobiernos de Coalición en el Sistema Presidencial.
75 Cm. Lijphart, Arend. Democracies: Patterns of Majoritarian and Consensus Government in Twenty-One Countries, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1984; и Mainwaring, "Presidentialism, Multipartism, and Democracy".
76 Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America, p. 397.
77 Cox, Gary W. and McCubbins, Mathew D. Legislative Leviathan: Party Government in the House, Berkeley (Ca.), London: Univ. of California Press, 1993.
78 Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America, p. 421, fn. 26.
79 Mainwaring, Scott. "Multipartism, Robust Federalism, and Presidentialism in Brazil" in: Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America, pp. 55-109.
80 Фигейредо и Лимонджи показывают, что даже самая недисциплинированная партия всегда может ожидать, что, по крайней мере, 85 процентов ее состава проголосуют вместе со своими лидерами, и подсчитать, что 89 процентов всех результатов голосования в ассамблее соответствуют прогнозам партийных лидеров. См. Fernando Limongi and Argelina C. Figueiredo, "Partidos Politicos na Camara dos Deputados: 1989-1994", Dados, 38, 1995, pp. 497-523; и Argelina C. Figueiredo and Femando Limongi, "Mudanca ftlineConstitucional, Desenpenho do Legislativo e Consolidacao Institucional," Revista Brasileira de Ciencias Socials 29, 1995, October, pp. 175-200.


Д. Фауэрейкер. Институциональное проектирование, партийные системы...
255
целям, партийные лидеры могут контролировать ритмы и результаты законотворчества, поэтому «партийная фрагментация и тот факт, что президент не может рассчитывать на устойчивое большинство, не препятствует утверждению инициатив исполнительной власти»81.
Такая относительно высокая степень партийной дисциплины служит фундаментом для формирования прочных и стабильных коалиций, связанных идеологическими узами82. Действительно, в силу самого факта существования коалиции возникает стремление к укреплению межпартийного единства и законодательной дисциплины, особенно со стороны мелких партий. Таким образом, вопреки пресловутому утверждению Мейнваринга о присутствии в ней «рыхлых и зыбких коалиций», бразильская законодательная ассамблея отчетливо делится на три идеологически выраженные коалиции: левых, центра и правых. Соответственно, и партийная дисциплина в ассамблее не слишком отличается от дисциплины, существующей в системе закрытых списков наподобие венесуэльской, и вероятность успеха законопроектов исполнительной власти примерно такая же, что и в парламентских режимах.
Анализ бразильской ситуации, не подменяя собой требования более полного сравнительного анализа, показывает, что отсутствие должного внимания со стороны Мейнваринга и Шугарта к вопросу формирования коалиций способно исказить описание ими взаимоотношений законодательной и исполнительной власти в Латинской Америке. По этому описанию, эффективность исполнительного органа власти определяется сочетанием законодательных полномочий президента, в виде указов, права вето и т.д., и его так называемых партийных полномочий, проистекающих главным образом из партийной поддержки в законодательной ассамблее. Отсутствие партийной поддержки или гарантий парламентского большинства может компенсироваться значительными законодательными полномочиями, как это имеет место в Бразилии, где президентские полномочия в этом смысле уступают лишь президентским полномочиям Ельцина в России83  84, а незначительные формальные полномочия могут опираться на значительное дисципли¬
нированное большинство в законодательном собрании, как это традиционно имеет место в Мексике. Хотя, как мы видели, эффективность исполнительной власти в Бразилии, лишь отчасти обусловленная президентскими полномочиями и большей частью зависит от стабильных и дисциплинированных коалиций в ассамблее; при этом доминирование исполнительной власти в Мексике связано с гигантским сосредоточением неформальных, мета- конституционных полномочий в руках президента, что исключает возможность разделения властей.
Обращаясь к идее президентских полномочий, Мейнваринг и Шугарт пытаются объяснить, почему некоторые президентские системы работают лучше - вопреки тому, что прогнозируют традиционные оценки с упором на фрагментированные партийные системы и партийную недисциплинированность. Однако их жесткая, дихотомичная модель проходит мимо неформального взаимодействия двух видов полномочий и, в частности, его первичного выражения в процессе формирования коалиций. Отсюда они склонны преувеличивать важность президентских полномочий с точки зрения управляемости, хотя и признают - по крайней мере в случае с Колумбией, - что в конце концов «президентам приходится поворачиваться лицом к законодательному органу для долгосрочной институционализации реформ, запущенных декретами» , равным образом они склонны преувеличивать фактор партийной недисциплинированности и ее вредные эффекты для партийных полномочий. Словом, весьма возможно, по крайней мере, что именно превалентность формирования коалиций (до и после выборов) смягчает последствия «зависания» и повышает управляемость; и распределение президентских коалиций за последние годы в каждом конкретном случае служит тому доказательством...
Представляется вполне достоверным, что там, где формирование коалиций порождало президентское большинство или «околобольшинство» (нижний левый сектор), управляемость возрастала. Например, боливийское правительство смогло реализовать пакет непростых мер по экономической стабилизации, а правительство Кардозо в Бразилии
81 Figueiredo and Limongi, "Mudanca Constitucional, Desempenho do Legislativo e Consolidacoa Institucional." p. 198. Дальнейшие исследования, проведенные Сантосом, подтверждают эти результаты, демонстрируя, что процедурная рельефность «специальных комитетов» ассамблеи усиливает контроль над законотворческим процессом со стороны руководителей основных партий, благоприятствуя повестке дня исполнительной власти. См. Santos, Fabiano G.M. "Democracy and Legislative Dynamics in Brazil" (представлено на конференции “Power Structure, Interest Intermediation and Policy-making: Prospeets for Reforming the State in Brazil”, Institute of Latin American Studies, London, 1997).
82 Limongi and Figueiredo, "Partidos Politicos na Camara dos Deputados."
83 Shugart and Carey, Presidents and Assemblies, p. 141.
84 Mainwaring and Shugart, Presidentialism and Democracy in Latin America, p.52. He могут адекватно объяснить они и то, как можно повысить управляемость за счет, в некотором роде, чрезмерных президентских полномочий, которые способствуют «делегируемой демократии» и зачастую ускоряют крушение режима.


256
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
(с января 1995 г.) сумело провести ряд радикальных реформ, в том числе конституционную реформу, обеспечившую переизбрание и самого президента. Когда же неудачи с формированием коалиции оканчивались созданием правительств меньшинства (верхний правый сектор), возникала нестабильность: подавление демократии в результате узурпации власти в Перу; импичмент президента и крупные социальное беспорядки в Венесуэле (несмотря на хваленую дисциплину ее политических партий); массовый социальный протест и вынужденная отставка президента в Эквадоре. Это говорит в первую очередь о том, что фактор присутствия или отсутствия президентских коалиций большинства или «околоболыпинства» должен быть включен в сравнительный анализ президентских демократических режимов...
Нынешний этап сравнительного анализа, не дающего оснований для сомнений, показал, что институциональные вариации по всему спектру этих режимов чреваты серьезными последствиями для управляемости, под которой понимается стабильность правительства, дееспособность законодательной власти и недопущение «зависания». Более того, все 5 связанные с этим ключевые переменные касаются, в большей или меньшей степени, правил проведения выборов и партийной системы. Таким образом, то, насколько управляемы эти режимы, обусловлено вариациями в правилах проведения выборов исполнительной власти, эффективном числе партий, представленности президентской партии в законодательном собрании, степени поляризации и условиях формирования коалиций. В обобщенном и упрощенном виде это
иллюстрируется разбивкой переменных на две группы и соответствующим распределением по ним 9 южноамериканских стран, присутствующих во всех упомянутых здесь исследованиях: Аргентины, Боливии, Бразилии, Чили, Колумбии, Эквадора, Перу, Уругвая и Венесуэлы...
Исходя из этого распределения, можно утверждать, что исходным ключом к управляемости служит присутствие в законодательном органе президентской партии с голосами в количестве, превышающем критический порог в 45 процентов. Такое положение во многом определяется эффективным числом партий в системе, что, в свою очередь, обусловлено структурой правил проведения выборов исполнительной власти. Вместе с тем очевидно, что высокая степень поляризации способствует многопартийности (хотя вектор причинности выражен не вполне) и цотому нарушает управляемость тем, что снижает степень президентского присутствия в законодательном органе, а также делает преодоление представительства меньшинства через создание коалиций более сложным. Наконец, благоприятные условия для формирования коалиций вполне способны компенсировать трудности, связанные с многопартийностью и поляризацией. Если такая крайне теоретизированная аргументация верна, то в Южной Америке следует выделить наиболее управляемые страны (Аргентина, Чили, Колумбия, Уругвай) и наименее управляемые (Эквадор, Перу и современная Венесуэла), при том что управляемость Боливии и Бразилии в настоящее время по-прежнему в значительной мере обусловлена (совершенно разными) процессами формирования коалиций.


Президентская власть, законодательное устройство и поведение партий в Бразилии*
Аргелина Чейбуб Фигейредо и Фернандо Лимонджи
Считается, что президентские режимы предрасположены к тому, чтобы порождать институциональные кризисы. По общему убеждению, сложившемуся под влиянием исследований Хуана Линца, институту президентства не достает внутреннего механизма, обеспечивающего взаимодействие исполнительной и законодательной ветвей власти1. У депутатов и президента разные электоральные составляющие, и они обладают независимыми и фиксированными мандатами. Поэтому вероятность того, что повестки дня законодательной и исполнительной власти будут одинаковыми, невелика. Поскольку неудачи правительства не влияют на политическое долголетие законодателей, у депутатов мало стимулов поддерживать правительство. Столкнуться с оппозицией конгресса прежде всего грозит президентам меньшинства.
Политические партии - единственно возможная основа для сотрудничества законодательной и исполнительной власти. Идеально, когда президента и большинство в законодательном органе контролирует одна и та же дисциплинированная партия. Следовательно, «институциональная инженерия» должна сосредотачиваться на электоральных формулах, снижающих фрагментацию партий и повышающих партийную дисциплину.
Бразилия считается крайне показательным примером угроз, которые многопартийные президентские системы представляют для управляемости. Бразильским президентам, в отношении которых действуют вызванные разделением властей ограничения, приходится добиваться политической поддержки в конгрессе, где степень партийной фрагментации является едва ли не самой высокой в мире. Кроме того, система открытых списков не позволяет партийным лидерам держать под своим контролем кандидатов, а значит - и результаты голосования в конгрессе членов своих партий*  1 2. Это становится основанием для вывода о том, что в условиях подоб¬
ной институциональной структуры партии не в состоянии быть дисциплинированными и президентам предстоит постоянно сталкиваться с неприятием своих законодательных предложений3.
Такой вывод неверен...
Повестка дня исполнительной власти и партийное поведение в законодательном органе
Как свидетельствуют факты, последние президенты Бразилии добились больших успехов в реализации своих законодательных повесток дня. После 1988 г. большинство выдвинутых ими законодательных инициатив получали одобрение конгресса. Этот вывод плохо согласуется с традиционными представлениями о бразильской политической системе и президентских системах вообще. Даже те ученые, которые воспринимают эти факты, склонны утверждать, что одобрение повесток дня обходилось президентам дорого - ценой приобретения большинства голосов в процессе индивидуального торга с депутатами в каждом конкретном случае. Данное утверждение не подкреплено доказательствами. Анализ результатов поименного голосования в палате депутатов показывает: партии вели себя дисциплинированно, и политическая поддержка президентской программы исходила главным образом от партий, входивших в коалиционное правительство.
...Президенты внесли на рассмотрение 86% всех принятых законопроектов, при этом высока и общая частота одобрения законопроектов исполнительной власти - 78%. Отклонение законопроектов исполнительной власти происходило редко - всего лишь в 24 из 1881 случая представления законопроектов. В то же время для предложений законодателей власти характерна гораздо более высокая частота отклонения, и число законопроектов,
* Выдержки из: Figueiredo, Argelina Cheibub and Limongi, Fernando. “Presidential Power, Legislative Organization, and Party Behavior in Brazil” in: Comparative Politics 32, 2000, pp. 151-170.
1 Linz, Juan. “Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make a Difference?” in: Linz, Juan and Valenzuela, Arturo (eds.) The Failure of Presidential Democracy: Comparative Perspectives, Baltimore (Md.), London : The Johns Hopkins Univ. Press, 1994, pp. 3-87; Scott Mainwaring. “Presidentialism, Multipartism, and Democracy: The Difficult Combination”in: Comparative Political Studies 26, 1993, pp. 198-222.
2 Ames, Barry. “Electoral Rules, Constituency Pressures, and Pork Barrel: Bases of Voting in the Brazilian Congress” in: Journal of Politics 57, 1995, May, pp. 324-343; Ames, Barry. “Electoral Strategy under Open-List Proportional Representation” in: American Journal of Political Science 39, 1995, May, pp. 406—433.
3 Lamounier, Bolivar. “Brazil at Impasse” in: Journal of Democracy 5, 1994, July, pp. 72-87.


258
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
которые были одобрены обеими палатами, но на которые затем президенты наложили вето, также было велико. Кроме того, законопроекты, внесенные исполнительной властью, конгресс утверждал гораздо быстрее, чем свои собственные предложения. ...
По этим данные нельзя составить полной картины. Законодатели вправе предлагать поправки в законопроекты, представляемые исполнительной властью. Депутаты вносят много поправок, а в данных не отражено, насколько изменилось первоначальное предложение. Однако, как мы покажем далее, возможности депутатов вносить поправки ограничены контролем над повесткой дня со стороны исполнительной власти и партийных лидеров а также правом вето президента. Анализ конкретных направлений политики свидетельствует, что конгресс играет незначительную «преобразующую роль»17.
Сопутствующее возражение касается значимости принимаемых законопроектов. В конечном счете, действительно может оказаться, что принятые законопроекты не столь важны. Возникает, стало быть, вопрос: существует ли связь между значимостью и отрицательным решением, которое требуется вынести, иначе говоря: возможно ли, чтобы принимались лишь бесспорные законоположения, а спорные отбрасывались? Несмотря на существование очевидной проблемы разграничения спорных и бесспорных законоположений, нет никаких сомнений в том, что наиболее важные законопроекты были приняты. Три плана стабилизации, представленные разными администрациями - «Летний план», план Коллора** и план «Реал», - вводились в действие предварительными указами и с незначительными изменениями были утверждены законодательным органом18. Если бы значимые законопроекты отклонялись, то этому бы соответствовала и высокая степень отклонения предварительных указов - а это не так. Неудача же с первыми двумя планами не обязательно обусловлена оппозицией конгресса: планы стабилизации терпят провал и по другим причинам.
Однако встречается то возражение, что предложения, направленные законодательному органу, могут не отражать реальной повестки дня исполнительной власти, поскольку президенты, предвидя трудности, с которыми столкнутся в конгрессе, могут и не заявлять ее. Подобная форма поведения действительно возможна, и временами президенты именно так и поступают, однако такое поведение является частью нормального функционирования
любой демократической системы.
Мы не утверждаем, что исполнительная власть навязывает свою волю конгрессу. Конгресс не является препятствием потому только, что видоизменяет предложенный президентом законопроект либо потому, что президент предполагает, что конгресс будет рассчитывать на законодательные преференции. При демократическом правлении должно ожидать, что конгресс будет влиять на политический курс. Главный вопрос в том, на чем основываются договоренности между президентом и конгрессом. Успех, достигнутый исполнительной властью при утверждении ее законодательных предложений в палате депутатов, не связан с заключением сделок с отдельными депутатами. Данные поименного голосования нижней палаты Бразилии (Camara dos Deputados) показывают, что члены партий обычно голосуют согласно указаниям лидеров; партии, как коллективно действующие субъекты, значат многое. В стремлении добиться одобрения своих повесток дня бразильские президенты опирались также на партийные коалиции. Они приобретали политическую поддержку примерно таким же образом, как и премьер-министры - создавая правительственные коалиции путем распределения министерских постов среди политических партий и обеспечивая себе необходимые голоса в конгрессе...
...Таблица 5.10 показывает среднюю долю «дисциплинированных» голосов, то есть тех, которые совпали с указаниями лидеров 7 крупнейших партий: Партии рабочих (РТ), Демократической партии рабочих (PDT), Коммунистической партии Бразилии (PSDB), Партии бразильского демократического движения (PMDB), Бразильской лейбористской партии (РТВ), Партии либерального фронта (PFL) и Прогрессивной партии Бразилии (РРВ)20. Средние значения у всех партий превышают медианные: распределение односторонне концентрируется в верхней части. Самый низкий показатель дисциплинированности у PMDB, а самый высокий - у РТ. При этом показатель дисциплинированности у каждой из трех других партий - PFL, PDT и PSDB - превышает 90%. Средний уровень дисциплины в нижней палате составляет 90%; таким образом, при каждом поименном голосовании 9 из 10 депутатов голосовали в соответствии с рекомендациями партийных лидеров. Голосование вместе партией является нормой. В более чем 90% зарегистрированных случаев доля дисциплинированных голосов
17 См. Figueiredo, Argelina and Limongi, Femando. “Instituiçôes Políticas e Interaçào Executivo-Legislativo: A Agenda de Estabilizaçâo e Reformas” (Working Paper, Cebrap/Ipea, February 1998).
** Фернанду Коллор де Меллу (р. 1949) - президент Бразилии, 1989-1994. - Прим, редактора.
18 Ibid., р. 17
20 В течение этого периода PDS дважды меняла свое название - на PPR, затем на РРВ. Поведение членов микропартий не является менее предсказуемым. См. Limongi and Figueiredo, “Partidos Políticos,” p. 520.


А.Ч. Фигейредо, Ф. Лимонджи. Президентская власть, законодательное устройство...
259
Таблица 5.10
Средняя доля дисциплинированных голосов по политическим партиям, 1989-1998 гг.
Партия
% дисциплинированности
Количество*
РТ
98,4
533
PDT
92,1
505
PSDB
90,7
538
PMDB
85,0
538
РТВ
87,9
506
PFL
93,1
531
РРВ
87,4
509
* Отклонения объясняются тем, что в некоторых случаях при поименном голосовании лидеры не заявляли позицию партии.
превышала 80%. И только в 12 случаях из 575 доля депутатов, голосовавших в соответствии с партийной позицией, опускалась ниже пороговых 70%21...
Для определения судьбы президентской повестки дня в конгрессе необходимо знать позицию йре- зидента по обсуждаемым вопросам. Президентская повестка дня ставится на поименное голосование в том случае, если законопроекты предлагаются непосредственно президентом или если до начала голосования глава правительства заявил позицию правительства по данному вопросу. В подобных случаях президент был заинтересован в результатах голосования и доводил свою позицию до общего сведения. Из 575 исходных случаев поименного голосования, в 434, как минимум, один из этих критериев был соблюден, а в 165 случаях голосование происходило по поправкам к конституции, для утверждения которых требовались голоса в количестве 3/5 кворума. Общая картина - высокая внутрипартийная дисциплина - не меняется и при ограничении выборки президентской повесткой дня.
Президенты при поименном голосовании получали значительное большинство голосов. Правительству при поименном голосовании сопутствовал успех в 241 случае из 269, когда требовалось простое большинство, и в 143 из 165, когда требовалось большинство в 3/5. Победы достигались за счет дисциплинированной подачи голосов, и поражения по причине слабой дисциплины были редкостью...
Президенты могут обретать партийную поддержку либо в каждом отдельном случае, либо за счет формирования устойчивой коалиции. Большинство исследователей президентских систем, основываясь на исходной формулировке Линца, второй вариант из рассмотрения исключа¬
ли. Поскольку свои общенародные мандаты президенты получают непосредственно от избирателей, они предпочитают навязывать свою волю конгрессу, а не формировать в конгрессе партийную коалицию ...
Мы сделали допущение, что бразильские президенты формировали партийные коалиционные правительства с помощью распределения портфелей, и оценили поддержку, оказанную повестке дня президента на пленарных заседаниях входившими в кабинет партиями. Было выявлено четыре возможные ситуации. Первое, лидеры всех партий, обладающих министерскими портфелями, голосуют в соответствии с позицией главы правительства. Второе, нет ни одной коалиционной партии, находящейся в оппозиции к правительству, однако как минимум одна партия оставляет вопрос о голосовании открытым. Третье, как минимум одна партия находится в оппозиции к правительству. Наконец, все партии в составе коалиции могут находиться в оппозиции к президенту.
В целом, образующие кабинет партии голосовали в соответствии с позицией главы правительства. Голосование в поддержку президента всеми партийными лидерами предписывалось в 77% случаев. Кроме того, в 11% случаев как минимум одна партия оставляла вопрос о голосовании открытым. Таким образом, президент мог рассчитывать на поддержку представленных в кабинете партий в 88% случаев. В 11% случаев президент сталкивался с оппозицией со стороны как минимум одной партии из числа тех, что служили ему политическим базисом в парламенте. Только в 4 случаях партии, составлявшие коалицию, действительно оказывались в оппозиции к правительству. Следовательно, представленные в кабинете партии в основном поддерживали правительство. Отклонения наблюдались редко...
21 Данные явно ассиметричны. Отсюда ни контроль присутствия, ни ожидаемый перевес, обеспечивающий побе¬
ду, не меняют общей картины. Ibid, р. 523


260
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
Институциональная власть, управление и партийная поддержка.
... Почему в условиях многопартийной системы с разделением властей исполнительная власть Бразилии оказывает доминирующее влияние на законодательные решения? Почему при наличии электоральных стимулов и отсутствии партийного контроля над кандидатами распределение голосов в нижней палате структурируется партиями? Каким образом исполнительная власть добивается политической поддержки в системе с разделением властей?
Конституция 1988 не привела к изменению ни формы правления, ни избирательного или партийного законодательства30  *. Вместе с тем она значительно расширила законодательные полномочия президента. Фактически она закрепила все те конституционные изменения в отношении роли исполнительной власти в законодательном процессе, которые были внесены военными. Эти институциональные решения оказали глубокое воздействие на бразильскую политическую систему и взаимоотношения законодательной и исполнительной властиС.
Нынешний уровень доминирования исполнительной власти в законодательной деятельности больше характерен для парламентских режимов32. Поэтому, отмечаем мы, исполнительная власть не просто действует в обход законодателя - она чаще всего контролирует весь законодательный процесс. Доминирование исполнительной власти объясняется прежде всего размахом и широтой законодательных полномочий в руках президента, что меняет саму природу отношений между исполнительной и законодательной властью. Законодательные полномочия, предоставленные главе исполнительной власти конституцией 1988 г., предусматривают расширение исключительной инициативы, право требовать внеочередного вынесения законопроектов на голосование, и, самое главное, правомочие издавать предварительные указы33  * * *...
На фоне широких законодательных полномочий исполнительной власти законодательное устройство выглядит высоко централизованным. Спикер и партийные лидеры жестко контролируют законодательную повестку дня. Они отвечают за составление календаря законодательной деятельности. Кроме того, партийные лидеры обладают процессу¬
альными правами, позволяющими им представлять интересы рядовых членов парламента («заднескамеечников») и таким образом контролировать пленарные заседания. Например, регламент нижний палаты гласит, что поименное голосование проводится всякий раз по письменному требованию не менее 6% состава палаты. Для проведения отдельного голосования по поправке такое требование должно быть подписано 10% состава палаты. Запрос на внеочередное рассмотрение законопроекта должен содержать подписи 1/3 состава палаты либо абсолютного большинства - если проголосовать по законопроекту необходимо в течение 24 часов. Во всех таких случаях - требования поименного голосования, рассмотрения поправки и внеочередной постановки на голосование - подпись партийного лидера автоматически выражает волю всех членов партии. Отсюда решение по процедурам поименного голосования, поправок и внеочередного рассмотрения остается за лидерами.
Внеочередное рассмотрение ограничивает возможности участия рядовых депутатов в законотворческом процессе. Как уже отмечалось, утверждение большинства законопроектов происходит именно таким путем. При внеочередном рассмотрении законопроект выводится из-под обсуждения в комитете, независимо от того, был ли он предложен комитетом или нет, и сразу передается на пленарное заседание. В соответствии с правилами и процедурами палаты необходимость запроса на внеочередное рассмотрение и его одобрения определяется партийными лидерами. Кроме того, право на внесение поправок в законопроект, рассматриваемый во внеочередном порядке, имеет ограничения. Чтобы быть рассмотренной, поправка должна отвечать одному из следующих условий: быть представленной постоянным комитетом; быть поддержанной 20% состава палаты (около ста депутатов); или быть поддержанной партийными лидерами, представляющими такое же количество депутатов. На практике рассматриваются только поправки, одобренные партийными лидерами. Таким образом, правила работают на партийных лидеров, особенно лидеров больших партий. Они сковывают деятельность лидеров малочисленных партий.
Расширение законодательных полномочий президента и распределение законодательных прав
30 Плебисцит, проведенный в 1993 г., подтвердил эту форму правления. Дальнейшие попытки изменить избира¬
тельное законодательство успеха не имели.
32 См. Tsebelis, George. “Decision Making in Political System: Veto Players in Presidentialism, Parliamentarism, Multicameralism, Multipartisms”in: British Journal of Political Science, 25 (1995 July), p. 304.
33 Конституция 1988 г. предоставила президенту также право инициативы при выдвижении конституционных
поправок, которое отсутствовало в конституции 1946 г. Она, кроме того, сохранила изменения, предусматри¬
вающие ускоренный порядок рассмотрения законов, подлежащих совместному обсуждению обеими палатами в рамках национального конгресса - механизма со своими особыми внутренними правилами, не имеющего,
однако, постоянной организационной структуры


А.Ч. Фигейредо, Ф. Лимонджи. Президентская власть, законодательное устройство...
261
законодательного органа власти в пользу партийных лидеров объясняет модели поведения, описанные в предыдущем разделе. Конституционные нормы и парламентские регламенты являются для партийных лидеров средством нейтрализации индивидуалистических устремлений законодателей. Члены конгресса могут иметь электоральные стимулы, побуждающие их следовать своим собственным интересам, однако у них нет возможности ради их удовлетворения влиять на законотворчество. Институциональные механизмы препятствуют реализации ими своих замыслов.
Почему лидерам партий, входящих в президентскую коалицию, приходится сотрудничать с исполнительной властью? Почему им приходится использовать свои связанные с повесткой дня полномочия, чтобы помочь исполнительной власти? Участие в правительстве обеспечивает партиям доступ к ресурсам, необходимым отдельным законодателям для политического выживания: политическое влияние и покровительство. Лидеры договариваются с исполнительной властью; они обменивают политическую поддержку (голоса) на доступ к политическому влиянию и покровительству. Исполнительная власть предоставляет партийным лидерам средства для наказания рядовых депутатов. Парламентариям, не придерживающимся партийной линии, может быть отказано в покровительстве.
Отсюда вырисовывается картина, весьма отличная от общепринятых представлений о взаимоотношениях президента, партийных лидеров и отдельных законодателей. Образ хрупкой и слабой исполнительной власти, шантажируемой оппортунистически настроенными законодателями, выторговывающими за каждый свой голос новые назначения и должности, никак не складывается. Исполнительная власть со всеми контролируемыми ею ресурсами занимает крайне выгодное положение. Большинство кабинетов формируется посредством заключения формального соглашения между партиями, и партийные лидеры становятся главными брокерами на торгах между исполнительной властью и законодателями. Президентам нет необходимости торговаться по каждому случаю отдельно. Они в состоянии требовать поддержки для всей своей законодательной повестки дня. Как только правительство сформировано и между членами коалиции начинается распределение благ, президент может, через партийных лидеров, угрожать депутатам, наказывая тех, кто не придерживался партийной линии35...
Выводы
Поведение депутатов обусловлено не только избирательными законами. Стремление культивировать личную форму волеизъявления, сохранившееся со времени предвыборных баталий, может быть нейтрализовано посредством распределения законодательных прав внутри законодательного органа. У членов конгресса может оказаться недостаточно возможностей влиять на политический курс. Помимо доступа к машине голосования, в руках лидеров имеются и другие средства, с помощью которых они могут наказывать строптивых парламентариев.
Нельзя считать, что неудачи в работе с законодательным органом - неминуемая участь президентов меньшинства. Для исключения возможности формирования коалиционного правительства при президентской форме правления нет никаких серьезных оснований. Сочетание президентской формы правления и многопартийной системы не обязательно должно угрожать деятельности правительства. Упор на электоральные формулы, снижающие количество партий, не является оправданным. Президенты могут формировать правительства так же, как и премьер-министры: получая поддержку со стороны коалиции партий.
Общепризнано, что контроль исполнительной власти над законодательной повесткой дня является главной особенностью парламентской системы. Как было показано, доминирующее влияние исполнительной власти на законотворческие результаты, партийную дисциплину и деятельность коалиций зависит от законодательных полномочий, сосредоточенных в руках премьер-министра*  38. При этом законодательные полномочия президента интерпретировались как такие, которые способны производить иной эффект. Они рассматривались как средство, дающее возможность действовать в обход института, позиция которого представляется антагонистичной. Мы же, напротив, утверждали, что законодательные полномочия способны быть для президентов средством, вовлекающим часть членов законодательного органа в кооперативную стратегию. В конце концов законодательные полномочия исполнительной власти могут производить одинаковый эффект на обе системы.
Данное наблюдение позволяет нам оспорить вывод Цебелиса об основополагающем различии между парламентской и президентской системами. Он полагает, что эти системы различаются по
35 	Законодатели лишены гарантий того, что одобренные ими поправки к бюджету будут реализованы.
38 Gary Сох. The Efficient Secret, New York: Cambridge Univ. Press, 1987; John Huber, Rationalizating Parliament, New York: Cambridge Univ. Press, 1996.


262
Раздел 5. Президентская и парламентская системы: сравнительный анализ
степени контроля над законодательной повесткой дня. «В парламентских системах повестку дня контролирует исполнительный орган (правительство), а законодательный орган (парламент) принимает либо отклоняет предложения, в то время как в президентских системах выдвигает предложения законодательный орган, а исполнительный орган (президент) поддерживает их либо налагает на них вето» . В Бразилии законодательную повестку дня контролирует президент. Он предлагает, а законодательный орган принимает либо отклоняет то, что предлагает президент. Фактически же превалирует вторая альтернатива - принятие, - поскольку централизованный контроль над повесткой дня связан с глубоким воздействием на партийную дисципли¬
ну. Возможности участия рядовых парламентариев в выработке политического курса сведены к минимуму. Централизация лишает рядовых депутатов доступа к ресурсам, необходимым для того, чтобы оказывать влияние на законотворческий процесс. Законопроекты и поправки, которые они предлагают, не доходят до пленарных заседаний. Им остается лишь голосовать «за» или «против» в рамках повестки дня, определяемой правительством. Одним словом, характеристики процесса принятия решений - законодательные полномочия президента и законодательное устройство - следует считать более важными детерминантами управляемости, чем форму правления, свойства партийной системы или избирательные законы.
^ТвеЬеив, р. 325


^ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО
Представительная власть Джон Стюарт Милль
О выборах
Жан Антуан Кондорсе
Либерализм против популизма Уильям X. Райкер
Спасая демократию от политологии Джерри Маккн
Малая вероятность парадокса Кондорсе в большом обществе А. С. Тангян
Два взгляда либеральной демократии на конгруэнтность
граждан и политиков
Джон Д. Хьюбер и Д. Бингем Пауэлл-мл.
Политические последствия избирательных законов Дуглас Рей
Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса:
демократия, оппозиция и новый конституционный строй Кортни Янг и Иан Шапиро
Представительство женщин Энн Филлипс


Представительная власть*
Джон Стюарт Милль
О 	том, что в идеале лучшей формой правления является представительная власть
Уже давно (по-видимому, на всем протяжении существования свободы в Британии) принято утверждать, будто при условии добронравия деспота монархия может быть наилучшей формой правления. Я считаю это принципиальным и крайне пагубным заблуждением. До тех пор, пока его не удастся развеять, наши рассуждения о хорошем правительстве останутся безнадежно ошибочными.
Предполагается, что абсолютная власть, сосредоточенная в руках выдающейся личности, обеспечит действенное и разумное выполнение государством всех своих обязанностей...
Идеальный деспотизм подразумевает, что в той мере, в какой это зависит от самого тирана, государственная власть занимается не угнетением народа, а реализацией коллективных интересов и заботой обо всем, что связано с ними; люди же подчиняются подобному отвержению своей энергии и смиряются с ним. Оставить все вопросы на усмотрение Правителя, как если бы мы полагались на Провидение, - равнозначно тому, чтобы вовсе о них не заботиться и принимать их результаты, даже когда они нам не нравятся, подобно испытаниям, посылаемым Природой...
Таковы не просто естественные тенденции, а необходимые условия деспотического правления. От него нет избавления, если только сам деспотизм в какой-то мере не откажется от своей сути. Воображаемый благонамеренный тиран воздерживается от употребления своей власти и держит ее про запас, допуская течение общего хода событий таким образом, как будто люди действительно сами управляют государством...
Нетрудно доказать, что при идеальной форме правления суверенностью, то есть - верховной властью в государстве, в конечном счете наделено общество в целом. При этом каждый гражданин не только обладает правом голоса при осуществлении этой высшей суверенности, но и призывается, по крайней мере периодически, к непосредственному участию в управлении путем личного выполнения определенной публичной функции местного или общенационального масштаба...
Вряд ли нужно говорить, что мы не имеем ввиду, будто идеальная форма правления применяется или может иметь место во всех цивилизованных государствах. Речь идет о том, что если ее реа¬
лизовать на практике, то она обеспечит максимум полезных последствий, как непосредственных, так и в перспективе. Подлинно народное правительство - единственная полития, способная претендовать на соответствие данному условию. Она превосходит все другие формы в двух аспектах, коими определяется совершенство политического устройства. Во-первых, она непосредственно благоприятствует надлежащему управлению и, во- вторых, лучше, чем любая иная из имеющихся форм государственного устройства, содействует совершенствованию нации и достижению ею новых высот.
Ее превосходство над нынешним состоянием вытекает из двух принципов, справедливость и применимость коих столь же универсальны, как и у всех общих утверждений относительно человеческих проблем, какие только могут быть сформулированы. Первый состоит в том, что права и интересы всякого человека защищены от пренебрежения ими только тогда, когда заинтересованное лицо само способно и готово за них постоять. Второй заключается в том, что всеобщее благоденствие достигает тем больших высот и масштабов, чем больше и разнообразнее вложенные в него усилия людей.
Представим эти два принципа в форме, максимально соответствующей их современной интерпретации: защищенность человека от зла, которое ему могут причинить другие люди, прямо пропорциональна его способности и готовности к самозащите; кроме того, он достигает успеха в сражении с Природой лишь в той мере, в какой он самостоятелен, то есть зависит от своих собственных, автономных или согласованных действий, а не от благодеяний посторонних лиц...
Имманентная черта общественных отношений состоит в том, что никакое, даже самое искреннее, намерение защитить интересы других людей не может оправдать ограничения их свободы. Справедливость такого заявления тем более очевидна, что всякое подлинное и прочное улучшение жизни людей может стать результатом лишь приложения их собственных усилий. Вследствие совместного влияния этих двух принципов все свободные общества надежнее избавлены от общественной несправедливости, а также преступности, и тем самым достигают большего благоденствия, нежели все остальные (или же сами они в случае утраты свободы)...
* Выдержки из: Mill, John Stuart. Representative Government, New York: E.P. Datton, 1972.


Д.С. Милль. Представительная власть
265
Следует признать, что те преимущества свободы, коими уже удалось воспользоваться, достигнуты путем распространения ее благ только на часть общества, тогда как правление, при котором они распределялись бы между всеми поровну, пока остается неосуществленной мечтой. Всякая попытка действовать в данном направлении имеет самостоятельную ценность, причем во многих случаях при существующих условиях большего и нельзя сделать. Тем не менее, идеальная концепция либерального правления предусматривает наделение благами свободы всех людей. Если кому-либо они оказываются недоступны, то не только его интересы лишаются гарантий, дарованных остальным, но и у остальных остается меньше, нежели в противном случае, простора и побуждения к напряжению своей энергии во благо самих себя и своей общины, от чего всегда зависит коллективное благополучие.
Так обстоит дело с точки зрения современной ситуации, то есть достойного управления делами нынешнего поколения. Если же мы перейдем к рассмотрению влияния формы власти на характер человека, то обнаружим еще более определенное и бесспорное, если только это возможно, превосходство народного правления над всеми прочими...
Благотворное воздействие свободы на человека достигается только тогда, когда он является либо хочет быть гражданином, наделенным той же полнотой прав, как и всякий другой. Дисциплинированность в практических делах, которую граждане обретают в результате периодической необходимости выполнения определенных общественных обязанностей, еще важнее этого фактора самовосприя- тия. Уделяется недостаточно внимания тому, как мало в повседневной жизни большинства людей обстоятельств, способных как-то обогатить их представления или чувства. Их труд - не призвание, а рутина, основанная на самой примитивной личной заинтересованности в удовлетворении текущих потребностей. Ни то, что они делают, ни сам процесс не располагают к мыслям или чувствам, выходящим за пределы собственной жизни.
Даже когда им доступны поучительные книги, у них нет побуждения их читать, а в большинстве случаев нет возможности пообщаться с более образованными согражданами. Возложение же на человека некой общественной функции в какой-то мере восполнит эти недостатки. Если кому-то приходится выполнять важную общественную обязанность, то он по воле обстоятельств становится образованным человеком...
...Еще более благотворна моральная сторона опыта, получаемого даже при нечастом участии гражданина в выполнение общественных функций. Когда он занят ими, ему приходится тщательно взвешивать интересы, отличные от его собственных, а в случае их столкновения руководствоваться соображениями, выходящими за пределы личных обстоятельств. При каждом своем шаге он вынужден подчиняться принципам и правилам всеобщего блага. Причем обычно оказывается, что вместе с ним в этой работе участвуют умы, лучше знакомые с соответствующими идеями и действиями, а знакомство с ними поможет ему глубже почувствовать и постичь общие интересы. Человек начинает ощущать свою причастность к обществу, а также то, что ему лично полезно все, что составляет общественное благо...
Из совокупности этих рассуждений со всей очевидностью следует, что единственной формой правления, способной в полной мере удовлетворить все запросы государства и общества, является народовластие. Полезно участие граждан в выполнении даже самых малозначительных общественных функций, поэтому оно должно быть настолько широким, насколько это допускает прогресс общества. В конечном счете, крайне желательно участие всех в отправлении суверенной государственной власти. Но поскольку в сообществе, превосходящем по масштабам отдельно взятый малый город, невозможно обеспечить личное участие каждого в общественных делах (за исключением самых малозначительных), то идеальной формой правления должна служить представительная власть.


О выборах*
Жан Антуан Кондорсе
В свободном обществе, опирающемся на равенство, достижение точного народного выбора необходимо не только для всеобщего процветания и сохранности государства, но и для соблюдения базовых принципов, лежащих в основе жизни общества. ..
Теория выборов
Для человека, совершающего выбор в одиночку и желающего следовать четкой процедуре, выборы представляют собой итог последовательных решений, в ходе которых попарно сравниваются все кандидаты. В таком случае он останавливает свой выбор на людях, коих он считает достойными искомой должности.
Аналогичным образом, итог выборов есть результат оценок большинства. Каждый раз избиратель соизмеряет доводы в пользу одного из двух кандидатов. В ходе выборов голоса, отданные в пользу или против одного из кандидатов, отражают такие доводы и не уравновешиваются, а подсчитываются. Когда человек сравнивает две персоны и отдает предпочтение второй, а не первой из них, а затем, при сравнении второй персоны с третьей, выбирает последнюю, то он противоречил бы самому себе, если бы не предпочитал также третью персону первой. Если же при непосредственном сравнении первой и третьей персоны обнаружились бы основания отдать предпочтение первой из них, то ему пришлось бы тогда пересмотреть свое решение. Он сопоставил бы аргументы, стоящие за этим решением, с доводами, определившими другие его предпочтения (которые не сочетаются с этим новым решением), и отказался от варианта выбора, которое посчитал бы менее резонным.
В случае выборов с участием трех кандидатов три решения, обеспечивающие поддержку большинства при сравнении кандидатов, разбитых по парам, иногда могут быть лишены внутренней логики, даже если индивидуальный выбор каждого отдельного избирателя не содержит в себе противоречий. Такую ситуацию легко продемонстрировать на примерах, а объясняется она тем простым обстоятельством, что большинство в пользу каждой из выдвинутых кандидатур составляют не одни
и те же лица. Поэтому нам следует отвергнуть вариант с наименьшим большинством и оставить два других. Таким образом, во всех случаях, где мы можем достичь не более чем весьма существенной вероятности, мы должны отвергнуть вариант, который сам по себе возможен, если он исключает другую, более вероятную возможность.
Все же весьма вероятен результат выборов, включающий в себя вариант, который противоречит одному из решений, собравших большинство голосов. На деле такое происходит только в ситуациях, когда точно известно, что большинство хотя бы единожды выбрало неправильный ответ. В таком случае вероятность получения точного результата равна вероятности того, что большинство сделало только одну ошибку в отношении определенного варианта.
Нет необходимости особо подчеркивать, что противоречие, которое может иметь место между решениями большинства при наличии трех кандидатов, становится еще более вероятным при большем числе кандидатов или что в подобных случаях несколько из таких решений могут противоречить одно другому, то есть что большинство необходимо должно было совершить более одной ошибки. Последствия этого те же.
Список кандидатов, выдвигаемых на выборы, должен быть четко определен, раз всем членам избирательного корпуса предстоит совершить полный выбор, сравнивая одних и тех же кандидатов попарно или выстраивая их в список в порядке предпочтения, что сводится к тому же самому. Иными словами, каждый должен знать имена кандидатов, между которыми избирателям предстоит сделать выбор.
Однако нет необходимости, чтобы каждый сравнивал всех кандидатов или формировал полный список. По каким-то причинам отдельный избиратель может счесть определенное число кандидатов равными друг другу в результате рассмотрения их отличительных качеств или из-за того, что кандидаты ему неизвестны, а потому он не способен или не желает их оценивать...
Данное условие никоим образом не ограничивает свободу избирателей, так как оно требует лишь того, чтобы каждый решал, между какими кандидатами он хотел бы произвести выбор. Список всех тех, кто выдвигается подобным образом, в таком
Выдержки из: Condorcet, Marquis de. “On Elections” in: Condorcet, Marquis de. Foundations of Social Choice and
Political Theory, Cheltenham (UK), Northampton (Ma.): Edward Elgar, 1994.


Ж.А. Кондорсе. О выборах
267
случае ознакомил бы каждого избирателя с именами всех кандидатов, между которыми другие избиратели хотели бы произвести выбор. У него была бы тогда полная свобода решать, как он мог бы поучаствовать в таком рассмотрении: каких кандидатов он сам хотел бы внести в список в порядке предпочтения, а каких - полностью отвергнуть, поместив их в списке после имен всех остальных.
Выборы по любому методу, при котором поданные голоса не исчерпывают списка избирателей, приведут к результатам, противоречащим волеизъявлению большинства при условии полного учета всех голосов.
Конечно, будет существовать некоторая степень вероятности того, что итоги этих неполных выборов окажутся правильными, но она будет такой же, как и в случае с решением, рассмотренным лишь наполовину. На деле мы поддержали бы вероятное решение только тогда, когда обнаружили бы невозможность учета новой информации, и только до тех пор, пока сохранялась бы такая невозможность.
Однако мы были бы столь же далеки от достижения нашей цели, если бы принуждали каждого избирателя к выражению не того мнения, которое он сформировал сам, а полного волеизъявления в абсолютном смысле. Иначе говоря, если бы мы заставляли его установить порядок предпочтения между всеми канди датами, включая тех, кого он не знает. Ясно, что тогда он оценивал бы последних кандидатов наугад, а его выбор привел бы к избранию такого кандидата, который в иных условиях не получил бы достаточной поддержки. В первом случае мы игнорируем решения, которым следовало дать оценку, а во втором - мы оцениваем суждения, которые не были вынесены. В первом случае мы действуем, как если бы мы произвольно исключили некоторое количество избирателей, а во втором - как если бы мы произвольно наделили некоторых из них двойным количеством голосов.
Поэтому с точки зрения теории процедура выборов должна выглядеть следующим образом: после определения списка приемлемых кандидатов каждый избиратель должен выразить свою полную волю, будь то в плане предпочтения или безразличия.
Затем была бы сформирована таблица набравших большинство голосов суждений относительно отдельных пар кандидатов и из нее выведен итог - список кандидатов в порядке предпочтения, согласно мнению большинства. Если такие суждения взаимно исключали бы друг друга, то те из них, что набрали самое незначительное большинство голосов, отвергались бы.
Это абсолютно та же процедура, к которой прибегает всякий человек, желающий сделать обдуманный выбор путем применения общего, упорядоченного метода, пригодного во всех ситуациях.
Поскольку существует только один способ получить верное решение, процедуры, к которым прибегает совещательный орган, обыкновенно должны как можно больше походить на те, что используются, когда отдельный человек решает некий вопрос для самого себя.
У данного принципа могут быть и другие важные сферы применения. В таком случае он позволяет нам создать избирательный метод, который отличается достаточной естественностью и настолько совершенен, насколько природа вещей это допускает.
Всякий альтернативный метод необходимо сравнивать с описанным выше в плане времени, требуемого на выборы, степени просвещенности тех, кому доверено выбирать, необходимости предотвращения интриг, а также необходимости сохранить подлинное равенство между избирателями и вдохновить их на исполнение своей функции с максимальной скрупулезностью и энтузиазмом...


Либерализм против популизма*
Уильям X. Райкер
5.А. Теорема Эрроу
...Кеннет Эрроу опубликовал монографию «Общественный выбор и индивидуальные ценности» в 1951 г. Хотя его теорема сразу же вызвала споры среди экономистов, ее глубокое политическое значение не было незамедлительно оценено политологами1. В конце 1960-х, однако, многие философы, экономисты и политологи начали осознавать, насколько революционна эта теорема и насколько серьезно она оспаривает ряд общепринятых представлений - касающихся не только голосования, которое является темой данной работы, но также и онтологического обоснования общественного благоденствия - темы, обсуждение которой, к счастью, мы имеем возможность доверить метафизикам.
Суть теоремы Эрроу заключается в том, что не существует такого метода агрегирования индивидуальных точек зрения, который позволил бы одновременно отвечать и условиям справедливости самого метода, и условию логической обоснованности результатов. В некотором смысле эта теорема является обобщением парадокса голосования (см. section 1.Н), так как теорема эта представляет собой тезис о том, что появление чего-то подобного данному парадоксу возможно при любой справедливой системе обобщения ценностей. Поэтому эта теорема называется Общей теоремой невозможности.
Чтобы прояснить все значение теоремы Эрроу, я обрисую в общих чертах ситуацию и покажу, что одновременное соблюдение требований разумности и равенства невозможно*  1 2  *. Ситуация, на примере которой мы рассмотрим обобщение [индивидуальных предпочтений], такова:
1. Имеется п лиц, причем п > 2, и п конечно. Трудности, сопоставимые с парадоксом голосования, могут возникнуть у индивидов, которые при выборе имеют несколько предпочтений. Нас интересует, однако, социальный выбор, так что случай Робинзона Крузо мы можем смело обойти.
2. Имеется три или более альтернативы - то есть, для множестваX- (*/,..., хт), т > 3. Так как транзитивность или же другие условия разумного выбора бессмысленны для менее чем трех альтернатив, и так как на самом деле решение простым большинством дает логический результат по двум альтернативам, то конфликт между справедливостью и логической обоснованностью (разумностью) может возникнуть только в том случае, если т> 3.
3. Индивиды способны упорядочить альтернативы транзитивно: если л: R¡ у, и у г, тогда л: /?, г. Если не предполагается, что индивиды способны рассуждать логично, то тогда, разумеется, было бы совершенно бессмысленно ожидать от группы логичных результатов.
Условия справедливости таковы:
1. Универсальность индивидуальных ранжирований (Условие «и»). В данном случае требуется, чтобы множество О включало в себя все возможные вариации индивидуальных ранжирований, т. е. Д. Если всякое Д является тем или иным сочетанием предпочтений X, тогда это требование заключается в том, чтобы индивиды могли выбрать любое из возможных сочетаний. Например, если X = (х, у, г), люди вольны выбрать любую из следующих 13 конфигураций:
* Выдержки из: Riker, William Н. Liberalism against Populism, Prospect Hights, 111.: Waveland Press, 1982.
1 Riker, William H. “Voting and the Summation of Preference” in: American Political Science Review, Vol. 55, 1961, December, pp. 900-911.
2 Так как имеется множество доказательств, легко доступных для тех, кто захочет углубиться в изучение данной
проблемы, то здесь я не стану воспроизводить шаг за шагом это доказательство. Что касается доказательства Эрроу, пересмотренного Джулианом Блау (Julian Blau), см. Arrow, Kenneth. Social Choice and Individual Values, 2nd ed. New Haven, (Ct.) London: Yale Univ. Press, 1963, pp. 96-100. Еще одну, усовершенствованную версию доказательства Эрроу можно найти в Sen, Amartya К. Collective Choice and Social Welfare, San Francisco: Holden- Day, 1970, chap. 3. См. также Fishbum, Peter C. The Theory of Social Choice, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1973, p. 206. Топологическое доказательство содержит работа Hasson, Bengt “The Existence of Group Preference Function” in: Public Choice, Vol. 28, 1976, Winter, pp. 89-98. Любительский очерк о доказательстве Эрроу см. в книге Riker, William Н. and Ordeshook, Peter C. An Introduction to Positive Political Theory, Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1973, pp. 92-94.


У.Х. Райкер. Либерализм против популизма
269
1. хуг
7.x (у г)
2 .угх
8. у (г х)
3.2ху
9.г(ху)
4. хгу
5. гух
б.ухг
10. (ху)г \Ъ.(хуг)
11. (у г) х
12. (гх)у
(5-1)
Правомерность этого требования абсолютно неопровержима. Если общественные предпочтения должны основываться исключительно на индивидуальных - что теоретически представляется неотъемлемым демократическим принципом при любом его толковании, - тогда ограничение индивида в тех или иных его предпочтениях будет означать, что общественные предпочтения основаны в той же степени на ограничении, что и на индивидуальных суждениях. Любой запрет на индивидуальный выбор того или иного набора предпочтений с позиции демократии морально неприемлем (или по крайней мере несправедлив).
2. 	Единообразие. В соответствии с этим условием, при конфигурации предпочтений, в которой каждый индивид предпочитает альтернативу А альтернативе Б, коллективное упорядочение должно быть таким же - победивший не может проиграть, и наоборот.... Если учесть, что, в соответствии с идеей демократии, результаты должны основываться тем или иным образом на общественном участии, то существенным заблуждением будет использовать метод выбора, который ориентирован на отрицательный подсчёт индивидуальных предпочтений, хотя, как я уже показал, некоторые реально существующие методы именно на этом и основаны.
3. Суверенитет, или независимость граждан. Общественный выбор оказывается навязанным, если некоторая альтернатива (х) является доминирующей в любом множестве ф) индивидуальных предпочтений. Если х выбирается всегда, тогда индивидуальные предпочтения не имеют никакого отношения к общественному выбору. Может, например, случиться так, что х будет для всех наименее желаемой альтернативой, однако навязанный выбор сделает победителем х. В такой ситуации предпочтения избирателей не имеют ровно никакого отношения к исходу голосования, и говорить о демократическом участии бессмысленно.  44. Единогласие, или оптимальность Парето (Условие «Р»). В соответствии с этим требованием, если каждый отдает предпочтение х перед у, тогда функция социального выбора (Е) не выбирает у... Это форма, в которой единообразие и суверенитет граждан полностью соответствуют доказательствам теоремы Эрроу. Только в двух вариантах
результат может оказаться в противоречии с единогласием. Первый - это когда система объединения предпочтений не является единообразной. Предположим, что в £)' все, кроме /, отдают предпочтение х перед у, и у Р\. Тогда в О, / изменяется на х Р, у, так что х становится для всех предпочтительнее у\ но если Б не является единообразной, то может быть так, что х не принадлежит Р({х,_у}Д)). Другой вариант нарушения единогласия - это когда Ё навязывают _у, хотя все отдают предпочтение х переду. Таким образом, соединение единообразия и суверенитета граждан подразумевает оптимальность Парето.
Многие авторы истолковывали условие единогласия как чисто техническое - как, например, в ходе дискуссии по поводу метода завершения правила Кондорсе по Шварцу... Но оптимальность Парето приобретает гораздо больший вес, когда признается носителем единообразия и независимости, так как и то, и другое отмечены глубокими и явными признаками справедливости.
5. 	Независимость от посторонних альтернатив (Условие «I»). В соответствии с этим требованием... некий метод объединения предпочтений, Б, приходит к выбору той же самой альтернативы, что и общественный выбор, всякий раз, когда Б применяется к тому же самому условию, И. Хотя некоторые авторы полагали, что это условие - всего лишь требование технической эффективности, на самом деле оно имеет столько же моральных составляющих, что и прочие условия справедливости... С демократической точки зрения для каждого желательно, чтобы результаты основывались на предпочтениях голосующих, но это совершенно невозможно, если метод объединения предпочтений дает разные результаты по идентичным пунктам. Такое может произойти, например, если выбор из нескольких альтернатив осуществляется с помощью некоего метода, основанного на воле случая. Тогда результаты будет определять этот метод, а не предпочтения избирателей в £). Даже если разработать такой метод, при использовании которого вероятность выбора некой альтернативы будет каким-то образом пропорциональна числу людей, желающих именно этой альтернативы (если, например, две трети голосующих отдают предпочтение х перед у, то механизм выбирает х при р = 2/3), все равно ожидается, что в ходе нескольких случайных выборок механизм выберет х в р случаях и у в 1 - р случаях из одного и того же набора альтернатив, что будет очевидным нарушением Условия «I». В Древней Греции выборы жеребьевкой были


270
Раздел 6. Представительство
полезным методом для сохранения анонимности; сегодня это просто будет способом обойти предпочтения избирателей. Другим видом произвольности, нарушающим условие независимости, является утилитарное голосование. Основанное на сравнительном ранжировании индивидуальных предпочтений по шкалам неизвестной протяженности, утилитарное голосование дает преимущества индивидам, у которых восприятие более чуткое, а кругозор шире. Принцип независимости запрещает произвольность счета Борда...
6. 	Отсутствие диктатуры (Условие «И»), Согласно этому требованию, не должно быть такого лица из-за которого всякий раз, когда л: Р, у, социальным выбором становится *, вне зависимости от мнений других лиц. Так как вся идея демократии заключается в том, чтобы избежать подобных ситуаций, то моральная значимость этого условия несомненна.
Наконец, условие логической обоснованности заключается в том, что общественный выбор есть неустойчивый порядок, то есть множество X пронизано связями, и его члены могут быть социально упорядочены отношением Я, которое является транзитивным социальным аналогом комбинации предпочтений. (Это отношение, как в х Я у, означает, что л: выбран с перевесом над у, или по крайней мере имел равный счет с у.) В отличие от предыдущей ситуации, когда путем объединения предпочтений, или выбора, Р, просто выбирался элемент из X, теперь предполагается, что Р выбирает неоднократно из пар в X, дабы установить посредством последовательных выборов общественный порядок, аналогичный индивидуальным ранжированиям, Д. И как раз его неспособность произвести такой порядок является нарушением условия логической обоснованности.
Так как об индивидуальном неустойчивом ранжировании, или отношении Р, часто говорят как об индивидуальной рациональности, то об общественной транзитивности, или Я, иногда говорят как о коллективной рациональности (сам Эрроу именно так и описывал ее). И неспособность произвести общественную транзитивность также может рассматриваться как своего рода общественная иррациональность.
Теорема Эрроу, таким образом, заключается в том, что всякий возможный метод объединения [индивидуальных] выборов, который [даже] отвечает условию справедливости, не в состоянии гарантировать общественное упорядочение. А если общество, руководствуясь справедливыми методами, не может быть уверено в упорядочении результатов своих действий, тогда непонятно, что есть результаты справедливого метода. Это заключение представляется сокрушительным, ибо оно приравнивает (по крайней мере, в ряде случаев) демокра¬
тические результаты - и, следовательно, демократические методы - к миру бессмысленных случайностей.
5. В. Практическое применение теоремы Эрроу: частотность циклов
... Одно из значений теоремы Эрроу заключается в том, что при любой системе голосования или обобщения мнений вполне могут иметь место случаи нетранзитивных или цикличных результатов.... Так как, по определению, ни одна из альтернатив в том или ином цикле не может перевесить всех остальных, то победителя, по Кондорсе, среди цикличных альтернатив не будет. Все цикличные альтернативы имеют равные позиции в организации общества в том смысле, что х у г х, угхуигхуг имеют равные основания претендовать на именование себя организацией общества. Метод голосования Борда подобным же образом напрямую связывает цикличные альтернативы. Таким образом, при наличии цикла устройство общества оказывается неопределяемым. В этом случае реальный выбор осуществляется произвольно. Он не определяется предпочтениями избирателей. Скорее, он определяется тем, что позиция кого-то одного из делающих выбор будет доминирующей или он будет манипулировать процессом в свою пользу. Всякий цикл, таким образом, являет собой пример несостоятельности процесса голосования...
5.С. Отсутствие смысла
Основной пункт теоремы Эрроу и всей связанной с ней литературы заключается в том, что существует неразрешимое противоречие между логической обоснованностью и справедливостью. Чтобы гарантировать упорядочение или последовательность, независимому выбору необходимо существование какой-либо концентрации власти (в лице диктатора, олигархов, или коллегии обладающих правом вето), что резко противоречит идеалам демократии. Даже самые незначительные последовательности (Р+ или *РГ) предполагают конфликт с единогласием, которое также является элементарным условием справедливости.
Эти конфликты исследовались очень детально, особенно в последнее десятилетие; но никакого адекватного выхода из этой острой ситуации найдено не было, и представляется весьма маловероятным, что решение это когда-нибудь будет найдено. Неизбежным следствием является, таким образом, то, что, пока общество сохраняет демократические институты, его члены могут ожидать, что некоторые из их общественных


У.Х. Райкер. Либерализм против популизма
271
выборов будут неупорядоченными или непоследовательными. В том случае, если это верно, никакой осмысленный выбор вообще не может быть сделан. Если у фактически выбран - при данном механизме выбора и совокупности индивидуальных предпочтений - тогда утверждение,
что х есть наилучший, или правильный, или более предпочтительный вариант, будет, вероятно, ложным. Но равным образом ложным будет и утверждение, что у есть наилучший, или правильный, или наиболее предпочтительный вариант. И в этом случае выбор не имеет смысла...


Спасая демократию от политологии
Джерри Макки
Хотя демократизация является основной тенденцией в современном мире, в американской политологии доминирует мнение, что демократия хаотична, произвольна, бессмысленна и неосуществима. Такая точка зрения появилась после опубликования «теоремы невозможности» экономиста Кеннета Эрроу (1936 г.), которая позже была применена к политике покойным Уильямом Райкером, политологом Рочестерского Университета. В своей самой известной работе «Либерализм против Популизма» (1982 г.) Райкер утверждает, что выборы служат лишь для того, чтобы произвольно смещать чиновников. Популизм (опуская его уничижительное значение) можно определить как доктрину о том, что политические результаты соотносятся или должны соотноситься с коллективным мнением или волей свободных и равных граждан. В этом контексте Райкер и его последователи по так называемой Рочестерской школе политической мысли являются антипопулистами.
Поскольку различные избирательные системы могут давать различные результаты по одному и тому же комплексу индивидуальных предпочтений, утверждает Райкер, «популистская демократия» является ошибочной. Это утверждение основывается на ряде примеров, которые логически подтверждают возможность такого отклонения. Однако в действительности при ранжировании индивидуальных предпочтений (которые по крайней мере слегка коррелируют друг с другом, а не являются безотносительными или произвольными) - разумные правила голосования имеют тенденцию давать соответствующие результаты. Затем, продолжает Райкер, при наличии стабильной избирательной системы демократия становится бессмысленной: результаты голосования подвержены манипуляции; подтасованные результаты от реальных отличить невозможно, потому что невозможно узнать об индивидуальных намерениях, лежащих в основе коллективного поведения. Утверждение Райке- ра о том, что не существует средств, способных избавить демократию от возможных манипуляций, основывается на посылке о том, что важнейшие проблемы неизбежно подвержены цикличности.
Предположим, что утята из отряда «Юных Сурков» из Уткограда (комиксы Карла Баркса - прим. Ред.) решают путем мажоритарного голосования вопрос о том, как истратить свои сокровища, имея ввиду три альтернативы, как в таблице 6.1. Хьюберт и Луис отдают предпочтение А перед В,
Хьюберт и Дьютерономи отдают предпочтение В перед С, а Дьютерономи и Луис отдают предпочтение С перед А. Коллективный выбор формирует цикл вокруг А > В > С > А. Создается впечатление отсутствия коллективного выбора. Более того, если бы только Хьюберт контролировал порядок голосований, он бы смог манипулировать результатами выборов в пользу А, который для него находится в первом ряду, сначала объявив мажоритарное голосование между В и С, а затем выставив победителя в этих выборах против А. Теорему невозможности Эрроу можно понять как обобщение парадокса голосования Кондорсе. Циклы теоретически возможны, но вероятны ли они эмпирически? Данные по ранжированию реальных индивидуальных предпочтений показывают, что при распределении циклы возникают редко, а теоретические выкладки предсказывают такие выводы. Подтасованные результаты возможны только в том случае, когда циклы представляют собой проблему, и только если некоторым политическим игрокам несправедливо даруются властные полномочия, которых лишены прочие. Не должны вызывать удивления данные математической модели о том, что люди, обладающие широкими формальными полномочиями, могут оказывать большее влияние на результаты, В отличие от точки зрения Райкера, эта модель не доказывает существования проблемы внутри демократии, которая требовала бы равных властных полномочий.
Именно драматизм наглядных примеров политического дисбаланса, приведенных Райкером, в большей степени, чем его теоретические доводы, вызвал широкое распространение его антипопули- стских взглядов. Я тщательно изучил все детально обоснованные эмпирические утверждения о существовании циклов и иррациональности демократии, опубликованные Райкером и его последователями, и хочу доказать, что в каждом из них присутствуют ошибки - либо концептуальные, либо эмпирические (Макки, ближайшие публикации). Эти исследования конкретных случаев включают в себя: якобы имевший место цикл при обсуждении ассигнований Конгресса на сельское хозяйство; контроль за программой тренировок некоего летного клуба; цикл, который следует из поправки Пауэлла о десегрегации, внесенной на рассмотрение Конгресса в 1956 г.; цикл, возникший при голосовании в Сенате по предложенной 17-й поправке к Конституции США; цикл при рассмотрении Оговорки


Д. Маюси. Спасая Демократию от Политологии
273
Таблица 6.1
Парадокс голосования Кондорсе
Хьюберт
Дьютерономи
Луис
Первый
А
В
С
Второй
В
С
А
Третий
С
А
В
Уилмота (Wilmot Proviso) в 1846 г.; цикл при выдвижении кандидатов на пост президента на выборах 1860 г.; вынесение на обсуждение проблемы рабства с целью манипулирования политическими результатами; цикл при рассмотрении метода отбора кандидатов в президенты США на Конституционной Конвенции; якобы имевшие место манипуляции Линкольна во время его дебатов с Дугласом; якобы имевшее место манипулирование обстоятельствами Магнусона при обсуждении вопроса о применении нервно-паралитического газа, и другие случаи, которые я выбрал независимо от Райкера. Если эти иллюстрации окажутся неудачными, то неудачным следует признать и антипопулист- ское кредо.
Данная работа не достаточно обширна, чтобы обосновать в ней все мои выводы. Я, однако, представляю здесь сокращенный вариант рассуждений по вопросу, имеющему отношение к наиболее громкому утверждению Райкера, что на президентских выборах 1860 г. имел место цикл и что выбор из числа кандидатов, участвовавших в этой избирательной кампании, был в принципе произвольным и бессмысленным. Основная гипотеза Райкера заключается в том, что проблема рабства в американской политике до начала Гражданской войны была подавлена в результате манипуляций элиты Демократической партии, заключившей Миссурий- ский Компромисс 1820 г. Конкурирующие элиты вигов и республиканцев стремились возродить интерес к этой проблеме, преднамеренно создавая цикл, и, как показывает история, блестяще преуспели в этом при избрании Линкольна президентом в 1860 г.
На выборах президента США в 1860 г. было представлено четыре главных кандидата. Это были: Линкольн от недавно созданной республиканской партии; Дуглас от северных демократов; Белл от новой третьей партии и конституционных юнионистов, а также Брекинридж от южных демокра- тов-отступников. Линкольн получил относительное большинство (40 процентов голосов), и в данном случае Райкер подозревает существование цикла. Из всей совокупности данных о выборах мы располагаем только сведениями о волеизъявлении голосовавших в отношении предпочтений первого
уровня и не знаем, каковы были предпочтения относительно второго, третьего или четвертого уровней. Для проведения этого анализа Райкер должен был представить полные ранжирования избирателей, исходя из исторического контекста. Он представляет оценки полных ранжирований избирателей по 15 вероятным из 24 возможных ранжирований для устойчивых предпочтений относительно четырех кандидатов. Его оценки таким образом позволяют вычислить гипотетические результаты на основе альтернативных правил голосования. Результаты эксперимента Райкера на первый взгляд подтверждают его тезис о том, что демократия произвольна и бессмысленна. Различные правила голосования ведут к различным результатам, и при парном мажоритарном голосовании возникает цикл. Вот каковы результаты Райкера:
Относительное большинство (Plurality): Линкольн > Дуглас > Брекинридж > Белл
Большинство при попарных выборах (Pairwise Majority): ( Дуглас > Линкольн > Белл > Дуглас ) > Брекинридж
Счет Борда (Borda Count): Дуглас > Белл > Линкольн > Брекинридж
Одобрительные голосование (два голоса): Белл > Линкольн > Дуглас > Брекинридж
Одобрительное голосование (три голоса): Дуглас > Белл > Линкольн > Брекинридж
Райкер заключает, что при использовании пяти методов голосования Дуглас побеждает дважды, Белл единожды, Линкольн единожды; они оказываются внутри цикла и, следовательно, имеют равный результат единожды. «Очевидно, что, если мои догадки хотя бы приблизительно верны, выборы 1860 г. характеризовались полным дисбалансом» (1982,229).
Первые два ранжирования Райкера имеют отношение ко всем тем избирателям, которые, как мы


274
Раздел 6. Представительство
знаем, отдали предпочтение Линкольну. Они составили 40 процентов голосующего населения всей страны, поэтому, если в них содержится серьезная ошибка, нам нет нужды продолжать исследование. Восстанавливая данные Райкера, мы видим, что у него отмечены приблизительно 1794000 голосующих на свободном Севере, проголосовавших за Линкольна, и здесь Райкер близок к правде. Далее он утверждает, что из этого числа одна четверть, приблизительно 450000, ставила Дугласа на второе место, а три четверти, или около 1346000, ранжировали вторым Белла. Я утверждаю, что все было наоборот и что большинство избирателей, голосовавших за Линкольна, вторым ранжировали Дугласа, и очень немногие ранжировали вторым Белла.
Основным предметом политических дебатов был вопрос о том, в какой степени рабство будет разрешено на обширных территориях, не имеющих статуса штатов - так называемый вопрос «свободной земли»: в наибольшей степени сторонником свободной земли был Линкольн, затем Дуглас, затем Белл, затем Брекинридж (который был наиболее жёстким сторонником рабства). Если проблема рабства была наиболее острой среди избирателей, то тогда можно предположить, что Дуглас, а не Белл, занял бы второе место в выборе большинства, голосовавшего за Линкольна. Райкер не обосновывает свои оценки, но можно предположить, что его заключения относительно места Белла в предпочтениях всех избирателей, голосовавших за Линкольна, были основаны на мысли о том, что в рядах конституционных юнионистов находилось много южан-членов распавшейся партии вигов, и что бывшие виги Севера, чьим первым выбором был Линкольн, вторым выбрали бы Белла из провиговской партии конституционных юнионистов, но не Дугласа, который баллотировался от демократической партии - их давнего врага. Этого не произошло, и для того чтобы понять, почему, нам нужно посмотреть, за что же стояли партии, участвовавшие в тех выборах (особое внимание обратим на конституционных юнионистов).
Программы партий, как я предполагаю, полностью отражают их позиции, за исключением конституционных юнионистов. Их краткая программа представляет собой банальные призывы к Конституции, Союзу и Соблюдению Законов. Поэтому, а также по причине низкой явки сторонников юнионистов на выборы, некоторые исследователи избегают давать им идеологическую оценку. Однако внимательное прочтение их программы приводит нас к выводу о том, что их лозунги в поддержку длительного союза основаны на условиях восстановления прав штатов и их равенства в том виде, в каком они были записаны в первоначальном конституционном компромиссе. Их преданность
принципам этого договора объясняется отнюдь не современными ошибочными его интерпретациями или спекуляциями по этому вопросу со стороны северных штатов. Вне рамок своей программы конституционные юнионисты считали, что Конгресс должен защищать права собственности рабовладельцев на территориях, не имеющих статуса штата, т. е. точку зрения южан на проблему свободной земли. Они осуждали демократов Брекинриджа за то, что те угрожали отделением от Союза; но не отрицали права на отделение, если не удастся заключить компромисс с Севером. Бывшие южные виги, которые составляли самую крупную фракцию в организации конституционных юнионистов, стремились привлечь к себе северных вигов, но это им по большому счету не удалось, и, хотя они и были более умеренными, чем Брекинридж, их взгляды на проблему свободной земли не привлекли северян. Южная ориентация конституционных юнионистов не была секретом для северных избирателей, и эта партия получила лишь четыре процента их голосов.
Лишь один взгляд на географическую карту, показывающую распределение предпочтений избирателей на президентских выборах 1860 г. на уровне округов (McPherson, 1993, 128), позволяет заключить, что географическая широта соответствует позиции избирателей. Самые северные штаты голосовали за Линкольна (наиболее твёрдого сторонника «свободной земли»), нижние северные штаты голосовали за Дугласа (в меньшей степени сторонника «свободной земли»), верхние южные штаты голосовали за Белла (умеренного сторонника «рабской земли»), а нижние южные штаты голосовали за Брекинриджа (ярого сторонника «рабской земли»). Почему же избиратели в верхних северных штатах отдали предпочтение Линкольну? Первой и наиболее весомой причиной была защита Линкольном интересов Севера, включая его позицию относительно «свободной земли»; в противном случае их требованиям удовлетворил бы один из трёх остальных кандидатов. Если бы эти избиратели не проголосовали за Линкольна, кого бы они предпочли? Почему бы не Дугласа, чьи взгляды на защиту интересов Севера были так близки взглядам Линкольна? Ну а если бы не было Дугласа, в чью сторону обратился бы средний избиратель верхних северных штатов? Он проголосовал бы за Белла, кандидата от верхних южных штатов, и уж конечно не за Брекинриджа, кандидата от нижних южных штатов. Рассуждая подобным образом, нетрудно предсказать и ранжирования, сделанные средним избирателем в нижних северных штатах, в верхних южных штатах и нижних южных штатах.
Если бы предпочтения избирателя были идеологически зависимы только от вопроса о свободной


Д. Макки. Спасая Демократию от Политологии
275
земле, тогда можно было бы ожидать, что ранжирование предпочтений избирателей в верхних северных штатах будет выглядеть следующим образом: L [Линкольн] > D [Дуглас] > В1 [Белл] > Вг [Брекинридж]. Совокупные данные сомнительны из-за неверно названной «экологической ошибки». Тем не менее, такие данные необходимы, особенно если они обосновывают позицию, которая также подкрепляется независимыми мнениями. Совокупные данные на уровне штатов показывают, что в верхних северных штатах на первом месте по количеству голосов был Линкольн, а вторым - Дуглас. С идеологической точки зрения можно было бы предположить, что Белл был на третьем месте в северных штатах, но он стал третьим в трех штатах и четвертым в восьми. Это тот самый кандидат, который, согласно утверждениям Райкера, был ранжирован вторым северными избирателями Линкольна. В верхних северных штатах 55 процентов избирателей отдавали предпочтение Линкольну, 35 процентов - Дугласу, восемь процентов - Бре- кинриджу, два процента - Беллу, т. e. L > D > Вг > В1. Совокупные данные на уровне штатов по нижнему северу, верхнему югу и нижнему югу подтверждают мнение о том, что рабство было наиважнейшей проблемой, волновавшей население.
После проведённого мною первого анализа вопроса Табаррок и Спектор (Tabarrok and Spector 1999) опубликовали разносторонний и технически более тщательный анализ выборов 1860 г. Среди прочего, они обратились к историкам Гражданской войны с вопросом об их взглядах на ранжирование, и пятнадцать из числа этих исследователей откликнулись. Что касается избирателей, которые в своих предпочтениям ранжировали Линкольна первым, то, согласно наиболее распространённому среди историков мнению, 60 процентов ранжировали Дугласа вторым, а 40 процентов ранжировали вторым Белла. Табаррок и Спектор вывели средний показатель мнений историков и сравнили его с показателем Райкера. Уровень возможных результатов в пространстве позиционного голосования, по Табарроку и Спектору, при использовании показателя Райкера велик и допускает большое разнообразие ранжирований путем изменения весовых категорий правил позиционного голосования - от плюралистического счета до счета Борда, а также до антиплюралистического счета и всех промежуточных разновидностей. Уровень позиционного голосования, если использовать средние показатели историков, невелик, и «Дуглас побеждает ... при любой системе позиционного голосования, что придает значительный вес второму и/или второму и третьему по ранжиру предпочтению» (278); но Линкольн побеждает при плюралистическом подсчете, который не придает веса никаким предпочтениям, кроме первого по ранжиру. Голосова¬
ние по принципу попарного большинства является цикличным, если принимать во внимание показатели Райкера, но если брать средние показатели историков, то Дуглас опережает Белла на 15,1 процента, Белл опережает Линкольна на 0,033 процента (трехсотая доля одного процента), а Линкольн побеждает Брекинриджа на 25,4 процента.
Программы партий, совокупные данные о голосовании и обзор мнений, проведенный историками, подтверждают гипотезу о том, что Дуглас, а не Белл, занимал второе место в предпочтениях большинства избирателей, голосовавших за Линкольна. Как такой пересмотр влияет на утверждения Райкера о том, что демократия произвольна, поскольку различные методы голосования приводят к различным результатам, и о том, что демократия бессмысленна, поскольку искусственно создаются циклы по основным проблемам, таким, как рабство? В верхних и нижних северных штатах Линкольн получил 53 процента голосов, Дуглас - 36 процентов, а Белл - 4 процента. Согласно Райкеру, 25 процентов избирателей Линкольна ранжировали вторым Дугласа, а 75 процентов - Белла. По средним оценкам историков, 60 процентов этих избирателей вторым выбрали Дугласа, а 40 процентов - Белла. Предположим, что вторым Дугласа ранжировали как минимум 37 процентов, как максимум - 63 процента. В таком случае, что происходит с произвольными различными результатами и бессмысленным циклом? Они исчезают! Вот новые результаты:
Попарное большинство: Дуглас > Линкольн > Белл > Брекинридж
Счет Борда: Дуглас > Линкольн > Белл > Брекинридж
Одобрительное голосование (2 голоса): Дуглас > Линкольн > Белл > Брекинридж
Одобрительное голосование (3 голоса): Дуглас > Белл > Линкольн > Брекинридж
Более того, при втором туре на основе плюралистического подсчета Линкольн и Дуглас выходят во второй тур, и Дуглас побеждает кандидатов, проигравших в первом туре, - Белла и Брекинриджа, и победителем становится Белл, в результате чего выстраивается следующий ряд предпочтений избирателей: Э > Ь> В1 > Вк. Применение каждого из этих пяти методов делает победителем Дугласа. За исключением одобрительного голосования с тремя голосами, правила таких методов голосования дают ту же последовательность: Э > Ь > В1 > Вк.
Центрист наподобие Дугласа должен был победить на выборах 1860 г. То обстоятельство, что этого не случилось, объясняется антидемократическими


276
Раздел 6. Представительство
происками коллегии выборщиков и подрывной стратегией фракции Брекинриджа, которая окольными путями искала победы Линкольна для того, чтобы оправдать отделение от союза. Причиной победы Линкольна не был скрытый изъян демократии.
Теорема Эрроу продемонстрировала логическую возможность существования мажоритарного цикла, означающего отсутствие политической стабильности. Но в демократии мы скорее наблюдаем стабильность, нежели нестабильность. Первоначально Райкер утверждал, что циклы возникают часто, но обнаруживают их редко. Моделирование показывает, а эмпирические исследования подтверждают, что существование циклов практически невозможно. Райкер позже признавал, что циклы, которые не были бы преднамеренно сфабрикованы, нерегулярны, но для решения важнейших проблем участвующие в игре преднамеренно создают циклы путем введения новых альтернатив. Чтобы убедить себя пренебречь общественным благом и идеей демократии, являющимися в определённом смысле выражением воли народа, большинству индивидов потребуются веские доказательства того, что манипулирование политическими результатами происходит часто, что оно губительно и неизлечимо. Райкер склонен полагать, что обнаружить таковое
Библиография:
Arrow, Kenneth J. Social Choice and Individual Values, second edition. New Haven, (Ct.) London: Yale Univ. Press, 1963 (1951).
Mackie, Gerry. Forthcoming. Democracy Defended, Cambridge: Cambridge Univ. Press.
McPherson, James M. Ordeal by Fire, vol.l, The Coming of War, New York: McGraw-Hill, 1993.
манипулирование теоретически невозможно или эмпирически трудно. Он, однако, приводит весьма яркие примеры с целью продемонстрировать злостные манипуляции относительно наиболее важных вопросов, включая доказательство того, что крупнейшее событие в американской истории было следствием умышленно созданного цикла. Осуществив анализ всех приведённых Райкером примеров, я обнаружил, что каждый из них ошибочен. Теоретические выкладки о распределении предпочтений предполагают, что вероятность возникновения циклов чрезвычайно мала; эмпирические исследования показывают, что циклы не имеют практического значения; и, наконец, каждый исследованный и опубликованный пример политического цикла уже был подвергнут сомнению. Таким образом, я утверждаю, что после пятидесяти лет научных исследований, последовавших за первой публикацией теоремы Эрроу, никто не смог убедительно продемонстрировать существование в реальном мире цикла, ведущего к серьезным нормативным затруднениям.
Антипопулистские толкования результатов социального выбора, вдохновленные идеями Райкера и широко одобряемые в политологии, безосновательны, поэтому от них следует отказаться.
Riker, William H. Liberalism Against Populism: A Confrontation between the Theory of Democracy and the Theory of Social Choice, Prospect Heights: Waveland Press, 1982.
Tabarrok, Alexander and Spector, Lee. “Would the Borda Count Have Avoided the Civil War?” in: Journal of Theoretical Politics 11, 1999, pp. 261-288.


Малая вероятность парадокса Кондорсе в большом обществе*
А.С. Тангян
1. 	Введение
1.1 Социальный выбор в отношении кардинали- стской и ординалистской полезности
Еще в последней четверти XVIII в. Борда, Кондорсе и Лаплас применили математический метод к исследованию выборов посредством голосования (см. Black 1958; Young 1988; McLean and Űrkén 1994). Борда описал случаи, когда итогом голосования становились интуитивно неприемлемые результаты. Кондорсе открыл постоянство мажоритарного предпочтения, явление, известное как парадокс Кондорсе. Оба автора разработали новые методы преодоления этой проблемы голосования, в результате чего перед исследователями встали новые задачи. Лаплас обеспечил некоторые математические доводы, поддерживающие модель Борда. Эти исследования, поставившие под вопрос справедливость избирательных систем, получили многочисленных последователей, и таким образом дали жизнь новой научной отрасли - теории социального выбора.
Борда и Кондорсе положили основу двух различных точек зрения, которые и теперь продолжают являть собой два фундаментальных подхода к проблеме. Счет Борда основан на суммировании рангов кандидатов в перечнях предпочтений индивидов, что представляет собой количественную полезность. Лаплас рассматривал модель, основанную на реальных полезностях, как логическое продолжение модели Борда. Счет же Кондорсе использует парное голосование, где мы по сути имеем дело с порядковыми данными...
Подход со стороны порядковых числительных, включая и правило простого большинства, обычно расценивается как «более объективный» и более обоснованный, чем количественный. С другой стороны, непереходность предпочтений, открытая Кондорсе, в принципе присуща всем порядковым моделям. Таким образом, имея точный методологический базис, порядковый метод не имеет универсального применения, присущего количественному подходу. В общих чертах неприменимость порядкового подхода к социальному выбору была доказана Эрроу (1951).
Однако вопреки предсказаниям Кондорсе непереходность общественного предпочтения редко наблюдается при реальном голосовании. Более того, все демократические системы основаны на разных формах голосования, невзирая на неприменимость порядкового подхода. Так что мы наблюдаем явное противоречие между теорией и практикой.
В данной работе будет проведён анализ причины этого противоречия. Оказывается, что предсказания Кондорсе сбываются для совершенно определенного совокупного случая, когда «срединный» избиратель голосует за или против неких кандидатов с равной вероятностью. Имеющие отношение к данной теме аналитические исследования проводились следующими учеными: Де Мейер и Плотг (1970), Мэй (1971), Мэррилл и Тайдмен (1991), Ниеми и Вайсберг (1968), Гарман и Камьен (1968), Герлейн и Фишберн (1976), а также Герлейн (1983). О результатах компьютерного моделирования сообщалось в очерках Кэмпбелла и Таллока (1965), Клара (1966), Джонса и других (1995), также Ван Димена (1996) [см. библиографию].
Тезис о равной вероятности голосования за или против кандидатов означает, что эти кандидаты имеют равные достоинства - обстоятельство, которое возможно теоретически, но почти никогда не наблюдается на практике. Гораздо чаще кандидаты обладают разными преимуществами, что проявляется в асимметричности голосования. Мы доказываем, что в таком случае вероятность непереходного общественного предпочтения исчезает по мере того, как количество голосующих возрастает. Из этого мы заключаем, что вероятность наблюдать парадокс Кондорсе в ходе реального голосования очень невелика...
...Мы доказываем с помощью вероятностной модели, что групповые решения, основанные на парном мажоритарном голосовании или же суммировании индивидуальных количественных полезностей (в форме действительных чисел, целых чисел, или рангов) имеют тенденцию оставаться стабильными по мере того, как число индивидов возрастает. Единственным исключением является случай, когда пропорция голосов для пар альтернатив образует соотношение 50 на 50. Так как появление подобного равновесия очень мало вероятно,
* Автор приводит довольно многословные и полные технических деталей доказательства для подтверждения полученных им данных, которые не включены в эту статью. Для наших целей вполне достаточно привести объяснение его методов и резюме его результатов - Прим. ред.
Выдержки из: Tangian A. S. “Unlikelihood of Condorcet’s Paradox in a Large Society” in: Social Choice and Wel¬
fare 17, 2000, pp. 337-365.


278
Раздел 6. Представительство
то мы заключаем, что для большинства практических ситуаций счет по парному голосованию и счет по полезностям почти равнозначны.
Попытаемся объяснить основную мысль на интуитивном уровне в терминах, шахматного турнира. Представим себе соревнование по шахматам с тремя участниками - А, В и С. Благодаря счастливому стечению обстоятельств более слабый шахматист может одержать победу над более сильным, и тогда порядок предпочтений для этого множества шахматистов может образовать цикл, например, такой, как А>В>С>А. Однако при множественности туров сильнейший шахматист выигрывает чаще, набирая большее количество очков по сравнению со слабейшими шахматистами. После некоторого числа раундов рейтинг предпочтений для множества участников, основанный на парных играх, будет соответствовать рейтингу их реальных сил. (Следует помнить, что каждому профессиональному шахматисту присваивается рейтинг, который подсчитывается с учетом его результатов в нескольких турнирах).
Парное голосование за кандидатов А, В и С в маленькой группе голосующих подобно одному раунду турнира и сопряжено с риском искажения реальных преимуществ участников. В качестве результата могут появиться непереходные циклы в рейтинге предпочтений. Голосование же в большом обществе благодаря эффекту исчезновения погрешности подобно шахматному турниру с многочисленными раундами, где достоинства участников обнаруживаются с наибольшей точностью. Если общественные преимущества кандидатов адекватным образом отражаются голосованием в ходе выборов, тогда шкала (скрытых) достоинств выстраивает предпочтения в ряд подобно тому, как шкала рейтинга выстраивает порядок игроков по результатам нескольких раундов турнира.
Сама идея о том, что существует некое скрытое «объективное» предпочтение, которое искажается в индивидуальных предпочтениях, восходит к Кон- дорсе, предполагавшему наличие вероятностных отклонений от некоего «идеального» голосования. С этой точки зрения непереходность мажоритарных предпочтений вовсе не является парадоксом, скорее ошибкой, которую следует исправить - этот довод разрабатывался самим Кондорсе и некоторыми другими исследователями.
Наш подход может быть объяснен ссылкой на модель Блэка (1958) с единственной вершиной кривой предпочтений. Он доказал переходность мажоритарного предпочтения, используя такую расстановку кандидатов, при которой каждый выборщик имеет кривую предпочтения с одной вершиной. В нашей модели таким выравниванием является шкала латентных социальных достоинств. В большой модели отклонения от такой шкалы в индиви¬
дуальных предпочтениях могут считаться «ошибками», которыми можно пренебречь по мере роста числа индивидов.
Заметим, что, в отличие от Блэка, мы не ограничиваем область предпочтений (комбинаций индивидуальных предпочтений). Мы рассматриваем все варианты в свете некоторых вероятностных предпосылок (независимость голосующих, отклонение вероятности предпочтения от 0,5, то есть отсутствие равновесия голосов). Затем мы доказываем, что вероятность предпочтений, которые приведут к появлению непереходного социального выбора, исчезает по мере возрастания числа голосующих. Мы заключаем, что, дабы избежать парадокса Кондорсе в большом обществе, нет никакой необходимости вводить те или иные ограничения области предпочтений, поскольку она в подавляющем большинстве случаев «ограничивает сама себя» в вероятностном аспекте при довольно слабых предпосылках. То есть предпочтения, формирующие непереходный социальный выбор, представляют собой явление с переменной вероятностью...
В ходе вспомогательных рассуждений мы используем индивидуальные количественные полезности. Мы исходим из посылки, что они и на самом деле существуют и имеют некое вероятностное распределение, но их конкретизация не обязательна. Эта посылка не является ключевой, поскольку проблема существования вероятностных показателей не имеет значения для окончательных моделей, которые и представлены в данном случае (конечное число индивидов, при котором индивидуальные полезности могут быть ограничены до некоего предела).
Так как спектр теорий, ограниченный рамками данной работы, применим для произвольного распределения, результаты имеют силу даже в том случае, если эти распределения неизвестны. Здесь мы следуем тому же ходу рассуждений, [каков был характерен и для более ранних работ] (Та^шапе, 1991, 1994) при пересмотре парадокса Эрроу: мы доказываем свойства каждого показателя, а затем приходим к выводу о том, что точное знание этого показателя не является необходимым для подтверждения значимости данного свойства.
...[М]ы рассматриваем модель с двумя альтернативами. Мы доказываем, что результат голосования и суммирование индивидуальных количественных полезностей сливаются воедино по мере возрастания числа индивидов. Вероятность противоречий друг другу этих двух результатов значима только в том случае, если вероятность голосования за одного кандидата против другого равняется 0,5. Этот случай аналогичен ситуации, когда кандидаты обладают совершенно равными социальными преимуществами - совпадение, встречающееся редко.


А.С. Тангян. Малая вероятность парадокса Кондорсе в большом обществе
279
Затем мы распространяем эти результаты с пары альтернатив на несколько альтернатив. Это приводит нас к основному выводу данной работы: общественные предпочтения, основанные на порядковом или количественном подсчете, имеют тенденцию становиться одинаковыми по мере возрастания числа индивидов. В качестве логического вывода из этого следует, что в модели с большим числом голосующих переходность предпочтения Борда неотъемлемо присуща парному голосованию.
...[М]ы приводим численные доказательства того, что результаты, полученные и при голосовании, и при суммировании индивидуальных полезностей, совпадают. Скорость слияния этих двух методов принятия общественных решений зависит от нескольких параметров. Мы классифицируем распределения индивидуальных количественных предпочтений с учётом этих параметров и интерпретируем эти группы относительно вариантов общественного поведения...
...[В] большинстве практических ситуаций (когда не имеют места одновременно симметрия голосования и безразличие общества), результаты, основанные на голосовании и на суммировании индивидуальных предпочтений, дают схожие результаты. Для большого общества следует делать оговорку только в случае симметричного голосования при безразличном отношении общества.
Следует подчеркнуть, что парадокс Кондорсе остается актуальным для маленьких групп. Поскольку наша модель основана на вероятностной независимости индивидов, то под большим обществом мы подразумеваем большое число независимых индивидов. Несколько крупных объединений, члены которых разделяют одни и те же предпочтения, отнюдь не соответствуют этому условию. Такая модель является моделью с малым количеством участников, коэффициент веса которой соответствует величине группы.
Независимость может рассматриваться как наиболее последовательная реализация идеи вероятности. Следовательно, наши результаты с оговоркой можно отнести к зависимой вероятностной модели в качестве показателя своего рода общей тенденции.
Кроме того, наши выводы иллюстрируют мнение о том, что количественные измерения не слишком важны для обработки порядковых данных. Фактически мы доказываем, что голосование ведет к тем же самым результатам, что и суммирование количественных полезностей, следовательно, наиболее информативны порядковые предпочтения.
Наконец, из этого логически следует, что неточности, допущенные в ходе некоторых электоральных процедур, не должны играть решающую роль в большом обществе. В частности, выборы простым большинством голосов обнаруживают то же
самое предпочтение, что и более утонченные и «точные» методы выборов, основанные на количественных полезностях.
Например, рассмотрим президентские выборы в России 16 июня 1996 г., когда существовала альтернатива Ельцин-Зюганов. Несмотря на малую асимметрию голосов (34 и 32 процента голосов, соответственно), мы вправе предполагать, что общественный отклик не был индифферентным (так как политические программы кандидатов значительно отличались). С нашей точки зрения мы можем быть вполне уверены, что даже любая гипотетическая система голосования, принимающая во внимание степень индивидуальных предпочтений, дала бы тот же результат выборов.
В заключение суммируем основные утверждения данной работы:
1. Наша модель не основана на каком-либо ограничении области определения в отношении основных предпочтений, подразумевающем переходность мажоритарного предпочтения. Мы рассматриваем все уровни предпочтений, но доказываем, при довольно слабых предпосылках, что вероятность непереходного коллективного предпочтения исчезает по мере того, как растет число индивидов (Кондорсе рассматривал равновероятностные коллективные предпочтения, которые, как можно заметить, не отражают результат реального социального выбора).
2. Для этой цели мы принимаем следующие посылки:
• Независимость индивидов (вслед за Кондорсе и Лапласом),
• Независимость порядковых и количественных данных индивидуальных предпочтений (вслед за Борда и Лапласом),
• Асимметрия парного голосования (Тангян).
3. В большом обществе иной выбор в отношении голосования или суммирования индивидуальных полезностей не является статистически значимым. Реализация основной порядковой модели общественного выбора (переходности мажоритарного предпочтения) следует из существования двойственной количественной модели, при этом не требуя её точного знания.
4. В малой группе иной выбор в отношении голосования или суммирования индивидуальных полезностей является статистически значимым. Проверка разницы результатов требует дополнительной информации о распределении вероятностей предпочтения.
5. Иной выбор в отношении голосования и суммирования индивидуальных полезностей происходит по следующим причинам:
• высокий коэффициент отклонения о/т (так как о>1, то математическое ожидание т будет небольшим, т. е. индивиды индифферентны);


280
Раздел 6. Представительство
• почти симметричное голосование (р близко
К '/г).
6. 	Не следует уделять внимание несовершенствам избирательной системы, основанной на голосовании, поскольку:
Библиография:
Arrow, KJ. Social Choice and Individual Values, Chrich- ester (UK), New York: John Wiley&Sons, 1951.
Campbell, C.D., Tullock, G. “A Measure of the Importance of Cyclical Majorities” in: Economic Journal 75, 1965, pp. 853-856.
DeMeyer, F., Plott, Ch. “The Probability of a Cyclic Majority” in: Econometrica 38, 1970, pp. 345-354.
Garman, M., Kamien, M “The Paradox of Voting: Probability Calculations” in: Behavioral Science 10, 1965, pp. 306-317.
Gehrlein, W.V. “Condorcet’s Paradox” in: Theory and Decision 15, 1983, pp. 161-197.
Gerhlein, W.V., Fishbum, P.C. “The Probability of the Paradox of Voting: A Computable Solution” in: Journal of Economic Theory 13, 1976, pp. 14—25.
Jones, B., Radcliff, B., Taber, Ch., Timpone, R. “Con- dorcet Winners and the Paradox of Voting: Probability Calculations for Weak Preference Orders” in: American Political Science Review 89,1995, pp. 113-144.
Klahr, D. “A Computer Simulation of the paradox of Voting” in: American Political Science Review 60, 1966, pp. 384-390.
• Риск возникновения непереходного предпочтения ничтожно мал.
• Результаты выборов, основанных на голосовании, почти столь же точны, как и сложные системы с применением количественных полезностей. ..
May, R.M. “Some Mathematical Remarks on the Paradox of Voting” in: Behavioral Science 16, 1971, pp. 143-151.
McLean, I., Urken, A.D. (eds.) Classics of Social Choice, Ann Arbor (Mi): Univ. of Michigan Press, Ann Arbor, 1994.
Merril, Tideman “The Relative Efficiency of Approval and Condorcet Voting Proceduures” in: Rationality and Society 3, 1991, pp. 65-77.
Niemi, R.G., Weisberg, H. “A Mathematical Solution for the Probability of the Paradox of Voting” in: Behavioral Science 13, 1968, pp. 317-323.
Tanguiane, A.S. Aggregation and Representation of Preferences. Introduction to Mathematical Theory of Democracy, Springer, Berlin Heidelberg New York, 1991.
Tanguiane, A.S. “Arrow’s Paradox and Mathematical Theory of Democracy” in: Social Choice and Welfare 11 (1), 1994, pp. 1-82.
Young, H.P. “Condorcet’s Theory of Voting” in: American Political Science Review 82, 1988, pp. 1231- 1244.


Два взгляда либеральной демократии на конгруэнтность граждан и политиков*
Джон Д. Хьюбер и Д. Бингем Пауэлл-мл.
Утверждается, что либеральная демократия устанавливает связь между гражданами и политиками, что повторяющиеся процессы предвыборной борьбы и законотворческих дебатов гарантируют выполнение политиками воли граждан. Однако существует, по крайней мере, два совершенно различных взгляда на демократические процессы, способствующие установлению гармонии между предпочтениями граждан и государственной политикой.
С так называемой позиции мажоритарного контроля демократические выборы предназначены для создания сильных, однопартийных правительств большинства, которые, по существу, не ограничены другими партиями в разработке и проведении политического курса. Скорее всего, политики будут выполнять волю граждан, так как партия, контролирующая правительство, получила большинство голосов на выборах. Большинство граждан отдало предпочтение заявленным политическим взглядам этой партии, ее предыдущей деятельности или и тому, и другому одновременно - по отношению к альтернативе, предлагаемой другими партиями. С другой позиции, которую мы обозначим как пропорциональное влияние, выборы призваны формировать законодательную власть, отражающую предпочтения всех граждан. После выборов политический процесс требует проведения переговоров между партиями в рамках законодательной власти, а влияние тех или иных партий в этот послевыборный период определяет степень, в какой политики выполняют волю граждан.
В этой работе мы предлагаем простой способ осмысления степени конгруэнтности граждан и их правительств путем сравнения того, как граждане сами определяют свои позиции в левом/правом спектре, с тем, как эксперты-наблюдатели размещают в этом же спектре правящие политические партии. Затем мы попытаемся придать четкую теоретическую форму понятиям «мажоритарный контроль» и «пропорциональное влияние», связав их эмпирически со специфическими типами современной демократии, а также попытаемся оценить их успехи и неудачи в обеспечении конгруэнтности. В частности, мы хотим выяснить, каким образом связаны с уровнем конгруэнтности такие теоретически важные элементы, как: правительства, находящиеся у власти во время выборов; пред¬
полагаемые в ходе предвыборной борьбы будущие правительства; пропорциональное представительство и результаты выборов; формирование мажоритарных правительств после выборов.
Конечно, конгруэнтность - не единственное достоинство демократии: некоторые процессы, рассматриваемые здесь как промежуточные, могут представлять высокую ценность сами по себе. Возможно, избиратели, стремящиеся к контролю за властью, желают иметь правительственные структуры, чувствительные даже к малейшим изменениям в поведении электората. Возможно, избиратели предпочтут четко определенные альтернативы. Возможно, избиратели предпочтут, чтобы разработка и проведение политического курса были высокоэффективными. Постоянные меньшинства, возможно, предпочли бы пропорциональное представительство и консультативные переговоры в рамках законодательной власти, особенно если другие процессы откровенно навязывают волю большинства. Следовательно, мы не предполагаем, что конгруэнтность предпочтений граждан и государственной политики должны быть единственным основанием для выбора или поддержки одной из двух позиций. Однако мы считаем, что согласованность между предпочтениями граждан и действиями политиков составляет главное требование и главную цель либеральной демократии. То есть, как определяет Даль «разумное обоснование демократии», «большинство граждан может заставить правительство делать то, чего они больше всего хотят, и не делать того, чего они больше всего не хотят». Это не уникальная позиция, но она более четко, чем в большинстве других случаев, формулирует мнение тех, кто теоретизирует по поводу либеральной демократии. Таким образом, хотя конгруэнтность является лишь частью нашего главного интереса к демократическим процессам, она является очень важной частью...
Альтернативные представления о демократии и конгруэнтности
В каждом из двух подходов к демократии, рассматриваемых здесь, содержится четкое понимание пути, с помощью которого как избирательные, так
* Выдержки из: Huber, John D. and Powell, Bingham, Jr. “Congruence between Citizens and Policy-makers in Two
Visions of Liberal Democracy” in: World Politics, 46 (3), 1994, April, pp. 291-326.


282
Раздел 6. Представительство
и законодательные процессы могут обеспечивать согласованность между срединным гражданином и поведением правительств и политиков. Но для каждого подхода характерно свое видение этого пути, также как и проблемных областей.
Позиция мажоритарного контроля предполагает, что политическая власть будет сосредоточена в руках идентифицируемого правительства, избранного электоратом и ответственного перед ним. Выборы предполагают соревнование между правительством, находящимся у власти, и тем, которое к ней стремится прийти в результате победы на выборах. Избиратели оценивают прошлую деятельность и обещания на будущее каждого из них и выбирают претендента, чья политика, по их мнению, наиболее совпадает с их предпочтениями. Этот кандидат получает большинство голосов на выборах и в законодательном органе, и приступает к исполнению обязанностей, будучи приверженцем политических мер, одобренных большинством граждан. Находясь у власти, новое правительство проводит политику под пристальным наблюдением избирателей, которые могут сменить это правительство на следующих выборах, если оно не сдержит своих обещаний.
Ключевым этапом с точки зрения мажоритарного контроля, несомненно, является электоральная борьба: избиратели делают выбор между альтернативными партиями, после чего происходит обобщение индивидуальных волеизъявлений. Выборы должны обеспечить избирателям идентифицируемые альтернативные правительства, а победившей партии - четкий контроль над разработкой и проведением политического курса. Если эти определяющие характеристики контроля большинства достигаются, тогда наличие тесных отношений между избирателями и политиками будет зависеть от другого важного электорального параметра: наличия партии или кандидата, взгляды которого совпадали бы со взглядами большинства избирателей или были бы очень близки к этому. Если ни одно из идентифицируемых альтернативных правительств не соответствует взглядам срединного избирателя, то тогда, по нашему определению, мажоритарный демократический процесс не приведет к созданию правительства, приверженного «воле избирателей». В этой ситуации должны сыграть важную роль те, кто в период выборов находится у власти: однопартийные мажоритарные правительства, которые несут четкую ответственность за свои действия и будут вынуждены предчувствовать ожидания большинства граждан, так как надеются на победу на выборах; избирателям будет легче оценить надежность обещаний кандидатов и выбрать ту партию, чья позиция больше всего совпадает с их предпочтениями.
Ученые предложили множество отдельных моделей для объяснения того, как системы с мажори¬
тарным контролем могут осуществлять угодную гражданам политику. В известной модели двухпартийной борьбы, предложенной Энтони Даунсом, желание победить на выборах ориентирует обе партии на позицию срединного избирателя. При наличии лишь одного измерения - борьбы между партиями - получается, что партия, которой не удается объединить интересы срединных избирателей, может всегда потерпеть поражение от партии, которой это удалось. Стратегический интерес со стороны партий и рациональный выбор избирателей в совокупности обеспечивают победу той партии, которая лучше других соответствует чаяниям срединного избирателя. Если бы теория борьбы между партиями, стремящимися к усреднению позиций, была бы эмпирически верной, она бы обеспечила мощное доказательство того, что мажоритарный контроль приводит к конгруэнтности. Однако положения теории Даунса в значительной степени расходятся с фактами из опыта межпартийной борьбы.
Так как прислушиваться к мнению срединного избирателя для обеспечения конгруэнтности приходится только вновь победившей партии, мажоритарный контроль не будет зависеть от «стратегически настроенных» партий, как о том говорит Даунс. Он может включать «мандатный» вариант демократии или другие модели, в которых действующие должностные лица сталкиваются лицом к лицу с соперниками, предлагающими рано или поздно огромное множество других альтернатив. В данной статье мы не можем изложить весь спектр мнений о таких моделях; мы только отметим, что, с позиции теории мажоритарного контроля, можно прогнозировать, что победителем скорее всего станет тот, кто ближе всего окажется к срединному избирателю. В этом случае все эти модели склонны допускать, что впоследствии победитель станет доминировать в процессе разработки и проведения политического курса, осуществляя обещанную политику.
Если некий гибрид этих моделей докажет свою эмпирическую состоятельность, то другие (предполагаемые) достоинства подчинения меньшинства большинству окажутся подкреплены высокой степенью конгруэнтности предпочтений избирателей и обязательств политиков. Потенциальная проблема заключается, очевидно, в том, что различные эмпирические исследования, а также некоторые теоретические работы выявляют неспособность политиков создать в ходе конкурентной борьбы такую партию, которая пользовалась бы твердой поддержкой у срединного избирателя.
Адепты пропорционального влияния подходят к подобному прогнозированию конгруэнтности совсем с другой стороны. Модели и исследования, связанные с их позицией, сосредоточены не на проблеме большинства или контроля [большинства],


Д.Д. Хьюбер, Д.Б. Пауэлл-мл. Два взгляда либеральной демократии...
283
а на проблеме представительства и достижения компромисса в ходе переговоров. Такой подход менее четок на всех его многочисленных этапах. На этапе выборов, как подчеркивается в огромном количестве литературы о пропорциональном представительстве, необходим справедливый подсчет голосов всех избирателей, прежде чем должностное лицо приступит к исполнению служебных обязанностей. На уровне разработки и проведения политического курса разные аналитики - сторонники «включительной», или консоциональной демократии с Арендом Лейпхартом во главе утверждают, что меньшинства в глубоко разделенных системах захотят организовать «большую коалицию», которая сможет гарантировать им наличие голоса в разработке и проведении политического курса. В своей модели «консенсусной демократии» Лейпхарт обращает внимание на различные институциональные механизмы, на вариант «менее-чем-болыпой- коалиции», который побуждает большинство вести переговоры с меньшинством. По большей части в данной работе предполагается, что многопартийность на выборах и пропорциональное представительство являются крайне желательными предварительными условиями для таких переговоров.
Чтобы представить понятие пропорционального влияния как более четкую модель выборов, связывающих граждан и политиков, необходимо разъяснить исходные ожидания на каждом из этих двух важных этапов процесса формирования правительства. На стадии выборов пропорциональность предполагает наличие разнообразных партий, предлагающих многообразие альтернатив с тем, чтобы каждая группа граждан могла бы выбрать для себя наиболее привлекательную партию. Эти партии не стремятся, и не должны стремиться быть ближе к центру, если только практически все избиратели не ориентированы на центристскую позицию. Тогда в результате выборов, в соответствии с голосованием избирателей и законом о пропорциональном представительстве, законодательная власть формируется из партий, представляющих все эти группы, - пропорционально их силе. Важным следствием является то, что позиция срединного законодателя (или срединной партии, если партии в действительности являются реальными объединениями) должна быть очень близка к позиции срединного избирателя.
Вторая грань понятия пропорционального влияния касается ведения коалиционных переговоров. Так как выборы часто создают такую законодательную власть, где нет однопартийного большинства, различные коалиции могут формироваться среди многих представленных партий. Естественно, чем разнообразнее электорат, и, следовательно, пестрее парламент, тем, теоретически, больше вероятность отклонения коалиции от позиции срединного избирателя. Но, как и в отношении пред¬
выборной борьбы, теория коалиции прогнозирует, что в одномерных ситуациях партия, получившая поддержку срединного избирателя, будет играть доминирующую роль в формировании правительства, т. е. все коалиции должны включать партии, занимающие срединное положение, хотя любая коалиция может объединять другие партии, которые принадлежат либо к одной, либо к другой стороне политического спектра (либо представителей разных сторон).
Однако исследования не дают четкого ответа на то, будет ли доминировать партия, занимающая срединное положение, в разработке и проведении политического курса даже в одномерной ситуации. Лавер и Шофилд, а также де Сванн утверждают, что политическая позиция законодателей, занимающих срединное положение, будет преобладать, но Остин-Смит и Бэнкс, построив модель предвыборной борьбы и дальнейшего формирования правительства, обнаружили, что в итоге оптимальный политический результат никогда не соответствуют предпочтениям «срединных» законодателей. В более широком смысле, в ситуациях, когда одна партия или коалиция партий образует правительство и должна поддерживать жесткую партийную дисциплину, что имеет место на практике почти во всех парламентских системах, можно было бы рассчитывать, что правительство будет осуществлять политику в соответствии с мнением собственного внутрипартийного большинства, а не парламентского большинства в целом.
Таким образом, путем включения в коалицию срединной партии, мы имеем потенциальную возможность для обеспечения конгруэнтности, хотя и не очень сильной. С точки зрения мажоритарного подхода, существует опасность того, что в ходе предвыборной борьбы не удастся создать ни одной срединной партии. Однако внутрипарламентские переговоры могут обеспечить проведение конструктивной политики и в отсутствие политического «центра».
До этого момента мы рассматривали только согласованность между предпочтениями правительства и граждан. То есть мы предполагали, что процесс представительства заканчивается формированием правительственной коалиции. На практике все правительства, вероятно, будут так или иначе сталкиваться с вопросами, поставленными другими партиями, участвующими в процессе законотворчества...
При рассмотрения проблемы конгруэнтности с точки зрения мажоритарного контроля (особенно с позиций «мандатного» принципа), следовало бы ожидать, что чем сильнее влияние оппозиции при разработке и проведении политического курса, тем менее конгруэнтны позиции политиков и граждан. С этой точки зрения, выбор правящей партии, близкой срединному гражданину, сам по себе уже должен был обеспечить высокую степень согласованности


284
Раздел 6. Представительство
Таблица 6.2
Взгляды на демократию и процессы, обеспечивающие конгруэнтность избирателей и политиков
Этапы процессов Позиция контроля большинства Позиция пропорционального влияния
Предвыборная борьба
Результаты выборов
Формирование
правительства
Проведение политики в период между выборами
Прогноз
конгруэнтности
Идентифицируемые альтернативные правительства: одно находится у власти и стремится снова стать у власти, другое или оба они близки срединному избирателю
Большинство голосов достается партии, близкой по взглядам срединному избирателю
Победитель выборов формирует правительство большинства
Правительство доминирует во всем процессе разработки и проведения политического курса
Правительство является разработчиком политического курса и придерживается позиции, близкой к взглядам срединного избирателя
Большое многообразие вариантов выбора партий; отсутствие ясно выраженных коалиционных предпочтений
Пропорциональное законодательное представительство всех партий и избирателей
Поиск компромисса: правительственная коалиция включает законодателей, занимающих срединные позиции
Состав коалиций может меняться, но приверженцы срединных позиций в них всегда остаются; переговоры с оппозиционными партиями могут помочь уравновесить в правительстве положение партий, занимающих позиции слева и справа от срединной партии Правительство включает законодателей, занимающих срединное положение, но вес всех политиков в среднем будет ближе к срединному избирателю
конечной политики с интересами большинства граждан. Однако если все остальные партии не присоединились к центристской позиции, усиление оппозиции уже после формирования правительства может лишь усилить отток политиков от центра. Более того, это осложнит для избирателя возможность оценивать впоследствии ответственность правительства - а это обстоятельство в первую очередь снижает побудительные мотивы для партий приближаться к срединной позиции.
С точки зрения пропорционального влияния, придание определенного веса оппозиции может снова приблизить политиков к срединному избирателю, если правительство включает в себя как партию, занимающую срединное положение, так и другие - влево или вправо по политическому спектру. Следовательно, в отличие от того, чего следовало бы ожидать от идеальных систем мажоритарного контроля, в системах пропорционального влияния усиление оппозиционных партий при разработке и проведении политики может улучшить согласованность между тем, чего желают граждане, и тем, какая в результате формируется политика; а может и не улучшить - в зависимости от специфики позиций правительства и других партий...
Свойства систем либерального демократического контроля: теория и практика
Два взгляда на демократию основаны как на опыте и традиции, так и на теории. Таблица 6.2 показывает, что мы можем определить черты предвы¬
борной борьбы, результаты выборов и законодательных компромиссов, что позволит нам эмпирическим путем распределить по категориям различные системы в той мере, в которой они соответствуют тому или иному взгляду. В таблице 6.3 представлены данные, необходимые для выполнения этой задачи.
Эти данные используются для распределения по категориям демократических систем правления в двенадцати индустриальных странах в период с 1968 по 1987 г. Затем мы будем использовать данные 1978-1985 гг. для теста конгруэнтности.
На этапе предвыборной борьбы мажоритарный подход подчеркивает, что избиратели должны быть способны определить будущие альтернативные правительства, а ответственность за предшествующую политику, проводимую действующим правительством, должна быть ясна. В пропорциональном подходе выделяется важность наличия большого числа партий, предлагающих широкий выбор вариантов. В таблице 6.3 мы видим страны, фигурирующие в нашем исследовании, и затем, в колонках 1-3, указаны особенности их предвыборной борьбы.
Граждане, правительства и идеологическая конгруэнтность в мажоритарных и пропорциональных системах
Мы предлагаем два способа измерить соотношение между позицией правительства и оценочной позицией срединного избирателя, назвав их «Отдаленность правительства-1» и «Отдаленность


Д.Д. Хьюбер, Д.Б. Пауэлл-мл. Два взгляда либеральной демократии...
285
Таблица 6.3
Системные характеристики двенадцати демократических стран*
Страны
(1) М.С. Возможность идентифицировать будущее правительств
(2) М.С. Статус предыдущего правительства
(3).Р.1.
Число
действующий
партий
(4) М.С. Одна партия или предвыборная коалиция получает большинство
(5) P .1. Пропорциональность
(6) М.С.& Р.1. Влияние комитета оппозиции
Австралия
100
0,44
2,5
100
87
Нет
Бельгия
0
0
6Д
14
91
Да
Дания
38
0
5,4
0
97
Да
Франция
38
0,125
3,5
75
79
Нет
Зап. Германия
100
0
2,7
100
98
Да
Ирландия
33
0,33
2,6
50
96
Нет
Италия
0
0
3,6
0
95
Да
Нидерланды
17
0
5,1
17
96
Да
Новая Зеландия
100
1,0
2,0
100
80
Нет
Испания
100
0,33
2,6
43
83
Да
Швеция
29
0,125
3,3
83
98
Да
Англия
100
0,67
2,2
67
85
Нет
* См. описание вычислений в тексте. Данные в колонках 1-4 являются средними показателями за период 1968— 1987 гг. Данные в колонке 5 взяты из книги Томаса Макки и Ричарда Роуза «Международный альманах истории выборов» (см.: Mackie, Thomas Т. and Rose, Richard. The International Almanac of Electoral History, 3-rd ed., Wash.: CQ Press,1991, pp. c. 509-510). Колонка 6 основана на анализе Строма (см.: Strom, 1990, fh. 29, ch. 3) и анализе Пауэлла и Уиттена (Powell and Whitten, fh. 33).
правительства-2»... Первая определяет усредненную позицию всех партий в правительстве в зависимости от размера соответствующей партии...
Так как число портфелей в правительстве, которое получает партия, может не давать адекватного представления о ее влиянии в коалиции, мы предлагаем альтернативное измерение «Отдаленность правительства-2». Эта вторая мера предполагает, что положение правительственной коалиции в левой или правой части политического спектра определяется позицией срединной партии в ее составе. Поэтому «Отдаленность правительства-2» лишь указывает на положение срединной партии правительства в левой или правой части политического спектра. Какой из этих двух способов наиболее адекватен, зависит, разумеется, от того, какую теорию мы применяем для анализа процесса разработки и проведения политического курса в правительстве. Однако, как мы увидим, результаты обоих способов достаточно похожи...
Сравнение конгруэнтности граждан и правительств в трех типах систем
Таблица 6.5 представляет показатели средней отдаленности для трех типов систем, используя
наши две разные меры позиции правительства. Эти данные показывают, что оба измерения отдаленности работают достаточно схоже. Очевидно, что при мажоритарных и смешанных системах правительства в среднем в значительной степени гораздо более удалены от срединного избирателя, чем правительства в системах с пропорциональным влиянием: среднестатистическое правительство в системе с мажоритарным контролем и смешанной системе более чем на 1,5 пункта удалено от срединного избирателя; среднестатистическое правительство в системе с пропорциональным влиянием отклоняется примерно на 1 пункт. Даже при таком малом количестве случаев, разница в 0,5 пункта между средним числом систем с пропорциональным влиянием и средним числом систем с мажоритарным контролем является статистически значащей (односторонний критерий).
В скобках в таблице 6.5 мы показываем процентное соотношение избирателей между правительством и срединным гражданином. Эта цифра зависит как от абсолютной отдаленности, так и от распределения участников голосования по шкале слева направо. Например, если бы избиратели были более рассредоточены в системах с мажоритарным контролем, большее расстояние могло бы повлиять на такое же число избирателей, как влияет


286
Раздел 6. Представительство
Таблица 6.4
Характеристики системы мажоритарного контроля, смешанной системы и системы пропорционального влияния в 1968-1987 гг. (1978-1985 гг.)*
Тип системы
Мажоритарный контроль: Австралия, Великобритания, Новая Зеландия
Смешанная система: Франция, Германия, Ирландия, Испания, Швеция
Пропорциональное влияние: Дания, Бельгия, Италия, Нидерланды
Предвыборная борьба
Идентифицируемость
100(100)
80 (75)
36 (45)
Статус предшествующего правительства
0,67(0,80)
0,17(0,06)
0(0)
Количество действующих партий
2,2 (2,2)
3,1 (3,0)
5,1 (5,4)
Результаты выборов
% побед на выборах одной партии или предвыборной коалиции
95 (100)
66 (58)
7(10)
Пропорциональность
85 (83)
92 (93)
95 (96)
Компромиссы в законодательном собрании
% комитетов, позволяющих оппозиции оказывать влияние
0(0)
60 (60)
80 (80)
Количество выборов
29(5)
29(12)
27 (10)
* Первое число в каждой колонке относится к периоду 1968-1987 гг. Число в скобках относится к периоду 1978— 1985 гг. (периоду, в котором мы анализируем конгруэнтность). Первое число в ряду «Пропорциональность» вычислено на основе данных Макки и Роуза (см.: Mackie and Rose. Op. cit., c. 510), которые рассчитаны на основе использования только данных о последних выборах в их исследовании.
Таблица 6.5
Конгруэнтность и политическая (левая/правая) ориентация правительства и граждан *
Тип системы
Мажоритарный
Смешанный
контроль
Пропорциональное
влияние
«Отдаленность правительства-1»
1,61 (28%)
1,43 (23%)
0,96 (20%)
«Отдаленность правительства-2»
1,61 (28%)
1,55 (25%)
1,03 (20%)
N
5
16
17
* «Отдаленность правительства-1» измеряет разницу между средневзвешенной левой/правой позицией правительства и левой/правой позицией срединного избирателя. «Отдаленность-2» измеряет разницу между левой/правой позицией срединной партии в правительственной коалиции и левую/правую позицию срединного гражданина. Цифры в скобках показывают долю избирателей между правительством и большинством граждан. Позиции партий см.: Castles and Mair (fn 10).
меньшая удаленность в системах с пропорциональным влиянием. Однако мы наблюдаем такую же картину и в случаях абсолютной удаленности. В среднем, в системах с мажоритарным контролем 28 процентов электората оказывается между правительством и серединой, в то время как в смешанной системе эти цифры составляют 23-25 процентов и 20 процентов - в системах с пропорциональным влиянием.
Преимущество систем с пропорциональным влиянием в обеспечении большей конгруэнтности правительств и избирателей оказывается теоретически несколько неожиданным. Мы предполагали, что в системах с мажоритарным контролем правительства будут ближе к срединному избирателю вследствие прямого результата борьбы партий и выбора избирателей (как по теории Даунса так и согласно некоторым нестратегическим или частич¬


Д.Д. Хьюбер, Д.Б. Пауэлл-мл. Два взгляда либеральной демократии...
287
но стратегическим вариантам). Мы также рассчитывали, что в системе с пропорциональным влиянием коалиционные компромиссы могли бы привести к формированию правительств, которые далеки от позиций срединного избирателя. Но верным оказалось обратное. Причина более слабого функционирования систем с мажоритарным контролем, в основном, заключается в том, что две главные партии в Великобритании и Австралии были в период нашего исследования очень далеки от срединного избирателя (более чем на 2 пункта). Более близкая срединному избирателю из двух крупных партий действительно приходит к власти, но это все же очень крайний случай. В Новой Зеландии система мажоритарного контроля, видимо, работает лучше. В самом деле, обе главные партии достаточно близки к срединному избирателю (около 1 пункта).
В смешанных системах наблюдается похожая проблема, хотя в условиях многопартийности она не удивительна с теоретической точки зрения. В этом случае обычной картиной является формирование официальных или неофициальных предвыборных коалиций, в которых правые борются против левых. Коалиции часто не удается создать, но та, которая получает большинство голосов, формирует правительство без переговоров с оппозицией. Ярким примером является Франция, где оба
основных альтернативных правительства очень далеки от срединного избирателя. В 1978 г. победившая консервативная коалиция была удалена от срединного избирателя на 2,75 - наш самый большой пример отдаленности. В Германии, Испании, Швеции альтернативы также находятся на достаточно большом расстоянии друг от друга - на удалении 1,5 пункта от срединного избирателя. Только в Ирландии обе альтернативных партии близки ко взглядам срединного избирателя.
Регрессионный анализ
Хотя мы имеем интересные результаты в таблице 6.5, вызывает беспокойство тот факт, что существует только пять случаев выборов в рамках чисто мажоритарного контроля. Регрессионный анализ может помочь нам подняться над типологией, чтобы пролить свет на вклад различных свойств политических систем в степень конгруэнтности...
В таблице 6.6 представлены результаты шести регрессий ОЬБ, в которых формирование нового правительства является единицей анализа, а характеристики выборов и законодательства, описанные в таблице 6.4, являются независимыми переменными...
Таблица 6.6
Прогнозирование удаленности срединного избирателя от левой/правой позиции правительства по моделям «Отдаленность-1» и «Отдаленность-2»
Зависимая переменная: «Отдаленность -1»
Зависимая переменная: «Отдаленность-2»
Независимые переменные*
0)
(2)
(3)
(4)
(5)
(6)
Идентифицируемость будущего правительства
0,010
-
0,009
0,009
-
0,0073
Статус предыдущего правительства
(0,003)
-0,52
_
(0,003)
-0,54
(0,003)
-0,58
_
(0,0036)
-0,61
Политическая партия или предвыборная коалиция
(0,40)
-0,17
(0,38)
-0,29
(0,42)
-0,22
(0,42)
-0,34
побеждает на выборах Число действующих партий
(0,30)
-0,131
(0,29)
-0,05
(0,31)
-0,14
(0,32)
-0,08
Пропорциональность результатов выборов
—
(0,070)
-0,047
(0,07)
-0,041
_
(0,07)
-0,038
(0,08)
-0,036
Влияние оппозиции через комитеты
-0,27
(0,021)
0,44
(0,020)
0,07
-0,46
(0,021)
0,28
(0,021)
-0,12
(0,33)
(0,33)
(0,37)
(0,36)
(0,35)
(0,40)
Интерсепция
0,95
5,79
4,83
1,27
5,19
4,78
(0,36)
(1,80)
(1,88)
(0,38)
(1,87)
(2,03)
N
38
38
38
38
38
38
Поправка Я2
0,20
0,14
0,26
0,15
0,11
0,18
Стандартная погрешность регрессии
0,65
0,68
0,63
0,69
0,71
0,68
Независимые переменные описаны в тексте.


288
Раздел 6. Представительство
Таблица 6.7
Конгруэнтность политиков и граждан левой и правой ориентаций*
Тип системы
Мажоритарный
Смешанная
Пропорциональное
контроль
влияние
Отдаленность
1,17
1,03
0,50
Политика I
(22%)
(18%)
(10%)
Отдаленность
1,17
1,15
0,59
Политика II
(22%)
(20%)
(12%)
* Для «Отдаленности политика-1» и «Отдаленности политика-2» вес партии определяется тем, является ли эта партия правительственной, партией общественной поддержки или оппозиционной. В измерении «Отдаленности политика-1» используются те же критерии, что и в «Отдаленности правительства-1», для определения позиции правительства. В измерении «Отдаленности политика-2» используются те же критерии, что и в «Отдаленности правительства-2», для определения позиции правительства. Дальнейшие детали представлены в тексте и приложении. Числа в скобках показывают процент граждан между политиками и срединными гражданами.
Общие выводы из двух первых регрессий очевидны: специфика мажоритарного контроля имеет смешанные последствия, чистым результатом которых является удаление правительства от срединного избирателя; свойства пропорционального влияния приближают правительства к нему...
...Когда все переменные вводятся в модель, главные переменные в системе мажоритарного контроля имеют смешанный результат, указывающий, что идентифицируемые будущие правительства неблагоприятны для конгруэнтности; переменные в системе пропорционального влияния способствуют ей. Следовательно, регрессионный анализ поддерживает и проясняет простое сравнение типов систем. Несмотря на правдоподобность теории Даунса и некоторых других определений мажоритарной демократии, которые прогнозируют согласованность, когда в период выборов существуют четко идентифицируемые будущие правительства, избранные правительства, как правило, далеки от интересов срединного избирателя. И в тех случаях, когда увеличивается число действующих партий и пропорциональность результатов выборов, конгруэнтность увеличивается, несмотря на беспокойство, которое вызывает процесс формирования правительств. В действительности, такая конгруэнтность является наилучшей, т.к. партии не берут на себя таких предвыборных обязательств, которые могут обернуться созданием правительств меньшинства. Если сформулировать различие между двумя системами иначе, то, в среднем, последствия неудач в предвыборной борьбе в системах с мажоритарным контролем (и в смешанных системах) кажутся более серьезными для конгруэнтности, чем неудача в формировании правительства в системах с пропорциональным влиянием...
Граждане, политики и идеологическая конгруэнтность
В парламентских системах правительства хотя бы частично подвержены влиянию оппозиции в проведении политического курса; и принцип мажоритарного контроля, и принцип пропорционального влияния дают разные прогнозы о том, как роль оппозиционных партий должна воздействовать на конгруэнтность. Следовательно, изучение эффективности обеих позиций должно выходить за пределы партий, на которые формально ложится ответственность за деятельность правительства...
Сравнение конгруэнтности граждан и политиков в трех типах систем
Таблица 6.7 сравнивает расстояние между политиками и срединными гражданами в трех типах систем...
...Наиболее поразительно то, что конгруэнтность улучшается во всех трех типах систем. Во всех 38 правительствах средняя отдаленность между срединным избирателем и правительством составляла примерно 1.3; тогда как средняя отдаленность между срединным избирателем и противостоящими политиками составляла около 0.85. Это уменьшение было примерно одинаковым во всех трех типах систем. Однако это не означает, что оппозиция ближе к избирателям, чем правительство. Это не так. Скорее, это означает, что до тех пор пока мы в наших оценках политической деятельности продолжаем придавать больше веса правительству, чем оппозиции, бблыпая конгруэнтность достигается


Д.Д. Хьюбер, Д.Б. Пауэлл-мл. Два взгляда либеральной демократии...
289
путем предоставления оппозиции некоторого веса, а не исключения оппозиционных сил из политического процесса...
Регрессионный анализ
В связи с тем, что результаты данных, приведенных в таблице 6.7, являются интересными и, в некотором роде, неожиданными, далее целесообразно проанализировать взаимосвязь системных характеристик и политических переменных с помощью использования многовариантных уравнений регрессии...
Результаты регрессии помогают интерпретировать и подтверждают результаты простого сравнения типов систем. Критерии измерения политиков показывают уменьшение отдаленности во всех трех типах систем. Однако системы с пропорциональным влиянием все же показывают существенное преимущество. Идентификация в предвыборной борьбе дается дорого, хотя ее стоимость не так уж велика в абсолютном выражении после того, как мы добавим веса влиянию оппозиции на процесс разработки и проведения политического курса. Низкая пропорциональность в представительстве по- прежнему обходится дорого. Нахождение у власти однопартийного правительства большинства в период до выборов способствует уменьшению отдаленности. Однако и многопартийные системы в определенной мере способствуют этому, также как и влияние оппозиции. В итоге преимущество в отношении конгруэнтности имеет система пропорционального влияния.
Заключительные комментарии
Мы пытались более детально сосредоточиться на двух главных представлениях о процессах, которые связывают граждан и политиков в современных демократических странах. Следует подчеркнуть, что обобщенность наших результатов ограничивается характером нашего исследования: другой временной период мог бы показать, что в мажоритарной предвыборной борьбе партии не настолько уходят в крайности и что компромиссы в системе пропорционального влияния не дают таких центристских результатов. Более того, мы прекрасно понимаем, что политические «обязательства» правительств и действительные результаты их политики не обязательно совпадают. Это различие стало бы особенно важной проблемой в отношении правильности наших результатов, если бы расхождение реальной политики и обещаний было бы заметнее в пропорциональных системах, чем в мажоритарных. Трудность четкой идентификации ответственности за политику в пропорциональной системе - это главное основание для беспокойства.
С учетом этих предостережений, результаты нашего анализа кажутся четкими и последовательными. В простом сравнении, вопреки нашим теоретическим ожиданиям о конгруэнтных связях в каждом из подходов, правительства в системах пропорционального влияния в среднем значительно ближе к срединному избирателю, чем в смешанных системах и системах мажоритарного контроля. Регрессионный анализ еще раз нас в этом убедил. Если перед избирателями два четких варианта (партий или предвыборных коалиций), эти варианты и, следовательно, правительства имеют тенденцию отдаляться от срединного избирателя. Если перед избирателями разнообразный набор альтернатив и результаты выборов являются пропорциональными, то правительства будут ближе к срединному избирателю. Убедительно и то, что результаты регрессии подтверждают эти выводы, так как они позволяют нам воспользоваться преимуществом смеси свойств в смешанных системах, а не полагаться исключительно на ряд случаев мажоритарного контроля в чистом виде.
Наш анализ положения политиков, который неизбежно является более спекулятивным из-за проблемы четкой идентификации, также плодотворен, благодаря результатам, которые частично противоречат нашим изначальным теоретическим предположениям. Учет некоторого влияния оппозиции способствует согласованности с избирателями практически во всех системах, с удивительно весомыми последствиями в смешанных системах и системах мажоритарного контроля. Однако неоспоримое преимущество принадлежит системам пропорционального влияния, которые добились согласованности, в особенности благодаря сильному весу оппозиционных партий во время правления меньшинства и благодаря тому, что эти системы обычно допускают большее влияние оппозиции через комитеты.
Что касается результатов в отношении системы мажоритарного контроля и, в более общем смысле, высокой идентифицируемости, то они поднимают важный дополнительный вопрос о разработке и проведении политического курса. Мы изучаем конгруэнтность по каждому отдельному правительству, и мы не располагаем наблюдениями за достаточно длительный период, чтобы рассмотреть правительства в среднем на протяжении нескольких десятилетий. Следовательно, хотя каждое правительство в Великобритании и Австралии может быть достаточно удалено от срединного избирателя, средняя позиция с течением времени может быть ближе к центру. Конечно, длительное доминирование таких правительств, как консервативное правительство в Великобритании с 1979 г. до нашего времени (или консервативная коалиция во Франции с 1958 по 1981 г.) может означать, что в результате таких колебаний баланс восстанавливается медленно (или не восстанавливается вовсе).


290
Раздел 6. Представительство
Временной интервал, необходимый для обеспечения конгруэнтности, является важным вопросом для будущих исследований. Отношения между конгруэнтностью и другими чертами демократического правительства, часто толкуемыми как желательные (стабильность, эффективность, ответственность), остаются другой сферой для изучения. Рассмотрение этих вопросов вновь напоминает
нам о сложных эмпирических, теоретических и нормативных вопросах, связанных с изучением конгруэнтности. По этой причине, мы считаем результаты настоящего исследования не окончательными, а лишь важными для нашего понимания увлекательной проблемы связи между гражданами и политиками, устанавливаемой через выборы...


Политические последствия избирательных законов*
Дуглас Рей
Вариации степени
Степень отклонения в распределении мест в парламенте от абсолютной пропорциональности зависит от двух переменных избирательного закона. (1) избирательных схем и (2) представительности избирательных округов. Как правило, пропорциональные схемы и многомандатность округов дают почти пропорциональные результаты, в то время как мажоритарные системы и низкая представительность округов создают самую большую диспропорцию (т.е. значительное преимущество больших партий над малыми). Рассмотрим две переменные избирательного закона по отдельности, начиная с избирательных схем.
Избирательные формулы отклоняются от пропорциональности по двум институциональным аспектам. Во-первых, схемы пропорционального представительства (РЯ) в меньшей степени отклоняются от пропорциональности, чем мажоритарные схемы, независимо от того, основаны ли последние на принципе относительного или абсолютного большинства*  9. Во-вторых, самый высокий уровень среднего значения при схеме РЯ отклоняется в большей степени от пропорциональности, чем наибольший остаток при этой схеме10  11. Первое отличие между пропорциональной и мажоритарной схемами намного более значимо, чем второе.
Следовательно, РЯ-схемы скорее минимизируют (но не искореняют) общую предрасположенность избирательных схем в пользу сильных партий. Пропорциональные схемы дают небольшое преимущество сильным партиям и меньше взыскивают со слабых партий11. Они дают меньшее преимущество сильнейшей партии12. И, конечно, они менее склонны отказывать в представительстве избранным партиям13  14.
Пропорциональность распределения мест в парламенте также меняется в зависимости от количества мест, закрепленных за избирательными округами, т.е. в зависимости от представительности избирательного округа. Большое количество мандатов в каждом избирательном округе приближает результат к пропорциональному . Но при небольшом числе мандатов, результат будет отклоняться от пропорциональности более резко15. Эта взаимосвязь, тем не менее, носит криволинейный характер: при увеличении числа мандатов диспропорциональность уменьшается по убывающей16. Другими словами, увеличение числа мандатов обусловливает рост пропорциональности результата в убывающей мере17. Неудивительно, что преимущество, получаемое самой сильной партией, уменьшается при увеличении числа мандатов в округе18.
Так как избирательные формулы, основанные на относительном большинстве голосов, всегда связываются с одномандатными избирательными округами, то отделить диспропорциональность этих формул от диспропорциональности низкого представительства одномандатных избирательных округов непросто. В действительности это отличие не имеет эмпирического значения, за исключением случая Австралии, где выборы на основе абсолютного большинства голосов проходят по одномандатным округам.
Так как тенденция к дефракционализации* - процессу, который работает в пользу немногих более сильных партий в законодательных органах, - является повсеместным фактом избирательной жизни, очевидно также, что определенные институты влияют на изменение степени дефракционализации. Политическое искусство может способствовать укреплению или ослаблению дефракционализации посредством манипуляции институциональными
* Выдержки из: Rae, Douglas W. The Political Consequences of Electoral Laws, revised edition. New Haven, (Ct.) London: YaleUniv. Press, 1971.
9 Differential Proposition Four.
10 Differential Proposition Nine.
11 Differential Proposition One.
12 Differential Proposition Two.
13 Differential Proposition Five.
14 Differential Proposition Ten.
15 Differential Proposition Ten.
16 Differential Proposition Eleven.
17 Differential Proposition Eleven.
18 Differential Proposition Thirteen.
* Дефракционализация - укрупнение, тенденция к объединению и формированию коалиций политических сил. - Прим. ред.


292
Раздел 6. Представительство
переменными: избирательными формулами или представительностью избирательного округа.
Предположим, нужно разработать избирательный закон, который максимизировал бы дефрак- ционализацию, давая большие преимущества сильным партиям и в то же время ущемляя слабые и таким образом часто «вырабатывая» законодательное большинство. Выводы этого исследования указывают, что одномандатный избирательный округ является единственным необходимым для этого механизмом. При очень низкой представительности избирательного округа преимущество сильных партий будет максимальным независимо от используемой схемы голосования. Действие формул относительного и абсолютного большинства будет одинаковым: дефракционализация партийной системы в законодательных органах будет действовать благодаря преимуществу немногих более сильных партий. По этой же причине и пропорциональная выборная система в одномандатных избирательных округах будет действовать таким же образом. Поскольку в каждом округе может победить только одна партия, сильные партии выигрывают за счет слабых, и парламенты состоят из немногих сильнейших партий1 .
Предположим, с другой стороны, что нужно сохранить пропорциональность и, следовательно, минимизировать дефракционализацию, дав каждой партии по заслугам - не больше и не меньше. В таком случае следует опираться на схему РК, предпочтительно основанную на методе наибольшего остатка*  **, в совокупности с высокой представительностью избирательного округа (т.е. большим количеством мест от округа). Вероятно, не имело бы смысла увеличивать число мест в округе до 10 или 20, так как уровень пропорциональности при выделении такого числа дополнительных мест начинает быстро снижаться. Но и при очень низкой представительности избирательного округа (т. е. менее шести мест от округа), даже схема РЯ, основанная на методе наибольшего остатка, несомненно, будет способствовать дефракционализации.
Отдаленные последствия избирательных законов
Имеют ли кратковременные эффекты, которые мы анализировали, долгосрочные последствия для партийных систем? Каковы они? На эти вопросы
можно отвечать только с большой осторожностью, так как партийные системы подвержены влиянию многих переменных - социальных, экономических, правовых и политических. Краткосрочное влияние избирательного закона на представленность партий в законодательных органах - только один из многих определяющих факторов. И кроме того, невозможно выяснить все дополнительные факторы или определить их приблизительную значимость. Еще хуже то, что сами избирательные законы определяются партийными системами.
Ввиду перечисленных трудностей говорить можно только об ограниченной связи. Я решил сформулировать мои комментарии в виде ответа на такой вопрос: «Если избирательные законы действительно имеют долговременное значение, то какие конкретно свойства избирательных законов к каким последствиям приведут?» Отталкиваясь от предположения, что избирательные законы действительно имеют долгосрочное влияние, но не останавливаясь на доказательстве этого, я провел анализ в довольно узких рамках. Для большего потребуется не одно, а двадцать или даже более исследований, посвященных развитию отдельных стран. Предположения, изложенные здесь, могут дать некоторую основу для такого рода исследований или, по меньшей мере, могут иметь вспомогательное значение.
Партийные системы варьируются в континууме от однопартийных систем, где фракционализация отсутствует, до систем с крайней фракционализаци- ей, при которых множество партий конкурируют на практически равных условиях. Диапазон партийных систем, проанализированных в этом исследовании, находится между двумя менее отдаленными точками: двухпартийной конкуренцией по модели США и многопартийной системой в духе израильского варианта. Каждой партийной системе в любой момент времени может быть определено место в этом континууме, хотя (и это важно) отдельные системы могут перемещаться по этим шкалам, либо приближаясь к эмпирической крайности двухпартийной конкуренции, либо отдаляясь от нее.
Каким образом избирательные системы влияют на динамику партийных систем в континууме фракционализации? Я хотел бы отметить, что описанный выше принцип краткосрочной дефракционализации и есть источник любого влияния, какое только избирательные законы имеют на процесс фракционализации партийных систем. Там, где
19 	Оговорка должна быть сделана в отношении тех округов, где участвуют партии, слабые в национальном масштабе, но имеющие значительную поддержку в данной местности, что позволяет им получать преимущество в одномандатных округах.
** Метод наибольшего остатка - способ распределения голосов при пропорциональной избирательной системе, оставшихся после первого распределения на основе избирательной квоты, в соответствии с которым нераспределенные места передаются партиям, имеющим наибольшие остатки голосов. Метод наибольшего остатка благоприятствует мелким партиям. - Прим. ред.


Д. Рей. Политические последствия избирательных законов
293
этот принцип действует сильнее, т. е. где крупные партии имеют большое преимущество, избирательная система приводит к становлению двухпартийности. Там, где принцип действует слабее, т. е. где у крупных партий преимущество невелико, тенденция к переходу к двухпартийности незначительна. Принцип дефракционализации служит ограничивающим фактором для сегментации партийных систем, и реальное давление избирательных законов меняется в зависимости от силы самого принципа. Многопартийность чаще возникает там, где избирательные законы способствуют фракционапи- зации, в то время как двухпартийная конкуренция наиболее вероятна там, где избирательные законы имеют сильный эффект дефракционализации.
Как я отмечал ранее, принцип дефракционализации носит комплексный характер. Он включает в себя, по меньшей мере, пять закономерностей:
(1) 	преимущество крупных партий над малыми при распределении законодательных мест; (2) распределение мест в пользу сильнейшей партии; (3) вытеснение мелких партий с законодательной арены; (4) общая дефракционализация законодательных партийных систем; и (5) достаточно частое появление «искусственного большинства» в законодательном органе. Эти закономерности, присутствующие в большей или меньшей степени во всех избирательных системах, способствуют процессу дефракционализации, который кажется таким важным. Поэтому возникает вопрос: «Какие переменные избирательного закона вызывают этот синдром?»
Ответ на этот вопрос вытекает из ранее рассмотренных непосредственных результатов. Здесь мы лишь обобщим влияние института выборов, акцентировав внимание на вкладе, который он вносит в развитие партийных систем с течением времени. Логически, мы выводим две переменных: (а) переменная избирательных законов по отношению к интенсивности принципа дефракционализации, и, в чем мы менее уверены, (б) интенсивность принципа дефракционализации по отношению к длительной фракционализации партийной системы20.
Какие условия избирательного закона способствуют дефракционализации и, следовательно, приводят к двухпартийности? Ответ прост: одномандатные округа или, в отсутствие таковых, небольшие округа с несколькими мандатами. В одномандатных округах, практически любая схема21 - чаще встреча¬
ется система с простым большинством голосов - помогает сильным партиям и вообще устанавливает принцип дефракционализации. Это главный вывод из анализа краткосрочных (проксимальных) результатов. Что же в долгосрочной перспективе? Результаты исследования показывают довольно устойчивую связь между принципом относительного большинства голосов в ощюмандатном округе и двухпартийными системами22.
При объяснении причин этой связи возникают отдельные исключения, самые очевидные из которых - Канада и Австрия. Тем не менее, комбинация «дефракционализации как краткосрочного результата и двухпартийной системы - как долгосрочного» говорит о том, что наличие одномандатных округов, очевидно, способствует развитию и поддержанию двухпартийных систем. Другие факторы, такие как региональные меньшинства, могут изменить это условие, как случилось в Канаде. Но поскольку избирательный закон оказывает первостепенное влияние, вероятно, что система с одномандатными округами будет способствовать установлению конкуренции в рамках двухпартийности.
А какие механизмы могли бы скорее всего способствовать созданию многопартийной системы, не создавая эффект дефракционализации? Это могли бы быть институты, оптимизирующие пропорциональность: схемы РЯ, основанные на методе наибольшего остатка и функционирующие при наличии избирательных округов с высоким представительством. Так как при данных условиях результаты наиболее пропорциональны, процесс дефракционализации ослабевает. Существует ли связь между этими механизмами и многопартийностью? Результаты исследования показывают:
1. В целом формулы РЯ ассоциируются с более высоким уровнем фракционализации избирательных и парламентарных партийных систем23;
2. Избирательные законы, основанные на РЯ с использованием метода наибольшего остатка, связываются с более сильной фракционализацией как на выборах, так и в парламенте, по сравнению с теми законами, которые используют методы самого высокого среднего значения24;
3. Высокая представительность округа также определяет более высокий уровень фракционализации в обеих системах - и избирательной, и партийной25.
20 Имеется еще и третье умозаключение, вытекающее из степени фракционализации избирательной системы по отношению к применимости избирательных законов для будущих выборов.
21 Исключением может быть французское двойное голосование, но некоторые данные свидетельствуют, что и это не так.
22 Differential Proposition Three and Similarity Proposition Seven.
23 Differential Proposition Six.
24 Differential Proposition Nine.
25 Differential Proposition Twelve.


294
Раздел 6. Представительство
Косвенная связь между этими институтами и высокой фракционализацией - даже когда эта связь рассматривается в сравнении со слабостью относительного принципа дефракционализации, которую создают эти институты, - ещё не означает, что она проста и прямолинейна. Тем не менее, эта связь все-таки подразумевает, что, поскольку во главе угла стоит избирательный закон, вышеперечисленные условия имеют тенденцию направлять систему в сторону многопартийности и удалять от двухпартийности.
Эти выводы говорят о том, что государственный деятель, которому предстоит выбор избирательной системы, столкнется с дилеммой. С одной стороны, отдав предпочтение высокой пропорциональности результатов выборов, он поощряет в долгосрочной перспективе фракционализацию партийных систем. Или, с другой стороны, он может поощрить поддержку и развитие двух партий или менее фракционализированную многопартийную конкуренцию ценой уменьшения степени пропорциональности. Возможно, эти альтернативы и не являются неизбежностью, но выводы, представленные здесь, говорят об их вероятности: результат пропорциональности - многопартийность; результат двухпартийной конкуренции - диспропорции в результатах выборов26...
Результаты выборов и стабильность правительства
В широком понимании результаты выборов - распределение мест в парламенте между партиями - достаточно четко определяют, какая партия или коалиция будет контролировать парламент и правительство. Так, один из наиболее продуманных, на наш взгляд, тезисов об условиях существования представительной демократии заключается в следующем: «Одна партия (или коалиция партий) избирается на всеобщих выборах для руководства правительством» и «Любая партия (или коалиция партий), получившая поддержку большинства избирателей, имеет право принять на себя полно¬
мочия правления до следующих выборов»*  16. Эти условия, особенно второе, явно ведут к логическим противоречиям и, поэтому, на практике должны быть нарушены любой системой парламентской политики. Так как это логическое противоречие обращает наше внимание на важный практический вопрос, позвольте мне кратко его рассмотреть.
В некоей избирательной кампании мы имеем п* партий. До того как избиратели проголосуют, предположим, что любая из 2пе-1 партий или коалиций, при наличии большинства голосов, может сформировать правительство. Таким образом, при трех избранных партиях возможно формирование 23-1=7 вариантов правительства (например, А, В, С, АВ, АС, ВС, АВС). Придерживаясь здравого смысла и условий Даунса, итоги выборов должны сократить это количество возможностей до одной партии или коалиции, получившей большинство. Но если представленной оказывается не одна партия, то это не может быть буквально так. Если представительство получают пр партий, итоги выборов должны оставить открытой возможность формирования 2пр1 вариантов правительства с явным большинством. Смысл результатов выборов таким образом оказывается в том, чтобы сократить круг потенциальных правительств большинства, не выбирая при этом единственную партию в правительство. Если, например, побеждают три партии, то должны остаться 23 -4 варианта возможного правительства, независимо от того, как распределились места среди этих партий. Это подразумевает невозможность обоих требований Даунса: на самих выборах не может быть избрана одна правящая партия или коалиция, а некоторые партии или коалиции, имеющие большинство голосов, с неизбежностью могут быть отстранены от управления (например, 2 пр'1 =1). Эта крайне формальная трудность иногда подтверждается на практике.
Если единственная партия получает абсолютное большинство, то эта трудность только техническая. Скажем, А имеет большинство по сравнению с В и С. По-прежнему верно, что по результатам выборов допускается четыре возможных варианта правительства (А, АВ, АС, АВС), но существуют
26 	Данные, полученные за 20 лет (период моего исследования), не дают окончательного подтверждения этим выводам. За исключением Западной Германии, нет ни одной системы, которая менялась бы четко в соответствии со степенью фракционализации. Но вместе с тем это не должно удивлять, поскольку все системы, кроме германской и израильской, действовали в течение многих десятилетий еще до периода проведения данного исследования. Индивидуальный исторический анализ этих систем представил бы интерес. Я должен констатировать, что мои предположения подтверждаются ассоциациями, а не стройными данными.
16 	Downs, Anthony. An Economic Theory of Democracy, New York: Harper & Row, 1957, pp. 23-24. Связанная с этим, но менее четко сформулированная трудность, возникает с введенным Р. Далем понятием полиархии, когда требуется заменить альтернативы с меньшим числом голосов на альтернативы с большим числом голосов. (Dahl R. A Preface to Democratic Theory, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1956, ch. 3). Но в обоих случаях возникает проблема, потому что, как я считаю, авторы рассматривают в первую очередь двухпартийные системы и только во вторую очередь - многопартийные системы. В анализе Даля это требование объявляется идеальным, а Даунс относится к нему (что неправильно) как к характерному признаку, который «на практике» отличает демократию от других форм.


Д. Рей. Политические последствия избирательных законов
295
веские причины предположить, что будет выбрано одно (А). В этом случае нам нужно только добавить условие, что потенциальные правительства с незначительными представителями (АВ, АС, АВС в нашем примере) могут не приниматься во внимание. Возможно, проблему можно было бы свести к лингвистическому каламбуру, если бы не тот факт, что на 2/3 всех парламентских выборов ни одна партия не получает абсолютного большинства (из 107 выборов, проанализированных в первоначальном исследовании, только 8 дали результат настоящего большинства, 25 дали результат «искусственного» большинства, а оставшиеся 74 - ни того, ни другого). Таким образом, более типичен случай, когда ни одна партия не имеет большинства, и неочевидно, каким будет правительство. Таким образом, если каждая из партий А, В и С имеет менее половины мест в парламенте, то возможные варианты правительства - АВ, АС, ВС, АВС. Это больше чем техническое нарушение требования Даунса, так как список потенциальных правительств остается открытым (как и набор потенциальных альтернатив любому сформированному правительству, что тоже важно).
Выборы 1963 г. в парламент Исландии (Альтинг) представляют наглядный пример. Независимая партия получила 24 места, Прогрессивная - 19, Коммунистическая - 8, Социал-демократическая - 7. При четырех избранных партиях можно предположить 24 -1=15 возможных вариантов правительства, и (так как ни одной партии не было отказано в представительстве), результат ограничивается подмножеством 24'1=8 группировок, которые управляют большинством и могут предположительно сформировать правительство. Каждому из них соответствует потенциальная группа оппозиционных партий:
Возможное
Возможная
правительство
оппозиция
1.
Незав., Прогр., Ком., СД
нет
2.
Незав., Прогр., Ком.
СД
3.
Незав., Прогр., СД
Ком.
4.
Прогр., Ком., СД
Незав.
5.
Незав., Ком., СД
Прогр.
6.
Незав., СД
Прогр.,Ком.
7.
Незав., Прогр.
СД.,Ком.
8.
Незав., Ком.
Прогр.,СД
Сами выборы превращаются в предвзятое решение вопроса «Кому править»? Из 15 вариантов потенциального правительства только семь были исключены, что оставило восемь вариантов. Каждая партия представлена по меньшей мере в пяти вариантах правительства, и ни одна не входит во все восемь правительств. Следовательно, реальный выбор должен оставаться за партийными лидерами, на которых влияют различия и совместимость в программах, идеологии или личностный фактор при формировании коалиции. Этот выбор ограничивается, но не определяется результатами голосования. На практике в 1963 г. было сформировано правительство номер 6 (Независимая партия и Социал-демократы), но примерно такие же результаты начиная с конца Второй мировой войны привели к формированию правительств 3, 4 и 717. До тех пор, пока избиратели не поймут процесса формирования правительства, неизбежно будут возникать противоречия в теории избирательного представительства, так как непонятно, как выбор голосующего скажется на окончательной конфигурации правительства18.
Парламенты, достаточно фракционализирован- ные, чтобы создавать такую неопределенность19, будут особенно склонны способствовать правительственной нестабильности, по крайней мере по двум причинам. Во-первых, сама их численная структура расширяет вероятность краха правительства. При наличии более чем одной элитной партии в правительстве возможно добиться голосования о недоверии правительству, даже на нарушая партийной дисциплины. И так как число жизненно важных партнеров увеличивается, можно ожидать фактического увеличения частоты споров и вытеснения отдельных партий, что будет приводить к новым выборам или к смене правительства без выборов. Кроме того, так как было сформировано только одно из 2пр'1 возможных правительств, возможно, что некоторые партии, представленные в правительстве, могут объединиться с другими партиями в поисках более привлекательного варианта правительства. Эти причины аналогичны тем структурным отношениям, которые, как мы выявили, способствуют нестабильности партийной системы; хотя в данном случае взаимосвязи менее очевидны. Вторая причина заключается в том, что сильная фракционализация парламентов является показателем возможных серьезных политических
17 Nils Andrian.
18 См.: Downs А., рр. 142-163, где рассматриваются эти трудности. Т. Касстевенс сделал попытку доказать, что избиратель всегда должен голосовать за ту партию, которой отдает наибольшее предпочтение (при этом он делает одно упрощенное допущение о «выигрыше» и одно искаженное допущение насчет того, что партии будут так поступать). См.: Casstevens, Thomas. “An Axiom About Voting” in: American Political Science Review, vol. 62, 1968, pp. 205-207.
19 Если парламентская фракционализация достигнет 0,5, формирование однопартийного правительства может оказаться невозможным; если 0,75 - это исключено в принципе.


296
Раздел 6. Представительство
конфликтов. Если это так, то в таких системах мотивы для смены правительства будут совпадать с возможностями.
К сожалению, ни одно из этих построений не составляет полноценной теории. И хотя коалиционная деятельность являлась предметом интенсивного изучения в последние годы, специфический вопрос о стабильности остается неразрешенным. Тем не менее, последняя работа Майкла Тейлора и В.М. Хермена содержит полезный анализ нескольких здравых гипотез20. Эти авторы рассмотрели 196 правительств в 19 странах (которые исследовались и в настоящей работе, за исключением США и Швейцарии, но включая Японию) с конца Второй мировой войны до 1969 г. Авторы определяют «стабильность правительства» по числу календарных дней, в течение которых обошлось без смены премьер-министра или партийной комбинации21. Их исследование является попыткой отнести изменения стабильности к переменным функциям парламентской партийной системы, рассматриваемых здесь. Основные результаты у этих авторов таковы:
Независимая
Корреляция
переменная
со стабильностью
правительства
(1) Количество партий в парламенте (пр)
(2) Фракционализация парламентских
-0,39
партий (Рр)
-0,448
(3) Число партий в правительстве
-0,307
(4) Пропорция мест антисистемных
-0,450
партий в парламенте
Эти результаты исследования Тейлора и Хермена подтверждают в основном интуитивные предположения, описанные выше, но не содержат достоверного объяснения. Интересно, что их попытка
включить идеологические различия в понятие фракционализации фактически ослабила отношение этого понятия к нестабильности (до -0,417). Но подобное различие между антисистемными и пресистемными партиями, тем не менее, оказалось очень интересным (см. переменную 4 в таблице). Их лучшее объяснение сводится к совместному эффекту «антисистемной пропорции» и фракционализации мест среди остальных партий. Используя эти две переменные во множественной регрессивной оценке, авторы получают 11=0,496. По иронии, оценка немного улучшается (11=0,506), если опустить число мест «антисистемы правого крыла», но оставить только места коммунистов в антисистемной пропорции. Очевидное объяснение на этот счет следующее: если антисистемные партии всегда отказываются поддерживать правительство, то пропорция необходимых голосов увеличивается (по формуле г/2(г-а), где г - это численность парламента, и а - численность антисистемного контингента). Таким образом, с увеличением антисистемного представительства (коммунистов) реальная поддержка правительства становится более затруднительной и менее осуществимой, так как оставшиеся места становятся более фракционализован- ными. Это кажется, во всяком случае, самым правдоподобным предположением.
Хотя этот раздел менее проработан аналитически, чем предшествующий, основная его идея та же - продемонстрировать сложность взаимосвязей. Я не стремлюсь здесь описать все взаимосвязи, но закончу предположением, что этот анализ содержит только несколько фрагментов несоизмеримо более сложной системы, посредством которой правящие группы, остающиеся у власти длительный период либо же сменяемые со временем, оставляют свой отпечаток на облике общества и политике, с помощью которой они им управляют.
20 “Party Systems and Government Stability” in: American Political Science Review, vol. 65, 1971, pp. 28-37.
21 В этом они пошли вслед за более ранними исследованиями Дж. Блонделя. См.: Blondel, Jean. “Party Systems and Patterns of Government in Western Democracies” in: Canadian Journal of Political Science, 1968, no.l, pp. 180-203.


Трансформация Южной Африки на основе переговорного процесса: демократия, оппозиция и новый конституционный строй*
Кортни Янг и Иан Шапиро
В 1965 г. Роберт Даль отмечал, что «из числа трех важнейших вех на пути развития демократических институтов - право посредством голосования участвовать в принятии правительственных решений, право на представительство и право организованной оппозиции выступать против правительства в ходе выборов и в процессе парламентской работы - последнее представляет собой в высшей мере развитую форму, причем появившуюся столь недавно, что и сегодня живы люди, родившиеся до того, как это право появилось в большинстве стран Западной Европы»*  7  * *. Возможно, ему следовало бы добавить, что наличие оппозиции также является важнейшей вехой, в наименьшей степени исследованной современной политической наукой...
Хотя понятие лояльной оппозиции своими корнями уходит скорее в монархическую, нежели в демократическую систему, устойчивость демократических систем обеспечивается фактором институционализированных оппозиций, так что вообще представляется сомнительным, насколько тот или иной политический режим может в долгосрочном плане просуществовать в качестве минимально демократического - при отсутствии такой институционализированной оппозиции,0.
Данное утверждение представляется справедливым по крайне мере по трем взаимосвязанным соображениям. Первое соображение является функциональным, имеющим отношение к мирной смене правящего правительства, происходящей в результате поражения предыдущего правительства на выборах... Если минимальным требованием, предъявляемым к демократической политике, является регулярное перераспределение власти среди элит, тогда у контр-элит должны существовать возможности для оформления своих позиций и проведения политических кампаний в качестве потенциальных альтернативных правительств. Такая оппозиция может действовать в условиях, когда разрешены свобода слова и ассоциации, а также налицо институты и такие практические формы их деятельности, которые обусловливают для контр-элит саму возможность организовываться и информировать друг друга, что делает их спо¬
собными оспаривать власть... Если же оппозиция трактуется в ином ключе, тогда уменьшается возможность мирной смены власти, а правительственные кризисы, соответственно, с гораздо большей степенью вероятности могут перерастать в кризис самого демократического режима.
Из сказанного выше вытекает второе соображение, объясняющее, почему имеют значение оппозиционные институты, - наличие таких институтов обеспечивает легитимность демократического политического устройства. Ведь для того, чтобы гарантировать условия, в которых недовольство и разочарование может быть направлено скорее против конкретных правительств, нежели против самого демократического режима, - ключевым моментом является обеспечение оппозиционным силам простора для их деятельности в рамках институциональных структур... Пока в структурах демократического режима не существует таких предохранительных институциональных клапанов, позволяющих дать выход недовольству, все те, кто недоволен статус-кво, могут даже не проводить разграничений между правительством и политическим режимом (формой правления). Тем самым подрывается функционирование соревновательного механизма в партийной политике по принципу приливов и отливов, как того требует сама суть демократии...
И, наконец, третьим аргументом является то, что институциональные структуры, которые облегчают деятельность лояльной оппозиции, выполняют в условиях демократии значимые функции, соответствующие общественным интересам. Они необходимы для поддержания атмосферы здоровых политических дебатов. Они способствуют соревнованию идей между элитами и контрэлитами, а это в свою очередь ведет к тому, что в входе публичных дебатов стороны должны рационально и последовательно обосновывать свои позиции. Более того, наличие институтов, обслуживающих интересы оппозиции, обеспечивает полномочиями те группы и тех индивидов, которые стремятся задавать неудобные вопросы, проливать свет на то, что прячется в тени, и обличать
* Выдержки из: Jung, Courtney and Shapiro, Ian. “South Africa’s Negotiated Transition: Democracy, Opposition, and the New Constitutional Order” in: Politics and Society 23(3), pp. 269-309.
7 	Dahl, Robert A. Political Opposition in Western Democracies, New Haven, (Ct.) London: Yale Univ. Press, 1965, p. xiii.
10 Moore, Barrington (Jr.). Liberal Prospects under Soviet Socialism: A Comparative Historical Perspective, New York:
Averell Harriman Institute. 1989, pp. 8, 25...


298
Раздел 6. Представительство
злоупотребления власти. Без организованной политической оппозиции, обладающей правами на получение информации и на другие ресурсы, правительства, находящиеся у власти, испытывают слишком большое искушение осуществлять управление втайне от общественности. Ведь правительство всегда склонно скрывать собственные ошибки или неоднозначные решения, которые - в случае их огласки - могут поставить под удар популярность этого правительства; также у правителей всегда имеются стимулы недолжным образом использовать полномочия, которыми они наделены. И если члены правительства не будут уверены в том, что общественность сможет призвать их к ответу за их деяния, соблазн поддаться этим искушениям во многих случаях окажется для них непреодолимым.
II. Шкала преемственности Оппозиции / Неоппозиции
Хотя принципиальной альтернативой демократическим системам, которые институционализируют оппозицию, могут считаться авторитарные системы оппозицию подавляющие, многие системы правления устроены таким образом, чтобы канализировать недовольство и оппозицию, удаляя их от всякого воздействия на национальные политические институты, либо же распыляя их силу. Обычно защитники таких политических систем ссылаются на то, что в тех или иных обществах разногласия потенциально настолько взрывоопасны, что любая другая политическая стратегия приведет к войне всех против всех. Многие канонические рецепты, относящиеся к «разделенным» обществам - то есть таким обществам, в которых неподцающиеся преодолению разделительные линии, раскалывающие население, рассматриваются как фактор, исключающий проведение плюралистической политики, - рекомендуют именно такие политические системы. Возможно, наиболее известной среди подобных рекомендаций является предлагаемая Лейпхартом консоциональная модель с правом меньшинств накладывать вето и принципом принудительных коалиций, модель, которую можно было бы рассматривать в качестве противоположной - по шкале оппозиция/неоппозиция - относительно вышеописанной модели институционализированной оппозицииII.  13.
Консоциональные модели демократии акцентируют факторы участия и представительства до такой степени, которая на практике означает исключение всякой оппозиции. Организационными
принципами консоциональности являются пропорциональное представительство в рамках избирательной системы и институциональная структура, которая обязывает осуществлять долевое распределение властных полномочий, а также система взаимных блокирующих вето, права на которые находятся в руках у «картеля элит»14, наконец, предрасположенность в пользу выраженного федерализма с тем, чтобы сконцентрированные на определенных территориях этнические меньшинства можно было бы защитить от какой бы то ни было силы, контролирующей власть на уровне общенациональных политических институтов. Сторонники консоциональной демократии отстаивают свою модель, в особенности ссылаясь на то, что в условиях, когда общества глубоко разделены межэтническими границами, демократия - если она вообще может быть реализована - оказывается жизнеспособной лишь тогда, когда принцип правления большинства смягчен институциональным инструментарием, охраняющим права этнических меньшинств. Исходной посылкой данных рассуждений является положение о том, что межэтнические разделительные линии столь всеобъемлюще предопределяют все прочие конфликты, и что они являются столь интенсивными и неподдающимися преодолению (иногда они трактуются даже как внутренне присущие человеческому естеству), что единственным эффективным институциональным механизмом является тот, который спроектирован в качестве инструмента, минимизирующего политическое соревнование и не допускающего межэтнических склок.
Но консоциональные системы подрывают функциональную и легитимизирующую роль оппозиции, а также ее функцию по защите общественных интересов, которые обсуждались в разделе I. Что касается первого - функционального момента - консоциональные системы по самому своему замыслу не спланированы для того, чтобы способствовать постоянному переходу власти от одной партии к другой. Вместо этого они позволяют одной и той же комбинации элит укреплять свои позиции на верхней ступени иерархии власти и злоупотреблений, причем делать это на более или менее постоянной основе. Демократический выигрыш, который возрастает благодаря действию механизма, позволяющего «дать шакалам пинка под зад», тем самым не достигается. В плане обеспечения легитимности, дефект консоциональной модели состоит в том, что все недовольные с трудом могут увидеть разницу между правительством и режимом: ведь в рамках консоциональной модели каждая крупная политическая сила входит в состав правительства. Лояльной оппозиции трудно развиваться в условиях, когда
13 Cm.: Lijphart, Arend. Democracy in Plural Societies, New Haven, (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1977, h Power- Sharing in South Africa, Berkeley: University of California Institute of International Studies, 1985.
14 Lijphart, Arend. “Consociational Democracy” in: World Politics 4, no. 2, 1969, January, pp. 213-215, 222.


К. Янг, И. Шапиро. Трансформация Южной Африки...
отсутствует какой-либо институциональный клапан, позволяющий недовольству выплеснуться наружу15. Те же, кто не входит в правительство, вообще удаляются из политической жизни, что обуславливает большую вероятность их обращения к политической деятельности, лежащей за пределами институциональных рамок. Наконец, если рассматривать консо- циональные системы относительно той роли, которую играет оппозиция, выражая общественные интересы, эти системы не дают облеченным властью парламентским силам достаточных стимулов для того, чтобы заставлять правительство быть честным, проливая свет на темные стороны его деятельности. Поскольку консоциональные системы требуют высокого уровня консенсуса между правящими элитами, единственный способ для любого члена правящей элиты отстаивать позицию, которая представляется для него в высшей степени значимой, состоит в том, чтобы поддержать других, облеченных властью лиц, по тем вопросам, которые представляются в высшей степени значимыми для них. Вот почему на практике можно ожидать, что принцип взаимного блокирующего вето скорее приведет к ситуации когда «рука руку моет», содействуя превращению правящих элит в некое подобие закрытого клуба, нежели к политической конфронтации между этими правящими элитами. Аналогичным образом такое взаимопонимание правящих элит минимизирует вероятность того, что их призовут к ответу члены потенциальных альтернативных правительств. Короче говоря, консоциональные системы, базирующиеся на политическом принципе элитарных коалиций, максимизируют как представительство, так и участие в правительстве, но делается это ценою почти полного забвения политики, обеспечивающей деятельность жизнеспособной оппозиции.
Позиция демократического режима по шкале оппозиции/ неоппозиции зависит от избирательной системы и специфики разделения властей как внутри законодательного органа, так и между законодательной и исполнительной властью. Мажоритарные избирательные системы, в рамках которых каждый округ выбирает одного депутата, вероят¬
299
нее всего, ведут к образованию двухпартийных систем, что в результате обусловливает наличие сильной парламентской оппозиции16. Эти оппозиции могут обладать или не обладать потенциалом для превращения их в альтернативные правительства (это зависит от их потенциальной поддержки со стороны избирателей на местах). Тем не менее, все они будут заинтересованы в том, чтобы стать магнитами для притяжения антиправительственных настроений, а это сообщит им побудительные мотивы для того, чтобы они начали выполнять по крайней мере некоторые из числа конвенциональных функций лояльной оппозиции будь то: придание недовольству организационных форм и определенной направленности, распространение информации и привлечение общественного внимания к деятельности правительства и коррупции. Таким образом, хотя плюралистические системы, в которых доминирует двухпартийный принцип, создают высокие барьеры и являются сравнительно нерепрезентативными, эти системы обеспечивают существование влиятельной институционализированной оппозиции.
В многопартийных системах ситуация оказывается менее предсказуемой, поскольку все зависит от характера коалиционного правительства. Учитывая обоснованную в научной литературе присущую пропорциональному представительству тенденцию порождать раскол партий на фракции, особенно в тех случаях, когда избирательные округа являются крупными, а минимальные пороги необходимого числа полученных голосов - низкими17, неограниченное пропорциональное представительство делает парламентскую структуру непредсказуемой. В некоторых обстоятельствах это может привести к появлению сильных оппозиционных коалиций и сменам правительства, как это иногда происходит в Израиле и Нидерландах. При других обстоятельствах - характерных для Австрии и Швейцарии - наиболее крупные партии часто создают правительственные коалиции. Учитывая непредсказуемость неограниченного пропорционального представительства в сравнении с предсказуемостью мажоритарных плюралистических
15 Данная точка зрения выражает сущность критического отношения Горовица к консоциональным системам: ведь как раз при тех обстоятельствах, когда применение этих систем наиболее необходимо - то есть в условиях глубокого раскола внутри общества - налицо наименьшая вероятность того, что эти системы будет эффективны; см.: Horowitz, Donald L. A Democratic South Africa? Constitutional Engineering in a Divided Society, Berkeley, (Ca.), London: Univ. of California Press, 1991, pp. 142-143.
16 Rae, Douglas W. The Political Consequences of Electoral Law, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1967.
17 Lijphart, Arend. Electoral Systems and Party Systems, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1944. Рей полагает, что сочетание пропорционального представительства, избирательных округов малого и среднего размера и более высоких минимальных порогов для прохождения депутатов в парламент в своей совокупности ограничивают фракционализацию и порождают стимулы для партий - будь то правительственные или оппозиционные - образовывать коалиции. На практике эти ограничения способствуют тому, что многопартийная система начинает функиционировать скорее как двухпартийная: см.: Rae, Douglas W.“Using District Magnitude to Regulate Political Party Competition” in: Journal of Economic Perspectives 9, no. 1, 1995, Winter, pp. 65-75.


300
Раздел 6. Представительство
систем, способствующих формированию двухпартийной политической структуры, никто не предпочтет первую второй в том случае, если целью скорее является обеспечение сильной парламентской оппозиции, нежели консоциональной парламентской политической системы.
Перспективы для институционализированной оппозиции также зависят от того, является ли система президентской или парламентской. В рамках парламентских систем карьерный успех представительной исполнительной власти зависит от успешности деятельности партии, располагающей большинством в парламенте. Таким образом, институционализированная оппозиция концентрируется в законодательном органе. В рамках президентских систем может возникнуть взаимная и значимая оппозиция в отношениях между исполнительной и законодательной властью, что зависит от властных полномочий, которыми наделен президент (например, от того, включают ли они в себя полномочия назначать членов кабинета министров или в одностороннем порядке решать некоторые вопросы) и от взаимодействия между электоральными нормами, регулирующими выборы парламента и президента. Избирательная система, которая ведет к формированию правительства, включающего в себя всех наиболее влиятельных политиков парламента, вероятнее всего приведет к ослаблению власти президентской, сведя роль президента - в своем крайнем проявлении - к чистому представительству, если президентская партия в парламенте располагает лишь меньшинством, как это часто
имеет место, например, в Бразилии. При этом президент, дабы избежать правительственного паралича, должен искать поддержки со стороны находящейся в оппозиции партии большинства. Такой тип системы содержит в себе тенденцию эволюционировать в сторону политического устройства, основанного на принципе долевого распределения властных полномочий. Однако если по конституции президент обладает существенными и автономными властными полномочиями, как это имеет место в Соединенных Штатах, тогда президент остается институциональной фигурой, с которой приходится считаться, даже если его партия в законодательном органе оказывается в меньшинстве. Ведь поскольку президентские системы относительно близки к оппозиционному концу шкалы преемственности оппозиции/неоппозиции (просто в силу своего президентского характера), постольку либо президенты должны быть наделены мощными институциональными полномочиями, либо же в законодательном органе должны существовать влиятельные партии меньшинства, с которыми президент может вступать в союз. Поскольку второй вариант является менее предсказуемым в рамках систем пропорционального представительства, он менее предсказуем и в рамках систем президентского пропорционального представительства. Возможно, по этой причине наблюдатели отметили совпадения между системами президентского пропорционального представительства и правительствами, основанными на принципе долевого распределения властных полномочий18...
18 Mainwaring, Scott. “Presidentialism, Multiparty Systems, and Democracy: The Difficult Equation” in: Comparative
Political Studies 26, no. 2, 1993, pp. 198—230; Lijphart, Arend. “Democratization and Constitutional Choices in
Czechoslovakia, Hungary, and Poland, 1989—1991” in: Journal of Theoretical Politics 4, no. 2, 1993, p. 209.


Представительство женщин*
Энн Филлипс
В странах, претендующих на звание демократических, в течение многих десятилетий женщины пользовались формальным равенством: правом
голосовать, выставлять свою кандидатуру на выборах, бороться за любую (политическую, но не церковную) должность в стране. Теперь они участвуют в голосовании практически на равных с мужчинами. Вместе с тем, независимо от того, когда именно женщины обрели свои права (будь то в 1902 г., как в Австралии, в 1919 г., как в Германии, в 1920 г., как в США, в 1928 г., как в Великобритании, или в гораздо более позднем 1971 г., как в Швейцарии), цифры, свидетельствующие об их вовлеченности в политику на общенациональном и местном уровнях, удивительно схожи. За одним явным исключением в лице скандинавских стран (о чем речь пойдёт далее), доля женщин, участвующих в общенациональной политике, колеблется в пределах от двух до пяти процентов; в Великобритании и США, как известно, женщинам с трудом удается перешагнуть через пятипроцентный барьер.
Что касается политики на местном уровне, то здесь цифры чуть более обнадеживающие. К 1983 г. представительство женщин в местных советах Западной Германии достигло 13 процентов; в муниципальных советах Франции -14 процентов; в советах графств Англии и Уэльса - 14,4 процента; в региональных советах Шотландии - 11,1 процента; в окружных советах Северной Ирландии - 7,9 процента (Lovenduski, 1986). К 1985 г. доля женщин в муниципальных и городских комитетах управления США составила 14 процентов, но только в 4 из 100 крупнейших городов женщины заняли пост мэра (Randall, 1987: 105). Эти показатели настолько малозначимы, что не заслуживают внимания, а относительно более высокий профиль участия женщин в местной политике лишний раз подтверждает: цифры выше там, где ниже властные полномочия. Хотя ни для кого не секрет, что мужчин в политике больше, чем женщин, имеющиеся данные по- прежнему шокируют: неужели из 650 членов британского Парламента только 43 женщины? А из 435 членов Палаты представителей США женщин только 28? Что же это за демократия?
Либеральная демократия ставит строгий знак равенства между демократией и представительством, демократией и всеобщим избирательным правом, однако требует от нас не придавать большого значения составу выборных органов. Итоговая кар¬
тина отмечена явным перекосом в сторону представительства белых мужчин из среднего класса, а недостаточное представительство женщин (которые составляют половину населения) на фоне прочих групп просто наиболее ярко бросается в глаза. Борьба женщин за избирательные права всегда протекала параллельно их борьбе за право быть избранными. Успех в первом случае не вызвал особой радости относительно второго...
Между тем недостаточное представительство женщин в устоявшихся традиционных политических системах является критически важным пунктом размышлений о взаимосвязи демократии и гендерной принадлежности. Общая критика либеральной демократии подразумевает появление широкого спектра альтернатив, хотя сомнения в отношении двух наиболее известных вариантов свидетельствуют: ни один из них неспособен служить заменой демократии. Мы, вероятно, чувствовали бы более твердую почву под ногами, если бы больше внимания уделяли слабым сторонам (и, вероятно, преимуществам) современной либерально-демократической деятельности. Добавляет ли «недостаточное представительство женщин» что-либо к нашему пониманию демократии? Проблема, безусловно, существует, однако какой она носит характер - теоретический или практический? Обходя стороной более фундаментальные проблемы, связанные с либеральной (представительной) демократией, допустимо ли утверждать, что речь идет о тенденции к равенству полов? Можно ли говорить о такой теоретической проблеме, как «представительство женщин», о несовпадении тех или иных взглядов на либеральную демократию?... [П]редлагает ли феминизм новый подход к этим вопросам, иной способ постижения возможностей или ограничений? Здесь представлены два важных аспекта, которые я рассматриваю в отдельности. Каковы теоретические основания понятия «представительство»? И каковы перспективы увеличения избрания женщин?
«Зеркальное» представительство
Предъявите общественности неутешительные данные о количестве избранных женщин, и сразу же появятся те, кто полагает, что этот вопрос заслуживает серьёзного рассмотрения, и те, кто
Выдержки из: Phillips, Anne. Engendering Democracy, Cambridge: Polity, 1991.


302
Раздел 6. Представительство
скажет, что это не важно. По большому счету, последнее мнение отражает безразличие, если не сказать нечестность, тех кто пользуется монополией власти; но это неединственная проблема. Необходимость большего политического равноправия, как и многие феминистские требования, обосновывается тремя способами (Hemes, 1987). Отчасти при этом опираются на понятие изначальной справедливости и на ряд доводов, оспаривающих половую сегрегацию в любом виде. Поскольку женщины имеют право быть не только домохозяйками, но и инженерами, машинистками, директорами, то несправедливо исключать их из активной политической деятельности. Действительно, с учетом резко возросшей роли политики в наши дни, отстранение от нее женщин выглядит даже большей несправедливостью. Но за сотни и более лет, когда доступ женщин к политической власти был спорным вопросом, женские организации внесли, по меньшей мере, одно дополнение к аргументации в пользу справедливости. Иногда выдвигается довод, что женщина способна применить к политике другой спектр ценностей, опыта, мастерства; что она обогатит политическую жизнь, сделает общество более внимательным и чутким. Согласно более радикальной точке зрения, мужчины и женщины находятся в состоянии конфликта, и представительство женщин мужчинами - абсурд.
Ревнители гендерной справедливости умалчивают о том, что будут делать женщины, если попадут в политику, в то время как два других аргумента указывают на то, что содержание политики изменится. Все едины во мнении, что диспропорция между избирателями и избираемыми по половому признаку свидетельствует о некой проблеме. Поразительная однородность состава наших нынешних депутатов служит достаточным доказательством этого, поскольку если нет существенных различий между мужчинами и женщинами, или между белыми и черными, тогда избранные, несомненно, будут скорее случайной выборкой из электората. Сохраняющееся недостаточное представительство любой социальной категории уже говорит о том, что проблема существует. Такое заметное отклонение от характера общества в целом не может быть случайностью. Игнорируя как предрассудок мнение о том, что женщины «по своей природе» безразличны к политике, нужно признать, что существуют определённые препятствия их участию. Справедливость призывает нас во что бы то ни стало устранить или уменьшить препятствия для политического участия женщин, в то время как аргументы, подчеркивающие особые женские ценности или разницу интересов, всё же оказываются более весомыми. Гендерная дифференциация в общественном положении и опыте выработала особую женскую точку зрения, которая дополняет
мужскую или противоположна ей. Любая представительная система, неизменно игнорирующая голоса женщин, не просто несправедлива - ее даже нельзя считать представительной.
Все эти три аргумента расходятся с ортодоксальной точкой зрения, так как пока существуют противоборствующие версии, идея, согласно которой представители должны в какой-то степени являться отражением тех, кого они представляют, возможно, наиболее спорна.
В большинстве современных демократий существует очень путаное соотношение подотчетности и независимости. Считается, что наши депутаты представляют взгляды граждан (политические партии предлагают нам альтернативные политические курсы, и мы выбираем среди них), но только самым общим образом (предвыборные заявления включают лишь общие идеи, а детали прорабатываются потом уже самими народными избранниками). Эти же избранники несут ответственность за свою область деятельности, но им не разрешается заходить слишком далеко, так как они, в конечном счете, должны придерживаться курса соответствующей партии. Они не представляют нас ни по одному из важнейших социальных и демографических признаков (возраст, пол, раса, класс). Возьмем, к примеру, членов британского Парламента: юристы составляют самую большую профессиональную группу, в которой только чуть более 5 процентов женщин; а цветное население «представлено» всего лишь небольшим числом членов Парламента, избрание которых в 1987 г. стало первым значительным нарушением монополии белых.
Представительная демократия не может идеально отражать интересы общества: единственная гарантия - национальное собрание, в котором участвовали бы все граждане. В рамках концепции представительства трудно понять принцип достижения согласия в том, какие категории граждан следует принимать во внимание. Даже там, где такое согласие возможно, система пропорциональности неизбежно сокращает полномочия местного самоуправления, так как партии общенационального уровня так или иначе определяют, каких кандидатов должен выбрать каждый округ. Но настаивать на невозможности одной крайности - сомнительный аргумент для подтверждения другой. До тех пор, пока наши представители будут избираться такой «непредставительной выборкой», демократия остаётся абсолютно демагогичной. Препятствия, лишающие людей возможности быть выбранными, в той же мере недемократичны, что и законы, не дававшие им права голоса в прошлом. Хотелось бы отметить, что различный опыт создает различные ценности, приоритеты, интересы. И хотя у нас есть возможность мысленно подняться над ситуацией,


Э. Филлипс. Представительство женщин
303
история показывает, что нам это удастся лишь частично, если вообще удастся. Те, кто удовлетворен настоящей ситуацией, по сути, недалеко ушли от защитников избирательного права только для мужчин, утверждавших в XIX в., что мужчина говорит и за себя, и за «свою» женщину, и поэтому женщине не нужен отдельный голос. Там, где существуют различные интересы и различный опыт, наивно или нечестно утверждать, что одна группа может говорить за всех нас.
Легко продемонстрировать, что женщины недостаточно представлены в политике, и ненамного сложнее - что они подвергаются дискриминации. Относительно обеих проблем должны быть предприняты конкретные действия. Диспропорциональность между избранниками и избирателями слишком очевидна, чтобы быть случайностью, в то время как тот факт, что она играет на руку тем, кто и так уже обладает преимуществом, настолько бросается в глаза, что не может замалчиваться. Трудности возникают на следующем этапе, так как в рамках представительной демократии именно политические партии создают условия обеспечения представительства, и в этой схеме представительству женщин нет места. «Женщины» не все одинаковы и говорят не в один голос.
Противники роста представительства женщин, без сомнения, опасаются, что избранные женщины изменят правила игры. Я надеюсь, что изменения последуют, но в интересах демократической прозрачности они должны произойти открыто, через процессы принятия решений каждой партией и при гласности избирательной кампании. Мы не можем так просто определить, разделяют ли женщины общие политические интересы; и кроме женского электората или женских выборов нет четкого механизма для их представительства.
Относительная политическая независимость
Теперь рассмотрим эту тему с другой стороны. Я уже отметила, что рост женского представительства частично зависит от равенства участия и частично - от «отражения», и ни одно из этих понятий ни в теории, ни на практике не может гарантировать, что женщины представлены именно как женщины. Мы можем ожидать, что большее количество избранных женщин изменит контекст и приоритеты государственной политики, но мы не можем утверждать этого наверняка, так же как и не можем быть уверены в том, что их избрание будет встречено всеобщим одобрением. Возможно, эта проблема гораздо острее. Если критика феминисток в отношении либеральной демократии справедлива, то равное распределение женщин в общественной и частной жизни является неосуществимой мечтой.
Если на политическую деятельность женщин накладываются ограничения экономического и социального характера, то сам принцип парламента, состоящего в равной степени из женщин и мужчин, без основательных изменений в социальных отношениях, становится абсурдным. Абсурдность заключается не в равенстве мужчин и женщин, а в мнении о том, будто женщины могут добиться такой же власти без соответствующих изменений. Демократия требует проведения справедливой политики - до достижения равноправного представительства. Без второго нет надежды на первое.
Существует множество причин для объяснения отсутствия женщин в политике - мне они представляются неубедительными из-за отсутствия единого прочного аргумента. Политика всегда считалась не женским делом; женщины ограничены материнской ответственностью, и, конечно, их основная роль - роль сиделки для детей, больных и стариков, поэтому заниматься политикой не представляется возможным. Немногие женщины имеют работу, способствующую политической карьере; настроенные враждебно средства массовой информации не способствуют продвижению женщины в политику; женщин активно вытесняют из нее мужчины, охраняющие вход в политическую жизнь (Randall, 1987). Обычно признается важность всех этих факторов, но акценты можно расставить по-разному. Некоторые исследователи сосредоточиваются на причинах, препятствующих продвижению женщин, другие - на преградах, чинимых мужчинами (Lovenduski and Hills, 1981). Одни обращают внимание на политические условия, в то время как другие акцентируют социальные и экономические препятствия.
В более «политическом» аспекте проблемы ведутся споры о пропорциональном представительстве, наиболее актуальные в британском контексте (и менее значимые в других странах) благодаря работе Элизабет Вэлленс (1979) и более поздней работе Пиппы Норрис (1985). Считается, что в одномандатных избирательных округах при мажоритарной системе все козыри в руках у мужчин, так как в нашем патриархальном обществе, разделенном по половому признаку, мужчина в данном случае является нормой, а женщина - чем-то особенным.
В многомандатном избирательном округе электорат может рискнуть - действительно, когда выбирают не одного, а троих или пятерых кандидатов, было бы странно, если бы все они обладали одинаковыми признаками. В частности, когда выборы организованы с использованием системы партийных списков, существует больше возможностей регулировать половой состав кандидатов. В этом случае устанавливается минимальная доля кандидатов каждого пола в партийных списках,


304
Раздел 6. Представительство
или, более того, мужчины и женщины вносятся в партийный список поочередно и добиваются в итоге равенства. Европейский опыт не является решающим, но, безусловно, заставляет задуматься. В тех странах, где используется мажоритарная система при одномандатных округах, сложнее всего достичь символической отметки пятипроцентного представительства. В большинстве стран с системой многомандатных избирательных округов и голосованием по партийным спискам представительство женщин приближается к десятипроцентной отметке. Наибольшего прогресса добились те, кто сочетает систему пропорционального представительства и партийных списков (Noms, 1985; Lov- enduski, 1986, Haavio-Mannila et al., 1985).
Основные аргументы за и против пропорционального представительства создают трудности при попытках максимально чётко определить сущность демократии. При избирательной системе передачи одного голоса избиратели могут обозначить иерархию предпочтений, не допустив ситуации, в которой партия А побеждает с меньшинством голосов, в то время как партии В и С являются первой и второй в ранге предпочтений большинства. Смысл, тем не менее, в том, что партия, получившая большинство мест в парламенте, может занимать последнее место среди предпочтений избирателей. И если люди действительно хотят сделать выбор в пользу первой партии, но не придают большого значения второй и третьей, то получается компромисс, который не удовлетворяет большинство. Многомандатный избирательный округ может сгладить некоторые неравенства мажоритарных систем, но малые партии, тем не менее, не всегда смогут провести своего кандидата в каждом избирательном округе, даже при значительной поддержке этой партии в масштабах всей страны. Комбинированная, или смешанная система призвана бороться с этим явлением: часть (обычно половина) мест распределяется по мажоритарной системе [на уровне округа], остаток - пропорционально количеству голосов, полученных партиями на государственном уровне. Проблема состоит в том, что, если метод голосования в собственном округе все еще основывается на соображениях людей о том, какая партия имеет больше шансов победить в данном районе (они голосуют не сообразно своим желаниям, а с учетом того, за кого проголосуют другие), то данные по выборам на государственном уровне не отражают истинных предпочтений людей. И, как будут утверждать противники любой из этих систем, пропорциональное представительство может наделить чрезмерным влиянием малую партию, чей голос в конечном счете окажется решающим. Наличие «честного» представительства партий в парламенте не гарантирует «честного» их представительства в правительстве.
С точки зрения «зеркального» эффекта отражения выбора населения, некоторые формы пропорционального представительства, тем не менее, имеют преимущество перед мажоритарными системами (когда Комитет Новой Зеландии по избирательной реформе рекомендовал отменить обязательное представительство маори, это было сделано при условии перехода страны к смешанной пропорциональной системе, таким образом увеличив шансы избрания представителей маори). В своем исследовании «Законодательное участие женщин в Западной Европе» (1985) Пиппа Норрис сравнивает 24 либеральных демократических государства, включая 18 западноевропейских, для того чтобы определить взаимосвязь между числом избранных женщин и институциональными, культурными и социально- экономическими факторами. Институциональные различия относятся к избирательной системе: функционирует ли в стране пропорциональная система партийного списка или какой-либо вариант мажоритарной, включающий систему альтернативного голосования или систему передачи одного голоса. Культурные различия определялись позициями католической церкви по сравнению с протестантской (католичество рассматривается как более традиционная для женщин религия), а также при помощи данных, предоставленных девятью странами Европейского Сообщества для исследования отношения к проблеме равенства полов в политике. Социально-экономические различия были грубо определены по доле женщин среди рабочих и служащих, доле женщин, имеющих высшее образование и доле женщин среди представителей определенных профессий.
Как в любом общенациональном исследовании, методика была грубовата, но результаты оказались весьма впечатляющими. Вслед за различиями в избирательных системах, которые оказывают самое существенное влияние на избрание женщин, с небольшим отрывом идет индекс политического равноправия (эгалитаризма). Доминирующая религия оказалась незначительным фактором, так же как и социально-экономические условия. Среди известных примеров особенно показательна Швейцария, где женщины не имели полного равноправия до 1971 г. и общество придерживалось таких традиционалистских взглядов, что даже в 1982 г. в одном из кантонов мужчины голосовали против права женщин участвовать в местных выборах. Тем не менее, швейцарские женщины представлены более чем десятью процентами в Национальном собрании при системе пропорционального представительства (Norris, 1985, р. 99).
Десять процентов - не повод для ликования, и сам факт того, что определенная избирательная система может обеспечить минимальное представительство женщин, не приближает нас к цели. Какие еще условия, помимо системы пропорцио¬


Э. Филлипс. Представительство женщин
305
нального представительства, явно предоставляющей женщинам преимущества, должны быть выполнены, чтобы наступило подлинное равноправие? Зависит ли это от женской политической мобилизации внутри и вне партийной политики, которая способна пробудить интерес всего общества к проблеме равенства полов? Зависит ли это от экономических и социальных изменений, то есть от уравнивания доли мужчин и женщин на рынке труда? От десегрегации профессий, которыми обычно занимаются мужчины и женщины? А может быть, ключевой вопрос - условия воспитания детей, и потому до тех пор, пока это остается личной ответственностью женщин-«невидимок», у них нет времени на вторжение в политическую сферу мужчин? Раньше, исходя из традиции, рассматривавшей политическое равенство как отражение, пусть сложное и неоднозначное, социального и экономического равенства, я полагала, что единственный бесспорный ответ - социальная революция. Пока женщины находятся в зависимости от мужчин - зависимости, опирающейся, очевидно, на социальные, экономические и культурные силы, которые настолько тесно взаимосвязаны, что трудно определить, что первично, - мне казалось непостижимым, что мужчины и женщины могут иметь равные права в политической сфере. Добавьте к этому специфический феминистский анализ взаимоотношений между общественным и частным, подводящий к заключению, что либеральной демократии свойственно забывать о частных проблемах; и эти факты не требуют дальнейшего объяснения. Чего еще можно ожидать?
Что воскресило мою веру в возможность политического равенства - даже при основательных социальных проблемах - так это недавний опыт скандинавских стран.
Женщины в скандинавских странах
До 1960-х годов между странами Западной или Северной Европы почти не было различий: в Скандинавии наблюдались несколько более явные ограничения в мажоритарной системе, более консервативная тенденция сохранения роли церкви; в целом подавляющее влияние мужчин. К 1984 г., тем не менее, женщины занимали 15 процентов мест в парламенте Исландии, 26 процентов - в Норвегии и Дании, 28 процентов - в Швеции и 31 процент - в Финляндии (Lovenduski, 1986: 152). В 1985 г. Норвегия установила мировой рекорд. Женщины заняли 34,4 процента мест в Стортинге (национальном собрании), получили 8 из 18 постов в кабинете министров, 40,5 процента в региональных собраниях и 31,1 процента - в органах местного самоуправления. Сравнительно низкий показатель Исландии подтверждает важную роль избирательной систе¬
мы: поскольку Исландия, как и другие скандинавские страны, использует систему пропорционального представительства, на небольшое число избирательных округов накладывается значительное число партий, и в результате лишь немногие партии могут получить более двух мест в любом округе. Как во многих странах, женщин обычно включают в партийный список для «декорации», а первые два места сохраняются для мужчин. Таким образом, это сравнимо с ситуацией при мажоритарных системах (Skard and Haavio-Mannila, 1985b).
Если рассмотреть скандинавские страны в целом, бросается в глаза то, что, несмотря на значительные экономические отличия от стран Западной Европы, принцип женской занятости и первостепенной ответственности женщин за детей не так уж далеки от общеевропейских норм...
Социальное положение женщины до сих пор представлено анахроничным, но от того не менее популярным предположением, что место мужчины на работе, а женщины - у домашнего очага.
На первый взгляд контрасты вводят в заблуждение. В 1988 г. я присутствовала на форуме, собравшем феминисток Западной и Северной Европы, где основным предметом дискуссии было влияние систем парламентских квот на повышение политического участия женщин. Женщины из Западной Германии все еще анализировали причины и последствия недавнего решения Германской Социально-Демократической партии (СДПГ), которая как раз в том году гарантировала женщинам 25 процентов мест в Бундестаге на грядущих выборах и дальнейшее увеличение как минимум до 40 процентов - в течение следующих 10 лет. Феминистки Великобритании с трудом могли представить себе условия, при которых аналогичные решения могли бы быть приняты на их родине. Напротив, феминистки из Норвегии и Швеции практиковали систему квот так давно, что едва могли вспомнить, когда они выиграли эту битву - если таковая вообще была!
Принцип в действительности был следующий. В 1970-е годы ряд скандинавских партий утвердили минимум представительства женщин на всех выборных уровнях внутри самих партий - 40 процентов. Это решение было одобрено Шведской Либеральной партией и Шведской Коммунистической партией в 1972 г., Норвежской Либеральной партией в 1974 г., Норвежской Левой социалистической партией в 1975 г. и Датской Социалистической Народной партией в 1977 г. (Skard and Haavio-Mannila, 1985а). В 1980-х гг. это явилось толчком для расширения представительства женщин в национальных парламентах. В 1980 г. партии в Норвегии и Швеции предложили законопроект, который обязывал все политические партии соблюдать в избирательных списках квоту для женщин минимум в 40 процентов. Провал этой попытки побудил различные


306
Раздел 6. Представительство
партии начать такую практику в одностороннем порядке (Skard and Haavio-Maimila, 1985b). В 1983 г., например, Норвежская Лейбористская партия предоставила 40-процентную квоту для женщин на местных и национальных выборах, и, как самая крупная партия, после выборов 1985 г. внесла значительный вклад в последующее принятие соответствующего решения на государственном уровне. Внутри партий, оставшихся в идейной оппозиции принципу системы квот, также произошли значительные изменения: Норвежская Консервативная партия настаивает на «состязании» в противовес формальным квотам, но женщины, тем не менее, составляют 30 процентов в числе представителей партии на национальном уровне (Skjeie, 1988). Это, по-видимому, снова подтверждает важность особых политических факторов. Если одни партии включились в процесс, конкуренция требует, чтобы и другие не отставали.
Первые шаги в направлении увеличения представительства женщин предшествовали оформлению современного женского движения или, по крайне мере, совпадали с ним; в самом деле, за исключением Дании и, в меньшей степени, Исландии, скандинавские страны довольно медленно разворачивали контркультурную политику второй волны феминизма. Это само по себе обескураживает. В большей части Европы женское движение проявляло мало энтузиазма по отношению к представительной демократии, и только в конце 1970-х годов феминизм начал рассматривать существующие политические партии как важный инструмент изменений. Многие партии имели собственные женские организации, нередко созданные еще в конце XIX в., когда их участницы мобилизовались для различной деятельности по сбору средств и поддержке партий. В ключевые периоды эти женские подразделения упорно работали, поднимая феминистские вопросы, но эта ранняя история была забыта большинством активисток нового женского движения; за пределами скандинавских стран эти традиции прослеживались редко.
Но в Швеции, Норвегии и Финляндии именно женские подразделения социально-демократических партий первыми начали добиваться успеха. В местной хронологии, не имеющей аналогов в остальной Европе, 1950-е годы описаны как «десятилетие подготовки», а 1960-е - как «взрывное десятилетие» (Eduards et al., 1985, р. 136).
Заметный уровень женского участия в этих странах, насколько я могу предположить, объясняется сочетанием трех факторов. Первый заключается в создании условий для пропорционального представительства, которые открывают больше возможностей для роста женского представительства, хотя и не гарантируют его. Второй фактор -
вес женских организаций в традиционных социально-демократических партиях и политический выбор феминисток, придающих большое значение диалогу с действующей властью. Третий фактор - различия между либеральной и социальной демократией, заключающиеся в различном соотношении между общественной и частной сферами; положение женщин здесь стало предметом общественного обсуждения. Каждый из этих факторов наводит на вопрос о том, чем они, в свою очередь, вызваны, но в совокупности они подчеркивают важность политики и возможности проведения специфических политических изменений.
Это не значит, что теперь все препятствия преодолены. Мы можем привести некоторые подтверждения эффектов примера и конкуренции и ожидать, что процесс ускорится после того, как первые этапы будут успешно пройдены. Но повторить опыт одной страны в другой непросто, и когда Пиппа Норрис подчеркивает важность пропорционального представительства, у нее возникает повод для беспокойства. «Множество институциональных препятствий политическому равенству, включая сопротивление избирательной реформе в мажоритарных системах, вряд ли позволит в ближайшем будущем сократить различия в политическом положении женщин в разных странах» (1985, р. 100). Казалось бы, все тенденции предполагают продолжение роста доли женщин в структуре занятости, высшего образования и профессиональной деятельности. К началу 1989 г. даже консервативное правительство Великобритании встрепенулось, обнаружив нехватку квалифицированной рабочей силы, и разразилось серией заявлений о желательности увеличения участия женщин в системе высшего образования, создания негосударственных детских садов и стимулирования женской занятости. Однако если приток женщин в сферу высшего образования и на высокооплачиваемые должности не приведет к значительному увеличению их представительства на высоких выборных должностях (что ясно показывает пример Соединенных Штатов), все эти изменения бессмысленны. Говорить, что «только» политическое склонно к изменениям - грубый материализм. С другой стороны, если это все же вопрос политики, мы хотя бы знаем, с чего начать.
Представительная демократия, при всей своей ограниченности, не обязательно будет враждебно настроена к избранию женщин: в самом деле, неравенство полов не столь непреодолимо, как классовое неравенство. Я не питаю иллюзий относительно своей страны, но считаю вполне вероятным, что в государствах с либеральной демократией, точнее, с социалистической демократией, число женщин в политике увеличится, опередив даже социальную


Э. Филлипс. Представительство женщин
307
революцию, которую я раньше считала необходимым условием. Но избранные будут представлять определенный тип женщины, которая, как предшествующие ей поколения мужчин, будет профессионально образована и всецело предана политике. Даже в скандинавских странах заметные подвижки последних лет не гарантировали всем женщинам больший доступ к политике, чем предыдущие принципы избирательного и общего представительства - всем мужчинам. Женщины, избранные в парламент, могут быть совершенно «непредставительными» с точки зрения класса, к которому они принадлежат, дохода, количества и возраста детей или занятости на работе (полной или частичной). То, что гендерные квоты получают все большее признание, несомненно, является отражением следующего обстоятельства: так как женщины принадлежат, естественно, к различным должностям и профессиям, они могут быть включены в состав представительных собраний, не нарушая ни традиций управления и ответственности, ни господства того или иного класса. Перспектива равного участия женщин в политике, какой бы далекой она ни казалась феминисткам Великобритании и США, по крайней мере, возможна. А вот об установлении формальных классовых квот никто даже не говорит.
Представительная демократия может относиться к избранию женщин более лояльно, чем я предполагала раньше, но она все же испытывает затруднения с их «представительством». Либеральнопредставительная демократия, отталкивающаяся от представлений абстрактного индивида, должна определять политику как сферу общественной рациональности, в которой соревнуются противо¬
положные точки зрения. Наименее демократичные варианты этой системы оставляют множество вопросов для решения депутатам, в то время как электорату предоставляется возможность время от времени приходить к урне для голосования лишь затем, чтобы определить их кандидатуры. Более радикальные подходы пытаются ограничить действия депутатов блоком политических инструментов, направленных на то, чтобы мы не только могли «наказать» тех, кто разочаровал нас, не отдав за них голос на очередных выборах, но и повлиять на решения, которые они принимают. Акцент здесь делается на партийных конгрессах, определенных обязательствах, необходимости четкого изложения идей, наиболее рельефном идейном профиле.
Представительство женщин именно как женщин потенциально терпит неудачу по двум причинам: из-за трудностей определения интересов женщин и трудностей в установлении механизмов, обеспечивающих продвижение этих интересов. Замечено, что женщины-политики часто не желают видеть себя представителями женского сообщества. Хотя мы и сожалеем об игнорируемых феминистских интересах, мы не можем сразу переметнуться в оппозиционный лагерь. Феминизм не должен оказывать невольную поддержку тому варианту демократии, что основан исключительно на доверии, как будто женщины могут иметь право говорить за всех нас только в силу своего пола. Избрание женщин как женщин не вписывается в рамки представительной демократии, и пока оно рассматривается в качестве оружия в битве за демократию иного рода, эта проблема не должна замалчиваться при обсуждении проблемы реформирования системы.


у ГРУППЫ ИНТЕРЕСОВ
Процесс государственного управления: политические интересы и общественное мнение Дэвид Б. Трумэн
Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп Мансур Олсон
Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории Джон Ф. Мэнли
Теория экономического регулирования Джордж Дж. Стиглер
Увязка интересов и управляемость политических режимов в современной Западной Европе и Северной Америке Филипп С. Шмиттер
Подоплека финансирования избирательных кампаний: мифы и реалии Фрэнк Дж. Сороф


Процесс государственного управления: политические интересы и общественное мнение*
Дэвид Б. Трумэн
Так или иначе, люди - это существа, участвующие в тех сложившихся формах взаимодействия, которые мы называем группами. Как и все межлич- ностные отношения, эти непрекращающиеся взай: модействия, за исключением, пожалуй, самых случайных и мимолетных, подразумевают власть. Она проявляется двумя тесно взаимосвязанными способами. Во-первых, группа имеет власть над своими членами, оказываяГболыпое влияние на их мировоззрение, ценности и критерии, с точки зрения которых они рассматривают свой жизненный опыт. Ведь то, насколько человек готов принять нормы той или иной группы, определяет цену, которую он платит за возможность быть ее членом. Такая власть возникает не только вследствие отношений с группой, членом которой человек является в настоящее время, но и на основе прошлых связей, например, семьи, в которой прошло его детство, или тех групп, членом которых он хотел бы стать и чьих характерных взглядов он придерживается. Во-вторых, группа, если она является или становится группой интересов, что может касаться любой общественной группы, при условии успешной деятельности приобретает власть и над другими группами в обществе.
Многие группы интересов, и их число в США растет, политизированы. Это значит, что с момента своего образования или в процессе деятельности они начинают предъявлять требования через институты- государственной власти или к самим этим институтам. И формы, и функции управления, в Ъгокгочередь,"становЯтся отражением действий или треТюванЩГ подобных групп. Склонность американцев к написанию разного рода установлений со всей очевидностью демонстрирует влияние этого источника требований, а законодательное закрепление все новых функций отражает непрерывность деятельности таких групп. Многие из этих форм и функций с самого момента своего появления или в процессе существования получили такое широкое признание, что выглядят свободными от каких-либо открытых воздействий со стороны организованных групп интересов. Пример такой формы дает правовая система, а пример функций - строительство улиц в городах и контроль за дорожным движением. Однако, если правовая система
или ее отдельное звено начинают действовать вопреки ожиданиям значительной части общества или если ее роль подвергается сомнению, то групповая первооснова ее структуры или власти становится очевидной. Точно также, если в результате строительства улиц резко возрастают налоги, а регулирование дорожного движения вызывает излишние неудобства для пешеходов или автомобилистов, то зависимость этих функций от интересов конкурирующих групп становится очевидной. Интересы, широко распространенные в обществе, могут реалмовы^тьс^унстит>^^ государствен- ной власти и!)ёз обязательной организации людей в группы. Если требования, выражаемые интереса- ми потентщальных-трупп, предъявляюТся^бысТТО и представлены адекватно, то взаимодействие между людьми, которые разделяют эти интересы или взгляды, необязательно. Тем не менее, в основе принятых форм и функций государственного управления и их потенциальной вовлеченности в открытую деятельность групп всегда лежат интересы, пусть и не полностью проявленные.
Государственные институты - центры власти, основанной на интересах. Их связь с группами может быть скрытой или явной, а политический характер их деятельности может варьироваться от привычной и повсеместно признанной до нестабильной и в высшей степени спорной. Чтобы предъявить требования, группы, выражающие политические интересы, стремятся воздействовать на ключевые точки принятия решений в данных институтах.’ Эти точки встроены в структуру последних в разных местах, включая не только официальные ветви государственной власти, но и политические партии всех видов, а также взаимоотношения между правительственными органами и другими общественными группами.
Эффективность получаемого группой доступа к государственным институтам зависит от целого комплекса взаимозависимых факторов. Для простоты их можно классифицировать по трем тесно связанным категориям: 1) факторы, связанные со стратегической позицией группы в обществе, 2) факторы, связанные с внутренними характерными чертами группы, 3) факторы, характеризующие сами государственные институты. Первая категория:
Выдержки из: Truman, David В. The Governmental Process: Political Interests and Public Opinion, Westport (Ct.):
Greenwood Press, 1951.


310
Раздел 7. Группы интересов
общественный статус или престиж группы, определяющий степень легкости, с которой она завоевывает авторитет у тех, кто в нее не входит; положение, которым обладает группа или ее деятельность, если сравнить ее с популярными, но в значительной мере неорганизованными интересами или «правилами игры»; степень, в которой государственные чиновники официально или неофициально являются «членами» группы; полезность группы как источника специального и политического опыта. Вторая категория: степень и адекватность организованности группы; степень сплоченности, которой она может достигнуть в определенной ситуации, особенно в свете требований, предъявляемых конкурирующими группами к членам данной группы; мастерство ее лидеров; ее финансовые и человеческие ресурсы. Третья категория: рабочая структура властных институтов (поскольку ее устойчивые черты обладают относительно постоянными преимуществами и недостатками); эффекты групповой жизни отдельных элементов или ветвей государственной власти.
Результатом такого доступа (а значит - требований" организованных и неорганизованных групп интересов, имеющих неодинаковое влияние) является решение органа государственного управления. Отметим, что интересы, влияющие На такие решения, не обязательно имеют «эгоистический» характер, консолидированы или выражены организованными группами. Государственные решения являются результатом проявления различных интересов, среди которых интересы организованных групп могут представлять лишь незначительную часть. Устойчивость этих решений зависит от силы стоящих за ними интересов и серьезности нарушения прав отдельных групп общества, что обуславливают степень их активности.
Характерной чертой механизма государственного управления США является наличие множества точек доступа к нему. В рамках федеральной системы созданы децентрализованные и достаточно независимые центры власти, через которые можно получить привилегированный доступ к верховному правительству. Символом и источником силы составных элементов федеральной системы является особый характер американской партийной системы, которая закрепляет местнические отношения, особенно в федеральном Конгрессе. На общенациональном уровне (и в меньшей мере на уровне штатов) партии обычно оказываются скорее кое-как объединенными лигами местных парторганизаций, нежели едиными и всеохватывающими структурами. Частичная ротация в исполнительной и разных частях законодательной власти высвечивает различия в фактическом составе электората, участвующего в выборах должностных лиц. Каждый из этих самостоятельных, нередко противоположных, местных (электоральных) элементов
служит независимым каналом доступа к более крупному партийному объединению и к официальным властям. Таким образом, партия является выборным инструментом и лишь в ограниченной мере комплексным средством формирования политики, особенно на национальном уровне. К тому же, в Конгрессе функции контроля рассредоточены среди председателей комитетов и другими лидерами обеих палат. Далее, наличие множества точек доступа поддерживается отношениями, возникающими в связи с конституционной доктриной разделения властей и системой сдержек и противовесов, а на общегосударственном и местном уровнях - в связи с общей практикой выбора большого числа чиновников исполнительной власти путем всеобщих выборов. Структура федеральной исполнительной власти формально проста, однако, согласно решению Верховного суда, президент не вправе распустить ряд административных органов. Правда, их статус лишь в очень незначительной мере отличается от статуса тех многих органов, которые по Конституции относятся к исполнительной власти. Благодаря наличию альтернативных линий воздействия на власть через ее законодательную и исполнительную ветви и вследствие разделенно- сти каналов контроля за административной политикой, многие номинально исполнительные органы нередко оказываются независимыми от высшего должностного лица государства.
Хотя некоторые из этих линий могут функционировать последовательно, они не составляют некую стабильную и целостную иерархию. В зависимости от общей политической обстановки в конкретный период времени и относительной силы конкурирующих интересов, вершиной иерархии контроля может стать тот или иной из властных центров официального государственного механизма или партий. В этом плане стабильность наблюдается только в наиболее рутинных видах деятельности правительства, и они могут быть подчинены каким-то элементам законодательной власти не менее легко, чем главе исполнительной власти. Таким образом, в определенных пределах организованные группы интересов, воздействующие на наиболее чувствительные узлы механизма принятия решения, могут при соответствующих обстоятельствах и, исходя из определенных стратегических соображений, использовать один элемент этой структуры против другого. В результате, общая модель государственного управлеыия н каж- дый конкретный период времени представляет собой многогранный комплекс сложнейших взаимосвязей, которые меняют силу и направление в зависимости от изменений в самой власти и соотношения интересов, организованных и неорганизованных.
В этой концепции политического процесса в США есть два момента, которые представляются


Д. Б. Трумэн. Процесс государственного управления...
чрезвычайно важными и требуют особого внимания. Речь идет, во-первых, о понятии «множественного, или перекрестного, членства», и во-вторых, о роли неорганизованных интересов, или потенциальных групп интересов.
Идея перекрестного членства исходит от понимания общественной группы как стандартизированной модели_взаимоотношений, а не совокупно- сттСЗшдиацдов. Хотя первое определение может показаться довольно туманной абстракцией, оно все же значительно ближе к сложной реальности, нежели второе. Взгляд на группу как на множество индивидов не учитывает вполне очевидного факта, что в любом обществе, особенно сложно организованном, участие индивида в одном групповом объединении не объясняет¥сех~ёгЬ взглядов и интересов, если только речь не идет о фанатике или невротике, страдающем болезненной манией. Ни один более-менее нормальный человек не растворяется полностью в группе, членом которой является. Многообразие деятельности индивида и возникающих в этои связи интересов делает его членом целого ряда как реальных, так и потенциальных общественных групп. Более того, тот факт, что жизненный опыт двух разных индивидов не может быть идентичным, и вытекающий из этого вывод, что совокупности их взглядов в той или иной мере различны, означают, что члены одной и той же группы воспринимают ее требования с точки зрения разных систем координат. Эта неоднородность группы может не играть заметной роли то тех пор, пока множественность членства не приводит к конфликту. Тогда сплоченность и влияние затронутых групп зависят от объединения или согласованности конфликтующих формирований какого-либо значительного сегмента внутри группы,—согласованности, которая может привести К~И5менёнию первоначальных требований. Таким образом, руководителям школьных родительских ассоциаций следует учитывать тот факт, что их предложения должны быть приемлемы для их членовА._коюрые входят также в местную лигу налогоплательщиков, торговую палату и католическую церковную общину.
Понятие перекрестного членства имеет прямое отношение к проблемам, которые, судя по всему, возникают в связи с многообразием групп интересов. Однако при обсуждении политической роли групп факт подобного совмещения часто не учитывается или игнорируется. Мы постоянно обращаемся к блестящему анализу, изложенному Джеймсом Мэдисоном в десятом эссе «Федералиста». Оно посвящено проблеме многообразия групп и сложности общения между ними с целью защиты нового власти от тирании наиболее крупной фракции.
311
Мэдисон напрямую упоминал понятие множественности членства, когда, как бы между прочим, заметил: «Среди прочих препятствий стоит отметить, что там, где есть понимание несправедливости или бесчестности целей, общение всегда затруднено недоверием пропорционально числу задействованных участников». Идея Джона С. Кол- хауна о действующем совместно большинстве, раскрытая в посмертно изданной работе (A Disquisition on Government, 1851), предполагала сплоченный, монолитный характер тех групп, чьи свободы он стремился защитить. Более того, когда его современные последователи развивают основные положения его теории, они, как правило, исходят из такого же предположения, хотя и неявно4. Другие же в поисках удовлетворительного объяснения устойчивости политической системы иногда предполагают, что своего рода противовесом прочной массе групп, продвигающих определенные интересы, являются не участвующие в каких-либо объединениях граждане, вовлеченные в непривычную для них деятельность5. Хотя подобный феномен и наблюдается во врешгкризисов, исходить из него - значит игнорировать общеизвестное наблюдение, согласно которому граждане, не участвующие в одной области политического процесса, например, голосовании, редко проявляют интерес к какой-либо другой сфере политической активности. Множественное членство представляется более важным с точки зрения ограничения влияния организованных групп, нежели редкие протесты тех, кто обычно находится вне политики.
Организованные заинтересованные группы никогда не бывают сплоченными и монолитными, хотя при умелом подходе последствия совмещенного членства могут использоваться для сообщения группе максимальной сплоченности. Именно конкурирующие требования других групп внутри данной общественной группы ставят под угрозу ее единство и вынуждают ее согласовывать свои требования с требованиями других действующих на политической арене групп. Примером могут служить требования специалистов и преподавателей медицины внутри Американской медицинской ассоциации, которые поддерживают групповую практику, обязательное медицинское страхование и профилактическую медицину. Другой пример - наличие в Американском легионе как членов, активно поддерживающих строительство общественного жилья и профсоюзное движение, так и тех, что ратует за частное жилье и выступает против профсоюзов. Потенциальные конфликты внутри Фермерских бюро между теми их членами, кто вынужден покупать дополнительные корма, и теми, кто поставляет излишки зерна в виде кормов
4 Cm.: Fischer, John. “Unwritten Rules of American Politics” in: Harper's Magazine, 1948, November, pp. 27-36.
5 Cm.: Herring: The Politics of Democracy, New York, London: W.W. Norton&Co, 1940, p. 32.


312
Раздел 7. Группы интересов
на рынок, между производителями сои и молочных продуктов, и даже между традиционными республиканцами и верными демократами, являются почвой для возникновения политических проблем внутри групп интересов. Примеров, когда именно подобное расхождение ограничивает деятельность организованных групп, бесконечно много - почти столько же, сколько и случаев множественного членства. Ввиду проблем единства и внутренней политики групп, возникающих в связи с фенбме- ном^п ерекрестного членства, появление множества групп интересов само НО себе не представляет >^грозы для политической системыГ^сооеннсгпото- м>С~чТб<гакого рода членство 1Г^ ОрхдНизованнйх группах^охватывает не только~частных лиц, но и государственных чиновников. _л ~ ^
Правда, множественность членства в организованных группах - явление не настолько всеобъемлющее, чтобы исключить возможность непримиримых конфликтов. Мало пересекаются членство в Национальной ассоциации промышленников и профсоюзе сталелитейщиков Америки, или в Американской федерации фермерских бюро и профсоюзе работников автомобильной промышленности. Перекрестное членство в относительно сплоченных организованных группах, продвигающих определенные интересы, - недостаточная база для объяснения относительной стабильности действующей политической системы. Фактом является наличие этой системы, и адекватная концепция группового процесса должна этот факт учитывать. Перефразируя известные слова Джона Маршалла, нельзя забывать, что мы объясняем не что иное, как реально существующее государственное устройство.
Мы не сможем объяснить принятую в США политическую систему, если не принять во внимание второй ключевой элемент нашей концепции политического процесса - понятие- неорганизован ных интересов, или потенциальных групп интере- сов^Иесмотря на огромное число существующих в~США таких групп, не все они являются организованными. Если мы вспомним определение интереса как единства во взглядах, то становится очевидным, что непрекращающееся взаимодействие, выливающееся в требования к другим группам, не происходит на основе абсолютно всех таких взглядов. Одна из наиболее распространенных форм группового взаимодействия - ассоциация - складывается в результате серьезных или продолжительных отклонений от ожидаемых моделей взаимоотношений людей в схожих институционализированных группах. Ассоциация функционирует до тех пор, пока успешно справляется с задачей упорядочивания этих отклонений, подобно тому, как профсоюз упорядочивает взаимоотношения
между руководством и рабочими. Однако далеко шГдля всех таких ожидаемых Моделей взаимоотношений одновременно или в определенный короткий период времени наблюдается достаточно, отклонений, чтобы сложилась организация. Поэтому только часть интересов или взглядов, касающихся-^ ожидаемых моделей, представлены организованными группами: Точно так же, многие организованные группы, например, семья, деловое предприятие или церковь, не выступают в качестве заинтересованных или политически заинтересованных групп постоянно.
Тем. не менее, любые взаимные интересы и сходные взгляды - это потенциальная группа. Нарушение равновесия в устоявшихся взаимоотношениях и ожиданиях в любой сфере общества может привести к возникновению новых „моделей взаимодействия, направленных на ограничение или устранение дисбаланса. Иногда только лишь одна возможность возникновения организации наделяет потенциальную группу минимумом влияния на политический процесс. Так, Ки отмечал, что плантаторам из дельты реки Миссисипи «приходилось отстаивать интересы работавших у них негров в таких программах, как здравоохранение и образование», хотя последние фактически были неорга- низованы и не располагали средствами проявления политической активности6. Именно в этом смысле Бентли говорил об относительности разницы между деспотизмом и другими формами правления. Он отмечал, что «и при деспотизме присутствует процесс представительства, который неизбежен при любой демократии и который может отличаться количеством и разработанностью методов, но не качественными характеристиками». Он говорил о деспоте как о «представителе своего класса и в меньшей, но тем не менее реальной, мере - управляемого класса»7. Препятствиями.-образованию организованных трупп из потенциальных могут быть инерция или деятельность противодействующих групп, а возможность серьезных беспорядков в случае, если эти неявные, потенциальные интересы примут организованную форму, вызывает необходимость признания их существования и наделяет их, по крайней мере, минимальным влиянием.
Для нашего исследования более важными, чем интересы потенциальных групп, представляющих собой разрозненные группы меньшинства, являются те интересы или ожидания, которые столь широко распространены в обществе и в такой степени отражены в поведении почти всех граждан, что они, так сказать, считаются само собой разумеющимися. Такие интересы большинства имеют большое значение не только потому, что могут стать основой организованных групп интересов, но
6 Key. Southern Politics, New York: Vintage Books, 1949, p. 235 and passim.
7 Bentley. The Process of Government, Chicago, London: The Univ. of Chicago Press, 1908, pp. 314—315.


Д. Б. Трумэн. Процесс государственного управления...
также и потому, что членство в потенциальных группах в значительной степени совмещается с членством в разнообразных организованных группах, преследующих определенные интересы8. Разрешение конфликтов между требованиями неорганизованных и организованных групп интересов “должно осуществляться с признанием первых не только потому, что их носители могут чувствовать глубокую приверженность к ним, но и в большей мере потому, что эти интересы разделяются многими людьми и являются частью многих общепринятых моделей поведения, нарушение которых было бы затруднительным и болезненным. Как представляется, они ценятся очень высоко.
К таким широко распространенным, но неорганизованным интересам относятся те, что мы ранее называли «правилами игры». Другими исследователями эти взгляды описывались в терминах «систем убеждений», «всеобщего идеологического консенсуса», «набора взглядов и отношений, касающихся природы и границ власти»9. Каждый из этих интересов (взглядов) может быть широким или узким, общим или детальным. Для основной массы населения они могут быть неопределенными или двусмысленными, но на уровне лидеров - более четкими и ясно выраженными. В любом случае «правила игры» - это интересы, серьезное препятствование которым выливается в организованное противодействие и отстаивание весьма недвусмысленно выраженных требований согласования интересов. В американской системе «правила» включали бы ценности, обычно связанные с личным достоинством каждого человека, или свободно выраженные в терминах «справедливого отношения», или более четко сформулированные в таких документах, как Билль о правах. Они включали бы ... «демократический характер», то есть, утверждение форм широкого участия масс в назначении руководителей и выборе политики для всех социальных групп и институтов. Также они охватывали бы определенные полуэгалитаристские понятия материального благосостояния. Вот примерный, не полный, перечень таких интересов.
Широко распространенные неорганизованные интересы находят воплощение в большинстве общественных институтов, включая политические. Как мы видим, политическая структура США обрела присущие ей законодательные, исполнительные и судебные формы путем усилий организованных групп интересов. Когда эти формы принимаются
313
обществом и становятся привычными, продвигающие их организованные группы интересов перестают существовать в таком качестве и вновь становятся потенциальными. Реализованные в этих институциональных формах и общепринятых словесных формулировках, таких как словесные формулы правовой и конституционной теорий, интересы потенциальных групп являются устоявшимися ожиданиями, касающимися не только того, что должны делать государственные институты, но, что более важно, как они должны это делать. Пока эти устоявшиеся процессы не нарушаются, может показаться, что они не основаны на интересах. Тем не менее, широко распространенные ожидания пользуются неявной или открытой поддержкой большей части организованных заинтересованных групп вследствие перекрестного членства в организованных и потенциальных группах10. Нарушение «правил игры», как правило, ослабляет сплоченность группы, понижает ее статус в сообществе и делает более уязвимой перед требованиями других групп. Этими другими группами могут быть конкурирующие организованные группы, которые следуют «правилам» более адекватно, или группы, организованные на основе этих широких интересов и в ответ на нарушение устоявшихся моделей.
Широко распространенный и общепринятый характер этих неорганизованных интересов, или «правил», таков, что они усваиваются большинством людей в раннем возрасте через семью, государственную школу (возможно, в меньшей степени, через частную или религиозную школу) и через подобные институциональные группы, которые, как ожидается, в определенной мере соответствуют «демократическому характеру». Насколько можно ожидать, в дальнейшем приверженность «правилам» укрепляется. Лица, которые стремятся занять или занимают любую государственную должность, особенно склонны следовать ожидаемым моделям поведения как элементу желаемой или имеющейся роли. С различной эффективностью групповая жизнь государственных органов управления (законодательных, исполнительных, судебных) укрепляет требования тех неорганизованных интересов, которые пересекаются с интересами самой государственной группы или с интересами «внешних» политических заинтересованных групп. Реакцией на явно выраженное и длительное отклонение от установленной модели в поведении официальных лиц, которые должны выражать то, что Бентли называл
8 См. дискуссию по этому вопросу в: Bierstedt, Robert: “The Sociology of Majorities” in: American Sociological Review, 1948, Vol. 13, no. 6, December, pp. 700-710.
9 Kluckhohn. Mirror for Man, New York: Whittlesey House, 1949, p. 248 and passim', de Grazia, Sebastian. The Political Community: A Study of Anomie, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1948, pp. ix, 80 and passim', Almond. The American People and Foreign Policy, New York: Harcourt, Brace, 1950, p. 158; Merriam, Charles E. Systematic Politics. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1945, p. 213.
10 Сравни: Bentley. The Process of Government, p. 397 и Maclver. The Web of Government, Houndmills, New York: Macmillian, 1947, p. 79.


314
Раздел 7. Группы интересов
«отсутствующими», или латентными, групповыми интересами, будет, как правило, ограничивающее действие со стороны других государственных функционеров, существующих организованных групп интересов, вновь организованных в результате каких-то изменений или со стороны сразу всех трех категорий.
Таким образом, множественное членство в потенциальных группах, базирующихся на основе широко распространенных и общепринятых интересов, служит тем балансиром, посредством которого направляется действующая политическая система, такая как в Соединенных Штатах. Кому-то это наблюдение покажется трюизмом, кому-то мистикой. Ни один из этих взглядов не является верным. Во-первых, игнорирование функции множественного членства в большинстве научных дискуссий по вопросам организованных групп интересов говорит о том, что это наблюдение пока еще не стало общепризнанным. Во-вторых, в этом утверждении нет ничего мистического: эффективность воздействия широко распространенных интересов выводится напрямую из вербального и прочего поведения в политической сфере. Без понятия множественного членства в потенциальных группах просто невозможно объяснить существование жизнеспособной системы государственного управления, такой как в США, или разработать связную концепцию политического процесса. Сила широко распространенных, но большей частью неорганизованных интересов объясняет ту энергию, которую пропагандисты организованных групп прикладывают для изменения других взглядов путем привлечения этих интересов1. О важности таких интересов свидетельствует также признание роли средств массовой информации, особенно, прессы, в утверждении общепринятых норм «обществен-ной морали»11  12.
Та роль, которую играют широко распространенные неорганизованные интересы и потенциальные группы, не означает, что эти интересы всегда и повсеместно доминируют. Не означает она также и того, что малейший шаг, ведущий к нарушению одного их них, неизбежно и постоянно вызывает противодействие из какого-либо источника. Эти интересы не являются однозначными, о чем свидетельствует долгий процесс утверждения свободы слова. Предположительно, не все из них в равной степени существенны. Таким образом, поскольку «правила» - это интересы, конкурирующие с интересами многообразных организованных групп, в определенных обстоятельствах они в той
или иной степени подвержены ослаблению через действие таких психологических механизмов как рационализация. Более того, средства коммуникации, устные ли или средства массовой информации, не всегда могут адекватно довести до сведения масс конкретные отклонения от модели поведения, предписываемого этими широко распространенными интересами.
Однако в относительно сильной политической системе эти неорганизованные интересы достаточно часто становятся доминирующими в поведении довольно важных групп общества; при этом, несмотря на неоднозначность и прочие ограничения, и деятельность, и методы организованных заинтересованных групп варьируют в широких пределах. Такая трактовка близка взглядам Лэсс- велла на государство как на систему отношений, задаваемую определенной частотой субъективно воспринимаемых событий13. Согласно его определению, «государство... - это пространственно- временное множество сходных субъективно воспринимаемых событий»14. Необязательно, чтобы все граждане государства, понимаемого таким образом, переживали это “событие” постоянно или с равной интенсивностью. Также необязательно и то, чтобы все граждане положительно относились к этим “требованиям и ожиданиям”. Но само существование государства, системы государственного управления зависит от широко распространенного, повсеместного признания и следования требованиям этих неорганизованных интересов и от действий отклонения от них. «Все это, - пишет Лэссвелл, - часто выражается как “чувство справедливости”.. ,»15.
Таким образом, только тогда, когда в уравнение включены последствия перекрестного членства, а также проявления неорганизованных интересов и потенциальных групп, правомерно говорить о государственной деятельности как о продукте или результате деятельности организованных заинтересованных групп. Бентли писал об этом так:
Существуют пределы методов борьбы, что также накладывает определенные рамки и на требования групп, и все эти факторы - вопрос практического наблюдения... Другими словами, когда на каком-либо этапе борьба ведется слишком жестко, в обществе обнаруживается группа, более могущественная, чем любая из групп-участниц борьбы, и стремящаяся нейтрализовать крайние
11 Cm.: Lazarsfeld, Paul F. et al. The People's Choice, New York: Columbia Univ. Press, 1948, pp. xi-xxii.
12 Cm.: Lazarsfeld, Paul F. and Merton, Robert K. "Mass Communication, Popular Taste and Organized Social Act" in: Bryson, Lyman (ed.) The Communication of Ideas, New York: Harper and Brothers, 1948, p. 102 ff.
13 Lasswell. Psychopathology and Politics, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1934, pp. 240-261.
14 Ibid., p. 245.
15 Ibid., p. 246.


Д. Б. Трумэн. Процесс государственного управления...
или неприемлемые методы, которыми эти группы пользуются. Именно в пределах этих масштабных направлений деятельности протекает менее значительная по масштабу борьба, и само слово ’’борьба” имеет смысл только с учетом этих ограничений16.
Утверждать, что организация и деятельность влиятельных групп интересов представляют собой угрозу системе представительной власти без
315
изучения их отношений с широко распространенными потенциальными группами и воздействия на' них - значит делать выводы на оснований недостаточных данных и неполного понимания политического процесса. Такой анализ был бы ошибочным, поскольку, игнорируя различия в национальных системах, предсказал бы одинаковую реакцию на определенные технологические изменения в США, Японии и Советском Союзе...
16 Bentley. The Process of Government, p. 372.


Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп*
Мансур Олсон
Теория групп и организаций Цели организации
Поскольку большая часть действий (хотя, конечно, и не все) осуществляются группой лиц или в интересах группы лиц при посредстве организаций, было бы весьма полезно проанализировать феномен организации в самом общем, или теоретическом плане1. Любое систематическое изучение организаций логично было бы начать с их целей. Но ведь существует множество самых разнообразных типов организаций, имеющих различные масштабы и сферы деятельности, включая и организации экономические; в связи с этим возникает вопрос, существует ли некая единая цель, характеризующая все организации в совокупности. Одной
такой целью, характерной для большинства организаций, а также практически для всех организаций, в чьей деятельности содержится значимый экономический аспект, является продвижение ими интересов своих членов...
Будем исходить из того, что от организаций, находящихся в фокусе данного исследования, ожидают продвижения интересов своих членов*  1 * * * * 6. Так, от профсоюзов ожидают борьбы за более высокие ставки заработной платы и лучшие условия труда соответствующих групп рабочих; от организаций фермеров - за принятие законов, благоприятствующих интересам их членов; от картелей - за более высокие цены на продукцию, выпускаемую входящими в их состав фирмами; аналогично, от корпораций ожидается продвижение интересов акционеров7; и, наконец, от государства - продвижения общих
* Выдержки из: Olson, Mancur. The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1965.
1 Большинство экономистов пренебрегали разработкой теорий организации, однако несколько работ, рассматривающих данный вопрос с экономической точки зрения, все же написано. См., например, три статьи Джейкоба Маршака (Marschak, Jacob): “Elements for a Theory of Teams” in: Management Science, I, 1955, January, pp. 127-
137, “Towards an Economic Theory of Organization and Information” in: Thrall, R.M., Davis, R.L. and Combs, C.H. (eds.) Decision Processes, New York: John Wiley, 1954, pp. 187-220, и “Efficient and Viable Organization Forms” in: Haire, Mason (ed.) Modern Organization Theory, New York: John Wiley, 1959, pp. 307-320; две статьи P. Раднера
(Radner, R.): “Application of Linear Programming to Team Decision Problems” in: Management Science, V, 1959, January, pp. 143-150, и “Team Decision Problems” in: Annals of Mathematical Statistics, XXXIII, 1962, September, pp. 857-881; а также: McGuire, C.B. “Some Team Models of a Sales Organization” in: Management Science, VII,
1961, January, pp. 101-130; Morgenstem, Oskar. Prolegomena to a Theory of Organization, Santa Monica, Calif.:
RAND Research Memorandum, pp. 734, 195; March, James G. and Simon, Herbert A. Organizations, New York: John Wiley, 1958; Boulding, Kenneth. The Organizational Revolution, New York: Harper, 1953.
6 От филантропических и религиозных организаций вовсе не обязательно ожидают того, что они станут обслуживать исключительно интересы своих членов; такие организации имеют иные задачи, которые считаются более важными, однако множество их членов испытывают «потребность» в принадлежности к этим организациям; такая принадлежность их поддерживает и способствует их социализации. В данной статье мы не сможем углубиться в обсуждение сложной специфики таких организаций, поскольку здесь анализ сконцентрирован на организациях с существенными экономическими функциями. Итак, в предлагаемом исследовании основное внимание уделено той разновидности организаций, которая во многом напоминает феномен, названный Максом Вебером «ассоциативной группой»; он называл группу ассоциативной в том случае, если «ориентация социального действия в ней основывается на рационально мотивированном соглашении». Вебер противопоставлял такие «ассоциативные группы» «коммунальным группам», связи внутри которых основываются на личных привязанностях, эротических взаимоотношениях и т. д.; типичный пример такой группы - семья. (См. Weber, Мах [Theory of Social and Economic Organization, translated by Talcott Parsons and A. M. Henderson. New York: Oxford Univ. Press, 1947] pp. 136-139, и Coyle, Grace. Social Process in Organized Groups, New York: Richard Smith, Inc., 1930, pp. 7-9.) Логика теории, изложенной в данной статье, может быть применена и для анализа коммунальных, религиозных и филантропических организаций, однако предлагаемая нами теория не будет слишком полезной при изучении этих групп...
7 Иными словами, их членов. В нашем исследовании не используется терминология тех исследователей теории организаций, которые называют служащих «членами» организации, где они работают. Нам представляется более адекватным взамен использовать общеупотребительные понятия, проводя при этом различие, скажем, между членами профсоюза и служащими того же профсоюза. Аналогичным образом, члены профсоюза будут рассматриваться в качестве служащих той корпорации, в которой они работают, тогда как членами такой корпорации явятся ее обыкновенные акционеры.


М. Олсон. Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп
317
интересов граждан (хотя в наш националистический век государство часто имеет интересы и амбиции, далекие от интересов своих граждан).
Отметим, что в абсолютном большинстве случаев от всех этих разнообразных организаций ожидается отстаивание неких общих интересов: так, общий интерес членов профсоюзов состоит в повышении зарплаты, фермеров - в благоприятном для них законодательстве, членов картеля - в более высоких ценах, акционеров - в более высоких дивидендах и ценах на акции, наконец, общий интерес граждан состоит в обеспечении нормального правления. Ведь не случайно самые разнообразные перечисленные организации работают прежде всего на общие интересы своих членов. Личные или индивидуальные интересы могут отстаиваться, и зачастую наиболее эффективно, в результате индивидуальных акций, а не в организации. Очевидно, что нет смысла создавать организацию в тех случаях, когда индивидуальное, «неорганизованное» действие может служить интересам индивида так же хорошо или даже лучше, чем какая-либо организация; например, нет никакого смысла создавать организацию для раскладывания пасьянсов. Однако в том случае, когда ряд индивидов имеет общие или коллективные интересы - т.е. когда они добиваются общей цели или стремятся решить общую задачу, - индивидуальное, неорганизованное действие (как мы вскоре увидим) будет либо вовсе неэффективно, либо недостаточно эффективно. Вот почему организации могут выполнять определенную функцию, когда у их членов имеются общие или групповые интересы, так что, хотя организации часто обслуживают чисто личные, индивидуальные интересы, их характерной чертой и исходной функцией является продвижение общих интересов групп индивидов...
Принадлежащие к отдельным организациям и общественным группам люди могут разделять общий интерес, однако в то же время они преследуют и свои личные интересы, отличающиеся от интересов организации или группы11. Например, все члены профсоюза имеют общий интерес в получении более высокой зарплаты, но в то же время каждый рабочий имеет собственный интерес в отношении своего дохода, который зависит не только
от величины ставок по оплате, но также и от продолжительности его рабочего времени.
Общественные блага и большие социальные группы
Сочетание в рамках организации индивидуальных и общих интересов подводит нас к аналогии с конкурентной рыночной средой. Например, компании, работающие в таком секторе промышленности, где полностью задействованы механизмы конкуренции, испытывают общий интерес в том, чтобы цена на их продукцию была более высокой. Поскольку на рынках такого рода должен преобладать общий уровень цен, одна компания не может надеяться на то, что цена на ее продукцию вырастет, пока не вырастет цена на аналогичную продукцию, производимую всеми другими компаниями отрасли. Однако любая компания в условиях конкурентной рыночной среды заинтересована также в том, чтобы максимально увеличить уровень своих продаж, поскольку себестоимость каждой единицы произведенной продукции увеличивает и себестоимость всей данной продукции в целом. В этом плане у рассматриваемых компаний отсутствует общий интерес; наоборот, интерес каждой компании напрямую противоположен интересу любой другой из них, ибо, чем больше другие компании продадут, тем ниже опустится цена производимой продукции и прибыль каждой отдельно взятой компании. Короче говоря, все фирмы, с одной стороны, имеют общий интерес в том, чтобы цена на их продукцию была более высокой, но, с другой стороны, имеют антагонистические интересы в том, что касается производства продукции. Все это можно продемонстрировать на примере простой модели спроса и предложения. Чтобы упростить понимание, предположим, что высоко конкурентное производство однажды оказывается в ситуации нарушенного равновесия, когда при существующем уровне производства цены на продукцию всех компаний превосходят маргинальную стоимость этой продукции. Предположим также, что при этом все усилия по регулированию ситуации будут предприняты лишь компаниями, уже работающими
11 	Конечно, любая организация или группа, как правило, подразделяется на подгруппы или фракции, которые противостоят друг другу. Этот факт не противоречит высказанному нами положению о том, что организации существуют во имя служения общим интересам своих членов, поскольку данное положение не подразумевает игнорирование феномена внутригрупповых конфликтов. Обычно, противостоящие друг другу внутри организации группы имеют некий общий интерес (ведь если такой интерес отсутствует, зачем тогда им поддерживать существование организации?), однако наряду с этим члены любой подгруппы или фракции также имеют особый, объединяющий их интерес. И конечно же, у них есть общая цель, состоящая в стремлении к победе над другой подгруппой или фракцией. Итак, используемый нами подход не означает забвения конфликтов, существующих внутри групп и организаций, ведь в соответствии с этим подходом мы рассматриваем любую организацию как единое целое лишь в той мере, в какой она действительно стремится служить общему интересу своих членов; в то же время, в рамках данного подхода разнообразные подгруппы рассматриваются при анализе межфракционной борьбы в качестве релевантных единиц с общими интересами.


318
Раздел 7. Группы интересов
в данной сфере производства, без участия компа- ний-новичков, и что в целом, данная сфера производства находится в неэластичной фазе кривой спроса на ее продукцию. Поскольку у всех компаний цена превосходит маргинальную стоимость, производство продукции будет возрастать. Но, ввиду того, что все компании станут наращивать производство, цена на их продукцию упадет; и поскольку, как мы предположили, вся данная сфера находится в неэластичной фазе кривой спроса, совокупная прибыль в данной сфере производства, естественно, также упадет. Очевидно, что в условиях, когда цена превосходит маргинальную стоимость, каждая компания решит, что ей целесообразно увеличить выпуск своей продукции, однако в результате, каждая компания получит меньший доход. В былое время некоторые экономисты могли бы поставить под сомнение подобный результат12, однако тот факт, что работающие в условиях неограниченной конкуренции в данной сфере компании могут действовать вопреки своим групповым интересам, ныне широко осознан и признан13. Группа компаний, нацеленных на максимизацию дохода, может действовать в пользу уменьшения своих агрегированных доходов, поскольку в условиях неограниченной конкуренции каждая компания по определению настолько мала, что может не обращать внимания на то, как размеры ее производства воздействуют на цену произведенной продукции. Каждая компания считает выгодным увеличение производства до такого уровня, когда маргинальная стоимость сравняется с ценой, и не обращать внимания на то, как осуществляемое ею перепроизводство продукции воздействует на общую ситуацию в данной сфере промышленности. В итоге ухудшается положение всех компаний отрасли, что, однако, не значит, что каждая отдельная компания не максимизировала свои доходы. Если некая компания, прогнозируя падение цены в результате наращивания производства в данном секторе, ограничит рост своего собственного производства, она потеряет еще больше, потому что цена на ее продукцию упадет в любом случае, тогда как объем произведенной ею продукции окажется меньшим. В результате сокращения собственного объема производства любая компания, действующая на рынке абсолютной конкуренции, получает лишь малую толику совокупной выгоды (т. е. лишь малую долю дополнительной прибыли, полученной всей отраслью в целом). Именно по этим причинам, понятным сегодня всем, при максимизации компаниями собственных доходов, совокупные доходы отрасли в целом окажутся меньши¬
ми, чем при альтернативном поведении компаний14. Данный теоретический вывод почти бесспорно соответствует фактической ситуации на рынках абсолютной конкуренции. Принципиально важно то, что верность нашего утверждения состоит в том, что каждая компания стремится, чтобы издержки, необходимые для повышения цены, - то есть требуемое уменьшение совокупного объема производства - легли на плечи других компаний; хотя все они имеют общий интерес в плане повышения цены на продукцию данного сектора промышленности.
В условиях неограниченной рыночной конкуренции воспрепятствовать падению цен может лишь вмешательство внешней силы. Правительственная политика по поддержанию цен, тарифы, картельные соглашения и тому подобное - могут обеспечить ситуацию, когда компании, работающие в условиях конкурентной рыночной борьбы, не станут действовать против своих же интересов. Такая помощь, или вмешательство, является совершенно обычной практикой. Встает, однако, немаловажный вопрос о том, как именно это вмешательство происходит. Каким образом правительство помогает отрасли поддерживать цены на продукцию?
Существует удивительная параллель между проблемой, с которой сталкивается вполне конкурентоспособная отрасль, когда она борется за получение поддержки со стороны государства, и той проблемой, с которой она сталкивается на рынке, когда действующие в ее рамках компании увеличивают объемы производства, вызывая тем самым падение цен на продукцию. Также как для каждого производителя, взятого в отдельности, было бы нерациональным сокращать объем собственного производства для того, чтобы обеспечить более высокую цену на продукцию всего сектора промышленности в целом, аналогичным образом для него было бы нерациональным жертвовать временем и деньгами для поддержки лоббистской организации, целью которой является получение государственной помощи для всей отрасли. В любом из этих случаев, принятие на себя индивидуальным производителем каких-либо издержек не соответствует его интересам. Лоббирующая организация, или же профсоюз, или какая-либо другая организация, действующая в интересах большой группы компаний или рабочих, занятых в определенном секторе промышленности, не получит никакой поддержки со стороны рационально мыслящих, озабоченных лишь собственными интересами индивидов, занятых в данной отрасли. Это утверждение было бы верным, даже если бы каждый из них был бы абсолютно убежден, что предлагаемая
12 См. Clark, J. М. The Economics of Overhead Costs, Chicago: Univ. of Chicago Press, 1923, p. 417, и Knight, Frank H. Risk, Uncertainty and Profit, Boston: Houghton Mifflin, 1921, p. 193.
13 Chamberlin, Edward H. Monopolistic Competition, 6th ed., Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1950, p. 4.
14 Более полная дискуссия по данному вопросу содержится в статье: Olson, Jr., Mancur and McFarland, David. “The Restorationof Pure Monopoly and the Concept of the Industry” in: Quarterly Journal of Economics, LXXVI, 1962, November, pp. 613-631.


М. Олсон. Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп
319
программа действий соответствует его интересу (хотя на практике всегда найдутся те, кто станет считать иначе, что еще более затруднит реализацию задач данной организации).
Некоторые критики могут возразить, что рационально мыслящий человек, конечно же, поддержит крупную лоббистскую организацию, которая работает в его интересах, поскольку понимает, что если ни он, ни другие этого не сделают, организация в итоге потерпит неудачу, а стало быть, и он не получит тех преимуществ, которые эта организация могла бы ему обеспечить. Проводя параллели с ситуацией абсолютной рыночной конкуренции, аналогичным образом можно было бы утверждать, что цены никогда не упадут ниже тех уровней, которые монополия устанавливает на рынке абсолютной конкуренции, поскольку если одна компания увеличит свое производство, то же самое сделают и другие компании, в результате чего цены упадут; но ведь каждая компания может это предвидеть, а стало быть, не прибегнет к порочной стратегии наращивания собственного производства, грозящего подрывом цен на производимую продукцию. Однако факты говорят о том, что ни на конкурентном рынке, ни на уровне большой организации такая логика не срабатывает. Когда количество компаний, работающих в данном секторе, велико, никто не заметит воздействия на цены того факта, что одна из этих компаний увеличила объемы своего производства; соответственно, никто из-за этого не изменит своих собственных планов. Аналогичным образом, в условиях крупной организации выход из нее одного члена и, соответственно, прекращение уплаты им взносов не приведет к существенному увеличению бремени взносов для других плательщиков; т.е. рационально мыслящий человек рассудит, что его выход из организации не побудит других сделать то же самое...
Однако какими бы сходными ни были названные задачи, можно возразить, что отношения внутри организаций не идентичны отношениям на рынке. Ведь внутри организаций зачастую присутствует также эмоциональный или идеологический
моменты. Сводит ли на нет данное замечание всю приведенную нами аргументацию?
Проверку весомости подобных критических возражений произведем на примере самого важного типа организаций - национального государства. Вероятно, патриотизм в современном мире является самым весомым из неэкономических мотивов приверженности организации. Наш век иногда называют веком национализма. Многие нации обеспечивают себе дополнительную силу и единство, опираясь на какую-либо могущественную идеологию, будь то демократия или коммунизм, а также на такие факторы, как общность религии, языка или культурного наследия. Однако перечень источников могущества государства всеми этими факторами не ограничивается; ведь государство представляет собой и мощную экономическую силу. Почти каждое правительство экономически благоприятствует интересам своих граждан - правопорядок, который оно обеспечивает, является непременным условием цивилизованной экономической активности. Однако, несмотря на всю силу патриотизма, привлекательность национальной идеологии, корневую систему общей культуры и неизбежное присутствие системы обеспечения правопорядка, ни одно из крупных государств в современной истории не могло обеспечить свою жизнедеятельность за счет добровольных взносов и пожертвований. Более того, для большинства государств филантропические пожертвования не являются серьезным источником их доходов. Государство по определению нуждается в налогах - т. е. в принудительных выплатах. Как гласит старая поговорка, неизбежность налогов не менее очевидна, чем неизбежность смерти.
Если даже государство, при всем обилии эмоциональных ресурсов, которое оно контролирует, не в состоянии финансировать наиболее базовые и критически важные сферы своей деятельности без использования механизмов принуждения, крупные частные организации могут также столкнуться с трудностями в деле побуждения индивидов соответствующих групп на добровольной основе делать необходимые взносы19  *.
19 Как социологи, так и экономисты отмечают, что одних идеологических мотивов недостаточно для того, чтобы вызвать длительные усилия большой массы людей. В этом плане Макс Вебер приводит весьма значимый пример:
«В условиях рыночной экономики вся экономическая деятельность осуществляется индивидами, которые руководствуются своими идеалами или материальными интересами. Естественно, данное суждение справедливо и в отношении корпоративных групп...
Даже если бы экономическая система была организована на социалистической основе, по данному аспекту никакого принципиального различия не имелось бы... Структура интересов и соответствующая ситуация могли бы измениться; появились бы иные способы реализации интересов, но этот фундаментальный фактор остался бы столь же весомым, как и прежде. Конечно же, экономическое действие бывает обусловлено и чисто идеологическими филантропическими мотивами. Но еще более верно то, что большинство людей так не поступают, и опыт подсказывает, что они не могут и никогда не будут так поступать.
В рыночной экономике интерес максимизации прибыли необходимым образом является движущей силой всей экономической деятельности.» (Weber, рр. 319-320.)
Талкотт Парсонс и Нейл Смелсер идут еще дальше, постулируя, что «поведение» индивидов во всех сферах общества находится в прямом соответствии с используемыми «вознаграждениями» и «санкциями». См. их книгу Economy and Society, Glencoe, 111.: Free Press, 1954, pp. 50-69.


320
Раздел 7. Группы интересов
Причина, по которой государство не может существовать за счет добровольных платежей или выплат, но должно полагаться на сбор налогов, заключается в том, что самые основополагающие услуги, которые обеспечивает национальное государство, представляют собой - в одном важном аспекте - некое подобие обеспечения более высокой цены на конкурентном рынке: они должны быть доступны для всех, если доступны для кого- то одного. Базовые и наиболее элементарные общественные блага и услуги, обеспечиваемые государством, - такие, как оборона и безопасность, а также общая система правопорядка - по своей сути служат практически каждому представителю данной нации. Было бы трудно, если вообще возможно, лишить защиты вооруженных сил, полиции и судов тех, кто не вносит добровольно свою долю расходов на обеспечение этих благ, а значит - налогообложение является необходимостью.
Общие или коллективные блага, которые обеспечиваются государством, экономисты обычно называют «общественными благами», причем концепция общественных благ относится к числу наиболее давних и важных идей, высказанных в ходе изучения общественных финансов. При этом общее, коллективное, или общественное благо определяется следующим образом: это такое благо, которое при потреблении его любым лицом X; из группы Хь...Х;,...Хп не может не обеспечиваться в отношении всех других членов этой группы21. Иными словами, те кто не приобретают и не платят за какое-либо общественное или коллективное благо, не могут быть исключены из числа потребителей этого блага, как это имело бы место в том случае, когда речь идет о потреблении некоего блага, не обладающего коллективными свойствами.
Однако исследователи проблемы общественных финансов пренебрегли фактом, в соответствии
21 В данном случае есть два важных момента. Первый состоит в том, что большая часть коллективных благ может быть определена лишь относительно каких-то специфических групп. Так, одно коллективное благо предоставляется одной группе людей, другое коллективное благо - другой; одно благо может принести пользу всему миру, другое - лишь паре конкретных индивидов. Более того, некоторые блага одновременно являются коллективными для членов одной группы и частными для членов другой - это объясняется тем, что одни индивиды могут обходиться без потребления этих благ, а другие нет. Возьмем для примера парад, который является коллективным благом для тех, кто живет в высоких домах, выходящих на улицу, по которой этот парад проходит, но который представляет собой частное благо для тех, кто может наблюдать за ним, лишь приобретя билеты на трибуну, мимо которой этот парад дефилирует. Второй момент заключается в том, что после установления релевантной группы, используемая здесь дефиниция, подобно дефиниции Мусгрейва, определяет коллективное благо по тому, в какой степени нереально исключить возможность потребления этого блага потенциальными потребителями. Такой подход используется потому, что производимые организациями всех видов коллективные блага по своей сути таковы, что при нормальных обстоятельствах такое исключение неосуществимо. Уточним, что в отношении некоторых коллективных благ физически возможно реализовать подобное исключение. Однако, как показал Хед, вовсе не обязательным представляется условие, по которому такое исключение технически невозможно; необходимым условием является его практическая неосуществимость или его нерациональность с экономической точки зрения. Хед с наибольшей ясностью показал также, что невозможность исключения является лишь одним из двух базовых элементов при традиционном понимании общественных благ. Другим таким элементом, по его мнению, является «неделимость предложения». Благо обладает такой «неделимостью» в том случае, когда доступность этого блага для одного индивида означает, что оно может быть без затруднений предложено в равной мере и другим индивидам. Полярным вариантом является чистое общественное благо в том понимании, которое в него вкладывает Самуэльсон, т. е. такое благо, дополнительное потребление которого одним индивидом не уменьшает его объема для других. Согласно использованному здесь определению, неделимость не является необходимым атрибутом общественного блага. Как будет показано ниже в данной главе, по крайней мере один тип рассматриваемого здесь коллективного блага не содержит в себе ни грана такой неделимости, тогда как лишь немногие блага - если вообще такие имеются - обладают той степенью неделимости, которая позволит определить их как чистые общественные блага. И тем не менее большинство благ, которые нам предстоит рассмотреть здесь, в значительной мере наделены такой неделимостью. Относительно определения общественных благ и их значимости см. Head, John G. “Public Goods and Public Policy” in: Public Finance, vol. XVII, 1962, no. 3, pp. 197-219; Musgrave, Richard. The Theory of Public Finance, New York: McGraw- Hill, 1959; Samuelson, Paul A. “The Pure Theory of Public Expenditure”, “Diagrammatic Exposition of A Theory of Public Expenditure” and “Aspects of Public Expenditure Theories” in: Review of Economics and Statistics, XXXVI, 1954, November, pp. 387-390, XXXVII, 1955, November, pp. 350-356, and XL, 1958, November, pp. 332-338. Несколько иные мнения относительно полезности концепции общественных благ см. в: Margolis, Julius. “A Comment on the Pure Theory of Public Expenditure” in: Review of Economics and Statistics, XXXVII, 1955, November, pp. 347-349, и Colm, Gerhard. “Theory of Public Expenditures” in: Annals of the American Academy of Political and Social Science, CLXXXIII, 1936, January, pp. 1-11.


М. Олсон. Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп
321
с которым достижение любой общей цели или удовлетворение любого общего интереса означает, что некое общественное или коллективное благо было данной группе обеспечено22 Здесь важен сам факт того, что характерная для группы некая общая задача или цель подразумевает недопустимость исключения какого-либо члена группы из числа получателей выгод и преимуществ, обеспеченных реализацией данной цели.
Как уже говорилось в первых параграфах настоящей главы, целью почти всех групп и организаций является обслуживание общих интересов своих членов. Именно обеспечение неких нераздельных, общих для всех благ является сущностной основой организации. Из этого следует, что предоставление общественных или коллективных благ - это обобщающая, базовая функция, характерная для всех организаций. Так, государство прежде всего является организацией, обеспечивающей общественными благами своих членов, т. е. граждан; соответственно, и другие типы организаций предоставляют своим членам коллективные блага.
Однако подобно тому, как государство не в состоянии поддерживать свое существование за счет добровольных пожертвований, или же посредством продажи предоставляемых им базовых услуг на рынке, и любые другие крупные организации не
смогут поддерживать свое существование, не прибегая к неким санкциям или стимулам (причем последние не тождественны предоставляемым организацией общественным благам), которые призваны побудить индивидов взять на себя бремя по поддержанию деятельности организации. Индивидуальный член типичной крупной организации находится в положении, аналогичном тому, в каком находится фирма на абсолютно конкурентном рынке, либо налогоплательщик в государстве: его личные усилия не произведут сколько-нибудь заметного воздействия на положение его организации, но при этом он может извлекать выгоду для себя из тех достижений, которые привнесены в работу организации другими ее членами, вне зависимости от того, внес ли он сам свой вклад в усовершенствование работы своей организации...
Нетехническое резюме Секции Б
...Некоторые малые группы могут обеспечить своих членов коллективными благами, не прибегая к принуждению или таким стимулам, которые не являются составной частью самих предоставляемых благ*  53. Это происходит потому, что в некоторых малых группах каждый член или, по крайней
22 Нет необходимости в том, чтобы благо для одной общественной группы соответствовало интересам общества в целом. Так, внешнеторговый тариф мог быть общественным благом для промышленности, добивавшейся его установления, но в то же время, его отмена была бы общественным благом для тех, кто потребляет промышленную продукцию. Это в равной мере справедливо и в тех случаях, когда концепция общественных благ применяется только к государствам; ведь военные расходы или тарифы, или ограничения иммиграции могут представлять собой общественное благо для одной страны и «общественное бедствие» - для другой, и даже могут нанести ущерб мировому сообществу в целом.
53 Я глубоко признателен профессору Джону Ролсу, работающему на кафедре философии Гарвардского университета, за то, что он напомнил мне точку зрения философа Юма, согласно которой малые группы могут реализовывать общие для них задачи, тогда как большие группы - не могут. Правда, аргументация Юма несколько отличается от моей. В своей работе «Трактат о природе человека» (A Treatise of Human Nature, Everyman edition, London: J. M. Dent, 1952, II, p. 239) Юм писал: «В природе человека нет иного качества, которое вызывало бы более фатальные ошибки в нашем поведении, нежели то, которое побуждает нас предпочитать что-либо наличествующее чему-либо от нас удаленному и труднодостижимому - ведь качество это побуждает нас желать обладания какими-либо объектами скорее с учетом ситуации, нежели исходя из внутренне присущей им ценности. Два соседа могут договориться между собой о дренаже луга, которым они владеют сообща: ведь им легко понять помыслы друг друга; и каждый должен осознать, что прямым следствием его несостоятельности при выполнении им своей части работы станет неудача всего проекта. Однако нам представляется крайне сложным и даже невозможным то, что тысяча человек смогут договориться об осуществлении такой акции; ведь им было бы трудно договориться между собой о реализации столь сложного замысла и еще труднее - осуществить свою договоренность; ибо каждый станет искать предлог для того, чтобы освободить себя от забот и расходов, стремясь при этом переложить на других все тяготы, связанные с реализацией замысла. Политическое общество с легкостью преодолевает оба эти затруднения. Руководители (магистраты) выявляют среди интересов значительной части своих подданных один прямой интерес. Им не требуется консультироваться ни с кем, кроме самих себя, для продвижения этого интереса. А поскольку неудача в осуществлении любой части замысла связана, хотя и не напрямую, с неудачей в реализации всего замысла, они предотвращают такую неудачу, так как не заинтересованы в ней - будь она краткосрочной или удаленной во времени. На этой основе, повсюду возводятся мосты, открывается доступ к гаваням, строятся укрепления, прорываются каналы, оснащаются флоты и формируются армии, и все это делается благодаря заботе правительства, которое, несмотря на то, что в его состав входят люди, подверженные всем человеческим слабостям, и будучи одним из самых изощренных и утонченных изобретений, какие только можно себе представить, становится таким органом, который в некоторой мере избавлен от всех этих слабостей».


322
Раздел 7. Группы интересов
мере, хоть один из них поймет, что его личный выигрыш от получения коллективного блага превосходит его совокупные издержки по обеспечению этого коллективного блага; есть и такие члены (этих групп), которые предпочли бы даже оплачивать за свой счет всю полную стоимость обеспечения коллективного блага, нежели его лишиться.
В таких ситуациях действует презумпция того, что коллективное благо будет обеспечено. Но данные ситуации существуют лишь тогда, когда выигрыш всей группы от получения коллективного блага превышает совокупные издержки по их обеспечению в большей мере, нежели выигрыш одного или нескольких членов группы. Таким образом, в очень маленькой группе, в которой каждый ее член получает существенную долю совокупного выигрыша просто потому, что в рассматриваемой группе количество членов невелико, коллективное благо может быть получено просто за счет волевого, исходящего из учета собственных интересов, действия членов группы. В небольших группах, для которых характерен существенный уровень неравенства, а именно в группах, где члены неравны в плане «масштабов» своей заинтересованности в получении коллективного блага - налицо наибольшая вероятность того, что коллективное благо будет обеспечено; ибо чем выше заинтересованность в коллективном благе каждого члена группы в отдельности, тем выше вероятность того, что этот член получит столь существенную долю от совокупного выигрыша, обеспечиваемого этим благом; следовательно, он будет убежден в собственном выигрыше от обеспечения этого блага даже при том условии, если ему самому придется оплатить все издержки, связанные с подобным обеспечением.
Теории «побочных эффектов» и «специальных интересов»
А. Теория «побочных эффектов» больших групп давления
Если в рамках большой группы у ее членов отсутствует стимул для того, чтобы организовать лоббирование с целью получения коллективного выигрыша, за счет чего большие группы вообще сохраняют внутреннюю организацию? Ведь хотя многие большие группы общих интересов - такие как потребители, «белые воротнички» или сельскохозяйственные рабочие-иммигранты - не являются организованными1, другие большие группы - будь
то охваченные профсоюзами рабочие, фермеры или врачи - характеризуются определенным уровнем организованности. Тот факт, что существует много групп, которые, несмотря на свою потребность во внутренней организации, остаются неорганизованными, казалось бы противоречит «теории групп», которую отстаивают плюралисты; однако с другой стороны, несомненный факт того, что другие большие группы характеризуются организованностью, казалось бы противоречит теории «латентных групп», изложенной в данном исследовании.
Однако те большие экономические группы, которые характеризуются организованностью, обладают одной общей отличительной чертой...
Этой общей чертой является то, что большие экономические группы, имеющие в своем составе внушительные организации по лоббированию интересов, наделены организованностью и для достижения каких-то иных задач. На практике, крупные и могущественные экономические лобби представляют собой побочный эффект тех организаций, которые обретают свою силу и базу поддержки благодаря тому, что они осуществляют ту или иную функцию параллельно с лоббированием неких коллективных благ.
Лоббистские возможности являются побочным эффектом организаций, способных «мобилизовать» латентную группу с помощью «селективных стимулов». Единственные организации, располагающие «селективными стимулами», - это те, которые (1) обладают властью и способностью к принуждению, либо (2) имеют в своем распоряжении источник стимулов, причем последние могут быть предложены ими индивидам, принадлежащим к латентной группе.
Чисто политическая организация - т. е. организация, у которой нет иных функций, кроме лоббирования,- со всей очевидностью не может на законной основе принуждать индивидов к тому, чтобы они становились ее членами. Ведь политическая партия или любая иная политическая организация с обязательным или принудительным членством представляется чем-то весьма необычным для политической системы демократии. Однако если некая организация располагает таким оправданием для принудительного членства в ней, которое не имеет политического характера, будучи связано с какой-то другой функцией организации, либо же если благодаря этой функции организация обрела силу, необходимую для обеспечения принудительного членства в ней, тогда данная организация
1 	«Больше всего при изучении списка этих организаций исследователя поражает тот факт, что вся система является очень маленькой. Круг организованных, поддающихся идентификации, известных групп оказывается удивительно узким; ничего хотя бы отдаленно напоминающего универсальность в нем не содержится.» Schattschneider, Е. Е. The Semi-Sovereign People, New York: Holt, Rinehart & Winston, 1960, p. 30.


М. Олсон. Логика коллективного действия: общественные блага и теория групп
323
сможет изыскать ресурсы для того, чтобы создать свое лобби. Таким образом, лобби оказывается побочным продуктом той иной функции, которая данная организация исполняет, - функции, позволяющей ей обязывать своих членов оставаться в ее рядах.
, Ну а организация, которая не занимается ничем, |сроме лоббирования с целью получения некоего коллективного блага для той или иной крупной группы, не будет располагать источником вознаграждений или селективных стимулов, которые она смогла бы предложить своим потенциальным членам. Лишь та организация, которая также продавала бы продукцию частного или неколлективного характера, либо предоставляла бы своим членам общественные или рекреационные выгоды, обладала бы источником для обеспечения таких позитивных стимулов2. Лишь такая организация могла бы сделать предложение «продажи» коллективного или неколлективного блага, которое могло бы простимулировать принадлежащего к большой группе рационального индивида взять на себя часть издержек по получению этого блага3. Именно по этой причине существует много организаций, которые параллельно выполняют как лоббистские, так и
экономические функции, либо - лоббистские и общественные функции, либо все три типа функций одновременно4. Вот почему, наряду с лобби, основанными на способности крупных групп применять принуждение, существуют и такие, которые зиждутся на предоставлении организациями выгод неколлективного или частного характера любому потенциальному стороннику, готовому взять на себя долю издержек по лоббированию коллективного блага.
Теория побочного эффекта деятельности групп давления должна применяться лишь к большим или латентным группам. Ее не следует применять к привилегированным или промежуточным группам, поскольку эти меньшие по своим размерам группы зачастую способны осуществлять лоббирование или обеспечивать какую-то иную коллективную выгоду, не прибегая для этого к использованию селективных стимулов... Эта теория применима к латентным группам, поскольку индивид в латентной группе не имеет стимула для того, чтобы на добровольной основе пожертвовать своим временем или деньгами во имя содействия организации в получении ею некоего коллективного блага; его единичный вклад не может быть решающим при
2 Экономическая организация, действующая на абсолютно конкурентном рынке, который пребывает в состоянии равновесия, и не имеющая при этом никакого особого конкурентного преимущества, способного обеспечить ее большим объемом «ренты», не будет обладать ни «доходами», ни какими-либо иными свободными ресурсами, которые она сможет использовать в качестве селективных стимулов для лоббирования своих интересов. Тем не менее, существует много организаций, имеющих свободные ресурсы, которые могут быть использованы в качестве селективных стимулов. Ведь, во-первых, рынки, до некоторой степени монополизированные, на практике встречаются гораздо чаще, чем абсолютно конкурентные рынки. Во-вторых, иногда между экономической и политической деятельностью организации существует серьезная взаимодополняемость. Политическое подразделение организации может обеспечить для нее более низкий уровень налогов или иные аспекты благоприятной политики правительства в отношении экономического подразделения организации; кроме того, престиж, завоеванный политическим подразделением, может помочь и экономическому подразделению. Примерно по аналогичным причинам общественная организация также может быть источником дополнительных ресурсов, которые возможно использовать для селективных стимулов. Организация, которая является не только политической, но одновременно экономической или общественной, и при этом обладает избыточными ресурсами, которые дают возможность применять селективные стимулы, может оказаться в состоянии сохранять принадлежность к ней ее членов и под держивать собственное политическое влияние иногда даже в тех случаях, когда ее лидеры отчасти используют политическую или экономическую силу организации для достижения иных целей, нежели те, к которым стремятся ее члены; ведь и в такой ситуации члены организации будут иметь стимул сохранять свою принадлежность к ней, пусть даже они не согласны с политикой своей организации. Это позволяет объяснить, почему многие лоббистские организации отстаивают позиции, не соответствующие настроениям своих членов, а равно и то, почему продолжают существовать организации, чьи лидеры, ударяясь в коррупцию, продвигают свои собственные интересы за счет ресурсов своей организации.
3 Ценность неколлективного или частного блага должна превосходить его стоимость в размере, превышающем взносы, которые платятся лоббирующему подразделению организации, а иначе совокупное предложение окажется недостаточным для привлечения в организацию новых членов. Отметим, что селективные стимулы были определены как ценности, которые по своей абсолютной величине больше, нежели индивидуальная доля в стоимости коллективных благ.
4 Организация, лоббирующая некое коллективное благо для большой группы, может обеспечить себе селективные стимулы, лоббируя даже какие-то неколлективные «политические» блага - такие как индивидуальные исключения из общего, опирающегося на закон правила (либо выгодную для индивидов интерпретацию этого правила), или осуществление патронажа над отдельными индивидами, и т.д. Суть состоит не в том, что организация должна обязательно быть не только политической, но и экономической, и общественной (хотя на практике так обычно и случается); скорее речь идет о том, что, когда организация не обладает силой для принуждения своих потенциальных членов, она должна предлагать им некие неколлективные, т.е. селективные преимущества.


324
Раздел 7. Группы интересов
определении того, будет это коллективное благо получено или нет; однако, если оно будет получено в результате усилий других, он в любом случае сможет воспользоваться его плодами. Таким образом, он станет поддерживать организацию, лоббирующую обеспечение коллективных благ, только при следующих условиях: (1) если он принужден
платить взносы в пользу лоббирующей организации, либо (2) если он вынужден поддерживать данную группу во имя получения некоего иного выигрыша неколлективного свойства. Лишь в той ситуации, когда налицо одно или оба этих условия, потенциальная политическая мощь латентной группы будет мобилизована...


Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
Джон Ф. Мэнли
Всем интересующимся природой политической власти в США обществоведы предлагают три основные фундаментальные теории: плюрализм, получивший наибольшее распространение; элитаризм, являющийся его давним антагонистом и ставший вторым по популярности, и классовую теорию, или структурный анализ, чьим locus classicus является «Капитал» Карла Маркса и который в большинстве случаев отвергается^.
Плюрализм, элитизм и классовая теория десятилетиями разводили по разным лагерям ученых, исследующих проблемы власти; однако нет сомнений, что среди американских политологов самая влиятельная теория, или парадигма, власти - это плюрализм. Хотя исследования регулярно дают аргументы в пользу двух других теорий (Higley and Moore, 1981, р. 595), не будет пустым хвастовством сказать, что критика плюралистами элитизма и классовой теории находит в целом весьма положительный отклик (Polsby, 1980, р. 141)2.
Те не менее, в течение последних нескольких лет в результате политического и экономического  * 1развития США парадигма плюрализма переживает непростые времена. Даже внутри самой плюралистической школы возникли серьезные сомнения относительно ее способности объяснить природу американской общественной системы. Также возникли и серьезные сомнения по поводу отношений между плюрализмом и такими центральными вопросами демократической теории, как равенство, справедливое распределение благ и мирные социальные перемены. Если Кун (Kuhn, 1962, р. 52) прав в том, что научная мысль двигается вперед, когда старые парадигмы вытесняются новыми теориями, которые, как считается, способны дать лучшее объяснение стратегически важным фактам, то настало время начать поиск теории, которая могла бы объяснить природу классовой и групповой власти в США лучше, чем плюрализм. Во всяком случае, таков основной замысел данной статьи.
Некогда плюрализм был достаточно логичной теорией, чьи положения в глазах многих политологов выглядели надежно подкрепленными данными эмпирических исследований. Одна его разновидность,
* Выдержки из: Manley, John F. “Neo-Pluralism: A Class Analysis of Pluralism I and Pluralism II” in: American Political Science Review, 1983, vol. 77, no 2, pp. 368-383.
1 Употребляя термин «структурный анализ», я не хочу вступать в ведущиеся в настоящее время споры между марксистами касательно структурализма, инструментализма и т. д. Под структурным анализом я понимаю всего лишь акцент, который Маркс делал на классовой структуре, проистекающей из разделения общества на тех, кто владеет средствами производства и осуществляет контроль над ними, и теми, кто ими не владеет и их не контролирует. Марксизм - теория, ставящая в центр анализа классовую структуру общества. В данной работе имеется в виду лишь это и ничего более. Я хочу выразить благодарность следующим людям за комментарии к ранее изданному варианту этой статьи: Кеннету Бенедикту, Сью Бессмер, Хайнцу Эулау, Кену Долбиру, Нэнси Хатсок, Генри Левину, Рику Олкуину, Бену Пейджу и Дону Шеру.
2 Оценка плюралистической парадигмы весьма затрудняется тем фактом, что в научной литературе не проводится четкого разграничения между этими тремя теориями. У Полсби, например, плюрализм отрицает пять главных положений «стратификационистской литературы», среди которых положения как из теории элит, так и из классовой теории: высший класс управляет жизнью местного сообщества; политические и общественные лидеры подчинены высшему классу; одна «властная элита» правит на местном уровне; эта элита осуществляет управление в своих собственных интересах; социальные конфликты имеют место между высшими и низшими классами (Polsby, 1980, рр. 8-13). Дополнительные затруднения связаны с тем, что большая часть передовых исследований в области теории элит проводились не на местном уровне, где зачастую были сосредоточены исследования плюралистов, а в области структуры власти на национальном уровне. И хотя некоторые представители элитаризма относятся к^теории классов вполне спокойно (Domhoff, 1978, р. 140), такая яркая фигура, как К. Райт Миллс, яростно ее отрицает (Mills, С. Wright, 1959, р. 277).
Размытые границы между этими тремя теориями наряду с внутренними разногласиями между теми, кого можно было бы причислить к одному лагерю, существенно затрудняют проведение сравнительного анализа (Nicholls, 1974). Но если эти теории могут оказаться полезными для понимания природы власти, необходимо определить положения, по которым плюралисты склонны демонстрировать согласие, и критически проанализировать эти положения с точки зрения оппозиции.


326
Раздел 7. Группы интересов
которую мы назовем «плюрализм I», настаивает на том, что структура власти в Америке характеризуется наличием не одной, а многих элит, конкурирующих друг с другом. В различных сферах действуют различные элиты, почти не сталкивающиеся друг с другом. Политическая и экономическая власть распределена среди населения отнюдь не равномерно, но неравенство «не накапливается», то есть некие властные ресурсы есть у большинства людей и ни один актив (например, деньги) не может обеспечить чрезмерную власть.
Кроме того, в «плюрализме I» политическая система рассматривается как система, достаточно открытая для влияния множества различных интересов, если эти интересы по какому-либо вопросу представлены достаточно активно, чтобы оказать влияние на политический процесс. Система власти, несомненно, нестройная, но взаимодействие и противодействие разнообразных групп способствует установлению «полиархии». Термином «полиархия» Роберт Даль и Чарльз Линдблом обозначают системы, управляемые согласно предполагаемым демократическим правилам игры (Dahl and Lindblom, 1976, р. 277)3.
В первом издании своего учебника «Плюралистическая демократия в США», опубликованном в 1967 г., Даль выделил множественность центров власти и ограниченность суверенитета народа в качестве двух основополагающих аксиом американского плюрализма. Более того, он утверждал, что у такой системы существует ряд преимуществ: 1) власть контролируема, а применение силы минимизировано; 2) целью является согласие всех граждан (в конечном итоге); и 3) система благоприятствует мирному разрешению конфликтов к взаимной выгоде большей части, если не всех, противодействующих сторон (Dahl, 1967, р. 24). Таким образом, плюрализм выдвигался, с одной стороны, как теория власти в Америке и, с другой - как оправдание существующей системы.
Помимо вышеизложенных идей, плюралисты гордились своим основательным, реалистичным анализом политических процессов. Хотя их теория в целом поддерживала сложившуюся политическую систему, многие плюралисты честно описывали ее изъяны и недостатки. Противоречие между свойственной плюрализму тенденцией поддерживать существующую систему и все менее удовлетворительным ее функционированием породило вопросы относительно самой теории. Плюралисты, возможно, и пристрастны в отношении системы, но они совсем не обязательно слепы. Ирония ситуации в том, что некоторые наиболее вдумчивые теоретики плюрализма зачастую состоят в рядах самых
суровых критиков функционирования полиархии в Америке. Если, как считают и марксисты, и не- марксисты, для поддержания существующей системы важно иметь связную теорию, объясняющую и оправдывающую ее, то наводит на размышление тот факт, что в последние годы теория плюрализма выглядит не более здоровой, чем сама система. Еще со времен войны во Вьетнаме американская политико-экономическая система нередко напоминает анархию, нежели полиархию. Такие подрывающие ее факты, как уотергейтский скандал, непрекращающиеся инфляция и безработица, вынужденные ограничения так называемого государства благосостояния и рост неравенства склонили таких видных плюралистов, как Даль и Линдблом, в сторону левых теоретиков настолько, что некоторые ученые сегодня говорят о неком течении, которое они называют нео- или постплюрализмом. Неудивителен тот факт, что азы плюрализма нуждаются в определенном пересмотре. На теории, столь тесно связанной с системой как плюрализм, не могут не отразиться результаты функционирования последней. Но возникает вопрос, насколько далеко «влево» могут зайти плюралисты без того, чтобы стала явной потребность в новой, неплюралистической теории, которая больше бы отвечала реалиям политической и экономической власти в США.
По оценкам не только представителей марксизма, но самих плюралистов, результаты функционирования американской политико-экономической системы столь плачевны, что, пытаясь адаптироваться к ним, теория плюрализма оказалась в тупике. Даль и Линдблом - ученые, за последние 30 лет сделавшие для модернизации этой теории, наверное, больше, чем кто-либо, - настолько озабочены проблемой функционирования системы, что с их стороны раздаются радикальные призывы к коренным структурным реформам и перераспределению богатства и доходов. Более того, они поставили под вопрос саму капиталистическую систему. С теоретической точки зрения проблема заключается в том, что подобные перемены в плюрализме (которые столь масштабны, что сегодня можно провести различие между «плюрализмом I» и его новой разновидностью - «плюрализмом II») противоречат до сих пор принимаемому постулату о природе и легитимности власти в Америке. В результате сегодня «плюрализм II» ставит под серьезное сомнение многие из тех положений, в которые верили и которые проповедовали целые поколения американских политологов, считая их истинным выражением плюралистической демократии в США...
3 	Далее в тексте статьи термин «полиархия» не будет заключаться в кавычки, что, однако, не означает, что я считаю его точно отражающим суть американской системы. Полиархия - термин, в котором заключены описательные и оценочные значения, которые в отношении политико-экономической системы США представляются, в лучшем случае, спорными.


Д.Ф. Мэнли. Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
327
В плюрализме роль классов традиционно преуменьшена, и в связи с этим существует весьма важное различие между плюрализмом и классовой теорией. Исторически эти теории находятся в самой гуще борьбы между социализмом и капитализмом, которая развернулась с середины XIX в. Социологи сколько бы они ни заявляли, что их работы не связаны с проблемой стоимости, вряд ли могут отрицать политические последствия позиции, отрицающей существование или роль социальных классов. Если в капиталистическом обществе классы столь фрагментарны, что само понятие класса представляется сомнительным с точки зрения аналитической полезности, то по позициям марксистской теории и критики капитализма наносится серьезный удар. С другой стороны, если оказывается, что категория класса имеет первостепенную важность, то работы Маркса и близкая им критика капитализма приобретают дополнительный вес. В качестве теории, исследующей устройство общества, плюрализм может заявить, что все, чем он занят, - это описание реалий, а не их оценка. В противовес этому в классовой теории выражается открытая обеспокоенность фактами, которым она придает первостепенную важность в понимании природы капиталистического общества. Как бы мы ни относились к возможности социального исследования, свободного от проблемы стоимости, нет сомнений, что до последнего времени плюрализм, в отличие от классовой теории, редко поднимал вопрос о легитимности капитализма...
Несомненно, Даль и Линдблом не игнорируют политическое напряжение между социализмом и плюралистической демократией, но в их более поздних работах плюрализм в куда более значительной мере примирен с классовой теорией Маркса. Возможно, тем более удивительным покажется осознание того, что Даль и Линдблом одновременно сохраняют приверженность большинству ключевых положений «плюрализма I». Сегодня «плюрализм II» старается поддерживать баланс между жесткой критикой функционирования существующей системы, необходимостью коренных структурных реформ, перераспределением богатств и доходов и переходом большей части частных предприятий в государственную собственность. В то же время он выступает за социальный плюрализм как необходимый элемент демократии, отрицает особую роль классов, вновь утверждает неизбежность и важность последовательных перемен и рассматривает это в качестве пути осуществления коренных структурных преобразований. С теоретической точки зрения проблема состоит в том, что «плюрализм II» все еще отстаивает многие свойства системы, которые способствуют укоренению тех социальных последствий, по поводу
которых он так сокрушается. Очевидно, что плюрализм нельзя считать ошибочной теорией лишь потому, что система не способна привести к достижению целей, поддерживаемых Далем и Линдбло- мом. Однако не вызывает сомнений и то, что неспособность системы оправдать их ожидания вынудила ученых внести существенные коррективы в теорию.
Даль и Линдблом порицают «неспособность» и даже «дефекты» американской полиархии, поскольку даже за внушительный срок она не смогла оправдать их надежд на прогресс и социальное равенство. Они указывают на то, что политико-экономическая система «остается вялой и беспомощной в решении тех проблем, в отношении которых десятилетиями накапливался политический опыт, например, проблем нищеты, несправедливого распределения богатства и доходов, расового неравенства, здравоохранения, государственного образования, инфляции, безработицы, трудовых отношений» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xxi).
Но если только не предполагать, что в условиях капиталистической полиархии возможно со временем достигнуть существенного равенства, то нет причин удивляться (или сокрушаться), что этого сделать не удалось. Классовая теория и, в меньшей степени, элитизм рассматривают сохранение неравенства при капитализме не как недостаток полиархии, ее слабость или даже порок, а как суть этой системы. Только реформаторы-либералы сокрушаются по поводу неспособности полиархии способствовать установлению равенства. Консерваторы возражают против такой постановки вопроса, тогда как представители левых кругов считают проблему власти частью более серьезной проблемы, а именно политической экономии капитализма.
В этом частично содержится ключ к пониманию того, почему «плюрализм II» не является радикальным отходом от «плюрализма I», как может показаться на первый взгляд. В работах Даля и Линдб- лома критические замечания, в каждом из которых выражена часть их взглядов, сосуществуют с логически несовместимым набором идей. Только в отрыве от общего контекста «плюрализм II» согласуется с такими радикальными идеями, как коренные структурные реформы, перераспределение богатства и доходов, материальное равенство. Конечно, отмечаются и серьезные недостатки полиархии. Ставятся под вопрос такие некогда «священные коровы», как свободное предпринимательство. Но плюрализм все же стоит на той позиции, что пробелы и недостатки системы и ее явные провалы можно скорректировать, правда, без уточнения, насколько значительные структурные преобразования и перераспределение богатств и доходов при этом потребуются. Не вызывает сомнений, что


328
Раздел 7. Группы интересов
существующей системе необходимы коренные структурные преобразования, но, как мы увидим, под коренными структурными преобразованиями не подразумеваются фундаментальные изменения в классовой структуре или власти классов. Несмотря на призыв Даля и Линдблома к марксистам- гуманистам образовать с Плюралистами единый фронт, сохранив целостность и нерушимость отдельной теории, между плюрализмом и классовой теорией сохраняются непримиримые разногласия. Кажется, что одобрение таких предложений социалистической направленности, как перераспределение богатства и доходов, сужает пропасть между ними, однако это всего лишь иллюзия. При более детальном рассмотрении становится очевидно, что в целом эти теории значительно расходятся по ряду существенных вопросов. Судя по всему, теория плюрализма и классовая теория не могут быть логически объединены без того, чтобы не нарушилась внутренняя фундаментальная последовательность каждой из них.
В целях дальнейшего анализа этой темы небесполезно сначала рассмотреть вопрос о соотношении общественной и частной собственности, а также о владении собственностью. Тогда обнаружится, что классовая теория и плюрализм представляют противоположные точки зрения по проблеме равенства. Можно утверждать, что теория политического плюрализма и политическая экономия капитализма больше склоняются к обоснованию социального неравенства, нежели равенства. Если присовокупить к этому противоречие между приверженностью плюрализма к постепенности перемен и призывами к коренным структурным реформам, то оно еще ярче высвечивает несовместимость двух теорий. Отсюда я делаю вывод, что Даль и Линдблом стремятся разрешить противоречия плюралистической теории, выступая за постепенное преобразование системы, характеризующейся фундаментальным структурным неравенством, которое становится все более очевидным для них самих...
В классовой теории капитализм рассматривается как политико-экономическая система, объективно базирующаяся на неравной власти, которая в свою очередь основывается на неравной частной собственности и контроле за жизненно необходимыми средствами общественного производства. Исследование проблемы преобразований в капиталистической системе так или иначе неизбежно приводит к вопросу о классовом конфликте, а не просто о формировании общественного мнения. С точки зрения классовой теории, не учтя полностью эти соображения, Даль и Линдблом лишь слегка затронули тему критического анализа капитализма. Как следствие их призыв к его реформированию имеет под собой весьма шаткий теоретической базис.
Плюралистическая теория равенства
На протяжении долгого времени плюрализм и классовая теория не раз сходились в лобовом столкновении по вопросу равенства. Обе выступают ¥ пользу равенства и претендуют на раскрытие путей его достижения, однако такое возможно только потому, что каждая из теорий вкладывает в этот термин радикально различный смысл. Более того, в рамках плюралистической демократии равенство как ключевой принцип противопоставляется второму великому демократическому принципу - свободе, и они рассматриваются, как. альтернативные. В XIX в., как отмечает Линдблом, «Маркс и социалисты стали проповедниками равенства, а либералы - свободы» (Lindblom, 1977, р. 163). С тех пор, продолжает он, в либеральнодемократической теории принцип равенства считается второстепенным по отношению к принципу свободы.
Маркс и социалисты более позднего периода отрицают противоречие между равенством и свободой. Истинная свобода невозможна без равенства: чтобы быть по-настоящему свободным, отдельные члены общества должны быть в целом равны в обладании средствами реализации свободы. Равенство не только не противостоит свободе, но и является ее условием.
Для Даля «на практике демократия тесно связана и всегда была тесно связана с частной собственностью на средства производства» (Dahl, 1982, р. 108). Под демократией Даль, естественно, понимает либеральную, или буржуазную, демократию, а не демократию в социалистическом понимании. Однако наличие тесной связи между капитализмом и либеральной демократией поднимает непростой вопрос о соотношении материального равенства и равенства возможностей. Если в условиях капитализма средства производства находятся в частной и неравной собственности, то капитализм, очевидно, основывается на материальном экономическом неравенстве, из чего следует, как признает Даль, наличие определенной степени политического неравенства. Единственной формой неравенства, которая логически совместима с материальным неравенством, является равенство возможностей, которое, как утверждали Шарр (Scharr, 1967) и другие авторы, на деле представляет собой равные возможности стать неравными. Томас Джефферсон выступал за естественное превосходство таланта, затем социальный дарвинизм отстаивал выживание наиболее приспособленных, а сегодня превозносятся индивидуализм и конкурентная борьба; либеральная демократия всегда последовательно отстаивала равные возможности и неравенство в распределении благ, которые появляются вследствие практической реализации этих возможно¬


Д.Ф. Мэнли. Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
329
стей. И в связи с этим возникает, естественно, следующий вопрос: возможно ли примирение между плюралистической (или либеральной) демократией и классовой (или социалистической) демократией, если эти теории находятся в столь глубоком противостоянии по проблеме приоритетности и смысла равенства?
Решающий сдвиг в «плюрализме И» происходит в сторону материального равенства и прочь от равенства возможностей в качестве наиболее предпочтительного демократического идеала. Призвав к перераспределению богатств и доходов, Даль и Линдблом, по логике, нарушили историческую связь между капитализмом и либеральной демократией. Они также отчасти скорректировали свойственную плюрализму тенденцию проводить различие между политическим и экономическим равенством, заметив, что «мы не приблизимся к равенству в доступе к политическим ресурсам, если не обеспечим более существенного равенства в распределении, среди прочего, богатств и доходов» (Dahl and Lind- blom, 1976, p. xxxii). Несколькими годами позже в своей отдельной работе Даль пришел к заключению, что «распределение благ и трудностей зачастую является случайным, необоснованным, незаслуженным, и несправедливым, а для практически всех развитых стран - неприемлемым» (Dahl, 1982, р. 117). Действительно, оно настолько неприемлемо, что Даль положительно отзывается о налоговых мерах и трансфертах центрального правительства, направленных на сокращение неравенства, - при том, что граждане вольны расходовать средства по своему усмотрению.
Однако в плюралистическом подходе к проблеме равенства есть три крупных недостатка. Во-первых, нет четких критериев оценки того, что справедливо, а что несправедливо при распределении благ в обществе. Во-вторых, общественное мнение считается объяснением неравенства в США и движущей силой грядущих эгалитаристских преобразований. В-третьих, не все группы в плюралистической Америке равны, как утверждают плюралисты в рамках полемики о привилегированном положении бизнес-класса; однако его особому положению все еще не найдено места в теории, основывающейся на признании множественных, независимых и автономных групп в качестве необходимого фундамента плюралистической демократии.
Справедливое и несправедливое распределение
Позиция плюрализма по вопросу равенства странным образом неопределенна, потому что в плюрализме отсутствуют четкий принцип, или стройная теория для проведения различия между справедливым и несправедливым распределением
богатств, доходов и собственности. В нем отсутствует теория стоимости или справедливой оценки. Рассмотрим вопрос политического равенства. Поскольку политическое равенство в определенной степени подрывается экономическим неравенством, в призыве плюралистов к перераспределению просматривается логический смысл. Однако ранее они не выдвигали в качестве своей цели равенство условий. Без базовой теории стоимости невозможно прийти к четкому и логичному заключению, почему то или иное распределение справедливо или несправедливо. «Неравенство в распределении, естественно, не является несправедливым по сути» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xxxi). Другими словами, в принципе неравенство не является злом, оно, по сути дела, справедливо. Тогда неравенство - вопрос не принципа, а прагматизма: степень неравенства перевешивает любой принцип справедливого распределения благ, который Даль и Линдблом находят приемлемым. Таким образом, они выражают неудовлетворенность высоким уровнем неравенства и призывают (косвенно) к эгалитаристским преобразованиям.
Одобряя идею перераспределения богатств и доходов, Даль и Линдблом одобряют идею материального равенства, а не просто равенства возможностей. Когда они выступают в поддержку структурных реформ, предполагается, что струк- турные~рефбрмы должны осуществляться в сТбро- ну увеличения материального равенства. Но когда одновременно с этим, они ^'в'е“рЖДаготрч¥о неравенство per se не является несправедливым, их позиция относительно равенства выглядит весьма шаткой. Обратной стороной вопроса о том, какой, согласно плюрализму, должна быть степень равенства, является проблема того, какая степень неравенства приемлема с точки зрения плюрализма. Что карается Даля, то дискуссия о перераспределении и равенстве заходит в глубокий тупик неопределенного количества принципов, которые могли бы быть использованы для распределения доходов, ни один из которых не выглядит логически или теоретически лучше остальных (Dahl, 1982, рр. 135— 137). Экономическая теория, к которой Даль обращается за помощью, не может предложить концепции стоимости, которая могла бы решить проблему справедливого и несправедливого распределения (Dahl, 1982, р. 134). Маржиналистская теория полезности не подходит для рассмотрения таких философских вопросов и, следовательно, в данном случае не годится. До тех пор, пока плюрализм не обратится к поиску ответа на вопрос о том, какой уровень равенства является справедливым или несправедливым, насущный вопрос об его мере останется открытым. Призывы к повышению равенства, сколь привлекательно они бы ни звучали с политической точки зрения, все еще не имеют теоретического обоснования...


330
Раздел 7. Группы интересов
С трактовкой плюралистами проблемы равенства связана и их тенденция проводить различие между политическим и экономическим равенством - различие, не имеющее большого смысла с точки зрения классовой теории. Плюрализм вполне ясно утверждает, что экономическое неравенство нередко подрывает политическое равенство, но в теоретических работах, несмотря на всю их очевидную направленность в поддержку перераспределения, Даль избегает недвусмысленно одобрительных высказываний. В работе по проблеме либеральной демократии он (Dahl, 1979а, рр. 65-66) высказывается против прямого перераспределения на том основании, что для этого необходима исторически длительная приверженность идее справедливого распределения благ, а такие коренные изменения вряд ли возможны в американской системе, где большой властью обладает активное меньшинство. Однако нельзя позволить этим прагматическим возражениям, при всей их справедливости, скрыть от нас логическую дилемму: если, как утверждает сегодня плюрализм, экономические ресурсы часто конвертируются непосредственно в политические, то отсюда судя по всему следует, что для политического равенства требуется перераспределение экономических ресурсов. Даль, однако, отказывается заходить столь далеко. Он высказывается за регулирование политических последствий экономического неравенства - позиция, которая в лучшем случае лишь косвенно касается самой проблемы. Регулирование политических последствий экономического неравенства (то есть осуществление контроля за взносами в фонды политических компаний), возможно, способно косвенно способствовать достижению более существенного равенства, но в сущности является уступкой и шагом в сторону от позиций «плюрализма II», который ставит одной из своих социальных целей достижение более существенного материального равенства.
Как же рассматривает проблему равенства в условиях капиталистических общественных отношений классовая теория? В связи с этим вопросом возникает целый ряд сложных проблем, которые невозможно обсудить в рамках этой статьи. Однако отправной точкой любого сравнения стоит считать смелое заявление Маркса в III томе «Капитала» о том, что он раскрыл наивысшую тайну, скрытую первооснову всей социальной структуры капитализма, а вместе с тем и политической формы капиталистического государства. Каков же ключ, которым был открыт путь к столь глубокому знанию? Это - отношения между капиталистами и рабочими, «при которых неоплаченная прибавочная стоимость отчуждается от непосредственных производителей, [и которые] определяют взаимоотношения правящих кругов и управляемых ими классов, поскольку они формируются непосредственно в самом процессе производства и, в свою очередь, воздействуют на
него в качестве определяющего фактора» (Маркс, 1967, т. III, р. 791).
Маркс быстро осознал, что хотя он и рассматривал отношения «труд - прибавочная стоимость» в качестве ключа к пониманию капитализма, та же экономическая первооснова могла иметь бесконечное число вариантов в зависимости, среди прочих детерминантов, от бесчисленных практических обстоятельств, естественной среды, расовых отношений. В рамках данной работы важным является то, что Маркс указывал на ключевое различие между плюрализмом и классовой теорией: классовая теория исходит из детально разработанной теории стоимости, а плюрализм - нет.
Маркс имел веские основания посвятить «Капитал» теории стоимости. Без теории стоимости он не смог бы предпринять принципиально обоснованную атаку на капитализм. Он мог бы лично негодовать по поводу неравенства, но чтобы утвердить социализм в виде качественно превосходящей капитализм системы, ему была необходима некая теория стоимости. Его ответом стала трудовая теория стоимости и несмотря на все споры, которыми с тех пор она окружена, она у него по крайней мере была...
...Какой бы несовершенной ни была трудовая теория стоимости Маркса, в будущем при сравнении плюрализма и классовой теории плюралистам следует заострить внимание на проблеме теории стоимости, которая дала бы ответ на вопрос о справедливом и несправедливом распределении. Пока такой теории не будет, плюрализм и классовая теория не смогут со всей определенностью достичь единой позиции по самому фундаментальному вопросу из всех насущных: почему, если люди повсеместно рождаются равными, большинство оказывается в зависимости от меньшинства?
Общественное мнение
Проблема толкования равенства плюралистами очень близка американскому народу. Вот как звучит их призыв к «более справедливому» распределению доходов и богатств: «Пока больше американцев не примут эту точку зрения и не начнут действовать соответственно, Соединенные Штаты не станут тем прогрессивным обществом, которым мы его ошибочно считали, когда писали об этом. Полиархия может продолжать существовать и в том виде, в котором существует сейчас, но все мы по-прежнему будем очень далеки от демократии» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xxxii). И Даль, и Линдблом повторяют эти же аргументы в работах, изданных после 1976 г.
Формулирование проблемы в терминах общественного мнения таит определенную опасность. Во- первых, одно из наиболее известных исследований по проблеме равенства в Америке показывает, что


Д.Ф. Мэнли. Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
331
основная масса американского народа высказывается в поддержку, скорее, экономического равенства, нежели элитарности (МсС1овку, 1964, р. 369). Однако общественное мнение крайне непостоянно, причем и это не главное. Гораздо более значимым .фактом с точки зрения классов является невозможность опоры на общественное мнение для установления большего равенства. В условиях капитализма такие вопросы систематически вычеркиваются из политической повестки. Вряд ли в том, что богатства и доходы сосредоточены в руках немногих, есть вина американского народа. И совсем необязательно, что общественное мнение способно обеспечить большее равенство. В условиях капитализма экономическое равенство даже не считается благом, не говоря уже о том, чтобы решать этот вопрос в ходе публичного обсуждения. Реализация принципа равенства требует фундаментального изменения системы, которая считает неравенство благом, - системы, поддерживаемой, пусть и ошибочно, теориями справедливого распределения благ, которые под лозунгом равенства оправдывают на самом деле обратное.
Дисбаланс власти групп
Если степень равенства рассматривать как структурный фактор политико-экономической сис- темвг, гг не как вопрос общественного мнения, то какова взаимосвязь между равенством и другой характерной чертой американской системы - существованием различных групп? Согласно Далю и Лйндблому, социальный плюрализм, определяемый как многообразие автономных социальных объединений, есть непременное условие полиархии. Однако с позиций плюрализма в полиархии усматриваются два болезненных недостатка. Во-первых, не все группы равны: не все они складываются одинаковыми темпами, а властные ресурсы распределены неравномерно. В частности, более состоятельные люди участвуют в политическом процессе более активно. «Как следствие, решения правительства отражают и укрепляют структуру неравенства» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xxxvi). Плюралисты признают это.
Связанной с этим неэгалитаристской чертой полиархии является привилегированное положение бизнеса. Деловые круги - не просто одна из заинтересованных групп. Правда, бизнес играет роль могущественной заинтересованной группы. Но он и выходит за рамки такой ограниченной роли. Как описывают это Даль и Линдблом, американская политико-экономическая система формируется совместно, но с различной степенью участия, бизнесом и государством, и именно в таком порядке. Принятие серьезных общественных решений отводится рынку, задачей же государства является сти¬
мулирование (а не принуждение) бизнеса к исполнению своих функций. Плюралистические концепции, делающие акцент на балансирующей и взаимно уравновешивающей власти групп интересов, но при этом упускающие из виду исключительные преимущества, которыми пользуется бизнес, Далем и Линдбломом отвергаются.
Придя, таким образом, в общем, к тому, от чего отталкивался Маркс, Даль и Линдблом тем не менее продолжают поддерживать теорию и практику плюрализма. Они, по сути, даже отмечают ослабление неприятия плюрализма со стороны европейских марксистов-гуманистов и выдвигают предположение о нарождающемся консенсусе по поводу необходимости автономных групп в качестве моста между двумя противоборствующими теоретическими лагерями. В видении Даля и Линдблома, жестко антиплюралистический марксизм Сталина уходит с политической арены, и, таким образом, открывается возможность примирения между плюрализмом и «марксистским гуманизмом».
А как насчет равенства? - спросят скептики. Даже если плюралисты согласны с тем, что при капитализме бизнес занимает привилегированное положение, если плюралисты признают, что дифференциация власти групп может стать препятствием на пути к демократизации и если политика плюрализма имеет тенденцию отражать и укреплять преимущества более обеспеченных слоев, группы, выражающие интересы бизнеса, могут так затруднить установление равенства, что для борьбы за него потребуется участие некой централизованной, демократической, публичной силы.
Даль и Линдблом признают такой вариант, но считают его маловероятным. По сути, они не предлагают какого-либо метода разрешения противоречия между неравенством социального плюрализма и демократическим равенством, но вполне недвусмысленно отстаивают существование групп и, отрицая одну форму марксизма, протягивают оливковую ветвь мира другой. Говоря их словами, «каково бы ни было наилучшее разрешение проблемы равенства, по нашему мнению, по крайней мере, для американцев его нельзя отыскать в разрушении групповой автономии и замене автономии централизацией, командной системой, иерархией, бюрократией и властью просвещенной элиты» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xxxvi).
Альтернатива социальному плюрализму в виде власти просвещенной элиты не исчерпывает всех возможных вариантов, но в контексте данной работы более важно отметить, что «плюрализм II» в той же мере идеологически привержен идеям социального плюрализма, что и «плюрализм I». В теории плюрализма значительный упор делается на социальном и экономическом неравенстве, которое уменьшает политическое равенство. Сегодня плюралисты признают исключительное положение


332
Раздел 7. Группы интересов
в американской политико-экономической системе одной элиты - бизнеса. Но, как много лет назад сказал Е.Е. Шаттшнайдер, «изъяном плюралистического рая представляется то, что небесный хор поет с сильным акцентом высшего общества» (БсЬайБЙи^бег, 1960, р. 35). Необходимо задаться вопросом, были ли Даль и Линдблом готовы или нет принять те противоречия между социальным плюрализмом, равенством и полиархией, которые все явственнее проступали перед ними. Их вера в превосходство социального плюрализма и полиархии над существующими альтернативами остается непоколебимой, однако, все еще нет теории, подчеркивающей многообразие групп как непременное условие плюралистической демократии, которая учла бы особое место, занимаемое бизнесом.
Главный вопрос состоит, конечно, в том, совместимо ли привилегированное положение бизнеса с плюралистической демократией? Линдблом полагает, что нет. Позиция Даля по этому вопросу менее очевидна...
...Если верно то, что плюрализм всегда признавал тот факт, что не все группы равны, то истинно и то, что для того, чтобы система считалась полиархией, плюрализму, судя по всему, необходимо допустить наличие, по крайней мере, какого-то равенства между группами. Если власть не децентрализована и не распределена между большим количеством групп, то такой плюрализм является фальшивым, а эмпирическим фактам больше соответствует какая-либо форма теории элит или классовая теория. Баланс сил может быть несовершенным, но трудно понять, как плюрализм может трактовать понятие определенного баланса, паритета или взаи- моуравновешивающей власти без того, чтобы обойти объяснение природы власти теорией элит или классовой теорией. До сих пор в плюрализме не определены параметры или уровни распределения власти, необходимые для того, чтобы система считалась плюралистической демократией. Но если бизнес столь могущественен и находится в столь привилегированном положении, как утверждают сегодня плюралисты, возникают неприятные вопросы относительно демократического характера капиталистических режимов. Классовая же теория утверждает, что вследствие власти бизнеса в капиталистической системе разговор о либеральной демократии становится терминологическим нонсенсом. В этой связи, как в связи со многими другими аспектами, обе теории столь далеки друг от друга, что они в лучшем случае представляются непримиримыми оппонентами, нежели потенциальными партнерами, способными объединиться.
Структурные реформы
Одним из вопросов, по которому между «плюрализмом II» и классовой теорией есть согласие, яв¬
ляется признание удручающего функционирования американской политико-экономической системы на протяжении последних десятилетий. Обе теории в целом поддерживают необходимость коренных структурных преобразований. Но при ближайшем рассмотрении под структурными реформами они понимают совершенно разные вещи. По сути, призыв к структурным реформам со стороны плюралистов настолько условен и узок, что между позициями двух теорий по этому вопросу сохраняется фундаментальное различие.
Структурное реформирование - идея, тесно связанная с социал-демократической критикой капитализма. Основная мысль заключается в том, что возможно провести преобразования капитализма с тем, чтобы сократить или полностью изжить такие его серьезные изъяны, как неравенство. Поддержка структурных реформ, очевидно, существенно сближает плюрализм и классовую теорию, капитализм и социализм.
Но тут Даль и Линдблом делают шаг, который круто меняет направление их мысли и свидетельствует о все еще существующем разрыве между двумя теориями. Это происходит тогда, когда они ставят вопрос о том свойстве полиархии, к которому в большей степени прикован их интерес, а именно: постепенности преобразований...
Вовсе не отказываясь от этой идеи, в своей совместной работе и последующих авторских публикациях Даль и Линдблом, однако, прагматично отстаивают точку зрения, согласно которой предлагать радикальные реформы в обществе, в котором возможны только постепенные трансформации, - значит тратить время впустую (Dahl, 1982, рр. 120- 126; Lindblom, 1977, Ch. 19). Как они утверждают, никто не знает, как сформировать политическую систему, способную на большее, чем постепенные перемены... Если отменить некоторые права вето, обещают они, такие преобразования принесут решение множества проблем, стоящих перед американским обществом.
С учетом их приверженности идее постепенности, которая, в лучшем случае, обеспечит медленные изменения в существующем положении вещей, от Даля и Линдблома можно было бы ожидать предостережений против проведения коренных реформ, однако они этого не делают. Они полагают, что необходимость коренных структурных преобразований является логичным следствием их анализа: «Из всего сказанного следует, что мы считаем, что американской политико- экономической системе необходимы коренные структурные реформы» (Dahl and Lindblom, 1976, р. xii).
Однако может возникнуть вопрос: если постепенный подход рационален и способствует успеху преобразований, если он обеспечивает прогресс (пусть и медленный) в решении социальных проблем, а радикальные перемены случаются столь


Д.Ф. Мэнли. Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
333
редко, то зачем призывать к коренным структурным реформам политико-экономической системы Америки? Будучи сторонниками идеи постепенных преобразований, подразумевают ли Даль и Линдб- лом под структурным реформированием то же, что и большинство людей? Означает ли структурная реформа замену капитализма социалистической политико-экономической системой? Или же структурная реформа - это лишь иное определение постепенных преобразований, ускоренных, но все же не радикальных?
Дело в том, что жесткая позиция «плюрализма II» в поддержку государственной собственности и контроля смягчается некоторыми оговорками: вопрос контроля предшествует вопросу собственности, то есть, если будут найдены другие механизмы контроля, они могут быть использованы вместо государственного; государственная собственность объявляется явно недостаточным средством общественного контроля, во многих случаях она не является необходимым средством, а в некоторых может стать даже помехой...
Тут уместно заключить, что Даль и Линдблом, по большому счету, весьма сдержанны в поддержке идеи государственной собственности в качестве средства общественного контроля.
В общем, в вопросе о коренных структурных реформах акцент делается на недостатках существующей системы принятия политических решений и политических институтов общества, а не на классовой структуре. Пожалуй, наиболее удивительно то, что Даль и Линдблом, рассматривая вопрос, как должны осуществляться эти реформы, отвечают - самими институтами...
...Даль и Линдблом сознают, что их позиция уязвима для обвинений в том, что они страдают от «остаточного наивного оптимизма, свойственного либерализму». Но социальные институты, парируют они, подвержены изменениям. Реформы все- таки проводятся. И что же является наилучшим и наиболее распространенным методом, согласно которому проводятся эти необходимые реформы? Постепенность.
«Плюрализм II» во всеуслышание провозглашает ее наиболее предпочтительным методом осуществления коренных структурных преобразований в полиархической системе. На каком основании делается такой вывод? В постепенности обнаруживают ранее не замеченное свойство подрывать существующий порядок вещей. Ускорение темпов постепенных преобразований даст кумулятивный эффект и приведет не к скромным подвижкам в status quo, а к трансформации системы...
Спорным остается вопрос о том, насколько глубоко возможно реформировать американскую систему, применяя нерадикальные методы, однако в ходе полемики по этому вопросу выявляются дополнительные сложности. Хотя Даль и Линдб-
лом настаивают на необходимости коренных структурных реформ, они выступают против любых изменений фундаментальных принципов, на которых базируется американская система. Пересмотр базовых принципов не нужен и нежелателен. Таким образом, структурные реформы распространяются только на те элементы системы, которые ограничивают перемены только областью ближайших задач, не затрагивая фундаментальные принципы.
Рассуждая о них, Даль и Линдблом, как представляется, имеют в виду такие абстрактные принципы, как свобода, демократия, политическое равенство и волеизъявление большинства. Эти принципы священны (хотя и не абсолютны). Необходимо сохранять свойственное американским общественным институтам неприятие перемен в этой области. Более быстрые постепенные преобразования, таким образом, ограничены ближайшими задачами. В этой связи Даль и Линдблом выступают не только за устранение барьеров на пути преобразований, но и за ускорение реформ...
...До тех пор, пока плюрализм не определится с тем, какой глубины преобразования необходимы в системе частного предпринимательства или в сфере распределения богатства, чтобы такие принципы, как свобода и равенство, были реализованы на практике, главные вопросы остаются без ответа. Напротив, классовая теория говорит о противоречии между главными идеями Линдблома и фундаментальными принципами, которые проповедуют как плюрализм, так и классовая теория. Позиция плюрализма гораздо менее понятна. Плюрализм признает наличие взаимосвязи между главными элементами и фундаментальными принципами, но не говорит ничего определенного о том, существует ли между ними противоречие, а также о том, насколько существенные преобразования необходимы в главных элементах (например, в системе частного предпринимательства) для содействия реализации фундаментальных принципов (например, политическое равенство). Классовая теория и структурный анализ настаивают, что фундаментальные принципы не могут быть реализованы в рамках капитализма, плюрализм же не выражает свою позицию столь однозначно или утверждает обратное. Это наиболее существенное отличие, вкупе с отстаиваемым классовой теорией положением о радикальных реформах классовой структуры и явным предпочтением со стороны плюрализма постепенных преобразований не классовой структуры, а системы общественных институтов, делает более наглядными ключевые различия между двумя теориями.
Очевидно, плюрализм и классовая теория вкладывают в термин «структурная реформа» совершенно разный смысл. В классовой теории Маркса и даже социал-демократических теориях он


334
Раздел 7. Группы интересов
используется для обозначения изменения капитализма и классовой структуры, встроенной в капиталистическую систему общественных отношений. В отличие от них плюралистическая теория последнего времени, исследуя проблему структурных реформ, не затрагивает вопрос о классовой структуре. По существу, плюрализм стоит на том, что структурные реформы могут исходить и со стороны той самой рыночной системы, которую классовая теория считает необходимым трансформировать. Таким образом, анализируя призыв плюралистов к структурным реформам, важно отметить тот смысл, который вкладывается в сам термин. Когда они выдвигают идею структурных реформ, то не имеют в виду эгалитаристские преобразования в классовой структуре американского капиталистического общества. Они не говорят о постепенном устранении класса капиталистов путем перераспределения налогов, контроля в области наследования или уравнивания трудовой иерархии и системы вознаграждений. Для Даля и Линдблома коренные структурные реформы - это преобразования в существующей системе общественных институтов, через которые осуществляется принятие решений. Более того, реформы в этой сфере должны быть постепенными и проводиться осторожными методами. Маловероятно, что между классовой теорией и плюрализмом возможно сближение до тех пор, пока и если не будет достигнуто согласие в том, что проблемы таких главных элементов, как система частного предпринимательства и соответствующая ей классовая структура, должны не только рассматриваться в рамках политической повестки, но разрешаться таким способом, чтобы радикальный прогресс был направлен в сторону реального и весомого равенства...
.. .В плюралистической теории классы, в отличие от групп, существуют лишь номинально; классовая же теория рассматривает и анализирует группы как части или сегменты классов. Пока не будет предложено некое разрешение этого конфликта, трудно представить, чтобы классовая теория и плюрализм могли быть соединены таким образом, как это предполагают Даль и Линдблом.
Выводы и заключение
В свете таких неудач и изъянов существующей системы, как война во Вьетнаме, уотергейтский скандал, сохранение политического и экономического неравенства, «плюрализм П» является более актуальным направлением плюралистической теории. Однако, несмотря на некоторый левый уклон, он остается теорией, которая логически более совместима с капиталистической политико-экономической системой и предлагает более существенную идеологическую поддержку ей, а не социалистической системе.
Классовая теория и плюрализм сохраняют различные позиции по проблеме равенства (Dahl, 1979а; Green, 1979). В настоящее время плюралисты уделяют внимание проблеме политического и экономического неравенства, но не выдвигают полное материальное равенство в качестве своей социальной цели. Как отмечал Белл, равенство в получении благ является отражением социалистической этики, а равенство возможностей - либеральной этики (Bell, 1972, р. 48). Марксистский социализм направлен на материальное равенство, поскольку базируется на теории стоимости, делающей акцент на коллективном участии всех членов социума в производстве общественных благ. В плюрализме же нет стройной теории стоимости, однако учитывая историческую приверженность идее равенства возможностей, судя по всему, он допускает более значительное социальное неравенство, чем приемлемо в рамках классовой теории. Более того, это верно даже если плюралисты полностью разделяют теорию Роулза о справедливом распределении общественных благ. Стоит повторить, что принцип врожденных различий защищает существование неравенства как вполне справедливого до тех пор, пока это неравенство служит улучшению положения человека; он не является прямым аргументом в пользу материального равенства.
Таким образом, обе разновидности плюрализма, несмотря на призыв (по крайней мере, у Линдблома) к перераспределению, кажутся более совместимыми с идеей равенства возможностей, чем с идеей равного распределения благ. Равные возможности конкурировать в гонке, где неизбежно будет мало победителей и много проигравших - это пропаганда в духе «новояза» Оруэлла. Во имя равенства она защищает неравенство (Scharr, 1967, р. 234) и помогает получить молчаливое согласие масс на сохранение социального порядка, поддерживающего неравенство. Хотя в некоторой степени это свойственно и плюрализму, он отрицает продвижение материального равенства через перераспределение богатств и доходов.
В условиях капитализма неравенство - не побочный продукт системы, который поддается поли- архической коррекции, а структурный императив. Это один из факторов, которые делают капитализм капитализмом и отличают его от социализма. С точки зрения классовой теории существенно сократить или искоренить неравенство в условиях капитализма нереально. Главной причиной того, почему это так, являются сущностные, структурные взаимоотношения в капиталистическом обществе: капитал и труд, по определению, неравны...
Возможно, будет слишком смело утверждать, что плюрализму грозит опасность взорваться под напором внутренних противоречий; однако, принимая во внимание поднятые выше проблемы, вполне


Д.Ф. Мэнли. Неоплюрализм: анализ двух видов плюрализма с позиций классовой теории
335
уместно предположить, что теория плюрализма нуждается в прояснении.
Классовая теория или структурный анализ американской политико-экономической системы, очевидно, в большей мере соответствуют факту существенного неравенства в богатстве, доходах и власти в условиях капитализма. Капитализм фетишизирует выгоду, а не равенство. По сути, он исходит из неравенства природных талантов и врожденных способностей и преимуществ, оправдывая это идеей равных возможностей. Плюралистические теории были бы более последовательными, если бы отказались от необоснованной приверженности идее материального равенства и признали реальность не¬
Библиография:
Bell, D. “Meritocracy and equality” in: The Public Interest, 1972, pp. 29, 29-68.
Dahl, R.A. Pluralist Democracy in the United States, Chicago: Rand McNally, 1967.
Dahl, R.A., & Lindblom, C.E. Politics, Economics, and Welfare, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1976.
Dahl, R.A. “Liberal democracy in the United States” in: Livingston W.S. (ed.) A Prospect for Liberal Democracy, Austin: Univ. of Texas Press, 1979a, pp. 57-72.
Dahl, R.A. “What is Political Equality?” in: Dissent, 1979b, pp. 26,363-368.
Dahl, R.A. Dilemmas of Pluralist Democracy, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1982.
Domhoff, G.W. Who Really Rules? Santa Monica, Calif.: Goodyear Publishing, 1978.
Green, P. “What is Political Equality” in: Dissent, 1979, pp. 26, 351-368.
Higley, J., & Moore, G. “Elite integration in the United States and Australia” in: American Political Science Review, 1981,75, 581-597.
равенства в системе, неотъемлемой частью которой и является плюрализм. Классовая теория не просто лучше соответствует многим эмпирическим реалиям американской политико-экономической системы, что избавляет эту теорию от сокрушений по поводу функционирования системы, но и демонстрирует ясную и последовательную приверженность критериям эгалитаризма, что следует из ее анализа классовой структуры капитализма. Если американская политологическая наука стремится лучше объяснить политико-экономическую систему Америки, не говоря уж о содействии в ее преобразовании, то в пылу полемики между плюрализмом и элитизмом следовало бы обратить внимание на классовую теорию.
Kuhn, T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1962.
Lindblom, C.E. Politics and Markets, New York: Basic Books, 1977.
Marx, K. Capital (Vols. 1, 3), New York: International Publishers, 1967.
McClosky, H. “Consensus and Ideology in American Politics” in: American Political Science Review, 1964, pp. 58, 361-382.
Mills, C.W. The Power Elite, New York: Oxford Univ. Press, 1959.
Nicholls, D. Three Varieties of Pluralism, New York: St.Martin’s Press, 1974.
Polsby, N.W. Community Power and Political Theory, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1980.
Scharr, J. “Equality of Opportunity and Beyond” in: Pen- nock J.R. and Chapman J.W. (eds.) Equality, New York: Atherton Press, 1967.
Schattschneider, E.E. The Semi-Sovereign People, New York: Holt, Rinehart and Winston, 1960.


Теория экономического регулирования*
Джордж Дж. Стиглер
Государство, а точнее, государственная машина и власть, представляют собой потенциальную угрозу любой общественной сфере. Обладая правом запрещать или поощрять, субсидировать или изымать деньги, государство имеет возможность выборочно помогать или препятствовать развитию широкого ряда отраслей, и оно этой возможностью пользуется. Крупным получателем политических привилегий является такая мощная политическая махина, как нефтяная отрасль, а фирмы, занимающиеся страхованием морских перевозок, получают более скромную долю общего пирога. Теория экономического регулирования призвана объяснить, кому регулирование несет выгоду и на чьи плечи ложится его бремя, какие формы может принимать регулирование, а также каково его воздействие на распределение ресурсов.
Регулирование может вводиться в ответ на желание самой отрасли или же быть ей навязанным. Основная идея данной работы заключается в том, что регулирование, как правило, осуществляется по желанию самой отрасли, разрабатывается и проводится в ее интересах. Существуют методы регулирования, совокупное воздействие которых на регулируемые отрасли явно обременительно. Простым примером может служить повышенное налогообложение товаров, производимых некоторыми отраслями (виски, игральные карты). Однако такое регулирование, является, скорее, исключением, и может объясняться той же теорией, которая объясняет выгодное (мы можем назвать его «благоприобретенным») регулирование...
.. .Мы исходим из того, что политические системы строятся на разумной, рациональной основе и применяются рационально, и, значит, являются адекватным инструментом реализации потребностей членов общества. Это не означает, что государственная система должна удовлетворять представлению каждого индивида об общественном благе: более того, вопрос регулирования - это вопрос выяснения, когда и почему отдельная отрасль (или любая другая группа единомышленников) может использовать государство в своих интересах или же выбирается государством для использования в целях, чуждых отрасли.
Какие преимущества для отрасли может обеспечить государство?
У государства имеется ресурс, которым по идее не могут воспользоваться даже самые влиятельные граждане, - право на принуждение. Государство может изымать деньги единственным узаконенным цивилизованным обществом способом - посредством налогообложения. Оно может направлять физическое движение ресурсов и влиять на экономические решения домохозяйств и компаний без их согласия. В связи с такой властью возникает возможность использования государства отраслью для повышения рентабельности. Существует четыре основных формы государственной политики, которыми стремится воспользоваться в своих интересах отрасль (или сфера деятельности).
Наиболее простой и ощутимой мерой содействия, которую стремится получить отрасль от государства, является прямое денежное субсидирование. В 1968 г. компании внутренних авиалиний получили в качестве «авиапочтовых» субсидий 1,5 миллиарда долларов (даже если они и не занимались доставкой авиапочты). Почти 3 миллиарда долларов субсидий на строительство и развитие получил торговый флот за период после окончания Второй мировой войны по настоящее время. Мастерство в привлечении государственных средств давно демонстрирует сфера образования: например, в последнее время университеты и колледжи ежегодно получают из федеральной казны свыше 3 млрд, долларов и, кроме того, им выделяются льготные кредиты на строительство общежитий и прочих объектов. Прямые денежные дотации нередко получают и ветераны разных войн...
Вторым основным методом государственного воздействия, воспользоваться которым стремится любая отрасль, является контроль за доступом в отрасль новых конкурентов. В экономической литературе значительное, если не сказать излишнее, внимание уделяется вопросам особой ценовой политики (установлению пределов цен), вертикальной интеграции и прочим способам затормозить появление новых фирм в олигопольных отраслях. Эти способы гораздо менее эффективны
* Выдержки из: Stigler, George J. The Citizen and the State: Essays on Regulation, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1975.


Дж..Дж. Стиглер. Теория экономического регулирования
(экономичны), чем выдача свидетельств об общественной полезности и необходимости (включая, естественно, импортные и производственные квоты в нефтяных и табачных отраслях)...
Мы выдвигаем универсальную гипотезу: каж- дая отрасль или сфера, обладающая достаточной политической властью для использования государства в своих интересах, обязательно стремится к Контролю за проникновением в отрасль новых фирм. Кроме того, политика регулирования формируется таким образом, чтобы тормозить темпы роста новых фирм. Например, новая ссудо- сберегательная компания не может в целях привлечения большего количества вкладов предлагать ставку процента для выплаты дивидендов выше уровня, преобладающего в данном регионе2. Полномочия ограничивать объемы продаж взаимных фондов, которые будут переданы Комиссии по ценным бумагам и биржам, послужат средством ограничения роста малых взаимных фондов и, следовательно, источником сокращения издержек для крупных фондов.
Третьим универсальным набором государственных мер, которые отрасли стремятся использовать в своих целях, являются те, что касаются производства заменителей и сопутствующих товаров и услуг. Проще говоря, производители масла хотят вытеснить производителей маргарина и стимулировать производство хлеба. Авиационная отрасль активно поддерживает субсидирование государством аэропортов; профсоюзы строительных отраслей стремятся через строительные нормы и правила запретить применение материалов, ведущих к сокращению затрат живого труда...
Четвертая группа государственных мер, которые бизнес стремится обратить в свои интересы, связаны с ценовой политикой. Даже у компаний, сумевших добиться контроля за проникновением на рынок новых фирм, часто возникает желание, чтобы некий орган, обладающий властью принуждения, осуществлял бы жесткий контроль за уровнем цен. Если количество фирм в регулируемой отрасли достаточно велико, применять ценовую дискриминацию в отсутствие государственной поддержки было бы затруднительно. Запрет на начисление процентов по бессрочным вкладам, который, вероятно, является эффективным инструментом, не позволяющим выплачивать проценты большинству частных вкладчиков, представляет собой как раз такой случай. Там, где рост масштабов производства отдельной фирмы не вызывает отрицательного эффекта (например, компания по автомобильным перевозкам грузов может использовать больше грузовиков в рамках имеющейся
337
у нее общей лицензии на перевозки), контроль за уровнем цен может употребляться для достижения более существенных выгод, нежели просто обеспечение уровня прибыли, позволяющего фирме оставаться конкурентоспособной.
Пределы политических преимуществ
Бизнес получает разнообразные политические выгоды не только в форме максимизации прибыли. Политический процесс накладывает определенные ограничения на картели. Ограничения бывают трех видов.
Во-первых, изменяется степень контроля над отраслью, осуществляемого входящими в ее состав фирмами. В нерегулируемой отрасли влияние каждой отдельной фирмы на цену и объем продукции пропорционально доле фирмы в совокупном объеме продукции всей отрасли (по крайней мере, с точки зрения чисто арифметической возможности участвовать в создании совокупного объема). При принятии политических решений принимается во внимание также и политическая сила различных фирм, следовательно, небольшие компании приобретают больший вес, чем они имели бы в нерегулируемой отрасли...
Во-вторых, весьма дорогостоящи процедурные аспекты требуемых публичных процессов. Возможны и длительные отсрочки, диктуемые как законодательством, так и заботой бюрократов о собственном благополучии...
Наконец, политический процесс автоматически допускает участие влиятельных аутсайдеров в формировании политики отрасли. Хорошо известно, что распределение телевизионных каналов по стране определяется не желанием вещателей максимизировать прибыли, а необходимостью обслуживать множество малочисленных сообществ. Отказ от неприбыльной железнодорожной линии - еще более наглядный пример участия аутсайдеров.
Эти ограничения очевидны и все они должны учитываться при расчетах потенциальной прибыли, которую регулирование принесет отрасли...
Расходы бизнеса на обретение государственной поддержки
Когда отрасль получает поддержку государства, ее выгода не перекрывает того урона, который наносится остальному обществу. Даже если проводимое в интересах отрасли регулирование в общем не наносит вреда, тем не менее следует ожидать, что
2 Регулирующим органом является Федеральный банк жилищного кредита США, который также осуществляет
контроль за объемом рекламы и прочими направлениями конкурентной борьбы.


338
Раздел 7. Группы интересов
демократическое общество отклонит притязания бизнеса, за исключением случаев, когда отрасль контролируется большинством избирателей6... Чтобы объяснить, почему многие отрасли способны задействовать политическую машину в своих целях, следует рассмотреть природу политического процесса в условиях демократии.
К примеру, выбирая между поездкой по железной дороге и авиаперелетом, потребитель голосует кошельком: в каждый данный момент он покупает путешествие тем видом транспорта, который предпочитает. Аналогичная форма экономического голосования существует и относительно решений по таким вопросам, как и где работать, куда инвестировать свои средства. Рынок собирает экономические голоса, прогнозирует тенденции и инвестиции осуществляются в соответствии с полученными результатами.
Поскольку политические решения обязательны к выполнению, процесс их принятия коренным образом отличается от того, как это происходит на рынке. Если поставить перед государством задачу сделать выбор между двумя видами транспорта (подобно тому, как отдельный человек принимает решения относительно способа путешествия), скажем, определить, какая отрасль должна получить государственную субсидию - железная дорога или авиатранспорт, то решение принимается всеми гражданами - теми, кто пользуется транспортом, и теми, кто им не пользуется, теми, кому предстоит поездка в этом году, и теми, кто поедет в следующем. Эта вынужденная всеобщность политических решений определяет два основных отличия процесса их принятия от процесса принятия экономических решений.
Они принимаются одновременно большим количеством людей (или их представителей): политический процесс требует одновременности принятия решений...
Условие одновременности представляет собой главное затруднение в процессе принятия политических решений. Оно делает голосование по отдельным вопросам непомерно дорогостоящим... Чтобы удовлетворить условию одновременности, избиратели прибегают к помощи своих представителей, обладающих широкими полномочиями и свободой принятия решений, и должны воздерживаться от кардинальной смены своих предпочтений. Это условие также подразумевает, что политическое решение не призвано предугадать пожелания избирателей, а подготовка к исполнению этих пожеланий осуществляется заранее.
2. В процесс принятия демократических решений должно быть вовлечено все общество, а не
только те, кого это решение непосредственно касается. При частном рынке человек, который никуда не ездит, не выбирает между железнодорожным и воздушным транспортом, в то время как крупный перевозчик ежедневно выражает свои предпочтения множеством голосов. Из процесса же принятия политических решений нельзя исключить незаинтересованных голосующих: очевидна противоправность любого исключения, кроме самоисключения. Таким образом, исключается участие в политическом процессе в зависимости от степени заинтересованности и компетентности...
Эти свойства политического процесса могут видоизменяться в зависимости от того или иного уровня государственной власти... и применения директивных решений. Однако основным способом учета этих особенностей является использование системы представителей (на основе полной или неполной занятости), организованных и руководимых институтами, которые именуются политическими партиями (или машинами).
Представитель и его партия вознаграждаются за выявление и исполнение политических желаний своих избирателей успехом на выборах и благами занимаемой выборной должности. Если представитель мог бы быть уверен в переизбрании всякий раз, голосуя против экономической политики, наносящей ущерб обществу, то он, несомненно, так и голосовал бы. К сожалению, добродетель не всегда высоко ценится. Если представитель отказывает десяти крупным отраслям в помощи в виде денежных субсидий или государственной поддержки, эти отрасли позаботятся о выборе на следующий срок более сговорчивого представителя, ибо ставки слишком высоки. Это не означает, что любой бизнес может получить все, что захочет; это означает, что депутат и его партия должны искать более мощную коалицию, чем противники политики, продвигаемой отраслью. Представитель не может победить на выборах или удержаться на посту с помощью тех, кто выступает против импортных квот на нефть, сельскохозяйственных субсидий, субсидирования авиационной отрасли, субсидирования больниц, судостроительных заводов, без которых можно обойтись, несправедливой программы государственного жилищного строительства и субсидий на электрификацию сельских районов.
Как мы уже отмечали ранее, основной отличительной чертой процесса принятия политических решений является нечастое и всеобщее (в принципе) участие: политические решения должны приниматься достаточно редко и быть всеобщими. Затраты избирателей на изучение сути конкретных поли¬
6 Если принять во внимание чистые потери (потребителей или производителей), то даже если нефтяная отрасль пользовалась бы поддержкой большинства, она не стала бы добиваться влияния на законодательную власть при условии существования методов (таких как продажа голосов), посредством которых более значительный вред для меньшинства по сравнению с менее существенными преимуществами большинства мог бы быть эффективно компенсирован.


Дж..Дж. Стиглер. Теория экономического регулирования
тических предложений и на выражение своих предпочтений (посредством индивидуального или группового представительства, а также путем голосования) определяются ожидаемыми издержками и прибылью, так же как это происходит на рынке. На политической арене затраты на всестороннюю информацию выше, поскольку собирается информация по многим вопросам, которые напрямую избирателя касаются мало или совсем его не затрагивают, и следовательно, до голосования его осведомленность по большинству вопросов весьма незначительна. Картина предпочтений в ходе голосования менее определенна, чем картина экономических предпочтений, так как в голосовании принимают участие и, следовательно, оказывают влияние на решение, много неосведомленных граждан7.
Каналы принятия политических решений могут, таким образом, описываться как общие, фильтрованные и «шумные» (с помехами). Если все отдают лишь незначительное предпочтение данной политике, то такое предпочтение не будет выявлено и учтено. Если одна группа избирателей предпочитает политику, лишь незначительно нарушающую интересы другой группы, последней не имеет смысла выступать против такой политики. Функционирование системы рассчитано таким образом, чтобы выявлять все явно выраженные предпочтения большинства и основные предпочтения меньшинства, игнорируя при этом менее выраженные предпочтения как большинства, так и меньшинства. Фильтрование и выявление более узких предпочтений станет эффективнее, если снизятся затраты каждого избирателя на доступ к информации и выражение своих предпочтений и повысится вероятность того, что его голос будет иметь политическое влияние.
Отрасль, стремящаяся обрести политическую власть, должна обратиться к соответствующему продавцу - политической партии. Все они несут операционные расходы, затраты на проведение, организацию и конкурентную борьбу на выборах. Эти издержки политических процессов в литературе по проблемам финансирования избирательных компаний рассматриваются слишком узко: выборы для политического процесса - то же самое, что торговля для процесса производства товара, то есть всего лишь финальный этап. Партия осуществляет свою деятельность и поддерживает привлекательность для избирателей путем оказания дорогостоящих услуг избирателям на всем протяжении своего
339
существования, а не только накануне выборов. Часть расходов на организацию и услуги возникает в связи с тем, что часть членов партии становятся ее штатными сотрудниками и получают за свою работу жалованье. Однако наличие оппозиционной партии обычно является для избирателей весомой гарантией контроля за деятельностью партии, находящейся у власти, при этом расходы оппозиционной партии не финансируются полностью за счет государственных средств.
Отрасль, добивающаяся регулирования, должна быть готова покрыть две основных потребности партии: в голосах избирателей и в деньгах. Финансирование может осуществляться в виде взносов на проведение избирательных компаний, безвозмездных услуг (когда бизнесмен возглавляет комитет по сбору средств) и косвенными методами, например, путем найма членов партии на работу. Голоса в поддержку какой-либо инициативы объединяются, а голоса против нее рассеиваются в ходе проведения дорогостоящих программ по информированию (или замалчиванию информации) среди членов данной отрасли и других заинтересованных отраслей.
Подобные расходы на законодательную власть возрастают соответственно размеру отрасли, стремящейся обрести влияние в этой сфере. Более крупные отрасли стремятся реализовать программы, которые обходятся обществу дороже и встречают более сильное противодействие со стороны затрагиваемых ими групп. Задачи пропаганды как внутри, так и вне отрасли также становятся более масштабными для более крупных отраслей. Однако поскольку размер политического «рынка» остается неизменным, то издержки на обретение поддержки со стороны органов власти растут медленнее, чем сама отрасль. Наиболее мелкие отрасли, таким образом, фактически отстранены от политического процесса, если только они не имеют каких-то специфических преимуществ, например, благодаря своему нахождению в малонаселенных политических округах...
Заключение
В профессиональной экономической мысли глубоко укоренился идеалистический взгляд на государственное регулирование. В связи с этим многие экономисты, например, осуждают политику Комиссии по торговле между штатами* в поддержку
7 В процессе принятия решений, для которых необходимо более одного голоса, возникает организационная проблема. Если в соответствии с эффектом масштаба производства, прежде чем будет произведен товар, необходимо наличие тысячи потенциальных покупателей, эта тысяча должна быть собрана каким-либо предпринимателем. При этом, в отличие от политического процесса, нет необходимости получать согласие остальных членов общества, поскольку они не участвуют в затратах.
* Комиссия по торговле между штатами (Interstate Commerce Commission) осуществляет в США контроль за де¬
ловыми операциями по перевозке товаров и людей, контролирует работу железных дорог, судоходств, грузового
и пассажирского авиатранспорта. - Прим. ред.


340
Раздел 7. Группы интересов
железнодорожной отрасли, что в специальной литературе стало уже общим местом. Эта критика кажется мне столь же уместной, сколь критика Великой атлантической и тихоокеанской чайной компании за торговлю продовольствием или критика политика за стремление обрести поддержку среди широких слоев населения. Главным изъяном такой критики является то, что она направляет внимание не в ту сторону: следует предположить, что для того, чтобы иметь Комиссию по торговле между штатами, которая не зависела бы от компаний- перевозчиков, нужно работать с членами комиссии или с людьми, которые их назначают. Единствен¬
ный способ получить другую комиссию - это изменить политическую поддержку Комиссии и вознаграждать ее членов на основе, не связанной с оказанием услуг перевозчикам.
Пока не будет выявлена и изучена логическая основа политической жизни, реформаторы не будут готовы использовать государство для проведения своих реформ, а жертвы недобросовестного использования государственной власти в интересах отдельных общественных групп будут бессильны защитить себя. Экономистам же следует незамедлительно получить лицензию на использование теории рационального политического поведения...


Увязка интересов и управляемость политических режимов в современной Западной Европе и Северной Америке*
Филипп С. Шмиттер
Фактически все усилия понять внутренний характер современного политического поведения и вытекающей из него политики зиждутся на представлении, что реализация людьми собственных целей, «понимаемых правильно и рационально», является движущей силой, а способность возобладать над аналогичными усилиями других позволяет спрогнозировать вероятные результаты. Становление, а затем торжество капитализма и индустриализации дали не только дифференцированный набор категорий и средств для определения этих интересов и инструментарий для их соотнесения; взаимозависимость и конкуренция также создали такое положение, когда действительно необходимо учитывать подобные цели, чтобы не столкнуться с негативными последствиям их игнорирования.
Цель настоящей статьи состоит не в том, чтобы оплакивать замену или уход более «благородных» мотивов из политической жизни, и не в том, чтобы измерять степень отстаивания корыстных интересов, что стало реальностью политики в индустриально развитых капиталистических странах*  1. Наоборот, мы исходим из господства такой мотивации и стремимся исследовать (предварительно проверив) последствия возникновения различных видов балансирования групповых интересов для управляемости современных государств в Западной Европе и Северной Америке...
Неотрадиционалистская политология может признавать правомерным и желательным преследование интересов, однако заключает при этом, что сама логика индустриализации порождает такое множество динамичных, эфемерных, дублирующих и компенсационных усилий по защите и отстаиванию собственных целей, что возникающая в конечном счете плюралистическая система будет и самоуравновешивающейся, и самоузакони- вающейся. Все, кто имеет интересы, получат демократический шанс поиграть в эту игру; однако никто не сможет контролировать ее ход или подтасовать ее результат. С такой точки зрения опас¬
ность неуправляемости и/или нестабильности исходит от столкновения интересов - от движимых страстями нерациональных смутьянов, которые отказываются играть по существующим правилам и требуют направить игру на достижение более изощренных целей, что вынуждает вполне благодушного рефери использовать принуждение, дабы сохранить управляемость системы.
Еще одно объяснение (не)управляемости или (не)стабильности предлагает следующая точка зрения, модная сейчас в политологии. Стремление к реализации неблагородных, эгоистических интересов также признается главным мотивом политических действий. Однако, в пику оптимизму плюралистов, некоторые политологи усматривают в необузданном эгоизме реальную опасность. Если он слишком активно проявляется со стороны хорошо организованных игроков, то это ведет к «перегрузке» системы чрезмерными требованиями к государственной власти, которая уже не в состоянии их удовлетворить. По мере того как управляющие системы индустриально развитых капиталистических стран теряют эффективность, силу и легитимность под влиянием такого дисбаланса, все большее число разочарованных общественных групп обнаруживает, что для доступа к власти они вынуждены вести себя все более шумно и прибегать ко все более экстравагантным акциям. А это, в свою очередь, ведет ко все большей «перегрузке» системы и ее неуправляемости.
В данной главе мы полемизируем прежде всего с последним направлением, делающим упор на «перегрузке». Ниже будут представлены аргументы (и некоторые данные), показывающие, что отстаивание незначительных эгоистических интересов может иметь далеко идущие последствия для управляемости развитых капиталистических государств. Здесь также представлены аргументы о том, что плюрализм не является наиболее вероятной формой, которую примет в этих государствах увязка интересов. Более того, там, где эта форма
* Выдержки из: Schmitter, Philippe. “Interest Intermediation and Regime Govemability in Contemporary Western Europe and North America” in: Berger, Suzanne (ed.) Organising Interests in Western Europe, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983.
1 Превосходную, хотя несколько ностальгическую и раздражительную критику современной политологии за то, что она заменила эмоциональное понятие «община» прозаическим и ограниченным термином «партнерство», см.: Cochran, Clarke Е.. “The Politics of Interest: Philosophy and the Limitations of a Science of Politics” in: American Journal of Political Science, 1973, vol.25, no.4, pp. 745-766.


342
Раздел 7. Группы интересов
наиболее распространена, она оказывает на управляемость влияние, противоположное тому, которого ожидают отстаивающие ее теоретики и идеологи.
Режим увязки интересов и проблема их управляемости
Основополагающая гипотеза настоящей главы проста: относительная управляемость современных высокоиндустриализованных развитых капиталистических государств зависит не столько от совокупной «перегрузки» политических систем, то есть - от дисбаланса между суммой запросов общества и возможностями государства, сколько от дискретных процессов выявления, формирования, продвижения и реализации потенциальных групповых притязаний и запросов. Вообще, требований обеспечить принудительную координацию и властное распределение всегда было больше, чем государство могло выполнить, и этот разрыв заполнялся (и по-прежнему заполняется) физическим подавлением и манипулированием символами...
Глубоко и необратимо изменились процессы политического посредничества, с помощью которых оценивается и фокусируется потенциальный объем запросов общества и посредством которого направление государственной политики получает итоговую оценку и корректируется. В известной мере это признается в публикациях, посвященных проблеме неуправляемости и «перегрузки», однако упор всегда делался на взаимосвязь между партийной, законодательной и правительственной политикой...
По моему мнению, те, кто акцентирует внимание на запутанности и упадке партийной и парламентской политики, правильно ставят в центр ярко выраженные политические процессы посредничества, однако ошибочно принимают симптомы за саму болезнь. Ключ к пониманию различных кризисов управляемости лежит в слабо освещенной области функционального посредничества между группами через высоко формализованные и специализированные организации, находящиеся в прямой связи с бюрократическим аппаратом современного государства. Налицо: крах новых общественных договоров; рост требований гарантированного и привилегированного доступа к власти; конфликт юрисдикций представительных органов; требования об адекватности власти и участии в ней на всех уровнях, в частной и государственной сфере; мобилизация и активизация таких ранее спокойных групп, как государственные служащие и получатели социальных пособий; возмущение и борьба против наращивания государственных расходов и контроля; увеличивающаяся чувствительность к отно¬
сительным лишениям и неравенству как внутри общественных классов, так и между ними; взрывной рост этнического сознания на внутринациональном уровне; неожиданное появление движений, отстаивающих некое одно определенное требование. Основные же характеристики (не) управляемости (рассматриваемые ниже) таковы:
(1) склонность прибегать к беспрецедентным незаконным средствам политического выражения;
(2) ослабление сплоченности элиты и ее господствующего положения; (3) сокращение способности государства обеспечивать ресурсы и реализовывать политические программы. Большая часть этих острых нерешённых проблем находит свое выражение через структуры общественного посредничества, специализированные для групп, разделяемых по принадлежности к классу, сфере деятельности, профессии, региону, этносу, полу и возрасту. Большая часть этих проблем, дилемм или противоречий возникает перед государством отнюдь не благодаря партиям и выборам, хотя они могут косвенно находиться под их влиянием. Поддержка партий массами и объединение ведущих деятелей в регионах - это два столпа политического порядка, основанного на либеральной демократии, культуре гражданственности и доминировании буржуазии. Однако их постепенно, но неуклонно заменил третий, до сих пор менее заметный способ доминировать в обществе: неукротимое преследование через специализированные, функционально дифференцированные организации эгоистических интересов, верно и рационально понимаемых...
Теперь мы можем изложить наше второе предположение более четко. Ключ к той или иной степени управляемости лежит не столько в области объективных данных о макроэкономической конъюнктуре, социальном расслоении и классовых отношениях, сколько в области увязки (интермедиации) дифференцированных интересов между гражданским обществом и государством. Наш анализ подсказывает конкретные эмпирические измерения, имеющие отношение к объяснению различий в результатах: степень представительности власти, плотность членского участия и корпоративная структура. Государства, в которых групповые интересы выражаются через официальные объединения, охватывающие самый широкий диапазон потенциальных групп и имеющие общенациональное представительство, объединения, члены которых в большинстве своём участвуют в политических процессах, и которые во взаимодействии с государством монополизируют защиту этого интереса, делая это специализированно, иерархич- но и взаимовыгодно, - такие государства должны быть более упорядоченными, стабильными и эффективными (по крайней мере в краткосрочной


Ф.С. Шмиттер. Увязка интересов и управляемость политических режимов...
343
перспективе, учитывая условия современного правления). Иначе говоря, страны, ранее находившиеся в выигрышном положении благодаря тому, что там сложился плюралистический способ урегулирования интересов с его многочисленными дублирующимися, спонтанно образуемыми, добровольно поддерживаемыми, легко оставляемыми и политически автономными объединениями, - теперь в условиях постлиберальных развитых капиталистических государств обнаруживают, что такой способ серьезно препятствует управляемости...
Использование понятия «корпоративизм» другими авторами... а также наличие его разнообразных типов, применяемых к другим ситуациям8  9, делают необходимым дать его определение для данной статьи, а также выявить ограничения в его применении. Во-первых, социальный корпоративизм не подразумевает какую-то исторически конкретную идеологию, взгляд на мир, политическую культуру и даже какой-либо набор коллективных чаянии... Социальный корпоративизм, о котором говорится здесь, относится к области институционального поведения, а не индивидуальных ценностей или коллективных чаяний.
Во-вторых, корпоративизм касается метода организации политического процесса, структуризации его составных частей. Это не способ организации всего общества или управления экономикой. Социальный корпоративизм совместим с широким диапазоном общественных институтов и является не альтернативой капиталистической эксплуатации, а (по крайней мере, в некоторых странах) его элементом.
Та часть политического процесса, к которой имеет отношение социальный корпоративизм, названа мною интермедиацией, или увязкой, интересов. Она включает как средства, с помощью которых интересы передаются от членов групп, обобщаются и формулируются для участников коллективных органов, государственных или частных, по принятию решений (представительство), так
и методы, посредством которых интересы разъясняются членам, сообщаются или навязываются им через ассоциации (общественный контроль). Концепция интермедиации также должна отражать вероятность того, что интересы будут генерироваться внутри самих формальных объединений независимо от предпочтений их членов или указаний руководства...
Управляемость, или, точнее, ее противоположность - неуправляемость, судя по литературе о Западной Европе и Северной Америке, складывается из следующих трех общих свойств18: (1) неповиновение, или инициируемые гражданами усилия воздействовать на выбор путей развития общества насильственными, незаконными и беспрецедентными способами; (2) нестабильность, или неспособность ведущих политических акторов удерживать свои господствующие позиции или воспроизводить ранее установившиеся коалиционные конструкции;
(3) 	неэффективность, или сокращение способности государственных деятелей обеспечивать соблюдение или достижение желаемых коллективных целей посредством принудительной координации или властных функций государства...
Продвижение интересов и партийная мобилизация как возможные причины (не) управляемости
Определив... три измерения (неуправляемости... мы можем теперь обратиться к возможным альтернативным трактовкам интермедиации интересов. Наше внимание привлекли два аспекта достижения своекорыстных целей. Один имеет количественный характер: становятся ли государства Западной Европы и Северной Америки менее управляемыми, стабильными и эффективными просто потому, что там все в конечном счете становятся организованными? Другой аспект качественный: определяет ли форма, которую приняла
8 Объем литературы по корпоративизму в индустриально развитых капиталистических странах неимоверно вырос в последние годы. Наиболее важные теоретические работы собраны в книге: Schmitter, Р. and Lehmbruch, G. (eds.) Trends Toward Corporatist Intermediation, London: Sage Publications, 1979. Краткий критический взгляд на эту литературу и систематизацию различных школ по это теме см.: Panitch, Leo. Recent Theorizations of Corporatism: Reflections on a Growth Industry, paper presented at ISA World Congress, Panel on Interest Intermediation and Corporatism, Uppsala, 1978, August 14—19; Bonnett, Kevin. Corporatist Developments in Advanced Capitalist Society: Competing Theoretical Perspectives, paper presented at the SSRC (Great Britain) Conference on Institutionalisation, University of Sussex, 1978, September 8-11.
9 Краткий обзор исключительного идеологического разнообразия взглядов тех, кто в прошлом и теперь выступал за корпоративизм или схожие с ним явления см.: Schmitter, Р. “Still the Century of Corporatism?” in: Review of Politics, 1974, vol. 36, no.l, pp. 85-131 [особенно pp. 87-89].
18 На самом деле американская литература либо имеет тенденцию подчеркивать, либо ее критикуют за игнорирование четвертого измерения: противозаконность, или усилия высокопоставленных членов корпораций, частных или государственных, избежать законных и конституционных ограничений их попыток получить привилегии или выжить. Европоцентристская точка зрения время от времени ссылается на некомпетентность лидеров, но редко упоминает такие качества, как противозаконность и нечестность как элементы синдрома неуправляемости.


344
Раздел 7. Группы интересов
исторически сложившаяся интермедиация, относительную управляемость этих государств в настоящее время? Первый аспект мы измеряли плотностью членства в объединениях рабочего класса; второй определяется ранговым индикатором кор- поративистских черт в ведущих национальных ассоциациях рабочего класса.
Статистические измерения (коэффициенты ранжирования Спирмэна)... дают достаточно четкий ответ как на общий вопрос о важности интермедиации интересов для управляемости режима, так и на более конкретный вопрос о том, какой аспект в борьбе за интересы - количественный или качественный - имеет большее значение для понимания макроуровневой управляемости, стабильности и эффективности. Корреляция между индикатором общественного корпоративизма и показателем гражданского неповиновения (-0,73) является самым значительной из тех, что мы наблюдали по настоящее время. Совпадение весьма значимо, а относительно малое число отклонений не позволяют усомниться в нашем выводе... Корреляция с фискальной неэффективностью (-0,63) также весьма значительна. И вновь мы находим невозможным предсказать ранжирование нестабильности государства. Возможно, здесь следует просто указать на то, что это не входит в современный синдром «управляемости-неуправляемости», а если и входит, то наша система измерения страдает неким изъяном. Плотность членства не имела существенного отношения ни к одному из трех измерений. Представляется, что значение имеет не то, организуются ли все группы для достижения специальных классовых или отраслевых эгоистических интересов, а то, как они это делают.
Здесь возникает соблазн воскликнуть «Эврика!» и прекратить анализ. Учитывая вероятную погрешность измерения и приблизительность статистического инструментария, сомнительно, чтобы ранжирование независимых переменных могло превзойти показатель 0,73, не являясь при этом тавтологической или необоснованной мерой того же самого базового феномена. Следовательно, мы могли бы придти к алогичному выводу (с позволения Мэдисона), что корпоративизм, а не плюрализм, - наилучшая формула для того, чтобы «сломать и обеспечить контроль над насилием со стороны фракций» в постлиберальном развитом капиталистическом государстве. Вместо расширения «списка граждан» и «сферы интересов» современный консервативный правитель, стремящийся достичь управляемости, будет склонен сокращать
число групп, поощрять их централизацию и концентрацию, предоставлять им привилегированный монопольный доступ к власти и, самое главное, расширять сферу управления путем делегирования или передачи властных полномочий, обязательных для членов группы и даже для нечленов. Наделенная ответственностью частная власть может помочь контролировать инициированный гражданами протест, обеспечивать надлежащую фискальную дисциплину и управление. Непосредственное бремя государства облегчится, а его политическая «продукция» становится гораздо менее заметной. С другой стороны, соблюдается относительная автономия этих объединений, а потому их периодические отказы от сотрудничества с властями воспринимаются терпимо, когда расхождения между императивами, организационными целями и интересами участников становятся слишком значительными и угрожают спровоцировать массы на прямые действия или же проявиться на электоральной арене. Не только политические партии, но и ассоциации, преследующие конкретные интересы, могут принимать такое cure d'opposition («лечение оппозицией» - фр.)23  *.
Представляется, что многие правящие элиты в наименее спокойных западноевропейских и североамериканских государствах пришли к тому же выводу, что и мы в настоящей главе: в развитых капиталистических высокоиндустриальных странах существует тесная связь между социально- корпоративистским способом интермедиации интересов и относительной управляемостью (или, по крайней мере, послушанием граждан и фискальной эффективностью)...
Значительная часть сопротивления корпорати- визации исходит от существующих организаций, представляющих определенные интересы. Они ценят свою организационную автономность и отстаивают свои традиционно плюралистические принципы деятельности. Действительно, предыдущие попытки насаждения решений сверху сопровождались жесткими репрессиями в отношении некоторых ассоциаций, особенно представляющих рабочий класс, и широким диапазоном иных авторитарных мер, например - в фашистской Италии и в Испании при Франко. Однако там, где интермедиация интересов проходила эволюцию постепенно и добровольно в рамках либерального демократического режима, она зависела от согласительных и позитивных перемен во второй сфере формализованного посредничества между гражданским обществом и государством - в сфере мобилизации
23 Нестабильность такого корпоративистского устройства подчеркивается в: Nedelmann, Birgitta and Meier, Kurt G. “Theories of Contemporary Corporatism: Static or Dynamic” in: Comparative Political Studies 10(1), April 1975, pp. 39-60. Герхард Лембрух в том же самом специальном выпуске журнала, озаглавленном «Либеральный корпоративизм и партийное правительство», в своей статье (рр. 91-126) пишет о волюнтаристских, тактических cures
d'opposition, предпринимаемых корпоратививными деятелями.


Ф.С. Шмиттер. Увязка интересов и управляемость политических режимов...
345
партий.
Наиболее заметной переменой в партийной системе было появление и, в конечном счете, участие во власти реформистских социал-демократических или лейбористских партий25. Хотя они нечасто подчеркивали корпоративизм на идеологическом уровне - хотя бы потому, что их католические или консервативные оппоненты часто перехватывали эту идею, - их собственные внутренние организационные связи с профсоюзным движением напоминали это, а их ответственность в отстаивании интересов рабочего класса в рамках капитализма была, безусловно, предпосылкой конечного успеха...
Есть еще одно измерение мобилизации партий, которое, возможно, имеет даже большее значение, чем доминирование социал-демократов... Можно приблизительно предсказать индивидуальные предпочтения человека при голосовании, если известны его профессия, религиозная принадлежность и регион проживания. В целом, прогнозы на основе этих трех измерений колеблются в широких пределах... Однако наиболее существенно с «управляемыми» макрорезультатами связана предсказуемость, создаваемая неким сочетанием всех трех элементов, - степенью, в которой индивидуальный партийный выбор избирателя твердо «замкнут» в базовых элементах дифференциации в обществе независимо от того, какой из этих элементов выполняет данную задачу.
Эти дополнительные данные в значительной мере укрепляют доверие к нашей первоначальной гипотезе о том, что относительная управляемость западноевропейских и североамериканских государств больше зависит от качества их систем интермедиации, нежели от количественных показателей стоящих перед ними социально-экономических проблем. Способ организации групп интересов и контроля над ними предстает как значимый, однако его роль определяется двумя крупными, взаимозависимыми явлениями: относительным господством партий социал-демократического толка и предсказуемой связью такого рода деления со структурой общества. Конечно, из результатов, связанных с «поперечным» разрезом общества, неясно, возник ли, как полагает Стейн Роккан, функциональный «второй ярус» корпоративист- ской интермедиации в качестве реакции элиты на возникновение социал-демократии в «первом ярусе» представительства по территориальному признаку26, или же он появился как прямой резуль¬
тат усилий самих социал-демократов по интеграции в структуры капиталистической экономики и либерального государства27...
Представляется, что корпоративизм общества и фиксированность предпочтений избирателей, основанная на разделе общества, не являются частями тесно взаимосвязанного исторического процесса. Можно утверждать, что они представляют собой независимые усилия по налаживанию структур посредничества между гражданским обществом и государством, причем один сконцентрирован на функциональных, особенно профессиональных и отраслевых группах, а другой в большей степени апеллирует к территориальным, религиозным и культурным. Причем класс выступает в качестве ключевой области их конкуренции и/или сотрудничества. Однако когда они объединяются через в высшей степени предсказуемые типы партийной принадлежности и в высшей степени специфичные особенности монопольного представительства и общественного контроля, достигаемые тем самым относительная упорядоченность и эффективность весьма внушительны. Как видно, эти предположительные выводы диаметрально противоположны ортодоксальным положениям плюралистов, которые идентифицирует «политическую стабильность» (лексическую предшественницу «управляемости») с умеренными, широко открытыми, социально многообразными политическими партиями со слабой структурой и добровольческими, многочисленными, дублирующими друг друга ассоциациями, преследующими автономные интересы. Из используемых нами данных видно, что это верный путь к неприятностям для высокоиндустриальных передовых капиталистических постлиберальных государств в Западной Европе и Северной Америке.
Вместо заключения
Вышеизложенные эмпирические выводы относительно важности процессов интермедиации, в особенности социального корпоративизма, для управляемости современных государств выглядят убедительно. Они способны даже породить успокаивающую мысль о том, что необязательно заниматься решением проблем и противоречий статус- кво. Может показаться, что правящим элитам стоит лишь немножко подлатать системы партийной и групповой интермедиации, чтобы их нынешние
25 На мой вывод о «связи с социал-демократией» больше всего повлияли взгляды Лео Панича. См.: Panitch, Leo. “The Development of Corporatism in Liberal Democracies” in: Comparative Political Studies, 1977, vol. 10, no. 1, pp. 61-90.
26 Citizens, Elections, Parties. New York: David McKay, 1970, pp. 40-43.
27 Нечто подобное, похоже есть и у Лео Панича. См.: Panitch, Leo. Op. cit.


346
Раздел 7. Группы интересов
неприятности развеялись. И если они увидят в этом решение (а есть много свидетельств того, что именно так и происходит), их ожидает большое разочарование. Дело не только в том, что такого рода институциональные структуры являются продуктом весьма давних и сложных исторических факторов, - на них влияют также новые организационные особенности, которые направляют их развитие и изолируют их от благотворного вмешательства сверху. Прежние попытки направлять групповые и партийные силы так, чтобы были отражены нужды политического класса и соблюдены требования экономической эксплуатации, включали в себя нечто гораздо большее, чем просто «мелкий ремонт». Даже в тех случаях, когда общество долго страдало от репрессий, которые были необходимы, чтобы навязать целый ряд всеобъемлющих государствен- но-корпоративистских решений, господствующие классы способны были лишь оттянуть время и накопить напряженность, как, например, было в Испании и Португалии.
Выводы, сделанные в настоящей главе, хотя и являются убедительными, ограничены по периоду применения. Они относятся лишь к достаточно короткому периоду 1960-х и начала 1970-х годов...
В самом деле, сейчас начинают появляться признаки напряженности в тех государствах, где ранее возникли в высшей степени централизованные монопольные организации, выражающие групповые интересы и четко структурированные и имеющие прочную основу политические партии, и где, таким образом, имелись наилучшие возможности вести переговоры на добровольной основе, эффективно проводить ряд мероприятий в рамках политики сотрудничества и заключать соглашения на время кризисов. Та тонкая комбинация господствующих императивов, организационных целей и интересов участников, которая лежит в основе корпоративистских усилий, во все большей мере подвергается сомнению. Упадок публичных совещательных процессов, то есть таких, которые охватывают всю систему, сегментация политики по отдельным функциям, а также несправедливость, порождаемая взаимовыгодными сделками среди организационно привилегированных меньшинств, привели к новой озабоченности «общественным интересом». Упала легитимность лидеров, защищенных от прямого контакта с членами и от ответственности перед ними в рамках высокоолигархических ассоциаций с профессиональными интересами, равно как и уменьшилась готовность членов считаться со сдерживающим влиянием руководства объединений. Чрезмерное агрегирование интересов в крупнейших объединениях лишило должного представительства некоторые только нарождающиеся, более специализированные интересы в той же мере, в какой сговор таких объединений с властью сделал более явным и менее прием¬
лемым исключение [из политической жизни] распыленных, разбросанных и недостаточно организованных категорий населения. Стремление людей к самовыражению и демократическому участию повысилось в ущерб простой удовлетворенности своей ролью и преимуществам, даваемым членством в ассоциациях. Возникли новые проблемы «стиля и качества», которые повлияли на весь диапазон устоявшихся функциональных иерархий и привели к появлению многочисленных «однолозунговых» движений и спонтанных акций протеста. Осознание того, что инфляция выступает в качестве «невидимой руки», уравнивающей результаты и скрыто определяющей распределение благ, расстроило многие тщательно обговоренные социальные контракты и отраслевые договоренности. Все это указывает на то, что будущее «корпоративистских успехов» сегодняшнего дня представляется неопределённым.
Характерные для этой схемы источники противоречий и дилемм многочисленны и имеют разное значение. С точки зрения происхождения их можно свести к четырем типам в зависимости от того,
(1) находится ли источник появившейся проблемы институционально внутри системы ассоциаций, сформированных по групповым интересам, или же в системе других организаций, таких как политические партии и социальные движения, и от того,
(2) содержат ли поставленные насущные вопросы элемент обострения или разрыва в рамках уже существующей проблемы, или же происходит смещение в некую новую область беспокойства...
Для большинства убежденных либералов и плюралистов основная проблема социального корпоративизма заключается в политических процессах внутри групповых ассоциаций. Их упор на профессиональное представительство через экспертов, долгосрочные расчеты интересов, высокий уровень обобщения требований и официальное признание их статуса, с одной стороны, и практика включения в олигархию, централизованная организация, бюрократические обмены и взаимозависимость с государственной властью, с другой стороны, делают эти ассоциации уязвимыми для не довольства членов. В этом плане наиболее распространенный тип протеста - «восстание низов»: несанкционированные стачки, внутренняя фракционность, организационные расколы, «голосование ногами», идеологические гамбиты, обвинения в предательском поведении и так далее, - и все во имя искренности и демократичности процедур.
Я не отрицаю скрытой угрозы эпизодического появления некоторых из этих явлений даже в наиболее устоявшихся и совершенных корпоративистских социальных структурах, но, на мой взгляд, подобные протесты неспособны преодолеть тенденцию. Они могут заставить сотрудничающие объединения подвергать себя cure d'opposition


Ф.С. Шмиттер. Увязка интересов и управляемость политических режимов...
347
путем отхода на какое-то время от корпоративист- ской практики; они даже могут заставить некоторые ассоциации проводить неразумную тактику конфронтации и неуступчивости - особенно тогда, когда протест опирается на какой-то политический процесс, происходящий вне ассоциаций (например - Mitbestimmung или élections sociales). Однако в обычных обстоятельствах эти протесты легко изолировать или даже использовать в корпо- ративистских целях. Дело не только в том, что лидеры ассоциации имеют в своем распоряжении весь арсенал власти, который столь тщательно описали Мичелс и его последователи, а в том, что эта плюралистская точка зрения игнорирует то, насколько современная ассоциация, отстаивающая конкретный интерес, все более и более становится агентством по предоставлению услуг и все меньше - местом сосредоточения политических чаяний и самовыражения личности. Участник платит сбор за оказанные услуги (и во все большей мере не столь добровольно), а взамен требует известную степень эффективности и действенности. В тех случаях, когда он или она хотят найти товарищей, искренность, участие, возможность самовыражения и так далее, политические партии или социальные движения предлагает гораздо более привлекательный выход.
Именно на это стремление противоречий корпоративизма выливаться на более широкую арену общественного выбора и в более широкие формы политической мобилизации, оставаясь при этом по сути дела внутри связки классовых, отраслевых и профессиональных интересов обращают внимание марксисты - критики данной тенденции. Они утверждают, что социальный корпоративизм в конечном счете должен потерпеть неудачу, учитывая, что это есть не более, чем изменение институтов надстройки, которое не может растворить классовые, структурные противоречия капитализма (не говоря уже о менее масштабной задаче разрешения проблемы столкновения интересов отраслей и профессиональных групп). Это может принести успех в краткосрочной перспективе, внося коррективы от случая к случаю и обеспечивая временные решения кризисов. Однако накапливаясь, они будут делать политику все более иррациональной, а систему - негибкой. Они могут даже привести к краху последней. Хотя сторонники этого взгляда на корпоративизм часто указывают на те же рядовые события, что и плюралисты, они поднимают степень, в которой события выходят за рамки ограниченной повестки специализированных групп, личных моральных взглядов и/или оформленных демократических чаяний, и служат для того, чтобы мобилизовать широкое классовое сознание и деятельность по обширному диапазону институтов интермедиации: политических партий, социальных движений, интеллектуальных течений и так далее.
Хотя такой подход к противоречиям корпоративизма более чувствителен к меняющейся природе современных ассоциаций по интересам, его сторонники нередко переоценивают признаки классовой мобилизации и недооценивают преграды на пути к ней, слишком часто сначала выдавая желаемое за действительное, а потом поправляясь. Если институты и практика социального корпоративизма, в основном созданные в период бума после второй мировой войны, смогут пережить нынешний общий кризис капитализма (и даже достичь этого с меньшим ущербом подчиненным классам с точки зрения надежной занятости, реальной заработной платы и социальных благ), тогда потребуется некоторая ревизия сценария краха корпоративизма в результате мобилизации классов.
Третий источник противоречий (и реакция на них) подсказывают, что корпоративизму будет угрожать появление новых важных групп или же смещение в характерных особенностях более старых, ранее подчиненных групп. Они должны будут стать основой для новой волны активного формирования ассоциаций, которые будут стремиться получить доступ в сложившуюся корпоративист- скую структуру. Согласно такому взгляду, социальный корпоративизм имел до сих пор успех вследствие своей частичности. Он охватывал в основном или исключительно те группы, которые возникли благодаря экономическому делению в обществе, а именно - классы, отрасли и профессиональные группы. Это позволило более организованным, склонным к сотрудничеству акторам переложить издержки своих взаимовыгодных соглашений с обществом на тех, кто недостаточно организован или не организован вовсе. Если такие группы, например, квартиросъемщики, арендаторы, пенсионеры, пешеходы, налогоплательщики, иностранцы, рабочие, водители автомобилей, студенты, жертвы загрязнения природы, плательщики страховых взносов, любители посмотреть телевизор, получатели пособий по безработице, пациенты больниц, то есть «объекты политики» (если заимствовать выражение Клауса Оффе) - создали бы отдельные, монопольные, иерархич- ные, официально санкционированные ассоциации, то те, кто ранее был вне коллективной системы групповых интересов, вошли бы в нее, намного затруднив принятие решений. Кроме того, некоторые из новых или же недавно ставших заметными критериев дифференциации/эксплуатации - этническая самобытность, региональное местоположение, религия, пол, возраст, язык и так далее - могли бы привлечь в свои организации участников по всему спектру существующих функциональных категорий, или же, если этого не случится, придать старым группам новую силу и идейный пыл. Любой из этих двух сдвигов мог бы поставить под серьезную угрозу стабильность организационной


348
Раздел 7. Группы интересов
базы, определение долгосрочных интересов и способность корпоративистских посредников предсказуемо добиваться соглашений.
Слабость этого сценария заключается в том, что для того, чтобы распыленные группы «нахлебников», почти исключительно ориентированных на получение государственных льгот, смогли получить достаточные ресурсы и влияние, они должны полагаться на поддержку и благоволение государственной власти. Их формирование вряд ли будет исходить от общества, скорее - от государства, а это ставит вопрос: зачем тем, кто официально владеет властью, выступать с такой инициативой, и позволят ли им это сделать уже устоявшиеся группы, уже пользующиеся благами привилегированного доступа к власти. Ресурсов корпорати- визации оказывается недостаточно в том случае, когда новая группа или заметное явление имеют источник в «культурном разделении труда»29 и возникает потребность мобилизовать людей на основе широких идеологических целей. Просто специализированное участие в сложном комплексе политических компромиссов и услуг не является адекватной заменой владению собственным государством или господству над всем политическим процессом.
Это подводит нас к четвертому типу противоречия, при котором вопросы нового статуса, стиля и самобытности не могут удерживаться в рамках «простой» интермедиации интересов и выливаются в другие формы коллективной политической деятельности. Они колеблются в диапазоне от лоббирования общественных интересов до спонтанных протестов, «зеленых» партий и движений за образование государств на основе этнических, религиозных и прочих признаков. Их более широкие цели, большая интенсивность, необычная тактика и привлекательность для представителей всего общественного среза ослабят существующие корпорати- вистские ассоциации и сместят фокус всего политического процесса в сторону от тех вопросов и тактики, которыми последние владеют в наибольшей мере. Будет ли этого достаточно, чтобы существующие корпоративистские образования распустились или чтобы остановить дальнейшее движение в этом направлении, будет зависеть, в конечном счете, от того, окажутся ли прочными возникающие групповые культуры, чувствительность к статусу, сфера действий, территориальные лояль¬
ности и/или качественные требования. Способны ли эти категории в длительной перспективе занять место «функциональных» размежеваний, которые характерны для капиталистических отношений собственности и промышленного разделения труда? Некоторые могут оказаться эфемерными, особенно в условиях возобновившегося дефицита ресурсов. Другие могут успешно решаться посредством символических уступок, территориальных корректировок, внутрипартийных перестроек и так далее. Если это так, то заметные сдвиги в содержании, несмотря на их остроту и способность временами привлекать внимание, вряд ли способны стать противовесом тенденции к социальному корпоративизму. Самое большее, что они могут сделать, это задержать его появление на какое-то время или сузить его политическую арену30.
Все кратко рассмотренные здесь источники противоречий возникают внутри гражданского общества, то есть - в результате экономического, социального и культурного (на основе традиций) разделения труда. Альтернативная возможность, обычно не рассматриваемая специалистами по корпоративизму, состоит в том, что проблемы могут возникать внутри самого политического порядка, что способно ограничить распространение и содействовать роспуску таких структур. Вместо того, чтобы просто содействовать управлению государством, они способны в конечном счете угрожать статусу и ресурсам государственных властей и партийным политикам и привносить дополнительные элементы жесткости и иррациональности в процесс определения государственной политики. Государственные бюрократы могут решить, что передача власти корпоративистским посредникам лишает их уникального статуса и важных инструментов для решения более широких общественных проблем и отраслевых конфликтов. Профессиональные политики могут начать сопротивляться постепенному выключению их из сферы партийных каналов, территориальных электоратов и/или законодательных процессов. В случае, если эти дилеммы обретут важность, возникнут не столько новая «боевитость», идеологическая мобилизация или новая коллективная борьба, сколько попытки законодательных реформ с целью сохранить «святость» и «особость» государственных/публичных институтов, а также контролировать деятельность и ресурсы групп интересов31.
29 Hechter, Michael. “Group Formation and Cultural Divisions of Labor” in: American Journal of Sociology, 1978, vol. 84, no. 2, pp. 293-318.
30 См. эссе Роберта Солсбери, в котором ограничение власти избирателей трактуется как один из фундаментальных факторов, препятствующих возникновению социальных корпораций в США (Salisbury, Robert. On Centrifugal Tendencies in Interest Systems: The Case of the United States, paper presented at the ISA World Congress, Panel on Interest Intermediation and Corporatism, Uppsala, 1978, August 14—19).
31 Примером в данном случае служит недавняя дискуссия в ФРГ относительно Verbundegesetz.


Подоплека финансирования избирательных кампаний: мифы и реалии*
Фрэнк Дж. Сороф
Поскольку система финансирования избирательных кампаний основывается на добровольных пожертвованиях, неизбежно встает вопрос об их мотивах. Почему их делают? Когда благодаря требованиям финансовой отчетности вскрывается столь много фактов о явном наличии в Америке организованных жертвователей, за которыми стоят крупные общественные интересы, эта проблема становится столь острой, что выходит за рамки собственно финансирования избирательных кампаний. Общий ответ бесспорен: деньги дают для того, чтобы влиять на решения правительства. Тогда возникает следующие трудные вопросы: какого рода воздействия добиваются жертвователи; какими способами они пользуются для достижения своей цели; какова степень их влияния?
В дебатах о покупке законодателей речь идет не об обычных жертвователях, а о взносах, осуществляемых комитетами политических действий (КПД) - как реально существующими, так и лишь подразумеваемыми в высказываниях типа «это лучший Конгресс, который только можно купить за деньги». Явное существование подобных организаций «специальных интересов» с их денежными взносами породило бесконечные, продолжающиеся столетиями дебаты о тройственном союзе денег, организации и интереса в американской политике. Теперь, когда КПД больше дают для того, чтобы обеспечить доступ к законодателям, что позволяет им упрочить их связи и с теми, кто сидит в кресле члена палаты представителей, и с лоббистами, они подчеркивают все свои прежние интересы. Речь больше не идет о попытках КПД проникнуть в избирательную политику; речь идет об их роли в традиционной борьбе интересов в американской законодательной власти. Почти незаметно дебаты сместились с проблемы влияния на результаты выборов главным образом на вопрос о влиянии на принятие законов.
Благодаря отчетности и публичности, которые потребовал от кандидатов, КПД и партий закон о Федеральной избирательной комиссии (ФИК), последняя располагает самым большим архивом сведений о схемах финансирования избирательных кампаний во всем мире. Ее данные легко доступны, а законодательство, касающееся доступности таких
данных, привело к расцвету их исследования учеными, журналистами и общественными организациями. В результате появились работы разного жанра, но самым распространенным, потребовавшим большого труда и мастерства, стал анализ связей комитетов политических действий с Конгрессом. Есть и множество вариаций на ту же тему: крупнейшие жертвователи в пользу претендентов на избрание в Конгресс в течение политического цикла или десятилетия; основные получатели денег КПД в Конгрессе; пожертвования со стороны КПД, созданных отдельными отраслями промышленности, в пользу членов определенных комитетов Конгресса или сторонников конкретных законопроектов или программ; растущий отток денег КПД из некоторых секторов экономики в случае, если интересы жертвователей оказываются под угрозой или оспариваются. Часто расследования имеют сиюминутный стимул, выхватывают лишь один из аспектов финансирования избирательных кампаний, например - в связи с кризисом в ссудосберегательной сфере, переписыванием федерального налогового кодекса или попыткой протащить законопроект Брейди об ограничении продаж стрелкового оружия.
Все исследования на эту тему имеют один общий дефект: они устанавливают взаимосвязь, а не причину. Да, КПД действительно дают большие суммы денег кандидатам, которые будут голосовать так, как хотят КПД; было бы удивительно, если бы это было не так. Жертвователи материально поддерживают кандидатов, имеющих одинаковые с ними взгляды, так же как и избиратели голосуют за тех кандидатов, которые разделяют их точку зрения. Эти отношения легко подтвердить документами, но остается более сложный вопрос: спонсируют ли КПД кандидатов потому, что они знают, как они будут голосовать, или законодатели подчиняются желаниям комитетов, которые дают деньги на их кампании? Деньги вперед, потом голосование, или сначала голосование, потом деньги? Это вопрос совпадения интересов - причина, по которой движение идет в обоих направлениях между принятием законопроектов. Такие вопросы постоянно возникают при анализе финансирования любой избирательной кампании...
* Выдержки из: Sorauf, Frank J. Inside Campaign Finance: Myths and Realities, New Haven (Ct.), London: Yale Univ.
Press, 1992.


350
Раздел 7. Группы интересов
Ученые подходят к этим вопросам более системно. Однако и они не могут пренебречь необходимостью установить взаимосвязь, и на этой основе уже делают вывод о причинах. Так же не могут они избежать проблемы совпадения интересов. Используя более обширные базы данных, например данные о поименном голосовании, и более совершенные методы корреляции, ученые обычно находят незначительную, если вообще существующую, связь между деньгами и голосованием...
Как объяснить глубокое расхождение между тем, что знают все, и академическими выводами? Частично оно возникает из распространенной переоценки желаний и возможностей КПД. Сами КПД относятся к своим возможностям заключать сделки на выгодных условиях с должностными лицами более реалистично, чем общественность. Они постоянно повторяют, что хотят оказывать поддержку тем людьми, работающим в государственных учреждениях, чьи взгляды совпадают с их собственными и что они лишь ищут «доступ» к законодателям, возможность убеждать или влиять на решения. Организационно они не приспособлены к более далеко идущим политическим амбициям, хотя к пониманию этого пришли далеко не сразу...
Такие выводы противоречат общепринятой точке зрения, и подобно большинству фундаментальных работ о финансировании избирательных кампаний не способны ни поколебать, ни изменить ее. Сторонники общепринятой точки зрения неутомимы, и у них есть политическая платформа. У них также есть впечатляющие свидетельства некоторых членов Конгресса о том, что КПД действительно влияют на результаты голосования с помощью денежных взносов - но почему-то это влияние всегда касается других конгрессменов...
Обычный смысл слова «доступ» также подтверждает общепринятое мнение. Если доступ на самом деле является целью денежных взносов КПД, будут ли они довольствоваться лишь «возможностью убеждать»? Не будут ли они рассчитывать на успех в определенном количестве требований? Удовлетворятся ли они приглашением к игорному столу, если будут проигрывать при каждом вращении рулетки? К тому же, смысл влияния в законодательных органах включает не только поименное голосование. КПД оказывают влияние и в других точках законодательного процесса - в виде не предпринятых законодательных инициатив, внесении поправок в комитетах или специальных правил, влияющих на рассмотрение проектов на заседаниях. К этому следует добавить, что некоторые политологи давно разделяют сомнения по поводу безусловной надежности поименного голосования.
Политологи Ричард Холл и Фрэнк Уэймен начинают отчет о результатах своего исследования, касающегося влияния денег КПД на деятельность
комитетов палаты представителей Конгресса, с попытки найти логику пожертвований КПД... Холл и Уэймен сосредоточивают свое внимание... на трех комитетах и на трех различных вопросах, рассматривая влияние взносов КПД на позиции членов комитетов. Но вместо того, чтобы использовать голосование в комитетах в качестве зависимой переменной, Холл и Уэймен измеряют различные виды деятельности членов комитетов палаты (такие как выступления на заседаниях комитетов или внесение поправок при обсуждении законопроектов) и на этом основании оценивают их. Во всех трех вопросах, которые рассматривают Холл и Уэймен, они обнаруживают, что в каждом случае денежные взносы КПД имели умеренную, но все- таки значительную степень влияния, объясняя более 55% разногласий среди отдельных членов. Таким образом, деньги КПД мобилизовывали тех, кто уже разделял точку зрения КПД, на более активную поддержку их интересов в комитете палаты...
...Независимо от того, почему КПД дают деньги, похоже, что они усиливают активность своих сторонников в Конгрессе, укрепляют их поддержку. Однако мы можем лишь предполагать, как в конечном счете влияют эта поддержка и активность на решения Конгресса.
Среди ученых, изучающих финансирование кампаний, складывается консенсус по поводу влияния КПД. Он основан на двух ключевых выводах. Во-первых, влияние денежных взносов КПД обычно обеспечивает наибольший эффект в более частных, не приобретших широкого звучания вопросах, рассматриваемых Конгрессом. Члены Конгресса давно называют это «свободными голосами» - свободными в том смысле, что они освобождены в этих вопросах от давления партии, округа, руководства и общественного мнения. Такие голоса доступны менее влиятельным группам избирателей, они часто сопровождаются взаимными сделками и компромиссами внутри Конгресса. Во- вторых, влияние КПД может быть направлено на все элементы и этапы законодательного процесса в Конгрессе. Своего рода политико-стратегические маневры, разрабатываемые в комитетах Конгресса, могут иметь важное значение для групп особых интересов, даже если они и не затрагивают серьезных политических вопросов. То же самое можно сказать о многих назначениях на должности в судах и федеральных исполнительных агентствах. Жертвователи не всегда стремятся или даже рассчитывают добиться впечатляющих политических побед по результатам поименного голосования. В мире сниженных ожиданий, в которых комитеты политических действий вынуждены существовать, приходится довольствоваться меньшими достижениями.


Ф.Дж. Сороф. Подоплека финансирования избирательных кампаний...
351
Выводы Холла и Уэймена сужают пропасть между научными и общепринятыми взглядами, но разрыв остается. Частично это является результатом крупных разногласий относительно очевидных доказательств и авторитетного суждения относительно того, чему надо больше верить, - свидетельствам участников и наблюдателей в Конгрессе или выводам ученых, основанных на анализе собранных данных. По существу этот разрыв отражает разницу в желании верить. Несомненно, некоторые научные исследования и даже в еще большей степени журналистские расследования начинаются с глубокой убежденности, укоренившейся со времени прогрессистов, в воздействии денег на должностных лиц. Грань между желанием верить и предыдущими заключениями очень тонка.
Из всех разногласий, составляющих разрыв между учеными и общепринятыми взглядами, наиболее долговечны споры по аналитическим вопросам. Один из них касается достоверности свидетельств участников, а также того, могут ли они перевесить подробные научные выкладки ученых...
...Отдавать предпочтение авторитету участников - спонсоров или получателей денег - опасно. Опасность заключается в том, что суждения делаются на основе их собственных интересов, а затем выдаются как полезные или естественные.
В спорах по вопросам, связанным с общепринятой точкой зрения, заключены также значительные разногласия о том, на ком лежит бремя доказательства. Ученые неохотно соглашаются с требованием нести ответственность за свои утверждения или опровержения, например, за тезис о том, что КПД покупают возможность влиять на политику. Не захотят они признать и то, что любое утверждение является обоснованным до тех пор, пока его не опровергли. Однако, в конечном счете, дебаты сводятся к способам и весомости доказательств, которые установят связь между деньгами и голосованием или другой деятельностью в Конгрессе. Одним из величайших достоинств любой общепринятой точки зрения является то, что, по определению, она является обоснованной для абсолютного большинства людей, которые ее разделяют. И они не отступят легко от нее под влиянием сухих цифр и выкладок эмпирической социологии.
Но и общепринятая точка зрения уязвима, в частности из-за утверждения, будто КПД доминируют во взаимоотношениях между спонсором и кандидатом; к этому мнению аналитики склонялись с конца 1970-х годов. Но теперь имеется множество свидетельств того, что этот процесс скорее двусторонний и что кандидаты также получают выгоду в виде средств на свою кампанию, особенно те, кто переизбираются второй раз или более, о чем свидетельствует резко возросший процент переизбраний в 1980-е годы. Так как КПД все
больше ориентируются на поддержку кандидатов, которые уже занимают кресло в палате представителей, их собственная свобода действия уменьшилась. В то время как переизбирающиеся кандидаты сумели эффективно организоваться, КПД не смогли сделать этого и усилить свою способность реализовывать собственные ожидания. Весомость «санкций» со стороны КПД в виде непредоставле- ния спонсорской помощи кандидату зависит от ее объемов, а поскольку поток пожертвований по- прежнему весьма обилен, их средний размер составляет гораздо меньше 0,5 процента совокупных доходов членов палаты представителей, выставляющих свою кандидатуру на переизбрание, в течение всего цикла их законодательной деятельности. Даже крупный взнос в пять или более тысяч долларов составляет всего несколько процентов среднего дохода кандидата. Поэтому позиции КПД в 1990-х годах уже не те, что были в 1970-х годах.
К тому же система сдержек и противовесов, действующая в рамках американского плюрализма, ограничивает даже самые настойчивые КПД. Организованные группы интересов получили очень широкое распространение с 1970-х годов. Чем больше количество таких групп (то есть КПД), тем меньше реальный эффект политических требований каждой из них. Чем больше поступает пожертвований в пользу определенного члена Конгресса, тем выше вероятность того, что его голос будет перекуплен другим спонсором...
Правда, тут есть определенная тонкость. Механизм балансирования интересов разных групп возможно лучше всего подходит для политических споров по наиболее важным вопросам, касающимся более широких идейных позиций, например - финансирования государственной программы «Медикейд» или утилизации опасных отходов. Эта модель работает менее эффективно, когда спор является односторонним, в котором одни интересы не сталкиваются с другими, например, это касается потребителей. Интересы, не вызывающие ответной реакции, могут быть слишком общими, незаметными или неприоритетными, чтобы служить основой для политического действия. Таким образом, гипотеза об уравновешивании одних интересов другими согласуется с заключением о том, что КПД имеют наиболее сильное воздействие на менее заметных политиков, представляющих более ограниченные и специфические интересы, не связанные с конфликтами, проистекающими из плюрализма и механизма контроля над ним...
Представляется бесспорным то, что американский избирательный процесс все больше обусловлен появлением общенациональных «сообществ спонсоров». В своей основе этот процесс по-прежнему подчинен местным интересам, поскольку избирательные округа определяются по географическому принципу, когда


352
Раздел 7. Группы интересов
от округа избираются только один представитель и два сенатора, а политические партии децентрализованы и разрознены. Сейчас КПД и другие представители интересов общенационального масштаба нашли небольшой, но весомый дополнительный рычаг влияния на процесс выборов: они все чаще объединяются с лоббистскими группами, имеющими общие с ними интересы. Поэтому становится все труднее определить, благодаря чему КПД достигают своих целей - пожертвованиям или лоббированию. Гораздо легче просто сказать, что взносы стали одним их многих ограниченных средств достижения политических целей и еще одним свидетельством того, что превалирование местных интересов становится все большей аномалией в американской избирательной системе. Финансирование кампаний служит формированию общенациональной избирательной политики и в то же время является одним из ее последствий...
...Именно недостатки в распределении финансовых средств, в особенности - их нехватка у кандидатов, впервые выставляющих свою кандидатуру, составляет второй главный пункт споров, ведущихся с 1974 г. После появления обвинений в том, что Конгресс якобы куплен, американцы весьма обеспокоены так называемой покупкой выборов в Конгресс. Многие убеждены, что кандидаты, переизбираемые во второй раз, выигрывают выборы с ошеломляющим отрывом именно благодаря тому, что у них слишком много денег, а у их соперников - слишком мало.
Эти факты неопровержимы. Финансирование новых кандидатов, бросающих вызов тем, выдвигается на второй и более срок, в 1980-х годах, несомненно, сократилось...
...Кандидатам, участвующим во всеобщих выборах впервые, оказывалось все труднее получить деньги от КПД; в 1980 г. последние предоставили кандидатам-новичкам 25,8% своих пожертвований, а в 1990 г. - только 6,7%. Впервые выставляющие свои кандидатуры претенденты в палату представителей действительно вынуждены гораздо больше полагаться на свои собственные ресурсы...
С точки зрения общественного мнения и тех, кто его формирует, эти данные подводят к простому выводу: переизбирающиеся кандидаты выигрывают выборы так часто, потому что у них больше средств, которые они могут тратить на свою кампанию, а у их соперников-новичков не хватает финансов на организацию победоносной кампании. Академическому сообществу труднее прийти к такому заключению, так как они по-прежнему рассматривают проблему в плоскости причинно¬
следственной связи. Выигрывают ли кандидаты потому, что тратят больше денег, или они получают больше денег и тратят их потому, что у них больше шансов победить? Проблема причинно- следственной связи очень похожа на проблему совпадения пожертвований КПД и политических результатов в Конгрессе: делаются ли денежные взносы из расчета на победу их получателя через несколько месяцев или действительно деньги покупают участие в кампании и формируют результаты выборов? То есть, проигрывают ли выборы кандидаты, испытывающие нехватку средств, из-за того, что спонсоры считают их судьбу неясной за месяцы до дня выборов?
Другая сторона этой аргументации в равной степени проста: кандидаты-новички проигрывают потому, что не могут эффективно распорядиться деньгами. Дело в том, что вновь выставляющиеся кандидаты не могут собрать и потратить суммы, которыми располагают вторично избирающиеся кандидаты, а также в том, что новички, расходующие деньги большей частью сообща, выигрывают большую долю голосов в двухпартийном голосовании. Процент голосов в пользу кандидатов- новичков на всеобщих выборах увеличивается по мере того, как они сокращают соотношение расходов между кандидатом, уже занимающим кресло в Конгрессе, и кандидатом, выставляющимся впервые, или по мере того, как они увеличивают свои расходы во время кампании (см. табл. 7.1).
Прежде чем сделать вывод о том, что переизбирающиеся члены Конгресса выигрывают, а новые кандидаты проигрывают из-за состояния их финансовых ресурсов для ведения предвыборной кампании, нужно учесть данные противоположного характера. Действующие члены палаты представителей добивались переизбрания в соотношении, превышающем 90 процентов, задолго до того, как они добились нынешнего превосходства в своем финансировании; совокупный процент переизбраний действующих конгрессменов в 1950-1970 гг. составлял 98,1 процента16. Более того, общие причины политического превосходства депутатов, уже занимавших место в Конгрессе, заключаются не только в бюджете их избирательных кампаний, но и во всех других преимуществах, которыми они пользуются, будучи членами Конгресса: средства на почтовые отправления, внимание средств массовой информации, офисы на местах, персонал для общения с избирателями - все это возросло в последние десятилетия и, по крайне мере, частично укрепляет их шансы на повторное избрание17. Воз-
16 То есть успеха добились 4064 из 4428 действовавших членов Конгресса, стремившихся к переизбранию. См.: Omstein, Norman J., Mann, Thomas E. and Malbin, Michael J. Vital Statistics on Congress, 1989-1990. Wash.: Congressional Quarterly, 1990, p. 56.
17 Об использовании льгот, предоставляемых членам Конгресса, см: Fiorina, Morris A. Congress: Keystone of the Washington Establishment, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1977.


Ф.Дж. Сороф. Подоплека финансирования избирательных кампаний...
353
Таблица 7.1.
Соотношение между расходами кандидатов-новичков и долей голосов в их поддержку, 1984-1988 годы*
Соотношение расходов
Среднее количество поданых голосов на
кандидатов-новичков
всеобщих выборах (%)
и переизбирающихся
1984
1986
1988
кандидатов
до 1:3
28
27
27
от 1:3 до 1:2
36
35
37
от 1:2 до 1:1
43
41
40
от 1:1 до 2:1
45
38
43
Более чем 2:1
46
41
39
Суммы расходов (долл.) кандидатов-новичков
1984
1986
1988
До 5 000
24
23
24
от 5 000 до 25 000
27
26
26
от 25 000 до 75 000
32
30
29
от 75 000 до 250 000
38
35
36
Более чем 250 000
45
43
42
* Включает только кандидатов крупных партий, впервые выставляющих свою кандидатуру в палату представителей Конгресса на всеобщих выборах и соперничающих с действующими членами палаты, идущими на переизбрание.
Источник: Федеральная избирательная комиссия.
можно, менее очевидна растущая разница между полученными деньгами и расходами членов Конгресса; более крупные суммы наличных денег, имеющиеся у них на руках, могут означать, что спонсоры дают им деньги не для того, чтобы помочь победить, а потому, что они победят. Это утверждение объясняет сокращение взносов КПД на поддержку кандидатов-новичков. Но даже оставив в стороне все эти утверждения, отметим, что самая сильная критика теории причинно- следственной связи появилась в исследовании Гэри Джекобсона.
Проблема поставлена следующим образом. Процент голосов, получаемых кандидатами- новичками, зависит от сумм, которые они тратят: больше долларов - больше голосов. Деньги и голоса взаимосвязаны, так как впервые участвующие в выборах кандидаты собирают суммы на свою кампанию в зависимости от ожиданий того, сколько голосов они получат. Как же показать, что расходы действительно влияют на количество голосов, которые получат кандидаты-новички? Один из способов основан на том же двухэтапном методе наименьших квадратов, который использовала
Джанет Гренцке в своем исследовании взаимосвязи между пожертвованиями КПД и поименным голосованием получателей этих пожертвований в Конгрессе. Еще один способ заключается в том, чтобы использовать данные опросов общественного мнения для определения соотношения роста изменений в расходах и роста изменений в возможных результатах голосования на каждом этапе во время кампании. Оба пути привели Джекобсона к выводу, что увеличение расходов кандидата-новичка на кампанию действительно ведут к росту числа голосов в его поддержку18.
Тогда в общих чертах может быть намечена динамика, определяющая соотношение денег кандидата-новичка и голосов в его поддержку. Денежные расходы в ходе кампании покупают известность и «вероятную поддержку» впервые участвующим в кампании кандидатам, что также означает, что расходы ведут к росту ожидаемых результатов, а это дает им возможность получить даже больше денег... Следовательно, проблема заключается в том, что хотя деньги весьма помогли бы им, но с их сбором кандидаты-новички испытывают постоянно растущие проблемы.
18 	Jacobson, Gary С. Money in Congressional Elections. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1980. См. также новый анализ Джекобсона с пересмотренными выводами в: Jacobson, Gary С. “Money and Votes Reconsidered: Congressional Elections, 1972-1982” in: Public Choice, 1985, no. 47, pp. 7-62; Jacobson, Gary C. “The Effects of Campaign Spending in House Elections: New Evidence for Old Arguments” in: American Journal of Political Science, 1990, vol. 34, May, pp. 334-362.


354
Раздел 7. Группы интересов
Более того, важность финансовых средств для ведения избирательной кампании кандидатов- новичков была подчеркнута в выводах Джекобсона о том, что увеличение расходов переизбирающихся кандидатов не дает роста голосов в их поддержку. В действительности, чем больше тратили переизбиравшиеся кандидаты, тем хуже это было для них, - не потому, что они теряли голоса из-за своих расходов, а потому, что им приходилось тратить больше, когда кандидаты-новички начинали посягать на их денежные средства для ведения избирательной кампании. Другие ученые ставят под вопрос этот вывод о расходах переизбирающихся кандидатов, и споры по этому поводу продолжаются20. Однако мало кто поспорит с тем, что эффект от расходов переизбирающегося кандидата сопоставим с результатами затрат кандидата-новичка; по крайней мере, кажется вероятным, что увеличение в расходах кандидата-новичка, например, на дополнительные 25 тысяч долларов, имеет большее влияние на сознание избирателя, чем такая же сумма в расходах действующего члена Конгресса. Если кандидат-новичок тратит меньше, чем переизбирающийся кандидат, то расходы первого будут более эффективны на каждую надбавленную сумму из-за уменьшающейся предельной полезности расходов на избирательную кампанию, то есть - меньшего воздействия на количество голосов избирателей на каждую сумму.
Действующие члены Конгресса продолжают тратить больше и получают больше голосов в опросах, чем их соперники, но делать вывод о том, что они «покупают» переизбрание или что затраты ведут к перевесу в получении голосов, увело бы нас от существа проблемы. Члены Конгресса, собирающиеся переизбираться, наращивали поддержку в своих избирательных округах в силу самого своего статуса и просто известности своего имени. В конечном счете, самое большое преимущество, которое имеют действующие члены Конгресса, это не их деньги на избирательную кампанию, а расчет уже в самом начале кампании на то, что они могут быть и будут переизбраны. Именно этот расчет очень сильно затрудняет кандидатам-новичкам возможность получить средства, с помощью которых они могли бы эффективно преодолеть преимущества переизбирающихся членов Конгресса в избирательной кампании.
Для американцев, ценящих конкуренцию на выборах, этот вопрос имеет величайшее значение. Оно заключается в том, что система финансирования кампании не дает новичкам инструмента, с помощью которого можно победить действующих членов Конгресса, находящихся в более выгодном положении. У новичков нет денег, потому что перспектива переизбрания действующих депутатов настолько велика, что, с одной стороны, препятствует появлению новых привлекательных кандидатов, желающих бросить вызов прежним представителям округа, а с другой - отбивает охоту у потенциальных спонсоров делать инвестиции в избирательный процесс. Следовательно, решение этой проблемы лежит либо в сокращении преимуществ действующих депутатов, либо в своевременном предоставлении денег кандидатам-новичкам, с тем чтобы привлечь как новых сильных кандидатов, так и больше спонсоров. Это самая большая проблема, с которой сталкивается избирательный процесс в США после 1974 г.
Искусные уловки и умелое уклонение
Общераспространенные взгляды в конце концов правильны: фактически, система регулирования дает сбои. Важные виды деятельности и персоны не подпадают под требования о финансовой отчетности, растет поток бесконтрольных денег. Можно упомянуть такие специфические моменты, как «пакетирование»*  *, использование наличных денег, посредничество, неподотчетные расходы, миллионные суммы «улова» пожертвований, собираемых в крупных американских городах. Как ни назови эти провалы - «утечки» или «дыры» - целостность структуры регулирования, созданной после 1974 г., оказывается под угрозой.
Есть разные пути нарушения установленной законодательством структуры регулирования и системы финансирования избирательных кампаний. Во-первых, кое-кто ведет деятельность, прямо нарушающую установленные законом ограничения. Получили широкую огласку случаи превышения лимита ежегодной суммы пожертвований в 25 тысяч долларов. Некоторые амбициозные аналитики сейчас вовсю соперничают друг с другом, выискивая новых нарушителей закона в компьюте-
20 Точку зрения, противоположную мнению Джекобсона, см.: Green, Donald Р. and Krasno, Jonathan S. “Salvation for the Spenthrift Incumbent: Reestimating the Effects of Campaign Spending in House Elections” in: American Journal of Political Science, 1988, vol. 32, November, pp. 884-907.
* «Пакетирование» (bundling) - специфический для США метод обхода законодательных ограничений на финансирование кампаний по выборам в федеральные органы власти комитетами политических действий. КПД обращается индивидуально к своим членам с предложением внести сравнительно небольшую сумму в фонд избирательной кампании члена палаты представителей или сенатора. Затем полученные чеки собирают в пакет (bundle), что позволяет обойти установленный законом для отдельного КПД потолок взноса в 5 тыс. долларов. Собранный таким образом пакет взносов частных лиц может исчисляться сотнями тысяч долларов. - Прим. ред.


Ф.Дж. Сороф. Подоплека финансирования избирательных кампаний...
355
Таблица 7.2
Неподотчетные расходы в кампаниях по выборам президента и в Конгресс в 1980-1988 гг.
Президентские выборы
Выборы в Конгресс
Годы
Всего млн. долл.
% против
% за
Всего млн. долл.
% против
% за
1980
13,75
5,9
96,6
2,34
58,9
83,9
1982
0,19
0,8
50,2
7,10
72,5
75,9
1984
17,47
4,8
93,4
5,95
44,3
49,7
1986
0,84
5,4
88,9
9,36
14,2
58,9
1988
14,13
24,8
94,9
7,21
16,5
64,1
1990
0,50
35,1
98,0
1,77
15,7
48,6
Источник: Федеральная избирательная комиссия
ризированном архиве Федеральной избирательной комиссии. Во-вторых, существуют тайные посредники. Совершаемые с их помощью сделки остаются частично вне поля зрения регулирующих органов: им предоставляются отчеты о собранных деньгах и их происхождении, но ничего не сообщается ни о роли посредников, ни о общих суммах, которые через них проходят. Аналогичным образом поступают те, кто участвует в «пакетировании»: многие из них пренебрегают ограничениями на разрешенные суммы пожертвований. В-третьих, есть средства, собираемые и расходуемые помимо установленных пределов. Наличные деньги (о которых говорилось ранее) и неподотчетные расходы составляют основные примеры. В 1974 г. в поправках к закону о ФИК были установлены жесткие ограничения на суммы, которые группы или граждане могут свободно тратить во время избирательной кампании, то есть без отчета или даже ведома кандидата. Как и все остальные статьи закона о ФИК эти положения имеют свою историю. Траты денег группами, а не кандидатами, были главным способом уклонения от первоначальных попыток контролировать расходы и гарантировать полный отчет по всем взносам на избирательные кампании. Однако Верховный суд своим решением по делу Bukley v. Valeo отменил эти ограничения, оставив только требование предоставлять в ФИК сведения о неподотчетных расходах....
После 1974 г. источники таких расходов оказались в тени. В 1976 г. налаживание учета в ФИК все еще оставалось на начальной стадии, поэтому официальные данные по этим расходам в предвыборной кампании того года неполны; скорее всего, они составили приблизительно 2 миллиона долларов которые почти целиком, за исключением 400 тысяч долларов, были потрачены на президентскую избирательную кампанию. Еще приблизительно 300 тысяч долларов было потрачено в 1978 г. на выборы в Конгресс. Затем бросается в глаза резкий скачок
расходов до суммы 16,1 миллиона долларов в 1980 году (см. табл. 7.2)...
Даже в моменты своей кульминации неподотчетные расходы, связанные с избирательными кампаниями по выборам в Конгресс, не составляли крупных сумм. Рекордная сумма в 9,4 миллиона долларов (1986 г.) составила лишь два процента от 450,3 миллиона долларов наличных денег, израсходованных всеми кандидатами в рамках избирательной компании этого года. Более того, объем наличных денег был сильно преувеличен. Самые крупные суммы в 1980-е годы тратили организации, поддерживавшие кандидатов в президенты от республиканской партии, но по терминологии ФИК считающиеся «независимыми КПД». Они собирали пожертвования с помощью дорогостоящей почтовой рассылки своих обращений к населению; а так как они не имели единого центрального органа для оплаты накладных расходов, не говоря уже о других расходах (почтовых, типографских, а также за ведение компьютеризированных списков адресатов и так далее), им приходилось оплачивать все это из собранных денег. Имеются разные данные на этот счет, но наиболее близкие к истине и наиболее тщательные отчеты показывают, что лишь от пяти до 20 процентов собранных использовались непосредственно на избирательную кампанию в обычном понимании - на рекламу по телевидению и в газетах или на буклеты о кандидатах и почтовые отправления.
...Неподотчетные расходы создали внутриорга- низационные проблемы для КПД; в ряде случаев спонсоры либо просто не одобряли их действий, либо выступали резко против выбора целей комитетов. Действия КПД также вызывали глубокое возмущение действующих должностных лиц, особенно когда пожертвования вносились в пользу кандидатов-новичков, и они быстро научились разжигать негативную реакцию избирателей на эти расходы. Действительно, кандидаты были


356
Раздел 7. Группы интересов
недовольны даже пожертвованиями в их пользу, ибо никто не хотел получать средства, которые общественное мнение считало находящимися вне контроля.
Разоблачения деятельности крупных КПД подняли еще один болезненный вопрос, в течение многих лет будораживший общество, - о смысле независимости кандидатов. Например, мог ли крупный КПД, спонсировавший определенного кандидата в Конгресс и обсуждавший с ним вопросы его избирательной кампании, осуществлять неподотчетные расходы, не вступая с ним в контакт? Или как расценивать независимо финансируемую кампанию в средствах массовой информации в поддержку определенного кандидата, когда рекламные объявления создавались и размещались сотрудниками и консультантами тех же самых СМИ, которые работали на него в рамках его предвыборной кампании? И как избирателям узнать, кто несет ответственность за неподотчетные расходы на телевидении, когда от большинства телезрителей скрыты источники финансирования передач о нем? В конечном счете независимость кандидата сводится к очень мелким, хотя и весьма важным деталям...
Такие расходы осуществляются за счет использования брешей в системе регулирования, возникших из-за решения Верховного суда о применимости в данном случае Первой поправки к конституции. Однако на ведение президентских кампаний наличные деньги поступают в результате намеренного исключения из этой системы и конституционного статуса американского федерализма. По большей части, «пакетирование» и существование высокооплачиваемых посредников является также результатом того, что авторы закона о ФИК не сумели - либо по малодушию, либо по недосмотру - поставить посредников в рамки закона. Недостатки в законе, очень разные по своей сути, имеют неодинаковое происхождение и различное содержание, поэтому нельзя огульно презрительно называть их все «дырами», иначе размываются столь важные морально- этические аспекты этой проблемы.
Именно морально-этические суждения являются первой причиной беспокойства по поводу целостности системы регулирования. Ослабление последней вызывает публичное осуждение избирательных кампаний, участников этих кампаний и схем их финансирования. Американцы неодобрительно относятся к попыткам (как противозаконным, так и просто неэтичным) обойти регулирование; уклонение от него навлекает на политика позорное пятно своекорыстия в сочетании с чрезмерной хитростью. Те, кто осуществляет неподотчетные расходы, могут прикрываться правами,
предоставленными Первой поправкой, но к ним относятся не более снисходительно, чем к конъюнктурщикам и мошенникам, которые все более изощренно «упаковывают» деньги, чтобы обойти законодательно установленные ограничения на суммы взносов. Короче говоря, несоблюдение закона приводит к появлению у политика негативного имиджа, причем независимо от различий в сути нарушений.
Причем, дело не только в общественном мнении. Нарушения создают огромные административные проблемы, особенно при составлении отчетов. Как известно, неподотчетные расходы разрешены законом, а единственным видом других расходов в ходе избирательной кампании, разрешенным законом о ФИК, являются расходы кандидатов и партийных комитетов, которые должны зарегистрироваться в ФИК и периодически отчитываться перед ней. По закону их руководители считаются официальными лицами, отвечающими за сбор информации и отчетность, причем большинству из них помогают бухгалтеры, юристы и компьютерные программы...
По этому и другим вопросам соблюдения законодательства о выборах ФИК испытывает трудности в связи с неопределенностью своих полномочий. В частности, недостаточная проработка регулирования денежных потоков и обмена собранных средств фактически означает и слабость соответствующих прерогатив ФИК. Достаточно привести только один пример противоречивости закона: он предусматривает вмешательство федерального окружного суда округа Колумбия в урегулирование разногласий в ФИК по поводу наличных денег. Практически также бесконечно муссируется в Национальном республиканском комитете сенаторов метод «пакетирования». ФИК, испытывающая недостаток финансирования Конгрессом, который держит ее на коротком поводке в течение 15 лет, так и не смогла укрепить свою независимость в качестве регулирующего органа; включение в ее состав равного числа членов по три от демократической и республиканской партий еще более затруднило решение ею проблем, неизбежно связанных с поддержкой какой-либо партии. Эти «недочеты» в системе регулирования создали еще большие препятствия в работе комиссии и дали ее настойчивым критикам новые основания для нападок23.
Административные проблемы тесно связаны с механизмами ответственности. Главные институциональные действующие лица - КПД, партии и кандидаты - подчиняются различным системам контроля и ответственности: избирателям, членам, центральным организациям, органам представи¬
23 См., например: Jackson, Brooks. Broken Promise: Why the Federal Election Commission Failed. New York, Priority Press, 1990.


Ф.Дж. Сороф. Подоплека финансирования избирательных кампаний...
357
тельной власти, действующим членам Конгресса или общественному мнению - в зависимости от обстоятельств. С другой стороны, посредники типа Чарлза Китинга и богатые частные спонсоры не отчитываются перед ФИК, над ними не стоят никакие организации или органы власти. Будучи не на виду и не имея долговременного интереса к политической системе, посредники не рискуют своей политической репутацией; на них редко изливается гнев избирателей. Такие политические инструменты, как репутация политика и кабинки для тайного голосования, конечно, не всесильны, но они более эффективно воздействуют на известных деятелей, всецело посвятивших себя политике и стремящихся долго оставаться в ней.
Когда нарушается целостность регулирования, то же самое наблюдается и в моральном состоянии законопослушных граждан. Соблюдение буквы и духа закона о регулировании не может легко развеять впечатление, что система ловит лишь некоторых «игроков», а остальные остаются безнаказанными. Мнение о том, что «я играю по правилам, в то время как этим парням сходят с рук убийства», разрушительно действует на законопослушность. А ведь она является актом самопринуждения, которое обеспечивает легитимность и эффективность системы регулирования.
Ясно, что пробелы в системе регулирования вредят достижению его изначальных задач. Если цель заключалась в ограничении взносов КПД суммой в пять тысяч долларов на одного кандидата в каждой избирательной кампании, то любые послабления, разрешающие группам потенциальных спонсоров КПД давать им наличные деньги как частным лицам, подрывают не только эти лимиты, но и стремление Конгресса выяснить, каковы интересы спонсоров.  * * *Дорогостоящи ли избирательные кампании?
Каждый раунд споров о финансировании выборов в Конгресс, по словам Йоги Берры, повторяет
все сначала. В программе реформы 1974 года важное место отводилось установлению верхнего предела расходов на избирательную кампанию; эта цель до сих пор не достигнута. Верховный суд своим решением по делу Buckley отменил ограничения, введенные законом о ФИК на все расходы. С тех пор реформаторы пытаются найти способ восстановить их. Американский народ убежден в том, что выборные кампании стоят слишком дорого, поэтому этот вопрос настойчиво включается в повестку дня и активно обсуждается, хотя в 1990-е годы рост расходов на избирательные кампании в Конгресс прекратился. Проблема сохранилась, более того, на разговоры о стремительном росте и масштабах расходов не влияют новые реалии.
Совершенно очевидно, что призывы к ограничению расходов основаны на предпосылке, что издержки выборных кампаний слишком велики. Однако гораздо труднее определить, действительно ли они чрезмерны. У многих американских граждан критерии подобных заключений имеют субъективный характер. Расходы слишком велики, возможно, на фоне личных доходов среднего класса и из-за впечатления об их быстром и безудержном росте, а также по критерию «затраты- результаты». С этой точки зрения избирательные кампании просто не стоят тех сумм, которые на них тратятся. Это как, например, в ресторане: за хороший обед с бифштексом не жалко заплатить сорок долларов, но за плохую еду такая цена чрезмерна.
Частые сетования на чрезмерность расходов отражают негативное мнение о политике и всей публичной сфере. Подобные суждения влияют на общественное мнение и в вопросе о доходах государственных деятелей. Тут налицо двойной стандарт: один - для частного и другой - для государственного сектора. Политологи любят сравнивать соотношение частного и государственного в финансировании избирательной кампании с данными по расходам на рекламу, поскольку рекламные кампании так же, как и кампании по выборам, основаны на информации и убеждении. Американцы были шокированы суммой общих расходов в 445,2 миллиона долларов на избирательную кампанию в Конгресс в 1990 году, хотя в том же году расходы на рекламу крупной торговой компании «Сирс Роубак» превысили 1,4 миллиарда долларов.
Доводы против размеров текущих расходов намного убедительнее с точки зрения практических соображений или конечных результатов. Но эти аргументы касаются не существа расходов на что-то, а того, нужно ли собирать деньги, чтобы затем их тратить. Рассуждения строятся примерно следующим образом.
• В настоящее время уровень расходов слишком высок, так как, чтобы собрать деньги и затем их потратить, лица, занимающие выборные должности, должны израсходовать слишком много времени и энергии в ущерб выполнению своих обязанностей. Сейчас практически считается общепризнанным фактом, что американский сенатор должен получать 12 тысяч долларов в неделю в течение шестилетнего срока избрания в сенат, чтобы накопить от 3,5 до 4 миллионов долларов, обычно расходуемых на соответствующую избирательную кампанию.
• Далее, необходимость собрать такие деньги для борьбы за место в сенате или 0,5 миллиона долларов - в палате представителей заставляет кандидатов искать все большие средства. В то же время из-за инфляции лимиты на пожертвования фактически сокращаются. Изначально кандидаты замещали


358
Раздел 7. Группы интересов
мелкие пожертвования со стороны частных спонсоров крупными суммами взносов от КПД, а теперь даже стандартный взнос КПД мал по сравнению с суммой, которую может собрать любой брокер на бирже в Лос-Анджелесе за счет игры на акциях. Любой сенатор может слетать на самолете в отдаленное место для того, чтобы поприсутствовать на организованном в его честь обеде или приеме и вернуться в Вашингтон, попутно собрав от 50 до 100 тысяч долларов на ведение своей избирательной кампании. То есть, уровень расходов зависит теперь от того, каким образом собраны деньги, где и с чьей помощью.
• Способность привлекать средства становится важнейшим качеством кандидатов. Тот, кто обладает знаниями, опытом и даже мудростью, может не обладать умением и склонностью выпрашивать деньги у людей, которых он едва знает. Необходимость делать это может заставить его отказаться от попытки выставить свою кандидатуру. Еще хуже, когда умение собирать средства в фонд своей избирательной кампании становится главным и даже единственным достоинством.
Похоже, что проблема с повышенным уровнем расходов заключается в первую очередь в том, что нужно организовывать спонсорские взносы...
Если не принимать во внимание силу общественного мнения и настроения сторонников реформ по этому вопросу, а обратиться к существу дела, то мы затронем не одну, а две проблемы: потребность в средствах и затраты на сбор этих самых средств. Обосновать уровень расходов легче, чем усилия, необходимые для сбора денег, в первую очередь - наличных. Получается, что собирается слишком много денег, но тем не менее на саму кампанию по выборам в Конгресс тратится недостаточно...
Даже эксперты и активисты затрудняются вынести суждение относительно финансирования избирательных кампаний в США, хотя большинство простых американцев понимает проблему и без глубоких познаний в данной области, и часто даже не владея базовой информацией. Граждане вынуждены наблюдать за тенями, проецируемыми перед ними на огромную стену. Они делают свои собственные выводы и заключения по тому, что им показывают в танце искаженных изображений. Поэтому их мнение неизбежно является мнением тех, кто эти изображения создает и проецирует.
В суждениях по всем трудным проблемам о состоянии дел после 1974 года постоянно присутствуют и согласие, и разногласия. В том, что касается связи КПД и Конгресса, влияния денег на по¬
беду на выборах или рассуждений об уровне расходов, общественное мнение и взгляды имиджмейкеров полностью совпадают. Однако по всем трем названным проблемам они расходятся с суждениями большинства ученых и экспертов27.
...Едва ли это является новостью, так как мнение экспертов часто идет вразрез с общепринятой точкой зрения по поводу государственных проблем и политических решений. Действительно, это одна из старейших и труднейших дилемм управления массовыми народными демократиями.
Успехи и неудачи после 1974 г. - яркий тому пример. Массовое мнение о финансировании избирательных кампаний все больше подогревает цинизм по отношению к основным демократическим процессам и даже их неприятие. Любая угроза участию народных масс в избирательной политике или признанию этой политики, угрожает самому существованию представительного правления. В результате, конфликт по поводу справедливости не мог не быть таким животрепещущим. Нужно ли проводить политику, направленную на решение настоящих проблем системы, как их понимают наиболее информированные люди, или следует разработать изменения, которые покончат со страхами и возмущением недовольной властями общественности? Можно ли в самом деле вновь привлечь на свою сторону недовольных граждан и одновременно решить реальные государственные проблемы? Это самый сложный из всех политических вопросов - точка пересечения вымысла и реальности, суждений масс и рекомендаций специалистов, особенно, когда остаются несоответствия не только в конечных целях политики, но и в сути самой проблемы.
Случайно ли или по воле провидения судьи Верховного суда США большинством голосов признали эту дилемму в своем решении по делу Buck- ley v. Valeo. Конгресс мог бы разработать и принять закон, ограничивающий защищенный конституцией поток средств на избирательную компанию только случаями «коррупции или подозрений о ее наличии», имея в виду доказуемую некими стандартами коррупцию или наличие широко распространенного мнения о коррумпированности некоторых организаций. Конгресс, очевидно, мог бы действовать на основе той или иной реальности: на основе имиджа, скрытого от зрителя, или имиджа, спроецированного на стену. Не все ли равно, отвечает одна реальность стандартам истины или законности, а другая - нет? Ответ на этот вопрос в мире демократической политики зависит от умелого проведения реформ, которые служат реальности со всеми ее проявлениями.
27 Я хочу пояснить, что ссылаясь на мнение ученых, я говорю о гораздо большем количестве точек зрения, а не только о своей. Я уже цитировал примеры мнений ученых по двум первым вопросам. Что касается вопроса об уровне расходов, то среди других см.: Sabato, Larry J. Paying for Elections: The Campaign Finance Thicket, New York, Priority Press, 1989.


£ РЕЗУЛЬТАТЫ ДЕМОКРАТИИ
Экономические и политические основы роста Карл де Швейниц-мл.
Соискание ренты и перераспределение в условиях демократии и диктатуры Рональд Уинтроуб
Диктатура, демократия и развитие Мансур Олсон
Свобода - залог развития Амартия Сен
Политические режимы и экономический рост
Адам Пшеворский, Майкл Е. Альварес, Хосе Антонио Чейбуб,
Фернандо Лимонджи
Порождает ли демократия справедливость?
Джон Э. Румер
Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации Дженнифер Л. Хохчайлд
После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: мультитрадиционализм в Америке Роджерс М. Смит


Экономические и политические основы роста*
Карл де Швейниц-мл.
Экономический рост можно определить как процесс, который обеспечивает увеличение дохода - на душу населения, или среднего...
В данном случае интерес представляет не столько оценка уровня экономического благосостояния, сколько политические последствия экономического перехода от одного этапа к другому...
Необходимые условия экономического роста можно кратко охарактеризовать следующим образом: увеличение объема вовлекаемых в производство ресурсов на душу населения и/или более эффективное использование существующих ресурсов...
Независимо от того, каким образом обеспечивается экономический рост - посредством увеличения объема используемых издержек на душу населения или же путем повышения эффективности их использования, - важнейшим в нем представляется процесс осуществления капиталовложений, или инвестирования. Инвестиции можно определить как дополнение к предприятию, оборудованию и/или материально-производственным запасам. Это предполагает создание такого вида продукта, который увеличил бы потенциал экономики. Очевидно, что когда рост экономики достигается в результате накопления (увеличения) капитала, то имеет место процесс инвестирования. По-видимому, менее очевиден тот факт, что инвестиции лежат в основе роста еще и потому, что их результатом является всевозрастающее вовлечение в производство других ресурсов - земли и труда...
Основной мотив инвестирования и сущность предпринимательской деятельности
Ключевая роль процесса инвестирования в обеспечении экономического роста требует более глубокого рассмотрения мотивации этого процесса, а также тех условий, при которых он становится возможным. Кто инвестирует и почему? Каково
содержание процесса принятия решений, побуждающего отдельных индивидов вкладывать средства в развитие будущего производства? Всем ли инвестиционным решениям присуще свойство неопределенности? Как распределяются доходы от инвестиций?
В поисках ответа на эти вопросы целесообразно провести четкую грань между частными и общественными стимулами к инвестированию. Учитывая стремление любого частного лица к максимизации прибыли, вложение средств будет осуществляться, если ожидается, что его доход вырастет по меньшей мере в той же степени, что и понесенные им дополнительные издержки...
Общественная мотивация инвестирования является в значительной степени аналогичной при единственном отличии: любой орган государственной власти при проведении технико-экономического обоснования инвестиционного проекта сопоставляет общественный доход с общественными затратами и приступает к осуществлению конкретного проекта лишь в том случае, если рассчитывает на получение большего дохода для общества от вкладываемых в рассматриваемый проект средств по сравнению с альтернативными вариантами их использования. Если мотивом частного инвестора выступает максимизация стоимости как производной его частной функции полезности (выгоды), то мотив общественного инвестора состоит в стремлении максимизировать стоимость как производную функции общественного благосостояния*  2...
Хотя в основе общественных и частных инвестиций лежат различные причины, цель как тех, так и других - это развитие будущего производства и, поэтому, они имеют общие черты. Прежде всего, решение о вложении капитала принимается в большей или меньшей степени в условиях неопределенности...
Учитывая, что неопределенность составляет неотъемлемое свойство процесса инвестирования,
* Выдержки из: Schweinitz, Jr., Karl de. Industrialization and Democracy: Economic Necessities and Political Possibilities. Glencoe, 111.: The Free Press, 1964.
2 Вопрос инвестиционных критериев в действительности является гораздо более сложным. Из всех аспектов экономической науки теория капитала, по-видимому, - наиболее сложная и неясная в силу неизбежных теоретических проблем, касающихся трактовки времени. Для интересующихся этими проблемами в контексте экономического развития могут оказаться полезными следующие источники: Kahn, А. Е. “Investment Criteria in Development” in: Quarterly Journal of Economics, LXV, February, 1951, pp. 38—61; Galenson, W. and Leibenstein, H. “Investment Criteria, Productivity, and Economic Development”, ibid., LXIX, August, 1955, pp. 343-370; Blitz, R. C. “Capital Longevity and Economic Development” in: American Economic Review, XLVIII, 1958, June, pp. 313-329.


К. де Швейниц-мл. Экономические и политические основы роста
361
можно заключить, что для осуществления последнего необходим человек, обладающий особенными (если не сказать уникальными) характерными чертами. Он должен уметь рассчитывать вероятность своего успеха, основываясь на сигналах, посылаемых ему существующей экономической средой. Он должен обладать способностью получать и использовать (денежные) средства для покупки дополнительного или нового оборудования, производств и предприятий. И, что самое главное, - он должен быть убежден в том, что будущее подтвердит правильность его действий в настоящем. Это значит, что он должен быть уверен в своей способности влиять на ситуацию таким образом, чтобы добиться достижения поставленных им целей. Мы перечисляем эти специфические качества, чтобы показать, что талант предпринимательства встречается нечасто в любом обществе и уж совсем редко - в слаборазвитом обществе с низким уровнем дохода, где обеспечивается потребление лишь на уровне минимальных насущных потребностей4. Ибо проблема неопределенности в таком обществе снимается благодаря тому, что оно твердо придерживается привычных, традиционных форм функционирования. Поэтому для типичного представителя общества с низкодоходной экономикой характерна неготовность к изменениям; еще менее свойственно ему представление о том, что он своими действиями может влиять на ситуацию.
Вывод о том, что предприниматели составляют меньшинство, подтверждается второй общей для частных и общественных инвестиций особенностью: основу как тех, так и других составляют ресурсы, изымаемые из текущего потребления. Такое ограничение потребления, или процесс сбережения, ставит вопросы, которые непосредственно относятся к нашему анализу, ибо они касаются проблематики конфликтов предпочтений. В низко- доходной экономике члены общества будут неизбежно стремиться к потреблению всей произведенной продукции. Независимо от их отношения к выгоде от направления денежных средств на инвестирование, жесткие требования насущной борьбы за существование просто не оставляют им иного выбора, кроме максимизации текущего потребления. Короче говоря, их склонность к потреблению стремится к единице. Однако задача экономического роста требует отвлечения ресурсов от текущего потребления и превращения их в инвестиции.
Как можно преодолеть это безвыходное положение? Вообще говоря, на этот вопрос существует два варианта ответа. Первый состоит в том, что доход может распределяться таким образом, что
его непропорциональная доля поступает в распоряжение тех, кто предпочитает воздерживаться от ее потребления. Этот вариант, разумеется, означает создание сбережений посредством неравного распределения дохода. Второй вариант: государство может вводить налоги на домохозяйства, что сокращает уровень располагаемого (чистого) дохода, который может использоваться на цели потребления. Как в первом, так и во втором случае большинство населения оказывается фактически лишенным возможности свободного, самостоятельного выбора между потреблением и сбережением. В обоих случаях сбережение большинства происходит как процесс вынужденный: в первом случае его осуществляют капиталисты, во втором - государственные чиновники.
Переформулируем теперь проблему в терминах, которые высветят конфликт предпочтений, внутренне присущий обществу с низким уровнем дохода на этапе экономического роста. В низкодоходной экономике текущие потребности подавляющего большинства населения являются настолько жизненно важными, что никакое - даже высокое - денежное вознаграждение в будущем не может заставить его воздержаться от текущего потребления. Для того чтобы рост имел место, отдельные члены общества, для которых вопрос удовлетворения текущих потребностей не является столь критическим (что позволяет им просчитывать преимущества будущего производства по сравнению с настоящим) должны получить право собственности на ресурсы. Короче говоря, предпочтения меньшинства должны иметь преимущественное значение по сравнению с предпочтениями большинства. ..
Экономические ограничения на пути индустриальной трансформации
Учитывая эти представления об инвестировании, перейдем теперь к важнейшей проблеме экономического роста. N¿1 знаем, что низкодоходная экономика способна выделять на цели инвестирования в лучшем случае такой объем ресурсов, который необходим лишь для поддержания ее ограниченного основного капитала, что является отражением системы социальных институтов, обеспечивающих максимизацию традиционных и привычных ценностей. Нам также известно, что в высокодоходных экономиках инвестируется значительная часть национального дохода и что в них созданы такие институты и отношения, которые более или менее автоматически поддерживают процессы инвестирования и
4 См. Kerr, Clark, Dunlop, John T., Harbison, Frederic H., and Myers, Charles A. Industrialism and Industrial Man,
Cambridge, Mass., 1960, где содержится анализ роли предпринимательской или промышленной элиты в обеспе¬
чении экономического развития, в частности, в вопросе взаимоотношений между трудом и менеджментом.


362
Раздел 8. Результаты демократии
сбережений, являющиеся ключевыми для обеспечения роста. Каким же образом, говоря словами профессора Льюиса, происходит переход экономики от ситуации, когда инвестиции в ней составляют менее 5 процентов национального дохода, к положению, когда данный показатель достигает свыше 12 процентов?7...
...[Д]ля обозначения параметров задач, с которыми сталкивается экономика, стремящаяся преодолеть статус слаборазвитости и низкодоход- ности, целесообразно воспользоваться коэффициентом «капитал-продукт». Он характеризует объем капиталовложений или инвестиций, который в среднем необходим для создания единицы продукции. Чем ниже коэффициент капиталоемкости, тем быстрее при заданном объеме инвестиций будет обеспечен рост производства*  * 10  * *...
... [(Справедливой представляется следующая гипотеза: при вступлении низкодоходной экономики в такой этап развития, когда чистые инвестиции растут устойчивыми темпами, предельный коэффициент капиталоемкости сначала повышается, а затем последовательно снижается. Основу данной гипотезы составляют следующие положения. Уровень фондоемкости является, как правило, наиболее высоким в таких секторах экономики, как транспорт, связь и коммунальное хозяйство и, напротив, наиболее низким - в обрабатывающей промышленности. Это означает, что для производства единицы продукции на транспорте необходимы большие затраты капитала, чем для создания единицы продукции в промышленности. Однако на исходной стадии первоначального роста экономики в ней на транспорт и другие отрасли инфраструктуры может выделяться непропорциональная доля инвестиций. Это позволяет формировать общественный накладной капитал, обеспечивающий потребности предприятий промышленности в средствах на покрытие торговых и производственных издержек. Соответственно в течение этого периода формирования производственной инфраструктуры следует ожидать роста коэффициента капиталоемкости. Впоследствии, когда эта сфера экономики не будет требовать от общества непропорциональной доли инвестиций, возможен опережающий рост производства в секторах с меньшими коэффициентами капиталоемкости, что ведет к снижению совокупного коэффициента капиталоемкости. Кроме того, на начальном этапе роста, когда рабочая сила еще не приобрела навыков промышленной дисциплины, фиксированный объем
основного капитала не обеспечивает максимального выпуска продукции по причинам абсентеизма (невыходов на работу), чрезмерной текучести кадров, а также из-за некачественной и неадекватной эксплуатации капитала. Названные проблемы решаются по мере того, как промышленная рабочая сила «взрослеет», то есть набирается опыта, что позволяет работникам более эффективно использовать существующий основной капитал.
Если данная гипотеза верна, это означает, что «экономический взлет» характеризуется не только пропорциональным ростом чистых инвестиций, но и периодом более длительного (по сравнению с «нормальным») ожидания роста производства, обусловленного инвестициями. Рассмотрим, что это означает на практике. В период подъема (который условно можно назвать промышленной революцией) строятся железные дороги, каналы, автомагистрали, порты, сталеплавильные предприятия, создаются другие производственные фонды, составляющие основу взаимозависимой индустриальной экономики. Ограничителем развития такой экономики выступает наличие скорее сбережений, нежели инвестиционных возможностей.
В самом деле, спрос на ресурсы для создания промышленного и общественного капитала столь велик, что одновременное удовлетворение всех потребностей невозможно. Чем-то приходится жертвовать. В условиях дефицита капитала ряд проектов будет отложен, или, если они все же будут осуществляться, то с использованием материалов, позволяющих экономить капитал. Так, например, возможно такое положение, когда городское строительство развивается темпами, недостаточными для обеспечения жильем работников, численность которых быстро растет за счет приезжего сельского населения, что ведет к перенаселенности городов. Либо возможна ситуация, когда дополнительное жилье строится из непрочных, недолговечных материалов, которые быстро выходят из строя. Вероятно также, что в городских сообществах может не уделяться необходимого внимания системам здравоохранения, отдыха и развлечений. Наконец, новые предприятия могут строиться без должного обеспечения техники безопасности.
В то время как в экономике наблюдается урезание расходов по одним видам инвестиций и полный отказ от других их видов, те инвестиции, которые все же осуществляются, окупаются весьма медленно...
7 Lewis, W. Arthur. “Economic Development with Unlimited Supplies of Labor” in: The Manchester School, XXII,
1954, May, pp. 139-191.
10 	Быстрый рост объемов производства в Советском Союзе объясняется, в частности, тем, что планирующие органы
придавали приоритетное значение хозяйственной деятельности, характеризующейся низким коэффициентом капиталоемкости в ущерб тем ее видам, где коэффициент капиталоемкости был высок. Приоритетное значение в советской
экономике придавалось промышленно-производственным отраслям, нежели строительству и транспорту, которым свойственно поглощение огромных объемов ресурсов, прежде чем они обеспечат прирост производства.


К. де Швейниц-мл. Экономические и политические основы роста
363
Демографический ограничитель роста
...Наиболее часто рассматриваемый ограничитель роста, преодоление которого требует повышенной социальной энергии, - это возможный демографический взрыв, индуцируемый ростом. В низкодоходной экономике как уровень рождаемости, так и уровень смертности относительно высоки. Если в начальный период экономического подъема уровень смертности по сравнению с уровнем рождаемости снижается, то темп роста населения повысится. Если население растет достаточно высокими темпами, то это может не только нейтрализовать рост среднедушевого дохода, но даже привести к его снижению. Причины, обусловливающие функциональную связь роста производства и увеличения численности населения, хорошо известны. Возросшее производство жизненно необходимых продуктов, например, зерна, может снижать уровень смертности посредством более качественного питания и повышения сопротивляемости заболеваниям. Осушение болот и применение ДДТ снижает вероятность малярии и желтой лихорадки. Развитие систем образования и соответствующее расширение образовательных возможностей содействует распространению высоких стандартов общественного здравоохранения и гигиены. Хотя увеличение производства предметов потребления и/или средств производства может приводить к снижению уровня смертности, это не сказывается (во всяком случае - до поры до времени) на уровне рождаемости. Лишь когда необходимость ограничения численности семьи становится для домохозяйств желательной целью и они располагают необходимыми знаниями и средствами для ее реализации, уровень рождаемости сократится. Поскольку такое намерение означает фундаментальную трансформацию системы ценностных ориентаций, следует ожидать, что экономический рост может привести к его появлению (если это вообще произойдет) лишь по прошествии достаточно продолжительного периода времени. А тем временем уровень смертности падает, а численность населения растет высокими темпами.
Проблема благосостояния в период промышленной революции
Экономический подъем, таким образом, задает высокий стандарт жизненного уровня, или создает то, что для краткости мы назовем проблемой бла¬
госостояния.... Для периода подъема характерно наличие сил, противодействующих значительному повышению жизненного уровня народных масс...
Исходя из утилитарной трактовки идеи благосостояния, существует три влияющих на него фактора, которые имеют самое непосредственное отношение к нашему анализу: два из них относятся к условиям предложения и один - к условиям спроса. Рассмотрим вначале уровень дохода и занятости. Если в низкодоходной экономике полностью задействованы наличные (в том числе трудовые) ресурсы, а объем производства достаточен для обеспечения членам общества лишь минимального жизненного уровня, то рост уровня чистых инвестиций будет означать снижение производства предметов потребления и падение уровня благосостояния в краткосрочной перспективе13  * *...
Предположение о полной занятости применительно к условиям низкодоходной экономики представляется, однако, не вполне обоснованным. Во-первых, вполне возможно наличие избытка населения когда многие работники не могут найти работу на условиях полной занятости при существующей организации производства. Во-вторых, вклад в выпускаемую продукцию многих работников, формально имеющих работу, может быть незначительным, либо он полностью отсутствует... Наличие безработицы - как открытой (официальной), так и скрытой (в виде неэффективной занятости) - позволяет наращивать инвестиции, не допуская абсолютного снижения производства товаров народного потребления... Соответствующий рост чистых инвестиций обеспечивается, таким образом, скорее за счет растущего, нежели за счет фиксированного дохода.
В то время как общая сумма инвестиций в период промышленной революции не выступает ограничителем роста благосостояния, конкретное распределение инвестиций - второй фактор, лежащий на стороне предложения, - создает ряд проблем, не имеющих простых решений. Как было показано ранее, дефицит капитала в этот период заставляет сокращать расходы на ряд конкретных инвестиционных проектов, либо полностью от них отказываться...
Ставя этот вопрос, мы тем самым вводим третий фактор, влияющий на благосостояние, а именно: субъективный элемент спроса, предпочтений и ожиданий... В период промышленной революции людские ожидания претерпевают многообразные изменения. Переезд работников в индустриальные сообщества трансформирует их представления
13 	Данное утверждение верно, если жизненный уровень или благосостояние оценивается только через текущее производство предметов потребления. Однако если для оценки благосостояния используется структура потребления на перспективу, то оно может оказаться ошибочным. Ибо понятно, что люди могут согласиться на снижение текущего уровня благосостояния если, по их мнению, это обеспечит увеличение объема потребляемых ими товаров в будущем.
Проблемы подобного рода, касающиеся временных предпочтений и межвременных сопоставлений (наряду с выше¬
упомянутыми сложностями) делают категорию благосостояния в экономической теории еще менее ясной.


364
Раздел 8. Результаты демократии
в направлении более адекватного отражения реальных условий... и они все лучше познают на практике недостатки новой обстановки. До переезда слухи о высокой заработной плате могли с лихвой компенсировать слухи о перенаселенности. После переезда высокая заработная плата превращается в исключительно большое количество товаров и услуг, получаемых работниками в городских сообществах. Если в период промышленной революции инвестиционные приоритеты, диктуемые требованиями экономического роста, ограничивают фактическую, реальную стоимость этого комплекса товаров и услуг, то те ожидания, что сформировались до переезда в индустриальногородскую среду, могут оказаться обманутыми.
Возможно, это не имело бы такого значения, будь верным предположение, что ожидания людей могут легко и быстро перенастраиваться в соответствии с теми обстоятельствами, в которых люди оказываются. В том случае, когда жилищные условия оказываются хуже ожидаемых (в силу простой недооценки людьми жилищной компоненты в своей функции полезности), проблем может и не возникнуть. Однако это крайне маловероятно. В действительности ожидания могут возрасти под влиянием новых предпочтений и запросов, благоприобретенных в индустриально-городском сообществе. Обратимся в качестве примера к так называемому «демонстрационному эффекту». В том виде, в котором он был впервые сформулирован Дюзенберри, демонстрационный эффект характеризует склонность людей при столкновении с падением располагаемого дохода стремиться сохранить самый высокий жизненный уровень, который у них был в прошлом16. Имеется в виду тенденция возникновения у людей более высоких потребительских запросов при их встрече с более высоким, нежели привычный для них, уровнем жизни. Индустриально-городское сообщество является активным распространителем этого демонстрационного эффекта. Проживая в убогих, тесных, выстроенных наспех из некачественных материалов домах, люди имеют возможность наблюдать за жизнью в роскошных кварталах. Если они и не могут себе позволить посещение театра или другие виды городских увеселительный мероприятий, то у них по крайней мере имеется определенное представление о существовании таковых. Иными словами, в городском сообществе неравенство богатства и доходов более очевидно, чем в сообществе сельском и, поэтому, выступает более действенным стимулом формирования новых предпочтений в среде менее состоятельных членов общества.
Проблему благосостояния в период промышленной революции можно сравнить с проблемами, которые, по мнению Дж. К. Гэлбрейта, присущи
«обществу изобилия». В последнем насущные потребности в основном удовлетворены и производство настроено на удовлетворение потребностей, не являющихся первоочередными...
С другой стороны, перед экономикой, вступающей на начальные ступени роста, стоит противоположная проблема. Рост потребностей опережает увеличение производства предметов потребления, поскольку в процессе создания инфраструктурного капитала индустриальной экономики потребности сообщества растут без особых усилий и уговоров рекламодателей. Они столь фундаментальны, что, осознав повышение стандарта своего потребления, люди способны оперативно пересматривать собственные предпочтения и повышать планку ожиданий. ..
Индивидуальная и коллективная реакция на проблему благосостояния
Еще один аспект «кульминации» анализируемой нами проблемы благосостояния в период промышленной революции касается наличия важной связи между экономическим ростом и проблемами государственного строя. Если рост потребностей опережает производство товаров народного потребления, логично ожидать, что те люди, чьи ожидания оказываются обманутыми и кто не получает того, на что они, по их мнению, имеют право, - попытаются что-либо предпринять в указанном отношении... В целом можно выделить два совершенно различных типа возможной реакции. Первый состоит в том, что часть людей может позитивно воспринимать экономический строй в том виде, как он им представляется, с его конкретными целями и стимулами; и эти люди будут добиваться прерогатив привилегированных членов общества посредством собственных индивидуальных усилий. Если предпринимательство - путь к богатству, то пусть это будут, к примеру, усилия в области предпринимательства. Альтернативный вариант реакции состоит в том, что люди объединяются в организации с целью повысить свой статус в обществе. Действуя через профсоюзы, они могут добиваться повышения заработной платы и влиять на другие условия труда посредством использования своего коллективного потенциала. Аналогичным образом посредством участия в политической деятельности они могут добиваться институциональных изменений в собственных интересах, например, изменения законодательно установленного минимума заработной платы.
...Предпринимательство требует редкого сочетания качеств, способности оценивать будущие риски, уверенности в собственном умении контро-
16 Duesenbeny, James S. Income, Saving and the Theory of Consumer Behavior, Cambridge, Mass., 1949.


К. де Швейниц-мл. Экономические и политические основы роста
365
лировать и использовать обстановку, а также умения эффективно управлять ограниченным капиталом компании. Таким набором качеств обладают очень немногие. Поэтому реакция большинства на крушение планов, связанных с промышленной революцией, по-видимому, будет состоять в том, что люди прибегнут к какому-либо виду коллективных действий...
Политическая проблема промышленной революции
Мы достигли такого пункта нашего анализа, когда можно сформулировать сущность политической проблемы, которую ставит процесс экономического роста. Независимо от того, каковы конкретные институциональные факторы, инициирующие рост, ответственность за инвестиционные проекты, служащие своеобразными указателями на пути развития конкретной экономики, берет на себя небольшая группа людей. В то время как эта группа - первый претендент на возросшее производство начальных стадий роста, гораздо большее количество людей оказывается в таких навязанных им условиях, когда их потребности начинают опережать возможности экономики по их удовлетворению. Возникающие в итоге недовольство и протесты могут проявляться в беспорядках (столкновения, забастовки, стихийные массовые демонстрации), угрожающих политической стабильности общества. Поэтому руководители государства в качестве необходимого элемента сохранения прерогатив государственной и политической власти вынуждены принимать меры против этих беспорядков и всячески поддерживать существующий в обществе строй. Однако существует одно «табу» в отношении методов: противопоказано решать названную политическую задачу посредством удовлетворения требований трудящихся и предоставления им прав, сравнимых с правами привилегированных членов общества. Ибо рост на начальном, ключевом этапе экономического подъема является дискриминационным процессом, для которого характерно создание благоприятных условий для того меньшинства, что способны предпринять реальные шаги, обеспечивающие рост уровня чистых инвестиций. Если в условиях конкретного государственного строя приоритет отдается обеспечению целей потребления большинства в ущерб целям роста, реализуемым немногими, то рост, если и не прекратится, то наверняка замедлится.
Предположим, к примеру, что сразу после переезда работников в индустриально-городской сектор экономики могут быть созданы сильные организованные профсоюзы, способные оказывать давление
на предпринимателей по вопросам повышения заработной платы. Норма прибыли упадет, сокращая тем самым объем нераспределенной прибыли, которая на начальных стадиях роста обычно выступает важнейшим источником сбережений. Или же - что, по-видимому, еще более значимо - допустим, профсоюзы могут навязывать предпринимателям законодательные нормы и положения по вопросам занятости работников, что ограничивает возможности предпринимателей экспериментировать с различными вариантами использования капитала. В этом случае рост за счет более эффективного использования ресурсов может быть ограничен. Или же рассмотрим политическую ветвь рабочего движения, хорошо организованного для оказания давления на правительство с целью получения многочисленных льгот «государства всеобщего благосостояния». Осуществляемые в результате этого давления мероприятия в таких областях, как поддержка пожилых людей, здравоохранение и обеспечение безработных требуют отвлечения ресурсов от создания необходимой для последующего роста сферы услуг, воздействуя на распределение дохода. Если финансирование этих программ обеспечивается за счет увеличения налогообложения предпринимателей, то происходит соответствующее сокращение наличных (денежных) средств для накопления реального капитала.
Учитывая, что для сохранения условий будущего роста необходимо каким-то образом ограничивать или подавлять желания и требования неудовлетворенных своим положением рабочих, можно ли гарантировать, что предпринимаемые властью в этом направлении меры одновременно не уничтожат и демократический потенциал, порождаемый профсоюзной деятельностью рабочих? Как нами показано, низкодоходная экономика не способна поддерживать демократический государственный строй, и одно из условий, необходимое, чтобы стимулировать развитие в демократическом направлении, - это распространение идеи, что деятельность отдельных индивидов действительно имеет важное значение и что отдельные люди способны влиять на состояние общества посредством участия в политической жизни. Несогласие и неудовлетворенность, свойственные начальным этапам промышленной революции, принадлежат к числу факторов, которые могут способствовать усвоению членами общества демократических взглядов. Будучи неудовлетворенными теми обстоятельствами, в которых они оказываются, и не веря более в надежность меняющейся на глазах обстановки, работники будут скорее стремиться к совершенствованию своего собственного положения, нежели следовать предписаниям традиций и власти. Ответ на вопрос, поставленный в начале данного абзаца, состоит в том, что руководители государства на


366
Раздел 8. Результаты демократии
ранних стадиях развития сами не слишком заинтересованы в содействии развитию демократического потенциала работников. Они не стремятся к созданию демократического общества. Они скорее стремятся максимизировать срок своего пребывания во власти, принимая меры, необходимые для ее сохранения. Вопрос, поэтому, можно перефразировать следующим образом: как недемократическая государственная власть может справляться с проблемами, создаваемыми промышленной рабочей
силой, таким образом, чтобы обеспечить продолжение экономического роста, не нарушая при этом демократических тенденций, которыми экономический рост может сопровождаться? Поищем ответ на этот парадоксальный вопрос в опыте индустриализации западного мира. Однако сначала нам необходимо сформулировать гипотезу в отношении экономического роста и демократии, согласно которой возникновение последней относится к тому пункту или периоду в истории, когда имеет место первый...


Соискание ренты и перераспределение в условиях демократии и диктатуры*
Рональд Уинтроуб
1. 	Введение
В последние годы вновь стала витать идея, согласно которой «избыток» демократии вредит экономическому развитию. В экономической литературе ее главным образом обосновывают тем, что демократия «поражена» импульсами к перераспределению. Вероятно, наиболее известной книгой, где проводится такая мысль, является работа Мансура Олсона (1982) под названием «Подъем и упадок наций». В ней дана новая классификация групп интересов как «распределительных коалиций», преследующих собственные эгоистические цели за счет и в ущерб общей экономической эффективности. Чем старше и прочнее демократия, тем большее число распределительных коалиций имеет возможность сформироваться и тем сильнее экономический ландшафт оказывается «разорван» неэффективными законами, предписаниями и иного рода практиками, которые препятствуют экономическому росту. Подобным же образом, обширная литература по проблеме стремления к получению ренты, начало которой положили Туллок (1967), Крюгер (1974) и Познер (1975), отождествила стремление получать рентные доходы и связанные с ним общественные затраты с демократическим правлением. Тем самым, на основе логического выверта, устанавливающего тождество демократии и распространения экономических монополий, тема монополий возведена на уровень серьезной проблемы.
Несмотря на свойственное им критическое отношение к демократическим процессам, никто из названных выше авторов не поддерживает утверждения, будто экономическое развитие может быть облегчено авторитаризмом. Напротив, Мансур Олсон особенно убедительно говорит об обратном (Olson, 1993). Тем не менее, тесно связанная с таким представлением мысль, будто изоляция экономической политики от влияния демократических процессов и «немножко»2  * 1 диктатуры, могут благоприятствовать экономическому развитию, получи¬
ла распространение, прежде всего в политической науке и среди теоретиков проблем развития - из числа как экономистов, так и политологов. Все они особенно акцентируют способность авторитарных государств противостоять давлению в пользу перераспределения ресурсов, рассматривая эту возможность как ключ к решению задачи успешного развития. Как представляется, самым влиятельным проводником подобного мнения в настоящее время выступает Стивен Хаггард (1990), хотя соответствующая аргументация появилась гораздо раньше...
В данном очерке я рассматриваю популярную идею о том, что демократические правительства подавляют экономический рост в силу своей чрезмерной активности по перераспределению ресурсов или стремления к извлечению рентных доходов. Я ставлю следующий вопрос: от какого типа режима, с теоретической точки зрения, следует ожидать большего участия в перераспределении - от демократии или от диктатуры?
2. 	Диктатура, демократия и перераспределение
...Не представляя формального доказательства, я, тем не менее, развиваю и отстаиваю простое положение: диктатуры имеют большую склонность к перераспределению доходов, нежели демократии. Если такой анализ верен, то, очевидно, что утверждение, будто демократии менее эффективны, чем диктатуры, поскольку последние лучше могут сопротивляться требованиям о перераспределении, оказывается под сомнением...
.. .В основном я строю свою аргументацию, прибегая к существующим моделям определения уровня перераспределения в условиях демократии и затем показывая, что, в четко оговоренном смысле, масштаб перераспределения в модели диктатуры этот уровень превосходит. Говоря конкретнее, предположим, что, в случае свободного рынка, взятого в качестве исходного, распределение доходов задано, как х¡, ..., х„. Теперь сделаем допущение, что
* Выдержки из: Wintrobe, Ronald. “Rent Seeking and Redistribution under Democracy versus Dictatorship” in: Breton, Albert, Galeotti, Gianluigi, Salmon, Pierre, and Wintrobe, Ronald (eds.) Understanding Democracy: Economic and Political Perspectives. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997.
1 	Довод в пользу всеохватывающей диктатуры, например тезис о том, что коммунизм способен лучше, чем капитализм, содействовать экономическому росту, более не в моде.


368
Раздел 8. Результаты демократии
перед нами нормальное (не обязательно минимальное) демократическое правительство, и спросим, что произойдет с таким распределением. Конечно, происходящее будет зависеть от применяемой модели демократии, причем в настоящее время отсутствует общее согласие в отношении воздействия демократического правительства на распределение доходов. В случае стандартной модели, ориентированной на среднего избирателя, данная проблема не находит решения, так как при мажоритарном правлении отсутствует доминирующая коалиция большинства, и результат просто колеблется между наличествующими альтернативами. Но существуют и другие модели, при которых решение возможно. Это модель Мельтцера и Ричарда (1981), согласно которой происходит перераспределение от экономически слабого к среднему (по критерию доходов) избирателю; модель Беккера (1983), делающая упор на давление групп интересов; а также модель вероятностного голосования Кофлина (1986) с соавторами. Мы рассмотрим все эти три модели. Можно считать, что каждая из них задает вектор изменения доходов по формуле^/, ...,уп.
Следующий шаг состоит в том, чтобы ввести в сферу рассмотрения диктатуру и оценить, что в условиях диктатуры произойдет с распределением доходов. Назовем результирующее распределение г1у .... г„. Наше основное утверждение состоит в том, что распределение доходов при диктатуре г;, ..., г„ «более удалено» от исходных случаев функционирования свободного рынка, чем распределение доходов при любой из трех демократических моделей уь ..., у„. Иными словами и говоря более конкретно, наше утверждение заключается в том, что диктатуру отличает больший масштаб деятельности по перераспределению, то есть
Е & - х/)2 > I (у,- - х,)2 (1)
/=1 1=1
Почему же это именно так? Прежде, чем перейти к более строгому анализу, рассмотрим пару причин, по которым нам следует ожидать подобного результата. Первая из таких причин имеет отношение к происхождению диктатуры. Как принято полагать, наипростейшим объяснением появления диктатур является то, что в обществах, где предпочтения поляризованы, или низок уровень доверия между гражданами и партиями, либо отсутствует стремление к компромиссу, на деле существуют только две возможности. Либо партия, завоевывающая власть в результате демократического волеизъявления, пытается провести в жизнь ту позицию, которая является для нее предпочтительной, вследствие чего гарантирован крупный социальный конфликт, либо общество окажется просто парализовано бездействием. «Очарование»
диктатуры при подобных обстоятельствах очевидно; левые или правые, захватив власть силой, будут способны устранить оппозицию с помощью репрессий и таким образом смогут выполнить свою программу. И та, и другая альтернатива подразумевают гораздо большее перераспределение доходов в сравнении с тем, которое является типичным в условиях демократии.
Второе объяснение тенденций к перераспределению, свойственных диктатуре, подразумевается в предложенном Пшеворским (1991) анализе демократии, «саму себя осуществляющей». Согласно предположению Пшеворского, для стабильности демократии нужно, чтобы она осуществлялась без принуждения, а чтобы это было так, процесс политического соревнования не должен приводить к результатам, существенно ущемляющим интересы какой-либо из основных групп. Если же этот процесс приводит к таким результатам, то для ущемленной группы выгоднее подорвать демократию, вместо того, чтобы ее поддерживать. Ведь диктатор не сталкивается с присущими демократии ограничениями.
Третье соображение касается самого процесса соискания ренты. Чтобы тщательно рассмотреть этот процесс, нам прежде нужно обсудить серьезный изъян стандартной модели соискания ренты. Дав объяснение этому изъяну, мы проиллюстрируем некоторые из различий, которые имеют место между демократиями и диктатурами в распределении рентных доходов. При стандартной модели граждане и группы интересов соревнуются за получение ренты в ходе «затратных» действий, таких как лоббирование, нанимая юристов и предпринимая тому подобные шаги. Таким образом, при наличии «приза» ценой 10 000 долларов США, за который соревнуются 10 групп, причем каждая из них имеет равные шансы на получение подобной ренты, ожидаемая величина рентного дохода для каждого участника соревнования составляет 1000 долларов. Если соревнующиеся группы стремятся нейтрализовать риск, каждая из них потратит не более 1000 долларов в попытках получить приз. Проблема с данной моделью кроется в том, что этот процесс иррационален с точки зрения политиков. Они выдают монопольную ренту общей стоимостью 10 000 долларов и ничего не получают взамен. Рационально действующий политик организовал бы данный процесс иначе. Например, он предложил бы участникам соревнования делать взносы наличными вместо того, чтобы отвлекать политиков от дел своими лоббистскими акциями. (Для данной модели характерно, что вопрос о том, кто именно из участников соревнования получает приз, не имеет значения, вследствие чего лоббизм - это чистая потеря времени как для политиков, так и для общества). Но если участники прибегают к взяткам вместо лоббирования, 10 000 долларов,


Р. Уинтроуб. Соискание ренты и перераспределение в условиях демократии и диктатуры
369
полученные политиками в форме взяток, - это не потеря, а чистый трансферт политикам от групп интересов, который не составляет никакой общественной или структурной потери.
Чтобы рассмотреть некоторые другие пути возможной организации процесса соискания ренты, задумайтесь о том, что обычно происходит при диктатуре. Диктаторы, по крайней мере, из числа более «успешных» (то есть относительно долговременных), часто знают, как именно организовать дело, чтобы получить существенную прибыль в ходе процесса соискания ренты. И в самом деле, при многих режимах распределение рентных доходов достигало легендарного размаха...
В ...таких системах ресурсы не расходуются в ответ на рентные притязания общественного сектора. Рентные доходы раздаются, а диктатор получает взамен политическую поддержку, денежные выплаты или что-то еще. Другими словами, в экономическом смысле ничто не пропадает даром. Диктаторам свойственно вводить ограничения на вступление в соревнование за получение ренты, которую раздает государство. В этом состоит одно из объяснений разницы в способах распределения ренты при диктатуре и при демократии. Иногда рентные доходы резервируются для определенных групп...
Отчасти причина этого очевидна. Если допускается свободная конкуренция за соискание ренты, а оказываемая диктатору поддержка зависит от получения чистой выгоды от государства, то в этом случае, поскольку погоня за рентой приводит к чистым потерям, диктаторы теряли бы поддержку, если бы распределяли ренту в ходе открытого соревновательного процесса!
В чем состоит отличие демократии? Ясно, что присущие авторитарным правительствам ограничения на участие в соревновании за получение прав и привилегий, товаров и услуг, распределяемых государством, несовместимы с самим понятием демократии. В любом процессе распределения общественных ресурсов типичная демократия введет условия, подобные следующим:  1(1) По отношению к потенциальным просителям не применяются никакие ограничения, за исключением технических.
(2) Удовлетворение получает то требование, которое избирается на основании критериев, подразумевающих чистую выгоду для общества, таких как ценность проекта, затраты на его реализацию и т.д., а не на основании политических связей, расовой или этнической принадлежности, общественного положения и тому подобных характеристик просителей.
(3) Процесс рассмотрения требований должен быть как можно более открытым. Он также должен быть открыт для проверки со стороны независимого суда.
Теперь мы видим воочию неэффективность демократии с точки зрения модели соискания ренты. Все перечисленные условия подразумевают, что при демократическом режиме в ходе торгов будет затрачено больше ресурсов. Короче говоря, демократия - это гораздо более затратная система, нежели диктатура.
Проблема, связанная с этой теорией, состоит в том, что затраты, вызванные стремлением к получению ренты, означают, что сделки политиков с искателями ренты приносят выгоду. В той мере, в какой имеет место торг между данными группами (в виде подкупа, коррупции, вымогательства и т.д.), затраты, возникшие в процессе, будут устранены. Следовательно, если издержки, возникшие в ходе сделки между этими группами, невелики, состояние равновесия будет не тем, что описано в модели соискания ренты. Вместо этого сложится «продажное» равновесие. Оно не сопровождается затратами, но оставляет общество обманутым. С другой стороны, можно допустить, что подобные трансакции предотвращены, коль скоро правила, нацеленные против торговли влиянием в розницу, против подкупа и вымогательства (наличие этих язв характерно для демократии повсеместно) надежно проводятся в жизнь бдительной и мощной независимой властью. Это ведет ко второму возможному состоянию равновесия, при котором обеспечено честное соперничество между искателями ренты. Если такие торги обеспечивают поступление ренты к тем, кто сделал самую скромную заявку или же предложил обществу наибольшие выгоды, тогда данный процесс завершается полезным результатом. Естественное название, которое напрашивается для равновесия такого рода, - «сильная демократия».
Модель соискания ренты исключает подобный итог, поскольку для нее безразлично, кто именно выигрывает в соревновании, и не предполагается получение общественных преимуществ в результате процесса торгов. Соединение таких предпосылок с предположением о том, что антикоррупционные меры настолько действенны, что коррупция устраняется, дает нам третий вариант равновесия: пустую потерю. Для такого равновесия больше подходит определение «иррациональное», так как оно подразумевает, что устройство политических институтов в основе своей иррационально: они присутствуют, чтобы гарантировать постоянное воспроизводство пустых потерь...
Здесь у читателя может возникнуть побуждение спросить: ну, и что? Предположим, что потери от стремления к получению ренты в экономическом смысле не являются подлинными расходами, а представляют собой «не более чем» неправомочные (фактически мошеннические) уступки политикам и бюрократам. Действительно, это не затраты как таковые с точки зрения экономической теории,


370
Раздел 8. Результаты демократии
но это, конечно, далеко от того, что обещал анализ соотношения расходов и прибылей! Если должное равновесие предполагает коррупцию, а не извлечение ренты, не слишком ли это дурно уже само по себе?
Одна из причин, чтобы настаивать на проведении различия между коррупцией и стремлением к получению ренты, состоит в том, что способы решения этих двух проблем могут очень сильно разниться между собой. В частности, легко представить себе, что «толика авторитаризма», вероятно, помогла бы сократить масштабы соискания ренты (которое, в конечном счете, есть одна из форм политического соревнования). Гораздо труднее поверить, будто автократия является решением проблемы коррупции. При автократическом режиме практика распределения ренты подчинена меньшему числу ограничений со стороны независимых судов или настойчиво-любопытной свободной прессы - либо таких ограничений нет вовсе. Политические диктатуры обладают существенно большей способностью организовать распределение ренты с тем, чтобы максимизировать свою собственную «взятку» в случае подкупа или обеспечить себе наибольшую политическую поддержку. Более того, диктатор в состоянии прямо одобрить результат, при котором затраты останутся не возмещенными. Тем самым он решает проблему принуждения, которая заключена в сделках по соисканию ренты, таким образом, на который ни одна демократия не способна. Помимо этого, как я уже предположил ранее, у диктатора нет тех способов, чтобы вызвать к себе доверие или получить поддержку, которыми располагает демократия. Поэтому распределение рентных доходов в обмен на лояльность - для него главный способ добиться политической под держки или доверия.
Подобный ход рассуждений полагается на способность диктаторов подавлять политические или экономические права своих граждан как на объяснение их склонности к перераспределению. И в самом деле, самое распространенное определение диктатуры в политологической литературе главным образом на этом основании проводит различие между диктатурой и демократией. На данном третьем направлении анализа мы будем придерживаться этого определения, но продолжим исследование несколько вглубь, рассмотрев модели перераспределения в условиях демократии...
Вероятно, простейшей моделью политического перераспределения при демократии является модель конкуренции между группами интересов, предложенная Беккером (1983). Большая часть анализа проводится только с двумя однородными группами, 5 и /, участвующими в политической деятельности с целью повысить доходы своих членов. Обе группы оказывают политическое «давление», и, в равновесном положении, группа 5
получает дотацию, финансируемую из налоговых средств, извлекаемых у группы t. Размер налога и дотации определяется чистыми убытками (которые растут, когда увеличиваются налог или дотация), а также тем фактом, что «проигравшему» в политической игре (облагаемой налогом группе /) не приходится пассивно терпеть убытки. Она может ограничить их, прибегнув к лоббированию, угрозам, неподчинению, миграции и к другим формам политического давления. Впрочем, здесь не представлена никакая модель политической системы; точнее было бы сказать, что этот анализ явно предназначен для того, чтобы применять его ко многим различным видам политических систем, включая диктатуру (Becker, 1983, р. 375).
Однако предположим, что состояние равновесия, описанное Беккером, соответствует равновесию в условиях демократии. Как оно изменилось бы, если бы на смену данной демократии пришла диктатура? Существует два главных фактора, которые отразились бы на результате. Первый фактор состоит в том, что у диктатора есть власть, чтобы подавить сопротивление своему политическому курсу; второй фактор заключается в том, что диктатор не так уверенно чувствует себя в плане оказываемой ему политической поддержки. Ведь, как об этом говорилось в предыдущем разделе, помимо прочего, открытое предложение поддержки со стороны тех, над кем он властвует, заведомо менее надежно, чем поддержка, которую получает демократический политик. Если предпочтения и взаимодействие властных отношений между этими двумя группами не меняются (и ситуация не изменилась бы, если допустить наличие не двух, а множества групп), разумнее всего предположить, что диктатор добивается власти при поддержке дотируемой им группы. В то же время диктатор имеет недоступную демократическому политику власть непосредственно сдерживать давление со стороны налогооблагаемой группы, запрещая ее политические организации, отказываясь допустить выражение ее взглядов в средствах массовой информации, а также бросая в тюрьмы, пытая и даже казня ее руководителей. Более того, диктатор максимально наращивает либо власть, либо потребление, подчиненное властным ограничениям. В любом случае очевидно, что подавление оппозиции создает для него преимущества. В контексте анализа, проводимого Беккером, политическое подавление действует так же, как если бы налогооблагаемая группа переживала снижение своей способности оказывать давление соответственно тому, как это описывается у Беккера в Положении 1. Результатом является, во-первых, рост объема субсидий, получаемых группой s, и, во-вторых, повышение налогов, которые платит группа t, то есть более масштабное перераспределение, нежели в условиях демократии.


Р. Уинтроуб. Соискание ренты и перераспределение в условиях демократии и диктатуры
371
Такой вывод представляется достаточно простым и само собой разумеющимся. Он исходит исключительно из того предположения, что диктатор заинтересован во власти и располагает соответствующим инструментом - способностью к осуществлению политических репрессий, - недоступным политику демократического толка. Если бы в дополнение к сказанному, мы рассмотрели бы и второе, также упомянутое выше отличительное свойство диктатуры - ее неуверенность в оказываемой ей поддержке,- то это лишь дополнительно укрепило бы только что сделанный вывод. Диктатор будет стремиться увеличить размер дотации победителям политической игры, чтобы гарантировать их лояльность. Выражаясь иначе, подавление оппозиции, по всей видимости, повысило бы вероятность сохранения диктатором своего поста. Этому же способствовало бы и распределение дополнительной ренты с тем, чтобы сохранить лояльность приверженцев диктатуры. Таким образом, вновь следует ожидать увеличенных масштабов перераспределения (роста налогообложения проигравших и больших дотаций для победителей).
Вторая широко используемая модель перераспределения разработана Мельтцером и Ричардом (1981). Согласно данной модели, решающее значение при демократической форме правления имеет голос среднего избирателя, причем до тех пор, пока его доход остается ниже средней величины, происходит перераспределение от (более производительных) богатых к (менее производительным) бедным избирателям и избирателям со средним уровнем дохода. В определенном смысле, данная модель уже представляет собой модель диктатуры, поскольку налоговая ставка определяется «избирателем, обладающим решающим голосом». Таковым в условиях демократии принято считать среднего избирателя. Налоговая ставка, в свою очередь, определяет масштаб перераспределения. Если избиратель с решающим голосом беден, он выбирает более высокую налоговую ставку, что ведет к большему перераспределению. Если же он богат, то предпочтет более низкую налоговую ставку, что означает меньший объем перераспределения.
Впрочем, эта модель в принципе не допускает никакого механизма, при посредстве которого на перераспределение могли бы воздействовать бедняки. Таким образом, в нее нельзя ввести ни одну из стратегий, которые рассматривает Стиглер (1970) в своей знаменитой работе о праве Руководителя. В этой работе утверждалось, что для демократии типично перераспределение в пользу средних классов как от бедных, так и от богатых, причем рассматривались такие практики, как освобождение от уплаты налогов, законы о минимальной заработной плате, политика в отношении фермеров, регулирование, меры по лицензированию и тому подобное. В своей совокупности это нару¬
шает стройность той модели, где перераспределение финансируется лишь посредством единой налоговой ставки, которая в равной мере применяется ко всем. В рамках данной модели невозможно обсуждать и какие-либо из практик, которые используются диктаторами, осуществившими радикальное перераспределение от бедных в пользу богатых. Иными словами, для целей, которые мы поставили, данная модель не слишком пригодна. Однако, с учетом приведенных уточнений, подлинная диктатура все же могла бы быть введена в такую модель, если бы она наделила «избирателя с решающим голосом» способностью подавлять оппозицию. В этом случае, если только допустимым становится более высокое налогообложение, чем тот его уровень, который возможен в условиях демократии при любом имеющем место уровне производительности, диктатор в рамках данной модели скорее всего подавлял бы богатых. Это вновь вызвало бы более масштабное перераспределение, но уже от богатых к бедным и средним по уровню доходов членам общества.
Третьей широко используемой моделью перераспределения доходов при демократическом правлении является модель вероятностного голосования. В ее упрощенной форме (Mueller, 1989) имеются два кандидата, каждый из которых занят максимизацией числа ожидаемых голосов в свою пользу. Пусть Рц равно вероятности того, что избиратель i станет голосовать за Партию 1. Рассмотрим проблему перераспределения в чистом виде, при котором правительство просто имеет дело с задачей распределения X долларов среди энного числа избирателей. В таком случае «платформа» каждой партии состоит лишь в предлагаемом ею соотношении при распределении X долларов среди энного числа избирателей. То есть каждая партия предельно увеличивает
[X Рп = ЪЖЩхп) ~ Щх21))\ + X [X- X х„] (2)
Поскольку Партия 2 тоже старается до предела увеличить в свою пользу общее количество ожидаемых голосов, эти две партии предлагают общую платформу, условием равновесия которой становится соблюдение формулы
fiU’i —fjU’j, (3)
то есть в случае демократического равновесия каждая партия максимизирует взвешенную сумму выгод для избирателей, при которой «вес» избирателя (и, следовательно, сумма, ему причитающаяся) пропорциональны его «отзывчивости» (/¡) на увеличение результата в части Пц- £/?,-. Тогда, в каком-то смысле, чем менее «лоялен» избиратель в отношении любой из данных партий, тем больше получит он в результате демократического политического соревнования.


372
Раздел 8. Результаты демократии
Подобное заключение резонно, если избиратели чувствительны или отзывчивы на перемены в отношении благ, которые партии обещают им предоставить по причинам неполитического свойства. Например, если избиратель является приверженцем демократической партии потому, что демократами были его родители, причем его не волнует политический курс демократической партии, но он стремится угодить родителям. Политики могут «эксплуатировать» такого рода избирателей, фактически давая им меньше, чем они получили бы, если бы относились к демократической партии с меньшей лояльностью. Но причина, по которой голосующий за демократов не переходит с легкостью на сторону республиканцев, может состоять и в другом. Так, избиратель может полагаться на репутацию демократической партии как защитника его самого и ему подобных, кому обеспечивается ею непропорционально большая часть добычи. Тогда партия, которая прибегнет к описанной выше стратегии эксплуатации, утратит свою репутацию. На деле избиратели, чья приверженность определенной партии подвергнется испытанию, станут впоследствии ожидать, что партии будут использовать их подобным образом. То есть они осознают, что лояльность не окупается, и откажутся быть лояльными. Таким образом, политическая стратегия перестанет работать ....
Кофлин с коллегами (1990) разрабатывают модель, согласно которой влияние на демократическое правительство оказывают группы интересов. В контексте данной модели та же проблема находит иное решение. У каждого члена группы интересов имеется (неполитическое) предпочтение Ьу. Если Ьу > 0, то подразумевается позитивное предпочтение в пользу правительства. Величины Ьу неизвестны ни правительству, ни оппозиции, но представлены взятой наугад переменной, значения которой однородно распределены в интервале (/„ г,) с плотностью а,. Предполагается, что кандидатам известны условия распределения предпочтений, хотя они и не могут знать точно, как проголосует тот или иной избиратель. Поэтому они способны предсказать, что на их долю придется тем большая часть голосов представителей одной из групп интересов, чем больше разница в тех благах, которые их платформа обещает члену репрезентативной группы интересов, в сравнении с благами, обещанными в платформе их оппонентов. Исходя из принятых нами посылок это дает кандидату стимул, чтобы распределить ренту в пользу групп интересов. В таком случае/', допустимо толковать как вероятность получения голоса от члена группы интересов /. Чем выше плотность распределения аи тем больше величина У', и тем больше получит данная группа интересов, причем в равной мере как от правительства, так и от оппозиции.
Следовательно, влияние группы интересов находится в обратной связи с разбросом предпочтений, то есть со степенью неуверенности политиков относительно предпочтений членов определенной группы интересов. В равновесном положении политики демократического плана действуют так, как если бы они предельно увеличивали взвешенную сумму благ для избирателей притом, что весовые значения находились бы в прямой связи с влиянием группы интересов, то есть были бы обратно пропорциональны разбросу в предпочтениях.
Теперь предположим, как мы уже делали ранее, что диктатор захватывает это демократическое государство. Можно допустить, что такой диктатор столкнется с какой-то оппозицией и сумеет завоевать поддержку групп интересов в той мере, в какой он способен «правдоподобно» пообещать им больше, нежели оппозиция. Представим, что разброс в предпочтениях не изменился, а остался прежним. Диктатор отличается от демократического политика в двух главных отношениях: (1) он располагает властью, позволяющей подавить сопротивление своему политическому курсу; и (2) его не волнует соревнование в целях максимизации числа ожидаемых «голосов» (получаемой поддержки). Существует ли способ, позволяющий усовершенствовать демократическое равновесие, иначе говоря, есть ли возможность, чтобы изменить распределение средств среди граждан таким образом, чтобы укрепить власть диктатора? По- видимому, ясно, что он может этого добиться, хотя и затруднительно точно определить оптимальную стратегию для достижения такой цели. С его точки зрения, есть два измерения, согласно которым можно ранжировать избирателей: под углом зрения размера их f ¡ и с точки зрения величины их Ьу. Так, представим себе, что диктатор сидит за столом, а перед ним лежит список находящихся под его контролем групп интересов, для каждой из которых указаны оценки их У', и Ьу (подготовленные консалтинговой фирмой). Диктатор хочет ранжировать эти группы с целью принять решение, кого ему следует подавлять и в пользу кого распределять ренту, чтобы купить преданность. Проблема для него состоит в том, что ранжирование согласно f i и ранжирование согласно Ьу не равнозначны. Например, некоторые из групп с низким значением f i поддерживают диктатора (имеют большую положительную величину Ьу), тогда как другие отдают предпочтение оппозиции (отрицательное Ьу).
Впрочем, некоторые решения принять несложно. Те, кто находится внизу по шкале /', и одновременно в оппозиции к политическому курсу диктатора (отрицательные предпочтения), являются очевидными кандидатами на подавление. Они ему противостоят, и их трудно заставить изменить


Р. Уинтроуб. Соискание ренты и перераспределение в условиях демократии и диктатуры
373
свою позицию с помощью рентных доходов того типа, который он готов распределять (низкое значение /'¡у. До тех пор, пока подавление дается не слишком высокой ценой, диктатор может завоевывать власть, принуждая таких людей к молчанию. Это, помимо прочего, облегчает их налогообложение и подчинение определенным правилам. Полученные таким образом средства можно затем перераспределять в рентной форме в пользу тех, чья лояльность может быть куплена проще или надежнее, то есть тем, у кого высокий показатель Последних можно подкупить. К тому же лучше гарантировать, чтобы такое положение сохранялось и впредь, давая им больше, чем они получали в условиях демократии. С помощью подобных даров диктатор вновь аккумулирует дополнительную власть. Наконец, группы с низким значением и положительными предпочтениями подавляться не будут (в целом они поддерживают диктатора), но их не нужно осыпать подарками, так как низкое f I подразумевает, что ожидаемое укрепление преданности вследствие подобных действий невелико.
Конечно, при определении оптимальных вариантов выбора для диктатора могут иметь значение и другие факторы помимо тех, которые учтены в этой простой модели. Это может быть сущность идеологии режима или степень идеологической «связки» между разными группами7. Если мы проигнорирует их и в вышеприведенном анализе примем в расчет только две группы, «победителей» (высокое /,) и «побежденных» (низкое f I и отрицательные пристрастия), то станет ясно, что выгоды и бремя по содержанию общественного сектора при диктатуре окажутся распределенными между этими группами не так равномерно, как в условиях демократии. Таким образом, допуская, что а, отражает массу благ, либо приходящихся на долю разных групп при выполнении диктатором функции обеспечения общественного благосостояния, либо в функции обеспечения общественного благосостояния, максимизированной в демократической модели вероятностного голосования, а также выделив группу 1 (с высоким У*,) в качестве налогооблагаемой, наш анализ подводит к выводу о том, что
а21<ау,, (4),
Если же группа 2 находится в фаворе (при низком /'< и отрицательном предпочтении), тогда
а22 > ау2 (5).
Приведенное выше утверждение (1) - о том, что диктатуры, как правило, более склонны к перераспределению - непосредственно вытекает из такой логики.
3. 	Перераспределение в авторитарных государствах с капиталистической системой хозяйствования
Выше в этой работе я уже писал об одном распространенном заблуждении, будто экономический успех ряда развивающихся стран с авторитарной политической системой - таких как Южная Корея и Сингапур - объясняется тем, что они в меньшей степени, чем демократические режимы занимались перераспределением или же в меньшей степени были подвержены влиянию групп, стремящихся к получению ренты. Я же, напротив, пытался показать, что от всякого диктатора можно ожидать большего объема перераспределения в сравнении с тем, что имеет место в условиях демократии. В том, что касается фактов, я ничего не знаю о систематических свидетельствах на данных счет, однако хорошо известно, что в условиях тоталитарных диктатур происходит массированное перераспределение и что левым диктатурам по самой их природе присуща тенденция к перераспределению. Возможно, более противоречиво выглядит заявление, что данный вывод применим также к «капиталистическим авторитарным» диктатурам, но я без тени сомнения полагаю, что для подобных стран соответствующий анализ также годится. По моему мнению, данный момент оказался упущен из-за «ложного довода о свободном рынке», то есть из-за общего допущения в соответствующей литературе, будто рынки работают без затрат, вследствие чего, чтобы получить свободный рынок, необходимо только, чтобы правительство не мешало. Стоит только воспринять центральное положение литературы о плате за эффективность, которое заключается в том, что властные отношения исключительно важны при определении конкурентоспособного поведения на рынке, как становится понятно: то, как функционируют рынки, зависит от того, как устанавливаются и насаждаются права собственности...
У меня нет возможности подробно распространяться здесь о надлежащих деталях. Тем не менее, по-видимому, сказанного достаточно, чтобы подвести к мысли, что экономический успех «капиталистических авторитарных» правительств объяснить не так уж трудно. Он связан не с тем, что они не
7 Аксельрод (1984, гл. 4) считает, что «минимально сплоченная коалиция победителей» превосходит концепцию
минимальной коалиции победителей в объяснении, которое дается процессу формирования коалиций в услови¬
ях демократической политики.


374
Раздел 8. Результаты демократии
занимаются перераспределением доходов, а с тем, что они как раз этим занимаются - в частности, принимая меры, которые приводят к передаче прав по контролю над рабочей силой от работников к капиталистам. У диктатора, чьей базой поддержки является капитал (будь то внутренний или международный), есть очевидная причина, чтобы ориентироваться на будущее. Ведь будущая прибыль с капитала закладывается в его цену, а улучшенные перспективы экономического роста, повышающие эту прибыль, наращивают богатство владельцев капитала в настоящее время. Более того, в той мере, в какой подобные режимы успешны в деле дис- циплинирования рабочей силы и в привлечении инвестиционных средств, повышается предельная
Библиография
Banfield, Edward. The Moral Basis of Backward Society, Glencoe (II.): The Free Press, 1958.
Lake, David A. “Powerful Pacifists: Democratic States and War” in: American Political Science Review, 1992, no. 86, pp. 24—37.
Olson, Mansur. The Rise and Decline of Nations: Economic Growth, Stagflation, and Rigidities, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1982.
производительность рабочей силы, что, вероятно, в долгосрочном плане ведет к увеличению реальной заработной платы [хотя по состоянию на 1990 год реальная заработная плата в Чили, например, не намного превосходила соответствующие показатели 1970 год (Вгезвег-Регепа, е1 а1. 1993)]. Понятно, что подобное объяснение экономического успеха этих стран не является исчерпывающим, поскольку полная картина включает также множество других элементов (в особенности их экспортную ориентацию). Но в том, что касается стремления к получению ренты и элементов перераспределения в политике, такое объяснение представляется мне более удачным, нежели мысль, будто успех этих стран вызван отсутствием перераспределения.
Olson, Mancur. “A Theory of the Incentives Facing Political Organizations: Neo-corporativism and the Hegemonic State” in: International Political Science Review, 1986, no. 7, pp. 165-189.
Sheridan, James E. Chinese Warlord: The Career of Feng Yu-hsiang. Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press. 1966.


Диктатура, демократия и развитие*
Мансур Олсон
В мои студенческие годы, когда я читал отчет Эдварда Бэнфильда (1958) относительно представлений, характерных для жителей одной бедной деревеньки в Южной Италии, мне врезалось в память примечательное высказывание одного деревенского монархиста: «монархия - это лучшая форма правления, поскольку Король является хозяином (собственником) всей страны. Как любой хозяин дома, когда в этом доме какие-то неполадки, он их исправляет» (с. 26). Утверждение крестьянина шло вразрез с моими демократическими убеждениями. При этом я не мог отрицать, что имей страна хозяина, он был бы заинтересован в продуктивности собственности. Можно ли было тот элемент истины, который содержался в утверждении монархиста, примирить с принципами демократии?
Лишь в самые последние годы я сумел найти ответ на этот вопрос. Выяснилось, что для того, чтобы ответ был удовлетворительным, необходима новая теория, объясняющая феномены диктатуры и демократии и то, каким образом каждая из этих форм правления воздействует на экономическое развитие. Лишь осознав эту теорию, можно начать понимать то, как именно возникают авторитарные режимы и демократии. Кратко и неформально я изложу эту концепцию, используя ее для объяснения некоторых из наиболее примечательных аспектов исторического опыта.
Исходным моментом данной теории является понимание того, что ни одно общество не может функционировать удовлетворительно, если в нем отсутствуют мир и порядок, а зачастую и иные общественные блага. Очевидно, что анархическое насилие не может служить для общества рациональной основой: жертвы насилия и воровства теряют не только то, что у них отнято, но также и стимул производить любую продукцию для нужд других. Соответственно, если мир и порядок не обеспечены, всякое производство либо отсутствует, либо сведено к минимуму. Таким образом, обеспечение внутреннего спокойствия и иных осо- вополагающих общественных нужд сулит колоссальные выгоды. Эти выгоды могут быть распределены таким образом, что в выигрыше останутся все члены общества...
Первое благословение невидимой руки Провидения
Но тогда каким образом на протяжении всей истории общества с большей численностью населения, как правило, избегали анархии?
Ответ на этот вопрос пришел ко мне случайно, когда я читал об одном китайском военном правителе (см. Шеридан, 1966). Напомню, что в 1920-е годы Китай в значительной мере находился под контролем различных военных правителей. Практически это были командиры военных бандформирований, опираясь на которые они захватывали те или иные территории Китая, а затем провозглашали себя правителями этих территорий. Они облагали население огромными налогами и присваивали значительную часть налоговых поступлений. Военный правитель Фенг Ю-Сианг отличался особо масштабными и успешными военными операциями против бандитов; в частности, он прославился тем, что разгромил довольно мощную армию бандита-кочевника по прозвищу Белый Волк. Большинство людей, населявших земли, перешедшие под контроль Фенга, явно отдали предпочтение ему, а не кочевым бандитам.
Поначалу это показалось мне странным: почему предпочтение отдавалось военным правителям, которые практически были [такими же] бандитами, осевшими на данной территории и на постоянной основе грабившими свои жертвы — т. е. жителей контролируемой ими территории; и при этом сами жертвы предпочитали их, а не кочевых бандитов, которые совершали набеги, а затем покидали данную территорию? Ведь военные правители даже не претендовали на легитимность своего положения, а их грабеж отличался от грабежа кочевых бандитов лишь тем, что он носил форму постоянного налогообложения, а не случайных набегов.
Налицо следующий факт: если кочевой бандит по рациональным соображениям переходил к оседлости и начинал осуществлять грабеж в форме регулярного налогообложения, одновременно обеспечивая на занятой им территории собственное монопольное право на грабеж, тогда те, кто платил
Выдержки из: Olson, Mancur. “Dictatorship, Democracy, and Development” in: American Political Science Review
87(3), 1993, September, pp. 567-576


376
Раздел 8. Результаты демократии
ему налоги, получали стимул производить. Ведь разумный осевший на данной территории бандит будет забирать в форме налогов лишь часть доходов своих подданных, понимая, что, оставляя им стимул для воспроизводства доходов, которые он сможет обложить налогом, он в итоге выкачает из своих подданных гораздо больше средств.
Если осевший на завоеванной территории бандит с успехом монополизирует право осуществлять грабеж на этой территории, тогда жертвы его грабежа по крайней мере не будут страшиться грабежей со стороны других бандитов. Если он присваивает доходы своих подданных лишь в форме регулярного налогообложения, тогда его подданные будут знать, какая доля произведенного ими продукта останется у них после выплаты налогов. Поскольку все подданные и жертвы осевшего на земле бандита являются для него источником налоговых поступлений, у него также имеется стимул не допускать убийства или причинения вреда своим подданным. При рациональной монополии на грабеж - в противоположность неупорядоченному грабежу со стороны конкурирующих между собой банд - жертвы могут рассчитывать даже на то, что после налогового изъятия части дохода, у них на руках останется какой-то накопленный капитал, а значит, у них появляется также и стимул к осуществлению накоплений и инвестиций, что, тем самым, увеличивает их будущие доходы и налоговые платежи. Таким образом, монополизация грабежа и осуществление опеки над подцанными- налогоплатлыциками устраняет анархию. Поскольку военный правитель получает часть совокупного производства в форме налогового грабежа, он оказывается также заинтересован и в обеспечении иных общественных нужд в той мере, в какой подобное обеспечение способствует существенному увеличению налогооблагаемого дохода.
В социуме, где царит неупорядоченный грабеж, у людей отсутствует или почти отсутствует стимул для того, чтобы производить или осуществлять накопления - ведь все это может быть отнято; соответственно, и бандитам в ходе грабежа достается немного. Стало быть, рационализация бандитизма побуждает лидера бандформирования взять под свой контроль данную территорию, стать правителем этой территории, обеспечивая ее жителям мир, порядок и прочие общественные нужды, поскольку в этом случае он в форме налогового грабежа приобретет больше, чем при неупорядоченном грабеже. Именно так проявляет себя «первое благословение невидимой руки Провидения»: рациональ¬
ный, осознающий свои интересы атаман банды кочевых бандитов испытывает побуждение - словно бы под воздействием невидимой руки Провидения - осесть на данной территории, надеть корону и добиться того, чтобы на смену анархии пришло упорядоченное правление. Гигантский прирост производимой продукции, которым обычно сопровождается обеспечение мира, порядка и иных общественных нужд, позволяет осевшему бандиту приобрести неизмеримо больше, чем он мог бы получить, не создавая упорядоченного правления.
Так обычно и происходит установление упорядоченного правления в группах более многочисленных, нежели племена; оно происходит не по причине общественного договора или каких-либо добровольных трансакций, но в силу разумного осознания собственных интересов теми, кто обладает наибольшим потенциалом силы и способностью прибегать к насилию. Эти силовые предприниматели, конечно же, не называют себя бандитами, наоборот - себе и своим потомкам они придумывают возвышенные титулы. Порой они даже претендуют на то, что управляют по божественному праву. Ну а поскольку история пишется победителями, приход к власти правящих династий, естественно, описывается в терминах высоких мотивов, а не корыстного интереса. Самодержцы всех мастей обычно утверждают, что их подданные сами желают, чтобы эти абсолютные владыки ими правили, таким образом способствуя возникновению далекого от реальной истории мифа о том, что существующая форма правления возникла на базе некоего добровольного выбора.
Каждый индивид, обладающий абсолютным контролем над страной, обеспечит этой стране общественные блага, поскольку в этом направлении его будет вести «вектор его собственного интереса»5. Степень воздействия вектора интереса на чиновника, политическую партию, заинтересованную группу, монарха или иного частичного или полного «хозяина» всего общества варьируется в зависимости от того, каков масштаб того «приза», который сулит контроль над данным обществом. Чем более весомым и недвусмысленным является тот приз, который организация или индивид обретают при установлении контроля над обществом, тем масштабней стимул, воздействующий на организацию или индивида в пользу обеспечения этому обществу необходимых нужд. Если абсолютный правитель получает - благодаря росту налоговых поступлений - одну треть от любого увеличения доходов его земель, он, тем самым, приобретает
5 	Относительно термина “вектор интересов” и его значимости см. Olson, 1982. Логическая структура теории, согласно которой вектор интереса коррелирует с позитивными результатами для всего общества, но не для узких социальных групп, идентична логике, в соответствии с которой малые социальные группы могут быть вовлечены в волюнтаристские коллективные акции, тогда как большие социальные группы не могут себе этого позволить.


М. Олсон. Диктатура, демократия и развитие
одну треть тех выгод, которые обеспечиваются предоставляемыми им общественными благами. Тогда у него появится стимул обеспечивать общественные нужды в той пропорции, при которой национальный доход будет прирастать на одну треть, либо втрое по сравнению с его расходами на обеспечение общественных нужд. И хотя доходы и благосостояние общества, конечно, только возросли бы при более масштабных расходах на общественные нужды, тем не менее выигрыш общества от тех благ, которые предоставляет рациональный, руководствующийся собственным интересом самодержец, оказывается громадным. В этой связи, достаточно подумать о том выигрыше, который получает общество, когда на смену анархии и насилию приходит минимальный уровень общественного порядка.
История свидетельствует о том, что вектор интереса самодержца, обложившего регулярной данью своих подданных, однонаправлен тенденции к значительному развитию цивилизации. Начиная с того периода, когда появилось оседлое земледелие, и заканчивая — в самом общем виде — эпохой Французской революции, абсолютное большинство человечества жило в условиях автократии и налогового грабежа. Вплоть до сравнительно недавних времен история представляла собой в основном постепенный прогресс цивилизации, находившейся под контролем оседлых бандитов; этот прогресс время от времени прерывался набегами бандитов-кочевников. Приблизительно с момента завоеваний Саргона, итогом которых стало создание Аккадской империи, и заканчивая, скажем, временем Людовика XVI и Вольтера, наблюдалось впечатляющее развитие цивилизации, которое имело место в значительной мере благодаря феномену оседлого бандитизма6.
Рука загребущая
Отталкиваясь от этих рассуждений, мы можем теперь взяться за то, чтобы примирить взгляды деревенского монархиста и те аргументы в пользу демократии, которые нам предстоит высказать. Хотя деревенский монархист был прав, говоря, что абсолютный монарх имеет такой же стимул к исправлению недоделок, как любой хозяин дома, эта аналогия по самой своей сути вводит в заблуждение. Ведь положение самодержца отличается от положения хозяина одного дома или даже крупного домовладельца; его скорее можно сравнить
377
с положением обладателя всех ресурсов страны, как материальных, так и людских. Абсолютный владыка конечно же имеет стимул добиваться поддержания и увеличения производительности всего, что имеется на его землях, и каждого, кто на них проживает, тогда как его подданные от этого только выигрывают. Однако одновременно он испытывает стимул налагать монопольную ренту и взимать ее со всего, включая человеческий труд.
Иными словами, авторитарный правитель руководствуется стремлением выжать возможный максимум дохода, производимого всем обществом, и использовать полученный доход для собственных целей. Абсолютно идентичный рационально понятый корыстный интерес, который побуждает кочевого бандита осесть на той или иной территории и обеспечить упорядоченное правление для своих подданных, также толкает его на то, чтобы извлечь для своих нужд из подчиненного общества максимальный объем дохода. Таким образом он станет использовать принадлежащую ему монополию на силовое принуждение для получения максимума дохода в форме налогов и других видов дани...
Хотя на протяжении истории оседлый бандитизм приобретал различные формы, суть этого феномена становится понятной, если учесть, что абсолютный правитель получает все свои доходы в форме налогообложения. Рациональный владыка часть из полученных им посредством налогообложения ресурсов выделит на обеспечение общественных нужд, однако при этом он установит намного большие ставки налогообложения, нежели это необходимо для обеспечения общественных нужд - ведь он одновременно использует сбор налогов для максимизации своей чистой прибыли. Итак, при фиксированной ставке налогообложения, чем выше степень обеспечения общественных нужд, тем большим является получаемый обществом доход, а значит и та часть этого дохода, которая изымается по фиксированной налоговой ставке. И наоборот, чем больше возрастает налоговая ставка, в то время как уровень обеспечения общественных нужд остается неизменным, тем ниже доход, создаваемый обществом: ведь налоги подрывают стимулы...
Хотя подданные абсолютного правителя живут лучше, чем если бы они существовали в условиях анархии, им приходится мириться с налогами и другими формами изъятия своего дохода, которые настолько масштабны, что при дальнейшем их росте общественный доход упадет в столь большой
6 	Многие из наиболее выдающихся достижений цивилизации на протяжении описанного нами исторического периода имели место в более или менее демократических или свободных от диктатуры обществах - таких как древние Афины, Римская республика, города-государства Северной Италии, Нидерланды в XVII в., и (по крайней мере после 1689 г.) Великобритания. Объяснение того, почему неавторитарные способы управления внесли такой непропорционально большой вклад в прогресс человечества, смотри далее в тексте данной статьи.


378
Раздел 8. Результаты демократии
мере, что даже сам абсолютный правитель, который лишь отчасти непосредственно ошугит на себе падение общественного дохода ввиду снижения сбора налогов, окажется в убытке.
В истории присутствует немало примеров того, как абсолютные правители, действуя в собственных политических и военных целях, выжимали из общества столько доходов, сколько это было в принципе возможно...
Сравнивая достижения диктатур и демократий
Каким образом можно сравнивать форму правления, обеспечиваемую рационально осознающим собственные интересы абсолютным правителем, с демократией? Демократии принимают столь разнообразные формы, что ни одно обобщение не охватит все эти разновидности. Тем не менее, ко многим практическим выводам можно прийти, для начала продумав наиболее простые ситуации, характерные для демократии. Такова, например, ситуация, когда на пост президента претендуют два кандидата, или же две хорошо дисциплинированные партии стремятся сформировать правительство. Такая упрощенная ситуация будет благоприятствовать демократическим процессам, поскольку она обеспечивает демократии тот «вектор» интереса, который в чем-то аналогичен вектору интереса, лежащему в основе мотивации оседлого бандита, направленной на обеспечение определенных общественных нужд. Противоположную аргументацию я приведу позднее. Но в любом случае, я буду избегать присвоения демократии заведомого преимущества за счет приписывания ей более благородной мотивации. С позиции беспристрастности я, напротив, буду исходить из того, что политические лидеры в условиях демократии руководствуются корыстными интересами в той же мере, в какой ими руководствуются и оседлые бандиты, и станут прибегать к любым средствам, чтобы обеспечить себе большинство голосов.
Наблюдения над моделью демократии, в рамках которой действуют две партии, подводят к выводу о том, что деятели, находящиеся у власти, стремятся доказать, что перечень достигнутых ими успехов «не имеет себе равных». Однако лицо, облеченное властью, наверняка не сможет представить столь блестящего перечня успехов, если будет действовать, как своекорыстный абсолютный правитель, присваивающий себе максимально возможную долю чистой прибыли, производимой обществом. В то же время, мы были бы слишком благорасположены к демократии, если бы исходили из предположения, что партия или президент, облеченные властью, максимизируют свои шансы
на переизбрание, просто-напросто добиваясь максимально возможного уровня благосостояния для всего электората в целом.
Ведь кандидату нужно получить не все, а лишь большинство голосов; стало быть, он может «купить» это большинство посредством перераспределения дохода всего общества в целом в пользу соответствующего большинства. Необходимая для такого перераспределения система налогообложения станет деформировать стимулы и уменьшать общественное производство в той же мере, в какой к аналогичным результатам приводит стремление абсолютного правителя перераспределить доход в свою пользу. Произведет ли соревнование за покупку голосов столь же масштабную деформацию стимулов - посредством налогообложения - как это имеет место в условиях рациональной автократии? Иными словами, будет ли у демократического лидера, стремящегося купить голоса, столь же мощный стимул поднять ставки налогов до уровня изъятия максимума прибыли, какой имеется у рационального абсолютного правителя?
Нет. Хотя как мажоритарная демократия, так и абсолютный правитель имеют в отношении общества вектор интереса, основанный на налоговом контроле, мажоритарная демократия в дополнение к тому присваивает значительную долю получаемой обществом рыночной прибыли, а это порождает у нее вектор интереса в пользу роста производительности всего общества. Заинтересованность большинства в получении рыночных доходов побуждает его перераспределять в свою пользу меньший объем доходов, чем это делает абсолютный правитель. Это становится ясным, если рассмотреть вариант, при котором поддержка демократического большинства обеспечивается за счет максимально высоких ставок налогообложения. При максимально высоких ставках налогообложения дальнейшие, даже самые незначительные изменения в этих ставках не изменят собираемости налогов. Но даже самое незначительное увеличение налоговой ставки приведет к сокращению национального дохода в такой мере, что, хотя доля этого дохода, идущего на уплату налогов, становится большей, абсолютный объем собранных налогов останется прежним, тогда как малейшее уменьшение налоговой ставки приведет к увеличению национального дохода в такой мере, что даже меньшая доля его, идущая на уплату налогов, обеспечит получение прежнего уровня налоговых поступлений. Таковой является оптимальная налоговая ставка для абсолютного правителя - ведь изменения размеров национального дохода влияют на его собственный доход лишь посредством изменения суммы собранных налогов.


М. Олсон. Диктатура, демократия и развитие
Однако большинство общества в условиях максимально высоких налоговых ставок склонно добиваться увеличения своих доходов посредством уменьшения налоговых ставок: ведь когда национальный доход растет, это большинство не только - подобно абсолютному правителю - получает возможность расширить налогооблагаемую базу, но также увеличивает свой доход в рамках рыночной экономики. Таким образом, оптимальная налоговая ставка для большинства электората имеет тенденцию быть меньшей, чем для абсолютного правителя...
В более общем плане, господствующим интересом (как в условиях власти абсолютного правителя, так и при демократии большинства, а также и при иных формах правления) становится стремление остановить перераспределение доходов в свою пользу в том случае, когда национальный доход уменьшается в результате чрезмерности той доли национального дохода, которую правящая группа получает. Если исходить из того, что максимально допустимая ставка налога на доход составляет одну вторую, тогда абсолютный правитель перестанет увеличивать налоги в тот момент, когда один дополнительный доллар налоговых поступлений приведет к уменьшению национального дохода на два доллара. Допустим, правящее при демократии большинство получает три пятых национального дохода благодаря своему участию в рыночной экономике и считает оптимальным присваивать одну пятую национального дохода за счет перераспределения налогов в свою пользу; последнее, однако, приведет на практике к тому, что национальный доход сократится на пять четвертых - иными словами, на каждый доллар перераспределенных налогов он даст сокращение в размере $1.25. Таким образом, чем шире спектр факторов, формирующих вектор интересов - т. е. чем масштабнее доля национального дохода, получаемого с учетом всех источников дохода в их совокупности - тем меньше потери общества от перераспределения национального дохода. И наоборот, чем уже спектр факторов, формирующих вектор интересов, тем в меньшей степени будет учитываться социальная цена перераспределения национального дохода в свою пользу.
Это последнее соображение делает самоочевидным то, почему утверждение, будто демократии руководятся широким вектором интересов, может привести к чересчур оптимистичным прогнозам в отношении перспектив демократических режимов, существующих в реальном мире. Так, например, небольшие партии, которые часто возникают при пропорциональном представительстве, могут выражать интересы лишь ничтожно малой доли общества, а стало быть, могут не иметь или почти не иметь стимула для того, чтобы учитывать социальную цену тех шагов, которые они предпринима¬
379
ют в интересах узкого круга своих избирателей. Группы специальных интересов, выступающие в качестве основной детерминанты политики правительства на тех или иных специфических направлениях, почти не имеют стимулов для учета социальной цены того перераспределения доходов, которого они успешно добиваются.
Таким образом, было бы ошибочным делать вывод, что демократии неизбежно перераспределяют доход в меньшей мере, чем диктатуры. В то же время, в условиях демократии в перераспределении дохода участвуют - зачастую весьма неравномерно - сами граждане. Характерная для демократии политическая конкуренция даже тогда, когда она срабатывает весьма неэффективно, не стимулирует главу правительства (в той мере, в какой подобным стимулом обладает абсолютный правитель) извлекать максимально возможный общественный доход для достижения личных целей.
Да здравствует король!
Мы знаем, что экономика способна обеспечить максимальный доход лишь при условии высокого уровня инвестиций, а также при том условии, что, когда уровень инвестиций высок, поступление значительной части прибыли от их вложений отсрочивается. Это означает, что абсолютный правитель, который руководствуется долгосрочными интересами, постарается убедить своих подданных в том, что их доходы на постоянной основе будут защищены не только от воровства со стороны других, но и от экспроприации со стороны самого абсолютного правителя. Ведь если подданные боятся такой экспроприации, они будут меньше инвестировать, а стало быть, в долгосрочном плане налоговые поступления абсолютного правителя сократятся. Для получения максимального дохода, возможного при данной налоговой ставке, обществу потребуется также на беспристрастной основе прибегнуть к контрактным обязательствам - таким как долгосрочные займы; однако в полном объеме выигрыш опять-таки будет ощутим лишь по прошествии долгого времени. Для получения в полном объеме преимуществ от долгосрочных контрактов, обществу также необходима стабильная валюта. Вот почему осевший бандит снимет максимальный урожай налогов - тогда как его подданные получат максимальную выгоду от вектора его интересов, направленного на повышение продуктивности его владений - лишь при том условии, что он сделает ставку на максимально долгосрочную стратегию, а его подданные будут полностью уверены в том, что их «права» на частную собственность и беспристрастный контроль за реализацией контрактов будут постоянно уважаться, причем национальная валюта не потеряет в весе.


380
Раздел 8. Результаты демократии
А теперь представим себе, что абсолютный правитель загадывает лишь на один год вперед. Тогда он будет стремиться экспроприировать в свою пользу любой капитал, налоговый доход от которого через год составит меньшую сумму, чем сам объем этого капитала. Он также станет искать выгоду - за счет забвения принципа беспристрастного контроля за исполнением долгосрочных контрактов, за счет отказа от выплаты своих долгов и за счет выпуска новой монеты или денег, которые он может потратить на собственные нужды, игнорируя опасность инфляции. В крайнем варианте, при котором абсолютный правитель вообще не задумывается о том, каким будет объем общественного производства в будущем, стимулы, которыми он руководствуется, оказываются идентичными стимулам кочевого бандита, а сам он на практике таковым и становится10.
При этом мы уверены, что у рационально мыслящего абсолютного правителя будет стимул - поскольку увеличение объемов инвестиций и торговли подданных оказывается в его собственных интересах - обещать, что он никогда не станет конфисковывать их имущество или отказываться от уплаты своих долгов. Однако абсолютного правителя нельзя обязать к исполнению обещаний с помощью независимой судебной власти или любого иного источника власти - ведь авторитарная власть по определению означает, что в обществе отсутствуют какие-либо суды или иные источники власти, неподчиняющиеся абсолютному правителю. Ввиду этого, а также учитывая явную возможность того, что диктатор может - из-за шаткости своей власти или отсутствия наследника - начать руководствоваться лишь краткосрочными соображениями, данные им обещания никогда не вызывают полного доверия. Таким образом, предложенная мной модель рационального абсолютного правителя, руководствующегося собственными интересами, на практике представляется слишком оптимистичной в том, что касается развития экономики -
ведь данная модель исходит из посылки, согласно которой те или иные правители планируют свои действия на неопределенно отдаленную перспективу (тогда как их подданные доверяют долгосрочной прозорливости своих повелителей).
Многие абсолютные правители, по крайней мере, время от времени, ориентировались на краткосрочную перспективу: ведь в истории человечества примеры проведения конфискаций, отказа от выплаты долгов, порчи монеты и раздувания денежной массы являются столь частыми, что практически не поддаются подсчету.
Демократия, индивидуальные права и экономическое развитие
Мы убедились, что, когда диктатор ориентируется на сравнительно краткосрочные цели, его интерес состоит в том, чтобы конфисковывать собственность своих подданных, отказываться от выполнения любых контрактов, подписанных им в тот момент, когда он занимал у подданных деньги, и в целом в том, чтобы игнорировать долгосрочные экономические последствия своих решений. Даже сама возможность того, что во главе авторитарного режима встанет лидер, ориентирующийся лишь на краткосрочные цели, всегда уменьшает доверие к инвестициям и к обеспечению выполнения долгосрочный контрактов. Что еще нужно индивидам от экономики, если они имеют максимальную веру в то, что их накопления и собственность будут уважаться и что обеспечение выполнения всех подписанных ими контрактов будет осуществляться на беспристрастной основе?
Им необходимо устойчивое правительство, которое уважает индивидуальные права. Но обычно индивидуальные права являются артефактом (производным) целой системы государственных учреждений. Ведь само существование частной собственности без правительства невозможно!
10 Когда в ходе войны исчезает четкое представление о том, какими именно будут границы владений того или иного абсолютного правителя, его временной кругозор относительно каждой из рассматриваемых территорий неизбежно сокращается — даже если он уверен в том, что и в будущем он останется владыкой данной территории. На периферии его владений полная неопределенность в вопросе о том, какую именно территорию абсолютный правитель сохранит под своим контролем, обусловливает разгул бродячего бандитизма. Преимущества оседлого бандитизма над бродячим становятся недвусмысленно более ощутимыми в тех случаях, когда существует естественная граница, которую реально можно оборонять военной силой. Интересно отметить в этой связи, что самые ранние государства в истории человечества появились в зонах, которые один антрополог называет «экологически очерченными», т. е. в зонах, где сельскохозяйственные земли окружены пустынями, горами или береговой полосой, (см.: Сатейо 1970). Такая экологическая очерченность не только способствует эффективной военной защите границ, но и ограничивает возможности побежденных племен мигрировать на другие территории, где они смогли бы обеспечить свое существование (как это подчеркивает Карнейро. Это, в свою очередь, означает неизбежность того, что на смену основанной на консенсусе демократии, характерной для более ранних стадий социальной эволюции, именно в данных географических условиях раньше, нежели в каких-либо других, приходит авторитарное государство.


М. Олсон. Диктатура, демократия и развитие
В мире кочевых бандитов некоторые индивиды могут владеть каким-то имуществом, но никто не может претендовать на обладание частной собственностью - ведь это обладание обеспечивается обществом. Как правило, до тех пор, пока не возникнет беспристрастной судебной системы, способной использовать рычаги государственного принуждения для того, чтобы индивиды уважали заключенные ими контракты, в обществе отсутствует какая-либо надежная система обеспечения выполнения контрактов.
Но индивиды нуждаются в защите своих собственнических и контрактных прав не только от нарушения со стороны других индивидов, действующих в частном секторе, но и со стороны самой мощной силы, присутствующей в обществе, - со стороны самого государства. Экономика сможет добиться реализации всех потенциальных преимуществ, которые несут в себе инвестиции и долгосрочные трансакции лишь при тех условиях, если правительство достаточно устойчиво и, в то же время, не склонно прибегать к нарушению как индивидуальных прав на собственность, так и договорных обязательств. Что же необходимо обществу для того, чтобы правительство могло удовлетворять обоим этим условиям?
Любопытно отметить, что условия для обеспечения тех индивидуальных прав, которые необходимы для максимального экономического развития, абсолютно тождественны тем условиям, которые необходимы для формирования устойчивой демократии. Ведь совершенно ясно, что демократия нежизнеспособна, если индивиды, включая ведущих соперничающих политиков, находящихся у власти, не обладают правами на свободу слова и на безопасность своей собственности или заключенных ими договоров; или же в том случае, если закон не выполняется даже тогда, когда он обязывает находящееся у власти правительство передать власть. Таким образом, беспристрастная судебная система и в целом независимая система отправления правосудия, а также уважение к закону и к индивидуальным правам, необходимые для обеспечения устойчивой демократии, в равной мере требуются во имя создания режима безопасности для частной собственности и контрактных прав.
Как более подробно я объясню далее, единственными обществами, в рамках которых может существовать уверенность в том, что индивидуальные права на собственность и договоры останутся незыблемы на протяжении многих поколений, являются устойчивые демократические общества. В условиях авторитаризма абсолютный правитель часто будет руководствоваться краткосрочными целями, тогда как отсутствие любой независимой власти, обеспечивающей упорядоченный и законный процесс передачи власти, означает, что в об¬
381
ществе всегда присутствует значительная степень неопределенности относительно того времени, когда правителя не станет. История дает примеры того, как на протяжении ряда поколений сменявшие друг друга абсолютные правители неизменно уважали собственность своих подданных и их права на выполнение контрактных обязательств. Положим даже, что сроки нахождения у власти, а стало быть, и временные рамки, определяющие перспективное планирование демократических политических лидеров, оказываются еще более краткими, нежели те временные рамки, на которые ориентируется типичный абсолютный правитель; соответственно, из-за этого демократии теряют значительную долю эффективности. Однако в условиях устойчивой демократии, когда происходит предсказуемая смена правительств, неукоснительно подчиняющихся закону, обеспечение судебной властью индивидуальных прав и их защита в целом, как правило, не ограничиваются этими краткосрочными временными рамками. В обществах с устойчивой демократией многие индивиды с полной уверенностью заключают даже весьма долгосрочные договоры, оставляют трастовые фонды, завещанные своим правнукам и вообще учреждают такие фонды, которые, по их мнению, будут функционировать неопределенно долгое время; все это говорит о том, что в этих обществах индивиды рассчитывают, что их законные права станут в будущем уважаться без всяких временных ограничений.
Хотя опыт показывает, что относительно бедные страны могут добиться исключительно быстрого экономического роста, находясь под управлением сильного диктатора, придерживающегося необычайно разумной экономической политики, такой рост будет продолжаться лишь на протяжении правления одного или двух диктаторов. Ведь не случайно, что все страны, добившиеся - благодаря деятельности многих поколений - высочайшего уровня экономического развития и в целом хорошего состояния экономики, являются стабильными демократиями. Кроме того, у демократических обществ в два раза больше шансов выиграть войну, чем у диктатур (Lake 1992).
Различие источников прогресса в условиях авторитаризма и демократии
Когда мы исходим из того, что одна и та же мотивация руководит индивидами как при авторитаризме, так и при демократии, а также когда мы используем для анализа обоих этих феноменов одну и ту же теорию, тогда нам становится ясным основное различие между авторитаризмом и демократией по таким вопросам, как источники экономического роста и наличие препятствий на пути прогресса. При авторитаризме источником порядка и обеспечения


382
Раздел 8. Результаты демократии
иных общественных нужд, а в равной мере источником общественного прогресса, который становится возможным благодаря обеспечению всех этих общественных нужд, является вектор интереса абсолютного правителя. Основным препятствием на пути долгосрочного прогресса является то, что при авторитаризме индивидуальные права даже в таких, относительно далеких от политики областях, как собственность или контрактные обязательства, никогда не могут быть гарантированными, особенно на длительный период времени.
Хотя в условиях демократии также можно извлечь выгоды из занятия руководящих должностей и принадлежности к политическим партиям, к этому в любом случае всегда относятся рационально (Olson 1982, 1986); кроме того, в условиях устойчиво ста¬
Библиография:
Banfield, Edward. The Moral Basis of a Backward Society. Glencoe, IL: Free Press, 1958.
Lake, David A. “Powerful Pacifists: Democratic States and War.” American Political Science Review, 86, 1992, pp. 24—37.
Olson, Mancur. The Rise and Decline of Nations. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1982.
бильной демократии отсутствуют внушающие ужас опасения, что специфические интересы узкой социальной группы станут доминировать над экономической политикой всей страны. С другой стороны, важнейшее преимущество демократии состоит в том, что она не позволяет собственным политическим лидерам осуществлять изъятие значительной части общественного дохода в свою пользу. Огромным благом демократии также является то, что необходимый для ее устойчивости упор на индивидуальные права столь же необходим и для обеспечения собственнических и контрактных прав. В наше время моральная привлекательность демократии превозносится почти повсеместно, однако ее экономические преимущества поняты в недостаточной мере.
Olson, Mancur. “A Theory of the Incentives Facing Political Organizations: Neo-corporatism and the Hegemonic State”. International Political Science Review, 7, 1986, pp. 165-89.
Sheridan, James E. Chinese Warlord: The Career of Feng Yu-hsiang. Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1966.


Свобода - залог развития*
Амартия Сен
...Достоверен факт, что темпы экономического роста в некоторых относительно авторитарных государствах (таких как Сингапур во времена Ли, Южная Корея в период военного режима, или, из недавних примеров, Китай) выше, чем темпы экономического роста менее авторитарных государств (например, Индии, Коста-Рики или Ямайки). Однако в целом картина не столь проста, как можно предположить, опираясь на подобные отдельно взятые примеры.
Систематические статистические исследования не выявляют достаточного объема данных в пользу идеи о глобальном конфликте между гражданскими правами и экономическими показателями... К недостаткам широко распространенного тезиса в поддержку жестких государственных режимов можно отнести не только бессистемный эмпиризм, основанный на немногочисленных умышленно подобранных примерах, но также и недостаточность концептуальной проницательности. Виды политических и гражданских прав разнообразны, и авторитарные нарушения этих прав принимают разные формы. Было бы ошибкой, например, ставить знак равенства между нарушением политических прав в Северной и в Южной Корее, хотя многочисленные нарушения этих прав наблюдаются в обоих государствах.
Также необходимо более тщательно исследовать причины, которые лежат в основе такого рода обобщений о воздействии авторитаризма на экономическое процветание. Процесс, обеспечивший экономический успех, скажем, Южной Кореи, сегодня хорошо изучен и понят. Свою роль сыграли различные факторы, включая выход на международные рынки, открытость для конкуренции, высокий уровень грамотности, успешные земельные реформы и меры по стимулированию роста и увеличению объема экспорта. Ничто не говорит о том, что эти экономические и социальные меры были бы невозможны в условиях большей демократии, что для их проведения были необходимы элементы авторитаризма, присутствующие в государственной системе Южной Кореи.
Ряд исследований свидетельствует о якобы негативном влиянии политических прав на экономическую ситуацию. В действительности принципиальную важность этих прав умалить нельзя. На самом деле, во взаимосвязи данных двух факторов выявляется положительная роль политических
прав: то, как отвечает государство на насущные потребности и нужды (и отвечает ли вообще), может зависеть от степени давления, оказываемого на государство; а наличие и степень давления зависит от осуществления политических прав, таких как избирательное право, право критики и право протеста.
Рассмотрим ситуацию с проблемой голода. Мне уже приходилось доказывать, что гораздо легче избежать таких экономических бедствий, как голод, при наличии и осуществлении различных свобод и политических прав, включая свободу слова. Действительно, показательным фактом из ужасающей истории проблемы голода является то, что это бедствие никогда не принимало значительных масштабов в государствах с демократической формой правления и относительной свободой печати...
Может, исторически установленная взаимосвязь между отсутствием массового голода и наличием политических свобод - это случайность или просто совпадение? Возможность того, что связь между демократическими политическими правами и отсутствием голода - чистая фикция, весьма вероятна, если считать, что демократические государства - это, как правило, довольно богатые государства, и, следовательно, защищены от голода по другим причинам. Но отсутствие голода наблюдалось даже в тех демократических странах, которые были бедными, например, в Индии, Ботсване или Зимбабве.
Кроме того, в странах, совершающих переход к демократии, наблюдается то, что мы можем назвать «фактором переходного периода». Так, в Индии случаи голода имели место вплоть до завоевания независимости в 1947 году... Однако после обретения независимости и установления многопартийной демократической системы массового голода не наблюдалось, несмотря на довольно частые сильные неурожаи и нехватку продовольствия (в 1968, 1973 и 1987 годах).
Почему же мы можем ожидать прямую взаимосвязь между демократией и отсутствием голода? Найти ответ нетрудно. Голод убивает миллионы людей по всему миру, но он не убивает тех, кто миром правит. Короли и президенты, бюрократы и руководители, военачальники и командиры никогда не голодают. А если нет выборов, нет оппозиционных партий, нет общественных трибун для
Выдержки из: Sen, Amartya “Freedom Favors Development” in: New Perspectives Quarterly 13, 1996, no. 4.


384
Раздел 8. Результаты демократии
свободной критики, то власть имущие не несут политической ответственности за неспособность предотвратить голод. Демократия, напротив, заставила бы правящие круги вкупе с политическими лидерами прочувствовать голод на себе.
Кроме того, существует проблема распространения информации. Свобода печати, как, в общем, и сама демократическая практика, способствует распространению информации, которая может оказать большое влияние на принятие мер по предотвращению голода. К такой информации можно отнести данные о первых последствиях засухи или наводнений, о причинах и следствиях безработицы. Самым первым источником информации о надвигающемся голоде являются средства массовой информации, особенно при наличии обеспечиваемых демократическим режимом стимулов к обнародованию нелицеприятных для правительства фактов - таких, раскрытие которых при недемократическом режиме было бы запрещено цензурой. Смею утверждать, что свободная печать и активная политическая оппозиция составляют наилучшую «систему раннего оповещения», которая только может быть у государства, живущего под угрозой массового голода...
Взаимосвязь между наличием политических прав и экономическими потребностями в контексте предупреждения голода можно проиллюстрировать на примере массового голода в Китае в 1958-61 годах...
Так называемый «Великий скачок», начавшийся в конце 50-х годов XX века, обернулся провалом, но правительство Китая отказывалось это признать и еще 3 года упорно проводило ту же пагубную политику. Трудно вообразить, что такое могло бы произойти в стране, где регулярно проводятся выборы и есть независимая пресса. Все то время, пока длилось ужасное бедствие, правительство оставалось вне какой-либо критики как со стороны полностью подконтрольных средств массовой информации, так и со стороны оппозиционных партий, которых попросту не было...
Эти проблемы актуальны для Китая и сегодня. Со времени экономических реформ 1979 года официальная политика китайского правительства базируется на признании важности экономических стимулов без аналогичного признания важности стимулов политических. Когда все идет хорошо, дисциплинирующая роль демократии мало заметна, однако в случае крупных политических просчетов отсутствие демократии вполне может стать катастрофой. Значение демократических преобразований для современного Китая следует рассматривать именно в этом свете...
Источником ряда других примеров служат расположенные южнее Сахары страны Африки, с начала 70-х годов XX в. охваченные непрекра¬
щающимся массовым голодом. Особая уязвимость этого региона перед лицом голода объясняется различными факторами, начиная с экологических последствий изменения климата (неизвестно, каким будет урожай) и заканчивая негативными последствиями постоянных войн и вооруженных конфликтов. Однако непосредственное отношение к частоте продовольственных кризисов имеет и типично авторитарная природа политики южноафриканских государств.
Не следует отрицать, что среди правительств африканских государств (даже с однопартийной системой) были правительства, глубоко озабоченные предотвращением стихийных бедствий и голода. Примеры здесь весьма разнообразны, от крошечного государства Кабо-Верде до Танзании - государства-политического экспериментатора. Но часто отсутствие оппозиции и воздействия со стороны независимой прессы наделяют данные правительства иммунитетом против социальной критики и политического давления, результатом чего является негибкая, закостеневшая политика...
Конечно, подобные примеры способствуют возникновению опасности преувеличения роли демократии. Политические права и свободы - дополнительные преимущества, и их эффективность зависит от того, как они осуществляются. В условиях демократии вполне очевидные беды предотвращаются особенно успешно, если за осознанием проблемы незамедлительно следуют действия. [Однако] множество проблем не столь легко понять. Так, в Индии успех в искоренении массового голода не сопровождается столь же значимыми достижениями в борьбе с менее опасным недоеданием, безграмотностью или неравенством полов. Если на жертвах голода легко разыграть политическую карту, то другие проблемы требуют более глубокого анализа, более широкого и эффективного использования средств массовой информации, более высокой степени политической активности - в общем, последовательного применения на практике демократических принципов.
Схожие недостатки можно выявить и в странах с более продолжительной историей демократии. Например, результатом серьезного ущемления афроамериканцев США в правах на медицинское обслуживание, образование и социальное равенство является исключительно высокий уровень их смертности...
Но, опять-таки, средством разрешения подобных проблем в демократической практике является, в значительной степени, более полное осуществление политических и гражданских прав, включая более массовые общественные форумы, больший доступ к информации и более конкретные предложения...


А. Сен. Свобода - залог развития
385
Политические права важны не только для удовлетворения потребностей, они играют решающую роль при формировании таковых. И, в конечном счете, все это так или иначе связано с проблемой уважения, которое мы должны оказывать друг другу как равноправные человеческие существа.
...Если зрить в корень, то важность политических прав для понимания экономических потребностей зависит от того, сможем мы ли взглянуть на человека как на личность, наделенную правами, а не как на часть «человеческой массы» или «населения», которая пассивно существует и нуждается в руководстве. В конечном счете, важно то, как мы смотрим друг на друга.


Политические режимы и экономический рост*
Адам Пшеворский, Майкл Е. Альварес, Хосе Антонио Чейбуб и Фернандо Лимонджи
Введение
С рождением новых наций в Азии и Африке в Соединенных Штатах зазвучало опасение, что демократия способна подорвать экономический рост. Первые высказывания на этот счет принадлежат, вероятно, Уолтеру Галенсону и Карлу де Швейницу, которые в 1959 г. в два голоса заявили, что в бедных странах демократия выпускает на волю силы, выступающие за немедленное потребление, которое происходит в ущерб капиталовложениям, то есть в ущерб росту. Галенсон упоминал при этом роль и профсоюзов, и правительств. Он полагал, что профсоюзы «должны в обычных условиях апеллировать к работнику с однозначно потребительской платформы. Вне зависимости от того, сколь “ответственен” профсоюзный лидер в понимании ограниченных возможностей потребления, существующих на заре индустриализации, он не может позволить себе смягчить заявленные требования». Что же касается правительств, то, по его наблюдению, «чем демократичнее правительство, тем больший поток ресурсов направляется на потребительские нужды в ущерб инвестиционным». По словам де Швейница (1959, рр. 388), если профессиональные союзы и лейбористские партии «с успехом овладеют большей долей национального дохода и ограничат свободу действий для предпринимателей, то это может настолько уменьшить прибыль на вложенные средства, что экономический рост будет подавлен». Такой довод получил широкое признание под влиянием Хантингтона, утверждавшего, что «интересы избирателей обычно побуждают партии отдавать больший приоритет расширению персонального потребления перед
инвестициями, нежели это имело бы место в недемократической системе» (Huntington and Domiguez 1975, рр. 60; Huntington 1968).
Таким образом, считалось, что демократия не благоприятствует экономическому росту. Кроме того, пользуясь довольно сомнительной логикой, сторонники подобной точки зрения приходили к выводу, что, следовательно, диктатуры располагают большей способностью к обеспечению накоплений и содействию экономическому росту. Приведем более свежее утверждение: «Экономическое развитие представляет собой процесс, требующий больших вложений в совершенствование кадров и в материальное обеспечение. Соответствующие инвестиционные программы подразумевают сокращение объемов текущего потребления и были бы болезненны для людей, имеющих низкий жизненный уровень. Таких людей много почти во всех развивающихся обществах. Правительствам приходится прибегать к сильным средствам, и они вводят их жесткой рукой, чтобы получить в свое распоряжение излишки, которые нужны для инвестирования. Если бы по поводу подобных мер проводилось массовое голосование, то они, без сомнения, не получили бы поддержки. Ни одна политическая партия не может рассчитывать на выигрыш в демократических выборах, оставаясь на платформе, требующей сиюминутных жертв ради светлого будущего» (Rao 1984, рр. 75)*  1.
Эта аргументация может быть воссоздана. Во-первых, соответствующий довод строится на предположении, будто бедняки более склонны к потреблению . Поэтому демократия может быть совместима с ростом при высоких, но не при низких уровнях дохода. Во-вторых, исходная модель
* Выдержки из: Przeworski, Adam, Alvarez, Michael E., Cheibub, Jose Antonio, and Limongi, Fernando. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1950-1990. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2000.
1 По крайней мере, Хантингтон и его сотрудники писали об этом в период, когда диктатуры, «авторитарные» и «тоталитарные», действительно росли быстрыми темпами. Но утверждение Pao сделано в 1984 г., уже после того, как стал очевиден провал нескольких авторитарных режимов в Латинской Америке, а также восточноевропейских коммунистических режимов.
2 Пазинетти (1961) утверждал, что склонность к потреблению у наемных работников выше, чем у капиталистов, а Кальдор (1956) полагал, что она выше применительно к заработной плате, нежели к прибылям. В то же время ученые, работы которых мы здесь обсуждаем, по всей видимости, считали, что в целом предельная склонность к потреблению падает вместе с падением доходов. Барро и Сала-и-Мартин (1995, рр. 77-79) показывают, что при оптимальной модели роста уровень накоплений снижается вследствие эффекта замещения и растет в годовом исчислении вследствие эффекта прибыли. То есть окончательный итог предстает как противоречивый.


А. Пшеворский и др. Политические режимы и экономический рост
387
роста объясняет его увеличением имеющегося в наличии капитала. Наконец, демократия всегда отзывчива на побуждения к немедленному потреблению. Таким образом, аргументы выстраиваются в следующем порядке:
(1) Бедняки хотят немедленного распределения.
(2) Сплотившись в организацию, рабочие добиваются повышения заработной платы, что чревато снижением прибылей и сокращением инвестиций (понижается либо норма прибыли, либо общий объем доходов, либо то, и другое одновременно).
(3) Когда массы имеют право голоса, правительства склонны распределять доход не в пользу инвестирования (либо они вводят налоги и осуществляют трансферт, либо они идут на меньший объем государственных инвестиций).
(4) Сокращение объема капиталовложений замедляет рост.
Заметьте к тому же, что данная логика подразумевает, что воздействие неравенства, остающегося на среднем уровне, на темпы роста амбивалентно: как следует из моделей Кальдора и Пазинетти, неравенство способствует росту, так как ведет к повышению доходов у тех, кто больше склонен к накоплению. Но в случае модели с медианным избирателем оно замедляет рост до той степени, до которой политическая система отзывчива на призывы к перераспределению.
Доводы в пользу демократии не столь отточены, но все они в той или иной форме сосредоточиваются на действенности в плане распределения: Демократии лучше приспособлены к распределению имеющихся ресурсов в интересах их производительного использования. Одна из точек зрения в данной связи состоит в том, что, поскольку авторитарные правители не несут ответа перед избирателями, у них нет стимула к наращиванию общей выработки. Они заинтересованы только в получении собственных рентных доходов. В результате демократии лучше обеспечивают права собственности, тем самым гарантируя инвесторам долговременную перспективу. Есть также смутное представление, что, допуская свободу передачи информации, демократии каким-то образом повышают качество принимаемых хозяйственных решений.
Согласно первой точке зрения, государство всегда готово ограбить общество (North 1990), и только демократические институты могут ограничить его и заставить действовать на пользу более общим интересам. Отсюда следует, что диктатуры любого типа представляют собой источник неэффективности. Барро (1990), Финдлей (1990), Олсон (1991) и
Пшеворский (1990) создали модели, различающиеся в деталях, но приводящие к одним и тем же выводам. Эти модели позволяют допустить, что оптимальным для экономического роста является некоторый уровень государственного вмешательства в экономику. Затем они показывают, что, в зависимости от деталей каждой модели, от диктатур различного типа можно ожидать недостаточного или избыточного финансирования действий правительства. Интересную разновидность подобного подхода предлагает Робинсон (1995). По его мнению, диктаторы боятся, что развитие, по крайней мере, при наличии некоторых условий, приведет к подъему политических сил, которые их свергнут. Поэтому они сознательно уклоняются от проведения курса на экономическое развитие.
Вероятно, самый известный информационный аргумент основан на замечании Дрэза и Сена (1989), что ни одна демократия никогда не переживала голода. Эти авторы относят данное обстоятельство за счет выполнения своей роли прессой и оппозицией, которые вовремя подают сигнал тревоги. Например, Сен (1994а, р. 34) высказал соображение, что «свободная пресса и активная политическая оппозиция - это наилучшая “система раннего оповещения”, которая может быть у страны, оказавшейся перед угрозой голода». Он также приводит цитату из неожиданного источника, а именно из высказываний Мао, размышлявшего о великом голоде в Китае в 1962 году, в том смысле, что «в отсутствие демократии вам не понять, что происходит внизу, на уровне масс». И все же не совсем ясно, довод ли это непосредственно о способности демократий избегать катастроф или о характеристиках системы в нормальных условиях3.
Приведенное краткое изложение не претендует быть исчерпывающим. Мы только хотим подчеркнуть, что доводы в пользу диктатуры и в пользу демократии не обязательно являются несовместимыми. Согласно аргументу против демократии, она мешает росту, так как ведет к снижению уровня инвестиций. Аргумент же в ее пользу гласит, что она благоприятствует росту, содействуя эффективности в размещении средств. Возможно, справедливы обе точки зрения: Темпы роста факторов производства могут быть выше при диктатуре, но использование ресурсов может быть действеннее при демократии. И так как такие механизмы действуют в противоположных направлениях, общий эффект может сводиться к тому, что в средних темпах порождаемого ими роста между обоими режимами разницы нет. Характер роста может быть
3 	Са и Стиглиц (1988) сравнивали качество принятых по разным правилам решений по поводу того, следует ли осуществить серию экономических проектов. Их выводы противоречивы: Хотя мажоритарное правление во многих условиях способствует принятию оптимальных решений, решения, принятые небольшими группами, предпочтительнее в тех случаях, когда высока цена информации, тогда как решения, принятые большими группами, совершеннее, когда велики шансы, что будет одобрен негодный проект.


388
Раздел 8. Результаты демократии
различным, но его средние темпы, тем не менее, одинаковы.
Таким образом, темпы роста у разных режимов могут различаться либо из-за разных норм инвестирования в производство или же потому, что капиталовложения используются с разной производительностью. ..
Политические режимы и рост экономики
Наблюдаемый темп роста совокупного дохода (Ув = У/У) выше в условиях диктатуры (4.42), нежели в условиях демократии (3.95). То есть можно предположить, что доход удваивается при диктатуре за 15.8 года, а при демократии - за 17.7 года. Однако нам уже известно, что не следует производить интерференций на основании наблюдаемых величин.
Чтобы установить меру воздействия режимов, нам нужно различать влияние тех условий, при которых эти режимы наблюдаются, и воздействие самих режимов. Мы рассмотрим сначала результаты, касающиеся воздействия режимов на рост инвестиций в производство, а затем результаты, имеющие отношение к продуктивности, с которой вкладываемые средства используются при каждом режиме. Наконец, мы поговорим о заключениях относительно общего воздействия режимов на рост совокупного дохода.
Растут ли инвестиции в производство одинаковыми темпами при обоих типах режима? Утверждение, будто демократия вредит инвестированию, будь то во всех случаях или только в бедных странах, не находит подтверждения на практике. На деле наблюдаемая средняя доля инвестиций в валовом внутреннем продукте (ВВП) ШУ = 1/У оказывается гораздо больше при демократических режимах (20,9 процента), чем при диктатурах (14,25 процента). Но так как доли инвестиций растут с ростом дохода на душу населения, а нам уже известно, что диктатуры обычно существуют в более бедных странах, такой результат может быть просто следствием менее высоких доходов. И в самом деле, если учесть доход, а также ряд других переменных, в модели отбора, мы увидим, что режимы не оказывают общего воздействия на инвестирование4...
...Даже если побуждения к немедленному потреблению в бедных странах более сильны, демократические условия не ведут к их трансформации в более низкие нормы инвестирования, нежели те, что имеют место при диктатуре. Просто
бедные страны делают маленькие капиталовложения вне зависимости от характера режима...
В свою очередь, темпы роста рабочей силы (LFG = L/L) выше в условиях диктатуры... Наблюдаемые величины составляют 2,27 процента в год при диктатуре и 1,61 процента при демократии...
В более состоятельных странах рабочая сила наращивается медленнее. Поэтому вновь можно заподозрить, что возникшая разница есть следствие распределения между режимами по уровню доходов. В какой-то степени это действительно так, но не в достаточной, чтобы вообще исключить воздействие режимов. Даже когда режимы сопоставимы между собой по доходам, по опыту колониального прошлого, как и по соотношению среди населения католиков, протестантов и мусульман; даже если они равны в отношении спроса (2SLS), или в отношении отложенного темпа роста населения (показатель HATANAKA), или в отношении последствий, специфических для каждой страны (показатель PANEL), как и в отношении факторов, затрагивающих селекцию и, при менее масштабной выборке, в отношении доли женщин среди работающих (LFPW), рабочая сила все равно быстрее растет при диктатуре...
Чтобы оценить воздействие режимов на эффективность, с которой в производстве используются наличные ресурсы, нам нужно сравнить коэффициенты соответствующих производственных функций. Постоянные замеры подводят итог продуктивности отдельных факторов, а коэффициенты по капиталу и рабочей силе дают представление об эластичности результата относительно данных факторов.
...Эластичность по отношению к капиталу несколько выше в условиях диктатуры, но эластичность по отношению к рабочей силе выше в демократических условиях. Следовательно, приходится заключить, что демократии больше выигрывают от технического прогресса и используют рабочую силу эффективнее, тогда как диктатуры действеннее в использовании имеющихся запасов капитала...
Каково же в таком случае общее воздействие режимов на динамику роста? Если допустить, что оба типа режимов существуют при одних и тех же условиях, то разница между ожидаемыми темпами роста снизится почти до нуля...
При диктатуре рабочая сила растет быстрее даже в том случае, когда оба типа режимов равны в плане оказываемого на них внешнего воздействия. Поэтому строки с “LFG экзогенной” в таблице 8.1 содержат темпы роста рабочей силы на среднем
4 	Переменные величины в инвестиционном уравнении включают запаздывающую долю инвестиций (с учетом того, что реализация решений по инвестициям, принятых в каком-то году, занимает некоторое время, INVLAG), запаздывающий доход на душу населения (инструмент определения ожидаемого внутреннего спроса), средние темпы роста в мире (мера измерения мирового спроса, WORLD), а также сравнительную стоимость инвестиционных благ (PINV). В ином случае мы можем считать модель 2SLS с предсказанным темпом роста инструментом измерения текущего спроса. Об эконометрических моделях инвестирования см. Rama (1993).


А. Пшеворский и др. Политические режимы и экономический рост
389
уровне, наблюдаемом для каждого режима. Такие результаты несколько более благоприятны для диктатур. Но, тем не менее, разница между режимами остается незначительной. Таким образом, отсутствуют основания, чтобы полагать, будто тип режима сказывается на темпах роста совокупного дохода.
Другой путь испытать воздействие режимов - сосредоточить внимание на странах, переживающих смену режима. Но и в таком случае следует подходить к делу с осмотрительностью. Возможно, что страны с нестабильными режимами отличаются от тех, в которых один и тот же режим сохранялся в течение всего периода. Несмотря на это, наблюдаемые средние темпы роста в странах, не переживавших никакой смены режима, и в странах, претерпевших одно или более режимных изменений, были одними и теми же. Для первых темп роста составил 4,23 процента (N=2,813), а для последних - 4,25 процента (N = 1,313). Экономический рост при стабильных диктатурах составлял 4,38 процента (N = 1,709), тогда как экономика в странах с диктаторским режимом, ранее познакомившихся с условиями демократии, росла темпом в 4,51 процента (N = 772). Стабильные демократии росли темпом в 3,98 процента (N= 1,104), а демократии, сменившие диктатуру либо сменившиеся таковой, росли темпом в 3,88 процента (N = 541). Следовательно, оснований полагать, будто бы в странах со стабильными режимами экономический рост отличался от роста в странах, где режимы менялись, нет5.
Получив такого рода подтверждение, мы можем сравнивать темпы роста в странах, где демократия предшествовала диктатуре, с темпами роста в странах, где демократия последовала за диктатурой, и наоборот. Средние темпы роста за все годы, когда демократия предшествовала диктатуре, составили 4,49 процента (N = 290), а за все годы, когда диктатура последовала за демократией, они составили 4,37 процента (N = 425). Таким образом, переходы от демократии к диктатуре не отразились на темпах роста. Рост за все годы, когда диктатуры предшествовали демократиям, был выше, в среднем на 4,74 процента (N = 607), нежели в среднем 3,64 процента роста (N = 371) за все годы последовавшей демократии. Однако восстановление после кризисов, которые сопровождают переход к демократии, происходит медленно, и результаты наблюдения получают правый уклон. Поэтому заключить, что переход к демократии замедляет экономический рост, было бы ошибкой. Отметим только, что многие из наблюдений за демократическими странами имели место после их перехода либо от бюрократически-авторитарных, либо от коммунистических диктатур в 1980-е годы, включая завер¬
шение десятилетия. Не имея времени восстановиться к 1990-му году, такие страны снизили средний показатель для демократий.
В сумме ни селективно скорректированные величины по всему кругу соответствующих стран, ни пути роста, которые связываются с изменениями в режиме, не подтверждают утверждение, что тип режима сказывается на темпах роста совокупного дохода. Селективно скорректированные средние показатели роста одни и те же для обоих типов режима. К тому же нет оснований полагать, будто темпы роста в странах, где они устойчивы, изменились бы в условиях того или иного режима в случае переживания страной смены режима.
Следовательно, первый вывод должен состоять в том, что природа политического режима не сказывается на темпах роста совокупного дохода. Доводы по поводу превосходства диктатур при мобилизации накоплений на цели инвестирования не находят подтверждения на практике. На деле при диктатурах затраты на производство, которые растут быстрее, имеют отношение не к капиталу, а к труду. Различия в действенности использования производственных затрат невелики. Поэтому, как следствие, в среднем селективно скорректированные ожидаемые цифры роста почти идентичны....
Влияние демократии Страны бедные и состоятельные
...Чтобы проанализировать, зависят ли полученные результаты от произведенной выборки, нам нужно оценить производственные функции для разных уровней развития в отдельности...
Бедные страны
В бедных странах результаты режимов обоих типов по темпам экономического роста почти одинаковы. Для диктатур соответствующая цифра составляет 4,34 процента, для демократий - 4,28. Оба типа режимов осуществляют затраты на производство в одинаковом масштабе и одинаково используют вложенные ресурсы. Они инвестируют около 12,5 процента ВВП и увеличивают основные производственные фонды темпами приблизительно в 6 процентов, а рабочую силу - темпами около 2,2 процента. Увеличение производственных фондов в один процент повышает выпуск продукции примерно на 0,40 процента при обоих режимах. Наращивание на один процент рабочей силы ведет к увеличению выпуска продукции приблизительно на 0,60 процента6. Ни один из типов режима не выигрывает в
5 	Более подробное обсуждение воздействия фактора режимной стабильности на экономический рост см. в Главе
5 [книги Демократия и развитие].
6 Это ограниченная оценка. Ограниченные оценки приводятся и в остальной части данного параграфа.


390
Раздел 8. Результаты демократии
Таблица 8Л
Выборочно скорректированные оценки темпов роста доходов (Ув)
Режимные средства
Режимное воздействие
Оценка
Диктатуры
Демократии
Постоянное
Индивидуальное
(N= 2,396)
(7V= 1,595)
(2V= 3,991)
С искажением
4.43
3.92
-0.0227
0.0006
(6.94)
(4.82)
(0.1252)
(0.4908)
Неограниченная OLS
4.30
4.24
(5.02)
(4.48)
Ограниченная OLS
4.22
4.37
(LFG экзогенная)
(5.17)
(4.60)
Ограниченная OLS
4.38
4.11
(LFG эндогенная)
(5.15)
(4.55)
PANEL
4.22
4.23
(LFG экзогенная)
(5.17)
(4.34)
PANEL
4.38
4.07
(LFG эндогенная)
(5.15)
(4.34)
Не поддающаяся наблюдению
0.0741
0.0461
(0.1312)
(0.4871)
Поддающаяся наблюдению
-0.0926
0.0490
(0.1537)
(0.5061)
Выборка EDTG
N= 1,745
N= 1,042
С искажением
4.57
3.91
(6.91)
(4.71)
Неограниченная OLS
4.45
4.34
(LFG экзогенная)
(4.71)
(3.88)
Ограниченная OLS
4.36
4.94
(LFG экзогенная)
(4.87)
(4.01)
2F PANEL
4.45
4.33
(LFG экзогенная)
(4.71)
(3.74)
Примечания: Пробит-уравнения включают запаздывающие значения LEVEL, STRA и RELDIF. Модель «кожа да кости» включает KSG, LFG и, при меньшей выборке, EDTG. «Ограниченная» оценка подразумевает, что коэффициенты по независимым переменным производственной функции меньше 1.00. PANEL равна OLS для диктатур и 2F - для демократий. «LFG экзогенная» основывается на предположении, что LFG задана извне; для «LFG экзогенной» LFG равна наблюдаемому среднему значению для каждого режима.
существенной мере от технического прогресса (соответствующая цифра составляет 0,1 процента в год). Оба типа режима получают 2,8 процента роста от наращивания производственных фондов и 1,4 процента - от увеличения численности рабочей силы. При одинаковом снабжении производственными факторами и их идентичном использовании, рост происходит на одном и том же уровне при обоих типах режима. Селективная коррекция темпов роста дает ту же картину.
Мысль о том, что демократия в бедных странах пробуждает мотивы к немедленному потреблению, что приводит к менее высокому уровню инвестиций и к более медленному росту, казалась убедительной в то время, когда она была выдвинута. Она не выглядела неправдоподобной. Как кажется, действительно есть веские причины думать, что население в бедных странах стремится к более непосредственному потреблению. Люди не могут позволить себе пойти на обмены, разделенные во времени, если у них нет возможности поверить,
что позже они дождутся-таки вознаграждения за свои кратковременные жертвы. Также вероятно, что профсоюзы, особенно в том случае, если они децентрализованы, и политические партии, ведущие борьбу за голоса избирателей, стали бы выдвигать на первый план требования о немедленном потреблении. И все же, сколь ни правдоподобным кажется такой взгляд, он попросту неверен. Возможно, это означает только, что демократия не слишком эффективна в реакциях на запросы населения. Можно предположить, что цели развития ничуть не более привлекательны для людей, живущих в условиях диктатуры, чем для тех, кто живет в условиях демократии; возможно, бедность настолько сужает перспективы, что даже диктаторы не в состоянии выжать накопления из нуждающегося населения.
Последнее объяснение выглядит наиболее убедительно...
Таким образом, нищета действует как ограничитель. Каков бы ни был режим, общество слиш¬


А. Пшеворский и др. Политические режимы и экономический рост
391
ком бедно, чтобы финансировать эффективное государство...
Бедные страны не могут позволить себе содержать сильное государство, но когда государство слабо, тип режима мало что значит в текущей жизни. В какой-нибудь деревне, расположенной в трех днях пути от столицы, порой единственным представителем государства оказываются учитель и изредка забредающие туда бандиты в униформе7...
В итоге бедные страны слишком бедны, чтобы обзавестись сильным государством, а без эффективного государства мало разницы в том, что любой режим смог бы сделать ради экономического развития. У нищих демократий уровень капиталовложений низок, но он не выше и у нищих диктатур. Рабочая сила быстро увеличивается в обоих случаях. Развитие является экстенсивным относительно задействованных в нем факторов. Бедные страны почти ничего не выигрывают от технических изменений. Конечно, это не значит, что все бедные страны одинаковы. Тем более нельзя утверждать, что разница в режимах не имеет значения для других сторон жизни людей. Напротив, мы доказываем ниже, что она имеет значение. Но не для экономического развития в бедных странах.
Богатые страны
Как только страны достигают известного уровня развития (где-то в районе 2500 или 3000 долларов) - как Алжир в 1977 году, Маврикий в 1969 году, Коста-Рика в 1966 году, Южная Корея в 1976 году, Чехословакия в 1970 году или Португалия в 1966 году, - образцы экономического развития при демократии и диктатуре начинают разниться. В тех странах, где доходы превышают указанный порог, для режимов становится не безразлично, как применяются ресурсы, каковы затраты на производство и как много зарабатывают люди...
По всей видимости, диктатуры не меняют поведения независимо от того, идет ли речь о бедных или богатых странах. Хотя при более развитой экономике они несколько менее зависят от роста рабочей силы и больше - от увеличения производственных фондов, они используют факторы производства почти одинаково и мало выигрывают от роста производительности. Демократии же, в свою очередь, в бедных и зажиточных странах демонстрируют разные образцы поведения. У них производственные фонды растут несколько медленнее, а рабочая сила - гораздо медленнее в том случае, когда они богаты. Они используют рабочую силу производительнее и больше выигрывают от роста производительности. В результате в случае более состоятельных диктатур и демократий образцы поведения становятся разными.
Отметим,., что факторами, по которым богатые диктатуры отличаются от богатых демократий, являются образцы поведения, а не средние показатели. Селективно скорректированные средние темпы роста доходов тоже почти идентичны при обоих режимах. Хотя наблюдаемые темпы роста выше при диктатуре, если бы оба режима пользовались одними и теми же факторами производства, они росли бы одинаковыми темпами. Но они росли бы по-разному.
Рост при богатой диктатуре строится на экстенсивном использовании рабочей силы. Рабочая сила при диктатуре растет гораздо более быстрыми темпами - на 2,03 процента - чем при демократии, где ее рост составляет 1,32 процента. И если при диктатуре эластичность выработки относительно рабочей силы около 0,56, то при демократии она равна 0,68. Более зажиточные диктатуры мало выигрывают от технического прогресса - лишь 0,33. Большую часть роста они получают за счет капитала - 3,05. Несмотря на то, что диктатуры нанимают гораздо больше работников, они меньшую часть роста получают от рабочей силы, а именно 0,85. Более богатые демократии получают выигрыш от технического прогресса (0,91), меньшую часть экономического роста за счет капитала (2,20) и большую - за счет фактора рабочей силы (1,04), даже хотя им свойственно нанимать меньше дополнительных работников...
...Рост при зажиточных диктатурах отличается экстенсивностью в плане использования рабочей силы. Он также достигается за счет эксплуатации работников. Численность рабочей силы растет при диктатурах быстрее, малорентабельный работник производит меньше, а средний работник гораздо меньше, чем в условиях демократии. Даже при равенстве производственных фондов и рабочей силы, работники при диктатуре вырабатывали бы меньше продукции. Кроме того, при диктатуре они меньше зарабатывают. Часть данного отличия вызвана меньшей выработкой, однако сохраняется серьезная разница, даже когда мы учитываем различия в обладании производственными факторами и даже если мы спишем со счетов разницу в производительности. Из условий демократии вытекает свобода для работников вступать в ассоциации независимо от нанимателей и государства. Причем при демократии забастовки происходят три раза чаще, чем при диктатуре: 0,2434 в год в первом случае и 0,0895 во втором. Поскольку, помимо того, в условиях демократии рабочие участвуют в выборах, подобные результаты не вызывают удивления. В условиях диктатуры рабочие подавляются, эксплуатируются и используются на износ. Демократии позволяют работникам бороться за свои интересы, платят им больше и относятся к ним с большей заботой...
7 	Жизнь при слабом государстве точнее всего изображена у Альваро Мутиса (1996).


392
Раздел 8. Результаты демократии
Библиография
Barro, Robert J. “Economic Growth in a Cross Section of Countries” in: NBER Working Paper no. 3120, Cambridge (Ma.): National Bureau of Economic Research, 1989.
Barro, Robert J. “Government Spending in a Simple Model of Economic Growth” in: Journal of Political Economy, 1990, no. 5, pp. 103-125.
Barro, Robert J. Determinants of Economic Growth, Cambridge (Ma.): The MIT Press, 1997.
Barro, Robert J. and Sala-i-Martin, Xavier, Economic Growth, New York: McGraw-Hill, 1995.
de Schweinitz, Karl, Jr. “Industrialization, Labor Control, and Democracy” in: Economic Development and Cultural Change, 1959, no. 4, pp. 385-404.
Dreze, Jean and Sen, Amartya. Hunger and Public Action. Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1989.
Findlay, Ronald. “The New Political Economy: Its Explanatory Power for LDCs” in: Economics and Politics, 1990, no. 2, pp. 193-221.
Galenson, Walter. Labor and Economic Development. Chichester, New York: John Wiley & Sons, 1959.
Huntington, Samuel P. Political Order in Changing Societies. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1968.
Huntington, Samuel P. and Dominguez, Jorge. I. “Political Development” in: Greenstein, F.I. and Polsby, N.W. (eds.) Macropolitical Theory, Reading (Ma.): Addison-Wesley, 1975.
Kaldor, Nicolas. “Alternative theories of Distribution” in: Review of Economic Studies, 1956, no. 23, pp. 83- 100.
Multis, Alvaro. Adventurers of Maqroll: Four Novellas. New York: HarperCollins, 1996.
North, Douglass. Institutions, Institutional Change, and Economic Performance. Cambridge: Cambridge
Univ. Press, 1990.
Olson, Mancur. The Rise and Decline of Nations: Economic Growth, Stagflation, and Rigidities, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1982.
Olson, Mancur. “Autocracy, Democracy, and Prosperity” in: Zeckhauser, R.I. (ed.) Strategy and Choice, Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, pp. 131- 157.
Pisinetti, Luigi. “Rate of Profit and Income Distribution in Relation to the Rate of Economic Growth” in: Revue of Economic Studies, 1961, October, pp. 267- 279.
Przeworski, Adam. “Institutionalization of Voting Patterns, or Is Mobilization the Source of Decay?” in: American Political Science Review, 1975, no. 69, pp. 49-67.
Przeworski, Adam. The State and the Economy under Capitalism, Chur (Switzerland): Harwood Academic Publishers, 1990.
Rama, Martin. “Empirical Investment Equations for Developing Countries” in: Serven, Luis and Sulimano, Andres (eds.) Striving for Growth: The Role of Capital Formation, Regional and Sectoral Studies, Washington (DC): World Bank, 1993.
Rao, Vaman. “Democracy and Economic Development” in: Studies in Comparative International Development, 1984, no. 4, pp. 67-81.
Robinson, James. “Theories of ‘Bad Policy’” in: Policy Reform, 1995, no. 1. pp. 1-17.
Sath, Raaj K. and Stiglitz, Joseph. “Committees, Hierarchies, and Polyarchies” in: The Economic Journal, 1988, June, pp. 431-470.
Sen, Amartya. “Freedom and Needs” in: The New Republic, 1994, January, pp. 10-17, 31-37.


Демократия в Америке*
Алексис де Токвиль
Америка оказалась единственной страной, где стало возможным наблюдать естественное и спокойное развитие общества и где удалось точно определить то влияние, которое оказал начальный период его становления на будущее штатов...
Когда, глубоко изучив историю Америки, начинаешь внимательно анализировать ее политический и общественный строй, убеждаешься в достоверности следующей истины: не существует
ни одного принципа, ни одной привычки, ни одного закона - я бы даже сказал: ни одного события, - которые нельзя было бы без труда объяснить, зная начальную стадию становления этого общества...
Здесь было бы уместно сделать одно замечание, которое нам послужит и впоследствии и которое применимо не только к англичанам, но также и к французам, испанцам и ко всем европейцам в целом, обустраивавшимся друг за другом на берегах Нового Света. Все новые европейские колонии если и не являли собой пример развитой демократии, то имели по крайней мере ее зачатки. Это объяснялось двумя причинами: можно утверждать, что у основной массы эмигрантов, покидавших свою родину, полностью отсутствовало чувство какого-либо превосходства над другими. Конечно, в изгнание отправляются отнюдь не самые счастливые и богатые люди, однако именно бедность, так же как и невзгоды, является лучшей в мире порукой равенства между людьми. Случалось, правда, что и знатные господа переселялись в Америку вследствие политических или религиозных междоусобиц. Вначале здесь были приняты законы, устанавливающие социальную градацию, однако вскоре стало очевидным, что американская почва совсем не приемлет землевладельческую аристократию. Выяснилось, что для возделывания этой непокорной земли требовались постоянные и заинтересованные усилия самих владельцев. Выходило так, что, даже если земельные участки и были обработаны наилучшим образом, все равно урожай был не настолько велик, чтобы обеспечить достаток одновременно как владельцу земли, так и самому фермеру. И земля попросту дробилась на небольшие владения, которые обрабатывали сами собственники. Аристократия же всячески старается приобрести именно землю, она оседает на этой земле и чувствует в ней свою опору; аристократия возникает и существует не только благодаря привилегиям или принадлежности к определенному
роду, но и потому, что обладает земельной собственностью, передаваемой по наследству. Именно поэтому аристократия держится за землю, зависит от нее и на нее опирается. В одной и той же нации могут быть обладатели огромных состояний и люди, живущие в крайней нищете; но если эти состояния не представляют собой земельных владений, то можно сказать, что в этом обществе есть и бедные, и богатые, но настоящей аристократии, в сущности, нет.
Итак, английские колонии в эпоху своего становления походили на членов одной семьи. Вначале все они, казалось, были созданы для того, чтобы явить собой пример торжества свободы, но не аристократической свободы их матери-родины, а буржуазно-демократической свободы, полного воплощения которой еще не встречалось в истории человечества...
Все эмигранты, расселившиеся на побережье Новой Англии, принадлежали в метрополии к более или менее обеспеченным слоям населения. Их смешение на американской земле было с самого начала явлением необычным: они создали общество, в котором не было ни знатных господ, ни простого народа, - другими словами, у них не существовало ни богатых, ни бедных. По отношению к их общей численности среди эмигрантов встречалось значительно больше просвещенных людей, нежели среди населения любой европейской страны нашего времени. Все они почти без исключения получили весьма передовое образование, и многие из них прославились в Европе своими талантами и ученостью. Другие колонии были основаны безродными авантюристами; поселенцам же Новой Англии были свойственны порядок и высокая нравственность, которые они перенесли с собой на эту землю. Они переселялись в пустынные края, с женами и детьми. Но что особенно отличало их от прочих колонистов, так это сама цель их переселения в Америку. Отнюдь не крайняя необходимость заставила их покинуть родину; они оставляли там весьма высокое общественное положение, об утрате которого можно было пожалеть, и надежные средства к существованию. Они переселялись в Новый Свет вовсе не с тем, чтобы улучшить свое положение или приумножить состояние, - они отказывались от теплоты родной земли потому, что, повинуясь зову разума и сердца и терпя неизбежные для переселенцев мытарства и невзгоды, стремились добиться торжества некой идеи...
Выдержки из: Tocqueville, Alexis de. Democracy in America, New York: Alfred A. Knopf, 1973.


394
Раздел 8. Результаты демократии
Английское правительство, довольное тем, что бациллы беспорядков и новых революций удалялись от него на значительное расстояние, хладнокровно взирало на эту многочисленную эмиграцию. Оно даже способствовало ей всеми средствами и, казалось, нимало не заботилось о судьбах тех, кто отправлялся искать на американской земле убежища от жестоких английских законов. Пожалуй, правительство воспринимало Новую Англию как страну, находящуюся во власти фантастических мечтаний, которую можно отдать искателям новизны с тем, чтобы они свободно экспериментировали с ней.
Английские колонии - и это было одной из главных причин их процветания - всегда пользовались большей внутренней свободой и большей политической независимостью, нежели колонии других стран. Но ни в одной части страны принцип свободы не осуществлялся столь полно и столь широко, как в штатах Новой Англии...
Общие принципы построения современных конституций, которые большинство европейцев XVII века понимало с трудом и которые лишь частично восторжествовали в тот период в Великобритании, были полностью признаны в Новой Англии и закреплены ее законами: участие народа в общественных делах, свободное голосование по вопросу о налогах, ответственность представителей власти перед народом, личная свобода и суд присяжных - все это было воспринято единодушно и реально введено в жизнь в Новой Англии.
Эти исходные принципы получили здесь самое широкое применение и распространение, тогда как в Европе ни одна нация на это не решилась.
В Коннектикуте избирательный корпус изначально состоял из всех граждан, проживавших в данном штате, что, впрочем, совершенно понятно30. У этого нарождающегося народа тогда еще господствовало почти полное равенство между людьми в том, что касалось их имущественного положения и тем более уровня их интеллектуального развития31.
В тот период в Коннектикуте подлежали избранию все должностные лица исполнительной власти, вплоть до губернатора штата32.
Все граждане в возрасте старше шестнадцати лет были обязаны носить оружие; они составляли народную милицию, сами назначали из своей среды офицеров и должны были находиться в постоянной готовности к защите отечества33.
Законы Коннектикута, так же как и законы других штатов Новой Англии, отражают зарождение и развитие той общинной независимости, которая и в наши дни по-прежнему является основой американской свободы и инструментом ее воплощения в жизнь.
В Европе политическая жизнь большинства стран начиналась на верху официальной пирамиды и затем постепенно, да и то не в полной мере, охватывала все ячейки общества.
В Америке же, напротив, община была образована раньше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат - прежде, чем вся конфедерация.
К 1650 г. в Новой Англии община полностью и окончательно утвердилась. Община была тем местом, которое объединяло и крепко связывало людей и где они могли проявить свои интересы и пристрастия, осуществить свои права и выполнить обязанности. Внутри общины кипела истинная и активная политическая жизнь, вполне демократическая и республиканская по своей сути. Колонии пока еще продолжали признавать верховную власть метрополии, штаты по-прежнему управлялись по законам монархии, однако республика уже полнокровно развивалась в рамках общины...
Я уже сказал довольно много, чтобы представить в истинном свете характер англоамериканской цивилизации. Она есть результат (данное исходное положение должно постоянно присутствовать в ходе любых размышлений) двух совершенно различных начал, которые, кстати говоря, весьма часто находились в противоборстве друг с другом, но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы.
Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами. С одной стороны, их сдерживали оковы определенных религиозных верований, а с другой - они были совершенно свободны от каких-либо политических предрассудков.
Отсюда и появились две различные, но вовсе не противоречащие друг другу тенденции, отпечаток которых нетрудно заметить повсюду - как в нравах общества, так и в его законах...
Эти две тенденции, столь противоположные на первый взгляд, не наносят друг другу никакого вреда, напротив, они развиваются в полном согласии и даже как бы оказывают поддержку одна другой.
30 Конституция 1638 г. (Кодекс 1650 г.) с. 17
31 В 1641 году Генеральная ассамблея Род-Айленда при полном согласии установила демократическую форму правления в штате и заявила, что власть возлагается на корпус свободных граждан, которые обладают исключительным правом издавать законы и следить за их исполнением,- Кодекс 1650 г., с. 70.
32 Pitkin’s History, р.47.
33 Конституция 1638 г. (Кодекс 1650 г.) с. 12 (ссылку см. на с. 70).


А. Пшеворский и др. Политические режимы и экономический рост
395
Религия видит в гражданской свободе благородное выражение человеческих способностей, а в политическом мире - поле деятельности, предоставленное человеческому разуму Создателем. Свободная и могущественная в своей сфере, полностью удовлетворенная отведенным ей в обществе местом, религия прекрасно осознает, что ее империя окажется более прочной, если она станет властвовать, опираясь лишь на собственные силы, и господствовать над сердцами без какой-либо поддержки извне.
Свобода же видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав. Она воспринимает религию как блюстительницу нравственности, а саму нравственность считает гарантией законности и залогом своего собственного существования...
Произвол большинства
Мысль о том, что в области управления обществом большинство народа имеет неограниченные права, кажется мне кощунственной и отвратительной. В то же время я считаю, что источником любой власти должна быть воля большинства. Значит ли это, что я противоречу сам себе?
Существует общий закон, созданный или по крайней мере признанный не только большинством того или иного народа, но большинством всего человечества. Таким законом является справедливость.
Справедливость ограничивает права каждого народа.
Государство являет собой нечто вроде группы народных избранников, обязанных представлять интересы всего общества и осуществлять основной его закон - справедливость. Должны ли люди, представляющие общество, быть более могущественными, чем само общество, закон которого они проводят в жизнь?
Таким образом, отказываясь повиноваться несправедливому закону, я отнюдь не отрицаю право большинства управлять обществом, просто в этом случае я признаю верховенство общечеловеческих законов над законами какого-либо народа.
Некоторые люди не постеснялись заявить, что никакой народ не способен пойти против законов справедливости и разума в делах, касающихся только его самого. Поэтому, дескать, можно, ничего не опасаясь, отдать всю власть в руки представляющего его большинства. Но это - рабские рассуждения.
Что такое большинство, взятое в целом? Разве оно не похоже на индивидуума, имеющего убеждения и интересы, противоположные убеждениям и интересам другого индивидуума, именуемого меньшинством? Однако если мы допускаем, что один человек, облеченный всей полнотой власти, может злоупотребить ею по отношению к своим противникам, почему мы не хотим согласиться, что то же самое может сделать и большинство? Разве объединение людей меняет их характер? Разве люди, обретая больше власти, становятся более терпеливыми в преодолении препятствий?3  * * Что касается меня, то я не могу в это поверить и решительно протестую против вседозволенности как для одного человека, так и для многих...
...В демократических республиках власть, управляющая6 обществом, непостоянна, так как она часто переходит из рук в руки, часто меняются ее цели. Однако повсюду, где она существует, она обладает почти непреодолимой силой.
Правительства американских республик представляются мне не менее централизованными и более решительными, чем правительства европейских абсолютных монархий. Поэтому я не думаю, что их может погубить слабость7.
Если когда-либо Америка потеряет свободу, то винить за это надо будет всевластие большинства. Это может произойти в том случае, если большинство доведет меньшинство до отчаяния и толкнет его к применению грубой силы. Тогда может наступить анархия, но наступит она как последствие деспотизма...
3 	Никто не станет утверждать, что какой-либо народ не может злоупотребить силой по отношению к другому
народу. Но ведь отдельные части народа представляют собой не что иное, как небольшие нации, входящие в состав большой. Отношения между ними - это отношения разных народов.
Если мы признаем, что один народ может творить произвол по отношению к другому, то как можно отрицать, что одна часть народа может делать то же самое по отношению к другой его части?
6 Власть может быть представлена ассамблеей, тогда она сильна, но непостоянна; она может быть сосредоточена в руках одного человека, в этом случае она менее сильна, но более постоянна.
7 Нет нужды напоминать читателю, что здесь и далее я говорю не о федеральном правительстве, а о правительствах штатов, где властвует деспотия большинства.


Порождает ли демократия справедливость?*
Джон Э. Румер
Порождает или способна ли породить демократия справедливость? Интересен ли этот вопрос, разумеется, зависит от того, что мы вкладываем в понятия «демократия» и «справедливость». Я начну с аргументов в пользу определенных дефиниций этих понятий.
Чтобы вопрос, с которого мы начали, был интересен, я полагаю, мы должны настаивать на разделении понятий демократии и справедливости. Демократию следует определить как совокупность институтов и мер, целью которых является обеспечение равного участия всех граждан в политическом процессе. Справедливость же состоит в совокупности отношений между людьми, а также между людьми и благами в обществе. При условии такого терминологического разделения первоначальный вопрос приобретает научный характер: сформируется ли в условиях данной совокупности институтов и мер та совокупность взаимоотношений, которой требует справедливость?...
...Я не собираюсь рассматривать общие вопросы, которые могли бы возникнуть в этой связи, а сконцентрируюсь на отдельной проблеме: является ли непреложным тот факт, что демократия в конце концов приводит к справедливости, понимаемой как равные условия для всех граждан? Не стану отвлекаться на крайне интересный и столь же противоречивый вопрос о том, какие именно условия должны стать равными в рамках эгалитарной теории справедливости. Однако буду исходить из того, что сегодня в разных странах нашлось бы много желающих «более равно» распределить доходы*  2.
Я уже говорил, что споры о демократии принимают универсальный характер. Вопрос заключается в том, приведет ли со временем эта универсальность к тому, что демократическая политика станет
более эгалитаристской в своем проявлении. Очевидно, есть аргументы и «за», и «против».
Начну с двух аргументов в пользу данного предположения. Первый заключается в том, что по мере развития общественных наук (экономики, психологии, социологии), специалисты перестанут видеть существенные различия в ценностных характеристиках, которыми они описывают значимые факторы социоэкономического механизма. Все специалисты сойдутся на чем-то одном, близком к истинным ценностям этих факторов. И тогда любая политика, реально претендующая на увеличение благосостояния всех, должна будет действительно его увеличить. Но то, что какая-либо политика способствует росту благосостояния каждого, не означает, что эта политика создает большее равенство условий - она может его и уменьшить. Поэтому я приведу более весомый аргумент: любая политика, претендующая на универсальность, должна быть направлена на справедливое распределение доходов, которое повлекло бы уменьшение неравенства условий. Отстаивать точку зрения, что концепция справедливости в конечном счете приведет к постоянному увеличению равенства условий, - важная задача, но здесь я решаю не ее.
Итак, мой первый довод включает три положения: 1) демократические аргументы позиционируются как универсальные; 2) в ходе развития общественной науки специалисты, скорее всего, уже не смогут придерживаться слишком противоположных взглядов на ценностные характеристики параметров экономических механизмов; 3) понятия справедливости влекут, или повлекут, большее равенство условий3 (таким условием, например, может быть «возможность хорошей жизни»).
Второй аргумент заключается в том, что по мере экономического развития население в целом
* Выдержки из: Roemer, John Е. “Does Democracy Engender Justice?” in: Shapiro, Ian and Hacker-Cocdon, Casiano (eds.). Democracy’s Value. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999.
2 Под настоящим равенством я понимаю равенство доходов, а не равенство состояний. Неравенство состояний имеет значение для поборника равенства, только если это неравенство состояний приводит к неравенству доходов или неравному потоку прибыли на протяжении жизни. Если для общества характерно неравенство состояний, но при этом неравные состояния не приводят к неравному доходу, то эгалитаристу не на что жаловаться. И эта мысль не абсурдна: в вопросе состояний существенное значение отводится прибыли, следовательно, даже если все богатства принадлежат небольшой группе людей, доход от этих богатств можно распределять исходя из принципов эгалитаризма.
3 Я не утверждаю, что пункт 3 является верным, но это исходная предпосылка данного аргумента.


Д.Э. Румер. Порождает ли демогратия справедливость?
397
станет более образованным, и это заставит политические партии и кандидатов на политические посты уменьшить демагогию и говорить больше правды. По существу, этот аргумент переходит от «развития общественных наук» из предыдущего аргумента к «повышению образовательного уровня граждан».
Теперь приведу несколько аргументов «против». Первый касается многомерности избирательной политики. Замечено, что проблемы избирательной политики в развитых демократических обществах имеют, по меньшей мере, два измерения3. Одно касается (что показательно) проблемы перераспределения, а другое - проблемы «ценностей», которую Китшелт называет «авторитарно-либертарианской» осью. Я не очень погрешу против истины, если скажу, что второе измерение отражает большую часть того, из чего складываются различные религиозные воззрения населения. Если большинство обществ всегда будут характеризоваться широким спектром религиозных воззрений или взглядов на понятие «что есть добро», то вполне разумно считать, что избирательная политика в этих обществах всегда будет включать множество вопросов....
В своей недавней работе4 я рассматриваю природу электорального равновесия при наличии двух партий, представляющих различные слои электората, соревнующихся в пространстве двухмерных проблем. Назовем первую партию лейбористской: она выступает за перераспределение, у нее либертарианские преференции. Вторую партию назовем консервативной: она против перераспределения, имеет авторитарные преференции. Варианты предпочтений граждан охватывают все пространство проблем (т.е. имеются избиратели со всеми возможными точками зрения в двумерном проблемном пространстве), но распределение этих точек зрения избирателей может быть очень общим. Политическое равновесие включает две платформы, причем каждая провозглашает двумерную политику, которую будет проводить партия, если выиграет выборы, а обе вместе составляют равновесие в избирательной игре5...
Общий итог, пример из которого я изложил и который, я уверен, вполне разумен (хотя описываемый мною пример связан с конкретной моделью избирательной политики), состоит в том, что если политика многомерна, то имеется мало оснований полагать, будто политическое равновесие повлечет за собой широкомасштабное перераспределение в государстве, где наличествуют варианты предпочтений по другим, не связанным с распределением, вопросам. На деле, страны, в которых мы наблюдаем масштабное перераспределение (страны Севера), характеризуются редкой однородностью взглядов на «ценностную» проблему, что связано с высокой степенью религиозной, этнической и лингвистической однородности их граждан6...
Таким образом, я утверждаю, что в обществах, неоднородных по предпочтениям в неэкономических вопросах, демократический процесс может и не привести к ... значительному перераспределению, и значит, скорее всего, там не будет создано равенства условий. Основной предпосылкой здесь выступает неоднородность ценностей, и я замечу, что эта неоднородность является центральным допущением формулы Роулса - Коэна - Барри о проблеме справедливости (у Коэна - зрелой демократии). Именно эта неоднородность составляет центральную проблему для упомянутых авторов независимо от того, является ли понимание справедливости, которое они предлагают, нейтральным с точки зрения гетерогенной концепции добра7.
Наконец, то электоральное равновесие, о котором я говорю, отвечает, как мне кажется, условиям процессуальной, объективной справедливости. То, что граждане голосуют согласно своим личным предпочтениям, как это происходит в моей модели, не нарушает выдвигаемого Барри требования объективности.
Приведенный аргумент предполагает, что приоритеты граждан основаны на личных интересах. Недавно Пикетги8 сформулировал поразительный довод: даже если приоритеты избирателей базировались бы на чужих интересах и включали заботу о самых обделенных членах общества, совершенно
3 Laver, Michael and Hunt, W.B. Policy and Party Competition. London, New York: Routhledge, 1992; Kitschelt, Herbert. The Transformation of European Social Democracy. New York: Cambridge Univ. Press, 1994; Kenneth, Poole and Rosenthal, Howard. “Patterns of Congressional Voting” in: American Journal of Political Science, 1991, no. 35, pp. 228-278.
4 Roemer, John. “Why the poor do not expropriate the rich: an old argument in new grab” in: Journal of Public Economics, 1998, no. 70, pp. 399-424.
5 В действительности, результат, который я опишу, предполагает несколько определений равновесия.
6 Laver, Michael and Hunt, W.B. Policy and Party Competition. London, New York: Routhledge, 1992; Kitschelt, Herbert . The Transformation of European Social Democracy. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1994; Kenneth, Poole and Rosenthal, Howard. “Patterns of Congressional Voting” in: American Journal of Political Science, 1991, no. 35, pp. 228-278.
7 Rawls, John. A Theory of Justice. Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1971.
8 Piketty, Thomas. “Social mobility and redistributive politics” in: Quarterly Journal of Economics, 1995, no. 110, pp. 551-584.


398
Раздел 8. Результаты демократии
необязательно, что демократическое политическое равновесие привело бы к значительному перераспределению богатства в пользу бедных. Таким образом, довод Пикетти свидетельствует, что, даже если граждане усвоят точку зрения, близкую к идеям Роулса, многие из них все же могут и не поддержать политику перераспределения.
Важные положения аргументов Пикетта: 1) взаимосвязь между приложенным усилием и доходом случайна и неявна, 2) представления личности формируются на рациональной основе и 3) они, скорее, ориентированы на чужие интересы, нежели на собственные. Рассуждения приводят к печальному выводу, что перераспределение окажется, вероятно, незначительным, даже если не будет правых партий, средства массовой информации не будут искажать факты, а избиратели будут исходить из чужих интересов. Модель Пикетта - отдельный пример общего довода, который я приводил раньше: когда факторы экономического механизма неявны, вполне возможно, что у разумных людей сформируются различные взгляды относительно ценностей. Модель Пикетта, в известном смысле, гораздо опаснее для прогнозирования равенства в мире Скэнлона9, чем мой предыдущий пример, так как взгляды граждан на экономические составляющие резко различаются вовсе не потому, что они слушают специалистов, которые сами стоят на различных идеологических (или классовых) позициях10  11.
Заключение
Читатель заметит, что приведенные аргументы ... зависят от вариантов трех черт общества, которые заключаются в следующем:
- существует значительная неопределенность относительно (истинной) ценности экономических параметров;
- есть неоднородное понимание добра (ценностей);
- существует градация доходов и состояний.
Все это необходимо учесть, прежде чем демократическим путем будет выбран масштаб перераспределения. Я утверждал.., что демократия вполне способна породить определенного рода процессуальную, объективную справедливость, модель которой недавно разработал Барри 1 и сторонниками которой выступают Скэнлон12, Роулс13 и Коэн14. Но я пришел к выводу, что условия, которые данные авторы полагают достаточными для справедливых общественных процессов, не могут гарантировать того равенства условий, которое они восхваляют... Я спросил: способна ли демократия обеспечить такое равенство условий? Два аргумента, которые я привел в пользу такого вывода, зависели от устранения неопределенности в вопросе о ценности экономических параметров.
Я считаю два последних довода ... против мнения, что демократия имеет своим следствием равенство условий, примерами общего явления; в свете этого явления неопределенность и неоднородность, о которых шла речь в первом предложении данного раздела, свидетельствуют против того, что демократия может породить справедливость, понимаемую как равенство экономических условий. Однако я думаю, что определенный вес имеют... и два предложенных аргумента в пользу такого заключения и что, следовательно, в обществах с развитой демократией со временем сложится большее равенство экономических условий, чем имеющееся там в настоящее время. Мое предположение состоит в том, что степень этого равенства будет значительно ниже, чем сегодняшние теоретики в области равенства условий (Сен, Дворкин, Арнесон, Дж. А. Коэн, Румер15) полагают необходимым для обеспечения справедливости в сфере распределения...
9 См.: Scanlon, Thomas. “Contractualism and utilitarianism” in: Sen, Amartya and Williams, Bernard (eds.). Utilitarianism and Beyond. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1982.
10 Возможно, кто-то скажет, что модель Пикетти не подходит для наших целей, поскольку согласно этой модели, граждане могут наблюдать только собственные усилия. Но условия «полной информированности» требуют, чтобы граждане знали об общем для данного общества соотношении между усилием и доходом. Но, по-моему, в этом случае мы упускаем из вида центральную проблему, заключающуюся в том, что вследствие сложности экономического механизма экономические факторы неопределенны. Однако в модели Пикетти эта неопределенность учитывается, так как особо подчеркивается, что отдельные граждане могут знать только о своем собственном усилии.
11 Barry, Brian. Theories of Justice. Berkeley. Univ. of California Press, 1989; Justice as Impartiality. Oxford, Clarendon Press, 1995.
12 Scanlon Th. Op. cit.; “Levels of Moral Thinking” in: Seanor, D.and Fotion, N. (eds.). Hare and Critics. Oxford, Clarendon Press, 1988.
13 Rawls J. Op.cit., idem. Political Liberalism. New York, Columbia Univ. Press, 1993.
14 Cohen, Joshua. Liberty, Equality, Democracy. Cambridge (Ma.): MIT, 1996.
15 Sen, Amartya. Equality of What? in: Memurrin, S. (ed.). The Tunner Lectures on Human Values, Salt Lake City: Univ. of Utah Press, 1980; Dworkin, Ronald. What is Equality? Part 2. “Equality of resources” in: Philosophy and Public Affairs, 1981, no. 10, pp. 283-345; Ameson, Richard. “Equality and Equality of Opportunities for Welfare” in: Philiso- phical Studies, 1989, no. 56, pp. 77-93; Cohen, G.A. “On the Currency of Egalitarian Justice” in: Ethics, 1989, no. 99, pp. 906-944; Roemer, J. Equality of Opportunity, Cambridge (Ma.): Harvard Univ. Press, 1998.


Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации*
Дженнифер Л. Хохчайлд
В предисловии утверждается, что сложившаяся в США расовая ситуация ставит под угрозу идеологию «американской мечты». В данном случае влияние на ситуацию оказывают два фактора, но в настоящей главе мы сделаем акцент на первом из них, заключающемся во все большем расхождении позиций белого и темнокожего населения в описании и толковании расовой ситуации в Америке. Обе расы в равной степени активно поддерживают институт американской мечты - как рецепт для себя и других американцев. В вопросе об использовании понятия «американская мечта» для описания собственной жизни мнения расходятся незначительно, но серьезное расхождение наблюдается, когда это понятие применяется для описания жизни других. Среди афроамериканцев все более распространенной становится точка зрения, согласно которой расовая дискриминация усугубляется, уменьшая возможности представителей этой расы участвовать в реализации американской мечты. Белые уверены, что дискриминация уменьшается и что темнокожие имеют равные с белыми шансы для реализации американской мечты. Возникает парадокс, и непонятно, «о чем весь этот шум».
Американская мечта как рецепт
Американцы практически едины в своей поддержке института американской мечты. В идеале каждый согласен, что все граждане должны быть политически равны и что всем гражданам должны быть гарантированы равные возможности получения хорошего образования и равные шансы в целом. Три четверти и более представителей каждой расы согласны, что все люди имеют равное право на уважение, что заработная плата должна основываться на умениях, а не на потребностях, что «Америка должна обеспечить для всех равные возможности», а не «равные результаты», что «каждый должен стремиться добиться большего, чем его родители», и что они сами достаточно амбициозны. 70 процентов темнокожих и 80 процентов белых жителей Калифорнии согласны, что «стремление идти вперед» - один из очень важных факторов, который делает вас настоящим американцем. Большинство темнокожих, как и большин¬
ство белых американцев, полагает, что независимость является одной из их главных целей; при этом темнокожих, разделяющих эту точку зрения, больше, чем белых. И сегодня эти взгляды выражены более ярко и единодушно, чем четыре десятилетия назад1...
Представления о собственных шансах реализовать мечту
Еще большее сходство мнений белых и темнокожих американцев наблюдается, когда разговор отходит от одобрения идеи американской мечты в принципе и затрагивает их собственный жизненный опыт...
Второй постулат
...С 40-х годов XX века большинство представителей обеих рас ожидали успеха для себя лично и своих семей, как и следует согласно второму постулату американской мечты. Представители обеих рас и сегодня уверены в себе так же, как четыре десятилетия назад. Более того, мнения сходятся как в необычайно низком, так и высоком уровнях оптимизма. А если и наблюдаются существенные расхождения, то темнокожие всегда демонстрируют большую уверенность.
Действительно, оптимизм афроамериканцев не иссякает, даже когда они признают, что находятся в относительно худших условиях...
Третий постулат
По поводу третьего постулата, который заключается в том, что ключ к успеху - в собственных руках каждого, мнения белых и темнокожих американцев почти совпали, когда речь шла о воплощении этого постулата в их собственной жизни. В середине 60-х годов XX века почти шесть из десяти представителей каждой расы поддерживали идею о том, что необходимо «планировать свою жизнь надолго вперед», а не полагаться на удачу. Более восемь из десяти темнокожих (в сравнении с чуть
* Выдержки из: Hochschild, Jennifer L. Facing up to the American Dream: Race, Class, and the Soul of the Nation, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1995.
1 McClosky and Zaller (1984, pp. 64-100, 116); Kluegel and Smith (1986, pp. 112-13; GSS (1993, pp. vars. 456, 464);
Citrin et al. (1990, pp. 1132).


400
Раздел 8. Результаты демократии
меньшим количеством белых) настаивали, что «ни слабость, ни трудности не заставят нас отступить, если у нас достаточно воли». К середине 80-х годов все больше афроамериканцев были готовы признать, что случай все-таки играет определенную роль, но, тем не менее, половина (по сравнению с 2/3 белых) респондентов утверждали, что их жизнь - отражение собственных способностей10.
Первый постулат
Эти данные тем более неожиданны, поскольку высвечивают расхождения между расами в вопросе представлений о наличии и последствиях дискриминации. Суть проста: белые считают, что дискриминация незначительна и имеет тенденцию уменьшаться, а темнокожие чувствуют себя объектами серьезной дискриминации, которая к тому же усиливается. Большинство темнокожих отмечают, что в их жизни имели место случаи дискриминации, в 1970 году четверть опрошенных «подвергались дискриминации практически каждый день».
Четвертый постулат
Психологическую силу американской мечте придает именно четвертый постулат, который гласит, что успех закономерен, потому что (и только тогда, когда) связан с добродетелью. Оценивая свою жизнь, представители обеих рас, но в большей степени афроамериканцы, поддерживают этот постулат. В 1986 году более двух третей опрошенных белых и три четверти опрошенных темнокожих согласились с тем, что хорошие взаимоотношения с семьей и друзьями, верность религиозным убеждениям, социальная полезность являются «очень важными составляющими успеха»...
Взгляды на шансы других реализовать свои мечты
...Когда американцы рассуждают о перспективах своих сограждан или о порядке расового взаимодействия в целом, то афроамериканцы все больше обеспокоены высотой расовых барьеров на пути к реализации американской мечты, тогда как все больше белых американцев выражают удовлетворение тем, что эти барьеры становятся ниже*  * * * 15.
Первый постулат
Сначала приведем мнения по поводу первого постулата о равных возможностях для реализации своей мечты. Афроамериканцы в целом настроены более скептично, так как среди них тех, кто согласился, что «ребенок рабочих имеет ... определенный шанс пойти дальше своих родителей» или что «шансы на успех одинаковы для всех», на десять процентов меньше, чем среди белых американцев16. Однако в том, что касается расовой дискриминации, мнения белых и темнокожих расходятся еще больше.
Темнокожие видят больше дискриминации, чем белые. В 60-е годы XX века ответы белых о расовой дискриминации различались, а сегодня только в редких случаях более трети полагают, что темнокожее население все еще подвергается дискриминации в сферах трудоустройства, обеспечения жильем, средствах массовой информации или системе уголовных судов. Темнокожие отмечали дискриминацию тогда и продолжают видеть ее в наши дни17. Например, всего лишь незначительно малое число белых полагают, что более половины белых разделяют идеи ку-клукс-клана, тогда как среди темнокожих такого мнения (о том, что более половины белых - сторонники ку-клукс-клана)
10 Survey Research Center (1964, vars. 50a, 50n); Marx (1964, vars. 50a, 50h, 50m); Campbell and Schuman (1968, vars.
176, 178); Roper (1986, var. 36). Большее число темнокожих, чем белых, утверждают, что имеют «большой» кон¬
троль над будущим своих детей (Harris 1986b, var. С9). Клюгель и Смит (IGuegel and Smith 1986, р. 94) показывают,
что и белые, и темнокожие одинаково относятся к собственным жизненным возможностям.
15 В работе 1988 г. Хохчайлд формулирует проблему восприятия расового неравенства несколько иначе.
16 Schlozman and Verba (1979, р. 167).
17 В 1946 г. 66 процентов белых и только 28 процентов темнокожих считали, что «большинство негров в Соединенных Штатах испытывают равное [с белыми] отношение» (Erskine 1962, р. 139). Сорок лет спустя треть белых, как и треть темнокожих, полагали, что раса - важный фактор успеха (GSS 1987, var. 5071). Белые оценивают шансы женщин ниже, чем шансы темнокожих (Kluegel and Smith 1986, рр. 235-39; NYT/WCBS News 1985, var. 33; GSS 1987, p. var. 507L).
См. также: NORC (1944, vars. 01, 04, 05); Harris (1966a, var. 21a; 1966b, vars. 11D, 13.1-13.15, 14F, 14G, 16A, 18A); Campbell and Schuman (1968, var. 230); Harris (1978, pp. 4-13, 26-34); CBS News/NYT (1978, vars. 10a, 11a, 12a, 13a, 20, 21, 25, 38, 39, 40); NYT/WCBS News (1985, vars. 20, 21, 32, 35b); Gallup (1987, p. 36; 1988, p. 23); Harris (1988, vars. A, D, F, G, N); Media General/AP (1988, var. RC06); Harris (1989b, pp. 199-202, 213-20, 253-58); ABC News/ Washington Post (1989, vars. 22.1, 24.1-24.5; 1991, var. 37); Gordon Black (1989a, vars. 11, 17; 1989b, var. 19); NBC News (1989, vars. 44, 74,75); Sigelman and Welch (1991, p. 77); Los Angeles Times (1991b, var. 49); Gallup (1991b, vars. 9, 34A); Yankelovich Clancy Shulman (1992, var. 6); CBS News/NYT (1992, var. R21); People for the American Way (1992, pp. 70-74, 154, 157, 159); Washington Post (1992, vars. 3k, 6, 9); D. Garth Taylor (1993, pp. 20, 22, 23, 28; 1994, pp. 29, 32, 39); “Thirty Years After” (1993); NYT/WCBS-TV Channel 2 News (1994, vars. 25, 27); Welch et al. (1994, pp. 28-30); National Conference (1994, pp. 16-19,22, 84—86, 100-102).


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
401
придерживается четверть опрошенных. В этой связи неудивительно, что больше половины темнокожих и только четверть-треть белых думают, что наша нация двигается в сторону разделения на два отдельных и неравных общества18.
Белое население все чаще полагает, что уровень расового равенства в США постоянно растет. В середине 60-х 30-45 процентов белых (в зависимости от года и точной формулировки вопроса) считали, что общество делает успехи в решении расовых проблем; к 70-м годам их было 50-70 процентов, а к 1988 г. уже целых 87 процентов были уверены, что «за последние 25 лет страна вплотную приблизилась к обеспечению равных возможностей для представителей любой расы»19. Однако у афроамериканцев данное утверждение вызывает все большее сомнение. Доля темнокожих, которые отмечали рост расового равенства, уменьшилась с 50-80 процентов в середине 60-х до 20-45 процентов в 80-х годах. По данным отдельных исследований, до половины опрошенных заявили, что с определенного момента в прошлом ситуация только ухудшилась20  * * *...
Важно отметить, что мнения представителей двух рас расходятся по принципиальному для первого постулата о воплощении американской мечты вопросу о том, уменьшает ли расовая дискриминация шансы американцев на жизненный успех...
В 1960 году большинство или по крайней мере значительное количество темнокожих американцев были оптимистично настроены относительно шансов темнокожего населения на успех. Более оптимистичными в этом отношении, если верить данным опроса, были только белые американцы. К 80- м годам большинство темнокожих уже не были столь оптимистичны относительно своих шансов преуспеть. Белые еще более уверились в том, что темнокожие имеют равные с ними шансы, и три последние десятилетия полагали, что расовая принадлежность не препятствует темнокожим в реализации их мечты.
Эти данные очень важны для определения жизнеспособности института американской мечты. Первый постулат - основа веры нашей нации в свободу и равенство для всех. В отсутствие разногласий по этому вопросу, разногласия относительно прочих постулатов американской мечты теряют значительную часть расовой обостренности. Но, принимая во внимание наличие таких разногласий,... обсуждение идеологии американской мечты необходится без обсуждения расовых вопросов. ..
Второй постулат
Логично предположить, что те, кто считает дискриминацию незначительной или уменьшающейся, а ее последствия неважными, должны бы ожидать большего преуспевания от представителей рас, находящихся в менее выгодных условиях, чем те, кто полагает, что дискриминация значительна, растет, а ее последствия очень существенны. И, наконец, данные исследований подтверждают эту логику: белые всегда были уверены в быстром повышении экономического благосостояния темнокожих американцев. В 1966 году более двух третей белых считали, что темнокожие «двигаются слишком быстро» или «хотят больше того, к чему они готовы»24. К 90-м годам общая реакция белых американцев на ожидания темнокожих изменилась с диффамации до удовлетворения, но их уверенность в том, что эти ожидания могут реализоваться, осталась непоколебимой25.
Темнокожие американцы традиционно испытывали и продолжают испытывать чувство неудовлетворенности относительно прошлого и пессимизм по поводу будущего своей расы. К примеру, в 1989 году только 45 процентов темнокожих американцев (по сравнению с 70 процентами белых) думали, что в 80-е годы шансы темнокожих преуспеть возросли; пятая часть темнокожих и только несколько
18 ABC News/Washington Post (1989, var. 19); Gallup (1992, var. 16); “Thirty Years After” (1993).
19 Erskine (1962, p. 138; 1969a, p. 156); Hutcheson (1973, p. 56); Harris (1978, p. 56); CBS News/NYT (1978, var. 17); Converse et al. (1980, p. 79); Los Angeles Times (1983, tables 86, 94); Media General/AP (1988, vars. RC02, RC03, RC10); McLeod (1988b, p. A4); ABC News/Washington Post (1989, var. 17); Los Angeles Times (1991b, vars. 57, 58); Yankelovich Clancy Shulman (1992, var. 23); CBS News/NYT (1992, var. R29); People for the American Way (1992, pp. 65-67, 155, 159); Washington Post (1992, var. 2).
20 В дополнение к предыдущей сноске см.: Brink and Harris (1966, pp. 222-231); Marx 1969, pp. 5-11, 220); NSBA
(1980, var. 1222); Joint Center for Political Studies (1984, table 2); Cavanagh (1985: 3); Schuman et al. (1988, pp. xiv, 141-43); Brown et al. (1994, table 15.9); Gallup (1988, var. 4; 1994, var. 30).
24 Harris (1966b, vars. 1 IB, 181; 1970a, var. 12A; 1970b, 11 A); Schuman et al. (1988, 118-19).
25 Harris (1966a, vars. 21D; 1966b, var. 14E); GSS (1982, var. 148A, 148B); NYT/WCBS News (1985, var. 49); Gallup
(1988, var. 4); McLeod (1988b, A4); Harris (1988, vars. A, N); ABC News/Washington Post (1989, var. 25); GSS
(1990-91, var. 621 A, F, G, H); Los Angeles Times (1991b, tables 57, 58, 59, 64); Gallup (1992, var. 10).


402
Раздел 8. Результаты демократии
белых считали, что шансы уменьшились. Примерно таким же было соотношение опрошенных, настроенных оптимистично или пессимистично относительно перспектив на следующее десятилетие26.
Ситуация в политике отражает ситуацию в экономике: большинство белых и незначительное число темнокожих полагают, что темнокожие американцы могут рассчитывать на успех в политической деятельности. В 60-х годах не более шести процентов белых ответили, что прогресс в обеспечении соблюдения гражданских прав был слишком медленным, тогда как среди темнокожих этой точки зрения придерживались более половины опрошенных. К 1988 году доля «нетерпеливых» белых увеличилась до чуть более 20 процентов, при этом большинство темнокожих продолжало считать темпы прогресса в области соблюдения гражданских прав неудовлетворительными27. В общем, вера в то, что деятельность политических властей можно направить на удовлетворение потребностей простых граждан, в большей степени свойственна белым американцам, нежели темнокожим28.
Третий постулат
В той же степени расходятся мнения темнокожих и белых американцев относительно третьего постулата о том, что ключ к успеху находится в наших собственных руках, когда они рассуждают не о своих собственных шансах, а о шансах других людей. Выше мы отмечали, что темнокожие, так же как и белые, склонны относить свой успех (и сопутствующую удачу) на счет своих собственных способностей. Однако, они чаще, чем белые, счита¬
ют, что успех или неудача других американцев предопределены судьбой или от рождения, а не являются следствием их способностей. Например, с 1972 по 1991 г. до 70 процентов всех белых респондентов по сравнению с 50-60 процентами темнокожих ответили, что люди преуспевают благодаря упорному труду, а не удаче или помощи со стороны29. Напротив, темнокожие в два раза чаще, чем белые, заявляют, что для жизненного успеха решающее значение имеет наличие богатых или состоятельных родителей, политических и личных связей и половая принадлежность. Темнокожие почти в три раза чаще, чем белые, склонны согласиться, что «одним людям общество обеспечивает преимущество на старте, тогда как другим не дает продвинуться» (при этом большинство представителей обеих рас ответили, что ключевым фактором достижения успеха является упорный труд)30.
...[0]днако мнения двух групп респондентов наиболее сильно расходятся в объяснении причин преуспевания или неудач темнокожих американцев31... Белые всегда были в большей степени, чем темнокожие, склонны объяснять расовую дискриминацию недостатками отдельных темнокожих или их сообществ. И это неудивительно, поскольку все мы склонны объяснять неудачи других людей их собственными, а не нашими, недостатками. (Если бы исследователи задали такой же вопрос о проблемах белых американцев, то, вероятно, ответ был бы другим). Единственным неожиданным результатом в данной таблице можно считать, наверно, то, что расхождение мнений между расами не является более значительным. По данным отдельных исследований, до половины темнокожих респондентов выразили готовность принять на себя ответственность за недостаточный жизненный
26 Black, Gordon (1989а, vars. 18, 19; 1989b, vars. 1, 2). См. также предыдущую сноску.
Касательно второго постулата, афроамериканцы видят большую классовую поляризацию, чем белые американцы. С другой стороны, большее количество темнокожих полагает, что количество состоятельных американцев растет (ABC News/Washington Post 1990, var. 14). Однако больше афроамериканцев считает, что «положение среднего американца ухудшается» (GSS 1973; 1974; 1976-1977; 1983; 1984-1985; 1987; 1988-1989; 1990-1991, var. 176В).
27 Brink and Harris (1966, рр. 220, 258); Goldman (1969, р. 231); Schuman et al. (1988, pp. xiii, xiv, 118-119, 146— 147); Harris (1989b, pp. 114, 208; 1989c, p. 79); NBC News (1989, var. 69); Gallup (1991b, var. 5). За последние три десятилетия опасения белых американцев быстротой распространения гражданских прав сменились удовлетворенностью; в то время как удовлетворенность темнокожих темпом реформ в этой сфере сменилась обеспокоенностью относительно их недостаточного темпа. Количество белых, считающих, что «правозащитники требуют слишком многого», увеличилось с 1963 г. с 42 до 47 процентов. (Аналогичный сдвиг - среди темнокожего населения, только порядок совсем иной - с трех до семи процентов (Thirty Years After 1993)).
28 Shingles (1981, p. 84); Carr and Hudgins (n.d.); Harris (1989b, pp. 192, 196, 275, 279); Harris (1989c, pp. 285, 297); National Conference (1994, p. 68).
29 GSS (1972-1973; 1974; 1976-1977; 1980; 1982; 1984-1985; 1987; 1988-1989; 1991-1992, var. 197). See also GSS (1984, vars. 69B, C, D, G); Schlozman and Verba (1979, p. 167); Verba and Orrén (1985, p. 73-77); Kluegel and Smith (1986, pp. 90-100); People for the American Way (1992, p. 151).
30 GSS (1987, vars. 507A-507M; 1993, var. 458).
31 Эти данные основываются на том, что обычно называют индивидуалистским объяснением расового неравенства. Однако случается, что люди приводят также и структурные объяснения (Kluegel and Smith 1986, p. 201; Sigelman and Welch 1991, pp. 94—107).


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
403
успех представителей своей расы, и это, однако, может быть одним из наиболее убедительных свидетельств того, насколько сильна идеология американской мечты.
Четвертый постулат
Так как темнокожие чуть более, чем белые, склонны связывать добродетель с успехом в своей собственной жизни, они немного более склонны судить о жизни других людей с точки зрения морали...
Влияние мнений темнокожих и белых американцев на идеологию американской мечты
Тот факт, что белые чаще, чем темнокожие, считают неудачи темнокожих следствием их собственных недостатков, укрепляет убежденность белых в том, что дискриминация незначительна и не является определяющей, и в том, что темнокожие имеют все основания рассчитывать на успех. Напротив, тот факт, что больше темнокожих видят корни неудач темнокожего населения в действии неподвластных им сил, в частности, в действиях белых, укрепляет убежденность темнокожих в том, что дискриминация значительна и продолжает увеличиваться, и в том, что у темнокожих нет оснований рассчитывать на успех. Из этого следует, что мнение относительно первого, второго и третьего постулатов является общим внутри каждой расы, но мнения двух рас противоречат друг другу.
Этот вывод представляет собой угрозу идеологии американской мечты. Белые верят, что принцип американской мечты работает для всех, темнокожие же полагают, что он работает только для тех, кто не принадлежит к их расе. Белые приходят в негодование от того, что темнокожие не хотят увидеть справедливость и открытость общественной системы; темнокожие негодуют, что белые не хотят замечать необъективность этой системы и сбои в ее работе. Если это несоответствие сохранится или усугубится, что, судя по всему, и проис¬
ходит, идея американской мечты не сможет выполнять свою функцию ключевой идеологии, объединяющей всех американцев35.
Противоречие белых
Но это только первая угроза институту американской мечты. Если сюда добавить и мнения относительно того, как американская мечта воплощается в собственной жизни респондентов, то во мнениях представителей каждой расы наблюдается любопытная непоследовательность, что становится еще большим испытанием для этой идеологии. Сначала рассмотрим противоречие, связанное с ответами белых: хотя белые больше, чем темнокожие, уверены в том, что дискриминация не является проблемой (постулат 1), больше уверены в том, что темнокожие имеют все больше оснований преуспеть (постулат 2), больше уверены в том, что будущее людей находится в их собственных руках (постулат 3), и больше уверены в том, что они сами хозяева своей судьбы (постулат 3), они меньше уверены в своем собственном будущем (постулат 2)36. По этим причинам жалобы темнокожих американцев на дискриминацию или препятствия в трудоустройстве для белых американцев звучат фальшиво. Отсюда недалеко до мнения, которое разделяют от одной десятой до трети белых респондентов, - что по сравнению с белыми темнокожие имеют больше возможностей, менее зависимы от экономических потрясений, получают более качественные услуги в области здравоохранения, к ним лучше относятся в судах и средствах массовой информации, им проще получить хорошую работу и поступить в хорошие колледжи37. А отсюда недалеко и до всеобщей классовой враждебности...
Белые американцы находятся в тупике, что, возможно, объясняет эмоциональную составляющую расовых взглядов некоторых белых американцев. С американской мечтой что-то не так, при этом проблема ассоциируется с темнокожими. Однако, определить, что именно не так и как с этим связаны темнокожие - сложный и неблагодарный труд, который практически никем не
35 Афроамериканцы, может быть, лучше, нежели белые американцы, понимают угрозу американской стабильности, исходящую из расовых проблем. Ранее мы уже отметили, что гораздо больше темнокожих, чем белых, считают, что более половины белых разделяют идеи куклуксклана. Но верно также и то, что большее количество темнокожих (24 процента), чем белых (17 процентов), считают, что афроамериканцам свойственны расистские настроения по отношению к белым (ABC News/Washington Post 1989, var. 20).
36 Хохчайлд (Hochschild 1981, pp. 241-42) показывает эту проблему с точки зрения личного восприятия.
37 Harris (1978, р. 52); CBS News/NYT (1978, var. 21); Schlozman and Verba (1979, p. 169); Roper (1986, var. 38); Harris (1988, ques. 1C, ID; 1989b, pp. 198-202, 213, 271; 1989c, pp. 47, 53, 56, 59, 94, 272); GSS (1990-1991, var. 422); Los Angeles Times (1991b, vars. 49, 50); Sniderman et al. (1991, var. skin); People for the American Way (1992, pp. 52, 72-74); Washington Post (1992, var. 3g); MCIC (1991-94, vars. 424, 425).


404
Раздел 8. Результаты демократии
поддерживается38. Гораздо проще держаться за идею американской мечты, настаивать, что она действительно работает, а если что-то не так - искать виновных.
Противоречие темнокожих
Во мнении афроамериканцев наблюдается противоречие противоположного свойства. По сравнению с белыми они больше уверены, что темнокожие американцы страдают от дискриминации (постулат 1), более пессимистичны в отношении возможного успеха темнокожих (постулат 2), в большей степени уверены, что шансы на преуспевание от них не зависят (постулат 3), и несколько меньше уверены, что они контролируют собственные возможности (постулат 3). И тем не менее, афроамериканцы в целом более, чем белые, уверены в своем собственном будущем (постулат 2). Это противоречие можно объяснить очень просто, предположив, что каждый оптимистично настроенный темнокожий американец верит, что «я такой особый, талантливый, решительный и, что бы там ни было, я смогу добиться успеха, даже если другие темнокожие не могут». Это весьма правдоподобно, поскольку каждый считает себя и своих детей особенными. Но в таком случае, почему же белые не настроены в отношении своих возможностей столь же оптимистично? Другое возможное объяснение: преуспевшие афроамериканцы могут считать, что лично они обладают средним талантом, решительностью и так далее, но при этом другие темнокожие по какой-то причине неспособны справиться с требованиями американского общества. Тогда логичен вывод: «я могу справиться с достижением американской мечты, но возможности других, таких же, как я, слишком ограничены расизмом, бедностью или чем-то еще». Такой вариант тоже вполне правдоподобен, но мало привлекателен для любого человека, которому свойственно чувство коллективной общности. А у афроамериканцев чувство коллективной общности особенно сильно39.
Темнокожие американцы заходят в тупик так же, как и белые. И для них с институтом американ¬
ской мечты что-то не так, и в этом определенно виновата другая раса (хотя непонятно, в чем именно ее вина). На первый взгляд, несложно определить, что не так и как именно с этим связаны белые, но чем дальше, тем сложнее становится эта задача. И для афроамерканцев, так же, как и для белых, проще держаться за идею американской мечты в своих личных устремлениях, сомневаться в ней на коллективном уровне и искать виновных в том, что идея не работает.
Следующий шаг
Парадокс под названием «о чем весь этот шум?» имеет ряд нюансов. В центре всего тот факт, что белые или не понимают, или не хотят признавать заявления темнокожих о том, что жизненные возможности зависят от расовых факторов и что темнокожие не могут контролировать свои собственные шансы на успех. И если белые американцы в своих ответах выражают все большее удовлетворение ходом расовых перемен в США, то удовлетворение афроамериканцев снижается; в тех редких случаях, когда удовлетворение темнокожих растет, растет и неудовольствие белых. Вокруг этой центральной проблемы сконцентрированы другие противоречия, которые осложняют картину представлений каждой расы об институте американской мечты и друг друге. Такие внешние противоречия и внутренние парадоксы поставили бы под угрозу любую доминирующую идеологию, но они особенно губительны для идеологии, в такой степени основанной на равенстве и вере, как идеология американской мечты...
Если, помимо сопоставления мнений представителей двух рас, сравнить мнения внутри каждой расы, то к парадоксу «о чем весь этот шум?» добавятся еще два парадокса:
«Чем больше успех, тем меньше удовольствие от него»: по мере роста численности, силы и стабильности афроамериканского среднего класса его представители питают все меньше иллюзий и даже полностью разочаровываются в идее американской мечты1.
38 Так, только 55 процентов белых по сравнению с 77 процентами темнокожих согласны, что Америка «срочно» должна «честно посмотреть в глаза расовой проблеме». Возможно, этот вопрос был подогрет тем фактом, что был озвучен в конце продолжительного интервью по расовым проблемам в Америке (National Conference 1994, р. 36). Единственными, кто дает объяснение сложившейся проблеме, являются группы белых американцев, выступающих за собственное превосходство и утверждающих, что евреи и афроамериканцы (либо, ранее, католики) в тайном сговоре завладели рычагами управления системой и стремятся лишить белых заслуженных благ. С такими друзьями американский мечте не нужны враги.
39 Dawson (1994); Gurin et al. (1989); Tate (1993).
1 Я позаимствовал эту конструкцию из рекламы сигарет: «Курите больше, а удовольствия меньше?» (приведенного
Аароном Вильдавским при описании американской политики в отношении системы здравоохранения («делаем как
лучше, а чувствуем себя хуже»).


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
405
«Под действием великого национального гипноза»: по мере усугубления бедности темнокожего населения бедные афроамериканцы продолжают верить в американскую мечту почти с той же силой, что и 30 лет назад. Однако и эта вера находится под угрозой2.
В сочетании эти парадоксы образуют удивительную картину, согласно которой в настоящее время бедные темнокожие американцы верят в американскую мечту сильнее, чем богатые темнокожие американцы, что полностью противоположно ситуации в 60-х годах. Но эти парадоксы не просто удивительны, вместе они указывают на вторую угрозу будущему института американской мечты, которая возникает на основе расовых взаимоотношений в США. Если бедные темнокожие и все белые американцы разделят растущую разочарованность темнокожих представителей среднего класса в идее американской мечты, то перед институтом американской мечты встанет более серьезная проблема, чем относительно понятная проблема расовой враждебности, описанная [выше]...
Первый постулат
Чтобы афроамерианцы поверили... в то, что все, в том числе и они, могут участвовать в походе за мечтой, они должны поверить, что все расовые, классовые и (для половины населения) половые барьеры стали достаточно низкими, чтобы такие люди, как они, могли через них перешагнуть...
...Хотя многие, если не большинство, бедных темнокожих американцев3 полагают, что афроамериканцы продолжают испытывать расовое притеснение4, немногие признают, что сами5  * подвергаются дискриминации или считают ее главной проблемой...
...По мнению состоятельных афроамериканцев дискриминация сильнее, уровень ее снижается медленнее, ожидаются менее значительные перемены к лучшему в будущем, чем по мнению бедных темнокожих американцев; обеспеченные темнокожие американцы чаще говорят о том, что они испытывают дискриминацию на себе7  * * * * * *...
Сравнение представлений о дискриминации в различные временные периоды привело к неожиданным результатам: в 50-е и 60-е годы XX века
2 Это позаимствовано у Мюрдаля (1944, р. 4): «Американские негры знают, что являются подчиненной группой, более, чем кто либо, испытывающей последствия того факта, что [американская] мечта не оправдывает себя. И все же их вера в мечту - это не просто способ потребовать соблюдения своих не вполне соблюдаемых прав. Они, как и белые, околдованы великой национальной идеей. Часть из них, как и белые, верят, что она движет Америкой» (курсив мой).
3 Что касается данных, использованных мною в исследовании, то свое четкое значение имеют такие термины, как «бедные» (малообеспеченные), «обеспеченные» (богатые, среднего класса); хорошо образованные, плохо образованные; высокого социального статуса, низкого социального статуса. «Бедными» и «богатыми» я в данном исследовании называю тех, доход чьих семей относится, соответственно, к трети самых низких либо самых высоких - для данной расы. Плохо образованными я считаю тех белых и темнокожих респондентов, которые не имеют законченного школьного образования; хорошо образованными - тех, чье образование вышло за рамки школьной программы. Когда я ссылаюсь на респондентов высокого либо низкого социального статуса, я имею в виду, что и для бедных, и для богатых, и для малообразованных, и для хорошо образованных респондентов характерно свое определенные мнение. Более подробно о категориях, на которые я делил респондентов, см. в приложении А.
4 NYT/WCBSNews (1985, vars. 20,21,45); CBS News/NYT (1978, vars. 10a, 11a, 12a, 13a, 17, 20, 21,38, 39, 40,48); NSBA (1980, var. 368); Denton and Sussman (1981); Parent and Stekler (1985, p. 533); Gilliam (1986, p. 56); Brown et al. (1994, tables 15.7, 15.9); Gallup (1988, vars. Q20, Q22); Media General/AP (1988: vars. RC02, RC06, RC10); Adams and Dressier (1988: 760); Harris (1988: ques. D, N); Harris (1989b, pp. 105-161 passim); Gordon Black (1989a, vars. 11, 12, 17, 29B); NBC News (1989, vars. 44,74,75); ABC News/Washington Post (1989, var. 22.1; 1991, var. 37); GSS(1990-1991, vars. 395B, 396B); Los Angeles Times (1991b, vars. 50, 64); Washington Post (1992, vars. 1, 2, 3E, 9); Yankelovich Clancy Shulman (1992, vars. 6,23); Gallup (1992, var. 12); CBS News/NYT (1992, vars. 29,30,31); Gallup (1994, var. 30).
5 Campbell and Schuman (1968, vars. 206-221, 225-227, 259-260, 262-264, 270-272); CBS News/NYT (1978, vars. 10b, lib, 12b, 42); NSBA (1980, vars. 346, 512, 598, 736); Lewis and Schneider (1983, p. 3); NYT/WCBS News (1985,
vars. 26, 27); Adams and Dressier (1988, p. 760); Gordon Black (1989a, vars. 1, 4, 6, 7, 8, 9, 16); Marshall and Barnett (1991, p. 18); GSS (1990-1991, var. 625H1); Gallup 1991a, vars. 16A-16D; 1991b, vars. 12, 34A); Los Angeles Times (1991b, var. 73); Yankelovich Clancy Shulman (1992, vars. 10, 11); CBS News/NYT (1992, vars. 20, 21).
7 См. сноски 4 и 5, а также People for the American Way (1992, pp. 68, 71-72). Различные результаты приведены в:
Schuman and Hatchett (1974, pp. 58-59, 68-73); NSBA (1980, var. 1222); Sigelman and Welch (1991, pp. 71-75). Про¬
тивоположные данные см. в: NSBA (1980, var. 1223); NYT/WCBS News (1985, vars. 26, 27).
Исследование семи этнических групп в Нью-Йорке (евреев, ирландцев, белых протестантов англосаксонского про¬
исхождения, афроамериканцев, кубинцев, доминиканцев и пуэрто-риканцев) показало, что «во всех группах именно
респонденты, принадлежащие к среднему классу склонны полагать, что городские власти проводят свою политику не
беспристрастно к этническим группам и что их группа является жертвой этого» (Smith, Robert 1988, p. 183).


406
Раздел 8. Результаты демократии
состоятельные афроамериканцы отмечали менее высокий уровень расовой дискриминации (и в общем, и по отношению к себе), чем бедные афроамериканцы...
Изменения такого же порядка произошли и относительно более спорного вопроса о том, «хотят ли белые американцы видеть темнокожих более преуспевающими ... или сдержать продвижение темнокожих американцев»...
Абсолютные показатели недоверия афроамериканцев к намерениям белых варьируются во времени и из исследования в исследование, и, вероятно, ни одни из этих показателей не заслуживает доверия. Однако большое значение имеет то, что относительная степень недоверия претерпела изменения в период с 60-х по 80-е годы... До 1969 года темнокожие американцы с низким социальным статусом отмечали более значительную враждебность со стороны белых американцев, чем темнокожие с более высоким социальным статусом... [3]а исключением одного года, к концу 70-х годов картина полностью изменилась14  * *....
Ощущение дискриминации, однако, вовсе не приводит к отрицанию первого постулата американской мечты. Чтобы это произошло, афроамериканцы должны считать дискриминацию не просто неприятным моментом, а серьезным препятствием на пути к личному успеху.
...[Т]емнокожие американцы не всегда полагают, что дискриминация является тем препятствием, которое мешает им в реализации мечты...
И тем не менее, мнение американцев о первом постулате идеи американской мечты безусловно зависит от их мнения относительно дискриминации....
Во многих исследованиях 60-х годов темнокожие американцы из среднего класса были по крайней мере так же, если не более, оптимистичны
в оценке возможностей своей расы, как и бедные темнокожие (разница положительна)17. Практически ни одно из исследований 80-х и 90-х годов не содержит такого же результата: бедные темнокожие американцы почти всегда более оптимистичны относительно возможностей своей расы, чем состоятельные темнокожие американцы (разница отрицательна). Хотя данные разных опросов значительно расходятся и, следовательно, не являются абсолютно достоверными, тем не менее, они складываются в определенную картину, на основе которой можно предложить объяснение этой перемене: оба класса афроамериканцев более оптимистично оценивали возможности своей расы в 60-е годы, чем в 80-е, но с тех пор оптимизм состоятельных темнокожих упал, тогда как оптимизм бедных афроамериканцев снизился незначительно18. Таким образом, сочетание двух парадоксов - «чем больше успех, тем меньше удовольствие от него» и «под действием великого национального гипноза» - и приводит к наблюдаемым результатам...
...[В] 80-е годы белые американцы отвечали примерно так же, как и темнокожие: бедные белые американцы всегда более уверены в возможностях темнокожих, чем белые американцы из среднего класса (разница отрицательна). Реальное значение этой формально схожей модели, естественно, сильно различно для обеих рас. С точки зрения темнокожих в этих вопросах спрашивается о шансах их расы на успех вопреки дискриминации; с точки зрения белых американцев спрашивается о том, существует ли все еще дискриминация...
...Со временем темнокожие американцы из среднего класса стали гораздо более пессимистичны в своих оценках, пессимизм бедных темнокожих американцев растет незначительно; белые американцы из среднего класса в определенной
14 	Подобные наборы вопросов дают подобные изменения в ответах со временем. В 1968 году меньшее количест¬
во малообразованных, чем хорошо образованных темнокожих считали, что «немногие белые не любят негров». К 1983 году больше бедных, чем состоятельных афроамериканцев считали, что «белые хорошо [ко мне] отно¬
сятся» (Campbell and Schuman 1968, var. 317; Lewis and Schneider 1983, p. 13). В 1968 году больше малообразованных, чем хорошо образованных темнокожих не доверяли белым, а 15 лет спустя больше бедных, чем состоятельных афроамериканцев нормально относились к белым (Schuman and Hatchett 1974, p. 64; Lewis and Schneider 1983, p. 13).
17 Более специализированные исследования подтверждают мой вывод о присущем среднему классу в 1960-е годы оптимизме. Например, среди темнокожих, испытавших на себе дискриминацию в 1967 году, малообразованные в большей степени не доверяли политической системе, чем хорошо образованные (Aberbach and Walker 1970b). Три пятых и более старшеклассников в традиционных афроамериканских колледжах ответили в 1968 г., что темнокожие выпускники колледжей имеют не худшие по сравнению с белыми шансы получить хорошую работу по соответствующим специальностям (Harris 1968, records 55, 73). См. также: Searles and Williams (1962).
18 Научные исследования расового вопроса также выявляют оптимизм среди наиболее благополучных людей. До 1960-х «выводы темнокожих исследователей обычно были более позитивны и оптимистичны, чем выводы белых, относительно возможностей улучшения расовой ситуации и условий для афроамериканцев... Большинство этих исследователей считали сближение белых и темнокожих неизбежным, независимо от их целей. Поэтому достижения в разрушении барьеров сегрегации были для них неиссякаемым источником оптимизма» (Franklin 1985, рр. 20, 22) . Начиная с 1960-х годов, исследователи-афроамериканцы стали более пессимистичны и скептически настроены относительно желательности десегрегации, чем остальные афроамериканцы и большинство белых ученых.


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
407
степени уверены, что темнокожие американцы имеют все возможности преуспеть, бедные белые американцы в высокой степени уверены в возможностях темнокожих американцев. В отношении первого постулата американской мечты имеют место все три прадокса19, °.
Второй постулат
...Идеологией американской мечты определено не только то, кто может участвовать в ее реализации, но и то, на что направлено это участие, - на достижение успеха, которого справедливо достоин каждый. Афроамериканцы, как и другие американцы, не всегда способны реалистично оценить будущее на основе ясного представления о прошлом...
...Обеспеченные темнокожие американцы, опять-таки, в целом, учитывая их благополучие, необоснованно пессимистичны, а бедные темнокожие американцы, в общем, необоснованно оптимистичны, учитывая их бедность и более чем скромные перспективы.
Эти выводы подтверждаются и данными других исследований. На протяжении периода с 50-х по 90-е годы XX в. бедные темнокожие американцы почти всегда были менее удовлетворены собствен¬
ными достижениями по сравнению с недавним или отдаленным прошлым, чем состоятельные афроамериканцы. Расхождение иногда было столь велико, что составляло два к одному...
Кроме того, бедные афроамериканцы более пессимистично, по сравнению с обеспеченными, оценивают Соединенные Штаты в целом и различные группы внутри американского общества. Данные по оценке нации в целом: в 1991 году. 30 процентов афроамериканцев из среднего класса по сравнению с только шестью процентами бедных афроамериканцев ответили, что за прошедший год состояние нации улучшилось19  20 * * * * 25. Данные об отношении к женщинам: в 1970 году почти половина представителей среднего класса и только 40 процентов бедных темнокожих считали, что женщин стали уважать больше, чем десять лет назад26. Данные об отношении к бедным: среди состоятельных темнокожих американцев тех, кто ответил, что жизнь бедных американцев улучшилась, была хорошей десять лет назад или будет хорошей через десять лет, было больше, чем среди бедных27  28 *. Данные о «среднестатистическом человеке»: согласно трем из каждых четырех исследований, проведенных в 1970-е годы, среди бедных темнокожих респондентов тех, что ответили, что «жизнь среднего человека ухудшается», было больше, чем среди состоятельных78.
19 Оценка шансов на успех в политической сфере несколько разнится с оценкой шансов в сфере экономической. Малообеспеченные афроамериканцы всегда были менее, чем хорошо обеспеченные афроамериканцы, удовлетворены своими возможностями влиять на политику властей. (Matthews and Prothro 1961, var. 428; Langton and Jennings 1972, p. 63; Aberbach and Walker 1970b; Wright 1976, pp. 141, 176-181; Campbell 1980, p. 655; Shingles 1981, p. 84; Brown etal. 1994, tables 3.3, 1984 and 1988; 3.4, 1984 and 1988; 11.10, 11.11, 11.12; GSS 1987, vars. 337, 340; Colasanto 1988, p. 46; Gurin et al. 1989, p. 294; Smith and Seltzer 1992, p. 56). В то время как обеспеченные афроамериканцы были неудовлетворенны возможностями своей расы влиять на политику властей. В частности, афроамериканцы более высокого общественного положения всегда считали, что их политическое влияние слишком мало, в то время как политическое влияние белых слишком велико (Gallup 1961, var. 05С; 1964, var. 14С; NSBA 1980, var. 1217; GSS 1987, var. 353; Brown et al. 1994, tables 13.10, 1984 and 1988; 6.5, 1984 and 1988; 6.7, 1984 and 1988; 18.12; GSS 1990-1991, var. 394; Dawson 1994b, p. 95; Reese and Brown, tables 1-3). В зависимости от формулировки вопроса можно получить противоположные данные - см. Brown et al. (1994, tables 3.7, 1984 and 1988; 3.8, 1984 and 1988; 3.11, 1984 and 1988). Явно противоположные результаты см. ibid, (table 3.9, 1984 and 1988).
20 Эти два парадокса появляются, когда афроамериканцы оценивают последствия классовой дискриминации.
В 1960-х афроамериканцы среднего класса более чем малообеспеченные верили, что могут преуспеть (если опи¬
раться на данные исследования); в то время как с середины 1970-х афроамериканцы среднего класса не более, а иногда менее уверены в классовом равенстве и равных возможностях (Huber and Form 1973, р. 91; Schlozman and Verba 1979, pp. 168, 170; Roper 1986, var. 42,46; GSS 1987, vars. 507A, 507B; GSS 1990-1991, var. 387D; Brown et al. 1994, table 6.10). Одно исследование дает противоположные результаты (Harris 1989b, pp. 193, 276; 1989c: 288).
Белые менее предсказуемы. В 1960-70-х белые среднего класса, примерно как и темнокожие среднего класса, довольно неплохо оценивали шансы малообеспеченных на успех (Huber and Form 1973, р. 91; Schlozman and Verba 1979, p. 168, 170), но уже данные 1980-х показывают противоположные результаты (Roper 1986, vars. 42, 46; GSS 1987, vars. 507A, 507В; 1990-1991, var. 387D).
Что касается гендерной проблемы, то вопросы, задававшиеся в ходе исследования, не позволяют четко выявить, как представители различных классов оценивают шансы полов (Roper 1986, var. 45; GSS 1987, var. 507L).
25 Los Angeles Times (1991a, var. 31; var. 30); see also Roper (1986, vars. 4, 9, 29, table 4.3).
26 Harris (1970a, var. la; 1970b, var. la).
27 Lewis and Schneider (1985, 6, 7, 59); Roper (1986, var. 46).
28 С тех пор бедные афроамериканцы стали чуть более оптимистичны, а состоятельные афроамериканцы - чуть
менее, так что их позиции сравнялись (GSS 1972-1973, 1974, 1976-1977, 1980, 1982, 1984-1985, 1987, 1988— 1989, and 1990-1991, var. 176В). См. также: Austin and Dodge (1990).


408
Раздел 8. Результаты демократии
Однако несмотря на такой повсеместный и глубокий пессимизм, в настоящее время бедные темнокожие американцы более оптимистичны в оценке прошлого и будущего успеха своей расы, чем обеспеченные...
Суммируя сказанное, парадоксы меньшего удовольствия от большего успеха и действия великого национального гипноза связаны со вторым постулатом идеи американской мечты в двух аспектах. Во-первых, хотя самая состоятельная треть темнокожих американцев за последние три десятилетия стала заметно состоятельнее, эти американцы стали гораздо более осторожными в оценках будущего успеха своей расы в целом. По мере того как положение самой бедной трети афроамериканцев становилось относительно или абсолютно хуже, они стали лишь чуть сдержаннее в оценке вероятности того, что представители их расы смогут реализовать свои мечты. Таким образом, позиции классов изменились на противоположные.
Во-вторых, парадоксы сохраняются при сравнении результатов как в тематическом, так и во временном планах. . В 80-е и 90-е годы XX века преуспевающие афроамериканцы были в определенной степени удовлетворены и оптимистичны относительно своего личного успеха, нации в целом и других групп американцев, но испытывали тревогу за свою расу. Бедные афроамериканцы, напротив, были менее удовлетворены и оптимистичны относительно своего личного успеха, нации и других американцев, но в целом выражали больше уверенности в успехе своей расы30  *.
Третий постулат
...[Д]ля каждой расы верно следующее: чем выше социальный статус человека, тем больше его уверенность в том, что он контролирует свою жизнь. В 1962 году почти половина темнокожих горожан низкого социального статуса, по сравнению со всего лишь четвертью темнокожих горожан высокого социального статуса, проявляли более выраженную «аномию»32. В шести случаях за период с 1961 по 1976 годы в два раза больше бедных, чем богатых, темнокожих американцев ответили, что «в основном человек должен жить сегодняшним днем, а завтра образуется само собой»33. В 1968 году мало образованные темнокожие американцы оценивали свою личную компетентность ниже, чем темнокожие афроамериканцы в целом, тогда как высокообразованные темнокожие считали себя гораздо более компетентными34. Двадцать лет спустя бедных афроамериканцев, полагающих, что их жизнь скорее зависит от них самих, а не удачи или судьбы, было меньше, чем состоятельных афроамериканцев или белых американцев любого класса35.
Однако бедные афроамериканцы в большей степени склонны считать других людей ответственными за свою жизнь, тогда как состоятельным афроамериканцам это свойственно в меньшей степени. В 1964 году целых 90 процентов бедных темнокожих респондентов согласились, что «ни слабость, ни трудности не могут нас остановить, если у нас есть достаточно воли», и почти столько
30 Несмотря на относительные расхождения, бедные афроамериканцы, так же как и состоятельные, в основном настроены скептично относительно перспектив своей нации на успех. Таким образом даже разница в доходах не меняет вывода третьей главы о том, что темнокожие не склонны верить во второй постулат американской мечты, когда речь не идет о них лично. Аналогичный анализ см. в: Schlozman and Verba (1979).
Оба парадокса повторяются, когда афроамериканцы оценивают свои шансы на политический успех. Обеспеченные афроамериканцы в 1961 году оценивали расовую ситуацию за предыдущие пять лет на 4.1 из десяти и прогнозировали 8.0 в последующие пять лет. Бедные афроамериканцы оценивали предыдущую пятилетку выше (4.6), а шансы на предстоящую - ниже (7.1). (Matthews and Prothro 1961, vars. 404, 406; Campbell and Schuman 1968, vars. 258, 265, 271, 318). Однако к 1976 году удвоилось число как бедных, так и состоятельных афроамериканцев, считавших, что в области гражданских прав произошли существенные подвижки (Parent and Stekler 1985, р. 530; Gallup 1991b, var. 5). Точно так же в 1960-х больше обеспеченных, чем бедных, афроамериканцев верили в нормальное отношение белых к «правам негров»; к 1984 году чуть больше состоятельных, чем бедных, афроамериканцев сомневались, что их расе суждено «когда-либо достигнуть полного социального и экономического равенства» (Brink and Harris 1964, р. 130; 1966, р. 258; Brown et al. 1994, table 7.6; Sigelman and Welch 1991, p. 76).
32 Killian and Grigg (1962, p. 663).
33 Matthews and Prothro (1961, var. 427); Marx (1964, var. 50L); Survey Research Center (1964, var. 50m); GSS (1972— 73, 1974, 1976, var. 176A). См. также Middleton (1963, p. 976); Campbell and Schuman (1968, vars. 176-78); Bullough (1972, p. 88). Во всех этих исследованиях белые отвечали одинаково, независимо от класса и были менее с этим согласны.
34 Campbell et al. (1976, pp. 453-54); see also Marx (1964, var. 50h); Survey Research Center (1964, var. 66b); NSBA (1980, vars. 72, 73).
35 Roper (1986, var. 36); NSBA (1980, vars. 78, 79, 81); Hughes and Demo (1989, 146-147); Gloria Johnson (1989, pp. 38-41).


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
409
же согласились, что, если как следует постараться, то успех обеспечен36. Отвечая на те же вопросы с 1970 года, бедные афроамериканцы обычно чаще, чем богатые, соглашаются с тем, что человек добивается успеха в основном за счет тяжелого труда, а не везения37  *.
Еще более явно такое изменение мнений выражено в ответах афроамериканцев на вопросы относительно причин расового неравенства. В этом случае, чем выше статус респондента, тем менее он склонен объяснять положение афроамериканцев их собственными действиями...
.. .Вновь мы наблюдаем расовые различия в каждом классе и классовые различия в каждой расе.
... [Состоятельные афроамериканцы менее всех склонны считать афроамериканцев непосредственно ответственными за неравный статус своей расы39. Таким образом, та самая социальная группа, которая, как кажется, являет собой пример успешного действия американской мечты, менее других расовых/классовых групп склонна полагать, что ключ к преуспеванию афоамериканцев находится в руках самих афроамериканцев40. Эта картина не менялась с 60-х годов, следовательно в наиболее полной версии парадокс «большего успеха» не существует. Тем не менее, тот факт, что преуспевшие афроамериканцы используют третий постулат лишь применительно к собственной жизни, но не к жизни других афроамериканцев, остается очень важным с психологической и политической точек зрения.
...[Б]едные афроамериканцы поступают с точностью до наоборот: они используют третий постулат для объяснения жизни других афроамериканцев и говорят о том, что не имеют возможности в достаточной степени контролировать свою собственную жизнь. Их вера в институт американской мечты столь же удивительна, сколь отсутствие веры состоятельных афроамериканцев в свою расу, и оба эти факта в равной степени требуют объяснения.
Четвертый постулат
...Этот постулат превращает идеологию американской мечты из простой формулы успеха в идеал, который, по мнению американцев, стоит того, чтобы за него умереть. Но удивительно мало вопросов в исследованиях затрагивают эту сторону. В предыдущей главе было показано, что афроамериканцы, как утверждается, более ориентированы на стремление к добродетели (равно как и на стремление к материальным благам) в своей собственной жизни, чем белые американцы, и что они, возможно, менее склонны ставить знак равенства между материальным и духовным успехом. Но, принимая во внимание неопределенность этих моделей, неудивительно, что классовые модели для каждой расы еще менее определенны...
Влияние убеждений преуспевающих и бедных афроамериканцев на идеологию американской мечты
Теперь мы видим основные черты второй угрозы будущему идеологии американской мечты. Мнения афроамериканцев и белых американцев относительно того, включены ли афроамеиканцы в механизм действия американской мечты, расходятся все сильнее... Кроме того, афроамериканцы из среднего класса все больше разочаровываются в самой идее американской мечты, а бедные темнокожие американцы, возможно, не сильно от них в этом отстают. Такова основная мысль данной главы. К 90-м годам XX в. состоятельные афроамериканцы поставили под сомнение реальность американской мечты для афроамериканцев. Кроме того, усилился их пессимизм относительно будущего идеи американской мечты в целом, они менее оптимистичны по поводу американского общества, чем предполагают белые американцы, исходя из
36 Marx (1964, vars. 50а, 50m). Возможно, бедные афроамериканцы просто отреагировали на тавтологию таких утверждений. Тогда они были более внимательны, чем состоятельные афроамериканцы, из которых с каждым из утверждений согласилось на десять процентов меньше респондентов. См. также: Survey Research Center (1964, vars. 50a, 50n).
37 Малообеспеченные белые чуть менее, чем хорошо обеспеченные белые, склонны относить успех на счет упорного труда (GSS 1972-1973, 1974, 1976-77, 1980, 1982, 1984-1985, 1987, 1988-1989, 1990-1991, var. 197; 1993,
var. 458; противоположные выводы см.: Survey Research Center 1964, var. 501).
39 См. также Allen, Richard (1994).
40 Классовое неравенство оценивается по-разному: среди белых больше состоятельных, чем бедных, респондентов склонны винить бедных за их прозябание и уважать состоятельных за их достижения. Среди афроамериканцев в середине 1960-х ситуация была та же, но к 1980-м она изменилась, и никакой иной четкой модели не появилось (Survey Research Center 1964, var. 13C; Marx 1964, vars. 50D, 50H; Alston and Dean 1972, p. 15; Huber and Form 1973, pp. 101, 106; GSS 1972-1973, var. 197; Schlozman and Verba 1979, p. 168; Jackman and Jackman 1983, p. 56; GSS 1984, var. 68H; Lewis and Schneider 1985, pp. 6-7; Kluegel and Smith 1986, pp. 95-100; Harris 1986, table 5; Gallup 1988, var. 16; Harris 1989b, pp. 164, 261; 1989c, p. 240; GSS 1990-1991, vars. 197, 443A-C).


410
Раздел 8. Результаты демократии
повышения классового статуса афроамериканцев. Бедные афроамериканцы в целом менее скептично оценивают возможности темнокожих реализовать свою мечту, только чуть более, чем раньше, пессимистичны относительно идеи мечты и гораздо менее пессимистичны в оценке американского общества, чем предполагают белые (и обеспеченные темнокожие) американцы, принимая во внимание то, что в целом положение бедных темнокожих американцев ухудшилось. Однако существуют некоторые признаки того, что в этой группе разочарование растет.
Идеология американской мечты всегда базировалась на том, что бедные американцы не только получали возможность подняться по социальной лестнице, но и признавали, что они это сделали, чувствуя при этом удовлетворение и, соответственно, более глубокую веру в идею американской мечты и в нацию, которая стоит за ней. Таким всегда был, грубо говоря, путь большинства иммигрантов. Однако состоятельные афроамериканцы не вписываются в эту схему. Они признают свое собственное продвижение вверх, они им довольны, но их вера в американскую мечту не укрепляется, а наоборот, слабеет. Это представляет собой беспрецедентный риск для идеологии, которая столь сильно зависит от веры в ее изначальную справедливость и благую направленность45.
Риск заключается в том, что афроамериканский средний класс приобретает все больший вес в политической, социальной и экономической жизни нации, а также в том, что чернокожие всегда были примером для других американцев как в воззрениях, так и в поведении. Убеждения афроамериканцев (в основном, из среднего класса) и их белых сторонников легли в основу того идеала равенства, который был закреплен в Конституции в середине XIX века46 Через сто лет решимость чернокожих (в основном из среднего класса) и их белых сторонников превратить идеал в реальность привела к расширению политического влияния и гражданских прав всех женщин, детей и тех групп в обществе, которые прежде были социально отверженными. Однако мы не можем утверждать, что афроамериканцы вели других американцев только
лишь по пути укрепления идеи американской мечты: они показали путь и к недоверию и разочарованию.
Тот факт, что среди бедных афроамериканцев наблюдается относительное отсутствие разочарованности, представляет собой другую угрозу американской мечте, которая проявляется в расслоении. На протяжении всей истории идеология американской мечты базировалась не только на удовлетворении продвигающихся вверх по социальной лестнице, но и на поддержании спокойствия среди самых бедных членов общества. То есть, так как понимание успеха для всех в идеологии американской мечты предполагает стабильность, а не дестабилизацию американского общества, необходимо заставить бедных также поверить в возможность продвижения вверх по социальной лестнице, с той же верой в нацию в целом, как и у тех, кто уже вырвался из бедности. Таков, говоря опять очень грубо, опыт большинства иммигрантов, которым не посчастливилось влиться в средний класс. И на сегодняшний момент это опыт большинства крайне бедных афроамериканцев. Но во всех вечерних новостях мы видим, как непрочна эта вера у тех, кто живет в атмосфере уличных перестрелок и школ, где нет туалетов, не говоря уже об учебниках. Таким образом, если афроамериканцы среднего класса, несмотря на собственный успех, и могут заразить других американцев разочарованностью в идеологии американской мечты, то несколько бедных афроамериканцев могут, имея на то гораздо больше оснований, подать такой пример полного отрицания американской мечты, что на его фоне разочарованность состоятельных американцев покажется незначительной.
Позвольте повторить: то, как рассматриваются данные угрозы идеологии американской мечты - как развенчание ли лицемерного классового или расового господства или как покушение на «последнюю, лучшую надежду на Земле» (или что- то среднее) - зависит от того, как оценивается способность американцев реализовать идеологию таким образом, чтобы она воплощала свои лучшие принципы. Это также зависит от взглядов на возможную замену этой идеологии. Но об этом позже...
45 Схожие опасения, но без моих сомнений относительно ценности американской мечты, см в: People for the American Way, 1992, p. 52.
46 Katz (1988).


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
411
Использовавшиеся в тексте аббревиатуры и библиография:
AJPS American Journal of Political Science AJS American Journal of Sociology APSR American Political Science Review ASR American Sociological Review NYT New York Times
APSA American Political Science Association ASA American Sociological Association IRP Institute for Research on Poverty MWPSA Midwest Political Science Association NBER National Bureau of Economic Research USGPO United States Government Printing Office
ABC News/Washington Post “ABC News/Washington Post 9/89 Poll”, 1989, Sept. 28-Oct. 3.
(1990) “ABC News/Washington Post Poll: Omnibus-
September 1990”, Step. 20-24.
Aberbach, Joel, and Jack Walker “Political Trust and Racial Ideology” in: APSR 64, 4, 1970b, pp. 1199— 1219.
Adams, James, and William Dressier “Perceptions of Injustice in a Black Community” in: Human Relations 10,41, 1988, pp. 753-767.
Allen, Richard “Structural Equality in Black and White” in: Howard J. of Communication 5, 1-2, 1994, pp. 69-91.
Alston, Jon, and K. Imogene Dean “Socioeconomic Factors Associated with Attitudes toward Welfare Recipients and the Causes of Poverty” in: Social Service R. 46, 1, 1972, pp. 13-23.
Austin, Roy, and Steven Stack “Race, Class, and Opportunity: Changing Realities and Perceptions” in: Sociological Q., 29, 3, 1988, pp. 357-369.
Austin, Roy, and Hiroko Dodge (1990) “Despair, Distrust and Dissatisfaction among Blacks and Women, 1973— 1987”, paper at the annual meeting of the ASA, Washington, D.C.
Brink, William, and Harris, Louis. Black and White, Simon and Schuster, 1966.
Brown, Ronald, et al. The 1984-1988 National Black Election Panel Study [NBES]: A Sourcebook (U. of Michigan, Institute for Social Research), 1994.
Bullough, Bonnie. “Alienation in the Ghetto” in: Bullock III, Charles and Rodgers, Harrell Jr. (eds.), Black Political Attitudes, Markham, 1972, pp. 83-96.
CBS News/NYT “The Kemer Commission- Ten Years Later”, 1978, Feb., pp. 16-19 .
“May National Poll”, 1992, May, pp. 6-8.
Campbell, Angus, and Schuman, Howard. “Racial Attitudes in Fifteen American Cities” for National Advisory Commission on Civil Disorders (U. of Michigan, Institute for Social Research), 1968, Jan.-March.
Campbell, Angus, Philip Converse, and Willard Rodgers. The Quality of American Life, Russell Sage Foundation, 1976.
Campbell, Bruce. “The Interaction of Race and Socioeconomic Status in the Development of Political Attitudes” in: Social Science Q. 60, 4, 1980, pp. 651-658.
Carr, Leslie and Hudgins, John. “Race, Class, and External Political Efficacy”, Old Dominion U., Dept, of Sociology, 1989.
Cavanagh, Thomas. Inside Black America: The Message of the Black Vote in the 1984 Elections, Joint Center for Political Studies, 1985.
Citrin, Jack, Reingold, Beth, and Green, Donald. American Identity and the Politics of Ethnic Change” in: J. of Politics 52, 4, 1990, pp. 1124—1154.
Colasanto, Diane. “Black Attitudes” in: Public Opinion 10, 5, 1988, pp. 45^19.
Converse, Philip et al. American Social Attitudes Data Sourcebook, 1947-1978, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1980.
Dawson, Michael. Behind the Mule: Race and Class in African American Politics, Princeton (NJ), Oxford: Pringsinton Univ. Press, 1994b.
Denton, Herbert, and Sussman, Barry ‘“Crossover Generation’ of Blacks Expresses Most Distrust of Whites” in: Washington Post, 1981, Mar. 25, pp. Al, A2.
Erskine, Hazel “The Polls: Race Relations” in: Public Opinion Q. 26, 1, 1962, pp. 137-148.
“The Polls: Negro Philosophies of Life” in: Public
Opinion Q. 33, 1, 1969a, pp. 147-158.
Franklin, V.P. “From Integration to Black Self Determination” in: Spencer, Margaret, Brookins, Geraldine, and Allen, Walter (eds.), Beginnings: The Social and Affective Development of Black Children, Erlbaum, 1985, pp. 19-28.
Gallup, George, (ed.) Gallup Poll: Public Opinion, 1987, (Wilmington: Scholarly Resources), 1987.
Gallup Organization “The Gallup Poll”, 1961, June 23- 28.
Gallup Organization “The Gallup Poll”, 1963, May 23- 28.
“Hopes and Fears” for Potomac Associates, 1964,
Oct.
“Gallup/Newsweek Poll: Race Relations” for Newsweek, 1988, Feb. 19-22.
“Gallup News Service Survey: June Omnibus, Wave
2”, 1991b, June 13-16.
“Gallup News Service Survey: May Omnibus, Wave
1”, 1992, May 7-10.
“CNN/USA Today-Report Card no. 5” for CNN/
USA Today, 1994, April.
Gilliam, Franklin Jr. “Black America: Divided by Class?” in: Public Opinion 9, 1, 1986, pp. 53-57.
Goldman, Peter. Report from Black America, Simon and Schuster, 1969.
Gordon S. Black Corporation “USA Today Poll: Racism” for USA Today, 1989a, Aug. 30-31.


412
Раздел 8. Результаты демократии
Gurin, Patricia, Hatchett, Shirley and Jackson, James. Hope and Independence: Blacks’ Response to Electoral and Party Politics, Russell Sage Foundation, 1989.
Harris, Louis “Yuppie Lifestyle Felt To Be Unattractive to Americans”, N. Y.: Harris Survey, 1986, Feb. 3.
Harris, Louis, and Associates “Racial Survey: Black Sample,” for Newsweek, 1966a, June.
“Racial Survey: Random Sample” for Newsweek,
1966b, June.
“College Student Peace Corps Survey: Black Sample”, 1968.
“American Women’s Opinion Survey [Women]” for
the Virginia Slim Division of Liggett and Meyers, 1970a, Aug.
“American Women’s Opinion Survey [Men]” for the
Virginia Slim Division of Liggett and Meyers, 1970b, Aug.
A Study of Attitudes toward Racial and Religious
Minorities and Toward Women, for National Conference of Christians and Jews, 1978, Nov.
“Children’s Needs and Public Responsibilities” for
Group W-Westinghouse Broadcasting Co., 1986b, Sept.
“A Nation Divided on Black Progress” for Business
Week/Harris Poll, 1988, Jan. 20-26.
Harris, Louis, and Associates (1989b) The Unfinished Agenda on Race in America, vol. 2, for NAACP Legal Defense and Educational Fund, 1988, June-Sept..
The Unfinished Agenda on Race in America
(unpublished tables), 1989c
“The View from the Trenches” June. Hochschild,
Jennifer (1981) What's Fair? American Beliefs about Distributive Justice, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1990.
“The Double-Edged Sword of Equal Opportunity” in:
Shapiro, Ian and Reeher, Grant (eds.), Power, Inequality, and Democratic Politics, Westview Press, 1988,168-200.
Huber, Joan, and Form, William. Income and Ideology, New York: The Free Press, 1973.
Hughes, Michael, and David Demo “Self-Perceptions of Black Americans” AJS 95, 1, 1989, pp. 132-159.
Hutcheson, John. Racial Attitudes in Atlanta, Emory Univ., Center for Research in Social Change, 1973.
Jackman, Mary, and Jackman, Robert. Class Awareness in the United States. Berkely (Ca.), London: Univ. of California Press, 1983.
Johnson, Gloria.“Estimated Reference Group Effects of Underemployment and Underpayment on Psychosocial Functioning among Working Men” in: National Journal of Sociology 3, 1, 1989, pp. 25-50.
Joint Center for Political Studies “JCPS Releases In- Depth Survey of Black Political Attitudes,” press release, 1984, August 30.
Katz, Stanley. “The Strange Birth and Unlikely History of Constitutional Equality” in: Journal of American History 75(3), 1988, pp. 747-762.
Killian, Lewis, and Grigg, Charles. "Urbanism, Race, and Anomia” AJS 67, 6, 1962, pp. 661-665.
Kluegel, James, and Smith, Eliot. Beliefs about Inequality, Aldine de Gruyter, 1986.
Langton, Kenneth, and M. Kent Jennings . “Political Socialization and the High School Civics Curriculum in the United States” in: Bullock III, Charles and Rodgers, Harrell Jr., (eds.), Black Political Attitudes, Markham, 1972, pp. 60-71.
Lewis, I. A., and Schneider, William.”Black Voting, Bloc Voting, and the Democrats” in: Public Opinion 6, 5, 1983, pp. 12-15,59.
Los Angeles Times Poll no. 71: "National Survey”, 1983, Sept. 18-22.
untitled, 1991a, June 28-30.
Poll no. 259: “Judge Thomas, Race Relations and
Ronald Reagan,” 1991b, Sept. 21-25.
McClosky, Herbert, and Zaller, John. The American Ethos: Public Attitudes toward Capitalism and Democracy, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1984.
McLeod, Ramon “Different Views of Gains by Blacks,” San Francisco Chronicle, 1988b, Mar. 30, pp. Al, A4.
Marshall, Nancy, and Rosalind Barnett. “Race, Class and Multiple Role Strains among Women Employed in the Service Sector” in: Women and Health 17, 4,
1991, pp. 1-19.
Marx, Gary “Negro Political Attitudes” (also titled “Anti-Semitism-Negro Oversample”, Univ. of California, Berkeley, Survey Research Center, 1964.
Protest and Prejudice: A Study of Belief in the Black
Community, Harper Torchbooks, 1969.
Matthews, Donald, and James Prothro. “The Negro Political Participation Study”, U. of North Carolina, 1961, March-June.
Media General/Associated Press “National Poll #21”, 1988, June 22-July 3.
Middleton, Russell. “Alienation, Race, and Education” ASR 28, 6, 1963, pp. 973-977.
Myrdal, Gunnar. An American Dilemma, Harper & Brothers, 1944.
NBC News “R.A.C.E.-Racial Attitudes and Consciousness Exam”, N. Y.: NBC News, 1989a.
National Conference. Taking America’s Pulse: The Full Report of the National Conference Survey on Inter- Group Relations, by LH Research, N. Y.: National Conference of Christians and Jews, 1994.
NYT/WCBS News “New York City Race Relations Survey”, 1985, April 27-May 3.
NYT/WCBS-TV Channel 2 News. “New York City Poll,” 1994, June 12-15.
Parent, T. Wayne, and Stekler, Paul. “The Political Implications of Economic Stratification in the Black Community”, Western Political Q. 38, 4, 1985, pp. 521— 538.
People for the American. Way Democracy’s Next Generation II: A Study of American Youth on Race, Washington, D.C.: People for the American Way,
1992.
Pettigrew, Thomas. A Profile of the Negro American, Van Nostrand, 1964.


Дж.Л. Хохчайлд. Правда об американской мечте: раса, класс и душа нации
413
Reese, Laura, and Brown, Ronald. “The Effects of Religious Messages on Racial Identity and System Blame among African Americans,” Journal of Politics 57, 1995, pp. 24-43.
Roper Organization. “The American Dream Survey,” for the Wall Street J., 1986, Oct.
Schlozman, Kay, and Verba, Sidney Injury to Insult: Unemployment, Class, and Political Response, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1979.
Schuman, Howard, and Hatchett, Shirley. Black Racial Attitudes, Univ. of Michigan, Institute for Social Research, 1974.
Schuman, Howard, Charlotte Steeh, and Lawrence Bobo Racial Attitudes in America, Cambridge (Ma.), London: Harvard U. Press, 1988.
Searles, Ruth, and Williams, J. Allen Jr. “Negro College Students’ Participation in Sit-ins,” in: Social Forces 40,3, 1962, pp. 215-220.
Shingles, Richard. “Black Consciousness and Political Participation,” APSR 75, 1, 1981, pp. 76-91.
Sigelman, Lee, and Welch, Susan. Black Americans’ Views of Racial Inequality, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991.
Smith, Robert. “Sources of Urban Ethnic Politics”, Research in Race and Ethnic Relations (JAI Press), 5, 1988, pp. 159-191.
Smith, Robert, and Seltzer, Richard. Race, Class, and Culture: A Study in Afro-American Mass Opinion, UNY Press, 1992.
Sniderman, Paul, Tetlock, Philip, and Piazza, Thomas. “Race and Politics Survey”, U. of California, Berkeley, Survey Research Center, 1991, Feb. 1-Nov. 21.
Survey Research Center, Univ. of California, Berkeley. “Anti-Semitism in the United States” for Anti- Defamation League of B’Nai B’rith, 1964, Oct.
Tate, Katherine. From Protest to Politics: The New Black Voters in American Elections, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1993.
Taylor, D. Garth. Metro Survey Report, Metropolitan Chicago Information Center, 1993.
1994 Metro Survey Report, Metropolitan Chicago
Information Center, 1994.
“Thirty Years after ‘I Have a Dream’”,The Polling Report 9, 18, 1993, Sept. 13, p. 2.
Verba, Sidney, and Orren, Gary. Equality in America: The View From the Top, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1985.
Washington Post. “Washington Post Poll: Race Relations,” 1992, Feb. 28-Mar. 3.
Welch, Susan, et al. ’’Justice for All: Still an American Dilemma,” Challenge 5, 1, 1994, pp. 19-37.
Wright, James. The Dissent of the Governed: Alienation and Democracy in America, Academic Press, 1976.
Yankelovich Clancy Shulman. ’’Rodney King Verdict and the Los Angeles Riots” for Time and Cable News Network, 1992, April 30.


После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: мультитрадиционализм в Америке*
Роджерс М. Смит
С самого зарождения американской нации специалисты говорили о политической культуре Америки как о непревзойденном образце современной либеральной демократии, государстве народного согласия, где уважается принцип всеобщего равноправия. Политическое развитие страны описывалось как процесс реализации либеральнодемократических, или республиканских принципов путем «либерализации» и «демократизации» со- циоэкономических перемен, а также путем политических усилий, направленных на сглаживание возникающей в этой связи напряженности в обществе. Нелиберальные, недемократические убеждения и действия представлялись проявлением невежества и предрассудков, обреченных на непопулярность, поскольку ни один разумный человек не выступит в их поддержку. За этой точкой зрения стоит авторитет ряда выдающихся авторов, начиная с Гектора Сент Джона Кревекера в XVIII в., Гарриеты Мартино и Лорда Брайса в XIX в. и заканчивая Гуннаром Мюрдалем и Луисом Харцем в XX в. И сегодня ведущие социологи, такие как Самюэль Хангтинтон, Уолтер Дин Бернхам, Ира Катцнельсон, правоведы, историки и культорологи, такие как Кеннет Карст, Джон Диггинс, Сакван Беркович, как и многие другие, кладут ее в основу своих трудов. Практически все обращаются к класси¬
ческому анализу американской политики, представленному в труде Токвиля «Демократия в Америке».
В основном тезисе исследований Токвиля, состоящем в том, что американское общество формировалось под действием необычайно свободных и эгалитаристских идей и материальных условий, преобладавших в момент зарождения государства, заключена безусловная правда. И тем не менее, целью данной работы является попытка оспорить это положение, исходя из того, что его сторонники не придают должного значения неэгалитаристским идеологиям и условиям, которые оказали на сущность американской политики и ее действующих лиц не менее глубокое воздействие. На протяжении более 80 процентов всей истории США американские законы не позволяли большей части населения земного шара получать американское гражданство только лишь по причине расового, национального или полового несоответствия. По крайней мере две трети истории Америки - это период, когда преобладающая часть взрослого населения страны также не могла получить полноправное гражданство по тем же причинам. В противоположность взглядам Токвиля на американское гражданское самосознание, тогда не имело значения, насколько убеждения этих людей были «либеральными», «демократическими» или «республиканскими»*  1.
* Выдержки из: Smith, Rogers М. “Beyond Tocqueville, Myrdal, and Hartz: The Multiple Traditions in America” in: American Political Science Review 87, 1993, no. 3, pp. 549-566.
1 	Существуют разные статистические данные о том, сколько человек считает датой основания Соединенных Штатов 1776 года («Декларация независимости») и сколько - 1789 года (ратификация Конституции). До 1789 года, согласно государственной политике, небелое население и женщины не могли претендовать на полноправное гражданство. Женщины формально могли считаться гражданами США, но почти повсеместно вплоть до 1920 года они не имели избирательных прав, что делало их гражданами второго сорта. Открытое ущемление женщин в других политических и экономических правах продолжалось до 60-х годов XX века. Натурализация в период с 1790 года до 1868 года ограничивалась белыми людьми, а для лиц большинства азиатских национальностей была закрыта вплоть до 1952 года. До тех пор введенная в 1920-х годах система национальных квот, ограничивавшая иммиграцию, запрещала большинству выходцев из Азии и Южной Европы въезд с США с целью постоянного проживания и получение гражданства именно по причине их расовой или этнической принадлежности. Эта система была отменена только в 1965 году. Несмотря на формальные конституционные гарантии, введенные в середине 1860-х годов, чернокожие американцы были ущемлены в большей части ключевых гражданских прав вплоть до принятия Закона о Гражданских правах в 1964 году и Закона об избирательных правах в 1965 году (Higham, 1975, рр. 29-66; Kettner, 1978, рр. 287-322; Smith, 1989). Таким образом, с учетом специфики в каждый отдельный период, вплоть до 1965 года отказ в доступе к полноправному гражданству по причине расы, этнической принадлежности или пола всегда исключал для большей части мирового населения какую-либо возможность стать гражданином США. Это составляет примерно 83 процента всей истории США с момента принятия Конституции, 88 процентов - со времени Декларации независимости. Если же считать, что женщины стали полноправными гражданами с момента получения избирательных прав в 1920 году, это был год, когда большинство взрослого населения страны получило юридическое право на полноправное гражданство. Тем не менее, это не отменяет того факта, что на протяжении двух третей американской истории (с любой точки отсчета) большая часть взрослого населения страны не имела юридической возможности получить полноправное гражданство по причине расовой, этнической или половой принадлежности.


Р.М. Смит. После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: мультитрадиционализм в Америке
415
Таким образом, изложенные Токвилем идеи представляются обманчивыми по причине его слишком узкого подхода. В их центре - отношения среди незначительной части американцев (белых мужчин, в основном выходцев из Северной Европы), проанализированные через призму категорий, базирующихся на иерархии политических и экономических статусов жителей Европы: монархов и аристократов, горожан - промышленников и торговцев, фермеров, промышленных и сельскохозяйственных рабочих, бедняков. Поскольку большинство европейских наблюдателей и американцев британского происхождения мыслили эти категории политически фундаментальными, легко понять, почему самой удивительной чертой нового общества они всегда считали отсутствие какой- либо иерархии, в которой социальный статус определяется по происхождению (аскриптивной иерархии). В Британской Америке не было наследственной монархии или аристократии, а революционеры отвергли как власть английского короля и аристократии, так и возможность создания вместо этой иерархии какого бы то ни было американского аналога. Из-за этих черт политической жизни Соединенные Штаты казались в высшей степени эгалитарным государством по сравнению с Европой.
Однако относительный духовный, материальный и политический эгалитаризм, который доминировал при создании государства в среде белого населения среднего достатка, соседствовал со множеством других устоявшихся аскриптивных (основанных на изначально неравном статусе) социальных систем, против которых американские революционеры в основном не выступали2. Считалось, что мужчинам от природы назначено руководить женщинами как в семье, так и в политической жизни. Утверждалось культурное - и, возможно, биологическое - превосходство белых европейцев из Западной и Северной Европы над черными африканцами, бронзовокожими коренными жителями Америки и, в общем, представителями всех прочих рас и культур. Многие британские американцы относились к религии как к врожденной данности и считали, что Бог создал протестантов духовно, политически и теологически превосходящими католиков, евреев, мусульман и пр.
Эти взгляды - не просто эмоциональные предрассудки или «мнения». Со временем интеллекту¬
альной и политической элитой Америки были сформулированы четкие оправдания существования подобных аскриптивных (определяющих статус по рождению) социальных систем, включая «неэгалитаристские» цитаты из Библии, научный расизм «американской школы» этнологии, расистский и сексистский дарвинизм и романтический культ англосаксонизма в американской историографии. Все эти источники определяют истинный смысл американизма с присущими только ему формами культурной, религиозной, этнической и, в особенности, расовой иерархий3. Многие сторонники аскриптивного американизма утверждали, что политическая и экономическая структуры государства должны формально отражать природное и культурное неравенство даже за счет несоблюдения принципа всеобщих прав. И хотя подобные взгляды никогда не были доминирующими, они оказали широкое и глубокое влияние на политическую культуру Америки.
Таким образом, чтобы получить более правдивую картину политической культуры Америки и характерных для этой культуры конфликтов, мы должны рассмотреть не только известные нам категории (ныне не существующих) феодализма и социализма и (наличествующих) буржуазного либерализма и республиканизма. В формирование нации значительный вклад внесли также идеологии и порядки, которые определяли отношения между составляющим меньшинство белым населением и подчиненными ему социальными группами, а также отношения между этими группами. Если иметь в виду эти элементы, то широкая равнина американского эгалитаризма, изображенная Токвилем и другими, вдруг покажется совсем иной. Вместо бескрайней равнины мы увидим изначальную ситуацию в Америке всего лишь относительно небольшой недавно выравненной долиной относительного равенства, затерявшейся среди неприступных гор иерархии. И хотя мы видим, как ценой серьезных усилий эти горы выравниваются и долина расширяется, многие из вершин оказываются вулканами: зачастую при малейшем давлении происходит извержение, в результате которого вырастают новые неприступные горы.
Несомненно, на американскую систему врожденных, неравных статусов и идеологию, которая подкрепляла эту систему, всегда в значительной
2 Оррен (Оггеп, 1991), один из главных критиков токвилианских исследований, показывает, что аскриптивные неэгалитаристские системы в сфере трудовых отношений существовали даже среди белых.
3 Издавна многие американские мыслители и политики полагали, что, «подобно Цепи бытия, человеческие расы образовывали упорядоченную иерархию» (Haller 1971, р. 11; Russet 1989, рр. 201-203). Некоторые верили в естественный порядок ранжирования рас, другие полагали, что культуры разделялись на культуры высших и низших уровней цивлизации. Многие считали, что раса и культура взаимосвязаны. Мнения ученых расходилиь в вопросе определения места азиатских, африканских, индейских и других рас и культур в иерархии, но градация внутри этих рас имела меньшее значение, чем превосходство белых над представителями всех этих рас. К примеру, до Гражданской войны мулаты юридически рассматривались как промежуточная раса, но к 1850-м годам белые понизили их статус до статуса «чисто чернокожий» (Williamson, 1980).


416
Раздел 8. Результаты демократии
степени воздейстовало, в том числе ограничивая ее, наличие либеральных демократических принципов и институтов. Верно, однако, и обратное. Хотя в Америке либеральные демократические идеи и принципы имели больший эффект, чем где-либо еще, америкакнская политика представляется, в лучшем случае, результатом взаимодействия различных политических традиций, включая либерализм, республиканизм и формы аскриптивного американизма, которые в совокупности и формировали политическую культуру Америки, при этом ни одна отдельно взятая из них не составляла этой культуры в целом4. Хотя между американцами часто случались столкновения по поводу противоречий среди этих традиций, почти все стралась объединить самое лучшее каждой из них.
Точки зрения, основанные на идее о врожденном социальном неравенстве, имели такую силу в Америке потому, что могли предложить нечто такое, чего не могли дать ни либерализм, ни республиканизм. Многим американцам они предлагали прочные интеллектуальные и психологические основания верить, что их социальная роль и личные качества обладают особенностью, в которой содержится присущая от рождения и исключительная ценность, полученная благодаря природе, истории и Богу. Очевидно, эти логические обоснования помогали тем, кто находился на вершине национальной политической, экономической и социальной иерархий. Но и многие американцы, не входившие в элиту, чувствовали, что традиционные национальные структуры наследственной иерархии и врожденной судьбы придают им некую социальную значимость, а вместе с ней и материальные и политические выгоды.
В традиционных трудах, сконцентриованных на феномене отсутствия аристократии и социализма, обычно подчеркиваются наличие либеральных и демократических идей даже в речах американских диссентеров (Наг1;о£, 1987). В этих трудах, однако, не объясняется, как и почему либеральные усилия зачастую проигрывали силам, направлен¬
ным на создание новых форм расовой и гендерной иерархии. Эти силы иногда сводили на нет серьезные либеральные достижения, особенно на протяжении пятидесяти лет после Реконструкции. Отголосок тех лет слышен и сегодня.
Своей основной задачей я считаю убедить читателя в том, что многие признанные мнения о политической культуре Америки не соответствуют реальному положению дел. Я кратко расскажу о том, как, заменив тезиз Токвиля мульти- традиционным взглядом на Америку, можно провести анализ, в результате которого сложилась бы более полная и многое объясняющая картина. Такой подход актуален для современной политики в двух аспектах. Во-первых, он указывает на возможность того, что в Америке в будущем могут сложиться новые интеллектуальные, политические и правовые системы, вновь укрепляющие расовое, этническое и гендерное неравенство. Такая перспектива казалась бы маловероятной, если бы США всегда были в основном либеральной демократической страной, где все маргинальные проявления последовательно изживались бы. Однако она вполне реальна, если традиции либеральной демократии были лишь частью американской культуры, где всплеск неэгалитаристских идеологий и политики наблюдался даже после значительных либерально-демократических завоеваний. Во-вторых, политические последствия распространения точки зрения, что Америка никогда не была полностью либеральной страной и что перемены дались ценой напряженных усилий и часто оказываются неустойчивыми, сильно диссонируют со спокойствием (иногда безальтернативностью), порожденным убеждением в том, что в стране всегда главенствовала либеральная демократия.
Моя задача - пересмотреть и подвергнуть критике положения Токвиля об источниках и динамике формирования демократии в Америке, а также труды наиболее влиятельных последователей теории Токвиля в современной социологии - Гуннара Мюрдаля American Dilemma (1944) и Луиса Хартца
4 	Понятие «традиция» здесь включает: 1) мировоззрение или идеологию, которые определяют ключевые политические и экономические институты, лиц, которые могут в них участвовать и те роли и права, на которые они имеют право, и 2) институты и порядки, которые воплощают и проводят в жизнь эти принципы. Таким образом, традиции - это не просто ряд определенных взглядов. Либеральная традиция подразумевает ограниченность государственной власти, торжество закона, защищающего частные права, и рыночную экономику, при этом все эти институты официально открыты для всех минимально рациональных взрослых. Республиканская традиция основана на общественном суверенитете, реализуемом через институты массового самоуправления. Она включает такие черты, как гражданское самосознание и регулируемая в целях достижения обещственного блага экономика. Поборники того, что я называю аскриптивными американистскими традициями, убеждены, что американцы неким образом «избраны» Богом, историей или самой природой быть носителями высших духовных и интеллектуальных качеств, которые часто связываются с расой и полом. Таким образом, многие американисты считают, что представителями небелых рас и женщинами необходимо управлять как зависимыми или второсортными гражданами, которым отказано в полных экономических правах и которых иногда вообще исключают из нации. Своим тезисом о том, что в политической культуре, институтах и взглядах Америки наблюдается эволюционирующее смешение этих традиций, я обязан Оррену и Скоуронеку (Orrén, Skowronek 1993).


Р.М. Смит. После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: мультитрадиционализм в Америке
417
Liberal Tradition in America (1955). Я утверждаю, что сам Токвиль был гораздо проницательнее своих последователей-«токвилианцев», хотя обозначенные проблемы касаются и его работ. Я собираюсь показать, как исходные положения теории Токвиля продолжают оказывать негативное воздействие на недавние научные изыскания, особенно на те, в которых рассматриваются вопросы американского политического самоопределения и гражданства в общем. И, наконец, я проиллюстрирую достоинства мультитрадиционного подхода, показав, что на его основе возможен более глубокий анализ процесса создания новых систем основанного на врожденных статусах неравенства в последующие за Реконструкцией годы и «эру прогресса».
Тезис Токвиля
Токвиль начинает свою работу «Демократия в Америке» привлечением внимания к очень большому влиянию одного из «базовых фактов» - основополагающего факта, на котором базируется в действительности весь уклад американского общества, а именно факта под названием «равенство условий». Интерес Токвиля сосредоточился на этом «факте» в силу того, что он видел, как демократическая революция в Европе, и в особенности, во Франции, сломила власть знати и королей. В США эта революция, казалось, «почти достигла своих естественных пределов». Таким образом, изучая Америку, Токвиль мог извлечь уроки для своей собственной нации и европейской культуры в целом (1969, рр. 9-12, 18...).
Воздействие основного положения теории Токвиля на современные исследования американских ученых было умножено двумя работами (среди многих других), в которых его идеи применены в отношении политики XX века. При этом усугубились и недостатки этих идей5. В каждом из двух исследований акцент сделан на одном из аспектов в предложенном Токвилем описании исходных условий зарождения США. В первом из них - исследовании расовых отношений в Америке Гунна- ра Мюрдаля (1944) - подчеркиваются идеалы просветительского «гуманистического либерализма». Разработанные лидерами революции в качестве формирующей и идеологической основы революционного движения, эти убеждения стали, по мнению Мюрдала, постулатами идеологии «американского кредо» и заключали в себе основной смысл борьбы американцев за независимость. Таким образом, эти идеи служили тем цементом, который связал нацию, и нашли отражение во всех основ¬
ных документах, в которых закреплен высший закон страны. Демократическим кредо провозглашались индивидуальная значимость и духовное равенство всех человеческих существ, а также их «неотъемлемое право на свободу, справедливость и равные возможности». Кроме того, отрицалось «неравенство, основанное на различии расы, веры или цвета кожи» (рр. 3-4, 7-8,25, 52)....
Если Мюрдаль подчеркивал, что на формирование мировоззрения первых американцев влияние оказали эгалитаристские идеалы Просвещения, то Луис Хартц (1955) основной акцент делал на описанных Токвилем относительно эгалитарных и свободных экономических и социальных условиях. Отсутствие в Америке феодальных институтов, классов, а также практический опыт существования «атомистической социальной свободы» делали США либеральным обществом. Хартц считал очень важным наличие в мировоззрении первых американцев «либеральной идеи», однако он не думал, что либералами американцев делало понимание особого идеологического наследия. В большинстве своем они были инстинктивными, даже «иррациональными» последователями Локка, и в большей степени таковыми, поскольку не знали ни одной альтернативы. Жизнь в условиях относительного отсутствия системы врожденных статусов и социальных иерархий позволила большинству американцев считать само собой разумеющимися либеральные убеждения в непреложности прав личности и либеральных свобод, мелкобуржуазную демократию и истории Горацио Алжера об экономической мобильности. Хартц сокрушался по поводу непреложного, догматического характера этого либерализма, возникшего из «либерального образа жизни», в гораздо большей степени, чем Мюрдаль или даже Токвиль, считая его тиранией единства, которая простиралась глубже, чем простая тирания большинства. Он был убежден, что антисоциалистическая внешняя и внутренняя политика Маккарти в начале 1950-х базировалась на отсутствии реального чувства класса и повсеместном принятии ценностей среднего класса в качестве естественных (рр. 6-23, 35-36, 46, 51, 58, 62- 63,66, 284—309)...
Таким образом, Токвиль, Мюрдаль и Хартц не сильно расходятся относительно того, почему политическая культура Америки была большей частью либерально-демократической, но в значительной степени их взгляды различны при оценке желательности такой культуры. Однако, вместе взятые, их аргументы служили укреплению мнения, что основополагающие ценности культуры США должны описываться именно так. Тем не
5 Другие основные труды в духе Токвиля включают: Boorstin, Daniel, Genius of American Politics, 1953 и Lipset M.,
First New Nation, 1963.


418
Раздел 8. Результаты демократии
менее, все трое писали свои работы в период, когда нация все еще отказывала - на основе расовых, этнических или гендерных предубеждений - многим американцам в возможности стать полноправными членами американского политического сообщества. То, что они вопреки этому были способны подчеркнуть демократическую природу американских ценностей, - живое свидетельство того, как сосредоточенность на отсутствии европейской классовой системы привело их к преуменьшению значимости других типов врожденного неравенства. Каждый из них, однако, отметил существование в Америке политических тенденций и убеждений, направленных на исключение части населения из общества, что опять-таки имело большое значение...
При более детальном анализе Токвиль показал глубокое понимание того, насколько ограниченной была демократия в Америке. Но, как и его последователи, он все еще в очень размытых терминах писал о предположительно эгалитаристских условиях Америки, наделяя темнокожих и коренных американцев статусом «отдельно существующих», каким бы важным он ни представлялся; Токвиль преуменьшал интеллектуальную мощь расизма, считая его всего лишь предрассудком. Хуже всего, Токвиль, как он сам утверждал, примирил более низкий социальный статус женщин с демократией, признав естественной ограниченность их социальной роли рамками домашнего хозяйства. Таким образом, в его работах Америка выглядела в большей степени либеральной демократией, чем была на самом деле. Менее всесторонние анализы Мюр- даля и Хартца усилили эти недостатки.
Оба полностью умалчивают о проблеме прав женщин...
Более поздняя концепция Хартца ... близка взглядам Мюрдаля. Несмотря на противоположные суждения в вышедшей ранее книге, оказалось, что защита расового неравенства в Америке в итоге была выстроена в терминах либерализма. И, с позиций либерализма, американцы могли оправдывать расовое неравенство, отказывая в общечеловеческих качествах лишь темнокожим.
Это положение не выдерживает никакой критики. В нем нет ни слова о том, почему даже после закрепления в конституции человеческой природы темнокожих американцы создали новые системы расового неравенства, касающиеся не только темнокожего, но и прочего небелого населения, и сохраняли эти системы на протяжении большей части двадцатого века. Хартц обратился к недавним примерам борьбы за гражданские права и, таким
образом, оставил слишком длинный период в истории без внимания. Этот недочет отражает более серьезный недостаток в его анализе в целом: если «европейские идеологии», такие как либерализм, не знали расовой проблемы, то откуда взялась категория «расы», которую они должны были принимать во внимание? Почему эта «неизвестная» (и не имеющая оправдания с биологической точки зрения) классификация была «центральным интеллектуальным предрассудком» на протяжении истории США? Ответ в том, что она была занесена в умы американцев престижными интеллектуальными традициями, большей частью, бесспорно, нелиберальными, которые защищали подчиненную роль небелых народов, отстаивая точку зрения, что человеческая природа естественным образом разделена на иерархически выстроенные «расы». В ключевых социальных институтах, распространенных настроениях и духовных убеждениях Америки всегда было много того, что делало эти традиции непреодолимыми...
В эпоху, отмеченную разногласиями по поводу мультикультурализма, можно подумать, что проблема ограниченности положений Токвиля, Хартца и Мюрдаля давно отошла на второй план. Однако для многих исследователей в области социологических и гуманитарных наук токвилианские аргументы все еще представляют собой широкое поле для дискуссий по поводу реальных, но менее значительных расхождений6  * *...
Ни один из этих общепринятых подходов к американской политике не делает акцента на расовой, этнической или гендерной структуре американского гражданского населения, хотя ни в одном из них также не удалось полностью избежать этой темы. За последние три десятилетия, однако, многие другие ученые существенно обогатили понимание этнокультурных составляющих американской жизни. Во многих из этих исследований содержатся факты в пользу рассмотрения американской политической среды с позиций мультитрадиционного подхода. Однако лишь в немногих работах говорится о важности этих сведений для общего понимания Америки. И, возможно, по причине реальной, пусть и частичной, истинности, схваченной в токвилианской традиции, те, кто все же это делал, обычно старались увязать свои выводы с положениями токвилианской теории, а не пытались ее опровергнуть...
В первую очередь, признание сильной притягательности ограниченных американистских идей не означает отрицания того, что либеральнодемократические традиции в Америке всегда
6 	Поскольку полный анализ работ, касающихся этой проблемы, невозможен, я обозначу лишь наиболее значи¬
мые теоретические направления, основанные на обманчивости концепции Токвиля. В особенности я затрону
полемику относительно американской политической культуры и проблемы гражданства - областей, для которых посылки Токвиля наиболее опасны.


Р.М. Смит. После Токвиля, Мюрдаля и Хартпца: мулыпитрадиционализм в Америке
419
обладали огромной нормативной и политической мощью, пусть их роль и не была столь главенствующей, как утверждают некоторые9. Напротив, это проливает новый - и, в некотором смысле, более лестный - свет на основополагающие либерально-демократические ценности американского образа жизни. Хотя некоторые американцы предпочли отказаться от понятий демократии и всеобщих прав, большинство все же этого не сделали; и хотя многие пытались разбавить эти убеждения исключающими социально-иерархическими взглядами, нелогичность подобных смешанных позиций неоднократно становилась основным инструментом успешных реформаторов. Но мы не дадим ясного представления о всей сложности этих реформ (и тем самым приуменьшим их значение), если станем недооценивать идеологическую и политическую привлекательность противодействующих аскриптивных традиций, описывая их как всего лишь теневую сторону доминирующего либерального республиканизма.
Центральным аспектом мультитрадиционного тезиса является то, что отличительной чертой политической культуры Америки всегда были не либеральные, республиканские или «аскриптивно- американистские» элементы, а, скорее, сложная картина, образованная комбинациями этих вроде бы несочетаемых традиций, с периодически возникающими в этой связи противоречиями. Поскольку в популярных трудах этот аспект не рассматривается, в них не рассматривается также и то, как и почему Америка пыталась сохранить черты всех трех разнородных традиций в комбинациях, которые более сильны с точки зрения психологической и политической привлекательности, чем интеллектуальной логичности.
Если сосредоточиться на этих вопросах, то возникает понимание американской политики, отличное от токвилианского по четырем основным пунктам. Во-первых, при таком подходе чисто либеральные или республиканские концепции гражданского единства нередко кажутся многим американцам недостаточно убедительными, так как в них содержатся элементы, которые разрушают, а не укрепляют искренние, устоявшиеся убеждения в правомерности той привилегированности, которой в США обладали традиции белой расы, христианские и англосаксонские традиции, а также патриархат. В то же время, даже американцам, в значительной мере поддерживающим эти неэгалитаристские традиции, не чужды либеральнодемократические ценности. Во-вторых, из этого следует, что для американцев типично, а не ано¬
мально, формировать социальные институты на базе диаметрально противоположных убеждений, например, таких, как вера в то, что темнокожие должны или, напротив, не должны быть полноправными и равноправными гражданами. Хотя Америка неизменно продолжает прикладывать усилия по сочетанию элементов противоположных позиций, возникающая в этой связи напряженность все же является важным стимулом перемен. В-третьих, когда более старые формы аскриптив- ного неравенства, такие как рабство, были отвергнуты как слишком нелиберальные, большинству американцев стало свойственно принимать новые доктрины и институты, в модифицированной форме воссоздающие те иерархии, которые они ценят. Таким образом, могут происходить и происходят сдвиги как в сторону большего неравенства и общественного неприятия, так и в сторону большего равенства и общественного признания. Наконец, процесс развития Америки не должен рассматриваться как просто результат нарастающего действия либеральных сил, постепенно подавляющих иные убеждения и порядки. Путь нации более извилист. Экономические, политические и духовные силы, двигающие США по пути либеральной демократии, часто сдерживались американскими лидерами, особенно в послевоенный период. Кроме того, на счету и политических течений в пользу более полного отражения якобы существующего биологического и культурного неравенства тоже есть победы. В отдельные периоды подобные взгляды преобладали, показывая путь не только безопасного, но и прогрессивного развития. Во все исторические периоды, включая настоящий, во взглядах американцев сочетались приверженность либеральной демократии и вера в то, что «особым» по своей сути народом американцев сделало наличие в обществе определенных групп, преимущество которых определено историей, природой и Богом. Сторонники этого взгляда обычно полагали такие убеждения правомерными и хорошо обоснованными с интеллектуальной точки зрения, однако их выводы всегда были в той или иной степени дискриминационными.
Чтобы проверить тезис мультитрадиционизма, рассмотрим ситуацию в США в 1870 году. К этому времени вследствие Гражданской войны и Реконструкции в либерально-демократическом характере законодательства США произошли серьезные прогрессивные сдвиги. Было отменено рабство. Все люди, рожденные в США и находящиеся под юрисдикцией этого государства, стали считаться гражданами США и тех штатов, где они родились,
9 	Я также согласен, что напряженность между демократическими и либеральными идеями была важным фактором американской истории, проявлявшимся, например, в столкновениях между защитниками прав собственности и популистскими и рабочими движениями. Эти конфликты, однако, включали обычно и споры о расовом, этническом и гендерном уложении общества.


420
Раздел 8. Результаты демократии
независимо от расы, вероисповедания или пола. Никто не мог быть ущемлен в избирательных правах по причине расы. Всеобщие гражданские права получили новую защиту в виде ряда государственных законов. Был аннулирован запрет натурализации африканцев от 1790 года, а экспатриация провозглашалась естественным правом. За последние два десятилетия активизировалась политическая роль женщин и в них стали признавать политических деятелей.
Какой прогноз на следующие 50 лет развития американского общества могли бы сделать анали- тики-токвилианцы, имея на руках такие факты? Луис Хартц настаивал бы, что, публично признав человеческое равенство темнокожих, прочих рас, женщин, США должны были бы обеспечить им доступ к полноправному гражданству. Мюрдаль, Карст, Фукс могли бы предположить, что неискорененные предрассудки вызвали бы сопротивление введению нового правового выражения Американского кредо, однако считали бы, что постепенно, пусть и ценой болезненных перемен, сопротивление будет сведено на нет. Токвиль же, с другой стороны, был бы настроен более пессимистично. Он сожалел бы о том, что в политику допущены женщины, полагал бы, что североамериканские индейцы продолжат вымирать, и предсказывал бы усугубление конфликтов между белыми и черными американцами, что, в конце концов, привело бы к некому социально-политическому катаклизму.
И никому бы не удалось объяснить то, что произошло на самом деле. В последующие 50 лет американцы не сделали темнокожих, женщин и представителей других рас полноправными и равными гражданами; не произошло и существенных сдвигов в искоренении расовых и гендерных предрассудков. Но ни представители социальных меньшинств, ни женщины формально не объявлялись существами более низкого порядка и не выводились за рамки политической жизни. И хотя белое население совершало массовые акты насилия против темнокожих и индейцев, численность этих социальных группы росла, при этом никакого катаклизма не назревало. Вместо этого интеллектуальной и политической элитой были выстроены наиболее изощренные теории расовой и гендерной иерархии за всю историю США; частично эти теории были воплощены в поразительно большом количестве новых законов, регулирующих натурализацию, иммиграцию, депортацию, избирательные права, избирательные институты, юридические процедуры и экономические права - но только частично. Законы сохраняли важные либерально-демократические черты, некоторые из которых были упрочены. У них было достаточно рычагов воздействия на духовные и материальные интересы большинства американцев, чтобы вынудить поборников неравноправия предпринимать
для достижения своих целей хитросплетенные, зачастую неловкие меры....
В итоге, если мы согласимся, что идеологии и институты аскриптивной иерархии формировали Америку во взаимодействии с присущими ей либерально-демократическими свойствами, мы лучше разберемся в тех многочисленных неэгалитаристских подходах и действиях, которые сложились после 1870 года и сохранялись на протяжении большей части XX века. Эту тенденцию удалось сломить ценой продолжительной и трудной борьбы, чему способствовала международная ситуация в период Второй мировой войны и «холодной войны». При этом не ясно, окончена ли эта борьба. Новые тенденции в политических и научных теориях и доктринах «золотого века» и «эры прогресса» должны предупредить нас о возможности того, что и в наше время могут обрести силу новые интеллектуальные системы и политические силы, защищающие расовое и гендерное неравенство.
Сегодня угрозы реформам гражданского законодательства, осуществленным в 1960-1970-е годы, не такие серьезные, какими были в 1890-е годы угрозы реформам в области гражданских прав 1860-х годов. Тем не менее, ведущие ученые, такие как Ричард Эпштейн, утверждают, что нация должна отменить все так или иначе затрагивающие проблему рас законы, включая даже Закон о гражданских правах 1964 года, заменив их программами «самопомощи» в рыночных условиях для темнокожих американцев. Как раз эту позицию отстаивали многие «либералы» XIX-го века, оправдывая отказ от Реконструкции. Если глядеть в корень, Эпштейн, почти так же, как и его предшественники в XIX веке, основывает свои либеральные взгляды не столько на доктрине прав человека, сколько на эволюционной биологии, не смущаясь тем, как некоторые время от времени используют подобные аргументы для объяснения расового и экономического неравенства (Epstein, 1985, р. 341, п. 19; Fairchild 1991). И хотя прошлый опыт подобного смешения экономики и социобиологии настораживает, некоторые влиятельные современные темнокожие лидеры, такие как Джастис Кларенс Томас и экономист Томас Совелл, так же как до них Букер Т. Вашингтон, согласны с позицией «самопомощи».
Расовая, национальная и религиозная напряженность в Америке ощущается довольно явно, чему свидетельство - компании Бьюкенена и Дьюка, Христианская коалиция, бунты в Лос- Анджелесе, агитация за использование только английского языка, популярность антияпонских произведений, новые формы жилищной сегрегации и всплеск сепаратистских идеологий среди многих молодых ученых. Особенно поражает дискуссия по поводу «этнически низших слоев общества» (ethno- underclass), поскольку, как отмечает Лоуренс Фукс, о представителях бедных городских меньшинств


Р.М. Смит. После Токвиля, Мюрдаля и Хартца: мулътитрадиционализм в Америке
421
часто говорят как об историко-социальных носителях иностранных духовных ценностей (1990, рр. 487-489). Политический посыл таких работ часто, хоть и ненамеренно, напоминает схожее описание нежелательных «рас» у Лоджа: эти группы предстают столь безнадежно иными и опасными, что они не заслуживают равного статуса в политическом сообществе.
Пока еще слишком рано оценивать воздействие этих факторов на современную ситуацию в Америке. Достижения американцев в построении более открытой демократии дают основания верить, что
Библиография:
Boorstin, Daniel. The Genius of American Politics, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1953.
Epstein, Richard A. Takings: Private Property and the Power of Eminent Domain, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1985.
Epstein, Richard A. Forbidden Grounds: The Case Against Employment Discrimination Laws. Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1992.
Fairchild, Halford H. “Scientific Racism: The Cloak of Objectivity” in: Journal of Social Issues 47, 1991, pp. 101-115.
Fuchs, Lawrence H. The American Kaleidoscope: Race, Ethnicity, and the Civic Culture, Hanover, NH: Univ. Press of New England, 1990.
Haller, John S. Jr. Outcasts from Evolution: Scientific Attitudes of Racial Inferiority, 1859-1900, Urbana: Univ. of Illinois Press. 1971.
Hartog, Hendrik. “The Constitution of Aspiration and ‘The Rights that Belong to Us All”’ in: Thelen, David (ed.). The Constitution and American Life, Ithaca (NY), London: Cornell Univ. Press, 1987.
Hartz, Louis. The Liberal Tradition in America: An Interpretation of American Political Thought Since the Revolution, New York: Harcourt, Brace & World, 1955.
Higham, John. Send These to Me, New York: Atheneum Press, 1975.
Kettner, James. The Development of American Citizen¬
нелиберальные силы не одержат верх. Но, отказавшись от точки зрения, что в основе американской политики лежат исключительно либеральнодемократические ценности и условия, мы сможем не только лучше объяснить прошлое нации, осознав, как и почему выступления против либеральнодемократических принципов часто были успешными, но и лучше понять настоящее и будущее американской политики. Отказавшись от этой точки зрения, мы должны анализировать Америку как продукт непрекращающегося взаимодействия зачастую несовместимых многообразных традиций.
ship, 1608-1870, Chapel Hill (NC), London: Univ. of North Carolina Press, 1978.
Lipset, Seymour Martin. The First New Nation, New York: Basic Books, 1963.
Myrdal, Gunnar. An America Dilemma: The Negro Problem and American Democracy. Rept. 20th Anniversary ed., 1962. New York: Harper & Row, 1944.
Orren, Karen. Belated Feudalism: Labor, the Law, and Liberal Development in the United States, New York: Cambridge Univ. Press, 1991.
Orren, Karen, and Skowronek, Stephen. “Beyond the Iconography of Order: Notes for a ‘New Institutionalism”’ in: Dodd, Lawrence C. and Jillson, Calvin (eds.). The Dynamics of American Politics: Approaches and Interpretations, Boulder: Westview Press. 1993.
Russett, Cynthia Eagle. Sexual Science: The Victorian Construction of Womanhood, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1989.
Smith, Rogers M. “‘One United People’ Second-Class Female Citizenship and the American Quest for Community” in: Yale Journal of Law and the Humanities
I, 1989, pp. 229-293.
Tocqueville, Alexis de. Democracy in America. Ed. Mayer
J. P., Garden City, New York: Anchor Books, 1969. Williamson, Joel. New People: Miscegenation and Mulat-
toes in the United States, New York: The Free Press, 1980.


9 ДЕМОКРАТИЯ И МИРОВОЙ ПОРЯДОК
К вечному миру Иммануил Кант
Демократия, экономическая взаимозависимость и международные
организации в создании зоны мира Брюс Рассет
Подвохи агрегирования данных
Дональд П. Грин, Су Йон Ким, Дэвид X. Юн
Демократия и ущерб от коллективных действий Рассел Хардин
Политическое представительство и демократический дефицит Пиппа Норрис
Трансформация политического сообщества: переосмысливая
демократию в контексте глобализации Дэвид Хелд


К вечному миру*
Иммануил Кант
Раздел второй,
содержащий окончательные статьи договора о вечном мире между государствами
Состояние мира между людьми, живущими по соседству, не есть естественное состояние; таковым, наоборот, является состояние войны, т.е. если и не беспрерывные враждебные действия, то постоянная их угроза. Следовательно, состояние мира должно быть установлено. Ведь прекращение военных действий не есть еще гарантия от них, и если соседи не дают друг другу такой гарантии (что может иметь место лишь в правовом состоянии), то тот из них, кто требовал этого у другого, может обойтись с ним как с врагом .  * 1Первая окончательная статья договора о вечном мире:
Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским
Республиканское устройство зиждется на трех принципах: во-первых, принципе свободы членов общества (как людей), во-вторых, принципе зависимости всех (как подданных) от единого общего законодательства и, в-третьих, принципе равенства всех перед законом (как граждан государства)***. Это единственное устройство, проистекающее из идеи первоначального договора, на которой должно быть основано всякое правовое законодательство народа. Это устройство с точки зрения права
* Выдержки из: Kant, Immanuel. Perpetual Peace, in: Reiss, Hans (ed.) Kant: Political Writings, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991.
По общему мнению, враждебно человек может поступать лишь по отношению к тому, кто уже делом нарушил его право, и это, конечно, верно, если и тот, и другой находятся в гражданско-правовом состоянии. Ведь тем самым, что один вступил в это состояние, он уже дает другому требуемую гарантию (при посредстве высшей инстанции, имеющей власть над обоими). Человек же (или народ) в естественном состоянии лишает меня этой гарантии и, живя рядом со мной, нарушает мое право уже самим этим состоянием - если не делом (facto), то беззаконностью своего состояния (statu iniusto): этой беззаконностью он постоянно угрожает мне, и я могу принудить его или вступить вместе со мной в общественно-правовое состояние, или же избавить меня от его соседства. Вот, следовательно, постулат, лежащий в основе всех следующих статей: все люди, которые имеют возможность влиять друг на друга, должны принадлежать к какому-либо гражданскому устройству. А правовое устройство в отношении лиц, к нему причастных, таково:
(1) устройство по праву государственного гражданства людей в составе народа (ius civitatis);
(2) устройство по международному праву государств в их отношении друг к другу (ius gentium);
(3) устройство по праву всемирного гражданства (ius cosmopoliticum), поскольку люди и государства, находясь между собой во внешних взаимовлияющих отношениях, должны рассматриваться как граждане общечеловеческого государства. Это деление не произвольно, напротив, оно необходимо с точки зрения идеи о вечном мире. Ведь если бы хоть один из них, физически воздействуя на другого, все же находился бы в естественном состоянии, то с этим было бы связано состояние войны, освобождение от которого и составляет цель в данном случае.
Правовая (стало быть, внешняя) свобода не может быть определена, как это обычно делают, как правомочие делать все, что угодно, если только не нарушать чьего-либо права. В самом деле, что значит правомочие? Возможность поступка, поскольку им не нарушают чьего-либо права. Следовательно, дефиниция гласила бы так: свобода есть возможность поступков, которыми не нарушается чье-либо право. “Не нарушают чьего-либо права (что бы ни угодно было делать), если только не нарушают чьего-либо права” - это, следовательно, пустая тавтология. Дефиниция моей внешней (правовой) свободы должна, скорее, гласить так: эта свобода есть правомочие не повиноваться никаким внешним законам, кроме тех на которые я мог бы дать свое согласие. - Точно так же внешнее (правовое) равенство в государстве есть такое отношение его граждан, когда каждый может обязать к чему-либо другого юридически, только если он сам подчиняется закону, требующему, чтобы и его могли обязать таким же образом. (Принцип правовой зависимости не нуждается в дефиниции, так как он заключается уже в понятии государственного устройства вообще). Значимость этих прирожденных, необходимо принадлежащих человечеству и неотчуждаемых прав подтверждается и возвышается принципом правовых отношений человека к высшим существам (если он верит в таковых), ибо, исходя из этих же принципов, он представляет себя также гражданином сверхчувственного мира. В самом деле, что касается моей свободы, то даже божественные законы, познаваемые мною только разумом, обязательны для меня лишь постольку, поскольку


И. Кант. К вечному миру
425
есть, следовательно, само по себе то, которое первоначально лежит в основе всех видов гражданской конституции; возникает лишь вопрос: единственное ли это устройство, которое может привести к вечному миру?
Республиканское устройство берет свое начало в чистом источнике права. Но кроме безупречности своего происхождения оно открывает перспективы желанного результата, а именно: вечного мира. Основание для этого следующее. Если (иначе и не может быть при таком устройстве) для решения вопроса быть ли войне или нет? требуется согласие граждан, то вполне естественно, что они хорошенько подумают, прежде чем начать столь скверную игру, ведь все тяготы войны им придется взять на себя: самим сражаться, оплачивать воен¬
ные расходы из своего кармана, в поте лица восстанавливать все разоренное войной - в довершение всех бед навлечь на себя еще одно, отравляющее и самый мир, - извечное (вследствие постоянно возможных новых войн) бремя долгов. Напротив, при устройстве, в котором подданный не есть гражданин (следовательно, при нереспубликанском), этот вопрос вызывает меньше всего сомнений. Ведь глава государства является не простым гражданином, а собственником его; война нисколько не лишает его пиров, охоты, увеселений, празднеств и т.п., и он может, следовательно, решиться на нее по самому незначительному поводу как на увеселительную прогулку, равнодушно предоставив всегда готовому к этому дипломатическому корпусу подыскать приличия ради какое-нибудь оправдание...
я сам мог бы дать на них свое согласие (ибо единственно на основе закона свободы, установленного моим разумом, я составляю себе понятие о божественной воле). Что касается принципа равенства по отношению к самому возвышенному существу, кроме Бога, (например, Эвону), то на каком основании я, исполняя на своем посту свой долг, как Эвон на своем, обязан лишь повиноваться, а ему принадлежит право повелевать? Нет такого основания. Бог же есть единственное существо, для которого не существует понятия долга; вот почему принцип равенства (в отличие от принципа свободы) не подходит для отношения к богу.
Что же касается права равенства всех граждан как подданных, то главное в вопросе о допустимости наследственного дворянства сводится к следующему: должно ли преимущество (одного гражданина перед другим), признаваемое государством, предшествовать заслуге, или наоборот? Очевидно, что если привилегия связана с рождением, то совершенно неизвестно, будет ли она сопровождаться заслугой (знание своего дела и честность при его исполнении); стало быть, это равносильно признанию ее (привилегии на предводительство) за счастливцем без всяких заслуг с его стороны. На это никогда не согласится общая воля народа в первоначальном договоре (а ведь именно эта воля есть принцип всех прав). Ибо человек благородной крови не есть тем самым благородный человек. Что же касается служилого дворянства (как можно было бы назвать привилегированное положение людей, занимающих более высокие должности, которого нужно добиться заслугами), то привилегия связана здесь не с лицом как его собственность, а с должностью; равенство этим не нарушается, так как, когда лицо оставляет должность, оно в то же время лишается и привилегии и возвращается к положению подданных.


Демократия, экономическая взаимозависимость и международные организации в создании зоны мира*
Брюс Рассет
На протяжении почти полувека со времен «холодной войны» США и их союзники проводили политику сдерживания, чтобы предотвратить распространение коммунистической идеологии и советской власти. Эта политика оказалась весьма успешной. Теперь ее место должна занять совершенно иная политика, направленная на упрочение демократических институтов во всем мире. Новый век означает не просто отказ от прежних, враждебных взаимоотношений; он предоставляет возможность развития фундаментально новых межгосударственных отношений...
Три ключевых принципа мирного международного порядка
...Современная политика нуждается в центральном организующем начале, опирающемся на те же принципы, что лежали в основе теории и практики политики сдерживания, исходившей из убежденности в успехе свободных политических и экономических систем. Этими принципами являются демократия, свободный рынок (существует мнение, что экономическая взаимозависимость способствует миру и процветанию) и международное право наряду с международными организациями. Каждый из этих принципов способствует укреплению мира, и во многих случаях один принцип подкрепляет другой, образуя таким образом «добродетельный круг», или замкнутую систему с обратной связью...
Стремление к миру государств с демократической формой правления долгое время было составной частью всей огромной системы, включающей как институты, так и саму деятельность по поддержанию мира. В 1795 году Иммануил Кант написал трактат о вечном мире, первым условием которого должны были стать государства с «республиканскими конституциями», что по существу является тем, что мы сегодня называем демократией. По
Канту, элементами такой конституции являются свобода, равенство субъектов перед законом, представительное правление и разделение властей. Еще одним основополагающим условием вечного мира было «космополитическое право», включающее международные торговые связи и свободную торговлю, и «мирный союз», установленный международно-правовым договором между республиками.
Вудро Вильсон выразил ту же идею в XX веке... В 1917 г. в его послании Конгрессу о войне утверждалось, что «только сотрудничество демократических стран сможет сохранить прочный мир». Этот подход возродили после Второй мировой войны; он же вдохновил и основателей Европейского Союза. С тех пор этот подход взяли на вооружение и в странах Южной Америки. В начале нового века он вновь привлек к себе внимание.
Демократии редко воюют друг с другом
Демократизация лежит в основе этого подхода по двум причинам. Во-первых, демократия - сама по себе желаемая форма правления: она признает и выдвигает на первый план человеческое достоинство. Демократия не является совершенной; она не должна силой навязываться народам, которые ее не хотят. Но для многих стран она предпочтительнее, чем те режимы, от которых они страдали.
Во-вторых, имеются неоспоримые доказательства того, что демократии не воюют друг с другом. Некоторые из них приводятся в моей книге «Понимание демократического мира» и во многих других недавно опубликованных работах*  1. В наше время под демократией подразумевается та страна, в которой почти каждый может голосовать, где выборы проводятся по принципу свободной конкуренции, глава исполнительной власти избирается всеобщим голосованием или избранным парламентом, а гражданские права и гражданские свободы гарантированы. Демократии не всегда миролюби¬
* Выдержки из: Russett, Bruce. “How Democracy, Interdependence, and International Organizations Create a System for Peace” in: Kegley, Charles and Wittkopf, Eugene (eds.), The Global Agenda, New York: McGraw-Hill, 2000.
1 Russett, Bruce. Grasping the Democratic Peace: Principles for a Post-Cold War World, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ. Press, 1993; Ray, James Lee. Democracy and International Conflict, Columbia: Univ. of South Carolina Press, 1995; Weart, Spencer. Never at War: Why Democracies Will Not Fight One Another, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1998; Russett, Bruce and Oneal, John R. Triangulating Peace: Democracy, Interdependence, and International Organizations, New York, London: W.W. Norton&Co., 2001, chs. 2, 3.


Б. Рассет. Демократия, экономическая взаимозависимость и международные организации...
427
вы - мы все знаем историю колониализма, тайного вмешательства во внутренние дела других стран и другие случаи явного использования силы. Демократии часто прибегают к силе в отношениях с авторитарными странами. Но отношения между государствами с прочной демократией качественно отличаются.
Маловероятно, что демократические государства могут вступить в какой-либо военный конфликт друг с другом или позволить такому конфликту перерасти в войну. Пограничные столкновения между ними также очень редки. Только в одном случае из восьми существует вероятность того, что два демократических государства станут угрожать применением силы друг против друга, как это делают недемократические государства, и только в одном случае из десяти существует вероятность того, что они сделают это. Устоявшиеся демократии не вели ни одной войны друг против друга в течение всего XX века (Хотя Финляндия, например, во Второй мировой войне заняла сторону «стран оси» против Советского Союза, однако она не участвовала ни в одном сражении против демократических государств).
Чем более демократично каждое из государств, тем более высока вероятность того, что отношения между ними будут мирными. И тем больше вероятность того, что демократические государства будут использовать «демократические» способы мирного разрешения конфликта. Их отношения построены на принципах взаимного уважения, они с готовностью принимают услуги посредников или добрые услуги третьей стороны в разрешении спора и соглашаются с арбитражем или юридическим решением, обязательным для исполнения2. Тщательный статистический анализ поведения стран показывает, что относительно мирные отношения между демократиями созданы не искусственно под влиянием других факторов, таких как одинаково высокий уровень благосостояния, высокие темпы роста или союзнические обязательства. Феномен мира между демократиями имеет место не только в богатых индустриально развитых странах Севера. В период «холодной войны» страны Севера находились в состоянии мира не только благодаря существованию общего врага и общей угрозы, так как угроза миновала, а мирное состояние до сих пор существует.
Феномен демократического мира можно объяснить широким распространением нормативных ограничений на конфликты между демократиями, в частности распространением на международную жизнь таких действующих между демократически¬
ми государствами цивилизационных норм, как «живи и дай жить другим» и мирное разрешение конфликтов. Феномен демократического мира можно объяснить и ролью институциональных ограничений при принятии демократиями решения начать войну. Эти ограничения гарантируют, во-первых, что любое государство, замешанное в конфликте интересов с другой демократией, может рассчитывать на достаточный период времени для положительного разрешения конфликта и, во- вторых, что процесс принятия политического решения будет относительно прозрачным. Причем эти два фактора взаимосвязаны, обоюдно усиливая друг друга.
При усилении процесса распространения демократических норм следует ожидать сокращения конфликтных случаев и войн. Там, где нормативные ограничения слабы, демократические институты могут использовать дополнительные средства, которые будут сдерживать применение силы против других демократических государств.
Если допустить, что автократические государства когда-нибудь станут демократическими, и если принять во внимание факт отсутствия войн между демократиями, можно сделать следующие выводы о картине международных отношений в будущем. Утверждение, что в современной международной системе демократии почти никогда не воевали друг против друга, представляет собой сложный феномен:
а) демократии редко воюют друг с другом (эмпирическое высказывание), потому что
б) демократии располагают иными способами разрешения конфликтов между собой, и потому войны они рассматривают как неэффективный способ решения конфликтов (утверждение, сделанное на основе осторожного расчета соотношения издержек и выгод) и
в) они исходят из того, что демократии не должны воевать друг с другом (утверждение, основанное на нормативной теории о принципах рационального поведения), что подтверждает эмпирическое высказывание. Именно поэтому, чем больше демократий будет существовать в мире, тем меньше у нас и у других демократий будет потенциальных врагов, и тем шире станет зона мира.
Возможность широкой зоны демократического мира существует. Но для того, чтобы эта возможность стала реальной, необходимо рассмотреть две фундаментальные проблемы: проблему поддержания демократической стабильности и перспективы изменения основных форм поведения на международной арене...
2 Leng, Russell. “Reciprocating Influence Strategies and Success in Interstate Bargaining” in: Journal of Conflict Resolution, 1993, March, pp. 3-41; Dixon, William. “Democracy and the Peaceful Settlement of International Disputes” in: American Political Science Review, 1994, March, pp. 14-32; Raymond, Gregory. “Democracies, Disputes, and Third- Party Intermediaries” in: Journal of Conflict Resolution, 1994, March, pp. 24-42. Rummel, R.J. Death by Government: Genocide and Mass Murder in the Twentieth Century, New Brunswick (NJ), London: Transaction, 1994.


428
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
Укрепление демократии и ее норм
...Возможно, что значительная часть условий, необходимых для успеха процесса демократизации, определяется внутренней ситуацией в каждой стране. Но и список внешних факторов также внушителен. Благоприятные международные условия могут и не являться определяющими в каждом случае, но они могут иметь большое, а иногда и решающее значение, когда внутри страны не существует четкой внутренней позиции по выбору пути развития.
Многим развивающимся странам, странам Восточной Европы и странам бывшего СССР внешняя помощь - техническая и финансовая - представляется крайне важной, особенно тогда, когда легитимности новых демократических правительств угрожает опасность вследствие неблагоприятного экономического климата. Молодые демократии не выживут без определенного улучшения материального благосостояния их граждан. Но необходимо отказывать в помощи тем правительствам, которые постоянно нарушают права человека (права этнических меньшинств, например); это должно послужить примером для других правительств. Следует приостановить оказание помощи при осуществлении военного переворота или отмене выборов. Следует поощрять создание гражданского общества и демократических институтов путем увеличения объемов помощи. Немаловажно оказывать многостороннюю помощь, поскольку она воспринимается странами- реципиентами не как вмешательство во внутренние дела государства, в отличие от помощи, предоставляемой одним государством.
Если богатые и давно устоявшиеся демократии не предпримут решительных мер, это может обернуться невосполнимой потерей как для них самих, так и для народов стран, борющихся за демократию. Для быстрого перехода к демократии требуется внешнее содействие и защита. Необходимым условием перехода к демократии также следует считать создание демократических институтов и установление демократических норм и процедур с обязательным признанием прав национальных меньшинств. Вопрос создания институтов, норм и процедур защиты национальных меньшинств никогда просто и легко не решался. Однако разрешение вопроса защиты национальных меньшинств на сегодняшний день стоит очень остро. От разрешения этого вопроса будет зависеть дальнейшее развитие мировой политической системы. Не стоит забывать, что самые страшные акты геноцида в этом веке (начиная с истребления армян турками, заканчивая Гитлером, Сталиным, Пол Потом и другими) совершались в авторитарных или тоталитарных государствах, а не в демократических.
Понимание причин того, почему демократии редко воюют друг против друга, имеет огромные последствия для политики в современном мире, так как это должно отразиться на объеме затрат на военные нужды и на качестве военной подготовки. Кроме того, это должно способствовать мерам, направленным на установление и укрепление демократии. А непонимание этого может стимулировать ведение войн против авторитарных режимов с целью их свержения - со всеми дорогостоящими последствиями, которые подразумевает такая политика.
История послевоенных успехов в отношении установления демократических институтов и норм на территории побежденных государств как показательна, так и обманчива. С одной стороны, демократия продемонстрировала способность нанести поражение полностью дискредитировавшему себя тоталитарному режиму. Однако, с другой - не будем забывать о том, какой дорогостоящей была победа демократии над тоталитарным режимом (помощь в рамках «плана Маршалла» для Германии и Италии, важные экономические уступки Японии), и будем осторожны в толковании политических условий военного поражения. Союзники разгромили коалицию стран «оси». Впоследствии, они предприняли беспрецедентные меры по отстранению бывших элит от власти и укреплению позиций демократического правительства. Но они возводили демократию не на пустом месте - люди помнили прежний демократический опыт и соответствующие институты. Модель - «начните против них военные действия, одержите над ними победу, а потом установите на их территории демократию» - не работает в современных условиях. Маловероятно, что такая модель была бы успешной сегодня, да и вряд ли кто-нибудь смог бы выполнить все условия, необходимые для успешной ее реализации. Не все авторитарные государства агрессивны по своей природе. Действительно, большинство из них неагрессивно, какой бы период времени мы ни рассматривали. Поэтому крестовый поход ради установления демократии не является необходимостью.
Однако иногда иностранная военная интервенция, направленная против самых одиозных диктаторов, может иметь смысл. После тщательного анализа соотношения издержек и выгод и при абсолютной уверенности в существенной и легитимной внутренней поддержке, интервенция может быть оправданной при условии большой вероятности молниеносной военной победы и четкой позиции народа по данному вопросу. И даже при наличии этих условий, в том случае, когда иностранная интервенция устраняет существующее правительство, решение вопроса легитимности остается первостепенным. Следует определить путем компромисса демократические нормы, которые будут


Б. Рассет.Демократия, экономическая взаимозависимость и международные организации...
429
установлены в данном государстве. Наконец, решение начать интервенцию не может быть принято в одностороннем порядке. Оно должна быть одобрена такой международной организацией, как ООН или Организация Американских Государств; при этом обязательно должно учитываться мнение мирового сообщества. В том случае, если выборы проводятся под эгидой ООН и признаются справедливыми (как это произошло в Гаити), ООН несет особую ответственность за поддержание условий существования демократического правительства, в создании которого ООН принимала непосредственное участие.
Как показывает практика, в большинстве случаев наибольшую пользу в развитии демократического процесса в стране международные организации приносят тогда, когда там к этому уже готовы соответствующие партии. Доказано, что миротворческие операции, целью которых является обеспечение условий для проведения свободных выборов, мониторинг самих выборов и предоставление рекомендаций по созданию демократических институтов, намного эффективнее и менее дорогостоящи для всех заинтересованных сторон по сравнению с военной интервенцией. ООН при попытке разрешить ряд трудных вопросов, ранее не входивших в ее компетенцию, в Сомали и в бывшей Югославии столкнулась с определенными трудностями. Но все же успехи ООН, хотя о них известно меньше, по количеству превосходят неудачи. В первую очередь благодаря ООН был обеспечен мирный демократический переход и проведение демократических выборов в таких странах, как Камбоджа, Сальвадор, Мозамбик и Намибия. Созданная по инициативе ООН группа наблюдателей проводила мониторинг выборов, оказывала техническую поддержку и другое содействие в обеспечении свободных выборов более чем в 70 странах5.
Экономическая взаимозависимость и международные организации
Экономическая взаимозависимость (международная торговля и инвестиции) наряду с демократией является важным условием в деле поддержания мира. Исследования показывают, что тесные торговые отношения между государствами способствуют укреплению мира между ними. Согласно исследованиям,
эффект, достигаемый экономической взаимозависимостью, не вытесняет, а, наоборот, дополняет благоприятное воздействие демократии, и, аналогично воздействию демократии, роль экономической взаимозависимости сохраняется даже тогда, когда деятельность союзов и экономические показатели роста находятся под контролем6  * * *...
Международное право и международные организации и необходимость их усиления составляют третий элемент теории построения мира, как его видели Кант и Вильсон. Однажды бывший генеральный секретарь ООН Бутрос Гали сказал, что ООН выполняет новую миссию, включающую «строительство мира», помощь процессу демократизации и защиту прав человека . Эта миссия как никогда актуальна и, что парадоксально, чрезвычайно трудна для выполнения. Деятельность ООН и других международных организации косвенно и непосредственно развивает процесс демократизации и укрепляет мир. Как уже отмечалось, демократии, в отличие от диктатур, с большей готовностью используют международные организации для мирного разрешения споров, возникающих между ними...
Действие трех составляющих мира, по Канту, наблюдается на протяжении большей части XX в. - как до «холодной войны», так и в первые годы после нее. Можно выделить два случая, когда два государства вероятнее всего прибегнут к применению силы в конфликте друг против друга: оба государства географически граничат друг с другом; хотя бы одно из них является крупной державой с мощным военным потенциалом. В прошлом веке режим развитой демократии в обеих из пар таких государств и высокий уровень экономической взаимозависимости уменьшил вероятность возникновения военного конфликта между ними более чем на 40 процентов, а членство в международных правительственных организациях - примерно на одну треть. В периоды, когда уровень демократии и экономической взаимозависимости в целом высок во всей международной системе, присущие им нормы и институты, похоже, оказывают определенный сдерживающий эффект даже на те страны, которые не являются в достаточной мере демократическими или взаимозависимыми в экономическом смысле10. Распространенные представления могут быть обманчивыми: на самом деле количество войн между государствами с 1980-х годов значительно сократилось"...
5 Размах этих усилий отражен в: Boutros-Ghali, Boutros. An Agenda for Democratization. New York: United Nations, 1996.
6 Russett and Oneal, Triangulating Peace, ch.4.
8 An Agenda for Peace, New York: United Nations, 1993, paragraph 81.
10 Russett and Oneal, Triangulating Peace, ch.5.
11 Marshall, Monty. Third World War, Lanham (Md.): Rowman, Littlefield, 1999; Wallensteen, Peter and Sollenberg,
Marareta. “Armed Conflict, 1989-99” in: Journal of Peace Research, 2000, September, pp. 635-649.


430
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
Можно ли расширить зону мира?
Молодые демократии необходимо поддерживать в финансовом, политическом, военном и моральном отношениях. Успешный переход к демократии в некоторых странах может послужить примером для других. Стабильная и менее агрессивная международная система может способствовать появлению и укреплению демократических государств. Международные угрозы, действительные или только воображаемые, приводят лишь к увеличению численности служб безопасности и усилению авторитаризма во внутренней политике государств, вовлеченных в длительный конфликт. Сокращение международных угроз миру и безопасности уменьшает потребность и основания для сопротивления демократическим идеям...
По Канту, взаимодействие и взаимная помощь правительств демократических государств, экономическая взаимозависимость, международное право и международные организации могут поддерживать мир и порядок в глобальном масштабе. Такая международная система - а именно международное сообщество, состоящее из совокупности суверенных государств, - могла бы демонстрировать совершенно иное поведение по сравнению с прежней системой, состоявшей в основном из
автократий. Цена победы Запада в «холодной войне» была очень высока. Нам представилась уникальная возможность упрочить фундаментальные изменения в международной системе. Решение необходимо принимать немедленно, поскольку такой возможности в будущем может и не быть. Если мы упустим эту возможность, наши дети нас не поймут. Разумеется, в международной системе останутся и авторитарные государства. Демократические государства должны бдительно следить за их отношениями с теми странами, где демократические основы еще не укрепились или где процесс демократизации не начался вовсе, и помнить о необходимости военного вмешательства, если действия авторитарных государств угрожают процессу распространения демократических принципов. Но если в следующем веке значительная часть стран станет стабильными демократиями, тогда у нас появится шанс восстановить нормы и правила международного порядка. Система, построенная автократическими государствами много веков назад, сегодня могла бы быть заново создана демократическими государствами (число которых значительно), экономические и дипломатические взаимоотношения которых во многом обеспечиваются международными организациями...


Подвохи агрегирования данных*
Дональд П. Грин, Су Йон Ким, Дэвид X. Юн
При количественных исследованиях международных отношений в основном применяется метод агрегированного перекрестного анализа (то есть обобщения результатов серии единичных наблюдений - Прим. ред.). При анализе зависимых переменных, таких как возникновение военных конфликтов или масштабы торговли между двумя странами, исследователи обычно работают с наборами данных на основе формулы ЛТ, где N - количество пар (пар стран) и Т - время (обычно год). Так, например, когда проводится наблюдение за 60 странами ежегодно в течение 40 лет, база данных для такого анализа составляется из 1770 пар, которые за 40 лет дадут в итоге 70800 наблюдений. Эти данные называют «агрегированными», поскольку в таком исследовании время и место не классифицируются. Все данные считаются равнозначными, можно с равной степенью уверенности делать выводы по парам стран или по годам.
В связи с тем, что фактическое число наблюдений ниже номинального значения ЛТ, в последнее время ученые сосредоточили внимание на методологических аспектах взаимозависимости данных. Ведь объявить войну Японии в 1941 году, как и вступить в войну с Италией и Германией, США побудили нерассмотренные факторы... Мы полагаем, что проблемы, связанные со стандартной оценкой агрегированного перекрестного анализа, весьма серьезны2.
Мы утверждаем, что агрегированный перекрестный анализ не учитывает постоянных скрытых различий между парами данных, а потому дает сомнительные результаты. Под «постоянными скрытыми различиями» (или, короче говоря, постоянными эффектами) мы имеем в виду неизмеримо большое число факторов, влияющих на объясняемую переменную и определяющих причинно-следственную связь в каждом соотношении, а значит и наши выводы. Например, сокращение торговли между Индией и Китаем не поддается объяснению с помощью регрессионной модели, основанной на численности населения, размерах ВВП и протяженности общих границ. Подобная модель не учитывает наличия
естественной преграды в виде Гималайских гор, неодинаковой наделенности этих стран ресурсами, языкового несходства и состояния дипломатических отношений, поэтому она многократно переоценивает потенциал двухсторонней торговли между Индией и Китаем - так же как она всегда преуменьшает его применительно к торговле между Бельгией и Швейцарией. При агрегировании получается, что независимые переменные опускают эти постоянные перекрестные различия, не отражая их должным образом в финальном прогнозе. В данном примере тот факт, что отношения между Индией и Китаем кардинально отличаются от отношений между Бельгией и Швейцарией, лишает подобное предположение смысла. Учитывая превратности измерений и построения конкретных моделей при статистическом исследовании международных отношений, допущения, лежащие в основе агрегирования данных, вызывают сомнения.
...Чтобы продемонстрировать важность этого вопроса при исследовании международных отношений, мы представим два эмпирических примера того, насколько учет постоянных эффектов меняет конечные статистические результаты. Первый пример касается двусторонней торговли, второй - вооруженных конфликтов между странами. В обоих случаях мы обнаружим существенные различия в оценках величины и статистической значимости параметров. Например, хотя демократия считается главным фактором мира, в рамках агрегированного перекрестного анализа ее роль в военных конфликтах не прослеживается, если взять данные за длительный период. Затем мы проанализируем значение полученных нами результатов с точки зрения практического применения данной методологии...
Данные
Используя данные за период с 1952 по 1992 год, рассмотрим две зависимые переменные: объем торговли между двумя странами и наличие или отсутствие военных конфликтов между ними*  * * * 9. Для
* Выдержки из: Green, Donald Р., Soo Yeon Kim, Yoon, David H. “Dirty Pool” in: International Organization, 2001,
Spring, no. 2, pp. 441-468.
2 О данных, используемых для расчетов, см.: Beck, Katz and Tucker, 1998; о последовательности решений см.:
Signorion, 1999; о системе уравнений см.: Kim, 1998; о роли редких событий см.: King and Zeng.
9 	См.: Bremer, 1996; Jones, Bremer and Zinger, 1996.


432
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
объема торговли независимые переменные включают стандартные условия гравиметрической модели - логарифмы ВВП, населения и расстояния между столицами, а также общности и демократии. Общность учитывается как отсутствие (0) или наличие (1) формального сходства [политических систем]; «демократия» - как нижний показатель чистой демократии в рамках каждой пары10  11. Данные о торговле взяты из статистики МВФ11. Данные о ВВП и населении заимствованы из «Пенн уорлд тэйблз», версия 5.612. Демократическая переменная была вычислена на компьютере с помощью набора данных «Полити 3» (версия - май 1996 г.)13. Данные о сходстве, соотношении потенциалов и общности были получены из «Проекта корреляций войн» (1995)14  *.
Модель свойств военных конфликтов между странами отличается набором широко используемых регрессоров: общности, демократии, географической близости (то есть — отсутствия (0) или наличия (1) общей сухопутной границы), соотношения потенциалов (то есть - соотношения между высшим и нижним показателями потенциалов каждой пары стран, темпов экономического роста (нижнего значения средних темпов роста ВВП на душу населения за трехлетний период в рамках пары стран), а также нижнего значения показателя доли двусторонней торговли в ВВП для данной пары стран.
Мы решили включить в анализ все пары стран, по которым в нашем распоряжении были данные 20 или более исследований. Согласно этому критерию в наш набор данных вошло более 93000 из приблизительно 117000 общего числа случаев. Причиной такого ограничения является то, что динамические модели не показательны когда оценка производится на основе короткого временного ряда. Однако необходимо отметить, что полученные нами коэффициенты существенно не изменятся, если мы примем в расчет все наблюдения или, на¬
оборот, лишь те, по которым есть полный временной ряд16.
Для проведения четкой параллели между агрегированной регрессией и регрессией, в которой выделены постоянные эффекты, мы включаем в обе модели одинаковый набор регрессоров. Отметим, что в контексте анализа постоянных эффектов такие параметры, как географическая близость и расстояние варьируются только постольку, поскольку некоторые страны распадаются или со временем меняют столицы. Сближение произошло только в шестидесяти парах государств, и ни в одном случае не произошло изменения расстояния. Таким образом, расстояние является константой, которая включена в показатели для пар стран. Регрессия, в которой выделены постоянные эффекты, не учитывает эти постоянные, независимые от времени регрессоры. Чтобы выяснить их роль, необходимо анализировать их в рамках перекрестного анализа, что обычно чревато неправильной оценкой причинно-следственных связей, или исследовать конкретные отдельные исторические примеры, данные наблюдений по которым с течением времени изменяются.
Результаты
Мы начнем анализ нашей выборки с построения непрерывной зависимой переменной - общего объема торговли между двумя государствами (в логарифмическом виде). Наши условия включают три компонента гравиметрической модели - логарифмы совокупного ВВП рассматриваемой пары стран, их совокупного населения и расстояния между ними17. Как предупреждает Джефри Эйч Бергстранд, эта модель обеспечивает достаточно точные прогнозы объемов торговли, но ей не хватает теоретической обоснованности18. Политологи относятся к гравиметрической модели как
10 При рассмотрении трех крупных государств (США, СССР/Россия и Канада) используется кратчайшее расстояние между основными портами /столицами. Порты включают Новый Орлеан и Сан-Франциско (США), Владивосток (СССР/Россия) и Ванкувер (Канада). Этот подход к расчетам основан на следующих работах: Bliss and Russet, 1998; Gowa and Mansfield, 1993.
11 Directions of Trade Statistics, Washingnot: IMF, 1997.
12 Heston and Summers, 1991.
13 Jaggers and Gurr, 1995.
14 Singer and Small, 1994.
16 В первоначальном варианте этой статьи мы сообщали о результатах анализа сбалансированного набора данных, то есть набора, в который включены только те наблюдения, по которым имеются полные данные за период с 1961 по 1989 год. Рассчитанные тогда коэффициенты были аналогичны приводимым в данной статье, но среднеквадратическая погрешность оказалась выше из-за меньшего числа наблюдений. Несмотря на то, что в выбор¬
ку вошли более чем 29000 наблюдений, ни один из факторов, объясняющих возникновение военных конфликтов, не достигал уровня 5 процентов в регрессии, призванной выявить постоянные эффекты.
17 См.: Tinbergen, 1962; Linneman, 1966; Learner and Stem, 1970; Anderson, 1979; Deardorff, 1984, pp. 503-504.
18 Bergstrand, 1985, p. 474.


Д.П. Грин, С. Йон Ким, Д.Х. Юн. Подвохи агрегирования данных
433
Таблица 9.1
Альтернативный регрессионный анализ двухсторонней торговли (1951-1992 гг.)
Переменная3
Агрегированные
данные
Постоянные
эффекты
Агрегированные данные с учетом динамики
Постоянные эффекты с учетом динамики
ВВП
1.182"
0.810"
0.250"
0.342"
(0.008)
(0.015)
(0.006)
(0.013)
Население
-0.386"
0.752"
-0.059"
0.143*
(0.010)
(0.082)
(0.006)
(0.068)
Расстояние
-1.342"
Опускается: нет изме-
-0.328"
Опускается: нет изме-
(0.018)
нений внутри группы
(0.012)
нений внутри группы
Общность
-0.745"
0.777"
-0.247"
0.419"
(0.042)
(0.136)
(0.027)
(0.121)
Демократия6
0.075"
-0.039"
-0.022"
-0.009"
(0.002)
(0.003)
(0.001)
(0.002)
Лаг двусторонней
0.736"
0.533"
торговли
(0.002)
(0.003)
Константа
-17.331"
-47.994"
-3.046"
-13.745"
(0.265)
(1.999)
(0.177)
(1.676)
N = 93,924
N1 = 93,924
N = 88,946
N1 = 88,946
N = 3,079
N = 3,079
Т > 20
Т > 20
Скорректированное Я2
0.36
0.63
0.73
0.76
Примечание: данные основаны на использовании процедур “areg” и “streg” программы статистического анализа STATA, версия 6.0.
аВВП, население, расстояние и двусторонняя торговля преобразованы на основе натурального логарифма. Анализ проводится на основе реального времени и регрессии постоянных эффектов. ь Нижнее значение в паре стран.
ФФ Л -
р< .01.
*р < .05, критерий на основе двойной выборки.
к базису, добавляя дополнительные политические переменные. Мы следуем данной практике в духе исследования последствий различных предположений, лежащих в основе моделирования. Мы используем такие регрессоры, как уровень демократии и общности из предыдущего анализа. Таблица 9.1 показывает как агрегированную модель, так и модель с постоянными эффектами (соответственно, учитывающую и не учитывающую лаг зависимой переменной в качестве регрессора). Мы не находим никакого подтверждения для нулевой гипотезы, согласно которой все пары стран находятся на одном и том же отрезке кривой. В случае отсутствия динамики F (3078, 90841) = 23.68, р < .0001; когда отставание торговли представлено в виде независимой переменной F (3078,85862) = 4.43,/? < .0001...
При наличии обширных наборов данных иногда можно отказаться от консервативных регрессионных моделей в пользу более сложных схем, даю¬
щих в принципе аналогичные результаты. Ясно, что проблема не в этом. Две рассматриваемые регрессии по-разному представляют картину торговли между двумя странами. При агрегированном анализе сильное отрицательное влияние на торговлю оказывает показатель населения. Его изменение на одну единицу сокращает логарифм торговли на .39 единиц. Незначительная среднеквадратическая погрешность, связанная с этими расчетами, сильно влияет на Т-статистику (-39.7). Даже через миллион лет эти данные нельзя будет сгенерировать при помощи реального параметра, равного нулю или чуть более нуля. Однако обратим внимание на результаты регрессии, включающей постоянные эффекты: население имеет положительный коэффициент (.75), а Т-статистика составляет 9.2. В связи с тем, что население государств со временем растет, при прочих равных условиях растет торговля между ними19. Показатели общности
19 	Как уже отмечалось, объяснение причинно-следственной связи коэффициентов, полученных в рамках гравиметрической модели, проблематично. Лимер и Стерн (Learner and Stem, 1970, р. 155) настойчиво утверждают, что изменение численности населения может отражать бесчисленные и разнообразные переменные, такие как научно-технический прогресс и изменения в системе здравоохранения. Отметим, что в гравиметрической модели экспорт и импорт не разграничиваются, хотя общий объем торговли может по-разному влиять на них. Поэтому мы затрудняемся назвать правильный ориентир для коэффициента населения.


434
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
Таблица 9.2
Альтернативный логистически-регрессионный анализ военных конфликтов между странами (1951-1992 гг.)
Переменная®
Агрегированные
данные
Постоянные
эффекты
Агрегированные данные с учетом динамики
Постоянные эффекты с учетом динамики
Г еографическая
3.042"
1.902"
1.992**
1.590"
близость
(0.092)
(0.336)
(0.120)
(0.375)
Соотношение
0.102"
0.387**
0.125"
0.350*
потенциалов
(0.024)
(0.139)
(0.028)
(0.151)
(логарифм)
Рост®
-0.017
-0.059**
-0.026*
-0.062"
(0.011)
(0.012)
(0.013)
(0.013)
Общность
-0.234*
-1.066*
-0.013
-1.090*
(0.097)
(0.426)
(0.118)
(0.526)
Демократия®
-0.057"
-0.003
-0.053**
0.0004
(0.007)
(0.015)
(0.008)
(0.016)
Двусторонняя
-0.194*
-0.072
0.028
0.084
торговля/ВВП®
(0.087)
(0.186)
(0.075)
(0.217)
Лаг конфликтов
4.940**
1.813"
(0.102)
(0.103)
Константа
-5.809**
-6.274"
(0.090)
(0.108)
N
93755
93755ь
88752
88752°
Логарифмическое
-3688.06
-1546.53
-2530.31
-1299.53
подобие
х2
1186.43
75.75
3074.67
380.40
Степень свободы
6
6
7
7
Вероятность > х2
<0.0001
<0.0001
<0.0001
<0.0001
Примечание: данные основаны на использовании логит-преобразований (процедур “logit” и “clogit”) в программе статистического анализа STATA, версия 6.0.
a. Нижнее значение в паре стран. Метод анализа: логистический и логистический с учетом постоянных эффектов.
b. у 2877 групп (87,402 набора данных наблюдений) результаты не различаются.
c. у 2883 групп (82,932 набора данных наблюдений) результаты не различаются.
**р < .01.
р < .05, критерий на основе двойной выборки.
и демократии переживают сходные изменения.
В агрегированной модели демократия стимулирует торговлю. А в модели, учитывающей постоянные эффекты, торговля между парами стран уменьшается по мере того, как партнер с менее развитым уровнем демократии повышает его. В первом случае общность препятствует торговле, а во втором - формирование общности коррелирует с более высоким уровнем торговли.
Аналогичные результаты получаются и тогда, когда мы вводим лаг зависимой переменной и концентрируем внимание на краткосрочной роли независимых переменных. Кроме того, критерий Хаус- мана показывает, что агрегированная перекрестная
регрессия тенденциозна (тест на опровержение нулевой гипотезы случайных эффектов дает следующий результат: %2(5) = 14754.0, р < .0001). Мы видим значительные изменения в оценках, связанных с населением, общностью и демократией. Как и следовало предполагать, агрегированная модель переоценивает влияние лага зависимой переменной. Коэффициент, который присваивается ему в этой модели, объединяет точный параметр с параметром общности, который следует присвоить его (не принимаемому в расчет) значению. Поскольку влияние лага зависимой переменной преувеличено, получается, что скачки в объемах торговли компенсируются гораздо медленнее, чем


Д.П. Грин, С. Йон Ким, Д.Х. Юн. Подвохи агрегирования данных
435
на самом деле20  * *. Таким образом, посылки, лежащие в основе различных регрессионных моделей, в значительной мере предопределяют наши представления о детерминантах двусторонней торговли.
Чтобы дополнительно проиллюстрировать важность постоянных эффектов, обратимся к проблеме нелинейнойсти оценок. В таблице 9.2 представлены результаты расчетов на основе альтернативной логистически-регрессионной модели военных конфликтов. Агрегированный анализ предполагает, что их вероятность увеличивается, когда страны граничат друг с другом, и уменьшается по мере укрепления государством своей демократической системы. Общность уменьшает риск начала войны, а разрыв в военных потенциалах стран повышает его. Эти результаты соответствуют ранее опубликованным исследованиям.
Эти оценки существенно меняются, если учесть постоянные эффекты. Роль демократии оказывается незначительной и статистически несущественной, а военная мощь и сходство [политических систем] приобретают большее значение. Например, рассмотрим результаты регрессии, учитывающей постоянные эффекты, применительно к парам стран, вероятность возникновения военного конфликта между которыми равна пяти процентам. Если государство, в котором демократия развита меньше, станет более демократическим на 15 пунктов, риск войны снизится до 4.8 процента. Агрегированная регрессия позволяет ожидать снижения риска с пяти процентов до 2.2 процента. И наоборот, формирование общности уменьшает риск войны с пяти процентов до 1.8 процента, а не 4 процентов, как следует из агрегированной регрессии. Учет постоянных эффектов изменяет наши представления об относительной важности типа политического режима, наличия двухсторонних договоров и соотношения военных потенциалов...
Предупредив читателя о том, что не стоит слишком доверять моделям, выделяющим постоян¬
ные эффекты, мы все же полагаем, что благодаря их учету откроется путь к более надежным и информативным моделям количественного анализа выборок данных по международным отношениям. Прошло немало лет после появления работы Стим- сона, положившей начало такому подходу в политологии и стало очевидно, что посылки, лежащие в основе агрегированного перекрестного анализа торговли и конфликтов, весьма сомнительны23. Пары стран различаются системой единиц измерений, используемых для оценки таких категорий как «потенциал», «демократия», и прочих. В данных условиях агрегирование данных ведет к ложным выводам. Тем не менее, аналитики или не подозревают об этой проблеме, или не хотят решать ее.
Сохранение постоянных эффектов в рассмотренных выше случаях следует понимать как вызов будущим исследователям проблем взаимосвязи торговли и конфликтов между странами: нужно найти новые регрессоры, которые зафиксировали бы перекрестные различия. Как указывал Стим- сон, постоянные эффекты попросту ждут содержательного раскрытия24. Ученые, пытающиеся разрешить данную проблему, смогут оценить свои труды в зависимости от того, насколько в обновленных регрессионных моделях им удастся трансформировать факторы, остающиеся специфическими для каждой пары стран, в случайные помехи (согласно критерию Хаусмана). Если этот подход окажется успешным, станет возможным реанимировать анализ поперечного среза выборок и превратить агрегированные регрессии в условные модели случайных эффектов, предложенные Саймоном Джекмэном25. А пока тем, кто анализирует агрегированные выборки данных, следует проявлять осторожность. Потребители же таких исследований должны потребовать от ученых рассмотрения возможных проблем, связанных с неучитываемыми в этих моделях постоянными эффектами...
20 	Результаты аналогичны результатам регрессии, учитывающей постоянные эффекты, если использовать аль¬
тернативную оценку параметра с учетом того факта, что лаг в торговле является эндогенным регрессором. Эта
альтернативная оценка основана на методологии Андерсона-Сяо (инструментальные переменные), описанной Сяо в 1986 г. и Грином в 1997 году.
23 Stimson, 1985. Стоит отметить, что Ванг в 1999 году и Захариадис в 1997 году ссылались на Стимсона в своих работах, где они вводили постоянные эффекты в свои модели международных отношений.
24 Stimson, 1985.
25 Jackman, 1999.


436
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
Библиография:
Anderson, James E. “A Theoretical Foundation for the Gravity Equation” in: American Economic Review 69 (1), 1979, pp. 106-116.
Beck, Nathaniel, Katz, Jonathan and Tucker, Richard. “Taking Time Seriously: Time-Series-Cross-Section Analysis with a Binary Dependent Variable” in: American Journal of Political Science 42(4), 1998, pp. 1260- 1288.
Bergstrand, Jeffrey H. “The Gravity Equation in International Trade: Some Microeconomic Foundations and Empirical Evidence” in: Review of Economics and Statistics 67(3), 1985, pp. 474-481.
Bliss, Harry, and Russett, Bruce. “Democratic Trading Partners: The Liberal Connection, 1962-1989” in: The Journal of Politics 60(4), 1998, pp. 1126-1147.
Bremer, Stuart. Militarized Interstate Disputes, 1816-1992. Version 2.1. Available at <hhttp://pss.la.psu.edu/ MID_DATA.HTM>. 1996. Accessed June 1997.
Deardorff, Alan V. “Testing Trade Theories and Predicting Trade Flows” in: Jones, Ronald W. and Kenen, Peter B. (eds.). Handbook of International Economics, Amsterdam: North-Holland, 1984, pp. 467-517.
Gowa, Joanne, and Mansfield, Edward D. “Power Politics and International Trade” in: American Political Science Review 87(2) 1993, pp. 408-420.
Greene, William H. Econometric Analysis. 3d ed. Upper Saddle River, N.J.: Prentice Hall, 1997.
Heston, Alan, and Robert Summers. “The Penn World Table (Mark5): An Expanded Set of International Comparisons, 1950-88” in: Quarterly Journal of Economics 106(2), 1991, pp. 327-368.
Hsiao, Cheng. Analysis of Panel Data. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1986.
Jackman, Simon. In and Out of War and Peace: The Statistical Analysis of Discrete Serial Data on International
Conflict. Unpublished manuscript, Stanford University, Stanford, Ca., 1999.
Jaggers, Keith, and Ted Robert Gurr. “Tracking Democracy’s Third Wave with the Polity III Data” in: Journal of Peace Research 32(4), 1995, pp. 469-482.
Jones, Daniel M., Stuart A. Bremer, and J. David Singer. “Militarized Interstate Disputes, 1816-1992: Rationale, Coding, and Empirical Patterns” in: Conflict Management and Peace Science 15(2), 1996, pp. 163-213.
Kim, Soo Yeon. Ties that Bind: The Role of Trade in International Conflict Processes, 1950-1992. Ph.D. diss., Yale University, New Haven, Ct., 1998.
King, Gary, and Langche Zeng. Forthcoming. Logistic Regression in Rare Events Data. International Organization 55(4).
Learner, Edward E., and Stem, Robert M. Quantitative International Economics, Boston: Allyn and Bacon, 1970.
Linnemann, Hans. An Econometric Study of International Trade Flows, Amsterdam: North-Holland, 1966.
Signorino, Curtis A. “Strategic Interaction and the Statistical Analysis of International Conflict” in: American Political Science Review 93(2), 1999, pp. 279-297.
Singer, J. David. Models, Methods, and Progress in World Politics: A Peace Research Odyssey, Boulder, Colo.: Westview Press, 1990.
Stimson, James A. “Regression in Space and Time: A Statistical Essay” in: American Journal of Political Sci- ence 29(4), 1985, pp. 914-947.
Tinbergen, Jan. Shaping the World Economy, New York: Twentieth Century Fund, 1962.
Wang, T. Y. “U.S. Foreign Aid and UN Voting: An Analysis of Important Issues” in: International Studies Quarterly 43(1), 1999, pp. 199-210.
Zahariadis, Nikolaos. “Why State Subsidies? Evidence from European Community Countries, 1981-1986” in: International Studies Quarterly 41(2), 1997, pp. 341-354.


Демократия и ущерб от коллективных действий*1
Рассел Хардин
Сторонники демократии могли бы с особенным удовольствием отметить, насколько хорошо в демократических странах органы принятия решений, при всей их обычной беспорядочности, справились с проблемами, порожденными такими пагубными последствиями коллективной деятельности людей, как загрязнение воды и воздуха2. Многие автократические государства, которые, как часто думают, имеют преимущества в проведении политики по проблемным вопросам, являют собой зоны экологической катастрофы, в то время как западные демократические страны, как ни странно, улучшили свою экологию в условиях продолжительного экономического роста. Вместе с тем демократические государства - Соединенные Штаты в первую очередь, но не только - относительно плохо справляются с такими проблемами, как бедность и неравные условия занятости. Такие разные результаты в разных вопросах свойственны природе демократии, и это, странным образом, наносит вред международному сотрудничеству в борьбе с пагубными последствиями коллективных действий.
Демократия особенно успешно справляется с проблемой координации, включая и сравнительно трудные вопросы в контексте стандартов коллективных действий. Обычно она неэффективна в решении более острых проблем, в особенности таких, как проблемы прямого распределения. Регулировать многие пагубные последствия коллективных действий в наше время приходится обеим сторонам демократического раздела. Пока эти проблемы являются чисто внутренними, как, например, загрязнение озера Тахо (озеро в штатах Калифорния и Невада - Прим, ред.), они считаются проблемами координации, затрагивающей в самом крайнем случае лишь большинство населения соответствующего района. Когда же эти проблемы в очень значительной мере являются проблемами
международными, как в случаях с разрушением озонового слоя или выпадением кислотных дождей, они вызывают серьезные дистрибутивные последствия, которые затрудняют их разрешение даже во внутриполитическом плане, а в международной политике разрешение таких проблем становится чрезвычайно сложным. Во внутренней политике, в принципе, они могли бы быть урегулированы простым голосованием или принятием законодательства большинством голосов в представительном органе. В международной политике для их разрешения требуется добровольное сотрудничество многих государств, и, следовательно, мы сталкиваемся здесь со стандартной проблемой логики коллективных действий. И даже хуже - мы имеем дело с этой проблемой в нормативном контексте, когда обсуждаются, как правило, вопросы справедливости и простого взаимодействия.
Теоретически, можно было бы сослаться на то, что демократические процедуры служат интересам каждого гражданина, однако в реальности принятие демократических решений почти всегда на руку одним и в ущерб другим. Редкое исключение в этом аспекте демократической процедуры в реальной жизни составляет принятие решения о защите государства в условиях внешней агрессии. По логике интересов, которые поставлены на карту и затрагивают всех, еще одним обширным классом исключений является или вскоре может стать тот огромный ущерб, который способна нанести экологическая деградация, вызванная вредоносными коллективными действиями. Если совместные усилия, направленные на преодоление совокупного вреда от таких действий, будут добровольностихийными или индивидуально-мотивированными, они скорее всего будут обречены на неудачу. Они, возможно, окажутся успешными только для очень малых групп и для таких групп, как
* Выдержки из: Hardin, Russell. “Democracy and Collective Bads” in: Democracy’s Edges, Shapiro, Ian and Hacker- Cordon, Casiano (eds.). Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1999.
'Подготовлено для презентации на конференции «Переосмысление демократии в новом столетии», Йельский университет, 28 февраля - 2 марта 1997 года. Работа над этим документом проводилась при поддержке Нью- йоркского университета, фонда Гуггенхайма, Центра перспективных исследований бихейвиоризма и Национального научного фонда). Я благодарен всем этим замечательным организациям за их поддержку. Я также благодарен участниками Йельский конференции и участникам семинара о принятии рациональных решений в Центре специальных исследований за комментарии по поводу предыдущего проекта статьи и, особенно, Сьюзан Херли, Сьюзан Моллер Окин и Стивену Уэбберу, которые написали подробные комментарии.
2 По поводу загрязнения воздуха в США, см., например, журнал Scientific American, 1977, April 27.


438
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
профсоюзы, которые имеют право налагать определенные санкции - так же, как и государства. Однако когда проведение в жизнь коллективного выбора решается с помощью демократического голосования при поддержке правительства, следует ожидать, что большинство людей проголосует за усиление законодательства против загрязнения среды, как если бы они голосовали за защиту своей страны от нападения.
Повторимся: в более широкой международной системе, когда отдельные страны неспособны защитить себя от вредных коллективных действий, необходимо, чтобы этой проблемой занялись бы государства на более высоком уровне, потому что ни одно государство не заинтересовано в одностороннем порядке принимать решение по введению самоограничительных мер. Я хочу исследовать природу и логику демократических побудительных мотивов, направленных на преодоление коллективного вреда с помощью коллективных действий. В общем, можно предположить, что такие крупные в географическом смысле страны, как США, Россия, Бразилия, Канада, Австралия и Китай, а также новый Европейский Союз, могли бы быть больше заинтересованы в урегулировании проблемы - непосредственно из соображений собственной выгоды, и в том, чтобы их внутренняя политика соответствовала бы этому регулированию. Конечно, во всех этих случаях, если бы проводилось всеобщее голосование, системы регулирования, за которые проголосовало бы население, вероятно, отличались бы в разных странах в зависимости от уровня благосостояния страны. Можно предположить, что, например, китайцы, по сравнению с американцами, были бы готовы пойти на более значительные жертвы в области загрязнения ради более высоких темпов экономического роста.
Однако большинство стран мира не смогло бы вполне убедительно оправдать расходы на определенные природоохранительные меры тем, что это было бы к их выгоде, потому что большая часть выгоды досталась бы населению других стран. Особенно заметно это в отношении проблемы разрушения озонового слоя. Его сокращение наблюдается практически по всему миру, однако такие страны, как США и Австралия, с полным основанием считают разрушение озонового слоя особенно ощутимым для своих граждан, многие из которых имеют белую кожу и живут ближе к тропикам и поэтому могут быть в большей степени подвержены вредному воздействию возросшего ультрафиолетового излучения, которое проникает через
разрушенный озоновый слой3. Но другие проблемы, например, загрязнение мирового океана и атмосферы, также имеют в значительной мере международный характер, и многие страны усугубляют эту проблему...
Ущерб от международных коллективных действий
Между традиционными вопросами обеспечения коллективного блага и борьбой по крайней мере с некоторыми из современных проблем, связанных с пагубными последствиями коллективных действий, имеются специфические различия. Последние по своей сути часто не являются национальными проблемами - они трансграничны и даже трансконтинентальны. В сущности теория демократии всегда мыслилась как имеющая отношение к малым общинам людей, проживающих на строго ограниченной территории. Ее распространение на большие страны было результатом эволюционного развития старых демократий и, скорее, по аналогии, чем по новому замыслу, - на такие новые демократии, как Индия, население которой составляет сейчас около миллиарда человек. В наши дни подспудно действуют две противоположные силы: с одной стороны - в направлении расширения демократии, с другой - ее сужения. Рост этнических проблем привел к разделу государств на более мелкие единицы, наиболее драматическим примером чего стало развитие событий в бывшем Советском Союзе; в то время как усиление осознания преимуществ и эффективности больших рынков предопределило объединение государств в более крупные единицы, как об этом наиболее ярко свидетельствует образование Европейского Союза (ЕС).
Создание пула для принятия решений на более высоком уровне, как в Европейском Союзе, - это именно то, что требуется для решения на международном уровне проблем последствий коллективных действий. Объединение стран ЕС, НАФТА, ГАТТ и подобных наднациональных союзов призвано преодолеть институциональные барьеры во имя лучших результатов, барьеры, мешающие экономической и другой деятельности, которая возникала бы стихийно и развивалась сама по себе, не будь этих препятствий. По существу это скорее проблема координации, чем проблема коллективного проявления доброй воли. На самом деле, до настоящего времени мировые проблемы обычно решались успешно в тех случаях, когда успешно решались
3 Возможно, эта проблема не так серьезна, как думали до недавнего времени, когда наихудшими последствиями влияния ультрафиолетового излучения считали рост случаев заболевания меланомой, неизлечимым раком. Ряд открытий поставил это мнение под вопрос. Вызываемые воздействием этого излучения разные виды рака кожи, которые в целом лечатся, представляют гораздо меньшую угрозу, чем огромный рост заболеваний меланомой.


Р. Хардин. Демократия и ущерб от коллективных действий
439
проблемы координации. Для противостояния вредному воздействию коллективных действий сегодня потребуются институциональные инструменты, которые могли бы заставить поступать иначе как частных лиц, так и организации. Требуется создать более сильные международные институты, чем слабеющие национальные институты.
В ходе дебатов по поводу ЕС высказывается мнение, что создание Европейского Союза повлекло в целом уменьшение роли национальных правительств в пользу частных и корпоративных акторов. Обычно обсуждается вопрос усиления [наднационального] правительства в Брюсселе, как будто снова речь идет о старом либертарианском вопросе о росте влияния правительства. В действительности, назначение этого Союза, по крайней мере в краткосрочном периоде, - это ослабить контроль национальных правительств над частными лицами и негосударственными корпоративными организациями.
Можно было ожидать возникновения серьезных концептуальных проблем при определении того, больше или меньше власти получает ЕС, чем отдельные национальные правительства, вместе взятые, ее потеряют. Но простым и убедительным индикатором того, кто теряет и кто приобретает, является то, что частные лица и корпорации существенно выигрывают - и в экономическом отношении, и в других аспектах, например, в свободе передвигаться, проживать и работать по собственному желанию в любом государстве Союза. Кажется невероятным, чтобы общий правительственный контроль над частными лицами - центральный предмет беспокойства либертарианцев - возрос. Несомненно, он уменьшился. Это не значит, что власть, которую отдельные государства имели над личностью, была выгодна всем или что она намеренно осуществлялась по какой-либо причине, выгодной государству. Большей частью почти наверняка нет. Обычно это была власть бюрократа, о которой можно было сказать, как в присказке, что это было бы слишком верно, если бы не было полной правдой: это была власть отклонить любую разумную просьбу. Государства, по существу, просто препятствовали частным лицам и корпорациям в определенных действиях, причем больше, чем требовалось.
Сегодняшние изменения, сопряженные с регулированием отрицательных сторон коллективных действий, имеют на самом деле также и противоположный результат: похоже, они приведут к вмешательству в действия частных лиц с целью воспрепятствовать им. И только в самой малой степени они ведут к созданию таких гражданских структур, которые более ненавязчиво влияли бы на индивидуальную деятельность.
На международном уровне все экологические проблемы подобны национальной проблеме США,
связанной с загрязнением воздуха автотранспортом самих же американцев, которые и должны нести расходы по снижению его вредного влияния. Конечно, частично вред окружающей среде выходит за национальные границы, особенно затрагивая территорию Северного полушария. Таким же образом за пределы национальных границ должны выйти и издержки по производству более экологически чистого автотранспорта. Так, например, сингапурцы ездят на более экологически чистых машинах и вынуждены использовать в них более дорогой бензин, независимо от того, хотят они этого или нет. Однако если каждое государство будет нести собственную ответственность за сокращение своих промышленных выбросов, ряд из них будет считать, что расходы на уменьшение выбросов не отвечают их интересам, даже если это будет грозить продолжением загрязнения со стороны всех остальных.
Следовательно, невозможно настаивать ни на одной международной мере по сокращению выбросов, не сделав беспристрастного сравнения издержек и полезности таких сокращений. Прямолинейные меры вряд ли улучшат диаграмму Парето. В каком-то абстрактном смысле, вероятно, и можно найти такие меры, которые улучшили бы диаграмму Парето, уменьшив загрязнение окружающей среды фактически для всех, но при этом и не возложив ни на кого обязанность платить за издержки, что превысило бы выгоду от сокращения выбросов. Но, как правило, теория выбора свидетельствует о невозможности соглашения только лишь на основе умозаключения о том, что любые предлагаемые меры приведут к улучшению диаграммы Парето. Скажем, Бразилия, Китай или США могут заявить, что их собственным интересам повредит конкретная мера, предусматривающая распределение затрат данным образом.
Более того, подобная ситуация была бы возможна лишь в мире, где все относительно равны. Но даже без умышленного искажения выводов, ясно, что нельзя рассчитывать на легкое решение международных проблем путем договора именно из-за глубокого неравенства. Например, предположим, что китайская экономика скоро станет в целом рыночной экономикой с малой ролью правительства в фактическом производстве стандартных товаров и услуг. Также предположим, что правительство утверждает, что китайцы на настолько ценят чистый воздух, чтобы прекратить использование угля в устаревших генераторах, которые особенно загрязняют окружающую среду. Наконец, предположим, что очистка окружающей среды означает, по крайней мере в краткосрочной перспективе, импорт нового оборудования из-за границы и использование других видов топлива, имеющегося на международном рынке. Если все импортировать и практически ничего не


440
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
экспортировать, китайский капитал оказался бы под ударом. Основные убытки при любой политике, направленной на улучшение состояния окружающей среды, понесли бы различные промышленники, но также и китайские рабочие, которые ощутили бы на себе перемещение капитала и соответствующее падение темпов экономического роста.
Можно предположить, что переход бедных стран к более высокой производительности мог бы субсидироваться богатыми странами на взаимовыгодных условиях. Это было бы выгодно богатым странам из-за сокращения, например, грязного производства в бедных странах, которое им также наносит вред, - однако это похоже на несбыточную мечту из-за нынешней высокой стоимости природоохранительных технологий. Население одной Африки практически в два раза, а население Индии и Китая - почти в четыре раза превышает по численности население США. В богатых странах Северной Америки и Европы, в Японии и Австралии имеется небольшая доля представителей бедных стран, надеющихся на быстрый экономический рост. Существенные субсидии населению бедных стран потребовали бы крупных взносов от каждого жителя благополучных стран...
«Права собственности» и мировое загрязнение окружающей среды
В традиции, которая восходит не только к Локку, обычно предполагается, что те, кто первым захватывает территорию, впоследствии имеет веские законные права на нее. Понятие национального суверенитета, что в первую очередь беспокоит страны «третьего мира», представляет собой вариант принципа правоты преимущественного права собственности. Частично этот принцип можно рассматривать, по существу, как конвенцию, регулирующую вопросы, которые в противном случае могли бы перерасти в опасный конфликт. Так что, в целом, людям было бы лучше подумать о стабильности ожидаемых результатов и уменьшении конфликтов, которые сопровождают практически любую форму прав собственности.
Есть смысл в том, что развитые промышленные страны заявляли свои права на мировую атмосферу и воду в течение двух прошлых столетий, и в том, что они оставили мало этих ресурсов тем, кто идет следом за ними и кто хочет аналогичным образом использовать атмосферу и мировые водные ресурсы. В аргументах Джона Локка4 в пользу нормативного происхождения претензий на собственность
на основе прежнего пользования есть условие, («условие Локка»), которое, при серьезном рассмотрении, не может быть принято в нашем мире. В нем утверждается, что человек имеет право на некую собственность, если после того, как он присвоил эту собственность, остается достаточное и значительное количество подобной собственности для других. Те, кто заявляет о своих правах на землю в Айове, пригодную для обработки, не могут удовлетворять этому условию, так как фактически в Айове очень мало земли, пригодной для обработки. Точно так же те, кто выбрасывает в воздух большое количество загрязняющих веществ и загрязняет водные ресурсы, включая мировые реки и моря, оставляет мало потенциальной емкости экологической системы этих ресурсов для их будущего использования следующими поколениями.
Если бы в наши дни в Китае и Индии уровень загрязнения окружающей среды на душу населения был бы сравним с уровнем загрязнения окружающей среды на душу населения в США в 1880- 1960-е годы, то китайцы и индийцы были бы ответственны за колоссальное загрязнение как внутри страны, так и за пределами своей территории. Не принимая во внимание проблему загрязнения энергоресурсами, можно было бы ожидать, что они достигнут уровня раннего индустриального развития Америки без того уровня загрязнения, которым характеризовалась тогда американская промышленность. И это было бы достигнуто благодаря тому, что с тех пор технологии усовершенствовались и стали более экологически чистыми. Но поскольку совокупный размер населения обеих стран почти в 20 раз превышает численность населения США в период их начального промышленного роста, скорее всего они не могут ожидать такого же индустриального роста при том же уровне загрязнения окружающей среды: масштабы этого загрязнения в абсолютных показателях будут намного больше, чем в США, особенно, если они будут использовать богатые запасы дешевого угля в качестве источника энергии.
Естественно, американцы и европейцы, обеспокоенные чрезмерными экологическими проблемами, стремятся сконцентрировать довольно большое внимание на ответственности стран за темпы роста их населения. Бедные страны больше внимания уделяют ответственности государств за обеспечение потребления энергетических ресурсов на душу населения и загрязнении окружающей среды. Рост населения рассматривается бедными странами как внутренняя, а богатыми - как международная проблема. В обоих случаях, с разницей в акцентах, по существу, это вопрос распределения. И вновь де-
4 Locke, John (1690). “The Second Treatise of Government” in: Haslett, Peter (ed.). Two Treaties of Government, Cam¬
bridge: Cambridge Univ. Press, 1963, paras. 27 and 33.


Р. Хардин. Демократия и ущерб от коллективных действий
441
мократия оказывается неэффективной в решении этих проблем; особенно слаба международная демократия, от которой невозможно ожидать решения вопроса распределения, если только сами богатые страны не начнут действовать в более или менее алыруистской манере по отношению к неблагополучным странам.
Заключительные комментарии
Поскольку проблема коллективного вреда не является первостепенной в теории демократии, ни она, ни вообще проблема коллективных действий не рассматривается демократической теорией - возможно, потому что теория демократии еще не стала международной. В отношении населения отдельной страны демократия, как представляется, относительно легко позволяет урегулировать такие вопросы, как отрицательные стороны коллективных действий и реже - положительные их стороны. В стране устанавливается ряд экологических стандартов, которым должны отвечать автомобили, и люди вправе выбирать по своему вкусу - в рамках данного ограничения - те или иные машины. Необязательно проводить политику с целью изменения поведения частных лиц. Центральная проблема в отношении коллективных действий на различных уровнях заключается в том, что относительно легкое решение проблемы невозможно на более высоком уровне международной политики. Когда вопросы имеют дифференциальные или, в особенности, дистрибутивные последствия на международном уровне, мы не можем просто проголосовать при помощи некой процедуры принятия решения большинством голосов и затем ожидать, что все страны будут следовать ему, как в реальности от каждого гражданина США можно ожидать, что он будет следовать директивам Агентства по охране окружающей среды.
Создание больших, наднациональных организаций, таких как Европейский Союз, могло бы, однако, облегчить регулирование экологических проблем, потому что такое объединение делает некоторые из соответствующих проблем как бы «внутренними»: каждая страна-член Союза будет рассматривать собственные проблемы, связанные с защитой окружающей среды, не как часть своей международной деятельности, а в значительной степени как общую проблему Союза, и на этом уровне с помощью демократического выбора можно было бы относительно легко достигнуть консенсуса. Дополнительным преимуществом наднациональных организаций, нацеленных на решение простых координационных проблем в экономической деятельности, может стать такое «одомашнивание» некоторых проблем, связанных с отрицатель¬
ными сторонами коллективный действий, в достаточной степени, чтобы решить их консенсусом, демократически. Такая перспектива должна давать многим западным европейским лидерам больший стимул для расширения Союза путем включения в него восточноевропейских стран, загрязняющих окружающую среду, так как большая часть этого загрязнения попадает на территорию западных стран. Однако в краткосрочном периоде экономические различия могут значительно затруднить принятие подобных решений, заставив их казаться ре-дистрибутивными в силу того, что уровни экономического развития стран Запада и Востока существенно различаются.
Заметим, что такое решение проблемы отрицательных последствий коллективных действий в Европе далеко от создания сильного наднационального правительства. Страны могли бы объединить усилия не просто в сфере экономической политики, хотя этому, как всегда, будут сопутствовать те или иные социальные проблемы, которые Союз будет вынужден решать. Но ему не понадобилась бы наднациональная полиция, чтобы контролировать соблюдение мер защиты окружающей среды, так как они могли бы быть связаны с экономическими мерами, имеющими благоприятные последствия. Урегулирование отрицательных аспектов было бы коллективным, и этот процесс потребовал бы более или менее универсальных эндогенных изменений в поведении. Но контролировать эти изменения должно было бы правительство каждой отдельной страны, и оно подкрепляло бы свой политический курс переговорами с каждым государством-членом ЕС на двусторонней основе, а не при помощи централизованной директивы, для издания которой, возможно, ни у кого не было бы полномочий.
Отсутствие связи между экологической и экономической политикой может подорвать само назначение Европейского Союза, призванного способствовать повышению эффективности международной торговли и производства во всех странах- членах Союза. Наличие очень грязного производства в одной стране позволило бы ей переложить часть своих производственных затрат на другие страны через трансграничное загрязнение окружающей среды и тем самым снизить издержки своего производства и одновременно повысить конкурентоспособность своей продукции на рынках. Лидеры государств, которые предполагают, что их страна должна получить экономические выгоды, вступив в Союз, члены которого находятся на разном уровне развития и производства, должны сдерживать свои националистические наклонности относительно обретения контроля над источниками вредных проявлений коллективных действий в менее развитых странах Союза.


442
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
Как отмечалось выше, центральная проблема коллективных действий в международной политике значительно отличается от главной проблемы таких действий внутри государства. Коллективный вред, который эндогенно порождается и эндогенно и должен контролироваться, в наше время и в ближайшем будущем нескольких поколений, будет основной причиной для беспокойства в международной политике. Демократический политический режим, обладающий полномочиями вводить санкции, при котором имеется всеобщее понимание того, что определенная модель поведения ведет к тяжелым пагубным последствиям, предоставляет хорошую перспективу для контроля над ними. В полуанархических странах, где имеется лишь диадическая, а не централизованная система правовых санкций, такой же консенсус, вероятно, будет менее эффективным в мотивации регулирования подобных пагубных последствий. Самой надежной системой контроля над такими последствиями были бы региональные и другие наднациональные объединения государств для решения разных проблем экономических отношений.
Формат подобных организаций относительно выигрышен, потому что их главную задачу составляет простая координация. Хотя существуют конфликтные вопросы относительно пределов
и отдельных деталей координации, в целом это модально стимулирующая структура. После того, как такие организации созданы, они могут эффективно использовать инструмент координации в качестве диадической санкции против тех, кто не присоединяется к резолюциям и по другим вопросам, касающимся не только координации. Путем расширения географической области применения той или иной политики, они могут приблизиться к превращению трансграничных проблем, вызванных коллективными действиями, в «домашнюю» проблему данной организации, что позволило бы странам-членам организации экстер- нализировать бремя ответственности за порождаемые проблемы. На региональном уровне можно было бы достигнуть консенсуса по поводу урегулирования некоторых проблем, которые ни одна из стран-членов не была бы заинтересована решать самостоятельно. В умеренно анархическом мире очень больших с точки зрения географии государств и крупных региональных организаций можно было бы ожидать, что они справятся с мировыми пагубными последствиями коллективной деятельности относительно хорошо, хотя, возможно, не так хорошо, как могла бы с ними справиться эффективная демократия с централизованной властью.
Библиография
Locke, John (1690). “The Second Treatise of Government” in: Haslett, Peter (ed.). 7vvo Treaties of Government, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1963. Scientific American, 1977, April 27.


Политическое представительство и демократический дефицит*
Пиппа Норрис
Введение
Чтобы понять суть процессов политического представительства, необходимо рассматривать их в контексте конституционных рамок Европейского Союза. Эти процессы отражают ряд фундаментальных, но неразрешенных противоречий: должен ли ЕС быть межправительственной организаций суверенных государств или же в полной мере федеральным Европейским государством; как должны приниматься решения и распределяться полномочия среди институтов ЕС; должен ли ЕС развиваться как многочисленная и открытая ассоциация или как закрытое и более интегрированное образование; как должно быть представлено общество и как должна решаться проблема «демо-кратического дефицита». Последний пункт особенно важен. Электорат влияет на ЕС двумя способами: косвенно, выбирая национальные правительства, и прямо, участвуя в выборах Европейского Парламента.
Национальные правительства как косвенные каналы представительства
Несмотря на серьезное расширение полномочий ЕС, основная ответственность за укрепление демократии продолжает лежать на подотчетных Евросоюзу национальных институтах (Kirchner 1992, Keohane & Hoffman 1991). Основным законодательным органом остается Совет Министров - важный межправительственный форум, представляющий стран-членов и действующий за закрытыми дверями. Национальные правительства решают, кто будет представлять их страны в Европейской Комиссии, на которой лежат функции исполнительной власти. Сторонники сохранения межправительственного характера институтов ЕС видят решение проблемы демократического дефицита в усовершенствовании процесса контроля государств, выражающегося, например, в активизации консультаций и обмена информацией между Комиссией и национальными парламентами, или в придании еще большей транспарентности механизму принятия решений в Совете.
Правительства, представленные в Совете Министров, остаются постоянно подотчетными своим собственным национальным парламентам, а также своим гражданам - через постоянный институт выборов. В этом Совет Министров схож с другими межправительственными организациями, такими как ООН, НАТО или ЮНЕСКО. Мы не ожидаем от общества прямого ответа на такие вопросы, как должна ли ООН в том или ином случае вводить свой миротворческий контингент или применять экономические санкции. Однако если что-то вызывает негативную реакцию общества (например, если американцы выражают недовольство тяжелыми потерями американских сил, входящих в миссию ООН), то на следующих выборах оно может призвать к ответу своих политических лидеров и «выкинуть радикалов из правительства». В этой связи ретроспективная оценка действий правительства особенно важна для осознания им своей ответственности.
В том же ключе можно утверждать, согласно Г.А. Алмонду (1951) и В.О. Кей (1961), что в Европе существует «разрешительный консенсус», дающий право правительствам вести в Совете Министров детальные переговоры по различным направлениям европейской политики, таким как единая сельскохозяйственная политика, Европейский валютный союз или пограничный контроль. Исследования постоянно подтверждают, что общество плохо информировано, а потому редко обращает внимание на все детали высокотехнических и сложных вопросов внешней политики. Однако если общество становится недовольным результатами принятых Евросоюзом решений, негативно влияющих на внутреннюю политику (например, если ЕС обвиняют в росте уровня безработицы или в сокращении социальных программ), и если общество винит в этом свое правительство, то граждане всегда могут воспользоваться своим правом прийти на избирательные участки. Поэтому, что касается решения технических вопросов во внешней (например, единой рыболовной политике), то правительства мало обращают внимание на общественное мнение, т.к. оно может быть необоснованным или строиться на ошибочных
Выдержки из: Norris, Pippa. “Representation and the Democratic Deficit” in: European Journal of Political Research 1997, no. 32, pp. 273-282.


444
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
представлениях. Однако на переговорах министры могут уделить большее внимание ожидаемой реакции своих граждан на результаты проводимой внутренней политики и тому, как общественные лидеры оценят действия министров на заключительной сессии созыва. Поэтому национальные выборы представляют собой косвенный механизм, заставляющий Совет Министров учитывать преференции граждан в странах-членах при принятии решений.
Однако в этой модели существует ряд проблем. Отсутствие транспарентности по поводу того, «кто что сказал» на переговорах за закрытыми дверями в Совете Министров, сложность сопоставления предпринятых усилий и полученных результатов существенно затрудняют для общества задачу оценки действий своего правительства на общеевропейском уровне. Более того, тот факт, что, участвуя в национальных выборах, избиратели в подавляющем большинстве обращают внимание на результаты внутренней политики, означает, что внешняя политика стоит далеко не на первом месте в списке приоритетов общества. Наконец, крупные партии редко предлагают избирателям четкие альтернативы проводимому политическому курсу, касающиеся основных вопросов общеевропейского управления. Поэтому национальные выборы являются совсем неэффективным способом, с помощью которого граждане могли бы выражать свои политические преференции. Несмотря на это, ретроспективные суждения по поводу действий правительства в Европейском Союзе могут привести к эффекту бумеранга: если ЕС обвиняют в сложившейся экономической ситуации, в чрезмерной бюрократии или чрезмерных тратах на сельское хозяйство, правительства могут либо пойти ко дну все вместе, либо так же вместе остаться на плаву.
Европейский парламент как прямой канал представительства
Однако, по большому счету, ЕС остается федеральным образованием, т.е. значительные полномочия передаются европейским наднациональным органам, (см. Pinder 1991; Ргусе 1987; Nicholl & Salmon 1990; Kirchner 1992; Keohane & Hoffman 1991). Задающая тон Европейская Комиссия является основным наднациональным органом, как и независимый Суд; Экономический и Социальный Совет проводит консультации между группами интересов, а Европейский Парламент избирается прямым голосованием. Согласно основополагающим договорам, один из федеральных органов - Европейский парламент - создавался как институт, напрямую выражающий волю народа, но обладающий относительно слабыми полномочиями. Основополагаю¬
щий договор наделил парламент только консультативными функциями при принятии европейских законодательных актов и бюджета, а также ограниченным правом контроля над Комиссией. Полномочия парламента все же были на порядок расширены (см.: Duff 1994; Jacobe 1992; Pinder 1991). Но из-за того, что некоторые страны, особенно Великобритания, неохотно отказываются от части национального суверенитета, Совет Министров остается основным форумом, где принимаются решения. Несмотря на то, что прямые выборы в Парламент были предусмотрены с самого начала, впервые они состоялись лишь в 1979 году (см.: Lodge 1982). Более того, все единодушно согласились в том, что общество было совсем не заинтересовано в этих выборах (обычно они называются национальными выборами второго порядка) (Reif & Schmitt 1980).
Все основные институты играют свою роль в принятии решений в ЕС. Процесс принятия решений по сложности представляет собой лабиринт. Институты, участвующие в принятии решений, имеют своего избирателя и несут перед ним ответственность. Специальный Доклад посвящен центральному аспекту одного из видов такого взаимодействия между обществом и Европейским парламентом. В нем речь идет о том, препятствуют ли разрешению проблемы демократического дефицита внутри ЕС слабые связи между избирателями и Европарламентом и изъяны в избирательных и парламентских механизмах политического представительства.
Изъяны «разрешительного консенсуса»
Проблема демократического дефицита заключается в следующем: способны ли эти прямые и косвенные каналы влиять на то, чтобы преференции граждан учитывались при принятии решений в ЕС. В ранние годы существования Сообщества технократическая и дипломатическая элиты определяли направление европейского развития (в большей степени потому, что они контролировали такую структуру, как НАТО) с молчаливого согласия общества. Идея «разрешительного консенсуса» подразумевает поддержку широких слоев населения, выражающуюся в пассивном согласии, позволяющем будущему правительству действовать на свое усмотрение (Key 1961, рр. 32-35). Но всегда вызывало тревогу то, что общественное мнение о будущем Европы было непостоянным. Ограниченное участие общества в делах ЕС и неохотная идентификация себя с ним свидетельствует о том, что решения могут легко приниматься элитами, которые не отразят и даже не попытаются отразить преференций общества.


П. Норрис. Политическое представительство и демократический дефицит
445
Изъяны этого консенсуса впервые обнаружились в начале 90-х годов. Отказ датчан одобрить Маастрихтский договор на референдуме 1992 года, а затем и «petit oui» во Франции дали понять, что, по крайней мере, некоторые правительства находится слишком далеко от своего электората (Franklin, van der Eijk & Marsh 1995; Franklin, Marsh & McLaren 1994). Отрицательная реакция на решения Маастрихта и ратификационный кризис объяснялись, отчасти, неучастием общества в широком обсуждении проблем интеграции (Baun 1996). В 1991-1992 году, судя по стандартным индикаторам Евробарометра, наблюдалось резкое снижение общественной поддержки идеи Евросоюза (Neidermayer & Sinnott 1995, pp. 58-59). Это падение доверия стало очевидно не только благодаря результатам опроса общественного мнения, но и неожиданно выразилось в активных протестах против политики в отношении фермеров и рыболовов. Проблемы легитимности ЕС обострились в дальнейшем на выборах в июне 1994 году, прошедших с рекордно низкой явкой и сопровождавшихся ростом протестов, организованных антимаа- стрихтскими партиями во Франции, Дании и Испании (van der Eijk & Franklin 1996).
В 1996 году напряжение в системе усилилось и обострилось трудностями экономического характера, вызванными соблюдением строгого принципа конвергенции, необходимого для Европейского Валютного Союза, что выразилось в значительном сокращении социальных программ во Франции и Италии. Это дополнилось политическими проблемами. В частности, предстояло убедить общество отказаться от привычной немецкой марки, французского франка, фунта-стерлинга в пользу незнакомого евро. Проблема демократического дефицита, обязанная своему появлению этим стрессам, является важной не только для предпринимательства, но и центральной для всего европейского проекта.
Доверяет ли общество Европейскому Союзу
Насколько серьезен кризис общественного доверия Союзу? Это временная проблема, вызванная временным недовольством определенной политикой, или более серьезный подрыв веры в европейскую интеграцию? Дилемма, стоящая как перед Европейским Союзом, так и перед национальными государствами, состоит в том, как добиться общественной поддержки одновременно на обоих уровнях. Если налицо широкое доверие конституциональному порядку и сильно чувство принадлежности к сообществу, тогда становится легче
разрешать определенные политические конфликты. Но если легитимность основной политической системы ставится под вопрос, если европейские лидеры остаются вне поле зрения общества, если не существует той необходимой для единения субстанции, обеспечиваемой чувством принадлежности к Единой Европе, тогда становится сложнее разрешить серьезные политические конфликты. Более того, многие решения по определенным вопросам, таким как Европейский Валютный Союз, пограничный контроль или Европейская социальная хартия, имеют серьезные последствия для национальной независимости и поэтому не могут быть изъяты из конституционных рамок каждого из государств. В этом контексте правила игры, как и распределение полномочий, ставятся под вопрос.
Хотя и под нажимом, но трудноразрешимые проблемы институциональной реформы последовательно отступили на второй план перед основными вопросами европейской интеграции. Маастрихт был важен для проектов ЕВС, общей внешней и оборонной политики и укрепил взаимодействие между органами правопорядка и в области правосудия (Duff et al 1994; Baun 1996). Проблемы институциональной реформы стоят в повестке дня Межпарламентской конференции (МПК), первое заседание которой состоялась в марте 1996 года. В своей речи на церемонии открытия Европейского парламента председатель Клаус Ханс сделал акцент на том, что конференция является важным элементом укрепления демократичности существующих процедур, который придаст еще большую эффективность институтам, отвечающим за принятие решений. Основные структуры, ответственные за принятие решений, были перечислены в Римском договоре, принятом в 1957 году, когда Сообщество состояло их шести членов. К 1996 году ЕС расширился до 15 государств-членов и, что очень вероятно, усложнившийся процесс принятия решения угрожает зайти в тупик.
Однако в последнее время политика ЕС меньше обращена к институциональной реформе по сравнению с серьезными проблемами финансовой дисциплины и сокращения правительственных трат, которые выросли по мере того, как страны пытались соблюдать строгие критерии конвергенции, выдвинутые Европейским Валютным Союзом в 1999 году.
Выводы
Для того чтобы институциональные реформы оказались эффективными, они должны основываться на четком понимании того, как представительные механизмы Союза функционируют в настоящее


446
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
время. Вывод Специального Доклада таков: существует множество способов представительства, одни из которых являются более эффективными, чем другие. Томассен и Шмит проанализировали модель партийного представительства, чтобы понять, проводят ли европейские партийные группы логически последовательную политику по основным вопросам, стоящим перед Союзом. Некоторые утверждают, что эти группы в лучшем случае являются слабыми зонтичными образованиями (Pedersen 1996). Несмотря на это Томассен и Шмит представляют доказательства глубинных корней формирующейся партийной системы в Европейском парламенте. Они анализируют, насколько политические позиции кандидатов и избирателей определяются той европейской партийной группой, с которой они ассоциируют свою национальную партию. Сравнивая позиции кандидатов и избирателей по вопросам единой европейской валюты, проблеме безработицы и защиты национальных границ, а также анализируя их принадлежность к левым либо правым, исследователи показывают, что корни европейской партийной системы лежат в среде кандидатов и в меньшей степени - в среде электората. Эта партийная система, находящаяся в зачаточном состоянии, основывается на известном противоречии между левой и правой идеологиями, которое служит для определения основного направления европейской внутренней политики. Несмотря на это, остается большая и серьезная пропасть между взглядами масс и элиты на эти вопросы, а европейскую интеграцию в большей степени поддерживают политические лидеры, чем общество. Это предполагает, что формирующуюся партийную систему в Парламенте нужно укреплять организационно, программно и финансово для того, чтобы увеличить партийное представительство.
Социальное представительство является еще одной проблемой для легитимности Европарламента. Норрис и Франклин пытаются ответить на вопрос, насколько «парламент представляет собой зеркало европейского общества». Как и во многих законодательных органах, в нем существуют четкие социальные пристрастия, означающие то, что Европарламент не в полной мере представляет интересы женщин, молодежи и профсоюзов. Это исследование показывает, что мы четко можем объяснить этот вопрос, используя модель «спроса и предложения». Делается вывод, что факторы «предложения» больше ассоциируются с кандидатами, побеждающими на выборах и проходящими в Европарламент, чем факторы «спроса». Другими словами, ресурсы и мотивация, к которым прибегают кандидаты для привлечения голосов, являются первостепенными факторами, объясняющими, почему одни из них побеждают, а другие проигрывают. Результаты подтвердили еще один важный фактор: на женское представительство серьезно
влияют институциональные структуры, а также определенная избирательная и партийная системы и политическая культура. Больше всего женщин избирается в протестантских странах, странах с сильным левым движением и с пропорциональной избирательной системой. Это наводит на мысль о том, что Европарламент, как и большинство законодательных органов, останется социально непредставительным на многие годы, хотя партии могут более взвешенно составлять свои списки, чтобы убедить своих избирателей в том, что в их составе есть кандидаты, защищающие интересы разных социальных слоев.
Роли, которые члены Европарламента берут на себя, могут иметь важные последствия для других видов представительства, осуществляемых через контакты с группами интересов и консультирование населения по определенным вопросам. Ричард Кац изучил значение этих ролей и их влияние на членов Европарламента. Кац обнаружил, что в зависимости от приоритетов в той или иной ситуации кандидаты играют одну из трех ролей. Некоторые видят себя в Единой Европе защитниками национальных интересов, подчеркивая важность лояльного отношения к национальным партиям. Вторая группа считает себя в первую очередь агентами своих избирателей, отдавая приоритет содействию людям в разрешении определенных проблем и работе на местах. Последняя группа называет себя «попечителями», следуя в основном только своим собственным представлениям об общественной политике, а не политическому курсу национальной или европейской партии. Кац находит объяснения этих различий в приоритетах каждой из ролей и изучает их влияние на законодательное поведение. Даже если партии не имеют большого влияния, это означает, что через оказание поддержки индивидам или локальным группам, члены парламента, для которых именно это является приоритетом, могут установить эффективную связь между гражданами и сложным процессом принятия решений. Мы должны лучше понять причины этого ролевого самоопределения, и то, как члены Европарламента выбирают для себя приоритетные направления в самом начале своей карьеры в Европейском Парламенте.
Работа Михаэля Марша и Бернхарда Веселса изучает поведение кандидатов и членов парламента, выступающих в качестве территориальных представителей, которые действуют независимо от партийных установок и защищают национальные интересы в Европарламенте. Авторы сравнили взгляды кандидатов, членов Европарламента и общества в каждой стране, чтобы проанализировать степень согласованности их действий. Марш и Вес- селс подтверждают тезис, выдвинутый ранее: элита активнее поддерживает европейскую интеграцию, чем электорат. Но интересно то, что разрыв между


П. Норрис. Политическое представительство и демократический дефицит
447
массами и элитой в одних странах намного больше, чем в других. Авторы делают вывод, что эти межнациональные различия возникают, пусть и частично, благодаря разным избирательным и политическим системам. В частности, пропорциональные избирательные системы и малые партии, представленные в парламенте, помогают проводить в Европарламент тех кандидатов, взгляды на определенные вопросы которых больше совпадают с мнением общества. Это имеет важное значение не только для Европарламента, но и предоставляет основу для тщательного обсуждения вопроса о влиянии конституционных моделей на политическое представительство.
И последнее. Мы можем изучить поведенческие индикаторы, отражающие отношение общества к Европарламенту, сравнив явку на выборах. Участие в выборах считается одним из основных индикаторов здоровья демократии, отражающим доверие политической системе, хотя систематические исследования указывают на сложные взаимоотношения между взглядами и поведением общества. Блондель, Синнотт и Свенссон изучают вопрос, почему явка избирателей на выборах так различается по национальному признаку. В среднем на выборах в 1994 году средняя явка составила 58,5
Библиография:
Almond, G. A. The American People and Foreign Policy, Westport (Ct.), London: Praeger, 1950.
Baun, M. J. An imperfect Union: The Maastricht Treaty and the New Politics of European Integration, Boulder (Co.): Westview Press, 1996.
Duff, A., Pinder, J. and Pryce, R. Maastricht and Beyond, London, New York: Routledge, 1994.
Easton, D. “A Reassessment of the Concept of Political Support” in: British Journal of Political Science, 1975, no. 5, pp. 435-57.
Eijk, C. van de, Franklin, M. et al. Choosing Europe? The European electorate and national Politics in the Face of the Union, Ann Arbor (Mi.): The Univ. of Michigan Press, 1996.
Franklin, M., Marsh, M. and McLaren, L. “Uncorking the bottle: Popular opposition to European unification in the wake of Maastricht” in: Journal of Common Market Studies, 1994, no. 4, pp. 455-472.
Franklin, M., Eijk, C. van der, and Marsh, M. “Referendum Outcomes and Trust in Government: Public Support for Europe in the Wake of Maastricht” in: Journal of West European Politics, 1995, no. 3, pp. 101-117.
Jacobs, F., Corbett, R. & Shackleton, M. The European Parliament, 2nd edn. London, New York: Longman, 1992.
процента, но эта цифра была значительно ниже в таких странах, как Великобритания, Нидерланды и Португалия. Делается вывод, что институциональные факторы сыграли главную роль в объяснении этих различий. Очевидно, что очень важным фактором является обязательное участие в национальных выборах. Другие факторы, такие как пропорциональные избирательные системы или голосование по воскресеньям, также значимы, хотя дают лишь косвенный эффект. Наконец, Блондель делает вывод, что, по аналогии с улучшением практической организации выборов, высокая явка может быть достигнута более эффективной предвыборной кампанией партий и формированием позитивного имиджа Европарламента, Евросоюза и европейской интеграции. Избиратели охотнее шли на избирательные участки, если они были хорошо информированы и чувствовали себя причастными к Союзу. Результат говорит о том, что проблемы представительства в ЕС могут быть разрешены серией альтернативных шагов и что, пока реформы еще не начаты, можно ожидать, что проблема взаимосвязи между гражданами и Союзом станет еще серьезнее в условиях стресса, спровоцированного расширением и углублением Европейского Союза.
Key, V.O. Public Opinion and American Democracy, New York: Alfred A. Knopf, 1961.
Keohane, R. and Hoffmann, S. (eds.). The New European Community: Decision-making and Institutional
Change, Boulder (Co.): Westview Press, 1991
Kirchner, E. Decision-making in the European Community, Manchester, New York: Manchester Univ. Press. 1992.
Lodge, J. Direct Elections to the European Parliament, Houndmills, New York: Macmillan, 1982.
Nicholl, W. and Salmon, T. Understanding the European Community, Hemel Hempsted: Philip Allan, 1990.
Niedermayer, O. and Sinnott, R., (eds.). Public Opinion and Internationalized Governance, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1995.
Norris, P. Electoral Change Since 1945, Malden (Ma), Oxford: Blackwell, 1997.
Pinder, J. European Community: The Building of a Union, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1991.
Pryce, R. (ed.) The Dynamics of European Union, London, New York: Routledge, 1987.
Reif, K. & Schmitt, H. “Nine Second-Order National Elections: A conceptual Framework for the Analysis of European Election Results” in: European Journal of Political Research, 1980, no. 8, pp. 3—44.


Трансформация политического сообщества: переосмысливая демократию в контексте глобализации*
Дэвид Хелд
Предметом данной главы является эволюция политического сообщества в контексте глобализации, или, говоря кратко, - усиление взаимосвязи и интенсификация отношений между государствами и обществами. Глава состоит из нескольких частей. В первой части я исследую изменяющиеся формы политической организации и, в частности, становление современного национального государства как тот фон, на котором формировались современные концепции демократии. С учетом сказанного я анализирую базовые положения и исходные предпосылки либеральной демократии, прежде всего, - ее концепцию политического сообщества. Во второй части мною рассмотрена эволюция форм глобализации. Я считаю, что глобализация уже определенное время присутствует в нашей жизни, однако ее масштабы, интенсивность и влияние радикальным образом изменились. Третья, заключительная часть посвящена последствиям изменения форм глобализации во взаимосвязи с перспективами демократического государственного устройства. Разработана концепция демократии как транснациональной категории, которая, согласно приведенной аргументации, более адекватна развивающейся структуре современных политических образований. Будущее демократии трактуется как явление космополитическое: это новая демократическая система глобального масштаба, определенного вида и формы (согласно основному демократическому праву), которая становится государством в той - и только в той - мере, в которой оно провозглашает и осуществляет исполнение и правоприменение этого закона. Это ни в коем случае не означает завершение эпохи национального государства или демократической политики в том виде, в котором они нам известны, отнюдь нет. Речь скорее идет о средстве, позволяющем обогащать и совершенствовать демократическую жизнь (см. Held, 1995 and 1996). Аргументировано показано, что только укрепление демократии как внутри национальных государств, так и за их пределами позволяет обеспечивать подотчетность власти в современную эпоху...
Базируясь на основе зарождавшейся концепции современного национального государства, развитие либеральной демократии происходило в рам¬
ках четко очерченного концептуального пространства (сравни: Walker, 1988; Connolly, 1991;
McGrew, 1997). Теория и практика современной демократии строилась на вестфальских принципах. Национально-государственные образования, а также их теоретические основы опирались на исходную предпосылку, согласно которой политические сообщества в принципе способны управлять своими судьбами, и что граждане могут находить между собой общий язык, позволяющий им мыслить и действовать совместно, руководствуясь представлением о том, что для всех них является наилучшим, то есть представлением об общественном благе (Sandel, 1996, р. 202). Считалось само собой разумеющимся, что, за исключением сугубо внутренних проблем, по сути все ключевые элементы самоопределения - демос, рамки избирательного права, форма и масштабы представительства, а также характер и содержание гражданского согласия - определяются в соответствии с географическим положением, что системы представительства и демократического контроля четко связаны с местоположением власти на некоей ограниченной территории. Кроме того, следствием вышесказанного явилась выработка четких отличительных признаков (на основе которых, в свою очередь, создавались государственные организации), позволяющих разграничивать «внутреннюю» и «внешнюю» политику, внутренние и внешние обстоятельства. Подавляющее большинство теорий демократии - как радикального, так и либерального толка - исходит из предпосылки, что содержание и перспективы политического сообщества определяются через национальные структуры и национальные возможности и что свобода, политическое равноправие и солидарность могут быть реализованы в рамках и посредством национального государства. Это стало краеугольным камнем современной демократической мысли...
...[Т]еория демократического государства - в особенности в той ее форме, которая была характерна для девятнадцатого и двадцатого века - считала само собой разумеющимся наличие связи между демосом, гражданством, избирательными механизмами, содержанием гражданского согласия и границами национального государства. Судьбы
Выдержки из: Held, David. “The Transformation of Political Community: Rethinking Democracy in the Context of
Globalization” in: Shapiro, Ian and Hacker-Gordon, Casiano (eds.). Democracy’s Edges. Cambridge, Cambridge
Univ. Press, 1999.


Д. Хелд. Трансформация политического сообщества...
различных политических сообществ могут переплетаться, однако надлежащим местом для определения фундамента «национальной судьбы» остается само национальное сообщество. В современную эпоху основополагающие принципы и практика либеральной демократии почти полностью совпадают с принципами и институтами суверенного национального государства. Более того, современная демократическая теория и демократическая политика исходят из наличия определенной симметрии и соответствия между гражданами- избирателями и государственными политическими деятелями. Посредством механизма голосования граждане-избиратели в принципе способны контролировать деятельность политиков; а политики, в свою очередь, опираясь на поддержку избирателей, могут на легитимной основе разрабатывать и осуществлять правовые нормы и политику в интересах своего электората, то есть в конечном счете в интересах людей, представляющих постоянное, проживающее на определенной территории, сообщество. Соответственно, ядро, или «глубинная структура» системы демократических национальных государств может характеризоваться рядом существенных особенностей. К их числу относится: демократия в рамках отдельных национальных государств и недемократические отношения между государствами; закрепление принципов подотчетности и демократической легитимности в границах отдельных государств и реализация государственных интересов (и максимальной политической выгоды) за этими границами; демократия и гражданские права для «своих» и зачастую отсутствие этих прав у лиц, которые таковыми не являются.
Эволюция форм региональных и глобальных взаимосвязей
В центре основных теоретических подходов к демократической политике находится некритически воспринятое понятие территориального государственного образования. Однако проблема при таком подходе состоит в следующем: политические сообщества крайне редко (если вообще когда-либо) существовали изолированно, как ограниченные географические целостности; их правильнее характеризовать как многоэлементные пересекающиеся сети взаимодействия. Последние кристаллизуются вокруг различных структур и форм власти (экономической, политической, военной, культурной и проч.), порождая многообразные виды деятельности, которые не совпадают напрямую и непосредственно с территориальными границами (см. Мапл, 1986, ch. 1). Пространственные рамки современного национального государства не создавали непроницаемых границ для других
449
сетей, масштаб и сфера распространения которых не ограничиваются локальным уровнем, а, выходя за национально-государственные рамки, могут становиться международными или даже всемирными. Современные политические сообщества представлены (и так было всегда) многообразием процессов и структур, которые распространяются в рамках и посредством их. Теория и практика демократического суверенного государства всегда состояла в несколько противоречивом соотношении с реалиями государственного суверенитета и автономии. Национальные политические сообщества вырабатывают и осуществляют решения и политический курс, не всегда руководствуясь только своими собственными интересами, а правительства не всегда принимают решения и проводят политику исключительно в интересах граждан своей страны (см. Offe, 1985). Свобода действий конкретных политических сообществ всегда являлась в той или иной мере ограниченной. Как же следует понимать эти структуры взаимосвязей, а также их изменение во времени? И как необходимо трактовать политические последствия этого, в частности, для суверенитета, автономии и демократического политического сообщества?
Понятие «глобализация» фиксирует ряд изменений, характеризующих содержание и перспективы политического сообщества; расшифровка этого термина помогает сформировать точку отсчета для обращения к поднятым выше проблемам. На мой взгляд, содержание глобализации может быть понято в связи с рядом процессов, которые перемещают пространственную форму общественной организации и деятельности на уровень трансконтинентальных или межрегиональных форм деятельности, взаимодействия и осуществления властных полномочий (см. Held, Mcgrew, Goldblatt and Perraton, 1999). Она включает расширение и углубление общественных отношений и институтов в пространстве и во времени таким образом, что, с одной стороны, повседневная деятельность во все большей мере испытывает воздействие событий, происходящих на другой стороне земного шара а, с другой, - деятельность и решения локальных групп или сообществ может иметь серьезные всемирные глобальные последствия (см. Giddens, 1990)...
Глобализация - это не сингулярное состояние и не линейный процесс. Пожалуй, наиболее точной является ее характеристика как многомерного феномена, включающего в себя такие сферы деятельности и сотрудничества, как экономическая, политическая, технологическая, военная, правовая, культурная и экологическая. В каждой из этих сфер существуют различные формы отношений и видов деятельности. Общее значение глобализации не сводится к тому, что, опираясь на происходящее


450
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
в одной сфере, просто предсказывается, что будет происходить в другой сфере. Крайне важно, поэтому, четко разграничивать эти различные сферы и строить теорию глобализации, а также ее последствий для конкретных политических сообществ, исходя из понимания происходящего как в каждом из них, так и во всех...
На этом фоне значение и место политического сообщества, и, в частности, демократического политического сообщества нуждается в переосмыслении, что, в свою очередь, требует решения двух задач. Во-первых, важно показать фундаментальные изменения в формах взаимосвязи между политическими сообществами, а также последующие сдвиги в структуре и форме самого политического сообщества. Во-вторых, важно четко представлять политические последствия этих изменений. Далее я приведу примеры трансформаций, обусловивших изменение в организации и характере политического сообщества. Очевидно, что эти трансформации являются лишь иллюстративными и, разумеется, не дают полного системного представления (см. Held, McGrew, Goldblatt, and Perraton, 1999).
(1) 	Среди значимых факторов, вызывающих изменение характера политического сообщества, - глобальные экономические процессы, прежде всего, рост торговли, производства и финансовых трансакций, обусловленных, в частности, быстрым ростом транснациональных корпораций. Активно развивалась торговля, объемы которой достигли - в особенности после Второй мировой войны - беспрецедентного уровня. Повсеместно в мире наблюдался рост торговли не только на внутрирегиональном, но и на межрегиональном уровне (см. Perraton, Goldblatt, Held, and McGrew, 1997). Все новые государства (например, Индия и Китай) становятся участниками международных торговых трансакций и, соответственно, эти операции оказывают влияние на растущее число людей и стран. Если происходящий в мире процесс снижения тарифных барьеров продолжится, то названные тенденции, по-видимому, сохранятся и будут способствовать дальнейшему развитию и углублению торговых отношений, а также усилению их воздействия на другие сферы общественной жизни. Кроме того, в последние десять-пятнадцать лет наблюдался чрезвычайно быстрый рост мировых финансовых потоков. Лавинообразно растет объем валютных операций на мировом рынке: сегодня он составляет свыше 1,2 триллиона долларов в день. Весьма значительная часть этой финансовой деятельности является спекулятивной и порождает такие колебания цен или курсов ценных бумаг (облигаций, акций, фьючерсов и т.д.), которые выходят далеко за рамки лежащей в основе стоимости активов динамики так называемых fundamentals (fundamentals - общеэкономические, или фундаментальные факторы реального состояния
хозяйства и тенденций его развития - Прим. ред.). Гигантский рост глобальных трансграничных финансовых потоков, связанный с начавшейся в конце 70-х годов либерализацией рынков долгосрочного ссудного капитала, создал самую интегрированную финансовую систему в истории.
Основу данной экономической трансформации составляет рост транснациональных корпораций как в производственной, так и в финансовой сферах. В настоящее время на долю около 20 тысяч транснациональных корпораций приходится от четверти до трети мирового производства, 70 процентов мировой торговли и 80 процентов прямых иностранных инвестиций. Они вносят определяющий вклад в процесс распространения квалификации и технологий, а также являются ключевыми игроками на мировом валютном рынке. Кроме того, транснациональные корпорации могут оказывать серьезное влияние на макроэкономическую политику...
На этом фоне традиционные положения демократической теории - и, прежде всего, утверждения о том, что изолированное, имеющее четко очерченные границы, самоопределяющееся сообщество граждан возможно - выглядят все менее убедительно.
Политическое значение процесса глобализации экономической деятельности легко истолковать ошибочно. Существует точка зрения (ее сторонники упоминались нами ранее как «гиперглобалисты»), согласно которой сегодня мы живем в таком мире, где социально-экономические процессы происходят главным образом на глобальном уровне (см. Ohmae, 1990; Reich, 1991)...
Однако в своих заявлениях как гиперглобалисты, так и их критики ошибочно трактуют значимость процессов современной экономической глобализации для политической жизни. Национальные государства продолжают оставаться чрезвычайно могущественными и располагают гигантскими ресурсами, бюрократическими инфраструктурными возможностями, а также технологиями координации и контроля. Продолжающееся лоббирование интересов отдельных стран транснациональными корпорациями подтверждает сохраняющееся важное значение государств в качестве посредников и регуляторов экономической деятельности. И, тем не менее, было бы ошибкой утверждать, что глобализация - это нечто иллюзорное, идеологическое прикрытие, позволяющее политикам легко скрывать причины плохой работы и несостоятельность проводимой политики. Помимо того, что риторика гиперглобалистов вооружила многих выбранных политиков понятийным аппаратом, позволяющим им уклоняться от политической ответственности, само содержание глобализации характеризуется важными и ярко выраженными признаками, порождающими изменение


Д. Хелд. Трансформация политического сообщества...
соотношения ресурсов - экономических и политических - как внутри границ, так и за их пределами. Среди наиболее важных из них - значительный рост участия национальных экономик в глобальных экономических трансакциях (т.е. все большая часть практически любой национальной экономики вовлечена в международные экономические связи со все большим числом государств). Этот рост масштабов и интенсивности экономических взаимосвязей изменил соотношение между экономической и политической властью. Чрезвычайно важным оказалось следующее изменение: «резкое расширение возможностей работы на зарубежных рынках для финансового капитала по сравнению с работой в рамках национального валютного контроля, национальной системы регулирования банковской деятельности, национальной инвестиционной политики, а также резкое увеличение объемов самого частного капитала относительно национальных валютных резервов. Возможности работы за рубежом для корпораций, осуществляющих прямые инвестиции, также расширились ... баланс власти сместился от национальных правительств и национальных рабочих движений в пользу капитала» (Goldblatt, Held, McGrew, and Perraton 1997, p. 74). В результате автономия демократически избранных правительств ограничивалась, и продолжает все сильнее ограничиваться такими источниками экономической власти, которые не являются ни выборными, ни представительными. Названные процессы привели к тому, что встраивание национальной экономики в экономику мировую (и, прежде всего, в глобальный финансовый рынок) превратилось в четкий ориентир осуществляемой отдельными странами экономической политики. Кроме того, эти поступающие от ведущих мировых агентов и сил «сигналы для принятия решений» стали неким - а вернее было бы сказать очень четким - универсальным критерием рациональности принимаемых решений. Таким образом, возможности выбора для политических сообществ, равно как издержки и выгоды этого выбора, кардинальным образом изменились.
(2) 	В отношении сферы средств массовой информации и культуры также есть основания считать, что наблюдается растущее расхождение между идеей демократического государства как независимого, подотчетного центра власти в рамках фиксированных границ (в данном случае - центра национальной культуры, способного поощрять и поддерживать национальное своеобразие) и происходящими в названных сферах изменениями. В качестве примера можно привести ряд наблюдающихся в последнее время явлений. Английский превратился в основной язык ведущих мировых культур: сегодня он является главным языком в бизнесе, компьютерном деле, юриспруденции,
451
науке и политике. Чрезвычайно высокие темпы характерны для процессов интернационализации и глобализации в сфере телекоммуникаций: в период с 1983 по 1995 год международный телефонный трафик вырос более чем в четыре раза; наблюдался невероятный рост в области международной телеграфной связи; имел место взрывной рост объемов спутниковой связи; Интернет характеризовался поразительным развитием инфраструктуры горизонтальных связей и их многообразных ответвлений как в рамках национальных границ, так и за их пределами. Кроме того, активно развивались мультимедийные конгломераты, такие, например, как «империя Мэрдока» и «Тайм Уорнер». Наконец, гигантским ростом характеризовалась сфера туризма: так, например, если в 1960 г. число туристов, совершивших зарубежные поездки, составляло 70 миллионов, то в 1994 году эта цифра достигла 500 миллионов человек. Аналогичные тенденции наблюдаются в телевизионной и киноиндустрии.
Ни один из приведенных примеров при их изолированном рассмотрении, ни их отдельные сочетания еще не означают создания единой мировой унифицированной культуры (взять, к примеру, влияние телевизионного канала «Стар Ньюз» в Индии). Однако, разумеется, если свести все эти явления воедино, то они действительно свидетельствуют о том, что многообразные новые виды средств массовой информации значительно расширяют сферу своего распространения как в границах отдельных стран, так и за их пределами, по-новому связывая страны и народы. Процесс создания и последующей эволюции новых форм национального своеобразия - зачастую связанный с отраслями потребительского и развлекательного секторов - нельзя недооценивать. Учитывая сказанное, стоящая перед национальными политическими лидерами задача сохранения национальной культуры становится существенно более сложной и трудноразрешимой...
(3) 	Экологические проблемы и вызовы представляют, по-видимому, наиболее очевидную и яркую иллюстрацию глобального сдвига в социальной организации и деятельности, причем они оказывают наиболее существенное влияние на эффективность национального государства и «страно-центричной» демократической политики. В экологической сфере существует три группы проблем:
а) первая группа - это общечеловеческие проблемы глобального характера, касающиеся основополагающих элементов экосистемы, среди которых наиболее серьезными являются глобальное потепление, а также истощение озонового слоя атмосферы;
б) вторая группа глобальных экопроблем включает взаимосвязанные вызовы демографического


452
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
роста и потребления ресурсов; среди наиболее острых проблем этой группы - опустынивание, вопросы сохранения биологического многообразия, а также угроза полного исчезновения отдельных видов;
в) 	к третьей группе относятся проблемы трансграничного загрязнения окружающей среды, такие, например, как кислотные дожди, загрязнение рек, радиоактивные дожди как следствие Чернобыльской катастрофы.
Прогрессирующее нарастание остроты экологических проблем в последние три десятилетия (сопровождавшееся развитием гласности в указанной области) вызвало в качестве ответной реакции активизацию соответствующих процессов культурной и политической глобализации. Об этом свидетельствует появление новых взаимосвязей в культурной, научной и интеллектуальной областях, новых экологических движений, занимающихся транснациональной проблематикой и располагающих транснациональными структурами, а также новых общественных организаций и конвенций (подобных тем, что были согласованы на саммите Земли в Бразилии в 1992 году). Разумеется, не все экологические проблемы являются глобальными; такая трактовка была бы совершенно ошибочной. Однако наблюдается поразительное изменение условий физической среды - то есть масштабов и остроты экологических проблем, - воздействующих на человеческую деятельность в целом.... Поэтому естественно возникают вопросы как о судьбе идеи политического сообщества, так и о соответствующей локализации, которая позволяла бы дать четкую трактовку содержания демократического политического устройства. Вопрос о том, что является надлежащим «домом» для политики и демократии вызывает серьезные затруднения.
(4) 	Процесс развития международного права ставит отдельных людей, правительства и неправительственные организации в новые условия законодательного регулирования. В международном праве признаются полномочия и ограничения, права и обязанности, ослабляющие принцип государственного суверенитета в ряде важных вопросов; суверенитет per se (сам по себе - Прим, ред.) более не является однозначной гарантией международной легитимности. В ряде законодательных инструментов укоренилась точка зрения, согласно которой, чтобы быть правовым государство должно быть демократическим и в нем должны поддерживаться определенные общие ценности (см. Crawford, 1994). Одним из важных примеров в указанном отношении считается законодательство в сфере прав человека и правового государства...
Соответственно в международном праве наблюдается постепенный отход от принципа, согласно которому государственный суверенитет должен однозначно соблюдаться независимо от того, каковы вызываемые им последствия для отдельных людей, групп и организаций. Уважительное отношение к гражданским свободам и обширной области прав человека создает в сфере политики новую систему упорядочивающих принципов, которые могут ограничивать и урезать принцип эффективной государственной власти. Наряду с другими изменениями в международном праве (см. Held, 1995, ch. 5), названные процессы свидетельствуют о том, что произошло изменение значимости, придаваемой, с одной стороны, заявлениям, которые делаются от имени государства, а с другой - утверждениям «от имени» альтернативного организационного принципа нового миропорядка, согласно которому неограниченный государственный суверенитет перестает быть заведомо доминирующим.
(5) 	Наряду со всеми вышеназванными процессами, содействовавшими переходу от международной системы «высокой политики», центр которой составляет государство, к новым, не существовавшим ранее формам геополитики, еще одна любопытная иллюстрация названного процесса может быть взята из самой сердцевины идеи суверенного государства - политики в области национальной безопасности и обороны. Наблюдается явное смещение акцента в пользу коллективной обороны и совместной безопасности. Гигантские издержки, высокие технологические требования, а также чрезвычайная сложность создания системы национальной обороны силами отдельной страны, - все эти факторы содействуют заключению многосторонних и коллективных соглашений в области обороны, а также процессам многостороннего сотрудничества и координации (см. Held, McGrew, Goldblatt, and Perraton, 1999, ch. 2, где данный вопрос рассматривается подробно). Более тесные технологические связи между государствами в настоящее время ставят под сомнение саму идею национальной безопасности и ориентацию на закупки исключительно отечественных вооружений. В сегодняшнем мире самые высокотехнологичные системы вооружений, например, боевой истребитель, - зависят от поставок из многих стран1. Происходит глобализация военных технологий, что обусловлено процессами транснационализации в оборонном производстве. А распространение оружия массового поражения делает все страны уязвимыми, превращая в проблематичные сами понятия «друзья» и «враги».
1 Я хотел бы поблагодарить Энтони МакГрю за данный пример.


Д. Хелд. Трансформация политического сообщества...
Даже применительно к сфере обороны, а также производства и создания вооружений, идея сингулярного, дискретного и ограниченного политического сообщества представляется сомнительной. Действительно, даже в этой сфере любая концепция суверенитета и автономии, исходящая из того, что они отражают неделимую, абсолютную, эксклюзивную форму общественной власти - олицетворением которой выступает отдельное государство - становится все менее четкой и все более спорной.
Демократия и глобализация: краткие выводы
Как показано выше, в конце второго тысячелетия политические сообщества и цивилизации не могут более характеризоваться как «дискретные миры»; они тесно взаимосвязаны и укоренены в сложных структурах перекрывающихся, частично совпадающих сил, отношений и движений. Очевидно, что в основе их строения зачастую лежат неравенство и иерархия, однако даже наиболее мощные из них - включая самые могущественные национальные государства - испытывают воздействие изменяющихся условий и процессов укрепления связей на региональном и глобальном уровнях. Можно выделить пять ключевых пунктов, позволяющих охарактеризовать эволюцию взаимосвязи между глобализацией и демократическими национальными государствами. Все они свидетельствуют о росте масштабов, интенсивности и влияния глобализации и все они содержат важные моменты, касающиеся изменения характера демократического государства.
Во-первых, локализация эффективной государственной власти перестает отождествляться с национальными правительствами, - эффективная власть делится, составляет предмет обмена и борьбы между различными силами и организациями на национальном, региональном и международном уровнях. Во-вторых, судьба любого исторически сложившегося политического сообщества - как сообщества самоопределяющегося - более не может безусловно находится в пределах одного национального государства. Ряд наиболее фундаментальных сил и процессов, предопределяющих жизнеспособность как внутри отдельных политических сообществ, так и между ними, сегодня находится за пределами национальных государств. Разумеется, система национально-государственного политического устройства сохраняется. Однако сегодня она формируется и переформировывается с учетом сложных экономических, организационных, административных, правовых и культурных процессов и структур, которые ограничивают
453
и контролируют ее эффективность. Если эти процессы и структуры игнорировать и не учитывать в политическом развитии, то они, совершив своего рода «обходной маневр», все равно неизбежно окажут свое воздействие на систему демократического государства. В-третьих, наблюдается нарастание расхождений между официальной властью конкретного государства - то есть, формальной сферой политической власти, на которую государства претендуют - и реалиями практической жизни, а также структурами государственной и экономической системы регионального и глобального уровней. Эти расхождения свидетельствуют, что национальные сообщества - это не единственный фактор, «программирующий» действия и решения правительственных и парламентских органов, а последние, в свою очередь, отнюдь не единолично определяют, что является правильным или подходящим для граждан их стран (см. Held, 1995, chs. 5, 6; сравни: Offe, 1985, р. 286 и последующие страницы).
В-четвертых, в мою задачу не входит доказательство того, что национальный суверенитет сегодня (пусть даже применительно к регионам с интенсивными межгосударственными связями и четко разделенными политическими и административными структурами) - полностью подорван, отнюдь нет. Однако среди прочего я стремлюсь доказать, что существуют важные сферы и регионы, характеризующиеся диаметрально противоречивыми зависимостями, не стыкующимися трактовками прав и обязанностей, неразделенными законодательными и исполнительными структурами и т.д., которые вытесняют представления о суверенном государстве как об абсолютной, неделимой и единственной форме общественной власти. Функционирование государств в усложняющихся региональных и глобальных системах отражается как на их автономии (так как меняется соотношение между издержками и выгодами политики), так и на суверенитете (вследствие изменений соотношения между национальными, региональными и международными правовыми нормами и административной практикой)...
В-пятых, конец двадцатого века отмечен появлением целого ряда новых разновидностей «пограничной проблемы». Если исходить из того, что мы живем в мире перекрывающихся сообществ, где траектории развития любой и каждой страны переплетены более тесно, чем когда-либо ранее, то действительно возникают новые пограничные проблемы... В мире, где могущественные державы принимают решения за граждан не только своих, но и других государств, и где транснациональные акторы и силы действуют разнообразными методами поверх границ национальногосударственных образований, вопросы о том, кто


454
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
кому подотчетен и на каком основании, не имеют простых решений. Частично совпадающие сферы влияния, вмешательства и интереса ставят перед демократической мыслью принципиальные проблемы, которые в конечном счете непосредственно затрагивают глубинные основы демократической власти...
Переосмысливая демократию в контексте глобализации
В либеральных демократиях гражданское согласие на форму государственного устройства и легитимность осуществляемой государством политики зависит от избирательной системы и механизма голосования. Однако представления о том, что гражданское согласие делает государство легитимным и что избирательная урна - это адекватный механизм, посредством которого гражданское большинство как целое периодически наделяет государство властными полномочиями по принятию законодательства и управлению социально-экономической жизнью, ставятся под вопрос стоит только начать оспаривать характер «соответствующего сообщества». Каков адекватный электорат и надлежащая сфера юрисдикции для выработки и осуществления политики по таким спорным вопросам здравоохранения, как, например, СПИД или коровье бешенство, либо по проблемам использования атомной энергии, утилизации ядерных отходов, вырубки тропических лесов, использования невозобновляемых ресурсов, нестабильности мирового финансового рынка, снижения угрозы химической и ядерной войны? Государственные границы традиционно обозначали тот фундамент, на основе которого решался вопрос о включении (либо не включении) людей в число лиц, участвующих в принятии влияющих на их жизнь решений. Однако, если многие социально-экономические процессы, а также результаты принимаемых по ним решений выходят за рамки национальных границ, то это вызывает серьезные последствия, причем не только для таких понятий, как «гражданское согласие» и «легитимность», но и для всех основополагающих идей демократии. Имеются ввиду такие вопросы, как границы избирательных округов (как правильно их определять), характер представительства (кто, кого и на каком основании должен представлять), а также соответствующие форма и масштаб участия в политической жизни (кто и каким образом должен в ней участвовать). Поскольку основополагающие процессы государственного управления более не выражаются в категориях национального государства, то попытки поиска решения ключевых вопросов демократической
теории и практики в сложившихся рамках традиционного национального государства оказываются сомнительными и спорными.
Учитывая вышесказанное, содержание и перспективы демократического государственного устройства нуждаются в пересмотре. В другой работе мною показано, что одобрение либеральной демократической политики (как в теории, так и на практике) влечет за собой понимание равной заинтересованности каждого гражданина в демократии, то есть признание того, что люди в равной степени заинтересованы в самоопределении (Held, 1995, part III). Каждый взрослый человек заинтересован в политической автономии, что является результатом его/ее статуса гражданина, наделенного равным правом на самоопределение. Равная заинтересованность в политической автономии требует (что мною также обосновано) создания гражданами общей структуры политической жизнедеятельности. Общая структура политической жизнедеятельности имеет своим следствием совместное пользование совокупностью прав и обязанностей. Традиционно было принято считать, что эта совокупность прав и обязанностей предполагает прежде всего гражданские и политические права и обязанности. Также в другой работе мною показано, что эта совокупность оказывается более обоюдоострой, нежели отдельно взятые гражданские и политические права, поскольку последние оставляют значительные области власти недоступными для механизмов подотчетности и контроля. Короче говоря, речь идет о признании того, что общая структура политической деятельности предполагает такую совокупность прав и обязанностей, которая пронизывает все основные сферы, в которых власть формируется и через которые она оказывает воздействие на жизненные возможности людей, определенным образом влияя на их политическую жизнедеятельность и вызывая определенные последствия.
Я считаю, что именно эта совокупность прав и обязанностей, лежащая в основе общей структуры политической жизнедеятельности, формирует элементы демократического общественного права. Для Того чтобы власть - независимо от сферы ее приложения (будь-то государство, экономика, либо культура) - была подотчетной, общая структура политической деятельности должна найти закрепление и воплощение в жизнь посредством демократического общественного права. Данная трактовка позволяет, на мой взгляд, логически взаимоувязать идеи демократии и современного государства. Ключевым является понятие демократического правопорядка - порядка, который во всех своих делах существует в рамках демократического общественного права. Демократический правопо¬


Д. Хелд. Трансформация политического сообщества...
рядок - демократическое государство (Rechtstaat) - это такое государственное устройство, которое существует в рамках демократического общественного права и подчинено последнему.
Однако идея такого государственного устройства более не может защищаться лишь на том основании, что она соответствует некоему закрытому политическому сообществу или национальному государству. Приходится признать, что мы живем в сложном взаимосвязанном мире, где масштаб, глубина и значимость проблем (экономических, политических или экологических) порождают вопросы о том, где эти проблемы могут решаться наилучшим образом. Совещательные, а также принимающие решения центры вне рамок национальных территорий оказываются наиболее подходящими, когда те, кого это больше всего затрагивает, создают трансграничную или транснациональную группу, либо когда «нижерасположенные» уровни принятия решений оказываются недееспособными или же не могут удовлетворительно решать транснациональные или международные проблемы, наконец, когда принцип демократической легитимности может быть должным образом реализован лишь в транснациональном контексте (см. Held, 1995, ch.10). Если наиболее мощные геополитические интересы не обеспечивают решения многих насущных проблем в рамках своих задач и посредством существующих у них возможностей, возникает необходимость в создании новых организаций и механизмов контроля.
В контексте современных форм глобализации для того, чтобы демократическое право было эффективным, оно должно быть международным. Поэтому разработка того, что я называю космополитическим демократическим правом, и создание сообщества всех демократических сообществ - то есть, космополитического сообщества - должно стать обязанностью демократов, обязанностью по созданию общей транснациональной структуры политической жизнедеятельности, которая единственная в конечном счете и может служить опорой политики самоопределения.
В такой трактовке национальное государство постепенно «отмирает». Сказанное, однако, не означает, что государство вообще и национальнодемократическая форма государственных образований, в частности, - становятся излишними. Имеется масса серьезных оснований для того, чтобы подвергнуть сомнению правильность теоретической и практической основы заявлений, согласно которым национальные государства исчезнут. Постепенное отмирание скорее означает, что государства более не могут являться и считаться единственными центрами легитимной власти в рамках своих собственных границ, что в целом ряде случаев уже действительно наблюдается. Необходимо четко опреде¬
455
лить новое место государств, «поместить» государства в рамки демократического права. В этих рамках законы и правовые нормы национального государства перестанут быть единственным центром легитимного развития, политического осмысления и политической деятельности. Ибо эти рамки заново определят и воссоздадут содержание и границы суверенной власти. Отдельные центры власти и системы властных полномочий будут легитимными лишь в той мере, в которой они устанавливают и реализуют демократическое право...
Таким образом, суверенитет может быть отделен от идеи фиксированных границ и территорий. Суверенитет станет неотъемлемым признаком основополагающего демократического права, однако он будет гарантирован и его можно будет применять в различных саморегулирующихся сферах, - от регионов и государств до городов и местных сообществ. Космополитическое право потребует определенной субординации регионального, национального и местного суверенитета под сводом правовой структуры, однако в этих рамках ассоциации будут самоуправляющимися на различных уровнях. Появляется новая возможность - восстановление действенной и более представительной демократии на местных уровнях как дополнение к общественным организациям более широкого глобального порядка, то есть, политического строя демократических ассоциаций, городов и народов, а также региональных и глобальных структур. В другой работе я называю ее космополитической моделью демократии - это правовая основа всеобщей и разделенной системы власти, система многообразных и пересекающихся центров власти, формируемых и разграничиваемых демократическим правом (Held, 1995 and 1996). Несмотря на то, что эта модель точно определена, она базируется на признании, что характер и качество демократии внутри конкретного сообщества, а также характер и качество демократических отношений между сообществами тесно взаимосвязаны и что для процветания демократии создание этих новых законодательных и организационных механизмов является необходимым.
В такой системе космополитической власти люди будут иметь множественное гражданство - что означает политическую принадлежность к различным политическим сообществам, оказывающим на них существенное влияние. Они будут являться гражданами своего непосредственного, конкретного политического сообщества, а также более широких региональных и глобальных организаций, которые влияют на их жизнь. Это космополитическое государственное устройство по своей форме и содержанию будет отражать и охватывать многообразные формы власти и государственных полномочий, действующих как внутри границ, так и за


456
Раздел 9. Демократия и мировой порядок
их рамками и которые - если их не контролировать - грозят возникновением крайне фрагментарного неосредневекового порядка.
Легко быть пессимистом в отношении будущего демократии. Для такого пессимизма существует множество оснований, среди которых, в частности, тот факт, что основу важнейших существующих в мире политических образований до сих пор составляют национальные государства, в то время как самые мощные социально-политические силы мира преодолевают границы этих образований...
Однако действуют и другие силы, создающие основу для более оптимистичной трактовки перспектив демократии... Сегодня мы переживаем очередной фундаментальный этап перехода, однако теперь это переход уже к более транснациональному, глобальному миру. Существуют силы и процессы, порождающие новые формы политической культуры, организаций и структур. Во-первых, очевидно следует отметить появление - при всей спорности этого процесса - региональных и глобальных организаций в двадцатом веке. ООН, разумеется, - организация слабая во многих отношениях, тем не менее, она является относительно новым образованием и это прогрессивная структура, которую можно совершенствовать. Это нормативный ресурс, представляющий - при всех сложностях - убедительный пример того, как нации могут взаимодействовать, а порой и действительно взаимодействуют, в деле решения - и решения справедливого - общих проблем. Кроме того, прекрасный при¬
Библиография
Connolly, William. “Democracy and Territoriality” in: Millennium 20(3), 1991.
Crawford, James. Democracy in International Law, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1994.
Giddens, Anthony. The Nation-State and Violence (Vol. II of A Contemporary Critique of Historical Materialism), Cambridge: Polity Press, 1985.
. The Consequences of Modernity, Cambridge: Polity, 1990.
Goldblatt, David, Held, David, McGrew, Anthony G., and Perraton, Jonathan. “Economic Globalization and the Nation-State: Shifting Balances of Power” in: Soundings 7, 1997, pp. 61-77.
Held, David, (ed.). Prospects for Democracy: North, South, East, West, Cambridge: Polity, 1993.
. Democracy and the Global Order: From the Modem State to Cosmopolitan Governance, Cambridge: Polity, 1995.
. Models of Democracy (2nd edn), Cambridge: Polity, 1996.
Held, David, McGrew, Anthony, Goldblatt, David, and Perraton, Jonathan. Global Transformations: Politics, Economics and Culture, Cambridge: Polity, 1999.
мер успеха - развитие мощной региональной организации, каковой является Европейский Союз. Всего немногим более полувека назад Европа находилась на грани саморазрушения. С тех пор в Европе были созданы новые механизмы сотрудничества, соблюдения прав человека и новые политические институты, имеющие целью не только сделать государства-члены ЕС подотчетными по широкому кругу проблем, но и объединить в единый фонд различные аспекты их суверенитета. Более того, разумеется, существуют новые региональные и глобальные транснациональные акторы, выступающие против глобализации, - и это не только корпорации, но и новые общественные движения, такие, например, как экологическое, женское и т д. Это «новые» голоса формирующегося «транснационального гражданского общества». Они отчетливо прозвучали, к примеру, на международных конференциях по экологической проблематике в Рио, по ограничению рождаемости в Каире, по проблемам женщин в Пекине. Короче говоря, наблюдаются тенденции поиска и создания новых форм общественной жизни и новые способы и пути обсуждения региональных и глобальных проблем. Разумеется, все они пока находятся на ранних стадиях формирования и нет гарантий, что соотношение политических сил позволит им успешно развиваться далее. Однако они указывают направление создания новых путей, позволяющих сделать системы транснациональной власти подотчетными - то есть, они открывают новые перспективы для космополитической демократии.
McGrew, Anthony G. “Conceptualizing global politics” in: McGrew, Anthony G., Lewis Paul G. et al., Global Politics, pp. 1-30, Cambridge: Polity, 1992.
. (ed.) The Transformation of Democracy? Cambridge: Polity, 1997.
Mann, Michael. The Sources of Social Power, Vol. I. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1986.
Offe, Claus. Disorganized Capitalism. Cambridge: Polity, 1985.
Ohmae, Kenichi. The Borderless World. London: Collins, 1990.
Perraton, Jonathan, Goldblatt, David, Held, David, and McGrew, Anthony. “The Globalization of Economic Activity” in: New Political Economy 2(2), 1997, pp. 257-277.
Reich, Robert. The Work of Nations, New York: Simon and Schuster, 1991.
Sandel, Michael. Democracy's Discontent, Cambridge, (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 1996.
Walker, Robert B. J. One World, Many Worlds, Boulder, CO: Lynne Rienner Publishers, 1988.


Приложение: наблюдение за демократией
Политологи и социологи разработали ряд методов эмпирической оценки демократичности государств.
Одна из первых и наиболее важная попытка определения специфических критериев демократической власти принадлежит Роберту Далю (Dahl, 1971). Он разработал критерий «полиархичности», основанный на том, что он считал двумя основными атрибутами демократизации: возможности
участия в выборном процессе и возможности добиваться места в структуре власти. Базируясь на данных за 1969 год, он использовал десять признаков того, что называл семью институциональными требованиями любого демократического строя. Исходя из этого, он проранжировал страны в зависимости от степени возможностей их населения по участию в выборах и политической борьбе. Эти критерии затем были применены к данным за 1985 год в работе Коппеджа и Рейнике (Coppedge and Reinicke,1990).
Хотя указанные критерии охватывают большое число стран, по времени они относятся к лишь ограниченному периоду в один-два года. Сегодня существуют три методики определения демократичности практически всех государств за относительно длительные периоды. Их использует большинство политологов и экономистов, проводящих практическую оценку причин и последствий существования демократических режимов. Речь идет о следующих методиках:
• методика Polity IV, обеспечивающая оценку политических режимов и их эволюции в период 1800-2000 годов (http://www.bsos.umd.edu/cidcm/ inscr/polity/);
• методика Freedom House (FH) измерения политических и гражданских свобод во всех странах в период 1973-2002 годов (http://www.freedom- house.org/);
• классификация демократий и диктатур (DD), разработанная Пшеворским с соавторами в работе «Демократия и развитие» (Przeworsky et al., 2000) применительно ко всем странам мира в период 1946-1999 годов (http://pantheon.yale.edu/~jac236).
Хотя все они схожи в том, что позволяют рассматривать широкий круг стран за продолжительный промежуток времени, у них имеются три важных различия, касающихся следующих нюансов:
• исходного понимания демократии;
• характера данных, используемых для оценки политического режима;
• формы предлагаемых показателей.
Как показано в первой главе хрестоматии, понимание демократии зависит от выбора подхода к ней - чисто процедурного или содержательного. Согласно первому, демократичность определяют исключительно существованием некоторых общественных институтов; при этом обращают мало внимания на то, к каким последствиям приводит реальное функционирование этих институтов. Так, авторы книги «Демократия и развитие» утверждают, что «демократия - это строй, при котором страной управляют люди, избранные во власть на свободных выборах (Przeworsky et al., 2000, р. 15). Поскольку они стремятся исследовать соотношение между демократией и некими желательными нормативами политической, социальной и экономической жизни, им приходится сужать определение демократии, дабы избежать риска тавтологии при расширительном подходе (Przeworsky et al., 2000, р. 14).
В рамках содержательных концепций демократии институты считаются необходимым, но недостаточным элементом характеристики политического режима. Хотя в мире нет демократий без свободных выборов, не все основанные на них режимы могут быть названы истинно демократическими. Главное состоит в том, это чтобы итогом таких выборов стало нечто иное: восторжествовало бы стремление к общественному благу, предпочтения людей были бы представлены публично, правительство было бы ответственно за свои действия, граждане в максимально возможной степени участвовали бы в общественной жизни, а экономические условия улучшались. Таким образом, те, кто пользуется методикой FH, полагают, что масштаб предоставляемых свобод может служить показателем демократичности. Аналогичным образом, первая методика исходит из того, что демократия предполагает существование институтов, позволяющих гражданам выбирать иную стратегию развития и лидеров, а также наличие «институционализированных ограничений на действия исполнительной власти» и «гарантий гражданских свобод всех граждан как в их повседневной жизни, так и при их участии в политических процессах». Наконец, Болен (Bollen, 1980, р. 372) определяет демократию по «уровню минимизации политической власти элит и максимизации власти не-элит». Его более поздние формулировки гласят, что «именно соотношение власти элит и народа определяет уровень демократичности режима. Там, где народ не имеет контроля над элитами, уровень демократии низкий. Там же, где элиты ответственны перед народом, этот уровень может быть высоким» (Bollen, 1991, р. 4).


458
Приложение
Второе различие между подходами к анализу демократии связано с типом используемой для исследования информации. Большинство методик использует информацию, зависящую от субъективных суждений. Так, методика PH требует ответов на следующие вопросы (причем, не уточняя, что, собственно, означают употребляемые термины): существуют ли честное избирательное законодательство, равные возможности проведения избирательной кампании, честное голосование и подсчет голосов? Способны ли голосующие наделить своих избранников реальной властью? Могут ли меньшинства иметь в разумных пределах возможность для самоопределения, самоуправления, автономии и участия на основе неформального консенсуса в процессе принятия решений? Свободен ли народ от тирании военных, олигархов или иной властной группы? Есть ли в стране свободные и независимые средства массовой информации? Имеются ли свободные профсоюзы и возможность эффективных коллективных переговоров? Есть ли в ней равенство возможностей? В соответствии с этой шкалой оценок вам необходимо решить, являются ли наложенные на главу исполнительной власти ограничения справедливыми, существенно урезанными или же находятся в одной из двух возможных промежуточных позиций.
Этот подход контрастирует с подходом, разработанным в работе «Демократия и развитие», где авторы определяют демократию в соответствии с четырьмя эмпирическими критериями. Чтобы считаться демократическим, режим должен иметь выборную исполнительную власть, выборную законодательную власть, выборы, на которых победу оспаривают две или более политических партий, и чиновников, хотя бы раз потерявших свою должность. Эти правила можно применить к большинству режимов во всех странах в любом году начиная с 1946 года. Они не подходят к небольшому количеству случаев (8,6% в промежутке между 1946 и 1999 годом), когда история еще не обеспечивала нужную для применения данных критериев информацию. Вместо того, чтобы выстраивать промежуточные категории для этих случаев, авторы методики предпочли просто выделить их в особую группу и предоставить каждому эксперту возможность самому решать, использовать ли их в своих исследованиях и как именно.
Наконец, методики анализа демократии различаются шкалой оценок, в соответствии с которой организуются результаты наблюдений. Большинство методик предполагает выстраивание линейной последовательности. Это верно и для первой, и для второй методик. Первая отдельно отмечает показатели демократичности и автократичности (каждая категория оценивается от 0 до 10 баллов), иногда объединяя их в одну шкалу из 21 пункта (где уровень демократичности идет по возрастающей).
Вторая методика оценки дает отдельные индикаторы гражданских и политических свобод (от 1 до 7 баллов), которые часто объединяются в шкалу из 14 пунктов, где 2 есть высший уровень демократичности, а 14 - низший. Методика DD различает всего две категории: демократии и диктатуры.
В ряду вопросов, вызвавших споры среди тех, кто занимается прикладными исследованиями демократии, этот вызвал наибольший накал полемики. Самыми яростными защитниками непрерывной методики исследования демократии были Болен и Джэкмен (Bollen and Jackman, 1989), подчеркивавшие «внутренне непрерывный характер концепции политической демократии» (р. 612) и утверждавшие, что «поскольку демократия концептуально непрерывна, ее лучше всего оценивать именно в этом плане» (р. 612). Они говорили также, что «демократия - это всегда вопрос меры» (р. 618).
Противоположная точка зрения состоит в том, что оценки, позволяющие выделить ступени развития, плодотворнее дихотомии, поскольку обычно содержат больше информации; хотя дихотомическая оценка может дать меньшую погрешность, она менее чувствительна к вариациям самой концепции демократии (Elkins, 2000).
Этому спору придается, возможно, неоправданно большое значение. Дело вовсе не в том, принимать ту или другую методику оценки демократии, применимую ко всем политическим режимам. В действительности важно понять, существует ли некая граница, которая разделяет режимы на демократические и недемократические. Даже те, кто применяет категориальную методику при оценке демократии, скорее всего согласятся с тем, что при наличии неких критериев для использования в качестве мерила, режимы могут отличаться друг от друга степенью демократичности, и попытка определить эту степень вполне оправданна. Надо, конечно, не забывать, что это относится только к демократическим режимам в противоположность режимам недемократическим. Такой подход предполагает, что некоторые режимы не соответствуют даже минимальным стандартам демократии.
Вера в то, что демократия есть некое свойство, которое может быть измерено на самых разных примерах, приводит иногда к абсурдным утверждениям. Так, в соответствии со шкалой Болена, утверждалось, что степень демократичности Албании с 1950 по 1955 год при режиме Энвера Ходжи равнялась 24 пунктам из 100 возможных. Степень демократичности Северной Кореи в 1960 и 1965 годах равнялась 21 пункту, а к 1980 году снизилась до 11. Средняя величина для Кубы между 1960 и 1999 годом равнялась 7 пунктам по первой методике (которая, как мы знаем, имеет минимальную величину -10). Показатель демократии в Чили между 1974 и 1980 годом, согласно Болену, был низким, но положительным (5,56). Согласно шкале


Наблюдение за демократией
459
Polity, он равнялся 7, а по методике FH- 11,6. Сингапур был более демократической страной, нежели Куба, набрав -2 против -7. Заир при Мобуту, опустившись почти до дна, все-таки не был там согласно первой методике: чаще ему присуждали показатель -9, но иногда и -8. По шкале FH он получал как минимальный размер в 14 баллов, так и несколько более «демократичный» уровень в 11 баллов. Согласно той же шкале оценок, ЮАР при апартеиде имела почти тот же рейтинг, что и Россия после 1993 года, Доминиканская Республика 1990-х, посткоммунистические Албания и Румыния, а также Шри-Ланка 1990-х годов. Итак, если признать, что уровень демократии можно измерить согласно плавной шкале оценок применительно к любым политическим режимам, придется согласиться с тем, что в принципе правомерно говорить о некоторой демократичности режимов Э. Ходжи, Северной Кореи и Чили при Пиночете, что допустимо признавать смену одних ценностей другими по этим шкалам и, наконец, что мы можем осмысленно оценивать набранные очки от страны к стране.
Что касается информационного наполнения различных методик, неверно говорить, что плавная шкала оценок политических режимов более информативна, нежели дихотомическая классификация. Не в меньшей степени, чем от уровня измерений, информационное наполнение зависит от того, каким образом информация концептуализируется и воспринимается. Какую информацию мы сообщаем, говоря, что уровень демократичности Сингапура в 1965 году равнялся по шкале Болена 76,94? Или утверждая, что бирманская хунта набрала по первой методике 6 баллов? Какая методика несет больше информации: та, согласно которой Северная Корея в 1965 году набрала 21,04 пункта по шкале Болена, или та, которая подводит к выводу, что Северная Корея в том же году являлась диктаторским режимом, ибо ее лидеры не были избраны на свободных и конкурентных выборах?
Методики хороши лишь настолько, насколько хороши их компоненты. Посмотрим на методику FH. Она строится из ответов на 8 вопросов для шкалы оценок политических свобод и на 14 вопросов - для оценки свобод гражданских. Сама природа вопросов и требуемой информации приводит к тому, что ответы часто должны оцениваться субъективно. Опрашивающие присваивают ответам от 0 до 4 «исходных баллов», получая максимальное значение для политических прав 32 балла, а для гражданских - 56 баллов. Затем страны делятся на семь категорий в зависимости от набранного в конкретном случае количества баллов. Так, страна с количеством баллов от 28 до 32 помещается в категорию 1 по шкале оценки политических прав, с количеством от 23 до 27 - в категорию 2 и так далее.
Какие условия требуются для того, чтобы получить при такой методике достоверную информацию? Прежде всего, необходимо, чтобы каждый из 22 вопросов о политических и гражданских правах был четко сформулирован. Смысл таких определений как равные, справедливые, честные, разумные и так далее, часто появляющихся в вопроснике, должен быть максимально прояснен, дабы отделить их от определений неравные, несправедливые, нечестные, неразумные и прочее, характеризующих элементы общественно-политической жизни отдельных стран. Кроме того, должны существовать ясные правила, по которым некоторый факт политической или гражданской жизни заслуживает оценки в 0, а не, скажем 1, 2, 3 или 4 балла. Эти баллы должны не только присуждаться осмысленно, но и иметь за собой различимые уровни материализации. Более того, необходимо, чтобы различные комбинации признаков, оправдывающие присвоение соответствующих баллов, были бы сопоставимы. Наличие же «личной свободы» при отсутствии «равенства возможностей» означает нечто прямо противоположное. И, наконец, допуская, что человек знает, что ему следует делать после того, как он получит факты, эти факты все-таки необходимо еще собрать. Необходимо получить информацию о политически определяющих действиях исполнительной и законодательной власти, организации политических кампаний, политических партиях (как правящих, так и оппозиционных), профсоюзах, о судебной системе, военных, религиозных организациях, олигархических группировках в экономике и так далее.
Если выполнить все эти условия, шкала оценок PH будет действительно более информативной, нежели дихотомический подход, исходящий из того, имели ли, к примеру, свободные выборы место или нет. Однако если эти условия не будут соблюдены, то на каждом этапе работы получаемые величины будут все менее осмысленными. Мы получим шкалу оценок, которая окажется более многосторонней, чем дихотомия, в том смысле, что будет содержать больше ценностных категорий, но вовсе не потому, что насыщена информацией о политическом режиме той или иной страны. Это будет, скорее, информация о субъективном подходе экспертов, занимавшихся разработкой данной шкалы.
Так какую же методику следует применять для исследования демократий? Как и во всех других случаях, лучшая оценка - это производная от заданного вопроса и его концептуальной четкости. Между тем, все методики анализа демократий в высокой степени коррелируют между собой, делая практически несущественным вопрос, какая из них применяется. Корреляция между первой методикой и методикой PH - 0,91. Первая верно определяет 94% случаев, определяемых по методике


460
Приложение
DD как демократии и 95% случаев, определяемых по той же методике как диктатуры. Соответствующие показатели корреляции для методики FH - 88% и 95%. Плавные шкалы характеризуются отчетливой биполярностью, концентрируя большинство случаев на своих противоположных концах. Так, 56% всех стран сосредоточены в трех верхних и нижних категориях шкалы FH из имеющихся в ней 13 категорий; 73% стран имеют оценку 7 и ниже или 7 и выше по шкале Polity IV, по которой оценки дифференцируются в диапазоне 21 балла. Если исключить крайние случаи, оцененные по шкале демократичности, корреляция между разными методиками существенно снижается. Корреляция между первой методикой и методикой FH падает до 0,75. Первая методика дает здесь лишь 70% совпадений определений демократий с методикой DD и 83% совпадений с ней при определении диктатур. Соответствующие показатели по методике FH - 67% и 81%. Можно признать, что высокий уровень корреляции дают, прежде всего, бесспорные случаи: все методики оценят одинаково Великобританию, США, Швецию, Северную Корею или Ирак. Проблемы возникают в трудных случаях Мексики, Ботсваны, Малайзии, Перу, Гватемалы и десятков других стран, которые нелегко однозначно поместить в ту или иную категорию. Эти случаи, однако, не являются трудными оттого, что являют собой некие промежуточные
стадии демократии, требующие особых шкал для их оценки. Дело, скорее, в том, что у нас нет адекватных правил для оценки всего разнообразия политических режимов мира. Вместо того чтобы заниматься градацией режимов, нам, возможно, следовало бы разработать лучшие критерии оценки демократичности.
Это, конечно, не является аргументом в пользу преимущественного использования дихотомического принципа, заложенного в методику DD, в ущерб всем остальным. Учитывая тот факт, что подходя к проблемным случаям, располагающимся примерно посередине шкалы, когда между методиками не наблюдается консенсуса, выбор следует делать исходя из концептуальных соображений, а также оценки погрешности, свойственной той или иной методике. Если мы можем осмысленно ответить на вопрос, что значит иметь 4 балла или передвинуться с 4 на 5 баллов, тогда методику Polity VI можно брать на вооружение. Если же это невозможно, и мы сомневаемся в самом процессе, давшем такой результат, тогда полезнее использовать более грубый, но имеющий свое теоретическое и прикладное обоснование метод.
В дальнейшем мы будем использовать методику DD для оценки распределения демократий в мире после 1946 года. Таблица А.1 демонстрирует частоту появления демократических режимов в разных регионах мира между 1946 и 1999 годом.
Таблица А1
Распространение демократии по регионам мира (1946-1999 годы)
Регион
Страно-лет
Доля
демократических режимов в регионе
Доля
демократических режимов региона в мире
Парламентская демократия
Смешанная форма
Президентское правление
Африка южнее Сахары
1730
10.23
6.01
36.16
33.90
29.94
Южная Азия
305
44.26
4.58
88.15
11.85
0.00
Восточная Азия
263
9.51
0.85
4.00
48.00
48.00
Юго-Восточная Азия
425
16.00
2.31
50.00
0.00
50.00
острова Тихого океа- наЮкеания
242
59.50
4.89
83.33
0.00
16.67
Ближний Восток\ Северная Африка
612
19.12
3.97
100.00
0.00
0.00
Латинская Америка
1026
52.83
18.40
0.00
0.37
99.63
страны Карибского
бассейна\неибероязычная
Америка
395
77.72
10.42
91.86
5.54
2.61
Восточная Европа\ бывший СССР
696
22.99
5.43
48.13
32.50
19.38
индустриальные страны
1339
94.92
43.14
74.04
13.69
12.27
нефтедобывающие страны
277
0.00
0.00
0.00
0.00
0.00
Всего
7311
40.31
100.00
59.57
11.30
29.12


Наблюдение за демократией
461
Эти цифры характеризуют 199 стран, которые либо существовали в 1946 году, либо стали независимыми после этого временного рубежа. Во второй колонке таблицы показано количество страно-лет, наблюдавшихся в каждом регионе. К примеру, как сказано в примечании к таблице, в Латинской Америке существуют 19 стран, наблюдения за которыми велись с 1946 года, то есть: 19 стран х 54 года = 1026 страно-лет на весь регион. Африка южнее Сахары насчитывает 50 стран. Однако, поскольку большинство из них стали независимыми гораздо позднее 1946 года, мы не следили за ними на протяжении всех 54 лет, так что на этот регион приходится 1730 страно-лет.
Вторая колонка таблицы показывает долю страно-лет, прожитых рассматриваемыми регионами в условиях демократических режимов. Как можно видеть, разброс данных весьма значителен. Лишь весьма небольшую часть времени страны Черной Африки, Восточной Азии и Ближнего Востока/ Северной Африки прожили при демократических режимах. Противоположное положение наблюдалось в регионе Карибского бассейна и в индустриальных государствах, где большая часть исследуемого периода характеризовалась существованием демократий. Латинская Америка по-своему уникальна, ибо диктатуры и демократические режимы существовали здесь в равной пропорции.
Третья колонка таблицы А.1 демонстрирует, как демократии, существовавшие в период 1946-
1999 годов, распределялись по регионам. Тут можно заметить отчетливые региональные парадигмы. Почти половина всех демократических режимов находилась в индустриальных странах. Значительную, но гораздо меньшую их долю мы встречаем в Латинской Америке и странах Карибского бассейна. Ни одна нефтедобывающая страна никогда не была демократической.
И, наконец, последние три колонки таблицы иллюстрируют распределение различных типов демократий - парламентской, смешанной и президентской - внутри каждого региона. Системы, в рамках которых правительство должно получить санкцию со стороны законодательной власти, считаются парламентскими; когда правительство работает под руководством президента - президентскими; когда правительство ответственно одновременно перед парламентом и президентом - смешанными. Как можно заметить, здесь также отчетливо проступают региональные парадигмы. Большинство демократий в индустриальных странах - парламентские. Это же характерно и для небольшого числа демократических режимов, существующих в Южной Азии, на островах Тихого океана, на Ближнем Востоке и в Карибском бассейне. Напротив, большинство демократий в Латинской Америке - президентские, в то время как демократические режимы стран южнее Сахары принадлежат ко всем перечисленным типам демократий в равной пропорции.
Рис. А1. Распространение демократии по регионам мира (1946-1999 годы)


462
Приложение
Таблица А Л демонстрирует распространение демократии в мире после 1946 года. Как видно, процесс может быть представлен в виде и-образ- ной кривой. Количество демократических режимов, основанных на пропорциональном представительстве, было довольно велико в конце 1940-х годов, однако затем оно начало снижаться, достигнув нижнего уровня всего в 28% в 1977 году. С этого времени оно снова начало возрастать, достигнув почти 58% в 1999 году. Это самый высокий уровень после 1946 году. Такие данные нельзя поверхностно интерпретировать в том смысле, что демократизация идет волнами, как это утверждает Хантингтон (см. главу 2 хрестоматии). Как отмечено в работе Пшеворского и соавторов (Ргее\уогвку е! а!., 2000), наблюдаемая кривая отнюдь не отражает смену демократий диктатурами и наоборот. Важнее то, что многие страны получили независимость именно в 1960-1970-е годы, причем начинали свое независимое существование
именно как диктатуры. Соотношение демократий и диктатур в странах, существовавших до 1946 года, осталось практически неизменным, а наблюдаемые вариации связаны, главным образом, со сменой режимов в Латинской Америке.
Таблица А.1 показывает также пропорции между различными формами демократии. Самое примечательное в этой картине то, что в последнее время растет количество стран, выбирающих смешанную форму демократического строя, когда правительство ответственно перед избранным прямым голосованием президентом и одновременно перед парламентским большинством. Мы довольно мало знаем о правилах функционирования таких систем, и на практике внутри этой категории есть много различных норм, в соответствии с которыми правительства формируются и распускаются. Нет сомнения, однако, что эта форма становится все более популярной среди новых демократий, и что ее следует изучать более тщательно.


Научное издание
Теория и практика демократии. Избранные тексты
Научные редакторы С.В. Чебанов, А.Н. Шахова
Изд. лиц. ИД № 02944 от 03.10.2000
Подписано в печать 6. 03. 2006 г. Формат 84 х 108 Vi6. Бумага офсетная №1 Печать офсетная. Уел. печ. л. 31 Тираж 3000 экз. Заказ № 1706
Научно-издательский центр «Ладомир» 124681, Москва, ул. Заводская, д. 6А
Отпечатано в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати» 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
ISBN 5-86218-396-5


НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИИ ЦЕНТР «ЛАДОМИР»
ВЫПУСШЛ
Д. БХАГВАТИ
В ЗАЩИТУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Труд современного американского экономиста, профессора Колумбийского университета, посвящен проблемам и противоречиям центрального явления XXI в. — глобализации, которая рассматривается в широком и общедоступном ключе. Автор стремится дать аргументированные и непредвзятые ответы на тревоги и критику в адрес глобализации со стороны так называемых «антиглобалистов» — весьма активного интеллектуально-политического движения, получившего в последние годы достаточно широкую массовую поддержку во многих развитых странах Запада. В книге с научно обоснованных позиций показано, что глобализация — объективная и по большей части позитивная тенденция мирового развития. Доводы идеологов антиглобалистских организаций имеют демагогический характер, а зачастую основаны на сознательной подтасовке и искажении фактов. Подлинный вопрос состоит не в отрицании или торможении глобализации, а в правильном управлении этим процессом с тем, чтобы максимизировать пользу, приносимую им всем странам и народам, и минимизировать его возможные негативные последствия.
Ф. ЗАХАРИЯ
Будущее свободы:
Нелиберальная демократия в США и за их пределами
По мнению автора, главного редактора американского журнала «Ньюсуик интернэшнл», на Западе получили распространение искаженные и дезориентирующие представления о содержании и смысле демократии. Демократическую систему правления нельзя считать абсолютным благом, она может быть и нелиберальной, вести к тирании большинства или служить укреплению власти авторитарных правителей.
У. ХАТТОН
Мир, в котором мы живем
Книга посвящена анализу взаимоотношений между двумя главными центрами силы современного мира — США и Европейским Союзом. Автор доказывает, что в своем нынешнем виде американский подход к бизнесу, социальным проблемам, общественному договору и международным военно-политическим отношениям дискредитирует принципы либерализма и всю систему западных ценностей, угрожая стабильности глобальных процессов. Стать реальным противовесом Соединенным Штатам может только объединенная Европа, опирающаяся на свой богатый исторический опыт, прочные интеллектуальные и культурные традиции, растущую хозяйственную мощь.
А. ЭТЦИОНИ От ИМПЕРИИ к сообществу:
Новый подход к международным отношениям
По мнению автора книги, одного из наиболее авторитетных социологов современности, после окончания «холодной войны» происходит формирование своего рода мирового правительства, обеспечивающего жизненно важные интересы всех людей, прежде всего — безопасность. Сейчас эта зарождающаяся глобальная власть наиболее наглядно проявляется в имперской внешней политике США, взявших на себя роль международного полицейского и навязывающих остальным странам свои идеалы и подходы. Однако реальную перспективу имеет только многостороннее сотрудничество, базирующееся на синтезе основополагающих ценностей Запада и Востока, взаимных компромиссах и терпимости.
Любые книги «Ладомира»
можно заказать наложенным платежом в издательстве по адресу: 124365, Москва, Заводская, д. 6а, НИЦ «Ладомир».
Тел.: (495) 537-98-33; тел. склада: (495) 533-84-77.
E-mail: ladomir@mail.compnet.ru; lomonosowbook@mtu-net.ru
или купить в интернет-магазине «OZON» www.ozon.ru
Для получения бесплатного перспективного плана изданий «Ладомира»
и бланка заказа вышлите маркированный конверт
по адресу издательства


НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИИ ЦЕНТР «ЛАДОМИР)
ВЫПУСТИЛ
Л. А. АНДРЕЕВА Религия и власть в России:
Религиозные и квазирелигиозные доктрины как способ легитимизации политической власти в России
В книге рассматривается влияние христианской мифологии власти на ход политического развития России с момента принятия христианства в 988 году и до крушения власти последнего «наместника Христа» из династии Романовых — паря Николая П. Анализируется также процесс перерождения христианской модели наместнической власти в социально-футуристическую версию, сложившуюся в Советской России.
Р. АРОН
История XX века
В центре внимания автора — мир и война, международные экономические и социальные отношения, политические режимы и, конечно, проблемы Франции. Он всегда был «вовлеченным зрителем» событий века, чрезвычайно информированным и критичным. «Историк настоящего времени должен забыть о собственных предпочтениях», — утверждал Раймон Арон, но сам далеко не всегда следовал этому принципу. Его оценки и взгляды, порой очень личны и пристрастны, часто они не совпадают с общепринятыми. И тем не менее в этой большой и мудрой книге французский мыслитель предстает перед нами как необыкновенно яркая, масштабная и оригинальная личность.
Р. АРОН Мемуары:
50 ЛЕТ ПОЛИТИЧЕСКИХ размышлений
Эта книга — повествование о встрече, встрече жестокого Века и могучего Ума, жаждавшего познать его. Ее автор, французский философ и журналист-политолог, живя в 30-е годы в Германии, одним из первых разглядел в социально-политических процессах этой страны надвигающуюся всемирную катастрофу. С тех пор стремление понять политическую жизнь людей стало смыслом его существования. Тем, кто откроет книгу, предстоит насладиться «роскошью общения» с Ш. де Голлем, Ж.-П. Сартром и другими великими личностями, которых хорошо знал автор, этот «Монтень XX века», как его окрестили соотечественники.
Любые книги «Ладомира»
можно заказать наложенным платежом в издательстве по адресу: 124365, Москва, Заводская, д. 6а, НИЦ «Ладомир».
Тел.: (495) 537-98-33; тел. склада: (495) 533-84-77.
E-mail: ladomir@mail.compnet.ru; lomonosowbook@mtu-net.ru
или купить в интернет-магазине «OZON» www.ozon.ru
Для получения бесплатного перспективного плана изданий «Ладомира»
и бланка заказа вышлите маркированный конверт
по адресу издательства


НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР «ЛАДОМИР»
ВЫПУСТИЛ
В. ЖИСКАР Д’ЭСТЕН
Французы:
Размышления о судьбах нагода
Бывший президент Французской Республики (1974—1981), ныне — разработчик конституции Евросоюза, пытается, анализируя прошлое, выяснить причины политического упадка Франции в тот момент, когда мир вступает в третье тысячелетие, когда экономика приобрела интернациональный характер, когда мировым языком стал английский.
Р. МАКНАМАРА
Вглядываясь в прошлое:
Трагедия и уроки Вьетнама
Книгу Р. Макнамары, министра обороны США в годы вьетнамской трагедии, а позднее — президента Международного банка реконструкции и развития, отличает «эффект присутствия»: читатель словно бы участвует в проводившихся президентами Кеннеди и Джонсоном ночных совещаниях в Овальном кабинете, «приглашается» на заседания комиссий Конгресса США, «слышит» реплики спорящих военных в Пентагоне.
Автор с потрясающей искренностью описывает моральный подъем, заставивший его предпринять все возможное для победы в войне, и... нарастающую убежденность в том, что во Вьетнаме победить нельзя.
Это монолог после тридцатилетнего молчания, анализ свершившегося и несвершившегося, исповедь и вызов. Вызов прежде всего самому себе.
В.Т. ТРЕТЬЯКОВ
Как стать знаменитым журналистом
Великолепный, не имеющий аналогов учебник, адресованный всем, кто хочет разобраться в современной журналистской кухне. В.Т. Третьяков, создатель «Независимой газеты» и на протяжении 11 лет ее бессменный главный редактор, один из ведущих журналистов и политологов страны, многие годы читает в МГИМО курс лекций по журналистскому мастерству, в основе которого — его колоссальный жизненный опыт. А потому данный учебник, написанный на основе этих лекций, представляет собой своего рода открытый мастер-класс, причем мастер-класс предельно демократичный, от посещения которого выиграют как студенты, так и искушенные профессионалы.
Любые книги «Ладомира»
можно заказать наложенным платежом в издательстве по адресу: 124365, Москва, Заводская, д. 6а, НИЦ «Ладомир».
Тел.: (495) 537-98-33; тел. склада: (495) 533-84-77.
E-mail: ladomir@mail.compnet.ru; lomonosowbook@mtu-net.ru
или купить в интернет-магазине «OZON» www.ozon.ru
Для получения бесплатного перспективного плана изданий «Ладомира»
и бланка заказа вышлите маркированный конверт
по адресу издательства