Серей
ГЕ94СИМОВ
Собрание сочинений в трех томах
Том!
Киносценарии
Москва
«Искусство»
1982

ББК 85.53(2)
Г 37
^ 4702010200-149
Г 025 (01)-82 подпис,,ое
© Издатолт.ство «Искусство», 1982 г*

Содержание
Мастер советского кино. Л. Кули* -
джанов	 6
Литературные произведения кино¬
режиссера. Л. Рыбак	 10
Учитель 	 37
Большая земля 		 93
Люди и ввери	132
Журналист	202
У озера		 . . 268
Любить человека	337
Два счастья	395
Комментарий	445

Мастер
советского
кино
В те далекие годы, когда я учился во
ВГИКе, мы — студенты мастерской Сер¬
гея Аполлинариевича Герасимова —
удивлялись: как нашему учителю уда¬
ется всюду поспеть? Киностудия, Коми¬
тет защиты мира, журналы, членом ред¬
коллегий которых он состоял, постоян¬
ные выступления в разных аудиториях.
Одновременно он или снимал очередной
фильм, или писал новый сценарий.
И для нас у него хватало времени. На
каждое занятие он являлся элегантный,
подтянутый, готовый к работе. На меня
он производил впечатление человека,
только что вернувшегося с курорта. Он
входил в нашу маленькую мастерскую
в старом ВГИКе, и начинались счаст¬
ливые часы...
Он все знал, все умел, oii рассуждал,
размышлял вслух о самых сложных и
прекрасных вещах, он увлекался, зара¬
жая нас этой увлеченностью. Мы заслу¬
шивались его лекциями, завороженные,
следили, как он работал на площадке,
помогая развести мизансцену, одним
жестом, одним движением вдруг прибли¬
жая нас к пониманию образа, эпизода,
всей вещи. Довольно обшарпанная, раз¬
гороженная пыльными холщовыми за¬
навесами аудитория делалась большой,
как в сказке преображаясь то в баль¬
ный зал, то в военный бункер, то в гор¬
ное ущелье. Воцарялась волшебная
атмосфера творчества. Мы самозабвенно
играли и в своих и в чужих отрывках,
репетировали до позднего вечера, прав¬
дами и неправдами раздобывали осве¬
тительную аппаратуру, костюмы, рек¬
визит, которые на сегодняшний взгляд
показались бы весьма скромными. Но
мы были счастливы. И все было нам
по силам — Толстой, Гоголь, Мериме,
Бальзак, Шолохов...
В те времена, о которых вспоминаю
всегда с чувством благодарности, Сергею

Аполлинариевичу Герасимову только-только перевалило
за сорок. По нынешним меркам — молодой режиссер.
А он был тогда уже народным артистом СССР, профессо¬
ром, известным общественным деятелем. Уже были сня¬
ты «Семеро смелых», «Комсомольск», «Учитель», «Маска¬
рад», «Непобедимые», «Большая земля», наконец, «Моло¬
дая гвардия». Позади была работа на фронте, потом на
хронике, которой он руководил в 44—46-м годах. Мас¬
терская, в которой мы учились, была уже третьей в его
педагогической практике...
Прошли годы. Добрых три десятилетия. Даже не про¬
шли, а пролетели. Бывшие ученики Сергея Аполлинарие-
вича работают сегодня на всех студиях Советского Союза,
во многих зарубежных странах...
Скольких же он научил, вывел в большую кинемато¬
графию — ныне уже маститых, увенчанных славой режис¬
серов, целую плеяду замечательных актеров?
Наверное, и самому Сергею Аполлинариевичу трудно
было бы ответить на этот вопрос. Скажем — много, очень
много.
А сколько фильмов поставил он за эти годы — от
знаменитого «Тихого Дона» до эпического полотна
«Юность Петра». Окончание работы над этой, потребовав¬
шей огромного напряжения сил картиной счастливо
совпало с семидесятипятилетием Сергея Аполлинариевича.
Всегда трудно, как-то не хочется вспоминать о возрасте,
когда речь заходит о человеке усталом, утратившем бы¬
лой вкус и интерес к жизни, творчеству, людям.
О моем учителе — Сергее Аполлинариевиче Гераси¬
мове — я, как и в далекие студенческие времена, могу
воскликнуть: как он поспевает всюду, где его ждут, где
он нужен, где он должен быть?
Как всегда подтянутый и элегантный, как всегда го¬
товый к работе, он — в Союзе кинематографистов СССР,
одним из основателей которого является, и на коллегии
Госкино, и в Академии педагогических наук, где ведет
большую работу по эстетическому образованию молодежи,
и, конечно же, в столь дорогом его сердцу ВГИКе. То он
на Урале, у своих земляков, уже не в первый раз избрав¬
ших его в Верховный Совет РСФСР, то в ФРГ, на ретро¬
спективе своих фильмов, то в Киеве — проводит пленум
Всесоюзной комиссии художественной кинематографии...
При этом он, как всегда, много, очень много читает —
все толстые журналы, все сколько-нибудь заметные книж¬
ные новинки (и читает серьезно, глубоко, основательно,
7

как литератор) и огромное количество сценариев, которые
запускаются в производство в руководимом им творческом
объединении на Студии имени М. Горького или просто
присылаются авторами с просьбой дать совет, помочь,
поддержать. И ни одна подобная просьба не остается
без ответа. В обширный круг его чтения обязательно
входят стихи, которые всегда были и остаются его
страстью.
Я помню,, как, придя в настроение, он принимался
читать нам своих любимых поэтов: Пушкина, Блока, Пас¬
тернака, Заболоцкого.
Годы не властны над его удивительной памятью,—
он и теперь может читать стихи без счета, часами.
И как он читает! Как читает! Чтение его замечательно
не только и не столько тем, что он прекрасный актер. Это
вовсе не актерское чтение. Он читает стихи как знаток,
как ценитель, любуясь «лучшими словами в лучшем по¬
рядке», проникая в самый их смысл и наслаждаясь этим
процессом постижения. Несколько строк — и ты уже вов-
влечен в эту игру ума и фантазии, как бы заново, как бы
впервые вслушиваешься в пластику рифм и созвучий.
Кажется, недавно еще сам читал эти строки, а не вычитал
и половины того, что сегодня услышал...
Так в чем же заключается «секрет Герасимова»? Чем
объяснить это творческое долголетие мастера, в самом
широком, я бы сказал, исчерпывающем смысле этих слов?
Почему оц и сегодня моложе иных своих коллег, далеко
не достигших его возраста?
Ответ па эти вопросы не может быть однозначным.
Допустим, можно сказать, что дело — в его неувядаю¬
щем жизнелюбии. Конечно. Но это жизнелюбие носит
у Герасимова особый, энергичный, действенный характер.
Никогда не покидающее его сознание правоты комму¬
низма и собственной партийной принадлежности, ши¬
рокий кругозор высокообразованного марксиста. Общест¬
венный темперамент, с молодых лет воспитанное в себе
чувство сопричастности всему, что происходит вокруг,
чувство ответственности художника — вот что делает
жизнелюбие Сергея Аполлинариевича источником его
силы.
На коллегии Госкино, или на Секретариате правле¬
ния СК, ца заседании художественного совета студии, или
в Комитете по Ленинским и Государственным премиям он
никогда не отмалчивается, всегда у него есть что сказать
и всегда по делу. Он и не мыслит иначе — его касается все.
8-

Никакой душевной лености, успокоенности равноду¬
шия он и другим не прощает и себе не позволяет.
Он и отдыхает не так, как, казалось бы, принято в его
возрасте — полеживая, принимая процедуры й совершая
моционы. То он ловит раков, то «рубится» в бильярд, то
затевает свои любимые пельмени, которые готовит с вели¬
чайшим мастерством. Й всегда вокруг него люди, старые и
•новые друзья, и всегда всем интересно и весело. И поучи¬
тельно, ибо постоянная увлеченность — будь то искусство,
или общественная работа, или педагогика, или друж¬
ба с людьми — и делает человеческую жизнь полной, пло¬
дотворной и счастливой...
Я мог бы долго еще писать о Герасимове, о его фильмах
и его уроках, о наших совместных путешествиях и долгих
беседах, однако это не очерк его жизни, а лишь некое
предуведомление к Собранию его сочинений.
Естественно, три книжки не могут вместить всего сде¬
ланного Сергеем Аполлинариевстчем, но позволят глубже
понять творческий путь одного из выдающихся мастеров
советского киноискусства, впрочем, и само киноискусство,
и происходящие в нем процессы, а следовательно, станут
и заметным явлением в нашей культурной жизни.
Л. Кулиджанов

Литературные
произведения
кинорежиссера
В первый том Собрания сочинений Сер¬
гея Аполлинариевича Герасимова вошло
несколько киносценариев разных лет и
давняя, написанная для театра пьеса.
Автора хорошо знают не только как
кинорежиссера, но и как литератора,
актера, педагога. Здесь он выступает
именно в качестве писателя, драматурга.
Во втором томе его Собрания сочинений
вниманию читателей будут предложены
педагогические труды, в третьем —
очерки, статьи и выступления по вопро¬
сам искусства, воспоминания. Распре¬
деление сочинений «по ипостасям» удоб¬
но и другого значения не имеет, кроме
как прочертить единую направленность
творчества этого художника, кинема¬
тографиста.
Литературные произведения Гера¬
симова можно читать, не помышляя об
экране, о зрелищном искусстве, но ав¬
тор адресуется столько же к читатель¬
ской, сколько и к зрительской аудито¬
рии, знакомство с его сценариями и
пьесой пополняет наше представление
о главном деле всей его жизни и об
удивительной по разнообразию прояв¬
лений профессии — о кинематографи¬
ческой режиссуре.
Может показаться, что с такой целью
не согласуются средства драматургии,
художественной речи. О возможностях
театральной пьесы в этом плане гово¬
рить как будто вовсе не приходится. Но
ведь и киносценариям автор некогда
предназначал другую роль, им свойст¬
венную. Полноправный в кругу явле¬
ний художественной литературы и пол¬
номочный служить основой в работе над
фильмом, сценарий не призван быть
аттестацией, отчетом кинорежиссера. Не
текстом вершится режиссерский труд, не
в тексте получает окончательное и со¬
вершенное художественное воплоще¬
ние.
10

Оригинальное создание режиссера кино, его искусство,
особое самовыражение и полная самоотдача — это экран¬
ное произведение, кинокартина. На пленке запечатлева¬
ются размышления, поиски, результаты долгой работы
и мгновенных, нигде не записанных озарений художни-
ка-кинематографиста, открываются ведущие принципы,
индивидуальные пристрастия, художественные завоева¬
ния, демонстрирующие публике именно режиссерский та¬
лант, режиссерское, иному не тождественное мастерство.
Опора на самостоятельно разработанную драматургию,
на собственное словесное творчество может не быть харак¬
теристикой режиссуры, но может и быть. Привычно ду¬
мать, будто в даровании того или иного кинорежиссера
укладываются различные таланты, но это всего лишь воз¬
можность. Столь же возможно разноаспектное выражение
«одних и тех же», режиссерских устремлений: владение
профессией кинорежиссера предполагает существование и
требует реализации многих творческих способностей.
Для Герасимова сочинение сценария есть работа над
фильмом — он сочиняет будущую кинокартину, строит ее
драматургию, изначально воображаемую в экранном воп¬
лощении, мыслит — не по формуле Белинского — и поня¬
тиями и звуко-зрительными образами, ищет для них пока
что словесное выражение. Не всегда находит. И не обо
всем скажут слова, слишком определенные для выраже¬
ния рождающихся у него чувств и мыслей. Есть режиссе¬
ры, которые в такой момент принимаются рисовать. А он,
случается, поет что-то из несуществующей музыки к не-
поставленному фильму, напевает и на репетициях и съем¬
ках сочиненные им музыкальные темы, потом отдает их
композиторам.
В его сценариях видна склонность к литературно-дра¬
матургической разработке режиссерской партитуры. На¬
чинавший в кино как актер, он и режиссером стал, как
принято говорить, актерским. Работа с актерами станет
его важнейшим занятием на съемочной площадке, но ее
существеннейшие предпосылки — в сценарии, в мате¬
риале роли, в указаниях исполнителям.
В сценариях Герасимова заявляет о себе полнота прав
художника, который «сам избирает предметы для своих
песен». Ему принадлежит замысел. В рассказываемых им
историях для экрана — его понимание действительности,
его интерес к сегодняшним социальным проблемам, его
заключение о жизни. И — его приемы описания и повест¬
вования, отчасти предрешающие особенности экранного
И

произведения. Литературные произведения кинорежиссера
корректируют безлично-обобщенное представление о слож¬
ной деятельности кинематографиста, разрушают привыч¬
ное понятие, определяющее скорее работу постановщика
картины, нежели творчество ее создателя.
Являясь обдуманной программой работы над фильмом,
сценарий не рисует режиссуру в ее завершенных худо¬
жественных решениях, но позволяет увидеть основопола¬
гающие установки и конкретные задачи автора. Чтение
под таким углом зрения нагляднее кинопросмотра: сфор¬
мулированные в слове и не подчиненные скорости двад¬
цать четыре кадра в секунду выдвигают перед читате¬
лем режиссерские намерения, вызывают предположения,
в какое зрелище претворятся описания действующих лиц,
среды, коллизий. Так мы читаем д о просмотра. После
же наше воображение потеснено достигнутым экранным
результатом, зато можно сличить результат и намерение,
что тоже интересно.
Читатели смогут убедиться в природной близости сце¬
нариев и фильмов — в этом одна из важнейших особенно¬
стей всего творчества Герасимова, который считает кино¬
искусство «ожившей литературой». Особенности экранного
произведения не то чтобы обусловлены образностью сце¬
нария, вдохновлены силой художественного слова,— они
в самой своей сути те же, какими рождались под писатель¬
ским пером кинорежиссера. В записанном слове не только
прозревается, но и воплощается замысел, и то, что в чита¬
тельском восприятии — еще литература, в творческом
воображении и действии Герасимова — уже кино.
Впрочем, нужно предупредить, что в настоящей пуб¬
ликации сценарии стоят чуть ближе к экрану, чем это
было тогда, когда они недолго служили рабочей основой
в текущем процессе творчества. Подготавливая их к пе¬
чати, автор учитывал экранные итоги — сюжетные очер¬
тания сценариев с большей или меньшей точностью приб¬
лижены к фильмам.
Противник «эмоционального» сценария, задающего ре¬
жиссеру настроение, заражающего его чувственным отно¬
шением к предмету, однако пренебрегающего объектив¬
ным описанием, четким драматургическим строем и жанро¬
вой определенностью, Герасимов никогда не писал и «же¬
лезных» сценариев, требующих неукоснительного, неоткло-
няющегося исполнительства. Сценарию отводилось место
в продолжающемся творческом процессе, в фильме могли
появиться не записанные в литературной основе сцены —
12

некоторые из них вставил теперь автор в словесные отобра¬
жения своих картин.
Надо сказать, что Герасимов никогда не писал и «тех¬
нологических» сценариев, текст которых, не претендуя на
художественность, представлял бы собой деловое письмо,
схематическую разработку последующих режиссерских
действий.
Герасимов ценит художественную речь, литературную
образность как важную часть своего творчества. Его сце¬
нарии воспринимаются как относительно самостоятельные
литературные творения. И все-таки это — сценарии: вни¬
мательный взгляд отличит на страницах прозы рабочие
пометки, ремарки, указания на будущее, на длящуюся
творческую работу. В ходе редакционной подготовки ав¬
тор сохранил то ощущение, которое должна вызывать
сценарная, не притворяющаяся другой литература.
С. А. Герасимов поставил около тридцати фильмов.
Здесь же, в первом томе его Собрания сочинений, пред¬
ставлено всего шесть сценариев — далеко не полный свод
его кинематографического творчества.
В число отобранных сценариев не вошли первые лите¬
ратурные работы, относящиеся ко времени становления
режиссера, который тогда лишь овладевал профессией,
еще не знал своих способностей, не нашел своей темы
в искусстве и, пожалуй, еще не догадывался, как совме¬
стятся в его творчестве литература и кино. Его ранние
произведения вызывали интерес исследователей-киноведов,
но в их распоряжении оказывался небогатый материал.
Будто по завету одного из своих любимых поэтов,
Герасимов не заводит архива и не трясется над рукопи¬
сями, он ничего не сберег и ничего не пожелал восстано¬
вить. Он возвращается в воспоминаниях к далекой поре
своих первых шагов в кинорежиссуре, когда это имеет
педагогический смысл, и в последующих томах Собрания
сочинений читателям встретятся эти рассказы-воспомина¬
ния, чаще шутливые, чем серьезные, в них есть самоиро-
ния и мало самоанализа.
Воля автора, продолжающего плодотворно работать
в современном киноискусстве и свободного от академиче¬
ского интереса к собственной персоне,— подытоживая про¬
житое, открывать себя сегодняшним читателям не таким,
каким он некогда был, а таким, каким стал, и отвечать
перед публикой не за прегрешения молодости, от которой
13

на прокатном экране следа не осталось, а за определив¬
шуюся и отстаиваемую по сей день творческую пози¬
цию.
По иной причине Герасимов отказался публиковать
написанные при его участии сценарии известных и зрелых
его картин — «Семеро смелых» (1936 г.) и «Комсомольск»
(1938	г.). Именно этими двумя фильмами началась
слава кинорежиссера, в них утверждались его принципы.
Картины эти любимы зрителями нескольких поколений,
они находятся в обращении в действующем фильмофонде,
их прокат поддерживается телевидением. И, что главное
в данном случае, художественный мир этих картин создан
сложившимся оригинальным режиссерским талантом, вы¬
строен по законам, с той поры отличающим Сергея Гера¬
симова.
В названных кинопроизведениях герои — что в харак¬
терах, что в поступках, что в речах — были высмотрены
в окружающей реальной среде, и, переселившиеся в
фильм, как в новый дом, отправившиеся на полярную зи¬
мовку, на стройку дальневосточного города, они продол¬
жали жить по моральным нормам своего действительного,
земного бытия. А если ломали уклад, то в точном подобии
с примерами подлинного жизненного переустройства.
Экран укрупнял фигуры действующих лиц. Однако то
была неискажающая крупность: житейское не громозди¬
лось на постамент, переживания людей не преувеличива¬
лись, и речь героев вроде бы оставалась бытовой, непоказ¬
ной, что поражало тогда зрителей, и поведение персона¬
жей исключало какую бы то ни было демонстративность.
Но это не прямое, не заурядное жизнеподобие выхвачен¬
ного из современности случая, без лишних затей пере¬
несенного на кинопленку, это исследующее жизнь искус¬
ство, новое, доказывающее, что кинематограф как челове¬
коведение способен со временем подняться до высот мно¬
говековой художественной литературы.
Режиссеру нужно, чтобы мы, зрители, сумели вслед за
ним, художником, близко рассмотреть и извлечь поэзию
из прозы повседневности, извлечь, но ощущения реаль¬
ности не потерять, заметить сокровенное и в сокровенности
уберечь. И он, художник, противоречий не упрощая, ду¬
шевную гармонию не схематизируя, не действовал по
правилу «нужное подчеркнуть». Среди разнообразных
свойств киноискусства, быть может, в первую очередь надо
назвать особую чуткость к человеку, и уже тогда Гераси¬
мов это понимал.
14

В рецензиях героев кинокартины «Семеро смелых» на¬
зывали «покорителями Арктики». Режиссер действительно
изображал героические дела современников. Его, худож¬
ника, волновали подлинные людские судьбы, он внима¬
тельно вглядывался в живые и неповторимые характеры
людей. Штурм Арктики, строительство Комсомольска —
это было показано на экране как правда жизни, как труд¬
ный быт, как впечатляющие события, как противоборст¬
вующие человеку и высвечивающие человека обстоятель¬
ства, но прежде всего и более всего — как жизнью пред¬
ложенный угол зрения, как примечательная в своей ха¬
рактерности, злободневности возможность, вооружившись
новой силой киноискусства, увидеть силу личности, запе¬
чатлеть в подробностях богатства человеческой души.
Отзывчиво, бережно и ненавязчиво передать на экране,
чем жив человек, и в частности что значит для него, для
действующего в фильме лица, жизнью порученное, сюже¬
том отображенное дело. «Факт, а не реклама» — было в те
годы такое присловье. В акцентировке Герасимова рас¬
сказывание о героическом деянии не было самоценной
задачей. Не общезначимость события, а личная судьба,
вовлеченная в события,— вот что давало режиссеру Сер¬
гею Герасимову, а затем и зрителям материал для широких
размышлений о времени и о себе.
Каждому свое — старая истина, постоянно нуждаю¬
щаяся в подтверждениях: свое приходится защищать.
Герасимову случалось горячо спорить с приверженцами
других эстетических взглядов, с беспокойным классиком
нашего киноискусства — Эйзенштейном, чьи пристрастия
он уважал, но держался собственных. Лучшими аргумен¬
тами в споре были не речи — фильмы. А в итоге выигры¬
вали зрители — на экране сосуществовали различные ху¬
дожественные позиции. В созданных Герасимовым филь¬
мах прежде всего убеждала совершенная правда кинопо¬
вествования и та неслыханно обыкновенная в кино любовь
к человеку, которой неловко было бы забираться на пьеде¬
стал.
«Семеро смелых» и «Комсомольск», будь эти произведе¬
ния опубликованы в литературной записи, достойно пред¬
ставили бы гражданские убеждения и художественные
принципы С. Герасимова. Препятствие к тому — сценар¬
ное соавторство, не в одиночку сочиненные сюжеты. Это
не объективная преграда: в подобных случаях достаточно
дать специальное разъяснение — читатели были бы удов¬
летворены. Это и не субъективное эмоциональное затруд¬
15

нение — не щепетильность в отношении собратьев-писа-
телей, не умаление своей роли.
В этой книге отобраны сценарии по признаку нераз¬
дельного авторства, что подразумевает нераздельно-автор¬
ский взгляд на жизнь, на современность как на предмет
искусства и на само искусство, на творческую деятель¬
ность, в которой, как уже говорилось, и размышления
художника над сегодняшними социальными проблемами,
и сочувственное внимание к живой душе, и способы жизне-
отображения, жизнеутверждения — все органически сли¬
вается в единый поток, в целенаправленный поиск, в кон¬
структивное собирательство, не расчленяемое на писа¬
тельский труд и «чистую» режиссуру. Письменный стол,
съемочная площадка, монтажная — различные точки при¬
ложения режиссерского труда, разные стороны творчества
этого кинематографиста. Названные фильмы вплотную
приблизили Герасимова к такой работе. «Учитель» был
первой авторской вехой на его творческом
пути.
«Учитель» (1939 г.) — произведение программное, заяв¬
ляющее притязания художника и во всей полноте раскры¬
вающее его талант. Сценарий этого фильма по праву стоит
первым в Собрании сочинений Сергея Герасимова.
В «Учителе» — киноповествовании, структурно орга¬
низованном по законам художественной прозы, в системе
образов, также созданных средствами литературы и впе¬
чатляющих авторской неторопливой наблюдательностью,
знанием быта, негромким улыбчивым тоном, психологи¬
ческой глубиной,— отчетливы литературные достоинства.
Но не менее заметно, что это словесное произведение тяго¬
теет стать увиденным и услышанным, сулит и даст выиг¬
рыш в кинематографической материализации. Эта проза
киногенична, драматургична. Здесь описания нужны и
как ремарки, диалоги написаны «на слух», проговорены и
определены интонационно, здесь всеми повествователь¬
ными элементами созданы и вместе с тем подготовлены
к зримому воплощению, к экранной выразительности эпи¬
зоды, сцены и роли.
Роли в особенности. Первое, что обусловливало успех
картин Герасимова у зрителей,— это выдающийся уро¬
вень актерского исполнения, предопределенного режиссе-
ром-сценаристом как задача и как цель. Главная задача
и верная цель — так надо сказать, если не упускать из
виду, что постоянный ориентир в его творчестве — люби¬
мый им или тревожащий его человек.
№

Сельский учитель Степан Лаутин, мечтающая «дойти
до полной учености» красавица Аграфена Шумилина, пред¬
седатель колхоза Иван Федорович (перечень можно до¬
полнить именами всех действующих лиц за вычетом одной
несимпатичной фигуры) — славные люди. Автор к ним
относится с безграничной любовью, по всматривается
в них зорко, подмечая малейшие душевные движения и,
стало быть, не мешая нам составлять о персонажах свое
мнение.
Рассказчик он, кажется, бесхитростный — не выдумы¬
вает интригу, не соблазняется занимательным анекдотом,
не закручивает и не раскручивает сюжет. Был бы человек
хороший, было бы честным повествование о нем — вот вам
и весь замысел и все воплощение. Но в кажущейся бесхит¬
ростности непреднамеренного построения вещи (вскоре
эту повествовательную манеру назовут «герасимовским
стилем») есть особенность сюжетосложения, сутью и тех¬
никой обязанного образцам классической литературы.
В свободном построении повести «Учитель» ход собы¬
тий направлен реалистически мотивированными поступ¬
ками действующих лиц, сюжет раскрывает их характеры,
драматургическое натяжение создано отношениями между
героями, напряженность возникает и растет не столько
внутри изображаемого мира, сколько как наша зритель¬
ская реакция, наш отклик на авторское заинтересованное
внимание к судьбам людей.
Сегодняшнему читателю сценария, конечно же, будет
понятен режиссерский расчет автора на актера-союзника.
И вспомнится замечательная по проникновенности и мас¬
терству игра исполнительницы роли Аграфены — актрисы
Тамары Макаровой, друга всей жизни Герасимова. Все
краски блистательной актерской работы имели основой
литературный сценарии, опорой — руку режиссера. Ба¬
гаж собственных жизненных наблюдений понадобился
актрисе, по ее признанию, в меньшей степени.
Образ Аграфены при всей своей несомненной жизнен¬
ности — высмо1 ренности буквально сочинен — вымыш¬
лен. Сердечная склонность автора рисовала героиню как
идеал, вполне земной и совсем незаземленный. Творческая
фантазия — у Герасимова смешливая и гордая — подска¬
зала одну из лучших сцен: Груня на школьном экзамене
рассказывает о крестьянской войне в Германии. В сплаве
юмора и лирики сердцем автора рожденная героиня вы¬
держала экзамен на жизненную правду, на душевную проч¬
ность, на жажду любви, на полет мечты.
17

Председатель колхоза Иван Федорович, напротив, спи¬
сан с натуры. Герасимов знал такого человека и обрисовал
его, каким знал,— перенес в сценарий увиденный в дейст¬
вительности характер, оставил нетронутой самобытную
речь, передал особенности темперамента. Сохранить в не¬
прикосновенности черты реального прототипа было нужно:
автор соизмерял с характером этого героя другие харак¬
теры, достраивал к доподлинному достоверное, укрепляя
в произведении общее ощущение правды.
В привычных представлениях о творческом методе ху-
дожника-реалиста создание типического характера рисует¬
ся как соединение черт, принадлежащих многим людям,
в одном лице персонажа. Жизнь не считается с такими
представлениями и подчас сама формирует типический
характер. Герасимов считался с жизнью, принимал от
нее, как драгоценный дар, образ Ивана Федоровича.
Степан Лаутин, учитель, во многом обязан своим созда¬
нием полемической позиции Герасимова. Режиссер про¬
рывался к своему герою, решительно отодвигая господст¬
вующие в те годы экранные стереотипы. Так, «охоту к пе¬
ремене мест», отправную мотивировку многих сюжетных
построений, Герасимов использовал на свой лад, в строгом
соответствии со своими убеждениями. Не годился ему в
герои ни энергичный выдвиженец, прибывший в столицу
с периферии на руководящую работу, ни зараженный ком-
чванством товарищ, переброшенный из центра в провинцию
на перековку, ни активный участник массового почина.
Степан Лаутин по собственной инициативе едет из
Москвы в родное уральское село, он будет гам учительст¬
вовать движимый чувством личной ответственности перед
односельчанами, в которых видит свой народ. Правда,
сценарист, словно бы по традиции кинематографа тех лет,
не замедлил вознаградить скромный труд героя, выдвинув
его под конец повествования кандидатом в депутаты Вер¬
ховного Совета СССР, но этот поступок автора совершен
не в преизбытке оптимизма, а потому, что он, художник,
не удовлетворенный отображаемой в кино шкалой пре¬
стижных предпочтений и не склонный считать труд героя
скромным, оценивает обыкновенного сельского учителя
по его заслугам перед народом и по своим, авторским по¬
нятиям определяет ведущие свойства личности Степана
Лаутина как черты гражданские.
Много лет спустя, когда отечественное киноведение,
разбираясь в потоке кинокартин и в круге их создателей,
выделит различные и равноправные художественные тече¬
18

ния и классифицирует творцов-кинематографистов, Сергея
Герасимова, давно уже признанного деятеля киноискус¬
ства, зачислят по психологически-бытовому направлению,
отведут ему почетное место пионера и лидера. Жесткая
классификация, как всегда в искусстве, окажется невоз¬
можной отчасти «по вине» самого Герасимова. Был бы он
камерным художником, располагался бы в нетесных пре¬
делах жизнеподобия, исследовал бы реальные характеры
и подлинные коллизии (все признаки такого искусства
в «Учителе» налицо) — указанное течение поглотило бы
его.
Но в его фильмах — в том же «Учителе» — были от¬
крыто поставлены крупные социальные проблемы совре¬
менности. Поставлены не как зеркальное отражение об¬
щественных перспектив или противоречий. Герасимов
ищет в персонажах, в людях, которых он видит, которым
верит и которых изображает, важнейшие, по его убежде¬
нию, душевные качества — непреходящие и сиюминутно
особенно дорогие. Нравственность и духовность таких его
героев, как Степан Лаутин, Аграфена Шумилина, Иван
Федорович, автор свидетельствовал не только в личном
плане, он откровенно олицетворил самые необходимые,
по его мнению, общественные ценности — богатства щед¬
рой и целеустремленной личности.
Заботливая мысль художника о долге общества перед
личностью, о свободном развитии каждого человека —
вот что сформировало замысел этого произведения. Назва¬
ние сценария — «Учитель» — обозначило не одну лишь
профессию главного героя: автор с публицистической
прямотой, смелостью и честностью заявлял о святых пра¬
вах и обязанностях действительных духовных воспитате¬
лей, лучших людей народа. Не камерный это масштаб.
Но в фильме социальное, проблемное и актуальное выра¬
жено не декларативно, не поверх сюжета — оно сущест¬
вует как фактура произведения, его так называемая худо¬
жественная ткань, просвечивает в портретах героев, ви¬
дится в авторском внимании к их повседневным делам,
к переживаниям, мечтам и запросам.
В селе Мариинском возводят школу — меняется жизнь.
Во многих произведениях Герасимова что-нибудь строит¬
ся, устраивается на наших глазах — зимовка, город, сель¬
ская школа, эвакуированный в войну завод, целлюлозный
комбинат, дом нового быта. Трудности, радости, беды,
вопросы, возникающие перед действующим, деятельным
лицом, перед созидающим человеком наших дней, конк¬
19

ретные задачи в прямом и в самом широком осмыслении и
истолковании — вне этой атмосферы действительности ав¬
тор не представляет жизни своих героев. Можно и в смене
строительных объектов видеть изменяющиеся обществен¬
ные потребности. Но на полярной зимовке или на терри¬
тории целлюлозного комбината проблемы бытия не засло¬
няют обстоятельств быта, производственные отношения
не отсекаются от семейных, в бремени человеческих стра¬
стей, в их самодвижении и в самопознании героев не уста¬
навливаются искусственно, как желаемые, пропорции
социального и личного — человек у Герасимова неделим.
Творческие принципы кинорежиссера окончательно
сложились в работе над «Учителем» и утвердились навсег¬
да, что не препятствовало большей или меньшей их адап¬
тации применительно к новому материалу, к новому за¬
мыслу. В его сценариях отображены и неизменность прин¬
ципов и переменные величины, зависимые от пришедших
идей, от накапливаемого опыта, от объема жизненного
материала.
Вклад Герасимова в киноискусство нельзя измерить
опубликованными здесь работами. Ведь были и другие,
весьма значительные произведения.
Между «Учителем» и сценарием «Большая земля»
(1943 г.) — почти пятилетний промежуток. Временной раз¬
рыв между «Большой землей» и печатаемым далее сцена¬
рием «Люди и звери» (1962 г.) — около двух десятилетий.
В творческой биографии Сергея Герасимова таких интер¬
валов простоя не было.
Сценарии «Люди и звери», «Журналист» (1965 г.),
«У озера» (1968 г.), «Любить человека» (1971 г.), создан¬
ные один за другим, взаимосвязаны. Автор считал филь¬
мы, поставленные по этим сценариям, тетралогией, объ¬
единял их не тематически и не сюжетно, а по времени
действия и по стремлению с разных сторон рассмотреть
жизнь современников — потому и называл он тетралогию
«Люди 60-х годов». Но вслед за этими работами, то
есть за минувшее десятилетие (том готовился к печа¬
ти в 1981 г.), Герасимов поставил еще одну картину о
современниках — «Дочки-матери», и пятисерийный теле¬
фильм «Красное и черное», и четырехсерийный кинофильм
о юности Петра Первого. Литературных отображений не-
прерывавшейся кинематографической деятельности Гера¬
симова в 40-е, 50-е, 70-е годы в этом томе нет.
20

Автор и© включил в Собрание сочинений и а тех сце¬
нариев, над которыми, как уже говорилось, работал в со¬
авторстве, ни тех, которые отдал другим режиссерам, ни
тех, по которым ставил фильмы сам, но либо не удовлетво¬
рен ими, либо не придает им серьезного значения.
По понятным причинам нет в этом томе сценариев экра¬
низаций классической драмы и художественной прозы,
к которым время от времени обращался Герасимов, снимая
фильмы по произведениям Лермонтова, Фадеева, Шолохо¬
ва, Стендаля, Алексея Толстого.
Поставленный С. Герасимовым «Маскарад» (1941 г.)
по сей день завораживает красотой и тревожит зрителей
живой болью. Этот фильм — явление глубокой кинемато¬
графической, художественной культуры, благородный
пример серьезного и взволнованного отношения к непре¬
ходящим ценностям русской классики. Кинорежиссер
открылся неведомыми ранее его зрителям сторонами сво¬
его таланта, поднялся на высоты философской, романти¬
ческой трагедии, прикоснулся к мятущейся душе великого
русского поэта. Герасимов и в этой картине обнаружил
склонность к подробной психологической характеристике
героев, к убедительным мотивировкам их поведения, но
оказался не чужд крутым взлетам поэтической драмы —
в фильме страсти обнажены и в буре-катастрофе Арбе¬
нина и в образе обреченной на гибель Нины. Роль Неиз¬
вестного, будто исторгнутого из адова мрака, блистатель¬
но сыграл сам Герасимов, его актерскому, как и режиссер¬
скому таланту подвластны не только достоверность прозы,
но и краски поэзии, то грозной, то задушевной, и приемы
поэтического кинематографа.
Значительным явлением в советском кино был фильм
«Молодая гвардия» (1948 г.). Суровая и пронзительная
правда Великой Отечественной войны запечатлена худож¬
ником, который не просто воспроизвел на экране реальный
подвиг комсомольцев Краснодона, но отдал действующим
лицам фильма все чувства, вызванные в нем их героизмом,
силой духа советского народа. В этом фильме недавнее,
современное, не отторгаемое от памятных нам событий
военных лет, осознавалось в категориях истории, мира,
человечества. Вот почему образы молодогвардейцев, по¬
явившись на экране, навсегда остались с нами. А знамени¬
тая, изученная киноведами панорама, снятая одним не¬
прерывным движением камеры,— «вступление фашистов
в Краснодон» — по праву упоминается среди художест¬
венно совершенных и бессмертных кадров нашей кино¬
21

классики, здесь искусство экрана поднималось на новую
ступень познания жизни: перед нашим взором в считан¬
ные секунды, с тем удивительным эффектом воздействия,
который свойствен только киноискусству, на свободу
надвигалось порабощение, ширилось понимание народного
бедствия, предстающего в неизгладимых из памяти реаль¬
ных подробностях и в накатывающихся лавиной художе¬
ственных значениях.
Десятилетием позже в трех сериях «Тихого Дона»
(1957—1958 гг.) прошли перед нами любимые герои одного
из лучших произведений мировой художественной лите¬
ратуры, эта экранизация (воспользуемся еще раз выраже¬
нием кинорежиссера) явилась поистине «ожившей литера¬
турой»: пожалуй, впервые за все то время, в течение
которого кинематограф черпает вдохновение из литера¬
турного источника, публика единодушно принимала впе¬
чатляющие образы экранных героев как абсолютно точную
реализацию читательских представлений. Но создатель
киноэпопеи не был копиистом, его вели неза'емные интере¬
сы, собственные потребности: выразить свою любовь к ро¬
дине, передать свои размышления о перспективах нашей
жизни, свои, в изломах лет созревавшие думы о револю¬
ции и гражданской войне. И с годами, уже в нашей неуто-
ляемой зрительской жажде вернуться к этому кинопроиз¬
ведению, в бесчисленных просмотрах его на киноэкране
и по телевидению, укрепилось опять же единодушное
мнение: этот фильм — самостоятельное, по роману создан¬
ное и с ним сосуществующее значительное произведение
киноискусства, гордость нашего кинематографа...
Творческий потенциал кинорежиссера Сергея Гераси¬
мова не равновелик его же литературному капиталу.
Названные и неназванные фильмы Герасимова долговечны
и популярны, о его творчестве много написано, и в сле¬
дующих томах Собрания сочинений читатели познако¬
мятся с тем, как сам режиссер разбирает созданные им
картины, как, в частности, анализирует он взаимодействия
кино и литературы, уроки, которые литература преподает
кинематографу.
Постоянное обращение С. Герасимова к произведениям
художественной литературы наложило отпечаток на его
режиссуру, сказалось в его литературной работе, в изби¬
раемых автором способах обработки жизненного, к экрану
устремляемого материала.
Сценарист Герасимов не соперничает с писателями, чьи
произведения побуждали к действию его режиссерский
22

талант. В сценарных конструкциях режиссера неизбежна
недостроенность, принципиальна незавершенность — важ¬
ны проступающие контуры, дразнящие стимулы продол¬
жающейся работы над кинокартиной. Состязаться с ху¬
дожественной прозой, выдерживать сравнение с нею по¬
добает не сценарию — фильму.
Картины Сергея Герасимова родственны произведениям
художественной литературы, и заметить, как устанавли¬
вается эго родство, можно уже в литературно-драматур¬
гической основе — в обстоятельности развертывающегося
повествования, всецело подчиненного авторскому стрем¬
лению разобраться в людях и поведать о них, рассказывая
историю их жизни, аналогично тому, как это делает писа¬
тель, но пользуясь иными орудиями иного искусства.
Герасимов никогда не считал ни назначением, ни преи¬
муществом, ни тем более спецификой экранного зрелища
туго свернутую сюжетную пружину, провоцирующую
стремительный бег кинокадров, чему, впрочем, научила
кинематограф та же литература. Его устремлениям близки
мастера психологической прозы с их умением завладеть
вниманием читателя внешне спокойными, как бы неспеш¬
ными, описательными средствами. Многие писатели доро¬
жат экспозиционными раскладками, имеющими не только
общеизвестное — вводное — значение. Смысл начального
описания может заключаться в договоренности с читате¬
лем о предварительных условиях взаимопонимания, здесь
может быть дан ключ к постижению всего произведения.
Герасимов высоко ценит различные возможности сю¬
жетной экспозиции. В сегодняшней кинодраматургии ею
нередко пренебрегают, не без оснований полагая, что де¬
тали правильно поставленного и снятого кинокадра могут
дать зрителям достаточную исходную информацию о месте
и времени действия, о среде и обстановке. Но Герасимов
беспокоится не об информации — об образе и о нашем
образном впечатлении как о художественном результате.
В таком искусстве, по его представлениям, экспозиция —
прежде всего зерно и почва воплощаемых на экране ха¬
рактеров.
Он, к примеру, ставил фильм «Дочки-матери» по сце¬
нарию прекрасного драматурга Александра Володина, ко¬
торый в подобной экспозиции нужды не имел. Режиссер
Герасимов вслед за сценаристом ввел главную героиню
Олю Васильеву в прихожую московской квартиры ее
23

однофамильцев, но там, в прихожей, задержал героиню
надолго, достроил драматургию по-своему — эскизно за¬
рисовал действующих лиц в таком противостоянии, что
мы, еще не знающие, что тут произойдет, догадываемся,
что бессобытийность нам не грозит, и ждем событий, и
уж ничего не упустим из виду, и позднее убедимся, что
там же, в прихожей, нам приоткрылись истоки драмати¬
ческого конфликта.
Герасимов на вводные сцены щедр. В сценариях «Боль¬
шая земля», «Любить человека» первые описания беглому
взгляду, ищущему динамику, покажутся недвижными и
долгими. По метражу они впрямь велики, а локальные
происшествия в них ничего определенного о дальнейшем
не сообщают. Разговоры едва представших перед нами
действующих лиц в уральском доме Свиридовых, где гости
собрались, чтобы проводить хозяев на фронт, в московской
квартире архитектора Петрушковой, куда сошлись кол¬
леги после заседания на всесоюзном симпозиуме, как
будто статичны, если разуметь под событием, под движе¬
нием, под активной драматургией то, что в этих сцена¬
риях появится позже,— изображение поступков персона¬
жей, принятие героями решений, меняющих их поло¬
жение.
Но события, как понимает их автор, есть в этих сце¬
нах. Это — необратимые изменения душевных состояний
персонажей, изменения, только наметившиеся пока, но
за ними надо следить, тут затягивается узел драматургии,
какие бы неожиданности ни подстерегали нас в даль¬
нейшем.
В «Большой земле», в закадровом пространстве первой
сцены и всего фильма — битвы Великой Отечественной
войны, и беседы на проводах у Свиридовых — о войне.
В разговорах этих не принимает участия хозяйка дома
Анна, расстающаяся с мужем, уходящим на фронт. Ей даны
молчаливые хлопоты, приличествующие месту и времени,
и в литературном описании автор не сразу и словно нена¬
роком привлечет к ней наш взгляд. Мы увидим Анну в
момент, когда в ее душе творится что-то важное, но неяс¬
ное и ей самой: еще вчера, можно догадаться, уверенная
в себе и задорная, не утратившая энергию и сегодня, она
сейчас и растерянная и собранная — в душевной сумяти¬
це. В бытовых подробностях, вроде бы рассредоточенных
неторопливым описанием, в суждениях о начавшейся вой¬
не, в мелькнувшем сообщении о приезде сюда, в уральский
поселок, эвакуированных ленинградцев, в мирных пере¬
24

плясах традиционной кадрили, в издавна заведенном по¬
рядке застолья, в улавливаемых отношениях Анны со
свекровью, в ее коротком и немногословном прощании
с мужем еще не указано, что она — главная героиня и
будет в центре дальнейшего повествования, но когда это
определится, все изначальные обстоятельства окажутся
нужными для понимания судьбы Анны.
В экспозиционной сцене, детально разработанной в ли¬
тературной основе фильма «Любить человека»,— как будто
случайно выхваченные из сегодняшней жизни наблюдения
об укладе, о быте московской интеллигенции, о часах
праздности, не отрешенных, как оно и бывает в действи¬
тельности, от повседневных дел, от мимолетных высказы¬
ваний и от настойчивых мыслей о том, что является стерж¬
нем существования вот этих, оказавшихся перед нами
архитекторов-градостроителей. Сейчас они перебрасыва¬
ются шутками, спорят и ссорятся, болтают о красоте —
ироничный автор не позволяет себе патетических ноток.
Но во всей мнимой необязательности этой сцены, в обста¬
новке непринужденного поведения новых для нас лиц
пробивается организующая авторская идея, рождается
наше понимание того, что эти люди, «устроители красоты»
(выражение Герасимова), отдают себя заботам о новом
быте, и в этом мы убедимся впоследствии. Среди гостей—
этой среде принадлежащие, но не участвующие в шуме и
гаме дружеского сборища и не знакомые друг с другом
Калмыков и Мария. Все, что происходит сейчас вокруг
них,— центральная тема их бытия, и этому мы тоже ока¬
жемся свидетелями в дальнейшем. Трудный и неодноли¬
нейный поиск жизнеутверждающей красоты — в окру¬
жающей реальности, в градостроительных проектах, в ду¬
шах людских, во взаимоотношениях Марии и Калмыко¬
ва — это, по замыслу сценариста, должно стать пробле¬
матикой и содержанием фильма, рассказывающего о судь¬
бах двух его главных героев.
В экспозициях названных сценариев есть неравнове¬
сие, непокой намеченных и готовых прорасти коллизий,
есть заряженность движением и есть уже само движение,
неостановимое и целенаправленное. Это похоже на опер¬
ную увертюру — образное изложение основных тем и мо¬
тивов всего произведения, предпосылку его идей. И дейст¬
вие уже началось, а ведь еще и завязки не было. Герасимов
знает по опыту: зрительское неравнодушие к судьбам ге¬
роев экрана нередко бывает предопределено убеждающей
достоверностью первых кадров фильма. Вот он и вгляды¬
25

вается в жизнь с первых минут экранного действия долго
и пристально, вместе с нами. Не забегает вперед, будто
мимоходом подмечая, какие черты и почему укоренятся
в характерах его героев и через какие события раскроются.
В технике и тактике литературного и кинематографи¬
ческого сюжетосложения экспозиция, если она есть, не обя¬
зательно начальный этап повествования. Герасимов поль¬
зуется всеми степенями свободы, находит новые возмож¬
ности. Так, сценарий «Люди и звери» начат «с движения»,
мгновенно включающего нас в действие, и сложен он из
разновременных и географически пестрых эпизодов, но
сценарист не забывает каждый раз проэкспонировать
появившееся действующее лицо, временную и географи¬
ческую перемену — каждый раз он внимателен к тому,
что не должно скользнуть по периферии нашего внимания.
А в сложной драматургической компоновке сценария
«У озера» значение экспозиции сохраняет вся первая се¬
рия: то закадровый, то в кадре текущий рассказ-монолог
Лены Барминой, все ее высказывания, продвигая нас
в сюжете, вводят нас в различные обстоятельства и в то
же время экспонируют характер героини, представляют
нам ее отца, других действующих лиц, прорисовывают
среду и обстановку. В последнем есть особая необходи¬
мость: в иоле авторского замысла — «проблема Байкала»,
преподнесенная предметно, так что персонажи, с нею
соприкасающиеся, не персонифицируют ее, не растаски¬
вают «по лицам», по ролям.
Простейший случай — прямая литературная экспози¬
ция — начало сценария «Журналист». Описание занятий
и планов Юрия Алябьева и того, в какой момент (в канун
перемен) мы с ним знакомимся, читателю любопытно,
однако в фильме столь же прямо — эпизодом, кадром —
это не может быть выражено. Зато здесь даны ориентиры,
необходимые режиссеру в предстоящей работе: в описа¬
нии фактически сформулированы требования к актеру,
приглашаемому на главную роль, и продумано, как вести
исполнителя по этапам экранного воплощения. Очевидна,
стало быть, режиссерская задача, уясненная с помощью
приема художественной прозы.
С. Герасимов писал для своих фильмов не повести и
не романы, а именно киносценарии и не считал уничижи¬
тельным слово «полуфабрикат» в определении литератур¬
ной основы будущей картины. Но по своим сценариям он
26

ставил киноповести и кинороманы, и его сценарии пред¬
ставляют собой литературные прообразы экранных по¬
вестей и романов.
Характерный пример киноповести — фильм «Большая
земля». В сценарии уже есть несомненные приметы кине¬
матографической повести. Это повесть «по определению»,
по неотмененным меркам старой систематизации: здесь
немного действующих лиц, они сгруппированы, соотне¬
сены друг с другом, связаны общей судьбой военного ли¬
холетья, здесь образу одного персонажа — женщины из
уральского поселка Анны Свиридовой — отведено больше
места и уделено больше авторского внимания, чем другим,
и авторский идеал проступает в характере героини, и
правда сурового времени отражается в ее судьбе.
Сценарий написан и фильм поставлен в годы Великой
Отечественной войны, и, помня об этом, мы можем понять,
сколь тверды убеждения и постоянны принципы Сергея
Герасимова, можем это узнать в том переплетении твор¬
ческих мотивов, которое видится в сценарии «Большая
земля»,— в гражданской трактовке актуальной темы,
в художественном, неконъюнктурном подходе к анализу
и освещению исторических событий.
Герасимов, уроженец Урала, живший в Ленинграде,
берется за повесть о ленинградцах, эвакуированных с тан¬
костроительным заводом в небольшой уральский поселок,
о жителях того поселка, более всего — об Анне Свиридо¬
вой, роль которой пишет для родного ему человека, акт¬
рисы Тамары Макаровой. Родное, близкое — истоки за¬
мысла лирической повести.
Люди нынешнего старшего поколения взволнованно
помнят агитационные плакаты военных лет, был среди
них и такой: «Мужа зовет под знамена война, встанет
к станку патриотка-жена» — это истинная правда той
мужественной поры. Призыву следовали и из чувства
гражданского долга, и по велению сердца, и по бытовым
тяготам того времени. Эта правда в сценарии (и в фильме)
есть. Тема общей женской судьбы вплетена автором в пе¬
рипетии личных обстоятельств нелегкой жизни Анны
Свиридовой.
Сдвинулась ее жизнь, круто изменилась вся жизнь
в далеком уральском поселке, который война, конечно
же, не обошла стороной, и перед нами — подробное и со¬
чувственное повествование об этом, с главной героиней
на первом плане, то приковывающей наше внимание, то
связывающей нас с другими персонажами,— так, за иск¬
27

лючением нескольких сцен, разработан сюжет. Анна и
ее свекровь, их соседи и соседки, явленные в разнообра¬
зии примечательных нравов, Анна и приезжие ленинград¬
цы, их встречное понимание, их общее дело, Анна и труд¬
ный, захлестывающий быт, повседневные заботы, кругло¬
суточные хлопоты, и чудо женственности, освещенной
авторской любовью, силой сострадания,— так откры¬
вается замысел этого произведения.
Фильм «Большая земля» в свое время не был оценен
по достоинству — казался он негромким, а по требова¬
ниям нормативной эстетики — чересчур бытовым. Вряд ли
кто оспорит сегодня, что в искусстве, рассказывающем
о подвиге народном, есть место и для искренней волнующей
киноповести, не чурающейся прозаических бытовых де¬
талей, потому что из них и в самом деле складывалась
типичная и подлинная, героическая судьба женщин Воль¬
той земли.
В послевоенные годы логика творчества, желание ши¬
роко охватить жизненный материал, не Сковывая себя
жесткой фабулой, приводит Герасимова к поискам сво¬
бодной и емкой, романной формы кииопроизведения.
Впервые жанровое обозначение «кинороман в двух
частях» появилось во вступительных титрах фильма «Мо¬
лодая гвардия». Герасимов сам написал сценарий по роману
Фадеева с привлечением сохранившихся документов, вос¬
поминаний молодогвардейцев и свидетелей их подвига.
Написал так, как считал нужным. И Фадеев говорил
о сценарии, что «читал его как совершенно новое произ¬
ведение». Для Герасимова, повторим, режиссура не испол¬
нительское — авторское искусство. Но режиссер ни в
этом, ни в других случаях не помечал в тех же вступи¬
тельных надписях, что ставит фильм «по мотивам» литера¬
турного произведения,— не признавал возможным такой
подход, видел в нем неуважение к писателю, чей огромный
труд ложится в основу кинокартины.
Двухсерийный фильм «Молодая гвардия», трехсерий¬
ный «Тихий Дон» — это бесспорно кинематографические
романы, но не потому, что у их истоков — литературные
произведения этого жанра, равно как не потому только,
что объемом картины велики и охватывают обширный
жизненный материал. Кинороманист не наследует в эк¬
ранизации титул, которым удостоен писатель-прозаик.
Кинороман — особое произведение, отличное от литера¬
туры, и режиссер, даже если он ступает за литератором-
романистом, воплощает не чужой, а собственный худо¬
28

жественный замысел, с героями прозы он как бы возвра¬
щается в действительность, не исключает для себя права
и обязанности самостоятельного познания жизни и своего
суждения о ней, заново собирает и организует жизненный
материал, так что строй его фильма отнюдь не является
сколком литературной формы, литературной художест¬
венности. Другое дело — опыт прозы, опыт ветвящегося,
глубоко проникающего в жизнь повествования. Принципы
художественного познания реальности режиссером изу¬
чаются, наследуются и при решении им своих задач пре¬
творяются в особое, экранное искусство.
Кинематографическими романами, кроме «Молодой
гвардии» и «Тихого Дона», были и телеэкранизация про¬
изведения Стендаля «Красное и черное» и «Юность Петра»
по первой части романа А. Толстого.
Показ многослойного общества, срез общественного
сознания в моменты критических, трагических переломов
эпохи, цресторонний анализ социальных проблем, не ут¬
ративших значения ни в истории, ни в современности,
многочисленные, но запоминающиеся герои, их судьбы,
прослеженные на достаточно долгом отрезке времени,—
сходные черты этих произведений.
Принципы и приемы такого жизнеотображения видны
в нераздельно авторской работе «позднего» Герасимова —
в сценариях и фильмах упоминавшейся выше тетралогии
«Люди 60-х годов». Не каждая картина этого цикла мо¬
жет, на наш взгляд, быть объявлена кинороманом, не
каждый сценарий на то претендовал. Но вот романный
строй — полноводное и свободное течение сюжета, где
равно уместны бытовая зарисовка, аналитическое наблю¬
дение, философское раздумье — это характерные приметы
изменившегося герасимовского стиля.
Сценарии тетралогии не похожи один на другой. Автор
не беспокоился о жанровой однородности, будто писал
каждый раз как бог на душу положит. Отчасти так оно
и было, волю он себе давал, зная, что придет момент, когда
надо будет себя обуздать. В разнообразии творческих и
нетворческих занятий кинорежиссера 'время работы над
сценарием — это, по уверениям Герасимова, благословен¬
ная пора, не беззаботная, разумеется, но привольная.
Можно пока не слишком тяготиться неизбежными в ско¬
ром будущем ограничениями, налагаемыми планом и по¬
рядком кинопроизводства. Можно, не укрощая воображе¬
ние, размышлять о виденном и пережитом, ощупывать
жизпеипые факты, извлекая из них смысл и поэзию, сопря¬
29

гать представившиеся важными события и при этом вести
себя так, словно эти события сами — прихотливо или
просто — решают объединиться и вдруг сцепляются, об¬
разуя любопытную автору конструкцию.
Таково творческое самочувствие Герасимова-сценари-
ста, не желающего сушить свою работу сугубо рациона¬
листическими выкладками и соображениями. Но сценарий
должен оказаться рассчитанной и прочной постройкой,
и в процессе работы часы непринужденного самовыраже¬
ния сменяются часами строгого самоконтроля.
Авторское ведущее чувство беспрепятственного форми¬
рования замысла саморедактурой не умерщвлено — оно
как раз и выявляется в том своеобразии, какое отличает
каждый сценарий. У каждого из этого семейства сце¬
нариев был свой путь к экрану, и фильмы, рождавшиеся
в этой семье, тоже один на другой не походили.
На пересечении двух пластов бытия, на противоборст¬
ве гуманизма и бесчеловечности, где поле сражения —
плацдарм под осажденным Ленинградом и международ¬
ная арена, и полюсы социального неравенства, этических
систем, философских взглядов, и уйму всякого вмещающая
душа индивидуума,— строится сценарий «Люди и звери».
По форме, здесь заявленной и обоснованной, а во плоти
представшей на экране, это произведение — перекрестье
двух повестей, двух сюжетов, с разных сторон раскрыва¬
ющих характеры центральных героев, двух фабул — «пу¬
тешествие» и «злоключения перемещенного лица».
На фабульном уровне объединение двух повестей до¬
стигается нехитрым способом. Анна Андреевна и ее дочь
Таня едут в автомобиле из Ленинграда на юг, по дороге
им встретился знакомый Анны Андреевны — Алексей Пав¬
лов, только-только вернувшийся на родину после много¬
летних зарубежных скитаний. Теперь они едут втроем —
так разворачивается один пласт событий. Павлов вспо-
минает-рассказывает о том, что ему довелось пережить,—
это другой пласт.
Автор стилистически отделяет один пласт от другого.
Ретроспекции-воспоминания проговариваются «в насто¬
ящем времени»: пережитое врывается в память Павлова,
стучит в крови живой болью. Свершающееся в данный мо¬
мент путешествие героев написано «в прошедшем времени»—
в привычной условности последовательного и чуть отст¬
раненного рассказывания о происходящем. На экране,
где отпечатывается только сиюминутное, в ответ на пос¬
тавленную сценарием задачу режиссер варьировал изоб¬
30

ражения: в кадры путешествия вводил эпизоды, снятые
под документ, что, казалось бы, тем более объективно, од¬
нако в таком «тем более объективном» изображении присут¬
ствует личное впечатление, эмоциональная сила факта,
чувство, взывающее к совести,— так это можно было по¬
пять.
Главное условие драматургической целостности, га¬
рант надежности, существованием своим исключающий не¬
желательное расчленение в восприятии картины,— это
образ девушки Тани. Юной героине открывается мир, ей
присуща неуемная жажда познания, и прежде всего в ее,
а затем уж и в нашем, читательском, зрительском вос¬
приятии естественно объемлется и то, что находится рядом
с нею, и то, что поодаль.
Для Герасимова характерно это стремление — лукаво
перевоплотиться в юное существо, пытливое и понятливое,
храброе и отзывчивое, и, оставаясь самим собой, чувство¬
вать себя свободно, легким на подъем, вместе с Таней пу¬
тешествовать через всю страну в Крым, вместе с Юрой
Алябьевым («Журналист») полететь в Женеву и Париж,
вместе с Леной Барминой поездить вокруг Байкала («У
озера»). Открывать, познавать, создавать мир — во весь
простор интересов и запросов современного молодого че¬
ловека. Социологи утверждают, что именно благодаря
этой особенности фильмы Герасимова находят дорогу к
массовой, то есть молодежной аудитории кинозрите¬
лей.
В драматургии Герасимова молодой герой — не стан¬
дартизированная фигура, не функционер-посредник, спо¬
собствующий осуществлению авторских намерений. Жиз¬
ненно противоречив характер Тани, и, скажем, присущая
этой девушке самонадеянность, конечно же, ее не украша¬
ет. Алябьев, победно шагающий по жизни, едва не терпит
серьезное крушение. Лена Бармина вынуждена покинуть
Байкал, бежать от своей первой и, быть может, единствен¬
ной в жизни любви. Сложные характеры, трудные судьбы —
сценарист не упрощает реальность, в драматургическом
расчете живой человек предстает как данность и как со¬
противление. В честных отношениях авторас героями жиз¬
ненные коллизии исследуются активней и освещаются яр¬
че, чем то бывает в сознании молодых людей в действитель¬
ности.
Примечательны разрабатываемые кинорежиссером дра¬
матургические конструкции. Расчет их надежности вклю¬
чает заданные основные условия, но предполагает и не вы¬
31

являемые заранее возможности импровизационных реше¬
ний, достроек.
Сценарий «У озера» ставит в центр будущих кинокад¬
ров юную Лену Бармину. За нею почти неотступно сле¬
дить зрителям — видеть ее в действии и в прямом обраще¬
нии с экрана к публике. И нередко действием явится то,
что Лена нам показывает, поясняя или отдавая как свои
наблюдения и впечатления,— это уникальный прием од¬
норазового применения. Чтобы смотреть на мир глазами
героини, мы должны ей довериться, увлечься ею и без
принуждения над собой, с удовольствием, получаемым от
общения с Леной, стать ее неразлучными спутниками и дру¬
зьями. Ответственная роль Лены Барминой и с нею общее
сюжетное движение заданы в сценарии четко и строго.
Определена цель: создавая этот образ, прекрасный (таким
он должен стать), пленяющий умом, духовностью, искрен¬
ностью, бескомпромиссностью современной девушки (так
написано в сценарии), режиссер обязывает себя показать,
чем дорожит он в жизни, что дорого ему в героине.
Поручив Лене Барминой быть ведущей, режиссер не
перепоручил ей свои обязанности. И тогда, когда мы будем
смотреть на мир вместе с героиней, мы должны видеть и
узнавать больше, чем она. Эта задача в сценарии выписана
лишь отчасти: есть указания, что на экране жизнь совре¬
менной Сибири распахнется в «игровых» сценах и в доку¬
ментальных наблюдениях.
В повествование входит «проблема Байкала». Еще в
прологе, в экспозиционной сцене «поезд идет вдоль озера»,
как бы брошен взгляд на строительство целлюлозного ком¬
бината, обозначено столкновение взглядов на проблему.
Эта тема становится все более звучной. Течение событий
крепнет независимо от монолога героини, постепенно объ¬
ективируется, и мы должны быть увлечены ходом событий,
и Лена ими увлечена, погружена в них и, участвуя в дей¬
ствии, утрачивает роль ведущей, хотя следить за нею нам
хочется с не меньшим вниманием и с растущим волнением
за ее судьбу.
Лена Бармина в спорах вокруг Байкала не посторон¬
ний человек, и ее экранное бытие приближает к нам все
происходящее у озера. Но понятно, что событиями она не
управляет даже тогда, когда с чувством душевного разла¬
да занимает недвусмысленную позицию в споре ее отца с
инженером Василием Черных. Ее душевный разлад в сю¬
жете произведения значит не меньше, чем крупная общест¬
венная проблема. И автор не укрупнил бы, а напротив,
32

измельчил бы и образ Лены и свое сочинение в целом,
если бы тесно связал, накоротко замкнул личную судьбу
и социальные проблемы. Факты биографии Лены художест¬
венно значительны — все, будто бы взятые подряд: и сви¬
дание с подругой, и смерть отца, и чтение стихов, и горечь
первой любви, и прощанье с родными местами; отбор ма¬
териала, проведенный сценаристом, не дает режиссеру
права, считая что-то более, а что-то менее существенным*
спять мимоходом какой-либо эпизод. На экране история
жизни Лены предстанет в течении якобы естественном, в
развитии якобы спонтанном, в неторопливо высматривае¬
мых подробностях, среди которых якобы нет мелочей,—
такова задача.
В «рабочей» редакции сценария, запущенного в про¬
изводство, автор обязал себя равно внимательно просле¬
дить меняющиеся душевные состояния Лены, оканчиваю¬
щей школу, приступившей к работе, взрослеющей в ду¬
ховном опыте жизни, в испытаниях первой любви, и — то
параллельно, то в переплетении — показать Сибирь 60-х
годов, дискуссии и стройки, тревоги и надежды, и все это
в образах человеческих, современных, в характерах реа¬
листических и реальных, представленных подлинными
тружениками тех мест. Сюжет проработан с монтажной сте¬
пенью точности. Между тем содержание фильма в сценарии
еще не вполне определилось, и вместо конкретного описа¬
ния того, что произойдет или увидится в картине, немало
пока лишь указаний общего порядка — автор словно на¬
мекает, что жизнь идет не по сценарному протоколу.
Герасимов сочиняет сценарий так, будто ставит фильм,
но, когда приступает к постановке картины, продолжает
сочинение. На съемках в картину хлынут новые подроб¬
ности, явятся реальной фактурой, переписанным диалогом
и даже большой сценой, очень нужной и в развитии дей¬
ствия и в создании образов Лены и Василия Черных. Дра¬
матургические достройки и наращения будут существен¬
ны, но все это — ожидаемые неожиданности, обычная для
Герасимова «езда в незнаемое».
Сценарий создавался как обстоятельный путеводитель,
не препятствующий тому, чтобы режиссер, сменив перо на
кинокамеру, продолжал изучать действительность, не счи¬
тая, что в качестве сценариста он уже завершил учебу у
жизни. В итоге фильм формируется в свободе излюбленного
автором романного строя и приобретает ощущение непос¬
редственности, живости и не утрачивает обдуманной цело¬
стности, потому что конструктивная схема замысла оста¬
2 Кя 3688
33

ется прочной, хотя кажется, что она растворилась в не¬
преднамеренных деталях экранного воплощения.
Мы оставили напоследок и вывели из общего ряда пье¬
су «Два счастья» как не имеющую прямого отношения к
труду кинорежиссера. Это произведение не единственный
опыт автора в театральной драматургии; в конце 30-х и в
40-е годы им были написаны три пьесы, но, правда, две из
них — сценические варианты осуществленных кинемато¬
графических замыслов. В разные годы Герасимову слу¬
чалось выступать и в качестве театрального режиссера.
Пьесу «Два счастья», сатирическую комедию, колю¬
чую и смешную, можно бы расценить как результат вре¬
менного отключения автора от основных занятий. Но уж
очень не случайна комедия в творчестве этого художника,
ему органически свойственно улыбчивое, усмешливое ощу¬
щение жизни. Комедийное всегда являлось в его фильмах —
остроумием наблюдательности, бытовой краской, отточен¬
ной репликой, метким попаданием в цель, образом како¬
го-то персонажа. Без юмора и фильмов Герасимова не бы¬
ло бы, они лишились бы мощной жизненной полноты, в
которой драматичное, серьезное не отдаляется чистоплюй-
ски от близлежащего смешного.
Вспоминается, как раскрылся в его картинах знаме¬
нитый комедийный актер и выпускник его же учебной мас¬
терской, кумир публики 30-х годов Петр Алейников. Как
много лет спустя Герасимов прямо перед камерой, на съем¬
ках фильма «Журналист», сочинил пресмешную сцену для
актрисы Валентины Теличкиной, игравшей комедийную
роль начинающей газетчицы Вали Корольковой. И с ка¬
ким блеском исполнил сам Герасимов роль несчастного
попрошайки и жалкого болтуна Львова-Щербацкого («Лю¬
ди и звери»), трудную комедийную роль, в которой рас¬
топтанное человеческое достоинство изображалось во всей
нелепости, но без издевки, с искренним сочувствием и глу¬
боким пониманием.
На добром юморе был замешан сценарий «Учитель».
Автор как-то говорил пишущему эти строки, что созна¬
тельно строил конфликт произведения на комедийном при¬
еме, на доведенной до очевидности житейской несообраз¬
ности. Столкновение отца и сына Лаутиных — учителя
Степана Ивановича, вернувшегося работать в родное село,
и председателя колхоза Ивана Федоровича, сокрушенно¬
го поступком сына и полагающего, что тот «не достиг»
34

важного поста в Москве и вынужден прозябать, учитель¬
ствуя на селе,— вышучивает и тем самым обнажает обы¬
денные и стойкие представления о престижности должно¬
стей и званий. Смешная коллизия получает сюжетообразу¬
ющее значение, но комедийное здесь нешутейно по сущест¬
ву и раскрывает серьезность основной идеи, освобождая
ее от излишней дидактичности. «Учитель» — история о
смысле жизни, о назначении человека на земле и о понима¬
нии им своего долга. С жизнелюбивой веселостью утверж¬
дается здесь мысль: престижно быть хорошим человеком.
Об истинных и мнимых ценностях — то есть, по суще¬
ству, о том же самом, что постоянно тревожило Гераси¬
мова и откликалось и обыгрывалось в комедийных ситуа¬
циях его кинокартин,— рассказывается и в пьесе «Два
счастья», где уже в названии с поучительностью, которой
автор никогда не скрывал, предлагается прямое, противо¬
поставление жизненных позиций. Счастья ищут две деви¬
цы: одна домогается благополучия и комфорта, другая
мечтает стать врачом; первая обзаводится богатым жени¬
хом, вторая дружит с бедным студентом.
Демонстративность противоположных устремлений, с
незапамятных времен свойственная расстановкам и харак¬
теристикам персонажей нравоописательных произведений,
строго привязана к определенному времени и месту. Сце¬
ническое пространство пьесы — Москва середины 40-х го¬
дов, первых послевоенных лет, когда известные тяготы,
лишения и повседневные неустройства контрастно рас¬
слаивали умонастроения, выявляли слабодушие и мужест¬
во, давали основания говорить о людской поляризации,
сочинять драматургию из невзгод в житейском море, из
честных стремлений и жадных посягательств, из серьез¬
ных дум о завтрашнем дне, из поступков, отодвигающих
будущее,— из бытового материала обычных судеб и за¬
урядных обстоятельств. Из того авторского отношения к
повседневным явлениям, которое может быть окрашено
мягким юмором и может взрываться гневом сатирика.
Комедия «Два счастья» выразила это отношение и полной
мерой ободряющей шутливости и несдержанностью едких
сарказмов. И материал и отношение к нему «типично Гера¬
симе век ие».
Но как и в других своих произведениях, бытописатель¬
ством автор не ограничился. Противопоставление парази¬
тизму трудолюбия, обывательским претензиям порывов
чистой совести не было его единственной целью. Не упус¬
кая из виду двух девиц, связывающих узлы сюжета, дра¬
2*
35

матург выдвинул на первый план и свел в непримиримом
столкновении жениха первой девушки, трусливого и не¬
умного бюрократа, оберегающего престиж своей высокой
должности, и отца второй, старика зоотехника, работягу и
правдоискателя. Обе эти фигуры выписаны тщательно и
убедительно, чувства юмора и на них у автора хватило,
но конфликт тут не комедийный и не бытовой. Правдиво
изображенная реальная коллизия ничего общего не имела
с теорийкой «борьбы хорошего с лучшим», существовавшей
в те годы и толкавшей к бесконфликтности. Поэтому сце¬
ническая судьба этой комедии не задалась.
Публикация пьесы в Собрании сочинений, на наш
взгляд, оказалась нужна не только в силу ее художест¬
венных достоинств или, скажем, того, что она добавляет
улыбку к автопортрету Герасимова. Комедия «Два счастья»
как бы восполняет один из пробелов творческой биогра¬
фии художника, который не каждый год писал сценарии
и ставил фильмы, но каждый день размышлял о жизни
своей страны.
Литературные произведения Сергея Герасимова по¬
священы современной теме. В злободневном жизненном ма¬
териале, в актуальной для того или иного времени пробле¬
матике художник всегда искал и находил свой сегодняш¬
ний ответ на вечные и новые вопросы человеческого, обще¬
ственного бытия. Злободневное искусство не старится, в
нем бьется пытливая мысль автора, оно заражает искрен¬
ностью чувств. Произведения Герасимова живут долго в
нашем быстро меняющемся мире, новые поколения чита¬
телей и зрителей ищут и находят в них свои ответы на вол¬
нующие вопросы, выдвигаемые жизнью.
Л. Рыбак

Учитель
■
На дощатом перроне маленькой станции стоит учитель
Степан Лаутин. У ног его — огромный чемодан. Поезд
только что ушел. Кругом — золотые осенние поля, золо¬
тые осенние леса.
К Степану, стуча сапогами, приближается начальник
станции — мужчина среднего возраста, с выжженными
солнцем усами, добрыми светлыми глазами на загорелом
лице.
—	Здравствуйте, Степан Иванович! — еще издали го¬
ворит он грубым голосом, протягивая руку щепочкой.—
Как здоровье? Все-таки вспомнили нас?
—	Да вот, довелось,— сказал Степан.
—	Ну, порадуете стариков... Не ждали они вас, не
чаяли. Выходит, прямо к свадьбе подгадали!
—	Вот как? — любезно удивился Степан.
—	Да, выдаем вашу сестренку Марию Ивановну!
—	Отец писал...— сказал Степан и улыбнулся. — А
что жених?
—	Ничего,— неопределенно сказал начальник стан¬
ции,— паренек так из себя, складный.
—	Ну да,— согласился Степан.
—	А родитель ваш к вам собирался, все время об этом
говорил: «Поеду к сыну — Степану Ивановичу. Он в Мос¬
кве занимает видный пост...» Очень о вас лестно отзыва¬
лись и частенько вспоминают. Да ведь оно по-стариков¬
ски и понятно.
— Да, да,— сказал Степан,— а я вот и сам приехал...
Учитель идет по родной земле. Останавливается, смот¬
рит: далеко вокруг — родные поля. Наклонился, сорвал
гриб, понюхал, воткнул в кармашек, пошел дальше.
37

По деревенской улице бегут мальчишки. Они виснут
на поскотине, прыгают через плетень, кричат что-то тон¬
кими голосами. Скрипнули ворота, и с аккуратностью,
оставшейся еще от старых пастушьих времен, учитель за¬
пирает их, вступая на родную землю.
Ребята окружили его. Им интересен его городской
костюм.
На дороге стоит, поглаживая живот, совсем маленькая
девочка. Желтые волосенки упали ей на глаза. Учитель
склонился к ней.
—	Ты чья же такая будешь?
—	Зуева.
—	Это которого Зуева? Андрея Зуева?
—	Зачем Андрея? — сказала девочка обидчиво.— Не
Андрея, а Василия.
—	Ну и дела! Вот тебе и Василий Зуев! Я его Васькой
знал, а у него девочка.
Мальчишки засмеялись.
Учитель выжидательно посмотрел на ребят.
—	Ну, а теперь куда? — спросил он.
—	Как — куда? Известно — домой,— сказал шустрый
парнишка.— Ведь тебе к Лаутиным? Чай, ты Лаутин Сте¬
пан из Москвы?
—	Ага,— сказал Степан.— Я и есть.
—	Так тебе направо.— И все пошли направо.
Дом семейства Лаутиных был виден издалека. Он был
совсем новый. Крыльцо еще только возводилось, лестни¬
цы не было, и подниматься в избу надо было по широкой
доске. Попрощавшись с ребятами, учитель дал им по кон¬
фете, и они все остались внизу, рассчитывая поглядеть,
как мать завоет, встречая сына Степана.
Учитель увидел мать в окне. Увидел ее худощавую,
длинную фигуру, согнувшуюся около шестка. В печи пы¬
лал огонь. В семействе готовились к свадьбе.
—	Здравствуйте, мама...— сказал учитель. Он сказал
это тихо, боясь испугать старуху, и все-таки напугал боль¬
ше, чем мог ожидать. Она как-то осела, пронзительно
вскрикнула и бросилась сперва к окну, но затем отпряну¬
ла, скрылась на миг в избе и появилась на крыльце, чтобы
обнять сына.
Учитель стоял посреди избы. Чемодан был раскрыт, и
он вынимал оттуда подарки. Все семейство было в сборе.
Не хватало только отца.
38

Сестренка Манька, ныне Мария Ивановна, невеста и
орденоносец, глядя на Степана влюбленными глазами, пе¬
ребирала аккуратно разложенные в чемодане городские
рубашки, галстуки, воротнички. Мать сидела рядом на
табурете, выложив на колени тяжелые руки, и немножко
плакала, часто вытирая нос. Мимо них беспрерывно и шум¬
но пробегала, хлопоча по хозяйству, крупная женщина —
Степанида, жена старшего брата, убитого еще в граждан¬
скую войну. Раскладывая белое шелковое платье на спин¬
ке стула, учитель посмотрел на нее и сказал:
—	А Стеша все бегает. Как сейчас помню, все она
куда-то бежала. Десять лет прошло, а она все бежит.
—	Так ведь что ей,— сказала мать,— дело-то ее ка¬
кое, именно все бежит да бежит...
—	Стеша,— сказал учитель.
Стеша остановилась с ведром в руке.
—	Вот, не знаю, сгодится или нет? — он протянул ей
пуховую шаль. Степанида смутилась, побоялась взять
мокрыми руками столь драгоценную вещь, и учитель сам
накинул шаль ей на плечи.
Деревенеющими губами Степанида пробормотала:
—	Зря это вы тратились, Степан Иванович,— и, забыв
посредине комнаты ведро, пошла куда-то к окну, к крова¬
тям.
—	Ну, Степанида теперь зафорсит...— сказал кто-то,
и все посмеялись.
Сестре учитель привез белое шелковое платье. Это было
как нельзя кстати, и следовало только выяснить, придет¬
ся ли платье ей впору. Маня взяла подарок, хотела было
расцеловать брата, но, застеснявшись, только пожала ему
руку и скрылась у себя в горенке. Там она прижала платье
к груди и, закрыв дверь на задвижку, зачем-то понюхала
его и даже дважды чмокнула в наплыве счастья.
Хлопнула дверь, и в избу вошел Иван Федорович Лау-
тин — отец семейства и председатель колхоза.
Иван Федорович, как человек военный, взял себе за
правило в жизни никогда и ничему не удивляться. Стоило
это ему немалых трудов, но, будучи человеком твердого
права, он свято следовал своему правилу. Коротко взгля¬
нув на Степана, он аккуратно повесил фуражку на гвоз¬
дик, смахнул веничком пыль с сапог и, нахмурив брови,
как-то боком пошел к сыну.
—	Ну, сынок,— сказал он, окинув сына орлиным
оком с ног до головы,— удивил! Спасибо за память, спа¬
сибо за внимание к нашим палестинам!
39

Сказав это, он обнял сына и трижды ткнул его жесткой
бородой в щеки и губы. Оба сели на лавку друг против
друга и приступили к беседе,
—	Надолго к нам? — спросил отец.
—	Это еще разговор впереди,— ответил он.
—	Ну, так...— одобрительно улыбнулся отец, оце¬
нив по достоинству' такой спокойный, взрослый ответ.—
Вид имеешь из себя здоровый, солидный, вообще с карточ¬
кой сходится,— указал он на фотографию Степана в крас¬
ном углу избы.
—	Какой есть, батя,— сказал сын и, потянувшись к
чемодану, достал пакет с патефонными пластинками.—
Не знаю, угожу или нет, но выбирал самое что ни на есть
модное.
—	Так! — внимательно разглядывая пакет, сказал
отец.— Это мы сейчас же выясним, что тут есть за му¬
зыка.— Распаковав пластинки, хозяйственно осмотрел их
и крякнул:
—	Писано не по-нашему, не по-русски. В общем...
Любопытно.
Отец аккуратно поставил йа стол новенький красный
патефон и, порывшись в кармане, вынул оттуда заверну¬
тую в платок патефонную ручку. Семейство притихло,
все знали, что когда сам заводит патефон, то никакого
постороннего шума не полагается.
Пластинка закрутилась. Послышались звуки негри¬
тянской песни, печальной, заунывной. Мать слушала, при-
горюнясь, как слушают похоронное пение. Отец хмурил
брови.
Степан улыбнулся. «Кажется, не угодил»,— подумал
он.
Молчание нарушил хозяин. Кашлянув, он мрачно
спросил:
—	Это кто же такие поют?
—	Это негры, батя,— несколько виновато ответил учи¬
тель.
Отец еще больше нахмурился. Мать решила вставить
словечко и робко проговорила:
—	Что-то невесело они поют, Степа. Песня у них пе¬
чальная и вроде как-то нестройная.
—	Так ведь кто поет-то, мать? — строго проговорил
отец.— Сказано, поют негры. Ну а какая у негров может
быть жизнь? Известно, жизнь у негра хреновая, извиня¬
юсь, конечно, вот и поют они соразмерно посредственно.
Снимем эту музыку и поставим нумер восемьдесят три...
40

Говоря это, он подошел к полке, уставленной пластин¬
ками. И зазвучало любимое: «По долинам и по взгорьям...»
Около дома Лаутиных столпились распряженные кони,
вздыбились оглоблями телеги, была даже пара двуколок,
что указывало на присутствие на свадьбе сельской и рай¬
онной власти. Из дому доносился разноголосый шум, го¬
вор и звуки патефона, топот пляски. В избе было полным-
полно народу. Тут и секретарь комсомольской ячейки,
худощавый юноша с бледным лицом, и все колхозное ру¬
ководство, и кое-кто из района, и подруги Мани, и друзья
ее отца, но самой Мани в комнате еще не видно.
Плясали девушки под баян, перебрасывались частуш¬
ками:
—	«Разрешите поплясать,
Разрешите топнуть.
Неужели в вашем доме
Половицы лопнут?!»
—	«Дороги мои родители,
Я розочка у вас.
Я псйду — вы поглядите
На меня в последний раз...»
Старики, видимо, уже выпили, потому что шумели они
изрядно.
Иван Федорович встал и, строго хмуря брови, крик¬
нул сыну:
—	Степан, ищи сестру! В окно вижу — ведут жениха!
И точно, по улице к дому направлялись гармонисты с
женихом впереди. Одеты они были с надлежащей пышно¬
стью и, видно, тоже уже слегка выпили для храбрости.
Степан вышел в сени и постучал в Манину горенку.
После некоторой паузы оттуда раздался сдавленный го¬
лос сестры:
—	Войдите!
Дверь скрипнула, и в темноте Степан увидел чудное
видение. Маня стояла затянутая в белое атласное
платье.
—	Фу, черт! — сказал учитель.— По совести скажу,
и сам не ожидал такого эффекта.
Маня смущенно и растерянно улыбнулась. Она держа¬
ла что-то в руке, находясь, видимо, в чрезвычайной нере¬
шительности и волнении.
Учитель ласково обнял ее за плечи.
41

—	Ты что это там зажала, МанюркаУ — и раскрыл
упирающиеся ее пальцы. На жесткой Маниной ладони
лежал орден «Знак Почета».
—	Куда же я его теперь привинчу? — сказала Маня.
Учитель молча достал из кармана складной нож, щел¬
кнул им и приблизился к Мане. Она инстинктивно под¬
няла руки к груди. Он спокойно отвел ее руки и, оттянув
шелковую ткань, вырезал изрядную дырку, взял у ос¬
лабевшей вдруг Мани орден, прикрутил его, проговорив:
—	Ничего, Маня, эта вещь платье не испортит.
Она робко улыбнулась брату, утратив в этот важный
момент всю привычную дерзость, и, опустив глаза, как
все невесты всех времен и народов, под руку со Степаном
переступила порог избы.
—	Каково? — гордо сказал отец, завидя свое по¬
томство.
—	Да ну тебя,— засмущалась мать.— Чтой-то ты хва¬
стливым стал у меня на старости лет. Что н-и день, то хуже
и хуже.— А сама сияла счастливой улыбкой...
В то время как гости пили и шумели за столом, Маня,
улучив минуту, отвела жениха в сторону и быстро прого¬
ворила, почему-то обращаясь на «вы»:
—	Коля, о чем я хочу вас предупредить. Поскольку,
Коля, мы уже расписались, я тебе, как твоя жена, прямо
заявляю: ты, Коля, кончай с танцами. Довольно я наслу¬
шалась, что иду за плясуна, и прямо тебя прошу: обойдись
сегодня на свадьбе без пляски, пущай все знают!
—	А мне что? — сказал Коля, как будто сам он был
совершенно равнодушен к этому роду занятий...
Пока женщины убирали со стола закуски, готовясь
выставить на стол горячее, баян заиграл традиционное
лансье. Степан пригласил Степаниду. Она отмахивалась,
но он вытащил ее, смущенную, на середину избы. Гости
пристукивали и прихлопывали. Степанида закрывалась
руками, но все знали, что так оно и должно быть. А тем
временем танец начался. Пары вставали друг против дру¬
га, выходили на круг, притоптывали, кружились и сменя¬
лись. Наступила очередь Степана и его дамы. Но Степа¬
нида вдруг громко вскрикнула, взмахнула руками и под
общий смех выбежала в сени.
—	И что это ты наделал, Степа? Совсем ты мне бабу
напужал, попутал,— сказала мать.
Степан растерянно озирался вокруг.
42

—	Так ведь она танцевала, ведь я хорошо же помню,
что танцевала!
—	Так ведь когда то было! — примирительно сказала
мать.— Годы, Степушка, не те. Какие сейчас ее танцы?
Вот в четыре часа подымается и до двенадцати ночи тан¬
цует из избы в избу. Вот они какие, наши танцы.
Кругом смеялись, одобрительно поддакивая.
—	Ты лучше на наших девчат погляди. Наши девча¬
та — по всему району голова!..
Девчата жались плотной кучкой на лавке около печи.
Это была знаменитая Манина бригада, подружки и това¬
рищи по работе. Особенно выделялась среди них одна яс¬
ноглазая, смелая девушка— Аграфена, Груня, как звали
ее подруги.
—	Какой им с нами интерес? — сказала она, дерзко
глядя на Степана.— Они по-нашему, видно, и не умеют.
Еще как бы на ножку им не наступить.
Степан молча подошел к ней, взял за руку и вывел
на круг.
—	Вот оно как,— одобрительно крякнул отец,— не
говоря худого слова, прямо берет и ведет. В этом поступке
вижу свою молодость!
Груня прямо горела от счастья, что ей достался такой
кавалер. Когда садились за стол, учитель сел с ней рядом;
по другую сторону он усадил Степаниду, которая боялась
поднять на него глаза.
Баянисты грянули «Подгорную». Стоя во главе стола,
Иван Федорович властно скомандовал:
—	Жених, покажи свое искусство! А то как бы наши
московские да не зазнались!
Маня в упор посмотрела на Николая. Он медленно при¬
поднялся, но тут же сел под ее взглядом. Председатель,
видя в этом признак законной скромности, для поднятия
духа налил полный стакан вина и поднес жениху:
—	Не побрезгуйте, Николай Федорович!
Жених отчаянно дернул головой. Торопливо, расплес¬
кивая вино, он выпил стакан до дна и вышел на середину
избы. Избегая Маниного взгляда, Николай еще раз от¬
чаянно тряхнул головой и пошел соколом, так что стаканы
на столе мелко и часто зазвенели.
Женщины, продолжавшие подавать на стол, пережида¬
ли, обходили его осторожно, ибо угадать его быстрые дви¬
жения было невозможно. Он то вихрем носился по избе,
то вертелся волчком, то, вытянувшись на носках, лебедем
плыл перед восторженными глазами гостей. Сделав под ко-
43

ыец несколько неожиданных для всех пируэтов, чем при¬
вел в неистовый восторг все собрание, он тяжело опустил¬
ся на лавку, стирая пот со лба. Пока гости шумно выража¬
ли одобрение по поводу удивительного танца, Маня под¬
нялась и вызвала Колю в сени. Он безропотно последовал
за ней. В сенях Маня молча размахнулась и наотмашь
ударила его.
—	Вот и весь сказ,— заявила она.
—	Нет, не весь, — возразил Коля и крепко схватил ее
за руку, еще не зная, чем ответить. Следовало бы, конеч¬
но, как следует побить Маню, но ему не хотелось так на¬
чинать супружескую жизнь. Как бы изыскивая самое не¬
приятное для нее в этот момент, он плотно притиснул ее в
угол и молча изо всех сил поцеловал в губы.
Маня вдруг вся ослабела в его руках, и так они оста¬
вались некоторое время молча в темпом углу, пока Маня
не нашла в себе силы проговорить слабым, прерывающим¬
ся голосом:
—	Пусти, Николай, стыд какой!
Поправляя распустившиеся волосы, она пошла в из¬
бу. Чрезвычайно довольный собой, муж следовал за
ней.
За столом секретарь комсомольской ячейки дрожащим,
взволнованным голосом говорил речь:
—	...И этот знатный гость, который нашел интерес
взглянуть на наше житье-бытье, конечно, возможно, от¬
несется критично, но, товарищи, не боясь критики, пущай
он скажет со всей прямотой, что достигнуто, чего нет, и,
вернувшись от нас в центр, пущай даст беспристрастную
оценку завоеваниям своего родного села, своих родных
мест...
И выпил вино.
Степан, опустив голову, помолчал некоторое время,
затем, неторопливо наполнив стакан, поднялся для ответ¬
ной речи.
—	Товарищи,— сказал он,— тут, по-видимому, пора
разъяснить некоторое заблуждение насчет моего приезда
к вам, или, лучше сказать, к себе в деревню. Родное село
когда-то послало меня в Москву учиться, набираться ума.
Прошло с тех пор немало лет, и вот я вернулся, чтобы по¬
работать здесь, попробовать создать здесь школу получ¬
ше, одним словом, школу, достойную нашей знатной де¬
ревни.
Сказав это, он посмотрел на сидящих за столом, как бы
ища в их взглядах одобрение своей речи. Но все молчали,
44

и, только когда он уже сел, старичок из членов сельсовета
сказал сквозь сдавленный кашель:
—	Полезное дело, полезное дело. Значится, остаетесь
здесь?
—	Да,— сказал Степан.
—	Полезное дело,— повторил, как бы усумнясь в сво¬
их словах, старичок, и опять все замолчали.
Отец достал из кармана платок, протер бороду, усы,
лоб и в упор посмотрел на сына. Все знали этот тяжкий его
взгляд, и редко кто мог выдержать его. Не сумел выдержать
и Степан. Сам не зная почему, он опустил глаза и смущен¬
но улыбнулся.
Свадьба кончилась. Маня с мужем удалились в свою
горенку. В избе остались отец, мать и сын.
—	Ну что ж, поговорим, сынок,— сказал отец сыну.
Хотя он и много выпил, действия и слова его были пре¬
исполнены значительного спокойствия. Сын сел на лавку
за столом, отец уселся напротив и посмотрел на сына дол¬
гим взглядом.
Сын улыбался, глядя отцу в глаза. Мать вытирала
стол полотенцем...
—	Так...— сказал отец,— значит, не достиг!.. Не
смог!.. Не сумел подняться — и вернулся, именно, не со¬
лоно хлебавши! Вот положение на сегодняшний день...
Сын, все еще улыбаясь, прямо смотрел на отца. Отец
вскочил с лавки и мелкими шагами засеменил по избе.
Проделав круг, он вернулся к столу. Крепко ударил по
нему широкой своей ладонью. Мать вздрогнула.
—	За что?! — воскликнул отец.— За что мне, старому
человеку, такой позор и столько горя? Вот он сидит и бук¬
вально скалит зубы. Что ему за печаль, что у отца душа
сгорела! — Он опять опустился на лавку.— Ведь есть же
которым людям счастье. У Худякова Алексея сын — чело¬
век! А что был? Сопляк! Мальчишка!.. Горох по огородам
воровал, в приятелях с тобой, бесстыдником, ходил...
Комбриг! — завопил отец, ударяя ладонью по столу.—
В небе летает. Имеет одну ромбу. В воздухе — почет и на
земле ему — почет! А я-то, дурак...— вдруг тонким, пис¬
клявым голосом запел отец,— думал: мой всех перехлес¬
тнет. Куда, мол, всем до моего Степана! Значит, подвела
моя порода...
Сын перестал улыбаться. Встал из-за стола и тихо
сказал:
45

—	Зря ты все это, отец. Зря себя расстраиваешь.
—	Молчи сейчас! Не говори ни слова!
Он вновь вскочил из-за стола и опять пробежал кру¬
жок по избе.
—	Сейчас ты молчи!
Мать молча готовила сыну постель в углу. Учитель по¬
дошел к кровати и стал раздеваться. Его спокойствие при¬
вело отца в совершенное исступление.
—	Ты что же к отцу спину воротишь?! Ты мне ответь
на вопрос: что ты со мной сделал?!
Расстегивая рубаху на груди, сын, стараясь сдержать
волнение, негромко проговорил:
—	Вы кое-чего недопонимаете, батя. Вы успокойтесь
лучше, а утром мы с вами поговорим.
—	Утром...— тяжело дыша, повторил отец.— Мне до
утра еще дожить надо. Как завтра по селу пойду — вот в
чем вопрос? — сказал он, как бы ни к кому не обращаясь.—
Как в глаза людям посмотрю? — Задыхаясь'от нового при¬
ступа гнева, он вдруг низко поклонился сыну в пояс: —
Спасибо, Степан Иванович, за награду. От всей души бла¬
годарю вас, дорогой сынок,— и, круто повернувшись, вы¬
скочил из избы и так хлопнул дверью, что ухваты у печи
попадали на пол.
Мать, не проронившая в течение всей сцены ни единого
слова, молча подошла к сыну, взяла его одежду, привыч¬
ными быстрыми руками сложила и аккуратно повесила на
спинку стула.
В Маниной горенке на туалетике, сложенном из двух
ящиков и покрытом кружевной косынкой, горела малень¬
кая керосиновая лампа. Сама Маня, как была, в белом ат¬
ласном платье, с орденом на груди, лежала на постели, за¬
кинув руки за голову. Муж, присев на край кровати, мол¬
ча смотрел на нее. Похоже, в этом положении они находи¬
лись уже давно, и видно, что не сказали друг другу после
свадьбы еще ни одного слова. Наконец Маня проговорила:
—	Кажись, отшумел.— Помолчав, добавила: — До че¬
го батя у нас характерный, ужас...
—	Да, строгий мужчина,— согласился Николай.
—	Строгий-то строгий,— сказала Маня,— только ведь
добрый он,— и снисходительно махнула рукой.
—	Добрый, а вон как лютует,— возразил Николай.
—	Так это надо же понять,— вдруг быстро заговори¬
ла Маня,— ведь он Степана пуще себя любит, ведь он о
46

нем только и говорит: мой Степан да мой Степан, а вот
тебе и Степан!
—	Любит, а ругает,— сказал муж и тихонько засме¬
ялся.
—	Ну, так что, — сказала Маня,— очень просто.
Именно, что больше любишь, то больше и ругаешь. Это
завсегда так,— и вдруг улыбнулась каким-то своим мыс¬
лям.— Ляжь сюда, Коля,— сказала она мужу и показала
на подушку рядом.
Николай нерешительно прилег с ней рядом. Маня вни¬
мательно рассматривала его.
—	Значит, поженились мы с тобой,— проговорила
она, помолчав.
—	Да,— негромко сказал муж.
—	И вот я все думаю,— продолжала Маня,— как мы
с тобой будем жить. Я тебе хочу сказать, Коля, только
одно: что я от своего пути не отступлюсь и по дому хлопо¬
тать не буду. Коля, не буду! — В глазах у Мани неожи¬
данно вспыхнул злой огонек.— В общем, этого, Коля, ты
от меня не дожидайся. А поскольку ты комсомолец, ты
должен это понять и тоже держаться своего пути, а то —
кто ты есть сейчас? А просто Николай Зуев, вот и весь про
тебя сказ.
Маня усмехнулась и вдруг в приливе неожиданной
нежности крепко обняла его одной рукой, притянула к
себе и поцеловала в губы.
—	Ну что ты, Маня? — отстранился от нее муж.
Маня посмотрела на него и тихонько засмеялась. Нико¬
лай лежал и тоже думал о чем-то своем.
Маня опять стала серьезной.
—	Коля,— сказала она,— вот какая есть у меня меч¬
та: что, если спросить нам у бати отпуск и уехать куда ни
есть, поглядеть, в общем, жизнь?
—	Ну, так что? — сказал муж.— Можно...
—	Но тебе, конечно, хочется в Москву, это я знаю.
Только я Москву уже видела. Вот у меня есть желание
посмотреть, что за город Мурманск... Ты слушай, вот мне
товарищ Ремизов рассказывал, что летом там солнце ни¬
сколько не заходит, как станет на небе, так и стоит.
—	Вот что! — удивился Коля.
—	Да,— продолжала Маня мечтательно.— А зимой —
так можно в тех местах наблюдать явление северного сия¬
ния. По небу идут перья всех цветов. Очень красивый,
замечательный вид. Вот бы это явление интересно по¬
смотреть.
47

—	Ну, так что,— опять согласился муж,— взяли да
поехали.
В сенях застучали быстрые шаги, дверь в избу хлоп¬
нула, и наступила тишина.
—	Батя вернулся,— проговорила Маня. — Как бы
опять не начал. Беда с ним, чисто маленький. Пойду, что
ли,— и сделала движение подняться.
Муж вдруг крепко схватил ее за плечи и молча при¬
гнул к подушке. Все-таки он был муж.
Отец стоял посреди избы. Голова у него была мокрая:
видимо, желая охладить чувства, он мочил ее холодной во¬
дой, но чувства продолжали бушевать в нем. Сын спал, без¬
мятежно раскинувшись на постели. Мать стояла у изголо¬
вья и смотрела на спокойное его лицо. Отец подошел к
ведру, зачерпнул воды, грохнув ковшиком.
Мать повернулась с неожиданной для ее возраста рез¬
востью и громко прошептала:
—	Тише ты, неугомонный, видишь, спит парень.
Расплескав воду, отец швырнул ковш в ведро.
—	Спит? — также шепотом проговорил ои, видимо,
сам боясь разбудить сына.— Он спит, а мне куда девать¬
ся? — и подошел к спящему Степану, стараясь все же не
шуметь.
—	Уйди отсюда,— прошептала мать, выставляя впе¬
ред руки.— Который бы отец глядел да не нагляделся,
какой красавец мужчина вырос, а этот все собачится и
собачится.
Отец постоял в нерешительности на некотором рассто¬
янии, гневно поблескивая глазами.
—	Мой сын,— все более и более распалялась мать,—
трех сыновей я тебе отдала, ни слова не сказала, хоть
один утешением в старости остался, так уж этого-то не
возьмешь.— Сказав это, она вдруг показала отцу фигу.—
На-ка вот!..
Отец гневно сплюнул в сторону.
—	Эка дура! Трех сыновей мне отдала, а я их не отдал,
что ли? Революции ты их отдала. Это ты понять можешь?
Революции!! — И потряс пальцем перед самым носом же¬
ны.
—	Все одно,— сказала мать,— все одно, в живых-то
их нету, а этот живой. Ты глянь на него, как он спит.— И,
шмыгнув носом, поправила подушку под головой Степана.
Отец подошел поближе и тоже поправил складки одеяла.

— Степан, Степан,— сказал он патетическим и дро¬
жащим голосом,— не достиг! — И совсем уже тихим го¬
лосом повторил: — Не достиг.
Ранним утром вся Манина бригада пришла ко двору
Лаутипых и в ожидании бригадира судачила о том о сем.
По-видимому, девицы высказывались по поводу Маниного
брака. Тихий их разговор частенько прерывался смехом и
восклицаниями — в ответ на какие-то замечания Груни,
которая всегда была остра на язык.
По двору бродила всякая живность, орал петух, куры
рылись в сухой земле, поднимая мелкие клубочки пыли.
Пробежала Степанида с подойником доить корову.
—	Здравствуйте, девоньки! — крикнула она девчатам.
—	Здравствуй, бабонька,— ответили девицы.
—	Где же наш а-то? Неужто спит?
Но не успела Степанида ответить, как сама Маня, та¬
кая, какой девицы знали ее всю жизнь, выскочила из хле¬
ва в обычном своем затрапезном виде. Юбка ее была по¬
доткнута для работы, на плечи накинута старая кацавей¬
ка, в петлице, как всегда, орден. Впереди Мани бежал ог¬
ромный толстый боров, нежно похрюкивая и игриво уви¬
ливая от Маниного хлыстика, которым она норовила его
стегануть по толстому заду. Видимо, Маня хотела загнать
борова, но хитрый боров не давался.
—	Уморил, черт окаянный,— сказала Маня, останав¬
ливаясь посреди двора.
—	Кто — уморил? — спросила Груня, и девчата сме¬
шливо насторожились.
—	Да боров же и уморил.
Груня сказала что-то тихо девчатам, и девицы грохну¬
ли так, что сам боров испуганно шарахнулся в сторону.
Маня гневно повела бровями, угадывая шутку, но про¬
молчала.
Из избы вышел учитель. Вокруг пояса по военной
привычке он повязал полотенце. В руках у него мыло,
зубная щетка, порошок. Подошел к чайнику-рукомойни¬
ку и стал мыться. Девицы примолкли. Однако вскоре
между ними разыгралась сложная мимическая сцена, имев¬
шая в виду Грушо и учителя, вследствие чего Груня не¬
ожиданно рассердилась и сказала басистым голосом:
—	Ну, ладно лишнее болтать,— и, обращаясь к Мане: —
Ну что ж, бригадир, долго ли еще тебя ждать бу¬
дем?
49

—	Иду,— сказала Маня и, безнадежно махнув на бо¬
рова, побежала к воротам.
По пути она остановилась около брата и тихонько спро¬
сила:
—	Что же, Степан, неужто на самом деле остаешься?
Неторопливо вытираясь полотенцем, Степан ласково
прищурился на солнце и ответил:
—	Да, Маня, остаюсь.
Маня внимательно посмотрела на него, как бы разду¬
мывая о чем-то, и вдруг быстро проговорила:
—	Тогда вот что, слышь, загони-ка борова! — И бро¬
сила прутик к ногам брата.
Выбежав за ворота, Маня заняла полагающееся ей по
положению место впереди своей бригады и по извечной тра¬
диции звонким голосом затянула песню, с которой вот уже
много лет бригада ее выходила на работу. Девицы подхва¬
тили и пошли по улице, сверкая босыми пятками. Улыба¬
ясь, Степан посмотрел им вслед. Наклонился, подобрал
прутик, размеренной походкой подошел к борову и, ле¬
гонько подталкивая его сапогом в зад и направляя прути¬
ком, вскоре успешно загнал в хлевушку и запер двери.
Затем он вышел со двора и пошел по своей улице, по
той улице, где он провел четырнадцать первых лет своей
жизни, к своей школе, где он учился грамоте и где теперь
ему предстояло учить детей.
Улица была совсем пустая. Все уже ушли на работу,
только у одной маленькой избенки сидел дед Семен, кото¬
рого Степан помнил еще с детства сидящим вот так на
лавочке.
—	Здравствуй, дед Семен,— сказал он, проходя.
—	Здравствуй, Степан Иванович,— неторопливо про¬
шамкал дед.— Что ж, сказывают люди, опять возвернул-
ся ты к нашей деревенской жизни? Верно или так брешут?
—	Верно, дед Семен,— сказал учитель.
—	Тогда так,— согласился дед Семен.— Что ж имеешь
предположение делать? По хозяйству или как?
—	Учительствовать буду, дед Семен.
—	Ну да,— согласился дед Семен и, покашляв, доба¬
вил: — Конечно, которым здоровье не позволяет по хо¬
зяйству или, может, способности той нету, то можно и
учительствовать податься — это так.
И стал долго-долго кашлять.
Учитель пошел дальше по улице, хмурясь и улыбаясь.
50

И вот он пришел к своей школе. Школа была совсем^малень-
кая. Даже трудно было представить, что в ней могут по¬
меститься 40—50 учеников. Учитель внимательно осмот¬
рел дом. Все стекла в окнах были выбиты, крыша имела
кое-где дыры, перила у лестницы были сломаны и частич¬
но унесены, по-видимому на дрова. Не без опаски учитель
ступил на лестницу, ему удалось добраться до двери, кото¬
рую он открыл громадным амбарным ключом.
Внутри была мерзость запустения. Обрывки бумаги
устилали пол, не было ни одной целой парты, доска, рас¬
колотая пополам, валялась в углу, а рядом с ней лежала
четверть глобуса с изображением Южной Америки. В углу
стоял каким-то чудом уцелевший и даже закрытый на
маленький висячий замой шкафчик.
Степан направился во вторую комнату, но на пороге
остановился. На косяке виднелись зарубки. Учитель при¬
гляделся и отыскал свою. Она возвышалась над полом
чуть больше чем на метр с четвертью и ножом там было
нацарапано: «Степан «Паутин, 13 лет».
В окне показался Лаутин-старший — отец и председа¬
тель колхоза.
—	Хозяйство принимаете, товарищ педагог?
—	Да, любопытно,— нехотя ответил учитель.— Хо¬
зяйство, надо заметить, небогатое.
—	Это неоспоримый факт,— согласился отец.
—	Значит, придется восстанавливать,— сказал учи¬
тель.
—	Восстанавливайте,— согласился Иван Федорович и,
сказав так, нарочито непринужденной походкой отправил¬
ся по своим делам.
Учитель нахмурился и улыбнулся.
В соседней комнате раздался шорох и стук, чертыха¬
ние и снова какой-то грохот. Учитель заглянул туда и
увидел парнишку, который маленьким ломиком, озабочен¬
но посапывая, взламывал чудом уцелевший шкафчик.
—	Ты что тут делаешь? — крикнул на него учитель.
Парнишка с удивительной ловкостью перемахнул че¬
рез скамейку, выпрыгнул в окно и оттуда с любопытством
посмотрел на учителя.
—	Вот я тебе! — крикнул учитель, стараясь быть стро¬
гим, хотя паренек со всем своим загадочным поведени¬
ем был необычайно смешон. Тот неожиданно погрозил
учителю ломиком и сказал:
—	Но... но... не больно-то... ишь какой хозяин нашел¬
ся,— и пошел по улице разболтанной походкой.
51

В правлении колхоза председатель Иван Федорович
вершил дела. В данный момент он сидел за столом, где
были расставлены письменные принадлежности, печать в
специальной подставке и прочее.
По-видимому, Иван Федорович очень любил это свое
хозяйство, потому что, даже разговаривая, он постоянно
поправлял и без того аккуратно расставленные предметы.
Перед ним на лавке сидели два брата Фалалеевы; вид¬
но, разговор шел серьезный.
—	Что это значит и как это понимать? — сказал Иван
Федорович.— Вот положение: передо мною — два члена
колхоза, хорошо,— откидывает на счетах две косточки,—
во дворе стоит лошадь, ладно,— откидывает на счетах еще
одну косточку,— лошадь стоит с шести часов утра и при¬
бирает тот же колхозный овес! Вон она, лошадь,— и он
указал через окно на толстую старую лошадь, которая
действительно стояла и ела из маленького ведерка.
Братья уныло покосились на лошадь* тяжело вздох¬
нули и промолчали.
—	Теперь на часах двенадцать часов и шьтшнадцать
минут. Вот положение! Людям дан наряд на вывозку на¬
воза, и эти люди — передо мною, а на тую лошадь вот
здесь, на столе, лежат шесть заявок. Как это все в целом
назвать? — И вдруг, ударив ладонью по столу, крикнул: —
Позор!
Братья тяжело вздохнули.
—	Позор на весь район, чтобы в образцовом колхозе
наблюдалось подобное явление,— и, замолчав, стал опять
прибирать на столе вещи.— Возьмем еще вопрос: куда я
теперь наряжу тую лошадь и как возмещу простой и убы¬
ток? Вот. Кто мне ответит на этот вопрос?
Братья кряхтели на своей скамейке.
И тут раздался голос вошедшего в помещение учителя:
—	Товарищ председатель, дайте мне эту лошадь на вто¬
рую половину дня. Мне как раз нужно съездить в район.
Председатель круто повернулся на стуле и смерил Сте¬
пана чрезвычайно внимательным взглядом.
—	В силу чего,— спросил он,— почему и отчего?
—	За школьными пособиями,— ответил учитель, под¬
ходя к столу.
Председатель встряхнул головой и усмехнулся.
—	Чересчур вы прытки, товарищ педагог. Вы возьми¬
те и пройдите пешочком до станции, а там — билет сорок
копеек до району и в городе опять дойдете пешочком. Что
же касательно до школьных пособий, то их вам придется
52

просить, просить и просить, а когда же вы допроситесь,
тогда, бесспорно, лошадь мы дадим, и вы их, бесспорно,
доставите в село. Вот мой ответ.
Учитель нахмурился и проговорил:
—	Товарищ председатель, лошадь я вам оплачу из
школьного фонда — это раз, во-вторых, если сегодня я не
привезу учебных пособий, то лошадь вашу никогда боль¬
ше можете мне не давать. Так вас устроит?
—	Ну что ж, это по-деловому,— сказал председатель,
переставляя чернильницу.— Значит, ежели сегодня не
привезете, то больше лошадь вам я не даю. Точка.— И,
повернувшись к окну, крикнул: — Товарищ Кукин, запря¬
гите Комика товарищу педагогу!..
Вечером по главной улице села Мариинского двигалась
необычайная процессия. Комик с усилием тянул телегу,
на ней между классной доской, двумя глобусами и стопкой
книг и тетрадей возвышался во весь рост человек, одна по¬
ловина коего изображала нервную систему, а другая —
мышечную. Страшные его, ободранные ноги, крепко об¬
няв, придерживала маленькая девочка, младшая из се¬
мейства Зуевых. Человек плавно покачивался из стороны
в сторону, кося вылупленные глаза на сопровождавших
телегу ребят.
Учитель шел рядом, почмокивал на Комика и крутил
вожжами. Проезжая мимо правления колхоза, Степан не
удержался и взглянул в сторону распахнутого окна.
Отец, как бы нехотя, смотрел на него. Учителю только
этого было и нужно. Отец отвернулся, но глаза их все же
успели встретиться, и учитель весело крикнул:
—	Здорово, товарищ председатель!
—	Здорово, здорово,— пробурчал отец. Когда телега
проехала, он высунулся в окно и крикнул вдогонку сы¬
ну: — Товарищ педагог, лошадь распрягите сами и отве¬
дите на конный двор.
—	Слушаюсь! — крикнул учитель, скрываясь за углом.
Отец удовлетворенно улыбнулся. Комната была совер¬
шенно пуста, но он подмигнул кому-то невидимому и,
хлопнув ладонью по столу, сказал:
—	Вот сукин сын! Моя кровь!
Вечером на комсомольской ячейке актив обсуждал ин¬
тересное дело. Комсомолец Петр Сорокин вымазал дегтем
ворота Катюши Фалалеевой по причине, которую точно
53

никто не мог установить. Ходили слухи, что он пытался
ухаживать за ней, но безуспешно. Сама Катюша Фалалее-
ва сидела тут же и, комкая в руке платочек, плакала.
Рядом с ней сидела Маня и, слушая речь секретаря, тихо
выговаривала Катюше:
—	Катя, к чему эта слабость? Катя, возьми себя
в руки!
Катя, по-детски всхлипывая, шептала ей что-то в ответ.
Секретарь, видимо, говорил уже давно. Он даже
немного охрип. Заключая длинную свою речь, он заявил:
—	Считаю, такую заразу нужно буквально вырвать с
корнем, чтобы было неповадно в другой раз! Суммирую
предложения,— и, близоруко щурясь, поднес к лицу лис¬
ток бумаги, где уже была написана судьба Сорокина. Но
прежде чем он успел огласить резолюцию, за окном поя¬
вилась долговязая фигура самого Петьки, того бедового
парнишки, с которым Степан уже встречался. Стараясь
остаться незамеченным, Петька устроился сбоку у окош¬
ка, но секретарь увидел его и, отложив листок, обратился
к собранию:
—	Вот характерный пример: говорят о человеке, раз¬
бирают его вопрос, а он и войти не удостоил, у окошка бол¬
тается. Характерный пример!
Петька заворошился под окном и тихо проговорил:
—	К чему это? Поди, и так все решили.
—	Может, и решили,— сказал секретарь.— А дисцип¬
лину нарушать не смей. Изволь войти.
—	Можно войти,— криво усмехнулся Петька и шаг¬
нул своими длинными ногами прямо через окно. Войдя,
он покосился на плачущую Катю и мрачно засопел.
—	Вот он весь! — воскликнул секретарь.— Стоит и,
так сказать, не требует комментариев. Оглашаю резолю¬
цию!..
В комнату потихоньку вошел учитель и сел с краю на
лавочку. Заметив его, секретарь с достоинством кивнул
ему и важно выпрямился.
—	«За ряд безобразных поступков, — читал секретарь,—
за дискредитацию звания комсомольца на селе, в частно¬
сти, выделяя случай со смолою, что вымазал ворота дев¬
чурке, играя на чувствах отсталого населения, коллектив
предлагает Сорокина из комсомола исключить и поста¬
вить вопрос перед сельсоветом и правлением колхоза о
выселении такового за пределы села». Вот,— сказал сек¬
ретарь,— побаловался, и будя.
Воцарилась тишина, нарушаемая сопением Петьки.
54

Секретарь обратился к нему:
—	Ну, что скажешь? Говори, если с чем не согласен.
—	Хорошо решили,— сказал Петька.— Что уж тут
скажешь...
—	Да уж не плохо,— усмехнулся секретарь и, повер¬
нувшись к Петьке спиной, отрубил: — Покончили с этим!
Перехожу к дальнейшей повестке...
—	Можно мне слово? — спросил учитель и, вежливо
улыбаясь, приподнялся со скамейки.— Дело в том,— ска¬
зал он,— что, по-моему, такое решение все же следует
проголосовать, просто хотя бы для верности. Это раз.
Затем у меня есть одно принципиальное соображение.
Коллектив вправе исключить из своих рядов любого члена,
возможно, что коллектив вправе и просить власти об изо¬
ляции того или иного своего члена, но, говоря по-просто¬
му, плох тот коллектив, который пускается на такие
мероприятия, слабоват, словом. Вот так по-нашему,
по-старому будет. А надо бы сделать, чтобы товарищ
Сорокин...
Петька вздрогнул и посмотрел на учителя в упор.
—	...чтобы товарищ Сорокин имел возможность вер¬
нуться в коллектив и снова завоевать его доверие. А вы
взяли да и убили человека!.. И еще: когда в этой самой
избе восемь лет тому назад мы, Мариинские комсомольцы,
вместе со стариками решали судьбу колхозного строя в
нашем селе, у нас не было времени, чтобы разбирать по¬
добные вопросы. Правда, тогда не было времени, чтобы и
мазать ворота дегтем,— это к сведению товарища Сороки¬
на — и, что самое главное, не было желания делать такие
вещи, потому что жить нам было и без того чрезвычайно
интересно. И еще мне странно, что ячейка, которая была
сильнейшей в районе, смогла допустить, чтобы на ее гла¬
зах так безобразно разваливалась школа, и не пожелала
своевременно подумать об этом, а школа, согласно всем
известным решениям, и есть главное дело, которым над¬
лежит заниматься комсомолу.
Четверо комсомольцев захлопали учителю. Маня тоже
хотела похлопать, но смутилась и крепко стиснула руки.
Немного помолчали. Секретарь, не глядя на учителя, про¬
говорил:
—	Короче, настаиваете на голосовании?
—	Можно сделать и такой вывод,— проговорил
учитель.
—	Ладно,— сказал секретарь,— проголосуем. Кто за то,
чтобы исключить товарища Петра Сорокина из комсомола?
55

Все подняли руки.
—	Кто за ходатайство о выселении Сорокина за пре¬
делы села?
Подняли руки только три человека.
Катя неожиданно обрадовалась, заерзала на стуле и
шепнула что-то Мане.
—	Кто против? — сказал секретарь.
Большинство подняли руки.
—	Очевидное большинство,— сказал секретарь и вы¬
черкнул из резолюции пункт об изгнании Петьки.
—	Переходим к следующему вопросу,— сказал он,
криво улыбаясь каким-то своим мыслям.— Предстоит го¬
ворить еще по четырем пунктам.
—	Прошу внести вопрос о школе,— сказал учитель с
места.
—	Хорошо, товарищ, будете пятым.
—	А нельзя ли первым? — сказал учитель с места.
—	Нет, нельзя. Порядок есть порядок, и прошу не на¬
рушать.
—	Хорошо,— сказал учитель.
Когда расходились с ячейки, Петька Сорокин нагнал
учителя на улице.
—	Значит, исключили меня? — как бы равнодушно
спросил Петька.
—	Выходит так, товарищ Сорокин,— ответил учитель.
—	Что ж теперь остается делать?
—	Остается обратно в комсомол добиваться.
Петька безнадежно отмахнулся.
Учитель строго сказал ему:
—	Ну, ты не маши! Будь серьезнее в такой момент.
Петька испугался и притих, продолжая шагать рядом
с учителем.
—	Вот что,— вдруг остановился Степан Иванович.—
А ты зачем шкафчик в школе ломал, а?
Впервые в жизни Петька заговорил оправдывающимся
голосом:
—	А там моя тетрадь была.
—	Эта, что ли? — учитель достал из кармана тетрадь
со стихами и показал Петьке.
—	Эта,— ответил Петька и протянул руку, чтобы схва¬
тить тетрадь, потом смутился и засунул руку в карман.
—	Если твоя, возьми,— сказал учитель и подал тет¬
радь Петьке.— Ты меня прости, но я прочитан твои стихи,
56

и кое-что мне понравилось. Написано недурно, но негра¬
мотно, чрезвычайно неграмотно, а так — неплохо,— и
вдруг улыбнулся Петьке, подал ему руку на прощание и
быстро зашагал по улице.
Петька с трудом догнал его и, свернув тетрадь в тру¬
бочку, протянул учителю.
—	Если вам что понравилось, то возьмите себе. В об¬
щем, дарю! — сказал он вдруг громко.
—	Спасибо,— сказал учитель и положил тетрадь в
карман.
Учитель вошел в школу. Трудами комсомольцев старая
школа была приведена в порядок. В первой, пустой ком¬
нате он осмотрелся и сказал себе: «Недурственно, черт
возьми! Все-таки имеет вид, аЪ Из другой комнаты доно¬
сился шум голосов; там были и детские дисканты и совсем
уже взрослые басы. Учитель открыл дверь и увидел ребят,
тесно сидевших за партами. Ученики были самого разного
возраста. При виде учителя они несколько примолкли, но
полной тишины не воцарилось.
—	Здравствуйте, товарищи,— сказал учитель.
—	Здорово, здорово,— донеслись разрозненные голо¬
са со скамеек.
В углу невидимый бас сделал какое то замечание, от¬
чего все вдруг засмеялись. Учитель помолчал некоторое
время, а затем проговорил, глядя на ребят веселым, доб¬
родушным взглядом:
—	Товарищи, место, где мы сейчас находимся с вами,
называется школой. Здесь, в классе, вы, ученики, будете
учиться у меня, вашего педагога, разнообразным знаниям.
Давайте поэтому сразу договоримся, чтобы все было ясно.
Всякое дело требует дисциплины. Учение есть величайшее
дело в жизни человека, поэтому оно и требует величайшей
дисциплины. Когда я, ваш педагог, вхожу в класс, следу¬
ет установить полную тишину и приветствовать меня стоя.
Понятно?
Класс промолчал.
—	Попробуем проверить.— Он вышел из класса и во¬
шел вновь.
Класс нестройно поднялся, производя чрезвычайный
шум. Не встал только один ученик. Он сидел на первой
скамейке и улыбался, глядя на ноги учителя.
—	Так,— сказал учитель.— Значит, не все поняли.
Попробуем еще раз.
57

—	Не надо,— закричали в классе,— все поняли! Это
он просто так, комедь лохмает. Встань, Серенька, сейчас
же! — закричали соседи и стали подталкивать парня в спи¬
ну. Серенька встал.
—	Вот теперь все поняли,— сказал учитель и занял
свое место за столом. Затем он вынул из кармана неболь¬
шую книжечку, томик сочинений А. П. Чехова, и обра¬
тился к классу: — Товарищи, для начала мы прочитаем с
вами одну небольшую вещичку, а что это за вещичка, вы
сейчас узнаете,— и стал читать небезызвестный рассказ
«Ванька». Читал учитель просто и замечательно хорошо.
«Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три
месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь
под рождество не ложился спать...»
Горестное, трогательное и страшное содержание рас¬
сказа с первых же слов приковало внимание слушателей.
Когда учитель читал про дедушку и про деревню, все уз¬
навали знакохмую картину и улыбались, одобрительно под¬
дакивая. Когда же учитель прочитал слова Ванькиного
письма, где он сообщал: «А вчерась мне была выволочка.
Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпан¬
дырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по
нечаянности заснул...» — за окном школы послышался
шум. Учитель, продолжая читать, взглянул туда и увидел
Петьку, который жадно слушал, видимо, стесняясь войти.
—	Иди, Петя,— сказал учитель, и Петька, боясь про¬
пустить хоть слово замечательного рассказа, пулей рванул¬
ся к входу. Па цыпочках он подошел к классной двери и
сстаповился, боясь нарушить чтение, но учитель дожи¬
дался его.
—	Сядь,— сказал он, указывая на парту, но Петька
затряс головой и прирос к косяку двери. Учитель отвер¬
нулся от него и стал читать дальше.
—	«...Я буду тебе табак тереть,— читал Степан Ивано¬
вич,— богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидо¬
рову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я
Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить али
заместо Федьки в подпаски пойду...»
.Читая рассказ, учитель, видимо, волновался. Круп¬
ные его руки вздрагивали, бережно переворачивая стра¬
ницы маленькой книжки. Волнуясь, он встал.
Помня наставление о дисциплине или просто увлечен¬
ный силой рассказа, весь класс бесшумно встал за ним.
—	«Приезжай, милый дедушка,— читал учитель,—
Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты
58

меня, сироту несчастную, а то меня все колотят, и кушать
страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, все
плачу...»
Вместе с Ванькой плакала половина класса. Когда
учитель прочитал знаменитое «На деревню дедушке» и
про то, как Ванька опустил драгоценное письмо в щель
почтового ящика, Петька вдруг громко всхлипнул и ска¬
зал, сверкая полными слез глазами:
—	Адрес-то ведь он неверно написал! Не дошло его
письмо! Не дошло!
И, как бы желая сейчас же услышать ответ на этот глав¬
ный вопрос, весь класс потянулся к учителю. Учитель
аккуратно закрыл книжку, бережно положил на стол.
—	Не волнуйтесь, товарищи, письмо дошло. Сядьте,
ребята!
И класс с облегчением опустился на скамейки.
—	Сядь и ты, Петя,— сказал учитель Пете.
Петя присел за парту, поближе к учительскому столу.
—	Письмо это дошло, товарищи,— повторил учитель
громко и спокойно, хоть руки его и вздрагивали.— Оно
не попало в руки к дедушке Константину Макарычу, оно
попало в руки другого человека, который был посильнее
дедушки Макарыча. Тот человек нашел Ваню Жукова и
вышвырнул его хозяина Аляхина вон из нашей земли, как
вышвырнул и всех других хозяев, для того чтобы Ванька
Жуков мог учиться, мог стать большевиком. Имя этого че¬
ловека — Владимир Ильич Ленин.— Сказав это, учи¬
тель немного помолчал.— А за Ваньку Жукова вы не
беспокойтесь, ребята. Я его знаю, он вырос и стал большим,
настоящим человеком, каким бы и вам стать, а пути для
этого у вас куда полегче, чем у Ваньки.— И учитель улыб¬
нулся неожиданно ласковой своей улыбкой.— Вот затем
вы и пришли сюда...
Вечером, под выходной, Маня с Аграфеной сумернича¬
ли. В избе никого не было, и потому они говорили вполне
открыто о самых своих больших секретах. Маня разложи¬
ла на столе карты, старые до такой степени, что на них ни¬
чего уже почти нельзя было разобрать. Тем не менее
Маня уверенно читала по ним судьбу Аграфены.
— Плохи твои дела, девонька,— говорила Маня, оза¬
боченно поджимая губы.— В общем, он на тебя и не смот¬
рит и лег по правую сторону. Вот он, трефовый король, и
нос отвернул. А вокруг тебя — одни деньги.
59

—	Вот еще,— сказала Аграфена, чуть не плача.— На
черта они мне?
—	Да, все деньги и деньги,— повторила Маня,— а
червы все ушли в сброс, вот они, червы,— и она показала
Аграфене сброшенные карты.— Так что любови округ
тебя нисколько нет.
—	Ну тебя,— сказала Аграфена и отвернулась.
Маня засмеялась.
—	Да ведь это не я говорю, это карты говорят,— и она
сложила карты. Вдруг, став серьезной, Маня быстро за¬
говорила:— Брось ты о нем думать, Груня. Только зря
ты себя мучаешь. Поскольку он родный мне брат, так я
про него все знаю и говорю тебе, что зря и зря.
Груня с вызовом пропела:
—	«Ты подруженька моя,
Ты моя советница...»
Маня подхватила:
—	«Мы с тобой поговорим,
Я знаю, что не сплетница».
Низко склонившись к Аграфене, Маня страшным голо¬
сом зашептала:
—	Ты знаешь, у него кто есть.
Глаза у Аграфены испуганно округлились.
—	Кто? — спросила она еле слышно.
—	Карточка,— сказала Маня.
—	Что ты? — испуганно переспросила Груня.
—	Да,— сказала Маня и быстро зашептала: — Он ко¬
торый раз ее вынет из сундучка, поставит перед собой и
смотрит, и смотрит. А глаза у него такие жалостные дела¬
ются... Так что вообще и не надейся.
—	А красивая она? — спросила Груня дрожащим го¬
лосом.— Карточка-то?
—	Ужасно красивая,— сказала Маня и даже зажмури¬
лась.— Ну и, конечно, вся в шелку.
—	Да уже это как водится,— сказала Груня и горько
покривила губы.
Помолчали. Аграфена спела тихо и грустно:
—	«Серый камень, серый камень,
Серый камень — пять пудов.
Ой, серый камень столь не тянет,
Сколь проклятая любовь...»
во

Еще помолчали.
—	Слушай, Машошенька,— вдруг встрепенулась Гру¬
ня,— раскинь еще, в последний раз.
Маня посмотрела на подругу долгим сочувственным
взглядом, шумно вздохнула и, шлепнув картами, прого¬
ворила:
—	Эх, девонька...
Едва она успела разложить гадание, как в избу вошел
учитель. Маня испугалась и смешала карты.
Учитель кивнул притихшим в своем углу девушкам и,
приглядевшись, воскликнул:
—	Да ты никак ворожишь?
Сконфуженно перебирая карты, Маня тихо прого¬
ворила :
—	Ну вот еще, скажешь... Это мы с Аграфеной в козла
играли...
Учитель подошел поближе, внимательно посмотрел на
девушек и вдруг рассмеялся.
—	Манька, ты ворожила! По носу твоему вижу, что
ворожила, и, пожалуйста, не отрицай.— Присев около
Маньки, он потрогал пухлые карты и, глядя в сторо¬
ну, как бы невзначай сказал:—Манюшка, поворожи-ка
мне, а?
Маня даже отпрянула от брата, настолько невероятной
показалась ей просьба. Он смутился и, неестественно улы¬
баясь, добавил:
—	Все это глупости, конечно, но вообще для баловст¬
ва...— И вдруг рассердился: — Ну, в общем, не хочешь,
так и не надо!
—	Ладно,— сказала Маня, тасуя карты,— погадаю уж.
—	В общем, на бубновую даму,— сказал учитель, пря¬
ча глаза.
—	При чем тут бубновая? Бубновая — это шатенка, а
у тебя — полностью червовая,— и Маня сердито шлепну¬
ла червонную даму на середину стола.
Учитель испуганно поджался. Груня отвернулась от
стола и, кутаясь в полушалок, безразлично замурлыкала
песенку.
—	Короли, короли,— говорила Маня,— вся-то твоя
дама в королях...
—	Ну и что это значит? — быстро спросил учитель ох¬
рипшим голосом.
—	А то и значит,— ответила Маня,— будто сам не
знаешь. А ты у нее в ногах, а при тебе вот именно что буб¬
новая дама со своим интересом и все прочее.
61

Груня, забыв безразличный тон, от волнения даже при¬
открыла рот, но Степан вдруг расхохотался и, обхватив
Маню за плечи, проговорил сквозь смех:
—	Ой, Манька, Манька. Так, говоришь, бубновая
дама со своим интересом?
—	Ага,— сказала Маня, весело поблескивая глазами.—
А дальше еще интереснее пойдет!
—	Ну-ну,— сказал учитель, продолжая смеяться, и
взглянул на Аграфену.
Она сидела бледная, гневно поджав губы. Вдруг быст¬
рым движением руки она смешала Манины карты и же¬
стко проговорила:
—	Уши вянут слушать эту глупость. Пустяковый пред¬
рассудок. Зряшная болтовня...
—	Вон как...— сказала Маня, хитро скосясь на Агра¬
фену.
—	Именно так,— отрезала Аграфена.
Замолчали. Учитель искоса взглянул на Аграфену;
она сидела раздраженная, холодно поджав губы и опустив
глаза. Учитель перестал улыбаться, вздохнул и поднялся,
чтобы уйти.
—	Степа,— сказала Маня дрогнувшим голосом.— По¬
стой уходить,— и опять посадила его рядом с собой. По¬
молчав немного, Маня ласково проговорила: — Степа, зря
ты это ходил на ферму. Ну к чему ты там ставил вопрос?
Учитель поморщился, как будто у него заболели зубы,
но Маня не смущаясь говорила дальше:
—	Ты лучше, чем на ферму ходить, пришел бы к нам,
вообще к девчатам, но поскольку от тебя этой чести не дож¬
дешься, так мы сами к тебе пришли. Неужели, Степан, у
тебя нет знаний или нет той веры в нашу мариинскую мо¬
лодежь? В общем, передаем тебе решение, чтобы выйти и
отработать на школу. Конечно, выйдем с флагами, и уви¬
дишь, что за нами еще кое-кто потянется.
—	Именно, с флагами и песнями,— сказала Груня.
—	Ну, это как водится,— усмехнулась Маня.— В об¬
щем, я тебе так скажу, Степан: ты обопрись на комсомол.
Престольный праздник. Уже с утра было заметно, что
в Мариинском в этот день предвидится большое гулянье.
Хозяйки усиленно стряпали, отчего над всеми избами
в холодном, осеннем воздухе прямыми столбами поднимал¬
ся дым. Старики, надев твердые, малоношеные пиджаки,
вылезли за ворота и толковали про то про се.
62

По улице, торопливо пыля, пробежала Груня. Будучи
самой модной девицей на селе, она вроде бы должна была
быть одета сообразно торжественному дню, однако бежала
Груня в самом затрапезном виде, что было отмечено всеми
бабами и девчатами по всему пути ее следования.
Когда Груня пробегала мимо избы Фалалеевых, стар¬
ший брат Кузьма, имевший к ней некоторый интерес,
высунулся из окна и, расчесывая мокрые волосы, крик¬
нул ей:
—	Это куда ж така нечесана? — и приятно оскла¬
бился.
Не поворачивая головы, Груня быстро ответила:
—	На кудыкину гору лыко драть да тебя стегать,—
после чего побежала еще быстрее.
Кузьма имел в виду сказать что-нибудь обидное, но не
нашелся. Едва Груня успела скрыться за углом, как от¬
туда же, из-за угла, выскочил младший Зуев и, повстре¬
чав своего приятеля, младшего Худякова, заорал прон¬
зительным голосом:
—	Митька, от лаутинской избы с флагами идут!
—	А кто да кто? — спросил Митька.
—	А девки,— крикнул младший Зуев,— Манькина
бригада!
И, продолжая выкрикивать свои предположения по
этому поводу, побежал дальше по селу сопровождаемый
Митькой. Но едва они достигли перекрестка, как с боко¬
вой улицы вынырнул их приятель Васятка Вырышев.
Размахивая руками, как ветряная мельница, он остано¬
вился и завопил исступленно:
—	Ребяты! Ребяты! От нашей избы с флагами идут!
—	А кто да кто?— в один голос спросили Митя Худя¬
ков и Саня Зуев.
—	А парни! — и, обращаясь к Сане Зуеву, добавил: —
И Колька вашенский с ними.
Ребята остановились, не зная, куда устремиться, со¬
вершенно подавленные таким количеством событий сразу.
Между тем на улицу действительно вышла вся Манина
бригада с флагами, на которых было написано: «Мы идем
работать на школу!» и «Создадим десятилетку в нашем
селе!».
Рядом с Маней, шедшей во главе колонны, со знаменем
бригады в руках гордо и важно шагала Степанида. На
улицу из всех домов высыпал народ. В первый раз за все
существование села Мариинского кто-то выходил на ра¬
боту в престольный праздник. Из домов выбегали бабы
63

с засученными рукавами и с руками в тесте. Ругались
старухи.
—	Ну и Манька! — кричала одна баба.— И Стешку
наладила!
—	Смотри, Степанида! — грозила маленькая старуш¬
ка, потрясая сморщенным кулачком.— Бог-то стукнет тебя
в головушку. Куда ж ты во христов день с комсомолками-
то увязалась? Горе мое, горе!..— и старуха, причитая,
скрылась в избу.
Манина бригада шла молча, обрастая любопытными и
создавая впечатление, будто по улице двигалась не бри¬
гада, а целая демонстрация с красными флагами. Но
вот из боковой улицы грянула комсомольская боевая,
и оттуда наперерез Маниной бригаде вышли парни. Вый¬
дя на главную улицу, они так громко рявкнули свой при¬
пев, что девчата приостановились, как будто уступая мес¬
то. Впереди мужской бригады шел Николай Зуев — Коль-
ка-плясун. Брови его были сдвинуты, ноздри раздувались.
В руках он крепко сжимал древко флага. Вокруг зашеп¬
тались, закричали:
—	Колька-то, Колька-то!
Груня стояла рядом с Маней, крепко стиснув ее руку.
Мужская бригада поравнялась с ними и пошла впе¬
ред.
—	Ну, что встали? — крикнула Маня. И девушки тро¬
нулись в путь, пытаясь отобрать у мужской бригады пер¬
венство, отодвигая ее в край улицы. Потом парни и девки
смешались и пошли уже вместе. Так дошли они до церков¬
ной площади, где и остановились между церковью и прав¬
лением колхоза.
Снедаемые любопытством старухи богомолки собрались
на паперти, каркая оттуда, наподобие ворон.
Перед крыльцом правления колхоза стояла пред¬
седательская двуколка, запряженная Комиком. В двукол¬
ке высился сам председатель во весь свой некрупный рост.
Видимо, он собрался в район, но это неожиданное событие
задержало его. И, глядя на уйму народа, заполняющую
площадь, председатель громко прочел лозунги на флагах,
затем, обернувшись к собравшимся на крыльце колхоз¬
никам, воскликнул с возбуждением:
—	Именно массовый энтузиазм! Вот положение!
В поисках места повыше учитель пробирался сквозь
толпу и, наткнувшись на председательскую двуколку,
молча влез, используя ее как трибуну. Иван Федорович
отодвинулся, уступая Степану место.
64

—	Извините, батя,— бросил ему возбужденно учи¬
тель.— Здравствуйте.
—	Здравствуй* Степан,— ответил отец.
Но Степан уже не слышал его и крикнул в народ:
—	Товарищи, мы присутствуем при начале замеча¬
тельного движения, поднятого нашей орденоносной жен¬
ской бригадой, за создание школы-десятилетки в нашем
селе. Что есть наше село Мариинское? Мариинское есть
рядовое село, каких десятки тысяч раскиданы по нашему
Советскому Союзу. Чем же было замечательно и чем сла¬
вилось, товарищи, в прежнее время наше Мариинское
село среди соседних деревень?! А славилось оно, напомню
вам, престольной церковью, царской казенкой, нилов-
ским поместьем да юродивым Колькой Горбунком. И был
у села Мариинского главный свой день в году, а именно
престольный праздник, когда все, что есть наилучтпего в
нашем селе, можно было увидеть как на ладони. Целый
день на колокольне брякали в колокола, и под этот звон
пили мужики царскую водку и ломали друг другу хребты.
Как сейчас помню, в четырнадцатом году одиннадцать
человек в престольный праздник убили насмерть, а шесть
и сейчас ходят калеками.— Учитель секунду помолчал.
Великая тишина стояла на площади. — Чем же теперь зна¬
менито наше Мариинское село? Знаменито оно своим кол¬
хозом, знаменито знатными людьми, среди которых назовем
комбрига Константина Худякова. Вот получил от него
письмо,— и он помахал листком бумаги над головой.—
Нашими девушками-орденопосками, нашим колхозным ак¬
тивом! Чем же еще знаменито ныне наше Мариинское село?
А вот чем, товарищи. Никудышной школой оно знамени¬
то! Как построили кулаки да целовальники церковь на
миллион, школу на копейку, так и живем. А чуть подня¬
лись парнишка или девчонка, то и норовят бежать из села,
потому что здесь им податься некуда, разве что вот в цер¬
ковь, с богами беседовать.
Разнообразный шум прошел по площади, но из мужской
бригады ясно доносились молодые голоса:
—	Верно говоришь, товарищ Лаутин! Верно!..
И сейчас же их поддержало большинство собравшихся.
Старухи на паперти приумолкли.
Стоя рядом с Маней, Степанида озиралась по сторонам;
глаза ее округлились, губы пересохли, видно, что она
взволнована до последней степени. Она беспрестанно оправ¬
ляла на себе платок. Маня склонилась к ней и громко
зашептала:
3	№ 3688
65

—	Скажи ты, Стешка, скажи. Да не задыхайся, горе
мое! — Она оправила на Степаниде сбитый платок. — Ска¬
жи как умеешь! Народ-то ведь весь свой.
Степанида исступленно метнулась глазами по сторонам,
ахнула и, поддерживаемая Маней и Аграфеной, вдруг
поднялась над толпой.
—	Стешка-то! Стешка! — понеслось по толпе.
Глядя перед собой широко раскрытыми глазами, Сте¬
панида сказала сдавленным голосом:
—	Бабоньки...— Голос у нее пискнул и хрипло пре¬
рвался.
Вокруг засмеялись.
—	Тише, вы! — крикнула Маня со своего места, и
так она умела крикнуть, что все послушались и замол¬
чали.
—	Женщины, родительницы! — сказала Степанида, но
на этот раз голос послушался ее.— К чему я и что? —
и она поправила на себе платок.— Женщины, вы не смей¬
тесь надо мной, что я скажу и что вышла я в престол на
работу... А не была я на работе сколько лет... а все по хо¬
зяйству... А теперь вышла,— она вдруг улыбнулась, но
сейчас же как будто испугалась и крикнула: — Я вышла
работать на ту школу! Женщины!.. На ту школу, что учит
вам ребят, но у меня ребят нету... Бог не дал...— И опять
улыбнулась и снова как бы испугалась и крикнула: —
Я теперь скажу. Я сама пойду в ту школу.— Степанида
хотела было уже спуститься, но вдруг вспомнила, оста¬
новилась и сказала совсем легко и без запинки: — Как
мужа моего Ляксандра Иваныча убили в гражданскую,
так осталось от него, от Сани, письмо. Люди мне его пись¬
мо прочитали. А я плачу и думаю: нет, стой, Саня... сама
я твое письмо прочитаю. Да ить где?.. Год за годом я все
в темноте и все в темноте... Так и помру... Но нет! Стой!
Толкнули добры люди... Сейчас пошла я за ту школу,
чтобы научиться, чтобы прочитать то письмо. Так сутки
ли, двое или трое, месяц ли, год, но ту школу я отрабо¬
таю и прочитаю то письмо...
Девушки-комсомолки захлопали Степаниде. Аплодис¬
менты прошли по толпе и закончились на председателе,
который тоже хлопал твердыми своими ладонями, глядя
вниз, в землю.
Весело блестя глазами, учитель смотрел, как двину¬
лись и поплыли над площадью флаги. Комсомольские
бригады выступили в поход за школу.
66

К учителю, запыхавшись, подбежал секретарь комсо¬
мола.
—	В обход пошел? Через голову прыгаешь? — заши¬
пел он.
Учитель, силясь сохранить серьезность, проговорил:
—	Стою на месте.
—	Шутки шутить брось,— дернулся секретарь.
—	Какие же тут шутки? — сказал учитель совсем уже
серьезно. — Мне товарищи дали совет — обопрись на ком¬
сомол, вот этот совет я и стараюсь выполнить.
Секретарь зло сверкнул глазами.
—	Через голову прыгаешь!
Погрозив еще учителю пальцем, секретарь отправил¬
ся нагонять уходящую бригаду.
Председатель весело прищурился ему вслед.
—	Вот, буквально, положение...— сказал он, усме¬
хаясь.— Масса — впереди, а секретарь — позади. Как это
назвать? По-русски будет так: плетется в хвосте у масс!
Вот положение!
К учителю подошел Петя Сорокин.
—	Степан Иванович!..
Видя смущение Петьки, учитель отошел с ним в сто¬
ронку.
—	Слушаю тебя, Петя,— сказал он вежливо.
—	Степан Иванович, неужели невозможно мне вый¬
ти на работу вместе с ребятами? Я как-то не могу в этом
разобраться.
—	Совершенно возможно, Петя, и даже нужно,— лас¬
ково сказал учитель.— Не сомневайся и смело иди. Толь¬
ко я об одном очень прошу тебя, Петя. Надо тебе закон¬
чить одно небольшое, но неприятное дело, и именно то,
с дегтем.
Петя, насупясь, засопел.
—	Ты меня прости, что я вмешиваюсь,— очень мягко
сказал учитель,— но я бы на твоем месте сделал вот что:
пошел бы к Катюшке Фалалеевой и прямо бы попросил у
нее прощения.
Петя молчал и сопел.
—	Я понимаю,— сказал учитель, внимательно глядя
на него,— что это нелегко, но стесняться тут нечего, а
если это гордость у тебя, то она копеечная, ты ее свали.
Вот тебе мой совет. А работать тебе обязательно нуж¬
но.
И, как бы спохватившись, сунул Пете руку и зашагал
по площади.
3*
G7

—	Степан Иванович! — вдруг окликнул его отец.— Ты
куда это направился?
—	В район хочу сходить,— ответил Степан отцу не
останавливаясь.
Отец поспешно задергал вожжами, круто развернул
Комика и, подкатив к сыну, проговорил:
—	То есть что значит — сходить? Это что же, пешком?
Товарищ педагог, это беспорядок! Садись, занимай место,
и мы с Комиком мигом доставим тебя в район.
—	Спасибо,— сказал учитель и занял место рядом с
отцом.
Председатель хлестнул Комика. Комик припустил
рысью по улице.
Катя Фалалеева убирала в избе и, проворно двигаясь,
тихонько скулила какую-то песню. Вдруг она услышала
тихий голос из-за окна:
—	Катя...
Катя обомлела. За окном стоял ее гнусный обидчик,
небезызвестный Петр Сорокин, тиская в крупном своем
кулаке маленький комочек.
Следует оговориться, что братья Фалалеевы после из¬
вестного случая с дегтем всенародно заявили: если этот
паскудник хоть раз появится около их избы, они перело¬
мают ему руки-ноги и уши оторвут. Трепеща за его судьбу,
Катя прижала худенькие руки к груди и проговорила
дрожащим голосом:
—	Петя, братья по двору ходят, ну, если увидят! —
И,; видимо, подражая какой-то бабке, запричитала: — Ах
ты, горе мое, горе, да что же это такое, господи!
Петя, тяжело сопя, перемахнул длинными своими но¬
гами через подоконник и оказался в избе. Он молча су¬
нул Кате пакетик, по поводу которого она сказала извест¬
ную формулу, сопровождающую принятие подарков:
—	К чему это вы тратитесь, Петр Антонович? — и хо¬
зяйственно спрятала кулечек в шкафчик, искоса погля¬
дывая на Петю.
—	Катя,— сказал Петя прыгающим голосом,— я тебе
должен сказать одно слово. Ты сядь, Катя, и послушай
один стих, что я сложил для тебя...
Совершенно подавленная, Катя присела на лавку, а
Петя, развернув сложенный листочек, начал читать свои
стихи, посвященные случаю с дегтем, где разнообразными
обиняками вымаливалось у Кати прощение.
68

Между тем голоса братьев за окном стали приближать¬
ся, и уже можно было различить, как Фалалеевы костили
друг друга из-за исчезнувшей метлы. Катя затрепетала
и схватила Петю за руку.
—	Петя, да уходи же ты скорее! В общем, ни к чему
ото все. Я на тебя обиды не имею, Петя. Уходи только от¬
сюда, ради бога, ведь убьют они тебя.
Но Петя, рыцарски отклонив Катину заботу, продол¬
жал декламировать.
Старший Фалалеев, с любопытством заглядывая со
двора в окно, старался понять загадочную сцену. И тогда
Катя дернула Петю за руку и, шепча: «Прячься, Петя,
прячься»,— свалила его за сундук. Но Петя был долго¬
вяз, и сапоги его недвусмысленно торчали из-за сундука.
Старший брат вошел в избу и, быстро осмотрясь, при¬
ступил к дознанию. Катя уже сидела у окна и, крепко
закусив губу, дрожащими руками подрубала плато¬
чек.
—	Которые девчата на улицу выйдут или куда в гости,
а ты-то как монашка, как монашка,— сказал брат.
—	С вами отдохнешь,— огрызнулась Катя.
Брат еще раз обвел взглядом комнату и, косясь на ро¬
ковые сапоги, пропел омерзительно сладким голосом:
—	Прибиралась ты, Катя, долго, но полной аккурат¬
ности нет. К чему же сапоги-то раскидала?
Катя вихрем рванулась наперерез брату и, закрывая
собой сундук, быстро проговорила:
—	А тебе какая забота? Лежат и лежат...
В окно сунулась заинтересованная физиономия млад¬
шего Фалалеева.
—	Ну-те, братец, пойдите-ка сюда,— пропел старший.
Младший не заставил себя просить и тотчас же появил¬
ся в избе, хитро ухмыляясь.
—	Что же это, братец, вы сапоги-то раскидали?
Младший склонил голову набок и запел в тон стар¬
шему:
—	Сапоги-то будто и не мои, как бы и размером мало¬
ваты. Ну так что ж, что не мои, а мы их приберем.
И склонился, чтобы схватить сапоги, но старший при¬
готовил это удовольствие для себя.
—	Куда?! — грубо крикнул он брату и оттолкнул
его.— Эка дура!
Проворно склонясь, он крепко ухватился за Петины
сапоги и выволок парня из-за сундука, больно стукнув
его при этом головой о стенку.
69

—	Вот он где, жених,— сказал он затем, усаживаясь
на скамейку.— Хорош гусь... Ну и Катька... Ай да Кать¬
ка!..
И вдруг, гневно дернув головой, он скомандовал млад¬
шему:
—	Замкни ее в кладовку!
Младший поволок Катю, та залепила ему по уху, но
силы были неравные, pi вскоре Катин плач донесся уже
из-за запертых дверей кладовки.
—	Ну-с, что же мы с этим будем делать? — сказал
старший младшему.
—	А голову ему порубать, да и дело с концом,— лю¬
безно предложил младший.
—	Эка дура! — сказал старший.— Тоже скажет, го¬
лову порубать. Повесить, и все тут. Тащи вожжи!
Петя смотрел на них без всякого страха, зная, что все
это глумление и не более того.
—Ну-с, жених,— сказал ему старший Фал а леев,— от¬
вечай прямо, ты чего хочешь? Ты что затеял? Ты к Кузьме
Фалалееву в свояки лезешь? Да кто ты есть? Ты в крапи¬
ве найден — крапивино семя! Ты чей сын?
—С-сукин сын! — взвизгнул младший и хлопнул себя
по бедрам, чрезвычайно довольный удачной шуткой. Даже
старший брат на этот раз поддержал его:
—	Именно что так. А матка твоя...
Но тут Петя поднялся во весь свой длинный рост.
—	Замолчи, гнида!..— выкрикнул.— Матку мою не
тронь! — и, трясясь от бешенства, кинулся на старшего
с кулаками. Петька был в этот миг так страшен, что здо¬
ровенный Кузьма Фалалеев невольно отпрянул от него в
сторону. Петька скрипнул зубами и вдруг, гаркнув не
своим голосом: — Сволочи вы, сволочи!..— выскочил в
окно...
Мчался через огороды безродный Петька Сорокин —
бич села Мариинского. А братья Фалалеевы улюлюкали
на два голоса и пронзительно ржали ему вдогонку.
По проселочной дороге неторопливо семенит Комик.
Мягко покачиваясь на двуколке, возвращаются из района
отец и сын Лаутины. Видимо, они только что кончили
некий важный разговор и сейчас молча поглядывают друг
на друга, то хмурясь, то улыбаясь.
Двуколка прогромыхала по мостику, и Степан сказал
отцу:
70

—	Батя, ты поверни к бродпку. Что-то искупаться
потянуло, а ты меня не жди — я пешком дойду.
Отец свернул с дороги к речке, к милой русской реч¬
ке, с ивами и тонкими камышами у берега. Степан выпрыг¬
нул из двуколки. Отец вдруг задержал его за рукав.
—	Одного я тебе, Степашка, не могу простить. Как же
так, чтобы Коська Худяков, сопляк, и именно вырос,
поднялся в комбриги. В небе парит! Вот положение...
Степан, с нежностью глядя на отца, проговорил:
—	Так ведь не всем в небе парить. Один в небе парит,
другой по земле ходит, так оно и бывает.
—	Нет, не понял ты меня,— сказал отец сыну и, сте¬
гнув Комика, затарахтел на своей двуколке по прибреж¬
ным кочкам, выбираясь на дорогу.
Степан, на ходу раздеваясь, подошел к реке и вдруг
остановился в смущении и нерешительности. Из реки
иыходила девушка, и, мельком увидев ее за кустарником,
Степан узнал Аграфену. Заметив Степана, она тоже ос¬
тановилась и присела в воду, так что видна была только
голова ее. Но Степан словно прирос к земле и, вместо того
чтобы повернуться и уйти, все стоял и стоял, глядя на
нее в упор. Аграфена побрела к берегу и села там, неви¬
димая из-за кустов. Раздвинув ветки, она высунула лицо
и сказала Степану:
—	Ну, чего ты уставился? Чего смотришь?
И тут, забыв все, что отделяло его, учителя, от тех вре¬
мен, когда он был просто Степкой Лаутиным, веселым и
смелым парнишкой, чуждым смущения, он сказал ей ка¬
ким-то осипшим голосом:
—	А что такое? Что, тебя убудет, что ли? Вот смотрю
и смотрю.
—	А по мне, хоть как,— дерзко сказала Аграфена и
смело пошла из-за кустов прямо на него.
Степан не выдержал, отвернулся и опустился на землю
совсем рядом с одеждой Аграфены, раскиданной на бе¬
регу.
—	Опять не легче,— сказала невидимая ему Аграфе¬
на,— одеться-то дашь? Или нагишом идти заставишь?
—	Ну, так что, одевайся,— сказал все тем же сиплым
голосом Степан.
И мокрая Аграфенина рука слегка толкнула его в спи¬
ну, потянув из-под него рубаху и юбку. Затем она, оде-
иаясь, поочередно поднимала с травы то одну, то другую
пещь, а он все сидел и кусал травинку, жестко двигая
скулами. Когда она взяла косынку, чтобы повязаться и
71

уйти, Степан взял Груню за руку и притянул к зем¬
ле.
Она не сопротивляясь мягко опустилась с ним рядом,
и так они некоторое время сидели, часто дыша и не глядя
друг на друга.
— Ну, что же делать будем? — с трудом проговорил
Степан, стараясь быть развязным, и попытался улыбнуть¬
ся, но Аграфена не улыбнулась в ответ и промолчала.
Тогда учитель обнял ее за плечи, привлек к себе и поце¬
ловал в губы.
Лаутин-старший ехал в двуколке* глубоко погружен¬
ный в мысли, как вдруг в придорожном кустарнике затре¬
щали ветки. Комик шарахнулся в сторону так, что пред¬
седатель с трудом осадил его. Обернувшись, он увидел
удаляющуюся фигуру Пети Сорокина. Почуяв недоброе,
председатель развернул Комика и пустился вдогонку.
Легко догнав Петю, он выпрыгнул из двуколки и гаркнул
командирским голосом:
—	Стой! Куда? Остановись!
Петя метнулся было в крапиву, но председатель, бу¬
дучи человеком необычайного проворства, настиг его там
и, ухватив за плечи, пригвоздил к земле.
Лицо Пети было залито слезами. Склонившись к нему,
председатель жестко спросил:
—	Ну, что сотворил? Говори сразу!
—	Ничего я не сотворил, дядя Иван, ничего и нисколь¬
ко... вот...
И вдруг, подняв руки, он зарыдал во весь голос.
Горькая жалость стегнула Ивана Федоровича по са¬
мому сердцу. Он поднял Петю, отряхнул приставшие ли¬
стья и пыль и по-отцовски прижал его к груди* Гладя
Петю по вихрастой голове, председатель проговорил:
—	Ну, полно... полно... сынок, полно!
Петя зарыдал еще горше.
Повернув слабо упиравшегося Петю, председатель по¬
вел его к двуколке, усадил рядом с собой и, хлестнув коня,
сказал строго:
—	Ну, объясни все точно, без лишних слов, одним
словом, по-военному.
И снова подхлестнул Комика по толстым бокам.
72

Когда они подъехали к избе Фалалеевых, Петя уже пе¬
рестал реветь и вытирал краем рукава грязные разводы
па лице.
—	Ну, Петра, держись орлом! — сказал председатель
и повернул к избе.
—	Входи, Петя,— громко сказал председатель, пе¬
решагнув через порог.— Здравствуйте, кто здесь живой?
Братья поднялись с лавки навстречу председателю.
—	Что же это вышло и что произошло? Попробуем
разобрать и определить.
Братья молчали.
—	Мне известно, что вы именно нанесли оскорбление
вот товарищу Сорокину. И на что у вас хватило ума —
вот вопрос. Вы парнишку, так сказать, родом попрекнули.
!)то как же понять? А вы кто такие есть? Что вы из себя
хотите изобразить? Светлых ли графов али первых кня-
зей-герцогов, так мы таких били свинцом, так что выгоды
в этом большой нет. А парень пришел к вам именно с по¬
винной, он в вашу пользу стих сложил. Петро, читай им
этот стих!
Братья стояли, переминаясь с ноги на ногу. С сун¬
дучка поднялась Катюша. На лице ее были ясно отражены
разноречивые чувства: с одной стороны, она боялась за
братьев, с другой стороны — за Петю.
—	Здравствуй, Катерина,— сказал ей председатель.—
Слушай и ты... Читай!
И Петя стал читать свой стих, никем уже не преры¬
ваемый. Голос его звучал смело, и сами слова его стали
от этого красивее и важнее. Когда он кончил читать,
председатель помолчал, походил:
—	И вот этого человека вы хотели сжить со света?
Вы на кого подняли руку? Именно на народного поэта
русской земли. Вот положение. Но мы его в обиду не да¬
дим. Мы, может быть, школу-десятилетку для него воз¬
водим на селе! Вот размыслите про это и придите к выво¬
ду. Пойдем, Петя.— И, взяв Петю за руку, он вышел с
ним из избы.
Учитель заперся у себя в комнате. Он сидел за столом,
обхватив голову руками. Перед ним в красивой рамке —
фотография, женский портрет. Глядя на фотокарточку,
на лицо, улыбающееся ему, учитель раскачивался, как
если бы его мучила жестокая зубная боль. Через окно было
видно, как по улице гнали стадо коров. Мать, стоя у во¬
73

рот, смеялась и кричала что-то жившей напротив куме.
Учитель сердито взглянул на веселую уличную жизнь
и опять уставился на портрет. Дверь тихонько приотво¬
рилась, в комнату заглянула Майя.
—	Уйди отсюда! — крикнул учитель.
Маня испуганно спряталась за дверь. А он опять смот¬
рел и смотрел на карточку. Дверь вновь приоткрылась,
и снова высунулась Манина голова, причем на лице ее
было написано, что она готова на все.
—	Степан,— сказала она быстро,— ты как хочешь, но
время на закладку идти. Парод собрался уже поди.
—	Да, да, да...— встрепенулся учитель, и лицо его
перекосилось, как если б зубная боль стала еще сильнее.
Маня жалостно вздохнула и тихо прикрыла дверь.
Учитель поерошил волосы перед зеркалом, нервно одер¬
нул рубаху и, громко стуча сапогами, вышел. Рванул
дверь и оказался на улице.
На дворе Маня разговаривала с Аграфеной. Аграфена,
аккуратная, прибранная, спокойная, улыбалась каким-то
Маниным словам, будто ничего такого и не было и все
оставалось как прежде. При виде Аграфены учитель хо¬
тел было уйти обратно в дом, но тут у него возникло ка¬
кое-то решение, он быстро сбежал с крыльца, подбежал
к девушкам и, крепко ухватив Аграфену за руку, потя¬
нул ее со двора. Аграфена упиралась, но учитель сжимал ее
руку все сильнее и больнее.
—	Живей, пойдем в сельсовет,— проговорил он, за¬
дыхаясь,— да и дело с концом.
При этих словах лицо его выразило такую отчаянную
муку, что душевное его состояние не оставляло никаких
сомнений.
Аграфена собралась с силами и вырвалась:
—	То есть зачем это — в сельсовет?
—	Расписаться, вот зачем,— быстро проговорил учи¬
тель, глядя мимо нее.
—	Ах вот зачем,— усмехнулась Аграфена,— а я-то,
дура, не поняла. Думала, хоронить кого торопишься, а ты,
значит,— расписываться. Только вот что, Степан Ивано¬
вич,— сказала она ему тихо,— никуда я с тобой не пойду,
так что ты зазря себя не беспокой.
Степан вздрогнул и посмотрел Груне в глаза. Странно
улыбаясь, она сказала еще решительнее:
—	Никуда я с тобой не пойду!— И, все еще улыбаясь: —
Ты хоть спросил бы, полюбопытствовал, любят тебя ли,
нет ли?
74

Степан молчал.
—	Эх, учитель, учитель,— сказала Груня тихо.— Че¬
ловек вы будто новый, а рассудили по-старому.— И пошла
было от него, но вдруг остановилась и сказала еще: —
Эх ты, дурачок! И чего ты так напугался? Ты думаешь,
ты со мной шутку сшутил, а вот и нет. Как раз я с тобой
пошутила. Вот оно как.
И пошла от него, пыля по вечерним улицам, и, заки¬
нув руки за голову, запела.
Учитель остался один на самой середине улицы.
Груня повернула к своему двору, взялась за щекол¬
ду. Едва закрылась за ней калитка, как она повалилась
на землю. Испуганные куры шарахнулись в разные сто¬
роны. Она засунула кулаки в рот, чтобы не завыть от горя
в голос, худощавые плечи ее затряслись под кофточкой.
Вдруг она подняла лицо, залитое слезами, и проговорила
сквозь рыдания:
—	Степушка, милый ты мой... Это что же я наделала,
несчастная? — и, уже не в силах больше сдержаться,
завыла в голос...
Коровы прошли. Прошли и ребята-подпаски, щелкая
длинными кнутами и крича:
—	Куды тебя, холера, занесло?..
А Степан все стоял на том месте, где его оставила Гру¬
ня. Сзади послышался знакомый грохот, и в облаках пыли
к нему подкатил секретарь райкома Ремизов.
Секретарь хлопнул учителя по спине.
—	Эй, педагог! Чего стоишь, будто муху проглотил?
День-то у нас сегодня какой! Давай живо на закладку!
Поговорим по пути...
Закладка школы-десятилетки происходила так же, как
происходят все закладки. Секретарь райкома говорил речь,
стоя над небольшой ямкой на месте будущего котлована.
Степан Лаутин стоял неподалеку. На лице его, обра¬
щенном к секретарю райкома, было написано смятение от
разноречивых чувств. Когда Резимов кончил говорить,
к Степану подошел отец и тронул его за плечо:
— Выскажи свое слово!
Степан вздрогнул, одергивая на ходу рубаху, как уче¬
ник на уроке, поднялся на холмик для ответной речи.
75

Маня видела всю сцену, происшедшую между учителем
и Аграфеной, и, снедаемая любопытством, забежала к
Аграфене. Аграфена все еще сидела прямо на земле. Двор
был пуст. Все домашние ушли на закладку, и Груня в
своем одиночестве и горе забыла обо всем. Глаза ее рас¬
пухли от слез, волосы растрепались, полушалок сбился.
Маня тихонько подошла к ней и присела рядом.
—	Груня,— тихо проговорила Маня.
—	Что, Манюшка?
—	Что промежду вами произошло?
Груня молчала.
Маня взволнованно старалась заглянуть Аграфене в
глаза, обнимала ее, но та отводила глаза в сторону, прятала
лицо.
—	Ты ему высказала? Да? Да? — пытливо шептала
Маня, склоняясь к Груне.— Открылась? Да?
—	Ой, Манюшка! — тяжело вздохнула Груня.
—	А он насмеялся над тобой, да? — не унималась
Маня.
Груня коротко взглянула на нее запухшими от слез
глазами.
—	В сельсовет позвал расписаться.
—	Что ты? — отпрянула Маня. Помолчала. Видно, что
ее ум напряженно работает и не может разобраться в про¬
исшедшем.
—	Значит, разлюбила его, да? — опять торопливо
зашептала она.
Груня глубоко, по-детски вздохнула, слезы снова на¬
полнили ее глаза. Маня шмыгнула носом и крепко обхва¬
тила Груню за плечи. Теперь она все поняла и плакала
и улыбалась сразу.
—	Это ты от гордости, Груня, да? — проговорила она
торжественно дрогнувшим голосом.— От гордости, да? —
и еще крепче обняла подругу.
Груня прижалась к ней, и так они помолчали некото¬
рое время.
—	Никого теперь никогда не полюблю,— сказала Гру¬
ня страстно.— Никого мне не надо! А его и видеть не хочу.
Пройду и отвернусь.
Маня, утирая слезы, поддакивала:
—	И верно, Груня, и верно, на черта он нам сдался! —
и крепко целовала подругу то в щеку, то в глаза.
Груня подняла с земли полушалок, встряхнула его,
закинула на плечи и с неожиданной твердостью прого¬
ворила:
76

—	Я теперь в ученье пойду до полной учености.
Маня вдруг усмехнулась.
—	Так ведь учиться у него же придется, Груня.
—	Ну, так что ж? — возразила Груня, и губы ее едко
покривились.— Учитель он, говорят, даже очень хороший.
—	Да уж куда лучше,— гордо сказала Маня.
—	Ну вот, и пускай учит,— проговорила Аграфена.
—	Мы вместе у него запишемся,— предложила Маня,—
и пускай учит.
—	Да,—согласилась Груня,— а мы с тобой ловкие,
мы до всего дойдем, до полной учености.
—	Ну, уж это как водится! — подтвердила Маня.
Подруги обнялись, скрепляя объятием клятву.
Времена изменились — у подъезда райкома партии ста¬
ло больше «газиков». Однако среди ожидающего транс¬
порта легко было распознать хорошо известную нам Ма¬
риинскую двуколку, запряженную не менее знаменитым
Комиком.
В кабинете секретаря, товарища Ремизова, сидел учи¬
тель. Он одет как-то совсем иначе, чем прежде, как-то
взрослее и покойнее. Светлые парусиновые брюки, пару¬
синовые штиблеты, рубашка по-прежнему распахнута у
шеи, но шея немного располнела, а в глазах светится по¬
кой человека, хорошо знающего свое дело и место. И, по¬
жалуй, глядя на него, можно сразу определить, что он
именно учитель, народный, сельский учитель. Так стал
он выглядеть через несколько лет работы в селе Ма¬
риинское.
Секретарь райкома тоже изменился. Седина появи¬
лась в волосах, но улыбка и горячность остались прежние,
и сейчас он, хитро улыбаясь, говорит учителю:
—	Что же ты, Степан, гостей назвал, а от меня утаил.
Как-то это не по-товарищески.
Учитель, немножко смутясь, говорит Ремизову:
—	Видишь ли, Саня, собственно, у меня не было уве¬
ренности. Я долго не получал ответа.
—	Да что уж там,— улыбается секретарь,— я и то
сведения получил, и еще имею одно сведение на твой счет.
Учитель, окончательно смутившись, махнул рукой.
—	Пустяки это,— сказал он,— досужие толки...
—	Ну нет,— хитро прищурился секретарь.— По та¬
ким вопросам досужих толков у нас не бывает. Тут, брат,
дело серьезное.
77

И, встав из-за стола, он обнял Степана за плечи и за¬
смеялся, заглядывая ему в глаза.
Лаутин тоже засмеялся, и так они некоторое время сто¬
яли друг против друга, смеясь тому, что они оба знали
и что было еще секретом.
—	Ладно,— сказал учитель,— только прошу тебя, не
подводи и езжай следом за мной, а то в школе уже волнуют¬
ся. Все же такой день...
—	Буду,— сказал секретарь,— следом за тобой буду.
Когда учитель вышел из райкома, в двуколке уже си¬
дел Петр Сорокин, не то чтобы выросший, но тоже сильно
изменившийся. Петя получал учебники для школы, они
лежали туго перевязанной стопкой у него в ногах. Учи¬
тель молча уселся на свое место и дернул было вожжами,
но Петя вдруг спохватился и удержал его.
—	Погодите, Степан Иванович,— сказал он,— мы еще
Николая прихватим.
—	Ладно, прихватим,— согласился учитель, и они ста¬
ли ожидать Николая.
На досуге Петя внимательно рассматривал учителя и
вдруг, вздохнув, сказал очень серьезно:
—	А все-таки стареем мы с вами, Степан Иванович.
—	Неужели? — машинально ответил учитель, погру¬
женный в свои мысли.
—	Да уж факт,— сказал Петька и посвистал немного.
Потом он опять обернулся к учителю.— Степан Ивано¬
вич,— сказал он,— вот что я хочу у вас спросить: правду
ребята толкуют, будто вас выдвигают в депутаты?
—	То есть в кандидаты? — поправил учитель.
—	Ну, в кандидаты,— согласился Петя.
—	Нет, неправда,— сказал учитель.
Петя облегченно вздохнул.
—	Ну вот, я же говорил...
—	А что, разве не гожусь, разве уж совсем не гожусь?—
заинтересовался учитель.
—	Нет, не то чтобы совсем,— неопределенно промол¬
вил Петя,— но все-таки чудно как-то.
Учитель задумчиво улыбнулся.
—	Не столько ты взял своей красотой, Петя,— по¬
дошел к двуколке Николай Зуев,— сколько ты взял, Петя,
своей вежливостью.— Сказав это, Николай поздоровался
с учителем и присел на край двуколки.
78

—	Он полагает,— сказал Николай,— что депутаты
должны быть только военные, верно? — спросил он Петю.
—	Не только... но в большинстве случаев,— ответил
Петя сконфуженно.
—	Вот как? Подумайте, какая странная мысль,— ска¬
зал учитель.— Но мне кажется, что это не совсем так,—
и он вдруг громко и весело засмеялся.
Петя смутился. Учитель хлестнул Комика, и они по¬
катили.
Когда они въехали в свою деревню, улица была пол¬
на народу. Празднично одетые люди шли на торжественный
выпуск школы-десяти летки. Учителю кланялись со всех
сторон:
—	Здравствуйте, Степан Иванович.
—	Здравствуйте,— говорил учитель, привычно под¬
нимая фуражку.— Здравствуйте.
Подъехали к школе. Новое здание школы стояло на
пригорке, сверкая на солнце всеми шестьюдесятью окна¬
ми своих трех этажей. Перед фасадом были высажены тон¬
кие стволики фруктовых деревьев, трогательно подвязан¬
ные бантиками. Между ними красовались расцветающие
клумбы.
Учитель вылез из двуколки и вошел в школу. Он про¬
шел по школьным коридорам, через зал, увешанный пор¬
третами вождей и мудрецов, через комнату отдыха и класс¬
ные комнаты и вошел в свой кабинет, кабинет директора
школы.
На столе его ждали два письма и телеграмма. Он
вскрыл телеграмму. Там было всего два слова: «Лечу
Костя».
Учитель быстро оглядел конверты, рассчитывая уви¬
деть знакомый почерк, но, видимо, разочарованный, ска¬
зал себе:
—	Вот как, даже и не написала. Вот как...
Затем он открыл ящик, вынул оттуда известную нам
карточку, поставил на стол и, привычным движением смах¬
нув пыль со стекла, посмотрел в веселые девичьи глаза.
—	Так-то,— повторил он,— так-то...
Разрывая на ходу конверты, учитель вышел из кабине¬
та и пошел по коридору мимо классов, где шли экза¬
мены.
Проходя мимо класса с надписью «Школа для взрос¬
лых», учитель остановился и заглянул в стекло.
79

На первой парте сидели братья Фалалеевы. Лица их
были торжественны и напряженны.
У доски Степанида отвечала толстой учительнице. Слов
не было слышно, но по выражению лица чувствовалось,
что Степанида сбилась. Учительница терпеливо ждала.
Ждал и учитель, стоя у двери. Он вытянулся на носках,
поза его была утомительна и неудобна, но он не замечал
этого. Степанида вспомнила что-то нужное, широко улыб¬
нулась и ответила урок.
Учительница удовлетворенно кивнула и вслед за ней
кивнул и учитель.
—	Прекрасно,— сказал он себе,— прекрасно! — и по¬
шел дальше по коридору.
В классе, где шли торжественные экзамены выпуск¬
ников, собралась вся сельская власть. Тут же присутст¬
вовал и председатель Иван Федорович. Экзаменаторы и
почетные гости расположились за длинными столами.
Когда учитель вошел, весь класс встал, бесшумно и
стройно. Приподнялись и педагоги за столом, освобождая
место директору. Отец весело блеснул глазами, очевидно,
довольный этим знаком уважения, однако сам не поднял¬
ся, а только поерзал на стуле, дружелюбно сказав сыну:
—	Здравствуй, Степан Иванович.
Учитель занял свое место, и экзамен продолжался.
У доски стоял Петя Сорокин. Испытание шло по исто¬
рии. Это была специальность директора, и он с глубоким
интересом прислушивался к ответу Сорокина. Петя рас¬
сказывал о войне Алой и Белой розы, отвечал он стройно
и грамотно.
Председатель Иван Федорович не удержался и, скло¬
нясь к сыну, громко прошептал ему на ухо:
—	Вот, черт, бреет... интересный факт.
Директор молча кивнул.
—	Шумилина Аграфена...— сказал историк, когда
Петя уселся на свое место. Аграфена предстала перед
столом экзаменаторов. Особенная тишина воцарилась в
классе. Аграфена была способнейшей ученицей. Ее от¬
вета ждали с равным интересом и ученики и экзаменаторы.
—	Пожалуйста...— сказал историк.
Аграфена вытянула билет и коротко взглянула на него.
—	Крестьянская война в Германии...— прочитала она
и обвела взглядом сидящих за столом.
Председатель Иван Федорович шумно откашлялся и
поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Лицо его стало
серьезным и важным.
80

—	Так...— сказал он.
Сын слегка покосился на него, и председатель несколь¬
ко смутился.
—	Пожалуйста...— сказал историк.
И Аграфена начала:
—	Крестьянская война в Германии, значит,— вздох¬
нула она,— есть поучительный факт истории, являющий¬
ся важнейшим уроком в деле развития крестьянского дви¬
жения Средней Европы...
С глубоким вниманием учитель слушал ответ Аграфены.
Председатель Иван Федорович, опершись о стол, смотрел
на Аграфену не отрываясь. Груня рассказывала о жестокос¬
тях феодалов с искренним волнением, все больше и боль¬
ше захватывая рассказом и учеников и экзаменаторов.
Но вот Степан прервал ее:
—	Так... ну, а кого вы можете назвать из людей, воз¬
главлявших крестьянскую революцию и войну?
—	А Томас Мюнцер! — сказала Аграфена.— Этот мо¬
лодой человек, сам из крестьян, он, конечно, поднял
крестьян и плебеев против имущего класса, он же и
возглавил крестьянское движение...
—	Ну, так... А еще какое имя вспоминается вам в этот
период истории? — опять прервал ее Степан.
Аграфена помедлила секунду и вдруг спохватилась:
—	Да Лютер же!
—	Правильно, Лютер,— сказал Степан.— И что же
он?
—	Ну,— сказала Аграфена,— этот показал, на что
способна мелкая буржуазия.
—	Буржуазия ли? — спросил учитель истории.
—	Ну, бюргерство,— отозвалась Груня.— Лютер про¬
шел весь путь, хорошо известный нам по нашей русской
буржуазии. В свое время Лютер, возбуждая народ, во¬
пил: обрушимся, говорил, нападем на папу, кардиналов,
на всю свору римского содома, омоем наши руки в их кро¬
ви. Но едва народ пришел в движение, едва народ стал
представлять реальную силу, как Лютер сразу же пе¬
ретрусил, сразу же изменил народным элементам движе¬
ния в пользу, конечно, бюргерской, дворянской, княже¬
ской его части.
—	Правильно! — сказал Степан Иванович.
—	Вот, черт, бреет! — воскликнул председатель Иван
Федорович.— Интересный факт!
—	Батя! — Степан остановил отца.
81

—	Да...— продолжала Аграфена.— Когда крестьян¬
ское восстание охватило всю страну, Лютер не задумался
протянуть руку — кому? Да тому же папе римскому,
чтобы призвать всю эту свору к уничтожению лучших лю¬
дей страны, и Томаса Мюнцера — в первую голову.
И вот...
—	Ну, ну! — поторопил Груню Иван Федорович.
—	И вот чего,— продолжала Груня,— он тогда за¬
пел: «Теперь их, говорит, крестьян-революционеров, нуж¬
но бить, душить и колоть тайно и открыто, уничтожать,
говорит, как бешеных собак». Вот уж именно, что сам —
бешеная собака!..
—	Да, да, слушаем,— сказал учитель истории,— слу¬
шаем...
—	Нет, я так скажу,— увлекалась все более и более
Аграфена,— особенное предательство сопутствовало все¬
му течению революции, всей гражданской войне. Возь¬
мите чрезмерную доверчивость крестьян к этим бюргерам,
феодалам, к таким типам, как некий Георг Трухзес, этот
Альба крестьянской войны, по определению Энгельса...
—	Минуточку,— прервал ее историк.— А кто это Аль¬
ба?
Аграфена без промедленья выпалила:
—	Герцог Альба — кровавое чудовище, по приказу
Филиппа Второго испанского огнем и мечом прошедший
по странам Средней Европы, самый жестокий человек
того времени.
Учитель молча кивнул.
—	Так вот, этот Георг Трухзес,— продолжала Агра¬
фена,— возглавил разгром крестьянского движения, поль¬
зуясь темнотой крестьян. Он же не гнушался никакой
подлостью, он захлебнулся в крестьянской крови. Энгельс
так описывает падение города Бетлиигена...
—	Ну, это какой такой? — спросил Иван Федорович.
—	Город Бетлинген — это такой крестьянский го¬
род был.
—	Ага! Так, так,— кивнул Иван Федорович.
—	Георг Трухзес предложил объединенным отрядам
Геуса Гербера, еще Фейербахера и Яшки Рорбаха переми¬
рие. Ладно. Те поверили, а он двенадцатого мая одна ты¬
сяча пятьсот двадцать пятого года и напал на них.
—	Напал! — воскликнул Иван Федорович.
—	Напал,— подтвердила Груня.— Застигнутые врас¬
плох отряды, конечно, отважно защищались, но были
преданы еще раз. Кем?
82

—	Ну, ну, ну,— торопил Груню председатель Иван
Федорович.
—	Да конечно же, бюргерами, открывшими город.
—	Ну, ясно! — отозвался председатель.
—	Трухзес устроил кровавую баню. Вожди отрядов
бежали, лишь Яшка Рорбах не оставил свой отряд и вмес¬
те с ним попал в руки к палачам. По приказанию Трухзе-
са он был привязан к столбу, обложен дровами и зажарен
живым на медленном огне, а сам Трухзес пировал тут
же, услаждая взор свой этим рыцарским зрелищем...
Иван Федорович гневно стукнул ладонью по столу.
—	Такая же судьба ждала и самого Томаса Мюнцера.
Он был разгромлен Трухзесом. Из восьми тысяч его отря¬
да было уничтожено пять тысяч человек. Томас Мюнцер,
раненный в голову, был подвергнут страшным пыткам и
затем обезглавлен.
Помолчав немного, Аграфена добавила:
—	Ему было всего тогда двадцать восемь лет... Вот
что сделали.
Иван Федорович не выдержал и, вновь хлопнув ла¬
донью по столу, страстно воскликнул:
—	Какая подлость!.. Это сколько же покрошили тру¬
дового крестьянства!
В классе произошло некоторое замешательство, но
председатель не унимался.
—	А в силу чего? — кричал он.— В силу чего, задаю
я вопрос? — И тут же ответил: — В силу того, что герман¬
ское крестьянство не сумело связаться с рабочим классом.
Вот положение!..
—	Батя, успокойтесь,— вмешался Степан Иванович.—
Не было тогда рабочего класса...
—	Этого не может быть! — яростно гремел предсе¬
датель.
—	Тем не менее это факт,— сказал учитель.— Сядьте,
батя, подождите минуту.
—	Нет, стой! — не унимался председатель.
—	Иван Федорович,— сказала Аграфена,— они верно
говорят, не было рабочего класса, вот и Фридрих Энгельс
тоже указывает...
—	Груня верно говорит,— подтвердил Ремизов,— не
было рабочего класса.
—	Ну, уж не знаю, как у них там было,— растерялся
председатель,— что-то не верится, но скажу только одно,—
Иван Федорович овладел собой,— и подчеркиваю тот факт,
что именно доверяли... Кому доверяли! Вот вы, моло¬
83

дежь,— привычным ораторским голосом крикнул он клас¬
су,— вы этого не знаете, но доверяли — доверяли поме¬
щику... Но перестали доверять и разгромили тот класс
эксплуататоров начисто, раз и навсегда.
—	Вот это вы верно, батя,— поддержал его Степан.
—	Да уж верно...— сверкнул глазами председатель.—
Извиняюсь, конечно...— и, несколько уже успокоенный,
уселся на свое место.
В наступившей тишине послышался отдаленный, едва
различимый звук. Вскоре звук стал очевидным гулом мо¬
тора. К Мариинскому летел самолет.
Село Мариинское лежало не на пути воздушных пере¬
летов, самолет появился над селом впервые. Чрезвычайное
волнение отразилось на лицах.
Больше всех взволновался сам Степан Лаутин, ибо
он знал, что это за самолет и кто в нем летит.
Звук мотора был где-то совсем рядом, здесь, над ули¬
цей, и все же никто не трогался с места; все смотрели на
него, на учителя. Волнуясь, он поднялся и сказал:
—	Товарищи, очевидно, придется прервать...
Расталкивая парты, опрокидывая стулья, все устре¬
мились к окнам, педагоги не отставали от учеников.
А сам директор школы первым выпрыгнул в окно, за ним
последовали ученики, и учителя, и приглашенные гости
вместе с председателем Иваном Федоровичем.
По улице бежали дети, взрослые выглядывали из окон
изб и, не видя еще самолет, тоже выскакивали на улицу.
И вот, когда шум перерос в рокочущий рев, быстрая тень
промчалась по улице. Мальчишки завизжали, старухи ша¬
рахнулись к воротам, и все живое устремилось в сторону
выгона, где, по-видимому, снижался самолет.
Учитель одернул на себе рубашку, молодцевато вски¬
нул голову и тоже побежал. По пути его обогнал
Петя.
—	Степан Иванович! — кричал он, задыхаясь.— Сте¬
пан Иванович! — Округлив глаза, он показывал на что-то
руками и мчался дальше, раскачиваясь на длинных своих
ногах.
Степан не выдержал и захохотал, преисполненный
неизъяснимого чувства радости и силы.
Сбегая с пригорка к выгону, он увидел, как из оста¬
новившейся серебряной машины вылезала на траву зна¬
комая фигура. Учитель, забыв свое положение и возраст,
бежал первым, обгоняя младших школьников. Невдалеке
от самолета его нагнал отец.
84

—	Не торопись, сынок, наперед батьки! — кричал он
сыну на ходу.— Тут сейчас поважнее тебя люди калякать
будут! — И, подбежав к летчику, который, чертыхаясь,
стаскивал с себя узкий шлем, председатель протянул к
нему руки, полный разноречивых чувств, снедаемый чер¬
ной завистью и величайшей гордостью за славу своей
деревни.
—	Константин Алексеевич,— говорил он,— товарищ
комбриг... Это за что же нам радость такая? Такой почет...
—	Какой там почет, дядя Иван,— конфузливо отма¬
хивался летчик, между тем как к нему под руки вели со¬
гнутую вдвое древнюю старуху. Летчик присмотрелся и
вдруг весь подался вперед.
—	Мамашеньку свою признаете? — суетился предсе¬
датель, подталкивая старуху к сыну.
—	Костя, — прошептала старуха беззубым ртом и вдруг,
освободившись от поддерживающих ее людей, поклони¬
лась сыну в ноги.
—	Ну что вы, мама, стыдно вам,— с трудом прогово¬
рил летчик, и губы у него неожиданно задергались.— А и
постарела же ты, маманя! — И вдруг улыбнулся.— А ведь,
поди, и я не помолодел.— И, склонившись к старушке,
поцеловал ее.
Председатель отошел в сторонку, борода у него дро¬
жала.
—	Это за что же такое счастье людям,— прошептал
он,— в силу чего и почему? Вот положение,— и он украд¬
кой взглянул на сына взглядом, полным горечи, оценивая
его штатский ничтожный вид.
Сын стоял чуть в стороне, не сразу приметный в воз¬
бужденной толпе, наседавшей на самолет, но летчик, про¬
должая обнимать свою старую мать, все искал кого-то
взглядом, наконец нашел и, оставив мать, двинулся с про¬
тянутыми руками к нему, к учителю, к Степану Лаутину.
Люди расступились перед ним. Степан тоже пошел к
нему навстречу.
—	Степан...— сказал летчик, приближаясь к нему.
—	Здравствуй, Костя,— сказал Степан, спокойно улы¬
баясь.— Все-таки, значит, прилетел.
—	Как сказано, Степа.— Но, прежде чем они успели
обняться, летчик вдруг спохватился и крикнул: — Что
ж это я?.. Из головы вон... Товарищи! — крикнул он
народу, поворачиваясь к учителю спиной, и, по шуму тол¬
пы поняв, что все хотят его видеть, быстро протиснулся
к самолету и поднялся на подножку.— Товарищи! — крик¬
85

нул он.— Разрешите сообщить вам великую новость, ве¬
ликую радость! Среди нас присутствует кандидат в депу¬
таты Верховного Совета СССР. Этот товарищ, ваш одно¬
сельчанин, мой земляк,— товарищ Степан Иванович Ла-
утин. Вот он тут, перед вами! — и спустился с самолета
в толпу.
Иван Федорович завертелся на месте, голова у него
пошла кругом, он метнулся к секретарю райкома и забор¬
мотал, никак не находя нужных слов:
— Товарищ Ремизов, Саня, друг, почему, в силу чего
и как именно, такое положение... Товарищи! — вдруг крик¬
нул он и проворно забрался на самолет.— Товарищи, это
же мой, именно мой сын. Вот положение! — сказал он,
и все захлопали ему, его большой радости, и вместе со
всеми захлопал и его сын — будущий депутат Степан Ла-
утин.
И пошло веселье. Три баяниста играли «Подгорную».
Уже раздался круг, но еще никто не плясал, вероятно,
потому, что все немного стеснялись знатного гостя. Сам
комбриг Худяков стоял в кругу и весело что-то говорил,
склоняясь то к парням, то к девчатам. Затем, выйдя на
круг, он громко крикнул, покрыв переборы баяна:
—	В чем же дело? Неужели перевелись плясуны на
Мариинском селе? А в наше время, помню, славно пля¬
сали.
—	А ты заведи, сынок,— сказал дед Семен.— Они тебя
пужаются.
Вокруг засмеялись.
—	А что же меня пужаться? — сказал Худяков.— Я
ведь, одним словом, здешний. Эй, была не была! — и вдруг
обернувшись к Мане, которая смотрела на дорогого гостя
с нескрываемым восхищением, взял ее за руку и вышел
в круг.— Ты чья же это, красавица? — спросил он на
ходу.
—	Лаутина Мария,— сказала Маня, давясь словами,
как на уроке,— то есть Зуева,— поправилась она и сму¬
тилась до слез.
—	В общем, Маня,— определил комбриг.— Ну, Маня,
подсобляй! — и так ударил каблуком, что только пыль
пошла кругом.
Старики одобрительно засмеялись.
—	Ай, Константин! Именно, что нашенский Костька.
Комбриг плясал с чрезвычайным увлечением. Он стла-
86

лея перед Маней в низкой присядке, и вертелся волч¬
ком, и шел на нее с мелким притопом, и отступал, присе¬
дая. Увлеченная его необыкновенным танцем, Маня не
отставала, и все с восхищением смотрели на эту пре¬
красную пару. Комбриг трижды обернулся вокруг себя,
ударил ногою о землю, затем низко поклонился Мане и
пошел с ней под руку, как всегда водилось по плясовой
традиции села Мариинского, в толпу.
Они прошли мимо мужа, и Маня, желая оказать ему
внимание, сказала:
—	Коля...
—	Что?
Но Маня не имела что сказать, ибо слушала в это вре¬
мя, что говорил, склонясь к ее уху, комбриг.
Коля проводил ее взглядом и, резко обернувшись к
баянистам, скомандовал:
—	Ребята, давайте мою...
Баянисты грянули новую плясовую, круг раздался по¬
шире, и Николай вышел на середину.
—	Коля, али не забыл? — прокашлял старик Семен.
Николай не ответил, стукнул ногой о землю и сделал
шикарный перебор. Затем, окинув взглядом собравшихся
девушек, он вывел за руку Груню, похорошевшую и как
бы выросшую, поклонился ей и начал плясать. Что он
танцевал хорошо, было известно по всему району, но так
Николай Зуев не танцевал еше никогда. Комбриг, все еще
держа под руку Маню, выбрался поближе к кругу и стал
прихлопывать в ладоши. За ним стали прихлопывать все,
убыстряя и убыстряя темп, и, когда вдруг Николай обо¬
рвал танец, все ахнули и громко захлопали замечатель¬
ному плясуну.
—	Ай да Николай! — сказал председатель Иван Фе¬
дорович.— Поддержал комсомольское звание!
Едва переводя дыхание, Николай вышел из круга,
весь пылающий от азарта пляски. Комбриг задержал его.
—	Стой! — сказал он ему.— Стой, товарищ, ты не Зу¬
ев ли Николай?
—	Зуев,— сказал Николай.
—	Так, товарищ Зуев, ты же летчик, тебе же в летчики
надо.
—	Коля,— сказала Маня, сияя гордостью за мужа.
—	Простите, Маня,— сказал комбриг,— у нас с ва¬
шим мужем небольшой разговор.
И, обняв Николая за плечи, он отвел его в сторону
под завистливые взгляды окружающих.
87

Между тем в кругу уже начали лансье. Худяков, взяв
под руку Степана, вывел его на круг, как бы предлагая
ему выбрать даму. Степан остановился взглядом на Груне,
которая равнодушно смотрела куда-то в сторону, подошел
к ней и пригласил ее в пару. Она ждала этого приглашения,
и равнодушный вид мигом слетел с нее. С наивной готов¬
ностью она протянула ему руку. Степан вывел ее на круг.
Начали танцевать, и опять, как когда-то на Маниной
свадьбе, пары выходили друг перед другом, притопывая,
расходились, менялись кавалерами и дамами и сходились
вновь.
Между Степаном и Груней во время танца произошел
важный разговор.
—	Степан Иванович...— сказала Груня, но сейчас же
новая пара раздвинула их. Чрезвычайно волнуясь и даже
путая фигуры, Степан нагнал Груню и, крепко обхватив
ее за талию, спросил:
—	Что вы хотели сказать, Груня?
—	Теперь, наверно, важный станете, не посмотрите
на нас...
И опять их разъединили. Груня исчезла на миг, кру¬
жась с Худяковым. Но вот она появилась вновь, и, страшно
торопясь, Степан проговорил, стараясь быть услышанным
только ею:
—	Ну что вы, Груня, как вам не стыдно? Не ожидал
я от вас таких слов.
—	Да что уж там,— сказала Груня и отвернулась.—
Уедете в Москву, там найдете свое счастье.
—	Ну что вы, Груня, право. Что же мне еще искать!
И это мое счастье пережить трудно.
—	Так ли, так ли, Степан Иванович? — сказала Гру¬
ня, и их опять разъединили.
—	Верьте, Груня,— сказал Степан, вновь соединив¬
шись с ней.— Разве я вам врал когда-нибудь?
—	Не надо про это,— сказала Груня строго.
Затем они замолчали, и их разъединили вновь.
Но сейчас же, путая фигуры, Степан устремился к ней
и быстро заговорил:
—	Груня, поверьте мне хоть один раз! Тут, здесь я
свое счастье нашел. Тут, здесь я и останусь на всю жизнь.
—	Вот как? Значит, наши пути-то разошлись,— ска¬
зала Груня, вдруг прямо взглянув ему в глаза. Грустная
улыбка мелькнула на ее губах.— Значит, здесь остане¬
тесь, Степан Иванович,— сказала она, торопясь,— а я
вот в Москву еду, дальше учиться.
88

Степан остановился ошеломленный, не находя слов,
смешав весь танец. Худяков схватил его за руку и ловко
передвинул по кругу, стараясь восстановить нарушенную
фигуру. Лаутин опять с упорством одержимого устремил¬
ся к Груне и сказал наконец, выдавив из себя:
—	Поздравляю вас, Груня, с этим. Желаю успеха вам
и счастья.
И вдруг повернулся и пошел вон из круга, из толпы,
ни на кого не глядя.
Груня догнала его, взяла под руку.
—	Вот какой вы кавалер,— сказала она, глядя под
ноги,— бросили свою барышню, нет того, чтобы до дому
довести. Ну, так я вас сама теперь провожу. У нас ведь
все не как у людей.
Молча они дошли до лаутинской избы.
—	Когда же едете, Груня? — спросил Степан охрип¬
шим голосом.
—	Завтра утром, Степан ИваЕЮвич. Вместе с Манюш-
кой и уедем.
—	Счастливого пути вам,— сказал Степан, глядя мимо
нее.
—	Спасибо,— ответила Груня*
Опять помолчали.
—	На прощание скажу вам одно,— проговорил Сте¬
пан, с трудом подбирая слова,— вот ведь что получилось.
Учил я вас,— и вдруг улыбнулся,— учил, а вышло, что
вы меня научили, и теперь вы как бы учительница, а я
ученик. Только неспособный,— сказал он, помолчав,— не¬
удачный, одним словом.
Груня молча посмотрела на него.
Степан протянул руку, Груня пожала ее, и они рас¬
стались.
В эту ночь уезжающим не хотелось спать. В Маниной
горенке подруги собирались в Москву. Керосиновая лам¬
па освещала их лица, склонившиеся над фанерными ба¬
ульчиками. На постели разложены платья, белье, книжки.
Предотъездная лихорадка уже охватила их, они вновь
и вновь пересматривают и перекладывают вещи.
В избе, в комнате учителя, тоже не спят. Сам учитель,
уже без сапог, стоит посреди комнаты. Худяков, тоже без
сапог, сидит на застланной постели. Ворот его рубахи
расстегнут.
Друзья разговаривают.

Уезжают...— говорит Худяков.
—	Обе мои отличницы уезжают — и сестра Маня и
Аграфена Шумилина.
—	Это которая же Аграфена?— спрашивает Худяков.—
Не та ли, с которой ты лансье танцевал?
—	Та самая...— ответил Степан и почему-то смутил¬
ся.
—	Между прочим, интересная женщина...— заметил
Худяков и пытливо взглянул на учителя.
—	Да...— сказал Степан и, выдержав взгляд друга,
попытался улыбнуться, но улыбка у него не вышла.
—	Степан, Степан! — сказал Худяков, поднимаясь с
постели. Он крепко стиснул его за плечи и заглянул в
глаза.— Как же так?
—	А вот так...— устало сказал Степан.— Не пользуюсь
взаимностью.
—	Степан! — воскликнул Худяков.— Не узнаю тебя...
Что за ответ? Надо добиться, надо приложить усилие...
—	Ах, Костя, друг...— проговорил Степан с трудом.—
Слишком легко я однажды добился, для того чтобы поте¬
рять на всю жизнь...
—	Прости, Степа, кажется, вторгся... Виноват! — вни¬
мательно глядя на друга, проговорил Худяков.
—	Ничего, ничего, Костя, — сказал Степан. И оба за¬
молчали.
—	Да, между прочим...— вспомнил вдруг Худяков,—
имею передать тебе привет...
—	Привет? — переспросил Степан.
—	Да, так и сказала: «Увидите,— говорит,— пере¬
дайте привет».
Худяков растянулся на постели с видимым удоволь¬
ствием и сказал:
—	Ты меня извини, Степан... Я вздремну немножко.
Степан сел у окна и остался наедине со своими мыс¬
лями.
Ночь. Село угомонилось. Все спит кругом. Спит при¬
рода, спят люди и животные. В свете луны видно, как на
пустую, спящую улицу вышли откуда-то с поля двое.
Это Николай Зуев и Петька Сорокин. Когда они порав¬
нялись с лаутинской избой, Николай прощально помахал
Петьке рукой и проговорил:
—	В общем, решил я, Петька...
—	Ну? — не поверил Петька.
90

—	Да, твердо и окончательно,— сказал Коля и вошел
в избу.
Маня ждала его в темных сенях. Томимая созревшей
любовью, она бросилась к нему на шею, поцеловала ку¬
да-то мимо губ, в подбородок и спрятала лицо у мужа на
груди.
Николай мягко высвободился из ее объятий и сказал
тихо:
—	Ты, Маня, сейчас меня не шевели. Я сейчас человек
не свободный. Я себя в летчики готовлю.
И, сказав так, важно прошел было мимо Мани в свою
горенку, но Маня удержала его.
Груня пела за стеной:
— «Серый камень, серый камень,
Серый камень — семь пудов.
Ой, серый камень столь не тянет,
Сколь проклятая любовь...»
Сидя у окна, Степан слышал ее голос, и улыбался,
и хмурил брови, борясь с разноречивыми чувствами, тес¬
нящими грудь.
Вдруг он поднялся и, совсем как отец, хлопнул ла¬
донью по столу.
—	Пусть!..— воскликнул он.— Скажу все, как есть.
Пусть ответит раз и навсегда.
—	Правильно! — воскликнул Худяков и даже при¬
сел на постели.
—	Что ты, Костя? — испугался Степан.
—	Говорю, правильно,— повторил Худяков.— Как
сказал, так и делай... Дуй!.. Живо!
—	Полагаешь? — задержался Степан у двери.
—	Бесспорно! — категорически заявил Худяков.
И Степан вышел из комнаты.
В сенях он наткнулся на странную пару.
Маня целовалась с мужем в темном углу меж сетей.
Степан смущенно шарахнулся от них, но они как будто
его даже и не заметили.
Тихонько он постучался в горенку, и Грунин голос
сказал ему:
—	Войдите.
Он вошел.
Груня сидела на корточках перед уложенным уже че¬
моданом. При его появлении она поднялась ему навстречу.
Он протянул к ней руки и проговорил тихим, вздра¬
гивающим голосом:
91

—	Груня, простите меня... Я не могу так расстаться.
Скажите только одно слово: да или нет?
—	Степан Иванович,— сказала Груня, тихонько от¬
водя его руки.— Опять вы торопитесь, Степан Иванович!..
Один раз погорячились — и хватит. Проверьте себя... Бу¬
дет время, приедете в Москву, тогда разберетесь в себе
и скажете мне слово,— она взяла его руку, крепко по¬
жала.— До свидания, Степан Иванович...
Степан помедлил секунду и пошел из горенки.
—	Постойте! — окликнула его Груня.— Чудак вы,
право!
Степан и Аграфена обнялись.
Маня из сеней видела через открытую дверь горенки,
как целовались Степан и Груня и как потом он отошел
было от нее, и снова вернулся, и снова обнял ее и поце¬
ловал.
В комнате учителя Константин Худяков, заслышав
шаги Степана, притворился спящим. Учитель подошел
к другу.
—	Костя!.. Спит, чудак!
Учитель походил по комнате, вновь подошел к кровати,
наклонился над Худяковым, поправил одеяло. Повторил:
—	Чудак!..
Не в силах оставаться в доме, он быстро подошел к
окну и выпрыгнул на улицу. Худяков, улыбаясь, посмо¬
трел ему вслед.
Учитель шел покойной рассветной улицей. Остановил¬
ся, заложил руки за голову и сказал:
—	Жизнь моя!..
Всходило солнце.
—	Любимая моя жизнь!..

Большая земля
Август 1941 года, война. Но здесь, в одном из многочис¬
ленных уральских заводских поселков, на горбатой улоч¬
ке мирно стоят дома, мирно светятся окна. И где-то сов¬
сем по-мирному гармонь играет быструю уральскую кад¬
риль.
В доме Егора Степановича Свиридова собрались гости
проводить хозяина на фронт. Егор Степанович хорошо
известен в поселке, и поэтому на проводы его собралось
много народу. В армию он уходит вместе с приемным бра¬
том своим Костей Коротковым, прожившим в доме Сви¬
ридовых все двадцать лет своей жизни.
Здесь-то и играют старинную кадриль два баяна. Тан¬
цует молодежь, сегодня многие вместе с хозяевами ухо¬
дят на фронт. Отдельно от молодых людей — около стола,
на котором шумит самовар,— беседуют взрослые и пожи¬
лые мужчины. А чуть в стороне от них сидят женщины,
молчат — не мешают мужчинам пустой болтовней.
Разговор, понятно, идет о войне. Верховодит в беседе
мужчина лет пятидесяти пяти — это Василий Тимофе¬
евич Черных.
—	В гражданскую, в гражданскую...— задумчиво го¬
ворил он.— В гражданскую, конечно, другое дело. Та
война удобнее была: враг был хорошо известен, повадки
у него были обыкновенные. Ну и в нашей армии народ ие-
балованный был...— Василий Тимофеевич налил себе рюм¬
ку водки.— Своего мало что имели, а все больше буржуаз¬
ное, надо было еще отвоевать...— Помолчал, выпил.— Те¬
перь — свое!
В разговор вмешался Костя Коротков, он с баяном
подошел к столу, налил себе рюмку.
—	Скажете тоже, дядя Василий, ей-богу, просто смех! —
93

заявил он бестактно.— Что значит «теперь — свое», хуже,
что ли, свое-то?
Василий Тимофеевич строго взглянул на Костю и,
помолчав сколько следовало, сказал:
—	Для хороших людей оно лучше, но частично народ
избаловался. Не имеет ясного понятия, откуда что,— и
отвернулся от Кости.
Костя не понял намека, усмехнулся, выпил свою
водку.
—	Опять-таки оружие не то,— обращаясь к собесед¬
никам, продолжал Черных.— Тогда шашкой воевали, пу¬
лей, штыком, а теперь, сказывают, мало что танк, так из
него еще огонь кидают, примерно, скажем, на морскую
милю или более того. Вот и стой против такой чертовщины!
—	Обыкновенный огнемет,— снова вмешался Костя,—
и миля тут совершенно ни при чем, нечего ее приплетать.
Обыкновенный огнемет, бьет на сто метров от силы, у нас
на вооружении тоже такие есть.
Все озадаченно и даже огорченно посмотрели на Костю.
Василия Тимофеевича уважали в поселке, и никто не поз¬
волил бы себе перечить ему, особенно когда дело касалось
войны. Черных сдержанно кашлянул, но жилы на лбу
его опасно вздулись.
—	Ты все знаешь! — глянул он на Костю в упор.
—	Ясно, знаю,— сказал Костя, легкомысленно улы¬
баясь.
—	А то ты не знаешь,— вдруг рявкнул Василий Тимо¬
феевич,— что ты есть сопляк! Хоть ты в армию идешь...
Я человек пожилой, свое отвоевал, имел отличия и чин,
а ты кто? Ты — щенок в военном деле, рядовой, вот и все
твои чины-заслуги. Я, может, и не так что скажу, а ты
имей уважение, смолчи! Нет, все себя вперед суешь! Так-то
со своей головой много не навоюешь, нет!
—	Эко зашумел! — улыбался Костя, ища сочувствия
у окружающих.— И все-то одну басню плетет. Смех слу¬
шать, честное слово! Дядя Вася, что когда-то было, уж
быльем поросло, одни сказки остались...
Василий Тимофеевич поднялся из-за стола. И тогда
стало заметно, что левая рука у него висит плетью.
—	Врешь, не сказки, врешь! — гневно выкрикнул он.
Тут бы Косте следовало отойти молча, а он брякнул
совсем уж невпопад:
—	Ты сейчас поди повоюй!
—	И пойду! — Черных на всю избу загремел так, что
молодежь притихла.— И пойду! А ты меня не посылай!
94

Ишь, легкий какой! Сказки...— Oft задыхался.— Я с той
сказки руки лишился, тебе, щенку, свободу добывал, а
ты с той сказки двадцать лет горя не тнохал, девок по про¬
улкам водил, мехи на гармони рвал!
—	Тоже работал, не все гулял,— возразил Костя.
—	Нет, это ты пол работы работал, а вот сейчас от¬
давай должок за наши сказки, вот...— Черных сел, тя¬
жело дыша.
—	Э, пустой шум!..— сказал Костя и, еще не отойдя
от стола, рванул гармонь.
Егор Свиридов, дотоле молчавший, укорил его:
—	Некрасиво себя ставишь, Константин!
Костя сразу сник от этого ровного и тихого голоса.
—	Сдвинь мехи, отойди к сторонке,— продолжал
Егор,— тут народ постарше тебя говорит, а от тебя пока
один шум и глупость. Пойди около девчат объяснись,
соври там чего-нибудь, сгеройствуй — они любят.
Костя пошел к молодежи. Там танцевали пятую фи¬
гуру кадрили. Костина симпатия —шикарная Тоська Уша¬
кова, балованная девица,— даже не взглянула на него,
кружась перед самыми его глазами. Костя смотрел на нее
с тоской и ревностью, но пытался сохранить на губах улыб¬
ку.
За столом продолжалась беседа.
—	Да, оружие многое решает,— говорил один из гос¬
тей.— Техника!.. В городе видел я раненого. Конеч¬
но, без ноги остался. У него, говорит, этой техники —
нет числа! Уж не знаю там, огнем или как, а только, го¬
ворит, давит... Выходит, человеку против этой техники
как бы и ни к чему...
—	Неверно,— тихим и ровным голосом сказал Егор.
—	Уж не знаю, так говорят.
—	А кто же эту технику делает? Тот же человек,—
пояснил Егор.
—	Да, это так,— согласился гость.— А только, гово¬
рит, в сражении не устоять.
—	Ив сражении то же самое, машины не сами ходят,
и пушки не сами стреляют, а все люди,— опять пояснил
ГС гор.
—	Это так,— снова согласился гость и более уж не
возражал.
—	Вот...— задумчиво сказал Свиридов.— Люди у нас
есть, а сознания полного еще, бывает, нету. Василий Ти¬
мофеевич верно говорит: забыли маленько, забыли, что
к чему,— он покосился в сторону Кости.— А техника —
95

это дело наживное. Сколько заводов понастроили, хотя
бы у нас на Урале!
—	Да, это так...— теперь уж все согласились со Сви¬
ридовым.
К разговору присоединились и женщины.
—	Куда далеко ходить,— сказала Мария Гавриловна,
мать Егора,— поглядеть хотя бы, что у нас понастроено.
А я, грешная, от души против была. Напутают проволоки,
труб кругом наставят, как есть все закоптят, вот и вся
красота от тех заводов, да и народ от них какой-то озор¬
ной делается. Взять хотя бы нашего Константина...
—	Завод тут ни при чем, мама! — сказал Свиридов
и усмехнулся.— А Урал без заводов — какой же это Урал!
—	Факт! — заговорил после долгого молчания Ва¬
силий Тимофеевич.— Наш завод тоже достраивать будут.
Это я точные имею сведения. Как раз вчера из области
представитель приезжал. Едут к вам, говорит, эвакуиро¬
ванные, причем, говорит, громадный завод со всем соору¬
жением.
—	Это что же значит — вакуированные? — спросила
Мария Гавриловна.
Черных задумался, затем ответил, но ответ его не был
слышен из-за очень громкой музыки. Баянисты, нажимая
на мехи, закончили кадриль. Тоська Ушакова, открутив
пятую фигуру кадрили, подошла к Косте и села рядом с
ним, обмахиваясь платком.
—	Ну, что притих, приласкали тебя?
—	Да ну их, смех, да и только! — Костя отмахнулся
и подвинулся ближе к Тоське.
—	Какой же смех? Правильно объяснили.
Костя взял Тоську за руку и сказал другим тоном:
—	Тося, я ведь сегодня ухожу!
—	Неужели? А я и не знала! — усмехнулась Тоська.
—	Вот насколько ты бесчувственная,— сказал Костя,
придвигаясь к ней еще ближе.— Может, и не увидимся
никогда.
—	Значит, не судьба.
—	Какая может быть судьба, Тося! В судьбу я не верю.
Взять бы тебя — вот и вся моя судьба.
—	Как это — взять? — встрепенулась Тоська, и лицо
ее стало злым.— Я даже не понимаю, как это можно взять
свободного человека.
—	Расписались бы, и делу конец...
—	Ишь, какой ты скорый! Расписался, а сам — в ар¬
мию, а я тут — в приятном ожидании: вернется ли, нет ли,
96

п вернется, так с руками ли, с ногами, а то еще придет,
привяжется: с кем гуляла и кого за руку брала. Нет,
брат, шутишь-смеешься, да не на такую напал!
—	Тося,— тоскливо, с трудом сказал Костя,— я ведь
воевать иду.
—	Ясно, не горох молотить.
—	Может, убьют меня.
—	Убьют — старухи в церкви помянут за упокой души
раба божьего Константина.
—	Я в бога не верю, Тося.
—	Эко удивил,— звонко рассмеялась Тоська, — а кто
в него верит?
—	Я в тебя верю. Слышь, Тося?
—	Вот что! А я и не обещала.
—	Так ведь гуляла со мною?
—	Мало ли с кем пройдешься...
—	А третьеводни?
—	А про это забудь! — отрезала Тоська, встала, лег¬
ко отряхнула юбку и сразу запела озорную частушку,
вызывая подругу на ответ. Подруга обошла ее, соблюдая
порядок, и стала притоптывать перед Костей, вызывая
его как хозяина и гармониста:
— «Костя, дорогой,
Хорошо играете,	-
Ничего тоже симпатия,
С которой гуляете».
Но Костя, нарушая правила, не стал играть частушки,
он снова заиграл кадриль. Из-за стола поднялись старшие,
мужчины подвинулись поближе к баянистам, показывая
этим свое желание принять участие в танцах. Один из
гостей пошел приглашать жену Егора и хозяйку дома Ан¬
ну Ивановну Свиридову. Это совсем еще молодая женщина,
не всякий различил бы ее среди девушек. Движения и
повадки Анны по-девичьи быстры, а на ее губах — прият¬
ная улыбка, обязательная для хозяйки и нимало не зави¬
сящая от ее душевного состояния. Стесняясь, она посмо¬
трела на мужа, но того гости тоже потащили из-за стола.
—	Забыл я это искусство,— говорил Егор.
—	Большое дело! — смеялся гость, выводя хозяина
на круг.— Драться поди тоже забыл, а вот напоминают.
Анна, отстранив настойчивого гостя, встала перед му¬
жем, приглашая его на танец.
—	Ага! Вот это по-нашему, по-русски, в армию идти
без этого нельзя! — задорно воскликнул Черных.— Песни
4 № 3688
97

спели, водки выпили — тогда воюй до крови, до смер¬
ти!..
Посуда ходуном ходила на столе. Танцевали последнюю
фигуру. Взявшись за руки, мужчины, топоча изо всех сил,
наступали на женщин. Потом наоборот — женщины нас¬
тупали на мужчин. Но вот закончилась кадриль, а с тем
подошли к концу и проводы. Поднялся из-за стола Васи¬
лий Тимофеевич.
—	Спасибо хозяевам за угощение! — он поклонился
Егору и Анне.— Воинам — победы оружия, чтобы вер¬
нулись домой целы и невредимы, а Гитлеру — смерть от
вашей верной руки! — он еще раз поклонился Егору и
нехотя — Косте.
Костя сразу же взял рюмку и жадно выпил.
—	И все вперед норовит, весь порядок нарушает! —
проворчал Черных.
—	Налейте ему еще, храбрее будет! — сказал кто-то
из гостей.
Косте налили, но в это время Тоська Ушакова, наки¬
нув платок, поклонилась гостям и пошла домой. Костя,
опять нарушая порядок, опрокинул вторую рюмку и по¬
шел к двери, торопясь догнать Тоську.
—	Вот фигура! — недовольно сказал Василий Тимо¬
феевич.— Всю музыку испортил, и что сказать хотел,
зашибло...— Подумал.— Да!.. Будьте здоровы!..
Костя нагнал Тоську лишь у самого ее дома.
—	Тося, что ж так ушла-то? — сказал он, едва пере¬
водя дыхание.
—	Как пришла, так и ушла,— отвечала Тоська, дер¬
жась за скобку калитки.
—	Что ж, и попрощаться, значит, не надо? — пока¬
чиваясь перед нею, с трудом проговорил Костя.
—	Да три раза уж прощались,— с досадой сказала
Тоська.— Как еще прощаться особенно?
Костя ухватил ее за плечи, стремясь поцеловать в гу¬
бы, но Тоська вывернулась.
—	Ну, вот еще, обмусолил всю! Воин, прости господи!—
и она сердито хлопнула калиткой.
Костя остался один, сорвал с головы фуражку и дважды
топнул ее ногой. С трудом держась на ногах, он вернулся
домой, вошел в сени и там упал ничком на свою кой¬
ку.
98

Гости разошлись. В доме Свиридовых остались Мария
Гавриловна, Егор и Анна. Егор присел у двери, ладил
замок к своему походному сундучку. Анна и Мария Гав¬
риловна убирали посуду.
—	Ой, война, война, война! — с печальной напевностью
проговорила Мария Гавриловна.
В сенях послышалось сдавленное рыдание Кости. Все
трое в комнате прислушались.
—	Что он там? — спросила Мария Гавриловна.
—	Вино шумит,— ответил Егор.— Выпил маленько
лишнее, но ничего, до света поправится.
Свиридов взял со стола приготовленные женой вещи,
сложил в сундучок, запер его на ключ.
Мария Гавриловна вздохнула:
—	Ой, война, война, война!..
Анна расчесывала волосы, как всегда перед сном. Взгля¬
нув на невестку, старуха сердито сказала:
—	Хоть завыла бы, что ли! Муж уходит, а эта молчит
и молчит. Вот нынешняя жена!..
Она вышла. Егор походил по комнате, сел на кровать.
Анна, вздохнув, подошла к мужу, села рядом. Свиридов
долго смотрел на нее. Потом спросил:
—	Что молчишь?
—	Не могу я,— едва слышным шепотом сказала Анна
и показала на грудь.— Вот тут сдавило, рада бы сказать,
да не могу.
—	И что у тебя в голове, никто не знает,— тихо ска¬
зал Егор.— Костька говорит, от жены идешь, а мне бы
лучше убить тебя сейчас, чем так оставлять.
—	Как — так?
—	А вот так, на чужие глаза и на чужую волю.
—	У меня своя воля есть,— улыбнулась Анна.
—	Да уж велика ваша бабья воля! До первого слу¬
чая.
—	Нет, я сильная.
—	Сильная?.. Какая же ты такая сильная?
—	А сильнее всех!.. Я сколько передумаю — ничего
не скажу, а только смолчу. Который раз ты придешь с ра¬
боты, бросилась бы, обняла бы тебя, задушила бы до смер¬
ти — опять стерплю. «Давай, Нюра, есть».— «Садись». Вот
и весь наш с тобой разговор, а я, может, в голове все слова
тебе сказала, как же я не сильная...
—	Ну, говори еще! — попросил Свиридов.
—	Чего говорить-то?
—	А вот это все говори!
4*
99

—	За всю жизнь не перескажешь. Только одно тебе
скажу: ничего этого не будет, так что зря ты себя не тер¬
зай.
—	Не зарекайся! Кто его знает, сколько ждать при¬
дется, да и дождешься ли. Пождешь-пождешь, да и забу¬
дешься, солдатка моя.
—	Забудешься? Когда же мне забываться, ты вот о
чем подумай. Теперь все на мне останется. Разлука на
мне, и страдание на мне, и работа на мне. Когда уж тут
грешить и баловаться! Нет, я думаю, сознательная женщи¬
на этого себе не позволит.
—	А ты — сознательная?
—	Я-то? Не знаю. Только ночами ты спишь, а я все
думаю и думаю. Вот тут сдавит, сдавит, а потом слезы
потекут, а сегодня и слез нет.
Свиридов обнял ее, прижал к груди.
—	Ну, говори, говори еще!
—	Что говорить-то, раньше бы спрашивался бы много
тебе чего сказала, а теперь всего не перескажешь...
Свиридов наклонился к ней, поцеловал ее в щеки,
в глаза и в губы.
Вошла Мария Гавриловна, в который раз печально
повторяя:
—	Ой, война, война, война!..
Поглядела на сына с невесткой, склонилась задуть лам¬
пу, но тут постучали в окно, послышался голос:
—	Свиридов, Коротков, идите к райсовету, оттуда на
станцию пойдем!..
В комнату вошел Костя. Старуха накинула на голову
шаль, но вдруг обернулась к сыну, упала ему на грудь
и разрыдалась в голос. Анна тоже заплакала, но беззвуч¬
но, крепко прижав руки к губам.
Свиридов осторожно отстранил мать.
—	Не убивайтесь, мама, что вы, будто хороните! Не
один я, все идут.
Мария Гавриловна подавила рыдания.
—	Да, да... И то сказать, что это я...
Низко опустив голову, она первая двинулась к выходу.
На вокзале в предрассветной мгле шла погрузка в
эшелон. В сутолоке посадки мелькали фонарики железно¬
дорожников, слышался женский плач. Где-то в вагонах
уже затягивали поспи.
100

Мария Гавриловна плакала навзрыд, припав головой
к груди сына. Егор молчал, понимая, что бессильны сей¬
час слова. Молчала и Анна, стояла рядом, закусив губы,
и, когда Егор взглядывал на нее, улыбалась ему сквозь
слезы.
—	Бабоньки, кончай рыдание,— говорил военный, про¬
бираясь в толпе провожающих,— чего раньше времени
хоронить... По вагонам!..
Заскрежетал, залязгал — тронулся эшелон. Егор отор¬
вал от себя руки матери и уже не видел, что старуха тут
же упала. В вагон Егор и Костя вспрыгнули на ходу.
Анна еще была рядом — шла по перрону перед открытой
дверью теплушки. Поезд двигался все быстрее, Анна ста¬
ралась не отстать.
—	Видно, до самого фронта проводить хочет,— ска¬
зал чей-то веселый голос.
Анна упрямо бежала по перрону, неотрывно глядя на
Егора.
—	Упадет бабочка, ушибется, испортит всю свою кра¬
соту! — приговаривал с завистью все тот же веселый
голос.
—	Не упадет,— уверенно сказал Егор.
—	Твоя, что ли?
—	Моя.
Отставала от вагона Анна. Егор высунулся, Ловя ее
взгляд.
—	Позволь-ка, друг,— сказал кто-то строго,— я дверь
закрою, сильно сквозит...
Прогрохотала задвигаемая дверь теплушки.
Анна медленно возвращалась по рельсам к станции.
Почти рассвело, и стало видно, что вдоль путей под бре¬
зентами и без укрытия стояли огромные ящики разной
формы. На ящиках спали люди — взрослые и дети. Здесь
же были их пожитки. Кое-кто уже проснулся — кто-то
умывался под струйкой воды из домашнего чайника, кто-то
шел по делу, Кто-то бесцельно бродил. В другое время
Анна спросила бы, что это за люди, но теперь думала о
другом.
Она подошла к тому месту, где оставила свекровь,
старухи уже не было. Анна обратилась к стоявшему не¬
подалеку мальчику:
— Ты не видел, здесь бабушка была?
101

Мальчик, продрогший в рассветной сырости, набро¬
сивший на себя одеяло, ответил со взрослой обстоятель¬
ностью:
—	Видел, вот тут была, а как поезд тронулся, так за¬
билась, ее две женщины взяли и унесли...
Анна заплакала.
Занимался новый день в трудах и заботах. Рабочие
эвакуированного на Урал завода продолжали выгрузку
оборудования. Около Анны остановился рослый мужчина,
спросил ее сочувственно:
—	Что, проводили?
—	Проводила,— вздохнула Анна.
—	Брата или мужа?
—	Мужа.
—	Да... теперь все провожают. Все пришло в движе¬
ние, вся страна. Одни приезжают, другие уезжают... Вот
мы, например, приехали,—мужчина обвел рукой обшитые
досками станки и копошащихся среди них людей.— А вы
здешняя?
—	Здешняя.
—	Ну вот, вам лучше...
Подбежал озабоченный человек.
—	Николай Петрович, на шестом пути на разгрузке
бригадира нет!
—	А Власов где?
—	Хворает.
—	Поставьте пока на его место Колобова!..
Анна присматривалась к своему собеседнику. Спро¬
сила:
—	Вы что, не завод собираетесь ставить?
—	Вот именно, завод.
—	Сами-то откуда будете?
—	Из Ленинграда. Не бывали?
—	Нет.
—	Зря! Прекрасный город!
—	А селиться где же предполагаете?
—	Везде,— ответил мужчина уверенно и неопреде¬
ленно,— везде, где только крышу найдем. Нас много!..
Мальчик, которого Анна спрашивала о свекрови, по¬
дошел к ним, и мужчина протянул ему руку:
—	Здравствуй, Сергей Сергеевич!
—	Здравствуйте, товарищ Аникеев,— серьезно ска¬
зал мальчик.
—	Здоров? — Аникеев, спрашивая, пристально вгля¬
дывался в усталое и грязное лицо мальчика.
102

—	Здоров, ничего пока.
—	До чего же мы с тобой грязные, Сергей Сергеевич!
Помыться бы нам не мешало.
—	Да, помыться бы не вредно,— рассудительно ска¬
зал мальчик.— Но понимаете, Николай Петрович, после
бани такую грязь надевать не захочешь,— и он развел
руками, будто показывая всю неприглядность своей оде¬
жонки.
—	А что, смены нет?
—	Нет, откуда же!..
От станции, лавируя между сгружаемыми станками,
быстро шел человек с портфелем в руках.
—	Алексей Васильевич! — окликнул его Аникеев.
—	А? Я вас ищу,— подбежал человек.
—	Каковы успехи?— поинтересовался Аникеев.
—	Положение такое,— сокрушенным тоном сказал
Алексей Васильевич,— хвастаться нечем... Дают клуб
пока.
—	Уже крыша,— сказал Аникеев.
—	Разве что крыша! Помещение не достроено, свищет
во все щели. Думаю, на первое время туда — женщин
и детей.
—	А мужчин куда?
Анна внимательно прислушивалась к разговору.
—	А мужчинам,— объяснил человек с портфелем,—
первую ночь все равно спать не придется: будут завод
восстанавливать... Теперь только для вас помещение по¬
дыскать.
Аникеев невесело усмехнулся.
—	По вашей логике выходит, что я не мужчина...
Анна сочла удобным вмешаться.
—	Клуб! — воскликнула она.— Какая может быть
жизнь в таком помещении? Там и двери-то еще не наве¬
шены.
Алексей Васильевич с удивлением, по-видимому, только
теперь заметив Анну, посмотрел на нее.
—	С дверьми оно, конечно, легче,— сердито сказал
он.— Дверь закрыть можно и никого не пускать... Что-то
ваши хозяйки не очень нам охотно двери открывают!
Анна смущенно потупилась, но вдруг, приняв решение,
обратилась к Аникееву:
—	Значит, квартиры у вас нету?
—	Нету.
—	Тогда пожалуйте к нам, у нас как раз помещение
освободилось.
103

—	Вот видите! — торжествующе обернулся Аникеев
к человеку с портфелем.— А вы говорите, двери не отпи¬
рают. Не в те двери стучались, товарищ Козырев!.. Бу¬
дем знакомы,— он протянул руку Анне,— Аникеев Ни¬
колай Петрович. А ваше имя и отчество?
—	Свиридова Анна,— застенчиво представилась она.
—	А дальше как?
—	Ивановна.
Козырев в свой черед представился и деловито записал
в блокнот адрес Анны.
—	Если разрешите, мы сразу к вам,— попросил Анну
Николай Петрович и, получив согласие, скомандовал Ко¬
зыреву: — Вот что, соберите сразу всех начальников. Ся¬
дем, не откладывая в долгий ящик, решать дела.
Козырев, оставшись один, осмотрелся, приосанился и,
обратившись к приостановившемуся рядом знакомому ин¬
женеру, похвастал:
—	Ох, гора с плеч! Сейчас хозяину такую квартиру
оторвал! Доволен будет...
Старуха Свиридова неприкаянно бродила по опустев¬
шей избе. Она уже не плакала, но губы сжимала плотно,
сдерживала рвущуюся боль. За окном послышались муж¬
ские голоса, кто-то чистил ноги о скребок у порога. От¬
ворилась дверь — Анна быстро вошла в комнату и, увидев
свекровь, сказала возбужденно:
—	Мама, я к вам!
Мария Гавриловна неодобрительно посмотрела на нее.
—	Чего тебе?
—	Я вот что, мама. Народу к нам понаехало, страсть!
И до чего все мучаются, глядеть нельзя. И вот я думаю,
мама: что же у нас свободная горница будет стоять?
—	Ну вот и возьми ее! — всплеснула руками Мария
Гавриловна.
—	Правда, я удивляюсь вам, мама! Неужели не рус¬
ские мы люди... Вы как хотите, а я уж пообещала, люди
пришли, в сенцах ждут.
Старуха толкнула ладонью Анну в лоб, сказала воз¬
мущенно:
—	Ты что, рехнулась, овца бешеная! Я тебя-то в эту
горницу не пущу, а не то что приблудных каких с улицы.
Еще в сенцы впустила! Вот я сейчас их веником всех!..
И вдруг — осеклась, остановилась. В комнату шагнул
Аникеев, вежливо поклонился:
104

—	Здравствуйте!
—	Проходите, товарищ Аникеев,— пригласила Анна
и непокорно кинула взгляд на свекровь.
—	Здрасьте, здрасьте...— угрюмо сказала Мария Гав¬
риловна.
Следом за Аникеевым в комнату входили Козырев и
другие заводские инженеры.
—	Хорошо живете, чисто,— осмотрелся Аникеев и
придирчиво сказал своим спутникам: — Ноги вытерли, то¬
варищи?
—	Вытерли, Николай Петрович, как же!
—	Вытерли, да плохо,— заявил Аникеев,— пожалуй¬
те-ка еще раз к половичку!
Инженеры вернулись в сени, потоптались, вытирая но-
ги, вернулись в горницу.
Мимо них в комнату заскочила Тоська, с любопытст¬
вом осмотрела новых людей и спросила с наигранным удив¬
лением:
—	Уехали? А я прощаться пришла.
—	Эка, спохватилась! — сердито сказала Мария Гав¬
риловна.— Старых хозяев провожать пришла. Опоздала,
ласточка, новые уж к нам понаехали,— и она, обойдя
Аникеева, ушла в сени.
—	Это, вероятно, сама хозяйка? — спросил Аникеев,
—	Да, как раз мамаша ихняя, Мария Гавриловна,—
ответила Тоська.
—	Вот видите, как нехорошо получилось,— покрутил
головой Аникеев,— а я и не познакомился с нею.
Анна, раздувавшая самовар, усмехнулась.
—	Ничего, познакомитесь еще, успеете.
Тоська рассмеялась.
—	А что, сердитая? — спросил Аникеев.
—	Нет,— сказала Анна.— Так-то она у нас добрая,
а сегодня сына проводила...— Она запнулась, подавила
внезапные слезы.— Ой, да что это я... Руки вымыть хо¬
тите? Слей им, Тося! — и Анна вышла в сени.
В сенях Мария Гавриловна, понурившись, сидела на
Костиной койке. Увидела Анну, вспылила:
—	Уйди отсюдова! Или и тут мне места не найдется?
—	Я за капустой, мама,— примирительно сказала
Анна.
—	Это что ж такое делается? Проводить не успела —
села на шею, оседлала!..
Аникеев вытирал руки. Услышав плачущий голос ста¬
рухи, искренне огорчился:
105

—	Нехорошо, вот это нехорошо! — Он спросил у
Тоськи: — Как вы думаете, что, если я вмешаюсь?
—	Не надо, только хуже осердите, пускай сама от¬
шумит.
Вернулась Анна, она несла большую миску с капус¬
той.
Аникеев нахмурился.
—	Вот это зря!
—	Кушайте, не стесняйтесь,— отмахнулась Анна.—
Сейчас самовар скипит, а вы садитесь пока к столу.
Увидев капусту, Козырев сказал:
—	Вот это называется устроился человек! — и обра¬
тился к Тоське: — Слушайте, девушка, а у вас в доме
комнаты не найдется для меня?
—	Нет,— ответила Тоська.— Какая у нас может быть
комната? Не найдется.
—	Найдется, найдется! — вмешалась Анна.
—	Это где же такое? — встрепенулась Тоська.
—	Да все там же, — спокойно сказала Анна.— Разъез¬
жая улица, дом номер шестнадцать, там и най¬
дется.
Мужчины рассаживались за столом, тянулись за лож¬
ками.
—	Нет, так дело не пойдет,— сказал Аникеев това¬
рищам.
—	Так ведь угощают, Николай Петрович!
—	А вы и рады! — рассердился Аникеев.— Нет, так
не пойдет! Давайте-ка и мы угостим хозяев.
Он вынул из своего мешка сушек и еще какой-то паке¬
тик. Скомандовал Козыреву:
—	Давайте, давайте, не скупитесь, вот вы — сласте¬
на, у вас обязательно есть конфеты, выкладывайте на
стол!..
Инженеры тоже достали из своих мешков что-то съест¬
ное. В этот момент вернулась Анна, бегавшая за огур¬
цами.
—	Это зачем же? — рассердилась она.— Все-таки мы
хозяева...
—	А вот и нет! — возразил Аникеев.— Вы же пригла¬
сили меня не в гости. Я сейчас здесь на правах жильца.
Пожалуйста, прошу к столу,— он указал Анне на хозяй¬
ское место.— А я с вашего позволения приглашу пока
Марию Гавриловну.
—	Попробуйте, пригласите,— улыбнулась Анна.
—	А вот и попробую!
106

Все примолкли, ожидая услышать неприятный раз¬
говор. Но тут Аникеев вошел вместе с хозяйкой. Он вел
ее, придерживая за плечи, впереди себя.
—	Пожалуйста, очень прошу, не побрезгуйте с нами,
Мария Гавриловна! — приговаривал Аникеев.— Закуска
у нас небогатая, не обессудьте...
Старуха, растерянно озираясь на незнакомых людей,
присела на краешек стула.
—	Ссориться нам нельзя,— сказал Аникеев, обра¬
щаясь ко всем сидящим за столом.— Придется жить вме¬
сте, и, думаю, немалый срок... Вы хозяйничайте, пожа¬
луйста,— кивнул он Марии Гавриловне,— а мы, если раз¬
решите, поговорим о делах.
Мария Гавриловна сердито осмотрела стол.
—	Что ж так-то?.. Неуж, Нюра, кроме капусты, ни¬
чего в доме не нашлось? — И она вышла в сени.
—	Чудеса! — воскликнула Тоська.— Рассказать —не
поверят!
—	А ты расскажи! — улыбнулась Анна.
—	И то, побежать,— Тоська двинулась к двери.
Козырев задержал ее, спросил:
—	Что ж, молодая хозяйка, приходить или нет?
—	Ну, зайдите, что ли,— Тоська блеснула лениво сво¬
ей улыбкой и вышла.
Тут бы и начаться деловому разговору, если бы не по¬
явление нового лица. Аникеев узнал вошедшего и припод¬
нялся из-за стола.
—	Здравствуйте, товарищ Рындин, рад вас видеть!
Рындин увидел накрытый стол, сказал с улыбкой:
—	Ну вот, а толкуют еще, что, мы, уральцы, народ
холодный, негостеприимный и прочее, а у вас тут, вижу,
целый банкет.
—	Не жалуемся, принимают хорошо.
—	То-то! — сказал Рындин.— Значит, дело пойдет,
коли так принимают... А это, надо полагать, сама хозяй¬
ка? — обратился он к Марии Гавриловне, которая вер¬
нулась в комнату с крынкой молока.
—	Да уж не знаю теперь, как и сказать,— откликну¬
лась старуха.— Были вроде хозяева, а теперь не знаю.
—	Это почему же так?
—	Да уж так получилось, не от нас зависимо,— она
испытующе посмотрела на Рындина.— А вы тоже к нам
вселяться или как?
За столом засмеялись, но тут же стихли под строгим
взглядом Марии Гавриловны.
107

—	Нет, я проведать заехал, а жилье у меня есть.
На ваше не посягаю.
—	Я и то думаю, что как бы уж и некуда больше.
—	К чему вы это, мама? — сказала Анна.— К чему
только говорите? Ведь это товарищ Рындин из области.
—	А по мне, хоть кто,— отрезала старуха,— а все
равно скажу, хоть из области, хоть из Москвы.
—	Говорите, говорите, мамаша! — Рындин подсел к
столу.— Говорите, коли что не так.
—	Вижу одно: поступаете против порядка,— назида¬
тельно проговорила Мария Гавриловна.— Я за этот поря¬
док в девятнадцатом годе мужа проводила, да обратно не
дождалась. И сейчас двоих на фронт отправила, уж не
знаю, доведется увидеть, нет ли,— она тяжело вздохну¬
ла.— Не успели проводить, а вы вот что делаете!
—	А что ж мы такое делаем? Простите, мамаша, что-
то я вас не пойму.
—	А зачем людей вселяете, где такое право есть?
—	Вот оно что! Теперь понимаю,— Рындин искренне
огорчился.— А я-то думал, у вас полюбовно все. Еще
хвастался. Нехорошо... Нехорошо получилось. Фу, не¬
хорошо!
—	Вот, дорогой человек, видно, правду-то не каждый
раз хорошо слушать, а тоже ее не спрячешь.
—	Это вы правильно, мамаша. А на вашем доме не
свет клином сошелся. Найдем по соседству квартиры.—
Рындин повернулся к Аникееву.— Придется вам, товарищ
Аникеев, переселиться. Тут у меня родственники есть,
вам хорошо там будет.
—	Да ведь я не гоню! — растерялась Мария Гаври¬
ловна.
Анна не выдержала, сказала взволнованно:
—	Товарищ Рындин, зря себя расстраиваете! Это ба¬
бушка у нас такая характерная, никто к нам никого не
вселял, сама я людей позвала... Разве что именно товари¬
щам неудобно?..
—	Спасибо,— отозвался Аникеев,— только зря, по-мо¬
ему, столько беспокойства вокруг наших удобств. Поваж¬
нее дела есть. Прежде всего надо расселить людей, затем
надо людей помыть...
—	Помыть не удастся,— категорически заявил Козы¬
рев.— Бани нет! Вот я баню поставлю, тогда помоем лю¬
дей.
—	Позвольте, позвольте,— сказал Рындин.— У нас на
Урале народ живет в чистоте!
108

—	Ну, уж не знаю, как они устраиваются,— стоял па
своем Козырев.
—	А в бане моемся! — сказала Анна обидчиво.
—	Да где ж у вас бани-то? — Козырев попытался от¬
пихнуться от Анны.
—	При каждом доме бани есть.
Козырев снисходительно усмехнулся.
—	Что ж, прикажете обойти весь поселок и каждого
попросить баню затопить? Так, что ли?
—	А как же? — Рындин внимательно поглядел на Ко¬
зырева.
—	Конечно! — подхватила Анна.— Придется обежать,
попросить людей.
Рындин обернулся к ней:
—	Нюра, возьмите это на себя, подсобите!
—	А что же, мне недолго! — отозвалась Анна. И под¬
нялась из-за стола.
Под грозовым дождем, ударившим по горбатым улоч¬
кам поселка, Анна бегала от одного дома к другому. На
улице ей встретился Аникеев, шагавший со своим штабом
инженеров. Увидев Анну, Николай Петрович окликнул
ее:
—	Как успехи?
—	Да плохо! — озабоченно сказала Анна.
—	Что такое?
—	Да стыдно сказать! Бани вытопили, а народ пус¬
кать боятся. Говорят, «в бане вымоешь — на улицу не
выгонишь».
—	Пословица недурна! — улыбнулся Аникеев. — Так
вот пусть и оставляют у себя.
—	Да, не больно-то! Говорят, не выживешь потом.
—	Правильно говорят: выживать не придется, будем
здесь жить до конца войны.
—	Я-то понимаю...— смутилась Анна.
—	И остальные поймут,— заверил ее Аникеев.— Дей¬
ствуйте, надеемся на вас!..— Он кивнул ей на прощание.
Тоську, стоявшую у калитки своего дома и слышав¬
шую их, разбирал смех. Анна подступила к ней:
—	Антонина, не отстану от тебя, возьми хоть двоих,
измучилась я с нашим народом!
Тоська важно покрутила головой.
—	Одного впустила, а больше не возьму, и не
проси.
109

Анна, постояв немного в нерешительности, поверну¬
лась и побежала вниз по улице к станции. А дождь хле¬
стал все сильнее. Из домов выбегали хозяйки снять с ве¬
ревок белье.
—	Эх, люди! — крикнула Анна на бегу.— Портки
спасаете, а женщин с ребятишками под дождем кинули.
Некрасиво, девоньки!..
—	Всех не спасешь! — сказала одна женщина.
Но другая, сунув кадушку под поток, льющийся с
крыши, накинула подол на голову и сперва пошла, а за¬
тем побежала следом за Анной.
—	Ты куда, Нюра? — крикнула Тоська, плотно при¬
жавшись под воротами.— Гляди, смоет тебя!
Анна молча отмахнулась, шлепая по грязи. Из дома,
соседнего с Тоськиным, выбежала сухопарая женщина с
высоко подоткнутым подолом.
—	А ты чего выпялилась? — крикнула она, пробегая
мимо Тоськи.— Правильно Нюрка говорит, надо подсо¬
бить людям. Иди, иди, красавица, не растаешь! — и потя¬
нула Тоську за ворот.
Тоська вырвалась, не зная, рассмеяться ей или рас¬
сердится, меж тем как из других домов выбегали жен¬
щины и устремлялись под ливнем к станции.
На вокзальной площади люди воевали с дождем. Ра¬
бочие рушили наспех разбитые палатки, тянули брезенты
к станкам, оставляя свои семьи под бушующим ливнем.
Матери старались укрыть детей одеялами и платками.
Вещи не слушались,— подхватываемые ветром, одеяла вы¬
рывались из рук.
—	Бабенки-то спасать нас бегут! — крикнул рабочий.
Люди оборачивались.
—	А вот и мы! — услышал Аникеев знакомый голос
за спиной. Он увидел Анну, мокрые волосы прилипли к
ее лицу. За нею стояла Тоська со своей победительной
улыбкой. Анна огляделась вокруг. Ребятишки мокли
под дождем.
—	Это что же! Надо же, что делается! — и тут же при¬
нялась хлопотливо распоряжаться, говоря прибежавшим
с нею женщинам: — Тетя Паша, вот этих бери к себе,
там разберем, кто чей... Сколько их тут понабилось!..
А этих... Ты-то куда нахватываешь? И так уж полный
дом...
К промокшим людям подходили все новые и новые
110

женщины. Картина эта привела Аникеева в чрезвычайное
волнение, он хотел похвалить Анну, но смог выговорить
только ничего не значащие слова каким-то не своим, сби¬
тым голосом:
—	Ну вот,— сказал он,— видите... я знал...— и, ко¬
ротко дернув головой, отвернулся.
Анна говорила, быстро и ловко укутывая ребят:
—	А все-таки расшевелила я народ!—Потом осеклась.—
Или гроза расшевелила, уж не знаю, как сказать... Сей¬
час всех по домам разберем!.. Гражданочка! — окликнула
она стоящую в стороне женщину с детьми.— Пожалуйста,
ко мне, обсушиться! — взвалила на плечо большой на¬
мокший узел, ласково сказала озябшим детям: — А вы,
ребятки, держитесь за подол, не то унесет вас водой. На¬
до же, ливень какой!
Тут подоспела Тоська, отобрала у Анны узел, легко
вскинула его себе на плечо, сказала лихо:
—	А что ж я, хуже других, что ли! — и небрежно ки¬
нула женщине с детьми: — Ко мне пойдете!..
Вечер над поселком, дождь давно прошел. На стан¬
ционной площади рабочие ждали, когда придут тракторы,
чтобы перевезти станки. Пока что, сидя на ящиках, отды¬
хали после трудного дня. Подходил кое-кто из местных —
познакомиться, расспросить приезжих. Явился и Васи¬
лий Тимофеевич Черных. За плечом у него старая бер¬
данка. Он присел рядом с пожилым рабочим.
—	Охотничаете? — спросил тот, коснувшись пальцем
приклада.
—	Да, балуюсь... Сейчас так, больше для порядку
прихватил: посижу, думаю, покараулю, а то время тре¬
вожное,— Черных обвел взглядом заводское хозяйство.—
Большие миллионы поди-ка здесь!
—	Десятки миллионов в золотых рублях,— назида¬
тельно проговорил рабочий.
—	Десятки миллионов? — восхитился Василий Тимо¬
феевич.— Выходит, большое хозяйство к нам забросили.
—	Самый первый завод считается,— сказал рабочий
скучным тоном, произнося эту ответственную фразу как
нечто само собой разумеющееся.
Черных помолчал было с сомнением, потом усомнился
вслух:
—	Однако самый первый по нашему государству как
будто Уралмаш считается...
111

—	Наш не уступит! — сказал рабочий все так же
скучновато, но еще и с достоинством.
—	Вот разве что не уступит, это так,— согласился
Василий Тимофеевич с любезностью хозяина здешних,
уральских мест.
От поселка по грязной, растоптанной тропинке шла
Тоська Ушакова. По давней традиции шла она вечерком
погулять на железнодорожную станцию. Пассажирские
поезда, известно, уже не ходили, и никто, стало быть,
не мог оценить ее выдающуюся красоту, тем не менее
Тоська была одета в лучшее свое платье и в новые баретки.
И в руке она, опять-таки по давно установленному эти¬
кету, держала ивовую веточку и кокетливо помахивала
ею.
Идти по грязной дорожке было трудно, и в нескольких
шагах от платформы Тоська остановилась передохнуть.
Черных заметил ее.
—	Чего приплелась?
—	А погулять пришла,— сказала Тоська.
—	Какое может быть сейчас гулянье! — последовал
упрек.
—	Ой, дядя Вася, насколько ты сердитый! — незави¬
симо протянула Тоська.— Смотри не застрели меня!
Черных шевельнул берданкой на плече.
—	И то бы — стрелить тебя, и дело с концом. Все
равно ни проку от тебя, ни радости.
—	Не торопись, дядя Вася, убивать,— усмехнулась
Тоська.— Дай пожить маленько, может, еще и тебе сго¬
дится!
Люди вокруг рассмеялись. Василий Тимофеевич сплю¬
нул.
—	Вот и поговори с ней!..
Тоська двинулась было дальше, но тут, разбрызгивая
грязь, лихо подскакал верховой — Тоська узнала Козы¬
рева. Осадив перед нею коня, он соскочил с седла и не¬
брежно кинул поводья.
—	Здравствуйте, хозяйка,— улыбнулся он Тоське и
пожал ей руку выше локтя.— Чего не спите?
Не отнимая руки, Тоська усмехнулась.
—	Да вот напустила полную квартиру народу, самой
лечь негде. Но ваша комната порожняя стоит, вас дожи¬
дается, так что не сомневайтесь.
—	Спасибо. Значит, не забываете меня?
112

—	Да уж как вас забудешь! — кокетливо улыбну¬
лась Тоська.
Козырев присел на обшитый досками станок и жестом
пригласил Тоську сесть рядом с собой.
—	Умаялся,— сказал он, важно отдуваясь.— Сегодня
за день подсчитал: семнадцать километров ножками да
пятнадцать верхом, да под дождем, да везде еще угово¬
рить надо. Все на мне, честное слово.
—	Ну, как же все? — удивилась Тоська.— Началь¬
ник ваш тоже, видно, заботливый человек. Сейчас иду по
улице, а он бежит, торопится куда-то, рукой намахивает.
—	Намахивает? — повторил Козырев и рассмеялся.—
Да, большой человек, горячий,— согласился он.— Толь¬
ко не умеет он вникать во всю эту музыку. Его дело —при¬
казать, а мое — обеспечить. Вникаешь? Обеспечить!
Козырев значительно поднял палец и заглянул Тоське
в глаза. Не выдержав его взгляда, она прерывисто вздох¬
нула и поежилась.
—- Озябла? — заботливо спросил он.
—	Ничего,— ответила она едва слышным голосом.
Козырев сбросил пиджак и накинул ей на плечи.
И снова она поежилась.
—	Эх, хозяйка, хозяйка! — со значением проговорил
Козырев и приобнял Тоську.
Ночь спустилась над поселком. В доме Свиридовых
старуха Мария Гавриловна тревожно прислушивалась к
не бывалому никогда ранее шуму, доносившемуся откуда-
то со стороны станции. От накатывающегося гула дребез¬
жали стекла в окнах.
На печке приютившаяся у Свиридовых эвакуирован¬
ная женщина с ребятишками возилась, укладывая детей
спать. Мария Гавриловна подошла, помогла перепеле¬
нать малыша.
—	Спасибо вам,— говорила женщина,— да вы не бес¬
покойтесь!
—	Это как же не беспокоиться,— сурово отвечала ста¬
руха.— Где же это теперь покой?.. Ой, война, война,
война!..
Вбежала Анна, как всегда, быстрая и оживленная.
Еще с порога заговорила, обращаясь к свекрови:
—	Ой, мама, как хорошо, как хорошо! Кто семейные,
так те все устроились, в бане намылись, теперь сидят,
чай пыот.
113

—	Неужто и чаем поят? — удивилась Мария Гаври¬
ловна.
—	Ага, мама, поят. А ребятки, так те все спят,— на
этих словах Анна подошла к печке, поглядела на ребяти¬
шек и закончила ласково: — Только наши не спят...
Гул плыл со станции. Там светились в темноте трак¬
торные фары. Отряд девушек-трактористок прибыл, что¬
бы перевезти станки на стройплощадку.
В лучах фар, в пламени факелов, в пляшущих светлых
точках фонариков видно было, как вновь ожила то в су¬
матошном, то в слаженном движении пристанционная
площадь. Рабочие вагами приподнимали ящики со стан¬
ками, надвигали их на железные листы, прицепленные
к тракторам, и тяжелые машины уволакивали в темноту
заводские грузы.
Шагая по колено в грязи, отдавал команды Аникеев.
И Черных взял на себя распорядительные обязанности,
кричал трактористам:
— Левей держи, левей, говорю! Как раз в овраг уго¬
дишь, этакую штуку свалишь!.. Все равно как кислое мо¬
локо везет, вот темнота, ей-богу!..
Поздняя осень того же 1941 года. Строительство кор¬
пусов для завода, перебазировавшегося из Ленинграда на
Урал, идет к концу. Мы видим уже закончившиеся под¬
готовительные работы в одном из цехов, по пролету кото¬
рого шагает Аникеев с группой инженеров. Видим и дру¬
гой цех, еще недостроенный,— и там Аникеев среди ра¬
бочих...
У окна в раздумье стоял неряшливо одетый человек.
Перед ним расстилалась панорама типичного уральского
областного промышленного города, а за спиной его —
большая неуютная комната, разгороженная надвое шка¬
фом и одеялом.
Кто-то постучал в дверь.
—	Товарищ Курочкин? — полуутвердительно спро¬
сил вошедший.— Здравствуйте, Иван Андреевич!
—	Товарищ Аникеев? — узнал Курочкин.— Мм...
Николай Петрович?
—	Совершенно правильно!
114

—	Очень рад, здравствуйте,— говорил Курочкин су¬
етливо и растерянно.—А как же вы меня разыскали?
—	Дали мне ваш адрес,— объяснил Аникеев.
—	Да что вы! — удивился Курочкин.— Я думал, и
адреса у меня никакого нет... Присаживайтесь!..
Аникеев осмотрелся.
—	Вы что же здесь — один, без семьи?
Странная, будто отсутствующая улыбка застыла на гу¬
бах Курочкина с того момента, как он увидел Аникеева,
и, отвечая ему, он улыбался все так же странно.
—	А я теперь всегда один,— говорил он и улыбался,
будто не хотел досаждать собеседнику своим горем.— Суп¬
руга моя скончалась в пути, детей мы еще раньше расте¬
ряли...
Помолчали. Аникеев спохватился:
—	Да, а я ведь за вами, Иван Андреевич! Приглашаю
пас к себе на завод.
—	На завод? Это так неожиданно!
—	Ну, что уж тут неожиданного?
—	Потом... Ведь я служу...— растерянно отнекивал¬
ся Курочкин.
—	На каком заводе?
—	Я в школе... Преподаю арифметику... алгебру, гео¬
метрию...
—	Да? Это очень интересно! Инженер-энергетик — в
школе! — укоризненно восклицал Аникеев.— Как же так
можно!
—	А разве это плохо? — слабо сопротивлялся Ку¬
рочкин.
Но Аникеев готов был преодолеть и более упорное со¬
противление. И не уговорами — делом. Он так и сказал,
без обиняков, сразу подключая энергетика Курочкина к
заводским заботам:
—	У меня к вам крайне серьезное дело.
—	Я вас слушаю,— вежливо откликнулся Курочкин.
—	Видите ли, наше воздушное хозяйство застряло в
пути, а между тем стоит у нас компрессор на сорок пять
тысяч кубов...
—	Наш ли?— полюбопытствовал Курочкин.— Англи¬
чанин? Немец?
—	Да, немецкий, но об этом потом... Так вот, компрес¬
сор этот не работает, и если вы не оживите сие сооруже¬
ние, то я... просто не знаю, на кого рассчитывать!
—	Это очень лестно,— забормотал Курочкин,— но вы
меня переоцениваете...
115

Он говорил еще что-то — и о том, что сейчас он со¬
вершенно не в форме, голова не тем занята, и о том, что
боится не справиться, и как быть со школой... Аникеев
отодвинул все эти сомнения, сказав дружески, но реши¬
тельно и настойчиво:
— Вам просто нужно немножко подышать заводским
воздухом — и сразу оживете. Вот поедете со мной на за¬
вод. Посмотрите, как люди работают,— легче станет на
душе. Собирайтесь!..
В своем кабинете Аникеев усадил Курочкина за стол
и тут же, не мешкая, достал из сейфа лист кальки, рас¬
стелил перед инженером.
—	Сейчас я вас развлеку,— говорил он тоном, не до¬
пускающим развлечений, но обещающим некую хитрую
задачку.— Вот вам ребус. Как видите,— чертеж турбо¬
компрессора на сорок пять тысяч кубов. И чертеж и комп¬
рессор прислали немцы перед самой войной.
—	Слепой чертеж...— сказал Курочкин, склонившись
над калькой.— Тут никаких деталей не указано. Выл у
меня однажды такой случай... тоже со сборкой...
—	Вот видите! — подхватил Аникеев, будто! услы¬
шав радостную весть.— А вы еще не хотели сюда ехать!
—	Да-а... Только тогда ничего не вышло...
—	Так то было в мирное время, а сейчас война! Долж¬
но выйти!
Курочкин молча рассматривал чертеж. Аникеев, чтобы
не быть инженеру помехой, отошел от него и уж занялся
было другими делами — придвинул к себе папку с бума¬
гами.
Но в этот момент вошла секретарша и протянула
ему список записавшихся на прием.
—	Это что ж, все ко мне? — спросил он и прочел
вслух первую фамилию: — Свиридова Анна Ивановна...—
и удивился: — Что? Позовите!
Аникеев познакомил Анну с Курочкиным. Анна дер¬
жалась с необычной торжественностью и, пожалуй, ско¬
ванностью — чем-то была взволнована.
Однако Аникеев этого не заметил, представил ее как
свою квартирную хозяйку и, пользуясь случаем, обра¬
тился к ней с просьбой:
—	Очень хорошо, что вы пришли, Анна Ивановна. То¬
варищ Курочкин у нас человек новый, так что вы, пожа¬
116

луйста, первое время проследите, чтобы его у нас получ¬
ше приютили.
—	Хорошо, Николай Петрович, постараемся,— она за¬
стенчиво кашлянула в кулак.— Я к вам, Николай Пет¬
рович, официально.
—	Как — официально?
—	Да... по делу, одним словом.
—	Ах так!.. Пожалуйста, слушаю.
—	У меня есть решение поступить на завод,— она до¬
стала из-за пояса два аккуратно сложенных листочка бу¬
маги. Положила один из них на стол перед Аникеевым.
Другой держала в руке, крепко сжав подрагивающие
пальцы.
—	Что это? — он потянул к себе первый листок.— Ага,
заявление Свиридовой Анны Ивановны. А это у вас что?
—	А это так... Письмо.
—	От мужа? И хорошее письмо? Он здоров, не ранен?
—	Как раз раненный, лежит в госпитале,— голос ее
пресекся, она помолчала, подавляя слезы.— Но, пишет,
не сильно... А письмо хорошее, я от этого письма и жизнь
свою поломать решилась.
—	Что ж он вам такое пишет?
—	Хотите, прочитаю? — Доверчивая улыбка осветила
лицо Анны.
—	С удовольствием послушаю.— Аникеев обернулся
к Курочкину: — Подсаживайтесь поближе, послушаем.
Анна развернула письмо и, поискав глазами, ска¬
зала:
—	Вот, я отсюда прочитаю. «Нюра, мы здесь часто
слушаем, также читаем в газетах — пишут про Урал, и
эти сообщения, Нюра, я читаю раньше всех. Описывают,
конечно, заводы. Но я, Нюра, вижу, конечно, не заводы,
а все вижу тебя перед глазами, какая ты есть и какой я
тебя оставил, не знаю на кого. Хотя ты и говорила — ни¬
чего этого не будет...» Ой, нет, не отсюда я читаю!..
«Сколько насмотрелись мы горя по тем деревням, где по¬
бывали фашисты! Вы этого, Нюра, не знаете и знать не
можете. Но я пишу тебе и передай всем, что хуже фашис¬
тов нет никого. Так много допускают зверства! Нюра,
когда товарищи спрашивают меня, где работает твоя же¬
на, то я заявляю им — на заводе, хотя и не знаю. Но уве¬
рен, что ты, Нюра, не останешься в стороне и всем объяс¬
нишь. Оружия бывает еще маловато, и тут вся надежда
у нас на Урал, а меня, как уральца, частенько товарищи
спрашивают: сколько, мол, может обеспечить Урал? И я
1.17

отвечаю: бесконечно, до полной победы. Сейчас лежу в
госпитале и все, Нюра, думаю и думаю про тебя...» — Тут
голос у Анны прервался, она отвернулась и заплакала.
—	Так...— Аникеев встал, прошелся по кабинету, по¬
дошел к столу, подвинул к себе заявление Анны.— Так...
Да... Теперь скажите, Анна Ивановна, где же вы надума¬
ли работать, какую специальность хотите избрать?
—	Рекомендуют, чтобы именно в бронекорпусный, на
сварку,— сказала Анна.
—	На сварку? Разумно. Что ж, поставим вас на свар¬
ку.— Он написал резолюцию на ее заявлении, протянул
ей листок, потом, после паузы, улыбнулся и сказал: —
Вот, Анна Ивановна, как получилось. Только недавно
хвастался я товарищу Курочкину, какие знаменитые щи
вы умеете варить, а вы вот щи бросили и надумали варить
металл. Выходит, не есть нам теперь, Анна Ивановна,
ваших щей.
—	Ну, это одно к другому не касается,— с каким-то
даже испугом сказала Анна.— Сегодня же вечером наго¬
товим, пожалуйте! — она приглашающе кивнула Куроч¬
кину.
И тот благодарно и торжественно поклонился ей.
Держа в руке кастрюлю, аккуратно обвязанную сал¬
феткой, Тоська Ушакова, которую мы привыкли видеть
самоуверенной и нагловатой, робко ступила в служебный
кабинет Козырева.
Козырев названивал по телефону, бросил на Тоську
беглый, как бы невидящий взгляд — поморщился — и
целиком ушел в телефонный разговор.
—	Сеня? Мне Семена Семеновича... Привет, Сеня! Как
паришь, горный орел? Я говорю, как летаешь? Кто общи¬
пал? Что ты говоришь! Да, он у нас лют стал. Время, ко¬
нечно, военное,— он участливо посмеялся.— Скажи на
милость! — Еще посочувствовал.— Сеня, переживи! Ска¬
жи лучше, что ты просил?.. Раз спрашиваю, значит, могу!
Что мне надо — разговор особый будет. Так, погоди, не
торопись, давай, записываю... Так... Да, да...— не отры¬
ваясь от телефонной трубки, Козырев наконец-то позво¬
лил себе заметить Тоську и шепотом спросил ее бесцере¬
монно: — Зачем пришла?
—	Так, Леша же...— пролепетала Тоська.
—	Какой я вам Леша?! Надо все-таки понимать время
и место... Да, слушаю, Сенечка, слушаю! Да, записываю...
118

Ксть! — И он снова обернулся к Тоське, кивнул па узе¬
лок в ее руке: — Что у тебя там?
—	Чебаки жареные,— радостно сообщила она.
—	Чебаки! Господи, надо же выдумать такое слово!
Набирай своих чебаков и иди отсюда! — И он снова по¬
грузился в разговор с неким Сеней: — Да, слушаю тебя!..
Нет, милый мой, этого я и сам могу тебе тонны три под¬
бросить... Ну конечно...
—	Так, Леша, вы же голодный!..— Тоська предпри¬
няла еще одну робкую попытку.
—	Да, да, прислушиваюсь,— говорил в трубку Козырев
и тут же Тоське: — Ничего, как-нибудь перебьюсь с
хлеба на квас! Ступай!
Тоська нерешительно потопталась, едва удерживая
слезы.
—	А плакать начинай за воротами,— он уже не ви¬
дел, как выходила из кабинета Тоська, заканчивая теле¬
фонный разговор: — Так, Семен, я считаю, почти сговори¬
лись. Обрати внимание — почти! — Он засмеялся, поло¬
жил трубку, но сразу же поднял ее: — Привет! Козырев
на проводе! А где он? В кузнечном? Ладно, сейчас
приду...
Наступила зима. Она пришла в поселок, вид которого
изменился. Новые бараки ровной улицей соединили за¬
водскую территорию со старыми, как будто потеснивши¬
мися жилыми кварталами. Но главное — отстроились за¬
водские корпуса, и завод уже давал фронту свою продук¬
цию. Вот и сейчас из заводских ворот вышли один за дру¬
гим два тяжелых танка. Послушные воле водителей, они
круто развернулись и, поднимая снежную пыль, помча¬
лись в сторону леса на испытательный пробег.
А на заводе по широкому пролету кузнечно-прессового
цеха шел в окружении ближайших помощников директор
Аникеев. Стучали паровые молоты, неслышными голосами
одобрительно переговаривались инженеры — в тяжких
ударах прессов ухо улавливало сложный ритм организо¬
ванной работы.
Впрочем, не все еще здесь ладилось. Внимательный
взгляд должен был заметить и бездействующие участки,
и доски с надписями, призывающими в кратчайший срок
развернуть работу на полную мощность. Именно в связи
с этим последним обстоятельством Аникеева остановил наш
старый знакомый Василий Тимофеевич. Черных стал бри¬
119

гадиром женской бригады, и помощницы его, сгрудившие¬
ся в сторонке, около застывшего без движения пресса, на¬
блюдали за своим горячим командиром.
Василий Тимофеевич указывал на стенд, установлен¬
ный около его участка, и, перекрикивая шум, втолковы¬
вал Аникееву:
—	...И вот ставят мне эту доску! Я говорю, что не
мне, а Курочкину ставь! У меня вон два молота без воз¬
духа стоят. Я тут бьюсь, а мне доску ставят!..
—	Ну ладно, ладно!..— успокаивая бригадира, про¬
кричал заместитель директора завода Приходько. И, не
утрачивая приподнятого настроения, обратился к Аникее¬
ву: — Ну-с, Николай Петрович, все-таки подняли мы за¬
вод!
—	Нет! — отрезал Аникеев.
—	Как так? — удивился Приходько.
—	Да вот так! Эко вы все довольны!.. Продукции ма¬
ло даем!
—	Опять нехорошо! — обескураженно сказал Прихо¬
дько.
Козырев, примкнувший тем временем к группке инже¬
неров, взял Приходько за рукав и сказал ему:
—	Дернуло вас! Ведь, кажется, знаете человека, а
лезете на рожон.
—	Чего он хочет! — пожаловался Приходько.— И так
уж с ног валимся.
—	Чего он хочет? — пожал плечами Козырев.— Про¬
дукции больше хочет!..
Курочкин трудился в тесной конторке, куда то и дело
заходили со своими советами мастера. Втянувшийся в
работу инженер выглядел по-новому: отчужденная улыбка
покинула его, в глубоко запавших глазах появилось
выражение одержимости, однако и от нерешительности
он пока не избавился.
На двери конторки со стороны цеха тоже был прикреп¬
лен плакатик: «Товарищ Курочкин! Тебя ждет весь за¬
вод — стыдись!» Отворив дверь, в конторку вошел Ани¬
кеев, поздоровался с Курочкиным и с обступившими его
рабочими и сказал так, будто тяжким недугом был пора¬
жен не заводской, а его собственный организм:
—	Задыхаемся!.. Честное слово, задыхаемся!
—	Ясное дело, Николай Петрович,— сдержанно ото¬
звался Курочкип.
120

—	Я все прекрасно понимаю,— продолжал Аникеев,—
не хочу вас нервировать, но должен еще и еще сказать:
«воздух» нам нужен... как воздух, вы уж меня извините
за плохой каламбур!..
Рабочие тихонько вышли из конторки. Измученный
Курочкин уставился невидящим взглядом в какую-то
точку.
Аникеев сел напротив него, участливо спросил с
прежней, однако, напористостью:
—	Ну, о чем задумались?
—	О чем задумался?.. О том, что немцы под Москвой.
—	Ну и какой же вывод?
—	А мы здесь вертимся...
—	Не понимаю! Работать надо! И побыстрее! Поверь¬
те, все они,— он указал на дверь, за которой скрылись
только что ушедшие рабочие,— думают о том же, и не
меньше, чем мы с вами. Но молчат. И делают свое дело.
А вы начинаете... Нехорошо! Не забудьте о совещании,
зайдите ко мне!..
На совещание к Аникееву Курочкин опоздал. Собрав¬
шиеся в кабинете директора руководители завода вели
все тот же разговор: чтобы развернуть работы на полную
мощность, необходим «воздух» — нужно незамедлитель¬
но вводить в строй турбокомпрессор.
—	Плоховато работаем, товарищи, плоховато,— хму¬
ро приговаривал Аникеев.
Секретарша положила перед ним пачку телеграмм, он
бегло взглянул на лежавший сверху бланк и несколько
неожиданно сказал:
—	Ну вот, пожалуйста, Уралмаш поздравляет нас с
выполнением программы...
Приходько воскликнул:
—	Но ведь мы действительно ее выполнили!
—	А Уралмаш,— сказал Аникеев,— перевыполнил
свою программу на семьдесят процентов.
—	Они ведь здешние! — возразил Приходько.
—	Здешние? А мы? Здесь живем, здесь работаем —
мы сейчас тоже здешние...— Аникеев помолчал, потом,
тряхнув головой, будто сбрасывая усталость и огорче¬
ния, сказал деловито: — У кого есть какие-нибудь дель¬
ные предложения,— пожалуйста, высказывайтесь!
—	У меня есть предложение,— заявил Приходько.—
Снять Курочкина и поставить на его место другого человека.
421

—	Почему? — поглядел на него в упор Аникеев.
—	Не справляется с работой,— ответил Приходько.
—	А другой справится? — допытывался Аникеев.
—	Если найдем сведущего человека, надо полагать,
справится.
—	Если найдем... Надо полагать... Нет, товарищ При¬
ходько! Курочкина мы снимать не будем. Это весьма не¬
сложное решение вопроса, поверьте мне,— если у чело¬
века не выходит, снять его и назначить другого, затем
снять другого и назначить третьего и так далее... Нет,
Курочкин — сведущий человек, и мы снимать его не
будем!
В кабинет вошел возбужденный Курочкин, остановил¬
ся в дверях.
—	Простите, я задержался немного,— пробормотал он.
—	Садитесь, пожалуйста,— кивнул Аникеев.— Про¬
должайте, товарищ Приходько!
—	Я все сказал.
—	Так...— усмехнулся Аникеев.
Наступило неловкое молчание. Из столовбй принесли
чай. Женщину, вошедшую с подносом, сопровождал бра¬
вый Козырев. Он взял стакан, поставил его на стол перед
Аникеевым. Тот продолжал просматривать телеграммы,
от чая отказался. Козырев попытался заглянуть через пле¬
чо Аникеева в телеграмму. Аникеев прикрыл бланк ру¬
кой. Козырев, смущенный, отошел от стола.
—	Надо увеличить выпуск продукции! — вновь ска¬
зал Аникеев.— Надо взять от завода все и даже более.
Молодой инженер из литейного цеха посмотрел на Ку¬
рочкина и сказал то же, что думали все остальные:
—	«Воздуха» не хватает. Многое можно было бы сде¬
лать, да «воздуху» мало.
—	Позвольте мне! — поднялся Курочкин.— Я знаю,
все сейчас смотрят на меня и буквально и фигурально,
так сказать, и я отлично понимаю всю меру своей ответ¬
ственности перед заводом... Но я не могу, как профессио¬
нал, пойти на риск или на заведомую аварию. Я не буду
говорить, сколько я работаю,— это никому не интерес¬
но, да и все сейчас своего времени не считают, не в этом
дело. Но я не могу точно назвать число, когда мне удаст¬
ся пустить компрессор, хотя сегодня как раз...
—	Пустые слова! — сказал Козырев.
—	Что?! — растерялся Курочкин.
—	Я говорю, работать надо, трудиться...
—	Я вам слова не давал — это во-первых,— прервал
122

Козырева Аникеев,— а затем, эту реплику вы смело мо¬
жете адресовать себе. Именно по вашей вине мы остались
без своей энергетики. Да-да!
—	Я за железную дорогу не отвечаю,— хмуро сказал
Козырев.
—	Нет-с, отвечаете! — воскликнул Аникеев.— И я вам
сейчас это докажу!— Он взял со стола распечатанную
телеграмму. Загудел телефон, Аникеев поднял труб¬
ку.
—	Тише, товарищи! Аникеев слушает. Так, так...
Жду...— И после паузы: — Здравствуйте, товарищ Ста¬
лин!.. Спасибо, не с чем. Мы недовольны, хотим больше
давать... Насколько больше? Раза в два больше...
—	Что он делает?! — наклонился к соседу Приходько.
—	Слушаюсь, товарищ Сталин! Когда прикажете?..
Сегодня? Не знаю, есть ли поезд... Самолет не полетит —
погода у нас нелетная... Слушаюсь. Слушаюсь... Будьте
здоровы, Иосиф Виссарионович! — Аникеев положил
трубку, обвел взглядом собравшихся: — Так вот, задача
определилась. Нужно увеличить выпуск продукции
вдвое,— сказал он взволнованно и энергично.
—	Я не понимаю, Николай Петрович, простите ме¬
ня,— встал Приходько.— Из чего вы исходили, обещая
товарищу Сталину удвоить выпуск? Мне представляется,
что в таких случаях следует руководствоваться реальной
программой...
—	Дорогой товарищ Приходько,— весело отозвался
Аникеев,— единственно реальная программа для нас с
вами, танкостроителей,— это обеспечить полный разгром
врага. Очень прошу вас этого обстоятельства не забы¬
вать. А если вас интересует, на чем я основывался в своем
обещании, то вот, пожалуйста,— на этой телеграмме. Вот
тут управление Свердловской железной дороги сообщает
мне...— он взглянул на Козырева.— Мне лично, а не вам,
товарищ Козырев, прошу обратить внимание, это очень
любопытная деталь. Как вы думаете, почему сообщает мне,
а не вам?
—	Не знаю, видимо, какое-то недоразумение.
—	А вот и нет, не угадали! Потому, товарищ Козырев,
что я просил ответить мне лично. Мне и отвечают, что те
самые вагоны с оборудованием, которых мы с вами ждем
уж не первую неделю, прибыли в наш адрес и находятся,
по-видимому, на станции. Как вы этого не знали, товарищ
Козырев, простите меня, я понять не могу. Вот у нас и
«воздух» будет!
123

—	Какие вагоны? Какие вагбны, Николай Петрович? —
с трудом проговорил Козырев.
—	Как? Вы не знаете, о каких вагонах идет речь?
Согласитесь, это по меньшей мере странно.
—	То есть я, конечно, знаю... Но только не понимаю,
как же так получилось... И почему я не знаю...— бес¬
связно лепетал Козырев.
—	Знаю, не знаю... Тут какая-то нехорошая путани¬
ца, но мы ее немедленно же разберем... Не буду вас боль¬
ше задерживать, товарищи,— сказал Аникеев присутст¬
вующим, но Приходько задержал: — Вас попрошу ос¬
таться,— затем вызвал секретаршу: — Пожалуйста, ма¬
шину, и поскорей,— и приказал Козыреву: — Одевай¬
тесь, сейчас поедем на станцию и все разберем!
Курочкин, покидая кабинет вместе с другими сотруд¬
никами, замешкался в дверях, потом шагнул назад, ска¬
зал Аникееву:
—	Разрешите, Николай Петрович...
—	Позже, позже,— нетерпеливо сказал Аникеев, на¬
девая пальто.
—	Скажу позже,— согласился Курочкин.— Это очень
важно...— Он вышел.
—	Не надо никуда ехать, Николай Петрович,— вдруг
заявил Козырев обреченным тоном.
—	Почему?
—	Я вам скажу, какой там груз.
—	Ага! Значит, груз все-таки есть!
—	Есть.
—	Почему же вы не доложили мне раньше о прибытии
груза?
—	Сейчас... Сейчас я доложу,— Козырев порылся в
портфеле.— Вот, пожалуйста,— подробная опись всего
груза.
—	Портьеры плюшевые, тридцать две пары,— прочел
вслух Аникеев.— Габардиновые, восемнадцать пар. Ин¬
тересно!.. Кресло кабинетное кожаное, кресла гостиные
под плюш. Смотрите-ка, все плюш да плюш! — в бешен¬
стве выкрикнул он.— А где же бархат?! Ну-с, товарищ
Козырев, докладывайте, как это все получилось!..
—	Николай Петрович, что ж вы думаете — это я Для
себя вывозил? — сказал Козырев со слезами в голосе.—
Да я за это барахло ползавода поставил, я вам под эту
чепуху два компрессора обеспечу!..
—	Ах вот как! Мало того, что сами вы жулик...
—	Полегче, я не жулик!
124

—	Это вам кажется, батенька! Повторяю, мало того,
что сами вы жулик, вы еще находите подобных вам и на
атом строите всю свою практику. Так вот, не выйдет боль¬
ше! Это я вам говорю — не выйдет!
—	Успокойтесь, Николай Петрович! — Приходько
взял Аникеева под руку.
—	Ничего, -ничего, ничего!..— Аникеев глубоко вздох¬
нул, усмиряя бешенство, и сказал Козыреву: — Считайте
себя уволенным с завода! О дальнейшем позаботится суд.
Можете идти!
—	Все правильно! — сказал Козырев, помолчав.— Так
мне и надо! — Он медленно прошел к двери и, отворяя
ее, услышал непреклонные слова:
—	Совершенно верно! Так вам и надо!
—	Все правильно,— вновь повторил Козырев и вышел.
Аникеев походил по кабинету, успокаиваясь, но
волнение не покидало его. Он остановился перед При¬
ходько, спросил:
—	Ну-с, что скажете?
—	Николай Петрович, у меня впечатление, что
с Козыревым вы погорячились,— ответил Приходько.—
Вы же убили человека!
—	Что ж, иногда это полезно!
—	Но он, право, не так виноват, как вам кажется.
Ведь, в конце концов, весь этот груз принадлежит нашему
заводу. Это же не воровство!
—	Хуже, чем воровство! — убежденно сказал Ани¬
кеев.— Ведь он ввел нас в заблуждение. Рассчитывая на
этот груз, мы построили свою программу, я уж не говорю
о том, что в глазах товарища Сталина я буду выглядеть
теперь хвастунишкой и мелким лжецом!
—	Николай Петрович!..
—	Не защищайте его, этим вы только себя мараете!
—	Я это делаю не из симпатии к Козыреву. Но пой¬
мите, Николай Петрович, без него нам трудно будет.
—	Справимся, справимся! Об этом вы не волнуй¬
тесь,— сказал Аникеев успокоенно, с обычной делови¬
тостью. И тут же сел за стол, придвинул к себе какие-то
бумаги, погрузился в них, будто забыв о собесед¬
нике.
—	Кого же вы имеете в виду на его место? — спросил
Приходько, не считавший разговор оконченным.
—	Думаю попросить пока вас. Как вы полагаете?
—	Что вы, Николай Петрович! Да я не умею этого
совсем! — испуганно воскликнул Приходько.
125

—	Чего не умеете? Блатовать? Ну и слава богу! По¬
верьте мне, что в этом деле нужно немного расторопности
и побольше честности. Так что, пожалуйста, не отказы¬
вайтесь! — И он опять склонился над бумагами, считая
разговор оконченным, а дело — решенным.
Приходько постоял перед Аникеевым, подумал,
пожал плечами и вышел из кабинета. Аникеев вызвал
секретаршу.
—	Узнайте про самолет, в крайнем случае поезд се¬
годня на Москву. И еще вот что: я оставлю письмо, пере¬
дайте его товарищу Курочкину.
Аникеев быстро написал:
«Дорогой Иван Андреевич, сегодня я уезжаю в
Москву. Что буду говорить там — еще не знаю. Но дело
не в этом, а в том, что вся надежда — на вас».
Зная об отъезде директора завода в Москву, Курочкин
решил зайти к нему на квартиру, в дом Свиридовых, что¬
бы поговорить, посоветоваться, но опоздал — Аникеев уже
уехал. Раздосадованный и подавленный, он хотел было
уйти, но Анна уговорила его пообедать. Она достала из
печки котелок со щами, налила Курочкину и, грустно
улыбаясь, смотрела, как он ест. Курочкин был голоден,
ел жадно и только раз оторвался от чашки, чтобы благо¬
дарно сказать:
—	Вкусные!..
—	Кушайте, кушайте,— отозвалась Анна.
Наконец он положил ложку, встретился взглядом с
сочувственно смотревшей на него Анной и с признатель¬
ностью объяснил: — Вы знаете, я давно уже не обедал
и много ночей не спал, все вожусь с этой проклятой ма¬
шиной и решиться никак не могу. Понимаете, не могу!..
—	А вы скажите мне,— несмело предложила Анна,—
ведь я теперь тоже заводская. Может, что и смекну.
—	Анна Ивановна, добрая, хорошая вы женщина!
Ну что вы можете тут смекнуть? — грустно улыбнулся
Курочкин.— Стойт машина, в которой все не точно. Прав¬
да, теперь не все, многое уже сделано, но все же оконча¬
тельной веры у меня в нее нет. И надо эту машину, Анна
Ивановна, пустить. Если мы ее пустим, то мощность за¬
вода увеличится в два раза, а если будет авария при пус¬
ке, вся ответственность ляжет на меня. Вот и все.
—	Надо пустить,— помолчав, сказала Анна.
—	Ах, как вы просто! —- вскочил Курочкин.
126

—	Просто,— согласилась Анна.— А как же воюют-то?
Тоже не па свадьбу идут, а ведь идут же.
—	Что делать, что делать? Ума не приложу...— Ку¬
рочкин твердил свое, сомнение владело им.
Он опустился на прежнее место, подпер голову рука¬
ми, тяжело вздохнул, задумался. Над ним, укрепленный
на стене, щелкнул радиорепродуктор, голос Левитана
внушительно произнес: «Внимание! Говорит Москва!..»
Курочкин нервно поднялся, намереваясь выдернуть вил¬
ку из штепселя, но Анна не позволила.
—	Не надо,— сказала она,— мы всегда слушаем.
—	Я раньше тоже слушал всегда, а теперь не могу...
Па душе плохо, там плохо! — он махнул рукой в сторону
репродуктора.— Все плохо!..
Тишина воцарилась в комнате. Только слышно было
мерное постукивание метронома в репродукторе, да на
печке ворочалась, тяжко вздыхая во сне, Мария Гаври¬
ловна.
И тут голос Левитана произнес:
«Говорит Москва!.. Московское время двадцать два ча¬
са тридцать минут. Передаем последние известия. От Со¬
ветского информбюро. В последний час. Провал гитле¬
ровского плана по окружению и захвату Москвы. Пора¬
жение немецких войск на подступах Москвы...» — пере¬
давали ставшее историческим сообщение Совинформбюро
от 13 декабря 1941 года.
—	Слушайте, что говорят-то! — взволнованно сказала
Анна.
Распахнулась дверь — вбежал Василий Тимофее¬
вич Черных.
—	Включай громче! Слышь, чего передают? — вы¬
крикнул он в великом возбуждении.
О разгроме немцев под Москвой говорил голос дик¬
тора, и Курочкин первым понял это.
—	Постойте, ведь это же победа! — воскликнул он.—
Ведь это же самая настоящая победа! — Он потянулся
подкрутить регулятор репродуктора, но звук тут же про¬
пал.
—	Ах, да что вы, в другую сторону надо! — кинулась
Анна.
Курочкин восстановил звук, и голос Левитана загре¬
мел во всю мощь. Стоя под черной тарелкой репродук¬
тора, отстукивая ногой нервную дробь, Черных рас¬
правил усы.
—	Эх, мне бы туда сейчас!
127

—	Мама, вставайте, вставайте, мама, победа! — под¬
бежала Анна к печке.
—	Что ты, господь с тобой, матушка! — отозвалась
спросонок Мария Гавриловна. Щурясь на свет, она под¬
нялась, не понимая, что случилось.
—	Победа, мама, победа! — Анна счастливо смеялась.
—	Верно, верно, бабушка, победа! — сказал Куроч¬
кин.
—	Товарищ Курочкин, вот что я вам скажу,— прого¬
ворил Черных, снял с гвоздя шапку, протянул ее Куроч¬
кину.— Пойдем на завод!
—	Пойдем! — Курочкин нахлобучил шапку, шагнул
к двери.
Мария Гавриловна широко крестилась на красный
угол. Вбежала девочка — из той семьи эвакуированных,
которую приютили у себя Свиридовы,— удивленно по¬
смотрела на старуху и спросила у Анны:
—	Тетя Нюра, что это бабушка на радио крестится?
—	Так ведь победа, Машошка,— смеялась Анна,—
победа!..
Аникеев шел по Красной площади. Немного не дойдя
до Спасских ворот, он остановился и посмотрел вокруг
себя. Перед ним была военная Москва зимы 1941 года.
Немноголюдная, седая от инея, она была суровой и тор¬
жественной в этот пасмурный декабрьский день. На Спас¬
ской башне пробили часы. Из Спасских ворот вышла
смена караула. Аникеев вошел в Кремль.
В мае 1942 года на той же станции, откуда Анна про¬
вожала мужа на фронт, остановился поезд. Люди выхо¬
дили из вагонов, устало шли по перрону. Прихрамы¬
вая, опираясь на палку, шел в толпе немолодой сержант-
фронтовик — видно, после ранения приехал домой на
побывку. Он едва не столкнулся с пожилой женщиной,
попавшейся ему навстречу, чуть запоздало узнал ее и,
обернувшись, крикнул вдогонку:
—	Тетя Кланя!
—	Это что ж такое делается! — изумилась женщина,
оглядывая стоящего перед нею и сдержанно улыбающего¬
ся Егора Степановича Свиридова.— Гляди, кто к нам
приехал!..
128

Он вошел в родной дом и вопреки ожиданиям увидел
и пустой комнате незнакомую девочку, подметавшую
пол.
—	Вам кого? — настороженно спросила девочка.
—	А мне хозяев,— усмехнулся Егор.
—	Никого нет дома!
—	А где ж они?
—	Анна Ивановна на работе, — сказала девочка,
—	Ах на работе!.. Ага... Ну, так. А бабушка где же?
—	А бабушка тоже на работе.
—	И бабушка? — удивился Егор.— Вот это да!.. А ты
сама кто такая?
—	А мы-то? Приезжие, ленинградские.
—	Да-да-да!..— припомнилось Егору, он помолчал,
потом, не удержавшись от улыбки, спросил: — А сам хо¬
зяин-то где же, а?
—	Хозяин на фронте воюет,— сообщила девочкр и
внимательно посмотрела на Свиридова.— А вы не от не¬
го ли?
—	От него,— серьезно сказал Егор.
Девочка засуетилась — сунула в угол веник, обтерла
руки о подол и быстро заговорила усвоенным ею мягким
уральским говорком:
—	Так тогда вы подождите, я сейчас самовар постав¬
лю, чайку попьете!.. Вы только никуда не уходите, а то
Анна Ивановна заругает меня, что я вас отпустила!..
—	Не уйду, не уйду,— пообещал Егор.
—	Так я сейчас за щепками на двор сбегаю!..
—	Не уйду, не уйду,— повторил Егор Свиридов.
В кабинете директора завода стояло знамя с просма¬
тривающейся надписью «Победителю социалистического
соревнования...».
—	Ей-богу, приятно! — весело и возбужденно гово¬
рил Аникееву Приходько.— Все-таки подняли мы завод,
Николай Петрович!
—	Ну ладно, ладно, экий вы хвастун, право!
—	Чего там — хвастун! — радовался Приходько.
В кабинет заглянул с откровенным любопытством под¬
росток — тот самый, кого Аникеев, да не только он, ува¬
жительно звал по имени-отчеству.
—	А, Сергей Сергеевич пожаловал! — Приходько сде¬
лал приглашающий жест.
—	Ко мне? — спросил мальчика Аникеев.
5 Кв 3688
129

—	Да нет! — сказал Сергей Сергеевич.— Я вот только
на знамя посмотрю.
—	Пожалуйста! — сказал Аникеев и улыбнулся так
же весело и широко, как Приходько и как Сергей Сер¬
геевич.
Вечером в доме Свиридовых собрались гости. Снова
играли баяны и теснилась заводская молодежь, как тог¬
да — осенью сорок первого.
Анна раздувала самовар, вытирала его полотенцем.
У стола Егор рассказывал Василию Тимофеевичу и дру¬
гим гостям:
—	Бои, конечно, тяжелые. Осветительных ракет на¬
ставят — светло, на земле прямо мурашей видать. А днем,
как ночью, черным дымом закроют, земля горит. Шумом
хотел взять поначалу, такой грохот поднимал — куда там!..
И снова, горюя, приговаривала Мария Гавриловна:
—	Ой, война, война, война!..
—	На испуг хотел взять,— продолжал свой рассказ
Егор.— Блицкриг шел...
—	Вот именно что крик,— вставил свое веское сужде¬
ние Василий Тимофеевич.— В четырнадцатом годе он то¬
же криком начал.
И снова заспорили.
—	В четырнадцатом годе совсем не то,— сдержанно
возразил Егор,— эта война — особенная!
—	Я ничего не говорю,— сказал Черных,—особая,
так и зовут — отечественная, война моторов. Но я го¬
ворю,— поднял он руку,— в четырнадцатом годе тоже
до моторов дошло.
—	Нынче моторы не те!
—	Да куды там! — соглашался Василий Тимофее¬
вич.— Моторы-то от нас идут! Я говорю, в четырнадцатом
годе...
В дверях появились Аникеев, Приходько, Курочкин,
им порадовались, усадили за стол. Потом пришла и Тось¬
ка, несмелой походкой двинулась прямо к столу, где сидел
Егор. Низко поклонившись, поздоровалась с ним и при¬
села напротив на скамеечке.
—	Что ж, Егор Степанович,— сказала она, будто с
размаху, одолевая стыд и робость,— от Кости ничего не
привезли?
—	А разве ждешь? — спросил Егор, пристально глядя
на нее.
130

Тоська молчала.
—	Привет просил передать,— пряча улыбку, сказал
Егор.
Тоська поднялась со скамейки.
—	Что ж, и на том спасибо, Егор Степанович,— ска¬
зала она, постояла потупясь и, накинув на голову платок,
вышла из комнаты, пряча лицо.
Шумело застолье. Девушки поодаль пели «Калинку».
Анна чинно чокнулась рюмкой с каждым уважаемым гос¬
тем, пригубила свою, поставила, побежала хлопотать по
хозяйству. Егор еще посидел среди друзей, потом вышел
в спальню. Анна заглянула к нему. Он привлек ее к себе,
и она прильнула к его груди. Отстранилась, сказала:
—	Побегу!.. Все-таки гости. А то скажут, забыла хо¬
зяйка свои обязанности. Побегу!
—	Шибко-то не бегай теперь,— пошутил Егор,— а то
мне не угнаться будет за тобой с палочкой.
—	Угонишься!
—	А вдруг упаду?
—	А упадешь,— сказала Анна с серьезной улыбкой,—
а тебя на руки возьму да понесу. Я ведь сильная!..

Люди и звери
Поздним вечером по шоссе Москва — Симферополь с тру¬
дом шел «Москвич» старого выпуска. Машина эта видала
вйды,— помятая, запыленная, постукивающая дверцами
и скрипящая рессорами, она как будто изнывала под оби¬
лием багажа. Судя по номерному знаку, «Москвич» от¬
правился в путь из Ленинграда.
На переднем сиденье томились две женщины — мать
и дочь. Мать вела машину, дочь, девушка лет восемнад¬
цати, кажется, спала, склонив голову на плечо матери.
Боясь разбудить дочь, та правила левой рукой. Лица
женщин смутно были видны в полутьме.
Лучи фар плясали на асфальте, выхватывали из тем¬
ноты придорожные кусты, покорно гасли при встрече с
другими машинами.
—	Скоро? — капризно спросила дочь, не поднимая
век.
—	Шесть километров осталось.
—	Откуда ты знаешь?
—	В путеводителе сказано — на триста десятом кило¬
метре, а сейчас был триста четвертый... Шесть километ¬
ров.
—	Господи, как долго!
Девушка подняла голову и, по-детски протерев ку¬
лачками глаза, уставилась перед собой. В прыгающем све¬
те фар металась мошкара.
—	Остались бы в Москве, сходили бы в театр, перено¬
чевали, как люди. Все ты!
—	Ну, девочка, ну что сейчас об этом говорить! Через
три минуты будем в гостинице. Помоемся, попьем чаю —
По либретто Т. Макаровой.
132

и на боковую. Знаешь, как хорошо. — Мать заискивающе
улыбнулась.
—	Кто-то тебя ждет в этой гостинице!
—	Мы же отправили телеграмму.
—	Так они и испугались твоей телеграммы. Ой, мама,
до чего же ты... наивный человек! Просто смешно слу¬
шать!
—	Ну хорошо, не будет номера — выедем за город и
переночуем в стогу, под звездами. Ночь теплая — чего
лучше?
—	Только этого не хватало! Кажется, я тебе говорила,
что в стогу больше спать не буду. Ночуй сама с жуками
и пауками... Что это еще там такое? — сердито спросила
девушка, глядя на приближающиеся огни.
—	Мы приехали,— сказала мать.
Но в это время машина зачихала, дернулась два раза
и остановилась.
—	Что за новости?— виновато взглянув на дочь, мать
гуетливо хваталась то за подсос, то за ключ, нажимала на
акселератор.
Машина безмолвствовала. Мать растерянно опустила
руки. Глаза девушки глянули холодно:
—	Да ну, в самом деле! — Она вылезла из машины.—
И пойду пешком.
—	Правильно, детонька,— встрепенулась мать.—
Пойди, родная, тут два шага. Скажи, что мы приехали,
н то как бы номер не уплыл.
—	Номер! — Девушка насмешливо тряхнула стриже¬
ной головой и взглянула на мать с выражением сердитой
иронии и покровительственного сочувствия.— Бензин,
что ли, весь?
—	Нет,— говорила мать, вылезая из машины,— бен¬
зин должен быть. По счетчику еще литров пять осталось.
Видимо, что-то с зажиганием. Ты иди, Танечка, я дого¬
ню тебя. Иди, голубка!
Мать подняла капот, лицо ее приняло суровое, важное
иыражение: она погрузилась в технику.
Девушка прошла несколько шагов по обочине шоссе,
обернулась, прищурилась, вглядываясь в темноту, трях¬
нула головой и зашагала к гостинице.
Едва она отошла от машины, как ночь сгустилась во¬
круг нее до полной черноты. Для храбрости девушка ста¬
ла читать стихи.
133

Вокруг гостиницы толпились машины. Автобус на¬
правлялся в сторону Симферополя. Шофер ходил вокруг
него, проверяя каблуком баллоны. Бледнолицые отпуск¬
ники, в чаянии моря и солнца, усаживались, возбужденно
шумели.
Чуть в стороне от автобуса стоял мужчина лет сорока,
в одежде, отличавшей его от всего этого шумного населе¬
ния гостиничного двора. На нем был поношенный костюм
иностранного покроя, шерстяная рубаха и башмаки со
следами починки. Лицо выражало осторожную внима¬
тельность.
Торопливо шагая, Таня прошла, едва не задев его, и
скрылась за парадной дверью. Ночь была жаркая. Ночные
бабочки во множестве кружились у фонарей. Машины все
прибывали, и люди, вылезая из них, разминали ноги и
плечи. Наконец показался и наш «Москвич». Он двигался
затрудненно, рывками. Немного не дойдя до гостиницы,
«Москвич» дважды выстрелил из выхлопной трубы и опять,
видимо уже окончательно, остановился. Измученная води¬
тельница его вылезла из машины и движением отчаяния
откинула капот.
А Таня стояла в дверях мотеля и кричала в темноту:
—	Мама!
—	Да! — отозвалась мать.— Я здесь, Таня, не кри¬
чи. Машина опять стала.
—	Ну, давай хоть паспорт. Мучение с тобой!
Видя, что мать остается около машины, Таня, одоле¬
вая свою капризную инертность, побежала к ней
сама.
— Ты знаешь,— кричала она по пути,— ты знаешь,
сколько желающих? Еще минута — и мы останемся без
номера!
Мужчина с осторожной полуулыбкой наблюдал за де¬
вушкой. А Таня, пробегая, опять едва не задела его. Она
взяла у матери паспорт и побежала назад, в гостиницу,
сильно размахивая руками, вся еще по-детски нескладная.
—	Ничего не понимаю! — проговорила мать, опять
склоняясь над мотором.
—	Разрешите взглянуть?
Женщина распрямилась и увидела перед собой незна¬
комого человека. Лица его нельзя было рассмотреть —
он стоял спиной к свету.
—	Пожалуйста,— сказала она и жалобно вздохнула.
Мужчина наклонился. В свете переносной лампы она
увидала сперва его крупные, трудовые руки и только по¬
134

том — лицо. Он поднял глаза и вдруг, отпрянув, выпря¬
мился.
—	Что?!
Она тоже выпрямилась. И теперь стояла против него,
вглядываясь.
—	Не узнаете? — Полуулыбка на лице мужчины при¬
няла еще более сложное выражение какой-то стыдливой
горечи.— Вот видите, как встретились.
—	Погодите, погодите,— говорила она, приближая к
нему лампу.
—	Да, да. Прошло много лет, а я вас сразу узнал...
Анна Петровна.
—	Анна Андреевна.
—	Совершенно верно, Анна Андреевна. А меня по¬
ди-ка и совсем не узнать? Вспомните Ленинград...
—	Боже мой! — Она опустила лампу и, шагнув к не¬
му, крепко схватила его руку.
—	Павлов?.. Лейтенант Павлов?
—	Точно!
—	А имя и отчество я так и не узнала тогда. Не успе¬
ла...
—	Да-да! — Павлов смеялся почти беззвучно, лицо
его сияло счастьем.— Вы тогда сразу уснули, сразу...
—	А утром проснулась и нашла записку, подпись была
((А. Павлов». Почему-то я решила, что Александр.
—	Алексей, Алексей Иванович.— Он все смеялся, не
выпуская ее руки.
—	Алексей Иванович!.. Куда же вы теперь? И откуда?
Спросив это, она оглядела его всего, и он всем суще¬
ством своим ощутил ее взгляд. И сразу потускнел. Осто¬
рожная полуулыбка вновь набежала на его лицо.
—	Откуда? Это долго рассказывать. А куда — думаю,
в Севастополь. Там у меня брат.
—	Так, может, вместе? Я тоже в те края. Вот, переби¬
раюсь из Ленинграда. Дочка у меня не очень крепка здо¬
ровьем. А тут как раз случай вышел: пригласили ордина¬
тором в больницу санаторного типа...
—	Да, да...
—	А вы сейчас-то где устроились?
—	Да, собственно, нигде пока. Думаю вот здесь, на
лавке переночевать, по-солдатски.
Он кивнул на скамью под деревом. Там лежал бре¬
зентовый рюкзак с прислоненным к нему стареньким
портфелем.
—	Ну, что вы! Разве можно! Переночуете с нами.
135

—	Неудобпо, пожалуй?
—	Что ж тут неудобного? В дороге все удобно. Пошли,
пошли! Забирайте вещи!
С выражением категоричности, свойственным мягким
натурам в решительные минуты жизни, Анна Андреевна
вошла в вестибюль гостиницы.
—	Танюша! — говорила она, торопясь взять инициа¬
тиву.— Ты уже отдала паспорта? Надо отдать еще один,
вот, Алексея Ивановича.
Вестибюль был полон людей, и все смотрели сейчас на
Анну Андреевну. Но она чувствовала только один
взгляд — дочери. Та словно онемела от изумления.
—	Это что же, все одна семья? — спросила дежур¬
ная, беря паспорт Павлова.
—	Одна семья,--- быстро ответила Анна Андреевна.
И лицо ее стало суровым до неприступности.
—	Мама...— заговорила Таня.
Но Анна Андреевна перебила ее:
—	Возьми пропуск и иди наверх. А я сама заполню
эти листочки и загоню машину. Иди, иди, детка!
—	Может быть, не стоит...— проговорил Павлов, ког¬
да они отошли от стола.
—	Не придавайте значения. Ней потом все объясню.—
Решимость не покидала Анну Андреевну.
Таня стояла посреди номера и смотрела, как горнич¬
ная застилает третью постель, на диване. Дверь откры¬
лась, вошла Анна Андреевна и за нею — Павлов.
—	Вот, устраивайтесь, Алексей Иванович,— уже с по¬
рога заговорила Анна Андреевна.— Видите, вам уже и
постелили.
Горничная вышла, оглядев Павлова с нескрываемым
любопытством. Он стоял у стола, доставая из портфеля
термос. Руки его дрожали.
—	Познакомься, Таня,— сказала Анна Андреевна,
стараясь улыбнуться.— Павлов Алексей Иванович.
Таня как-то боком шагнула к Павлову и протянула
узкую, бледную руку. Павлов едва успел пожать ее паль¬
цы, как девушка отняла руку и отвернулась.
—	Схожу за чаем,— сказал Павлов и вышел из ком¬
наты.
—	Мама, что это значит? — спросила Таня, в упор
глядя на мать.— Кто этот человек?
136

—	Я же сказала — Павлов Алексей Иванович. Тот
самый лейтенант Павлов, о котором я тебе рассказывала.
—	Хорошо. Но почему он должен ночевать с нами
в одной комнате?
Что-то дрогнуло в лице Анны Андреевны, и голос ее
зазвенел:
—	Потому, что ему негде сейчас ночевать, и потому,
что есть вещи, о которых люди, если только они люди, не
имеют права забывать до конца дней.
Таня пожала плечами и стала расстегивать платье.
Анна Андреевна смотрела на дочь, и глаза ее наполня¬
лись слезами.
—	Скажи ему, чтобы он не входил, пока я не лягу.—
Таня села на постель и стала снимать туфли. Мать подо¬
шла и села рядом с дочерью.
—	Таня, скажи мне, девочка, почему ты такая?
—	Какая, мама? — Таня принялась снимать чулки.
Мать искала нужное слово.
—	Равнодушная...
Девушка опять пожала плечами.
—	Ответь мне, почему? — Мать коснулась ее волос.
—	Мама, ты опять начинаешь?
—	Я прошу тебя ответить.— В голосе матери звучали
слезы.
—	Ну, потому* что я не вижу ничего героического в
том, что один человек дал другому кусок хлеба.
—	Кусок хлеба! Он снас меня от смерти! Я же была
мертва...
Ленинград. 1942 год. Зима. Трупы на улицах. Мчится
грузовик, доверху полный телами умерших от голода.
Грузовик ныряет по глубоким снежным ухабам Невского
проспекта. Развевается по ветру мертвая девичья коса.
Грузовик сворачивает на Садовую. По улице идет офицер
с заплечным мешком. Останавливается у дома. Прямо на
пороге подъезда лежит женщина. Это Анна Андреевна.
Офицер замечает, что женщина смотрит на него.
Он склоняется к ее открытым глазам и видит в них слабый
свет жизни.
Он пробует поднять женщину. Она легче, чем можно
предположить по ее росту. Словно куклу, он несет ее к
себе домой, с трудом открывает дверь и вносит женщину
в промерзлую, черную комнату. Опускает на диван, чир¬
кает спичкой, зажигает коптилку.
137

Павлов — мы узнаем его — берет с книжной полки
несколько томов, беспощадно раздирает их, затапливает
печурку. Заглядывает в чайник — там сохранилась вода.
Он достает из рюкзака полбуханки хлеба, комок са¬
хара, завернутый в газету. Заваривает чай, наливает в
фронтовую кружку и в красивую чашку, оставшуюся от
мирного времени. Придвигает к дивану табурет, ставит
на него чашку, кладет кусок хлеба, сахар. Сжлоняется
над Анной Андреевной, энергично растирает ей руки.
Смотрит, как вяло шевелятся губы женщины. Берет
чашку и подносит ее к этим мертвенным губам. Женщина
пьет мелкими, прерывистыми глотками. В отсветах пла¬
мени видно испарину, выступившую у нее на лбу.
—	Кусок хлеба...— повторила Анна Андреевна.
Таня передернула худыми плечами и зевнула, не от¬
крывая рта.
—	Мама, можно я лягу?
Анна Андреевна вздрогнула и поспешно проговорила:
—	Да, конечно, ложись.
Девушка юркнула под одеяло, счастливо потянулась
и свернулась уютным калачиком.
За окном приходили и уходили машины. Кто-то играл
на гитаре, насвистывал, перебивал себя молодым, ломаю¬
щимся голосом. В ответ слышался смех сразу нескольких
девичьих голосов.
Анна Андреевна внимательно смотрела на дочь и вдруг
сказала:
—	Ты знаешь, Таня, грешно и страшно так говорить,
но иной раз я слушаю тебя, слежу за твоими мыслями,
и мне хочется...
В дверь постучали.
—	Да...— сказала Анна Андреевна. — Можно, можно!
Вошел Павлов.
—	А вот и чай,— сказал он, ставя термос на стол.
—	Хочешь чаю? — обернулась Анна Андреевна к до¬
чери.
—	Нет, спасибо.— Таня повернулась к стене и за¬
крыла глаза.
Анна Андреевна вздохнула. Достала из сумки салфет¬
ки, бутерброды, пирожки, небьющиеся походные чашки.
Павлов налил чаю.
—	Я думаю,— сказал он тихо,— надо выключить свет.
А то ей будет мешать.
138

Он повернул выключатель. Теперь свет падал от боль¬
шого уличного фонаря. Легкие тени метались по стенам.
Сперва пили чай молча. Первой заговорила Анна
Андреевна:
—	Сколько же мы с вами не виделись, Алексей Ива¬
нович?
—	Семнадцать лет, точнее — почти восемнадцать.—
И Павлов опять тихонько засмеялся.— Давно не виде¬
лись. Можно сказать, целую жизнь!
—	Где же вы были все эти годы?
В полутьме легче было и спрашивать и отвечать. И все
же Павлов ответил не сразу.
—	Где был? Вы лучше спросите, где я не был. Еще нет
месяца, как вернулся на родину. А до этого, можно ска¬
зать, объехал весь свет. Странствовал как гражданин ми¬
ра, а проще сказать — перемещенное лицо. Известна вам
такая категория?
Таня открыла глаза, перестала дышать, вся уйдя в
слух.
Павлов перестал улыбаться. Его глубоко запавшие
глаза смотрели на Анну Андреевну пристально и печально.
—	Ах вот как! Стало быть, вы попали в плен?
—	Да... По ранению.
Он помолчал, отхлебнул чаю.
—	В плен я попал через два дня после того, как мы
расстались с вами, то есть двадцать восьмого января со¬
рок второго года. Под Мгой.
—	Под Мгой...
—	Да, под Мгой. Может быть, помните, на этом участ¬
ке была попытка прорвать блокаду.
—	Еще бы не помнить! В госпитале раненых и обморо¬
женных некуда было класть.
—	Да... народу полегло много. Только ничего не вы¬
шло тогда...— Губы Павлова дрогнули и покривились.
—	Вы пейте, пейте,— проговорила Анна Андреевна,
подливая ему чай.— Об этом лучше не вспоминать.
—	Оно конечно, лучше не вспоминать. Только ведь и
забыть нельзя.
Павлов отодвинул чашку, склонился через стол, и на
губах его опять появилась странная, ищущая улыбка.
Анна Андреевна молчала.
—	Я вот, к примеру, как сейчас, вижу перед собой ко¬
миссара дивизии. Таких людей я уже больше не встречал.
Как же его забыть? Невозможно! Поэтическим даром он
не обладал, но перед этим боем написал, представьте себе,
139

стихи. Целую поэму. Собрал офицеров у себя в землянке
и прочитал, как умел, как чувствовал... Никогда не за-*
буду его лицо и голос...-— говорил Павлов.
Землянка полна людей. Склонившись к светильнику,
комиссар читает стихи напряженным голосом. Стихи не
точны по размеру, но клятвенный их смысл потрясает ду¬
шу. Офицеры, в испачканных полушубках, с обнаженны¬
ми головами, стоят торжественно, «смирно», как на при¬
сяге.
Голос с сильным волжским акцентом гремит под черным
потолком и вдруг вырывается на просторы замерзшей
реки:
— Вперед, вперед, сыны мои!
Вперед, за город Ленина!
Вперед, за дело правое!
За нашу жизнь и честь.
И картина боя под Мгой открывается перед нашими
глазами. Мы видим все так, как видит Павлов.
— Вперед, вперед, сыны мои!..
Мы слышим голос комиссара, звенящий в морозном
тумане. Но вот в грохоте взрывов обрываются стихи. На
экране — напряженные лица бегущих в атаку бойцов, с
ними —- Павлов. Взрывная волна бросает его наземь, он
поднимается, устремляется вперед, и снова взрыв, и снова
он падает...
Павлов помолчал.
—	Вот так я попал к немцам,— сказал он затем.
—	Вы ничего не едите,— сказала Анна Андреевна.
—	Да, откровенно говоря, не хочется.
Павлов отодвинул чашку.
—	Ну а вы? — И он взглянул на Анну Андреевну, ста¬
раясь разглядеть в полумраке черты ее лица.
—	Как видите, выжила. И дочку нашла...
Таня слушала, широко открытыми глазами глядя в
стену.
—	...Правда, нашла только через пять лет, уже вось¬
милетней девочкой... Искала по всей стране, а нашла
совсем рядом, в Псковской области, в деревне Ровное.
Странная это была встреча... Да иначе и быть не могло!
Когда мы расставались, Тане не было и трех лет...
140

Восьмилетняя Таня стоит посреди махонького деревен¬
ского двора, а на пороге избенки старуха неприязненно
смотрит па входящих. Анна Андреевна входит во двор в
сопровождении председателя сельсовета и милиционера.
— Таня,— говорит Анна Андреевна прыгающими, не¬
послушными губами и силится улыбнуться девочке*— Та¬
нечка, ты меня не узнаешь? Я же твоя мама! Нашла
я тебя, нашла!
Таня как-то боком, боком бежит от нее и прячется за
старуху...
—	Да, нашла,—говорила Анна Андреевна Павлову.—
Вот, живем...
Павлов молча кивнул.
—	Не просто все это,— опять заговорила Анна Анд¬
реевна, понизив голос до шепота.— Может, избаловала
я ее? Так ведь все — в ней!'
—	Ничего,— проговорил Павлов.
И Анна Андреевна как будто увидела в полутьме доб¬
рый свет в его глазах.
—	Ничего! — Он встал. И поднявшаяся вместе с ним
его огромная тень переломилась в углу комнаты.— Надо
спать. Я выйду покурить, а вы ложитесь.
Он бесшумно прикрыл за собой дверь.
Анна Андреевна подошла к кровати и посмотрела на
дочь. Глаза Тани были закрыты, но Анне Андреевне по¬
казалось, что она не спит.
Под утро прошел дождь, и омытая зелень полей и
перелесков сияла под солнцем. «Москвич» шустро бежал
по шоссе. Словно отдохнув за ночь, он сейчас радостно
подчинялся опытной и сильной руке. За рулем сидел Пав¬
лов, рядом с ним — Анна Андреевна, а Таня позади,
едва видная среди вещей, громоздившихся до самого
верха.
Было воскресенье. По дороге то и дело попадались
празднично одетые люди — пешком и на велосипедах.
Парни везли своих возлюбленных, примостившихся на
раме или на багажнике.
Павлов видел в зеркале Таню. Она счастливо и жадно
впитывала это прекрасное утро. В открытое окно врывал¬
ся ветер, трепал ее волосы, шарфик, воротник блузки.
Но вот глаза ее уловили пытливый взгляд Павлова, отра¬
141

женный в зеркале, и лицо ее сразу переменилось, застыло
с выражением независимости.
Машина, сбросив скорость, въехала в большое село.
Вдоль дороги стояли совсем новые дома, в большинстве
деревянные, сложенные по старине, срубом, в три окна
на улицу, с веселыми наличниками и резными коньками,
изредка попадались и каменные, крытые шифером.
Около одного дома всей семьей ладили палисадник.
Отец, в рубахе навыпуск, и его сыны — крепкие подрост¬
ки — доделывали ограду. В воротах старуха судачила с
соседкой.
Эта картина промелькнула, словно образ покоя и ми¬
ра, и исчезла, сменяясь другими.
Мать, высунувшись в окно, кричала сыну, пятилетне¬
му мальчишке:
—	Кистинтин! Кистинтин!
А тот не слушал, увлеченно хлопая веткой по луже.
Грязные брызги разлетались вокруг, весело сверкая на
солнце.
—	Только вернись домой, отец тебе дасть!..
Неподалеку от дороги плотники, скинув рубахи, те¬
сали бревно. Высился рядом наполовину сложенный сруб,
сияли белизной кучки белой щепы...
Анна Андреевна, радуясь всему, что видела вокруг,
краем глаза следила за Павловым, словно и через него
воспринимая всю эту ласку милой, родной земли. Павлов
почувствовал ее испытующий взгляд, кивнул головой и
немного погодя сказал:
—	Хорошо!
—	Что — хорошо? — Анне Андреевне хотелось вы¬
звать его на разговор.
Павлов усмехнулся и сделал широкое движение левой
рукой.
—	А строятся все больше по старине,— сказал он.—
Как отцы и деды.
—	Традиция,— сказала Анна Андреевна.
—	Да, традиция. Великая сила, между прочим. Прав¬
да, сила противоречивая — не любит уступать новизне.
При выезде из села повстречались трое пьяных. Они
шли в обнимку, покачиваясь, и даже издали было видно,
что они натужно громко поют. Когда машина поравнялась
с ними, в открытое окно хлестнула фраза:
—	«Ведь мы такими родились на свете...»
—	Ну вот, пожалуйста,— сказала Анна Андреевна.—
Такими родились, такими, надо думать, и помрут.
142

Павлов смеялся.
—	Ну уж, вы как-то больно строго,— сказал он.—
Праздник! Гуляют люди...
—	А вы, я вижу, готовы всех обнять. Нет, пьяниц я
ненавижу! Быть может, это профессиональное, только
нагляделась я на их пакости. Моя бы власть...
—	Ну и что бы ты сделала? — Таня прищурилась,
глядя на мать со снисходительным превосходством.
—	Да уж сделала бы!
—	Могу себе представить,— сказала Таня.
Павлов смеялся.
Их обогнал автобус.
—	А вы знаете наши планы, Алексей Иванович?
Мы вас так и не посвятили! — Анна Андреевна беспокой¬
но взглянула на Павлова и обернулась к дочери.— Мы
ведь решили не торопиться. Хотим заехать на три дня в
Запорожье к моей сестре.
—	Ну что ж, если не помешаю, готов сопровождать на
правах шофера-механика. Я тоже, собственно, никуда
не тороплюсь.
—	Вот и прекрасно! А то мы беспокоились. Думаем —
вовлекли вас в авантюру!
Таня одними глазами улыбнулась на это «мы».
—	А у сестры двенадцатого числа торжество — и се¬
мейное и, так сказать, государственное,— говорила Анна
Андреевна.— Сразу два дня рождения справляют и пуск
нового цеха.
—	Ах вот как!
—	Тоже, как видите, традиция, но уже новая. Сама-то
сестра работает в исполкоме, а муж у нее — инженер, на¬
чальником цеха. Интересно, как он вам понравится. Че¬
ловек, знаете, такой своеобразный... И вообще семья у
них занятная. Народу!.. Сразу не разберешься. За стол
садится человек двенадцать. А самая любопытная, пожа¬
луй, все-таки бабка Степанида Григорьевна. Ну, эта —
всему голова! Весь дом держит.— И Анна Андреевна
сжала крепкий кулак. Потом опять обернулась к доче¬
ри.— Таня тоже у них еще ни разу не была. Вот везу...
—	В Москву, на ярманку невест! — сказала Таня.
—	Ну почему — невест?
—	Да уж ладно, ладно,— говорила Таня все с тем же
насмешливым выражением.— А Гена? Кто мне всю до¬
рогу про Гену твердил?
—	Что ж тут такого? — смутилась Анна Андреевна.—
Правда, хороший парень. Но ты-то тут при чем?
143

— Действительно, ребус!
Павлов в зеркало с любопытством наблюдал за Таней.
На склоне дня они расположились привалом у реки.
Небольшая эта степная река протекала в стороне от шос¬
сейной дороги. Кругом было тихо, только, едва видный
на горизонте, стрекотал трактор. Трава была уже ско¬
шена и сметана в стога. Старые осокори вздымались у бе¬
рега, молоденький лозняк тянулся к воде, купая листья.
—	Везде в мире есть своя красота,— говорил Павлов,
оглядывая ландшафт восторженными глазами,— но та¬
кой благодати не встречал нигде.
Вымытая после дневного пути машина поблескивала
на берегу. Анна Андреевна добывала из баула провизию
и посуду. Павлов и Таня разжигали костер.
—	Был бы у нас с вами хоть маленький бредешок,—
говорил Павлов, раздувая пламя,— наварили бы мы на
ужин ухи.
—	Интересно, кто это с вами пошел бы бродить? —
отозвалась Анна Андреевна.
—	Как — кто? Таня.
—	Да уж Таня у нас рыбак!
-— А почему ты думаешь, что не пошла бы? Еще как
бы пошла!
Анна Андреевна с любопытством взглянула на дочь.
Та изо всех сил раздувала костер — искры и пепел лете¬
ли в лицо. Таня закашлялась.
—	Ладно, хватит тебе! — забеспокоилась мать.—
И зачем встала на колени? Земля ведь сырая.
—	Ну мама! — совсем по-детски заговорила Таня.—
Сейчас же лето. Что ты, в самом деле?
—	Хорошо, хорошо, я знаю, что лето. Вставай, вста¬
вай!
Подчиняясь матери, Таня встала, отряхнула колени.
Лицо ее стало при этом по-детски безвольным.
—	Вот так-то лучше,— говорила Анна Андреевна,
раскидывая коврик неподалеку от костра.
—	Ну-с! — говорил Павлов, осматривая припасы.—
Что же у нас есть?
Он достал из рюкзака сало, по-солдатски завернутое
в тряпочку, мешочек пшена, соль в баночке, луковицу,
хлеб, котелок, фляжку. Вынимая фляжку, он застенчиво
покосился на Анну Андреевну. Таня перехватила его
взгляд и рассмеялась.
№

—	Смотри, мама, как ты напугала человека!
—	Так, право, теперь я уж и не знаю...— переклады¬
вая фляжку из руки в руку, говорил Павлов.
Анна Андреевна взглянула на него и тоже засмеялась.
—	Ладно, по рюмочке можно. Ради такого случая.
—	Так, с этим ясно! — успокоился Павлов. Взял ко¬
телок и пошел к реке. Там он как следует вымыл котелок
и зачерпнул до половины.
—	Кулеш будем варить,— сказал он, возвращаясь к
костру, и укрепил котелок над пламенем.— Или, как го¬
ворят у казаков, кондёр.
Он всыпал в котелок пшено, а сам, примостившись у
костра, большим походным ножом стал тонко стругать
сало. Настругав, очистил луковицу и быстро нашинковал
ее на ровные кружочки.
—	Как это у вас ловко получается,— сказала Таня,
следя за его умелыми руками. Она впервые обратилась
прямо к Павлову.
Это была маленькая победа, но Павлов сделал вид,
что не придал ей никакого значения.
—	А тут, собственно, никакого искусства и не тре¬
буется. Самая солдатская стряпня.— И, поправив огонь
в костре, добавил: — Если уж на то пошло, я мог бы сер¬
вировать дипломатический стол на двадцать четыре ку¬
верта со всеми холодными и горячими закусками.
—	А разве приходилось? — спросила Анна Андреев¬
на, подсаживаясь к костру.
—	Все приходилось. И это в том числе.
Павлов помешал в котелке и заправил туда лук и сало.
—	Приходилось и поваром работать и официантом.
И, если угодно, лакеем.
—	Как — лакеем? — Таня испуганно посмотрела па
Павлова, словно увидела какого-то другого человека.
—	Да вот так! Для каждой профессии есть свое на¬
звание.
Павлов как-то необычно строго посмотрел на Таню.
—	Можно из любезности назвать камердинером. Но я,
собственно, даже и не был камердинером, а просто — ла¬
кеем.
Таля все так же испуганно и горестно смотрела на
него. Глаза у Павлова потеплели.
—	Надо бы снять пену,— сказал он.— Где же у нас
ложка? А, Танюша?
Таня вскочила и побежала к машине, а Павлов стал
смотреть в костер, словно видя в нем всю свою жизнь.
145

Уже под звездами они ели кулеш. Костер слабо тлел,
лишь по временам бросая отсветы на большой семейный
чайник. Перед каждым стояло по чарке. Поочередно они
зачерпывали из котелка, дули в ложку и все же обжига¬
лись.
—	Господи, как вкусно! — говорила Таня, откусывая
от большого ломтя хлеба.— Никогда не ела такого вкус¬
ного супа.
—	Какой же это суп? — одними глазами усмехнулся
Павлов.— Это кулеш, или кондёр, или, если угодно, по-
сибирски — полевая каша.— Отложив ложку, он под¬
нял свою чарку: — Ну, со свиданьицем!
Мать и дочь подняли свои.
—	Мама, можно я немножечко?
—	Ну, выпей, только смотри не захмелей!
Чокнулись. Таня пригубила и вдруг, следом за Пав¬
ловым, выпила все до дна.
—	Вот и возьми ее! — сказала Анна Андреевна, опус¬
кая свою чарку.— Этак дело пойдет, так что будет?..
И, взяв фляжку, плотно закупорила ее и отложила
в сторону.
У Тани слезы выступили на глазах, но она, подав¬
ляя кашель, потянулась за кулешом. С непривычки вино
ударило ей в голову, глаза заблестели.
—	Алексей Иванович,— заговорила она решительно,—
Алексей Иванович!
—- Да, Танюша.— Павлов смотрел на Таню с серьез¬
ной печалью, словно угадывая ее намерение.
—	Можно мне задать вам один вопрос?
Анна Андреевна сделала попытку взглядом предосте¬
речь Таню, но та, не поднимая глаз, ждала ответа.
—	Отчего же? Конечно, можно...— отрывисто прого¬
ворил Павлов, и лицо его как-то сразу осунулось.— Толь¬
ко я сперва принесу чайник.
Когда он вернулся от костра с чайником в руках, на
лице его явилась та осторожная полуулыбка, под кото¬
рой он привык скрывать свою душевную боль.
—	Ну, слушаю вас. Спрашивайте.
—	Какая была ваша последняя работа? — глухо спро¬
сила Таня, все еще не поднимая голову.
—	Я работал грузчиком в Гамбургском порту. Оттуда
мне и удалось вернуться домой.— И, помолчав, доба¬
вил: — Но это не то, что вы хотели спросить.
Таня хмурилась, опустив голову.
Павлов достал из своего рюкзака коробку с англий¬
146

ской этикеткой и, взяв из нее пакетик с заваркой чая,
опустил его в чайник.
—	Вы хотели спросить, почему я так долго не возвра¬
щался на родину? Что ж, на этот вопрос есть свой ответ.
Только сразу тут не ответишь. А если ответишь, то тебя
не сразу поймут...
—	Смотрите, какой отличный чай заварился! — заго¬
ворила Анна Андреевна, желая изменить тему.— Удобная
штучка.
—	Такие удобные штучки поджидают вас там на каж¬
дом шагу, только плати деньги,— сухо сказал Павлов.
—	Ну и что же, по-вашему, это плохо? — Таня после
долгого молчания, вскинув голову, вызывающе смотрела
на Павлова.
—	Почему — плохо? Хорошо, когда есть деньги.
Но даже когда есть деньги и вы можете приобрести вся¬
кие нужные и ненужные вам вещички, это еще не дает че¬
ловеку полного счастья.
—	А что же дает человеку счастье? — спросила Таня,
все так же пристально глядя на Павлова.
—	Нечто иное,— ответил Павлов сурово.— Чувство
собственного достоинства, например. Но этого вы можете
еще не знать по молодости лет и недостатку опыта. И не
только это дает счастье, а и все, что сейчас вокруг нас...
И, вздохнув полной грудью свежий ночной воздух, Пав¬
лов вдруг широко и добро улыбнулся:
—	Надо укладываться, однако. Слышите, перепела
кричат: спать пора, спать пора, спать пора!..
Они укладывались на ночлег. С другой стороны реки,
где по огням угадывалось село, доносились звуки радио.
Пел женский голос, слов нельзя было разобрать, но то
была прекрасная русская песня, возвышенная и груст¬
ная.
В камышах плеснула рыба — круги пошли по темной
воде. Голос за рекой пропел последнюю ноту и смолк.
—	Московское время двадцать два часа тридцать ми¬
нут,— четко произнес далекий диктор.— Передаем послед¬
ние известия. Из Запорожья сообщают: сюда, на завод
имени Серго Орджоникидзе, сегодня прибыли знатные ме¬
таллурги страны, чтобы принять участие в торжественном
открытии нового цеха сплошной автоматизации...
—	Вот, слушайте,— сказала Анна Андреевна.— Уже
прибыли.
—	И как только они там без нас, бедняги,— сказала
Таня.
147

Анна Андреевна рассмеялась.
—	Ну ладно, помолчи. Дай послушать.
—	Вчера в Буэнос-Айрес,— продолжал диктор,— для
участия в конгрессе профсоюзов стран Латинской Америки
вылетела советская профсоюзная делегация в составе сем¬
надцати человек. После пребывания в Аргентине деле¬
гация посетит Бразилию и Уругвай.
—	Алексей Иванович,— сказала Таня,— вы были в
Уругвае?
—	Нет,— ответил Павлов.— В Уругвае, Танюша, не
был.
—	А в Аргентине?
—	В Аргентине был.
—	Зачем ты его спрашиваешь? — почти беззвучно за¬
шептала Анна Андреевна.— Совести у тебя нет! Человеку
надо обо всем этом забыть, а ты все время напоминаешь.
Как это жестоко!
—	Но, мама, я же ничего особенного не спросила,—
зашептала Таня.— Почему ты думаешь, что'ему трудно
вспоминать? А может быть, наоборот?
—	Если бы было наоборот, он бы не вернулся...
Павлов напряженно ожидал следующего Таниного воп¬
роса. Но она молчала.
Он прилег, закурил. Когда затягивался, огонек си¬
гареты выхватывал из темноты горько сжатый рот и сухие
скулы. Кровь стучала в висках: тук-тук, тук-тук, тук-тук...
Аргентина. Павлов, изможденный, под палящим по¬
луденным солнцем рубит тростник. Ноги его обмотаны
тряпками. Монотонны и вялы взмахи мачете. Нет сил —
Павлов садится на срубленные стебли, пытается поднять¬
ся, падает. На плантации видны еще такие же, как Павлов,
усталые, обессилевшие люди.
Грязный пот стекает по лицу Павлова, слепит глаза,
мокрая рубаха прилипла к телу, и работа его кажется бес¬
смысленной и бесплодной.
К нему от запыленной машины идет человек в тради¬
ционной широкой шляпе. Подходит вплотную, смотрит на
Павлова. Павлов видит тень и поднимает голову. Подо¬
шедший здоровается с Павловым по-немецки.
— Здравствуйте, начальник,— говорит Павлов, под¬
нимаясь и с трудом держась на ногах.
Один за другим подходят рабочие. Среди них есть еще
русские. Двое из них — Клячко и Саватеев — работают
148

в паре. Сейчас они молча вглядываются в сторону Павлова
и управляющего, но не слышат, о чем те говорят.
Управляющий садится в свою машину и, с места набрав
скорость, уезжает, поднимая пыль. Клячко и Саватеев
подходят к Павлову.
Павлов сидит, глядя в землю и тяжело дыша. Руки его
висят плетьми, бока вздымаются, как у загнанной ло¬
шади.
—	Ну, чего он говорил? — спрашивает Клячко, ко¬
ренастый кучерявый парень с карими насмешливыми гла¬
зами.
Павлов молчит. Потом поднимает глаза на товарищей.
—	Да просто... он меня уволил,— говорит Павлов пус¬
тым, равнодушным голосом.
—	Почему? — недоумевает Саватеев, долговязый, кос¬
тистый мужчина с русой головой, выгоревшей добела.
—	А черт его знает!
—	Ты ему сказал, что хвораешь?
—	Сказал.
—	А он что?
—	Говорит, раз хвораешь, надо лечиться. А то еще
помрешь здесь на дороге, а нам отвечать.
Павлов поднимается, сбивает с колен горячую пыль и,
спотыкаясь, выходит на дорогу.
—	Ты что собираешься делать?
—	Ну как — что? Надо идти... На эстансию, за рас¬
четом.
Клячко поддерживает Павлова под руку, говорит ему:
—	Пойдем вместе. Нет таких порядков, чтобы больного
человека увольняли...
—	Пойдем, что ли, потолкуем там? — оборачивается
Клячко к Саватееву.
—	Пойдем,— говорит Саватеев нерешительно,— только
толку никакого не будет, как бы скандала не получилось.
—	Как хочешь! — Клячко насмешливо сверкает гла¬
зами на приятеля.— А я пойду.
Эстансия располагалась среди старого парка, на бе¬
регу маленькой каменистой речушки. Тут кончалась бес¬
крайняя пампа и начинались холмы, постепенно перехо¬
дящие в горы. На маленьком плато, поднимавшемся над
речкой, были раскиданы хозяйственные постройки.
В этот полуденный час на дворе было пусто и тихо.
Павлов и его товарищи стоят, не зная, к кому обратиться.
149

Но вот во двор въезжает уже знакомый нам черный «кади¬
ллак», оттуда выходит управляющий.
—	Пришел! — говорит он по-немецки.— Так. Подожди
здесь... А вы зачем?
Клячко, путаясь в словах, пытается что-то сказать по-
немецки.
—	Ну, говори по-русски,— перебивает его управляю¬
щий.
—	Вот, я говорю,—переходит Клячко на родной язык,—
человек захворал, а все равно работает, от работы не от¬
казывается. А вы его увольняете. Куда он сейчас пойдет?
—	Этого я не знаю,— отвечает управляющий.— Но он
не может работать. А больницы у нас нет. Пусть идет в
город, в больницу.
—	Не дело! — заявляет Клячко.
—	Если вам не хочется оставлять его одного,— го¬
ворит управляющий,— можете отправиться вместе с ним.
Я вас не держу.
Управляющий уходит в дом. Едва за ним закрывает¬
ся дверь, как Клячко дает волю своим чувствам.
—	Экая тварь! — восклицает он.— Носит же земля та¬
кую подлюгу!
Саватеев подхватывает:
—	Разве ж, язви их душу, они чувствуют? Таких сво¬
лочей надо давить! Что ему человек, такой скотине?
—	Ну, ладно, будет! — говорит Павлов.— Давайте еще
материться начнем.
—	А что? Хоть душу отвести!
И тут открывается дверь и на пороге появляется хозяй¬
ка эстансии. Это женщина лет тридцати, с узким, очень
бледным лицом, светло-русыми волосами, собранными уз¬
лом на затылке. Одетая для верховой прогулки, она в
бриджах, в сапогах с желтыми отворотами, в английской
блузке. Глядя на мужчин, она громко смеется.
—	Ну, что у вас случилось? — говорит она сквозь
смех на чистейшем русском языке.— Что произошло? Как
вы славно ругались! Давно я не слыхала такого настояще¬
го русского языка!..
Наутро «Москвич» продолжал путь. Теперь рядом с
Павловым сидела Таня.
—	У нас машина лет пять,— говорила она Павлову,—
а мама ни разу не дала мне сесть за руль.
—	И не дам,— сказала Анна Андреевна.
150

—	На дороге не стоит,— согласился Павлов,— а вот
вечером свернем в степь, и, по-моему, там отлично можно
попробовать.
—	Нет, Алексей Иванович,— возразила Анна Андреев¬
на,— я вас прошу не делать этого. Не будет же она веч¬
но ездить по степи. Хватает мне и так с ней забот!
—	Но вы же сами когда-то впервые взялись за руль?
—	Когда это было! — сказала Анна Андреевна.
—	Но все-таки было!
—	То я, а то она.
—	Вот вечно так! — всплеснула руками Таня.— Дей¬
ствительно, остается одна дорога — замуж.
—	Таня, ну что ты говоришь! Какие глупости...—
У Анны Андреевны задрожали губы.
—	А что, в самом деле? — Таня ожесточилась.
Павлов почел за благо промолчать, чтобы не обострять
спор.
Мимо них с немыслимой скоростью промчался больше¬
грузный самосвал. Павлов, вовремя заметив его в зерка¬
ле, решительным вольтом вывел машину к самой бровке
дороги, иначе грузовик обязательно задел бы «Москвич»
бортом и расшиб. Всех троих мотнуло из стороны в сто¬
рону. Вещи посыпались на голову Анне Андреевне.
Еще не поняв, что произошло, она и ее спутники стали
свидетелями аварии. В ста метрах перед ними, по краю
шоссе, наторопливо дребезжал мотороллер с молочными
бидонами. По своей стороне, навстречу грузовику, шел
автобус. Самосвал, видимо, выбирая из двух зол меньшее,
уступил автобусу, но сшиб мотороллер. Он перевернулся
вместе с седоком в кювет. Все это произошло в течение
двух-трех секунд. Гремели раскатившиеся по шоссе би¬
доны, а водитель мотороллера, только что кативший по
шоссе в беспечной задумчивости, лежал без признаков
жизни.
Павлову удалось резко затормозить перед самым би¬
доном, вертевшимся на обочине шоссе. В этот момент
«Москвич» обошли два милицейских мотоцикла, освобождая
себе путь сиренами. Орудовцы обогнали самосвал и вста¬
ли поперек шоссе. Самосвал остановился.
Один из милиционеров открыл дверцу кабины, и прямо
на него вывалился шофер, по-видимому тяжко пьяный.
Непослушными губами шофер повторял только одну
фразу:
— Чего такое? Чего такое? Чего такое?
К самосвалу сбегался народ. Шоссе тотчас же запрудили
151

ос?анавливающиеся машины. Из автобуса бежали пасса¬
жиры. От придорожного поля бежали ребята, работавшие
в поле колхозники смотрели на шоссе из-под руки.
—	Слазь! — звонким, срывающимся голосом крикнул
молоденький инспектор.
Анна Андреевна с трудом пробиралась к милиционерам.
—	Товарищ лейтенант,— схватила она за рукав стар¬
шего милиционера,— там же человек, в кювете. Дайте
мне кого-нибудь, я врач, я осмотрю. Может быть, он еще
жив.
И только сейчас она заметила вылезавшего из кабины
убийцу.
Увидев его лицо, она вся выпрямилась и в гневе своем
стала как будто даже выше ростом.
—	Пьян! — сказала она, поворачиваясь и быстро нап¬
равляясь к разбитому мотороллеру.
—	Нет, а ты меня поила? Да? Поила?..— бормотал
шофер.
Милиционер, овладев собой, осмотрелся, и в нем за¬
говорил нормальный милицейский рефлекс:
—	Граждане, не толпитесь! Освободите шоссе! Не ус¬
траивайте скопление!..
Павлов оттащил пострадавшего немного в сторону,
в тень. Там толпились люди, среди которых было много
деревенских. И какая-то женщина уже истошно кричала
подбежавшим ребятишкам:
—	Васька! Беги скорее в правление, скажи — Ивана
Митрича убило!
Анна Андреевна склонилась над лежащим. Он был
жив, но сильно пострадал. Таня стояла поодаль и округ¬
лившимися глазами смотрела на толпу.
—	Разойдитесь, граждане! — слышался голос мили¬
ционера.— Дайте же человека вынести!
Толпа раздвинулась, и Таня увидела, как Павлов и
Анна Андреевна с помощью милиционера и плачущей
женщины на руках вынесли из толпы мужчину, на вид
лет сорока, с безжизненно запрокинутой головой, с блед¬
ным, испачканным кровью лицом. Она зажмурилась.
—	Таня! — услышала она голос Павлова.— Иди-ка
сюда.
Таня только краткое мгновение расширенными от ужа¬
са и отвращения глазами смотрела на раненого.
—	Ну, что же ты стоишь?! — услышала она опять голос
Павлова.— Быстрее!
И, послушная этому властному голосу, она сперва пош¬
152

ла, потом побежала и подхватила раненого под плечи.
Мать не сказала ни слова — она только мельком взгля¬
нула. на дочь, оценив в это мгновение всю ту сложную пе¬
рестройку, какая происходила в Таниной душе.
—	Поддержите вот здесь,— показала она женщине,
громко причитавшей и шедшей рядом с процессией.— Вы
кто, жена ему?
—	Да нет, суседка,— сказала женщина.
—	Перестаньте плакать! Держите покрепче...
Анна Андреевна побежала к машине устраивать место
для раненого. Его положили на заднее сиденье. Уже
усаживаясь за руль, Анна Андреевна обратилась к тол¬
пе:
—	Кто укажет мне дорогу в больницу или в медпункт?
Что тут у вас есть?
—	Я покажу, тетенька,— по-школьному подняв руку,
сказал парнишка.
—	Садись,— говорила Анна Андреевна, включая мо¬
тор.— Алексей Иванович, я, быть может, задержусь.
Вы уж с Таней как-нибудь устраивайтесь. Вот здесь,
в поселке. Я найду вас. Постараюсь к вечеру вернуться.
И, сказав это, она, следуя указаниям парнишки, по¬
ехала по шоссе, потом свернула вправо на проселочную
дорогу и вскоре скрылась за пригорком.
Неподалеку от места происшествия Таня и Павлов от¬
мывали руки в придорожном ручье.
—	Да,— задумчиво говорил Павлов, присаживаясь на
старый межевой камень и глядя, как расходятся с шоссе
последние любопытные.— Жив еще зверь в человеке.
Таня, присев с ним рядом на траву, глядела на него
снизу вверх, как бы следя за движением его мыслей.
—	В одном сидит волк, в другом — лиса, в третьем —
заяц или мышь. А то и все сразу — целой компанией.
—	А какой во мне сидит зверь? — спросила Таня.
—	В тебе? — Павлов поглядел на Таню, окончательно
переходя с ней на «ты».— В тебе — еж.— И погладил Таню
по голове.
—	Вы-то уж, наверное, всяких понагляделись,— про¬
говорила Таня задумчиво.
Павлов развел руками, молча соглашаясь.
—	Ну и какой же самый опасный? — спросила Таня.
—	Да, пожалуй, все-таки заяц,— сказал Павлов.
Таня рассмеялась, а потом задумалась.
153

—	Верно... А бывают такие люди, чтобы совсем без
зверя? — опять спросила она.
—	Разумеется,— ответил Павлов,— на них-то и земля
держится. Ты разве не встречала таких никогда?
—	Встречала,— сказала Таня задумчиво.
—	Ну, так вот. Пойдем-ка, друг, устраиваться.
Они встали и пошли по проселку, среди хлебов.
—	Вы в каком лагере были? — спросила Таня.— В
Майданеке или в Освенциме?
Павлов быстро повернулся к ней, как будто этот во¬
прос, заданный спокойным девичьим голосом, ударил его.
Пытливо глядя на Таню, он медленно ответил:
—	Сперва — в Майданеке, потом — в Дахау. А в са¬
мом конце войны — в Бухенвальде. А ты откуда знаешь
эти слова?
—	Что ж вы думаете, мы ничего не знаем об этом вре¬
мени? Читали. Проходили даже.
— «Проходили»,— повторил Павлов.— Ну, вот и мы
«проходили»...
Дахау. За колючей проволокой конвоиры подгоняют
колонну заключенных.
Голос Павлова:
—	Вот как раз в Майданеке я в первый раз пробовал
бежать. Только ничего не получилось. Бежал в одиночку.
Эта попытка мне дорого обошлась. А в Дахау нас было
уже четверо друзей...
Голос Тани:
—	Ну и как это... Дахау?
—	В Дахау, в женском лагере,— рассказывал, вспо¬
миная, Павлов,— была девочка лет пятнадцати. Родом
она из Греции. У нее вся семья погибла в лагерях. Она
была безумная и бродила цо лагерю без всякой цели. По¬
дойдет к проволоке, смотрит, как мы работаем, бормо¬
чет что-то на своем языке. Она мучилась от голода и у
всех без разбора просила пищу, даже у конвоиров...
Все, о чем рассказывает Павлов, возникает перед его
взором, мешаясь с картиной тихих полей, с пением жа¬
воронка над дорогой, с мычанием коров и блеянием овец
в далеком стаде, неспешно идущем к деревне.
—	И вот однажды,— говорил Павлов,— когда мы ра¬
ботали на расширении внешней ограды, она подошла к
проволоке и стала просить. Бормочет, показывает себе
на рот. Конвоиры потешались. Они, видишь ли, для раз¬
154

влечения разрисовали ей лицо, и на этот раз девочка вся
была измазана сажей — борода, усы...
На экране — концлагерь Дахау. Девочка за колю¬
чей проволокой выкрикивает:
—	Пино... пино... пино... пино...
Неподалеку под присмотром конвоиров устанавливают
новые столбы для ограды Павлов и его товарищи. Конво¬
иры хохочут, глядя на девочку...
Голос Павлова:
—	Борька Аникин, тоже из ленинградских студентов,
очень сильная натура, часто попадало ему от конвоиров,
но он не сломился, вел себя смело, даже вызывающе...
Экранное изображение продолжает рассказ Павлова.
Аникин бросает лопату, вылезает из ямы, достает из
кармана маленький кусок хлеба и несет девочке. Низ¬
корослый конвоир, сделав строгое лицо, кричит:
—	Хальт!
Аникин продолжает свой путь.
Девочка, увидев хлеб в руке Аникина, хлопает в ла¬
доши.
Конвоир быстро подходит к Аникину и бьет его по лицу.
Аникин падает. Конвоир принимается бить его ногами.
Павлов с товарищами бросаются на конвоира, отшвы¬
ривают его от Аникина. Аникин поднимается, сплевывая
кровь.
На помощь своему приятелю бегут другие конвоиры.
Вдруг маленькая безумная хватает камень и бросает
в дюжего ефрейтора, бегущего первым. Камень попадает
ему в грудь. Он останавливается не столько от боли, сколь¬
ко от изумления.
Девочка смеется и хлопает в ладоши. Конвоир в упор
расстреливает девочку из автомата...
—	Ну что нам оставалось ждать? За такое — рас¬
стрел,— Павлов продолжал свой горестный рассказ.—
И мы решили в ту же ночь бежать... Вечером нас куда-то
повели. Ну, думаем, это конец. Но оказалось, что нас при¬
соединили к большой группе заключенных, которых пе¬
реводили в Бухенвальд. Вот этим и спаслись.
Некоторое время Таня и Павлов молча шли среди по¬
лей. Показались первые дома поселка.
—	Значит, вас освободили в Бухенвальде? — спро¬
сила Таня.
—	Да. Американские части. Перед капитуляцией цас
совсем перестали кормить, и в последние два дня даже
охрана разбежалась. Многие уходили из лагеря куда гла¬
155

за глядят. Но я не мог идти, потому что болел брюшняком
в очень тяжелой форме. А товарищи не хотели меня бро¬
сать. Так мы и попали все к американцам.
—	А потом? — выпытывала Таня. Она исподволь под¬
биралась к сжигавшему ее вопросу: почему же Павлов не
вернулся домой при первой возможности.
—	А потом,— сказал Павлов,— потом, когда я нем¬
ного поправился, написал письмо брату, единственному
близкому человеку, от которого мог ждать ответа.
—	И ответ не пришел?
—	Нет, не пришел. Я решил, что брат погиб. А он
был жив.
Таня нахмурилась, мучительно соображая.
—	Значит, почта подвела,— сказала она.— Или, быть
может, вы дали неточный адрес?
—	Нет, адрес был точный,— сказал Павлов.
—	А потом? — помолчав, снова спросила Таня.
—	Потом... потом начались странствия. Сперва я был
в Судане, работал там на копях. Но после тифа никак не
мог поправиться да еще заболел малярией. Надо было ме¬
нять климат — я попал в Канаду. В Канаде перемещенных
оказалось больше, чем работы, и мы всей своей группой
перебрались в Аргентину...
—	Ах вот когда вы попали в Аргентину!
—	Да,— сказал Павлов.— А что?
—	Ну, а там? Что было в Аргентине?
—	Вот как раз в Аргентине-то я работал лакеем...
Однако мы с тобой пришли!
И Павлов направился к калитке первого же дома.
Калитка была отперта. Вошли во двор. С огорода гав¬
кал кудлатый пес. Они поднялись по ступенькам крыльца,
шагнули в сени. Никто не встретил их. В полутьме на¬
щупав и откинув щеколду, Павлов вошел в горницу.
В горнице тоже как будто было пусто. Не сразу Таня
и Павлов разглядели на широкой деревянной кровати за
печкой двоих ребятишек — мальчика и девочку. Парниш¬
ке было на вид лет пять, девочке — года три.
—	Вам чего, дяденька? — спросил мальчик, задрав
на Павлова пуговку своего носа.
—	А мать где? — спросил Павлов, весело щурясь на
ребят.
Таня огляделась и присела на скамью возле печ¬
ки.
—	Мать в лавку пошла,— сказал мальчик.
—	Ну, мы ее подождем.
156

Ребята, не видя от пришедших ничего худого, приня¬
лись за свои прерванные их появлением дела. Мальчик
стал слушать у сестренки биение сердца. Девочке было
щекотно — она тоненько смеялась.
Таня подошла и присела рядом.
—	Что это ты с ней делаешь? — спросила Таня и одер¬
нула девочке рубашонку движением неожиданной в ней
материнской ласки.
—	Слушаю,— сказал мальчик.
—	Что?
—	В ей там стучит.
—	Так это же сердце,— сказала Таня.— И у тебя тоже
стучит.
—	Не-е...— сказал мальчик.— У меня не слыхать.
—	Как это — не слыхать? — сказала Таня.—Ну-ка,
ложись, мы тебя послушаем.
Девочка приложила ухо к груди брата.
—	Ага, стучит! — завизжала она от радости.
—	То-то,— сказала Таня.
Дверь отворилась. Пригнувшись под притолокой, в
горницу вошла женщина — статная, еще совсем молодая,
с чистым лицом и добрыми, приветливыми глазами.
—	Здравствуйте,— сказала она, опуская на лавку сум¬
ку с продуктами.— Я иду, а соседи говорят — к вам гости!
—	Простите, что без хозяев в дом вошли,— сказал
Павлов,— хотели попроситься у вас передохнуть, а если
придется, то и переночевать. Мы с дороги. Может быть,
слышали, тут у вас авария произошла?
—	Как же не слыхать! Такая страсть,— сказала жен¬
щина, проворно вытряхивая самовар.— Это что же, стало
быть, вас сбило?
—	Да нет,— улыбнулся Павлов.— Мы, как видите,
живы-здоровы. Но машина наша ушла, повезла раненого
в больницу. Хозяйка наша — доктор. Она его и повезла.
—	Так, так,— сказала женщина.— Так, так... Ус¬
траивайтесь хоть и у нас, места много. Хотите здесь, хоти¬
те на сеновале переночуете.
—	Зачем же вас затруднять? Мы на сеновале отлично
устроимся,— сказал Павлов.
К вечеру Анна Андреевна так и не приехала.
Когда стемнело, Таня с хозяйкой отправились на се¬
новал ладить ночлег, а Павлов, покуривая, сидел на по¬
рожке.
—	Только я вас одно попрошу,— говорила хозяйка,
спускаясь с сеновала,— там уж не курите.
457

—	Ну что вы! — сказал Павлов.— Мы порядки знаем.—
И пожелал хозяйке доброй ночи.
Сверху спустилась Таня и присела рядом с ним.
По селу перекликались гармоники, девичьи голоса
разговаривали частушками. Над двором, неслышные, почти
незримые, заметались летучие мыши. Где-то рядом коро¬
ва мерно жевала свою жвачку, гулко вздыхала.
—	Алексей Иванович! — Таня искоса глядела на Пав¬
лова, видимо, никак не решаясь спросить его о
чем-то.
—	Что?
—	Можно мне задать вам еще один вопрос?
Павлов тихонько рассмеялся.
—	Ну, спрашивай!
—	А была в вашей жизни любовь?
Павлов спокойно поглядел на Таню, вынул у нее из
волос сухую травинку и сказал:
—	Как же человеку без любви? Была. Перед войной
собирался жениться, да война развела. Сейчас в Ленин¬
граде искал концы, но от этой семьи и следа не осталось —
все погибли в блокаду. Все до одного.
—	А там?
—	Там? — Павлов опять поглядел на Таню, и взгляд
его стал далеким, как бы отсутствующим.— Там? Какая
же там могла быть у меня любовь?.. Иди-ка, Танюша,
спать. А я еще немного посижу здесь, покурю.
—	Спокойной ночи,— сказала Таня и полезла наверх,
на сеновал.
Павлов остался один со своими мыслями в ночной ти¬
шине...
И снова перед ним двор эстансии, полуденное аргентин¬
ское солнце слепит глаза. На пороге дома стоит хозяйка,
одетая для верховой прогулки,— такой она уже являлась
нам в воспоминаниях Павлова.
—	Так что же произошло? — снова спрашивает хозяй¬
ка, оглядывая Павлова и его товарищей.— Но как вы
славно ругались!
Она спускается по ступенькам во двор, подходит.
—	Вы все трое русские?
—	Русские,— говорит Клячко.
—	Власовцы? — щурится хозяйка.
Павлов отвечает осипшим голосом:
—	Нет, мы не власовцы.
158

—	А разве власовцы — это плохо? — опять спраши¬
вает хозяйка.— Ну, ладно, пусть не власовцы. Я слышала,
кого-то из вас увольняют?
—	Вот его,— говорит Клячко, указывая на Павлова.—
Увольняют по болезни. А мы считаем, что это несправед¬
ливо.
—	Да, конечно, несправедливо,— соглашается хозяй¬
ка. И обращается к Павлову: — Как ваша фамилия?
Павлов называет себя.
—	И у меня ведь девичья фамилия тоже русская,— го¬
ворит женщина с неожиданной доверительностью.— Это
муж у меня был немец, и от него осталась немецкая фа¬
милия. Хартман... Павлов! Это красиво. Просто и звуч¬
но. А ваши фамилии? — обратилась она к двум другим.
—	Моя? Клячко.
—	Саватеев.
—	Красиво! — говорит она опять.— Красиво! — Она
поворачивается к Павлову.— А как вас зовут?
—	Алексей,— говорит Павлов.
—	А по отчеству?
—	Иванович.
—	А меня зовут Мария Николаевна. Я скажу Вольф¬
гангу, чтобы он вас не трогал. Но вам сейчас нельзя ра¬
ботать на плантации. Можно найти вам работу в доме.
Мне как раз нужен человек. Пойдемте со мной,— кивает
она Павлову.
И, не посмотрев больше на двух других, быстро и лег¬
ко шагает к дому. Павлов в нерешительности. Клячко жес¬
тами подбадривает товарища. Павлов пожимает плечами и
разбитой, измученной походкой идет следом за хозяйкой.
Она приглашает его в гостиную.
—	Входите, входите! Сейчас я отдам распоряжение...
Откуда вы родом? — спрашивает она, опять внимательно
и пытливо оглядывая Павлова с ног до головы.
—	Я родился в Саратове, учился в Ленинграде.
—	В Ленинграде? Моя мать тоже была из Петербур¬
га,— говорит хозяйка,— но сама я никогда там не была.
Только постоянно слышала от нее. И полюбила этот город...
Хотите я вам покажу свою русскую комнату? Пойдемте...
Испытывая головокружение и невероятную слабость,
Павлов поднимается следом за ней по лестнице. Они вхо¬
дят в хорошо освещенную комнату, всю увешанную ико¬
нами старинного письма. Перед некоторыми висят на лен¬
точках раскрашенные пасхальные яички. Среди икон Пав¬
лов видит недурную копию с нестеровского «Инока».
159

... — Вы любите эту картину? — спрашивает хозяйка Пав¬
лова. И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я ведь тоже
занимаюсь живописью. Хотите покажу вам кое-какие свои
работы? — Она открывает дверь в следующую комнату.
Эта комната тоже почти сплошь увешана, но уже не
иконами, а картинами, расположенными, по-видимому,
в хронологическом порядке. Слева — пейзажи в духе пе¬
редвижников, на средней стене — примитивы в манере
Руссо, а направо — абстрактные композиции, более или
менее претенциозные.
—	Раньше я так писала,— говорит женщина, кивнув
на левую стену.— А теперь — вот так. Времена другие.
Вся эта светская болтовня представляет собой верх
нелепости. Женщина как будто не видит, что Павлов едва
держится на ногах, не замечает его грязную, изорванную
одежду и говорит, говорит, словно боясь остановиться.
Голос ее музыкален, и руки необычайной белизны взле¬
тают то к лицу, то к волосам.
—	Вы не любите живописи?
—	Нет, почему же,— с трудом произносит Павлов,—
люблю.
—	Да вам совсем плохо! — наконец-то замечает хозяй¬
ка.— Вы садитесь, голубчик!
В комнату осторожно заглядывает управляющий.
—	Да, да, Вольфганг,— обращается к нему хозяйка.—
Я звала вас. Я беру господина Павлова в наш домашний
штат. И прошу вас позаботиться о его здоровье. Отведите
ему комнату где-нибудь здесь, в большом доме.
Вольфганг молча склоняет голову после каждого ука¬
зания. Лицо его не изображает никаких чувств.
—	Пока все, ступайте. Я скоро отпущу к вам господина
Павлова.
Управляющий уходит.
—	Я только хочу показать вам,— говорит хозяйка,—
свою последнюю работу...— И вдруг вскрикивает: — Кто
вас звал? — Это восклицание адресуется появившемуся
в дверях старому господину с помятым, ироническим ли¬
цом, одетому с неопрятной элегантностью.
—	Мари! На одну минуту! — приниженно и вместе
с тем бесцеремонно говорит вошедший.— Все очень прос¬
то — услышал родную речь,— старый господин словоохот¬
ливо объясняет свое вторжение,— пришел поприветст¬
вовать соотечественника. Разрешите представиться: Львов-
Щербацкий Константин Константинович. Ну, не тот Львов,
не тот Щербацкий... но все-таки есть в имени моем что-то
160

от литературы и от родной истории... Рад познакомиться!
С кем имею честь? — спрашивает господин, иронией
укрепляя шаткое достоинство и в упор глядя на
Павлова.
—	Павлов Алексей Иванович.
—	Павлов! Это... не родственник академику?
—	Нет.
—	Однофамилец, стало быть,—подытоживает старик.—
Очень... очень рад! Очень рад!
—	Ну, все? — нетерпеливо прерывает Мария Нико¬
лаевна.
—	Все? А почему вы гневаетесь, мадам? — Львов-Щер-
бацкий объясняется так, что не сразу можно понять, то
ли смущается он, то ли паясничает.— Мари! Это комично!
И потом, это портит кровь. Вот и складочка пошла...
Старит это, голубчик, старит... Я на одну минуту зашел
и... попрошу три папиросы. Совершенно искурился! Мои
кончились...
—	Ваши кончились? — усмехается хозяйка.— Тогда
берите мои...
Старик немедля тянется к коробке с папиросами.
—	Благодарю! Благодарю!
—	И берите больше,— раздраженно говорит Мария Ни¬
колаевна,— чтобы вам так часто не подниматься наверх.
Вам это вредно.
Старика эти слова не коробят.
—	Беру больше,— заявляет он и действует соответст¬
венно.— Ну-с, будем встречаться,— любезно кивает он
Павлову,— беседовать накоротке...
—	Ступайте же! — обрывает Мария Николаевна
старика и, оставшись с Павловым, объясняет ему: —
Это мой дядюшка троюродный... Несносный, старый и
глупый...
Вряд ли Павлов слышит хозяйку, он едва не теряет
сознание. А она между тем продолжает говорить:
—	Что я вам хотела показать?.. Да, мою последнюю
работу! Вы знаете, это скульптура... О-о! — восклицает
Мария Николаевна тоном сострадания, видя, что Павлову
стало совсем худо.— Вольфганг! — зовет она управляю¬
щего. И оправдывается перед Павловым: — Вы должны
меня понять — я так обрадовалась русскому чело¬
веку...
—	Мадам! — появляется в дверях управляющий.
—	Надо помочь господину Павлову!
6 Яв 3688
161

И снова — родина. И все кругом — родное и близкое.
На дворе уже совсем стемнело. Луна поднялась высо¬
ко над горизонтом. Длинные тени легли от домов. Кто-то
шептал и приглушенно смеялся неподалеку. Потом ка¬
литка скрипнула, мелькнуло светлое платье в темноте,
послышались легкие шаги — и опять тишина. Тишина и
ночь. Павлов сидел около сеновала, курил, огонек сига¬
реты, разгораясь, освещал его лицо...
Теперь он видит себя годом или двумя позже. Одетый
в легкий костюм, обутый в хорошо вычищенные ботинки,
в белой рубахе с темным галстуком, он выглядит, как дол¬
жен выглядеть хорошо вышколенный слуга в богатом доме,
то есть так, что только опытный глаз может отличить его
в кругу гостей.
Предполагается выезд на пикник. Павлов в буфетной
укладывает в походный погребец бутылки виски, соду,
термос со льдом, холодного цыпленка.
Старик Львов топчется около буфета.-Павлов, видимо,
привык к нему и словно не замечает его присутствия.
—	Шер ами! Милый друг Алексей Иванович,— при¬
говаривает Львов-Щербацкий.— Теперь вы почти хозяин
в этом доме. Сделайте героический жест — подарите мне
вот эти три тарталетки!..
—	Берите, берите...
—	Вы очень любезны! Чертовски люблю икру, неве¬
роятно вкусно!..— Старик причмокивает, облизывает паль¬
цы, но не умолкает ни на минуту.— Редко перепадает пос¬
леднее время... мм... так как с тех пор, как крошка Мари
стала обыкновенным крокодилом, меня... мм... преотвра-
тителыю кормят в этом доме... Вы знаете, я подозреваю,
что она специально каждое утро заказывает этот чертов
габер-суп, от которого я уж скоро не протяну ног... Или
протяну ноги?.. Как по-русски? Уж стал забывать идиомы,
срам!
—	Протяну ноги,— говорит Павлов.
—	Да, да, протяну ноги, совершенно верно!.. Немно¬
жечко лимона, если позволите, чуть-чуть... Вы знаете,
Мари скупа невероятно и глупа как пробка...
—	Ну перестаньте, Константин Константинович!
—	Перестаньте? Это вы перестаньте, дорогой! Пере¬
станьте, пока не поздно! Слушайте, на моих глазах она уже
сожрала троих, вы — четвертый. Перестаньте, мой до¬
рогой, как можно скорее! Пока еще можно унести ноги...
162

Я забираю свои тарталетки,— заявляет старик привыч¬
ным шутовским тоном,— вы их мне подарили... Вот эту,
вот эту и эту... доем там, у себя. И ретируюсь, пока Маша
не пришла. Дадите две папироски? — выпрашивает он
напоследок.— А то был бы страшный скандал! Две
всего...
Вдвоем с хозяйкой Павлов едет в большой открытой
машине. Павлов — за рулем. Мария Николаевна обли¬
зывает сохнущие на горячем ветру губы, говорит Павлову:
—	Скорее, скорее!
Стрелка на спидометре колеблется, движется к отметке
«100».
Искоса взглянув на Павлова, женщина вдруг скло¬
няется к его уху.
—	Ну что, Алеша?.. Алеша... Алеша...
Но Павлов будто и не слышит.
Машина останавливается на крутом повороте, откуда
открываются и даль пожелтевшей под солнцем пампы и
едва различимые в синем мареве горы.
Хозяйка выходит из машины, за нею, кинув на плечо
ковер и взяв погребец, идет Павлов. Они поднимаются
в гору. На пути их плещется по округлым валунам ручей.
—	Как же мне перейти?.. Экий ты у меня хмурый па¬
рень... Возьми меня на руки, Алеша,— говорит Мария
Николаевна.
Павлов ставит погребец, перебрасывает ковер на дру¬
гой берег ручья, берет хозяйку на руки. Несет ее, шагая
прямо по воде. А она целует его в шею, в затылок корот¬
кими, быстрыми поцелуями, будто клюет. Он хмурится,
прижимает ее к себе все крепче и крепче. А она шепчет:
—	Ну что, Алеша? Алеша, Алеша, Алеша...
—	Не могу спать,— сказала Таня, спускаясь с сено¬
вала.
—	Что ты? — встрепенулся Павлов.
—	Не могу спать,— повторила Таня.— Корова все
время жует. И кто-то шевелится в углу.
—	Наверное, куры.
—	Да, наверное, куры,— сказала Таня.
—	Ну, что ж нам теперь делать? — засмеялся Павлов. —
Ты же сама хотела на сеновал.
Таня вздохнула.
6*
163

—	Знаете что, я лучше тут посижу, а вы поспите.
—	Хорошо!
Павлов встал, потянулся и полез наверх. Он с удоволь¬
ствием вытянулся на сене и закрыл глаза...
Теперь он видит себя сидящим в комнате, напоминаю¬
щей монастырскую келью, окно ее забрано кованой ре¬
шеткой. Павлов читает письмо от своих друзей, перебрав¬
шихся в Гамбург.
«Три месяца назад проводили мы в Россию Борьку
Аникина. Что-то от него пока ни слуху ни духу. Не то он
на радостях забыл про нас, не то еще что. На этот счет
можно предполагать разное. Так что на твой вопрос ни¬
чего определенного ответить не могу.
Наша жизнь здесь нельзя сказать, чтобы полный о’кей.
Перебиваемся пока из кулька в рогожку. Так что не то¬
ропись, живи пока у своей Марфуты, благо над тобой не
каплет. Что же касается душевных переливов, то времена,
Алеша, не те, чтобы входить во все тонкости.*Сыт, обут —
и ладно, извини за резкость.
Передай привет своей хозяйке от двух бездомных
соотечественников, если только она нас помнит».
В дверь стучат. Павлов оборачивается. На пороге ком¬
наты со своими неизменными ужимками стоит старик
Львов-Щербацкий.
—	Разрешите? — говорит он.
—	Пожалуйста, входите!
—	Дом опять полон какого-то сброда,— говорит ста¬
рик, быстрым, приметливым взглядом оглядывая комна¬
ту.— Когда я вижу всю эту компанию в нашем доме, я
просто болен...
Он стоит перед Павловым, покачиваясь с каблуков на
носки. При всей нелепости его жалкого облика взгляд его
исполнен страданием, интонации вздрагивающего голоса
поистине драматичны.
—	Только в вашем обществе,— продолжает Львов-
Щербацкий,— я себя чувствую свободно и хорошо. Это
курьезно, не правда ли?.. Единственное, чего не могу вам
простить,— это то, что вы, в ваши годы, остаетесь здесь!
Павлов молчит.
—	Мы с вами кто такие? — неожиданно спрашивает
старик. И отвечает: — Эмигранты!
—	Ну какой же я эмигрант? — пытается возразить
Павлов.
164

—	Эмигрантишко паршивый! — неумолимо настаивает
старик.— Это все происходит незаметно: сегодня — пред¬
ставитель великой нации, а завтра — шлак, мираж, ше¬
луха истории. Я по себе знаю! Уезжайте, дорогой, уезжай¬
те, пока вас не затянуло это проклятое болото!.. Тут же
все ничтожно, мелко, подло, глупо! Между прочим, я
принес вам газету — выписываю, представьте... Неве¬
роятные дела делаются, невероятные! Там сейчас огромные
перемены...
—	Знаю,— говорит Павлов, потирая лоб, словно бы
от нахлынувшей головной боли.
—	Знаете... Ну а если знаете, так почему же... мм...
здесь, у подола? Впрочем, простите, простите, понимаю:
все не так просто. Как говорится, чужую беду руками раз¬
веду, а к своей ума не приложу...
В этот момент неуместно и требовательно гудит сиг¬
нал, вызывающий Павлова наверх. Вмиг поскучнев, Пав¬
лов тянется к висящему на спинке стула пиджаку. А ста¬
рик тут же возвращается к своей обычной шутовской ма¬
нере, юродствует — подхватывает пиджак, говорит из¬
девательски:
—	Разрешите подать вам вашу ливрею?
—	Ну зачем вы так? — морщится Павлов.
—	А я нарочно! — паясничает Львов-Щербацкий.—
Под ребро!.. Под ребро, да-с... И... мм... Разрешите еще
две папироски попросить?
—	Пожалуйста, пожалуйста.
—	Благодарю вас! А то совершенно искурился, ну,
в прах искурился... Спасибо, дорогой, вот добрая душа...
Ну, так, адью!..
В гостиной вернувшаяся из поездки в Россию Мария
Николаевна делится впечатлениями с друзьями. На стол
выкладываются сувениры — матрешки, глиняные вят¬
ские куклы, спутники. Гривастый господин с острыми
коленями, утонув в кресле, разглядывает сквозь очки
рисунок на палехской шкатулке. Хозяйка щебечет:
—	Что бы там ни говорили, что бы ни писали, Россия
сегодня — это страна мужиков и нищих. Если бы вы ви¬
дели эти моды! Я привезла несколько шляпок, они объ¬
яснят вам больше, чем мои слова.— Полуобернувшись к
Павлову, Мария Николаевна сказала: —Алеша! Там где-то
у меня картонка для шляп...
Павлов словно бы не слышит. Мария Николаевна умол¬
кает, но не настаивает.
—	Хотя потом...— говорит она.— Но дело даже не в
165

этом. В стране утрачены идеалы. Старина смешалась с
нелепым модерном. Исчезла красота, о которой столько
рассказывала мне мама. По улицам движется сплошная
человеческая масса, я не запомнила ни одного лица. И
все куда-то торопятся, бегут. У меня был провожатый из
нашего посольства, неглупый молодой человек. Я спроси¬
ла его: куда бегут все эти люди? И он мне ответил: они бе¬
гут строить свой коммунизм...
Мария Николаевна снисходительно смеется, гости —
тоже.
Павлов молча подвигает хозяйке чайник, она стала
разливать чай.
—	Бедная мама! — говорит она, вздохнув.— Я рада,
что она не дожила до этого.
Павлов вдруг громко говорит по-русски:
—	Может быть, хватит, мадам?
Хозяйка вздрагивает, как от удара в спину.
—	Что вы сказали?
—	Я сказал,— повторяет Павлов так же громко и
отчетливо,— что вы уже достаточно наболтали чепухи.
Стараясь овладеть собой, Мария Николаевна уста¬
навливает улыбку на лице как лучшую форму защиты.
Она знает, что никто из присутствующих не понимает рус-
кого языка.
—	Лучшее, что вы можете сделать,— это сейчас же
убраться отсюда вон!
—	Почту за удовольствие,— наклоняет голову Пав¬
лов.— Но только сперва один вопрос: что вы могли понять
в Советской России? Вы там были всего две недели, а я
там родился и вырос... Нехорошо! Русская женщина...
Фу! Стыдно...
Мария Николаевна говорит Павлову через плечо:
—	Видите ли, мой дорогой, вы там родились и выросли,
но вы там не были пятнадцать лет. И боюсь, что вас там
никто не ждет, вас туда просто никто не пустит. Ну что
вы можете знать о России? А теперь ступайте, вы мне боль¬
ше не нужны!
—	С величайшим удовольствием! — отвечает Павлов...
Павлов в своей комнате укладывает вещи.
В коридоре слышатся быстрые, легкие шаги. Павлов
подходит к двери и поворачивает ключ.
— Алексей! — доносится голос хозяйки.— Что это зна¬
чит?
166

Павлов молчит, стоя посреди комнаты.
—	Алексей, не делайте глупостей. Вы спите?
—	Нет, я укладываю вещи,— отвечает Павлов.
—	Неужели вы обиделись? Это глупо. Откройте дверь!
—	Прошу извинить,— говорит Павлов,— но я не одет.
—	Перестаньте валять дурака! Что это за идиотская
затея? И куда вы поедете?
—■ Вот это уж мое дело,— непримиримо отвечает
Павлов.
—	Алеша, прости меня,— после недолгого молчания
говорит Мария Николаевна.— Не придавай значения!
Я дрянная женщина, но я люблю тебя. Ну что ты хочешь?
Павлов молчит.
—	Ну что ты хочешь? — вскрикивает она с гневом и
болью.
—	Не кричите так громко,— говорит Павлов,— все
уже спят. Завтра вы не сможете посмотреть прислуге в
глаза.
—	Я выгоню их всех вон. Откройте сейчас же! Ну что
ты хочешь? Хочешь, я завтра назову тебя своим мужем?
Павлов пожимает плечами.
—	Полно, Мария Николаевна, побойтесь бога. Ну ка¬
кой же из меня капиталист?
—	Так убирайся к дьяволу, большевистское отродье!
Неблагодарная тварь!
Женщину душат рыдания.
—	Примите-ка лучше капли,— говорит Павлов, по¬
молчав.— Успокойтесь, а утром все станет на свое место.
Ранним утром Павлов выходит из эстансии с чемоданом.
Все еще спят, двор пуст. Но вот во втором этаже приот¬
крывается окно, и к его ногам падает конверт.
Павлов читает записку: «Расчет получите в конторе».
Сует в карман записку, выходит за ворота, останавливает
идущую по шоссе машину, уезжает...
Таня взобралась на сеновал, осторожно ступая, подо¬
шла к своей постели, тихонько легла. В это время, сильно
захлопав крыльями, в первый раз прокричал петух. Таня
вскочила.
Павлов рассмеялся.
—	Ничего, Таня, он прокричит еще раза три-четыре
и потом замолчит на целый час. Постарайся в это время
заснуть.
—	Постараюсь,— сказала Таня покорно.
167

Анна Андреевна приехала только утром. Павлов ус¬
лышал ее голос и поднялся.
—	Вот вы где! Ну, как вы тут, путешественники? —
спрашивала Анна Андреевна.
—	А что, мы отлично устроились! — отвечал Павлов.
Павлов спустился с сеновала. Следом за ним показа¬
лась и Таня.
—	Отлично спала! — промолвила Таня потягиваясь.
—	А мне совсем не привелось,— сказала Анна Андреев¬
на.— Но все-таки, кажется, вытащили мы человека. А вот
машина наша — совсем швах!
—	Как же мы теперь? — Таня выбежала за ворота.
Запыленный «Москвич» сконфуженно стоял, взятый на
буксир колхозной трехтонкой. Из грузовика на Таню спо¬
койно смотрел водитель, совсем молодой паренек.
Во дворе Павлов и Анна Андреевна прощались с хо¬
зяйкой дома.
—	Таня! — крикнула Анна Андреевна.— Пойди по¬
прощайся!
—	Как же мы теперь? — опять спросила' Таня, воз¬
вращаясь во двор.
—	Вот так и поедем,— сказала Анна Андреевна.— На
праздник все равно опоздали, отгуляли там без нас. Так
что торопиться теперь некуда. Чиниться будем в Запо¬
рожье.
Теперь они двигались очень медленно, делая не боль¬
ше тридцати километров в час. Анна Андреевна дремала
на заднем сиденье, Павлов подруливал, Таня глядела впе¬
ред на раскаленное шоссе, погруженная в свои думы.
—	Алексей Иванович,— спросила она совсем тихо,
боясь разбудить мать,— я хочу спросить: какой был са¬
мый трудный момент в вашей жизни?
Павлов ответил не сразу.
—	Трудных моментов было достаточно. Хоть отбав¬
ляй!.. Я умирал трижды. Два раза — в лагерях. Третий
раз — тоже в Германии, в Гамбурге. Из Аргентины я
перебрался в Гамбург. Было у меня рекомендательное
письмо в один, так сказать, весьма солидный дом. Но я не
хотел им воспользоваться по многим причинам,— неторо¬
пливо говорил Павлов.— А более всего — потому, что твер¬
до решил возвратиться домой, что бы там меня ни ожида¬
ло. Но найти работу в Гамбурге приезжему человеку не
так-то просто. Приятелей своих по известному мне адресу
1-GS

я не нашел. И был вынужден обратиться к аргентинскому
письму.
—	Л Гамбург? — спросила Таня.— Какой он, Гамбург?
—	Гамбург? — Павлов нахмурился.— Что тебе ска¬
зать?
Перед нами — Гамбург, с респектабельным центром,
с тихими и богатыми предместьями, с огромным задымлен¬
ным портом, с сотней кораблей под всеми флагами мира,
теснящихся у причалов, с портовыми улочками, полными
разноязыкого говора и автомобильной толчеи, город раз¬
номасштабных афер и крупномасштабной индустрии, про¬
ституток и нуворишей всех рангов.
В одном из богатых пригородов Павлов стоит перед
домом с элегантной решеткой и боскетом во дворе. Он на¬
жимает на кнопку звонка. Следует ответный сигнал, и
чугунная калитка отворяется. Павлов входит в дом гос¬
подина Хаслингера, держа в руках рекомендательное
письмо.
Мы слышим из-за кадра рассказ Павлова и видим на
экране в сменяющихся эпизодах обстоятельства «гамбург¬
ского периода» его жизни.
Павлов говорит:
—	Фрау Хаслингер встретила меня благожелательно.
И я устроился в этот дом шофером-механиком. Я думал,
что эта работа не принесет мне новых унижений, но я
ошибся: мне предстояло познакомиться с детьми. У этих
молодых людей утро начиналось в гараже, где они устро¬
или тир...
Павлов, в рабочем комбинезоне, меняет колесо на боль¬
шом, семиместном «мерседесе». В квадрате гаражных две¬
рей появляются две фигуры. Это представители младшего
поколения семейства Хаслингер: Отто, семнадцати-во-
семнадцатилетний парень с нежным девичьим лицом, бе¬
локурый и кудрявый, как барашек, и его старший брат
Зигфрид, сохраняющий общие с братом тонкие, даже неж¬
ные черты лица, опровергнутые свирепой складкой рта
и круглым, немигающим взором. Братья разговаривают,
слышна немецкая речь. Старший держит в руках длинный
воздушный пистолет, вглядывается в полутьму гаража —
целится, стреляет...
Голос Павлова:
—	Стрельба сопровождалась рассуждениями. Им до¬
ставляло огромное удовольствие испытывать мое тер¬
169

пение. «Стрельба не должна вам мешать,— говорил стар¬
ший, Зигфрид,—вы же солдат, даже победитель». «Такой
храбрый,— подхватывал младший,— что догадался сдать¬
ся в плен!..» По утрам к ним заезжал приятель, некто
Цезарь Карстен, презанятный парень. Он, по-видимому,
питал ко мне какую-то странную симпатию, даже засту¬
пался за меня...
Свесив ноги наружу, в просторном «мерседесе» полу¬
лежит приятель братьев Хаслингеров — это парень лет
двадцати пяти с тонким, недобрым лицом и умными гла¬
зами. Павлов продолжает работать. Зигфрид и Отто укреп¬
ляют на стене гаража в качестве мишени лист бумаги с
изображенной на нем пятиконечной звездой. Стреляют —
на рисунке звезды появляется след от пули, братья хохо¬
чут. Павлов выпрямляется и что-то хмуро и сердито гово¬
рит им по-немецки. Зигфрид и Отто нагло ухмыляются.
Голос Павлова:
—	Видя, что все это раздражает меня, они искренне
радовались и тут же придумывали какие-нибудь новые
пакости...
К Хаслингерам подходит слуга, по-видимому, зовет
их завтракать. Едва те уходят, Цезарь выбирается из ма¬
шины, говорит по-немецки — нам слышен перевод, то есть
голос Павлова-рассказчика.
—	Когда мы оставались вдвоем, Цезарь с удовольст¬
вием отводил душу. «Ну как, господин Павлов,— спра¬
шивал он меня,— удалось вам приспособиться к этим ма¬
леньким подлецам?» И когда я отвечал, что нахожусь в
безвыходном положении, в то время как он ведет всего
лишь занятную игру, Цезарь смеялся и говорил, что я
неправильно понимаю его положение в обществе. «Мы с
вами оба — пролетарии,— заявлял он,— и оба страдаем от
человеческой глупости...»
Ночь. Улица Гамбурга, огни рекламы... Из бара вы¬
ходят пьяные Зигфрид и Отто с веселыми девицами...
Другая улица, другой бар... Рассветный час: Павлов не¬
сет на плече полумертвого Отто, Зигфрид плетется сзади...
Утро, спальня братьев Хаслингер, слуга пытается раз¬
будить их... Воскресное богослужение, семья Хаслингер
чинно является в церковь, Павлов остается в машине,
курит, разговаривает с подошедшим Цезарем...
Мы видим все эти картины так, как они возникают
перед взором Павлова, и слышим его рассказ.
Из церкви выходит девушка Цезаря, тонкая и долго¬
вязая, поднятая еще выше непомерно высокими каблуками.
170

Она движется походкой индюшки, одергивает узенькую
юбку и тараторит с невероятной быстротой, обращаясь к
Цезарю и игнорируя всех окружающих:
—	Насколько эта церковь элегантна снаружи, настоль¬
ко она неудобна внутри. Сиденья немыслимо жесткие!
Когда наконец догадаются ставить в церкви мягкую ме¬
бель?
—	Бедная моя девочка,— лениво говорит Цезарь, рас¬
пахивая перед ней дверцу машины,— утешайся тем, что
страдаешь во имя веры Христовой. Погоди немножко,
твой Цезарь разбогатеет и купит тебе мягкий «роллс-ройс».
Тогда ты сможешь лучше исполнять роль Клеопатры.
—	Клеопатра — кто это? — любопытствует девица.—
У тебя с ней что-нибудь было?
—	Нет,— говорит Цезарь, усаживаясь рядом,— к со¬
жалению, меня опередили.
—	Бедный,— сочувствует ему девица.— Она была из
хорошей семьи?
—	Да, ничего себе, вполне приличный дом.
Он машет Павлову на прощание, девица тоже посылает
Павлову обворожительную улыбку.
—	Но бедный, бедный Цезарь! — Павлов продолжал
свой рассказ.— В тот же вечер на очередном кече его Кле¬
опатра сидела между братьями Хаслингер... Ты знаешь,
что такое кеч? — Павлов устало поглядел на Таню. От
тяжких воспоминаний лицо его словно постарело на де¬
сять лет.
—	Нет,— ответила Таня едва слышно.
Она видела в зеркале, что Анна Андреевна не спала
и с болыо смотрела на Павлова.
—	Не надо рассказывать,— сказала Таня.— Когда-ни¬
будь потом.
—	Почему же — потом? — усмехнулся Павлов.— Все
это уже позади.
И, почувствовав на себе взгляд Анны Андреевны, он
обернулся к ней.
—	Мы разбудили вас,— сказал он, устало улыбаясь.
—	Нет, я не спала, я слушала.
—	Да-а,— раздумчиво говорил Павлов,— это надо
знать. Почему вы смотрите на меня так? — спросил он
у Анны Андреевны.
Та молчала.
—	Я понимаю. Вам хочется, чтобы она ничего этого
171

не знала. Когда-то я сам думал так. А сейчас главной бе¬
дой считаю равнодушие и неосведомленность. Или я не
прав? — Он опять обернулся к Анне Андреевне.
Анна Андреевна и на этот раз промолчала...
Оглушающий вой, вопли и стоны толпы словно сметают
мирный полуденный пейзаж за окнами машины. На ринге—
борцы в жестокой драке, это и есть кеч. Разгоряченные
мальчишки со своими завывающими подругами лезут впе¬
ред, к канатам ринга. Белокурый Отто, сложив руки ру¬
пором, неистово вопит, требуя чего-то. Рядом с ним сви¬
репый его брат дымит сигарой. Павлов, прикрывая голову
руками, протискивается сквозь этот шабаш к выходу. И тут
вдруг видит Саватеева и Клячко. Стоя чуть в стороне, они
возбужденно смеются. Пораженный неожиданной встре¬
чей с приятелями, Павлов переводит взгляд с одного на
другого, различая в их облике какие-то новые, неведомые
ему черты. Они оба одеты подчеркнуто модно, с претен¬
зией на шик, да и держатся на «западный» манер, похлопы¬
вают Павлова по плечам.
—	Лешка, пропащая душа! — восклицает один.— Ты
здесь? А мы тебя по всему свету ищем!
—	Ну вот, вы — меня, а я — вас,— откликается Пав¬
лов.
—	Да мы в Мюнхене квартируем,— говорит другой.—
Мюнхен — это тебе не Гамбург...
—	А что это за форма? — оглядывает Клячко Павло¬
ва.— Водителем служишь, что ли?
—	Приходится! Жрать-то надо что-нибудь,— объяс¬
няет Павлов.
—	Ну, это все надо менять! — самоуверенно заявляет
Клячко.
—	Легко сказать! — Павлов пожимает плечами.
—	Легко? Это мы возьмем на себя,— твердо говорит
Клячко.
—	Неплохо бы,— с готовностью соглашается Павлов.—
А то хозяева уж больно веселые попались. Вот кеч, потом
дальше — так всю ночь кручу баранку...
—	Слушай,— говорит Саватеев,— разве это кеч? Ко¬
пеечная лавочка! Больше крику, чем дела. Вот прошлый
месяц я в Кёльне видел: один другому ухо напрочь отку¬
сил и к носу, гад, тянется. Вот это кеч!
—	Сам видел? — насмешливо прищуривается Клячко.
—	Ну что я, врать, что ли, буду! — и Саватеев повора¬
172

чивается к Павлову:— Вот что, друг,.давай-ка с нами в
«Лили»!
—	Так как же я могу? — говорит Павлов.— У меня —
служба. Хозяева собираются ехать во «Времена года».
—	Э! Да ты, видать, к богатым устроился,— замечает
Клячко.— Во «Временах года» я не бывал, но говорят,
там жирно. Однако все же не брезгуй! Будем ждать
тебя в «Лили». Там тоже в шесть закрывают...
«Мерседес» мчится по загородному шоссе, обгоняя ав¬
томобили. По одну сторону дороги светятся в тумане ми¬
риады огней Гамбурга, по другую тянутся портовые со¬
оружения, верфи, доки.
Голос Павлова:
—	В машине они не стеснялись меня, как если бы я был
неодушевленным предметом. Зигфрид хохотал: «Не могу
без смеха вспомнить рожу Цезаря!» «А мне его жалко»,—
сказала девица, которую бедный Цезарь называл своей
Клеопатрой. «Ах тебе его жалко! — воскликнул Зигфрид и
стал целовать девицу, приговаривая: — А теперь, а те¬
перь?..» Она не проявляла излишней принципиальности.
Тут Зигфриду пришла идея показать девице свою верфь...
Машина останавливается у лифтов, ведущих в тун¬
нель. С гамбургских верфей, пересекая шоссе, движется
плотная масса рабочих — это ночная смена. Поток рабо¬
чих заполняет огромные лифты, туннель закрыт.
Рядом с «мерседесом» останавливается другая машина,
за ней — третья, четвертая, выстраивается хвост. Маши¬
ны гудят, требуя дороги.
Но рабочие идут, не обращая внимания на эту како¬
фонию, негромко переговариваются и только усмешливо
поглядывают в сторону скопившихся машин.
Зигфридом овладевает приступ ярости. Встав в маши-
пе в рост, он орет на полицейского чиновника, на печата¬
ющую неторопливый шаг толпу рабочих. В толпе смеются,
что-то выкрикивают в ответ. Тогда Зигфрид, рухнув на
сиденье, командует Павлову:
—	Вперед!
Павлов открывает дверцу, выходит из машины и не
оборачиваясь смешивается с толпой.
Голос Павлова:
—	Вот тут я решил расстаться с Хаслингерами, вся¬
кому терпению когда-то приходит конец... Я поехал в ре¬
сторан «Лили», на свидание с приятелями...
173

В «Лили» тесно и жарко. Публика здесь самая пестрая:
мелкие коммерсанты, склеротические старички, туристы,
ищущие острых ощущений, агенты страховых компаний
и просто всякое жулье. Павлов озирается вокруг, идет
из одного зала в другой.
Он находит своих приятелей в слабо освещенном углу.
Перед ними стоит наполовину опорожненная бутылка
смирновской водки, но пьют ее на иностранный манер —
без закуски, запивая водой из сифона. Павлова встречают
шумно.
—	Странный это был разговор,— слышим мы голос
Павлова.— Он развивался как-то зигзагами, без видимой
логики и смысла. Еще не сказав и десяти слов, мы почув¬
ствовали раздражение друг против друга...
—	Возвращаться, возвращаться! — говорит Клячко,
уставившись в стакан своими влажными, набрякшими
глазами.— А что мы там потеряли? И что нас там ждет?
Нет, брат, пора расставаться с иллюзиями.
—	Во, вот именно,— бубнит Саватеев.— На хрена все
это надо?
—	Что — все? — спрашивает Павлов, не поднимая
глаз.
—	Ну, вся эта мораль, одним словом! — гудит Сава¬
теев.— А то — родина, родина! А что — родина? И что мы
от нее видели, от этой родины? Я так считаю: где кормят,
там и родина. Это не мы придумали — еще до нас люди
сказали...
—	Ну ладно, не загибай,— обрывает его Клячко.— Но
вообще-то действительно не вредно разобраться, друг мой
Леша, в некоторых вопросах жизни. Уж раз зашел такой
разговор — извини за откровенность. Немало мы слышали
красивых слов, как шли на войну, на эту фабрику смерти.
Хаживали и в атаки и, как говорится, проливали свою
молодую кровь. А кто нам сказал спасибо? Вот ты вернуть¬
ся затеял, а о том ты подумал, как тебя встретят? Ты там у
своей Марфуты жил как у Христа за пазухой...
—	А что! — гудит Саватеев.— Хорошая баба!
Павлов резко вскидывает голову.
—	Ну, ладно, ладно! — говорит Клячко, допивая вод¬
ку и наливая еще.— Не будем, так сказать, вдаваться в
детали. Это твое дело. Но только не прикидывайся ты,
друг, ангелом с крылышками! Не то что там, но и мы, твои
корешки, тебе не поверим!
Теперь и он смотрит на Павлова в упор.
—	Вот ты писал домой. Ну и что же ответили тебе?
174

Борька Аникин уехал — тоже молчок. Почему? Да пото¬
му, что мы для них для всех — отрезанный ломоть! Они
там, видите ли, чистенькие, а мы здесь, понимаете ли, гряз¬
ненькие! А хлебнули бы они грязи с кровью на обед да на
закуску, тогда бы поняли, как жить на этом свете!
—	Путаешь ты все,— говорит Павлов. Тянется к ста¬
кану, но тут же отодвигает его.
—	Нет, брат, я-то не путаю, а вот ты в аккурат пута¬
ешь!
—	Мы-то не путаем,— вторя, гудит Саватеев.— Мы-то
свою линию знаем туго.
—	Погоди! — опять обрывает его Клячко.— По-их-
нему выходит, что только они люди, а все остальные —
зола. А я вот гляжу и вижу, что все — люди и все — чело¬
веки. И каждому своя рубаха ближе к телу. Так уж пусть
моя рубаха будет моя! — и Клячко дергает на себе ней¬
лоновую рубашку.— Видать, уж таким человека приро¬
да-мать уродила, и не человеку его переделывать на иной
салтык!.. Видать, парень, ты еще не дозрел. Оглядишься,
пообнюхаешься здесь, познакомишься кое с кем из умных
людей — глядишь, и у тебя глаза приоткроются.— И ос-
клабясь, он склоняется к Павлову.— Но ты, я вижу, не
шибко торопишься? Тоже ищешь шанс?
—	Нет,— говорит Павлов глухо,— шанса я никакого
не ищу. А если и нанялся здесь к этим скотам, то только
деньги заработать на дорогу до Берлина. Да и то не вышло.
Сегодня вот ушел и обратно не вернусь.
—	Стало быть, обидели? — кривится Клячко.— Против
шерсти погладили? Гордый! Ну, вали, вали, действуй!..
А что тебе Берлин?
—	Берлин мне ничего,— говорит Павлов.— Из Берли¬
на я хочу перейти на родину.
—	На родину! Извини, друг, но на это я тебе денег
не дам.
—	А я у тебя и не возьму.
—	Это почему же не возьмешь? — против всякой логи¬
ки хрипит Клячко, еще ниже склоняясь к Павлову.—
Брезгуешь?
—	Брезгую,— резко отвечает Павлов и пытается встать
из-за стола.
—	Садись!
Клячко швыряет его обратно на стул. Пьяная ярость
клокочет в нем, и он не способен сдержать ее.
—	Брезгуешь, чистенький! — Клячко сжимает кула¬
ки.— Всех бы вас, таких чистеньких, на одну удавку!..
175

Павлов вновь делает попытку подняться, но Клячко
снова швыряет его обратно на стул. Однако Павлов все
же поднимается, с силой отталкивает от себя Клячко, так
что тот падает, и вот уже Павлов отходит от стола, но Кля¬
чко настигает его, хватает одной рукой за воротник, дру¬
гой бьет наотмашь по лицу.
Вокруг с интересом наблюдают за начавшейся дракой.
Через толпу к столику пробивается кельнер, жестом при¬
глашая из глубины зала подмогу. Саватеев бьет упавшего
Павлова ногами. Летят на пол бутылки с соседнего столи¬
ка. Клячко, удерживая Павлова, старается дотянуться до
бутылки, а какая-то женщина, пронзительно визжа, но¬
гой откатывает бутылку от его руки. Сцепившись, как
волки, катаются по полу недавние приятели, а вокруг
них — возбужденная толпа, хохот, выкрики, улюлюканье.
На дерущихся наваливаются дюжие служители, волокут
их к выходу и с бранью вышвыривают на улицу. Слышатся
свистки. Но прежде чем дежурный шуцман подбежит к
месту происшествия, Клячко успевает подножкой свалить
Павлова на тротуар и дважды ударить его головой об ас¬
фальт. Затем Саватеев и Клячко скрываются в уличной
толпе.
Шуцман что-то выговаривает Павлову и жестом при¬
казывает ему убираться. Павлов движется вдоль стены,
словно слепец, поворачивает за угол и оказывается в по¬
лумгле пустого двора, прилегающего к ресторану «Лили»...
—	И вот ту* у меня родилось жадное желание освобо¬
диться от жизни,— продолжал он свою исповедь.— Види¬
мо, есть для человека мера оскорбления, за которой жизнь
теряет свое значение и смысл...
С трудом передвигая свое избитое, истерзанное тело,
Павлов добирается до мусорных баков. Из кухни рестора¬
на доносится звон посуды, голоса судомоек. Павлов нахо¬
дит в мусоре обрывок электрического шнура и тащится с
ним в глубину двора. И вот уже как будто из окна кухни
видно: из-под ног Павлова разлетаются ящики, и он пови¬
сает в петле...
—	Да, так вот,— рассказывал Павлов,— когда меня
вынули из петли, первое, что я увидел над собой,— лицо
человека. Это была женщина, работавшая судомойкой на
кухне...
Над распростертым на асфальте Павловым толпятся
люди, они молчаливы и серьезны. А рядом в ресторане
идет своя, обычная кабацкая жизнь — с завыванием сак¬
софонов, с гулом мужских и женских голосов...

—	Женщину эту звали фрау Вильде,— проговорил
Павлов.— Я вам сейчас покажу ее фотографию.
Он достал из бумажника маленькую карточку, снятую,
по-видимому, для удостоверения. Передал снимок Тане.
С фотографии глянуло прекрасное, совсем молодое лицо.
—	Но такой она была в молодости. Я узнал фрау Виль¬
де, когда ей было уже более сорока...
Фрау Вильде, поддерживая Павлова, поднимается по
обшарпанной, избитой лестнице. Дергает дверь. Где-то в
комнате отзывается колокольчик. В прихожую выгляды¬
вают дети — две девочки, лет десяти и двенадцати.
— О, мама! — восклицают они с той немецкой востор¬
женностью, которая в устах детей не вызывает сомнения в
искренности.— О, мама, ты устала, бедняжечка!..
Разговор идет, разумеется, по-немецки, однако сразу
становится понятно, в какие обстоятельства, в какое ок¬
ружение попадает Павлов.
Девочки смотрят на Павлова прозрачными, немигаю¬
щими глазами, но, соблюдая вежливость, не спрашивают
у матери о пришедшем в его присутствии.
Павлов входит в комнату, такую же бедную, как и весь
этот старый дом в нищем переулке, где каждое строение
выглядит сиротой. Фрау Вильде указывает Павлову на
кресло — тоже старое, с выпирающими пружинами, но
украшенное чистыми и даже подкрахмаленными сал¬
феточками с вышитым на них любезным приглашением
присесть и отдохнуть...
— Что вам сказать? — говорит Павлов Тане и Анне
Андреевне.— Что я чувствовал тогда в этой маленькой
комнате? Счастье. Быть может, впервые за пятнадцать лет
я был счастлив. Вокруг меня были люди... Казалось бы,
что могла сделать для меня эта чужая немецкая женщина?
А она сделала все...
Они сидят за столом — Павлов, фрау Вильде, девоч¬
ки,— оживленно говорят о чем-то. Из-за кадра мы слышим
голос Павлова:
— Мы обсуждали план моей жизни. Эта седая женщина
была исполнена покоя и уверенности. Она сказала, что ее
брат найдет мне работу в порту и возьмет на себя труд по¬
лучить мое жалованье и вещи у Хаслингеров. А жить я
177

смогу пока у них. «Сколько лет вы не были на родине?» —
спросила фрау Вильде. И когда я ответил, заявила со свой¬
ственной ей категоричностью: «О, это слишком долго! Че¬
ловек не должен так долго жить без родины. Но вы приня¬
ли окончательное решение вернуться?» Я ответил, что окон¬
чательное. «Тогда я радуюсь вместе с вами. Если вы при¬
няли решение, вы обязательно попадете домой. Главное в
жизни — принять решение, верьте мне. И только с одним
решением я никогда не могла бы согласиться. Я знаю жизнь
не с самой лучшей стороны, геноссе Павлов, но я утверж¬
даю: человек должен жить!»...
Показалось Запорожье. Грузовик с «Москвичом» на
буксире проехал по Днепровской плотине, внизу рычал и
клубился Днепр. И вот уже город — с его заводами, но¬
выми жилыми кварталами. И в конце пути — тихая
улочка, утопающая в вишневых садах. Тут стояли кот¬
теджи, построенные, видимо, в самое последнее время.
Вся улица словно улыбалась. И пыльный грузовик с по¬
мятым «Москвичом» выглядели здесь странно.
Грузовик остановился.
—	Запорожье, Запорожье! — огляделась вокруг Ан¬
на Андреевна.— Вся моя жизнь!
Она пошла к одному из коттеджей, но там калитка уже
распахнулась, и навстречу ей быстро вышла крупная,
энергичная женщина с седой головой.
—	Ой, ой, ой! Это что ж такое? — смеялась она, вспле¬
скивая руками и вытирая их о передник.
Мельком взглянув на сидевших еще в машине Павлова
и Таню, она побежала отворять ворота, сказав на ходу
водителю:
—	Заезжай, хлопец, во двор!
—	А я у вас там не застряну? — прикидывал на глаз
шофер.
—	Да нет, у нас просторно.— И женщина распахнула
перед ним ворота.
—	Не, я лучше отчеплю,— неуверенно сказал шофер.
—	Ну отчепляй! — разрешила женщина.
Из дома, сверху донизу обвитого диким виноградом,
расцвеченного веселыми граммофончиками голубого вьюн¬
ка, вышла навстречу гостям сама хозяйка, сестра Анны
Андреевны — Варвара Андреевна. Она бросилась цело¬
вать сестру и заговорила, перебивая сама себя:
—	Мы же ждали третьего дня! Что у вас там приключи¬
178

лось? Откуда же вы так ехали? — И она обернулась к се¬
дой женщине, своей свекрови.-— Мама, вы же гляньте,
что за картина! — И она хохотала и опять целовалась с
сестрой.
—	Стойте! А где же Таня?
—	Вот я, тетя Варя,— говорила Таня, выходя из ма¬
шины.
—	Да что ж ты такая худенькая? — бесцеремонно по¬
ворачивала перед собой Таню Варвара Андреевна, цело¬
вала и прижимала к себе.— Мама,— опять звала она свек¬
ровь в союзницы,— вы гляньте, она же ее совсем заморила!
И только теперь она увидела Павлова. Она передала
Таню свекрови. Обнимая Таню, старуха Степанида Гаври¬
ловна тоже с любопытством приглядывалась к Павлову.
—	Вот, познакомьтесь, дорогие,— сказала Анна Анд¬
реевна,— Алексей Иванович Павлов. Человек вам небезыз¬
вестный! Счастливый случай свел. Не видались мы с ним
с самой ленинградской блокады.
—	Так это ж тот самый Павлов? — говорила Варвара
Андреевна.— Мама! — обернулась она к свекрови.— Ну,
это же тот самый офицер! Помните, сколько Аня расска¬
зывала? Вы подумайте, какой случай!
—	Рады дорогому гостю,— сказала Степанида Гаври¬
ловна и первая протянула руку Павлову.
Успев только поздороваться с женщинами, Павлов уже
чувствовал себя словно в родной семье — столько нату¬
рального простодушия было в этой встрече.
Открылась калитка, и во двор вошел молодой паренек
со связкой удочек на плече. В другой руке у него поблес¬
кивал улов — разноперые рыбешки, вздетые на кукан.
—	Вот вам явление второе! — рассмеялась Степанида
Гавриловна и торопливо пошла навстречу внуку.— Что
это ты приволок? Это же кошки — и те насмеются! Или в
Днепре рыба перевелась? Тю, рыбак! — И она хозяйствен¬
но оглядела рыбу.
—	Ну, будет вам его срамить! — говорила Анна Анд¬
реевна.— Отличная сварится уха.
Парнишка между тем, вытирая руки о высоко подвер¬
нутые штаны, застенчиво косился на Таню. Расцеловав¬
шись с теткой, пожав руку Павлову, он подошел к Тане.
—	Здравствуй, Гена,— сказала она.
Женщины засмеялись.
—	Да какой же это Гена? — заливалась Варвара Анд¬
реевна.— Это же Вовка! Я же его привозила в Ленин¬
град,— неужели ты забыла?
179

—	Гена! — сквозь смех говорила Степанида Гаври¬
ловна.— Да Гена у нас вот в эти ворота не пройдет. Это же
первый жених по всему Запорожью! А Вовка еще малек...
Иди мойся,— сказала она внуку.— Приведи себя в при¬
личный вид. Сейчас завтракать будем.
—	Нет, бабушка,— пробормотал окончательно скон¬
фуженный Вовка,— я завтракать не буду. Пойду на завод,
там чего-нибудь перехвачу.
—	Ну вот, возьмите его! — говорила Степанида Гаври¬
ловна, приглашая в дом.
В доме было прохладно и чисто.
—	Вы поглядите-ка сюда,— сказала Степанида Гаври¬
ловна и толкнула дверь в столовую.
Стол под белой скатертью, неровностями своими обна¬
руживающий, что он собран из многих столов, был устав¬
лен напитками и яствами.
—	Вы же, наверное, думали, что опоздали? — гово¬
рила Степанида Гавриловна, подбоченясь.— И мы ж тоже
горевали третьего дня. Так нет же худа без добра! — И она
опять залилась басистым смехом.— На заводе' — чепе, так
и у нас в доме — чепе.
—	Не садились еще,— объясняла между тем Варвара
Андреевна в ответ на молчаливое изумление сестры.— Так
и не садились. Как третьего дня к вечеру стол накрыли,
так с той поры и стоит! Все, все на заводе. Раньше хоть к
телефону подходили, а теперь уже и не подходят. Вот Вов¬
ка — связной.— И, понизив голос, озабоченно и с усмеш¬
кой договорила: — Ведь расшумели на всю страну, наро¬
ду понаехало — не сосчитать, а автоматика и подвела: если
уж она идет, так вся идет, а если уж не идет, так вся не
идет! Три узла стали, четвертый не работает. И пошла бе¬
готня! В каждом же деле оно всегда ж так, ну...
Анна Андреевна соглашалась. Павлов слушал этот раз¬
говор с той радостью соучастия, которая рождается у но¬
вого человека в кругу сложившихся добрых семейных от¬
ношений.
—	Ну, мыться, мыться, мыться! — спохватилась Сте¬
панида Гавриловна и, открыв шкаф, стала доставать отту¬
да свежие полотенца.
С еще влажными волосами, все уселись завтракать на
веранде, куда свет проникал сквозь густую завесу вью¬
щихся растений.
— Ну-ка, кушай! — говорила Степанида Гавриловна,
180

ставя перед Таней тарелку, до краев полную гречпевой ка¬
шей.— И чтобы все съела. Я ж тебя за три дня выкормлю,
как рождественского гусака!
Таня тяжело вздохнула, и Анна Андреевна пришла ей
на помощь:
—	Да она не ест каши.
—	Тю! — всплеснула руками Степанида Гаврилов¬
на.— Вот же мамочкино воспитание! А что она у тебя ест?
Конопляное семя? Так на же кушай ряженку. Холодная,
прямо со льда. Вот творог со сметаной. Смотрите на нее!
Это ж какое-то горе, а не девка.
—	Погодите, мама,— говорила Варвара Андреевна,
ласково глядя на Таню.— Ну дайте ей немного оглядеться.
—	Я лучше чаю выпью,— сказала Таня.
В это время чья-то рука раздвинула плющ, и на веран¬
ду, как к себе домой, заглянула черноглазая женщина.
—	Ваш-то еще не приходил? — спросила она, обраща¬
ясь ко всем сразу.
—	Да нет, все не дождемся! — отмахнулась Варвара
Андреевна.
—	Чаю с нами?
—	Да я тоже на стол накрыла,— сказала соседка.—
Мой же звонил: каже — готовсь! Ну, я то в погреб, то с
погреба, а его ни слуху ни духу... Там, слухай, с Крама¬
торска прибыла бригада, так те уж разобрались.
Вовка слушал скосив глаза и навострив уши.
—	Мама, я побегу узнаю,— сказал он, наспех дохле¬
бывая чай.
—	Вот то правильно! Сбегай, Вовочка, узнай, что у
них там,— подхватила соседка.
—	Пойди, пойди,— согласилась Степанида Гаврилов¬
на.— Да поведи и гостя с собой, товарища Павлова. Пока¬
жи ему наш завод. А я сейчас позвоню, чтобы ему пропуск
сделали.— Она сказала это так, как будто была министром.
Вовка, взяв толстый бутерброд, поднялся, всем своим
видом торопя Павлова.
Павлову много привелось видеть на своем веку заводов
разного масштаба, различной технической оснащенности,
но этот цех, куда он вошел вместе с Вовкой, сразу произ¬
вел на него впечатление простором, обилием света, сво¬
бодно проникавшего через стеклянную крышу.
Гигантский прокатный стан, смонтированный во всю
длину цеха, бездействовал. И хотя вокруг него на раз¬
181

личных узлах трудилось немало людей, в огромности цеха
более всего поражала сейчас несвойственная его масштабам
тишина, подчеркнутая негромкими голосами.
Вовка подвел Павлова к отцу, который стоял у пульта
управления вместе с представителями государственной ко¬
миссии и директором завода. У всех были усталые, бес¬
сонные лица, отмеченные, однако, тем возбуждением, кото¬
рое приходит к человеку в момент завершения любимого
дела.
Субботин не сразу понял, что толковал Вовка, а поняв,
коротко улыбнулся Павлову, сунул ему руку, перепач¬
канную машинным маслом, и сказал:
—	Вы думали, что опоздали, а выходит — поторопи¬
лись. Правда, самую малость! — И он взглянул на часы.—
Вот в двух местах только осталось дотянуть, и будем про¬
бовать.
—	А попробуем да опять остановим,— хмуро усмех¬
нулся директор, обняв Субботина.— Вы из Москвы? —
обернулся он к Павлову.
—	Нет, из Ленинграда,— ответил Павлов уклончиво.
—	С Кировского или с «Электросилы»? — доискивался
директор.
—	Да нет, я совсем по другой линии,— смущенно про¬
бормотал Павлов, испытывая на себе пристальный, словно
ощупывающий взгляд директора.
—	А-а! — неопределенно протянул директор и отошел.
Спустился с мостков вниз и направился туда, где столпи¬
лось больше всего народу.
Субботин говорил Павлову:
—	Как думаете, сколько здесь будет работать народу?
Павлов оглядел цех, прикинул.
—	Надо думать, человек тридцать?
—	Четыре оператора,— гордо сказал Субботин.— Ну,
не считая, конечно, обслуживающий персонал. Четыре че¬
ловека — на весь стан!
—	Здорово! — искренне вырвалось у Павлова.
Но Субботин уже забыл о Павлове. От узла, где только
что шла работа, отходили люди. Близился решительный
момент — это чувствовалось.
—	Ну, как там? — крикнул Субботин.
—	Все! — ответили ему.— Будем пробовать.
Субботин повернулся и быстро зашагал к пульту уп¬
равления, куда стягивались сейчас все — и директор, и
члены комиссии, и представители заводов-поставщиков, и
руководство выездной бригады. Рабочие стояли вдоль ста¬
182

на, оглядывая всю эту неподвижную еще массу, которой
предстояло сейчас задвигаться и ожить.
Субботин озорно глянул, взмахнул рукой:
— Добро! Направляю рулон!..
На пульте управления оператор повернул рычажок.
Натянувшаяся до предела тишина взорвалась множеством
звуков встрепенувшегося металла, и вот уже эти звуки
слились в единый гул, заполнивший цех до краев, погло¬
тивший оживленные, радостные возгласы людей. Люди
кричали друг другу на ухо и объяснялись знаками. Не¬
слышной была музыка приглашенного на открытие нового
цеха духового оркестра, лишь видно было, как старатель¬
но надувают щеки трубачи. Листы металла, подхватывае¬
мые валками, плыли по цеху.
Велик был стол у Субботиных. Павлов сидел между
хозяйкой и Анной Андреевной, Таня — рядом со Степани¬
дой Гавриловной, а напротив Тани — Гена, рослый парень
с русыми волосами, которые он то и дело откидывал уда¬
лым движением головы. Он подливал и гостям и себе, под¬
хватывал разговор то на одном, то на другом конце сто¬
ла — словом, вел себя как молодой хозяин большого,
дружного дома.
Но Тане он не нравился. Попритихший было еж словно
поднял в ней все иголки против этого самодовольного, как
ей казалось, важничающего парня.
—	Ешь, Таня, ешь! — говорила Степанида Гаврилов¬
на, подкладывая на Танину тарелку со всех блюд.— А то
женихи сватать не будут.
—	Вы, бабушка, отстали от моды! — кричал через стол
Гена Степаниде Гавриловне.— Нынче барышни избегают
питаться — как бы талию не испортить. Нынче талия в
моде!
—	Вот хорошо, что вы все объяснили,— сказала Таня,
сверкнув глазами на Гену.
—	А как же? — неотразимо улыбался Гена.— Мы
здесь ведь тоже кое-что знаем. Следим! — И, отвернув¬
шись от Тани, он постучал вилкой по стакану. Не дожида¬
ясь тишины, встал с бокалом в руках.
—	Позвольте мне,— заговорил он, победно тряхнув
шевелюрой,— поднять этот бокал за тех людей, кого мы
по праву называем хозяевами жизни!
—	Это кто же такие? — спросила Степанида Гаври¬
ловна.
183

—	А вот сейчас скажу,— продолжал Гена.— За тех
людей, которые не отсиживаются в кустах с рассуждения¬
ми и философствованием насчет того да сего, а умеют брать
быка за рога!
—	Это смотря какого быка! — сказал изрядно покрас¬
невший от выпитого директор завода.
—	Да, вот именно! — захохотал сидевший рядом с пим
человек с классическим лицом металлиста, словно подтем-
ненным горячей копотью, с остриженной щеткой седоватых
усов.— А то этот бык может и забодать!
—	Ничего, дядя Николай, ничего,— говорил Генна¬
дий, желая удержать внимание стола.
—	Дайте сказать человеку! — послышались голоса.
—	В общем, за тех людей,— продолжал Гена,— кото¬
рые своим рукам верят, на свои руки надеются и своими
руками счастье добывают! Вот за этих людей я поднимаю
свой бокал! — и потянулся чокаться с директором завода.
—	Ну, допустим,— сказал директор, чокнувшись и
пригубив.— Правда, есть у меня к твоему тосту поправоч¬
ка. Но уж в такой день не будем заводить' дискуссию!
Павлов сидел, глядя в тарелку, погрузившийся в свои
раздумья.
—	Алексей Иванович, что же вы ветчинки не попробу¬
ете? — говорила Варвара Андреевна, подкладывая ему
на тарелку.
—	Спасибо, спасибо, я ел...
Мысли Павлова были где-то далеко. В глазах погасла
улыбка, и горечь залегла в уголках рта. Он поднял голову
и внимательно посмотрел на Гену, который, перегнувшись
через стол, что-то громко объяснял дяде Николаю.
И вдруг Таня быстро оглядела всех посветлевшими
глазами и, взяв ножик, постучала им по своему стакану.
—	Я хочу сказать два слова. Можно мне сказать?
Мать смотрела на нее, словно видела в первый раз.
Так это было неожиданно в Тане.
—	Я хочу,— заговорила Таня срывающимся голо¬
сом,— хочу предложить всем собравшимся за этим столом
выпить... вспомнить тех людей, которые не пощадили сво¬
ей жизни за нас, за всех... Которых, может быть, даже нет
за этим столом,— и она посмотрела на Павлова.— За их
скромность и за то, чтобы мы поучились у них этой скром¬
ности. В общем, за скромность! — И, сказав это, Таня вы¬
зывающе посмотрела на Гену.
Геннадий развел руками и не очень искренне за¬
смеялся.
184

Эту неожиданную дуоль поняли все, и за столом даже
образовалась пауза.
—	Ну что ж, за скромность — это отлично! — сказал
Субботин.— Это она, Геннадий, в твой огород, между
прочим!
Все засмеялись и потянулись к Тане чокаться. А она,
смущенная и даже рассерженная на себя за свою неуклю¬
жесть, кое-как чокалась, хмурилась и бормотала что-то
себе под нос.
Степанида Гавриловна с нескрываемым любопытством
смотрела на внучку.
—	Гляди-ка,— сказала она.— Откуда что взялось!
Девка-то у нас — с понятием!
И, усадив Ташо, вдруг обняла ее и трижды поцеловала
в висок.
—	Высказалась — теперь кушай,— сказала она.— Не
обижай хозяев, раз уж ты такая справедливая...
Степанида Гавриловна поднялась и, перейдя на другой
конец стола, как будто невзначай, подсела к Павлову.
—	Хотела я с тобой поговорить, Алексей Иванович.
Как же ты собираешься жизнь свою устраивать?
—	Да пока никак,— ответил Павлов не очень охотно.—
Вот еду к брату.
—	А чего ты у пего потерял? — хитро проговорила
старуха.
—	Да ничего не потерял,— смутился Павлов.— Прос¬
то хотел повидаться. Полжизни не виделись, можно ска¬
зать.
—	Ну, это так,— проговорила Степанида Гавриловна,
не то соглашаясь с этой логикой, не то отрицая ее.— А то
я хотела предложить тебе: оставайся у нас! Место живое,
работы — хоть отбавляй. У меня все начальство по заво¬
дам в друзьях-приятелях, на любое дело могу тебя поста¬
вить. А ты, я слышала, человек со специальностями.
—	Что ж, спасибо,— сказал Павлов, глядя в глаза
Степаниде Гавриловне.— Большое вам спасибо! Я поду¬
маю...
В соседней комнате заиграла музыка. Это была полька,
удалая и веселая.
Первым поднявшись из-за стола, хозяин повел свою
соседку танцевать. За ним потянулись и другие гости.
Пошли танцевать и их жены, родственники, свойственни¬
ки, которых здесь было столько, сколько мог вместить
дом. И все это были люди словно из одной семьи — так они
дружно и легко общались друг с другом.
185

А молодежь не пошла танцевать польку — парни и де¬
вушки ждали своего часа. И только посмеивались над тем
гулом и грохотом, которые потрясли дом, когда в танец
двинулось старшее поколение.
Гена мельком взглянул на Таню и, усмехнувшись, от¬
правился к танцующим. Вскоре оттуда донесся его смех.
И полька оборвалась, сменилась плакучим танго.
Раскрасневшиеся, обмахивающиеся, отдувающиеся
танцоры возвращались в столовую со смехом.
А Гена, задетый Таниным недружелюбием, подошел к
ней пригласить на танго.
—	Не танцую,— заявила она.
—	Этого не может быть!
—	Тем не менее — факт,— холодно сказала Таня.
Гена потерпел первое в своей жизни поражение. И ки¬
нув на Таню насмешливый взор, пошел подыскивать себе
даму.
Высоко-высоко в небе парил степной орел. Дорога про¬
резала бескрайний таврический простор — над горизон¬
том дрожал знойный воздух, накатанный асфальт отражал
солнце. «Москвич» приближался к перешейку. И вдруг
открылось словно льдом покрытое пространство соляных
озер.
—	Сиваш,— сказала Анна Андреевна.
Павлов встрепенулся, коротко глянул на нее.
—	А-а-а... Да,— сказал он.
—	Не заметили, как и доехали,— говорила Анна Анд¬
реевна, пытаясь вызвать Павлова на разговор и с беспо¬
койством разглядывая его осунувшееся лицо.
—	Да,— опять односложно отозвался Павлов.
—	Вы устали, наверное,— опять заговорила Анна
Андреевна.— Подремлите, а я сяду за руль.
—	Нет, я не устал, просто задумался немного.
—	О чем?
Павлов слабо усмехнулся.
—	О многом. Например, о том, что не стоило мне ехать
вместе с вами.
—	Это почему? Полно! — сказала Анна Андреевна.—
Завтра встретитесь с братом, посмеетесь над этим своим
разбродом и шатаниями.
—	Да? — улыбнулся Павлов и внимательно посмотрел
на Анну Андреевну.— А у вас не бывает ни разброда, ни
шатаний?
186

—	Нет, почему же, бывает,— сказала Анна Андреев¬
на задумчиво,— но жизнь научила меня одолевать это.
Иначе все поползет по швам, и тогда уж не удержать.
Павлов молчал.
—	Еще о чем вы думали? Вы сказали «о многом».
—	Еще? Еще я думал, что мы едем по местам, где полег¬
ло множество людей, а сейчас все ровно и чисто и все за¬
быто. И даже в песнях вспоминают все реже и реже...
И живых не угнетает чувство вины перед мертвыми.
—	Если живые будут оплакивать мертвых вечно, то
жизнь остановится,— проговорила Анна Андреевна.
—	Верно, верно, — согласился Павлов,— вот об этом
я как раз и думал. Но почему-то меня это не утешило. Быть
может, потому, что я как раз принадлежу к мертвым.—
И Павлов неожиданно рассмеялся коротким, невеселым
смехом.
Анна Андреевна не сразу нашла что ответить. Она
обернулась к Тане, словно ища у нее поддержки. Таня
смотрела на Павлова широко открытыми глазами, пол¬
ными слез.
В последний раз они ночевали в степи перед Джанкоем.
Омет прошлогодней соломы послужил им пристанищем.
Они лежали в лунках, промятых в соломе, на расстоянии
протянутой руки друг от друга. Черное небо сияло круп¬
ными, чистыми звездами.
—	Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет,
бездне — дна...— продекламировала Таня, лежа на спине,
закинув руки за голову.
—	Спи,— сказала ей Анна Андреевна.
—- Таково было РУ,— проговорила Таня.
—	Как это? — не поняла Анна Андреевна.
—	Руководящее указание.
—	Спи, спи!
Таня повернулась на бок, сказала важно:
—	Наблюдая жизнь, я делаю вывод, что наивысшим
удовольствием для человека, видимо, остается право да¬
вать руководящие указания. Между тем высшим счастьем,
как известно, является свобода. Как быть с этим противо¬
речием?
—	Закрыть глаза и спать. Другого выхода нет,— ска¬
зала Анна Андреевна.
Таня покровительственно усмехнулась:
—	Ну, ну! — и закрыла глаза.
187

По шоссе шли машины. Ночные птицы бесшумными
зигзагами прорезали теплый воздух. Анне Андреевне не
спалось. Уверенная в том, что Павлов тоже не спит, она
тихо заговорила:
—	Как вы были несправедливы сегодня днем! Правда,
потом вы сами это поняли. Это что же, после вчерашнего
вечера так сложился ход мыслей?.. Вы спите?
—	Нет, не сплю.
—	Ну, так что же случилось? — Анна Андреевна при¬
поднялась и взглянула в его сторону.
—	Да нет, ничего не случилось. Просто я думаю, что
мне не стоило ехать с вами.
—	Опять! Ну поехали бы автобусом...
—	Да нет, я в том смысле, что не стоило ехать к брату,—
отвечал Павлов.
—	Но почему?
—	Ах, Анна Андреевна, дорогой вы мой человек! Да
кому я там нужен? А брату, быть может,— менее всего.
—	Понимаю,— тихо проговорила Анна Андреевна.—
Вас растревожил этот парень, Генка. Да? Но, дорогой
мой, молодость жестока. Вы думаете, я мало терплю от
Тани? И разве они способны все понять? Это приходит
позже, с годами. А они рубят сплеча. И в этом — их
сила...
—	Да что вы, я никого не обвиняю,— сказал Павлов.—
В том-то все и дело, что он прав. Совершенно прав! Не те
времена, дорогая Анна Андреевна, чтобы беда человечес¬
кая выступала на защиту человека...
—	Э, нет! Это вы уж зря говорите! — перебила его Ан¬
на Андреевна.— Как раз наступили эти времена. Неужели
вы не замечаете?
—	Я не слепой. Я все вижу. Времена-то наступили, да,
видимо, не для меня. Вы знаете, что написано па воротах
Бухенвальда?
—	Да, знаю: «Едэм дас зайне» — «каждому свое». Это
очень страшно, конечно, но какое это имеет отношение к
вам?
—	Да такое, что я, видно, обречен всю жизнь тащить
за собой чувство вины, и каждый может ткнуть мне эту
вину в любую минуту жизни. Почему же, выдумаете, до¬
рогая Анна Андреевна, я столько лет не возвращался на
родину? Боялся? Что ж, если угодно,— так, я боялся, что
свои меня моей же бедой попрекнут.
Теперь они сидели друг против друга.
—	Постойте, постойте,— говорила Айна Андреевна.—
188

Но вы же вернулись. Значит, перешагнули через что-то.
Через чувство страха, через чувство вины?
—	Я ни в чем не виноват,— быстро проговорил Пав¬
лов.
—	Ну так тем более! Почему же сейчас вы сомневае¬
тесь в брате? Или он плохой человек?
—	Да нет, он хороший человек... был. Но ведь на пись¬
ма мои он не отвечал...
—	Никогда не поверю, чтобы родной брат мог так по¬
ступить,— вдруг проговорила Таня и тоже села.— Не по¬
верю! Тут что-то не так...
—	Погоди, Таня,— сказала Анна Андреевна. И опять
обратилась к Павлову:— Я понимаю, вы устали. Это прой¬
дет. Что же, может быть, все придется начинать сначала.
После войны многое приходилось начинать сначала. А что
помогало нам? Чувство правоты. Чувство правоты!
—	Верно, верно. Все можно начинать сначала, только
надо, чтобы верили в твою правоту.— Павлов отвернулся,
пряча слезы.
—	Что ж, нам пока тоже еще не все верят — от этого
мы не становимся хуже.
Павлов молчал.
—	Давайте сделаем так,— сказала Анна Андреевна.—
Напишем письмо, место назначим для встречи, ну, скажем,
почтамт. Захочет — придет, не захочет — его воля. Толь¬
ко придет, вот увидите! Обязательно придет. Хотите па¬
ри? — и протянула Павлову руку.
Павлов взял ее руку, внимательно посмотрел ей в гла¬
за, скорее угадываемые, чем видимые в темноте, и медлен¬
но проговорил:
—	Анна Андреевна, дорогой вы мой, прекрасный чело¬
век...
На чистой севастопольской улице, среди молодых топо¬
лей, стоял белый пятиэтажный дом. Окна его приветливо
отражали синее крымское небо, утренние пухлые облака,
плывущие над белым городом, над голубой бухтой. В этом
доме жил Петр Иванович Павлов.
Мы застаем семью Павловых в воскресное утро, когда
все в сборе и можно никуда не торопиться. Хозяин того
возраста, который любезные люди называют зрелым, с ли¬
цом, отдаленно напоминающим брата, но отмеченным чер¬
тами благополучия, как раз сидит за недопитой чашкой
кофе с газетой.
189

Жена его, Валентина Сергеевна, с серьезной методич¬
ностью намазывает масло на хлеб, кладет бутерброд на
тарелку мужу и отнимает у него газету.
—	Потом прочитаешь,— говорит она,— кофе остынет!
Она в меру полна, держится прямо. Губы ее сжаты
властно. Небольшие серые глаза смотрят на мир с важным
спокойствием, какое приходит к человеку в результате
правильно прожитой жизни. Поднося чашку ко рту, она
слегка оттопыривает мизинец, считая это, по-видимому,
признаком хорошего воспитания.
Напротив нее сидит сын Юра. Он в том переходном воз¬
расте, который родители справедливо считают опасным, в
том возрасте, когда юноши задумываются, сидя за столом
и катая пальцами хлебные крошки. А родители мучитель¬
но пытаются разгадать их мысли и наивно думают, что это
им удается.
—	Ну куда ты уставился? — заметив отсутствующий
взгляд сына, говорит мать.— Ешь!
Юра вздрагивает, вздыхает, громко глотает дважды,
отодвигает чашку и встает было из-за стола, но* мать взгля¬
дом останавливает его. Сын нехотя опускается обратно
на стул.
—	Я больше не хочу, мама,— говорит он.— Я сыт.
—	Ешь! — говорит мать.— И не вскакивай из-за сто¬
ла, пока старшие не поднялись. Сколько тебя этому
учить?
—	Ешь, ешь, старик,— говорит отец, пододвигая сыну
колбасу,— а то смотри как отощал.
Петр Иванович тоже громко отхлебнул из чашки, что
заставило Валентину Сергеевну бросить на него корот¬
кий, но достаточно выразительный взгляд. Но он не заме¬
тил этого и благодушно продолжал:
—	Отощал ты, брат, как водовозная кляча! — Он по¬
додвинул чашку жене: — Налей-ка мне, мама, еще.
Заметив ее суровый взгляд, спросил добродушно:
—	Ну что ты смотришь на меня, мама? Может, я что-
нибудь не так сказал?
Он поймал руку жены и звучно поцеловал. Потом стал
с удовольствием сыпать в чашку сахар и лить молоко.
Он старался сделать это аккуратно, но молоко все-таки
пролилось на скатерть.
—	Ну вот, пожалуйста,— сказала жена,— чистая ска¬
терть!
—	Да-да-да, мама! — говорит Петр Иванович, огор¬
ченно крутя своей круглой, доброй головой.— Вот уж не
190

везет мне с этим молоком, вот уж «золотые ручки». Видишь,
Юрка, как у нас с тобой все получается...
Петр Иванович говорил это, по-видимому, для того,
чтобы предвосхитить то, что могла ему сказать сейчас Ва¬
лентина Сергеевна, и обезоружить ее. Но, вытирая ска¬
терть, Валентина Сергеевна все же сказала:
—	Поразительно, в этом доме невозможно сохранить
чистоту и порядок! Сколько ни бьешься, сколько ни стара¬
ешься, все как об стенку горох!
—	Да-да-да, мама! — говорит Петр Иванович.— Ты
все верно говоришь. Но уж такие люди! Как быть?..
Вот видишь, Юрка, какие мы с тобой... А ты что, в самом
деле, старик, какой-то бледный, тусклый какой-то весь?
Ты что, часом, не завалился вчера?
—	Нет, я сдал,— сказал Юра.
—	Ну и сколько еще осталось?
—	Два экзамена, один зачет.
Юра вздохнул, нахмурился и стал тереть за ухом.
—	Не три за ухом,— сказала Валентина Сергеевна и
потянулась было хлопнуть сына по руке, но он уже опус¬
тил руку и стал катать хлебные шарики.— Не катай хлеб¬
ные шарики!
—	Действительно, брат, не стоит, понимаешь, катать.
Как-то это не принято,—поддержал жену Петр Иванович и,
вздохнув так же робко, как только что вздыхал сын, не¬
решительно поднялся из-за стола.
—	Благодарствую, мама,— сказал он, подходя к жене
и целуя ее в пухлый загривок.
—	Вот спасибо! Вытер об меня губы,— сказала Ва¬
лентина Сергеевна.— А я-то полагала, что для этого су¬
ществует салфетка.
—	Ну что ты, мама, я губы вытер! Это уж ты зря! —
сказал Петр Иванович и подошел к сыну.— Может быть,
тебе что помочь? Ты скажи, что у тебя там осталось? По¬
литэкономия, что ли?
—	Основы марксизма,— сказал Юра.
—	Ну, марксизм? Это знакомое дело! — бодрился Петр
Иванович.— Это я тебе все чохом разберу. У тебя конс¬
пект сохранился? Или программа, что ли? Мне только ос¬
вежить в памяти...
—	Да нет, не надо, папа,— сказал Юра.— Я думаю,
сдам.
—	Ну, ну! — говорил отец.— А то смотри...
В дверях появился старший в семье — отец Валенти¬
ны Сергеевны и дед Юры, Сергей Николаевич, почтенный
191

старик, еще достаточно прямой, одетый радением дочери в
аккуратный синий суконный костюм с широкими отворо¬
тами.
—	Вот галстук не найду никак,— глухо проговорил
он.— Вы, Петр Иванович, случаем не видели моего галсту¬
ка? Знаете, черный такой, в крапинку?
—	Нет-с, уважаемый Сергей Николаевич, галстука
вашего я случаем не встречал,— сказал Петр Иванович с
той добродушной снисходительностью, с какой добрые
люди разговаривают с детьми и стариками.
—	Вот незадача! — говорил старик.— Просто сбился
с ног.
—	Возьмите мой,— предложил Петр Иванович.
—	Да нет, знаете,— продолжал старик своим глухим
голосом,— я уж к этому как-то привык. И у нас порядок
такой в хоре, чтобы у всех были темные галстуки. У нас,
знаете, регент за этим внимательно следит. А сегодня —
тем более, такое торжество — праздник песни!
—	Вот твой галстук,— сказала Валентина Сергеев¬
на.— В ванной висел.
Опасливо косясь на дочь, старик бережно принял у нее
из рук галстук и весь залучился морщинками от ра¬
дости.
—	Вот спасибо, Валюта, вот спасибо, дочка,— гово¬
рил он.— А ты что же, детка, не надумала поехать се¬
годня?
—	Нет уж, папа, пойте без меня,— сказала Валенти¬
на Сергеевна строго.— А меня, знаете, увольте.
—	Вы что же там поете, уважаемый Сергей Никола¬
евич?— разворачивая газету, спросил зять.
—	А все поем! — встрепенулся старик.— Исполняем
народные песни и классику. Я, например, предпочитаю
классику. Особенно, знаете,— хор из «Демона», опера Ру¬
бинштейна.
—	Так-так-так...— говорил Петр Иванович, углубля¬
ясь в газету.— Значит, предпочитаете классику... Это
прекрасно. Так... Что же тут у нас такое? Ага, партийное
строительство... Кого же это тут чесанули?.. Угу... Так.
А что же наши заокеанские друзья? Видать, не дремлют?..
Ну-с, так, стало быть, вы предпочитаете классику?
Но старик уже ушел в глубь комнаты завязывать перед
зеркалом свой бывалый галстук — черный в крапинку.
Раздался звонок. Юра встрепенулся, отбросил книжку
и быстро зашагал к двери. Вскоре он появился с письмом
в руках.
№

—	Письмо,— сказал он.
—	Дай-ка сюда,— проговорила Валентина Сергеев¬
на, тут же отбирая письмо у сына и читая адрес.
—	Это папе,— сказал сын.
—	Откуда ты взял, что папе? — И вдруг в глазах Ва¬
лентины Сергеевны сверкнуло не предполагаемое в ней
бешенство.
Юра как-то сразу сник, однако повторил:
—	Написано — папе.
Петр Иванович поверх своей газеты уже смотрел на
письмо, зажатое в руке жены. Он подошел к Валентине
Сергеевне и протянул руку за письмом.
—	Что такое, Валюша? — сказал он.— Что за пере¬
полох?
—	Никакого переполоха,— ответила Валентина Сер¬
геевна, отдавая мужу письмо.— Пришло письмо... Ты
поел? — спросила она сына.— Пойди-ка пройдись! Вот
деда проводи...
—	Дай-ка я взгляну на адрес,— проговорил Петр
Иванович.— Ну, вот видишь — письмо мне.
Почерк на конверте чем-то привлек внимание Петра
Ивановича, и рука его заметно дрожала, когда он рас¬
печатывал письмо. Едва он прочел первые строчки, как
краска отлила от щек, он коротко вскрикнул и протянул
письмо жене.
А та до странности спокойно взяла письмо, словно зна¬
ла, что в нем написано, продолжая смотреть на мужа с ка¬
ким-то опасным предостережением.
—	Ты понимаешь, от кого письмо? — проговорил Петр
Иванович, едва овладевая дыханием.— Ты понимаешь,
это же письмо от Алешки! Он жив! — Глаза Петра Ивано¬
вича заблестели озорно и молодо, будто двадцать лет сразу
слетело с плеч. Перед нами был совсем другой человек.
—	Ну и что же? — ледяным голосом отозвалась жена,
все так же отчужденно глядя на мужа.
—	Как — что же? Я тебя не понимаю, Валюша. Как —
что же? Мы же считали, что он погиб, а он жив. Брат,
Алеша! Ну ты же его знаешь!
—	Нет, я твоего брата не знаю,— сказала Валенти¬
на Сергеевна очень негромко и очень сдержанно.— Я не
знаю твоего брата. И ты его не знаешь.
—	То есть как — не знаю? Ты что говоришь, Валя?
—	А какой он тебе брат? Где-то там болтался столько
лет, а теперь — брат? А ты подумал, с кем он там якшался?
Это надо иметь нахальство лезть в чужую семью со своими
7 к* 3688
193

родственными претензиями! Да на кой он черт тебе нужен?!
Откуда-то, видите ли, из заморских земель является некий
субъект... без роду без племени... Кто тебе сейчас за него
поручится? И откуда он взялся? Ты во всех бумагах писал,
что у тебя нет никого, что нет у тебя брата, что брат твой
погиб. Хорош ты будешь сейчас! Ты о сыне подумай! О тебе
не позаботься, так ты и себя и нас всех подведешь под мона¬
стырь.
Петр Иванович рванул на себе воротник.
—	Послушай, погоди! Вот что — ты молчи сейчас.
Я тебя прошу замолчать!
—	Ты на меня не ори! Это ты замолчи! Истеричка! Да ты
хуже бабы, квашня! Он еще на меня голос поднимает! Кто
тебя сделал — ты об этом забыл? Неужели ты думаешь, что
вот это все, что я своими руками сколотила, я швырну под
ноги твоему брату? Да плевать я на него хотела со всеми его
потрохами! Знать его не знала и знать не хочу. И можешь
выбирать: хочешь — отправляйся к своему брату и забудь
о семье, хочешь жить в семье — нет у тебя брата. Нет и
никогда не будет!
Петр Иванович тяжело опустился на стул. Пережив
первое потрясение, всколыхнувшее в нем скорбь, боль и
ярость, он, как все рыхлые, податливые натуры, тотчас
ослабел и сейчас сидел, низко опустив голову, преры¬
висто дыша.
—	Срам, срам! — говорил он.— Стыд какой! Ты поду¬
май только, что ты говоришь?
—	Да я-то подумала, голубчик, я-то давно подумала,—
сказала Валентина Сергеевна, не меняя свою позицию.—
Что ж ты думаешь, что это первое письмо? Да он уже пят¬
надцать лет шантажирует нас! Этот твой братец! И вот —
нате вам, пожалуйста, является. А кто его сюда звал?
Кто его сюда просил?
—	Пятнадцать лет? — Петр Иванович тупым взглядом
смотрел на жену, словно видя ее в первый раз.— Так где
же все письма?
—	Что ж ты думаешь, буду я держать всякую пакость
в своем доме? В печке сожгла. И это туда же пойдет.
Петр Иванович закрыл лицо руками и, раскачиваясь
всем телом, застонал, затрясся. Жена молча подошла к
шкафчику, взяла валерьянку, накапала в рюмку сколько
нужно, плеснула воды из графина и протянула мужу.
194

На почтамте часы показывали восемь. У окошек тол¬
пился народ, и девичий голос, искаженный микрофоном,
выкрикивал:
—	Минск! Двести сорок седьмой талон, третья кабина.
Днепропетровск. Восемнадцатый талон, шестая кабина...
—	Вот видите,— сказал Павлов, сверяя свои часы с
часами над входом,— мы ждем уже час, и никто не пришел.
Втроем они сидели на скамье, среди ожидающих вызо¬
ва к телефону. И самым спокойным из них был Павлов.
—	Пойдемте-ка домой! И будем считать, дорогая Анна
Андреевна, что пари вы мне проиграли. Но это ничего,—
и он провел ладонью по лицу.— Это все ничего...
—	Нет, это вовсе не ничего. И даже нисколько не ниче¬
го!— проговорила Таня.— Этого так нельзя оставить.
Она встала и, будто не видя толпы, будто была сама с
собой в совершенном одиночестве, пошла по залу, заложив
руки за спину, как Петр перед Полтавой. Потом остано¬
вилась перед матерью.
—	Я вот что, мама... Я сейчас пойду к ним.
Анна Андреевна молчала.
—	Ну что ты, Таня? — сказал Павлов.— Успокойся,
детка! Сядь-ка рядом.
—	Нет, нет, нет! — Таня нервно потирала руки.—
Я пойду. Я скоро вернусь...
Павлов встал, чтобы удержать ее, но Таня, раздвигая
людей, быстро пошла к выходу.
Коротко взглянув на бумажку с адресом, Таня быстро
простучала каблуками по лестнице и остановилась перед
дверью. Позвонила. Ей открыл Юра и остановился на по¬
роге, рассматривая девушку с глубочайшим изумлением
и тем немедленным интересом, который вызывает в юноше
любое незнакомое девичье лицо.
—	Здесь живут Павловы? — спросила Таня.
—	Здесь,— сказал Юра.— А вам кого?
—	И они сейчас дома?
—	Да,— ответил Юра.
—	Вы их сын? — Таня пристально посмотрела на Юру.
—	Да,— сказал Юра, пораженный странным выраже¬
нием Таниного лица.
—	Выйдите на минуту сюда.
—	Зачем? — спросил Юра, уже просто пугаясь.
—	Выйдите, выйдите! — сказала Таня так, что ослу¬
шаться ее было невозможно.
7*
195

Юра шагнул через порог.
—	Прикройте дверь. Стало быть, вы — Павлов?
—	Да, Юрий Павлов.
—	Так. Прекрасно. А вы знаете, что ваши родители —
подлецы?
—	Почему вы так говорите? — опешил Юра.— Вы кто
такая?
—	Это не важно, кто я такая. Важно то, что ваши ро¬
дители — подлецы.
—	Я не знаю...— сказал Юра совсем невпопад.
Все это было так неожиданно. Если бы перед ним сто¬
ял мужчина, Юра, вероятно, нашел бы что ответить. Но
неред ним стояла тоненькая девушка, видимо, потрясен¬
ная чем-то до глубины души.
—	Вы можете сейчас спуститься со мной?
—	Могу.
—	Тогда пойдемте, я вам кое-что расскажу.
—	Сейчас, только возьму кепку... впрочем, можно
и так.
—	Да, конечно, можно и так,— подтвердила Таня.
Юра закрыл дверь, стараясь не производить шума, п
они стали спускаться по лестнице.
—	Ну, прежде всего, вам известно, что у вас есть дядя?
—	Нет,— сказал Юра.— Тетка есть, а дяди нету.
—	Вот в том-то и дело, что у вас есть дядя. Брат ваше¬
го отца, Алексей Иванович Павлов...
—	Он же убит! — воскликнул Юра, остановившись.
—	Нет, он жив. И он сейчас здесь, в Севастополе.
—	Так я вернусь,— сказал Юра,— расскажу отцу.
—	Нет, не надо! Отец ваш все знает, но не хочет видеть
Алексея Ивановича, потому что отец ваш — трус!
Юра молчал, не находя в себе сил задать вопросы, ка¬
кие вихрем кружились в его голове. И Таня, поняв его
состояние, милосердно взяла его под руку.
—	Ты только успокойся,— сказала она, проникаясь
к этому незнакомому парню сочувствием.
Они вышли на улицу и некоторое время молча шли сре¬
ди толпы дорогой под гору, к морю.
—	Брат твоего отца,— снова заговорила Таня,— пре¬
красный человек. Если бы это было не так, я бы ни за что
сюда не пришла. А сейчас вот — пришла, потому что это
несправедливо, потому что так этого нельзя оставить. Мы
не должны!
Она сказала «мы», объединяя сейчас себя и этого юно¬
шу в интересах той высшей справедливости, стремиться
т

к которой приучила ее мать и призывала собственная со¬
весть.
—	Как же быть? — спросил Юра, держа Таню за руку
и мучительно глядя ей в глаза.— Он же отец. Ну, мать...
мать — это так... А отец — добрый и честный. Только
слабый, наверное.
—	Не знаю, не знаю! — говорила Таня.— Не знаю.
Только так это не может оставаться. Поговори с отцом.
Если ты настоящий человек, ты найдешь в себе силы.
А если он настоящий человек, он обязательно поймет тебя.
Они крепко пожали друг другу руки и расстались.
Но тут же Таня спохватилась, что не сказала, где их ис¬
кать, догнала Юру и написала ему свой севастопольский
адрес.
В темноте прозвучал звонок. Прошаркали туфли, рука
нащупала выключатель, и, когда загорелся свет, мы уви¬
дели спину Петра Ивановича — в рубахе, заправленной в
брюки со спущенными подтяжками. Вид его был не коми¬
чен, а, скорее, трагичен. Печально, безнадежно обвисли
плечи, дрожала рука, откидывающая крючок на двери.
Когда же, открыв дверь, он увидел лицо сына, силы окон¬
чательно оставили его. Все поняв, он отступил два шага
назад.
—	Папа,— сказал Юра,— нам надо с тобой пого¬
ворить.
—	Да, да,— проговорил Петр Иванович, стоя перед
сыном, как школьник,— да, да, Юра, надо...
—	А она? Она спит? — впервые сын так называл мать.
И опять-таки отец понял его и кивнул.
—	Да, кажется, заснула.
—	Папа, мы так не сможем жить.
Отец прошептал что-то невнятное в ответ и опустился
на сундук. Сын сел рядом.
—	Так нельзя жить, папа.
—	Как, Юра?
—	Вот так, как мы живем. Так жить, папа, нехоро¬
шо. Пошло!
—	Что ты, Юра, говоришь! А как же жить? И чем мы
хуже других?
—	Ох, папа, не надо сейчас!
—	Да, да, сейчас не надо, правильно ты говоришь,
Юра, правильно.
—	Ну, вот что, папа. Давай уйдем!
197

—	Куда? Куда, Юрочка, уйти?
—	Переедем в другой город. Страна большая. Да хоть
на другую квартиру пока.
—	Как у тебя все просто! — Отец улыбнулся запла¬
канными глазами.— Как у вас все просто! Никто нас,
Юрочка, не поймет.
—	А кто должен нас понимать, папа? Я думаю, что
прежде всего нужно самим себя понять.
Отец посмотрел на сына так, словно видел в нем новую,
неведомую силу.
—	Самим себя? — Петр Иванович задумался.— По-
нять-то можно,— проговорил он, цомолчав,— а вот как
поступить?
—	Поступить по совести. А как же еще поступать,
папа?..
Отец встрепенулся, хотел что-то возразить, но постес¬
нялся и промолчал.
—	Что же, по-твоему, я должен сделать? — после пау¬
зы спросил он, как-то беспомощно и даже, невинно глядя
на сына.
—	Прежде всего,— сказал Юра,— тебе сейчас нужно
пойти к твоему брату, повстречаться с ним. А уж потом
вместе вы решите, как лучше быть.
—	Но я даже не знаю, где он живет. Она же сожгла
письмо!
—	Вот где,— сказал Юра и протянул отцу листок с ад¬
ресом, написанным Таниной рукой.
Глубокой ночью по переулку, в котором наряду с но¬
выми домами сохранилось и несколько чудом уцелевших
старых одноэтажных домиков, шагал Петр Иванович Пав¬
лов.
Порой останавливался, вглядывался в номер дома и
шел дальше, пока не добрался до небольшого домика, где
все окна были темны.
Постоял. Ему, видимо, представилась странность этого
ночного предприятия. Никто его, конечно, не ждал, сту¬
чаться или звонить в этот глухой час было неловко.
И вдруг открылось окошко, и какая-то девушка шеп¬
нула ему:
— Да, да, сюда... Постучите вот в окно.
И указала на левое крайнее окошко.
Подчиняясь указанию, Петр Иванович приблизился к
нужному окну и постучал в него.
198

Окно открылось. И он при слабом лунном свете увидел
своего брата Алексея. Алексей Иванович сразу же узнал
его.
—	Петр! — сказал он только.
—	Алешка! Живой?
—	Живой! — послышалось в ответ.
—	Ты подумай...— забормотал Петр Иванович.— Это
же... Это же надо!.. А?..
—	Так что же ты там? — коротко рассмеялся Алек¬
сей.— Заходи! Я тебе открою.
—	Да нет, я на минуту,— сказал Петр Иванович, пе¬
реминаясь с ноги на ногу.— Я уж завтра как следует зай¬
ду. А сейчас — так только, на минуту...
—	А-а! — сказал Алексей, выпрямляясь в рост в сво¬
ем окне. И внимательно, долго смотрел на расплывшуюся
фигуру брата.
—	Вот как все получилось! — вздохнул Петр Ивано¬
вич.— Трудно, понимаешь, брат! Уж так трудно.— Голос
его дрогнул, и он коротко всхлипнул.
—	А что ж тебе так трудно, брат? — спросил Павлов,
медленно расставляя слова.
Говорили они негромко, и от этого каждое слово при¬
обретало какой-то добавочный, особый смысл.
—	Так что же трудно, брат? — еще раз спросил
Павлов.
—	Жил легко! — сказал наконец Петр Иванович.— И
не замечал, как жил. А вот сегодня задумался, и выходит,
что все трудно...
—	Полно, брат,— сказал Павлов,— облокотившись на
подоконник. С доброй и хитроватой улыбкой поглядел он
на Петра Ивановича.— Не мучай себя зря! Живи, как жил,
все равно иначе у тебя и не получится.
—	Почему?— спросил Петр Иванович, словно вкла¬
дывая в этот свой вопрос самую суть того, что мучило
его.
—	Сам знаешь почему,— усмехнулся Алексей.— И
обо мне не думай. У тебя — своя жизнь, у меня — своя.
Я ведь и приехал-то только взглянуть на тебя, какой ты
есть.
—	Ну и что скажешь? — спросил Петр Иванович, ста¬
раясь распрямить опущенные плечи, повыше поднять го¬
лову.
—	Вижу, что жив, здоров. Чего же еще надо?.. Ну, час
поздний, ступай-ка, брат, домой, пока тебя там не хва¬
тились.
199

—	А завтра что же? — спросил Петр Иванович, как
бы испрашивая отпущение грехов.
—	Завтра уезжаю,— сказал Павлов каким-то совсем
другим, не «ночным», а ясным, «дневным» голосом.— А что
ты завтра будешь делать, тебе виднее.
Он перегнулся через подоконник.
—	Ну, брат, счастливо! Шагай с миром.
И он закрыл окно. Но видел, как еще некоторое время
Петр Иванович переминался с ноги на ногу, как зашагал
по тротуару — сперва медленно, потом все быстрее и быст¬
рее, и казалось, вот сейчас он не выдержит и побежит к
своему дому через весь этот спящий город.
Павлов открыл окно и высунулся: так и есть! Вдали,
при слабом свете уличных фонарей, еще видна была фигу¬
ра бегущего вприпрыжку брата. Алексей со странной улыб¬
кой следил за ним до тех пор, пока Петр Иванович не
скрылся за углом.
Солнце едва поднялось над морем, когда «Москвич»
выехал со двора уже знакомого нам маленького дома.
За городом, на развилке, где одна дорога уходила на
Симферополь, а другая — на Балаклаву, они увидели ве¬
лосипедиста. Он стоял, прислонясь к придорожному зна¬
ку, и солнце играло на спицах его машины. Когда подъе¬
хали ближе, стало видно, что это Юра.
Таня привскочила и даже прижала руку к груди.
—	Ну ты подумай!— сказала она матери.— Ведь это
же Юрка!
—	Какой Юрка? — удивилась Анна Андреевна.
—	Ну как — какой, мама? Юрка Павлов.
Павлов вздрогнул.
—	Ты что там говоришь, Таня?
—	Я говорю, что вон там, у столба, стоит ваш пле¬
мянник Юрка!
Юра внимательно вглядывался, словно угадывая, что
в приближающейся машине увидит того, кого ждал здесь
с рассвета. Не рассчитывая, что «Москвич» остановится,
он уже было занес ногу за седло, но машина затормозила
перед ним.
Павлов вышел и заключил Юру в объятия.
—	Вот ты какой! — сказал Алексей Иванович, счаст¬
ливо улыбаясь.— Ты подумай, какой ты! А? На кого же ты
похож?
Юра пожал плечами.
200

—	Будем считать, что на самого себя,— сказал Пав¬
лов. И теперь уже громко рассмеялся.
—	Моя мама, — сказала Таня, представляя Юру Анне
Андреевне.
Й он, как все рослые парни, пожимая руку, склонился
более, чем нужно.
—	Вы поезжайте, а я вас провожу,— сказал Юра.—
Только не быстро.
Как рыцарь, сопровождающий карету, Юра ехал с пра¬
вой стороны машины, рядом с открытым окном, за которым
сидела Таня. Он быстро работал педалями и легко поспевал
за машиной.
—	Пиши нам,— сказала Таня.
—	Да, конечно,— ответил Юра так, как если бы это
само собой разумелось после их вчерашнего разговора.—
Я и дяде Алеше хотел бы тоже написать. Только вот не
знаю куда.
—	Пиши, брат, в Запорожье,— сказал Алексей Ива¬
нович,— не ошибешься. Пиши до востребования.
—	Зачем же —до востребования? — удивилась Таня.—
Я сейчас тебе дам адрес!
И она, достав из сумочки карандаш и блокнот, быстро
и деловито стала писать.
—	На вот,— сказала она.— Ты приезжай к нам, тут
недалеко, сразу за Байдарскими.
—	Я, может быть, сегодня вечером приеду,— сказал
Юра.— Вот провожу вас немножко — и обратно. А вече¬
ром приеду.
Машина шла равниной, и нельзя было понять, что рав¬
нина эта — плоскогорье, поднявшееся над морем. Таня не
могла представить себе, что сейчас должно было открыться
перед ее глазами.
Но вот Юра повернул обратно к городу, а машина
пошла вперед, к Байдарским воротам. Все выше и выше
поднималась она, пока не приблизилась к древней камен¬
ной арке, выбеленной ветрами и солнце*м и словно висящей
в пустоте.
—	Смотри, Таня, смотри! — сказала Анна Андреевна.
Таня приподнялась на своем сиденье и высунулась в
окно. Машина перевалила через порог Байдарских ворот.
И сразу стала видна неповторимая красота огромного,
голубого, сияющего моря.

Журналист
■
Встречи
Часть первая
В большой столичной газете жизнь в ночное время не пре¬
кращается. И даже когда большинство отделов закрывает
свои двери, продолжают работать телетайпы, дежурные
стенографистки, стучат ротационные машины в типогра¬
фии.
Именно в такой газете начинается наша история.
Герой ее — журналист Юра Алябьев. Он числится пока
по отделу писем, но вот-вот будет переведен в международ¬
ный отдел, а это, как все понимают, серьезный поворот
в судьбе молодого журналиста.
Юра знает два языка, окончил Институт международ¬
ных отношений. Он охотно принял предложение поначалу
поработать в отделе писем, имея твердое намерение пере¬
браться в международный отдел, в чем видел цель своей
жизни.
Мы знакомимся с ним как раз накануне этого перевода.
Поэтому Юру чаще можно встретить в международном от¬
деле, чем в отделе писем.
У него множество друзей в редакции. Это объясняет¬
ся тем, что у Юры приятная внешность, он умеет ладить
с людьми, а в обращении с девушками внимателен и про¬
являет ту симпатичную сдержанность, которая обещает
им серьезное отношение. Но, к слову сказать, Юра не
склонен пользоваться своим преимуществом у сотруд¬
ниц редакции. У него есть привязанность на стороне.
К серьезной работе в международном отделе он еще,
разумеется, не прикасался. В служебное время Юре сле¬
довало бы добросовестно заниматься письмами, но он уже
перестроился на другие масштабы, и ноги сами несут его
на шестой этаж, где в кабинете редактора международного
202

отдела так заманчиво кроят земной шар, норовя уложить
его в скупую полосу, отведенную для известий со всего
мира.
В комнате у международников дымно. Сотрудники от¬
дела спорят, как отстоять свой материал, который вот уже
два-три дня, а то и неделю отодвигается из номера в но¬
мер из-за недостатка места и при этом, конечно, теряет
свою актуальность. Но как быть? Мир велик, и везде что-
то происходит!
Наблюдать редакционную суету Юре очень интерес¬
но. Он дает советы, как лучше пробиться на сегодняшнюю
полосу. Вместе со всеми сокращает материалы, проявляя
при этом ловкость и смекалку.
А в родном отделе писем его ругает заместитель заве¬
дующего, старый человек с редкой седой шевелюрой, с ро¬
зовыми от усталости глазами. Он постоянно ворчит, хотя
любит Юру и тайно прочит ему блестящее будущее.
В отделе писем много девиц, очень разных, чуточку
влюбленных в Юру. И, теряя его с каждым днем все боль¬
ше и больше, они ревнуют и сердятся на него. Но когда
Юра приходит, вокруг него создается атмосфера симпатии,
к которой он привык, как к воздуху.
В отделе трещат телефоны. Никто не торопится сни¬
мать трубку, это делает Юра. Он подходит по очереди к
каждому из четырех телефонов, отвечает коротко и весе¬
ло. И вдруг:
—	Алябьева к главному,— слышится голос секретаря.
—	Алябьев слушает,— говорит Юра.— Сейчас иду.
—	Попался! — сказал заместитель заведующего.—
Сейчас он тебя прочешет! Работать надо, голубчик, а не
бегать по этажам.
Главный редактор принадлежит к тому разряду газет¬
чиков, которые словно родились в редакции и уж, во вся¬
ком случае, здесь окончат свою жизнь. Сотрудников он
знает отлично и в разговоре с ними всегда находит верный
тон.
—	Алябьев? Садись. До меня доползли слухи, что ты
переходишь в международный отдел. Ищешь иных мас¬
штабов?
Юра сделал скромное лицо.
—	Я думал, это вы решили...
Главный положил карандаш (он вычитывал полосу)
и прямо взглянул на Юру.
203

—	Ты что же стоишь? Садись... Международный отдел
наметил тебя в поездку.
Некоторое время главный рассматривает Юру, как бы
прикидывая, годится он в ответственную зарубежную
командировку или еще не совсем.
—	Отдел писем отпускает тебя, правда, при условии,
что ты отдашь свои долги.
—	Какие долги?
—	А Горноуральск? Это дело за тобой числится.
—	Но как же поездка? — не удержался Юра.
—	Зависит от тебя. Закончишь с Горноуральском —
отправишься в свое Рио-де-Жанейро.
Юра на мгновение лишился чувства юмора.
—	Почему в Рио-де-Жанейро? Я думал — в Женеву...
—	Э, брат, да ты, я вижу, забыл классику!.. Ну, как
же все-таки насчет Урала? Совесть тебе ничего не под¬
сказывает?
Юра помолчал. Потом сказал:
—	Подсказывает.
В коридоре Юра столкнулся с Евгением Корпачевым,
талантливым журналистом-международником, грешив¬
шим, к сожалению, по частй выпивки. Главный редактор
только что наказал Евгения Сергеевича: отстранил его от
работы в международном отделе, перевел на «внутренние
дела». Вот при этих обстоятельствах Юре и суждено было
занять освободившееся в отделе место — хоть бы кто-ни¬
будь из друзей его об этом предупредил!
—	Славно вы меня обошли, юноша,— резко сказал
угрюмый Корпачев.— Изящная работа!
—	Вы, собственно, о чем, Евгений Сергеевич?
—	Живут тихой сапой,— наступал Корпачев,— при¬
выкли на готовенькое...
—	Постойте, Евгений Сергеевич, давайте разберемся! —
взмолился Юра.— Ко мне-то какие претензии?
—	Претензии?! — Корпачев взорвался.— Что ты ви¬
дел? Что ты знаешь? Что ты любишь? Куда ты лезешь! Тут
ведь надо что-то уметь, за что-то отвечать...
—	Ну почему вы так говорите? — растерялся Юра.
—	А почему вы так делаете?! — выкрикнул Корпачев.
—	Послушайте, Евгений Сергеевич! — миролюбиво
воззвал Юра.— Пойдемте, я вас провожу домой...
—	Пошел вон! — отмахнулся разъяренный Корпа¬
чев.
204

Вернемся, однако, в отдел писем, куда направился
сейчас несправедливо обиженный Корпачевым Юра.
Сюда, вместе с письмами, стекаются всяческие жизненные
неустройства. Разобраться в каждодневном ворохе писем,
разобраться в уйме проблем, понять тех, кто пишет в га¬
зету,— это непросто. Впрочем, сама работа формирует
из сотрудников отдела, среди которых есть совсем еще
молодые люди, психологов или даже криминалистов.
—	Третье письмо из Данилова,— сказала девущка
в очках.— Некая дама по имени Калинкина занялась са-
мосечением.
—	Почему — дама? — спросила худая девушка в сви¬
тере.
—	Видно по оборотам и образу мыслей,— ответила та,
что в очках.— Она вот пишет: состояние внутривакуум-
ное... Между прочим, учительница русского языка...
—	Учительница — не дама,— изрек заместитель за¬
ведующего и потер утомленные розовые глаза.
—	Почему же она так пишет? — упорствовала девуш¬
ка в очках.
—	Человеку свойственно чувствовать и делиться мы¬
слями,— говорил заместитель заведующего.— Можно по¬
чувствовать и вакуум. Пишет, надеется, что поймут. Так
что не стоит над этим смеяться.
Девушка в очках обиделась.
—	Я и не смеюсь! Просто удивляюсь...
Юра открыл дверь. Обошел столы, заглядывая в пись¬
ма.
—	Ну что? — спросила его девушка в свитере.
—	Не переведут, пока не разделаюсь с Горноураль¬
ском. Придется ехать.
—	На Урал?
—	А куда же еще!
—	Это ты можешь меня благодарить,— сказал заме¬
ститель заведующего.— Это я настаивал на Горноураль-
ске.
—	Нет, почему же. Дело интересное,— бодрился Юра.
—	Командировка готова,— сказал заместитель.—
Деньги — в кассе, билет — в общем отделе. И вот эти два
письма — тоже тебе, по тому же делу.
Юра, косясь на старика, на его серую седину, сутулые
плечи, быстро просмотрел письма.
—	Аникина, опять Аникина,— сказал он.— Поехать,
конечно, можно, но хорош я буду, если эта Аникина —
обыкновенный маньяк на почве графомании...
2Q5

Как уже говорилось, у Юры была любовь. Это была
холодная, расчетливая девушка. Юра подозревал ее в
неверности, но убедиться в этом боялся. Теперь, перед
поездкой, он все-таки решил проверить свою Нину. По те¬
лефону сказал ей, что уезжает в Горноуральск днем, а сам
взял билет на ночной поезд. В девять часов вечера он
стоял напротив дома Нины и наблюдал за ее окнами на
третьем этаже. По Юриным расчетам, Нина должна была
быть дома.
Вот кто-то в квартире задернул шторы на окнах. За¬
тем Юра увидел мужчину у ее подъезда, тот вглядывался
в табличку с номерами квартир, потом вошел, хлопнув
дверью.
Юре стало жарко. Ему представилось, как Нина впу¬
стила этого человека в прихожую, и он снял пальто, и
Нина повисла у него на шее.
Юра взлетел на третий этаж и нажал кнопку звонка.
Нина открыла спокойно, неторопливо, как всегда. Увидев
Юру, она не удивилась, только сказала:
—	А я думала, ты уехал... Что с тобой?
—	Где этот человек? — Юра выискивал в ее глазах
правду.
Нина странно улыбалась, глядя на Юру. Она понима¬
ла, что он ревнует. Это льстило ей, но и сердило.
—	Вот еще новости! — сказала она.— Какой еще че¬
ловек? И что это за номера? — Глаза ее похолодели.
Юра схватил ее, стал целовать, потом поднял на руки,
отнес в комнату и поставил перед зеркалом. Нина попра¬
вила прическу.
На диване лежало вязание — Нина вязала нескончае¬
мый шарф.
—	А правда, почему ты не уехал? — без особого ин¬
тереса спросила Нина.
—	Это военная тайна.
Нина с ленцой орудовала вязальными спицами.
—	Вяжем? — констатировал Юра.— Все чинно, бла¬
городно, по-семейному.
—	А ты бы чего хотел?
—	А я бы чего хотел? — переспросил Юра и обнял
девушку.
—	Ой, перестань! Пусти... перестань... прекра¬
ти...
Юра с досадой отодвинулся.
—	Так и пройдут лучшие годы жизни,— сказал он.—
Ты будешь вязать, а я — смотреть на тебя.
206

—	Есть отличный выход из положения,— холодно
отозвалась Нина.
—	Какой?
—	Не смотри!
Нина явно не принимала Юру всерьез. Ни его дела,
ни чувства Нину не интересовали. Она продолжала раз¬
говор с ним, не отрывая глаз от вязания. Пальцы ее ше¬
велились, как аккуратные паучки. Юра перебирал фото¬
карточки, лежавшие на столике.
—	Это что за коллекция? — ревниво спросил qh.—
Что-то новое. Кто это?
—	Парень.
—	Ну, это я сообразил. А конкретнее?
—	Чемпион один.
—	Чего — чемпион?
—	Союза,—спокойно сказала Нина, шевеля паучками.
—	Да, с тобой, как говорится, не соскучишься!..
Некоторое время Юра молча следил за ее шевелящими¬
ся пальцами.
—	Слушай,— тихо сказал он.— У меня нет ни одной
твоей фотографии. Дай мне с собой, а? Только без чем¬
пионов...
—	Нет ничего подходящего.— Нина продолжала счи¬
тать петли.
Юра взял со стола фотографию в рамке.
—	Дай вот эту...
Нина коротко взглянула.
—	Бери.
Юра повернулся и зашагал к выходу. В дверях он
остановился, чтобы еще раз взглянуть на Нину. Она по-
прежнему считала петли.
—	Я ухожу.
Нина отложила вязание и поднялась.
Уже закрывая за собой дверь, Алябьев сказал:
—	Между прочим, меня переводят в международный
отдел.
—	Ну и что? — равнодушно откликнулась Нина.
—	Месяца через два отправимся в дальние страны...
Это сообщение несомненно заинтересовало Нину, но
Юра уже захлопнул за собой дверь.
Приехав в Горноуральск, Алябьев прежде всего от¬
правился в редакцию газеты, к ответственному секретарю
товарищу Реутову. Это был парень примерно Юриного
207

возраста, щуплый, с усталыми, не по возрасту вниматель¬
ными глазами. Рядом с этим человеком Юра почувствовал
себя необыкновенно солидно. Правда, у него хватило
юмора, чтобы не заважничать, но в течение первого их
разговора Юре не удалось побороть в себе чувство пре¬
восходства.
—	Так, значит, вас заинтересовали письма Аники¬
ной? — спросил Реутов.
—	Не только Аникиной.— Юра достал из портфеля
пачку писем.
—	Это анонимки,— коротко взглянув на письма, ска¬
зал Реутов.— Не указаны ни адрес, ни место работы.
Я думаю, это все Аникина пишет.
—	Почему вы так думаете?
—	Почерк какой-то придуманный, обороты встречают¬
ся общие. Может, не она сама, а кто-нибудь из родствен¬
ников...
—	Значит, вы считаете, что все это выдумки и все, что
тут написано, не соответствует действительности?
—	Что-нибудь, наверное, и соответствует'.
—	Как это, наверное? Если есть, так надо разобрать¬
ся. Первейший долг печати!
Реутов быстро взглянул на Юру, и в его взгляде было
что-то такое, отчего Юра покраснел.
—	Да, конечно, надо разобраться...— говорил Реу¬
тов, поглядывая на Юру со странной полуулыбкой.—
Надо, конечно...— И, немного помолчав, добавил: — Мы
ведь тоже этими письмами занимались.— Он достал из
ящика стола пачку писем, обернутых бумажной лентой
с надписью на ней: «Аникина В. В.».
—	Это что же, все она понаписала?
—	Она. Но это еще не все.
—	И что же, ничего не подтвердилось?
Реутов пожал узкими плечами.
Вошла девушка. Она принесла газетную полосу и
остановилась у окна, снедаемая любопытством. За окном
ходили жирные голуби. На дворе сгружали с подводы бу¬
магу.
Юра взглянул через плечо Реутова. Это была типичная
четвертая полоса: городская и районная хроника, фелье¬
тон «Фрукты из Заполярья», заметки, объявления.
Реутов взял карандаш и склонился над полосой, бли¬
зоруко щурясь. Быстро сделал несколько поправок. Не
разгибаясь, повернулся к Юре. Сейчас он был похож на
десятиклассника — даже руки в чернилах.
208

—	Сдадим полосы и займемся вами капитально,^ ска¬
зал он.
Он что-то еще черкнул.
—	Фундаментально...— пробормотал он и покосился
на девицу, стоявшую возле окна.— Ты чего ждешь, Валя?
Девица взглянула на Юру, облизнула губы и потыка¬
ла пухлой рукой в прическу.
—	Так полоса же!
Реутов быстро разрисовывал полосу.
—	Тащи вторую!
—	Так, наверное, не готова еще...— Голос у девицы
был напевный и медленный.
—	Наверное!.. Тащи, тащи!
Девица опять потыкала рукой в прическу и удалилась,
независимо вертя крутыми плечами.
—	Постойте, вы где поселились? — вдруг спохватил¬
ся Реутов.
—	Нигде,— пожал плечами Алябьев.
—	Хороши мы, хозяева! — проговорил Реутов.—
А где вас поселить? В гостинице вы были?
—	Туда, говорят, и ехать незачем,— ответил Юра.
—	Совершенно незачем,— согласился Реутов.—
Сплошь заселили, и никак не выкуришь! Да и о чем, соб¬
ственно, разговор? Восемнадцать комнат, а город выма¬
хал — видали? Приезжих совсем некуда селить.
Он подчеркнул на лежащей перед ним полосе заголо¬
вок «Не останавливаться на полпути», прокомментировал:
—	Некто товарищ Пистолетов пускает шипение в ад¬
рес городских властей. И он прав...
—	Так, может быть, и Аникина в чем-то права? —
Юра вернул собеседника к своей теме.
—	Аникина?.. Все мы в чем-то правы, только это еще
не решение вопроса.
Он поглядел на Юру опять с той же улыбкой, которая
мешала Юре составить окончательное мнение о секретаре
редакции.
—	Быть в чем-то правым — дело еще не самое труд¬
ное. Куда труднее хорошо работать, как говорится, на
своем участке...
Юра тихонько смеялся. Секретарь нравился ему все
больше и больше.
Вдруг Реутова осенило:
—	Поселю-ка я вас у Аникиной! Домик у нее в три
комнаты и еще флигелек во дворе. Ну, флигелек, правда,
занят. А в доме она одну комнату сдает приезжим. Если
209

сейчас не занята, считайте, что вам повезло. Домишко
старый, но живет она чисто.
—	Так, выходит, она домовладелица?
Юра произнес это очень многозначительно, как бы
ставя Аникину на свое место.
—	Домовладелица? Ну да.— Реутов смотрел на Юру
как-то уж совсем весело.— Моя мать тоже домовладелица.
Тут таких домовладельцев, пожалуй, полгорода. Так что
это не главный порок Аникиной... Нет, это идея! — ска¬
зал Саша, утверждаясь в своем намерении.— Если вам
удастся у нее поселиться, сразу два зайца — и жилье и
рабочая точка. Идея, по-моему, первоклассная!
—	А по-моему,— возразил Юра,— это, как у нас
говорят, совершенно беспрецедентно. Да она же сразу
сообразит, в чем дело.
—	Ну и пусть! — настаивал Реутов.— Ну и пусть!
Или, может, вам хочется сохранить свое инкогнито, а?
Нет, Алябьев в прятки играть не собирался и по раз¬
мышлении идею Реутова одобрил.
Когда Алябьев и Реутов подошли к домику Аникиной,
то увидели на двери большой амбарный замок.
—	Вот так штука! — сказал Реутов и потрогал за¬
мок.— Не повезло!
Откуда-то послышалось пение.
—	Радио работает,— сказал Юра.— Видно, недалеко
ушла.
—	Это не радио, это Шура поет,— сказал Реутов раз¬
думчиво и кивнул на флигелек.— Зайдем к ней, опреде¬
лим обстановку.
Они двинулись к флигельку по узкой тропинке, про¬
топтанной в бурьяне, и, когда уже вступили на крыльцо,
на пороге показалась девушка. Она, видно, мыла пол и
сейчас намеревалась выплеснуть грязную воду. Она была
разгорячена работой — щеки ее пылали, волосы распа¬
лись влажными прядями.
Юра был поражен красотой девушки и смотрел на нее,
не в силах скрыть свой восторг. Реутов некоторое время
наблюдал за Юрой. По лицу его бежали тени, потом он
наладил улыбку и сказал:
—	Здравствуй, тезка!
—	Здравствуйте, Александр Васильевич,— ответила
девушка.— Зачем пожаловали?
—	Дело есть.
210

—	Я сейчас.
Не глядя на гостей, она быстро сбежала с крыльца,
выплеснула воду за угол флигелька и вернулась, на бегу
поправляя волосы.
—	Заходите,— сказала она, проходя вперед.
Комната, разделенная пополам печкой, была невелика
и чиста. Вытирая ноги о косматый половичок, гости могли
осмотреться. Зеркальце в простенке было с кривинкой,
бальзамины на подоконнике трепетали под ветром. Белый
с влажными щелями пол, и печка, белизной своей отдавав¬
шая в голубизну, и стол, накрытый новой, веселой клеен¬
кой,— все говорило гостям: вот какая хозяйка у нас!
Реутов присел на скамью перед столом и указал Юре
на место рядом.
—	В двух словах расскажу вам про Шуру, Александру
Ивановну. Фамилия — Окаемова. Настоящая-то фами¬
лия у нее другая — не то Гаврилова, не то Горелова.
А это — фамилия отчима. Он их с матерью бросил, когда
она еще совсем маленькая была. Мать от этого спилась,
а когда умерла, Шуру взяли в детский дом. Там она и
воспитывалась. Лет с пятнадцати на стройку пошла, а те¬
перь — на заводе, формовщицей. Работает она здорово,
в активистках числится. Даже руководит бригадой ком¬
мунистического труда.
Сказав это, Реутов почему-то застенчиво взглянул на
Юру.
—	В самом деле,— как бы оправдываясь, быстро за¬
говорил он.— Работает хорошо. Мы уже три раза ее фото
давали.
Почувствовав на себе пристальный взгляд Юры, Реу¬
тов еще больше смутился.
—	И все успевает!
—	Она поет отлично,— сказал Юра, желая подбод¬
рить Реутова.
—	Да, поет. Но у нас многие поют. Она еще вот что...
Но тут вошла Шура. Она успела переодеться и приче¬
саться, и от этого очарование непосредственности и про¬
стодушия в ее облике исчезло, утерялось. Она стала стар¬
ше, строже. Легкими шагами она пересекла комнату,
взяла из шкафчика чайник.
—	Чай будем пить.
—	Не стоит,— сказал Реутов неуверенно.— Мы ведь
ненадолго.
211

—	Порядок нарушать нельзя.
Гости промолчали. Шура вышла.
—	Она что же, одна здесь живет? — спросил Юра.
—	Одна.
—	И не боится?
—	А чего ей бояться?
—	Ну, мало ли... Обидит кто-нибудь. Или так, бол¬
товня пойдет.
—	Да болтовни хватает,— сказал Реутов как-то не¬
хотя.— Но ничего. К ней не пристанет... Она человек
строгий, повода не дает.
—	Сколько ей лет? — спросил Юра.
—	Лет двадцать, я думаю...
—	А замуж не хочет?
—	Нет, не хочет,— опять-таки нехотя сказал Реу¬
тов.— Нагляделась я, говорит, на это удовольствие.
—	Наверное, еще не полюбила никого,— важно про¬
говорил Юра.
—	Наверное,— Реутов пожал плечами, и выглянул
на двор.— Вон Аникина идет...
В окно Юра увидел женщину лет пятидесяти, несколь¬
ко сутулую, очень медленную в движениях. Она несла
сумку, тяжелую, набитую доверху, и вела за руку маль¬
чика лет десяти. У крыльца женщина остановилась и ста¬
ла искать ключ в кармане жакета, перекроенного из муж¬
ского пиджака.
Шура вошла в комнату, стала накрывать на стол.
—	Хозяйка пришла,— сказала она, расставляя чаш¬
ки.— Вы уж не говорите ей, что ко мне заходили. Подо¬
рвете себе всю коммерцию.
—	А что, не любит она вас? — полюбопытствовал Юра.
—	Не любит,— сказала Шура и спокойно добавила: —
А что ей меня любить? Она и себя-то не любит. Ищет зла.
—	Как это? — Юра разглядывал Шурино лицо, вдруг
словно переменившееся.
—	Зла ищет! — повторила Шура.— Везде и во всем.
Другой заботы у нее нету! Вот Александра Васильевича
спросите... А вы случайно не из Москвы?
—	Из Москвы.
—	Как это я сразу не сообразила! То-то она чуть что —
вот приедут из Москвы, тогда во всем разберутся.
Говоря это, Шура изобразила Аникину — сгорбилась
и поджала губы.
—	Значит, в самом деле приехали... Теперь будете
разбираться.
212

—	Да как быть,— Юра не без важности развел рука¬
ми,— такое уж наше дело!
—	Значит, с меня начали?
—	Ну что вы,— сказал Юра без особой находчивости.
—	А что? Все может быть — она и на меня пишет. Ко
мне ведь девчата заходят, а за ними и кавалеры иной раз
заглянут. Вот и Александр Васильевич раза два захо¬
дил — теперь отвечать!.. Ну ничего, вы человек подкован¬
ный, разберетесь, где правда, где кривда...
Первое, что поразило Юру в облике Аникиной,— не¬
подвижность. Черты ее лица были будто из железа. Она
пристально смотрела на вошедших. Мальчик тоже смо¬
трел, жуя горбушку, посыпанную сахаром.
—	Здравствуйте, Варвара Васильевна,— сказал Реу¬
тов и представил Юру.— Вот товарищ Алябьев — при¬
ехал из Москвы по вашим письмам.
Словно несколько молний сразу перекрестило лицо
Аникиной. У нее даже голова дернулась. Но воля взяла
верх. Аникина сказала глухо и затрудненно:
—	Очень приятно, заходите,— и подвинула стулья.
Гости сели.
—	Пойди, Боря, займись делом,— сказала Аникина
мальчику. Мальчик попятился в другую комнату, все
еще глядя на пришедших.
—	Слушаю вас,— сказала Аникина.
—	Я приехал,— заговорил Юра,— по вашим пись¬
мам. От газеты. Думаю пробыть здесь недели две. И так
как нам с вами о многом придется поговорить, хотел про¬
сить вас помочь мне с жильем.
Аникина молчала, тяжело глядя на Юру. В тишине
комнаты слышалось ее трудное дыхание.
—	Это кто же вас надоумил,— заговорила она нако¬
нец,— не товарищ ли Реутов?
—	Я, Варвара Васильевна,— сказал торопливо Реу¬
тов,— я, кому же еще...
Аникина норовила поймать во взгляде Реутова спря¬
танную издевку, но тот был неуловим.
—	У меня не гостиница,— проговорила Аникина
жестко,— и не меблированные комнаты. Этим я не зани¬
маюсь. А помогать приезжим в безвыходном положении
приходилось. Постараюсь и для вас что-нибудь сделать,
но, как сами видите, удобств у меня нет. Не по-столичному
живем.
213

Так Юра поселился у Аникиной.
Первый их разговор произошел утром следующего дня.
Юра собрался было пойти куда-нибудь закусить — в кафе
или в столовку. Аникина остановила его:
—	Куда это вы собрались?
—	Позавтракать,— сказал Юра.— А потом — в газету.
—	Как это у вас просто! — усмехнулась Аникина.—
Это вам не Москва. Тут у нас ресторанов, знаете, не гу¬
сто. Вот разве что на вокзале... Садитесь с нами. Разно¬
солов не обещаю, а чаем напоить могу.
Юра присел к столу и, как ему показалось, очень тонко
приступил к расследованию:
—	Стало быть, не повезло вам, Варвара Васильевна,
с соседями?
Аникина кинула на Юру взгляд, в котором было много
разнообразных оттенков: и снисходительная ирония, и
свинцовое недоброжелательство, и застарелая тоска.
Прежде чем ответить, она отхлебнула чаю, посасывая са¬
хар. Холодной, сухой рукой провела по волосам мальчи¬
ка, сидевшего по левую руку от нее, и сказала ему:
—	Допивай — и гулять.— Затем она обернулась к
Юре.— Соседи как соседи, наговаривать на них не соби¬
раюсь. Это не в моих правилах. Но и проходить мимо фак¬
тов не нахожу нужным... Если вы знакомились с моими
письмами, то там все изложено. Ваше дело — проверить.
Юра улыбнулся, чувствуя неловкость под тяжелым
взглядом Аникиной.
—	Но как же я могу проверить то, что уже произо¬
шло?
—	То, что произошло, вы проверить, конечно, не мо¬
жете. Ваше дело — проверить то, что происходит сейчас.
—	А что происходит сейчас?
Юра отодвинул чашку —■ чай как-то не шел ему в
горло.
—	Об этом я тоже писала,— сказала Аникина, стря¬
хивая крошки со стола в руку и ссыпая их в полоскатель¬
ницу.— Видите ли, дело в том, как взглянуть на вещи.
Если считать жульничество, круговую поруку, взятки,
разврат, как бы сказать, нормальным положением, тогда,
конечно, ничего не происходит. Все идет как по маслу!
Как взглянуть... Для тех, кто расстался с принципами,
все в порядке вещей. Так что все будет зависеть от того,
как вы сами пожелаете увидеть наше житье-бытье. С чем
вы, так сказать, к нам приехали? Вы меня не знаете, но
ведь и я вас не знаю...
214

Сказав это, Аникина посмотрела на Юру так пронзи¬
тельно, что ему захотелось встать и выйти из комнаты.
Но он продолжал сидеть, будто прикованный к стулу.
И только застывшая неловкая улыбка не сходила с его
губ.
—	И узнаю я вас по вашим делам — как вы себя здесь
поведете, как вы сумеете разобраться во всем этом клубке
безобразий...
Юра повел шеей, кашлянул и каким-то не своим голо¬
сом спросил:
—	Но все же — с чего это началось?
—	С Адама и Евы,— сказала Аникина,— с первород¬
ного греха. Но если вас интересует более конкретно —
то с огорода на задах моей усадьбы. Подчеркиваю —
моей усадьбы! Когда был жив Алексей Александрович...
Это мой муж, к вашему сведению, человек, память о кото¬
ром уважают еще поныне те, кто был с ним более или менее
близко знаком. Так вот, когда был жив Алексей Александ¬
рович, то об этом и речи возникнуть не могло, так как
он тоже представлял собою в некотором роде власть. И,
боже мой, как лебезили перед ним все те, кто нынче стре¬
мится показать мне, что времена переменились и что я —
как малая мира сего — завишу от них и духом и плотью.
Это предыстория, так сказать... А вы сидите и думаете
сейчас: вот передо мной — обыкновенная мелкая соб¬
ственница, которая из-за пяти соток земли под бурьяном
глотку готова перегрызть ближнему своему. Но, голубчик,
будьте логичны! Если эта земля отнимается в пользу мое¬
го соседа, то почему сосед мой не мелкий собственник,
а я в своем стремлении восстановить свои права на этот
клочок земли, где могу посадить несколько грядок морко¬
ви и брюквы,— я плохой человек, подлежащий всяческо¬
му изничтожению?..
Юра тяжело вздохнул.
—	Да, я читал, помню всю эту историю.
—	Вот как! — едко усмехнулась Аникина.— Ах, ка¬
кое событие, думаете вы сейчас,— я это вижу по вашим
глазам. Ах, какое событие, что у гражданки Аникиной
оттяпали пять соток огорода! И такая переписка, и столь¬
ко народу вовлечено в этот случай, а все дело не стоит
и выеденного яйца!.. Вот, видите ли, молодой человек,—
простите, не имею чести знать вашего имени и отчества...
—	Юрий Николаевич,— сказал Алябьев, в упор рас¬
сматривая Аникину и ощущая прилив холодной нена¬
висти.
215

—	Так вот-с, Юрий Николаевич, я бы не израсходова¬
ла на эту переписку клочка бумаги из тетрадки моего
приемного сына, если бы за всей этой историей, столь ни¬
чтожной, на ваш взгляд, человека просвещенного и, как
я вижу, достаточно хорошо обеспеченного... Если бы за
всей этой историей не скрывалась целая цепь гнуснейших
явлений нашей действительности, с которыми я, как созна¬
тельный член общества, мириться не имею в виду...
Одолевая вздымающуюся ненависть, Юра хотел выра¬
ботать ту необходимую объективную позицию, с которой,
как он думал, возможно дать правильную оценку всем
обвинениям, выдвинутым Аникиной против окружающих
ее людей. Поэтому он сказал:
—	Ничего, Варвара Васильевна, в конце концов все
образуется. И справедливость восторжествует, вот уви¬
дите!
—	Вашими бы устами,— сказала Аникина,— ваши¬
ми бы устами, Юрий Николаевич. Только замечу вам, что
и это я уже слышала...
Юра поблагодарил за чай и вышел на улицу. Тут он
вздохнул, расправил плечи, будто скинул со спины пяти¬
пудовый мешок, и сказал не очень громко, но все же так,
что ясно можно было расслышать:
—	Экая преподлая баба!
Это была его первая, инстинктивная реакция. Но тут
же он устыдился такого поспешного суждения и добавил:
—	А в общем, по-видимому, глубоко несчастный че¬
ловек...
Когда Алябьев пришел в редакцию, Реутова там не
было. На его месте сидела Валя и глядела в окно на редак¬
ционный двор, где, гулко рыча, разворачивался грузовик.
—	Привет! — сказал Юра.
Валя вздрогнула, поправила прическу, которой, види¬
мо, придавала чрезвычайное значение, и сказала:
—	Товарищ Реутов просил передать, чтобы вы его по¬
дождали. И чтобы я вас напоила чаем и развлекла.
—	Молодец товарищ Реутов! — сказал Юра.— Про¬
явил заботу о человеке. Чай я уже пил, так что в буфет мы
е вами не пойдем. Приступайте сразу ко второму пункту
программы. Расскажите, что нового в мире, а то у моей
хозяйки радио не работает, и я чувствую себя вне вре¬
мени.
—	Ничего особенного не случилось,— певуче и мед¬

ленно сказала Валя.— В Тихом океане новый остров об¬
разовался, и из него фонтан бьет, нет, вулкан то есть...
—	Скажите пожалуйста! — удивился Юра.— А вы
говорите, ничего нового. Целый остров!
—	Ну и что тут такого?..— сказала Валя и, помолчав,
добавила: — Вчера футбольный матч состоялся, к нам
команда из Кусы приезжала.
—	Откуда-откуда?
—	Из Кусы.
—	Это что ж — Куса, город, что ли?
—	Да... а вы не знали?
—	Да как-то не успел.
—	Наши проиграли.
—	А вы за них болели?
—	Нет, я вообще ни за кого не болею. У меня совсем
другие интересы...
Беседу прервал вошедший Саша Реутов, он заговорил
с порога:
—	Вот какая у меня идея... Здорово! — он сунул Юре
руку.— Слушай, давай на «ты», а то как-то канительно
получается.
—	А мы, по-моему, уже вчера на «ты» перешли.
—	Да? Ну, значит, я забыл.— Тут Реутов заметил
Валю.— А ты что здесь делаешь?
Валя повела плечом, процедила:
—	Так вы же сами сказали — напоить чаем и развле¬
кать до вашего прихода.
—	Разве я так сказал?
Валя не удостоила Сашу ответом, только еще раз по¬
вела плечом и, насупив бровки, выплыла из комнаты.
—	Эх, елки-палки! — воскликнул Саша, он уселся
за стол и листал рукопись.— Что же она мне принесла,
несчастная голова? Где эта Валя? Валя!
—	Ты же ее прогнал,— рассмеялся Юра.
—	То с места не сдвинешь, то, смотри, вспорхнула,
как птица.
Саша подошел к двери и крикнул:
—	Валя, вернись!.. Вот какая у меня идея. Если ты
внимательно ознакомился с письмами Аникиной, то мог
заметить, что схема всей этой истории подобна снежному
кому. Она ухитрилась замарать буквально полгорода,
если иметь в виду его руководящий состав...
Вошла Валя.
—	Ну, что опять? — спросила она.— То иди, то вер¬
нись...
247

—	Не бубни,— строго сказал Саша,— а вот, раскрой
глаза пошире и посмотри, что ты мне принесла.
Валя, по-детски шевеля губами, прочитала заголовок,
махнула своей пухлой рукой.
—	Да ну! Сроду эта Клавка все перепутает! — и уда¬
лилась.
—	Да, так вот я и говорю... по Аникиной, выходит:
всюду — семейственность.
—	Может, на самом деле есть? — спросил Юра.
—	Ну, послушай, друг, это же маленький город!
В конечном счете здесь все друг с другом знакомы и, мо¬
жет быть, черт его знает, состоят в отдаленном родстве!
Откуда я знаю? И что это объясняет?
—	Ну ладно, давай дальше,— сказал Юра, видимо,
придерживая какие-то свои возражения.
—	Ты что, в самом деле считаешь, что эго повод для
разоблачений?
—	Я еще ничего не считаю,— сказал Юра не без важ¬
ности,— так как пока, кроме писем Аникиной, не имею
никаких дополнительных материалов.
—	Ох, брат,— сказал Саша,— можно тебе по-дру¬
жески? Не впадай ты в этот официальный тон. Так мы с то¬
бой ничего в этом деле не разберем!
Юра несколько смутился, но Саша сделал вид, что это¬
го не заметил, и продолжал:
—	Я сам едва-едва знаю этих людей. Ну, скажем, на¬
чальника милиции, председателя горкомхоза или пред¬
седателя горисполкома... Впрочем, Павла Васильевича я
знаю довольно хорошо. Прокурора — хуже. Но все-таки
я убежден, что все они — глубоко порядочные люди.
—	Почему ты в этом убежден?
—	Потому, что я не Аникина...
—	Погоди,— прервал Юра.— Ведь могло же случить¬
ся и так, что Аникина первая потянула за ниточку. И то,
что кажется нам с тобой,— он нарочно сказал «нам с то¬
бой»,— безупречным, вдруг оборачивается совсем иной
стороной. Разве так не бывает?
—	Да бывать-то оно все бывает, только я знаю, что
проще всего замарать человека, а отмываться потом при¬
ходится всю жизнь. А некоторым это не удается до самой
смерти.
—	Я понимаю,— сказал Юра раздумчиво.— Ты что
же, думаешь, мне хочется грязь ворошить? Если уж хо¬
чешь знать, мне эта поездка как кость в горле. Да и вооб¬
ще, я уже перешел в другой отдел.
218

—	Куда?
—	В международный,— сказал Юра как можно более
небрежно.
—	Ишь ты! — усмехнулся Реутов.
—	Ну да,— сказал Юра,— перед отъездом должен
был оформиться.
—	Ишь ты! — повторил Реутов, с любопытством гля¬
дя на Юру.— Да ты шустрый, друг!
—	Да чего там — шустрый... А тут вся эта канитель!
Помолчали.
—	Так все-таки, какая же у тебя была идея? — спро¬
сил Юра.
—	Идея-то... Да уж не знаю, стоит ли об этом гово¬
рить. Я думал, ты к нам надолго, а ты налетом...
—	Почему — налетом? Дней семь-восемь могу здесь
провести.
—	И за неделю хочешь все узнать? — усмехнулся Са¬
ша.— Не быстро ли? Вон у меня приятель женился четыре
года назад, а вчера пришел и говорит: хочу разводиться.
Мы, говорит, с ней совершенно разные люди. Четыре года
потребовалось, чтобы разобраться.
—	Так что ж, по-твоему, мне здесь четыре года жить?
—	А что? — рассмеялся Саша.— Неплохо бы! Под¬
накопил бы журналистского опыта на глубинке. Женили
бы мы тебя... А идея такая... Познакомить тебя поближе
со всеми людьми, о которых пишет Аникина. А потом ты
мог бы написать серию очерков под общим заголовком,
скажем, «Два взгляда на человека». Я бы и сам написал,
да текучка заела, и боюсь, способностей не хватит.
—	Почему ты решил, что способностей не хватит? На¬
до попробовать.
—	В том-то и дело, что пробовал. Ничего не получает¬
ся... Слова как мякина — плоские, невесомые. Не дано,
друг... В общем, тебе решать, как действовать. Сегодня
суббота, все начальство поедет на рыбалку. Традиция!
—	Да,— усмехнулся Юра.— Традиция в общесоюз¬
ном масштабе.
—	Вот-вот! Аникина ведь про это тоже пишет. Не про¬
шла, как говорится, мимо факта.
—	Читал,— ответил Юра.— Читал об оргиях на ост¬
рове. Какие-то местные артистки из самодеятельности
в купальных костюмах пляшут, ублажая или услаждая —
уже не помню, как там...
—	Услаждая,— мрачно сказал Реутов.— Бред все это!
И стыдно, что мы с тобой, два взрослых человека, имею¬
219

щих определенные убеждения, должны всерьез заниматься
этой галиматьей. А идея моя, стало быть, заключается
в том, чтобы отправиться нам с тобой завтра на рыбалку,
побродить там от костра к костру, присмотреться к людям
да поесть с ними уху. А уху у нас варят знатную! Ну и в
конце концов порыбачим немного. В начальники я еще
не вышел, а традицией уже заразился — так что снасть
будет моя...
Соскочив с попутного грузовика, они вышли к озеру;
там, несмотря на ранний час, было уже много рыбаков.
Некоторые возились у лодок и, негромко переговариваясь,
отчерпывали набежавшую воду; другие уже рыбачили
в камышах, неподалеку от берега, с той молчаливой сосре¬
доточенностью, которая отличает настоящего рыбака от
дачника.
Сашу Реутова здесь знали, он здоровался с каждым,
кто попадался на пути, и все отвечали ему. Так они добра¬
лись до лодки, ненадежной на вид. И пока .Саша возился
у замка, Юра приглядывался к лодке с опасливым недове¬
рие^
Стаскивая лодку на воду, Саша сказал:
— Не боись, судно первоклассное! Только видимости
не имеет.
Они встали в редких камышах. Солнце поднялось над
дальним гористым берегом, и озеро осветилось во всей
своей широте.
—	Что скажешь? — кивнул Саша на водный простор.
—	Сила! — ответил Юра.
—	Да, брат, это тебе не Клязьма! — Саша разматывал
леску.
—	Ну ладно, не впадай в местный патриотизм,— ска¬
зал Юра.— Под Москвой тоже кое-что есть. Московское
море, например...
—	Искусственная лужа,— сказал Саша, надевая чер¬
вяка на крючок.— А это сама мать-природа сработала.
И, как видишь, неглупо получилось. Ты чувствуешь
устойчивость берегов? Гранит! Оттого и народ здесь осо¬
бый — серьезный, небалованный... Тут старичок есть
один, вон в том поселке живет,— Саша кивнул на поблес¬
кивающие вдалеке железные крыши.— Мы его называем
Каменный Дед. Ходит в Ильменский заповедник, камеш¬
ки собирает, шлифует домашним способом и в артель сдает.
220

Этим и кормится. Ну и рыбачит еще. Счет годам потерял —
может быть, ему сто лет, может, и больше. Имеет свою тео¬
рию долголетия: ест лук и мед. Мудр необыкновенно, хотя
и горазд приврать... От природы совершенно неотделим.
Я его тебе обязательно покажу. Он тоже своеобразное
звено в нашем деле, так сказать, критерий здравого смыс¬
ла...
Слушая, Юра следил за поплавком. Но поплавок не
шевелился — клева не было.
—	Да ты, Реутов, пантеист!
—	Возможно,— сказал Саша.— Как-то не думал над
этим. А ты урбанист?
—	Да, я город люблю,— сказал Юра,— со всей его
сутолокой и неизбежными пороками. Урбайист не урба¬
нист...
—	А просто дачник! — определил Саша, хитро взгля¬
нув на Юру.
—	Это как?
—	А так: берешь от природы, ничего ей не возвращая.
Юра задумался.
—	А как ей возвращать? Она же равнодушная... Еще
Пушкин сказал: ее дело красою вечною сиять, а наше, как
известно, брать ojr нее.
—	Все это так, конечно,— сказал Саша,-~ только с
этим убеждением много от природы не возьмешь, она тоже
хитрая, природа, и открывается только на любовь само¬
забвенную.
Этот разговор, казалось бы, совершенно отвлеченный,
погрузил Юру в глубокую задумчивость. Оба приятеля
молчали.
В полдень они подогнали свою лодку к острову, где
уже дымились костры. На дне лодки, в насочившейся во¬
де, плавало брюшком кверху несколько окунишек, подъ¬
язок и три ерша.
К ним подошел пожилой мужчина, похожий на героя
охотничьих рассказов. Это был председатель горсовета
Павел Васильевич Пустовойтов.
Саша представил Юру. Пустовойтов заглянул в лодку
и сказал по-рыбацки негромко:
—	Негусто! Ты чего же конфузишься перед гостем?
—	Да черт его знает! — сказал Саша, вытаскивая лод¬
ку на берег.— Пробовали и вдоль берега и на гольце...
Нуль клеву! Малек идет какой-то...
221

Рядом в берег ткнулась носом еще одна лодка. В ней
было трое молодых ребят. У этих в прутяном садке билась
крупная рыба.
—	Вот это,— сказал Пустовойтов,— уже туда-сюда!
Старший из вновь прибывших взглянул на скудную до¬
бычу Юры и Саши, вернулся к своей лодке, взял садок и
вытряхнул рыбу в Сашину лодку.
—	Вот так им веселее будет!
Все принялись чистить рыбу. Артель складывалась
без лишних разговоров.
К вечеру набежали тучи и озеро нахмурилось. Ветер
шумел в соснах, раздувая пламя костра. За прошедшие
часы все перезнакомились и переговорили о многом. Уха
была давно съедена. У берега две женщины — одна по¬
жилая, другая молоденькая — домывали посуду. Мужчины
негромко беседовали.
—	Ну вот тебе,— говорил Юра,— твоя природа! Чем
мы ей не угодили, что она так взъелась ни с того ни с сего?
Допустим, я дачник, она меня не жалует, но ты же к ней —
всей душой!
—	А чего бы ты хотел? — прищурился Саша.— Рай¬
ских кущей? Сам бы первый помер со скуки. Удовольствие
жизни требует перемен, борений и одолений.
—	Чего, чего требует? — спросил Пустовойтов.
—	Борений и одолений,— сказал Юра.— И перемен.
Пустовойтов расхохотался.
—	Ах вот как! А ты часом не хватил лишнего?
—	Чего уж там — лишнего,— улыбнулся Саша.—
Всего по глотку и досталось.
—	Ты у Анны Ивановны спроси, в чем счастье,— Пу¬
стовойтов кивнул в сторону женщины,— она тебе ска¬
жет...— И он крикнул: — Анна Ивановна, скажи-ка нам,
в чем счастье жизни?
—	Так в спокойствии,— сразу же послышался ответ
Анны Ивановны.
—	Вот! — Пустовойтов поднял палец.— Это говорит
женщина от мудрости своей, от своего, так сказать, есте¬
ства.
—	Это в ней усталость говорит,— сказал Саша серьез¬
но.— Годы...
—	Ладно, спросим Верку,— предложил Пустовойтов.
И опять зычно крикнул: — Верка, в чем счастье, что ты
скажешь?
222

—	В любви,— ответила Верка, перетирая ложки.
—	В любви,— говорил Пустовойтов.— Вот вам иная
точка зрения. Устраивает тебя?
—	Пожалуй,— сказал Саша,— это ближе к истине.
Только в любви какое же спокойствие? Вот и выходит
по-моему — в борении, одолении и переменах.
—	Так, так,— задумчиво усмехнулся Пустовойтов.—
Стало быть, молодость мудрее зрелости. Так, что ли?
—	Я этого не говорил,— очень серьезно сказал Са¬
ша.— Но спокойствие, по-моему, не может быть счастьем,
потому что оно начало застоя и распада.
—	Вон как ты подвел,— раздумчиво проговорил Пу¬
стовойтов.— Спокойствие можно и иначе понимать. Как
уверенность, например, чистоту мыслей, силу убежден¬
ности — где же тут распад? И затем — это сказала жен¬
щина. А женщина самой природой призвана удерживать
наше строптивое племя от самоизбиения... От века мужи¬
чье уничтожало друг друга, а женщина возрождала по¬
коления... Мы смеемся над ними, грубостью и безрассуд¬
ством своим портим их, восстаем против их здравого смыс¬
ла, а они хотят мира или спокойствия, что в конечном
счете одно и то же.
Юра почувствовал на себе короткий Сашин взгляд и
невольно ответил ему взглядом. Саша не удержался и ска¬
зал:
—	Хорошо бы, если так! Да только не все женщины
ищут мира. Тоже разные бывают.
—	Ну, разумеется,— согласился Пустовойтов.— Нет
правил без исключений...
Домой Юра вернулся только наутро. За плечами у него
болтался мешок с рыбой.
Юра подошел к окошку флигелька, скинул мешок на
завалинку и позвал Шуру. Она тотчас же появилась.
—	Привет,— сказал Юра и протянул ей мешок.
Шура взяла, заглянула внутрь.
—	Ишь ты! Ну что ж, значит, уха будет.
Юра открыл лежавшую на подоконнике книжку и стал
перелистывать ее не без интереса: это оказался учебник
английского языка — самоучитель.
—	Побеседуем! — сказал Юра, усаживаясь на за¬
валинке.
—	Побеседуем, да не шибко,— ответила Шура.— Го¬
дика через два, пожалуй.
223

—	А что, трудно идет?
—	Трудно. Кляузный язык! Все шиворот-навыворот.
—	Это поначалу,— сказал Юра важно.— Язык перво¬
классный! Надо только войти во вкус...
Шура колебалась, позвать его в комнату или не звать.
—	По-настоящему надо бы вас чаем напоить,— сказала
она наконец.
—	Неплохая идея,— согласился Юра.
—	Неплохая-то неплохая,— сказала Шура,— только
сейчас девчата придут, заниматься будем.
—	Экий вы, как я погляжу, занятой человек!
—	Ну ладно,— вздохнула Шура.— Пока соберутся,
то да се, напою вас чаем.
Юра переступил порог Шуриной комнаты.
—	Вот туда проходите и садитесь— указала Шура,
строго поджимая губы.— А я немного похлопочу по хо¬
зяйству. Вы уж извините меня!
—	Пожалуйста, пожалуйста,— сказал Юра.— Может
быть, чем-нибудь помочь?
—	Нет, ничего не надо помогать.
Шура вышла во двор и присела у своей печурки. Тут
послышались девичьи голоса — сначала громко, потом
тихо. Девицы о чем-то перешептывались, потом засмея¬
лись, опять пошептались и опять засмеялись. Потом го¬
лоса послышались ближе.
Шура осталась во дворе, а девушки вошли в дом одна
за другой. Их было трое. Две покрупнее, а одна совсем
маленькая и толстенькая. Все с книжками. Поздорова¬
лись и сели на лавку.
Юра и девушки молча рассматривали друг друга, де¬
лая это как можно незаметнее. Испытывая неловкость,
Юра старался принять независимый вид. Надо было на¬
чать разговор; Юра кашлянул и сказал:
—	Вы извините меня, я в таком виде. Прямо с рыбал¬
ки...
—	А чего? Вид обыкновенный,— сказала девушка
с черными, гладко зачесанными волосами и родинками на
крупном, резко очерченном лице.
—	Пришел домой, на дверях замок,— рассказывал
Юра.— Вот, зашел к Шурочке. Она, добрая душа, решила
меня чаем напоить. Предупредила, что вы заниматься бу¬
дете, так что я только чайку попью и сразу уберусь.
—	Ничего, не тревожьтесь,— сказала маленькая.—
Не к спеху... Стало быть, вы у Аникиной остановились?
—	У Аникиной,— подтвердил Юра.
Ш

—	Что ж, другого моста не нашли?
—	Да уж так получилось.
—	Незавидное ваше положение,— сказала девушка,
сидевшая посередине. Все у нее было светлое — и воло¬
сы, и глаза, и брови, и ресницы. Только веснушки выде¬
лялись на маленьком носу и округлых щеках.
—	Да я почти и дома не бываю,— сказал Юра, как
бы извиняясь за то, что он остановился у Аникиной.
—	Вы что же, артист? — снова спросила маленькая.
—	Почему вы так решили? — удивился Юра.— Разве
я похож на артиста?
—	Нет, я к тому, что в прошлый раз у Аникиной
артисты останавливались.
—	Товарищ — из газеты,— сказала черноволосая.—
Приехал к нам порядок наводить.
—	Ах вот... Да, верно, Шурка говорила! Я забы¬
ла,— обрадовалась маленькая, даже привскочила с ме¬
ста.— Надо же!
—	А ты чего обрадовалась? — усмехнулась старшая.—
Тебе-то какая корысть от этого?
—	Просто интересно. Надо же — из Москвы приехали
к Аникиной! — И она посмотрела на Юру с искренним
сожалением.
Юре стало как-то не по себе от этого простодушного со¬
чувствия. Хотел было как-нибудь шутливо отговориться,
но тут вошла Шура.
—	Ну как? Познакомились? — спросила она.
—	Познакомиться не познакомились, а поговорить
поговорили,— сказала маленькая.
—	Ну, чего сидите? — скомандовала Шура.— На¬
крывайте на стол!
—	Вот хорошо! — сказала маленькая, первой подса¬
живаясь к столу.— А то у меня что-то в горле пересохло.
—	Вы, значит, все из одной бригады? — спросил Юра,
разглядывая девушек.
—	Из одной,— ответила черноволосая.
—	Так,— сказал Юра, принимая от Шуры стакан
чаю.— Значит, создали коммунистическую бригаду.
—	Что значит — создали? — важно проговорила бе¬
ленькая.— Нас официально утвердили. А создать — это
каждый может.
—	Ну и чем же ваша бригада отличается от других? —
спросил Юра.
—	Это вы что, для газеты материал собираете? — за¬
смеялись девушки.
8	№ 3688
225

—	Ну, а если бы?
—	Если для газеты, надо отвечать с оглядкой, а то вы
понапишете, а нам отвечать.
—	Нет, я про вас писать не буду,— успокоил Юра.—
Разве только сами попросите... Ну, так в чем же ваши ком¬
мунистические принципы?
—	Принципы у нас простые: работать получше, скан¬
далить поменьше, баловаться поаккуратнее,— проговори¬
ла одна из девушек.
Все засмеялись.
—	Читать,— добавила другая.— Учиться.
—	Вы что же, поэтому английским языком занимае¬
тесь?
—	Конечно.
—	Это вас Шурочка подбила? — Юра взглянул на
хозяйку.
—	Вы что же думаете, на меня такая блажь нашла —
ни с того ни с сего за английский? — откликнулась
Шура.— И без того дел хватает. По программе надо. Мы
все в заочный поступаем.
—	Вот что! —Юра невольно переменил тон.— И долго
вы сегодня будете заниматься?
Шура взглянула на ходики.
—	Сейчас десять? До двенадцати часов.
—	А потом что? — спросил Юра.
—	Мало ли что,— солидно сказала беленькая девуш¬
ка.— Дома дела найдутся по хозяйству. Мне вот сегодня
обед приготовить нужно, к матери в больницу сбегать,
еще на огороде управиться. А в шесть часов — репетиция.
—	Какая репетиция? — поинтересовался Юра.
—	Как — какая? Репетиция в театре.
—	Что же вы, спектакль ставите? — допытывался
Юра.
—	Концерт готовим.
—	Будете петь или танцевать?
—	И петь будем и танцевать. Вот Александра знаете
как у нас поет!
—	Это я знаю,— сказал Юра.— Поет она презнатно.
—	Она и танцевать может не хуже,— сказала малень¬
кая, глядя на Шуру преданными глазами.
—	Ну ладно! Хватит про меня говорить,— останови¬
ла девушку Шура.
—	А мне можно прийти к вам на репетицию? — спро¬
сил Юра, отодвигая стакан.
—	Ну что же, заходите,— сказала Шура неохотно.
226

—	Я где-нибудь сяду в уголке, вы меня и не увидите.
И писать ничего не буду.
—	Можете и написать,— сказала Шура.— Если для
дела. Ничего тут такого нет.
—	О нас уже два раза писали в газете! — не выдержа¬
ла и похвасталась беленькая.— Товарищ Реутов! —
И процитировала: — «С необыкновенной легкостью и изя¬
ществом исполнила арию кумы Александра Окаемова».
—- Ну, ладно, кума! — сказала Шура.— Разболта¬
лась не в меру. Самодеятельность как самодеятельность.
Публика у нас свойская, без претензий. Как ни споем, как
ни спляшем — все хлопают.
—	Особенно Александр Васильевич, да? — опять под¬
скочила беленькая.— Сядет в первом ряду, нога на ногу,
и давай хлопать! Все ладони отобьет! Ха-ха!..
—	Почему именно Александр Васильевич? — вме¬
шалась черноволосая.
—	Ну, да и Генка тоже,— не унималась беленькая.—
Тот в дверях встанет, косяк подопрет — и вот нахлопы¬
вает! Уж все уйдут, одни ребятишки останутся, а этот
стоит.
—	Ну, хватит тебе,— оборвала Шура совсем уж сер¬
дито.— Что это тебя понесло сегодня?
—	А я что? Я говорю, как есть.
—	Это она перед вами хвост распушила,— сказала
Шура Алябьеву.— То сидит тихая, слова не добьешься,
а сегодня — возьми-ка ее!.. Вон и хозяйка ваша пришла,
отпирает свой амбар.
Юра выглянул в окно. Аникина открывала замок на
двери. У ее ног стояла плотно набитая сумка.
—	Действительно, пришла,— сказал Юра.— А что
у нее в сумке, как вы думаете?
—	Как — что? — сказала Шура, усмехаясь.— Все
хозяйство. Жалобы, заявления — полное собрание сочи¬
нений!
Юра вышел из комнаты в сени, Шура нагнала его и
сунула ему мешок.
—	А рыбу отдайте хозяйке. Она вам не хуже меня
сварит.
Мерно качался маятник стенных часов, вгонял в сон
сидевшего на лавке Юру Алябьева. Он прилег на постель
в своем уголке.
Аникина чистила рыбу и вдруг загадочно улыбнулась.
8*	227

—	А что ж вам ваша знакомая не взялась варить?
Или очень занята?
—	Занята,— сонно сказал Юра.— Занимается с де¬
вушками.
Аникина хрипловато рассмеялась.
—	Чем же это она с ними занимается?
—	Английским языком.
—	Английским? Так, так, так... Какие нежности при
нашей бедности! Все пыль в глаза пускают. Неплохо бы
русским овладеть, а тут, видите ли, за английский хва¬
таются.
—	Она по-русски говорит хорошо.
—	Ну да, это в том смысле, что языком трепать может.
Юра закинул руки за голову, закрыл глаза. Сон одо¬
левал его, но он, с трудом размыкая губы, все же спросил:
—	А что вы с ней не поделили?
—	Как? — скрипуче отозвалась Аникина.
—	Я говорю, что вы с ней не поделили, с Окаемовой?
С Шурой.
—	Вот уж мне с ней делить нечего! — сказала Ани¬
кина.— Чего мне с ней делить? Уж не кавалеров же ее!
Сон отлетел. Юра открыл глаза.
—	А что, уж будто так много кавалеров?
—	Более чем достаточно,— сказала Аникина.
—	В конце концов, это ее дело,— сказал Юра холодно.
—	Ну, знаете, как взглянуть,— возразила Аникина.—
Конечно, она девица, так сказать, свободная — и бук¬
вально и фигурально, но если хочешь жить по закону со¬
вести, так зачем же лицемерить? Правда, все это шито
белыми нитками. Игра, рассчитанная на простаков...
—	Вроде меня,— сказал Юра.
—	Я этого не сказала,— зло проговорила Аникина.
—	Да, да,— согласился Юра, опять чувствуя, как
сон наваливается на него.— Это сказал я, но вы поду¬
мали.
Тотчас же Юра увидел Аникину во сне. Она чистила
рыбу, орудуя теркой с железной силой. Но во сне полу¬
чалось так, что обдирала она не рыбью чешую, а Юрину
руку, которую крепко держала. Юра с удивлением и ужа¬
сом видел это и никак не мог вырвать свою руку...
—	Ну, ладно, хватит! — сказал он громко. Рванулся
и сел на кровати.
—	Что вы? — жеманно спросила Аникина.
—	Ничего!
—	Я думала, вы со мной,— сказала Аникина.
22$

Юра сидел в кабинете у Реутова, просматривал газе¬
ты. В дверях показалась Валя, очень торжественная, с
двумя свежими номерами, но, увидев в руках у Реутова
и Алябьева газеты, остановилась на пороге.
—	Ничего, ничего, заходи, присаживайся,— сказал
Реутов милостиво.— Во всяком случае, мы ценим твой
душевный порыв.
Валя переступила порог, а Реутов неумолимо продол¬
жал, обращаясь как будто к Юре:
—	Почему бы, ты думал, Валя проявила такую заботу
о нас, скромных тружениках? Потому что сегодня она
поместила вот здесь, на четвертой полосе, свою первую
корреспонденцию. Вот — В. Королькова. Это она.
—	Ну хватит вам, Александр Васильевич,— протяну¬
ла Валя.
—	Заметка твоя просто отличная. Как, товарищ Аля¬
бьев?
—	Очень хорошо и ясно написано,— сказал Юра серь¬
езным тоном.— Поздравляю вас, Валечка!
Валя по-детски вздохнула и удалилась.
—	Грустно! — сказал Саша.
—	Что — грустно?
—	Грустно, что уезжаешь. Как-то я к тебе привык за
эти дни.
Помолчали.
—	Ты что сегодня вечером делаешь? — спросил Реу¬
тов.
—	Да вот, получил приглашение от Шурочки на ге¬
неральную репетицию.
—	А-а! — как-то бледно отозвался Реутов.— Надо
будет послать кого-нибудь из редакции.
—	А сам не пойдешь? — с каким-то облегчением спро¬
сил Юра. Видймо, на этот вечер он возлагал большие
надежды.
—	Нет, не могу,— сказал Реутов отчужденно.
—	А то пойдем,— тянул Юра.
—	Да нет, не могу,— опять сказал Реутов, глядя
в окно.— Обещал сегодня к своим зайти. Родственники
приехали, хотел тебя позвать... Ну, коли занят, в другой
раз.
Помолчав, ой добавил:
—	Погляди на наших артистов, авось не разочаруешь¬
ся.
И, одолевая невольную отчужденность, Саша ласково
улыбнулся Юре.
229

Под вечер Юра, будто невзначай, вышел за ворота из
дома Аникиной и присел на лавочке. Скрипнула калитка,
показалась Шура, одетая не без изящества.
—	Это что же, вы меня ждете? — спросила она.
—	Да вот, жду,— ответил Юра и встал.
—	А я забыла совсем! — сказала Шура, нанося этим
признанием ощутимую рану Юриному сердцу.— А вы, зна¬
чит, запомнили.
—	Да уж, запомнил,— постарался улыбнуться Юра;
волнение этой встречи сковывало его.
Шура огляделась по сторонам.
—	Ну пойдемте! Только я вас вот что попрошу: вы
сейчас рядом со мной не идите. Я вперед пойду, хорошо?
Юра, нахмурясь, вглядывался в Шурочкино лицо.
—	Охота вам со всякой ерундой считаться! Ведь го¬
ворится в народе: «на всякий роток не накинешь платок».
—	Так-то оно так,— сказала Шура,— только на эту
поговорку десять других найдется. Так что давайте не
будем гусей дразнить.
Она пошла вперед, все уторапливая шаг. А Юра по¬
плелся сзади, соблюдая дистанцию.
Заводской клуб был большой и хороший, с просторной
сценой и двумя ярусами. Занавес был открыт, сцена неяр¬
ко освещена. В первом ряду сидели несколько мужчин
и женщин и негромко переговаривались. Шагнув из ко¬
ридора в прохладную темноту зала, Юра нащупал кресло
неподалеку от входа, сел, огляделся и увидел рядом сидя¬
щую Валю Королькову из редакции.
—	Здравствуйте,— чинно приветствовала ? его Валя.
—	Здравствуйте,— отозвался Алябьев. И, как бы
поощряя коллегу, спросил у нее: — Что, рецензия?
В зал решительной походкой вошла крупная женщина.
Проходя мимо Юры, задержалась и, приглядываясь к не¬
му, спросила:
—	А вы откуда, товарищ?
—	Это товарищ Алябьев, из Москвы, журналист.—
Валя сочла своим долгом представить Юру.
—	Писать о нас будете? — спросила женщина.
—	Нет, собственно, писать я не имел в виду,— сказал
Юра.— Хочу посмотреть, послушать...
—	Пожалуйста, пожалуйста,— сказала решительная
женщина, трижды хлопнула в ладоши и провозгласила: —
Начинаем!
230

На сцену дали свет, и все пошло, как положено на ре¬
петиции.
Видимо, то была не простая репетиция, а подготовка
к смотру.
Решительная женщина сидела среди членов жюри.
Из-за кулис выходили участники хора, выстраивались.
—	Господи...— вполголоса протянула Валя.— Это
кто же там вперед-то выпялился!..
Хормейстер объявил, что хор исполнит новую песню
«Уральские вездеходы». Загремела песня. Одобрительно
переглядывались члены жюри. Валя потихоньку коммен¬
тировала для Юры все, что происходило на сцене.
—	Стойте... Так ведь это же Ротмистров Семен Степа¬
нович, из второго гаража... Весь в шелку!..— и ее полные
губы усмешливо покривились.
Хоровой коллектив управился с «Вездеходами», и ре¬
шительная женщина подытожила:
—	Так... с «Вездеходами» ясно. Дальше что у нас?
На сцене появился кудрявый парень с ухватками до¬
морощенного конферансье и немедля приступил к декла¬
мации, предваряющей сольный актерский выход. Стихи
были такие:
—	Привет, привет вам от лица артистов. Их сложна
работа: плясать на сцене неохота, когда в цеху, бывает,
что-то не вытанцовывается...
Молодой человек перевел дыхание. Решительная жен¬
щина успела перемолвиться с другими членами жюри.
—	Это он сам сочиняет?
—	Сам, сам...
—	Но если выдан план сполна,— с новой силой про¬
должал конферансье,— мы можем веселить друг друга.
Попросим Шуру, и она всегда споет для нас без звука!
Последние строки членам жюри не понравились.
—	Слушай, Кузьменков! — решительная женщина
окликнула корферансье, который повернулся уже было
к кулисам, чтобы пригласить певицу.— Что-то у тебя
в конце... Споет без звука, м-м... знаешь, какой-то ты ей
сомнительный комплимент отпустил...
—	Вы думаете?..— засмущался Кузьменков.
—	Да-да... ты поработай еще, поработай!
—	Я и сам думал,— согласился Кузьменков самокри¬
тично.— Здесь надо еще что-то... ну, ладно... Давай, Окае-
мова, выходи!
На сцену вышла Шура Окаемова и приготовилась
петь.
231

—	Ой, Окаемова! — со знакомой, медленной и цере¬
монной интонацией протянула Валя.— Как она мне нра¬
вится, прямо не могу... Если был была мужчиной, непре¬
менно бы в нее влюбилась!
—	Да? — этот разговор Юра готов был поддержать.
—	Ну, не то чтобы влюбилась,— быстро глянув на
Юру, поправилась Валя,— а дружить бы стала...
—	Понятно,— такой поворот Юре не был интересен.
Сильный и чистый голос Шуры заполнил темный зал:
«Где же ты, мой желанный? Я здесь, поскорей приходи...»
Юра слушал завороженно. И досадно было, что Валя
не могла угомониться. А она все поглядывала на Юру, ко¬
торый, слушая, весь подался к сцене.
—	В общем-то,— хмурясь, шептала она,— ничего осо¬
бенного в ней нет. Девушка как девушка. Разве только
голос...
—	Да, конечно...— вежливо шепнул в ответ Юра.
«Истомило мне душу тоской, приходи...»— пела Шура.
Но вдруг решительная женщина остановила Шуру,
резко хлопнув в ладоши.
—	Что случилось, Ангелина Антоновна? — спросила
Шура со сцены.
—	Ничего,— ответствовала женщина.— Не обмирай,
Окаемова! Мы знаем, как ты поешь, будем беречь связки.
Или, может быть, ты хочешь сегодня кого-нибудь уди¬
вить?
Валя рассердилась.
—	Ну, никогда не даст допеть! — проговорила она
негодующе.— Везде свою власть показать хочет. Что за
манера!
—	Она правильно делает,— примирительно сказал
Алябьев.— Это же не концерт, а репетиция.
—	Я все равно напишу,— решила Валя,— что Окае¬
мова пела хорошо.
—	Можете написать — первоклассно, перебора не бу¬
дет.
—	Как? — у Вали даже рот приоткрылся от напряжен¬
ного внимания.
—	Первоклассно.
Валя коротко передохнула.
—	Правильно, так и напишу, а то у меня с эпитетами
бедновато.
Между тем Кузьменков пригласил на сцену «объеди¬
ненный танцевальный ансамбль третьего, шестого и один¬
надцатого цехов».

—	Исполняется испанско-кубинский танец! — выкри¬
кивал он.— Руководитель ансамбля — инспектор отдела
кадров Валентина Шатько!.. Попросим, товарищи!
Решительная женщина поморщилась:
—	Только, пожалуйста, без «попросим»!
—	Ясно! — конферансье приуныл и скрылся за ку¬
лисами.
А сцену заполнили танцовщицы и гитаристы. Гитари-
ты ударили по струнам, и танец начался. Но Валю ан¬
самбль не поразил.
—	Господи...— неодобрительно тянула она.— Клав-
ка-то, Клавка тоже в испанки подалась!.. Ой, горе! И все
мимо, все не в лад... Это же надо! Такая росомаха, а туда
же!..
—	Чего уж там,— возразил Алябьев,— отлично ведь
танцуют!
—	Вообще-то ничего,— медлительно отозвалась Валя.
Один за другим сменялись номера. Еще раз пела Шура.
Потом она же танцевала.
Возвращались тем же порядком: опять он шел позади
Шуры, проклиная все на свете. И нагнал ее уже около
самого дома. Одолевая несвойственную ему робость, Юра
у самой калитки схватил Шурочку за руку.
—	Ну что? — обернулась она.— Что случилось?
—	Да уж случилось, брат! — сказал Юра.
Шура не вырвала руку и не проявила возможного в
этом случае кокетства, а, помолчав, сказала как-то раз¬
думчиво и устало:
—	Ну и что тут делать?
—	Не знаю,— сказал Юра, глядя в землю.— Плохо
дело, брат...
—	Ничего, пройдет,— сказала Шура.— Не печалься.
Она крепко пожала ему руку, открыла калитку и во¬
шла во двор. Юра плелся за ней. Когда она ступила на
крылечко своего флигелька, он опять взял ее за руку.
И опять Шура не нашла в себе силы отнять руку. А он
овладел и другой рукой, безмолвно прижимал ее руки к
губам, прикладывал к пылающим щекам. Он не спешил
поцеловать девушку, хотя угадывал, что она не отвернется
и не оттолкнет его.
У Аникиной скрипнула дверь. Шура отпрянула, при¬
жалась к стенке. Хозяйка прогремела ведром, закрыла
дверь, стало тихо.
233

Юра опять склонился к ее рукам и стал целовать их.
—	Это что ж, уж так понравилась, что ли? — спроси¬
ла Шура так тихо, что он едва расслышал.
—	Молчи, молчи,— быстро проговорил Юра.
И вдруг он обнял ее, притянул к себе и поцеловал.
—	Господи, вот беда-то какая!..— сказала Шура,
оторвавшись от его губ.— Ну, к чему мне все это?..
Дверь в доме опять скрипнула, послышались тяжелые
шаги Аникиной.
—	Дождались...— шепнула Шура.
—	Перестань, как тебе не стыдно! Неужели ты всерьез
можешь...
—	Тише! — прошептала Шура, прячась за Юру.
Шаркая ногами, Аникина шла вдоль своего дома туда,
где было развешено на веревке белье. Потом, держа белье
в охапке, направилась в обратный путь.
—	Чертова баба! — шепнул Юра.
—	Все,— сказала Шура,— я пошла. До завтра...
Она вырвала свои руки, открыла дверь, вошла в сени.
Юре бы уйти, но он вошел вслед за Шурой в' сени.
—	Зачем? — говорила Шура, упершись кулаками в
Юрину грудь.— Зачем ты сделал это? Ведь я пропала те¬
перь...
—	Перестань! — осипшим голосом говорил Юра.—
Ты же взрослый человек... Что тебе эта взбесившаяся ме¬
щанка, эта сука? Живи, как живется... Ты же человек!
—	В том-то и дело, что человек...— Шура отвернулась
от него.— Да и зачем мне все эго? Что ты хочешь от меня?
Юра молчал, тяжко дыша, не находя слов. Он знал,
чего хотел, и Шура знала, но объяснить это словами было
невозможно.
—	Зачем тебе это? — сказала она голосом окрепшим
и ясным.— Приехал на три дня, побаловался, подобрал,
что плохо лежит, да и был таков — так, что ли?
—	Зачем ты так говоришь? — воскликнул Юра, по¬
нимая, что она говорит сущую правду.— Зачем ты так
говоришь?
—	А что же мне тебе говорить? — Голос ее дрогнул,
горло перехватили слезы.
Нежность охватила Юру. На какой-то миг он коснулся
ее щеки и почувствовал, что она мокрая от слез. Стараясь
овладеть мыслями, он медленно проговорил:
—	Ну хорошо. Если ты считаешь, что теперь все кон¬
чено и эта чертова баба ославит тебя,— так все равно это
уже случилось.
234

—	Что — случилось? — переспросила Шура.— Ни¬
чего не случилось! Что ж ты думаешь, я только для лю¬
дей себя берегу? А я сама не человек? Зачем мне все это,
ты у меня спросил?
—	Для счастья,— обронил Юра первое попавшееся
слово.
—	Для какого счастья! — в голосе Шуры зазвенела
ярость.— К черту это счастье! Как другие, что ли, подач¬
ки подбирать от заезжих мужиков? Те хоть в любви до
гроба клянутся, а тебя и на это не хватает...
—	Зачем же я буду бросаться словами? — сказал Юра
совсем уж невпопад.— Ты же умный человек!
—	Ах, значит, для умного и слов не надо? Как воры,
в тишине сделали свое дело, да и по домам... Знаешь что,
пошел вон отсюда, не хочу я тебя видеть!.. А я-то еще по¬
думала... Вот дура!.. Ну, вот что, товарищ Алябьев, не¬
когда мне с вами разговаривать, ступайте домой, мне завт¬
ра в шесть вставать!..
Она подошла к двери, широко распахнула ее и молча
ждала, пока Юра выйдет. На пороге он обернулся, хотел
что-то сказать — самое главное, самое важное, но Шуроч¬
ка не захотела его слушать, захлопнула дверь.
Юра молча стоял посреди двора, потрясенный до глу¬
бины души.
Что же произошло?
Два темных, молчаливых дома, справа и слева, смот¬
рели на него, затаясь. Он подошел было к Шуриным ок¬
нам, но постучать не посмел и поплелся к своему дому.
Стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся на крыльцо,
осторожно потянул дверь, надеясь, что она откроется.
Но дверь была заперта. И пришлось стучать.
Немного погодя звякнул засов, дверь приоткрылась.
Наступила пора разобраться в самом себе. Юра сидел
в темноте на своей кровати, пытался привести в порядок
скачущие и сталкивающиеся мысли.
— Зачем я здесь?.. Я выступаю как судья праведный,
а таков ли я на самом деле, если встать перед лицом соб¬
ственной совести? А что она сейчас говорит мне, совесть?
Она говорит — срам, стыд!.. А почему, собственно гово¬
ря? И что я такого сделал? Подчинился голосу постыдной
страсти? Почему — постыдной? Потому, что она была от¬
235

вергнута? А если бы не была отвергнута, что было бы сей¬
час или немного позже, когда ты вернулся бы под утро
и лег вот на эту койку как ни в чем не бывало?.. И череэ
два дня уехал бы, с тем чтобы забыть совсем... Значит, Шу¬
рочка правильно сказала. И оттолкнула правильно...
А Реутов говорил, что счастье... как он сказал? Что сча¬
стье — в одолении. Так что же я должен был одолеть?
Шурочкино сопротивление? Ее инстинктивную чистоту?
Боязнь греха? Или самого себя?.. Как это писал мне отец:
главное — взять власть над собой...
Шурочка лежала на постели в своем флигельке. Свет
от уличного фонаря падал на подушку. Сон тоже не шел
к ней, и мысли в который уж раз совершали свой бег по
замкнутому кругу.
— Молчи, молчи, сказал он... Как хорошо было!..
А когда же стало плохо? Когда рванул дверь и вошел в се¬
ни... Нет, еще раньше — когда Аникина прошла. Ах вот—
когда Аникина прошла! Все изменилось сразу. Почему?
Так же стояли, так же он держал мои руки и все хотел
поцеловать. А как она прошла, все стало стыдно, нечест¬
но... А зачем я говорила с ним так грубо? Теперь уж он
никогда ко мне не придет... Ну и пусть! И хорошо, что не
придет! Что из этого может быть? Случайная встреча?..
Нет, зря я с ним грубо говорила... А что же он сказал?
Ты хочешь на всю жизнь... Конечно! На всю жизнь. А по¬
том, может быть, сама разлюблю и стану изменять, как
другие... Нет, но если будет любовь, то ни к чему изменять
и пачкаться не надо. Можно чисто прожить... А как это —
чисто прожить? Никого не задевать, аккуратненько сту¬
пать... Значит, без любви, без души? С любовью какая же
может быть аккуратность? Вот, скажем, сегодня. Ведь не
хотела я, не хотела, чтобы он меня целовал. А когда стал
целовать, не смогла оттолкнуть, не смогла... Зачем он
сказал: теперь я все равно вошел и Аникина видела...
А я что ответила? Разве я для людей себя берегу?.. А для
кого же? Конечно, для людей... Мама всегда говорила:
разве без людей проживешь?..
Коротксе сухое рыдание перехватило ей горло, сотряс¬
ло худенькие девичьи плечи.
Юра открыл глаза оттого, что услышал монотонное бор¬
мотание, доносившееся из комнаты Аникиной. Она гово¬
рила негромко, раздельно, как будто диктовала.
236

—	Видимо, органы милиции,— слышал Юра,— заин¬
тересованы в сохранении этого подпольного абортария...
Абортарий через «о»...
—	А что это такое? — послышался детский голос.
—	Пиши, пиши!.. Теперь, когда связи гражданки
Окаемовой расширились до уровня Москвы, запятая, труд¬
но ждать...
Ступая по скрипучим половицам, Юра прошел на кух¬
ню и увидел в открытую дверь комнату Аникиной, где
у стола под висячей лампой сидел ее приемный сын Боря
и под размеренную диктовку Аникиной писал в школьной
тетради, разлинованной в косую линейку.
—	Простите, что здесь происходит? — спросил Юра,
став на пороге комнаты.
Аникина обернулась на голос и дерзко посмотрела на
Юру, покачивая головой.
—	Что бы ни происходило в моей комнате, я вас сюда
не приглашала. Вас, уважаемый, это совершенно не ка¬
сается.
—	Насколько я понимаю,— сказал Юра, выдерживая
тяжелый взгляд хозяйки,— насколько я мог слышать, это
как раз именно меня-то и касается.
—	А хотя бы даже и так! — все с той же дерзостью от¬
чеканила Аникина.— Ваше вмешательство сейчас уже
ничего не может изменить.
—	Это почему же?
Держа руки за спиной, Юра сжимал кулаки, стараясь
удержать поднимавшуюся в нем ярость.
—	Да потому, что у вас совесть нечиста!
Аникина повернулась к нему спиной и погладила по
голове мальчика, который в течение всей этой сцены сидел,
подпершись рукой, и вяло моргал. Видимо, ему очень
хотелось спать.
—	Иди, Боря,— сказала Аникина, складывая тетрад¬
ки.— Потом допишешь.
—	Слушайте, вы! — глухо проговорил Юра.— Неуже¬
ли вы думаете, что после всего этого вам удастся клеветать
на людей безнаказанно?
—	После чего — после этого? — убирая со стола чер¬
нильницу и ручку, поинтересовалась Аникина.— И по¬
чему, собственно,— клеветать?
—	Если бы мне еще вчера сказали, что люди способны
на такие мерзости,— он кивнул на мальчика, который си¬
дел на своей кровати, сонно стягивая рубашку через голо¬
ву,— я бы не поверил.
237

—	Вот и я бы не поверила,— подхватила Аникина,—
но факт остается фактом. И не вам, уважаемый, читать
мне мораль!
—	Так,— проговорил Юра, поворачиваясь.— По край¬
ней мере теперь все ясно.
—	Да,— согласилась Аникина,— теперь все ясно.
Юра прошагал к себе за печку, вытащил из-под крова¬
ти большой портфель, сунул туда пижаму. Но тут же пре¬
рвал свои сборы, посидел на кровати, размышляя, потом
добыл из портфеля блокнот, из кармана — ручку и при¬
нялся что-то писать.
Он написал:
«Шура, я должен уехать. Делать мне здесь больше не¬
чего. С Аникиной все ясно. Она обыкновенная тварь, хотя
я об этом и раньше догадывался. Впрочем, тварь она не
обыкновенная. Но не в этом дело.
Шура, родная моя...»
Тут он подумал и зачеркнул слова «родная моя».
«...Ты прекрасный человек и живи с этим убеждени¬
ем. Прости меня и не считай хуже, чем я есть на самом
деле».
Он подписался: «Ю. А.». Быстро собрался. Достал день¬
ги за жилье, положил их на стол в кухне...
Юру провожал Реутов. Они ходили по перрону, пере¬
брасывались репликами, за которыми угадывался преды¬
дущий разговор.
—	И все равно,— договаривал Саша,— критерием
остается здравый смысл в своей изначальной, так сказать,
естественной чистоте.
Юра обнял Реутова и, поднимаясь в вагон, сказал, как
будто между прочим:
—	Увидишь Шурочку — передавай привет.
—	А ты что же, с ней не попрощался? — с жгучим ин¬
тересом взглянул на него Реутов.
—	Да как-то не пришлось,— сказал Юра.
—	Ну, пиши,— прощался повеселевший Реутов.—
Если напишешь еще и маленький очерк, совсем благород¬
но будет. Украсишь полосу!
Поезд тронулся.
Откуда ни возьмись появилась запыхавшаяся Валя.
Она так бежала, что ее прекрасная прическа потеряла
безупречную форму, и от этого Валя стала вдвое милее.
238

Она протянула Юре пакет, перевязанный голубой ленточ¬
кой .	.
—	Это вам на дорогу. Не забывайте на !
—	Да уж нет,— сказал Юра.— Забыть вас не придет¬
ся!..
Сад и весна
Часть вторая
В кабинете главного редактора Алябьев держал ответ в
связи с командировкой в Горноуральск.
—	Значит, ты считаешь,— говорил главный,— что
Аникину следует отнести к разряду клеветников-манья-
ков и дело закрыть?
—	Да!
—	А она,— продолжал главный,— так не считает.
И в последнем письме обличает тебя. На вот, почитай!
—	Я знаю это письмо,— сказал Юра, глянув на тет¬
радный лист в косую линейку.— Оно писалось при мне.
—	Вот как? — удивился главный.— Это действитель¬
но случай феноменальный. Ну хорошо, допустим, мы за¬
кроем дело. Однако ведь Аникина-то существует? Она
остается и будет писать и портить людям жизнь, до тех
пор пока общество не найдет в себе силы и желания разоб¬
лачить ее гласно, до конца... Мы еще не научились,—
продолжал главный,— рассматривать подобное явление
всесторонне. Когда сигналы подтверждаются, машина
общественной справедливости срабатывает более или менее
до конца. Когда же не подтверждаются и оборачиваются
клеветой, все как будто уходит в песок. И получается,
что клевета менее опасна, чем любое другое нарушение
общественной морали. А ведь это чепуха! В общем, если
говорить применительно к случаю с Аникиной, то ты по¬
рученную тебе миссию не выполнил. И на твоем месте,
в твоем, так сказать, профессиональном возрасте, я бы
это дело так не оставил!
Сказав это, главный посмотрел на Юру, ожидая ответа.
Но Юра молчал.
—	Я понимаю, что с тобой происходит сейчас,— отве¬
тил за него главный.— Конечно, надо бы вернуться и до¬
вести дело до конца, а как быть с поездкой? Поездка
горит!
—	Ну и пусть горит,— сказал наконец Юра.— Можно
я вернусь на Урал?
239

—	Я ждал, кто из нас скажет это первым. Хоть с за¬
позданием, но дождался. Ну а теперь, Юра... Что-нибудь
было? Было. Что именно? Влюбился, что ли?
—	Да.
—	Нет, я тебя спрашиваю: влюбился? Ты говоришь:
да!..
—	Ну а что делать, если влюбился?
—	Задал ты мне задачку... Понимаешь?.. И за то спа¬
сибо! Ну, в общем, потом разберемся, а пока — вливай¬
ся в международное русло. На Урал мы пошлем кого-ни¬
будь другого.
—	Если бы мне...— сказал Юра, с трудом подбирая
слова.— Если бы так можно было, чтобы никому другому
не передавать, то по возращении я бы...
—	Мне бы, я бы...— перебил его главный.— Учись
ясно излагать свои мысли, дорогой мой Алябьев! Это во-
первых. Во-вторых, вследствие твоей поездки жизнь в на¬
шей стране не прекратится. И газета будет выходить каж¬
дый день. И письма будут поступать в соответствующие
отделы. Ничего тебе не обещаю. Надо будет — пошлем
другого, можно будет — подождем... Вот с этим я и про¬
вожаю тебя, Алябьев, торжественно в международный от¬
дел. Оформляйся!
А дальше все двинулось, как в американской хронике,
где события сменяются с необыкновенной быстротой.
Мчались машины по утренним московским улицам.
В аэропорту, в предотлетной лихорадке, Юра знакомился
со знаменитыми журналистами-международниками, чьи фа¬
милии он знал много лет, но видел этих людей впервые.
Один из крупнейших обозревателей, не замечая сума¬
тохи аэровокзала, продолжал разговор с заведующим
международным отделом большой столичной газеты. Они
вспоминали последнюю итальянскую поездку, и обозре¬
ватель говорил:
—	Главного-то вы так и не увидели. Главный спектакль
разыгрался на другой день после вашего отъезда. Левые
социалисты демонстративно покинули зал, а потом как ни
в чем не бывало отправились в кофейную... Э, кажется,
нас уже зовут!..
В салоне самолета Юра заметил, что все журналисты
погрузились в чтение газет и журналов и, в отличие от
240

него, не испытывали никакого волнения, отрываясь от
родной земли. В самолете возникла обстановка редакцион¬
ных кулуаров.
В центре общего внимания оказалась женщина, кото¬
рую Юра давно знал по корреспонденциям из разных
стран и которую, по-видимому, все здесь любили — может
быть, за простоту и естественность поведения, а может
быть, и потому, что она была единственной женщиной
среди множества мужчин. Случилось так, что Юрино место
было рядом с ней, и поэтому он пребывал в гуще раз¬
говора.
—	Когда я уходила,— досказывала соседка Юры ка¬
кую-то историю,— спор у них обострился чуть ли не до
драки...
—	Это хорошо,— с неожиданной серьезностью сказал
лысоватый обозреватель.— А то нынче спорят как-то уж
очень мирно, а драки возникают совсем по другим пово¬
дам. Я не ошибаюсь? — вдруг обратился он к Юре.
Женщина тоже обернулась к Юре и посмотрела на не¬
го с любопытством и симпатией. II все, кто был вокруг,
тоже посмотрели на Юру. Он почувствовал, что наступил
момент, когда он должен занять свое место в этом обще¬
стве, но воспользоваться случаем не сумел — не нашелся,
промолчал.
—	Можно уже отстегнуться,— будто почувствовав
Юрину скованность, сказал лысоватый обозреватель,
фамилия которого была Колесников.— И отстегнуться
можно и курить,— он протянул Юре сигареты.
—	Что же касается споров нынешних молодых людей,
то ты не огорчайся,— сказал Колесников женщине.— Де¬
ло в том, что каждое новое поколение склонно совершен¬
ствовать мир на основе собственных несовершенств.
Женщина хотела что-то ответить, но промолчала и по¬
вернулась к Юре.
—	Мы так и не познакомились,— сказала она, протя¬
гивая Юре руку.— Панина Ольга Сергеевна.
Юра крепко пожал протянутую руку и тоже предста¬
вился.
—	В первый раз в Женеву? — дружелюбно спросила
Панина.
—	В Женеву и вообще за границу — в первый раз,—
сказал Юра.
—	Теперь вам надо все записывать,— сказала Панина,
оглядывая Юру, его щеголеватый пиджак, новый порт¬
фель, лежащий на коленях.
241

—	Да, все мало-мальски значительное — конечно,—
сказал Юра.
—	А как отличить значительное от незначительного?
В журналистике это, можно сказать, вопрос сакрамен¬
тальный,— задумчиво сказала Панина.
Она вдруг невесело засмеялась своим мыслям. И сразу
словно ушла в себя. Не спеша достала из сумки записную
книжку и, закурив, стала что-то писать.
В небо била струя воды. Это был знаменитый женев¬
ский фонтан. Юра смотрел на фонтан, на озеро, на горы.
Потом пошел в город.
Вскоре он нашел скромное итальянское заведение, где
можно было позавтракать дешево и романтично.
В низком прокопченном зальце по углам стояли игро¬
вые автоматы. Двое мужчин топтались у странного агре¬
гата, дергали за какие-то ручки, извлекая тоненькие
звонки. У другого автомата некий господин, опустив в
щель монету, что-то рассматривал в окуляр.
Юре тоже захотелось поглядеть, что там такое. Он по¬
дошел к свободному автомату и кинул в щелку монету.
Тотчас перед ним открылся пляж, где две красавицы при¬
нялись деловито раздеваться, но, обнажившись в меру
пляжных приличий, обе вдруг остановились, и над ними
загорелась надпись, приглашавшая опустить еще одну мо¬
нету. Юра застенчиво покосился по сторонам, достал мо¬
нету и бросил в щелку. Автомат проглотил ее со звоном
и металлическим урчанием. После этого девицы с той же
деловитостью стали быстро одеваться и вернулись в ис¬
ходное состояние.
— Идиотство! — пробормотал Юра, испытывая к себе
глубочайшее презрение.
Он кое-как съел свою пицу, не глядя на окружающих,
покинул ресторанчик и быстро зашагал в сторону Дворца
наций.
Алябьев вошел в подъезд для прессы, предъявил офи¬
церу журналистскую карточку и оказался в вестибюле,
который охватил его гулом голосов.
Среди толпившихся тут журналистов Юра высмотрел
соотечественников. Хотел было подойти к Колесникову,
но тот разговаривал с двумя важного вида господами и
только кивнул на Юрино приветствие.
242

Юра отошел и тотчас в ровном, машинном гуле услышал
знакомый голос. Это Панина звала его. Около Паниной
толпилось несколько журналистов. Она стала знакомить
Юру со всеми по очереди. Те называли свои фамилии, но,
как всегда в таких случаях, Юра ни одной из них уловить
и запомнить не смог.
Его внимание привлек молодой парень, американец
с быстрыми движениями и таким же быстрым, веселым,
ощупывающим взглядом. Тряся Юре руку, он осмотрел
его с ног до головы, вдруг подмигнул ему и приятельски
хлопнул по плечу.
Заметив, как у Юры брови поползли кверху, Панина
расхохоталась и сказала по-русски:
—	Ничего, Юра! Привыкайте. Это не более чем про¬
явление сердечности.
Молодой американец быстро проговорил на недурном
русском языке:
—	Если вы хотите сказать что-нибудь по секрет, то
не прибегайте к русскому. Здесь лучше всего делать сек¬
рет на китайски! — и тоже захохотал.
Панина тотчас бросила ему:
—	Таким образом, нужно сделать вывод, что вы го¬
ворите на всех языках объединенных наций, кроме ки¬
тайского?
—	Не на всех,— сказал американец,— но с большин¬
ством делегатов могу говорить,— и он опять расхохотался.
—	Вообще мне надо улучшить мой русский. И если вам
не так противен акцент, я буду стараться говорить с вами
по-русски. Хорошо?
—	Ну что ж,— сказал Юра холодновато,— можем по¬
говорить по-русски.
—	Я не расслышал вашу фамилию. Ручаюсь, вы тоже
не расслышали мою.
—	Алябьев,— ответил Юра.— Юрий Алябьев.
—	Ну да, я знаю, есть такой композитор. Это легко
запомнить. А я — Бартон, Сидней Бартон. Но пока еще,
слава богу, меня все зовут Сид. И вас прошу называть
меня Сид. Сколько вам лет? Не отвечайте! Я скажу...
сам... Двадцать семь!
—	Исполнится в этом году,— сказал Юра.
—	Ну да, вы мой ровесник, мне только что стало двад¬
цать семь. Это большой возраст! Я имею приятелей, ко¬
торые в эти годы уже делают большой бизнес. А я пока
ничего не успел. Зато упас с вами все впереди. Вы, Юрий,
первый раз в Швейцарии?
243

—	Первый раз.
—	Тогда мне нужно вам много показать. Например,
этот Дворец наций. Ручаюсь вам, это самый дорогой дом
в мире. Не потому, что самый красивый или самый бога¬
тый, а потому, что он очень дорого стоил человечеству.
Здесь подготовили вторая мировая война и теперь поти¬
хоньку готовят третья.— И, склонясь к Юре, конфиден¬
циально добавил: — И мы с вами будем принимать в этом
некоторое участие.— И опять расхохотался.
Панина усмехнулась, а Юра сказал:
—	Не знаю, как вы, а я таких полномочий не по¬
лучал.
—	Браво, Юра! — рассмеялась Панина.
—	Какие вы сердитые ребята,— сказал Бартон.— Это
хорошо, я люблю сердитых. Здесь все такой народ,— он
оглянулся по сторонам,— как говорят по-русски, ни рыба
кп мясо...
—	Вы давно знаете этого парня? — спросил Юра у
Паниной, когда Бартон покинул их.
—	Минут пятнадцать, наверное... Вот чему нам нужно
учиться у американцев — умению знакомиться с людьми.
Мы самые застенчивые журналисты в мире...
Зазвенел звонок, и все потянулись в зал.
Алябьев и Бартон сидели в пресс-клубе, где, несмотря
на высокие потолки и широко открытые окна, было на¬
курено до синевы.
—	Я хотел говорить по-русски, Юра. В английский
язык есть недостаток, у нас нет два форма — «ты» и «вы».
И нам, американцам, это... как-то...
—	Не с руки? — подсказал Юра.
—	Да, не с руки. Это официальность. И потому я охот¬
но перехожу на русский, когда мне хочется сказать «ты».
И он чокнулся с Юрой своим стаканом.
—	Я как-нибудь обязательно покажу тебе, что я о
тебе написал в первый день нашей встречи,— продолжал
Бартон.— И ты мне тоже покажи.
—	Но, к сожалению, я о тебе ничего не писал.
—	Ты думаешь, что я не могу быть описан?
Юра рассмеялся.
—	Ну да, я понимаю, я плохо... собрал слова! — с не¬
которым раздражением сказал Бартон.— Я совсем неин¬
тересный для тебя?
244

—	Нет, почему, ты очень интересный, но просто, мм,
в то время ты не был предметом моего журналистского
внимания.
—	Почему? — с удивлением воскликнул Бартон.—
Для журналистов все интересно! Или тебя интересуют
только дипломаты? Но разве по дипломатам ты можешь
узнать нацию? Самое большее, что ты узнаешь,— это по¬
литику. Но политику ты можешь знать и без дипломатов.
Ты смотришь на флажок и знаешь, что делегат будет
говорить. Нет,— помолчав, добавил он,— дипломаты —
это неинтересно. Журналисты — это более интересно.
Но вы как-то очень неоткровенны...
—	А ты откровенен? — спросил Юра, внимательно
глядя на Бартона.
—	Не всегда,— ответил Бартон глубокомысленно.—
Но я много говорю!
—	Это, к сожалению, не одно и то же,— сказал Юра
назидательно.
—	Возможно... Я тебе хочу что-то показать,— сказал
Бартон, придвигая к Юре блокнот. Он перелистал стра¬
ницы.— Вот, смотри, как я веду интервью и все записи.
Вот как я делаю. Слева — это то, что буду публиковать,
это не откровенно, здесь слова, любезности. Справа — это
то, что я не буду публиковать, что откровенно, это мой
анализ, и здесь начинается моя власть!
Он отодвинул блокнот.
—	Теперь скажи мне, Юрий, почему ты решил стать
журналистом?
—	Это тебе для левой или для правой стороны? —
улыбнулся Юра.
—	Для откровенно, конечно!
—	Потому,— сказал Юра, подыскивая наиболее точ¬
ную формулу,— потому, что для меня это был путь к наи¬
более полному открытию жизни.
—	Ничего! — сказал Бартон.— Но как-то не прямо!
—	Ну почему? Уж куда прямей!
—	Не прямо, Юрий, потому что... э-э... сила профес¬
сии — это другое. Сила профессии — это ее власть! —
сказал Бартон решительно и откинулся в своем кресле.—
Об этом ты не думал? Думал, конечно. Каждый журна¬
лист это понимает. Журналисты — навозные жуки, зеленые
мухи. Нас интересует сенсация, катастрофа, гибель...
—	Власть профессии...— сказал Юра, как бы взвеши¬
вая слова.— Мы считаем печать огромной силой. И счи¬
таем, что сила эта — в правде.
245

—	О, я знал, что ты это скажешь! — подскочил Бар¬
тон.— Но где же она, эта правда, где ее искать? Вы го¬
ворите про себя — свободный мир, мы говорим про се¬
бя — свободный мир. Ну а где правда?
—	Правда — в истории,— сказал Юра,— в том, что
ты считаешь нас самой важной страной — это твои сло¬
ва. И это при том, что мы существуем всего полвека.
Бартон усмехнулся.
—	Вас хорошо учат, Юра!
Помолчали.
—	А скажи мне, Юра,— опять заговорил Бартон,—
что самое главное в нашей профессии?
—	Собственная позиция,— сказал Юра.
—	Ах, даже собственная! — Бартон прищурился.—
В чем она заключается?
—	Во всем,— сказал Алябьев,— в отношении к миру,
к людям, к политике, к искусству.
—	К деньгам,— подхватил Бартон,— к пище, к удо¬
вольствиям, к женщине. Продолжай! А то можно поду¬
мать, что вы уже не человеки и размножаетесь делением.
Юра рассмеялся.
—	Нет, человеки, можешь не сомневаться, человеки...
Как-то вечером у себя в гостинице Юра Алябьев сидел
над своим дневником. Зазвонил телефон. Это был неуго¬
монный Сид Бартон.
—	Что ты делал? Писал?
—	Да,— сказал Юра.— Поднимайся.
—	А можно? — спросил Бартон.
—	Конечно, почему же нет.
Когда Сид вошел к Юре, тот успел поставить на стол
бутылку коньяку и баночку с икрой.
—	Черт подери!—сказал Бартон.— Я на это менее все¬
го рассчитывал. Кони-ак, кавиар... Тре шик, как говорят
наши друзья французы. Но я не хочу ни пить, ни есть...
О чем ты писал — о Швейцарии?
—	Да, немного,— сказал Юра.
—	Ну, что новое можно написать о Швейцарии? —
Бартон уселся, закинув руки за голову.— Здесь можно
сидеть на скамье, писать роман, смотреть эти горы, есть...
как это... земляника со сливками и потихоньку выпус¬
кать пар. А жить... Жить, Юра, надо в Париже. Как толь¬
ко у нас будет перерыв в работе, я обязательно везу тебя
в Париж.
246

—	Да,— сказал Юра раздумчиво.— Наши собираются
ехать на сессию ЮНЕСКО. Там есть кое-какие дела.
—	Дела? — Бартон расхохотался.— Какие могут быть
дела в Париже! Париж — это жизнь!
Они ехали в Париж. Алябьева вез Бартон в юркой
малолитражке.
По дороге они нагнали идущую впереди машину, от¬
туда Панина прокричала:
—	Юра, сохраните себя для Парижа! Берегите голо¬
ву, у вас опасный водитель!
—	Это мне нужно бояться за голову! — крикнул ей
в ответ Бартон.— Я уже скоро буду петь революционные
гимны!
Малолитражка ушла вперед.
Париж. Квартира Бартона. Все вокруг завалено жур¬
налами, газетными вырезками. На столе — рукописи, не¬
допитая бутылка.
Раздвигая шторы, Бартон весело сказал:
—	Вот здесь я живу, Юра. Не обращай внимания на
детали. Возьми это как целое: дом гражданина мира, та¬
лантливый одинокий американский журналист, начало
пути...
Болтая, Бартон попробовал переставить предметы с
места на место, убедился, что порядка не образуется,
уселся на диван и с удовольствием осмотрелся.
—	Черт знает какой хаос! Что скажет мадам Обри!
—	Та, что встретила нас внизу? — поинтересовался
Юра.
—	Не совсем,— ответил Бартон.
—	Понимаю. Та, что следит за порядком.
—	Ну, ей так кажется,— улыбнулся Бартон.— На са¬
мом деле от нее-то и главный беспорядок. Вон она стоит!..
На столе Юра увидел застекленную фотографию.
На снимке улыбалась премилая молодая дама.
—	Это есть мадам Обри,— пояснил Бартон и, услы¬
шав раздавшийся звонок, добавил: — И теперь это она
звонит.
Бартон кинулся в прихожую. Оттуда послышались
звуки поцелуев, неразборчивая французская речь, корот¬
кий вскрик и шлепок. И затем, поправляя прическу, в
комнате появилась мадам Обри, или попросту Мишель.
247

Она протянула Алябьеву руку, Бартон представил их
друг другу, и Мишель заговорила по-русски:
—	Наконец-то я могу говорить по-русски без риска
испортить язык. А как вам нравятся успехи Сида? Это я
научила его.
—	Если не считать трех лет в колледже,— вставил
Бартон,— и двух лет на специальных курсах.
—	Но это было ужасно! — воскликнула Мишель.—
Он путал ложку и лошадь!..
Двигаясь легко и быстро, она ни на минуту не умол¬
кала. Бартон и Алябьев сидели на диване и наблюдали
за ней.
—	Он звонил мне,— кивнула на Бартона Мишель,—
что вы приедете на сессию ЮНЕСКО. Конечно, он успел
уже потаскать вас по всем грязным углам Парижа. Он дол¬
жен был это сделать. Что можно ожидать от заезжего
американца? Он, конечно, говорил вам: «Я покажу тебе
мой Париж». Он говорил: «Мой Париж...»?
—	Говорил,— рассмеялся Юра.
Смеялся и Бартон, он выговаривал сквозь смех:
—	Ну, я ему... только хотел показать... Он здесь со
вчера и все боится. Он говорил... это свое слово... э-э...
не стоит...— Сид хлопнул Алябьева по спине.— Не
стоит!
Мишель коснулась Юриной щеки.
—	Молодец!
—	Не пугай его, Мишель! — предостерег Бартон.—
Он действительно хороший парень. Не надо его пугать...
Не стоит!— и он опять захохотал.
Мишель тоже смеялась. Потом сказала серьезно:
—	Я сама покажу вам Париж, и мы начнем с могилы
Наполеона.
—	Без меня,— сказал Бартон.
—	Нет, на этот раз ты пойдешь,— возразила Мишель.—
Вы знаете,— обратилась она к Алябьеву,— этот тип уже
пятый год в Париже и дальше площади Пигаль не про¬
двинулся.
—	Ну-ну,— важно сказал Бартон,— я не так плохо
знаю Париж. Но к твоему Бонапарту я не пойду.
—	Почему, проклятый? — Мишель подбоченилась.
—	Потому,— сказал Бартон,— что я не желаю по¬
клоняться... этот демагог и кровопийца.
—	Хорошо бы тебе сейчас замолчать,— сказала Ми¬
шель, ее маленькие руки сжались в кулаки.
Бартон закинул ногу на ногу.
218

—	И не подумаю,— сказал ou.— Демагог и тиран.
Адольф Гитлер девятнадцатого века.
Мишель бросилась на него с кулаками. Бартон схватил
ее за руки. Юра не знал, как ко всему этому отнестись,
и растерянно улыбался.
Мишель вдруг вздохнула и, сникнув, рухнула на ди¬
ван. Бартон целовал ей руки.
—	Не обращайте на меня внимания,— сказала Ми¬
шель,— разговаривайте, я буду слушать. О чем вы обыч¬
но разговариваете, русский и американец?
—	Обо всем,— сказал Бартон.
—	О политике?
—	И о политике тоже.
—	Ну, говорите.
—	Мы уже все сказали друг другу,— проговорил Бар¬
тон с усмешкой.— Мы выяснили, что американцы — это
самовлюбленные люди, а затем еще агрессоры, гангстеры,
дефективные дети с бритвой в руке и бомбой под мышкой,
а русские — надежда человечества. Это мы уже выяс¬
нили,— Бартон говорил это улыбаясь, но в голосе его
послышалось далекое раздражение.
—	Ну что ж, пожалуй, все это похоже на правду,—
сказала Мишель, прищуривая глаза.
—	Ну вот, видишь,— повернулся к ней Бартон.— Ка¬
кой же смысл прояснять истины! Какой смысл, мадам,
говорить все это здесь, в этой комнате, на этот
диван?
—	Да, действительно,— согласилась Мишель.— Дей¬
ствительно, мой тихий американец, наш человек в Пари¬
же, действительно... Ну, поехали!
—	Пожалуй, я тоже пойду,— заявил Юра.— Я обе¬
щал Паниной встретиться с ней в Сорбонне.
—	Нет-нет,— сказала Мишель.— Мы поедем вместе и
сходим к Наполеону, а Сид подождет нас на набережной.
Ты, может, купишь, Сид, эту книгу, которую мы смот¬
рели?
Бартон встал и потянулся.
—	Может, и куплю,— проговорил он.— Нет, для того
чтобы это понять, надо встать на руки и смотреть на мир
вверх ногами...
Они ехали по Елисейским Полям, от Арки к площади
Согласия. Мишель сидела за рулем. Она ловко пробира¬
лась среди немыслимой тесноты и еще успевала все объяс¬
249

нять. Юра сидел рядом с ней. Вокруг сверкал полднев¬
ный Париж.
Потом Юра и Мишель ходили среди знамен Дома Ин¬
валидов. Каблучки Мишель звонко стучали по камням.
Они остановились перед саркофагом.
—	Вот тут он лежит,— сказала Мишель.
—	А вы что, в самом деле бонапартистка? — покосил¬
ся на нее Юра.
—	Бог с вами! — усмехнулась Мишель.— Скорее уж,
мондиалистка. Но величие нации надо уважать! Пошли,
Сид ждет...
Наконец они оказались в Сорбонне. Мишель знала,
где должен состояться студенческий митинг, и уверенно
шагала по коридорам и лестницам. Прошли в просторный
двор, где Юра нашел Панину, стоявшую в толпе девушек.
Тут были и японки, и индианки, и рослые шведки, и чер¬
ные девушки из Африки. Панина разговаривала с ними,
что-то записывая со стенографической быстротой.
На трибуну поднялся рослый африканец. Он зычно
сказал:
—	Я буду говорить о единстве. О единстве всех сту¬
дентов — христиан, а также баптистов, анабаптистов и
адвентистов седьмого дня.
Панина усмехнулась.
—	Какие конструктивные идеи!
Бартон потянул Юру в сторону.
—	Это самый болтливый негр на свете. За две минуты
я расскажу тебе все, что он скажет. Поедем!
Они втроем вышли на улицу. На этот раз Бартон по¬
вел машину. Он затормозил у какого-то ресторанчика и
подтолкнул Юру и Мишель в узкую дверь.
Их сразу оглушил грохот джаза. У стойки Бартон за¬
казал для всех двойное виски. Юра ошалело озирался.
—	Ну-ка, Мишель! — завопил Бартон.— Ну-ка, по¬
кажем, что мы умеем, нашему русскому мальчику.
Он потащил Мишель в гущу танцующих. Вокруг пры¬
гали размокшие от пота разновозрастные лица. Истинный
шабаш! Мишель поддалась общему настроению. Бартон
что-то кричал Юре, зажатый со всех сторон. А Юра смот¬
рел на Мишель, удивленный ее внезапной переменой: ис¬
ступление захватило ее, она вскидывала руки, громко
вскрикивая, волосы распались плетьми и хлестали ее по
пылающим щекам.
250

Они лежали среди поля. Жаворонок завис над ними
в предвечернем чистом небе. Вдалеке бежали по шоссе
крошечные машины. Мишель была бледна.
—	Почему так трудно попасть сюда? — спросила она,
щурясь на солнце.— Почему мы не делаем того, что всего
проще и ближе всего человеку?
—	Потому что...— начал было Бартон и умолк.
—	У вас есть эта птица? — спросила Мишель Юру,
глядя в небо.
—	Да, конечно,— сказал Юра.
Мишель повернулась к нему.
—	И такие цветы? — Она сорвала колокольчик.
—	Да, конечно. Все так похоже, что мне кажется,
будто бы я дома.
Мишель внимательно посмотрела на него.
—	Вы и есть дома. На Земле все люди дома.
—	Хорошо бы,— сказал Юра.— Хорошо бы!
—	А вы действительно хотите этого? — Юра чувство¬
вал на себе ее испытующий взгляд.
—	Конечно! Я бы хотел, чтобы все увидели это.
—	И меня?
—	И вас.
—	И Сида?
—	И Сида.
—	И дискотеку?
Юра рассмеялся.
—	И дискотеку. И вот это поле, и вон тот лес, и
дорогу.
—	Это прекрасно, правда? — проговорила Мишель.
Она села, осмотрелась.— Это Франция. Моя Франция.
Я рада, что смогла показать ее вам.
—	Вот видите,— сказал Юра,— вы уже сказали: моя.
—	Да,— согласилась Мишель простодушно.— Чело¬
веку свойственно так говорить. Но другу можно отдать все.
—	Бери,— сказал Бартон, не меняя позы.— Она да¬
рит тебе Францию. Бери. Хорошая страна.
Мишель вздохнула.
—	Поцелуй его,— сказал Бартон.— Все отдать я тебе
не позволю. Но поцеловать можешь. Он хороший парень.
—	Поехали,— сказала Мишель и пошла к машине.
Поздним вечером Алябьев и Бартон пробирались в тол¬
пе по переулкам Сен-Жермеы-де-Пре. Потом вошли в
кафе.
251

Они подошли к столу, за которым сидели Панина, Ко¬
лесников, еще кто-то. Бартон прихватил два стула от со¬
седнего столика и придвинул их поближе к Паниной и
Колесникову.
—	Что будете пить, Юрий Николаевич? — спросил
Колесников.
Юра застенчиво сказал:
—	Спасибо, ничего. У меня привычка: не пить после
двенадцати.
Колесников весело сощурился.
—	Такая устойчивая привычка,— сказал он,— в ва¬
ши годы делает вам честь.
Юра не нашелся, что ответить. Колесников продолжал
прерванный разговор, обращаясь к женщине, сидевшей
слева от Юры. Это была знаменитая французская актриса
Анни Жирардо. Юру поразили ее мудрые глаза. Когда
она отвечала Колесникову, Алябьев наклонялся к пере¬
водчику.
—	Я не могу принять эгоистическое искусство,— гово¬
рил Колесников.— В нынешних пьесах все будто бы взя¬
лись хвастаться друг перед другом собственной мерзостью
и всеобщей психопатией. И чем темнее дно, тем больше
расчета на успех. Какая-то мрачная коммерция! Между
тем человек от рождения своего склонен к здоровью и
чистоте, к сохранению жизни и продолжению рода.
—	У вас есть дети? — спросила актриса.
—	Да, трое,— сказал Колесников.
—	И они во всем согласны с вами? — актриса смотрела
на него в упор.
—	Э-э! — засмеялся Колесников.— Это запрещенный
прием! Они не обязаны быть со мной согласны во всем.
И я тоже не обязан всегда соглашаться с ними. Никакой
возраст не дает права на непререкаемость. Ведь и вы, по-
видимому, не считаете суждения двадцатилетних единст¬
венным критерием века...
Юра подался вперед, ожидая ответа.
—	Вы себе противоречите,— засмеялась актриса, ог¬
лядывая компанию и как бы призывая всех в свидетели.—
Десять минут назад вы называли молодежь надеждой нации!
Колесников спокойно взглянул на нее.
—	Я и не отрекаюсь от этого. Но, видите ли, между
надеждой и свершением — дистанция изрядного размера.
—	По-моему, дело в том,— сказала актриса,— что че¬
ловек, как я его понимаю, значительно сложнее, чем ваш,
созданный вами...
252

—	Стоп! — воскликнул Колесников.— Теперь мой вы¬
стрел!
Все рассмеялись.
—	Вот вы в сегодняшнем спектакле играли — отлично
играли — роль, которая началась на каких-то перепутьях
и кончилась самоубийством. Вы бы хотели прожить такую
судьбу в жизни?
Актриса ответила не сразу. Она подняла свой стакан,
внимательно посмотрела сквозь него и сказала мед¬
ленно:
—	Никогда, но согласитесь, что такая параллель —
тоже запрещенный прием.
Колесников усмехнулся.
—	Ну да, понимаю,— сказал он,— между искусством
и жизнью лежит... И так далее. Вот мы и вернулись к ис¬
ходной позиции. Человек хочет жить, а не маяться. Жить,
а не умирать. Зачем же сбивать его с толку?
—	Ясно! — сказала актриса.— Значит, надо изменить
общество на разумной основе... Короче говоря, дальше
пойдет политика.
—	Целую ваши руки,— сказал Колесников.— Но мы
решили сегодня о политике не говорить...
И он стал разливать по стаканам остатки виски.
Панина, склоняясь к актрисе, коснулась своим стака¬
ном ее стакана и проговорила по-французски:
—	Как бы там ни было — за вас! Вы играли превос¬
ходно!
Актриса улыбнулась ей и коснулась губами своего
стакана. Но было видно, что разговор о Колесниковым
растревожил ее. Она поставила свой стакан и обратилась
к Паниной:
—	И вы думаете так же, как он?
—	В главном — да,— сказала Панина.— Я жду от
искусства радости.
—	Но разве страсти, сильные движения души,— тут
актриса вся повернулась к ней,— не приближают человека
к свободе, свету и красоте?
—	Да-да, я понимаю,— ответила Панина,— искусству
нужны преувеличения, потрясения. Но к потрясениям то¬
же привыкают, и тогда нужны еще большие потрясения,
и так до безумия. А безумный человек не различает ни
красоты, ни уродства, ни чистоты, ни грязи — он безу¬
мен, болен.
—	Вы все заодно! — сказала актриса. Но выговорила
это весело и с удовольствием.
253

Она встала, подавая знак, что пора расходиться. Ко¬
лесников расплачивался с официантом.
—	Пошли! — повернулась Панина к Юре.
—	Я задержу его еще на полчаса,— сказал Бартон.
—	Если он не устал...— сказала Панина и протянула
Юре руку.
Едва стол освободился, как за него тотчас уселась
шумная компания. И Юра с Бартоном оказались в ином
кругу людей. С противоположного конца стола пьяный
человек разглядывал Юру и Бартона.
—	Смотрите, Бартон! — сказал он.— Не делайте вид,
Бартон, что вы меня не узнаете!
Пьяный подошел к ним вплотную, не протягивая руки,
продолжая разглядывать Бартона, затем — Юру.
—	Кого это вы привели? — спросил он хмуро и кач¬
нулся.
—	Это мой друг,— сказал Бартон.
—	Ну, это еще не рекомендует его с лучшей сторо¬
ны,— пробормотал пьяный.
Юра встал.
—	У меня к вам вопрос,— обернулся пьяный к Бар¬
тону.— Я читал вашу писанину. Мы дома читали вашу
статью... И у нас к вам есть вопрос!
—	Пожалуйста,— сказал Бартон хладнокровно.—
Я готов ответить.
—	В другой раз, нас ждут,— быстро сказал Юра,
беря Бартона под руку.
Он повернул Сида спиной к пьяному и, приобняв его
за плечи, повел от стола.
Пьяный качнулся, ударил кулаком по ладони, сказал
что-то своей компании, и в шуме толпы Юра услышал,
как за столом громко расхохотались.
В машине, едущей по ночному Парижу, Бартон спро¬
сил несколько высокомерно:
—	Тебе не кажется, что ты принял слишком большое
участие в моих делах?
—	Нет, не кажется.
—	Но это касается только меня!
—	И меня тоже,— возразил Юра.— Потому что, если
бы ты полез в драку, я бы не сидел сложа руки. Надеюсь,
ты в этом не сомневаешься?
254

—	Нет, конечно, не сомневаюсь,— сказал Бартон.
—	А теперь остается только вообразить последствия!
Ваша пресса сумела бы подать эту историю надлежащим
образом,— сказал Юра.— Особенно после того, как я вы¬
нужден был бы предъявить свой паспорт... Вот об этом ты
подумал или нет?
—	Я как-то не успел об этом подумать...
—	А я успел,— сказал Юра.— Ну, теперь все уже по¬
зади. А кто этот тип? Журналист?
—	Ну, может быть, он считает себя журналистом...
Все это, Юра, не так просто!..
—	Я в этом не сомневаюсь,— ответил Юра и спохва¬
тился:— А куда это мы с тобой, собственно, направляемся?
—	Как — куда? Домой,— улыбнулся Бартон.
Юра протянул ему руку.
—	Тогда до завтра.
—	Ты будешь ночевать у меня,— сказал Бартон, от¬
крывая дверь своим ключом.
—	Нет, слушай, неудобно,— сказал Юра.— Мишель
уже спит, наверное.
—	Мишель?..— Бартон открыл дверь.— Только не
стучи ногами. Консьержка злая. Мишель уехала.— Бар¬
тон толкнул Юру в плечо, и они зашагали вверх.
—	Куда? — спросил Юра нерешительно.
—	Кажется, в Лондон. Уехала с мужем.
Юра остановился, и Бартон опять подтолкнул его.
У двери он наклонился, поднял бутылку молока.
—	Сейчас будем пить молоко... Я хочу показать тебе
статью, ту, о которой сейчас шел разговор.
Бартон грустно оглядел прибранную комнату. Потом
налил молока себе и Юре и стал искать статью.
—	Я так боюсь, когда она делает порядок... ничего не
найдешь...— Но тут же он нашел статью и положил ее
перед Юрой.
Юра прочитал статью и сказал:
—	Хорошо написано.
—	Нет, не очень,— возразил Бартон.— Я мог бы на¬
писать лучше.
Бартон закрыл глаза, и на его лице обозначилась уста¬
лость, казалось бы, не свойственная этому неуемному ха¬
рактеру.
—	Ты женат? — спросил он неожиданно.
—	Нет,— удивленно сказал Юра.
255

—	Да, ты говорил, но у тебя, конечно, есть девушка,
невеста, а?
—	Есть,— сказал Юра после некоторого молчания.
—	Расскажи мне про нее. Что она делает?
—	Она работает на заводе.
—	В конторе?
—	Нет, в литейном цехе.
—	О! Это уже интересно. Она тоже коммунистка?
Юра был несколько озадачен этим вопросом.
—	Нет,— сказал он,— она совсем молодая еще.
—	Ну да,— быстро проговорил Бартон,— но ты по¬
том обратишь ее в истинную веру!
—	Она сама кого хочешь обратит,— сказал Юра очень
серьезно.
—	Да? Черт побери! Она хорошенькая?
—	Нет,— сказал Юра,— это слово к ней не подхо¬
дит. Она красивая.
Бартон тихонько смеялся.
—	Я просто дурак! Бесцельно задавать такие вопросы
влюбленным. Она, конечно, красивее всех на свете... Ме-
рилин Монро!
—	Вот уж нет,— сказал Юра.— Совсем в другом стиле.
—	Брижитт Бардо!
Юра смеялся.
—	Она живет в Москве?
—	Нет, на Урале,— сказал Юра.— В маленьком
городке. Она сирота.
—	Что значит — сирота? — спросил Бартон.
—	Ну, у нее нет отца и матери.
Бартон сразу стал серьезным.
—	Значит, она видела жизнь не с лучшей стороны.
—	А что значит— с лучшей стороны?— спросил Юра.—
Ты имеешь в виду комфорт? Я-то как раз считаю, что она
видела ее с наилучшей стороны, потому что в свои два¬
дцать лет она самый здоровый и чистый человек из всех,
каких я знал. И потом, у нее такая сила воли, какой мы
с тобой могли бы позавидовать.
—	И что же, все это сделал труд? — спросил Бартон,
улыбаясь.
—	Не только,— сказал Юра.— Труд и еще многое.
—	Но что?
—	Ну, это очень трудно объяснить,— сказал Юра.—
Чувство ответственности, пожалуй. Она верит, что в этом
мире все можно устроить для счастья людей — надо толь¬
ко хотеть и действовать. И этим она отличается от многих.
256

Потому что хотят-то, в общем, все, но действовать могут
далеко не все. Считают, что мир развивается по неодо¬
лимым законам и усилия одного человека ничего не мо¬
гут изменить.
—	А она считает, что могут? — быстро проговорил
Бартон.
—	Я не знаю, что она считает,— сказал Юра, помол¬
чав.— Она работает и учится. Поет, танцует, изучает анг¬
лийский.
—	Ну, это какой-то идеал, Юра.
—	Нет, это к ней не подходит.
—	Почему?
—	Потому что идеал — общее понятие, а она такая,
какая есть!
—	Вот это мне трудно понять,— сказал Бартон.—
У тебя есть ее фотография?
—	Есть.
—	Покажи!
Юра вынул из кармана записную книжку, где лежала
фотография москвички Нины, и протянул этот снимок
Бартону, глядя на него с веселым любопытством.
Бартон уселся поплотнее в кресле и погрузился в изу¬
чение фотографии. Затем он быстро взглянул на Юру,
глаза его светились лукавством.
—	Слушай, Юра, или это не есть она, или ты очень
сильно врешь!
—	Это не есть она,— счастливо улыбаясь, подтвердил
Юра.
—	Тогда я поздравляю тебя,— сказал Бартон.—
С этой ты бы пропал!
И снова Москва.
—	Я прочитал твой очерк...— говорил Юре главный,
расхаживая по кабинету.
Юра стоял у окна, а за окном была поздняя осень.
Мчались по мокрым мостовым автомобили, потоки зонтов
двигались по тротуару, скапливались у светофоров.
—	Жаловаться ты не можешь. Давали мы твои кор¬
респонденции почти без сокращений. И очерк твой неду¬
рен, но как с ним быть, я еще не решил.
Юра вдруг сказал спокойно:
—	Ну бог с ним, с очерком. Хотя я обещал одному
парню обязательно его опубликовать... Когда я могу по¬
ехать в Горноуральск?
9 Кв 3688
257

—	В Горноуральск? — главный рассмеялся.— Да ты
Алябьев, стойкий парень! Я думал, ты уже успел забыть
как называется этот город.
—	Нет, я не забыл,— сказал Юра, нахмурившись.
—	Горноуральск... Горноуральск... Что там такое бы¬
ло? Ах, вот! Прокурора там сняли. Без нашего вмеша¬
тельства и по другим каналам. Так что эта твоя...
—	Аникина,— подсказал Юра.
—	...Вот именно — Аникина может торжествовать.
В том смысле, что нет, мол, дыма без огня.
—	Не может, не должна она торжествовать,— сказал
Юра решительно.
Главный сел за стол и спросил Юру серьезно:
—	Ты в этом убежден?
—	Совершенно убежден,— сказал Юра.
—	Тогда поезжай и доводи дело до конца.
Зазвонил телефон. Главный взял трубку, прижал ее
к уху, сказал:
—	Слушаю! — и, прощаясь, протянул Юре руку.
В Горноуральеке осень была суха, с утренними за¬
морозками, с поздней желтизной лесов и ранним снегом.
Прямо с вокзала Юра направился к заветному дому.
Он открыл калитку, и сердце его упало: амбарный замок,
который он привык видеть на дверях дома Аникиной, пе¬
реместился на дверь флигелька. Ставни на окнах были
закрыты. И от всего этого флигелек отяжелел, постарел,
ослеп.
В доме скрипнула дверь, и на крыльце появилась
Аникина.
—Ранние гости!—сказала она, вытряхивая половик
и глядя куда-то на улицу, мимо Юры.
—	Вы не скажете, где Шура Окаемова?— спросил
Юра не здороваясь.
—	Вот уж этого не знаю!—Аникина продолжала свое
дело.— У меня помимо забот хватает, чтобы за всяки¬
ми следить... Вам лучше знать, куда эта ваша, так ска¬
зать, в некотором роде знакомая...
Юра хлопнул калиткой и вышел со двора.
Реутова в редакции не было. На его месте сидела Валя,
сильно изменившаяся. Юра даже не сразу узнал ее — она
переменила прическу.
258

—	Здравствуй, Валя! — сказал Юра, как только раз¬
глядел ее.
Валя вздрогнула, повернулась к нему и даже покач¬
нулась от неожиданности.
—	Здравствуйте,— сказала она холодно и хмуро.
—	Ты что это? — сказал Юра, подходя к столу и про¬
тягивая ей руку.
Она не спеша подала свою и тотчас же отняла.
—	Что случилось? — спросил Юра, присаживаясь
напротив и внимательно разглядывая девушку.
—	Ничего не случилось,— сказала Валя, едва раз¬
жимая губы.
Она встала и пошла к двери.
Юра вскочил.
—	В чем дело? Скажи что-нибудь!
—	А, что говорить! — Валя махнула рукой. И уже
за дверью сказала не оборачиваясь: — Александр Васи¬
льевич — в типографии.
Юра спустился в типографию. Реутов сидел на табуре¬
те, поджав ноги, и правил полосу.
—	Здравствуй, Саша! — сказал Алябьев, подходя
вплотную к столу.
Из-за шума Реутов не слышал его шагов. Когда он
поднял глаза и понял, что перед ним стоит Алябьев, на
лице его отразились разноречивые чувства.
—	Привет! — сказал он холодно, справившись с со¬
бой.— Каким тебя ветром занесло?
—	Да вот, занесло.— Юра насторожился.
—	Я думал, ты там еще... гремишь на международных
аренах... а ты уже здесь...
—	А я уже здесь,— подтвердил Юра, перенимая ин¬
тонации Реутова.
—	Вижу, вижу,— протянул Реутов.
—	Надо поговорить,— категорически сказал Алябьев.
—	Да, надо. В пять тридцать устраивает тебя?
—	Во сколько? — переспросил Юра.
—	В пять тридцать. Ресторан знаешь у вокзала? Кор¬
мят прилично... приходи.
—	Хорошо,— согласился Юра.— Да, ты вот что...—
он хотел что-то еще сказать, но оборвал себя: — Ну хо¬
рошо... В пять тридцать.
9*
259

Они сели за столик в углу, и Реутов попросил офи¬
цианта убрать лишние приборы и стулья.
—	Где Шура? — нетерпеливо спросил Алябьев.
—	Дома должна быть,— спокойно ответил Реутов.—
Где же ей быть? Дома или на работе.
—	Я был у нее,— сказал Юра.— Она больше там не
живет. Я думаю, для тебя это не новость?
—	Нет, не новость,— сказал Реутов.— Я и не имел
в виду, что она живет там, у Аникиной. Живет она совсем
в другом месте. Живет в общежитии.
—	Почему?
—	Почему? — Реутов задумался и, усмехнувшись,
взглянул на Алябьева.— Как ты легко спросил: почему...
Юра смотрел на Реутова, стараясь сохранить спокой¬
ствие. Подошел официант, Реутов деловито заказал обед,
потом обратился к Алябьеву, повторил его вопрос:
—	Почему?.. Тебя бы надо спросить: почему?..
—	Это я уже слышал,— твердо сказал Юра, чувст¬
вуя, однако, тоску и боль в сердце.— Это я уже слышал
от Аникиной.
—	Может быть,— неопределенно откликнулся Реутов.
—	Так почему же я должен лучше знать, если ты был
здесь, рядом с ней?
Реутов нервно передернулся и, склонясь через стол,
проговорил:
—	Да потому, что я к ней, собственно, никакого отно¬
шения не имею. А ты — самое непосредственное.
—	Слушай, Реутов,— сказал Юра.— Ты мне загадки
не загадывай, а рассказывай по порядку.
Реутов налил себе рюмку водки, хотел было выпить,
но не стал. Отодвинул. И, не глядя на Алябьева, заго¬
ворил очень медленно:
—	Плохая история, ничего в ней хорошего нет... После
твоего отъезда стали поступать письма на завод, в комсо¬
мольскую организацию, в дирекцию.
—	Постой, какие письма? — растерянно спросил Юра.
—	Письма какие? — Реутов усмехнулся.— Обык¬
новенные. Конечно, хорошего в них мало... Письма, в ко¬
торых сообщалось о твоих отношениях с Окаемовой.
—	Так ведь это же Аникина писала! — воскликнул
Юра.— Ты что, не мог этого сообразить?
—	Может быть,— сказал Реутов,— может быть...
—	И что же, по-твоему, это ничего не меняет? — в упор
глядя на него, спросил Юра.
—	Ты говоришь со мной так,— устало посмотрел на
260

него Реутов,— будто письма получал я. Я-то узнал об
этом гораздо позже.
—	Ну и что же ты предпринял? — У Юры перехва¬
тило дыхание.
—	А что я мог предпринять? — вопросом на вопрос
ответил Реутов. Он был бледен и теперь не отводил
взгляда.
—	То есть как это — что мог предпринять? — Юра
встал, уже не владея собой. Потом опять опустился на
стул.— По-моему, ты не последнее лицо в этом городе.
Когда тебе нужно, ты отлично понимаешь размеры своего
влияния!
Реутов, принимая вызов, сурово смотрел на Аля¬
бьева.
—	А кто бы мне поверил? — сказал он, и в глазах его
вдруг отразилась мука.— И почем я знаю, что там у вас
было?
—	Клянусь тебе, ничего не было! — быстро прогово¬
рил Юра.
—	Да уж чего там, не было... Шура же сама признала
на собрании, что было...
—	Что?! Ты что, сам был на этом собрании?
—	Сам не был,— сказал Реутов.— Валя была. Она
ведь тоже с завода, там осталась на учете. Так что была
и все слышала... А я потом читал протокол.
—	Непостижимо...— сказал Юра.— Непостижимо!
И что же она сказала?
—	Сказала, что это правда... Она вела себя очень не¬
правильно. Растерялась, что ли...
—	Как — неправильно? Что значит — неправильно?
—	Ну, дерзко,— сказал Реутов.— Грубила. Сказала,
что это ее личное дело и что это никого не касается.
—	Ну и какие же были сделаны выводы? — спросил
Юра.
—	Да никаких особенных,— сказал Реутов.— Из ком¬
сомола не исключили. Даже выговор не записали. Но, ко¬
нечно, репутация рухнула. Из бригады она сама ушла,
переселилась в общежитие... Для ее же, так сказать, пол¬
ного спокойствия.
—	Ничего особенного, говоришь? — сказал Юра после
долгого молчания.— А я-то думал, что ты любишь ее...
что ты совсем другой человек... Ты хотя бы по дружбе
заступился за нее, когда она совсем одна осталась. А ты,
значит, так рассудил: ежели не мне, так никому, и пусть
пропадает?!
261

—	Слушай ты, деятель! — оборвал его Реутов.— Вы¬
бирай выражения! Очень-то не залетай!.. Ты же в этом
деле не святой. Учить-то мы все умеем, себя поучи!
Теперь они стояли друг против друга. За окном про¬
ходил длинный товарный состав, стекла в окнах дребез¬
жали.
Юра положил на стол три рубля, спросил:
—	Где это общежитие?
Реутов молчал, низко склонив голову.
—	А, черт с тобой! — сказал Юра.— Найду сам...
Темным поздним вечером Юра разыскал общежитие.
Не зная, что его ожидает, движимый желанием видеть
Шурочку, он переступил порог, прошел слабо освещен¬
ным коридором и, наткнувшись на вахтершу, подметав¬
шую пол, спросил:
—	Скажите, пожалуйста, Окаемова здесь живет?
—	Окаемова? Живет.
Вахтерша оглядела его с ног до головы, придавая это¬
му осмотру очень большое значение.
—	Это что ж за надобность такая? Вы что, приезжий
или так?
—	Да, да, приезжий.
—	Пойдемте!
Вахтерша проводила его до двери. Юра взялся за руч¬
ку, дверь открылась со скрипом. И при слабом свете Юра
увидел Шуру, сидевшую на своей постели с книжкой в ру¬
ках. На тумбочке перед ней стояла кружка с чаем, ле¬
жала развернутая конфета.
Она подняла глаза на Юру, пристально вглядываясь
в него, как будто перед нею был призрак.
—	Здравствуй, Шура,— проговорил Алябьев.
Настольная лампа, прикрытая газетой, стояла на Шу¬
риной тумбочке. Юра мог разглядеть Шурочку достаточ¬
но хорошо. За минувшие два месяца она не то чтобы по¬
худела, не то чтобы постарела, но будто окаменела. Глаза
запали, складка залегла меж бровями.
—	Здравствуйте, товарищ Алябьев,— сказала она пу¬
стым, ровным голосом.— Что ж вы там стоите? Заходите,
гостем будете.
Юра прошел к столу, стоявшему посреди комнаты, и
присел около него на табурет.
Вошла вахтерша, без всякой видимой надобности обо¬
шла комнату, поправила подушки на других постелях.
262

—	Поздно пожаловали, молодой человек,— сказала
она, косясь на Алябьева,— у нас ведь тоже есть порядок!
Девушки работают, надо выспаться. Ей вот завтра в шесть
вставать, какая же она на работе будет?
—	Я ненадолго,— сказал Юра.
Шура молчала. Вахтерша, поправив скатерку на сто¬
ле, удалилась. Но дверь оставила открытой.
—	Ну, что скажете? — спросила Шура безразлично и
тускло.
—	Шура,— сказал Алябьев негромко,— я люблю тебя.
И приехал, чтобы сказать тебе об этом... Ты говорила, что
уеду и забуду, а я помнил о тебе каждый день и час.
Юра ждал какого-то ответа. Она могла жестоко оскор¬
бить его, могла горько разрыдаться, могла броситься к
нему, могла и оттолкнуть его. Но Шура ничего такого
не сделала. Пристально и странно глядя на Алябьева,
она ответила какими-то чужими словами:
—	Ах вот что! Значит, вы в нас влюбились! Стало
быть, и лягушку прохватила простуда? Из крохотных уст
да великие речи!
Лицо ее оставалось неподвижным, руки лежали на
раскрытой книге. Юра едва слышно спросил:
—	Шура, что с тобой? Что ты говоришь?
—	Вы не пугайтесь! — она странно улыбнулась.— Вы
уж, верно, подумали, я ума лишилась? Это я из книги,
из сказки одной. Там один чудак влюбился в царевну,
а ей это ни к чему. Потом злые люди ее изрубили на кус¬
ки, а потом она срослась. Сказка, конечно. Но название
хорошее — «Сад и весна». Название очень хорошее...
—	Прости меня, Шура,— вздохнул Алябьев.
—	А не за что прощать,— сказала Шурочка, тоже
вздохнув.— Ничего вы мне плохого не сделали. Чего вы
всполошились? Приехали, наверное, по делу, а заодно
и зашли? Спасибо за память!.. А я теперь здесь живу, с
девчатами! Одной скучно было, взяла да переселилась.
Я ведь там и жила-то только ради мамы... Ради памяти.
Это ведь когда-то мамин домишко был, а потом Аникиной
достался... То-то она порадовалась, что я ей флигель осво¬
бодила!..
Алябьев не находил сил заговорить.
—	Девушки ушли в ночную,— говорила Шура все так
же тускло и безразлично,— а мне завтра к семи... Поздно
вы зашли...
Она поднялась и начала заводить будильник.
Вошла вахтерша и с порога сказала:
203

—	Ну, молодой человек, повидались, побеседовали, по¬
ра и честь знать!
Юра встал. Ему ничего не оставалось сейчас, как уйти.
Он подошел к Шуре, протяцул руку.
—	Счастливо вам,— сказала Шура, протягивая в от¬
вет свою.— При случае заглядывайте. Вы надолго к нам?
—	Ах, Шура, Шура, зачем ты так?
— Что—зачем?..— Глаза	Шурочки вдруг стали
наполняться слезами.— Что — зачем? — Она тотчас
овладела собой и сказала сухо: — Счастливо вам. Сту¬
пайте!
Юра вышел на улицу и присел тут же, на скамейке.
Потом поднялся и стал ходить вокруг дома между чахлыми
топольками. Так он кружил, то и,дело возвращаясь к Шу¬
рочкиному окну, единственному светившемуся среди дру¬
гих окон. Но вот и там погас свет.
И вдруг окошко беззвучно распахнулось. И он увидел
Шурочку. В слабом свете уличных фонарей лицо ее словно
светилось.
Юра отчетливо видел, что она манила его... Одной ру¬
кой опершись на подоконник, другой она приглашала
его, звала...
«Что это? — подумал Юра.— Что это она?»
Он ждал чего угодно, только не этого. Он услышал
Шурочкин шепот:
—	Иди... никого нет, иди...
Он подтянулся на руках, стараясь не задеть за створ¬
ку окна, за подоконник, не дыша, вцдя перед собой только
сияющие глаза и вздрагивающие, пересохшие губы.
Юра подтягивался на руках все выше и выше, в то же
время словно падая в яму.
Он взобрался на подоконник. И вот уже оказался в
комнате. И скорее услышал, чем увидел, поспешные дви¬
жения Шуры. Она расстегнула одну кнопку, другую...
Что-то шептала, по-детски захлебываясь словами и сле¬
зами.
Теперь, привыкнув к темноте, Юра различал ее си¬
луэт. Вот она скинула кофточку и вдруг, рыдая, закрыла
лицо руками.
—	Уж скорее, скорее...— шептала она.— И конец...
Все равно все неправда, все врут, все злые, как звери!..
Юра схватил ее за руки. Потом прижал к груди ее
голову. Потом, боясь оскорбить ее неловким прикоснове¬
264

нием, он отстранил ее от себя. Подвел ее к постели, по¬
садил, накинул ей на плечи платок.
—	Все пройдет,— говорил он тихо,— вот увидишь,
все пройдет. И в сердце опять станет ясно и чисто... Я
люблю тебя... Я сам удивляюсь, как сильно я тебя люб*
лю... Когда мне Саша рассказал сегодня про собрание и
про то, что ты там сказала, я все понял. Ты не хотела
унижаться, объяснять, отрицать — тебе легче было сде¬
лать гак, как ты сделала. Я понимаю...
Шура вдруг взяла его руку и прижалась к ней губами.
Не отнимая руку, Юра шептал:
—	Я был мал и глуп тогда. Давно-давно... Когда мы
познакомились...
—	Как же — давно? — тихо послышалось в ответ, и
по шепоту Шуры можно было понять, что она улыбает¬
ся.— Как же — давно? И двух месяцев не прошло...
—	Да хоть бы и так,— сказал Юра.— А будто целая
жизнь.
Он коснулся губами ее мокрых глаз и сказал:
—	Вот ты и срослась, как в той сказке!
—	Нет еще,— засмеялась Шурочка,— только еще сра¬
стаюсь... Тетка наша, вахтерша, вдруг зайдет сейчас, то-
то хороши мы будем!..
—	А что ж тут такого,— сказал он,— если мы с тобой
завтра поженимся? Пускай все знают!
—	И то правда,— легко подтвердила Шурочка, и бо¬
лее не было в ее голосе ни тревоги, ни страха, ни боли.
Они будто отодвинули от себя все житейские вопросы,
ничего не обсуждая. Они решили главное. И заговорили
совсем о другом.
—	Ты хотел все рассказать, — шептала Шурочка,—
рассказывай. Видел другой мир, других людей. Какие
они?
—	Да в чем-то — такие же, как и мы, а в чем-то —
ничего общего. Есть интересные люди. Нашелся там один
парень, все ходил за мной, хотел узнать, как мы тут жи¬
вем, чем дышим. Ну, я как начну ему что-нибудь расска¬
зывать, у него тотчас рефлекс: пропаганда. Ну, я возьми
и про тебя расскажи... И он понял!
—	А чего рассказывал?
—	Да как я встретил тебя, как полюбил...
—	Ну, говори, говори дальше...
—	А я еще такой трюк учинил, когда рассказывал про
тебя. Он мне говорит: «Ты какой-то идеал описываешь.
Лучше покажи мне ее фотографию». А у меня же твоей
265

карточки не было. Я взял да показал ему другую, и он
сразу сообразил, что это не ты!
—	Почему?
—	Да вот так, сообразил. Потому что фотография не
похожа на то, что я о тебе рассказывал.
—	А где она? — спросила Шура.— Она с тобой?
—	Нет,— сказал Юра.— Я ее вернул... И когда я го¬
ворил ему, как у нас люди живут, я вспоминал не только
тебя, но и Аникину тоже. Но о ней, конечно, ему не рас¬
сказывал, потому что это было бы стыдно и страшно.
—	Уж и страшно! — сказала Шура.
—	А что, нет?
—	Нет, не страшно,— сказала она.— Противно, гнус¬
но даже, но не страшно.
—	Почему?
—	Потому что...— Шурочка искала слова, чтобы по¬
точнее выразить свою мысль,— потому что она слабее.
Она от слабости и бесится! И вся жизнь из этого состоит:
слабость бесится, а сила все равно одолеет. Вот я только
ослабела...
—	Тогда на собрании?
—	Нет, тогда я сильная была. А вот сейчас, когда ты
ушел, вдруг вся ослабела... Хотела бежать за тобой.
Но почему-то знала, что ты вернешься, так не уйдешь, и
ждала у окна... И дождалась... Стояла и думала: счастье
мимо прошло, так пусть хоть сейчас... Пусть все будет!
Пускай изуродую всю свою жизнь, переверну, переломаю,
но пусть будет. Хоть не зря страдать!.. А потом думала:
какое же в этом счастье?.. Но, веришь ли, я почему-то
знала, что ты все поймешь...
Она обняла Юру и крепко прижала к сердцу. Стала
целовать его, тихонько касаясь губами его губ.
—	Милый мой... Вот теперь я совсем срослась! Никто
и не угадает, что изрублена была... Ступай, мой хоро¬
ший!..
Утром Юра встретил Сашу Реутова на улице и подо¬
шел, протягивая ему руку. Им владела потребность сооб¬
щить всем о своем счастье.
—	Ну вот, все решено! — сказал он Саше вместо при¬
ветствия.
Реутов смотрел на пего, хмурясь и улыбаясь.
—	Я знаю. Ты был у Шуры, и вы поженитесь...
Ну, желаю счастья!
266

—	Спасибо!
—	Не такое уж я ничтожество,— сказал Реутов,— ка
ким ты вчера хотел меня изобразить...
—	Довольно, слушай! — Юра засмеялся.
И они обнялись.
—	Ну,— высвобождаясь из Юриных объятий, поды
тожил Реутов,— пойдем далее совершенствовать мир...
как это?., на основе собственных несовершенств. Ха-ха!.
Заходи как-нибудь на досуге!
—	Непременно! — кивнул на прощание Алябьев.

У озера
Отец
Часть первая
Этот фильм — не хроника и не протокол, поэтому не
следует искать в характерах и судьбах его героев совпа¬
дений с характерами и судьбами тех, кто живет и
трудится в местах, названных и показанных в фильме.
Скорый поезд идет вдоль Байкала, скрывается в тун¬
неле, выбегает из него. Стучат колеса на стыках, позвя¬
кивает носуда на столиках вагона-ресторана, и дежурная
песня из репродуктора вплетается в общий шум, в нераз¬
борчивый гомон голосов. В вагоне-ресторане душно и
тесно.
Худощавый парень с цепкими жестами и вызывающим
взглядом подошел к столику, за которым сидели две
девушки, и уселся напротив них, спросив запоздало:
«Не возражаете?» Подошедшую официантку он не дослу¬
шал, распорядился: «Откройте пиво!» — и заказал себе
две порции яичницы с колбасой.
Какое-то свое представление об учтивости у парня бы¬
ло. Нахватался он, видимо, и каких-то расхожих стерео¬
типов вежливого общения. Взявшись за бутылку, предло¬
жил девушкам: «Не угодно ли?» — но, когда те пренебре¬
жительно отвернулись, парень посмотрел на них оцени¬
вающе, и от его учтивости следа не осталось.
За соседним столиком средних лет гражданин, по виду
снабженец, в поездках тертый-перетертый, рассказы¬
вал соседу «вагонную» историю о своем приятеле, который
опростоволосился, пытаясь ухаживать за дамой в поезде
дальнего следования. Сосед слушал без особого интереса.
— Я ему сразу сказал, еще в Красноярске,— пустой
номер! А он... Вышел на перрон, смотрю, пошел за ней,
пошел, галстучек поправил. Я стоял с полотенцем у окна,
268

стучу ему, стучу, муж ведь сзади, с мужем она. Ну, ми¬
лый мой...
А парень, потягивая пиво, уже свирепо глядел на де¬
вушек — такого бесцеремонного отношения к себе он вы-
пести не мог.
—	Почему вы не отвечаете? Нет, почему? Скажите!
— Ты сел и сиди,— отмахнулась одна из них,— не
привязывайся!
—	Обратите внимание! — Он зло рассмеялся.— Она
меня презирает, как зека, да?
Девушки попытались не замечать его, но парень за¬
велся неостановимо:
—	Ты меня презираешь... Да? А кто ты сама есть?
Ты хочешь весело жить, да? Я про нее все знаю! Вот из-за
такой же и сел. Срок дали — два года шесть месяцев, а
мог выйти на полную десятку. И все из-за такой...
—	Чего ты мелешь! — не вытерпела другая девуш¬
ка.— Заткнись!
—	Ишь, как взлетела! Та тоже правду не любила слу¬
шать...— Парню не терпелось рассказать свою историю.—
Пошли на танцплощадку, она говорит: «Принеси чего-
нибудь попить». Возвращаюсь с вишневым напитком, еле
достал, а она уже с этим сачком пошла. Нарочно мимо
проходит, задом вертит. Ну, я сказал ей, кто она есть.
Она сама бить не стала, а своего сачка подвигает: мол,
видишь, меня оскорбляют. А того от страху в пот уда¬
рило. Ну, бутылка-то у меня была... На вид сачок этот
жидкий был, но ничего, крепкий оказался. А то бы все
десять...
Одна из девушек посмотрела на парня с ненавистью,
он усмехнулся и обратился к другой:
—	Ишь, как смотрит! Жжет! Та тоже так могла смот¬
реть. И чего я ее пожалел? Женщина!.. А чего вас жалеть,
если вы так можете поступать?
—	Идиот несчастный! — злобно сказала первая де¬
вушка.
—	Нет, милочка, я не несчастный. Я ученый. Я все
видел — и правду видел и кривду видел. А тебя жизнь
еще поучит. Узнаешь, как она прополаскивает таких вот,
крашеных...
Снабженец, рассказывавший о похождениях приятеля,
давно умолк и вместе с соседом слушал громогласные рас¬
суждения парня. Прислушивались и другие пассажиры.
Но парень уже высказался. Поднялся из-за стола и по¬
шел было.
269

—	Дорогой, а платить кто будет? — окликнула его
официантка.
—	Под блюдцем,— указал парень со знанием ресто¬
ранного обхождения.— Глядеть надо!..
Стучали колеса. Пронизанное солнцем редколесье про¬
плывало за окнами.
—	Гордый!..— отозвался чей-то голос об ушедшем.
И продолжал: — А вы говорите, все ценности — миф...
Голос принадлежал человеку интеллигентного, «пи¬
сательского», так сказать, облика. За тем столиком си¬
дели трое: рядом с «писателем» — его жена, напротив них,
любовно поглаживая пальцами графинчик с водкой,— по¬
жилой субъект неопределенного вида.
—	Да-с, по вашей логике выходит, что все ценно¬
сти — миф,— повторил «писатель», снисходительно по¬
глядывая на собеседника.
—	Почему же — все? Не все.
—	Ну, например?
—	Вот, например,— собеседник приподнял графин,—
это не миф.
—	Ах вот как! — засмеялся «писатель».— Ну да, в
этом есть нечто материальное. Пока не выпьешь. Но по¬
том все уходит паром, так что это как раз миф.
—	Не могу согласиться,— субъект налил себе стопку,
выпил.— Чистейшая реальность! И способствует освобож¬
дению духа, заметьте.
—	Вы его не агитируйте, он в этом прекрасно разби¬
рается,— вставила женщина.— Это он теперь пьет ми¬
неральную.
—	А, тогда все понятно! Вы просто завидуете... Пре-
зрейте! — Субъект приглашающе кивнул на графин¬
чик.
—	Не могу. Себе дороже.
Собеседник «писателя» налил себе еще стопку, любезно
поклонился женщине:
—	Ваше здоровье!.. Да, это не миф, это прекрасно!
—	Ну а любовь? — поинтересовалась женщина, рас¬
ширяя возможный круг ценностей бытия.
—	Любовь,— назидательно сказал субъект,— даже не
миф, а некое курьезное заблуждение подростков. Влече¬
ние — реальность, и, пожалуй, из наисильнейших.
—	А жизнь? — щурилась женщина, пряча улыбку.
—	Миф! — авторитетно изрек субъект.— Изначальный
миф, полная бессмыслица.
—	Так зачем же тянуть, коль бессмыслица? — начал
270

сердиться «писатель».— Кончить разом, да и все тут! Вот
хоть под колеса, куда как просто.
—	Нельзя! Инерция держит,— субъект нацедил в
хтопку остатки водки.— Инерция привычных ощущений...
Желаю здравствовать! — И, выпив, субъект ушел, пока-
?иваясь в проходе среди столиков.
—	Как ты думаешь, кто он? — спросила женщина.
—	А ты что, не узнала?
—	Нет.
—	Это же Демокрит!
Шутка супруга, видимо, не достигла женщины. Она
посмотрела в окно — там опять был виден Байкал.
Снабженец за соседним столом покончил с обедом и,
вдохновленный видом великого озера, запел:
—	«Эй, баргузин, пошевеливай ва-а-ал!
Молодцу плыть недалечко-о-о-о!»
—	Ты знаешь, что такое баргузин? — спросил ужены
«писатель».
—	Точно, пожалуй, не знаю... Ну, наверное, такой
здоровый, вроде этого,— она кивнула на снабженца,—
вертит вал на перевозе. Нет?
—	Нет,— сказал «писатель».— Вал — это волна, а бар¬
гузин — ветер. С Баргузинского залива на Байкале...—
Он глянул в окно.— Смотри, какая тоненькая девушка...
Несет книги...
За окном по лесной дороге шла девушка. Что-то несла.
—	Почему ты решил, что книги?
—	Видно... Посылка почтой.
—	Подумайте, какая точность! — «Писательская» под¬
робность привычно раздражила женщину.— Да и не де¬
вушка, девчонка какая-то!
—	Ну почему? Девушка.
—	Хорошо, пусть девушка. Пошли!..
И тут поезд с грохотом вошел в туннель.
А девушка, шагающая по лесной дороге с книгами,
шла так близко, что мы можем разглядеть ее. Это Лена
Бармина. Вот она перебралась через железнодорожное
полотно и спустилась по тропе к берегу Байкала.
Середина июня. На озере штиль, а над прибрежной
поляной звенели шмели. В тишине своей природа вдвойне
прекрасна после вагонного гула. Лена шла, ступая легко
и бесшумно.
271

Из-за кустов показался тонкий, лохматый парень,
с еле заметным пушком над верхней губой. В руках он дер¬
жал топорик. Парень этот двинулся по тропе рядом с
Леной, помахивая топориком, сшибая головки ивап-чая.
Так шли они молча некоторое время, исподволь разгля¬
дывая друг друга.
—	Боишься меня? — спросил парень.
—	С чего бы? — отвечала Лена.
—	А вот...— Он махнул топориком.
—	Нет, не боюсь.
—	А все-таки?
—	Нет,— упрямо повторила Лена.— Что с меня
взять?
—	А что там у тебя?
—	Книги. Тебе это ни к чему.
—	С девушки,— дерзко сказал он,— всегда можно
что-нибудь взять.
—	Это что же? Честь?
Парень лениво усмехнулся.
—	Честь надо иметь свою, а чужую взять невоз¬
можно.— Лена произнесла эту книжную сентенцию впол¬
не естественно, она, быть может, всегда выражала свои
мысли подобными словами.
Юноша посмотрел на нее с любопытством.
—	Ого, какие ты притчи загибаешь! Очень назида¬
тельно. Ты кто?
—	Какая разница? Человек...
Прошли еще немного, перелезли через бурелом. От¬
крылась полянка, на ней дымил костерок, бродили отсы¬
ревшие девицы в спортивных штанах. На бревне пристро¬
ился паренек, свесил чуб над гитарой, перебирая струны
и напевая что-то себе под нос. Другой неподалеку чистил
картошку.
Лена остановилась, коротко рассмеялась.
—	Ах вот в чем дело! Романтики пожаловали!
«Романтики», не любопытствуя, повернулись к ней.
Лена держалась хозяйкой, она командовала:
—	Это вы все за собой уберите! Чтобы и следа не
осталось. И костер не забудьте залить.
—	Ладно,— сказал гитарист.— Шагай, шагай, шевели
ногами!
—	Скажите, какая важная! — сказал другой.— Много
вас тут, начальников. Сама не насори по дороге! Тут,
говорят, медведи встречаются.
272

—	Ну, хватит! — юноша с топориком произнес это не¬
громко, но властно. И ребята примолкли.
Сам он сделал два шага за Леной, но, видно, переду¬
мал и остановился. Она удалялась, ступая все так же легко
и неслышно.
—	В самом деле, ты кто, а? — окликнул он, но она
не обернулась.
—	Все равно я тебя найду, вот увидишь! — Он ска¬
зал это негромко. И воткнул топорик в бревно.
А она так и не взглянула на него, не удостоила.
На самом берегу озера находилась биологическая
станция. Это несколько домиков, самый старый из них
с мезонином, сложен из могучих лиственничных бревен;
здесь живет семья Барминых, два человека — отец и дочь.
В большой комнате, где по стенам — книги на пол¬
ках, Лена развернула посылку, взяла одну из новых
книг, полистала, поставила на полку. И повернулась
прямо к нам.
Мы видим ее светлые, внимательные глаза. Она го¬
ворит:
—	Меня зовут Лена Бармина, я родилась в Сибири,
мне семнадцать лет. Сейчас кончаю школу. Мой отец
Александр Александрович Бармин — ученый-биолог.
Он заведует этой станцией. А мама умерла, когда мне
еще четырех лет не было, я ее не помню совсем. Вот ее
портрет.— Лена показывает портрет матери на стене.—
В этом доме я родилась, прожила с отцом всю свою жизнь.
Но Сибирь я знаю хорошо, потому что отец всегда берет
меня с собой в поездки. Теперь он, правда, ездит реже,
да и я выросла. А то зимой мы всегда ездили на Ольхон,
на Баргузин, в этом году были еще в Братске, в Усть-
Куте. На обратном пути в Ангарск заезжали. Но вот на
западе дальше Тюмени я ни разу не была...
Она подошла к книжным полкам.
—	Сейчас я вам кое-что покажу. Все эти книги — о
Сибири. Их собрали отец, дед и прадед. Мой прадед был
политическим и после каторги поселился здесь, на Бай¬
кале. И с тех пор мы всегда жили здесь.
Лена берет с полки старую книгу и листает ее.
—	А вот по этой книжке я училась читать. Это «Очерк
истории Сибири». Эту книгу я начала читать еще до того,
как пошла в школу.
Она перевертывает страницу. Карта Байкала.
273

—	Вот Байкал,— говорит Лена.— Вот здесь мы жи¬
вем,— она показывает обведенную кружком точку на бе¬
регу.— Тут все про Сибирь до 1909 года.— Она листает
книгу.— Племена, завоеватели, открыватели земель, уче¬
ные и, конечно, губернаторы и священники.
Лена листает книгу. На картинках: «Типы инород¬
цев, населяющих Сибирские земли».
—	Отец говорил, что, если бы книга была издана поз¬
же, в ней обязательно были бы портреты деда и прадеда.
Но она издана до революции. И тут нет даже Ленина...
Но книга все-таки хорошая — здесь собраны богатейшие
сведения, и, видите, она хорошо иллюстрирована. А самое
интересное тут — надпись, вот она, это дед в качестве
эпиграфа сам написал: «Во глубине сибирских руд хра¬
ните гордое терпенье...»
Лена ставит книгу на место.
—	Я не могу спокойно читать эти строки, почему-то
всегда горло перехватывает,— говорит она.
Лена опять смотрит прямо на нас:
—	Здесь есть и семейные альбомы, вот, это отец сам
снимал. Смотрите — это остров Ольх он...
Теперь мы видим на экране фотографию — остров
Ольх он зимой, другой снимок — Лена, отец и еще двое
людей на льду Байкала.
Лена говорит:
—	Это ворота в Малое море. Это мы с отцом на Шаман-
Камне. Ольхой — удивительный остров. И весь этот
лед — на глаз красота, но вот ходить здесь — истинное
мучение, ну просто ноги обломаешь, лед ведь ост¬
рый...
Одновременно с рассказом Лены на экране меняются
картины жизни этой маленькой семьи. Вот отец и дочь —
на середине Малого моря. Глаза слепит отполированный
ветрами лед. Под крошечным брезентом — укрытием над
прорубью трудятся рыбаки.
—	Это очень тяжелый труд,— говорит Лена.— Осо¬
бенно если мороз и если подует сарма. Отец говорит, что
поглядишь на эту работу, и есть не захочешь... Рыбаки
всегда навешивают на передок машины двух омулей для
расколотки... А вы знаете, что такое расколотка? Это мо¬
роженый омуль, расколоченный обухом на пороге. По¬
чему-то именно обухом и на пороге! А потом немножко
посолить — и на стол...
Все новые и новые кадры появляются на экране —
подледный лов омуля, Бармин и Лена у рыбаков, улицы
274

поселка Хужир, что на Ольхоне, беседы Бармина с мест¬
ными жителями, лекция Бармина в Хужирской школе,
Лена среди школьников...
—	Теперь на Байкале везде электричество,— мы слы¬
шим закадровый голос Лены.— А раньше я любила, ког¬
да у керосиновой лампы, под рюмочку и расколотку за¬
ходили разговоры. О чем только не говорили! И всегда
отец — в центре, потому что он знает очень много.
По-моему, он знает все. Его за то и любят, что его обо
всем можно спросить и он ответит. В поездке он всегда
выступает с лекциями в школе или в клубе, а я сижу в
зале и слушаю, как о нем отзываются. Отец ведь прекрас¬
ный человек! И мне приходилось слышать не раз, когда
о нем так и говорили: «Прекрасный человек»...
Лена стоит у полок с книгами, смотрит на нас, рас¬
сказывает:
—	Он никогда не повысит голос, как бы ни волновал¬
ся. Только один раз он сорвался, это было года два
назад.
Я стояла в малиннике, а Коля Ткаченко, чудак не¬
возможный — да он и сейчас такой,— подошел и тоже
стал есть малину. Потом ни с того ни с сего говорит: «Ле¬
на, хотите я вам погадаю по руке?» Я протянула руку,
а рука вся в малине. Коля вдруг наклонился и поцело¬
вал в ладонь. А отец видел в окно. Я поняла, что видел,
когда он нарочно громко захлопнул окно...
Мы видим на экране эту сцену, видим другую: Бар¬
мин и его ученик Коля Ткаченко работают в лаборатории
биостанции...
На следующий день вхожу в лабораторию, а отец,
ударяя тетрадью по столу, кричит на Колю: «Если вы
будете так работать, уважаемый, из вас никогда ничего
не получится!» Можете себе представить? Это Коле, лю¬
бимому ученику, на «вы» и «уважаемый». А когда я вошла,
обернулся через плечо и: «Что тебе?» Я пробкой вылетела.
Проплакала до утра, слышала, как отец все ходит и хо¬
дит за стеной. А на другой день он в саду ириглашал Колю
к обеду таким потерянным голосом, что я опять заре¬
вела. Коля в тот раз так и не стал обедать, но ко мне он
как-то подошел и говорит...
Тут она умолкла на полуслове, задумалась, будто за¬
ново увидев эту историю — на наш взгляд, скорее потеш¬
ную, чем драматическую.
—	Ну, ладно,— вдруг встрепенулась она,— это как-
нибудь потом. Я же об отце рассказываю...
275

Лена перевернула еще один лист в семейном альбоме,
улыбнулась, сказала:
—	А вот дядя Митя, папин брат, вот их дом в Иркут¬
ске, здесь его лучше видно, посмотрите, смеется... он всег¬
да смеется, я его очень люблю за это... А здесь Лина, уж
и не знаю, кем она мне приходится, может, двоюродная
сестра, ну, в общем, это его невестка, такая боевая... Она
вообще-то славная, но вот года два назад, я тогда еще
совсем маленькая была, у нас с ней получился конфликт...
Справляли юбилей дяди Мити, дня три пировали, народу
было человек сто, все что-то кричали, кричали... Вы не
представляете!..
Мы успели увидеть и дядю Митю и Лину, и вдруг, по¬
грузившись в воспоминания Лены, перестали слышать из-
за кадра ее голос — оказались в шумном доме, среди мно¬
жества гостей. Это было традиционное русское застолье,
в иных городах уже нечастое. Здесь не было ставших
стандартными атрибутов, вроде магнитофона или стерео¬
радиолы с модными «записями», здесь не позабыли еще
обычая спеть хором для истинного веселья. Что пели?
«Ты уж стар, ты уж сед, ей с тобой не житье», а потом —
«Я встретил вас, и все былое в отжившем сердце ожи¬
ло...».
И кто-то взял гитару и заиграл «цыганочку» с такими
переборами, что за столом не усидишь. И не старались
усидеть — в пляс пошли и гости и хозяева. Лена Барми¬
на, еще и впрямь маленькая, осталась за столом, весело
смотрела, хлопая в ладоши, как лихо отплясывали и
юбиляр дядя Митя, и Лина, и вовлеченный Линой в об¬
щий круг Александр Александрович Бармин.
Впрочем, как раз отцом Лена не была довольна, ей
показалось, что он захмелел, и она с материнской ревни¬
вой заботливостью под предлогом позднего часа заста¬
вила его одеться и увела. Вот именно тут и случилось ма¬
лозаметное происшествие, которое Лена почему-то воз¬
вела в ранг конфликта с невесткой дяди Мити.
Бармины, отец и дочь, уже удалялись по широкому
проулку. Но в этот момент сзади них послышалось:
—	Александр Александрович, погодите! Куда это вы
сбегаете!
Это Лина выскочила из дому в незастегнутой шубке,
в наброшенном платке. Она побежала за ними. И Бармин
обернулся и как-то уж очень охотно двинулся к Лине.
Дочери поведение отца явно не понравилось она попы¬
талась его удержать.
276

—	Ну, так же неудобно,— примирительно говорил
Бармин. — Надо же попрощаться...
—	Сто раз прощались, сколько можно,— тянула его
за руку Лена.
А Лина звала:
—	Ну, куда вы пошли-то? Все еще за столом сидят...
—	Вы-то зачем прибежали? Простудитесь,— говорил
Бармин.— Ступайте домой! — Он улыбался Лине, и ухо¬
дить ему не хотелось.
—	Все! — решительно заявила Лена и взяла отца под
руку.— Пошли-пошли!
—	Ох, Ленка! — крикнула вслед Лина.— Ну и вред¬
ная ты!.. Приезжайте!..
Бармин оглядывался.
—	Всего хорошего!.. Счастливо!..
Лена поправила отцу выбившийся шарф, повела, по¬
тянула его вперед. По походке Бармина было видно, что
он и в самом деле малость захмелел.
И снова перевернут лист в семейном альбоме. На но¬
вой фотографии, во весь экран,— плотина Братской ГЭС,
заметны фигурки Бармина и Лены.
— Это Братск,— говорит Лена.— Мы ездили в прош¬
лом году в гости к Константину Андреевичу Князеву. Они
с отцом дружат уж не знаю с каких пор. Я и раньше там
бывала, но только в начале стройки. Тогда мы еще застря¬
ли километров за сто от Братска — дорога-то была не та,
что сейчас. Да так сели, что ни туда и ни сюда — по самое
брюхо. И только на рассвете попутная машина вытащила:
строители ехали, молодежь, ну и выволокли нас, грешных.
Один парень, тощий такой, больше всех суетился и все
кричал: «Чащи, чащи под колеса!» — а подкладывал по
веточке. Умора!
А в этом году мы полетели в Братск самолетом. Я лете¬
ла в первый раз, но было не очень интересно. Потому что
видишь одни облака.
Ночевали у Князевых. Утром, когда подъезжали к
плотине, отец расчувствовался, глаза заблестели, отвер¬
нулся. А потом сказал Князеву: «Только ради этого сто¬
ило прожить жизнь».
Я тогда очень удивилась, потому что он ведь совсем
не сентиментальный человек...
На экране — впечатляющие сооружения Братской ГЭС.
Могучее тело плотины, виден стоящий вдалеке Бармин.
277

Он машет Лене, зовет ее, и она, озираясь вокруг, идет к
нему гю эстакаде. Из-за кадра слышен ее голос:
—	Вот мы с отцом у станции. Он хотел, чтобы я пос¬
мотрела именно оттуда. А от меня-то было еще красивее!..
Когда смотришь на всю эту махину, ну невозможно из¬
бавиться от мысли, что люди все это сделали своими мяг¬
кими пальцами. Перекрыли Ангару... А Иван Иванович
Наймушин еще рассказывал отцу, когда первый раз при¬
ехал сюда на Падун, один из здешних подошел и спраши¬
вает: «А это вы чего же, однако, затеяли?» — «Так вот,
хотим Ангару перекрыть». — «А ничего, однако, не полу¬
чится». И пошел...
Мы видим машину, подъехавшую к барельефу, которым
украшена плотина Братской ГЭС. Из машины выходят
Лена, Бармин, Князев, рассматривают барельеф, на нем
изображено освоение Сибири. Высечена надпись: «Из иск¬
ры возгорится пламя». Лена говорит:
—	Мне очень понравилось, что про декабристов не за¬
были. А еще я видела мозаику в вестибюле станции во всю
стену, это огромный портрет Ленина, сложенный из сибир¬
ских и уральских яшм, он смотрит на Ангару...
Вместе с героями мы тоже побывали в вестибюле стан¬
ции, потом — в кабинете Князева, где хозяин угостил гос¬
тей шампанским.
—	Князев,— рассказывает Лена,— подарил мне зна¬
чок с изображением станции. И так было хорошо на душе,
такое прекрасное настроение, что и уезжать-то не хоте¬
лось... Такая кругом красота!.. А когда ехали обратно,
навстречу нам попались какие-то парни, ну парни как пар¬
ни, шли по обеим сторонам дороги, перекликались. А как
поравнялись с машиной, один ни с того ни с сего выру¬
гался по матери. Никогда не забуду отцовское лицо, его
как будто всего перевернуло! А Князев остановил машину,
парией побежал догонять. Не догнал, только рукой мах¬
нул...
Прошли, отодвинулись на экране и в памяти Лены фо¬
тоснимки и кадры, сопровождавшие ее рассказ. Появи¬
лась странная фотография, запечатлевшая печальные сле¬
ды лесного пожара — опаленные пространства, обуглен¬
ные стволы вековых деревьев.
—	А это я сама снимала,— говорит нам Лена.— Отец
как-то увидел и спрашивает: «Зачем ты сняла эту мерт¬
вечину?» Я говорю: «Красиво!» А он говорит: «Мертвечина
не может быть красивой». А потом, правда, добавил: «Впро¬
чем, как знаешь...»
278

И будто снова память вернула Лену в Братск. Открыл¬
ся затопленный лес — часть огромного водохранилища.
Меж деревьев — странное зрелище! — рыбаки на лодках,
они с уловом, показывают друг другу рыбу, похваляются.
Тут же Лена, Князев, тут и Бармин, возмущенный уви¬
денным.
—	А вот из-за этого леса,— слышится голос Лены,—
они с Князевым поссорились. Это было на рыбалке, на
Братском море. Отец тогда кричал: «Как можно было пойти
на это!» А Князев говорит: «Послушать тебя — мы бы
до сих пор ни одной бы гидростанции не открыли». Ну,
потом они, конечно, помирились...
Лена еще заканчивала последнюю фразу, а кинокамера
уже перенесла нас в другие края, в современный сибир¬
ский город, в просторный холл блистающего новизной и
великолепием отделки Дворца культуры, в застекленный
зимний сад этого дворца, в южную красоту удивительного
сада, тонкой стеклянной преградой отделенного от сибир¬
ских сугробов и морозов. Лена и Бармин с удовольствием
оглядывают все это великолепие. «Оказывается, при же¬
лании все можно сделать»,— говорит Бармин. Директор
Дворца культуры с гордостью отзывается: «Конечно, мож¬
но!»
И на всю эту сцену, как и на предыдущие, накладывает¬
ся закадровый голос Лены:
—	А на обратном пути мы заезжали в Ангарск. Там
клуб открывали, отца пригласили на открытие. Вы знаете,
такого красивого здания я никогда в жизни не видела!
Все залито светом, всюду растения вьющиеся. Они там
установили шефские отношения с Сочи, и им шлют всякие
саженцы, пальмы без конца. Директор сказал папе: «Вот
таким образом мы решили бороться с зимой». И отец даже
обнял его за эти слова...
В группе приглашенных Лена и Бармин поднимаются
по широкой лестнице в фойе Дворца культуры. Из приот¬
воренной двери зрительного зала слышится музыка т з
«Мадемуазель Нитуш»: «Скажи, скажи, какое слово зна¬
комо всем и вечно ново?..» — выводит настоятельница «Не¬
бесных ласточек». И вот мы в зрительном зале.
—	Потом там был концерт...— говорит Лена.— Это
студенты-химики оперетку показывали. Чего им вздума¬
лось оперетки ставить? А вообще-то у них здорово полу¬
чалось...
И будто вместе с Леной Барминой, вместе с публикой,
впервые заполнившей зрительный зал нового Дворца куль¬
279

туры, мы смотрим и слушаем дуэт Денизы и Учителя пз «Ма¬
демуазель Нитуш» — студенты поют и танцуют не хуже
профессиональных артистов. Впрочем, не это обстоятель¬
ство вызывает особенный интерес Лены. Так что же? А вот
что: едва кинокамера приближается к будущим химикам,
едва в экранном укрупнении является перед нами лицо
исполнителя роли Флоридора, Лена узнает парня-ту-
риста, который встретился ей тогда в лесу.
—	Ну да, конечно, это он! — тихонько говорит Лена
и словно напоминает себе и нам: — Еще эта миленькая
шуточка с топориком... Лицо как у ангела... Ну попробуй¬
те, поймите такого!..
Теперь на сцене химичка танцует индийский танец.
—	А это Наташа,— говорит Лена, глядя на танцую¬
щую девушку в неком подобии индийского костюма.—
Вы знаете, она меня просто поразила. Отец тогда тоже
очень удивился, потому что он был в Индии и говорит,
что ну ничего подобного он там не видел, представляете?
Ей всего восемнадцать лет — и уже чего человек достиг.
И она не только танцует, она учится и преподает еще...
—	А потом повели нас в бар,— рассказывает Лена.—
Там, вообще-то, два бара, поменьше и побольше. Ну,
большой, конечно, «Баргузин» называется. У нас что
получше откроется — обязательно «Баргузин». Усадили
нас у стойки на высокие табуреты пить коктейль, но отец
сказал, что сидеть так высоко ему трудно, что в его годы
уже пора ногами до пола доставать. Ну, тогда все решили
перейти за столики, объединиться со всей компанией...
А там, оказывается, кто-то знал, что был день рождения
отца,— все встали, выпили за его здоровье. Ой, отец тог¬
да ужасно смутился! Потому что он свой день рождения ни¬
когда не празднует. Он говорит, что наступает пора, ког¬
да об этом лучше не вспоминать. Но это он так, для красно^
го словца. Вот вы бы его на лыжах видели!..
И мы увидели, как по зимнему лесу, по просеке, ведущей
к обрыву над заснеженной рекой, мчатся на лыжах Лена
и Бармин. Увидели красавца оленя, бегущего краем тай¬
ги. И услышали треск выстрела — какой-то малый из-за
деревьев стрелял по оленю. Бармин и Лена останови¬
лись.
—	Так вон же подранок бежит! — крикнула Лена.
Олень бежал, припадая на ногу, Лена взглядом про¬
вожала его. Вот подранок скрылся за деревьями. И тогда
Бармин пристально всмотрелся туда, откуда раздался вы¬
стрел,— он заметил того малого.
280

—	Ну-ка! — резко выкрикнул Бармин, и помчались
отец и дочь догонять браконьера.
Малый, закинув ружье за спину, изо всех сил бежал
по снежной целине в глубь леса. Плохой стрелок был бе¬
гуном хорошим. Но еще долго держались за ним пресле¬
дователи.
—	Это у нас был такой случай,— говорит Лена,— в
Голоустной. Там же заповедник! А этот вздумал в оленей
стрелять. Хорошее дело!..
Отстала погоня. И вот уже остановился запыхавший¬
ся Бармин, крикнул убежавшей вперед дочери:
—	Стой, Лена! Довольно!..
Она бы бежала еще, но споткнулась, упала. Подняв¬
шись, погрозила кулаком вслед браконьеру: «Во!» Разго¬
ряченная, нагнулась, зачерпнула голой рукой горсть сне¬
га, стала есть.
—	Это что за новости! — прикрикнул на нее отец.—
Брось сейчас же!..
Замер окрик отца, а может, еще слышался Лене, ко¬
торая по-прежнему стояла у книжных полок с раскрытым
альбомом семейных фотографий в руках.
—	Потом я этого парня еще в Усть-Куте встретила.
Что его туда занесло?..
Перед нами — порт в Усть-Куте, размах работ и ско¬
пище людей. И около ларька примостился тот самый ма¬
лый, без ружья, зато с гитарой. Поглядывая на хозяйку
ларька, он небрежно перебирает струны и негромко и
победительно поет: «А на ночных кустах ветки трогая,;
а выхожу один на дорогу я — темнота кругом несусвет¬
ная, задремала ночь беспредметная...» Он замечает и уз¬
нает Лену, вызывающим тоном говорит ей все с той же
победительной небрежностью: «Иу что, догнала, интелли¬
генция?»
Лена, не отвечая, смотрит на малого пристально, сер¬
дито и вопрошающе. Потом идет к отцу.
—	Видали деятеля? — говорит Лена.— А ведь ему
хоть бы что, совершенно доволен собой... Хорошо, что отец
его не заметил, он бы этого дела так не оставил... А вооб¬
ще у нас в Сибири сейчас таких парней много, все им дома
не сидится, тянет их куда-то, все больше на Север, на Се¬
вер... Север нынче в моде... Может, за деньгами гоняют¬
ся?.. А может, так просто — охота к перемене
мест?..
И снова мы увидели Лену, стоящую у библиотечных
полок1 увидели и входившего в комнату отца ее — Алек¬
281

сандра Александровича Бармина. Лена воскликнула по-
детски: «Папа пришел!» Она пошла навстречу отцу. Они
обнялись.
—	Давно пришла? — спросил Бармин.
—	Нет, только что. Я за книжками ходила. Вот атлас
тебе прислали.
—	Ну-ка! Атлас — это хорошо, хорошо.., А это что,
Руссо? Что-то не помню, чтоб выписывал.
—	А это я выписала.
—	Ишь ты, «Исповедь»! — сказал отец, листая книгу.—
Ну что ж, книжка откровенная, и мысли есть глубокие,
только предвзятые, предвзятые...
Лена всплеснула руками.
—	И это ты говоришь?! Да тут каждая мысль — твоя!
—	Откуда ты знаешь? Ты же еще не читала.
—	То есть как — не читала? Еще в восьмом классе
читала.
—	В восьмом? — удивился Бармин.
—	Да. А эту выписала, чтобы своя была.
Отец привычно погладил Лену по голове.
—	Интересно... Почему не в пятом?
—	Что-что? — не поняла Лена.
Он промолчал.
Теперь мы — в школе, на уроке. Видим Лену за пар¬
той среди соучеников.
Учительница раскрывает классный журнал.
—	Ну, дорогие мои,— говорит она,— чувствуете ли
вы, что это ваш последний урок?
—	Чувствуем!.. Как не чувствовать!..
—	Рады, поди-ка?
—	Еще бы! — выкрикнул юноша с последней парты.
—	Пока особых огорчений не предвидится! — поддер¬
жал его сосед.
—	Вот разве что «пока»,— отозвалась учительни¬
ца.— Еще вспомните школу не раз!..— Она отодвинула
журнал и посмотрела на своих учеников.— Ну что ж,
давайте помечтаем на прощание...
—	Давайте помечтаем! — тонким голоском пискнул
высокий парень, из тех, кому лишь бы покуролесить.
—	Не можешь не спаясничать,— покачала головой
учительница.— Рос, рос, да так и не вырос.
—	Почему же? Метр семьдесят восемь!
—	И как не надоело?! — сказала Лена Бармина.
282

—	Вот именно! — поддержала ее учительница и об¬
ратилась к сидящему перед нею ученику: — Алфимов!
Что ты задумал? На чем порешил, а?
—	Хочу попробовать в летчики,— отозвался Алфимов,
как о деле давно решенном.
—	А я — в переплетчики! — не унимался долговя¬
зый.
—	Переплетчиком тебе ни к чему,— сказала учитель¬
ница.— Тебе хорошо бы в цирк.
—	Нет, в цирк я не пойду — опасно! — поднялся во
весь рост парень.— Упасть можно. Головку ушибить!
—	Упасть можно и не в цирке,— чуть раздраженно
заметила учительница.— Садись!.. Бармина!.. А ты о чем
мечтаешь, Лена?
Лена встала, постояла молча, потом сказала:
—	Хочу, чтобы все люди научились говорить то, что
думают.
—	Господи, слова в простоте не скажет! Я же не о лю¬
дях спрашиваю, а о тебе. Ты-то сама чего хочешь?
—	Вот я сама и хочу, чтобы все люди научились гово¬
рить правду,— упрямо ответила Лена.
—	Вот и покажи пример!—не отступала учительница.—
Не залетай под небеса, а попросту, по-человечески скажи:
что сама-то хочешь делать?
Лена покраснела до слез и проговорила так же упрямо:
—	Хочу остаться здесь, на Байкале, с отцом.
—	Ну, вот это уже ясно,— заявила учительница.—
Что ж, скромно и удобно...
—	Почему вы так говорите? — возразила Лена.— Вы
меня совсем не поняли.
—	Да где уж нам понять в темноте нашей и серости!..
Садись, Лена, садись...
Лена идет по школьному двору и размышляет:
— Почему люди так плохо понимают друг лруга?
Надо об этом подумать как следует... Но сейчас некогда,
потому что приехала Катя. Катя Олзоева! До четвертого
класса она была моей лучшей подругой, а сейчас мы от¬
выкли друг от друга, и, кто его знает, как еще встретимся...
Она теперь балерина. Кончила школу Большого театра
и будет танцевать у себя в Улан-Удэ. Она бурятка. Вон
она стоит с ребятами!..
Лена побежала. Катя тоже побежала ей навстречу,
и они обнялись.
283

—	Ленка Бармина!.. Ты моя хорошая!..— смеясь, вос¬
клицала Катя.— Ой, какая ты тоненькая!.. Совсем взрос¬
лая стала...
—	Пошли ко мне,— пригласила Лена.
—	Пошли!
Подруги идут лесом, уже знакомой нам тропой.
—	А я думала, узнает она меня или нет...— говорила
Лена.
—	Ну, еще чего!
Катя двигалась легко, но как-то странно, вроде бы
по лесу никто так и не ходит.
—	Послушай,— заметила Лена,— у тебя походка ка¬
кая-то удивительная стала.
—	Балетная,— пояснила Катя.
—	Ишь ты!
—	А что? Мы все так ходим,— сказала важно Катя.
—	А помнишь, как мальчишки нас терзали? — спро¬
сила Лена.
—	Верно, мучили,— отозвалась Катя из своей новой
жизни,— а теперь наша пора их помучить. У тебя есть
кто-нибудь?
Лена покачала головой.
—	Как это тебе удалось? — удивилась Катя.— Ну,
если не в школе, так, может, еще где? На станции?
Лена покачала головой.
—	Хитришь? Ну что ты скрываешь? Все равно я
узнаю!
—	А у тебя? — спросила Лена.
—	Есть! — быстро и решительно ответила Катя.— Та¬
кая любовь — смерть! Сердце разорвано пополам!
Подруги остановились. Лена даже прижала руки к
груди.
—	Почему?
—	Ну сробрази: он — там, а я — тут.— Катя села на
пенек и пригорюнилась.— Ты бы видела его в танце. Ге¬
ний! Два последних года был моим партнером. И какой-то
вовсе не балетный — сила в каждом движении. Мысль и
сила! Танцевали на выпускном па-де-де из «Лебединого».
А я ничего не вижу, ничего не слышу, только стучит в
голове: «В последний раз. В последний раз...» И вот я —
тут, а он — там... Помучаем!.. Нет уж, видно, это нам
мучиться до конца дней!
Лена молчала, переполненная чувствами. Глаза ее
даже увлажнились. И вдруг сказала с неожиданной си¬
лой:
284

—	Если такая любовь, так почему же он не с тобой?
Катя встрепенулась.
—	Шутишь! Это же Москва, Большой театр!
—	Если такая любовь,— рассудила Лена,— все можно
поломать.
Катя рассмеялась сквозь слезы, взяла Лену за руку.
—	Ты-то откуда знаешь? — вздохнула.— Нет, не все...
Да его и театр не отпустит — он гений, понимаешь? Ге¬
ний! Никогда больше не будет такого. И вот он — там,
а я — тут...
Катя встала, отряхнула юбку и пошла по тропе сво¬
ей балетной походкой.
Вышли на поляну, где вчера жгли костер «романтики».
Все было прибрано, никаких следов, только черная про¬
плешина от костра, залитого водой.
—	Хочешь я тебе станцую? — предложила Катя и,
не ожидая ответа, скинула туфли, встала на пуанты.—
Смотри!
И, подпевая, сделала прыжок.
Лена следила за движениями Кати с тем уважением,
которое вызывает искусство у отзывчивых натур. Сделав
последний пируэт, Катя остановилась, закинув голову.
—	Ну, хлопай,— сказала она.— Да куда ты смотришь?
Лена смотрела поверх ее головы. На сосне была при¬
бита доска от ящика, на ней — надпись углем:
«Все равно я тебя найду!»
Лена в своей комнате читала, пристроившись на ди¬
ванчике. Окна были открыты, теплый ветер раздувал
занавески.
Во дворе послышались голоса. Лена выглянула. От
машины к дому шли двое. Навстречу из лаборатории вы¬
шел отец, ветер ерошил его легкие седые волосы. Он шел
сутулясь.
И вдруг Лена увидела, что отец стар. Сердце ее сжалось.
— Папа совсем белый стал,— сказала она.— Папа,
никогда и никого я не буду любить больше тебя. Никогда
и никого!
Она произнесла это решительно, словно спорила с кем-
то. И хотя к их дому подходили совершенно незнакомые
ей люди, Лена не заинтересовалась ни их разговором,
ни тем, кто они такие. Она задумалась, она как будто
прислушивалась к смутному шуму своих мыслей. А для
нас этот шум прояснялся в сбивчивых ее словах:
285

—	Откуда, откуда, откуда?.. Откуда эта тоска? Ну,
сказал два слова. Написал эту глупость. Ну и что же?..
Изумляясь себе и пугаясь себя, она прижимала руки к
груди.
Дверь в столовую была приоткрыта. Доносились ша¬
ги и голоса, там приезжие рассаживались вокруг стола.
Надо было выйти, поздороваться, быть хозяйкой. Но Лена
не двигалась, все так же сжимала руки, затаив дыхание.
—	Откуда, откуда, откуда?.. Надо идти, все равно
отец сейчас позовет...— Но все не двигалась.
—	Лена, ты дома?
Лена выпрямилась, глубоко вздохнула.
—	Дома.
—	Иди сюда, познакомься!
В столовой кроме отца были те двое и Коля Ткаченко.
Невысокий, но крепкий, складный человек, на вид лет
сорока, проходя вдоль книжных полок, вглядывался в
корешки, уважительно кивая головой. Когда Лена во¬
шла, он повернулся к ней, подошел здороваться. Отец глу¬
ховатым голосом сказал:
—	Вот познакомьтесь. Дочка. Лена.
Протягивая широкую жесткую ладонь, гость предста¬
вился:
—	Черных Василий Васильевич.
Отец обернулся к другому приехавшему:
—	А это товарищ Иванов. Простите, имени-отчества
не расслышал.
—	Иван Сергеевич. Иван Сергеевич Иванов — комби¬
нация нехитрая, да-да, да! — И он рассмеялся, пожимая
Лене руку и оглядывая ее опытным взглядом.
Все смолкли. Лена поняла, что отца не радуют гости.
Он сидел, сутулясь, глядя в угол, и не спешил начать
разговор. Коля пристально смотрел на учителя из своего
угла, и губы у него кривились.
Черных, кашлянув, сказал:
—	Библиотека у вас знатная. За одну жизнь такую,
пожалуй, и не собрать.
—	Да,— встрепенулся Бармин,— тут есть старые кни¬
ги. Еще от деда моего остались. Потом — отец, а теперь
вот дочка собирает,— и он привлек Лену к себе.
—	Стало быть, целая традиция,— сказал Черных.
—	Да, если угодно. Ну и затем — в силу необходи¬
мости. Телевизоров не было в те времена и ума набирались
из книг.
—	И неплохо получалось! — рассмеялся Черных.
286

—	Ay вас фамилия сибирская,— сказал Бармин.
—	Да. Родился в Забайкалье, учился в Ленинграде,
а строить пришлось больше в Карелии... И все под руко¬
водством — вот, Ивана Сергеевича.
—	А теперь, значит, добрались и до родных мест?
—	Вот именно — добрались и до здешних медвежьих
углов! — рассмеялся Иванов. Он не без удальства повел
широкими плечами и откинулся на стуле.— Заведем вам
тут цивилизацию по первому разряду... А вы, Александр
Александрович, я слышал, как-то это не приветствуете?
Или зря говорят?
Лена огляделась. Колины очки тревожно сверкнули
в углу. Отец сидел потерянный. Черных молчал, неопре¬
деленно потряхивая головой.
—	Ах вот в чем дело! — сказала Лена.
—	Пойди, Лена, приготовь-ка нам чаю,— сказал отец.
—	...Так вы что же, против освоения Сибири? Это сов¬
сем как-то удивительно,— говорил Иванов, весело по¬
блескивая глазами и помешивая ложечкой в стакане.
Говоря, он обращался к Коле, с которым спорил, и
к Черных, у которого как бы искал поддержки. Для этого
ему приходилось проворно вертеть головой — движение,
по-видимому, для него привычное и выражающее сущест¬
венные черты его натуры. Бармин и Черных молча пили
чай. Коля отвечал взволнованно, заикаясь:
—	Откуда вы это взяли? Речь идет о сохранении при¬
роды.
—	Давайте сразу уточним,— перебил Иванов,— че¬
ловек для природы или природа для человека?
—	Это демагогия,— свирепо сказал Коля, обжигаясь
чаем.
—	Вот уж сразу и демагогия! — усмехнулся Иванов.
—	Коля! — Бармин взглянул на ученика.
—	Так нет, Александр Александрович,— заикался
Коля.— Я только хочу напомнить, что человек тоже часть
природы...
—	Но мыслящая, что весьма существенно! — опять
перебил Иванов и, вертя головой, добавил ехидно: — Прав¬
да, тут, как и во всем, возможны исключения.
—	Эту мысль я охотно возвращаю вам! — выпалил
Коля.
—	Коля, Коля! — сдерживал Бармин своего ученика.
—	Храбрый молодой человек...— процедил Иванов.
287

—	Схлестнулись крепко! — улыбнулся Черных, не то
порицая, не то поощряя спорщиков, и отодвинул стакан.—
Позвольте одно соображение... Вообще говоря, с вами
нельзя не согласиться: человек — часть природы, да, мыс¬
лящая, зависимая — как хотите. Только зачем из природы
делать какой-то мертвый фетиш? Ведь нам же с ней жить!
Если уж дошло до формулировок, я бы сказал как-нибудь
так: не назад к природе, а вперед к природе...
—	Во-во-во! — закивал Иванов, проворно вертя го¬
ловой.
—	Природу надо беречь, и это главное,— с той решаю¬
щей вескостью, которая, видимо, и составляла суть его
натуры, продолжал Черных.— И не стоит вокруг этого
вопроса искать уклончивых решений. Всякие ужимки и
прыжки тут не помогут.
—	Да, но заметьте, Василий Васильевич,— вставил
Иванов,— пока вы не сказали ничего конкретного. А по
опыту мы с вами знаем, что, как говорится, не разбив
яйцо, не изжарить яичницу.
—	Так-то оно так, только опыт у нас с вами, знаете,
главным образом негативный...— сказал Черных.— Здесь,
как видно, придется все делать иначе.
—	А лучше не делать совсем,— заявил Бармин.— Дело
в том, что это не вообще природа — это Байкал, достоя¬
ние всей страны, а вернее сказать,— всего человечества.
Явление феноменальное, а следовательно,— заповедное.
И, если хотите, неприкосновенное.— Бармин отодвинул
свой стакан и встал.— И охранять его надо по-особому!..
Лена вернулась в свою комнату. Ей слышен был этот
разговор, и, внимая словам отца, она, как бы присоеди¬
няясь к нему, упрямо и убежденно наклоняла голову.
—	Так! — поднялся, глядя на Бармина, Иванов.—
Пошли по второму кругу.
—	А я готов и по пятому и по десятому, до тех пор пока
это не будет понятно!
—	Желаю успеха,— улыбнулся Иванов, протягивая
хозяину руку.— Что же вы думаете, нам хочется кале¬
чить всю эту красоту? Что мы, изверги какие, что ли?..
Теперь все теснились в маленькой прихожей.
—	Нуда...— сказал Бармин, сутулясь.— Калечить не
хотите, но будете.
—	Так ведь решение уже принято,— развел руками
Иванов.
—	Значит, будем бороться,— сказал Бармин.
—	С кем? С государством?
288

—	Да я знаю, знаю,— рассмеялся Бармин,— что и
таких случаях всегда ходят с больших козырей: государ¬
ство, народ. Будем бороться против тех, кто не хочет по¬
нять простых истин да еще других вводит в заблуждение.
Черных слушал, пошевеливая скулами. Коля стоял
у шкафа в позиции, выражающей холодное недоброжела¬
тельство: голова закинута, руки в карманы. Но все же
нужно было прощаться.
Черных протянул Бармину руку.
—	Александр Александрович! — сказал он не без ду¬
шевности.— Как бы ни обернулось дело, ручаюсь вам,;
что сегодняшний разговор был не впустую. Простите нас
за вторжение и не держите зла — ведь дело-то общее.
—	Казалось бы,— сказал Бармин и коротко кивнул
на прощание.
Потом он все же пошел их проводить. А Коля остался.
Лена вышла из своей комнаты, щурясь на свет.
—	Я все слышала,— сказала она.— Прямо не уклады¬
вается! Это что же такое?
Коля молчал. Лена смотрела на него с той мерой доб¬
рожелательного снисхождения, с какой смотрит мать или
старшая сестра.
—	А вы молодец, Коля. Дрались как лев! — и провела
рукой по его стриженой голове.
—	Лена! — сказал Коля, сперва до боли сжав, а по¬
том отводя Ленину руку.— Лена, никогда не делайте это¬
го. Никогда! Это просто нечестно.
—	Хорошо, не буду,— сказала Лена.— А где же все-
таки будут строить?
—	Как — где? Вот тут! — Коля показал на пол.—
Тут, где мы с вами стоим.
Новосибирский академгородок.
Валя Королькова (зрители могли видеть ее в фильме
«Журналист») с репортерским магнитофоном через плечо
стояла у телеграфного окошка. Она только что получила
квитанцию и аккуратно укладывала ее в маленький ко¬
шелек. Ее не без любопытства разглядывал человек с ве¬
селыми глазами, лет тридцати на вид.
—	Что это у вас тут? — обратилась к нему телегра¬
фистка, девица, как и положено, непреклонная.
—	Позвольте-ка.
Ученый (Валя не сомневалась, что перед ней ученый)
взял свою телеграмму, взглянул и сказал:
Ю № 3688
289

—	Невразумительно!
— Господи! — бормотала	телеграфистка.— Понапи¬
шут же... Именно — невразумительно...
—	Виноват,— сказал ученый, смеясь глазами.— Ви¬
новат. Таков текст!
Теперь Валя окончательно составила о нем мнение и
прониклась доверием.
—	Простите,— сказала она, вперяясь в ученого своим
медленным взором,— вы не поможете мне в одном деле?
Ученый живо обернулся к ней.
—	Охотно! А в каком именно?
—	Видите ли,— заговорила Валя, неторопливо ше¬
веля губами.— Меня интересует Байкал.
—	Байкал? — расплачиваясь и получая квитанцию,
раздумчиво проговорил ученый.— А вы не ошиблись? Это
ведь Новосибирск. А Байкал — под Иркутском. Правда,
расстояние небольшое, около двух тысяч километров...
Но все-таки это не совсем тут.
—	Нет,— сказала Валя,— вы меня не так поняли.
—	Давайте разберемся! —с готовностью отозвался уче¬
ный.— Только выйдем на улицу, там как-то уютнее.
—	Пойдемте,— согласилась Валя.
Они вышли и не спеша пошли по проспекту.
—	Меня интересует не Байкал, а проблема Байкала...
Да, вот именно проблема.— Валя даже остановилась,
найдя нужное слово.
—	Проблема...— Ученый склонил голову набок, как
Сы прислушиваясь к отдаленному звуку, и стал похож на
птицу.— Проблема? А разве есть такая проблема?
Валя опять остановилась.
—	А вы что, разве не знаете? — В глазах ее читалось
разочарование.
—	Хорошо, пусть проблема. Но какая? Лимнологичес¬
кая, гидрологическая, метеорологическая, биологическая,
геологическая — какая именно?
Вале показалось, что ученый над ней подшучивает, и
она сказала внушительно:
—	Проблема сохранения Байкала.
—	Ах вот что! — ученый взглянул на Валю с новым
интересом и спросил: — А у вас есть на этот счет своя
точка зрения?
Валя пошевелила губами и сказала важно:
—	Моя точка зрения тут ничего не решает. Я только
журналист.
Это я понял,— быстро проговорил ученый, коснув¬
290

шись магнитофона.— Но разве у журналиста не должно
быть своей точки зрения?
—	Я этого не сказала,— проговорила Валя, подумав.—
Просто сейчас меня интересует мнение ученых. Вот вы —
ученый?
—	В некотором роде.
—	Кстати, мы с вами еще не познакомились. Король¬
кова Валя.
—	Очень приятно! — сказал ученый.— Яковлев Ген¬
надий Андреевич, если угодно,— Гена... Видите ли, про¬
блемой этой интересуются многие, но я, пожалуй, от нее
дальше иных, так как по профессии энергетик,— и, взгля¬
нув на часы, он доверительно улыбнулся.— Скажите, а
проблема питания вас не интересует?
Валя вздрогнула, помолчала и остановилась.
—	В каком смысле? — спросила она, хмурясь.
—	В наипростейшем. В смысле — поесть, пообедать,
ну, скажем, в Доме ученых. Это недалеко...
В Доме ученых Яковлев, прежде чем усадить гостью,
еще в дверях прикинул, за каким столиком сыщется для
Вали нужный собеседник. Он заметил заканчивающего
обед академика Соболева и подвел к нему Валю Король¬
кову.
—	Здравствуйте, Сергей Львович! Можно с вами?
Ученый кивнул.
—	Вот,— представляя Валю, сказал Яковлев,— приез¬
жий товарищ, из газеты. Очень интересуется проблемой
Байкала. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?
—	Ну-у! — протянул Соболев.— За несколько минут
ничего не расскажешь.
—	Сергей Львович,— Валя немедленно приступила к
делу,— вы выступали в печати по этой проблеме. У меня
к вам есть один вопрос. Скажите, пожалуйста, как вы от¬
носитесь к строительству целлюлозного завода на Байка¬
ле?
—	Вы хотите, чтобы я ответил кратко? — уточнил ака¬
демик.— Если кратко, то — отрицательно. По какой при¬
чине? — Тут Соболев сделал паузу, поджидая, пока Ва¬
ля подготовится записать его ответ на магнитофон.
—	Вряд ли я скажу вам что-нибудь новое, если отве¬
чу, что это строительство угрожает превратить Байкал в
грязное озеро. Ведь вода в нем уникальная, в мире нигде
такой воды нет. Это бассейн, содержащий почти дистыл-
10*
291

лированную воду. Словом, это такая сокровищница, о ко¬
торой трудно даже сказать что-нибудь преувеличенное. И
теперь целлюлозный комбинат будет брать оттуда чистую
воду и спускать туда грязную. Они говорят, что будут
очищать ее. Но вот если бы они могли очищенную воду ис¬
пользовать вторично!.. Атак, очевидно, они будут все-таки
загрязнять Байкал. И потом, может, сотни лет понадобят¬
ся, чтобы его очистить...
✓ — Ясно,— сказала Валя деловито.— Спасибо боль¬
шое!
Байкальское побережье, где мы впервые встретились
с Леной Барминой, изменилось неузнаваемо. На широ¬
ком пространстве, как хватает глаз, деревья повержены,
в иных местах и пней не осталось, хотя корчевка еще про¬
должается. Воздух потрясен грохотом вступивших в тай¬
гу моторов, лязгом гусениц. Под натиском железа земля
встала дыбом.
Валя Королькова, с магнитофоном через плечо, проби¬
рается между холмов и ям, среди вздыбленного пейзажа,
стараясь держаться уже пробитой во влажной глине тро¬
почки, ведущей к управлению строительством — неболь¬
шому бараку, островком стоящему среди всего этого ха¬
оса.
Валя сомлела от долгого шагания по неудобной, вяз¬
кой земле, от жары, от блеска отполированного землей
металла, но, как и всегда, она исполнена сознания выпол¬
няемого долга.
Навстречу ей движется пьяный парень. Мы уже ви¬
дели его раньше — это Женька-браконьер. В руках у него
шляпа, полная яиц. Ему помогает держаться на ногах
чувство или, скорее даже, инстинкт ответственности за
свой хрупкий груз. Иной раз, балансируя, он все же не
удерживается на тропе и соскальзывает с нее, то припадая
на колени, то совсем падая, но вовремя подставляя локти.
И тогда оберегаемая им шляпа с грузом оказывается над
его головой. Потом он снова встает и упорно идет, совер¬
шая свой цирковой подвиг при общем заинтересованном
внимании. Надо думать, что парня этого здесь знают и
даже за что-то любят. Бульдозеристы, оттягивая и надви¬
гая свои тяжкие машины, усмехаются, глядя на него.
И говорят:
—	Вот дает Женя!
—	Мириться пошел...
—	Она ему сейчас объяснит.
292

—	А чего ей объяснять? Рада будет — все-таки с
подарком идет. Все нормально!
—	Если донесет.
—	Но! Он донесет...
Когда Валя вошла в управление строительством, там
было много народу, но среди всех Валя выделила светло¬
волосую девушку с высоким лбом. Внешность ее показа¬
лась Вале примечательной. Это была Лена Бармина. Лена
тоже внимательно, но коротко оглядела Валю. Быть мо¬
жет, они бы даже заговорили друг с другом, но из каби¬
нета как раз вышла секретарша и сказала Лене:
—	Заходите. Только, пожалуйста, недолго.
—	Нет, я на минутку,— сказала Лена, и дверь за ней
закрылась.
В приемную вошел еще один человек. То был брига¬
дир бетонщиков Иннокентий Коновалов. Оглядевшись,
он сказал с хмурой властительной усмешкой:
—	Не мало ли вас, не надо ли нас? — и спросил сек¬
ретаршу, кивнув на дверь: — Там кто?
—	Девчушка одна зашла на минутку.
—	Девчушка — это не опасно, это можно переждать,—
сказал важно Коновалов и опустился на табурет рядом
с Валей.
Валя искоса принялась рассматривать его.
В кабинете Лена что-то горячо говорила Василию Чер¬
ных, который слушал ее, весьма заинтересованный.
—	...Только не подумайте, что мы из какой-нибудь
там благотворительности. Вы же понимаете, насколько это
непохоже на отца. Просто мы решили: раз все это прочи¬
тано, нет смысла держать дома. Да к тому же и дом наз¬
начен на снос.
—	Как — на снос? Да нет, это еще не решено,— быстро
и с заметным смущением сказал Черных.
—	Почему — не решено? Наверное, решено. Во вся¬
ком случае, нас уже предупредили,— сказала Лена.
Она говорила без раздражения и без укора, но Черных
нахмурился, по лицу его побежали тени.
—	Нет, нет, не решено,— еще раз сказал он.— Ну,
ладно, к этому мы еще вернемся.
—	А это что, этот самый завод? — неожиданно спроси¬
ла Лена, заметив на стене рисунок, на котором был изоб^
ражен будущий целлюлозный комбинат.
293

—	Да, этот самый,— ответил Черных.— Видите, ка¬
кой красивый?
—	Особенно дым из труб,— сказала Лена.
—	Дым-то? — Черных рассмеялся.— Тут если уж быть
честным до конца, так его будет побольше, дыму-то. Это
художник, просто чтобы не возбуждать лишних страстей,
взял и несколько смягчил.
Лена опустила голову.
—	Удивительно,— сказала она самой себе.
—	Что — удивительно?
—	Ничего.
Лена встала.
—	Вот, собственно, и все, что я хотела сказать,— и
протянула руку.
Но Черных усадил ее.
—	Погодите,— сказал он.—Что вы так торопитесь-то?
Эго же надо обсудить! — Лицо его просветлело.— Это же
целое событие! Шутка ли, такая библиотека... Надо как-то
осветить в печати, что ли. Или... Как это делается?
—	Вот это уже совсем ни к чему! — Голос у Лены заз¬
венел, и на глаза навернулись слезы.— Мы, знаете, сов¬
сем не для этого.
Она поднялась, и опять Черных усадил ее.
—	Да погодите! Ну нельзя же так.
—	Что — нельзя? — Губы ее дрожали.
—	Нельзя доброе превращать в злое.
—	Да, вот это уж действительно нельзя,— сказала
Лена. Она собрала все силы, чтобы овладеть собой.
За окнами, сотрясая стекла, грохотала стройка.
—	Сколько раз я хотел зайти к вам,— говорил Черных.
Но каждый день — вот такая история... Едва дотянешься
до постели.
Лена молчала.
—	А Александр Александрович, что он?
—	Ничего,— сказала Лена.— Сейчас его здесь нет,
уехал к зоологам. Да здесь сейчас и делать нечего. Ведь
все остановилось, работы свернуты.
—	Да, да,— сказал Черных и вздохнул.— Но это как-
то образуется, как-то образуется...
А в приемной шла своя жизнь.
—	Ну, знаешь, минутка затянулась,— гудел Коно¬
валов.— Поди, Нонночка, скажи: по неотложным делам —
Коновалов!
294

—	Там, может, тоже по неотложным делам,— сказала
секретарша.— Потерпи!
—	Да у меня работа, люди! — возмутился Коновалов.
—	Стойте! — воскликнула Валя, вперяя взор в бри¬
гадира.— Вы Коновалов?
—	Ну предположим. А что? — В глазах бригадира
засветилось снисходительное любопытство.
—	То есть как это — что? Если хотите знать, я из-за вас
приехала.
—	Да? Интересно...
—	Ну, уж не исключительно из-за вас,— поправилась
Валя,— но в значительной степени.— Говоря это, она лис¬
тала блокнот.— Вот, смотрите! — Она показала Коно¬
валову запись в блокноте.
Коновалов прочел вслух: «В гостях у гармонического
человека — поговорить с Коноваловым». Так это что ж,
я — гармонический человек?
—	А у вас есть основания сомневаться в этом?
—	Да пет, почему же!.. Дальнейшее покажет. Ну,по¬
говорите, поговорите, я не возражаю.
—	Какой вы быстрый! Всему свое время.
—	Н-да... Вот так живешь и не знаешь, кто ты есть,—
подытожил Коновалов и опять сказал секретарше: —
Пойди, пойди, Понночка! Скажи, мол, гармонический
человек — по неотложному делу.
Секретарша поднялась, заглянула в кабинет. Оттуда
доносились голоса.
—	В общем... «Плакала Саша, как лес вырубали»,—
говорил Черных.
—	Ну, вот уж это менее всего! — решительно отвеча¬
ла Лена...
Так и не войдя в кабинет, секретарша вернулась на
свое место и затрясла головой: нельзя, дескать.
—	Слушай, что это там за девица такая особая? —
спросил Коновалов.
—	Дочка Бармина,— сказала секретарша.
—	Ах вот в чем дело!.. Да, девица заметная.
Валя тотчас записала в блокнот: «Поговорить с Бар¬
миной» — н поставила три восклицательных знака.
В кабинете Василия Васильевича Черных, набирая вы¬
соту, продолжался разговор. Лена сидела, напряженно
вытянувшись на стуле, щеки ее горели. Черных увлечен¬
но говорил ей:
295

—	Я ведь из ваших посылок исхожу. Ведь жизнь-то
остановить нельзя. И красота — понятие не статическое.
«Все движется, все развивается» — вас же учили...
—	Пожалуйста, двигайтесь сколько угодно,— пере¬
била Лена.— Только со смыслом. Ведь цель жизни — в
красоте. Все остальное — только средства к ее достижению
и пониманию. С этим вы согласны?
—	Допустим,— сказал Черных.
—	Так почему же мы так робко стремимся к ней и так
мало замечаем ее? Почему уродуем там, где она есть? По¬
чему так легко прощаем грубость в отношениях людей?..
Мы все измеряем работой, но ведь это только средство...
—	Э-э, нет! Не согласен! По-моему, работа — это глав¬
ное удовольствие...
—	Ну, все равно! Счастье-то человеческое не в лишнем
куске, а в красоте. Ведь коммунизм и есть красота и чис¬
тота — хоть с этим вы согласны?
—	Да, с этим я согласен,— Черных медленно под¬
бирал слова.— Но согласитесь и вы: красота не создается
по воле заклинаний... В основе все равно будет труд че¬
ловеческий, то есть, простите, хозяйство, экономика, рас¬
чет. Вы говорите сейчас, что счастье не в лишнем куске.
Это тогда, когда он есть. А вот я в детстве, в военные
годы, в своей деревне хлебнул голодухи-то, хлебнул выше
нормы. Так для меня лишний кусок был счастьем, даже
если он был с мякиной пополам, а то и жмых... Вы меня
простите, не обо мне речь, у нас с такой судьбой огромное
множество людей, и все хотят счастья, красоты...
—	Хорошо, хорошо! — сказала Лена.— Я все это могу
понять. Но если все время оглядываться на жмых и мяки¬
ну, тоже ведь далеко не уедешь.
Черных смотрел на нее с доброй и даже нежной улыб¬
кой.
—	Вы меня простите, что я так говорю,— быстро ска¬
зала Лена, прикладывая ладони к щекам.
—	Что вы! Говорите, разговор-то интересный.
—	Я вижу, какой он для вас интересный, улыбае¬
тесь вы не без снисходительности. Все правильно! Сейчас
вы скажете * что знаете жизнь, а у меня никакого опыта.
Да собственно, вы это уже сказали. Так вот, я вам скажу:
это, быть может, мое единственное преимущество перед
вами, потому что то, что вы называете опытом, может
быть, просто привычка. Вот именно, привычка к уродству.
А вы мне только что сказали, что нельзя доброе превра¬
щать в злое. Ведь вы же сказали?
296

—	Сказал! — Черных все так же улыбался, глядя на
нее.— Ну так что же? Речь шла не об этом.
—	Нет, об этом. Именно об этом!
Черных помолчал.
—	Да... Обо всем этом надо хорошенько подумать,—
сказал он.
—	Я уже подумала,— почти дерзко заявила Лена.
—	Да? Вот видите! А я еще не успел.
Дверь приоткрылась, в кабинет опять заглянула сек¬
ретарша.
—	Я пошла,— решительно сказала Лена и протянула
руку.— И вот еще что я хотела попросить вас... Не могла
бы я остаться в библиотеке, выдавать книги...
—	Конечно! — сказал Черных.— Это было бы прек¬
расно! Стало быть, остаетесь здесь?
—	Да. Я никуда не уеду от отца.
—	Поклонитесь ему от меня, пожалуйста.
—	Спасибо, поклонюсь.— Лена вышла.
В приемной еще прибавилось народу. И все смотрели
на Лену с любопытством и неодобрением. Коновалов, нап¬
равляясь к двери кабинета, сказал:
—	Простите, друзья, но я в самом деле на минутку!
—	Значит, условились? — вдогонку ему сказала Валя
Королькова.
Она догнала Лену уже на улице.
—	Девушка! — кричала она.— Погодите, девушка!
Лена остановилась.
Лена и Валя сидели на берегу Байкала, на старой су¬
хой коряге, выброшенной штормом, и беседовали. Валя
держала в руке микрофон от своего «Репортера» и записы¬
вала шум прибоя.
—	Знаешь,— пояснила она, закончив запись,— мо¬
жет пригодиться как фон. Может, что-нибудь придется
вставить или изменить, мало ли что бывает. Но вообще
не хотелось бы!
Хотя девушки, судя по всему, успели уже сойтись,
Лена рассматривала Валю со свойственным ей откровен¬
ным любопытством.
—	Понимаешь,— говорила Валя,— сейчас в репорта¬
же ставка на натуру, то есть — все как есть. Но все же
бывает, что приходится кое-что поправить... А с ним —
тем более, с ним оказалось совсем не просто. Он чудной
какой-то!
297

—	Но ты же пишешь о гармоническом человеке?
—	Да. Хочется как-то обобщить... Но с ним очень
трудно. Я ему — свое, а он — свое.
—	Что — свое?
—	Ну, знаешь, позволяет себе... Наверное, думает,
что если я женщина, то мне это необходимо.
—	Может, просто дурак? — сказала Лена прямодуш¬
но.
—	Да нет, пожалуй. Скорее, избалован ужасно. Зна¬
ешь, как трудно быть девушке журналисткой, особенно
когда сама ничего себе.
Лена улыбнулась, все разглядывая Валю.
—	А ты сама-то веришь в гармонического человека?
—	Ну, слушай, нужно же как-то улучшать! Может,
сейчас еще нет, так потом будет. Вот и ищешь примеры,
ну хотя бы относительные... Все-таки работает он здорово.
—	Работает — да. Только выпивает, кажется.
—	Ну-у, ты еще хочешь, чтобы и не выпивал! Таких
не бывает.
—	Почему? Бывает.
—	Ну например?
—	Например, мой отец.
—	Ну, это совсем другое! Во-первых, он интеллигент,
а потом — пожилой человек. Это совсем другое...
—	Он и молодой такой же был.
—	Откуда ты знаешь? Когда он был молодой, тебя во¬
обще не было.
—	От других слышала.— Лена прихмурилась.
—	Знаешь, людям свойственно идеализировать прош¬
лое.
—	Отец — никакое не прошлое! Он самое что ни на
есть настоящее!
—	Ну ладно, не злись. Я же так сказала, абстрактно.
Я же его и не видела еще. Уж когда он только приедет!
Вот смотри, у меня записано — встреча с Барминым.
—	А что ему сюда торопиться? Там у него работа, а
здесь — одни неприятности...
И снова Лене вспомнилось, и мы опять увидели: по
широкому проулку, что вел к зимней, курившейся паром
Ангаре, шли Бармин и Лена. Отец нетверд был на ногах.
Сзади что-то кричала им вдогонку Лина — слов не было
слышно.
298

На это уже знакомое нам изображение накладывался
закадровый голос Лены:
— Что это я вдруг про отца расхвасталась?.. Ведь
тогда, на юбилее дяди Мити, его удалось подпоить... Тог¬
да уж он хорош был!..
Валя и Лена по-прежнему сидели на берегу, дожидаясь
гармонического человека Коновалова.
Валя взглянула на часы.
—	Ты подумай! Вот, черт, как опаздывает!.. Слушай,
у тебя нет никаких связей с бурятами?
—	Зачем тебе?
—	То есть как — зачем? Какой же это Байкал без бу¬
рят?
—	Есть, конечно. У нас в классе чуть ли не половина
было бурят. У меня лучшая подруга — бурятка.
—	Брось ты! — Валя схватила Лену за руку.— А где
она сейчас?
—	Здесь. То есть у себя в поселке. А к осени поедет
в Улан-Удэ поступать в оперный театр. Она балерина.
—	Брось ты! Ну слушай! — Валя даже встала от вол¬
нения.— Это же просто не знаю что! Слушай, мы можем
к ней поехать?
—	Конечно.
—	Поедем! — Валя уже тянула Лену за руку.
—	Да погоди! Куда же сейчас-то? Это же сто километ¬
ров, надо ехать автобусом.
Чуть поодаль, наблюдая за девушками, стоял Коно¬
валов и посмеивался. Была суббота, Коновалов был при
параде и стоял в победительной позе.
—	Опаздываете, молодой человек,— сурово сказала
Валя.— Знакомьтесь, это Лена Бармина.
Коновалов поклонился.
—	Мы уже встречались как будто... Ну, что будем пред¬
принимать?
—	Ничего нового,— сказала Валя важно,— я буду
задавать вопросы, а вы — отвечать.
—	А почему же именно здесь?
—	Да уж так надо.
—	А Леночка что же будет делать? — Коновалов лас¬
ково косился на Лену.
—	А Леночка будет слушать ваши глубокие мысли,—
сказала Валя, почему-то раздражаясь.
—	Вы что-то, я замечаю, сегодня не в духе?
299

—	А почему я должна быть в духе, если вы опаздывае¬
те чуть не на сорок минут?
—	Виноват, исправлюсь,— щурился Коновалов, про¬
должая при этом поглядывать на Лену. Видимо, это об¬
стоятельство более всего и досаждало Вале. И она ска¬
зала:
—	Вот в этом я как раз сильно сомневаюсь!
Коновалов рассмеялся:
—	Видите, Леночка, не угодил я вашей подруге.
—	А мне и не надо угождать. Речь идет об элементар¬
ной вежливости.
—	А знаете,— вдруг меняя тон и поднимаясь, сказал
Коновалов,— я ведь могу и обидеться.
—	Ну и обижайтесь на здоровье! Плакать не будем,—
сказала Валя, сматывая шнур магнитофона.
Коновалов молча поклонился, усмехнулся и пошел по
берегу.
—	Видали персону? — возмущалась Валя.— На те¬
леге не объедешь!.. Ничего! Пускай поразмыслит...
Лена и Валя шли по поселку на автобусную станцию,
когда их нагнал «газик» начальника стройки. Черных си¬
дел за рулем.
—	Вы куда, девушки? Могу подвезти.
День был субботний, солнечный и легкий. И Черных,
как видно, пребывал в легком и приятном настроении.
—	На автобус,— отозвалась Валя.— Мы далеко.
—	Поехали далеко!
—	Нет, мы совсем далеко! — Валя обернулась к Лепе,
щца у нее поддержки.
Но Лена молчала.
—	Поехали совсем далеко,— не отступал Василий Ва¬
сильевич.
Девушки остановились.
—	Это семьдесят километров,— сказала Лена.— Но
дорога ничего, автобус ходит. Танхой знаете?
—	Знаю, как не знать! — Черных распахнул дверцу.—
А говорили далеко. Садитесь, поехали! У меня там и дело
найдется...
В Танхой приехали уже под вечер. Над падями стлал¬
ся туман. Дымы стояли над поселком — хозяйки готовили
ужин. Когда подъехали ко двору Олзоевых, Катя выбе¬
300

жала встречать. Сейчас узнать ее было трудно — ничего
не осталось от московского шика. Была она в застиранной
кофтенке, рукава засучены — видно, прямо от плиты.
В доме у Олзоевых собирались ужинать, около стола
хозяйничали мать и тетка Кати. Черных, поздоровавшись
с хозяевами, заговорил о чем-то с дедом Кати и ее старшим
братом. Валя с любопытством оглядывалась вокруг, а
Катя увлекла Лену в свою комнатку.
—	Это он? — попыталась угадать Лена, указывая на
снимок, приколотый к стене.
—	Ну что ты! — воскликнула Катя, удивляясь не¬
вежеству подруги.— Это же Чабукиани. Что ты, не знаешь
Чабукиани, Уланову?.. А вот это уже я,— Катя показала
на фотографию, где была она снята с каким-то танцов¬
щиком.
—	Ах вот он какой! — Лена присмотрелась к фото¬
графии.
—	Ну что ты! — снова укорила ее Катя.— Это же па¬
рень из самодеятельности, из клуба «Серп и молот». Мы
там концерт однажды давали. Ничего, так, способный па¬
рень... Сейчас я тебе моего покажу...— Карточка «гения»
хранилась отдельно, под Катиной подушкой. Катя из¬
влекла фотографию, протянула Лене, сказала торжествен¬
но и гордо: — Ну, смотри, вот он!..
—	А-а-а...— протянула Лена с непонятной, скорее
всего, озадаченной интонацией. «Гений» по первому впе¬
чатлению много проигрывал и Вахтангу Чабукиани и пар¬
нишке с «Серпа и молота».
Катя по-своему поняла озадаченность примолкшей под¬
руги, мысль, что ее кумир может кому-то не понравиться,
не пришла ей в голову. И она со снисходительной лас¬
ковостью обняла Лену, чье сердце еще не было истерзано
страстью, сказала ей: «Ну, пошли»,— и девушки двину¬
лись в столовую.
Черных, без церемоний, с естественной простотой при¬
саживаясь к столу, завел с братом Кати деловой разговор.
—	Я чего приехал, Иван Егорович,—-повел он к делу,—
не разживусь ли у вас народом? Нужны строители по всем
профессиям...
Валю Королькову эта тема не увлекала, у нее был дру¬
гой прицел.
—	Катя, садитесь сюда,— позвала она, и, едва Катя
заняла место с нею рядом, Валя принялась ее о чем-то
301

спрашивать и энергично записывала что-то в свой жур¬
налистский блокнот.
Черных тем временем продолжал:
—	Специалистов просить не буду. Это мы сами научим.
Нам нужны люди, очень нужны люди.
Иван Егорович уважительно слушал гостя и, помол¬
чав, ответил:
—	Люди-то, наверное, есть, поселок большой, только
не каждый захочет идти на эту стройку...
—	Это почему же? — насторожился Черных.
—	Не каждый захочет Байкал портить,— с нетороп¬
ливым достоинством пояснил Иван Егорович.— Если прин¬
ципиальные, ни за что не пойдут...— Он помолчал, потом
добавил: — А разговоров об этом очень много.
—	Простите, каких разговоров? — вторглась Валя,
вмиг позабывая об интервью с балериной-буряткой.
—	Всяких,— лаконично ответил Иван Егорович.
Черных обвел взглядом сидящих за столом.
—	Ну вот, видите,— как бы подытожил онг— к концу
дня попал и в беспринципные. Кем только за день не по¬
бываешь!..
—	Что вы,— возразил Иван Егорович,— я так не
сказал.
—	Да нет,— Черных отверг любезность хозяина,— так
именно и сказали.
Возникла неловкая пауза, и Катина тетка, желая сгла¬
дить неловкость, что-то проговорила по-бурятски. Черных
улыбнулся и тоже произнес на бурятском языке какую-то
фразу. Катя рассмеялась.
—	Что он сказал? — спросила Валя.
—	Он сказал, что не обижается,— ответила ей Катя.
Но от начальника стройки Василия Васильевича Чер¬
ных Вале хотелось услышать нечто более серьезное и ос¬
новательное, и он не заставил себя ждать.
—	Видите ли,— раздумчиво начал Черных,— у меня
на этот счет есть своя точка зрения. Я-то как раз думаю,
что именно здесь, на Байкале, может быть, удастся одо¬
леть эту, так сказать, инерцию истребления природы.
Ведь это же Байкал! Вы посмотрите: вся страна встала
на защиту... Далеко ли за примером ходить? Вот Лена,
спросите-ка ее — первая горло перегрызет за Байкал...
—	И перегрызу! — храбро сказала Лена.
—	Вот видите?.. Сколько себя помню на этой работе,
вечно одно и то же: и клянут, и клянут, и клянут нашего
брата. Прямо затосковать можно, ей-богу! И ведь ничего
302

не меняется. Как только речь заходит об охране природы,
находятся аргументы: «Подождем, завтра сделаем»... А еще
и состроим умный вид и подмигнем: мол, есть дела поваж¬
нее. Ну и получается, что все может человек, современная
наука и техника творят чудеса, а вот научиться очищать
сбросовую воду не можем. Ну не можем никак — и все!
Позвольте уж не поверить!.. Так, может быть, здесь, на
Байкале-то, и дать бой и стащить наконец эту проклятую
проблему с мертвой точки. Ведь Байкал защищает сам
себя, чистотой своей — так вот, и помочь ему, дать бой,
и уж стоять насмерть!..
Иван Егорович выслушал эту тираду, будто соглаша¬
ясь со всем, что говорил Черных, но, как оказалось, от
сомнений своих не отрекся и высказал их напрямик:
—	Вы знаете, что мне кажется? Вы сейчас занимаетесь
самоуспокоением. Да, надо, чтобы все стояли насмерть.
И вы-то станете, а другие — в кусты, и тогда — прощай
Байкал!
—	Вот именно,— поддержала Лена; ей нравились
убежденность и искренность Василия Васильевича, но и
в ее душе сомнения не исчезали.
Черных был непоколебим.
—	С таким настроением, знаете, ни одного дела не
выиграешь.— Он сказал это упрямо, но миролюбиво.—
Нет, я о другом говорю: если всерьез захотеть, если очень
захотеть, все можно одолеть!
—	Все? — спросила Лена.
—	Все!
—	Все-все-все-все? — веселой детской скороговоркой
произнесла Лена, но какой-то отнюдь не детский смысл
вдруг обозначился в ее интонации.
—	Все-все-все-все! Все, кроме смерти! — решительно
заявил Черных; его уверенность словно бы отвечала и
на заданный и на незаданные вопросы Лены. Он улыбался,
однако на своей позиции стоял твердо.
Обед между тем начался. Мать Кати внесла в комнату
блюдо с бозами — бурятскими пельменями.
—	А вот бозы! — провозгласил Черных.
—	Что, выпьем? — хозяин уже наливал рюмки.
—	Да под такую закуску грех не выпить! — отклик¬
нулся Черных традиционной фразой.— Ваше здоровье,
Иван Егорович! — Сейчас посмотрим, кто из нас истинный
сибиряк... Это же бозы!.. Ага! — Он заметил, что Валя
взяла вилку.— Первая ошибка, трагическая! — И пояс¬
нил: — Ручкой надо, Валенька.
303

Дружно взялись за бозы. Черных приговаривал:
— Вкуснятина необыкновенная, а?..
Лена безотрывно глядела на Черных, который вел с
хозяином беседу по-бурятски. Все нравилось ей в этом че¬
ловеке: естественность, с какою он обосновался в этом
незнакомом доме, и то, что он так свободно говорил по-
бурятски, и то, что так умел слушать собеседника, и даже
то, как он ел — с явным наслаждением и не придавая еде
особого значения, оставаясь все время в беседе.
Утром Лена поднялась рано, вышла на крыльцо. Катя
уже делала утренние упражнения у станка. Это была
жердочка, прибитая к внешней стороне сеней, и Катя,
держась за нее своей тонкой смуглой рукой, высоко вски¬
дывала то одну ногу, то другую.
Тут же стояли овцы. При каждом взмахе ноги они ша¬
рахались, но не уходили. На дворе было много и другой
живности.
На озере стучал мотор. Звук гулко разносился по
воде.
Вышла Валя, остановилась на крыльце, щурясь на
всю эту благодать.
—	Тут где-то, говорят, художник живет,— сказала
она.— Вот бы зайти...
—	Живет,— отозвалась Катя, не прекращая свои эк¬
зерсисы.— Уризченко. Сам он украинец, а жена — бурят¬
ка. Можно сходить.
От калитки к крыльцу шел Черных. В галошах на босу
ногу, в накинутом на плечи пиджаке, он был похож на
деревенского парня-подростка. Он нес удочку и сетку,
где поблескивало несколько хариусов.
—	Вот,— сказал он, положив сетку на крыльцо,— хо¬
зяйкам к завтраку,— и, поприветствовав всю компанию,
пошел к рукомойнику мыться.
Художник Уризченко жил в небольшой избе, сверху
донизу увешанной по стенам разными работами. Тут были
и живопись, и рисунки, и резьба по дереву, и чеканка,
и керамика.
Лена и Валя обменивались впечатлениями, украдкой
посматривали на Черных. Работы были не столь просты,
чтобы каждый с легкостью мог принять их — сказать лю¬
безность да, может, и выбросить из памяти. Тут были хит¬
304

роумные композиции, маски, чеканенные на медном листе,
и резанные по дереву замысловатые фигуры, и лики бож¬
ков, и лица людей, выполненные с необыкновенной силой
выразительности.
Черных, плотно сжав губы, пристально вглядывался
в каждую работу, молча переходил от одной к другой.
Сам художник, похожий на молодого Шостаковича,
стоял у стола, застенчиво поглядывая на гостей.
—	Вы уж извините нас,— запоздало сказал Черных
художнику,— незваные гости..,
—	Что вы, я очень рад!
—	Скажите, пожалуйста,— Черных показал на фи¬
гурку, явно отличающуюся от работ Уризченко,— вот
этот бурхан — из дацана какого-нибудь?
—	Да, вероятно, из дацана,— ответил Уризченко,—
это где-то геологи нашли.
В стороне Катя Олзоева с удивлением рассматривала
чье-то изображение, выбитое на медном листе, потом по¬
дозвала к себе Лену.
—	Ведь это же мой дед, правда?
—	Пожалуй,— Лена присмотрелась к изображению.—
Да, конечно, это он!
—	Что вы тут? — подошла к ним Валя.
—	Я говорю, что это мой дед,— сказала Катя.— Вот
так он все время сидит с четками, перебирает их. И гла¬
за абсолютно его...
Черных молча завершил осмотр и наконец-то улыбнул¬
ся дожидавшемуся его оценки художнику.
—	Черт его знает,— сказал Василий Васильевич так,
точно он признавался в чем-то сомнительном,— я ведь не
шибко разбираюсь во всем этом, но мне почему-то все
это ужасно нравится!
—	Да? — смущенно откликнулся Уризченко.
—	Да, представьте себе,— рассмеялся Черных.
—	И как теперь быть? — попадая в тон гостю, сказал
художник.
—	Ну, тут просто могут быть и особые причины,—
объяснил Черных свое отношение к работам художника.—
Скажем, хорошее настроение.— И он опять рассмеялся.
—	Да,— согласился Уризченко,— хорошее настрое¬
ние в нашем деле имеет существенное значение. И даже
не столько в творчестве, сколько в критике.
—	Вот тут я вас готов понять,— поддержал Черных.
—	Простите,— вмешалась Валя Королькова, как всег¬
да, требующая уточнений.— Как вы сказали?
305

—	Я сказал, Валя, что у меня прекрасное настрое¬
ние, и, пожалуй,— тут он указал на журналистский блок¬
нот, который Валя держала наготове,— это следует туда
записать. По-моему, это важно для потомков.
—	Шутить изволите? — Валя чуточку обиделась.
—	Да ведь все потому же,— смеялся Черных.— Хо¬
рошее настроение!..
Лена укладывалась спать. Заглянул отец в пижаме —
пожелать ей спокойной ночи.
В окно был виден костер на берегу Байкала. Группа
парней у костра горланила песню.
Бармин затворил окно, стало тихо.
Он поцеловал дочь, положил ладопь на ее чистый лоб,
словно проверяя, нет ли жара, провел рукой по волосам.
Уже в дверях отец спросил:
—	Ну, путешественница, интересно было?
—	Да. Завтра я тебе все расскажу.
Оставшись одна, Лена погасила свет и не раздеваясь
села на кровать. Ей надо было разобраться с собой. Она
сказала шепотом:
—	Как слаб человек... До чего же слаб! И ничего я отцу
не скажу. Разве можно об этом сказать? Об этом и думать-то
страшно... Что я за существо? — Лена передернула пле¬
чами.— Ничтожество какое-то!.. Ну, ехали вместе, гово¬
рили — что ж из этого следует? Господи! Взрослый че¬
ловек, пожилой даже — что я ему да и зачем... Когда
прощались, взял за руку, а у меня ноги подкосились...
Что это со мной такое? Не человек, а животное какое-то.
Совершенно неспособна управлять собой... И кому об
этом скажешь?! Ужас! — Она опять передернула плеча¬
ми, как от холодного ветра. Потом резко обернулась к
окну.
За окном стоял кто-то и смотрел в комнату. Лена ис¬
пугалась так, что даже не смогла крикнуть. Человек по¬
шевелил губами:
—	Леночка...
Лена молчала.
—	Леночка,— снова заговорил человек,— вы не бой¬
тесь, это я...
—	Кто — вы?
—	Ну, я! Не бойтесь, подойдите на минутку.
Одолевая страх, Лена подошла к окну, приотворила
створку. Перед нею, взобравшись на фундамент, стоял
306

Коновалов. От него пахло водкой, лицо было сумрачно,
скорбно даже.
—	Простите, но не мог,— сказал он, трудно ворочая
языком.
—	Что? — шепотом спросила Лена.
—	Не мог. И пришел... Извините...
Лена молчала, ее била дрожь.
—	Вам надо пойти спать,— сказала она наконец.
—	Да? Спасибо за совет! — Коновалов усмехнулся,
покрутил головой и скрипнул зубами.
—	Идите спать,— опять сказала Лена.
Коновалов, будто не слыша, некоторое время молча
смотрел на Лену.
Держась руками за наличники, он вдруг подался к
ней. Лена отпрянула. Коновалов опять усмехнулся и
поник.
—	Боитесь, да?
Он заметил на тумбочке раскрытую книгу и спросил
с пьяной вежливостью:
—	Скажите, пожалуйста, что вы читаете?
Лена молчала.
—	Выйдите на минутку. Я прошу. Выйдите. Ну на ми¬
нуту! Лично я прошу...
—	Тише,— сказала Лена.— Вы всех разбудите.
—	Ну, так выйдите.
—	Хорошо,— сказала Лена,— сейчас выйду. Только
спуститесь, я закрою окно.
—	Зачем?
—	Так надо,— сказала Лена строго. Теперь она со¬
всем овладела собой.
—	Военная хитрость, да? — понимающе ухмыльнулся
Коновалов.
—	Еще чего не хватало! — резко ответила Лена.
Коновалов тяжело соскользнул на землю. Лена за¬
крыла окно.
Дочь
Часть вторая
В библиотеке, где уже работала Лена, было чисто и светло,
за окнами виднелись строящиеся заводские корпуса.
Лена показывала библиотеку Василию Васильевичу
Черных. Он пришел сюда в первый раз.
307

—	Вот,— говорила Лена,— сейчас я вам все покажу...
Здесь — русская художественная литература, то есть вся
наша.
—	Ну да, понимаю.
—	А здесь — переводная. Там — книги по всем от¬
раслям знания: политика, экономика, философия, естест¬
венные науки, точные науки. Но там уж добавлять нужно.
—	Так, так, будет исполнено...— Черных слушал Лену
и словно светился отраженным светом. Смотрел он не столь¬
ко на книги, сколько на Лену. И видел в ней нечто боль¬
шее, чем только прекрасную молодую женщину,— будто
всю заново осмысленную жизнь. Так было вокруг чисто
и светло...
—	А это картотека,— сказала Лена.
—	Ага, картотека,— улыбаясь, повторил Черных,—
над картотекой — Пушкин... Все правильно! — поды¬
тожил он.
—	Вот видите, вы его сразу узнали,— съязвила Лена.
Василий Васильевич взглянул на Лену хцтрым пони¬
мающим глазом, еще раз огляделся вокруг и сказал с ис¬
кренним восхищением:
—	Хорошо!
—	Что — хорошо?
—	Ну, вот это вот все хорошо, библиотека... Какая
здоровенная библиотека!.. Открылась сама собой,— Чер¬
ных усмехнулся.— А я всю ночь речь готовил, такая
славная речь получилась, задушевная такая, знаете...
Куда вот ее теперь девать?
—	Какой-нибудь цех будете открывать — произ¬
несете.
—	Разве что! — Черных смотрел на Лену, и под этим
понимающим пристальным взглядом Лена терялась.
—	Ну, ладно,— сказал Черных,— библиотека есть,
и вправду славная. А читатели-то есть?
—	Ой, много!
—	Но? Так запишите и меня тоже.
—	Давайте.
Черных протянул свой паспорт.
—	Кстати, и узнаете все про меня.
Лена в ответ быстро проговорила:
—	Нет, все, что мне нужно, я о вас знаю... Так что же
мне вам дать для начала?
—	Для начала? Дайте-ка мне для начала по своему
выбору что-нибудь, ваше любимое. Вот тогда и я про вас
кое-что узнаю.
308

На столике перед Леной возвышалась горка книг. Лена
вытянула один том, говоря при этом:
—	Любимую... Да любимых-то много... Ну, вот эту,
например...
—	Александр Блок?
—	Да. А что, поди не любите стихи-то?
—	Нет, почему же! — Черных взял книгу, полистал,
бормоча: — «Стихи о Прекрасной Даме»... «Ты ушла, но
может быть...» Ага, «Двенадцать»... — улыбнулся Лене: —
И как же решился вопрос, кто все-таки шел впереди —
Христос или матрос?
Лена рассмеялась.
—	Что смеетесь? Вы знаете, как мы в институте спо¬
рили, ой как спорили!
—	И к какому выводу пришли?
—	Ни к какому, вопрос остался открытым... Ну лад¬
но, беру, стихи, значит, есть. А что насчет прозы посове¬
туете?
Лена задумалась, перебирая стопу книг.
—	Н-ну, как тут посоветуешь?.. Вкусы у всех разные.
Вот иной раз что-то понравится, и нельзя объяснить,
почему понравится,— никто не поймет. Сама себе удив¬
ляешься!.. У вас так не бывает, нет? — Это было почти
признание.
Черных коротко глянул на Лену, и ее вопрос застал его
врасплох.
—	У нас?.. Мм, у нас... Да нет, почему же, бывает...
Бывало, наверное...
—	Вот посмотрите, кто что читает,— говорила Лена,
раскладывая книги.
—	Ага... А вот это,— вдруг заинтересовался Черных,—
тоже читают? — Он взял в руки «Былое и думы».
—	Да.
В библиотеку входили читатели, здоровались, рассмат¬
ривали книги. Черных листал Герцена, не спешил уходить.
Наткнулся в книге на любопытную фразу, снова обра¬
тился к Лене:
—	Вот смотрите, как писал: «В то время мы с ним со¬
чувствовали». Мы с ним сочувствовали! — с удовольст¬
вием повторил он, постигая давний смысл старинного вы¬
ражения.— То есть это что же значит? Были друзья, по¬
нимали друг друга до глубины души, так?
—	Да,— согласилась Лена.
—	Сочувствовали!.. А как мы теперь говорим — вот
слушайте-ка,— и он иронией подчеркнул нынешнее зна¬
309

чение того же слова: — Я вам сочувствую, только помочь
ничем не могу.
Лена рассмеялась, сочувственно рассмеялась, будто
угадывала, что творится в душе Василия Васильевича,
и свою душевную сумятицу не скрывала, видно и не хо¬
тела скрывать.
Поодаль от них стоял сумрачный Коновалов с книгами
под мышкой — не нравился ему непонятный разговор Лены
и Василия Васильевича. А Черных наконец собрался ухо¬
дить, поблагодарил Лену, пожелал ей успеха. Проходя
мимо Коновалова, приостановился.
—	Здорово!
—	Здрасьте.
—	Чего не заходишь?
—	А чего без дела заходить?
—	Заходи, найдем дело.
—	Можно,— кивнул на прощание Коновалов.
С недовольной миной подошел Коновалов к барьер¬
чику и сказал, протягивая Лене книгу:
—	Что-то эта история меня не задела, уж бЪльно умно,
прямо в сон кидает. Видно, не по зубам.
—	Так вам же «Пармская обитель» понравилась,—
напомнила Лена.— Писатель тот же.
—	Там другое было, а тут — одна психология.
—	Хорошо,— сказала Лена,— подберем без психоло¬
гии.
—	Спасибо, я уже подобрал, на свой умишко понаде¬
ялся.— Говоря это, Коновалов глядел на Лену, желая
найти хотя бы какой-то отзвук на ее лице. Но лицо ее было
отчужденно, словно она вовсе и не видела Коновалова
и всю его муку, прикрытую неумелой усмешкой.
—	Значит, вот это выбрали? — проговорила Лена,
взглянув на поданные ей книги.— Да, уж это захватываю¬
щее чтение!
—	По Сеньке и шапка,— сказал Коновалов, все ожи¬
дая ее взгляда.
Но Лена, так и не подняв глаза, пошла к полкам.
Черных, сопровождаемый приезжими людьми, шел по
мосткам, по переходам очистных сооружений. Система
отстойников и фильтров располагалась на изрядном прост¬
ранстве. Была зима, и над всем этим многосложным хо¬
зяйством клубился белесый туман. Пена в отстойниках
поднималась к мосткам.
310

Приезжие, судя по виду, представители народного кон¬
троля, ученые, журналисты, оглядывались вокруг, зада¬
вали вопросы.
Черных, в полушубке нараспашку, давал короткие
пояснения. По глазам его было видно, как он устал, но
голос оставался любезным, когда он говорил:
—	Повнимательней смотрите под ноги! Скользко...
—	Экое сусло! И это что же, все — в Байкал? — глядя
на потоки бурой воды, спросил мужчина в шубе с подня¬
тым воротником.
—	Зачем же уж так сразу — «в Байкал». Нет, это
биологические очистные сооружения... Это усреднитель...
Это четырехкоридорные аэротенки, у нас их два...
Делегация подошла к пруду-аэратору, большому круг¬
лому бассейну, где вода была уже почти прозрачна, но
еще насыщена мелкими частицами древесины.
—	А взвешенных частиц еще хватает! — сказал кто-то.
—	И сколько времени отстаивается это?
—	Полтора часа.
—	А надо бы?
—	А надо бы три.
—	Та-ак.
Черных устало прищурился.
—	Окончательное суждение попозже вынесем. Сведу
вас в лабораторию. Там наши химики все вам покажут и
расскажут подробно. Ничего не скроем от вас...
В лаборатории делегацию, словно по эстафете, пере¬
хватил знакомый нам Иван Сергеевич. Он представил
приезжих начальнику лаборатории и сказал тому:
—	Товарищи интересуются нашей водой.
—	Сонечка, дайте воды, пожалуйста,— попросил со¬
трудницу начальник лаборатории.— Спасибо... Вот это,—
он предъявил один графин,— вода из озера, а вот это,—
поднял он другой графин,— вода из аэратора. Пожалуй¬
ста...
Черных держался сзади делегации, явно не желая уча¬
ствовать в демонстрации. Графинами завладел Иванов,
повторял только что сказанное:
—	Вот видите, это — натуральная вода из Байкала,
а это вот — из пруда-аэратора. Вот... Улавливаете раз¬
ницу?
—	Нн-да, на глаз, пожалуй, никакой разницы нет,—
сказал кто-то из приезжих.
—	На вкус желаете? — любезно осведомился товарищ
Иванов.— Ну что ж, дайте стаканчик!
311

—	Галина Федоровна! — передал команду начальник
лаборатории.— Подайте стаканчики, пожалуйста!
Иванов налил в стакан воду, фильтрованную в аэрато¬
ре, и сделал приглашающий жест. Гости пребывали в не¬
котором замешательстве. Черных не вмешивался в про¬
исходящее, но вид имел недобрый.
—	Прошу! — приглашал Иванов.— Что, храбрецов
нет? — и сам отпил из стакана, по-видимому, проделывая
это не в первый раз.
Стоявший рядом с Ивановым человек из приезжих
сказал скептически:
—	Вы с таким аппетитом ее выпили... А вдруг рыбы
с вами и не согласятся, а?
Но к этому вопросу Иванов был готов.
—	Что ж, пойдемте к рыбам! На этот случай у нас и
рыбки есть.
Подошли к аквариумам.
—	Вот наше хозяйство рыбное,— повел рукой Иванов
и обратился к начальнику лаборатории: — Расскажите,
что тут у вас.
—	В этом аквариуме,— приступил тот к объяснениям,—
у нас двукратно разбавленная очищенная сточная вода.
И вот они живут здесь, сердечные, уже месяц, не жалуют¬
ся...
Лысоватый журналист, почуяв сенсацию, схватился
за фотоаппарат — затвор не взводится, он низко наклонил¬
ся к аквариуму, почти упираясь головой в стекло.
—	Хотите рыбок послушать? — позволил себе пошу¬
тить Иванов.— У вас, кажется, и пленка кончилась...
Журналист жаждал получить подтверждение, что сен¬
сационное решение действительно найдено.
—- Стало быть, проблема решена? — не без восторга
спросил он.
Иванов насторожился и на всякий случай задал
встречный вопрос:
—	А вы, простите, кто? Я как-то не познакомился...
—	Это из прессы товарищ, из прессы,— подал свой
голос Черных.— Я бы не делал таких поспешных заклю¬
чений,—продолжал он, обращаясь не только к журналисту,
а как бы высказывая всем свою позицию.— Тут еще много
нерешенных вопросов...
—	Например? — Приезжие ждали пояснений.
— Например,— продолжил Черных,— истребление
прибрежных лесов, неизбежные последствия сплава —
топляк...
312

—	Ну, это уже другой вопрос! — Иванов попробовал
было вмешаться.
—	Да нет, это все те же вопросы,— непримиримо от¬
резал Черных и продолжал с той же неотступностью: —
Если угодно, рыба...— Он указал на аквариумы, отнюдь
не решающие проблему Байкала, и заговорил о промышлен¬
ной очистке стоков: — А наши очистные сооружения, в
тех масштабах, какие сейчас есть у нас, позволяют пок¬
рыть только треть программной мощности завода...
—	Тридцать восемь процентов,— уточнил Иванов. Он
хмурился.
—	Вот, стало быть,— говорил тем временем Черных,—
будем расширять, совершенствовать всю систему очистки.
—	Так это сколько же потребуется времени и
средств?!— досадливо воскликнул журналист, у которого
отняли сенсацию.
—	А до полной кондиции! — с веселым ожесточением
сказал Черных, как бы продолжая давний спор с Ивано¬
вым. До полной кондиции! Вот сейчас входим в прави¬
тельство. Идеальная очистка — дело новое, надо искать.
Байкал того стоит...
На стене домика, где разместилась библиотека, висело
объявление: «Сегодня, 17 февраля, читательская конфе¬
ренция «Поэзия Александра Блока». Начало в 18 часов.
Вход свободный».
В тесном читальном зале рассаживались люди. Вхо¬
дили опоздавшие. Лена, волнуясь, говорила сидящим
перед нею:
— ...Видимо, мы просто привыкли к книгам и не за¬
мечаем их часто, как множество предметов вокруг нас.
А если вдуматься, что такое книги? Ведь это — те же люди!
Вот они стоят на полках и молчат. А открой книгу — она
ведь заговорит с тобой. И сколько откроется ума, души!
Но это — если книга хорошая. Книги ведь тоже, как люди,
разные бывают — и хорошие и плохие...— Еще кто-то во¬
шел в зал, и Лена прервала себя: — Проходи, проходи...
Что там у вас? Тесно? Ну, мы, право, не расчитывали на
такой успех...
Вошла пожилая женщина, в которой мы можем уз¬
нать учительницу Лены, и Лена усадила ее за свой стол,
как председательствующую. Вошел Черных, он снял шап¬
ку, но остановился в дверях, глядя на Лену. Он отказался
сесть, сказав: «Я на минутку, спасибо»,— и, устраиваясь
313

поудобнее, прислонился плечом к дверному косяку. Лена
снова обратилась к собравшимся:
—	Так вот, я думала для начала прочесть стихотворе¬
ние Блока «Скифы»... Я не чтец, конечно, вот Татьяна
Алексеевна знает,— Лена кивнула на учительницу.
—	Чтец, чтец,— сказала учительница.
—	Да нет, какой чтец,— Лена старалась одолеть вол¬
нение.— Да и стихотворение такое, что... Ну, вот от¬
сюда, что ли... Нет, попробую сначала... «Мильоны —
вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы...»
Волнение все не проходило, но голос ее понемногу
окреп и зазвенел. Кинокамера вела нас по тесным рядам
слушателей — лица были серьезны и внимательны. Среди
собравшихся мы заметили Женьку-браконьера с подру¬
гой, продавщицей из усть-кутского ларька. Увидели мы
и Коновалова — он тщетно ловил взгляд Лены.
—	«Вот — срок настал. К рылами бьет беда, и каждый
день обиды множит, и день придет...» — читала Лена.
Чуть подавшись вперед, замер у дверей Черных, видно
он покорен и музыкой Блока и грозным пророческим смыс¬
лом «Скифов». Да и Леной, и Леной, конечно. И в ответ
ему — ее пресекающийся голос. И взгляд, обращенный к
нему. Прямой и ясный взгляд, в котором — и сила и без¬
защитность... «Забыли вы, что в мире есть любовь, ко¬
торая и жжет и губит!..» И это было уж совсем от себя.
Лена дочитала стихотворение и после паузы сказала
буднично и утомленно:
—	Ну вот, видите, какие стихи... Так... Может, у
кого вопросы есть?
И сразу послышалось:
—	Есть вопрос! — Это был Женька.
—	Ты чего это? — удивилась его девушка.
—	Давай, давай! — послышались голоса сзади.
—	Погоди ты! — Женька отмахнулся ото всех разом,
встал и повторил: — У меня вопрос есть.
—	A-а, здраеьте! — узнала Лена Женьку.— Вот где
встретились. Ну, слушаю вас.
—	Здраеьте, здраеьте,— не смутился Женька.
—	Дождался,— покривилась его подружка и отвер¬
нулась.
—	Вопрос у меня вот какой,— Женька завладел общим
вниманием.— Почему так бывает: читаешь какой-нибудь
стих — и как бы непонятно, ну, то есть не все попятно,
а мороз по коже идет, а другой раз читаешь — все понятно,
а мороз не идет? Вот почему так?
314

—	А сейчас шел? — спросила Лена.
—	Да шел-то он шел...
—	Ну и все понятно! — заключила Лена.
—	А вот и нет! — протестующе сказал Женька.— Тут
есть что непонятно, а есть что и неправильно.
—	Ну, например?
—	Вот, например, у вас там сказано — «Лиссабон».
А что — «Лиссабон»? Тут ничего не понятно!
Татьяна Алексеевна по учительской привычке взялась
вразумить парня:
—	Это Блок говорит о лиссабонском землетрясении.
Когда город весь рухнул — мир содрогнулся...
—	А при чем тут это? — не удовлетворился объясне¬
нием Женька.
—	Слушай,— поморщился Коновалов,— ну что ты как
газету разбираешь? Это ж стихи!
—	А хоть бы и стихи! — уперся Женька.— Все равно
непонятно.
—	Да ты же сам говорил,— напомнил Коновалов,—
сам говорил: непонятно, а мороз идет. Вот теперь тебе
объясняют — ты вникай!..
—	Подождите! — сказала Лена.— Будем по порядку.
Пусть выскажется.
—	А вот тут как раз ничего и не шел,— высказывался
Женька насчет «мороза».— А вот там, когда: старый мир!
пока не погиб, остановись перед Россией! — с этим можно
согласиться. А дальше — опять не то...
—	Что — не то?
—	Ну, как он... то говорит: остановитесь, и тут же:
идите... Я запомнил: идите на Урал, а? Вы, мол, идите на
Урал, а мы будем стоять и глядеть...— Женька переступил
с ноги на ногу и сверкнул из-под чуба.— На Волге! —
воскликнул он.— На Волге зажали и гнали аж до Берли¬
на и далее! Вот как было дело!
—	Стихотворение в восемнадцатом году было напи¬
сано,— сказала Лена.
—	Ну и что?
—	Тогда ведь война везде шла — и на Урале и в Си¬
бири...
—	Да это я знаю! — запротестовал Женька.— Это
другая война совсем. У меня у самого дед воевал против
Колчака, у Карандашвили в отряде...
—	Каландаришвили! — сердито поправил Женьку Ко¬
новалов и передразнил: — Карандаш...
—	Слушай, ты все знаешь, а? — разозлился Женька.
315

—	Милый мой! — отозвался Коновалов.— Это-то я
знаю.
—	И сиди молчи!.. Ну, вот еще монголы,— Женька
гнул свою линию, и эта линия не совпадала с той, что у
Блока.— Чего они, монголы, нам плохого сделали? Чего
он на них набросился? Живем все вместе, хорошо... Не
знаю...
—	Да ты в школе историю читал? — опять не выдер¬
жал Коновалов.
—	Читал, читал! Не тебе одному читать! Это когда
все было. Сейчас в другую сторону глядеть надо...
Кто-то в зале сказал:
—	Сейчас во все стороны надо глядеть.
Женька добавил к своему затянувшемуся выступлению
краткую общую оценку, которую он выставил «Скифам»:
—	Ну, а так, что...— сказал он.— Стихи ничего...
Замечательные...— и сел, победно озираясь, рядом со
своей подружкой.
—	Так...— проговорила Лена и спросила по долгу
ведущей конференцию: — Может, еще кто хочет сказать?
Черных, по-прежнему неотрывно смотревший на Лену,
произнес негромко:
—	Прежде всего — спасибо за чтение...
—	Да,— подхватил пожилой гражданин из первого
ряда,— прочитано капитально! — и ударил в ладоши.
Все похлопали, а Лена сказала:
—	Да я уж тут ни при чем, это Блок...
—	Блок, конечно,— раздумчиво продолжил Черных.—
Тут вот верно говорили: не все удалось предугадать — кто
именно будет «в церкви гнать табун», куда заведет «сум¬
рачный германский гений». В Хиросиме за несколько се¬
кунд двести тысяч зажарили — без гуннов обошлось...
А есть ведь совпадения поразительные! Такие, что руками
разведешь. И — мороз по коже, верно товарищ гово¬
рил...
Черных размышлял вслух, обращался к Лене, к тем,
кто собрался в этом маленьком читальном зале, и ко всем
нам:
—	Видно, и мы не все могли предугадать,— продолжал
он, как бы огораживая Блока и его поэзию от любых при¬
дирок.— Ну, монголы, монголы... Да ведь у Блока это
как символ, обобщение. Откуда ему про сегодняшних-то
монголов было знать! Они вон взяли да из феодальной
дикости своей махнули прямо в социализм — это ж факт,
с этим не поспоришь. Так сегодня-то что с Блока сдрати-
316

вать?.. Скажем по-нынешнему — пролетарский интер¬
национализм. А ведь не все и в наши дни разобрались в
этом вопросе, не все, к сожалению, даже из тех, кому,
так сказать, историей предписано, путают...
Он помолчал. Потом тряхнул головой и сказал заду¬
шевно, делясь чем-то очень важным для него:
—	Спасибо Блоку, что Россию любил, что понимал ее
во все времена. Что от революции не шарахнулся, как
многие иные...
И опять помолчал. И сказал совсем глухо, трудно:
—	Слушайте! Так написать: «О Русь моя! Жена моя!
До боли нам ясен долгий путь!..» — Признанием в любви
прозвучали эти слова, любви к Лене.
Лена безотрывно смотрела на Василия Васильевича.
А он, будто споткнувшись, оборвал себя, стеснительно
улыбнулся, взглянул на часы и сказал деловито:
—	Ну да, конечно, опоздал везде... Извините! До сви¬
данья...
За окнами — весенняя капель. В крохотной комнате,
примыкающей к читальне, Александр Александрович Бар¬
мин ждал Лену. Он только что вернулся в Байкальск с
далекой зоостанции. За время его отсутствия был пущен
целлюлозный комбинат, и сейчас он видел в окно дымя¬
щую трубу заводского корпуса, людей на новой улице
и среди них Лену. Изменился Бармин за это время,
постарел. Он был бледен, но хотел казаться бодрым.
Лена, запыхавшись, вбежала в комнату, обняла
отца.
—	Ой, а ты похудел!
—	Да нет, тебе кажется.
—	Похудел, я же вижу: одни ребра торчат.
—	Ребра... Каждый человек должен иметь ребра,—
стариковской скороговоркой пробормотал Бармин, но
внимание дочери было ему приятно.— Ребра... Без ре¬
бер тоже не проживешь...
—	Кто тебя там кормил?
—	Анна Павловна, как всегда.
—	Ха! Могу представить, что она тебе варила,— ска¬
зала Лена.— Она ж ничего не умеет!..
Бармин, уже успевший осмотреться в этой комнатушке,
спросил:
—	Значит, ты теперь здесь живешь?
—	Ну да. А что мне дома делать, когда тебя нет! Здесь
317

я хоть с книжками. Ты садись, садись, сейчас я тебе что-то
покажу.
—	Н-ну, покажи что-нибудь,—- рассеянно сказал Бар¬
мин. Сюрпризы его не интересовали. Хотелось понять, что
представляет собой нынешняя Лена, его дочь. Что-то но¬
вое в ней было.
Лена приготовила к приезду отца альбом газетных вы¬
резок — статей и писем, относящихся к байкальской проб¬
леме.
—	Вот,— она выложила альбом на стол,— можешь
изучать. Здесь все по Байкалу — от первого и до послед¬
него дня.
—	Ишь ты! Ну, спасибо...— Бармин пристально раз¬
глядывал Лену, но, стесняясь расспрашивать ее, взялся
за вырезки. Просматривая их, он бормотал: — Это я чи¬
тал... Это тоже знаю... А вот тут что-то новое... Сильно
сказано!.. А этот вот со мной схлестнулся! — Он коротко
засмеялся, уселся поудобнее и погрузился в чтение.
—	Так, так, так...— приговаривал он, иронически
усмехаясь,— скажите, пожалуйста! Да ничего подобного
я не говорил! Это кто же тут загибает?..— Он перевернул
страницу.— Ах, коллективное послание! Двоих знаю, а
эти трое, так сказать, для весу больше.
—	Папа, я поеду с тобой,— вдруг сказала Лена.
—	Куда? — отец взглянул на нее, не сразу поняв.—
Ну, что ты! Нет, тебе там совершенно нечего делать. Пом¬
решь со скуки.
—	С тобой — никогда.
—	Нет, нет, нельзя! Тут у тебя дело...— и опять стал
читать, потом отбросил альбом.— Какая чепуха! Какая
жалкая, копеечная аргументация! Мыслишки с перспек¬
тивой на неделю! Впрочем, сейчас это уже не имеет значе¬
ния. Сейчас уже не имеет никакого значения...— Он кив¬
нул на окно. Там стояли корпуса комбината.— А что Чер¬
ных? — делая ударение на первом слоге, спросил он,
снова листая альбом.— Вот тут и ему попадает! — ска¬
зал он, показывая Лене какую-то статью.— За разду¬
вание проблемы очистных сооружений... Поди-ка трудно
ему — с двух сторон наседают.
—	Да, ему трудно,— отвергая иронию отца, серьезно
сказала Лена.
Отец взглянул на нее отчужденно и жестко.
—	А это удел каждого, кто пытается угодить и нашим
и вашим.
—	Погоди, папа,— проговорила Лена глухо и отчуж¬
318

денно.— Я не понимаю, о чем ты? Как это — и нашим и
вашим?
—	Ну тем, кто был за и кто против.
У Лены перехватило дыхание.
—	Ты говоришь так, как будто он все это сам приду¬
мал!
—	Но выполнил-то он!
Губы у Лены побелели.
—	Это не одно и то же.
Отец встал.
—	Нет-с, уважаемые! Это совершенно одно и то же.
И в этом все дело!
Они стояли друг перед другом, такие непримиримые
и такие похожие друг на друга. Первой дрогнула Лена.
Она сделала шаг, другой и вдруг обхватила отца за
плечи.
—	Папа! Да что же это такое!
Отец молчал. Потом рука его поднялась, словно взы¬
вая к небу, и коснулась Лениных волос. Плечи у Лены
затряслись, и тогда отец крепко прижал ее к груди,
приговаривая:
—	Ну что ты! Ну что ты! Перестань!
Лена глотала слезы, а он все гладил и гладил ее. По¬
том спросил:
—	Он что, бывает здесь?
—	Да,— не сразу ответила Лена.— Бывает... В биб¬
лиотеке, конечно.
Помолчав, отец сказал:
—	Получил письмо от Коли. Шлет тебе привет.
—	Спасибо...
—	Пишет — может быть, на каникулы приедет, мо¬
жет быть...
Лена не ответила, а только крепче обняла отца. Он
все гладил ее волосы, приговаривая:
—	Ну что ты!.. Ну что ты!..
Поезд подходил к станции Байкальск. Замедлил ход
около переезда, где выстроился длинный хвост ожидаю¬
щих машин. Впереди был Черных на «газике». Он сидел
за рулем, сложив руки на баранке, опершись на них под¬
бородком. Глаза у него запали и щеки втянулись, обост¬
рив скулы. Смотрел он в одну точку, будто и не видел
поезда. А состав между тем миновал переезд, и шлагбаум
открылся. Черных встрепенулся и двинул свой «газик».
319

В вагоне-ресторане было полно. За окнами, за пеленой
дождя виднелись корпуса целлюлозного комбината.
—	Все-таки построили,— глядя в окно, сказал седо¬
ватый пассажир, стриженный ежиком.
—	Да, кадит изрядно,— проговорил его сосед по столу,
человек добродушного, даже ленивого облика.
—	Что кадит — это полгоря, хуже, что сбрасывает
в Байкал.
—	Ну, там, говорят, очистка уникальная.
—	A-а, оставьте! — отмахнулся седой, посматривая на
проплывающие мимо заводские здания, на гигантские кар¬
ты для шламма.— Все это паллиативы. Природу не обма¬
нешь!
—	Ну вот, пошло, поехало,— сказал кто-то за сосед¬
ним столиком, и в ответ послышался чей-то смех.— А я
все ждал, кто первый начнет, вот и дождался,— в гово¬
рившем легко было узнать уже известного нам начальника
заводской лаборатории. Он адресовался к своей компа¬
нии, но, конечно же, и к соседнему столику.
—	А у вас что же, иная точка зрения? -- приобернул-
ся к нему седоватый.
—	То есть прямо противоположная!
—	Интересно бы послушать.
—	Как говорится, со всем бы удовольствием, но уж
очень шумно, и затем, я как раз здесь выхожу,— и на¬
чальник лаборатории вылил из бутылки остатки пива и
чокнулся с друзьями.
—	Ах вот как,— усмехнулся седоватый,— тогда все
ясно!
—	Вот именно,— обернулся к нему собеседник,— вы
угадали. Я здесь работаю. И как раз в лаборатории,
изучающей токсичность сбросовых вод.
—	Ну вот, видите. При этих обстоятельствах спорить
нам не о чем.
—	Совершенно верно. Я изучаю вопрос на практике,
а вы, надо полагать,— по газетной дискуссии. Силы не
равны.
—	Видите, как вам все ясно,— вмешался сосед седого;
говорил он добродушно, не торопясь.— А ведь так можно
попасть пальцем в небо.
—	Ну что вы!— с трудом сдерживая раздражение,
сказал седой.— Товарищ все знает на сто лет вперед.
Разговор получался громкий еще и потому, что надо
было перекричать радио, так что вспыхнувший спор стал
достоянием доброй половины вагона.
32Q

—	Поучите, поучите на прощание,— говорил на¬
чальник лаборатории,— расскажите еще, что в Байкале
около двадцати процентов мирового запаса пресной воды.
—	Так эго же факт!
—	Да, только факт этот — против вас. Ведь весь наш
сброс для Байкала — поистине капля в море.
—	Американцы тоже так рассуждали и свели свои ве¬
ликие озера к нулю. Я сам был там, видел своими глаза¬
ми... Вы поговорите с Барминым.
—	Бармин — фанатик,— сказал инженер, снимая с
вешалки пальто.
—	Ну, знаете ли!
—	Фанатик, фанатик,— повторил начальник лабора¬
тории, натягивая пальто.— Маньяк!..
За столом в библиотеке, на месте Лены сидела узкопле¬
чая, некрасивая девушка с косой.
Вошла женщина, держа за руку мальчика лет семи.
Оба были аккуратно одеты. Женщина пристально и как-
то озадаченно вглядывалась в девушку за столом.
—	Здравствуйте, Лена,— сказала она, приближаясь
к столу.
—	Я не Лена, я Лида. Здравствуйте,— сказала девуш¬
ка.— А Елена Александровна сейчас придет. Она на ми¬
нутку в больницу побежала. По делам,— добавила она,
помолчав.— А книги обменять я могу.
—	Нет, я подожду,— сказала женщина, ища, где
присесть.
Но присесть ей так и не пришлось, так как тотчас вош¬
ла Лена. Она заметно осунулась. Погруженная в себя, не
поднимая головы, она прошла за барьер к своему столу.
—	Вот,— сказала Лида,— тут вас дожидаются.
Лена взглянула. Женщина была ей незнакома. Тем
не менее женщина эта, странно улыбаясь, смотрела на
Лену, все так же крепко держа сына за руку. В другой ру¬
ке у нее были две книги.
—	Здравствуйте, Лена,— сказала она с многозначи¬
тельной любезностью и подошла к столу.— Василий Ва¬
сильевич просил передать вам эти книги и сообщить, что
больше пользоваться библиотекой он не будет.
Лена взяла книги, поморщилась, как от головной боли.
Женщина все улыбалась какой-то приклеенной улыбкой.
—	Ну что ж,— сказала Лена, перечеркивая абонемент¬
ную карточку,— за ним больше ничего не числится.
11	№ 3688
321

—	Вот это вы прекрасно сказали,— подхватила жен¬
щина,— больше за ним ничего не числится. Пойдем,
Костик! — И она пошла к двери, все так же играя улыб¬
кой.
—	До свиданья! — обернулся к Лене вежливый Ко¬
стик.
Черных шел по цеху, где могучие стволы, разрезанные
на куски, грохоча, подскакивали, метались и маялись в
потоках горячей воды, прежде чем попасть в дробильную
машину и превратиться в щепу. Рядом с Василием Ва¬
сильевичем шел Иванов, чуть сзади — сменный мастер.
Разговор у них, судя по жестикуляции, был напряженный
и громкий, но в неумолчном грохоте нам не было слышно
слов.
Потом мы их видели в другом цехе, куда готовая цел¬
люлоза поступала в гигантских рулонах на разрезку и
упаковку. Иванов, приостановившись, погладил свер¬
кающий белизной лист и сказал:
—	Красивый продукт!.. Жаль, что мало, можно бы и
побольше.
—	Как? — не расслышал Черных.
—	Можно, говорю, и побольше.
—	Можно бы, можно бы... Только нельзя!
—	Ох, и злой же вы мужик, Василий Васильевич! —
покрутил головой Иванов.
Затем мы увидели их в просторном кабинете Василия
Васильевича. То и дело звонил телефон — Черных не сни¬
мал трубку. Он стоял у широкого окна, за которым откры¬
валась панорама заводских цехов.
Иванов сказал настойчиво и нетерпеливо:
—	Ну, так как же, Василий Васильевич? Мы с вами
не договорили, а мне ведь надо уезжать.
—	Пожалуйста, уезжайте,— не слишком любезно от¬
ветил Черных, по-прежнему глядя в окно.
—	Пожалуйста... Но ведь уезжать-то нужно с чем-то!..
Слушайте, Василий Васильевич, я как-то перестал вас
понимать! Вы что же, в благородство хотите играть? Кру¬
гом все плохие, а вы один хороший.
Черных промычал что-то неопределенное; Иванов про¬
должал:
—	Удобная позиция, но, ручаюсь вам, не самая бла¬
городная. Ведь я бы мог, как говорится, и власть употре¬
бить, но, как видите, я этого не делаю...
.322

Черных резко обернулся к нему.
—	Вот это уже не разговор, Иван Сергеевич!
—	Ну, это я так,— отступил Иванов,— к слову.
—	И к слову не надо!
—	Да, но нужно что-то делать,— Иванов вернулся к
теме.
Недомолвки Иванова сердили Василия Васильевича.
—	Давайте-ка поставим точки над «и»,— сказал он.
—	Ну что ж, давайте,— согласился Иванов.
—	Собственно говоря, что вы мне предлагаете? Сбра¬
сывать грязную воду в Байкал?
—	Нет-нет,— поспешно сказал Иванов,— этого я вам
не говорил.
—	Теперь я вас не понимаю.— Черных требовал яс¬
ности.
—	Ну, что ж тут не понять...— уклонялся от ответа
Иванов.
—	Вы же предлагаете что-то делать?
—	Да.
—	Так предлагайте что-нибудь конкретное! Советуйте
что-нибудь.
—	Советовать... Что же я вам могу советовать? Вы че¬
ловек самостоятельный, никто вам ничего не навязывает...
Помявшись, Иванов сказал: — Проще нужно решать эти
вопросы, Василий Васильевич, проще!
—	Вот оно что!
—	Да.
—	Проще...— Черных с трудом сдерживался.— Это
хорошо — проще... Хорошо! Себе — хорошо, другим —
плохо! Сейчас — хорошо, потом — плохо!..
Надрывался телефон на столе, Черных снял трубку.
—	Да! Позвоните Кобякову, он знает... Ну?.. Сошли¬
тесь на меня в крайнем случае...
—	Ну ладно, ладно,— с обидой сказал Иванов.—
Я пошел.
Снова раздался телефонный звонок.
—	Да!
—	Это я,— послышался голос Лены.— Вы меня слы¬
шите?
—	Да-да.
—	Нам необходимо поговорить. Если можно, сейчас.
Я отниму у вас не больше десяти минут.
—	А что случилось? — обеспокоенно спросил Черных.
—	Потом объясню!.. Только не у меня и не у вас.
—	Почему?
11*
323

—	Когда встретимся, объясню. Вы помните сломанное
дерево по дороге на Танхой?
—	Да, помню.
—	Вот я сейчас туда выхожу.
—	Да что случилось-то?
В трубке послышались короткие гудки.
Исхлестанная дождем и ветром, Лена быстро шагала
вдоль озера по лесной дороге. Кинокамера приблизила ее
к нам, и, глядя прямо на нас, она говорила:
—	Девчонкой я видела сон, который не хочу вспоми¬
нать. Когда проснулась, я сказала себе: если бы что-ни¬
будь подобное случилось со мной в жизни, я перестала бы
жить. И вот это случилось, а я живу. Я никогда не дума¬
ла, что можно так ненавидеть человека, пережить такую
боль и унижение. И вот я живу...
Возле сломанной сосны стоял, повернувшись спиной
к ветру, Черных, он курил, но, увидев Лену, отшвырнул
сигарету. Она стремительно шла к нему, будто готовая его
ударить. Он поднял руки. И Лена глазами* встретилась
с ним. Она кинулась к нему и изо всех сил обхватила его
плечи, еще прежде чем он успел обнять ее. Он гладил ее
мокрые волосы. Так и стояли они, обнявшись, под дождем
и ветром.
Мы опять в библиотеке и видим Лену на ее привычном
месте.
—	Здравствуй, Лена! Вот я и нашел тебя.
Лена не спеша оторвалась от каталога, куда заносила
новые книги. Перед нею стоял тот самый парень, тот, что
был с топориком, когда давным-давно встретился ей в ле¬
су. Он был все таким же сухопарым, волосы нависали на
лоб. Облокотясь на барьер, он всепоглощенно смотрел на
Лену. Изучал. Ловил изменения.
Лена изменилась необыкновенно. Она похудела и по¬
старела, если можно постареть в двадцать один год.
—	Здравствуй,— сказала она тускло, безынтересно,
узнавая парня. И, не поднимаясь, протянула руку через
барьер.
Какая же это была худая, печальная, все еще детская,
испачканная чернилами рука! Парень взял ее и все не
отпускал, пока Лена сама не отняла.
—	Как тебя зовут? — спросила Лена.— А то не
знаешь, как и обратиться.
324.

—	Как зовут? Кто Лешкой, кто Ленькой, а в общем-то
Алексей.
—	Значит, Алеша, — сказала Лена все тем же ровным,
безразличным голосом.
—	Можно и так.
—	Откуда ты взялся?
—	Тебя искать приехал. Вот и нашел.
—	Что ж меня искать. Я все время здесь, никуда не
уезжала.
—	Зато я уезжал! На другой день тогда уехал. Вот
полчаса как приехал — и сразу нашел!
Лена молчала, глядя на парня...
Приходили и уходили люди. Лена обменивала книги
с машинальностью длительной привычки. Быстро делала
записи и даже что-то кому-то советовала.
—	Возьмите вот эту. Это как продолжение... Ты из¬
менился,— сказала она, опять медленно взглядывая на
Алешу.— Не очень, но все-таки.
—	Четыре года прошло.
—	Да, четыре.
—	Ты тоже изменилась,— сказал Алеша.— Сильно.
Хуже не стала, но совсем другая.
—	Что? — Лена поморщилась, как от резкого света
или шума, потом сказала как-то вбок: — У меня недавно
умер отец...
И когда она это сказала, все как будто дрогнуло и
раскололось в неподвижности ее лица. Губы запрыгали,
глаза сразу налились слезами, и зримая судорога пере¬
хватила горло. Она поднялась и, схватив со стола кни¬
гу, быстро и слепо пошла за шкафы и спряталась там.
Следя за каждым ее движением, Алеша даже коротко
простонал от сочувствия. Не отдавая себе отчета, он пошел
за барьер, туда — к Лене.
Две девушки, перебиравшие книжки, переглянулись,
но ничего не сказали и даже сделали вид, что не придали
значения.
Овладев собой, Лена все еще продолжала всхлипывать,
по-детски вскидывая плечами, вытирая ладонями мокрые
щеки. Потом она стала махать руками, остужая распух¬
шие, красные глаза.
—	Где мы можем поговорить? — допытывался Алеша.
—	Не знаю,— сказала Лена, опять уходя от него, слов¬
но погружаясь в глубину своего горя.
—	Я еще ничего не успел. Надо зайти на завод, хоть
представиться, что ли.
325

—	Что ты там будешь делать?
—	Работать буду.
—	Ты целлюлозник,— сказала Лена, определяя Але¬
шу, как естественник — жука.
Алеша усмехнулся.
—	Целлюлозник? Да, в общем-то — да.
Лена достала с полки книгу и протянула Алеше.
—	Вот это вам должно понравиться,— сказала она
громко, выходя уже было из-за шкафа.
Но Алеша удержал ее.'
—	Где мы сегодня увидимся,— спросил он быстро,—
часов в семь?
—	Не знаю,— сказала Лена безучастно.— После ра¬
боты я пойду к папе.
Алеша не сразу понял, а поняв, попросил:
—	Можно я пойду с тобой?
Лена пожала плечами. В это время вошел Коновалов.
Он увидел Алешу и Лену и угадал больше, чем можно бы¬
ло понять.
—	Интересно? —спросила Лена, беря у. него книгу.
—	Да, интересно,— хрипло сказал Коновалов.
Лена стояла над могилой отца. На могиле был уста¬
новлен камень с датой рождения и смерти и краткой эпи¬
тафией. Алеши не было видно — он стоял в стороне.
Отъезд кинокамеры позволяет нам увидеть весь этот
прибрежный участок и в перспективе— ширь Байкала.
Лена вспоминает, и, как это уже бывало в нашем фильме,
голос ее мы слышим из-за кадра:
— В день, когда хоронили папу, с утра был сильный
туман, и мы не знали, что еще ночью подошли корабли
со всего Байкала и стали на рейде. Мы не видели их из-за
тумана... Когда стали прощаться, они загудели все, как
один. И так гудели пять минут в честь отца...
Пароходные гудки, далекие и мощные, печальные и
величавые, слышны нам, они сопровождают экранное изо¬
бражение событий, оживших в памяти Лены, но постепен¬
но, отодвигаясь и стихая, уступают место другим вос¬
поминаниям.
...Двор биостанции. Ясный летний день. Бармин и
Лена, еще девочка, шагают под солнцем. Отец спрашивает:
— Ты когда-нибудь вспоминаешь маму?
326

—	Нет,— ответила Лена с жестоким прямодушием.
Отец остановился.
—	Почему?
—	Я ее совсем не помню. Как же я могу ее вспоминать!
Отец внимательно и серьезно смотрел на Лену.
—	Ты хотел бы, чтобы я ответила иначе?
Отец молчал.
—	Но разве лучше было соврать?
Лена вплотную подошла к отцу и, ухватив его за руку,
заглядывала ему в глаза.
—	Разве нужно было пожертвовать правдой?
—	Не знаю,— медленно сказал отец.— Не знаю...
И, горбясь, пошел к дому.
...Она вошла в лабораторию. Отец сидел у микроскопа.
Тут же был и Коля. Да, был Коля...
—	Обедать! — сказала Лена.— Обедать!
—	Сейчас,— сказал отец, не отрываясь от микроскопа.
Лена оперлась локтями о стол, совсем рядом с отцом.
Она разглядывала его лицо, лучи-морщинки у глаз и лег¬
кие, вздыбленные серые волосы.
Рядом с микроскопом стоял стакан с полевыми цвета¬
ми.
—	Чем старше становишься, тем меньше понимаешь
мир. Все вокруг — как чудо...— сказала Лена и косну¬
лась цветов.— Росли рядом, а все разные. Почему? И за¬
чем эта форма, и цвет, и запах? Привлекать пчел во имя
продолжения рода? А, папа?
Отец улыбнулся, не отрываясь от микроскопа.
—	Во имя красоты,— сказал Коля, сильно заикаясь.—
Красота командует миром, и тут ничего не поделаешь.
Она и есть главная сила.
Отец тихонько засмеялся.
—	Коля — идеалист,— сказал он, оторвавшись от мик¬
роскопа.— Не слушай его. Главное в мире — борьба.
Погляди, что тут творится! — Он подвинул Лену к оку¬
ляру.
Она заглянула в микроскоп и воскликнула:
—	Черт знает что!
Отец смеялся, обнимая ее плечи.
...Отец лежал на высоко взбитых подушках. Рядом
с ним солнце высветило квадрат на белой больничной сте¬
327

не. Лена сидела в ногах у отца. Болезнь иссушила его до
прозрачности. Но взгляд, обращенный в себя, был полон
покоя и мудрого смысла. В наушниках, висевших в из¬
головье кровати, еле слышным бормотанием диктора про¬
бивался неугомонный мир.
Взгляд отца сосредоточился на Лене. Тень улыбки тро¬
нула бескровные губы. Он выложил руку на одеяло, и
Лена, поняв его движение, положила на нее свою.
—	Тебе нужно подумать о себе, Лена,— сказал отец,
окружая этой фразой все, о чем они избегали говорить.
—	О чем ты говоришь? — сказала Лена, стараясь не
отводить глаза.— Я обо всем подумала, когда пошла
в библиотеку. Мне нравится эта работа. И ты рядом.
Отец помолчал.
—	Мир велик,— сказал он затем.— Книги все-таки
не люди. Нельзя прожить всю жизнь у озера...
—	Но ты же прожил. И живешь!
Отец улыбнулся этому уточнению.
—	Мир велик,— еще раз сказал он.
—	А помнишь, ты говорил, что сам человек — это
целый мир?
Отец кивнул.
—	И каков человек, таким и мир откроется ему.
—	Вот как ты запомнила,— сказал отец, гладя ее ру¬
ку.
—	Да, на всю жизнь.
Вошла няня с больничной «уткой» в руках. Лена ее не
заметила бы, если бы не взгляд отца, полный ярости.
Когда Лена обернулась, она увидела только, как мелькнул
за дверью белый халат...
Она стояла у могильного камня на берегу озера...
Лена передавала библиотеку Лиде. Они сидели рядом.
Белесая Лида, приоткрыв рот от чрезмерного внимания,
слушала указания Лены, боязливо ежилась, охваченная
новым чувством ответственности.
—	Я все равно не смогу,— сокрушалась Лида.—
У меня авторитета нет...
—	Что-что?
—	У меня авторитета нет. Какую книгу взять, я не
посоветую. Что попросят, то даю.
—	Надо читать самой, тогда сможешь и посовето¬
вать,— сказала Лена.
328

—	Ay меня как-то вкус не образуется,— пожалова¬
лась Лида.— Мне почему-то все нравится.
—	Со временем пройдет,— улыбнулась Лена.— Будешь
больше читать, и пройдет.
Алеша был на своем месте — стоял, облокотившись
о барьер против стола.
—	На завтра Черных назначил аудиенцию,— сказал
он, стараясь заглянуть Лене в глаза.
Лена продолжала писать.
—	А что он, Черных?
Лена наконец взглянула на Алешу.
—	Черных — прекрасный человек,— ответила она.—
А что?
—	Да нет, ничего,— поспешно сказал Алеша.
Он следил за нею, тщась уловить хоть малейший приз¬
нак замешательства.
Пришел Коновалов. Видно, они не раз встречались с
Алешей здесь, в библиотеке. Коновалов усмехнулся и кив¬
нул Алеше. Глаза у него поблескивали — похоже, что
гармонический человек опять был в подпитии.
Положив на стол стопу книг, он сказал:
—	Вот, Елена Александровна, все. Так сказать, в
окончательный расчет!
—	Что же вы так поторопились? — говорила Лена,
проглядывая книги.— Библиотека не закрывается. Вот
Лида будет работать...
—	А это пожалуйста! Пусть работает. Я не возражаю! —
Коновалов покосился на Алешу и встал в такую же позу,
только у другого конца барьера.
—	Растешь, Лида? В начальство выбиваешься? Расти,
расти! — поощрил он девушку.
—	Что это вы сегодня, по какому случаю?—нахмури¬
лась Лена.
—	Действительно...— криво усмехнулся Коновалов.
За окном скрипнули тормоза. В библиотеку вошел Чер¬
ных. Он сразу оценил обстановку и зашагал к барьеру.
—	Вот и «прекрасный человек» пожаловал,— сказал
Алеша. Сказал он это тихо, но достаточно ясно, чтобы Ле¬
на могла слышать.
На это замечание Лена взглянула на Алешу так, что
он смущенно отвел глаза.
—	Здравствуйте,— обращаясь ко всем, сказал Чер-
цых.
—	Здравствуйте,— откликнулся один Коновалов и,
не удержавшись, прокомментировал ситуацию: — Умора!
329

—	Слышал я,— обратился Черных к Леке, стараясь
быть естественным,— вы от нас уезжать собираетесь. Это
как же надо понимать?
—	А так и понимать,— в тон ему сказала Лена,—
что уезжаю. И не далее, как завтра утром.
—	Вот как...
В библиотеке стало тихо. Только Лида скрипела пером.
Дописав строку, она поставила точку и, промакнув, за¬
крыла свой гроссбух.
—	Я пойду,— сказала она.— Значит, завтра в шесть.
Разбудить?
—	Нет. Я сама встану.
—	Иди, иди, отдыхай! — напутствовал девушку Коно¬
валов.
Молчание опять длилось некоторое время, потом Чер¬
ных спросил:
—	И что же, совсем одна едете?
—	Нет, с подругой,— сказала Лена.— С Валей Ко¬
рольковой. Помните? Журналистка, еще интервью у вас
брала.
—	А, да-да, такая... Помню... Она что же, здесь?
—	Да, три дня уже, как приехала. Вчера на Селенгу
отправилась, к утру вернется.
—	Так! — сказал Черных, как черту подвел.— И что
жо вы там будете делать?
—	То же, что и здесь.
Все это Лена говорила с какой-то отсутствующей по-
луулы )КОЙ.
—	Ну а почему именно там, а не здесь?
—	Так надо,— сказала Лена все с той же отчужденной
улыбкой.
—	А надо ли?..
Странный это был дршлог пауз и умолчаний при двух
м ол чал и в ых ев и детел я х.
—	Надо. И папа этого хотел,— сказала Лена.— Он
сказал: нельзя всю жизнь прожить у озера...
—	Ну и что? Что он имел в виду-то?
—	А разве непонятно?
—	Допустим... Тогда почему же... мм...
Лена опустила глаза.
Паузу прервал Коновалов.
—	Счастливо, Елена Александровна,— сказал он,
протягивая руку.— Удачи вам на новых местах. Может,
еще свидимся. Все-таки в соседях будем! Что здесь — ча¬
са два лету, не более.
330

—	Да, примерно так,— говорила Лена, не отнимая ру¬
ки.— Счастливо и вам.
Коновалов, проходя мимо Алеши, легонько шлепнул
его по плечу, сказав:
—	Пошли!..
Черных некоторое время молча смотрел на Лену, по¬
том тоже протянул Лене руку.
—	Утром зайду попрощаться,— сказал он.
—	Нет, не надо,— быстро проговорила Лена.— Я ведь
очень рано поеду, первым автобусом.
Черных двинулся было к двери и только теперь заме¬
тил, рассмотрел Алешу.
—	О, здравствуйте!.. Там у нас что-то завтра...
—	В одиннадцать пятнадцать,— напомнил Алеша.
—	Знаете что? Приходите-ка попозже, я могу опоз¬
дать. В полпервого устраивает?
—	Пожалуйста,— кивнул Алеша.
Черных зашагал по поселку солдатским шагом. И вско¬
ре настиг Коновалова. Тот стоял, широко расставив но¬
ги, руки в карманы, и щурился на обширный пейзаж, где
впереди были Байкал, сзади горы, справа — корпуса
завода, а еще правее — жилые кварталы, где в окнах ужо
загорались огни.
—	Ну, что стоишь? — спросил Черных.
—	Так ведь вот... смотрю,— отозвался Коновалов.
Они пошли рядом.
—	Смотрю я,— заговорил Коновалов с какой-то
тоскливой удалью,— наработали мы тут изрядно...
—	Да-а-а...— тянул Черных.
—	Понарушили что смогли, понаставили что суме¬
ли...
Черных обернулся к нему, уловив эту его отчаянную
веселость.
—	...А счастья нет! — вдруг неожиданно заключил Ко¬
новалов и остановился.
Теперь они смотрели глаза в глаза.
—	Это как? — усмехнулся Черных, стараясь найти
верный тон.
—	Да вот так — счастья нет.
—	Эк, куда тебя повело!
—	Куда? Туда же, куда и тебя...
Черных как бы поискал, за что зацепиться, и сказал:
—	Счастья ему, видите ли, нет, а это что? — Он кив¬
нул в сторону засветившихся заводских огней.
—	Это завод.
331

—	Ну, завод. Ставил-то его кто?
—	Кто бы ни ставил — ругают все кому но лень.
—	Ругают-то правильно?
—	Правильно.
—	Мы же нашли мужество это признать? Нашли. Да¬
лее: мы сделали свои реальные предложения — и были
поняты.
—	Допустим,— без энтузиазма согласился Коновалов.
—	Да не «допустим», это видно из всех последующих
решений. И вот сейчас,— Черных выбрался на шутливую
интонацию,— когда надо засучив рукава работать, ра¬
ботать и работать, ты, товарищ Коновалов, ходишь тут
и сеешь зерньтшкр1 пессимизма. Ай-яй-яй! Нехорошо!
—	Да чего уж...— проворчал Коновалов.
—	Ходит по улицам, счастья ищет! Эх ты!
—	Слушай! — взмолился Коновалов.— Ведь каждо¬
му ж нужно!
—	Так нужно-то нужно...
—	Ну!
—	Так надо разобраться в этом...
—	Разобраться...— недовольно протянул Коновалов.
—	Штука-то сложная, каждый понимает по-своему...—
Черных подбирался к ответу.— Вот если б меня, пред¬
положим, спросили однажды,— и он прощебетал, словно
подражая досужей девице-интервыоеру: — Товарищ Чер¬
ных, скажите, пожалуйста, что такое счастье?
Коновалов невольно усмехнулся.
—	Ну и что, ответил бы?
—	Я бы ответил! — загадочно заявил Черных.
—	Ну-ну!
—	Я бы сказал так: счастье — это ясная, осознанная
и общественно полезная цель. Цель — вот что такое сча¬
стье. Вот! — он сказал это твердо, хотя улыбчивой мане¬
рой устранял высокопарность слов, очищая их главный
смысл. Но в заключение опять вышутил себя:— А ведь
неплохо сформулировал, а?
—	Да, неплохо, товарищ Черных,— без особой убеж¬
денности признал Коновалов.
—	Неплохо, не скрою,— хорохорился Василий Ва¬
сильевич.
—	Неплохо,— еще раз подтвердил Коновалов и вдруг
сделал неожиданный выпад: — Только цель-то у нас была
одна.
—	Что-что-что?
—	Я говорю, цель-то была у нас одна, во как!
332

И тогда в свой черед пашелся Черных:
—	То есть как это — была? Она ведь как была, так
она и есть. Вот так вот!
—	Ну, ты силен! — опешил Коновалов.
—	А ты как думал!
—	Слушай, Василь Васильич.— Коновалов попробо¬
вал ухватиться за ту же шутливую интонацию,— ты же
интересный человек, а?
—	В этом мире, Кеша,— назидательно сказал Черных,
как бы овладевали собой и положением,— все интересно,
и много неожиданного, учти, очень много... Вот такая шту¬
ка...
Они вышли к озеру. Огромная его даль раскинулась
от их ног и до горизонта. Ровно шумел накат.
—	Эх! К рыбакам, что ли, податься? — с прежней тос¬
кливой удалью воскликнул Коновалов.— Отвлечься ма¬
ленько...
—	Не поможет,— сказал Черных просто, искренне и
грустно.
—	Да? Тоже верно...— Коновалов поглядел на темные
окна библиотеки, отчетливо видневшейся силуэтом на
пригорке, сказал безжалостно: — И света не зажгли.
Не понадобилось.
Лена сидела на своей узенькой кровати, а Алеша стоял
перед ней, целовал ей руки, потом сел на кровать рядом с
нею.
Лена отодвинулась, но он обхватил ее плечи, видимо,
не в первый раз норовя сломить ее упорство.
—	Нет, нет, нет, нет, нет! — Она вырвалась с оже¬
сточением, с яростью даже. Забралась с ногами в самый
угол и там затихла.
—	Да что же это такое? — глухо бормотал Алеша.
—	Зажги свет.
Алеша не пошевелился.
Лена спрыгнула с кровати и повернула выключатель.
Стараясь не глядеть друг на друга, они щурились от све¬
та. Потом Лена подошла к Алеше и коснулась рукой его
взъерошенных волос, горячей щеки.
—	Не надо так,— сказала она, совсем по-матерински
прижимая к себе его голову.— Ну хочешь, сейчас будем
пить чай? Я тебе все расскажу.
—	Нет,— встрепенулся Алеша,— этого уж действи¬
тельно не надо... И так все ясно!
333

— Что тебе ясно, глупец? — сказала Лена раздельно
и холодно.— Ничего тебе не ясно.— Она повернулась к
шкафу.— Помоги мне достать чемодан.
Алеша как-то сразу утратил амбицию, встал и, под¬
тянувшись на цыпочках, снял чемодан. Сумрачный, по¬
прощался с Леной и ушел.
Ранним утром Лена и Лида уже сидели у окна, под¬
жидали автобус. Лида выглядела необычно — принаря¬
женная, с какой-то замысловатой прической. Отныне ведь
и ее жизнь должна была стать иной, об этом она и гово¬
рила:
—	Черт его знает, теперь как-то и жить по-новому на¬
до, теперь это все на мне остается... Я вот и то — сегодня
новую прическу навертела, так ты чего-то молчишь, ни¬
чего не говоришь...
—	Нет, почему, хорошо, красиво,— похвалила Лена.—
Только, наверно, много времени отнимает?
—	Полночи вертела,— простодушно сказала Лида.
И потом добавила: — А я так и так не спала.
—	Что же?
—	Волновалась.
За окном послышался шум — подъехал автобус. Из
него выскочила Валя, побежала навстречу вышедшим на
крыльцо девушкам.
—	Видишь, какая тебе честь — прямо к дому подка¬
тил,— сказала Валя.— Ты же здесь личность популяр¬
ная!
—	Привет всем!— Это подошел Алеша и сразу потя¬
нулся взять у девушек чемодан.
—	Пошли! — скомандовала Валя.
По Алеша отозвал Лену в сторонку.
—	Можно тебя?.. Ты думаешь, что на этом так и за¬
кончится все? Все только начинается! Ты помнишь, что
я тебе написал тогда на доске?
—	Помню,— примирительно сказала Лена.— Ну, хо¬
рошо, будем считать так. Пошли!..
И вот уже тронулся, набирая скорость, автобус, и
остались позади родные места. Народу в автобусе было
пемало, ио для подруг нашлась свободная скамейка. Лена
была молчалива и грустна. Валя своей болтовней пыта¬
лась ее развлечь.
334

—	Вот,— говорила Валя, протягивая Лене фотогра¬
фию,— смотри! Это Андрей, сын Сибири. Про отца я тебе
писала — мое первое новосибирское интервью. Ничего
больше говорить не буду, увидишь — сама оценишь. Вто¬
рого такого нет... Пишет, что жить ты должна непременно
у нас. Квартиру дали, четыре комнаты. А на что нам четы¬
ре комнаты? Всей-то мебели — диван да стул. Но он пи¬
шет, что сейчас уже открыли что-то вроде универмага,
так что тебе что-нибудь прикупим... Пишет, что по поводу
такого события написал стихи, как Лена приехала на
Лену... Ты знаешь, он у меня такой юморной! Первый год
я непрерывно хохотала, теперь привыкла. Но тоже иной
раз — ужас! Такой заводной...
Еще сотню метров виднелось великое озеро, потом до¬
рога круто свернула налево.
—	Вот и прощай, Байкал! — сказала Валя, устраи¬
ваясь поплотнее.— Ну, ничего, Лена Байкала стоит!
—	Ты-то откуда знаешь? — наконец откликнулась
Лена.— Ведь ты сама — в первый раз.
—	Ну и что? Это же общеизвестно... Пишет, что в
перспективе — гигантские масштабы. Прямо беспреце¬
дентно! Какие-то немыслимые миллионы киловатт. Ужас!
Ты, конечно, как хочешь, но в газете работать ты будешь.
У тебя получится. А газетчики знаешь какой народ? Это
же самый интересный народ! Вот выдадим тебя замуж...
Лена не выдержала и засмеялась. Засмеялась и Валя.
—	Нет, в самом деле! Только подумать: может быть,
будем участвовать в величайшем начинании века...—
И, понизив голос, Валя наклонилась к Лене: — Ты что-
нибудь слышала о плотине через Берингов пролив?
—	Немного слышала от отца, в журналах что-то по¬
падалось. Но ведь это, кажется, фантазия.
—	Здрасьте! Какая фантазия? Величайшая научная
проблема! Представляешь, меняется климат во всем Се¬
верном полушарии! Правда, гидрологи и климатологи за¬
нимают очень робкие позиции в отношении Гренландского
ледяного панциря. Видите ли, может растаять и затопить
Европу! Но энергетики позиций не сдают и имеют под¬
держку многих ученых. Так что тут еще бабушка надвое
сказала. И если печать возьмется — что ты!.. Ну, где ты
сейчас?..
Лена и в самом деле не слышала ее. Но вдруг она
подалась к окну, заметив что-то впереди на дороге, и
прижалась к Вале со словами:
—	Вот теперь держи меня покрепче!
335

Через окно автобуса мы успели увидеть знакомый «га¬
зик» на обочине, мелькнуло лицо Василия Васильевича
Черных, усталое, измученное лицо... Автобус пром¬
чался мимо.
— Ну вот и все! — сказала Лена.
И все вокруг как будто отодвинулось и стихло.
Лена обернулась к нам и сказала:
— Сейчас мы расстанемся с вами, и, быть может, вы
будете осуждать меня. Я не могла поступить иначе. Че¬
ловек должен сам решать свою судьбу. Иначе и жить не
стоит... Мне очень трудно уезжать отсюда. Я, наверно,
вернусь, когда силы мои окрепнут, когда уйдет из сердца
эта боль, от которой я слабею и могу все перепутать.
А надо быть сильной, надо стать сильной. Как отец...

Любить человека
В Колонном зале Дома Союзов проходит съезд архи¬
текторов.
На стендах — чертежи, фотоснимки, цветные диапозити¬
вы: жилые дома, монументальная живопись и скульптура.
Архитектура современных решений, комплексные за¬
стройки.
Аппарат фиксирует эти фотографии — приближается,
движется вдоль архитектурных деталей, снова рассма¬
тривает их на общем плане. Участники симпозиума пере¬
ходят вдоль стендов от одной фотографии к другой, пере¬
говариваются.
Вечером архитекторы собрались у Александры Ба¬
сил ье в и ьт Петр у ш ковой.
—	Красота... — говорил Колышев, отрезая себе ло¬
моть от жареного сайгака, распростертого на блюде.—
Не надо бросаться словами: красота — это очень сложно...
Очень.— Он энергично оторвал сильными зубами изряд¬
ный кусок от ломтя.
—	Красота—это очень просто,— сказал Архангель¬
ский, появляясь в дверях.— Вот сидит красивая женщи¬
на. Смотрите! Тут все ясно.— Он коснулся щеки
Марии.
Мария не пошевелилась. Она только отвела руку.
—	Все относительно,— сказала она.
Проходя мимо, Александра Васильевна обернулась к
А р х а н ге л ьском у.
—	Не надо ее трогать.
—	Я не трогаю — я касаюсь. Касаться и лететь!
—	Куда, голубчик? — поинтересовалась Александра
Васильевна.
337

—	Это не важно. Важен сам процесс — касаться и
лететь!
—	Лети, брат, лети...— лениво отозвалась Мария.
Вот именно! — расхохотался Колышев. Он не пере¬
ставая жевал, жир стекал по подбородку, он вытер пальцы
углом скатерти.— Чертовски вкусно! — приговаривал
он, откровенно блаженствуя.
Мария пристально смотрела на его плотоядный рот,
потом лениво отвернулась и сказала очень тихо и внятно:
—	Ужас... Все сожрать!..
Колышев опять прилаживался к сайгаку. Он нашел
нож, отрезал еще кусок.
—	Вот именно, Машенька, вот именно — все без остат¬
ка, пока другие не сообразили!..
В прихожей, где по стенам расставлены книги на пол¬
ках, а поверх них лежат старые, пыльные кальки и синь¬
ки — жилище архитектора! — у вешалки ссорятся двое.
Оба молоды. Это Таня и Павлик, ее жених.
—	Ты даешь повод,— говорит Павлик.
—	Никакого повода!
—	Он смотрит на тебя как на собственность...
—	Глупости! Идиотские глупости! — Таня затыкает
уши пальцами. — Не хочу слушать! — Она пытается уй¬
ти.
Павлик удерживает ее за руку.
—	Если уж сейчас так, что будет потом?
—	Потом — не будет,— говорит Таня негромко, сдер¬
живая подступившую ярость.
—	Не понял,— говорит Павлик.
—	Вообще не будет никакого «потом»! — взрывается
Таня.— Действительно, если уж сейчас так, на кой черт
все это надо?
—	Погоди.
—	Ничего не буду годить.— Таня в ярости срывает
с вешалки пальто.— Тупость какая! Можно подумать,
что ты меня облагодетельствовал. Откуда эта дурацкая
фанаберия? Видите ли, если он соизволил протянуть ру¬
ку, ты должна пасть на колени, распластаться и ползти...
Да я умнее тебя во сто крат! — говорит она.— Умнее и
талантливее, и ты это великолепно знаешь... И все-то
твое преимущество — штаны!
Ошеломленный Павлик все же пытается удержать Та-
шо за руку.
338

—	Ну погоди, ну успокойся. Штаны у тебя тоже есть,
и даже лучше, чем у меня.
—	Он еще острит, дубина! — Таня вырывает руку.—
Не ходи за мной. Это совершенно бесцельно... Поверь мне,
это совершенно бесцельно...
Звонок.
Александра Васильевна идет открывать дверь.
—	Поссорились! — говорит она, проходя мимо Тани
и Павлика.— Поругались. Это славно...
Входят трое, вносят проекционный аппарат, экран,
свернутый в трубку. Топчутся в дверях, поют, как кли¬
рошане, на три голоса.
В прихожую набивается народ. Колышев, продолжая
жевать, держа в руках по вилке с большими ломтями сай-
гачатины, пробивается к вошедшим.
—	Ха-ха-ха! Вы чуть не опоздали. Вот все, что оста¬
лось! — И вручает вошедшим по вилке.
Высокий седоватый мужчина, с неотразимо властным
взором, подходит к Тане, заключает ее в объятия и при¬
нимается целовать. Она увертывается, потом начинает
смеяться.
—	Боже мой, какая прелесть! — говорит этот высо¬
кий мужчина, обращаясь ко всем. Он даже вытирает гла¬
за, налившиеся восторженными слезами.— И вот этот
тип,— локтем он стучит в грудь Павлика,— уводит ее
от нас средь бела дня, как коня с ярмарки! В мастерской
образуется вакуум — мы приходим, а Тани нет. Какая
тоска!
Вдруг видно, что возглас этот вырывается из души,
в нем нет ни шутки, ни кокетства.
На секунду стало тихо.
—	Я там,— говорит Таня.
—	Нет, нет, нет. Нет/!
—	Там.
—	Нету! — говорит Паладьев.— Это уже не та Таня.
Это совсем другая Таня.
—	Та самая,— говорит Таня.
Вдруг Паладьев замечает, что Таня в пальто.
—	А почему в пальто? — Он оглядывает окружающих
с горьким недоумением.— Она хотела уйти! С нами уже
неинтересно!
Таня внимательно и прямо смотрит на Паладьева.
Рука поднимается, расстегивает пуговицу на пальто, мед¬
339

лит, опускается. Таня оборачивается к Александре Ва¬
сильевне.
—	Остаться?
—	Да, конечно,— говорит Александра Васильевна
с серьезной улыбкой.
Только жених, плотно сомкнув губы, сосредоточился
на муке, которой не видно конца.
Входят еще гости, маленькая толпа. Иные со свертка¬
ми, в разговоре слышится иностранный акцент, а то и
прямая английская и испанская речь.
На диване — Мария в той же позе. Теперь в руках
у нее стакан, из которого она попивает неторопливо.
На другом конце дивана — прежде не замеченный
нами Калмыков. На лице его удовольствие — ему нравится
весь этот шум и бестолочь говора, и мелькание лиц, и
облик комнат, сплошь завешанных картинами, этюдами,
рисунками зданий и целых улиц, заваленных книгами,
лежащими без всякого порядка, но создающими красоту
и одухотворенность всего этого жилища. С тем же покой¬
ным удовольствием он разглядывает Марию. Она ставит
стакан и оборачивается к нему.
—	Хотите познакомимся? — говорит она.— Меня
зовут Мария.
Калмыков поднялся было, но Мария удержала его.
—	Не надо, сидите.— И протянула руку.
Калмыков с готовностью пожал ее руку и так долго
не отпускал, что она вынуждена была отнять ее сама.
—	Простите,— сказал он.— Меня зовут Калмыков
Дмитрий Андреевич.
—	А-а,— сказала Мария неопределенно. Быть может,
она что-то слышала о нем, а может быть, просто так сказа¬
ла: а-а-а...
Теперь она смотрела на Калмыкова в упор, и он даже
как-то робел под ее взглядом.
—	Вам нравится здесь? — спросила Мария.
—	Да, очень.
—	А что нравится?
—	Все! Комната, люди и шум, конечно. Я отвык от
Москвы, у нас тихо.
—	Где — у вас?
—	Далеко!
—	Где — далеко?
—	На северо-востоке.
340

—	Что вы там делаете? — С Марии словно слетели
медлительность и лень. Голос ее оживился, глаза смотре¬
ли внимательно, пристально даже.— Так что?
—	Строим помаленьку,— сказал Калмыков.
—	А! — сказала Мария, все так же глядя на него.
Видимо, ей свойственно было вот так беззастенчиво раз¬
глядывать то, что ее интересует. Сейчас ее интересовал
Калмыков.
—	А вы что делаете? — спросил Калмыков.
Мария ответила не сразу.
—	Почти ничего. Так, понемножечку... Вот, йришла
в гости к Александре Васильевне. Я у нее работаю. Вы
ее знаете?
—	Конечно. Иначе как бы я сюда попал?
—	Очень просто,— усмехнулась Мария.— Вас мог
кто-нибудь привести. Вон, видите, сколько народу... Что
ж вы думаете, она всех их знает? Это все с симпозиума.
—	Я тоже с симпозиума.
—	Ну да. Я так и поняла.
—	Только я знаю Александру Васильевну очень хо¬
рошо,— говорит Калмыков.— Я же учился у нее.
—	А-а-а, значит, вы совсем еще молодой.
—	Тридцать четыре,— сказал Калмыков и совсем
было спросил: «А вам?», но все же не спросил.
— А мне двадцать	девять,— сообщила Мария.—
Я тоже училась у нее. И работала у нее в мастерской.
Потом ушла...
—	Почему?
—	По глупости. Я много делала глупостей,— сказа¬
ла Мария.— Впрочем, пожалуй, не больше, чем все.
—	А какие глупости?
Мария долго, молча глядела на Калмыкова.
—	Выходила замуж.
—	А, да!.. Да...—сказал Калмыков.
Мария усмехнулась, отвела глаза, будто утеряла к
нему всякий интерес. Увидела Таню, позвала. Таня усе¬
лась с ней рядом.
—	Черт знает что! — сказала Таня.
Мария заговорила с ней опять тем же ленивым, дале¬
ким голосом:
—	Поругались...
—	Откуда ты знаешь?
—	Ну, так всегда бывает. Повышенная требователь¬
ность и прочее такое, всякое. Ревнует, наверное, а?..
А что, Агасфер пришел?
341

—	Да, вон он.
—	A-а... да.
Калмыков с любопытством прислушивался к разго¬
вору.
—	А кто это — Агасфер? — спросил он.
Мария лениво спохватилась.
—	Я вас не познакомила. Калмыков. Дмитрий, кажет¬
ся, вы сказали?
—	Да, Дмитрий.
—	Вот,— сказала Мария.— А это Таня. Таня Пав¬
лова. Она тоже архитектор. Боюсь, что все здесь архитек¬
торы — целый батальон... Агасфер! Действительно по¬
чему? Я уж как-то и не помню.
—	Потому что вечный, наверное,— сказала Таня.—
Без возраста.
—	Да-да, кажется, так. Вечный.— Мария чему-то
улыбнулась.— Вечный!.. Да-да.
Она посмотрела на Агасфера, который стоял окружен¬
ный иностранцами.
Все говорили по-английски, смеялись.
Калмыков уловил взгляд Марии.
—	Так это же Паладьев! — сказал он.
- — Ну да, конечно. А вы его знаете? — спросила
Мария.
—	Еще бы, как не знать.
—	Вы и у него учились?
—	Немного,— сказал Калмыков.
—	Все у него учились! — сказала Таня, глядя на
Паладьева.— А что толку?..— Она нахмурилась.— В са¬
мом деле, выйти замуж, да и все тут.
—	Не смей,— сказала Мария.— Ты способная.
—	Да ну... Выйду, наверное.
—	Не смей! — повторила Мария.
К ним подошла Александра Васильевна.
—	Маша, что это ты? Как не стыдно! Не пугай Митю.
Он человек тихий, деревенский,— она погладила Кал¬
мыкова по голове.— Замуж — хорошо, дети пойдут. Вот
Митя поди уж троих завел... А, Митя?
—	Да нет, Александра Васильевна,— улыбнулся Кал¬
мыков.— Как-то еще не успел.
—	Что ж так?
—	Как говорится, руки не доходят,— сказал Кал¬
мыков.
—	Ишь, какие ты шуточки отпускаешь столичные! —
удивилась Александра Васильевна и, обернувшись к Па-
342

ладьеву, замахала ему рукой, показывая на Калмыко¬
ва.— Николай Николаевич!
Подошел Паладьев.
—	Вот он где!
Паладьев обнял Калмыкова, усадил на диван, сел ря¬
дом, вплотную к Тане.
В дверях появился жених. Павлик смотрит на Таню
испепеляюще, поворачивается на каблуках, уходит в при¬
хожую.
Таня порывается встать. Паладьев, весело разговари¬
вая с Калмыковым, удерживает ее. Таня хмурится, раз¬
дувает ноздри, говорит:
—	Черт с ним! — и усаживается глубже.
Мария лениво усмехнулась.
—	Шик! — говорит Паладьев.— Вид здоровый, взгляд
ясный. Шик! Видел твои прожекты — штука... Штука!
—	Будто бы? — сказал Калмыков, явно польщен¬
ный.— Так ли?
—	Так, так,— говорит Паладьев.— Только ты, брат,
максималист ужасный. Определенно — максималист!
Есть такое суждение — максималист, и все тут!
—	Вот видите, уж и суждение есть,— не без тревоги
сказал Калмыков.— Откуда же? В обрез по надобностям
людским — только-только.
—	Эка махнул — по надобностям! — усмехнулся Па¬
ладьев.— Надобности людские безграничны, брат. Пом¬
нишь, у Достоевского — Митя Карамазов: ох, широк че¬
ловек — не худо бы обузить! Или даже еще определеннее:
«Я бы сузил...» Да-да, именно: я бы сузил!.. Вот и сужи¬
ваем!
—	Нельзя, нельзя суживать,— сказал Калмыков.—
Нельзя! Грех.
—	Грех! Ишь какое словечко извлек...— усмехнулся
Паладьев.— Грех — это славно...— Вдруг он сжал Тане
руку так, что она закусила губы, поднялся.— Пойдемте
Мексику смотреть.
Все поднялись.
Они спустились по лестнице, не прекращая разгово¬
ров, и так дошли до первого этажа, где была мастерская
скульпторов.
Чья-то рука нажала на кнопку звонка.
Сами хозяева стояли в дверях. Мастерская была
сплошь заставлена и увешана работами, и Калмыков на¬
343

чал было разглядывать, но свет погас, и застрекотал ап¬
парат.
На маленьком экране желтым и синим засияла Мексика.
Изображение придвинулось и заполнило весь большой
экран.
—	Экие колеры! — восхищенно сказал кто-то.— Тут
и придумывать не надо — само в руки идет.
—	А вот и нет! — сказал другой голос.— Изобилие
опаснее скудости. Перебор. Двадцать два! В северной ску¬
дости нашей сила пошибче.
— Полно врать! — сказал	Колышев.— Вспомним
Италию — где это там, интересно, перебор? Щедрость,
и все тут.
На экране — пирамиды ацтеков.
—	У, язви его... Жестоко завинчено! Свирепое худо¬
жество.
—	Вот Сикейрос,— сказал женский голос.
—	Положим, Диего Ривера... А вот это уже Сикейрос.
Из яростных цветовых сплетений выступили лицо и
руки. Раскрываясь вширь и ввысь, предстала на экране
гигантская композиция, посвященная миру. В центре —
женщина, образ мощи и милосердия.
—	Да-а-а,— сказал тот же голос,— тут и критика не
властна.
—	Полно врать! — опять сказал Колышев. Он стоял
у самого аппарата, и узкий, косой лучик вырывал из тем¬
ноты нос, рот, который продолжал еще что-то жевать.—
Критика всевластна! Хотите, разгромлю сейчас вашего
Сикейроса — камня на камне не останется. Ха-ха-ха...
—	Пошел вон,— тихо проговорил Паладьев, глядя
на экран.— Не отвлекай... Вот он сам.
На экране — лицо Сикейроса. Он смотрит на мир стро¬
го и озабоченно.
Аппарат отъезжает. Теперь Сикейрос разговаривает
с приезжим художником. Мы узнаем Соколова, который
сейчас стоит у аппарата.
—	Ага! — сказал Паладьев.— Вот ты где, голубчик.
Сподобился, брат!
—	А как же,— сказал Соколов, поправляя фокус,—
хоть постоял рядом с великим. Имел беседу...
—	А это что же, все подмастерья? — говорил Па¬
ладьев, глядя на экран из-под бровей.
—	Ну почему? Мастера,— сказал Соколов.— Каж¬
дый свое дело изрядно знает, кооперация могучая плюс
беззаветная любовь к самой идее.
344

—	Да, это имеет значение,— как бы про себя сказал
Паладьев.— А это что же?
—	Это портрет Христа,— ответил Соколов.— Обра¬
тите внимание, Сикейрос не называет это иконой. Напи¬
сал он Христа в тюрьме. На обороте — прелюбопытная
надпись...
Как раз в это время Сикейрос повернул портрет и,
водя пальцем по строчкам, стал объяснять надпись.
—	А за что он сидел? — Это голос Марии.
—	За участие в забастовке железнодорожников. А по¬
просту — за всю свою жизнь. Ну хотя бы за то, что ком¬
мунист.
На экране — работы Сикейроса, сделанные в тюрьме.
Лица, лица, лица — народ...
Мастерская Сикейроса размером с ангар. Все залито
светом. Во всем объеме раскрывается композиция и кро¬
шечные люди перед нею.
Сикейрос показывает свои краски. Большой кистью
он кидает их на белую плоскость стены. Краски горят
яростно.
—	Музыка! — сказал Паладьев. — Гром! А, Танюша?
Каков старичок! Нравится?
—	Нравится,— сквозь зубы сказала Таня.— Стари¬
чок...
Паладьев смеялся беззвучно, сжимая Танину руку.
—	Больно,— сказала Таня.
—	Больно? Хорошо...— Он отпустил ее руку.
Таня прошла в другую комнату. Паладьев одолел жаж¬
ду пойти за нею. Остался. Сложил руки на груди.
На экране — Сикейрос с женой. Обнимает ее, поднимает
на руки, несет, смеясь.
—	Эка сила! — сказал Колышев.— Вот тебе и семь¬
десят четыре.
—	Сила — талант,— сказал Паладьев.
—	Здоровье, просто здоровье,— сказал Колышев.
—	Здоровье — тоже талант,— сказал Паладьев.
—	Любовь,— сказала Мария.
—	Вот! — Паладьев поднял палец.— Первейший та¬
лант. Первейший талант — любовь!
В это время на экране опять засветилось удивительное
лицо женщины, смотрящей прямо вперед, на мир.
Лента оборвалась.
—	Еще есть? — спросил Паладьев.
—	Есть,— сказал Соколов.
Застрекотал аппарат.

Но это был уже не Сикейрос, а город Амурск.
—	Обманство! — сказал кто-то.— Ну, хитер, протя¬
нул свою контрабанду!
Соколов смутился, а может быть, сделал вид.
—	Просим извинить, сейчас остановим.
—	Не надо,— сказал Паладьев.— Интересно.
И все стали смотреть Амурск.
—	Зримые черты низкопоклонства,— сказал Соколов
и выключил аппарат.
—	О, ноу! — загудели англичане.— Ит’с вери инте-
рестинг, вандерфул!
—	Славно, Лева, славно,— говорил Паладьев, глядя
на Соколова с той заинтересованной улыбкой, которую
так ценили и так ждали ученики. Соколов, склонившись
над коробкой, укладывал ленту.
—	Славно,— еще раз сказал Паладьев.— Если буду
жив, непременно приеду к тебе. Еще этим летом. Непре¬
менно! — И он опустил свою широкую ладонь на упрямый
и обиженно склоненный затылок.— Ей-богу, хорошо!..
Они шли по проспекту Вернадского.
—	Ничего... ничего...— говорил Калмыков, запроки¬
дывая голову.— Все-таки образуется помаленьку.
—	Вам нравится? — спросила Мария. Она щурилась,
разглядывая дом.— Наведем критику? — спросила она
не оборачиваясь.
—	Наведем,— сказал Калмыков, глядя на дом через
ее профиль.
—	Подвергнем?
К ал ммков ти х онько засмеялся.
—	Не надо! — сказал он, беря Марию под руку.
Она ему это позволила с безучастностью.
—	Нет, почему же? Или вы хотите говорить про любовь?
Калмыков смутился и даже отпустил ее руку.
—	Каждый дом, как человек,— сказала Мария.— Вот
с этим домом не о чем говорить. В нем все правильно, но
скучно необыкновенно.
Калмыков, усмотрев в этих словах иносказание, рас¬
сердился и сказал не без ехидства:
—	Глубоко чувствуете предмет.
—	Образование,— сказала Мария.
—	Так почему же не работаете?
—	Как — не работаю? Работаю. У Александры Ва¬
сильевны. В меру сил.
346

—	Нет, я не про то, а в том смысле, чтобы самой попро¬
бовать.
Мария коротко взглянула на Калмыкова.
—	Ах, голубчик, критиковать и создавать — вещи
сугубо различные. Вы этого не замечали?
—	Это я замечал,— сказал Калмыков.
Он остановился и стоял теперь, глубоко засунув руки
в карманы. Он сердился больше на себя, чем на Марию.
Он не знал, как нужно с ней поступать, хотя она нрави¬
лась ему все больше и больше.
—	Ну, что остановились? Пошли.
Мария тронулась дальше.
—	А куда мы, собственно, идем?
—	Я — домой, а куда вы — не знаю.
Она сказала это независимо и весело, и Калмыков по¬
чувствовал окончательное отчуждение.
Они шли молча, пока Калмыков не придумал, как
спросить про самое главное.
—	И кто же вас ждет дома? Папа? Мама?
—	Папы и мамы нет,— сказала Мария.— Что, впро¬
чем, вам совсем неинтересно. Вам интересно знать, есть
ли муж. Мужа тоже нет. Живу я совершенно одна, так
что вам в самую пору начинать свою атаку.
Тут Мария рассмеялась, а Калмыков вовсе оторопел
и опять отпустил ее руку. И даже отступил на шаг.
—	Вот видите! — смеялась Мария.— Вы уже и на
попятный.
—	Ну почему же...— бормотал Калмыков.
—	На попятный, на попятный! —И сама схватила его
за рукав.— Осторожнее, канава...— Она перестала сме¬
яться, вздохнула, прихмурилась.— А мужа вы только
что видели, это Архангельский.
—	Какой Архангельский? Это тот, что «касаться и
лететь»?
—	Тот самый.
—	Так он же ушел с длинной, стриженой?
—	Ну да. Со своей женой.
—	Так! — выдохнул Калмыков.— Теперь все ясно.
—	Вот видите, вам уже все ясно. Хорошо, если бы и
мне...
Мария сказала это в том первом, рассеянном и отчуж¬
денном тоне, который и нравился Калмыкову и раздражал
и пугал его.
Он опять остановился и засунул руки в карманы.
347

—	Пу, вот что...— проговорил он хрипло и опять взял
ее за руку.
Мария не отняла руку, но улыбка сошла с ее губ —
она увидела, как удивительно изменилось его лицо.
—	Вот что...
Она ждала, пугаясь этого нового лица и теперь уже
стараясь отнять руку. Но он держал ее крепко.
—	Знаете что?
Она видела, что губы его шевелились, но слов не было
слышно. Калмыков кашлянул и сказал громко:
—	Знаете что? Выходите за меня замуж.
—	О господи! — сказала Мария. Теперь она без труда
отняла руку.— Что это вы, в самом деле?
—	Это совершенно серьезно,— сказал Калмыков. Он
был крайне сосредоточен.— Давайте разберемся...
—	Ну давайте,— нерешительно сказала Мария, испу¬
ганно глядя на Калмыкова.
—	У меня на этот счет своя теория.
—	Так...— сказала Мария.
Они стояли посреди совершенно пустой, уже утренней
УЛИЦЫ.
—	Все беды происходят не оттого, что люди поступают
неправильно, а оттого, что они вообще не поступают, чего-
то ждут — в то время, когда надо поступать.
—	Так, так...— сказала Мария, как если бы дело каса¬
лось совершенно постороннего предмета.
—	Я завтра уезжаю и бог весть когда еще окажусь в
Москве. И самая большая вероятность, что мы никогда
уже не увидимся.
—	Ну почему же? — сказала Мария, по-видимому,
только для того, чтобы что-то сказать.
—	Погодите,— сказал Калмыков.— Если и увидимся,
то в каких-нибудь совершенно других обстоятельствах,
где вы можете оказаться опять за кем-нибудь замужем.
—	Совершенно вероятно,— сказала Мария.
—	И кто его знает, что это еще будет за муж. А перед
вами — прекрасный человек.
—	Это удивительно! — сказала Мария.
Ей хотелось все перевести в шутку, но Калмыков не
шутил, и она отлично видела это.
—	Вот несчастье,— сказала Мария и как-то смущенно
тихонько засмеялась.— Все бывало, но так еще не бывало
никогда.
—	Мало ли что еще с вами не бывало,— сказал Калмы¬
ков.— Пошли!
348

—	К себе я вас не пущу,— сказала Мария.
—	А я и не собираюсь,— быстро проговорил Калмы¬
ков.— Вы как-то все неправильно понимаете... Мы пойдем
к Александре Васильевне.
—	Я хочу спать,— сказала Мария
—	Завтра выспитесь.
Он повернул ее и повел назад.
Мария сопротивлялась, но не очень.
Александра Васильевна и Таня пили чай, пристроив¬
шись на углу стола.
—	Вот молодцы! — сказала Александра Васильевна.—
Хорошо, что пришли. А Таня говорила, что ты сегодня
обязательно проспишь.
—	А я и не ложилась! — сказала Мария, добывая из
шкафа чашки для себя и для Калмыкова.
Калмыков следил за ее неторопливыми движениями,
и весь вид его выражал такой восторг любви, что Таня даже
рот приоткрыла, дрожа от желания понять, что сейчас
между ними происходит.
—	А мы бродили, бродили,-— говорила Мария, прихле¬
бывая чай,— и надумали вернуться. Да и время на работу,
уж какой там сон.
—	Ну и где же вы бродили? — спросила Таня.
По облику Марии ничего нельзя было понять — Мария
как Мария. Зато у Калмыкова было такое лицо... такое
лицо!
—	Бродили по улицам,— сказала Мария.
—	Ну и что выбродили?
—	Таня, что ты, право? — сказала Александра Ва¬
сильевна.— Нельзя так привязываться к людям.
—	Можно, можно,— сказала Таня.— Пусть расска¬
жут.
—	Вот, Дмитрий Андреевич хочет, чтобы я вышла за
него замуж,— сказала Мария.
—	Вот! — сказала Таня и ударила своим маленьким
кулачком по столу.— Я так и знала!
—	Что ты могла знать? — сказала Мария, приготов¬
ляя бутерброд.
—	Да уж знала,— сказала Таня, сосредоточенно на¬
хмурясь, и даже прикусила губу.
—	Да он шутит, наверное? — сказала Александра Ва¬
сильевна.
—	Нисколько,— быстро проговорил Калмыков.
349

—	Ну, может, и не шутит,— сказала Александра Ва¬
сильевна.— Он из Москвы так же вот уехал. Тогда тоже
никто не ждал. Решил: раз — и уехал...
Калмыков посмеивался.
Неожиданно строго Александра Васильевна сказала:
—	Смотри, Митя, не шути с этим. Тут вас двое.
—	Ну и что же ты? Согласилась? — спросила Таня.
—	Глупости все это,— сказала Мария и посмотрела на
часы.— Пора идти.
—	Врешь! —сказала Таня.— Ничего не глупости. Сог¬
лашайся — и все!
—	Перестань,— сказала Мария строго.— Не суетись.
Они пошли одеваться.
—	Митя, Митя, Митя...— сказала Александра Ва¬
сильевна, внимательно глядя на Калмыкова.— Что это ты?
—	Александра Васильевна,— сказал Калмыков сурово
и даже клятвенно.— Никогда в жизни ничего подобного
со мной не было. Вы же знаете... И я не отступлюсь.
—	Ну, смотри, Митя!.. Мы пошли, а ты оставайся, по¬
спишь до самолета.
—	Я пойду с вами,— сказал Калмыков упрямо.— И
вообще я один никуда не поеду. Вопрос для меня решен.
—	И ты считаешь, что этого достаточно?
Калмыков, хмурясь, молча одевался.
На проспекте Телевидения стоял Дом нового быта, еще
не законченный, огороженный забором.
Они пошли по мосткам к подъезду. Прошли на второй
этаж, где была контора строительства и несколько закон¬
ченных квартир, даже меблированных для обозрения.
—	Так,— говорил Калмыков, переходя из комнаты
в комнату.— Об этом я уже кое-что читал и порадовался
душевно, что двинули наконец такую затею в дело. Я же
помню, как все это замышлялось.
—	Ну да,— говорила Александра Васильевна, замет¬
но волнуясь,— ты же знаешь. При тебе все и начиналось
тогда.
Александра Васильевна показывала все детали этого
нового жилья, где все имело функциональное значение и
целью своей ставило новые принципы бытия.
—	Что ж, Митя, когда-то нужно пробовать, когда-то
нужно начинать...
Она привыкла объяснять сущность организации дома,
привыкла спорить с инакомыслящими и рассказывала о
350

доме с той настойчивой, убеждающей интонацией, которая
сейчас была, собственно, ни к чему, потому что никто с ней
не спорил, а Калмыков только улыбался, вглядываясь
в керамику, кое-где расставленную на столах и подокон¬
никах. Он только кивал и улыбался.
—	Это кто же делает? — спросил он, поднимая кера¬
мический подсвечник.
—	Да есть энтузиасты,— сказала Александра Василь¬
евна.
—	И что же, все остается для жильцов?
—	Конечно! — воскликнула Александра Васильев¬
на.— В этом же все дело! Надо приучать.
—	Конечно, надо,— согласился Калмыков,— только
поди-ка трудно это анафемски. Нереально!..
—	Митя,— сказала Александра Васильевна,— да ты
что? Когда-то же надо начинать!
Она сказала это с такой непосредственностью возмуще¬
ния, что Калмыков не мог не рассмеяться.
—	Считайте, что я этого не сказал. За такие соображе¬
ния нужно просто бить... Считайте, что не сказал!
—	Нет, я не могу понять,— говорила Александра
Васильевна,— откуда это взялось? Как ты мог это ска¬
зать?
—	Не говорил,— сказал Калмыков.— Послышалось.
—	Ну, смотри, Митя,— Александра Васильевна смот¬
рела на пего все еще с укором.
—	И общая столовая на каждом этаже? — говорил
Калмыков, переходя в большую комнату, отлично убран¬
ную, где были поставлены даже растения.
—	Конечно! Ну ты же помнишь?
—	Помшо. Но тогда все так спорили. Я даже помню,
как Паладьев кричал: «А еслрг я не люблю этой обществен¬
ной пищи!» Помните, как он кричал?
—	Помню,— сказала Александра Васильевна.
—	«А если я захочу приготовить себе что-нибудь вкус¬
ное?!»
—	Так вот же, Митя! — воскликнула Александра Ва¬
сильевна.— Ты что, проглядел? Вот же маленькая ку¬
хонька! — И она потащила Калмыкова в ближайшую квар¬
тиру.
—	В каждой квартире, пожалуйста! Готовь сам, жарь
свою яичницу или омлет.
—	Нет! Паладьев кричал про борщ.
—	Вари борщ! Если тебе уж так хочется, чтоб твоя
квартира пропахла борщом.
351

—	Ага! — вскричал Калмыков.— Ну а если соседи
начнут протестовать?
—	Так не вари борщ, если ты благородный человек!
—	Ага! Вот тут-то оно и начинается,— сказал Калмы¬
ков, потирая руки.— Если ты благородный человек...
—	Ох, Митя, опять ты начинаешь! — Александра Ва¬
сильевна даже села от расстройства.— Ты что хочешь дока¬
зать? Что человек необратим в духовной нищете своей,
в стремлении сделать свой дом своей крепостью? Говори,
говори, Митя! Договаривай, голубчик!.. Тогда зачем мы
заварили всю эту кашу?
—	Дорогая вы моя и ненаглядная,— говорил Калмы¬
ков, целуя руки Александре Васильевне,— и уж за то вам
спасибо, что поставили вы эту свою знаменитую каракати¬
цу*
—	Да-да,— вдруг расхохоталась Александра Василь¬
евна.— Каракатица! А ты откуда знаешь?
—	Ну как же — слухами земля полнится,— говорил
Калмыков, проверяя тщательную полировку дверей.—
И тут достигли? Чисто выполнено!
—	Это как раз по Машиной части,— сказала Алек¬
сандра Васильевна.— Это она следит. Я специально ей
поручила — строгий характер. Жестокий даже...
—	Будто бы? — сказал Калмыков.— Что-то я не за¬
метил.
—	Ох, голубчик, уж очень ты быстро разбежался.
—	Так это же хорошо,— сказал Калмыков.— Жесто¬
кий... Это прекрасно!
—	В деле необходимо,— быстро согласилась Александ¬
ра Васильевна.— Я и за собой замечаю — ожесточилась,
знаешь ли, за последнее время. Чуть отпусти вожжи,
знаешь... Ох, заговорила я тебя совсем! — спохватилась
она.— У тебя-то как дела идут?
—	Да идут помаленьку,— сказал Калмыков,— трудно,
конечно.
—	Ну, это само собой. А все-таки?
Калмыков вздохнул.
—	Затеяли мы тоже нечто подобное, только в иных
обстоятельствах — посложнее дело.
—	Посложнее? — отозвалась Александра Васильевна,
заглядывая ему в глаза.
—	А как же! — усмехнулся Калмыков.— Здесь все-
таки Москва, все под боком. И культура строительная
другая, и идеи легче протолкнуть, а там все начинается
с нуля.
352

—	А может, оно и лучше? Традиции не довлеют?
—	Ну, это как сказать... Климат тоже.
—	Климат, да!..
—	А люди хотят и имеют право жить цо-людски. Тем
более что и работа в этих условиях требует поощрения.
—	Верно, верно! Верно, Митя.
—	С зимой такая маета,— говорил Калмыков,— дня
почти нету. А уж запуржит — так пронеси господи!
—	Да-да-да...— соглашалась Александра Васильевна.
—	Вот тут-то и надо дать человеку что-то, так сказать,
в покрытие его усилий и подвигов. Не одной же водкой,
в самом деле, расплачиваться!
—	Вот именно...
—	Ну вот — исходные позиции. А дальше — поиски
и множество противоречий. Ставить город под колпак?
Проект этот вам известен... Говорят: хотим дышать на¬
стоящим воздухом. А как им дышать, если на дворе минус
пятьдесят, да еще с ветерком? Вот тут и подыши! Замирает
жизнь: до школы не добраться, до больницы не добраться...
Это еще хорошо, если в городе, а если на разработке? Ну
ладно, если на месяц-два — бараки, вагончики, там такие
«пакеты» сейчас придумали. А если на годы? А нас ругают.
Слышали? Максималист... Ну а как иначе? Раз заявлено —
по труду, значит, по труду, и уж если привилегии, так по
тяжести труда, а не по сложившимся традициям. Так надо
рассуждать?
—	Только так,— сказала Александра Васильевна.
И подобно тому как несколько минут назад она сама
доказывала Калмыкову то, что было бесспорно и для нее и
для него, так теперь он доказывал но привычке спорцть,
объяснять и убеждать.
Александра Васильевна любовалась им. И вдруг спро¬
сила:
—	А ты что же, Митя, в самом^деле на Маше жениться
хочешь?
Калмыков в упор смотрел на нее.
—	Если серьезно надумал, я ее отпущу. Она — человек.
—	Так в том-то и дело! — сказал Калмыков. И, помол¬
чав, добавил: — Жестокая, говорите? Значит, полюбил
жестокую.
А Таня и Мария сидели на кровати в спальце образцо¬
вой квартиры. Таня говорила:
—	Толку от тебя не добьешься. Ну о чем хоть говорили-
то всю ночь?
12 я» 3688
353

—	Говорили об архитектуре. Тебя это устраивает?
—	Я спрашиваю тебя серьезно!
—	Что ты от меня хочешь? — сказала Мария, вздох¬
нув.— Ну даже если это всерьез, что я про него знаю? До
вчерашнего вечера я даже не слышала, что есть такой че¬
ловек.
—	Не прикидывайся дурой! — закричала Таня.
—	Не кричи.
—	Не могу молчать! На моих глазах совершается вели¬
чайшая глупость! Это же прекрасный человек!
—	Он вчера мне это сам сказал.
—	Ну и что? Правильно сделал, что сказал, если ты
сама не понимаешь. Да это же и так видно!... Так вот что
я тебе скажу: если ты не решишь этот вопрос, я у тебя его
непременно отобью. Я тебя предупреждаю.
Мария смотрела на Таню с изумлением.
—	То-то, брат! — сказала Таня.— Испугалась? Я тебе
все сказала, а теперь решай. Я пошла!
Она поднялась как раз в тот момент, когда Александра
Васильевна отодвинула складную, похожую на гармошку
стену, которой в этой квартире комнаты делились по жела¬
нию жильца. Это было новшество, которое Александра Ва¬
сильевна всегда показывала под конец.
—	Вот...— сказала она, отодвигая стену-ширму,—
пожалуйста. Можешь поворачивать как угодно, меняя раз¬
меры и форму комнаты по собственному усмотрению. Ска¬
жем, поругались, надо уединиться — пожалуйста, уеди¬
няйся...
Но Калмыков уже не смотрел на ширму, он смотрел на
Марию, стремясь угадать, что за разговор происходил
сейчас между двумя женщинами.
—	Я ухожу,— сказала Таня и прошла мимо Калмыко¬
ва, коснувшись своими быстрыми, тонкими пальцами его
плеча.
Мария уловила это ее движение. Странно улыбаясь,
она стояла посреди комнаты.
—	Ну, все, что могла, показала,— сказала Александ¬
ра Васильевна,— кое-что объяснила, а теперь ушла...
Ждут...
Калмыков и Мария остались вдвоем, отделенные шир¬
мой-гармошкой от окружающего мира.
В комнату заглянул прораб.
— Здравствуйте, а где Александра Васильевна?
354

—	Ушла,— сказала Мария.
Прораб исчез.
—	Ну, так что? — спросил Калмыков, глядя в пол.
Мария молчала.
Он шагнул к ней и взял ее за плечи.
Окно было открыто, и оттуда доносился шум: перекли¬
кались шоферы, рычали, разворачиваясь, грузовики,
звонко, с отдачей падали доски одна на другую...
Калмыков все держал Марию за плечи, боясь склонить¬
ся к ней, ожидая, что она сделает какое-то ответное дви¬
жение.
Но Мария только чуть приобернулась к нему и сказала
очень тихо:
—	Ну что ж, давайте попробуем.
Калмыков привез Марию на свой северо-восток в самом
конце короткого лета. Была еще красота вокруг, горькая
и грустная, с отдаленными сопками под желтым, низким
солнцем, с травой, колеблемой порывами ветра, и первой
льдинкой в воздухе.
Мария видела все это, стоя у открытого окна, кутаясь
в пуховый платок.
Домик, который построили Калмыкову, стоял на отши¬
бе, чуть в стороне от города. Живя в нем в одиночестве,
Калмыков успел запустить его до полного хаоса. Сейчас
он стоял посреди комнаты и с застывшей улыбкой глядел
на Марию — на затылок ее с тяжелым узлом волос, на
плечи под пуховым платком.
Она закрыла окно и обернулась. И вдруг рассмеялась.
—	Что? — спросил Калмыков.
—	Это удивительно,— сказала Мария, неторопливо
обходя комнату.— Будто бы все это я во сне видела. Ко¬
нечно же, именно такое жилище должно быть у создателя
гармонии и красоты. Калмыков, Калмыков, до чего же вы
русский человек!
—	Сколько еще ты будешь называть меня на «вы»? —
проговорил Калмыков огорченно.
—	Не знаю,— сказала Мария.— Пока не привыкну.
Сейчас надо заниматься делом — привести все это хотя бы
в относительный порядок. А потом мы сядем где-нибудь
вот тут — это когда будет на что сесть! — и поговорим
о жизненных перспективах. Ох, Калмыков, Калмыков!
И зачем ты придумал всю эту нелепую затею?
Тут Калмыков, благодарный за прорвавшееся «ты»,
12*
355

обнял Марию и стал целовать, но она сказала с потешной
р ассуд ите л ьност ью:
—	Ну ладно, хватит! Достаточно.
Странное слово «достаточно» привело Калмыкова в но¬
вое умиление и восторг. Но он овладел собой и оставил
Марию в покое.
—	Я уже все продумал,— сказал он.— Прежде всего
нам надо устроить свадьбу. Это необходимо и для порядка
и из чисто деловых соображений. Ты увидишь сразу всех
людей, с которыми тебе придется иметь дело. Все они люди
отличные, и жизнь твоя станет необыкновенно легкой и
приятной в этих местах. Ты это увидишь! Вот такие наши
перспективы...
На следующий день Калмыков с утра отправился в свой
проектный институт.
Когда он шел по коридору, из дверей выглядывали
лица, чаще женские, и приветливо улыбались ему. Было
видно, что Калмыкова здесь любят.
В мастерской он обнялся с ближайшими своими по¬
мощниками Анатолием Сергеевичем Власьевым и Колей
Стеценко. Он пошел было обниматься и с женщинами, но
раздумал, и дело ограничилось рукопожатиями.
Коле он вручил альбом «Советская архитектура».
—	Вот,— сказал Калмыков,— принес для громкого
Чтения. Александра Васильевна подарила. Только чтошы-
шло из печати. Тут есть статья Остермана, начни с нее.
Коля взял книгу, стал листать.
—	Может быть, расскажешь, как все было с проектом,
что говорили? — спросил Власьев.
—	Про проект расскажу, а все, что говорили, здесь из¬
ложено — с иллюстрациями и портретами,— сказал Кал¬
мыков и уселся за свой стол. Достал бумагу и стал наре¬
зать ее аккуратными осьмушками.
—	Что это ты? — поинтересовался Власьев и кивнул
всем на Калмыкова.
—	Сейчас узнаете,— сказал Калмыков, выравнивая
стопку осьмушек.
—	Не иначе — циркуляр по институту?..
—	Примерно.
—	Ага,— сказал Коля, найдя статью.— Это кто же
отчеркивал?
—	Я,— сказал Калмыков, погруженный в свое руко¬
делие.— Я согрешил...
356

—	«Инстинкт и интеллект»,— прочитал Коля.— «На¬
до думать, что помимо сознательной деятельности инстинкт
жилстроительства через гомонид и первобытного человека
на уровне подсознательного атавистического должен был
быть передан и нам, сочленам вида гомо сапиенс. Уж не
потому ли все разбираются и свободно судят об архитек¬
туре жилища, а заодно и об архитектуре вообще?..»
—	Лихо,— сказал Коля, отрываясь от книги.— Надо
бы Богачеву почитать.
—	Не трожь Богачева,— сказал Калмыков, продол¬
жая свой загадочный труд.— Богачев — прекрасный че¬
ловек.
-у Пожалуйста,— сказал Коля.— Только прочитать
ему эту цитату не вредно. Да-да.— И перевернул страницу.
—	А вот это посвящается лично нашему головному
городскому архитектору товарищу Розанову в связи с пе¬
реездом на новую квартиру: «Головная деятельность и жи¬
лище». Слушайте внимательно: «Какова связь между голо¬
вной деятельностью человека и его жилищем? По-видимо-
Aty, здесь нет четкой специфики. Лев Толстой создал «Вой¬
ну и мир» в комнате под сводами Ясной Поляны. Помнит¬
ся, что ее площадь 12—15 квадратных метров. Формула
Е=тс5! была написана Эйнштейном за обычным письмен¬
ным столом. Гений человечества Владимир Ильич Ленин
работал в крестьянской избе глухого села Шушенского, в
шалаше в Разливе, в крохотной квартирке в здании судеб¬
ных установлений в Кремле. Так что прежде всего для ус¬
пешной головной деятельности в жилище нужна сама го¬
лова».
Тут все рассмеялись. Цитата имела успех.
—	Дано! — сказал Коля.— Что дано, то дано!
—	Понравилось?— усмехнулся Калмыков.— А вот как
вам это понравится?
Он встал, держа в руках всю стопку своих осьмушек, и
стал раздавать их по очереди всем, начав с женщин.
В мастерской стало тихо.
Первым прорвался Власьев.
—	Сон...— сказал он, вертя свою осьмушку, где под
виньеткой из амурчиков было написано:
«Тт. Калмыков Д. А. и Архипова М. С. приглашают
Вас на свадьбу, имеющую быть дома у Калмыкова 23-го
сего августа в 7 часов вечера. Адрес известен».
—	Нет! — вскричала премилая архитекторша, хвата¬
ясь за сердце.— Это не вынести! Поддержите меня. Всю
жизнь я готовила себя в жепы Калмыкову. Такая работа
357

над собой, столько усилий и самоограничений — и все
зря? Это слишком! Поддержите меня! — И она упала на
руки Власьеву.
Но Власьев тут же передал ее Коле.
—	Возьми,— сказал он.— Это не мое.
—	Отныне и не мое,— сказал Коля и всхлипнул.—
Ах, Дмитрий Андреевич, Дмитрий Андреевич. Что вы
натворили, бессердечный вы человек... Сколько разбитых
сердец!
Слух мигом облетел институт. Двери мастерской рас¬
пахнулись, и начались поздравления.
К свадьбе дом Калмыкова узнать было невозможно.
—	Ну, жена! — говорили гости, оглядывая сияющее
чистотой и элегантностью жилище Калмыкова.
—	Истинно! — говорил, отдуваясь, квадратный муж¬
чина, поблескивая медвежьими глазками из-под обшир¬
ных бровей.— Такую берлогу привести в столь надлежа¬
щий вид! Да тут не женщине, тут впору было .бульдозеру
потрудиться. И смотрите — все достигнуто, и на высшем
уровне! Ну, Дмитрий, убил бобра!..
Когда Мария спустилась к гостям, народу собралось
уже много и было шумно. Но, едва она вступила в большую
комнату с накрытым столом, все стихло, и почти в полной
тишине она сказала свою первую, не очень подходящую
фразу:
—	Здравствуйте, товарищи! Будем знакомиться...
По лицам гостей можно было понять, что Мария про¬
извела впечатление.
Калмыков пребывал наверху блаженства. Совсем как
мальчишка, сдавший экзамен на «отлично», он похаживал
по комнате, радостно потирая руки и поглядывая, как Ма¬
рия здоровалась с женщинами и мужчинами, каждому го¬
воря два-три любезных слова. Все-то она умела, его Мария!
А собрался у Калмыкова, как говорится, весь город.
Тут был и секретарь горкома партии Струмилин, совсем
еще недавно из комсомольских работников переведенный
на партийную работу; и немного постарше, но тоже еще
молодой председатель исполкома Богачев, бородатый си¬
биряк с охотничьей осанкой и зычным голосом.
Был тут и Сарычев, один из здешних хозяев, глава тре¬
ста, которому в той или иной мере было подвластно все —
и экономика и новостройки.
Были тут, разумеется, и друзья Калмыкова по стро-
358

ителышм делам — архитекторы, инженеры, прорабы и
бригадиры. Были и их жены.
Друзья-архитекторы спели молодым самодельную шу¬
точную песню, закапчивавшуюся вполне традиционно:
«Дорогие братишки-коллеги, чтой-то горько, пущай под¬
сластит!» И вот уже Богачев своим зычным голосом гарк¬
нул: «Горько!»
Увидев, что Калмыков потерял всю храбрость и смот¬
рит на нее в замешательстве, Мария сама обняла его и по¬
целовала. И Калмыков был ошеломлен, как казалось ему,
не свойственным ей поступком. Он как-то даже онемел.
Некоторое время спустя, когда Мария пошла на кух¬
ню, чтобы добавить винегрет, Калмыков вошел туда сле¬
дом за ней, потоптался и спросил нерешительно:
—	Тебе чем-нибудь помочь?
—	Знаешь что?..— как-то загадочно начала Мария.
—	Что?
—	Я люблю тебя...
—	Что? — Калмыков переспросил ошеломленно и бес¬
смысленно.
И Мария повторила, сама изумляясь этим проговари¬
ваемым ею словам:
—	Я люблю тебя...
Какой-то опоздавший гость позвонил за дверью. Она
сказала:
—	Пойди открой!..
Осталась одна и, поражаясь тому, как вдруг заполни¬
ла ее любовь, тихо проговорила:
—	Удивительно...
Кончалось коротенькое лето. Начались утренники, и
лиственницы сразу пожелтели.
Калмыков с Марией на выходные отправились в ком¬
пании Богачева и Струмилина на рыбалку.
Они спустились на катере по реке на дальнее озеро, и
тут Мария увидела сразу всю здешнюю красоту.
Едва вышли на озеро, Струмилин закинул спиннинг,
и сразу же взяла рыба.
Он передал спиннинг Марии.
—	Ну-ка, потрудитесь для общества.
—	Вот еще! — сказала Мария.— Буду я чужую рыбу
тащить. Вы меня за кого принимаете?
359

Она добыла спиннинг из калмыковского мешка, крити¬
чески оглядела катушку, проверила тормозок и ловко за¬
кинула на всю леску. Сделав это, она победоносно оглядела
компанию. Все были ошеломлены, а Калмыков — более
всех.
Богачев хохотнул.
—	Ну, здорово!
—	Стоп!..— сказала Мария.— Кажется, есть... если
только не коряга.
Но рыба повела леску.
—	Нет, не коряга,— прошептала Мария и стала кру¬
тить катушку.
Вытащив свою рыбину, Струмилин пошел было под¬
собить Марии, но она не захотела.
—	Сама, сама, сама.
Рыба всплеснулась и едва не вырвала у Марии спин¬
нинг. Но Мария удержала.
—	Ну, братцы, вот это рыбалка! — говорила она, за¬
дыхаясь от азарта.— Это рыбалка! — И кивнула через
плечо Калмыкову: — Тащи сачок.
Калмыков с сачком склонился через борт. И когда ры¬
бина была вытащена и забилась у ног, Калмыков рассме¬
ялся восторженно.
—	Ну, что скажете?
Это было еще одно открытие Марии, и он ликовал так,
будто сам родил и воспитал ее на радость друзьям.
Мужчины занимались костром, Мария чистила рыбу у
воды. Вспарывала она ее с рыбацким умением и беспо¬
щадностью. И Калмыков, глядя на ее окровавленные руки,
усмехнулся:
—	А ты, Маша, в самом деле жестокая!
—	Ого,— сказала Мария.— Обидишь — возьму нож...
И показала, как зарежет Калмыкова, и тут же вся ослабла,
губы искривились по-детски.— Нет сил, загрызли меня
комары!
Калмыков взял ветку и стал отгонять комаров. Мария
посмотрела на него. Глаза ее были полны слез.
Дома, перед обедом, Калмыков мыл в ванной руки.
— Поздравляю тебя, Маша,— сказал он.— Ты утвер¬
ждена начальником инспекции архитектурно-строитель¬
ного контроля. Таким образом, можешь теперь руководить
360

мною не только здесь, но и в горисполкоме, под непосред¬
ственным руководством товарища Богачева.
—	Так... А тебе не кажется, что товарищ Богачев
приобрел кота в мешке?
—	Конечно, скромность украшает, Маша, но даю тебе
слово, что я цены не набивал. Товарищ Богачев сам от¬
лично разбирается в людях. Так-то, Маша. Теперь тебе
только остается познакомиться с главным архитектором
товарищем Розановым...
Сели обедать.
—	Ух, какая прелесть! — восхитился Калмыков, усер¬
дно работая ложкой.— Отныне будем обедать дома.
—	Иногда,— уточнила Мария.
—	Вас понял... Но ведь это же прекрасно — пообе¬
дать дома, а? Маш? Я вот по этому случаю рислинг купил.
—	Хотел купить водки, но постеснялся, бедняга,—
предположила Мария.
—	Ну, Маш, водка — это нехорошо...
—	Погоди, Митя, а ты часом не алкоголик? — подо¬
зрительно спросила Мария.
—	Да нет, Маша, я не алкоголик. Я пью, как все
люди пьют.
—	Митя! — воскликнула Мария.— Но все люди пыот
очень много!
—	Что ты хочешь этим сказать?
—	Ну, если как все люди, то ты вроде как бы и алко¬
голик.
Калмыков рассмеялся.
—	Да клянусь, Маша, я не алкоголик!
—	Ой, не клянись, Митя!.. Жизнь покажет...
—	Покажет,— посмеиваясь, согласился Калмыков.
В солнечное воскресенье они катались па лыжах.
Мария держалась на лыжах не без удальства и, ска¬
тившись с горы, разворачивалась и стопорила так, что об¬
лачко снежной пыли взлетало вокруг.
Дожидаясь Калмыкова, она смотрела на снежную даль
с невысокими редкими лиственницами на отлогих холмах,
уходивших к горизонту, и удивлялась тому, как мил ей
этот скудный ландшафт.
—	Хорошо! Никогда бы пе поверила, что может быть
так хорошо,— говорила она. Щеки ее порозовели, а глаза
стали совсем прозрачными.
—	Шагай, шагай! Работай! — звал ее Калмыков.
361

Когда они скатились на озеро, ударил первый порыв
ветра.
Калмыков остановился и, запрокинув голову, стал
слушать природу, как слушают далекие голоса.
—	Давай-ка домой,— сказал он.
Марии не хотелось уходить.
—	Рано еще.
—	Домой, домой!
—	Да я и не замерзла совсем. Не хочу я домой. Что
ты, в самом деле! — говорила Мария.
—	Домой, домой! — Он тянул ее, но она упрямилась.
Вокруг потемнело. Солнце зашло за рваное, клочка-
стое облако, и тут же ударил ветер, ровно и споро набирав¬
ший силу.
—	Пурга? — сказала Мария и сама испугалась это¬
го слова.
—	Ну вот, уж сразу и пурга,— говорил Калмыков так,
как говорят с детьми в опасную минуту, и, поняв это, Ма¬
рия испугалась еще больше. Она заторопилась, делая
лишние движения и теряя дыхание.
Калмыков подпирал ее со спины, помогая двигаться
против ветра.
Пурга набирала силу, и горизонт исчез.
Мария двигалась вслепую, страх совсем одолел ее.
Она оборачивалась к Калмыкову, он кричал ей в ухо:
—	Все нормально! — и смеялся.
И тогда страх отступал. И она могла идти дальше.
Но все было бело и слепо вокруг, и страх возвращался.
—	Пропадем мы,— сказала Мария смерзшимися губа¬
ми.-— Заметет нас!..
—	Никогда! — крикнул ей в ухо Калмыков.— Пока
столбы видать — все нормально...
И тут они воткнулись в автобусную остановку, от кото¬
рой было рукой подать до дома.
Утром по «Маяку» передавали танцевальную музыку.
Мария, подладившись под ритм, делала утреннюю за¬
рядку, и Калмыков, гудя электробритвой, наблюдал за ее
энергичными пируэтами с влюбленной улыбкой, которая
так и не сходила с его губ.
Но вот выражение лица его изменилось, сперва неуло¬
вимо, а затем и достаточно определенно, отражая сложное
соединение чувств, где ревность постепенно выступала на
первый план.
362

Он выключил бритву. Некоторое время Мария продол¬
жала выделывать свои немыслимые па, но, уловив взгляд
Калмыкова, тоже остановилась.
—	Что?
Калмыков молчал.
—	Что? — Она подошла поближе, вглядываясь в него,
положила руки ему на плечи.
Он все еще молчал.
—	Все ясно,— сказала Мария.— Больше не буду ни¬
когда.
—	Ну почему? — пробормотал Калмыков.
—	Да уж я знаю почему...— и усмехнулась по-своему.
Калмыкову показалось, что он теряет ее, и он сжал ее
изо всех сил, и так они стояли, пока радио не сказало:
«Московское время пять часов. «Маяк» передает последние
известия...»
За окнами мелькнули фары, машина развернулась у
ворот, встала и погудела.
—	Надо ехать,— сказал Калмыков.
Машина за окном еще погудела.
Пурга не унималась.
Из мчащегося навстречу снега вокруг ударяли огни
фар, проносились многотонные «белазы», и опять со свистом
летела бело-серая пелена. В кромешной этой мути Калмы¬
ков успел разглядеть знакомую фигуру: под фонарем, втя¬
нув голову в поднятый воротник, стоял Сарычев.
Машина остановилась. Калмыков распахнул дверцу,
и Сарычев, отдуваясь, влез.
—	Где-то мой пропал и пропал. Замело, что ли. За¬
леденел, к чертям. Хотел уж домой было... Будь она про¬
клята! Анафема! — Сарычев отдирал сосульки с усов.
—	Уж пора бы привыкнуть,— посмеивался Калмыков.
—	Привыкнуть!.. Так цыган коня приучал. Знаешь?
Калмыков смеялся.
—	А я привык, и ни черта! Ей-богу, нравится даже.
—	Иди ты!.. Нравится ему! — И, помолчав, Сарычев
сказал: — Это в сорок пятом ехал я домой из Берлина.
Доехали до Белоруссии. За окном — болота до горизонта.
А рядом солдат все глядел в окно. А тут обернулся и гово¬
рит: «Красивое местечко...» — и физиономия такая блажен¬
ная... Хотел я ему сказать, да смолчал. Счастливому все
хорошо. Так и ты сейчас.
—	Не спорю,— сказал Калмыков.
363

Главный архитектор города, несколько старомодный
человек лет пятидесяти пяти, заглянул в комнату, которую
отвели Марии в строительном отделе исполкома. Прежде
чем поздороваться, он, оставаясь в дверях, оглядел Марию.
Она стояла у стола с той своей непонятной усмешкой,
в которой читались и ирония и неуверенность или даже
слабость.
Мария не понравилась главному, но он сделал любезное
лицо и пошел к ней, на ходу протягивая руку.
—	Мария Сергеевна, если не ошибаюсь? — сказал он.
—	Да,— сказала Мария.
Они поздоровались.
—	Много наслышан,— сказал главный.
Мария знала, что у Розанова была «своя линия», ко¬
торую ей предстояло понять. Но главный архитектор сра¬
зу же, без предварений сказал:
—	Мы с вашим мужем, бывает, повоевываем немнож¬
ко.— Он сделал неопределенный жест.— Впрочем, мне по
своей должности, знаете, не привыкать. А теперь видите
как получилось...— И, усмехнувшись хитровато, доба¬
вил:— У вас все возможности начать работу по разложе¬
нию тыла противника... Шучу, конечно...
Мария молчала.
Розанов изменил выражение лица на серьезно¬
любезное.
—	Шучу, шучу... Не сомневаюсь, что вы будете сох¬
ранять принципиальность.
Лицо Марии похолодело. Глядя в упор, она сказала:
—	Буду сохранять.
Розанов помолчал, и выражение лица его снова изме¬
нилось, вернулась тонкая улыбка.
—	Вот видите, вы уже и рассердились,— сказал он.
Мария молчала.
Тут в комнату вошел Богачев.
—	Выходит, опоздал,— загудел он еще от дверей.—
Только-только собрался вас познакомить.
—	Уже познакомились,— сказала Мария.
Розанов зашел к Марии в конце рабочего дня. У нее
сидела пожилая женщина с расстроенным лицом.
— Нельзя так поступать,— говорила она.— Мне тоже
надо людям что-то отвечать, а что я им отвечу? Уже ключи
раздали, а потом обратно завели канитель.
364

—	Я скажу товарищу Богачеву,— говорила Мария,
складывая бумаги.— Но дом ведь действительно не готов.
Там недоделки на каждом шагу.
—	Да черт с ними, с недоделками! Надо же и людей по¬
нимать.
—	Я скажу товарищу Богачеву.
Мария устала, видно было, что бесплодный этот раз¬
говор тянулся давно, но женщина не хотела уходить.
—	Нельзя так поступать,— опять сказала она.— Я
где хотите скажу, что нельзя и нельзя.
—	Ну и так тоже нельзя,— сказал Розанов.— Дом
не доделан, и, пока комиссия не примет, никто вас туда
не вселит.
—	Вот как рассуждают,— сказала женщина.— Вам
легко рассуждать...
—	Да, нам легко,— сказал Розанов.— Всем трудно, а
нам все легко.
—	Вот как рассуждают,— повторила женщина, как-то
даже оторопев.
—	Я скажу товарищу Богачеву,— сказала Мария еще
раз и поднялась.
Женщина тоже поднялась и, не глядя на Розанова,
пошла было к двери, но тут остановилась и проговорила
на прощание:
—	Ну ладно, вы скажите, а я завтра опять зайду. Мне
надо людям что-то отвечать.
—	Пожалуйста, заходите,— сказала Мария.
Женщина ушла.
Розанов смотрел на Марию с тонкой своей усмешкой,
где на сей раз было и сочувствие.
—	Когда вы этому только научились?
—	Чему? — Мария складывала бумаги.
—	Экономить нервы. Меня бы на эту Мерчуткину и
двух минут не хватило.
—	Она не Мерчуткина. И сложность в том, что она со¬
вершенно права.
—	Ах вот так! — Розанов помолчал, глядя на Марию
все с тем же выражением.— Вот так... Тогда взглянем на
дело с иной стороны. Посмотрим в корень вопроса. Вы.
говорите — она права... Да, конечно, права, как всякий
рядовой труженик, который имеет право на крышу над
головой и элементарные удобства на уровне века. Имеет
право, как и все прочие. Я подчеркиваю — как все про¬
чие! Но для этого надо строить, и строить, и строить. И
мы лезем из кожи вон, а ваш супруг, прошу извинить...
365

помню-помню... А товарищ Калмыков, наш, так сказать,
Моцарт, в интересах своего эксперимента готов раздеть
догола любую городскую стройку. И, заметьте, ему это
удается не без помощи свыше. Идет игра амбиций. Моцарт
творит, а Сальери копошится в ничтожестве своем, а стра¬
дает народ, ведь вот как обстоит дело.
Мария молчала.
—	Мне очень жаль, что пришлось напомнить эту не¬
сладкую истину,— сказал Розанов, глядя на нее в упор.—
Понимаю, что ничего не приобрел в ваших глазах, но, как
говорится, правда мне дороже...— Щеки его порозовели,
губы вздрагивали.— Вот видите, какое дело...
—	Вижу. Только без Моцарта тоже не проживешь.
—	Так без Моцарта! — Тут Розанов неожиданно гром¬
ко рассмеялся.— Без Моцарта! А где его взять?!.. Но те¬
перь смотрите-ка, что получается на практике. Вот, по¬
любопытствуйте.— И он протянул Марии бумагу.
Это был протокол комиссии по проекту Калмыкова.
—	Конечно, можно возразить, что документ этот —
тоже дело рук Сальери, так сказать.
—	Можно,— сказала Мария, читая протокол и сохра¬
няя видимое спокойствие, хотя бумага дрожала в ее руках.
—	И все же я бы на вашем месте познакомил Дмитрия
Андреевича с этим документом. Знаете, иной раз такая
критика снизу очень способствует ясности ума.
—	Это не снизу,— сказала Мария, дочитывая про¬
токол.
—	Ну сбоку,— усмехнулся Розанов.
—	Вот разве что сбоку,— сказала Мария, возвращая
протокол Розанову.— Я скажу Дмитрию Андреевичу.
—	Возьмите, возьмите,— быстро проговорил Роза¬
нов,— у меня есть копия.
—	Ну да, конечно, есть копия...— Мария положила
протокол в сумку.
В мастерской задержались за работой Коля и Власьев.
Час был поздний, и многие уже ушли. Перед Колей лежал
фотомонтаж, где на фоне здешнего зимнего пейзажа выси¬
лись две пирамиды.
— А все-таки придумано было! — сказал он.
Власьев покосился на пирамиды, но ничего не сказал.
И тут как раз вошел Калмыков. На пороге он долго оби¬
вал веничком валенки. Потом пошел здороваться и оста¬
новился перед Колиной доской.
366

—	Что это ты вытащил? — отогревая руки, спросил
Калмыков.
—	В интересах сличения,— сказал Коля.
—	Пустое,— сказал Калмыков,— пора забыть. Это
дело прошлое.
—	Да нет,— сказал Коля, прямо глядя на Калмыко¬
ва.— Как раз не прошлое, а будущее.
Калмыков хотел было ответить, но только усмехнулся
и пошел к своему столу.
—	Тут я вижу глубину мысли и тонкий функциональ¬
ный расчет,— напористо продолжал Коля.— А куда мы
отступили? К Пассажу. Только что перетащили его с Пет¬
ровки в Заполярье.
Калмыков нахмурился. Некоторое время молчал, по¬
том обернулся к Власьеву.
—	Ты тоже так думаешь?
—	Я думаю,— сказал Власьев,— что надо строить,
строить и выстроить. А проектами мы все стены завесили.
Можно бы и дальше продолжать. Только уже некуда ве¬
шать, разве что снаружи.
—	Это не ответ,— сказал Коля.— Филонишь, брат,
филонишь... А думаешь так же, как я. А я думаю так же,
как Дмитрий Андреевич.
Калмыков молчал.
—	В дипломные времена,— опять заговорил Коля,—
мне эти ваши пирамиды маячили, как Бонапарту — еги¬
петские. Я цеплялся за них, выбираясь из архаики на про¬
сторы современного мышления. Я из-за них сюда приехал,
а теперь они, видите ли, записаны в прошлое.
—	Чего он от меня хочет? — устало улыбнулся Кал¬
мыков.
Он смотрел на Власьева. Не дождавшись ответа, он
повернулся к Коле.
—	Что ты хочешь от меня? Дьявол!
—	Хочу сохранить вас для человечества. Коли драть¬
ся, так хоть знать, за что...
—	Я знаю за что,— сказал Калмыков веско, и лицо
его обострилось.— Сейчас нам надо доказать целесообраз¬
ность самой идеи дома-комплекса. Пусть на скромном при¬
мере. Если тебе это было непонятно в дипломное время,
когда ты волен был парить на любом расстоянии от земли,
то сейчас пора бы понять! А нарисовать все можно! Бума¬
га терпит.
Добрая Тася подошла к Калмыкову и погладила его
плечо.
367

—	Не сердитесь, Дмитрий Андреевич. Что на него сер¬
диться — на недоумка. Он же все это нарочно.
—	Ни черта не нарочно,— сказал Коля.— В том-то и
дело, что как раз пирамиду и надо было строить прежде
всего. Там решается весь комплекс вопросов, связанных
С климатом и принципиально новым решением жилища.
—	Что он от меня хочет? — опять сказал Калмыков,
как-то весь ослабев.
—	Силы духа,— сказал Коля.
—	Прекрати,— вдруг вмешался Власьев.
Коля вздрогнул и внимательно посмотрел на Власьева.
—	Прекрати,— еще раз сказал Власьев.
—	Что такое? — будто проснулся Калмыков. И вдруг
стало видно, как он устал.— Что?
—	Не обращайте на них внимания,— сказала Тася.—
Пойдемте лучше откроем форточку. Жарища невозмож¬
ная...
—	Нет, почему же,— сказал Калмыков устало.— Хо¬
рошо, тепло.— Помолчал, а потом сказал задумчиво: —
Дело вот в чем: мне, вероятно, придется взять на себя
стройку. Я буду здесь бывать, конечно, но мало. Так что
теперь вся надежда — на вас. И не будем... не будем!
Эту последнюю фразу он адресовал Коле и Власьеву
и затем протянул Тасе руку.
—	Счастливо. Да, форточку открыть? Можно. — Он
подошел к окну.
Метель продолжалась.
Открыл форточку. Клыком ударил холодный пар.
—	Пожалуй, лучше закрыть,— сказала Тася.
—	То-то и дело,— сказал Калмыков, захлопнул фор¬
точку и пошел, горбясь, больше уже ни на кого не глядя.
Исполком получил новые права, и Богачев вскоре дал
понять это Калмыкову.
—	Строители жалуются,— сказал он Калмыкову, ког¬
да тот пришел по его вызову в исполком.— Ну зачем тебе
жить на стройке? Чего влезать в каждую деталь? Совсем
не твое это дело!
—	Интересно! — взлетел Калмыков.— А чье же, йа-
пример, твое, что ли?
—	Погоди,— сдерживаясь, гудел Богачев.— Так мы с
тобой ни о чем не договоримся.
—	А не о чем и договариваться. «Не влезай!» Да им
только дай волю — они так проект обкорнают, что не уз¬

наешь, где право, где лево! Мало я еще влезаю! Мало! Ма¬
ло! Поглубже надо... Вот что я скажу! Строителей он, ви¬
дите ли, испугался!
— Ничего я не испугался! — загремел Богачев.— А
вольничать не дам!
£идя за стеной, Мария не слышала слов, но слышала
голосу интонации, трубные перекаты богачевского баса,
сперва с оттенком воркования, а потом прерываемые воз¬
гласами Калмыкова, становившиеся все более определен¬
ными, громовыми.
Когда дело дошло до перепалкй, Марйя поднялась,
взяла первую попавшуюся бумагу, лежащую на столе, и
пошла в кабинет к Богачеву.
Все понимающая секретарша участливо кивнула ей —
мол, явилась в самое время.
Мария вошла, как бы не замечая Калмыкова, прошла к
столу и, склонясь к Богачеву, проговорила своим негром¬
ким, внятным голосом:
— Простите, Алексей Сергеевич, вот тут у меня...
После перепалки с Богачевым Калмыков кинулся к
Сарычеву. Он подкатил было к управлению комбината.
Но, еще не входя, узнал, что Сарычев на объекте.
Калмыков помчался на Октябрьский.
Оттуда — на Медвежку.
И нашел Сарычева в диспетчерской на разрезе.
На горе лютовал ветер. От мороза все кругом проин-
девело. Но, выскочив из машины, Калмыков даже не запа¬
хнулся. От гнева он не чувствовал холода...
—	Эко тебя разжарило,— сказал Сарычев, здорова¬
ясь.— Ну, что опять?
—	Так опять все сызнова!
—	Ну ладно, не белей. Застегнись, поедем,— сказал
Сарычев со своей хмурой усмешкой.— По дороге расска¬
жешь.
Машина мчалась среди сугробов, обгоняя «белазы».
Две тоненькие фигурки взметнулись из-за сугроба й,
перебежав улицу, исчезли за дверью обширного крытого
катка.
3G9

Машина остановилась. Сарычев вылез и пошел к вхо¬
ду. Калмыков шагал за ним.
Когда проезжали мимо горкома, Калмыков выскочил.
—	Ты там шибко не налетай! — крикнул ему вдогонку
Сарычев.
—	Нет, я по другому делу,— отмахнулся Калмыков.
(А уж какое у него могло быть сейчас другое дело!)
Калмыков поднялся к Струмилину. По голосам за
дверью и по тому, как метнулась секретарша, словно бы
стараясь его удержать, Калмыков понял, что разговор
идет непременно о его делах, и разговор неблагоприятный.
Тем не менее он открыл дверь и вошел.
Кроме Струмилина и Богачева тут был еще и Розанов.
Когда он вошел, все смолкли на полуслове. Калмыков
постоял у дверей, оглядывая всех троих. По движению
губ видно было, что какие-то слова накипают у него сей¬
час. Но, так и не сказав ничего, он кивнул и вышел.
Дома, вечером Калмыков снова и снова разглядывал
свой проект, развернутый во всю стену перед рабочим сто¬
лом.
Мария звенела посудой в соседней комнате.
—	Ну, что тут лишнего? — говорил Калмыков.— И
так все сведено к минимуму. Сто раз оговорено, сто раз
согласовано. Нет, опять начинается! И откуда берется?
—	На вот, почитай! — Мария подала ему протокол
комиссии по его проекту.
—	Так,— сказал Калмыков, пробежав протокол, а за¬
тем читая пункт за пунктом.— «Бактериологичность сре¬
ды». Это надо же изобрести! Ну ладно, Розанов — узнаю
его руку. Но Богачев! Он-то что идет на поводу? Драки
хотят? Пожалуйста! Я тоже, знаете, не мальчик! Будет им
драка!
—	Так нельзя,— сказала Мария.— Так ты никогда
ничего не сделаешь. Ты отлично понимаешь, что в нашем
деле нельзя одному...
Калмыков словно бы впервые услышал Марию — сам
голос ее открылся ему как-то по-новому. Он с любопытст¬
вом рассматривал ее, по привычке разгуливая по комнате
из угла в угол.
—	Я не один,— сказал Калмыков,— за мной — Са¬
рычев.
—	О чем ты говоришь? — сказала Мария.— С какой
стороны Сарычев призван решать такие вопросы?
370

—	Дорогая моя,— сказал Калмыков голосом, который
для Марии тоже был совершенно нов.— К твоему сведе¬
нию, Сарычев здесь — самый реальный человек, и прак¬
тически ему подвластны все вопросы. Если ты до сих пор
еще не поняла этого, сидя в своем отделе, то я могу об этом
только пожалеть.— И, почувствовав прилив гнева, он по
привычке засунул руки в карманы.
Они стояли друг против друга.
Когда Мария снова заговорила, Калмыков с болью по¬
чувствовал, что она сейчас нравственно сильнее, потому
что говорила она, ничем не выражая гнева — только глаза
выдавали ее.
—	Еще на первом курсе института,— говорила Ма¬
рия,— я слышала соображеньице, что архитектура — это
искусство королей. И что в архитектуре любой начальник
всегда компетентнее архитектора. Уж сколько раз, гос¬
поди боже ты мой, я слышала это соображеньице!.. Не
хватает, чтобы ты повторил это сейчас.
—	Так это же в самом деле так! — сказал Калмыков.—
Или же, выйдя в начальники, ты тоже почувствовала вкус
к руководящим указаниям?
И тут Мария поднялась еще на одну ступеньку выше —
она сказала:
—	Перестань! Через пятнадцать минут тебе будет ужас¬
но стыдно.
—	Не знаю, не знаю,— сказал Калмыков.— Пока не
вижу повода.
Он делал нечеловеческие усилия, чтобы овладеть собой.
—	Хорошо,— сказал он,— взглянем на дело с иной
стороны... По какой логике руководящий работник дол¬
жен знать мое дело лучше, чем знаю его я сам? Почему
перспектива развития края, забота о его людях — преро¬
гатива Струмилина или Богачева, а не моя? Мы люди од¬
ного поколения, одних убеждений, но притом на меня
ухлопали множество государственных средств, чтобы сде¬
лать из меня архитектора, специалиста, обязанного по¬
нимать предмет досконально... И не только в смысле со¬
бирания блоков в кубы, черт бы их побрал!.. А создавать
нечто разумное, перспективное, помогающее человеку жить
и мыслить. Сколько раз мы с тобой об этом говорили! И вот
теперь я должен выслушивать все из твоих уст. Да я знаю
наизусть всю эту вашу исполкомовскую обедню!
—	Не знаю, что ты там учил наизусть,— сказала Ма¬
рия,— но хорошо бы посадить тебя на денек на место Бо¬
гачева или того же Струмилина.
371

-т- Благодарим покорно! — сказал Калмыков, не вы-
!имая рук из карманов и раскланиваясь перед Марией.—
Премного благодарны за доверие! Что ж ты думаешь, что
у меня нет способности вообразить день председателя ис¬
полкома? Но, видишь ли, моя прекрасная, есть ведь и
другая логика, по которой среди всей этой толчеи, среди
всего множества надобностей, запросов и требований надо
уметь ухватить ведущее звено, увидеть главную цель й ей
подчинить все остальное. Так нас учили, между прочим!
—	Ну понятно, понятно,— сказала Мария.— Я знаю,
что это ты умеешь...
—	Что — умею? — озадаченно спросил Калмыков,
теряя всю свою амбицию.
—	Да вот это самое,— сказала Мария.— Поворачи¬
вать все на себя.
И от ее усталого, горького голоса Калмыков вдруг сло¬
мился.
—	Погоди! — сказал он.
Сел, взял Марию за руку и посадил рядом с собой, Она
не сопротивлялась, только губы ее чуть дрогнули, когда
она сказала:
—	Трудно жить... Все хочешь как полегче, а труд¬
но...— И ком подступил у нее к горлу.— Знаешь что,
Митя, отпусти меня... — сказала она.
—	Что?
—	Отпусти меня,— повторила Мария.— Теперь у нас
все иначе пойдет.
Калмыков ошеломленно молчал.
-Р Нет, в самом деле,— говорила Мария.— Понима¬
ешь, мы переступили.
—	Как — переступили?
—	Ну да, перешагнули. Все было у нас с тобой так, как
никогда не бывало. И я доверила, что так может быть.
А теперь все будет иначе... Потому что мы переступили,—
повторила она.
—	Не понимаю,— сказал наконец Калмыков.
—	Что тут не понимать? — усмехнулась Мария.—
Есть совесть, и надо жить по совести. Но это очень трудно
бывает. Чуть ослабеет человек, позволит себе — туЯ и пе¬
реступит...
Калмыков слушал Марию, даже как-то приоткрыв^от.
—	Ни черта не понимаю, что ты говоришь,— сказал
он.
—	Я много раз переступала, а больше пе хочу,— ска¬
зала Мария.
372

Калмыков молчал, держа Марию за руки и все крепче
и крепче сжимая их.
—	В пятом классе я училась очень плохо. Мама перед
экзаменом дала мне коробку конфет и сказала: «Передай
учительнице в подарок». Я спросила: зачем? А она гово¬
рит: «Как — зачем? Она учительница, ты ученица, ува¬
жать надо...» Я всю ночь не спала и думала, как передам
эту коробку учительнице. И все не знала, как мне подой¬
ти к ней и сказать... И все же после уроков дождалась ее
на улице и подала. Я думала, она удивится, откажется.
А она взяла, сказала «спасибо» и пошла как ни в чем не
бывало. Но я-то поняла, что переступила... Стоит только
начать, и все станет очень просто, и замечать перестанешь...
Вот и мы сейчас переступили. Так, вроде бы первая ссора,
а переступили.
—	Страшную историю какую рассказала... Только ни¬
чего мы не переступили. И увидишь, это никогда больше
не повторится, никогда, Маша! Но ведь надо же, Маша!
Ведь для людей, все для людей!.. И Сарычев понимает.
Есть в нем какая-то широта, черт возьми,— понимает!..
Как он сам выражается, «берет на себя». Ну а коли так,
чего им путаться под ногами? Радоваться надо!
—	Нет,— сказала Мария.— Ты тут что-то не понима¬
ешь. Уж я-то знаю, как они относятся к тебе, как верят в
тебя, но надо решать вместе с ними. Они же люди!
—	Но я тоже человек! — опять взлетел Калмыков.
—	Погоди,— говорила Мария.— Послушай меня.
—	Ну, ну... слушаю.
—	Я ведь тоже не в пустоте жила и знаю эту вечную
драку. И мне ясно, как никогда, что вам нужно вместе
разобраться во всем и действовать. Зачем тебе сталкивать
Сарычева с городом? Смотри, они уже перестали прихо¬
дить к нам, а ты как будто даже и не замечаешь...
—	Да к кому приходить? К кому? Нас же и дома-то
никогда нет.
—	И об этом надо думать. Надо находить время...
Стройка началась.
И вот однажды к вагончику Калмыкова на стройке
подкатила горкомовская машина. Струмилин и Богачев
приехали к Калмыкову.
Они долго дружески били друг друга по плечам и сме¬
ялись над всей этой минувшей «скандалезней», как выра¬
зился Богачев.
373

А потом пошли осматривать строительную площадку.
Стройка только-только поднималась из земли, но уже
стояли строительные краны. И понемногу начинали расти
стены. Зато вокруг все обросло временными сооружени¬
ями: жилыми бараками, складами, мастерскими. Чуть в
стороне стоял одноэтажный квадратный домик.
—	Это что за штука? — поинтересовался Богачев.
—	Это потом,— сказал Калмыков и повел гостей на
главный объект.
Ему одному дано было видеть то, что не видели и даже
не угадывали другие. И, стоя среди хаоса стройки, он рас¬
крывал всю стройность замысла и логику решения.
Потом они сидели в вагончике, совсем по-солдатски чо¬
каясь кружками и закусывая огурцом. И было в этой муж¬
ской встрече нечто привычно-радостное и для гостей и для
Калмыкова. Было в этой встрече нечто такое, что ушло
от Калмыкова с приходом семейной жизни, о чем он как
будто и не жалел никогда, но чего ему, видимо, все-таки
не хватало.
Ужинать пошли в столовую.
Был там специальный стол для руководства и для ин¬
женерно-технических работников, что было удостоверено
соответствующей надписью. Но Калмыков обычно обедал
за общим столом, за едой решая дела с бригадирами.
И сейчас втроем они расположились у большого стола,
около них захлопотали подавальщицы, ставя перед ними
борщ в обширных мисках.
Богачев попробовал и крякнул.
—	Слушай, брат,— сказал он Калмыкову,— это дело
у тебя поставлено с понятием. Впрочем, это, наверное,
директорский разлив, из особого котла!
—	Что вы! Как можно! — защебетала толстая пода¬
вальщица.— Котел у нас исключительно общий.
—	Ох-ох-ох! — трубил Богачев.— Верится с тру¬
дом.
Тут стали подходить строители, усаживаясь за стола¬
ми, хотя рядом садиться стеснялись. И Калмыков сам
усадил в соседи одного из старейших бетонщиков — Растор¬
гуева, хорошо известного в районе трудовыми достижения¬
ми. Богачев и Струмилин знали его и по другим стройкам,
и сразу же между ними начался разговор.
—	Прибыл вчера на стройку зять,— говорил Растор¬
гуев, неторопливо, с удовольствием отхлебывая борщ.—
Ну-с, прибыл не просто так — с намерением. Хочу, гово¬
рит, у вас тут чего-нибудь потюкать — он сам плотник,—
374

подлататься на зиму. Давай, говорю, работы хватает...
А он так, как будто между прочим, задает вопрос: «А что
это, собственно, за стройка такая?» Я, конечно, начинаю
объяснять... Помалкивает. Вон он сидит! — И Расторгу¬
ев кивнул наискосок, через стол.
Там сидел крупный парень с необыкновенно светлыми
бровями и ресницами и сосредоточенно убирал борщ.
—	Вижу, как-то слова мои его не задевают,— продол¬
жал Расторгуев.— Повел его в контору. Ну, там это все
развешано — планы, фасады и прочее. Начинаю разъяс¬
нять, а он все молчит... Все показал! Больше нечего!
И тогда он говорит: «Ну а к чему это? Экие деньги изведут,
а все ни к чему». Откровенно скажу — меня задело...
Я ему говорю: то есть как — ни к чему? А он опять:
«А так, ни к чему!» И начинает развивать теорию.
Расторгуев отодвинул миску и сказал подавальщице:
—	Тащи еще, чего там положено... Да-а-а, развивает
теорию.
—	Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Струмилин.
—	В таком, говорит, доме пожить — и расслабнешь
окончательно. Я, говорит, топором дом срублю, складу, и
будет нормальный семейный дом. А здесь чего нагорожено?
Технику натащили, краны, а к чему — сами не знают.
Здесь, говорит, Сибирь, и народ здесь живет особый...
Вот, говорит, у меня дед — ему восемьдесят с гаком, а
идет в тайгу — черт-те где его носит, а в охотсоюз сдает
на две, на три тысячи рублей — сам нащелкает! И живет
в шалаше. Ну, есть, говорит, у него какая-то там заимка,
а кто ее видел? Шалаш обыкновенный, никакой кашель
его не берет, здоровый, говорит, черт,— прошлый год
меня по загривку съездил, до сей поры звенит... Ну, по¬
ставь его в этот дом со всеми этими кранами — ослабнет
и считай через полгода отдаст концы. Зря, говорит, это
все! — И Расторгуев склонился к Струмилину.— Ваша
точка зрения?
—	Чего ты на него навалился, товарищ Расторгуев,—
загудел Богачев.— Его дело — общее руководство! Ты
вот кому задавай вопрос — Дмитрию Андреевичу. Это
его детище.
—	Нет, я к чему? — продолжал Расторгуев.— Я, ко¬
нечно, его осадил. Я говорю: ты на что замахиваешься?
И что выдвигаешь? Это значит, «живешь в лесу — молись
колесу»? А он говорит: «Колесо тут ни при чем, а лес по¬
вырубите — тоже еще не раз вспомянете... А это все —
ни к чему!» При своих остался и пошел.
375

—	Ну и что же? — спросил Калмыков.— На стройке-то
остался? Работает?
—	Работает! Работает как надо. Но без веры... И, за¬
метьте, он не один такой. Эта точка зрения у многих имеет
место!
—	Мало ли еще какие точки зрения имеют место,—
заговорил Калмыков обиженно.— Поговоришь с другим —
еще не такоб услышишь. Ну и что?
У Калмыкова явно испортилось настроение, он даже
отодвинул миску с борщом.
—* Скажи завтра своему зятю, чтобы зашел со своей
отрубной философией. Будет мне еще тут людей с толку
сбивать! — И покосился на парня.— Ишь, тихий! Сидит,
уши прижал — егб и не усмотришь... Я думал, только
в наших архитектурных кругах услышишь подобные сто¬
лыпинские идейки!
—	Эк куда хватил! —сказал Богачев.— Простая душа,
от природы идет.
—	Да не от природы! — взлетел Калмыков.— От дре¬
мучей темноты своей!
И опять они чуть не поругались. Но Калмыков вовре¬
мя спохватился.
Когда гости собрались уезжать, Калмыков стал их удер¬
живать.
—■ Куда ехать собрались на ночь глядя? — говорил
он.— Еще шею свернете, а мне потом отвечать! Оставай¬
тесь. Вот увидите, устрою вас со всем комфортом.
И они остались.
И тут открылась тайна квадратного домика. Отпирая
дверь собственным ключом, Калмыков хитро прищурил¬
ся. Войдя, щелкнул выключателем и осветил внутренность
домика, имевшего наименование «пакет».
Там стояли две заправленные койки с тумбочками
при них. Стол с Настольной лампой и два стула.
Калмыков щелкнул другим выключателем, и гостям
предстали весьма благоустроенные удобства.
—	Ну, брат! — воскликнул Богачев.— Ну, ей-богу!
Так на кой же черт ты затеял всю эту городьбу? Ведь вот
то самое, что надо. И люди низко поклонятся. Спасибо
скажут.
—	Так и знал! — воскликнул Калмыков.— И что я,
дурак, вас сюда привел. Ведь знал, что этим кончится.
И откуда ты только такой крохобор?!
370

— Ну, погоди, Митрий,— хохотал Богачев.— Я же
к слову. Ну идет же стройка, что ты налетаешь? Идет же,
идет!..
В этом году обещали раннюю зиму, Калмыков гнал
стройку изо всех сил. И все же холода опередили все его
расчеты.
Как-то, проснувшись в своем вагончике, он увидел,
что на улице белым-бело. Пал нервый снег. И тут его одо¬
лела такая тоска по Марии, так захотелось домой, что хоть
кричи.
Выйдя из вагончика, он повстречал Расторгуева. За¬
стенчиво глядя на него, он сказал:
—	Сгоняю в город, малость отвести душу.
Расторгуев только усмехнулся.
—	Давно пора,г- сказал он.
Калмыков приехал под вечер. Мария была дома. Она
встретила мужа в прихожей, помогла ему стащить кожан,
обняла, поцеловала, потом пристально осмотрела всего
и сказала:
—	Я думала, тощий приедешь, а ты ничего, справный.
Только зарос сверх всякой меры. Лохматый, как барбос!
—	Ничего, завтра постригусь,— сказал Калмыков,
блаженно улыбаясь.
И они вместе вошли в комнату.
Там за столом сидел Струмилин, весело поблескивая
на Калмыкова из-под своих комсомольских разлетистых
бровей.
Перед ним стоял стакан чаю, а неподалеку и бутылка
коньяку.
—	Я как в воду глядела! — говорила Мария.— Зашел
проведать, мол, не приехал ли сам, а я говорю: не приехал,
так приедет обязательно — все-таки суббота! — Мария
сияла.— Как в воду глядела! — сказала она опять, на¬
ливая Калмыкову чай.
Струмилин вдруг расхохотался.
—	Это он как в воду глядел! Точно к чаю подоспел.
—	Да-да-да...— сказал Калмыков,— точно к чаю. Да
еще с коньяком... Ну,— сказал он, щурясь на свет,^ пой¬
ду-ка я помою руки.
—	Вы, Маша,— говорил Струмилин, иодивая чай,—
храбрая женщина. Ей-богу, моя, попади она в такое поло¬
жение, умерла бы со страху. А что вы думаете? Взгляните-
ка со стороны на эту картину. Да чего там со стороны!
377

Вот, скажем, пришел я домой — и, пожалуйста, такая кол¬
лизия. Это же повод для убийства на почве ревности! Что
принимается во внимание как смягчающее вину обстоятель¬
ство... Вот ведь как, Маша!
Вошел Калмыков. Уселся к своему чаю.
—	Я говорю, Митя,— продолжал Струмилин,— что в
подобных обстоятельствах должен делать муж?
—	Если в отношении гостя,— сказал Калмыков,— то
дать гостю по шее.
Струмилин расхохотался.
—	Годится! Принято. А что с женой?
—	Ас женой побеседовать наедине.
—	Ясно! — сказал Струмилин.
Он поднялся, поцеловал Марии руку. Потом решитель¬
но усадил поднявшегося было Калмыкова и пошел в при¬
хожую одеваться.
Открывая дверь, Струмилин сказал:
—	Митя, пощади ее!
Мария смеялась.
—	Ладно,— сказал Калмыков.— Шагай, шагай!
Некоторое время они молчали. Калмыков чувствовал
на себе взгляд Марии, но не поднимал глаз, как будто стес¬
нялся. А она смотрела на нею с той ожидающей улыбкой,
за которой уже угадывалось страдание.
Движения ее стали связанными, не подвластными ей,
руки сами двигались, бессмысленно переставляя предметы
на столе, и Калмыков видел эти руки, вдруг ставшие чу¬
жими в их бессмысленной суете.
Он посмотрел на Марию и увидел ее улыбку и весь ее
облик, как показалось ему сейчас, испуганный и бесчест¬
ный. Испытывая неведомую боль в сердце и тоску, от
от которой впору было кричать, он сказал негромко:
—	Слушай, а что, если ты хитрая?
—	Как это? — спросила Мария, холодея и понимая
всю неотвратимость надвигающейся беды.— О чем ты гово¬
ришь?
—	Ты знаешь о чем,— сказал Калмыков, вставая из-за
стола.— И самое худшее, что прикидываешься, хотя и не
умеешь. А пора бы научиться, не девочка!..
Калмыков ожидал, что Мария будет отрицать, защи¬
щаться, но она не стала делать этого.
Она отошла от стола, опустилась на стул у окошка.
Подняла руки, закрыла лицо ладонями, и тут Калмыков
услышал, как она заплакала, а он впервые слышал это,—
заплакала тонко, по-детски, горько и безнадежно.
378

Калмыков ревновал впервые, поэтому страдания его
были превыше сил. И все-таки любовь и жалость к Марии
оказались сильнее ревности. Он готов был убить себя за
слова, которые сказал и которые вернуть не мог.
—	Ну прости, прости, прости меня, проклятого,— бор¬
мотал Калмыков.— Это же все от любви. Ну что делать,
если я тебя так люблю! Иной раз подумаю: я — там, а
ты — одна здесь, и вдруг тебе скучно, и мало ли что
бывает...
Мария перестала плакать. Только плечи ее вздраги¬
вали.
—	Ну, скажи что-нибудь,— просил Калмыков,— ска¬
жи. Только не говори, что уедешь.
Мария вздохнула глубоко и прерывисто. Помолчав
еще немного, сказала:
—	Никуда я не уеду. Поздно уже теперь. Теперь уж
так и пойдет... Иначе, наверное, не бывает.
От этих ее слов Калмыков застонал.
—	Маша, слушай меня,— заговорил он в каком-то ис¬
ступлении.— Не говори так никогда. И не думай так. У нас
с тобой все иначе и было, и есть, и будет... Только надо,
чтобы ты была всегда со мной. Нельзя нам разлучаться,
нельзя!
—	Нет, это я виновата,— сказала Мария.
—	Перестань! — застонал Калмыков.
—	Я, я...— говорила Мария.
И тут она впервые обернулась к Калмыкову, слабым
движением коснулась его щеки.
—	Как же не разлучаться? Тебе надо жить и работать.
—	И ты со мной! — сказал Калмыков.— Переведешься
на стройку. Знаешь, как я тебя там поселю? Наилучшим
образом! Так все устрою, ты просто даже удивишься!
Как всегда, приняв решение, он загорелся и стал ша¬
гать по комнате из угла в угол.
—	И вместе будем, по будильничку — в шесть! Тебе
же не впервой, ты же у меня человек рабочий... А, Маша?
И опять обнимал ее и заглядывал в распухшие глаза.
—	Нет, не так,— сказала Мария.— Я совсем не про
то. Ребенка надо...
—	Ребенка? — повторил Калмыков озадаченно, слов¬
но бы взвешивая это слово.— Ребенка, конечно... А рабо¬
та? Цобоку, что ли?
—	Да хоть и побоку,— сказала Мария.— Тогда все
станет на место... И ревновать не будешь и любить будешь
меньше.
379

—	Маша! — вскричал Калмыков.— Ну как только у
тебя язык йовернулся?
—	А что ему не повернуться, коли правда? Стану тол¬
стая, никто на меня тогда и не посмотрит.
—	Ну и пусть не смотрит! — сказал Калмыков.— А я
на что?
—	Ты-то? — И Мария усмехнулась той своей давней
непонятной усмешкой.
—	Ребенка — прекрасно! — говорил Калмыков, опять
шагая по комнате.— Ну а работа как?
—	А чем тебе это не работа? Не всем дома строить.
Самое наше бабье дело.
—	Нет,— сказал Калмыков, хмурясь.— Никакая ты
не баба, не для того ты ехала сюда. Вот я и думаю:
время ли?
—	Время ли? Да наше-то время уже ушло,— усмехнув¬
шись, сказала Мария.— Догонять надо. Мы ведь уже ста¬
рые с тобой...
Калмыков обрадовался ее словам, возрождающим все,
что было между ними, со всей игрой намеков и шуток.
И, подхватив ее на руки, стал носить по комнате, приго¬
варивая:
—	Старые, никуда не годные сморчки! Старые хрычи,
крючки, дрючки!..
—	А что, не так? Сам же сказал: не девочка...
—	Маша, не надо! — умоляюще простонал Калмыков.
Сарычев приехал на стройку. По тому, как он хлопнул
дверцей машины, как, хмурясь, пошел вперевалку к ба¬
раку, где размещалось строительное управление, можно
было угадать, что он не в лучшем расположении духа.
Все тАк же хмурясь, косился он на строительную тол¬
чею, не спеша переходил дорогу, полную движениями ма¬
шин и людей, совершенно уверенный, что машины и люди
не толкнут, не зацепят его, так как все его тут знали,
побаивались и уважали.
Найдя Калмыкова и неторопливо поздоровавшись с
ним, Сарычев не спешил начать разговор. Зная его не пер¬
вый год, Калмыков сразу понял, что приехал Сарычев
неспроста. И все же не задал вопроса — такая была между
ними годами сложившаяся игра.
— Размахнулся ты изрядно,— говорил Сарычев,пог¬
лядывая на поднимавшиеся стены и на строительную тех¬
нику.
380

—	Да вот, точим помалепьку,— сказал Калмыков, ожи¬
дая следующей фразы от Сарычева.
Но Сарычев молчал, грузно топча резиновыми сапога¬
ми талый снег.
Так и не дождавшись, Калмыков не выдержал и спро¬
сил:
—	Ну а у вас что слышно?
—	А что? — все в том же тоне сказал Сарычев.— Дела
идут, контора пишет.
—	Ну и что же она пишет? — опять спросил Калмы¬
ков, укрепляясь в недобром предчувствии.
—	А то пишет,— сказал Сарычев, глядя вниз, на До¬
рогу,— что всю вот эту твою музыку надо бы прекра¬
тить.
—	Не понял,— сказал Калмыков.
—	А чего тут не понять? Консервировать — и все тут.
А уж затем разбираться будем.
—	Так,— сказал Калмыков, останавливаясь посреди
дороги.— Вот что... Зайдем ко мне, пообедаем, поговорим.
А то что-то я не улавливаю.
—	А что ж тут улавливать? — хмуро усмехнулся Са¬
рычев.— Дело ясное. Проект твой не утвержден. Дей¬
ствуешь ты самоволкой, меня в это дело втянул. Так что,
извини, обедать мне с тобой некогда. А давай-ка садись в
машину, и поедем в город разбираться.
—	Интересно! — сказал Калмыков.
—	Уж куда интереснее! — согласился Сарычев.
Когда Калмыков после разговора в тресте и в горкоме
подъезжал к своему дому, Мария стояла у окна. Она лю¬
била смотреть в окно на ставший уже привычным пейзаж,
где изменения от долгой зимы к короткому лету проходили
неуверенно и робко и где поэтому каждая новая проталина
становилась приметным и счастливым событием.
Мария ожидала ребенка. Она изменилась мало — толь¬
ко губы немного припухли да выдавал живот, заметно
выступавший под широким платьем.
Она увидела, как, разбрызгивая мокрый снег, подкати¬
ла трестовская «Волга», как медленно распахнулась
дверца, из машины вышел Калмыков и пошел к дому.
Обычно все это происходило быстрее, дверца открывалась
еще на ходу и шаг у Калмыкова был другой.
И Мария поняла^что Калмыкову сейчас совсем не до
нее, и испугалась. По привычке она провела руками по
381

животу и пошла открывать, мимоходом заглянув в зер¬
кало и слыша тяжелые шаги Калмыкова за дверью.
Когда она открыла, он молча обнял ее, попробовал
улыбнуться, но улыбка не вышла.
Мария научилась скрывать свое положение — она дви¬
галась даже как-то нарочито легко. Помогая Калмыкову
снять пальто, она ничем не выдавала испуга. Она знала,
как Калмыков старается оберечь ее от всех своих каждо¬
дневных забот, но тут было что-то другое. И она спросила:
—	Что?
Продолжая улыбаться все той же неладившейся, без¬
защитной улыбкой, Калмыков почему-то подмигнул ей
и сказал:
—	Плохо, Маша, плохо...— И тут же спохватился: —
Ну, не то чтобы уж совсем... Ну ладно!
Одолевая внезапную слабость в ногах, Мария нашла
в себе силы, приобняв его за плечи, повести в столовую
и там, присев у стола, высматривая, выпытывая взглядом
притаившуюся в его глазах муку, сказала, как будто даже
не придавая словам особого значения:
—	Выкладывай...
—	Понимаешь, такая история,— заговорил Калмы¬
ков.— Но ты только не принимай уж чересчур близко к
сердцу... Такая, понимаешь, история... Остановили нам
стройку.— Губы у него покривились.— Но это ничего!
Видишь ли, что-то там неясно с проектом, и, видимо,
надо ехать в Москву... Такие вещи в практике бывают.
Маша, ты не думай, что это уж такой особый, исключитель¬
ный случай... Ну, да что тебе объяснять! Ты же знаешь,
как все это бывает.
—	А Сарычев? — спросила Мария.
—	А что же — Сарычев? Его положение тоже не из
лучших. Сарычева надо понять...
—	Отступился,— сказала Мария.
—	Нет, ну зачем ты так? Это слово не подходит. Он
и так много сделал... Брал на себя. Вот теперь мне надо
кое-что взять на себя... Ничего, Маша! Как говорится,
все будет нормально. А сейчас все дело в том, чтобы ты
не волновалась. Вот этого совершенно не нужно!
—	А я и не волнуюсь,— говорила Мария, изо всех
сил сдерживая дрожь в руках.— Сейчас будем обедать.
И она поднялась было и пошла. Но Калмыков удержал
ее.
—	Помнишь, ты говорила,— сказал он вдруг голосом,
ломающимся от волнения,— что станешь ты толстая и
382

я буду тебя меньше любить... И вот сейчас подошла мину¬
та — и не будь тебя...
Не договорив, он прижал к себе ее голову, боясь об¬
нять так крепко, как хотелось, чтобы выразить ей всю
силу любви.
Мария в ответ ему сказала только:
—	Ты, Митя, главное, сейчас не слабей. Тебе нельзя
слабеть. И обо мне не думай. Мне бы сейчас с тобой ехать,
но нельзя...
—	Еще не хватало! — сказал Калмыков.
—	Очень бы надо поехать, но нельзя... Подошла ми¬
нута, это ты хорошо сказал. Наше дело с тобой, Митя,
сейчас — выдержать. Давай-ка я тебя покормлю, а то
смотри, как тебя подвело. Даже щеки ввалились... Так
нельзя!
И она направилась на кухню своей легкой походкой.
За столом, пододвигая Калмыкову хлеб, масло, Мария
говорила:
—	Ешь, ешь! Не распускайся.
Он подносил ложку ко рту и опять опускал ее в тарел¬
ку и все смотрел перед собой.
—	Ну, давай разберемся,— сказала Мария.— Что тебе
терзаться? Ты не вор и не обманщик. Ты делаешь дело не
для себя, дело, в которое верит множество людей, которое
самому тебе ясно как белый день. Вот с этого надо начи¬
нать... И главное— не гневаться. Обещай мне сейчас, что
не будешь гневаться,— это ты мне должен обещать, если
хочешь, чтобы я здесь спокойна была.
—	Обещаю! — готовно проговорил Калмыков, глядя
на Марию взглядом провинившегося ребенка.— Только
что мне гневаться, Маша? На кого? На самого себя, на
Сарычева? Это ведь, знаешь, как градобитие: все хорошо,
хорошо, и вдруг — раз! И только голову прикрывай...
—	Нет, Митя,— сказала Мария.— Не с тем ты едешь.
Все это не те слова. Едешь, а сам не веришь. Тогда зачем
ехать? Тебе надо собрать все доводы, слово к слову. И
чтобы коротко было. На долгий разговор у тебя времени
не будет.
—	Это я знаю... Тут еще надо, чтобы вообще захотели
слушать.
—	Ну, ты же там не один будешь,— говорила Мария.—
Александра Васильевна, Паладьев, да мало ли там живых
людей!
383

—	Да, Паладьев,— сказал Калмыков.— Он еще тогда
намекал насчет того, что я, мол, максималист... Помнишь?
—	Ты его не знаешь! — сказала Мария.— У него «мак¬
сималист» — это лучшая похвала. Он тебе обязательно
поможет. '
—	Ну как я от тебя уеду? — вдруг сказал Калмыков.—
Дикость какая-то!
—	А вот это как раз хорошо,— сказала Мария с той
храброй готовностью, которая так удивляет мужчш^^в
женщине, когда она подходит к этому своему рубеж
Чхо тебе здесь маяться вокруг меня? Толку ведь все равно
никакого. Я сама увидишь как управлюсь... Ты, Митя,
жди телеграмму — вот и вся твоя забота.
Тут позвонили, и Мария пошла открывать.
Это пришли Богачев и Струмилин.
Они, видимо, раньше еще сговорились держаться бод¬
рого тона и поэтому поначалу несколько даже переигра¬
ли. Еще в прихожей Богачев трубил:
—	Ну а где же сам погорелец?
И, ухватив руки Марии в свою обширную ладонь, стал
основательно трясти их, на что Струмилин заметил:
—	Эка трясет! Тут думаешь, как обойти, не зацепить...
А он приступился и давай трясти без всякого сознания!
Мария смеялась.
И, услышав этот смех, Калмыков развел плечи, пошел
навстречу гостям.
—	Нет, какова Маша? — говорил Богачев, здоро¬
ваясь с Калмыковым.— Действует по известному способу:
положение пиковое — надо быть веселей!
—	Ну уж и пиковое! — говорит Струмилин.— До пи¬
кового еще далеко. Известно ли тебе, что ты поедешь не
один, а в сопровождении Сарычева?
—	Нет,— сказал Калмыков.
—	Вот именно, что да! — Струмилин весело подмиг¬
нул.— Состоялась беседа.
Богачев басовито посмеивался.
—	А что? Приятный и полезный был разговор! Ему,
конечно, непривычно. Но как ни верти, а за нами— го¬
лос народа — надо прислушаться!..
Все усаживались за столом, как у себя дома, и Мария
расставляла уже приборы. Богачев заглядывал через ее
плечо в буфет.
—	Не найдется ли там чего с устатку?
—	Найдется! — сказала Мария. — Садитесь, сади¬
тесь...
384

—	Да-а-а, не любит он,— говорил Струмилин,— по¬
падать в трудное положение. Совсем это ему не с руки!
—	Но тут случай особый,— сказал Богачев.— Он же
мужик с головой, он сам понимает, что отмежеваться ему
как бы не к лицу, как бы невместно! Так что, Митя, ты
не думай — нажимать нам пришлось совсем слегка...
—	Чуть-чуть! — сказал Струмилин.
Разливая по рюмкам, Калмыков уловил взгляд Марий,
мимолетно посланный ему. Мария ликовала. Это было то
самое, чего она хотела и ждала более всего.
—	Ну, где? — спросила Таня Александру Басильевру
еще с порога.
—	Пока не приходил. Ждем.
—	Один приехал?
—	Один, конечно. Где ж ей сейчас ехать?
—	Тэк-с! — сказала Таня.
—	А ты чего радуешься? — покосилась на нее Алек¬
сандра Васильевна.
—	Что мне радоваться? — вскинула Таня плечами.—
Бог с вами, Александра Васильевна, имейте совесть!
—	Да я-то совесть имею,— сказала Александра Ва¬
сильевна.
—	Ну и не будем забегать вперед! — сказала Таня и
пошла в комнату.
—	Вот тебе от Маши.— Александра Васильевна от¬
дала письмо.
Таня стала читать.
—	Вот, пожалуйста,— сказала она,— слушайте, что
она пишет: «Не давай ему впадать...» Мне доверительно
поручают человека, а вы поворачиваете вопрос под ка¬
ким-то совершенно иным углом. Согласитесь, Александра
Васильевна...
И Таня стала читать дальше.
—	Что у нас сегодня? Двадцать девятое? — бормота¬
ла она, читая письмо.— Погодите... Она же сегодня долж¬
на родить... Вот так номер! И тут я отстала!
—	Да уж молчи, — говорила Александра Васильевна,—
чего от тебя дождешься?
—	Не будем терять надежды, Александра Васильевна,—
бормотала Таня.— Не будем терять!.. Та-а-ак,— сказала
она, складывая письмо.— Вот так номер. Хоть отметить-
то у нас найдется чем?
И она пошла искать по шкафам.
13 jsTb 3688
385

— Все остатки какие-то,— говорила она, оглядывая
бутылки.— Все это несерьезно! Надо сказать, чтобы та¬
щили с собой.
В дверь позвопилв.
Послышался голос Иалгдьевс. Таня стояла не шеве¬
лясь — сейчас она ждала другого голоса. И тут услышала,
как Калмыков сказал:
—	Ну, здравствуйте, Александра Васильевна, еще
раз! Низкий поклон и поцелуй вам от Марии!
—	А мне? — сказала Таня, когда Калмыков появил¬
ся в дверях.
—	Насчет того, чтобы вас целовать, никаких указаний
не было,— сказал Калмыков.— Но тут я могу распоря¬
диться сам!
—	Что-то вы заметно охрабрели,— сказала Таня.—
Мне по вашему поводу совсем иные указания. — И она
опять прочитала: «Не давай ему впадать...»
—	А что мне впадать? — говорил Калмыков, потирая
руки и поглядывая по сторонам.— Мое дело сейчас —
играть на трубе! Победные марши!
—	Тихо, тихо, тихо,— говорил Паладьев, привычно
приобнимая Таню и целуя ее в висок.— Подождем, пока
все будет на бумаге. Бумага, голубчик,— великая объек¬
тивная сила. Верь опыту, сердце мое, жизнь учит прояв¬
лять в подобных обстоятельствах сдержанность. Хотя
действительно кое-что было сказано...
—	Нет, не кое-что! — сказал Калмыков, не выходя из
своего приподнятого состояния.— Было сказано букваль¬
но следующее: «Ну что ж, давайте попробуем». Для вас
эта фраза, может быть, не выражает определенности, а
для меня очень определенна. Именно с этой фразы нача¬
лась у меня когда-то новая жизнь.
—	Когда? Где? Почему? — подступилась Таня со сво¬
им ревнивым любопытством.
—	Да уж была однажды такая ситуация! — сказал
Калмыков и приумолк.
—	Зна-а-а-ю! — протянула Таня.— Все ясно. Знаю я
эту вашу ситуацию.
—	Давайте-ка по порядку,— говорила Александра Ва¬
сильевна.— Хочу все знать.
—	Долго рассказывать не придется,— заговорил Па¬
ладьев.— Все решилось за пять минут.
—	За десять,— сказал Калмыков.
386

—	Хорошо, за десять. Но три минуты говорил этот
ваш начальник.
—	Сарычев,— подсказал Калмыков.
—	Да, вот именно, Сарычев. Но должен сказать, что
сам докладчик,— тут Паладьев кивнул на Калмыкова,—
был на высоте, хотя и был при этом белее своего воротни¬
ка.
—	Да, ему свойственно белеть,— сказала Александра
Васильевна.— Свойственно — в критические минуты жиз¬
ни. Я уже два раза видела... В первый раз это было в ин¬
ституте, на экзамене, причем поначалу он был неестествен¬
но красный — и тогда молол какую-то невнятицу. И вдруг
я увидела, как вся кровь отливает от лица, он белеет и
начинает звенеть... И одолевает комиссию, которая уже
ерзала преизрядно. И с разгона вытягивает на пятерку!
—	Так я же помню! — сказал Паладьев.— Я же был
в комиссии. И ерзал и кряхтел — все это было. Сегодня
было очень похоже, смею вас заверить.
Тут опять позвонили, и народу прибавилось. Появи¬
лись и Колышев, и Соколов, и совсем неизвестный Калмы¬
кову круглый человечек с курчавой бородкой и лукавыми,
постоянно смеющимися глазами.
Каждый что-то принес с собой, и сейчас они развора¬
чивали пакеты у стола.
—	Стало быть, со щитом? — говорил Колышев, ввин¬
чивая штопор.— Ради такого случая...— и хлопнул проб¬
кой.
—	А где же Павлик? — приобернулся Калмыков к
Тане.
—	Боже мой, какая память! — сказала Таня.— Если
бы у меня была хоть вполовину такая! Диспарю, мон шер,
диспарю... Что в переводе на русский означает — исчез.
Хотя где-то он существует и благоденствует, вероятно.
—	Вот как? — сказал Калмыков.
—	Да-да.— И Таня коснулась его плеча.— Вас это
огорчает?
—	Не так чтобы очень,— сказал Калмыков,— но все
же как-то...
—	Это необыкновенно мило с вашей стороны,— щу¬
рилась Таня.— Присядем?
И они опустились на тот самый диван, где тогда все
началось.
—	Пусть гудят! — сказала Таня.— Отличный фон для
того, чтобы поговорить. Ну как? — спросила она затем,
смотря на Калмыкова своим пристальным взглядом.
13*
387

—	Прекрасно,—сказал Калмыков.
—	Что именно?
—	Все, что вы имеете в виду.
—	Так! — сказала Таня.— С этим ясно.
—	А у вас? — спросил Калмыков.
—	Из рук вон,— сказала Таня.— Можете судить са¬
ми. Наиболее радостное событие за эти два года — ваш
приезд.
—	Будто бы? — сказал Калмыков.
—	Святая правда. Чертовски надоело врать! Теперь
я говорю только правду, от этого у меня множество не¬
приятностей, растеряла почти всех друзей... Вся надежда
на вас.
—	А Александра Васильевна?
—	Господи! При чем тут Александра Васильевна? Вы
знаете, так можно испугать.
—	Ну хорошо! — рассмеялся Калмыков.— А Агас-
фер?
Таня нахмурилась и ответила не сразу:
—	Агасфер — это совсем другое. Это какая*-то пожиз¬
ненная каторга.— Она помолчала, покусала губы, пощу¬
рилась, потом искоса взглянула на Калмыкова.— Вот как
вы смотрите на меня.
—	А как? — спросил Калмыков.
—	С испугом... Нет, не так: с тайным недоброжела¬
тельством. Вот вам совет — никогда не говорите правду.
Постоянно будете пребывать в дурацком положении. Ру-
НанУсь вам, что в этом нет ничего веселого...— И тут же
добавила: — Вам сегодня может прийти телеграмма.
Таня сказала это, как оракул, и Калмыков вздрогнул—
что-то словно толкнуло его в сердце.
—	Да! — сказал он, быстро поднимаясь.— Это очень
может быть. Пойду позвоню в гостиницу, вдруг да дей¬
ствительно есть на этаже...
И он пошел к телефону, на ходу отыскивая номер в
книжке.
—	Нет, я, я! — закричала Таня.— Я буду звонить!
И, заглянув в книжку, она вырвала у Калмыкова
трубку.
Калмыков не успел рассердиться, так как Таня уже
спрашивала:
—	Говорят от товарища Калмыкова. Скажите, пожа¬
луйста, нет ли ему там телеграммы?.. Есть!..— сказала
она, сверкнув на Калмыкова.— Тогда, будьте добры, про¬
читайте... Товарищи, внимание! — сказала она, обращаясь
388

ко всем.— Сейчас мы все будем знать... Товарищ Калмы¬
ков здесь,— сказала Таня.— Он может подтвердить.
—	Да, я здесь,— сказал Калмыков,— я слушаю.
—	Нет! — Таня опять отняла у него трубку.— Это
я слушаю. Это я вспомнила, а не вы.
В трубке послышался голос, но слов нельзя было по¬
нять.
Таня дослушала до конца, потом опустила трубку.
Лицо ее менялось, приобретая неизвестное нам выражение,
которое представляло какую-то совсем иную ее сущность.
Она проговорила очень тихо:
—	Сейчас, сейчас...
—	Что?! — сказал Калмыков, слыша тяжкие удары
своего сердца.
Таня молчала.
Он выхватил у нее трубку, но услышал уже только от¬
бой.
Он стал снова набирать номер, но Таня сказала:
—	Не надо. Я скажу, что она прочитала: «Положение
очень серьезное, немедленно выезжай», и подпись —
Струмилин...
В самолете Таня все время держала Калмыкова за руку.
А он все порывался встать, повторяя при этом без всякой
связи и смысла все одни и те же слова:
—	Сейчас, сейчас... Нет!.. Ну так как же?.. Погоди¬
те!.. Сейчас, сейчас...
Он словно и не видел Таню, не слышал ее голоса. Между
тем она, склоняясь к его уху, говорила слова, которые
обычно говорят в таких случаях, хотя они и не способны
что-либо изменить или поправить. Она говорила:
—	Нельзя так! Нельзя так!.. Положение серьезное —
ну и что же? Это положение всегда серьезное. Но я же знаю
Марию, она здоровый человек! У нее все будет хорошо...
Да и не может быть иначе. Теперь иначе не бывает...
Калмыков не слушал. Слова для него сейчас не имели
никакого значения. Он был оглушен чувством утраты,
в которой был теперь уже совершенно уверен, видя в этой
катастрофе какое-то возмездие за свою вину. Какую —
он никак не мог понять до конца, но знал, что эта вина есть.
В чем же эта вина?
И вдруг он понял и тогда наконец сказал:
—	Я оставил ее! Уезжать было нельзя... Я оставил
ее на целых два дня. Я не думал о ней так, как надо было...
389

—	Господи! — говорила Таня, обнимая его плечи.—
Нельзя так, так нельзя... Все равно вас бы не пустили к
ней.
—	Нет, нет,— говорил Калмыков.— Нет! Если бы я
был там, все было бы иначе. Она бы знала, она бы чувст¬
вовала, что мы вместе...
А Таня все повторяла свое:
—	Нельзя так! Так нельзя! — хотя сама не верила
в это, душой понимая, что только так и можно.
—	Будем надеяться,— сказал врач, выходя в прием¬
ную и не очень уверенно, даже, скорее, уклончиво, встре¬
чая измученный взгляд Калмыкова.
Они пришли в больницу втроем — с Таней и Струми-
линым.
—	Вы знаете,— говорил им врач, как-то очень осто¬
рожно подбирая слова,— она поступила к нам в тяже¬
лейшем состоянии. Положение и сейчас остается тяжелым.
Главное, чтобы восстановилась воля к жизни. .
Таня подошла к врачу и стала быстро говорить:
—	Может быть, что-то из Москвы? Новые лекарства?
—	Все есть,— сказал врач.
—	Может быть, кровь? — спросила Таня.
—	И кровь есть. Не было бы крови, так давно бы и
ее не было.
Калмыков стоял против врача и как бы сквозь плот¬
ный туман видел и слышал окружающий мир, с трудом
понимая то, что говорил врач.
—	Тут ко всему еще какая-то очень слабая сопротив¬
ляемость. Может быть, сказалось и то, что ребенок был
мертвый. Она, наверное, очень хотела ребенка...
—	Да, она очень... — сказал Калмыков, растирая лоб. —
Да, она... Я пойду к ней.— И обернулся ко всем.— Что
же мы здесь стоим? — И вдруг гневно сказал врачу: —
Слушайте, нельзя же так!
—	Сейчас пойдем,— сказал врач.— Сейчас. Только
принесут халат.
—	При чем тут халат?..
Калмыков вслед за врачом вошел в небольшую палату,
где Мария лежала одна. Она лежала на спине, голова ее
была откинута к стене, и Калмыков видел только ее ухо
и прядь волос из-под косынки.
Ухо поразило его своей мертвенной белизной. Глаза
его сразу налились слезами. Он хотел что-то сказать, но
390

губы не слушались. Он только скрипнул зубами и засто¬
нал. Слезы текли по щекам.
Мария была в том зыбком состоянии полусна, которое
постепенно переходит в кому, когда жизнь понемногу ус¬
тупает место смерти.
Врач подошел и сел на табурет у нее в ногах, взял ее
руку, удивительно истончившуюся и побелевшую, и стал
слушать пульс.
Неотрывно глядя на эту дорогую, такую изменившуюся
руку, Калмыков подошел к кровати и, желая увидеть лицо,
склонился, опершись руками о стену.
Он увидел Марию в профиль, и профиль этот был так
бестелесен, словно очерчен карандашом. Со склоненного
лица Калмыкова слезы стекали, как капли дождя, и па¬
дали Марии на плечо, на подушку. Что тут можно было
сказать? Чем помочь?
И вдруг произошло чудо: Мария открыла глаза. Не¬
которое время смотрела перед собой, а потом повернула
голову, что потребовало от нее настойчивых, сосредото¬
ченных усилий. Взгляд ее встретился со взглядом Калмы¬
кова. Сначала она смотрела на него строго и отчужденно.
Потом узнала, поняла и захотела улыбнуться ему. Губы
ее приоткрылись, и он увидел побелевшие десны, совсем
не ее — чужие. И все же Мария нашла в себе силы произ¬
нести:
— Митя... Как ты устал... Как ты устал!..
Плечи у Калмыкова затряслись.
Мария видела мир почти бесцветным, хотя мир этот
сузился для нее до размеров палаты. Она медленно об¬
водила взглядом углы и стены, белый столик у окна и
окно, где там, за стеклом, угадывались небо, и контуры
сопок, и весенняя капель с крыши... Все было удивительно
лишено красок. Белизна стала ее миром, а ровный шум в
ушах — единственной музыкой жизни.
Мария видела чистое поле в одуванчиках. И сама она
была то девочкой, то взрослой, но поле оставалось неиз¬
менным в своем весеннем цветении.
Навстречу ей шел военный человек и, протягивая руки,
наверное, хотел поднять Марию...
Но тут все обрывалось, и опять была больница, Кал¬
мыков и Таня.
Перед ней постоянно сменялись лица — то Тани, то
Калмыкова. Они непрестанно говорили, но слова не до¬
391

ходили до нее. Ей пе хотелось делать усилия, чтобы по¬
нять, о чем шла речь, уловить смысл, заинтересоваться.
Потом приходила сестра и кормила ее с ложки, и она
глотала суп, чувствуя только тепло и влагу, но не чув¬
ствуя вкуса.
И все же капля по капле жизнь возвращалась к ней.
Наступил день, когда Калмыков привез Марию домой.
Она совсем разучилась ходить. Однако вылезла было из
машины, опираясь на Калмыкова. Но, хлебнув живого
весеннего воздуха, сразу ослабела — закружилась го¬
лова. Калмыков подхватил ее и понес на руках. Сзади
шла Таня.
Глядя на непривычно обширный мир — на сопки, на
дом, на Таню, вышагивающую по следам в талом снегу,—
Мария улыбалась.
Калмыков внес Марию в дом, стал было раздевать,
но Мария, еще в пальто, держась за стенки, заглянула
в большую комнату и сказала:
—	Хорошо дом содержите. Чисто...
—	Старались... — сказала Таня.
Мария села в углу и стала внимательно оглядывать
комнату.
—	Цветы...— сказала она, помолчав.— И где вы их
только добыли?
—	Да уж добыли...— сказал Калмыков.
—	Красивые,—сказала Мария.
Позвонил телефон, Мария встрепенулась.
—	Телефон. Подойдешь?
Таня пошла к телефону, а Мария стала опять огляды¬
вать дом. Калмыков наблюдал за ней. Он исхудал до край¬
ности. Глаза совсем запали.
Теперь Мария смотрела на картину, где шарманщик
играл, а краснощекая девочка пела.
—	А девочка все поет,— сказала Мария. И помолчала,
углубившись в себя.— Да...
Появилась Таня.
—	Кто? — спросила Мария.
—	Струмилин,— сказала Таня, глядя на Калмыкова.
—	Йу сейчас, сейчас,— сказал Калмыков, все не под¬
нимаясь.
302

— Иди,— сказала Мария и подняла совсем еще бес¬
плотную руку, чтобы расстегнуть пуговицу на пальто.—
Иди, надо жить и работать...
На стройку Калмыков приехал вместе со Струмилиным.
—	Давно не митинговал! — говорил Струмилин, выс¬
какивая на ходу из машины и поводя плечами под полу¬
шубком.— Давненько! Заела аппаратная текучка. А хо¬
рошо, знаешь, бросить в массы огонь вдохновения! Я тебе
подготовлю, так сказать, политико-моральную почву, а
ты расскажи строителям, как нам рассказывал — с дета¬
лями, с оттенками и перспективами. У нас все любят под¬
считывать итоги и результаты, а я тебе скажу, что, по
моему вкусу, самое интересное — процесс. Тут, брат, от¬
крываются такие горизонты!
—	Загудела комсомолия! — сказал Калмыков, откры¬
вая дверь в столовую, служившую пока свою службу
на все случаи жизни.
Сейчас столовая была как бы клубом — столы сдвину¬
ты, скамейки выстроены в ряды, и полным-полно народу.
На буфетную стойку был наброшен кумач и выставле¬
ны положенный графин с водой и стакан.
—	Подготовочка есть! — подмигнул Струмилин.— Все
как положено!
А Калмыков, кашлянув, сказал, обращаясь ко всем
собравшимся:
—	Привет, дорогие товарищи! Давненько не видались!
—	Давненько! — сказал кто-то из рядов.
И без всякой видимой причины все рассмеялись.
Мария поджидала Калмыкова.
—	Подойди, пожалуйста, к окну,— сказала она Тане.—
Он любит, когда я его жду...
Калмыков подъехал совсем как прежде, на ходу рас¬
пахнул дверцу, выскочил на талую весеннюю дорогу так,
что брызнуло из-под сапог, и... застыл. В окне он увидел
не Марию, как ожидал, а Таню.
Таня открыла ему дверь.
—	Что случилось? — почти прокричал он.
—	Ничего,— спокойно ответила Мария.
—	Ну, с вами не заскучаешь,— с облегчением вздох¬
нул он и радостно объявил: — Погода, милые мои! Чисто
393

заказная! Нельзя дома сидеть! Сейчас воздухом дышать
надо...
Марию одели в шубу, обвязали платком. Держась за
Таню и Калмыкова, она, храбрясь, пошла по ступенькам,
но тут же остановилась.
—	Качает,— сказала она.— Дайте передохну.
Но Калмыков привычно подхватил ее на руки и понес.
Понес в сторону от дома, туда, где на пригорочке сошел
снег и открылась первая проталина с еще серой, пожух¬
лой травой, сквозь которую еле пробивались зеленые бы¬
линки.
Калмыков донес Марию до этой проталины и поставил
ее на пригорочке.
Она стояла, покачиваясь, и все хотела ухватиться за
Калмыкова, а он, смеясь, отступал и говорил ей:
—	Держись!.. Держись!..
А Таня смотрела на Калмыкова, на Марию — истоль-
ко в этом взгляде было всего, что и пересказать нельзя.

Два счастья
Комедия
трех действиях
Действующие лица
Сергей Васильевич Бровкин — ве¬
теринарный фельдшер.
Анн ушка, его дочь — студентка мед¬
института.
В е р а — ее подруга.
Иван Петрович Лобашев — ответст¬
венный работник.
Закатов — студент мединститута.
Мария Дмитриевна Круглико¬
ва — соседка Веры.
Гости на свадьбе:
Карнаухов.
Н и к о л а ш к и н, полковник.
Тощая дама.
Тощая девица.
Виктор Семенович.

Акт первый
Комната в московской квартире. Зимний вечер.. Тихо
- открывается дверь. Входит А н ну ш к а.
Аннушка. Вера?.. (Заглядывает за ширму.) Спит.
(Возвращается к двери.) Входите! Только тихонько, тут
спят.
В дверях появляется Закатов.
Закатов. Можно?
Аннушка. Я же говорю — входите. Только поти¬
ше, а то разбудите. Тут спят.
Закатов. Кто спит?
Аннушка. Вера, подруга.
Закатов. Почему же она спит в такое время? Де¬
вять часов вечера — и уже спит.
Аннушка. Она не уже спит, а еще не просыпалась.
Она всегда ложится в семь и спит до десяти. Говорит, что
это полезно — молодость, говорит, сохраняется:
Аннушка снимает пальто, вешает на гвоздик.
Закатов (снимает пальто). Экономная барышня!
Значит, есть что сохранять.
Аннушка. Да, она красивая. (Берет с комода кар¬
точку.) Вот, посмотрите.
Закатов (смотрит). Ишь какая...
Аннушка. Интересная, правда? Блондинка...
(Вздыхает.)
Закатов. Крашеная.
Аннушка. А вот и нет! Естественная. Она для
оттенка только луковым пером моет.
Закатов. Луковым пером? А разве помогает?
Аннушка. Конечно.
Закатов. Интересно, не знал. А лук куда же?
Аннушка. Я обед варю, лук — в суп, а пе¬
ро — ей.
Закатов. Ну, и от супа, я думаю, тоже не отказыва¬
ется?
Аннушка. Конечно, а то как же ей — без обеда,
что ли?
Закатов. А пообедает — и на боковую... Это не¬
дурно, конечно... (Помолчав.) Значит, говорите, хочет
молодость сохранить?
Аннушка. Да, она говорит, что спать полезно.
Закатов. А ведь она, пожалуй, так всю молодость
396

и проспит. Сохраняла, сохраняла, да всю молодость и
проспала — вот так помер! (Садится к столу, достает из
портфеля книгу.) Чем же мы с вами займемся? Общей пато¬
логией?
Аннушка. Чем хотите, мне по всем предметам нуж¬
но. (Раскладывает тетради.) Все-таки я здорово отста¬
ла...
Закатов. Да, надо думать... (Углубляется в книгу.)
Аннушка (усаживается рядом). Спасибо вам, а то
мне прямо хоть пропадай. Мне и в медсанбате говорили:
ну куда ты лезешь, какие твои знания...
Закатов (строго). А действительно, какие ваши
знания?
Аннушка. Я десятилетку окончила. У меня и сви¬
детельство было, только оно погибло...
Закатов (назидательно). Погибнуть может что-
либо одушевленное, а свидетельство — предмет неоду¬
шевленный, хотя и нужный.
Аннушка. Да, очень нужный, но все-таки, види¬
те, и без свидетельства приняли. Я — добойная. Это еще
у нас в медсанбате говорили: ты, Анна, добойная. (Сме¬
ется, зажимает рот руками.)
Закатов (улыбается). Значит, потеряли свиде¬
тельство. А может быть, его и не было вовсе?
Аннушка (вспыхивает). Ну, уж это, знаете ли!
И как только не стыдно... Я никогда не вру, кажется, пора
бы знать!
Закатов. Действительно, пора бы знать: целые
сутки знакомы.
Аннушка. И не потерялось, а вот именно что по¬
гибло. Разбомбило.
Закатов. Вот как?
Аннушка. Конечно. Весь наш блиндаж разбомби¬
ло. Хорошо, я тогда в госпитале на операции была, а то бы
и меня... (Делает жест рукой, смеется.) Ну? Давайте
заниматься!
Закатов. Давайте. А что за операция была?
Аннушка. Какая операция?
Закатов. А вот когда разбомбило?
Аннушка (смеется). Вот чудак, да разве упом¬
нишь... у меня таких операций за войну, может быть,
тысяч пять было. Известно, что такое полевая хирур¬
гия?
Закатов. Да. Вещь серьезная. А вы что же дела¬
ли? Операционной сестрой или в перевязочной?
397

Аннушка. Я на хорошем счету была, так что мне
все доверяли. Иной раз и за врача приходилось.
Закатов. Здорово! (Помолчав,) Ну, давайте зани¬
маться. (Раскрывает книгу,) Только что же мы с вами
будем науки изучать, вы поди и так все знаете. Пять тысяч
операций — шутка ли!
Аннушка. Ой, так ведь это по необходимости при¬
ходилось! (Помолчав,) Слушайте, к чему вы все это гово¬
рите? Хотите подчеркнуть, что я необразованная,— я и
сама это прекрасно знаю. Не все в Москве учились, может,
кто и в деревне. Так что не к чему и подчеркивать... Я ду¬
мала, вы помочь хотите, а вы воображаете неизвестно что.
Неужели вы думаете, что я без вас не обойдусь. (Встает,)
Не беспокойтесь, очень даже хорошо обойдусь. Я и зани-
маться-то согласилась с вами, потому что книжек своих
нет, но уж как-нибудь и книжки добуду...
Закатов. Погодите...
Аннушка. Да вот именно, что без вас!..
Закатов (обескураженно), Аннушка, вы, право,
меня неправильно поняли...
Аннушка. Очень даже правильно поняла...
Вера (из-за ширмы). С кем это ты? (Пауза.)
Аннушка (шепотом). Хотите подчеркнуть, что я
и говорить не умею?.. (Кивает на ширму.) Вот с ней не
будете так разговаривать, она вас в момент обрежет. (Скла¬
дывает книги в портфель.)
Закатов (смущенно). Зря вы это, право. Я не по¬
нимаю...
Аннушка (шепотом). Пройдетесь по улице —
поймете. (Подает портфель.) Забирайте книги...
Вера. Анна, не шипи, все равно разбудила. (Выхо¬
дит из-за ширмы, замечает Закатова.) Здравствуйте!
Закатов. Здравствуйте.
Вера. Что же вы стоите? Садитесь.
Закатов. Да видите ли... Я, по-видимому, должен
уходить.
Вера. Как это — по-видимому?
Закатов. Выгоняют.
Вера. Кто выгоняет? Не я, надеюсь?
Закатов. Аннушка...
Вера. Ну, это вы шутите, конечно. Аннушка у нас
тихая.
Аннушка. Нисколько даже не шутит.
Вера. Что ж так? А вчера говорила — хороший чело¬
век...
398

Аннушка. Ошиблась...
Вера. Да, это случается. Но ничего, я думаю, поми¬
ритесь. Холодно что-то у нас, хорошо бы печку затопить.
Аннушка. Сейчас затопим. (Уходит,)
Вера. Чем это вы ее обидели?
Закатов. Я ее не обижал, она сама обиделась.
Вера. Это, вероятно, одно и то же. (Разглядывает
Закатова.) Холодно на улице?
Закатов. Холодно. (Смеется.)
Вера. Чему это вы? (Посмотрела на себя в зеркало.)
А н н у ш к а входит с дровами, опускает их у печки.
Ничего, Аннушка, не огорчайся, родная, и привыкай.
Нынешние молодые люди грубы и неучтивы...
Закатов. Простите, а вы как же, не нынешняя,
что ли?
Вера (не сразу). Может быть, и не нынешняя, потому
что мне неприятно видеть, например, когда женщина муча¬
ется у печки, в то время как мужчина стоит, засунув руки
в карманы.
Аннушка тихонько рассмеялась. Закатов после минут¬
ного колебания подходит к печке.
Закатов. Позвольте, я займусь.
Аннушка не сразу отстраняется. Закатов достает
большой складной нож, ловко колет лучину, затем отди¬
рает бересту с полена и начинает растапливать печь.
Аннушка. Все-таки умеете, значит? А я думала —
московская косточка, на паровом отоплении поднялась!
Закатов. Где уж нам уж! (Встает, берется за
пальто.)
Аннушка (тихо). Куда вы, погодите...
Закатов. Надо идти.
Вера. Погодите, через полчаса и я пойду, провбдите
меня. Докажете, что вы галантный кавалер.
Аннушка (испуганно). Да... Конечно, вот прово¬
дите Веру...
Закатов (усмехаясь). Остаться могу, только дока¬
зывать считаю не обязательным.
Вера. Ну не доказывайте, просто так проводите.
Аннушка (еще более испуганно). Да, действитель¬
но, просто проводите — и все тут.
Закатов (вешает пальто). А вы что же, на
службу?
399

Вера. Почти... На свидание. На деловое, конечно.
Видите ли, я выхожу замуж...
Закатов (смущенно). Да... Это дело серьезное...
Вера. Серьезней не бывает... Вот Аннушка у нас
хочет выйти в доктора, а я хочу замуж выйти. А знаете,
какая это работа — замуж выйти? Это не то что там книжку
по анатомии достать или, скажем, вызубрить ее от корки
до корки. Хороших женихов-то нынче нет. Можете мне
поверить.
Аннушка смеется.
Закатов. Где же они?
Вера. Видимо, всех разобрали. Как раз для меня и
не хватило.
Закатов. А вот я, например, холостой.
Аннушка (испуганно всплескивает руками). Гос¬
поди, ну что вы, право, говорите! Я даже от вас этого не
ожидала.
Закатов. Нет, так ведь в самом деле я не женат, а
она говорит: нет женихов!
Вера. Ну какой из вас муж? Вы кто? Студент?
Закатов. А вам нужен?
Вера. Солидный, обеспеченный человек — генерал,
например.
Закатов. А, да... В лучшие мои времена я не под¬
нимался выше старшего лейтенанта.
Аннушка. Да разве вы были... А я то, дура... Ну
надо же! Вот опростоволосилась!
Вера. Вот видишь, Аннушка, как нехорошо поспеш¬
но судить о людях. (Смеется.)
Закатов. Вот именно! Ну и как же с генералом?
Вера. Нет генералов. Генералы женаты...
Закатов. Все до одного?
Вера. До одного. Так что я перестроилась на штат¬
ских, но определила задачу: чтобы рангом был не ниже
генерала.
Закатов. Ну и как?
Вера (устало). Нашла...
Постучали в дверь.
Вот это как раз, вероятно, он.
Кругликова (входит). Верочка, вас к телефону.
Вера уходит.
Здравствуйте, молодой человек.
400

Закатов. Здравствуйте.
Кругликова. Аннушка, как ваши успехи?
Аннушка. Спасибо, Мария Дмитриевна, начинаем
помаленьку...
Кругликова. А это, значит, ваш педагог?
Закатов. В некоторой степени. Я й сам, видите ли,
тоже после перерыва. Вместе хотим разобраться...
Аннушка (расцветая). Да, мы вместе хотим...
Кругликова (внимательно смотрит на них),
Вместе — хорошо. В наше время это было очень принято...
Вместе шли в учение, в жизнь и в борьбу. Так и находили
друг друга.
Закатов (помолчав). Мне кажется, что и нынче так
бывает.
Кругликова. Да, конечно. Только старым людям
всегда кажется, что то, что было в их время, больше уж но
повторяется. (Смеется.) Садитесь, что же вы стоите.
Закатов. Ничего, я постою.
Аннушка. Это его Вера так напугала, вот он сра¬
зу и стал вежливым.
Кругликова (смеется). Вера может сказать
прямо в глаза, не стесняясь — это ее свойство.
Закатов. Она, кажется, и сделать может не стес¬
няясь.
Аннушка. Вот как вы быстро осудили!
Закатов (смущенно). Я на основании, так ска¬
зать... (Неожиданно грубо.) Она же сама высказалась,
я ведь не спрашивал.
Аннушка. Ну и что же такое она вам высказала?
Вера сказала ему, что замуж выходит, а он уж сложил
свое мнение.
Кругликова. Что же из того, что замуж? Каж¬
дый свое счастье ищет.
Закатов. Счастье разное бывает...
Аннушка (быстро.) Конечно, разное, а вы что же
хотите — всем одинаковое?
Закатов. Не в этом дело...
Кругликова. Вот Аннушка, например, врачом
хочет быть, а замуж не хочет, верно?
Аннушка (тихо). Верно.
Кругликова. Да, врачом — прекрасно. Хирур¬
гом — особенно. Верно, Атшушка?
Аннушка. Уж конечно, хирургом.
Закатов. Почему обязательно хирургом?
401

Кругликова. Вот и прекрасно: вы будете
терапевтом, а она — хирургом.
Вера (входя). И назначат их по окончании курса в
городскую больницу в город Карталы... Хотите в Кар-
талы?
Кругликова (смеясь). Верочка, почему именно
в Карталы?
Аннушка. А что такое Карталы?
Вера. Это город, моя милая. Есть такой кружок на
географической карте. Это не очень похоже на Москву,
но там тоже есть земля, небо найдется, пожалуй, и вода,
главным образом дождевая, конечно.
Аннушка. Ну, раз город, то и люди тоже найдут¬
ся... А раз люди будут, значит, врачу будет работа, а бу¬
дет работа — будет и жизнь!..
Кругликова. Ай да Аннушка, видите, как рас¬
судила. (Закатову.) А вы как насчет Карталов?
Закатов. Что же, жить можно и в Карталах.
Тут, видимо, суть в том, как жить.
Кругликова. Можно даже в Нерчинске и в Вер¬
хоянске — это вы можете мне поверить. Но Верочке там,
пожалуй, было бы скучно.
Вера. Да, мне было бы скучно...
Кругликова. А здесь вам весело?
Вера. Здесь все зависит от самой себя...
Кругликова. Там — тоже. (Смеется, прощается
с Закатовым и уходит.)
Вера. Хорошо, сидя в Москве, предлагать счастье
в Верхоянске. Благородно и для себя не обременительно.
(Уходит за ширму.)
Закатов смеется, Аннушка ревниво смотрит на него.
(Выходит из-за ширмы.) Я готова. (Надевает шляпу.)
Закатов. Оставляю общую патологию и анатомию.
(Раскрывает книгу.) Завтра к вечеру вам надо усвоить
вот эти главы...
Аннушка (почти плача, тихо). Хорошо, я усвою.
Вера (снимает шляпу.) Знаете что, пожалуй, я не
пойду.
Аннушка (вспыхивает). Почему?
Закатов. Тогда, если позволите, я пойду.
Вера. Да, идите, а я останусь. (Прощается с Зака¬
товым, обнимает Аннушку.)
Аннушка (счастливая). Вот какая ты! Пусти,
я провожу. (Уходит с Закатовым, возвращается.) Почему
402

ты не пошла? (Вдруг обнимает подругу и порывисто целу¬
ет ее.)
Вера (отстраняясь). Ну что ты, что? (Поправляет
волосы.) Господи, какая ты фантазерка, невозможная фан¬
тазерка! Ну что ты выдумала?
Аннушка (смущенно). Я ничего не выдумала, про¬
сто мне показалось...
Вера. Что тебе показалось?
Аннушка. Так, пустяки, конечно.
Вера. То-то и есть... Друг мой, все значительно
проще, чем тебе кажется... Выходить замуж — большая
и серьезная работа, требующая умения и трудолюбия.
Так-то...
Аннушка. Наверное, я дура, ничего я в этом не
понимаю!..
Вера. Нет, ты, детка, не в меру романтична. Ви¬
дишь ли, я пообещала пойти на свидание...
Аннушка. Я так и поняла. Почему же ты не идешь?
Вера. Потому и не иду, что обещала. Раз пообеща¬
ешь и придешь, второй раз,— а там и привыкнет, и ждать
перестанет, перестанет волноваться... Будет принимать
как должное и, не успев жениться, пожалуй, захочет ра¬
зойтись... О, это жестокое и трусливое племя, знаю я их,
всех до одного!
Аннушка. Страшно слушать, что ты такое гово¬
ришь! И потом, что значит — всех до одного? Неизвестно,
что на себя наговариваешь. Вот так послушает кто-нибудь...
Вера. У тебя поразительная способность понимать
все буквально. Я говорю, что знаю их. Конечно, знаю,
вижу: знакомых и незнакомых, в домах, на улицах, читаю
про них в книжках и делаю свои выводы — естественное
свойство каждого мыслящего человека. Давай спать. (Ухо¬
дит за ширму.)
Аннушка (задумчиво листает книгу). Бог знает,
что ты говоришь... Ну как это — все?
Вера. Конечно, все. Ты думаешь, твой студент
лучше?
Аннушка вздыхает, закрывает лицо руками, отнимает
руки, улыбается, качает головой.
Ну, что ты там притихла?
Аннушка. Удивительно, право, что ты говоришь!
Я даже вовсе и не думала про это.
Вера (выходит в халате). Врешь, думала. Но это
не важно — не думала, так будешь думать, это естествен¬
403

но и понятно. Только прошу тебя, живи без фантазий...
Понимай жизнь реально, а то она изобьет тебя, да еще, по¬
жалуй, руками твоего студента...
Аннушка. Фу, глупости, и слушать не хочу! Не
смей так говорить, гадость какая...
Вера. Смотри, пожалуйста, я не знала за тобой та¬
ких страстей! Дитя, ты влюблена! Я рада за тебя!
Вера обнимает подругу, Аннушка высвобождается,
потом сама бросается ей на шею.
Аннушка. Какие мы дуры с тобой, чуть не поссо¬
рились!
Вера. Нет, я не собиралась. Я только хотела, чтобы
ты поняла, что жизнь — преподлая штука...
Аннушка. Не хочу я это понимать, не хочу и не
буду! Что значит — жизнь? А что я сейчас — не живу, что
ли? Я тоже не вчера родилась, на войне была, повидала
кое-что, но, скажу, так, как ты,— никогда не смотрела, и
у нас в санбате никто так не смотрел. Были, конечно, кто
погрустнее, кто повеселее, но именно так никто не смот¬
рел... (Гладит Веру по голове.) Может, работы было мно¬
го... А ты еще замуж выходишь,— значит, любишь
человека... Ну хоть немного ведь, а любишь?
Вера. Да, работа много значит... (Помолчав.) Ты
знаешь, о чем я думаю сейчас?
Аннушка (опасливо). Нет, не знаю.
Вера. Я думаю: придет он сюда или не придет?..
Если бы ты была хоть на каплю права, он бы обязательно
пришел. Походил бы по улице, потом обозлился бы, усом¬
нился, что ли, взволновался бы, приревновал, но обяза¬
тельно прибежал бы, не глядя на позднее время... Но ведь
вот же, це идет и не придет. Потому что трус!
Аннушка. Фу, неприятно слушать, и что только
говоришь — разве можно любить труса?
Вера. Любить, пожалуй, нельзя, а замуж выйти
можно.
Аннушка. Напускаешь на себя...
Вера. Выйду замуж — тогда поверишь. (Идет за
ширму.) Ты как хочешь, а я ложусь.
Аннушка. Сейчас я тоже лягу. (Распускает косу.)
Не понимаю, как это: мужчина — и боится...
Вера. Он совсем не того боится. Больше всего он
боится за свою репутацию. Вдруг его увидят у нас на лест¬
нице... Несолидно... Еще, я думаю, он боится за свою
свободу. Можно подумать, что эту свою свободу он исполь¬
404

зует на создание вечных ценностей. Просто, вероятно,
спит все свободное время, расстегнув жилет и спив сапо¬
ги...
Аннушка. Не понимаю, не понимаю...
Вера. Что тут понимать — это очень просто: снял
сапоги, расстегнул жилет, лег на диван и спит.
Аннушка. Я не понимаю, как ты можешь говорить
вот так о человеке! А еще замуж за него собираешься! Это
как же можно понять? Знаешь что, когда ты говоришь так,
выходит, что ты еще хуже, чем он.
Вера. Наверное, я хуже и есть.
Аннушка (помолчав). Нет, ты хорошая. Только
никогда не говори так! А то мне страшно делается. Ду¬
маешь, неужели действительно люди такие плохие? Как же
жить тогда? Никогда не говори так. Ну, что же ты мол¬
чишь? Скажи что-нибудь, Вера!
Вера. Ладно, не буду. Не буду говорить, буду ду¬
мать...
Аннушка. И думать не смей, а то мне будет ка¬
заться, что ты и про меня плохо думаешь.
Вера. Нет, я про тебя хорошо думаю, только я ду¬
маю, что ты никогда не выйдешь замуж.
Аннушка. Ну и пусть! Я и не хочу вовсе.
Вера. Врешь, хочешь. (Помолчав.) Другое дело, что
не выйдешь, а хочешь так же, как и все. Погаси свет, бу¬
дем спать.
Аннушка выходит из-за ширмы, в руках у нее свернутая
постель. Она раскладывает постель на продавленном
диванчике под часами, заводит часы, гасит свет.
Аннушка. Вера, скажи по правде, ты рассерди¬
лась на меня?
Вера. За что?
Аннушка. За то, что я так сказала...
Вера. А что ты сказала, я не понимаю...
Аннушка. Значит, рассердилась.
Вера. Ничуть.
Аннушка. Рассердилась. Ты назло сказала, что
я не выйду замуж.
Вера. Почему назло? Ты ведь сама постоянно гово¬
ришь мне об этом, вот еще и сейчас подтвердила. Ведь
подтвердила?
Аннушка. Да...
Вера. Что же ты хочешь от меня?
Аннушка. Ничего не хочу. (Тяжело вздыхает.)
405

Вера. Теперь будет вздыхать всю ночь. Тоже харак¬
терец... Спи!..
Пауза. Затем звонок — один, два, три.
Кто это?
Аннушка (вдруг взвизгивает). Он!
Вера. Кто — он!
Аннушка. Да твой же, твой! (Вскакивает с посте¬
ли в белом больничном халатике, заменяющем ночную ру¬
башку, включает свет; прыгает, смеется, бьет в ладоши.)
Как хорошо! Как хорошо!
Вера (выглядывает из-за ширмы). Что — хорошо?
Это невероятно!
Аннушка. Теперь все по-моему будет! Он, он —
я загадала, и все по-моему будет!
Звонок еще раз.
Вера (крайне взволнованная). Надо открыть, а то он
уйдет.
Аннушка. Я открою и задержу его/а ты одевайся
пока. (Убегает.)
Вера мечется за ширмой, застегивая на ходу платье.
Вера. Господи, да где же, ну куда же я девала...
Всегда, всегда так!
Вера находит гребень, потом помаду, бросается к зер¬
калу. Между тем в прихожей приглушенные возгласы,
смех, плач. Вера прислушивается, идет к двери. Дверь
открывается, на пороге появляются маленький, щуплый
старичок и Аннушка.
Аннушка. Верочка, это мой папа...
Старичок ставит свой баул на пороге.
Бровкин. Бровкин Сергей Васильевич. Ветери¬
нарный фельдшер... Очень приятно... Но, конечно, прежде
всего извините...
Вера (совершенно растерянная). Что вы, пожалуй¬
ста! Аннушка, вот счастье-то тебе, недаром прыгала!
Бровкин. А разве прыгала?
Вера. Еще как!
Аннушка (смущенно). Вера, к чему ты это сейчас
говоришь?
Бровкин (довольно посмеиваясь). А что же такого!
Стесняться тут нечего. Дочкино сердце подсказало —
406

это все возможно, даже если строго научно, тоже подтвер¬
ждают — все-таки отец. (Вытирает платком усы, бороду,
затем приступает основательно целоваться с Аннушкой.)
Вера, глядя на них, тихонько смеется.
(Отстраняя Аннушку, смотрит на нее, потом на Веру.)
А барышня смеется над нами — вот, мол, какая сцена и
все прочее... Понимаю, не осуждаю. Но опять-таки учти¬
те — давно не видались!
Аннушка. Папа, это Вера, помнишь, я писала.
Если бы не она, я тут бы пропала совсем!
Бровкин. Отлично помню. Письмо сохранил. Да¬
тирую, номерую и сохраняю. Помню, что Вера. Скажу
более — сложил свое представление, одним словом, вооб¬
разил.
Вера (смеясь). Что же скажете теперь, похожа?
Бровкин (внимательно разглядывает ее). Ска¬
жу — да. Сходство бесспорно есть... Вера, Надежда, Лю¬
бовь... (С чувством жмет ей руку.) Благодарю за дочку и
от себя скажу: все-таки свет не без добрых людей!
Вера (смущенно). Право, я не знаю, за что вы меня
благодарите.
Бровкин. Аннушка мне писала, она, знаете, у меня
простая душа, все описала подробно, и я составил пред¬
ставление и, скажу, был тронут: дать кров — большое
дело... Тем более — в столице, при известном перенасе¬
лении, прочее — это мне понятно. Молодая женщина,
одна, близких никого. Мы и то сомневались, но Нюра у нас
имеет цель. (Обнимает дочку.) Мы с ней твердо решили —
медицина, медицина, медицина! Хотим быть врачом. Нын¬
че это молодежи все предоставлено, надо пользоваться.
Сам я, конечно, недалеко ушел, иные были времена, но
дочку хочу вывести в люди и мечтаю дожить.
Аннушка (порывисто). Папа, только не говори
так, сколько раз тебя просила! Как это — «дожить». Пока
я жива, и ты будешь живой. (Обнимает отца.)
Бровкин. Ая помирать не собираюсь. Жив, жив,
жив курилка! (Смеется.) Ничего мне не делается!
Аннушка. Нет, ты все-таки похудел.
Бровкин. И постарел.
Аннушка. Нет, не постарел, а просто похудел,
Вера уходит за ширму.
Папа, у тебя ничего не случилось? Ты почему приехал?
407

Бровкин. Вот те на! В гости приехал, в гостй,
в гости... Правда, не вовремя я, потому что час уже позд¬
ний, ты, вижу, спать наладилась, вон и Верочка тоже.
Вера. Ничего, мы поздно ложимся.
Бровкин. Это напрасно, спать надо ложиться
вовремя. Я только проведать забежал — проведал, ну и
побегу...
Аннушка. Куда же?
Бровкин. Ак себе, дочка, к себе.
Аннушка. Куда же — к себе?
Бровкин. А видите ли, скажу откровенно, на
гостиницу не рассчитываю. Но на вокзале у меня прекрас¬
ное местечко. Оставил мальчика, приличный мальчик, дал
три рубля денег. Обещал покараулить. Вернусь — и почти
целый диванчик в моем распоряжении. Прекрасно устро¬
ился.
Вера (смеется). Ну что вы, как это можно: из
дома — и на вокзал ночевать! Неужели мы здесь места
не найдем!
Аннушка (подходит к Вере). Мы с тобой ляжем,
а папа — на диване. Я спать буду тихо, ты и не заметишь.
Бровкин. Нет, стесняю, стесняю. Нехорошо...
Право, лучше я к себе.
Аннушка. Молчи, папа, мы с Верой решили: вот
на этот диван ляжешь. Диван, правда, коротковат, но и
ты сам тоже не очень высокий, тебе как раз удобно будет.
(Усаживает отца на диван и садится рядом.) Папа, ска¬
жи, почему ты приехал? У тебя что-нибудь случилось?
Захворал?
Бровкин. Упаси бог!
Аннушка. Ну почему ты не хочешь сказать! У тебя
неприятности?
Бровкин (помолчав). Есть, Нюра, есть, дочка,
небольшая неприятность, не хотел тебе сразу, но раз уж...
есть...
Аннушка,
же тебя?
Бровкин.
Аннушка.
Бровкин,
этом суть дела.
Аннушка. Папа, ну что же такое, как это может
быть, чтобы тебя уволили?
Бровкин. Невероятно!.. Сам выражаю то же мне¬
ние, невероятно, однако стою перед фактом.
Ну что же могло случиться, не уволили
Почему же не уволили? Уволили.
Какой ужас!
Погоди, дочка, это не все. То есть не в
408

Аннушка. Да не томи же ты, скажи, в чем дело?
Б р о в к и н. Шора, ты меня знаешь: раз зашел раз¬
говор, то должен по порядку. Моя привычка.
Аннушка. Ну хорошо, слушаю по порядку.
Бровкин. Нюра, не пойми как-нибудь превратно.
Ты меня знаешь. Здесь игра судьбы, но ты поймешь. (Вста¬
ет в волнении.) Нюра, у нас эпизоотия...
Аннушка. Боже мой, на коров?
Бровкин. Нет, дочка, на свиней. Коровы в цвету¬
щем состоянии. Но свиньи гибнут, буквально гибнут. Что
только я не предпринимал, ты говоришь — похудел, не
сплю, не ем, мечусь по району, из района — в область,
обратно к себе. Применяем все средства. Кажется, собь¬
ем — нет, пройдут сутки-двое — и вдруг снова! Измучил¬
ся, сбился с ног.
Аннушка. Неужели нельзя остановить?
Бровкин. Можно, дочка, и остановим. Но, Нюра,
эпизоотия злая, и нужно время. Остановить — остановим.
Аннушка. Остановим... Но ведь ты же говоришь,
что тебя уволили?
Бровкин (вдруг впадает в уныние.) Да, уволили...
Аннушка. Как же это случилось? Кто уволил-то,
кто?
Бровкин. Ну как, дочка, кто? Кто увольняет?
Начальство. Ведь что вышло? Как назло! Ты знаешь наш
совхоз — слава на весь мир, газеты, прочее. К нам и рань-
ше-то наезжали, а тут как раз начальство пообещалось.
Ну, мы поджидали, конечно. Налетела эпизоотия — все
забыли. Завертелись совсем, закружились, и вот так-то,
не спавши десять ночей, иду это я из дома на территорию,
а в руках как раз вот так вот поросеночка держу, без мате¬
ри, сироткой остался, мать, красавица, медалистка была,
скончалась... Я его к себе домой взял, думал... отделю...
Такой сосунок веселый, резвый. Только взглянул утром —
вижу, заскучал мой боровок... У меня — слезы, Нюра,
слезы! Ты поймешь, дочка... Слишком чистая порода,
много было труда. Понимаю значение, прочее, и затем —
жалко, да, Нюра, просто скажем, по-человечески жалко...
Схватил на руки, вышел, иду сам не знаю куда. Что-то
надо предпринять, что-то надо предпринять... Иду, обду¬
мываю средства. Тридцать пять лет стажа, опыт, Нюра,
все перебираю, и прямо нос к носу — сам! Стоит, смотрит
на меня. Йоркшир? — спрашивает. Говорю — наш отече¬
ственный, чистопородный. Он так это пальцем пощеко¬
тал, почему, говорит, скучный? Я не подумал сразу и —
409

бух! Хворает, говорю. Эпизоотия навалилась. Он:
как такое, что такое? Почему не поставили в известность?
А уж что не поставили, по первому же случаю телеграмму
отбили, видимо, не доложили, постеснялись, что ли... Кто
такой? Сообщаю имя, звание. Достает блокнот, пишет...
На другой день — приказ по совхозу: уволить как не
справившегося, прочее... Хорошо — уволил, пошумел,
уехал. Но ведь эпизоотия-то продолжается!..
Аннушка. Продолжается...
Бровкин. Конечно. Я сперва свалился. Сама пони¬
маешь, кого хочешь с ног свалит. Спал, спал, сутки спал.
Проснулся, подумал, вижу — нет, неправильно. Неспра¬
ведливо. Партийная часть поддержала. Неправильно, го¬
ворят, несправедливо. Дали совет — в Москву. А я вот
уехал, и сам не свой. Ну хорошо. Я свою правду докажу.
Но ведь эпизоотия-то продолжается? Как они там, без
меня. (Открывает баул, достает старый, толстый порт¬
фель.) Правда, не с пустыми руками приехал, дочка. Тут
у меня предложение, как ликвидировать эпизоотию, целый
план. Требуются средства и помощь. Я тебе скажу, Ню-
ра,— добьюсь! Добьюсь...
Аннушка. Да, да. Папа, папа, ну как же это так...
Вера, ты слышишь — папу уволили!
Вера. Я слышу...
Аннушка. Как ты думаешь, выйдет что-нибудь?
Вера. Надо постараться.
Аннушка. Раз ты так говоришь, значит, ничего
не выйдет. (Помолчав.) Папа, завтра я тебя познакомлю
с одним человеком. Он поможет. Очень энергичный.
Знаешь, какой хороший человек. Он тебе обязательно
понравится.
Бровкин (подозрительно.) Кто же такой, Нюра?
Скажу тебе, дочка: протекцией пользоваться не люблю.
А н н у ш к а. Ах, папа, при чем тут протекция, про¬
сто хороший человек — даст совет, и еще с Марьей Дмит¬
риевной познакомлю — тоже прекрасный человек.
Вера. У Аннушки все люди прекрасные.
Бровкин. Что ж, я с этим согласен, хороших лю¬
дей, конечно, больше, чем плохих.
Вера. А тот, что вас уволил,— хороший человек
или плохой?
Бровкин (подумав). Скажу вам, объективно су¬
дить не берусь, слишком мало знаю человека. Знаю одно¬
сторонне. Поступок его оцениваю как легкомысленный,
но в целом человека судить не берусь.
410

Вера (смеется). Теперь знаю, в кого Аннушка такая
уродилась.
Бровкин. Да, уж Аннушка у меня папина дочка.
(Обнимает Аннушку, гладит по голове.) Я ей всегда го¬
ворил и сейчас говорю: наметь цель и иди к ней прямой
дорогой, иди — не сбивайся, не криви душой, не подличай,
иди честно и прямо! Говорил это я тебе, дочка?
Аннушка (задумчиво). Говорил. А вдруг он тебя
не примет?
Вера. Аннушка, ты делаешь успехи...
Бровкин. Как это — не примет? Не может не при¬
нять. Я же для дела. Нет, дорогая, ты не бойся, я своего
добьюсь. Раз уж поднялся с насиженного места, назад с
пустыми руками не поеду.
Аннушка целует отца в голову, вздыхает.
Да, да, да, совсем седой, старый, но жив. Жив, жив, жив
курилка! (Вдруг сразу меняет тон, смотрит на часы.)
Однако, дети, спать. Спать, спать, спать— утро вечера
мудренее.
Аннушка (встает). Я тоже всегда так говорю.
Бровкин (достает из баула подушку и одеяло).
Правильно говоришь, хорошая пословица. Я бы даже ска¬
зал, народная мудрость.
Аннушка. А Вера смеется надо мной.
Бровкин (достает мыло, полотенце). Смеется
потому, что характер веселый, в молодости как не посме¬
яться, и ты посмейся с ней вдвоем, еще веселей будет.
Головой лягу к окну.
Аннушка. Я тоже головой к окну спала.
Бровкин. Разумно. Говорится — «держи голову
в холоде, живот — в голоде, а ноги — в тепле». Основа
гигиены. Дочка, я бы не прочь помыться с дороги.
Аннушка. Пойдем, я покажу.
Вера (одна). Кар-р-та-лы...
Аннушка (возвращается). Ну скажи, почему так
бывает! Кажется, все ясно, неужели не понимают люди!
Ведь это же такой человек... Вот ты не знаешь!
Вера. Я вижу. И все же думаю, что ему очень трудно
будет добиться встречи и объяснить.
Аннушка. Почему?
Вера. Видишь ли, тут разница масштабов: что для
твоего отца представляет событие и жизненную драму,
для его начальства — просто случай, подлежащий иско¬
ренению, тут не сразу поймешь, кто и прав.
411

Аннушка. Что же, по-твоему, папа виноват?
Вера. Этого я не говорю. Ты меня не понимаешь.
Аннушка. Отлично понимаю, дело тут вовсе не
в масштабах, а просто все это неправильно, неправильно,
несправедливо. Вот и все.
Бровкин, (входит). Вода как лед. Прекрасно на
сон грядущий. С вашего разрешения, дети, гашу свет.
Бровкин ложится, дважды шумно вздыхает, засыпает.
Потом доносятся голоса девушек.
Аннушка. Ты спишь?
Вера. Нет еще.
Аннушка. Скажи, только совсем по-честному, он
тебр понравился?
Вера. Славный старичок, хороший.
Аннушка. Почему ты называешь его старичком?
Вера. Не могу же я назвать его юношей!
Аннушка. Не юноша, конечно, но и не старый.
Ему всего двадцать четыре года.
Вера. Ты что, Анна? Ты про кого говоришь? Фу,
напугала! Я уж подумала, что ты с ума сошла. Фу, страсти
какие!..
Аннушка (смеется). А я и то, сошла немножко...
Вера. Да уж вижу, вижу... Студент твой — очень
приличный человек. Спи. (Длинная пауза.) Ты просила
сказать по-честному. Сказать?
Аннушка (замирающим голосом). Скажи...
Вера. Мне очень понравился твой студент. Понима¬
ешь, очень... Во всяком случае, значительно больше, чем
мой будущий муж. Теперь спи.
Аннушка. Я так и знала...
Акт второй
Та же декорация. Закатов и Аннушка за
книгами.
Закатов (глядя в раскрытую книгу). Я жду.
Аннушка (в замешательстве). Сейчас...
Закатов. Если бы так было на зачете, то вы уже
провалились. Стыдно, товарищ, не знаете предмета, а идете
отвечать.
Аннушка. Неужели вы думаете, что я не знаю?
Закатов. Не думаю, а убежден, это, так сказать,
очевидный факт.
412

Аннушка. Отлично знала, и вы знаете, что это я
знала, а просто придираетесь. Кажется, я три главы вам
ответила...
Закатов. Мы говорим сейчас о четвертой...
Аннушка. И эту отвечу. Педагогу. А вам не буду,
вот и все.
Закатов. Почему?
Аннушка. Вы отлично знаете почему, и зачем
только спрашиваете, не понимаю.
Закатов. Стесняетесь, значит.
Аннушка (вспыхнув). Вот уж нисколько!
Закатов. Стеснитесь. А это вдвойне нелепо. Мы же
с вами врачи, мы должны приучить себя называть вещи
своими именами, выслушивать любые признания, видеть
любые человеческие уродства не моргнув глазом.
Аннушка. Что же вы думаете, я всего этого не
видела, что ли...
Закатов. Я ничего не говорю, я помню пять тысяч
операций. Тем более странно...
Аннушка. Ничего странного нет.
Закатов. Ну хорошо, оставим эту главу. Вижу, вы
устали.
Аннушка. Ничего не устала. А вы просто не жела¬
ете меня понять. Хотите я скажу?
Закатов. Слушаю.
Аннушка. Вот вы говорите — уметь видеть все,
все выслушать, все назвать своими именами, а я скажу:
все это не то, то есть настоящему врачу этого мало. А надо
прежде всего что?.. Чуткость и такт, а у вас как раз этого
не хватает. Так что неизвестно, кто из нас будет врачом.
Вот по вашей теории: назовешь своим именем что-нибудь
нервному больному, а он и того, знаете... если слабый чело¬
век, может даже умереть. У нас был такой случай в мед¬
санбате...
Закатов. Что ж, пожалуй, это рассуждение не
лишено здравого смысла. (Внимательно смотрит на
Аннушку, улыбается.)
Аннушка (гордо). Да уж, конечно, я вам скажу,
врач должен быть прежде всего чутким.
Закатов. И добрым.
Аннушка. Безусловно.
Закатов. И честным.
Аннушка. Обязательно.
Закатов. И умпьтм.
Аннушка. Да уж, без ума много не налечитпь...
413

Закатов. Таким образом, врач должен быть в неко¬
тором смысле идеальным человеком, но ведь это не каждо¬
му дано.
Аннушка. А надо стремиться.
Закатов. Но почему именно врач должен быть луч¬
ше остальных людей?
Аннушка. Ему же остальные люди доверяют, зна¬
чит, он должен оправдать такое доверие. Еще в старых кни¬
гах, знаете, в священных, было сказано: врачу, исцелися
сам.
Закатов (улыбаясь). Откуда вы это знаете?
Аннушка. Папа часто говорит: «Врачу, исцелися
сам». Он ведь у меня тоже медициной занимается.
Закатов. Врач?
Аннушка. Нет, он фельдшер. Ветеринарный,
знаете, животных лечит. (Помолчав.) Он очень серьезно
относится к этому.
Закатов. Это естественно.
Аннушка. Конечно. Все-таки тоже облегчает
страдания. У него очень большой опыт. Знаете, как его
ценят в совхозе! А сейчас у него несчастье...
Закатов. Я слышал.
Аннушка (быстро). От кого слышали?
Закатов. От Веры.
Аннушка. А разве вы когда-нибудь разговаривали
с ней без меня?
Закатов. Был случай. Я пришел как-то, вас не
было, а она как раз была дома...
Аннушка. А, помню. И долго вы с ней разговари¬
вали тогда?
Закатов. Разве это такое событие, чтобы запомнить
его на всю жизнь? Ну, вероятно, минут пятнадцать, двад¬
цать, а что?
Аннушка. Да нет, ничего. (Помолчав.) Вера ум¬
ная, правда?
Закатов. Может быть, не знаю. Хотя, пожалуй,
не очень умная. Видите ли, мне всегда казалось, что умный
человек не тот, кто складно говорит, а тот, кто умно посту¬
пает. И затем, умный человек обязательно должен быть
честным...
Аннушка. Должен быть, но я думаю, все-таки
иногда бывает так, что умный — да не честный.
Закатов. Ая думаю, так не бывает. Нечестный
может быть хитрым, ловким, но настоящего ума у него нет.
Настоящий умный человек обязательно честен. Вот вы
414

были на фронте, там было много и умных и честных... Не
все вернулись, конечно...
Аннушка. Да, я-то много видала таких.
Закатов. Конечно, иной раз простой человек, необ¬
разованный совсем и на вид серый, а имеет ум и честность,
имеет цель. Например, победа над фашизмом — цель?
Цель. Построение социализма, затем коммунистического
общества — цель. За это многие боролись и умирали.
И обратите внимание, еще будут бороться и умирать.
А ваша Вера бороться-то как раз и не желает. Ей счастья
подай. А что такое счастье? Что — его в лавке продают,
что ли?
Аннушка. Вот именно, я то же самое ей говорю,
не этими словами, конечно, но она все равно не слушает,
не понимает.
Закатов. Ну вот, видите, а говорите — умная.
Простых вещей не понимает. Ограниченный человек...
(Пауза.) Выдумала чепуху какую-то, мужа ловить...
Аннушка (неуверенно). Почему — чепуху? Хочет
замуж выйти.
Закатов. Да разве так замуж выходят?
Аннушка. А как же?
Закатов. Я думаю, здесь как-то само собой получа¬
ется, от любви, что ли, уж не знаю. (Смутился.) А тут
рыбалка какая-то, ловит на крючок, черт знает! Я думал,
что это уже кончилось давно, отжило свой век — и вот,
пожалуйста.
Аннушка (неуверенно). Каждый хочет как лучше...
Закатов. Да разве это лучше? Вот вы бы так могли?
Аннушка. Я — нет. Да я замуж и не собираюсь.
Закатов. Почему?
Аннушка. Не знаю... В общем, не думаю об этом...
Закатов. Потому что, наверное, не любите никого.
А как полюбите, то и думать будете.
Аннушка. Почему это вы думаете, что не люблю,
может быть, уже и люблю...
Закатов. Кого же это?
Аннушка. Вот тебе на! Так ему все и скажи. Яс¬
но — человека, не птицу. (Вдруг смотрит на часы.)
Что же я сижу, сейчас Вера придет голодная, а у меня
ничем-ничего.
Закатов (смеясь). Как-как?
Аннушка (тоже тихонько смеется). Это у нас
в деревне так говорят — «ничем-ничего», то есть ничего
еще не сделано.
415

Закатов. Я понимаю, понимаю. (Смотрит па
Аннушку, смеется.)
Аннушка. Чего смеетесь?
Закатов. Сам не знаю, вот только стало весело —
и все.
Аннушка. Счастливый, значит... (Принимается
готовить. Все выходит у нее быстро и складно.)
Закатов. Хотите, я помогу?
Аннушка. Ну что ж, чистите вот картошку.
Закатов. А лук?
Аннушка (смеясь). Лук я сама почищу.
Закатов. Вы это у нее как бы за кухарку, что ли?
Аннушка (вспыхивает). Знаете, я иногда удивля¬
юсь вам: человек как человек, а потом вдруг — так грубо,
удивительно грубо, ну прямо диву даешься!
Закатов (крайне смущенный). Так на самом деле,
топчетесь около нее, как нанятая. Кажется, и сама не ре¬
бенок, могла бы все это сделать.
Аннушка. Она служит, а я только учусь, стало
быть, у меня и времени свободного больше. Потом, я люблю
вот это все — по хозяйству, готовить.
Закатов (улыбаясь, смотрит на нее). Допустим.
Аннушка. Конечно, я ведь деревенская.
Закатов (смотрит на нее, смеется). Деревен¬
ская!
Аннушка. Вот опять весело стало... Чудной,
право! Дайте я вам рукава закатаю. (Подходит к Закатову,
ловко завертывает ему рукава.) Ну, что задумались? Ра¬
ботайте, работайте, или уж надоело?
Закатов. Нет, это мне не надоело.
Аннушка. Ну, то-то. А Мария Дмитриевна нра¬
вится вам?
Закатов. Кругликова? Да, хороший человек.
Аннушка (уважительно). Коммунистка...
Закатов. Я знаю.
Аннушка. Откуда знаете, тоже Вера сказала?
Закатов (смеется). Нет, не Вера, слышал...
А это и так видно.
Аннушка. Да, верно, когда настоящий коммунист,
как-то сразу видно. (Помолчав.) А вы?
Закатов. А вам как кажется?
Аннушка. По-моему, да.
Закатов. Значит, так и есть.
Аннушка. Это хорошо... Знаете что, придется мне
за хлебом сбегать, а то к обеду не хватит. Я быстро. А вы

когда всю картошку почистите, вымойте как еледует
и вот сюда, на эту плитку.
Закатов. Солить?
Аннушка. Не надо, приду — сама посолю. (Ухо¬
дит, надевая пальто на ходу.)	'
Закатов с военной аккуратностью, кончив чистищъ
картошку, собирает кожуру в газету и идет мыть
картошку. В дверях встречается с В е р о й.
Вера. Ага, вижу, Аннушка вас уже приставила
к делу. Это прекрасно. Как живете?
Закатов (уступая ей дорогу). Благодарю вас,
отлично.
Вера. Выключатель—в кухне направо, кран—налево.
Закатов. Спасибо, разберусь. (Уходит, вскоре
возвращается.) Каковы успехи?
Вера. Успехи недурны. По всем данным, дело
близится к развязке.
Закатов. В церкви венчаться будете?
Вера (усмехаясь). Почему — в церкви? А вы, я вищу,
злой юноша.
Закатов. Даже юноша! Впрочем, рядом с вашим
женихом...
Вера. Напрасно, напрасно, он совсем еще не стар,
всего сорок семь лет.
Закатов. Мальчишка!
Вера. А я, видите ли, не искала молодого. Молодые,
друг мой, бедны, а также строптивы и непостоянны.
Закатов. Откуда вы все это знаете?
Вера. Догадываюсь.
Закатов. Значит, жених в годах, но, так сказать,
с приданым...
Вера. Во всяком случае, картошка не будет в нашем
доме дежурным блюдом.	{
3 а к а т о в. Ну, это еще не так много...
Вера. И когда мы поссоримся, найдется лишняя
комната, где я смогу побыть одна.
Закатов. Таким образом, предусмотрены и ссоры.
Вера. Выходя замуж, друг мой, следует быть реаль¬
ным человеком, надо внимательно смотреть вперед.
Закатов. Надо полагать, что, глядя вперед, вы
видите также и персональную машину...
Вера. Да уж, не за трамвай выхожу.
Закатов. Знаете, иной раз мне все-таки еще кажет¬
ся, что вы все это в шутку...
14 № 3688
417

Вера. Не дай бог! По моим расчетам, не позднее
завтрашнего дня я приглашу вас на свадьбу. Только вы,
пожалуй, не придете.
Закатов. Почему же, непременно приду. Мне это
крайне интересно.
Вера. Да. Это очень интересно и для вас и для Ан¬
нушки. Пожалуй, для Аннушки даже еще интересней.
Закатов. Для Аннушки? Не думаю...
Вера. А вы подумайте. (Смотрит на Закатова,
смеется.) А вам нравится Аннушка?
Закатов. Да. Нравится.
Вера (смеясь). Ух, какой сердитый молодой человек!
Аннушка хорошая. Очень хорошая... Хорошие всегда
нравятся. Хорошие нравятся, а влюбляются-то в плохих.
(Смеется.) Верно?
Закатов. Не знаю. Не приходилось.
Вера. А вдруг придется? Что тогда? То-то посмеюсь
я над вами. (Смеется.)
Закатов. Чему же — сейчас? Не рано ли?
Вера (перестав смеяться). Не можете-ли вы мне
оказать небольшую услугу?
Закатов. Какую?
Вера. Помогите мне расстегнуть бусы.
Закатов. А разве вы сами не можете этого сделать?
Вера. Да как же я могу — замок сзади.
Закатов. Передвиньте его вперед и расстегните —
это очень просто.
Вера. Да, действительно, я как-то не сообразила.
(Пробует расстегнуть бусы.) Все равно, они не рассте¬
гиваются, что-то там испортилось.
Закатов. Попробуйте снять через голову — тоже
способ.
Вера (сердясь). Через голову они не снимаются.
Закатов. Ну, тогда в крайнем случае разорвите
нитку — потом можно связать.
Вера. Хорошо. (Разрывает нитку, бусы сыплются
на пол.)
Аннушка (входит). Ну надо же! Вечно что-нибудь
разорвет. Опять торопишься, наверное?
Вера. Да, тороплюсь.
Аннушка опускается на колени, собирает бусы. Зака¬
тов склоняется, помогает. Вера смотрит на них неко¬
торое время, потом уходит за ширму.
Аннушка!
418

Аннушка. Сейчас. (Уходит за ширму и, пошептав¬
шись с Верой, выходит оттуда.) А я думала — успеем
пообедать. (Закатову.) Мне придется съездить сейчас
в Сокольники. Вы не проводите меня?
Закатов. Провожу. (Надевает пальто, берется
за книгу.)
Аннушка. Зачем? Книгу не берите, мы еще поза¬
нимаемся.
Закатов. Поздно будет.
Аннушка. Ничего не поздно. Я знаю, когда поздно,
а когда нет. (Идет к двери.)
Вера. Аннушка!
Аннушка задерживается. Закатов выходит.
Аннушка, ты не рассердилась на меня?
Аннушка. Господи, за что?
Вера. Ну, ты понимаешь, что для меня это очень
важно. Он пробудет недолго — минут пятнадцать-два¬
дцать. Ты же знаешь, чего мне это стоило. Боже, как все
это надоело! Только не говори мне ничего сейчас...
Аннушка. Я молчу, молчу...
Вера. Иди, он ждет.
Аннушка. Желаю тебе. (Уходит.)
Вера (подходит к зеркалу, смотрит на себя). Какая
же я все-таки дрянь... Какая я дрянь! (Ходит по комнате,
бессмысленно переставляет вещи, опять останавливается
у зеркала.) Ну что это я затеяла с бусами. Фу, стыд,
пошлость! (Морщится, топоьет ногой.) Как все надоело!
Комната надоела, и Аннушка надоела, и папа надоел,
и студент надоел... Нет, нет, врешь, студент не надоел...
Студент-то мне нравится, нравится, нравится, а я ему —
нисколько... (Смеется.) Все-таки хоть немножко, а нрав¬
люсь я ему. (Опять смотрит на себя в зеркало.) А что он
понимает во всем этом? Ничего он не понимает... Тупой
тип. Ничего он в этом не понимает, и нисколько я ему не
нравлюсь... Ну и наплевать. (Поднимает крышку с ка¬
стрюльки с картошкой.) Господи, свидание с картошкой.
А, пусть варится. Наверное, уже сварилась. (Берет
вилку, достает одну картошку, обжигаясь, пробу¬
ет.) Без соли! Все влюблены! (Дует на картошку, ест,
достает другую, ест, смотрит на часы.) Десять минут
девятого. Не придет. Жалкий человек... Не придет, и черт
с ним. Съем всю картошку и лягу спать, и пропади все
пропадом... Надоело, надоело...
14*
419

Звонок — один, два, три. Вера машинально доедает
картошку, облизывает губы, громко всхлипывает, вста¬
ет, подкрашивает у зеркала губы, хмурясь, идет откры¬
вать. Пауза. Затем в комнату входит Иван Пет¬
рович Лобашев, за ним — Вера.
Л обашев. Вот как мы живем... Мило, мило, мило.
Скромно, но культурно. Мило. (Опасливо озирается, за¬
тем привлекает к себе Веру, целует.) Какие у нас губы
горячие!
Вера. Да, я сейчас ела картошку.
Лобашев (растроганно). Картошку. Бедняжка
ты моя!
Вера. Я ее очень люблю.
Лобашев. Еще бы! Необходимый продукт. Можно
сказать, продукт государственного значения. Я тебе ска¬
жу, Веруша, в этом году стала мне эта картошка боком —
никогда не забуду... Вспомнишь — дрожь пробирает,
так что уж бог с ней. (Усаживается.) Как мы себя чувст¬
вуем?
Вера. Хорошо.
Лобашев Вижу, вижу, вижу... А я, Веруша,
доложу тебе, устал как собака.
Вера. Почему говорят: устал как собака? По моим
наблюдениям, собаки никогда не устают.
Лобашев. Не знаю, детка, не вникал. Скажи
лучше, дружок, кого это я встретил в коридоре?
Вера. Не знаю, Кругликову, вероятно.
Лобашев (привскочив). Какая это Кругликова?
Это не та, надеюсь, которая в райкоме партии?
В е р а. По-моему, как раз это она.
.Лобашев (неприятно озадаченный). Неужели она
здесь живет? Работник районного масштаба — в комму¬
нальной квартире? Вероятно, путаешь, дружок.
В ера. Нет, по-моему, не путаю.
Лобашев. Не знаю... Во всяком случае, это была
не она, по-моему, это был даже, скорее, мужчина.
Вера. Тут много кто живет.
Лобашев. Какой контингент?
Вера (вздохнув). Рабочие и служащие. Разве это
имеет значение?
Лобашев. Нет. Я в том смысле, что можно встре¬
тить знакомых.
Вер а. Ну, если даже так, что же тут такого? Ведь
ты же на правах жениха.
420

Л о б а ш е в. Веруша, прошу! Не люблю этого сло¬
ва — глупо и старомодно. Что такое жених? (Вдруг рас-
чувствовался.) Впрочем, в самом деле — жених все-таки,
Веруша, жених. (Притягивает к себе Веру.) Ты знаешь,
еду сейчас как раз мимо цветочного магазина. Дай, ду¬
маю, зайду, куплю моей детке цветов. Остановил маши¬
ну — совсем было уже вошел. Потом — нет, думаю, стой!
Надо взвесить, представить себе, каков будет вид: Иван
Петрович Лобашев с букетом — смешно, ей-богу, детка,
смешно. Раздумал. Но хотел! Так что можешь считать,
что цветы у тебя, ведь тут важна идея...
Вера. Почему же... Хорошо, когда и идея и цветы...
Лобашев. Веруша, понимаю: цветы — культурно.
Я это понимаю, надо внедрять, но, родная, не сразу, не
сразу — могут еще истолковать. Да, да, Веруша, могут
истолковать ложно. Бог с ними, с цветами. Хочу тебе
рассказать: сегодня встречает меня Глеб Глебович. Обнял
так это меня вокруг талии. (Показывает.) «Ты,— гово¬
рит,— у нас, Иван Петрович, в некотором смысле Свиной
король». А я ему: «А вы у нас, Глеб Глебович, как бы
лорд — хранитель печати». Ну, посмеялись, конечно.
(Смеется.) Верушка, Глеб Глебович — это, доложу я тебе,
штука, штука, штука... Тонкий человек. И человек будто
небольшой, а тонкая штука.
Вера. Разве что в переносном смысле.
Лобашев (хохочет). Да, да, это ты прекрасно ска¬
зала! Надо запомнить. Так-то он осанист. Да, да, ах ты,
умница моя, золотая ты моя головка. Скажет же! (Смеет¬
ся.) Веруша, нам надо с тобой серьезно поговорить.
Вера (с видимым равнодушием). Да? О чем же
это?
Лобашев. А ты будто и не знаешь. Ах ты, хитруша!
Веруша-хитруша... (Серьезно.) Пора, пора, пора. Ты
знаешь меня, я люблю, чтобы все было солидно, культур¬
но. В этих делах я торопиться не люблю, но сейчас скажу
прямо: созрело решение, Веруша, кажется, все-таки реше¬
ние созрело. (Тянется к ней.)
Вера (отстраняясь). Какое решение?
Лобашев. Ах ты, умница моя! (Целует руку.)
А что тебе сердце подсказывает? То-то и есть, опустила
глаза. Я, Веруша, серьезно взвесил все «про» и «контра».
Правда, шаг серьезный, в таких делах я не люблю с кондач¬
ка, тут, Вера, жизнь. В некотором смысле, конечно. По¬
чему — в некотором смысле? Потому, что первое дело —
служба, так сказать, общественное, а затем уже личное,
421

да, да, да, Веруша, личное, вот именно — личное. Ты слу¬
шаешь меня, детка?
Вера (ежасъ, как от холода). Да, я слушаю.
Л о б а ш е в. Ты знаешь, меня считают человеком
серьезным, даже суровым. Правильно, в делах я таков. Но,
Вера, я не чужд, так сказать, человеческому, скажу более:
я, Вера, тоже живой человек... Не пью, но выпить в ком¬
пании — почему не выпить культурно? Я живой человек,
а не монах. Нет, Вера, не монах, не монах и кое-что тоже
замечаю. Но шуток не люблю. Подхожу серьезно. Спра¬
шиваю: имею ли я право на семейное счастье? На этот во¬
прос отвечаю утвердительно. Да, Вера, имею полное право.
Но легкомысленно решать не хочу, ибо знаю — всякое
счастье должно иметь свою прочную базу, прочную, осно¬
вательную базу. Ты слушаешь меня?
Вера. Слушаю. (Смотрит на часы.)
Л о б а ш е в. Что такое? Ты торопишься куда-нибудь?
Вера. Нет, нисколько.
Л о б а ш е в. Что же обозначает эта твоя нервозность,
говори прямо, говори, Верушка, не бойся,' ты знаешь,
я человек прямой.
Вера. Я просто вспомнила...
Л о б а ш е в. Все ясно: кто-то должен прийти.
Вера. Да. Я говорила тебе, что у нас остановился
старичок, отец подруги.
Л о б а ш е в. Помню. Ну и что же, он может прийти?
Вера. Да, он обычно в это время возвращается.
Л о б а ш е в. Однако зажился. Что же он здесь дела¬
ет? Как это у нас бесконтрольно! Приехал и живет сколько
душе угодно, а дома, известное дело, работа стоит. Попал
бы такой по моему ведомству, у меня бы не зажился.
Вера. Дело в том, что он как раз по твоему ведомству.
Л о б а ш е в. Это почему же ты решила?
Вера. Так мне показалось.
Л о б а ш е в. Мудрец сказал: когда тебе кажется,
перекрестись. Не допускаю, детка, этого, не допускаю,
на этот счет у меня строго. Ну да бог с ним! На чем я оста¬
новился? Да... Так имею ли я право на личное счастье?
Вера. Имеешь.
Л о б а ш е в. Веруша, детка, прошу не перебивать.
Когда я задаю вопрос, я люблю отвечать на него сам.
Вера. Хорошо, я слушаю.
Л о б а ш е в. Итак, имею ли я право на личное
счастье? Взвесив все «про» и «контра», я решил сказать
себе и тебе: Вера!
422

Звонок — раз, два, три.
К тебе.
Вера. Да, это, вероятно, старичок.
Л о б а ш е в. Вера, прошу тебя не открывать, я бы
не хотел, скажу тебе, детка, я сейчас просто в затрудни¬
тельном положении...
Вера. Я выпущу тебя черным ходом. (Вздыхает.)
Л о б а ш е в. Умница, умница! {Воркуя, надевает
пальто.) Ты у меня умница...
Вера. Уходишь?
Л о б а ш е в. Я бы, родная, не хотел. Не тревожься,
я завершу свою мысль по телефону. (Уходит.)
Вера одна среди комнаты, слушает, как в передней
надрывается звонок.
(Возвращаясь.) Веруша, я бы попросил тебя во избежание
недоразумений точнее указать мне дверь.
Вера. Да, да, сейчас...
Выходит проводить Лобашева, затем возвращается
вместе с Бровкиным.
Бровкин (в отчаянии). Нет, видимо, не судьба!
Вообще-то в судьбу я не верю, но здесь какой-то фатум,
или, лучше сказать, рок. Навожу справки по телефону —
отвечают: на месте. Достаточно мне приехать — нету,
уехал, и так каждый раз. Сегодня впервые впал в уныние.
Бровкин, вздыхая, присаживается у стола. Вера, не
слушая, уходит за ширму; в дальнейшем Бровкин раз¬
говаривает с ширмой.
Прикинул финансы. Выходит — прожился, буквально
прожился: только-только на обратный билет. Решил об¬
ратиться в письменном виде. Но разве для того я ехал!
Человек есть человек, а бумага остается бумагой — ребен¬
ку понятно. Изложил в краткой форме, всего на двух стра¬
ницах, передаю. Симпатичная на вид барышня, вашего
возраста, но удивила меня до крайности: посудите са¬
ми — передаю прошение, попутно объясняю суть дела.
Выслушала — и что же, вы думаете, отвечает: вы, говорит,
дедушка,— обратите внимание: дедушка!— зря все это
затеваете, случай ваш незначительный, сами пишете —
эпизодический, а вы серьезных людей беспокоите, письма
пишете, разводите бюрократизм. Позвольте, говорю, при
423

чем тут эпизод? Нс эпизод, а эпизоотия — объясняю, что
такое эпизоотия, стремлюсь быть популярным. Привожу
пример: когда, мол, на людей подобная напасть, опреде¬
ляют — эпидемия, скажем, эпидемия гриппа, возможно, и
вам приходилось испытать. Теперь возьмем корову, ска¬
жем, или свинью, в этом случае эпидемия не говорим, а
обязательно — эпизоотия, и в этом вся суть. Бумагу взя¬
ла, hq объяснений, видимо, не поняла и даже как бы оби¬
делась. Боюсь, не передаст она мою бумагу, нет, не пере¬
даст!
Аннушка (входит с Закатовым). С кем это ты,
папа?
Бровкин. С Верочкой беседую.
Аннушка. Вот, познакомьтесь, пожалуйста, это
мой папа, а это, папочка, я тебе говорила, Закатов Федя,
тоже студент. Вместе со мной учится. (Проходит за шир¬
му.)
Бровкин (надевает очки, затем не без важности
здоровается с Закатовым.) Слышал, слышал! Раздевайтесь,
молодой человек, присаживайтесь. Стало быть, на врача
учитесь. Хорошее дело!
Закатов (садится). Да.
Бровкин (беззастенчиво разглядывает Закатова),
Так, хорошее дело. Сколько лет?
Закатов. Двадцать четыре года.
Бровкин. Так. А я, видите, в Москву наездом,
так сказать, по служебным делам.
Закатов. Да, я слышал.
Бровкин. Что именно? (Пытливо и подозрительно
смотрит на Закатова.)
Аннушка (выходит из-за ширмы). Ты, папа, рас¬
скажи Феде все как есть, может быть, он как раз тебе по¬
может.
Бровкин (скандализованный). А, Нюра, Нюра, зря
ты все это, дочка! (Горько усмехается.) Ах ты, простая
моя душа! Думаешь, всем интересно мою историю слу¬
шать? Нет, родная, каждый человек своим живет.
Закатов. Почему же? Это неверно.
Бровкин. Да уж чего там — неверно... Я вот се¬
годня тоже разлетелся с объяснениями, да и натолкнулся,
скажу, на полное непонимание.
Вера. Не надо было сравнивать секретаршу со сви¬
ньей.
Бровкин. Да, да, золотые слова! Видимо, оскорбил
человека. Допустил непростительную ошибку.
424

Раздается стук в дверь. К ругликова загляды¬
вает в комнату.
Кругликова. Верочка, к телефону. (Входит, здо¬
ровается.) Сергей Васильевич, каковы успехи?
Вера выходит из комнаты.
Бровкин. Плохо, Мария Дмитриевна. Хвастать не¬
чем. Собираюсь домой, и, как говорят, не солоно хлебавши.
Кругликова. Что же так?
Бровкин. Да уж, видно, не судьба.
Кругликова. При чем тут судьба? Ваша судьба
имеет имя, отчество и фамилию. Дорогой Сергей Василье¬
вич, я вас не узнаю!
Бровкин. Да я сам себя не узнаю. Однако стою
перед фактом: движения никакого, прожился, пора уез¬
жать. А сегодня в управлении подскочил тоже хозяй¬
ственник, к себе зовет, сулит, конечно, золотые горы, да
мне-то ни к чему, не лежит душа к новым местам. Стар я.
И затем скажу: несправедливо. Подумаю о совхозе — го¬
лова кругом. Что они там без меня! Не знаю уж, согла¬
шаться или нет, а только пора ехать... Пора.
Аннушка. Да что ты, папа, в самом деле! Как это
пи с чем уезжать? Свет, что ли, клином сошелся на твоем
начальстве? Найдутся люди и повыше! Вот мы как раз
сейчас с Федей говорили...
Бровкин. Постой, Нюра, погоди, дочка! Ты еще
молода учить старика. У тебя все быстро, просто, а я ска¬
жу, что нехорошо и даже некрасиво больших людей на
наши мелочи отвлекать. У больших людей, Нюра,— боль¬
шие дела. Мы тоже ведь не маленькие, понимаем...
Закатов. Неправильно!
Бровкин. То есть как это — неправильно? Вот
тебе на!
Закатор (смущаясь). Вы меня извините, что вме¬
шиваюсь, но мне кажется, здесь надо как-то иначе рас¬
судить.
Бровкин. Это как же именно? Поучите, поучите
старика. Вот вы нас с Марией Дмитриевной поучите, а
мы послушаем, наберемся ума...
Закатов. Я вас учить не собираюсь и не могу.
Аннушка (волнуясь). Погодите, Федя, вот ведь
вы тоже какой! Папа, ты его не понял.
Б р о в к и н. А мне и понимать нечего пока. Еще дель-
ного-то ничего не слышал.
425

Закатов (тихо). Напрасно обижаетесь, я только
хотел сказать, что большие люди потому и большие, что
решают вопросы не мелочно, а вопросы у них разные бы¬
вают, и большие и малые.
Кругликова. Отлично сказано, не знаю, как
вам, Сергей Васильевич, а мне это рассуждение нравится.
Скажите, пожалуйста, Федор...
Закатов. Иванович.
Кругликова. Скажите, Федор Иванович, что же
вы предлагаете?
А н н у ш к а. Взять и написать кому следует.
Бровкин. Нюра, Нюра, не понимаю тебя! Не
узнаю. Не узнаю тебя, дочка! Эго на что же ты меня тол¬
каешь? Писать донос. Ты меня все-таки, кажется, знаешь,
доносов не писал и писать не буду.
Закатов. Какой же это донос?!
Бровкин. Донос! Я, молодой человек, доносов не
писал, писать не буду и вам, к слову сказать, не рекомен¬
дую.
Аннушка. Ну вот и возьмите его...
Кругликова (смеется). Дорогой Сергей Ва¬
сильевич! Вы что-то путаете, при чем тут донос?
Бровкин. Хорошо, не донос — жалоба. Так вам
заявляю: доносчиков презираю и жалобщиков не терплю.
Прежде ничего такого не писал и на старости не оскоро¬
млюсь, извините!
Кругликова. Хорошо, вы не напишете, так я на¬
пишу.
Бровкин (встает). А я вас, Мария Дмитриевна,
официально прошу этого не делать.
А и пушка. Так зачем же ты ехал сюда?
Бровкин (теряясь). Нюра, не понимаю, к чему
этот вопрос. Ты, кажется, знаешь: хотел доказать, объя¬
снить — не судьба, не удалось... Ну, что же. По-твоему,
сразу писать донос. Топить человека.
Аннушка (крайне взволнованная). Ну, знаешь, что
я тебе скажу, папа, ты просто боишься, вот и все.
Бровкин (потрясенный). Как это — боюсь? Нюра,
Нюра, дочка, как ты могла это сказать. Фу, какой стыд,
что услышал на старости лет!.. Это от родной-то дочери
труса услышать... Ну, дожил...
Закатов. Сергей Васильевич, она же не сказала,
что вы трус, она сказала — боитесь, это вовсе не трус.
Бровки н. Не успокаивайте, молодой человек,
смелые не боятся, боятся трусы...
426

Аннушка (со слезами бросается к старику, целует
его в голову). Папа, родной, не надо, не говори так, я же
знаю, что ты не трус, что ты лучше всех и честнее всех, ну
какой же ты трус, родной мой, прости меня, иу я не так
сказала! Ты просто не понял меня!
Бровкин. Да, Нюра, верно, теперь уж мы не по¬
нимаем друг друга...
Аннушка. Да нет же, папа, понимаем, прекрасно
понимаем! (Кругликовой.) Ну что он, в самом деле... Ма¬
рия Дмитриевна, скажите ему... Папа! (Опять бросается
к отцу.)
Бровкин. Погоди, Нюра, постой. Не надо.
Кругликова. Дорогой Сергей Васильевич! По¬
звольте мне задать вам один вопрос. Когда вас уволили,
выиграл ваш совхоз или проиграл? Как на ваш взгляд?
Бровкин. Вот тебе на! А из-за чего же я ехал сюда?
О себе, что ли, плакаться? Дело горит!
Аннушка. Слава богу, вспомнил.
Бровкин. Погоди, Нюра, все вперед залетаешь!..
(Помолчал.) Я вот здесь сижу, а там что ни день, то поте¬
ри! Что они там без меня! Как подумаешь — голова кру¬
гом...
Кругликова. Так, стало быть, от вашего уволь¬
нения — делу вред. Между прочим, я в этом тоже увере¬
на. Почему же вы не хотите помочь делу?
Б р о в к и н. То есть как — не хочу? Зачем же я ехал?
Аннушка. Да. Вот именно.
Кругликова. Значит, ехали делу помочь. А те¬
перь рукой махнул,— мол, пусть пропадет. И на другую
службу!
Закатов (улыбаясь). Видите, как вся история-то
поворачивается.
Бровкин (растерянно). Так я разве по своей воле?
Тут обстоятельства против...
Кругликова. А если взяться за эти обстоятель¬
ства сообща? Коли обстоятельства делу мешают, надо их
устранять...
Бровкин. Так вот, видите, меня и устранили.
Все смеются, Бровкин тоже смеется.
Кругликова. Погодите, погодите, Сергей Ва¬
сильевич, погодите! Мы еще с вами повоюем. А коли про¬
жились, то можно и одолжиться. Народ тут у нас все де¬
нежный собрался. Аннушка, вот Федор Иванович тоже,
наверное, капиталист изрядный.
427

Закатов. А что вы думаете? Для хорошего дела
кое-что найдется.
Кругликова. Найдется и у меня.
Аннушка. Вот видишь, папа, я тебе что говорила!
Бровкин (растроганный). А что ты такое говори¬
ла?
Аннушка. Когда ты приехал, что я тебе говори¬
ла?!..
Входит Вера.
Вера. Товарищи, можете поздравить меня: я только
что получила официальное предложение, правда, оно бы¬
ло сделано по телефону. Но в совершенно удовлетворитель¬
ной форме.
Аннушка. Вера, родная, поздравляю тебя!
Закатов. По телефону... На вашем месте я бы не
принял такого предложения.
В е р а. А я, на своем месте,— приняла.
Бровкин (поднимается). В таком деле надо поз¬
дравить.
Кругликова. Жалею, что не знаю жениха, а то
бы тоже поздравила от души. Конечно, в том случае, если
бы он мне понравился.
Вера. А если бы не понравился?
Кругликова. Постаралась бы отговорить.
Вера (смеется). Прошу вас на свадьбу! Познакомлю
с женихом, вы скажете мне свое мнение.
Кругликова (смеясь). Оно будет вам вполне
бесполезно, так как на свадьбе жених-то уже муж. (Сме¬
ется.) Во всяком случае, Верочка, желаю вам счастья...
(Уходит.)
Вера. Поразительная способность испортить на¬
строение! Ничего, все-таки я ей благодарна. Ведь роман
произошел по ее телефону.
Аннушка. Вера, прошу тебя, не говори так о Ма¬
рии Дмитриевне. Она очень хороший человек.
Подходит к отцу, обнимает его, целует ему руку.
Вера. Хорошо, хорошо. Значит, на свадьбе одним
хорошим человеком будет меньше. Но вы-то, дорогие мои
друзья, вы-то не обидите меня? Обещаю вам, что свадьба
будет на славу.
Бровкин. Спасибо, Верочка, душой бы рад, да
только, пожалуй, не дождусь.
428

Вера. И слышать не хочу, вы — мой первый гость.
Аннушка, неужели ты отпустишь папу?
Аннушка. Нет, не отпущу, никуда я его не отпу¬
щу.
Вера (счастливо смеясь). Вот видите, никуда мы вас
не отпустим, тем более что у меня для вас приготовлен
кое-какой сюрприз. (Хохочет.) Да, дорогие мои друзья,
скоро и я начну влиять на человеческие судьбы!
Акт третий
Квартира И. П. Лобашева. Большая комната. В глу¬
бине через открытые двери видна столовая. Другая
дверь ведет в спальню. Непрерывно звонит звонок. Со¬
бираются гости. Те, кто уже пришли, толпятся в ожи¬
дании ужина. Рассматривают картины на стенах.
Николашкин. К двенадцатому часу ночи об¬
становка сложилась до крайности затруднительная. Надо
принимать решение. Пытаюсь связаться со штабом —
связи нет. Принимаю решение действовать самостоятель¬
но, но вся штука в том, что на этом участке образовался
клин и положение становится более чем угрожающим...
Тут без карты не объяснить. Где же карта? (Осматривает¬
ся.) Или уже сняли за ненадобностью?
Вера (входит, блистая нарядом). Карта — в сто¬
ловой на стене.
Николашкин. Тогда, с вашего разрешения, мы
пройдем в столовую. (К гостям.) Прошу со мной! (Идет
в столовую.)
Тощая дама. Ангелина, детка, пройди в столо¬
вую.
Тощая девица. Но я в этом ничего не понимаю,
мама...
Тощая дама. Зато я в этом отлично понимаю
и поэтому прошу тебя еще раз: пройди в столовую...
Тощая девица, вздохнув, идет за И и к о л а ш-
киным. Из прихожей, сопровождая вновь пришедшего
гостя, выходит сам Л о б а ш е в. В новом костюме,
он вдвойне непреклонен.
Л о б а ш е в. Прошу знакомиться. Моя, так сказать,
жена, или, лучше сказать, супруга. Карнаухов Серафим
Анатольевич.
429

Вера. Очень приятно.
Карнаухов. Уж не знаю, как вам, а мне действи¬
тельно очень приятно. С детства пристрастен к красоте.
Иван Петрович, мои восторги, поздравляю от души!
(Вере.) Поздравляю также и вас. В лице Ивана Петровича
вы найдете серьезного мужа. Одним словом, Исайя, ли¬
куй!
Л о б а ш е в (осматриваясь). Какой Исайя? В каком
смысле?
Карнаухов. В самом церковнославянском! (За¬
глядывает в столовую.) Вижу, пропьем мы тебя, Иван
Петрович, по первому разряду — сразу видно: женская
рука.
В столовой появляется А н н у ш к а с большим блюдом,
ставит блюдо посреди стола, отходит, смотрит на
сервировку, затем переставляет закуски.
Аннушка. Вера, можно тебя на минутку?
Вера. Простите меня. (Идет в столовую')
Карнаухов (глядя ей вслед). Гурия, гурия, гу¬
рия...
Л о б а ш е в. Почему именно — гурия? В каком смы¬
сле?
Карнаухов. Дорогой мой, фурия — плохо, гу¬
рия — хорошо...
Л о б а ш е в. Ну да, в таком смысле. (Солидно смеет¬
ся, отходит к гостям.)
Карнаухов (подходит к гостю мрачного вида).
Виктор Семенович! В кои-то веки!
Рукопожатие.
Я говорю: сам жениться не люблю, но на чужих свадьбах
гулять обожаю. Таким образом проходишь, так сказать,
лучшую и наиболее содержательную стадию брака.
Виктор Семенович (сумрачно). Это еще на
какую свадьбу попадешь...
Карнаухов. Узнаю неисправимого скептика и
пессимиста. Друг мой, надо смотреть на жизнь проще.
Проще и веселее!
Виктор Семенович. Это пожалуй — смотри¬
те, да вот как-то еще она на вас посмотрит! Был я тоже
на одной свадьбе: половину банок не открыли, на поверку
оказалось — бутафория. (Достает большой платок, гром¬
ко сморкается.)
430

Карнаухов (хохочет). Неисправим.
Вера выходит из столовой.
Гурия, гурия, гурия!..
Лобашев (приближается к Вере). Веруша, как
там? Прошу тебя, не устраняйся, проверь все сама!
Вера. Аннушка все взяла в свои руки.
Лобашев. Веруша, детка! Напоминаю: все же я же¬
нюсь не на Аннушке, а на тебе и потому еще раз прошу:
не устраняйся. Проследи, чтобы все было солидно, или,
лучше сказать, импозантно,— в таких делах я не люблю
кое-как. (Берет Веру под руку, отводит.) Верочка, па¬
трона я не жду, но Глеба Глебовича пригласил. Пригла¬
сил и жду. Скажу более, Веруша: жду с нетерпением и да¬
же с волнением. Глеб Глебович — это тонкая штука, и я
хочу, Вера, чтобы ты поняла: если Глеб Глебович при¬
дет — мы с тобой, Верочка, в большом порядке, если по¬
здравит по телефону — неплохо, Веруша, неплохо, если
не придет и, не дай бог, не поздравит — Вера, я начну
сомневаться в самом себе. Тут что-нибудь неспроста. (Зво¬
нок.) Глеб Глебович! Чувствую по звонку. Солидно, твер¬
до и решительно. Иду открывать... Прошу тебя, Вера,
встань здесь. Сейчас я тебя представлю!
Лобашев идет в прихожую, затем возвращается в об¬
ществе Бровкина и Закатова.
Пожалуйста, пожалуйста, очень рад. (За спиной вошедших
знаками показывает Вере полное свое недоумение.)
Вера (искренне обрадованная). Сергей Васильевич,
здравствуйте! Прекрасно, что пришли, а я уж боялась,
что не найдете!
Бровкин. Но почему же, дом, так сказать, на
видном месте, центральный район, сообщение прекрас¬
ное — метро... (Растерянно смотрит на Лобашева.)
Вера (Лобашеву). Это мои друзья. Сергей Василье¬
вич, позвольте вам представить: Иван Петрович Лобашев —
мой муж! (Наслаждается эффектом.)
Бровкин (совершенно растерянно). Мы, так сказать,
уже, кажется, встречались...
Лобашев. Да, это возможно, не исключаю, с кем
не встретишься в деловой жизни, не исключаю... Во вся¬
ком случае, рад. Милости прошу!
Вера. А это Закатов Федор Иванович, самый злой
студент на свете...
431

Л о б а ш е в (посмеиваясь). Верочка шутит, конечно,
так что прошу не принимать всерьез, она у меня шутница
преужасная.
Закатов. Я знаю...
Л о б а ш е в. Прошу, прошу. (Отходит к гостям.)
Веруша, на два слова.
Бровкин. Федор Иванович, Федечка, что же это
такое? Это же он!
Закатов. Простите, Сергей Васильевич, я не по¬
нимаю, что значит — он.
Бровкин. Да, господи, он сам, товарищ Лобашев,
вот он и уволил меня, и все прочее...
Закатов. Вот так фунт!
Бровкин. Я ухожу. Вы как хотите, но мне здесь
оставаться нельзя, то есть совершенно невозможно. Я ухо¬
жу...
Закатов. Погодите, погодите, Сергей Васильевич.
(Удерживает Бровкина.)
Бровкин. Какой конфуз, ведь он что подумает:
с черного хода старик пролез — стыд!..
Закатов. Да он вас и не помнит совсем.
Бровкин. Не допускаю.
Закатов. Ая вам ручаюсь, что не помнит, что же
вы думаете, он тут сейчас комедию ломал?
Бровкин. Но как же он не помнит: в блокнот запи¬
сывал, приказ, прочее...
Закатов. Тем более не помнит. Хотите пари?
Бровкин. Да уж какое тут пари, попал как кур
в ощип, а вы — пари!
Карнаухов (подходит к Бровкину и Закатову).
Что за сомнения? Разрешите вмешаться опытному гостю!
Краткие анкетные сведения: Карнаухов Серафим Ана¬
тольевич.
А н н у ш к а идет из столовой к Закатову, не замечая
никого вокруг. Она в новом платье и впервые очень хо¬
роша.
Аннушка. Федя, наконец-то! И папу привел! Папа,
ты что?
Карнаухов. Ничего особенного, жанровая сцен¬
ка. Загрустил в ожидании ужина. Будем знакомы: Кар¬
наухов.
Закатов. Сергей Васильевич бежать собрался.
Аннушка. Папа, ни в коем случае, знаешь, как
432

Вера обидится, ни в коем случае. Посидим немножко и все
вместе уйдем.
Закатов. Тут, видите ли, получилось одно об¬
стоятельство...
Бровкин. Нюра, дочка, лучше не говори, просто
беда, и все тут! (Взволнованный, отходит.)
Закатов. Дело в том, что хозяин дома — тот са¬
мый Лобашев, который уволил Сергея Васильевича.
Аннушка. Не может быть, какой ужас! Конечно,
Иван Петрович Лобашев — тут Лобашев и там Лобашев.
Как же мы раньше не догадались!
Закатов. Правда, он не узнал Сергея Васильевича.
Аннушка. Все равно — это ужасно! (Смотрит
на отца.) Бедный мой, родной! Папа...
Бровкин молча машет рукой.
Закатов. По-моему, лучше не трогать его сейчас.
Аннушка. Знаете что, Вера нарочно устроила эту
встречу, она думала, что так будет лучше...
Закатов. Дура она, ваша Вера.
Аннушка. Федя, как вам не стыдно, вы у нее в до¬
ме!
Закатов. К сожалению, да!.. Впрочем, только из-
за вас.
Аннушка (вспыхивая). Почему — из-за меня?
Закатов (смотрит на Аннушку). Новое платье.
Хорошо. К лицу.
Вера (подходит к Бровкину). Сергей Васильевич,
почему в уединении? Вы обещали быть сегодня моим ка¬
валером. (Берет упирающегося Бровкина под руку.) Вы
сядете рядом со мной и к концу ужина увидите — помирю
вас с мужем.
Бровкин. То есть как это — «помирю»? Я с ним
и не ссорился. Я совсем не с тем... даже напротив. Как
это?.. Ничего этого не надо!
Вера. Сергей Васильевич, вы мой гость. Прошу слу¬
шаться хозяйки! (Тянет Бровкина в сторону столовой.)
Товарищи, пожалуйста, к столу!
Бровкин. Я имел намерение повстречаться с то¬
варищем Лобашевым... Хотел высказать...
Вера. Вот этого как раз и не надо! (Смеется.) Не
надо ничего высказывать.
Б р о в к и н. То есть как это — не надо! Обязательно
выскажу и разъясню, что именно товарищ Лобашев не
прав и находится в заблуждении, и прочее!
433

Вера. У всех нас бывают заблуждения, надо быть
милосерднее, Сергей Васильевич.
Бровкин. Тогда позвольте мне уйти. Извините,
Верочка, старика и позвольте уйти! Выскажу в другой
раз. Но выскажу, непременно выскажу. А сейчас позволь¬
те уйти. Понимаю обстановку, не хочу создать диссонанс...
Вера (смеется). Сергей Васильевич! Вы мой гость!
Никуда я вас не пущу. Не забывайте — вы мой гость и
позвольте мне, как хозяйке, взять все ваше дело в свои
руки. (Гостям.) Прошу к столу!
Лобашев. К столу, к столу! (Подходит к Вере.)
Я в волнении. Глеб Глебович... Быть может, подождем?
Вера (пожимая плечами). Пожалуйста, прошу в сто¬
ловую!
Карнаухов. Блаженный миг настал!
Николашкин (выходит из столовой, задержи¬
вается в дверях). Я говорю тоже — был случай: октябрь¬
ская ночь, не видно ни зги... Как раз в Августовских ле¬
сах, между прочим, было. Едем, как сейчас помню, с ка¬
питаном Кучеренко. (Ко всем.) Знаете Кучеренко?
Карнаухов. Не припоминаю.
Николашкин. Боевой был... Впрочем, это не¬
важно, конечно. Да, так я говорю... Едем в полной темно¬
те... И вдруг — трах-тарарах-тах-тах! (Размахивает ру¬
ками, сбивает картину со стены, картина падает на ногу
стоящей по соседству госты. Гостья вскрикивает.) Ниче¬
го, не беспокойтесь. Я сейчас повешу. (Возится с карти¬
ной, гости помогают.) Так вот, я говорю, такая исто¬
рия...
Гости опасливо сторонятся.
Карнаухов. Взрыв уже был, так что теперь, ве¬
роятно, опасность миновала.
Николашкин. То есть как это — миновала? Как
раз с этого момента все и началось!
Карнаухов. Тогда отойдем в сторону! Здесь как
раз ваза.
Николашкин. Нет, я просто хотел рассказать
случай в некотором роде поразительный. (Осматривает¬
ся.) Впрочем, ерунда, конечно, ерунда. (Увидел Аннушку.)
Анна Сергеевна! (Бросается к Аннушке, долго трясет ее
РУКУ-) Вот где довелось свидеться! Чудесно, ну скажите,
что чудеса! Москва, одним словом, Москва — столица мира!
Аннушка (растерянно всматривается). Здрав¬
ствуйте...
434

Николашкин^ восторге). А не помнит, ой-богу,
не помнит!
Аннушка (еще более растерянно). Нет, отчего же,
помню... (Всматривается, вдруг узнав.) Товарищ Иваш¬
кин!
Николашкин (в восторге). Ну конечно же! Ни¬
кол ашкин! Все-таки вспомнила! Родная ты моя! Вот это
встреча так встреча! (Опять трясет Аннушке руку.) Это
она меня и выходила, спасительница моя! Теперь не от¬
пущу, никуда не отпущу, и сядем рядом.
Аннушка (смущенно улыбаясь). Как чувствуете
себя? Все-таки поправились, значит?
Николашкин. Пляшу, и руки свободно ходят!
(Машет руками, и все в испуге отстраняются.)
Аннушка (смеясь). А в Москве что же делаете?
Николашкин. Да заправляю тут кое-какими де¬
лами. Интересно, конечно, а только нет-нет да и вспом¬
нишь фронтовые дни...
Аннушка. Да, я тоже часто вспоминаю...
Закатов, прислушиваясь к разговору, нервничает.
Николашкин. Вспомнить, хоть бы тогда, в го¬
спитале — ну что за народ собрался!
Тощая дама. Ангелина, пойди сюда!
Тощая девица. В чем дело, мама?
Тощая дама. Послушай, товарищ Николашкин
рассказывает опять что-то очень интересное.
Тощая девица. Я уже слышала, мама.
Тощая дама (строго). Нет, этого ты еще не слы¬
шала. (Николашкину.) Дочка в восторге от ваших рас¬
сказов... Говорит, что все переживаешь, как наяву.
Николашкин. Так ведь это, между прочим, и
было не во сне. (Аннушке.) Да, не забуду, как притащили
меня тогда к вам в госпиталь. Представляю, вид у меня
был!
Аннушка. Очень тяжелое было ранение... Еще
хирург сказал: тут что-то все отдельно, пожалуй, не соб¬
рать...
Николашкин (хохочет). Да, да, да! А вот те¬
перь — пожалуйте-ка! (Машет руками, задевает тощую
девицу, извиняется.)
Тощая девица (отступая). Мама, я говорю те¬
бе, что уже слышала этот рассказ.
Тощая дама. А я тебе говорю, что ты этого рас¬
сказа еще не слыхала. Изволь оставаться при мне!
435

Н и к о л а ш к и н. Да, да, да! А кто выходил — Анна
Сергеевна! Бровкина Аннушка. Вот мы с ней пойдем сей¬
час да и выпьем по маленькой за наши фронтовые воспоми¬
нания. Верно?
Аннушка (смущаясь). Не знаю. (Оглядывается на
Закатова.)
Николашкин (Закатову). Товарищ, я полагаю,
возражать не будет, такая встреча, можно сказать, нео¬
быкновенная.
Закатов (сухо). Да, встреча неожиданная.
Николашкин. Вот видите! А чтобы ему не скуч¬
но было, мы с ним чокнемся. Верно?
Закатов (сухо). Благодарю.
Николашкин. Вот и прекрасно.
Николашкин ведет А ннушку в столовую, Закатов оста¬
ется в комнате, через дверь видно, как усаживаются
гости.
Николашкин подвигает Аннушке стул рядом с собой,
по другую сторону садится тощая девица.
Николашкин. Это кто же так стол накрыл?
С душой развернуто!
Аннушка. Это я накрывала.
Николашкин. Сразу видна рука. Тогда, помнит¬
ся, тоже вы стол накрывали, только сервировка была иная,
и лежал на этом столе не такой вот поросенок под хреном,
а ваш покорный слуга, правда, тоже в совершенно разо¬
бранном виде. (Накладывает поросенка Аннушке и себе,
затем — тощей девице.) И только уложили меня, голуб¬
чика,— немцы-то госпиталь и нащупали. Ну, пошло све¬
топреставление! (Кивает на Аннушку.) А эта стоит, гля¬
жу, ножички свои в котелке варит и ухом не поводит.
Аннушка. Нет, мне тогда очень страшно было.
Николашкин. Да уж куда страшнее, такая ба¬
талия! Только хирург, помню, за ножик взялся, меня,
значит, потрошить,— как шарахнет! (Взмахивает рука¬
ми, тарелка летит на тощую девицу, затем на пол.)
Тощая девица (вскакивает со слезами). Мама,
я же говорила тебе!
Карнаухов. Ничего, это к счастью!
Тощая дама. Конечно, посуда бьется к счастью.
Николашкин. Ну скажите, пожалуйста, и как
получилось, не пойму... (Достает платок.) Позвольте,
я вытру.
436

Тощая девица (в бешенстве). Нет уж, позволь¬
те, я сама!
Тощая дама. Ангелина, ты могла бы быть лю¬
безнее, когда тебе предлагают помощь.
Аннушка. Пойдемте на кухню, немножко замоем.
Аннушка и тощая девица уходят. Ни-
колашкиным завладевает тощая дама.
Карнаухов. Товарищи, инцидент исчерпан. Об¬
ратим внимание на существо нашей, так сказать, сегод¬
няшней встречи. (Стучит вилкой по стакану.) Быть мо¬
жет, вы ждете от меня свадебного тоста? Нет, товарищи.
Я буду говорить о себе. И только о себе! Начну с того, что
в данный момент я холост. Да, как это ни удивительно для
некоторых присутствующих, это так. И вот, глядя со
своих, так сказать, холостяцких позиций на сегодняшнее
торжество, я задаю себе вопрос: прав ли я? После глубо¬
ких размышлений отвечаю: нет, товарищи, я не прав!
Тощая дама. Ангелина, детка, иди сюда. Това¬
рищ Карнаухов произносит замечательный тост. Простите
меня, дорогой Серафим Анатольевич...
Карнаухов. Пожалуйста, пожалуйста. Да, то¬
варищи, каюсь, не прав. Почему, спросите вы. Ответ на
противоположной стороне стола. (Широкий жест в сто¬
рону Веры.) Достаточно мимолетного взгляда в ту сторо¬
ну, и самый неисправимый холостяк теряет присутствие
духа. Начинает, так сказать, колебаться в своих устоях.
Он готов уж забыть о некоторых теневых, я бы сказал,
сторонах брака и очертя голову броситься, так сказать,
в омут супружеской жизни.
Л о б а ш е в. Почему же в омут, в каком смысле? Это
ты, брат, пожалуй, того... Загнул.
Карнаухов. Минуточку, минуточку. Понятие
«омут» я употребляю в самом возвышенном смысле, имея
в виду русалок, я бы сказал, нереид и прочее. Побывав на
дне этого омута и сейчас выбравшись, так сказать, на бе¬
рег, я могу судить о всей его опасной глубине. И что же,
я готов вновь броситься в этот омут!
Тощая дама. Браво, браво, Серафим Анатолье¬
вич! Ангелина, ты слушаешь, детка?
Карнаухов. Я сказал — готов, но не бросаюсь.
И обратите внимание — не брошусь. Почему? Да потому,
дорогие товарищи, что единственная русалка, или, лучше
сказать, нереида, способная увлечь меня в омут, занята
уже другой жертвой. Так разрешите же мне поднять этот
437

бокал за нашу уважаемую русалку и за ее уважаемую
жертву!
А плодисменты.
Л о б а ш е в. Это ты что-то положительно не того.
Не в ударе, нет-нет. Я даже не могу понять, в каком
ты все это смысле.
Тощая дама (крайне разочарованная). Да, я жда¬
ла от этого тоста большего.
Карнаухов. Не волнуйтесь, граждане, вечер
только начинается. Будет еще и больше! Прошу все же
выпить мой тост!
Виктор Семенович. Вечер только начался,
а водка уже на исходе. (Берет бутылку, ставит под стол.)
А н н у ш к а входит в комнату, где в одиночестве си¬
дит Закатов.
Аннушка. Федя, почему вы здесь?
Закатов. А почему бы мне быть там?! Слушать
идиотские тосты этого подозрительного субъекта? Зато
здесь я сохраняю некоторые преимущества трезвого чело¬
века. (Помолчав.) А вы что, уже выпили?
Аннушка (тихонько смеется). Федя, ну зачем вы
это говорите? Можно подумать, что я действительно пью.
Закатов. А почему же не подумать? Вы же соби¬
рались выпить с этим «размахивающим» полковником.
Аннушка. Федя, как вам не стыдно! Это очень сме¬
лый человек, и он лежал у нас в госпитале, а я даже забыла
про него совсем... и сейчас-то еле вспомнила, вы видели,
даже как-то неудобно получилось.
Закатов. Да уж, не очень удобно все это получи¬
лось. (Пауза.) А я и не знал, что вы любите военных с рас¬
сказами. Тоже мог бы кое-что порассказать.
Аннушка (дрогнувшим голосом). Федя, как вам не
стыдно!
Закатов. Ничего, ничего, не обращайте внимания,
идите... Он опять что-то начинает рассказывать. Слышите,
уже тарелки гремят.
Из столовой слышны возгласы «горько». Лобашев, со¬
лидно отирая губы, склоняется к Вере целоваться.
Аннушка. Федя, что с вами происходит! Я вас не
узнаю.
438

Закатов. Ая вас не узнаю. Надела новое платье,
повстречала полковника, и мигом все улетело!
Аннушка. Что улетело?
Закатов. Все. Все, что было, то и улетело... А я-то
думал: вот человек, эта не такая, как все, эта не забудет,
не предаст.
Аннушка (со слезами). Да кого же я предала-то?
Кого?
Закатов. Кого? Да я бы просидел здесь до утра,
вы бы не вспомнили.
Аннушка. Да как я могла бы не вспомнить, когда
я только про это все время и думала. А платье для кого я
шила, для полковника, что ли? Ведь вы же сами сказали,
что хорошо и к лицу... (Захлебывается слезами.) Господи,
да что же это такое!..
Закатов (потрясенный, бросается к Аннушке,
обнимает ее). Ну не надо, не надо, родная моя.
Аннушка рыдает у него на груди от оскорбления и от
счастья.
Подлец я проклятый сто раз! Никогда не буду больше,
только не плачь, родная моя, хорошая, подлец я сто раз,
а полковник хороший мужик, я же понимаю.
Аннушка (сквозь слезы). Да зачем он мне, полков¬
ник-то... Я же только вас одного, одного, неужели же вы
не понимаете, неужели вы не видите...
Закатов. Вижу, вижу... Родная моя! (Целует
Аннушку.) Это за что же мне счастье такое! (Опять
целует.)
Л о б а ш е в (входит в глубоком раздумье). Глеб Гле¬
бович... (Внимательно смотрит на целующуюся пару.)
Нет-нет, это неспроста... Глеб Глебович...
Аннушка отстраняется от Закатова, однако Лобашев
продолжает не замечать их.
Глеб Глебович...
В столовой голоса: «горько», «горько».
Карнаухов (появляется в дверях). Иван Петро¬
вич, что же это? Прошу к исполнению обязанностей.
Лобашев грустно идет в столовую, целуется с Верой.
Закатов. Уйдем отсюда, ну их ко всем чертям!
Аннушка. А как же папа?
439

Закатов. А что папа! Наверное, выпил немножко,
ему сейчас хорошо, и лучше его не тревожить.
Аннушка. Нет-нет, нельзя его оставлять.
Закатов (тянет Аннушку к прихожей). Как раз
самое лучшее — оставить его в покое. Конечно...
Аннушка неуверенно идет за ним. Останавливается.
Закатов вновь тянет ее.
Аннушка. Вот какая я плохая. Папу уж и забыла.
Закатов. Да мы же ненадолго, минут на десять,
не больше. Мы и дверь закрывать не будем, только прой¬
демся немножко и придем, никто и не заметит, что уходи¬
ли. (Помогает Аннушке одеться.)
Аннушка. Федя, ты, наверное, хитрый, а сам гово¬
рил еще, что умные хитрыми не бывают.
Закатов (расплывается от счастья). А я и умный
и хитрый — вон какую себе отыскал!
Аннушка (серьезно и долго смотрит на Закатова).
Смотри, Федя... (Глубоко вздыхает, кладет руки ему на
плечи и целует Закатова в губы.)
Затем они уходят, шум в столовой усиливается, кто-то
стучит по стакану.
Карнаухов. Товарищи, слово имеет товарищ...
Бровкин. Бровкин...
Карнаухов. Бровкин!
Бровкин. Бровкин Сергей Васильевич, ветеринар¬
ный фельдшер.
Карнаухов. Внимание, товарищи, повторяю: сло¬
во имеет Сергей Васильевич Бровкин, ветеринарный врач.
Приват-доцент.
Бровкин. Фельдшер!..
Карнаухов. И я говорю: врач, это солиднее.
Я знаю, что говорю!
Бровкин. Нет-с, не врач, а фельдшер! И горжусь
этим, потому что имею опыт, знания и, так сказать, жиз¬
ненную цель.
Карнаухов. Весьма похвально и поучительно.
Бровкин. Да-с!.. Довольно поучительно, особен¬
но для вас, молодой человек. Как я понял ваш тост,— что
в омут головой и прочее, причем в поисках нимф, а я такого
общества не искал, вот-с! И интереса к нему не имею. Это
я в смысле нимф, а жизнь свою прожил, обратите внима¬
ние...
440

Карнаухов. В обществе свиней!
Бровкин. Да-с, если угодно! Я скажу, знаете, что
иной раз это даже предпочтительно.
Л о б а ш е в. Позвольте, каких свиней? В каком смы¬
сле? Ничего не понимаю! В каком смысле свиней?
Вера (пытаясь вмешаться). Сергей Васильевич, род¬
ной, давайте лучше выпьем!
Бровкин. Обязательно выпьем, я только скажу —
и сейчас же выпьем. Вот, мы собрались на свадьбу. Все
прекрасно, хорошо, и поросенок на столе под хреном, ме¬
жду прочим сосунок, чистопородный йоркшир,— это все
прекрасно. Пьем за здоровье молодых... (Тяжело заду¬
мывается.) Но, товарищ Лобашев, ведь эпизоотия-то про¬
должается. Вы меня уволили. Я не за себя волнуюсь.
Я себе место найду. Скажу более — уже нашел. Hq мол¬
чать не могу, ибо эпизоотия продолжается.
Лобашев (крайне взволнованный). Что это значит?
(Встает.) Вера, Веруша, на два слова...
Карнаухов. Вот это спич! За здравие эпизоотии,
ура! Ай да Сергей Васильевич Бровкин, тронул до слез.
(Тянется к Бровкину с бокалом.)
Бровкин. Вы, молодой человек, невежда, и я с ва¬
ми дела иметь не желаю.
К а р н а у х о в. А какие у нас с вами могут быть дела,
папаша? Выпили, да и все тут! Дорогой радетель свиного
поголовья, тронул же ты меня! До слез! (Чокается.) То¬
варищи, внимание! Эпизоотия продолжается! Прошу
вальс!
Смех, шум, гости заводят патефон.
Лобашев (входит вместе с Верой). Веруша, что
это значит? Кто этот старик? Что он тут плел про эпизо¬
отию? Вера, это же камешки в мой огород! Это же опасный
сигнал! Веруша, я спрашиваю тебя, кто этот старик?
Вера. Боже мой, это тот самый старик! Отец Ан¬
нушки.
Лобашев. Как он проник ко мне? Это же скандал.
Сейчас уже поздно, но, Вера, в следующий раз прошу со¬
гласовывать со мной список гостей.
Вера. Хорошо, буду представлять в письменном риде.
Лобашев. Ты шутишь, Вера, предупреждаю, ты
шутишь с огнем, это все неспроста. Ты шутишь, пригла¬
шаешь разных старичков, а над моей головой собираются
тучи!..
441

Вера (стараясь быть серьезной). Если ты имеешь в
виду старичка, то это еще не из тучи гром...
Л обашев. Вера, детка, боюсь грома среди ясного
неба, боюсь!.. А я бы не хотел, нет, Веруша, я бы не хо¬
тел...
Вера (вполне серьезно). Этого я бы тоже не хотела.
Л о б а ш е в. Вот-вот. Так что прошу тебя, Вера, не
шути. Вера, помни, Глеб Глебович... Он не пришел и не
позвонил, а время на исходе... Веруша, помни, Глеб Гле¬
бович...
В столовой гости, отодвинув столы, танцуют вальс.
Карнаухов дирижирует, танцуют все, даже тощая да¬
ма в паре с Виктором Семеновичем. Телефонный звонок.
Глеб Глебович! (В чрезвычайном волнении.) Верушка, за¬
крой дверь в столовую! Я требую тишины. (Подходит к те¬
лефону.) Алло, слушаю... Что такое?.. Это недоразуме¬
ние... Ну да... товарищ Лобашев!.. В чем дело?.. Имею
ли я, наконец, право на личный отдых?!.. Какой пакет?..
Срочный? Вскройте... Ну, слушаю, слушаю. (Пауза.)
Что такое? (Умирающим голосом.) В каком смысле? В ка¬
ком смысле — снять? Это недоразумение... (Вытирает
лоб платком.) Прочтите еще раз... Нет, впрочем, не чи¬
тайте. (Опускает трубку.)
Лобашев идет по комнате без определенной цели. Оста¬
навливается перед картиной, смотрит. Оборачивает¬
ся, идет в противоположном направлении. Останавли¬
вается перед другой картиной. Смотрит.
Вера (входит, оставляет дверь открытой, врывает¬
ся музыка, смех и топот). Можно, Серафим Анатольевич,
можно! Пожалуйте сюда!
Карнаухов (лихо притопывая, увлекает тан¬
цующих в столовую. А-гош, а-друат!
Вера (заметив Лобашева, подходит к нему). Что слу¬
чилось?
Лобашев. Все. (Пауза.) Вера, Веруша, детка, на
два слова! (Отводит Веру на авансцену.) Вера, как чест¬
ный человек, я должен предупредить тебя. Вера... меня
сняли с работы.
Вера. Так. (Помолчав.) Так.
Гости окружают их, они оказываются в центре круга,
затем круг рассыпается и мчится в столовую.
442

Л о б а ш е в. Что-то голова закружилась. Минуточку,
одну минуточку... (Идет в спальню, по пути наталки¬
вается на Бровкина.)
Бровкин. Вы уж извините меня, товарищ Лоба-
шев, что сказал. Не сочтите за пьяные бредни. Маковой
росинки не выпил, ибо вообще не склонен, а сегодня —
тем более...
Л о б а ш е в. Да, да... Это прекрасно. Да, да...
Бровкин. Но неизменным принципам, своим жиз¬
ненным принципам изменить не могу. И начальство долж¬
но знать правду. А поступили вы, товарищ Лобашев, не¬
правильно.
Л о б а ш е в (грозно). Неправильно? В каком смысле?
(Спохватываясь.) Да, да, неправильно поступил. Не¬
правильно. Скажите, где бы мне сесть? Что-то у меня го¬
лова очень кружится.
Бровкин. Это ничего, это как раз пройдет.
Лобашев. Да, да! Это, конечно, пройдет.
Бровкин. Пойдемте, я вас провожу. Ляжете, по¬
лежите немножко — и пройдет... (Ведет Лобашева в
спальню.)
Вера. Так... Что же теперь? Карталы! (Зовет.)
Аннушка! Аннушка! (Идет в столовую, там танцуют
краковяк.) Аннушка! (Возвращается в гостиную.)
Аннушка. Что?
Она стоит в дверях прихожей, на ней шубка внакид¬
ку, Закатов держит ее за руку.
Что, Верочка?
Вера (пораженная их видом.) Аннушка, что с тобой?
(Старается сосредоточиться, всматривается в их лица.)
А... да...
Аннушка и Закатов смеются.
Аннушка, ты знаешь, моего мужа сняли с работы.
Аннушка (почти рассеянно). Что ты говоришь!
(Помолчав.) Ну ничего, устроится. Папа вот уже устроил¬
ся.
Вера. Да? Ты полагаешь, что это так же просто?
(Помолчав, в пространство.) Значит, Карталы...
Заиграл патефон, вновь из столовой врываются гости,
полковник Николашкин направляется к Аннушке.
Николашкин. Анна Сергеевна, Аннушка-душа!
В первой паре пойдем, не подведу, разрешите пригласить!
443

Закатов (быстро). Простите, полковник, я уже
пригласил. (Легко повел Аннушку в танце.)
Николашкин. Ай-да ну! А лихо! (Вере.) Поз¬
вольте пригласить!
Вера. Сейчас, одну минуточку...
Николашкин. Простите, не смею досаждать.
(Подхватывает тощую девицу.) Не откажите! (Уносится
в столовую.)
Вера (одна). Если бы я его хоть немножко любила!..
Занавес

Комментарий Учитель
Печатается по тексту, помещенному в сбор-
'■■■■■■■■■■■■ нике «Избранные киносценарии» (т. 3, М., Гос-
				- ■■■■	—- киноиздат, 1949) со значительными сокраще¬
ниями. Исключены не вошедшие в фильм на¬
чальные и заключительные сцены, рисую¬
щие жизнь Степана Лаутина в Москве. Ос¬
новной сюжет сохранен в не корректированном
по фильму сценарном варианте. В соответ¬
ствии с фильмом исправлены только фамилии
действующих лиц.
Большая земля
Сценарий выходил отдельным изданием в се¬
рии «Библиотека кинодраматургии» (М., Гос-
киноиздат, 1943) и в переработке для театра
(«Большая земля». Пьеса в четырех актах.
М.—Л., «Искусство», 1944). Оба издания яв¬
ляются библиографической редкостью. При
подготовке настоящей публикации автор
пересмотрел текст, сократив его за счет рас¬
пространенных описаний.
Люди и звери
Впервые опубликовано в журнале «Искусство
кино» (1962, № 2). В основу сценария поло¬
жено либретто, разработанное Т. Ф. Мака¬
ровой. При подготовке настоящей публика¬
ции автор заново отредактировал текст, под¬
вергнув его правке стилистического харак¬
тера.
Журналист
Впервые напечатано в журнале «Искусство
кино» (1965, № 2, 4). Отдельное издание —
в серии «Библиотека кинодраматургии» («Жур¬
налист», М., «Искусство», 1968). Работая над
текстом сценария для настоящей публикации,
автор сократил вводные описания ряда эпи¬
зодов и расширил некоторые сцены, снимав¬
шиеся импровизационно и включенные в
фильм.
У озера
Впервые напечатано в журнале «Искусство
кино» (1968, № И, 12). Текст отредактирован
автором для Собрания сочинений, пополнен
эпизодами и сценами, возникшими в процессе
съемок фильма.
445

Любить человека
Впервые напечатано в журнале «Искусство
кино» (1971, № 8, 9) под названием «Градо¬
строители». Отдельное издание — в серии
«Библиотека кинодраматургии» («Любить че¬
ловека», М., «Искусство», 1973). При подго¬
товке настоящей публикации автор подверг
текст сценария стилистической правке.
Два счастья
Пьеса сочинена в конце 1945 года, не публи¬
ковалась. В 1946 году была принята к поста¬
новке тремя московскими театрами. В том же
году, несправедливо осужденная критикой,
исключена из репертуара. В последующие го¬
ды С. А. Герасимов не возобновлял предло¬
жений о постановке этой пьесы.

Иллюстрации

Фильмография
С. Герасимов, 20-е годы
Актерские работы
1925
Мишки
против Юденича
Шпик. Севзапкино. Авт.
сцен.— И. Кунина,
Г. Козинцев,
Лк Трауберг. Реме.—
Г. Козинцев,
Л. Трауберг. Опер.—
Ф. Вериго-Даровский.
Худ.— Е. Еней. В ролях:
Шура Завьялов, П. По¬
на, А. КосТричкин,
Е. Кумейко, Э. Галь,
А.	Александров,
Т. Венцель, Я. Жеймо.
1926
Чертово
колесо
Фокусник
(«Человек-вол рос»).
Ленинградкино. Авт:
сцен.— А. Пиотровский.
Реж.— Г. Козинцев,
Л. Трауберг. Опер.—
А.	Москвин. Худ.—
Е. Еней. 0 ролях:
П. Соболевский,
Л. Семеново, Э. Галь,
А.	Цереп,
Н. Городничев, В. Лан¬
де,
С. Мартинсон,
Е. Кумейко,
И. Березин, Я. Жеймо,
A.	Костричкин,
B.	Плотников,
А.	Костомолоцкий,
А.	Арнольд.
Шинель
Шулер-шантажист
(ярыжка).
Ленинградкино. По
мотивам повестей
Н. В. Гоголя «Шинель»
и «Невский проспект».
Авт. сцен.—
Ю. Тынянов. Реж.—
Г. Козинцев,
Л. Трауберг. Опер.—
А.	Москвин,

Актерские работы
Фото с выставки 30-х годов
Е. Михайлов. Худ.—
Е. Еней. В ролях:
А.	Костричкии,
А.	Ерямми,
А.	Каллер, Я. Жеймо,
Э. Галь, В. Плотников,
П. Соболевский.
Братишка
Шофер. Соакиио.
Аат. сцан.—
Г. Козинцев,
Л. Траубарг. Раж.—
Г. Козиицаа,
Л. Траубарг. Опар.1-
A.	Москвин. Худ.—
Е. Еиай. В ролях:
П. Соболааский,
Я. Жеймо,
B.	Плотников,
C.	Мартинсон,
А.	Костричкии,
Т. Гурецкай.
1927
Чужой пиджак
Скалькоаский. Соакиио.
Аат. сцен.*—
B.	Каверин. Раж.—
Б. Шлис. Опар.—
А.	Москвин,
И. Тихомиров. Худ.—
Е. Еиай. В ролях:
А.	Костричкии,
П. Соболевский,
А.	Арнольд,
Н. Красоленко,
*Я. Жеймо,
Т. Макарова,
М. Арбенин,
Д. Фи шов,
А.	Шадурский.
C.	В.Д
Медокс. Соакиио. Аат.
сцен.— Ю. Тынянов,
Ю. Окема и. Раж.—
Г. Козинцев,
Л. Траубарг. Опер.—
А.	Москвин. Худ.—
Е. Енай. В ролях:
П. Соболевский,
А.	Костричкии,
К. Хохлов,
С.	Ма га рилл,
«Новый Вавилон»

Актерские работы
Я. Жеймо, М. Мишель,
В. Федосьев,
Л. Семенова,
Н. Мичурин.
1929
Новый Вавилов
Журналист Л утро.
Совкино. Авт. сцои. и
рож.— Г. Коэиицов,
Л. Трауберг. Опор.—
А.	Москвин. Худ.—
Ё. Еией. Компов.—
Д. Шостакович. Ассист.
рож.— С. Бартонов,
С.	Герасимов. В ролов:
Е. Кузьмина,
П. Соболевский,
Д. Гутман,
С. Магарилл, С. Гусов,
Я. Жеймо, Е. Червяков,
А.	Костричкии,
A.	Зержицкая,
B.	Пудовкин, О. Жаков,
Л. Семенова,
А.	Арнольд.
Обломок империи
Меньшевик. Совкиио.
Авт. сцен.—
К. Виноградская,
Ф. Эрмлер. Реж.—
Ф. Эрмлер. Опер.—
Е. Шнейдер. Худ.—
Е. Еней. В ролях:
«С.ВДл

Актерские работы
«Обломок империи»
Ф. Никитин,
Л. Семенова,
В.	Соловцов,
Я. Гудкин,
В.	Висковский,
У. Круг, В. Mi
1931
Одна
Председатель
сельсовета. Союэкино.
Авт. сцен, и рейс.—
Г. Козинцев,
Л. Трауберг.
Звукореж.—
Л. Арнштам. Опер.—
А. Москвин. Худ.—
Е. Еней. Компоэ.—
Д. Шостакович.
Звукоопер.— И. Волк.
В ролях: Е. Кузьмина,
П. Соболевский,
М. Бабанова,
Ван Люй-Сян,
Я. Жеймо, Б. Чирков.
1932
Три солдата
Командир Стального
полка. Росфильм. Авт.
сцен.— Б. Липатов,
A.	Иванов,
B.	Гранатман. Реж.—
А. Иванов. Опер.—
А. Гинцбург. Худ.—
C.	Мейнкин. В ролях:
A.	Костричкин,
П. Пирогов,
Е. Червяков,
Е. Кузьмина,
B.	Мясникова.
1933
Дезертир
Бонза.
«Межрабпомфильм».
Авт. сцен.—
Н. Агаджанова,
М. Красноставский,
А. Лазебников.
Реж.— В. Пудовкин.
Опер.— А. Головня.
«Одна»

Актерские рЪботы
Проба к фильму о Толстом
Худ.— С.	Козловский.
Композ.—
Ю. Шапорин.
Звукоопер.—-
Е. Нестеров. В ролях:
Б. Ливанов,
B.	Ковригин,
A.	Чистяков,
Т. Макарова,
C.	Свашенко,
Д. Консовский,
Ю. Глизер,
К. Гурняк,
С.	Мартинсон,
М. Штраух,
B.	Уральский и
другие.
1935
Граница
Портной Янов.
«Леифильм». Авт.
сцен, и реж.—
М. Дубсон. Опер.—
B.	Рапопорт. Худ,—
Е. Хигер, И. Махлис.
Композ.— Л, Пульвер.
Звукоопер.—
Л. Вальтер. В ролях:
Б. Пославский,
Е. Грановская,
C.	Пейсина,
Н. Вальяио, В. Бакун,
В.	Топорков,
П. Кириллов,
Н. Черкасов,
Г. Орлов, Л. Кмит,
В.	Зускин, Е. Альтус,
Э. Галь.
1938
Выборгская
сторона
Эсер. «Ленфильм».
Авт. сцен, и реж.—
Г. Козинцев,
Л. Трауберг. Опер.—
A.	Москвин,
Г. Филатов. Гл. худ.—
B.	Власов. Компо?.—
Д. Шостакович.
Звукоопер.— И. Волк,
Б. Хуторянский.
В ролях: М. Штраух,
Л. Любашевский,
Б. Чирков,
В.	Кибардина,
Н. Ужвий, А. Кузнецов,
М. Жаров,

Режиссерские
и сценарные
работы
А.	Чистяков,
Ю. Толубеев,
Б. Жуковский,
Д. Дудников,
И. Назаров.
Режиссерски*
и сценарные
работы
1930
Двадцать
два несчастья
Совкино. Авт. сцен.—
С.	Михайлов,
И. Скориико. Ряж.—■
С.	Бартенев,
С.	Герасимов. Опер.—
И. Тихомиров. Худ.—
Е. Еней. В ролях:
С.	Мягарилл,
Я. Жаймо, Е. Кузьмина,
А.	Костричкии,
П. Соболевский.
1931
Лес
Союэкино. Авт. сцен,
и раж.—С. Герасимов.
Тема И. Прута. Опар.—
Ю. Утехин. Худ.—
Е. Словцова. В ролях:
А.	Костричкии,
П. Пирогов,
А.	Мельников,
Е. Пыряиова.
1932
Сердце Соломона
Союэкино. Авт. сцен.—
С.	Герасимов. Раж.—
М. Красин,
С.	Герасимов.
Г л. опер.— Ю. Утехин.
Опер.— А. Завьялов,
С.	Беленький. Худ.—
К. Бондаренко,
С.	Майнкин. В ролях:
A.	Заржицкая,
B.	Соловцов,
Н. Городничев,
П. Курэнер, В. Гардин,
В.	Портнов.

Режиссерские	«Семеро смелых»
и сценарные
работы
1934
Люблю ли тебя!
«Ленфильм». Авт. сцен,
и реж.—С. Герасимов.
Опер.— Ю. Утехин,
Ф. Эандберг. Худ.—
С.	Мейнкин,
Т. Шишмарев.
В ролях: Т. Макарова,
B.	Марьев,
К. Назаренко,
О. Жаков,
М. Ростовцев,
Н. Шатерникова,
_ Е. Дейнеко,
C.	Каюков,
Н. Черкасов,
В.	Чумаченко.

Режиссерские
и сценарные
работы
1936
Семеро смелых
«Ленфильм». Авт.
сцен.— Ю. Герман,
С.	Герасимов. Реж.—
С.	Герасимов. Опер.—
Е. Величко. Худ.—
В.	Семенов. Композ.—
В.	Пушков.
Звукоопер.—
А.	Шаргородский,
Л, Шапиро. В ролвх:
Н. Боголюбов,
Т. Макарова,
И. Новосельцев,
О. Жаков, А. Апсолои,
И. Кузнецов,
П. Алейников.
1938
Комсомольск
«Ленфильм». Авт.
сцен.— 3. Маркина,
М. Витухновский,
С.	Герасимов. Реж.—
С.	Герасимов.
Гл. опер.—
А.	Гинцбург.
Худ.— В. Семенов.
Композ.— В. Пушков.
Звукоопер.—
Е. Нестеров,
A.	Шаргородский.
В ролях: Т. Макарова,
И. Новосельцев,
Н. Крючков,
П. Волков, С. Крылов,
И. Кузнецов,
П. Алейников,
B.	Телегина,
А.	Полибии,
A.	Матвеева,
Е. Голынчик,
B.	Кулаков,
Г. Жженов,
Б. Хайдаров,
3. Нахашкиев,
C.	Шинкевич,
Н. Литвинов,
С.	Герасимов.
1939
Учитель
«Ленфильм». Авт.
сцен, и реж.—
С. Герасимов. Гл.
опер.— В. Яковлев.
Худ.— В. Семенов.
«Комсомольск»

«Учитель»
Режиссерские
и сценарные
работы
Композ.— в. Пушков.
Звукоопор.—
Е. Носторов. В ролях:
Б. Чирков,
Т. Макарова,
П. Волков,
В.	Померанцева,
Л. Шебалина,
B.	Телегина,
М. Екатерининский,
М. Суиоэов,
И. Назаров,
А.	Матваава,
C.	Онуфриав,
A.	Кулаков,
С.	Шиикович,
И. КоровецкиЙ,
B.	Замятин.
1941
Маскарад
«Леифнльм».
По одноиманиой драма
М. Ю. Лермонтова.
Авт. сцан. и рамс.—
С.	Герасимов. Гл.
опар.— В. Горданов.
Опар. — М. Магид,
Л. Сокольский.
Гл. худ.— С. Майнкин.
Композ.—- В. Пушков.
Звукоопар.—
3. Залкинд,
К. Гордон. Костюмы—
Е. Словцова,
П. Горохов. Танцы
В.	Часнакова.
Консулат.— проф.
Б. Эйхенбаум,
B.	Глинка. В ролях:
Н. Мордвинов,
Т. Макарова,
М. Садовский,
C.	Магарилл,
А.	Панкрышав, Э. Галь,
С.	Герасимов.
«Леифильм». Авт.
сцан.— Л. Арнштам,
С. Герасимов. Раж.—
В.	Петров. Опар.—
В.	Яковлев.
Звукоопар.— В. Бутаков.
В главной роли —
Б. Бабочкин.

«Учитель»
Режиссерские
и сценарные
работы
Боевой
кииосбориик N9 1
(Победа а* нами.)
Новелла «Встреча с
Максимом».
«Ленфмльм». Авт,
сцен.— Г, Козинцев,
Л. Трауберг. Раж.—
С.	Герасимов. Опер.—
В.	Яковлев. В главной
роли — Б. Чирков.

Режиссерские
и сценарные
работы
Старая гвардия
«Ленфильм». Ашт.
сцен.— С. Полоцкий,
М. Тевелев. Раж.—
С.	Герасимов.
Опер.— М. Магид.
Худ.— С. Мейнкин.
Звукоопер.—
3. Залкинд. В ролях:
Б. Пославский,
Б. Блинов, П. Кириллов.
1942
Непобедимы#
«Ленфильм» и ЦОКС.
Авт. сцен.—
С.	Герасимов,
М. Блейман,
М. Калатозов. Реж.-—
С. Герасимов,
М. Калатозов. Опер.—
А.	Кальцатый,
М. Магид. Худ.—
A.	Босулаев. Композ.—
B.	Пушков.
Звукоопер.—
И. Дмитриев. В ролях:
Б. Бабочкин,
Т. Макарова,
Н. Черкасов
(Сергеев), А. Хвыля,
П. Кириллов,
Н. Дубинский,
Б. Блинов,
П. Алейников.
1943
Киноконцерт
к 25-летию
Красной Армии
«Мосфильм». Реж.—
C.	Герасимов,
Е. Дзиган,
М. Калатозов. Опер.—
Е. Андриканис,
М. Гиндин, Е. Ефимов.
Худ.— С. Мандель.
Звукоопер.— В. Котов,
Н. Тимарцев.
Участвуют:
И. Козловский,
М. Михайлов,
С. Лемешев,
С. Образцов,
В.	Аксенов, А. Редель,
М. Хрусталев, Б. Эдер,
Карандаш, а также
«Маскарад»
i to

Режиссерские
и сценарные
работы
Краснознаменный
ансамбль
красноармейской
песни и пляски,
Ансамбль народного
танца СССР под худ.
рук. И. Моисеем, Хор
имени Пятницкого,
артисты Московского
цирка и другие.
1944
Большая земля
«Мосфильм». Авт. сцен,
и реж.— С. Герасимов.
Гл. опер.—В. Яковлев.
Гл. худ.— И. Степанов.
Звукоопер.—
С.	Минервин. Муз.
оформл. (муз. из
произведений
П. И. Чайковского) —
1 Б. Вольского. В ролях:
Т. Макарова,
B.	Добровольский,
C.	Халютина,
В.	Соловьев,
Г. Ковров,
П. Алейников,
B.	Алтайская,
М. Бернес,
Н. Коновалов,
C.	Блинников.
1945
Крымская
конференция
Центральная студия
документа льны х
фильмов. Руководитель
съемок —
С.	Герасимов. Реж.—
И. Копалин. Опер.—
И. Беляков.
В.	Доброницкий,
А.	Кричевский,
А.	Хавчин,
Р. Халушаков.
«Непобедимые»
«Большая земля»

«Молодая гвардия»
Режиссерские
и сценарные
работы
берлинская
конференция
Центральная студия
документальным
фильмов. Рейс.—
С. Герасимов,
И. Колалии. Опер.—
И. Беляков,
В. Доброиицкий,
А. Кричеаский,
А. Лебедев,
Б. Макасееа,
А. Хавчин,
Р. Халушаков.
1948
Молодая гвардия
(кинороман
• 2-х частях)
Киност. имени
М. Горького. По
одноименному роману
A.	А. Фадеева. Авт.
сцен, и рейс.—
С.	Герасимов. Гл.
опер.— В. Рапопорт.
Худ.— И. Степанов.
Компо S.-
Д. Шостакович.
Зяукоолер.—
Н. Писарев. В ролям:
Т. Макарова,
B.	Хохряков,
Е. Ануфриев,
М. Яроцкая,
Л. Фенин,
Л. Семенова,
Е. Гришко, А. Панова,
A.	Денисова,
B.	Уральский,
3. Воркуль,
А.	Харитонова,
C.	Комаров,
A.	Антонов,
Г. Шпигель,
B.	Бокарев, А. Файт,
Е. Тетерин,
А.	Высоковский,
И. Гайдамака,
О. Смирнов,
А.	Розанов,
Б. Магалиф,
A.	Карасев, студенты
Всесоюзного
государственного
института
кинематографии —
B.	Иванов,
И. Макарова,
C.	Гурзо, Б. Битюков,

Режиссерские
и сценарные
работы
Н. Мордюкова,
С.	Бондарчук,
Г. Романов,
Л. Шагалова,
М. Иванова,
В.	Тихонов,
Г. Мгеладзе, Л. Горин,
А.	Чемодуров,
Г. Юматов,
Е. Моргунов, К. Лучко,
A.	Пиитус, О. Иванова,
М. Кралкогорская,
Т. Носова,
B.	Авдюшко,
Г. Шаповалов,
Ю. Егоров.
1950
Освобожденный
Китай
Киност. имени
М. Горького и
Пекинская киност.
КНР. Авт.-реж.—
С.	Герасимов. Рейс.—
Э. Волк. Опер.—
Н. Блажков,
М. Гиндин, В. Киселев,
Б. Макасеев,
В.	Петров,
В.	Рапопорт,
A.	Хавчин. Ассист.
рейс.— Т. Лиоэиова.
Лит. консультант —
М. Капица. Музык.
оформл.— А. Ройтмаи.
Звукоопер.—
B.	Нестеров,
К. Гордон. Диктор —
Л. Хмара.
1951
Сельский врач
Киност. имени
М. Горького. Авт.
сцен. М. Смирнова.
Рейс.— С. Герасимов.
Опер.— В. Рапопорт.
Худ.— И. Степанов,
Л. Иконникова.
Компоэ.—Н. Будашкии.
Звукоопер.—
Н. Писарев. В ролях:
Т. Макарова, Г. Белов,
В.	Санаев, В. Капустин,
И. Кузнецов,
А.	Дударев,
А.	Смирнов,

Режиссерские
и сценарные
работы
В.	Ключарев,
А. Панова,
И. -Макарова,
Л. Иванова,
К. Хабарова i
A.	Харитонова,
B.	Гуляев,
Н. Сморчков,
B.	Телегина,
Е. Максимова,
Б. Лесовой,
Е. Ануфриева,
Е. Савинова,
К. Румянова, И. Косых.
1954
Надежда
Киност. имени
М. Горького. Авт.
сцен, и реж.—
C.	Герасимов. Опер.—
В.	Шумсиин. Худ» —
Н. КЗров. Компоэ.—
А. Новиков.
Звукоопер.—-
A.	Избуцкий. В ролях:
3. Кириенко,
Н. Довженко,
П. Цыганкова,
К. Гомберг,
B.	Ратомский,
В. Лебедев,
Р. Шорохова,
К. Барташевич,
М. Яроцкая.
1956
Дорога правды
«Ленфильм». Авт.
сцен.— С. Герасимов.
Реж.— Я. Фрид. Гл.
опер.— В. Левитин.
Худ.— М. Кроткин.
Компоэ.— Я. Френкель.
Звукоопер.—
Б. Хуторянский.
В ролях: Т. Макарова,
A.	Борисов, О. Жаков,
Н. Зорская,
B.	Пашенная,
К. Скоробогатов,
A.	Ларионова,
К. Адашевский,
B.	Кузнецова,
Л. Гурченко, Ю. Перов,
Н. Дробы шева,
Ю. Боголюбов,
Г. Хованов,
Е. Моргунов,
Н. Рыбников.
«Сельский врач»

Режиссерские
и сценарные
работы
«Тихий Дон»
1957—1958
Тихий Дон
(в 3-х сериях)
Киност. имени
М. Горького. По
одноименному роману
М. А. Шолохова.
Авт. сцен, и реж.—
С.	Герасимов. Гл.
опер.— В. Рапопорт.
Гл. худ.—Б. Дуленков.
Компоэ.— Ю. Левитин.
Звукоопер.—
Д. Флянгольц.
В ролях: Д. Ильченко,
А. Филиппова,
П. Глебов,
Н. Смирнов,
Л. Хитяева, .
Н. Архангельская,
А. Благовестов,
Э. Быстрицкая,
А. Жуков,

Режиссерские	«Тихий Дон»
и сценарные
работы

Режиссерские
и сценарные
работы
А. Денисова,
3. Кириенко,
Б. Новиков,
А. Карпов,
Е. Максимова,
Г. Карякин, В. Хмара,
A.	Шатов,
И. Дмитриев,
B.	Шатуновский,
A.	Титов,
B.	Захарченко,
М. Васильев,
Д. Капка,
C.	Юртайкин,
П. Любешкин,
B.	Лебедев, И. Рыжов,
C.	Свашенко,
Л. Соколова,
A.	Сергеев,
П. Тимофеев,
П. Чернов,
Н. Муравьев,
Б. Муравьев,
М. Глузский, Н. Тямин,
B.	Бубнов и другие.
1958
Память сердца
Киност. имени
М. Горького. Авт.
сцен. — С. Герасимов.
Реж.— Т. Лиозиова.
Опер.— К. Арутюнов,
М. Богаткова. Худ.—
Н. Сендеров.
Компоэ.—
Л. Афанасьев.
Звукоопер.—
С.	Юрцев. В ролях:
Т. Макарова, А. Попов,
В. Селезнев, Слава
Жилин, Г. Шаповалов,
Р. Паркер, Р. Даглиш,
Л. Уинкотт,
К. Лепанова,
Е. Алексеева,
В. Беляева,
В. Борискин,
Н. Меньшикова,
А.	Огнивцев,
Б. Приеде,
Н. Смирнов,
Я. Халецкий и другие.
«Люди и saepi

Режиссерские
и сценарные
работы
«Журналист»

Режиссерские
и сценарные
работы
1959
Говорит «спутник»
Центральная студия
документальны х
фильмов. Аат. сцен, и
реж.— С. Герасимов,
Э. Волк, В. Дормен,
Г. Оганесян. Опер.—
Е. Ефимов,
Л. Кокошвили,
A.	Крылов, Е. Мухин,
B.	Рапопорт. Авт.
стихов —
Р. Рождественский.
Композ.—
А. Флярковский.
Стихи читает
Б. Моргунов.
Звукоопер.—
Н. Никитин.
1962
Люди и звери
(в 2-х сериях)
Киност. имени
М. Горького и ДЕФА
ГДР. Авт. сцен, и
реж.— С. Герасимов.
По либретто
Т. Макаровой. Гл.
опер.— В. Рапопорт.
Худ.— Б. Дуленков,
Пауль Леманн.
«У озера»

Режиссерские
и сценарные
работы
Композ.— А. Хачатурян,
П. Чекалоа.
Звукоопер.—>
В.	Хлобынин,
В.	Бласс. В ролях:
Н. Бремен ко,
Т. Макарова,
Ж. Болотова,
B.	Доронин,
Н. Медведева,
C.	Никоненко,
О. Иванова,
A.	Горина-Филиппова,
М. Глузский,
B.	Захарченко,
Т. Гаврилова,
C.	Герасимов,
М. Рувель, В. Июнге,
Г. Руссе, В. Тульке,
С.	Бородокин,
B.	Мухин, В. Малышев,
И. Кузнецов,
К. Барташевич,
М. Булгакова,
М. Соболевская,
C.	Михин,
Г. Склянский,
Г. Шаповалов,
Г. Клеринг и другие.
1967
Журналист
(в 2-х сериях)
Киност.
имени
М. Горького. Авт. сцен,
и реж.— С. Герасимов.
Опер.— В. Рапопорт.
Худ.— П. Галаджев.
Композ.— П. Чекалов.
Звукоопер.—
B.	Хлобынин.
В ролях:
Ю. Васильев,
Г. Польских,
Н. Федосова,
C.	Никоненко,
И. Лапиков,
Ж. Болотова,
М. Соболевская,
В. Шукшин,
B.	Теличкина,
А.	Крыжанский,
Т. Макарова,
Ю. Даниилов,
C.	Герасимов,
И. Будкевич,
Л. Овчинникова и
другие.
На съемках фильма «У озера»

Режиссерские
и сценарные
работы
1969
У озера
(в 2-х сериях)
Киност. имени
М. Горького. Акт.
сцен, и реж.—
С.	Герасимов. Опер.—
В.	Рапопорт,
В. Архангельский.
Худ.— П. Галаджев.
Звукоопер.—
В. Хлобынин.
Композ.— К. Катаев.
В ролях: О. Жаков,
Н. Белохвостикова,
В. Шукшин,
В. Теличкина,
Н. Аринбасарова,
М. Ножкин,
В. Спиридонов,
Н. Еременко,
Б. Ша дуре кий,
Б. Белоусов,
А.	Сныков,
3. Рупасова,
М. Фоиина,
Ю. Кузьменков,
М. Жарова,
Н. Бондарчук и
другие.
1972
Любить человека
(в 2-х сериях)
Киност. имени
М. Горького. Авт.
сцен, и реж.—
С.	Герасимов. Гл.
опер.— В. Рапопорт.
Худ.— П. Галаджев,
П. Пашкевич.
Композ.— К. Катаев.
Звукоопер.—
Д. Флянгольц,
В ролях:
А.	Солоницын,
Л. Виролайнен,
Т. Макарова,
Ж. Болотова,
И. Наганов, М. Зимин,
Ю. Кузьменков,
Ю. Волков,
Л. Соколов, Н. Егоров,
А. Панченко,
Н. Еременко.
«Любить человека»
/У*

На съемках фильма «Любить человека»

Режиссерские
и сценарные
работы
1974
Дочки-матери
Киност. имени
М. Горького, Акт.
сцен.— А. Володин.
Реж.— С. Герасимов.
Гл. опер.—
B.	Рапопорт.
Гл. худ.—
*П. Пашкевич.
Компоэ.— С. Чекии.
Эаукоопер.—
Н. Озорное.
В ролях:
Т. Макарова,
И. Смоктуновский,
Л. Полехииа,
C.	Герасимов,
Л. Удовиченко,
С.	Смехнова,
3. Кипшидэе.
«Дочки-матери»

Режиссерские
и сценарные
работы
1976
Красное и черное
(в 4-х сериях)
Киност. имени
М. Горького. По
одноименному роману
Стендаля. Ает.
сцен.— С. Герасимов,
Г. Селянский. Реж.—
С.	Герасимов. Гл.
опер.— Р. Цурцумия,
A.	Рехаиашвили.
Гл. худ.—
П. Пашкевич.
Компов.—
Ю. Мацкевич.
Звукоопер.—
B.	Хлобынин. По
заказу Гостелерадио.
В ролях: Н. Еременко,
Н. Белохаостикова,
Н. Бондарчук,
М. Глузский,
Л. Оболенский,
Г. Стриженое,
В. Дворжецкий,
А. Юренев,
Л. Удовиченко
и другие.

На съемках фильма «Красное и черное»

1980
Кинодилогия
по роману
A.	Н. Толстого
«Петр Первый»
Юность Петра
(в 2-х сериях)
В начале
славных дел
(в 2-х сериях)
Киност» имени.
М. Горького и ДЕФА
ГДР. Ает. сцен—
С.	Герасимов,
Ю. Кавтарадзе. Рейс,—
С.	Герасимов. Гл.
опер.— С. Филиппов^
X. Хардт. Гл. худ.—
Б. Дуленков, А. hoftoe,
И. Келлер. Компов.—
B.	Мартынов.
Звукоопер.—
В, Хлобынии.
В ролях:
Д. Золотухин,
Т. Макарова,
Н. Бондарчук,
Н. Еременко,
М. Ножкин,
В. Спиридонов,**
П. Ройгсе, У. Купце,
Э. Бочаров,
Л. Полехина,
Л. Германове,
A.	Баранцев,
М. Зимин,
Б. Бачурин,
Р. Филиппов,
B.	Кашпур,
А. Белявский,
Н. Гринько,
И. Лапиков и другие.
«Юность Петра»

«В начал*

Герасимов С. А,
37 Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. Киносцена¬
рии/Вступ. статья А. А. Рыбака. — М.: Искусство,
1982. — 448 с., 16,0 л. ил.
Первый том Собрания сочинений выдающегося мастера совет¬
ского кино, Героя Социалистического Труда, народного артиста
СССР С. А. Герасимова посвящен его литературной деятельности.
В книгу вошли сценарии таких известных фильмов Герасимова,
как «Учитель», «Большая земля», «Люди и звери», «Журналист»,
«У озера», «Любить человека» и театральная пьеса «Два счастья».
4702010200-149	ББК 85.53(2) + 85.543(2)
Г " 025(01)-82—подписное	778С
Сергей Герасимов
Собрание сочинений в трех томах
Том I
Киносценарии
Редактор
И. Н. Владимирцева
Оформление
художника
Е. Г. Клодта
Художественный
редактор
Г. К. Александров
Технический
редактор
Г. П. Давидок
Корректор
О. Г. Завьялова
И. Б. 1923
Сдано в набор 08.01.82. Подписано в печать
28.05.82 г. А10079. Формат издания 84x108/32.
Бум. типографская JSft 1. Гарнитура обыкновен¬
ная. Высокая печать. Уел. печ. л. 25,2. Уч.-изд.
л. 26,651. Изд. Ы 15457. Тираж 25 000. За¬
каз 3688. Цена 2 р. 10 к. Издательство «Искус¬
ство», 103009 Москва. Собиновский пер., 3. Ор¬
дена Октябрьской Революции и ордена Трудо¬
вого Красного Знамени Первая Образцовая ти¬
пография имени А. А. Жданова Союзполиграф-
прома при Государственном комитете СССР по
делам издательств полиграфии и книжной тор¬
говли, Москва М-54, Валовая, 28. Иллюстрации
отпечатаны в Московской типографии JSA 2.