Автор: Баталов Э.Я
Теги: общественные науки теория политики теория политологии философия политическая история
ISBN: 9785898263904
Год: 2014
Текст
ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ АВТОРА 7
ВВЕДЕНИЕ 9
ЧАСТЬ I. АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ:
ПОНЯТИЕ И ФЕНОМЕН 27
Глава 1. Американская политическая мысль: вехи традиции 29
Глава 2. Основные идейные течения в американской
политической мысли XX века 67
ЧАСТЬ И. АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
1900-1920 ГОДОВ 133
Глава 3. Общие контуры поля исследования 135
Глава 4. Политические реформы и политический режим 157
Глава 5. Внешняя политика и мировой порядок 176
ЧАСТЬ III. АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
1920-1945 ГОДОВ 195
Глава 6. Общие контуры поля исследования 197
Глава 7. Реформирование американского общества 220
Глава 8. Политическое сознание и общественное мнение 231
Глава 9. Политический режим 242
Глава 10.Мировая политика и мировой порядок 264
ЧАСТЬ IV. АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
1945-1991 ГОДОВ 277
Глава 11. Общие контуры поля исследования 279
Глава 12. Реформирование американского общества 298
Глава 13. Мультикультурализм, гражданственность,
тендерное равенство 314
Глава 14. Политическое сознание и политическая культура 331
Глава 15. Политические институты и политическая система 370
Глава 16. Политический режим: тоталитаризм 395
Глава 17. Политический режим: демократия 415
Глава 18. Политическое поведение 467
Глава 19. Свобода, равенство, справедливость 483
Глава 20. Мировое развитие и мировой порядок 502
ЧАСТЬ V. АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
1991-2000 ГОДОВ 521
Глава 21. Общие контуры поля исследования 523
Глава 22. В поисках новой идентичности 535
Глава 23. Мировое развитие и мировой порядок 548
Глава 24. С мечтой о «новом американском веке» 562
Глава 25. «Волны демократизации» и демократический
транзит 575
ИТОГИ И ТЕНДЕНЦИИ (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ) 597
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ 606
ОТ АВТОРА
Автор этой книги отдал изучению политической и политико-философской
мысли Соединенных Штатов Америки сорок лет. И в середине 2000-х, «разме-
няв» восьмой десяток и опубликовав немало работ по этой тематике, решился
наконец приступить к осуществлению своего давнего замысла: написать книгу
об американской политической мысли XX века. Он изначально отдавал себе
отчет в том, сколь трудно это предприятие и не пытался объять необъятное.
Намерение было более скромным: очертить контуры этой мысли, предложить
её общий очерк, высветить её наиболее яркие и существенные эпизоды. Автор
сочтет свою задачу выполненной, если его книга войдёт в число работ, которые
будут востребованы читателями и помогут им разобраться в американской по-
литической мысли XX века.
ВВЕДЕНИЕ
Политическая мысль каждого народа интересна уже тем, что занимает уни-
кальное место в политической мысли человечества. Тем более это относится к
Соединенным Штатам Америки — стране великой и неповторимой. Стране,
сыгравшей выдающуюся роль в политической истории XX столетия. И один из
главных ключей к пониманию этой страны и этой роли — американская поли-
тическая мысль1, ибо политика, формирующая историю, делается людьми,
разделяющими определенные политические идеи и стремящимися воплотить
их в жизнь. Больше того, в Америке некоторые из этих людей и сами выступали
в роли политических теоретиков и идеологов, как это было с теми же «отцами-
основателями», закладывавшими основы американской государственности,
или с Вудро Вильсоном.
Но есть еще одно обстоятельство, усиливающее интерес к избранной теме.
На протяжении нескольких десятилетий после окончания Второй мировой вой-
ны Соединенные Штаты являли собой одну из главных точек роста мировой
политической мысли и центр развития мировой политической науки. Правда,
к концу века вырисовывается новый тренд: «...идет бурный процесс интернаци-
онализации дисциплины. Если вплоть до середины 70-х годов в мировой поли-
тологии доминировали американские специалисты, то сейчас ситуация меняет-
ся... в отличие от реальной политики, в политологии, пожалуй, можно говорить
о том, что мы уже живем в многополярном мире. Во всяком случае, европейский
голос уже звучит в научном многоголосии вполне явственно»2. И всё же, как от-
мечали эксперты в конце минувшего столетия, «американская политическая
наука продолжает оставаться primus inter pares» (лат.: первой среди равных. —
Э.Б.), хотя «"равных" теперь становится все больше, и основная их часть рабо-
тает с американскими учеными в качестве партнеров в совместных проектах»3.
Тем не менее, если брать XX век в целом, и особенно вторую его половину,
то не может быть сомнений в той огромной роли, которую сыграли американ-
1 Словосочетания «политическая мысль США» и «американская политическая мысль»
рассматриваются как синонимы и используются в данном тексте как взаимозаменяемые.
2 Шестопал Е.Б. Мировая политология в российском контексте // Политическая наука: новые
направления / Под ред. Р. Гудина и Х.-Д. Клингеманна; Пер. с англ. Научный редактор русского
издания проф. Е.Б. Шестопал. М., 1999. С. 10. В оригинале это фундаментальное справочное издание,
подготовленное в 90-х годах интернациональным коллективом авторов, называется «A New Handbook
of Political Science» («Новый справочник по политической науке»). Мы будем пользоваться обоими
названиями.
3 Гудин Р.И., Клингеман Х.-Д. Введение // Политическая наука: новые направления. С. 22.
Введение
цы - и в плане постановки политико-теоретических проблем, и в плане их
решения, выливавшегося в разработку соответствующих теорий, концепций
и методологических построений (большинство из которых приобретали ин-
тернациональное звучание), и в плане выработки нового исследовательского
инструментария.
Правда, в Советском Союзе американская политическая мысль, неоправ-
данно отождествлявшаяся на официальном уровне с «буржуазной идеологией»,
против которой велась бескомпромиссная борьба, имела весьма ограниченное
распространение. Если некоторые работы авторов-коммунистов, как Г. Апте-
кер, или левых, как Ч. Райт Миллс, все же переводились (нередко с купюрами
и с грифом «для научных библиотек») и издавались ограниченным тиражом, то
книги других американских авторов (составлявших большинство) либо упря-
тывались в так называемые специальные хранилища (спецхраны) крупных би-
блиотек, где ими мог пользоваться лишь очень узкий круг специалистов, либо
вообще отсутствовали в наших библиотеках.
После распада Советского Союза ситуация изменилась кардинальным об-
разом. Шлюзы были сметены, и в Россию хлынул поток американской полито-
логической литературы (в том числе низкопробной, которой за океаном тоже
хватает). И хотя процесс знакомства россиян с американской политической
мыслью XX века начался более двадцати лет назад, он далеко не завершен. До
сих пор не переведены на русский язык многие работы, по праву относящиеся
к мировой политологической классике, — например, «Гражданская культура»
Алмонда и Вербы, «Экономическая теория демократии» Даунса, «Кто что ког-
да и как получает» Лассуэлла и десятки других книг, заслуживающих внимания
русскоязычного читателя.
Глобальное распространение и влияние американской политической науки и
политической философии во второй половине XX века определялись по меньшей
мере четырьмя факторами: научным, коммерческим, политическим, культурным.
В США исследования в области политической науки1 начались еще в
XIX веке2. За минувшее время в стране сложились мощные научные центры и
1 В отличие от России в США говорят не о «политологии», а о political science — политической на-
уке. Соответственно, никто из американцев не называет себя «политологом». Университетский про-
фессор скажет, что он — political scientist (специалист в области политический науки) и преподает
political science или ведет исследовательскую работу в области political science. Сотрудник исследова-
тельского центра типа РЭНД корпорейшн скажет, что он political analyst (политический аналитик).
А людей, пишущих на политические темы в газетах и журналах или рассказывающих о политике на
ТВ, называют political observer (политический обозреватель) или political reporter (политический ре-
портер). Поэтому в предлагаемой книге автор будет стараться избегать слов «политология» и «поли-
толог» (хотя в ряде случаев отступления неизбежны).
2 Об истории становления и эволюции политической науки в США см., в частности: Merriam СИ.
A History of American Political Theories. N. Y, 1903; Merriam Ch. American Political Ideas. Studies in the
Development of American Political Thought 1865-1917. N. Y, 1920; Crick B. The American Science of
Politics: Its Origins and Conditions. L., 1959; Greenstein F.I., Polsby N.W, (eds.). Handbook of Political
Science. 8 vols. Reading (Mass.), 1975; Somit A., Tanenhaus J. The Development of American Political
Science. N. Y, 1982; Finifter A. W. (ed.). Political Science: The State of the Discipline. Wash. (D.C.), 1983;
Easton D. Political Science in the United States // Divided Knowledge. Across Disciplines, Across Cultures.
10
Введение
формировавшиеся вокруг них научные школы, которые, конкурируя друг с
другом, но и дополняя друг друга, сформировали, по сути дела, разветвленную
политологическую индустрию, работающую как на внутренний, так и на внеш-
ний рынок. В производство политологического (как, впрочем, и политическо-
го) знания вовлечены значительная часть университетов (во главе с Гарвард-
ским, Принстонским, Йельским, Колумбийским, Стэнфордским, Калифор-
нийским и другими университетами так называемой Лиги плюща), различного
рода фонды (типа Фонда Карнеги), корпорации (типа RAND) и другие «фабри-
ки мысли» («think tanks»). Многие из этих центров организованы и действуют
по принципу промышленных предприятий, выполняющих исследования, за-
казываемые правительством и частными компаниями.
Крупные исследования в области политической науки (в большинстве
своем опирающиеся на эмпирическую основу) требуют больших денег, и ни
одна страна не могла позволить себе выделять на них такие средства, какие
получали — главным образом от частных лиц и крупных корпораций — амери-
канские научные центры. А это значит, что заокеанские специалисты в области
политической науки имели возможность проводить масштабные исследования
(в том числе за рубежами США), на какие не было средств даже у западных
европейцев. Причем очень часто это были исследования, результаты которых
интересовали не только американцев и которые, естественно, получали рас-
пространение далеко за пределами Соединенных Штатов.
Нельзя не добавить к сказанному и умелую рекламу (за которой нередко
стоит не только чисто коммерческий, но и политический интерес) американ-
цами публикуемых в стране произведений. Вокруг некоторых из них создается
порой такой ажиотаж, что они невольно привлекают внимание читателя как
«сенсация». Яркий пример — статья «Конец истории?» (о ней пойдет речь в по-
следующих главах) американского политолога японского происхождения и
одно время сотрудника Государственного департамента США Фрэнсиса
Фукуямы, опубликованная летом 1989 года в неоконсервативном «высоколо-
бом» журнале «The National Interest» и ставшая предметом широкого обсужде-
ния во многих странах мира.
Холодная война включала в качестве ее компонента идеологическую борьбу,
а последняя предполагала не только конфронтацию «буржуазной» («либераль-
Ed. by Easton D., Schelling С. Newbury Park et al., 1991; Crotty W. (ed.). Political Science: Looking to the
Future. 4 vols. Evanston (111.), 1991; Finifter A.W. (ed.). Political Science: The State of the Discipline,
II. Wash. (D.C.), 1993. Богатая информация о становлении, развитии и современном состоянии
политической науки в Соединенных Штатах содержится в вышеупомянутой коллективной
монографии «Политическая наука: новые направления». Историю эволюции политической науки в
США можно проследить и по соответствующим национальным периодическим изданиям, среди
которых выделяется «American Political Science Review», издающееся с 1906 года. Из общих работ
отечественных авторов, в которых рассказывается о политической науке в США, отметим, в частности:
Дмитриев А.В. Политическая социология США: Очерки. Л., 1971; Современная буржуазная
политическая наука: проблемы государства и демократии / Под общ. ред. Г.Х. Шахназарова. М., 1982;
Федосеев А.А. Современная американская буржуазная политология: истоки, традиции, новации. Л.,
1989. Мы будем далее ссылаться и на другие исследования, в которых затрагивается вопрос о
становлении и развитии политической науки в США.
11
Введение
но-консервативной») и «пролетарской» («марксистско-ленинской») идеологий
в их общей форме, но и соревнование альтернативных теоретических решений
широкого круга проблем — начиная от тех, над которыми человечество билось
порой на протяжении многих столетий (формы государственного строя, сущ-
ность и формы демократии, отношения между государством и обществом), и
кончая новыми проблемами, встававшими перед человечеством во второй по-
ловине XX века (модернизация и преодоление экономической отсталости, за-
щита окружающей среды, ограничение и сокращение вооружений и т. п.).
И хотя концептуальное «обслуживание» идеологической борьбы со стороны
Запада осуществлялось объединенными усилиями ведущих европейских и аме-
риканских исследователей, лидирующую роль среди них играли, конечно, по-
следние - в том числе такие известные фигуры, как Гэбриел Алмонд, Збигнев
Бжезинский, Дэниел Белл, Генри Киссинджер, Ирвинг Кристол, Сэмюэл Хан-
тингтон и другие. Так что в известном смысле идеологическая борьба стимули-
ровала развитие политической мысли, побуждая американских специалистов
производить конкурентоспособный продукт.
Знание, охватывающее политологический комплекс, лишь частично может
быть отнесено к американской культуре, но широкая экспансия последней за
пределами Соединенных Штатов автоматически расчищала путь и для распро-
странения политологического знания. Речь идет прежде всего об английском
языке, ставшем в последние годы средством международного общения. Этот
статус английского языка гигантски расширял аудиторию, способную воспри-
нимать создававшуюся за океаном политологическую литературу. Ибо, как под-
тверждает практика, международную известность получают преимущественно
работы, опубликованные на английском (в меньшей степени — на француз-
ском, испанском, немецком) языке.
Научная литература, посвященная анализу и оценке американской полити-
ческой мысли XX века, парадоксальна по своему характеру. С одной сторо-
ны — тысячи публикаций — в основном статей, в которых рассматриваются те
или иные проблемы; творчество и жизнь тех или иных представителей этой
мысли; ее основные направления и их эволюция. И в то же время очень мало
работ общего характера, в которых американская политическая мысль XX века,
взятая в целом, предстает в качестве специального объекта исследования. При
этом обращает на себя внимание то обстоятельство, что анализ этой мысли
велся и ведется в основном самими американцами. Число европейских работ,
в том числе работ, выполненных отечественными американистами, невелико.
Они тоже заслуживают внимания, но речь о них пойдет особо.
Насколько нам удалось установить, первой серьезной попыткой развернуть
перед читателем общую панораму истории американской политической мысли
стали исследования Чарлза Мерриама: «История американских политических
теорий»1, опубликованная впервые в 1903 году, и «Американские политические
рщеи. Исследование развития американской политической мысли 1865—1917»,
Merriam Ch. A History of American Political Theories. N. Y, 1903.
12
Введение
впервые увидевшее свет в 1920 году1. Эти труды примечательны еще и тем, что
принадлежат перу человека, который и сам по праву считается одним из самых
влиятельных американских политических мыслителей минувшего столетия.
Из числа крупных исследований (индивидуальных и коллективных) обще-
го характера, посвященных — полностью или частично — политической мысли
США XX века, выделим следующие: «Американская политическая мысль. Фи-
лософское измерение американской государственности»2; «Американская по-
литическая мысль. От Джефферсона до прогрессизма»3; «Развитие американ-
ской политической науки» А. Соумита и Дж. Тейненхауса4; «История
американской политической мысли» А. Дж. Бейтцингера5; «Американская по-
литическая традиция и люди, которые сформировали ее» Р. Хофстадтера6;
«История американской политической мысли» под редакцией Б.-П. Фроста и
Дж. Сиккенги7. К этой группе следует отнести два обзорно-аналитических ис-
следования — «Политическая наука. Состояние дисциплины» и «Политическая
наука. Состояние дисциплины — II» под редакцией А. Финифтер, опубликован-
ные соответственно в 1983 и 1993 гг.8, — а также упомянутый выше восьмитом-
ный справочник под редакцией Ф. Гринстайна и Н. Полсби.
Отдельную группу работ составляют исследования, посвященные амери-
канской мысли в целом (без вьщеления ее предметных аспектов) или американ-
ской философской и религиозной мысли. Они тоже заслуживают внимания,
поскольку касаются в той или иной мере политологической проблематики.
И тут особо следует отметить вклад историка и литературоведа Вернона Льюи-
са Паррингтона (1871—1929), представлявшего левое крыло прогрессистского
движения. В 1927—1930 годах он публикует трехтомную работу «Основные те-
чения американской мысли»9, отмеченную еще до ее завершения (1928 год)
Пулитцеровской премией. Если исходить из общего подзаголовка трехтомника
(«Американская литература со времени ее возникновения до 1920 года»), на-
званий второго и третьего томов («Романтическая революция в Америке», «Воз-
никновение критического реализма в Америке»), а также внимания, которое он
1 Merriam Ch. American Political Ideas. Studies in the Development of American Political Thought 1865—
1917. N.Y., 1920.
2 American Political Thought. The Philosophic Dimension of American Statesmanship. Ed. by M. Friesh,
R. Stevens. Itasca (111), 1983 (1971).
3 American Political Thought. From Jefferson to Progressivism. N. Y, 1967.
4 Somit A., Tanenhaus J. The Development of American Political Science, N. Y, 1982.
5 Beitzinger AJ. A History of American Political Thought. N. Y., 1972.
6 Hofstadter R. The American Political Tradition and the Men Who Made It. N. Y, 1948.
7 History of American Political Thought. Ed. by Frost B.-R, Sikkenga J., Lanham (MD), 2003.
8 FinifterA. W. (ed.). Political Science: The State of the Discipline. Wash. (D.C.), 1983; FinifterA. W. (ed.).
Political Science: The State of the Discipline, II. Wash. (D.C.), 1993.
9 Parrington V.L. Main Currents in American Thought. An Interpretation of American Literature from the
Beginning to 1920. Volume One. 1620-1800. The Colonial Mind.Volume Two. 1800-1860. The Romantic
Revolution in America. Volume Three. 1860-1920. The Beginning of Critical Realism in America. (Имеется
русский перевод: Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли. М., 1963.)
13
Введение
уделяет американским писателям, то может сложиться впечатление, что перед
нами, скорее, история американской художественной литературы. Но это не
так. Паррингтон действительно уделяет последней большое внимание. Но он
стремится сделать то, чего не делали до него: проследить отражение в творче-
стве крупных американских писателей (Купера, Марка Твена, Синклера и дру-
гих) социально-экономических и политических событий, происходивших в
стране. Художественная литература рассматривается Паррингтоном как своео-
бразное воплощение политической мысли, что должен принимать во внимание
ее исследователь. К тому же «литературу» Паррингтон трактует широко, вклю-
чая в нее и политические произведения. Не случайно в его трехтомнике имеют-
ся главы о Бенджамине Франклине, Томасе Пейне, Томасе Джефферсоне и
других политических мыслителях.
К числу наиболее значимых публикаций этого ряда следует также отнести:
«Развитие американской мысли» Мерла Керти1; «Американская мысль. От
Гражданской до Первой мировой войны»2; «Американский разум. Интерпрета-
ция американской мысли и характера с 1800-х» Генри Коммаджера3; «Религия
и американский разум» X. Алана4; «Творцы американской мысли. Три века
американской мысли и мыслителей» Р. Уиттмора5; «Битва за умы американцев.
Краткая история национальной мысли» Карла Ричарда6.
Существенное количество работ посвящено отдельным крупным исследо-
вателям — таким, как Джон Дьюи, Чарлз Мерриам, Гаролд Лассуэлл, Джон
Ролз, и многим другим, а также разработкам американскими исследователями
крупных политических проблем — таких, как политические идеологии, поли-
тические режимы, политическое поведение, мировая политика и международ-
ные отношения и т. п.7
Начиная с 80-х годов в США намечается новое направление исследований
национальной политической мысли (в том числе в ее историческом аспекте).
Это исследование политической мысли афроамериканцев и женщин. Авторы
1 Curty M. The Grouth of American Thought. N. Y, 1943.
2 American Thought. Civil War to World War I. Ed. with an Introduction by Perry Miller. N. Y; Toronto, 1954.
3 Commager H. The American Mind. An Interpretation of American Thought and Character since 1800's.
New Haven, 1950.
4 Alan H. Religion and the American Mind. Cambr. (Mass,), 1966.
5 Whittemore R. C. Makers of American Thought. Three Centuries of American Thought and Thinkers. N. Y;
1964.
6 Richard C. The Battle for the American Mind. A Brief History of a Nation's Thought. Lanham et al., 2004.
7 Предметный разговор об этих работах пойдет при рассмотрении творческой деятельности персон
и проблем, которым они посвящены. А в качестве примера можно привести блок литературы, по-
священной одной из проблем, которой американцы всегда уделяли большое внимание, — проблеме
демократии. См., в частности: The Encyclopedia of Democracy. S. M. Lipset Ed. in chief. Congressional
Quarterly Incorporated. Vol. 1—4. Wash. D.C., 1995; Gabriel R. The Course of American Democratic Thought.
Third edition with Robert H. Walker. N. Y et al., 1986; Майроф Б. Лики демократии / Пер. с англ. М.,
2000; Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах / Пер. с англ. М., 1997; Шапиро И. Пере-
осмысливая теорию демократии в свете современной политики // Полис. 2001, № 3-5; Даль Р. Де-
мократия и ее критики / Пер. с англ. М., 2003; Lakoff S. Democracy. Boulder, 1996.
14
Введение
такого рода работ ставят своей целью выявить специфику политической мысли
этих групп; понять, сказалось ли и если да, то каким образом, расовое и гендер-
ное угнетение, которому прежде подвергались представители этих групп, на их
политической мысли; проанализировать освободительные идеи идеологов этих
групп и т. п. В качестве примера такого рода работ (а их сотни) можно назвать
следующие: «Афроамериканская социальная и политическая мысль 1850—
1920 годов» под редакцией X. Бротца1; «Мысль чернокожих феминисток: по-
знание, сознание и политика поддержки» П.Х. Коллинс2, «Афроамериканская
политическая мысль: 1890-1930» под редакцией К. Уинтца3 и ряд других.
Число отечественных авторов, исследовавших в тех или иных аспектах по-
литическую мысль США XX века, сравнительно невелико, как сравнительно
невелико и число осуществленных ими исследований. Но — при всей их неравно-
ценности — они заслуживают внимания хотя бы уже по тем причинам, что пред-
лагают взгляд на эту мысль со стороны и с иных позиций (что позволяет высветить
в ней новые грани). Речь идет о работах Т.А. Алексеевой4, А.Г. Арбатова5, ГА. Ар-
батова6, И.А. Белявской7, АД. Богатурова8, Н.Н. Болховитинова9, А.В. Валюже-
нича10, Ф.Г. Войтоловского11, К.С. Гаджиева12, В.Н. Гарбузова13, И.А. Геевского14,
Ю.П. Давыдова15, И.П. Дементьева16, А.В. Дмитриева17, В.И. Журавлевой18,
1 Brotz H. (ed.). African-American Social & Political Thought 1850-1920, New Brunswick, 1992.
2 Collins P. H.Black Feminist Thought: Knowledge, Consciousness and the Politics of Empowerment.
N.Y., 1990.
3 Wintz CD. (ed.). African American Political Thought, 1890-1930. N. Y, 1996.
4 Алексеева T.A. Справедливость: Морально-политическая философия Джона Роулза. М., 1992.
5 Арбатов А.Г. Безопасность в ядерный век и политика Вашингтона. М., 1980.
6 Арбатов Т.А. Идеологическая борьба в современных международных отношениях. М, 1970.
7 Белявская И.А. Буржуазный реформизм в США. 1900—1914. М., 1968; Она же. Теодор Рузвельт и
общественно-политическая жизнь США. М., 1978; Она же. Роберт М. Лафоллет: цена независимости
(1855-1925). 4.1,11. М.,1995.
8 Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. М., 1997; Он же. Очерки теории и политиче-
ского анализа (в соавт. с Н.А. Косолаповым и М.А. Хрусталевым). М., 2002.
9 Болховитинов Н.Н. Доктрина Монро. М., 1959.
10 Валюженич А.В. Американский либерализм: иллюзии и реальность. М., 1976; Он же. Социали-
стическая мысль и движение в США. М., 1983.
11 Войтоловский Ф.Г. Единство и разобщенность Запада: Идеологическое отражение в сознании
элит США и Западной Европы трансформаций политического миропорядка. 1940—2000 годы. М., 2007.
12 Гаджиев К. С. Эволюция основных течений американской буржуазной идеологии. 50—70-е годы.
М., 1982.
13 Гарбузов В.Н. Рейгановская революция: теория и практика американского консерватизма. М., 1999.
14 Геевский И.А., Червонная С.А. Национальный вопрос в общественно-политической жизни
США. М., 1985.
15 Давыдов Ю.П. Норма против силы: Проблема мирорегулирования. М., 2002.
16 Дементьев И.П. Идейная борьба в США по вопросам экспансии. М.. 1973.
17 Дмитриев А.В. Политическая социология в США. Л., 1971.
18 Журавлева В.И. Понимание России в США: образы и мифы. 1881 —1914. М., 2012.
15
Введение
В.В. Журкина1, Ю.А. Замошкина2, Н.Г. Зяблюка3, Р.Ф. Иванова4, Э.А. Иваня-
на5, Ю.В. Ирхина6, В.Г. Каленского7, А.А. Кокошина8, В.Н. Конышева9,
Н.А. Косолапова10, В.А. Кременюка11, В.П. Лукина12, В.Л. Малькова13,
А.Ю. Мельвиля14, Б.В. Михайлова15, М.М. Петровской16, В.Ф. Петровского17,
В.О. Печатнова18, СМ. Рогова19, В.В. Согрина20, Г.А. Трофименко21, А.И. Утки-
на22, А.А. Федосеева23, Д.Е. Фурмана24, А.А. Фурсенко25, С.А. Червонной26,
1 Журкин В.В. США и международно-политические кризисы. М., 1975.
2 Замошкин Ю.А. Личность в современной Америке: Опыт анализа ценностной и политической
ориентации. М., 1980; Вызовы цивилизации и опыт США: История, психология, политика. М., 1991.
3 Зяблюк Н.Г. Общественные интересы в политическом процессе США. М., 2004; Власть, деньги,
выборы: американский опыт. М., 2012.
4 Иванов Р.Ф. Американская история и негритянский вопрос. М., 1976.
5 Иванян Э.А. Белый дом: президенты и политика. М., 1974; История США. М., 2004.
6 Ирхин Ю.В. Политическая мысль США// Политическая энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1999.
7 Каленский В.Г. Политическая наука в США: Критика буржуазных концепций власти. М., 1969.
8 Кокошин А.А. США: информация и внешняя политика (в соавт.). М., 1979; Он же. США в систе-
ме международных отношений 70-х годов: гегемонизм во внешней политике Вашингтона. М, 1984.
9 Конышев В.Н. Американский неореализм о природе войны: эволюция политической теории.
СПб., 2004.
10 Косолапое Н.А. Очерки теории и политического анализа международных отношений (в соавт. с
А.Д. Богатуровым и М.А. Хрусталевым). М., 2002.
11 Кременюк В.А. США: Борьба против национально-освободительного движения: История и со-
временность. М., 1985.
12 Лукин В.П. «Центры силы»: Концепции и реальность. М., 1983.
13 Мальков В.Л. «Новый курс» в США. Социальные движения и социальная политика. М., 1973.
14 Мельвиль А.Ю. Социальная философия современного американского консерватизма. М., 1980;
США — сдвиг вправо? Консерватизм в идейно-политической жизни США 80-х годов. М., 1986.
15 Михайлов Б.В.Современный американский либерализм: идеология и политика. М., 1983.
16 Петровская М.М. США: политика сквозь призму опросов. М., 1982.
17 Петровский В.Ф. Американская внешнеполитическая мысль. М., 1976.
18 Печатное В. О. Гамильтон и Джефферсон. М., 1984; Он же. Уолтер Липпман и пути Америки. 1994.
19 Рогов СМ. Советский Союз и США: поиск баланса интересов. М., 1989; Он же. Современный
этап российско-американских отношений. М., 1999.
20 Согрин В.В. Истоки современной буржуазной идеологии в США. М., 1975; Он же. Идеология в
американской истории. От отцов-основателей до конца XX века. М., 1995; Он же. Исторический опыт
США. М., 2010; Он же. Демократия в США. От колониальной эры до XXI века. М., 2011.
21 Трофименко Г.А. США: политика, война, идеология. М., 1976.
22 Уткин А.И. США и европейские центры силы. М., Он же. Теодор Рузвельт. М., 1989; Он же.
Рузвельт. М., 2000.
23 Федосеев А.А. Современная американская буржуазная политология: истоки, традиции, новации.
Л., 1989.
24 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. М., 1981; Он же. Религия в политической
жизни США. М., 1985.
25 Фурсенко А.А. Критическое десятилетие Америки: 60-е годы. Л., 1974.
26 Геевский И.А., Червонная С.А. Национальный вопрос в общественно-политической жизни
США. М., 1985.
16
Введение
Т.А. Шаклеиной1, Н.С. Юлиной2, Н.Н. Яковлева3 и других исследователей4. Ряд
публикаций, посвященных американской политической мысли минувшего
столетия, принадлежит и автору этих строк5.
Предлагаемая работа - не история американской политической мысли в
строгом смысле этого слова. Исследование истории того или иного периода не
допускает сознательных пропусков событий и процессов. Оно предполагает
следование принципу континуальности, хотя различные этапы этого периода и
различные объекты и процессы, относящиеся к нему, могут быть рассмотрены
с разной степенью полноты. В данной работе автор сознательно отступает от
этого принципа — иначе ему пришлось бы писать многотомное сочинение (за-
дача, которую не решить одному исследователю) или же опускать значимые
детали, превращая живое историческое тело в мертвый скелет, чего делать бы
не хотелось. И тем не менее предлагаемый труд имеет историческое измерение,
1 Шаклеина Т.А. Россия и США в новом мировом порядке. М., 2002; Она же. Россия и США в
мировой политике. М., 2012.
2 Юлина Н.С. Буржуазные идеологические течения США. М., 1971; Она же. Философская мысль
в США. XX век. М., 2010.
3 США: политическая мысль и история / Под ред. Н.Н. Яковлева. М., 1976.
4 См.: Современное политическое сознание в США. М., 1980. Отв. ред. Ю.А. Замошкин и Э.Я. Бата-
лов. Авторы книги: Э.Я. Баталов (Предисловие, глава первая «Диалектика развития американского
общества и проблемы исследования политического сознания США», глава пятая «Леворадикальная
традиция и современное леворадикальное политическое сознание», Заключение); Ю.А. Замошкин
(глава шестая «Социально-психологические механизмы формирования политического сознания в
США»); Ю.А. Мельвиль (глава третья «Консервативная традиция и современное консервативное по-
литическое сознание»); Б.В. Михайлов (глава вторая «Либеральная традиция и современное либераль-
ное политическое сознание»); СМ. Плеханов (глава четвертая «Праворадикальная традиция и совре-
менное праворадикальное политическое сознание»). Из числа других коллективных работ, затрагиваю-
щих в тех или иных аспектах американскую политическую мысль XX века, отметим: США: политическая
мысль и история» / Отв. ред. Н.Н. Яковлев. [Авторы — И.Ю. Андросов, Н.Н. Глаголев, А.А. Каренин,
Ю.Ф. Олещук, В.К. Пархоменко, В.О. Печатное, О.Л. Степанова, Н.Н. Яковлев]. М., 1976; Американ-
ское общественное мнение и политика» / Отв. ред. Ю.А. Замошкин [Авторы - Ю.А. Замошкин,
Р.Ю. Волкова, Э.А. Иванян, Я.Н. Керемецкий, М.М. Петровская, Н.П. Попов, ГА. Рослякова,
Ю.С. Фанталов, В.Л. Шохина]. М., 1978; Современная буржуазная политическая наука: проблемы го-
сударства и демократии / Под общ. ред Г.Х. Шахназарова [Авторы главы «Современная политическая
социология США — В.Г. Графский, С.А. Егоров, Э.Н. Ожиганов]. М., 1982; Противоречия современно-
го американского капитализма и идейная борьба в США [Авторы — Э.Я. Баталов, Р.Г. Богданов,
Ю.А. Замошкин, Я.Н. Керемецкий, А.Ю. Мельвиль, Б.В. Михайлов, А.И. Никитин, А.Б. Панкин,
Е.В. Перфилова, М.М. Петровская, П.Т. Подлесный]. М., 1984; Общественное сознание и внешняя
политика США/ Отв. ред. Ю.А. Замошкин [Авторы — О.А. Алякринский, Э.Я. Баталов, П.В. Гладков,
Ю.А. Замошкин, Т.В. Кузнецова, И.Е. Малашенко, А.Ю. Мельвиль, Б.В. Михайлов, А.И. Никитин,
А.Б. Панкин, М.М. Петровская, ГА. Рослякова, М.С. Четверикова]. М., 1987; Политическая система
США: Актуальные измерения [Авторы — B.C. Васильев, В.А. Власихин, Н.А. Долгополова, Н.Г Зяблюк,
В.М. Николайчик, М.Е. Петросян, В.О. Печатное, А.А. Попов, Н.М. Травкина, С.А. Червонная,
Н.А. Шведова]. М., 2000.
5 См., в частности: Баталов Э.Я. Проблема демократии в американской политической мысли
XX века. М., 2010; Русская идея и американская мечта. М., 2009; Мировое развитие и мировой по-
рядок. Анализ современных американских концепций. М., 2005; Политическая культура современ-
ного американского общества. М., 1990; Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982.
17
Введение
ибо речь в нем идет о наиболее важных (с точки зрения автора), связанных друг
с другом, развертывающихся во времени ментальных процессах и событиях, рас-
сматриваемых в соответствии с принципом последовательности и обусловлен-
ности и образующих в итоге более или менее целостную картину развития аме-
риканской политической мысли в XX веке.
Нельзя назвать предлагаемую книгу и учебником, поскольку она не отвеча-
ет всем необходимым требованиям, предъявляемым к литературе этого спе-
цифического жанра. Но она может быть использована в качестве учебного посо-
бия хотя бы уже по той причине, что содержит обширный систематизирован-
ный материал, который будет полезен людям, ставящим своей целью получить
целостную информацию о том, что представляет собой политическая мысль
США только что завершившегося столетия.
Следуя тому же принципу идентификации от противного, мы можем ска-
зать, что наша книга не может быть отнесена к числу справочников по истории
американской политической мысли. Но наличие обширных данных, посвящен-
ных различным ее течениям и крупнейшим ее представителям, позволяет ис-
пользовать предлагаемое исследование в качестве источника информации, до-
полняющего уже существующие издания типа «Политической энциклопедии»,
«Новой философской энциклопедии» и т. п.
Данную работу автор рассматривает прежде всего как научное монографи-
ческое исследование, главная цель которого — дать сжатое и вместе с тем целост-
ное представление о политической мысли США XX века. Но эта целостность
берется как внутренне дифференцированная и динамичная. Подобно полити-
ческой мысли других демократических стран, американская политическая
мысль развивалась в борьбе различных идейных направлений и течений. Одни
мыслители выступали с либеральных позиций, другие — с консервативных,
третьи — с социалистических. Были в Соединенных Штатах анархисты и марк-
систы. Были энвайронменталисты и феминисты. А поскольку состав идейного
спектра и соотношение его элементов менялись с течением времени, то одну
из главных своих задач автор работы видел в том, чтобы не только описать этот
спектр в его целостности, но и проследить, хотя бы в общих чертах, эволюцию
и динамику составляющих его частей.
Литературу, на основе которой автор строил свое исследование, можно ус-
ловно разделить на пять «корзин». Это прежде всего и главным образом источ-
ники (первоисточники), т. е. работы американцев, усилиями которых и форми-
ровалась национальная политическая мысль. Основу этого круга литературы
составляют монографии, главы в коллективных монографиях и статьи амери-
канских исследователей, идеи которых рассматриваются в этой работе. Но ав-
тор не обходит стороной и их выступления на различного рода дискуссиях,
отдельные высказывания, заявления и т. п., если они проливают свет на рас-
сматриваемую проблему. В числе этих авторов — Джон Айкенберри, Гэбриел
Алмонд, Ханна Арендт, Дэниел Белл, Рут Бенедикт, Артур Бентли, Збигнев
Бжезинский, Иммануил Валлерстайн, Сидни Верба, Аарон Вилдавски, Вудро
Вильсон, Натан Глейзер, Джон Гэлбрейт, Роберт Даль, Роналд Дворкин, Карл
Дойч, Майкл Дойл, Лэрри Даймонд, Энтони Дауне, Джон Дьюи, Роналд Ин-
18
Введение
глхарт, Дэвид Истон, Валдимер О. Ки, Роберт Кохейн, Генри Киссинджер, Гер-
берт Кроули, Гаролд Лассуэлл, Роберт Лафоллетт, Арендт Лейпхарт, Хуан Линц,
Сеймур Липсет, Уолтер Липпман, Генри Люс, Герберт Маркузе, Чарлз Мерриам,
Людвиг фон Мизес, Чарлз Райт Миллс, Ганс Моргентау, Джозеф Най-мл., Ро-
берт Нозик, Толкотт Парсонс, Роберт Патнем, Адам Пшеворский, Данкварт
Растоу, Джон Ролз, Уолт Ростоу, Джованни Сартори, Роберт Такер, Элвин Тоф-
флер, Дэвид Труман, Кеннет Уолц, Майкл Уолцер, Уолтер Уэйл, Джеймс Фиш-
кин, Фрэнсис Фукуяма, Сэмюэл Хантингтон, Том Хейден, Ноам Чомски (Хом-
ски), Иан Шапиро, Филипп Шмиттер, Лео Штраусе, Йозеф Шумпетер, Хэрри
Экстайн, Амитаи Этциони. Это, разумеется, далеко не все авторы, взгляды
которых рассматриваются в предлагаемом исследовании.
Вторая «корзина» литературы, которую автор также относит к первоисточ-
никам, — это политические документы, выступления, заявления, послания,
речи и т. п. политических деятелей (президентов, конгрессменов, обществен-
ных деятелей и т. п.) США, например, инаугурационные речи президентов,
а также международные соглашения, хартии и т. п. (типа Атлантической хар-
тии), подписанные американскими представителями.
Третья «корзина» — научная литература, имеющая отношение к американ-
ской политической мысли XX века. Это исследования исторического характера;
аналитическо-критические работы, посвященные тем или иным периодам, про-
блемам, мыслителям; биографические и автобиографические работы, мемуары
и т. д. К их числу относятся публикации многих из названных выше авторов,
которые нередко откликались на труды своих коллег или писали работы историо-
графического характера, как, скажем, Алмонд, Даль, Хантингтон и т. д. Среди
других авторов назовем Реймона Арона, Дэвида Боуза, Фреда Гринстайна, Джона
Гэддиса, Рассела Далтона, Роберта Джервиса, Льюиса Козера, Стивена Коэна,
Гейра Лундестада, Гуннара Мюрдаля, Нормана Подгореца, Ричарда Рорти, Рэн-
дела Ротенберга, Ричарда Фолка, Айрис Янг. И это не более чем своего рода
«представители» огромного отряда авторов, насчитывающего сотни имен.
Четвертая «корзина» — работы, посвященные истории американской поли-
тической и философской мысли, среди авторов которых мы видим И. Белявскую,
Н. Болховитинова, Д. Бурстина, Р. Гейбриела, Э. Иваняна, Д. Истона, М. Керти,
Г. Коммаджера, Майкла Лернера, В. Паррингтона, В. Согрина, А. Федосеева,
Ч. Форси, М. Фриша, Л. Харца, П. Цыганкова, Н. Юлину и других.
Наконец, пятая «корзина» - это литература справочного характера - специ-
ализированные энциклопедии (например, четырехтомная американская
«Encyclopedia of Democracy»), словари (например, «The American Political
Dictionary») и т. п.
Такой содержательно богатый объект исследования, как политическая мысль,
рассматриваемая к тому же в историко-эволюционном плане, открывает широ-
кие возможности для применения разных методологий и методик, дополняющих
друг друга и позволяющих «высветить» этот объект с разных сторон.
Если говорить о самих американцах, то автор данной книги не обнаружил у
них фундаментальных исследований, посвященных проблеме методологии ис-
следования истории политической мысли — будь то политическая мысль Соеди-
19
Введение
ненных Штатов или какой-либо другой страны. Но, как свидетельствует проана-
лизированная автором литература, методология исследования конкретных
политических феноменов (политические институты, политическое поведение,
политическое сознание и т. п.) так или иначе распространяется и на историогра-
фические исследования. Как писал Г. Алмонд, характеризуя положение дел в
американской политической науке в конце XX века, «в соответствии с преоб-
ладающим — возможно, даже господствующим — взглядом большинства совре-
менных политологов на историю дисциплины, в настоящее время она находит-
ся на "постпозитивистской, постнаучной, постбихевиоралистской" стадии
[развития]. Э. Саксонхауз, например, пишет об "уходе позитивизма в прошлое
и требованиях верификации как единственной философской установке, остав-
шейся для социальных наук при возрождении нормативного дискурса в обще-
стве, обеспокоенном теми опасностями, которые таит в себе необузданное раз-
витие науки... Политологи в целом, и политические теоретики особенно, не
намерены больше некритически придерживаться обязательного различения
факта и ценности, господствовавшего в социальных науках среди нескольких
поколений..."»1. Получается - и Алмонд это прямо признает, оценивая исполь-
зуемую ныне американцами «методологию политических исследований», - что
она «характеризуется плюрализмом, который в основе своей эклектичен, одна-
ко в данном случае можно говорить не столько об изолированности, сколько о
сосуществовании различных методологических концепций... Плюрализм тако-
го рода отнюдь не разделяет ученых, он по сути своей эклектичен и стимулирует
взаимодействие между специалистами, которое в конечном счете базируется на
признании обязательности использования достоверных сведений и соблюдения
правил логических выводов»2. Все это распространяется и на исследования в
области истории американской политической мысли.
Если же говорить об отечественной научной литературе (в том числе истори-
ографической), то тут нельзя не напомнить о нашем недавнем прошлом.
В СССР официально считалось, что все советские философы, историки, эконо-
мисты («политологов», как и «политологии», у нас тогда не существовало) и дру-
гие обществоведы, да и не только обществоведы, выступая с позиций методоло-
гического монизма, опираются на марксистскую методологию, требующую
подходить к объекту исследования с «диалектико-материалистических» позиций
и рассматривать общественные явления как надстроечные, определяемые бази-
сом. На самом деле метод, которым пользовался сам Маркс, был (как показал, в
частности, выдающийся и честнейший советский философ Э.В. Ильенков, тра-
гически оборвавший по собственной воле свою жизнь) значительно сложнее хо-
дульной вульгарной схемы, выдававшейся советской официальной «наукой» за
марксизм, и владели этим методом немногие. А те, что пользовались примитиви-
зированным методом и при этом называли себя «марксистами», таковыми на
1 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направления.
С. 99.
2 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направления.
С. 106.
20
Введение
самом деле не были. Многие честные советские исследователи, особенно в пост-
сталинский период, отдававшие себе отчет в нищете официального «диалектиче-
ского и исторического материализма» и стремившиеся вырваться за его пределы,
но вынужденные именовать себя «марксистами», в действительности были эклек-
тиками, которые — зачастую неосознанно — бессистемно и стихийно соединяли
разные методы (либо элементы методов), в том числе те, которыми пользовались
западные исследователи. Эклектизм — стихийный или осознанный — присутству-
ет в отечественной политологии и сегодня, хотя ряд исследователей стремятся
придерживаться какого-то одного метода или используют одновременно несколь-
ко исследовательских методов. Этим вторым путем идет и автор предлагаемой
работы, убежденный в том, что методы исследования должны определяться его
целями, природой исследуемого объекта и рядом других параметров.
Опираясь на исторический метод (как его толковали М. Блок и Ф. Бродель),
позволяющий увязать историю политической мысли с ходом общей националь-
ной истории, автор рассматривает американскую политическую мысль XX века
как естественное и вместе с тем превращенное (в диалектическом смысле) про-
должение национальной и европейской политической мысли предшествующих
периодов; исследует ее становление и эволюцию в рамках выделенного перио-
да; выявляет связь истории этой мысли с ходом общей национальной (прежде
всего политической) истории. При этом одну из своих задач автор видел в том,
чтобы показать, как складывавшиеся с конца XVIII века ментальные архетипы
(проявившиеся, в частности, в национальных политических мифах о предна-
значении Америки), прорастая через толщу времени, получали воплощение
в концептуальных традициях XX столетия.
Исторический метод дополняется сравнительным методом. С одной сторо-
ны, сравнивается политическая мысль США XX века с американской же по-
литической мыслью более ранних периодов, т.е. речь идет о сравнении различ-
ных этапов развития одной традиции (сравнение по вертикали). С другой
стороны, имеет место сравнение американской и европейской политической
мысли, т. е. сравниваются разные национальные традиции (сравнение по гори-
зонтали). При этом используется метод как открытого, так и скрытого сравне-
ния, о котором говорил Токвиль. «Вспоминая о "методе", который он приме-
нял, работая над "Демократией в Америке", — замечает Г. Алмонд, — А. де
Токвиль... писал: "Хотя в своей книге я крайне редко говорю о Франции, мне
было бы очень трудно написать хотя бы страницу, если бы эта страна, так ска-
зать, постоянно не стояла у меня перед глазами"; имея в виду компаративный
метод в более широком плане, он тонко подметил: "Разум, не имеющий почвы
для сравнений, пребывает в растерянности"» (Tocqueville A. de. Selected letters
on politics and society// Ed. by R.Boeshe. Berkeley, 1985. P. 59,191)1. Думается, что
и у многих российских исследователей (к их числу принадлежит и автор этих
строк), пишущих об Америке, Россия стоит перед глазами, даже если они не
отдают себе в этом ясного отчета.
1 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направления.
С. 81.
21
Введение
Но дело не только в этом. Книга, написанная россиянином (французом,
немцем и т. п.) об истории Америки или Англии — это всегда российская (фран-
цузская, немецкая и т. п.) история Америки или Англии. Не в том смысле, что
она необъективна. Она может быть вполне объективной, т. е. воспроизводящей
реальную картину с точки зрения точности описания фактов, связей между
ними и т. п. Но любая объективность — это всегда субъектная (и в этом смысле
субъективная) объективность, т. е. объективность не нейтрального и всеведу-
щего Бога, а реального человека с неизбежно присущими ему специфическими
личностными чертами, ограниченными знаниями, преломлением представле-
ния о бытии Другого через призму собственного (индивидуального, группово-
го и национального) бытия. Так что российская книга об Америке — это книга,
созданная человеком с российским менталитетом, живущим (как правило) не
в Америке, т. е. глядящим на нее со стороны, социализированным за пределами
США и т. п. И если такое исследование выполнено добросовестно и професси-
онально, то его автору можно простить незнание каких-то реалий, известных
американцу, ибо это новый взгляд на другую страну и ее людей.
В любом историографическом исследовании (независимо от его предмета)
не может не использоваться дескриптивный метод. Хотя он существует на про-
тяжении не одной тысячи лет, он и поныне сохраняет свою значимость и цен-
ность, ибо, оценивая под тем или иным углом минувшие события, мы обязаны
их описать. Предлагаемое исследование - не исключение: автор описывает
теории, концепции, идеи, создававшиеся американцами в XX веке, и стремит-
ся быть при этом максимально точным.
Автор исходит в своем исследовании из представления, что политическая
(как и социальная, экономическая, философская и иная) мысль есть продукт
живого взаимодействия творцов этой мысли с той экзистенциальной средой, в
которую они погружены. Продукт, который несет на себе печать и субъекта, и
среды и может быть корректно интерпретирован только в контексте этого вза-
имодействия. Вот почему там, где это представлялось возможным и необходи-
мым, автор старался не только охарактеризовать конкретную среду («эпохи» и
их «периоды», внутриполитические и внешнеполитические «ситуации» и т. п.),
в которой приходилось работать конкретному человеку, но и использовал эле-
менты биографического метода, выводящего на исследование личности мысли-
теля, его жизненного пути и жизненного опыта, творческих достижений и т. п.
Кто знает, как сложилась бы судьба такого выдающегося экономиста и по-
литического мыслителя, как Йозеф Шумпетер, родившегося в семье мелкого
бизнесмена с ограниченными финансовыми возможностями, если бы не ранняя
смерть отца и не последующий брак его матери с богатым аристократом, гене-
ралом, командовавшим Венским гарнизоном, — человеком, имевшим возмож-
ность дать пасынку блестящее образование и светское воспитание? Написала ли
бы немка Ханна Арендт свой классический труд по тоталитаризму, если бы не
натерпелась от нацистов из-за своего еврейского происхождения и если бы не
состояла до прихода нацистов к власти в интимных отношениях с выдающимся
немецким философом (который был намного старше ее) Мартином Хайдегге-
ром, перешедшим позднее на службу к нацистам и вступившим в НСДАП? А как
22
Введение
были связаны с постоянными семейными неудачами (пять раз официально всту-
пал в брак) творческие искания такого крупного исследователя, как Хэрри Экс-
тайн, интересовавшегося механизмами социально-политических изменений?
(Последний пример - это, конечно, шутка, но ведь в каждой шутке...)
Конечно, установление влияния биографии на творчество — дело сложное
и тонкое. Далеко не все детерминирующие факторы лежат на поверхности. Да
и выявить связи между известными личностными характеристиками, событи-
ями и творчеством непросто. И тем не менее автор исходит из представления о
том, что даже самое правдивое и объективное научное исследование нужно
рассматривать и как своеобразный личностный документ, своего рода публич-
ное, но зашифрованное (по большей части — неосознанно) послание (message,
как сказали бы американцы), направляемое потенциальному читателю. С этой
точки зрения национальная политическая мысль может интерпретироваться
как зашифрованная автобиография (история) данной нации. Кстати сказать,
в США в 20—ЗО-е годы ряд исследователей, среди которых мы видим Лассуэлла,
Кули, Мида, проявляли немалый интерес к биографическому методу (издавал-
ся даже специальный журнал для широкой публики), позднее уступившему
место более общему социально-психологическому подходу.
И еще один момент. Создаваемые обществоведами идейно-теоретические
конструкции — это форма идеологической защиты (она может быть скрытой
или открытой) их существования, их положения в мире, даже если автор заяв-
ляет о своей идеологической нейтральности. Интересно привести в этой связи
мнение одного из современных политических философов, который, рассуждая
о феминизме, задается вопросом, «почему либералы, противостоящие сложив-
шимся иерархиям в сфере науки, религии и экономики, не демонстрируют
никакого интереса к тому, чтобы сделать то же самое для домашней сферы [т. е.
отвергнуть традиционную семейную иерархию, ставящую мужа выше жены]?»1.
И вот его ответ. «Частично, несомненно, потому что философы-мужчины не
были заинтересованы ставить под сомнение разделение труда между полами,
которое им было выгодно. На уровне теории это рационализировалось через
допущение, что домашние роли "естественны" и заданы биологически...»2
Надо, впрочем, заметить, что наряду с идеей о том, что биография опреде-
ляет творчество, высказывается и контрарная идея: творчество определяет био-
графию. Какая из этих идей ближе к реальности? Прежде чем попытаться от-
ветить на этот вопрос, заметим, что имеет место и третья идея (о чем, кстати
сказать, писал Гаролд Лассуэлл): творчество определяется личностными при-
родными качествами (способности, психофизические и физиологические ха-
рактеристики и т. п.).
В самом деле, в какой-то момент жизни человека продукты его прежней
деятельности начинают оказывать влияние (порой определяющее) на его даль-
нейшую творческую, а порой не только творческую, жизнь. Наработанный
авторитет открывает перед ним такие возможности, раздвигает такие горизон-
1 Кимлика У. Современная политическая философия: Введение / Пер. с англ. М., 2010. С. 488.
2 Там же.
23
Введение
ты, каких не было бы при отсутствии его творческих достижений. Но роль по-
следних бывает двоякой, если принять во внимание, что на определенном эта-
пе эти достижения могут превратиться в оковы и повиснуть на творце тяжким
грузом, задавая траекторию его дальнейшего творческого пути. Лишь немногие
находят в себе силы признать ошибочность (когда открывается таковая) про-
возглашенных ими ранее идей и теоретических конструкций. Большинство же
вынуждено подстраиваться под свое прошлое. Яркий пример — Фрэнсис
Фукуяма. Сегодня всем уже понятно: его утверждение, что с крахом коммуни-
стического мира история пришла к своему завершению — нонсенс. А ему при-
дется помнить об этом всю оставшуюся жизнь.
Теперь — о методе презентации предлагаемой информации. Удобнее все-
го — традиционный метод, когда выбираются два-три десятка персоналий,
взгляды которых описываются один за другим в хронологическом порядке
(в большей или меньшей увязке с эпохой). Сегодня этот метод не столь эффек-
тивен, как прежде. Изменились система и характер общественных коммуника-
ций. Изменился интеллектуальный климат, делающий присутствие ноосферы
всё более ощутимым. Изменилась когнитивная культура. Сегодня уже нет и
просто не может быть таких фигур, как Макиавелли, Гоббс, Локк или даже
Дьюи. Производство политологического знания (поставленного на поток) осу-
ществляется в рамках своеобразных «корпораций» (не случайно мы говорим о
«фабриках мысли»), в рамках которых работает множество людей, процесс кре-
ативного взаимовлияния и взаимооплодотворения принял невиданные мас-
штабы. Это не «смерть автора», о которой говорят постмодернисты, — это
смерть интеллектуальных «гуру». Конечно, есть «выдающиеся» персоны, кото-
рые в наиболее концентрированном виде выражают те или иные взгляды или
позиции и потому требуют к себе особого внимания. Их имена названы выше.
Но мы рассматриваем американскую политическую мысль не «по персоналиям»,
а по эпохам, в рамках которых вычленяем наиболее значимые (как нам представ-
ляется) проблемные узлы, которые пытаемся «развязать» через раскрытие взгля-
дов тех или иных персон.
В соответствии с предлагаемой периодизацией истории американской по-
литической мысли XX века (о ней разговор впереди) книга разбита на пять
частей. Первая — «Американская политическая мысль: понятие и феномен»,
посвящена рассмотрению двух групп проблем — теоретико-методологических
(исследование и сравнение понятий «политическая мысль», «политическая на-
ука», «политическая философия» и т. п.) и идейно-исторических (исследование
истоков американской политической мысли и ее специфики, основных идей-
ных течений и т. п.). В остальных частях рассматривается политическая мысль
соответствующего периода. И в каждой из этих четырех частей выделены главы,
позволяющие, с точки зрения автора, рассмотреть наиболее важные направле-
ния и темы, характерные для данного периода и выявляющие наиболее акту-
альные проблемы, исследовавшиеся в эти годы американцами.
Некоторые направления и проблемы в силу своей неизменной актуально-
сти для Америки оказываются сквозными. Такова, например, проблема рефор-
мирования американского общества. В первые два десятилетия она активно
24
Введение
разрабатывалась политологами и философами, разделявшими идеалы прогрес-
сизма. Остро стояла эта проблема и в годы Нового Курса. После войны Соеди-
ненные Штаты поставили перед собой амбициозную задачу построения так
называемого Великого общества, что, естественно, не могло не найти отраже-
ния в работах американских обществоведов, пытавшихся дать свою интерпре-
тацию событий и предложить свои планы и проекты преобразования Америки.
Правда, последний раздел такой главы не содержит. Ибо годы правления Буша-
старшего, Клинтона и Буша-младшего оказались в рассматриваемом плане
застойными для Америки. Возможно, какие-то заметные сдвиги произойдут
при Бараке Обаме, но это уже другая история.
На протяжении всего XX века американцев волновала проблема демокра-
тии: обсуждались вопросы о том, что представляет собой это явление; в каком
состоянии находится американская демократия на данном этапе развития; как
она соотносится с другими политическими режимами; какова динамика раз-
вития демократии в глобальном масштабе («волны демократии», по определе-
нию С. Хантингтона); что необходимо сделать для продвижения демократии
по всему миру и т. д. Естественно, что тема демократии проходит через всю
предлагаемую работу и ей посвящены отдельные главы (в некоторых случаях
довольно пространные) в каждом из четырех последних разделов. Через всю
работу проходит тема политического сознания, особенно в форме обществен-
ного мнения — феномена, в исследовании которого американцы добились
больших успехов.
С другой стороны, есть темы, которые рассматриваются только в одном
разделе. Такова, например, политическая культура. Со второй половины
50-х годов на протяжении трех-четырех десятилетий ведется ее активное ис-
следование (что и находит отражение в четвертом разделе книги). Однако бли-
же к концу века становится очевидно (об этом пишут и сами американцы), что,
хотя соответствующая литература продолжает поступать на книжный рынок,
прорыва в новое тут уже не происходит, проблематика политической культуры
отодвигается на периферию и в последнем разделе не рассматривается.
Есть темы, которые и вовсе не рассматриваются в самостоятельных главах.
Такова тема «власти». Однако внимательный читатель не сможет не заметить,
что во многих местах книги (особенно в главах, посвященных политическому
режиму и политической культуре) содержится информация, раскрывающая
позиции американских исследователей по этой проблеме. Предлагать вдоба-
вок к этому отдельную главу «Проблема власти» значило бы встать на путь
повторения или обеднения других глав. То же можно сказать о конфликтоло-
гии: весьма значительная часть её проблематики разрабатывается в русле со-
циологии и психологии и нередко носит, если можно так сказать, технический
характер.
Особо следует сказать о структуре и содержании пятого раздела, охватываю-
щего последнее десятилетие минувшего столетия. Распад мировой социалисти-
ческой системы, а затем и Советского Союза привели к распаду Ялтинско-Пот-
сдамского мирового порядка, просуществовавшего около полувека.
Завершившаяся победой Запада во главе с США борьба двух систем привела к
25
Введение
окончанию холодной войны1. Большинство бывших социалистических стран
заявили о выборе демократического пути развития. Ускорился процесс глобали-
зации и перехода от индустриального общества к постиндустриальному. Соеди-
ненные Штаты почувствовали в себе мирового лидера на долгие десятилетия,
о чем открыто заявляли многие политологи и политические деятели. На этом
фоне возникает ряд вопросов проблемного характера: как строить в радикально
изменившейся ситуации международные отношения; каким должен быть новый
мировой порядок; как способствовать глобальной демократизации и т. п.? Эти
вопросы оказались в центре внимания многих творцов американской политиче-
ской мысли 90-х годов, что нашло отражение в структуре и содержании раздела.
Надо при этом заметить, что некоторые теории и концепции, возникшие
в качестве реакции на какие-то из этих проблем, начали складываться ближе к
90-м годам и получили развитие в 90-х. Например, важные шаги в направлении
формирования так называемой теории демократического мира делаются в
80-х годах или даже ранее, но ее разработка продолжается и в начале 90-х. Или
взять уже упоминавшуюся концепцию «конца истории» Фукуямы. Статья, из-
лагающая ее принципы, была опубликована в 1989 году, а книга, развивающая
и дополняющая ее основные положения, — в 1992 году. Вставал вопрос, в каком
из разделов рассказывать об этих и ряде других конструкций, формировавших-
ся в сходных ситуациях. Автор решал эти вопросы по-разному, исходя из степе-
ни связи этих конструкций с тем или иным периодом, в каких-то случаях на-
чиная изложение в одном разделе и продолжая его в следующем, а в других,
сознательно нарушая хронологию, давал весь материал в одном разделе.
Автор счел возможным не следовать принципу формальной пропорцио-
нальности объемов глав, взяв за двойной критерий значимость проблемы
и степень ее разработанности американскими исследователями. Одно дело —
проблема демократии, которая, как уже говорилось, проходит красной нитью
через всю историю американской политической мысли XX века, в обсуждение
которой были вовлечены сотни людей и которой посвящено великое множе-
ство (сколько именно — не знает никто) книг и статей. И другое дело — скажем,
проблема справедливости. Вокруг нее тоже велись дискуссии после публикации
книги Ролза «Теория справедливости». Но и масштабы, и значимость обсужде-
ний были иными. Это нашло отражение в степени освещения разработки тако-
го рода проблем.
И последнее. Свою задачу автор видел в том, чтобы познакомить читателя
с наиболее репрезентативными (знаковыми) проявлениями американской по-
литической мысли XX века. То есть дать ее общую и вместе с тем целостную
картину. Ну а если кого-то заинтересует более подробный разбор конкретных
концепций и теорий, о которых идет речь в данной книге, то его можно найти
в других работах этого автора и его коллег.
1 По мнению автора этих строк (он высказывал его печатно не раз), США не одержали победу над
СССР в холодной войне, как это обычно принято считать, — они одержали победу в борьбе двух
социально-политических и экономических систем, частью которой была холодная война. Без учета
этого различия мы не сумеем правильно оценить ход истории во второй половине XX века.
Часть I
Американская политическая мысль:
понятие и феномен
Глава первая
АМЕРИКАНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ: ВЕХИ
ТРАДИЦИИ
Политическое знание обширно, многомерно, многообразно. Для его
идентификации используются разные понятия. Взятое в самом общем виде,
в целом, это знание обычно характеризуется как «политическая мысль». Его
наиболее крупными составными частями, каждая из которых имеет свой
специфический предмет исследования, являются «политическая наука» и
«политическая философия». Специализированное политическое знание, пре-
тендующее на научность (и сформированное в основном в XX веке) включает
«политическую социологию», «политическую психологию», «политическую
антропологию» и ряд других дисциплин, которые одновременно выступают в
качестве органической части других наук — соответственно, социологии, пси-
хологии, антропологии и т. п.
Цель данной работы — рассмотреть политическое знание, сложившееся в
Соединенных Штатах Америки в минувшем столетии, в его наиболее общей
форме, т. е. американскую политическую мысль XX века. Но значительную
часть и ядро этой мысли составляют политическая наука и политическая фило-
софия. Поэтому нам предстоит решить двуединую задачу: определить содержа-
ние понятий «политическая мысль», «политическая наука», «политическая
философия» и раскрыть характер отношений, существующих между феноме-
нами, скрывающимися эа этими понятиями.
Эти задачи имеют исследовательский характер. Дело в том, что при всем
множестве публикаций, посвященных политической науке, вопрос о содержа-
нии этого понятия продолжает оставаться дискуссионным, и единого, обще-
признанного определения «политической науки» ни в американской, ни в ми-
ровой литературе не существует, а некоторые исследователи (как будет
показано далее) полагают даже, что такового не может, да и не должно суще-
ствовать. Поэтому нам предстоит очертить контуры сложившейся картины и
определить собственную позицию по данному вопросу.
Аналогичным образом обстоит дело и с «политической философией» —
с той лишь разницей, что пишут о ней (по вполне понятным причинам), зна-
чительно меньше, чем о политической науке. Что же касается «политической
мысли», то это понятие вообще очень редко становится предметом специаль-
ного анализа, причиной чего, скорее всего, является его вводящая в заблужде-
ние мнимая простота.
29
Глава 1
Памятуя о том, что истина рождается не только в споре, но и в сравнении,
мы будем сопоставлять разные представления (российские, американские
и иные) об исследуемых феноменах и при этом обратим особое внимание на
научную справочную литературу (отраслевые энциклопедии, специализирован-
ные словари и т .п.), поскольку предполагается, что авторы статей в подобного
рода изданиях представляют рассматриваемый ими предмет в наиболее совре-
менном и интегральном виде.
Двухтомная отечественная «Политическая энциклопедия», как это ни уди-
вительно, не дает определения понятия «политическая наука», отмечая лишь,
что «предметом изучения политической науки является мир политического
в его тотальности (автор явно смешивает политическую науку, как она тракту-
ется большинством исследователей, и политическую мысль. — Э.Б.) в контексте
исторического развития и реальной социальной действительности, а также
взаимодействия и переплетения различных социальных сил»1. Автор статьи
поясняет, что «одним из основополагающих объектов исследования политоло-
гии (как видим, «политология» приравнивается им к «политической науке», —
Э.Б.) являются государство, власть и властные отношения...»2.
А вот статья из «Новой философской энциклопедии». «Политическая
наука — одна из древнейших (?!) общественных наук, составная часть комплек-
са политического знания, образованного политической философией и соб-
ственно политической наукой, включая теоретическую и эмпирическую»3. Как
разъясняется далее, «на эмпирическом уровне политическая наука исследует
организацию власти (избирательные процедуры), общественное мнение, про-
паганду, работу институтов»4. Что касается «теоретических построений» поли-
тической науки, то они направлены на «исследование институтов, систем
и структур, политического процесса»5.
Подготовленный в МГУ словарь-справочник «Введение в политологию»
определяет политическую науку как «отрасль знаний о политике во всех ее про-
явлениях и взаимосвязях с другими областями общественной жизни»6. Эта от-
расль «изучает отношения различных социальных, этнических, религиозных и
других групп по поводу власти, политические институты и прежде всего государ-
ство и партии, политическое сознание и культуру, субъектов (акторов) политики:
личность, элиты, лидеров, нации, государства и т. д., внутригосударственные и
межгосударственные политические процессы»7. Особо отмечается, что в центре
политической науки «традиционно стоят проблемы власти, государства, соци-
ального господства, войны и мира. Однако в наши дни все большую значимость
1 Политическая наука // Политическая энциклопедия. Т. 2. М., 1999. С. 203.
2 Там же.
3 Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 3. М., 2001. С. 275.
4 Там же. С. 277.
5 Там же.
6 Введение в политологию: Словарь-справочник / Под ред. проф. В.П. Пугачева. М., 1996. С. 141.
7 Там же.
30
Американская политическая мысль: вехи традиции
для нее приобретает изучение вопросов кооперации различных общественных
групп в государстве и международных сообществах, разработка стратегических
линий общественного развития, моделей социального управления, механизмов
урегулирования политических конфликтов, нахождения компромиссов, обес-
печения в обществе социальной справедливости и т. д.»1.
А вот как определяют политическую науку западные исследователи. Со-
гласно оксфордскому толковому словарю «Политика», политическая наука —
это «изучение государства, правления и политической жизни... Те, кто стара-
лись придать изучению политической жизни научный характер, хотели создать
дисциплину, отвечающую двум условиям: она должна быть объективной или
свободной от ценностного подхода и стремиться к понятному и систематиче-
скому объяснению событий»2.
«Американский политический словарь» Джека Плейно и Милтона Гринбер-
га, опубликованный впервые в 1962 году и с тех пор неоднократно переиздавав-
шийся в переработанном виде (обычная практика для ставших популярными
словарей и учебников), определяет политическую науку как «академическую и
исследовательскую дисциплину, рассматривающую теорию и практику политики
и дающую описание и анализ политических систем и политического поведения»3.
В число «областей и подобластей» (fields and subfields) политической науки авто-
ры словаря включают «политическую теорию и философию, национальные си-
стемы, кросснациональные политические анализы, международные отношения,
внешнюю политику, международное право и организацию, общественное адми-
нистрирование, административное поведение, общественное право, судебное
поведение и [судебную] политику и общественную политику»4. Как «одна из
общественных наук» политическая наука «использует методы и техники», к ко-
торым прибегают эти науки в исследовательских целях: она обращается к «исто-
рическим документам, сообщениям газет, статьям, публикуемым в научных жур-
налах, официальным сообщениям», использует метод «личного наблюдения»,
проводит «лабораторные эксперименты» и «опросы», использует методы «стати-
стического анализа, моделирования и имитации (simulation)»5.
Особый интерес представляет интерпретация политической науки одним
из самых серьезных ее исследователей, много сделавшим для разработки кате-
гориального аппарата системного анализа в политической науке Дэвидом Ис-
тоном. Он не раз обращался к этой проблеме. Еще в 1968 году в «Международ-
ной энциклопедии общественных наук» Истон публикует обширную статью
«Политическая наука». «В середине столетия, — писал он, — политическая на-
ука предстает как дисциплина, пребывающая в поисках своей идентичности.
Благодаря попыткам разрешить этот кризис идентичности она начала демон-
1 Введение в политологию. С. 141.
2 Политика: Толковый словарь / Под ред. А. Маклина; Пер. с англ. М., 2001. С. 459.
3 Piano J.,Greenberg M. The American Political Dictionary. Ninth Edition. Fort Worth, Philadelphia, San
Diego, New York et al., 1993. P. 20.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 21.
31
Глава 1
стрировать признаки становления в качестве автономной и независимой дис-
циплины со своей собственной систематической теоретической структурой.
Фактором, который в наибольшей степени способствовал достижению этой
цели, стало усвоение и интеграция в эту дисциплину научных методов»1.
Четверть века спустя Истон публикует статью, подводящую итоги тех самых
поисков идентичности, о которых он писал в 1968 году. «Политическую
науку, — читаем мы в получившей широкую известность статье «Политическая
наука в Соединенных Штатах: прошлое и настоящее», — определяют по-
разному — как исследование власти, исследование монополии на легитимное
использование силы, исследование хорошей жизни, государства и т. п. Если
что-то и выделяет западную политическую науку, так это отсутствие консенсу-
са относительно наиболее всеобъемлющего описания ее предмета»2.
Сам Истон полагает, что «политическую науку можно охарактеризовать как
исследование того, каким образом принимаются решения, затрагивающие
общество и каким образом они оказываются обязательными для большинства
людей на протяжении большей части времени»3. «Нас, как людей, занимаю-
щихся политической наукой, - поясняет Истон, - интересуют действия и ин-
ституты общества, которые имеют более или менее прямое отношение к при-
нятию и осуществлению властных решений, а также последствия, которые они
могут вызывать»4.
Широкую панораму интерпретаций политической науки раскрывают четы-
ре большие статьи справочно-аналитического характера, опубликованные в
разное время и подводившие итоги развития политической науки за соответ-
ствующий период. Первая из них — огромная (свыше ста книжных страниц!)
статья Д. Валдо «Политическая наука: традиция, дисциплина, профессия, на-
ука, предприятие», опубликованная в 1975 году в первом томе упомянутого
выше восьмитомника «Справочник по политической науке» под редакцией
Ф. Гринстайна и Н. Полсби. Три другие статьи появились двадцать лет спустя
(1996 год) в качестве глав «Нового справочника по политической науке». Это
статьи Р.И. Гудина и Х.-Д. Клингеманна «Политическая наука как дисципли-
на», статья Г. Алмонда «Политическая наука: история дисциплины» и статья
М. Догана «Политическая наука и другие социальные науки».
«Политическая наука занимается в основном вещами, обозначаемыми с
помощью таких слов, как политика (politics), правление (government), государ-
ство, общество, политический процесс (policy), авторитет (authority) и власть
(power)»5. Этими словами Валдо начинает свою статью6 и тут же констатирует
1 Easton D. Political Science // International Encyclopedia of the Social Sciencies. N. p., 1968, v. 12. P. 282.
2 Easton D. Political Science in the U. S. Past and Present // Divided Knowledge. Ed. by D. Easton,
C. Schelling. Newbury Park, London, New Delhi, 1991. P. 37.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Слово «authority» имеет и другое значение — «власть», а слово «power» имеет также значение «сила».
6 Waldo D. Political Science: Tradition, Discipline, Profession, Science, Enterprise // Greenstein F,
PolsbyN.Op.cit.Vol.I.P. 1.
32
Американская политическая мысль: вехи традиции
множественность существующих интерпретаций политической науки. «В ши-
роко цитируемой и высоко оцениваемой формулировке, появившейся в по-
следние годы, - а именно в формулировке, принадлежащей Дэвиду Истону, -
пишет Валдо, — политическая наука определяется как властное распределение
ценностей для общества (authoritative allocation of values for a society). В центре
ее внимания - «политическая система», понимаемая как такое поведение или
совокупность взаимодействий, посредством которых осуществляется и прово-
дится в жизнь распределение власти («обязывающие решения»)1. Это опреде-
ление, говорит Валдо, полезно, но далеко не бесспорно. Не бесспорно уже по-
тому, что среди исследователей нет единого представления о том, что такое
наука и что такое политика. Валдо заканчивает свои рассуждения примечатель-
ным выводом, который впоследствии превратится чуть ли не в методологиче-
ский принцип исследователей политической науки, равно как и политической
философии: избегать четких, кратких определений рассматриваемого предмета.
«Существуют ограниченности и опасности всех кратких определений сложных
предметов, — пишет он. — Во всяком случае, цель этого очерка — способство-
вать продвижению вперед в понимании политической науки «во всем ее объе-
ме», а не пытаться дать авторитетные определения»2.
Этим советам следуют и авторы статей, помещенных в «Новом справочни-
ке по политической науке», да и многие их коллеги. Описывая характерные, по
их представлению, черты политической науки, они стараются — явно в постмо-
дернистской манере - уйти от обобщающих определений, хотя, по сути, по-
вторяют многое из того, что говорилось другими.
Приведенные определения, описания, суждения (а их число можно было
бы умножить) подтверждают правоту Истона: консенсуса по поводу пред-
мета и содержания политической науки как не было сорок лет назад, так нет
его и сегодня. Одни утверждают, что это древнейшая наука (как будто в древ-
ности существовала наука, а не синкретическое знание!), другие связывают
ее рождение как науки с достижениями научной мысли XX века и подчерки-
вают, что научным может называться лишь то знание, которое объективно,
свободно от ценностного подхода и стремится к систематическому объясне-
нию событий. А есть, кстати, и такие (правда, не из числа самих политоло-
гов), которые — парадокс! — отказывают «политической науке» в праве на-
зываться наукой.
Или взять предмет политической науки. Одни дают ему довольно узкое
толкование, другие же истолковывают его настолько широко (включая в по-
литическую науку «международное право», «судебную политику и судебное
поведение» и даже «философию»!), что ориентируют (возможно, сами того не
желая) на подход к политической науке как к поваренной книге или рецептур-
ному справочнику. Словом, разногласий множество. И это надо иметь в виду,
когда мы имеем дело с той или иной концепцией политической науки: уровень
ее репрезентативности может быть низким.
1 Waldo D. Political Science: Tradition, Discipline, Profession, Science, Enterprise. Vol. I. P. 1.
2 Ibid.
33
Глава 1
Вместе с тем нельзя не видеть и наличие совпадений, образующих, как мы
бы назвали ее, зону консенсуса. Практически все сходятся в том, что ядро пред-
метного ряда политической науки составляют властные институты, отношения
и механизмы — в первую очередь государство, хотя и не только оно; политиче-
ская система и составляющие ее элементы; политический (в частности, элек-
торальный) процесс; политическое сознание — в частности, в форме обще-
ственного мнения. Многие отмечают расширение предметного круга
политической науки, обращая внимание на то, что ее все больше начинают
интересовать международные отношения и мировая политика.
Никто практически не отрицает, что политическая наука существует на двух
уровнях — теоретическом и эмпирическим и что эмпирические исследования
играют в ней огромную роль. Есть согласие по поводу того, что политическая
наука тесно связана с политической практикой и помогает (должна помогать)
политическим силам решать встающие перед обществом проблемы.
Политическая философия вызывает у исследователей гораздо меньший
интерес, чем политическая наука. В той же российской «Политической энци-
клопедии» вообще нет статьи, посвященной политической философии. Нет
таковой и в «Американском политическом словаре» Плейно и Гринберга, как и
в ряде других справочных изданий. И это имеет свои объяснения. Главное из
них заключается в том, что, если говорить об Америке, в обществе довольно
широко было распространено мнение, что эвристическая и практическая цен-
ность политической философии — а для американцев это критерий первосте-
пенной важности — невелика1. К тому же представителям политологической
сферы, занимавшимся решением конкретных задач и тесно связанным с эмпи-
рическими исследованиями, философские проблемы всегда казались чем-то
чуждым и абстрактным. Философы платили той же монетой, считая политиче-
ское поле мало благоприятным для философских исследований в том плане,
в котором, по мнению политических аналитиков, они должны были бы рабо-
тать2. К тому же надо иметь в виду, что работа в области политической фило-
софии требует специальной философской подготовки, a political scientists, коих
в американском обществе десятки тысяч, к проведению серьезных философ-
ских изысканий не готовы.
1 Справедливости ради следует сказать, что в этом заключена немалая доля правды. Б. Парех, оце-
нивая взгляды американских политических философов 50-60-х годов, писал: «Почти все они полагали,
что задача политической философии сводится в основном... к осмыслению происходящих процессов,
причем на таком высоком теоретическом уровне, который не позволяет давать практические рекомен-
дации каким-либо институтам относительно политического курса. В силу этого, по их мнению, она
никогда не сможет стать практической философией» (Парех Б. Политическая теория: политико-
философские традиции // Политическая наука: новые направления. С. 481).
2 Каждый из американских политических философов, продолжает свою мысль Б. Парех, «своими
собственными средствами стремился обосновать автономность политической философии и доказы-
вал, что она является не прикладной областью философии, не распространением на политическую
жизнь общефилософских доктрин, развивающихся независимо от нее, но достаточно самостоятель-
ным направлением исследований с присущими ему специфическими категориями и формами ис-
следования» (Парех Б. Указ. соч. С. 481).
34
Американская политическая мысль: вехи традиции
Тем не менее, определенную информацию о политической философии мы
находим в научной литературе — преимущественно относящейся к 80—
90-м годам. В «Новом справочнике по политической науке» ей посвящена от-
дельная глава. Статья «Философия политики» помещена в российской «Новой
философской энциклопедии». Аналогичные публикации, хотя порой и очень
краткие, мы находим в других изданиях.
Автор статьи «Философия политики» \ отечественный философ А.С. Пана-
рин, первым начавший серьезное исследование проблематики политической
философии в постсоветской России и разработавший собственную концеп-
цию2, определяет эту философию как «науку о наиболее общих основаниях,
границах и возможностях политики, о соотношении в ней объективного и субъ-
ективного, закономерного и случайного, сущего и должного, рационального и
внерационального»3. Панарин поясняет, что различие этих оснований в тради-
ционном и современном (модерном) обществах предопределяет интерес фило-
софии политики к дилемме предопределенного-неопределенного (стохастиче-
ского): первое характеризует традиционное общество (где политическая жизнь
протекает по наезженной, проложенной «верхами», колее), второе — модерное
(где ничего заранее не предопределено и общество ведет поиск путей своего
политического бытия). Другая дилемма, которую она исследует, — «традицион-
ная философская дилемма» номинализм (фиксирующий характерный для мо-
дерного общества примат индивидуального над общим) — реализм, фиксирую-
щий примат общего над индивидуальным, характеризующий традиционное
общество. Философия политики решает также вопросы «о статусе политиче-
ского и мере его автономии по отношению к другим сферам общественной
жизни» и о «статтусе политики... по технологическому критерию»4, т. е., говоря
простым языком, может ли (и должна ли) она быть использована в качестве
рычага преобразования мира.
И еще один важный момент. Он касается отношения политики и морали,
который всегда был важен для политической философии. «Субстанциональный
(аристотелевский) подход нравственной философии, трактующий политику в
терминах естественного блага и неотчуждаемых прав человека, оказывается не
1 За семь лет до этого ее автор опубликовал одноименную книгу (Панарин А. С. Философия по-
литики. М., 1994) и, естественно, не хотел пользоваться понятием «политическая философия», но речь
в статье идет — в принципе — именно о ней. Мы обращаем на это внимание по той причине, что не-
которые исследователи разводят эти два термина как нетождественные.
2 Эта концепция связана с выделением в качестве особой проблемы «философии политики» про-
блемы «отношения политического и неполитического», напрямую связанной, как говорит ее автор,
«с пониманием предмета и объекта политической теории». Тут сталкиваются две парадигмы: согласно
одной из них (ярко представленной французом М. Фуко), «власть не локализуется в собственно по-
литической сфере, а в превращенных формах является нам всюду»; согласно другой (она представле-
на американцем Г. Беккером) — «развитие нормального гражданского общества сопровождается не-
прерывным поэтапным сокращением прерогатив власти» (Новая философская энциклопедия: В 4 т.
Т. 4. М., 2001. С. 226). (Сам А.С. Панарин ратует за «принцип дополнительности»).
3 Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 4. М., 2001. С. 226.
4 Там же.
35
Глава 1
менее эффективным, чем функционально-технологический (макиавеллиев-
ский) подход»1.
Оксфордский словарь «Политика» определяет «политическую философию»
как «систематическое, детальное изучение политических последствий предла-
гаемых решений философских дилемм (или неразрешимости этих дилемм)»2.
Политическая философия исследует также «политическое значение конкрет-
ных спорных вопросов, например, о природе человеческого «я» или о понима-
нии моральной ответственности»3. Очень важен моральный аспект. «Безуслов-
но, существует тесная связь между политической философией и философией
морали, поскольку обе они подразумевают исследование природы наших суж-
дений о наших ценностях»4. «Политическая философия стремится одновремен-
но осмыслить то, что мы делаем, и предписать то, что следует делать»5.
«Словарь-справочник» определяет политическую философию как «дисци-
плину, изучающую политику как целое, ее природу, значение для человека,
взаимоотношения между личностью, обществом и государственной властью
и разрабатывающую идеалы и нормативные принципы политического устрой-
ства, а также общие критерии оценки политики...»6.
В американских научных справочных изданиях статьи, посвященные по-
литической философии, — большая редкость. Одно из приятных исключе-
ний - словарь Р. Скратона (мы к нему еще вернемся). «Политическую фило-
софию», рассматриваемую им в качестве части политической мысли, он скупо
определяет как дисциплину, которая «ищет наиболее общие ответы на наиболее
общие вопросы метода и подтверждение Oustification) концептов и теорий»,
разрабатываемых политической наукой и «политической мыслью» в той ее ча-
сти, которая исследует теории и ценности, мотивирующие политику и полити-
ческое поведение7. При этом Скратон особо выделяет (очевидно, под влиянием
дискуссии, развернувшейся после обсуждения книги Ролза) проблему справед-
ливости, которая «может быть также и предметом философского анализа, на-
правленного на определение ее оснований»8.
Что касается крупных философов, обращавшихся к проблеме политиче-
ского, — а это Лео Штраусе, Герберт Маркузе, Ханна Арендт (сплошь иммигран
ты!), — то они, не задаваясь целью выработать какие-то школярские дефини-
ции политической философии, достаточно четко и определенно высказыва-
лись о ее смысле, целях и задачах: определение основ политической жизни,
усматривавшихся либо в человеческой природе, либо в человеческой жизнен-
1 Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 4. М., 2001. С. 227.
2 Политика: Толковый словарь. С. 463.
3 Там же.
4 Там же.
5 Там же.
6 Введение в политологию: Словарь-справочник. С. 242.
7 Scruton R.A Dictionary of Political Thought. N. Y, 1984. P. 361.
8 Ibid.
36
Американская политическая мысль: вехи традиции
ной ситуации, либо в каких-то иных ипостасях бытия человека и выработка на
базе этих основ рационального понимания политической жизни. При этом
они полагали — повторю, — что политическая философия делает свои обобще-
ния на таком высоком теоретическом уровне, который не обязывает ее пред-
ставлять практические рекомендации государству или иным политическим
институтам.
Впрочем, наши слова о том, что видные американские философы не дава-
ли определений политической философии, нуждаются в некоторой коррек-
ции. Крупнейший авторитет в этой области Лео Штраусе, автор блестящего
аналитического исследования «Политическая философия. Шесть очерков»
очень четко и понятно раскрыл суть этого не такого уж простого понятия и
скрывающегося за ним феномена. «...Если, - писал он, - человек осознанно
преследует цель получить знание о хорошей жизни и о благом обществе, воз-
никает политическая философия. Называя это направление мысли политиче-
ской философией, мы понимаем, что оно составляет лишь часть обширного
целого: философии, или, иначе, что политическая философия - это одна из
областей философии... политическая философия имеет дело с политическими
явлениями, с тем чтобы мыслить об их месте в политической жизни общества;
поэтому предметы ее анализа должны соответствовать целям самой политики,
высшим целям практической деятельности. Тематика политической филосо-
фии — великие задачи человечества, свобода и правление либо господство,
задачи, решение которых может поднять человека над его собственным убогим
существом. Политическая философия - это та ветвь философии, которая
включена в политическую жизнь общества, в нефилософскую жизнь, в жизнь
человека»1.
Если, рассуждает Штраусе, понимать философию как поиск универсаль-
ного знания, знания целого, которое стремится заменить складывающееся у
человека мнение о целом, то о политической философии можно сказать, что
она «стремится заменить мнение о политических фактах знанием об их при-
роде... Нельзя понять политические явления, каковы они есть, именно как
политические, если не рассматривать их со всей серьезностью с явным или
невыявленным стремлением судить о них в терминах добра или зла, справед-
ливости или несправедливости и т. п., если не измерять их определенными
мерками добра или справедливости... Политическая философия — это и есть
стремление познать обе природы политических явлений и права — добра и по-
литического порядка»2.
Как видно из приведенных выше высказываний (но это может быть под-
тверждено и другими свидетельствами), главное различие между позициями
их авторов заключается в понимании характера отношений между общефи-
лософскими доктринами и политической философией. Должна ли последняя
рассматриваться просто как трансляция в сферу политики общих принципов
1 Штраусе Л. Что такое политическая философия? // Антология мировой политической мысли.
Т. II. М., 1997. С. 399.
2 Там же. С. 400.
37
Глава 1
философии и конкретных доктринальных построений, или же она вправе
претендовать на предметную, категориальную и концептуальную автономию.
Существуют также различия в понимании сферы и границ политической фи-
лософии.
Но налицо и обширная зона консенсуса. Практически все выделяют в по-
литической философии (хотя и не обязательно говорят об этом) три аспекта:
нормативный, когнитивный и теоретико-методологический. Все согласны в
том, что именно в рамках политической философии формируются политиче-
ские идеалы и разрабатываются стратегические цели политики; определяются
и обосновываются политические нормы и ценности; складываются моральные
критерии оценки политического поведения индивидов, групп и т. п. и функци-
онирования политических институтов; определяются модельные параметры
homo politicus.
Все согласны в том, что в компетенцию политической философии входит
исследование природы и сущности политического и его онтологических осно-
ваний; выявление смысла базовых категорий политического - власть, государ-
ство, институт, свобода, равенство, справедливость, революция и т. д и т. п.;
исследование путей, методов и средств познания политического; исследование
типов отношений между субъектами политического процесса (акторами) и за-
кономерностей политического развития общества.
Наконец, все согласны в том, что политическая философия выступает в
роли общей теории и методологии исследований, осуществляемых в рамках
политической науки — в том числе и на эмпирическом уровне.
Завершая разговор о политической науке и политической философии как
таковых, необходимо сделать по меньшей мере два разъяснения. Первое. Харак-
теризующий их «набор» черт, взятый в их целостности, должен рассматриваться
как своего рода веберовский «идеальный тип», или, может быть, лучше сказать,
собирательный тип. Мы не найдем ни одной идейной конструкции, относящей-
ся к политической науке или к политической философии, которая воплощала
бы в себе все названные черты, а содержащиеся в ней черты воплощала бы в
равной мере. Разные теории и концепции в разное время характеризуются раз-
ным количеством и разным набором родовых черт, причем сами эти черты име-
ют разную фокусировку, заостренность и воплощаются в разных пропорциях.
Так что развитие политической науки и политической философии определяется
не только изменением содержания входящих в них структур и методологии их
построения, но и теми различиями, которые мы сейчас отметили.
Второе. Границы между «политической наукой» и «политической филосо-
фией» демаркированы в некоторых отношениях неотчетливо: имеются «спор-
ные территории», разночтения, связанные, в частности, с разным пониманием
предмета философии и науки, взаимное «наложение» и т. п. Так что наряду с
концептуальными построениями, которые могут быть безоговорочно иденти-
фицированы как относящиеся либо к политической науке, либо к политической
философии, встречаются конструкции, заключающие в себе черты той и другой.
А теперь, имея в виду сказанное выше, обратимся к понятию, которое пред-
ставляет для нас особый интерес — «политическая мысль». И первое, что мы
38
Американская политическая мысль: вехи традиции
замечаем, знакомясь с соответствующей литературой, — это что, подчеркнем
еще раз, далеко не все авторы, пишущие о «политической мысли», считают не-
обходимым дать определение концепта, которым оперируют. Показательна в
этом отношении «Антология мировой политической мысли», изданная в Рос-
сии в 1997 году. Так, в обращении «К читателю», открывающем первый том,
сообщается, что «политическая мысль всегда сосредоточена на вечном: при-
роде власти и государства, причинах угнетения и насилия, роли личности и
групп, взаимоотношениях человека, общества и государства и, конечно, на
проблеме идеала, необходимости изменения глубинной сути человеческого
существования, поиска наилучших форм политического и общественного
устройства»1. Сообщается также, что «последние десятилетия продемонстриро-
вали ярко выраженный рост интереса к политической мысли»2. Но при этом
остается без ответа вопрос, что такое «политическая мысль» в субстанциональ-
ном плане, как она соотносится с политической наукой и политической фило-
софией и т. п.
В «Предисловии» к тому же первому тому «Зарубежная политическая
мысль: истоки и эволюция» читаем: «Эволюция политической мысли от перво-
начальных наивных взглядов, догадок, высказываний до отдельных политиче-
ских учений и от них к их систематизации в рамках политической науки — та-
ково содержание настоящего тома, охватывающего по времени 35 веков...»3
И снова — без ответа на вопрос о содержании рассматриваемого понятия.
Не лучше обстоит дело и со справочными изданиями. В упоминавшейся
двухтомной «Политической энциклопедии» статья «политическая мысль» от-
сутствует вообще. Нет ее и в оксфордском толковом словаре «Политика» под
редакцией Айна Маклина. Как нет и в обширном лексиконе «Политология»
под редакцией А.И. Соловьева4. В помещенных в «Политической энциклопе-
дии» статьях, посвященных политической мысли Африки, Древнего Египта,
Древнего Китая, Древнего Рима, Древней Греции, Древней Индии, России,
США и Японии, политическая мысль определяется соответственно как «сово-
купность мировоззрений и знаний о политике, сосредоточенных в обществен-
но-политических взглядах, идеях, и концептуальных подходах мыслителей
разных стран Африки от древности до нашего времени»5; «совокупность по-
литико-мифологических представлений и взглядов древних египтян»6; «сово-
купность ранних политических представлений, взглядов и учений древних
китайцев»7; «совокупность политических взглядов, представлений, идей и уче-
1 Антология мировой политической мысли. Т. I. M., 1997. С. 5.
2 Там же. С. 7.
3 Там же. С. 10.
4 В лексиконе «Политология» есть статьи «Западная политическая мысль», «Политическая мысль
Востока» и «Русская политическая мысль», но ни в одной из них автор на поясняет содержание по-
нятия «политическая мысль». См.: Политология: Лексикон / Под ред. А.И. Соловьева. М., 2007.
5 Политическая энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1999. С. 175.
6 Там же. С. 177.
7 Там же. С. 178.
39
Глава 1
ний древнеримских мыслителей...»1; «совокупность взглядов, представлений,
идей и учений древнегреческих мыслителей...»2; «совокупность ранних поли-
тико-мифологических представлений, взглядов и учений народов древнего
Индостана»3; «совокупность политических взглядов, идей и концепций рос-
сийских политических мыслителей и политических деятелей...»4; «совокуп-
ность политических взглядов, представлений, идей и концепций американ-
ских политических мыслителей и политических деятелей»5; «совокупность
политических взглядов, идей и представлений японских политических мысли-
телей и политических деятелей»6.
Таким образом, все, что мы узнаем о таком очень емком и — скажем сразу —
внутренне разнородном и потому расплывчатом понятии и обозначаемом им
явлении, как «политическая мысль», сводится к тому, что она «сосредоточена на
вечном» (а как же современные, не встречавшиеся прежде идеи, понятия, кон-
цепции?) и представляет собой «совокупность» «мировоззрений», «взглядов»,
«представлений», «идей», «учений», «концепций». Какова их природа, как они
соотносятся друг с другом, каково их отношение к науке и философии, какие
функции они выполняют - все эти и ряд других вопросов остаются без ответа.
Но существуют и другие подходы. Так, в своей книге «История политиче-
ских учений. Классическая западная традиция (Античность — первая четверть
XIX века)» ее автор А.А. Чанышев, высказывая свое представление о содержа-
нии понятия «политическая мысль», соотносит его с такой формой политиче-
ского знания, как «политическое учение», и тем самым позволяет лучше понять
предмет и границы «политической мысли». Правда, он рассматривает оба фе-
номена в историческом аспекте, но это не меняет сути дела. «Нужно, — пишет
он, — различать понятия «история политических учений» и «история полити-
ческой мысли». Значение первого гораздо уже и определенней, чем второго:
в сферу значения последнего попадут - наряду с теоретически оформленными
взглядами, составляющими область первого понятия, - так называемые «по-
литические идеи» (например, любые значимые политические ориентации и
ценности, высказывания о политике, сделанные историческими лицами — го-
сударственными деятелями, мыслителями, художниками и др., перечень кото-
рых составит доксограф по истории политической мысли), что делает значение
второго понятия расплывчатым»7.
Тут четко, пусть и бегло, сформулированы три важнейшие характеристики,
без учета которых и политическая мысль как таковая, и уж тем более политиче-
1 Политическая энциклопедия. С. 181.
2 Там же. С. 184.
3 Там же. С. 187.
4 Там же. С. 189.
5 Там же. С. 196.
6 Там же. С. 201.
7 Чанышев АЛ. История политических учений. Классическая западная традиция (Античность -
первая четверть XIX в.). М., 2000. С. 3-4.
40
Американская политическая мысль: вехи традиции
екая мысль конкретной страны, будет оставаться непонятой или, что хуже,
понятой неправильно. Во-первых, что это предельно инклюзивное, т. е. самое
широкое по объему содержания понятие, фиксирующее продукты политиче-
ского мышления человека. Во-вторых, что политическая мысль включает как
теоретическое, так и внетеоретическое, как научное, так и вненаучное знание.
В-третьих, что в качестве творцов политической мысли выступают не только
профессиональные мыслители, но и непрофессионалы — политические деяте-
ли и другие лица, не входящие в круг теоретиков.
При этом автор отмечает, что «возможность строгой концептуализации
предмета истории политической мысли связана с выделением формообразую-
щего элемента «политических идей» - социокультурных установок как порож-
дающих элементов парадигматики и логики мышления о политике, очерчива-
ющих «границы возможного» в этом знании (скажем, модифицирующих
политические представления и само понятие политики). В таком случае «исто-
рия политических учений» определяется в качестве теоретического уровня в
исследовании специфики истории «политической мысли»1.
К суждениям А. Чанышева и других авторов мы вернемся чуть позднее.
А пока обратимся к одной из немногих, но, на наш взгляд, самой информатив-
ной статье о политической мысли, которую нам удалось отыскать в американ-
ских специализированных справочных изданиях — статье Роджера Скратона
из его (обратим внимание на название!) «Словаря политической мысли». «Это
[понятие], — пишет он, — может означать одно из четырех. 1. Политическую
мысль в том смысле, который зафиксирован в названии [данного] словаря:
мысли, теории и ценности, мотивирующие политику и политическое поведе-
ние. Политическая мысль включает теории, посредством которых люди пы-
таются объяснить политическое поведение друг друга, ценности, на основе
которых они выносят суждение о нем, и механизмы (такие, как закон),
с помощью которых они пытаются контролировать его. 2. Политическую тео-
рию. Теорию политических институтов. Она включает теории государства,
права, представительства и выборов. Это сравнительная и объяснительная
наука, примерами которой могут служить работы по конституционной исто-
рии и анализу. 3. Политическую философию. Она ищет наиболее общие от-
веты на наиболее общие вопросы метода и подтверждение (justification) кон-
цептов и теорий, о которых идет речь в первом и втором [пунктах]. Таким
образом, понятие справедливости, которое может составлять часть обычной
политической мысли, может быть также и предметом философского анализа,
направленного на определение его оснований. 4. Политическую науку. Акаде-
мическую дисциплину, которая включает второй и третий [пункты], а также
политическую экономию и, возможно, еще и социологию. Она представляет
собой развивающийся синтез многих контрастирующих дисциплин и включа-
ет в себя все исследования, предметом которых являются политически значи-
мые мысли и действия. Она, вероятно, слишком широка и слишком амбици-
1 Чанышев А.А. История политических учений. Классическая западная традиция (Античность -
первая четверть XIX в.), М., 2000. С. 3-4.
41
Глава 1
озна, чтобы быть независимой дисциплиной со своим собственным методом
и [потому] сохраняет свое влияние скорее лишь как проектируемое, нежели
как реальное единое целое»1.
В этом кратком, пусть и небесспорном, пассаже, отражены многие важные
характеристики политической мысли. Во-первых, уже сама разбивка статьи на
четыре части говорит о том, что политическая мысль трактуется как предельно
инклюзивное образование (о чем было сказано выше), которое имеет сложную
многослойную и многомерную структуру, охватывающую и политическую на-
уку, и политическую философию, и другие продукты политического мышления.
Во-вторых (и об этом тоже упоминалось), политическая мысль рассматривает-
ся как единство теоретического и внетеоретического знания. Третий важный
момент, отмеченный Р. Скратоном: констатация присутствия в политической
мысли (какой-то её части) нормативного элемента (представленного некото-
рыми политико-философскими структурами). И это, на наш взгляд, реальные
черты политической мысли.
Однако, исходя из сказанного нами выше, представляется неправомер-
ным включение в политическую науку политической философии, хотя и та
и другая, являются естественными частями политической мысли и по логике
вещей дополняют друг друга. Имеются и другие возражения, не меняющие,
впрочем, в целом позитивной оценки статьи из «Словаря политической
мысли».
Интересные суждения о политической мысли находим у Лео Штраусса.
Справедливо отмечая, что «всякая политическая философия — это политиче-
ская мысль, но не всякая политическая мысль — политическая философия»2,
он рассматривает политическую мысль как наиболее широкий круг знаний о
политике, философских и нефилософских, разделяя, таким образом, позицию
многих других аналитиков. Американский философ определяет политическую
мысль как «рассуждение, безразличное к разнице между мнением и знанием»3.
«Политическая мысль, не являющаяся философией, ищет свое адекватное вы-
ражение помимо анализа в законах и кодексах, в поэмах и рассказах, в трактатах
и политических речах», а «политический мыслитель, который не является фи-
лософом, прежде всего интересуется специфическим политическим порядком
или управлением и ограничивается ими...»4
Как легко заметить из приведенного высказывания, американский фило-
соф не только излагает свое представление о политической мысли, но и - ред-
кий случай - хочет выявить отношения между политической философией и
политической мыслью, политической философией и политической наукой.
Штраусе абсолютно точно уловил желание тех, кто ратовал за развитие по-
литической науки: они хотели, чтобы исследование политических «вещей»
осуществлялось «по модели естественных наук» и в создании такой ««науч-
1 Scruton R. A Dictionary of Political Thought. P. 360-361.
2 Штраусе Л. Что такое политическая философия? Т. II. С. 400.
3 Там же. С. 400-401.
4 Там же. С. 401.
42
Американская политическая мысль: вехи традиции
ной» политической науки» они видели «путь к подлинному знанию политиче-
ских фактов»1.
Штраусе готов признать, что независимо от претензий политической науки
ее представители делают полезное дело: они собирают и анализируют полити-
чески значимые данные. Но в их компетенцию не входит стремление (да они и
не в состоянии сделать это) «понять природу политических явлений». Это уже
задача политической философии. Таким образом, политическая наука, полез-
ная для решения конкретных, повседневных задач, не требующих проникнове-
ния в сущность вещей, одновременно «ненамеренно доставляет материал для
размышлений политических философов»2.
Штраусе, правда, бросает озадачивающую фразу. Политическая мысль, го-
ворит он, «не может быть чем-то большим и не может даже представляться
чем-то большим, чем толкование или защита твердо укоренившихся убеждений
и устойчивых мифов»3. Однако, судя по контексту, автор этого высказывания
имеет в виду нефилософскую политическую мысль, и эта его характеристика
призвана лишь показать, что без философии и вне философии эта мысль носит
догматический характер. Суждение спорное, но подоплека его ясна: защитить
подвергающуюся атаке со стороны политической науки политическую фило-
софию как носительницу рационального, творческого начала. Но, возможно,
Штраусе хотел сказать и другое, а именно что политическая мысль как таковая
лишена эвристического потенциала.
Учитывая сказанное выше и исходя из собственных представлений о пред-
мете, мы можем определить «политическую мысль» как совокупность истори-
чески сложившихся, более или менее устойчивых и вместе с тем изменяю-
щихся от эпохи к эпохе, отражающих специфику бытия субъекта (группы,
страны, региона) представлений — научных и вненаучных — о политике и
политическом. Политическая мысль включает в себя в качестве ядра полити-
ческую науку и политическую философию, но может интегрировать элементы
знания, полученного другими дисциплинами.
При этом важно иметь в виду, что и политическая наука, и политическая
философия, и другие научные дисциплины, имеющие объектом исследования
политику, — это специализированное научное знание, которое в качестве тако-
вого формируется специалистами, нередко объединяющимися в интернацио-
нальные научные коллективы. Поэтому можно говорить, скажем, об англо-
американской политической науке или англо-американской политической
философии. Но не может быть англо-американской политической мысли. По-
литическая мысль не бывает интернациональной, она всегда национальна.
И всегда уникальна. Ибо, взятая в ее целостности, представляет собой интегри-
рованное знание, формируемое как специалистами, так и неспециалистами и
отражающее специфику политического сознания и бытия определенной на-
циональной общности, специфику ее кумулятивного политического и жизнен -
1 Там же.
2 Там же
3 Там же.
43
Глава 1
ного опыта. И когда мы говорим о «мировой политической мысли»1, то имеем
в виду не какую-то единую мысль, не «интегрированное целое», а механиче-
скую сумму продуктов политической мысли разных людей, народов и времён.
Подведем итоги. История политической мысли складывается таким обра-
зом, что в ее формировании принимает участие большее число людей, чем, если
можно так сказать, в сотворении ее ядра, т. е. в разработке тех идей, концепций,
теорий, которые определяют основное содержание и направление этой мысли
в данный период либо на протяжении всей дальнейшей истории. Таких творцов
обычно именуют «классиками». Но и классиков можно подразделить — чисто
условно, конечно, - на ряды. Если взять античный мир, то к числу классиков
«первого ряда» можно отнести Сократа, Платона, Аристотеля и, с известными
оговорками, Цицерона. В число классиков «второго ряда» мы можем отнести
Протагора, Сенеку, Эпикура, Эпиктета и еще ряд мыслителей.
Такую же картину можно было наблюдать в Средние Века и в Новое время.
При этом с течением времени увеличивается и количество классиков, и коли-
чество лиц, участвующих в формировании политической мысли, хотя по своим
масштабам они в большинстве случаев в целом уступают классикам прошлого.
При этом каждое последующее поколение мыслителей стоит на плечах пред-
шествующих. Меняется их «оперативный состав», т. е. блок мыслителей, ока-
зывающихся востребованными именно данной эпохой, данной духовной ситу-
ацией. Какие-то мыслители давнего или недавнего прошлого с течением
времени отходят в тень новых «гуру», какие-то из «забытых» вдруг снова вы-
двигаются на передний план. Но сами принципы «преемственности» и «насла-
ивания» остаются. Таким образом, графически история политической мысли
напоминает перевернутую и усеченную многослойную пирамиду.
В формировании американской политической мысли XX века принимали
участие сначала сотни, затем тысячи, а к концу столетия десятки тысяч
людей - преимущественно профессиональные political scientists, философы,
социологи, правоведы, антропологи, работающие в университетах и колледжах;
аналитики из многочисленных исследовательских центров (think tanks), а также
влиятельные политические и общественные деятели. Но ее основными творца-
ми были 25—30 человек, действовавшие в разных сферах. Это Гэбриел Алмонд,
Ханна Арендт, Збигнев Бжезинский, Дэниел Белл, Артур Бентли, Сидни Верба,
Вудро Вильсон, Роберт Даль, Энтони Дауне, Роналд Дворкин, Джон Дьюи, Дэ-
вид Истон, Герберт Кроули, Гаролд Лассуэлл, Уолтер Липпман, Сеймур Липсет,
Чарлз Мерриам, Ганс Моргентау, Роберт Нозик, Джон Ролз, Фридрих Хайек,
Сэмюел Хантингтон, Йозеф Шумпетер, Хэрри Экстайн и, возможно, еще не-
сколько человек. Их взглядам мы уделяем первостепенное внимание и анализ
последних составляет основное содержание книги, хотя в ней говорится и о
значимых политических взглядах некоторых журналистов, публицистов и госу-
дарственных деятелей.
1 Это касается и региональной (скажем, «западной», «восточной», «африканской» и т. п.) полити-
ческой мысли. Работы, претендующие на анализ и описание такого рода мысли, зачастую рассматри-
вают не соответствующую политическую мысль в ее целостности, а политические учения (теории и
концепции), политическую философию или политическую науку, сложившуюся в регионе.
44
Американская политическая мысль: вехи традиции
Но названные персоны были не только творцами. Они были еще и наслед-
никами той традиции американской политической мысли, которая закладыва-
лась их предшественниками — великими (Джефферсон, Мэдисон, Гамильтон,
Пейн) и рядовыми. Поэтому, чтобы понять день сегодняшний, надо понять
день вчераший и посмотреть, как складывалась эта традиция.
Сколько лет насчитывает история американской политической мысли? Ка-
ковы ее источники? Какие этапы она прошла? Ответы на эти вопросы во мно-
гом зависят от точки отсчета этой истории и от того, что понимается под «аме-
риканской мыслью». Так, по мнению Паррингтона, высказанному им в конце
20-х годов XX века, американская мысль, в том числе политическая, насчиты-
вает триста лет. Иными словами, ее начало восходит примерно к 20—30-м годам
XVII столетия. И эта трехсотлетняя история «распадается на три основных эта-
па: кальвинистский пессимизм, романтический оптимизм и пессимизм, по-
рожденный засильем техники. Между первым и последним из них пролегла
Америка вчерашнего дня, сформировавшая американское сознание и амери-
канские общественно-политические институты; и по мере того, как этот под-
линно американский мир уходит в прошлое, мы повторяем путь, пройденный
Европой с ее основанными на принуждении порядками, повторяем в расши-
ренном масштабе и еще более неосознанно. Мрачная философия вновь пыта-
ется завладеть американским сознанием»1.
«Кальвинистский пессимизм», или, как его еще характеризует Паррингтон,
«старая философия с ее детерминистскими взглядами и пессимистической на-
строенностью», был «завезен» «в Новый Свет из Европы с ее сложившимися
обществами»2 и доминировал до конца XVIII века. Затем наступил один из са-
мых плодотворных и ярких периодов в истории американской мысли, охваты-
вающий примерно первую половину XIX века, а точнее - 1800-1860 годы. Это
был период «романтической революции в Америке», когда «власть над умами
американцев оспаривали две соперничающие системы взглядов: гуманистиче-
ская философия французского Просвещения, основанная на представлении о
способности человека к совершенствованию и провозглашавшая своей целью
установление демократии, где все равны, где назначением государства является
служение общему благу; и английская философия laissez faire, основанная на
представлении о том, что все люди наделены приобретательским инстинктом,
и выдвигавшая идеал социального строя, который отвечал бы потребностям
абстрактного «экономического человека» и в котором назначением государства
являлось бы служение интересам промышленно-торговой деятельности»3.
В принципе можно согласиться с Паррингтоном в том, что оригинальная,
окрашенная в национальные тона американская политическая мысль («аме-
риканское сознание») начинает формироваться не в колониальную эпоху,
1 Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли. Т. III. С. 21.
2 Там же.
3 Там же. С. 25.
45
Глава 1
а позднее. Европейцы, переселявшиеся за океан и основывавшие в Новом
Свете свои колонии, конечно, имели определенные представления о том, как
в них должна быть устроена политическая жизнь, какой может и должна ока-
заться судьба новых поселений, какое место в мире им «предначертано»
и т. п. Однако это еще не дает оснований говорить о существовании в колони-
альную эпоху более или менее систематической и самостоятельной, ориги-
нальной американской политической мысли. Последняя начинает склады-
ваться вместе с началом формирования американской нации и представлений
американцев о собственной национальной политической идентичности.
А происходит это, на мой взгляд, в последние несколько десятилетий
XVIII века, и потому отсчет истории оригинальной, окрашенной в националь-
ные тона американской политической мысли следовало бы начинать с публи-
кации Декларации независимости в 1776 году. Не случайно с интервалом все-
го лишь в несколько лет появляются три исторической значимости
документа, которые лежат в фундаменте этой мысли: уже упомянутая Декла-
рация, Конституция Соединенных Штатов (вкупе с Биллем о правах) и «Фе-
дералист» — сборник политических эссе, авторами которых выступили Алек-
сандр Гамильтон, Джеймс Мэдисон и Джон Джей.
И уже в этот период в американской политической мысли (и политической
практике) вырисовываются две традиции, сохранявшиеся и в дальнейшем: одна
из них связывается с именем Джефферсона, другая — с именем Гамильтона и
Мэдисона. Как писал Паррингтон, «первая из этих непримиримо враждебных
друг другу философских концепций (гуманистическая философия французско-
го Просвещения. — Э.Б.) была взята на вооружение руководителями аграрного
движения Америки и нашла свое выражение в программе Джефферсона, а вто-
рая воцарилась в умах представителей торговой, капиталистической Америки
и выступала в форме федерализма Гамильтона»1. Однако впоследствии границы
между этими двумя линиями утратили четкость, хотя традиции в принципе со-
хранялись.
Уже из того, что было сказано выше, видно, что американская политиче-
ская мысль изначально формировалась на базе двух источников — европей-
ской политической мысли и национального (на первых этапах - колониаль-
ного) политического опыта. Правда, среди тех, кто непосредственно
закладывал основы этой мысли, был только один выдающийся европеец —
англичанин Томас Пейн (1737—1809), перебравшийся за океан по рекоменда-
ции Бенджамина Франклина. Но он сделал многое для развития политиче-
ской мысли в США. Он одним из первых (если не первым) начал разрабатывать
проблему прав человека, которая впоследствии стала одной из излюбленных
тем в американской политической науке. Он одним из первых заговорил о том
великом будущем, которое ждет заокеанскую республику. Он активно защи-
щал и обосновывал идею республиканского самоуправления. Опубликован-
ный им в январе 1776 года памфлет «Здравый смысл» принадлежит к числу
лучших творений политической мысли, созданных на американской земле.
Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли. Т. III. С. 25.
46
Американская политическая мысль: вехи традиции
Он за несколько месяцев до появления «Декларации независимости» загово-
рил о «праве на счастье».
Но дело не в количестве европейцев, непосредственно участвовавших
в формировании американской политической мысли на начальном этапе ее
становления. Гораздо важнее то, что среди самих американцев, активно уча-
ствовавших в этом процессе, было много европейски образованных людей. Это
можно сказать и о Бенджамине Франклине (1706—1790), и о Томасе Джеффер-
соне (1743—1826), и об Александре Гамильтоне (1757—1804), и о Джоне Адамсе
(1735-1826), и о Джеймсе Мэдисоне (1751-1836). Эти люди были знакомы
и с европейской Античностью, и с работами европейских философов и право-
ведов Нового времени. Но этим дело не ограничивалось. «Соперничающие
системы взглядов», о которых говорит Паррингтон, были европейскими систе-
мами. Очень большое влияние на «отцов-основателей» оказал Монтескье. Как
пишет Г. Алмонд, «его политическая теория объясняющая, системно-функци-
ональная, описывающая условия и процесс политического управления... ока-
зала огромное воздействие на создателей американской конституции. Не ис-
ключено, что именно над теорией Монтескье размышлял Гамильтон, когда
писал: «Наука о политике... стала гораздо совершеннее. Ныне хорошо известно
действие различных принципов, о которых древние либо вообще ничего не
знали, либо знали совсем немного... Хотя, конечно, было бы несправедливо
утверждать, что принципы моральных и политических знаний в целом имеют
такую же степень достоверности, как принципы математики, их, тем не менее,
следует воспринимать серьезнее... чем нам бы иногда хотелось». «Мэдисон
и Гамильтон, — продолжает Алмонд, — имели все основания считать себя до-
статочно сильными специалистами в области политической науки, поскольку
они смогли применить теории Монтескье, Локка и других европейских фило-
софов к практике тринадцати колоний и Соединенных Штатов по условиям
конфедеративного договора»1.
Пусть Алмонд несколько преувеличивает и модернизирует степень науч-
ности и характер подхода «отцов-основателей» к построению американского
государства, когда утверждает, что «они действовали подобно инженерам, при-
меняя законы политики, полученные на базе эмпирических и лабораторных
исследований, к конкретным ситуациям»2. Тем не менее общий вывод совре-
менного американского исследователя корректен и обоснован: «Разделяя ис-
полнительную, законодательную и судебную власти (о необходимости чего они
узнали от Монтескье) и создавая смешанный тип правления с помощью огра-
ничений и противовесов (о чем они узнали из практического опыта тринадцати
колоний), эти люди смогли создать формулу политики: «Разделение властей +
принцип ограничений и противовесов = свобода»3.
Естественно, что по мере того, как американцы накапливали собственный
политический опыт и предпринимали попытки его теоретического обобщения,
1 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины. С. 79.
2 Там же.
3 Там же.
47
Глава 1
их зависимость от европейской политической мысли несколько ослабевала. Но
полностью она не исчезала никогда. На протяжении XIX века американцы зна-
комятся с социалистическими учениями Оуэна, Фурье, Сен-Симона; с анар-
хизмом Прудона, Штирнера, Бакунина, Кропоткина1; с марксизмом; с различ-
ными формами европейского либерализма (Милль) и консерватизма (Берк);
с другими европейскими политическими учениями (Макс Вебер и его школа).
И это было не просто знакомство. Европейские идеи продолжали оплодотво-
рять американскую мысль. И даже еще в первые десятилетия XX века амери-
канские политологи продолжали чувствовать себя в некотором роде провинци-
алами, находившимися «на отшибе», и если у кого-то из них возникала
возможность поучиться в Европе (особенно в Германии), то старались восполь-
зоваться ею. Один из крупнейших американских политических исследователей
Чарльз Мерриам, создатель и лидер знаменитой Чикагской школы (о ней речь
впереди) советовал одаренным молодым людям, получившим американский
диплом, отправляться на стажировку в Европу. Кстати сказать, некоторые из
основоположников американской политической науки, в числе которых мы
видим упомянутого, Чарльза Мерриама и Вудро Вильсона (начинавшего свой
путь как университетский профессор), либо получили образование в Европе,
либо после получения высшего образования на родине стажировались какое-то
время в европейских (особенно немецких) университетах.
Мощную европейскую «подпитку» американская политическая мысль по-
лучила в 30—40-е годы XX века, когда ряд крупнейших европейских — преиму-
щественно австрийских и немецких — философов, социологов, политологов
еврейского происхождения, спасаясь от нацистов, бежали в Соединенные Шта-
ты. Они способствовали повышению уровня культуры научного исследования.
Американской политической мысли явно не хватало метафизического (фило-
софского) фундамента, и этот пробел помогли восполнить европейцы — в пер-
вую очередь немцы. После Второй мировой войны количество европейцев,
отправлявшихся в США, увеличилось. Но теперь, когда эта страна стала
главной мировой точкой роста политологического знания, а американские ис-
следователи получили возможность тратить большие деньги на реализацию
крупных исследовательских проектов, европейцы, а потом и политологи и
философы из неевропейских стран (Индии, Израиля, Японии и других) от-
правлялись за океан уже не в качестве учителей, а в качестве партнеров, а то и
стажеров. Но и в этих случаях они продолжали вносить свой вклад в развитие
американской политической мысли. Так что то доминирующее положение,
которое американская политическая наука занимала на протяжении большей
части второй половины XX столетия, было отчасти заслугой иностранцев.
Вторым источником формирования американской политической мысли
был и остается по сей день национальный политический опыт. Однако содер-
1 Анархизм Бакунина и Кропоткина воспринимался американцами скорее как проявление евро-
пейской, нежели русской политической мысли. С русской мыслью XIX века и более раннего периода
они (если не считать специалистов по России) были практически не знакомы, а из мыслителей
XX века знали, пожалуй, лишь Ленина, Троцкого, Сталина.
48
Американская политическая мысль: вехи традиции
жание и масштабы опыта, за счет осмысления которого развивалась эта мысль,
менялись с течением времени. Как показывают работы Томаса Джефферсона,
Джеймса Мэдисона, Джона Адамса, а позднее - Джона Калхуна (1782-1850),
Оливера Холмса (1841-1935), Вудро Вильсона (1856-1924), других американ-
ских политических мыслителей, в конце XVIII и на протяжении большей части
XIX века американская политическая мысль развивается прежде всего за счет
осмысления опыта построения и укрепления буржуазной республики в США.
Но американцы не ставили целью выйти через анализ этого опыта на какие-то
крупные общезначимые теоретические обобщения, касающиеся политическо-
го бытия, политического сознания или мирового порядка. Об этом свидетель-
ствуют, в частности, исследования, публиковавшиеся в те годы за океаном.
Адаме пишет трехтомную монографию «В защиту конституирования прави-
тельственной власти в Соединенных Штатах Америки»; Калхун — книги «Ис-
следование о правительственной власти» и «Рассуждение о конституции и
правительстве Соединенных Штатов»; Вулси — работу «Политическая наука,
или Государство, рассмотренное теоретически и практически»; Вильсон —
«Правление конгресса»... Уже сами названия этих работ красноречиво свиде-
тельствуют о том, что американцы искали ответы на главный для них в то
время вопрос: как лучше институционализировать и структурировать полити-
ческую власть в стране, чтобы сделать существующий строй эффективным и
устойчивым.
С течением времени происходит расширение (в пространственном и пред-
метном планах) границ национального опыта, осмысливаемого американскими
политологами. Опыт построения и укрепления буржуазной республики допол-
няется опытом развития американского капитализма, построения демократи-
ческого общества и превращения США в великую державу, а затем и одну из так
называемых супердержав, интересы которой выходят далеко за пределы амери-
канского континента. Эмпирическая база исследований расширяется, как рас-
ширяется и круг объектов, предметов и тем исследования. Теперь в поле вни-
мания политологов попадают не только институты власти, но и политическое
поведение, политическое познание, проблемы международной политики и
мирового порядка и т. п. (О результатах многих из этих исследований пойдет
разговор в нижеследующих главах.)
В XX веке складывается еще один источник формирования американской
политической мысли — политический опыт отдельных стран, регионов,
международных объединений. Особенно активно этот источник заявляет о себе
после начала холодной войны, распада мировой колониальной системы и пре-
вращения США в одного из ключевых мировых игроков. Во-первых,
появляются политологические исследования, посвященные отдельным стра-
нам — например, Советскому Союзу, Китаю, Индии — и регионам (Азии, Аф-
рике, Европе). Во-вторых, результаты изучения политического опыта отдель-
ных стран и регионов используются для получения обобщающих выводов
общетеоретического характера (например, в области конфликтологии, модер-
низации, демократизации и т. п.). В третьих, получает развитие так называемая
сравнительная политология, где американцы добились больших успехов.
49
Глава 1
Таким образом, в настоящее время американская политическая мысль раз-
вивается за счет четырех источников. Первый и главный из них - националь-
ный политический опыт в его внутриполитическом и внешнеполитическом
аспектах. Второй источник — зарубежный политический опыт. Американцы
много писали в последние годы о социальной и политической революции,
о демократизации и модернизации. Ясно, что нового собственного опыта на
сей счет у них не было и потому приходилось опираться на опыт стран Азии,
Латинской Америки и Африки. А с 90-х годов — на опыт бывших социалисти-
ческих стран и стран постсоветского пространства. Третий источник — нацио-
нальная идейно-политическая традиция, складывавшаяся на протяжении двух
с лишним столетий и выступающая в роли мощной инерционной и идентифи-
цирующей силы, которая и сплачивает американцев, и разделяет их. Яркий
пример — Декларация независимости США. К этому документу апеллируют
американцы, придерживающиеся разных идейных ориентации: либералы и
анархисты, консерваторы и социалисты, дружно заявляющие, что провозгла-
шенные в этом документе идеалы — это их идеалы. Четвертый источник — за-
рубежная идейно-политическая традиция, охватывающая огромный идейный
массив (от Платона и Аристотеля до Дарендорфа и Фуко) и продолжающая
питать американскую политическую мысль. Один только пример. Наделавшая
столько шума концепция «конца истории» построена на идеях, заимствованных
у Гегеля и его последователя Кожева. И таких примеров — великое множество.
Политические концепции и теории — красноречивые «человеческие доку-
менты», в которых «зашифрованы» личностные характеристики их создателей.
Но в политической мысли любой страны «зашифрована» еще и — тоже, есте-
ственно, в косвенной форме — ее национальная история, внутренняя логика
и динамика развития страны. Большинство политических концепций и теорий,
включая те, которые выглядят абстрактными и далекими от жизни, представ-
ляют собой «отзывы» (responses) на «вызовы» (challenges) времени, в роли како-
вых могут выступать войны, революции, перевороты, изменение мирового по-
рядка, национальные катастрофы и т. п. Так что специфика американской
политической мысли — берем ли мы ее в целом или говорим только о минувшем
столетии — во многом определялась спецификой американской истории и
формировавшейся параллельно американской цивилизации1 и отражала эту
специфику. А сама история была детерминирована — на «старте» и «по дистан-
ции» - условиями формирования американского общества и особенностями
«человеческого материала», из которого «лепился» американец.
Известный историк Луис Харц (1919-1986), автор спорной, но широко
цитируемой книги «Либеральная традиция в Америке», выводит специфику
истории США из отсутствия в стране феодальной традиции. «...Америка
перескочила через феодальную стадию...»2, пишет он и затем повторяет этот
1 Здесь и далее под «американской цивилизацией» понимается цивилизация США.
2 Харц Л. Либеральная традиция в Америке / Пер. с англ. М., 1993. С. 13.
50
Американская политическая мысль: вехи традиции
тезис в разных вариантах множество раз. При этом признает, что мысль эта не
нова, а его, Харца, новаторство проявляется в тех заключениях, которые он вы-
водит из этого постулата. «Сам Маркс отметил отсутствие феодализма в Аме-
рике, но, не поняв сложную связь европейского социализма с европейским
феодальным режимом, он не сумел осознать значение этого факта»1.
Соединенные Штаты, конечно же, не «перескакивали» через феодализм,
как утверждает Харц. В этом не было необходимости, да и возможности, ибо
они начали формироваться в то время, когда западная история уже вошла в
буржуазную фазу. Но сама мысль об отсутствии феодализма и о важной роли
этого отсутствия для истории страны верна и важна. И об этом действительно
говорил — нет, не Маркс, как ошибочно утверждает американский историк
(кстати сказать, очень не любивший марксистов, коммунистов и Советский
Союз), а Энгельс. В статье «Рабочее движение в Америке» он писал о «благо-
приятной почве Америки, где нет никаких преграждающих путь средневековых
развалин, где история начинается при наличии уже сложившихся в XVII веке
элементов современного буржуазного общества...»2.
Именно с отсутствием феодализма в истории США Харц связывал и такую
характерную черту американского общества как широкое распространение - а
по сути, если верить автору «Либеральной традиции в Америке», всевластие —
либерализма, в котором он видел «единственный фактор», определивший на-
правление развития США. «Если... подходить формально, то мы все-таки име-
ем дело с двумя факторами: отсутствием феодализма и наличием либеральной
идеи. Отходу от европейского феодального устройства могли сопутствовать и
другие идеи, например, концепции чартистов... Но и с точки зрения европей-
ской истории исключение феодальных сил предполагает естественное развитие
либерализма, так что практически мы имеем дело с единственным фактором»3.
При этом американский историк подчеркивал, что речь идет о «естественном
либерализме» - либерализме «склада ума» и образа жизни. Утверждая, что аме-
риканское общество является «либеральным по своей сути»4, Харц писал: «...
устойчивый, догматический либерализм либерального образа жизни представ-
ляет собою, вне всякого сомнения, замечательную силу. Это тот скрытый ко-
рень, из которого выросли многие удивительные феномены американской
культуры»5.
Но отсутствие феодализма и господство либерализма предопределили, по
Харцу, и другие характерные черты США, отличавшие их от Европы. Это от-
сутствие революционных, а значит, и контрреволюционных (консервативных)
традиций. «Одна из характерных черт общества без феодальных корней — от-
сутствие подлинных революционных традиций, которые в Европе связываются
1 Харц Л. Либеральная традиция в Америке. С. 18.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 347. Об этом Ф. Энгельс писал также в письме
Н.Ф. Даниельсону от 17 октября 1893 г., в письме Ф.А. Зорге от 31 декабря 1892 пив ряде других работ.
3 Харц Л. Либеральная традиция в Америке. С. 28—29.
4 Там же. С. 13.
5 Там же. С. 18.
51
Глава 1
с Английской и Французской революциями... А там, где нет революционной
традиции, нет и традиции реакции на нее: нет Робеспьера, не может быть и де
Местра, нет Сиднея, нет и Карла II»1.
Еще одну специфическую черту американской истории, связанную с от-
сутствием феодализма, Харц видел в слабости социалистического движения.
«И вовсе не случайно в Америке, не знавшей феодальных традиций, отсутству-
ют социалистические традиции. Скрытые корни социалистической мысли по-
всюду на Западе можно обнаружить в феодальном этосе»2. «...Идеи социализ-
ма, — поясняет Харц, — родились не только в борьбе с капитализмом, но и с
феодализмом»3, а поскольку Соединенным Штатам такую борьбу вести не при-
шлось, то не было и социалистических идей.
Харц нащупывает реальные особенности исторического развития США. Но
он гипертрофирует и абсолютизирует их, что характерно для так называемой
школы консенсуса, ярким представителем которой он был. Либерализм дей-
ствительно пустил глубокие корни в стране, приобрел национальную спец-
ифику и во многом определил характер американской культуры, цивилиза-
ции, политической и общественной жизни и менталитет американцев.
Однако это вовсе не исключало ни существования в стране социалистического
движения и социалистической мысли (пусть и не таких масштабных, как в Ев-
ропе), ни протестных настроений, получавших порой массовое распростране-
ние, ни социальных конфликтов, достигавших в иные периоды широкого раз-
маха. Это хорошо показали и сами американские историки (в частности,
Ч. Бирд и В. Паррингтон), представлявшие так называемую прогрессистскую
школу, конкурировавшую со школой консенсуса.
Либеральная доминанта предопределила не только специфическую окраску
американского менталитета, но и многие черты американской политической
системы. Речь идет прежде всего о сдержанном, чтобы не сказать негативном,
отношении американцев к государству, официальной власти, бюрократии. Се-
годня, глядя на гигантскую американскую государственную машину и милли-
онную армию бюрократов, трудно поверить, что изначально ситуация была
иной. В течение длительного времени американской культуре была присуща
сильная антиэтатистская, антибюрократическая традиция, что, кстати сказать,
нашло соответствующее отражение в ранних памятниках национальной по-
литической мысли. Как писали в 1963 году Алмонд и Верба, сравнивая Соеди-
ненные Штаты с Великобританией и рядом других государств, «в Соединенных
Штатах независимое правление начиналось с формирования республиканских
институтов, происходившего в атмосфере отрицания величия и священного
характера традиционных институтов и при отсутствии привилегированного
класса аристократии. Функции правительства обычно были относительно огра-
ниченными, а бюрократическая власть вызывала недоверие. Американская
популистская идеология отвергала концепцию профессиональной, влиятель-
1 Харц Л. Либеральная традиция в Америке. С. 15.
2 Там же. 16.
3 Там же. С. 18.
52
Американская политическая мысль: вехи традиции
ной правительственной службы и соответствующую ей роль покорного под-
данного. Система дележа добычи и политическая коррупция еще больше под-
рывали престиж правительственной власти. И даже в более широком смысле и
по причинам, которых мы здесь не можем касаться, в общем образце власти,
характерном для американских социальных систем, включая семью, просма-
тривалась тенденция к акцентированию скорее политической компетентности
и участия, нежели послушания легитимной власти»1.
Американское общество формировалось как демократическое общество.
Не случайно крупный французский политический мыслитель Алексис де Ток-
виль, посетивший Соединенные Штаты в 1831 году, назвал свою книгу об этой
стране «Демократия в Америке», подчеркнув тем самым главную черту амери-
канского общества, бросавшуюся в глаза европейцу. Такой видели Америку и
другие крупные европейские умы - в том числе Карл Маркс, который в обра-
щении к президенту США Линкольну характеризовал Соединенные Штаты как
страну, «где возникла впервые, около ста лет назад, идея единой великой демо-
кратической республики, где была провозглашена первая декларация прав че-
ловека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века...»2.
Конечно, построение демократии даже в таком обществе, как США, где не
имелось «феодальных развалин», не было легкой прогулкой. Как утверждает в
своей недавно опубликованной книге «Восхождение американской демокра-
тии. От Джефферсона до Линкольна» профессор Принстонского университета
Шон Виленц, - книге, получившей благосклонный отклик Артура Шле-
зингера-мл., «американская демократия не взошла подобно солнцу в назначен-
ный природой час истории. Ее подъем, зачастую сопровождавшийся трудно-
стями, стал исходом человеческих конфликтов, приспособлений и непредви-
денных событий, а те результаты, которые мы имеем, могли бы быть
совершенно иными»3. В подтверждение правоты этих слов можно сослаться
на тот факт, что такие мыслители, как Гамильтон, Мэдисон и Джей — авторы
известного сборника политических эссе, получившего название «Федера-
лист», — критически относились к понятию «демократия», предпочитая ему
понятие «республика».
Виленц утверждает (с полным на то основанием), что американская респу-
блика 1780-х годов «не была демократической. Да и те, кто управлял ею, не
собирались делать ее таковой»4. Но тут же добавляет: «...в юной республике
существовали важные элементы демократии». И их дальнейшее «наращивание»
происходило в борьбе, растянувшейся на два века. Борьбе за отмену рабства, за
предоставление избирательных прав более широкому кругу белых мужчин, за
предоставление избирательных прав женщинам, борьбе афроамериканцев за
1 Almond G., Verba S. The Civic Culture. Princeton, 1963. P. 37-38.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 17.
3 Wilentz S. The Rise of American Democracy: Jefferson to Lincoln. N.Y, London, 2005. P. XVII. Об этих
трудностях пишут и отечественные американссты. См.: Согрин В.В. Переосмысливая американскую де-
мократию: генезис, этапы, современность // США - Канада: экономика, политика, культура. 2002. № 5.
4 Wilentz S. The Rise of American Democracy: Jefferson to Lincoln. N.Y.; London, 2005. P. XVII.
53
Глава 1
свои права и т. п. Это была именно борьба - упорная, а подчас и кровавая. Но
борьба, увенчавшаяся в принципе успехом. И какие бы претензии ни предъ-
являлись сегодня к Соединенным Штатам (а для этого имеется множество ос-
нований), мы должны исходить из того, что это — демократическая страна.
Правда, само понятие демократии (о чем не раз писал и автор этих строк) мно-
гозначно, а стоящее за ним явление многомерно. Но едва ли не все фиксируе-
мые этим понятием черты находят в той или иной мере и форме воплощение в
американском обществе.
* * *
Ещё одна важная черта, которая изначально характеризовала американское
общество и американскую мысль, — религиозность. Это особо подчёркивают
историки философии. По словам одного из авторов монографии «Американ-
ская философия», опубликованной в США несколько лет назад, «религиозная
мысль дала возможность произрасти многому из того, что исконно присуще
американской философии и многому из того, что отличает эту философию от,
скажем, например, большей части европейской философии»1. О том же пишет
автор книги «Философская мысль в США. XX век» Н. Юлина: «Исторически
американская мысль развивалась между двумя полюсами — религией и наукой.
На переломе веков она сделала мощный рывок к дисциплинарному само-
определению»2. Н. Юлина говорит о философской мысли. Но оба высказыва-
ния могут быть распространены с полным на то основанием и на американскую
политическую мысль, пусть и в несколько меньшей степени, чем на философ-
скую. Мы не поймем её специфики без учета того обстоятельства, что Америка
была и остается страной, в которой религия всегда играла важную роль,
и что многие политические идеи и концепции, родившиеся в этой стране,
имеют религиозные корни. Речь идет не о церкви как социально-культурном
институте, которая в этой стране не представляла собой монолитной организа-
ции и не играла такой огромной роли в общественной, в том числе и политиче-
ской жизни, какую она играла в ряде стран Европы и мира, особенно в ареале
распространения католицизма. Речь идет о религии как совокупности устано-
вок, ценностей и принципов, регулирующей отношения между Человеком и
Богом и указывающей «путь к спасению».
Историки политической мысли США, комментируя такой основополагаю-
щий документ, как Декларация независимости, не без оснований утверждают,
что в нём получил воплощение дух просвещенческого рационализма. Но в том
же документе отчетливо выражена мысль о том, что естественные права чело-
века, включая право на свободу, дарованы ему «Творцом». И это были не просто
слова, а выражение представлений, глубоко укорененных и в сознании народа,
и в сознании «отцов-основателей»3. Или взять концепции «американской ис-
1 Американская философия: Введение / Под ред. А.Т. Марсубяна и Д. Райдера; Пер. с англ. М.,
2008. С. 462.
2 Юлина Н.С. Философская мысль в США. XX век. М., 2010. С. 574.
3 См., напр.: Holmes D.L Faith of the Founding Fsthers. N. Y, 2006.
54
Американская политическая мысль: вехи традиции
ключительности» и «явного предначертания», выражающие политическое кре-
до Америки. Они вырастают из религиозных представлений об Америке как
«Граде на холме», являющемся оплотом христианской веры и призванном спа-
сти остальной мир. Религиозные идеи одухотворяют ряд видных политических
мыслителей, включая Джона Дьюи, Рейнголда Нибура, Уильяма Дюбуа и мно-
гих других. А борьба против мирового коммунизма, которую вели Соединенные
Штаты в годы холодной войны, воспринималась частью общества как борьба
против тёмных сил антихриста.
Религией, о которой идет речь, был и пока еще остается — хотя в меньшей
степени по сравнению с прошлым — протестантизм в его кальвинистском
варианте. «Протестантизм, как и вообще христианство, не провозглашал ни-
какого социально-политического идеала, не требовал перестройки общества по
какому-либо плану. Но косвенно, опосредованно он оказал колоссальное со-
циально-политическое влияние. Это влияние оказывается им прежде всего в
том, что в усвоивших протестантские идеи людях выразился новый буржуазный
тип личности, с новым отношением миру»1.
В протестантизме мирянин до известной степени — сам себе священник, ибо
между ним и Богом нет прямых посредников. Он освобожден от внешних догма-
тических предписаний, характерных для католицизма или православия, и имеет
значительно большую свободу и возможность самому устанавливать для себя
правила жизни, самому себя дисциплинировать — в том числе через им самим
создаваемые правовые нормы. Будучи как христианин предоставлен самому себе,
он более упорно трудится и более строго относится к морали (ибо через труд и
повседневную нравственную жизнь открывается для него путь к спасению), он
менее догматичен и больше открыт к будущему. У протестанта нет преклонения
перед властью «помазанника» — короля, князя или иного властителя.
На этой основе и формируется новый тип личности, через который проте-
стантизм «оказывает колоссальное воздействие на социальную организацию,
способствуя повороту от традиционализма, незыблемых феодальных иерархий,
темных масс и крошечной просвещенной элиты, произвола монархов и анар-
хии феодалов к большему культурному равенству и подъему культуры масс,
расшатыванию феодальных иерархий, к ограничению произвола и анархии
правопорядком... И так как строй жизни общества не безразличен для проте-
стантизма (он тоже должен служить «вящей славе Божией»), протестантские
церкви начинают оказывать влияние, ограничивающее (и по-новому, не так,
как ограничивала католическая иерархия) произвол светской власти и в чисто
светских делах»2.
Так что хотя, как было отмечено выше, протестантизм не провозглашал
какого-то определенного социального идеала, он, расшатывая феодальные
иерархии и поощряя упорный труд, объективно способствовал развитию об-
щества по пути капитализма. В этом смысле можно сказать, что Соединенные
Штаты как буржуазное общество были в значительной степени продуктом
1 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. М., 1981. С. 33.
2 Там же. С. 35.
55
Глава 1
протестантизма. Эту мысль в прямой или косвенной форме мы находим у
ряда авторов, в частности у Макса Вебера в его широко известной работе
«Протестантская этика и дух капитализма»1. Сказанное относится и к повсед-
невной жизни, и к политическим институтам и отношениям, и к политиче-
ской мысли.
В английских колониях Америки получили распространение разные про-
тестантские вероисповедания, порожденные Реформацией, которую Америка,
естественно, не пережила (ибо в период Реформации там не было еще никаких
колоний), но продукты которой — в форме протестантизма — были «занесены»
европейцами, переселявшимися в Новый Свет. С течением времени в колони-
ях начинает доминировать кальвинизм с его доктриной предопределения и
антиабсолютистскими (пусть и не всегда отчетливо выраженными) ориентаци-
ями. Кальвинизм, как и протестантизм в целом, не провозглашал не только
какой-то конкретный социальный, но и конкретный политический идеал. Как
подчеркивает историк, «кальвинизм не определяет догматически никакого кон-
кретного государственного устройства. Более того, он учит, что христианин
должен принимать то устройство, которое есть в его стране, и повиноваться
беспрекословно любым властям всегда, когда это не противоречит религии. Но
одновременно он требует, чтобы вся жизнь и индивида, и общества была под-
чинена «славе Божией». Христианин должен уничтожать все греховное, все
приносящее соблазн, а забота об общественной морали — его долг. На практике
эти требования, однако, несовместимы с произволом абсолютной монархии.
Ничего прямо не предписано: может быть конституционная монархия, может
быть республика, но асолютной монархии при господстве кальвинизма прак-
тически быть не может (хотя она не запрещена)»2.
Протестантизм ориентировал на поиск знания, но знания «полезного», не
отягощенного «пустыми» теоретическими рассуждениями. Протестантистский
принцип всеобщего священства провозглашает равенство в религиозной сфере
и это благоприятствовало развитию тенденции к формированию юридического
равенства. Пуританская мораль требовала от человека упорного труда и ориен-
тировала на достижение успеха. «"Зарывать таланты в землю", делать "во славу
Божию" меньше, чем ты можешь, — грех, наоборот, трудиться и добиваться
успеха — путь к спасению, долг»3.
Большую роль в истории, в том числе политической, США сыграли пури-
тане, представлявшие течение внутри англиканской церкви, боровшееся за ее
последовательную реформацию на основе принципов кальвинизма. «В среде
пуритан получила широкое распространение «договорная теология», согласно
которой отношения человека и Бога рассматривались как отношения догово-
ра... Очень важно, что идея «договоров» переносилась и на отношения людей
друг к другу. Церковь — не только договор людей с Богом, но и их договор друг
с другом. Отношения верующих и пастора — договорные, и, что самое важное,
1 Вебер М. Протестантская этика и дух капиталима // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
2 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. С. 55.
3 Там же. С. 61.
56
Американская политическая мысль: вехи традиции
отношения подданных и правителей — тоже договорные»1. Как справедливо
отмечает историк В.В. Согрин, идея договора, или так называемого ковенанта,
сыграла большую роль в развитии американской политической мысли. «В Се-
верной Америке в XVII в. она получила наиболее полное развитие в воззрениях
Р. Уильямса, Дж. Уайза, Т. Хукера. Их вклад в колониальную политическую
мысль, как отмечал В. Л. Паррингтон в своем классическом исследовании аме-
риканской общественной мысли, заключался в обосновании «трех плодотвор-
ных идей»: учения о народном суверенитете, договорной теории государства
и представления о правительстве как об институте, ответственном в своих дей-
ствиях перед большинством общества»2. Эта традиция сохранялась и развива-
лась и в XIX, и в XX веках.
И еще важный момент. Если «политическое общество образуется в резуль-
тате договора людей, устанавливающих это общество для «славы Божией», для
максимально возможного воплощения в жизнь библейского закона и поддер-
жания истинной церкви, то тем самым оно также вступает с Богом в договор-
ные отношения, аналогичные отношениям древнего Израиля и Бога. Оно ста-
новится «избранным народом»...»3. То есть «Новым Израилем», народом,
наделенным божественной миссией.
Пуритане имели в виду, конечно, религиозную миссию. Однако с течением
времени интерпретация содержания миссии менялась. Так что, когда в
1784 году преподобный Томас Брокэвей говорил, что «империя, образование и
религия продвигались в минувшие века с Востока на Запад, и этот континент
(т. е. Америка. — Э.Б.) есть их последнее пристанище. Так что именно здесь
господь воздвигает сцену для демонстрации великих дел своего царства»4, было
уже не вполне ясно, идет ли речь только о религии. Но в любом случае идея
«богоизбранности» Америки способствовала формированию представлений о
ней как «Граде на холме» (City on the Hill) (сказать «Град на Горе» колонисты все
же не решились) и о так называемом Явном Предначертании ее судьбы (Manifest
Destiny ) — представлений, наполнявшихся порой откровенно политическим
содержанием, как это было у Вудро Вильсона, который видел миссию США
в том, чтобы «указать человечеству в каждом уголке мира путь к справедливо-
сти, независимости и свободе». Американцы спорили и спорят о методах осу-
ществления этой миссии — а именно о том, должна ли Америка, как говорил
позднее Генри Киссинджер5 (хотя и не только он), служить для остального мира
маяком или выступить по отношению к нему в качестве крестоносца. Однако
сама задача воспринималась как неоспоримая.
Широкое распространение кальвинизма не пресекло появления в колони-
ях других религиозных течений, переносившихся в Америку людьми, бежавши-
1 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. М., 1981. С. 45-46.
2 Согрин В.В. Исторический опыт США. М., 2010. С. 51.
3 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. С. 45—46.
4 Brockaway Т. America Saved... A Thanksgiving Sermon. Hartford, Conn., 1784. P. 23.
5 Kissinger H. Diplomacy. N. Y, 1994. P. 18.
57
Глава 1
ми из Европы от религиозных преследований. Это вело к утверждению религи-
озного плюрализма и религиозной терпимости.
Характер религии, доминировавшей в Америке (кальвинизм с его отрица-
нием абсолютной власти), характер отношений, предписываемый ею (договор-
ные отношения), дополняемые религиозным плюрализмом и терпимостью,
повлияли не только на характер политической организации американского
общества (строившегося людьми верующими). Они повлияли и на политиче-
ское сознание американцев, а в конечном счете и на характер американской
политической мысли, в которой утверждаются, пусть и не без борьбы, идеи
отрицания абсолютной власти и установления договорных отношений респу-
бликанского типа, плюрализма и толерантности.
И хотя за время своего существования американский протестантизм пре-
терпел определенные изменения (его старались адаптировать к требованиям
эпохи), на протяжении всей истории американского общества религия остава-
лась мощной духовной силой, скреплявшей американскую буржуазную систе-
му ценностей, формировавшей национальное сознание и самосознание, вли-
явшей на внутреннюю и внешнюю политику и на развитие национальной
политической мысли.
Конечно, эти ее черты, сложившиеся в ходе национальной истории, не всег-
да проявлялись напрямую и находили выражение не во всех политических кон-
цепциях и теориях. Но в целом эти черты, взятые в комплексе, были характерны
для американской политической мысли и отличали ее от мысли европейской.
Американская мысль начинала формироваться как своеобразная трансат-
лантическая проекция европейской мысли. Однако это была своеобразная про-
екция, предопределенная спецификой американских условий. Харц, говоря об
американском либерализме, дает интересную характеристику его языка. «Этот
язык отличает спокойная, прозаическая манера изложения; в нем отсутствуют
слова, относящиеся к монархической власти, к привилегированному положе-
нию буржуазии, иначе отражено ощущение прошлого, и над всем этим, если
сравнивать с европейской структурой языка, царит безграничное и почти чару-
ющее простодушие ума»1.
Характеризуя это «простодушие», Харц ссылается на «Простаков за грани-
цей» Марка Твена (там описывается путешествие писателя в Европу и Палести-
ну), которые «довольно точно отражают эту мысль, ибо социальные битвы и
социальные революции способствуют возникновению психологии подозри-
тельности и недоверия, которые американский либерал не в состоянии понять.
Возможно, именно это имеют в виду, когда говорят, что европейская мысль
«глубже» американской, хотя любой, кто попытается подойти к разрешению
проблемы с европейскими мерками, непременно усомнится в уместности при-
менения в данном случае слова «глубина». Простота и невинность могут ока-
заться чрезвычайно сложными понятиями, особенно если отправной точкой
ваших рассуждений является вина»2.
1 Харц Л. Либеральная традиция в Америке. С. 16.
2 Там же. С. 16-17.
58
Американская политическая мысль: вехи традиции
За описываемыми Харцем характеристиками того, что он называет «либе-
ральным языком» и определяет как «простодушие», отсутствие «подозритель-
ности и недоверия», кроется такая специфическая для всей американской по-
литической мысли черта, как отсутствие интереса к поискам глубоких
метафизических (философских) оснований, а значит, и обоснований предлага-
емых идей. Европейская политическая мысль вплоть до середины XX века,
когда она стала испытывать обратное влияние американской мысли, рождалась
и развивалась преимущественно как продолжение, дополнение и специфиче-
ское преломление философской мысли. Крупнейшие политические мыслители
Европы Нового времени — Локк, Спиноза, Монтескье, Руссо, Кант, Гегель,
Фихте, Юм, Маркс, Ницше — были выдающимися философами, что находило
отражение в их политических учениях. В Соединенных Штатах таких филосо-
фов ни в XVIII, ни в XIX веке не было. Это отчасти объясняет отсутствие в
формировавшихся в этой стране политических сочинениях философской базы,
которое так бросается в глаза и констатация которого так обидела «стопроцент-
ного американца» (родители которого, кстати сказать, прибыли в Америку из
России) Харца. Даже такие выдающиеся умы, как Джефферсон, Мэдисон, Га-
мильтон, Джон Адаме, Франклин, и такие крупные политические мыслители,
как Вильсон, Кроули, Лассуэлл не обнаруживали тяготения к философскому
обоснованию выдвигавшихся ими политических идей. А некоторые из них, как,
например, Вильсон или Бентли, вообще с пренебрежением отзывались о тео-
рии. Конечно, крупные и оригинальные философы были и в Соединенных
Штатах: Пирс, Джемс, Ройс, Дьюи, Сантаяна. Но лишь Дьюи может быть по
праву отнесен и к политическим мыслителям. При этом надо заметить, что его
политические тексты существенно отличаются от текстов других американских
исследователей феномена политического.
Прохладное отношение американской политической мысли, как и амери-
канской мысли в целом, к «метафизике» определялось в немалой степени, как
нам представляется, присущим ей эмпиризмом. Чувственный опыт американ-
цы рассматривали в качестве главного источника и обоснования политическо-
го знания. Так называемая бихевиоралистская революция в политической на-
уке, ориентировавшая на новый подход, делавший главным объектом
исследования наблюдаемое человеческое поведение, в котором «существуют
обнаруживаемые сходные черты», «подтверждаемые эмпирически»1, началась
и наиболее активно развивалась в 40—50-е годы XX века именно в Соединенных
Штатах Америки.
По мнению Бурстина, не лишенному, как представляется, оснований, эм-
пиризм американцев был связан с особенностями формирования рождавшейся
в США цивилизации, когда приходилось «с листа» решать задачи, которые не
стояли перед европейцами и, напротив, не нужно было решать задач, волновав-
ших европейцев, а значит, создававшиеся в Европе теории могли оказаться
полезными лишь отчасти. Не случайно американцы на протяжении длительно-
1 Easton D. Political Science in the United States. Past and Present // Divided Knowledge. Ed. by
D. Easton, С Schelling. Newbury Park, L., New Delhi, 1991. P. 42.
59
Глава 1
го времени рассматривали (а некоторые рассматривают и сегодня) построение
и развитие своего общества как грандиозный эксперимент.
Любопытно, что исследователи религии объясняют отсутствие у американ-
цев интереса к «метафизике» императивами кальвинистского протестантизма,
ориентировавшего на успех («пустое», «бесцельное» теоретизирование —
грех) и на нетрадиционный подход к знанию, отвергающий старые догматы
как оковы.
Одна из специфических черт американской политической мысли заключа-
ется в том, что ее творцы в большинстве своем никогда не жили в башне из
слоновой кости и были тесно связаны с политической практикой. Если они и
были частью академического мира, то они были и частью мира политического,
активными участниками политического процесса. Это можно было сказать о
Джефферсоне, Гамильтоне, Мэдисоне, Пейне, Вильсоне, Мерриаме, Лассуэлле.
Сегодня это можно сказать о Бжезинском, Киссинджере, Нае-мл. и многих
других.
Но мало говорить о связи американских политических теоретиков с поли-
тической практикой. Они были ориентированы на практику. Они видели свою
задачу не в том, чтобы открыть «вечные», абстрактные законы политического
бытия, а в том, чтобы дать обоснование тем или иным практическим целям
(достижение независимости, утверждение позиций Америки в мире, создание
определенного мирового порядка и т. д. и т. п.). Не случайно именно в Соеди-
ненных Штатах родилась философия прагматизма, рассматривавшая в качестве
критерия истины достижение успеха.
Как писал в предисловии к русскому изданию книги «Новый справочник
по политической науке» один из ее редакторов, Х.-Д. Клингеманн, «формально
«политическая наука» призвана дать представление о происходящем в послед-
ние годы скорее в политической науке, чем в реальном мире политики. Но та-
ков уж удел нашей профессии - следить за происходящими политическими
событиями. Поэтому лучшие исследования последних лет представляют собой
попытки объяснить и оказать поддержку силам, способствующим утверждению
демократических форм правления»1. Тут речь уже о чем-то большем, нежели
связь теории с практикой, а именно о прямой теоретической помощи поддер-
живаемым политологами политическим силам. Правда, автор этого высказы-
вания не американец и сказано это не только об американцах, но к ним это
относится больше, чем к кому бы то ни было.
И еще один важный момент. Мессианизм, представление об американской
исключительности, относительная отдаленность и отделейность от Европы —
по крайней мере, до начала минувшего столетия, повлияли на формирование
такой черты американской политической мысли, как эгоцентризм. Правда,
после превращения США в великую державу, а потом и в супердержаву, когда
сферой своих интересов они объявили чуть ли не весь мир, этот эгоцентризм
стал чувствоваться меньше, чем прежде. Но и сегодня он дает о себе знать,
1 Клингеманн Х.-Д. Предисловие к русскому изданию // Политическая наука: новые направления.
С. 19. Курсив мой. - Э.Б.
60
Американская политическая мысль: вехи традиции
проявляясь в политичесском нарциссизме и претензиях на глобальное лидер-
ство и политическое превосходство, что находит отражение и в сфере полити-
ческой мысли.
Любая периодизация истории политической мысли имеет конвенциаль-
ный характер, что и позволяет исследователям спорить о предлагаемых ими
моделях. Но очевидно и то, что существуют объективные, безусловные факто-
ры, отделяющие один период от другого. Политическая мысль по природе сво-
ей ближе к реальности (прежде всего, конечно, политической), чем, скажем,
философская мысль, и даже в своих научных проявлениях представляет собой
более непосредственный отклик на текущие события, особенно эпохальные.
Взятая в ее исторической континуальности, социальная реальность обна-
руживает определенную дискретность, связанную с изменением внутренней
и внешней ситуации, сменой поколений, развитием научного и иного знания,
методологии исследования, техническими достижениями и т. п. Эта дискрет-
ность и должна учитываться при периодизации. Если говорить о XX веке, то
очевидно, что на развитие американской политической мысли этого периода
большое влияние оказали несколько групп событий.
Это, во-первых, бурное, пусть и не лишенное внутреннего драматизма и
перерыва (вспомним Великую депрессию) социально-экономическое развитие
страны. За несколько десятилетий Соединенные Штаты превратились не про-
сто в великую державу, но в супердержаву, страну, едва ли не первой пересту-
пившую порог постиндустриального общества. Это превращение во многом
было связано с двумя мировыми войнами, точнее — с их последствиями. Осла-
бив на какое-то время Европу и ряд других регионов и стран, эти войны сыгра-
ли на руку Соединенным Штатам, позволив им сначала выйти на мировую
арену, а потом стать лидером западного мира и одной из двух супердержав.
Это, во-вторых, холодная война (противоборство двух систем), которая во
многом определила круг забот и интересов (в том числе исследовательских)
американцев как внутри страны, так и на международной арене.
Это, в-третьих, научно-техническая революция, последствия которой вы-
ходят далеко за пределы науки и техники. Рука об руку с развитием естествен-
ных и технических наук шло развитие общественных и гуманитарных наук —
прежде всего социологии, философии, антропологии, психологии.
Все это во многом определило развитие политологического знания в
XX веке и границы между периодами этого развития. Но по каким временным
рубежам пролегают эти невидимые границы? Или, иначе говоря, какой должна
быть периодизация истории американской политической мысли XX века? На
каких критериях должна она основываться?
Заокеанские исследователи не раз обращались к проблеме периодизации
истории американской политической науки. В 1967 году А. Соумити Дж. Тей-
ненхаус в книге «Развитие американской политической науки» выделили четы-
ре этапа в истории этого развития. Первый охватывает период с 1880 года (ког-
да в рамках Колумбийского колледжа была создана Школа политической
61
Глава 1
науки, что рассматривается как знаменательное событие) по 1903-й (год созда-
ния Американской ассоциации политической науки). Это, по мнению авторов
книги, было время зарождения национальной политической науки. Второй
этап, когда произошло окончательное оформление последней, охватывает пе-
риод с 1903 по 1921 год. Свою зрелость политическая наука в США обретает —
и это третий этап — между 1921 и 1945 годами. А после войны наступает эра
господства бихевиорализма1. Соумит и Тейненхаус не предлагают четких кри-
териев периодизации: учитываются и формально-организационные факторы,
и методологические подходы, и проблематика исследований.
Более последователен Дэвид Истон, один из крупнейших представителей
американской политической науки второй половины столетия. В статье «По-
литическая наука в Соединенных Штатах. Прошлое и настоящее», опублико-
ванной в 1985 году в «International Political Science Review»2, он предлагает
периодизацию, основанную преимущественно на представлении о смене до-
минирующей в политической науке методологической парадигмы. Во второй
половине XIX века господствовал формальный подход к исследованию по-
литических явлений. Считалось, что политическая жизнь полностью регули-
руется конституционными и другими формальными нормами, в соответствии
с которыми и функционируют политические институты. Этот период, или,
как говорит Истон, стадию, или фазу, он называет «формальной», или «право-
вой» (legal).
С конца XIX — начала XX века наступает новая, а именно «традициона-
листская» стадия, когда становится ясно, что в политическом мире помимо
формальных действуют неформальные институты (политические партии, груп-
пы интересов, разного рода комитеты и комиссии и т. п.). Теперь внимание
переключается на исследование их структур, функций, практик, на исследова-
ние политического процесса.
«Формально-правовой и традиционалистский периоды были первыми дву-
мя фазами, характерными для нашего времени. Они были вытеснены так на-
зываемой бихевиоралистской революцией, свершившейся в американской по-
литической науке, которая быстро распространилась во многих других частях
мира. Эта третья фаза, — поясняет Истон, — началась после Второй мировой
войны, хотя корни ее уходят в более ранний период. Нет сомнений в том, — до-
бавляет он, — что это была главная (central) трансформация, происшедшая в
западной политической науке в этом столетии»3. Теперь политологи, используя
1 Somit A, Tanenhaus J. The Development of American Political Science. N. Y, 1982 (1967). P. 4-5.
2 Позднее она была перепечатана в одном из сборников. См. Easton D. Political Science in the United
States. Past and Present // Divided Knowledge. Across Disciplines, Across Cultures. Ed. by D. Easton,
C. S. Schelling. Newbury Park et al., 1991.
3 Ibid. P. 41. Истон выступает с важным предупреждением (которое, как показал последующий ход
событий, было проигнорировано многими политологами — особенно за пределами США): не следует
отождествлять бихевиорализм (behavioralism) как теоретико-методологический подход в обществен-
ных науках и бихевиоризм (behaviorism) как направление в психологии, наиболее яркими представи-
телями которого были Дж. Уотсон и Б. Скиннер. «Единственное, что их объединяет, поясняет
Истон, — это сфокусированность на поведении человека, как «подходящем» (appropriate) источнике
62
Американская политическая мысль: вехи традиции
строгие методы сбора и анализа информации, переключаются на исследование
человеческого поведения (отсюда и бихевиорализм), характеристики которого,
как они полагают, могут быть выявлены эмпирическим путем и которое пред-
ставляется своего рода «магическим кристаллом», сквозь который политолог
(да и не только политолог), желающий добиться успеха в своем исследовании,
должен рассматривать едва ли не все явления политической жизни.
В 60-е годы, полагает Истон, началась постбихевиоралистская революция,
порожденная разочарованием в тех результатах, к которым привел бихевиора-
лизм. А точнее сказать — неожиданной ограниченностью этих результатов. Ни-
куда, конечно, не делись эмпирические исследования. «Сохраняется характер-
ный для бихевиоралистского периода интерес к электоральному поведению и
поведению в судебной, законотворческой, административной и исполнитель-
ной сферах, а также к группам интересов, партиям, развивающимся регионам
и т. п. Но в постбихевиоралистский период в политическом исследовании по-
явилась и новая тематика, призванная удовлетворить стремление осмыслить
новые, типичные для этого периода проблемы - как, например, загрязнение
окружающей среды, этническое, расовое и социальное равенство, равенство
полов, ядерная война»1. По-иному начало интерпретироваться и политическое
поведение: оно стало рассматриваться как более рациональное. Возродились
марксистские и неомарксистские подходы. Снова появился интерес к пробле-
мам морали (параметры которой очень трудно проверить эмпирическим путем)
и к политической философии в целом.
Гэбриел Алмонд, один из столпов американской политической науки
XX века, не разбивая историю последней на этапы, выделяет в ней три пика или
три вершины. «Первая из них приходится на межвоенные десятилетия (1920—
1940 гг.) и связана с чикагской школой - именно тогда были разработаны про-
граммы эмпирических исследований, в которых существенное внимание уде-
лялось психологической и социологической интерпретациям политики, а
также подчеркивалось значение количественных факторов. Вторая вершина в
развитии политических исследований была достигнута в первые десятилетия
после Второй мировой войны и означала повсеместное распространение по-
веденческого подхода в изучении политики, совершенствование традиционных
информации о том, почему всё происходит так, как оно происходит» (Р. 41). Истон характеризует
бихевиорализм следующим образом. Бихевиорйшзм исходит из того, что человеческое поведение
имеет распознаваемые единообразные черты. Эти черты могут быть подтверждены эмпирическим
путём. Бихевиорализму присуще стремление к использованию более строгих методов сбора и анали-
за данных (data). Бихевиоралисты склонны к гораздо более изощренному теоретизированию
(theoretical sophistication), чем это было в прошлом. Бихевиоралисты исходят из того, что этическая
оценка и эмпирическое объяснение ведут к двум различающимся видам утверждений (statements),
которые следует отличать и аналитически отделять друг от друга. То есть он исходит из позитивист-
ского тезиса о возможности ценностно свободного (ценностно нейтрального) исследования. И по-
следнее. Бихевиорализм заново переносил акцент с прикладных исследований на базовую или чистую
теорию, ибо, только обладая надежными знаниями о поведении людей и функционировании поли-
тических институтов, мы можем использовать эти знания для решения актуальных социальных про-
блем (Р. 42-43).
1 См. Easton D. Political Science in the United States. Past and Present. 49.
63
Глава 1
политологических субдисциплин и рост профессионализации. Это нашло от-
ражение в создании научных учреждений, многочисленные сотрудники кото-
рых объединились не столько на основе иерархической структуры, сколько по
деловым качествам, а также в образовании профессиональных ассоциаций и
сообществ специалистов, в издании научных журналов и т. п. Третий взлет по-
литической науки в XX веке определился введением логико-математических
методов исследования, а также применением экономических моделей в рамках
теории «рационального выбора» и «методологического индивидуализма»1.
В основе подхода, избранного Алмондом (он называет его «прогрессистски-
эклектичным»), лежит представление о существовании прогресса в политиче-
ской науке. «"Прогрессизм" такой позиции определяется исходной предпо-
сылкой о последовательном совершенствовании политических исследований,
выражающемся в увеличении знания и улучшении его качественных характе-
ристик относительно глубины и точности получаемых новых данных»2.
Как легко заметить, три очерченных выше подхода (их число можно было
бы и увеличить, но качественного прироста это не даст) при всех своих разли-
чиях имеют и точки совпадения. Все, так или иначе, признают значение бихе-
виорализма как методологического подхода, который не просто сыграл важную
роль в развитии американской политической науки, но определял на протяже-
нии примерно двух десятилетий «мэйнстрим» этого развития. Все предлагают
хотя и не одинаковые, но более или менее совпадающие хронологические рам-
ки периодизации истории американской политической мысли XX века, выде-
ляя периоды до 20-х годов, межвоенный период и послевоенный период, хотя
относительно последнего заметной ясности нет.
В отечественной американистике вопрос о периодизации нашел отражение
в монографии А.А. Федосеева «Современная американская буржуазная по-
литология: истоки, традиции, новации», опубликованной в 1989 году. По его
мнению, «в развитии американской буржуазной политической науки можно
выделить следующие периоды: первый период — с конца XIX века до Первой
мировой войны и Октябрьской революции, второй период — между двумя
мировыми войнами, и третий период — после Второй мировой войны до сегод-
няшних дней»3.
Как видим, Федосеев в принципе следует за американскими коллегами и
выделяет те же основные периоды. Это может служить еще одним аргументом
в пользу того, что границы названных разными исследователями этапов совпа-
дают в силу объективных характеристик, т. е. намечены ими в принципе пра-
вильно. Но ведь во всех случаях речь идет о периодизации истории политиче-
ской науки, а не истории политической мысли. А совпадает ли динамика их
развития? Можно ли в истории политической мысли выделять те же периоды,
что и в истории политической науки?
1 Алмонд ГА. Политическая наука: история дисциплины. С. 69.
2 Там же. С. 70.
3 Федосеев А.А. Современная американская буржуазная политология. Истоки, традиции, новации.
Л., 1989. С. 17.
64
Американская политическая мысль: вехи традиции
Возможно, мы вправе (как это делает тот же Алмонд и другие), допуская,
что определенный свод политологических знаний может быть признан наукой,
говорить о прогрессе в развитии политической науки, т. е. о том, что за время
своего существования она продвинулась вперед. Ведь сегодня мы располагаем
таким научным инструментарием, такими методиками и методологиями, кото-
рые не были известны исследователям в XIX и даже в начале XX века. Как пи-
сали Алмонд и Верба еще в 1963 году, в результате «развития теории и метода
составления выборки и методов статистического анализа, равно как и техниче-
ского инструментария, необходимого для обработки большого объема данных»,
а также в результате нового подхода к использованию этих данных произошла
«революция в сборе и оценке данных», что является «одним из самых значи-
тельных достижений последнего времени в общественных науках»1.
Как поясняли авторы «Гражданской культуры», «обществовед больше не
исходит из того, что факты общественной или политической жизни известны
[заранее] или что они могут быть легко получены путем бессистемного наблю-
дения, интроспекции или систематического чтения. Под вопрос ставится не
просто интерпретация фактов, но прежде всего сами факты. И, быть может,
самое важное заключается в том, что критерии, на основании которых прини-
маются или отвергаются утверждения относительно общественной жизни, име-
ют особую природу. Основным критерием является метод сбора фактов. Этот
метод должен быть относительно систематичным и относительно надежным.
И он должен допускать возможность его повторного использования, чтобы
другой исследователь, глядя на тот же самый массив материала, получил в ито-
ге примерно те же самые факты»2. Как писали авторы «Гражданской культуры»,
ссылаясь на американского социолога и политолога Натана Глейзера, «такой
подход к отбору фактов общественной жизни (или политической жизни) явля-
ется совершенно новым в общественной мысли. «Обратившись к Аристотелю
или Монтескье, мы увидим, что история или современная общественная жизнь
рассматриваются просто как склад примеров, призванных проиллюстрировать
предполагаемые истины» {Nathan Glazer, The Rise of Social Research in Europe,
in Daniel Lerner (ed.), The Human Meaning of the Social Sciencies, New York, 1959.
P. 46). А в таком богатом складе материалов, как история или общественная
жизнь, можно, конечно, отыскать примеры, соответствующие уже сложившим-
ся представлениям»3.
Это лишь один (из множества возможных) пример обоснования тезиса о
прогрессе в общественных науках, включая политическую науку. И приведен
он только в качестве иллюстрации. Насколько верен этот тезис — вопрос дис-
куссионный, требующий самостоятельного рассмотрения. Но если даже и до-
пустить, что прогресс в политической науке существует, то все равно остается
вопрос: можно ли говорить о прогрессе в истории политической мысли? На
наш взгляд, это открытый вопрос. О человеке политическом, о государстве, о
1 Almond G.f Verba S. The Civic Culture. Princeton, N. J., 1963. P. 43.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 44.
65
Глава 1
политическом управлении, о политическом поведении и т. п. мы знаем сегодня
намного больше, чем знали Платон, Аристотель, Макиавелли, Руссо, Локк,
Кант и Гегель. Но стали ли наши знания глубже в их сути? Узнали ли мы об этих
предметах нечто такое, что существенным образом меняет представление о
них? И есть ли прогресс в базовых знаниях о политике, человеке, обществе
и т. п.? Автор этих строк не рискнул бы дать однозначно положительный ответ
на этот вопрос. И связано это, как представляется, с тем, что в природе homo
sapiens не произошли, да и не могли произойти качественные изменения за
такой короткий по историческим меркам промежуток времени, как две с по-
ловиной тысячи лет. А ведь именно человек стоит в центре политики, и поли-
тическая мысль — это, в сущности, мысль о человеке. То есть человек не изме-
нился принципиально ни как субъект познания, ни как объект познания.
Исходя из сказанного, можно предположить, что если бы удалось исследо-
вать развитие политической мысли во всей ее дисциплинарной и авторской
полноте, т. е. если бы удалось проследить эволюцию и содержание знания,
формировавшегося и продолжающего формироваться в рамках политической
науки, политической философии, политической экономии, политической ан-
тропологии и других дисциплин, исследующих политику, а заодно проследить
содержание высказываний представителей политической науки, политической
философии и других теоретиков плюс действующих политиков (президентов,
иных государственных, партийных, общественных деятелей), то нам, возмож-
но, удалось бы установить, что у политической мысли есть своя логика эволю-
ции и свои этапы развития. Однако у нас нет никакой возможности осуще-
ствить подобное предприятие. Поэтому мы исходим из презумпции, что в
истории американской политической мысли XX века можно выделить те же
периоды (этапы), что и в истории американской политической науки. И это
в принципе именно те периоды, которые были обозначены выше.
Глава вторая
ОСНОВНЫЕ ИДЕЙНЫЕ ТЕЧЕНИЯ
В АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
XX ВЕКА
Общественная, включая политическую, мысль формируется в определен-
ной, в том числе идейной, среде, которую мы будем называть «идеосферой».
Границы между ними условны в том смысле, что сама политическая мысль со-
ставляет органическую часть этой идеосферы. Но последняя значительно шире,
поскольку включает наряду с политической философскую, экономическую,
правовую и другие формы мысли, причем как в светском, так и в религиозном
вариантах.
Стоит ли, однако, вводить понятие идеосферы, если исследователи давно
уже пользуются таким понятием, как «общественное сознание»? Очевидно,
стоит. Дело в том, что при всем множестве интерпретаций общественное со-
знание может быть определено (в самой общей форме) как рефлексия обще-
ственного субъекта (члена общества) 1) относительно общества, в котором он
пребывает, — как национального, так и глобального, 2) других членов общества
и 3) самого себя. Причем эта рефлексия может выступать в разных модусах,
видах, формах и т. п.
В отечественной научной литературе сложилась традиция выделения в
структуре общественного (политического, прежде всего) сознания двух уров-
ней: общественной психологии и идеологии, причем под идеологией понима-
ется в одном случае та когнитивно-мобилизационно-легитимизирующая струк-
тура, которая и есть идеология в строгом смысле слова (об этом мы скажем чуть
позднее), а в другом случае как тотальная совокупность идей, понятий, логиче-
ских фигур, как чего-то отличного от чувств и настроений.
Идеосфера отличается от общественного сознания тем, что в нее не входит
общественная психология, т. е. эмоционально-оценочная составляющая этого
сознания. Это ни в коем случае не означает, что общественная психология не
оказывает влияния но формирование политической мысли. Но исследование
общественной психологии, а тем более оказываемого ею влияния требует осо-
бого инструментария и составляет самостоятельный предмет исследования.
Хотя идеосфера представляет собой широкую совокупность определенных
констелляций (кластеров) идей, которые мы будем называть «идейными тече-
ниями» (учитывая устойчивость этих течений, их можно было бы называть
также «идейными традициями»), в рамках этих течений следует выделять осо-
67
Глава 2
бые конструкции, которые мы будем называть «идеологиями». В структурном
плане идеология — это своего рода ядро идейной констелляции, ее организую-
щий центр, который не всегда легко отделить от других элементов констелля-
ции и который в разных национальных идейных традициях играет разную роль,
но всегда выполняет одни и те же функции.
Надо заметить, что американцы настороженно относятся к слову «идеоло-
гия», которое воспринимается многими из них как синоним чего-то догматич-
ного, несвободного. Некоторые даже утверждают, будто в США в отличие от
европейских стран никогда не существовало политической идеологии. Об
этом в разное время и в разной форме писали С. Липсет, 3. Бжезинский,
А. Шлезингер-мл., Д. Белл и другие. «Американцы вообще избегают пользо-
ваться этим понятием (идеология. — Э.Б.), когда говорят о своих политических
предпочтениях или личных политических убеждениях, — писали 3. Бжезинский
и С. Хантингтон. — Точно так же две основные американские политические
партии никогда не рассматривают свои программы как идеологические декла-
рации. Президент никогда не говорит об идеологии своей администрации. При
обсуждении вопроса о необходимости выработки более осознанного представ-
ления о национальной цели вплоть до настоящего времени преобладала точка
зрения, что в Америке не существует идеологии и что было бы пагубным пы-
таться ее изобрести»1.
Американские авторы уточняют, что под «идеологией» они понимают «систе-
му политических идей - ясно выраженных, систематически изложенных, догма-
тичных и воплощенных в системе институтов»2. В США, поясняют они, ничего
подобного не существует: «американские политические идеи» сложны, но им не
свойственна систематичность изложения и четкость выражения - это «амальга-
ма, лишенная внутренней связи и конкретности, свойственных идеологии»3.
Бжезинский и Хантингтон правы в том отношении, что в Соединенных
Штатах действительно никогда не существовало официальной идеологии,
освященной авторитетом государства, церкви или партии и закрепленной на-
циональной политической традицией, как это имело место во многих странах
мира. Американское общество не знало ни идеологического монизма, ни тако-
го идеологического плюрализма, когда конкретная идеология была бы жестко
связана с определенной социальной группой (классом) и/или выражающей ее
интересы политической организацией. Верно и то, что, как это не раз отмеча-
лось в научной литературе, в некоторых случаях американцы считали более
важным предложить свод моральных предписаний, нежели систему идейных
постулатов. Но следует ли отсюда, что Америка пребывала и пребывает во вне-
идеологическом пространстве?
Идеология — понятие, содержание которого едва ли не с момента введения
этого концепта французским философом Дестютом де Траси в начале XIX века
было предметом обсуждений и споров. Тем не менее очень многие исследова-
1 Brzezinski Z, Huntington S. Political Power: USA-USSR. N. Y, 1975. P. 17.
2 Ibid. P. 19.
3 Ibid. P. 20.
68
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
тели, включая автора этих строк, сходятся в том, что идеология не просто сум-
ма определенных идей, а более или менее строго систематизированная сово-
купность идей, выполняющих определенные социально-политические
функции. Главные из этих функций — защита интересов определенной соци-
альной группы, легитимация ее бытия, власти и т. п. Их дополняют когнитив-
ная, нормативная и мобилизационная функции. Идеологии могут отличаться
друг от друга не только по содержанию и глубине, но и по степени открытости,
систематизированности, разработанности, распространенности, связи с реаль-
ностью и политической практикой и т. п.
Политическая идеология не тождественна политической науке и политиче-
ской философии (что вытекает уже из выполняемых идеологией функций).
Больше того, в ряде случаев исследователи, обращающиеся к тому или иному
идейному феномену, предупреждают, что объектом их внимания является не
политическая философия, а политическая идеология (или наоборот). Так, на-
пример, обстоит дело с «коммунитаризмом» и «феминизмом». Это название
течений современной политической философии. Но так называются и идеоло-
гии, рождающиеся в недрах соответствующих социально-политических движе-
ний и одновременно подпитывающие их. Однако, не будучи тождественными,
политическая идеология, с одной стороны, и политическая наука и политиче-
ская философия — с другой, не отделены друг от друга «берлинской стеной».
Идеология строится из материала, поставляемого философией и наукой, ис-
пользует их аргументы, апеллирует к их авторитету, а порой претендует на зва-
ние науки. Тем более что не так уж редко одни и те же лица выступают в каче-
стве идеологов, философов и создателей научного знания.
Американские идеологии отличались меньшей ригидностью и большей от-
крытостью, но тем не менее это были идеологии со всеми присущими им функ-
циями. Да и набор идеологий, получивших распространение в США, принци-
пиально не отличался от европейского: США всегда были буржуазной страной
со всеми присущими последней противоречиями и проблемами.
Конечно, нежелание американцев определять свои идейно-политические
позиции как «идеологию» и отсутствие в стране официальной идеологии вовсе
не означали, что они вообще избегали пользоваться этим словом и не обраща-
лись к феномену идеологии. О ней писали в разное время такие крупные аме-
риканские социологи, как Толкотт Парсонс, Эдвард Шилз, Дэниел Белл, по-
литологи Роберт Лейн, Филип Конверс и другие1. Но в отличие от многих
других стран — особенно тех, где, как, скажем, во Франции, Германии и России,
всегда были сильны социально-политические расколы, заставлявшие
обращаться к оружию идеологии, а значит, и серьёзно исследовать этот фено-
мен, — в США общественно-политическая жизнь не побуждала к глубокому
исследованию феномена идеологии и не предоставляла для этого богатого эм-
1 Parsons Т. The Structure of Social Action. N. Y, 1937; Shils E. Ideology and Civilty: On the Politics of
the Intellectual // Sewanee Review. Vol. 66. № 3. Summer 1958; Converse Ph. The Nature of Belief Systems
in Mass Public // Ideology and Discontent. Ed. by D. Apter. N. Y, 1964; Bell D. The End of Ideology. Glencoe
(111.), 1960.
69
Глава 2
лирического материала. Неудивительно, что и теоретические суждения амери-
канцев об идеологии носили по преимуществу вторичный характер и находи-
лись на далёкой периферии национальной политической мысли.
В предлагаемой работе мы рассматриваем основные идейные течения, ха-
рактерные для Америки XX века. При этом, идентифицируя их идеологи-
ческие основания, мы описываем исследуемые течения как целостные
мыслительные конструкции. И в тех случаях, когда отделение собственно иде-
ологического компонента от неидеологической составляющей не имеет прин-
ципиального значения, пользуемся понятием «идеология».
Специфика становления и развития Соединенных Штатов обусловила
и специфику идейных течений, формировавшихся в стране. Их корни уходят
в европейскую, прежде всего английскую, философию XVII—XVIII веков. Но
в Новом Свете эти «корни» порождали специфические «стволы» и «кроны».
Больше всего «повезло» либерализму, который отвечал интересам и чаяниям не
только молодой американской буржуазии, но и значительной части переселен-
цев, мечтавших в конце концов «выбиться в люди». Но и для других классиче-
ских европейских идеологий в Америке нашлось место: для консерватизма,
социализма, марксизма и анархизма.
События XX века не могли не вызвать трансформации классических идео-
логий. Эволюция либерализма приводит к тому, что наряду с его традиционной
формой (которую стали называть «либертаризмом» или «либертарианством»)
появляется неолиберализм. Консерватизм получает дополнение в виде неокон-
серватизма, а марксизм - в виде неомарксизма. Наряду с модификациями клас-
сических форм появляются и новые идеологические формации — энвайронмен-
тализм, коммунитаризм, демократический социализм и другие.
Заключая эту вводную часть главы, подчеркнем, что состояние американ-
ской идеосферы XX века — а в этом столетии она отличалась особым динамиз-
мом - всегда влияло (прямо и косвенно) на развитие политической науки,
политической социологии, в меньшей степени — политической философии и
политической психологии. Но влияние это чувствовалось всегда.
Американские исследователи любят, характеризуя состояние идеосферы
(«идейный климат», как они его часто называют), говорить о «сдвигах». В кон-
це 60-х - начале 70-х годов XX века говорили о «сдвиге влево», когда выступи-
ли так называемые новые левые (левые радикалы) и их идеологи. В 80-х годах
заговорили о «сдвиге вправо», когда заявили о себе «новые правые» (правые
радикалы) и на страну накатила, как писали в то время, «консервативная вол-
на». Эти сдвиги и волны, сами представляя проявления политической мысли,
в немалой степени определяли то, что происходило в различных сферах амери-
канского политологического комплекса. Но обратимся к конкретным идеоло-
гиям, существовавшим в США XX века и начнем с либерализма.
Широко распространено представление, что США - либеральная страна
и что господствующей в ней идеологией является либеральная идеология. Есть
и более радикальная точка зрения, согласно которой Соединенные Штаты всег-
70
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
да были страной либерального единомыслия и либерализм никогда не имел
достойных соперников на американской земле. То есть что если между различ-
ными группами американцев и существовали идеологические разногласия, то
они никогда не выходили за пределы либерального поля. Как уже говорилось,
этой позиции придерживались сторонники так называемой школы консенсуса
во главе с Луисом Харцем.
Их оппоненты, представлявшие направление, которое принято называть
прогрессистским, или прогрессистской школой и, как правило стоявшие левее
центра утверждают, что в Соединенных Штатах на протяжении их истории
имели место не только социальные конфликты, но и сопровождавшие их иде-
ологические разногласия, подчас весьма острые. То есть что наряду с либераль-
ной в стране имела распространение — пусть и ограниченное — нелиберальная
идеология.
Эта точка зрения, по мнению многих исследователей, включая автора этих
строк, ближе к истине. Но верно и то, что школа консенсуса возникла не на
пустом месте. Либеральные идеи всегда находились в центре американской
идеосферы, а либеральная идеология в тех или иных ее вариантах всегда со-
ставляла основу идеологического спектра.
Уместно напомнить, что возникновение либерализма в Европе было связа-
но в историческом плане с ранними буржуазными революциями XVII-
XVIII веков и промышленной революцией, а в философском плане - с Про-
свещением с его идеями социального прогресса, всесилия разума, социальной
и религиозной терпимости, равноправия и свободы человека. Свободный ин-
дивид в свободном рыночном обществе — таков был идеал классического либе-
рализма. Однако необходимо сразу же пояснить, что имелся в виду инициатив-
ный индивид-собственник, ориентированный на буржуазные ценности и
являвший собой воплощение буржуазных добродетелей, а свободное общество
виделось как общество, сформированное императивами свободного саморегу-
лирующегося рынка, действующего в условиях государства с ограниченными
функциями, пределы власти которого определяются рамками закона, устанав-
ливаемого с согласия подвластных (общественный договор), и деятельность
которого направлена на достижение «общего блага».
В этом первоначальном виде либерализм был перенесен за океан колони-
стами-переселенцами и взят на вооружение нарождавшейся американской бур-
жуазией, включая мелких фермеров. Этот процесс был тем более естественным,
что в США для распространения либерализма существовали благоприятные
условия - гораздо более благоприятные, чем в европейских странах. По словам
Дэвида Боуза, автора весьма информативной книги «Либертарианство: Исто-
рия, принципы, политика», «в Америке XVIII века либеральные идеи домини-
ровали в еще большей степени, чем в Англии XVII столетия. Можно даже
утверждать, что в Америке, в сущности, не было нелиберальных идей...»1.
Но, констатируя факт заимствования американцами европейского либера-
лизма, следует тут же заметить, что с самого начала это была не механическая
Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика / Пер. с англ. Челябинск, 2004. С. 47.
71
Глава 2
трансплантация, а длительный и противоречивый процесс творческой адапта-
ции европейской мысли к американским условиям и ее развития как реакции
на эти условия. По словам того же Боуза, различали «консервативных либера-
лов, убеждавших, что, подобно англичанам, американцы должны мирно про-
сить о своих правах, и радикальных либералов, которые в конце концов откло-
нили даже конституционную монархию и потребовали независимости»1.
То, что часто именуют американской либеральной идеологией, представля-
ет собой совокупность накладывавшихся друг на друга в ходе исторического
развития американского общества идеологических «пластов», объединенных
принципиальной общностью взглядов на индивида, общество и государство.
Взглядов, которые - подчеркнем это еще раз - отличались от европейских по
ряду направлений.
В основе американской либеральной идеологии конца XVIII—XIX веков
лежал так называемый либерализм «джефферсоновской демократии», делав-
ший акцент на принципах индивидуализма, свободы, автономии мелкого соб-
ственника. Одним из первых и притом ярких воплощений этого либерализма
стала Декларация независимости 1776 года, зафиксировавшая ряд политиче-
ских и правовых принципов, которые легли в основу американского либера-
лизма. Это касается прежде всего толкования естественных прав человека.
Томас Джефферсон как главный автор этого документа видоизменил формулу
Локка о естественных, неотчуждаемых правах человека на «жизнь, свободу и
собственность», заменив «собственность» на «стремление к счастью». Нетруд-
но заметить, если обратиться к Локку, что «собственность» для английского
мыслителя не просто владение имуществом (или право на такое владение), но
скорее форма запрета произвольного отчуждения у индивида принадлежащего
ему имущества или даже самой жизни, а также форма протеста против нео-
правданного ограничения свободы индивида, т. е. реакция на явления, типич-
ные для феодализма. Только посредством защиты собственности можно было
создать необходимые для развития капитализма «равные возможности».
В этом смысле формула Локка была внутренне сбалансированной и историче-
ски прогрессивной. Если бы британский философ вместо права на собствен-
ность провозгласил вдруг право на счастье, она лишилась бы своей антифео-
дальной заостренности.
Напротив, в Америке формула естественных прав человека непременно
должна была содержать в себе обещание (пусть туманное, произвольно толку-
емое) удовлетворения столь же туманных надежд и притязаний, именуемых
«счастьем», с которыми «лишние люди» со всего света отправлялись за океан.
Провозглашенное впервые либерализмом «джефферсоновской демократии»,
«право на счастье» подтверждалось и большинством американских либералов
последующих поколений.
Разумеется, заменяя «собственность» на «стремление к счастью», американ-
ские либералы вовсе не отказывались от собственности: это базовая ценность
либеральной - да и не только либеральной, а, как мы увидим далее, любой
Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика. С. 47—48.
72
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
буржуазной — идеологии. Просто собственность «встраивалась» в счастье, ста-
новилась ее ингредиентом и условием достижения.
Еще одним фундаментальным принципом американского либерализма,
зафиксированным в Декларации независимости, стал принцип народного су-
веренитета, в соответствии с которым за «народом» было закреплено «право
изменить или вовсе отменить» любую «форму правления», если она окажется
несовместимой с целями обеспечения «неотъемлемых прав человека». И этот
принцип, направленный первоначально на защиту устоев американского капи-
тализма, стал впоследствии одним из формальных оснований критики послед-
него, оставаясь при этом важнейшей частью либерального кредо.
В XX веке начинается новая фаза истории американского либерализма.
По мере того как с развитием капитализма менялись непосредственные цели
и способы реализации основополагающих либеральных ценностей (свобода,
равенство, индивидуализм, частная собственность, свободный саморегулиру-
ющийся рынок как механизм регулирования не только экономических, но
всех общественных отношений и процессов, ограниченное по своим масшта-
бам и функциям государство), американский либерализм оказывался вынуж-
денным все чаще апеллировать к изначально чуждым ему нелиберальным
средствам, которые со временем неизбежно становились его собственны-
ми целями.
Постепенное сужение сферы действия принципа laissez faire, концентрация
крупной собственности в руках весьма ограниченного числа лиц, рост обще-
ственного неравенства и ряд других факторов приводят к пересмотру одного из
базовых принципов либерализма — принципа минимального государства (го-
сударства — «ночного сторожа»), выполняющего лишь охранительные функции
и не вмешивающегося в экономические и социальные отношения. Намечается
и набирает силу — это отчетливо проявляется уже в годы Великой депрессии —
тенденция к этатизации либерализма, т. е. признанию сторонниками этой
идеологии необходимости расширения функций государства путем дополнения
политической функции экономической и социальной функциями. «Новый
курс», с помощью которого Франклин Рузвельт спасал американский капита-
лизм, был во многом построен именно на усилении государственного регули-
рования социально-экономической жизни, что дало некоторым критикам его
политики повод утверждать, что глава государства повел Америку чуть ли не по
социалистическому пути. В либеральном лагере происходит раскол. Тех, кто
отстаивал принципы классического либерализма laissez faire, стали идентифи-
цировать как либертаристов (либертарианцев) и относить (вопреки их воле) к
консервативному лагерю. А тех, кто, сохраняя верность основополагающим
либеральным принципам, допускал тем не менее возможность определенного
государственного регулирования экономических отношений и формирования
социально ответственного государства (welfare state), продолжали идентифици-
ровать как «либералов», но иногда называли «новыми либералами» (new liberals)
или «социальными либералами». «Новый либерализм» (new liberalism) не сле-
дует отождествлять с «неолиберализмом» (neoliberalism), который появился
позднее и представлял собой негативную реакцию на «новый либерализм»,
73
Глава 2
ориентируя на проведение монетаристской политики и ограничение социаль-
но-регулятивной функции государства..
Эта эволюция находит прямое и косвенное отражение в американской по-
литической мысли. Косвенное - в том, что одни ее представители, включая
такие фигуры, как Дьюи, Мерриам, Лассуэлл1, поддержали «Новый курс» и
служивший его идейной основой новый либерализм, тогда как другие отвергли
его. Что касается прямого отражения, то с этого времени вопросы о роли и
функциях государства в целом и отдельных его институтов, о характере отно-
шений между государством и рынком, о специфике современного капитализма
и ряд других попадают в число вопросов, составляющих предмет постоянного
интереса американских исследователей.
В 60-х годах развитие американского либерализма проходило «под знаком
новых мероприятий в области гражданских прав и прав меньшинств, новых
программ в сфере образования, здравоохранения и социального обеспечения,
предопределивших дальнейшее расширение сферы деятельности государства.
В идейной и политической борьбе вокруг программ «великого общества» либе-
рализм отстаивал курс на обеспечение с помощью правительственных меро-
приятий высокого жизненного уровня для всех слоев населения на базе совер-
шенствования институтов социального вспомоществования («welfare»)»2. Это ,
конечно, не означало отказа от использования рыночного механизма: речь шла
скорее о сдерживании рыночной стихии, об ограниченном государственном
регулировании рыночных отношений. Но «новый либерализм» 60—70-х годов
отчетливо обозначил ставшую к этому времени достаточно устойчивой и полу-
чившую юридическое оформление тенденцию к отказу от невмешательства
государства в рыночную стихию, и речь в дальнейшем могла идти лишь о гра-
ницах, степени и формах государственного интервенционизма.
При этом надо заметить, что либеральная идеология 60—70-х была неодно-
родной. В ней довольно отчетливо обозначилось либерально-технократиче-
ское и либерально-реформистское направления. Первое, представленное, в
частности, такими известными фигурами, как Д. Белл, 3. Бжезинский, Д. Мой-
нихен и другие3, ориентировало на усиление управленческой деятельности го-
сударства и централизованное регулирование экономических и социальных
процессов на основе «технократического руководства» (вплоть до сведения всех
социальных проблем к проблемам организационно-техническим). Главной це-
лью этой деятельности было обеспечение экономического роста и социально-
политической стабильности.
1 См., в частности: Merriam СИ. New Aspects of Politics. Chicago, 1925; Idem. The Role of Politics in
Social Change. N.Y., 1936; Lasswell H. Politics: Who Gets What, When, How. N. Y, 1936. Именно в рабо-
тах Мерриама и Лассуэлла начинает впервые выкристаллизовываться идея превращения политиче-
ского руководства в разновидность управленческой техники — идея, получившая развитие в работах
либералов 60—70-х годов, в частности Д. Белла.
2 Современное политическое сознание в США. С. 81-82.
3 См., в частности: Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. N. Y, 1973; Idem. The Cultural
Contradictions of Capitalism. N. Y, 1976; Brzezinski Z. Between Two Ages. America's Role in Technotronic
Era.N.Y, 1970.
74
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
Второе, либерально-реформистское направление, среди представителей
которого выделялись Дж. Гэлбрейт, Дж. Макговерн, Р. Нейдер1, делали акцент
на проблемах социального равенства и демократизации общественных инсти-
тутов. Огонь своей критики они направляли не только против крупных корпо-
раций, но и против государства, поддерживавшего последние и действовавше-
го с ними заодно. Они требовали установления гарантированного минимума
дохода и большего удовлетворения «общественных потребностей» — образова-
ния, здравоохранения, общественного транспорта и т. п.
Некоторые исследователи американского либерализма делают почти не-
зримой грань между либералами реформистской ориентации и социалистами
типа М. Харрингтона. Это неоправданное отождествление — даже с учетом того,
что американские социалисты второй половины XX века подчас занимали
близкие к либералам позиции. Ибо свойственная либерал-реформизму «кри-
тическая, а подчас даже резко критическая оценка американских проблем,
практик и ценностей сочетается со вполне ортодоксальными, самоограничива-
ющими и не выходящими за рамки системы предписаниями»2.
На протяжении почти четверти века описанные формы либеральной идеоло-
гии оказывали заметное влияние на развитие политической мысли в стране и на
политику американского государства. Но со временем ситуация стала меняться.
Новой ступенью в развитии американской либеральной традиции в XX веке
стал так называемый неолиберализм. Это интернациональное явление и по ге-
незису, и по распространению, и по влиянию. Не случайно в спорах об идейных
истоках глобального кризиса 2008-2010 годов многие аналитики часто называ-
ют «неолиберализм». И не без оснований.
Этот кризис поставил политиков и политических аналитиков перед необхо-
димостью выявления его причин и истоков — в том числе идейных. Дискуссии
по этим вопросам продолжаются. Но по одному вопросу, похоже, достигнуто
достаточно широкое согласие: в плане идеологическом большую долю «ответ-
ственности» за кризис несет так называемый неолиберализм. Однако тут же
выясняется, что разные авторы понимают под «неолиберализмом» если и не
совсем разные, то довольно заметно отличающиеся друг от друга идейные кон-
струкции. Немало споров вызывает и вопрос о «дне рождения» неолиберализма.
Одни исследователи считают, что это произошло по окончании холодной войны.
Другие полагают, что, хотя неолиберализм достиг своего расцвета в 80—90-х го-
дах XX века, возник он — прежде всего как экономическое течение — еще
в 30-е годы, практически одновременно с кейнсианством, получив воплощение
в работах В. Ойкена, Л. Мизеса, Ф. Хайека, М. Фридмана и других известных
экономистов и философов. По мнению Дэвида Болдуина, редактора и одного из
авторов книги «Неореализм и неолиберализм: современная дискуссия», неоли-
берализм вырос на базе четырех разновидностей либерализма: «коммерческого
1 См., в частности: Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество / Пер. с англ. М., 1969; Он же.
Экономические теории и цели общества / Пер. с англ. М., 1976.
2 Dolbeare К., Dolbeare P. American Ideologies. The Competing Political Beliefs of the 1970's. Chicago,
1971. P. 238.
75
Глава 2
либерализма»; «республиканского либерализма»; «социологического либерализ-
ма» и «неолиберального институционализма»х. Ощущение внутренней разно-
родности идеологии неолиберализма прослеживается и у других авторов, кото-
рые используют для идентификации ее элементов такое понятие, как
«неолиберальный институционализм»2 и другие.
Нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что существуют раз-
личные национальные версии неолиберализма, несколько отличающиеся друг
от друга. Тем не менее все эти версии объединяют некоторые общие черты,
главная из которых - новый подход к вопросу о роли государства и об отноше-
ниях между государством и рынком. Подход, явившийся своеобразной идейно-
политической реакцией на эксцессы либерального этатизма: государство, взва-
лив на себя слишком большую ношу, оказалось перегруженным и требовалось,
как считали неолибералы, отступить назад.
В Соединенных Штатах Америки неолиберальная идеология начала фор-
мироваться в 80-х годах, когда на политическую авансцену вышла группа вид-
ных либерально ориентированных политиков-демократов нового поколения,
заявивших, что в новых условиях необходимо перенести акцент с решения со-
циальных проблем (что было характерно для архитекторов «великого обще-
ства») на экономические проблемы, а иначе говоря, возвратиться с позиций
социального либерализма на позиции либерализма экономического.
Наибольший вклад в создание идеологии неолиберализма внесли из-
вестный экономист, профессор Массачусетского технологического института
Л. Туроу, автор получившей широкую известность книги «Общество с нулевой
суммой: распределение и возможности экономических изменений»3; профес-
сор Гарвардского университета Р. Рейч, выступивший с книгой «Новый рубеж
Америки»4; известные политические деятели П. Тсонгес, Г. Харт и другие.
Неолибералы, ставя вопрос о необходимости отхода от стратегии активно-
го государственного вмешательства в экономические и социальные процессы,
разумеется, отдавали себе отчет в том, что определенные позиции государства
в этой сфере должны быть сохранены. В докладе «Повестка дня нации на 80-е
годы», подготовленном демократической партией США и ставшем одним из
главных документов, в которых формулировалось неолиберальное кредо, гово-
рилось следующее: «вопрос о том, должно ли государство играть свою роль в
решении наших проблем, сегодня не нуждается в особом обсуждении, посколь-
ку ответ на него совершенно очевиден: да, должно. Обсуждению подлежит кон-
кретная роль государства в той или иной сфере его деятельности»5. Необходи-
1 Baldwin D. (ed.). Neo-realism and Neo-liberalism: The Contemporary Debate. N. Y, 1993.
2 Grieco, Joseph M. Anarchy and the Limits of Cooperation: A Realist Critique of the Newest Liberal
Institutionalism // Ch. Kegley — Jr.(ed.) Controversies in International Relations Theory: Realism and the
Neoliberal Challenge. N. Y, 1995. P. 151-171.
3 Thurow L. The Zero-sum Society: Distribution and the Possibilities for Economic Change. N. Y, 1980.
4 Reich R. The Next American Frontier. N. Y, 1983.
5 A National Agenda for the Eighties: Report of the Presidential Commission for National Agenda for the
Eighties. Wash., D.C., 1980. P. 9.
76
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
мо, подчеркивали неолибералы, «без эмоций и без риторики определить
целесообразность вмешательства государства в ту или иную сферу социальной
и экономической жизни и в каждом конкретном случае решить, каковы долж-
ны быть средства (предоставление субсидий, национализация и т. п.) и методы
такого вмешательства (директивный, устанавливающий определенные стандар-
ты или в большей мере опирающийся на экономические стимулы)»1.
Надо, однако, заметить, что, делая подчас реверансы в сторону государства
(ибо полностью избавиться от его вмешательства в экономику и социальную
сферу было уже попросту невозможно) или утверждая, как это делал Р. Рейч,
что «в развитых индустриальных странах, включая США, проведение жестких
разграничений между государством и рынком давно перестало быть полезным»2,
неолибералы взяли твердый курс на ограничение роли государства. Они, в част-
ности, выступали за отмену ряда форм («неэффективных», по их утверждению)
регулирования и регламентации предпринимательской деятельности, за более
широкое использование системы свободного ценообразования.
Вообще в условиях современного постиндустриального общества государ-
ство, по мнению неолибералов, должно проявлять себя больше как «организа-
тор» экономического процесса и не должно брать на себя чрезмерных обяза-
тельств и заниматься мелочной опекой и тем самым открыть путь для
структурной перестройки экономики.
Однако критики неолиберальной идеологии полагают, что для нее харак-
терна не просто рыночная ориентация, что свойственно либеральной традиции
как таковой, но абсолютизация роли рынка, выливающаяся в рыночный фунда-
ментализм, который нашел отчетливое выражение в «тэтчеризме» и «рэйганиз-
ме» («рэйганомике»). Как говорит американский эксперт Дэвид Харви, автор
книги «Краткая история неолиберализма», либерализм 60-х годов «был призван
создать... баланс между государственной властью, бизнесом и общественными
институтами...В его рамках рыночные процессы и деятельность большого биз-
неса и любых коммерческих организаций ограничиваются социальными и по-
литическими рамками, контролируемыми государством. Государство не только
занималось планированием, но и владело многими отраслями промышленно-
сти, активно вмешивалось в промышленную политику и определяло уровень
социального благополучия, широко использовалась кейнсианская фискальная
и монетарная политика»3. Неолибералы, подчеркивает Харви, нарушили баланс
между государством, обществом и бизнесом, встав на путь неоправданного
освобождения последнего от существенных ограничений со стороны государ-
ственных и общественных институтов. В результате роль рынка как финансово-
экономического механизма не просто возросла - она оказалась гипертрофиро-
ванной. Больше того, подобно тому как социалисты ориентировались на
государство как универсальный механизм, регулирующий все стороны обще-
1 A National Agenda for the Eighties: Report of the Presidential Commission for National Agenda for the
Eighties. Wash., D.C., 1980. P. 106.
2 Reich R. The Next American Frontier. N. Y, 1983. P. 5.
3 http://www.jur-jur.ru/articles/articles 493. html
77
Глава 2
ственной жизни, неолибералы распространяли действие рынка на все сферы
жизни общества. Рынок стал для неолиберала универсальной «призмой», сквозь
которую рассматриваются и оцениваются все виды общественных отношений,
и универсальной моделью, в соответствии с которой должны строиться эти
отношения.
Сегодня много говорят о кризисе неолиберальной идеологии, о том, что она
лишилась доверия как со стороны общества, так и со стороны бизнеса. Но она
по-прежнему остается одним из элементов идеологического спектра, существу-
ющего в США и оказывающего определенное влияние на внутреннюю и внеш-
нюю политику страны.
Не соглашаясь с Луисом Харцем и его единомышленниками, многие аме-
риканские исследователи утверждают, что такое идейное течение, как консер-
ватизм, существовало в Соединенных Штатах едва ли не на протяжении всей
их истории и продолжает существовать по сей день. Но тут же добавляют, что
его роль и судьба были иными, чем в Англии и континентальной Европе, где и
родилось само понятие «консерватизм»1. Да и консерватизм в Новом Свете был
другой. По словам американского историка (венгерского происхождения) Джо-
на Лукача, «консервативные тенденции в американской демократии существо-
вали с самого начала», но «американский консерватизм отличался от европей-
ского консерватизма больше, чем американский радикализм отличался от
радикализма европейского»2. Так оно и есть. В Америке не было феодализма,
но, как и в любой другой стране, имелись силы, которые хотели законсервиро-
вать status quo и идеологически обосновать свою позицию. При этом американ-
ский консерватизм3, как и либерализм, находил — по мере своего развития —
воплощение в разных формах, или, как иногда говорят, выражая ту же мысль,
в разных типах сознания. В XX веке этими формами, или типами, были тради-
ционализм, либертаризм (либертарианство) и неоконсерватизм.
Пафос консервативной идеологии, независимо от ее конкретного полити-
ческого содержания — в сохранении (консервации) некоторых из существую-
щих или уходящих социальных, экономических и политических порядков,
идей, принципов, норм. Консерватор настороженно относится к переменам,
1 Считается, что понятие «консерватизм» впервые появилось на страницах журнала «Консерватор»,
издававшегося с 1818 года французским писателем и дипломатом Франсуа Шатобрианом и отражав-
шего взгляды сторонников политической реставрации в послереволюционной Франции.
2 Lukacs J. The American Conservatives. Where They Came From and Where They Are Going //
"Harper's. January 1984. P. 43.
3 Американскому консерватизму посвящена большая литература. Из наиболее серьезных и обоб-
щающих работ отметим следующие: The Wisdom of Conservatism. Ed. by P. Witonski. New Rochele, 1971;
Kirk R.A Program for Conservatives. Chicago, 1962. Теоретическими трибунами американских консер-
ваторов во второй половине XX века были журналы «The Commentary» и «Policy Review». В отечествен-
ной науке наиболее интересное исследование феномена американского консерватизма осуществлено
А.Ю. Мельвилем. См.: Социальная философия современного американского консерватизма. М., 1980;
США — сдвиг вправо? Консерватизм в идейно-политической жизни США 80-х годов. М., 1986.
78
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
он опасается их, старается убежать от сложностей незнакомого ему мира в мир
привычный и знакомый. Это делает консерватизм естественным противником
и либерализма, и анархизма, и, конечно, социализма (коммунизма). Но, сколь
парадоксально ни могло бы это прозвучать, консерватизму присуще утопиче-
ское измерение, под которым понимается ориентация на желаемый идеал, фор-
мируемый свободным воображением и не отражающий реального положения
вещей. Но в отличие от социалистической (коммунистической) утопии консер-
вативная утопия видит свой идеал не в будущем, а в прошлом.
Большинство колонистов, а тем более иммигрантов, хлынувших в Соеди-
ненные Штаты в XIX и XX веках, придерживались жизненных установок, не
укладывавшихся в рамки традиционного европейского консерватизма. Что
касается «доморощенного» консерватизма, сложившегося на американской
земле и «консервировавшего» какие-то элементы собственного политического,
социального и экономического творчества, то для его появления требовалось
время: нужно было достичь определенных рубежей и только после этого стано-
виться на их защиту в борьбе с теми, кто намеревался идти дальше.
И все же европейская (прежде всего английская) консервативная идеология
не прошла бесследно для политической и духовной жизни американского об-
щества. Для этого в США существовала и социальная, и политическая почва.
Был плантаторский Юг со своей культурой и аристократией, которые стреми-
лись к самосохранению и продолжали существовать - пусть в несколько видо-
измененной и ослабленной форме — и после Гражданской войны. Был страх
перед тем, что власть попадет в руки «плебса», заставлявший американскую
элиту XVIII — начала XIX века во главе с «отцами-основателями» избегать даже
самого слова «демократия». Было стремление сохранять как можно дольше
основополагающие принципы американской государственности, воплощенные
в Конституции США.
Это питало консервативные настроения, проявлявшиеся в так называемом
традиционализме, который нес на себе следы консерватизма европейского. Но
он не был репликой последнего. Как отмечает один из отечественных исследо-
вателей американской консервативной традиции А.Ю. Мельвиль, американ-
ский традиционализм «в своей идеологической видимости выступает как пере-
саженный на американскую почву традиционный европейский консерватизм
XVIII—XIX вв., как сословно-феодальная оппозиция становлению буржуазного
уклада. Внешние аналогии настолько сильны, что о традиционализме часто
говорят как о "консерватизме традиционного европейского типа" (П. Бергер),
а потому — как о "политической некрофилии" (Т. Кук).
Между тем, - подчеркивает автор, - по своему существу традиционализм
представляет собой специфически американский тип политического сознания,
не имеющий европейских "двойников"»1.
Конечно, были и повторы, и совпадения, и аналогии. Но в целом заимству-
емые компоненты европейского консерватизма, родившегося как аристокра-
тическая реакция на французскую буржуазную революцию, подвергаются на
Современное политическое сознание в США. С. 157.
79
Глава 2
американской почве существенной трансформации и направляются на консер-
вацию иных ценностей — прежде всего такой базовой ценности как свобода в
ее буржуазном понимании. По словам П. Витонски, одного из исследователей
рассматриваемого идейного течения, «свобода, как политическая, так и эконо-
мическая, является неизменным идеалом американского консерватизма. За-
щита частной собственности, а позднее и самого духа капитализма всегда за-
нимала центральное место в сознании американских консерваторов... Среди
того, что стремились сохранить консерваторы, была американская система
свободного предпринимательства... и это обстоятельство существенно отлича-
ет их от их европейских двойников»1.
Традиционалисты не были бы консерваторами, если бы не увязывали сво-
боду со справедливостью, истолковываемой ими в соответствии с признанием
принципа земного неравенства людей, не рассматривали ее как воздаяние по
природе. Как писал видный представитель традиционализма Р. Керк, «понятие
Справедливости... означает: каждому — свое в соответствии с его природой.
Справедливость не означает всеобщего уравнивания, она основывается на ува-
жении к частной собственности»2.
Традиционалисты, с подозрением относясь к расширению функций и мас-
штабов государства, как отклонению от традиции, устанавливаемой действием
рыночных механизмов, критически отнеслись к «новому курсу» Рузвельта,
в котором увидели угрозу американской (и всей западной) цивилизации. Не
менее критически восприняли они и несколько десятилетий спустя создание
«социально ответственного государства», в котором увидели отклонение от
принципа справедливости.
Об американцах часто говорят как о моралистах, людях, подчеркивающих
необходимость следовать во внутренней и внешней политике моральным прин-
ципам, ориентироваться на них в своем поведении. Это во многом соответству-
ет действительности. Но тут следовало бы уточнить, что установка эта характер-
на в первую очередь именно для традиционалистов, отводящих морали и
религии (и это сближает их с европейскими консерваторами) роль главных
регуляторов общественной жизни. Вообще мир воспринимается традициона-
листами как арена борьбы (часто окрашенной в религиозные тона) «добра» со
«злом». «Зло» — это любая сила, грозящая, как считает традиционалист,
нарушить status quo. «Злом» были нацизм и фашизм. «Злом» был коммунизм.
И неудивительно, что традиционалисты активно поддерживали и подогревали
маккартизм и «охоту на ведьм» в послевоенной Америке. И когда Роналд Рей-
ган характеризовал Советский Союз как «империю зла», он следовал импера-
тивам традиционалистской культуры.
Традиционалисты — убежденные противники массового общества и соци-
альных реформ, «подогреваемых» массовыми выступлениями. Сторонники
«порядка», освященного традицией, они ратуют за постепенность преобразо-
ваний, согласующихся с моральными принципами и божественными предуста-
1 The Wisdom of Conservatism. Ed. by P. Witonski. New Rochele, 1971, V. 1. P. 35.
2 Kirk R. A Program for Conservatives. Chicago, 1962. P. 42.
80
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
новлениями. Так что нет ничего удивительного в том, что представители тради-
ционалистской идеологии часто оказываются в числе самых жестких критиков
ряда проводимых Соединенными Штатами внутриполитических и внешнепо-
литических акций, которые они рассматривают как подрывающие устои на-
циональной цивилизации и морали.
Совершенно очевидно, что традиционалистский консерватизм, как целост-
ное идейное образование, не мог получить широкого распространения в аме-
риканском обществе XX века и влияние его было относительно невелико. Но
как своеобразное воплощение субкультуры американского Юга и выражение
умонастроений тех, кто с тревогой смотрит на происходящие в мире изменения,
он был и остается тем элементом идеологического спектра, без которого невоз-
можно представить современные Соединенные Штаты.
Еще меньше можно представить себе современную Америку без такой фор-
мы консервативной идеологии, как либертаризм (либертарианство). Во-
первых, потому, что он уходит своими корнями в либерализм, в ту идеологию
свободы, основы которой (вместе с основами американской государственно-
сти) закладывали «отцы-основатели» США. Не случайно либертаристы столь
высоко почитают Томаса Пейна и Томаса Джефферсона. Во-вторых, потому,
что в числе крупных современных американских философов, экономистов,
политологов, оказавших большое влияние на формирование национальной и
мировой политической мысли XX века мы находим немало либертаристов,
среди которых выделяется несколько ярких личностей.
В их числе — один из главных идеологов либертаризма, лауреат Нобелевской
премии (разделивший ее с Гуннаром Мюрдалем) в области экономики (1974),
убежденный противник кейнсианства Фридрих Август фон Хайек (1899-1992).
Хайек — автор множества работ, но мировое имя ему принесла опубликованная
в 1944 году книга «Дорога к рабству», эта библия либертаризма. Среди других
работ этого автора — «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма», «Ин-
дивидуализм и экономический порядок», «Конституция свободы».
Хайек являет собой пример, если можно так сказать, интернационального
мыслителя (таких во второй половине XX века появлялось в США всё больше
и больше), которого невозможно однозначно связать только с американской
научной традицией. «Наверное, - пояснял он в мае 1959 года в предисловии к
«Конституции свободы», - читатель должен знать также, что, хотя пишу я
в Соединенных Штатах и живу в этой стране почти десять лет, я не могу утверж-
дать, что пишу как американец. В юные годы мое сознание (mind) формирова-
лось в моей родной Австрии, а в среднем возрасте — в Великобритании, в кото-
рой я прожил двадцать лет и гражданином которой я стал и остаюсь по сей
день»1. Но и не связывать творчество Хайека с американской научной традици-
ей тоже нельзя. Он прожил в США много лет, написал там, общаясь с амери-
канскими коллегами несколько книг, преподавал в американской высшей шко-
ле. И его идейный пафос полностью совпадает с пафосом американского
либертаризма.
Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago, 1960. P. VI.
81
Глава 2
Еще один видный представитель этой идеологии — Милтон Фридман (1912—
2006), тоже лауреат Нобелевской премии по экономике, автор получившей ши-
рокое распространение в США и за их пределами книги «Капитализм и свобода»
(1982). Фридман не только писал книги — он рвался в политический бой. Был
экономическим советником консервативного сенатора Барри Голдуотера, когда
тот боролся за Белый дом (1964). Помогал Ричарду Никсону в президентской
кампании 1968 года. И именно на идеи Фридмана опирались разработчики эко-
номической программы президента Рейгана, названной по его имени «рейгано-
микой». Вдобавок к этому Фридман на протяжении нескольких лет вел колонку
в журнале «Newsweek», регулярно выступал по телевидению (серия передач 1980
года «Свобода выбора»), был членом созданного Рейганом Президентского со-
вета по экономической политике, президентом Американской экономической
ассоциации. Некоторые исследователи называют Фридмана самым активным
американским проповедником идеи свободы во второй половине XX века.
В числе идейных вождей либертаризма мы видим и Людвига фон Мизеса
(1881-1973), которого Роналд Рейган назвал «одним из величайших экономи-
ческих мыслителей в истории западной цивилизации». Родившийся и полу-
чивший высшее образование в Австрии, он в 1934 году перебирается в Женеву,
а в 1940 году — в США. Схватка либерализма с фашизмом и социализмом, раз-
вертывавшаяся в Европе на глазах у Мизеса, опасения за судьбу демократии
побуждали его к активной защите принципов классического либерализма. Это
нашло отражение в таких его работах, как «Бюрократия. Запланированный
хаос. Антикапиталистическая ментальность», «Социализм» и других.
Особо следует сказать о таком выдающемся идеологе и пропагандисте
принципов либертаризма, как Айн Рэнд (1905-1982), в которой Людвиг фон
Мизес разглядел борца против «разрушительного воздействия "моральных
каннибалов", "жиголо от науки" и "академической болтовни" творцов "анти-
промышленной революции"»1. Алиса Зиновьевна Розенбаум (таково было на-
стоящее имя Айн Рэнд) родилась в 1905 году в Санкт-Петербурге в мелко-
буржуазной семье. В 1926 году, вскоре после окончания Петроградского уни-
верситета, она эмигрировала в Соединенные Штаты, где и раскрылась в итоге
как талантливый литератор и убежденный защитник либерализма laissez faire
и капитализма и ярый антикоммунист. Писала она в разных жанрах: романы,
эссе, пьесы, киносценарии. Она также является автором нескольких философ-
ских работ: «Добродетель эгоизма» (1964), «Капитализм: неизвестный идеал»
(1966), «Введение в объективистскую эпистемологию» (1979) и других. Но успех
и славу ей принес опубликованный в 1957 году роман «Атлант расправил пле-
чи». По существу это философский роман, в котором она изложила в художе-
ственной форме основные принципы либертаризма, вполне совпадавшие с ее
собственным политическим и философским кредо. В США он стал пользовать-
ся, практически с момента выхода (хотя в нем более тысячи страниц), необык-
новенной популярностью.
1 См. письмо, направленное Мизесом Айн Рэнд 23 января 1958 года, http: //mises.org/etexts/mises/
atlas.pdf
82
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
Согласно исследованию, проведенному в 1991 году, по степени влияния на
публику «Атлант расправил плечи» уступает только Библии1. И дело тут, види-
мо, не столько в художественных достоинствах, сколько в том, что Рэнд вы-
ступила горячей защитницей базовых, либеральных по духу ценностей, столь
близких сердцу американца: свободы, частной собственности, индивидуализ-
ма, свободного саморегулирующегося рынка, стремления к успеху при расчете
на самого себя и вере в себя. Дэвид Боуз рассказывает в своей книге, как «од-
нажды после выступления ее спросили: "Почему нас должно заботить то, что о
нас думает иностранка?", и писательница ответила с присущей ей пылкостью:
"Я сама решила быть американкой. А что сделали вы, кроме того, что дали себе
труд родиться?"»2. В сущности, русская эмигрантка сказала своим собеседни-
кам простую вещь: «Я большая американка, чем вы!».
Рассказ об американских либертаристах был бы неполным без обращения
к такой крупной фигуре, как Роберт Нозик. Но о его книге «Анархия, государ-
ство и утопия», а значит, и о ее авторе у нас будет отдельный разговор.
Либертаристы не согласны с тем, что разделяемая ими идеология рассма-
тривается как одна из ветвей консерватизма. Сами они считают ее прямой на-
следницей классического либерализма. Больше того, некоторые представители
либертаризма (и не только они) утверждают, что эта идеология даже и не «на-
следница», а просто либерализм laissez faire, перенесенный в нашу эпоху.
И в этом - немалая доля истины. «...На уровне лозунгов и деклараций, требу-
ющих защиты принципов laissez faire и свободы экономического индивидуа-
лизма, существует видимость тождества либертаризма и классического либера-
лизма. И это не случайная видимость. Как форма идеологической апологии
капитализма свободного предпринимательства и свободного от государствен-
ного вмешательства буржуазного рынка, либертаристское сознание складыва-
ется на основе исторически развивавшейся в Америке либеральной идеологии,
точнее, ее окостеневшего и потому деформированного «фрагмента», который
в силу несоответствия его идейно-политических установок изменившейся ре-
альности буржуазной экономической системы приобретает ранее несвойствен-
ную ему консервативную функцию»3.
Либертарист позиционирует себя как защитник неотчуждаемых «естествен-
ных прав» человека на жизнь, на свободу, на собственность. Это классическая
локковская триада. Как мы уже говорили, в свое время Джефферсон, составляя
Декларацию независимости, заменил «собственность» на «стремление к сча-
стью», введя тем самым в либерализм гуманитарное измерение. Либертаристы,
не пересматривая напрямую формулу Джефферсона, не устают вместе с тем
подчеркивать право на собственность как «фундаментальное право», без кото-
рого невозможны никакие другие права и которое лежит в основе цивилизации.
Либертаристскую идеологию порой характеризуют как «антиэтатистскую»,
приводя в подтверждение этой мысли множество критических высказываний
1 Боуз Д. Либертарианство: История, принципы, политика. Пер. с англ. Челябинск, 2004.
2 Там же. С. 63. Курсив в тексте.
3 Современное политическое сознание в США. С. 140—141.
83
Глава 2
либертаристов о государстве. Однако, если не считать такой крайней формы
этой идеологии, как «анархо-капитализм», или «либертаристский анархизм»
(о нем речь впереди), ратующий за «распродажу государства», т. е. передачу
в частную собственность всего и вся, включая полицию и суды, то перед нами
развертывается более сложная картина. Сами либертаристы утверждают, что
они не против государства как такового — они против «большого государства»,
за «минимальное» государство; против «неоправданного» присвоения государ-
ством регулятивно-распределительных функций, против его вмешательства
в рыночные отношения. Так что если говорить о противниках welfare state, то
наиболее ярым и последовательным из них является именно либертаризм.
Однако выступление против «чрезмерности», против «эксцессов» на деле
нередко оборачивается отрицанием тех регулятивных функций, выполнение
которых государством диктуется требованием времени и ориентацией на неосу-
ществимый идеал, в качестве какового выступает свободный саморегулирую-
щийся рынок, управляемый «невидимой рукой», о которой говорил много лет
назад Адам Смит. Либертаристу очень трудно примириться с тем, что время
такого рынка прошло, и потому не удивительно, что многие дефекты и дис-
функции современной капиталистической экономики он связывает как раз
с тем, что государство ограничивает действия этой «невидимой руки».
Как и традиционалист, либертарист ставит под вопрос автономию полити-
ческой сферы. Но если первый делает акцент на морально-религиозных регу-
ляторах политической жизни, то либертарист, как того и следовало ожидать,
придает особую роль экономическим (рыночным) регуляторам политики. А это
неизбежно ведет к вульгарной интерпретации политических явлений, недоуче-
ту их специфики.
Вполне естественным для либертариста выглядит и представление о homo
sapiens как «человеке экономическом», прирожденном частном собственнике,
высшей формой деятельности которого является капиталистическое предпри-
нимательство, позволяющее человеку наиболее полно реализовать заложенный
в нем потенциал. Неудивительно, что некоторые критики либертаризма видят
в этой идеологии отступление от джефферсоновского идеала, в котором чело-
век рассматривается как существо, стремящееся не к собственности (собствен-
ность не отрицается как средство), а к «счастью».
Надо ли говорить, что либертарист - последовательный и убежденный про-
тивник социализма и коммунизма, в каких бы формах они ни выступали, будь
то за пределами Соединенных Штатов и уж тем более в самой Америке. Но как
антикоммунист он — непоследовательный либертарист, ибо он против того,
чтобы предоставить свободу слова тем, кто выступает в защиту коммунизма
(социализма) или хотя бы высказывается позитивно о социализме, о Советском
Союзе. (Убедительное тому подтверждение - свидетельские показания Айн
Рэнд против голливудского фильма «Песнь о России», которые она давала
в 1947 году в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности,
а также ее собственные комментарии к этим показаниям.) Так что если гово-
рить об идеологической базе американского антикоммунизма второй половины
XX века, то наибольший вклад в ее строительство внесли либертаристы.
84
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
В отличие от традиционализма и либертаризма, имеющих сравнительно дли-
тельную историю, неоконсерватизм довольно молод: как более или менее це-
лостная система идей эта идеология начала складываться лишь в 40-х годах
XX века и представляла собой, как показывает само ее название, консервативную
реакцию на политику либералов - но реакцию, учитывающую поисходившие в
стране и мире изменения и в той или иной мере подстраивавшуюся под них.
В 2006 году Фрэнсис Фукуяма, за несколько лет до этого примкнувший
к неоконсерваторам («неоконам», как их часто называют), но вскоре порвав-
ший с ними по причине (с его слов) идеологических разногласий1, выступил с
книгой «Америка на распутье», в которой предложил «расшифровку» неокон-
сервативной идеологии. «Четыре общих принципа или линии, — пишет
Фукуяма, — доминировали в этом мышлении до окончания «холодной войны»:
озабоченность вопросами демократии, прав человека и вообще внутренней по-
литики государств; убеждение в том, что для защиты нравственных основ может
использоваться мощь США; скептический взгляд на возможности междуна-
родного права и международных институтов в решении серьезных проблем
безопасности; и, наконец, представление о том, что активное социальное стро-
ительство часто приводит к неожиданным последствиям и препятствует дости-
жению поставленных целей»2.
Это, в общем, достаточно точный, но неполный перечень основных черт
неоконсервативной идеологии. Фукуяма забывает добавить, что приверженцы
неоконсерватизма, формирование основ которого пришлось на годы холодной
войны, были убежденными антикоммунистами и ярыми противниками Со-
ветского Союза, что, естественно, наложило печать на всю эту идеологию.
Конечно, одно из центральных мест в идеологии, озабоченной вопросом о
роли и последствиях «активного социального строительства», занимает идея
«социального предела». «В практическом плане эта идея выступает как осозна-
ние пределов возможностей человеческой деятельности по преобразованию
конкретной социальной структуры. Реформаторскому пафосу социальной по-
литики либералов консервативное сознание противопоставляет идею «упруго-
сти» социальной реальности, ее неподвластности радикальным преобразовани-
ям, т. е. выдвигает тезис о существовании «пределов социальной политики»
и возможности «только частичных и не во всех отношениях удовлетворитель-
ных решений» (Н. Глейзер)»3.
Неоконы в принципе не против самой идеи государственно-монополисти-
ческого регулирования экономики и расширения социальных функций госу-
дарства. Их недовольство вызывают пути, методы и результаты реализации
государством этой идеи. Они (смыкаясь в этом отношении с неолибералами)
упрекают государство в том, что оно перешло границы допустимого (и эффек-
1 «...Неоконсерватизм — и как политический символ, и как теоретическая концепция — выродился
в нечто такое, — объяснял Фукуяма, — с чем я больше не могу соглашаться...» {Фукуяма Ф. Америка
на распутье / Пер. с англ. М., 2007. С. 18).
2 Фукуяма Ф. Америка на распутье. С. 18.
3 Современное политическое сознание в США. С. 177.
85
Глава 2
тивного) вмешательства в экономическую и социальную жизнь общества,
взяло на себя слишком много обязательств (покончить с бедностью, способ-
ствовать достижению большего равенства и т. п.), а также функций, выполняв-
шихся прежде такими институтами общества, как семья, благотворительные
организации, церковь. Желаемого эффекта это не дало, но привело к росту
иждивенческих настроений и подорвало один из традиционных устоев амери-
канской культуры — расчет прежде всего на самого себя.
Неоконсерватор выступает против «чрезмерной перегрузки» государства, за
увеличение роли рынка в решении социальных проблем и нахождение таких
форм государственного вспомоществования, которые способствовали бы раз-
витию у получателей помощи стремления к предпринимательской деятельно-
сти и желания решить хотя бы часть своих проблем собственными усилиями.
Это, считает он, могло бы также несколько притормозить опасную для обще-
ства «революцию растущих притязаний»1, порожденную государством благосо-
стояния, которая побуждает людей требовать от государства и общества тем
больше, чем больше они получают.
Важный элемент неоконсервативной идеологии — представление о неэффек-
тивности международных институтов и международного права: сила права под-
меняется правом силы. Этот тезис изначально присутствовал в неоконсерватиз-
ме, но после распада Ялтинско-Потсдамского мирового порядка, когда США
почувствовали, что стоят «на вершине мира», он принял гипертрофированную
форму. По словам Джорджа Сороса, вынесшего неоконсерватизму суровый
приговор, эта идеология исходит из представления о том, что «международные
отношения строятся на основе силы, а не закона; сила доминирует, а закон при-
знает то, что доминирует. Соединенные Штаты, безусловно, доминирующая
держава в мире после холодной войны, следовательно, у них есть право навя-
зывать свои взгляды, интересы и ценности миру»2.
Правда, неоконы объясняют это «право» еще и тем - и тут их позиция со-
впадает с позицией неолибералов — что и американские ценности, и американ-
ские политические и экономические модели имеют универсальный характер и их
распространение в других странах благотворно для всех — и для самих этих стран,
и для США, и для мира в целом. Так что если Америка выступает в роли гегемона,
то это «благодетельная гегемония».
Распад Ялтинско-Потсдамского порядка и изменение положения США
в мире внесли заметные коррективы в неоконсервативную идеологию. В ее не-
драх рождается идея о наступлении нового «Американского века»3, именуемого
1 Проблема «революции растущих притязаний» подробно анализируется в книге «Культурные
противоречия капитализма» Д. Белла, которого считают одним из отцов идеологии неоконсерватизма.
См. Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. N. Y., 1976.
2 Сорос Дж. Мыльный пузырь американского превосходства / Пер. с англ. М., 2004. С. 18. Курсив
мой. — Э.Б.
3 С рассуждениями о XX веке как американском веке впервые выступил Генри Люс, опубликовав-
ший в 1941 году одноименное эссе, вызвавшее общественный резонанс (Luce H. The American Century.
N. Y.; Toronto, 1941. P. 27). Концепция Люса рассматривается нами в десятой главе.
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
иногда «Вторым Американским веком»1. Время, когда мировую историю тво-
рила Европа, прошло. Теперь ее будет творить Америка.
Аргументы защитников идеи «Нового Американского века» были просты,
чтобы не сказать примитивны. В обобщенном виде они выглядят следующим
образом: 1) Сегодня Америка сильна, как никогда, и далеко превосходит
другие великие державы (в некоторых случаях вместе взятые) по многим
параметрам силы — и прежде всего по силе военной. 2) Динамика мирового
развития такова, что появление полноценных конкурентов Америки в обо-
зримом будущем не предвидится. 3) Мир остро нуждается в «просвещенном
руководстве», а выступить в роли глобального лидера XXI века способны
только США.
Неоконсерваторы не уставали, впрочем, повторять, что колоссальный по-
тенциал, которым располагают Соединенные Штаты, должен быть реализован
посредством проведения наступательной внешней политики. Эти настроения
получили яркое отражение в программном документе «Проект Нового Амери-
канского века. Заявление о принципах», опубликованном 3 июня 1997 года и
подписанном многими известными политическими и общественными деяте-
лями, включая Пола Вулфовица, Нормана Подгореца, Доналда Рамсфелда,
Стива Форбса, Дика Чейни. «...Мы не можем уклоняться от ответственности
и издержек, связанных с глобальным лидерством, — говорилось в «Заявле-
нии». — Америка играет ключевую роль в обеспечении мира и безопасности
в Европе, Азии и на Ближнем Востоке. Увиливание от этой ответственности
поставит под угрозу наши фундаментальные интересы. История XX столетия
ясно показывает нам, насколько важно взять ситуацию под контроль до того,
как разразится кризис, и ответить на угрозу, пока она не стала роковой. Она
учит нас поддерживать идею американского лидерства»2.
Своеобразным продолжением и дополнением, а в известном смысле и обо-
снованием идеи «Нового Американского века» стало представление о возмож-
ности целенаправленной перестройки других стран на демократических началах
(демократизации) путем воздействия на них извне и при том без учета политиче-
ской, экономической и культурной специфики этих стран, их истории и тради-
ций. В сущности, речь шла не о чем ином, как об экспорте демократии, не ис-
ключающем применения военной силы.
Это была новая идея, появившаяся уже после окончания холодной войны
и вступавшая в противоречие с прежним представлением неоконсерваторов
о нежелательности и опасности социальной инженерии — будь то во внутрен-
ней или внешней политике. Ярые противники коммунизма, последователей
которого они обвиняли в утопизме и волюнтаризме, неоконы призывали не
нарушать (даже при благих намерениях) естественный ход вещей, поскольку,
как объясняли они, попытки улучшить ситуацию искусственным путем могут
вызвать обратный эффект.
1 См.: Zuckerman M. A Second American Century // Foreign Affairs. May-June 1998.
2 Project for the New American Century, Statement of Principles. June 3. 1997. Документ приводится в
книге Дж. Сороса «Мыльный пузырь американского превосходства». (С. 21).
87
Глава 2
И вот теперь неоконсерваторы повернули на сто восемьдесят градусов. По-
видимому, такой поворот был следствием нескольких причин. С приходом в
Белый дом Дж. У. Буша неоконсерваторы, по сути, оказались у власти. А власть
не только развращает (о чем предупреждал еще лорд Актон), она нередко вы-
зывает эйфорию, порождая завышенные ожидания и представления и толкая
на пересмотр своих прежних принципов, если они связывают руки. Возможно,
сыграла свою роль (на это указывают многие аналитики) и та «легкость», с ка-
кой «рассыпались» в конце 80-х годов социалистические режимы в странах
Восточной Европы, а потом распался и сам Советский Союз, что породило
в головах неоконов представление об эффективности социальной инженерии
в изменившихся условиях.
Сегодня, в начале второго десятилетия XXI века, мало кто из заокеанских
политиков вспоминает о «Новом американском веке», да и идеология не-
оконсерватизма в целом уже не имеет того влияния, которым пользовалась в
80-90-х годах. Но она жива, и совсем не исключено, что она даст знать о себе,
пусть и в несколько измененном виде, в будущем. А мы констатируем истори-
ческий факт: неоконсервативная идеология представляет собой одновременно
и органическую часть американского политической мысли 80—90-х годов,
и часть контекста, в котором происходило формирование этой мысли в послед-
ние два десятилетия минувшего века.
Иначе складывалась в США судьба социалистической идеологии. В 1906 го-
ду видный немецкий социолог Вернер Зомбарт опубликовал небольшую книгу,
название которой говорило само за себя: «Почему в Соединенных Штатах нет
социализма?». Семьдесят лет спустя известный американский политолог Сей-
мур Липсет выступил с работой под тем же названием: «Почему в Соединенных
Штатах нет социализма?». Ее автор был, разумеется, знаком с трудом Зомбарта,
о чем и упомянул на первой же странице своего исследования. Но Липсет не
случайно позаимствовал название своего опуса у немецкого социолога. Дело в
том, что книга Зомбарта заканчивалась на оптимистичной ноте. «...Все факто-
ры, задерживающие до сих пор развитие социализма в Соединенных Штатах,
— писал он, — в скором времени должны исчезнуть или превратиться в свою
противоположность, так что вследствие этого социализм в Америке в ближай-
шее людское поколение разовьется, по всем видимостям, с необычайной
силою»1. Липсет ставил целью не только опровергнуть прогноз Зомбарта, но и,
утверждая, что социализма в Америке как не было, так и нет, обосновать саму
невозможность его появления в этой стране2.
Действительно, за океаном никогда не существовало ни устойчивого мас-
сового социалистического движения, ни массовых и влиятельных политиче-
ских партий и других организаций социалистического толка. Не дали Соеди-
1 Зомбарт В. Почему в Соединенных Штатах нет социализма? Пер. с нем. СПб., 1907. С. 110.
2 Lipset Seymour M. Why No Socialism in the United States? // Sources of Contemporary Radicalism. Ed.
by S. Bialer and S. Sluzar. N. Y, 1977.
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
ненные Штаты и крупных мыслителей-социалистов, какие были в Западной
Европе и России. В этом отношении правы и Зомбарт, и Липсет, и многие дру-
гие американские и зарубежные исследователи, стоящие на тех же позициях.
Тем не менее социалистические идеи не были чужды североамериканской
республике1. Больше того, история социализма в Соединенных Штатах насчи-
тывает около двухсот лет. И начинается распространение социалистических
идей не с конспиративных или полуконспиративных студенческих или рабочих
кружков, как это зачастую бывало в России и Европе. В типично американском
духе эти идеи принимаются в качестве непосредственного руководства к прак-
тическому действию, принципов организации повседневной жизни. По словам
современных американских исследователей (дающих несколько упрощенную,
но довольно живую картину былого), «до Гражданской войны в основе [амери-
канского] социализма лежало моральное отрицание практик капитализма — его
жадности, эгоистичности, грубости, особенно в отношении к рабочим. Длин-
ный рабочий день, низкая зарплата, необеспеченность безопасности труда,
авторитарные методы [управления] толкали многих на поиски альтернативы.
Некоторые обращались к социализму. В тот момент он означал общественную
собственность на средства производства и равное разделение как бремени соз-
дания новых промышленных мощностей, так и тех благ, которые они несли с
собой. Некоторые социалисты стремились воплотить свои убеждения в жизнь
в форме экспериментальных кооперативных общин. По многим причинам
жизнь последних была недолгой, но с тех пор их спонсоры стали известны как
"утопические социалисты"»2.
Уже в первой половине XIX века в Америке начинают появляться небольшие
добровольные общины, некоторые из которых получили известность («Ефрата»,
«Гармония» и другие) и вошли в американскую историю — в том числе в историю
американского социализма3. Три момента, характерные для этих общин, обра-
1 Истории социализма в США — как на уровне идеи, так и на уровне политической практики —
посвящен не один десяток работ, в том числе солидных. Первое из исследований по этой теме было
опубликовано более ста лет назад Морисом Хилкуитом, видным деятелем рабочего и
социалистического движения, одним из наиболее известных активистов Прогрессивной партии. См.:
Хилкуит М. История социализма в Соединенных Штатах. СПб., 1907. Из академических
исследований отметим опубликованный в 1952 году издательством Принстонского университета
двухтомник «Socialism and American Life» и книгу Дэниела Белла «Marxian Socialism in the United
States», впервые увидевшую свет в далеком 1952 году, но с тех пор не единожды переиздававшуюся
(последний раз в 1996 году в обновленном виде). См.: Bell D. Marxian Socialism in the United States.
With a New Introduction by Michael Kazin and a New Afterword by the Author. Ithaca and London, 1996.
Хотя книга Белла посвящена, как свидетельствует ее название, марксистскому социализму в США,
автор касается в ней истории домарксистского социализма в Америке. См. также: Failure of a Dream?
Essays in the History of American Socialism. Ed. by Lasslet H.M. and S. M. Lipset. N. Y, 1974; Howe I. So-
cialism in America. San Diego, 1985; Remapping the History of the American Left. L., 1987; Diggins J.P. The
Rise and Fall of the American Left. N. Y, 1992. Из общих работ отечественных авторов отметим книгу:
Валюженич А.В. Социалистическая мысль и движение в США. М., 1983.
2 MedcalfL., Dolbeare К. Neopolitics. American Political Ideas in the 1980s. N. Y, 1985. P. 109-110.
3 Об этих общинах см., в частности: Гуго К. Религиозные и коммунистические общины в Северной
Америке // Предшественники новейшего социализма. СПб., 1907. Ч. II; NordhoffCh. The Communistic
89
Глава 2
щают на себя внимание. Во-первых, они были построены на основе принципов
общности имущества и социального равенства, а в некоторых случаях и на ос-
нове потребительского эгалитаризма, в них отсутствовала частная собствен-
ность. Так что эти общины правильнее называть (как и делают некоторые ис-
следователи) коммунистическими. Во-вторых, коммунистические принципы
организации жизни в этих общинах являлись частью религиозных воззрений
общинников. Они воссоздавали идеалы раннего христианства, т. е. это был хри-
стианский социализм. В-третьих, эти общины имели замкнутый характер и
были отгорожены от общества и, как правило, не ставили своей целью преоб-
разование последнего на тех принципах, которые исповедовали сами.
Тем не менее они привлекали внимание людей, которые как раз и думали о
коммунистических преобразованиях. Среди таких людей был молодой Фридрих
Энгельс, который увидел в деятельности этих общин веский аргумент в пользу
практической ценности принципов коммунизма. В 1845 году, всего за три года
до появления «Коммунистического манифеста», считающегося классикой
марксизма, Энгельс публикует наивную, написанную по материалам, получен-
ным из вторых рук, статью «Описание возникших в новейшее время и еще су-
ществующих коммунистических колоний». В ней он с радостью констатирует,
что «коммунизм, общественная жизнь и деятельность на основе общности иму-
щества, не только возможен, но уже фактически осуществляется во многих
общинах в Америке и в одной местности в Англии и осуществляется... с полным
успехом»1. Ему вторил и будущий автор «Капитала»: «...социализм и комму-
низм, - писал он в 1847 году, - берут свое начало не в Германии, а в Англии,
Франции и Северной Америке»2.
Большую роль в распространении социалистических (коммунистических)
идей в Америке в первой половине XIX века и попытках их практического во-
площения сыграли европейские мыслители, которых принято называть «до-
марксистскими социалистами» или «социалистами-утопистами». Особенно
следует отметить усилия выдающегося английского общественного деятеля и
теоретика Роберта Оуэна3. Если, как говорилось выше, у членов американских
коммунистических общин не было не то что планов, но даже самой идеи со-
циалистического (коммунистического) переустройства общества в целом, то
у английского социалиста имелись и идея, и план такого переустройства, и
автором их был сам Оуэн. С ними он начал знакомить американцев уже во
время своего первого посещения Соединенных Штатов весной 1825 года.
Успешный предприниматель, человек практического склада, Оуэн, очевид-
но, не обратил бы своего взора к США, если бы не считал, что в этой стране
Societies of the United States. N. Y, 1965; Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в
США. М., 1982.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 211.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 301.
3 Эта сторона деятельности выдающегося англичанина освещена, в частности, в следующих рабо-
тах: Johnson О. Robert Owen in the United States. N. Y, 1970; Захарова М.Н. Роберт Оуэн и оуэнисты в
Соединенных Штатах Америки // История социалистических учений: Сборник статей. М., 1976.
90
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
существуют благоприятные перспективы для распространения и осуществле-
ния социалистических идей. Он намеревался создать в Новом Свете «новое
нравственное общество», «новую социальную систему», обеспечивающую (это
так перекликалось с Декларацией независимости!) «счастье каждому человеку».
Он хотел преодолеть «неравенство богатства», привести в гармонию умствен-
ный и физический труд, сельское хозяйство и промышленность.
Примечательный факт, который трудно представить себе в Европе: во время
его первого посещения Соединенных Штатов (а всего он пересекал океан, по
подсчетам некоторых исследователей, восемь раз) Оуэну дважды была предо-
ставлена возможность выступить в американском конгрессе. При этом среди его
слушателей были президент США Дж. К. Адаме, бывший президент Дж. Монро,
члены Верховного суда, другие государственные деятели. Это говорит о том, что
руководители молодой республики были тогда еще открыты для новых, свежих
идей, идущих «снизу». Из этого, конечно, не следовало, что они были готовы тут
же броситься претворять их в жизнь. (Денег Оуэну правительство США так и не
дало.) Но они были готовы слушать. И что существенно — не мешать проведе-
нию экспериментов. (Кстати сказать, такой подход закрепился в сложившейся
традиции приглашения для выступлений в конгрессе США представителей раз-
ных стран и профессий, которые чем-то интересны американским властям.)
Выступления Оуэна перед руководителями молодой республики свидетельство-
вали о серьезности его намерений и планов на американской земле. Он хотел
для начала создать образцовую общину, которая могла бы стать моделью для
других штатов, для страны в целом, а впоследствии и для других государств, от-
крыв путь к созданию «новой цивилизации».
В 40-х годах в США начинают распространяться идеи французских социа-
листов. Особенно повезло Шарлю Фурье с его «системой гармоничного обще-
ства», которая должна была сменить существующий строй1. Многие видные
американские интеллектуалы первой половины XIX века — Дж. Рипли, М. Фул-
лер, Н. Готорн и другие — были увлечены идеей создания фурьеристских «фа-
ланг», призванных превратить труд из проклятия в игру.
Однако в конечном счете ни оуэнисты, ни фурьеристские общины не вы-
держали испытания жизнью, хотя некоторые из них просуществовали какое-то
время. Не повезло и американским последователям других европейских соци-
алистов (коммунистов), идеи которых проникли в Америку. Это касается фран-
цузского публициста и писателя Этьена Кабе, размышлявшего об обществе,
построенном на идеях равенства и общности. Это касается немца Вильгельма
Вейтлинга, выступавшего с идеями создания кооперативов ремесленников и
«комиссионно-обменных банков».
Эти неудачи были связаны прежде всего с тем, что идеи европейских соци-
алистов, проникая в США, ложились на неподготовленную почву. Молодое
американское общество обладало еще весьма существенными резервами раз-
вития капиталистических отношений. Надо учитывать и психологию массового
1 См.: Авдеева МЛ. Идеи Фурье в США // История социалистических учений: Сборник статей.
М., 1976.
91
Глава 2
американца, ориентировавшегося на либеральные ценности и приученного по-
лагаться в поисках счастья на самого себя. К тому же признавали это социали-
сты-утописты или нет, они исходили из фантастического постулата, что благие
намерения могут позволить легко переделать человека, переформировать чело-
веческую природу в соответствии с императивами идеального общества.
Новая фаза в истории американской социалистическо-утопической мысли
начинается в 70—80-х годах XIX века. Развитие капитализма, вызывавшее
обострение общественных противоречий и явственно обнаруживавшее его не-
соответствие идеалам, провозглашенным американской революцией; рост фер-
мерского и рабочего движений способствовали появлению целой серии наци-
ональных утопическо-социалистических проектов, наибольший успех из
которых выпал на долю проекта, предложенного Эдвардом Беллами в романе
«Взгляд назад» (1888). Как и его предшественники, социалисты-утописты 20—
40-х годов, Беллами провозглашает своим идеалом общество, основанное на
идее «взаимной солидарности людей и братства человечества»1. Он подчерки-
вает необходимость обеспечения «равенства жизненных условий», предполага-
ющих «одинаковое богатство и одинаковую возможность культуры»2. Однако
в отличие от своих предшественников Беллами был убежден в том, что рав-
номерного распределения собственности для этого недостаточно. Нужны более
радикальные меры, которые столь же радикальным образом могли бы изменить
«побуждения для человеческих поступков». Речь идет об изменении системы
собственности, в результате которой «на место многих капиталистов» явился
бы «один капиталист, единственный предприниматель, последний монополист,
в выгодах и сбережениях которого имели бы свою долю все граждане»3, когда
«народ» сделался бы «единственным хозяином» всех богатств. Обобществлен-
ная собственность рассматривается теперь в качестве единственно эффектив-
ной базы человеческого сообщества. Оба идеала, прежде разъединенные в со-
знании американских социалистов-утопистов, Беллами сводит воедино.
«"Взгляд назад" стал подлинным событием — только не литературной,
а общественно-политической жизни Америки... положил начало в Соединен-
ных Штатах оживленной социально-утопической дискуссии, которая продол-
жалась и в начале XX в.»4. Наиболее крупным из последователей Беллами был
американский писатель Уильям Дин Хоуэллс. В 1894 году появляется его роман
«Путешественник из Альтрурии». По словам литературного критика Г. Джонса,
«Альтрурия — это то, чем могла бы быть Америка, если бы она следовала самой
сути принципов Декларации независимости»5.
Это очень интересное замечание. Оно свидетельствует о том, что не только
для американского либерала и консерватора, но и для сторонника американ-
1 Беллами Э. Через сто лет /Пер. с англ. М., 1900. С. 142.
2 Там же. С. 168.
3 Там же. С. 60.
4 Литературная история Соединенных Штатов Америки. М., 1979. Т. 3. С. 72.
5 Howells W.D. A Traveller from Altruria. Introd. by H. M. Jones. N. Y, 1967. P. VIII.
92
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
ского (немарксистского) социализма Декларация независимости оставалась
той формой выражения общегуманистического идеала, которой поверялась
мечта если и не о совершенном, то о желаемом обществе.
В отличие от Беллами, который в типично американском духе бросился в
водоворот политической борьбы с целью осуществить на практике предложен-
ные им принципы реорганизации американского общества, Хоуэллс оставался
не более чем сторонним наблюдателем и резонером, хотя и был одним из не-
многих, кто открыто называл себя «социалистом». «У.Д. Хоуэллс как бы связал
социалистическую традицию на переломе веков. В начале XX в. социализм
перестал быть лишь темой теоретических дискуссий, он стал уже практическим
лозунгом классовых выступлений трудящихся»1.
Этому способствовало знакомство Америки с марксизмом. И тут тоже не
обошлось без помощи европейцев. Большую роль сыграли в этом друг и сорат-
ник Маркса и Энгельса Иосиф Ведемейер, эмигрировавший в США в 1851 году,
а также Фридрих Адольф Зорге - один из предков советского разведчика Ри-
харда Зорге.
Интерес к марксизму сохранялся в Америке и во второй половине XIX, и на
протяжении всего XX века2, то усиливаясь, то ослабевая в зависимости от со-
циально-политической конъюнктуры. Он был принят в качестве официальной
идеологии Коммунистической партии США. В стране существовала марксист-
ская пресса. Марксистских позиций придерживались некоторые известные
американские обществоведы — в частности, историки Эрик Фонер и Говард
Зинн. Марксистские идеи (порой в своеобразной интерпретации) привлекали
внимание представителей академической общины. Но широкого распростра-
нения марксистское учение не имело в Америке никогда.
Последний всплеск интереса к марксизму в XX веке пришелся в этой стране
на 60-е — начало 70-х годов. При этом он рассматривался в теоретико-культур-
ном аспекте. Как писал Майкл Казин, один из современных историков левой
ориентации, «в 1960-е возросло число молодых ученых, принимавших марксизм
всерьез — как аналитическую традицию, если и не обязательно как руководство
к политическому действию в сложившихся условиях... Марксистские тексты,
больше всего интересовавшие представителей академического мира, придержи-
вавшихся левой ориентации, были посвящены скорее анализу культурных сил
капитализма, нежели господству последнего в экономической сфере. В числе
мудрецов, больше всего привлекавших внимание, был Герберт Маркузе, кото-
рый вместе с другими членами эмигрантской Франкфуртской школы попытал-
ся соединить друг с другом Фрейда, Маркса и Антонио Грамши, отца итальян-
ского коммунизма, выработавшего понятие "культурной гегемонии".
Однако основную часть молодых ученых-социалистов больше интересова-
ла не марксистская теория как таковая, а то, что сделали марксисты в разных
1 Гиленсон Б.А. социалистическая традиция в литературе США. М., 1975. С. 64.
2 Помимо упомянутой выше книги Д. Белла «Marxian Socialism» см.: Howe I. Socialism in America.
San Diego, 1985; Buhle P. Marxism in the United States: Remapping the History of the American Left. L.,
1987.
93
Глава 2
странах в различных обстоятельствах. Радикальные историки, воспитанные в
духе американской прагматистской традиции, прежде всего стремились вы-
явить утраченные пути, которые могли бы позволить предвосхитеть современ-
ные возможности»].
В этих словах Майкла Казина мы находим еще одно подтверждение не раз
высказывавшихся представлений о причинах непопулярности марксизма в
США. Широкое распространение в этой стране получают те политические
теории и концепции, которые работают, т. е. могут быть использованы при
решении практических задач здесь и теперь. Марксизм для этой цели не го-
дился. Одну из причин этого Ралф Гейбриел видел (и с ним нельзя не согла-
ситься) в успехах американских реформаторов. Эти успехи «государственных
деятелей в проведении реформ влили новый оптимизм в дух американизма,
помешавший марксистскому учению стать значительной силой в американ-
ской жизни»2.
Называют еще одну существенную преграду на пути проникновения
марксизма в умы и души простых американцев: американский индивидуа-
лизм, во многом определявший их экономическое поведение и снижавший
накал классовой борьбы в Соединенных Штатах. В итоге «даже в расцвет его
популярности, перед Первой мировой войной, марксизм оставался для по-
давляющего большинства американцев чужеродным учением, завезенным
иммигрантами и почти не имеющим отношения к американской действи-
тельности».
Было и еще одно препятствие: марксизм плохо ложился на религиозное
сознание. А американцы в массе своей были людьми верующими. Отсюда и
«усилия, предпринимаемые его сторонниками, чтобы снизить, а то и вовсе
упразднить противоречия между марксистским материализмом и традицион-
ным христианством»3. Попытки такого рода кончались в лучшем случае созда-
нием какого-то сектантского учения, которое имело мало общего с марксизмом
и не способствовало его прорастанию в американскую почву.
Можно только гадать, как сложилась бы судьба марксизма (в том числе и
в США), если бы его основоположники строили и развивали свое учение с
учетом американского социального и политического опыта, который суще-
ственно отличался от европейского. Эти отличия поразили Энгельса, посетив-
шего Америку под занавес жизни4. Но ничего изменить было уже нельзя...
1 Kazin M. Daniel Bell and the Agony and Romance of the American Left // Bell D. Marxian Socialism in
the United States. With a New Introduction by Michael Kazin and a New Afterword by the Author. Ithaca and
London, 1996. P. XVII.
2 Гейбриел Р. Выиграть или потерять мир? //Литературная история Соединенных Штатов. Т. III /
Пер. с англ. М., 1979. С. 25.
3 Там же.
4 Характеризуя специфику классового развития американского общества в конце XIX века и со-
циальный состав демократической и республиканской партий, Ф. Энгельс писал: «На этой огром-
ной территории различие в интересах между отдельными группировками даже внутри одного и того
же класса настолько велико, что в каждой из двух больших партий представлены в зависимости от
местности совершенно различные группы и интересы, и почти каждая отдельная прослойка иму-
94
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
Наряду с марксизмом в США распрострянялись, и при этом пользовались
значительно большим успехом, немарксистские версии социализма. Предпри-
нимались попытки соединения социалистических идей с рабочим движением.
Создавались политические организации социалистического толка. В 1877 году
возникает Социалистическая рабочая партия. На политической арене появля-
ются такие крупные фигуры, как Даниель де Леон и Юджин Дебс, которые
предлагают разные стратегии и тактики политической борьбы, но ориентиру-
ются на общие социалистические принципы.
Новый этап в развитии социалистической мысли в США наступает в
ЗО-е годы XX столетия, когда сторонники социализма активно включаются в
общий поиск путей вывода страны из кризиса и преобразования американско-
го общества. Широкую известность приобрел в те годы так называемый «план
ЭПИК», который разработал и сам же попытался осуществить американский
писатель и общественный деятель Элтон Синклер. На американского социа-
листа обратил внимание Ленин и, характеризуя его позицию, высказанную в
«манифесте против войны», сделал несколько метких замечаний, которые
можно распространить на американский подход к социализму в целом: «Син-
клер — социалист чувства, без теоретического образования. Он ставит вопрос
«попросту», возмущаясь надвигающейся войной и ища спасения от нее в
социализме»1. Ленин цитирует американского социалиста: «Нам говорят, — пи-
шет Синклер, — что социалистическое движение еще слишком слабо, что мы
должны ждать эволюции. Но эволюция происходит в сердцах людей; мы - ору-
дия эволюции, и если мы не будем бороться, то не будет никакой эволюции...
Тысяча людей, с пылкой верой и решимостью, сильнее, чем миллион, ставший
осторожным и почтенным (респектабельным). И нет для социалистического
движения опасности большей, как опасность сделаться установившимся
учреждением»2.
Итак, «чувство» гораздо важнее теории, личная решимость добиться цели
важнее объективных обстоятельств, живое движение важнее институциализа-
ции. Эти черты характеризуют не только позицию Синклера, они характеризу-
ют и многих других американских социалистов и заметно контрастируют
с установкой многих европейских социалистов, предпочитавших действовать
в соответствии с определенными теоретическими установками при наличии
благоприятных объективных условий.
А вот основные положения «плана ЭПИК». «Бог сотворил природные бо-
гатства земли, чтобы ими пользовались все люди, а не меньшинство»; «частная
собственность на орудия труда - эта основа свободы, когда орудия просты -
становится основой порабощения, когда орудия усложняются»; «выход из по-
ложения заключается в том, чтобы открыть рабочим доступ к средствам произ-
водства, дав им возможность осуществлять производство для себя, а не для
щего класса имеет представителей в каждой из обеих партий...» {Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.
Т. 38. С. 214)
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 270.
2 Там же.
95
Глава 2
других»; «такого рода изменения могут быть осуществлены большинством на-
рода, и в этом заключается Американский путь»1.
«План ЭПИК» в каком-то смысле сфокусировал в себе многие черты и
принципы, сложившиеся на протяжении более чем столетней истории социа-
листических идей в США, как то: оптимизм, вера в возможность — вопреки
всем препятствиям — перестроить общество в соответствии с социалистически-
ми принципами, как они понимались; ориентация не столько на абстрактную
теорию, сколько на нравственный порыв (чувство) как движущую силу или, во
всяком случае, изначальный импульс социалистического процесса в том или
ином его проявлении; ориентация на ненасильственный путь «введения» со-
циализма; стремление использовать (при условии ее «очищения») существую-
щую демократическую машину; ориентация в борьбе за социализм не на рабо-
чий класс, а на «народ» («большинство населения»).
После Второй мировой войны интерес американцев к социалистическим
идеям просыпается с выходом на идейно-политическую арену в 60-х годах ле-
вых радикалов («новых левых»), часть которых, пусть и небольшая, видела в
социализме альтернативу существующему обществу, которое они отвергали. Но
поскольку эти люди действовали в рамках леворадикальной традиции, то о них
уместнее поговорить, когда пойдет речь о леворадикальной идеологии.
А мы обратимся к последней заметной вехе в истории американской со-
циалистической мысли XX столетия — так называемому демократическому со-
циализму, становление идеологии которого приходится на 70—80-е годы.
В 1982 году появляется партия Демократических социалистов Америки, кото-
рую возглавил писатель и видный общественный деятель Майкл Харрингтон
(1928-1989). Как пишут историки современной американской политической
мысли, демократический социализм, «являясь наследником как американской
социалистической традиции, так и европейского марксистского социализма...
отличается от них. Это новый синтез, возникший в Соединенных Штатах, а не
просто еще одна из многих форм марксизма»2.
Характерная черта этой разновидности социализма — стремление отмеже-
ваться от социализма, существовавшего в Советском Союзе и других социали-
стических странах. «Ныне демократические социалисты предлагают свежее
современное видение, которое может быть распространено в будущем только
на Соединенные Штаты»3.
У демократических социалистов не было единой программы, какую обычно
вырабатывают европейские социалистические партии, и взгляды ее наиболее
крупных идеологов, к числу которых можно отнести Майкла Альберта, Герберта
Гинтиса, Джошуа Коэна, Джоела Роджерса, Робина Хэнела4 и других, не во всем
1 Sinclair U. The Twelve Principles of EPIC // Upton Sinclair Anthology. Culver City, Calif., 1947.
P. 339.
2 MedcalfL., Dolbeare K. Neopolitics. American Political Ideas in the 1980s. N. Y, 1985. P. 108.
3 Ibid.
4 Albert M. and Hahnel R. Socialism Today and Tomorrow. Boston, 1983; Cohen J. and Rogers J. On
Democracy. N. Y, 1984;
96
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
совпадали. Больше того, некоторые исследователи полагают, что в рамках демо-
кратического социализма можно выделить два хотя и близких, но отличающих-
ся друг от друга течения. Первое делает акцент на экономических и культурных
проблемах. Второе — на политических. И тем не менее у них немало общего.
Все считают, что для перестройки экономической и политической систем
необходимо перестроить также культурную основу и личностную идентич-
ность, сформированные обществом, в котором они живут. То есть перестройку
государства должна сопровождать перестройка «семьи, экономики, образова-
ния, научных и культурных общин, средств коммуникации и т. п.»1.
Они выступают не только за распространение демократии на все стороны
жизни общества, но и за развитие демократии, за повышение ее качества.
А поскольку истинная демократия, по их убеждению, невозможна при капита-
лизме, они выступают против него. «Для ее осуществления требуется устране-
ние капитализма. И, опять-таки, не потому, что при капитализме жизнь неудов-
летворительна в материальном отношении, а потому, что он представляет собой
структурное отрицание свободы. Сделать выбор в пользу демократии — значит
сделать выбор против этого отрицания»2.
Выступая с критикой современного им американского общества, которое,
по их мнению, переживает глубокий и всесторонний кризис, Харрингтон и его
сторонники полагали3, что оно нуждается в создании принципиально новых
институтов и отношений и ориентации на новые ценности. При этом они под-
черкивали, что речь идет не о частичных реформах, а о перестройке всей систе-
мы, которая управляется с помощью изживших себя корпоративных принципов.
Харрингтон отвергал распространенный тезис об исчезновении в Америке
рабочего класса и утверждал, что большинство американцев, работающих по
найму и при этом имеющих невысокий уровень образования, невысокий уро-
вень дохода, занятых в основном рутинным трудом, представляют собой не что
иное, как именно рабочий класс. Это, конечно, не тот пролетариат, который
существовал в США в первой половине XX века, но это и не средний класс в
традиционном его понимании.
Говоря об общественных классах, демократические социалисты расшири-
тельно истолковывают вопрос о критериях классовой принадлежности, полагая,
что в их число должны быть включены не только экономические, но также со-
циальные, культурные, политические измерения. При этом они, правда, уточ-
няют, что в определенные периоды экономический фактор выступает на первый
план и начинает играть определяющую роль в политическом поведении.
Однако демократические социалисты были убеждены, что ни рабочий класс,
ни тем более американское общество в целом не готовы ни к массовому вос-
приятию социалистических идей, ни тем более к социалистическим преобразо-
ваниям в той или иной форме. Но рабочему классу близки демократические
1 Gintis H.A Socialist Democracy for the United Ststes // Socialist Visions. Ed. By Shalom Stephen
Rosskamm. Boston, 1983. P. 12-13.
2 Cohen J. and Rogers J. On Democracy. P. 169.
3 См., в частности: Harrington M. Decade of Decision: The Crisis of the American System. N. Y, 1980.
97
Глава 2
идеалы, он критически относится к корпорациям и правительственной бюро-
кратии. Поэтому задача демократических социалистов — способствовать посте-
пенному продвижению к обновленному либерализму, который был бы ближе к
социализму, чем либерализм нынешний. Для этого необходимо массовое демо-
кратическое движение снизу. Рабочие могли бы составить важную часть этого
движения. Но они могут добиться успеха, только взаимодействуя с «новым клас-
сом»: «белыми воротничками», левыми интеллектуалами, студенчеством.
Важную задачу Харрингтон видел в приведении к власти в стране такого
правительства, которое было бы способно ограничить власть как монополий,
так и государственной бюрократии и учитывать при проведении своей полити-
ки интересы разных групп населения.
Демократические социалисты отдают себе отчет в том, что это долгосрочная,
стратегическая задача, решение которой потребует усилий не одного поколения.
Но разумной альтернативы ей, полагают они, не существует, если, конечно, не
считать таковой установление в стране антидемократического режима.
Различные течения немарксистского социализма пользовались в США не-
одинаковой популярностью. Можно сказать, что в целом ему «повезло» больше,
чем марксизму: у него было больше точек соприкосновения с американской
реальностью, он был более востребован. Тем не менее в Америке социализм
никогда не имел такого влияния, как в Европе. Йозеф Шумпетер связывал это
(как и непопулярность марксизма в США) с отсутствием в стране «подлинно
социалистического массового движения», а причину этого отсутствия видел в
том, что «американское общество в своём развитии практически перескочило
через фазу социализма, которая в других странах видела и победы чистого марк-
сизма, и успехи Второго Интернационала. Проблемы, над которыми бились
европейские социалисты, в этой стране остались практически непонятыми.
Если подобные умонастроения и возникали, то лишь случайно, будучи при-
внесенными сюда и Европы»1. Правда, решая свои проблемы, американцы
«время от времени заимствовали что-то из этих чужеземных идей, но этим дело
и ограничивалось...»2.
В отличие от таких стран, как, скажем, Франция, Германия или Россия, со-
циалистические идеи не оказали очевидного влияния на развитие американ-
ской политической мысли ни XIX, ни XX века.
И тем не менее социалистическая идеология была, остается и, вероятнее
всего, будет и в дальнейшем оставаться органической частью идеосферы Соеди-
ненных Штатов Америки. А это значит, что она все-таки будет оказывать какое-
то влияние на формирование американской политической мысли. Мы пока не
можем сказать, каким будет это влияние в содержательном плане и какова будет
его мера. Наш исследовательский инструментарий слишком груб, чтобы уло-
вить тонкие воздействия и верифицировать их. Но сам факт этого влияния
представляется автору этих строк очевидным, ибо он исходит из постулата, что
все без исключения элементы идеосферы оказывают влияние на формирование об-
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / Пер. с англ. М., 1995. С. 435.
2 Там же. С. 436.
98
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
щественной (включая, естественно, политическую) мысли уже в силу своего бы-
тия, своего присутствия в человеческом мире.
Неотъемлемую часть идеологического спектра США составляет анархизм1.
Хотя он и не получил широкого распространения в обществе и не оказал тако-
го влияния на политическую жизнь страны, как либерализм, тем не менее аме-
риканские анархисты внесли определенный вклад и в развитие национальной
политической мысли, создав интеллектуальную традицию, насчитывающую
более полутора веков, и в развитие мировой анархистской традиции.
Условия, существовавшие в стране, благоприятствовали развитию анархиз-
ма с его идеями упразднения государства, устранения всех форм принуждения
и насилия над человеком и построения общества, в котором он обладал бы
максимальной личной свободой и возможностью объединения и взаимодей-
ствия с другими людьми на сугубо добровольных началах. Это, по крайней
мере, отчасти совпадало с намерением американских отцов-основателей по-
строить свободное буржуазное общество, в котором государство будет иметь
ограниченные масштабы и играть ограниченную роль и где не будет условий
для утверждения тирании. Да и рядовые американцы — повторим еще раз — из-
начально были настроены на то, чтобы в «стремлении к счастью» уповать не на
государство, а на самих себя.
На этом обстоятельстве заострял внимание автор фундаментального труда
«Америка как цивилизация» Макс Лернер. «Традиционный американский ан-
тистейтизм (или, лучше сказать, "антиправительственная позиция", поскольку
американцы используют слово "state" не как политическое, а как географиче-
ское понятие) был лишен анархистской окраски (has stopped just short of
anarchism), хотя Генри Торо и Бенджамин Такер показали, что эта линия частич-
но пересекла американскую традицию. Американский анархистский настрой
(strain) не связан, в отличие от итальянского или испанского, с синдикализмом
или с враждебным отношением крестьян к сборщикам налогов; не преследует
он, как русский анархизм, и революционных целей. Он вытекает, скорее, из
традиции опоры индивида на собственные силы (individual self-reliance). Аме-
риканец, особенно житель сельской Америки, чувствовал, что способен дей-
ствовать самостоятельно и что мощная власть правительства угрожала течению
его жизни: в городской Америке этот антистейтизм был несколько ослаблен
вследствие смешения этнических моментов, умножения новых задач, встаю-
щих перед правительством и текучки [повседневной] жизни. Но даже в сель-
ской Америке и даже на сегодняшнем Юге, где антистейтизм остается наиболее
сильным, отношение к правительству оказывается двойственным — позитив-
1 Анархизму в США посвящена довольно обширная литература, созданная американскими и
неамериканскими авторами. См., в частности: Green G. New Radicalism: Anarchist or Marxist? N. Y,
1971; Шаскальская Е.А. Анархизм в США (30-80-е гг. XIX в.). Дис. ... конд.ист.наук. Л., 1982; Она
же. Идейные истоки анархизма в США // Вопросы всеобщей истории и историографии. Томск,
1982.
99
Глава 2
ным, когда требуется его помощь, и проникнутым негодованием, когда людям
кажется, что оно вмешивается [в их дела]»1.
Американский анархизм, начало истории которого восходит к середине
XIX века, развивался и развивается в разных формах. Но изначально присущий
американцам индивидуализм во многом предопределил то обстоятельство, что
из всех форм мирового анархизма, сложившихся в ходе истории — анархо-ин-
дивидуализма, мютюэлизма, анархо-коллективизма, анархо-коммунизма,
анархо-синдикализма, — в Соединенных Штатах наиболее широкое распро-
странение получил именно анархо-индивидуализм (individualist anarchism). To
есть анархизм, ориентированный на освобождение индивида от любых — госу-
дарственных и внегосударственных — форм принуждения и поддержание его
свободы даже в тех случаях, когда индивид, выступая (если говорить языком
классика анархо-индивидуализма Макса Штирнера) как эгоист, все же вступа-
ет в добровольные объединения с такими же индивидами, как он сам.
Анархо-индивидуализм начал складываться в Соединенных Штатах еще в
первой половине XIX века и, как считают практически все исследователи, пред-
ставляет собой коренную (native), оригинальную форму анархизма, отличаю-
щуюся от европейского анархо-индивидуализма. Но у него были свои предтечи,
среди которых выделяют известного философа-трансценденталиста Генри
Торо — очень интересного мыслителя XIX века, автора таких произведений, как
«О гражданском неповиновении» и «Уолден, или Жизнь в лесу», вдохновение
в которых черпали многие американцы.
Анархо-индивидуалисты не были оригинальны в том, что считали себя про-
должателями дела американских отцов-основателей, и ссылались на Деклара-
цию независимости как на основополагающий документ, а один из них (Бен-
джамин Такер) называл себя и своих последователей «джефферсоновскими
демократами». Но они утверждали, что и в Декларации независимости, и в дру-
гих документах и публикациях вождей революции, закладывавших основы аме-
риканской республики, провозглашен принцип суверенитета индивида, кото-
рый наделен естественными (т. е. соответствующими принципам естественного
права) неотчуждаемыми правами на жизнь, свободу и стремление к счастью,
и никто, кроме самого индивида, не может распоряжаться этими правами.
Отцами-основателями американского анархо-индивидуализма по праву
считаются Джосайя (Джошуа) Уоррен (1798-1874) и Стивен Эндрюс (1812-
1886), которые раньше европейцев обосновали положения, признанные впо-
следствии классическими в мировой анархистской традиции. Уоррен выступил
с концепцией так называемого суверенитета личности (индивида)2, суть кото-
рой заключалась в признании за каждым человеком абсолютной автономности
и самодостаточности и утверждении морального права индивида на полное
распоряжение собой и которая была близка по духу разработанной позднее
1 Lerner M. America as Civilization. Life and Thought in the United States Today. N. Y, 1957. P. 356.
2 Подход Уоррена истолковывался впоследствии в духе принципа «методологического
индивидуализма», согласно которому о деятельности группы мы можем судить по деятельности
составляющих ее индивидов, поскольку только через нее и проявляется деятельность группы.
100
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
концепции Макса Штирнера, изложенной в его широко известной книге
«Единственный и его собственность». Как писал Уоррен в своей работе «Прак-
тические частности», «общество должно быть преобразовано таким образом,
чтобы сохранить нерушимость суверенитета каждой личности. Такое общество
должно избегать комбинаций интересов и межличностных связей, которые
способны постоянно или временно ограничить свободу какой-либо личности
распоряжаться собой, своим временем и собственностью сообразно своим чув-
ствам и решениям, в случае если они не затрагивают других лиц и интересов»1
Больше того «Уоррен создал понятийную и идейную базу для последующе-
го формирования политико-экономической теории анархо-индивидуализма
в США. Именно он в своих рассуждениях первым пошел дальше, чем либералы
в утверждении личности в противовес государству. Уоррен во многом предвос-
хитил идеи анархистского учения Прудона,часто называемого мутуализмом...»2.
Радикальный индивидуализм Уоррена и его единомышленников оборачи-
вался радикальным антиэтатизмом, согласно которому государство есть не что
иное, как возникшая из инстинкта самосохранения, но изжившая свои пози-
тивные черты примитивная форма социальной организации. Она не вправе
распоряжаться судьбой индивидов без их прямого согласия, и потому народ
имеет право на восстание против государства, если оно будет силой навязывать
людям свою волю.
Заметное влияние на формирование антиэтатистской идеологии оказал
юрист Лисандр Спунер (1808—1887). Государство, считал он, можно рассма-
тривать как крупную страховую компанию, добровольно создаваемую граж-
данами для защиты своих прав, и легитимным оно может считаться лишь
в том случае, если сумеет заручиться реальной, фактической поддержкой каж-
дого отдельного гражданина. Принудительное распространение власти госу-
дарства на индивида есть насилие над ним, против которого он вправе бороть-
ся. Высоко оценивая суд присяжных как способ защиты индивида от
произвола властей, Спунер ставил этот институт выше любых органов госу-
дарственной власти.
Наиболее радикальную позицию в отношении государства среди анархо-
индивидуалистов XIX века занимал Бенджамин Такер (1854—1939). Он считал,
что оно враждебно человеку и его необходимо ликвидировать как по экономи-
ческим причинам (оно препятствует конкуренции и тем самым создает условия
для эксплуатации), так и по причинам политическим (оно проявляет «агрес-
сию» в отношении индивида, заставляя его подчиниться общей воле).
Исследователи творчества Такера спорят относительно степени оригиналь-
ности взглядов американского анархиста, указывая на их сходство со взглядами
Макса Штирнера. Такое сходство налицо. Такер — не меньший защитник прин-
ципа «эгоизма», чем Штирнер, и, подобно немецкому анархисту, он не считает
1 Венди Мак-Элрой. Американский индивидуалистический анархизм XIX века // http: anarhia.
name/index.php?topic=6984.0
2 Белькович Р.Ю. Анархо-индивидуализм в политико-правовой мысли США XIX — начала XX века.
Автореф. Дис.... канд. ист. наук. М. 2009. С. 19.
101
Глава 2
его пороком, полагая, что абсолютного общего социального блага не существу-
ет, а существует лишь совокупность индивидуальных представлений о благе.
«"Знай свое" — вот единственный моральный кодекс анархиста. Вмешательство
в чужие дела есть преступление, и притом единственное, которому и можно
сопротивляться надлежащими мерами»1. Поэтому единственный способ, с по-
мощью которого «эгоист», живущий в обществе (а Такер признавал, что обще-
ство необходимо), может сохранить свою собственность (созданную личным
трудом), - это заключение договоров с другими индивидами.
Американские анархо-индивидуалисты XIX века были социально активны-
ми людьми (некоторые из них принимали участие в аболиционистском движе-
нии), но при этом они придерживались тактики ненасильственных действий.
Эта ориентация на ненасилие, вылившаяся в прямую защиту принципа непро-
тивления, отчетливо проявилась в так называемом христианском анархизме,
сложившемся к середине XIX века и не имевшем аналога в европейской и ми-
ровой анархистской традиции.
Ярким представителем христианского анархизма был унитарианский свя-
щенник Эдин Баллу, удостоившийся похвалы Льва Толстого, который называл
его «одним из истинных апостолов нового времени». Свое учение Баллу пред-
ставил в ряде произведений, наиболее значимыми из которых были «Образец
практического христианства» и «Катехизис непротивления». Баллу трактует
христианское непротивление не как пассивность по отношению к злу и тем, кто
его совершает, а как воздержание от применения силы, в какой бы форме она
ни проявлялась, способной нанести вред другим людям. Главное значение уче-
ния о непротивлении злу, пояснял Баллу, «в том, что оно одно дает возможность
вырвать с корнем зло - как из своего сердца, так и из сердца ближнего. Учение
это запрещает делать то, чем увековечивается и умножается зло в мире. Тот, кто
нападает на другого и обижает его, зажигает в другом чувство ненависти, корень
всякого зла. Обидеть другого, потому что он нас обидел, будто бы для того,
чтобы устранить зло, значит повторить дурное дело и над ним, и над собой...
Истинное непротивление есть единственное настоящее сопротивление злу»2.
Принцип гражданского неповиновения, созвучный принципу христиан-
ского непротивления, был разработан основателем Американского общества
борьбы с рабством, публицистом и издателем Уильямом Ллойдом Гаррисоном.
В своей работе «Провозглашение основ, принятых членами общества, основан-
ного для установления между людьми всеобщего мира» Гаррисон писал: «Мы
не признаем никакого человеческого правительства: мы признаем только од-
ного царя и законодателя, только одного судью и правителя над человечеством.
Отечеством нашим мы признаем весь мир, соотечественниками своими при-
знаем все человечество»3.
1 Такер Б. Государственный социализм и анархизм // http://sites.google.com/site/induvidualistlibrary/
tucker/state-socialism-and-anarchism
2 Баллу Э. Катехизис непротивления // http://krotov.info/lib_sec/02_b/al/u.htm
3 Гаррисон У. Провозглашение основ, принятых членами общества, основанного для установления
между людьми всеобщего мира //http://krotov.info/lib_sec/04_^g/ar/ison.htm
102
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
О Гаррисоне вспоминают сегодня и как одном из первых (если не первом)
американских анархистов, заявивших о том, что женщины должны обладать
теми же правами, что и мужчины, и быть свободны от принуждения со стороны
государства или какой-либо иной силы. Так что в формирование анархо-
феминизма, который складывается в США в XX веке благодаря усилиям Эммы
Голдман, Люси Парсонс и других, внес свой вклад и Гаррисон.
Во второй половине XIX века в США начинают проникать из Европы идеи
анархо-коллективизма и анархо-коммунизма, характеризующиеся отрицанием
крупной или любой частной собственности и призывом к насильственному
ниспровержению существующего строя. На передний план среди анархистов
выходят приехавшие из Европы Иоганн Мост (1846-1906), Эмма Голдман
(1869-1940), Александр Беркман (1870-1936), делавшие ставку в борьбе против
государства и других источников угнетения на прямые действия и террор.
Но коллективистские, а тем более коммунистические формы анархизма не
получили широкого распространения в США. Вообще, надо заметить, первая
половина XX века не дала ни одного более или менее крупного американского
теоретика анархизма. Однако начиная с 60-х годов, которые были отмечены
движениями протеста самого разного толка и направления, положение стало
меняться.
Существенный вклад в изменение ситуации внесли «новые левые». Среди
них не было идейного единства, но одной из главных мишеней их критики была
система утвердившихся в обществе социальных и политических институтов во
главе с государством — система, именовавшаяся ими «истеблишментом». В от-
рицании истеблишмента как механизма «репрессивной терпимости», подавле-
ния свободы индивида, насилия над личностью видели они одну из главных
задач новых левых сил.
Борьба, которую вели эти силы, принимала в своих крайних формах (Эбби
Хоффман, Джерри Рубин и другие) эпатажный характер, что не благоприят-
ствовало формированию новых анархистских теоретических конструкций,
отражавших дух эпохи. Но такие конструкции все же появились. И тут в пер-
вом ряду должен быть упомянут так называемый анархо-капитализм экономи-
ста-либертариста Мюррея Ротбарда (1926—1995), которого его сторонники
сравнивали с Марксом как создателем «комплексной политико-экономиче-
ской теории» и с Лениным как «неутомимым организатором радикального
движения». Ротбарда считают «своим» и либертаристы, и анархисты-теорети-
ки. В «Этике свободы» он развивает концепцию self-ownership, которой обла-
дает индивид и которая заключается в том, что он имеет «безусловное и неогра-
ниченное право собственности на самого себя», наиболее злостным
нарушителем которого является государство. В книге «Власть и рынок. Госу-
дарство и экономика»1 Ротбард утверждает, что подлинно свободный рынок
принципиально несовместим с наличием государства, учиняющего насилие
над частной собственностью в форме налогообложения и препятствующего
свободной конкуренции.
Ротбард М. Власть и рынок: Государство и экономика / Пер. с англ. Челябинск, 2003.
103
Глава 2
Важнейшее место в огромном наследии Ротбарда (а он, как утверждают
исследователи его творчества, написал за свою жизнь 25 книг и несколько ты-
сяч (!) статей)1 занимают работы, посвященные денежной и банковской систе-
ме. «Он показал, как правители и государство постепенно подчинили денеж-
ную сферу центральной власти. Ротбард критиковал принципы функциониро-
вания центральных банков и конкретно Федерального резерва, называя по-
следний «синдикатом фальшивомонетчиков». Его идеалом денежной системы
был золотой стандарт, основанный на системе частных банков и частной чекан-
ке, — великая американская система, вытесненная централизованным
государством»2.
Конкуренцию Ротбарду в качестве теоретика составил известный философ
Роберт Нозик, выступивший с книгой «Анархия, государство и утопия», в кото-
рой он отстаивал идею минимального государства и которая оказала большое
влияние на формирование «рейганомики». Правда, Ротбард и его сторонники
отрицают за Нозиком право считаться анархистом, ибо он не отрицает государ-
ство как таковое, а выступает лишь за минимальное государство. В такой оцен-
ке — немалая доля истины. Но Нозик (подробный рассказ о котором — впереди),
хотел он того или нет, способствовал развитию американского анархизма второй
половины XX века: яростно критикуя Нозика, Ротбарт уточнял и дополнял свои
суждения и выдвигал новые аргументы в пользу отрицания государства.
В 80-е годы усилиями вышедшего из рядов «новых левых» Мюррея Букчи-
на (выступившего с фундаментальным исследованием «Экология свободы)
и его сподвижников складывается так называемый экоанархизм. Букчин видит
причину глобального экономического кризиса, угрожающего свободе человека,
не просто в ошибках и неудачах властей, а в структуре общественно-политиче-
ских институтов, которые должны подвергнуться глубокой перестройке.
Последние два десятилетия XX века отмечены также появлением в Амери-
ке сравнительно небольших групп, главная общая цель которых — защита сво-
боды современного человека, сталкивающегося с различными формами наси-
лия и угнетения в самых разных сферах и проявлениях. Имеются в виду
«анархо-феминизм» и «экофеминизм» (термин, введенный в 80-х годах Джанет
Биль), ориентированные на устранение эксплуатации женщин и превращение
их в силу, способную (вследствие специфики их психики) спасти Землю — го-
сударство на это не способно — от экологической катастрофы; анархизм Боба
Блэка, вспомнившего родившуюся в XIX веке и возрожденную «новыми левы-
ми» идею превращения труда в игру и создания - в процессе противодействия
государству — общества, основанного на «производящей игре»3; «онтологиче-
ский анархизм» Хакима Бея (псевдоним Питера Уилсона), построенный на
противодействии государству и обществу путем их эпатирования; анархо-
1 Среди наиболее значимых работ Ротбарда: Rothbard M. Man, Economy and State. Los Angeles, 1972;
Idem. For a New Liberty: The Libertarian Manifesto. N. Y, 1978.
2 Боуз Д. Либертарианство. С. 372. См. также: Ротбард М. Государство и деньги: Как государство
завладело денежной системой общества / Пер. с англ. Челябинск, 2003.
3 Блэк Б. Упразднение работы // http://spb-anarchists.anho.org/black04.htm
104
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
примитивизм Джона Зерзана, ратовавшего за переход от индустриального и по-
стиндустриального общества к обществу, основанному на собирательстве.
Нельзя не упомянуть и о «нигилизме» известного лингвиста и публициста
Ноама Чомски, объявляющего себя приверженцем классика русского анархиз-
ма Михаила Бакунина и вот уже несколько десятков лет без устали воюющего
с современным буржуазным государством и обществом.
Американский анархизм последних десятилетий XX века был, если можно
так сказать, «академическим» анархизмом: его творцами были в основном не
политики и серьезные общественные деятели, стремившиеся подвести идеоло-
гическую базу под свои программы, с которыми они намеревались идти «в на-
род», а деятели науки, искусства, массмедиа и т. п. И тем не менее при всей
узости их распространения рождавшиеся в этот период анархистские идеи были
реальным фактом жизни американского общества.
Рассматривая американский идеологический спектр XX века, нельзя не
упомянуть об идейных структурах, сложившихся в последние несколько деся-
тилетий в рамках социально-политических движений, претендовавших на аль-
тернативное решение некоторых актуальных проблем современности. Речь
идет о феминизме, энвайронментализме и коммунитаризме. Эти движения не
имели массового характера и не оказывали такого влияния на жизнь и полити-
ку США, как либерализм или консерватизм. Тем не менее они достаточно гром-
ко заявили о себе как о силе, которая предлагала новые ответы на вызовы,
брошенные Америке и миру в конце XX века и с которой нельзя уже было не
считаться.
Поскольку эти движения строятся вокруг деятельности, направленной пре-
жде всего на решение какой-то конкретной задачи как-то защита окружающей
среды, защита прав женщин, формирование нового социума и т. п. (американ-
цы называют такую деятельность и такие движения single-issue oriented), то и
родившиеся в рамках этих движений идейные структуры в отличие от либера-
лизма и консерватизма также имеют специализированный характер, хотя со вре-
менем их предметная, а вместе с ней и идейная база расширяется, т. е. они
ставят новые вопросы и предлагают новые решения при сохранении сложив-
шегося ядра. Хотя специализированные идеологии не вписываются в идеоло-
гический мэйнстрим и не могут претендовать на роль массовых идеологий, они
составляют неотъемлемую, пусть и периферийную, часть идеологического
спектра и той идеосферы, в которой формировалась американская политиче-
ская мысль конца XX столетия.
Однако, прежде чем перейти к рассмотрению специализированных идео-
логий, требуется сделать одно пояснение. В современной научной литературе
феминизм и коммунитаризм нередко характеризуются как философские уче-
ния. И на то имеются достаточные основания. Некоторые вопросы, имеющие
отношение к женской части человечества — скажем, место и роль женщины в
обществе, специфика женского познания мира — или к обществу в целом —
скажем, содержание понятия общего блага — рассматриваются в философ-
ском плане, а результаты этих исследований, претендующие на объективную
истину и в той или иной степени соответствующие этим претензиям, стано-
105
Глава 2
вятся частью философии. Это, однако, не исключает параллельного суще-
ствования аналогичных в предметном плане идейных конструкций, цель ко-
торых не поиск истины, а обоснование и защита интересов определенных
общественных групп, т. е. идеологий. Тем более что последние обычно опира-
ются на какие-то философские постулаты, а философы нередко выступают
в роли идеологов1.
Пожалуй, наиболее известной и имеющей самую длительную историю из
той группы идеологий, к которой мы обратились, является феминистская иде-
ология2. Сама по себе идея эмансипации женщин, борьбы против их дискрими-
нации по признаку пола не нова. Появление первых феминисток обычно от-
носят к XVIII веку, а первые идейно-теоретические попытки обоснования
равенства и комплиментарности полов связывают с именами французских
философов Кондорсе и Дидро. Не вдаваясь в долгую (примерно с середины
XIX в.) и, в общем, достаточно хорошо изученную историю женского движения,
напомним, что начало нового этапа борьбы за освобождение женщин относят
к концу 1960-х - началу 1970-х годов.
Как не существует единого феминистского движения, так не существует и
единой идеологии феминизма. Исследователи говорят о либеральном феминизме
(отказ от разделения труда по половому признаку, равная плата за равный труд,
равная ответственность за воспитание детей и ведение домашнего хозяйства,
карьерное равенство и т. п.); радикальном феминизме (радикальный, включаю-
щий экстравагантные формы, пересмотр институтов семьи и брака, полная
сексуальная свобода и т. п.) и социалистическом феминизме (освобождение жен-
щин увязывается с перестройкой всего общества на социалистических началах).
Предлагается и другая классификация: либеральный, марксистский и либерта-
рианский феминизм3.
Это, конечно, условные членения, поскольку и радикальный, и социали-
стический, и марксистский, а до известной степени либеральный и либертари-
анский феминизм располагаются в русле так называемой женской революции,
1 Мы оставляем в стороне чрезвычайно интересный, но не имеющий прямого отношения к
предлагаемому исследованию вопрос о границах между философией и идеологией и о возможности
выполнения теми или иными философскими конструкциями идеологических функций. Тем более что
на эти вопросы даются разные ответы.
2 Литература, посвященная феминизму в целом и, в частности, американскому феминизму, на-
считывает сотни работ. Назовем лишь некоторые из них: Friedan В. The Second Stage. N. Y, 1981;
Heilbrun С. Hamlet's Mother and Other Women. N. Y, 1990; TicknerJ.A. Gender in International Relations:
Feminist Perspectives on Achieving Global Security. N. Y, 1992; Tong R. Feminine and Feminist Ethics.
Belmont (Calif.), 1993; Tomasi J. Feminist Thought: A More Comprehensive Introduction. Boulder (Colo),
1998; Jaggar A., Young I.M. (eds). Companion to Feminist Philosophy. Cambr., 1998. В отечественной
политической науке рассматриваемую проблематику успешно разрабатывает Н.А. Шведова. См., в
частности: Тендерный фактор в политической жизни // Политическая система США. Актуальные
измерения / Под ред. С.А. Червонной и B.C. Васильева. М., 2000.
3 Кимлика У. Современная политическая философия. Введение. С. 471.
106
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
«женского освободительного движения», объединяемого базовой идеей устра-
нения подчиненного положения женщин, преодоления господствующей в
большинстве стран культуры маскулинистского типа, т. е. культуры, проникну-
той духом мужскогого шовинизма, отмеченной мужской доминантой, когда
женщина рассматривается как вторичное по отношению к мужчине, неполно-
ценное существо. Вместе с тем, как подчеркивают практически все исследова-
тели феминизма, его представители, выражая согласие относительно конечной
цели движения (освобождение женщин), зачастую существенно расходятся
друг с другом в представлениях о том, что считать подчинением и как его пре-
одолевать.
Идеология феминизма выходит далеко за пределы политической сферы и
имеет международное распространение. Но поскольку в данной работе речь
идет об американской политической мысли, то мы говорим о политических
аспектах этой идеологии в ее американском варианте.
У американского феминизма есть своя специфика, заключающаяся прежде
всего в том, что борьба за тендерное равенство исторически шла рука об руку
или даже переплеталась с борьбой за расовое равенство. Феминисты принима-
ли активное участие в аболиционистском движении, а позднее - в борьбе за
гражданские права небелого населения США. На первом этапе американского
феминистского движения (середина XIX века - примерно первая четверть
XX века) шла борьба за предоставление женщинам права голоса (voting equality),
на что ушло семьдесят лет. В дальнейшем развернулась борьба за правовое ра-
венство (legal equality), которое пока еще не достигнуто в полной мере, и за
«подлинное культурно-социальное равенство» (genuine cultural-social equality),
до которого еще далеко.
Новая волна феминизма поднимается в начале 60-х годов, и у него появ-
ляются признанные лидеры и идеологи, определяющие «повестку дня» этого
движения. Первой из них по праву следует назвать Бетти Фридан (Бетти
Наоми Гольдштейн) (1921-2006). Журналистка по профессии, она не была
теоретиком и, похоже, не претендовала на эту роль. Но теоретик и идеолог —
это разные амплуа. А Фридан выдвигала захватывавшие американок идеи, не
пускаясь в их теоретическое обоснование. В 1966 году она становится одним
из создателей и первым президентом Национальной организации женщин,
выступавшей за легализацию абортов и принятие законов, направленных на
дальнейшую эмансипацию женщин. Широкую известность ей принесла книга
«Загадка женственности» (The Feminine Mystique)1, опубликованная в
1963 году. Написанная простым и живым языком на понятном гражданам
США материале, эта книга, развенчивавшая представление о матери-домохо-
зяйке как идеале женщины, заставила (как считают критики) многих амери-
канок задуматься о своем положении в семье и обществе и способствовала
пробуждению их самосознания. Среди других книг, написанных Фридан, —
«Это изменило мою жизнь» (1976), «За пределами тендера» (1997), «Жизнь,
какой она была до сих пор» (2000).
Фридан Б. Загадка женственности / Пер. с англ. М., 1994.
107
Глава 2
О Бетти Фридан как человеке писали разное, и сама она писала о себе тоже
по-разному. Мать троих детей, женщина жесткая и, как утверждали некоторые,
эгоистичная и умевшая постоять за себя, она призналась незадолго до смерти,
что муж (с которым она прожила двадцать с лишним лет, прежде чем разве-
стись) бил ее, но и себя называла «вздорной сучкой» (bad-tempered bitch). Впро-
чем, сегодня об этом вспоминают разве что биографы и близко знавшие ее
люди. А для ее читателей и идейных наследников она остается интересным
глубоким автором, заставляющим задуматься о жизни, человеком, внесшим
большой вклад в развитие американского и мирового феминизма.
И это закономерно. Среди видных и даже выдающихся политических мыс-
лителей было немало людей с тяжелым характером, вздорных, завистливых,
тщеславных - словом, персон, наделенных разными недостатками. Такими же
недостатками, которые встречаются у обычных людей. Но в отличие от по-
следних они внесли вклад — кто-то больший, кто-то меньший — в развитие
политической мысли. И именно этот вклад остается в памяти людей. Так пи-
шется история.
Были среди феминистов и крупные теоретики. Это прежде всего Кэрол
Пейтман (род. в 1940). Ее считают своей и в Европе, и в США. И на то есть все
основания. Англичанка по рождению, она преподавала в американских вузах —
в частности, в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, тесно сотруд-
ничала с американскими исследователями, а в 2010—2011 годах была президен-
том Американской ассоциации политической науки. Пейтман — исследователь
широкого профиля, выходящая далеко за пределы феминистской проблемати-
ки. Ей принадлежат труды по политической теории и демократии. Что касается
«женского вопроса» (ему посвящены такие работы, как «Половой контракт»,
«Непорядок с женщинами: демократия, феминизм и политическая теория» и
другие1), то Пейтман исходит из представления, что главный предмет исследо-
вания феминистов - «дихотомия между публичным и частным»2. «Домашняя
жизнь» зачастую «остается забытой в теоретическом обсуждении. Тем самым
разграничение частного и публичного оказывается разграничением в пределах
мир мужчин»3. Так что, когда мы сопоставляем «общество» и «государство»,
«политику» и «экономику», «свободу» и «принуждение», мы сопоставляем «мир
мужчин», в котором для женщины не остается места, и от такого подхода, на-
стаивает Пейтман, необходимо отказаться.
Надо сказать, что многие активисты феминистского движения 60-70-х го-
дов пришли в него с опытом участия в антивоенном движении и движении за
гражданские права. Это оказало влияние на круг проблем, разрабатывавшихся
идеологами феминизма. И хотя борьба за формально-правовой эгалитаризм
1 Pateman С. The Sexual Contract. Oxford, 1988; Pateman С. The Disorder of Women: Democracy,
Feminism and Political Theory. Stanford, 1989.
2 Pateman C. Feminist Critiques of the Public/Private Dichotomy/Feminism and Equality. Oxford, 1987.
P. 103.
3 Ibid. P. 107.
108
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
продолжалась1, в повестку дня начали включаются требования, которые поз-
волили бы женщине, не теряя ее тендерной специфики и важного положения в
семье, обрести возможность сполна реализовать свой личностный потенциал.
Поскольку одним из главных (а по мнению многих — главным) вопросов
политики принято считать вопрос о власти, то не удивительно, что основное
общеполитическое требование американской (да и не только американской)
феминистской идеологии — это предоставление власти женщинам, а точнее —
предоставление им такой же власти, какой обладают мужчины при одновремен-
ной легитимации этой власти. Как писала еще в начале 80-х годов Бетти Фри-
дан, «необходимо устранить ложную поляризацию и оценить границы и
истинный потенциал власти женщин»2. Десять лет спустя Кэролин Хейлбран
констатировала начало процесса трансформации власти как факт: «Желаемая
трансформация дает больше власти женщинам и одновременно бросает вызов
как формам, так и легитимности власти в ее ныне существующем виде»3.
Феминисты настаивают на демаргинализации положения женщин в по-
литике. Путь к ней они видят в преодолении того самого разрыва между при-
ватной (частной) и публичной сферами жизни, о котором говорила Кэрол
Пейтман. Эту идею мы можем обнаружить и в других идеологиях. Но в феми-
низме она получает специфическую интерпретацию, поскольку публичная
сфера, включающая политическое измерение, отождествляется, как мы ви-
дели, с полем деятельности мужчин, а частная — с полем деятельности жен-
щин. Поэтому разрушение границ между этими сферами рассматривается как
важное условие установления тендерного равенства. В сущности, речь идет о
том, чтобы женщина была не просто допущена в политику, но рассматрива-
лась как существо политическое. В ее радикальной интерпретации эта идея
выглядит так: личное участие женщины в политической жизни должно рас-
цениваться как деятельность не менее важная, чем, скажем, воспитание детей
и все остальное, что происходит в частной сфере; а происходящему в частной
сфере должно придаваться столь же важное значение, как и публичной дея-
тельности.
Феминисты утверждают, что маскулинный подход нашел отражение не
только во всех сферах общественной жизни, но и в политическом сознании.
Формировавшиеся в европейской и американской политической мысли идеалы
свободы, равенства, прав человека и т. п. основываются, по их мнению, глав-
ным образом на опыте мужчин. И задача сегодня состоит в том, чтобы допол-
нить опыт мужчин опытом женщин, а значит, по-новому взглянуть на мир. По
1 Как замечает Н.А. Шведова, «современное феминистское движение — демократическое движе-
ние, ставящее своей целью равенство обоих полов в обществе и отстаивающее право личности на
выбор своего собственного жизненного пути, — не смогло пока добиться создания таких условий в
обществе, которые позволили бы в полной мере реализовать принцип «равных возможностей» для
обоих полов — мужчин и женщин. Эта задача остается на повестке дня женского движения» {Шведо-
ва Н.А. Тендерный фактор в политической жизни // Политическая система США: Актуальные из-
мерения. М., 2000. С. 96).
2 Friedan В. The Second Stage. N. Y, 1981. P. 333.
3 Heilbrun С Hamlet's Mother and Other Women. N.Y., 1990. P. 3.
109
Глава 2
словам известной исследовательницы феминизма, профессора Дж. Тикнер,
«одна из основных задач феминизма во всех науках — дать возможность тем, кто
ранее не был услышан, заявить о себе в полный голос. Поскольку женщины
отодвинуты на «обочину» мировой политики, они могут предложить свое виде-
ние мира с позиций, выходящих за рамки традиционных государственно-цен-
тристских международных отношений западного типа. Поскольку феминист-
ские подходы основаны на опыте женщин, чьи жизненные условия обычно не
принимались в расчет при построении теории, они могут способствовать рас-
ширению эмпирической базы наших теорий»1.
Нечто подобное говорят и о других науках: там тоже ждут обновления в
результате учета игнорировавшегося ранее опыта женщин. Но дело, разумеется,
не ограничивается наукой. Многие феминисты уверены, что женщины, войдя
в политику — внутреннюю и международную, — сделают мир более безопасным,
более свободным и гуманным.
В последние десятилетия XX века, в условиях, когда стало очевидным, что
научно-технический прогресс не только несет с собой благо, но и ставит перед
человечеством новые, подчас кажущиеся трудноразрешимыми или даже нераз-
решимыми проблемы, в мире (особенно Европе и Америке) начала все громче
заявлять о себе новая политическая идеология, которую часто именуют англий-
ским словом «энвайронментализм» (от environment — окружающая среда) и ко-
торая формируется в основном на базе социально-политического движения,
ставящего своей целью защиту этой среды.
О среде обитания человека размышляли еще древние греки. Но только во
второй половине XX века, становится очевидно, что человек может пасть жерт-
вой неразумного отношения к природе и чтобы избежать такой участи пора
принимать срочные меры. В начале 70-х годов предметом широкого обсужде-
ния становится выдержанная в алармистском духе книга американцев Донел-
лы Медоуз, Денниса Медоуза и норвежца Йоргена Рендерса «Пределы роста»2,
в которой был впервые поставлен вопрос о необходимости более рачительного
использования природных ресурсов, особенно невозобновляемых, и перестать
фетишизировать такое явление, как беспредельный экономический рост. По-
сле этого одна за другой стали вырисовываться и более или менее широко
обсуждаться новые угрозы. Угроза загрязнения воздуха, земли и воды; угроза
глобального потепления и других климатических изменений (грозящая не-
предсказуемыми последствиями), вызванная выбросами в атмосферу вредных
веществ, создающих «парниковый эффект»; угроза радиационного заражения,
связанная с некорректным использованием ящерной энергии в мирных целях
и катастрофами на атомных электростанциях; угроза уничтожения дикой при-
роды и т. п.
1 Тикнер Дж.Э. Международные отношения под углом зрения постпозитивизма и феминизма //
Политическая наука: новые направления. С. 431.
2 Meadows D.H. et al. The Limits to Growth. N. Y, 1972.
110
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
С течением времени происходит осознание того, что эти конкретные угро-
зы способны вызвать кумулятивный эффект и изменить всю среду обитания
человека, сделав ее непригодной для жизни. Больше того — что философия,
которой руководствуется человек в своем отношении к природе, способна де-
формировать homo sapiens, а тот потребительский стиль жизни, которому сле-
дует «золотой миллиард», может привести к катастрофе, и пора менять эту
философию и этот стиль жизни...
К концу XX века энвайронментализм стал самой влиятельной специализи-
рованной идеологией, оказывающей заметное воздействие на политическую
жизнь развитых стран мира, включая Соединенные Штаты. Правда, в отличие
от европейских американские энвайронменталисты не достигли успехов в сво-
их попытках создать действенную партию или какую-то другую крупную орга-
низацию и выступить в качестве самостоятельной политической силы. Так что
им приходилось полагаться на поддержку демократической партии, которую
они часто и получали. Тем более что среди тех, кто заявлял о своих симпатиях
к энвайронменталистам (или даже выступал в их рядах и претендовал на роль
идеологов), мы видели не только ученых-экологов, биологов, физиков, хими-
ков, социологов, философов (Рашель Карсон1, Пола Эрлиха2, Мюррея Букчи-
на3, Джереми Рифкина4 и других), но порой и крупных политических деятелей5.
Достаточно назвать книгу видного представителя демократической партии
США, баллотировавшегося на пост президента страны, Альберта Гора «Земля
на чаше весов. В поисках новой общей цели»6, написанную им в бытность пред-
седателем комиссии Сената США по проблемам экологии и защиты окружаю-
щей среды.
К концу 80-х в США складывается представление о возможности и необхо-
димости разработки самостоятельной энвайронменталистской идеологии.
Взгляд на окружающую среду, по мнению Роберта Пелке, автора книги «Энвай-
ронментализм и будущее прогрессивной политики», опубликованной в
1989 году, «может быть развит в идеологию, способную рассматривать развитые
страны через [призму] перехода к постиндустриальному обществу, подобно
тому, как либерализм, консерватизм и социализм рассматривали нас через
[призму] формирования нового общества в период индустриальной рево-
1 Carson R. Silent Spring. Boston, 1962.
2 Ehrlich P. The End of Affluence: A Blueprint for Your Future, N. Y, 1974; The Population Bomb.
Rivercity, Mass., 1975.
3 Bookchin M. Remaking Society: Pathways to a Green Future. Boston, 1990.
4 Rifkin J. Biosphere Politics: A New Consciousness for a New Century. N. Y. 1991.
5 Поскольку наша работа ограничивается рамками XX века, мы не рассматриваем те изменения,
которые происходили в идеологии энвайронментализма (и в других идеологиях) в начале XXI столе-
тия. Но следует заметить, что в последние годы власти США стали настороженно относиться к не-
которым группам энвайронменталистов, особенно - радикальным. А ФБР заявило о появлении
«экотерроризма» и о том, что деятельность воинствующих защитников окружающей среды угрожает
национальной безопасности США (newsru.com., 20 мая 2005 г. и vestimi.ru, 10 декабря 2008 г.).
6 Gore A. Earth in the Balance. Forging a New Common Purpose. L., 1992.
Ill
Глава 2
люции»1. Правда, автор полагал, что «полное развитие энвайронменталистских
идей — энвайронменталистской идеологии — окажется возможным только при
условии, что энвайронментализм не будет рассматриваться ни как "левый", ни
как "правый"»2.
И хотя единая энвайронменталистская идеология так и не появилась,
к концу столетия наметились две основные линии ее развития, которые иногда
называют «реформистской» и «реконструктивистской». «Реформисты» ориен-
тируются в основном на либеральные ценности и ищут лучшие пути осущест-
вления традиционных целей, хотя не исключают того, что в перспективе энвай-
ронментализм мог бы потеснить либерализм. Но уже сегодня, полагают они,
можно было бы внести в последний ряд корректив. В частности, найти новые
пути оправдания большего государственного интервенционизма (и таким об-
разом поставить преграды на пути хищнической эксплуатации природы круп-
ными национальными и транснациональными корпорациями), а также пере-
смотреть представление о прогрессе, сложившееся в прошлом под влиянием
либерализма: сделать это представление менее линейным, не сводить к росту
ВВП и т. п. Это представление должно с большей эффективностью отвечать
реальным потребностям нашего времени3.
В своей книге Пелке предложил свод «центральных ценностных утвержде-
ний» (central value assertions), выступающих в роли идеологии, о которой он
говорил. Согласно этому своду, люди должны ценить все формы жизни и по-
нимать политическую значимость сложности «экологической сети жизни»
(ecological web of life); проявлять смирение (humility) в отношении других видов
и глобальной экосистемы в целом; поддерживать на соответствующем уровне
качество жизни и здоровье людей; противопоставлять националистическому и
изоляционистскому подходу глобальный подход; смотреть на мир, исходя из
долгосрочной временной перспективы; отдавать себе отчет в том, что некото-
рые аспекты нынешнего образа жизни имеют преходящий характер и что чело-
веческое общество должно заново воссоздаваться на более устойчивой техни-
ческой и физической основе; отказаться от чрезмерного потребления;
стремиться к простоте и ряд других4. В этом своде отсутствовали прямые уста-
новки политического характера, но отмечалось «предпочтительное отношение»
к политической децентрализации, к более демократическим и партиципатор-
ным политическим процессам и административным структурам»5.
«Реконструктивисты» поддерживают многие положения «реформистов»,
но настроены более радикально и полагают, что человек обязан не просто бо-
лее бережно относиться к природе, но и перестроить свое отношение к ней,
равно как и свой образ жизни и мыслей. Их разделяет прежде всего неодина-
1 Paehlke R. Environmentalism and the Future of Progressive Politics. New Haven, Conn., 1989. P. 3.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 211.
4 Ibid. P. 144-145.
5 Ibid. P. 145.
112
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
ковое понимание характера связей между человеком и природой и определяе-
мые этим характером императивы взаимодействия человека и природы. «Ре-
формисты» исходят из убеждения, что человек стоит над природой (is above
nature), тогда как «реконструктивисты» убеждены, что человек пребывает в
самой природе. Он не просто составляет часть природы, а встроен в нее (is of
nature). «Реформисты» в своем отношении к природе антропоцентричны, они
считают, что природа - это своего рода кладовая, из которой человек, как хо-
зяин, может черпать все, что ему необходимо для жизни. «Реконструктивисты»
полагают, что человек должен отказаться от идеи господства над природой.
Мало просто беречь ее и стараться восполнить нанесенный ей ущерб. В своем
взаимодействии с природой человек должен исходить из понимания, что «вне-
человеческая природа... не пассивный, а активный комплекс, который уча-
ствует по ходу времени в изменениях и реагирует на изменения, вызванные
человеком. Природа — это целое, лишь часть которого составляет человек. Мы
взаимодействуем с растениями, животными и почвой таким образом, что при-
даем устойчивость (sustain) или истощаем местную естественную среду
(habitat)»6.
Эти императивы «реконструктивистов» определяют их представление о по-
ведении человека по отношению к природе. Он должен ориентироваться толь-
ко на такой экономический рост, который не ведет к истощению природных
ресурсов, и только на такие технологические изменения, которые не разрушают
тонкую природную сеть и способствуют, когда это возможно, восстановлению
ее разрушенных ячеек.
Важно, однако, иметь в виду, что и сам «реконструктивизм» не представ-
ляет собой единого идеологического течения. Он охватывает несколько групп
энвайронменталистов, отличающихся по каким-то своим идейным ориента-
циям друг от друга. Некоторые из «реконструктивистов» подчеркивают, что
новый подход к природе требует перестройки нашего сознания - как научно-
го, так и нравственного; что мы должны глубже взглянуть и на окружающий
мир, и на самих себя. Это относится прежде всего к «глубинной экологии»
(«deep ecology»), сторонники которой утверждают, что ценность внечеловече-
ских форм жизни не зависит от того, насколько они могут быть полезны для
осуществления узко понимаемых человеческих целей; что человек не вправе
произвольно ограничивать богатство форм жизни, уничтожая некоторые из
них; что вмешательство человека в природу чрезмерно и диктуется подчас
чисто эгоистическими целями; что процветание человечества совместимо с
существенным уменьшением народонаселения и даже требует такого умень-
шения; что надо заботиться не о «высоком уровне жизни», а о «качестве жиз-
ни» и т. п.7.
К числу «реконструктивистов» относятся так называемые геисты (gaians),
считающие, что Земля, которую они назвали по имени древнегреческой богини
6 См.: Merchant С. Ecological Revolutions: Nature, Gender, and Science in New England. Chapel Hill,
North Car., 1989. P. 8.
7 См.: Naess Arne. Ecology, Community, and Lifestyle. N. Y, 1989. P. 29.
113
Глава 2
земли Геи (отсюда и «геисты»), — это живое существо1. И что человек, следователь-
но, должен настроить себя на партнерское взаимодействие с этим существом2.
Хотя американские энвайронменталисты в большинстве своем не позици-
онируют себя как собственно политическая сила и обычно не выступают, как,
скажем, феминисты, с отчетливо выраженными политическими требованиями,
они отдают себе отчет в том, что их установки так или иначе связаны с полити-
кой, а в некоторых случаях все-таки выступают с суждениями и требованиями
политического характера.
Это относится, в частности, к так называемым социальным экологам, кото-
рые считают, что все проблемы энвайронменталистского плана порождаются
деятельностью тех социальных сил, в руках которых сосредоточены богатство
и власть. Поэтому для решения этих проблем необходимо осуществить пере-
распределение власти и устранить иерархический принцип организации обще-
ственных отношений. Мюррей Букчин, один из ярких представителей этого
направления, призывает к созданию децентрализованного, эгалитарного, от-
крытого для творчества общества, в котором эволюция природы и человека
будут идти рука об руку и в котором получат развитие «новая форма рациональ-
ности, новая технология, новая наука, новая чувственность и [новое] Я»3. Это
будет, добавляет Букчин, «подлинно либертарианское общество»4.
Последнее замечание заслуживает особого внимания. Предлагаемая амери-
канским энвайронменталистом модель соответствует идеалам не только одной
из разновидностей энвайронментализма, но и одной из форм современного
американского консерватизма, в роли каковой парадоксальным образом вы-
ступает несколько видоизмененный классический либерализм. Если учесть, что
у некоторых других энвайронменталистов мы можем обнаружить социалисти-
ческие и анархистские нотки, то перед нами — лишнее подтверждение того, что
специализированные идеологии при всей своей самостоятельности могут быть
переплетены в той или иной степени с такими общими, широкими идеология-
ми, как консерватизм, либерализм, анархизм и социализм.
Но существуют связи и между самими специализированными идеологиями.
Феминистам, например, импонируют некоторые тезисы энвайронментализма,
в частности, идея о том, что надо отказаться от притязаний человека на гос-
подство над природой: она представляется феминистам созвучной тезису о не-
допустимости господства мужчин над женщинами и потому они предлагают
объединить усилия для борьбы против всех форм господства. Эту позицию
(ее сторонников часто называют «экофеминистами») четко сформулировала,
заодно подведя под нее философскую базу, Кэролин Мерчант. Необходимо,
настаивала она, «перестроить тендерные отношения между женщинами и муж-
чинами и между человеческими существами и природой. Господство над жен-
1 Впервые, насколько известно, эта идея была высказана британским экологом Джеймсом Лавло-
ком в последней четверти XX века.
2 См., в частности: Rifkin J. Biosphere Politics: A New Consciousness for a New Century. N. Y, 1991.
3 Bookchin M. Remaking Society: Pathways to a Dreen Future. Boston, 1990. P. 204.
4 Ibid.
114
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
щинами и над природой, присущее рыночной экономике, которая использует
их в качестве своих ресурсов, должно быть реструктурировано... В отличие от
таких характерных для механической науки дихотомий, как субъект/объект,
разум/тело и культура/природа экологическое сознание рассматривает слож-
ность и процесс (complexity and process) как включающие и культуру, и природу.
В экологической модели человеческие существа — не беспомощные жертвы, не
надменные властелины природы, а люди, активно участвующие в определении
судьбы сетей (webs), частью которых они являются»1.
Особо следует остановиться на американских «зеленых», которые близки
по духу к «реконструктивистам», но в отличие от них ориентированы на кол-
лективное политическое действие, направленное на реализацию их взглядов.
Эти взгляды достаточно отчетливо изложил в своей книге «Зеленая альтерна-
тива: создавая экологическое будущее» Брайян Токар. «В Западной Герма-
нии, - писал он, - Зеленые приобрели известность благодаря своим Четырем
Устоям: экологии, социальной ответственности, демократии и ненасилию.
В США Зеленые в общем расширили этот перечень, сделав отчетливый упор на
децентрализацию — необходимость переориентации политики и экономики на
уровень местной общины»2. Эти установки дополняются ориентацией на по-
строение общества, которое гарантирует всем его гражданам равные права и
позволяет реальзовать потребность в личностной, равно как и в политической
трансформации. «Многие Зеленые также делают упор на поиски новой этиче-
ской и духовной ориентации — ориентации, которая подтверждает место чело-
веческой культуры в мире природы и стремится устранить созданный нашей
цивилизацией культурный разрыв между людьми и землей»3.
Но, пожалуй, наиболее полный свод «ключевых ценностей» «зеленых» был
предложен так называемыми Green Committees of Correspondence4. Причем,
заявляя о своих ценностных ориентациях, «зеленые» рекомендовали своим
сторонникам предложить собственные ответы на поставленные ими вопросы о
путях их претворения в жизнь. О некоторых из этих ценностей уже шла речь
выше, но имеет смысл посмотреть, какими они представляются «зеленым» в
рамках единой платформы.
Первая из этих ценностей — «экологическая мудрость», требующая от чело-
века, чтобы он смотрел на себя как на часть природы, а не ее вершину; искал
способы существования в условиях наличия ограниченных ресурсов, а также
пути гармонизации отношений с различными видами живого и т. п.
Вторая ценность — «демократия на уровне корней травы» (grassroots
democracy), которая позволяла бы людям стимулировать и контролировать ре-
шения, влияющие на их жизнь, делать избранных представителей подотчетны-
ми избирателям, а таким «посредническим институтам», как семья, церковные
группы, добровольные ассоциации и т. п. взять на себя часть функций, выпол-
1 Merchant С. Ecological Revolutions: Nature, Gender, and Science in New England. P. 269—270.
2 Tokar B. The Green Alternative: Creating an Ecological Future. San Pedro, Calif. P. 3.
3 Ibid.
4 См.: Spretnak Ch. and Capra F. Green Politics: The Global Promise. Sante Fe, 1986. P. 229-233.
115
Глава 2
няемых ныне правительством. А еще — разрешать межличностные и межгруп-
повые конфликты без обращения к юристам и судьям, снизить уровень пре-
ступности и т. п.
Еще одна ценность — «личная и общественная ответственность», предпо-
лагающая, что человек берет на себя ответственность и на индивидуальном
уровне, и на уровне общности, к которой принадлежит, за осуществление опре-
деленного стиля жизни, воспитание экологической мудрости, борьбы за сни-
жение уровня преступности и т. п.
К числу ключевых ценностей «зеленые» относят «ненасилие». Оно предпо-
лагает выработку альтернатив «существующим образцам насилия», будь то на-
силие по отношению к членам семьи, уличное насилие или насилие на между-
народной арене. Важным элементом ненасилия «зеленые» считают ликвидацию
ядерного оружия и предлагают поразмыслить (не проявляя при этом наивно-
сти) над тем, как это сделать.
Большое значение придается такой ценности, как «децентрализация».
Власть (дополненная ответственностью) должна быть возвращена (до извест-
ного предела, конечно) индивидам, институтам, общинам и регионам. При
этом надо подумать о перестройке самих этих институтов.
Не обойтись и без «экономики, ориентированной на общину» (community-
based economics), в основе которой лежала бы демократизация трудовых отноше-
ний, изменение модели распределения дохода, использование экологически
ориентированной техники, ограничение размеров и власти крупных корпораций.
«Зеленые» ориентированы на «постпатриархальные ценности», требующие
вытеснения этики господства и контроля «более кооперативными способами
взаимодействия», «уважительного, позитивного и ответственного» отношения
между полами и т. п.
Среди провозглашаемых «зелеными» ценностей мы видим также «уважи-
тельное отношение к многообразию» (культурному, этническому, религиозному
и другому); «глобальную ответственность» (помощь действующим на уровне
корней травы группам в странах третьего мира при одновременной учебе у них,
сокращение военных бюджетов при поддержании должного уровня безопас-
ности и др.); «ориентацию на будущее» (т. е. умение строить свою деятельность
с учетом далекого будущего и стремиться не к безграничному экономическому
росту, а к повышению качества жизни).
У американских энвайронменталистов конца XX века отсутствовало единое
представление о стратегии и тактике действий, которые должны быть предпри-
няты для воплощения их идей в жизнь. Большие надежды возлагались на груп-
пы активистов, действующих на местном уровне и решающих разные задачи.
Но высоко ценилась и индивидуальная активность. Что касается формы дей-
ствия, то тут набор был достаточно широк: от митингов и шествий до забасто-
вок и гражданского неповиновения.
Надо заметить, что, хотя идеология энвайронментализма не имеет широко-
го распространения, она, как и политика ее сторонников, встречает разное
отношение в обществе — от активной поддержки, до резкой критики со сторо-
ны и либералов, и консерваторов, и представителей других течений. Больше
116
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
того, нет единства среди самих энвайронменталистов, ибо не все (включая тех,
кто призывает беречь природу и заботиться о ней) готовы распрощаться с тра-
диционными представлениями о человеке как «венце природы», о природе —
как «кладовой», о необходимости самоограничения потребностей. Не всем
нравятся идеи геистов и «глубинных экологов», которых иногда обвиняют в
мистике и фантазерстве.
Сегодня трудно сказать, что ждет энвайронменталистов. Но, возможно, как
считают некоторые аналитики, именно они, объединившись в мировой интер-
национал, смогут выступить в роли той конструктивной силы, которая поможет
человечеству в ближайшие десятилетия — если оно к тому времени еще будет
существовать — радикальным образом перестроить свое миро-жизне-воззрение
и образ бытия и заменить капитализм как систему отношений, исчерпавшую
свой креативный потенциал, новой системой отношений, которая, не воспро-
изводя советского, китайского и прочих социализмов минувшего века, пред-
ложит новую цивилизационную альтернативу.
Есть еще одна идеология, которую нельзя обделить вниманием, хотя она не
способна конкурировать ни с энвайронментализмом, ни с феминизмом по
масштабам распространения и влияния. Это так называемый коммунитаризм.
Напомним, что понятие communitarism используется для обозначения двух
явлений, которые западные, включая американских, исследователи стараются
развести. Первое из них — это течение в современной политической филосо-
фии, в основе которого лежит критика либерального эгалитаризма (представ-
ленного прежде всего Джоном Ролзом и Роналдом Дворкином) и утверждения
приоритета справедливости по отношению к другим политическим добродете-
лям. Но понятие communitarism используется также для обозначения обще-
ственно-политического движения, зародившегося в 80-90-х годах в США и
ориентированного на поиск ценностей, норм и принципов, способных объеди-
нить членов либерального общества и придать их жизни более глубокий и более
нравственный смысл. Именно в рамках этого движения (испытывающего вли-
яние философии коммунитаризма) рождается коммунитаристская идеология,
которая, с одной стороны, представляет идейно-теоретическую легитимизацию
этого движения, а с другой — питает, поддерживает его. Однако границы между
этими двумя явлениями подчас оказываются довольно условными, поскольку
поиски новых форм коммуникации и взаимопомощи членов общин происходят
и на философском поле.
Среди идеологов коммунитаризма выделяются две фигуры. Это прежде
всего известный социолог и политолог Амитаи Этциони. Он родился в Кёльне
(Германия) в 1929 году. Окончил Еврейский университет в Иерусалиме и Кали-
форнийский университет в Беркли. Из-под его пера вышло множество работ,
посвященных широкому кругу проблем. Первые его труды («Сравнительный
анализ сложных организаций»1 и другие) были посвящены теории организаций
Etzioni A. A Comparative Analysis of Complex Organisations. N. Y., 1961.
117
Глава 2
и социального контроля. В 1968 году выходит книга Этциони «Активное обще-
ство: теория социальных и политических процессов», в которой он рассматри-
вает пути реализации общечеловеческих ценностей в условиях индустриально-
го общества. Сегодня эти работы могут восприниматься как своего рода
теоретические подходы к проблеме, которая стала активно разрабатываться
Этциони с 80-х годов, — проблеме коммунитаризма. Ей посвящен ряд публи-
каций, среди которых следует отметить три книги: «Дух сообщества: воссозда-
ние американского общества»1; «Новое коммунитарное мышление»2 и «Новое
золотое правило: сообщество и мораль в демократическом обществе»3.
Этциони относится к числу тех представителей академической общины
(в Америке они не редкость), которые стремятся воплотить свои идеи в жизнь.
Одно время он работал (правда, недолго) в администрации президента Картера.
На протяжении десятилетий ведет активную преподавательскую деятельность,
печатается в газетах и журналах. В 1993 году создает неправительственную орга-
низацию «Коммунитарные сети» (Communitarian Network). В том же году начи-
нает выпускать (выступая одновременно в качестве его главного редактора) еже-
квартальный журнал «Ответственное сообщество» («The Responsive Community»).
Другой известный идеолог коммунитаризма - Майкл Уолцер (р. 1935), ко-
торого обычно причисляют к политическим философам. Круг его интересов
весьма широк, как и широка сфера деятельности. Он читает лекции в высшей
школе (включая такие престижные университеты, как Принстон и Гарвард),
ведет колонки в престижных изданиях (типа «The New Yorker»), является со-
редактором известного левого журнала «Dissent», основанного еще в 1954 году.
В целом Уолцер придерживается левых взглядов, в каких-то отношениях близ-
ких социализму. Его исследования посвящены проблемам прав человека, этни-
ческим проблемам, экономической справедливости, терпимости и др. В этом
плане примечательны такие его работы, как «Сферы справедливости: в защиту
плюрализма и равенства»4 и «О терпимости»5.
Подобно другим «движенческим» идеологиям конца минувшего столетия
коммунитаризм не представляет собой непротиворечивого целого, но в нем
можно выделить ряд принципов (ценностей), разделяемых большинством его
приверженцев. Это идеология, защищающая идеал community, т. е. сообщества,
общины как формы связи людей, основанной на признании приоритета коллек-
тивистских ценностей. И хотя возникновение этой идеологии принято датиро-
вать второй половиной XX века, она органически вписывается в цивилизацию,
складывавшуюся в Америке едва ли не с момента формирования переселенче-
ских колоний. Коммунитаризм идейно связан с христианством и анархизмом.
Очевидны и его связи с социализмом. Правда, коммунитаристы критикует со-
1 Etzioni A. The Spirit of Community: The Reinvention of American Society. N. Y, 1993.
2 Etzioni A The New Communitarian Thinking. N. Y, 1996.
3 Etzioni A. The New Golden Rule. Community and Morality in a Democratic Society. N. Y, 1997.
4 Walzer M. Speres of Justice: A Defence of Pluralism and Equality. Oxford, 1983.
5 On Toleration. New Haven, 1997.
118
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
циализм, упрекая его (как, впрочем, и консерватизм) в защите вульгарного кол-
лективизма, который подавляет индивида, ограничивает его право на личную
жизнь. Но основной критический диалог они ведут с либерализмом, обвиняя его
в гипертрофированном индивидуализме и недооценке общественного начала в
жизни индивида, в атомистическом представлении об обществе, в переоценке
процедурального измерения демократии и приватной стороны в жизни челове-
ка в ущерб жизни публичной. Публичная жизнь для них — это не просто внеш-
няя среда, в которой протекает существование индивида, это органическая часть
самого индивида, условие формирования его идентичности.
Коммунитаризм выступает за построение новой модели общественных от-
ношений, преодолевающей эти «недостатки и пороки» либерализма, консерва-
тизма и социализма. Он претендует на то, чтобы предложить обществу новые
принципы, на основе которых можно было бы вывести его из глубокого мораль-
ного кризиса (так называемый ценностный коммунитаризм) и перестроить суще-
ствующие в нем институты и отношения (так называемый коммунитарный кон-
структивизм). Индивид становится личностью через активное участие в пуб-
личной жизни, т. е. через взаимодействие с такими же гражданами, как он сам.
По словам Этциони, усилия коммунитаристов «направлены на поиск пути
соединения элементов традиции (порядка, основанного на добродетели) с эле-
ментами модернити (хорошо защищенная автономия). Это, в свою очередь,
предполагает нахождение равновесия между универсальными индивидуальны-
ми правами и общим благом (понятия эти слишком часто рассматриваются как
несовместимые), между «Я» и общиной, равно как и нахождение пути достиже-
ния и поддержания такого равновесия»1.
В качестве базового кредо коммунитаризма Этциони предлагает так назы-
ваемое новое золотое правило. Оно отличается от «старого золотого правила»
(точнее, правил, поскольку данное предписание появляется во многих культу-
рах в несколько различающихся версиях), которое искало решения обществен-
ных проблем на личностном уровне (микроуровне) и гласило: «Не поступай
с другими так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой». «Новое золотое пра-
вило», подчеркивает Этциони, направлено на то, чтобы существенно сократить
(устранить ее полностью невозможно) дистанцию между предполагаемой ли-
нией поведения «Я» и добродетельным поведением, отвечающим интересам
общины. Это новое «правило» переносит значительную часть решений на со-
циетальный уровень (макроуровень) и звучит так: «Уважай и поддерживай мо-
ральный порядок общества настолько, насколько ты бы хотел, чтобы общество
поддерживало твою автономию»2.
Коммунитаристы выступают за установление «нового морального поряд-
ка», в рамках которого благо имело бы приоритет над правом (отсюда и крити-
ческое отношение к чрезмерному упору на «права человека»), а широкие инди-
видуальные права уравновешивались бы развитым чувством ответственности
1 Etzioni A. The New Golden Rule. Community and Morality in a Democratic Society. P. XVIII.
2 Ibid. Этой формуле можно придать и более традиционный вид: «уважай и поддерживай мораль-
ный порядок, если хочешь, чтобы общество уважало и поддерживало твою автономию».
119
Глава 2
индивида перед самим собой и перед обществом. В этой связи встают всегда
волновавшие американцев вопросы о роли семьи в современном обществе и
характере внутрисемейных отношений. Семья, подчеркивают коммунитари-
сты, не умерла, она остается одной из базовых ценностей и одной из опор обще-
ства. Но она переживает кризис. Выход из этого кризиса — не в возвращении к
традиционной семье (как предлагают консерваторы), а в создании семейных
отношений, основанных на «равном браке», при которых отец и мать имеют
равные права и обязанности и при этом уделяют детям больше внимания.
Естественно, что базовой ценностью для коммунитаристов является общи-
на (commuunity). Правда, какого-то единого представления об этом институте
у них не существует. В большинстве случаев речь идет о малых образованиях,
локализованных в пределах ограниченного пространства, имеющих определен-
ную историю, общие ценности, традиции и предполагающих, что проживаю-
щие в общине индивиды объединены чувством общности («мы»), моральной
солидарности и более или менее активно участвуют в ее жизни, в том числе
политической. Иногда понятие общины распространяется на все общество и
государство. В этом случае предполагается, что общественно-политическая
жизнь строится на принципе демократии участия.
Коммунитаристы выступают против утверждения нового морального по-
рядка посредством репрессивной силы закона, навязывающего людям опреде-
ленное понимание долга и определенные ценности. Они ратуют за опору на
моральный диалог, на образование и воспитание, ибо убеждены, что только
таким образом можно побудить людей обратиться к их идеалам.
Устойчивое господство либерального сознания и либеральной идеологии в
американском обществе вовсе не означало, что в нем отсутствовало простран-
ство для радикальных идей и позиций — левых и правых.
Несмотря на то что понятие «радикализм» прочно входит в лексикон поли-
тической науки и широко используется в политическом обиходе, оно заключает
в себе некоторую смысловую неопределенность и потому каждый раз требует
конкретизации и уточнения. Эта ситуация неопределенности связана прежде
всего с тем, что в отличие от понятий, характеризующих те или иные части по-
литического спектра внеконтекстуально (как, например, «либерализм» или «со-
циализм»), «радикализм» (а отчасти и «консерватизм») — понятие ситуативно-
контекстуальное. Оно фиксирует не определенность идейно-политической
субстанции, а определенность позиции — левый или правый предел в рамках
существующего идеологического спектра. Поскольку этот предел изменчив, то
в разных исторических условиях в одной и той же позиции могут оказаться от-
личающиеся друг от друга по своему содержанию мыслительные структуры.
Что объединяет различные в содержательном отношении проявления ради-
кализма, так это инвариантность выполняемой ими функции: радикализм есть
крайний социально-политический критицизм. А поскольку исторически (еще
со времен французской буржуазной революции XVIII века) сложилось так, что
«левое» ассоциируется с ориентацией на изменение общества в сторону боль-
120
Основные идейные течения в американской политической мысли XX века
шего равенства, свободы, социальной защиты и т. п., а «правое» — в сторону
поддержания иерархических порядков, ограничения свободы и социальной
защиты и т. п., то соответствующим образом понимается в принципе левый и
правый радикализм.
В США радикализм родился вместе с национальной революцией и разви-
вался вместе с американским обществом, питаясь из тех же источников, что и
либерализм. Как справедливо отмечал в «Интеллектуальных истоках американ-
ской революции» С. Линд, «на протяжении почти двухсот лет американские
радикалы всех мастей восходили в своей интеллектуальной родословной к Де-
кларации независимости и к Революции, получившей свое оправдание в этом
документе»1. Так что радикализм взял на себя функцию своего рода механизма
корректировки траектории и скорости движения по пути реализации нацио-
нальных идеалов и целей, зафиксированных на начальных этапах формирова-
ния американской государственности: когда, как представлялось какой-то ча-
сти американцев, движение шло слишком медленно и/или происходило
отступление от гуманистическо-демократических принципов, усиливалась
критика слева; когда, как считали защитники существующих порядков, обще-
ство двигалось слишком быстро и отступало от сложившихся ранее традиций,
нарастала критика справа.
В истории американского левого радикализма XX века выделяется период с
конца 20-х по конец 30-х годов, отмеченный движениями социального протеста
и именуемый некоторыми историками «красным». Как писал в своей книге
«Радикализм в Америке» С. Лене, это десятилетие «было в том смысле «крас-
ным», что центр политической тяжести резко сместился влево и миллионы
безработных, ветеранов войны, массы промышленных рабочих вышли на ули-
цы, либо «захватили» фабрики, организовав сидячие забастовки. Оно было
«красным» по тону, настроению, духу, периодом, когда тысячи художников,
интеллектуалов, кинозвезд и литературных деятелей находили эмоциональное
пристанище в различных радикальных партиях»2.
Но в истории американского общества бывали времена, когда казалось, что
с левым радикализмом покончено раз и навсегда. Именно таким оказался
период конца 40-х — начала 50-х годов, связанный с разгулом маккартизма.
Однако уже в 60-х годах на американской политической и идейной арене по-
являются «новые левые», которые с полным на то основанием были идентифи-
цированы как левые радикалы.
Американские «новые левые» не представляли собой единого организован-
ного движения. Не было у них и единой идеологии. Их сплачивало критическое
отношение к существовавшему в то время порядку вещей, к сложившимся по-
литическим и социальным институтам, именовавшимся ими «истеблишментом».
Идейное вдохновение они черпали из самых разных источников — американ-
ских, европейских и даже азиатских. Одним из их кумиров был видный философ
(эмигрировавший в 30-е годы из нацистской Германии) Герберт Маркузе, автор
1 Lynd S. Intellectual Origins of American Radicalism. N. Y, 1969. P. 7.
2 Lens S. Radicalism in America. P. 297.
121
Глава 2
многих работ, среди которых выделялась книга «Одномерный человек», в кото-
рой он хоронил рабочий класс как могильщика капитализма и возводил моло-
дежь и социально-политических «аутсайдеров» в ранг силы, способной ради-
кально перестроить буржуазное общество. Еще одним идеологом левых
радикалов был крупный американский социолог Чарльз Райти Миллз, автор
получившего в свое время широкое распространение «Письма к новым левым».
Автор этих строк в свое время предложил выделять в рамках американского
левого радикализма 60—70-х годов четыре типа идеологии и соответственно
четыре типа сознания, определяемых этими идеологиями.
Это, во-первых, радикал-демократическая идеология — наиболее умеренная
и вместе с тем самая распространенная и самая востребованная из леворади-
кальных идеологий второй половины XX века. Эта идеология глубоко уходит
корнями в культурную и политическую традицию Америки и несет отчетливую
печать национального характера, парадоксальным образом сочетающего
житейский практицизм с политическим утопизмом, патриотизм и веру в буду-
щее — с критическим отношением к существующему положению вещей. Один
из главных объектов критики — антигуманная «либерально-корпоративная си-
стема», включающая три основных элемента: крупные корпорации; военный
истеблишмент и его ядро — военно-промышленный комплекс; государство,
олицетворяемое прежде всего бюрократическими структурами.
Радикал-демократическая идеология ориентирует на ненасильственное
осуществление коренных социально-политических преобразований, на «воз-
рождение» и осуществление «традиционных фундаментальных американских
ценностей» (Кеннет Кенистон) и прежде всего создание свободного демокра-
тического общества путем передачи политической власти в руки «народа». Та-
кая передача, считает радикал-демократ, может быть осуществлена посредством
утверждения партиципаторной демократии, призванной обеспечить личное
участие каждого в управлении государством и «принятии социальных решений,
определяющих качество и направление его жизни»1. В условиях партиципатор-
ной демократии «политика рассматривалась бы как нечто позитивное, а имен-
но как искусство коллективного поиска приемлемой формы общественных
отношений... политический порядок способствовал бы такому прояснению
проблем, которое открывало бы путь к их решению... оппозиционные взгляды
были бы организованы таким образом, чтобы они могли способствовать разъ-
яснению сделанного выбора и облегчать достижение целей; существовали бы
общедоступные каналы, открывающие доступ к знанию и власти, что позволи-
ло бы сформулировать частные проблемы... как общие вопросы»2.
Больше того, партиципаторная демократия позволила бы сделать «основ-
ные ресурсы экономики» и средства производства «открытыми для демократи-
ческого социального регулирования» и переориентировать общественное про-
изводство на удовлетворение подлинных потребностей, а сами эти потребности
привести в соответствие с «истинной природой человека».
1 The New Left. A Documentary History. Ed. by M. Teodory. Indianapolis; N. Y, 1969. P. 167.
2 Ibid. P. 167-168.
122
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
Радикал-демократ — убежденный противник неравенства граждан. Но он
считает, что равенство перед законом становится действительным лишь тогда,
когда «неотъемлемые права человека» получают равное материальное обеспе-
чение, то есть когда существует равенство условий.
Самой воинственной и патетической из леворадикальных идеологий была
радикал-бунтарская идеология, отвергавшая путь «ненасильственной револю-
ции» и настаивавшая на решительном разрыве (путем применения насилия,
в том числе вооруженного) с господствующими в американском обществе ин-
ститутами и ценностями (или даже на их разрушении) во имя создания «сво-
бодного», «нерепрессивного» общества. Эта идеология рождадась в результате
дальнейшей радикализации радикал-демократической идеологии, когда обна-
руживалась малая эффективность ненасильственных действий и неосуществи-
мость многих из провозглашавшихся радикал-демократами целей.
Формирование этой идеологии происходило, с одной стороны, на базе тех
же самых традиций, на которые опирался радикал-демократ, а с другой - на
базе некоторых фундаментальных (хотя и не всегда адекватно интерпретируе-
мых) положений американской «радикальной социологии» (Ч. Райт Миллз,
Э. Фромм, Г. Маркузе) и европейской «критической теории общества» (Т. Адор-
но, Ж.-П. Сартр). Нашли в ней отражение и некоторые тезисы немарксистско-
го социализма второй половины XX века.
Главная мишень критики радикал-бунтаря - «американская система» и ее
ядро - «репрессивное государство», проводящее расистскую, антидемократи-
ческую, антиэгалитаристскую, антигуманную политику. Разрушить эту систему
и постоить новое общество можно только одним путем — отказаться работать в
рамках существующих институтов и принимать господствующие ценности.
Именно в этом состоит основной смысл так называемого «Великого Отказа»
(«The Great Refusal»), о котором говорил Герберт Маркузе и который выражал
на философском языке суть позиции радикал-бунтаря в отношении «репрес-
сивного мира».
Радикал-бунтарская идеология не предлагала развернутой социальной аль-
тернативы. Свободное, нерепрессивное общество рисовалось ему в виде «де-
централизованных, саморегулирующихся в анархистском духе, контролируе-
мых снизу и свободных от классовых отношений общин»1, функционирование
которых предполагает «радикальную реконструкцию человеческого опыта на
основе «разотчужденных» социальных принципов, таких, как личная откры-
тость, взаимная помощь, непосредственность контактов» и т. п.2.
Еще одну разновидность леворадикальной идеологии, сложившейся в 60—
70-е годы, можно назвать радикал-романтической. Она имеет много общего
с радикал-бунтарской идеологией: та же заостренно-патетическая критика «си-
стемы», развиваемая в соответствии с гуманистической символикой; та же ори-
ентация на «разрыв» с истеблишментом, т. е. на бунт против него и на постро-
ение «нерепрессивного» общества.
1 All We Are Saying. Ed. by A. Lothstein. N. Y, 1970. P. 14.
2 Ibid.
123
Глава 2
Однако, в отличие от бунтаря, романтик — принципиальный противник
насилия. Путь Америки в новое общество должен пролегать не через полити-
ческую революцию, неизбежно сопряженную с насилием, а (если несколько
перефразировать идеолога радикал-романтиков Чарльза Рейча1), через «рево-
люцию посредством культуры», которая, хотя осуществляется она ненасиль-
ственным путем, и есть подлинная революция, отвечающая американским
условиям. На вечно терзающий философов и политиков, размышляющих
о логике революционного действия, вопрос «с чего начать?» — с субъекта ли,
то есть с самого человека; с экономики; с политической машины или с куль-
туры — радикал-романтическая идеология дает твердый и однозначный ответ:
преобразование современного высокоразвитого капиталистического обще-
ства следует начинать с культуры, с человека, его психики, сознания, чув-
ственности.
Отсюда и несколько иная, по сравнению с бунтарской, а именно антропо-
логизированная акцентировка в критике «системы», что, впрочем, не меняет
отчетливо выраженной антиэтатистской природы этой идеологии, откровенно
враждебной по отношению к корпоративно-технократическому государству.
Непосредственно ориентированное на эмансипацию субъективности, на
реабилитацию «нематериальных элементов человеческого существования», на
освобождение: духа из-под власти материи; индивида — из-под власти тоталь-
ного абсолюта (чаще всего предстающего в облике всевластного государства),
радикал-романтическая идеология имеет прочные традиции в американской
культуре, философии и политической мысли, восходя к трансценденталистам,
которые были одними из первых, кто выступил с систематической романтико-
утопической критикой раннего американского капитализма. Воспроизводилась
эта традиция и впоследствии. Однако для появления радикально-романтиче-
ской идеологии нужны были определенные условия. Они и обозначились к
60-м годам XX века: высокий уровень научно-технического развития и сопро-
вождающий его технологический фетишизм; рост материального богатства
общества, позволяющий перенести акцент на так называемые постматериаль-
ные ценности; этатизация общественной жизни, сужающая реальные пределы
свободы личности.
Рассмотренная идеология не имела широкого распространения в американ-
ском обществе 60—70-х годов. Но она составляла неотъемлемую часть левора-
дикального идеологического спектра. Примерно то же можно сказать и о ради-
кал-социалистической идеологии. Она воспроизводит некоторые из истин,
бывших азбучными для «старых левых», но отброшенных большинством «но-
вых левых». Мы верим, говорится в одном из документов, воспроизводящих
некоторые из принципов рассматриваемой идеологии, «что общественная соб-
ственность и демократия не являются непримиримыми; что утверждение обще-
ственной собственности и координированного экономического планирования
будут способствовать росту участия народа в принятии решений и децентрали-
Reich СИ. The Greening of America. N. Y, 1972.
124
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
зации власти»1. Вместе с тем эта идеология отвергает некоторые из принципи-
альных положений ортодоксальной социалистической идеологии.
Радикал-социалист считает себя революционером, но он убежденный про-
тивник насилия. Точнее сказать, он за применение «необходимого», ограничен-
ного насилия, которым следует пользоваться с большой осторожностью, дабы
оно не превратилось из средства в цель. При этом революция - социалистиче-
ская революция — рисуется ему как длительный процесс, включающий ряд
стадий, каждая из которых призвана решать свои задачи. Надо прежде всего
помочь людям понять, что они живут недостойной человека жизнью. Надо про-
будить в массах социологическое воображение и помочь им представить, какой
могла бы быть их жизнь, если бы власть находилась в их собственных руках.
А для этого надо создавать массовые организации, которые могли бы способ-
ствовать разработке социалистической альтернативы.
«Социализм, — пишет один из идеологов радикал-социализма Макс Лернер,
— есть собственность и контроль над средствами производства. А значит, и кон-
троль над всеми сферами жизни, осуществляемый большинством трудящихся.
Таким образом, социализм есть иное выражение лозунга «власть — народу»:
власть, обеспечивающая контроль над всеми основными институтами, которые
влияют на нашу жизнь. Социализм есть радикальная демократия, демократия,
распространяемая на все сферы нашей коллективной жизни»2.
Радикал-социалист высоко оценивает революционный потенциал молоде-
жи (прежде всего студенчества), национальных меньшинств (особенно черно-
кожих американцев), женщин. Но без активного участия рабочего класса (куда
он относит большинство людей, работающих по найму) мажоритарной рево-
люции, т. е. революции, в которой принимают участие - на разных этапах -
десятки миллионов людей, не одержать победы в Америке, а любая другая ре-
волюция, даже если бы она вдруг произошла, была бы быстро подавлена.
Радикал-социалист подчеркивает: нужна не только общественная собствен-
ность, но и непременно постоянный общественный контроль со стороны всего
народа в форме партиципаторной демократии, — контроль над производством
и над условиями собственного существования, открывающий человеку путь
к самоопределению и самоосуществлению, а значит, к такой жизни, в которой
будут царствовать «красота», «удовольствие», «любовь» и «мудрость». Именно
такая революция, подчеркивает радикал-социалист, нужна Америке, но и Аме-
рика нужна такой революции, ибо реальный шанс на свое полное и окончатель-
ное осуществление последняя имеет только в условиях высокоразвитого капи-
талистического общества, каким и являются Соединенные Штаты Америки.
К середине 70-х годов движение «новых левых» фактически сошло на нет
и леворадикальная идеология утратила прежнее влияние. Не было у левых ра-
дикалов 80—90-х ни духовных вождей масштаба Мартина Лютера Кинга, ни
крупных идеологов калибра Чарлза Райта Миллса и Герберта Маркузе. Но го-
1 Strategy and Program. Essays Toward a New American Socialism. Ed. by S. Lynd and G. Alperovitz.
Boston, 1973. P. IX.
2 Lerner M. The New Socialist Revolution. N. Y, 1973. P. 287.
125
Глава 2
ворить о том, что к концу XX века леворадикальная традиция прервалась, нет
оснований. Напротив, можно, исходя из исторического опыта США, утверж-
дать, что, когда противоречия американского общества обострятся выше обыч-
ного — а это раньше или позднее произойдет, — левые радикалы вновь заявят
о себе в полный голос.
Но и в 80—90-х годах они продолжали выступать — преимущественно с по-
зиций радикал-демократической идеологии — в качестве критиков американско-
го общества и проводимой государством внешней и внутренней политики. Как
свидетельствуют публикации таких заметных представителей рассматриваемого
течения, как Ноам Чомски (Хомский), Том Хейден, Дэвид Деллинджер, да
и других левых радикалов1, главный предмет их критики практически не изме-
нится: во внешнеполитическом аспекте — это «империалистическая», «интервен-
ционистская» политика США на мировой арене, получившая воплощение в стра-
тегии расширения НАТО на Восток; эксплуатация экономически отсталых стран;
агрессия против Югославии и т. п. Защита прав человека и прав национальных
меньшинств в других странах, предупреждение гуманитарных катастроф и про-
чие благородные цели, которыми якобы руководствуются творцы внешней по-
литики США, - все это, настаивали левые радикалы, не более чем благовидные
предлоги для защиты интересов американского капитала за рубежом.
Левые выступают против стратегии, проводимой НАФТА, ВТО и другими
международными объъединениями, - стратегии, в формировании которой ве-
дущую роль играют Соединенные Штаты2. Они являются решительными про-
тивниками глобализации в той ее форме, которую она приняла к концу минув-
шего столетия и которая, по их убеждению, не выгодна ни другим народам, ни
простым американцам. «Глобализация — это в основном процесс, осуществля-
емый гигантскими транснациональными объединениями (transnationals), среди
которых американские транснациональные объединения являются самыми
многочисленными и мощными. Если простые люди и национальные прави-
тельства становятся все более беспомощными перед лицом глобализации, то
происходит это по той причине, что мы наделяем наши корпорации слишком
большой властью»3. Этому может и должен быть положен конец, настаивают
левые радикалы. Народ в силах решить эту задачу. Надо только «противостоять
мифу об экономической беспомощности (народа. — Э.Б.), увековечиваемому
существующей в Америке архаичной политической системой и предложить
альтернативное видение устойчивого экономического развития в двадцать пер-
вом веке»4.
И все же в центре леворадикальной критики остаются внутриполитические,
в первую очередь социальные, проблемы: бедность, постоянные попытки госу-
1 Показателен опубликованный в 1995 году сборник «The New American Crisis. Radical Analyses of
the Problems Facing America Today» (Ed. by G. Ruggiero and S. Sahulka. N. Y, 1995). Среди авторов сбор-
ника — Ноам Чомски, Дэвид Деллинджер, Джоел Роджерс, Герберт Шиллер, Говард Зинн и другие.
2 См., напр.: Chomsky N. Notes on NAFTA // Nation, 29 mar. 1993.
3 Schor J. A Sustainable Economy for the Twenty-first Century // The NewAmerican Crisis. P. 287.
4 Ibid.
126
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
дарства урезать социальные расходы, безработица, экономическая и социаль-
ная поляризация общества, кризис образования и другие. Сохранялась и тра-
диция более общей, более абстрактной критики, объектами которой являются
«капитализм», «милитаризм», «расизм», «эксплуатация», «демократия для не-
многих» и т. п....
Во второй половине 80-х и 90-х годах левые стали активно заявлять о себе
в феминистских и энвайронменталистских движениях. Они участвовали в раз-
работке различного рода проектов и программ использования, защиты и рекон-
струкции окружающей среды на основе гуманистических и «постматериалисти-
ческих» принципов. Речь идет, в частности, об ориентации на автономию и
саморегулирование в различного рода «человеческих предприятиях» и на «более
демократические и партиципаторные политические процессы и администра-
тивные структуры»; о более экономном (и даже «аскетичном») расходовании
средств и ресурсов, имея в виду, что значительная часть человечества живет за
чертой бедности1. Левые подчеркивают, что ни освобождение женщин, ни пре-
одоление экологического кризиса невозможны в обществе, в котором отноше-
ния строятся на основе господства одних групп над другими — а именно такое
положение существует в Соединенных Штатах. Необходимо объединить усилия
участников обоих движений — феминистского и экологического, — чтобы «ра-
дикально перестроить базовые социоэкономические отношения и лежащие
в их основе ценности этого общества»2.
Еще одна сфера, где левые громко заявили о себе в последнее десятилетие
XX века, - так называемый мультикультурализм. Существует даже мнение, что
это явление - своеобразное продолжение борьбы за «контркультуру», которую
левые вели в 60—70-х годах. По словам авторов одного из фундаментальных
исследований по мультикультурализму, дать последнему должную оценку мож-
но лишь при условии рассмотрения его «в контексте «радикальной традиции»
американской политики, особенно различных освободительных движений ше-
стидесятых годов. Подобно этим ранним движениям мультикультурализм ра-
дикален, поскольку полагает, что такая вполне либеральная цель, как толерант-
ность и многообразие могут быть достигнуты не с помощью либеральных
практик и либерального образа мысли, но только путем фундаментальной
трансформации институтов и сознания»3.
Левые по-прежнему убеждены в том, что ключ к радикальной перестройке
американского общества, в котором оно так нуждается, — изменение структу-
ры властных отношений. «Мы можем фактически изменить ситуацию к луч-
шему. Ни обстоятельства, ни наша природа не препятствуют этому. Америка
остается страной, одаренной богатством, свободной от внешней военной угро-
зы и населенной смелыми и находчивыми людьми, которые не глупее и не
порочнее других. Наши проблемы порождены тем, как сегодня организовано
1 См.: Paehlke R. Environmentalism and the Future of Progressive Politics. New Haven, 1989. P. 144-145.
2 Reuther R. New Women // New Earth. N. Y, 1975. P. 204.
3 Multiculturalism and American Democracy. Ed. by Arthur M. Melzer, Jerry Weinberg, M. Richard
Zinman. Univ. Press of Kansas, 1998. P. 2.
127
Глава 2
это конкретное общество, как отправляется в нем власть, имея в виду, что от-
правляется она ныне не вполне демократичным путем. Изменить все это
в нашей власти»1.
Признавая, что ныне американцы более пассивны, чем несколько десяти-
летий назад, левые радикалы 80—90-х утверждали, что в стране по-прежнему
имеются «прогрессивно мыслящие люди», готовые продолжить борьбу за по-
литическую и экономическую демократию. «Эксплуатация и угнетение, суще-
ствующие в обществе, продолжают порождать антагонизмы и конфликты,
а американские радикальные традиции и исторические идеалы вдохновляют на
нечто контрастирующее с реальностью современного опыта. И сколь бы пас-
сивным ни выглядел «народ», большинство американцев не убеждены в том,
что демократические обещания и возможности Америки реализованы. Они, как
и прежде, беспокоятся о своем будущем, с настороженностью относятся к пра-
вящим элитам, привержены ценностям социальной справедливости и равен-
ства и даже готовы поддержать публичные действия, направленные на решение
экономических и социальных проблем, стоящих перед нацией»2.
Одно из заметных изменений в леворадикальной идеологии конца столетия
заключалось в том, что из нее практически исчезла ориентация на прямые дей-
ствия с применением насилия. «Нам нужны инициативы малые и масштабные,
рождающиеся на уровне корней травы и на национальном уровне и способные
продемонстрировать, что с помощью ненасильственной силы можно осуще-
ствить такие базовые изменения, каких не добиться путем бунтов и других форм
насилия»3.
Органичным дополнением левого радикализма в Америке всегда был — вы-
ступавший в качестве его антипода — правый радикализм, выражавший глубокое
недовольство определенных слоев общества (их ядро составляли преимуще-
ственно консерваторы и маргиналы) проводившимися в нем либеральными
преобразованиями («эксцессами либерализма»).
На протяжении всей истории США именно правый радикализм являл со-
бой воплощение воинствующего национализма, идентифицировавшего себя
как «патриотизм». Именно в правом радикализме находил свое наиболее пол-
ное и последовательное выражение расизм, о котором порой стыдливо умалчи-
вали либерелы. И именно среди правых получали наибольшее распространение
антикоммунистические (и как их разновидность — антисоветские) идеи.
Вместе с тем надо отметить, что правые радикалы никогда не представляли
собой ни единого политического движения, ни единого идейного течения. Ис-
пытывая зависимость — генетическую и содержательную — от консерватизма,
правый радикализм в значительной мере представлял и представляет собой
трансформированные, доведенные до предела версии консерватизма. Отече-
ственные исследователи американской политической мысли второй половины
XX века выделяли в ней три разновидности праворадикальной идеологии (на-
1 Rogers J. How We Might Unite // The New American Crisis. P. 288.
2 Kaye H.J. Introduction: The New American Crisis // The New American Crisis. P. XX.
3 Dellinger D. Yopes for the Nineties // Covert Action Winter 1993-1994. P. 36.
128
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
ходившей воплощение в соответствующем типе общественного, в том числе
политического, сознания)1.
Первая из них — радикал-лыбертаризм, что, как показывает само название,
представляет крайнюю форму либертаризма. Иными словами, это крайняя
форма выражения рыночной, индивидуалистической, антиэтатистской идео-
логии. Частная собственность, свободная конкуренция, предпринимательская
инициатива, тесно связанные со свободным рынком, рассматриваются как
атрибуты идеальной формы общественного устройства, источники и гаранты
стабильного социально-экономического и научно-технического развития
и роста. И вместе с тем как естественная основа свободы, прочной семьи, спра-
ведливого законодательства, здоровой морали и устойчивой религии.
Радикал-либертаризм — едва ли не самый непримиримый враг социального
государства и политики «позитивных действий», в которых он видит механизмы
ограбления «производительного большинства» и поддержки «социальных па-
разитов», к которым относит прежде всего тех, кто получает государственные
пособия. Отчасти такая позиция объясняется тем, что на протяжении большей
части XX века радикал-либертаризм, распространенный в основном среди бе-
лых американцев, имел скрытый расистский характер, а получателями пособия
были в основном небелые американцы. Правда, в последние десятилетия ми-
нувшего столетия, когда средний класс (а его представители, «зажатые» между
монополиями и государством, — основные приверженцы этой идеологии)
и прежде всего его нижняя часть заметно «почернел», расистские мотивы стали
звучать глуше.
Радикал-либертаристской идеологии присущ отчетливо выраженный ан-
тикоммунистический характер: она выступала как против внутреннего, так и
против внешнего коммунизма, который всегда рассматривался как один из
врагов Америки. «Триумф свободного мира» в начале 90-х ослабил антиком-
мунистический настрой радикал-либертаристов, однако идею существования
внешнего врага (теперь это мировой «Юг» и мировой «Восток») они сохраня-
ют до сих пор.
Еще одна составляющая праворадикального идеологического спектра — так
называемая радикал-этатистская идеология. В отличие от радикал-либертариз-
ма, видящего в государстве, а тем более сильном государстве врага общества,
радикал-этатист ратует за сильное государство. Но это не социальное государ-
ство, за которое выступает либерал — это политическая машина, способная
справиться едва ли не со всеми проблемами, встающими перед американским
обществом, «навести в стране порядок».
Радикал-этатист не отрицает принцип частной собственности и свободно-
го предпринимательства. Но он против «разлагающей власти денег» и «эксцес-
сов индивидуализма», за сужение сферы действия принципа laissez faire. «Закон
и порядок», «стабильность», строгое соблюдение социальной иерархии, за ко-
торые ратует радикал-этатист, возможны, по его представлению, только в по-
литически сильном государстве, обладающем мощной армией.
См.: Современное политическое сознание в США. Глава четвертая.
129
Глава 2
Радикал-этатистская идеология выступает за активное участие США в фор-
мировании мировой политики. Ее приверженцы всегда были среди самых ярых
сторонников борьбы против мирового коммунизма, а после крушения послед-
него и распада Советского Союза поддерживали линию на борьбу с «изгоями»
и другими «врагами» Америки. Идеология радикал-этатизма пронизана духом
расизма и национализма, которые порой принимают демонстративную форму.
Естественно, что радикал-этатисты выступают в числе самых резких критиков
мультикультурализма и «позитивных действий», направленных на помощь на-
циональным меньшинствам Америки.
Радикал-этатистская идеология как идеология протеста части белого, в ос-
новном протестантского, имеющего англосаксонские корни сектора среднего
класса, занимает маргинальное положение даже в рамках и без того ограничен-
ной праворадикальной части идеологического спектра США. Ее влияние
в американском обществе невелико. Однако эта идеология продолжает суще-
ствовать, как продолжает существовать Ку-клукс-клан. И не исключено, что
в кризисных ситуациях — а, как показало первое десятилетие XXI столетия, оно,
видимо, поставит перед человечеством много новых, трудных проблем, — эта
идеология может заявить о себе громче и настойчивее, чем она делает
это сегодня.
Третий — и весьма значимый — тип праворадикальной идеологии — правый
популизм (именуемый некоторыми исследователями «консервативным попу-
лизмом» и «популистским консерватизмом»). Эта идеология пользуется в Аме-
рике большей популярностью, чем радикал-этатизм. Возможно, это объясня-
ется тем, что она не только фиксирует установки и представления, популярные
среди части рабочего класса, фермерства, представителей малого бизнеса, но
и менее систематизирована и менее ригидна, чем другие типы праворадикаль-
ной идеологии. Но и она, естественно, включает ряд констант, в совокупности
придающих ей самостоятельный характер.
Выступая против истеблишмента, правый популизм фокусирует свой кри-
тический пафос на тех институтах, которые, с его точки зрения, являются глав-
ной угрозой для американца. Это в первую очередь «большое государство»,
которое, по его убеждению, служит интересам привилегированной верхушки
и «необоснованным притязаниям» социальных низов. Еще один объект его
критики — «большой бизнес», т. е. крупные корпорации, прибравшие к рукам
не только экономическую, но отчасти и политическую власть. При этом по-
следняя используется крупными дельцами исключительно в собственных це-
лях. Отвергает правый популист и «большие профсоюзы» - но не саму идею
объединения трудящихся в целях борьбы за свои права, а такую форму объеди-
нения, которая ведет к переходу власти в руки профсоюзной бюрократии,
столь же далекой от простого человека, как министры федерального прави-
тельства или управляющие крупных корпораций. И наконец, еще одна мишень
правопопулистской критики — это так называемая медиакратия — «произво-
дители идей и информации», обслуживающие и «большое государство»,
и «большой бизнес», и «большие профсоюзы», но не думающее об интересах
среднего класса.
130
Основные идейные течения в американской политической мысли XXвека
Именно на основе базовых принципов правого популизма и сложилась
в Америке в конце 70-х годов идеология «новых правых»1, или, как их еще стали
называть, «христианских правых», поскольку их костяк составляли члены фун-
даменталистских религиозных групп (включая получившее широкую извест-
ность «Моральное большинство»), а среди идеологов были Р. Вигери, П. Уэй-
рич, Дж. Фолуэлл.
Недовольные «эксцессами либерализма» и недостаточно решительной
и последовательной, по их мнению, политикой консерваторов, они требовали
укрепления семьи, в которой видели не только базовую моральную ценность,
но и один из главных устоев американского общества. Они выступали против
«феминизма», которому давали заведомо тенденциозную интерпретацию. По
словам Ф. Шлафли, «подобно тому, как гуманизм основывается на атеизме
и представлении о том, что человек является центром вселенной, так и феми-
низм ставит женщину в центр вселенной. Они пользуются словом «освобожде-
ние», имея в виду освобождение от дома, мужа, семьи и детей»2. Именно «хри-
стианские правые» наиболее последовательно выступали «в защиту жизни» — то
есть против легализованного права женщин на аборт, который расценивали как
умышленное убийство. Укреплению семьи, по мнению «христианских правых»,
должна служить и борьба против таких «последствий сексуальной революции»,
как распространение гомосексуализма, лесбиянства, гражданских браков.
«Христианские правые» исходили из представления о культуре как перво-
основе общества, в которую — наряду с религией — уходит корнями политика
(по этой причине они иногда именовали себя «культур-консерваторами»):
политическая стратегия культурных изменений «не работает и не может
работать»3, работать может только культурная стратегия политических изме-
нений. Но в отличие от консерваторов, которые разделяли эту позицию, «но-
вые правые» доводили ее до крайней точки. Пол Уэйрич предлагал даже соз-
дать в американском обществе параллельные существующим культурные
структуры. «Вместо того чтобы пытаться использовать политику для того, что-
бы заново овладеть существующими институтами, я бы предложил, чтобы мы,
культур-консерваторы, построили для себя новые институты: школы, универ-
ситеты, медиа, развлекательные заведения, в общем, все — завершенную, от-
дельную, параллельную структуру. В сущности, во всех сферах, за исключени-
ем политики, нам следовало бы построить новую нацию на руинах старой»4.
Политическую же сферу не стоит трогать по той причине, что культурные из-
менения, перестроив души людей, неизбежно приведут, как были убеждены
«новые правые», к новой политике. Надо ли пояснять, что спасительная куль-
1 Понятие «новые правые» появилось еще в середине 60-х годов, когда на политическую авансцену
вышли «новые левые». Но тогда оно не привилось. Повторно этот термин был введен в оборот в
1975 году известным американским политическим публицистом К. Филлипсом.
2 Цит. по: Klatch Я Women of the New Right. Philadelphia, 1987. P. 130.
3 Thomas С and Dobson E. Blinded by Might: Can the Religious Right Save America? Grand Rapids,
Mich., 1999. P. 143.
4 Weyrich P.M. Separate and Free. // Washington Post, March 7, 1999, В 7.
131
Глава 2
тура, за которую они ратовали, — это культура религиозная, точнее сказать,
христианская.
С распространением этой культуры, не «извращенной» «светским гуманиз-
мом», связывали правые популисты и свои надежды на моральное возрождение
американского общества. Отсюда — повышенное внимание к проблеме вос-
питания подрастающего поколения и школьного образования. Последнее, по-
лагали они, должно быть насыщено религиозным содержанием и принять ре-
лигиозные формы (введение обязательной молитвы в школах и т. п.)
«Христианские правые» били тревогу в связи с ростом преступности в аме-
риканском обществе и выступали против получившей, как утверждалось, ши-
рокое распространение практики вынесения «мягких приговоров», за более
широкое применение смертной казни. А одну из главных причин роста преступ-
ности они видели в порочной, по их мнению, социальной политике государства,
конкретнее — в стратегии «позитивных действий», основывающейся на расово-
этнических критериях и толкающей многих представителей национальных
меньшинств (в первую очередь афроамериканцев) на преступный путь.
Следуя заветам правого популизма, «христианские правые» настаивали на
изменении налоговой системы в пользу рядовых граждан; на отказе властей от
попыток ограничить право граждан на приобретение, хранение и ношение ору-
жия; на усилении борьбы с наркоманией и алкоголизмом; на борьбе с «под-
рывными элементами»...
После ухода из Белого дома Рональда Рейгана, в победу на президентских
выборах и поддержание политики которого «новые правые» внесли ощутимый
вклад, их политические позиции ослабели. Стали даже поговаривать, что они
чуть ли не канули в небытие. Но это не так. Отступив как политическая сила,
«новые правые» и в конце XX века продолжали сохранять определенные, пусть
и не такие заметные, как прежде, позиции в идеологической сфере. Об этом
свидетельствовали, в частности, публичные выступления таких известных
в США религиозных, общественных и политических деятелей, как Патрик
Робертсон, Филлис Шлафли, Патрик Бьюкенен, Барбара Лахэй, не говоря уже
о Поле Уэйриче или Ричарде Вигери.
Так выглядела, в общих чертах, американская идеосфера к концу XX века.
То есть та среда, в которую были погружены — осознавали они это или нет — все
те, кто формировал американскую политическую мысль, создавая теории и кон-
цепции, касающиеся широкого круга проблем, о которых пойдет речь далее. Не
менее важно и то, что эти идеологические течения определяли своего рода идей-
но-политические рамки, в пределах которых строились различного рода теории,
концепции и другие политологические конструкции, ибо практически все по-
литические мыслители США ориентировались на определенную систему уста-
новок и ценностей — либеральных, консервативных, социалистических и т. п.
Часть II
Американская политическая
мысль 1900—1920 годов
Глава третья
ОБЩИЕ КОНТУРЫ ПОЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
В Соединенных Штатах Америки начала XX века определение «новый»,
прилагавшееся к различного рода политическим, экономическим, социальным
курсам, стратегиям, течениям, институтам и т. п., было, как замечает историк
американской политической мысли Чарлз Форси, весьма популярным1. Гово-
рили о «новом национализме», «новом либерализме», «новой свободе», «новой
науке», «новом федерализме», «новой демократии», «новом индивидуализме»
и даже о «новой конкуренции». В этом проявлялся дух времени. Американское
общество было беременно реформами.
Процесс индустриализации страны во второй половине XIX — начале
XX века, сопровождавшийся концентрацией промышленного производства, ро-
стом крупных промышленных корпораций, урбанизацией, порождал массу со-
циальных проблем и противоречий, вызывавших недовольство разных групп
населения страны. Фермеры требовали повышения цен на производимую ими
продукцию и предоставления банковских кредитов на более выгодных условиях.
Рабочие настаивали на улучшении условий труда. Горожане предъявляли пре-
тензии к муниципальным службам. Малый и средний бизнес требовал обуздания
«трестов», которые, как утверждалось, подрывают (столь ценимое в Америке)
равенство экономических возможностей. Со своими требованиями выступали
представители академической общины, лица свободных профессий и даже часть
духовенства. Их поддерживали политики либеральной и социалистической ори-
ентации, журналисты, писатели. И все настаивали на проведении реформ2.
Так рождалось массовое движение, названное (около 1910 года) «прогрес-
сивным» или «прогрессистским». Его влияние было столь велико, что оно дало
название целому периоду в истории Соединенных Штатов — «Прогрессивная
эра». По мнению большинства исследователей, она длилась около двадцати
лет — с 90-х по 1917 год, когда Америка объявила о своем вступлении в Первую
мировую войну, что способствовало спаду движения. «Необходимость нацио-
1 Forcey СИ. The Crossroads of Liberalism. Croly, Weyl, Lippmann and the Progressive Era. 1900—1925.
N.Y., 1961. P. XIII.
2 Й. Шумпетер находит остроумное объяснение отсутствия у американцев революционного духа:
«Враждебность среднего класса по отношению к компаниям железнодорожным и коммунальных
услуг и любым крупным предприятиям вообще впитала в себя практически всю «революционную»
энергию, которая только была в этой нации» (Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия /
Пер. с англ. М., 1995. С. 429).
135
Глава 3
нального единства во время войны позволила с большой легкостью предста-
вить даже конструктивную критику обструкционизмом и нелояльностью и
оправдать не только истерию с депортацией иностранцев и страх перед крас-
ными, но и федеральные законы и законы штатов, ограничившие свободу
мысли и слова»1.
Прогрессизм не был единым, а тем более централизованным движением2.
Это была сеть разных движений, объединенных общим стремлением их участ-
ников к совершенствованию политической системы и экономических отноше-
ний и улучшению жизни людей. По словам Артура Линка и Ричарда Маккор-
мика, глубоко исследовавших этот феномен, «прогрессизм был единственным
[в истории страны] движением, которое охватило весь американский народ»3 и
которое не сравнить по масштабам с движениями, сопровождавшими реформы
Эндрю Джексона, проведение Нового курса Франклина Рузвельта или постро-
ение Великого общества в годы президентства Линдона Джонсона.
Однако при всей своей уникальности прогрессизм был продолжением той
протестно-реформаторской традиции, которая сохранялась и проявлялась вре-
мя от времени, пусть в разной форме, на протяжении всей политической исто-
рии Соединенных Штатов. Едва ли не все исследователи этой истории обраща-
ют внимание на перекличку идей прогрессистов с идеями популистов конца
XIX, выступавшими за социально ответственное государство, за участие «ис-
тинного народа» в лице фермеров и рабочих в делах государственного управле-
ния и т. п. «Прогрессивная эра, - замечает В.В. Согрин, - имела генетические
связи и сходство с протестными выступлениями «Позолоченного века», она
позаимствовала многие требования популистского движения, восприняла и
развила свойственную практически всем социальным движениям предшеству-
ющей эпохи критику антиобщественных действий большого бизнеса и полити-
ческой коррупции. Но она имела и важные отличия, главное среди которых
заключалось в том, что движение за реформы в начале XX в. приобрело обще-
национальный характер, в него вовлеклись многие общественные слои и клас-
сы... Центральное место в реформаторском движении начала XX в. заняли го-
родские... средние слои, а политическое лидерство постепенно перешло к
просвещенной элите»4.
Примерно ту же картину рисует американский историк политической мыс-
ли Р. Гейбриел. «Прогрессизм был массовым движением, которое объединяло
различные элементы американского общества... Это был крестовый поход, в
котором фермеры, наемные работники и представители малого бизнеса мар-
шировали плечом к плечу»5.
1 Коммаджер Г.С. Мечта о реформе // Литературная история Соединенных Штатов. Т. III. С. 213.
Речь идет, в частности, о законах о шпионаже (Espionage Act 1917) и о подстрекательстве к мятежу
(Sedition Act 1918).
2 Это позволяет говорить о прогрессистском движении как в единственном, так и во множествен-
ном числе.
3 LinkA.S., McCormic R.L. Progressivism. Arlington Heights (111.), 1983. P. 9.
4 Согрин В.В. Исторический опыт США. М., 2010. С. 303.
5 Gabriel R. The Course of American Democratic Thought. P. 360.
136
Общие контуры поля исследования
О «крестовом походе» тут сказано не случайно. Американцы любят слово
«crusade», часто используют его. Некоторые исследователи даже готовы пред-
ставить прогрессистское движение как множество охвативших страну «кресто-
вых походов»: за справедливое распределение накопленного в обществе богат-
ства; за ограничение власти монополий; за реформу гражданской службы; за
«консервацию», или, как сказали бы сегодня, за сохранение окружающей сре-
ды; за реформу избирательного права и т. д. Словом, как «крестовый поход» за
социальную справедливость, за очищение прекрасной Америки от скверны.
Об очищении говорил Вудро Вильсон в своей инаугурационной речи 4 мар-
та 1913 года. «...Мы построили прекрасную систему власти... Но с добром при-
шло зло, большое количество чистого золота тронуто порчей... Наша прекрас-
ная и любимая система власти слишком часто использовалась в личных и
эгоистических целях, и те, кто ею пользовался, забыли о народе... Наш долг —
очищение, переосмысление, восстановление, исправление зла без нанесения
ущерба добру, очищение и гуманизация всех процессов нашей общей жизни, не
ослабляя и не идеализируя её»1. В этих словах Вильсона, как и в словах едва ли
не всех политиков, вступающих в высокую должность, много демагогии. Но
демагогия работает тогда, когда она входит в резонанс с настроениями народа.
С Вильсоном было именно так.
Социальная и профессиональная разнородность участников прогрессист-
ского движения не могла не сказаться на их взглядах. По словам того же
Р. Гейбриела, «в демократических Соединенных Штатах философия такого дви-
жения не могла быть выражена в четких и логичных формулах. Прогрессизм
был (в идейном плане. — Э.Б.) своеобразным попурри социальных теорий и
верований»2.
Отсутствие единой философии, единой политической платформы и стра-
тегии не означало, впрочем, что прогрессисты не были связаны общими
идейными чертами или что у них отсутствовали общие источники идейного
вдохновения. Такими источниками были «евангелический протестантизм» и
«науки» — естественные и общественные. «На первый взгляд эти источники
реформ могут показаться несовместимыми друг с другом. На самом же деле они
дополняли друг друга, и каждый из них придавал прогрессизму определенные
специфические качества»3.
Евангелисты, стремившиеся освободить мир от греха, считали своим хри-
стианским долгом «устранить зло, порожденное процессом индустриализации».
Родившееся в недрах протестантских церквей движение «Социальное Еванге-
лие» (Social Gospel), поддержанное миллионами американцев, ратовало за ре-
шение социальных проблем на основе евангельских заповедей. В 1908 году был
образован Федеральный совет христианских церквей, который выступил с
осуждением «эксплуататорского капитализма», провозгласил «право рабочих
1 Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789—
2001) / Пер. с англ. М., 2001. С. 332.
2 Gabriel R. The Course of American Democratic Thought. P. 360.
3 LinkA.S., McCormic R.L. Progressivism. Arlington Heights (111.), 1983. P. 23.
137
Глава 3
на организацию и достойный уровень жизни»1, объявил своими целями борьбу
за социальные права трудящихся, запрещение детского труда, повышение за-
работной платы и т. п.
Другой силой, вдохновлявшей прогрессистов, была наука. «Многие веду-
щие реформаторы были специалистами в таких новых дисциплинах, как стати-
стика, экономика, социология и психология... они полагали, что знание есте-
ственных законов даст возможность находить и проводить в жизнь такие
решения, которые позволят улучшить условия человеческого существо-вания»2.
Но помимо общих источников вдохновения у прогрессистов были ещё и
общие черты, находившие отражение в их политической практике и в доктри-
нах главных идеологов движения. Это прежде всего отчетливо выраженный
социальный критицизм, проявлявшийся в разоблачении преступной деятель-
ности столь ненавистных многим американцам «трестов», банков, железнодо-
рожных компаний и продажных политиков.
Ярким и наглядным проявлением этого критицизма стала деятельность так
называемых макрейкеров (muckrakers) — «разгребателей грязи». Так с лёгкой
руки Теодора Рузвельта стали называть журналистов и писателей (А. Тарбелла,
Л. Стеффенса, Э. Синклера), занимавшихся разоблачением коррупции в орга-
нах власти федерального и штатского уровня, незаконной деятельности про-
мышленных компаний (как, например, «Стандарт Ойл»), банков и т. п.
Другой чертой, объединявшей прогрессистов, были оптимизм и вера в со-
циально-политический прогресс. Пройдет несколько лет, грянет Первая мировая
война, потом через некоторое время страну накроет Великая депрессия, и эта
вера едва ли не угаснет, чтобы возродиться лишь после Второй мировой войны.
Но тогда, в начале нового века, идея прогресса пользовалась большим влияни-
ем в Америке, и очень многим казалось, что «утренняя заря всегда будет ясной,
а прогресс — бесконечным»3. В расчистке пути к прогрессу участники движения
видели одну из целей своей критики, которую считали вполне совместимой
с любовью к Америке.
Ещё одной чертой, объединявшей прогрессистов, включая их идеологов,
были гуманизм и вера в человека как активного творца собственного счастья.
«Они верили, что человек способен, опираясь на свой интеллект, переделать
общество, способен стать творцом мира, организованного во благо человека
(for man's advantage). ...Оптимистическая доктрина человека, на которой осно-
вывался прогрессизм, была свидетельством того, как далеко американский
народ отошел от догмы Кальвина о человеческой испорченности. Кальвин
учил, что люди, будучи изначально порочны, могут спастись только милостью
Божией. Прогрессизм был осознанной попыткой первого поколения американ-
цев двадцатого века [самостоятельно] спасти себя»4. Но кальвинизм не был
подвергнут полному отрицанию: реализовать свой творческий потенциал ин-
1 LinkA.S., McCormic R.L. Progressivism. Arlington Heights (111.), 1983. P. 23.
2 Ibid. P. 24.
3 Gabriel R. The Course of American Democratic Thought. P. 351.
4 Ibid. P. 361.
138
Общие контуры поля исследования
дивид мог лишь при условии следования по пути христианской добродетели и
ориентации на моральные принципы протестантизма.
Существенной чертой, объединявшей прогрессистов, была непоколебимая
вера в демократию, хотя понимали и истолковывали её по-разному. Пути со-
вершенствования и укрепления американской демократии искали политиче-
ские деятели и философы, публицисты и политические аналитики. Это были
персоны разного масштаба и дарования, а значит и разного влияния на обще-
ство. Но все они были глубоко убеждены в ценности демократии и необходи-
мости её дальнейшего развития, как и в том, что именно Америке предначер-
тано быть её «домом».
Любопытна идеологическая ситуация, на фоне и в контексте которой раз-
вивалась американская политическая мысль в первые два десятилетия
XX века. Хотя взгляды многих либералов (а они составляли идейное ядро про-
грессистов) сформировались в русле классического либерализма laissez faire,
жизнь подталкивала их к пониманию того, что некоторые базовые принципы
последнего — это касалось прежде всего ограниченного государства и свобод-
ного саморегулирующегося рынка — нуждаются в пересмотре. «Прогрессив-
ные мыслители, ведомые Лестером Фрэнком Уордом1, Ричардом Т. Эли2, и,
что важнее всего, Джоном Дьюи, отвергали социальный дарвинизм, противо-
поставляя его тому, что Голдман3 назвал «реформистским дарвинизмом». Они
утверждали, что приспособление человека к окружающей среде является не
вмешательством в эволюционный процесс, а, скорее, неотъемлемой частью
закона естественного изменения. Прогрессивные интеллектуалы и их попу-
ляризаторы породили огромную литературу, осуждавшую принцип laissez faire
и продвигавшую концепт активного государства»4.
Иными словами, прогрессисты отстаивали возможность и необходимость
вмешательства государства в экономические и социальные процессы и их ре-
гулирования с целью создания более справедливой конкурентной среды, более
справедливого распределения социальных благ и повышения уровня социаль-
ной стабильности. Это был важный шаг на пути к так называемому новому
1 Лестер Фрэнк Уорд (Ward L.F., 1841—1913) — американский социолог и палеонтолог. Основатель
психологического эволюционизма. Автор многих работ, в том числе получившего широкую извест-
ность труда «Динамическая социология» (1883), в котором выдвинул идею «телесиса» — планируемо-
го прогресса, достигаемого путем развития науки, и способности человека влиять на пути социальной
эволюции через образование и развитие интеллекта. Утверждал, что именно с него, Лестера Уорда,
начинается настоящая, научная социология.
2 Ричард Теодор Эли (Ely R.T., 1854-1943) - американский экономист и общественный деятель,
сторонник христианского социализма. Автор ряда работ, в том числе «Исследования эволюции инду-
стриального общества» (1903). Выступал за развитие профсоюзов и регулирование деятельности
трестов, в котором видел путь к разрешению социальных противоречий.
3 Эрик Фредерик Голдман (Goldman E.F., 1916-1989) - американский историк, в 60-х годах был
советником президента США Линдона Джонсона. Автор ряда работ, в том числе книги, посвящен-
ной американским реформам (Rendezvous with Destiny: A History of Modern American Reform. N. Y,
1952).
4 LinkA.S., McCormic R.L. Progressivism. Arlington Heights (111.), 1983. P. 21-22.
139
Глава 3
либерализму1 и формированию «Welfare state» — социального государства, ко-
торое сложилось в Америке позднее.
Главным противником либералов были консерваторы, считавшие пагубны-
ми любые попытки целенаправленного изменения status quo и видевшие в них
опасное посягательство на естественные законы бытия. Социал-дарвинизм,
правда, не получил широкого распространения в Соединенных Штатах. Аме-
риканским консерваторам больше импонировал тезис об ограниченном госу-
дарстве (государстве — «ночном стороже»), не пытающемся упорядочить ры-
ночную стихию. Государственное регулирование представлялось им тем более
неуместным, что они отрицали имманентный характер социальных конфлик-
тов, возникавших время от времени в американском обществе, которое счита-
ли бесконфликтным по природе.
Еще одной идеологической (и политической) силой, заявившей о себе в
рассматриваемый период, были социалисты. Один из их лидеров, Морис Хил-
куит (1869—1933, настоящая фамилия Гилькович, родился в Риге, в семнадца-
тилетнем возрасте эмигрировал в США), входил в число активистов прогрес-
систского движения. Внутри социалистического лагеря шла постоянная борьба
между радикалами и умеренными. Но и те и другие в целом поддерживали близ-
кие им лозунги движения: ограничение власти монополий, улучшение условий
труда на промышленных предприятиях, запрещение детского труда, борьбу
против коррупции и другие. На некоторых этапах движения в поддержку со-
циалистических идей выступали Джек Лондон, Элтон Синклер, другие видные
деятели культуры. И хотя голос социалистов звучал в тот период достаточно
внятно и они могли утверждать, что выступают с идеями, к которым прислуши-
ваются сотни тысяч трудящихся американцев, не они, а либералы определяли
дух эпохи.
Некоторые американские исследователи высказывают точку зрения, что,
«должным образом концептуализированный прогрессизм — это полезная рам-
ка [презентации] истории Соединенных Штатов конца девятнадцатого — на-
чала двадцатого века»2. То же самое можно было бы сказать об американской
политической мысли, включая политическую науку этого периода.
Прогрессизм открывает новый этап в развитии этой науки. Но прежде -
о ее начальном этапе. Исследование феномена политического велось в Соеди-
1 Формирование «нового либерализма» (new liberalism) представляло собой довольно длительный
процесс, но его начало пришлось именно на рассматриваемый период.
2 LinkA.S., McCormic R.L. Progressivism. Arlington Heights (111.), 1983. P. 2. Этому периоду посвящена
большая исследовательская литература, высвечивающая его под разными углами и в целом дающая
довольно полное представление и о ситуации, сложившейся в стране в тот период, и о проблемах,
вставших перед обществом. Только один пример. Артур Линк и Ричард Маккормик, авторы сравни-
тельно небольшой, но информационно насыщенной книги «Прогрессизм», завершают свое исследо-
вание «библиографическим эссе», в котором предлагается «краткая» аннотация наиболее значимых
(по их мнению) работ по данной теме: она охватывает двадцать две (!) страницы текста. См.: Link А.,
McCormick R. Progressivism. Arlington Heights (111). P. 119-140.
140
Общие контуры поля исследования
ненных Штатах с момента их образования, а в числе пионеров были «отцы-ос-
нователи». Довольно рано стали изучать политику и в высшей школе3. Но кон-
ституирование политической науки в качестве самостоятельной дисциплины
исследователи связывают с двумя знаменательными событиями. Первое — со-
здание в 1880 году Джоном Берджесом факультета политической науки в Ко-
лумбийском колледже Нью-Йорка (получившем в 1912 году статус университе-
та). Второе, еще более знаковое, событие — создание в 1903 году Американской
ассоциации политической науки (American Political Science Association). При-
мерно в это же время был основан ряд специализированных научных журналов,
включая самый престижный из них — «American Political Science Review» (1906).
Тем не менее до начала и в самые первые годы XX века американская по-
литическая наука как самостоятельная отрасль знания находилась еще в зача-
точном состоянии. Она «не обладала собственной методологией. Она не имела
четко определенного предмета исследования, изучение которого требовало бы
иных методов, чем применявшиеся в одной или нескольких смежных дисци-
плинах. Ее отдельные направления существовали просто как политическая
история, политическая социология, политическая география, политическая
философия и политическая психология — иначе говоря, в качестве отраслей
иных научных дисциплин. Другие ее части продолжали составлять конституци-
онное, гражданское и международное право. Такое положение вещей сохраня-
лось достаточно долго. Каждая из других общественнонаучных дисциплин пре-
тендовала на какую-то отрасль политической науки»4. Аналогичная картина
наблюдалась в учебном процессе: «В подавляющем большинстве изучение по-
литики в американских университетах в те десятилетия методологически еще
велось на базе юридических, философских и исторических дисциплин»5.
Прогрессивная эра открывает новый этап в развитии американской полити-
ческой науки. В недавно опубликованной книге «Политика и прогресс. Возник-
новение американской политической науки»6 Д. Мэхони называет три ее источ-
ника. Первый — немецкая «историческая школа и её «общее учение о государстве»
(allgemeine Staatslehre). Второй — философия прагматизма. Третий — идеология и
политика прогрессизма. Названы ли тут все источники — вопрос спорный. При
всем своем тяготении к немецкой школе и стремлении получить политологиче-
ское образование именно в Германии американцы знакомились и с другими на-
циональными школами. Им были знакомы работы Токвиля, Спенсера, Милля,
Дюркгейма, Моски, Парето и ещё ряда европейских классиков.
3 Как утверждают историки политической науки, впервые в США курс под названием «История и
политическая наука» начал читать в 1856 году в Колумбийском колледже немец Фрэнсис Либер
(Francis Lieber, 1798/1800-1872), перебравшийся в США в 1827 году. Либер был главным редактором
первого издания Encyclopedia Americana (1829—1831).
4 Доган М. Политическая наука и другие социальные науки // Политическая наука: новые направ-
ления. С. 117.
5 Алмонд Г.А. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направле-
ния. С. 84.
6 Machoney D.J. Politics and Progress. The Emergence of Americam Political Science. Laham. Maryland, 2004.
141
Глава 3
Но немецкая традиция, вне всякого сомнения, оказала, особенно на первых
порах, сильное влияние на американскую политическую науку, ориентируя на
понимание последней как государствоведческой дисциплины, на изучение
структуры и функционирования политических, в первую очередь государствен-
ных институтов. При этом предполагалось, что их деятельность протекает стро-
го в рамках правового поля. Как писал позднее Д. Истон, характеризуя сложив-
шуюся к концу XIX века ситуацию, «возникло убеждение, что коль скоро
известны законы, управляющие распределением власти в политической систе-
ме, то мы имеем точное представление о том, как действуют политические
институты. Исследователи политики исходили из идеи о практически полном
соответствии между тем, что конституции и законы говорят о правах и приви-
легиях людей, занимающих различные политические посты, и тем, как они
[реально] действуют, пребывая на этих постах»1.
Однако ближе к концу XIX века, пишет Истон, стало очевидно, что реаль-
ная картина выглядит совсем не так. И что рядом с формальными институтами,
а иногда и в рамках самих этих институтов действуют неформальные образова-
ния, влияющие на принятие властных решений. Одним из тех, кто обратил
внимание на это явление, был молодой профессор Вудро Вильсон. «Эти от-
крытия обозначили начало нового этапа в развитии политической науки, пере-
ключив внимание с [изучения] формальных, правовых структур на складывав-
шиеся вокруг них неформальные практики. Эти изменения, обозначившиеся к
концу XIX века, достигли полного размаха к 1920-м годам»2. Вот тут и заявили
о себе новые источники американской политической науки — прагматизм и
прогрессизм.
Прагматизм подчеркивал значение живого, непосредственного опыта, зна-
чение человеческого действия, в процессе которого только и может быть по-
стигнута истина. Как говорил создатель прагматизма американский философ
Уильям Джемс, прагматизм - это радикальный эмпиризм. Наука должна стро-
иться на базе живого опыта. И политика тоже: надо отталкиваться не от догм,
а от реальности.
Прогрессистское движение, в свою очередь, ориентировало на критическое
отношение к устоявшимся догмам, на творческий подход к социальной жизни,
к политике. К тому же оно давало богатый материал для перевода политической
науки на эмпирические рельсы. Не менее важную роль играло и то обстоятель-
ство, что среди интеллектуальных лидеров движения были люди, которые не-
посредственно участвовали в формировании новой политической науки.
В числе крупных её представителей мы видим, помимо Вудро Вильсона
и Джона Берджеса, Фрэнка Гуднау (1859—1939, первого президента Американ-
ской ассоциации политической науки), Уильяма Уиллоуби (1867—1960)3, Арту-
1 Easton D. Political Science in the United States. Past and Present // Divided Knowledge. Across
Disciplines, Across Cultures. Ed. by D. Easton, C.S. Schelling. Newbury Park et al., 1991. P. 38.
2 Ibid. P. 39.
3 Вот некоторые из работ этих авторов, опубликованные в рассматриваемый период: Burgess J. The
Reconciliation of Government with Liberty. N. Y, 1915; Goodnow F. Social Reform and the Constitution.
142
Общие контуры поля исследования
ра Бентли. В работах этих авторов и их коллег пока еще не просматривается тот
отчетливо выраженный эмпирический крен и ориентация на бихевиоралист-
ские методы исследования, которые рельефно обозначились позднее в работах
представителей Чикагской школы политической науки. Их больше привлекают
проблемы публичного права и социального управления, что, впрочем, тоже
симптоматично. Они стремятся отделить административное «управление» от
«политики» и выявить роль и пути совершенствования профессиональных
управленческих навыков в условиях расширяющегося государства, что было
актуально для эпохи прогрессизма. А Вудро Вильсон, считавший себя специа-
листом в области публичного права, даже вынашивал планы «создания школы
публичного права, в которой основное внимание учащихся было бы обращено
на изучение управления государством»1. Этот замысел опередил время. Опере-
дил время и Артур Бентли, книге которого «Процесс правления», увидевшей
свет в 1908 году, пришлось ждать своего часа несколько десятков лет. Но новая
политическая наука быстро набирала ход.
Впрочем, в первые два десятилетия XX века она составляла лишь неболь-
шой сегмент национальной политической мысли. Большинство из тех, кто
принимал участие в формировании последней в 1900—1910-х годах, не имели
прямого отношения к политической науке, хотя их идеи порой использовались
политологами. Это были философы, историки, правоведы, журналисты, эко-
номисты, политики, социологи. Встречались люди, вообще не имевшие выс-
шего образования (как Юджин Дебс), но ярко проявившие себя как страстные
борцы за дорогие их уму и сердцу политические идеи. Тут мы видим людей
разного научного «калибра» и «диапазона»: Дж. А. Смита, Л. Абботта, Дж. Брук-
са, У. Брауна, X. Ван Дайка, а рядом с ними — Вудро Вильсона, Теодора Рузвель-
та, Роберта Лафоллетта, Чарлза Бирда, Герберта Кроули, Уолтера Уэйла, Луиса
Брандейса, Юджина Дебса, Джона Дьюи. И десятки других.
О ком-то из них сегодня помнят лишь специалисты, другие вошли вместе
со своими идеями в историю американской политической мысли и их имена
упоминаются в книгах, посвященных этой истории, третьи возведены в ранг
«классиков». Но память человеческая — а значит, и писаная история — из-
бирательна и порой несправедлива. Кто-то, не всегда самый достойный, но
зато крикливый, попадает в «обойму» имен, кочующую из книги в книгу,
становится «известным», «знаменитым», а то и «выдающимся». Других, сде-
лавших не меньше, а то и больше, чем знаменитости, если и не забывают
(порой даже пишут о них книги для узкого круга специалистов), то говорят о
них скороговоркой.
N. Y, 1911; The American Conception of Liberty and Government. Providence, 1916; Willoughly W. An
Introduction to the Study of the Government of Modern States. N. Y., 1919. О работах Вудро Вильсона и
Артура Бентли речь пойдет в дальнейшем.
1 Cooper P. J. Public Law and Public Administration: The State of the Union // Public Administration: The
State of the Discipline. Ed. by N.B. Lynn, A. Wildavsky. Chatam (N. J.), 1990. P. 256.
143
Глава 3
Именно так произошло с Гербертом Кроули, которого выдающийся поли-
тический аналитик первой половины XX века Уолтер Липпманн не без основа-
ний считал «первым важным политическим философом, появившимся в Аме-
рике в двадцатом веке». А историк политической мысли Дэвид Нобл, автор
нескольких работ о Кроули, называет его «главным самопровозглашенным
теоретиком прогрессизма»1. Впрочем, сам же Нобл характеризует его (опираясь
на документальные свидетельства современников Кроули) как человека не
только «загадочного», но и «застенчивого и остраненного»2. Так что правильнее,
наверное, говорить не о «самопровозглашении», а о провозглашении и, пожа-
луй, не о «теоретике», а об идеологе, влияние которого, по признанию амери-
канских исследователей, ощущается по сей день.
Герберт Дэвид Кроули родился в 1869 году в Нью-Йорке в семье ирландца
и англичанки, перебравшихся за океан незадолго до его рождения и ставших со
временем известными журналистами. Выпускник Гарвардского университета
(в стенах которого он провел, прерывая время от времени учебу, более десяти
лет и который окончил со степенью бакалавра, уже «разменяв» пятый десяток
лет своей жизни), хорошо знакомый с европейской философией и испытавший
влияние «религии человечества» Огюста Конта, Кроули отличался от других
прогрессистов. Как пишет в своей книге «Рандеву с судьбой» Эрик Голдман,
«мышление Герберта Кроули в значительно большей степени, нежели идеи
большинства прогрессистов, испытало на себе сильное влияние европейских
образцов... Его высокий интеллектуализм и чрезмерная застенчивость отделяли
его от прогрессистов, которые в эмоциональном порыве обрушивались друг на
друга из-за идеологических трудностей»3. Но дело было не только в «интеллек-
туализме и застенчивости». Кроули смущал чрезмерный, как он считал, опти-
мизм прогрессистских реформаторов. Со временем он, правда, изменил свою
позицию, уверовав в скорое «спасение» Америки. Но затем пессимизм снова
взял верх и уже не покидал его до конца дней.
О первых сорока годах жизни нашего героя известно немногое. Пишут, что
при всей его «остраненности» молодой человек не чурался светской жизни,
играл в теннис и бридж, любил вино, хорошие сигары, дамское общество (не
мешавшее его счастливому браку с женой-социалисткой) и длительные засто-
лья. Была в нем, как говорят, и практическая жилка, что давало некоторым
основание характеризовать его как прагматика.
Впрочем, по мнению многих из тех, кто близко знал Кроули, в глубине
души этот флегматик всегда оставался человеком одиноким, «не от мира сего»
(unworldly). Возможно, эта «остраненность», углубленность в себя и была при-
чиной того, что раньше или позднее он порывал со многими из своих союзни-
ков и единомышленников.
1 Noble D. Herbert Croly and American Political Thought // American Political Thought. From Jefferson
to Progressivism. Ed. by J. P. Roche. N. Y. et al. 1967. P. 259.
2 Ibid.
3 Goldman E. Rendezvous with Destiny. N. Y, 1952. P. 192-193. Цит. по: Noble D. Herbert Croly and
American Political Thought // American Political Thought. From Jefferson to Progressivism. Ed. by
J.P. Roche. N. Y. et al. 1967. P. 261.
144
Общие контуры поля исследования
1909 год стал переломным для Кроули: выходит в свет его книга «Обетова-
ние американской жизни»1, которую много лет спустя известный американский
философ Ричард Рорти назовет «самым известным манифестом Прогрессивной
эры»2. Сочинение Кроули имело программный характер и вызвало широкий
общественный резонанс. Критические голоса раздавались слева и справа. И для
этого были основания: её автор предлагал не что иное, как мирную реоргани-
зацию американского капитализма, что не нравилось ни социалистам, ни кон-
серваторам. Логическим продолжением «Обетования» стала опубликованная в
1914 году «Прогрессивная демократия»3.
В том же году Кроули начал издавать (на предоставленные ему средства) и
редактировать (такой опыт у него уже имелся) вместе с Уолтером Уэйлом и
Уолтером Липпманом приобретший популярность леволиберальный журнал
«The New Republic», который он попытался превратить в политическую трибу-
ну прогрессистов4. Был у Кроули еще один «канал влияния». Его друг Уолтер
Липпман познакомил автора « Обетования» с Теодором Рузвельтом, и их не-
формальные встречи в узком кругу стали на какое-то время регулярными5.
Кроули был, как сказали бы сегодня, глубоко «политизированным» челове-
ком и связывал решение общественных проблем, которые всегда волновали его,
с использованием государственных механизмов. Однако в последние годы жиз-
ни его вера в эффективность большого правительства и возможность установ-
ления сильной демократии в Америке пошатнулась6. Он стал проявлять интерес
к религии, психологии, эзотерическим учениям (слушал лекции ученика Гур-
джиева) и пришел к выводу, что освобождение человека — личное дело каждого.
Умственные и физические силы Герберта Кроули шли на убыль. Скончался он,
уже парализованный, в мае 1930 года от болезни сердца.
1 Croly И. The Promise of American Life. Cambr. (Mass.), 1965 (1909). В Советском Союзе и в России
название книги Кроули переводили как «Перспективы американской жизни» и даже «Будущее Аме-
рики», что скрывает истинный смысл ее содержания. Дело в том, что это название имеет библейские
корни. Кроули говорит в ней об Америке как о «The Land of Promise» — земле обетованной. Это вы-
ражение встречается как в Ветхом Завете, так и в Новом Завете — в Послании апостола Павла к Евре-
ям: «Верою обитал он на земле обетованной...» (11:9). Поэтому «promise» следует переводить как
«обетование», т.е. торжественное обещание (данное Богом).
2 Рорти Р. Обретая нашу страну: Политика левых в Америке XX века / Пер. с англ. М., 1998. С. 56.
3 Croly H. Progressive Democracy. N. Y, 1914.
4 В 1924 году журнал обанкротился и был закрыт. Впоследствии его издание возобновилось, но он
утратил прежний прогрессистский дух.
5 Во время одной из таких встреч Кроули задремал, но Рузвельт попросил не будить гостя (см.
Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994. С. 39).
6 Свидетельством этого кризиса стала подготовленная в начале 20-х гг. книга Кроули «Брешь в
цивилизации» («The Breach in Civilization»), где он говорил о незначительности роли законов в реше-
нии социальных проблем; о неспособности центрального правительства содействовать формирова-
нию более совершенного человека (во что верил прежде); оценивал прогрессистское движение как
провал и т. п. Феликс Франкфуртер, познакомившись с рукописью, отговорил Кроули публиковать
ее (см. об этом: Levy D.W. Herbert Croly of the New Republic: The life and thought of an American
progressive. Princeton, N. J., 1985).
145
Глава 3
По мнению некоторых историков, в том числе отечественных1, Герберта
Кроули недооценили. Действительно, в большинстве современных антологий
американской политической мысли мы не обнаружим его текстов, а в работах
по истории этой мысли — более или менее подробных рассказов о нем2. По-
жалуй, единственным из крупных современных американских теоретиков,
кто всерьез обратился к Кроули, был, как уже говорилось, Ричард Рорти3.
Возможно, причина в том, что Кроули был далек от академического мира и
что его язык, стилистика, логика изложения материала не соответствовали
стандартам современной ему американской политической науки. Но без ра-
бот Кроули не понять дух эпохи, дух и смысл движения, именуемого «про-
грессизмом».
Яркой фигурой среди реформаторски настроенных мыслителей начала
XX столетия был американский социалист Юджин Виктор Дебс (1855-1926).
Он рано заявил о себе как активист рабочего движения и уже в двадцатилетнем
возрасте стал секретарем местного отделения Братства паровозных машини-
стов, а в 1893 году - организатором и президентом Американского железнодо-
рожного союза. Обратившись после выхода из тюрьмы (куда он попал за под-
держку железнодорожниками стачки рабочих) к популистским идеям, Дебс
вскоре разочаровался в них и объявил себя приверженцем социализма, который
покончит с «людоедской» капиталистической системой и предотвратит «за-
гнивание человеческой расы». Познакомившись (во время тюремного заклю-
чения) с социалистической литературой, он создает в 1897 году новую органи-
зацию — Американскую социал-демократию (АСД), на базе которой годом
позднее возникает Социал-демократическая партия Америки (СДП). А после
образования в 1901 году Социалистической партии (СП) Дебс становится ру-
ководителем ее левого крыла. Он пять раз участвовал в борьбе за пост прези-
дента США. В сентябре 1918 года был приговорен к десятилетнему тюремному
заключению, но досрочно освобожден (по личному указанию президента
У. Гардинга) в декабре 1921 года в связи с ухудшением состояния здоровья. Че-
рез несколько лет Дебса не стало.
Дебс не был теоретиком. Однако это не мешало ему, блестящему оратору и
обаятельному человеку, харизматику, не только выступать в качестве пропаган-
диста социалистических идей, но и играть роль идеолога, ратовавшего — пусть
не всегда последовательно — за преобразование американского общества на
социалистических началах. Свидетельством тому — его выступления и речи
(в том числе произнесенные в период президентских гонок)4.
1 См., в частности: Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994. С. 34.
2 В американской научной прессе, правда, появляются, время от времени, статьи, посвященные
Кроули. См.: Dexter В. Herbert Croly and the Promise of American Life // Political Science Quarterly.
Vol. 70. № 2. June 1955; O'Leavy K.C. Herbert Croly and Progressive Democracy // Polity. Vol. 26. № 4.
Summer 1994; Pearson Jr. S.A. Herbert Croly and Liberal Democracy// Society. 1998. 35 (5).
3 Рорти Р. Обретая нашу страну: Политика левых в Америке XX века / Пер. с англ. М., 1998.
4 См.: Debs E.V. Speeches of Eugene V. Debs. N. Y., 1928; Writings and Speeches of Eugene V. Debs.
Introduction by A. M. Schlesinger, Jr. N. Y, 1948.
146
Общие контуры поля исследования
Дебс поддержал Октябрьскую революцию в России, высоко отзывался
о Ленине1 и в эмоциональном порыве не раз объявлял себя большевиком.
«С головы до пят я - большевик и горжусь этим!» - провозглашал он в 1918 го-
ду2. Но большевиком Дебс, конечно, не был. И когда Чарлз Рутенберг, один из
руководителей американских коммунистов, предложил ему вступить в Компар-
тию США, Дебс ответил отказом, сославшись на неприемлемость для него те-
зиса о диктатуре пролетариата3. Он часто именовал себя «революционером» и
даже «пролетарским революционером». Выступая против участия США в Пер-
вой мировой войне, он писал в сентябре 1915 года: «Я не капиталистический
солдат, я пролетарский революционер, я принадлежу не к регулярной армии
плутократии, а к иррегулярной армии народа. Я отказываюсь идти на войну за
интересы капиталистического класса. Я против всякой войны, кроме одной, за
одну эту войну я высказываюсь от всей души: за мировую войну во имя соци-
альной революции. В этой войне я готов участвовать, если господствующие
классы сделают войну вообще необходимой»4. Но, говоря строго, Дебс не был
и пролетарским революционером. Он был радикальным реформатором, стре-
мившимся к обновлению современного ему общества на основе социалистиче-
ских принципов.
В числе людей, искавших новые пути политического обустройства амери-
канского общества, мы видим Вудро Томаса Вильсона (1856—1924). Большин-
ству из ныне живущих людей он известен как 28-й президент США (пребывав-
ший в Белом доме с 1913 по 1921 год) и автор знаменитых «14 пунктов»,
в которых он изложил в 1918 году свою «программу мира». Историк американ-
ской политики добавит, что до этого (в 1910-1912 годах) Вильсон был губерна-
тором штата Нью-Джерси. А специалист в области образования может при-
помнить, что с 1902 по 1910 год Вильсон занимал должность президента
Принстонского университета. Но начинал свою трудовую деятельность буду-
щий глава американского государства в 1885 году как преподаватель истории
и политической экономии в Колледже Брин Мор, продолжив затем карьеру
преподавателя (до 1910 года) в качестве профессора сначала Уэслианского (ме-
тодистского), а затем Принстонского университета, где читал курсы права
и политической экономии.
Любопытную, хотя и не во всём бесспорную, личностную характеристику
даёт Вильсону Генри Коммаджер. «Подобно [Теодору] Рузвельту, Вильсон был
в политике моралистом, хотя его морализм являлся скорее личным качеством
1 В заявлении Дебса по случаю смерти Ленина, напечатанном в «Правде» 24 января 1924 года, го-
ворилось: «Я считаю Ленина выше всех европейских государственных людей... История отведет ему,
несомненно, одно из первых мест. В памяти грядущих поколений он останется как величайший госу-
дарственный человек, как светлая героическая личность, как борец за права и свободу трудящегося
народа» (Письма В.И. Ленину из-за рубежа. М., 1966. С. 275).
2 Writings and Speeches of Eugene V. Debs. Introduction by A. M. Schlesinger, Jr. N. Y, 1948. P. 442. Цит.
по: История социалистических учений: Сб. статей. М., 1981. С. 28.
3 Энциклопедия российско-американских отношений. XVIII—XX века / Автор и сост. проф.
Э.А. Иванян. М., 2001. С. 178.
4 Энциклопедия российско-американских отношений. С. 178.
147
Глава 3
в отличие от этики его великого соперника, более делом принципа, чем раз-
деления людей на плохих и хороших; он шел скорее от Нового, чем от Ветхого
Завета. Это был джентльмен Юга, воспитанный на догматах манчестерского
либерализма, респектабельности Годкина и виргинского noblesse oblige... У него
был логический и последовательный ум, и, оказавшись в роли демократа, он
воспринял программу реформ, как воспринял бы доказательство математиче-
ской теоремы»1.
Вильсон был неплохо знаком с европейской политической мыслью, но,
судя по ряду его высказываний, ему были особенно близки взгляды Эдмунда
Берка - крупного английского мыслителя, одного из представителей класси-
ческого консерватизма, противника радикальной идеологии и радикальной
политики, воплотившихся во Французской революции 1789 года. Это во
многом объясняет политические позиции и интеллектуальные симпатии Виль-
сона — противника социализма и радикализма и человека, сомневавшегося —
вполне в духе Берка и Жозефа де Местра — в способности масс самостоятельно,
без водительства со стороны элиты решать свои проблемы.
Как отмечают исследователи творчества Вильсона, «его размышления о
политике никогда не были по своему характеру по-настоящему академически-
ми; они никогда не были нацелены на получение абстрактных результатов»2. Да
Вильсон и не претендовал на роль теоретика. Больше того, он не раз открыто
заявлял о том, что стремится избавиться от априорной власти теорий и опирать-
ся в первую очередь на факты3. По его словам, такой документ, как Декларация
независимости, послужил американцам лучше, чем теории, посвященные про-
блемам государственного правления.
Вильсон придавал большое значение роли личности в политике, и одно из
главных достоинств крупного политического деятеля видел в высоком уровне
его ораторского искусства, умении убеждать граждан в своей правоте и вести их
за собой. Большое значение придавал он, как уже говорилось, и моральному
аспекту политики — что, в общем, соответствовало американской традиции
нравственно-религиозного ригоризма — и полагал, что любой политический
вопрос есть в основе своей вопрос нравственный.
За годы научной и политической деятельности Вильсон написал множество
«бумаг» и произнес огромное число речей, которые были посвящены разным
вопросам и далеко не всегда согласовывались в идейном и даже политическом
планах и друг с другом, и с его научными творениями. И тем не менее можно
сказать, что этого человека интересовали прежде всего две проблемы: проблема
демократии и проблема формирования и функционирования государственной
машины4. И не абстрактной, а американской машины. Не случайно первой
1 Коммаджер Г.С. Мечта о реформе // Литературная история Соединенных Штатов. Т. III. С. 211—
212. Эдвин Годкин (Edwin Godkin, 1831-1902) - юрист и журналист либеральной ориентации, осно-
ватель еженедельника «Nation», борец против коррупции.
2 Clor H. Woodrow Wilson // American Political Thought. P. 267.
3 Wilson W. Congressional Government: A Study in American Politics. Cleveland, 1956. P. 30.
4 Американцы называют это проблемой государственности - statesmanship.
148
Общие контуры поля исследования
научной работой Вильсона, опубликованной им еще в бытность студентом
Принстонского университета, была «Правление кабинета в Соединенных
Штатах»1, а первым крупным научным исследованием — «Правление конгрес-
са», появившееся еще в 1884 году2.
Вильсон не раз благожелательно высказывался о России и русском наро-
де - в частности, в обращении к IV чрезвычайному Всероссийскому съезду Со-
ветов (март 1918). Но с большевиками отношения у американского президента
не сложились. Ведь именно он принял решение об участии США в интервен-
ции в Россию. Большевики отвечали взаимностью. «У В.И. Ленина Вильсон...
заслужил характеристику как «идол мещан и пацифистов», а еще как автор
лицемерных фраз о «демократии» и «союзе народов» и прислужник "акул
империализма"... »3
Вильсон прочно закрепился в памяти людей как крупный политик, прези-
дент, миротворец, автор знаменитых «14 пунктов», один из инициаторов созда-
ния Лиги Наций. Но о Вильсоне—политическом мыслителе помнят в основном
специалисты.
Вильсона часто сравнивают с Теодором Рузвельтом (1858-1919), двадцать
шестым президентом США, годы правления которого пришлись на самое на-
чало XX века (1901—1909). И точно так же, как при упоминании имени Виль-
сона в памяти всплывают пресловутые «14 пунктов», так и при упоминании
имени Теодора Рузвельта вспоминаются его слова о дипломатии «большой
дубинки». И не случайно. Это был политик, открыто ратовавший за стратегию
империалистической экспансии. И он действительно провозгласил (в речи,
произнесенной 2 сентября 1901 года на ярмарке в штате Миннесота) извест-
ный принцип дипломатии «большой дубинки» (Big Stick) во внешней поли-
тике страны4.
Это вполне вязалось с его обликом солдата (участвовал в Испано-Амери-
канской войне на Кубе), заядлого охотника (что такое африканское сафари,
знал не понаслышке), человека, всегда готового ввязаться в драку за дорогие
ему идеалы. Меньше вписывается в стандартное представление о Рузвельте об-
раз литератора и миротворца. А он был и тем, и другим. В 1882 году опублико-
вал исследование «История войны 1812 года на море», в 1889—1896 — четырех-
томное «Завоевание Запада», а всего — около сорока книг. Что касается
миротворчества, то в 1906 году Рузвельту была присуждена Нобелевская премия
мира за содействие заключению Портсмутского мира, положившего конец во-
йне между Россией и Японией.
1 Wilson W. «Cabinet Government in the United States» A Day of Dedication: The Essential Writings and
Speeches of Woodrow Wilson. Ed. by Fried A. N. Y, 1965. P. 67.
2 Wilson W. Congressional Government: A Study in American Politics. Cleveland, 1956.
3 Энциклопедия российско-американских отношений. XVIII—XX века. М., 2001. С. 116.
4 «Speak softly and carry a big stick. You will go far» («Говори тихо, но держи в руках большую дубинку.
И ты добьешься многого»), - наставлял Теодор Рузвельт. Историки США утверждают, что на самом
деле Рузвельт просто перефразировал африканскую поговорку (см.: Словарь американской исто-
рии / Под ред. Т. Пёрвиса; Пер. с англ. М., 2007. С. 57).
149
Глава 3
Интересно сопоставить с приведенными выше словами Коммаджера
о Вильсоне характеристику, данную тем же историком Рузвельту. «В Рузвель-
те — еще до того, как он стал президентом, — очевидно гармоничное сочетание
характерных черт восточного реформатора: оптимизм и оппортунизм; недове-
рие к экономическим и уверенность в политических панацеях, сентиментализм
и поверхностность. Человек живого ума, честный и полный энтузиазма, он
бросался разоблачать и крушить зло и порок, как только они попадались ему на
глаза. Он боролся с коррупцией, с боссами, с теми, кто обманывал доверие
общества или расхищал общественное добро, с трестами и монополиями, с не-
доброкачественными продуктами или лекарствами, с эксплуатацией женщин
и детей, он стоял за честность в политике, за здравый курс, за консервацию
и полнокровный американизм»1. Тут, конечно, тоже много субъективного. Но
разница между типами личности, поведения и мышления двух президентов-
реформаторов схвачена, похоже, достаточно точно.
Теодор Рузвельт с полным на то основанием может быть назван одним из
активных участников прогрессистского движения. Не все отстаивавшиеся им
идеи, как увидим далее, принадлежали ему самому. Не всегда он был последо-
вателен как реформатор и, возможно, чаще, чем это было необходимо, шел на
компромиссы. Но представить себе «Новый национализм» без Рузвельта так же
невозможно, как прогрессизм — без «Нового национализма».
Американскую политическую мысль — а можно взять и шире: американ-
скую интеллектуальную жизнь - первой половины XX века трудно представить
себе без человека по имени Джон Дьюи. Он прожил почти сто лет (1859-1952)
и опубликовал (по утверждению некоторых исследователей) около тысячи ра-
бот2. Американцы считают его крупнейшим отечественным философом
XX века. Право на это ему дает хотя бы то, что он является создателем так на-
зываемого инструментализма - одной из разновидностей прагматизма. К тому
же в поле его внимания попадали проблемы этики, религии, истории филосо-
фии, социальной философии и другие.
1 Коммаджер Т.С. Мечта о реформе // Литературная история Соединенных Штатов. Т. III. С. 210.
Когда историк говорит о «восточном реформаторе», он имеет в виду реформатора, типичного для
восточного побережья Соединенных Штатов. То же касается «западных», «северных» и «южных» ре-
форматоров. Север и Юг, Восток и Запад Америки в течение длительного времени развивались неоди-
наково. Разными были идейные и культурные традиции. Разными были жизненные уклады. Это на-
ходило отражение и в стилистике поведения и мышления политиков, представлявших разные части
Соединенных Штатов. При углубленном анализе следовало бы учитывать и различия между шта-
тами — по крайней мере, некоторыми.
2 В числе наиболее известных публикаций Дьюи: How We Think, Boston, 1910; Essays in
Experimental Logic, Chicago, 1916; Reconstruction in Philosophy, Boston, 1920; Human Nature and
Conduct: An Introduction to Social Psychology, N. Y., 1922; Experience and Nature, Chicago, 1925; The
Quest for Certainty, N. Y.,1929; A Common Faith, New Haven, 1934; Art as Experience, N. Y., 1934;
Experience and Education, N. Y, 1938; Freedom and Culture, N. Y, 1939; и другие. В 1969-1990 годах
было издано собрание сочинений Дьюи в 37 томах. См.: Dewey John. The Early Works of John Dewey,
1882-1898. Carbondale, 1969-1972; Dewey John. The Middle Works of John Dewey, 1899-1924.
Carbondale, 1976-1983; Dewey John. The Later Works of John Dewey, 1925-1953. Carbondale
1981-1990.
150
Общие контуры поля исследования
Но Джон Дьюи — это еще и видный политический мыслитель, который не
обошел своим вниманием, кажется, ни одну крупную политическую проблему
своего времени. Причем работы, в которых он наиболее полно и глубоко ставит
и решает вопросы политологического характера, приходятся в основном
на 10—ЗО-е годы. Это книги «Общество и его проблемы»1, «Демократия и
образование»2, «Либерализм и социальное действие»3 и другие, а также много-
численные статьи на политико-философские темы.
В Америке XX века были крупные философы: Ройс, Пирс, Джемс, Сантая-
на, позднее — Рорти и другие. Были выдающиеся политологи калибра Лассуэл-
ла, Мерриама, Алмонда. Но никого из них нельзя назвать мыслителем, т. е. че-
ловеком, который бы выходил далеко за пределы узкого круга профес-
сиональных знаний и проблем и пытался, не отрываясь от реальности, но и не
боясь порвать с устоявшимися представлениями, решать фундаментальные во-
просы бытия человека, общества, мира. Джон Дьюи был мыслителем.
Анализу его наследия посвящено немало работ. Но лишь в немногих из них
говорится о его политических взглядах. Одним из первых (если не первым) это
сделал Чарлз Мерриам. В книге «Американские политические идеи» он пишет
о взглядах Дьюи на демократию, рассматривая их под углом влияния прагма-
тизма на философскую и политическую мысль Америки начала XX века4. Из
современных работ отметим публикации А. Сомджи, Р. Вестбрука, Дж. Фарра,
Дж. Стура, Р. Рорти5 и особенно монографию Алана Райана «Джон Дьюи и
вершина американского либерализма»6.
Родился будущий мыслитель в штате Вермонт. Отец его был мелким пред-
принимателем, дальние предки — фермерами. Впрочем, род Дьюи дал Америке
еще и губернатора Томаса Дьюи и адмирала Джорджа Дьюи. После окончания
Вермонтского университета в 1879 году Джон Дьюи работает некоторое время
учителем в средней школе. Но и в дальнейшем он сохранит интерес к пробле-
мам образования и веру в него, как мощную социальную силу. Он напишет ряд
книг о школе и школьном экспериментировании (они были переведены в на-
1 DeweyJ. The Public and its Problems. Denver, 1927. Русский перевод: Дьюи Джон. Общество и его
проблемы. М., 2002.
2 Dewey J. Democracy and Education. N. Y, 1916. Русский перевод: Дьюи Джон. Демократия и обра-
зование. М., 2000.
3 Liberalism and Social Action, N. Y, 1935.
4 Merriam Ch. American Political Ideas. N. Y, 1926. P. 422-425.
5 SomjeeA.H. The Political Theory of John Dewey. N. Y, 1968; Westbrook R. John Dewey and American
Democracy. Ithaca, 1991; FarrJ. John Dewey and American Political Science //American Journal of Political
Science. Vol. 43, №2, April 1999; СтурДж. Дж. Открывая демократию заново // Полис. 2003. № 5 и 6;
Рорти Р. Обретая нашу страну: Политика левых в Америке XX века / Пер. с англ. М., 1998. Из работ
отечественных авторов отметим кандидатскую диссертацию И.В. Шемякиной «Государство и обще-
ство в системе взглядов Джона Дьюи» (М., 2003). О взглядах Дьюи говорится в работах других россий-
ских авторов (в частности, в содержательной монографии Н. С. Юлиной «Философская мысль в
США. XX век» - М., 2010). Но его политические идеи рассматриваются там очень бегло и то лишь в
плане представлений Дьюи о «творческой демократии».
6 Ryan A. John Dewey and the High Tide of American Liberalism. N. Y; L., 1995.
151
Глава 3
шей стране в первые годы советской власти и пользовались большой популяр-
ностью1). В 1894 году Дьюи приглашают в Чикагский университет, где он рабо-
тает до 1903 года, пока не перебирается в Колумбийский университет, с которым
связана вся его оставшаяся жизнь. Умер он в Нью-Йорке, не дожив до столетия
чуть менее семи лет.
Дьюи принадлежал к той породе творческих людей, которые в любом возрас-
те активно реагируют на живую жизнь и при этом не боятся осуждающей реакции
окружающих, живущих по законам конформизма. Он в принципе поддержал —
хотя и не без критики — Новый курс Рузвельта (не будучи, впрочем, поклонником
ФДР) в то время, когда многие отвергали его. Он с большим интересом, вызывая
подозрения «патриотов», следил за большевистским «экспериментом» (и посетил
Советский Союз), пока Большой террор не оттолкнул его от Москвы. Он рискнул
вступить в новый брак на восемьдесят восьмом году жизни...
Естественно, с течением времени взгляды Дьюи менялись. «В ранние годы
[он] был идеалистом и религиозным человеком, а в зрелом возрасте, когда
оформил собственную философию, стал натуралистом и секуляристом»2. И тем
не менее, как показывает история философской и политической мысли, у каж-
дого крупного мыслителя присутствует некий идейно-духовный стержень, ко-
торый сохраняется даже при самых радикальных подвижках в его позициях.
А изменение его взглядов — это нередко просто изменение представлений о
способах реализации дорогих его уму и сердцу идей. Не случайно Дьюи видел
в философии метод «разрешения проблем человечества».
На протяжении всей своей жизни американский мыслитель оставался гу-
манистом: в центре его мыслительного мира всегда находился человек, осво-
бождение которого было для него высшей целью. Дьюи твердо верил в значи-
мость живого человеческого опыта (как поведенческого взаимодействия
организма со средой) и, по сути, всегда оставался экспериментатором. Он всег-
да видел в просвещении и обучении человека главные средства совершенство-
вания индивида и общества.
Бертран Рассел называл философию Дьюи «рационализацией американ-
ского опыта». Это точная характеристика, ибо он смотрел на мир именно
с позиций американского опыта, на основе интерпретации которого и строил
свои теоретические конструкции. И исходил при этом из представления о прак-
тическом и эмпирическом характере философии.
Дьюи был активным общественным деятелем. В разное время он возглав-
лял множество обществ, комитетов и комиссий (некоторые из которых сам же
и создавал), имеющих отношение к науке, социальным реформам, образова-
нию, политике. В возрасте семидесяти восьми лет он встал во главе комиссии
по расследованию обоснованности обвинений, выдвигавшихся Сталиным про-
тив Троцкого на московских процессах 1936 года и с целью выяснения сути дела
отправился в Мексику. (Как и следовало ожидать, комиссия вынесла заключе-
1 См.: Дьюи Дж; Дьюи Э. Школы будущего / Пер. с англ. М., \9\&;ДьюиДж. Введение в философию
воспитания. Пер. с англ. М., \92\; Дьюи Дж. Школа и ребенок / Пер. с англ. М., 1922.
2 Юлина Н.С. Философская мысль в США. XX век. М., 2010. С. 158.
152
Общие контуры поля исследования
ние о невиновности Троцкого, что навлекло на Дьюи гнев Москвы, заклеймив-
шей его как «апологета империализма»)1.
На протяжении многих лет Дьюи воспринимался американцами как выс-
шая нравственная инстанция, символ интеллектуализма. Но «сам Дьюи, по-
жалуй, не был такой блестящей личностью, как можно было бы ожидать, зная
о его деятельности и влиянии. Он был тихим, флегматичным человеком, до-
вольно коряво писал и плохо владел искусством риторики. Даже в его популяр-
ных трудах ему не очень хорошо удавалось в доступной форме излагать сложные
идеи. Сидни Хук, один из самых больших почитателей Дьюи, признавал, что
величайший мыслитель Америки в области образования был также весьма не-
убедителен в роли преподавателя»2. «Редко столь богатая, насыщенная событи-
ями жизнь достается такому бесцветному персонажу», — заключает автор при-
веденного высказывания3.
Тут нет ничего удивительного. Среди выдающихся и даже великих мысли-
телей порой встречаются люди, которые выглядят «тихими» и «бесцветными».
Такими были Гегель, Кант, Спиноза. Жизнь их была небогата событиями, пи-
сали они «коряво», говорили нескладно. Их блеск проявлялся в их мыслях. Но
они, надо признать, писали не для публики и к общественности не обращались.
Дьюи — иной случай. Он принадлежал к числу людей, о которых принято гово-
рить, что они «занимают активную жизненную позицию», и хотел, чтобы обще-
ство — во всяком случае, его мыслящая часть — услышало его и прислушалось
к нему. Отсюда и его готовность печататься на страницах общеполитических
периодических изданий типа "The Nation" и "The new Republic", и неустанная
борьба за свободу слова и демократию, как он ее понимал. Возможно, эта граж-
данская активность Дьюи вкупе с готовностью корректировать свою филосо-
фию способствовали тому, что американцы прислушивались к нему.
По мнению Майкла Сандела, автора рецензии на книгу Райана «Джон
Дьюи и вершина американского либерализма», объяснение такого внимания
может заключаться также в том, что философия Дьюи «помогала американцам
примириться с современным миром и найти в нем свое место... Он объяснял,
1 Как пишет Бертран Рассел в «Истории западной философии», Дьюи «сыграл большую роль
в расследовании того, виновен ли по-настоящему Лев Троцкий, и хотя он верил в необоснованность
выдвинутых против того обвинений, Дьюи все-таки полагал, что вряд ли советский режим был бы
лучше, если бы вместо Сталина преемником Ленина оказался Троцкий. Дьюи пришел к заключению,
что насильственная революция, ведущая к диктатуре, не может привести к хорошему обществу».
2 Sandel M. Dewey Rides Again // The New York Review of Books. 09.05.1996.
3 Sandel M. Dewey Rides Again // The New York Review of Books. 09.05.1996. А вот что пишут о Дьюи
современные российские авторы, исследующие его творчество. «Дьюи был скромен, застенчив, храбр,
педантичен, отважен, трудолюбив и упорен. Ему нравилась домашняя жизнь, писание книг и вос-
питание детей. Джон и Алиса (его первая жена. - Э.Б.) вырастили шестерых детей, и именно связан-
ные с их ростом впечатления и наблюдения во многом определили интерес Дьюи к проблемам обра-
зования — процессу становления и развития человека... Джон и Роберта (вторая жена Дьюи. — Э.Б.)
взяли на воспитание малолетних брата и сестру, осиротевших во время Второй мировой войны. По-
следние пять лет своей долгой жизни он провел с семьей в любви и согласии на ферме в штате Пен-
сильвания» (Гусинский Э.Н., Турчанинова Ю.И. Джон Дьюи, демократия и образование //Дьюи Джон.
Демократия и образование / Пер. с англ. М., 2000. С. 373).
153
Глава 3
что наука не обязательно должна быть противоположна религиозной вере, она
представляет собой просто иной способ осмысления и постижения мира. Ин-
дивидуализм в его истинном значении вовсе не предполагает безудержного
преследования собственных корыстных интересов, но способствует раскрытию
индивидуальных способностей каждого человека в "простой жизни". А демо-
кратия — это не просто учет желаний и вкусов каждого человека, какими бы
странными они ни казались, но образ жизни, способствующий развитию
у граждан способности к "умному деланию"...
Однако стремление Дьюи размывать полярности, вызвавшее столько язви-
тельных и колких комментариев со стороны его критиков, происходило не
только от желания успокоить и утешить своих читателей. Оно проистекало из
двух основных принципов его философии: прагматизма и либерализма»1.
Но, пожалуй, главное, что, на наш взгляд, притягивало американцев к
Дьюи, — это его озабоченность судьбой индивида, теряющего в этом машинизи-
рующемся и становящемся все более чуждым ему мире контроль над собой и
собственной судьбой, не говоря уже об обществе. Дьюи искал пути возвращения
этому индивиду чувства веры в себя, в свои возможности, в американскую нацию.
В 1920 году Дьюи публикует книгу «Реконструкция в философии», в кото-
рой проводит давно вынашивавшуюся им идею необходимости утверждения
нового типа философствования, отвечающего не только новым условиям, но
и основным принципам разработанной им философии инструментализма. За-
дача философии в том, утверждает он, чтобы, опираясь на опыт, исследовать
истоки моральных и социальных конфликтов и «стать, насколько это возможно
для человека, инструментом решения конфликтов»2.
Но автор книги хотел «реконструировать» не только философию, но и фун-
даменталистское христианство, образование, политику, да и общественную
жизнь в целом. Вообще, о Дьюи можно сказать, что это человек-реконструктор.
Он всегда был в поиске нового, и это, повторим, быть может, еще одна из при-
чин того, что он так импонировал американцам, которые, как нация пребыва-
ют в постоянном движении, в постоянном поиске.
Встает закономерный вопрос: сколь значителен вклад автора инструмента-
лизма в политическую мысль и в чем он заключается. Многие ее представители
просто не замечали Дьюи, который был для них слишком «метафизичен». Дру-
гие обрушивались на него с резкой критикой. Так, в своей книге «Прагматист-
ский бунт в политике», опубликованной впервые в 1928 году, Уильям Эллиот
«нападал на прагматизм за то, что тот якобы поднял бунт против рационализма,
либерализма и конституционализма и приводил перечень врагов во главе
с Дьюи, Джемсом, Ласки, Дюги и Муссолини»3.
1 The New York Review of Books, 09.05.1996.
2 Дьюи Джон. Реконструкция в философии. Пер. с англ. М., 2001. С. 46.
3 FarrJ. John Dewey and American Political Science // "American Journal of Political Science", Vol. 43,
№2, April 1999. P. 531. Речь идет о книге: Elliott W. The Pragmatic Revolt in Politics: Syndicalism, Fascism,
and the Constitutional State. N. Y, 1928.
154
Общие контуры поля исследования
Встречались, правда, оценки иного рода. Так, Джудит Шклар1 утверждала,
что вместе с Мерриамом Дьюи «основал современную политическую науку»2.
А Барбара Нельсон из Гарвардского университета, рассуждая о «истории со-
циальной политики как самостоятельного направления политической науки»,
писала, что её «главной путеводной нитью» «является стремление к тому, чтобы
познать мир и одновременно изменить его»3. И добавляла: «Несмотря на различия
в позициях и эпохах, это стремление разделяли такие ученые, как Дж. Дьюи,
Ч. Мерриам, Г. Лассвелл, Г. Саймон, Ч. Линдблом и А. Вильдавски»4.
На самом деле Дьюи в отличие от Мерриама, Лассуэлла и других названных
выше персон не принадлежал к числу создателей политической науки (как она
понимается сегодня) и не считал себя ее представителем. Он выступал от имени
политической философии, построенной на основе принципов инструментализма
и либерализма. И тут он действительно внес существенный вклад в то, что мо-
жет быть названо современным научным знанием о политике и феномене по-
литического, то есть в политическую мысль XX века. Главное в этом вкладе —
его учение о «творческой демократии» и свободном индивиде, вокруг которого,
собственно, и строятся все его суждения о политике. Либерализм Дьюи, заклю-
чает Райан, - «это подлинный либерализм, недвусмысленно приверженный
прогрессу и развитию человеческих вкусов, потребностей и интересов; он сфо-
кусирован на саморазвитии и автономии индивида...»5.
Все эти люди - и упомянутые вскользь, и те, о трудах и днях которых рас-
сказано с большими или меньшими подробностями, - формировали (каждый
в меру своего таланта) американскую политическую мысль первых двух деся-
тилетий минувшего века. Мы выделим (и рассмотрим в следующих главах) три
центральные, тесно связанные друг с другом проблемы, которым они уделяли
наибольшее внимание и которые являли собой идейно-теоретические «отзывы»
на «вызовы» времени.
Это, во-первых, проблема реформирования американского общества. Все про-
грессисты были ориентированы на осуществление социальных и политических
реформ, которые бы привели к его обновлению. И тут вставало множество вопро-
сов. Как, какими путями и методами преобразовывать страну? Какие институты
реформировать в первую очередь? Кто, какие социальные группы могут взяться
за социальные, политические и экономические преобразования? И т. д. и т. п.
Во-вторых, это проблема политического режима, конкретнее — проблема
демократии. Что такое демократия? Каковы ее функции? В чем её принципи-
1 Джудит Шклар (Shklar J., 1928—1992) — американский политический теоретик либерального на-
правления.
2 Shklar J. Redeeming American Political Theory // American Political Science Review. 1991. № 85. P. 3.
3 Нельсон Б.Дж. Социальная политика и управление: общие проблемы // Политическая наука:
новые направления. С. 535. Курсив в тексте Э.Б.
4 Там же.
5 Ryan A. John Dewey and the High Tide of American Liberalism. N. Y; L., 1995. P. 367.
155
Глава 3
альное отличие от недемократических режимов? Как ее строить и обеспечить
её стабильность? Эти и другие вопросы данного ряда американцы будут ставить
на протяжении всего столетия, но первые попытки найти на них ответы в духе
времени были предприняты именно в рассматриваемый период. При этом слу-
чилось так, что те, кто искал пути реформирования общества, в конце концов
«выходили» на проблематику демократии, а тем, кто был озабочен проблемой
демократии, приходилось задумываться о путях реформирования общества,
в котором они жили.
Третья проблема — это проблема внешней политики и мирового порядка.
В первые десятилетия XX века Соединенные Штаты Америки порывают с по-
литикой изоляционизма и выходят на мировую арену в качестве державы, пре-
тендующей на первые роли в мире. Этот поворот случился, конечно, не «вдруг».
Уже в XIX столетии Америка предпринимает ряд шагов, направленных на за-
крепление её политических и экономических позиций сначала в Западном по-
лушарии, а затем и за его пределами. Такая стратегия, направленная на обес-
печение «глобального присутствия» и глобального лидерства США, получает
развитие в XX столетии. Этому немало способствовали итоги Первой мировой
войны, в которую страна вступила не без колебаний, но в которой она оказалась
(на это и был расчет) на стороне победителей. Требовалось осмыслить проис-
ходившие изменения, дать оценку новой позиции США на мировой арене,
представить себе возможные и желаемые пути дальнейшего развития междуна-
родных отношений и контуры нового мирового порядка. Пройдет несколько
десятилетий, и Соединенные Штаты Америки превратятся в крупнейшего в
мире поставщика теорий и концепций международных отношений и мировой
политики. А «заложено» это «производство» было в первые десятилетия
XX века.
Глава четвертая
ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ
РЕЖИМ
Итак, первые два десятилетия XX века прошли в Америке под знаком поис-
ка путей радикального преобразования общества. Вообще, надо заметить, аме-
риканцы относятся к числу наций, которым «покой только снится». «Мы, —
признается американский историк, — всегда были скорее деятельным, чем
созерцательным народом... Американцы находились в движении с того самого
дня, когда «Сюзанна Констант» бросила якорь неподалёку от Джеймстауна»1.
Это стремление к движению прослеживается на всех уровнях. Редкий амери-
канец не меняет несколько раз место работы. Редкая американская семья не
меняет несколько раз дом, в котором живет, а то и место жительства. Так же ведет
себя и американская нация. Она одержима идеей движения, поиска новых путей
и методов решения проблем, новых пространств своего присутствия в мире.
Но это, если говорить о нации в целом, не просто движение. И не просто
стремление к активному приспособлению к постоянно меняющимся условиям
жизни, хотя оно тоже имеет место. Это стремление к изменению окружающей
среды, к её преобразованию, к ее реформированию, если речь идет о социальной
среде. Как писал один из старейших исследователей американской культуры
Роберт Уокер, американцы всегда стремились преодолеть разрыв между двумя
складывавшимися в их сознании представлениями: о том, каким общество
должно быть (каким они хотели бы его видеть) и о том, каково оно на самом
деле. Таким образом, «он (американец. - Э.Б.) становится скульптором, со-
знательно ваяющим будущее ...»2.
Подобного рода социальные «скульпторы» не переводились в Соединенных
Штатах Америки никогда. Но бывали периоды — обычно они приходились на
переломные годы в истории страны, — когда реформаторский дух охватывал
едва ли не все общество. Во всяком случае, наиболее активные группы населе-
ния. Так было и в первые два десятилетия XX века — в эпоху прогрессизма.
Реформаторскую мысль прогрессистской эпохи отличали от реформатор-
ской мысли всех последующих периодов по меньшей мере две особенности.
1 Гейбриел Р. Выиграть или потерять мир? // Литературная история Соединенных Штатов. Т. III /
Пер. с англ. М., 1979. С. 20. «Сюзанна Констант» (Susan Constant) — крупнейшее из трех судов English
Virginia Company, которые причалили в 1607 году к американскому берегу в районе Джеймстауна.
2 The Reform Spirit in America. A Documentation of the Pattern of Reform in the American Republic.
Edited with Introduction by Robert H. Walker. N. Y, 1976. P. XV.
157
Глава 4
Главным источником этой мысли в первые два десятилетия XX века были сами
реформаторы. Опереться им было не на кого. Политическая наука XIX века
мало чем могла помочь прогрессистам. Чикагская школа, занявшаяся исследо-
ванием социальных изменений, к тому времени еще не сложилась. Так что ре-
форматорам приходилось опираться на те заключения, которые они выводили
из текущего политического процесса, а также из собственного опыта и из опы-
та других течений и движений — в частности, популистов.
Вторая особенность заключалась в том, что в авангарде идеологов реформ
шли крупные политики, включая первых лиц страны, губернаторов, видных
партийных деятелей. То есть лица, имевшие возможность не только принимать
ответственные решения, способные изменить курс страны, но и переводить их
в практическую плоскость.
С момента становления национальной государственности «отцы-основате-
ли» США уделяли большое внимание вопросу о том, какой политический ре-
жим должен быть установлен в стране. Парадоксально, но начиная строить
государство, которое формировалось как первая в мире буржуазная демокра-
тия, они опасались самого слова «демократия» (исключение составлял Томас
Джефферсон) и предпочитали именовать свою страну республикой — позиция,
отчетливо прослеживающаяся в «Федералисте» и других документах конца
XVIII - начала XIX века.
Это было связано с тем, что основатели нового государства испытывали
страх перед возможностью установления в стране тирании, которая виделась
им как тирания большинства, черни, толпы. А демократию интерпретировали
(следуя античной традиции, заложенной еще Платоном) именно как власть
большинства, пекущегося исключительно о собственном эгоистическом инте-
ресе. К тому же, говоря о демократии, они отождествляли ее с полисной моде-
лью прямой (непосредственной) демократии, которая, как подчеркивалось, не
подходила для такой большой страны, как Соединенные Штаты Америки.
Должно было пройти несколько десятилетий, чтобы ситуация изменилась и
слово «демократия» было реабилитировано, а затем стало одним из самых хо-
довых в политическом лексиконе США.
Эпоха прогрессизма явилась новой вехой в развитии не только демократи-
ческих институтов, но также теорий и концепций демократии. Одна за другой
выходят в свет книги, статьи, декларации и манифесты, среди авторов которых
мы видим Г. Кроули, У. Уэйла, В. Вильсона, Т. Рузвельта, Р. Лафоллетта,
Дж. Смита, Л. Лоуэлла, Ч. Бирда и других. Их творения во многих отношениях
сильно отличаются друг от друга, но есть и объединяющее начало: стремление
к обновлению существующих в Америке политических институтов, к поиску
современных, отвечающих вызовам эпохи форм взаимодействия государства и
общества.
Наибольший вклад в разработку планов их реформирования внесли в этот
период мыслители либерального направления. И тут мы возвращаемся к фигу-
ре Герберта Кроули. Задачу, вставшую перед Америкой в начале нового века, он
158
Политические реформы и политический режим
видел в том, чтобы ввести происходившие в стране бурные изменения в регу-
лируемое русло, не допустить глубокого социального раскола, а в итоге более
рационально и организованно реализовать изначально заложенный в амери-
канском обществе потенциал — то самое «обетование», или «обещание», кото-
рое дало название его первой книге.
Кроули был обеспокоен тем, что американцы продолжали в массе своей
придерживаться классического либерального принципа laissez faire и тем самым
исходили из ставшего в новых исторических условиях опасным для общества
допущения, что «обещания» американского общества будут осуществляться
автоматически, через действия «невидимой руки». Необходимо, настаивал он,
«отбросить традиционный американский патриотический фатализм» и транс-
формировать национальные обещания «в более близкий эквивалент нацио-
нальной цели, осуществление которой требует осознанной работы»1. Эту рабо-
ту должно возглавить «позитивное государство», под которым американский
реформатор понимал сильное национальное капиталистическое государство,
способное проводить необходимые реформы внутри страны и защищать
национальные интересы на международной арене. А если мы хотим, чтобы
американское общество было демократическим - за что горячо ратовал
Кроули, - то должны добиться того, «чтобы государство в конечном счете взя-
ло на себя осуществление многих функций, выполняемых ныне индивидами и
без явного принятия на себя ответственности за более совершенное (improved)
распределение богатства...»2.
Для этого государство должно взять на себя функцию социального плани-
рования — предложение новаторское, чтобы не сказать «революционное».
«Планирующий департамент демократического государства, — писал Кроули в
1914 году, - создан для действия... Его планы простираются вперед настолько,
насколько позволяют или диктуют условия. Он изменяет планы так часто, как
того требуют условия. Он стремится помимо всего прочего подвергать свои
собственные планы проверке, дабы выяснить, приведут ли они к достижению
желаемого результата»3.
Кроули отвергает «популярные», как он их называет, определения демокра-
тии, отождествляющие ее с политическим механизмом. «Демократия не озна-
чает просто правление народа (government by the people) или правление боль-
шинства (majority rule) или всеобщее избирательное право»4. Все эти механизмы
должны быть направлены на достижение "благотворной и созидательной
цели". Эта цель «не ограничивается исключительно индивидуальной свободой,
хотя она должна открывать перед индивидуальной свободой широкие просто-
ры. Не ограничивается она и одними лишь равными правами, хотя она всегда
должна быть направлена на укрепление социальных уз, предоставляемых этим
принципом. Благотворная и созидательная демократическая цель заключается
1 Croly H. The Promise of American Life. Cambr., Mass., 1965. P. 21.
2 Ibid. P. 209.
3 Croly H. Progressive Democracy. N. Y, 1914. P. 37-371.
4 Croly H. The Promise of American Life. P. 207.
159
Глава 4
в использовании демократической организации для обеспечения развития че-
ловеческой индивидуальности вкупе с совершенствованием общества»1.
Кроули был убежден, что современное ему американское общество должно
распрощаться с тем индивидуалистическим идеалом, который сопутствовал
либерализму laissez faire и делал демократию «неумеренно индивидуализиро-
ванной». Новая демократия, считает Кроули, должна быть одновременно «ин-
дивидуалистической» и «социалистической». При этом слово «социализм» ис-
толковывается им — так понимали его многие в первой половине XIX века — как
синоним антииндивидуализма, как воплощение идеи социальной кооперации.
Подлинно демократическая организация общества должна «явно и целенаправ-
ленно работать на обеспечение благосостояния (welfare) всего народа»2.
Кроули допускает возможность существования в демократическом обще-
стве, в том числе американском, социальных конфликтов. Но считает, что тут
многое зависит от государства. Если оно проводит политику, «разумно направ-
ляемую стремлением поддерживать объединенный процесс индивидуального и
общественного совершенствования (amelioration)», то эти конфликты могут
быть урегулированы без ущерба для демократии.
Американский реформатор отдавал себе отчет в том, что «формирование
человеческого братства», за которое он ратовал, невозможно без перераспреде-
ления общественного богатства. И считал эту идею, как и всю свою реформа-
торскую программу в целом, соответствующей нормам морали, чему, как ис-
тинный американец, каковым он был, придавал большое значение. Но при
этом был твердо убежден, что если при проведении политики, направленной на
«более совершенное распределение богатства», «будут использованы насиль-
ственные средства, то она, вероятнее всего, потерпит провал»3.
Книга Кроули оказала большое влияние на леволиберальную элиту. Авто-
ритетный американский политический деятель и юрист, член Верховного Суда
США, советник Вудро Вильсона Феликс Франкфуртер писал в 1930 году, что
следы влияния «Обетования американской жизни» можно было обнаружить во
многих политических сочинениях, появившихся после публикации книги Кро-
ули. «Новому национализму [Теодора] Рузвельта противостояла Новая свобода
Вильсона, но и одно, и другое имели своим источником Кроули»4. Правда, из-
вестный историк Артур Шлезингер-мл., приводящий это высказывание Франк-
фуртера в своем предисловии к новому изданию труда Кроули, подвергает со-
мнению вывод своего маститого коллеги, но при этом и сам дает высокую
оценку книге одного из главных теоретиков прогрессизма, утверждая, что «она
1 Croly H. The Promise of American Life. Cambr., Mass., 1965. P. 207.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 209-210.
4 Frankfurter F. Herbert Croly and American Public Opinion // New Republic, July 16, 1930. Цит. по:
Schlesinger A. Jr. Introduction // Croly H. The Promise of American Life. Cambr. (Mass.), 1965. P. V. «Новая
свобода», упоминаемая Франкфуртером, — один из лозунгов В. Вильсона, использовавшийся им в
ходе избирательной кампании и предполагавший ограничение всевластия монополий и свободу кон-
куренции.
160
Политические реформы и политический режим
оказала непосредственное и широкое влияние на то, что историки стали на-
зывать Прогрессивной эрой»1.
Впрочем, справедливость оценки Франкфуртера (по крайней мере, первой
ее половины) подтвердил в свое время и сам 26-й президент США. «Теодор
Рузвельт, связавший себя как раз в те годы с реформаторской деятельностью и
возглавивший Прогрессивную партию, костяк которой составили сторонники
реформ из Республиканской партии, воспринял сочинение Кроули как откро-
вение. Прочитав книгу, Рузвельт отослал автору восторженное письмо: "Не
помню, приходилось ли мне читать книги, которые бы обогатили меня, подоб-
но Вашей... Я буду свободно пользоваться Вашими идеями в речах, которые
собираюсь произнести"»2.
Так оно и было. И не раз. Выступая в ходе президентской избирательной
кампании 31 августа 1910 года в городке Осаватоми (штат Канзас), Теодор Руз-
вельт в первый (но далеко не в последний) раз использовал для обозначения
предлагаемого им курса понятие «новый национализм» и раскрыл его вполне
в духе Кроули (хотя были заимствованы идеи и других прогрессистов).
Вот он говорит о роли сильного государства, отстаивающего интересы на-
ции. «Я не отстаиваю сверхцентрализацию. Но я действительно прошу, чтобы
мы работали в духе широкого национализма, в интересах всего народа в целом.
Мы все американцы... Национальное правительство принадлежит всему аме-
риканскому народу, и, когда весь американский народ в чем-то заинтересован,
этот интерес может быть эффективно защищен лишь общенациональным пра-
вительством. Улучшения, которых мы стремимся добиться, могут быть, по-
моему, достигнуты в основном с помощью национального правительства»3.
А вот его мысли о приоритете «общенациональных нужд над групповыми».
«Новый национализм ставит общенациональные нужды над групповой или лич-
ной выгодой... новый национализм рассматривает исполнительную власть как
управляющего общественным благосостоянием... он требует, чтобы представи-
тельный орган представлял весь народ, а не отдельный класс или группу людей»4.
А вот что думает Рузвельт о необходимости контроля над крупной соб-
ственностью, «...собственность должна быть служанкой, а не госпожой обще-
ства... создание рук человеческих должно служить человеку, а не быть хозяином
своего создателя. Граждане Соединенных Штатов должны эффективно контро-
лировать могущественные коммерческие силы, которые они сами создали»5.
Этот ряд высказываний, в которых слышится голос Кроули, можно было бы
продолжить.
Некоторые современные американские исследователи утверждают, что
многие его идеи получили практическое воплощение в Новом курсе Франкли-
1 Schlesinger A. Jr. Introduction // Croly H. The Promise of American Life. Cambr. (Mass.). 1965. P. V.
2 Согрин В.В. Политическая история США. XVII-XX вв. М., 2001. С. 199.
3 Рузвельт Т. Новый национализм // История США: Хрестоматия / Сост. Э.А. Иванян. М., 2005.
С. 169-170.
4 Там же.
5 Там же. С. 166-167.
161
Глава 4
на Рузвельта и достигли апофеоза в том политическом консенсусе, который
воцарился в американском обществе в эпоху Эйзенхауера. Больше того, не раз
уже высказывалась точка зрения, что в духе предлагавшихся Кроули социаль-
ных реформ действует... Барак Обама1.
Заметной вехой в развитии демократической теории в годы прогрессизма
стала «Новая демократия» Уолтера Уэйла (1873—1919). Как и другие прогресси-
сты-идеологи, он ставит своей целью разработать не абстрактную универ-
сальную теорию демократии, пригодную для всех стран и времен, как это
делали европейские классики, а конкретную теорию - можно даже сказать,
модель, - ориентированную на современные Соединенные Штаты с их исто-
рическими, политическими и иными особенностями. Вместе с тем некоторые
положения своей теории Уэйл, судя по его высказываниям, рассматривал как
имеющие более общий характер. Это относится прежде всего к характерной
и для других реформаторов ориентации на ненасильственный мирный переход
к той разновидности демократии, которую Уэйл называет «новой».
Потребность в ней была вызвана, по его мнению, прежде всего ущербно-
стью демократии, основы которой были заложены «отцами-основателями».
Политические права, предоставленные ими гражданам, не были дополнены
экономическими правами, что порождало «экономический деспотизм»2.
Тут, по мнению Форси, Уэйл предвосхитил американского историка и по-
литолога Чарлза Остина Бирда (1874-1948), автора получившего широкую из-
вестность труда «Экономическая интерпретация Конституции Соединенных
Штатов», опубликованного впервые в 1913 году. Бирд показал, что делегаты
Филадельфийского конвента 1787 года, выработавшего Конституцию США,
руководствовались прежде всего экономическими интересами крупных соб-
ственников3 (они сами к ним принадлежали), которые и стремились защитить
политически, закрепив в Основном Законе страны.
В свою очередь, у Бирда был «предшественник» в лице профессора Колум-
бийского университета историка Джеймса А. Смита (1860—1926), автора книги
«Дух американского правительства. Исследование Конституции: её истоки,
влияние и отношение к демократии»4. Принципы политической организации
общества, зафиксированные в Конституции США, Смит считал недостаточно
демократичными и полагал, что сделано это было с одной целью: обеспечить
преимущественные права меньшинства.
Но поставить вопрос о необходимости формирования новой теории демо-
кратии Уэйла побуждала не только неудовлетворенность теми институтами
1 См.: Postrel P. The Croly Ghost: Exorcising the specter haunting American politics // Reason Online.
December 1997; found at http://www.reason.com/news/show/30464.html. См. также: Los Angeles Times.
2008 October 21. A2.
2 Weyl W.E. The New Democracy. An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United
States. N. Y, 1964 (1912). P. 162.
3 Beard Ch.A. An Economic Interpretation of the Constitution of the United States. N. Y, 1913. P. 324.
4 Smith J.A. The Spirit of American Government: A Study of the Constitution: its Origins, Influence and
Relation to Democracy. N. Y, 1907.
162
Политические реформы и политический режим
власти, которые были сконструированы «отцами-основателями» и сохранились
до сих пор. Эта необходимость диктовалась, по мнению Уэйла, происходивши-
ми в стране изменениями, прежде всего социальными, и воцарением в ней
«нового духа». Духа, который «придает особое значение общественной, а не
частной этике, общественной, а не индивидуальной ответственности»1. Новая
американская демократия не должна быть «никакой иной, кроме как социали-
зированной демократией, которая смотрит на общество как на целое, а не как
на более или менее случайное скопление мириадов индивидов»2.
Уэйл не был социалистом, как не был он и коллективистом. В сочетании
интересов индивида и интересов общества он видел оптимальный путь обеспе-
чения прав личности и развития заложенного в ней потенциала. «Внутренняя
душа нашей новой демократии — это не негативно и индивидуалистически ин-
терпретированные неотчуждаемые права, а те же самые права - "на жизнь, сво-
боду и стремление к счастью", — но только расширенные и получившие социаль-
ную интерпретацию. Именно эта социальная интерпретация прав характеризует
становящуюся демократию и делает ее демократией иного рода, нежели так на-
зываемая индивидуалистическая демократия Джефферсона и Джексона»3.
Принципы «новой демократии» Уэйл распространял не только на полити-
ческую, но также на экономическую и социальную сферы. Эта демократия,
«будучи реальной, а не просто формальной демократией, не довольствуется
лишь предоставлением права голоса, политических иммунитетов и общими
рассуждениями (generalization) о правах человека... это полная, социализиро-
ванная демократия... переносящая свои идеалы из политической в индустри-
альную и социальную сферы»4.
Как и многие другие прогрессисты-теоретики, Уэйл не ограничивается рас-
суждениями о принципах демократии: он предлагает «программу демократии»,
распространяя ее на три сферы общественной жизни. Это, во-первых, «инду-
стриальная программа демократии», предусматривающая «социализацию про-
мышленности», т.е. «установление возможно большего контроля народа над
промышленностью и достижение возможно большей промышленной прибыли»5
путем учреждения государственной собственности на некоторые предприятия,
государственного регулирования, проведения налоговой реформы.
Это, во-вторых, «политическая программа демократии», являющаяся ус-
ловием осуществления индустриальной демократии и предусматривающая
отстранение от власти плутократии, установление «полного контроля над
правительственной машиной и процессами», «создание правительства народа
для народа»6. Эта программа включает контроль над политическими партия-
1 Weyl W.E. The New Democracy. An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United
States. N.Y, 1964(1912). P. 160.
2 Ibid. P. 162.
3 Ibid. P. 161-162.
4 Ibid. P. 164-165.
5 Ibid. P. 276.
6 Ibid. P. 298.
163
Глава 4
ми и партийными номинантами (кандидатами); контроль над выборами; кон-
троль над уже избранными представителями; прямое законодательствование
народа; повышение эффективности деятельности демократизированного пра-
вительства.
Это, в-третьих, «социальная программа демократии», направленная на раз-
витие народа путем сохранения жизни и здоровья граждан, демократизации
образования, социализации, или говоря современным языком, массовизации
потребления и повышения уровня жизни "низших элементов населения"»1.
По мнению Уэйла, переход к новой демократии невозможен революцион-
ным путем и усилиями угнетенного, обнищавшего пролетариата. Демократия,
утверждает он, устанавливается не путем классовой войны2, а путем «приспо-
собления нации» (к сложившимся условиям) и не через обнищание, а через
процветание. «Теории демократического прогресса через обнищание противо-
стоит теория прогресса через процветание. На умножающемся богатстве Аме-
рики, а не на растущей бедности какого-то класса — вот на чем должна основы-
ваться надежда на полную демократию. Именно это богатство делает
демократию возможной и платежеспособной (solvent), ибо демократия, как и
цивилизованность, стоит денег»3.
За этим типично американским подходом — измерением всего, включая
демократию, с помощью денег — скрывается очень важный вопрос: может ли
общедоступная демократия, т. е. демократия для большинства, о которой за-
ботился Уэйл, быть построена в бедном обществе? Ведь она действительно сто-
ит денег, и чем на большее число граждан она распространяется, тем больше
затраты. И другой вопрос: каковы экономические предпосылки демократии и
каков тот минимальный уровень экономического развития, который необхо-
дим для установления в стране прочного демократического строя?
Сам Уэйл утверждает, что времена, когда «нищета, страдания и дефицит
правили миром», миновали4 и наступила эпоха, когда «произведенный обще-
ством продукт превышает затраченные обществом усилия». Накопленное об-
щественное богатство «делает невежество, нищету и правление меньшинства
1 Weyl W.E. The New Democracy. An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United
States. N.Y, 1964. P. 320.
2 Хотя «Новая демократия» Уэйла проникнута духом оптимизма, её автор, как свидетельствуют
исследователи его творчества, терзался сомнениями, «сумеют ли капиталистические страны когда-
либо обеспечить реальную социальную справедливость без насильственной классовой войны»
(Forcey Ch. Introduction to the Torchback Edition // Weyl W. E. The New Democracy. An Essay on Certain
Political and Economic Tendencies in the United States. N. Y, 1964. P. XVIII). В своих записях он давал в
зависимости от ситуации разные ответы на этот вопрос. Более десяти лет Уэйл работал над книгой
«Классовая война» («The Class War»), которую так и не сумел закончить.
3 Weyl W.E. The New Democracy. An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United
States. P. 191.
4 В подкрепление этой мысли Уэйл ссылается на книгу Симона Паттена «Теория социальных сил»
{Patten Simon N. The Theory of Social Forces. Philadelphia, 1896), в которой, по его словам, рассматри-
вается «переход от экономики страдания к экономике удовольствия» (Weyl W.E. The New Democracy.
An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United States. 1964. P. 191).
164
Политические реформы и политический режим
анахронизмом и придает нашим демократическим устремлениям (strivings) мо-
ральный импульс и моральную санкцию»1.
Уэйл был убежден, что построить новую демократию, ориентированную на
такие электоральные механизмы, как прямые предварительные выборы, ини-
циатива, референдум, отзыв, могут только люди, уровень материального благо-
состояния которых превышает уровень бедности; которые в интеллектуальном
плане более чем просто грамотны, а в плане политическом являются более чем
просто избирателями. Иными словами, речь идет о среднем классе. Так что
американский реформатор хотел бы построить демократию для среднего клас-
са руками самого этого среднего класса и полагал, что при определенных усло-
виях эта цель вполне достижима.
В поддержку демократии выступал — хотя и не без оговорок — Лоуренс Ло-
уэлл (1856—1943) — профессор и одно время президент Гарвардского универси-
тета, автор популярной в рассматриваемый период книги «Общественное мне-
ние и народное правление». Давая Конституции США позитивную оценку, он
критически относился к действующим институтам власти. Полагая, что права
и свободы человека не имеют прямого отношения к демократии, Лоуэлл харак-
теризовал последнюю как «народное правление (popular government), осущест-
вление власти массой народа (mass of the people)»2. Отстаивая в типично
прогрессистском духе идею суверенитета большинства, он делал при этом ого-
ворки, смягчавшие радикальный (или, по выражению некоторых исследовате-
лей, якобинский) мажоритаризм.
Во-первых, Лоуэлл считал, это должно быть большинство, которое не про-
сто преобладает численно, но включает в себя граждан, разделяющих общие
интересы и имеющих общие представления о целях и средствах правления. Во-
вторых, он полагал, что это большинство должно опираться на экспертов,
управленцев-профессионалов, которые, не определяя политический курс стра-
ны, помогали бы проводить его в жизнь должным образом. Отсюда и сформу-
лированный им тезис: «Там, где требуется умение (skill) - назначай (appoint),
а где требуется представительство (representation) - выбирай (elect)»3.
Заметную роль в разработке реформаторских идей и в практике их реализа-
ции сыграл один из лидеров прогрессистов Роберт Марион Лафоллетт-старший
(1855-1925), видный политический деятель, губернатор штата Висконсин
(1901-1906), сенатор (1906-1925). И не просто сенатор, а один из пяти самых
выдающихся в истории Америки сенаторов. Этот выходец из низов чуть было
не подтвердил расхожую фразу о том, что «в Америке каждый мальчишка может
стать президентом», но выборы 1924 года, на которые он шёл как независимый
кандидат, Лафоллетт проиграл и вскоре умер.
Он был не просто яркой личностью - он был бойцом, а то и бунтарём. Не
случайно одна из последних книг, посвященных жизни и деятельности этого
1 Weyl W.E. The New Democracy. An Essay on Certain Political and Economic Tendencies in the United
States. P. 191.
2 Lowell A.L. Public Opinion and Popular Government. N. Y, 1913. P. 57.
3 Ibid. P. 260-261.
165
Глава 4
человека, называется «Сражающийся Боб Лафоллетт»1. Он сражался за демо-
кратию, как он её понимал. А понимал он её прежде всего как систему правле-
ния, при которой все люди принимают непосредственное участие в решении
жизненно важных для них вопросов. Это объясняет не только его антифашизм,
но и его антикоммунизм. «Сейчас в Европе распинают демократию, — писал он
[в 1923 году]. — В России ей нанесла сокрушительный удар коммунистическая
олигархия. В Италии она разрушается Муссолини и его фашистскими
группами...»2 Он был критиком Америки. И он был убежденным американским
патриотом, веровавшим в её огромные возможности.
В отличие от некоторых крупных политиков - например, Вудро Вильсо-
на — он не претендовал на роль теоретика. Но в его многочисленных публичных
выступлениях, речах (в том числе в Конгрессе США), программных докумен-
тах, создававшихся под его руководством (одним из помощников сенатора в
течение нескольких месяцев был Уэйл), нашли отражение идеи, направленные
на реформирование американского общества в прогрессистском русле.
Именно с Лафоллеттом связывают знаменитую «Висконсинскую идею»3,
которую некоторые историки считают наиболее влиятельной реформаторской
программой Прогрессивной эры. Эта «идея» (успешные попытки реализации
которой были предприняты в штате Висконсин и получили название «Вискон-
синский эксперимент») нашла отражение в ряде документов. В их числе так
называемая Декларация принципов (они были выработаны группой конгресс-
менов, сенаторов, губернаторов под руководством Лафоллетта), провозглашен-
ных созданной в январе 1911 года Национальной прогрессивной республикан-
ской лигой. В Декларации говорилось о необходимости создания «народного
правительства» и разработке «прогрессивного законодательства», ограничива-
ющего всевластие «специальных интересов», и выдвигался ряд конкретных
предложений по демократизации политической жизни общества4.
Еще одним документом была подготовленная к съезду республиканской
партии платформа, в которой «Лафоллетт изложил свои взгляды на цели и за-
дачи прогрессивного движения. В ней ясно проступает антимонополистическая
направленность. В ней были выдвинуты требования в защиту интересов мелко-
го предпринимательства, также фермерства, были два пункта о рабочем зако-
нодательстве. Но главным стержнем платформы была та ее часть, в которой
излагались предложения об ограничении власти «денежного мешка», контроле
над банками, о введении законодательства, которое бы способствовало вос-
становлению свободной конкуренции. Лафоллетт собрал, видимо, все требова-
1 UngerN.C. Fighting Bob La Follette. Chapel Hill (NC), 2008. В отечественной научной литературе
Лафоллетту посвящена интересная книга И.А. Белявской «Роберт М. Лаффолет: цена независимости
(1855-1925) (М., 1995).
2 Цит. по: Белявская ИЛ. Роберт Лафоллет: цена независимости (1855-1925). Ч. 2. С. 110.
3 Так стали называть реформаторскую программу Лафоллетта после выхода в свет в 1912 году книги
Чарлза Маккарти «Висконсинская идея» {McCarthy Ch. The Wisconsin Idea. N. Y, 1912). См. также:
Howe F.C. Wisconsin: An Experiment in Democracy. N. Y, 1912; La Follette's Authobiography. Madison, 1968.
4 Documents of Amerucan History. Ed. by H.S. Commager. Vol. 2. Englewood Cliffs (N. J.). 1973. P. 59-60.
166
Политические реформы и политический режим
ния прогрессистов в разных штатах, боровшихся за демократизацию общества,
включая введение права женщин на участие в выборах, и, что интересно, — про-
тив империалистической внешней политики США»1.
«Висконсинская идея» предполагала реформирование системы государ-
ственного управления и демократизацию избирательного процесса путем за-
конодательного ограничения власти политических «боссов» и предоставления
более широких прав избирателям. С этой целью предлагалось ввести в консти-
туции штатов статьи о праве народа на «прямые выборы» (direct primary) — от-
бор делегатов на первичные собрания и на национальные съезды партий не на
конвентах штатов, где все решали партийные боссы, а путем прямого голосо-
вания всего населения штата; отзыв» (recall) — возможность отстранения от
должности выборного государственного служащего в результате дополнитель-
ных выборов, инициированных путем подачи петиций; «инициативу» (initia-
tive) — возможность вынесения на голосование на следующих выборах разра-
ботанного по инициативе избирателей (через сбор петиций) билля или
поправки к Конституции; «референдум» (referendum) — возможность проведе-
ния (через сбор петиций) общего голосования, которое бы либо одобрило не
принятый законодательным собранием закон, либо отклонило уже принятый
им закон. Лафоллетт выступал также за предоставление права голоса женщи-
нам, разработку федерального социального законодательства и ряд других про-
грессивных мер.
Важным пунктом «Висконсинской идеи» были прямые выборы членов
Сената США населением соответствующих штатов. Предлагалось также шире
привлекать для работы в учреждениях независимых технических экспертов,
не связанных с политикой, и использовать потенциал университетов для раз-
работки политических инициатив, направленных на демократизацию обще-
ства. В этом плане у Лафоллета был хороший опыт: «Висконсинская идея»
разрабатывалась и проводилась в жизнь при активном участии Висконсинско-
го университета. (Это участие тоже рассматривается как часть «Висконсин-
ской идеи»).
Экономическая часть рассматриваемой «идеи» включала усиление анти-
трестовского законодательства; принятие действенных законов по борьбе с
коррупцией; установление контроля штатов над деятельностью железнодорож-
ных компаний; принятие законов, предусматривающих выплату компенсаций
лицам, получившим травмы на производстве без обращения пострадавших в
суд. Предлагалось также введение прогрессивного налогообложения.
Многие пункты этой программы Лафоллетту удалось реализовать в Вискон-
сине, который стали называть «лабораторией демократии». С одобрением от-
зывался о проводившихся в штате реформах и Теодор Рузвельт, написавший
предисловие к книге Чарлза Маккарти. «Благодаря движению за подлинно
демократическое народное правительство, которое сенатор Лафоллетт привел
к убедительной победе в Висконсине, — писал он, — этот штат стал в букваль-
ном смысле слова лабораторией мудрого экспериментального законотворче-
Белявская И.А. Роберт М. Лафоллет: цена независимости (1855-1925). Ч. 1. М, 1995. С. 97- S
167
Глава 4
ства, направленного на улучшение жизни всего народа»1. Примеру Висконсина
последовали со временем другие штаты. А в принятых в 1913 году XVI и XVII
Поправках к Конституции США, касающихся способа налогообложения и по-
рядка выборов в состав Сената США, получили законодательное закрепление
важные пункты «Висконсинской идеи».
Борьбу прогрессистов за реформы невозможно представить без Вудро
Вильсона. На президентские выборы 1912 года он шел с программой, которую
в противовес «Новому национализму» Теодора Рузвельта называл «Новой
свободой» или «Новой демократией». Её идейным вдохновителем историки
считают одного из лидеров прогрессистского движения, адвоката из Бостона,
будущего члена Верховного суда США Луиса Дембица Брандейса (1856-1941),
человека, которого Вильсон называл «величайшим юристом Соединенных
Штатов». Брандейс выступал с критикой монополий как продукта «нечест-
ной» конкуренции, писал разоблачительные статьи о финансовой элите стра-
ны2. В дальнейшем Брандейс многое сделал для признания права американ-
цев на неприкосновенность частной жизни (privacy). Он был одним из лидеров
американских сионистов и считал сионизм совместимым с американским
патриотизмом.
«Вильсон, человек консервативных взглядов, тем не менее поддержал...
прогрессистские законодательные акты о прямых выборах на первичных со-
браниях, о наказании за политическую коррупцию и о компенсации рабочим,
пострадавшим на производстве»3. Он принял также положения платформы
демократической партии, которая содержала все требования, выдвигаемые про-
грессистами в штатах: снижения тарифов, банковской реформы, подоходного
налога, контроля над железнодорожными компаниями, предоставления креди-
та фермерам, запрещения «инджанкшнз», создания министерства труда, пря-
мых выборов сенаторов и др.4.
Вильсон поддерживал демократию5 как «наиболее здоровую и жизнеспо-
собную разновидность правления, когда-либо практиковавшуюся в мире»6.
Однако его трактовка демократии имела, по словам критика, «дуалистический
характер». Вильсон признает право народа на власть (осуществляемую им через
своих представителей) и обязанность властей откликаться на требования на-
1 Roosevelt Th. Introduction // McCarthy Ch. The Wisconsin Idea. N. Y, 1912. P. VII. Любопытная де-
таль: Рузвельт характеризует проводимый Лафоллеттом курс как «радикализм», но радикализм «здо-
ровый» (sane radicalism) (P. VIII). Это был ответ и консерваторам, которые опасались радикальных
шагов с его стороны, и прогрессистам, готовым поверить в радикализм Рузвельта.
2 Впоследствии они были изданы отдельной книгой: Brandeis L. Other People's Money and How the
Bankers Use It. N.Y., 1914.
3 История США в четырех томах. Том второй. М., 1985. С. 288.
4 Там же. «Инджанкшн» (injunction) — судебный запрет. Такие запреты использовались властями
как средство борьбы против забастовок.
5 См., в частности: Wilson W. The Character of Democracy in the United Statrs // An Old Master and
Other Political Essays. N. Y, 1983; The New Freedom. Englewood Cliffs, 1961.
6 Wilson's Ideals. Ed. by S. K.Padover. Wash., American Council on Public Affairs, 1942. P. 16.
168
Политические реформы и политический режим
рода. Но способность граждан к самостоятельному объединению и самоуправ-
лению Вильсон считает ограниченной, объясняя это тем, что простой человек
(average man) руководствуется «предвзятыми мнениями, то есть предрассудка-
ми», скрывающими от его взора истинное положение вещей.
Поэтому республиканские институты и политики должны не просто от-
кликаться на требования народа, но воспитывать граждан, просвещать и обу-
чать их, выступая в качестве силы, формирующей общественное сознание
(moulders of a public mind). Следует отделять разумные требования от неразум-
ных — задача, которую должны решать президент и Конгресс, который мог бы
с этой целью организовывать широкие дискуссии с участием лидеров крупных
политических партий.
Желая легитимизировать ограничение влияния народа на власть, с одной
стороны, и необязательность реакции властей на требования народа - с другой,
Вильсон настаивает на разграничении «политики» и «администрирования».
Если граждане имеют право на участие в политике, то решение административ-
ных вопросов они должен предоставить профессионалам и не вмешиваться в
дела, в которых не смыслят. При этом границы между политикой и админи-
стрированием оставались размытыми и это развязывало руки всем, кто хотел
уклониться от давления «низов».
Как и большинство прогрессистов, Вильсон — сторонник сильной государ-
ственной власти, которую он считает вполне совместимой с демократическим
режимом. Это должна быть хорошо структурированная власть1, отличающаяся
от той, которая сложилась в США к началу XX века. Вильсон выступал с рез-
кой критикой американского Конгресса. Он утверждал, что вопреки офици-
альной теории разделения властей реальная власть в стране незаконным об-
разом сосредоточена в руках представителей законодательного органа. При
этом она распылена между множеством комитетов и их председателей, дей-
ствующих фактически автономно и несогласованно. Это существенно осла-
бляет Конгресс и снижает эффективность его деятельности. К тому же он ока-
зывается неподконтрольным со стороны общественности, ибо его деятельность
скрыта от глаз последней и в силу своей сложности и запутанности недоступна
пониманию со стороны.
Вильсон выступал за сильный правительственный кабинет, выполняющий
функции исполнительной власти и ведомый лидерами партии, имеющей боль-
шинство в законодательном органе. Как замечает один из американских по-
литических историков, «Вильсон прекрасно понимал, что такая система объе-
динит политические власти, которые отцы-основатели тщательно разделили,
и заметно изменит институциональные сдержки и противовесы, которые осно-
ватели считали существенными для здоровья американского республиканизма.
1 Любые политические институты, по Вильсону, покоятся на привычках и определенном типе че-
ловеческого характера, который формируется исторически и не может быть заменен произвольным
образом. Что касается институтов свободного демократического общества, то они складываются на
основе таких имеющих массовое распространение черт, как «уверенность в своих силах» (self-reliance),
«самопознание» (self-knowledge) и самоконтроль (self-control).
169
Глава 4
Но Вильсон никогда не боялся концентрации власти при условии, что она мог-
ла бы нести ответственность перед общественностью»1. Надо только, чтобы
граждане знали, с кого спрашивать за состояние дел в стране и чтобы власть
отвечала за свои действия.
Вильсон был сторонником сильного политического лидерства, которое
должно найти отражение прежде всего в деятельности сильного президента,
которого, по мнению Вильсона, так не хватало Соединенным Штатам со вре-
мен Гражданской войны. Как никакой другой политик или группа политиков,
считал Вильсон, президент способен выступить в качестве представителя нации
в целом. Ключ к его влиянию на конгресс и свою партию - понимание и вы-
ражение чувств и чаяний простых людей.
Проблемой реформирования американского общества в начале XX века
были озабочены не только либералы. О своем видении новой Америки заявля-
ли социалисты — прежде всего Юджин Дебс. Один из исследователей его твор-
чества Уэйн Морган называет его «утопистом». «Та политическая, социальная
и экономическая система, которая открывалась взору Дебса и во имя которой
он работал всю свою жизнь, была всего лишь утопией, градом небесным,
в поисках которого пребывали многие философы и реформаторы до него. Сам
он, — подчеркивает Морган, — не имел подробного плана своей утопии, если не
считать того, что в ее основании должны были лежать общая собственность на
имущество (common ownership of property) и общее богатство для всех (common
wealth for all), не было у него и серьезного плана осуществления этих [принци-
пов], если не считать общего согласия и совместной деятельности (common
consent and common action). Когда то и другое налицо, — полагал он, — возмож-
но все, даже Утопия»2.
У Дебса и в самом деле не было ни целостного и последовательного социа-
листического мировоззрения, ни конкретной социалистической программы.
Он придавал большое значение решению социально-экономических проблем
(проблемы «хлеба с маслом» как он называл ее), видя в нем важную предпо-
сылку решения остальных проблем, стоящих перед капиталистическим обще-
ством. Как писал он в ходе своей президентской кампании 1908 года, «когда
проблема хлеба с маслом будет решена, а мужчины, женщины и дети всего мира
будут избавлены от угрозы войны и страха перед нуждой, тогда перед умами и
душами откроются возможности такого свободного развития, какого у них не
было прежде никогда»3.
В разное время Дебс высказывал разные суждения о том, как следует пре-
образовать современное ему американское общество. Так, в 1894 году, давая
показания в сенатской комиссии по расследованию трудовых конфликтов, он
1 Clor H. Woodrow Wilson // American Political Thought. P. 269.
2 Morgan H. Wayne. The Utopia of Eugene V. Debs // American Political Thought: from Jefferson to
Progressivism. Preface, Notes and Compilation by John P. Roche. N. Y, 1967. P. 238-239.
3 Debs E.V. Socialist Ideals. «Arena» XL, November 1908. P. 433-434. Цит. по: Morgan К Wayne. The
Utopia of Eugene V. Debs // American Political Thought: from Jefferson to Progressivism. P. 239.
170
Политические реформы и политический режим
объяснял сенаторам, что выступает за создание «кооперативного содружества,
которое заменит систему наемного труда»1. В Декларации принципов, провоз-
глашенной при создании АСД, отмечалось, что существующее в стране эко-
номическое неравенство не позволяет реализовать на практике провозглашен-
ное Декларацией независимости право американцев на жизнь, свободу и
счастье. А класс капиталистов «развращает правительство, отчуждает обще-
ственную собственность, общественные предприятия и общественные права,
держит эту могущественную страну в полной зависимости от себя». Обраща-
ясь ко «всем честным гражданам», Декларация призывала к «немедленной
национализации всех трестов, шахт, средств связи, а также к организации
общественных работ, с тем, чтобы облегчить участь безработных. В качестве
безотлагательного средства для тех, кого безработица поставила на грань от-
чаяния, предлагалось выбрать один из западных штатов для колонизации.
В то же время АСД брала на себя обязательство вести борьбу за победу своих
кандидатов на выборах»2.
В документах АСД говорилось о «признании классовой борьбы», об «унич-
тожении классов» как конечной цели организации, о необходимости «гаранти-
рования каждому рабочему не части, а полного продукта его труда» и создания
«равных экономических условий для всех людей». В том же духе были выдер-
жаны и программные документы СДП, у руководства которой встал Дебс.
Как нетрудно заметить, при всём радикализме Дебса многое из того, на чем
он настаивал, совпадало с требованиями новых либералов. Это свидетельство-
вало не только о непоследовательности немарксистского социализма, но
и о наличии левого тренда в американском либерализме 1900-1910-х годов.
Тренда, который, получая скачкообразное развитие в последующие десятиле-
тия, во многом определил лицо всей американской политической мысли ми-
нувшего столетия.
Исследование феномена демократии в первые два десятилетия XX века
велось не только в политологическом и социологическом, но и в философском
русле. И самой яркой фигурой тут был Джон Дьюи. Об этом говорит и количе-
ство его работ, так или иначе затрагивающих проблематику демократии3,
и публикации, посвященные американскому мыслителю именно как исследо-
1 Railway Times. 1.1. 1897. Цит. по: Валюженич А.В. Социалистическая мысль и движение в США.
С. 194.
2 Валюженич А.В. Социалистическая мысль и движение в США. С. 195.
3 Среди них: The Ethics of Democracy. University of Michigan Philosophical Papers. Second Series. № 1.
Ann Arbor, 1888 // The Early Works of John Dewey. Carbondale, 1969, v. 3; Christianity and Democracy.
Address before the Students of Christian Association of the University of Michigan. May 1894. Monthly
Bulletin. June // The Early Works of John Dewey. Carbondale, 1971, v. 4; Democracy and Education: an
Introduction to the Philosophy of Education. N. Y., 1916;
4 См., в частности: Westbrook R.B. John Dewey and American Democracy. Ithaca and London, 1991;
Rockefeller S.C. John Dewey: Religious Faith and Democratic Humanism. N. Y, 1991; Ryan A. John Dewey and
the High Tide of American Liberalism. N. Y, 1997; Рорти Р. Американская национальная гордость: Уитмен
и Дьюи // Рорти Р. Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века / Пер. с англ. М., 1998.
171
Глава 4
Временной диапазон появления публикаций Дьюи, посвященных демокра-
тии, не менее пятидесяти лет. Ранние работы относятся к 80-м годам XIX века,
поздние — к концу 30-х годов XX века: две эпохи, два клубка проблем. Что-то в
подходах Дьюи к ним, естественно, менялось, но были позиции, остававшиеся
в принципе неизменными.
Во-первых, — и это главное — он никогда не изменял демократическому
идеалу, который истолковывал скорее в джефферсоновском, нежели в мэдисо-
новском духе. Во-вторых, он неизменно был настроен на совершенствование
существовавших в обществе порядков, в том числе политических. При этом
Дьюи, как правило, старался приложить личные усилия для осуществления
предлагавшихся им преобразований и приближения демократии к изменяюще-
муся идеалу. Наконец, он всегда оставался оптимистом, убежденным в том, что
все проблемы, встающие перед страной, могут быть решены в демократическом
духе. В условиях едва ли не массового разочарования американцев в демокра-
тии, связанного с последствиями Первой мировой войны, а позднее — с при-
ходом к власти фашизма в Италии и нацизма в Германии, Дьюи оставался
одним из немногих крупных интеллектуалов, сохранявших верность демокра-
тическим убеждениям и готовых вступить в публичную полемику с «демокра-
тическими реалистами» вроде Уолтера Липпмана.
Можно ли утверждать, как это делают некоторые аналитики, что Дьюи соз-
дал новую концепцию демократии? На наш взгляд, он не ставил перед собой
такой задачи: как философ-инструменталист, он просто искал ответы на кон-
кретные вопросы, которые ставила жизнь, и корректировал предлагавшиеся
решения, когда ситуация изменялась. Тем не менее он сформулировал ряд до-
статочно устойчивых тезисов и предложил ряд интерпретаций, позволяющих
говорить о нетривиальном, нетрадиционном подходе к демократии per se
и американской демократии в частности.
Взять интерпретацию этого понятия. Во многих работах Дьюи снова и сно-
ва ставит вопрос о содержании, структуре, других измерениях демократическо-
го идеала. И не потому, что ищет некую вечную «формулу демократии». Для
него важнее другое: раскрыть содержательное богатство этого идеала, показать
его глубину, окинуть взором «демократические дали», о которых писал Уолт
Уитмен.
В одной из своих фундаментальных работ «Демократия и образование»
(1916 год) Дьюи, обобщая прежние свои соображения, пишет так: «демокра-
тия — нечто большее, чем просто определенная форма правления. Прежде
всего (!) это форма совместной жизни, форма взаимообмена опытом»1. Воз-
можно, представитель афинского демоса, живший две с половиной тысячи
лет назад, не нашел бы в этой формулировке ничего оригинального. Но
в двадцатом веке, когда демократия была редуцирована до ее политической
(иногда еще и экономической) составляющей, а эта последняя истолковыва-
лась нередко весьма узко, предлагавшееся Дьюи решение выглядело нетри-
виальным.
Дьюи Д. Демократия и образование / Пер. с англ. М., 2000. С. 85. Курсив мой. — Э.Б.
172
Политические реформы и политический режим
Это не мешает ему проводить различие между «демократией как социаль-
ной идеей и политической демократией как системой правления»1. Последняя
включает в себя «способ правления, конкретную практику отбора чиновников
(Дьюи говорит также о «теории и практике отбора чиновников». - Э.Б.) и регу-
лирование поведения их как официальных лиц»2. При этом он замечает, что
хотя первое и второе следует анализировать «по отдельности», нельзя упускать
из вида, «что между тем и другим имеется связь. Идея остается пустой и бес-
плодной, если не получает соответствующего воплощения в человеческих
отношениях»3.
Для Дьюи важна не только эффективность демократии как системы поли-
тического управления обществом, но и её социально-гуманистический потен-
циал. «При демократии в обществе постоянно растет число людей, готовых
согласовывать свои действия с действиями других и учитывать чужие интересы,
определяя цель и направление своих собственных. Все это способствует раз-
рушению барьеров класса, расы и национальной территории, которые не дают
людям осознать до конца смысл своих действий»4.
Такое понимание демократии снимает вопрос о том, может ли она быть
сведена к системе правления или же должна включать в себя также определен-
ные права и свободы (предполагающие, естественно, и соответствующие обя-
занности) человека. Второй вариант очевиден. Более того, полноценная по-
литическая демократия возможна лишь там, где существует полноправная
и свободная личность.
Рассматривая политическую демократию как «всенародно избираемую
власть»5, Дьюи отвергает элитистские концепции демократии, опровергая ле-
жащий в их основании тезис о политической и профессиональной некомпе-
тентности масс. Не следует думать, говорит он, что люди, попадающие во
власть, превосходят остальных по своим деловым и моральным качествам.
Очень часто «отбор правителей и наделение их определенными полномочиями
выступает как политически случайное дело»6. К тому же индустриальное обще-
ство, усиливая взаимодействие и взаимозависимость его членов, все больше
приобретает «кооперативный» характер, повышая роль, в том числе и полити-
ческую, каждого члена общества независимо от его социального статуса и про-
фессии. «...В качестве гражданина, обладающего избирательным правом, каж-
1 Дьюи Д.Общество и его проблемы / Пер. с англ. М., 2002. С. 105.
2 Там же. С. 61.
3 Там же. С. 105.
4 Дьюи Д. Демократия и образование. С. 85. Дьюи не забывает добавить - для Америки это весьма
существенно, — что демократия есть дело богоугодное, ибо она являет собой земное воплощение
божественного замысла: ведь это не просто форма правления, а еще и форма справедливого обустрой-
ства социального мира (см.: Christianity and Democracy. Address before the Students of Christian
Association of the University of Michigan. May 1894. Monthly Bulletin. June // The Early Works of John
Dewey. Carbondale, 1971, v. 4).
5 ДьюиД. Демократия и образование. С. 85.
6 ДьюиД. Общество и его проблемы. С. 58.
173
Глава 4
дая из этих личностей (речь идет о совокупности личностей, составляющих
общество. — Э.Б.) является агентом общества. В своих волеизъявлениях он та-
кой же представитель интересов общества, как сенатор или шериф»1. Он, ко-
нечно, оговаривается Дьюи, может и не оправдать представлений о нем как
выразителе общественных интересов. Но ведь этим грешат и некоторые из
«официально избранных представителей общества»2.
Отвергает Дьюи и утверждение, что в современном большом государстве
всеобщее участие граждан в социально-политическом управлении невозможно
из-за его больших размеров, разрывающих межличностные связи и не позво-
ляющих людям понять, что происходит в стране. Отчужденность граждан друг
от друга и от власти действительно налицо, но она, убежден Дьюи, может быть
преодолена с помощью образования и воспитания при одновременном рефор-
мировании существующих политических и экономических отношений.
Не стоит забывать — американцы всегда высоко ценили его! — и о здравом
смысле, которым, как предполагается, наделен практически каждый человек
и который открывает ему доступ к пониманию и правильной оценке (а значит,
и к корректному решению) многих, в том числе политических, вопросов.
Само собой разумеется, что американский мыслитель не мог обойти сторо-
ной «больной вопрос» о соотношении равенства и свободы. Но для Дьюи он не
был больным вопросом: равенство и свобода, по его глубокому убеждению,
совместимы. Больше того, равенство (трактуемое в политическом плане3 в тра-
диционном для XIX и первой половины XX века духе как равенство возмож-
ностей) есть непременное условие свободы. Добиться же его можно при содей-
ствии... государства. И такое решение отнюдь не случайно.
Дьюи не без оснований считается одним из провозвестников «нового ли-
берализма» («социального либерализма»). В таких работах, как «Либералим и
социальное действие», «Либералы высказываются за либерализм» и другие4,
он обосновывает необходимость отказа от свойственной классическому либе-
рализму политики противопоставления индивида и государства, государства
и общества и выступает в поддержку нового, социально ориентированного
либерализма и социально ориентированного государства. Человек, настаивает
Дьюи, не может чувствовать себя свободным, если не чувствует себя социаль-
но защищенным. Взять на себя заботу о такой защите может и должно государ-
1 Дьюи Д. Общество и его проблемы. С. 56.
2 Там же.
3 Дьюи неоднократно возвращается к вопросу о равенстве людей в демократическом обществе.
Демократия говорит он, предполагает не механическое, не количественное равенство, не «математи-
ческую эквивалентность» (DeweyJ. Philosophy and Democracy//American Intellectual Tradinion. P. 169).
Мир демократического равенства - это мир, в котором существование каждого человека измеряется
собственной мерой. «Если демократическое равенство может быть истолковано как индивидуаль-
ность, то нет ничего неестественного в понимании братства как континуальности (continuity), то есть
как безграничной ассоциации и взаимодействия» (Dewey J. Philosophy and Democracy // American
Intellectual Tradinion. P. 169).
4 См., в частности: Liberalism and Social Action; A Liberal Speaks Out for Liberalism // The Later Works
of John Dewey. Carbondale, 1987, v. 11.
174
Политические реформы и политический режим
ство — в частности, путем рыночного регулирования и разумного перераспре-
деления части социальных и экономических функций в пользу общества. Это
побуждает Дьюи высказываться в поддержку Нового курса Рузвельта, в кото-
ром он видит не наступление на свободу (в чем тогда многие упрекали амери-
канского президента), а адекватный новой социально-политической обстанов-
ке способ ее защиты.
Дьюи отвергал естественно-правовую теорию и не раз подчеркивал, что
демократические институты рождаются не из демократической идеи, не из
абстрактного права или некой изначально существующей демократической
программы. Демократия, утверждал он, это продукт развития общества, резуль-
тат его приспособления к изменяющейся среде. «Политическая демократия
возникла в виде некоего совокупного результата огромного множества ответ-
ных приспособлений к бесчисленным ситуациям, ни одна из которых не была
похожа на другую, - и тем не менее все они привели к единому результату»1.
Тем самым Дьюи подчеркивал естественность демократии, а значит, и ее
глубокую укорененность в современном ему обществе. При этом он был убеж-
ден, что «демократическое общество во многом еще находится в зачаточном,
неорганизованном состоянии»2. Но философ хочет донести до общественности
и еще одну важную для него мысль: демократическая идея, будучи порождена
демократическим движением, сама становится практической силой. «[Демо-
кратические] теории явились отображением этого [демократического] движе-
ния в мышлении; появившись же на свет, они также вступили в игру и дали
практический результат»3.
1 Дьюи Д. Общество и его проблемы. С. 63.
2 Там же. С. 80.
3 Там же. С. 63.
Глава пятая
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА И МИРОВОЙ ПОРЯДОК
Интерес к вопросам международных отношений, мировой политики и
мирового порядка пробудился у американцев не сразу. После окончания Граж-
данской войны, констатировал Чарлз Мерриам, «международные отношения
не занимали большого места в [национальной] политической мысли»1. Аме-
рика залечивала нанесенные войной раны. Одновременно происходило осво-
ение и заселение огромной территории, лежавшей на Западе страны. Так что
«на протяжении [жизни] целого поколения интересы американцев концентри-
ровались в основном на внутренних проблемах»2. Однако по мере того, как
площадь свободных земель сокращалась, внешнеторговый баланс рос в пользу
Америки, а коммерции становилось тесно в рамках национальных границ — по
мере всего этого международные вопросы начинали все больше интересовать
американцев.
«Война с Испанией стала началом новой эры»3, а вступление Соединенных
Штатов в Первую мировую войну обозначило важную веху на пути их разрыва
(пусть пока неокончательного) с политикой изоляционизма и роста интереса к
мировым проблемам. По словам Генри Стила Коммаджера, «Первая мировая
война направила реформаторские движения предыдущих десятилетий в русло
всеобъемлющего похода за мировую демократию. После 1917 года интересы и
энергия народа устремились в другую сторону; процветание, война и послево-
енный мировой порядок отодвинули и сделали нереальными проблемы, волно-
вавшие прошлые поколения американцев»4. Появляется богатая пища для раз-
мышлений — в том числе и на теоретическом уровне — о послевоенном
мироустройстве, о международных отношениях, о мировой политике.
Одна из характерных черт этих размышлений заключалась в том, что они
были в значительной степени связаны с вильсонизмом (вильсонианством), т. е.
внешней политикой и внешнеполитической стратегией, проводившимися ад-
министрацией Вудро Вильсона. И хотя в конце 10-х и в 20-е годы становление
«вильсонианы», которая, по оценке историка-американиста В.В. Романова,
представляет собой особое направление в американской и отечественной исто-
1 Merriam СИ. American Political Ideas. N. Y., 1926. P. 250.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Коммаджер Г.С. Мечта о реформе //Литературная история Соединенных Штатов. Т. III. С. 213.
176
Внешняя политика и мировой порядок
риографии1, еще только начинается, идеи, получившие воплощение в знаме-
нитых «14 пунктах» и других связанных с ними публикациях самого Вильсона
и его единомышленников, становятся важной точкой роста внешнеполити-
ческой мысли США. Как писал В.Ф. Петровский — советский дипломат и
историк-американист, автор едва ли не первой отечественной монографии,
посвященной анализу этой мысли, «" 14 пунктов Вильсона" явились своеобраз-
ным сигналом к началу разработки в США общей теории международных
отношений. Этой проблемой первыми занялись утвердившиеся во внешнепо-
литических исследованиях еще накануне Первой мировой войны юристы-меж-
дународники, историки и географы. Изучение международных отношений про-
исходило в рамках соответствующих научных дисциплин... Основной тон в
теоретических исследованиях задавали специалисты по международному праву,
которые проповедовали в качестве основополагающих идей теории междуна-
родных отношений признание примата международного права и превращение
его в фундамент любых теоретических конструкций. Под их влиянием теория
международных отношений представлялась как единая логическая система
юридических и моральных норм, складывающаяся и существующая независи-
мо от воли государств»2.
Были, как мы увидим далее, и другие подходы. Но до формирования ком-
плекса научных знаний, который впоследствии назовут «наукой о междуна-
родных отношениях» и который будет представлен такими крупными фигурами
из числа американцев, как Ганс Моргентау, Мортон Каплан, Кеннет Уолц,
Сэмюэл Хантингтон, Збигнев Бжезинский, Генри Киссинджер и другие, в пер-
вые два десятилетия XX века было еще очень далеко. И всё же именно в рас-
сматриваемый период начинают складываться или получают развитие некото-
рые базовые идеи и образцы мышления, которые оказали большое влияние на
американскую внешнеполитическую мысль более позднего времени. И именно
в этот период выступают на передний план вопросы, которые будут оставаться
(пусть в несколько измененном виде) на повестке дня на протяжении если не
всего XX века, то большей его части3.
1 См.: Романов В. В. В поисках нового миропорядка: внешнеполитическая мысль США (1913-1921).
Тамбов, 2005.
2 Петровский В.Ф. Американская внешнеполитическая мысль: Критический обзор организации,
методов и содержания буржуазных исследований в США по вопросам международных отношений и
внешней политики. М., 1976. С. 60.
3 Из исследований отечественных авторов, непосредственно посвященных американской внешне-
политической мысли рассматриваемого периода, следует выделить работы В. В. Романова. См.: Ро-
манов В.В. В поисках нового миропорядка: внешнеполитическая мысль США (1913—1921). Тамбов,
2005; Он же. Вудро Вильсон и его концепция мироустройства // США—Канада: экономика, политика,
культура. 2005. № 2; Он же. Истоки внешнеполитической философии Вудро Вильсона // Американ-
ский ежегодник 2000. М., 2002; Он же. Американские интеллектуалы о реформировании миропо-
рядка на заключительном этапе Первой мировой войны // Чичеринские чтения. Международные
отношения в XIX—XX веках: проблема трансформации миропорядка / Материалы межрегиональной
научной конференции / Отв. ред. В.В. Романов. Тамбов, 2005. Как следует из этих и других работ,
американская внешнеполитическая мысль первых двух десятилетий XX века рассматривалась в боль-
шинстве случаев сквозь призму «вильсонизма». Отдельные аспекты этой мысли исследуются, помимо
177
Глава 5
Это прежде всего вопросы о том, каким должен быть мировой порядок?
Какое место в рамках этого порядка должны занимать США и какую роль они
должны в нем играть? Какую политику следует проводить (исходя из этого ме-
ста и этой роли) на мировой арене и как демократическая Америка должна
строить свои отношения с другими странами? Поискам ответов на эти и другие
вопросы того же круга посвящены работы Брукса Адамса, Джона Берджеса,
Вудро Вильсона, Герберта Кроули, Уолтера Липпмана, Алфреда Мэхэна, Уол-
тера Уэйла и других исследователей.
А поскольку внешнеполитическая мысль находит воплощение не только
в книгах и статьях профессиональных политологов, историков, философов, но
и в ряде дипломатических документов, политических выступлений и речей, так
или иначе касающихся внешней политики, то для понимания внешнеполити-
ческой мысли США начала XX века необходимо обратиться к тем из докумен-
тальных свидетельств, которые сами американцы считают (и не без оснований)
наиболее значимыми в рассматриваемом плане. Это, в частности, речь сенато-
ра Альберта Бевериджа, произнесенная им в сентябре 1898 года в Индианапо-
лисе и вошедшая в хрестоматии под названием «Поступь флага» («March of the
Flag»)1, и дипломатические документы, относящиеся к 1899 и 1900 годам и
обосновывавшие так называемую Доктрину «открытых дверей» (Open Door
Doctrine)2. К числу важных документов начала нового столетия относят По-
правку Платта (1903), Поправку Т. Рузвельта к Доктрине Монро (1904), По-
правку Генри Кэбота Л оджа к Доктрине Монро (1912) и его речь, посвященную
Лиге Наций (1919), речи Теодора Рузвельта и ряд других документов. Особый
интерес для исследователя внешнеполитической мысли США рассматриваемо-
го периода представляют, как уже отмечалось выше, «14 пунктов Вильсона»
(1918) и его речи, касающиеся Лиги Наций (1919).
В XX веке была продолжена начатая в XIX столетии разработка идеологии
американского экспансионизма. Еще в 1823 году Соединенные Штаты провоз-
гласили доктрину (названную в 1852 году по имени пятого президента страны
Джеймса Монро Доктриной Монро), которая объявляла, что «американские
континенты, добившиеся свободы и независимости и оберегающие их, отныне
не должны рассматриваться как объект будущей колонизации со стороны лю-
бых европейских держав»3. По сути, США заявляли о своем «праве» на моно-
польное господство в западном полушарии и отказывали Европе в каких-либо
претензиях на ее закрепление в этом регионе. Примечательно, что «как поли-
тическая доктрина она (доктрина Монро. — Э.Б.) была впервые изложена
названных, в следующих работах отечественных авторов: США: политическая мысль и история / Отв.
ред. Н.Н. Яковлев. М., 1976; Дементьев И.П. Идейная борьба в США по вопросам экспансии (на ру-
беже XIX-XX вв.). М., 1973; Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994; Зубок Л.И.
Экспансионистская политика США в начале XX века. М., 1969; Зубок Л.И. Очерки истории США
(1877-1918). М, 1956, и др.
1 См.: An American Primer. Ed. by D. J. Boorstin. N. Y, 1968.
2 См.: Brockway T.P. Basic Documents in United States Foreign Policy. N. Y, 1957.
3 Доктрина Монро // История США: Хрестоматия / Сост. Э.А. Иванян. М., 2005. С. 76.
178
Внешняя политика и мировой порядок
в июле 1823 г. в форме предупреждения правительству России»1, причем Монро
счел целесообразным не распространять это заявление по дипломатическим
каналам, а «включить его в очередное ежегодное послание президента к Кон-
грессу Соединенных Штатов, которое было зачитано 2 декабря 1823 г.»2.
В 40-е годы XIX века появляется доктрина Manifest Destiny (название кото-
рой у нас обычно переводят как доктрина «явного предначертания», «предна-
чертания судьбы», «предопределенной судьбы»). Согласно этой доктрине, рас-
ширение территории и сферы интересов Соединенных Штатов — дело не
только справедливое, но и богоугодное, ибо представляет собой реализацию
божественного предопределения. Первоначально речь шла о распространении
юрисдикции США на территории к западу от Миссисипи. В дальнейшем фли-
бустьеры дали этой доктрине расширительное толкование (распространив ее на
страны Центральной Америки и острова Карибского моря), и она не раз ис-
пользовалась американскими политиками для оправдания экспансии Соеди-
ненных Штатов. Так, например, президент Маккинли заявил в 1898 году: «Нам
нужны Гавайи так же, если не больше, чем была нам нужна Калифорния. Это
предначертанная судьба»3.
Следующая веха на пути становления идеологии американского экспанси-
онизма - последнее десятилетие XIX века. В 1893 году профессор истории
университета штата Висконсин Фредерик Джексон Тернер (1861-1932) пред-
ставил на заседании Американской исторической ассоциации доклад «Значе-
ние фронтира в американской истории» 4. В нем он выдвинул концепцию
«границы» (frontier), которая в ходе территориальной экспансии, осуществляв-
шейся белыми поселенцами США, перемещалась с Востока страны на Запад,
пока не достигла к концу XIX века тихоокеанского побережья. «Постепенно
этот термин прочно вошел в научный и общественно-политический словарь
и приобрел более широкое толкование как область или сфера, открывающая
новые возможности... он сохранился в качестве социокультурного архетипа
в американской национальной ментальное™»5. В нем получило отражение
устойчивое представление американцев о желательности и даже необходимо-
сти расширения границ как индивидуального экзистенциального простран-
ства, так и сферы интересов и пространства пребывания в мире их страны —
Соединенных Штатов Америки. И действительно, по мере своего усиления
«эта страна» (как любят называть США американцы) расширяла сферу своего
пребывания и влияния на Земле (горизонталь), а потом устремилась и в Кос-
мос (вертикаль).
1 Доктрина Монро. С. 76.
2 Там же.
3 Цит. по: Иванян Э.А. История США. М., 2004. С. 303.
4 В 1920 году Тернер публикует книгу «Фронтир в американской истории», вобравшую в себя статьи
и выступления, посвященные феномену «фронтира». См.: Тернер Ф. Дж. Фронтир в американской
истории / Пер. с англ. М., 2009.
5 Согрин В.В., Троицкая Л.М. От редакторов // Тернер Фредерик Дж. Фронтир в американской
истории. С. 7—8.
179
Глава 5
Органический элемент американской идеологии экспансионизма — концеп-
ция маринизма, т. е. решающей роли морской мощи, или силы (sea power), и
обеспечивающего ее военно-морского флота, сформулированная военно-мор-
ским историком, убежденным противником изоляционизма контр-адмиралом
Алфредом Тэйером Мэхэном (1840—1914). Мэхэн не пользовался термином
«геополитика», тем не менее он по праву может быть отнесен к плеяде крупней-
ших американских геополитиков XX века, ибо его подход к анализу политики
и политической истории выдержан в геополитическом духе. Свою концепцию
контр-адмирал изложил в ряде трудов, среди которых следует выделить «Влия-
ние морской силы на историю, 1660—1783» (1890), «Влияние морской силы на
Французскую революцию и на Империю, 1793—1812» (1892), «Заинтересован-
ность Америки в морской силе» (1897)1.
В настоящее время, писал Мэхэн в 1897 году, намечаются изменения в по-
литике американцев, касающиеся их отношений с внешним миром. Главным
проявлением этих изменений является «замена взгляда, обращенного исклю-
чительно вовнутрь, взглядом, обращенным вовне во имя благополучия
страны»2. Богатство и величие Великобритании, утверждал Мэхэн, определила
ее торговля с заморскими странами. Но эта торговля была обеспечена ее мор-
ским могуществом. Соединенные Штаты как великая морская держава тоже
заинтересованы в расширении «своих коммерческих возможностей». Для этого
необходимо построить мощный военно-морской флот и приобрести колонии,
на территории которых можно было бы создать военно-морские базы. Необхо-
димо также, считал Мэхэн, прорыть канал в Центральной Америке. «Идеи Мэ-
хэна, — утверждает американский историк Томас Пёрвис, — оказали влияние на
Конгресс, который существенно расширил военно-морской флот, и помогли
убедить элиту страны в том, что США должны проводить империалистическую
и экспансионистскую внешнюю политику»3.
Мэхэн определяет «главные условия, влияющие на морскую силу наций»,
которые в более широком плане могут рассматриваться как критерии геополи-
тического статуса страны и ее реальной мощи. Таких условий (а правильнее
было бы сказать, критериев) шесть. «I. Географическое положение. II. Физиче-
ское строение (conformation), включая сюда естественную производительность
и климат. III. Размеры территории. IV. Численность народонаселения. V. Харак-
тер народа. VI. Характер правительства, включая в эту рубрику и национальные
учреждения»4.
Примечательно, что отличительной чертой наций, которые «в то или дру-
гое время, были велики на море», он считал «стремление к коммерческой
1 Mahan A. T. The Influence of Sea Power upon History, 1660—1783; The Influence of Sea Power upon the
French Revolution and Empire, 1793—1812; The Interest of America in Sea Power.
2 Мэхэн А. Т. Соединенные Штаты смотрят за пределы своей территории // История США: Хресто-
матия. С. 131. Приведенный в «Хрестоматии» отрывок взят из книги Мэхэна «Заинтересованность
Америки в морской силе».
3 Словарь американской истории / Под ред. Томаса Пёрвиса / Пер. с англ. М., 2007. С. 315.
4 Мэхен А.Т. Влияние морской силы на историю // Классика геополитики, XIX век: Сб. / Сост.
К. Королев. М., 2003. С. 207.
180
Внешняя политика и мировой порядок
деятельности»1. И не случайно. В свободной морской торговле Мэхэн видел
главное орудие политики, обеспечивающей могущество страны. Это в общем
соответствовало взглядам «отцов-основателей» Соединенных Штатов Амери-
ки, которые хотели видеть в них не грозную империю, бряцающую оружием,
а могущественную торговую республику, а в самих американцах — успешных
и свободных торговцев. Идеи Мэхэна получили поддержку со стороны ряда
влиятельных политиков, включая Теодора Рузвельта и Генри Кэбота Лоджа,
а некоторые его книги были переведены в Европе, в том числе в России, а
позднее — в Советском Союзе.
Однако не вся американская элита поддерживала предложенный Мэхэном
и его единомышленниками внешнеполитический курс. В 1898 году в стране
была создана Американская антиимпериалистическая лига (просуществовав-
шая до 1921 года), в которую в разное время входили видные политики, обще-
ственные деятели, писатели, придерживавшиеся в основном либеральных
взглядов (Букер Вашингтон, Уильям Дюбуа, Карл Шурц, Марк Твен, Уильям
Дин Хоуэллс и другие). Среди противников империалистического курса были
те, кто опасался, что отказ от традиционной политики изоляционизма, заве-
щанной «отцами-основателями», приведет к нежелательному вовлечению Со-
единенных Штатов в вооруженные конфликты вне американского континента
и к утрате тех политических и экономических выгод (в частности, «свободы
рук»), которые давал изоляционизм.
Но среди противников империалистического курса были и те, кто, как пи-
шет Чарлз Мерриам, полагал, что «покорение народа [другой страны] было бы
не только нарушением прав человека за рубежом, но, в конечном счете, демо-
рализовало бы демократию внутри страны, поскольку означало бы обращение
к идеям и практике, не совместимым с демократическими принципами. Это
было бы первым шагом по пути более широкой политики империалистической
экспансии, в ходе которой мы лишились бы демократического правления»2.
А известный публицист и политик немецкого происхождения Карл Шурц счи-
тал, что, если американский народ «прельстится благодатью тропиков и займет-
ся безудержным расширением своей территории, его "предопределенная
судьба" столь же уверенно предсказывает ему... быстрое падение нравов и раз-
вал политических институтов, беспокойное, безнравственное будущее и, на-
конец, — окончательное разложение»3.
В столкновении двух позиций верх взяли сторонники курса на экспансию.
Публично его оправдывали тем, что США будто бы осуществляют благородную
миссию: «освобождают угнетенные народы» (так объясняли вторжение на
1 Мэхен А. Т. Влияние морской силы на историю. С. 207.
2 Merriam Ch. American Political Ideas. N. Y, 1926. P. 250—251. Мерриам называет публикации, авто-
ры которых придерживались этой позиции. Воспроизводим в точности приводимый Мерриамом
список литературы: Bryan W.J. Speeches. II, 17,1900; David Starr Jordan. Imperial Democracy, 1901; Adams
Charles Francis. Imperialism, 1898; Schurz Carl. American Imperialism, 1899; Life of Thos. B. Reed, by
Samuel W. McCall, p. 252; Louis F. Post. Ethics of Democracy, chap. VI.
3 Шурц К. Предопределенная судьба // История США. Хрестоматия. С. 128.
181
Глава 5
Кубу), способствуют распространению в «отсталых» странах принципов и духа
демократии и тем самым «готовят» их к самоуправлению, на которое они, как
утверждалось, в данный момент не способны.
Зато в неофициальных заявлениях прямо говорилось о том, что экспанси-
онизм отвечает экономическим и политическим интересам США. Так, в апреле
1897 года Теодор Рузвельт, занимавший пост заместителя министра военно-
морского флота США, направил адмиралу Мэхэну, как своему единомышлен-
нику1 конфиденциальное письмо, в котором поддерживал идею строительства
Панамского (тогда его называли Никарагуанским) канала, мощного флота
и проведения активной экспансионистской внешней политики. «Нам, — пи-
сал он, — следует приобрести Датские острова (речь идет о датской Вест-
Индии. — Э.Б.) и вытеснением Испании дать понять, что ни одной мощной
европейской державе, и особенно Германии, не будет разрешено создать плац-
дарм, придя на смену какой-либо слабой европейской державе»2.
Но появляются и официальные документы, декларирующие право Америки
на активную защиту своих национальных интересов в отношениях с другими
странами. Таким документом была, в частности, Поправка Т. Рузвельта к Док-
трине Монро, содержавшаяся в президентском послании от 6 декабря 1904 года
и обосновывавшая позицию США в отношении стран Западного полушария.
«При условии соблюдения этими странами основополагающих законов циви-
лизованного общества они могут быть уверены в том, что мы будем относиться
к ним благожелательно и с искренней симпатией. Мы вмешиваемся в их дела
лишь в крайнем случае и лишь тогда, когда станет очевидным, что их неспособ-
ность или нежелание добиться справедливости у себя в стране и за рубежом
нарушили права Соединенных Штатов или же спровоцировали иностранную
интервенцию во вред всем американским государствам»3.
Таким образом, в американском внешнеполитическом сознании шаг за
шагом складывается представление о США как стране, способной и должной
выступать одновременно в двух лицах: легитимного международного судьи, еди-
нолично выносящего вердикт на основе представления о том, ведут себя другие
страны «хорошо» или «плохо», и международного шерифа, исполняющего по-
становление суда. Пока это касалось только стран Западного полушария. Но
пройдет несколько десятилетий и США негласно распространят действие это-
го принципа практически на весь мир.
Надо заметить что ни Мэхэн, ни Теодор Рузвельт, ни их предшественники
не пытались подвести четкую идеологическую, а тем более теоретическую базу
под экспансионистскую стратегию США. Но такие попытки предпринима-
лись. И делали это в основном профессиональные исследователи, среди кото-
рых выделялся уже известный нам профессор Колумбийского университета
1 «Я говорю с Вами абсолютно свободно, — писал Рузвельт, — поскольку мне понятны Ваши взгля-
ды и я всецело разделяю Вашу идею патриотизма, веры и любви к нашей стране» (История США.
Хрестоматия. С. 138-139).
2 Рузвельт Т. Препятствия к немедленной экспансии // История США. Хрестоматия. С. 138.
3 Поправка Т. Рузвельта к доктрине Монро // История США. Хрестоматия. С. 163.
182
Внешняя политика и мировой порядок
Джон Уильям Берджес (1844—1931) — историк и правовед, получивший, по-
мимо американского, еще и европейское образование (слушал в Германии
лекции знаменитостей, включая Теодора Моммзена, оказавшего на него силь-
ное влияние).
Германофил Берджес, высоко ценивший немецкое обществоведение, счи-
тается одним из тех, кто способствовал институционализации политической
науки в США и ее утверждению как учебной дисциплины в американской выс-
шей школе (именно он основал факультет политической науки в «Колумбийке»
и известный научный журнал « Political Science Quarterly»).
Берджес опубликовал ряд трудов, посвященных проблемам американской
истории, права, внешней политики. Особого внимания в связи с рассматрива-
емой проблемой заслуживает его книга «Политическая наука и сравнительное
конституционное право»1, в которой он, исходя из постулатов расовой теории,
делил народы на «политические» (таковыми были арийцы) и «неполитические»
(неарийцы). Америка, обязанная своей политической системой тевтонцам,
должна продолжить их дело. «Развитые народы, - настаивал Берджес, - обяза-
ны не только ответить на зов отсталых народов о помощи и руководстве, но
и заставить эти народы подчиниться, применяя в случае необходимости любые
средства»2. Берджес призывал Америку к проведению активной экспансио-
нистской политики - в частности, к установлению протектората над Южной
Америкой и Восточной Азией.
Берджес был не одинок, и его позиция отражала не только его личные
представления. По мнению крупного историка американской мысли Мерла
Керти, внутренняя ситуация в США в конце XIX — начале XX века способство-
вала «превращению "англосаксонства" (anglo-saxonism) как изначально либе-
ральной веры в английский парламентаризм и демократические институты во
влиятельную (powerful) расистскую философию, какой она стала в 1890-х
и ранних 1900-х. Такие фигуры, как Генри Кэбот Лодж, Фрэнсис А. Уокер,
Джон У. Берджес, Натаниел С. Шейлер и в меньшей степени Теодор Рузвельт,
занятые отчасти поисками новой, выдержанной в националистическом духе
веры в способность Америки преодолеть ее новые проблемы, а отчасти выра-
жавшие ностальгию по ушедшим дням аристократического культурного пре-
восходства, распространяли доктрину англосаксонского расового превосход-
ства и громко предупреждали о том, что иммиграция ведет к "расовому
загрязнению" ("race mongrelization"). Облачая свои расовые теории в новые
научные одежды, проповедники англосаксонского превосходства заявляли
о биологической неполноценности, будто бы присущей южным европейским
"расам". Они утверждали, что приток этих народов нарушит стабильность
институтов и приведет к снижению уровня культурных достижений. Помимо
того что она была направлена против дальнейшей иммиграции, доктрина анг-
ло-саксонского или тевтонского превосходства внесла свой вклад в безудерж-
ное расширение системы Джима Кроу на юге [страны] в 1890-х и в популяри-
1 Burgess J. Political Science and Comparative Constitutional Law. Vol. 1—2. Boston; London, 1890.
2 Ibid. P. 47-48.
183
Глава 5
зацию представления о "бремени белого человека" как разумном обосновании
империалистической экспансии»1.
В роли теоретика американского экспансионизма выступил и юрист по об-
разованию, а по призванию и реальной деятельности историк и философ Брукс
Адаме (1848—1927). Он принадлежал к одному из крупнейших и авторитетней-
ших в Америке клану Адамсов. Вот что писал в свойственном ему высокопарном
стиле о Бруксе и двух его братьях - Чарлзе и Генри - Верной Паррингтон. «Наи-
более типичные представители этого семейства, обладавшие любознательным
умом и склонностью к рационализму, сохранившие много черт, свойственных
XVIII веку, духовную цельность и честный реализм, не желавшие жертвовать
принципами ради доброго отношения других людей, принадлежали к его четвер-
тому поколению. Особенно ярко семейные добродетели Адамсов — независимый
характер, честность и объективно критическое отношение к окружающему — во-
плотились в Чарлзе Фрэнсисе Адамсе-младшем, Генри Адамсе и Бруксе Адамсе»2.
Брукс Адаме, о котором пойдет речь, был внуком Джона Куинси Адамса,
шестого президента, и правнуком Джона Адамса, второго президента Соеди-
ненных Штатов. Любопытно, что именно Джон Куинси Адаме, в свою бытность
государственным секретарем в администрации президента Джеймса Монро,
сформулировал доктрину, которая была названа именем последнего. Тут про-
слеживается своеобразная идейная преемственность по семейной линии:
экспансионист-внук продолжил дело экспансиониста-деда.
Адаме, исповедовавший философию социал-дарвинизма, опубликовал не-
сколько откровенно претенциозных исследований, посвященных динамике
общественного развития («Закон цивилизации и упадка», 1895)3, социальной
революции («Теория социальных революций», 1913)4, эволюции современного
мира и места в нем Америки («Экономическое превосходство Америки», 1900
и «Новая империя», 1902)5. У Адамса мы находим рад высказываний в духе
складывавшейся тогда геополитики. «Все мои наблюдения, — писал он, — при-
вели меня к заключению, что географические условия оказывают огромное,
возможно, преобладающее воздействие на судьбу человека. Я убежден, что ни
история, ни экономика не могут получить разумного истолкования без посто-
янного учета той географической среды, которая оказывает влияние на раз-
личные страны»6. Но Адамса вряд ли можно поставить в один ряд с такими
представителями геополитики, как Алфред Мэхэн или Николас Спикмен, ибо
специальных исследований в этой области он не проводил.
1 Curti Merle. The Grouth of American Thought. The Third Edition. New Brunswick and London, 1991.
P. 479. Джим Кроу (Jim Crow) — имя персонажа скетча Томаса Раиса, ставшее нарицательным для
обозначения оголтелого расиста.
2 Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли. Т. III / Пер. с англ. М., 1963. С. 274—
275.
3 Adams Brooks. The Law of Civilization and Decay. N. Y, 1895.
4 Adams Brooks. The Theory of Social Revolutions. N. Y, 1913.
5 Adams Brooks. The New Empire. N. Y, 1902. (Книга выдержала несколько изданий).
6 Ibid., 1903. P. III.
184
Внешняя политика и мировой порядок
Другое дело — обоснование политики американского экспансионизма: тут
он ровня Мэхэну. В последние годы, писал Адаме в «Новой империи», в мире
произошло «нарушение социального равновесия. Место средоточия энергии
переместилось из Европы в Америку»1. «Можно предположить, что в следую-
щие пятьдесят лет, даже если развитие не претерпит существенного ускорения,
а будет происходить теми же темпами, Соединенные Штаты будут превосходить
любую империю, если не все империи вместе взятые. Весь мир будет платить
ей дань (tribute)»2. И сказано это было в самом начале XX века.
Рост мощи Америки и ее превращение в своеобразную империю Адаме
связывает с развитием в стране науки и экономики. «Соединенные Штаты, —
пишет он, — близки к тому, чтобы достигнуть, если уже не достигли, экономи-
ческого превосходства»3. Они становятся «имперским рынком»4 и в качестве
такового — центром притяжения для других стран. Возникает, как называет ее
Адаме, «система» зависимости, в которую попадают другие страны — начиная
от Мексики и кончая Великобританией. Система, основанная на гегемонии
Америки, но лишенная признаков классической империи.
Эта линия будет и в дальнейшем поддерживаться некоторыми американ-
скими политиками и теоретиками — особенно теми из них, кто, полемизируя
с изоляционистами (требовавшими, чтобы Америка отгородилась в своем за-
океанье от остального мира), выступал с позиций так называемого интернаци-
онализма5. Они ратовали за создание отвечающей стратегическим интересам
Соединенных Штатов «открытой» системы, охватывающей если и не весь мир,
то значительную его часть; построенной на базовых ценностях, близких сердцу
и уму американцев; базирующуюся на принципах свободного предпринима-
тельства, свободного перемещения капиталов и свободной торговли, обеспечи-
вающих превосходство Америки, но при этом сохраняющих за ней свободу рук.
Среди американских государственных деятелей были люди, которые от-
давали себе отчет в том, что использование военной силы не всегда ведет к
успеху и что политическая экспансия будет тем более успешной, чем в большей
мере будет она сопровождаться расширением сфер экономического влияния
США (в котором испытывал потребность американский капитал). Эта пози-
ция нашла отражение в так называемой дипломатии доллара, которую связы-
вают с именем президента Уильяма Хауарда Тафта (1857—1930). Принципы
этой дипломатии были изложены им в послании Конгрессу США, направлен-
ном 3 декабря 1912 года. «...Дипломатия действующей администрации, — го-
ворилось в послании, — имела своей целью решить современные проблемы
коммерческих взаимоотношений. Эта политика отличалась тем, что предусма-
тривала замену пуль долларом. Такая политика, - пояснял Тафт, - равным
1 Adams Brooks. The New Empire. N. Y, 1903. P. XI.
2 Ibid. P. 209.
3 Ibid. P. 208.
4 Ibid.
5 В советской американистике их называли «интервенционистами».
185
Глава 5
образом отвечает идеалистическим человеколюбивым чувствам, велениям раз-
умной политики и стратегии и легитимным коммерческим целям»1.
Позиция Тафта отвечала императивам идеологии американского пацифиз-
ма, который уходил корнями в колониальные времена и получил закрепление
в джефферсоновской демократии. Сегодня в это трудно поверить, но в первые
десятилетия после провозглашения Американской Республики существование
регулярной армии и военно-морского флота, равно как и сильного военного
истеблишмента, рассматривалось в обществе как угроза свободе и демократии.
В 1828 году было создано Американское общество борьбы за мир (American
Peace Society), члены которого вели антивоенную пропаганду. Среди активных
пацифистов были видный религиозный деятель Уильям Чаннинг (1780—1842),
сенатор-аболиционист Чарлз Самнер (1811—1874), один из крупнейших амери-
канских мыслителей XIX века Ралф Уолдо Эмерсон (1803—1882) и еще ряд вид-
ных фигур. Они описывали ужасы войны и говорили о ее несовместимости
с принципами христианства. На последнее обстоятельство следует обратить
особое внимание, ибо американский пацифизм изначально имел сильную ре-
лигиозную окраску и религиозные организации играли в нем важную роль.
«Географическая изолированность Соединенных Штатов от других держав
мира, несовершенство средств коммуникации и транспорта, традиционный
страх перед существованием регулярной армии, а фактически и перед любым
сильным правительством — все эти факторы, вместе взятые, способствовали
развитию философии и политики мира»2. Особенно популярен пацифизм был
в северных штатах страны.
Гражданская война изменила ситуацию. В истории американского паци-
физма наступает пауза. Но после победы северян пацифистская традиция полу-
чает дальнейшее развитие. Скоротечная Испано-Американская война не успе-
вает прервать ее. Напротив, в стране создаются всё новые миротворческие
организации и идеей поддержания мира проникается немалая часть общества.
Философия мира, формировавшаяся в стране в этот период, черпала свои
аргументы из американской истории, из общественных и естественных наук,
из работ европейских писателей и мыслителей, в том числе Льва Толстого.
Говорили, что война не только антигуманна по сути, но что она обедняет ге-
нофонд нации, что гонка вооружений подрывает экономику страны и т. п.
Это, пишет Ч. Мерриам, давало основание говорить об американском паци-
физме конца XIX - начала XX века как о «индуктивном или практическом»
в отличие от «дедуктивного или идеалистического» пацифизма более раннего
периода3.
Джейн Аддамс (1860-1935), активистка суфражистского и пацифистского
движения, будущий президент Международной женской лиги за мир и свободу
и будущий лауреат Нобелевской премии мира (1931) утверждала, что в совре-
менной индустриальной цивилизации прежние военные добродетели выглядят
1 Тафт У.Х. Дипломатия доллара // История США. Хрестоматия. 2005. С. 178.
2 Merriam СИ. American Political Ideas. N. Y, 1926. P. 255-256.
3 Ibid. P. 260.
186
Внешняя политика и мировой порядок
варварскими, они утратили свою силу и привлекательность, и общество долж-
но сформировать новые представления о храбрости, мужестве, патриотизме.
Известный психолог и философ Уильям Джемс (1842—1910) выступил в
1906 году в Стэнфордском университете с речью (превращенной позднее в эссе),
в которой поставил вопрос о необходимости поиска морального эквивалента
войны1. В прежние времена она помогала поддерживать политическое единство
нации и гражданские добродетели. Сегодня эту задачу, полагал он, могли бы
выполнять (создаваемые по призыву) гражданские объединения американцев,
которые и повели бы «войну против природы» («warfare against nature»).
Современные американские историки, признавая это выражение крайне
неудачным, обращают вместе с тем внимание на то, что на самом деле Джемс
ставил своей целью направить энергию граждан на служение обществу через
образование отрядов, в которых культивировались бы такие добродетели, как
мужество, самоотверженность, дисциплина, командный дух, готовность слу-
жить обществу и т. п. Это было бы чем-то вроде трудовой армии, «солдаты»
которой должны были бы работать на шахтах и рудниках, на транспорте, про-
изводить дорожные работы и т. п.
Сторонникам философии мира противостояли сторонники философии вой-
ны. Среди них мы видим и крупных политических деятелей, и представителей
академической общины, и, разумеется, военных. Уже известный нам контр-
адмирал Мэхэн утверждал, что война — средство поддержания порядка в мире.
Он осуждал тех, кто выступал против военного строительства, осуществляемо-
го государством, и считал, что это одна из главных и важных обязанностей по-
следнего2. Его горячо поддерживал Теодор Рузвельт3 и ещё ряд видных амери-
канских политиков.
К апологетам войны причисляют порой крупного социолога Уильяма Грэма
Самнера (1840—1910), убежденного сторонника либерализма laissez faire и про-
тивника теории естественных прав человека4, выступавшего с социал-дарви-
нистских позиций. Однако тут не всё однозначно. Конечно, социал-дарвинизм
с его апологетикой естественного отбора и борьбы за существование подталки-
вал к оправданию войны. Но Самнер был еще и священником протестантской
епископальной церкви. Он выступал против Испано-Американской войны и
аннексии Филиппин. Будучи вице-президентом Антиимпериалистической
лиги, он клеймил империализм как предательство принципов, на которых стро-
илась Американская республика, и интересов американского народа.
1 James W. Moral Equivalent of Шг // James. Moral Equivalent of War and Other Essays. Ed. by John Roth.
N.Y., 1971.
2 MahanA.T. Some Neglected Aspects of War. L., 1899.
3 См.: Рузвельт Т. Препятствия к немедленной экспансии // История США. Хрестоматия.
4 «Пред судом природы, — утверждал Самнер, — человек имеет не большее право на жизнь, чем
гремучая змея; он имеет не большее право на свободу, чем дикий зверь; а его право на стремление
к счастью - это не больше чем лицензия на поддержание борьбы за существование» (Sumner W. Earth-
hunger and Other Essays. Ed. by Keller A.G. New Haven, 1913. P. 234). Такова оценка Самнером извест-
ного тезиса о праве человека на «жизнь, свободу и стремление к счастью».
187
Глава 5
Позиция Самнера, изложенная им прежде всего в очерке «Война» (1905),
заключает в себе некоторую парадоксальность и выглядит в общих чертах
следующим образом. Война как социальный и политический феномен появ-
ляется лишь в более или менее развитых обществах. «Война порождается со-
ревнованием за жизнь (competition for life), а не борьбой за существование
(struggle for existence)»1. В борьбе за существование человек сражается с при-
родой за доступ к средствам поддержания жизни. А когда люди, живущие бок
о бок, ведут борьбу за существование в условиях ограниченности ресурсов, то
между ними могут возникать коллизии — и порой очень острые. И это уже
соревнование за жизнь. «Более или менее интенсивное соревнование за жизнь
есть условие человеческого существования»2. В соревновании за жизнь стал-
киваются не индивиды, а группы, и это столкновение ведет к войне. «...Война
всегда была и всегда будет»3. Однако, признавая войну как таковую неизбеж-
ной, Самнер считал ее злом и полагал, что если какую-то конкретную войну
можно предотвратить, то необходимо это сделать. Он твердо заявляет: «госу-
дарственный деятель, который рассматривает войну как средство (instrumen-
tality), признает тем самым свою несостоятельность; политик, который ис-
пользует войну как фишку в игре партий, есть преступник»4. Так что позиция
Самнера — это не апология войны, а, скорее, попытка объективного анализа
сложного феномена, сопутствующего человечеству на протяжении несколь-
ких тысяч лет. Феномена, который начал серьезно исследоваться в США
в социально-теоретическом и политико-теоретическом планах именно в рас-
сматриваемый период. И Самнер был одним из первых, кто внес свой вклад
в это исследование.
Завершая разговор о формировавшейся в Америке философии войны и
мира, надо сказать еще вот о чем: противники войны далеко не всегда были
противниками экспансионистской политики, ибо полагали, что она может
осуществляться и мирными средствами. Яркий тому пример — президент Тафт,
ратовавший, как уже говорилось, за «дипломатию доллара».
Идея необходимости осуществления Америкой экспансионистской внеш-
ней политики получает дальнейшее развитие в национальной политической
мысли после Второй мировой войны — тем более что в этот период Соединен-
ные Штаты берут твердый курс на «интернационализм» и объявляют сферой
своих национальных интересов чуть ли не весь мир. Но первые ощутимые шаги
в этом направлении были сделаны именно самом конце XIX и в первые два
десятилетия XX века, когда Америка вступила в Первую мировую войну и пред-
ложила после ее окончания вильсоновскую программу мира. Это поставило
американцев перед необходимостью задуматься о том, как должен быть устроен
новый мировой порядок, в строительстве которого США придется принимать
участие и какие функции будут они выполнять в рамках этого порядка.
1 Sumner W.G. War and Other Essays. Ed. by Keller A. G. New Haven, 1911. P. 9.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Ibid.
188
Внешняя политика и мировой порядок
Одной из первых попыток дать ответ на эти вопросы стала книга Уолтера
Уэйла «Американская мировая политика», опубликованная в феврале 1917 года
(ради ее написания автор прервал на какое-то время работу в журнале «The New
Republic»)1. Это было если и не первое, то, во всяком случае, одно из первых
крупных исследований, посвященных именно мировой политике. Уэйлу, прав-
да, не повезло со временем выхода книги: она увидела свет до вступления США
в мировую войну и до появления «14 пунктов Вильсона», что уменьшило эф-
фект ее воздействия. Однако поднятые в ней вопросы и предложенные Уэйлом
решения, во многом созвучные идеям, с которыми выступил впоследствии
Вильсон, были (как мы увидим далее) не просто актуальны. Во многих случаях
они опережали время.
Можно выделить по меньшей мере три идеи, которые отстаивал Уэйл при-
менительно к рассматриваемой сфере. Как и Вильсон, он выступал за формиро-
вание новой системы международных отношений, способной исключить войны
из жизни общества. Как и Вильсон, Уэйл ратовал за создание международной
политической организации, которая бы если и не исключала столкновение ин-
тересов разных стран, то по меньшей мере смягчала их. Наконец, вслед за Виль-
соном Уэйл отстаивал идею глобального лидерства Соединенных Штатов в
условиях становления нового мирового порядка. «Наша проблема , — писал
он, - состоит в основном в использовании влияния Соединенных Штатов для
создания такой экономической гармонии среди стран и в создании для всех
стран такой меры безопасности, которые позволят им согласиться на проведе-
ние международной политики, отвечающей интересам всех»2. Для этого необ-
ходимо «создать в Соединенных Штатах такие условия, которые позволят нам
оказывать реальное влияние и использовать это влияние для создания между-
народной организации, которая обеспечит каждой нации определенную меру
(a measure) экономической и военной безопасности и удержит каждую нацию
от произвольного нарушения мира»3.
Активно включается в исследование международных проблем Уолтер Липп-
ман, выдвигая подчас идеи, опережающие время. В последние десятилетия
XX века широкое распространение получила разработанная американцами
М. Дойлом, Б. Рассеттом и другими «теория демократического мира», согласно
которой демократические страны не воюют друг с другом. Липпман писал об
этом (отталкиваясь, как и его последователи, от идеи Канта) ещё в 1914 году.
«Демократии в своей тенденции миролюбивы. Они основаны на признании
ценности каждой личности, и чем больше в них равенства, тем менее способны
узкие группы использовать своих соотечественников в качестве грубого инстру-
мента. Демократии вынуждены стремиться к мирным урегулированиям, по-
тому что цена войны для них слишком велика»4.
1 Weyl W. American World Politics. N. Y, 1917. Reprint: Seattle and London, 1973.
2 Ibid. P. 289.
3 Ibid.
4 Цит. по: Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994. С. 51.
189
Глава 5
Выступая с позиций либерального интернационализма, Липпман ратовал за
преобразование международных отношений и выработку политических меха-
низмов урегулирования межгосударственных конфликтов, способных предот-
вратить войны, за развитие сотрудничества между странами. Он был едва ли не
первым политическим мыслителем, который придавал большое значение «меж-
дународному общественному мнению» как фактору, способному оказывать
оздоровляющее конструктивное воздействие на международные отношения.
Некоторые идеи Липпмана были использованы Вильсоном при подготовке
«14 пунктов». По инициативе последнего была создана специальная исследо-
вательская группа (Липпман играл в ней ключевую роль), которая должна была
разработать для президента документ о послевоенном мировом устройстве.
«После трех недель почти круглосуточной работы Липпман представил...объ-
емистый меморандум под названием «Современный момент: цели войны и
вытекающие отсюда условия мира», который после новой доработки 4 января
1918 года лег на стол президента, став через четыре дня основой знаменитых
вильсоновских "14 пунктов"»1.
Объективности ради надо заметить, что вопрос о необходимости объедине-
ния усилий суверенных государств для предотвращения международных кон-
фликтов и создания с этой целью международной организации дискутировался
в Америке задолго до Первой мировой войны. Об этом размышлял Реймонд Л.
Бриджмен (1848-1925), автор работ «Всемирная организация», «Первая книга
всемирного права»2 и других. «...Настало время, - писал он в 1905 году, - непо-
средственно приступить к работе по организации человечества в единое поли-
тическое целое (one political body)»3. Как Бриджмен представлял себе всемир-
ную организацию, видно из названий некоторых глав этой книги: «Всемирное
единство», «Национальный суверенитет не абсолютен», «Всемирная конститу-
ция», «Всемирный законодательный орган», «Всемирный исполнительный ор-
ган», «Всемирный судебный орган», «Всемирная организация способствует
обеспечению мира во всем мире».
За несколько лет до появления «Всемирной организации», в 1899 году,
священник (квакер) Бенджамин Франклин Трублад (1847—1916), убежденный
противник войн, опубликовал небольшой трактат «Федерация мира», несущий
на себе явную печать влияния трактата Иммануила Канта «К вечному миру».
Основная идея Трублада заключалась в том, что в условиях, когда средства
ведения войн приобретают все более разрушительный характер, человечество,
представляющее собой «единую расу» созрело для создания федерации наро-
дов или, как он еще говорит, «концерта наций», направленного на предотвра-
щение войн4.
1 Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994. С. 79.
2 Raymond L. Bridgman. First Book of World Law: A Compilation of the International Conventions to
Which the Principal Nations Are Signatory, with a Survey of their Significance. Boston, 1911; Raymond L.
World Organization, Boston, 1905.
3 Raymond L. Bridgman. World Organization. P. 1.
4 Trueblood B.F. The Federation of the World. Boston$ N. Y, 1899.
190
Внешняя политика и мировой порядок
Но идея единения народов и создания всемирной организации поддержи-
валась далеко не всеми. Свидетельством тому — позиция крупного дипломата
и историка Дэвида Джейна Хилла (1850—1932), республиканца, выступавшего
против вступления Америки в мировую войну и Устава Лиги Наций. Хилл
утверждал, что. хотя суверенные государства, связанные друг с другом закон-
ными узами, образуют «общество наций» (the society of nations), для «создания
прочного основания эффективной организации цивилизованных наций мира
необходимо существование между ними практического единодушия относи-
тельно общего понимания природы этих законных уз и вытекающих отсюда
последствий»1. Но такого единодушия нет. А из этого следует, что «будущее
мира (peace) и порядка в мире (world) зависит от позиции великих наций. Быть
великой нацией и при этом отказываться принимать на себя ответственность
великой нации — значит трусливо уклоняться от исполнения долга. Примени-
тельно к Соединенным Штатам Америки это означает, что наше влияние на
мир и справедливость будет пропорционально нашей силе (strength)»2.
Взгляды Вудро Вильсона на грядущее мироустройство хорошо известны.
В послании, с которым он обратился к Конгрессу США 8 января 1918 года,
глава государства заявил о стремлении «сделать мир безопасным для того, что-
бы в нем жить, и особенно безопасным для всех миролюбивых государств, ко-
торые, подобно нашему, хотят жить своей собственной жизнью, определять
свои собственные политические институты, иметь гарантии справедливого
и честного отношения со стороны других народов мира, в противовес силе
и своекорыстной агрессии»3.
Эту, как он ее назвал, «программу мира во всем мире» Вильсон сформули-
ровал в виде знаменитых «14 пунктов», которые вошли в вышеупомянутое
послание. Но. как показал последующий ход истории, это была не просто про-
грамма — это была идеология мира, те или иные элементы которой исполь-
зовались другими американскими президентами и политическими деятелями,
любившими говорить о бескорыстном стремлении США к миру и многократно
выступавшими с идеями создания международных институтов, призванных
сохранить мир.
Если ограничиться изложением сути предложений Вильсона, то это будет
выглядеть следующим образом. Открытая дипломатия. Свобода мореходства.
Устранение экономических барьеров и равные условия торговли для всех госу-
дарств. Сокращение «национальных вооружений» до низшего предела, отвеча-
ющего требованиям национальной безопасности. Урегулирование всех коло-
ниальных претензий. Создание «союза государств» с целью обеспечения их
политической независимости и территориальной целостности4.
Ряд пунктов имел конкретный характер и касался положения дел и урегу-
лирования актуальных (в том числе территориальных) проблем в таких странах,
1 Hill DJ. Wbrld Organization // Proceedings of the American Philosophical Society. \bl. 55.1996. № 4. P. 322.
2 Ibid. P. 329.
3 История США. Хрестоматия. С. 189.
4 Четырнадцать пунктов Вильсона // История США. Хрестоматия. С. 189-190.
191
Глава 5
как Бельгия, Франция, Италия и другие. Отдельный пункт был посвящен Рос-
сии. Он предусматривал «освобождение всей российской территории», при-
знание за Россией права «самостоятельного определения направления ее по-
литического развития и национальной политики»1.
В послании президента содержалось также заявление о том, что Соединен-
ные Штаты считают себя партнерами всех государств и народов, «объединив-
шихся в борьбе против империалистов»2.
Для исследователя американской внешнеполитической мысли программа
Вильсона представляет интерес в нескольких отношениях. Во-первых, интере-
сен сам подход к решению проблем международных отношений. Сегодня его
назвали бы глобалистским. Президент страны, которая только-только начала
выходить за пределы изоляционистского круга, предлагает решение едва ли не
всех внешнеполитических проблем всех стран, которые были вовлечены в
войну. Такой подход сохранится в принципе и в дальнейшем, особенно усилив-
шись к концу второй половины XX века.
Вильсон заявляет о неизменном стремлении Соединенных Штатов к миру3,
претендует на роль миротворца и хочет, чтобы другие страны рассматривали
Америку как бастион мира.
Еще один примечательный момент вильсоновской «программы мира» за-
ключается в том, что американский президент выступил как руководитель
страны, которая ощущала себя не просто победителем, но инициативным
мировым лидером.
Больше того, многие американские политики — и вильсонианцы, и их оп-
поненты, выступавшие против вступления США в Лигу Наций, — рассматри-
вали Америку как опору всего человечества.
Как видим, многие представления Америки о желаемом миропорядке,
о своей роли и своем месте в мире, получившие развитие после Второй мировой
войны и разделявшиеся республиканцами и демократами, складывались еще в
первые десятилетия XX века.
Программу Вильсона и воплощенную в ней идеологию нередко характери-
зуют как «идеалистическую», вкладывая в это понятие разный смысл. Одни
называют ее так потому, что американский президент, по их мнению, считал
человека лучше, чем он был на самом деле, переоценивал готовность стран,
государств и народов установить мир на земле. Думается, однако, что Вильсон
не был наивным человеком. Он был либералом XIX века, разделявшим идеалы
Просвещения, и, возможно, в нем присутствовал в какой-то мере дух просве-
1 Четырнадцать пунктов Вильсона // История США. Хрестоматия. С. 190.
2 Там же. С. 191.
3 В 1919 году Вильсону была присуждена Нобелевская премия мира. В 1906 году Нобелевскую пре-
мию мира получил Теодор Рузвельт. Третьим американским президентом, удостоившимся этой на-
грады, стал Барак Обама. Нобелевскую премию мира получил также вице-президент Альберт Гор. Из
числа других видных внешнеполитических деятелей США Нобелевскую премию мира получили
Джордж Маршалл (автор Плана Маршалла) и Генри Киссинджер. В мире нет ни одной другой страны,
политические деятели которой так часто получали эту премию.
192
Внешняя политика и мировой порядок
щенческой веры в прогресс. Но в 1918 году он был уже опытным политиком,
которому шел седьмой десяток, и, выдвигая «программу мира», он рассчитывал
на то, что даже если она будет реализована не в полной мере, проявленная им
инициатива принесет ему и Америке политические дивиденды.
Но программу Вильсона называют «идеалистической», вкладывая в это
определение еще и другой смысл. В первой половине XX века в международных
отношениях довольно четко выкристаллизовались две позиции (получившие
соответствующее оформление в науке о международных отношениях). Одну из
них, восходящую в идейном плане к Макиавелли и Гоббсу и делавшую ставку
на силу (в первую очередь военную), на решение возникавших между государ-
ствами проблем военным путем, стали называть «реализмом». Вторая позиция,
идейно восходящая к Гроцию и Канту и ориентирующая на решение междуна-
родных проблем мирным, переговорным путем через посредство международ-
ных институтов, получила название «идеализма». Вильсон представлял именно
эту позицию. Так что когда современный автор пишет, что «в политической
практике идеализм нашел свое воплощение в разработанной после Первой
мировой войны американским президентом Вудро Вильсоном программе соз-
дания Лиги Наций... в Пакте Бриана—Келлога (1928), предусматривающем от-
каз от применения силы в межгосударственных отношениях, а также в доктри-
не Стаймсона (1932), по которой США отказываются от дипломатического
признания любого изменения, если оно достигнуто при помощи силы»1, он
придерживается именно этой версии интерпретации «идеализма».
Сегодня уже очевидно, что программа Вильсона явилась заметным перво-
начальным вкладом в теорию и идеологию либерального институционализма.
Вообще, многие идеи, касающиеся мирового политического развития, мирово-
го политического порядка и мировой политики, выдвигавшиеся в первые деся-
тилетия XX века, легли в фундамент того комплекса знаний, который позднее
будет назван «Наукой о международных отношениях» и «Мировой политикой».
Завершая краткий экскурс в историю американской политической мысли
первых двух десятилетий XX века, отметим три важных, на наш взгляд, момен-
та, характеризующих мысль данного периода в целом.
Во-первых, это была мысль, которая перебрасывала своеобразный
«мост» — и в предметно-тематическом, и в методологическом, и в дискурсив-
ном планах — между двумя эпохами, двумя стилями жизни и мышления, двумя
Америками. С одной стороны — Америкой аграрной, ориентировавшейся на
индивидуалистические императивы либерализма laissez faire и вытекавшие из
него нравственные и экономические принципы; на ограниченное государство,
не несущее ответственности перед обществом за социальное положение граж-
дан; «зацикленной» на себе самой и мало интересующейся тем, что происходит
за её пределами. С другой стороны — Америкой индустриализированной и ур-
банизированной; ориентировавшейся на «новый либерализм», расширявший
1 Цыганков П.Л. Теория международных отношений. М., 2002. С. 106.
193
Глава 5
роль и функции государства и наделявший его ответственностью за социальное
положение граждан; повернувшейся лицом к миру и вплетающейся по необхо-
димости в мировую систему хозяйственных и политических связей. Одна Аме-
рика уходила в прошлое, другая только нарождалась.
Во-вторых, это была политическая мысль страны, которая в целом пока
еше оставалась (и отчасти отдавала себе в этом отчет) мировой провинцией во
всех смыслах этого слова, на учительство открыто еще не претендовала, но
уже начинала осознавать себя как держава, способная выступить в роли миро-
вого лидера.
В-третьих, это была политическая мысль, в общем-то, благополучной, на-
биравшей силу страны. Страны, не претерпевшей, несмотря на участие её сол-
дат в военных действиях и связанные с этим неизбежные жертвы, тех страда-
ний, которые выпали на долю Европы, изуродованной Первой мировой
войной. Словом, это была политическая мысль, проникнутая духом оптимиз-
ма, веры в Америку и её народ и надежды на лучшее будущее. Великая депрессия
была ещё впереди...
Часть III
Американская политическая
мысль 1920—1945 годов
Глава шестая
ОБЩИЕ КОНТУРЫ ПОЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
При всей его временной краткости рассматриваемый период был неодно-
родным и противоречивым во многих отношениях, и его можно условно раз-
бить на три неравные части: «бурные двадцатые», кризисные и тревожные три-
дцатые, военные сороковые.
1920-е годы вошли в историю США как время «процветания» — «prosperity».
Это, по едва ли не единодушной оценке историков, было одно из наиболее успеш-
ных десятилетий в экономической истории американского капитализма. Но это
было и время прощания с духом прогрессизма и попыток возвращения к «твердо-
му индивидуализму» при ограничении роли государства в экономической и социаль-
ной сферах, которая заметно возросла в годы войны. По мнению ряда исследова-
телей, президент Кулидж и некоторые члены его администрации, ратуя за
индивидуализм и выступая против государственного вмешательства, были «более
последовательными, чем чуть ли не самые академические социал-дарвинисты»1.
Показательна в этом плане опубликованная в 1922 году книжечка будуще-
го 31-го президента США Герберта Гувера «Американский индивидуализм»,
в которой он рассматривал последний как базовую национальную ценность
и подчеркивал полную зависимость демократии от индивидуализма. «Демо-
кратия — это просто изобретенный индивидуализмом механизм, с помощью
которого осуществляется необходимая политическая работа по его социаль-
ной организации. Демократия возникает из индивидуализма и процветает
только благодаря ему одному»2.
Правда, Гувер, этот, как говорят американцы, self-made-man, человек, сде-
лавший себя сам (он родился в бедной семье), подчеркивал, что речь идет об
американском индивидуализме, отличающемся от индивидуализма laissez faire
тем, что открывает перед всеми равные возможности. «В нашем индивидуализ-
ме, - уверял он, - мы давно отошли от относящегося к XVIII веку [принципа]
laissez faire, согласно которому «каждый сам за себя и черт с теми, кому не по-
везло». Мы отошли от этого принципа, когда нашим идеалом стало равенство
возможностей - справедливый шанс (fair chance) Авраама Линкольна»3.
1 History of the U.S. Political Parties. Vol. 1-4. Ed. by A. Schlesinger Jr. N. Y, 1973. Vol. 3. P. 2112. Цит.
по: История США: В 4 т. Т. 3. С. 98.
2 Hoover H. American Individualism. N. Y, 1922. P. 48.
3 Ibid.
197
Глава 6
Но 20-е годы вошли в историю страны и как период всплеска радикализма
и мощного забастовочного движения. Революционные события в России не
могли оказать на США такое же влияние, как на Европу, но их отголоски слы-
шались и за океаном. В августе 1919 года рождается компартия США. Активи-
зируются анархисты. Америку охватывает «красная истерия», сопровождающая-
ся репрессиями против инакомыслящих. Её наиболее известными жертвами
становятся Н. Сакко и Б. Ванцетти — итальянские рабочие-иммигранты, каз-
ненные по ложному обвинению.
Сложившийся в Америке 20-х годов духовный и политический климат ёмко
и ярко описал историк Генри Стил Коммаджер. «Президент Гардинг в 1920 году
посвятил свою администрацию возвращению к «нормальности», Кулидж в
1924 году изрек, что «Дело Америки - бизнес», Гувер в 1928-м провозгласил
спенсеровскую концепцию «крайнего индивидуализма». Широко распростра-
нилась враждебность к иностранцам и иностранным идеям; вообще идеи как
таковые стали чем-то подозрительным, противным истинному американизму.
На иностранцев, подозреваемых в радикальных высказываниях, устраивались
облавы, их тысячами высылали из страны; проводилась чистка легислатур,
учителей обязали приносить клятву в лояльности, учебники ревизовались
в духе американизма, как его трактовали Американский легион и Дочери аме-
риканской революции... куклусклановцы в белых халатах терроризировали ка-
толиков, негров, евреев и радикалов. Проповедники-фундаменталисты высту-
пали против преподавания в общественных школах теории эволюции и
распространения знаний о планировании семьи, законы о цензуре выхолащи-
вали киноискусство, драму и литературу»1.
К сказанному Коммаджером следует добавить, что мишенью критики, пусть
и периферийной, стала в годы «просперити» даже демократия. В XX веке, ког-
да это слово превратили в синоним слова «Америка», либералы нередко ругали
существующую в стране демократию, но демократию как таковую ставили под
сомнение не часто. Но бывало и такое. Одним из критиков — и, надо признать,
критиков ярких и язвительных — был Менкен. Он не имел прямого отношения
ни к политической науке, ни к политической философии и при всей своей
плодовитости не написал ни одной теоретической работы. Но он принадлежал
к той породе публичных персон, к голосу которых прислушивается общество и
которых даже побаивается из-за их острого языка.
Сын немецкого фабриканта сигар Генри Луис Менкен (1880—1956) рано
понял, что журналистика и литература — его призвание, и добился на этом по-
прище больших успехов, став, по мнению историков американской литературы,
одним из величайших (а для кого-то и величайшим — the greatest) публицистов
Америки, «критиком идей», как он любил себя называть.
1 Коммаджер Г.С. Мечта о реформе //Литературная история Соединенных Штатов. Т. III / Пер. с
англ. М., 1979. С. 214. Говоря о Гувере, американский историк имел в виду его получившую широкую
известность предвыборную речь, произнесённую в Нью-Йорке 22 октября 1928 года, в которой он
прославлял «грубый индивидуализм» («rugged individualism») как один из истоков «беспрецедентного
величия» Америки.
198
Общие контуры поля исследования
Менкен был убежденным ницшеанцем, автором книги «Философия Фри-
дриха Ницше»1, что объясняет его позиции по многим вопросам. Как пишет
один из исследователей, «вместе с принципом сомнения Менкен воспринял и
другие основные понятия Ницше — аристократизм сверхчеловека в обществе,
разделенном на классы; отвращение к пролетариату; детерминистский биоло-
гический подход к проблемам рождения, любви и смерти в мире, где мужчина
и женщина выполняют вполне определенные функции, и самое главное — из-
менчивая мораль силы вместо кодифицированной нравственности христиан-
ской традиции»2.
Менкену принадлежит множество афоризмов, касающихся демократии, —
например, такой: «Демократия — это искусство и наука управления цирком
из обезьяньей клетки». Но он и автор одной из самых жестких и язвительных
книг двадцатых годов — «Заметок о демократии»3, опубликованных впервые
в 1926 году. Обычному человеку, убежден её автор, демократия ни к чему, ибо
«обычный человек не хочет быть свободным, он просто хочет быть в
безопасности»4. А политику демократия нужна только для того, чтобы добрать-
ся до власти. Он «стремится ухватиться за любую идею (issue), какой бы идиот-
ской она ни была, которая принесет ему голоса, и пожертвовать любым прин-
ципом, каким бы разумным тот ни был, который приведет к потере голосов»5.
Менкена характеризуют порой то как радикала, то как консерватора (тяго-
теющего к либертаризму), то чуть ли не как фашиста. Но он не был ни тем, ни
другим, ни третьим, если говорить о более или менее последовательных пози-
циях. Он был действительно «критиком идей», от которого доставалось едва ли
не всем и который, возможно, лучше, чем иной теоретик, отражал дух эпохи,
которая в идейном плане была, если воспользоваться выражением Ленина (как
представляется, уместным), эпохой «разброда и шатания».
Индустриализация, урбанизация плюс изменения, доставшиеся в наслед-
ство от прогрессисте ко го периода, развитие науки и техники и вторжение по-
следней в быт, победа движения за эмансипацию женщин (в 1920 году принима-
ется XIX поправка к Конституции США, предоставляющая им право голоса),
деморализующие последствия Первой мировой войны — все эти на первый
взгляд не связанные друг с другом, но на самом деле дополнявшие друг друга
явления порождали кумулятивный эффект: они способствовали ломке прежне-
го жизненного уклада, прежнего быта, прежней морали, прежнего сознания.
Начинает формироваться культура, которую впоследствии назовут «массовой».
В жизнь американцев — в том числе тех, кого за океаном именуют «человеком
с улицы» — врываются кинематограф, радио, джаз и, конечно, автомобиль. Ме-
няется отношение к жизни, семье и женщине, почувствовавшей себя свободной.
1 Mencken H.L. The Philosophy of Friedrich Nietzsche. Boston, 1913.
2 Cnwuiep Р.Э. Битва книг// Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т. III / Пер. с
англ. М. 1979. С. 245.
3 Mencken H.L. Notes on Democracy. N. Y, 1926.
4 Ibid. 2009(1926). P. 117.
5 Ibid. P. 91.
199
Глава 6
Добрачный секс перестает рассматриваться как что-то запретное и греховное.
Позднее это назовут началом «сексуальной революции». В это же время начи-
нают формироваться культура и культ массового потребления, которые расцве-
тут в 60-е годы. В мегаполисах растет преступность, связанная во многом с так
называемым «бутлегерством» - незаконным изготовлением, транспортировкой
и продажей алкогольных напитков, что было запрещено «сухим законом»
(prohibition), действовавшим в Америке (в большинстве штатов) в 1919—
1933 годах. Именно в эти годы даёт о себе знать знаменитая чикагская мафия.
Не случайно после выхода на экраны (1939) фильма «The Roaring Twenties»1 за
«двадцатыми» прочно закрепилось название «бурных» («ревущих»).
Меняется в эти годы и отношение к бизнесу. Теперь он уже не объект кри-
тики, а предмет восхваления. И реабилитировать его было тем легче, что бизнес
преподносили как главный источник и движущую силу «процветания». Как
замечал не без иронии крупнейший американский специалист в области рекла-
мы Эрнест Элмо Калкинс, «то, в чем терпят неудачу религия и правительство и
чего не удается достичь с помощью войны, должно делаться бизнесом... По-
стоянная работа по управлению (administering) этой планетой должна быть
передана презренному бизнесмену»2.
Твердое стремление снизить степень государственного вмешательства
в экономику подкреплялось продвижением импонировавшей Гуверу и ряду
«капитанов промышленности» идеи «социальной ответственности бизнеса»,
кооперирования усилий существовавших в стране экономических групп. По их
мнению, это должно было способствовать реализации равенства возможностей,
«созданию более широкого пространства для проявления инициативы и в то же
время снизить многие из огромных потерь, возникающих в результате сверх-
безрассудной конкуренции в сфере производства и распределения»3.
Изменилась в 20-е годы и американская «философия» внешней политики
страны. Хотя Соединенные Штаты вышли из Первой мировой войны победи-
телями и при этом не только остались в экономическом выигрыше, но и укре-
пили свои позиции на международной арене, её итоги были восприняты насе-
лением без энтузиазма. «Войну не забыли, но американский народ никогда не
принимал её так близко к сердцу и не идеализировал, как более ранние войны»4.
Высказывалось даже мнение, что она травмировала общество и что тот нрав-
ственный разброд, который наблюдался среди части молодежи больших горо-
дов, был побочным следствием войны5.
Действительно, в отличие от Войны за независимость и Гражданской войны
Первая мировая война была для американцев «чужой». Им говорили, что она
сделает мир более безопасным для демократии — то есть прежде всего для Аме-
1 В советском прокате фильм шел под названием «Судьба солдата в Америке».
2 Calkins Е.Е. Business the Civilizcr // Atlantic Monthley CXLI. Febr. 1928. P. 157. Цит. по: Curti M. The
Growth of American Thought. Third Edition. New Brunswick (N. J.) and L, 1991 (1964).
3 Hoover H. American Individualism. N. Y, 1922. P. 44.
4 Curti I/. The Growth of American Thought. Third Edition. New Brunswick (N. J.) and L, 1991 (1964). P. 668.
5 Ibid.
200
Общие контуры поля исследования
рики, для её народа. А получилось так, что у большинства граждан страны и сам
ход войны, и её последствия вызвали недовольство и глубокое разочарование.
Шоковый опыт сотен тысяч молодых, только-только вступивших в жизнь аме-
риканцев1, попавших где-то там, далеко от дома, в военную «мясорубку»2, вы-
бил их из колеи, наложил трагическую печать на их жизнь и сознание (что на-
шло яркое отражение в литературе — прежде всего у Эрнеста Хемингуэя,
Томаса Элиота, Джона Дос Пассоса и других).
20-е годы сопровождались всплеском изоляционистских настроений, ради-
кальной формой выражения которых стал лозунг: «Let Europe stew in her own
juice» — «Пусть Европа варится в собственном соку». Снова заговорили о «само-
достаточности» Америки, о её способности решать все проблемы в одиночку.
И снова вошли в моду рассуждения о «превосходстве» американцев. И не ка-
ком-нибудь, а «нордическом превосходстве»3.
Но Америка не была бы Америкой, если бы в ней не было «несоглас-
ных» — в данном случае с тем курсом, который проводил или консервативные
элиты при молчаливой, а порой и явно выраженной поддержке «низов» (как
правило, всегда готовых заплатить за собственное материальное благополучие
своей и чужой свободой). Либеральное движение (способствовавшее в дальней-
шем формированию Нового курса) ослабело, но не исчезло. На страницах «The
Freeman», «The Nation», «The New Republic» продолжали появляться критиче-
ские статьи, авторы которых с фактами в руках убеждали читателя, что в «про-
цветающей» Америке хорошо не всё и не всем. Однако аудитория этих изданий
была невелика и широкого сочувствия эти публикации не встречали. То был
«узкий и неглубокий ручеек, бегущий рядом с мощным потоком реакции»4.
Была ещё, правда, художественная литература, в которой — так часто про-
исходит в реакционные времена, когда политический протест проявляется че-
рез искусство — находило выражение «несогласие». Помимо уже упомянутых
писателей её представляли Теодор Драйзер, Синклер Льюис, Генри Миллер,
Элтон Синклер, Джон Стейнбек, Скотт Фицджеральд, Уильям Фолкнер и дру-
гие. И это было не только художественное явление. В большой литературе всег-
да присутствует политический подтекст. Нов большинстве произведений этих
писателей, вышедших в 20-е годы, не было призыва к реформам. Там можно
было найти другое: разочарование, возмущение, негодование, стремление от-
межеваться от происходящего. К тому же американцы никогда не были «самой
читающей нацией в мире».
1 К ноябрю 1918 года численность американских войск на Западном фронте составила 2 миллиона
человек (История США в четырех томах. Том второй. М., 1985. С. 378).
2 В военных действиях принимали участие 1390 тыс. американцев. Общие их потери составили чуть
более 116 тысяч человек. Более 200 тысяч было ранено и искалечено (Словарь американской исто-
рии / Под ред. Т. Пёрвиса. Пер. с англ. М., 2007. С. 382).
3 «Вера в нордическое превосходство внесла свой вклад в решение ограничить численность имми-
грантов, а среди ограниченного числа прибывающих [в Америку людей] отдавать предпочтение жи-
телям Северной Европы» (Curti M. The Growth of American Thought. Third Edition. New Brunswick
(N. J.) and L., 1991 (1964). P. 670.
4 Коммаджер Г.С. Мечта о реформе //Литературная история Соединенных Штатов. Т. III. С. 215.
201
Глава 6
Тотальный и беспрецедентный по глубине экономический кризис, разра-
зившийся в 1929 году, положил конец просперити. Америка вступила в другую
эпоху. «В течение четырех лет гуверовского президентства страна падала в про-
пасть, и в 1933 г. десятилетие просперити представлялось канувшим в Лету зо-
лотым веком»1. Нужно было искать, как тогда говорили, «формулы восстанов-
ления и возрождения» (recovery and reconstruction) страны. Эти поиски,
интенсивно происходившие после избрания в 1932 году на пост президента
Соединенных Штатов Франклина Делано Рузвельта (1882—1945), провозгла-
сившего вскоре Новый курс, и определили основное содержание американской
политической мысли 30-х годов. Им было посвящено бесчисленное количество
статей, печатавшихся на страницах журналов, множество книг, принадлежав-
ших перу авторов, представлявших разные идейные течения и научные школы.
Шли бесконечные дебаты, в которых принимали участие не только ученые
мужи, но и политики, а также законодатели разного уровня.
В этих условиях неожиданно для многих обозначился новый всплеск инте-
реса к марксизму. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Америкацы,
будучи по натуре прагматиками, готовы обратить свой взор и «попробовать на
зуб» любую доктрину, концепцию, теорию, если она, как им кажется, «работа-
ет». А «марксистскому» Советскому Союзу было что предъявить к середине
30-х. Вот как описывает сложившуюся ситуацию американский историк. «...Во
всё более широких кругах марксизм приветствовали как новое евангелие. Успех
пятилетнего плана в России, являвший контраст с той экономической разру-
хой, которая наблюдалась дома, казалось, доказывал неспособность либералов,
придерживавшихся среднего пути (middle-of-the-road liberals), провести рекон-
струкцию. Люди, занимавшиеся исследованиями в области экономики, социо-
логии, истории и философии, включая Льюиса Кори, Макса Лернера, Луиса
Хэкера, д-ра Генри Сигериста и Сидни Хука2, рассматривали марксизм как
! Согрин В.В. Исторический опыт США. С. 350.
2 Льюис Кори (Корей) (Lewis Corey, 1892-1953) - американский экономист левой ориентации,
критик «большого бизнеса» и сторонник государственного вмешательства в экономику, считал воз-
можным адаптировать идеи социализма к американской реальности и сделать их привлекательными
для среднего класса. Автор книг «The Decline of American Capitalism» (1934), «The Crisis of the Middle
Class» (1935) (содержавших пессимистическую оценку перспектив развития американского капита-
лизма), «The Unfinished Task: Economic Reconstruction for Democracy» (1942).
Макс Лернер (Maxwell Lerner, 1902-1992) - американский журналист, публицист. Твердый сторон-
ник Нового курса, автор грандиозного амбициозного труда «America as a Civilization. Life and Thought
in the United States Today» (1957).
Луис Хэкер (Louis M. Hacker, 1899-1987) -американский историк и экономист, профессор Колум-
бийского университета, активный защитник гражданских прав, автор многих книг, среди которых
«American Problems of Today» (1939), «The Shaping of the American Tradition» (в соавторстве).
Генри Сигерист (Henry E. Sigerist, 1891-1957) - специалист в области истории медицины. Автор
книги «Socialized Medicine in the Soviet Union» (1937).
Сидни Хук (Sidney Hook, 1902-1989) - американский философ. В молодости увлекся марксизмом,
но со временем перешел на троцкистские позиции и стал одним из ярых критиков марксизма и ком-
мунизма, убежденным антисталинистом и противником советского строя. Хук один из духовных
вдохновителей неоконсерватизма. Среди его многочисленных книг - «Marx and Marxists: The
Ambiguous Legacy» (1955) и «Political Power and the Personal Freedom. Critical Studies in Democracy,
Communist and Civil Rights» (1959).
202
Общие контуры поля исследования
с позиции исторического развития, так и с позиции сложившегося в Америке
положения дел. Такие литературные критики, как Верной Калвертон, Грэнвилл
Хиккс, Ньютон Арвин, Эдмунд Уилсон и Малколм Каули, а также такие твор-
ческие писатели, как Теодор Драйзер, Джиневе Таггард, Клиффорд Одетс,
Джон Дос Пассос и Джеймс Т. Фаррел, находились в большей или меньшей
степени под впечатлением марксизма»'.
Правда, мода на марксизм вскоре прошла, не вызвав серьезных послед-
ствий. Но сам факт интереса к нему на протяжении какого-то времени стал
свидетельством того, что, во-первых, идейный и духовный климат в стране
начал меняться и что, во-вторых, в обществе возникла потребность в новых,
нетрадиционных взглядах, идеях, концепциях.
В условиях серьезных изменений, происходивших на международной арене
в ЗО-е годы, снова встал вопрос об отношении США к стратегии невмешательства.
Если в конце 1910-х они порвали с изоляционизмом и вступили в Первую миро-
вую войну, а после её окончания и разочарования в её результатах в стране резко
усилились изоляционистские настроения, то в конце 30-х годов, и особенно после
начала Второй мировой войны, Америке снова пришлось заняться политической
«калькуляцией» и решать, какая позиция выгодней для её безопасности и даль-
нейшего развития. Изоляционисты, в рядах которых можно было видеть таких
известных персон, как Г. Гувер, Р. Тафт, Ч. Бирд, С.Чейз, Т. Драйзер, старались
удержать правительство от решения вступить в войну. Но национальные интере-
сы страны заставили Америку изменить свою позицию. Осенью 1940 года она
фактически порвала с политикой нейтралитета и через несколько месяцев всту-
пила во Вторую мировую войну в составе сил антигитлеровской коалиции.
Военные действия снова обошли стороной территорию Америки (если не
считать Пёрл-Харбор). Но война всегда накладывает отпечаток на жизнь на-
рода, который ее ведет, на научные исследования, на идейную и духовную ат-
мосферу. Главная задача, вставшая перед страной, была очевидна: надо было
выиграть войну и этой задаче было подчинено всё.
Хотя многие интеллектуальные герои прогрессисте кой эпохи — Кроули,
Уэйл, Лафоллет и некоторые другие — застали 20-е, а отчасти 30-е годы и даже
продолжали печататься и выступать, их голоса были почти не слышны. На сце-
ну вышла, громко возвещая о своем приходе, новая генерация творцов полити-
ческой мысли, представленная прежде всего «чикагцами»; небольшой, но весь-
ма активной группой интеллектуалов, которая сотрудничала с администрацией
Рузвельта и отчасти входила в его «мозговые тресты»; большой когортой евро-
пейских обществоведов, бежавших в Америку от нацизма, и, наконец, новой
порослью философов, политологов и социологов, которые формировались
в набиравших силу американских университетах.
В 20-е годы на базе Чикагского университета складывается знаменитая Чи-
кагская школа политической науки, «отцом-основателем» и признанным идей-
CurtiM. The Growth of American Thought. Third Edition. New Brunswick (N. J.) and L, 1991 (1964). P. 711.
203
Глава 6
ным вождем которой был Чарлз Эдвард Мерриам (1974—1953). Он родился
в небольшом городке Хопкинтон, штат Айова, в семье почтмейстера. Начал
изучать право в университете того же штата, но, разочаровавшись в этой про-
фессии, перебрался в Нью-Йорк, в Колумбийский (тогда ещё) колледж. Завер-
шая работу над докторской диссертацией по политической науке, Мерриам
отправляется в 1899 году в Париж и Берлин и по возвращении в США защища-
ет её в 1900 году. Пребывание в Германии произвело сильное впечатление на
молодого американца и наложило глубокую печать на его мировоззрение и
научную деятельность. Любопытная деталь: на первой же странице книги «По-
литическая власть», писавшейся в Берлине тридцать с лишним лет спустя, Мер-
риам не преминул заметить, что работа над рукописью ведется в доме, распо-
ложенном «почти через улицу» «от тех залов, в которых когда-то Гегель излагал
свои взгляды на логические и моральные основания государства, а Трейчке
прославлял красоту власти»1. Многие теоретические работы Мерриама пестрят
ссылками на немецких авторов, а даровитым американским студентам он со-
ветовал поучиться еще и в Германии. Что касается Гегеля, то нельзя не заметить,
что именно гегелевский рационализм и историзм во многом определили взгляд
американского исследователя на историю и подход к пониманию демократии.
Практически вся карьера Мерриама как ученого и организатора науки, на-
чавшаяся в 1900 году, была связана с Чикагским университетом. С 1911 года
и вплоть до отставки в 1940-м он возглавлял Отделение политической науки
(Department of Political Ccience) этого учебного заведения. Им был создан
Комитет по социально-научным исследованиям (Social Science Research
Committee) для поддержки наиболее обещающих исследовательских проектов
представителей этого Отделения.
Круг личных научных интересов Мерриама был весьма широк, о чем можно
судить по многочисленным публикациям. В числе его книг - «Американская
партийная система: введение в исследование политических партий в Соединен-
ных Штатах» (совместно с Г. Госнеллом)2; «Новые аспекты политики»3; «Четыре
американских партийных лидера»4; «Роль политики в социальных изменениях»5;
«Политическая власть»6; «Пролог к политике»7; «Систематическая политика»8;
ряд книг о демократии (подробный разговор о них впереди). «Мерриам... спон-
сировал подготовку и издание ряда книг по вопросу гражданского воспитания
в США и Европе, которые с полным правом можно назвать предшественницами
1 Merriam СИ. Political Power // A Study of Power, Glencoe, 111., 1950. P. 3. Генрих Трейчке (1834-
1896) — немецкий историк.
2 Merriam Ch. The American Party System: An Introduction to the Study of Political Parties in the United
States. N.Y., 1922.
3 Merriam СИ. The New Aspects of Politics. Chicago, 1925.
4 Merriam СИ. Four American Party Leaders. N. Y, 1926.
5 Merriam СИ. The Role of Politics in Social Change. N. Y, 1936.
6 Merriam СИ. Political Power. N. Y, 1934.
7 Merriam СИ. Prologue to Politics. Chicago, 1939.
8 Merriam СИ. Systematic Politics. Chicago, 1945.
204
Общие контуры поля исследования
современных исследований политической социализации и политической
культуры»1. В этот ряд входит и книга самого Мерриама «Формирование гражда-
нина: сравнительное исследование методологии воспитания гражданина»2.
Согласно воспоминаниям современников и выводам исследователей его твор-
чества3, Мерриам как нельзя лучше подходил на роль руководителя вновь создан-
ного крупного исследовательского политологического центра, нацеленного на
выход в политическую практику. Он относился к тем редко встречающимся
в науке людям, которые сочетают в себе качества незаурядного ученого, талантли-
вого научного организатора и неуёмного политического деятеля. Мерриам был
либералом, поддерживал в свое время прогрессистов, «работал на» Лафоллетта
и всю жизнь сохранял верность духу профессизма. Он трижды баллотировался на
пост мэра Чикаго, но всё неудачно. И стать Вудро Вильсоном Среднего Запада
(к чему, по словам его биофафа Б. Карл, стремился) Мерриам так и не смог.
Он был знаком с Вудро Вильсоном, Гербертом Гувером и Франклином Руз-
вельтом и на протяжении жизни входил в множество разных комиссий и коми-
тетов. В 1918 году он становится сотрудником созданного Вильсоном в апреле
1917 года (и просуществовавшего до августа 1919-го) Комитета общественной
информации (Committee on Public Information) — мощного пропагандистского
аппарата, призванного убедить воспитанных в изоляционистском духе амери-
канцев в правильности решения США вступить в войну и в доблести американ-
ского солдата. Комитет вел пропагандистскую деятельность не только в США,
но и за их пределами, и Мерриам был послан с деликатной политико-пропаган-
дистской миссией в Италию. Правда, его амбиции привели к конфликту с по-
сольством, так что на Апеннинах он задержался недолго. В 1929 году по пригла-
шению Гувера Мерриам становится вице-председателем президентского
Комитета по исследованию социальных тенденций (Research Committee on Social
Trends), а при Рузвельте — членом Комиссии по планированию [использования]
национальных ресурсов (National Resources Planning Board), работая в которой
выступаете многочисленными реформаторскими идеями, планами, проектами
(по большей части так и не получившими практического воплощения).
К Чикагской школе принадлежали Гаролд Лассуэлл, Гаролд Госнелл, Лео-
нард Уайт, Квинси Райт, Дэвид Трумен, Валдимер Ки, другие быстро заявившие
о себе молодые исследователи. Как писал впоследствии Гэбриел Алмонд, кото-
рый в молодости был связан с этой школой4, она осуществила «чикагскую ре-
волюцию» в области политической науки5.
1 Атонд Г.А. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направле-
ния. С. 86.
2 Merriam СИ. The Making of Citizens: A Comparative Study of Methods of Civic Training. Chicago, 1931.
3 Karl B. Charles E. Merriam and the Study of Politics. Chicago, 1974.
4 Almond G. Chicago Days // Almond G. A Discipline Divided. Schools and Sects in Political Science.
Newbury Parketal., 1990.
5 Алмонд Г.А. Политическая наука: история дисциплины. С. 86. О Чикагской школе политической
науки писали многие исследователи. См., в частности: Heaney M., Hansen J. Building the Chicago
School //American Political Science Review. Vol. 100. № 4. Nov. 2006.
205
Глава 6
Во избежание путаницы уместно напомнить, что помимо Чикагской полито-
логической школы существовала еще сложившаяся в 1892 году в рамках все того
же Чикагского университета Чикагская школа социологии, к которой принад-
лежали такие крупные фигуры, как Джордж Мид, Вильям Томас, Чарлз Кули
и другие1. Именно представители этой школы одними из первых стали проводить
систематические конкретные эмпирические исследования, направленные на из-
учение социального поведения человека. Так что Мерриаму и его ученикам было
на кого опереться при изучении деятельности человека в политической среде.
Появление научных школ, нацеленных на практически ориентированные
конкретные исследования конкретных проблем, именно в Чикаго, видимо, не
было случайностью. Дело даже не только и не столько в том, что этот динамич-
но развивавшийся город становится с конца XIX века одной из мощных точек
роста индустриальной Америки и что по этой причине в нем накапливаются
огромные богатства. (В истории американской политической науки и социоло-
гии просматривается четкая зависимость между их творческими успехами
и уровнем субсидирования проводимых исследований — преимущественно за
счет частных источников.) Дело еще и в том, что социальные последствия ин-
дустриализации, урбанизации, пролетаризации населения Америки и неиз-
бежно порождаемая ими социальная патология в форме роста преступности
(взять хотя бы всемирно знаменитую чикагскую мафию), трудовых конфликтов
и т. п. проявлялись в таких городах, как Чикаго, особенно остро. Так что перед
социологией и политической наукой там открывалось широчайшее поле для
проведения конкретных исследований.
Чикагская школа сыграла определяющую роль в развитии нескольких
важных направлений исследований, прочно утвердившихся в дальнейшем
в американской политической науке. Одно из них — формирование новых кон-
туров — формальных и содержательных — политической науки (включая теорию
и методологию), которую некоторые аналитики называли (не смущаясь таф-
тологичностью определения) «научной политической наукой», а сам Мерриам
именовал новой «наукой о политике» (science of politics).
В книге «Новые аспекты политики», опубликованной впервые в 1925 году,
Мерриам назвал десять «достижений» (он их характеризует также как «тенден-
ции») в области политических исследований за «примерно сто лет». Это «срав-
нение разных типов политических идей, институтов, процессов, анализ их
сходства и различий; более глубокий анализ экономических сил в их отноше-
нии к политическим процессам, порой переходящий в экономическую интер-
претацию всех политических явлений...; рассмотрение социальных сил в их
отношении к политическим процессам, что временами принимает форму со-
циальной интерпретации всех политических фактов; исследование географи-
ческой среды и её влияния на политические явления и процессы; более глубо-
кое рассмотрение массы этнических и биологических фактов, взятых в их
Историки науки говорят также о Чикагской школе экономики и Чикагской школе философии.
Merriam СИ. New Aspects of Politics. Chicago, 1931 (1925). P. 49-50.
206
Общие контуры поля исследования
Взятые вместе, эти «влияния», говорит Мерриам, устанавливают «другое
отношение между политическими явлениями и всем их окружением, как со-
циальным, так и физическим»1. Подобного рода исследования, замечает автор
книги, были предприняты в свое время Боденом и Монтескье, но они имели
более примитивный характер.
Среди других тенденций Мерриам называет изучение «генетики» полити-
ческих идей и институтов как продукта объединенных усилий истории и био-
логии, осознающих значение исторического роста и развития и эволюционной
теории жизни (с середины XIX века эта тенденция оказывает мощное воздей-
ствие на всю политическую мысль); соединение взглядов на среду в целом с
генетической и эволюционной точкой зрения, что вызвало глубокие и почти
революционные изменения в политическом мышлении; более широкое ис-
пользование количественного измерения политических явлений2.
Значительная часть перечисленных достижений была получена в рамках
традиционной политической науки. В новых условиях эта наука с её легалист-
ским формализмом, с её «индивидуалистической», антиэтатистской ориента-
цией уже не отвечала, как был убежден Мерриам, требованиям времени и тре-
бовала замены. А поскольку её идейно-ценностные параметры были заложены
«отцами-основателями», то политическая «философия» последних также неиз-
бежно должна была быть подвергнута критике. И такая критика, считает Мер-
риам, начала предприниматься в США уже со второй половины XIX века. О ней
он, тогда еще начинающий исследователь, писал в своей книге «История аме-
риканских политических теорий», опубликованной впервые в 1903 году.
Начало этой критики Мерриам связывает с такими видными политически-
ми исследователями второй половины позапрошлого столетия, как Фрэнсис
Либер, Джон Берджес, Теодор Вулси, и другими, выступившими против основ-
ных положений «школы естественного права» в политической науке, которых
придерживались лидеры американской революции.
Либер и другие отвергали традиционное представление об общественном
договоре между независимыми индивидами как источнике возникновения го-
сударства и политических обязательств сторон: люди — естественные существа
и не нуждается в искусственных средствах соединениях их в общественное
целое, а государства, как свидетельствует история, возникают не путём догово-
ра. Так же обстояло дело с доктринами «естественного закона и естественных
прав»: источником всех прав, утверждали критики, является государство.
По-новому, совсем не так, как «в ранние годы республики», пишет Мерри-
ам, стала рассматриваться и идея свободы (liberty). «Отцы-основатели» полагали,
что в естественном состоянии люди обладают «совершенной свободой», часть
которой отчуждают в пользу государства, и потому, чем последнее сильнее, тем
менее свободны люди. Берджес и другие, замечает Мерриам, ставят вопрос ина-
че: свобода граждан не может существовать безотносительно к государству, ко-
торое как раз и является источником индивидуальной свободы: организуя по-
1 Merriam Ch. New Aspects of Politics. Chicago, 1931 (1925). P. 50.
2 Ibid. P. 50-51.
207
Глава 6
литические институты, люди обретают свободу, а не теряют её. «Идея о свободе
как естественном праве, — писал Мерриам, — была отброшена, и стала усиленно
подчеркиваться неразрывная связь между политической свободой и политиче-
ской способностью (capacity)»1. А после исследования характерных черт раз-
личных наций и рас, замечает далее будущий глава Чикагской школы, «пришли
к выводу, что политической способностью особо наделены тевтонские нации.
Их миссия в мире - политическая цивилизация человечества... Тевтонские расы
должны цивилизовать политически нецивилизованных. Они должны проводить
колониальную политику. Варварские расы в случае их [политической] неспособ-
ности могут быть отброшены прочь (may be swept away»)2.
Пересмотру было подвергнуто и традиционное представление о государстве,
согласно которому оно действует в интересах отдельных индивидов и его функ-
ции ограничиваются поддержанием закона и порядка внутри страны и её за-
щитой от внешних врагов. Согласно новому подходу, задачи и функции госу-
дарства существенно расширялись (предлагалось множество вариантов и их
обоснований), и оно, не оставляя заботы об индивидах, должно было действо-
вать также в направлении обеспечения благосостояния общества в целом.
А накладываемые на деятельность государства офаничения должны были опре-
деляться накопленным им опытом и потребностями времени.
Еще одним объектом пересмотра стала традиционная теория разделения вла-
стей, согласно которой выделялись три властные ветви: законодательная, ис-
полнительная и судебная. Теперь стали поступать предложения по-новому взгля-
нуть на предмет. Мерриам особо останавливается на концепции Гуднау,
предлагавшего подразделить функции государства на «политические» (формиро-
вание его воли) и «административные» (практическое осуществление этой воли).
Как писал Мерриам, подводя итоги ревизии традиционного идейного на-
следия, осуществленной в конце XIX века, «революционные доктрины изна-
чального естественного состояния, естественных прав, общественного догово-
ра, идея ограничения функции государства защитой личности и собственности»
сыграли огромную позитивную роль «в других и более ранних условиях»,
и в них есть «какая-то доля истины», однако «в целом они больше не принима-
ются как наилучшее объяснение политических явлений»3.
1 Merriam СИ. A History' of American Political Thought. N. Y, 1926 (1903). P. 313.
2 Ibid. P. 313-314. Эта позиция, отмечает Мерриам, наиболее четко была выражена Джоном Бер-
джесом, который причислял к «тевтонским расам» и Соединенные Штаты Америки, хотя в самом
начале века полагал, что они пока не готовы к осуществлению миссии «пропаганды политической
цивилизации».
3 Merriam СИ. A History of American Political Theories. P. 332. В этих заключительных фразах Мерри-
ам ничего не говорит о пересмотре взглядов на «свободу» как один из базовых элементов традиции,
заложенной «отцами-основателями». Но его критики напоминают, что в своей книге он касается
этого вопроса. «Что Отцы на самом деле имели в виду, говоря о равенстве, так это равенство амери-
канских штатов (states) по сравнению с другими государствами (states) мира, или, по крайней мере,
равенство между белыми людьми.
Люди не только созданы неравными... но само это неравенство должно рассматриваться как суще-
ственное условие человеческого прогресса... Калхун без колебаний утверждал, что продвижение вперед
208
Общие контуры поля исследования
Так что предстояло пойти дальше и создать новую политическую науку, осно-
ванную на достижениях современного научного знания в самых разных обла-
стях, но прежде всего в области естественных наук. В этом Мерриам видел и
свою миссию, и миссию Чикагской школы, создававшейся им «под себя». Надо,
впрочем, заметить, что уже в работах Вудро Вильсона — в частности, в «Консти-
туционном правлении в Соединенных Штатах» — мы находим идею необходи-
мости перехода от политической науки, уходящей корнями в механику Ньюто-
на, к политической науке, уходящей корнями в эволюционную теорию Дарвина.
Мерриам, чутко улавливавший дух нового, откликнулся на этот вызов.
Судя по имеющимся материалам, первым подходом к решению этой задачи
стала опубликованная им в 1921 году статья «Нынешнее состояние исследова-
ния политики»1. Четыре года спустя появляется книга Мерриама «Новые аспек-
ты политики», а в 1931 году он пишет обширное предисловие к её второму из-
данию. В этих трёх публикациях мы находим основные установки на создание
новой науки о политике (они звучали впоследствии в других его статьях и кни-
гах), а в ряде случаев — предварительные оценки достигнутых успехов и пред-
ставление о возможных и желательных перспективах развития этой науки.
Если сгруппировать основные установки на её создание в несколько блоков,
то картина будет выглядеть примерно следующим образом. Во-первых, это уста-
новка на развитие эмпирических исследований (включая активное изучение обще-
ственного мнения). Как писал много лет спустя Алмонд, «значение чикагской
школы политической науки (20—40-е годы) состоит в том, что своими конкрет-
ными эмпирическими исследованиями она показала, что подлинное развитие
политического знания возможно при организованной поддержке стратегии меж-
дисциплинарных исследований с применением количественных методологий.
Школа... сделала большой шаг вперед в повышении требовательности к точности
эмпирических исследований, убедительности выводов при изучении политиче-
ских проблем и во введении институционального измерения»2.
Во-вторых, установка на сближение науки о политике, других общественных
наук с естественными науками («естественных» и «неестественных» наук, по
словам Мерриама), на проведение междисциплинарных исследований, на «пере-
крестное оплодотворение политики и науки»3, т. е. на их единение и взаимодей-
ствие. Причем если изначально речь шла о совместных изысканиях исследова-
(advance) человеческой цивилизации зависит от существующего между людьми неравенства... Тот фун-
даментальный факт, что индивиды и расы не равны, - это аргумент не против, а, скорее, в пользу про-
движения вперед» {Merriam СИ. A History pf American Political Theories. N. Y, 1926 (1903). P. 230). И ещё.
«С точки зрения современной политической науки рабовладельцы были правы, заявляя, что свобода
может быть предоставлена только тем, кто обладал достаточными политическими возможностями
(political capacity), чтобы воспользоваться ею, и они были также правы, полагая, что две в высшей сте-
пени неравные (greately unequal) расы не могут существовать бок о бок на условиях совершенного
(perfect) равенства» {Merriam Ch. A History pf American Political Theories. N. Y. P. 250—251).
1 Merriam Ch. The Present State of the Study of Politics // American Political Science Review. Vol. XV,
May 1921. №2.
2 Алмонд ГЛ. Политическая наука: история дисциплины. С. 84.
3 Merriam Ch. The Present State of the Study of Politics. № 2. P. 181.
209
Глава 6
телей политики и «психологов, бихевиористов, неврологов, психоаналитиков,
биологов, психобиологов»1, то позднее к ним прибавились социологи, социаль-
ные психологи, антропологи, медики, специалисты в области статистики
и представители других дисциплин2. Так что важнейшей чертой новой полити-
ческой науки «чикагцы» считали её междисциплинарный характер.
В-третьих, установка на разработку качественно новых научных методов и ме-
тодик, которые позволяли бы корректно осуществлять намеченные исследования
и адекватным образом интерпретировать и обобщать полученные данные. Как
писал Мерриам в 1931 году, «направление и метод исследования... в настоящее
время более важны, чем цель, достигнутая в конкретном исследовании. Попытка
найти измеряемые единицы политических явлений представляет огромнейший
интерес для исследователя, работающего в области политической науки...»3.
Особые надежды Мерриам связывал с «выработкой методов, с помощью
которых многие человеческие реакции, подвергающиеся до настоящего времени
лишь грубой оценке, могут значительно более точно наблюдаться, измеряться
и оцениваться»; «методов, позволяющих значительно более точно измерять че-
ловеческую личность и значительно глубже проникать в социальный процесс...»4.
Некоторые исследователи считают, что в этих высказываниях уже проглядывают
признаки метода, который позднее будет назван «бихевиоралистским».
В-четвертых (по счету, но не по значимости), установка на исследование
человека, его поведения как на главное средство проникновения в мир политическо-
го. Мерриам говорит о важности изучения «человеческой природы» (которую
он, как сторонник дарвиновского эволюционизма, не считал неизменной),
исследования «политической личности и понимания процесса и способов кон-
троля над социальным и политическим поведением»5.
В предисловии ко второму изданию «Новых аспектов политики» Мерриам,
раскрывая свое представление о горизонтах «реконструкции науки о полити-
ке», говорит о направлениях и возможных перспективах ее развития. «Поли-
тическая теория... ждёт новых синтезов, новой интерпретации, и возможно,
новой логики»6. «Новые техники исследования человеческой личности» могут
быть применены при разработке проблем общественного администрирования»
(public administration). «Международные отношения ожидают, что ими займут-
ся те, кто сможет дополнить юридические и исторические методы набираю-
щим жизненные силы духом современной экономической и социальной науки
и революционизировать ныне уже устаревшие способы исследования»7. Не-
1 Merriam Ch. The Present State of the Study of Politics // American Political Science Review. Vol. XV, May
1921.№2. P. 181.
2 Merriam Ch. New Aspects of Politics. Chicago, 1931 (1925). P. XXVI1.
3 Ibid. P. XXII.
4 Merriam Ch. The Present State of the Study of Politics. P. 181. Курсив мой. - Э.Б.
5 Merriam Ch. New Aspects of Politics. P. XXIII.
6 Merriam Ch. Preface to the Second Edition// Merriam Ch. New Aspects of Politics. Chicago, 1931 (1925).
P. XXVII.
7 Ibid.
210
Общие контуры поля исследования
обходим более глубокий анализ «природы общественного мнения, групп дав-
ления, пропаганды». «Беспрецедентные возможности для исследования ква-
зипарламентских типов социального контроля в плюралистическом мире
открываются перед исследователями законодательной деятельности»1. Дан-
ные, полученные биологией и медициной, откроют новые возможности перед
исследователями «политической личности и лидерства». Большие изменения
могут произойти в области исследования публичного права, государственного
правления (government), проблем общественного и гражданского воспитания.
Такими виделись Мерриаму перспективы и возможности развития современ-
ной ему науки о политике, которые отчасти были реализованы в последующие
десятилетия.
Амбициозные планы рождались в голове Гаролда Лассуэлла. Он поставил
вопрос о разработке «в рамках общественной науки» самостоятельной «науки
о демократии (science of democracy) или науки о политической психиатрии
(science of political psychiatry)»2. Именно Лассуэллу принадлежит идея создания
интегральной теории наук о политике (the policy sciences), ориентированной
прежде всего на исследование демократии. Принимая во внимание утвержде-
ние Лассуэлла, что политическая наука (political science) «есть по преимуществу
наука о политике (the policy science)», т.е. о ее реальном содержательном на-
полнении, некоторые исследователи называют Лассуэлла (да он и сам себя так
именовал) трудно переводимым на русский язык словосочетанием «policy
scientist of democracy», т.е. исследователем демократии с точки зрения ее со-
держательного (в отличие от институционального) политического измерения.
Как пишут в своей статье о Лассуэлле Джеймс Фарр, Джэкоб Хэкер и Николь
Казн, он, выступая в качестве «political scientist of democracy», «знал все о про-
цессе принятия решений элитами и воплощал свое знание на практике, давая
советы власть имущим, участвуя в принятии важных решений и способствуя
развитию [человеческого] достоинства»3.
Говоря о научных заслугах Чикагской школы, следует особо отметить, что
она сыграла едва ли не определяющую роль в развитии двух важных направле-
ний исследований, прочно утвердившихся в дальнейшем в американской по-
литической науке. Первое из них — демократология, т. е. учение о демократии.
Этому направлению в нашей книге посвящается отдельная глава. Так что здесь
остается лишь пояснить, что для Мерриама и его единомышленников демокра-
тия была не просто наилучшим политическим строем, под который следует под-
вести адекватную теоретическую базу. Для них демократия была венцом поли-
тического развития человеческого общества. Как верно заметил один из
исследователей творчества Мерриама, «демократия представала как наиболее
совершенная форма... рационально понимаемого (в духе философии истории
1 MerriamCh. Preface to the Second Edition// Merriam Ch. New Aspects of Politics. Chicago, 1931 (1925).
P. XXVII.
2 Lasswell H. The Garrison State // The American Journal of Sociology. Vol. 46, No. 4 (Jan., 1941). P. 468.
3 FarrJ., Hacker J., Kazee N. The Policy Scientist of Democracy: The Discipline of Harold D. Lasswell //
American Political Science Review. Vol. 100, No. 4. November 2006. P. 579.
211
Глава 6
Гегеля и эволюционного учения Дарвина. — Э.Б.) развертывания исторической
эволюции от более примитивных к более развитым формам правления»1.
Второе направление, разрабатывавшееся в рассматриваемый период в рам-
ках Чикагской школы, — кратология, т. е. учение о власти. И хотя оно было
тесно связано с первым направлением и будет рассматриваться в увязке с ним,
о нем стоит сказать несколько слов.
Обращение американцев к проблематике власти может показаться, на пер-
вый взгляд несколько неожиданным. В отличие от европейцев, имевших устой-
чивую и длительную традицию исследования феномена власти, у американцев
такой традиции не сложилось. Конечно, отдельные высказывания о власти мож-
но было найти у Вудро Вильсона и у обоих Рузвельтов, у Липпмана, Уэйла, Кро-
ули и других исследователей политики начала XX века. Имелись и работы, по-
священные деятельности центральных и местных органов власти. Но власть per
se и политическая власть, в частности, находились за пределами научного инте-
реса американцев как не имевшие прямого практического значения.
В 30-х годах ситуация изменилась. Стало очевидно, что углубленное пони-
мание такого явления, как демократия, демократическая политика, которое
находилось в центре внимания «чикагцев», требует понимания сути власти как
таковой. Ибо политика рассматривалась ими как проявление стремления челове-
ка к власти, которое может быть исследовано адекватным образом через челове-
ческое поведение. Отсюда и бихевиоралистский подход к пониманию власти.
Бихевиоралисты в общем не отрицали, что политические институты, груп-
пы, классы, государства являются субъектами властных отношений. Но в них
они видели, если можно так сказать, внешнюю оболочку отношений по пово-
ду власти, складывающихся между индивидами в процессе их политического
поведения. По сути, все отношения между людьми в сфере политического
оказывались властными отношениями, независимо от того, осознавали это
люди или нет.
Бихевиоралистский подход к трактовке власти имел естественнонаучные
корни. «Чикагцы» стремились подвести под политику научный фундамент, а на
20—30-е годы пришелся рост влияния неопозитивистской философии науки.
К переосмыслению роли человека в политике подталкивали и достижения
в области психиатрии и психологии, о важном значении которых не раз гово-
рили Мерриам и особенно Лассуэлл. Таким образом, ключом к постижениию
политических явлений оказывался не формально функционирующий член
общества и гражданин, а живой человек с его богатым и противоречивым вну-
тренним миром. Но бихевиоралистские трактовки власти были вызваны и став-
шим очевидным кризисом формально-правового, формально-институциональ-
ного объяснения властных отношений.
Бихевиоралисты хотели, подобно позитивистам и неопозитивистам в фило-
софии, очистить политические исследования от «метафизики», то есть от цен-
1 Pearson S.A. Charles Merriam and the Progressive Understanding of Progressism: the Foundations of
Modern Liberal Democratic Theory// Merriam Ch. American Political Ideas. 1865-1917. New Brunswick.
N.J.,2009. P. XVI.
212
Общие контуры поля исследования
ностных суждений, и перевести эти исследования на «научные рельсы». При
этом они исходили из представления, что получить наиболее полную, досто-
верную и проверяемую картину политической жизни общества во всех ее аспек-
тах можно, исследуя (эмпирическим путем) поведение (behavior) людей, в ко-
тором обнаруживаются сходные черты. Поведение, которое можно не только
наблюдать, но и измерять, а полученные результаты — проверять в повторных
наблюдениях и измерениях и при необходимости корректировать.
Критики бихевиорализма упрекают его сторонников в нестрогости, раз-
мытости определений власти, которыми они оперируют. Упрек, справедливый
лишь отчасти, ибо английский язык одинаков и для бихевиоралистов, и для их
противников. А в языке этом слово «power» означает не только «власть», но
также «силу», «способность», «могущество», «державу», «энергию». В этой си-
туации «чикагцы» действовали по-разному: Мерриам старался вообще избегать
четкого определения «власти», Лассуэлл, напротив, сыпал определениями, но,
как представляется, не для того, чтобы умышленно запутать читателя, а для
того, чтобы высветить феномен власти с разных сторон. Как конкретно выгля-
дели их позиции, мы увидим дальше.
Кратологическая традиция, заложенная Чикагской школой, получила про-
должение в послевоенные годы, когда увидели свет новые труды Лассуэлла -
«Власть и личность»1, «Анализ политического поведения: эмпирический
подход»2, «Власть и общество»3 (выполненная совместно с А. Капланом),
и другие работы. Но основы этой традиции были заложены в 30-х годах. Имен-
но в этот период появляются «Психопатология и политика», «Кто что когда и
как получает» Лассуэлла, «Новые аспекты политики» Мерриама». Знаменатель-
ной вехой в формировании кратологической традиции стал 1934 год, когда
были опубликованы сразу три крупных исследования, переизданных в 1950 году
в одном томе под общим названием «Исследование власти»4. В него входили
«Мировая политика и личная небезопасность»5 Лассуэлла, «Политическая
власть»6 Мерриама и «Власть и совесть. По ту сторону совести»7 Томаса Смита.
Чикагская школа продолжала свою деятельность до конца 30-х годов, «пока
университетская администрация во главе с Хатчинсом не подвергла сомнению
ценность эмпирических исследований в области социальных наук... Из числа
тех, кто занимался политической наукой, университет покинули Лассвелл
и Госнелл, а выход на пенсию Мерриама практически свел на нет деятельность
Чикагского факультета политической науки»8.
1 LasswellH. Power and Personality. N. Y, 1948.
2 Lasswell H. The Analysis of Political Behavior: An Empirical Approach. L., 1949.
3 Lasswell H., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry.New Haven (Con.), 1950.
4 A Study of Power. Glencow, 111., 1950.
5 Lasswell H. World Politics and Personal Insecurity. Chicago, 1934.
6 Merriam Ch. Political Power. Chicago, 1934.
7 Smith T. V. Power and Conscience (Beyond Conscience). Chicago, 1934.
8 Алмонд Г.А. Политическая наука: история дисциплины. С. 87.
213
Глава 6
30-е годы были примечательны для американской политической науки еще
и тем, что именно в этот период, как уже было сказано выше, она получила
мощную интеллектуальную подпитку из Европы, преимущественно из столь
любимой заокеанскими политологами Германии. «Значительная часть немецких
ученых, занимавшихся социальными науками, переселилась в Соединенные
Штаты, где они не только внесли посильный вклад в борьбу с фашизмом, кото-
рую вела Америка в годы войны, но и обогатили систему американского обра-
зования и исследований в области социологии, психологии и политической
науки... В стране трудно было найти хотя бы одно высшее учебное заведение, где
на факультетах социальных наук не преподавали бы эмигрировавшие из Европы
профессора. Такие ученые, как П. Лазарсфелд, К. Левин, В. Кёлер, X. Шпейер,
К. Дойч, X. Моргентау, Л. Лоуэнталь, Л. Страусе, Ф. Нойманн, Г. Эрманн,
О. Кирхмайер, Г. Маркузе, внесли весомый вклад как в поведенческую револю-
цию в американской политической науке, так и в ее критику»1. Алмонд забыл
упомянуть Ханну Арендт, Теодора Адорно, Макса Хоркхаймера, Льюиса Козера
и ряд других исследователей — таких, как Шумпетер, — прибывших в США из
других европейских стран. Они тоже много сделали для Америки.
И это далеко не полный перечень крупных исследователей, которые вы-
ступали в этот период со своими работами. Не сказали последнего слова, как
вскоре выяснилось, такие представители «старой гвардии», как Уолтер Липп-
ман и Луис Брандейс. Продолжал громко звучать голос наутомимого Джона
Дьюи. Активно начали заявлять о себе новые люди: Стюарт Чейз, Джеймс
Бернхем, Сидни Хук и другие.
Таким образом, в 30-е годы в Соединенных Штатах Америки складывается
(она сохранится и в дальнейшем) уникально благоприятная для развития по-
литической науки ситуация, когда в одной стране в одно время собирается
блестящая когорта, способная и готовая решать самые смелые исследователь-
ские задачи, и эта готовность коррелируется с потребностью общества получить
аргументированные научные ответы на возникшие в нем вопросы.
Великая депрессия со всей остротой поставила вопрос о дальнейшей судьбе
американского и мирового капитализма, а вместе с ним и вопрос о судьбах сво-
бодного предпринимательства, о статусе, масштабах, роли и функциях государ-
ства. Этот комплекс проблем привлек внимание многих исследователей, среди
которых явно выделялся экономист, философ, политический аналитик, публи-
цист и просветитель Стюарт Чейз (1888—1985). Человек, итоги деятельности
которого (как и в случае с Гербертом Кроули) недооценены историками поли-
тической мысли. Например, в книге «Политическая наука: новые направле-
ния», его имя не упоминается вообще! Отчасти это объяснимо: Чейз был далёк
от той академической схоластики, которая так мила сердцу людей, называющих
себя «political scientists» и порой всю жизнь «сидящих» на какой-то одной теме.
Но и по духу, и по реальному содержанию многие его публикации были близки
Аиюнд Г.Л. Политическая наука: история дисциплины. С. 94.
214
Общие контуры поля исследования
к тому, что выходило в ЗО-е годы из-под пера тех же «чикагцев», которых он
явно превосходил (за исключением Мерриама и Лассуэлла) по кругозору
и масштабности мышления.
Стюарт Чейз родился в семье бухгалтера, учился в Массачусетском техно-
логическом институте, затем в Гарвардском университете, который окончил
с отличием в 1910 году. Его научные взгляды несут на себе печать влияния Тор-
стейна Веблена, Генри Джорджа и фабианских социалистов, к кружку сторон-
ников которых он принадлежал в студенческие годы. Чейз — автор множества
статей и более 30 монографий, среди которых «Трагедия расточительства»
(1929)1, «Люди и машины» (1929)2, «Экономия изобилия»3. В 1932 году он пу-
бликует книгу «Новый курс»4, а 6 июля того же года на страницах «The New
Republic» появляется его статья «Новый курс для Америки: путь к революции»,
давшие некоторым исследователям повод предположить, что именно Чейз стал
автором термина, который был использован для обозначения реформаторско-
го курса Франклина Рузвельта. Кстати сказать, Чейз познакомился с этим че-
ловеком еще до того, как тот стал президентом США. В «мозговой трест» он
формально не входил, но был одним из его экономических советников.
Чейзу импонировала идея государственного регулирования экономики, и
он считал, что кризис может быть преодолен только с помощью национально-
го планирования. Быть может, именно по этой причине он, побывав в 1927 году
Советском Союзе (как утверждают некоторые историки, он был принят Стали-
ным), дал в целом высокую оценку экономической стратегии советского руко-
водства. «Почему это только русские должны иметь удовольствие переделывать
мир?» — спрашивал он в статье «Новый курс для Америки».
Подход, если можно так сказать, «очень американский». Американцы — на-
ция первопроходцев, экспериментаторов, новаторов. Это у них в крови. Имен-
но стремление советской России переделать мир вызывало у американцев
20-х — первой половины 30-х годов симпатии к «советскому эксперименту» —
тем более что протекал он на фоне Великой депрессии в США. Но к коммуниз-
му как политическому строю Чейз симпатии не питал, ставя его в один ряд с
фашизмом.
Обостряется интерес американцев к проблемам демократии (сущность, фор-
мы, функции) и условий ее сохранения в осложнившихся внутренних (Новый
курс) и международных условиях (появление фашизма, нацизма и советского
социализма, а потом и новая мировая война). Об этом пишут Мерриам, Лассу-
элл, Карл Фридрих, Чейз, десятки других американцев. Заметим, что именно
к рассматриваемому периоду относится появление концепции так называемой
процедурной демократии Йозефа Шумпетера, «раскрученной» после войны.
Постепенно в повестку дня включается вопрос о тоталитарном режиме,
хотя к широкой его разработке американцы приступят позднее и все основные
1 Chase S. The Tragedy of Waste. N. Y., 1929.
2 Chase S. Men and Machines. N. Y, 1929.
3 Chase S. The Economy of Abundance. N. Y, 1934.
4 Chase S. A New Deal. N. Y, 1932.
215
Глава 6
работы, посвященные этому феномену, появятся после окончания Второй ми-
ровой войны и начала холодной войны. Но уже в самом начале 40-х годов Лас -
суэлл выступает с концепцией так называемого гарнизонного государства1,
воплощающего одну из гипотетических форм тоталитарной диктатуры, какой
она виделась в ту пору за океаном.
В 30-е годы начинается и в дальнейшем идет по нарастающей изучение
общественного (в том числе политического) сознания и общественного мнения. Это
отвечало интересам как политической элиты, которая хотела знать, что думают
массы и как ими лучше управлять, так и бизнеса, особенно торгового, желав-
шего иметь точную картину спроса на товары массового потребления.
Этот блок проблем разрабатывался совместными усилиями политологов
и социологов, среди которых выделялся человек, обративший на себя внимание
еще в эпоху прогрессизма, но утвердившийся в качестве крупного исследова-
теля именно в 30—40-е годы. Это Уолтер Л иппман (1889—1974)2. Американцам
старшего поколения он известен как авторитетный политический коммента-
тор, печатавшийся в двухстах газетах, лауреат Пулитцеровских премий. Многие
мировые лидеры, включая Вудро Вильсона (к написанию 14 пунктов которого
он, напомним, тайно приложил руку), Уинстона Черчилля, Шарля де Голля
и Ричарда Никсона, видели в нем серьезного политического аналитика и ис-
кали его общества. И похоже, только профессионалы знали его как крупного
политического исследователя, автора более десяти книг, посвященных пробле-
мам общественного сознания, демократии и внешней политики, многие из
которых до сих пор не утратили своей научной ценности. Среди них такие со-
чинения, как «Публика-призрак»3, «Предисловие к моральной теории»4, «Хо-
рошее общество»^, «Очерки публичной философии»6 и, конечно , «Обществен-
ное мнение»7.
Липпман был научным авторитетом для ряда крупных американских мыс-
лителей, которые мало о ком из современников отзывались с похвалой. «Дан-
ной работе, как и работе того же автора, озаглавленной «Общественное мне-
ние» (Public Opinion), я весьма обязан — и не только в порядке обсуждения
данного частного вопроса (состояния американского общества и его созна-
1 Lasswell H. The Garrison State. P. 460.
2 Большая статья о Липпмане помешена в «Энциклопедии демократии» (См.: Lippmann Walter. The
Encyclopedia of Democracy. Ed. in Chief S.M. Upset. Wash. D.C. Vol. III). Ему посвящен ряд монографий.
См., в частности: Walter Lippmann and His Times. Ed. by M. ChildsandJ. Reston. N. Y, 1959; Auchincloss L.
The House of the Prophet. Boston, 1980. Большой интерес представляет весьма содержательная моно-
графия известного отечественного историка-американиста В.О. Печатнова «Уолтер Липпман и пути
Америки» (М., 1994), построенная (что вообще характерно для этого автора) на солидном докумен-
тальном фундаменте.
3 Lippmann W. The Phantom Public. N. Y, 1925.
4 Lippman W. A Preface to Morals. N. Y, 1929.
5 Lippman W. The Good Society. N. Y, 1937.
6 Lippman W. Essays in Public Philosophy. Boston, 1955.
7 Lippman W. Public Opinion. N. Y, 1922.
216
Общие контуры поля исследования
ния. — Э.Б.), но и в плане моей общей концепции, несмотря на то что порой
мои выводы расходятся с теми, к которым пришел он»1. Так писал о книге
Липпмана «The Phantom Public» вечно ворчавший Джон Дьюи. Высоко оцени-
вал научное творчество Липпмана и будущий классик американской политиче-
ской мысли Энтони Дауне.
Липпман прожил яркую, динамичную (временами скандальную, если гово-
рить о его любовных похождениях) жизнь, которая не укладывалась в рамки
стандартной академической карьеры. Ученик крупнейших философов первой
половины XX века Джемса и Сантаяны, он и сам мыслил как философ, но стоять
за университетской кафедрой или сидеть в профессорском кабинете ему было
скучно. Он бросил аспирантуру и окунулся в гущу политической жизни. Трудно
представить себе, чтобы в молодые годы он, близкий друг Джона Рида, написав-
шего «Десять дней, которые потрясли мир», не увлекся идеями социализма, как
трудно представить себе, чтобы он вскоре не разочаровался в них. В конце кон-
цов он стал либералом, с глубоким пессимизмом и недоверием взиравшим на
public, исследованию сознания которой он посвятил свои основные работы.
Похоже, Липпман добился в итоге если и не всего, то многого из того, чего
хотел. И даже за былые обиды получил своеобразную «компенсацию». В юности,
став студентом Гарвардского университета, он «очень скоро ощутил ту невиди-
мую, непреодолимую стену, которая отделяла гарвардскую англосаксонскую ари-
стократию от молодых людей других сословий и национальностей, независимо
от их способностей. (Липпман вышел из состоятельной и образованной еврей-
ской семьи. — Э.Б.). ...Пройдут годы, и Липпман станет почетным попечителем
университета и одним из самых знаменитых сынов Гарварда, расположения ко-
торого будут искать многие из тех, кто едва замечал его в студенческие годы»2.
А сам Липпман уже на склоне лет напишет о себе так: «Я существо допо-
топное, пережиток довоенного и дореволюционного времени... родившийся и
выросший в одной эпохе и живущий и работающий в другой»3. Так могут ска-
зать о себе многие прожившие более или менее долгую жизнь. Но в ЗО-е годы
Липпман был в самом расцвете сил, а его исследования в области обществен-
ного сознания и демократии (о них речь впереди) представляли собой новое
слово в политической науке.
В тесной увязке с изучением феномена общественного мнения идет раз-
работка новой по тем временам проблемы политической пропаганды (в том чис-
ле международной). Лидером на этом направлении выступил один из видных
представителей Чикагской школы Гаролд Дуайт Лассуэлл (1902—1978) — талант-
ливый ученый с неуемным исследовательским темпераментом и широким кру-
гом интересов.
Лассуэлл родился в семье пресвитерианского священника в маленьком го-
родишке штата Иллинойс, но исследователи его творчества считают, что реша-
ющее влияние на него оказал в юности не отец, а дядя-врач, читавший Фрейда
1 Дьюи Д. Демократия и образование. С. 86.
2 Печатное В. Уолтер Липпман и пути Америки. С. 12.
3 Там же. С. 8.
217
Глава 6
(и, по-видимому, прививший к нему интерес будущего автора «Психопатологии
и политики»). Блестяще окончивший школу, Гаролд в возрасте шестнадцати лет
поступил в Чикагский университет, с которым на протяжении ряда лет (до 1938
года) была связана его жизнь — сначала как студента, потом как исследователя,
ставшего любимым сотрудником Мерриама. Вторая половина жизни Лассуэл-
ла была связана уже с Йельским университетом.
Его научная деятельность растянулась почти на полвека, а продуктив-
ность была фантастической. По некоторым подсчетам, количество книг, ко-
торые Лассуэлл написал в качестве автора или соавтора и к которым имел
отношение как редактор или соредактор (а это зачастую солидные тома),
приближается к шестидесяти (!), а число написанных им статей превышает
три сотни1. Но наиболее ярко Лассуэлл проявил себя в творческом отноше-
нии именно в 30—50-е годы. Как напоминает Алмонд, «с 1927 по 1939 г. он
опубликовал шесть книг, причем все они были новаторскими, раскрывали не
изученные ранее измерения и аспекты политики»2. В монографиях «Техноло-
гия пропаганды в мировой войне» и «Пропаганда и промоутерская деятель-
ность» («Propaganda and promotional activities») он ввел в научный оборот ме-
тоды исследования массовых коммуникативных процессов, средств массовой
информации, пропаганды и связей с общественностью. К фигуре Лассуэлла
нам придется возвращаться еще не раз, но надо сразу сказать, что он внес
большой вклад не только в развитие политической науки, но и в развитие по-
литической психологии и политической социологии. В этой связи следует
упомянуть о таких его трудах, как «Психопатология и политика» (1930), «По-
литика: кто что когда и как получает» (1935), «Мировая политика и личная
незащищенность».
Жил в эти годы в Америке еще один человек, книга которого, посвящен-
ная феномену пропаганды, признана ныне классической и переведена на
десятки языков и которого нередко величают «отцом пиара», «первым раз-
работчиком» техники формирования общественного мнения. Этот человек
умел «продавать» публике всё — начиная от русского балета (в котором аме-
риканцы поначалу мало что смыслили, а после их психологическо-социоло-
гической «обработки» восторженно принимали) и кончая правительством. Он
так и говорил: «Хорошее правительство можно продать обществу так же, как
любой другой товар»3.
Звали этого господина Эдвард Луис Бернейс (1891 — 1995). Он был племян-
ником Зигмунда Фрейда, и это, возможно, как-то отразилось на его интересе
к внутреннему миру человека. Во время Первой мировой войны он входил
(вместе с Липпманом, Мерриамом и другими известными людьми) в тот самый
Комитет общественной информации, о котором мы говорили выше. Но пере-
ломным для Бернейса стал 1928 год, когда вышла его книга «Пропаганда». Если
1 AlmondG. Harold D. Lasswell: A Biographical Memoir//Almond G. A Discipline Divided. Schools and
Sects in Political Science. Newbury Parketal., 1990. P. 301.
2 Аиюнд Г.А. Политическая наука: история дисциплины. С. 85.
3 Bernaus E. Propaganda. N. Y, 2005 (1928). Р. 120.
218
Общие контуры поля исследования
верить специалистам, то всё, чем пользуются сегодня технологи PR, можно
найти, пусть лишь в зачаточной форме, в этой книге.
В рассматриваемый период начинаются активные исследования проблем
войны, мировой политики, международных отношений и мирового порядка. (Они
рассматриваются, в частности, в книгах К. Райта1, Ч. Мерриама2, Е. Ревеша3
и других.) Волнует американцев и вопрос о роли и месте США в нынешнем
и грядущем мире. (Не случайно уже в самом начале войны в Белом доме раз-
мышляют о создании международной организации, которая после победонос-
ной войны могла бы взять на себя задачу обеспечения мира и безопасности.)
Специфические «вызовы» американским политологам бросают потребно-
сти военного времени. «Обеспечение высокого уровня производительности
труда в сельском хозяйстве и промышленности при сокращении численности
рабочей силы; набор и подготовка новобранцев для сухопутных, военно-мор-
ских и военно-воздушных сил и возвращение их после прохождения воинской
службы к обычной гражданской жизни; продажа облигаций военного займа;
контроль за уровнем потребления и инфляции; контроль за состоянием духа
населения страны, за отношением населения к врагам и союзникам наряду
с многочисленными другими вопросами создали повышенный спрос на специ-
алистов в области социальных наук во всех отраслях военной и гражданской
администрации. Требования военного времени привели к резкому увеличению
потребности в гуманитарной экспертизе, что, в свою очередь, обусловило бур-
ное развитие академических институтов в послевоенные десятилетия...
Для помощи в решении многочисленных послевоенных проблем в различ-
ных военных учреждениях, а также министерствах сельского хозяйства, финан-
сов, Верховном суде и таких организациях, как Управление по ценообразова-
нию и Управление военной информации, стали применяться опросы, интервью,
статистический анализ, особенно выборка и другие эмпирические методы. По-
требности военного времени обусловили возросший интерес к антропологии,
имевшей в то время психиатрически-психоаналитическую ориентацию»4. По-
сле окончания войны многие из исследователей, работавших на армию, верну-
лись в университеты и научные центры. Но навыки, полученные ими в военных
учреждениях, утрачены ими не были и методы, использовавшиеся в работе,
стали применяться для решения гражданских проблем.
1 Wright Q. A Study of War. Chicago, 1942.
2 Merriam Ch. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941.
3 Reves E. The Anatomy of Peace. N. Y., 1945.
4 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины. С. 87.
Глава седьмая
РЕФОРМИРОВАНИЕ АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВА
Период просперити проходил под лозунгом «возвращения к нормально-
сти», то есть отказа от присущей прогрессистской эре ориентации на социаль-
ные, политические и экономические реформы. Все перевернулось с наступле-
нием Великой депрессии, когда стало очевидно, что выход из нее и само
спасение американской либеральной демократии требуют радикальных изме-
нений. Решение этой задачи пришлось взять на себя пришедшему в Белый дом
Франклину Делано Рузвельту Провозглашенный им Новый курс был, по суще-
ству, курсом на осуществление серьезных социально-политических и экономи-
ческих преобразований1. Он и определил основное направление развития аме-
риканской политической мысли в этот период.
Как отмечает историк, «в политических рассуждениях Рузвельта одно из
центральных мест заняла тема природы государственной власти. В духе либе-
рально-прогрессистского мировоззрения Рузвельт доказывал, что государство
не может отдавать предпочтение какой-либо из социальных групп, цель его
состоит в том, чтобы координировать их взаимоотношения и интересы и пы-
таться сплотить их в общенациональном интересе. При этом государство в ин-
тересах общего блага должно возвыситься над частными интересами отдельных
социальных групп, в том числе и особенно над интересами бизнеса»2.
В ориентации Рузвельта на усиление роли государства и, в частности, роли
президента убеждала уже первая инаугурационная речь, которую он произнес
4 марта 1933 года. Новый глава государства говорил о необходимости взяться за
решение актуальных задач «так, как мы действуем в чрезвычайных военных
условиях»3; о «государственном планировании и контроле над всеми видами
транспорта, связи и прочих услуг явно общественного характера»4; о «строгом
1 Новому курсу Рузвельта посвящена огромная литература. Выделим из этого массива работы, рас-
сматривающие его в увязке с развитием американской политической мысли: Schlesinger A.M. Jr. The
Age of Roosevelt. Vol. I—III. Boston 1957-1960; Zinn H. The New Deal Thought. Indianapolis (Ind.), 1966;
Ekirch F.F. Jr. Ideologies and Utopias: The Impact of the New Deal on American Thought. Chicago, 1969;
Milkis S.M. and /. Mileur, eds. The New Deal and the Triumph of Liberalism. N. Y, 2002. См. также: Маль-
ков В.Л. Новый курс в США: Социальные движения и социальная политика. М., 1973; Он же. Фран-
клин Рузвельт: Проблемы внутренней политики и дипломатии. М., 1988.
2 Согрин В.В. Исторический опыт США. С. 364.
3 Инаугурационные речи президентов США. М., 2001. С. 384.
4 Там же. С. 385.
220
Реформирование американского общества
контроле над всей банковской, кредитной и инвестиционной деятельностью»1.
Он призвал сограждан двигаться вперед «дисциплинированной, верноподдан-
ной армией (слово «армия» он употребил в своей речи несколько раз. — Э.Б.),
готовой на жертвы ради общей дисциплины, ибо без такой дисциплины невоз-
можно движение вперед, невозможно эффективное руководство», и требовал
согласия «подчинить свою жизнь и свое достояние такой дисциплине, открывая
возможность для руководства, нацеленного на большое благо»2.
Рузвельт не исключал возможности «временно отойти от нормально сба-
лансированного государственного процесса»3 и предупреждал, что может об-
ратиться к Конгрессу с просьбой о предоставлении ему «широких властных
полномочий для борьбы с чрезвычайной ситуацией, столь же неограниченных,
как полномочия, которые мне были бы даны в случае фактического вторжения
иноземного врага»4. При этом президент выражал уверенность «в будущем ос-
нов демократии» и подчеркивал, что предлагаемый им курс не противоречит
«форме власти, унаследованной нами от предков» и что «чрезвычайные требо-
вания» вполне соответствуют нормам Конституции США, которая «столь про-
ста и практична, что всегда можно ответить на чрезвычайные требования, пере-
ставляя акценты и меняя порядок слов, не утратив сути»5.
Историки давно ведут спор о том, насколько глубоки были инициирован-
ные Рузвельтом реформы, какими были их направление и последствия, но,
похоже, никто не выражает сомнений в том, что Рузвельт был реформатором.
В отличие от «отцов-основателей» американского государства он не был теоре-
тиком, да и не претендовал на эту роль. Предлагавшиеся им политические ре-
шения имели отчетливо выраженный практический характер и, что особенно
важно отметить, отвечали либерально-демократическим принципам, в соот-
ветствии с которыми строилось и функционировало американское государство.
По словам историка политической мысли Мортона Фриша, «трансформация
традиционной американской демократии в государство благосостояния с его
регулируемой или контролируемой экономикой выглядит более революцион-
ной, чем это есть на самом деле... Рузвельт отверг патерналистское государство
благосостояния, когда он отверг социализм. Таким образом, вместо того, чтобы
говорить, что традиционная американская демократия была подорвана в пери-
од Нового курса, правильнее было бы сказать, что значение американской по-
литической традиции претерпело в это время глубокое изменение. Рузвельт, —
признает Фриш, — конечно же, подверг очень глубокой реинтерпретации эту
традицию, ибо нет сомнений, что государство благосостояния несовместимо
с некоторыми чертами традиционной американской демократии. Но Рузвельт,
как государственный деятель, который ввел принцип благосостояния, не счи-
1 Инаугурационные речи президентов США. С. 386.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же. С. 386-387.
5 Там же. С. 386.
221
Глава 7
тал это радикальным изменением; то есть это не было изменением, затрагивав-
шим корни системы. Последние остаются в сохранности. Новый курс выполнил
функцию, которая по сути своей была скорее реставраторской или консерва-
тивной, нежели конститутивной»1.
Рузвельт в итоге добился «сохранения либеральных демократических инсти-
тутов в период кризиса»2, но сделал это, как верно говорит Фриш, за счет неко-
торого переосмысления этих понятий. А правильнее, наверное, сказать, Рузвельт
дал основание американским теоретикам, опираясь на опыт Нового курса, обо-
гатить представление о либерализме и демократии, показав, что либеральные по
сути принципы совместимы с некоторым ограничением рыночной стихии,
а демократия не исключает расширения масштабов государства, повышения его
роли в обществе и осуществления государственными органами (прежде всего
исполнительными) регулирующих и дисциплинирующих функций. Иначе гово-
ря, сильное, деятельное государство и сильный властный президент совместимы
с демократией, если то, что делает власть, отвечает не только объективным инте-
ресам народа, но и его воле и осуществляется с его согласия.
Конечно, в теоретическом плане Новый курс был плодом творчества мно-
гих экономистов, юристов, политологов, историков, в том числе выдающихся.
Важную роль среди них играли члены так называемых мозговых трестов, вы-
ступавших в роли генераторов или интеграторов идей, проводившихся в даль-
нейшем на практике и получавших порой правовое и/или идеологическое
оформление. Вообще, надо заметить, Рузвельт был уникальным президентом в
том отношении, что не боялся окружить себя интеллектуалами высокой пробы3
и принимать их идеи, если считал последние полезными. (Это делали и другие
американские президенты. Но в таком масштабе, как Рузвельт, кажется, никто).
Кого-то из этих людей он ставил на высокие административные посты, другие
выполняли функцию неформальных советников.
Старейшим членом первого «мозгового треста» был профессор Колумбий-
ского университета Адольф Огастес Берли (1895—1971), один из крупнейших
авторитетов в области корпоративного права, автор ряда публикаций, в том
числе книги «Современная корпорация и частная собственность» (в соавторстве
с Гардинером Минсом), опубликованной в 1932 году4. Берли отвергал идею эко-
номического планирования, но выступал за «новый экономический конститу-
ционный порядок», при котором федеральный центр играл бы важную роль
в регулировании экономики. Некоторые его базовые идеи, развернутые в кни-
гах, вышедших уже после войны, в частности, в «Капиталистической революции
1 American Political Thought: The Philosophic Dimension of American Statesmanship. Ed. by Morton
J. Frish and Richard G. Stevens. Itasca (111.), 1983 (1971). P. 320-321. Курсив в тексте. - Э.Б.
2 American Political Thought: The Philosophic Dimension of American Statesmanship. P. 319.
3 В околонаучной, а порой и в научной литературе мы обнаружим немало спекуляций по поводу
этнической принадлежности многих членов «мозговых трестов». Но президент, похоже, не придавал
этому решающего значения. Для него важнее были «мозги»: он хотел иметь рядом с собой «дюжину
Авраамов Линкольнов».
4 BerleA.A., Means G.C. The Modern Corporation and Private Property. N. Y, 1932.
222
Реформирование американского общества
XX века»1, начали формироваться еще в 30—40-е годы. Это идеи о возрастающей
роли управленческого персонала в корпорациях2 и о двух революциях, проис-
шедших в XX веке, — социалистической на Востоке и капиталистической на
Западе, которая, утверждал Берли, оказалась более успешной и плодотворной.
Реформы Нового курса Берли как раз и рассматривал как шаги этой революции.
Большое влияние на формирование Нового курса оказал старожил рузвель-
товского «мозгового треста» Рексфорд Гай Тагуэлл (1981 — 1979) — экономист,
профессор Чикагского и других университетов, автор многих книг, посвящен-
ных проблемам экономики и политики — в их числе «Экономические основа-
ния общественного интереса»3, «Совершеннолетие промышленности»4, «Битва
за демократию»5. В молодости Тагуэлл испытал влияние идей Элтона Синклера
и Эдварда Беллами, а позднее — Джона Дьюи. В течение первых двух сроков
президентства Рузвельта Тагуэлл занимал в его администрации ответственные
посты (в частности, заместителя министра сельского хозяйства), был в 1941—
1946 годах губернатором Пуэрто-Рико. Возвратившись в 1946 году на научно-
преподавательскую работу в Чикагский университет, возглавлял в нем Институт
планирования. Тагуэлл был убежденным сторонником, а в меру возможности
и проводником в жизнь (участвуя в разработке программ регулирования сель-
ского хозяйства) идеи плановой национальной экономики, регулируемой
федеральными властями при участии бизнеса6. Он даже считал, что в Консти-
туцию США должна быть внесена поправка, касающаяся национального эко-
номического планирования. В конце Второй мировой войны и особенно после
бомбардировок Хиросимы и Нагасаки Тагуэлл поддерживал идею создания
мирового правительства. В 1945—1948 годах участвовал в работе действовавше-
го в рамках Чикагского университета Комитета по разработке Всемирной Кон-
ституции (World Constitution).
Среди тех, кто помогал Рузвельту, были юрист Луис Дембиц Брандейс (под-
сказавший в свое время Вудро Вильсону идеи «Новой свободы», о чем говори-
лось выше); юрист Феликс Франкфуртер (1882—1965), критиковавший Берли и
Тагуэлла за «радикализм», но убежденный в недопустимости чрезмерного со-
циального расслоения; Фрэнсис Перкинс (1880-1965), занимавшаяся пробле-
мами занятости и внесшая свой вклад в формирование трудового законодатель-
ства, а также еще ряд лиц.
Ощутимый вклад в формирование стратегии Нового курса внёс Стюарт
Чейз. Не входя ни в один из «мозговых трестов», но будучи членом «кухонного
1 BerleA.A. The 20 Century Capitalist Revolution. N. Y, 1954.
2 Эта идея Берли перекликалась с идеями опубликованной в 1941 году и вызвавшей широкий ре-
зонанс книги социолога Джеймса Бернхема «Управленческая революция» {BurnhamJ. The Managerial
Revolution. N. Y, 1941).
3 Tugwell R. The Economic Basis of Public Interest. Menasha (Wise), 1922.
4 Tugwell R. Industry's Coming of Age. N. Y, 1927.
5 Tugwell R. The Battle for Democracy. N. Y, 1935.
6 Эта идея получила отражение в его опубликованных лекциях по экономическому планированию.
См.: Tugwell R. The Place of Planning in Society. Seven Lectures. San Juan, 1954.
223
Глава 7
кабинета», он сделал для разработки программ New Deal и, что тоже важно, для
обоснования его философии не меньше, а возможно, и больше, чем иные спод-
вижники президента. Свои взгляды на преобразование политики и экономики
страны он изложил в наиболее полном объеме в шеститомном докладе «Когда
окончится война. Направляющие указания касательно будущего Америки»,
подготовленном по заказу «Фонда двадцатого века» и опубликованного в 1942—
1946 годах1.
Предлагаемую им программу преобразований Чейз увязывал с теми, как ска-
зали бы сегодня, глобальными трендами, которые он наблюдай в 30-х — начале
40-х годов и которые в немалой степени предопределили характер и содержание
этой программы. Он одним из первых сумел разглядеть и «проанатомировать»
наметившуюся мировую тенденцию перехода от капитализма laissez faire к новому
обществу. «В условиях войны и мира, подъема и депрессии, — писал он в 1942 го-
ду, — продолжается движение к централизованному коллективному контролю...
Появилось нечто такое, чего никто не ожидал, никто не хотел и чего никто на
самом деле не понимает»2. Дело тут, писал Чейз, не просто в «управленческой
революции», о которой говорит Джеймс Бернхем. Неверно было бы, считает он,
и однозначно отождествлять нарождающееся общество («это ведет только к пута-
нице») с «социализмом», «фашизмом» или «государственным капитализмом».
Американский аналитик именует его «обществом X», «вытесняющим систему
свободного предпринимательства по всему миру»3 и называет его «главные черты».
Таких черт восемнадцать, и их можно условно сгруппировать в несколько
блоков. Политический блок включает «сильное централизованное государ-
ство»; «усиление исполнительной власти за счёт законодательной и судебной
властей», а в некоторых странах — установление диктатуры; контроль (вплоть
до запрещения забастовок) над рабочими организациями; «государственный
контроль над коммуникациями и пропагандой»; создание молодежных объеди-
нений, ориентированных на выполнение определенных общественных обязан-
ностей и основанных на строгой дисциплине, здоровом образе жизни и одобря-
емой властями идеологии.
В экономическо-финансовый блок входят государственный контроль над
банковским делом (banking), системой кредитования и обращением ценных
бумаг (security exchanges); использование бюджетного дефицита для финанси-
1 The Roads We Are Travelling 1914-1942. Guide Lines to America's future as reported to The Twentieth
Century Fund by Stuart Chase. N. Y.. 1942; Goals for America. A Budget of Our Needs and Resources. Guide
Lines to America's future as reported to The Twentieth Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1942; Where's
the Money Coming From? Problems of Postwar Finance. Guide Lines to America's future as reported to The
Twentieth Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1943; Democracy Under Pressure. Special Interests vs. The
Public Welfare. Guide Lines to American Future as Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase.
N. Y, 1945; Tomorrow's Trade Problems of Our Foreign Commerce. Guide Lines to American Future as
Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase. N. Y, 1945; For This We Fought. Guide Lines to
American Future as Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase. N. Y, 1946.
2 The Roads We Are Travelling 1914-1942. Guide Lines to America's future as reported to The Twentieth
Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1942. P. 95.
3 Ibid.
224
Реформирование американского общества
рования социальных программ; государственный контроль над природными
ресурсами, знергетическими ресурсами, транспортной системой, производ-
ством сельскохозяйственной продукции, внешней торговлей; высокий уровень
налогообложения, при котором наибольшее налоговое бремя ложится на плечи
богатой части населения; контроль государства над частной собственностью
и предприятиями без передачи права собственности в его руки.
Социальный блок включает «обеспечение государством занятости [населе-
ния] путем развертывания либо производства вооружений, либо публичных
работ»; обеспечение населения продовольствием, жилищем и медицинской
помощью; создание государственной системы социального страхования и пен-
сионного обеспечения.
Эти черты, пусть и на разной стадии их развития, утверждает Чейз, мы об-
наружим во многих странах, включая Великобританию, Германию, Мексику,
Японию, Швецию или Россию. Он особо подчеркивает: «мы не найдем ни од-
ного из перечисленных пунктов, который бы не имел отношения в той или
иной мере к Соединенным Штатам»1.
Какие-то из этих черт, считает американский аналитик, хороши, поскольку
свидетельствуют о «возрождении общества [как социальной целостности]
(community survival)»; какие-то, напротив, «не соответствуют либеральному де-
мократическому идеалу». Однако в любом случае их нельзя воспринимать иначе,
как «анафему доктринам Адама Смита»2. При этом Чейз был убежден в том, что
рассмотренный им тренд сохранится в своих принципиальных чертах и после
окончания войны. И что реформировать американскую политическую, соци-
альную и экономическую систему необходимо именно с учетом этого тренда.
Чейз выступает в поддержку ограничения свободы конкуренции и в защиту
(широко понимаемого) государственного планирования, доказывая, что оно
может иметь место не только при социализме и что ему могут быть присущи
разные формы. Важно только не доводить его до крайности, приводящей к
установлению жестко регламентированной экономики. «Если полная свобод-
ная конкуренция невозможна в демократических странах в условиях XX века,
то столь же невозможна и в высшей степени регламентированная экономика.
Они не позволяют эффективно обеспечить удовлетворение потребностей по-
требителей во многих товарах и услугах. Они не совместимы с какой бы то ни
было степенью политической свободы»3.
Чейз видит в государстве силу, которая в отличие от бизнеса, пекущегося
исключительно о собственной выгоде, способна позаботиться о массовом по-
требителе. Его интересы должны быть защищены и с чисто гуманитарной,
и с экономической точки зрения, поскольку массовое потребление — это одна
из движущих сил экономического развития общества.
1 The Roads We Are Travelling 1914-1942. Guide Lines to America's future as reported to The Twentieth
Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1942. P. 97.
2 Ibid.
3 Democracy Under Pressure. Special Interests vs. The Public Welfare. Guide Lines to American Future as
Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase. N. Y, 1945. P. 117.
225
Глава 7
Чейз выступает за смешанную экономику, в рамках которой бизнес и госу-
дарство работали бы рука об руку. «Я думаю, — пишет он, — мы всё дальше про-
двигаемся по пути смешанной экономики (a mixed economy), в условиях кото-
рой правительство принимает на себя ответственность за всеобъемлющее
(over-all) планирование в целях достижения полной занятости, но при которой
и большой бизнес, малый бизнес, кооперативные объединения, а также
множество некоммерческих предприятий — церкви, клубы, фонды, универси-
теты — все они будут действовать на том же поле (share the field)»1.
Смешанная экономика хороша тем, что она позволяет избежать крайностей
авторитарного регулирования и неограниченного свободного предпринима-
тельства и открывает простор для проявления «обычного здравого смысла, ког-
да используются все имеющиеся рычаги»2. Подход, типичный для американцев,
которые испокон веков любят апеллировать к Богу и здравому смыслу как есте-
ственному воплощению законов жизни.
Чейза заботило (как в своё время Кроули) несоответствие общественно-
го сознания новым требованиям времени; непонимание того, что сегодня
мы больше не можем жить в соответствии с принципами классического ли-
берализма, который превозносил индивидуализм, ограничивал функции
государства и видел в свободной конкуренции оптимальный механизм регу-
лирования хозяйственной и общественной жизни. Выход страны из Великой
депрессии, победа в войне и процветание Америки после её окончания воз-
можны, доказывал Чейз, лишь при том условии, что американцы осознают,
что нынешний мир мало похож на вчерашний и будут действовать в соот-
ветствии с новыми принципами, которые и пытается реализовать на прак-
тике Новый курс.
Чейз стремится разрушить или хотя бы расшатать традиционное для амери-
канского либерала laissez faire подозрительное отношение к правительству (го-
сударству) 3 и объяснить, что оно — друг народа. «Роль правительства в демокра-
тической стране — действовать как представитель всех граждан, стоять выше
всякого особого интереса и делать то, чего не могут сделать сами граждане как
индивиды»4. Он хочет также, чтобы американцы увидели в согражданах братьев
и сестер, членов одной семьи — американского народа. А для этого, говорит он,
необходимо изменить сложившееся на предшествующих этапах развития стра-
ны отношение к ним как к конкурентам. Без национального единства «великое
общество» не сформировать. Он так и говорит: «great society». И когда в период
президентства Джонсона Соединенные Штаты возьмутся за его построение,
восьмидесятилетний Чейз поддержит это начинание.
1 Goals for America. A Budget of Our Needs and Resources. Guide Lines to America's future as reported
to The Twentieth Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1942. P. 132.
2 Ibid. P. 133.
3 Эти два понятия — государство и правительство — американцы очень часто употребляют как си-
нонимы.
4 Democracy Under Pressure. Special Interests vs. The Public Welfare. Guide Lines to American Future as
Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase. N. Y, 1945. P. 118.
226
Реформирование американского общества
Из числа теоретиков, поддерживавших Новый курс, наиболее проработан-
ную программу реформ предлагал Чарлз Мерриам. Демократии, считал он,
следует приспособиться к новым условиям. И касается это прежде всего госу-
дарства. «Дни мало ограниченного laissez faire, дни, когда на правительство
смотрели как на необходимое зло, — эти дни давно прошли, быть может,
навсегда»1. Мерриам, правда, оговаривается, что в условиях быстро изменяю-
щегося мира трудно с полной определенностью сказать, какие формы вернут-
ся, а какие — навсегда канули в Лету. Но он убежден, что Америка вместе
с другими странами вступила в мир, в котором демократическое государство
должно взять на себя ряд организационно-управленческих функций, отсутство-
вавших у него прежде.
Мерриам отстаивает идею «демократического планирования [использова-
ния] национальных ресурсов», к числу которых он относит землю, воду, мине-
ралы, источники энергии, производственные мощности; население; различно-
го рода ассоциации и организации, в том числе правительственные; наконец,
«наши американские идеалы, цели и общие директивы»2. Рассматривая плани-
рование как «организованную попытку использования социального разума для
определения национальной политики», Мерриам поясняет, что цель планиро-
вания — разумное использование национальных ресурсов с учетом возможных
перспектив развития страны... Это Билль о правах, соответствующий современ-
ным условиям. Это жизнь, свобода и стремление к счастью в условиях эконо-
мики изобилия двадцатого века»3.
Мерриам успокаивает тех, кто видит в использовани механизмов планиро-
вания предательство дорогих американцам идеалы свободы. Плановое начало,
утверждает он, — органический элемент национальной политической тради-
ции. «С самого начала в нашей национальной жизни можно было наблюдать
различные формы планирования»4, уверяет он. И в качестве примера ссылает-
ся на... Конституцию США. «Сама Конституция была экономико-политиче-
ским планом грандиозного масштаба, который не только очертил демократи-
ческие рамки правления, но также наметил социальные планы обращения
с валютой, тарифами, коммерческих отношений между штатами и междуна-
родных отношений»5.
Мерриам — убежденный и последовательный сторонник социальной демо-
кратии, осуществляемой при поддержке государства. Он ставит вопрос чисто
по-американски: новая демократия должна дать «новые гарантии стремления
к счастью». Демократическое правительство должно заботиться об «общем бла-
госостоянии» (common welfare), способствовать справедливому распределению
благ цивилизации между членами общества.
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 125.
2 Ibid. P. 76.
3 Ibid. P. 111.
4 Ibid. P. 77.
5 Ibid. P. 78.
227
Глава 7
Это был принципиально новый подход, вступавший в противоречие с клас-
сическим либерализмом. Он, правда, наметился еще в годы прогрессизма. Но
теперь, получая поддержку «сверху», со стороны государства и практическое
подкрепление, он обретает — и последующие десятилетия подтвердили это —
характер устойчивой тенденции в развитии обновляющейся либеральной по-
литической мысли.
Руководитель «чикагской школы» предлагает целую социальную програм-
му, для реализации которой, как он утверждает, имеются все необходимые ма-
териальные предпосылки. Она должна обеспечить каждому «равную минималь-
ную безопасность» «равный доступ к достижениям цивилизации»; «пищу, кров,
одежду в соответствии с минимальным американским стандартом»; «работу за
справедливую плату» и защиту при безработице, несчастном случае и болезни;
«образование, соответствующее его личности и миру, в котором он живет»; «за-
щиту по достижении старости»; «возможность отдыха (recreation) и культурно-
го времяпрепровождения (cultural activity)»1.
Мерриам предлагал реформировать государственную власть, придав ей
«современную форму». Роль законодательного собрания, считал он, не долж-
на ограничиваться выработкой законов. «Первостепенная роль законодатель-
ной ассамблеи заключается в объединении разума и воли сообщества. С од-
ной стороны, это инструмент использования социального интеллекта
сообщества, а с другой — формирования и выражения воли сообщества. Эта
воля, в свою очередь, опирается на особые интересы и общие интересы, урав-
новешивая их. Законодательный орган — символ этого слияния разума и
воли...»2 Сила законодателя — не в проработке деталей предлагаемого поли-
тического курса, а в разработке «общих принципов». «Законодательные
функции, — пишет он, — часто истолковываются неправильно. Тут дело не в
деталях, а в широких принципах. Эти функции включают в себя фискальное
распределение национальных ресурсов в интересах общего блага (general
good): формулирование базовых решений и широких директив, касающихся
национальной политики; общий надзор над администрацией и разработку
путей и средств обеспечения подотчетности администрации на основе зако-
нов; организацию на высоком уровне демократической полемики, в резуль-
тате которой расхождения в принципах и политических решениях могли бы,
безусловно, быть использованы для принятия эффективного национального
решения»3.
Возражая тем, кто упрекал его в стремлении превратить законодательный
орган в место для дискуссий, Мерриам утверждал, что при условии правильной
организации парламентские дебаты способны принести двойную пользу: по-
мочь отыскать истину и способствовать достижению согласия в обществе, а это
очень важно, поскольку демократия должна строиться не на принуждении, а на
согласии (consent).
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr, Mass., 1941. P. 99.
2 Ibid. P. 12.
3 Ibid. P. 17.
228
Реформирование американского общества
Важную роль в обеспечении оптимального функционирования демократи-
ческого государства Мерриам отводит исполнительной власти. «Без компетент-
ного управления не выживет ни одно правительство»1. Особенно велика роль
умелого административного управления в критических ситуациях — в частно-
сти, в условиях военного времени. Административным органам должна быть
предоставлена необходимая свобода действий. Чрезмерные ограничения стали
бы для «современных типов технического компетентного администрирования»
настоящим «поцелуем смерти»2. Важно при этом, чтобы управленцы рекрути-
ровались из всех слоев общества. Несколько перефразируя известную формулу
Авраама Линкольна, Мерриам характеризует демократическое управление как
«управление массы, осуществляемое с точки зрения массы в общих интересах»3.
Рассуждения о необходимости реформирования государственной власти
Мерриам завершает на примирительной ноте: предлагаемые реформы направ-
лены на обеспечение блага человека, на реализацию его «стремления к счастью»
и вполне согласуются с традиционными американскими ценностями.
О необходимости реформирования общества много писал в конце 20-х го-
дов Джон Дьюи. «Несмотря на достигнутую интеграцию — или, вероятнее всего,
из-за присущей этой последней специфики — общество казалось утраченным;
оно определенно потеряло ориентиры. Разумеется, правительство, чиновники
и их деятельность никуда не делись... Но где же общество, представителем ко-
торого являются все эти чиновники? Стоит ли что-либо за географическими
названиями и официальными должностями?»4
И вот ответ. Общество находится в «неясном, туманном состоянии», оно
«отдалено от правительства», а «образовавшуюся между ними политическую
пустоту заполняют политические заправилы с имеющимися в их распоряжении
рычагами [иллегитимной] власти... Политические партии царят, но не правят.
Разброд в обществе, его фактический распад достиг такой стадии, что общество
оказалось не в состоянии воспользоваться даже имеющимися в его распоряже-
нии рычагами влияния на деятельность политиков и государственное
устройство»5. И еще: «Безразличие свидетельствует об апатии, а апатия указы-
вает на тот факт, что общество находится в таком замешательстве, что не может
найти самого себя»6. Итак, общество оказалось отчужденным от власти, оно
утратило свою идентичность, оно не понимает, что оно собой представляет
и куда ему двигаться дальше.
Причину случившегося Дьюи видит в том, что за последние сто лет (писа-
лось это, напомним, в 1927 году) мир сильно изменился. А мы продолжаем
смотреть на него со старой колокольни, воздвигнутой еще в аграрной Америке,
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 41.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 33.
4 Дьюи Д. Общество и его проблемы. С. 86.
5 Там же. С. 86, 88.
6 Там же. С. 90.
229
Глава 7
представлявшей федерацию локальных сообществ, которой больше не суще-
ствует. «Условия изменились, но достаточно взглянуть на любой аспект жиз-
ни — от религии и образования до собственности и торговли, — дабы убедиться
в том, что в сфере идей и идеалов не происходит ничего похожего на трансфор-
мацию. Чувства и мысли контролируются при помощи символов, а новый век
не обладает символами, созвучными с его деятельностью»1.
Поставив неутешительный диагноз — отсутствие символов современного
мира, утрата национальной идентичности и отсутствие осознаваемой цели
движения — Дьюи в отличие от Мерриама и Лассуэлла, забрасывавших прави-
тельство детально разработанными планами переустройства американского об-
щества, не спешит с конкретными политическими и экономическими рекомен-
дациями. В сложившихся условиях, считает он, необходимо решать общую
задачу: изменить характер общественной жизни в Соединенных Штатах. Но для
этого необходимо сделать важный шаг. «До тех пор, пока "великое общество" не
превратится в "великое сообщество", общество будет находиться в состоянии
затмения. Создать же великое сообщество способна только коммуникация. Наша
Вавилонская башня будет построена не при помощи языков, а при помощи тех
знаков и символов, без которых невозможно достижение общности опыта»2.
Американский философ, по сути, разделяет высказывавшиеся когда-то
Кроули, а позднее — Чейзом и другими авторами мысль о том, что индивидуа-
лизм laissez faire изжил себя. Люди должны заново осознать свою причастность
к обществу, развить в себе чувство взаимной ответственности и преданности
нации как единому целому, от которого зависит во многом их судьба. Ведь что
такое «сообщество» в интерпретации Дьюи? «Сообщество налицо везде, где
имеется совместная деятельность людей, последствия которой оцениваются ее
индивидуальными участниками как благие, везде, где осуществление благой
цели порождает энергичное желание и практическое стремление сохранить
благо только потому, что это общее для всех благо»3.
А что такое «великое сообщество»? Это такое сообщество, «в котором усло-
вия непрестанно множащихся и все более обязывающих последствий совмест-
ной деятельности будут в полном смысле слова познаны, благодаря чему и
станет возможным возникновение организованного, структурированного
общества»4. Сообщество, в котором машины «перестанут играть роль деспоти-
ческих хозяев и превратятся в средства обеспечения жизни». Сообщество,
в котором венцом демократии «станет формирование неразрывной связи меж-
ду свободным социальным исследованием и искусством волнующей и всесто-
ронней коммуникации»5. Вот таким большим сообществом американский
философ и хотел бы видеть Соединенные Штаты Америки.
1 Дьюи Джон. Общество и его проблемы. М., 2002. С. 104.
2 Там же.
3 Там же. С. 109.
4 Там же. С. 133.
5 Там же. С. 134.
Глава восьмая
ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ
МНЕНИЕ
В 20-е годы начинается углубленное изучение феномена общественного
сознания — в том числе в его политической форме. Правда, американцы редко
пользуются понятием public consciousness, предпочитая оперировать другими
концептами, а именно public mind и belief system. Разработка этой проблемати-
ки велась в рассматриваемый период по нескольким направлениям.
Одно из них — исследование феномена пропаганды, существенным вкладом
в которое стала упоминавшаяся выше книга Эдварда Бернейса «Пропаганда».
Автор характеризует этот феномен как «последовательную, достаточно про-
должительную деятельность, направленную на создание или информационное
оформление различных событий с целью оказания влияния на отношение масс
к предприятию, идее или группе»1.
Но это внешняя сторона пропаганды. Главное — нащупать и запустить ме-
ханизм «оказания влияния» на массы, формирования определенного обще-
ственного мнения и превращения последнего в побудительную силу деятель-
ности в заданном направлении. Бернейс так и говорит: «Цель данной книги
заключается в том, чтобы исследовать структуру механизма, контролирующего
общественное мнение и показать, как использует этот механизм специалист,
стремящийся заставить общественность усвоить идею или принять товар»2.
Этот механизм - «широкомасштабное внушение взглядов». Оно осуществля-
ется путём тонкого манипулирования человеческой психикой, основанного на
хорошем знании «ментальных процессов», характеризующих массы и «соци-
альных образцов» (social patterns), на которые они ориентируются.
Исследования в области пропаганды были продолжены в следующем деся-
тилетии. В 1935 году появляется работа молодого психолога немецкой выучки
Леонарда Дуба «Пропаганда: психология и техника»3. В течение многих лет Дуб
(1909—2000) был профессором Йельского университета и за свою долгую жизнь
написал множество работ, посвященных вопросам пропаганды, общественного
1 Bemaus E. Propaganda. N. Y, 2005 (1928). Р. 37.
2 Ibid.
3 Doob L. Propaganda: Its Psychology and Technique. N. Y., 1935. Среди других работ Дуба - Frustration
and Agression [в соавторстве]. New Haven, 1939; Public Opinion and Propaganda. N. Y, 1948; Goebbels's
Principles of Propaganda // Public Opinion Quarterly, 1950, vol. 14.
231
Глава 8
мнения, разрешения конфликтов. Дуб считал, что успех пропаганды определя-
ется повторяемостью пропагандируемого материала, его соответствия культур-
ным ценностям, разделяемым объектом пропаганды и лестью по адресу этого
объекта. В отличие от Бернейса он относился к пропаганде критически, рас-
сматривая её как форму социального контроля.
Большое внимание уделяется в этот период исследованиям в области меж-
дународной пропаганды и психологической войны. Особое внимание американцев
привлекает опыт Первой мировой войны, которую много лет спустя некоторые
станут называть «первой медиа-войной в истории человечества». И пионером
в этой области исследований был опять-таки Лассуэлл: еше в 1927 году выходит
его книга «Техника пропаганды в мировой войне»1 (написанная на базе доктор-
ской диссертации), которая кладет начало публикации целой серии работ по
проблемам пропаганды и в которой он вводит в научный оборот методы ис-
следования массовых коммуникационных процессов, получившие в дальней-
шем широкое практическое применение.
У американского исследователя вызревает грандиозный план «разработать
теоретическую схему» исследования международных установок2, которая бы
позволяла находить оптимальную модель организации пропаганды. План этот
реализован не был, но интерес к проблемам пропаганды — точнее, к ее психо-
логическим и семантическим аспектам — сохранялся у Лассуэлла до конца жиз-
ни. В 1935 году он публикует подготовленную им в соавторстве с Р. Кэйси и
Б. Смитом книгу «Пропаганда и деятельность по ее поддержке»3 — обширное
аннотированное библиографическое дополнение к «Технике пропаганды» —
которая «положила начало новому типу научной литературы о средствах массо-
вой информации, пропаганды и связях с общественностью»4. А в 1939 году
выходит еше одна его книга, написанная в соавторстве с Д. Блуменсток: «Миро-
вая революционная пропаганда: чикагское исследование»5, в которой он ставит
своей целью выявить зависимость между психологическим состоянием и по-
литическим поведением личности.
В годы Второй мировой войны резко активизировавшиеся исследования в
области пропаганды и психологической войны (теперь их курировали военные)
велись в двух пересекающихся направлениях. С одной стороны, анализирова-
лась деятельность немецкой пропагандистской машины, направленная против
Соединенных Штатов и стран антигитлеровской коалиции. С другой — прово-
дились исследования, помогающие понять, как лучше организовать пропаган-
ду против Германии и ее союзников. С этой целью привлекались исследователи
самой высокой квалификации. «Для проведения антропологической и психо-
логической экспертизы специалисты Управления военной информации [Office
1 Lasswell H.D. Propaganda Technique in the Workd War. N. Y., 1927.
2 Lasswell H.. Giddens J.A. Propaganda Technique in the World War with a New Introduction for the Garland
Edition by H.D. Lasswell. N. Y. 1972. P. IX.
3 Lasswell //., Casey R.D., Smith B.L. Propaganda and promotional activities. Minneapolis, 1935.
4 Аиюнд Г.А. Политическая наука: история дисциплины. С. 85.
- Lasswell H., Blumenstock D. World revolutionary propaganda. N. Y. 1939.
232
Политическое сознание и общественное мнение
of War Information. — Э.Б.] и Министерства обороны прибегали к помощи Рут
Бенедикт, Маргарет Мид, Коры Дюбуа, К. Клакхона, Э. Хилгарда, Дж. Горера
и других ученых. Социальные психологи и социологи, эксперты по опросам и
по вопросам экспериментальной социальной психологии — Р. Ликерт, Э. Кемп-
белл, П. Лазарсфельд, Г. Хайман, С. Стауффер и К. Ховланд — приглашались
для проведения заказных исследований ведомствами сухопутных, военно-мор-
ских и военно-воздушных сил»1.
Но и тут Лассуэлл играл особую роль. «Работая в Министерстве юстиции,
Лассвелл систематически проводил количественный контент-анализ зарубежной
прессы для исследования направленности пропаганды союзников и врагов Со-
единенных Штатов. Наряду с этим вместе с другими специалистами в области
социальных наук, X. Шпейером, Г. Уотсоном, Н. Лейтесом и Э. Шилзом, он ра-
ботал в аналитической группе вещания на зарубежные страны, контролировав-
шейся разведывательным управлением при Федеральной комиссии по средствам
массовой информации, где наряду с прочими проблемами анализировалось со-
держание нацистских информационных сообщений о состоянии внутренней
политики и морали в Германии и оккупированных государствах Европы»2.
Лассуэлл рассматривал пропаганду как «продуманный отбор символов»,
определяющих значение передаваемых слов и образов и распространяемых
с целью «оказания влияния на поведение масс»3. Он считал, что эффективность
пропаганды во многом определяется тем, как она усваивается реципиентом,
а процесс усвоения зависит от степени подготовленности последнего к воспри-
ятию той информации, которую пытаются донести до него. Само же восприя-
тие в немалой степени зависит от образования и воспитания (education) людей.
Уже в этих работах прослеживается новая линия в развитии американской
политической мысли: начинает формироваться самостоятельная отрасль
политологического знания - политическая психология. Первой крупной нова-
торской работой, представлявшей эту отрасль, была получившая широкую из-
вестность книга Лассуэлл а «Психопатология и политика», увидевшая свет
в 1930 году и впоследствии не раз переиздававшаяся.
В этой работе, представлявшей собой исследование глубинной психологии
политики, Лассуэлл применил методы психоанализа, использовавшиеся до
этого только в медицине. В опубликованном в 1960 году варианте книги содер-
жится добавление «Послесловие: тридцать лет спустя», в котором Лассуэлл
объясняет мотивы своего подхода. «Мысль о применении психоанализа к ис-
следованию политики может показаться странной. Психоанализ возник как
отрасль психиатрии и первоначально был ориентирован на терапию [душевно]
больных людей (disordered individuals). Те, кто занимался политической наукой,
только изредка проявляли интерес к объяснению или лечению проявляющихся
у индивидов симптомов (например, функционального паралича). Они обычно
разделяли интерес историков к наличию или отсутствию душевных болезней
1 Аамонд Г.А. Политическая наука: история дисциплины. С. 87—88.
2 Там же. С. 87.
3 Smith В., Casey R., Lasswell H. Propaganda, Communication and Public Opinion. Princeton, 1946. P. V.
233
Глава 8
или дефектов у сильных мира сего. Задолго до Фрейда было принято описывать
психопатологию королей, генералов, судей и других публичных деятелей. Од-
нако с развитием медицины были открыты новые болезни и новые категории
были довольно быстро применены к симптомам исторических персонажей»1.
Так, с открытием эпилепсии и паранойи обнаружилось, что целый ряд прави-
телей были эпилептиками и параноиками. А американские врачи еше в начале
века, пишет Лассуэлл, выявили инверсивную связь между неврозами и такими
формами социальных кризисов, как война и революция.
Но что же, по мнению американского исследователя, дает применение пси-
хоанализа в политических исследованиях? Открытый Фрейдом метод, поясня-
ет Лассуэлл, — это нечто большее, чем просто средство диагностики и лечения
психозов, неврозов и умственных расстройств. «Психоанализ — это всеобъем-
лющая (comprehensive) теория развития человеческой личности, и по этой при-
чине на «здоровых» она распространяется так же, как и на «больных»... Психо-
анализ привнес в политическую науку, как и во все исследования человека,
метод исследования субстрата бессознательного на уровне личностей и ситуа-
ций (unconscious substratum of personalities and situations)»2. Отсюда следовало,
что, если мы хотим понять, почему политик поступает так, а не иначе, надо
исследовать психическую структуру его личности на уровне бессознательного.
Это дает возможность определить, к какому типу личности он принадлежит,
к выполнению каких ролей проявляет склонность и т. п.
Примечательным вкладом Лассуэлла в политическую психологию считается
разработанная им типология личностей политиков. Последние могут быть
склонны к выполнению либо «специализированных», либо «смешанных» ролей.
Лассуэлл выделяет три типа политических ролей: «администратор», «агитатор»,
«теоретик». Большинство политиков обладают способностями, позволяющими
им успешно выполнять только одну роль. Так, Маркс, считает Лассуэлл, был
теоретиком. Герберт Гувер - администратором. Ветхозаветные пророки — агита-
торами. Встречаются, хотя и реже, политики, способные выполнять (с одинако-
вым успехом) две роли. Один из идеологов и лидеров фритредеров Ричард Коб-
ден, был, если верить автору рассматриваемой типологии, администратором и
агитатором, а известный французский правовед и политический мыслитель
XVI века Жан Боден — администратором и теоретиком. Способность политика
к выполнению всех трех ролей — большая редкость, но случается и такое. И, как
это ни удивительно для человека, не проявлявшего симпатий к большевизму,
в качестве примера такого политика Лассуэлл называет... Ленина, в коем он
видел администратора, агитатора и теоретика в одном лице.
Конечно, самое интересное в рассматриваемой типологии (тут-то и помога-
ет Фрейд) — психологическая интерпретация личностных черт политиков, склон-
ных к выполнению тех или иных ролей. Но в любом случае, отмечает Лассуэлл,
при анализе личности важно учитывать частные мотивы, которыми руководству-
1 Lasswell H. Psychopathology and Politics. With a New Introduction by Fred I. Gheenstein. Chicago and
London, 1960. P. 270-271.
Ibid. P. 271.
234
Политическое сознание и общественное мнение
ется индивид, их вытеснение в публичную сферу и их рационализацию (в психо-
логическом смысле этого слова) с точки зрения общественного интереса.
Лассуэлл считает, что в политику чаще всего идут люди, обуреваемые стра-
стью к лидерству, к самоутверждению. Ими движет стремление к господству над
другими в той или иной форме, и за этим нередко стоит какая-то скрываемая
политиками от общественности патология. (Любопытная деталь: работая над
«Психопатологией и политикой», Лассуэлл, который всегда старался опереться
на как можно более широкую эмпирическую базу, получил доступ к медицин-
ским картам политиков, лечившихся в одном из санаториев от алкоголизма,
неврозов и т. п.)
Если же говорить о конкретных типах, то вот как, например, описывается
американским исследователем «агитатор». «Агитаторы как класс — это в высшей
степени нарциссистский тип. Нарциссизм стимулировался препятствиями
[с которыми приходилось сталкиваться агитатору] в ранних любовных отноше-
ниях или при чрезмерном потакании и восхищении, которые он встречал в кру-
гу семьи. Проявление либидо вовне оказывается заблокированным, и оно про-
является в отношении самого себя»1. «Агитатору» присуща неискоренимая тяга
к выступлениям перед публикой, от которой он ждет активной ответной реак-
ции. Некоторые «агитаторы» склонны к резкому обличению других, но это не
что иное, как проекция (термин психоанализа) вовне гнездящегося в их психи-
ке чувства вины, приносящая (речь о проекции) психологическое облегчение.
В таком же духе описываются и другие типы. «Теоретиками» становятся
люди, пережившие в детстве крушение многих надежд, а «администраторами»
оказываются персоны, ведущие внутреннюю борьбу за то, чтобы держать свои
деструктивные импульсы под контролем и т. п. Но во всех случаях мы обнару-
живаем стремление к власти, пусть и в скрытой форме (когда, например, тео-
ретик проявляет тяготение к активным политикам, через которых надеется
воплотить свои идеи в жизнь).
Стремясь подвести под политику научную базу, Лассуэлл (как и Мерриам),
вёл свои исследования с прицелом на практику. Он полагал, что использование
психоанализа позволяет обнажить «подноготную» тех, кто находится у власти
и дает возможность более рационально планировать политические мероприя-
тия и повышать эффективность механизмов власти.
Вторая мировая война не только стимулировала исследования в области
международной пропаганды и психологической войны. Она способствовала
расширению и углублению исследований в области национальной психологии
народов и кулыпур-антропологии (в том числе в политическом аспекте).
Хотя американцы воевали гораздо меньше и реже, чем европейцы, они,
в общем, достаточно хорошо представляли себе модели поведения и психоло-
гию немцев, итальянцев и других участников гитлеровской коалиции, знали,
чего от них можно ожидать в той или иной ситуации. Иное дело — японцы,
с которыми США пришлось вступить в войну. «Для Соединенных Штатов Япо-
ния была самым чуждым противником из числа тех, с кем им приходилось
Lasswell И. Psychopathology and Politics. P. 125.
235
Глава 8
когда-либо вести большую войну. Ни в какой другой войне с крупным против-
ником мы не оказывались перед необходимостью принимать в расчет совер-
шенно отличные от наших обыкновения в поведении и мышлении. Подобно
царской России в 1905 г., мы столкнулись с хорошо вооруженной и обученной
нацией, не принадлежащей к западной культурной традиции. Принятые за-
падными народами как факты человеческой природы условные правила веде-
ния войны явно не признавались японцами. Из-за этого война на Тихом океане
превратилась в нечто большее, чем ряд десантов на островном побережье, чем
трудноразрешимая задача материально-технического обеспечения армии. Глав-
ной проблемой стала природа врага. Чтобы справиться с ним, нужно было по-
нять поведение японцев»1.
Эти слова принадлежат известному американскому культур-антропологу
Рут Бенедикт (1887—1948). В 1943 году ее, уже известного к тому времени спе-
циалиста, пригласили для работы в Управлении военной информации (Ва-
шингтон), а в июне 1944 года поручили заняться изучением Японии. Война
близилась к концу, и американцам было важно понять не только, как вести себя
с японцами на театре военных действий, но и какого рода политические реше-
ния должны были бы быть приняты в отношении Японии после победы. «...Мы
должны были знать... о том, что японское правительство может ожидать от
своего народа. Мы должны были попытаться понять японские ментальные
и эмоциональные обыкновения и выявить их типы. Мы должны были знать
о санкциях на такие поступки и мысли»2.
На основе проведенных исследований Бенедикт написала книгу «Хризан-
тема и меч», опубликованную впервые в 1946 году, но и поныне считающуюся
одной из лучших в своей области. Как утверждал в 2004 году в комментарии к
ее русскому переводу отечественный исследователь, «ее единственный труд по
Японии — книга «Хризантема и меч» — стала той основной работой, от которой
отталкиваются как современные ученые-японоведы в своих исследованиях
о японском народе и его культуре, так и сами японцы в своих самооценках»3.
Бенедикт разработала методику «дистанционного изучения культуры»
(предполагавшего активное использование таких источников информации, как
кинофильмы, научная и художественная литература, дневники и т. п.), которая
впоследствии была усовершенствована и стала широко использоваться в каче-
стве дополнения к полевым исследованиям.
В нашу задачу не входит подробное рассмотрение результатов, полученных
Бенедикт. Но один момент должен быть отмечен. Американская исследователь-
ница опиралась на принцип культурного релятивизма, в соответствии с кото-
рым каждое явление культуры может быть адекватным образом интерпретиро-
вано только в контексте данной культуры, и полагала, что различия в культуре
объясняются во многом различиями в индивидуальной психологии. Отсюда
1 Бенедикт Р. Хризантема и меч / Пер. с англ. М., 2004. С. 5.
2 Там же. С 7.
3 KopniLioe M. О Рут Бенедикт и ее книге «Хризантема и меч // Бенедикт Р. Хризантема и меч / Пер.
с англ. М.. 2004. С. 249.
236
Политическое сознание и общественное мнение
и столь пристальное внимание к последней. Бенедикт типологизировала япон-
скую культуру как «культуру стыда», противопоставив ее западной культуре как
«культуре вины» и подчеркивала ее иерархическую (но лишенную авторитар-
ного начала) природу.
В 20-е годы американцы приступают к систематическому изучению фено-
мена в исследовании которого они в итоге преуспели больше других. Речь идет
об общественном мнении. Именно в этот период в стране формируется инду-
стрия изучения общественного мнения и складываются опросные службы, приоб-
ретшие со временем авторитет среди политиков и получившие всемирное при-
знание — прежде всего служба Гэллапа.
Интерес к изучению общественного мнения стимулировался, как уже гово-
рилось, рядом факторов — прежде всего коммерческим и политическим. Аме-
риканскому бизнесу было важно исследовать массовый спрос на те или иные
товары, получить представление о покупательной способности граждан. По-
литикам было важно составить адекватное представление о том, как граждане
будут голосовать за те или иные политические партии и тех или иных полити-
ческих деятелей.
Как вспоминал впоследствии Алмонд, первая крупная исследовательская
программа по изучению общественного мнения, «работа над которой была на-
чата в Чикагском университете, велась под руководством Г. Госнелла... Он со-
трудничал с Мерриамом в изучении установок шести тысяч избирателей во
время выборов мэра Чикаго в 1923 году. Опросы проводили студенты старших
курсов Чикагского университета, подготовленные Мерриамом и Госнеллом.
Госнелл продолжил это исследование, в ходе которого был проведен первый
в истории политической науки эксперимент такого рода. Он выяснял воздей-
ствие на исход голосования направленной агитации, чтобы выявить различия
между национальными и местными выборами»1.
В 1922 году появляется первая фундаментальная работа, посвященная тео-
ретическим аспектам общественного мнения и прочно вошедшая в круг лучших
работ по данной теме. Книга так и называлась: «Общественное мнение» —
и принадлежала перу Уолтера Липпмана. Как замечает один из исследователей
его творчества, «непосредственным поводом к ее написанию явился опыт про-
пагандистской и политической работы Липпмана во время Первой мировой
войны, которая стала также первой медиа-войной в истории человечества»2.
Книга Липпмана отличается от книг по общественному мнению, которые
где-то с 60-х годов станут одна за другой появляться на прилавках американ-
ских книжных магазинов и будут посвящены проблемам организации опросов
общественного мнения, его динамики, формирования репрезентативной вы-
борки и т. д. и т. п. Липпмана интересует прежде всего философская сторона
1 Политическая наука: новые направления. С. 85.
2 Барнунова Т.В. Предисловие переводчика //Липпман У. Общественное мнение / Пер. с англ. М.,
2004. С. 11.
237
Глава 8
вопроса: как у живущих в современном обществе людей формируется инфор-
мация, на основе которой складывается то, что именуют «общественным мне-
нием». Он рассматривает вопрос об адекватности этой информации реальному
положению вещей, о соотношении самой вещи, существующей в реальном
мире, и образа этой вещи, складывающейся в нашем сознании, а значит,
и о соответствии общественного мнения общественному бытию. Но это было
нужно ему для того, чтобы решить важную политическую проблему: ответить
на вопрос, может ли и должно ли общественное мнение стать фактором фор-
мирования политики, должно ли государство прислушиваться к общественно-
му мнению и т. п.
Липпман отвергает представления «традиционной демократической тео-
рии» о достаточной информированности граждан, принимающих политиче-
ские решения, и о соответствии получаемой ими информации и рождающихся
на нее основе представлений рядовых граждан реальному положению вещей.
При этом он высказывает ряд мыслей, перекликающихся с концепцией извест-
ного исследователя Энтони Даунса (о нем речь впереди) о «неопределенности»,
в условиях которой приходится действовать избирателям, о дефиците имею-
щейся у них информации, их нежелании тратить время на ее получение и не-
возможности получить ее в необходимом объеме.
Липпман упрекает «традиционную теорию демократии» в том, что она «ни-
когда всерьез не рассматривала проблему, возникающую в связи с тем, что кар-
тины в головах людей», на основе которых они принимают решения и строят
свое поведение, «не являются механическим отображением окружающего их
мира»1. В мире, выходящем за пределы сельской общины или маленького го-
родка, мы не можем непосредственно воспринимать очень многое из того, по
поводу чего формируем свои мнения. Как говорит американский аналитик,
человек отделен от мира «псевдосредой» — точнее, «псевдосредами» в виде раз-
личного рода стереотипов, предрассудков, упрощенных схем, моделей и т. п.
«...Псевдосреда — это гибрид, образованный путем сочетания «человеческой
природы» и «условий». С моей точки зрения, — говорит автор «Общественного
мнения», — этот гибрид хорошо показывает бессмысленность заключений о
необходимых общественных условиях и о том, что представляет собой человек
и каким он будет, на основании наблюдений за его деятельностью. Ведь мы не
знаем, как люди будут действовать, реагируя на события в Большом Обществе.
Нам наверняка известно только их поведение в ответ на то, что спокойно мож-
но назвать самой неадекватной картиной Большого Общества. Основываясь на
подобных данных, никаких достоверных выводов относительно человека или
Большого Общества сделать нельзя»2. При этом среда, с которой взаимодей-
ствует общественное мнение, замечает Липпман, преломляется через такие
факторы, как цензура и секретность, физические и социальные барьеры, де-
формация внимания, бедность языка, отвлекающие моменты, бессознательные
чувства, усталость, насилие, однообразие. «Эти факторы, ограничивая доступ
1 Липпман У. Общественное мнение. С. 51.
2 Там же. С. 46
238
Политическое сознание и общественное мнение
к среде, накладываются на непонятность происходящих в ней событий, огра-
ничивая тем самым ясность и корректность восприятия»1.
В результате этого реальные представления подменяются вводящими в за-
блуждение фикциями, и человек «принимает как факт не то, что является фак-
том, а то, что он считает фактом»2, а его поведение оказывается на самом деле
реакцией не на реальную жизненную среду, а на среду иллюзорную. Не случай-
но в качестве эпиграфа к «Общественному мнению» Липпман берет известный
отрывок из «Государства» Платона, где описывается пещера, жители которой
видят не сами предметы, а только их тени3.
Это ставит под сомнение способность граждан высказывать суждения, от-
ражающие реальное положение вещей и принимать адекватные управленческие
решения. И нет никаких оснований ожидать, что положение изменится.
«В обозримом будущем нельзя надеяться на то, что вся невидимая среда будет
столь прозрачной для всех людей, что они стихийно придут к надежным обще-
ственным мнениям по поводу всех аспектов управления»4. Но даже если бы
была реальная надежда исправить положение, то «весьма сомнительно, станут
ли многие из нас беспокоиться и тратить время на то, чтобы составить мнение
о "каждой форме социального действия", которая влияет на нашу жизнь»5.
Таким образом, Липпман развенчивает характерную для «традиционной демо-
кратической теории» посылку о массовом всесведущем гражданине, знания
которого позволяют ему успешно участвовать в политическом управлении.
Возможно, неадекватность общественного мнения реальному положению
вещей не имела бы существенного значения для жизни общества, если бы это
мнение не определяло способов и характера деятельности людей, образ их жизни.
«Итак, вот ключ к нашему исследованию. Мы допускаем, что человеческие по-
ступки основываются не на прямом и очевидном знании, а на картинах, которые
индивид рисует сам или получает от кого-то другого. Если в его атласе говорится,
что мир плоский, он не станет близко подплывать к тому месту, которое он по-
лагает краем земли, опасаясь свалиться... Если некто откопает кусок породы
желтого цвета, похожей на золото, он в течение какого-то времени будет действо-
вать так, как будто и в самом деле нашел золото. То, как люди представляют себе
мир, определяет в данный момент, что они будут делать. То есть определяет их
усилия, их ощущения, надежды, но не определяет достижений и результатов»6.
Липпман считает, что проблема дефицита и адекватности информации, на
основе которой должны приниматься властные решения, затрагивает и тех, кто,
будучи избран народом, обладает такой компетенцией. Отсюда и его суждения о
том, какой информацией должно пользоваться правительство. Липпман не раз-
1 Там же. С. 91-92.
2 Там же. С. 31.
3 Платон. Государство. Книга седьмая. 514 Ь,515.
4 Липпман У. Общественное мнение. С. 296.
5 Там же.
6 Там же. С. 46-47.
239
Глава 8
деляет широко распространенное представление о роли прессы как одного из
«цепных псов» демократии. «Демократы рассматривают газеты как панацею от
дефектов их собственной деятельности, тогда как анализ природы новостей
и экономических оснований журналистской деятельности показывает, что газеты
неизбежно отражают и, следовательно, в большей или меньшей степени усилива-
ют дефектность организации общественного мнения»1. Того самого мнения, ко-
торое фиксирует искаженное представление граждан о мире, в котором они живут.
Где же выход и существует ли он вообще? Ответ американского исследова-
теля неординарен. «...Я стремлюсь доказать, — пишет он, — что необходимо
соблюдать не только принцип представительности людей, но и принцип пред-
ставительности невидимых фактов»2. А это становится возможным лишь в том
случае, «если лица, ответственные за принятие решений», «опираются на неза-
висимую экспертную организацию, специализирующуюся на экспликации не-
видимых фактов»3.
Это заключение одного из самых выдающихся заокеанских политических
аналитиков вполне соответствовало духу стремления американской политиче-
ской науки возвысить роль экспертного знания, сделать эксперта важной фигу-
рой в политическом процессе, на которую могли бы опереться те, кто прини-
мает решения и, обладая подчас большой, но сырой информацией, плохо
представляет себе, как её интерпретировать и как ею распорядиться.
Интерес к феномену общественного мнения проявлял в этот период и Джон
Дьюи. Правда, у него, насколько нам известно, нет специальных исследований,
посвященных этому явлению, но в ряде работ он затрагивал вопрос о сути об-
щественного мнения (как он её понимал) и его роли в общественной жизни.
Причем подходил он к нему совсем с других позиций, нежели Липпман, по-
лагая, что «формирование общественного мнения явилось одной из первых
идей, выдвинутых складывающейся политической демократией, и ему суждено
быть одним из наиболее поздних ее достижений»4.
Общественное мнение, подчеркивает Дьюи, — не молва (пусть даже самая
расхожая), которая не является выражением «истинной позиции общества».
Молва — заблуждение, и чем большее число людей придерживается такого за-
блуждения, тем больший вред наносит она обществу. Не могут называться об-
щественным мнением (а точнее — они могут быть общественными мнениями
только по названию) и «мнения, формируемые случайно или под влиянием
людей, заинтересованных в том, чтобы сбить с толку окружающих...»3. «...Об-
щественное мнение есть суждение, выносимое по поводу общественных дел;
при этом данное суждение формируется и поддерживается всем обществом»6.
1 Там же. С. 52.
2 Там же.
3 Там же.
4 Льюи Джон. Общество и его проблемы. С. 128.
5 Там же. С. 129.
6 Там же. С. 128.
240
Политическое сознание и общественное мнение
Общественное мнение отличается от знания, поскольку последнее «отно-
сится лишь к тому, что уже произошло либо было совершено. То же, что еще
предстоит сделать, предполагает прогнозирование будущего, в котором не ис-
ключена случайность, и поэтому мнение не застраховано от ошибочности, при-
сущей всем вероятностным суждениям»1. То есть общественное мнение может
быть неистинным, ошибочным, но оно не перестает от этого быть обществен-
ным мнением, если сформировано и поддерживается всем обществом.
Дьюи прекрасно понимает, что «выявление бытующих в обществе мнений
и убеждений — дело, требующее эффективных организованных исследователь-
ских усилий» и что до тех пор, пока «мы не выработаем специального метода,
позволяющего выявить силы, задействованные в создании общественного мне-
ния, и проследить все перипетии этого процесса вплоть до его окончательных
последствий»2, вид общественного мнения может принимать молва. Отдает
Дьюи себе отчет и в том, что «вернейшим способом обретения контроля над
поведением политиков является управление общественным мнением»3.
Отсюда и занимаемая американским мыслителем позиция, которая выгля-
дит двойственной. С одной стороны, он высоко ценит возможность выражения
обществом своего мнения, в которой видит одно из условий поддержания жиз-
ни общества как сообщества. С другой — опасается пагубного воздействия мол-
вы, выдающей себя за общественное мнение.
Липпман и Дьюи подходили к исследованию общественного мнения как
теоретики, точнее — как философы. Но справедливости ради следует сказать,
что в 20—40-е годы появляются работы, в которых предпринимается попытка
исследовать рассматриваемый феномен в прикладном аспекте. Речь идет о ра-
ботах Р. Хардгрейва, X. Кэнтрила, Ф. Олпорта, Дж. Гэллапа и других4. «В 30—
40-х годах в Принстонском университете и других высших учебных заведениях
Америки вводятся специальные курсы по изучению проблем пропаганды и
общественного мнения. Интерес к ним принимает различные формы: от сугубо
теоретических исследований до выработки практических рекомендаций по
конкретным видам пропаганды. А в 1937 году выходит журнал «Паблик опини-
он куортерли» — первое периодическое издание, предназначенное главным
образом для разработки теоретических вопросов общественного мнения»5.
Во второй половине XX века в разработке проблематики политического со-
знания был сделан большой шаг вперед. Это нашло наиболее яркое отражение
в расширении и углублении исследований в области общественного мнения,
в становлении и развитии новой дисциплины — политической культурологии.
Но база для этого была заложена в 20—40-х годах трудами Гаролда Лассуэлла,
Уолтера Липпмана, Джона Дьюи, Чарлза Мерриама, Рут Бенедикт и других.
1 Там же. С. 129-130.
2 Там же. С. 129.
3 Там же. С. 132.
4 См., в частности: Gallup G., Rae S. The Pulse of Democracy: The Public Opinion Poll and How It Works.
N.Y., 1940.
5 Американское общественное мнение и политика. М., 1978. С. 27.
Глава девятая
ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ
Как и в годы прогрессизма, проблематика политического режима остава-
лась в рассматриваемый период одной из главных. Особенно остро вставал
вопрос о демократии: демократии как таковой, демократии в Европе (приход к
власти фашистов в Италии и нацистов в Германии вызывал тревогу и за океа-
ном) и в мире. Но прежде всего обеспокоенность американцев была связана
с внутриполитической ситуацией в Соединенных Штатах: не подорвет ли Но-
вый курс Рузвельта национальные демократические институты, не приведёт ли
он к установлению в стране социалистических порядков?
С точки зрения научного и новаторского подходов из всей массы публика-
ций о демократии1, появившихся в это время, следует выделить работы иссле-
дователей, принадлежавших к Чикагской школе, и в первую очередь — Мерри-
ама и Лассуэлла. В эти же годы появляется и упоминавшаяся нами ранее
работа Йозефа Шумпетера «Капитализм, социализм и демократия». Но по-
скольку предметом обсуждения — и обсуждения горячего - она становится
только после окончания войны, то и рассматривать ее уместнее в следующем
разделе.
Кажется, никто из американцев не давал столь восторженных оценок де-
мократии, как Мерриам. (Что-то похожее говорили советские официальные
пропагандисты о коммунизме.) «Демократия может заставить зацвести пусты-
ню...»2 Демократия — это «знак и символ хорошей жизни»3. А в целом «это
идеальная форма политической ассоциации. Она обеспечивает признание че-
ловеческого достоинства, развитие человеческой личности, культивирование
благороднейших сторон человеческой природы — и все это в рамках всеобще-
го благосостояния (general welfare) и общего блага (common good). Она обе-
спечивает [торжество] принципа товарищества и братства, принципа согласия
управляемых, служит критерием разумности и справедливости. Другие формы
1 См., в частности: Babbitt I. Democracy and Leadership. Boston, 1924; Becker Carl. Modern Democracy.
New Haven. Con.. 1941; Cram Ralph A. The End of Democracy. Boston, 1937; \ckes H.L. The New Democracy.
N. Y, 1934; Mims E. Jr. The Majority of the People. N. Y, 1941; Perry R.B. Shall Not Perish from the Earth.
N. Y, 1940; TeadOrdway. The Case for Democracy and its Meaning for Modern Life. N. Y, 1938; Tugwell R.G.
The Battle for Democracy. N. Y, 1935.
2 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 64.
3 Ibid. P. 124.
242
Политический режим
правления хороши настолько, насколько они приближаются к идеалам демо-
кратического общества»1.
Итак, демократия — это особый род ассоциации, «в которой общий кон-
троль над политическим курсом (political policy) сообщества (commonwealth) и
его направление определяются, как правило, большинством членов общества
(by the bulk of the community) на основе соответствующих представлений и про-
цедур, обеспечивающих участие и согласие народа (popular participation and
concent)»2. Как форма ассоциации демократия отличается принципиально от
других её форм, в которых общий контроль и иные присущие ассоциации
функции определяются «сравнительно небольшой группой на основе соответ-
ствующих представлений и процедур, обеспечивающих контроль и руководство
(direction) со стороны автократического, аристократического, олигархического
или иного меньшинства»3.
Мерриам, как видим, дает близкое к античному, точнее — к аристотелевско-
му, толкование демократии как «правления большинства», противопоставляя
его «правлению меньшинства». Правда, из этой классической триады выпадает
(в данном тексте) «правление одного», но это не нарушает общей логики суж-
дений американского исследователя, который предстает в качестве еще одного
поборника мажоритарной демократии. Разумеется, большинство, о котором
говорит Мерриам, исключает ту дискриминацию, которая существовала в древ-
негреческих полисах, да и в самих Соединенных Штатах на ранних этапах их
развития, и из-за которой «большинство», наделенное правом голоса, оказыва-
лось на самом деле довольно ограниченным.
По Мерриаму, демократия строится или, во всяком случае, должна строить-
ся на ряде «принципиальных допущений» (assumptions), первое из которых —
важность защиты и развития (cultivating) человеческой личности на основе
принципа братства и устранение особых привилегий, вытекающих из необо-
снованного или преувеличенного акцентирования человеческих различий4. Тут
Мерриам предстает как сторонник не только мажоритарной, но и развивающей
демократии, как гуманист, высоко оценивающий демократическую форму
правления не просто как оптимальную с точки зрения эффективности решения
задач, стоящих перед «ассоциацией», но и как средство развития личности.
Еще одно допущение, на котором строится демократия, — «уверенность в
существовании постоянного движения в направлении [развития и реализации]
способности человечества к совершенствованию (perfectibility of mankind)»5. На-
конец, демократический режим построен на допущении — оно гармонирует с
упомянутыми выше допущениями, что достижения (gains) общества, достижения
цивилизации принадлежат всей массе граждан и выигрывать от них должны все.
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 117.
2 Merriam Ch.E. The New Democracy and the New Despotism. N. Y, 1939. P. 11.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Ibid.
243
Глава 9
Мерриам следует традиции (связанной прежде всего с Руссо) рассмотрения
демократии, исходя из цели деятельности правительства, каковой является обе-
спечение общего блага. Главная проблема — «определить, что представляет со-
бой общее благо (common good), и перевести его в адекватную политику»1,
уравновешивающую существующие в обществе интересы. Эта установка на
«перевод» общего блага в «адекватную политику» имеет для Мерриама и всей
Чикагской школы принципиальное значение и отличает её от других демокра-
тологических групп и направлений.
При этом Мерриам видит в демократии форму правления, определяемую
источником власти правительства, каковым является воля народа, проявляю-
щаяся, прежде всего, в законотворчестве. По его определению, «законодатель-
ный процесс — это процесс перевода решения народа (a popular decision) во
всеобщую директиву — процесс превращения хмудрости и воли государства в
широкие направления административной деятельности, и все это на основе
ответственности и подотчетности»2.
Представая в качестве убежденного апологета демократии и предрекая ей
(как когда-то это делал Токвиль) всемирное будущее, Мерриам тем не менее
демонстрирует исторический подход к демократической форме правления.
«Существуют, — признает он, — ситуации, делающие народное правление не-
возможным; существуют также ситуации, в которых меньшинство менее при-
способлено к руководству сообществом, нежели один [человек]»3. Существуют
также «транзиторные стадии», когда правление меньшинства сменяется прав-
лением большинства или на смену правлению большинства приходит правле-
ние одного или немногих. Какая именно ситуация возникнет, зависит во мно-
гом «от уровня [развития] политической цивилизации, тенденций [развития]
исторических событий в данное время и в данном месте, остроты кризиса...»4.
И ещё раз надо сказать, что важнейшую задачу, решение которой помогло
бы человечеству справиться со многими из стоящих перед ним проблем и в
решении которой он сам принимал активное участие, основатель Чикагской
школы видел в соединении демократии с наукой, обеспечивающем повышение
степени эффективности научного управления политической системой, и в со-
циально-политическом планировании. «Я утверждаю, что мудрое демократи-
ческое социальное планирование может быть направлено на высвобождение
человеческих способностей и выявление возможностей для [развития] челове-
ческой свободы и личности на основе общего согласия и сотрудничества»5.
В современном демократическом обществе сознательное социально-по-
литическое конструирование, базирующееся на науке, приходит на смену го-
сподствовавшему в XIX веке принципу laissez faire. И хотя с противодействием
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 13.
2 Ibid.
3 Merriam Ch.E. The New Democracy and the New Despotism. N. Y, 1939. P. 5.
4 Ibid.
5 Ibid.
244
Политический режим
научному планированию приходится сталкиваться и в наши дни, это, полагает
Мерриам, связано, скорее, с ложным представлением о том, будто планирова-
ние, повышая эффективность управления обществом, сужает границы свободы
человека. «Свобода и эффективность, — настаивает он, — не противостоят друг
другу, а дополняют друг друга»1.
Основатель Чикагской школы может быть отнесен к тем исследователям,
которые внесли наибольший вклад в развитие демократологии первой полови-
ны XX столетия. Он был едва ли не первым, кто ратовал за проведение междис-
циплинарных исследований и последовательно выступал за использование до-
стижений современных ему наук (в том числе социологии и психологии) для
повышения эффективности процесса управления обществом на демократиче-
ской основе. Он, как и Дьюи, выступал за постоянное обновление действующих
демократических моделей в ответ на вызовы времени. И что, может быть, самое
важное, трактовал демократию с гуманистических позиций, видя в ней прежде
всего средство обеспечения достойного существования человека.
Работы Мерриама, в которых излагались его представления о демократии,
имевшие подчас романтический оттенок, создавались в период Великой де-
прессии, разочарования части американцев в демократических идеалах, и на-
чала Второй мировой войны, т.е. в годы, когда общество нуждалось в увеличен-
ных «инъекциях» оптимизма. В начале 30-х годов такой «инъекцией» — во
многом неожиданной — оказалась ставшая впоследствии знаменитой книга
историка Джеймса Труслоу Адамса (1878—1949) «Американский эпос»2. В ней
говорилось о величии Соединенных Штатов Америки, об их способности
с честью выходить из трудных ситуаций, определяемой тем замечательным
обстоятельством, что в этой стране живут люди, у которых есть великая Амери-
канская Мечта (American Dream).
«Это, — пишет Адаме, рассеивая широко распространенное среди обывате-
лей заблуждение, — не просто мечта об автомобиле и высокой зарплате... Это
не просто мечта о материальном достатке, хотя последний, несомненно, значил
многое. Это нечто гораздо большее»3. Это мечта о новом «социальном порядке»,
«при котором каждый мужчина и каждая женщина смогут подняться до таких
высот, которых они только способны достичь благодаря своим внутренним
качествам»4. Это мечта о свободе — социальной, экономической, религиозной.
Это мечта о равенстве возможностей. Это мечта об успехе, достигаемом соб-
ственным трудом.
Адаме заканчивает свою книгу на высокой ноте. «Перспектива, открыва-
ющаяся перед нами, обескураживающа, но не безнадежна... Нам предстоит
пройти долгий и трудный путь, если мы хотим осуществить нашу Американ-
скую мечту в жизни нашей нации... Альтернативой была бы утрата самоу-
правления, утрата возможности простого человека подняться во весь свой
1 Metriam Ch. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass., 1941. P. 5.
2 Adams J. T. The Epic of America. N. Y, 1931.
3 Ibid. MCMXXXI1I. P. 317-318.
4 Ibid. P. 317
245
Глава 9
рост, утрата надежды и обещаний, дарованных человечеству (!) Американ-
ской мечтой»1.
Работы Мерриама о демократии, имевшие научный характер, конечно, не
могут быть поставлены в один ряд с пропагандистским по сути творением
Адамса, но они заключали в себе и определенный пропагандистский «заряд»,
вселяя в американцев уверенность, что политический режим, при котором они
живут, — лучший из возможных, что кризис будет преодолен и что Америку и
всех тех, кто пойдет с ней и за ней, ждет великое будущее. Пройдет время, и на
передний план выйдут исследователи демократии, которые будут толковать ее
как узкое, чисто процедурное явление, не имеющее прямого отношения ни к
обеспечению общего блага, ни к развитию личности. Но это случится позднее.
Естественно, что, выстраивая определенную модель демократической вла-
сти, Мерриам не мог не попытаться сформулировать общую теорию политиче-
ской власти, что он и делает в ряде работ. Но главная его книга, посвященная
решению этой задачи, — «Политическая власть». Писалась она Мерриамом в
зрелые годы (под пятьдесят) и, по его словам, была подготовлена «годами чте-
ния, размышлений, наблюдений, опыта...»2. А начинает он свой труд с описа-
ния обстановки, в которой велась работа над рукописью: Германия, Берлин,
в стране идёт «ожесточенная борьба за обладание реальной политической вла-
стью и её символами (выборы в германский рейхстаг 1932 года)»3. Не хотел ли
он тем самым сказать, что предлагаемая им книга должна восприниматься как
своеобразный теоретический ответ на схватку за власть, которая шла в это вре-
мя не только в Германии?
Лидер Чикагской школы оставляет по ту сторону своего исследовательско-
го интереса проблемы, над которыми бились Гегель, Аристотель, Руссо, Маки-
авелли, Ницше, другие мыслители прошлого. Его — он прямо заявляет об
этом — не интересует, моральна власть или аморальна; должно государство пра-
вить «много, очень мало или не править вообще»; должна власть находиться
в руках многих или немногих и кто эти люди — политики, торговцы, технологи,
воины, священники или пролетариат. Не интересует не потому, что эти вопро-
сы несущественны в принципе, а потому, что, как утверждает Мерриам, раз-
мышление над ними не открывает перед аналитиком путь к ответу на главный
в данном случае вопрос, который, «быть может, более всего проникнут реали-
стическим духом» и который должен быть поставлен на первое место. Это во-
прос о «роли политической власти в осуществлении социального контроля»4.
Тут четко просматривается позиция бихевиоралиста, ориентированного на
эмпирическое исследование поведения людей в сфере политики, которая есть
сфера властных отношений. Никакого абстрактного морализма! Ставятся толь-
ко те — «реалистические», как говорит Мерриам, — вопросы, ответы на которые
могут быть получены эмпирическим путём, причем с прицелом (обязятельным
1 Adams J.T. The Epic of America. MCMXXXIII. P. 326-327.
2 Merriam Ch. Poplitical Power//A Study of Power, Glencoe, 111., 1950. P. 3.
3 Ibid.
4 Ibid. P. 3. Курсив мой. - Э.Б.
246
Политический режим
для «чикагцев») на использование полученных данных в интересах совершен-
ствования общественного и государственного управления. Отсюда и нежелание
пускаться на поиски сути власти как таковой, тем более что нечто подобное ей,
говорит Мерриам, встречается и в природе — у пчел, муравьев и даже более
низко организованных существ, и природа этого явления пока не исследована.
Что касается политической власти, то он и тут — в отличие от Лассуэлла — ста-
рается избегать чеканных дефиниций.
Власть, являя собой определенный тип политического поведения — явление
изменчивое. Она определяется как социальной средой, так и присущими чело-
веку характеристиками. Многие секреты политической власти, полагает Мер-
риам, могут быть обнаружены в тайниках человеческой личности. Но среда
меняется. Меняется и наше представление о человеке. Современная психоло-
гия, психиатрия, психоанализ позволили узнать о нем много нового и изменить
прежний взгляд на человека. А значит, и на власть. Поэтому наше представление
о власти должно время от времени подвергаться пересмотру.
Но Мерриам, конечно, понимал, что какое-то операциональное определе-
ние политической власти ему все же придется дать. И вот оно: расплывчатое,
корявое и... расписное. «В ситуациях политической власти появляется тип силы
(force), с помощью которой манипулируют массами человеческих существ так,
как если бы тут действовала какая-то магнетическая сила притяжения и оттал-
кивания. Их направляют то туда, то сюда; их жизнь, их свобода, их удача под-
вергаются организованному воздействию и контролю. А на чаши весов могут
быть положены жизнь и смерть. Нам может оказаться и не по силам определить
эту власть или избежать её, но представления о ней, подсказываемые здравым
смыслом, всегда под рукой»1.
Мерриам вполне корректно характеризует эту презентацию не как дефини-
цию, а как описание «ситуации власти», при котором на выручку неизменно
приходит столь чтимый американцами здравый смысл. И всё-таки, очерчивая
контуры власти, он вручает нам слово-ключ к раскрытию своего понимания
рассматриваемого феномена: «манипуляция». Власть — это манипуляция людь-
ми. Именно манипуляция, потому что с помощью одной лишь грубой силы
власть не удержать. «Ни одна власть не сможет устоять, если она опирается
исключительно на насилие (violence), ибо для противостояния проявлениям
соперничества и недовольства одной лишь силы (force) мало»2. Нужны еще
Miranda и Credenda — восприятие и поддержка власти соответственно на эмо-
циональной и рациональной основе.
Власть «должна быть глубоко укоренена в эмоциях, для неё должно найтись
место в чувствах и ожиданиях (aspiration), в морали, в изречениях мудрецов,
в формах рационализации [получающих распространение] среди высших слоев
культурных групп. Чтобы ею от всей души восхищались и проявляли по отно-
шению к ней лояльность, она должна также поставить себе на службу глаз, ухо,
1 Metriam СИ. Poplitical Power / A Study of Power, Glencoe, 111., 1950. P. 7.
2 Ibid. P. 102.
247
Глава 9
эстетическое чувство»1. Отсюда - организуемые носителями власти «памятные
дни», массовые демонстрации, церемонии, парады, мундиры, марши, флаги.
При этом политик может выступать в роли «маленького отца народа, как в се-
годняшней Советской России»2.
Но чувственная поддержка требует поддержки власти и на рациональной
основе, а значит, идеологического оформления и оправдания. Подвластные
должны верить, что «всякая власть — от Бога», или что политическая власть —
«высшая форма экспертного руководства», или что эта власть — выражение
«воли большинства» и т. п.3
Мерриам говорит о существовании «семейства власти», то есть о множе-
ственности её носителей. Этих, как он их именует, «обладателей короны и ски-
петра», американский политолог подразделяет на несколько групп. Во-первых,
это власти «других государств, равно наделенные атрибутами того, что имену-
ется суверенитетом». Во-вторых, власти других территориальных образований
внутри государств, не полностью контролируемых центральной властью, как
это имеет место в федеративных государствах и «слабо организованных поли-
тических образованиях (types)». В-третьих, это «власти внутри власти», то есть
банды и группы, «частные по форме, но публичные по функциям», действую-
щие в соответствии с собственными законами и имеющие в своем распоряже-
нии вооруженные формирования и суды. Наконец, это соперничающие груп-
пы, преимущественно неполитические по своему характеру — религиозные,
расовые, экономические, культурные, — номинально признающие авторитет
государства, но во многом действующие самостоятельно4.
Старейшие и «исторически самые важные члены семьи власти» - это семья
(в социологическом смысле слова) и церковь. Но по ходу истории число субъ-
ектов власти разрастается. Обретает властную силу «бизнес или буржуазия».
Корпорации, тресты, холдинговые компании, торговые ассоциации начинают
создавать «собственные внутренние правительства и администрации», как, на-
пример, Торговую палату США5. Одно из последних властных образований —
организации трудящихся.
Мерриама не интересует волновавший многих исследователей власти во-
прос о причинах её происхождения (источниках власти). Для него важнее вы-
явить ситуации, в которых рождаются властные отношения и появляются
носители властных полномочий6. Такого рода ситуации, считает он, склады-
ваются тогда, когда между существующими в обществе социальными группами
возникает напряженность, требующая организованных действий; когда по-
являются определенные типы личностей, нуждающиеся в адаптации к соци-
1 Merriam Ch. Poplitical Power. P. 102.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Ibid.
6 Мерриам использует в этом случае понятие «authority», которое, как известно, означает «власть»,
«власти», «полномочие», «авторитет».
248
Политический режим
альной среде и когда объявляются жадные до власти лидеры, готовые снять эту
напряженность и помочь людям адаптироваться к среде. Когда эти элементы
ситуации совпадают, тогда и рождается власть со всеми её сущностными ха-
рактеристиками.
Таким образом, появление власти диктуется необходимостью поддержания
социального равновесия в обществе. «Власть есть первым делом феномен группо-
вого сцепления (cohesion) и единения (aggregation), дитя групповой необходи-
мости или полезности, функция от социальных отношений людей»1. В этом еще
одна причина того — Мерриам повторяет это неоднократно, — почему на одном
насилии, на одной только грубой силе или эгоизме прочной власти не утвер-
дить. Кооперация не менее важна, чем принуждение, а эгоизм в организации
человеческих отношений должен дополняться альтруизмом.
Существующие властные структуры могут подвергаться угрозам со стороны
как внешних, так и внутренних сил, а порой обе они объединяются в борьбе
против властей. Но реальную опасность эти угрозы обретают тогда и власть
«заболевает и умирает» тогда, когда возникают «ситуации, обратные тем, при
которых власть рождается и набирает силу»2. То есть когда на смену интеграции
приходит дезинтеграция, баланс сил сменяется их дисбалансом, а властные
институты оказываются неспособными выполнять свои функции. В числе ус-
ловий стабильности власти - как моральное состояние общества, адекватное
отражение социальных интересов и ценностей в существующей системе власти,
так и умная кадровая политика властей предержащих.
У власти, признаёт Мерриам, есть отвратительные черты, которые особен-
но зорко подмечают подвластные. Она склонна к насилию, использованию
грубых методов, террора, к проявлению спеси. Она лицемерна, склонна к об-
ману и интриганству. Там, где власть, там коррупция и привилегии. Ей свой-
ственны отсутствие гибкости и упрямство. Она медленно приспосабливается к
прогрессу и проявляет порой нерешительность и бессилие (impotence)3.
Неудивительно, говорит Мерриам, что власти предержащие, стремящиеся
как можно дольше оставаться на своих постах, прибегают к разного рода улов-
кам и хитростям, о чем писали в разное время Макиавелли, Монтескье, другие
мыслители. Но в принципе, считает американский исследователь, можно вы-
вести некие общие принципы, следование которым способствует удержанию
власти. Это ясное представление о социальном составе («социальной компо-
зиции») носителей властного авторитера в данной ситуации; умелое распре-
деление привилегий и преференций в соответствии с их ролью, заслугами
и другими качествами, причем «в предпочитаемой ими валюте» (in the currency
preferred)4; умение приближать людей к себе, а не отталкивать их от себя;
стремление к соблюдению «золотой середины»; «зонирование власти», по-
1 MerriamCh. Poplitical Power. P. 16.
2 Ibid. P. 249.
3 Ibid. P. 133.
4 Речь идет, разумеется, не о валюте в прямом смысле слова, а об учете специфики приоритета
личностных потребностей людей.
249
Глава 9
зволяющее избегать её сверхконцентрации в одних руках или одном органе;
баланс между справедливостью и порядком и, наконец, «планирование и
лидерство»1.
Тут весь Мерриам: сплав теоретика, избегающего «бесполезного философ-
ствования», но всё же стремящегося к построению концептуальных структур,
и практика-советника, сочиняющего очередную «аналитическую записку» для
президента; исследователя с европейским бэкграундом и типичного американ-
ца-прагматика, стремящегося извлечь максимальную практическую пользу из
научных штудий.
Существенный вклад в исследование феномена демократии внес Гаролд
Лассуэлл. Исследовательские методы, которыми он пользовался и которые за-
метно отличали его от других представителей американской политической на-
уки второй четверти XX века, определялись его общими теоретико-методоло-
гическими ориентациями, о которых нельзя не сказать хотя бы несколько слов.
Лассуэлл подходит к политике одновременно как бихевиоралист и как пси-
хоаналитик. Именно через их призму смотрит он на демократию, чего до него
не делал никто. Такой подход характеризует и его демократологию. Демократия
как многоаспектный, многомерный феномен аналитически разлагается на со-
ставляющие ее элементы, каждый из которых - функционирование институтов
власти, различные формы политического участия, состав и поведение электо-
рата, деятельность политических партий и других институтов гражданского
общества и т. п. - становится объектом самостоятельного исследования, опи-
рающегося на более или менее солидную эмпирическую основу.
Подобно своему великому предшественнику Максу Веберу, как, впрочем,
и ряду других представителей политической науки, Лассуэлл определяет по-
литику через посредство категории власти. При этом сама власть трактуется как
возможность принимать социально значимые решения, связанные с распреде-
лением ценностей в обществе, и контролировать их исполнение2 и «подчинена
[задаче обеспечения] уважения достоинства человеческой личности»3. «Кто,
что, когда и как получает - таков коренной вопрос при анализе политических
действий и политического процесса», — утверждает Лассуэлл4. Широкое уча-
стие граждан во властном процессе — на определенных условиях и при опреде-
ленных обстоятельствах — и есть демократия.
«Под демократией, — поясняет Лассуэлл, — мы понимаем осуществление
справедливого курса посредством правления большинства (the practice of justice
1 Merriam Ch. Poplitical Power. P. 190-213.
2 Как отмечают некоторые исследователи (Алюшин А.Л., Порус В.Н. Власть и «политический ре-
ализм» // Власть: Очерки современной политической философии Запада. М., 1989. С. 99), в работах
Лассуэлла, посвященных проблеме власти, особенно отчетливо просматривается многозначность
английского слова power, хотя суть трактовки этой категории у него в общем понятна.
3 Lasswell H. Power and Personality. N. Y, 1948. P. 108.
4 Lasswell H. World Politics and Personal Insecurity//A Study of Power. Glencoe, 1950. P. 3.
250
Политический режим
by majority rule)»1. При этом Лассуэлл отмечает, что его «концепция демократии
полностью согласуется с традиционным описанием демократии как правления
народа, осуществляемого народом и для народа. Правление любого рода —
это правление народа; правление, осуществляемое народом (government by
people), — это правление большинства; правление для народа (government for the
people) — это проведение справедливого курса»2. Справедливость же заключа-
ется в уважительном отношении «к способностям каждого индивида вносить
свой вклад в общую жизнь»3.
Лассуэлл, в сущности, повторяет известную формулу Авраама Линкольна о
«правительстве народа, из народа и для народа». И хотя эта формула довольно
часто используется в демократологическом лексиконе, она все же не может
быть отнесена к «традиционным описаниям демократии» уже по той причине,
что разделяется далеко не всеми. К тому же, как показал Дж. Сартори, формула
Линкольна не так ясна, как это кажется на первый взгляд, и потому допускает
разные интерпретации4. Как ее истолковывает Лассуэлл, мы увидим далее, ког-
да речь пойдет о его понимании отношений между народом, элитой и лидера-
ми. Но одно следует подчеркнуть особо: высший смысл и цель демократии
американский ученый видел, судя по его высказываниям, в обеспечении и за-
щите достоинства человеческой личности. (Кстати сказать, слово «достоин-
ство» — «dignity» — одно из самых часто употребляемых Лассуэллом слов.)
1 Lasswell Н. Democracy Through Public Opinion. Menasha, WI, 1941. P. 1.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 В своей знаменитой речи, произнесенной 19 ноября 1863 года по случаю победы северян под
Геттисбергом и Виксбергом (Gettysburg Address) Линкольн провозгласил: «...правительство народа
(government of the people), из народа (by the people), для народа (for the people) никогда не исчезнет с
лица земли» (The Collected Works of Abraham Lincoln: Vol. 1—9. Ed. by R.P. Basler. New Brunswick, 1953,
vol. 7. P. 19). Так принято переводить изречение Линкольна в отечественной научной литературе.
(См., напр.: История США в четырех томах. Гл. ред. Г.Н. Севостьянов. Т. 1. Отв. ред. Н.Н. Болховити-
нов. М.: Наука, 1983. С. 442). Но английское слово «government» может переводиться не только как
«правительство», а и как «правление», а это открывает простор для разных интерпретаций. «...Предлог
of, - пишет Дж. Сартори, - может указывать и на субъект, и, напротив, на объект действия. А это
значит, что в отношении этой части [высказывания] допустимы следующие варианты [толкования]:
а) правление народа означает самоуправление народа, прямую демократию; Ь) и, напротив, что народ
выступает в качестве объекта управления, что он управляется; с) что правление исходит от народа в
том смысле, что оно обретает легитимность в результате согласия народа; d) что правительство из-
бирается народом; е) что правительство направляет народ. Таким образом, — заключает Сартори, —
первая характеристика покрывает или может покрывать весь спектр политики; не только все мысли-
мые формы демократии, но и [формы] управления народом, не имеющие ничего общего с демокра-
тией. Второй элемент, «government by the people», страдает от противоположного дефекта: он слишком
туманен, чтобы получить специфические толкования. By the people в каком смысле? Эта формула
лишена точности. Только третий элемент, "government for the people", лишен двусмысленности: for
означает, со всей очевидностью, в интересах народа, ради его блага, во имя его выгод. Но многие ре-
жимы прошлого, никогда не претендовавшие на то, чтобы быть демократиями, провозглашали себя
правлением во имя народа. И ныне коммунистические диктатуры претендуют на звание демократий,
именно ссылаясь на это (то есть на то, что являются правительствами для народа. — Э.Б.)» (Sartori G.
The Theory of Democracy Revisited. Chatham, N.J., 1987. P. 34-35).
251
Глава 9
Хотя институциональная основа демократии интересует Лассуэлла меньше,
чем процессуальная, он придает важное значение «защите и совершенствова-
нию» демократических институтов, через посредство которых осуществляется
реализация демократических ценностей. Среди институциональных факторов
демократии он называет систему сдержек и противовесов (как она зафиксиро-
вана в Конституции США), который, по крайней мере, ограничивает злоупотре-
бление властью и допускает возможность оспаривания принимаемых решений,
а также институты социального контроля, обеспечивающие справедливый до-
ступ к ресурсам и ценностям, от которых зависит власть. Примечательно, что
наряду с этими, в общем-то, традиционными институтами Лассуэлл включает в
число факторов демократии определенные стандарты образования и поведения
граждан, обеспечивающие ответственное отношение к использованию власти.
Поддерживается демократия и соответствующей политикой, снижающей
уровень социальной и политической напряженности в обществе и обеспечива-
ющей более или менее безболезненное приспособление людей к изменяющим-
ся условиям жизни. Такое «приспособление» оказывается тем более значимым,
что «демократия подчинена фундаментальным законам человеческого поведе-
ния, и чтобы выдержать испытания, она должна подтверждать более оптими-
стические, нежели в недемократиях, ожидания относительно реализации цен-
ностей. (Человеческие существа строят свое поведение, как бессознательное,
так и осознаваемое, исходя из ожидаемого преобладания поощрений над
лишениями.)»1
При этом сама политическая реальность рассматривалась Лассуэллом как
арена стихийного столкновения необузданных страстей и индивидуальных про-
явлений «воли к власти», в основе которых лежат иррациональные мотивы и
стремление компенсировать собственную ущербность — телесную и духовную.
Отсюда и задача, стоящая перед политической наукой и, в частности, перед
демократологией: упорядочить и рационализировать политическую реальность,
для чего необходимо способствовать укреплению рационального начала пси-
хики (так называемого Ego) и высвобождению его из-под власти Id и Superego.
Автор «Психопатологии и политики» отвергает традиционное представле-
ние, согласно которому «предпосылка демократии заключается в том, что каж-
дый человек наилучшим образом судит о собственном интересе»2. Отвергает он
и другое «поспешное допущение» «теоретиков демократии», что «социальная
гармония зависит от обсуждения (discussion), а само обсуждение зависит от
формальной консультации со всеми теми, чьи интересы оказываются затрону-
тыми социальной политикой»3. «Пришло время, — настаивает Лассуэлл, - от-
казаться от предположения, что проблема политики — это проблема проведе-
ния дискуссий (promoting discussion) среди всех заинтересованных сторон,
имеющих отношение к данной проблеме»4.
1 Lasswell H. Power and Personality. N. Y, 1948. P. 126.
2 Lasswell H. Psychopathology and Politics. Chicago; London, 1986 (1930). P. 194.
3 Ibid. P. 196.
4 Ibid.
252
Политический режим
Объясняя эту свою позицию, Лассуэлл замечает, что её не следует истолко-
вывать таким образом, будто он выступает в защиту диктатуры. Цель демокра-
тической политики — «не столько в том, чтобы разрешать конфликты, сколько
в том, чтобы предотвращать их, и не столько в том, чтобы служить предохрани-
тельным клапаном социального протеста, сколько в том, чтобы направлять
социальную энергию на устранение повторного возникновения источников
напряжения в обществе»1.
Иными словами, нужна «политика превентивных действий»2, а ее невоз-
можно проводить ни путем дискуссий (они зачастую не устраняют трудности,
а осложняют и усугубляют их), ни тем более с помощью диктатуры. Нас, гово-
рит Лассуэлл, на протяжении долгого времени вводили в заблуждение, терми-
нологически противопоставляя демократию диктатуре и аристократии. «Наша
задача заключается в том, чтобы руководствоваться истиной относительно ус-
ловий гармоничных человеческих отношений, и открытие этой истины есть
цель специализированного исследования; это не монополия народа как народа
или правителя как правителя»3.
В этих высказываниях — ключ к пониманию предлагаемой Лассуэллом мо-
дели демократического управления обществом. Ни автономно действующие
граждане, ни диктаторы, ни демократически ориентированные политики не в
состоянии самостоятельно добиться гармонизации общественных отношений
и предотвращения социально-политических конфликтов. На помощь народу и
власти должны прийти специалисты в области политической науки, которые,
не претендуя на самостоятельное принятие политических решений, направят
умы государственных деятелей по нужному руслу4, помогут осуществить
социальную терапию путем, как уже говорилось, усиления ego и у рядовых
представителей общественности, и у официальных лиц. Это достигается,
в частности, за счет рационализации потока информации, на основе которой
выносятся моральные суждения и принимаются политические решения, а так-
же посредством распространения просвещения и т. п.
Некоторые высказывания Лассуэлла могут навести на мысль о его готовно-
сти передать бразды политического правления каким-то замкнутым, отделенным
от массы группам. Но это не так, и сам он не раз публично выражал опасения,
что доминирование в обществе закрытых каст, обладающих мощными властны-
ми ресурсами и склонных к осуществлению насилия, может подорвать основы
демократии. Политических экспертов, помогающих «оздоровить общество»,
рационализировать властные отношения он к такого рода кастам не относил.
Лассуэлл был одним из первых, если не самым первым демократологом,
переосмыслившим предложенное Вильфредо Парето понятие «элиты», за что
1 Lasswell H. Psychopathology and Politics. P. 197.
2 Ibid. P. 198.
3 Ibid. P. 197.
4 «Политика превентивных действий не зависит от серии изменений в организации правления. Она
зависит от переориентации умов (reorientation in the minds) тех, кто размышляет о центральных про-
блемах, стоящих перед обществом...» {Lasswell H. Psychopathology and Politics. P. 198)
253
Глава 9
подвергся критике со стороны ряда исследователей. Так, Джованни Сартори,
признавая, что «Лассуэллу, более, чем кому-либо другому, термин "элита" обя-
зан своим утверждением в качестве общепринятой категории, применяемой
при обсуждении конструкции, которую мы вслед за ним стали называть "моде-
лью правящей элиты"»1, тут же замечает: «Лассуэлл... воспринял у Парето сло-
во, но не понятие. Качественная коннотация термина "элита" у Лассуэлла
исчезает»2. В подтверждение своей точки зрения Сартори приводит следующее
определение элиты, предложенное Лассуэллом: «Политическая элита есть выс-
ший властвующий класс»3. «Это, — утверждает Сартори, — чисто альтиметриче-
ская (т. е. количественная, фиксирующая определенную точку на властной
вертикали. — Э.Б.) коннотация. В других случаях элита просто совпадает у него
с обладанием властью»4. В подтверждение справедливости своей оценки Сар-
тори приводит еще одно высказывание Лассуэлла и Каплана: «Элиты — это те,
кто обладает в группе наибольшей властью»5.
«...Тут налицо, — заключает Сартори, — радикальная трансформация кон-
цепции Парето — трансформация, достоинство которой нейтрализуется ее
недостатком. Достоинство — аналитического свойства, оно заключается в ана-
литическом преимуществе, позволяющем отделить альтиметрическую характе-
ристику (или де-факто властное охарактеризовывание) от качественного оха-
рактеризовывания. Недостаток —семантического свойства: почему [он] говорит
"элита", совершенно не имея в виду то, что значит этот термин, т.е. то, что этот
термин передает посредством своей семантической силы? Более того, если
"элита" уже не указывает на качественные черты (способность, компетент-
ность, талант), то какой термин мы употребим, когда будут иметься в виду эти
характеристики? Таким образом... семантическое искажение, в свою очередь,
порождает, описав круг, концептуальное искажение»6.
Действительно, сегодня многие называют «элитой» тех, кто находится «на-
верху» (обладает властью и т. п.), а не тех, кто обладает наибольшими достоин-
ствами, и Лассуэлл сделал многое для того, чтобы такое понимание «элиты»
получило широкое распространение. И тем не менее не все так просто, как
пытается представить Сартори. И убеждает в этом сам Лассуэлл. «Термин "эли-
та", — пишет он, — используется в дескриптивной политической науке для обо-
значения социальной формации, из которой рекрутируются лидеры. В не-
демократиях элита ограничена (is limited). Она может включать небольшое
число семей землевладельцев или семей крупных купцов, промышленников
и банкиров. Элита может быть ограничена семьями главных партийных чинов-
ников или правительственных чиновников или офицеров, состоящих на служ-
1 SartoriJ. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N.J.), 1987. P. 144.
2 Ibid.
3 Lasswell H. Agenda for the Study of Political Elites // Political Decision-Makers. Ed. by D. Marvick.
Glencoe, 1961. P. 66.
4 Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 144.
5 Lasswell H.; Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry. New Haven, 1950. P. 201.
6 SartoriJ. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N. J.), 1987. P. 144.
254
Политический режим
бе в вооруженных силах (в том числе в политической полиции)»1. Иную ситуа-
цию, говорит Лассуэлл, видим мы в демократическом обществе. Там «за
небольшим исключением каждый взрослый может быть избран [в орган вла-
сти], что позволит ему влиять на процесс принятия решений настолько, на-
сколько он захочет и насколько удача позволит ему заручиться согласием со-
граждан. При таких условиях не существует монополии на власть, находящейся
в руках правящей касты, и все сообщество оказывается той грядкой, на которой
вырастают правители (rulers) и управленцы (governors). Элита демократии
("правящий класс") — это элита всего общества (society-wide)»2. И еще: «...Эли-
та демократии включает все уровни сообщества»3.
Судя по этим (и ряду других) высказываниям Лассуэлла, качественная кон-
нотация термина «элита» у него не исчезает — она просто переосмысливается
в свете американского национального опыта и на основе американского мента-
литета. Так что, когда Сартори гадает, какой скрытый смысл таит в себе лассуэл-
ловский подход и не заключается ли он в том, что американский исследователь
вменяет ценностное достоинство элиты всем тем, кто оказался «наверху», он
попадает, что называется, в «яблочко». Для американца одним из высших про-
явлений достоинств человека является достижение им успеха, умение выбиться
в люди не из привилегированной группы (там и выбиваться-то нечего), а из мас-
сы, из низов. Так что уже сам факт, что человек смог подняться вверх по поли-
тической лестнице, есть свидетельство его таланта, его превосходных качеств.
Он принадлежит к элите уже потому, что смог сделать то, чего не смогли многие.
Именно из элиты рекрутируются демократические лидеры, на плечи кото-
рых ложится решение важнейшей задачи: «...как привести все сообщество
к такому уровню равновесия (equilibrium), который поддерживает (sustain) де-
мократию... Демократическое равновесие — это равновесие, при котором чело-
веческая деструктивность, будь то в форме импульса или практики, находится
на низком уровне»4. Лассуэлл особо подчеркивает, что демократическое лидер-
ство зависит не столько от специализированной подготовки немногих, сколько
от повышения уровня всей демократической элиты, которая — он отмечает это
снова и снова — рекрутируется из всего общества5.
Лассуэлл убежден, что судьба демократии в обществе во многом зависит
от того, находят ли демократические институты и демократическая политика
поддержку со стороны его членов, проявляющуюся в общественном мнении.
Данное обстоятельство представляется ему настолько существенным, что он
посвящает его исследованию специальную работу «Демократия через обще-
ственное мнение». «Демократия, — пишет он, — зависит в осуществлении целей
и средств демократического правления от общественного мнения. Цели демо-
1 Lasswell Н. Power and Personality. N.Y., 1948. P. 109.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 146.
4 Ibid.
5 Ibid. P 148.
255
Глава 9
кратии постоянны, но средства должны соответствовать потребностям и воз-
можностям времени»1.
Но тут, возможно, следовало бы внести одно уточнение. Анализ многочис-
ленных высказываний Лассуэлла, касающихся общественного мнения, дает
основание утверждать, что, истолковывая последнее порой очень широко, он
выходил за его пределы и говорил, по сути дела, не о роли общественного мне-
ния, а о роли общественного сознания (которое, конечно же, не может быть ре-
дуцировано до общественного мнения) в утверждении демократии. И Лассуэлл,
возможно, как никакой другой заокеанский обществовед, показал ущербность
невнимания американцев к такому интегральному феномену, как общественное
сознание.
Лассуэлл исходил из презумпции, что демократия оказывается прочной
лишь в том случае, если опирается на массовую «демократическую личность»
со своим характером, темпераментом, установками, функциональным типом и
ролями. «Стабильность демократического сообщества зависит, вне всякого со-
мнения, от формирования характеров, способных уважать основы человеческо-
го (basic humanity) во всех людях»2. И цитирует Уильяма Пенна: «Если люди
хороши, правительство не может быть плохим».
Лассуэлл, как и Мерриам, отдавал себе отчет в том, что любая, в том числе
демократическая, власть предполагает определенное манипулирование под-
властными. Однако это не мешало ему видеть в демократическом режиме про-
дукт деятельности рационалистически мыслящих граждан и утверждать, что
сознательная деятельность последних является непременным условием успеш-
ного функционирования демократической машины.
Сказать об этом тем более необходимо, что в Америке были и такие люди,
которые, принимая демократию как политический режим, предполагающий
участие граждан в электоральном процессе, были убеждены в том, что поведе-
нием электората ловко и зачастую незаметно для него манипулируют неведо-
мые и невидимые силы, так что итоговый выбор граждан оказывался на повер-
ку выбором этих закулисных сил.
Возможно, самым ярким и откровенным выразителем этой позиции был
Эдвард Бернейс. «Сознательное и умелое манипулирование упорядоченными
привычками и мнениями масс является важной составляющей демократиче-
ского общества»3, — утверждал он. Это, подчеркивал Бернейс, не следует рас-
сматривать как проявление какого-то заговора, тем более что «очень часто
наши невидимые правители не имеют представления о том, кто входит в их
узкий круг»4. Всё дело в том, что миллионы людей, которым демократический
режим предоставляет право голоса, не в состоянии самостоятельно разобрать-
ся в сложных политических хитросплетениях и принять корректное решение
о том, кого следует поставить у власти. Вот тут и приходят на помощь знающие
1 Lasswell H. Democracy Through Public Opinion. Menasha, WI. 1941. P. 1.
2 Lasswell H. Power and Personality. P. 150.
3 Bernaus E. Propaganda. N. Y. 2005 (1928). P. 37.
4 Ibid.
256
Политический режим
и умные манипуляторы (например, руководители политических партий).
«Они правят нами потому, что обладают качествами естественных лидеров,
способны подавать необходимые идеи и занимают ключевое положение в со-
циальной структуре»1.
Дело, впрочем, не ограничивается политикой. Простые граждане выступа-
ют в роли марионеток и в других сферах жизни. «...Совершая практически лю-
бое действие в повседневной жизни, будь то в сфере политики или бизнеса,
социального поведения или размышлений нравственного порядка, мы действу-
ем под давлением сравнительно небольшой группы людей... Это они дергают
за ниточки, ведущие к общественному сознанию, это они управляют старыми
общественными силами и изобретают новые способы единения мира и управ-
ления им»2.
Вообще говоря, мысль о том, что основная масса членов общества не в со-
стоянии вследствие своей некомпетентности обойтись без «поводырей», далеко
не нова. Мы слышали об этом от многих американских (и не только американ-
ских) политиков и политических аналитиков, включая того же Липпмана или
Даунса (о котором речь впереди). Но Бернейс стремится раскрыть невидимые
механизмы управления массами через воздействие на их психику и формирование
общественного мнения, программирующего их поведение. То же происходит и
при авторитарных режимах, только в условиях демократии манипулирование
осуществляется посредством конкуренции лидеров и пропагандистов, продви-
гающих на рынок те или иные «стратегии, товары или идеи».
Но вернемся к Лассуэллу. Его произведения, относящиеся к концу 30-х -
началу 40-х годов, как и труды других «чикагцев» и не только их, проникнуты
тревогой за судьбы демократии в мире. На этом фоне и рождается его концеп-
ция «гарнизонного государства». Первые подходы к ней были намечены еще в
1937 году в статье «Японо-китайский кризис: гарнизонное государство против
гражданского государства»3. Четырьмя годами позднее она появляется в завер-
шенном виде.
«Гарнизонное государство» — это «экспериментальный конструкт»
(«developmental construct»), представляющий не описание реально существую-
щего феномена, а своего рода «идеальный тип», призванный помочь «специа-
листу выяснить возможную релевантность его исследования надвигающимся
событиям, затрагивающим ценности, которые он одобряет как гражданин»4.
Анализируя сложившуюся в мире ситуацию, Лассуэлл приходит к выводу,
что «тренд нашего времени» — переход от общества, в котором ведущая роль
принадлежит деловым кругам, к обществу, в котором властвует солдат. Но при
этом он подчеркивает, что формирование гарнизонного государства не следует
считать неизбежным. Это не более чем возможность, хотя и реальная.
1 Bernaus E. Propaganda. P. 37.
2 Ibid.
3 Lasswell И. Sino-Japanese Crisis: The Garrison State versus the Civilian State // China Quarterly,
XI (1937).
4 Lasswell H. The Garrison State // The American Journal of Sociology. Vol. 46, No. 4 (Jan., 1941). P. 468.
257
Глава 9
Гарнизонное государство, по сути, не имеет никакого отношения к демо-
кратии. В нем «...инструментальная демократия будет не востребована, хотя,
вне всякого сомнения, сохранятся символы мистической "демократии", т. е.
такого режима, при котором власть и контроль максимально сконцентрирова-
ны [в руках немногих], но где, тем не менее, согласно сложившейся практике,
говорят от имени народа в целом»1.
В гарнизонном государстве соперничающие политические партии подавля-
ются либо путем легализации монопольного существования одной политиче-
ской партии, либо путем ликвидации всех политических партий. Происходит
огосударствление всякой организованной общественной деятельности (эконо-
мической, религиозной, культурной), за исключением той, которая протекает
в рамках тайных обществ.
На смену выборам в органы власти или референдумам по отдельным во-
просам приходят плебисциты, которые в отличие от выборов, способствую-
щих формированию и выражению общественного мнения, поощряют «лишь
единодушные демонстрации коллективного чувства»2. Легислатур больше нет,
а если допускается существование разного рода консультативных групп, то
они действуют как ассамблеи, т. е. собираются на короткий период с целью
ратификации решений центрального руководства; причем произносимые при
этом речи носят церемониальный характер. Что касается законотворчества,
то оно оказывается в руках «верховного властителя (supreme authority) и его
совета»3.
При отсутствии всеобщих выборов смена и пополнение правящей элиты
происходят, как говорит Лассуэлл, «путем ее самоувековечивания через кооп-
тацию». При этом на главные посты назначаются представители офицерского
корпуса — прежде всего те, кто демонстрирует «пристрастие и повиновение».
Особую роль в гарнизонном государстве играет, выступая в качестве спла-
чивающей всех членов общества силы, «социализация опасности», т. е. воспи-
тание всех людей в духе представлений о том, что над ними нависла смертель-
ная военная угроза, справиться с которой они могут, лишь проявляя солидар-
ность и лояльность по отношению к властям.
Правители гарнизонного государства держат в своих руках не только по-
литические, но и экономические рычаги, используя те и другие для манипули-
рования обществом — в частности, путем ограничения производства товаров
невоенного назначения и нагнетания страха перед войной. Этот страх исполь-
зуется также для применения насилия и «кровопускания» (bloodletting), в кото-
ром правители видят средство сохранения тех ценностей, на которых держится
гарнизонное государство.
Активно действует пропагандистская машина, манипулирующая соответ-
ствующими символами, роль которых в гарнизонном государстве весьма
велика. А в качестве средства дисциплинирования населения и преодоления
1 Lasswell И. The Garrison State. P. 462.
: Ibid. P. 461.
3 Ibid. P. 462.
258
Политический режим
страха солдат перед гибелью на войне (а отчасти и в качестве эрзаца реальных
военных действий) гарнизонное государство активно использует муштру и це-
ремонии — в том числе военные.
Примечательно, что ни одно из современных ему государств, включая на-
цистскую Германию, фашистскую Италию и социалистический Советский
Союз, Лассуэлл не отождествлял с гарнизонным государством, хотя какие-то
из черт последнего легко было обнаружить либо в некоторых из названных
государств, либо в каждом из них. Это — свидетельство в пользу американского
исследователя, ибо целостной системы черт, характеризующих предложенную
Лассуэлом модель, не существовало ни в одной из перечисленных стран.
Размышляя о дальнейших судьбах демократии в мире, Лассуэлл, как и ряд
других аналитиков, не отрицал перспективы дальнейшей эволюции демокра-
тических государств по пути объединения их во всемирную демократическую фе-
дерацию. Это вполне гармонирует с его представлениями о том, что равновесие,
на котором зиждется демократия и которое удается установить в национальном
масштабе, может быть достигнуто и «на глобальном уровне», и что настоящий
демократ «отождествляет себя со всем человечеством»1.
И при исследовании демократии, и при рассмотрении едва ли не всех
остальных проблем, к которым он обращался, Лассуэлл так или иначе затраги-
вал вопрос о власти. Но в ряде работ этот феномен находится в центре внима-
ния исследователя. К ним относятся прежде всего «Психопатология и поли-
тика»2, «Власть и личность»3, «Власть и общество: рамки политического иссле-
дования» (в соавторстве с А. Капланом)4, «Демократический характер»5.
Этот исследовательский интерес к власти вполне объясним. Лассуэлл был
убежден, что «понятие власти, возможно, является наиболее фундаменталь-
ным во всей политической науке: политический процесс есть формирование,
распределение и реализация власти...»6. Эту мысль он повторяет и в других
работах. Власть, говорит он, это «специфическая разновидность политическо-
го творчества»7.
Но если так, то с учетом того обстоятельства, что политика предполагает
наличие густой и сложной сети связей между людьми, власть должна браться
в межличностном контексте. Именно по этому пути — пути, отличающему его
от других групп исследователей, которые рассматривают власть либо как пер-
сональный атрибут, либо как «товар», либо как-то еще, — и идет Лассуэлл. Для
него власть есть межличностная ситуация. Он так и пишет: «Власть есть меж-
личностная ситуация; те, кто обладает властью, наделены полномочиями (are
1 LasswellH. Power and Personality. P. 108.
2 Lasswell H. Psychopathology and Politics. Chicago; London, 1986 (1930).
3 Lasswell H. Power and Personality. 1948.
4 Lasswell H., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry.
5 LasswellH. Democraic Character//The Political Writings of Harold D. Lasswell. Glencoe, 111., 1951.
6 Lasswell H., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry. New Haven, 1950. P. 75.
7 LasswellH. Power and Personality. 1948. P. 18.
259
Глава 9
empowered); они зависят от непрерывного потока откликов, наделяющих этими
полномочиями, и сохраняют [власть] лишь до тех пор, пока сохраняется этот
поток»1.
Так что это не просто межличностная ситуация, а ситуация динамическая,
предполагающая к тому же наличие двусторонней связи между властителями
и подвластными. Как остроумно замечает американский исследователь,
власть — «не кирпич, который можно перекладывать с места на место, а про-
цесс, который прекращается, когда перестают поступать поддерживающие
отклики»2. И ещё одно образное сравнение: это «отдача-и-получение (give-and-
take), или, если придать этим словам больший динамизм, отдавание-и-
получание (giving-and-taking)... в непрерывной спирали взаимодействия»3.
А что такое власть по существу! Практически во всех своих работах, вклю-
чая книгу, написанную совмество с А. Капланом, Лассуэлл дает одинаковое
(с незначительными лексическими изменениями) определение власти, цити-
руемое всеми его исследователями и хорошо знакомое тем, кто пишет об этом
феномене. «Власть есть участие в принятии решений: G имеет власть над Н
в отношении ценностей К, если G участвует в принятии решений, влияющих
на политику Н, связанную с ценностями К»4.
Являя собой участие в принятии решений и в политическом процессе,
власть тем самым представляет собой участие в формировании и распределении
ценностей, понимаемых как «предпочитаемые события» (preferred events)»5.
Лассуэлл подразделяет ценности, по поводу которых строятся властные отно-
шения, на две группы: ценности почтения, уважения (deference values) и цен-
ности благосостояния (welfare values). При этом сама власть как участие в при-
нятии решений выступает в качестве базовой ценности, относящейся к первой
группе. Сюда же относятся такие ценности, как respect (уважение к индивиду);
affection (дружба и сексуальная близость) и rectitude (ценности морального ха-
рактера). К второй группе относятся well-being (физическая и умственная це-
лостность личности), wealth (богатство), skill (умения) enlightenment (получение
и распространение знаний).
Устремленность (striving) к этим ценностям, которая, по Лассуэллу, состав-
ляет содержание социального процесса, осуществляется через посредство об-
ладающих определенными ресурсами институтов — таких, как правительство,
семья, дом, церковь, бизнес, образовательные структуры и т. п.
Важно иметь в виду, что властные решения потому и становятся властными,
что определенным образом воздействуют на других людей, на их действия, на
ход событий через применение или угрозу применения санкций. «Власть... есть про-
цесс воздействия на проводимую другими политику путём использования
1 Lasswell И. Power and Personality. P. 10.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Lasswell //., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry. P. 75.
5 Lasswell H. Democraic Character. P. 474.
260
Политический режим
в отношении них суровых лишений (реальных или имеющих форму угрозы) за
неподчинение намеченной политике»1.
Наряду с понятием «воздействия» и в том же значении Лассуэлл исполь-
зует такое понятие, как «влияние». Власть, говорит он, «тип влияния», «спец-
ифический случай оказания влияния»2. Сила власти измеряется силой влия-
ния. «Степень влияния X на принятие решений характеризует силу (weight)
власти X»3.
Рассматриваемое под углом власти, демократическое общество характери-
зуется Лассуэллом как общество, для которого характерно широкое участие
граждан в формировании и распределении ценностей, «общее участие (general
participation) в принятии решений»4. В демократическом обществе власть «рас-
пределена» («разделена», «поделена») между всеми гражданами, или, если ис-
ходить из этимологии трудно переводимого в данном случае слова, которым
пользуется американский исследователь5, в таком обществе каждому принад-
лежит доля власти.
Это предполагает, что: участие в принятии решений является всеобщим
(general); должностное лицо может быть подвергнуто критике без опасения
критикующего подвергнуться каре; формирование решений зависит от цен-
ностей, доступ к которым определяется заслугами; существует свобода оспари-
вания законности применения общих правил к конкретным случаям; существу-
ет эффективная презумпция против политизации человеческих отношений;
существует презумпция против чрезмерной концентрации власти в руках от-
дельных групп, её централизации и милитаризации.
Лассуэлл перевел исследование власти (как, впрочем, и политической на-
уки в целом) в совершенно новое русло. Он операционализировал это понятие
и подвел под кратологию эмпирическую базу. Он переключил внимание ис-
следователей с формализованных институтов власти на формальные и нефор-
мальные властные отношения между гражданами с их интересами, предпочте-
ниями, возможностями, с их уникальным внутренним миром. Он привнес
в кратологию живую жизнь. В какой-то (хотя и меньшей) степени это относит-
ся к Мерриаму и другим «чикагцам».
Дальнейшее развитие политической науки выявило ограниченность бихе-
виоралистского подхода и к проблеме власти и к политике в целом. Это и есте-
ственно: любая новация предполагает когнитивную редукцию, которая в тео-
ретическом плане может выглядеть не вполне оправданной, но оказывается
логически необходимой. Исследования феномена власти, представителями
Чикагской школы были «сняты» в кратологическом синтезе последующих де-
сятилетий — в частности, в исследованиях Даля, Парсонса и других.
1 Lasswell H., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry. P. 76.
2 Ibid. P. 84, 76.
3 Lasswell H. Power and Personality. N. Y, 1948. P. 18.
4 Lasswell H. Democraic Character. P. 476.
5 Лассуэлл пользуется английским словом «share», означающим «делить», «распределять», «делить-
ся», «разделять (что-л. с кем-л.), «использовать совместно».
261
Глава 9
Лассуэллу не удалось реализовать всех своих творческих замыслов и создать
интегральную науку о демократии. Но и то, что он сделал, представляет собой
оригинальный и уникальный вклад в демократологию, которую он трактовал,
как и Мерриам, не только как науку о власти, но и как науку о человеке.
Несколько иначе подходили к проблеме демократии такие исследователи,
как Стюарт Чейз. Он обращался к ней не раз. А в 1945 году опубликовал иссле-
дование «Демократия под давлением. Особые интересы против общественного
благосостояния» (четвертый том шеститомника «Когда кончится война»). Как
показывает само название книги, главную угрозу демократии в Америке Чейз
видел со стороны групп давления, выполняющих лоббистские функции. Он
особо выделял многочисленные группы, представлявшие интересы «Большого
бизнеса», «Большого труда» («Больших профсоюзов) и «Больших сельскохозяй-
ственных производителей» («Большого фермерства»).
Группы давления пребывают в постоянной схватке — схватке не на жизнь,
а на смерть — друг с другом. Одновременно они ведут борьбу с правительством
(государством), пытающимся как-то упорядочить их деятельность. И их совер-
шенно не интересует общественный интерес. В результате, приходит к выводу
Чейз, складывается ситуация, когда демократия оказывается под угрозой. Ло-
гика тут простая. «Если всё определяет [неупорядоченная] потасовка групп
давления, то недалеко и до экономического развала. Если же в качестве глав-
ного действующего лица на сцене выступает правительство, то налицо опас-
ность возникновения авторитарного государства. Если развал будет усиливать-
ся, то немедленно вернется и опасность авторитарного государства, причем в
более крайней форме»1. Значит, для сохранения демократии и предотвращения
установления авторитарного режима необходимо обуздать группы давления.
Единого универсального средства для этого не существует, и действовать сле-
дует сразу по нескольким направлениям. Одним из путей решения этого вопро-
са, считает Чейз, могло бы стать принятие закона о лоббизме2. Напоминает он
и о таком рычаге, как организации потребителей, действующие при поддержке
властей. Ввести деятельность групп давления в должное русло можно было бы
также путем предоставления «экономическим группам, включая [группы, вы-
ражающие] коммерческие интересы, возможности справедливого представи-
тельства в рамках правительства»3.
Но, пожалуй, самой неординарной можно считать идею (Чейз говорит, что
её «высказывают», т.е. что она принадлежит не ему и её следовало бы хорошень-
ко обдумать на экспертном уровне) преобразования Конгресса — с внесением
соответствующей поправки в Конституцию США — таким образом, чтобы
1 Democracy Under Pressure. Special Interests vs. The Public Welfare. Guide Lines to American Future as
Reported to The Twentieth Century Fund. By S. Chase. N. Y, 1945. P. 20.
2 Федеральный закон о лоббизме, обязывающий регистрироваться все организации, ведущие лоб-
бистскую деятельность, был принят в США через год после выхода в свет книги Чейза, в 1946 году.
3 Democracy Under Pressure. P. 120.
262
Политический режим
в одной из палат промышленные, торговые, профессиональные интересы полу-
чили возможность прямого представительства, которое пришло бы на смену
представительству по географическому принципу, как это имеет место ныне1.
Впрочем, этого, считает Чейз, мало. Чтобы демократия, которая установит-
ся после войны, была стабильной и эффективной, необходимо составить ясное
представление о том, каким должно быть разумное (logical) место правительства
в системе демократических институтов; какое место в этой системе должны
занимать бизнесмены, кооперативы, некоммерческие службы. «Особенно важ-
но нам знать, почему наша федеральная правительственная машина так часто
оказывается близка к критическому состоянию (breaking point)»2.
И ещё один существенный, с точки зрения Чейза, момент. Демократия,
считает он, требует, чтобы каждый гражданин осознал свою связь с другими
гражданами, почувствовал себя частью национального целого. «Больше всего
мы нуждаемся в осознании того, что наш личный интерес связан с националь-
ным интересом»3.
Так представляли себе демократию крупные американские политологи,
философы и политические деятели 20-х - первой половины 40-х годов. Такими
видели они опасности, стоящие на её пути, и средства их преодоления. Их
взгляды во многом отличались друг от друга. Но они были едины в представле-
нии о том, что демократия — это Америка, а Америка — это демократия. При
этом многие из них были убеждены, что сохранение демократии требует её не-
устанного совершенствования, а значит, и постоянных усилий всего народа.
1 Democracy Under Pressure. P. 121.
2 Ibid. P. 128.
3 Ibid. P. 128.
Глава десятая
МИРОВАЯ ПОЛИТИКАМ МИРОВОЙ ПОРЯДОК
Первая мировая война дала мощный толчок быстрому изменению позиций
Соединенных Штатов на мировой арене. «20-е годы стали периодом укрепле-
ния международного положения США, которое произошло в результате ослаб-
ления международных позиций других стран, и в первую очередь Великобри-
тании и Японии. Крушение вековых монархий в России, Австро-Венгрии и
Германии, а также политико-экономическая несостоятельность и военная сла-
бость пришедших им на смену режимов способствовали укреплению внешне-
политических позиций страны»1.
Американское внешнеполитическое мышление приобретает новые оттенки
и масштабы. Это проявляется, в частности, в отношении к войне как социально-
му и политическому феномену. Нельзя сказать, что прежде о нем за океаном не
задумывались. Едва ли не у каждого крупного политического деятеля, вовле-
ченного во внешнюю политику, включая, разумеется, Теодора Рузвельта, Вудро
Вильсона, Франклина Рузвельта, мы отыщем какие-то суждения о войне. Но
теперь она становится объектом постоянного, углубленного, целенаправленно-
го исследования.
Пожалуй, наибольших успехов на этом поприще добился в рассматривае-
мый период Квинси Райт (1890-1970), один из «выпускников» Чикагской шко-
лы политической науки. По словам Карла Дойча, в изучении войны он сделал
больше, чем кто-либо еще2. Высоко оценивают его заслуги и отечественные
исследователи, полагая, что он «с полным правом может быть отнесен к... клас-
сикам» «современной международно-политической науки»3. Как и ряд его кол-
лег-американцев, Райт был не только теоретиком, но и практиком, занимал
различные должности в национальных и международных политических орга-
низациях. Он любил работать с фактами, и практическая деятельность давала
хорошую «подпитку» его научному творчеству, которому он отдал почти сорок
лет. В 1935 году Райт, уже будучи автором ряда работ по международному праву,
публикует книгу «Причины войны и условия мира»4. Несколькими годами
! Иванян Э.Л. История США. М.. 2004. С. 370.
2 Deutsch К. Quincy Wright's Contribution to the Study of War// Journal of Conflict Resolution. 1970.
14(4). P. 473-478.
■' Цыганков П.А. Куинси Райт о международных организациях, демократии и войне // Теория между-
народных отношений: Хрестоматия / Научн. ред. проф. П.А. Цыганков. М., 2002. С. 380.
4 Wright Q. The Causes of War and the Conditions of Peace. L.. 1935.
264
Мировая политыка и мировой порядок
позднее появляются «Проблемы права в дальневосточном конфликте»1. Но
широкую известность ему приносит опубликованный впервые в 1942 году фун-
даментальный труд «Исследование войны»2, некоторые из идей которого он
воспроизводил в своих последующих книгах — в частности, в работе «Проблемы
стабильности и прогресса в международных отношениях. Политика и между-
народная стабильность»3.
Райт был убежден в том, что понять природу войны и отыскать пути её
устранения из жизни общества возможно лишь при условии рассмотрения это-
го явления в широком контексте. Отсюда интерес исследователя к проблемам
международных организаций, международного права и мирового порядка и
ориентация на междисциплинарный подход в научных исследованиях. Отсюда
же, по-видимому, и его идеологическая позиция, сочетавшая в себе элементы
реализма (баланс сил) и либерального институционализма.
На войну, пишет Райт, разные люди смотрят по-разному. Для одних она —
«приключение, которое может оказаться интересным»; «инструмент, который
может быть использован»; «условие существования», к которому следует быть
готовым. Эти люди рассматривают войну — пусть и с разными чувствами — как
«данность». Другие смотрят на войну как на «чуму, от которой надо избавиться»;
«ошибку, которой следует избегать»; «преступление, за которое надо наказы-
вать»; «анахронизм, который больше не может служить никакой цели». Для этих
людей война как таковая (war-in-general) — «проблема»4. И в последние десяти-
летия (т. е., по существу, после окончания Первой мировой войны) таких людей,
считает Райт, становится всё больше. Это, по его мнению, вызвано «четырьмя
типами изменений: а) сжатием мира; б) ускорением [хода] истории; в) прогрес-
сом в области военных изобретений; г) подъемом демократии»5. Эти изменения
не обратить вспять, и потому надо искать пути решения «проблемы войны».
Райт не утверждал, как это делали много лет спустя сторонники теории
демократического мира, что «демократии друг с другом не воюют», и даже вы-
сказывал предположение, что скорее мир порождает демократию, чем демокра-
тия — мир. Тем не менее он был убежден, что именно демократический строй
создает наиболее благоприятные условия для решения проблемы войны. Для
многих людей, утверждает Райт, представляется всё более очевидным, что «внеш-
няя политика и война больше не являются чем-то таинственным, но что это —
поступки человека (human acts), на которые люди могут оказать влияние, если не
1 Wright Q. The Legal Problems in the Far East Conflict. N. Y., 1941.
2 Wright Q. A Study of War. Chicago, 1942. О круге проблем, рассматриваемых в этой книге, говорит
название некоторых из двадцати пяти глав: «Понятие войны», «История войны», «Причинность и
война» (а есть отдельная глава «Причины войны»), «Право и насилие», «Суверенитет и война», «На-
ционализм и война», «Социальная интеграция и война». «Общественное мнение и война», «Природа
человека и война», «Предотвращение войны».
3 Wright Q. Problems of Stability and Progress in International Relations. Politics and International Stability.
Berkely and Los Angeles, 1954.
4 Wright Q. A Study of War. P. 3.
5 Wright Q. A Study of War. Chicago, 1964. P. 4.
265
Глава 10
поставить их под контроль... Демократия стимул провала волю народа к устране-
нию войны, хотя и не озарила его интеллект [идеей о том], как это сделать»1.
Эту идею и пытался отыскать Райт. После окончания Второй мировой вой-
ны он прожил еще четверть века и высказал ряд соображений о том, как избе-
жать войн в условиях, когда применение ядерного оружия могло бы похоронить
человеческую цивилизацию. Но через все его работы, посвященные войне,
проходят среди прочих две важные идеи. Идея необходимости углубленного
исследования феномена войны и идея объединения усилий граждан и прави-
тельств разных стран в целях предотвращения войны.
После окончания Первой мировой войны американцы начинают все актив-
нее размышлять о том, как сформировать мировой порядок, который бы в макси-
мальной степени соответствовал интересам Америки, и какие международные
механизмы следовало бы создать для закрепления этого порядка и управления
им. Как известно, идея создания Лиги Наций родилась в Соединенных Штатах
и принадлежала Вудро Вильсону. Менее известно об идее Теодора Рузвельта,
предложившего в октябре 1914 года создать Всемирную Лигу во имя справед-
ливого мира (World League for Peace of Righteousness). Реализовать замысел не
удалось. Не оправдала ожидания американцев и Лига Наций, а Версальский
договор не был ратифицирован Конгрессом США. Но идея создания глобаль-
ной политической организации (выполняющей в той или иной форме и в том
или ином объеме функции мирового правительства) продолжала преследовать
американцев.
В 1932 году группа молодых инженеров, экономистов и архитекторов под
руководством Говарда Скотта разработала модель континентальной корпоратив-
ной организации, в ведении которой должны были находиться не только хозяй-
ственные, технические и социальные вопросы, но также международные дела и
управление вооруженными силами. В организацию должны были войти Соеди-
ненные Штаты Америки, Канада, Мексика, страны Центральной Америки2.
Еще более примечательным с политической точки зрения был проект Клэ-
ренса Стрейта «Союз — немедленно: предложения по созданию Федеративного
Союза Демократий Северной Атлантики», опубликованный в 1939 году3. Амери-
канский журналист, освещавший работу Лиги Наций и видевший ее достоинства
и недостатки, Стрэйт предложил проект международного сообщества, конститу-
ция которого, как признавал и он сам, воспроизводила основные положения
Конституции Соединенных Штатов «с учетом опыта Швеции и Канады».
Предлагая немедленно приступить к созданию федеративной республики,
объединяющей пятнадцать государств (многие из которых стали в 1949 году
членами НАТО), Стрейт без обиняков говорил, что в появлении глобальной
республики больше других заинтересованы Соединенные Штаты. «Проблема
мирового правительства наиболее актуальна для нас по той причине, что фак-
торы, которые делают нас менее уязвимыми, чем другие нации, — такие, как
1 Wright Q. A Study of War. Chicago, 1942. P. 4-5.
2 Scott H. Science vs Chaos // Weinberg A., Weinberg L. (eds.) Passport to Utopia. Chicago, 1968.
3 StreitC. Umion Now: a Proposal fora Federal Union of the Democracies of the North Atlantic. N. Y., 1939.
266
Мировая политика и мировой порядок
океан, — принадлежат прошлому и быстро теряют силу, в то время как факторы,
делающие нас более уязвимыми, принадлежат настоящему и будущему и бы-
стро набирают силу... Ни одной другой нации не грозят такие экономические,
политические и моральные потери, как нам, в случае, если не удастся решить
вовремя проблему мирового правительства»1.
В Соединенных Штатах родилась (задолго до окончания Второй мировой
войны) и идея создания Организации Объединенных Наций. Джон Рагги, при-
водя в своей книге слова Франклина Рузвельта, сказанные им в радиообраще-
нии к нации по случаю нападения Японии на Пёрл-Харбор («мы собираемся
выиграть войну, и мы собираемся выиграть мир, который установится после
войны»), пишет: «Чтобы выиграть мир, полагал Рузвельт, Америке придется
быть постоянно вовлеченной в процесс оказания помощи в создании и под-
держании стабильного мирового порядка. Государственный департамент почти
немедленно получил указание приступить к подготовке планов создания по-
слевоенных Объединенных Наций — название придумал Рузвельт — и (совмест-
но с Государственным казначейством) многосторонней организации, ведающей
валютными и торговыми отношениями в послевоенном мире»2.
Конечно, ни сам Рузвельт, ни идеологи, разрабатывавшие его внешнеполи-
тическое кредо, не отвергали идею лидерства Америки в послевоенном мире.
«По окончании этой войны Соединенные Штаты могут стать сильнейшей на-
цией в мире», — писал в 1942 году Стюарт Чейз. Но тут же пояснял, что эту по-
зицию они должны заслужить своим лидерским поведением, важнейшим эле-
ментом которого считал сотрудничество с союзниками, а по возможности — со
всеми народами мира. «...Нам надо взять на себя роль лидера в построении
планов постоянного сотрудничества между нашими союзниками, а по возмож-
ности и планов постоянного сотрудничества между народами всего мира. Нам
надо быть осмотрительными, чтобы не повторить трагических ошибок Версаль-
ского договора»3.
В поддержку идеи единения наций, их взаимозависимости и необходимости
сотрудничества не раз высказывался и Рузвельт, заодно давая понять, что Аме-
рика не намерена возвращаться на путь изоляционизма. «Мы усвоили, — гово-
рил он в своей инаугурационной речи 20 января 1945 года, — что не можем жить
в одиночестве, что наше собственное благополучие зависит от благополучия
других стран. Мы усвоили, что должны жить как люди, а не как страусы и не как
собаки на сене. Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого
сообщества»4.
Однако идея усиления мировых позиций Соединенных Штатов и распро-
странения их влияния посредством создания международной организации (ми-
1 Streit С. Union Now // Walker R. (ed.) The Reform Spirit in America. A Documentation of the Pattern
of Reform in the American Republic. N. Y, 1976. P. 582.
2 RuggieJ. Winning the Peace. N. Y, 1996. P. 1.
3 The Roads We Are Travelling 1914-1942. Guide Lines to America's future as reported to The Twentieth
Century Fund by Stuart Chase. N. Y, 1942. P. 6.
4 Инаугурационные речи президентов США. С. 401.
267
Глава 10
рового правительства) и равноправного сотрудничества с другими странами,
отражала точку зрения далеко не всех американцев. Были и иные позиции.
В 1941 году, в февральском номере популярного в то время американского жур-
нала «Лайф» было опубликовано пространное эссе Генри Робинсона Люса
(1898—1967), сына миссионера и владельца журнала. Эссе называлось «Амери-
канский век» («The American Century») и по сути отражало представления рес-
публиканской части американского политического, да и не только политиче-
ского, истеблишмента о роли Америки в истории XX века, о ее миссии в новых
условиях.
Люс одним из первых американских аналитиков первой половины XX века
заговорил о том, что все мы, люди Земли, живем в одном мире, «в основе своей
неделимом». Однако это, с его точки зрения, не означало, что в текущем веке
должно быть создано нечто похожее на всемирное государство — парламент
всех землян. В этом нет необходимости, поскольку в XX веке в мире будет до-
минировать только одна держава, от которой во многом будет зависеть судьба
человечества.
«Возьмите XX век. Это наш век не только в том смысле, что нам довелось
жить в этом веке; он наш еще и потому, что это первый для Америки век, когда
она выступает как держава, доминирующая в мире»1. Правда, в ряде мест статьи
Люс несколько смягчает формулировку, говоря, что это должен быть «в значи-
тельной мере» Американский век. Однако, как следует из содержания работы,
это не меняет ее сути: в мире XX века доминировать будет Америка.
Эта страна, утверждал Люс, уже добилась очень многого. Он поет настоя-
щий гимн Соединенным Штатам, очень напоминающий по тональности то, что
говорили они сами о себе полвека спустя, в начале 90-х, когда Бжезинский,
Киссинджер, Краутхэммер и сотни американских аналитиков разного калибра
дирижировали хором, воспевавшим «победу в холодной войне». Американский
джаз, голливудские фильмы, американские автомобили, писал Люс, получили
всемирное признание. Америка стала «интеллектуальной, научной и культур-
ной столицей мира». Ее престиж в мире необычайно высок. Но впереди — гран-
диозные цели. Дальнейшая судьба человечества, утверждал Люс, будет во мно-
гом зависеть от того, как Соединенные Штаты сумеют реализовать свой
грандиозный потенциал в четырех сферах.
Первая сфера — экономика. «Америке и только Америке предстоит опреде-
лить, будет или не будет система свободного предпринимательства, как эконо-
мический порядок, совместимый со свободой и прогрессом, преобладать в этом
веке»2. Америка должна выступить в качестве «главного гаранта свободы мо-
рей» и «динамичного лидера мировой торговли»3.
Вторая сфера - технология и культура. Америка должна стать для мира ис-
точником знаний и умений: ее инженеры, ученые, врачи, кинодеятели, шоуме-
1 См.: The American Century. By Henry Luce. With Comments by Dorothy Thompson, Qiiincy Howe,
John Chamberlain, Robert G. Shivak, Robert E. Sherwood. N. Y, Toronto (1941). P. 27.
2 Ibid. P. 35-36.
3 Ibid. P. 36.
268
Мировая политика и мировой порядок
ны, самолетостроители, дорожники, учителя, воспитатели должны разъехаться
по всему миру, дабы помочь другим народам овладеть искусствами, в каких сама
Америка давно уже достигла вершин1.
Есть и третья сфера. Американцам следует стать сейчас добрыми самаритя-
нами для всего мира, вспомнив о том, что более благословенен не тот, кто берет,
а тот, кто дает. Это — предопределенный свыше долг Америки. Она должна на-
кормить всех голодных мира.
Наконец, как страна, которая больше других, как был убежден Люс, ценит
«любовь к свободе, стремление к равенству возможностей, традицию опоры на
собственные силы, независимость и сотрудничество»2, она должна стать «ма-
стерской идеалов свободы и справедливости»3.
В статье Л юса присутствует любопытное словосочетание, которое о многом
говорит: manifest duty (предначертанный долг). По сути дела, это не что иное,
как перекличка с manifest destiny (явное предначертание, предначертание вели-
кой судьбы), свидетельство преемственности в развитии дорогой для американ-
цев идеи о том, что им предначертано свыше стать великой нацией и выполнить
великую миссию спасения мира.
Уже вскоре после вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую
войну американцы начинают размышлять, как, на каких принципах должен
быть обустроен послевоенный мир. Это находит отражение в ряде документов,
включая такой исторически значимый документ, как Атлантическая хартия,
подписанная в завершение переговоров между Рузвельтом и Черчиллем 14 ав-
густа 1941 года и объявлявшая «принципы государственной политики» подпи-
савших Хартию стран, на которых базируются «их надежды на лучшее будущее
для всего мира».
В документе провозглашалось отсутствие «стремления к территориальным
или иным приобретениям»; «желание не быть свидетелями территориальных
изменений, которые не соответствуют свободно выраженным пожеланиям за-
интересованных народов»; уважение права народов «избирать форму правле-
ния, при которой они будут жить»; намерение «способствовать обеспечению
всем государствам, большим или малым, победителям или побежденным, рав-
ного доступа к торговле и сырьевым запасам мира»; намерение «способствовать
в полной мере сотрудничеству между всеми государствами в экономической
области»4.
В документе также выражалась надежда на то, что «после окончательной
ликвидации нацистской тирании» будет установлен мир, «который предоставит
всем государствам возможность жить в безопасности в их собственных грани-
цах и который позволит гарантировать, что все люди на земле смогут жить
в условиях свободы от страха и лишений». Такой мир позволит всем людям
«беспрепятственно пересекать открытое море и океаны». В последнем, восьмом
1 The American Century. P. 37.
2 Ibid. P. 38.
3 Ibid. P. 39.
4 Атлантическая хартия // История США: Хрестоматия / Сост. Э.А. Иванян. М., 2005. С. 261.
269
Глава 10
пункте выражалась вера в то, что все государства мира «придут к решению от-
казаться от использования силы». В заключительной части Хартии содержалась
мысль о необходимости разоружения реального или потенциального агрессора,
создания более широкой и постоянной системы общей безопасности и облег-
чения «тяжелого бремени вооружений»1.
Хотя Атлантическую хартию вскоре поддержали еще свыше двух десятков
государств (включая СССР), в ней отчетливо просматриваются следы амери-
канского внешнеполитического мышления, каким оно сложилось к началу
XX века, когда изоляционизм как государственная стратегия отошел в прошлое.
Для американцев как торговой нации была важна «свобода морей» (вспомним
слова Люса), и эта идея присутствует в документе. Они хотели иметь доступ
к «сырьевым запасам мира», и эта идея тоже отражена в Хартии. Они хотели
«курировать» (можно сказать и по-другому: «контролировать») социально-эко-
номические, политические и военные процессы, происходящие в мире, и это
намерение, выраженное, разумеется, в дипломатической форме («способство-
вать», «содействовать» и т. п.) прочитывается в большинстве пунктов Хартии.
Прочитывается и уже зародившаяся в сознании Рузвельта идея создания после
войны эффективной международной организации, в которой США были бы
«первой скрипкой».
Но попытки представить себе, как мог бы и должен был бы выглядеть мир
после окончания Второй мировой войны, предпринимались и теоретиками —
в частности, представителями Чикагской школы. Уже в самом конце 30-х и на-
чале 40-х годов, когда под ударами военной машины нацистской Германии и ее
союзников один за другим рушились демократические режимы в Европе, стало
ясно, что мир вступает в какую-то новую эпоху. «Старый мир ушел и не вернет-
ся, — констатировал Мерриам в 1941 году. — Мы оказались перед лицом новой
эры, которая подвергает испытаниям (searches) все кредо, все формы, все про-
граммы действий, ничего не предлагая взамен»2.
Исход войны был в то время еще совершенно неясен, поэтому первым из
вопросов, волновавших и представителей академической общины, и полити-
ков, был вопрос о судьбе демократии в Европе и во всем мире, включая Амери-
ку. «Сможет ли демократия выжить в современном мире, или же она должна
будет уступить место другим типам политической ассоциации?» спрашивал
Мерриам3. И отвечал: «Если брать вопрос в самом широком плане, то мало со-
мнений в том, что время от времени в мире будут возникать демократические
формы. Выдержит ли демократия нынешний шторм, зависит от того, сможет
ли она выработать программу и организацию, приспособленные к потребно-
стям сегодняшнего дня»4. Годом позднее в своих лекциях «Что такое демокра-
тия?», прочитанных в октябре—ноябре 1940 года, Мерриам высказывается оп-
тимистичнее: «Мы верим, что в широкой временной перспективе идеалы
1 Атлантическая хартия. С. 261—262.
2 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. Cambr., Mass.. 1941. P. XIII.
; Merriam Ch.E. The New Democracy and the New Despotism. N. Y. 1939. P. 4.
a Ibid.
270
Мировая политика и мировой порядок
демократии, свободы, равенства, справедливости будут восприняты всем
человечеством»1.
Позднее, когда стало ясно, на чьей стороне будет победа, встал вопрос о
том, как должен быть обустроен мир, в котором воцарился бы прочный демо-
кратический порядок? Попытки найти на него ответ мы находим уже в упоми-
навшихся выше книгах Чарлза Мерриама «Новая демократия и новый деспо-
тизм», «На повестке дня демократии», «Что такое демократия?»2, в «Демократии
через общественное мнение» Гаролда Лассуэлла3, а также в работах «Не исчез-
нет с лица земли» профессора Гарвардского университета Ралфа Перри4, «Со-
временная демократия» Карла Беккера5, «Демократический манифест» Эмери
Ревеша6 и ряде других.
Мерриам высказывает мысль, которая, пожалуй, со времен Вудро Вильсона
прочно входит в американскую идеосферу: демократические государства наи-
более комфортно чувствуют себя в демократическом мире. Поэтому перед ними
стоят «две великие цели в сфере мировых отношений (world relationships):
I. Гарантирование существования в мире такого правового (jural) порядка, при
котором решения принимаются не путем применения насилия, а на основе
справедливости. II. Максимально полное развитие национальных ресурсов всех
стран и максимально полное участие всех народов в [пользовании] достижени-
ями цивилизации»7. То есть, необходимо выстроить такие международные, или,
как говорит Мерриам, мировые отношения, которые были бы основаны не на силе,
а на праве. Это не обязательно предполагает появление всемирного государства
(world-state). Нужно только «положить конец анархии [в отношениях] между
государствами и создать порядок, охватывающий весь мир (world-order)8. Это
предполагает общепризнанное толкование «агрессии» и обеспечение общими
силами коллективной безопасности. В рамках мирового порядка могут суще-
ствовать суверенные государства, но их суверенитет не может быть «абсолют-
ным, неограниченным и неразумным».
Мы не знаем, признается Мерриам, каким окажется грядущий мировой
порядок, основанный на праве. Не исключено, что он будет найден методом
проб и ошибок. Но он должен обеспечить (вспомним Атлантическую хартию)
общий доступ к природным богатствам земли; повсеместное и максимально
полное развитие природных и человеческих ресурсов, которые будут доступны
для всех; передовое разделение труда и процесса производства с учетом наличия
1 Merriam Ch.E. What Is Democracy? Chicago, 1941. P. 91.
2 Merriam Ch.E. The New Democracy and the New Despotism; Merriam Ch.E.On the Agenda of
Democracy; Merriam Ch.E. What Is Democracy?
3 Lasswell H. Democracy through Public Opinion. Menasha, WI, 1941.
4 Perry R.B. Shall not Perish from the Earth. N. Y, 1940.
5 Becker С Modern Democracy. New Haven? 1941.
6 Reves E. A Democratic Manifesto. N. Y, 1942
7 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. P. 51-52.
8 Ibid. P. 53.
271
Глава 10
соответствующих природных ресурсов, климата и трудовых навыков населения;
широкое распределение продуктов в рамках экономики, основанной на сво-
бодном предпринимательстве; свободное передвижение граждан; всеобщую
(universal) свободу мышления и высказываний, а также возможность участво-
вать на условиях равенства в принятии общественных решений1. В мире, осно-
ванном на этих принципах, был бы положен «конец эксплуатации нации на-
цией», установлен принцип братства и устранена такая ситуация, когда
значительной части человечества приходится играть «рабскую роль»2.
А как должны быть институционализированы отношения в грядущем ми-
ровом демократическом сообществе (Мерриам даже бросает слово «Союз»)?
Существующий политический вокабулярий, жалуется он, не дает возможно-
сти точно идентифицировать ту форму единения, которая могла бы возник-
нуть. Сам же он называет ее «высшим федерализмом» (higher federalism),
предусматривающим «высшую кооперацию» наций, направленную на реше-
ние общих проблем.
При всей его склонности к социально-политическим фантазиям Мерриам
отдавал себе отчет в том, что до создания такого мира еще далеко. В то же вре-
мя он считал, что какие-то шаги в направлении его создания могут быть пред-
приняты уже теперь (т. е. в начале 40-х годов XX века). Это касается планиро-
вания обшей обороны, проявлений политической солидарности, выработки
различных форм общего гражданства, что придало бы «политическую цен-
ность военным, экономическим и культурным программам, которые уже су-
ществуют или еще только должны начать осуществляться»3. Можно было бы
подумать и о «минимизации трудностей, связанных с существованием многих
национальных валют»4. И сделать это тем легче, что хотя «мирового граждан-
ства» (citizenship) не существует юридически, оно, как полагал Мерриам, су-
ществует фактически. «В известном смысле сам факт существования наших
общих забот создает общее гражданское население (citizenry), состоящее из
всех свободных людей»5. А свободные люди, объединившие усилия на базе
общих ценностей и стремящиеся к реализации демократического идеала, спо-
собны на многое.
В своих поисках Мерриам был не одинок. Вопрос о том, как выстроить по-
слевоенный демократический мировой порядок, рассматривался и в опублико-
ванной в 1942 году книге ныне забытого, а в те годы известного американского
публициста и издателя венгерского происхождения Эмери (Имре) Ревеша «Де-
мократический манифест», вызвавшей сочувственный отклик Томаса Манна.
Автор «манифеста» предлагал разработать международную хартию, в кото-
рой были бы сформулированы базовые принципы демократии и определено их
1 Merriam Ch.E. On the Agenda of Democracy. P. 56-57.
2 Ibid. P. 64.
3 Ibid. P. 62.
4 Ibid. P. 63.
5 Ibid. P. 57-58.
272
Мировая политика и мировой порядок
значение в современных условиях и которая бы выступила в качестве своео-
бразной международной конституции. Это «право на свободу», согласно кото-
рому каждая нация должна быть свободной и независимой, «однако лишь в той
мере, в какой использование этого права не наносит ущерба свободе и неза-
висимости других наций»1. Это «принцип равенства», означающий, что «все
нации должны быть равны перед законом»2. Это «право на безопасность», со-
гласно которому «безопасность нации может быть обеспечена лишь посред-
ством ее сотрудничества со всеми другими нациями, направленного на защиту
прав каждой из них»3. При этом принципы нейтралитета и невмешательства
должны быть объявлены вне закона, поскольку они не способствуют обеспече-
нию базовых принципов демократии и ведут к возникновению войн. Ещё один
принцип хартии касается суверенитета. Автор «Манифеста» предлагает предо-
ставить «[мировому] сообществу абсолютный суверенитет», а отдельным его
членам только такую суверенную власть, которая имеет своим источником
всеобщий (universal) суверенитет»4.
В книге Ревеша звучит ряд идей, которые были провозглашены — в модер-
низированной форме — позднее, когда США повели речь о необходимости
международной интеграции и ограничении национально-государственного
суверенитета. «Устранение международного [политического] и экономическо-
го партикуляризма — историческая необходимость. Результатом этой войны
станут ограничение национальных суверенитетов и начало процесса междуна-
родной интеграции. Такое развитие может происходить в двух формах: либо
путем достижения взаимного согласия между независимыми и суверенными
нациями, либо путем принуждения с помощью силы (through forceful
imposition)»5.
Допуская, что демократизацию мира придется осуществлять принудитель-
ным путем, Ревеш ратовал за появление лидера, способного повести за собой
мир в правильном направлении. Таким лидером должны быть «англо-амери-
канские нации» (Anglo-American nations). Во-первых, потому, что «от должной
(proper) реорганизации мира будет зависеть выживание их собственных демо-
кратических институтов и само существование их народов»6. А во-вторых, по-
тому, что на нынешней стадии исторического развития «англо-американское
превосходство означает общий прогресс всего человечества»7.
1 Reves E. A Democratic Manifesto. N. Y, 1942. P. 131. В американской политической литературе по-
нятие «nation» имеет несколько значений: оно означает и страну, и национальную общность, а в ряде
случаев и государство как синоним страны. Это нашло отражение и в нашем политическом лексико-
не: United Nations Organisation мы переводим как Организация Объединенных Наций.
2 Ibid. Р. 131.
3 Ibid. Р. 132
4 Ibid. Под «государствами» Ревеш понимает «группы индивидов», обладающих (в данный момент)
суверенитетом.
5 Ibid. Р. 134.
6 Ibid.
7 Ibid. P. 134-135.
273
Глава 10
Идея формирования мирового демократического порядка получила раз-
витие в книге Ревеша «Анатомия мира», увидевшей свет в 1945 году1 и вызвав-
шей общественный резонанс. Он по-прежнему выступал за создание всемир-
ной организации, которую называл «всемирным правительством» (world
government) и «всеохватывающей всемирной правительственной организацией»
(overall world government organization). Но теперь альтернатива нации-государ-
ства приняла более отчетливые очертания. Это не Организация Объединенных
Наций, которая совершенно не удовлетворяла Ревеша, поскольку сохраняла за
ее членами все права на суверенитет. Это «федеративное всемирное правитель-
ство» (federal world government), напоминающее Соединенные Штаты Америки.
И в условиях, когда в мире появилось атомное оружие (попытки контроля над
распространением которого, считал Ревеш, будут крайне затруднены), следо-
вало поторопиться с созданием структуры, которая позволяла бы строить от-
ношения между государствами не на основе двусторонних и многосторонних
договоров (рано или поздно нарушаемых), а на основе всеобщего права, чтобы
в итоге установить «всемирный правовой порядок» (world-wide legal order)2.
Надо, впрочем, заметить, что Ревеш рекомендует проявлять осмотритель-
ность и не предпринимать шагов, способных нанести ущерб делу. Не стоит
обращаться к национальным правительствам с призывами создать всемирную
федерацию и спешить с разработкой ее конституции. Сначала надо убедить на-
роды разных стран в необходимости отказа от национального суверенитета
и создания всемирного федеративного демократического государства, сформи-
ровать новую политическую веру, которая побудила бы людей обратиться
к своим правительствам с призывом к созданию всемирной федерации.
После выхода в свет «Анатомии мира» в прессе появилось «Открытое пись-
мо к американскому народу». «Несколько недель назад (незадолго до атомной
бомбардировки Хиросимы, когда появилось первое издание книги. - Э.Б.), —
говорилось в письме, — эти идеи казались важными, но достижимыми, воз-
можно, в будущем. В условиях новой реальности атомной войны они стали
безотлагательной и насущной необходимостью, иначе цивилизация обречена
на самоубийство». Примечательно, что среди авторов письма мы видим Аль-
берта Эйнштейна, Томаса Манна, сенатора Фулбрайта, члена Верховного суда
США Робертса и еще свыше полутора десятков видных политиков, публици-
стов, общественных деятелей.
В идее формирования всемирной демократической федерации, отстаивав-
шейся Мерриамом, Лассуэллом, Ревешем, Фулбрайтом, Эйнштейном и их сто-
ронниками, получил новое воплощение старый вильсонианский призыв сде-
лать мир безопасным для демократии, то есть прежде всего для Соединенных
Штатов Америки как наиболее полного практического воплощения демокра-
тических порядков. Но за идеей всемирной федерации скрывалась и глубокая
культурная и интеллектуальная традиция, уходившая корнями в Европу и, судя
по их текстам, не ведомая ни эмпирически ориентированным «чикагцам», ни
1 Reves Е. The Anatomy of Peace. N. Y, 1945.
: Reves E. The Anatom\ of Peace. N. Y: L., 1946 (1945). P. 257.
274
Мировая политика и мировой порядок
другим американцам, ратовавшим за федерацию, но в силу ложного чувства
собственной идейно-интеллектуальной самодостаточности даже не пытавшим-
ся отыскать ее идейно-теоретическое обоснование в мировой философской
и политической мысли.
Между тем в уставшем от войн Старом Свете первые планы создания миро-
вой федерации республик как пути к установлению прочного мира и решению
социальных и экономических проблем появились еще в XVIII веке. Наиболее
яркое воплощение эта идея получила в трактате Иммануила Канта «К вечному
миру», опубликованном в 1795 году. «...Разум, — писал Кант, — с высоты мораль-
но-законодательной власти, безусловно, осуждает войну как правовую процеду-
ру и, напротив, вменяет в непосредственный долг мирное состояние, которое,
однако, не может быть ни установлено, ни обеспечено без договора народов
между собой. Поэтому должен существовать особого рода союз, который можно
назвать мирным союзом (foedus pacificum) и который отличался бы от мирного до-
говора (pactum pacis) тем, что последний стремится положить конец лишь одной
войне, тогда как первый — всем войнам и навсегда... Можно показать осуществи-
мость (объективную реальность) этой идеи федерации, которая должна охватить
постепенно все государства и привести таким путем к вечному миру»1.
А далее следовало высказывание, за которое американцы должны были бы
ухватиться обеими руками как за рациональное обоснование центральной роли
Соединенных Штатов в создании демократической федерации. Ибо Кант гово-
рит следующее. «Если бы какому-нибудь могучему и просвещенному народу
выпало счастье образовать республику (которая по своей природе должна тяго-
теть к вечному миру), то она явилась бы центром федеративного объединения
других государств, которые примкнули бы к ней, чтобы обеспечить таким об-
разом сообразно идее международного права свою свободу, и путем многих та-
ких присоединений все шире и шире раздвигались бы границы союза»2. В этих
высказываниях Канта внимательный читатель обнаружит многое из того, о чем
говорили и Мерриам, и Ревеш, и другие американцы — сторонники федерализ-
ма. Но знали ли они об этих высказываниях великого немецкого мыслителя?
В годы холодной войны идея создания всемирной федерации демократиче-
ских государств утратила свою актуальность. Однако после ее окончания в рам-
ках дискуссии о новом мировом демократическом порядке эта идея возроди-
лась, хотя, естественно, в измененной форме. Теперь американцы вспомнили
и о Канте, и о европейской традиции. Но, судя по их публикациям, забыли...
о собственных предшественниках. А между тем, как теперь становится ясно,
размышления Мерриама, Ревеша и их единомышленников о федеративном
демократическом государстве были важной промежуточной ступенью на кру-
той лестнице восхождения к одному из самых романтичных, утопичных, но и
привлекательных идеалов единения всего человечества на основе принципов
свободы, равенства и безопасности.
1 Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 7. М., 1994. С. 21.
2 Там же.
275
Глава 10
За четверть века, в которую укладывается рассмотренный период развития
американской политической мысли, в ней произошли существенные подвиж-
ки, позволяющие говорить о новом этапе в её развитии. Одни из них коснулись
только политической науки. Деятельность Чикагской школы, и прежде всего её
лидера Мерриама, творчество ряда других исследователей привели к утвержде-
нию политической науки именно в качестве науки (к чему и стремился Мерри-
ам), каковой она прежде, несмотря на её название, не являлась. Не менее важ-
но и то, что в этой науке к концу рассматриваемого периода утверждается
бихевиорализм в качестве доминирующей методологии исследования политиче-
ских явлений. Это был революционный переворот в мировой политологиче-
ской традиции, в результате которого в центре внимания оказались человек
и его политическое поведение.
Другие изменения коснулись политической мысли в целом. Отказ США от
политики изоляционизма, вступление во Вторую мировую войну, активные
поиски путей послевоенного мироустройства привели к быстрому развитию
американской внешнеполитической мысли и постепенному формированию науки
о международных отношениях, которые с тех пор становятся важной частью на-
циональной политической мысли.
Получает дальнейшее развитие наметившаяся еще в прогрессистский пери-
од тенденция перехода от либерализма laissezfaire к так называемому новому
либерализму, расширяющему функции государства и меняющему характер от-
ношений между государством и рынком как двумя механизмами социальной
регуляции.
Часть IV
Американская политическая
мысль 1945—1991 годов
Глава одиннадцатая
ОБЩИЕ КОНТУРЫ ПОЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
На протяжении сорока с лишним лет, которые охватывает рассматриваемый
период, внутриполитическая ситуация в Соединенных Штатах Америки меня-
лась несколько раз. Были спокойные в социальном отношении и экономически
успешные годы — примерно со второй половины 40-х по первую половину
60-х — «золотой век» администраций Эйзенхауэра и Кеннеди. Жизненный уро-
вень американцев повышался. Ширились ряды среднего класса. Формирова-
лось «общество массового потребления», закладывавшего стандарты мышления
и поведения людей на много лет вперед. Большинство граждан США были
преисполнены веры в лучшее будущее.
Историк американской мысли не может, впрочем, не напомнить о том, что
политическая атмосфера Америки первой половины 50-х годов была отравлена
ядом маккартизма. Этот термин появился в 1950 году, когда неприметный до-
толе сенатор-республиканец от штата Висконсин (победивший в 1946 году на
выборах Роберта Лафоллетта-младшего), юрист по образованию, а в годы вой-
ны — морской пехотинец, католик немецко-ирландского происхождения Джо-
зеф Реймонд Маккарти объявил себя (по словам известного публициста Уилья-
ма Манчестера) противником «психов, красных, еретиков, богемы, радикалов,
идиотов, большевиков, свихнувшихся, розовых, попутчиков, яйцеголовых про-
фессоров» и заявил (никогда этого, впрочем, не доказав), что располагает сведе-
ниями о большом числе государственных служащих, ведущих «подрывную ком-
мунистическую деятельность»1. Возглавив в дальнейшем обладавший большими
полномочиями сенатский Постоянный подкомитет по расследованиям, Мак-
карти развернул (при поддержке Комитета по антиамериканской деятельности
Палаты представителей Конгресса США) оголтелую кампанию против «под-
рывных элементов». В их число попали не только известные политики, обще-
ственные деятели, журналисты, но и такие люди, как Чарли Чаплин, Альберт
1 Немецкий историк Роберт Зигель приводит красноречивый эпизод из жизни Маккарти. Как вы-
яснилось, свою «разоблачительную деятельность» он начал с критики судей американских военных
трибуналов, действовавших после войны на территории бывшего нацистского концлагеря Дахау.
«С требований оправдания эсэсовцев и «разоблачения» американских судей как «агентов евреев и
коммунистов» начал свою политическую карьеру сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти...»
(Борозняк Л. Рецензия на книгу: NS Prozesse und deutsche offentlichkeit. Besatzungszeit, fruhe
Bundesrepublik und DDR. Gottingen, 2011. Новое литературное обозрение. Неприкосновенный запас»,
2012. № 81). Ход рассуждений Маккарти был прост: в условиях холодной войны бывшие эсэсовцы
вполне могли пригодиться в борьбе против коммунизма.
279
Глава 11
Эйнштейн, физик Роберт Оппенгеймер, певец Поль Робсон, кинорежиссер
Стэнли Крамер и еще сотни известных всей стране людей, абсолютное боль-
шинство которых придерживались либеральных взглядов, но не имели никако-
го отношения к Компартии США и никакой «подрывной деятельности» не вели.
Дело было, конечно, не в таком ничтожестве, как Маккарти. Он просто
оказался подходящим субъектом (такие люди всегда находятся, если хорошень-
ко поискать), используя которого определенные политические силы могли ре-
шать задачи, которые считали важными. Говоря о таком явлении, как маккар-
тизм, как, впрочем, о большей части истории Америки второй половины
XX века и американской политической мысли этого полувека, надо помнить,
что это был период так называемой холодной войны — невоенной (но и не мир-
ной) тотальной конфронтации двух держав (а потом и супердержав), двух миро-
вых социально-политических и экономических систем, двух военно-политиче-
ских блоков, двух геополитических «полюсов» (центров силы), двух образов
жизни, двух систем ценностей. Это была борьба не на жизнь, а на смерть (что
в конце концов и подтвердилось на практике). И для успеха в такого рода борь-
бе политики не придумали до сих пор ничего лучшего, как сплочение нации в
борьбе против общего врага (совсем не обязательно реального) — внутреннего
и внешнего. Для Соединенных Штатов таким врагом был «коммунизм». Аме-
риканцам постоянно внушали (это делали и власти, и большая часть прессы,
и «патриоты»), что коммунизм и коммунисты (чужие и свои) — злейшие враги
Америки, которые хотят если и не уничтожить её, то паработить. На этом стра-
хе и держался маккартизм, встречавший одобрительный отклик и поддержку со
стороны перепутанных граждан. (Согласно опросам, проводившимся службой
Gallup с 1951 по 1954 год, «разоблачения» сенатора одобряли в среднем чуть
больше трети американцев, но доходило и до пятидесяти процентов.)
Говоря о маккартизме, следует также принимать во внимание еще одно ха-
рактерное для Америки обстоятельство. Время от времени в этой стане прово-
дится «охота на ведьм», вспыхивают пронизанные каким-то истерическим ду-
хом кампании против ее «врагов» — реальных и мнимых. В XX веке так было,
например, в 1917—1920 годах, когда развернулась (мы говорили об этом) борьба
против «красной угрозы» и был принят ряд нормативных актов, направленных
против левых и коммунистов. Через тридцать лет история повторилась. Правда,
просуществовал маккартизм сравнительно недолго: в своей «разоблачитель-
ной» деятельности Маккарти вошел во вкус и зарвался, выдвинув обвинения
против министра обороны. Сенат создал комитет для расследования деятель-
ности своего коллеги и вынес ему порицание (редкий случай в сенатской прак-
тике). Карьера «разоблачителя» оборвалась, и он оказался не удел. Маккарти
женился на одной из своих секретарш, но это не помогло. Он стал тихо спивать-
ся и в 1957 году в возрасте сорока девяти лет умер то ли от гепатита, то ли от
цирроза печени.
В сегодняшней Америке хвалить Маккарти считается неполиткорректным.
Но о маккартизме там помнят, и антикоммунистическая «прививка» продолжа-
ет действовать. Даже теперь, когда все вроде бы признают, что холодная война
окончена, потаённый страх перед коммунизмом и перед коммунистами как
280
Общие контуры поля исследования
врагами Америки живет в этой стране. И всё же если говорить о состоянии
общества в целом, то 50-е и первая половина 60-х останутся в истории страны
как период социальной и политической стабильности, материального благопо-
лучия и удовлетворенности жизнью большей части населения, которым не
было дела ни до какой политики.
Во второй половине 60-х наступает новый этап в развитии американского
общества. «Соединенные Штаты переживают серьезную трансформацию —
экономическую, социальную и политическую, — пишут историки американ-
ской политической мысли Линда Дж. Медкалф и Кеннет М. Долбир, — Сло-
жившиеся ценности и верования распадаются на части, перестраиваются и
сливаются с новыми принципами и программами, чтобы образовать новый
политический спектр»1. Этот период они сравнивают с десятилетиями, насту-
пившими в США после завершения в 1876 году так называемой Реконструкции
Юга, когда по окончании Гражданской войны южные штаты снова вошли
в состав США. То, что происходило в стране в 60—80-е годы XX века, утвержда-
ют Медкалф и Долбир, можно сравнить «лишь с тем хаотическим периодом
примерное 1877 по 1920-й, когда страна переживала процессы индустриализа-
ции, централизации, бюрократизации и социальные потрясения и одновремен-
но превращалась в ведущую мировую державу»2. Конечно, по конкретному
содержанию событий, их интенсивности и направленности сравниваемые пе-
риоды существенно отличаются друг от друга. Но для обоих был характерен
повышенный социальный и политический динамизм, глубина преобразований
и серьезные изменения в идеосфере.
В 60—80-е годы в США всё более отчетливо вырисовываются контуры (как
его стали называть с легкой руки Дэниэла Белла) «постиндустриального обще-
ства». Общества, «в экономике которого приоритет перешел от преимуществен-
ного производства товаров к производству услуг, проведению исследований,
организации системы образования и повышению качества жизни...»3. Обще-
ства, которое «предполагает возникновение нового класса, представители
которого на политическом уровне выступают в качестве экспертов или
технократов»4. В эти же годы в стране продолжается создание Welfare State — со-
циально ответственного государства, и президент Линдон Джонсон выступает
с планом (он будет рассмотрен далее) построения Великого общества.
Существенные изменения происходят в положении США на международ-
ной арене. Былые колебания между изоляционизмом и интернационализмом
уходят в прошлое. Укрепляя свои международные позиции, Америка все
больше позиционирует себя не только как сильнейшую из двух сверхдержав
и самую экономически развитую страну, но и как «лидера свободного мира»,
«маяк демократии», «оплот либерализма». И даже как своеобразную империю.
1 Medcalf L.J., Dolbeare KM. Neopolitics. American Political Ideas in the 1980s. N. Y, 1985. P. VII.
2 Ibid.
3 Bell D. Notes on the Post-Industrial Society //The Public Interest. 1967. № 7. P. 102.
4 Ibid.
281
Глава 11
В 1968 году Роберт Такер публикует книгу «Нация или империя»1, в которой
приписывает Соединенным Штатам имперский статус на том основании, что
они, по его мнению, сыграли исключительную, обычно присущую империям
роль в институциональном оформлении мирового порядка, сложившегося по-
сле Второй мировой войны. Словно вторя своему заокеанскому коллеге Реймон
Арон выступает в 1974 году с книгой об Америке, название которой говорит
само за себя: «Имперская республика»2. Но, возможно, самой оригинальной
(и, похоже, понравившейся американцам) стала концепция Гейра Лундестада.
В начале 80-х годов норвежский историк и директор Норвежского Нобелев-
ского института Гейр Лундестад сформулировал тезис о Соединенных Штатах
Америки как «империи по приглашению» (empire by invitation)3. Смысл тезиса
в том, что после Второй мировой войны Америка «приглашалась» — сначала
в Западную Европу, а затем и в другие регионы мира — на роль своего рода за-
щитника, гаранта независимости. В обмен на это приглашающие страны гото-
вы были признать США не просто как страну-лидера, но как некое подобие
современного имперского центра (что, естественно, находило отражение в их
политике по отношению к Америке).
Последние десятилетия XX века прошли во всем мире под знаком глобали-
зации, как объективного нелинейного процесса «возникновения межрегио-
нальных структур и систем взаимодействия и обмена»4, захватывающего едва
ли не все области общественной жизни. И Соединенные Штаты, как того
и следовало ожидать, выступили в качестве одного из самых активных и дей-
ственных субъектов, но вместе с тем и как один из объектов этого процесса.
В истории внутренней жизни Америки 60-80-х годов можно выделить два
периода, отмеченных разнонаправленными социально-политическими и идей-
но-ценностными сдвигами. Во второй половине 60-х на политическую арену
выходят «новые левые». В те же годы в «поход» за свои гражданские права вы-
ступают афроамериканцы, активизируется феминистское движение. Конечно,
радикально настроенные студенты и интеллектуалы, составлявшее костяк «но-
вых левых», афроамериканцы и феминисты во многом отличались друг от дру-
га, но их объединяла важная черта: все они были социальными меньшинствами,
и их борьба стала, по сути, борьбой за признание социального, политического
и культурного равноправия и равенства меньшинств и большинства.
Но прошло чуть более десяти лет, и маятник американской политической
истории двинулся в противоположном направлении. Отличительной чертой
восьмидесятых, связываемых с пребыванием в Белом доме президента Роналда
Рейгана (1981-1989), принято считать «сдвиг вправо», или, как его еще называют,
«консервативную реформацию». Действительно, восьмое десятилетие XX века
1 Tucker R. Nation or Empire0 The Debate over American Foreign Policy. Baltimore, 1968.
2 Aron R. Empirial Republic. Englewood Cliffs (N. J.), 1974.
3 Lundestad G. «Empire by Invitation» in the American Century // Hogan M. (ed.). The Ambiguous
Legacy: U. S. Foreign Relations in the «American Century». N. Y.. 1999.
4 Xe.u) Д., Голъдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные трансформации. Политика,
экономика и культура / Пер. с англ. М., 2004. С. 31.
282
Общие контуры поля исследования
прошло в Америке под знаком отхода от той социальной и культурной политики
и той экономической стратегии государства, которые были характерны для пред-
шествовавшего ему периода реформ. Это была попытка консерваторов и правых
взять реванш за поражения, которые они потерпели от либералов, следовавших
линии Нового курса, и от левых 60—70-х годов. И такая попытка отчасти удалась.
Это касалось прежде всего политики Рейгана в области экономики, кото-
рую стали именовать «рейганомикой». Одно из центральных мест в ней зани-
мала программа дерегулирования, предполагавшая ограничение государствен-
ного контроля над экономикой, повышение роли рыночной конкуренции,
монетаризм, снижение ставок подоходного налога и налога на прибыль и ряд
других мер. Рейган пошел на радикальное сокращение государственных рас-
ходов на социальные программы. По подсчетам специалистов, были урезаны
или вовсе ликвидированы около двухсот пятидесяти статей социальных рас-
ходов. Словом, был взят типично консервативный курс на расширение роли
свободного рынка, ограничение функций и роли государства, уменьшение мас-
штабов социальных расходов. Но «новая консервативная волна» накрыла не
только социально-экономическое пространство. В 80-е годы на политическую
арену выходят те, кого стали называть «новыми правыми».
Сегодня, по прошествии двух с лишним десятилетий после «эры Рейгана»,
можно достаточно определенно сказать, что успехи политики, проводившейся
им в социально-экономической сфере, были лишь частичными. Либеральный
курс предшествовавших десятилетий был несколько скорректирован, но вер-
нуть страну на позиции 50-х, конечно же, не удалось. Процесс этатизации об-
щества был замедлен, но роль государства в общественной жизни оставалась
значительно большей, чем в период, предшествовавший началу построения
«Великого общества». Сохранилось и welfare state: некоторые социальные про-
граммы были закрыты или урезаны, и тем не менее социальные функции госу-
дарства оставались весьма существенными.
Аналогичную картину можно было наблюдать в умонастроениях общества.
Борьба меньшинств за свои права не прошла бесследно. В общественном со-
знании сложилось и со временем стало общепризнанным представление
о правомерности «политической корректности» и «мультикультурализма», о
расовом и тендерном равенстве, как и о равенстве прав представителей тради-
ционной и нетрадиционной сексуальной ориентации. Американцы теперь не
могли назвать чернокожего гражданина США «негром» — только «афроамери-
канцем». Не могли сказать, что культуры одних этносов, населяющих США,
«выше» или «ниже» других культур. Они должны были теперь признать полное
равенство мужчин и женщин и право последних (подкрепляемое соответству-
ющими квотами) на занятие всех должностей, включая те, которые прежде
признавались (пусть молчаливо) сугубо мужскими. Они теперь должны были
признать право геев и лесбиянок на создание однополых семей. Словом, это
была революция меньшинств, в которой последние одержали победу.
Как уже говорилось выше, в 60—80-е годы происходит некоторая перестрой-
ка структуры идеологического спектра и изменение его содержания, направлен-
ные на адаптацию общества к новым условиям.
283
Глава 11
Во-первых, определенную трансформацию претерпевают традиционные ба-
зовые идеологии -либерализм и консерватизм или, правильнее сказать, либераль-
ные и консервативные идеологические кластеры. Конечно, Америка как была,
так и осталась страной, жизнь в которой определяется прежде всего либераль-
ными ценностями и установками. Но внутри либерального кластера происходят
изменения, связанные в первую очередь с продолжавшимся усилением регули-
рующей и распределительной роли государства. Это проявилось в активизации
и некотором усилении влияния либертаризма (что в немалой степени было
связано с появлением среди его приверженцев ярких личностей) и в становле-
нии такой формы либеральной идеологии, как неолиберализм. Эксперты спорят,
какая из этих двух разновидностей идеологии легла в основу «рейганомики».
Но борьба внутри либерального лагеря в рассматриваемый период шла не меж-
ду ними, а между новым либерализмом с одной стороны, и неолиберализмом
и либертаризмом — с другой.
Более четкие и современные очертания приобретает консервативная тра-
диция, воплощаемая прежде всего в неоконсерватизме. Его представителей ино-
гда характеризуют как разочарованных либералов эпохи холодной войны. И это
точная характеристика. Два главных источника питали неоконсерваторов: экс-
цессы социальной политики либерального государства и страх перед коммуниз-
мом. Трудно было найти в послевоенной Америке политиков, представителей
академического мира и СМИ, которые не были бы заражены антикоммунисти-
ческим вирусом. Это относится и к либералам, и к большинству тех, кого мы
называем «левыми». Но самыми рьяными антикоммунистами (и антисовети-
стами) были правые и консерваторы. Правда, более или менее значительный
политический вес они приобрели, как это ни парадоксально, после исчезнове-
ния коммунистического мира, что, впрочем, имеет свое объяснение. Неокон-
серваторам тогда показалось, что гибель их главного соперника в лице Совет-
ского Союза открывает невиданные возможности для реализации их
внешнеполитических идеалов. Особенно возросло влияние неоконсерваторов
в период президентства Дж. У. Буша.
Вторая половина 60-х — начало 70-х годов прошли под знаком возрождения
левой идеологии в ее немарксистской (а в ряде случаев — антимарксистской)
и притом зачастую радикальной форме. На сцену вышли «новые левые», на-
помнившие, что в Америке жива бунтарская традиция (ведь американская ре-
волюция началась с бунта против Короны!), жива социалистическая традиция
и что какая-то часть населения страны готова откликнуться на антибуржуазные
призывы. Вожди, идеологи, да и немалая часть рядовых «новых левых» были
выходцами из университетской среды. И в отличие от довольно ограниченного
влияния этого движения на политическую жизнь Америки его воздействие на
развитие политической мысли в стране было вполне ощутимым и сохранялось
в течение ряда лет после ухода «новых левых» со сцены.
Иная ситуация сложилась в результате выступления «новых правых», апел-
лировавших прежде всего к провинциальной Америке и, по существу, отстаи-
вавших консервативные ценности в радикальной аранжировке. «Простым аме-
риканцам» из глубинки импонировали их призывы к укреплению морали,
семейных ценностей, религии и т. п., но в университетской и академической
284
Общие контуры поля исследования
среде они популярностью не пользовались и их влияние на развитие политиче-
ской мысли было невелико.
Второе направление, по которому шли перестройка и развитие идеологиче-
ского спектра в рассматриваемый период, — формирование и развитие новых
идеологий, которые были охарактеризованы нами выше как маргинальные и спе-
циализированные. Речь идет прежде всего о феминизме, энвайронментализме,
коммунитаризме, демократическом социализме. Эти идеологии не только по-
влияли на умонастроения значительной части американцев, но начали оказы-
вать - примерно с 80-х годов — прямое воздействие на положение дел в полити-
ческой науке и политической философии.
Интересно сравнить умонастроения, господствовавшие в американском
обществе в рассматриваемые периоды XX века и так или иначе влиявшие на
состояние и развитие политической мысли. Это до известной степени условная
и трудно проверяемая переменная. Но о какой-то доминанте, проявляющейся
и в настроениях масс и элит, и в академических изысканиях, и в массовых вы-
ступлениях, говорить, очевидно, все-таки можно. В этом плане первый из рас-
смотренных нами периодов (1900—1920) можно охарактеризовать как период
больших ожиданий и устремлений. Второй (1920—1945) — как период сомнений и
тревог. А рассматриваемый отрезок времени — как период оптимизма и надежд
на большие свершения.
Действительно, во многих работах 50—80-х годов проскальзывает вера в то,
что некоторые из застарелых проблем будут наконец-таки разрешены, а не-
которые из тугих узлов — развязаны. В этом отношении показательны три
идеи, владевшие умами крупных заокеанских интеллектуалов второй полови-
ны XX века.
Первая идея — это идея «конца идеологии», с которой выступил в своей одно-
именной книге социолог и политолог Дэниел Белл. Прежние воинственные
и воинствующие идеологии — в первую очередь марксизм, — настаивал он,
утрачивают свою силу, а идеологическая борьба — прежнюю остроту. Это не
значит, пояснял он, что в тех или иных странах (в частности, во Франции и
Италии) коммунистическая идеология совершенно лишается «политического
веса». Но очевидно, что «для радикальной интеллигенции старые идеологии
утратили свою истинность и притягательную силу»1.
Вторая идея — это идея «конца утопии», активно развивавшаяся философом
Гербертом Маркузе, идеи которого были взяты на вооружение «новыми левы-
ми». В своих книгах и лекциях (одна из них так и называлась: «Конец утопии»)
60-х — начала 70-х годов Маркузе утверждал, что современное западное обще-
ство достигло такого уровня развития, когда многое из того, что считается не-
осуществимым, на самом деле может быть реализовано. И если этого не проис-
ходит, то только потому, что в этом заинтересованы господствующие в обществе
силы. Развитие современных обществ «лишает «утопию» ее «традиционного
значения нереального: то, что осуждается как «утопическое», является уже ско-
1 Bell D. The End of Ideology. On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. Glencoe, Illinois, 1960.
P. 373.
285
Глава II
рее не тем, что «не имеет места» и не может иметь какого-либо места в истори-
ческом мире, а скорее тем, осуществление чего сдерживается мощью сложив-
шихся обществ»1. И вот вывод: «Сегодня любая форма конкретного мира,
человеческой жизни, любая трансформация технической и естественной среды
являются возможными, и обнаруживается эта возможность в самой истории.
Сегодня мы обладаем возможностью превратить мир в ад, и мы успешно идем
к этой цели. У нас есть также возможность превратить его в противоположность
ада»2.
Третья идея — это идея «конца истории», которую провозгласил американ-
ский политолог японского происхождения Фрэнсис Фукуяма. Подробное рас-
смотрение его концепции впереди. Покалишь заметим, что главная ее идея
заключается в том, что либерализм одержал глобальную победу над марксиз-
мом и прочими конкурентами, а всемирное торжество либеральной идеи как
высшего воплощения свободы означает завершение истории (ей просто не-
куда дальше развиваться, ибо она достигла высшей точки), что произошло бы
и в том случае (но с иными последствиями), если бы победил коммунизм, чего
хотел Маркс.
Легко заметить, что все три «отрицания» тесно связаны друг с другом. Ведь
«конец истории» предполагает завершение идеологической борьбы, ибо либе-
рализм всех победил. А «конец утопии» вполне мог бы быть истолкован и как
«конец истории», той истории, которая имела место до сих пор. Маркузе так
и писал о своем видении мира без утопии. «Это также может быть понято как
«конец истории», в том смысле, что новые возможности, открывающиеся перед
человеческим обществом и его средой, не могут более мыслиться ни как про-
должение старых, ни даже как существующие в одном и том же историческом
континууме с ними. Они предполагают скорее разрыв с историческим конти-
нуумом: они предполагают качественное различие между свободным обще-
ством и обществами, которые все еще не свободны...»3
Как видим, для Маркузе «конец истории» означал разрыв с теми самыми
порядками, которые Фукуяма преподносит как торжество либерализма. Но и
в том и в другом случае речь идет о разрыве с миром, в котором мы жили до сих
пор. То есть все три «отрицания» — свидетельство вступления, или, по крайней
мере, возможности вступления человечества в новый, нерепрессивный, свобод-
ный мир, как он понимался Беллом, Маркузе и Фукуямой. Но вот что любо-
пытно: все три «конца» предполагают «конец» коммунизма, и это обстоятельство
красноречиво характеризует специфику эсхатологического оптимизма амери-
канцев второй половины XXвека.
Так выглядела идейная и духовная среда, в которой происходило развитие
политической мысли в рассматриваемый период и которая влияла на направ-
ление ее эволюции и ее содержание.
1 Marcuse И. An Essay on Liberation. Boston, 1969. P. 3-4.
2 Marcuse H. Five Lectures. Boston, 1970. P. 82.
; Ibid. P. 62.
286
Общие контуры поля исследования
Рассматриваемый период был самым плодотворным в истории американ-
ской политической мысли. Никогда не рождалось столько идей, не конструи-
ровалось столько теорий и концепций, не издавалось столько книг, статей и
специализированных журналов. Никогда американская политическая мысль не
была столь многообразной и разнообразной. Никогда не оказывала она такого
сильного влияния на политическую мысль других народов. И, пожалуй, никог-
да не была она столь профессионализированной: ее формировали профессиона-
лы — представители политической науки и философы. Что касается видных
политиков и общественных деятелей, то они (включая президентов) хотя и
публиковали, как и прежде, свои книги, где находилось место для суждений и
рассуждений о политике; произносили речи; провозглашали политические
программы и т. п., — все же не были носителями крупных политических идей,
какими в прошлом были Джефферсон, Мэдисон, Франклин, Гамильтон, Адаме,
позднее — Линкольн и уже в XX веке — Вильсон. Политологическое знание
становится экспертным.
Эта черта особенно отчетливо прослеживается в политической науке. Прак-
тически все серьезные аналитики - и американские, и зарубежные — утверж-
дают (с полным на то основанием), что на протяжении рассматриваемого пе-
риода в ее развитии происходили серьезные изменения. Правда, ее общее
состояние, сложившееся к концу века, оценивают по-разному. «В изданной
в 1984 г. книге «Трагедия политической науки» Д. Риччи пишет о том, что наи-
вная вера в политическую «науку», которая бытовала в американской полито-
логии с 20-х по 60-е годы, была полностью дискредитирована во время «бес-
порядков» 60—70-х годов. Он приходит к выводу, что политическая наука как
эмпирическая отрасль знания, не опирающаяся на систему моральных и эти-
ческих ценностей и альтернатив и не связанная с политическими действиями,
обречена на неизбежный крах. Если политическая наука не способна опреде-
литься с собственной позицией, то она превращается в «дорогостоящую»
и нерелевантную область исследований»1.
Однако большинство аналитиков считали и считают, что за несколько по-
слевоенных десятилетий и мировая, и игравшая в этом мировом оркестре пер-
вую скрипку американская политическая наука продвинулись далеко вперед.
А то недовольство — не всегда безосновательное, — которое вызывает их состо-
яние, есть естественный побочный продукт развития и растущих ожиданий.
И если кратко суммировать происшедшие за рассматриваемый период измене-
ния, то картина будет выглядеть примерно следующим образом.
Первое. Изменились структурно-организационные основы поля формирования
политической науки. Многократно возросла численность специалистов (по экс-
пертным оценкам, в 90-х годах их было свыше десяти тысяч). Выросло число ка-
федр и факультетов политической науки в американских университетах. Появи-
лось много исследовательских центров («фабрик мысли») типа РЭНД корпорейшн
и специализированных научных журналов (их десятки). Таким образом, произ-
1 А/Шонд Г. Политическая наука: история дисциплины. С. 100.
287
Глава 11
водство политологического и политического знания переводится на «промыш-
ленные» рельсы. Это становится возможным благодаря вливанию в эту отрасль
огромных денег, выделявшихся преимущественно крупными частными фондами.
Второе. Политическая наука превратилась в самостоятельную отрасль на-
учного знания (самостоятельную научную дисциплину), именуемую американца-
ми Political Science. По мнению ряда экспертов, качественный скачок в этом
процессе произошел в 70-х годах, когда появился ряд фундаментальных иссле-
дований (мы будем подробно говорить о них в дальнейшем), отличавшихся
в предметном, а отчасти в теоретико-методологическом планах от работ соци-
ологов, философов и правоведов.
Третье. Одновременно происходила начавшаяся еще в 40-х годах професси-
онализация политической науки, сопровождавшаяся ее внутренней дифференци-
ацией и специализацией. Так что если американец называет себя political scientist,
то он, скорее всего, конкретизирует объект и предмет своего исследования.
И если в 1975 году Гринстайн и Полсби отмечали, что политическая наука
«аморфна и гетерогенна», то через два десятилетия специалисты стали отмечать
отчетливо вырисовывающиеся тенденции к большей организованности поли-
тологического знания при его одновременной фрагментации и «гибридизации».
Четвертое. Слово «гибридизация» тут используют не случайно. Правда,
процесс, обозначаемый с помощью этого понятия, называют по-разному. Боль-
шинство аналитиков предпочитают говорить о развитии междисциплинарных
исследований, имея в виду как обмен идеями, теориями и методами, так и уча-
стие в одном и том же исследовательском проекте представителей политиче-
ской науки, социологов, антропологов и т. п. Но объединение усилий разных
специалистов приводит порой к созданию продукта, который не может быть
однозначно отнесен к сфере социологии, антропологии и т. п.
Пятое. В послевоенные годы политическая наука приобретает все более
отчетливо выраженный эмпирический характер. При этом базы данных, на
основе которых воздвигаются определенные теоретические построения, либо
формируются в результате эмпирических исследований, проводимых самими
представителями политической науки, либо заимствствуются у других обще-
ствоведов. Такая эмпирическая ориентация не была случайной. Как отмечал
Дж. Конверс, бизнесмены нуждались в информации, позволяющей им лучше
ориентироваться на рынке, а политики хотели знать, как будут вести себя из-
биратели в той или иной ситуации, каковы их политические и ценностные
ориентации и т. п.1
Шестое. Изменившееся положение США в мире и их глобальные претен-
зии, императивы холодной войны и борьбы двух систем привели к существен-
ному расширению и углублению исследований в области международных отноше-
ний. Развивается политическая регионалистика. Формируется в качестве
самостоятельной отрасли знания советология, «рекрутировавшая» сотни специ-
алистов по Советскому Союзу и привлекавшая порой внимание крупных по-
литиков типа Бжезинского, Киссинджера и других.
1 Converse J.M. Survey Research in the United States: Roots and Emergence, 1890—1960. Berkley, 1987.
288
Общие контуры поля исследования
Седьмое. Большие изменения происходят в области методологии политологиче-
ских исследований. На протяжении рассматриваемого периода ее доминанта ме-
нялась трижды1. До 1960-х годов доминирующим подходом был бихевиорализм
(с его отчетливо выраженной позитивистской направленностью), ориентировав-
ший на проведение эмпирических исследований и поиск систематизированных
объяснений, основанных на объективном наблюдении за человеческим поведе-
нием; использование строгих методов сбора и анализа информации; разработку
эмпирически обоснованных и (что не менее важно) эмпирически ориентирован-
ных теорий (в основном — теорий среднего уровня). На смену ему пришел в ка-
честве доминирующего подход, основывающийся на теории рационального вы-
бора и ориентирующий на рациональное моделирование политических процессов
и политического поведения при ограниченных ресурсах и подчас сводивший
политику к взаимодействию узко понятых материальных интересов. К концу
XX века он был потеснен так называемым новым институционализмом. Не будучи
в прямом смысле слова синтезом первых двух подходов, новый институциона-
лизм в какой-то степени объединил и сблизил их, предложив исследовать пове-
дение (с использованием эмпирических методов) в рамках существующих инсти-
тутов и в пределах выявленных возможностей. При этом он не препятствовал
исследовательскому плюрализму и выработке альтернативных решений и допу-
скал использование разных научных подходов, методологий и методик.
Примечательные процессы происходили в рассматриваемый период в сфе-
ре политической философии. Довольно широко распространено мнение, что
50—60-е годы были отмечены в США и во всем западном мире ее упадком.
Утверждали, что она вообще чуть ли не умерла и была «реанимирована» лишь
в 70-е годы после появления трудов Ролза, Нозика, а позднее — Дворкина.
«Ныне политическая философия находится в состоянии упадка и, может быть,
обветшания, если вообще не исчезает, — писал в 1952 году крупный американ-
ский политический мыслитель консервативной ориентации, эмигрировавший
из Польши Лео Штраусе. — Происходят не только споры о ее предмете, мето-
дологии и функциях; сами ее возможности во всех этих отношениях оказались
под вопросом»2. Но высказывается и иная точка зрения. Один из ее представи-
телей, британский политолог индийского происхождения Бхику Парех, напо-
минает (оперируя при этом реальными фактами), что в 50-е и 60-е годы на За-
паде, в том числе в США, было опубликовано немало трудов по политической
философии. Среди американских авторов он называет таких видных исследо-
вателей, как X. Арендт, Г. Маркузе, Дж. Сантаяна, Ф. Хайек и сам Л. Штраусе.
Этот список следовало бы пополнить, по меньшей мере, тремя именами. Это
Теодор Адорно (1903-1969), Макс Хоркхаймер (1895-1973) и Эрих
Фромм( 1900—1980). Все трое были немцами, представлявшими Институт соци-
альных исследований во Франкфурте-на-Майне (знаменитую «Франкфуртскую
1 См.: Easton D. Political Science in the United States. Past and Present // Divided Knowledge. Ed. by
D. Easton, С Schelling. Newbury Park, London, New Delhi. 1991.
2 Штраусе Л. Что такое политическая философия? // Антология мировой политической мысли.
Т. II. М., 1997. С. 402.
289
Г. шва 11
школу»). Все трое эмигрировали в США после прихода нацистов к власти. Все
трое в дальнейшем покинули Америку в конце сороковых годов. Все внесли ве-
сомый вклад в развитие американской политической философии, опубликовав
за время пребывания в США ряд серьезных трудов. Среди наиболее значимых —
«Авторитарная личность»1 (Адорно в соавторстве) «Бегство от свободы»2 Фромма.
Франкфуртская школа была ориентирована на создание «критической те-
ории общества», которую пытались построить на базе синтеза марксизма
и фрейдизма и которая имела своей главной целью преодоление отчуждения
человека в современном индустриальном обществе. Этот гуманистический па-
фос объединял и Фромма, и Хоркхаймера, и Адорно, и Маркузе и отличал их
от тех, кто пришел им на смену.
Характеризуя политическую философию 50—60-х годов, Парех выделяет
три присущие ей черты. Во-первых, наличие крупных авторитетов (он называ-
ет их «примадоннами» или «гуру») вроде Ханны Арендт в США или Карла Поп-
пера в Великобритании, вокруг которых складывается свой круг читателей,
почитателей и подражателей. Во-вторых, это критика политической филосо-
фии со стороны представителей разных идейных направлений и дисциплин,
пытавшихся доказать (в чисто позитивистском духе), что «политическая фило-
софия не имеет общественного значения и не является необходимой, посколь-
ку в современном западном обществе в принципе достигнуто общее согласие
в отношении моральных ценностей. Короче говоря, политическая философия
либо вообще невозможна, либо в ней нет никакой необходимости, либо и то,
и другое одновременно»3. В-третьих, это критическое отношение полити-
ческих философов не только к коммунизму, но и к тем формам либеральной
демократии, которые воцарились на Западе и характеризовались, с их точки
зрения, асоциальным подходом к личности, инструментальным подходом к
политике, моральным субъективизмом.
После публикации книги Ролза «Теория справедливости» в 1971 году в раз-
витии американской политической философии наступает новый период. По
утверждению Б. Пареха, «впервые на протяжении почти целого столетия по-
литическая философия переживает относительно благоприятный период раз-
вития. Она сумела не только уцелеть после ряда серьезнейших нападок, но и
создать внушительную традицию исследований, облегчающую изучение новых
эмпирических данных и развитие внутридисциплинарных связей»4. О замет-
ных сдвигах в политической философии писал в это время и канадец Уилл
Кимлика, автор получившей широкую известность книги «Современная по-
литическая философия». По его словам, «интеллектуальный ландшафт в по-
литической философии сегодня очень отличается от того, каким он был 20 или
даже 10 лет назад»5.
1 Adorno Т. W. The Authoritarian Personality. N. Y, 1950.
: Fromm E. Escape from Freedom. N. Y., 1941.
3 Парех Б. Политическая теория: политико-правовой аспект // Политическая наука: новые на-
правления. С.480.
4 Там же. С. 489.
■" Килиика У. Современная политическая философия: Ввеление / Пер. с англ. М., 2010. С. 17.
290
Общие контуры поля исследования
Чем же характеризуется этот новый период? Прежде всего тем, что и в Аме-
рике, и в Западной Европе политическая философия привлекает к себе большее
внимание исследователей, чем в 50—60-х годах, возрастает ее авторитет и в са-
мом политологическом сообществе, и за его пределами. Никто уже не говорит
о ее смерти, напротив — констатируется ее возрождение и подъем. Некоторые
связывают это с влиянием книги Ролза. Но дело, как представляется, не в этом,
хотя роль и автора «Теории справедливости» как мыслителя, и его книги была
велика. Дело в том, что и книга самого Ролза, и рост интереса к политической
философии были связаны с тем, что после выступлений «новых левых»; после
начала реформ, проводившихся в рамках программы построения Великого
общества; после массовых выступлений афроамериканцев; после усиления фе-
министского и коммунитаристского движений возникла потребность в теоре-
тическом осмыслении новых явлений и процессов, проявившихся в американском
обществе, — осмыслении, которое не могло быть осуществлено в рамках эмпи-
рически ориентированной политической науки. Это могла сделать только об-
новленная политическая философия.
Постепенно изменяется — а правильнее, наверное, сказать обогащается —
исследовательская проблематика. Первая из выделяемых нами групп проблем,
по сути, продолжает традицию американской политической философии 50—
60-х годов и более раннего периода. Разбатывающие их исследователи видят
свою задачу в осмыслении природы человека, человеческого бытия, современного
мира и переживаемого исторического периода — прежде всего в политическом
аспекте. Эта философия не претендует на моральный нормативизм и непо-
средственную практическую значимость. Она не избегает актуальных проблем,
но и не стремится разработать программы их решения.
Иное дело — вторая группа проблем, основы разработки которой были за-
ложены Ролзом. Тут нашло отражение представление о политической философии
как одном из направлений моральной философии, сама природа которой обязыва-
ет ее быть нормативистской. Но главная отличительная черта проявившегося
тут подхода — отказ от созерцательности и умозрительности, присущих поли-
тической философии более раннего периода, и ориентация на конструирование
социально-политических институтов и разработку программ решения актуальных
общественных проблем. Эта позиция на все сто процентов соответствовала аме-
риканскому менталитету, и неудивительно, что основы ее заложил не европей-
ский иммигрант, какими, напомним, были все (!) выдающиеся американские
политические философы 50—60-х годов, а коренной американец, участник Вто-
рой мировой войны Джон Ролз. Для сторонников этой позиции, среди которых
мы видим людей, озабоченных тендерными, национальными, расовыми, куль-
турными проблемами, политическая философия становится средством их ос-
мысления и решения.
Б. Парех говорит о характерных для 70—80-х годов «попытках пересмотра
традиционной политической философии» под углом расовой проблемы, феми-
низма, этатизма, национализма и т. п.1. На наш взгляд, ситуация была несколь-
1 Парех Б. Политическая теория: политико-философские традиции // Политическая наука: новые
направления. С. 485.
291
Глава 11
ко иной. Мало кто ставил такой «пересмотр» в качестве своей главной цели.
Просто политическая философия оказалась тем «магическим кристаллом»,
с помощью которого пытались решить наболевшие проблемы, а «пересмотр» ее
традиционных параметров — проблематики, подходов, категориального аппа-
рата и т. п. — стал естественным следствием таких попыток.
В самом деле, в поле политической философии попадают актуальные
для американского общества 70—80-х годов проблемы, либо вовсе не существо-
вавшие в 50—60-х годах, либо не привлекавшие внимания философов того вре-
мени, которым они казались слишком «приземленными», чтобы зани-
маться ими. И, напротив, проблемы актуальные в первые два послевоенные
десятилетия отходят на задний план. Речь идет о концептуальном анализе фе-
номена власти, о суверенитете, о природа права. «...Эти темы, — пишет Кимли-
ка (и не он один), — были популярны 35 лет назад, а сегодня в центре внимания
оказались идеалы справедливости, свободы и соообщества, которые использу-
ются при оценке политических институтов и мер государственной политики»1.
Конечно, проблематика власти и права, всегда занимавшая (наряду с про-
блемой человека) центральное место в политической философии, продолжала
интересовать ее представителей и в последние десятилетия XX века. Именно
в это время появляются вызвавшие общественный резонанс труды Роналда
Дворкина по проблемам права, включая его книгу «О правах всерьез» (о ней
пойдет речь в дальнейшем). Остается в поле внимания и государство — в част-
ности, вопрос о его роли в обеспечении «достойной жизни». Но на первый план
теперь выходят другие проблемы — прежде всего (с легкой руки Ролза) проблема
справедливости, явившаяся философским ответом на политические вызовы
времени. Ответом, разрушавшим представление о современной философии как
мире дистиллированных абстракций, а о философах — как обитателях «башни
из слоновой кости». Замечу попутно, что Ролз одним из первых стал исследо-
вать (через 20 лет после публикации его главной книги) вопрос о проявлении
справедливости в международных отношениях.
Рука об руку с проблемой справедливости шла проблема равенства. Она и
прежде интересовала философов. Но теперь речь ведется не о политическом
или правовом, а о социальном равенстве. Ставятся в философском плане про-
блемы, возможность исследования которых действительно трудно было пред-
ставить еще два-три десятилетия назад: об отношении человека к окружающей
среде; о природе национальной, расовой, гендерной и культурной самобытности;
о соотношении политики и культуры. Исследуется проблема личных и коллектив-
ных обязательств и ответственности в сфере политики и морали.
Таковы основные направления исследований и проблемы, которыми за-
нималась американская политическая философия в 70—80-х годах. Некоторые из
них попадали и в поле внимания политической науки, тем более что предметно-
тематическая перестройка политической философии, сопровождавшаяся рас-
ширением и качественным изменением системы используемых аргументов
и ростом ее интереса к живому политическому опыту и результатам эмпириче-
Кымлыка У. Современная политическая философия. С. 17.
292
Общие контуры поля исследования
ских исследований, способствовала сближению двух дисциплин. Но специфи-
ка и разделение труда сохранялись.
Об этом свидетельствуют исследования, осуществлявшиеся в рассматри-
ваемый период в рамках политической науки. Они велись по нескольким
направлениям. Одни можно назвать «традиционными» или «сквозными»,
поскольку они всегда интересовали американцев, хотя масштабы этого инте-
реса, степени и формы его реализации в разные периоды были неодинаковы-
ми. Другие направления, рожденные «вызовами» эпохи, выкристаллизовались
сравнительно недавно.
С момента появления Соединенных Штатов на политической карте мира
американцев не покидало стремление к продолжению того, что нередко называ-
ли «американским экспериментом», равно как и к совершенствованию амери-
канского общества. Поэтому вопрос о путях, методах, конкретных направлениях
реформирования США сохранил свою актуальность и в рассматриваемый период.
Другим традиционным вопросом был вопрос о демократии perse и американ-
ской демократии в особенности. Но теперь, после победы над фашизмом и на-
цизмом и в условиях холодной войны с «советским блоком» исследовательский
подход расширяется и в рамках проблематики политического режима наряду с
демократическими исследуются тоталитарные и другие режимы.
Сохраняется и усиливается интерес американцев к политическим институ-
там, политическим партиям, группам интересов, государственным институтам
и т. п. Но при этом меняется подход к их исследованию, так что теперь говорят
о «новом институционализме», объединяя в этом понятии и направление,
и метод исследования.
Остаются в поле внимания вопросы общественного (в том числе политиче-
ского) сознания и общественного мнения и ряд других проблем.
Что касается новой проблематики, которая появляется после Второй миро-
вой войны, то особо следовало бы выделить, исходя из их значимости, пять на-
правлений. Первое из них — исследование политических систем, что нашло от-
ражение прежде всего в пионерных работах Д. Истона, Г. Алмонда и К. Дойча.
В 60-х годах начинает формироваться политическая культурология, и на
протяжении по крайней мере двух десятилетий работы по политической куль-
туре — как в общетеоретическом, так и в прикладном плане — оказываются
в числе самых востребованных. В дальнейшем этот интерес несколько спадает,
но само направление исследований сохраняется.
Развертываются работы по исследованию политической модернизации и де-
мократизации стран, отставших в своем политико-экономическом развитии от
Европы и США и теперь ставших предметом «заботы» западных, особенно
американских, теоретиков.
Активно разрабатывается (особенно международниками, но не только ими)
проблематика формирования нового мирового порядка, а также глобального управ-
ления и мирового развития в условиях нарастающей глобализации.
Широким фронтом развертываются исследования в области ограничения
и сокращения вооружений, обеспечения международной безопасности, и, в част-
ности, нераспространения ядерных вооружений.
293
Глава 11
Рассмотрению этих и других проблем посвящены сотни книг и тысячи ста-
тей, которые невозможно не то что просто назвать и оценить, но даже пере-
числить в рамках одной работы. Да в этом нет и особой необходимости, ибо
существуют базовые исследования, которые задают идейно-теоретическую и
методологическую основу, рамки и направление в той или иной или сразу в не-
скольких сферах политической мысли. Так что мы назовем наиболее крупные
работы, которые выделяют и сами американцы, и европейские специалисты.
В 70—90-е годы появляется ряд крупных коллективных (в ряде случаев много-
томных) исследований справочно-энциклопедического характера, посвященных
анализу состояния политической науки в целом и составляющих ее субдисци-
плин. Это прежде всего восьмитомный «Справочник по политической науке» под
редакцией Ф. Гринстайна и Н. Полсби, опубликованный в 1975 году1. В 1983 го-
ду выходит в свет подготовленная Американской ассоциацией политической
науки книга «Политическая наука: состояние дисциплины» под редакцией Ады
Финифтер2, представляющая обзор достижений этой науки по состоянию на
начало 80-х годов. Десять лет спустя под ее же редакцией выходит коллективное
исследование «Политическая наука: состояние дисциплины II», предлагающая
обзор итогов ее развития на начало 90-х годов3. Незадолго до этого, в 1991 году,
появляется четырехтомная работа «Политическая наука: глядя в будущее» под
редакцией У. Кротти4. Последним из крупных трудов, относящихся к рассма-
триваемому периоду, является многократно упоминавшаяся выше книга «По-
литическая наука: новые направления». Хотя ее оригинал был опубликован в
1996 году, она описывает историю развития политической науки по состоянию
на начало 90-х годов и не отражает те фундаментальные изменения, которые
произошли в мире после окончания холодной войны и распада старого мирово-
го порядка и которые получили отражение в политологических исследованиях
1990-х — начала 2000-х годов на таких направлениях, как международные от-
ношения, политические режимы, демократический транзит, и ряде других.
Какие же работы (помимо названных) наиболее полно отражали состояние
американской политической мысли второй половины XX века и кто был их
авторами? В книге «Политическая наука: новые направления» Гудин и Клинге-
манн приводят несколько репрезентативных, с их точки зрения, списков, в
которых они предлагают свои ответы на эти вопросы.
Называют 14 «фундаментальных трудов» (это оценка авторов книги), опу-
бликованных в период с 1957 по 1993 год и являющихся, по их словам, «общим
достоянием политической науки, lingua franca нашей области знаний и исход-
ным пунктом для ее продвижения вперед»5. 13 из 14 названных работ принад-
! Greenstein F.I., Polsby N. W. (eds). Handbook of political science. 8 vols. Reading (Mass.), 1975.
2 Finifter A. W. (ed.). Political science: The state of the discipline. Washington (D.C.): American Political
Science Association, 1983.
3 Finifter A. W. (ed.). Political science: The state of the discipline, II. Washington (D.C.): American Political
Science Association, 1993.
4 Crotty W. (ed.). Political Science: Looking to the future. 4 vols. Evanston (111.), 1991.
5 Гудин Р. И., Кшнгеманн Х.Д. Политическая наука как дисциплина// Политическая наука: новые
направления. С. 41.
294
Общие контуры поля исследования
лежат американским авторам. Это «Гражданская культура» Г. Алмонда и С. Вер-
бы1; «Американский избиратель» Э. Кемпбелла, Ф. Конверса, У. Миллера и
Д. Стоукса2; «Кто правит?» Р. Даля3; «Нервы правительства» К. Дойча4; «Эко-
номическая теория демократии» Э. Даунса5; «Системный анализ политической
жизни» Д. Истона6; «Политический порядок в меняющихся обществах» С. Хан-
тингтона7; «Ответственный электорат» В. Ки8; «Политическая идеология»
Р. Лейна; «Разум демократии» Ч. Линдблома9; «Политический человек» С. Лип-
сета10; «Социальные корни диктатуры и демократии» Б. Мура11; «Президентская
власть» Р. Нойштадта12 и «Логика коллективного действия» М. Олсона13. Един-
ственный из неамериканских авторов среди перечисленных — Р. Дарендорф с
его книгой «Класс и классовый конфликт в индустриальном обществе».
Приведенный список лишь в незначительной части совпадает с перечнем
книг, наиболее часто упоминающихся в библиографических списках, помещен-
ных в конце каждой главы той самой книги («Политическая наука: новые на-
правления»), из которой он взят. От него остаются «Экономическая теория
демократии», «Гражданская культура», «Логика коллективного действия» и
«Американский избиратель». Зато добавлены «Ретроспективный анализ голо-
сования на американских общенациональных выборах» М. Фиорины14; «Второе
открытие институтов» Дж. Марча и Й. Олсена15; «Руководство общинами» Эли-
нор Остром16; «Государства и социальные революции» Теды Скокпол17; «Инсти-
туты, институциональные изменения и экономические достижения» Д. Норта18;
«Теория справедливости» и «Политический либерализм» Дж. Ролза19; «Социо-
1 Almond G.A., Verba S. The civic culture. Princeton (N.J.), 1963.
2 Campbell A., Converse P.E., Miller W., Stokes D. The American Voter. N. Y, 1960.
3 Dahl R.A. Who Governs? New Haven (Conn. ), 1961.
4 Deutsch K. The nerves of government. Glencoe (111.), 1963.
~ Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957.
6 Easton D. The systems analysis of political life. N. Y, 1966.
7 Huntington S.P. Political order in changing societies. New Haven (Conn.), 1968.
8 Key V.O.-jr. The Responsible Electorate: Rationality in presidential voting, 1936-1960. Cambr. (Mass.),
1966.
9 Lindblom С. Е. The Intelligence of democracy. N.Y. 1965.
10 Upset S.M. Political Man. N. Y, 1960.
11 Moore B.-jr. The social origins of dictatorship and democracy. Boston, 1966.
12 Neustadt R.E. Presidential Power. N. Y, 1960.
13 Olson M.-jr. The logic of collective action. Cambr. (Mass.), 1965.
14 Eiorina M.P. Retrospective voting in American national elections. New Haven (Conn.), 1981.
15 March J.G., Olsen J.P. Rediscovering institutions. N. Y, 1989.
16 Ostrom E. Governing the commons. Cambr., 1990.
17 Skocpol T. States and social revolutions. Cambr., 1979.
18 North D.C. Institutions, institutional change and economic performance. Cambr., 1990.
19 Rawls J. A theory of justice. Cambr. (Mass.), 1971; Raw Is J. Political liberalism. N. Y, 1993.
295
Глава 11
логи, экономисты и демократия» Б. Бэрри1; «Партийная система и размежева-
ние избирателей» под редакцией С. Липсета и С. Роккана2; «Введение в пози-
тивную политическую теорию» У. Райкера и П. Ордешука3.
Третий список, составленный Гудином и Клингеманном, - это «современ-
ные классические работы по политической науке». В него, по их мнению, «сле-
дует включить книги Г. Эллисона «Суть решения»4; Р. Аксельрода «Эволюция
сотрудничества»5; С. Барнза, М. Каазе и др. «Политическое действие»6; М. Фи-
орины «Ретроспективный анализ голосования на американских общенацио-
нальных выборах»7; Р. Инглхарта «Молчаливая революция»*; Дж. Марча и
Й. Олсена «Второе открытие институтов»9; Элионор Остром «Руководство
общинами»10; Теды Скокпол «Государства и социальные революции»1'; С. Вербы
и Н. Ная «Политическое участие в Америке»12»13.
Как пишут далее Гудин и Клингеманн, «в числе книг, широко обсуждавших-
ся за последние два или три года, которые вполне можно включить в этот спи-
сок, хотелось бы отметить работы Кинга, Кеохейна и Вербы «Планирование
социального исследования» и Р. Патнэма «Работающая демократия»14»1-.
Надо ли говорить, что абсолютное большинство авторов, попавших в эти
списки, — опять-таки американцы. Люди по большей части действительно, из-
вестные в национальном и международном политологическом сообществе. Но
за пределами приведенных списков оказались исследователи (в том числе из
США), труды которых, созданные во второй половине XX века, заметно по-
влияли на развитие американской и мировой политической мысли и имеют
полное право на то, чтобы стоять в одном ряду с классическими работами Ал-
монда. Вербы. Даля, Истона и других крупных теоретиков. Подробный разго-
вор о них пойдет в соответствующих главах нашей книги. А пока просто назо-
вем лишь некоторые из них. Это «Капитализм, социализм и демократия»
! Barry В. Sociologists, economists and democracy. Chicago. 1978.
2 Lipset S.M., Rokkan S. (eds). Party systems and voter alignments. N. Y. 1967.
? Riker W.H., Ordeshook P. C. An introduction to positive political theory. Englewood Cliffs (N.J.), 1973.
4 Allison G.T. Essence of Decision. Boston, 1971.
Axelrod /?.The evolution of cooperation. N. Y, 1984.
ь Barnes S., Kaase M. et al. Political Action: Mass participation in five Western democracies. Beverly Hills
(Calif.). 1979.
Fiorina M.P. Retrospective voting in American national elections. New Haven (Conn.). 1981.
s Inglehart R. The silent revolution. Princeton (N.J.), 1977.
l) March J.G., Olsen J.P. Rediscovering institutions. N. Y, 1989.
'" Ostrom E. Governing the commons. Cambr., 1990.
11 Skocpol T. States and social revolutions. Cambr., 1979.
12 Verba S., .Me X.H. Participation in America. N. Y, 1972.
13 Гудин P.M., Кшнгеманн Х.Д. Политическая наука как дисциплина. С. 42-43.
14 King G., Keohane R.D., Verba S. Designing social inquiry. Princeton (N.J.). 1994: Putnam R.D. Making
democracy work. Princeton (N.J.). 1993.
15 Гудин Р.П., Клингеманн Х.Д. Политическая наука как дисциплина. С. 43.
296
Общие контуры поля исследования
Йозефа Шумпетера1; «Международная политика» Ганса Моргентау2; «Истоки
тоталитаризма» Ханны Арендт3; «Анархия, государство и утопия» Роберта Но-
зика4 и ряд других. Гудин и Клингеманн, правда, оговариваются (в сноске), что
книга Шумпетера (опубликованная впервые в 1942 году, но впоследствии пере-
издававшаяся) была «ключевой» для предшествующего поколения политоло-
гов, что соответствует действительности. Но она играла важную роль и впо-
следствии — в частности, в дискуссиях о демократии, проходивших в США
в 60-70-х годах и, вне всякого сомнения, входит в lingua franca американской
политической науки. Сочинение Моргентау впервые увидело свет в 1948 году,
но с тех пор переиздавалось в США около двадцати (!) раз.
Следовало бы назвать (в предварительном порядке) и некоторых других
американских исследователей, чьи труды и идеи в той или иной степени опре-
делили направление развития и содержание американской политической мыс-
ли второй половины XX века. Одни из них более известны как философы, дру-
гие — как социологи, третьи — как представители политической науки,
четвертые — как международники, и, может быть, при строгом разграничении
политической философии, политической социологии, политической науки и
науки о международных отношениях их и не следовало бы ставить в один ряд,
что, впрочем, тоже не бесспорно: пример тому — философ Джон Ролз, которо-
го те же Гудин и Клингеманн называют в числе «ведущих имен политической
науки». Ну а когда речь ведется о таком интегральном комплексе знаний, как
политическая мысль, то тут следует обратить внимание на всех, кто способство-
вал ее развитию, включая Дэниела Белла5, Збигнева Бжезинского6, Дэвида Тру-
мена7, Кеннета Уолца8 и многих других.
1 Капитализм, социализм и демократия / Пер. с англ. М., 1995.
2 Morgenthau HJ. Politics among nations:The struggle for power and peace. N. Y., 1948.
3 Арендт X. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. М., 1996.
4 Нозик Р. Анархия, государство и утопия / Пер. с англ. М., 2008.
5 Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. N. Y, 1976; Bell D. The Cultural Contradictions of
Capitalism. N.Y, 1978.
6 Brzezinsky Zb. Between Two Ages. N.Y, 1970.
7 Truman D. The Governmental Process. Political Interests and Public Opinion. N. Y, 1951.
8 Wall K. Theory of International Politics. Reading (Mass.), 1979.
Глава двенадцатая
РЕФОРМИРОВАНИЕ АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВА
В Америке реформаторы не переводились никогда. Но реформаторы — это
глядящие в будущее социальные критики. Восхваляя свою страну как «лучшую
в мире», американцы тем не менее находили в себе мужество признать, что их
общество несовершенно, что в нем немало проблем, требующих решения, ибо,
отличаясь от всех остальных стран в лучшую сторону, Америка еще не такова,
какой сами американцы хотели бы ее видеть и какой она, по их убеждению,
может стать. Это была критика, «замешанная» на патриотизме — критика, на
которую может отважиться только уверенная в себе и гордящаяся своей стра-
ной нация.
Впрочем, и в Соединенных Штатах бывали времена, когда критиковать
американское общество и проводимую государством политику было не при-
нято и даже небезопасно. Мы уже говорили о маккартизме. Но он возник не на
пустом месте. Американский историк Керти пишет о годах войны и послевоен-
ном десятилетии как периоде засилья официальных, санкционированных го-
сударством идей, распространения в стране националистических настроений и
даже «воинствующего национализма»1. «Возрождение воинствующего нацио-
нализма объясняет, по крайней мере частично, официальную природу большей
части интеллектуальной жизни того времени»2. Усиление влияния государства
проявлялось во всем. Конечно, крупные интеллектуалы (Керти называет Ни-
бура, Элиота, Лилиенталя, Хатчинса, Бирда, Эйнштейна) продолжали подавать
свой голос. Но решались на это далеко не все. «Везде, где вообще раздавалась
критика, ее были склонны истолковывать как коммунистическую, сколь
бы далеким от коммунистических убеждений ни мог быть критик. В этой ситу-
ации определяющей чертой интеллектуальной истории последних лет десяти-
летия и большей части 50-х годов можно считать отход от критического отно-
шения к американской жизни и ценностям, которым были отмечены 1920-е
и 1930-е годы»3.
Но в целом самокритичный настрой — где-то больший, где-то меньший —
оставался характерной чертой американской интеллектуальной жизни XX века.
Любопытно, что некоторые исследователи связывают его с унаследованной от
1 Сипу М. The Grouth of American Thought. N. Y., 1943. P. 730-731.
2 Ibid. P. 731.
3 Ibid.
298
Реформирование американского общества
колониальных времен пуританской традицией. Для пуритан Америка была
лучшим земным обществом, но не идеалом. «Идеал остается трансцендентным,
полностью реализовать его на земле нельзя. Для этого нужно было бы полное
перерождение всех людей, что от самих людей, считают кальвинисты, не за-
висит. А пока и отдельные люди, и общество в целом все время грешат. Это не
значит, что оно перестает быть «избранным народом»: Израиль грешил, но
оставался избранным. Но это значит, что общество все время не только можно,
но и нужно критиковать, как обличали Израиль библейские пророки»1.
В Америке 60-х годов и более позднего периода реформаторский импульс
исходил в основном от левых либералов, тяготеющих к демократической пар-
тии, левых радикалов и немногочисленных социалистов. И не всегда и не во
всем поддерживался истеблишментом и «массой». Поэтому нет ничего удиви-
тельного в том, что многие реформаторские начинания либо затухали на на-
чальной стадии, либо быстро гасились и уходили в песок, либо оказывались
реализованными лишь частично. Это роднило США с другими странами. Но
Америка всегда превосходила их по своей мобильности и стремлению к само-
обновлению и совершенствованию.
Реформаторские начинания в Соединенных Штатах второй половины
XX века можно условно разделить на три категории. Это, во-первых, проекты-
платформы, с которыми не так уж редко выступают (особенно в преддверии
выборов) крупные политические деятели и политические партии и в которых
они рисуют образы той новой Америки, которая явится на свет в случае их при-
хода к власти. Примером такого проекта-платформы был «новый национализм»
Теодора Рузвельта.
Вторая категория, встречающаяся гораздо реже, — это крупные проекты-
программы, в которых обозначается ряд конкретных мер или даже законопро-
ектов, направленных на существенное преобразование американских общественных
институтов и отношений, на изменение качества общества в целом. Причем, как
показывает история, проекты такого рода, распространяющиеся на широкий
круг институтов и отношений, формируются обычно поэтапно, и процесс этот
растягивается на годы. Ярким примером такого проекта-программы был в свое
время Новый курс Франклина Рузвельта.
Еще одна категория реформаторских планов — это проекты-мечты, рас-
крывающие представления их авторов о том, как должна была бы выглядеть Аме-
рика, в которой они хотели бы жить. Это самая массовая разновидность рефор-
маторских проектов (они, как правило, предлагаются людьми безвластными
и не обязательно жаждущими власти), в число которых попадают сочинения
самого разного направления, толка и жанра, включая многочисленные утопии.
Сюда относятся, например, проекты, которыми Роберт Оуэн пытался в свое
время заинтересовать американский Конгресс.
Все три разновидности реформаторских проектов мы, повторю, встречаем
в США второй половины минувшего столетия. И начнем их краткий обзор
с проектов-платформ, среди которых историки выделяют как типичную про-
1 Фурман Д.Е. Религия и социальные конфликты в США. М., 1981. С. 65.
299
Глава 12
грамму реформирования страны, которую предложил в 1957 году видный пред-
ставитель Демократической партии США Эдлай Стивенсон и которую он на-
звал «Новая Америка»1.
Программа появилась не случайно. Начиная с 50-х годов лидеры демокра-
тической партии вели усиленный поиск идей, направленных на обновление
общества и способных мобилизовать демократический электорат. «Трудно
сказать, за что сейчас стоит демократическая партия... по существу, мы до сих
пор живем за счет интеллектуального багажа рузвельтовской эры, но этот ка-
питал иссякает... Для того чтобы привлечь к себе молодых избирателей и уси-
ленно противостоять нажиму республиканцев, нам нужны новые идеи»2. Так
писал в 1953 году в своем письме к Стивенсону крупный американский эко-
номист и один из идеологов демократической партии Джон Гэлбрейт. Помимо
Гэлбрейта в «мозговой трест» демократов входили известные политики, исто-
рики, правоведы: Элеонора Рузвельт, Леон Кайзерлинг, Артур Шлезингер-мл.
и другие. Так что основные идеи «новой Америки» были плодом коллективно-
го творчества.
И идеи эти, направленные на преодоление «ограниченности» Нового курса
Рузвельта» и по сути представлявшие первые шаги по пути создания общества,
которое через несколько лет будут именовать «великим», были просты и по-
нятны: поддержание высоких темпов экономического роста в сочетании с со-
вершенствованием систем образования и здравоохранения и разработкой мер
по защите окружающей среды. При этом отмечалась необходимость расшире-
ния государственного вмешательства для решения этих задач. Особо подчерки-
валась значимость финансирования властями тех сфер экономики и матери-
альная помощь тем слоям населения, которые не представляли интереса для
крупных корпораций и, следовательно, не могли стать предметом их «заботы».
Из проектов-платформ, появившихся позднее, стали предметом широкого
обсуждения реформаторские предложения, с которыми выступили в 70—
80-е годы так называемые неолибералы, выражавшие основные идеи новой
платформы демократической партии3. Среди них мы видим сенаторов Г. Харта,
Б. Брэдли, А. Гора (позднее ставшего вице-президентом США), известных эко-
номистов Л. Туроу и Р. Рейча, влиятельного нью-йоркского финансиста
Ф. Рогатина. В числе публикаций, раскрывающих платформу этой группы, на-
зывают около полудюжины книг, из которых выделяют «Следующий рубеж
Америки» Р. Рейча4 и «Новую демократию: демократический режим для
80-х годов» Г. Харта5. (Обратим внимание на любовь американских реформато-
1 Stevenson Л. The New America. L., 1957.
2 J. Galbraight to A. Stevenson. September 23, 1953. — Princeton University. Mudd Library', Adlai E.
Stevenson Papers, Selected Correspondence. Цит. по: История США. Т. 4. M., 1987. С. 220.
3 A National Agenda for the Eighties: Rep. of the Presidential Comiss. For Nat. Agenda for the eighties.
Wash. D. C, 1980. Об этой платформе см.: Баталов Э.Я., Михайлов Б.В. Американский либерализм:
поиски новых путей // США: экономика, политика, идеология. 1984. № 9.
4 Reich R. The Next American Frontier. N. Y, 1983.
5 Hart G. New democracy: Democratic Regime for the 80-s. N. Y. 1984.
300
Реформирование американского общества
ров к словечкам — «новый», «следующий», — фиксирующим движение вперед,
изменение status quo.)
Подчеркивая, что в условиях нового, «постиндустриального» общества го-
сударство должно проявить себя не столько как экономический игрок, сколько
как организатор экономического процесса, авторы проекта выступили в под-
держку так называемой национальной индустриальной политики, предусматри-
вающей разработку комплексного плана по оздоровлению американской эко-
номики и укреплению ее позиций на мировых рынках. Отсюда - необходимость
установления новых отношений между федеральным правительством и част-
ным сектором. Основой этих отношений, полагали они, могло бы стать созда-
ние соответствующих консультативных органов, ответственных за разработку
общенациональной промышленной политики, которая учитывала бы интересы
как отдельных компаний и отраслей, так и экономики страны в целом. С этой
целью предлагалось учредить Корпорацию финансовой реконструкции, регу-
лирующую поток капиталовложений и Национальный банк инвестиций, пре-
доставляющий займы и кредиты отдельным предприятиям в перспективных
отраслях промышленности, а также создать при Конгрессе США специальную
комиссию по регулированию капиталовложений с целью установления эффек-
тивного политического контроля над инвестиционным процессом.
Авторы проекта считали, что успешное осуществление «национальной инду-
стриальной политики», построенное на сотрудничестве между государством
и бизнесом, было бы невозможным без привлечения профсоюзов. Речь, таким
образом, шла о трипартизме, то есть тройственном партнерстве — идее, хорошо
знакомой японцам и европейцам, но по тем временам новой для Америки. С по-
мощью трипартизма авторы проекта предполагали обеспечить более полную
интеграцию профсоюзов в систему, что позволило бы гибко сочетать возмож-
ности эффективного государственного руководства со способностью формиро-
вания общественного согласия и готовностью профсоюзов «идти на жертвы».
(Считалось также целесообразным расширить участие профсоюзов в принятии
решений не только на общенациональном уровне, но и на уровне корпораций).
В качестве первого практического шага на пути к созданию такой системы
авторы проекта предлагали учредить консультативный Совет экономического
сотрудничества (при Конгрессе США либо в качестве независимого государ-
ственного органа), наделенный широкими функциями — в частности, правом
рассмотрения и корректировки соответствующих социальных программ.
Одним из важнейших факторов обеспечения экономического роста и обще-
го продвижения Америки к постиндустриальному обществу авторы проекта
считали развитие отраслей, связанных с high tech. По их мнению, именно тех-
нологическая революция откроет Соединенным Штатам путь в «информаци-
онную эру» и вызовет в национальной экономике и культуре изменения не
меньших масштабов и последствий, чем переход от аграрного общества к инду-
стриальному.
Больше того, авторы проекта рассчитывали, что развитие передовой техно-
логии позволит со временем решить острые социальные проблемы — в част-
ности, возродить утраченное в послевоенный период «чувство общности», ко-
301
Глава 12
торое вытеснит ощущение «одинокой толпы», о котором когда-то писал
американский социолог Дэвид Рисмен.
Это новое чувство общности, полагали авторы проекта, могло бы сформи-
роваться на базе «информационных архипелагов», возникающих в районах
концентрации предприятий, связанных с передовой технологией, вроде Си-
ликоновой долины в Калифорнии. «Подобно настоящим архипелагам такого
рода информационные архипелаги состоят из множества отдельных островов
— компаний, связанных с передовой технологией, и фирм, занятых в сфере
обслуживания... учреждений, организующих культурные и рекреационные
мероприятия для служащих технических школ и общинных колледжей, гото-
вящих вспомогательный персонал для различных отраслей промышленности.
А в сердцевине каждого из таких архипелагов - по крайней мере один универ-
ситет, центр, продуцирующий теоретическое знание, на которое опирается
архипелаг»1.
Для этого, правда, соглашались авторы проекта, пришлось бы отказаться от
социально ориентированных программ образования и обучения, осуществляв-
шихся демократами в прошлом, сделав ставку на «человеческий капитал». Но
это, подчеркивали они, не следует рассматривать как игнорирование духовных
предпосылок. Напротив, «без возрождения патриотизма, без возрождения пре-
данности общим делам нации, без убеждения, что во всех этих вопросах мы
занимаем общие позиции и что справедливое отношение является первосте-
пенной задачей для всех нас»2, перестроить Америку невозможно.
Что касается проектов-программ, то несмотря на множество реализованных
и нереализованных реформаторских инициатив, исходивших от властей в 60-е,
70-е и 80-е годы, можно назвать только один по-настоящему масштабный про-
ект-программу, пусть и не реализованный до конца, но сильно повлиявший на
путь развития Америки. Это проект построения в США так называемого Вели-
кого общества (Great Society), разработанный и отчасти осуществленный в
60-х годах администрацией Л индона Джонсона.
Построение такого общества предполагало «войну с бедностью» (the war on
powerty). В своем обращении к Конгрессу США 16 марта 1964 года президент
очертил контуры программы этой «войны». «Наша история, — говорил Джон-
сон, — доказала, что каждый раз, когда мы расширяем базу изобилия, давая
шанс большему числу людей производить и потреблять, мы создаем новую
промышленность, более развитое производство, позволяем повышать заработ-
ки и всем получать большие доходы.
Предоставляя новые возможности тем, кто обладает немногим, мы делаем
более богатой жизнь всех остальных.
Поскольку это правильно (right), поскольку это мудро и поскольку впервые
в нашей истории (!) стало возможным победить бедность, я выношу на рассмо-
трение Конгресса и страны Закон об экономических возможностях от 1964 года
(Economic Opportunity Act).
1 Rothenberg R. The Neoliberals: Creating the New American Politics. N. Y, 1984. P. \
2 Peters Ch. A Neoliberal's Manifesto //Washington Monthly. 1983. May. P. 18.
302
Реформирование американского общества
Закон не просто расширяет старые программы или усовершенствует то, что
уже делается.
Он очерчивает новые пути (charts a new course).
Он устраняет причины бедности, а не ее последствия.
Он может стать вехой в поисках лучшей жизни для нашего народа, которые
мы ведем вот уже 180 лет.
Закон предоставляет пять базовых возможностей.
Он даст возможность почти полумиллиону молодых неимущих
(underprivileged) американцев получить профессию, продолжить образование и
найти хорошую работу.
Он даст возможность каждой американской общине разработать всеобъ-
емлющий план борьбы с собственной бедностью и поможет им осуществить
свои планы.
Он даст возможность преданным этому делу (dedicated) американцам стать
добровольцами в войне против бедности.
Он даст возможность многим рабочим и фермерам устранить барьеры, сто-
ящие у них на пути к выходу из бедности.
Он даст возможность всей Нации объединить усилия для наступления на
бедность путем создания руководимого мною Бюро экономических возмож-
ностей, выполняющего роль национального штаба в борьбе против бедности»1.
По горячим следам обращения Джонсона был принят (30 августа 1964 года)
важнейший Закон об экономических возможностях (Economic Opportunity Act),
учреждавший упомянутое президентом Бюро. Но построение «Великого обще-
ства» предполагало также принятие ряда самостоятельных законов, регулиру-
ющих отношения в различных сферах общественной жизни. Главными законо-
дательными актами в области гражданских прав стали Закон о гражданских
правах (Civil Rights Act) от 1964 года и Закон об избирательных правах (Voting
Rights Act) от 1965 года. В области здравоохранения это были программы Ме-
дицинского страхования (Medicare) и Медицинской помощи (Medicaid) (1965)
и Закон о пожилых американцах (Older Americans Act) (1965). В области обра-
зования — программа «Рывок на старте» (Head Start Program) от 1964 года
и Законы о высшем образовании (Higher Education Act) от 1965 и 1967 годов
и еще целый ряд законов.
Сегодня американские историки признают, что программа борьбы с бедно-
стью была реализована лишь частично и не достигла поставленной цели. Так
что, несмотря на определенные успехи построить в Америке «Великое обще-
ство» в том виде, в каком оно было задумано, не удалось. И, тем не менее,
нельзя не видеть, что это был один из самых крупных и амбициозных проектов
реформирования страны в истории США. И тут нам хотелось бы отметить два
обстоятельства.
1 President Lyndon В. Johnson's Message to Congress of March 16, 1964 as reported in «Public Papers of
the Presidents of the United States: Lyndon B. Johnson». Washington D. C, Government Printing Office,
1965, vol. 1 // The Reform Spirit in America. A Documentation of the Pattern of Reform in the American
Republic. Ed. With Introduction by R. Walker. N. Y. 1976. P. 263.
303
Глава 12
Во-первых, предлагавшиеся программы (либеральные по сути) свидетель-
ствовали об отчетливо выраженной эволюции американского либерального эконо-
мического и политического мышления в сторону эгалитаризма. Это был новый
и очень важный шаг вперед в развитии национальной либеральной традиции.
Шаг, который, кстати сказать, нашел косвенное отражение в американской
политической теории. Знаковая книга, ставшая вехой в истории американской
и мировой политической философии — «Теория справедливости» Ролза, опу-
бликованная в 1971 году, - была попыткой теоретического осмысления путей
решения проблемы равенства на основе принципа справедливости именно
в русле либеральной традиции.
И второе обстоятельство, о котором официальные американские историки
упоминают не всегда: война либералов с бедностью была объявлена под влия-
нием... социалистов. Дело в том, что пойти на такой шаг администрация Джон-
сона могла, лишь заручившись поддержкой значительной части истеблишмен-
та, общественности и mass media, формирующих общественное мнение.
И случилось так, что важнейшую роль в обеспечении такой поддержки сыграл
один из лидеров американских социалистов Майкл Харрингтон. В 1962 году он
опубликовал книгу «Другая Америка»1. Оперируя конкретными цифрами
и фактами, её автор показал, что «общество изобилия» поражено тяжелой и
принявшей хронический характер болезнью. Эта болезнь, которой страдают от
40 до 50 миллионов американцев, — бедность, и она тем страшнее, что это «не-
видимая» (invisible) болезнь. Написанная простым, понятным языком, испол-
ненная драматизма, хорошо подкрепленная статистически, книга, ставшая
бестселлером (свыше миллиона экземпляров), вызвала огромный обществен-
ный резонанс и шок у многих американцев, которые и не подозревали о суще-
ствовании таких социальных контрастов в их стране.
Но главное - «Другая Америка» оказалась предметом широкого обсужде-
ния и породила многочисленные отклики. Артур Шлезингер-мл. утверждает,
что с книгой был знаком Джон Кеннеди и что именно он собирался начать
«войну против бедности». Познакомился с книгой и Линдон Джонсон. Выска-
зывается даже точка зрения, что идеи конкретных программ (медицинской
помощи, медицинского страхования, продовольственных талонов) были под-
сказаны книгой Харрингтона2. Словом, перед нами тот редкий случай, когда
конкретное политико-публицистическое произведение оказало прямое влия-
ние на политику властей.
Сегодня, по прошествии полувека, мы видим, что проект-программа по-
строения «Великого общества» при всей своей ограниченности и недостатках
была весьма значимым реформаторским предприятием, которое может быть
поставлено — по крайней мере, в некоторых аспектах — в один ряд с Новым
курсом Рузвельта. Больше таких масштабных и амбициозных проектов соци-
альных реформ в Америке XX века не было.
1 Harrington M. The Other America: Poverty in the Unired States. N. Y., 1962.
2 См.: Isserman M. Michael Harrington - Warrior on Poverty // The New York Times. 19.06.
2000.
304
Реформирование американского общества
Но в истории Соединенных Штатов этого периода мы находим и яркие
проекты-мечты, первым среди которых должна быть упомянута, конечно же,
«мечта» Мартина Лютера Кинга (1929—1968), популярного в 60-х годах черно-
кожего проповедника, одного из самых активных лидеров набравшего в те годы
силу движения за равноправие афроамериканцев. Выступая 28 августа 1963 года
перед участниками многотысячного митинга в защиту гражданских прав чер-
ных, Кинг произнес речь, рефреном которой были слова: «Есть у меня мечта».
О чем же мечтал чернокожий проповедник?
О том, что «настанет день, когда наша нация воспрянет и доживет до ис-
тинного смысла своего девиза: «Мы считаем самоочевидным, что все люди
созданы равными»; «когда сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовла-
дельцев смогут усесться вместе за столом братства»; когда о людях «будут судить
не по цвету кожи, а по тому, что они собой представляют»; когда «маленькие
черные мальчики и девочки смогут взяться за руки с маленькими белыми маль-
чиками и девочками и идти вместе, подобно братьям и сестрам»1. Это была
мечта о расовом равенстве и справедливости, о братстве всех людей.
Ее дополняла мечта о свободе — свободе для всех. «Когда мы позволим сво-
боде звенеть, когда мы позволим ей звенеть из каждого села и каждой деревуш-
ки, из каждого штата и каждого города, мы сможем ускорить наступление того
дня, когда все Божьи дети, черные и белые, евреи и язычники, протестанты
и католики, смогут взяться за руки и запеть слова старого негритянского гимна:
«Свободны наконец! Свободны наконец! Спасибо всемогущему Господу, мы
свободны наконец!»2
Специфика «Мечты» Кинга (которая, как он подчеркивал, уходит корнями
в Американскую мечту) в том, что в отличие от таких радикалов, как Малкольм
Икс ((Malcolm X.) (1925—1965), и его последователей, которые выступали за
создание на территории США самостоятельного афроамериканского государ-
ства, Кинг не выставлял радикальных политических требований и не предлагал
ничего ломать, кроме расовых предрассудков. Он предлагал лишь предоставить
неграм (это слово употребляет Кинг) ранее обещанное, «выплатить» «цветным
гражданам» то, что им «положено по векселю», подписанному «архитекторами
нашей республики», создателями Декларации независимости и Конституции
США. Кинг так и говорит: «...Мы пришли, чтобы получить по этому чеку —
чеку, по которому нам будут выданы сокровища свободы и гарантии
справедливости»3.
Совсем другое дело — реформаторские инициативы, с которыми выступали
американские «новые левые». У этого движения не было единой идейной и по-
литической платформы, а призывы его участников зачастую имели форму раз-
розненных лозунгов и призывов, нередко весьма абстрактных. Был, правда,
выпущен ряд манифестов, среди которых обычно выделяют так называемую
1 Мартын Лютер Кинг-мл. У меня есть мечта // История США. Хрестоматия / Сост. Э.А. Иванян.
М.,2005. С. 346.
2 Там же. С. 347.
3 Там же. С. 344.
305
Глава 12
Порт-Гуронскую декларацию, подготовленную в основном одним из лидеров
«новых левых» Томом Хейденом. И тем не менее за этими «деревьями» доволь-
но четко просматривается реформаторский «лес».
«Новые левые» выступили прежде всего как радикальные критики существу-
ющего американского общества — самые резкие и жесткие критики за всю вто-
рую половину XX века. Ни афроамериканцы, выражавшие неудовлетворен-
ность, прежде всего собственным положением в обществе; ни либералы,
имевшие отношение к истеблишменту, не были настроены столь критично
и радикально, как «новые левые». (Мы не говорим уже об экстремистском кры-
ле последних, представители которого призывали, по сути, не к перестройке
существующей системы, а к ее разрушению.)
Главным объектом критики «новых левых» была «система». Не какой-то
отдельный институт, а безликая «централизованная иерархическая структура,
в которой все элементы и фазы взаимосвязаны и в конечном счете взаимопро-
никаюши и неотделимы друг от друга»1. Эту структуру они характеризовали как
«либеральный корпоративизм» или «либерально-корпоративную систему»,
в которой они выделяли три элемента.
Во-первых, экономическую структуру, материализующуюся в крупных кор-
порациях. «...Все стороны жизни этого общества — от занятости до жилищного
вопроса, от образования до здравоохранения, от научных исследований до раз-
влекательных телепрограмм — зависят от экономики, находящейся под контро-
лем корпораций»2. Второй элемент «системы» — военный истеблишмент и его
ядро — военно-промышленный комплекс. Третий элемент — государство, кото-
рое играет «роль посредника между взаимосвязанными бюрократическими
структурами»3.
Особенность «либерального корпоративизма» заключается, по мнению
«новых левых», в том, что он отсекает народ от власти, не позволяет ему управ-
лять страной, в которой живет. «...Принципиальные политические вопро-
сы разрабатываются на федеральном уровне, формируются при активном уча-
стии экспертов и утверждаются не законодательными учреждениями, а путем
консультаций между лицами, входящими в национальную элиту и представ-
ляющими те интересы и институты, которые они сами признают сегодня
легитимными»4.
Иначе говоря, «новые левые» обвиняли современное им американское об-
щество в отступлении от провозглашенных принципов демократии, в концен-
трации и бюрократизации власти. Но не меньшую критику вызывало социаль-
ное и расовое неравенство, отсутствие реального равенства возможностей,
пренебрежение властей законом, милитаристская политика за рубежом, «по-
давление» и «поглощение» личности «системой». «Мы, — говорилось в Порт-
Гуронской декларации, — рассматриваем человека как бесконечно ценное су-
1 All We Are Saying. Ed. by A. Lothstein. N. Y, 1970. P. 33.
2 Ibid. P. 29.
3 Ibid. P. 32.
4 The New Left. A Documentary History. Ed. by M. Teodori. Indianapolis; New York. 1969. P. 192.
306
Реформирование американского общества
щество, которому присущи разум, свобода и любовь — способности, которые
все еще остаются неосуществленными... Мы выступаем против деперсонализа-
ции, которая низводит человека до положения вещи»1.
Эта критика предопределяла основное содержание предлагавшихся
«новыми левыми» социальных, политических и экономических альтернатив.
Это были разные альтернативы, в том числе и социалистические. С проектом
создания «революционного социализма» выступил публицист и историк
Майкл Лернер. Он исходил из того, что «единственные изменения, которые
будут иметь смысл в Америке, — это изменения, которые приведут эту страну
к социализму, существенно отличающемуся как от «шведского государства
благосостояния», так и от бюрократических режимов Восточной Европы...
Такой социализм... может быть осуществлен в нашей стране только путем ре-
волюционной борьбы»2. При этом социализм трактовался Лернером как «соб-
ственность и контроль над средствами производства, а значит, и контроль над
всеми сферами жизни, осуществляемые большинством трудящихся... социа-
лизм есть выражение лозунга «власть народу»... Социализм есть радикальная
демократия, демократия, распространяющаяся на все сферы нашей коллек-
тивной жизни»3.
Именно общественная собственность и общественный контроль со сторо-
ны всего народа, подчеркивал Лернер, открывают путь к самоопределению
и самоосуществлению, а значит, к такой жизни, в которой будут царствовать
«красота», «удовольствие», «любовь» и «мудрость».
С колоритными идеями перестройки Америки выступил ряд «новых ле-
вых», позиции которых Герберт Маркузе, на некоторые радикальные положе-
ния которого они опирались, назвал, и не без оснований, «сюрреалистическим
социализмом». Вот эти идеи в интегрированном виде. «1) Ликвидация... труда,
который навязан и детерминирован частными потребностями монополисти-
ческого капитала... а в конечном счете создание подлинного общества, прео-
долевающего нужду, в котором труд превратился бы в игру, а рынок был бы
ликвидирован в результате полной автоматизации трудового процесса; 2) соз-
дание нерепрессивной культуры, основанной на превращении нужды в по-
требность и трансформации сексуальности в эрос, т. е. на переходе от гени-
тальной сексуальности к эротизации всей человеческой личности и всей
социальной среды и освобождении человеческого тела от репрессивного десу-
блимированного секса; 3) создание децентрализованных свободных общин,
базирующихся на освобождающей технологической и экономической основе,
при наличии которой осуществление общего блага было бы необходимым
условием личного самоосуществления каждого; 4) ликвидация культурного
этноцентризма и создание мирового культурного сообщества, свободного от
экономической алчности и политического господства и основанного на люб-
ви и взаимопонимании; 5) ликвидация частной собственности, коллективная
1 The New Left. A Documentary History. P. 166.
2 Lerner M. The New Socialist Revolution. N. Y, 1973. P. XI.
3 Ibid. P. 287.
307
Глава 12
собственность на средства производства, использование экономических ре-
сурсов для установления мира и гармонии между всеми народами земли;
6) создание новых экспериментальных парадигм общественной жизни — рас-
ширение семьи, коммун и т. д.»1.
Уместно напомнить, что сам Маркузе прославился в 60—70-е годы именно
тем, что воспринимался как один из идеологов «новых левых». Конечно, он не
был таковым в прямом смысле слова и на каком-то этапе (когда у него появи-
лась молодая жена и он стал всерьез воспринимать угрозы, которые раздавались
и прежде, но на которые он не обращал внимания) даже счел необходимым
публично опровергнуть свою причастность к наиболее радикальным требова-
ниям левых.
Объективности ради надо, однако, признать, что как эмигрировавший
в Америку представитель Франкфуртской школы социальных исследований,
разрабатывавшей «критическую теорию общества», он действительно выступал
с идеями, в которых левые радикалы могли черпать вдохновение. В 1964 году
он опубликовал получившую широкий общественный резонанс книгу «Одно-
мерный человек»2. Развитие науки и техники, утверждал он, позволило господ-
ствующему классу современного капиталистического общества сформировать
через посредство механизма потребностей новый тип массового «одномерного»
человека, с атрофированным социально-критическим (отсюда и «одномер-
ность») отношением к обществу. Включившись под воздействием навязывае-
мых ему «ложных» потребностей в потребительскую гонку, рабочий класс ин-
тегрировался в существующую социально-политическую систему и утратил
некогда присущую ему революционную роль. Революционная инициатива
перешла к «аутсайдерам» (преследуемым национальным меньшинствам, без-
работным и т. п.), а также к радикальным слоям студенчества и гуманитарной
интеллигенции.
Рассматривая институты буржуазной демократии как инструмент нена-
сильственного подавления оппозиции, Маркузе настаивал на радикальном от-
казе (по его терминологии, заимствованной у философа Уайтхеда — «Великом
отказе», Great Refusal) от легальных форм борьбы, как «парламентской игры».
В ходе этого «отказа» (принимающего характер процесса) должны, полагал
философ, сформироваться «новая чувствительность» (new sensibility) и сло-
житься «истинные потребности», которые приведут к спонтанному возникно-
вению «проектов» новой общественной морали и новых институтов свободы,
создающих условия для восстановления человеческой природы как сферы из-
начальных влечений.
Социалистические программы «новых левых» не получили, да и не могли
получить в Америке второй половины XX века широкой поддержки. (А рас-
сказали мы о них для того, чтобы зафиксировать факт: социалистическая идея
1 All We Are Saying. P. 31.
2 Marcuse H. One-dimensional Man. Boston, 1964. Из других работ Маркузе отметим: Reason and
Revolution. L., 1941; Eros and Civilization. Boston, 1955; The Soviet Marxism: A Critical Analysis. L.,1958;
Critique of Pure Tolerance (with B. Moore and R. Wolff). Boston, 1965; An Essay on Liberation. Boston, 1969.
308
Реформирование американского общества
как таковая в Соединенных Штатах даже в жестокие годы холодной войны была
жива, пусть выглядела порой несколько экстравагантно и ютилась на далекой
периферии национального политического сознания.) В гораздо большей сте-
пени американцев привлекал лозунг возвращения к «провозглашенному кредо»,
т. е. к тем принципам демократии и гуманизма, которые нашли воплощение
в Декларации независимости и Конституции США и которые, по утверждению
«новых левых», оказались преданными.
Главным пунктом программ этих «новых левых» была демократизация по-
литической системы и создание общества, основанного на принципах «брат-
ства», «сотрудничества» и «любви». Дебюрократизированного и децентрализо-
ванного общества, в котором высшей целью были бы переход власти из рук
правящей элиты в руки народа и обеспечение свободы всех и каждого, а высшей
ценностью — человек.
Наиболее эффективным путем решения этой задачи «новые левые» считали
самоуправление посредством прямой (партиципаторной) демократии, при-
званной обеспечить личное участие каждого в управлении обществом и «при-
нятии социальных решений, определяющих качество и направление его
жизни»1. В условиях партиципаторной демократии «политика рассматривалась
бы как нечто позитивное, а именно как искусство коллективного поиска при-
емлемой формы общественных отношений... политический порядок способ-
ствовал бы такому прояснению проблем, которое открывало бы путь к их реше-
нию... оппозиционные взгляды были бы организованы таким образом, чтобы
они могли способствовать разъяснению сделанного выбора и облегчать дости-
жение целей; существовали бы общедоступные каналы, открывающие доступ
к знанию и власти, что позволяло бы формулировать частные проблемы... как
общие вопросы»2.
Заметим, что авторами многих лозунгов и программных положений, с ко-
торыми выступили «новые левые», были не профессиональные политики и
теоретики, а преимущественно студенты, молодые публицисты и обществен-
ные деятели. Повзрослев и получив профессию, они в массе своей вросли в тот
самый истеблишмент, который в юности пытались преобразовать. А Том Хей-
ден стал профессиональным политиком регионального масштаба и в 1982 году
был избран в легислатуру штата Калифорния.
Было бы странным, если бы в наш век господства науки и техники не вы-
двигались проекты политического реформирования американского общества
на основе широкого использования научно-технических достижений. Мы оста-
новимся только на одном из них, предложенным в свое время знаменитым
футурологом и социологом Элвином Тоффлером, автором (а, как выяснилось
в последние годы, — всего лишь соавтором, ибо самое активное участие в на-
писании большинства его сочинений принимала участие жена Элвина Хейди)
множества книг, среди которых была знаменитая «Третья волна», где и содер-
жится интересующий нас проект.
1 The New Left. A Documentary History. P. 167.
2 Ibid. P. 167, 168.
309
Глава 12
Тоффлер исходил из постулата, который разделяли (а некоторые и сегодня
разделяют) многие американские социологи и политологи различных идей-
ных ориентации: политические институты, существующие в Соединенных
Штатах, «перегружены», они «безнадежно устарели» и «перестали работать».
Поэтому по мере того, как будет осуществляться переход от индустриального
общества, или как называет его Тоффлер, общества «второй волны» цивили-
зации к новому обществу — обществу «третьей волны», политическая струк-
тура должна будет претерпеть фундаментальные изменения. И в этом новом
обществе политическая жизнь должна строиться на основе «трех ключевых
принципов».
Первый принцип — «власть меньшинств» (minority power). В результате
«демассификации» современного общества утрачивается не только законность
власти большинства, но и сама возможность «мобилизации большинства или
даже правящей коалиции»1. Вместо высоко стратифицированного общества,
в котором несколько крупных блоков образовывали большинство, мы имеем
«конфигуративное общество — общество, в котором тысячи меньшинств, суще-
ствование многих из которых имеет временный характер, находятся в непре-
рывном круговороте, образуя совершенно новые переходные формы, редко
составляющие коалицию, обеспечивающую консенсус в 51 % по основным
вопросам»2. Решить проблему обеспечения участия меньшинств в политиче-
ском процессе нелегко, соглашается американский футуролог, но возможно.
Например, отдать 50 % голосов в представительных учреждениях (которые
можно было бы сохранить) «случайным» представителям нации. Это нанесло
бы ощутимый удар по лоббизму, полагает он. Или можно было бы выдвинуть в
качестве «представителя» взятую наугад группу лиц, которая могла бы «слу-
жить» (например, в том же Конгрессе) как отдельное лицо.
Второй ключевой принцип — «полупрямая демократия» (semi-direct
democracy), когда воля народа выражается и через его представителей, и путем
самопредставительства, т. е. непосредственного участия в принятии решений
на законодательном и исполнительном уровнях. «Используя самые современ-
ные компьютеры, спутники, телефонную и телеграфную связь, технику опро-
сов и другие средства, образованные граждане смогут — впервые в истории —
начать самостоятельно вырабатывать многие из политических решений»3.
Третий ключевой принцип, лежащий в основе новой политической систе-
мы, — принцип «разделения решений». Суть его проста: власть должна быть
более децентрализованной, а решения должны приниматься на разных уровнях.
Те, которые касаются местных дел, — на местах, а которые затрагивают обще-
национальные интересы, — на общенациональном уровне. В дополнение к на-
циональным должны быть созданы транснациональные институты, ибо многие
вопросы, скажем, валютно-финансовые или экологические, национальные
государства уже не могут решить в одиночку.
1 TofflerA. The Third Wave. N.Y., 1980. P. 436.
: Ibid. P. 436.
3 Ibid. P. 446.
310
Реформирование американского общества
Тоффлеру принадлежит и концепция так называемой антиципаторной
(anticipatory), т. е. предвосхищающей демократий. Суть ее заключается в том,
что властные институты, принимая те или иные решения, должны учитывать
мнения граждан относительно возможных последствий грядущих событий,
которые (последствия) представляются этим гражданам наиболее вероятными.
Больше того, антиципаторная демократия предполагает, что граждане в иници-
ативном порядке — действуя преимущественно через группы — будут формиро-
вать свои представления о том, в каком направлении пойдет или могло бы пой-
ти развитие страны, штата, графства или какой-то сферы жизни, или что было
бы необходимо сделать, чтобы решить ту или иную проблему. И все эти свои
соображения они будут доводить до соответствующих властных инстанций.
А последние, принимая решения по волнующим граждан вопросам, будут учи-
тывать их рекомендации.
Неординарные проекты реформирования американского общества выдви-
гались и известными учеными — Бэрресом Скиннером, Эрихом Фроммом и
другими. Так, известный психолог и социолог, автор таких хорошо известных
западным (а теперь и российским) интеллектуалам книг, как «Революция
надежды»2, «Иметь или быть?»3, «Бегство от свободы»4, Эрих Фромм выступил
с проектом «гуманизации технологического общества» («гуманистического
коммунитарного социализма»). Он выдвигает в нем четыре группы актуальных
для современного общества (не только американского) задач, решение которых
могло бы, по его представлению, привести к такой гуманизации. Это «1. Пла-
нирование, которое включает систему «Человек» и основывается на нормах,
вытекающих из исследования оптимального функционирования человеческо-
го существа. 2. Стимулирование активности индивида посредством вовлечения
его в стихийно-массовую деятельность и пробуждения у него чувства ответ-
ственности. Следствием этого было бы замещение нынешних методов отчуж-
денной бюрократии методами гуманистического управления. 3. Изменение
модели потребления в таком направлении, которое способствовало бы про-
буждению активности и уменьшению «пассивности». 4. Возникновение новых
форм психодуховной ориентации и приверженности, которые служат эквива-
лентами духовных систем прошлого»5.
Путь к решению этих задач Фромм видел в организации движения, моби-
лизующего людей доброй воли на борьбу за гуманизацию Америки. Оно долж-
но направляться «Советами» — общенациональным и местными, которые со-
стояли бы из авторитетных людей, объединенных стремлением к гуманизации
технологического общества и способных оказывать влияние на обществен-
ность. Советы должны направлять работу «Клубов», этих «культурных, соци-
1 Tqffler A. Introduction On Future-Conscious Politics // Anticipatory Democracy: People in the Politics
of the Future. Ed. by Bezold С N. Y, 1978.
2 Fromm E. The Revolution of Hope. N. Y, 1968.
3 Fromm E. To Have or to Be? N. Y, 1976.
4 Fromm E. Escape from Freedom. N. Y, 1941.
5 Fromm E. The Revolution of Hope. P. 94, 95.
311
Глава 12
альных и персоналистских центров» (каждый численностью от 100 до 300 чело-
век), которые вели бы политико-просветительскую работу и по возможности
пытались бы воздействовать на различные общественные силы в плане гумани-
зации политического процесса. А самыми массовыми и активными были бы
«Группы» численностью до 25 человек каждая. Именно в группах и должна идти
трансформация американских граждан и общественных отношений. «Их члены
придерживались бы новой философии, философии любви к жизни, они стре-
мились бы к ее осуществлению в человеческих отношениях, политике, искус-
стве, социальной организации... ни одна из этих сфер человеческой деятель-
ности не была бы отделена от другой, но каждая обрела бы свое значение
в отношении с другими»1.
Впоследствии Фромм несколько уточнил свои представления о том, каким
должен быть «коммунитарный социализм», как новый тип общества, в котором
«способ существования» был бы ориентирован не на «обладание», как в совре-
менном промышленно развитом обществе, а на «бытие» индивида, на сам про-
цесс его существования.
Первым шагом на пути создания такого общества, полагал Фромм, должно
было бы стать подчинение производства «здоровому потреблению», формы
которого выбирались бы самими потребителями, а не навязывались им извне
корпорациями или государством. Как и Маркузе и ряд его коллег, Фромм был
убежден, что именно изменение структуры потребностей способствовало бы
созданию «новой формы экономической системы, отличной и от нынешнего
капитализма, и от централизованного государственного социализма, и от швед-
ского тотального бюрократического государства благосостояния»2. Это уже не
«третий», это «четвертый» путь развития — кстати сказать, чем-то напоминаю-
щий то, что предлагал Майкл Лернер.
Вторым шагом на пути построения гуманистического общества американ-
ский психолог считает практическую реализацию принципов «индустриальной
и политической партиципаторной демократии». Это предполагает, что каждый
член производственной или любой другой организации играл бы активную роль
в ее жизни как на уровне «индивидуального трудового процесса, так и на уров-
не принятия общих решений и был бы заинтересован в решении проблем, сто-
ящих перед коллективом (общиной) не меньше, чем в решении личных про-
блем». Само собой разумеется, добавляет Фромм, что «активное участие
в политической жизни требует максимальной децентрализации как в промыш-
ленности, так и в политике»3, ибо гуманистическое общество может быть толь-
ко децентрализованным, дебюрократизированным обществом, в котором люди
никогда не стали бы делать то, что им приходится делать в бюрократическом
обществе, когда модель поведения навязывается им извне.
1 Fromm Е. The Revolution of Hope. N. Y, 1968. P. 158.
2 Fromm E. To Have or to Be? N. Y. 1976. P. 179.
3 Ibid. P. 184.
312
Реформирование американского общества
Из множества проектов реформирования американского общества, родив-
шихся во второй половине XX века, мы выбрали лишь те, которые, по нашему
мнению, могут рассматриваться как наиболее типичные и репрезентативные:
именно они (а за ними стоит целая вереница им подобных) вызвали наиболее
активную реакцию со стороны общественности и стали предметом широкого
обсуждения.
Возникает естественный вопрос: а можно ли говорить, что реформаторские
проекты, рождавшиеся в Америке второй половины XX века, имели общий
знаменатель? По-видимому, все-таки нельзя, хотя в стратегической ретроспек-
тиве либеральная доминанта прослеживается довольно отчетливо, но с той,
разумеется, оговоркой, что эволюционировал и сам либерализм.
И все-таки, сравнивая самые разные проекты, мы не можем не заметить
в них одной важной общей детали: обращаясь к будущему и рисуя самые разные
его картины, они все время апеллируют к тем базовым принципам, которые, как
они полагают, были заложены «отцами-основателями» американского государ-
ства и продолжателями их дела — Джефферсоном, Вашингтоном, Джексоном,
Линкольном и которые, по их мнению, так и не получили должного воплоще-
ния в жизнь. Эти принципы — самоценность человеческой жизни, народовластие,
индивидуальная свобода, право на счастье. Предлагаемые ими проекты (не по
деталям, а по сути) и есть, утверждали реформаторы второй половины XX века,
попытки такого воплощения.
И тем не менее, конкретные картины более совершенного общества, кото-
рое должно прийти на смену существующему, отличались многообразием, и это
многообразие есть, скорее, плюс, чем минус, ибо предлагавшиеся проекты не
только отрицали друг друга, но и друг друга дополняли, продолжали, корректи-
ровали. Словом, Соединенные Штаты продемонстрировали нам ценность та-
кого явления, как реформаторский плюрализм. Но они продемонстрировали нам
и ценность присущей американскому обществу ориентации на перманентное
стремление к преобразованиям, к изменению частного и общественного бы-
тия. Это не только одна из главных черт американского характера, формиро-
вавшегося в процессе длительного смещения «фронтира» от атлантического
побережья к тихоокеанскому. Это еще и одна из главных черт американского
менталитета и формировавшегося на его базе национального политического
мышления. В XXI веке выживет и будет занимать достойные позиции в мире то
общество, которое научится постоянно переобучаться и постоянно трансформи-
роваться в соответствии с новой информацией и новыми историческими трен-
дами и императивами. У американцев такая или, во всяком случае, близкая
к ней традиция — налицо.
Глава тринадцатая
МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ, ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ,
ТЕНДЕРНОЕ РАВЕНСТВО
Реформирование послевоенного американского общества открыло пути для
обсуждения новых проблем — политических, социальных, культурных, - кото-
рые приобрели актуальность преимущественно в последние два-три десятиле-
тия XX века и привлекли внимание общественности. Такое обсуждение стало
возможным во многом благодаря возросшему интересу к политической фило-
софии, в рамках которой оно в основном и происходило.
Этим проблемам посвящены сотни работ, причем все эти проблемы рас-
сматриваются с разных идеологических позиций — либеральной, консерватив-
ной, либертаристской и других. И нередко именно различия в идеологических
подходах определяли раличие предлагаемых теоретических конструкций.
Предметом широкого обсуждения стал мультыкультуралызм1 — проблема
весьма актуальная и острая для Соединенных Штатов — страны, которая созда-
валась переселенцами и иммигрантами и население которой было и остается
многорасовым и многоэтническим по составу. «Массовая эмиграция, — пишет
Майкл Уолцер, — превратила Соединенные Штаты в страну, обитатели которой
отличались огромным многообразием и предков, и религий, и манер, и обыча-
ев. Единственным неизменным всеобщим основанием являлись политические
принципы и заповеди терпимости»2. В дискуссиях о мультикультурализме (до-
стигавших порой высокого накала и именовавшихся некоторыми аналитиками
«культурными войнами»), развернувшихся в 80-х годах и, похоже, далеких от
завершения, приняли участие политики, социологи, этнологи, историки, куль-
турологи. Особый вклад внесла политическая философия, поставившая вопро-
сы о справедливости, равенстве, человеческом достоинстве...
1 К настоящему времени опубликованы сотни работ, посвященных феномену мультикультурализ-
ма. Из публикаций общего характера выделим работы Уилла Кимлики (Kymlika W. Multicultural
Citizenship: A Liberal Theory of Minority Rights. Oxford, 1995) и Филиппа Коула {Cole Ph. Philosophies
of Exclusion: Liberal Political Theory and Immigrarion. Edinburg, 2000). Из работ, посвященных амери-
канскому мультикультурализму, отметим следующие: Schlesinger A. The Disuniting of America:
Reflections on a Multicultural Society. N. Y, 1992; Gitlin T. Twilight of Common Dreams: Why America is
Wracked by Culture Wars. N. Y. 1995: Young I. Justice and the Politics of Difference. Princeton, 1990; T.w-
станова М.В. Проблема мультикультурализма и литература США конца XX века. М., 2000.
2 Уолцер М. О терпимости / Пер. с англ. М., 2000. С. 110.
314
Мулътикулътурализм, гражданственность, гендерное равенство
Споры велись не только о соотношении и взаимодействии культур расовых,
этнических, тендерных и иных групп, составляющих американское общество,
но и о положении последних в этом обществе; о допустимости (правомерности)
параллельного существования в нем нескольких культур как культур равно-
правных, а точнее — о праве различного рода меньшинств (этнических, расо-
вых, религиозных, сексуальных и пр.) на сохранение в «большом обществе»
своей культуры, о правовом и политическом закреплении её автономии.
Мультикультурализм как раз и предполагает параллельное существование
в одном обществе нескольких относительно автономных культур, выражающих
ценностные ориентации живущих в нем меньшинств и закрепление принципа
культурного плюрализма в официально признаваемых правах миноритарных
групп, а также в политике, проводимой по отношению к ним государством.
Проблема в том, поясняет Уилл Кимлика, один из авторитетных экспертов
в рассматриваемой области, что «многие группы — негры, женщины, абориген-
ные народы, этнические и религиозные меньшинства, гомосексуалисты и лес-
биянки — по-прежнему чувствуют себя маргинализованными или стигматизи-
рованными, несмотря на обладание общими правами гражданства. Многие
члены этих групп чувствуют себя маргинализованными не (или не только) из-за
своего социально-экономического статуса, но также из-за своей социокультур-
ной идентичности, т.е. из-за своего "отличия"»1. Поэтому меньшинства, счи-
тающие себя дискриминированными, требуют признания их отличия от других.
Они требуют изменить сложившуюся в обществе и отчасти закрепленную
в обычаях или даже законах (но не отвечающую, с их точки зрения, духу време-
ни) статусную иерархию различных групп (когда мужчин, белых, протестантов
наделяют более высоким статусом, чем соответственно женщин, черных, като-
ликов и т. д. и т. п.). Они также требуют устранить статусную дискриминацию
(лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, инвалидов, женщин и других
меньшинств), не позволяющую им полноценно участвовать в политической,
социальной и культурной жизни страны2.
Мультикультуралисты считают, что проблема может быть решена (хотя бы
отчасти) путем инкорпорирования членов дискриминируемых меньшинств в
политическое сообщество не только в качестве индивидуальных граждан (что
имеет место, но не снимает проблемы), но и через группы, к которым они при-
надлежат, для чего необходимо признать и законодательно закрепить культур-
ную автономию последних и предоставить им специфические права. (То есть
признать их «дифференцированное гражданство».)
Но тут необходимо учитывать, что если одни группы отвергают сам факт
существования в стране своего проживания единственной общей националь-
ной культуры или саму идею своей интеграции в такую культуру (как, напри-
мер, квебекцы или каталонцы, которые идентифицируют себя как отдельные
1 Кимлика У. Современная политическая философия: Введение / Пер. с англ. М., 2010. С. 416.
2 См. об этом: Shapiro /., Kymlicka W. (eds.). Ethnicity and Group Rights. N. Y, 1997; Willet С
Theorizing Multiculturalism: A Guide to Current Debate. Oxford, 1998; Rosenblum N. Obligations of
Citizenship and Demands of Faith: Religious Accomodation in Pluralist Democracies. Princeton, 2000.
315
Глава 13
нации, проживающие на территории более крупного государства), то другие
группы принимают идею национальной интеграции, но при этом настаивают
на дифференцированном отношении к ним.
Мультикультурализм - сравнительно новая проблема. Ее выдвижение на
передний план связано с рядом обстоятельств и, в частности, с тем, что совре-
менные развитые общества становятся все более плюралистичными в культур-
ном отношении (в том числе за счет притока иммигрантов из стран Востока,
роста самосознания миноритарных групп и пр.) и выделить какие-то стандарты
жизни в качестве нормы, которая принималась бы всеми, становится все труд-
нее. Что касается Соединенных Штатов, то там развитию мультикультурализма
способствуют по меньшей мере три связанных друг с другом обстоятельства.
Во-первых, возрастание роли и легитимизация существования разного рода
меньшинств. Еще несколько десятилетий назад те же гомосексуалисты и лесби-
янки боялись даже говорить о своей нетрадиционной сексуальной ориентации.
Сегодня они требуют, чтобы за ними признали право на однополые браки,
и многие американцы поддерживают эти требования. Аналогичным образом
обстоит дело с другими меньшинствами, почувствовавшими свою силу и вы-
ступившими с требованием признания их нетрадиционной идентичности.
Во-вторых, это изменение механизмов интеграции иммигрантов в американ-
ское общество. О Соединенных Штатах долгое время принято было говорить
как о «плавильном тигеле». Иммигранты, претендовавшие на обретение «под-
линно американской» идентичности, должны были сбросить старую «кожу»,
переняв господствующую в США систему ценностей, обычаи, традиции и,
разумеется, язык, созданные белым большинством. Но с течением времени
ситуация стала меняться. «...Иммигранты вливаются не в общее национальное
русло, а в родственные им принимающие группы с их специфической субкуль-
турой, значительно отличающейся в своих жизненных ориентациях и установ-
ках от общенационального стандарта»1. Анклавный принцип расселения
значительной части расово-этнических меньшинств позволяет им ориентиро-
ваться на собственные культурные ценности, включая язык, и идентифициро-
вать себя с учетом своих расово-этнических корней.
И третий момент: изменение численности и соотношения расово-этнических
групп, проживающих в США. Сегодня этот процесс приобретает масштабы, чре-
ватые трансформациями, способными серьезно повлиять на дальнейшее раз-
витие Америки. В стране становится все больше граждан с небелым и все мень-
ше граждан с белым цветом кожи. «...Если в 1970 г. белые американцы,
являвшиеся потомками европейских колонистов и иммигрантов, которые до
этого на протяжении 250 лет активно заселяли и осваивали североамерикан-
ский континент, составляли 83 % населения США, то к 2006 г. их доля упала
до 67,6 %»2. А согласно переписи 2010 года, белые составляют около 65 % на-
У, Червонная С. Этнический фактор в политической системе// Политическая система США: акту-
альные изменения. VI.. 2000. С. 278.
: Травкина Н.М. Особенности демографической ситуации в США // США: ключевые сферы и
направления социальной политики. VI., 2008. С. 34.
316
Мулыпикультурализм, гражданственность, гендерное равенство
селения, латиноамериканцы — 16 %, афроамериканцы — почти 13 %, азиаты —
около 4,5 %.
Многие исследователи считают, что эта тенденция будет неуклонно нарас-
тать и через несколько десятилетий Америка превратится в общество расово-
этническихменьшинств. Согласно прогнозу, опубликованному Бюро переписей
США в 2008 году, доля белого населения страны сократится в 2040 году
до 50,8 %, а еще через десять лет составит 46,3 %'.
В условиях роста исследовательского интереса к роли меньшинств особое
внимание привлекает такая большая, но пока еще относящаяся к меньшин-
ствам расовая группа, как афроамериканцы. И это объясняется не только демо-
графическими тенденциями, но и особым положением этой группы в обществе.
В отличие от индейцев чернокожие не были коренным народом Америки.
И в отличие от иммигрантов они перебрались за океан не по собственной воле.
При этом никто не стремился помещать их в «плавильный тигель». Напротив,
в течение длительного времени белые препятствовали интеграции «негров»
в американское общество.
Борьба чернокожих американцев за гражданские права позволила им до-
биться значительных успехов. Но они по-прежнему теснятся в основном на
нижних ступенях социальной и экономической лестниц. Они также считают,
что в США все еще присутствует скрытый расизм и сохраняется расовая дис-
криминация. К тому же они полагают, что их вклад в развитие Америки,
и в частности в американскую культуру, недооценен. Это объясняет, почему
борьба за статусное признание остается актуальной для этой части населения2
и почему чернокожие исследователи уделяют столь большое внимание вопро-
сам об участии представляемой ими группы в формировании американской
(США) цивилизации и о специфике негритянской культуры и менталитета.
Одним из первых (если не самым первым), кто занялся исследованием этих
вопросов, был выдающийся представитель афроамериканцев, первый черно-
кожий, получивший степень Ph. D. (доктора философии) Гарвардского универ-
ситета Уильям Эдуард Бергхардт Дюбуа (1868—1963). Политик, общественный
деятель, историк, социолог, писатель, автор многих книг и статей3, Дюбуа про-
жил долгую и яркую жизнь. Он был активным борцом за права черных и обрел
известность как оппонент другого видного афроамериканца Букера Вашингто-
на (1856—1915). Выступая с более консервативных позиций, Вашингтон пред-
лагал своего рода межрасовый компромисс: черные признают политическое
1 U.S. Census Bureau. Percent of the Projected Population by Race and Hispanic Origin for the United
States: 2010 to 2050 (NP 2008-T6). August 14, 2008.
2 См.: Cochran D.C. The Colour of Freedom: Race and Contemporary American Liberalism. Albany, 1999;
Gutman A., Appiah K.A. Color Conscious: The Political Morality of Race. Princeton, 1996.
3 Ему принадлежат, в частности, такие работы, как «Души негритянского народа» (The Souls of
Black Folk, 1903); «Черная реконструкция в Америке» (Black Reconstruction in America, 1935), («Что
сделал негр для Соединенных Штатов и Техаса» (What the Negro Has Done for the United States and
Texas, 1936); «Мир и Африка, исследование роли Африки в мировой истории» (The World and Africa,
an Inquiry into the Part Which Africa Has Played in World History, 1947) и ряд других книг, включая авто-
биографии.
317
Глава 13
превосходство белых, белые способствуют улучшению экономического поло-
жения черных, создавая возможности для получения ими профессионально-
технического образования.
Дюбуа ратовал за активные действия, призванные положить конец расовой
дискриминации и многое связывал с формированием негритянской элиты,
способной повести за собой рядовых чернокожих. Он был одним из организа-
торов Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения
(National Association for Advancement of Colored People) (1909) и редактором
издававшегося ею журнала «Кризис». Дюбуа отстаивал идею панафриканизма
и был в числе организаторов ряда панафриканских конгрессов. В годы маккар-
тизма (Дюбуа выступал тогда за запрещение ядерного оружия) его обвинили
в шпионаже в пользу СССР, и некоторые люди из его окружения, струсив, от-
шатнулись от него, но Дюбуа выстоял. (Позднее обвинение сняли, но загран-
паспорт на несколько лет отобрали.) За активную миротворческую деятель-
ность ему в 1958 году была присуждена Ленинская премия «За укрепление мира
между народами». По мере того как реформистский путь разочаровыват Дюбуа,
его взгляды становились все более радикальными. В 1961 году в возрасте 93 лет
он вступил в коммунистическую партию, а за несколько лет до смерти стал
гражданином Ганы, где и умер в 1963 году. По иронии судьбы через несколько
месяцев после его смерти, 2 июля 1964 года, был принят Закон о гражданских
правах (Civil Rights Act 1964)1, предоставлявший афроамериканцам многие из
тех прав, за которые боролся Дюбуа.
Этот выдающийся человек внес огромный вклад в развитие политического
и общественного самосознания негритянского населения США. Именно ему
принадлежит ставший знаменитым слоган: «черное — прекрасно» («black is
beautiful»). Дюбуа выдвинул важный для понимания афроамериканского мента-
литета тезис о «двойном сознании (double consciousness) американского негра».
Живя в тесном контакте «с великой современной нацией и разделяя, хотя и не
полностью, духовную жизнь этой нации», писал Дюбуа, негры «по необходимо-
сти должны испытывать более или менее непосредственное влияние всех рели-
гиозных и этических сил, которые направляют сегодня движение Соединенных
Штатов». Но все это «затмевается и умаляется наиболее важным (для них) во-
просом их гражданского, политического и экономического статуса. Они должны
постоянно обсуждать «негритянскую проблему», должны жить, действовать,
пребывать в ней и интерпретировать все остальное в ее свете или мраке... Из
этой двойной жизни, которую должен вести Американский Негр как Негр и как
Американец... должно рождаться болезненное самосознание... Такая двойная
жизнь, с двойными мыслями, двойным долгом и двойными социальными клас-
сами, должна вести к возникновению двойного мира и двойных идеалов, вводя
разум в искус притворства или бунта, лицемерия или радикализма»2.
1 Следует иметь в виду, что в США в разные годы было принято несколько документов, имевших
одинаковое название — Civil Rights Act. Поэтому название каждого из этих законов сопровождается
датой его принятия.
: Du Bois W.E.B. The Souls of Black Folk. N. Y, 1965. P. 100, 101.
318
Мулыпикультура,!изм, гражданственность, гендерное равенство
Это блестящая характеристика сознания и самосознания негров (blacks),
данная более ста лет назад, остается актуальной и сегодня. Двойственность по-
ложения человека, именуемого (и именующегося) «афроамериканцем», зашиф-
рована в самом этом слове, подразумевающем, что он, с одной стороны —
африканец, а с другой — американец. Впрочем, двойное сознание, как пред-
ставляется автору этих строк, присуще не только афроамериканцам, но и пред-
ставителям других групп, постоянно пребывающих в пограничной психологи-
ческой и культурной ситуации.
Ныне Дюбуа воспринимается в США как один из классиков американской
политической мысли. Ему посвящаются специальные исследования, как, на-
пример, книга Адолфа Рида «У. Э. Б. Дюбуа и американская политическая
мысль»1. А в многочисленных работах2 тех, кто считает себя идейным наслед-
ником и последователем этого человека, поднимается и обсуждается широкий
круг вопросов, и прежде всего вопрос о том, следует ли афроамериканцам, на-
стаивая на принятии антидискриминационных законов и мер, последовать
иммигрантским путем интеграции или же, выступая с позиций «черного на-
ционализма», настаивать на их идентификации как самостоятельной нации со
всеми вытекающими отсюда противоречивыми политическими последствиями
и возможными конфликтами.
Другой активно обсуждаемый вопрос касается дальнейшей стратегии госу-
дарства в отношении афро-американского меньшинства: должно ли последне-
му быть гарантировано определенное представительство в органах власти,
и если да, то на каких уровнях, в каком объеме и с помощью каких механизмов;
следует ли афроамериканцам требовать от государства какой-то компенсации
за причиненный им ранее моральный и иной ущерб; как донести до основной
массы граждан США информацию о реальном вкладе чернокожих в американ-
скую цивилизацию и т. п. Остаются в поле обсуждения и такие вопросы, как
проявления скрытого и открытого расизма, безработица среди темнокожих,
преступность, положение семьи, проблема получения качественного образова-
ния и медицинского обслуживания и т. п.
Как и следовало ожидать, в современной американской политической мыс-
ли мы находим не только сторонников, но и убежденных противников мульти-
культурализма. Естественно и то, что к числу первых принадлежат преимуще-
ственно представители культурных меньшинств, а к числу вторых — в основном
представители белого большинства. При этом обнаруживаются различия в ар-
гументах представителей той и другой сторон. Больше того, споры вокруг муль-
тикультурализма дали толчок к новому исследованию таких проблем, как на-
ционализм, расизм, эмиграция, сецессия и т. п.
1 Reed Л. W.D.B. Du Bois and American Political Thought. Fabianism and the Color Line. N. Y, 1997. Из
отечественных работ отметим книгу Р. Иванова «Дюбуа», вышедшую в 1968 году в серии «Жизнь за-
мечательных людей».
2 См., в частности: Salzman J. (ed.). Encyclopedia of Afro-American Culture and History. N. Y, 1996;
Spinner-Halev J. The Boundaries of Citizenship: Race, Ethnicity and Nationality in the Liberal State.
Baltimore, 1994; Brooks R. Separation or Integration: A Strategy for Racial Equality. (Cambr.) Mass., 1996;
African American Perspectives on Political Science. Salt Lake City, 2007. Ряд интересных работ опублико-
ван на страницах издающегося с 1995 года журнала «Journal of African American Studies».
319
Г. шва 13
На первых стадиях дискуссии главным аргументом противников мульти-
культурализма была «несправедливость» притязаний меньшинств, которые
претендовали на особые права (будь то право на однополые браки, на соверше-
ние запрещенных законом религиозных ритуалов, на особые формы воспита-
ния детей и т. п.). Закон, говорили они, должен быть «слеп» по отношению
к различиям, существующим между группами, составляющими общество. На
это им возражали, что на самом деле законы не так «слепы», как кажется, ибо
защищают они интересы тех, кого долгое время выдавали за всеобщий эталон
и кого в Америке называют WASP (white anglo-sacson protestants) — белых англо-
саксонских протестантов-мужчин'.
Позднее споры о справедливости отошли в тень и противники мультикуль-
турализма стали выдвигать другие аргументы. Мультикультурализм, утвержда-
ли они, препятствует национальному строительству, подрывает политическую
стабильность в обществе и его единство, разрушает общие культурные узы,
связывающие граждан демократического государства. Мультикультурализм
называли «троянским конем» Америки2, а А. Шлезингер-мл. выражал опасе-
ние, что он может привести к распаду страны3. (Замечу, что это один из главных
аргументов противников мультикультурализма не только в Америке, но также
в Западной Европе и России.)
Был у антимультикультуралистов и еще один аргумент: акцентирование
«политики признания» различий подрывает курс на «политику перераспреде-
ления» богатств в пользу менее обеспеченных, т. е. вносит разлад в ряды борцов
против экономического неравенства. Об этом писал в своей книге «Сумерки
общих мечтаний: почему культурные войны разрывают Америку» известный
левый публицист Тодд Гитлин4.
Контраргументы защитников мультикультурализма сводились в основном
к тому, что воплощение в жизнь проповедуемых им принципов способствует
снятию недоверия меньшинств к государству и «большому обществу» и тем
самым способствует их стабилизации и росту солидарности членов общества и
что «политика признания» не отменяет и не ослабляет «политику перераспре-
деления», а, напротив, дополняет и подкрепляет ее, снимая или ослабляя про-
тиворечия между большинством и меньшинствами5.
У. Кимлика, сопоставляя позиции pro et contra и выступая в роли третей-
ского судьи, делает ряд выводов, которые заслуживают того, чтобы обратить на
них внимание. Гипотеза о том, что мультикультурализм укрепляет политиче-
1 См.. напр.: Parekh В. Rethinking Multiculturalism: Cultural Diversity and Political Theory'. Cambr.
(Mass.). 2000: Barry B. Culture and Equality: An Egalitarian Critique of Multiculturalism. Cambr., 2001;
Baker J. (ed.). Group Rights. Torronto, 1994; Gilbert P. Peoples, Cultures, and Nations in Political Philosophy.
Wish. (D.C.), 2000.
: Schmidt A. The Menace of Multiculturalism: Trojan Horse in America. Westport (Conn.). 1997.
; Schlesinger A. The Disuniting of America: Reflections on a Multicultural Society. N. Y, 1992.
4 Gitlin T. Twilight of Common Dreams: Why America is Wracked by Culture Wars. N. Y. 1995.
" Fraser N. Social Justice in the Age of Identity Politics: Redistribution, Recognition and Participation //
Peterson G. (ed.). The Tanner Lectures on Human Values. Vol. XIX. Salt Lake City. 1998.
320
Мулыпикулътурализм, гражданственность, гендерное равенство
скую стабильность, «по меньшей мере также правдоподобна, как и противопо-
ложная гипотеза о том, что мул ьти культу рал изм размывает социальное един-
ство. У нас нет систематических данных, чтобы решающим образом подкрепить
или опровергнуть одну из этих конкурирующих гипотез»1. Однако, полагает он,
«как и обеспокоенность по поводу справедливости, обеспокоенность по поводу
социального единства не может дать никаких оснований для того, чтобы от-
вергнуть мультикультурализм в целом: нет оснований заранее полагать, что есть
неизбежное противоречие между мультикультурализмом и демократической
стабильностью»2.
Называя мультикультурализм, равно как и коммунитаризм и гражданский
республиканизм, «двуликим Янусом», Кимлика тем самым подчеркивает один
важный момент: в мультикультурализме есть «прогрессивная» и «консерва-
тивная» стороны, и потому его пытаются использовать в своих интересах,
акцентируя соответствующие аспекты, разновекторые идейно-политические
силы, включая консерваторов-традиционалистов (ратующих за сохранение
традиционных ценностей) и либералов (борющихся с практикой ограничения
прав меньшинств и ратующих за открытость, плюрализм и автономию). Да и
среди самих сторонников мультикультурализма имеются разнонаправленные
силы, использующие его для достижения собственных целей и защиты соб-
ственных интересов.
Принимая во внимание как глобальную ситуацию, так и положение внутри
Соединенных Штатов (о котором шла речь выше), можно с высокой долей
уверенности предположить, что в обозримой перспективе проблемы мульти-
культурализма будут сохранять свою значимость и оставаться предметом дис-
куссий — политических и теоретических.
Неожиданно для многих предметом дискуссий стала в 80-е годы проблема
коммунитаризма. После Второй мировой войны казалось, что понятие «сооб-
щество», «за которым стоят такие явления, как общая национальная принад-
лежность, язык, идентичность, культура, религия, история или образ жизни»
«исчезло из повестки дня... Однако в последние 20 лет «сообщество» вновь
всплыло на поверхность. Возникла целая школа мысли, известная как «комму-
нитаризм», главной идеей которой как раз является необходимость заботы
о сообществе наравне (если не в первую очередь) со свободой и равенством»3.
Коммунитаризм громко заявил о себе в эти годы не случайно. Это была
своеобразная реакция людей, обеспокоенных состоянием социальных инсти-
тутов и общества как целого, на его плюрализацию; на укрепление позиций
различного рода меньшинств (о чем шла речь выше), каждое из которых пре-
следовало собственные цели; на мультикультурализм; на «упадок» семьи и дру-
гих институтов, которые всегда воспринимались как структуры, цементирую-
1 Кимлика У. Современная политическая философия. Введение. Пер. с англ. М., 2010. С. 465.
2 Там же. С. 466. Курсив в тексте. - Э.Б.
3 Там же. С. 270.
321
Глава 13
щие общество и кризис которых разрушал у граждан чувство принадлежности
к общенациональному целому.
Основную вину за нарушение баланса между общественным целым и его
частями коммунитаристы возлагали на либералов, которые, как они считали,
(и не без оснований) заботились прежде всего о правах, свободах и возможно-
стях индивидов и полагали, что общие принципы справедливости могут вы-
ступить в роли силы, способной поддерживать социальное единство, с чем
коммунитаристы согласиться не могли. Отсюда и их полемика с либералами,
в которой участвовали (со стороны коммунитаристов) Амитаи Этцтони, Майкл
Уолцер, Майкл Сандел, Эми Гатман, Алисдер Макинтайр, Чарлз Тэйлор и дру-
гие, и которая затрагивала широкий круг вопросов, касающихся форм, возмож-
ностей, роли современных сообществ с характерными для них социальными
практиками, моделями социального взаимодействия, культурными и иными
традициями, а также способности этих сообществ гармонизировать отношения
людей с миром, в котором они живут1.
Именно в ходе этих длившихся годами дискуссий, когда коммунитаристы
(среди которых существовали разногласия относительно путей единения обще-
ства) публиковали книги, содержавшие аргументы в защиту их позиций и на-
правленные преимущественно против либералов, а те отвечали им через какое-
то время своими книгами, предлагавшими контраргументы, а потом дискуссия
шла по следующему кругу, — именно в ходе таких длительных (порой выдержан-
ных в академическом стиле, а порой приобретавших политическую остроту)
дискуссий и происходило развитие коммунитаристских идей.
В центре этих дискуссий стояли несколько вопросов. Один из них касался со-
отношения принципа сообщества и принципа справедливости (который стал активно
обсуждаться после появления в 1971 году «Теории справедливости» Ролза). Выра-
жая позиции одной из групп коммунитаристов, Майкл Сандел из Гарвардского
университета, автор книги «Либерализм и пределы справедливости»2, утверждал,
что в подлинных сообществах, где царит доброжелательность, солидарность, лю-
бовь, где люди спонтанно и положительно реагируют на нужды других (таким со-
обществом может быть, например, семья), нет необходимости в апеллировании к
принципу справедливости — он уже воплощен в существующих отношениях.
Другая группа коммунитаристов, в их числе уже известный нам философ
Майкл Уолцер, автор многих книг и, в частности, «Сферы справедливости: за-
щита плюрализма и равенства»3, соглашаясь с Ролзом и другими либералами
в высокой оценке роли и значения принципа справедливости, считала его со-
вместимым с принципом сообщества. Однако утверждала, что не существует
универсальных, вневременных принципов справедливости. Справедливость,
считали эти коммунитаристы, имеет место тогда, когда сообщество действует
в соответствии с общими представлениями своих членов, воплощенными в
институтах и практиках данного сообщества.
1 Gutman Л., Thompson D. Democracy and Disagreement. Cambr. (Mass.), 1996.
2 Sandel M. Liberalism and the Limits of Justice. Cambr., 1982.
3 Walzer M. Spheres of Justice: A Defence of Pluralism and Equality. Oxford, 1983.
322
Мулътикулътурализм, гражданственность, гендерное равенство
Возражая против такого подхода как выдержанного в духе культурного ре-
лятивизма, либералы утверждали, что, если мы не хотим оправдывать такие
явления, как рабство, геноцид и т. п., которые могут поддерживаться какими-то
сообществами, мы не должны отказываться от некоторых универсальных прин-
ципов справедливости, с которыми должны считаться члены сообщества. Ком-
мунитаристы, в свою очередь, обвиняли либералов в индивидуализме, прене-
брежении ролью сообщества при рассмотрении вопроса о правах и свободах
человека. Индивид зависит от общества, и забота о его частном благе требует
заботы об общем благе — в данном случае благе сообщества.
Коммунитаристы обвиняли либералов также в том, что те чрезмерно акцен-
тируют роль прав и недооценивают роль обязанностей индивида по поддержа-
нию общего блага: эти обязанности, полагали они, должны быть столь же ос-
новательны, как и право на индивидуальную свободу. Контраргументация
либералов (не отрицавших, впрочем, что права и обязанности в принципе
должны быть сбалансированы) строилась в основном на утверждении о труд-
ности достижения согласия членов сообщества относительно того, что являет-
ся общим благом, а что таковым не является.
Еще одна линия споров между коммунитаристами и либералами касается
роли государства в регулировании жизни сообществ. Должно оно или не долж-
но быть «нейтральным», т. е. должно оно или не должно пытаться целенаправ-
ленно влиять на представления людей о ценности тех или иных концепций
блага и создавать условия, благоприятствующие той или иной форме самоопре-
деления? Либералы, как того и можно было ожидать, давали на этот вопрос
отрицательный ответ, коммунитаристы — положительный.
История американского общества даёт основания полагать, что споры меж-
ду либералами и коммунитаристами будут продолжаться и дальше. Американ-
цы, конечно же, были и остаются индивидуалистами. Но этот индивидуализм
традиционно проявлялся прежде всего в том, что американец не перекладывал
свои заботы на другого и кузнецом своего счастья считал самого себя. Однако,
как подметил еще Токвиль, сообщество (community) — прежде всего в форме
общины, в которую непосредственно включен американец, — всегда играло для
него важную роль (в качестве целого, компенсирующего недостаточность част-
ного). Его рамки могли сужаться или расширяться, а связь между индивидом и
сообществом усиливаться или ослабевать, но она сохранялась всегда. В этом
один из залогов жизнестойкости американской нации. Так что споры между
коммунитаристами и либералами — это, как представляется, прежде всего, спо-
ры о том, на какой из двух взаимодействующих сторон следует делать акцент,
какого рода связи между индивидом и сообществом считать оптимальными.
Одной из проблем, живо дискутировавшихся в последние десятилетия
XX века, стала проблема гражданственности^. Так произошло в Европе (сна-
чала в Западной, а затем и в Восточной), в Канаде и в США. Это было во мно-
См., в частности: Vogel U., Moran M. The Frontiers of Citizenship. N. Y, 1991.
323
Глава 13
гом связано с мировыми процессами конца 80-х годов, когда стало ясно, что
старый миропорядок рассыпается, меняются границы государств, обостряется
проблема государственного суверенитета и вопрос гражданства и граждан-
ственности приобретает новую остроту; с противоречиями, порожденными
глобализацией; с интенсификацией глобальных миграционных потоков. Ин-
терес к проблеме гражданственности подогревался и внутренними процессами
и явлениями, имевшими место в ряде западных стран, включая США: усиле-
нием мультикультурализма и поисками путей интеграции меньшинств в обще-
ство через новые формы гражданства; осознанием зависимости между каче-
ством функционирования демократических институтов и качеством
гражданских добродетелей; противоречивым характером социальной полити-
ки государства и т. п.
К концу 80-х годов стало очевидно, «что здоровье и стабильность современ-
ной демократии зависят не только от справедливости ее базовых институтов, но
также от их качества и отношения к ним граждан: например, от наличия у граж-
дан чувства идентичности, от того, как они рассматривают потенциально конку-
рирующие формы национальной, региональной, этнической или религиозной
идентичности; от их способности проявлять толерантность и работать вместе с
теми, кто отличается от них; их желания участвовать в политическом процессе
для того, чтобы способствовать общему благу и держать политические власти
подотчетными; от их желания демонстрировать самоограничение и проявлять
ответственность в экономических требованиях и в личном выборе, затрагиваю-
щем их здоровье и окружающую среду. Без граждан, обладающих этими качества-
ми, демократии становятся трудноуправляемыми, даже нестабильными»1.
Надо заметить, что в Америке сложилась устойчивая традиция исследова-
ния проблемы гражданственности, восходящая к Чикагской школе политиче-
ской науки и заложенная Чарлзом Мерриамом. Речь идет, в частности, о заду-
манном им и осуществлявшемся в 20-х — начале 30-х годов под его руководством
и при его непосредственном участии исследовательском проекте «Civic Training»
(его называют также «The Making of Citizens»). В рамках этого проекта были
подготовлены и опубликованы работы, описывающие «формирование граж-
дан» («making of citizens») в Великобритании, Советском Союзе, Австро-Вен-
герской империи, Германии, Франции и ряде других стран. Заключительный
том серии, посвященный сравнительному исследованию формирования граж-
дан в этих странах («Формирование граждан»), был написан самим Мерриамом
и опубликован в 1931 году2. В 1934 году Мерриам пополнил серию томом «Граж-
данское воспитание в Соединенных Штатах»3. После Второй мировой войны
усилиями Г. Алмонда и С. Вербы (как авторов книги «Гражданская культура») и
их последователей традиция исследования проблемы гражданственности бьыа
продолжена, но к концу 70-х, по словам одного из исследователей, само по-
Килиика У. Современная политическая философия. С. 362-363.
Merriam Ch. The Making of Citizens. Chicago, 1931.
Merriam Ch. Civic Training in the United States». Chicago, 1934.
324
Мультикулътурализм, гражданственность, гендерное равенство
нятие гражданственности «вышло из моды у политических мыслителей»1. И вот
десять лет спустя, в новой обстановке интерес к проблеме резко возрос.
Традиционная модель гражданства как «набора общих для всех прав», це-
лью которого было формирование общей национальной идентичности во имя
обеспечения национальной интеграции, была подвергнута критике. Эта крити-
ка шла одновременно с двух сторон. Во-первых, подчеркивалась необходимость
«не только сосредоточивать внимание на правах, но дополнить это большим
вниманием к гражданским добродетелям и активному политическому
участию»2. Например, государство не сможет решать должным образом про-
блемы здравоохранения, если сами граждане не будут добровольно заботиться
о своем здоровье; оно не сможет проводить эффективную политику в области
школьного образования без соответствующей поддержки со стороны родителей
и т. д. и т. п. Во-вторых, отмечалась необходимость проявления большего вни-
мания к культурному плюрализму и многообразию групп (этнических, гендер-
ных, религиозных, сексуальных и пр.), существующих в современном обществе.
В недалеком прошлом даже в наиболее развитых в демократическом отноше-
нии странах, все, кто не соответствовал образцу «нормального» гражданина
(а в основе нормы лежали характеристики белого здорового гетеросексуально-
го мужчины), либо реально исключались из общества, либо маргинализирова-
лись, подвергались остракизму, принуждались к отказу от традиционного для
них образа жизни или подвергались ассимиляции.
Но в последние десятилетия, как уже было отмечено выше, ситуация на-
чала меняться. Дискриминируемые группы, представители которых отличают-
ся по этническому, расовому, тендерному и иным признакам от «нормальных
граждан», требуют «более всеобъемлющей концепции гражданства, которая
признаёт (а не стигматизирует) их идентичность и дает место их различиям
(а не исключает их)»3.
Идут споры о соотношении теории гражданственности и теории институ-
циональной справедливости. Некоторые серьезные исследователи выступили
с призывами к созданию «теории гражданственности», которая бы дополнила
или заменила теорию институциональной справедливости. Ответом на эти
1 Van Gunsteren H. Notes toward a Theory of Citizenship // Birnbaum et al. (eds). Democracy, Concensus
and Social Contract. L., 1978. P. 9. Слова о «моде» в политической теории могут показаться странными
обычному человеку, не знакомому с производством и распространением политологического знания.
Но они, эти слова, отражают реальное положение вешей. В условиях рыночной экономики произ-
водство этого знания определяется не только внутренней логикой его эволюции, но и спросом на него
со стороны издателей, которые, в свою очередь, исходят из возможностей спроса на печатную про-
дукцию, содержащую это знание, со стороны соответствующей читательской аудитории. Что касает-
ся спроса читателей, то он регулируется целой совокупностью переменных: внутренней и междуна-
родной политической конъюнктурой, политикой властей (в том числе в области книгоиздания), по-
ложением в сфере образования, идеологическими соображениями и т. п. Не исключено, что развитие
Интернета как механизма распространения научного знания внесет существенные коррективы и в
механизм его производства.
2 Кимлика У. Современная политическая философия. С. 413.
3 Там же.
325
Глава 13
требования стали новые идеи гражданственности, предложенные, в частности,
известным специалистом, автором многих работ по политической теории,
тендерным отношениям, правам человека Айрис Мерион Янг (1949—2006).
Она выступила с концепцией «дифференцированного гражданства»
(differentiated citizenship)1. Этот неклассический и вызвавший критику со сто-
роны ряда исследователей тип гражданства предполагал, что оно перестает
быть универсальным, т. е. единым для всех: формируются разные гражданские
статусы с различными правами и обязанностями, которыми наделяются члены
разных социальных групп - в частности, этнических, расовых, сексуальных и
иных меньшинств. Предполагалось, что такого рода дифференциация уравня-
ет или сблизит реальное положение этих групп в обществе. Но это пока всего
лишь гипотеза, подтвердить или опровергнуть которую может лишь дальней-
ший ход событий.
О необходимости нового подхода к проблеме фажданства и гражданствен-
ности убедительно свидетельствует опыт Евросоюза, когда проживающие на его
территории люди должны определять свою идентичность одновременно и по
отношению к стране, в которой живут, и по отношению к единой Европе. В Со-
единенных Штатах такой проблемы не существует. Но там другая проблема —
проблема адекватной гражданской идентификации населяющих страну мень-
шинств. А это, как можно видеть даже из приведенных фактов, непростая задача.
Еще одним полем дискуссий стал в 70—80-х годах феминизм (рассматривае-
мый часто в рамках более широкого тендерного контекста)2. Борьба американ-
ских женщин, возглавляемых феминистами, за свои права, активизировавшая-
ся в 60-х годах, принесла со временем свои плоды в политической, социальной
и культурной сферах3. Был принят ряд законов, направленных на обеспечение
равного доступа женщин к рабочим местам, образованию, политическим по-
стам. Утратили силу весомых аргументов некоторые тезисы, выдвигавшиеся
ранее в обоснование дискриминационного подхода к женщинам — в частности,
тезис о том, что «сама природа» ограничивает круг их деятельности и ставит
в неравное положение по отношению к мужчинам. Тем не менее, по мнению
феминистов, в американском обществе конца XX века все еще прослеживались
черты патриархального общества, и женская часть населения США продолжа-
ла подвергаться дискриминации. Сохранялись или даже увеличивались мас-
штабы сегрегации на низкооплачиваемых рабочих местах; большая часть до-
1 Young I. Justice and the Politics of Difference. Princeton, 1990.
2 См., в частности: Butler J., Scott J. W. (eds) Feminist Theorize the Political. L., 1992; Tong R. Feminine
and Feminist Ethics. Belmont (Cal.), 1993; JaggarA., Young I.M. (eds). A Companion to Feminist Philosophy.
Cambr., 1998; Card С (ed). On Feminist Ethics and Politics. Lawrence (Kansas), 1999.
3 Полезную информацию об этой борьбе читатель найдет в работе Л. Попковой «Теория и практи-
ка современного феминизма: женское движение в США» и некоторых других работах, помешенных
в сборнике «Введение в тендерные исследования». Ч. I / Под ред. И. А. Жеребкиной. Харьков 2001;
СПб.. 2001.
326
Мулыпикультур&шзм, гражданственность, гендерное равенство
машней работы и воспитания детей по-прежнему лежала на плечах женщин;
сохранялось домашнее насилие и т. п.
Такая ситуация во многом определяла основные направления и характер
исследований американских феминистов в рассматриваемый период, а также
конкретные подходы к решению «женского вопроса». Профессор права и обще-
ственный деятель Кэтрин Маккиннон (р. 1946) анализирует, как она его назы-
вает, «подход различия» по признаку пола1. Согласно этому подходу, существу-
ют ситуации, оправдывающие разное обращение с разными полами, поскольку
совершенно игнорировать различие полов в обществе невозможно и не нужно.
(Существуют, например, женские виды спорта; принимаются законы, регули-
рующие положение беременных женщин и т. п.) Это обоснованное разделение,
поскольку оно построено на учете подлинных различий между полами. Но
нельзя назвать справедливым неравное отношение к мужчинам и женщинам,
не связанное с такого рода различием - например, при приеме на работу, кото-
рую могут выполнять женщины, назначении на политические посты, наделе-
нии определенными благами и т. п.
Обсуждался вопрос о том, как добиться гендерно нейтрального подхода при
формировании тех или иных социально-политических институтов и ролей, не
позволяя сделать их более подходящими для мужчин, как это имело место до сих
пор (и в чем виновно все общество). К. Маккиннон предлагала в целях создания
условий, при которых тендерные различия не могли бы послужить источником
дискриминации женщин, практиковать в тендерных отношениях «подход до-
минирования». Он требует не обеспечения для женщин равных возможностей
выполнять роли, заданные мужчинами, а равных возможностей для женщин
создавать подходящие для них самих роли, или «негендерные» роли, способные
привлечь и мужчин, и женщин. Как пишет, оценивая соотношения двух под-
ходов, У. Кимлика, «там, где подход различия утверждает, что неравенство полов
оправдано только тогда, когда есть реальные различия между мужчинами и жен-
щинами, подход доминирования провозглашает, что различия полов (реальные
или воображаемые) никогда не должны использоваться как источник неравен-
ства [женщин] и господства мужчин (или как оправдание этого)»2.
Элизабет Гросс выступила с идеей «политики автономии», предполагающей
право принимать или отвергать определенные нормы или стандарты в зависи-
мости от того, насколько они соответствуют самоопределению, или создавать
новые3. При этом феминисты отвергают тезис «мужских шовинистов», соглас-
но которому менталитет и психология женщин столь радикально отличаются
от менталитета и психологии мужчин, что делают нежелательным назначение
или выборы женщин на высокие государственные посты4.
1 См.: MacKinnon С. Feminism Unmodified: Discourses on Life and Law. Cambr. (Mass.), 1987.
2 Кимлика У. Современная политическая философия. С. 479-480.
3 Gross E. What is Feminist Theory? // Pateman С. Gross E. (eds). Feminist Challenges: Social and Political
Theory. Boston, 1986.
4 См., в частности: Passerin M., Vogel U. (eds) Public and Private: Legal Political and Philosophical
Perspectives. L., 2000.
327
Глава 13
Одной из важных арен борьбы за равенство полов американские (как, впро-
чем, и другие) феминисты сделали частную сферу, и прежде всего — семью и
положение женщины в ней1. Это касается процедуры вступления в брак, рас-
пределения семейных ролей, выполнения домашней работы, материнства, вос-
питания детей, проблемы реализации женщиной своего личностного потенци-
ала в пределах семьи. Вообще говоря, сегодня трудно найти значимую для
женщин проблему, на которую так или иначе не вышли бы американские фе-
министы и которую они не попытались бы преломить под интересующим их
углом зрения. Особенно активно обсуждаются в тендерном плане вопросы о
соотношении равенства и справедливости; государства и гражданского обще-
ства; права и ответственности.
В 80-х годах американские феминисты обращают внимание на сферу, не
входившую прежде в зону их интереса, и начинают разработку нового проблем-
ного пласта, связанного с этой сферой. Речь идет о мировой политике и между-
народных отношениях, рассматриваемых с тендерных позиций. Пионером
в этой области выступила Дж. Энн Тикнер из Калифорнийского университета
в Лос-Анджелесе, опубликовавшая в 2001 году книгу «Мировая политика
с тендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после холод-
ной войны». «...Феминисты-международники, — пишет Тикнер, — высказывают
иные суждения о мире, задают иные вопросы и используют иную методологию,
чтобы отвечать на них»2. И происходит это по той причине, что «феминисты
видят иную реальность и прилагают иную эпистемологию, нежели конвенцио-
нальные теоретики МО»3.
Различия между феминистской и конвенциональной теориями междуна-
родных отношений касаются исходных позиций, проблем и методологических под-
ходов. Если проблему безопасности обычно рассматривали «или исходя из
структуралистских взглядов, или с точки зрения государства и лиц, принимаю-
щих решения, [то] феминисты сосредоточились на том, как мировая политика
способствует ущемлению безопасности индивидов, особенно маргинализиро-
ванного и лишенного власти населения. Они изучают вопрос, какое влияние на
внешнюю политику государств оказывает придание ценности чертам, связан-
ным с господствующей формой маскулинности», изучают возможности мили-
таризации социального порядка, причины и последствия войн и т. п.4.
В плане политико-экономическом, говорит Тикнер, международники
обычно сосредоточивались на таких проблемах, как экономическое поведение
наиболее могущественных держав, возможности и пределы сотрудничества на
основе принципа «абсолютные выгоды против относительных», строительство
1 См.. в частности: Landes J. (ed). Feminism, the Public and the Private. Oxford, 1998: Boyd S. (ed)
Challenging the Public/Private Divide: Feminism, Law and Public Policy. Toronto, 1997.
: Тикнер Дж. Энн. Мировая политика с тендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступив-
шей после «холодной войны. Пер. с англ. М., 2006. С. 34. Выделение содержится в оригинале.
■' Там же. С. 34. МО — аббревиатура словосочетания «международные отношения».
4 Тикнер Дж. Энн. Мировая политика с тендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступив-
шей после холодной войны. С. 34—35.
328
Мультикультурализм, гражданственность, гендерное равенство
международных институтов в анархистском мире. Иное дело феминисты. Они
«чаще сосредоточиваются на проблемах экономического неравенства, расту-
щей феминизации бедности, экономической справедливости, особенно в кон-
тексте отношений Север—Юг»1.
Эти различия обусловливают и различие методологических подходов. «В то
время как традиционная наука о международных отношениях сильно зависит
от рационалистических теорий, основанных на естественных науках и эконо-
мике, феминистские международные отношения основываются на гуманисти-
ческих оценках социальных отношений, особенно тендерных»2. К тому же фе-
министы скептически относятся к эмпирическим методам исследования,
поскольку не считают их гендерно нейтральными.
Нельзя сказать, что пример Тикнер оказался заразительным и число жен-
щин, занимающихся исследованием международных отношений и мировой
политики, стало быстро расти. Но начало положено. Американская феминист-
ка достаточно убедительно показала, что тендерные различия в восприятии
окружающего мира существуют: женщины иначе, чем мужчины, смотрят на
мир, на войну с ее ужасными последствиями, на постоянную борьбу государств
и народов друг с другом и конфликты между ними, на гонку вооружений и
милитаризацию и другие феномены мировой политики. Они видят то, чего
мужчины не замечают, ибо у них иная эпистемологическая «оптика» — «опти-
ка» матери, жены, сестры, способных на сострадание и сочувствие. Эта «опти-
ка» не исключает, а дополняет мужскую «оптику», позволяя увидеть мир
с разных сторон.
Американские теоретики феминизма по-разному представляют себе воз-
можную дальнейшую эволюцию положения женщины в обществе. Быть может,
самая радикальная (она тем и интересна) позиция была сформулирована в кон-
це 80-х годов либералом, профессором Стэнфордского университета автором
книг «Женщина в западной политической мысли» (1979) и «Справедливость,
тендер и семья» (1989) Сьюзен Моллер Оукин (1946—2004). В долгосрочной
перспективе, считала она, желательно создание общества, свободного от генде-
ра\ «справедливым будущим станет будущее без тендера. Для его социальных
структур и практик чей-либо пол будет иметь не большее значение, чем цвет
глаз или длина пальцев ноги. Не будут приниматься никакие допущения
о «мужских» и «женских» ролях, деторождение будет так концептуально отде-
лено от ухода за детьми и других семейных обязанностей, что вызовет удивле-
ниие и немалую озабоченность, если мужчины и женщины не будут в равной
степени ответственны за то, что происходит у них дома или если дети будут
проводить с одним родителем намного больше времени, чем с другим. Это бу-
дет такое время, в котором мужчины и женщины будут участвовать более или
менее на равных во всех сферах жизни»3.
1 Тикнер Дж. Энн. Мировая политика с тендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступив-
шей после холодной войны. С. 36.
2 Там же.
3 Okin S. Justuce, Gender, and the Family. N. Y. 1989. P. 171.
329
Глава 13
Впрочем, это лишь одна из точек зрения. А единства среди американских
феминистов не было и нет. И это ослабляет их позиции, которые всегда под-
вергались критике со стороны правых. И критика эта была не менее жесткой,
чем критика мультикультурализма, тем более что велась нередко одними и теми
же персонами, среди которых были такие видные фигуры, как политик и пу-
блицист Патрик Бьюкенен1. «Пропагандистские нападки на традиционную
семью, -писал он, - со временем привели к фактическому отмиранию этого
общественного института. Традиционные семьи сегодня в США составляют не
более четверти от общего числа проживающих вместе людей. А освобождение
женщин от традиционных ролей жены и хозяйки, освобождение, за которое
ратовали уже в начальных классах школы, привело к деградации этих ролей,
этих типов поведения в американском обществе.
Миллионы западных женщин ныне разделяют враждебность феминисток
по отношению к браку и материнству. Миллионы приняли феминистскую идею
и не собираются ни выходить замуж, ни рожать детей»2.
Бьюкенен далеко не одинок. Таких же взглядов придерживаются многие
американцы — особенно те, кто живёт «в глубинке». Но сегодня уже очевидно,
что никакая критика не остановит феминистское движение, а значит и не по-
ложит конец попыткам теоретически осмыслить и переосмыслить и концепту-
ализировать вопросы, касающиеся места и роли женщин в обществе и мире,
в духе тендерного равенства.
1 Главными виновниками грядущей гибели Америки Бьюкенен считал европейских левых — прежде
всего марксистов или близких к ним теоретиков, особенно представителей Франкфуртской школы
(среди которых, как известно, было много людей еврейского происхождения). «Рассуждая о смерти
Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом престу-
плении» (Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. М., 2003. С. 126).
2 Бьюкенен П. Смерть Запада. С. 126-127.
Глава четырнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ
КУЛЬТУРА
Большое внимание во второй половине XX века американская политиче-
ская наука уделяла феномену политического сознания. Его исследование ве-
лось прежде всего по линии исследования общественного мнения. Можно, не
опасаясь преувеличений, утверждать, что на этом поприще американцы доби-
лись серьезных успехов. И сделать это им удалось во многом благодаря расши-
рению экспериментальных исследований при одновременном совершенство-
вании научного инструментария.
Как пишет профессор Кетлин Макгроу, ссылаясь на исследования Д. Кин-
дера, «хотя "количество публикаций, посвященных американскому обществен-
ному мнению, само по себе огромно... изобилует утверждениями и опроверже-
ниями, [это] не должно отвлекать наше внимание от оценки того факта, что
понимание проблемы общественного мнения в настоящее время стало более
глубоким и разносторонним, чем в те годы, когда работал Ки, причем в опре-
деленной степени эти позитивные сдвиги имели место благодаря развитию
экспериментальных исследований"»1.
Упоминание имени Ки тут далеко не случайно. Валдимер Ориандо Ки-мл.
(выходец из России, которого коллеги называли просто Ви Оу Ки) (1908—1963)
был одним из весьма авторитетных специалистов в области изучения обще-
ственного мнения, поведения электората, деятельности политических объеди-
нений. Какое-то время он был связан с Чикагской политологической школой,
а научным руководителем его докторской диссертации был сам Чарлз Мерриам.
Все свои крупные исследования (а он любил писать толстые книги) Ки строил
на солидной (по тем временам) эмпирической основе и выступал как один из
видных представителей бихевиорализма в американской политической науке.
Его не без оснований считают (наряду с Лазарсфелдом и другими) одним из
родоначальников политической социологии.
В общественном мнении Ки видел мощную политическую силу. В одной из
главных своих работ — книге «Общественное мнение и американская демокра-
тия» — он бросил фразу, ставшую крылатой: «Если массовые взгляды не играют
роли при определении политического курса, то все разговоры о демократии
1 Макгроу К. Политическая методология: планирование исследований и экспериментальные мето-
ды // Политическая наука: новые направления. С.756.
331
Глава 14
лишаются смысла»1. «Избиратель не дурак», - утверждал Ки (в работе «Ответ-
ственный электорат»2), и при условии, что позиции кандидатов изложены чет-
ко и имеется необходимая для принятия решения информация, он делает свой
выбор осмысленно и ответственно. И главное, что определяет этот выбор, - не
традиционная ориентация на ту или иную партию (party identification), а про-
блемы, стоящие на повестке дня (issue voting). Ки был противником отстаива-
емого представителями Колумбийской школы тезиса о социальной обусловлен-
ности политики и полагал, что в разных ситуациях политические позиции и
социальные характеристики соотносятся друг с другом по-разному. Предмет-
ным тому подтверждением стали его исследования «Южная политика» (в со-
авторстве с Ф. Мангером и X. Хардом)3 и «Социальный детерминизм и электо-
ральное решение: случай Индианы» (в соавторстве с Ф. Мангером)4.
Человек демократических убеждений, Ки рассматривал общественное мне-
ние как систему своего рода ограничителей («opinion dike»), которые не позво-
ляют властям отклоняться слишком далеко от курса, на который их ориентирует
масса. В противном случае проводимая ими политика становится неприемлемой
для народа. Невольно приходит на память знаменитое высказывание Жозефа де
Местра: «Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает». Так
что, перефразируя В.О. Ки (пусть несколько вольно), можно сказать так: власти
проводят ту политику, которую им позволяет проводить народ.
В 70—80-х годах исследования в области общественного мнения развива-
лись в основном по трем направлениям. Во-первых, предпринимались новые
попытки теоретического осмысления этого феномена как одной из форм проявле-
ния общественного сознания. Во-вторых, велась работа, направленная на усовер-
шенствование техники опросов (в частности, использования более тонкой и
точной формулировки вопросов, задававшихся респондентам при опросах).
В-третьих, проводились множественные исследования общественного мнения
(как в США, так и за их рубежами) по широкому кругу вопросов внутренней и
внешней политики Соединенных Штатов и других стран5.
1 Key V.O. Public Opinion and American Democracy. N. Y, 1961. P. 7.
2 Key V.O. The Responsible Electorate: Rationality in Presidential Voting, 1936-1960. Cambr. (Mass.),
1966. (Опубликована посмертно.)
3 Key V.O., MungerF., Heard H. Southern Politics. N. Y, 1949.
4 Key V.O., MungerF. Social Determinism and Electoral Decision: The Case of Indiana //American Voting
Behavior. Ed. by E. Burdick, A.J. Brodbeck. Glencoe (111.), 1959.
5 Литература по вопросам общественного мнения, опубликованная в США, включает сотни работ.
Из наиболее заметных исследований, опубликованных в рассматриваемый период, отметим следую-
щие: Berelson В., Yanowitz М. Reader in Public Opinion and Communication. N. Y, 1965; Childs H. Public
Opinion: Nature. Formation and Role. Princeton (N.J.), 1965; Schwartz A. What Do You Think: An
Introduction to Public Opinion. How It Forms, Functions and Affects Our Lives. N. Y, 1966; Hennessy B.
Public Opinion. Belmont (Calif.), 1970. В отечественной американистике исследованием рассматрива-
емой проблематики занимались Ю.А. Замошкин, Э.А. Иванян, М.М. Петровская, Н.П. Попов,
Н.А. Долгополова и другие. Особо следует отметить коллективную работу «Американское обществен-
ное мнение и политика» / Отв. ред. Ю.А. Замошкин. М., 1978, и индивидуальную монографию
М.М. Петровской «США: политика сквозь призму опросов». М., 1982.
332
Политическое сознание и политическая культура
Исследование общественного мнения в теоретическом плане предполагало
поиски ответов на вопросы о содержании самого понятия общественного мне-
ния; о роли и месте общественного мнения в политическом процессе; о соот-
ношении общественного мнения и демократии; о взаимосвязи общественного
мнения и СМИ и т. п.
Большая дискуссия шла вокруг вопроса, который был поставлен еще
Уолтером Липпманом: что такое общественное мнение. Авторы книги «Вызов
демократии» дают на него простой ответ. По их словам, «общественное мне-
ние - это просто коллективные установки граждан по определенной проблеме
или вопросу»1. Но это — мнимая простота, за которой скрывается множество
вопросов, ответы на которые далеко не очевидны. Этим и можно объяснить,
что практически на протяжении всего рассматриваемого периода вопрос о со-
держании понятия «общественное мнение» оставался одним из самых спорных.
Как справедливо отмечали отечественные американисты в конце 70-х годов, «в
зарубежной, в том числе и американской, социологической литературе по сей
день не существует единой дефиниции общественного мнения. Так, американ-
ские социологи Б. Берельсон и М. Яновиц, которым принадлежит ряд трудов
по вопросам пропаганды и общественного мнения, отмечали в своей «Хресто-
матии общественного мнения и массовой коммуникации», что в 50—60-х годах
нынешнего столетия достигнут заметный прогресс в разработке «общеприня-
той теории общественного мнения», который, однако, не привел еще к выра-
ботке четкого определения самого понятия общественного мнения... В запад-
ной социологии и общественной науке определений понятия «общественной
мнение» существует едва ли не столько же, сколько и трудов, посвященных
теории и практике его функционирования»2.
Справедливое заключение. И с тех пор, как оно было сделано, ситуация
не изменилась. Можно было бы привести десятки определений обществен-
ного мнения, и едва ли не во всех случаях мы обнаружили бы разночтения.
Это нормальная ситуация, связанная с природой языка, сознания, обще-
ственного развития. Но есть и то, что объединяет многих исследователей. Это
представление о том, что общественное мнение (как бы мы ни интерпретиро-
вали степень его истинности) складывается в обществе из индивидуальных мне-
ний. Это представление о том, что говорить об общественном мнении можно
лишь в том случае, когда оно находит открытое проявление в публично выра-
женных суждениях и поведении индивидов. Это, наконец, представление
о наличии тесной связи между общественным мнением и демократией: демо-
кратия невозможна без общественного мнения, а наиболее благоприятной
средой для становления и проявления общественного мнения является демо-
кратический режим.
На последнем моменте следовало бы остановиться чуть подробнее. По сло-
вам одного из крупнейших исследователей рассматриваемого феномена Хэдли
1 Джанда К., Берри Дж., Голдман Дж., Хула К. Трудным путем демократии / Пер. с англ. М., 2006.
С.155.
2 Американское общественное мнение и политика. М., 1978. С. 29.
333
Глава 14
Кэнтрила, «совершенно очевидно, что демократия нуждается в эффективной,
надежной двусторонней коммуникации между правителями и управляемыми»1.
Однако в оценке качества общественного мнения, а следовательно, его значи-
мости для демократии между исследователями существуют расхождения. «Две
модели демократии исходят из разных представлений относительно обществен-
ного мнения. Мажоритарная модель предполагает, что большинство людей
придерживается четких последовательных мнений о политике государства.
Плюралистическая модель подразумевает, что люди часто плохо информирова-
ны и не имеют твердых мнений по конкретным проблемам»2. Но ни одна из
этих моделей не отрицает важности учета общественного мнения при принятии
властями ответственных политических решений.
Важную роль в политической жизни американского общества играет инсти-
тут опросов общественного мнения, которые начали проводиться в стране еще
в первой половине XX века. «Опросы, предполагающие интервьюирование не-
которой выборки граждан для оценки общественного мнения в целом, стали
таким обыденным явлением нашей жизни, что мы часто забываем, что это со-
временное изобретение, возникшее лишь в 1930-х годах»3.
Функция опросов очевидна для большинства исследователей: они направ-
лены на получение информации о существующих в обществе настроениях,
политических и ценностных ориентациях и т. п. По словам Дж. Гэллапа, от-
носящимся к концу 40-х годов, но отражавшим доминирующее мнение и ис-
следователей более позднего периода, «организации по проведению опросов
являются не более чем агентствами по обнаружению фактов. Им нет никако-
го дела до того, что с этими фактами делают. Они выполняют те же функции
в области общественного мнения, что и «Ассошиэйтед пресс», «Юнайтед
пресс» или «Интернэшнл ньюс сервис», давая объективную информацию
о событиях дня»4.
Много внимания уделялось вопросам методологии и особенно методики из-
учения общественного мнения: процедуре и технике его измерения; методам ин-
терпретации полученных данных и т. п. И на этом поприще были достигнуты
большие успехи, ставшие во многом возможными благодаря широкому исполь-
зованию нового социологического инструментария и новых технических до-
стижений. «...Фактически методология опросов превратилась в мощный ин-
струмент исследований только с появлением компьютеров в 1950-х годах»5.
Значительную часть исследований, проводившихся во второй половине
XX века, составляли работы, посвященные зондированию общественного мне-
ния по конкретным вопросам и выявлению ценностных и политических ори-
ентации американцев. Что они думают о своем правительстве, о федеральных
1 Cantril И. The Human Dimension: Experiences In Policy Research. New Brunswick (N J.). 1967. P. IX.
2 Джанда К., БерриДж., Голдман Дж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 155.
3 Там же.
4 Американское общественное мнение и политика. С. 57. Курсив мой. — Э.Б.
5 Джанда К.. БерриДж., ГолдманДж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 155.
334
Политическое сознание и политическая культура
и штатных чиновниках; как они оценивают нынешнюю внешнюю политику
президента; какова степень их доверия к губернатору штата и к местной легис-
латуре; как относятся они к военным; как часто посещают церковь; за кого
голосовали на последних выборах... Десятки, сотни вопросов подобного рода
обрушивали американские поллстеры на граждан США, чтобы потом на осно-
вании полученных данных подготовить очередной труд, рождающий очередную
теорию так называемого среднего уровня.
Но были исследования иного рода, как, например, знаменитая книга
Н. Ная, С. Вербы и Дж. Петросика «Изменяющийся американский избиратель»
(1979)1 или «Ненависть к другим: как люди судят о гражданских свободах» Мар-
куса и Ко (1995)2, в которых исследовались доминирующие политические и
культурные установки американцев, определяющие их политическое поведение.
Новым направлением в исследовании политического сознания в США ста-
новится во второй половине XX столетия политическая культурология. Далеко не
все из обществоведов, обращающихся к феномену политической культуры
(включая автора этих строк), готовы ограничить культуру сферой сознания. Но и
сам Алмонд, усилиями которого во многом была рождена эта новая отрасль зна-
ния, и масса его последователей рассматривали политическую культуру как яв-
ление психическое. Так что и нам волей-неволей придется следовать этим путём.
В чуть более чем полувековой истории американской политической куль-
турологии к настоящему времени достаточно отчетливо выявились три этапа,
обозначенные еще в начале 90-х годов прошлого века одним из видных пред-
ставителей политической науки Хэрри Экстайном. По его словам, «всего за
время жизни одного поколения политико-культурный подход к теории и объ-
яснению прошел путь от несомненного доминирования в макрополитических
исследованиях через возникновение сомнений [в этом подходе] или отказе [от
него] до того состояния, которое выглядит ранним ренессансом — пусть даже в
более или менее модифицированных формах»3.
Начало первого периода относится к 1956 году, когда на страницах «Journal
of Politics» появилась статья американского международника и компаративиста
Гэбриела Алмонда «Сравнительные политические системы»4. А в 1963 году он
публикует (в соавторстве с Сидни Вербой) книгу «Гражданская культура», ко-
торая становится своего рода Библией политической культурологии. В эти же
годы одна за другой выходят работы Г. Алмонда, С. Вербы, Д. Коулмена, Л. Пая
и других американских исследователей, посвященные политической культуре
отдельных регионов и стран и теории политической культуры. За короткий срок
«политическая культура» обретает статус одной из основных категорий полити-
1 Nie N.H., Verba S., PetrocikJ.R. The Changing American Voter. Cambr. (Mass.), 1979.
2 Marcus G.E., Sullivan J.L., Theis-Morse E., Wood S.L. With Malice Toward Some: How People Make Civil
Liberties Judgments. N. Y, 1995.
3 Eckstein H. Regarding Politics. Essays on Political Theory, Stability, and Change. Berkely, 1992. P. 286.
4 Almond G. Comparative Political Systems//Journal of Politics. 1956. Aug.
335
Глава 14
ческой науки, а политическая культурология занимает в ней одно из централь-
ных мест.
Вот как объяснял это Экстаин: «в конце 1950-х — начале 1960-х годов со-
зрели условия для рождения идеи политической культуры, и произошло это во
многом благодаря своеобразному стечению ряда тенденций: разочарования
в формально-легалистских методах, господствовавших тогда в сравнительной
политологии; поиска более совершенных рамок (framework) ориентации по-
литологических исследований; обращения к другим общественным наукам
с целью получения представлений о том, какими могли бы быть подобного
рода рамки, и обнаружения - в социологии, антропологии и социальной пси-
хологии - в идее культуры и некоторых связанных с ней идеях основы для со-
циального теоретизирования»1.
Примерно такие же объяснения дают другие исследователи. Особо акценти-
руется то обстоятельство, что становление и быстрый рост популярности по-
литической культурологии происходили в условиях, когда на Западе получило
распространение представление о культуре как важном, а в каких-то отношени-
ях и решающем каузальном факторе общественно-политической жизни2. По
словам Рональда Формизано, американского историка, опубликовавшего не-
сколько лет назад пространную статью об исследовании политической культуры
в США, все более частое использование понятия «политическая культура» в 50-х
и 60-х годах было элементом более широкой тенденции — возрастания роли
культуры как «ключа к объяснению явлений, исследуемых социальными наука-
ми и историей». Когда, по словам Роберта Беркхофера, «в культуре стати усма-
тривать причину определенных следствий и следствие определенных причин»,
то и политической культуре (имеющей дело с основополагающими системами
«образцов идей и ценностей») были приданы те же черты»3.
Однако с течением времени ситуация начинает меняться. Становится ясно,
что придать «политической культуре» статус базовой научной парадигмы4, на
1 Eckstein И. Culture as a Foundation Concept for the Social Sciencies // Journal of Theoretical Politics.
1996. №8 (4). P. 472.
2 Как писал впоследствии Хантингтон, «анализируя различия между социальными системами и
разъясняя их политические и экономические особенности, в ней (речь идет о культуре. — Э.Б.)
усматривали фактор особой важности. В то время подобными вопросами занимались Маргарет
Мил, Рут Бенедикт. Дэвид Макклелланд, Эдвард Банфилд, Алекс Инкелес, Габриэль Алмонд. Сид-
ни Верба. Лусиен Пай и Сеймур Л ипсет. Перечисленные ученые оставили обширную литературу по
данному предмету...» (Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют обществен-
ному прогрессу / Под ред. Лоуренса Харрисона и Самюэля Хантингтона; Пер. с англ. М.. 2002
(2000). С. 10.
3 Формизано Р. Понятие политической культуры / Пер. с англ. // Pro et Contra. Т. 7. № 3. Лето 2002.
С.114.
4 Как писал Хэрри Экстаин. ссылаясь на работы Джеймса Билла и Роберта Хардгрейва (James Bill,
Hardgrave Robert L. Comparative Politics: The Quest for Theory. Columbus, 1973), Ричарда Доусона и
Кеннета Прювитта (Dawsonm Richard E., Prewitt Kennett. Political Socialization. Boston, 1969), Роберта
Патнэма (Putnam Robert B. The Beliefs of Politicians. New Haven.1973) и других, включая, конечно,
самого Алмонда. Вербу и Лусиена Пая, «политико-культурный подход к построению позитивных
политических теорий и к политическому объяснению», едва сформировавшись, начинает выступать
336
Политическое сознание и политическая культура
что рассчитывали многие, и превратить её (в конкуренции с теорией рацио-
нального выбора) чуть ли не в основной метод исследования политических
явлений не удалось. И уже к концу 60-х - началу 70-х годов политическая куль-
турология вступает в полосу кризиса.
Он был порожден совокупным воздействием нескольких факторов. Один
из них — охлаждение недавнего интереса к культуре как таковой1. Но, как объ-
яснял Экстайн, «сомнения относительно [политико-культурного] подхода»
были порождены и такими причинами, как «очевидная неспособность культу-
рологов объяснить [феномен] политического изменения, не прибегая к плутов-
ству (without cheating); а также тем фактом, что культурологи сделали фунда-
ментальное чем-то субъективным, а значит, и недоступным непосредственному
наблюдению, которое они называли по-разному: ориентациями на действие,
предиспозициями или (что сомнительно) [dubiously] установками»2.
Была и еще одна причина, которая подрывала позиции политической куль-
турологии. Речь идет о неопределенности понятия политической культуры. Не
случайно немецкий исследователь Макс Каазе, характеризуя трудности, почти
неизменно возникающие при определении этого понятия, заметил (заимствуя
остроумное выражение Исайи Берлина), что сделать это так же трудно, как
«прибить желе гвоздями к стене»3.
Тем не менее поток политико-культурных исследований не иссякал. Осо-
бым спросом пользовались работы, посвященные политическим культурам
Советского Союза, Китая, других социалистических и третьемирских стран,
как, впрочем, и политическим культурам отдельных регионов крупных стран
(например, американских штатов), субкультурам социальных и возрастных
групп и т. п. Не претендуя, как правило, на серьезные теоретические обобще-
ния, такого рода исследования, если они были выполнены на солидной эмпи-
рической базе, давали своего рода «моментальный снимок» состояния обще-
ственного сознания исследуемого объекта, что могло заинтересовать и
политиков, и социологов, и представителей различных отраслей политиче-
ской науки.
К концу 80-х годов в развитии американской политической культурологии
наступил, как уже говорилось, новый период, охарактеризованный рядом ис-
в роли «если можно так сказать — соперника [в борьбе за] парадигмальный статус в политической
науке» {Eckstein H. A Culturalist Theory of Political Change // American Political Science Review. Vol. 82.
No.3. September 1988. P. 789).
1 По словам того же Хантингтона, «в 60-е и 70-е годы интерес академического сообщества к про-
блемам культуры резко упал» (Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют обще-
ственному прогрессу. С. 10).
2 Eckstein H. Regarding Politics. Essays on Political Theory, Stability, and Change. Berkely, 1992. P. 286.
3 См.: Kaase M. Sinn oder Unsinn des Konzepf s Politische Kultur — oder, der Versuch einen Pudding an
die Wand zu nageln // Max Kaase und Hans-Dieter Klingemann (eds.) Wahlen und Politisches System.
Oplanden, 1983. P. Формизано ошибочно приписывает использование этого выражения Берлина
Р. Новику. (См.: Формизано Р. Понятие политической культуры. С. 136). Но Новик лишь повторно
воспроизвел его пять лет спустя (Novick P. That Noble Dream: The "Objectivity Question" and the
American Historical Profession. Ithaca, 1988. P. 7).
337
Глава 14
следователей как ее возрождение. Одним из первых об этом оповестил Роналд
Инглхарт, опубликовавший в декабре 1988 года одноименную статью на стра-
ницах «American Political Science Review»1. О ренессансе заговорили и другие
политологи, а публичные дискуссии о политической культуре снова вошли
в моду. Ситуацию ренессанса подтвердили и американские историки. «К концу
80-х годов концепт политической культуры получил новый мощный импульс...
В 90-х годах политическая культура продолжала процветать, особенно после
публикации книги Роберта Патнэма "Чтобы демократия сработала"»2.
Возрождение интереса к политической культуре не означало отказа от ее
критики3, равно как и от критики самой идеи ее ренессанса. С одной стороны,
предпринимались попытки уточнить понятие политической культуры, придать
ему новые значения, отыскать его новые функции и сформулировать новые
концепции. С другой стороны, продолжали высказываться сомнения в научной
ценности этого понятия и ставиться под вопрос целесообразность его исполь-
зования.
Споры о политической культуре не затрагивали вопроса о том, кто был ее
«отцом-основателем». Пальма первенства безоговорочно отдавалась американ-
скому обществоведу Гэбриелу Абрахаму Ал монду. Он родился в 1911 году в Рок-
Айленде, штат Иллинойс, в семье эмигрировавшего из России раввина. По-
следнее обстоятельство, как считают исследователи, наложило отпечаток на
жизнь и деятельность Алмонда, проявившись, в частности, и в его нравствен-
ном облике, и в ссылках на Библию, и в обращении к библейским сюжетам4.
Окончив Чикагский университет, а затем и аспирантуру того же универси-
тета, Алмонд в 1938 году защитил докторскую диссертацию «Плутократия и
политика в городе Нью-Йорке». С 1939 по 1942 год преподавал в Бруклинском
колледже (позднее переименованном в Городской университет Нью-Йорка —
CUNY ). В годы Второй мировой войны, как и многие другие политологи и
1 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture // American Political Science Review. Vol. 82 No. 4
Dec. 1988.
2 Формизано P. Понятие политической культуры. С. 119, 121.
3 «В холе споров, продолжавшихся и во второй половине 90-х, одни ученые, работавшие с данным
понятием, занялись поиском каузального среднего основания, которое позволило бы политической
культуре служить промежуточной переменной (то есть лоббировали «интерактивные» отношения
между культурой и структурой), либо отвергали этот подход в пользу первичности институтов, по-
литических акторов или рационального выбора, осуществляемого индивидами; другие же обратились
к антропологии, интерпретивизму и символическому анализу, которые становились все более влия-
тельными» (Формизано Р. Понятие политической культуры. С. 119).
4 National Academy of Sciences. Gabriel A. Almond (1911-2002). A Biografical Memoir by Sidney Verba,
Lucian Pye, and Heinz Eulau. Washington D.C., 2005. P. 3. Нельзя все-таки не заметить, что в своих
ссылках на Библию Алмонд не всегда точен. Так, приведя знаменитый эпизод, когда Ровоам, сын царя
Соломона, в ответ на просьбу народа облегчить наложенное на него царем Соломоном иго лишь
усугубил его, авторы «Гражданской культуры» ссылаются на Первую книгу царств (AlmondG., Verba S.
The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, 1963. P. 24). В действитель-
ности этот эпизод содержится а Третьей книге царств.
338
Политическое сознание и политическая культура
социологи, работал в информационных службах армии США. Вернувшись к
академической жизни в 1947 году, преподавал в престижных американских
университетах (Йельском — с 1947 по 1950 и в 1959—1963, Принстонском —
с 1950 по 1959, Стэнфордском - с 1963 по 1993). Правда, годы с 1976 по 1993
он провел уже в качестве отставного почетного профессора, но это практически
не отразилось на его активной исследовательской деятельности.
Надо заметить, что время учебы Алмонда в Чикагском университете со-
впало с периодом расцвета знаменитой Чикагской школы. К числу её пред-
ставителей он (по молодости лет) не принадлежал, но был знаком с Мерриа-
мом и Лассуэллом, в соавторстве с которым написал едва ли не самую первую
свою научную статью1. Он всегда помнил об этом, что нашло отражение и в
очерке-воспоминании «Чикагские дни», опубликованном в 1990 году2, и в
других его работах. Да и принесшую ему известность «Гражданскую культуру»
он начинает с примечательных слов. «Идея провести это исследование поли-
тической культуры демократии родилась около тридцати лет назад на Отделе-
нии социальной науки Чикагского университета. Многое из того, что ныне
именуют бихевиоралистским подходом к исследованию политики, зародилось
на этом Отделении в период между войнами. Это дань прозорливости людей,
которые положили начало процессу творческого брожения, в результате кото-
рого три или четыре десятилетия спустя их концепция политической науки
стала общим достоянием. Источником вдохновения для авторов предлагаемо-
го исследования послужили, в частности, труды Чарльза Э. Мерриама. В серии
его работ «Гражданское воспитание» сформулированы многие из проблем,
которые рассматриваются в настоящем исследовании, а в его «Новых аспектах
политики» предложены методы, использованные при осуществлении
последнего»3.
На протяжении своей долгой жизни Алмонд занимал ряд административ-
ных постов в академической сфере. Возглавлял в течение многих лет Комитет
по сравнительной политике Исследовательского совета по социальной науке
(Social Science Research Council's Committee on Comparative Politics); в 1965—
1966 годах был президентом Американской ассоциации политической науки.
Имел ряд наград за достижения в области политической науки, а в 1981 году
удостоился премии Джеймса Мэдисона, одной из самых почетных академиче-
ских премий США. Умер Алмонд в 2002 году.
Широкую известность ему принесла книга (написанная совместно с Сидни
Вербой) «Гражданская культура», опубликованная впервые в 1963 году4. Но это
был не первый его крупный труд. За свою долгую жизнь он успел выступить в
качестве автора, соавтора, редактора и соредактора 18 книг и множества статей.
1 Almond G., Lasswell H. Aggressive Behavior by Clients Toward Public Relief Administration:
A Configurative Analysis // American Political Science Review, 1934, v. 28, № 4.
2 Almond G. Chicago Days // Almond G. A Discipline Divided. Schools and Sects in Political Science.
Newbury Park (Cal.), 1990.
? AlmondG., Verba S. The Civic Culture. Princeton, 1963. P. VII.
4 Ibid.
339
Глава 14
Первая его книга — «Американский народ и внешняя политика»1 - вышла в
свет в 1950 году. За ней через четыре года последовала вторая книга — «Призывы
коммунизма»2. Это были заурядные работы американского международника
50-х годов, проникнутые духом казённого патриотизма и антикоммунизма,
в которых пока еще не угадывался будущий «отец-основатель» политической
культурологи. Однако справедливости ради надо заметить, что уже в этих со-
чинениях прослеживается интерес их автора к политологической компарати-
вистике, которая, собственно, и подтолкнула Алмонда к исследованию фено-
мена, который был назван им «политической культурой».
Из числа других его работ следует выделить (написанные в соавторстве)
«Сравнительную политику: эволюционный подход»3 и «Возвращение к граж-
данской культуре»4, а также сборник его статей «Разделенная дисциплина: шко-
лы и секты в политической науке»5.
Хотя Алмонд исследовал многие проблемы, широкую известность ему при-
несли именно работы в области политической культуры. Правда, созданную им
концепцию, из которой выросла в дальнейшем эта отрасль политической нау-
ки, принято называть не «концепцией Алмонда», а «концепцией Алмонда—Вер-
бы». И это не случайно: «Гражданская культура» была написана в соавторстве с
человеком, который в дальнейшем тоже получил известность как крупный ис-
следователь, - Сидни Вербой.
Верба родился в Нью-Йорке в 1932 году. Образование получил в Гар-
вардском колледже и Принстоне, где стал магистром. Там же, в Принстоне в
1959 году защитил докторскую диссертацию. Преподавал в Принстоне (1960—
1964), Стэнфорде (1964-1968), Чикаго (1968-1972) и Гарварде (с 1972 года).
Занимал ряд административных постов в академической сфере. С 1984 по 2007
был директором библиотеки Гарвардского университета. В 1994—1995 годах —
президент Американской ассоциации политической науки.
Верба — автор многих работ, посвященных проблемам массового политиче-
ского сознания и поведения, методологии политических исследований, социо-
логии международных отношений, сравнительной политологии и, конечно,
политической культуры6. Некоторые из них были подготовлены им совместно
с другими американскими обществоведами, среди которых были и те, кто за-
1 Almond G. The American People and Foreign Policy. Harcourt, 1950.
2 Almond G. The Appeals of Communism. Princeton, 1954.
3 Almond G. Comparative Politics: A Developmental Approach, 1966. Little. Brown, (with G. Bingham
Powell. Jr.).
4 Almond G. The Civic Culture Revisited. General editors G. Almond, S. Verba. Boston, Toronto, 1980.
5 Almond G. Chicago Days // Almond G. A Discipline Divided. Schools and Sects in Political Science.
Newbury Park (Cal.), 1990.
6 Первую свою книгу — «Малые группы и политическое поведение: изучение лидерства» (Small
Groups and Political Behaviour: A Study of Leadership. Princeton, 1961) Верба опубликовал в 1961 году.
Затем последовали другие работы - индивидуальные и коллективные. В частности: Political Culture
and Political Development. Ed. by Lucien W. Pye and Sidney Verba. Princeton, N.J., 1965; Equality in
America: A View from the Top Cambridge. With Gary R. Orren. Cambr. (Mass.), 1985; Political Culture and
Political Development. Ed. by Lucien W. Pye and Sidney Verba. Princeton, N.J., 1965.
340
Политическое сознание и политическая культура
кладывал основы политической культурологии. И все-таки на протяжении всей
своей жизни он (и это роднило его с Алмондом) сохранял устойчивый интерес
к проблеме политической культуры.
Надо заметить, что базовые понятия и позиции, которые получили разра-
ботку в «Гражданской культуре» и легли в основу алмондовско-вербовской кон-
цепции, были в принципе сформулированы Алмондом за несколько лет до
появления книги в упоминавшейся выше статье «Сравнительные политические
системы». Следует иметь в виду и то обстоятельство, что, когда началась работа
над «Гражданской культурой», Верба был двадцатипятилетним начинающим
ученым, не имевшим за плечами ни богатого исследовательского опыта, ни
крупных трудов, ни даже докторской степени.
Впрочем, сам Верба безоговорочно признавал лидирующую роль Алмонда
в исследовании феномена политической культуры. В предисловии (написанном
совместно с Л.Паем) к книге «Политическая культура и политическое разви-
тие», составившей пятый том цикла работ «Исследование политического раз-
вития», подготовленного под эгидой Комитета по сравнительной политологии,
говорится следующее. «В этом томе в сугубо личной форме отражено впечатля-
ющее лидерство Гэбриэла Алмонда, который занимает первенствующую
позицию в интеллектуальной истории [становления] понятия политической
культуры и который, как уверенный руководитель членов Комитета по сравни-
тельной политологии, позволил нам оценить преимущества исследования про-
блем политического развития с точки зрения политической культуры. Именно
он составил план этого тома, набросал первую памятку с инструкцией для ав-
торов, а впоследствии постоянно, вплоть до завершения работы, поощрял и
поддерживал авторов»1.
Строго говоря, феномен, оказавшийся в поле внимания Алмонда, не был
чем-то совершенно новым для науки: выявить глубинные связи политики и
культуры пытались давно. Да и само понятие «политическая культура» роди-
лось не вчера. Им пользовался, например, Ленин, а задолго до него — русский
историк В. Герье. Ввел же его, как показывают разыскания некоторых ис-
следователей, немецкий философ и просветитель XVIII века Иоганн Гердер2.
Но, повторим, именно американские исследователи (и прежде других Ал-
монд и его последователи) разработали целостную концепцию политической
культуры.
Понятие культуры многозначно, истолковывают его по-разному. Широко
распространено, особенно в России, представление о культуре как совокуп-
ности высших достижений человечества в материальной и/или духовной сфере
как системе эталонных позитивных ценностей. Культура ассоциируется с вер-
шиной, до которой надо добраться. Отсюда и призывы к «повышению» культу-
1 Political Culture and Political Development. Ed. by Lucien W. Pye snd Sidney Verba. Princeton. N.J., 1969
(первое издание - 1965). P. VIII.
2 Подробнее об этом см.: Батсыов Э.Я. Советская политическая культура (К исследованию распа-
дающейся парадигмы) // Политическая наука в России. Интеллектуальный поиск и реальность:
Хрестоматия. М.,2000.
341
Глава 14
ры, к «овладению» достижениями культуры и т. п. Алмонд и Верба, а вместе
с ними и абсолютное большинство зарубежных социологов и представителей
политической науки следуют иной традиции понимания культуры.
Как утверждал Алмонд в статье «Сравнительные политические системы»,
«всякая политическая система встроена в определенный образец ориентации
на политические действия»1, который и был назван им политической культу-
рой. Позднее, в книге «Гражданская культура», ее авторы уточнили и развили
эту мысль. «Понятие "политическая культура"... указывает на специфические
политические ориентации — установки в отношении политической системы
и ее различных частей и установки в отношении собственной роли в системе...
Это совокупность (a set) ориентации в отношении особой совокупности
(a special set) социальных объектов и процессов»2. Когда мы говорим о поли-
тической культуре общества, поясняли авторы книги, «мы имеем в виду по-
литическую систему, интернализованную в знании, чувствах и оценках его
членов»3.
Как можно видеть из приведенных определений, Алмонд и его последова-
тели ограничивают политическую культуру сферой сознания. Это их принципи-
альная позиция, которой они твердо придерживаются и в дальнейшем и кото-
рая, заметим, вызывает критику со стороны ряда других исследователей4,
включая автора этих строк3. При этом они выделяют несколько типов полити-
ческой культуры, характерных для различных уровней развития политической
системы общества. Во-первых, это так называемая парокиальная (parochial)6
культура, складывающаяся в обществе, где политические функции и роли еще
не отделились от экономических и религиозных функций и ролей, а люди име-
1 Almond G.Л. Comparative Political Systems//Journal of Politics. 1956. Aug. P. 396.
2 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 13.
3 Ibid. P. 14.
4 Большинство критических замечаний связано с возражением против ограничения политической
культуры сферой политического сознания. Как писал польский социолог Е.Вятр, выражая эту пози-
цию, «нельзя сводить понятие политической культуры исключительно к психическим состояниям.
Нужно включить в него также определенные образцы поведения. Это соответствует общему понима-
нию культуры... а также той исследовательской ситуации, которая заставляет искать определенные
устойчивые образцы поведения как важнейшие черты культуры, определяющие общественные и
политические действия» (Вятр Е. Социология политических отношений / Пер. с польск. М., 1979.
С. 260-261).
5 См., в частности: Батаюв Э.Я. Политическая культура современного американского общества.
М.. 1990. а также еще около десятка работ, в которых излагается позиция автора названной книги по
рассматриваемой проблеме. По нашему мнению, «политическую культуру можно в самой общей
форме охарактеризовать как систему исторически сложившихся, относительно устойчивых, репре-
зентативных («образцовых») убеждений, представлений, установок сознания и моделей («образцов»)
поведения индивидов и групп, а также моделей функционирования политических институтов и об-
разуемой ими системы, проявляющихся в непосредственой деятельности субъектов политического
процесса, определяющих ее основные направления и формы и тем самым обеспечивающих воспро-
изводство и дальнейшую эволюцию политической жизни на основе преемствености» (Pro et Contra,
лето 2002. С. 10).
6 Есть и другие переводы: «провинциалистская», «традиционная».
342
Политическое сознание и политическая культура
ют смутное представление о политике как самостоятельной сфере деятельности
и индифферентны к ней. Во-вторых, это так называемая подданническая
(subject) культура. Она складывается при наличии дифференцированных по-
литических функций, ролей и институтов и характеризуется пассивным отно-
шением к политической системе со стороны подданных (граждан): последние
интересуются главным образом практическими результатами деятельности
правительства — в первую очередь теми, которые имеют непосредственное от-
ношение к их повседневной жизни. В-третьих, это «культура участия», или
«партиципаторная культура» (participant culture). Для нее характерен высокий
уровень интереса граждан к политике, хорошая информированность о полити-
ческой жизни общества, активное участие в ней.
Казалось бы, демократическая политическая культура должна быть тожде-
ственна культуре участия как воплощению рационалистско-активистскои мо-
дели, которая «согласно нормам демократической идеологии должна была бы
присутствовать в преуспевающей демократии»1. Однако реальная картина ока-
зывается не столь однозначной. Демократическая политическая культура, со-
гласно Алмонду и Вербе, — это культура, доминирующая в демократическом
обществе, точнее — в США и Великобритании2. Перед нами явная тавтология
(за которую Алмонда и Вербу не раз подвергали критике): демократическая по-
литическая культура — это политическая культура демократических стран. Но
наши авторы не отрицают того, что даже эти страны нельзя рассматривать как
полное воплощение демократического идеала, отождествляемого с рациона-
листско-активистскои моделью. Это находит отражение в политической
культуре демократического общества, которую Алмонд и Верба называют
«гражданской культурой» (civic culture). Она сочетает в себе в разной пропорции
элементы всех трех вышеназванных типов и «иногда включает в себя явно про-
тиворечащие [друг другу] политические установки», но именно в силу этого
обстоятельства «кажется наиболее соответствующей демократическим полити-
ческим системам, поскольку они также представляют собой переплетение
противоречий»3. Но гражданская культура — не просто переплетение, а баланс
противоречий.
Это прежде всего «баланс между властью правительства (governmental power)
и ответственностью правительства (governmental responsibility)»4. Если отсут-
ствует контроль над правительственными элитами, то есть элитами, наделен-
ными властными полномочиями со стороны неэлит (nonelites), утверждают
Алмонд и Верба, то политическая система не может быть названа демократиче-
ской. Поэтому поддержание данного баланса составляет «одну из наиболее
1 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 473.
2 «Чтобы ответить на данный вопрос (существует ли демократическая политическая культура. -
Э.Б.), нам следует обратиться к политической культуре в двух относительно стабильных и преуспева-
ющих демократиях - Великобритании и Соединеных Штатах» (AlmondG.A., Verba S. The Civic Culture.
P. 473).
3 Ibid. P. 476.
4 Ibid.
343
Глава 14
важных и трудных задач демократии»1. Для этого необходима электоральная
система, функционирующая в условиях многопартийности. Но баланс между
властью и ответственностью правительства должен быть дополнен другим ба-
лансом, в котором находят воплощение столь же противоречивые требования,
предъявляемые к гражданину демократического общества. «Чтобы элиты были
сильными и принимали властные решения, «включенность (involvement) [в по-
литику], активность и влияние рядового человека должны быть ограничены»2.
То есть, доверив власть элитам, он должен позволить им управлять так, как они
считают нужным, и воздерживаться от непосредственного вмешательства в их
деятельность. «Таким образом, от гражданина демократического общества тре-
буются противоречащие друг другу устремления: он должен быть активным, но
вместе с тем и пассивным; включенным [в политический процесс], но не чрез-
мерно; влиятельным и вместе с тем почтительным [к властям]»3.
Другими словами, демократия покоится на примирении крайностей и со-
блюдении меры в политике. Чтобы правящие элиты хорошо делали свое дело и
чувствовали свою ответственность перед обществом, гражданам надлежит дер-
жать их под контролем (в частности, с помощью выборов), но при этом не по-
сягать на их властные функции, отправление которых требует профессиональ-
ной выучки и не под силу человеку с улицы. Граждане должны быть включены
в политический процесс и «давить» на правительство, но это давление не долж-
но «перегревать» политическую машину и вести к дестабилизации системы.
Наконец, желательно, чтобы граждане были достаточно влиятельными и спо-
собными навязывать элитам ответственное поведение, однако это не должно
препятствовать принятию властями необходимых, в том числе непопулярных,
решений.
Когда жизнь протекает спокойно, людей мало интересует, что делается
в правительственных кабинетах. Так что политики достаточно свободны в сво-
их действиях. Зато при обострении ситуации, а тем более в условиях кризиса
активность граждан и их давление на властные структуры возрастают. Но вот
власти принимают необходимые меры, ситуация возвращается к норме, и ин-
терес рядовых граждан к политике снова падает. Как утверждают авторы «Граж-
данской культуры», эти циклы, состоящие из «включения граждан, ответа элит
и отхода граждан от политики», способны - в тенденции - усиливать баланс
противоположностей, необходимый для демократии.
Необходим для эффективного функционирования последней и баланс
прагматических (его называют еще и «инструментальным») и эмоциональных
ориентации, исключающий как чрезмерный практицизм (расчет), так и чрез-
мерное проявление страстей. Приверженность гражданина той или иной пар-
тии, политическому деятелю или системе не должна быть лишена эмоций. Как
утверждал - и не без оснований — Сеймур Липсет, если лояльность в отноше-
нии системы определяется сугубо прагматическими соображениями, то поло-
1 Ibid.
2 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 478.
3 Ibid. P. 478-479.
344
Политическое сознание и политическая культура
жение последней становится шатким — сбои в работе могут лишить ее поддерж-
ки граждан1. К тому же свободная от эмоций политическая активность чревата
цинизмом. Однако и чрезмерные эмоции вредят демократии. Они могут не
только нарушить баланс между активностью и пассивностью граждан (равно
как и между политическими институтами), но и спровоцировать разрушитель-
ные массовые движения. И вот вывод: чтобы граждане могли сохранять кон-
троль над политическими элитами и управляемой ими системой, лояльность по
отношению к ней не должна быть «полной и безусловной», а участие в полити-
ке не должно быть «ни чисто инструментальным, ни эмоциональным».
Но есть еще один баланс, который должен поддерживаться в демократи-
ческой политической системе: «баланс между [политическим] согласием
(consensus) и разногласием (cleavage)»2. Как и в случае с первым балансом, он
поддерживается и на уровне элит, и на уровне рядовых граждан. Без согласия
по ключевым вопросам невозможно мирное разрешение политических споров
и успешное функционирование демократических институтов. Но эти институ-
ты не способны успешно действовать и при отсутствии политических разногла-
сий в обществе. Ведь демократия предполагает возможность выбора между
альтернативами. К тому же отсутствие разногласий, а значит, и оппозиции су-
щественно затруднило бы контроль над элитами и притупило у них чувство
ответственности. Нужно только следить за тем, чтобы эти разногласия не выш-
ли за опасную черту. Словом, и тут требуются мера и баланс.
В итоге, по Алмонду и Вербе, в демократическом обществе складывается
довольно сложная и вместе с тем динамичная система сбалансированных по-
литико-культурных ориентации. «Здесь налицо политическая активность, но
она не столь велика, чтобы подорвать власть правительства; налицо включен-
ность (граждан в политику. — Э.Б.) и лояльность (системе и элитам. — Э.Б.), но
в умеренной степени; налицо и политические разногласия, но их держат под
контролем. К тому же политические ориентации, образующие гражданскую
культуру, тесно увязаны с общими социальными и межличностными ориента-
циями. В рамках гражданской культуры нормы межличностных отношений,
общего доверия и доверительного отношения к своему социальному окруже-
нию пронизывают политические установки и смягчают их»3.
Алмонд и Верба подчеркивают, что все эти балансы (в той конкретной фор-
ме, которую они обретают) — вовсе не результат тонких расчетов и согласова-
ний. Они складываются стихийно: за счет непоследовательности установок,
которых придерживаются граждане (а массовое политическое сознание всегда
непоследовательно); за счет несоответствия установок сознания реальному по-
ведению граждан; за счет индивидуальных различий между людьми и их инте-
ресами, ибо в любом обществе найдутся и политические активисты, которых
никто и ничто не в состоянии остановить, и те, кому политика не интересна ни
при какой погоде. Но надо, конечно, понимать и то, что эти балансы были бы
1 LipsetS. Political Man. P. 77-78.
2 AlmondGЛ., Verba S. The Civic Culture. P. 490.
3 Ibid. P. 493.
345
Глава 14
невозможны (как балансы) без сознательных действий, направленных на огра-
ничение власти элит и давления на них со стороны граждан и т. п.
Нарисованная американскими аналитиками картина позволяет охаракте-
ризовать демократическую политическую культуру как культуру толерантную,
предполагающую терпимость граждан и государства по отношению к оппонентам
и оппозиционным силам (поскольку они не выходят в своих действиях за рамки
закона), а также плюрализм мнений и позиций, проявляющийся, в частности,
в признании многопартийной системы и множественности идеологий — за ис-
ключением тех, которые вступают в противоречие с принципами гуманизма и
нормами закона.
Еще одна черта политической культуры демократии - массовое тяготение
граждан к идеологическому и политическому центру (что предполагает относи-
тельно слабую дифференцированность массового политического сознания).
С этим связана и относительно невысокая степень ориентации отдельных граж-
дан и групп на решение политических задач и разрешение внутриполитических
противоречий и конфликтов насильственными методами.
Отводя государству более или менее значительную роль в общественной
жизни и воспитывая индивидов в духе гражданственности, политическая куль-
тура демократии далека от фетишизации государства и стремления поставить
его над обществом и личностью. Не гражданин для государства, а государство
для гражданина — вот один из коренных принципов демократии.
И еще один важный момент: политическая культура демократии немысли-
ма без законопослушания граждан независимо от занимаемого ими положения.
А это предполагает (что вытекает из логики рассуждений авторов «Гражданской
культуры») уважительное отношение общественности и государства к суду и
независимое положение последнего в системе государственных органов1.
И Алмонд с Вербой и другие исследователи политической культуры демо-
кратии в принципе единодушны: ее становление возможно лишь в условиях
относительно бескризисного развития общества. В странах, совершающих пе-
реход или, как теперь принято говорить, транзит от тоталитаризма (авторита-
ризма) к демократическому строю, формирование адекватной ему культуры
протекает медленно и болезненно. Тем более когда этот транзит сопровождает-
ся острыми внутренними конфликтами. Напоминает о себе и прошлое. Сохра-
1 Знакомясь с концепцией гражданской культуры Гэбриэла Алмонда (и составляя представление
о характеристиках последней), следует помнить о том, что американский исследователь исходит из
представления о существовании глубокой внутренней связи между характером политической куль-
туры и характером политической системы, «встроенной» определеным образом в эту культуру.
Алмонд подразделял политические системы на четыре основных типа: англо-американскую; евро-
пейскую континентальную; доиндустриальную (частично индустриальную) и тоталитарную (См.:
Almond G.Л. Comparative Political Systems//Journal of Politics, v. 18. Aug. 1956. № 3. Только англо-аме-
риканская система (которая в принципе может существовать и за пределами США и Великобрита-
нии), будучи демократической системой с высокоспециализированной ролевой структурой, харак-
теризуется наличием однородной (нераздробленной) светской политической культуры демократи-
ческого типа, то есть гражданской культурой. А это значит, что становление в той или иной стране
подобной культуры возможно лишь при условии приближения ее политической системы к системе
англо-американского типа.
346
Политическое сознание и политическая культура
няемый коллективной памятью нации старый политический опыт тормозит
распространение и усвоение новых стереотипов сознания и поведения1.
По мнению Алмонда и Вербы, смена типов политических культур в нацио-
нальном масштабе происходит путем поэтапного вытеснения одних систем
политических ориентации другими в процессе социализации новых поколений.
Большую роль в нем играет обучение (в широком смысле этого слова). «Граж-
данская культура передается в ходе сложного процесса, который включает в
себя обучение во многих социальных институтах — в семье, в группах ровней
(сверстников), в школе, по месту работы, равно как и в самой политической
системе»2. Помимо этого индивиды обучаются, усваивая чужой политический
опыт, не имеющий специального учебного характера: так происходит, напри-
мер, когда ребенок слышит разговоры своих родителей о политике или непо-
средственно наблюдает, как функционирует политическая система страны,
в которой он живет Так, шаг за шагом, складывается политическая культура
индивидов, групп, общества. Но это еще не все. «Чтобы новое государство мог-
ло создать гражданскую культуру, ему потребуются как объединяющие [его
граждан] символы и [сформированное у них] чувство причастности к системе
(system affect), так и когнитивные навыки (cognitive skills). Должно произойти
символическое событие или появиться символический харизматический лидер
либо обнаружиться какие-то другие средства, рождающие приверженность и
единство на символическом уровне»3.
Концепция «гражданской культуры» создавалась не в теоретическом ваку-
уме и не на пустом месте. Годы ее формирования пришлись на тот период,
когда в американском обществоведении (прежде всего в социологии) получил
широкое распространение и обрел большое влияние структурный функциона-
лизм, творцом которого справедливо принято считать Толкотта Парсонса.
Толкотт Парсонс (1902—1979) — один из самых авторитетных американских
социологов-теоретиков. В своих работах «Структура социального действия»,
«Социальная система», «К общей теории действия»4 и других он стремился по-
строить интегральную теоретическую систему, охватывающую и логически рас-
крывающую мир человеческого действия во всех его многообразных проявле-
ниях. На построение такой дедуктивной теории, кажется, не решался больше
никто в Америке, что не удивительно: это соответствовало больше европей-
ской, нежели американской культуре теоретизирования. Но у Парсонса была и
американская, и европейская «закваска». Он хорошо знал европейскую социо-
1 Несколько отвлекаясь от американских реалий (но не от темы), заметим, что исследования, про-
веденные в ФРГ в конце 70-х годов, когда еще более или менее активно действовали поколения,
взгляды которых сложились или начали формироваться в условиях нацизма, показали, что демокра-
тические ориентации еще не очень глубоко внедрились в послевоенную немецкую политическую
культуру. Аналогичные результаты дали проведенные испанскими социологами исследования поли-
тической культуры постфранкистской Испании.
2 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 498.
3 Ibid. P. 503-504.
4 Parsons T. The Structure of Social Action. N. Y, 1937; Parsons T. The Social System. N. Y, 1951; Parsons Т.,
Shils E. Toward a General Theory of Action. Cambr. (Mass.)., 1951.
347
Глава 14
логию (в частности, Дюркгейма, Вебера, Парето). А образование получил не
только в Амхерстском колледже (где изучал естественные науки), но и в Лон-
донской школе экономики и Гейдельбергском университете.
Для нас важно отметить, что, разрабатывая общую теорию действия, Пар-
сонс вводит в качестве одной из базовых категорий понятие «ориентация», под
которой понимается способность субъекта вычленять из окружающего мира те
или иные объекты и определенным образом их классифицировать.
Основы структурно-функционального анализа Парсонс разрабатывал рука
об руку с Эдвардом Шилзом (1911 — 1995), еще одним крупным американским
социологом (в соавторстве с ним была написана, в частности, книга «К общей
теории действия»). Шилз придавал большое значение культуре, видя в ней важ-
ный социальный интегрирующий фактор.
Влияние идей Парсонса и Шилза отчетливо прослеживается в книге Ал-
монда и Вербы, чего не скрывают и сами авторы «Гражданской культуры». «Как
отмечалось в других работах, — пишут они, — в своем определении и классифи-
кации типов политической ориентации мы следуем за Парсонсом и Шилзом»1.
Добавим к этому, что у них заимствован и сам концепт ориентации. Но дело
этим не ограничивается. Алмонд и Верба честно признают, что и название кни-
ги взято ими из меморандума Шилза «Демагоги и кадры в политическом раз-
витии новых государств» («Demagogues and Cadres In the Political Development
of the New States»), представленного в сентябре 1961 года Комитету по сравни-
тельной политике Совета по исследованиям в области социальной науки,
«а также из других его работ, где он еще раньше использовал понятие «граждан-
ственность» («civilty»)»2.
Прослеживаются также заимствования из работ социолога Роберта Лейна,
антрополога Ралфа Линтона, политолога Гаролда Лассуэлла и других. «Наше
исследование, — писали Алмонд и Верба, — вырастает из этого массива теорий
о характерных чертах и предпосылках культуры демократии. Что сделали мы,
так это... попытались определить ее содержание путем исследования уста-
новок, сложившихся в ряде действующих демократических систем... Наше
исследование, охватывающее пять стран, дает нам возможность преодолеть
зацикленность на Америке и выяснить, встречаются ли отношения, зафикси-
рованные американскими данными, в демократических странах, отличающих-
ся друг от друга по своему историческому опыту, а также политической и со-
циальной структурам»3. Это было сказано при написании книги. Пройдут годы
и десятилетия. «Гражданская культура» станет классикой. И её авторы будут
оценивать свои заслуги гораздо выше. Впрочем, это не имеет прямого отноше-
ния к делу...
Оценивая алмондовскую теорию политической культуры как одновремен-
но дескриптивную и нормативную, мы должны также иметь в виду, что она
содержит более или менее отчетливо выраженный прикладной аспект. Вообще
1 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 15.
2 Ibid. P. 6.
3 Ibid. P. 11-12.
348
Политическое сознание и политическая культура
все или почти все работы Алмонда (в котором никогда не умирал между-
народник) — это попытка ответить не только на вопрос, как сохранить стабиль-
ную демократию (на Западе), но и на вопрос, как построить демократию
(в развивающихся странах). Это во многом объясняет, почему он говорит не
о необходимости демократизации недемократических стран (как делает тот же
Даль, выдвигая целый перечень условий последней, среди которых присутству-
ет и адекватная демократии политическая культура), а о необходимости их
модернизации, следствием которой должна стать демократизация, а значит,
и становление демократической политической культуры. «Что наше исследо-
вание позволяет утверждать, так это то, что любое приближение к модерниза-
ции заключает в себе семена гражданской культуры. Какому бы аспекту про-
цесса модернизации ни был отдан приоритет, он приведет к серьезному росту
требований к образованию, а повышение уровня образования приведет к соз-
данию определенных компонентов гражданской культуры»1. Непременным
следствием модернизации будут и индустриализация, которая вкупе с образо-
ванием «создаст [возможность] становления демократии (create a democratic
opportunity)»2.
Логика была простая: чтобы сформировать демократическую политическую
культуру (которая, отметим это еще раз, допускала включение в неё элементов
традиционной культуры, что было важно для развивающихся стран), надо про-
сто встать на путь модернизации, который в своё время прошли западные стра-
ны во главе с Соединенными Штатами. Значит, надо ориентироваться на них,
изучать и заимствовать их опыт.
Алмонд и Верба прожили долгую жизнь, и на ее протяжении не раз возвра-
щались к проблеме политической культуры3. Однако, пересмотрев некоторые
из прежних суждений, они сохранили верность основным принципам своей
концепции, сформулированным ими еще в 50—60-е годы, и были за это возна-
граждены: созданная ими теоретическая конструкция пережила своих творцов.
Ее критикуют, пытаются опровергнуть, но не считаться с ней не может ни один
исследователь политической культуры, ни один историк политической мысли
XX века. В ней четко зафиксировано представление о политической культуре
per se и политической культуре США, характерное для либерального сознания
50—60-х годов, когда Америка была проникнута духом оптимизма и чувствова-
ла себя интеллектуальным «властелином мира».
Оценивая в конце минувшего века состояние исследований в области по-
литической культуры, профессор политической науки Калифорнийского уни-
верситета Рассел Далтон выделил три подхода к ней. На первое место он, есте-
ственно, поставил теорию «гражданской культуры». «До сих пор, — утверждал
1 Almond G.A., Verba S. The Civic Culture. P. 504.
2 Ibid. P. 504-505.
3 См., в частности: The Civic Culture Revisited. Gen. editors Almond G., Verba S. Boston, Toronto,
1980.
349
Глава 14
он, — этот подход остается наиболее влиятельным. Он опробован не только в
демократических странах... Второй подход — теория Г. Экстайна о власти и
культуре, которая особенно значима для понимания сегодняшних проблем,
ибо ее автор один из немногих теоретиков, обратившихся к динамичному
аспекту культуры и вопросу о роли культуры в процессе политических измене-
ний... А. Вильдавски разработал третий вариант анализа политической культу-
ры... Свою типологию культуры, соответствующую четырем стилям жизни, он
строил на основе «управленческой решетки» Мери Дуглас. Эти типы полити-
ческой культуры включают социальные отношения и представляемые ими
ценности»1. С этой картиной можно в принципе согласиться при условии, что
к ней будет прибавлен по меньшей мере еще один «подход» - «подход» Ронал-
да Инглхарта.
Выходец из Германии (покинул ее в 1936 году), к которой он никогда не
терял политического и исследовательского интереса, Хэрри Экстайн (1924—
1999) стал со временем одним из самых крупных и авторитетных представите-
лей американской политической науки. Был вице-президентом Американской
ассоциации политической науки, редактором журнала «World Politics», препо-
давал в Гарвардском и Принстонском университетах. С 1980 года и до послед-
них дней жизни был сначала заслуженным профессором, а затем заслуженным
профессором-исследователем (distinguished research professor) Калифорнийско-
го университета (Ирвайн). Его имя связывается в первую очередь с исследова-
ниями в области властных отношений, демократической стабильности и так
называемой конгруэнтности моделей власти. Среди его наиболее крупных ра-
бот, посвященных этим проблемам, — монография «Теория стабильной
демократии»2. «Разделение и соединение в демократии»3, «Паттерны власти»
(в соавторстве с Тедом Гарром)4. Исследование этих проблем — особенно в ме-
тодологическом плане, к чему всегда тяготел Экстайн — и осознание необходи-
мости их более глубокой проработки во многом «подготовили» его прямое об-
ращение к проблематике политической культуры, причем под новым, отличным
от ставшего к тому времени традиционным, углом зрения.
Исследуя проблему демократической стабильности, Экстайн исходил из
представления, «что образцы политического поведения» формируются не толь-
ко в процессе политических отношений, но и в семье, школе, экономических
и общественных организациях. Для достижения стабильности любой полити-
ческой системы модель ее управления должна быть конгруэнтна с преоблада-
ющим способом руководства обществом. При этом Экстайн выделяет два типа
конгруэнтности: полную (когда модели власти во всех сферах идентичны)
и неполную (когда модели власти в разных сферах только похожи друг на друга).
Полная конгруэнтность не подходит для демократии, ибо некоторые сферы
1 Лсиьтон Р.Лж. Сравнительная политология // Политическая наука: новые направления.
С.330.
2 Eckstein H. A Theory of Stable Democracy. Princeton, 1961.
3 Eckstein H. Division and Cohesion in Democracy. Princeton, 1966.
4 Eckstein H.,Gurr T. Patterns of Authority. Wiley, 1975.
350
Политическое сознание и политическая культура
просто не могут быть демократизированы (семья, школа, экономические орга-
низации). Иными словами, важные для выработки моделей политического
поведения сферы будут недемократичны — во всяком случае, не вполне демо-
кратичны. Неполная конгруэнтность с преобладающими моделями власти мо-
жет быть достигнута, однако в этом случае модель политического управления
перестанет быть «чисто демократичной» и будет иметь «элемент здорового ав-
торитаризма». Экстайн убежден, что этот «элемент» позволит принимать эф-
фективные политические решения, ибо люди испытывают потребность в на-
личии сильного лидера-автократа, и «для сохранения стабильности системы эта
потребность должна быть удовлетворена»1.
Стремление выявить условия обеспечения демократической стабильности
и предотвращения социально-политических конфликтов и построить общую
теорию социальных изменений и «вывело» Экстайна на проблематику полити-
ческой культуры. Ей он посвятил не так уж много работ (это прежде всего ста-
тьи «Культуралистская теория политического изменения»2, «Обозревая поли-
тическую культуру»3, «Культура как фундаментальное понятие социальных
наук»4), но все они имеют концептуальный характер и содержащиеся в них идеи
оказали заметное влияние на пути развития американской и мировой полити-
ческой культурологии.
Культурологические исследования Экстайна пришлись на конец 80-х —
начало 90-х годов, когда социальная стабильность осталась в далеком про-
шлом и стала очевидной необходимость пересмотра классической политико-
культурной парадигмы. К этому взывала и ситуация в американской полити-
ческой науке. Бихевиорализм, на методологию которого опирались пионеры
культурологии, обнаружил ограниченность своего креативного потенциала.
И скрытые ранее недостатки политико-культурных теорий стали теперь на-
столько очевидными, что под вопросом оказалось будущее политической
культурологии.
В этих условиях Экстайн видел свою главную задачу в том, чтобы дополнить
разработанную им теорию политической стабильности теорией политических
изменений. Для этого нужна была определенная объяснительная переменная,
умозрительная структура, опираясь на которую в теоретико-методологическом
плане можно было бы решить эту задачу. В качестве таковой и была избрана
политическая культура. Экстайн так и пишет: «Политическая культура — это
концепт, абстракция, умозрительная конструкция, предназначенная для по-
1 Категории политической науки. М., 2002. С. 234.
2 Eckstein H. A Culturalist Theory of Political Change // American Political Science Review. Vol. 82.
No. 3. September 1988. Английское слово «culturalist» я перевожу не как «культурологический», а как
«культуралистский», поскольку речь идет не о теории, относящейся к сфере культурологии, а о тео-
рии, раскрывающей роль культуры в политических изменениях.
3 Eckstein H. Observing Political Culture // Eckstein H. Regarding Politics. Essays on Political Theory,
Stability, and Change. Berkeley, 1992.
4 Eckstein H. Culture as a Foundation Concept for the Social Sciences // Journal of Theoretical Politics.
Vol. 8. 1996. No. 4. Надо также учитывать, что многие принципиальные идеи, имеющие отношение
к политической культуре, высказаны Экстайном в других его работах.
351
Глава 14
строения теории»1. И он уверен, что «убедительная, потенциально мощная те-
ория политического изменения может быть выведена из культуралистских
представлений»2.
Рассматривая «культуру» как «основополагающее понятие социальных
наук»3, Экстайн жалуется (с полным на то основанием), что «термин культура не
имеет точного, устоявшегося (settled) технического значения в социальных нау-
ках, хотя и занимает в них центральное место»4. Неудивительно, что едва ли не
в каждой своей работе, посвященной политической культуре, он заново обраща-
ется к вопросу о содержании концептов «культура» и «политическая культура».
Исходной базой, от которой он отталкивается при построении собственной
концепции, является структурный функционализм (трактующий культуру как
совокупность способов нормативного регулирования социального поведения),
и прежде всего теория социального действия Толкота Парсонса, а также кон-
цепции Алмонда и его соратников, использование которыми понятия культуры
основывается «непосредственно на «деятельностной рамке отсылок» («action
frame of reference») Толкотта Парсонса»5. Иными словами, Экстайн стремится
более адекватно «прочитать» и несколько скорректировать и Алмонда, и Пар-
сонса. И сделать это он пытается путем установления баланса между субъектив-
ными и объективными сторонами социального взаимодействия, «включения»
субъекта в объективную «ситуацию» взаимодействия и акцентирования про-
цессуально-динамических аспектов последнего.
Говоря о научном вкладе Экстайна, высоко оцененном его коллегами,
включая Алмонда и Вербу6, следует сказать, что его идеи оказали прямое влия-
ние на формирование концепции «гражданской культуры», чего не отрицали и
сами её авторы7. Это касается в первую очередь теории демократической ста-
бильности (монография Экстайна «Теория стабильной демократии» была опу-
бликована в 1961 году, то есть за два года до «Гражданской культуры»), согласно
которой эффективное функционирование демократической политической си-
стемы требует совмещения явных противоречий, или, как он их еще называет,
1 Eckstein H. Culture as a Foundation Concept for the Social Sciences. P. 473.
2 Eckstein H. A Culturalist Theory of Political Change. P. 801.
3 Обоснованию места и роли рассматриваемого концепта в системе понятий, которыми оперируют
общественные науки, посвящена отдельная статья Экстайна. которая так и называется: «Культура как
основополагающий концепт общественных наук». См.: Eckstein H. Culture as a Foundation Concept for
the Social Sciencies//Journal of Theoretical Politics. 1966. V. 8. No. 4.
4 Eckstein Н.Л Culturalist Theory of Political Change //American Political Science Review. Vol. 82. No. 3.
September 1988. P. 801.
5 Eckstein H.A Culturalist Theory' of Political Change. P. 802.
6 Отметим, в частности, хвалебную рецензию Г. Алмонда на книгу X. Экстайна «Обращаясь к по-
литике», опубликованную в декабре 1992 года в «American Political Science Review» (vol. 86. No. 4)
и его же статью «Хэрри Экстайн как политический теоретик», в которой он дает последнему высокую
оценку как одному из представителей политической науки, который внес существенный вклад в раз-
витие ее теории и методологии (см.: AlmondG. Harry Eckstein as Political Theorist // Comparative Political
Studies. Vol. 31. 1998. No. 4).
" См.: Almond G., Verba S. The Civic Culrure. P. 37, 325, 372. 373 .
352
Политическое сознание и политическая культура
«сбалансированных несоответствий»: ведь именно на балансе противоречивых
позиций и сосуществовании смешанных форм политических ориентации и
держится гражданская культура.
Примечательно, что при написании своей книги и особенно заключаю-
щей ее главы «Гражданская культура и демократическая стабильность» Ал-
монд и Верба не только опирались на опубликованные труды своего коллеги,
но и пользовались (по их собственному признанию) «неопубликованными
лекциями профессора Хэрри Экстайна»1, который вдобавок ко всему был
среди тех немногих, кто ознакомился с «первоначальным вариантом рукопи-
си монографии» и дал авторам, как они писали в «Предисловии», «ценные
советы»2.
Вклад Экстайна заключается еще и в том, что он выступил одним из по-
следовательных критиков политической культурологии в том ее виде, в котором
она сформировалась в 50—60-х годах и тем самым оказался в числе тех, кто задал
импульс ее последующему ренессансу.
Создал ли он, как того хотел, культуралистскую теорию политических из-
менений? Такая теория предполагает построение верифицируемых конструк-
ций, раскрывающих и объясняющих двуединую внутреннюю связь политики и
культуры. Она должна объяснять, как изменения в социально-политической
сфере (реформы, революции, войны, конфликты и т. п.) воздействуют на по-
литическую культуру и какие внутренние изменения претерпевает последняя в
результате такого воздействия. Но с такой же отчетливостью и полнотой эта
теория должна показывать, как внутренние изменения в политической культу-
ре воздействуют на социально-политическую жизнь общества, как они подго-
тавливают и детерминируют политические изменения. В какой мере, скажем,
определенное состояние политической культуры общества или его субкультур
может рассматриваться как достоверный индикатор грядущих политических
изменений — стабилизации, дестабилизации и т. п.
Этой двусторонности в конструкциях Экстайна мы не обнаруживаем. Он
показывает, какого рода социально-политические изменения — спонтанные и
целенаправленные (оказывающиеся на поверку исторически предопределен-
ными и необходимыми) — способны привести к изменениям в сфере полити-
ческой культуры. Например, как изменяются политические ориентации людей
при проведении социальных и политических реформ и чем эти ориентации
отличаются от ориентации, порождаемых революциями и т. п. Однако ответы
на эти вопросы еще не дает ключ к ответам на «проклятый» вопрос, всю жизнь
мучавший Экстайна: как в Германии стал возможен нацизм и что необходимо
предпринять, чтобы ничего подобного никогда больше не повторилось — ни в
самой Германии, ни за ее пределами. Чтобы ответить на этот вопрос, необходи-
мо знать, какого рода политико-культурные состояния и изменения (и культур-
ные изменения в целом) способны привести к появлению режимов, аналогич-
ных нацистскому. А если брать вопрос в более широком плане, то как та или
1 Almond G., Verba S. The Civic Culrure. P. 476.
2 AlmondG., Verba S. The Civic Culrure. P. IX.
353
Глава 14
иная культура предопределяет появление тех или иных политических практик,
режимов и т. п.
На этот в торой вопрос Экстайн не дает ответа и, в сущности, не исследует
его. Кто-то, не исключено, возразит, что такого рода ответ может быть получен
дедуктивным путем (на что намекает и сам Экстайн). Если мы знаем, к какому
состоянию в сфере политической культуры приводят те или иные политические
процессы и события, то можем заключить, что формирование таких состояний
следует рассматривать как свидетельство приближения такого рода процессов
и событий. Однако подобного рода суждения были бы некорректны уже на том
основании, что мы не можем с полной уверенностью утверждать, что никакие
иные политико-культурные состояния не способны вызвать к жизни данные
социально-политические процессы, состояния, режимы и т. п.
Иными словами, если Экстайн раскрыл какие-то стороны зависимости
культуры от политики, то зависимость политики от культуры осталась нерас-
крытой. И в этом нет ничего удивительного. Для решения этой проблемы тре-
бовалась основательная эмпирическая база, а Экстайн ею не располагал.
Тем не менее американский исследователь внес заметный вклад в полити-
ческую культурологию XX века: он обратил внимание на необходимость рас-
крытия динамического аспекта политической культуры и сделал существенный
шаг в этом направлении.
Еше одним шагом по пути вывода политической культурологии из кризиса
стала теория культуры, которую предложил автор многих книг и статей1 про-
фессор Калифорнийского университета (Беркли) Арон Вилдавски (1930-1993)
и в которую, по его собственному признанию, весомый вклад внесли Мэри
Дуглас и Майкл Томпсон.
В своей трактовке политической культуры Вилдавски радикально отступа-
ет от алмондовской парадигмы, в основе которой лежит интерпретация культу-
ры как психического явления. О радикальности этого отхода свидетельствует, в
частности, одна небольшая, но красноречивая деталь. Признавая «Гражданскую
культуру» Алмонда и Вербы «лучшим исследованием нашего времени в области
сравнения (!) политических культур», Вилдавски тем не менее ни в одной из
своих основополагающих культурологических работ (включая фундаментаь-
ное исследование «Выбор преференций путем конструирования институтов:
культуралистская теория формирования преференций», заключающее квинтэс-
сенцию его теории) даже не упоминает имени Алмонда и не ссылается на его
работы - уникальный случай в американской (да и не только в американской)
политической культурологии.
1 Из работ Вилдавски, затрагивающих проблематику политической культуры, выделим следующие:
Douglas A/., Wildavsky A. Risk and Culture. Berkeley, 1982; Wildavsky A. Change in Political Culture // Politics,
1985, № 20; Wildaxsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation //American Political Science Review, 1987, vol. 81; Wildaxsky A. Political Culture and Political
Preferences//American Political Science Review, 1988, vol.82; Wildavsky A., Thompson A/., Ellis R. Cultural
Theory. Berkeley. 1990.
354
Политическое сознание и политическая культура
Для Вилдавски культура — социальный феномен. Отсюда и трактовка ее как
«общепризнанных (shared) ценностей, придающих легитимность социальным
отношениям»1. Культуралистский подход предполагает поиск такого объясне-
ния, которое «уходит корнями в общественную жизнь»2. Это относится и
к политическим отношениям. «Ценности, — цитирует Вилдавски высказывание
Стивена Элькина, — «в самой» политике («in» politics), а не над ней или вне ее»3.
Общепризнанные ценности и социальные отношения идут рука об руку: не
существует бесплотных (disembodied) ценностей, отделенных от социальных
отношений, которые они рационализируют, и не существует социальных от-
ношений, в которых люди не рационализируют свое поведение (do not give
reasons for) или не пытаются оправдать его иным образом»4.
Такой подход предопределял и характер критериев типологизации культу-
ры, которые также имеют социальный характер: типы культур оказываются
типами общественных отношений, типами образа жизни людей. И здесь, несо-
мненно, сказалось влияние крупного британского антрополога Мэри Дуглас
(1921-2007).
Согласно Дуглас, социальные группы с разными структурами, или «образа-
ми жизни», по-разному воспринимают мир и испытывают страх перед разными
угрозами. Именно эти разные образы жизни порождают разные «культурные
наклонности» (cultural biases). Дуглас обнаруживает в обществе четыре типа
таких наклонностей и в соответствии с ними выделяет четыре типа культуры и
соответствующие им четыре типа социального контекста и четыре типа лич-
ности: индивидуалиста, эгалитариста, иерархиста и фаталиста.
Индивидуалист ограничен малым числом предписаний и слабо связан с
другими членами общности. Он предпочитает действовать сам по себе и ис-
пытывает страх перед такими явлениями, которые могли бы нарушить его сво-
боду, как, например, война. Малым числом предписаний ограничен и эгалита-
рист. Но зато он связан тесными добровольными узами с другими людьми,
главной целью деятельности которых является обеспечение общего блага.
Поскольку ни один индивид не имеет власти над другим, в эгалитарных обще-
ствах трудно избежать конфликтов, но решения в них принимаются пре-
имущественно методом консенсуса. Эгалитарист чувствителен к рискам с от-
носительно низкой вероятностью возникновения, но серьезными последстви-
ями (связанными, например, с использованием ядерной энергии). Иерархист
ограничен большим числом предписаний и тесно связан с другими членами
общности, в которой ему отведено строго определенное место и в котором он
1 Wildavsky Л. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 3. Широко используемое Вилдавски выражение «shared values» буквально означает «раз-
деляемые ценности». Во избежание его неточного толкования я перевожу слово «shared» как «обще-
признанные».
2 Ibid. P. 3.
3 Wildavsky Л. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 17.
4 Ibid. P. 5.
355
Глава 14
играет строго определенную роль. Его страхи связаны с возможностью наруше-
ния заведенного порядка (например, девиантного поведения) и отклонения от
него. Что касается фаталиста, то он ограничен большим числом предписаний
и слабо связан с другими членами общности, к которой принадлежит. Он чув-
ствует себя беззащитным перед окружающей средой, которая, как он полагает,
навязывает ему свою волю. Черты, присущие индивидуалисту, эгалитаристу,
иерархисту и фаталисту, определяют и характер соответствующих культур, в том
числе политических, задающих алгоритм восприятия политического универсу-
ма и политического поведения для определенных групп людей, предрасполо-
женных к соответствующему типу культуры.
На эту модель, разработанную М. Дуглас, и опирается, несколько (как он
говорит) «адаптируя» ее1, Вилдавски в своих культурологических построениях.
В зависимости от «силы групповых связей» он подразделяет культуры на «сла-
бые» и «сильные», относя к первым культуры, в основе которых лежит «апатия»
и «конкуренция (индивидуализм)», а ко вторым — культуры, основанные на
«иерархии (коллективизме)» и «равенстве (эгалитаризме)». Ни одна из четырех
культур не обладает превосходством над другими и не является жизнеспособной
сама по себе (is viable on its own). Больше того, эти культуры оказываются скорее
дополняющими, уравновешивающими друг друга, ибо каждая из них нуждает-
ся (хотя бы для критики и самоутверждения) в чем-то таком, чего нет в ней
самой, но есть в других культурах. Но взаимодействие культур предполагает
возникновение межкультурных конфликтов: «конфликт между культурами есть
предварительное условие (precondition) культурной идентичности. Именно от-
личия от других [культур] и дистанцированность от них определяют собствен-
ную культурную идентичность»2.
Как легко понять, культуры, о которых говорит Вилдавскм, могут существо-
вать — в отличие от культур, о которых говорят Алмонд и Верба — в сравнитель-
но ограниченных социальных общностях и не охватывают то или иное общество
(страну) в целом. Никому и в голову не придет характеризовать американскую
политическую культуру как, скажем, индивидуалистическую, а российскую —
как иерархическую, хотя элементы индивидуализма и иерархии сильны (соот-
ветственно) в американской и российской культурах. Напротив, предполагает-
ся, что культура того или иного общества представляет собой определенную
комбинацию четырех культур и страны отличаются друг от друга характером этих
комбинаций и масштабами распространения каждой из составляющих эти ком-
бинации культур.
Это был новый поворот в американской политической культурологии, ко-
торая изначально была нацелена (прежде всего по политическим соображени-
ям) на сравнение национальных культур и обращала мало внимания на куль-
туры социальных групп (не тождественные субкультурам), существующих
1 В качестве источника, на который он при этом опирается, Вилдавски называет две работы Дуглас:
Natural Symbols. Harmondsworth, 1970 и In the Active Voice. L., 1982.
2 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 7.
356
Политическое сознание и политическая культура
внутри отдельных стран. Вилдавски перевел фокус анализа на исследование
внутристрановых культурных различий. Он не отрицал значения межнацио-
нальной культурной компаративистики, но требовал, чтобы к национальным
политическим культурам подходили как к гетерогенным образованиям. Это
нашло отражение и в его исследовательской программе, в которой он пред-
лагал, в частности, «сравнивать скорее культуры, нежели страны, или, чтобы
быть точным, сравнивать страны по контрасту характерных для них комбина-
ций культур»1.
Американский исследователь далеко не всегда проводит четкую грань меж-
ду культурой как родовым явлением и политической культурой как разновидно-
стью последнего. Он, конечно, дает определение политической культуры, ха-
рактеризуя ее как «способ конституирования власти»2 и часто использует это
понятие. Более того, создаваемую им концептуальную конструкцию он назы-
вает «теорией о том, как индивиды используют политическую культуру для
развития своих преференций»3. И наряду с этим — рассуждения о культуре без
четкого отделения ее политической части (а это весьма специфическая часть!)
от общего целого. Так, определяя — «на уровне идей» — «программу в области
исследования политической культуры», он считает, что программа эта должна
быть направлена на углубление «нашего понимания того, как выбираются, под-
держиваются, изменяются и отклоняются противостоящие друг другу (opposed)
видения хорошей жизни»4. Ни слова о государстве, власти, политических дис-
позициях и пр. Но та же задача стоит в принципе и перед исследователем куль-
туры как родового явления.
Такая исследовательская позиция Вилдавски обусловлена, как представля-
ется, по меньшей мере двумя причинами. Первая из них — трудность разграни-
чения общей и политической культуры. «Что... отличает культуру от политиче-
ской культуры? Что означает [слово] «политическая» в [словосочетании]
«политическая культура»?, — спрашивают Майкл Томпсон и Ричард Эллис во
1 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 18.
2 Вилдавски дважды повторяет это определение. «Власть, — пишет он, — социальный феномен;
поэтому власть конституируется культурой» (Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing
Institutions: A Cultural Theory of Preference Formation. P. 7). В дальнейшем, приводя определение демо-
кратии, данное Шелдоном Волином в его книге «Демократия и государство благосостояния» {Wolin
Sheldon S. Democracy and the Welfare State: Staatsrason and Wohlfahrtststsrason. University of Visconsin,
Madison. Typescript, 1986) - «демократия есть... способ конституирования власти», Вилдавски счита-
ет необходимым напомнить: «Волин определяет демократию, как я бы определил политическую
культуру» (Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 17). Это, разумеется, не исключает идентификации политической культуры как совокуп-
ности общезначимых ценностей. Однако вопросы о том, ограничивается ли политическая культура
только политическими ценностями и что представляют собой последние, остаются без ясного
ответа.
3 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 3.
4 Ibid. P. 17.
357
Глава 14
вступлении к книге «Культурная теория», написанной ими совместно с Вилдав-
ски. — Определение политической культуры как образцов ориентации на по-
литическое действие или [политические] объекты не дает ответа на вопрос, что
считать политическим... Если под «политическим» понимаются отношения по
поводу власти (power relations), то в таком случае, — полагают американские
политологи, — нет ничего, что не было бы политическим, начиная от воспита-
ния детей и кончая женитьбой и посещением школы. Если культура по опреде-
лению является политической, то тогда термин «политическая» является
избыточным»1. (Заметим в этой связи, что в приведенном выше определении
политической культуры Вилдавски, рассматривая ее как источник власти, не
уточняет, о какой власти идет речь.)
Томпсон и Эллис поясняют, что во избежание этой избыточности неко-
торые исследователи политической культуры попытались определить ее
как «ориентации в отношении государственного управления (government)
(как чего-то отличного, скажем, от экономики, религии или семьи). Это по-
нятие включает установки в отношении того, что правительство делает (или
должно делать), равно как и в отношении того, что люди, находящиеся за его
пределами, пытаются заставить его делать»2. Однако все эти определения,
подчеркивают Томпсон и Эллис, доказывают только то, что «грани между
политическим и неполитическим не высечены на камне и не присущи при-
роде вещей»3.
Таким образом, своим отказом провести четкую демаркационную линию
между «культурой» и «политической культурой» Вилдавски фиксировал одно
важное обстоятельство, которое далеко не всегда учитывается политкультуро-
логами: «определения политического сами несут на себе печать культурных
пристрастий (are themselves culturally biased). Когда один человек обвиняет дру-
гого в «политизации» объекта, то в этом находит выражение разногласие от-
носительно того, сколь обширной должна быть сфера деятельности (writ) пра-
вительства. Конструирование границы между политическим и неполитическим
является, таким образом, неотъемлемой частью борьбы между соперничающи-
ми образами жизни»4.
Была и еще одна причина отказа Вилдавски от четкого разграничения двух
рассматриваемых понятий. В отличие от большинства американских полит-
культурологов, не выходящих за узкие рамки избранного ими объекта ис-
следования, он, как и Хэрри Экстайн, был человеком широкого научного кру-
гозора и проявлял интерес к культуре в целом. Рассматрвая ее (по словам
близкого к нему Ирвинга Горовица, почетного профессора Ратгерского универ-
ситета) как «специфический передаточный механизм (a peculiar transmission
belt), позволяющий старшему поколению даровать молодому поколению му-
1 Thompson M, Ellis R., Wildavsky A. Cultural Theory. Boulder. Col., 1990. P. I
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Ibid.
358
Политическое сознание и политическая культура
дрость прошлого, не обволакивая эту мудрость мистицизмом и догматизмом»1,
Вилдавски посвятил не одно десятилетие попыткам, выйдя на широкие обоб-
щения, построить интегральную теорию культуры, органической частью кото-
рой была бы теория политической культуры.
Если Хэрри Экстайн пытался раскрыть потенциал политической культуры
как объяснительной переменной через анализ политических изменений, то Вил-
давски стремился сделать это через исследование выбора политических префе-
ренций, что, как он убежден, является ключом — по крайней мере, одним из
ключей — к анализу и объяснению политической жизни, ибо важно понять не
только то, как люди пытаются получить то, что они хотят получить посредством
политической активности, но и то, почему они отдают предпочтение именно
этим, а не другим решениям, стратегиям и т. п. «Преференции в отношении
политических объектов, — поясняет он, — не являются внешними по отноше-
нию к политической жизни; напротив, они составляют саму внутреннюю сущ-
ность, квинтэссенцию политики: построение и перестроение наших жизней на
началах совместности (the construction and reconstruction of our lives together)»2.
Вилдавски повторяет снова и снова (ибо это одно из оснований его тео-
рии): преференции порождаются социальными отношениями, они «эндоген-
ны — они... возникают из социального взаимодействия [в процессе] защиты
различных образов жизни или противодействия им»3. «Преференции проис-
текают из наиболее распространенной [разновидности] человеческой деятель-
ности: жизни с другими людьми. Поддержка различных образов жизни и оп-
позиция по отношению к ним, общепризнанные ценности, легитимирующие
социальные отношения (именуемые здесь культурами) суть генераторы
(generators) различных преференций... Социальный фильтр есть источник
преференций...»4
Вилдавски настаивает на том, что именно культура способна объяснить и
принимаемые людьми решения, в том числе политические, и избираемую ими
линию поведения. «...Культура, — утверждает он, — есть более мощный кон-
структ (construct), нежели ее концептуальные соперники: эвристические по-
строения (heuristics), схемы, идеологии»5. Никакие идеологические схе-
1 Horowitz Irving. Aaron Wildavsky: facts, policies, morales // Modern Age. Winter-Spring 2004 (http://
ftndarticles.com/p/articles/mi_m0354/is_ 1 -2_46/ai_n6140582/print
2 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 5. Отсюда и убеждение американского обществоведа, что «формирование политических
преференций должно быть одним из главных предметов (subjects) политической науки».
3 Ibid. P. 5.
4 Ibid. P. 3. Вилдавски и тут считает необходимым опереться на авторитет Мэри Дуглас. «Истоки
наших преференций, — пишет он, — могут быть найдены в самых глубоких из всех желаний: как мы
хотим жить с другими людьми и как мы хотели бы, чтобы другие люди жили с нами. Реальный момент
выбора, как отмечает Мэри Дуглас (1983), "есть... выбор товарищей и их образа жизни"» {Douglas M.
Identity: Personal and Socio-Cultural // Upsala Studies in Cultural Anthropology, vol. 5, ed. Jacobson-
Widding, 1983. P. 45) (Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of
Preference Formation. P. 4).
5 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
359
Глава 14
мы, использующие такие измерения, как «левые—правые», «либералы—кон-
серваторы» и т. п. не в состоянии раскрыть с такой полнотой общественную
жизнь, как культура, ибо последняя сама является не чем иным, как кодом
этой жизни.
Рассматривая культуру как порождение социальных отношений, Вилдавски
постоянно напоминает, что это — институционализированные, т. е. определен-
ным образом структурированные, регламентированные и стабилизированные
отношения и что выбор преференций осуществляется путем конструирования
социальных, в том числе политических институтов. Именно с помощью инсти-
тутов граждане (Вилдавски цитирует труд Стивена Элькина «Экономика и по-
литическая рациональность») «испытывают опытным путем (experience) друг
друга» и превращаются в граждан в строгом смысле этого слова1.
Таким образом, выстраивается логический ряд: жизнь общества определя-
ется культурой, а культура уходит корнями в общественные отношения, обре-
тающие форму социальных институтов, конструируемых посредством выбора
преференций. Причем между звеньями этой цепи (судя по рассуждениям Вил-
давски) существует и обратная зависимость. Неудивительно, что, формулируя
(в сжатом виде) «исследовательскую программу» на будущее, американский
обществовед выдвигает в качестве одной из задач «проверку главной (!) гипоте-
зы», согласно которой «то, как люди организуют свои институты, оказывает
более сильное воздействие на их преференции, нежели другие соперничающие
объяснения — будь то богатство, технология, класс, эгоистический интерес,
традиция»2.
Теория Вилдавски, поддержанная (особенно после смерти ее автора) мно-
гими его коллегами3, встретила и критику со стороны ряда его собратьев по
цеху. Его обвиняли, в частности, в тех же теоретико-методологических прома-
хах, которые, по мнению критиков, допускались и представителями «школы
"политической культуры"» 60-х годов: «В своих попытках объяснить генерали-
зованные преференции с помощью культурных переменных эти ученые лиша-
ли понятие культуры всякой аналитической силы»4. Получалось, что Вилдав-
ски, попытавшийся вдохнуть новую жизнь в политическую культурологию, на
самом деле тянет в прошлое, в 60-е годы, а то и в 50-е годы, конкретнее —
Formation. P. 3.
1 Elkin S. Economic and Political Rationality. University of Maryland, College Park. Typescript, 1985. Цит.
no: Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation //American Political Science Review, 1987, vol. 81. P. 17.
2 Wildavsky A. Choosing Preferences by Constructing Institutions: A Cultural Theory of Preference
Formation. P. 18.
3 Ярче всего эта поддержка проявилась в издании (1997 год) книги «Культура имеет значение», по-
священной памяти Вилдавски. среди авторов которой мы видим Гэбриела Алмонда. Мэри Дуглас,
Майкла Томпсона, Ричарда Эллиса. Хэрри Экстайна и других известных представителей политиче-
ской науки. См.: Culture Matters: Essays in Honor of Aaron Wildavsky. Ed. by Richard J. Ellis, Michael
Thompson. Boulder, 1997.
4 Laitin D. Political Culture and Political Preferences // American Political Science Review, 1988, vol. 82.
№ 2. P. 589.
360
Политическое сознание и политическая культура
к представлению о латентных группах интересов, развивавшемуся видным аме-
риканским исследователем тех лет Дэвидом Труменом в его работе (1951 год)
«Управленческий процесс».
Были и другие упреки — заслуженные и незаслуженные. Говорили о недо-
оценке роли идеологии в формировании преференций. О том, что без ответа
остался вопрос о том, как взаимодействуют друг с другом в рамках националь-
ной культуры групповые культуры. О том, что «координатные группы» — не
более чем красивые рационализированные схемы, не могущие не соблазнить
ищущего исследователя, но вместе с тем и абстрагированные от сложностей
реальной жизни. И т. д. и т. п.
И тем не менее концепция Вилдавски обладает в целом не меньшей
(а в некоторых отношениях и большей) эвристической ценностью, чем теория
Алмонда и Вербы, хотя далеко уступает ей в популярности. Именно Вилдавски
попытался дать ответ (в какой-то степени — успешный) на «проклятый» во-
прос, которым донимали политкультурологов первой волны: откуда берутся те
самые «ориентации», «установки», «паттерны», из которых соткана политиче-
ская культура. Одна из самых значительных заслуг Вилдавски в области ис-
следования политической культуры заключается в том, что углубленное по-
нимание феномена политического (в том числе и в культурном аспекте) он
увязывал — пусть не всегда последовательно — с выходом за пределы того, что
традиционно идентифицировалось как «политическое» и отождествлялось,
прежде всего (в соответствии с веберовской традицией) с властью — особенно
государственной.
Возрождению и дальнейшему развитию политической (и не только по-
литической) культурологии способствовал американский социолог и поли-
толог Роналд Инглхарт (р. 1934), профессор Мичиганского университета,
руководитель проекта «Мировое исследование ценностей (World Values
Survey)». В 1977 году он публикует книгу «Безмолвная революция»1, которая
приносит ему известность и кладет начало целой серии публикаций (книг
и статей), в которой он развертывает свою концепцию так называемых пост-
материалистических ценностей и их влияния на политический процесс
и экономику. В эту «серию» входят монографии «Культурный сдвиг в передо-
вом индустриальном обществе», «Модернизация и постмодернизация», «Мо-
дернизация, культурные изменения и демократия: последовательность чело-
веческого развития» (в соавторстве с Кристианом Велцелем)2, а также
множество статей и глав книг, в том числе такие — их можно назвать «этап-
1 /nglehart R. The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles among Western Publics.
Princeton, 1977.
2 Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton University Press 1990; /nglehart R.
Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton
University Press, 1997; Inglehart R., WelzelCh. Modernization, cultural change, and democracy: human
development sequence. N. Y: Cambridge University Press. 2005.
361
Глава 14
ными» — публикации, как «Ренессанс политической культуры»1, «Культура и
демократия»2 и другие.
Инглхарт во многом отличается от Экстайна и Вилдавски. Если последние
выступали скорее как критики Алмонда и Вербы, подчеркивали слабые сто-
роны их концепции и претендовали на то, чтобы перевести политическую
культурологию в новую плоскость, то Инглхарт, не отказываясь от претензий
на новаторство, видит одну из своих задач в том, чтобы доказать принципи-
альную концептуальную правоту авторов «Гражданской культуры». «Я устано-
вил, — утверждает он, — что некоторые общества в довольно сильной степени
характеризуются устойчивой совокупностью ориентации, которая грубо
(roughly) соответствует «civic culture», рассматривавшейся Алмондом и Вер-
бой, и что этот культурный паттерн демонстрирует сильную эмпирическую
связь со стабильной демократией, даже когда я принимаю во внимание соот-
ветствующие аспекты социальной структуры и экономического развития.
Иными словами, совокупность свидетельств, которые не только значитель-
но обширнее тех, которыми располагали Алмонд и Верба, но и охватывают
несколько лет, работает на подтверждение базового тезиса "Гражданской
культуры" »3.
Инглхарт - это прежде всего эмпирик, и его усилия как исследователя со-
средоточены на интерпретации огромного эмпирического материала, нако-
пленного им и его командой на протяжении длительного периода. Не будет
преувеличением сказать, что это, пожалуй, самый крупный из ныне живущих
американских (да и не только американский) политкультурологов-эмпириков.
Практически все его основные работы и содержащиеся в них выводы, заклю-
чения и теоретические положения построены на основе обобщения данных,
полученных в результате многолетних (начавшихся в 70-х годах XX века) ши-
роких кросс-национальных исследований (в поле его внимания оказываются
прежде всего европейские страны — Великобритания, Германия, Франция,
Италия, Греция, Бельгия, Дания, Нидерланды, Ирландия, Португалия, Вен-
грия, Швейцария и др., а также США, Канада, Аргентина, Япония и др.)4. При-
мечательно, что, делая те или иные выводы на основе собранных данных,
Инглхарт постоянно напоминает, что последние охватывают всего лишь не-
сколько десятилетий, и потому резонно рассматривает эти выводы как в боль-
шей или меньшей мере гипотетические.
Этот акцентированный эмпиризм имеет и свои издержки, проявляющиеся,
в частности, в отсутствии развернутых определений и углубленного теоретико-
методологического анализа некоторых фундаментальных понятий, которыми
1 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture // American Political Science Review. Vol. 82 No. 4
December 1988.
2 Инглхарт Р. Культура и демократия// Культура имеет значение. Каким образом ценности способ-
ствуют общественному прогрессу / Под ред Л. Харрисона и С. Хантингтона; Пер. с англ. М., 2002.
- Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1221.
4 В последние годы Инглхарт работает и в России. Но наше исследование ограничивается
XX веком.
362
Политическое сознание и политическая культура
он оперирует — в том числе «культуры» и «политической культуры». При этом
Инглхарт, как и Алмонд с Вербой, к которым он постоянно обращается, рас-
сматривает культуру как психологическое явление и «исповедует» методологи-
ческий индивидуализм. Еще один теоретический авторитет, к которому апел-
лирует Инглхарт, — это Макс Вебер, который, как он справедливо отмечает,
был, в сущности, первым, кто, исследуя влияние протестантской этики на раз-
витие капитализма, поставил вопрос о роли культуры в социально-экономиче-
ском развитии.
Важно отметить, что в работах Инглхарта — особенно в его исследованиях,
посвященных эволюции социальных и политических ценностей в условиях
постмодернизации и глобализации — получает дальнейшее развитие заложен-
ная в «Гражданской культуре» традиция сравнительного изучения политических
культур различных стран. Причем, если Алмонд и Верба выстраивали свою
концепцию на основе одноразового (хотя и продолжавшегося не один месяц)
зондирования общественного мнения «пяти демократий», то возглавляемая
Инглхартом служба ведет постоянный глобальный мониторинг, что позволяет
ему отслеживать динамику ценностных изменений и рассматривать политиче-
скую культуру как отдельных стран, так и «продвинутого индустриального об-
щества» в целом в их эволюции.
Инглхарт не просто объективно способствовал своей деятельностью ренес-
сансу политической культурологии. Он был одним из немногих, кто в конце
80-х годов прямо поставил вопрос о необходимости ее реабилитации, как неза-
служенно отодвинутой на периферию дисциплины, без которой мы не сможем
корректно проанализировать и оценить политические явления. Однако сделать
это он предлагал не за счет отказа от использования других подходов, теорий и
методологий, а за счет поиска нового аналитического баланса. «Настало время,
— писал он в 1988 году, — восстановить (redress) баланс в социальном анализе»1:
теория рационального выбора и теория политической культуры должны и могут
органически дополнять друг друга и использоваться в политической аналитике.
Он обосновывал это тем обстоятельством, что культура в целом и политическая
культура в частности были и остаются важным фактором социально-экономи-
ческого и политического развития общества — более важным и более автоном-
ным, чем это обычно принято считать. Культурные зоны «оказывают влияние
на важнейшие стороны жизни общества, от уровня рождаемости до экономи-
ческого поведения, затрагивая... и демократические институты»2 . И еще:
«Культурные факторы могут играть крайне важную роль как в политическом,
так и в экономическом развитии»3.
Идея взаимосвязи и взаимной детерминированности экономики и культу-
ры (экономических и культурных изменений) — одна из базовых идей Инглхар-
та. «...Отношение между экономическими и культурными изменениями — это
отношение сложной взаимной причинности, при которой культурные факторы
1 Inglehart R. The Renaissance of Political Cultur. P. 1203.
2 Инглхарт Р. Культура и демократия. С. 106.
3 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1219.
363
Глава 14
не только испытывают влияние со стороны экономических изменений, но сами
влияют на них»1.
Экономическое развитие влечет за собой изменения двоякого рода. С одной
стороны, оно оказывает непосредственное влияние на общество, трансформи-
руя его социальную структуру, повышая жизненный уровень населения, стиму-
лируя урбанизацию, способствуя развитию системы образования и т. п. И это,
в свою очередь, подготавливает почву для культурных изменений. Но экономи-
ческое развитие может оказывать и непосредственное влияние на культуру,
формируя определенные культурные ценности — например, межличностное
доверие. Однако главное, что интересует Инглхарта, — это, конечно, влияние
культуры на экономику и политику.
Американский исследователь, правда, предостерегает против культурного
детерминизма. «Верить в полный (sheer) культурный детерминизм было бы
таким же сверхупрощением, как верить в экономический детерминизм»2. Но
предостережение это сделано как раз для того, чтобы лишний раз подчеркнуть
значение культурного фактора, на роль которого, напоминает Инглхарт, обра-
тил внимание еще Макс Вебер3.
Инглхарт не дает развернутых аналитических определений «политической
культуры», как, впрочем, и «культуры» в целом. К тому же он не проводит
четких границ между этими двумя феноменами. Однако анализ его произведе-
ний и, в частности, неоднократно подтверждаемая им солидаризация с базо-
выми тезисами «Гражданской культуры» Алмонда и Вербы дает основание ут-
верждать, что под культурой Инглхарт понимает совокупность ценностей,
а точнее — ценностных паттернов, выступающих в качестве психологических
установок, которыми руководствуются индивиды, отдельные группы и общества
W1U даже группы обществ (регионы, или, как он говорит, «зоны»). В функциональ-
ном же плане культура рассматривается американским исследователем как
«система адаптации общества к окружающей среде»4. В ней находит отражение
исторический опыт нации, а «культурные компоненты... кросс-национальных
различий отражают специфический (distinctive) исторический опыт соответ-
ствующих национальностей (nationalities)»5, складывавшийся на протяжении
поколений и веков.
Что касается соотношения «культуры» и «политической культуры», то
Инглхарт часто использует эти понятия как взаимозаменяемые, хотя в отдель-
ных случаях, как явствует из контекста, «культура» трактуется им очень широко
и явно выходит за пределы политического поля.
1 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1221-1222.
2 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1220.
3 «Особенно важным является понимание Вебером культуры не просто как эпифеномена, детер-
минируемого экономикой, а как автономной совокупности (set) факторов, которые иногда формиру-
ют экономические события, равно как и сами формируются ими» {Inglehart R. The Renaissance of
Political Culture. P. 1221).
4 Ibid. P. 1223.
5 Ibid. P. 1207.
364
Политическое сознание и политическая культура
Инглхарт исходит из посылки, что во второй половине XX столетия, осо-
бенно в последние двадцать-тридцать лет, в развитых индустриальных странах,
большинство из которых находятся в сфере распространения протестантской
культуры, начался «процесс культурных изменений». И связано это было с пе-
реходом от модернизации к «постмодернизации» и от индустриализма к «пост-
индустриализму». «Возникновение передового (advanced) индустриального
общества ведет ко второму фундаментальному сдвигу в базовых ценностях —
переходу от инструментальной рациональности, которая была характерна для
индустриального общества, к возрастающему акценту на индивидуальное
самовыражение»1.
Но за этим индивидуальным самовыражением стоит новая система цен-
ностей — «ценностей самовыражения», которые пришли в передовом индустри-
альном обществе на смену «ценностям выживания». И это не было случайно-
стью. «Беспрецедентное процветание и экономическая безопасность»,
длительный мир, в условиях которых формировались послевоенные поколения
в этих странах, привели в итоге к серьезным сдвигам в ценностных ориентаци-
ях этих поколений и к выдвижению на передний план так называемых постма-
териалистических ценностей.
Можно ли назвать такой термин, как «постматериализм», введенный
Инглхартом много лет назад, удачным — большой вопрос. Но идея в принципе
ясна: это, во-первых, ценности, сложившиеся после периода господства мате-
риалистических (а лучше сказать — экономических) ценностей; во-вторых, это
ценности, лишенные материалистического наполнения, как его понимает
Инглхарт. «Молодые когорты» теперь заботят не столько проблемы экономи-
ческого роста, сколько проблемы защиты окружающей среды и обеспечения
высокого качества жизни2. Но происходит это потому, что они, как считает
Инглхарт, живут в обществе, в котором уже существует добытый усилиями
«материалистов» высокий жизненный уровень и где люди чувствуют себя
в экономической безопасности.
Инглхарт использует для характеристики постматериалистов любопытный
термин, который не имеет точного русского эквивалента, но который, как пред-
ставляется, довольно удачно передает мысль американского исследователя об
отсутствии у постматериалистов ориентации на достижение материального
успеха: они, говорит он — экономические недодостижители (underachievers).
«...Хотя они приходят из более успешных семей и получают лучшее образова-
ние, постматериалисты имеют значительно меньшие доходы, нежели те, кто
ориентируется на материалистические ценности»3.
В поздних работах Инглхарт открывает новые грани постматериалистиче-
ской культуры, фиксирующие не только иное отношение людей к борьбе за
достижение материальных благ, но и иное отношение к политике, к жизни,
1 Inglehart R., Welzel Ch. Modernization, cultural change, and democracy: human development sequence.
N. Y: Cambridge University Press. 2005 // http://ksghome.harvard.edu/~pnorris
2 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1224.
3 Ibid.
365
Глава 14
к другим людям и к самим себе: падение уважения к властям и авторитетам
(светским и церковным) и к иерархизированным организациям; тяга к «инди-
видуальной автономии в стремлении к индивидуальному субъективному благо-
состоянию (well-being)»1.
Алмонд и Верба были, как мы видели, твердо убеждены в существовании
глубокой и устойчивой внутренней связи между демократией и культурой, точ-
нее — в зависимости степени укорененности демократии в обществе и самого
ее существования от наличия соответствующей политической культуры.
Инглхарт продолжает эту традицию, уделяя вопросу о связи демократии и куль-
туры одно из центральных мест в своих работах. При этом он стремится выя-
вить характер и степень зависимости культуры, адекватной демократии, от эко-
номики и политики. «Долговременный экономический успех может помочь
обеспечить легитимность для любого типа режима в индустриальном обществе.
Таким образом, он может помочь поддержать демократические институты, коль
скоро они уже созданы. Но если экономическое развитие не сопровождается
определенными изменениями в социальной структуре и политической культу-
ре, то либеральная демократия вряд ли явится на свет (is unlikely to result)»2.
«Стабильная демократия отражает взаимодействие экономического, политиче-
ского и культурного факторов»3.
Соглашаясь с классиками политкультурологии в том, что без наличия в
обществе определенной политической культуры, которую он так же именует
civic culture - гражданская культура — и определяет как «когерентный синдром»
более или менее устойчивых состояний сознания, нет прочной демократии,
Инглхарт вкладывает в это понятие несколько иное содержание и прямо заяв-
ляет, что понимает под «гражданской культурой» «устойчивую совокупность
ориентации, которая грубо (roughly) соответствует «civic culture», рассматривав-
шейся Алмондом и Вербой...»4. В другом месте он говорит, что «совокупность
(a set) характеристик, на которую мы наклеиваем ярлык "гражданской культу-
ры"», «есть лишь грубый эквивалент концепции Алмонда и Вербы»5.
Каково же содержание «когерентного синдрома»? Как выясняется, это да-
леко не простой вопрос, и даже в рамках одной статьи (не говоря уже о разных
публикациях) Инглхарт дает на него ответы, которые лишь частично совпадают
друг с другом. Согласно одному из вариантов, этот синдром включает «удовлет-
воренность личной жизнью (personal life satisfaction), политическую удовлетво-
ренность, межличностное доверие (interpersonal trust) и поддержку существую-
1 Inglehart R., Welzel СИ. Modernization, cultural change, and democracy: human development sequence.
N. Y: Cambridge University Press. 2005 // http://ksghome.harvard.edu/~pnorris
2 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1220.
3 Ibid. В подтверждение того, что экономическое развитие (определяемое уровнем ВВП на душу
населения) само по себе не ведет необходимым образом к демократии, Инглхарт ссылается на Сау-
довскую Аравию, Кувейт и Ливию, которые достаточно богаты, но социальная структура и политиче-
ская культура которых «не благоприятствуют демократии».
4 Ibid. P. 1221.
5 Ibid. Р. 1219.
366
Политическое сознание и политическая культура
щего общественного порядка»1. То есть заключает в себе четыре взаимосвязанных
элемента. Но автор предлагает и несколько иные определения civic culture. «Этот
политико-культурный синдром, — утверждает он, — отмечен тремя индикатора-
ми: 1) межличностным доверием, 2) удовлетворенностью жизнью и 3) поддерж-
кой революционных изменений, причем последний индикатор имеет негатив-
ную корреляцию с "гражданской культурой"»2. А вот как Инглхарт определяет
культуру, соответствующую демократии, в книге «Модернизация и постмодер-
низация». «Межличностное доверие, субъективное благополучие, разумные
уровни равенства доходов, низкие уровни экстремизма, относительно высокие
уровни политического участия и членства в организациях и "постматериалисти-
ческие" ценности — все это части единого, взаимосвязанного синдрома, кото-
рый можно назвать "продемократической культурой". И все эти переменные
тесно связаны со стабильной демократией»3. Еще больше затемняет картину
использование Инглхартом такого неопределенного индикатора, как «счастье»,
к которому он прибегает время от времени, говоря об «удовлетворенности жиз-
нью, счастье, политической удовлетворенности и доверии»4.
Особую роль Инглхарт отводит такому элементу, как «межличностное до-
верие»: это ядро, центр, связующий элемент предлагаемого им варианта «граж-
данской культуры»: «...самые высокие корреляции со стабильной демократией
имеют межличностное доверие и субъективное благополучие»5. При этом аме-
риканский исследователь подчеркивает культуралистскую природу такого ин-
дикатора, как доверие. «...Доверие — это не фиксированная генетическая харак-
теристика: это — культурная [характеристика], сформированная историческим
опытом данных народов и подверженная изменениям»6.
Однако одного межличностного доверия недостаточно для поддержания
стабильной массовой демократии. Важнейшим элементом синдрома является
отмеченная выше удовлетворенность людей собственной жизнью. Она рассма-
тривается как культурный индикатор, поскольку, подчеркивает Инглхарт,
в результате многократных исследований, проводившихся на протяжении пят-
надцати лет в девяти европейских странах (их итогом стали свыше 200 тысяч
интервью), было установлено, что в целом и в тенденции межнациональные
различия в удовлетворенности жизнью, проявляя стабильность и преемствен-
ность, не отражают напрямую изменяющихся объективных экономических
условий (включающих спады и кризисы).
Но со стабильной демократией коррелируются не только межличностное
доверие и общая удовлетворенность жизнью, но и политическая удовлетворен-
1 Ibid. Р. 1203.
2 Ibid. Р. 1219. Курсив мой. - Э.Б.
3 Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in
43 Societies. P. 194.
4 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1214.
5 Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in
43 Societies. P. 194.
6 Inglehart R. The Renaissance of Political Culture. P. 1212.
367
Глава 14
ность — хотя и в значительно меньшей степени. Инглхарт ссылается, в част-
ности, на исследование Эндрюса и Уйти1, согласно которому политическая
удовлетворенность оказывает на общую удовлетворенность жизнью меньшее
воздействие, чем удовлетворенность своей работой, положением дел дома, се-
мейной жизнью, досугом.
Оценивая в целом связь «синдрома» с феноменом демократии, Инглхарт
утверждает, что «общества, характеризующиеся высоким уровнем удовлетво-
ренности жизнью (равно как и межличностного доверия, толерантности и т. д.)
проявляют большую склонность к тому, чтобы принимать и поддерживать де-
мократические институты, нежели страны, у общественности которых ощуща-
ется недостаток таких установок. И, напротив, существует большая вероятность
того, что демократические институты будут пробуксовывать (flounder) в странах
с низким уровнем удовлетворенности жизнью, доверия и т. п.)»2.
Больше того, по Инглхарту, существует прямая зависимость между удовлет-
воренностью жизнью и т. п., с одной стороны, и устойчивостью демократиче-
ских институтов на протяжении сравнительно длительного времени — с другой.
Например, во всех тринадцати странах (Великобритания, США, Канада, Швей-
цария, Швеция и др.), где демократические институты возникли в 1920 году или
ранее и где они сохранились до сего дня (временные изменения в результате
внешнего воздействия в расчет не принимаются), зафиксирована сравнительно
высокая степень удовлетворенности жизнью.
В подтверждение своей гипотезы о том, что высокие уровни межличностно-
го доверия, удовлетворенности жизнью, удовлетворенности политикой и под-
держки существующего общественного порядка являют собой индикаторы де-
мократической политической культуры и открывают широкие просторы для
построения и стабилизации демократии, Инглхарт приводит солидные эмпири-
ческие данные, в надежности которых трудно усомниться. Но вот вопрос: можно
ли рассматривать эти показатели как характерные только для демократической
культуры? Не обнаружил ли бы Инглхарт, проведи он в своё время аналогичные
исследования в Советском Союзе, КНР, Северной Корее, на Кубе, и высокий
уровень межличностного доверия, и удовлетворенность жизнью, и нежелание
устраивать революцию для смены существующего политического режима?
Это, разумеется, чисто гипотетические суждения, которые практически
невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. И говорится это к тому, что мо-
дель «когерентного синдрома», предложенная Инглхартом, представляется не
менее (а возможно, и более) уязвимой, чем модель гражданской культуры, соз-
данная в начале 60-х годов Алмондом и Вербой. Так что вопрос о том, какая
политическая культура в наибольшей степени соответствует демократии, оста-
ется, по сути дела, открытым и, как представляется, не имеет однозначного
решения, не привязанного к конкретному пространству и времени.
Завершая разговор о политической культурологии, следует отметить, что
сам факт её рождения в Соединенных Штатах наложил на неё американский от-
1 Andrews F., S. Withey. Social Indicators of Weil-Being in America. N.Y.. 1976.
2 Inglehan R. The Renaissance of Political Culture. P. 1215.
368
Политическое сознание и политическая культура
печаток, определив в какой-то (на наш взгляд, значительной) степени её кон-
цептуально-теоретическую основу и пути дальнейшего развития, которое
опять-таки, протекало в основном в Америке. В свою очередь, американские
концепции политической культуры, и в первую очередь концепция Алмонда—Вербы,
оказали влияние (на наш взгляд, определяющее) на становление и развитие миро-
вой политической культурологи. Так что можно, наверное, сказать, что при
весьма весомом общем вкладе американской политической науки в мировую
политическую науку политкультурологический вклад — один из самых значи-
тельных
Глава пятнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ
И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Сегодня в западном научном сообществе, в том числе американском, от-
четливо осознают тот факт, что «с какой бы ситуацией ни сталкивался специ-
алист в области политической науки, она так или иначе будет связана с поли-
тическими институтами. Поэтому можно сказать, что основной проблемой
политической науки являются специфические характеристики политических
институтов в реальном мире во всем их многообразии, определяемом временем
и местом»1. Это объясняет тот факт, что к настоящему времени политические
институты стали одним из главных объектов политических исследований — как в
США, так и за их пределами.
В этом нет ничего нового или особенного. Платон и Аристотель, а впослед-
ствии Н. Макиавелли. Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо, Т. Гоббс, Ш.-Л. Монтескье, дру-
гие крупные мыслители и рядовые исследователи искали ответы на вопросы о
том, какие политические институты способны обеспечить создание лучшего
(«правильного») общества, а американские «отцы-основатели» бились над во-
просом о том. какого рода государственные институты должны быть закрепле-
ны Конституцией страны, чтобы гарантировать устойчивое республиканское
правление. Не обходили стороной институты и американские исследователи
первой половины XX века.
Однако после Второй мировой войны ситуация в Америке изменилась.
И связано это было во многом с тем, что в условиях господства бихевиорализма
и структурно-функционального анализа политические институты перестали
рассматриваться как значимая независимая причина происходящих в обществе
политических процессов и явлений и тем самым утратили в глазах американ-
ских политологов свою эвристическую ценность. Вообще, надо заметить,
в условиях относительной свободы выбора исследовательского инструментария
внимание «творческих умов» сосредоточивается не так уж редко не на тех ин-
струментах (теориях, методах), которые, как кажется, наиболее полно отражают
реальное положение вещей (то есть дают истинную картину), а на тех, которые,
по их представлению (как часто потом оказывается, во многом наивному, на-
веянному модой, но по причине востребованности позволяющему неплохо
1 Ротстайн Б. Политические институты: общие проблемы //Политическая наука: новые направ-
ления. С. 151.
370
Политические институты и политическая система
заработать на эксплуатации новонайденной «золотой жилы»), позволяют дать
наилучшее (но совсем необязательно истинное) объяснение попадающим
в поле зрения явлениям и «открыть» пути к решению стоящих перед обществом
(а точнее — перед руководящими им элитами) практических задач.
Так или иначе, если традиционная политическая теория уделяла основное
внимание институтам, «то в послевоенный период стали преобладать различ-
ные варианты теорий поведения и теорий групп (то, что марксисты называют
«классовыми теориями». — Э.Б.) ...Тенденция сводить объяснение политиче-
ских процессов к анализу социальных, экономических или культурных пере-
менных привела к тому, что значение институциональных и организационных
форм в политической жизни оказалось близким к нулю», — констатирует, опи-
раясь на исследования Марча и Олсена, Б. Ротстайн1.
В этой оценке, если судить по американским публикациям 60—70-х годов,
есть некоторое преувеличение. Но факт существенного ослабления исследова-
тельского интереса к проблематике политических институтов констатирован
вполне обоснованно. Однако последние два-три десятилетия XX века отмечены
не просто возрождением, но ростом и углублением интереса к политическим ин-
ститутам. Это была естественная исследовательская реакция на некоторую
усталость и разочарование, которые обычно вызывает у американского научно-
го сообщества длительное пользование той или иной теорией и связанным с
ней методом, а также на их реальное устаревание и отставание от новых потреб-
ностей общества, выливающиеся порой в эмоционально окрашенные пред-
ставления о том, что эта теория и метод хуже тех, что заново попали в поле
зрения. Но это была еще и реакция на усилившийся в условиях дальнейшей
массовизации и атомизации позднего индустриального общества процесс его
институционализации и, в частности, усиления роли государства.
В 1988 году Алмонд выступает с вызвавшей дискуссию среди американских
специалистов (и создавшей предпосылки для возникновения так называемого
исторического институционализма) статьей «Возвращение к государству»2,
в которой «возвращает» последнему, противопоставляя его группам интересов и
политическим партиям, статус центральной категории политической науки и
при этом рассматривает не как единую сущность, а как «совокупность органи-
заций и институтов, каждый из которых обладает собственными интересами.
Исходя из этого принимаемые политические решения объясняются скорее иде-
ями и интересами институциональных акторов, действующих в дифференциро-
ванном государственном секторе, чем как обычная реакция на давление извне»3.
А незадолго до публикации Алмонда появляется ставшая вскоре резонанс-
ной статья Дж. Марча и Дж. Олсена «Новый институционализм: организаци-
онные факторы в политической жизни»4. За ними последовал вал публикаций,
1 Ротстайн Б. Политические институты: общие проблемы. С. 155.
2 Almond G. The Return to the State //American Political Science Review. 1988. Vol. 82.
3 Питере Б. Политические институты: вчера и сегодня. С. 223.
4 March J.G., Olsen J.P. The New Institutionalism: Organizational Factors in Political Life // American
Political Science Review. 1984. Vol. 78.
371
Глава 15
посвященных институтам1, обращение к которым приобрело (так бывает и
в научной жизни) признаки моды. «Сейчас трудно представить себе такой на-
учный журнал или политологическую конференцию, где не было бы одного или
нескольких докладов, написанных с позиций нового институционализма»2.
Заметим: автор приведенного высказывания говорит не просто об «инсти-
туционализме», а о «новом институционализме», используя термин, пущенный
в оборот именно Дж. Марчем и Дж. Олсеном, и тем самым подчеркивая, что
современный подход к анализу институтов и их понимание отличаются от тех,
которые имели место в первой половине XX века. В чем же видят эти отличия?
Какие вопросы ставят американские исследователи институтов? Как они опре-
деляют само понятие института? Все эти и еще ряд сопряженных с ними вопро-
сов служат предметом дискуссий, иногда довольно острых, между американ-
скими (и, разумеется, не только американскими) исследователями.
Вопрос об отличии нового институционализма от старого серьезных раз-
ногласий не вызывает. Считается, что старый институционализм (господство-
вавший до 50-х годов, но частично сохранивший влияние и в более поздний
период) делал основной упор на описание формальных институтов, практиче-
ски не использовал такой инструмент, как микроанализ, уделял особое внима-
ние структурным деталям, не имел вкуса к теоретизированию. «Новый инсти-
туционализм, — пишет Б. Питере, обобщая его черты, — отличается от своего
идейного предшественника в нескольких отношениях, отражающих различные
этапы его развития в политической науке после периода поведенческой рево-
люции. Прежде всего это движение характеризовалось пристальным внимани-
ем к теории развития и использованию методов количественного анализа.
Несмотря на то что исследования, проводимые с позиций нового институцио-
нализма, сосредоточивались скорее на структурах и организациях, чем на по-
ведении отдельных людей, теории и аналитическим методам в них придавалось
не меньшее значение, чем в поведенческой политологии»3.
Это не очень четкое высказывание американского аналитика может поро-
дить у читателя ложное представление, будто для нового институционализма
1 См.. в частности: Eisenstadt S.N. Essays on Comparative Institutions. N. Y, 1965; Douglas M. How
Institutions Think. N. Y. 1986; March J.G., Olsen J.P. Rediscovering Institutions: The Organizational Basis of
Politics. N. Y. 1989; Ostrom E. Governing the Commons: The Evolution oflnstitutions for Collective Action.
N. Y, 1990; The New Institutionalism in Organizational Analysis. Ed. by W.W. Powell, P.J. Dimaggio. Chicago,
1991; Grafstein R. Institutional Realism: Social and Political Constraints on Rational Actors. New Haven (Con.).
1992; March J.G., Olsen J.P. Democratic Governance. N. Y, 1995; Goodin R.E. Institutions and their Design //
The Theory of Institutional Design. Ed. by Goodin R. E. N. Y, 1996. Серьезное внимание уделяется инсти-
туциональной проблематике и в современных справочных изданиях по политической науке. Так, в
книге «A New Handbook of Political Science» политическим институтам посвящен большой раздел, сле-
дующий вслед за разделом «Научная дисциплина», описывающим основные параметры политической
науки как дисциплины. Он включает четыре статьи: Б. Ротстайн. Политические институты: общие про-
блемы; Б. Вейнгаст. Политические институты с позиций концепции рационального выбора; Г. Дрюри.
Политические институты с точки зрения права; Б. Питере. Политические институты: вчера и сегодня.
2 Питере Б.Г. Политические институты: вчера и сегодня // Политическая наука: новые направле-
ния. С. 218.
3 Там же. С. 219.
372
Политические институты и политическая система
структуры важнее поведения, что в целом совершенно не соответствует дей-
ствительности. Впрочем, и сам Б. Питере своими последующими суждениями
вносит необходимую ясность в рассматриваемый вопрос. «Следует отметить,—
резонно замечает он, — что современный институциональный анализ изучает
скорее реальное поведение, чем лишь формальные, структурные аспекты
институтов»1.
Естественно, что корректное сравнение старого и нового институционализ-
ма возможно лишь при однозначной понятийной трактовке такого феномена,
как институт. А тут обнаруживается немало проблем. Хотя конкретные вопло-
щения институтов — законодательные, исполнительные и судебные органы,
партии, избирательная система, вооруженные силы, группы интересов, корпо-
рации, семья и т. п. — всем хорошо известны, дать обобщающее определение
понятия «институт», с которым были бы согласны все или почти все институ-
ционалисты, как выясняется, нелегко. Можно, казалось бы, согласиться с ши-
роко распространенным мнением, рассуждают американские авторы, что по-
литические институты — это принятые «правила игры». Но что такое «правила
игры» и какие это правила: формальные или неформальные, кто и как их соз-
дает, на чем они основываются и т. п.?
Предлагаются разные выходы из этого положения, и один из них заключа-
ется в выделении нескольких разновидностей нового институционализма,
каждый из которых предлагает собственную интерпретацию понятия институ-
та. Так называемый нормативный институционализм, связанный с появившей-
ся в последние десятилетия теорией организаций, основывается на представ-
лении, что основа любого института не формальные структуры, правила и
процедуры, «а набор неких ценностей, на основе которых члены организаций
принимают решения и строят свое поведение»2. Среди наиболее ярких пред-
ставителей нормативного институционализма называют Дж. Марча, Дж. Ол-
сена, Дж. Отто и других3.
Ряд исследователей трактует институты с позиций широко применяемой
в экономике и политической науке теории рационального выбора, предполага-
ющей микроуровневый анализ, основанный на представлении о рациональном
поведении (выборе) утилитарно ориентированных граждан, каждый из которых
преследует свои эгоистические цели. Как показывает Б. Вейнгаст, трактовка
политических институтов в рамках теории рационального выбора осуществляет-
ся с разных позиций. Но во всех случаях институты «моделируются как ограни-
чители действия... регулирующие последовательность шагов, предпринимае-
мых акторами в ходе их взаимодействия, влияющие на выбор решения
конкретных акторов или на структуру доступной для них информации»4. То есть
1 Там же. С. 219.
2 Там же. С. 221.
3 March J.G., Olsen J.P. Rediscovering Institutions. N. Y, 1989; Ott J.S. The Organisational Culture
Perspective. Pacific Grove (Cal.), 1989.
4 Вейнгаст Б. Политические институты с позиций концепции рационального выбора // Полити-
ческая наука: новые направления. С. 182.
373
Глава 15
институты представляют собой своеобразную совокупность правил, которые,
по определению Элионор Остром, что-то позволяют, что-то предписывают,
а что-то запрещают лицам, действующим в рамках определенного института1.
Это некая сила, объединяющая в определенном отношении индивидов-эгои-
стов. Среди тех, кто разрабатывает эту разновидность институционализма, на-
зывают Д. Норта, Б. Вейнгаста, Р. Томаса и других2.
Еще одно направление исследования институтов — «исторический институ-
ционализм», родившийся, как уже отмечалось, с легкой руки Алмонда. Сторон-
ники этого подхода считают, что совершенный в историческом прошлом перво-
начальный институциональный выбор — структурный или нормативный - будет
и в дальнейшем сохранять остаточное воздействие на принимаемые решения и
политический процесс. В числе тех, кто внес вклад в разработку исторического
институционализма, называют кроме Алмонда П. Холла и других3.
Помимо перечисленных выше выделяют еще «социальный институциона-
лизм» и «структурный институционализм». Правда, при внимательном рассмо-
трении обнаруживается, что выделение разных типов институционализма про-
исходит на разных логических основаниях, что до какой-то степени смазывает
различия между ними. Так, социальный институционализм, характеризующий
определенные системы социальных связей, в отличие от нормативного инсти-
туционализма или институционализма с позиций рационального выбора не
предполагает специфической трактовки института и допускает рассмотрение
последнего и с точки зрения разделяемых индивидами ценностей, и с точки
зрения правил, регулирующих их поведение. Речь идет просто о разного рода
институциональных связях, локализованных в определенных секторах соци-
альной сферы и позволяющих, в частности, выявить характер взаимоотноше-
ний между государством и обществом, между различными социальными груп-
пами, корпоративные отношения и т. п. При рассмотрении социального
институционализма ссылаются на работы таких авторов, как П. Шмиттер,
Е. Лауманн, П. Ноук и другие4.
Что касается структурного институционализма, в центре исследовательских
интересов которого «находятся различия между президентскими и парламент-
скими режимами, а также между федеративной и унитарной системами поли-
тического устройства»5, то он рассматривает институты как совокупность
своеобразных «контрольных точек» в единой последовательности принятия
1 Ostrom E. Rational Choice Theory and Institutional Analysis: Toward Complementarity // American
Political Science Review. 1991. Vol. 85.
2 North D.C. Institutions, Institutional Change, and Economic Performance. N. Y, 1990; North D.C.,
Weingast B.R. Constitutions and Commitment: The Evolution of Institutions Governing Public Choice in 17th
Century England //Journal of Economic History. 1989. Vol. 49.
3 Hall PA. Governing the Economy: The Politics of Stste Intervention in Britain and France. N. Y, 1986.
4 Schmitter P.C. Still the Century of Corporatism? // Review of Politics. 1974. Vol. 36; Laumann E.O.,
Knoke P. The Organizational State. Madison (Wise), 1987.
- Питере Б.Г. Политические институты: вчера и сегодня. С. 225. Перевод с моими изменения-
ми. - Э.Б.
374
Политические институты и политическая система
решений, в которых акторы могут отложить или предотвратить какое-то дей-
ствие. При этом, по оценке Б. Питерса, структурный институционализм
«в определенном смысле тяготеет к институционализму старого образца, одна-
ко применяет при этом существенно более усовершенствованную и «наукоо-
бразную» методологию»1. Лидерами структурного институционализма называ-
ют К. Уивера и Б. Рокмана, редакторов-составителей книги «Имеют ли
институты значение?»2.
Рост исследовательского интереса к политическим институтам со стороны
политической науки был подкреплен таким же интересом и со стороны поли-
тической философии. Заметную роль тут сыграли работы трех крупных иссле-
дователей: Роберта Нозика, Роналда Дворкина и особенно Джона Ролза (о всей
троице разговор впереди). В своей «Теории справедливости» Ролз выступил с
идеей создания своеобразного гражданского института, выполняющего дели-
беративную функцию, т. е. позволяющего гражданам путем свободного обсуж-
дения вырабатывать принципы функционирования общества на основе спра-
ведливости. В статье «Справедливость как честность» Ролз объяснял, что
исходные принципы его теории следует рассматривать не как абстрактные
постулаты, а как принципы, воплощающие «интуитивные идеи, лежащие
в основе политических институтов любого конституционно-демократического
режима, и общественные традиции их интерпретаций»3. «...По мнению
Роулза, — пишет комментатор, — именно справедливые политические институ-
ты могут способствовать построению справедливого общества, а не наоборот,
справедливое общество создаст справедливые политические институты»4.
Американские исследователи приходят к выводу, что независимо от харак-
тера политической организации общества и существующего в нем политиче-
ского режима люди нуждаются для защиты своих коллективных интересов
в существовании четырех основополагающих однородных типов политических
институтов, каждый из которых действует в соответствии с определенными
правилами. Это институты законодательной власти, институты исполнитель-
ной власти, институты судебной власти и институты принуждения. «Как демо-
кратическая, так и недемократическая власть нуждается в этих институтах для
разработки и применения той или иной политической линии, а также для при-
нятия решений о том, как поступать с теми, кто ее нарушает, и приводить эти
решения в исполнение. Такая схема верна и для феодальной вотчины, и для
кооперативного объединения сельских тружеников»5.
Тут нет абсолютно ничего нового по сути. Об этом писал еще Монтескье,
живший (напомним) в конце XVTI — первой половине XVIII века. Вообще
говоря, многое, очень многое из того, что звучит на современном языке нова-
1 Питере Б.Г. Политические институты: вчера и сегодня. С. 225.
2 Weaver R.K., Rockman В.Л. (eds). Do Institutions Matter? Wash. (D.C.), 1993.
3 RawlsJ. Justice as Fairness: Political not Metaphisical // Philosophy and Public Affairs. 1985. Vol. 14. P. 226.
4 Pomcmaim Б. Политические институты: общие проблемы. С. 154.
5 Там же. С. 150.
375
Глава 15
торски, при более внимательном взгляде предстает как теоретический remake,
пусть творческий. Это, разумеется, не означает, что у новых институционали-
стов нет заслуг. В частности, они довольно четко обозначили множествен-
ность и разнообразие форм институтов, отметив при этом, что их различия
наблюдаются не только между демократическими и недемократическими
странами (что представляется естественным), но и внутри каждой из этих и
других групп. Так, при сходстве идеологий итальянского фашизма и немецко-
го нацизма их институциональные структуры, как показал С. Пэйн, суще-
ственно отличались друг от друга1. Согласно подсчетам Б. Ротстайна, ссыла-
ющегося на работы Лейпхарта2 и других исследователей, «если взять хотя бы
десять наиболее важных составляющих политической системы и провести
поверхностное различение существующих противоположных форм (не об-
ращая при этом внимания на все возможное в рамках этих форм разнообра-
зие), то получится 2'° = 1024 возможных способа сочетания политических
институтов современного западного демократического режима»3. Хотя на са-
мом деле, как тут же справедливо уточняет автор приведенного высказыва-
ния, вероятность институциональных разновидностей в демократических
странах значительно больше. А если к ним прибавить еще и недемократиче-
ские страны, то она будет огромна.
Американцы с их нацеленностью на конкретное исследование конкретных
объектов (которое могло бы иметь прикладное значение) проявляют большой
интерес к изучению этих разновидностей. Не удивительно (существующая на-
учная литература позволяет это смело утверждать, хотя привести точную стати-
стику на сей счет практически невозможно), что большая часть проводимых в
США исследований, касающихся проблематики институтов, посвящена имен-
но конкретным формам последних, что подчас приводит к стиранию четких
границ между политической наукой и политической социологией.
Таким образом, при разработке общей теории политических институтов
американцы уделяют большое — можно даже сказать первостепенное — внима-
ние исследованию конкретных видов политических институтов. В их число
входит государство - причем не столько как целостная структура, сколько как
дифференцированная система — в первую очередь институт президентства,
конгресс, местные органы власти, бюрократический аппарат; политические пар-
тии и группы интересов; корпорации и другие институты4.
1 Payne S.G. Fascism: Comparison and Definition. Madison (Wise), 1990.
2 Lijphart A. Democracies: Patterns of Majoritarian and Consensus Government in Twenty-One Countries.
New Haven (Conn.), 1984.
3 Ротстайн Б. Политические институты: общие проблемы. С. 151.
4 См.. в частности: Jones CO. Separate but equal branches. Chatham (N.J.), 1995; Fiorina M. Divided
government N.Y.. 1992; Нойштадт Р. Президентская власть и нынешние президенты / Пер. с англ. М.,
1997; O.icoh М. Логика коллективных действий /Пер. с англ. М., 1995; Линц Хуан. Опасности прези-
дентской формы правления // Теория и практика демократии. Избранные тексты: Джанда К.,
Берри Л.М., ГолдманД., Хула К.В. Трудным путем демократии. Процесс государственного управления
в США / пер. с анг. М., 2006; Fiorina M., Peterson P., Iohson В. America's New democracy Third Edition.
N. Y et al.. 2007: WahlkeJ., Eulau H. The legislative system. N. Y. 1962; WahlkeJ., Eulau H. The politics of
376
Политические институты и политическая система
Особо следует отметить усиление внимания американцев к исследованию
международных (транснациональных, наднациональных) институтов, что было
связано в немалой степени с постепенным выкристаллизовыванием такой от-
расли знания, как международные отношения, и развитием так называемого
либерального институционализма. Но подлинный бум в этой сфере начался
где-то в конце 80-х годов, когда стало очевидно, что Советский Союз находится
на грани распада и в мировой политике грядут революционные изменения.
Что касается перспектив нового институционализма, то на этот счет вы-
сказываются разные суждения. Есть оптимисты, уверенные, что развитие этого
направления стало «полезным противовесом воинствующему индивидуализму,
которым характеризуются и поведенческий, и рационалистский подходы. Для
дальнейшего развития и совершенствования этого направления предстоит еще
многое сделать, но и сделано уже немало»1. Есть и более сдержанно настроен-
ные специалисты. Как пишет Б. Ротстайн, «еще совсем неясно, сможет ли по-
литическая наука... дать точные и нетривиальные ответы на вопросы о том,
какую роль на самом деле играют политические институты, как можно объяс-
нить различия институциональных структур и какими причинами обусловли-
ваются изменения политических институтов»2. Конечно, логика эволюции по-
литологического знания в Соединенных Штатах, продемонстрированная нам
ее историей, подсказывает, что через сравнительно небольшой промежуток
времени новый институционализм окажется в положении старого. Вопрос в
том, когда именно это произойдет и что придет ему на смену.
Помимо изучения политических институтов как таковых и конкретных
видов институтов предметом серьезного исследования американскими обще-
ствоведами во второй половине XX века выступают отдельные политические
институты, играющие, с их точки зрения, определяющую роль в политической
жизни Соединенных Штатов Америки. Литература, посвященная этим инсти-
тутам, насчитывает тысячи публикаций. Довольно значительное внимание уде-
ляют им и отечественные американисты. Поэтому мы ограничимся лишь опи-
санием общего состояния исследований в этой области, переадресуя читателя,
заинтересовавшегося конкретными институтами к соответствующим научным
трудам — американским и отечественным.
Американцы исследуют разные институты, часть из которых формально не
являются политическими или помимо политических включают неполитиче-
ские компоненты, но все они играют очень большую, хотя и неодинаковую
роль в политической и общественной жизни страны и определяют внутреннюю
обстановку в США и их положение в мире. Чисто условно мы делим эти инсти-
representation. Beverly Hills (Cal.), 1978; Ей/аи И., Prewitt К. Labyrinth of democracy. Indianapolis (Ind.),
1973; Upset S.M., Rokkan S. (eds). Party systems and voter alignments. N. Y, 1967; Lijphart A. Electoral
systems and party systems. Oxford, 1994; Schmitter P., Lehmbruch G. (eds). Trends toward corporate
intermediation. Beverley Hills (Cal.), 1979; Schmitter P., Lehmbruch G. (eds). Trends toward corporate
intermediation. Beverley Hills (Cal.), 1979.
1 Питере Б.Г. Политические институты: вчера и сегодня. С. 230.
2 Ротстайн Б. Политические институты: общие проблемы. С. 160.
377
Глава 15
туты на две группы. Большая их часть и раньше была предметом исследователь-
ского интереса американцев, хотя, надо сразу сказать, степень этого интереса
и интенсивность исследований существенно возросли во второй половине
XX века. Вторую группу составляют институты, которые хотя существовали и в
первой половине XX века, но не в таких масштабах, играли более скромную
роль и не вызывати такого исследовательского интереса, как ныне.
Первый из институтов, оказавшихся в поле внимания новых институцио-
налистов, — государство. Однако, говоря о его исследовании на протяжении
второй половины минувшего столетия, как, впрочем, и в предшествующие
периоды, мы должны иметь в виду, что речь идет не о европейских странах, во
многих из которых (особенно в Германии, Франции, да и в других) всегда были
сильны этатистские традиции, а о Соединенных Штатах Америки. Стране,
в которой такие традиции были как раз слабы и где, напротив, была сильна
(глубоко укоренившаяся в национальной политической мысли) либеральная
традиция, ориентировавшая на настороженное отношение к государству как
силе, противостоящей индивиду, на ограничение масштабов, функций и роли
государства в жизни общества. Так что вопросы о том, что такое государство как
таковое, каковы метафизические основания его существования и т. п., мало
интересовали американских политологов. Это, кстати сказать, нашло отраже-
ние в понятийном аппарате, да и в обыденной речи. Американцы редко употре-
бляют слово «state» в значении «государство»: там, где русские скажут «государ-
ство», они скажут «government» — правительство.
Отсюда, конечно, вовсе не следует, что заокеанских исследователей не вол-
нует государствоведческая проблематика. Но тут существует разделение труда
и внутренняя дифференциация. Американцы, как это часто случается с наци-
ями, имеющими короткую историю, чрезвычайно трепетно относятся к своим
историческим событиям - в том числе политического плана. Написаны многие
сотни работ, в том числе и во второй половине XX века, посвященных станов-
лению американской государственности, выработке Конституции США, дис-
куссии, происходившей на Филадельфийском конвенте и т. п., - но вся эта
проблематика отдана на откуп либо историкам, либо правоведам.
Что же касается американской политической науки, ориентированной на
государствоведческую проблематику, то на ее долю выпадает исследование госу-
дарственных институтов (в первую очередь — ветвей власти) в общем плане, но
каждый из них она рассматривает самостоятельно (что, конечно, не исключает
их сравнения). Это Конгресс США и органы власти в штатах и на местах. Это
институт президентства. Это государственная бюрократия. Это судебная систе-
ма. Это вооруженные силы. А в последние годы предметом пристального иссле-
довательского внимания стали спецслужбы.
И все же есть одна группа вопросов, которая имеет прямое отношение
к государству в целом и которая является прерогативой политической науки,
поддерживаемой в этом плане политической философией. Это вопросы о функ-
циях государства. Решая их, исследователи пытаются выяснить, как либераль-
но-демократическое государство должно решать проблемы, с которыми ему
приходится сталкиваться и которые имеют самое прямое отношение к повсе-
378
Политические институты и политическая система
дневной жизни граждан. «Что лучше, — спрашивают авторы получившей
в США широкое распространение книги «Вызов демократии»1, — жить под
властью государства, которое дает индивидам полную свободу делать все, что
им заблагорассудится, или же — государства, которое строго следит за тем, что-
бы граждане соблюдали закон и порядок? Что лучше, чтобы все граждане пла-
тили одинаковый подоходный налог или же облагать более состоятельных
граждан более высоким подоходным налогом, с тем чтобы финансировать из
этих средств программы для бедных? Что лучше, государство, которое строго
следует общественному мнению в решении всех проблем, или государство,
которое сознательно следует в отдельных проблемах мнениям организованных
групп, эффективно аргументирующих свои позиции? Эти вопросы выдвигают
дилеммы, связанные с противоположными политическими философиями, ко-
торые по-разному оценивают важность свободы, порядка и равенства».2
В сущности, речь идет о двух дилеммах: дилемме «свобода vs порядок»
и дилемме «свобода vs равенство». Конфликт между свободой и порядком оче-
виден, ибо государство не может не ограничивать — на вполне законных осно-
ваниях — свободу граждан с целью поддержания порядка. Единственный во-
прос, всегда вызывавший споры: до какого предела, где границы, у которых
государство должно остановиться? Впрочем, есть и иной вопрос: в каких фор-
мах допустимо осуществлять такое ограничение? Вопросы столь же старые,
сколь старо само государство. Стары и споры об этих пределах и формах. Они
велись в Соединенных Штатах едва ли не с момента их основания. Велись они
и во второй половине XX века — прежде всего между либералами, либертари-
стами и анархистами. Ярким пламенем вспыхнули они во второй половине
60-х — первой половине 70-х годов, когда на идейно-политической арене поя-
вились «новые левые» и их идеологи в лице социолога Чарлза Райта Миллса,
философа Герберта Маркузе и других.
Вторая дилемма имеет сравнительно недавнее происхождение: она связана со
становлением государства благосостояния и появлением у него такой ранее от-
сутствовавшей функции, как обеспечение социального равенства. Американцы
признают, что это гораздо более острая дилемма по сравнению с первой, что свя-
зано, в частности, с неочевидностью конфликта между свободой и равенством.
В самом деле, знаменитый слоган «свобода, равенство, братство», порожденный
Великой Французской революцией, наталкивает на мысль, что это совместимые
ценности и положения. Однако, как подтверждает американский опыт последних
десятилетий, связанный, в частности, со стратегией affirmative actions, государству
приходится обеспечивать равенство одних за счет ущемления свободы других.
И тут возникает немало споров о том, стоит ли вообще ограничивать столь до-
рогую сердцу американца свободу во имя куда менее чтимого им равенства (если
это не равенство возможностей) и если стоит, то до каких пределов? Яркий при-
1 Janda К., Derry J., Goldman J., Hula K. The Challenge of Democracy. Boston, 2004. (Пятое издание).
В русском переводе название книги изменено. См.: Джанда К., Берры Д.М., Голдман Д., Хула К.В.
Трудным путем демократии: Процесс государственного управления в США.
2 См.: Джанда К., БерриД.М., ГолдманД., Хула КВ. Трудным путем демократии. С. 34—35.
379
Глава 15
мер столкновения противоположных точек зрения на этот вопрос — две работы,
появившиеся в Соединенных Штатах в 70-х годах с разрывом всего в несколько
лет (что вовсе не случайно!) и признанные ныне классическими.
Речь идет о «Теории справедливости» Джона Ролза и книге «Анархия, государ-
ство и утопия» Роберта Нозика. Их подробный разбор — впереди. Но два слова
необходимо сказать здесь и теперь. Ролз, говоря коротко, предлагат философское
обоснование позитивного ответа на вопрос, должно ли государство, руководству-
ющееся либерально-демократическими принципами, целеустремленно прово-
дить политику, направленную на разрешение социальных проблем и улучшение
положения обездоленных. Нозик, напротив, утверждал, что справедлива лишь та
схема распределения законно приобретенных материальных благ, которая исклю-
чает принудительную деятельность государства в этом направлении. То есть Ролз
исходил из совместимости свободы и равенства. Нозик эту совместимость отри-
цал, отдавая приоритет свободе. Взгляды двух философов носили в известном
смысле символический характер — они были воплощением конфликтующих по-
зиций, занимаемых представителями политической науки и политической фило-
софии по вопросу о роли государства в американском обществе.
Второй из политических институтов, который глубоко уходит корнями
в недолгую американскую историю и исследуется американцами на протяже-
нии длительного времени, — политические партии: партии как таковые и кон-
кретные партии. Что же интересовало американских исследователей, писавших
о партиях во второй половине XX века? Прежде всего, конечно, вопросы о роли
партий в политическом процессе и об их значимости в жизни общества. «В Кон-
ституции [Соединенных Штатов], — пишут авторы книги «Новая демократия
Америки», — нет ни слова о политических партиях, но уже с тех пор (со време-
ни появления этой Конституции. — Э.Б.) они играли активную роль в нацио-
нальной политике США. Трудно представить себе правительство без партий.
Политические партии выступают главным связующим звеном между обычны-
ми гражданами и общественными официальными лицами (public officials), ко-
торых они избирают»1.
Поскольку роль партий определяется во многом их функциями в полити-
ческой системе, последние также становились предметом внимания исследо-
вателей. Большинство из них сходилось в том, что таких функций четыре. Как
пишут К. Джанда и его соавторы, «четыре самые важные функции партий — вы-
движение кандидатов на выборах на официальные должности, структурирова-
ние голосования на выборах, выдвижение альтернативных программ для пра-
вительства и координация деятельности должностных лиц правительства»2.
1 Fiorina M., Peterson P., Voss D.S., Johnson В. America's New Democracy. P. 197.
2 Джанда К., Берри Л/., Голдман Дж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 237. Любопытно, что
М. Фиорина и его соавторы, рассуждая о функциях партий, почти слово в слово повторяют сказанное
К. Джандой и Co.: «Партии номинируют кандидатов на [соответствующие] посты, формируют элек-
торальный процесс и мобилизуют избирателей. А после того как на выборах определятся победители,
партии еще и координируют деятельность избранных официальных лиц в правительстве» {Fiorina M.,
Peterson P., Voss D.S., Johnson В. America's New Democracy. P. 197).
380
Политические институты и политическая система
Несколько иную, хотя в чем-то и близкую версию предлагают НИ. Хоффер-
берт и Д.Л. Сингранелли из Нью-Йоркского университета. Апеллируя к «со-
временной теории демократии», они утверждают, что «партии представляют
собой основной механизм, благодаря которому формулируются проблемы, вы-
носимые на обсуждение в ходе избирательных кампаний»1. Что касается их
функций, то «партии являются организационным инструментом предвыборной
борьбы, которая концентрируется на вопросах, сформулированных в их про-
граммах. А после проведения выборов именно партии ответственны за деятель-
ность правительства, которая прежде всего сосредоточена на законодательном
процессе»2.
В числе вопросов, интересовавших исследователей партий — структура пар-
тийной системы и партийных организаций; деятельность (поведение) партий
в центре и на местах; внутрипартийная жизнь; партийные идеологии; партий-
ная идентификация и т. п.3 При этом основное внимание уделяется деятель-
ности двух главных партий — демократической и республиканской, хотя суще-
ствует и литература, рассматривающая возможность появления третьей партии4.
Время от времени американцы в присущем им алармистском духе поднимают
вопрос о кризисе существующей двухпартийной системы и строят прогнозы
относительно их жизнеспособности5.
Американские исследователи в большинстве своем — воздадим им долж-
ное! — честно признают, что «забота о нуждах трудящихся» не входит в число
задач партий. «Американские партии не являются основным механизмом,
с помощью которого граждане контролируют свое правительство; вместо это-
го они функционируют как две огромные группы интересов. Интересы партий
состоят в том, чтобы были избраны и переизбраны их кандидаты, и в том,
чтобы воспользоваться преимуществами, которые дают выборные государ-
ственные должности»6.
Вместе с тем, заокеанских исследователей неизменно интересовало отно-
шение американцев к политическим партиям. Причем отношение это изуча-
лось не «вообще», оно бралось в динамике (с учетом опросов общественного
мнения и других показателей). И это был не праздный интерес: американским
политикам важно было понять, стоит ли корректировать — и если да, то в каком
1 Хофферберт P.M., Сингранелли Д.Л. Социальная политика и управление: сравнительный полити-
ческий анализ // Политическая наука: новые направления. С. 579.
2 Там же.
3 См., в частности: RanneyA., Kendall W. Democracy and the American Party System. N. Y, 1956; Upset
S.M., Rokkan S. (eds). Party systems and voter alignments. N. Y, 1967; Sartori G. Parties and Party Systems.
Cambr., 1976; The Impact of Parties. Ed. by F.G. Castless. Beverly Hills (Cal.), 1982; Lijphart A. Electoral
systems and party systems. Oxford, 1994; Klingemann H.D., Hofferbert R.I., Budge I. Parties, Policy, and
Democracy. Boulder (Colo.), 1994.
4 См., в частности: Rosenstone S.J., Behr R.L., Lasarus E.H. Third Parties in America: Citizen Response
to Major Party Failure. Princeton (N.J.), 1981.
5 WattenbergM.P. The Decline of American Political Parties, 1952-1994. Cambr. (Mass.), 1996.
6 Джанда К., Берри М., Голдман Дж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 282-283.
381
Глава 15
направлении, - деятельность той или иной партии, на кого делать ставку и т. п.
Большинство современных исследователей, пишущих о существующих (или
существовавших) в стране партиях, напоминают о двойственном отношении
американцев к этому политическому институту. Известный специалист в этой
области Моррис П. Фиорина и его соавторы по книге «Новая демократия Аме-
рики» начинают главу о партиях разделом, название которого говорит о мно-
гом: «Политические партии — необходимое зло?»1 «Несмотря на то что партии
существовали почти со времени создания страны, — пишут они, — американцы
не всегда принимали ту роль, которую они играют в политической системе.
Периодически у избирателей вызревала неудовлетворенность основными пар-
тиями, которые у них имелись, и свое недовольство они выражали тем, что
поддерживали новые организации»2.
Авторы этого высказывания не уточняют, о каких новых организациях идет
речь. Возможно, это небольшие партии. Но в США, как показал еще Артур
Бентли и его единомышленники (а задолго до них это подметил Токвиль, гово-
ривший о склонности американских граждан к созданию «ассоциаций»), боль-
шую роль в политической жизни играл и играет такой институт, как группы
интересов, нередко называемые лобби. Пионером в их исследовании по праву
считают Артура Бентли.
Об этом человеке и его классическом труде «Процесс правления: исследо-
вание социальных давлений»3 сегодня в Америке вспоминают не часто.
В 2008 году, рассуждая о развернувшейся в США президентской гонке, про-
фессор Колумбийского университета Николас Леманн назвал его даже «экс-
классиком», но тут же добавил, что теория Бентли даёт многое для понимания
борьбы за Белый дом4. И не только этой борьбы, но и всей политической жизни
американского общества. Автор «Процесса правления» остаётся классиком: не
потому, что «экс-классиков» не бывает, а потому, что его идеи, рожденные са-
мой жизнью, сохраняют свою объяснительную силу.
Артур Бентли (1870—1957) был фигурой неординарной. Наверное, не со
всяким политологом стали бы переписываться Альберт Эйнштейн, Томас
Манн, Бэррес Скиннер, Джон Дьюи (переписка с которым насчитывает не-
сколько сотен страниц). Но это лишь внешний показатель. Бентли являл собой
редкое сочетание солидной академической подготовки и богатой житейской
практики. Окончив университет Джонса Гопкинса, в котором культивирова-
лась немецкая система обучения, Бентли продолжил образование в Берлин-
ском университете (где учился вместе в будущим классиком социологии Геор-
1 На эту двойственность обращают внимание и другие исследователи. «Поистине отношение аме-
риканцев к партиям можно назвать любовь-ненависть. Они полагают, что партии необходимы для
демократического правления; в то же время считают партии в каком-то смысле «обструкционистски-
ми» и уверены, что доверять им нельзя» {Джанда К., Берри М., Голдман Дж., Хула К. Трудным путем
демократии. С. 236).
2 Fiorina M., Peterson P., Voss D.S., Johnson В. America's New Democracy. P. 197.
3 Bentley A. The Process of Government: A Study of Social Pressures. Chicago, 1908.
4 Lemann N. Conflict of Interests // The New Yorker. 2008. 11 aug.
382
Политические институты и политическая система
гом Зиммелем). Вернувшись в США, он некоторое время преподавал
в Чикагском университете. И вдруг — переход на оперативную журналистскую
работу, в газету «Times Herald», где он проработал около десяти лет. И это не
где-нибудь, а в Чикаго, одном из бурно развивавшихся городов Америки, где
ярко и наглядно проявлялась патология американского общества. Именно
в годы работы в газете он и писал «Процесс правления». В 1911 году Бентли
покидает Чикаго и перебирается в городок Паоли (штат Индиана), где он и
прожил до конца жизни.
Книгу Бентли ждала странная судьба. Впервые она была опубликована
в 1908 году, и нельзя сказать, что осталась незамеченной. Её заметили, но недо-
оценили. И говорить, что она оказала влияние на развитие американской по-
литической мысли начала века, нет оснований. Мало изменило картину и вто-
рое издание «Процесса правления», появившееся в 1935 году. «Час Бентли»
наступил через четырнадцать лет, когда его сочинение увидело свет в третий
раз1. Теперь книга получает широкое распространение и входит - наряду
с «Демократией в Америке» Токвиля, «Федералистом» и другими известными
сочинениями — в круг обязательной литературы для изучающих политическую
науку. Однако после «бунтов» 60-х, когда ситуация на политической арене из-
менилась, упало и влияние «Процесса правления».
Эти «американские горки» — еще одно подтверждение известного факта:
значимость и влияние того или иного продукта политической мысли определя-
ются — особенно в условиях господства рыночных отношений — не только (или
даже не столько) его имманентными теоретическими достоинствами, но и (если
не прежде всего) его созвучием времени, соответствием «потребностям эпохи».
Конечно, много значит и креативный потенциал произведения: чем он богаче,
тем выше вероятность его большей востребованности. Потенциал «Процесса
правления» велик, и потому не исключено, что в будущем и академический
мир, и общественность ещё поднимет его на щит.
Бентли получил известность прежде всего как автор теории «групп интере-
сов», или «заинтересованных групп» (interest groups). Но главная задача, кото-
рую ставил перед собой американский автор, заключалась в исследовании по-
литического процесса, в раскрытии его механизмов, которые, по мнению
Бентли, мало походили на механизмы, закрепленные в законе. И «группы ин-
тересов» Бентли рассматривал (о чем он сам не раз говорил, и о чем говорили
другие) лишь как инструмент исследования. Но это был тот самый «инстру-
мент», который помогал вскрыть суть процесса. И в очередной раз средство
привлекло к себе большее внимание, чем цель.
Бентли стремится представить политику, политический процесс как борьбу
множества переплетающихся друг с другом групп, отстаивающих свои частные
интересы. При этом его интересует активность, деятельность людей и стиму-
1 После этого «Процесс правления» переиздавался дважды — в 1967 и 2008 годах. Бентли опубли-
ковал еще ряд работ. Среди них.: Bentley A. Relativity in Man and Society. N. Y, 1926; Linguistic Analysis
of Mathematics. Bloomington (Ind.), 1932; Behavior, Knowledge, Fact. Bloomington (Ind.), 1935; Inquiry
into Inquiries: Essays in Social Theory. Boston, 1954.
383
Глава 15
лирующий ее интерес, который, как утверждает американский исследователь,
лежит в основе всякой деятельности. «Что мы на самом деле обнаруживаем
в этом мире, что мы можем наблюдать и исследовать, так это человек, имеющий
интерес (interested man) - не больше и не меньше»1. Именно разного рода ин-
тересы, а не идеи, не идеалы, не идеологии объединяют людей, побуждая их
к действию в определенном направлении. Бентли — и тут он расходится с до-
минирующей в американской культуре традицией - отрицает роль морали как
политической силы, рассматривая её лишь как прикрытие чьих-то групповых
интересов.
Деятельность, о которой говорит Бентли, — не индивидуальная, а групповая
деятельность, и интерес — не индивидуальный, а групповой интерес. «Группа и
интерес неотделимы друг от друга»2; а «группа и групповая деятельность — это
эквивалентные термины»3. На первый взгляд, это противоречит духу либера-
лизма, воплотившемуся в американской политической и экономической жиз-
ни: ведь либерализм ставит в центр общественной жизни индивида. Однако
противоречие тут только видимое. Группа для Бентли — не «физическая масса,
отделенная от других масс»: входящие в неё индивиды не теряют своей авто-
номности, ибо объединены друг с другом лишь совпадающим интересом и де-
ятельностью в совпадающем направлении. (Яркий тому пример — группы лю-
дей, придерживающихся одинакового мнения по какому-то вопросу: так
называемые «opinion groups»4.)
Принадлежность индивида к одной группе не исключает его одновремен-
ной принадлежности к другим группам. Группы взаимодействуют друг с другом.
Больше того, действия и интересы одной группы «никогда не определяются
иначе, как через деятельность других групп существующего общества»5, и зна-
чимость одной группы определяется не иначе, как через ее отношение с други-
ми группами. Это, поясняет Бентли, как в живописи, где каждая краска играет
лишь в сочетании с другими красками.
Для Бентли каждая значимая политическая сила - это группа интереса.
Города и штаты — «locality groups», группы граждан, различающихся по дохо-
дам - «wealth groups», сторонники тех или иных политических деятелей —
«personality groups». И т. д. и т. п. И все они взаимодействуют и борются друг с
другом, чтобы в конечном счете заключить сделки через посредство политиков,
правительственных агентств и судов. Таким образом, процесс правления пред-
стает как процесс давления одних групп на другие, формирования одних групп
другими, ведущий в итоге к возникновению определенного социального балан-
са. В этом направлении и действует правительство, выступающее к качестве
1 Ветку A. The Process of Government: A Study of Social Pressures. New Brunswick (N.J.), 2008. P. 212.
2 Ibid. P. 211.
3 Ibid.
4 Речь идет о совпадении индивидуальных мнений, ибо общественного мнения (public opinion), no
Бентли, не существует, поскольку не существует такого феномена, как общество, - есть только груп-
пы.
5 Bentley A. The Process of Government: A Study of Social Pressures. P. 258.
384
Политические институты и политическая система
своего рода посредника и арбитра, стремящегося обеспечить необходимый
баланс и разрешить межгрупповые конфликты.
Конечно, «Бентли создавал свою теорию не с чистого листа... из европей-
ских авторов на него оказали прямое влияние, в частности, Людвиг Гумплович
и Рудольф фон Йеринг, из американских — его учитель, социолог А. Смолл,
который в своих работах посвятил много страниц исследованию интересов,
поскольку исходил из убеждения, что вся социальная жизнь в конечном счете
заключается "в процессе развития, приспособления и удовлетворения инте-
ресов" {Small A. General Sociology. Chicago, 1905. Pp. 433—434). Многие из обо-
снований этого утверждения напоминали по существу некоторые из тех
основных положений, на которых строилась впоследствии теория заинтере-
сованных групп»1.
Многие критики Бентли упрекают его за то, что он даже не упомянул имени
Джеймса Мэдисона, одного из главных творцов Конституции США и автора
10-й статьи «Федералиста», в которой идет речь об общностях, близких к тем,
которые Бентли назвал «группами интересов» и которые Мэдисон называл
«факциями» (factions)2. «Под факцией, — писал Мэдисон, — я понимаю неко-
торую часть граждан, независимо от того, составляют ли они большую или
меньшую часть целого — объединенных и побуждаемых к действию общей стра-
стью или интересом, пагубными по отношению к правам других граждан либо
постоянным и совокупным интересам всего сообщества (community)». Трудно
вообразить, что Бентли не читал «Федералист» и не знал его 10-й — отнюдь не
проходной! — статьи. Почему он не упомянул о ней — загадка.
Это не умаляет значения теории Бентли, который заставил по-новому взгля-
нуть на политические институты и политический процесс и, по сути, стал одним
из тех, кто закладывал фундамент бихевиорализма, определявшего на протяже-
нии многих лет направление развития американской политической науки.
Как уже было сказано, повышенное внимание к проблематике групп инте-
ресов стали проявлять после публикации в 1949 году третьего издания книги
Бентли. Но работы по этой тематике появлялись и раньше. Правда, это были
эмпирические исследования, в которых рассматривалась деятельность кон-
кретных групп интересов. Одно из них — вышедшая в свет в 1929 году книга
Пендлтона Херринга «Представительство групп в конгрессе»3. Её автор при-
ходит к выводу, что официальная, легальная система представительства в орга-
нах власти США дополнилась со временем неофициальной, но влиятельной
системой, представленной группами интересов. В правительстве «получила
развитие не предусмотренная законом (extralegal) структура... давно уже став-
1 Зяблюк Н.Г. Общественные интересы в политическом процессе США. М., 2004. С. 66.
2 До XIX века слово «факция» часто использовалось для обозначения (с оттенком презрения) по-
литической группировки, действующей исключительно в эгоистических целях и вопреки интересам
других. Видимо, по этой причине в русском переводе «Федералиста» английское слово faction пере-
водится как «крамольное сообщество», а отечественные авторы часто переводят его как «фракция»,
что, на наш взгляд, затемняет его смысл.
3 Herring P. Group Representation Before Congress. Baltimore, 1929.
385
Глава 15
шая неотъемлемой частью системы правления, хотя изначально она и не была
предусмотрена конституцией»1.
В том же ряду стоит и книга В.О. Ки «Политика, партии и группы дав-
ления»2, опубликованная в 1942 году и получившая высокую оценку коллег. Как
писал в рецензии на неё известный политолог Элмер Шаттшнайдер, автор это-
го исследования предложил «хорошо документированный анализ американ-
ской политики с точки зрения организации и методов, используемых полити-
ческими партиями и другими большими группами давления с целью захвата
господствующих позиций в олигархии особых интересов, которая правит
Америкой»3.
Рассматривая политику как сферу «человеческих отношений, в которой
[действуют принципы] старшинства (superordination) и субординации, господ-
ства и подчинения и [имеются] управляющие и управляемые»4, Ки, по сути,
сводит ее к схватке партий, которые ведут публичную, официальную борьбу за
власть, и групп интересов, участвующих в этой борьбе косвенно, оказывая на
партии давление изнутри. В числе таких групп Ки называет объединения агра-
риев, рабочих, бизнесменов, администраторов.
После Второй мировой войны теория групп интересов и политического
процесса как групповой борьбы получила дальнейшее развитие в работах ряда
американских исследователей — прежде всего Дэвида Трумена, автора книги,
в которой он признает приоритет Бентли и название которой практически по-
вторяет название книги последнего: «Процесс правления. Политические инте-
ресы и общественное мнение»5.
Трумен предлагает ряд новых подходов к проблеме. В частности, он подраз-
деляет группы интересов на реально существующие и потенциальные, что
позволяет исследовать интересы, которые пока еще не получили четкого вы-
ражения, но имеют некоторую перспективу, и деятельность, которая может
оформиться лишь в будущем. Оперируя понятием «установка», он вводит пси-
хологическое измерение в определение группы интересов, понимая под тако-
вой «любую группу, — которая на основе одной или большего числа общепри-
нятых установок (shared attitudes) предъявляет другим группам общества
определенные требования, направленные на установление, поддержание или
распространение тех форм поведения, которые подразумеваются в принятых
ими установках»6.
Образования, именуемые «группами интересов» и «группами давления»,
продолжали привлекать внимание американских исследователей и после пу-
1 Herring P. Group Representation Before Congress. Baltimore, 1929. P. 18.
2 Key V.O. Politics. Parties and Pressure Groups. N. Y, 1942. Автору этих строк не удалось выяснить,
кто первым употребил понятие «группа давления». Возможно, им был именно О.В. Ки.
3 The Journal of Politics. V. 5. № 1. Febr. 1943. P. 78.
4 Key V.O. Politics, Parties and Pressure Groups. P. 2.
5 Truman D.B. The Governmental Process. Political Interests and Public Opinion. N. Y, 1951.
6 Ibid. P. 33.
386
Политические институты и политическая система
бликаций Д. Трумена и его последователей1. Этому способствовали по меньшей
мере три обстоятельства. Первое: рост численности этих групп. Второе: рост
влияния этих групп на общественно-политическую и экономическую жизнь,
что было связано отчасти с новыми коммуникационными технологиями. Тре-
тье: расширение круга проблем (интересов), которые оказывались в поле вни-
мания рассматриваемых групп. Следует также иметь в виду, что лоббистская
деятельность, без которой трудно представить себе политический и экономи-
ческий процесс в Америке, осуществляется именно группами интересов, по-
чему они часто однозначно и осуществляются с лоббистскими группами.
Как писали недавно авторы книги «Вызов демократии», «группы интересов
играют множество важных ролей в американском политическом процессе. Они
являются тем инструментом, с помощью которого граждане могут участвовать
в политике, и они сообщают о взглядах своих членов соответствующим людям
в правительстве»2. Иными словами, они являются важным элементом демокра-
тического механизма. Вместе с тем почти единодушно отмечается амбивалент-
ная, негативно-позитивная роль этих групп в политическом процессе, посколь-
ку каждая из них, с одной стороны, выражает и доводит до правительства
интересы какой-то части общества, но с другой — преследует собственные
интересы, которые зачастую оказываются эгоистическими и не всегда соот-
ветствуют интересам общества в целом. Как пишут в этой связи К. Джанда и его
соавторы, «фундаментальные проблемы, обозначенные Мэдисоном более двух-
сот лет назад, сохранились: в свободном и открытом обществе группы форми-
руются для продвижения политики, которая служит их интересам в ущерб более
широким интересам нации»3. Мэдисон, напоминают они, надеялся на то, что
со временем эта проблема будет решена, и отчасти эти надежды оправдались.
«Естественные различия между группами предотвратили тиранию какой-либо
одной фракции. Однако система групп интересов остается несбалансирован-
ной, одни сегменты общества (в частности, бизнес, богатые и образованные
слои населения) организованы значительно лучше, чем другие. Рост количества
групп граждан несколько сократил неравенство, но оно сохраняется в том, на-
сколько хорошо представлены различные группы интересов в Вашингтоне»4.
Американцы, конечно, хотели бы до какой-то степени уравновесить кон-
фликтующие интересы различных групп общества и полагают, что эта задача
могла бы быть решена при помощи других институтов. Но признают при этом,
1 См., в частности: Ziegler L., Wayne Peak G. Interest Groups in American Society. Englewood Cliffs
(N. J.), 1972; Schlozman K.L., Tierney J.T. Organized Interests and American Democracy. N. Y, 1986;
Berry J.M. The Interest Group Society. N. Y, 1997. О группах интересов писали Г. Алмонд, Р. Даль,
Дж. Пауэлл, А. Этциони и другие исследователи.
Большая роль групп интересов в Америке была давно понята и отечественными американистами.
Тут в первую очередь следует назвать выполненные на высоком уровне работы Н.Г. Зяблюка. См., в
частности: Зяблюк Н. США: лоббизм и политика. М., 1976; Он же. Общественные интересы в поли-
тическом процессе США. М., 2004.
2 Джанда К., Берри М., ГолдманДж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 315.
3 Там же.
4 Там же. С. 316.
387
Глава 15
что добиться общественного консенсуса относительно того, как это сделать, ско-
рее всего, не удастся. К тому же они — во всяком случае, многие из них — не
убеждены, что разрешение дилеммы «свобода—равенство» в пользу равенства —
путь, соответствующий ценностям и традициям американской цивилизации.
При всём внимании к группам интересов и политическим партиям, многие
американские исследователи считают главными институтами, определяющими
политическую жизнь Соединенных Штатов, конгресс, президента и суды. Эти
институты всегда пребывали в поле их внимания, хотя в зависимости от ситуа-
ции приоритетным объектом исследования становился на какое-то время то
один институт, то другой, то третий. Существует огромная литература, посвя-
щенная каждому из этих институтов в отдельности и системе разделения и
взаимодействия властей в целом1.
Вырисовались и касающиеся их вопросы, которые на протяжении второй
половины XX века больше всего интересовали американских исследователей.
Это прежде всего вопросы о механизмах формирования каждого из этих инсти-
тутов; их структуре; алгоритмах деятельности; характере взаимодействия; влия-
нии на политическую жизнь страны и положение граждан; соответствии их
структуры, функций и направлений деятельности современным условиям и т. п.
Конгресс никогда не был обделен вниманием американских исследователей.
(Вспомним хотя бы о том, что наиболее крупные работы Вудро Вильсона были
посвящены именно этому институту.) В последние десятилетия их, судя по пу-
бликациям, особенно интересовали вопросы о характере законодательной сре-
ды, т. е. о том, как на решения сенаторов и членов палаты представителей влия-
ют политические партии, президент, избиратели, группы интересов (лоббисты);
как осуществляется законодательный процесс и как происходит выработка по-
литических решений — в соответствии с плюралистической моделью (когда за-
конодатели отражают узкие интересы округов и штатов) или в соответствии с
мажоритарной моделью (когда законодатели отражают интересы большинства
граждан); как взаимодействуют комитеты и комиссии в рамках каждой из палат
и как взаимодействуют сами палаты. Особо следует отметить болезненный во-
прос о реальной роли Конгресса (не ослабевает ли она?) в законотворческом
процессе и в принятии жизненно важных для страны политических решений.
Последний вопрос связан с реальным изменением (лишь отчасти формаль-
но закрепленном в юридических актах) статуса, влияния и политической роли
другого института - президентства. На протяжении XX века, особенно второй
его половины, существенно возросли как ожидания населения в отношении
Белого дома, так и его политическая роль. «В прошлом, на заре американской
истории, ситуация была совершенно иной: президенты ощущали ограничения,
установленные конституционной доктриной разделения властей, а члены Кон-
гресса во время законодательных сессий должны были работать на них негласно.
1 Вот только некоторые из сотен исследований: Wahlke J., Eulau H. The legislative system. N. Y, 1962;
Eulau H. Prewitt K. Labyrinth of democracy. Indianapolis (Ind.), 1973; Wahlke J., Eulau H. The politics of rep-
resentation. Beverly Hills (Cal.). 1978; Polsby N.W. Congress and the Presidency. Englewood Cliffs (N.J.), 1986;
Fiorina M. Divided government N. Y. 1992; Jones CO. Separate but equal branches. Chatham (N.J.), 1995.
388
Политические институты и политическая система
Сегодня Белый дом открыто участвует не только в написании законопроек-
тов, но и в придании им окончательной формы по мере прохождения через все
этапы законотворческого процесса... По вопросам исключительной важности
президент лично может встретиться с отдельными законодателями, чтобы убе-
дить их голосовать определенным образом»1. То есть президент выступает в
роли своеобразного лоббиста. К тому же «для руководства повседневной дея-
тельностью Конгресса и лоббирования политики администрации существуют
сотни сотрудников, отвечающих за связь с законодательной ветвью власти»2.
Естественно, что вопрос о полномочиях главы государства и характере его
отношений с Конгрессом стал в последние годы предметом активных обсужде-
ний не только среди юристов, но и среди представителей политической науки.
В этой связи встает вопрос о властных ресурсах президента и, в частности, о
роли его популярности и политического искусства в принятии решений и их
осуществлении на практике, то есть о политическом измерении и потенциале
личностных характеристик президента. Остается в повестке дня старый вопрос
о деятельности президента в ситуации разделенного правительства (divided
government), при которой одна партия контролирует Конгресс или одну из его
палат, а вторая — Белый дом, и в кризисных ситуациях (способности управлять
такими ситуациями). Обсуждается вопрос о том, действительно ли президент,
избираемый всеми гражданами страны, действует (как того требует его статус)
в соответствии с принципами мажоритарной модели демократии. Вновь при-
обрел актуальность (в связи со скандальными ситуациями на президентских
выборах) вопрос о механизмах избрания президента и о роли института выбор-
щиков. И еще один вопрос, который мало обсуждался в первой половине
XX века — вопрос о роли президента США в международных делах и его способ-
ности выступать в качестве мирового лидера.
Важную роль в политической жизни американского общества всегда играл
такой институт, как суд. Еще в 1835 году Алексис де Токвиль писал в «Демокра-
тии в Америке», что «в Соединенных Штатах вряд ли найдется такой полити-
ческий вопрос, по поводу которого раньше или позже не высказал бы своего
мнения суд»3. Сам Токвиль оценивал это явление как положительное, считая,
что «право американских судов объявлять тот или иной закон не соответству-
ющим конституции служит все же одной из самых мощных преград, которые
когда-либо возводились против тирании политических органов»4.
В наше время американская судебная система подтвердила свою склонность
и готовность выступать в качестве арбитра в решении политических споров — в
том числе и таких, которые имеют судьбоносное значение для страны. Многим
памятен 2000 год, когда вопрос о том, кто станет новым президентом Соединен-
ных Штатов — демократ Эл Гор или республиканец Джордж У. Буш, был решен
Верховным судом США. Это лишь подогрело давние споры о том, можно ли
1 Джанда К., Берри М., ГолдманДж., Хула К. Трудным путем демократии. С. 350—351.
2 Там же. С. 351.
3 Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.. 1992. С. 95.
4 Там же. С. 95.
389
Глава 15
оценивать участие судей в политике как положительное явление, поскольку, как
считают его сторонники, такое участие хотя бы отчасти нейтрализует злоупотре-
бления со стороны исполнительной власти и покушение на власть со стороны
бюрократии; или же это отрицательное явление, поскольку нарушает святой для
американцев принцип разделения властей и наделяет судей полномочиями,
которые им, блюстителям закона, по закону не принадлежат.
Обсуждение этого вопроса ведется не только юристами, но и политологами.
Правда, в условиях «бихевиоралистской революции», которая, напомним, была
в определенной степени реакцией на формально-юридический подход к по-
литическим институтам и политическому процессу, среди какой-то части аме-
риканских политологов сложилось скептическо-настороженное отношение
к анализу политики с правовой точки зрения. Но даже в те годы никто из се-
рьезных представителей политической науки не отрицал ни роли права, ни
значения суда как одной из ветвей власти.
Завершая разговор о «новом институционализме», заметим, что одно из
достоинств последнего его сторонники видят в том, что он представляет собой
не только самостоятельное направление исследований, концентрирующее вни-
мание на непосредственном изучении институтов, но и выступает в качестве
методологии исследования, позволяющей через призму институтов рассматри-
вать явления и процессы, выходящие за пределы институционального круга.
В качестве характерных примеров использования институционального под-
хода приводятся книги Теды Скокпол «Защита солдат и их матерей: политиче-
ские истоки социальной политики в Соединенных Штатах»1 и К. Оррена «За-
поздалый феодализм: труд, закон и либеральное развитие в Соединенных
Штатах»2.
Во второй половине XX века, начиная с 50-х годов, параллельно формиро-
ванию «нового институционализма» и в тесной увязке с ним происходит ста-
новление нового направления, оказавшего огромное влияние на развитие не
только американской, но и мировой политической мысли. Речь идет о систем-
ном подходе к политике, системном анализе политики, построении теории поли-
тических систем. Роль американцев в разработке этой проблематики трудно
переоценить.
Это направление сформировалось не вдруг: исследователи давно пытались
понять, как взаимодействуют друг с другом и с обществом в целом существу-
ющие в нем политические и неполитические институты, как они связаны со
средой и что представляет собой образуемая ими макроструктура. Эти и мно-
жество других вопросов того же ряда, имеющих прямое или косвенное отно-
шение к отправлению властных функций, и попытались решить американские
социологи и политологи. При этом они опирались на разработанную в био-
логии (Людвигом Берталанфи и другими) общую теорию систем, на достиже-
ния кибернетики и на работы таких теоретиков, как Дюркгейм, Вебер, Мер-
риам, Лассуэлл.
1 Skocpol Т. Protecting soldiers and mothers. Cambr. (Mass.), 1992.
2 Orren K. Belated feudalism. Cambr., 1991.
390
Политические институты и политическая система
Первым, кто применил системный подход к изучению политики — правда,
в самой абстрактной форме — и начал прокладывать путь к ее системному ана-
лизу, был Толкотт Парсонс1. Политика рассматривается им как часть (подси-
стема) общества (сложной системы), включающего, помимо политической,
экономическую, духовную и интегративную (государственную) части (подси-
стемы). Система в целом обеспечивает жизнедеятельность общества, при этом
каждая из входящих в нее составных частей выполняет специфические функ-
ции. Политика имеет своей функцией целедостижение и осуществляет ее, вза-
имодействуя с остальными подсистемами и с окружающей средой — физиче-
ской и духовной.
Хотя моделированием политической системы занимались разные исследо-
ватели, пальма первенства тут, вне всякого сомнения, принадлежит Дэвиду
Истону (род. в 1917 году), неутомимо продолжавшему (на протяжении почти
сорока лет!) выстраивать свою концепцию, в чем-то дополняя и корректируя ее
(в ответ на критику), но в целом сохраняя ту основу, которая была заложена им
еще в 1953 году, когда появилось его классическое исследование «Политическая
система»2, дополненное впоследствии в других книгах3.
По Истону (заимствовавшему из кибернетики понятия «черный ящик»,
«вход», «выход» и другие), политическая жизнь представляет собой «сложный
комплекс процессов, с помощью которых определенные типы «входов» (inputs)
преобразуются в «выходы» (outputs)», называемые Истоном «властными реше-
ниями и действиями»4. Этот комплекс и есть политическая система, которая
«может быть определена как совокупность тех взаимодействий, посредством
которых ценности авторитарным способом привносятся в общество»5. Истон
подчеркивает: политическую систему «не следует изучать как существующую
в вакууме. Ее следует рассматривать в физическом, биологическом, социальном
и психологическом окружениях (environments)...»6. Политические системы об-
ладают способностью реагировать на возмущающие воздействия среды и адап-
1 Выше мы называли те его работы, которые были опубликованы до 1963 года и повлияли на фор-
мирование концепции политической культуры Алмонда и Вербы. Теперь добавим к ним последнюю
книгу Парсонса: The System of Modern Societies. Englewood Cliffs (N.J.), 1971. Вот что пишет Алмонд,
оценивая роль Парсонса. «В первые послевоенные десятилетия Т. Парсонс и другие выработали
«системные» рамки («system» frameworks) для сравнения различных типов обществ и социальных
институтов, основываясь на работах таких крупных европейских теоретиков, как Вебер и Дюркгейм.
Опираясь на эти и другие источники, Д. Истон первым ввел в политическую науку понятие "систе-
мы"» (Алмонд Г.Л. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направ-
ления. С. 91. Перевод скорректирован в соответствии с оригиналом: A New Handbook of Political
Science. P. 73).
2 Easton D. The political system: An Inquiry into the State of Political Science. N. Y, 1953.
3 Easton D. A Framework for Political Analysis. Englewood Cliffs (N.J.); Easton D. A systems analysis of
political life. N. Y, 1965; Easton D.The analysis of political structure. N. Y, 1990.
4 Истон Д. Категории системного анализа политики // Антология мировой политической мысли.
Т. II. М, 1997. С. 630.
5 Там же. С. 634.
Там же. С. 630.
391
Глава 15
тироваться к изменяющимся условиям, а также справляться со стрессом своих
существенных переменных, что обеспечивает выживаемость некоторых из них,
«как бы на них ни воздействовало окружение»1.
Истон пишет, что системный анализ позволяет лучше понять и объяснить
«существенные для нас аспекты человеческого поведения»2, что, конечно,
соответствует действительности. Что же касается политических систем, то, как
видно из приведенных выше и других суждений американского исследовате-
ля, системный подход к политике призван — в конечном счете — дать «совре-
менный», «научный» ответ на старый, как политический мир, вопрос: как
распределяется в обществе политическая власть, каковы условия ее реализации
и упрочения.
Эти вопросы волнуют и других пионеров системного подхода к политике,
хотя их концепции имеют свою специфику. Системную модель, разрабатывав-
шуюся Алмондом (в те же годы, что и Истон и практически тоже на протяжении
сорока с лишним лет3), нередко именуют «функциональной», имея в виду, что
он попытался дать ответ на вопрос о характере функционирования составляю-
щих систему структур, т.е. использовал метод структурно-функционального
анализа. Надо заметить, что в разных работах, посвященных политической
системе (часть которых была написана в соавторстве), Алмонд предлагает не-
одинаковую трактовку деталей своей модели. Поэтому мы будем ориентиро-
ваться на модель, описанную им и его соавторами в седьмом (исправленном
и дополненном) издании книги «Сравнительная политика сегодня»4, опубли-
кованном в 2000 году, незадолго до смерти Алмонда.
Любое образование, претендующее на то, чтобы именоваться системой,
пишет Алмонд. «должно обладать двумя свойствами: 1) состоять из совокуп-
ности взаимосвязанных частей и 2) отграничиваться от окружения, с которым
взаимодействует»5. Обладает этими свойствами и политическая система, пред-
ставляющая собой «совокупность институтов и органов, формулирующих
и воплощающих в жизнь коллективные цели общества или составляющих его
групп»6. Тут нет ничего нового по сравнению с моделью Истона, как нет ниче-
го нового и в утверждении, что «политическая система существует как во вну-
треннем, так и во внешнем окружении, формируя это окружение и сама фор-
1 Истон Л. Категории системного анализа политики . С. 631.
2 Там же. С. 634.
3 См.: Almond G. Comparative Political Systems//Journal of Politics. 1956. № 18; Almond G. Introduction:
A Functional Approach to Comarative Politics // The Politics of Developing Areas. Ed. by G. Almond.
J. Coleman. Princeton. 1960; Almond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in
Five Nations. Princeton, 1963; Almond G., Powell G. Comparative Politics: A Developmental Approach.
Boston. 1966; AlmondG, Powell G., Strom K., Dulton R. Comparative Politics Today. A World View. N. Y. et al.,
2000.
4 AlmondG. et al. Comparative Politics Today. A World View. N. Y. et al., 2000. На русском языке опубли-
кована пол названием «Сравнительная политология сегодня».
■" AiMond Г., Пауэ.и Лж., Cm ром К., Лаптоп Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой
обзор/ Пер. с англ. М.. 2002. С. 37.
6 Там же. С. 74.
392
Политические институты и политическая система
мируясь под его влиянием. Система получает из этого окружения сигналы
входа и пытается воздействовать на него посредством своих сигналов выхода»1.
Оригинальность модели Алмонда определяется, как уже было сказано,
структурно-функциональными характеристиками политической системы. Он
выделяет внутри нее шесть типов политических структур: политические пар-
тии, группы интересов, органы законодательной власти, органы исполнитель-
ной власти, чиновничество и суды2. Подобные структуры существуют во всех
современных политических системах, но в разных системах «сходные структу-
ры могут выполнять совершенно разные функции»3, предупреждает Алмонд.
Подобные предупреждения мы уже слышали от «новых институционалистов»:
одни и те же политические институты в разном контексте функционируют по-
разному Теперь этот принцип переносится на политические системы, и это
вполне логично, ибо что такое политические системы, как не политические
институты, определенным образом взаимосвязанные и взаимодействующие?
Какие же функции и как выполняет система? Алмонд выделяет три сово-
купности функций: «функции процесса», «системные функции» и «функции
политического курса». Под «функциями процесса», играющими непосред-
ственную роль в определении политического курса, понимаются такие необхо-
димые для этого формы активности, как «артикуляция интересов, агрегация
интересов, выработка политического курса, осуществление политического кур-
са и вынесение судебных решений»4. Как нетрудно догадаться, эти функции
выполняются «такими политическими структурами, как партии, законодатель-
ные органы, политические исполнительные органы, чиновничество и суды»5.
«Системные функции» - это политическая социализация, осуществляемая
семьей, школой, средствами массовой информации, церковью и разного рода
политическими структурами, вырабатывающими, закрепляющими и транс-
формирующими политически значимые установки в обществе; это политиче-
ское рекрутирование, т. е., если воспользоваться знакомым нам словосочетани-
ем, подбор и расстановка каров; это, наконец, политическая коммуникация как
1 Ашонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой
обзор / Пер. с англ. М., 2002. С. 76.
2 Несколько иную структуру предлагал Алмонд в начале 60-х годов. Вот что он писал в «Граждан-
ской культуре»: «Под политическим процессом, или процессом на «входе», мы понимаем поток тре-
бований, идущих от общества к политии и превращение этих требований в авторитетную политику.
К структурам, вовлеченным преимущественно в процесс на «входе», относятся политические партии,
группы интересов и средства коммуникации. Под административным процессом, или процессом «на
выходе», мы понимаем процесс, посредством которого осуществляется или подкрепляется властная
политика. Структуры, вовлеченные преимущественно в этот процесс, включают бюрократии и суды»
{Almond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, 1963.
P. 15—16). Различия, как видим, существенные: введены такие структуры, как органы законодательной
и исполнительной власти и убраны средства коммуникации.
3 Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой обзор.
С. 79.
4 Там же. С. 81.
5 Там же. С. 83.
393
Глава 15
распространение информации в обществе и в структурах, образующих полити-
ческую систему «Системные функции» не связаны напрямую с осуществлени-
ем государственной политики, но они влияют на систему в целом, во многом
определяя характер ее жизнедеятельности и способ существования.
Что касается «функций политического курса», относящихся к «сигналам
выхода» и оказывающих воздействие на общественную жизнь, экономику и
культуру, то они включают в себя «всевозможные виды регулирования поведе-
ния, извлечение ресурсов в форме налогов и т. п. и распределение благ и услуг
между различными группами населения»1. Результаты деятельности, получае-
мые на «выходе» системы, «порождают новые сигналы входа, новые требования
в области законодательства или административной деятельности и усиливают
либо снижают поддержку политической системы и находящихся у власти долж-
ностных лиц»2.
Как и Истон, Алмонд прямо говорит о том, что политическая система име-
ет прямое отношение к распределению власти в обществе. «Политические си-
стемы — особый тип социальных систем, а именно таких, которые задейство-
ваны в принятии властных публичных решений»3.
Помимо Истона и Алмонда к «отцам-основателям» системного анализа по-
литики нередко причисляют еще одного крупного американского исследова-
теля-теоретика - Карла Дойча (1912—1992), работавшего в 50—70-е годы над
созданием так называемой информационно-кибернетической модели полити-
ческой системы. В своих работах — в первую очередь в основном труде «Нервы
управления: модели политической коммуникации и контроля»4 — Дойч пред-
ставляет политическую систему как очень сложную сеть коммуникаций и ин-
формационных потоков, влияющих на политическую жизнь общества. Именно
рассмотрение властных отношений через призму коммуникаций и составляет
определяющую характеристику предложенной Дойчем модели. Однако слож-
ность последней препятствовала ее широкому распространению в политологи-
ческом сообществе. А самой популярной и долговечной и, можно сказать, хре-
стоматийной, оказалась модель Дэвида Истона.
1 Агмонд Г., Пауэ.иДж., Стром К.,Далтон Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой обзор.
С. 83.
2 Там же.
3 Там же. С. 37.
4 Deutch К. The Nerves of Government: Models of Political Communication and Control. N. Y, 1963.
Глава шестнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ: ТОТАЛИТАРИЗМ
Во второй половине XX века проблематика политических режимов стано-
вится одной из ведущих в американской политической мысли. В поле зрения
американцев попадают все три основных режима, получившие распростране-
ние в минувшем столетии: социализм, тоталитаризм и демократия. Но социа-
лизм интересовал их мало — время увлечения американских реформаторов со-
циалистическими идеями давно миновало, и если социализм привлекал
внимание заокеанских исследователей, то главным образом в своем конкрет-
ном политическом воплощении — как советский социализм, китайский соци-
ализм, кубинский, африканский и иные национальные социализмы. И инте-
ресовала американцев не диалектика эволюции социализма в условиях
различных культур и цивилизаций, а его конкретные институциональные фор-
мы, позволяющие понять, как Америке следовало бы строить свои отношения
с конкретными социалистическими странами.
А в центре вниманя оказывается феномен демократии. Ей посвящается мно-
жество работ, она анализируется в разных аспектах и с разных позиций. Но те-
перь, после Второй мировой войны, демократия нередко рассматривается — это
особенно характерно для первых послевоенных десятилетий и при сопоставле-
нии политических режимов, существовавших в капиталистических и социали-
стических странах, — в сравнении с тоталитаризмом, характерные воплощения
которого видели в итальянском фашизме, немецком нацизме и режимах, суще-
ствовавших в течение определенного времени в Советском Союзе (большевизм,
сталинизм), КНР (маоизм), на Кубе и в других социалистических странах.
Попытки разобраться в том, что такое тоталитаризм, предпринимались
американцами и до начала Второй мировой войны1. Тогда же обозначились
первые исследовательские подходы к этому феномену. В 1939 году под эгидой
Американского философского общества был проведен симпозиум, посвящен-
ный тоталитарному государству2, выступления многих участников которого
были окрашены чувством тревоги за будущее западной цивилизации. Однако
серьезное исследование режимов, существовавших в мире накануне Второй
мировой войны, начинается в США лишь после ее окончания. Это относится
и к тоталитаризму.
1 См.. в частности: Brady R. The Spirit and Structure of German Fascism. N. Y, 1937; DruckerP. The End
of Economic Man. N. Y. 1939.
2 Symposium on the Totalitarian State. Proceedings of the American Philosophical Society. Philadelpia, 1940.
395
Глава 16
Само понятие «тоталитаризм» появилось, как сообщает исследовавший исто-
рию его вхождения в жизнь английский политолог Леонард Шапиро1, в середине
20-х годов XX века. 22 июня 1925 года, выступая в итальянском парламенте и
яростно обрушившись на остатки оппозиции, Бенито Муссолини угрожал смести
ее «нашей тоталитарной волей». Но само словечко это — «тоталитаризм» - ввел
в оборот весной того же года один из идеологов итальянского фашизма философ
Джованни Джентиле, объявивший фашизм «тотальной концепцией жизни». Вы-
разительный термин понравился дуче, и он стал использовать его для обозначе-
ния фашизма в целом и фашистского государственного строя в частности.
Знакомство американцев с понятием «тоталитаризм» состоялось в конце
20-х годов: в 1928 году в журнале «Foreign Affairs» были опубликованы две статьи
Дж. Джентиле, а годом позднее появилась статья в «Times», где это понятие
было использовано для обозначения режимов, контрастировавших с демокра-
тическими системами западных стран.
Для антифашистов «тоталитаризм» стал синонимом диктатуры, установлен-
ной сначала в Италии, затем — в Германии. С 30-х годов западные публицисты
и политологи (Ф. Боркенау, А. Кестлер, Дж. Оруэлл) стали использовать это
понятие применительно к СССР, а после Второй мировой войны, как уже было
отмечено, и к другим социалистическим странам.
Со временем, когда слово «тоталитаризм» взяли на вооружение не только
политологи и историки, но и журналисты, оно стало поистине понятием без
берегов и порой не столько проясняло, сколько затемняло суть явлений, к ко-
торым прилагалось. Но предпринимались и попытки серьезно разобраться в
реальности, скрывавшейся за этим понятием. И первыми, что было логично, за
это взялись немцы, вынужденные эмигрировать из нацистской Германии
в другие европейские страны и США. В Америке пальма первенства в исследо-
вании тоталитаризма, безусловно, должна быть отдана всемирно известному
философу Ханне Арендт.
Она родилась в 1906 году в Линдене (близ Ганновера), но выросла в Кенигс-
берге — городе Иммануила Канта, что, по-видимому, как-то повлияло на гума-
нистическую направленность ее мышления. Воспитанная в еврейской семье
(довольно обеспеченной), она не теряла связи с мировой еврейской общиной
(хотя, будучи человеком самолюбивым и, похоже, самовлюбленным, никогда
не растворялась в ней) и «еврейский вопрос» всегда оставался для нее «больным
вопросом». Яркий пример - процесс над Адольфом Эйхманом, одним из на-
цистских руководителей, непосредственно ответственных за уничтожение мил-
лионов евреев, состоявшийся в Израиле в 1961 году. Бросив все дела, она, фило-
соф с мировым именем, рванулась в Иерусалим в качестве корреспондента
газеты, чтобы присутствовать на этом процессе и попытаться снова и снова
разобраться и в истоках антисемитизма (который так волновал ее), и в истоках
тоталитаризма, и в тайнах души человеческой... И всё это, как выяснилось
в итоге, только для того, чтобы прийти к выводу о «банальности зла», т. е. о том,
что великие злодеяния творят не великие злодеи, а ничтожества.
Shapiro L. Totalitarianism. L., 1972.
396
Политический режим: тоталитаризм
Арендт получила превосходное философское образование (Марбургский,
Фрайбургский, Гейдельбергский университеты), чему немало способствовали
ее выдающиеся учители — Карл Ясперс (у которого она писала диссертацию об
Августине) и Мартин Хайдеггер. Вступивший в нацистскую партию и назна-
ченный ректором Фрайбургского университета, Хайдеггер взялся за «чистку»
университетской профессуры, а Арендт вынуждена была бежать из Герма-
нии — сначала во Францию, а после ее оккупации (1941 год) - в США.
В 1951 году появляется ее книга «Истоки тоталитаризма» («The Origins of
Totaliarianism»), завершенная в основе своей (по признанию ее автора) еще в
1949 году, но опубликованная лишь два года спустя. И вот уже более полувека
это исследование остается одной из «главных книг» о тоталитаризме. А ее автор
считается одним из крупнейших представителей политической философии
второй половины XX века. И относится к числу тех, кого ее историк Б. Парех
называл «политическими примадоннами или гуру» 50—60-х годов. «Крайне
редко кто-то из звезд первой величины того времени вступал в критический
обмен мнениями с другими теоретиками или вообще принимал во внимание их
позицию. Конечно, они были осведомлены о работах друг друга и обсуждали их
в узком кругу, в некоторых случаях даже вели обширную частную переписку с
коллегами, иногда встречались на специализированных конференциях, но
в публикациях, предназначенных для массового читателя, о работах других
ученых говорили мало. Во всех трудах Арендт едва ли найдется пара ссылок на
публикации Оукшота, а о книгах Поппера и Берлина она практически вообще
не упоминает. Другие авторы действовали в том же духе. Каждый гуру имел
своих последователей — кто больше, кто меньше — и создавал собственные
школы, приверженцы которых с воодушевлением развивали идеи своего духов-
ного наставника»1.
Арендт ищет ответ на главный для нее вопрос: каковы истоки тоталита-
ризма, что послужило причиной его возникновения и как случилось, что в ряде
европейских стран возникли тоталитарные режимы? Еще один предмет ее ис-
следований — «составляющие компоненты» тоталитаризма, определяющие его
сущность.
Концепция Арендт построена на основе анализа обширного документаль-
ного материала — преимущественно немецкого и в гораздо меньшей степени
советского (на острую нехватку которого жалуется ее автор). Тем не менее со-
1 Парех Б. Политическая теория: политико-философские традиции // Политическая наука: новые
направления. С. 480. Майкл Оукшотт( Michael Oakeshott) (1901-1990) -один из крупнейших британ-
ских политических философов XX века. Автор пользовавшегося в свое время влиянием труда «Раци-
онализм в политике» (1947), написанного с консервативных позиций. В духе интеллектуальной тра-
диции, заложенной его великим соотечественником Эдмундом Берком, подчеркивал ценность «на-
копленного опыта» и несводимого к совокупности правил «практического знания». Карл Поппер (Sir
Karl Raimund Popper) (1902-1994) - известный британский философ, логик, политический мысли-
тель. Автор всемирно известного фундаментального труда «Открытое общество и его враги» (1945).
В нем автор исследует идейные корни тоталитаризма, который подвергается резкой критике и проти-
вопоставляется демократии («открытому обществу»). Исайя Менделевич Берлин (Berlin) (1909—
1997) - британский философ, выходец из России. Наиболее известная из его работ - «Две концепции
свободы», в которой отстаивается идея свободы индивида.
397
Глава 16
ветскому тоталитаризму (в форме большевизма, сводимого фактически к стали-
низму) она уделяет не меньшее внимание, чем немецкому (в форме национал-
социализма, сводимому к гитлеризму). И тот и другой, полагала она, помогают
вскрыть родовые черты исследуемого феномена. Вместе с тем Арендт подчерки-
вает, что в некоторых отношениях эти два вида тоталитаризма заметно отлича-
ются один от другого. А итальянский фашизм, с ее точки зрения, вообще лишен
ряда признаков тоталитаризма (с чем были несогласны многие ее коллеги).
Почти семисотстраничная книга Арендт написана в необычном ключе. Это
прежде всего философское, если утодно — философско-теологическое сочине-
ние, автор которого сочетает структурно-теоретический подход с подходом
историко-генетическим. Но оно пропитано политикой, сплавлено с ней. Рядом
с Платоном и Богом — Гитлер, Сталин, Хрущев, Мао Цзедун, рассуждения
о «чистках», концлагерях, депортациях, антисемитизме, империализме, поли-
тических партиях и движениях, терроре. Некоторые важные для нее мысли —
прежде всего о терроре и страхе — Арендт повторяет (словно гвозди вколачива-
ет тяжелым, окровавленным, забрызганным кусками раздробленного
человеческого мозга молотом!) десять, двадцать раз. Так что это не просто фи-
лософско-теологический трактат, пронизанный гуманистическим духом. Это
еще и человеческий документ. Местами — очень глубокий, местами — очень
субъективный и спорный. Не случайно рядом с теми, кто открыто солидаризи-
ровался с Арендт или втихую подворовывал ее мысли, чтобы потом, слегка
переделав их, выстроить в своих политологических книжках, как солдат, в одну
шеренгу, были и такие (и мы о них скажем), кто отвергал ее основные идеи.
Тоталитаризм для Арендт — воплощение спровоцированного событиями
начала XX века нового типа варварства ('моделью которого является концентра-
ционный лагерь) — «внутреннего варварства», порождаемого самой цивилизаци-
ей, а не обрушивающегося на нее извне, как это было прежде. Это деструктив-
ная реакция нового мира, где больше нет классических, основанных на
принципе верховенства закона наций-государств и традиционных политиче-
ских классов, на неустойчивость, зыбкость человеческого бытия, попытка при-
дать ему — пусть ценой сотен миллионов человеческих жизней — онтологиче-
скую устойчивость.
Арендт не устает напоминать, что «не только средства осуществления тоталь-
ного господства куда более радикальные, но... и сам тоталитаризм существенно
отличается от всех иных форм политического подавления, известных нам как
деспотизм, тирания или диктатура. Где бы тоталитаризм ни приходил к власти,
везде он приносил с собой совершенно новые политические институты и раз-
рушал все социальные, правовые и политические традиции данной страны»1.
Книга Арендт делится на три большие части: «Антисемитизм», «Империа-
лизм», «Тоталитаризм». Это структурный ответ на вопрос об «истоках» тотали-
таризма. Факторам, непосредственно породившим его (о них — чуть дальше),
предшествовали факторы, исторически подготовившие его. На протяжении двух
предшествующих столетий «антисемитизм» и «расизм», разъедая нацию-госу-
Арендт X. Истоки тоталитаризма / Пер. с англ. М., 1996. С. 597.
398
Политический режим: тоталитаризм
дарство, вытесняли ассоциирующийся с ним традиционный национализм.
В том же направлении действовал империализм, стирая национально-террито-
риальные границы. Ну а непосредственным толчком к появлению тоталитариз-
ма стал выход на историческую и политическую арену такого нового, появив-
шегося только в XX веке социального образования, как «масса».
Масса по Арендт (и не только по Арендт) — не количественное (множество),
а качественное образование, принципиально отличное от социальных классов.
«Массы соединяет отнюдь не сознание общих интересов, и у них нет той от-
четливой классовой структурированности, которая выражается в определен-
ных, ограниченных и достижимых целях. Термин «массы», — продолжает
она, — применим только там, где мы имеем дело с людьми, которых по причине
либо их количества, либо равнодушия, либо сочетания обоих факторов нельзя
объединить ни в какую организацию, основанную на общем интересе... По-
тенциально «массы» существуют в каждой стране, образуя большинство из того
огромного количества нейтральных, политически равнодушных людей, кото-
рые никогда не присоединяются ни к какой партии и едва ли вообще ходят
голосовать»1.
Последняя фраза Арендт может ввести в заблуждение и, создав впечатле-
ние, что массы состоят, если воспользоваться ее же словами, из людей «слиш-
ком вялых или слишком глупых», затемнить ту важную мысль, которую она
проводит через всю книгу. А мысль такая: с падением классовых «перегородок»
все общество атомизируется, превращается в одну громадную, неорганизован-
ную, бесструктурную массу. Все общество! Вялые и невялые, неумные и
умные — все становятся атомами общества, в котором устанавливаются (проис-
ходит это в разных странах по-разному) тоталитарные режимы. Массовиза-
ция — условие социальной тотализации и политической тоталитаризации: «пре-
вращение классов в массы и соответственно искоренение всякой групповой
солидарности являются условием sine qua поп тотального господства»2. Условие
именно sine qua non, т.е. совершенно необходимое. И вот почему. «Тоталитар-
ные движения — это массовые организации атомизированных, изолированных
индивидов. В сравнении со всеми другими партиями и движениями их наибо-
лее бросающаяся в глаза черта — это требование тотальной, неограниченной,
безусловной и неизменной преданности от своих членов... Такой преданности
можно ждать лишь от полностью изолированной человеческой особи, которая
при отсутствии всяких других социальных привязанностей — к семье, друзьям,
сослуживцам или даже просто к знакомым — черпает чувство прочности своего
места в мире единственно из своей принадлежности к движению, из своего
членства в партии»3. Да и управлять с помощью террора можно именно такими
людьми — разобщенными и атомизированными.
Что же составляет ядро, нерв, сущность тоталитаризма? Автор «Истоков»
без колебаний дает на этот вопрос однозначный ответ, принимаемый (в том
1 Арендт X. Истоки тоталитаризма. С. 414-415.
2 Там же. С. 18.
3 Там же. С. 430.
399
Глава 16
виде, в каком он предложен автором) далеко не всеми исследователями. Этот
ответ — террор. «Террор... истинная сущность данной формы правления»1. То-
талитарные движения (режимы) «продолжают использовать террор даже тогда,
когда психологические цели достигнуты — когда реальный ужас царит над без-
оговорочно усмиренным населением»2. И происходит это не по причине пси-
хических отклонений вождей или их страха перед утратой власти. Все гораздо
трагичней: террор (а это государственный террор) приобретает черты полити-
ческого института. «...Такие "губительные операции", как Большая чистка,
были не изолированными эпизодами, не эксцессами, вызванными чрезвычай-
ными обстоятельствами. Это был институт террора, и таких его проявлений
следовало ожидать через регулярные интервалы времени — до тех пор, пока не
изменится природа самого режима»3. А можно сказать и так: террор — горючее,
без которого тоталитарная машина не сможет двигаться дальше, а она должна
пребывать в постоянном движении, постоянно воспроизводить себя.
Но тоталитарный террор имеет специфические черты. Это тотальный, т. е.
всеохватный террор: «Тотальный террор... квинтэссенция тоталитарного
правления»...»4 Но это еще и массовый террор - и в количественном отношении
(летят миллионы голов), и в качественном, поскольку он направлен против той
самой массы, которая составляет основу тоталитаризма. Он не знает «своих»
(которых пощадят) и «чужих» (которых убьют), «друзей» (которых заведомо
оставят в покое) и «врагов» (которых заведомо уничтожат). Террор вездесущ,
всеохватен, постоянен, неизбывен.
В отличие от политологов-«счетоводов», которые, подбирая крохи с ее сто-
ла, будут через несколько лет подсчитывать количество черт тоталитарного
режима (шесть, восемь, тринадцать) и пытаться как-то иерархизировать их,
Арендт хотя и стремится выявить, как она их называет, «элементы» тоталита-
ризма, не претендует на выстраивание какой-то системы или даже на четкую
артикуляцию этих элементов. Тем не менее внимательный читатель не сможет
не заметить, что в «Истоках тоталитаризма» названы многие черты, которые
войдут впоследствии в «тоталитарный синдром» Карла Фридриха и Збигнева
Бжезинского и другие концепции тоталитаризма. «Независимо от того, каковы
конкретные национальные традиции или духовные источники идеологии тота-
литарного правления, оно всегда превращало классы в массы, вытесняло пар-
тийную систему не диктатурой одной партии, а массовым движением, пере-
носило центральную опору власти с армии на полицию и проводило внешнюю
политику, открыто ориентированную на мировое господство»5.
В самом деле, осуществление террора предполагает наличие организации,
которая физически осуществляет эту функцию — тайной полиции, которая об-
1 Арендт X. Истоки тоталитаризма. Пер. с англ. М., 1996. С. 454.
2 Там же.
3 Там же. С. 27.
4 Там же. С. 605.
5 Там же. С. 597.
400
Политический режим: тоталитаризм
ретает особый статус, позволяющий ей становиться орудием репрессий. При
тоталитарном режиме «ядро власти в стране — сверэффективные и сверхкомпе-
тентные службы тайной полиции находятся над государством и за фасадом
показной власти, в лабиринте множества учреждений со сходными функциями,
в основании всех властных перемещений и в хаосе неэффективности»1. В тота-
литарных государствах тайная полиция поставлена над армией, поскольку по-
следняя представляется властям менее надежной силой. К тому же это может
быть объяснено отчасти «тоталитарным стремлением к мировому господству
и сознательным игнорированием различия между чужой и родной странами,
между чужими и собственными внутренними делами»2.
Еще один «элемент» тоталитаризма — официальная идеология, т.е., как иро-
нично замечает Арендт, всяческие «измы», претендующие на «научность»
и могущие «к удовольствию своих приверженцев, объяснить все и вся, выводя
любое событие из единственной предпосылки...»3. Функция идеологии очевид-
на. «Чтобы управлять поведением своих подданных, тоталитарному режиму
нужно одинаково хорошо подготовить каждого и на роль жертвы, и на роль
палача. Эту двустороннюю подготовку, заменяющую какой-то прежний прин-
цип действия, осуществляет идеология»4. Именно «благодаря своей необыкно-
венной идеологии и роли, назначенной ей в этом аппарате принуждения, тота-
литаризм открыл способ господства над людьми и устрашения их изнутри»5.
Неотъемлемый элемент тоталитаризма — наличие вождя. Арендт придает
этому элементу столь существенное значение, что связывает детоталитариза-
цию в Германии со смертью Гитлера и разгромом нацистской Германии,
а в СССР — со смертью Сталина и тем самым дает однозначный ответ на во-
прос, по которому идут споры и по сей день: когда «кончился» тоталитаризм.
«...Наиболее ужасающая из всех новых форм правления... пришла со смертью
Сталина к своему концу точно так же, как кончился тоталитаризм в Германии
со смертью Гитлера»6.
При этом она не только отмечает роль вождя в установлении и поддержании
тоталитарного режима, но и высказывает важную (как в теоретическом, так и
в политическом плане) мысль о единстве вождя и руководимых им масс. Вождь
всегда прав, он не совершает ошибок. Он знает, куда и как вести массу. «Без
него массам не хватало бы внешнего, наглядного представления и выражения
себя и они оставались бы бесформенной, рыхлой ордой»7. Но и «вождь без
масс — ничто, фикция»8.
1 Арендт X. Истоки тоталитаризма. С. 546.
2 Там же.
3 Там же. С. 608.
4 Там же.
5 Там же. С. 432.
6 Там же. С. 25.
7 Там же. С. 432.
8 Там же.
401
Глава 16
Арендт прямо говорит о том, о чем стыдливо умалчивали и умалчивают
многие исследователи тоталитаризма. «...Тоталитарные режимы, пока они
у власти, и тоталитарные вожди, пока они живы, «пользуются массовой под-
держкой» до самого конца... ни он(Гитлер. — Э.Б.), ни Сталин не смогли бы
остаться вождями народов, пережить множество внутренних и внешних кризи-
сов и храбро встретить несчетные опасности беспощадной внутрипартийной
борьбы, если бы не имели доверия масс. Ни московские судебные процессы,
ни уничтожение фракции Рема не были бы возможны, если бы эти массы не
поддержи ват и Сталина и Гитлера»1.
Арендт считает, что поддержка эта была осознанной. «Совершенно очевид-
но, что массовая поддержка тоталитаризма не проистекала ни из невежества,
ни из процесса промывания мозгов»2. Думается, однако, что это как раз и не-
очевидно. О какой осознанности поддержки может идти речь, если ее добива-
ются именно путем «промывания мозгов», которое имело место при всех тота-
литарных режимах, и террора, затмевающего разум? И разве не влияет на
поведение массы невежество и те мифы, которые внедряются в ее сознание под
видом истины? Масса по определению не способна к критическому мышле-
нию, иначе она не была бы массой, она не понимает, что на самом деле стоит за
теми или иными акциями или декларациями вождей. И поддерживает она не
«чистки», а «очищение партии от врагов народа», не массовые убийства зача-
стую ни в чем не повинных людей, а «справедливое возмездие, настигшее тех,
кто шел против народа». Этот диссонанс страшен. Но иного в массовом обще-
стве не может и быть.
Концепция тоталитаризма, разработанная Ханной Арендт, получила широ-
кое распространение в США и за их рубежами и была принята многими из тех,
кто стремился понять, какого рода режимы существовали в Италии с начала
20-х и в Германии — с начала 30-х годов вплоть до окончания Второй мировой
войны, а в Советском Союзе с конца 20-х по середину 50-х годов или даже (как
настаивали некоторые аналитики) позднее.
Но раздавалась и критика концепции Аренд. Она шла в основном по четы-
рем направлениям. Автора «Истоков» упрекали в том, что она механически увя-
зывает «смерть» тоталитаризма со смертью «вождей». И в этих упреках был свой
резон: вопросы о «начале» и «конце» режима, которого человечество прежде
никогда не знало, очень непросты; даже более примитивные и прозрачные ре-
жимы вроде авторитаризма не возникают и не исчезают в один день. Можно
согласиться, что со смертью Гитлера и окончанием Второй мировой войны
в истории Германии (ее Западной части) была открыта новая страница, и она не
только радикально, но и резко порвала со своим тоталитарным прошлым. Но
ведь в восточной части той же Германии этого не произошло, хотя отношение к
нацизму и гитлеризму там было столь же негативным. Не произошло радикаль-
ного разрыва с прошлым и в Советском Союзе сразу после смерти Сталина. Так
что у оппонентов Арендт в этом вопросе имелись свои веские контраргументы.
1 Арендт X. Истоки тоталитаризма. С. 408.
2 Там же. С. 7.
402
Политический режим: тоталитаризм
С этим связан и второй упрек: не все были согласны с утверждением аме-
риканской исследовательницы о принципиальной новизне, уникальности то-
талитаризма. Отлаженные механизмы подавления личности, лишение человека
свободы и самой жизни, утверждали критики Арендт, существовали и прежде,
пусть в иных формах и масштабах.
Третий упрек касается роли бюрократии в условиях тоталитарного режима.
По мнению некоторых исследователей — тоже не лишенному оснований, —
автор «Истоков тоталитаризма», поддавшись воздействию нацистской и боль-
шевистской демагогии, поверила в то, что оба массовых режима были изна-
чально враждебны бюрократии, и «в целом недооценила роль и значение бю-
рократии нового типа в генезисе и дальнейшем функционировании
тоталитарных общественных структур»1. Той самой бюрократии, которая, от-
личаясь от рациональной бюрократии, описанной в свое время Максом Вебе-
ром, была выражением «важнейшего структурного принципа тоталитаризма»2.
Критиковали Арендт и за некоторую схематизацию и «максимизацию» мо-
дели описываемого ею режима, подчеркивая, что последняя все-таки отклоня-
ется в сторону преувеличения даже от той кошмарной реальности, которая су-
ществовала в нацистской Германии и большевистском Советском Союзе.
Упрек, который, на наш взгляд, можно считать обоснованным лишь отчасти,
если принять во внимание, что построенная Арендт модель имеет идеально-
типический (в веберовском понимании) характер и описывает реальность в ее
предельных параметрах. Впрочем, описала ли Аредт тоталитаризм в его пре-
дельных параметрах — большой вопрос.
Что касается творчества Арендт в целом и ее вклада в политическую мысль
XX века — прежде всего в политическую философию, — то на Западе (ну а зна-
чит, и в России3) профессионалы дают ему, как правило, очень высокую оценку,
не делая акцента только на ее концепции тоталитаризма, хотя для многих имен-
но с последней и ассоциируется в первую очередь имя американской исследо-
вательницы. Вот что пишет о ней британский исследователь Б. Парех: «В 50—
60-е годы были изданы и основные труды Ханны Арендт, которые вызвали
значительно большее количество откликов в специальной литературе, чем дру-
гие работы, вышедшие в свет в то время. Основное внимание она сосредоточи-
ла на разработке концепции природы человека и критике аполитичности тра-
диционной политической философии, утверждая, что представления и
1 Давыдов Ю.Н. Послесловие к русскому изданию. Ханна Арендт и проблема тоталитаризма //
Арендт Ханна. Истоки тоталитаризма. С. 633.
2 Там же. С. 634.
3 Кажется, ни один западный политический мыслитель XX века не переведен у нас (пусть и с опоз-
данием) так полно, как Арендт. См.: Истоки тоталитаризма. Пер. с англ. М.,1996; Vita activa, или
О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. СПб., 2000: Люди в темные времена: [Очерки] / Пер. с англ.
и нем. М., 2003; Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме / Пер. с англ. М., 2008; Скрытая традиция:
Эссе / Пер. с нем. и англ. М., 2008; Традиции и современность // Советское государство и право. 1991.
N 3; Традиции и современная эпоха // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7, Философия. 1992. № 1; Массы и
тоталитаризм // Вопросы социологии. 1992. Т. 1; Хайдеггеру — восемьдесят лет// Вопросы филосо-
фии. 1998. № 1; Ситуация человека// Вопр. философии. 1998. №11. Разделы 24—26 главы V.
403
Глава 16
концепции последней нуждаются в радикальном пересмотре в свете опыта ста-
линского и гитлеровского тоталитаризма. Многие положения ее концепции
были обоснованы в книге «Удел человеческий» — одном из основополагающих
трудов XX в. по политической философии, — а также в таких менее значитель-
ных работах, как «Между прошлым и будущим» и «О революции»»1.
Можно спорить, относится ли «Удел человеческий» («On Human Condition»)
к «основополагающим трудам XX века по политической философии», к кото-
рым можно причислить всего лишь несколько книг — например, «Теорию
справедливости» Джона Ролза. Но резонансность — и прежде всего политиче-
ская резонансность — работ Арендт бесспорна. Бесспорно и ее влияние на
политическую мысль XX века. Как бесспорно и то, что ее можно без оговорок
назвать политическим мыслителем, необыкновенно остро откликавшимся на
вызовы времени. И еще: это, пожалуй, единственная женщина-теоретик, внес-
шая столь крупный вклад не только в американскую (а немцы считают, что и
в немецкую — и это справедливо), но и в мировую политическую мысль со-
временности.
Творчество Арендт наводит на один «крамольный» вопрос, касающийся
места европейских иммигрантов 20—30-х годов в американской политической
мысли XX века и американской политической мысли в целом. И, обсудив его
применительно к Арендт — очень уж подходящий случай! - мы больше не будем
затрагивать его нигде.
Арендт прожила в США полжизни (получив американское гражданство
лишь в 1951 году). Именно там она написала все (все!) свои основные произ-
ведения. Она любила эту страну и считала американскую революцию — не
французскую и не русскую, а американскую - образцом радикального измене-
ния общества (с чем полностью солидаризируется и автор этих строк). Но до-
статочно обратиться к книгам Арендт, чтобы, прочитав всего несколько стра-
ниц, заметить: это не американский стиль мышления, не американский подход,
не американская мера метафизичности и не американский дискурс (если вос-
пользоваться этим термином, очень часто не по делу используемым недоучив-
шимися и претенциозными политологами и прочими -ологами с ленивым умом
и плохим знанием русского языка). Так можно ли считать, что Арендт пред-
ставляет американскую политическую мысль?
На взгляд автора этих строк, ответ должен быть положительным: есть все
основания считать Ханну Арендт представителем американской политической
мысли. Как можно (и нужно) считать таковыми и Герберта Маркузе, и Йозефа
Шумпетера, и Эриха Фромма, и Льюиса Козера, и Ганса Моргентау, и Лео
Штраусса, и многих других иммигрантов, перебравшихся из Европы за океан,
обретших там свою вторую родину и во многих случаях написавших там свои
основные работы. Можно и нужно потому, что, как уже было замечено выше,
американская политическая (и не только политическая) мысль — от Томаса Пей-
на и до наших дней — развивалась и продолжает развиваться в том числе и за
счет периодических европейских «вливаний», меняя при этом не только содержа-
1 Парех Б. Политическая теория: политико-философские традиции. С. 479.
404
Политический режим: тоталитаризм
ние, но и форму — язык, стиль и т. п. и обретая новые черты, которые ранее
были присущи европейскому мышлению. Такого рода идейно-творческое опло-
дотворение за счет «инъекций» извне — имманентная черта американской мыс-
ли. (Хотя, как легко заметить российскому автору, не только американской.)
Без упомянутых специалистов и их работ те американские политические мыс-
лители, которые родились и выросли в Соединенных Штатах после Второй
мировой войны и получили образование в американских университетах, не
могли бы мыслить и писать так, как они делают это сегодня... Но вернемся
к основному сюжету этой главы.
Книга Арендт о тоталитаризме стимулировала научный интерес к этому
феномену, дала толчок к появлению новых исследований, одни из которых раз-
вивались в проложенном ею русле, другие — предлагали альтернативные науч-
ные решения. Широкое распространение получила концепция тоталитаризма,
с первыми набросками которой выступил в 1954 году профессор Гарвардского
университета Карл Фридрих. В России его практически не знают, наши энци-
клопедии обошли его стороной, а личность это колоритная, так что стоит ска-
зать о нем несколько слов.
Карл Иоахим (Джоэким) Фридрих родился в 1901 году в Лейпциге. Родители,
люди просвещенные и обеспеченные, дали сыну хорошее образование. Учился
он в нескольких университетах, но диплом получил в 1925 году в знаменитом
Гейдельбергском университете, где слушал лекции Альфреда Вебера, брата Мак-
са Вебера. Вскоре после этого он попадает в Гарвард, где преподает (читая курсы
и в других вузах США и Европы) вплоть до выхода в отставку в 1971 году.
Хотя Фридрих выступал скорее как правовед-институционалист, нежели
как философ, он имел, как и большинство немецких политических аналитиков,
обосновавшихся в США, отличный философский background, которого у аме-
риканцев зачастую не было. Показательно, что Фридрих тяготел к Канту и не
любил Гегеля, считая, что тот был «философом войны и национального авто-
ритарного государства» (что, к великому сожалению, действительно характерно
для этого гения).
Фридриху не было нужды бежать из Германии после прихода нацистов к
власти — он, прожив к этому времени в Соединенных Штатах много лет, успел
основательно интегрироваться в американское общество. Но судьба родной
Германии всегда волновала его. Будучи одним из крупных (если не самым круп-
ным) американских специалистов в области конституционного и администра-
тивного права, Фридрих не только выступает в качестве теоретика, автора ака-
демических трудов1, но активно занимается политическим консультированием.
После окончания Второй мировой войны он, человек активный, амбициозный
и, как утверждали некоторые его коллеги, весьма самоуверенный, помогает ге-
нералу Люциусу Клею, главе администрации американской зоны оккупации
1 См., в частности: Friedhch С. Totalitare Diktatur. Stuttgart, 1957; Man and His Government: An
Empirical Theory of Politics. N. Y., 1963; Tradition and Authority. Oxford, 1972.
405
Глава 16
послевоенной Германии, решать проблемы денацификации и приглашения
в западногерманские учебные заведения американских профессоров.
Но главное направление помощи своей родине было иным — чисто про-
фессиональным: он помогал составлять конституции германских земель (адми-
нистративных единиц ФРГ) и конституцию ФРГ 1949 года. Внес он свой вклад
и в составление конституций ряда других стран, в частности Израиля. Впрочем,
Фридриха волновала судьба не только Германии, но и Европы в целом. Он ду-
мал о ее объединении и искал пути теоретического обоснования создания Ев-
ропейского Союза. Фридрих был убежденным противником тоталитаризма и
сторонником демократии — но лишь в ее представительной форме, полагая, что
прямая демократия — даже в виде референдума — открывает путь к тоталитариз-
му. Умер Фридрих в 1984 году.
За тридцать лет до этого он выступил с докладом «Уникальный характер
тоталитарного общества», примечательным тем, что в нем тоталитаризм одно-
значно характеризовался как исторически новое явление, порожденное усло-
виями XX века (в чем он солидаризировался с Арендт и в чем они оба были,
безусловно, правы). Второй важный момент доклада заключался в распростра-
нении понятия «тоталитаризм» на политические режимы, существовавшие не
только в Италии, Германии и Советском Союзе, но и в других социалистиче-
ских («коммунистических») странах. Фридрих сформулировал основные черты
(как он их понимал) тоталитаризма, которые объединяли политические режи-
мы в разных странах — капиталистических и социалистических. Он выделил
пять таких черт: наличие официальной идеологии; наличие единственной мас-
совой партии, построенной по иерархическому принципу и возглавляемой во-
ждем; почти полный контроль партии и действующей рука об руку с ней бюро-
кратии над вооруженными силами в военное время; такой же контроль над
средствами массовой коммуникации; наличие системы терроризирующего по-
лицейского контроля, использующего средства как физического, так и психо-
логического воздействия.
Спустя два года появилась книга Карла Фридриха «Тоталитарная диктатура
и автократия», в которой были сформулированы уже не пять, а шесть признаков
тоталитаризма, получивших название «тоталитарного синдрома». Правда,
у профессора (которому в то время было уже 55 лет) появился соавтор - амби-
циозный, подававший большие надежды 28-летний американский политолог
польского происхождения, который был студентом Фридриха. Звали этого по-
литолога Збигнев Бжезинский. Сегодня он известен нам прежде всего как круп-
ный политический деятель и теоретик-международник, автор получивших ши-
рокую известность работ, посвященных проблемам мировой политики,
международных отношений, мирового порядка.
Збигнев Бжезинский родился в 1928 году в Варшаве в семье польского ди-
пломата. В возрасте десяти лет переехал с семьей в Канаду, куда был направлен
на работу его отец (до этого тот проработал два года — с 1936-го по 1938-й —
в Советском Союзе), отказавшийся вернуться на родину после окончания Вто-
рой мировой войны. В 1945 году Збигнев поступил в университет Макгилла
(Монреаль), где получил степени бакалавра (1949) и магистра (1950). Судьба
406
Политический режим: тоталитаризм
семьи, в которой он рос, и судьба его родной Польши на всю жизнь предопреде-
лили две вещи: устойчивый научный и политический интерес к социалистиче-
ским странам и столь же устойчивую неприязнь к социалистическому (ком-
мунистическому) режиму. С этим связан и его интерес к тоталитарным
и авторитарным режимам. Как и очень многие эмигранты из Европы, Бжезин-
ский никогда не забывал о своей родине и Старом Свете в целом, восточную
часть которой он так хотел оторвать (мечта сбылась!) от Советского Союза. Ведь
именно ему принадлежит авторство концепции «наведения мостов» между
США и Восточной Европой.
Бжезинский, связавший свою судьбу с Демократической партией, сделал
блестящую (для иммигранта) политическую карьеру, начав ее в качестве круп-
ного эксперта по «странам восточного блока» и сотрудника отдела политиче-
ского планирования Госдепартамента США. «В последующие годы Бжезинский
расширил круг своих интересов тематикой Азиатско-Тихоокеанского региона,
стал (при поддержке Д. Рокфеллера...) одним из создателей влиятельной Трех-
сторонней комиссии, объединившей интернациональные элитные группиров-
ки США, Западной Европы и Японии; в 1973—76 был ее директором. В рамках
этой комиссии близко познакомился с Дж. Картером и многими будущими
членами его кабинета, что проложило Бжезинскому дорогу сначала в совет-
ники Картера во время предвыборной кампании 1976, затем к назначению по-
мощником президента по национальной безопасности»1. Впоследствии Бже-
зинский не раз привлекался правительством и неправительственными
организациями для консультаций по вопросам внешней политики США.
Научно-преподавательская деятельность Бжезинского началась довольно
рано. В 1953—1960 годах она протекает в Гарвардском, а в 1960—1989 годах -
в Колумбийском университете, где он возглавлял Институт по проблемам ком-
мунизма. В последние годы Бжезинский — профессор международной полити-
ки Школы продвинутых международных исследований университета Джонса
Гопкинса (Вашингтон).
В отличие от Арендт и Фридриха Бжезинский никогда не был склонен к
метафизическим размышлениям и рассуждениям. Но поскольку, как уже было
сказано, круг его интересов со временем расширялся (что диктовалось потреб-
ностями практики) и он, занимаясь проблемами региональной политики, уде-
лял особое внимание Советскому Союзу, странам Восточной Европы, а после
распада СССР — России, то не будет преувеличением характеризовать Бжезин-
ского как одного из старейших и опытнейших «советологов»/«кремленологов»
не только Америки, но всего западного мира. Он занимался проблемами безо-
пасности в самом широком смысле этого слова. Он занимался проблемами
международных отношений и внешней политики США, в том числе америка-
но-советскими отношениями2. С конца 80-х годов, когда становится очевид-
1 Энциклопедия российско-американских отношений. XVIII—XX века / Авт. и сост. Э.А. Иванян.
М, 2001. С. 81.
2 Из основных работ Бжезинского 60-80-х годов назовем: BrzezinskiZ. The Permanent Purge: Politics
in Soviet Totalitarianism. Cambr. (Mass.), 1956; Soviet Bloc: Unity and Conflict. N. Y, 1961; Between Two
407
Глава 16
ном, что грядут существенные изменения мирового порядка, Бжезинский об-
ращает внимание на геополитические проблемы.
Бжезинский всегда интересовался проблематикой политических режимов,
что и нашло отражение в упомянутой выше книге, написанной им совместно
с Фридрихом1. Почему опытнейший и уже широко известный специалист
предложил «молодому дарованию», которое в то время практически никому
не было известно, написать совместную работу? Дело, как представляется,
в том, что одну из своих главных задач Фридрих видел в том. чтобы, привлекая
широкий материал по Советскому Союзу и странам Восточной Европы, до-
казать, что там господствуют тоталитарные политические режимы. Но он не
был специалистом по этим странам, тогда как Бжезинский давно занимался
этим регионом и неплохо владел материалом. Так что его помощь была как
нельзя кстати. (В 1965 году Фридрих переиздаст эту книгу с собственными
поправками.)
Пять из шести пунктов «тоталитарного синдрома», сформулированные
в этой книге, повторяли, в сущности признаки перечисленные в докладе Фри-
дриха. Разумееся, что-то было отшлифовано, что-то уточнено и исправлено
и насыщено довольно богатым фактическим материалом. И вот как теперь вы-
глядели характерные черты тоталитарного общества.
Развернутая идеология, представляющая официальную доктрину, которая
охватывает все жизненно важные стороны человеческого бытия и которой, как
предполагается, придерживаются все члены общества. Эта идеология, вопло-
щающая определенный социальный идеал, основана на категорическом непри-
ятии существующего (дототалитарного) общества и ориентирована на постро-
ение нового, совершенного общества, приходящего ему на смену.
Единственная массовая партия, возглавляемая, как правило, одним чело-
веком, «диктатором», и охватывающая относительно небольшую (до 10 %) часть
населения. Ядро партии твердо придерживается официальной идеологии
и готово всячески способствовать ее распространению. Партия организована
по олигархическому, иерархическому принципу и либо возвышается над госу-
дарственной бюрократией, либо тесно переплетена с ней.
Система террористического полицейского контроля, направленного на
поддержание партии и одновременный надзор за ней в интересах ее вождей.
Этот контроль направлен не только против «врагов» режима, но и против про-
извольно выбираемых групп населения. При осуществлении своей деятельно-
сти тайная полиция широко использует достижения современной науки, осо-
бенно психологии.
Почти всеобъемлющий и опирающийся на современные технологии кон-
троль партии над всеми средствами массовой коммуникации - прессой, радио,
кинематографом.
Ages: America's Role in the Technotronic Era. N. Y, 1970; Game Plan: A Geostrategic Framework for the
Conflict of the U.S. - Soviet Contest. Boston, 1986: Grand Failure: The Birth and Death of Communism in
the Twentieth Century. N. Y, 1989.
1 Fhedhch J.C., Brzez'mskiZ. Totalitarian Dictatorship and Hutocracy Cambr. (Mass.). 1956.
408
Политический режим: тоталитаризм
Аналогичный контроль — почти полный — над всеми вооруженными силами.
Централизованный контроль над экономикой и руководство экономикой
путем бюрократической координации деятельности ее ранее независимых со-
ставных частей. Подобный контроль осуществляется и в отношении большин-
ства других общественных организаций и групп.
Это была, в общем-то, понятная, и в немалой степени отражавшая реальное
положение вещей, но плоская и статичная схема, которая соответствовала тем
представлениям о тоталитаризме, которые сложились в сознании западных
аналитиков к середине XX века и которые могли быть использованы в холодной
войне. Но и в те годы она подверглась критике и со стороны американских,
и со стороны европейских специалистов. Тот же Л. Шапиро полагал, например,
что авторы «тоталитарного синдрома» неоправданно смешали характерные чер-
ты (он называет их «контурами») тоталитарного режима как такового и исполь-
зуемые им инструменты господства, к числу которых Шапиро отнес идеологию,
партию и репрессивные органы. Иное дело — контроль над экономикой и мас-
совыми коммуникациями. Помимо них внимание, полагал он, должно быть
обращено на пять других — основных — «контуров»: наличие вождя, подчине-
ние ему законного порядка, контроль над личной моралью, постоянная моби-
лизация граждан на выполнение определенных задач, легитимность режима на
основе поддержки масс.
Любопытная деталь, представляющая особый интерес для историка по-
литической мысли. В территориально далекой от Америки Европе, а точнее
во Франции ее видные аналитики характеризовали тоталитаризм примерно
так же, как это делали Фридрих и Бжезинский. В своей книге «Демократия и
тоталитаризм» известнейший философ, социолог и политолог Раймон Арон,
отвечая на им же поставленный вопрос «Что представляет собой феномен
тоталитаризма?», выделял в нем (как когда-то Фридрих) пять «основных при-
знаков».
«1. Тоталитаризм возникает в режиме, предоставляющем какой-то одной
партии монопольное право на политическую деятельность».
2. Эта партия имеет на вооружении (или в качестве знамени) идеологию,
которой она придает статус единственного авторитета, а в дальнейшем -
и официальной государственной истины.
3. Для распространения официальной истины государство наделяет себя
исключительным правом на силовое воздействие и на средства убеждения. Го-
сударство и его представители руководят всеми средствами массовой информа-
ции — радио, телевидением, печатью.
4. Большинство видов экономической и профессиональной деятельности
находится в подчинении государства и становится его частью. Поскольку госу-
дарство неотделимо от своей идеологии, то почти на все виды деятельности
накладывает свой отпечаток официальная истина.
5. В связи с тем, что любая деятельность стала государственной и подчи-
ненной идеологии, любое прегрешение в хозяйственной или профессиональ-
ной сфере сразу же превращается в прегрешение идеологическое. Результат —
политизация, идеологизация всех возможных прегрешений отдельного
409
Глава 16
человека и, как заключительный аккорд, террор, одновременно полицейский
и идеологический»1.
Итак, монопольно действующая партия плюс официальная идеология плюс
силовое воздействие на общество с помощью средств массовой информации
плюс подчинение государством экономической деятельности плюс политиче-
ский и идеологический террор — такова, по Арону, формула тоталитаризма.
Мы привели ее не случайно. Анализируя эту формулу и сравнивая ее с при-
веденным выше определением тоталитаризма, предложенным Фридрихом-
Бжезинским, трудно отделаться от мысли, что Арон — скажем мягко так —
находился под сильным влиянием «тоталитарного синдрома». Прямое свиде-
тельство того, что в 50—60-е годы влияние это было значительным не только в
Соединенных Штатах, но и в Европе. А еще того, что в политической мысли
порой возникают проблемы с «патентной чистотой».
Поиски обобщенной модели тоталитаризма были продолжены в 80-е годы.
В своей книге под претенциозным названием «Тоталитаризм» профессор по-
литических наук университета Рутгерса Майкл Кертис попробовал свести во-
едино основные характеристики этого феномена, присутствующие в работах
разных исследователей. В числе перечисляемых им тринадцати признаков мы
без труда обнаруживаем и элементы «тоталитарного синдрома», и некоторые из
черт, названных Л. Шапиро. Но есть и новые моменты, как то: отсутствие сво-
бодных выборов, лишение граждан права свободного выезда за рубеж. А в не-
которых случаях и свободного перемещения внутри страны, уникальность ха-
ризматического правителя-диктатора. Впрочем, это были детали, которые не
давали качественного прироста знания в аналитическом плане.
Рассматривая наиболее значимые концепции тоталитаризма, разработан-
ные американскими политологами, нельзя не остановиться на работах еще
одного крупного исследователя — Хуана Линца, действительного почетного
профессора (sterling emeritus professor) политических наук Йельского универси-
тета, автора ряда серьезных работ, посвященных исследованию политических
режимов, и в частности тоталитаризма2.
Сын немца и испанки, Хуан Хосе Линц родился в Германии в 1926 году, но
вскоре после его рождения семья переехала в Испанию. Там он окончил Мад-
ридский университет, где изучал политическую науку и право. (В эти годы
Линц, по его воспоминаниям, имел встречи с некоторыми выдающимися по-
литическими мыслителями — в частности, с Карлом Шмиттом.) Затем он пе-
1 Арон Р. Демократия и тоталитаризм / Пер. с фр. М., 1993. С. 230—231.
2 См.: Linz Juan. Some Notes Toward a Comparative Study of Fascism in Sociological Historical
Perspective // Fascism. Ed. by Laqueur W, 1976; Linz Juan. Crisis, Breakdown and Reequilibrium. Baltimore,
1978; Linz Juan. Totalitarianism and Authoritarianism: My Recollections on the development of Comparative
Politics // Totalitarianismus: Eine Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Ed. by Solner A. et al. Berlin, 1997;
Linz J.J., Stepan A. Problems of Democratic Consolidation: Southern Europe, South America and
Postcommunist Europe. Baltimore, 1996; LinzJ. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder (Col.), 2000.
О некоторых других работах Линца речь пойдет в главе о демократии.
410
Политический режим: тоталитаризм
ребирается в США и на тридцать третьем году жизни завершает учебу в Ко-
лумбийском университете, получив теперь еще и социологическое
образование. Там же вскоре начинается и его научно-преподавательская ка-
рьера, а с 1968 года его творческая судьба связана уже с Йельским универси-
тетом. Сейчас его признают весьма авторитетным специалистом не только
в России (где нередко достаточно быть дипломированным иностранцем, осо-
бенно американцем, чтобы тут же обрести статус «выдающегося», «крупней-
шего» и т. п.), но и на Западе, особенно — как и следовало ожидать — в Испа-
нии, Германии и США.
Проведший молодые годы в Испании и не понаслышке знакомый с режи-
мом Франко, Линц рвется душой и умом в эту страну и выступает с инициати-
вой проведения конкретных социологических исследований политической
жизни Испании. И главный его интерес — политический режим. Уже в 1964 году
он публикует (на испанском языке, что впоследствии делал не раз) работу «Ав-
торитарный режим: Испания», потом (в 1970 году) появляется работа, посвя-
щенная испанским фалангистам, и ряд других. В первой половине 70-х Фред
Гринстайн и Нелсон Полсби, редакторы изданного в 1975 году и получившего
впоследствии известность «Handbook of Political Science» (см. главу первую
нашей книги), приглашают его написать в нее раздел, получивший название
«Тоталитарные и авторитарные режимы». Четверть века спустя Линц вернется
к этой работе и на ее базе (с серьезными дополнениями, но без радикальных
изменений) опубликует книгу под таким же названием: «Тоталитарные и авто-
ритарные режимы».
Линц отрицательно относится к простому разделению режимов на «демо-
кратические» и «недемократические», утверждая, что последние неоднородны
и что тоталитаризм есть специфическая разновидность последних. Да и само
обращение к концепту тоталитаризма было вызвано (по его собственному при-
знанию) не стремлением провести грань между демократическими режимами
и теми, что существовали в Италии, Германии и Советском Союзе — грань эта
была очевидной, — а, как он пишет, ощущением «интеллектуальной необходи-
мости отделить специфическую историческую форму режима и общества от
других недемократических политий»1. При этом он настаивает (к неудоволь-
ствию многих своих коллег) на учете различий между разными видами тотали-
таризма. По этой причине он исходит из недопустимости однозначного
отождествления тоталитаризма исключительно с нацизмом, равно как и ото-
ждествления советского и нацистского тоталитаризма. Больше того, он требо-
вал учитывать изменения, которые происходили в Советском Союзе и других
некогда тоталитарных странах, следствием чего стало выделение режимов
(политических систем) нового типа — «посттоталитарных политических
систем»2, которые он, впрочем, отказывался отождествлять с системами авто-
ритарными, ибо видел в этом отождествлении их реабилитацию.
1 Linz J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. P. 4.
2 Ibid. P. 3. См. также: Linz JJ-, Stepan A. Problems of Democratic Consolidation: Southern Europe,
South America and Postcommunist Europe.
411
Глава 16
Лини, естественно, проводит грань между фашизмом и нацизмом, но, на
первый взгляд делает это не всегда последовательно, используя выражения
типа «фашизм (особенно нацизм)». Но это имеет свое объяснение. Он говорит
о «родовом (generic) фашизме как типе политического движения, идеологии и
стиля, особым (и в чем-то даже отклоняющимся) вариантом которого являет-
ся нацизм»1. Однако, подчеркивает Линц, это не означает уравнивания «на-
цистского и итальянского фашистского режимов» (поразительное словосоче-
тание!) как единого типа тоталитаризма. У них разные истоки и разные
идеологические основы.
В отличие от Ханны Арендт, которая, характеризуя тоталитаризм, акценти-
ровала такую его черту, как террор, Линц, не отрицая, разумеется, роли террора,
видел в тоталитаризме прежде всего «форму всеохватывающего организовыва-
ния (completely organizing) политической жизни и общества»2. Причем наиболее
важными чертами тоталитарных режимов он считал, помимо государственного
террора, наличие единого центра власти, осуществляющего контроль над обще-
ством, официальной идеологии, возможность широкомасштабной мобилиза-
ции граждан, враждебность в отношении «существующей организованной ре-
лигии» (от ее разрушения до ограничения и контроля над ней), фактическое
пренебрежение к праву и отрицание верховенства закона.
Но главное, в чем Линц выражает свое несогласие с Арендт. — это в ее пред-
ставлении о массовом обществе как одном из главных истоков тоталитаризма.
Это несогласие, поясняет он, основывается на фактах о взлете нацизма в не-
мецком обществе, которые отмечают в своих работах ряд современных авторов
(Мартин Лепсиус и Уильям Аллен); на «теоретико-эмпирической критике по-
нятия», предложенной в свое время Теодором Гейгером и Сальвадором Гине-
ром3: на анализе индивидуализирующих последствий modernity, проделанном
когда-то Георгом Зиммелем. Многие, если не большинство людей, присоеди-
нялись к нацистскому движению не как одинокие индивиды, а как члены
групп, входивших в гражданское общество, и приводили на сходки нацистов
своих друзей. «Успехи тоталитарных движений, - утверждает Линц, — не были
результатом отчуждения, порожденного «массовым обществом», одиночества
индивидов в современном индустриальном или капиталистическом обществах.
Фактически в ряде случаев эти успехи были облегчены интеграцией индивидов
в сплоченные группы, отвергавшие широкое, более сложное и открытое обще-
ство. Некоторые из этих групп вроде итальянских ветеранов (the Ardity),
Freikorps сформировались на основе тесных эмоциональных отношений, сло-
1 Linz J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. P. 23.
2 Ibid. P. 4.
3 Мартин Рейнер Лепсиус (Martin Rainer Lepsius, род в 928) — немецкий социолог, автор работ, по-
священных вопросам демократии и политических партий; Вильям Шеридан Аллен (William Sheridan
Allen) (1932-2013) - американский историк, автор книги «The Nazi Seisure of Power» (1984); Теодор
Гейгер (Theodor Geiger) (1891-1952) - немецкий правовед и историк, автор работ по социальной
стратификации; Сальвадор Гинср (Salvador Giner род. в 1934) — испанский социолог, автор работ по
демократии и массовому обществу.
412
Политический режим: тоталитаризм
жившихся в годы Первой мировой войны и пронизанных насилием послевоен-
ных лет»1. Вместе с тем Линц признает, что подход к тоталитаризму с позиций
«массового общества» помогает понять причину успехов тоталитарного прав-
ления на стадии консолидации. Гражданское общество было разрушено, ибо
оно не могло устоять в условиях отсутствия свобод, гарантированных либераль-
ным государством, основанным на правлении закона. А такого государства
в условиях тоталитарного общества существовать не могло.
Линц также подчеркивает, что антисемитизм, который акцентируется (осо-
бенно Ханной Арендт) при анализе тоталитаризма, должен рассматриваться
«как часть более широкой расистской идеологии»2, не тождественной нацио-
нализму. При этом он отмечает различие, существовавшее в этом плане между
итальянским фашизмом и немецким нацизмом: «Радикальное и всецело тота-
литарное правление Гитлера добавляет антисемитизм и даже более широко
понимаемый расизм, свойственные нацизму, к элементам фашистской идеоло-
гии и итальянской модели. Нацистский расизм, бесспорно, выходил за пределы
национализма, характерного для фашистских движений»3.
Линц обнаруживает в тоталитаризме еще одну — как он говорит, порази-
тельную — черту. В отличие от авторитаризма и даже от демократии тоталитар-
ные режимы порождали у людей энтузиазм, надежды, идеалистические мечта-
ния. И это тоже надо принимать во внимание, исследуя причины успеха
мобилизации масс, проводившейся вождями.
Линц считает, что установление тоталитарных режимов связано не столько
с какими-то необыкновенными способностями антидемократически настро-
енных лидеров и успехами массовых антидемократических движений, сколько
с провалами демократических правительств и лидеров, не способных противо-
стоять своим оппонентам в защите либеральной демократии или их «полуло-
яльностью» в отношении демократии. Приход к власти Муссолини, Гитлера
и Ленина не был неизбежным, утверждает он, и тоталитаризм не был неизбеж-
ным следствием кризиса, порожденного Первой мировой войной или Великой
депрессией. Он был одним из возможных плодов modernity, тогда как другим
его плодом была демократия.
Линц возражал против довольно распространенных попыток найти главные
корни тоталитаризма, в какой бы форме он ни выступал, в культурной (включая
политико-культурную) или цивилизационной матрице в ущерб социальным,
экономическим и политическим факторам. Впрочем, Линц честно признается,
что эта его «аллергия» связана с отвергаемыми им известными суждениями
о несовместимости католицизма и демократии и тяготении испанской культуры
к авторитаризму.
1 LinzJ. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder (Col.), 2000. P. 18.
2 Ibid. P. 15.
3 Ibid. P. 16. Линц замечает, что «неофашисты» и скинхеды, применяющие сегодня насилие против
иностранцев, на самом деле опираются не на фашистское (в строгом смысле этого слова), а на на-
цистское наследие и символику, т. е. это не неофашисты, а неонацисты. И с этим (как и очень многим
из того, что говорит Линц) нельзя не согласиться.
413
Глава 16
Завершая разговор о тоталитаризме, заметим, что, хотя наибольший инте-
рес к нему проявляли прежде всего те, кто занимался сравнительной политоло-
гией и исследовал проблему демократии и демократических режимов, мы не
отыщем среди крупных американских политологов второй половины XX века,
пожалуй, ни одного, который бы не высказался по поводу тоталитаризма. О нем
говорили Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе и Дэниел Белл,
Фридрих фон Хайек и Людвиг фон Мизес. Айн Рэнд и Ричард Пайпс и многие,
многие другие. Однако до конца века так и не было создано концепций, кото-
рые могли бы конкурировать на равных — и в содержательном плане, и по сво-
ему влиянию — с концептуальными построениями Арендт, Фридриха—Бжезин-
ского и Линца.
Неопределенность содержания концепта тоталитаризма при его явно не-
гативной эмоционально-психологической окрашенности делала его удобным
идеологическим оружием в холодной войне: достаточно было (не приводя ве-
ских содержательных аргументов) охарактеризовать тот или иной режим как
«тоталитарный», ту или иную политику как политику «тоталитарного» типа,
чтобы задать установку на их негативное восприятие и негативную оценку. Это
прекрасно понимали и некоторые западные аналитики, предлагавшие отказать-
ся после окончания холодной войны от использования понятий «тоталитарные
режимы» и «тоталитаризм». Однако этого не произошло: отчасти по причине
возражений со стороны политиков и аналитиков из бывших европейских со-
циалистических стран и некоторых бывших республик Советского Союза (ко-
торые долго еще будут ворошить прошлое и спекулировать на нем): отчасти
потому, что психология холодно-военных лет еще не изжита; отчасти в силу
инертности исследовательского сознания, часто оперирующего понятиями, за
которыми давно уже не скрывается никакой реальности.
Так что публикации, посвященные феномену тоталитаризма (и не только в
историческом аспекте, что естественно) появляются и будут, видимо, появлять-
ся в дальнейшем. Но в них нет внутренней энергии и глубины, присущих тво-
рениям, созданным людьми, не понаслышке знавшими, что такое тоталитаризм
и искавшими ответы (пусть и не всегда приемлемые) на мучившие их вопросы,
которые имели прямое отношение к жизни и смерти миллионов людей.
Глава семнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ: ДЕМОКРАТИЯ
Интерес к проблематике демократии сохраняется в политической мысли
США и после войны. К дальнейшему исследованию этого феномена подталки-
вала как необходимость адаптации демократических институтов к быстро из-
менявшемуся американскому обществу, так и борьба двух мировых систем.
Одна из них («Запад») отождествлялась с демократией, вторая («Восток») —
с тоталитаризмом и авторитаризмом. В этих условиях демократия как теорети-
ческая и практическая модель политического устройства общества и образа
жизни становится ходовым товаром в конкурентной борьбе с «коммунизмом»1.
В итоге проблема демократии занимает в рассматриваемый период центральное
место в политической мысли США, о чем свидетельствует огромное число пу-
бликаций2.
Трудно отыскать среди крупных американских политических теоретиков
второй половины XX века такого, который бы не обратился в своих работах
к проблематике демократии. Но были и профессионалы, либо специализиро-
вавшиеся на исследовании этого феномена, либо уделявшие ему особое внима-
ние. Среди них, если говорить о старшем поколении, мы видим Збигнева Бже-
зинского, Роберта Даля, Энтони Даунса, Арендта Лейпхардта, Чарлза
Линдблома, Хуана Линца, Сеймура Липсета, Герберта Маркузе, Джованни Сар-
тори, Фридриха Хайека, Сэмюэля Хантингтона, Луиса Харца, Йозефа Шумпе-
тера и других. Позднее к ним присоединились (или пришли им на смену) пред-
ставители «новой волны» демократологов — Лэрри Даймонд, Майкл Дойл,
Гильермо О'Доннел, Роберт Патнэм, Адам Пшеворский, Брюс Рассетт, Деннис
Томпсон, Йэн Шапиро, Филипп Шмиттер и другие.
Как это было и прежде, обсуждались вопросы о сущности демократии, ее
природе у путях становления, функциях, роли в общественном развитии, а в этой
связи — о народном представительстве, его формах и масштабах, и прежде
1 Отсюда и обилие пропагандистской литературы, рассчитанной главным образом на внешнее по-
требление и не отличавшейся высоким качеством.
2 Вот некоторые иних: Dahe R.A. Who Governs? New Haven, Conn., 1961; Lijphart A. Democracies.
New Haven, Conn., 1984; Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957; Sartori I. the Theory
of Democracy Revisited. Chatham, N. Y, 1987; The Encyclopedia of Democracy. S. M. Lipset Ed. in chief.
Congressional Quarterly Incorporated. Vol. 1-4. Wash. D. C, 1995; Galston W. Political Theory in the 1980s:
Perplexity among Diversity// Finifter A. (ed.). Political Science. The State of the Discipline II. Wash. (D.C.),
APSA, 1993.
415
Глава 17
всего — о соотношении демократии прямой и представительной, охранитель-
ной и развивающей и т. п.
Активно исследовался феномен демократического участия, то есть вклю-
ченности граждан в демократический процесс, чему в Америке всегда придава-
ли большое значение. При этом одним из самых острых был вопрос о соотно-
шении индивидуальных и коллективных действий. В сущности, это был вопрос
о роли гражданского общества как института демократии и об отношениях
между гражданским обществом в целом и отдельными его институтами и госу-
дарством.
Сохранил актуальность вопрос об отношениях между демократией, равен-
ством и свободой, который был поставлен еще «отцами-основателями» и уже
больше не выпадал из поля зрения американских обществоведов, постоянно
вопрошавших себя, не грозит ли стране «тирания большинства».
Оставались в этом поле и вопросы о путях совершенствования демократи-
ческих институтов, об отношении между ветвями власти в демократическом
обществе, о демократическом воспитании и формировании демократической
гражданственности и ряд других, обсуждавшихся в первой половине XX века
или даже ранее.
Естественно, что даже традиционные вопросы рассматривались в более или
менее тесной увязке с новой ситуацией, сложившейся в стране и мире и
порой - под новым углом зрения. Характерный пример - проблема генезиса
демократии, её связи с капитализмом и социализмом. Шумпетер решал её в
академическом ключе, отвлекаясь от политической конъюнктуры. В разгар
холодной войны рупор неоконсерваторов журнал «Комментари» вернулся
к этой проблеме, но уже в откровенно политизированном виде. В апреле
1978 года он провел симпозиум на тему «Капитализм, социализм и демокра-
тия», предложив его участникам1 ответить на вопрос, согласны ли они с рас-
пространившейся в последние (т. е. 70-е) годы, но прежде многими отвергав-
шейся идеей о существовании «неотвратимой (inesccapable) связи между
капитализмом и демократией». За такой постановкой вопроса просматривалось
явное желание организаторов симпозиума отвергнуть все претензии социализ-
ма на возможность иметь демократическое «лицо»2 и, напротив, показать на-
личие органической связи между капитализмом и демократией3.
Но наряду с традиционными обсуждались и новые вопросы. Много внима-
ния уделялось исследованию и идентификации форм демократии, уже утвер-
1 Среди них были Нобелевские лауреаты Кеннет Эрроу и Милтон Фридман, видные политологи,
экономисты, историки, втом числе Сеймур Л ипсет, Ричард Пайпс, Дэвид Рисмен, Артур Шлезингер-
мл., Роберт Хейлбронер. Чарлз Линдблом, Сидни Хук, Ирвинг Кристол. Роберт Нисбет.
2 Справедливости ради надо сказать, что еще в 1848 году о несовместимости демократии с соци-
ализмом говорил — и говорил предельно жестко — Алексис де Токвиль. (Tocqueville Л. de. Discours
prononci' a assemblce constituante le 12 Septembre 1848 sur la question du droit au travail // Oeuuvres
comhpctes d'Alexis de Tocqueville. [Paris] 1866. Vol. IX. P. 546. Цит. по: Хайек Ф. Дорога к рабству. Пер.
с анг. М. 2005. С. 50). Почти сто лет спустя с этой позицией солидаризировался Фридрих Хайек.
3 Мнения участников симпозиума разделились. Одни дали ответы, на которые рассчитывали его
устроители. Другие заявили, что ни о какой «неотвратимости» не может идти речи.
416
Политический режим: демократия
лившихся (утверждающихся) в современном западном обществе и за его преде-
лами или пока еще не сложившихся, но, как считали некоторые демократологи,
востребованных временем. В этом русле складывались теории полиархии, кон-
социативной демократии, вертикальной демократии и т. п.
Исследовалась зависимость между демократией и культурой. Особое вни-
мание уделялось вопросам о роли политической культуры в формировании де-
мократического сознания и демократических институтов и типах политической
культуры, конгруэнтных стабильному демократическому обществу.
Заметным направлением развития американской демократологии рассма-
триваемого периода становится исследование связей между демократией и
экономикой, вылившееся в работы, посвященные экономической теории демо-
кратии, экономической демократии, экономических предпосылок демократи-
ческого транзита.
С конца 70-х годов активно обсуждается и сам феномен транзита, т. е. пере-
хода стран с недемократическими режимами к демократии. Рассматривались
вопросы о предпосылках, условиях и формах транзита, были предприняты по-
пытки выявить закономерности перехода к демократическим режимам (что
вылилось, в частности, в теорию «волн демократизации»).
Бурное развитие науки о международных отношениях во второй половине
XX века способствовало углубленному исследованию таких проблем, как усло-
вия и пути становления демократического мирового порядка, зависимость между
внешней и военной политикой государств и существующим в них демократическим
строем (демократия и война) и т. п.
Большое внимание, как и прежде, уделялось исследованию истории ста-
новления и развития демократии в Соединенных Штатах. Но теперь американцев
интересует и история демократии в других странах — и в тех, где ей удалось
устоять в 20—30-е годы, как в Великобритании, и в тех, где она пала в этот пе-
риод и где ее пришлось восстанавливать, как в Германии.
Возрастает интерес к исследованию демократии через призму энвайронмента-
листских, гендерных и расовых проблем. Но можно сказать и по-другому: энвай-
ронменталистские, тендерные и расовые проблемы рассматриваются некото-
рыми их исследователями в тесной увязке с проблемой демократии.
Многие из демократологических исследований рассматриваемого периода
имеют «точечную» предметную фокусировку и отчетливо выраженный эмпири-
ческий характер. В центре исследования оказываются конкретные, частные
аспекты демократии, к тому же нередко имеющие узкие хронотопические гра-
ницы (тот или иной штат, округ, графство или государство на том или ином
этапе его развития). Исследователей интересует функционирование местных,
штатных и федеральных органов власти и управления; электоральный процесс
на всех уровнях (механизмы, эволюция, участие в нем представителей возраст-
ных, этнических и иных групп); права человека; деятельность и взаимодействие
групп интересов, политических партий и других институтов гражданского об-
щества; роль оппозиции; социально-политические движения (женские, энвай-
ронменталистские, молодежные и т. п.); роль прессы как демократического
института; функционирование судебной системы на всех ее уровнях.
417
Глава 17
Едва ли не по всем этим вопросам шли острые дебаты и сталкивались раз-
ные позиции, на основе которых сложилось несколько общих интерпретаций
демократии, получивших отражение в соответствующих концепциях и теориях.
Важную роль в этом процессе сыграла начавшаяся в 50—60-е годы дискуссия по
вопросу о сущности демократии, об отношении между демократическим идеа-
лом и его реальным воплощением, о носителях демократической власти.
Эта дискуссия, развернувшаяся между сторонниками так называемой «клас-
сической теории» демократии (созданной усилиями Джона Локка, Шарля-Луи
Монтескье, Жан-Жака Руссо, Томаса Джефферсона, Джона Стюарта Милля и
других мыслителей Нового времени) и ее критиками (получившими имя «реви-
зионистов»), представленными Йозефом Шумпетером, Робертом Далем, Сей-
муром Липсетом и их единомышленниками, отчетливо высветила необходи-
мость адаптации демократического идеала к новым социальным и политическим
условиям. Споры затянулись на долгие годы и протекали в разных формах. Вы-
ходили книги и статьи, созывались научные конференции. Особо следует вы-
делить конференцию «Демократия в середине XX века», проведенную в Ва-
шингтонском университете в мае 1958 года1 и собравшую сильных участников,
среди которых были Луис Харц, Чарлз Линдблом, Роналд Пеннок и другие.
«Ревизионисты» не представляли собой единого лагеря, но их объединяло
критическое отношение к «классической теории»2, суть которого можно вы-
разить примерно следующим образом. В условиях массового, развитого инду-
стриального общества «классическая теория» демократии не работает. Она ис-
ходит из того, что демос, каков бы ни был его состав, постоянно держит в своих
руках бразды политического правления. Он может править непосредственно,
а может делать это через своих представителей, но последние должны выражать
волю и интересы демоса. При этом главной политической силой оказывается
атомизированный индивид. Это, естественно, предполагает наличие у него
таких качеств, как политическая компетентность, рациональность, толерант-
ность, реализм суждений, инициативность и самостоятельность. Этих качеств,
утверждали «ревизионисты» (кивая на нацистскую Германию, фашистскую
Италию и ряд других стран), у массы нет. Ей нужен компетентный, разумный,
инициативный поводырь...
С другой стороны, продолжали «ревизионисты», опыт тех же Соединенных
Штатов, Великобритании, других демократий свидетельствует о том, что такие
«поводыри», именуемые «народными избранниками» (и действующие зачастую
в тесном контакте с представителями бизнеса и государственных органов),
давно уже держат в своих руках реальную политическую власть и, будучи, как
правило, профессиональными политиками, представляющими определенные
1 Позднее материалы этой конференции были изданы (в доработанном виде) отдельной книгой.
См.: Democracy in the Mid-Century: Problems and Prospects. St. Louis, MO, 1960. В 1962 году книга была
переиздана под названием «Демократия сегодня. Проблемы и перспективы* (Democracy Today.
Problems and Persoectives. Ed. by William N. Chambers and Robert H. Salisbury. N. Y, 1962).
2 To, что «ревизионисты» называли «классической теорией», тоже не было чем-то единым. Это
была группа разных теорий, объединенных общими чертами, которые и стати объектом критики.
418
Политический режим: демократия
политические партии, отправляют властные функции гораздо лучше, чем это
сделал бы «человек с улицы».
Получалось, что в странах, именующих себя «демократиями», никакой
власти демоса нет. Так что надо было либо констатировать смерть демократии,
её несовместимость с условиями, сложившимися в Западной Европе и США,
либо призвать к такому изменению ситуации, которое позволило бы демосу
обрести власть. Но был третий путь. По нему и пошли «ревизионисты» во гла-
ве с Шумпетером и Харцем. По словам последнего, пессимистические оценки
состояния демократии вызваны тем, что «мы отождествляем [демократиче-
скую] систему с теорией, как если бы мы действительно жили старым джеф-
ферсоновским образом демократии, который мы лелеем, и потому когда мы
сталкиваемся с практикой, приводящей демократию в действие, то с ужасом
обнаруживаем, что демократия рушится»1. Однако это, успокаивал Харц, об-
манчивое чувство, фиксирующее не кризис демократии, а состояние нашего
сознания. «...Внутренний "кризис демократии"... — скорее агония разума, не-
жели реального мира»2.
О том, что классический образ демократии уже не соответствует реально-
сти, говорили в своих выступлениях и другие участники вышеупомянутой кон-
ференции3, призывавшие создать «новый образ» демократического общества,
отвечающий реальностям новой эпохи. Это тем более важно, настаивали они,
в условиях борьбы «против мирового коммунизма с его революционным elan
и утопическими обещаниями»4.
«Ревизионисты» полагали, что современная теория демократии должна яв-
лять собой систему верифицируемых пропозиций, имеющих целью предсказа-
ние поведения операционально определяемых переменных, и быть свободна от
ценностных суждений. Это была типично бихевиоралистская позиция, чего
«ревизионисты», собственно, и не скрывали и что отражало дух времени.
Как и следовало ожидать, они попали под огонь критики сразу с двух сторон:
со стороны приверженцев «классической теории демократии» (они не перево-
дились в Америке никогда) и со стороны сторонников партиципаторной демо-
кратии, ратовавшей, о чем свидетельствует ее название, за активное и широкое
участие граждан в политико-властном процессе. «Ревизионистов» упрекали —
и не без оснований — в уничтожении демократического идеала; пессимистиче-
ском взгляде на человеческую природу; необоснованном отождествлении демо-
кратии с одним — а именно процедурным - ее элементом и т. п.
Но были и чисто политические — и тоже не лишенные оснований — упреки.
Критики «ревизионистов», конечно же, разглядели трюк, с помощью которого
1 Hartz L. Democracy: Image and Reality // Democracy in the Mid-Century: Problems and Prospects. St.
Louis, MO, 1960. P.13.
2 Ibid. По-видимому, эти идеи лежали и в основе курса «Демократия и ее критики», который, как
сообщает Роберт Даль, Харц читал в Гарвардском университете.
3 Chambers W., Salisbury R. The Democratic Issue: Values and Structures // Democracy in the Mid-
Century: Problems and Prospects. St. Louis, MO, 1960. P. 2.
4 Ibid. P. 2-3. Elan (фр.) - порыв, стремление.
419
Глава 17
те спасали существующий строй, отождествляя демократию со сложившейся
в Соединенных Штатах системой политических отношений1. А поскольку, по
мнению этих критиков, реальная власть в Америке находится в руках элиты, то
«ревизионистские» концепции демократии квалифицировались одновременно
и как апология демократии для элиты. Апология скрытая, ибо в отличие от не-
которых стран Европы открыто пропагандировать власть элиты (пусть и элиты
«из народа») в Америке было труднее, хотя и там имелись свои элитисты.
Если верить Хантингтону, дебаты между «ревизионистами» и их критиками
«к 1970-м гг. ... закончились и Шумпетер победил. Теоретики все чаше стали
проводить различие между рационалистическими, утопическими и идеалисти-
ческими определениями демократии, с одной стороны, и эмпирическими, де-
скриптивными, институциональными, процедурными, с другой, приходя
к выводу, что лишь второй тип определений обеспечивает аналитическую точ-
ность и эмпирическую референтность. делающие понятие пригодным к ис-
пользованию. Широкие дискуссии о нормативной теории резко сократились,
по крайней мере, в американских научных кругах, и на смену им пришли по-
пытки понять природу демократических институтов, механизм их функциони-
рования, причины их расцвета и гибели. Стало превалировать стремление
к тому, чтобы в слове "демократия" было меньше лозунговости и больше здра-
вого смысла»2.
Хантигтон прав лишь отчасти. За тридцать лет, минувших с тех пор, как
знаменитый австроамериканец обнародовал свою теорию, ряды тех — в них
оказался и сам автор «Третьей волны»3, — кто стал ориентироваться на пред-
ложенную Шумпетером методологию исследования феномена демократии,
расширились. Однако разногласия между спорящими сторонами, как и сами
стороны, остались. Как заметил — не без сарказма — Патрик Нил в своей обзор-
ной статье, и в 80-х, и в начале 90-х годов «демократическая теория продолжа-
ла колебаться между тем, что Джон Данн называет "унылым идеологическим"
голосом позднейшей версии ревизионистской теории, и "тупым утопическим"
голосом позднейшей версии партиципаторной теории»4.
При этом важно иметь в виду, что отмеченные «колебания» происходили
на фоне кризиса, охватившего американскую (но не только американскую)
1 Позднее этот трюк повторил Алмонд: политическую культуру, адекватную демократии, он свел к
политической культуре, существующей в США и Великобритании.
: Хантингтон С. Третья волна. С. 16—17.
3 «Следуя традиции Шумпетера. в настоящем исследовании, - писал Хантингтон в 1991 году, - по-
литическая система какого-либо государства в XX в. определяется как демократическая в той мере,
в какой лица, наделенные высшей властью принимать коллективные решения, отбираются путем
честных, беспристрастных, периодических выборов, в ходе которых кандидаты свободно соревнуют-
ся за голоса избирателей, а голосовать имеет право практически все взрослое население. Определен-
ное таким образом понятие демократии включает два аспекта — соревновательность и участие, — ко-
торые Роберт Даль считал жизненно важными для своей реалистической демократии или полиархии»
(Хантингтон С. Третья волна. С. 17).
4 Neal P. Theory [of Democracy. - Э.Б.], Postwar Anglo-American // The Encyclopedia of Democracy.
S.M. Lipset Ed. in chief. P. 1252. Джон Данн (John Dunn) — британский политический филосрф.
420
Политический режим: демократия
демократию в конце 60-х — начале 70-х годов и продолжавшегося, пусть и с
меньшей остротой, в 80-е годы. «Переживает ли демократия кризис? Этот во-
прос все более настоятельно ставят некоторые ведущие государственные де-
ятели Запада, журналисты, ученые и даже общественность. В некоторых от-
ношениях нынешние настроения напоминают настроения начала 20-х, когда
широкую популярность обрели представления Освальда Шпенглера о "закате
Запада"»1. Такими словами открывалось предисловие директора Трехсторон-
ней комиссии Збигнева Бжезинского к представленному в 1975 году этой
комиссией докладу, название которого говорит само за себя: «Кризис демо-
кратии».
Хантингтон, участвовавший в составлении этого доклада, связывал кризис
демократии с «перегрузкой» государства, взвалившего на свои плечи чрезмер-
ные социальные обязательства и открывшего слишком много каналов для уча-
стия граждан в демократическом процессе2. О «расстройстве демократических
механизмов», вызванном их «перегрузкой», писали и другие авторы — в част-
ности, лауреат Нобелевской премии по экономике Дж. Бьюкенен и экономист
Р. Вагнер, авторы книги «Демократия в дефиците: политическое наследие лор-
да Кейнса»3. Все они призывали к «большей умеренности в демократии»4и тре-
бовали прихода к власти сильного политического руководства, способного
сказать «нет» чрезмерно активным группам давления.
В такого рода настроениях и призывах виделась реакция консервативных
сил на противоречивый и болезненный процесс осуществления государством
программ, ориентированных на дальнейшее построение государства благосо-
стояния и создание «Великого общества». Но о кризисе демократии говорили
и левые, связывая его с неспособностью государства, действующего в интересах
корпоративного капитала и элит, проводить политику, позволяющую обеспе-
чить удовлетворение возрастающих материальных потребностей масс; полно-
ценное участие граждан в политическом процессе; защиту их гражданских
и политических прав и свобод. А поскольку в результате описанного выше кри-
зиса американское государство теряло авторитет в глазах граждан и все меньше
1 Brzezinsky Z. Introductory Note // Crosier M., Huntington S., Watanuki J. The Crisis of Democracy.
Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission. N. Y, 1975. P. I.
2 По утверждению Хантингтона, «1960-е годы стали свидетелями драматического обновления де-
мократического духа в Америке. Доминирующие тенденции того десятилетия проявлялись в вызове,
брошенном авторитету сложившихся политических, социальных и экономических институтов, уси-
лении народного участия в деятельности этих институтов и контроля над ними, в реакции против
концентрации власти в руках исполнительных органов федерального правительства и за передачу ее
в руки Конгресса, а также штатных и местных правительств, в новом проявлении приверженности
идее равенства в отношении части интеллектуалов и элитных групп, в возникновении групп, лобби-
рующих «общественный интерес», в усилении озабоченности правами меньшинств и женщин и со-
здании для них возможности участия в политической и экономической [деятельности], в резкой
критике тех, кто обладал или, как считали, обладал чрезмерным богатством» (Crosier M., Huntington S.,
Watanuki J. The Crisis of Democracy. Report on the Governability of Democracies to the Trilateral
Commission. N. Y, 1975. P. 59-50.
3 См.: Buchanan J.M., Wagner R. Democracy in Deficit, N. Y, 1977.
4 Crosier M., Huntington S., Watanuki J. The Crisis of Democracy. P. 113.
421
Глава 17
воспринималось ими как подлинно демократическое, этот кризис был иденти-
фицирован как «кризис легитимности»1.
Крах социализма в странах Восточной Европы, а потом и в Советском Со-
юзе, их стремление встать на демократический путь изменили ситуацию в мире
и повысили авторитет демократической идеи, что оказало влияние и на Амери-
ку. Но это — отдельный сюжет. Мы же должны констатировать, что на протя-
жении большей части второй половины XX века мэйнстрим американской демо-
кратологии составляли три группы концепций: «классическая», «ревизионистская»
и «партиципаторная». В них можно увидеть современное воплощение двух тра-
диций в интерпретации демократии, изначально сложившихся в американском
обществе — джефферсоновской и мэдисоновской. Конечно, сегодня никто
не помышляет об аграрной Америке. Но идея включения - в той или иной
форме — простого человека в демократический процесс продолжает жить. Как
продолжает жить идея передачи властных полномочий в руки компетентных,
энергичных профессионалов, управляющих от имени народа, но при этом фак-
тически стоящих над народом.
Так как же трактовал демократию Йозеф Шумпетер? Выдающийся эконо-
мист, автор таких широко известных среди специалистов трудов, как «Теория
экономического развития», «История экономического анализа», «Деловые ци-
клы: теоретический, исторический и статистический анализ капиталистического
процесса» и других, Шумпетер (1883—1950) был ещё и серьезным исследователем
социально-политических процессов. Свидетельством тому его работы «Импери-
ализм и социальные классы» и особенно «Капитализм, социализм и демократия».
Именно в рамках этого труда, опубликованного впервые в 1942 году, но по-
лучившего широкую известность и влияние в послевоенные годы, австро-аме-
риканский (в США он переехал в 1932 году) ученый развертывает свою теорию
демократии. Ее называют по-разному: «соревновательной (competitive) теорией
демократии», или «теорией соревнующихся лидеров»; «процедуральной», или
«процедурной» теорией, поскольку демократия сводится к электоральной про-
цедуре. Сам Шумпетер называет созданную им теоретическую конструкцию
«другой теорией демократии»2. И вот что любопытно: на свет она явилась, по
признанию автора, как побочный продукт поиска ответа на мучивший его во-
прос о характере «взаимоотношений между собственно социализмом и демокра-
тией». А чтобы ответить на него, требовалось выявить сущность демократии.
Шумпетер не был апологетом социализма, хотя и полагал, что будущее
именно за этим общественным строем3. Но он принадлежал к той плеяде со-
1 Считается, что на идентификацию поразившего американское государство кризиса как «кризиса
легитимности» большое влияние оказали работы Юргена Хабермаса «Проблема легитимации в усло-
виях позднего капитализма» (1973) и «Кризис легитимации» (1976).
2 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / Пер. с англ. М., 1995. С. 354.
; Большой интерес с этой точки зрения представляет его лекция «Движение к социализму», с которой
он выступил в Нью-Йорке перед членами Американской экономической ассоциации 30 декабря 1949 г.
422
Политический режим: демократия
хранивших европейскую теоретико-методологическую «закваску» обществове-
дов-эмигрантов (среди них были Г. Маркузе, М. Хоркхаймер, Э. Фромм), кото-
рые, по-разному относясь к социализму, в том числе марксистскому, понимали
его историческую значимость.
Шумпетер отвергает как несостоятельное отождествление демократии
с совокупностью таких ценностей, как свобода, равенство, справедливость
и т. п., а значит, и представление о ней как о самоцели. Он напоминает, что
«общества, которые многие из нас с готовностью признали бы демократически-
ми, жгли еретиков у позорного столба... или преследовали их способами, от-
вратительными исходя из наших современных моральных стандартов»1.
Демократия — не рай и не решение встающих перед обществом проблем.
«Демократия, — утверждает Шумпетер, — это всего лишь метод, так сказать,
определенный тип институционального устройства для достижения законода-
тельных и административных политических решений»2. Это политический ме-
тод, «который используется для принятия решений на государственном уровне.
Он характеризуется указанием на то, кем и как принимаются соответствующие
политические решения»3. Вся разница между существующими доктринами де-
мократии проистекает из неодинакового понимания и толкования метода при-
нятия решений, и прежде всего из неодинакового ответа на вопрос: кто при-
нимает политические решения, а проще говоря — кто правит государством?
По Шумпетеру, политический метод, лежащий в основании «классической
доктрины демократии» (воплощенной в работах Руссо и других философов), от
критики которой он отталкивается, представляет собой «совокупность инсти-
туциональных средств принятия политических решений, с помощью которых
осуществляется общее благо путем предоставления самому народу возможно-
сти решать проблемы через выборы индивидов, которые собираются для того,
чтобы выполнить его волю»4.
Шумпетер ставит под сомнение феномен общего блага, полагая, что «раз-
ные индивиды и группы вкладывают в понятие общего блага различное
содержание»5. Большие сомнения вызывает у него и способность народа само-
стоятельно решать стоящие перед обществом проблемы — особенно когда дело
касается больших обществ и сложных проблем. Во-первых, никогда не было
и нет ясности относительно содержания понятия «народ». Во-вторых, если
даже предположить, что в состав «народа» входит все население страны, то
трудно представить себе, чтобы каждый человек или даже большинство людей
обладали способностью самостоятельно прийти к рациональному решению
возникающих проблем. Что касается «концепции воли народа или всеобщей
воли», то она, утверждает Шумпетер, предполагает существование однозначно
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. С. 318.
2 Там же. С. 321. Курсив в тексте. - Э.Б.
3 Там же. С. 322-323.
4 Там же. С. 332.
5 Там же. С. 334.
423
Глава 17
определяемого общего блага, приемлемого для всех, а его не существует. Шум-
петер не отрицает, что существуют социальные общности (например, прими-
тивные общества) и ситуации, в которых классическая доктрина демократии
может оказаться действенной. Но это всё исключения, которые не меняют об-
щего радикального вывода о ее несостоятельности.
Шумпетер отвергает столь чтимую американцами формулу Линкольна
о правительстве, состоящем из представителей народа, избранном народом и
действующем в интересах народа: демократия в современном обществе, наста-
ивает он, не что иное, как демократия для народа. Тут основа его теории, суть
которой проста: обществом правят избираемые народом лидеры, которые, полу-
чив в борьбе за голоса избирателей свой мандат, сами решают, что для народа
хорошо, а что плохо, и действуют, исходя из принятых ими самими решений. Он
так и говорит: «Демократический метод — это такое институциональное устрой-
ство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают
власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей»1.
Но Шумпетер предлагает и более лаконичное определение принципа демокра-
тии, положенного им в основу своей теории. «Принцип демократии... означает
просто, что бразды правления должны быть переданы тем, кто имеет поддержку
большую, чем другие конкурирующие индивиды или группы»2.
Шумпетер утверждает, что предлагаемая им теория имеет по сравнению с
остальными семь преимуществ. Первое: она предлагает критерий, позволяющий
отличить демократическое правление от недемократического. При не-
демократическом правлении лидеры назначаются или сами захватывают власть,
при демократическом - избираются народом, причем выборы происходят в кон-
курентной борьбе. Второе: эта теория позволяет «воздать должное жизненно
важному феномену лидерства»3. Третье: она позволяет выявить реальную роль
волеизъявления существующих в обществе групп. Четвертое: она исключает кон-
куренцию с помощью силы. Пятое: она увязывает конкурентную борьбу со сво-
бодой дискуссий между борющимися сторонами. Шестое: она предполагает
специфическую форму контроля над деятельностью правителей со стороны из-
бирателей через возможность отказа переизбрать их на следующий срок. Нако-
нец, «другая теория демократии» означает просто, что бразды правления должны
находиться в руках тех, кто пользуется поддержкой большинства избирателей»4.
Шумпетер был убеждён, что социализм вполне совместим с демокра-
тией — и наоборот. Между ними «не существует обязательных отношений: одно
может существовать без другого. В то же время нет и несовместимости: при со-
ответствующей социальной среде социалистическая машина может работать на
демократических принципах»5.
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. С. 355.
2 Там же. С. 359. .
3 Там же. С. 356.
4 Там же. С. 359.
5 Там же. С. 371.
424
Политический режим: демократия
Шумпетер считает, что демократия работает лишь при наличии определен-
ных условий, которые не могут быть созданы искусственным путем. Он назы-
вает (применительно к крупным индустриальным странам) четыре таких усло-
вия (группы условий).
Первое — достаточно высокое качество «человеческого материала полити-
ки». Демократия — это хорошо отлаженный механизм подбора руководящих
кадров. И обслуживаться он должен специалистами высокого класса. Полити-
ка — дело профессионалов, карьерных политиков, составляющих «особый со-
циальный слой» — не слишком недоступный, но и не слишком доступный лю-
дям со стороны. Они обязаны блюсти традиции (включающие опыт), кодекс
профессиональной части, обладать «достаточными способностями и мораль-
ными свойствами»1.
Второе условие успеха демократии - разумное ограничение сферы полити-
ческих решений. Имеется немало вопросов (их круг может варьировать), в ко-
торые политику не следует вмешиваться или которые он должен решать только
по существу.
Третье условие — контроль демократического правительства в отношении
государственной бюрократии, прежде всего высокостатусной. Но и сама бюро-
кратия «должна также быть достаточно сильной, чтобы направлять и в случае
необходимости обучать политиков, которые руководят министерствами... Она
сама должна быть властью»2.
Четвертое условие, а вернее, набор условий — «демократический самокон-
троль», который касается как избирателей, так и избираемых. Тут и самодисци-
плина; и умение противостоять «обманщикам и маньякам»; и учет требований
оппозиции; и способность парламентариев «противиться искушению наносить
поражение правительству или стеснять его каждый раз, когда у них есть воз-
можность это сделать»3. Что касается избирателей, то они должны понимать,
что раз они избрали человека, то не надо мешать ему действовать и следует про-
являть «терпимость к разнице во мнениях».
В число условий стабильной демократии Шумпетер включал наличие опре-
деленного национального характера и национальных привычек; практическое
единство значимых интересов; лояльность всех существующих в обществе
групп базовым демократическим принципам. Он, разумеется, отдавал себе от-
чет в том, что это далеко не все условия стабильной демократии — в частности,
что необходимы определенные экономические предпосылки. Но серьезной
разработкой этой проблематики занялись лишь его последователи, прежде все-
го Сеймур Липсет, о котором — чуть позднее.
Как легко заметить, экономист Шумпетер рассматривает демократический
процесс по типу рыночных отношений: тут и «покупатели» в лице электората,
которые хотели бы выбрать подходящий «товар (лидеров)»; и «продавцы»
в лице политиков, наперебой предлагающих этот товар и вступающих друг
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. С. 379.
2 Там же. С. 383.
3 Там же. С. 384.
425
Глава 17
с другом в конкурентные отношения. Но описываемая Шумпетером демокра-
тия — не только конкурентная, но и электоральная (в соответствии с классифи-
кацией, предложенной Дж. Сартори1), поскольку она опирается — в отличие,
скажем, от прямой демократии — на институт выборов и сводит власть народа
к электоральной власти. При этом она носит процедурный характер, поскольку
участие основной массы граждан в демократическом процессе ограничивается
процедурой выборов.
Исследователи творчества Шумпетера обсуждают вопрос, не следует ли счи-
тать его наследником традиции Моски и Парето и не привнес ли он элитистский
дух в американскую политическую мысль? Вообще говоря, такой дух существо-
вал в Соединенных Штатах всегда. Достаточно познакомиться с документами
эпохи революции, с бумагами Александра Гамильтона и ряда других государ-
ственных мужей страны, с «Федералистом». Что касается привнесения в Амери-
ку европейских традиций, то этот процесс шел (пусть и с разной интенсивно-
стью) на протяжении всей истории США. И автор «Капитализма, социализма
и демократии», особенно высоко ценивший Маркса и Вебера, был, конечно же,
одним из естественных проводников европейских традиций в Новый Свет.
Но относится ли это к европейским теориям элиты? Хотя понятие «полити-
ческая элита» было предложено и определено Г. Моской (в «Элементах полити-
ческой науки») лишь в 1896 году, представление о постоянном существовании
в обществе управляемого большинства и правящего меньшинства мы находим
уже в античной литературе. Тем не менее в современной политической мысли нет
ни общепринятого определения и толкования, ни общепринятой оценки фено-
мена политической элиты. Поэтому обращаться с этим концептом следует край-
не осторожно и не спешить записывать того или иного мыслителя в «элитисты»
на том лишь основании, что он делит общество на управляющих и управляемых
и признает такое деление функционально (а значит, и морально) оправданным.
Гораздо важнее выяснить, как данный мыслитель представляет себе характер от-
ношений между правящим меньшинством и управляемым большинством.
Критическое отношение Шумпетера к гражданской массе определяется не
презрением к ней (как у того же Александра Гамильтона), а глубокой убежден-
ностью в том, что непосредственное управление государством — особенно
крупным и сложным — есть профессия, которая, как и всякая профессия, тре-
бует соответствующего таланта и навыков, а таковые имеются не у всех.
К тому же, по Шумпетеру, политики, обретающие власть, — это не члены
закрытой касты, а выдвиженцы общества (включающего и «низы»), которые
в силу своего политического таланта и обстоятельств попадают во властвующую
группу — но не навсегда, а лишь до очередных выборов.
Система политического управления, предложенная Шумпетером, — про-
дукт глубокого разочарования в классических концепциях демократии, что,
1 «Электоральная теория демократии утверждает, что а) демократия постулирует [существование]
автономного общественного мнения, Ь) которое поддерживает путем выборов [приходящие к власти]
на основе согласия правительства, с) которые, в свою очередь, реагируют на мнения общественности»
(Sartory G. The Theory of Democracy Revisited. P. 110).
426
Политический режим: демократия
в свою очередь, было связано с крахом идей и верований, на которых они были
построены — прежде всего идеях Просвещения с его верой в социальный про-
гресс; требованием политического равноправия, вытекавшим из представления
о естественном равенстве всех и каждого; верой в здравый смысл индивида,
озаряемого «естественным светом разума» и т. п. Две мировые войны, револю-
ции и контрреволюции, советский социализм, приход к власти (на волне мас-
совой поддержки!) фашизма и нацизма - все это, протекавшее на глазах у Шум-
петера, не могло не найти отражения в его политических взглядах, а в конечном
счете и в его теории демократии.
Важно иметь в виду, что предложенная Шумпетером теория имеет не пре-
скриптивный (предписывающий), а дескриптивный (описывающий) характер.
Она ориентирует не на идеал, не на то, как должно было бы быть, чтобы дела
шли наилучшим, с точки зрения автора, образом, а на оптимальный из уже
существующих вариантов (конечно, с некоторыми коррективами), на лучшее
из возможного, подтвержденного политической практикой. Шумпетер, правда,
не всегда последователен в этой ориентации и порой говорит скорее о желае-
мом, нежели о возможном. Но в целом его теория выглядит, по мнению ряда
исследователей, гораздо более близкой к жизни, чем другие теории демократии.
Теория конкурентного лидерства получила дальнейшее развитие в работах
последователей Шумпетера, среди которых мы видим Сеймура Мартина Лип-
сета (1922—2006), одного из старейших представителей американской полити-
ческой науки, автора многих работ, среди которых видное место занимают ис-
следования, посвященные проблемам демократии.
Липсет в общем не выходит за пределы парадигмы, очерченной Шумпете-
ром. «Демократия в сложном обществе, — пишет он, — может быть определена
как политическая система, которая предоставляет регулярные конституцион-
ные возможности для смены властвующих лиц (governing officials), и как соци-
альный механизм, который позволяет как можно большей части населения
оказывать влияние на важные решения путем выбора из числа претендентов на
политические посты1».
Это определение, выведенное в основном из работ Йозефа Шумпетера
и Макса Вебера, — поясняет Липсет, — подразумевает наличие специфических
условий: 1) «политической формулы» или совокупности убеждений, определя-
ющих, какие институты — политические партии, свободная пресса и т. п. — яв-
ляются легитимными (принимаемыми всеми как подходящие); 2) группы по-
литических лидеров, стоящих у власти; 3) одного или большего числа
признанных лидеров, стремящихся прийти к власти»2.
1 LipsetS.M. Political Man. The Social Bases of Politics. N. Y, 1963. P. 27.
2 Ibid. В том же духе определял Липсет демократию и в других своих произведениях, хотя в ряде слу-
чаев наблюдались различия в нюансах и акценах. «Демократия, - писал он в работе "Политическая
социология", — является социальным механизмом для урегулирования проблемы социетального при-
нятия решения, касающегося групп с конфликтующими интересами, с минимальной энергией и мак-
симальным согласием» {Липсет С. Политическая социология // Социология сегодня. Проблемы и
перспективы / Пер. с англ. М, 1965. С. 122).
427
Глава 17
Конечно, двадцать лет, разделявшие работы Шумпетера и Липсета, давали о
себе знать. Новая эпоха требовала ответов на новые вопросы, в том числе о том,
как стабилизировать существующие демократии и как обеспечить развитие по
демократическому пути стран, освободившихся от колониальной и полуколо-
ниальной зависимости. В 1962 году Липсет выдвигает «гипотезу о том, что проч-
ность демократической системы зависит как от ее эффективности, так и от ее
легитимности^ хотя эти понятия часто смешивались между собой в конкретном
анализе кризиса той или иной политической системы»2. Позднее он расширил
эту формулу. «Стабильность любого данного государственного строя, его долго-
временная способность принимать решения и обеспечивать их соблюдение без
открытого применения силы в значительной степени зависит от его легитим-
ности и эффективности»3. И все же — продолжает настаивать Липсет - «инстру-
ментальная эффективность и легитимность имеют гораздо большее значение
для демократий, чем для автократий, так как демократия зиждется на согласии.
Демократия связана с предоставлением максимально широкого доступа к струк-
туре принятия решений для различных групп и отдельных лиц в государстве»4.
Характеризуя «эффективность» как способность политической системы обес-
печивать выполнение основных функций государственного управления, Липсет
вслед за Вебером и Шумпетером подчеркивает роль государственной бюрокра-
тии. «Очевидно, основой высокой эффективности политической систе-
мы, - пишет он. — является эффективная бюрократия, восприимчивая к потреб-
ностям своих клиентов, и сложная система принятия решений, частью которой
служат представительные добровольные ассоциации»5. Что касается легитим-
ности, то она «включает в себя способность политической системы создавать
и сохранять мнение о том, что существующие политические институты являют-
ся лучшими из тех, какие только можно придумать»6. При этом в отличие от
эффективности, имеющей в основном инструментальный характер, легитим-
ность связывается с ценностными и мировоззренческими позициями индиви-
дов и групп. Политические институты могут отвергаться не потому, что неэф-
фективны, а потому, что не соответствуют их идеалам и ценностям.
Липсет замечает, что демократические институты могут прекрасно уживать-
ся с монархическими традициями при условии легитимности последних. «Де-
1 В русском переводе цитируемой работы (равно как и других работ) Липсета используемое последним
понятие legitimacy переводится как «законность», что искажает смысл высказываний их автора. Поэтому
здесь и далее мы заменяем в цитируемом переводе слово «законность» на слово «легитимность».
2 Липсет С. Политическая социология // Социология сегодня. Проблемы и перспективы. С. 142.
Курсив в тексте - Э.Б. Липсет признается (в примечании к процитированным строкам), что устано-
вить и уяснить это различие ему помог Хуан Линц.
3 Липсет С. Политическая социология // Американская социология. Перспективы, проблемы,
методы / Пер. с англ. М.. 1972. С. 205. Курсив мой. — Э.Б. Заметим, что под одним названием («По-
литическая социология») Липсетом было опубликовано несколько разных статей.
4 Липсет С. Политическая социология // Американская социология. Перспективы, проблемы,
методы. С. 213.
5 Липсет С. Политическая социология // Социология сегодня. Проблемы и перспективы. С. 142.
6 Там же.
428
Политический режим: демократия
сять из двенадцати-тринадцати существующих в мире стабильных демократи-
ческих государств, — писал он в начале 70-х годов, — являются монархиями.
Англия, Швеция, Норвегия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Ав-
стралия, Канада и Новая Зеландия — все это королевства либо доминионы
монарха, тогда как единственными республиками, отвечающими условиям,
которые предусматриваются определением стабильной демократии, являются
Соединенные Штаты и Швейцария да еще, может быть, Уругвай»1.
Липсет, впрочем, забывает добавить, что во всех названных им странах
власть монарха ограничивается в основном представительскими функциями.
И потому говорить о совместимости демократии с монархией можно, очевидно,
лишь при условии, что последняя не оказывает серьезного влияния на полити-
ческую жизнь страны.
Современная наука, пишет Липсет, указывает на «наличие статистической
связи между уровнем экономического развития и существованием устойчивых
демократических государств. ...чем больше развита страна в экономическом и
культурном отношениях, тем больше вероятность того, что в ней имеется си-
стема конкурирующих партий»2. А это очень важно, ибо именно такая система
обеспечивает и конкурентную борьбу лидеров (без чего нет демократии), и вы-
сокий уровень согласия в обществе, важным механизмом обеспечения которо-
го является институт голосования.
Липсет способствовал развитию теории конкурентного лидерства. Но не
сделал того решительного шага вперед, который сделал другой «ревизионист»,
уже при жизни объявленный классиком. Этот человек — один из крупнейших
американских обществоведов Энтони Дауне. В 1957 году двадцатисемилетний
Дауне опубликовал свою докторскую диссертацию (подготовленную в Стэн-
фордском университете под руководством будущего нобелевского лауреата
К. Эрроу) «Экономическая теория демократии»3. Эта работа принесла ему ши-
рокую известность в научном мире. И хотя в дальнейшем из-под его пера вышло
свыше двух десятков книг и сотни статей по вопросам урбанистики, бюрокра-
тии, демографии, финансов (к демократологии он вернулся лишь в 90-х годах),
в истории политической мысли Дауне остается прежде всего как автор книги,
которая относится к числу самых цитируемых в политической науке4.
1 Липсет С. Политическая социология // Американская социология. Перспективы, проблемы,
методы. С. 207.
2 Там же. С. 213.
3 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957.
4 В книге «Политическая наука: новые направления» в таблице, перечисляющей работы, «наиболее
часто упоминающиеся в библиографических списках, помещенных в конце каждой главы этого из-
дания», «Экономическая теория демократии» Даунса стоит на первом месте. См.: Гудин Р.И., Клинге-
маннХ.-Д. Политическая наука как дисциплина// Политическая наука: новые направления. М., 1999.
С. 55. В той же книге Дауне включен в число семи «выдающихся интеграторов», «работы которых чаще
всего упоминаются применительно к дисциплине в целом, а не к какой-то ее отдельной области» (Там
же. С. 63).
429
Глава 17
Трактат Даунса пестрит экономическими терминами («продавцы», «поку-
патели», «стоимость», «прибыль», «издержки», «баланс» и т. д.) и математиче-
скими формулами, так что не всегда даже можно понять, относится ли он
к сфере экономической или политической науки. Но новизна теории Даунса не
столько в том, что он ставит целью объяснить политический процесс в услови-
ях демократии с точки зрения экономической теории и практики (такие по-
пытки предпринимались и до него1), сколько в том, как он это делает.
Опираясь на дедуктивный метод2, он строит модель демократической орга-
низации общества, действующими лицами которой являются избиратели, по-
литические партии и правительства, образуемые партиями, пришедшими
к власти. Поэтому Дауне справедливо рассматривается как исследователь, внес-
ший вклад и в развитие теории демократии, и в развитие теории электорально-
го (и вообще политического) поведения.
Дауне предлагает объяснение мотивов поведения этих акторов и их логики
принятия решений в условиях демократии с позиций теории рационального
выбора3. Теории, основанной на представлении, что политический актор, кто
бы это ни был, ищет рациональные пути достижения цели при ограниченных
ресурсах. «...Понятиерациональный, — поясняет Дауне, — никогда не относится
к целям агента, но исключительно к используемым им средствам. Это следует
из определенияращюнеигъного как эффективного, т.е. максимизирующего выход
[продукции] (output) по отношению к данным затратам (input), или минимизи-
рующего затраты по отношению к данному выходу [продукции]»4. Рациональ-
ному человеку могут быть присущи и эмоции, и предрассудки, но от нерацио-
нального человека он отличается тем, что ставит перед собой определенную
осознаваемую цель и выбирает к ней такой путь, который, согласно его расче-
там, позволяет при минимуме издержек получить максимум выгоды.
По Даунсу, демократическое правление (government5) имеет восемь при-
знаков. Это проведение народных выборов; неизменность (в течение опреде-
ленного периода) временных интервалов между электоральными циклами;
всеобщий характер выборов; соблюдение принципа «один избиратель — один
1 В своей книге (в главе 15 «Комментарий к экономическим теориям поведения правительства»)
Дауне называет некоторые из этих работ и вступает с ними в полемику. См.: Colm G. Essays in Public
Finance and Fiscal Policy. N. Y, 1955; LernerA. The Economics of Control. N. Y, 1944 и др.
2 «Наш анализ... является дедуктивным, поскольку он устанавливает базовое правило и делает из
него выводы» (Downs A. An Economic Theory of Democracy. N.Y., 1965. P. 14).
3 Эта теория формировалась в рамках двух направлений — нормативного и дескриптивного. Дауне
строит свою теорию в рамках дескриптивного, или, как он называет его, позитивного направления,
ставя целью «описать, что случится при определенных условиях, а не то, что должно случиться»
(Downs A. An Economic Theory of Democracy. P. 14).
4 Downs A. An Economic Theory of Democracy. P. 5.
-"* В английском языке слово «government» может переводиться и как «правительство», и как «правле-
ние». Из специальных пояснений самого Даунса следует, что в данном тексте он понимает под
«government» именно правительство, а под «правительством» - «правящую партию». Однако конкрет-
ный контекст, в котором употребляется это слово, требует в некоторых случаях толковать его как «пра-
вительство», в некоторых — как «правление», а в некоторых — и как «правительство», и как «правление».
430
Политический режим: демократия
голос»; признание за победившей партией права на формирование правитель-
ства; отказ проигравшей партии от захвата власти насильственным путём; не-
противодействие стоящей у власти партии политической деятельности других
партий и граждан; многопартийность выборов1.
Автор «Экономической теории демократии» отвергает традиционное объ-
яснение мотивов поведения партий в демократическом обществе, согласно
которому они, обретя власть, стремятся проводить политику, направленную на
достижение общественного блага. Не согласен он и с тем, что избиратели, от-
давая голос той или иной партии, руководствуются принципами социально-
групповой идентичности и/или партийной лояльности.
Дауне смотрит на демократию как на эффективный рыночный механизм,
при наличии которого в политике господствуют конкурентные по своей при-
роде рыночные отношения, особенно отчетливо просматривающиеся в ходе
избирательного процесса. В этих условиях политическая партия выступает не
как аморфная коалиция граждан, а как «команда (team) людей, стремящихся
установить контроль над правительственным аппаратом путем прихода к власти
с помощью должным образом проводимых выборов»2.
Партия выступает в роли продавца и, как любой продавец, стремится не
облагодетельствовать покупателя, а выгодно сбыть свой товар. На обычном
рынке покупатель нужен продавцу именно как покупатель, а не как человек или
гражданин. Так же обстоят дела и в политической сфере, где происходит про-
дажа политики и покупка должностей. «Партии в демократии планируют свою
политику таким образом, чтобы получить максимальное количество голосов...
Главным мотивом, которым руководствуются члены партии, является желание
получить полагающееся вознаграждение в виде должности (office); поэтому они
видят в политике средство получения должности, а не стремятся занять долж-
ность, чтобы проводить определенную политику»3.
А как ведёт себя покупатель? На обычном рынке он хочет купить товар
получше и подешевле. То же самое, утверждает Дауне, происходит и в политике.
Каждый гражданин действует «рационально»: он « голосует за партию, которая,
как он полагает, принесет ему больше выгод (benefits), чем любая другая
[партия]»4. И не думает о том (да он зачастую и не способен судить об этом
ввиду плохой информированности), как приход этой партии к власти отра-
зится на жизни общества в целом.
1 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1965. P. 23—24.
2 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957. P. 25. «Под командой, - поясняет
Дауне, - мы понимаем коалицию, члены которой проявляют согласие относительно всех своих целей,
а не какой-то их части» (Ibid. P. 26). То есть, по существу, партия как что-то аморфное, редуцируется
до сплоченного партийного ядра. Очевидно, что речь идет об американских партиях, или партиях
американского типа, в которых отсутствует партийное членство в традиционном понимании (с парт-
билетами, собраниями и пр.).
3 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957. P. 296. «Наша основная гипотеза, - пишет
Дауне на последних страницах своего труда, - утверждает, что политические партии заинтересованы
в завоевании власти как таковой, а не в создании лучшего или идеального общества» (Ibid. P. 96).
4 Ibid. P. 36.
431
Глава 17
Основная цель выборов - избрание правительства, но они, считает Дауне,
могут рассматриваться и как инструмент достижения иных целей, а именно как
средство обеспечения социальной солидарности, что имеет место в коммуни-
стических странах; средство выражения политических предпочтений; средство
направления личностной агрессии по легитимным каналам (политические кам-
пании) и, наконец, средство побуждения граждан к получению информации.
Впрочем, Дауне тут же поясняет, что его как исследователя, выборы интересуют
его исключительно в качестве средства избрания правительств и рациональ-
ность электорального поведения должна рассматриваться именно под этим
углом зрения.
Сформулировав принципы базовой логики голосования и принятия прави-
тельственных решений, Дауне уточняет, конкретизирует, детализирует их, но
сущность этих принципов остается неизменной: в условиях конкурентной де-
мократии на политической арене действуют, соперничая друг с другом, рацио-
нальные акторы, руководствующиеся не возвышенными целями вроде «обще-
го блага», «национального интереса» и т. п., а «аксиомой эгоистического
интереса (self-interest axiom)» l.
«Рационалист» Дауне не отрицает, что в жизни всегда находится место и для
альтруизма — даже в политике. Люди порой делают то, что представляется ин-
дивидуально иррациональным, поскольку полагают, что это «социально раци-
онально, т.е. приносит пользу другим, хотя и наносит вред им лично»2. Тем не
менее, подчеркивает американский исследователь, общие теории социального
действия и практически все экономические теории опираются именно на ак-
сиому эгоистического интереса, ибо их авторы исходят из посылки, что эгоизм,
направленный на обеспечение частного интереса, выступает условием обеспе-
чения интереса всеобщего. В подтверждение этой мысли автор «Экономиче-
ской теории демократии» приводит известное высказывание Адама Смита: «Не
от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы полу-
чить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обра-
щаемся не к их гуманности, а к их эгоизму и никогда не говорим им о наших
нуждах, а об их выгодах»3.
При анализе политического поведения акторов следует, утверждает Дауне,
учитывать то обстоятельство, что ввиду высокой стоимости информации, не-
обходимой для принятия рационального решения, а значит, и невозможности
её получения в нужном объеме им зачастую приходится действовать в условиях
неопределенности (uncertainty). «Неопределенность — это отсутствие знаний
о ходе событий. Она может иметь место на любом этапе процесса принятия
политических решений и обычно оказывает воздействие как на политические
1 Downs A. An Economic Theory of Democracy. P. 27. «...Когда мы говорим о рациональном поведе-
нии, мы всегда имеем в виду рациональное поведение, направленное прежде всего на достижение
эгоистических целей» (Ibid.).
2 Ibid. P. 28.
3 Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народа // Антология экономической
классики. В 2 т. Т. 1. М, 1993. С. 91.
432
Политический режим: демократия
партии, так и на избирателей...»1 Но тут приходят на помощь идейные кон-
струкции, которые автор «Экономической теории демократии» называет «идео-
логиями». Характеризуя идеологию как «вербальный образ хорошего общества
и главное средство конструирования такого общества»2, американский иссле-
дователь рассматривает ее исключительно с функциональной стороны, а имен-
но как средство борьбы за власть (мобилизации электората в свою поддержку),
которое не раскрывает ни реальных целей партии, ни реальной картины по-
литического мира.
Дауне исследует статику и динамику партийных идеологий в двухпартийной
и многопартийной демократических системах и обобщает свои выводы в пяти
тезисах, которые считает важными для понимания его теории.
«1. В двухпартийной демократии не может существовать стабильного и эф-
фективного правительства при отсутствии значительного идеологического кон-
сенсуса между гражданами.
2. Партии в двухпартийной системе преднамеренно изменяют свои плат-
формы, чтобы напоминать друг друга, тогда как партии в многопартийной си-
стеме стараются оставаться как можно более отличающимися друг от друга.
3. Если распределение идеологий среди граждан общества остается посто-
янным, то его политическая система будет двигаться в сторону равновесия, при
котором число партий и их идеологических позиций будет оставаться стабиль-
ным во времени.
4. Новые партии могут с наибольшим успехом быть созданы сразу после
какого-то значительного изменения в распределении идеологических взглядов
среди имеющих право быть избранными избирателей (eligible voters).
5. В двухпартийной системе рациональным для каждой партии является
поощрение избирателей быть иррациональными путем придания своим плат-
формам неясности и двусмысленности»3.
Дауне исходит из допущения, что граждане, живущие при демократии, за-
интересованы в её сохранении. Поэтому голосование как таковое в принципе
рационально. «Если никто не будет голосовать, то система рухнет, так как пра-
вительство не будет избрано»4. Но так как блага демократии неделимы и граж-
данин знает, что даже в случае его личного неучастия в голосовании демо-
кратический строй не рухнет, поскольку кто-то все равно примет участие
в голосовании и правительство будет в итоге избрано, а партии всё равно будут
учитывать его интересы в надежде получить его голос на следующих выборах,
то неучастие в голосовании может оказаться для него рациональным, если свя-
1 Downs Л. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957. P. 81. При этом Дауне поясняет, что следу-
ет проводить различие между двумя типами знания, которого нам недостает: контекстуальным зна-
нием и информацией. «Контекстуальное знание проливает свет на базовую каузальную структуру поля
операций, тогда как информация поставляет текущие данные о переменных, имеющих важное зна-
чение для этого поля» (Ibid).
2 Ibid. P. 96.
3 Ibid. P. 114-115.
4 Ibid. P. 261.
433
Глава 17
занные с последним издержки превышают выгоды, которые он, по его мнению,
мог бы получить в случае прихода той или иной партии к власти.
Дауне поясняет, что предлагаемая им модель представляет собой совокуп-
ность гипотез, помогающих лучше понять политический, и прежде всего элек-
торальный, процесс, сопряженный с борьбой партий. К этому следовало бы
добавить еще одно существенное пояснение: рассматриваемая модель не что
иное, как логическая абстракция, мысленное допущение того, чего в чистом
виде не существует, поскольку всем политическим акторам приходится дей-
ствовать в обстановке, где присутствуют переменные, выведенные Даунсом за
скобки, и где реальная мотивация их поведения гораздо сложнее, чем это опи-
сывается предлагаемой моделью. Автор «Экономической теории демократии»
прекрасно это понимает. Но «рациональное поведение» выполняет у него такую
же эвристическую функцию, какую у Гоббса и Локка выполняет «естественное
состояние», у Руссо — «общественный договор», а у Джона Ролза — «завеса не-
ведения». Это не сама реальность, а когнитивные средства проникновения в ре-
альность и ее постижения.
Дауне внес весомый вклад в демократологию. Вслед за Шумпетером он
сбрасывал с демократии прежний романтический покров, показывая, что при
всей её специфике она построена на тех же поведенческих принципах, которые
действуют в сфере рыночных отношений: и там и тут мы имеем дело с человече-
ским поведением, подчиненным одной и той же логике мотивации, так что в
этом отношении homo politicus в принципе не отличается от homo economicus.
Теперь уже очевидно, что претензии теории рационального выбора1 оказа-
лись явно завышенными. В подтверждение этого порой ссылаются на поздне-
го Даунса, который будто бы радикально порвал со своим теоретическим
прошлым. «Интересно отметить, — пишет Алмонд, — что один из основопо-
ложников политической теории рационального выбора, Э. Дауне, отказался от
моделирования «политического человека» по лекалам «экономического чело-
века»; теперь он занят изучением социальных ценностей и демократии, пред-
полагающих большое значение политических институтов при определении
политических предпочтений, а также политической социализации элиты
и граждан для функционирования и совершенствования политических
институтов»2.
Поздний Дауне действительно несколько «развел» homo politicus и homo
economicus, но базовые характеристики своей модели оставил без изменений.
Но если бы даже он и пересмотрел их, его «экономическая теория демократии»
не утратила бы того места в истории американской политической мысли, кото-
рое она занимает сегодня.
1 Как писал в 1996 году Гэбриел Алмонд, сторонники теории рационального выбора претендовали
на создание «единой, всеобъемлющей политической теории как части единой формальной теории
социальной науки, основанной на обших аксиомах или положениях, заимствованных главным об-
разом из экономики» (Агчонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука:
новые направления. С. 103).
2 Аиюнд Г. Политическая наука: история дисциплины. С. 103-104.
434
Политический режим: демократия
Раскрывая теоретические источники предлагаемой им модели демократии,
Дауне воздает должное Шумпетеру: предпринятый последним «глубокий ана-
лиз демократии» «служит источником вдохновения и основанием всей нашей
диссертации, и наш долг перед ним и благодарность ему поистине велики»1.
Дауне благодарит своего научного руководителя Кеннета Эрроу, а также Робер-
та Даля, поддержавшего начинающего исследователя. Но особого внимания
Даунса удостаивается Уолтер Липпман. «Не многие из наших заключений, —
пишет Дауне, — являются новыми; фактически некоторые из них были заявле-
ны в специфической форме Уолтером Липпманом в его блестящей трилогии об
отношении между общественным мнением и демократическим правлением.
Однако в нашей попытке проследить, что будет делать рациональный человек
как гражданин и как [член] правительства, есть, насколько мы можем судить,
новизна. Она заключается в попытках логически доказать те утверждения,
к которым Липпман и другие пришли путем эмпирического рассмотрения
политики»2.
Непосредственный толчок к размышлению о феномене демократии Липп-
ману дали исследования среды формирования общественного мнения и такие
исторические события, как Первая и Вторая мировые войны, революции
в России и других странах. Но в формировании его критического отношения к
массе как творцу политики (которое чётко просматривается в работах Липпма-
на) сыграл свою роль, по-видимому, и тот интеллектуальный багаж, с которым
он пришёл в науку.
У Липпмана был учитель, гарвардский профессор, которого он едва ли не
боготворил. Это выдающийся философ XX века Джордж Сантаяна (1863—1952).
Сын испанского дипломата, он вместе с семьей переехал в Америку в 1871 году.
Окончив Гарвард, он в нем же и преподавал на протяжении более двадцати лет,
до 1912 года, когда навсегда покинул Америку. Некоторые историки философии
выражали сомнение в том, можно ли считать Сантаяну американским фило-
софом. В конце концов, принимая во внимание его гарвардское образование,
английский язык (весьма изысканный), на котором он писал, труды, которые
были созданы в США, пришли к выводу, что он был не просто американским
философом, а «классиком американской философии»3.
Творчество Сантаяны было окрашено в пессимистические тона. Аристократ
духа, «скептик», отстраненно взирающий на мир, он отвергал власть массы, —
позиция, достаточно отчетливо прослеживающаяся в ряде его сочинений. Но
перед самым уходом из жизни (в возрасте 87 лет!), живя в Риме, он публикует
политическое сочинение, в котором чётко расставляет точки над «i» : «Господ-
ство и власть: размышления о свободе, обществе и правлении»4. Идеальной
формой правления он провозглашает современный вариант платоновского
1 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957. P. 29.
2 Ibid. P. 14.
-? Юлина H.C. Философская мысль в США. XX век. М., 2010. С. 126.
4 Santayana J. Dominations and Powers: Reflections on Liberty, Society and Government. N. Y, 1951.
435
Глава 17
«Государства» с его «тиранией духовной элиты», устанавливающей «рациональ-
ный» порядок в мировом масштабе.
Человек с таким вот складом ума и пленил Липпмана. «...Сантаяна, как при-
знавался позже сам Липпман, не дал ему превратиться в прагматика. Оставили
свой след и эмоциональная отстранённость Сантаяны, и его способность «видеть
мир целиком и таким, как он есть» (как писал о нём Липпман), и его аристокра-
тическое неприятие неограниченной демократии как тирании большинства»1.
Липпман задается вопросом, почему демократические страны Запада не
смогли уберечь мир от военных катастроф, от фашизма и нацизма? И отвечает:
потому что в этих странах произошло «нарушение конституционного порядка»2,
появился функциональный разлад в отношениях между массами и правитель-
ством. Суть этого разлада Липпман видит в том, что под давлением обществен-
ного мнения государство фактически отказалось от своих властных полномочий
и передало их массам, которым они оказались не по плечу. В этой связи и ставит
Липпман вопросы о сущности демократии, о границах народовластия и т. п.
Как и Шумпетер, он подвергает критике «традиционную демократическую
теорию». По словам биографа Липпмана Л. Адамса (называющего его «класси-
ческим рационалистом»), «придерживаясь позиции, аналогичной позиции
Роберта Михельса... Липпман, по-видимому, полагал, что самое лучшее, на что
мы можем надеяться, — это конструктивный представительный элитизм, при
котором рекрутирование в элиты происходит открыто и регулируется об-
щественностью»3. Суть позиции Липпмана схвачена точно: он рассматривал
демократию как регулируемую законом процедуру избрания экспертов, наде-
ленных соответствующими знаниями и навыками, позволяющими им осущест-
влять политическое управление.
Изначальная модель американской демократии, которую отстаивали (не
всегда называя по имени) ее сторонники, и прежде всего Джефферсон, была,
утверждает Липпман, демократией фермерской. Она имела стихийный харак-
тер и строилась на базе небольших изолированных сельских обшин (чем-то
напоминавших древнегреческие полисы). В управление ими были вовлечены
практически все взрослые свободные граждане, а информации, имевшейся
у членов общины, вполне хватало для осуществления демократического само-
управления. Именно на базе фермерской демократии сложилось представление
о народном суверенитете как направляющей метафизической силе демократии.
Но возвеличение народного суверенитета, утверждает Липпман, основыва-
ется на ряде ложных посылок. Одна из них — неоправданное отождествление
избирателей и народа как исторического сообщества. «Мнения, обнаруживае-
мые избирателями в результате голосования, не следует воспринимать как без-
оговорочные выражения жизненных интересов сообщества»4.
1 Печатное В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. М., 1994. С. 15.
2 Липман У. Публичная философия / Пер. с англ. М., 2004. С. 26.
3 Adams L.L. Walter Lippmann. Boston, 1977. P. 108-110. Цит. по: Предисловие переводчика//Лип-
ман У. Общественное мнение. С. 18-19.
4 Липман У. Публичная философия. С. 40
436
Политический режим: демократия
Липпман отвергает представления «традиционной демократической тео-
рии» о достаточной информированности рядовых граждан, принимающих по-
литические решения, и высказывает при этом ряд мыслей, перекликающихся
с концепцией Даунса о «неопределенности», в условиях которой приходится
действовать избирателям, их нежелании тратить время на собирание информа-
ции и невозможность получить ее в необходимом объеме.
В мире, выходящем за пределы сельской общины или маленького городка,
мы не можем непосредственно воспринимать очень многое из того, по поводу
чего формируем свои мнения. Человек, по словам Липпмана, отделен от мира
«псевдосредами» в виде различного рода стереотипов, предрассудков, упрощен-
ных схем, моделей и т. п. «...Среда, с которой взаимодействует общественное
мнение, преломляется через многочисленные факторы. Это — цензура и секрет-
ность, физические и социальные барьеры, деформация внимания, бедность язы-
ка, отвлекающие моменты, бессознательные чувства, усталость, насилие, одно-
образие»1. Человек оказывается, таким образом, в мире фикций и «принимает как
факт не то, что является фактом, а то, что он считает фактом»2, а его поведение
оказывается на самом деле реакцией не на реальную жизненную среду, а на среду
иллюзорную. Не случайно в качестве эпиграфа к своему «Общественному мне-
нию» Липпман берет известный отрывок из «Государства» Платона, где описыва-
ется пещера, жители которой видят не сами предметы, а только их тени3.
Это ставит под сомнение способность граждан высказывать суждения, от-
ражающие реальное положение вещей и принимать адекватные управленческие
решения. И нет никаких оснований ожидать, что в будущем положение изме-
нится. Но если бы даже и была реальная надежда исправить положение, то
«весьма сомнительно, станут ли многие из нас беспокоиться и тратить время на
то, чтобы составить мнение о "каждой форме социального действия", которая
влияет на нашу жизнь»4. Таким образом, Липпман развенчивает характерную
для «традиционной демократической теории» посылку о массовом всесведущем
гражданине, знания которого позволяют ему успешно участвовать в политиче-
ском управлении. Но это не все.
Вторая посылка, на которой зиждется эта теория и которую Липпман также
отвергает, — это представление о врожденной способности каждого человека к
политическому (государственному) управлению. Считалось, пишет он, что
«свободный человек является законодателем и управленцем по своей природе»5,
что «управление — это инстинкт» и что «к двадцати одному году человек обла-
дает политическими способностями в силу природы. Имели значение добрая
душа, способность думать и высказывать разумные суждения»6.
1 Липпман У. Общественное мнение. С. 91—92.
2 Там же. С. 31.
3 Платон. Государство. Книга седьмая. 514 Ь, 515.
4 Липпман У. Общественное мнение. С. 296.
5 Там же. С. 246.
6 Там же. С. 247.
437
Глава 17
Липпман убежден, что эти представления, выросшие из опыта фермерской
демократии, не отвечают условиям современного государства, нуждающегося
в политиках и управленцах, обладающих соответствующими способностями и
хорошо информированных о реальном положении вещей. Поэтому «истинные
границы народовластия» должны быть установлены заново. И хотя сделать это
не всегда просто, демаркационная линия может быть проведена достаточно чет-
ко. Люди «могут выбирать правительство. Они могут смещать его. Они могут
одобрять или не одобрять его деятельность»1. Но вследствие своей некомпетент-
ности они не могут «управлять правительством» и «не могут править вместо
него»2. Они также не вправе выступать с законодательными инициативами. И вот
обобщающий вывод, звучащий как приговор: «массы не могут править»3. Делать
это должны избранные ими представители. Но и среди них «число реально
управляющих... составляет лишь незначительную долю. ...И нигде не находит
реализации идиллическая теория демократии: ни в профсоюзах, ни в социали-
стических партиях, ни в коммунистических правительствах»4. Везде, во всех ин-
ститутах, утверждает Липпман, мы обнаруживаем однотипную ситуацию: власть
оказывается в руках немногих, и везде существует своя властная иерархия.
Липпман не разделяет широко распространенное представление о роли
прессы как одного из «цепных псов» демократии. «Демократы рассматривают
газеты как панацею от дефектов их собственной деятельности, тогда как анализ
природы новостей и экономических оснований журналистской деятельности
показывает, что газеты неизбежно отражают и, следовательно, в большей
или меньшей степени усиливают дефектность организации общественного
мнения»5. Едва ли не единственную силу, которая могла бы помочь демократи-
чески избранной власти принимать решения, более или менее отвечающие
реальному положению вещей, Липпман видел в «независимой экспертной ор-
ганизации, специализирующейся на экспликации невидимых фактов»6.
В статье о Липпмане, помещенной в «Энциклопедии демократии», он ха-
рактеризуется как человек, который «верил, что демократия заключает в себе
возможность разрешения общественных проблем», но при этом отдавал себе
отчет в сложности этих проблем и той «роли, которую иррациональное играет
в демократической политике»7. К этому следовало бы добавить и то, что гаран-
тией сохранения демократии (да и западной цивилизации как таковой) он счи-
тал поддержание «истинных границ народовластия», когда правительство со-
храняет и твердо осуществляет свои полномочия, не пытаясь взвалить их на
плечи народа, который в принципе не способен распорядиться властью.
1 Липман У. Публичная философия. С. 26.
: Там же.
3 Там же.
4 Там же. С. 222.
5 Липпман У. Общественное мнение. С. 52.
6 Там же.
7 The Encyclopedia of Democracy. P. 764.
438
Политический режим: демократия
И Лассуэлл, и Липпман, и Шумпетер, и Дауне, используя разную методо-
логию и методику анализа и опираясь на разный опыт, сходятся в том, что ре-
альная оперативная власть в демократическом государстве должна находиться
в руках немногих. Эти немногие могут рекрутироваться если не из всей массы
граждан, то, по крайней мере, из числа многих, что, собственно, и позволяет го-
ворить о демократии. Но стоять у рычагов государственного управления долж-
ны немногие политики, опирающиеся на помощь экспертов. Только при этом
условии демократия будет эффективной, и выигрывать от этого будут, в конеч-
ном счете все, пусть и в разной мере. В сущности, это продолжение мэдисонов-
ской традиции в условиях XX века.
Однако с некоторых пор в американской демократологии начал формиро-
ваться подход (претендующий на звание «реалистического»), который занимает
промежуточное положение между мэдисоновской и джефферсоновской тради-
циями. Он предполагает, что власть должна находиться — и фактически находит-
ся — в руках многих, но не всех и даже не большинства людей. Наиболее последо-
вательное и полное выражение эта традиция получила в работах Роберта А. Даля.
Роберт А. Даль (род. в 1915 году) — старейший и неутомимый американский
исследователь политики, автор множества работ, посвященных широкому кру-
гу вопросов политической науки и политической теории1. Однако в историю
американской и мировой политической мысли минувшего столетия он вошел
прежде всего, как человек, сконцентрировавший внимание на феномене демо-
кратии, исследованию которого он отдал полвека. Как и следовало ожидать, его
взгляды на этот предмет претерпели за это время определенную эволюцию. Но
главным вкладом Даля в демократологию многие считают создание получив-
шей широкую известность теории полиархии.
Даль определяет полиархию как одну из реальных форм демократии, а при
рассмотрении демократии per se (которую принимает в качестве идеала, к ко-
торому можно лишь приблизиться на большее или меньшее расстояние) стара-
ется уйти от однозначных, «закрытых» определений, справедливо ссылаясь на
то, что разные люди в разное время вкладывали в это понятие разный смысл,
тем более,что и само понятие демоса обнаружило удивительную изменчивость
в содержательном плане. Что касается «действительно существующей демокра-
тии», то, перечислив ее интерпретации — «как своеобразного комплекса
политических институтов и практик, как определенного набора прав, как обще-
ственного и экономического строя, как системы обеспечения чаемых ре-
1 К числу основных работ Р. Даля принадлежат следующие: Dahl R. A. and Lindblom Ch. E. Politics,
Economics, and Welfare, 2d ed., Chicago, 1976 [1953]; Dahl R. A Preface to Democratic Theory. Chicago,
1956; Dahl R. Who Governs? Democracy and Power in the American City. New Haven, 1961; Dahl R. Modern
Political Analysis. Englewood Cliffs, 1963; Dahl R. Polyarchy. Participation and Opposition. New Haven and
London, 1971; Dahl R. Democracy in the United States: Promice and Performance. 2d ed., Chicago, 1972;
Даль P. Введение в экономическую демократию. М., 1991 [1985]; Даль Р. Демократия и ее критики.
М., 2003 [1989]; Даль Л О демократии. М., 2000 [1998].
439
Глава 17
зультатов, как уникального процесса принятия связывающих решений»1, —
Дать делает выбор в пользу «рассмотрения демократии как демократического
процесса»2, что, как он тут же добавляет, не исключает другие интерпретации.
В отличие от Шумпетера, который сводит демократию к состязанию пред-
ставителей элит, между которыми избиратели обязаны сделать свой выбор, Даль
рассматривает демократию как состязание существующих в обществе групп (ассо-
циаций), борющихся за поддержку электората. При этом демократия не заканчи-
вается на избирательном участке, а предполагает дальнейшее участие граждани-
на в политической жизни, в отправлении им определенных властных функций.
Поскольку речь зашла о властных функциях, необходимо, очевидно, по-
яснить, что Даль понимает под «властью». Сделать это тем более необходимо,
что американский исследователь, отдавая себе отчет в значимости феномена
власти, уделяет ему серьезное внимание в своих работах.
В американской политической науке рассматриваемого периода концепции
власти подразделяются на две большие группы: системные и реляционистские.
Как показывает уже само название, системные концепции власти рассматри-
вают ее в тесной увязке с системой, видя в ней атрибут последней. При этом
в одних случаях власть интерпретируется как безличное свойство макросоци-
альной системы, в других — как взаимодействие индивидов в рамках социаль-
ной системы или как отношения, складывающиеся в рамках конкретных си-
стем, как, например, семья.
Характерный пример системной интерпретации власти - опубликованная
впервые в 1963 году в одном из философских журналов (и затем неоднократно
перепечатывавшаяся в разных сборниках) статья одного из «отцов» структурного
функционализма Толкотта Парсонса «О понятии политической власти»3.
«Власть. — пишет Парсонс, — понимается... как посредник, тождественный день-
гам, циркулирующий внутри того, что мы называем политической системой, но
выходящий далеко за рамки последней и проникающий в три функциональные
подсистемы общества (как я их себе представляю) — экономическую подсистему,
подсистему интеграции и подсистему поддержания культурных образцов»4.
Американский философ полагает, что именно через специфику свойств
такого экономического инструмента, как деньги, которые функционируют
в качестве посредника только в рамках системы рыночных отношений, можно
понять специфику политической власти.
Парсонс, опубликовавший свою статью через шесть лет после появления
установочной статьи Роберта Даля «Понятие власти», которая получила извест-
ность в научном сообществе, пишет, что, хотя «большинство представителей по-
литической науки выбрали бы другое определение», т. е. определение Даля, он,
1 День Р. Демократия и ее критики. С. 13.
2 Там же.
3 Parsons Т. On the Concept of Political Power// Proceedings of the American Philosophical Society.
Philadelphia. Vol. 107. № 3 (1963).
4 Парсонс Т. О понятии «политическая власть» //Антология мировой политической мысли. Т. II.
М.. 1997. С. 479.
440
Политический режим: демократия
Парсонс, намерен «придерживаться собственного определения» и защищать его.
А согласно последнему, «власть... является реализацией обобщенной способно-
сти, состоящей в том, чтобы добиваться от членов коллектива выполнения их
обязательств, легитимизированных значимостью последних для целей коллекти-
ва и допускающей возможность принуждения строптивых посредством примене-
ния к ним негативных санкций кем бы ни являлись действующие лица этой
операции»1.
Парсонс поясняет, почему он говорит о власти как «обобщенной» способ-
ности. Добиться удовлетворения своего желания «посредством простой угрозы
со стороны превосходящей силы не составляет акта властвования... Способ-
ность обеспечивать удовлетворение желания должна быть обобщенной, чтобы
можно было назвать её властью... а не быть только функцией отдельного при-
менения санкции, которую в состоянии наложить одно лицо; и, наконец, ис-
пользованный посредник должен быть"символическим"»2.
Позиция Парсонса как теоретика, отстаивающего системную концепцию
власти, станет более понятной, если мы вернемся к Далю, предлагающему ре-
ляционистскую концепцию власти, согласно которой власть есть не атрибут
системы, а межличностное отношение, позволяющее одному субъекту воздей-
ствовать на другого в желаемом направлении.
Отечественные политологии часто цитируют широко известное определе-
ние власти, которое содержится в статье Даля «О понятии власти». Звучит оно
так. «А имеет власть над В в той мере, в какой он может побудить (get) В сде-
лать то, чего тот в противном случае (otherwise) (т. е. без побуждения со сторо-
ны А. — Э.Б.) делать бы не стал»3. Но при этом отсекается начало фразы.
А звучит оно следующим образом: «Мое интуитивное представление о власти
(intuitive idea of power) выглядит примерно так...» И далее следует приведенное
выше определение.
При этом Даль подчеркивает, что «интуитивное» представление может
иметь научный смысл только в том случае, если будет развернуто и раскроет
«источник, домен или основание (base)» власти; «средства (means) или инстру-
менты осуществления власти»; «количественную определенность (amount) или
меру (extent)» власти; «круг (range) или рамки (scope)» власти.
«Основание» власти — это ресурсы, возможности, которыми располагает
носитель власти. «Средства» включают угрозы применения санкций или обе-
щания. «Количественная определенность» — это вероятность (количество шан-
сов) ответа "В" на побуждения со стороны "А". А "рамки" — это набор возмож-
ных ответных реакций со стороны "В"»4.
1 Парсонс Т. О понятии «политическая власть» // Антология мировой политической мысли. Т. И.
М., 1997. С. 481.
2 Там же.
3 DahlR. The Concept of Power// Behavioral Science. July 1957. P. 202-203. См. также: DahlR. Modern
Political Analysis. Englewood Cliffs, 1970. P. 50; Dahl R. A. Power // International Encyclopedia of Social
Sciences. Vol. 12. N.Y., 1968.
4 Dahl R. The Concept of Power// Behavioral Science. July 1957. P. 203.
441
Глава 17
Даль поясняет, что среди «объектов» властных отношений, которых он на-
зывает также «акторами», «могут быть индивиды, группы, роли (т. е. акторы,
играющие определенные роли. — Э.Б.), должности (offices) (т. е. субъекты, за-
нимающие определенные должности, например, сенаторы. - Э.Б.), правитель-
ства, нации-государства или другие человеческие объединения»1.
В сущности, Даль следует духу веберовской традиции понимания власти,
исходящей из возможности воздействия одних субъектов на других, навязыва-
ния им своей воли через принуждение в тех или иных формах. При этом пред-
полагается, что властные отношения устанавливаются между двумя партнера-
ми, пусть и разного масштаба, — например, президентом и конгрессом,
королем и его подданными, электоратом и кандидатами на ту или иную вы-
борную должность.
Вот этот последний случай и имеется в виду, когда Роберт Даль, рассуждая
о демократии, говорит, что она не заканчивается после того, как гражданин
проголосовал на избирательном участке, а предполагает использование им
в дальнейшем своих властных возможностей в качестве члена демократическо-
го общества.
Говоря о демократии, Даль считает эмпирически ошибочным, морально
неадекватным и политически наивным, хотя и соблазнительным, стремление
«наложить обманчивую категориальную сетку манихейской упорядоченности
на мир, проникнутый этической и эмпирической сложностью»2, — в частности,
поделить его (типичное для исследователей демократии искушение!) «на демо-
кратии, которые по определению хороши, и на недемократические системы,
которые по определению плохи»3. Мир сложнее любых схем, и даже если бы мы
оценивали существующие в нем страны согласно принятым демократическим
критериям, то «обнаружили бы значительное разнообразие политических си-
стем, не достигших уровня полиархии»4.
Однако нежелание накладывать «категориальную сетку упорядоченности»
на живое, пульсирующее тело политии не может воспрепятствовать построе-
нию типологии политических режимов, эволюционирующих, как это видится
Далю, от гегемонии к демократии.
В основание этой типологии он кладет два показателя. Первый — «пределы
допускаемой оппозиции, публичного оспоривания или политического со-
ревнования»5, складывающиеся исторически в той или иной стране в то или
иное время. Второй — «численность населения, наделенного на более или менее
1 Dahl R. The Concept of Power. P. 203.
2 Даль Р. Демократия и ее критики. С. 480.
- Там же.
4 Там же.
5 DahlR. Polyarchy. P. 4. Даль поясняет, что такие понятия, как «политическое соревнование (political
competition)», «соревновательная политика (competitive politics)», «публичное оспоривание (public
contestation)» и «публичная опозиция (public opposition)» он использует как взаимозаменяемые харак-
теристики процесса «либерализации», а режимы, занимающие сравнительно высокое положение по
этому показателю, называет «соревновательными режимами» (competitive regimes) (P. 4).
442
Политический режим: демократия
равной основе правом участия в контроле над деятельностью правительства
и оспоривании этой деятельности»1.
Поскольку возможность допущения публичного политического соревнова-
ния и оспоривания деятельности правительства, или, как говорит Даль, либера-
лизации режима, с одной стороны, и возможность наделения граждан правом
участия в выборах и занятия официальных должностей, или популизации2режи-
ма — с другой, — суть относительно самостоятельные возможности, то в зави-
симости от направления происходящих в обществе эволюционных процессов
(или их отсутствия) могут складываться разные политические режимы.
Это, во-первых, «закрытые гегемонии (closed hegemonies») — режимы, при
которых отсутствует легальная политическая оппозиция, а право граждан
участвовать в выборах и занимать официальные должности сведено практи-
чески к нулю.
Либерализация закрытой гегемонии - появление условий для деятельности
легальной оппозиции и предоставление ей права критики правительства
без одновременного расширения участия граждан в политической жизни стра-
ны — ведет к появлению режимов, именуемых Далем «соревновательными оли-
гархиями (competitive oligarchies)».
Но эволюция закрытой гегемонии может идти и в направлении «популиза-
ции без либерализации», то есть обеспечения участия граждан в политическом
процессе (в качестве избирателей и должностных лиц) при одновременном со-
хранении запрета на деятельность легальной оппозиции. Так возникают режи-
мы, которые Даль называет «включающими гегемониями (inclusive hegemonies)».
И наконец, закрытые гегемонии могут эволюционировать одновременно
в двух направлениях — в сторону либерализации, открывающей возможности
для деятельности легальной оппозиции, и в сторону популизации, позволяю-
щей большему или меньшему числу граждан участвовать в выборах и занимать
выборные должности. Так возникают демократические режимы. Но тут Даль
делает существенное пояснение, которое необходимо учитывать при рассмо-
трении его теории. «...Поскольку демократия может включать больше чем два
измерения... и поскольку (по моему представлению) ни одна крупная система
в реальном мире не является в полной мере демократизированной, я предпо-
читаю называть реальные мировые системы... [подобного рода] полиархиями»3.
То есть третье направление эволюции политических режимов — это движение
от закрытой гегемонии к полиархии.
Американский исследователь, разумеется, отдает себе отчет в том, что все
эти режимы описаны им как своего рода веберианские идеальные типы, кото-
рые в жизни практически не встречаются, а реальные режимы хотя и прибли-
1 DahlR. Polyarchy. P. 4.
2 Даль использует понятие popularization, но поскольку в русском языке слово «популяризация»
означает не столько увеличение числа граждан, включающихся в ту или иную деятельность, сколько
упрощение сложного и рост известности чего-либо или кого-либо, то автор этих строк предпочитает
использовать слово «популизация».
3 DahlR. Polyarchy. P. 8.
443
Глава 17
жаются в какой-то степени к одному из типов, носят смешанный (промежуточ-
ный) характер.
Демократия для Даля — лучший из возможных политических режимов. Он
не лишен недостатков, однако они многократно перекрываются уникальными
достоинствами демократии. В последней своей книге, «О демократии», Даль
определяет последнюю как «лучший способ управления государством»1 (как,
впрочем, любой другой «ассоциацией»), который соответствует «по крайней
мере пяти критериям»2 и имеет «десять преимуществ» «по сравнению с любой
возможной альтернативой»3.
Критерии эти довольно просты: «эффективное участие», как равные для
всех членов ассоциации возможности изложения своих взглядов на проводи-
мую политику: «равное голосование» (все голоса имеют одинаковую силу);
«понимание, основанное на информированности» (все имеют равные возмож-
ности для ознакомления с альтернативной информацией); «контроль за по-
весткой дня» (все участвуют в определении вопросов, выносимых на обсужде-
ние); «участие совершеннолетних» в жизни общества4.
А вот и «преимущества демократии». Она «способствует недопущению прав-
ления жестоких и аморальных диктаторов» и гарантирует «основополагающие
права и свободы». Она предоставляет гражданам наибольший «диапазон личной
свободы» и защищает «основополагающие интересы» людей. Она обеспечивает
максимальную возможность «свободы самоопределения» личности и проявления
её «моральной ответственности». Она в наибольшей степени «благоприятствует
развитию личности» и обеспечивает «относительно высокий уровень политиче-
ского равноправия». И еще два преимущества демократических стран: они «не
воюют друг с другом» и «являются более процветающими»5. Естественно, что все
основные признаки и качества демократии распространяются на полиархию.
Даль предлагает множество определений полиархии (как в рамках отдельных
работ, так и в разных работах), из которых вытекает многозначность этого по-
нятия. «Полиархия, — поясняет он, — происходит от греческих слов «много» и
«правление» и обозначает «власть многих» в отличие от монархии (власти одно-
го) и олигархии или аристократии (власти немногих). Хотя этот термин употреб-
лялся довольно редко, мы с коллегой6 в 1953 г. вернули его в обиход (в книге
«Политика, экономика и благосостояние»7. — Э.Б.), чтобы обозначить им со-
временную представительную демократию со всеобщим избирательным правом...»*.
1 День Р. О демократии. С. 47.
2 Там же. С. 41.
3 Там же. С. 48.
4 Там же. С. 41.
5 Там же. С. 49-60. В ряде работ Даль, рассуждая о преимуществах демократии, особо подчеркива-
ет, что она предоставляет гражданам наибольшую свободу и открывает наиболее широкие возмож-
ности развития личности.
6 Имеется в виду американский обществовед Чарлз Л индблом.
7 DahlR., LindblomCh. Politics. Economics and Welfare. N. Y, 1953.
8 Даль P. О демократии. С. 90.
444
Политический режим: демократия
Раскрывая это понятие в содержательном аспекте, Даль характеризует по-
лиархию как «характерный тип политического порядка или режима, в суще-
ственных отношениях отличающийся не только от недемократических систем
всех видов, но также от ранних маломасштабных демократий...»1. Это также
«система (a la Schumpeter) политического контроля, в которой наивысшие ие-
рархи правительства государства вынуждены изменять свое поведение таким
образом, чтобы выиграть выборы в политическом соревновании с другими кан-
дидатами, партиями и группами...»2. И еще: это «система политических прав»,
действующих в современном демократическом обществе3.
Однако сущностная специфика полиархии, определяемая перечисленны-
ми выше чертами, проявляется в особенности ее политических институтов.
«Я буду, — говорит Даль, — рассматривать полиархию [прежде всего]... как на-
бор политических институтов, необходимых для крупномасштабной демокра-
тии»4. «Термин полиархия, — повторяет он, — служит для того, чтобы подчер-
кнуть особенность ее институтов»5.
Коротко говоря, полиархия, по Далю, — это современная (крупномасштаб-
ная) представительная демократия, характеризующаяся главным образом спе-
цифической системой политических институтов. Ключ к пониманию этой
специфической системы лежит в ее генезисе: полиархия есть «историческое
следствие попыток демократизации и либерализации политических институтов
наций-государств»6.
В своем фундаментальном труде «Демократия и ее критики», опубликован-
ном впервые в 1989 году, Даль выделяет семь институтов полиархии. Это
«выборные власти»; «свободные и справедливые выборы»; «включающее из-
бирательное право»; «право претендовать на избрание»; «свобода выражения
своего мнения»; «альтернативная информация»; «организационная само-
деятельность»7.
Однако если мы обратимся к другой работе Даля, а именно к «Полиархии»,
специально посвященной, как свидетельствует ее название, рассматриваемому
феномену и опубликованной за восемнадцать лет до «Демократии и ее крити-
ков», то увидим несколько иную картину. В ней американский исследователь
говорит об «институтах общества (institutions of the society)», которые «должны
обеспечить по меньшей мере восемь гарантий» (Даль называет их также «ин-
ституциональными гарантиями») осуществления «трех необходимых условий
демократии» — а и менно возможности граждан «формулировать преференции»
(formulate preferences), «выражать преференции» (signify preferences) и «встре-
1 Даль Р. Демократия и ее критики. С. 337. Курсив мой. - Э.Б.
2 Там же. Курсив мой. — Э.Б.
3 Там же. Курсив мой. - Э.Б.
4 Там же. С. 337.
5 Там же. С. 550. Курсив в тексте. — Э.Б.
6 Там же. С. 337.
7 Там же. С. 341.
445
Глава 17
чать со стороны правительства равное отношение к [разным] преференциям
(have preferences weighted equally in conduct of government)»1.
Что касается восьми (а на самом деле девяти) «институциональных гаран-
тий» (названных впоследствии «институтами»), то они включают 1) «свободу
формировать организации и вступать в них»; 2) «свободу выражения своего
мнения»; 3) «право избирать»; 4) «право быть избранным на общественную
должность»; 5) «право политических лидеров соревноваться за поддержку»;
5а) «право политических лидеров соревноваться за голоса [избирателей]»;
6) «альтернативные источники информации»; 7) «свободные и честные выбо-
ры»; 8) «институты, обеспечивающие зависимость проводимой правительством
политики от голосов [избирателей] и других выражений преференций»2.
Как легко заметить, перечни институтов, обеспечивающих «полиархич-
ность» демократии и приводимые Далем в «Полиархии» и «Демократии и ее
критиках», в чем-то совпадают, а в чем-то отличаются, хотя и несущественно,
друг от друга. Пройдет еще девять лет, и в своей новой книге, «О демократии»,
опубликованной в США в 1998 году, восьмидесятитрехлетний Даль внесет
в рассмотренную картину новые коррективы.
Теперь, по его мнению, требуется не восемь (девять) и не семь, а только
шесть институтов для обеспечения современной демократии в масштабах на-
ции-государства, то есть полиархии. Причем приводится два перечня таких
институтов, совпадающих по сути, но различающихся в нюансах, а также по
названию. Первый перечень включает «выборность должностных лиц»; «сво-
бодные, честные, часто проводимые выборы»; «свободу выражения»; «доступ
к альтернативным источникам информации»; «автономию ассоциаций»; «все-
общие гражданские права»3.
В той же книге («О демократии») Даль приводит еще один перечень поли-
тических институтов, необходимых для «удовлетворения критериям демокра-
тии». По сути, это воспроизведение только что рассмотренного институцио-
нального перечня, и смысл его в том, чтобы определить функциональную
«ответственность» каждого института за обеспечение демократии в современ-
ном государстве.
Совершенно очевидно, что, внося изменения в составляемые им перечни,
Даль ищет оптимальный состав политических институтов полиархии, который
1 Dahl R. Poliarchy. Participation; Opposition. New Haven and London. Yale University Press. 1971. P. 3.
: Dahl R. Poliarchy. P. 3.
3 Даль Р. О демократии. С. 85-86. Курсив в тексте. - Э.Б. Пункт «всеобщие гражданские права»
новый лишь отчасти, поскольку в него входят такие снятые (в данном перечне) институты, как «вклю-
чающее избирательное право» и «право претендовать на выборную должность». В целом в состав
всеобщих гражданских прав, необходимых, по словам Даля, для обеспечения действенности пяти
вышеназванных институтов, входят «право участия в свободных и справедливых выборах должност-
ных лиц государства: право организации штаба избирательной кампании; право свободного выраже-
ния; право на создание и функционирование независимых политических организаций; право на до-
ступ к альтернативным источникам информации; право на другие свободы и возможности, которые
необходимы для эффективного функционирования политических институтов демократии в условиях
целой страны» (Там же. С. 86).
446
Политический режим: демократия
можно было бы квалифицировать как «необходимый и достаточный» для стран,
достигщих разных успехов в построении демократии. Очевидно и то, что он
подходит к полиархиям как к живым организмам. Они рождаются, набирают
силу, переходят от неполных к полным, либо, напротив, гибнут, уступая место
недемократическим режимам, чтобы потом, возможно, снова войти в число
полиархий.
Обобщая накопленный полиархиями опыт, Даль выделяет наиболее важ-
ные, с его точки зрения, условия, совокупное наличие которых делает «появле-
ние полиархий практически неизбежным»1 и, напротив, отсутствие или край-
няя слабость которых делает «вероятность ее возникновения близкой к нулю»2.
Первое из этих условий, которому он придаёт особое значение, — «рассре-
доточение и нейтрализация» «средств насильственного принуждения»3. А про-
ще — «гражданский контроль над силовым принуждением», к которому при-
бегают все, в том числе демократические государства.
Второе условие — существование определенного типа общества, которое
называют по-разному («либеральное», «буржуазное» и т. п.), а сам Даль предпо-
читает именовать «современным динамичным плюралистическим обществом»,
или СДП. Некоторые его существенные параметры лучше всего передаются
«идеей современности» (высокий средний уровень благосостояния, доходов,
потребления и образования, многообразие сфер деятельности, преобладание
городского населения...)»4. Другие черты СДП (экономический рост, повыше-
ние уровня жизни) отражают его динамическую природу. Наконец, это плюра-
листическое общество, поскольку в нем действует — прежде всего в сфере эко-
номики — множество относительно автономных организаций и групп. СДП
«рассредоточивает власть, влияние, авторитет и контроль, ранее концентриро-
вавшиеся в едином центре, между различными индивидами, группами, ассоци-
ациями и организациями»5. Оно «способствует появлению установок и убежде-
ний, подготавливающих почву для развития демократических идей»6, то есть,
по сути дела, формирует общественное сознание и культуру, в том числе поли-
тическую, адекватные демократии.
Еще одно условие становления полиархий — культурная однородность об-
щества, а в случае стран с более или менее отчетливо выраженным плюрализ-
мом субкультур — это условие Даль выделяет отдельным пунктом — построение
так называемой консоциативной демократии (теория которой разрабатывается
Арендтом Лейпхартом).
Последнее условие становления полиархий связано с «иностранным влия-
нием и контролем». Иностранное вмешательство или даже господство может
1 Даль Р. Демократия и ее критики. С. 371.
2 Там же. С. 371.
3 Там же. С. 404.
4 Там же. С. 383.
5 Там же.
6 Там же.
447
Глава 17
оказать столь существенное влияние на движение того или иного государства в
сторону полиархии, что нейтрализует - если не полностью, то частично - как
отсутствие, так и особенно наличие других предпосылок. «Даже если в стране
присутствуют все упомянутые выше условия, в ней не сложатся институты по-
лиархии, если тому воспрепятствует более могущественная держава»1. Легко
догадаться, какие примеры приводит Даль в подтверждение этого тезиса. Не
будь вмешательства Советского Союза в послевоенные годы во внутренние дела
Польши, Венгрии, Чехословакии и ряда других стран, где присутствовали пред-
посылки демократического общества, эти страны, считает Даль, могли бы стать
полиархиями.
Но иностранное вмешательство может способствовать становлению поли-
архии, если страна движется к этому строю. Тут тоже легко угадать, какие при-
меры приводит Дать. Британия помогала Канаде, Австралии, Новой Зеландии
и Индии, а Соединенные Штаты Америки — Филиппинам.
Даль был одним из самых твердых и последовательных защитников идеи
демократии в американском обществе в первые послевоенные годы. Введя
в научный оборот понятие полиархии для обозначения реально существующе-
го демократического строя (процесса) и отделив его от более общего понятия
демократии, за которым он «зарезервировал» только одно значение — значение
идеала, Даль освободил последний от критики: демократия сама по себе хоро-
ша, но мы еще далеки от нее, ее реальное воплощение лишь отчасти соответ-
ствует идеалу и приближение к нему - наша цель. Вдобавок к этому он предо-
стерег от отождествления демократии (а тем более — полиархии) с высшим
благом и высшей целью политической деятельности, сохранив за ней лишь
функцию средства. (Это следовало бы иметь в виду многим российским поли-
тикам, которые рассматривают демократию как цель своей деятельности и ви-
дят в ней чуть ли не панацею от всех зол.)
И еще один момент, который составляет заслугу Даля-теоретика. Он пока-
зал, что и демократия (как бы мы ее ни интерпретировали), и демос, реализую-
щий ее, — не менее подвижны и изменчивы, чем сама политическая жизнь. А это
значит, что взгляды на них должны изменяться вместе с изменением взглядов на
эту жизнь. Тут налицо «перекличка» (через десятилетия!) двух крупнейших аме-
риканских исследователей демократии — Джона Дьюи и Роберта Даля.
Говоря о культурной однородности общества как одном из условий суще-
ствования полиархии, Даль тем не менее допускал, что «при определенных усло-
виях полиархия способна существовать и даже неплохо функционировать в
ситуации широкого плюрализма субкультур»2. Эти «определённые условия» —
«консоциативная демократия», теорию которой начал разрабатывать в
70-х годах минувшего века американский исследователь голландского проис-
хождения Арендт Лепхарт (род. в 1935 году).
1 Лалъ Р. Демократия и ее критики. С. 402.
2 Там же. С. 390. Курсив мой. - Э.Б.
448
Политический режим: демократия
В 1977 году он опубликовал книгу «Демократия в многосоставных обще-
ствах: сравнительное исследование», получившую широкую известность в по-
литологическом мире1. При построении своей теории Лейпхарт исходил из
презумпции «исключительно важной роли этнических и других различий как
источника конфликтов»2 и «настоятельной необходимости создания демокра-
тических институтов, которые могли бы сделать такие конфликты управляе-
мыми»3. То есть демократия рассматривалась как эффективное средство управ-
ления конфликтами, позволяющее стабилизировать общественные отношения
в странах, лишенных культурной однородности.
В 1970—80-х годах эта задача выглядела тем более актуальной, что положе-
ние ряда освободившихся азиатских и африканских стран, стремившихся
к созданию стабильного демократического режима, осложнялось именно их
многоэтничностью (находившей частичное отражение в конфликтующих суб-
культурах). После окончания холодной войны изменений к лучшему не произо-
шло. Лейпхарт даже высказывает мысль, что теперь «этнические и иные проти-
воречия стали основными источниками конфликтов в мире»4. Действительно,
роль этнических противоречий в возникновении социальных и политических-
конфликтов за последние десять-пятнадцать лет действительно возросла, хотя
говорить, что она стала «основной», неосмотрительно, поскольку за противо-
речиями, выглядящими на первый взгляд как чисто этнические, нередко скры-
ваются противоречия экономические, политические, социальные и культурные
(не тождественные этническим).
Напоминая, что в политической науке минувшего столетия твердо устано-
вилось мнение, что «в многосоставном обществе трудно создать и поддержи-
вать демократический режим» и что «социальная однородность и политическое
согласие» суть «необходимые предварительные условия или факторы, в значи-
тельной степени содействующие стабильной демократии»5, Лейпхарт вносит
поправку в это представление: «достичь и поддерживать стабильное демокра-
тическое правление в условиях многосоставного общества хотя и трудно, но
отнюдь не невозможной. И решить эту задачу можно с помощью особой формы
демократии, которую сам Лейпхарт именует consociational democracy7.
1 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование / Пер. с англ.
М., 1997. Из более поздних работ Лейпхарта см.: Lijphart A. Patterns of Democracy. Government Forms
and Performance in Thirty Six Countries. New Haven and London, 1999; Lijrhart A. Constitutional Design
in Divided Societies // Journal of Democracy, 2004, vol. 15, № 2.
2 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 26.
3 Там же.
4 Там же. С. 28.
5 Там же. С. 35.
6 Там же. С. 36. Курсив в тексте. - Э.Б.
7 Лейпхарт поясняет, что термин «сообщественный» образован от слова «сообщество» (consociatio),
позаимствованного из книги Иоганнеса Альтузиуса «Politica Digesta» (1603) (Лейпхарт А. Демократия
в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 36).
449
Глава 17
В отечественной научной литратуре это понятие переводится по-разному:
говорят о «демократии социального согласия»1; о «сообшественной демокра-
тии»; о «консоциативной демократии»2. Но лучше всего, очевидно, прислу-
шаться к самому Лейпхарту «Я хотел бы отметить, — пишет он в предисловии к
русскому изданию своей книги, — что многим моим читателям не понравились
термины consociation («сообщественность») и consociational («сообществен-
ный»), — они казались им слишком длинными и трудными для произношения.
По этой причине я стал чаше использовать другой термин - power-sharing (со-
вместная власть, соучастие в отправлении власти), не внося, однако, при этом
никаких изменений в его смысл: эти термины являются синонимами»3. Следо-
вательно, есть все основания говорить о демократии, описываемой Лейпхартом
как демократии соучастия.
Но какой смысл скрывается за понятием «многосоставной»? Американский
компаративист пишет о plural societies. Если учесть, что понятия «плюрализм»,
«плюралистический» давно уже вошли в отечественный научный, да и не толь-
ко научный, лексикон, то абсолютно непонятно, почему в переводах (с кото-
рыми мы теперь не можем не считаться), plural переводится как «многосостав-
ный». Поясняя, о какого рода плюрализме ведется речь, Лейпхарт пишет, что
имеется в виду «общество, разделенное, по выражению Гарри Экштейна (име-
ется в виду Хэрри Экстайн. - Э.Б.), "сегментарными различиями"... Сегмен-
тарные различия могут иметь религиозную, идеологическую, языковую, реги-
ональную, культурную, расовую или этническую природу»4. При этом
подразумевается, что «политические партии, группы интересов, средства ком-
муникации, школы, добровольные объединения имеют тенденцию к организа-
ции по линиям, повторяющим контуры существующих внутри общества
границ»5. (Отсюда и определение «сегментов» — одного из ключевых понятий
теории Лейпхарта — как «групп населения, выделяемых на основе указанных
различий»6.)
Стоит сказать несколько слов еще о двух понятиях, которыми широко опе-
рирует Лейпхарт — тем более что он относится к очень немногочисленной груп-
пе современных исследователей, которые сами дают комментарии к собствен-
ным теориям, причем комментарии порой довольно неожиданные.
Первое из этих понятий - демократия. Там, где другие исследователи тратят
многие страницы на объяснение этого ключевого термина, Лейпхарт укладыва-
ется в несколько строк. «Демократия, — поясняет он, - это понятие, которое
решительно не поддается определению. Здесь отметим следующее: в данной
книге оно используется как синоним того, что Р. Даль именует «полиархией».
! См.: поган А/., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. How to Compare Nations /
Пер. с англ. М., 1994.
2 См.: День Р. Демократия и ее критики. С. 390-393.
3 Там же. С. 29.
4 Там же. С. 38.
? Там же.
6 Там же.
450
Политический режим: демократия
Это не такая система власти, которая полностью воплощает в себе все демокра-
тические идеалы, а такая, которая в достаточной степени приближается к ним»1.
Еще одно понятие, которое он считает нужным определить и которое от-
носится к числу ключевых, — это понятие стабильности. Ссылаясь на то, что
это «сложный и многозначный» термин, американский исследователь включа-
ет в него «поддержание системы, гражданский порядок, легитимность и
эффективность»2. Это, как выясняется, предполагает следующее: стабильный
демократический режим обладает «высокой вероятностью сохранения качества
демократичности и... отличается низким уровнем насилия, применяемого или
способного быть примененным к обществу. Эти два признака тесно связаны
между собой: второй можно рассматривать и как предварительное условие,
и как показатель первого. В то же время степень легитимности, присущая ре-
жиму, и его эффективность в принятии и реализации решений связаны как друг
с другом, так и с первыми двумя признаками. В совокупности и во взаимозави-
симости четыре названных признака и определяют уровень стабильности
демократии»3. По существу, хочет того Лейпхарт или нет, он все-таки раскры-
вает — чисто содержательно — свое понимание демократии: это устойчивый,
легитимный конституционный (парламентский или президентский) строй, при
котором наличие выборных органов власти не мешает элитам играть доминирую-
щую роль в общественной жизни4. Сказанное относится в полной мере и к со-
общественной демократии.
В самой сжатой и общей форме суть предлагаемой Лейпхартом теории вы-
глядит примерно так: в «многосоставном обществе», где позиции «сегментов»
довольно сильны и устойчивы, условием стабильной демократии является не прав-
ление большинства, которому противостоит сильная оппозиция, а система регу-
лируемого, сбалансированного, институционально оформленного легитимного со-
участия представителей этих «сегментов» в политической власти.
Изначально Лейпхарт выделял в сообщественной демократии четыре при-
знака (элемента): большая коалиция, взаимное вето, пропорциональность и
автономия сегментов. Впоследствии он подразделил их на главные, к числу
которых отнес большую коалицию и автономию сегментов, и вспомогатель-
ные — пропорциональность и право вето. Но и в 70-х годах, и двадцать лет спу-
стя первым и самым важным признаком и условием существования сообще-
ственнной демократии он считал так называемую большую коалицию.
Большая коалиция, противостоящая модели «правительство против оппо-
зиции», предполагает активное сотрудничество политических лидеров всех зна-
1 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 38.
2 Там же. С. 39.
3 Там же.
4 Подчеркивая значимость роли элит в демократиях, Лейпхарт пишет в предисловии к русскому
изданию книги следующее: «Во всех демократиях элиты в значительной мере доминируют, и главное
различие между сообщественной и мажоритарной демократиями заключается не в степени этого до-
минирования, а в том, насколько элиты ориентированы на сотрудничество, или, напротив, на конкурен-
цию друг с другом» (Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследова-
ние. С. 28. Курсив мой. - Э.Б.).
451
Глава 17
чительных сегментов многосоставного общества в управлении страной. Это
исключает возможность игры с нулевой суммой, приводя в действие принцип:
либо общая победа, либо общее поражение. При этом и сама возможность фор-
мирования большой коалиции, и ее форма зависят во многом от формы прав-
ления (республиканской или монархической) и оттого, существует ли респуб-
лика в президентской или в парламентской форме.
Другой главный признак сообшественной демократии - автономия сегмен-
тов, то есть самоуправление меньшинств в сфере своих исключительных инте-
ресов, что, как замечает Лейпхарт, является логическим следствием принципа
большой коалиции. Это предполагает, что «по всем вопросам обшего характера
решения должны приниматься сегментами совместно на началах пропорцио-
нального влияния»1. Что касается других вопросов, то право принятия реше-
ний по ним и исполнения этих решений может быть предоставлено отдельным
сегментам.
Важная роль отводится праву вето, позволяющему каждому из меньшинств
прибегать к нему в целях защиты собственного интереса. Предполагается, од-
нако, что злоупотреблять им никто не будет, поскольку у каждого члена боль-
шой коалиции есть возможность сделать ответный ход, способный парализо-
вать её работу, в чём не заинтересован ни один из сегментов.
Последний признак сообщественной демократии - принцип пропорцио-
нальности, выполняющий двоякую функцию: распределения постов в системе
государственной службы и финансовых ресурсов в форме правительственных
субсидий и «пропорционального распределения политического влияния»
в процессе принятия решений.
Одно из условий успешного функционирования сообщественной демокра-
тии — сотрудничество ответственных лидеров, придерживающихся демократи-
ческих убеждений и представляющих сегменты, интересы которых выражают-
ся в концентрированном виде соответствующими партиями. Предполагается,
что лидеры получают активную и стабильную поддержку со стороны своих
сторонников в лице политически активной части населения или субэлит2. Го-
воря об условиях, способствующих тому, чтобы «сотрудничество элит сочета-
лось с получением ими стабильной поддержки со стороны не-элит», Лейпхарт
подчеркивает, что тут существенна значимость «многомерности баланса сил,
относительно малого размера государства, надсегментных ориентации, изо-
лированности сегментов, наличия исторических традиций урегулирования
конфликтов элитами сегментов и, правда гораздо меньшая значимость наличия
в обществе перекрестных социальных ролей»3.
1 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 77.
: Как поясняет Лейпхарт. «понятие "сторонники" в данном контексте относится не к массе насе-
ления, которая практически везде пассивна и аполитична и, следовательно, не представляет собой
препятствия хтя возможной договоренности элит, а скорее к промежуточной группе, которую можно
назвать политически активной частью общества, составляющей субэлиту» {Лейпхарт А. Демократия
в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 89-90).
3 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 90.
452
Политический режим: демократия
Поясняя этот тезис, Лейпхарт замечает, что примерное равенство (баланс)
сил нескольких групп (сегментов) в большей мере «способствует установлению
сообщественной демократии, чем дуализм сегментов или гегемония одного из
них...»1. Еще одно его замечание касается значимости так называемых сегмен-
тарных партий — организаций, выступающих в качестве политических пред-
ставителей своих сегментов и (что Лейпхарт отмечает особо) обеспечивающих
«надежный механизм выдвижения лидеров сегментов, участвующих в больших
коалициях»2.
Важен размер государства. Сам Лейпхарт, правда, не ставит вопроса о его
оптимальных характеристиках. Он просто говорит о том, что европейские со-
общественные демократии, принятые им в качестве эмпирической базы иссле-
дований (Нидерланды, Бельгия, Австрия, Швейцария), «сложились и существу-
ют в малых странах»3. Но добавляет к сказанному, что «ограниченность размера
страны остается благоприятным фактором лишь до определенного предела»:
если страна слишком мала, то и количество одаренных лидеров тоже, скорее
всего, будет невелико, а без них сообщественную демократию не построить.
Одно из условий установления сообщественной демократии — изолирован-
ность сегментов: институты многосоставного общества выкристаллизовывают-
ся на границах сегментарных разломов. Но если «интенсивность разделения»
не смягчается надсегментарными ориентациями, стимулирующими объедине-
ние общества, если у представителей разных сегментов нет общих интересов,
то потенциал конфликтности остается высоким.
Самостоятельным фактором, значительно повышающим шанс на формиро-
вание сообщественной демократии, может стать «сложившаяся в период, пред-
шествовавший становлению современной демократии, историческая традиция
умеренности и компромисса» и «урегулирования разногласий на уровне элит»4.
Завершая краткий обзор теории Лейпхарта, заметим, что присущие ей, как
и любой другой теории, слабости не умаляют ее сильных сторон. При крупном
обобщении теоретические заключения американского автора можно свести как
минимум к следующим трем существенным положениям.
Первое. Демократия может быть построена — при наличии внешних пред-
посылок и внутренней потребности в ней — даже в условиях, которые традици-
онно считаются неблагоприятствующими демократизации, — в частности,
в условиях многоэтнических обществ.
Второе. Демократия не рождается сама собой — она должна быть, «скон-
струирована» посредством целенаправленных усилий и в дальнейшем постоян-
но поддерживаться через систему соответствующих институтов.
Третье. Классическая греко-римская идея смешанного правления сохраняет
свою принципиальную ценность и может при соответствующих условиях быть
положена в основу демократического правления.
1 Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. С. 91.
2 Там же. С. 98.
3 Там же. С. 102.
4 Там же. С. 136-137.
453
Глава 17
Ни социальная структура американского общества, ни специфика его по-
литического и культурного развития не благоприятствовали формированию
и распространению в стране откровенно элитистских теорий демократии. Да
и само представление об элитах у американских теоретиков было иным (вспом-
ним Лассуэлла), нежели у большинства европейских мыслителей. Тем не менее
элитистские по духу теории устойчиво присутствовали в американской демо-
кратологии второй половины XX века, напоминая тем самым, что традиция
настороженного отношения к демосу, заложенная «отцами-основателями»,
жива в Америке. Как живо (тоже получившее специфическое отражение в де-
мократическом элитизме) укорененное в душе каждого американца стремление
«пробиться наверх», оказаться в числе лучших, добиться успеха.
Любопытная деталь: активную роль в формировании американских теорий
элитистской демократии играли выходцы из Европы. Среди последних мы ви-
дим и одного из крупных политологов второй половины минувшего столетия
Джованни Сартори (род. в 1924 году). Начав свою научную деятельность на
родине, в Италии, и быстро став одним из лидеров так называемой флорентий-
ской школы (с Флоренцией, напомним, была связана деятельность Никколо
Макиавелли), он перебирается в 1976 году в США, преподает в Стэнфордском
и Колумбийском университетах, публикует ряд исследований, посвященных
партиям и партийным системам, сравнительной политологии. В 1987 году вы-
ходит в свет ставшая широко известной в научных кругах монография Сартори
«Возвращаясь к теории демократии»1, в которой он излагает свои во многом
нестандартные взгляды на демократию, элиту, проблему лидерства.
По мнению ее автора, представительную демократию часто сводят к системе
выбора должностных лиц. Это её горизонтальное измерение. Измерение необхо-
димое, но недостаточное по той причине, что демократия — это еще и управление
обществом, образующее ее вертикальное измерение. От качества управления во
многом зависит судьба и демократии, и самого общества. В подтверждение этой
мысли Сартори приводит высказывания Фукидида, связывавшего величие Афин
с правлением выдающегося политического деятеля Перикла; Брайса, автора из-
вестного труда «Американское содружество» («The American Commonwealth»),
в котором он говорит о внутренней потребности демократии в сильных лидерах,
а также Карла Мангейма и других известных авторов.
Одну из слабых сторон современных теорий демократии Сартори видит в
их невнимании к вопросу о роли лидерства, которое в действительности явля-
ется неотъемлемым элементом представительной демократии. Такое положе-
ние дел он объясняет неверным представлением о том, «что лидерство необхо-
димо лишь постольку, поскольку за народом сохраняется второстепенная роль.
Этому охотно аплодируют. Однако, если бы те, кто отстаивает эту точку зрения,
1 Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. Chatham (N.J.), 1987. Некоторые российские авторы
неоправданно переводят название книги Сартори как «Пересматривая теорию демократии», ото-
ждествляя таким образом английские глаголы «revise», что означает «пересматривать», и «revisit», что
означает «возвращаться», «заново обращаться». Сартори «заново обращается» к проблеме демократии,
чтобы рассмотреть ее под новым углом зрения.
454
Политический режим: демократия
действительно верили в нее, то почему бы тогда не заменить лидеров «админи-
страторами», назначаемыми по жребию?»1. Сартори согласен с тем, что сопер-
ничество на выборах — неотъемлемая черта демократического процесса. Но это
соперничество, подчеркивает он, обеспечивает не качество результатов, а толь-
ко демократичность способа их достижения. Остальное же — то, насколько
ценен конечный результат, — зависит от качества руководства.
Обществом, утверждает Сартори, управляет «контролирующая группа», или
иначе — «контролирующее меньшинство». Существует множество критериев
его выделения, но два из них, принципиально отличающиеся друг от друга,
имеют первостепенное значение. Это, во-первых, так называемый алътиметри-
ческий критерий, основывающийся на представлении, что «контролирующая
группа» является таковой только потому, что находится в верхней части (at the
top) вертикального среза общества. Другими словами, что во всяком обществе
власть сосредоточена в руках верхнего властвующего класса (top power class).
Альтиметрический критерий, замечает Сартори, оправдывает фактическое
положение вещей, упуская из вида важное — а именно, ценностное — измере-
ние: «некто оказывается наверху не потому, что обладает властью, а как раз
наоборот — лицо обладает властью и оказывается наверху потому, что заслужи-
вает этого»2. Так появляется «второй критерий — меритократический (a merit
criterion)»2.
Оба эти критерия, говорит Сартори, широко используются в современной
политической науке при анализе понятия «элита», которое, напоминает он,
было введено итальянским исследователем Вилфредо Парето. «В его «Трактате»
(«Трактате по общей социологии». — Э.Б.) вполне ясно сказано, что [понятие]
«элита» используется для обозначения людей, обладающих высочайшим уров-
нем «компетентности» («capacity») в своей области деятельности»4.
Стремясь реабилитировать понятие элиты, вернуть ему первозданный
смысл (достойные, наилучшие, отборные и т. п.), Сартори намерен реабилити-
ровать и элиту (элиты) как политическую силу, которая должна осуществлять
лидерскую (управленческую) функцию как имманентную демократическому
обществу. Таким образом, он выступает как один из последовательных идеоло-
гов элитистской демократии в ее меритократической форме, под которую стре-
мится подвести теоретический фундамент.
Сартори не скрывает, что к этому его как противника перфекционизма,
демократии участия и популизма подвигли чисто политические соображения.
1 Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. P. 171. Курсив в тексте. - Э.Б.
2 Ibid. P. 143.
3 Ibid. Курсив в тексте. - Э.Б.
4 Ibid. Сартори приводит еще одно суждение Парето - на сей раз из его ранней работы «Социали-
стические системы». «Эти классы ["люди, ранжируемые в соответствии со степенью их влияния, а
также политической и социальной власти" и/или "так называемые высшие классы"] составляют
элиту, "аристократию" (в этимологическом значении слова: aristos — лучший). Пока социальное
равновесие сохраняет устойчивость, большинство составляющих ее членов в высшей степени наде-
лены, как представляется, определенными качествами - неважно, хорошими или дурными - которые
обеспечивают власть» (Ibid. Курсив в тексте. - Э.Б.).
455
Глава 17
«...Мы, — говорит он, — живем в условиях демократии, испытывающей заторы
и перекрестные давления и характеризующейся низким уровнем способности
к управлению, т. е. низким уровнем сопротивляемости предъявляемым к ней
требованиям и низким уровнем способности принимать решения и проводить
их в жизнь»1. События 60—70-х годов XX века (которые так впечатлили Сарто-
ри, противника «новых левых»), продемонстрировавшие нерешительность,
близорукость, неэффективность, расточительность властей, лишний раз под-
твердили это.
Но это, подчеркивает Сартори, были недостатки реально существующей
представительной демократии — демократии, в которой, вопреки тому, что го-
ворят ее критики, народ имеет возможность давить на власть, предъявлять ей
свои требования, а власти приходится реагировать на них, демонстрируя от-
зывчивость (responsiveness).
Но тут важно соблюдать меру и проявлять ответственность. Отзывчивость как
отклик на требования народа есть лишь один из элементов представительного
правления. Правительство, которое просто уступает такого рода требовани-
ям, — это в высшей степени безответственное правительство. «Представитель-
ствующий несет ответственность не только перед [кем-то], он несет еще и ответ-
ственность за [что-то]. Это равносильно тому, что сказать, что представитель-
ствование по самой своей природе состоит из двух ингредиентов: отзывчивости
и независимой ответственности. И чем больше правительства становятся отзыв-
чивыми на [что-то] в ущерб ответственности за [что-то], тем больше вероят-
ность того, что мы будем иметь плохое управление и/или не иметь вообще ника-
кого управления. А это, опять-таки, равносильно тому, что сказать, что чем
больше мы стати проявлять отзывчивость, тем большей стала наша потребность
в независимой ответственности, в чем реально и заключается лидерство»2.
Сартори не считает, что народ отстранен или должен быть отстранен от
власти, что влияние электората на власть заканчивается или должно заканчи-
ваться в день выборов или что элиты должны управлять вместо народа. Он
критикует Шумпетера за сведение демократии к соревновательному процессу.
Народ, утверждает он, сохраняет возможность оказания давления на своих из-
бранников и после получения ими своего мандата: ведь представителям власти,
желающим переизбраться на следующий срок, придется действовать, предвос-
хищая возможную реакцию электората на проводимый ими курс, и если по-
следний не получит поддержки народа, то и они больше не получат мандат на
власть. «Демократия [как реальная власть народа], - заключает Сартори, — есть
побочный продукт (by-product) соревновательного метода рекрутирования
лидеров»3. Сартори, разумеется, и в голову не приходит уточнять, что этот ме-
ханизм действует лишь при условии проведения честных выборов, ибо он ис-
ходит из того, что всё делается по закону. Об этом не следует забывать.
1 Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. P. 170.
2 Ibid.
3 Sartori J. The Theory of Democracy Revisited. P. 152. Или вот такое суждение: «Соревновательные
выборы рождают демократию» (Ibid. P. 152).
456
Политический режим: демократия
Сартори испытывает недоверие к массам, опасаясь той самой «тирании
большинства», о которой американцы говорят не одну сотню лет, но для Сар-
тори это не абстракция. Тоталитарные системы в Европе, напоминает он, скла-
дывались при активной поддержке масс, и нацисты пришли к власти законным
демократическим путем. Словом, опыт ряда европейских стран убеждает в том,
что главная угроза демократии исходит сегодня не от аристократии, а от масс,
от многомиллионной «посредственности», на плечах которой приходят к вла-
сти лица, не разделяющие (хотя публично они могут демонстрировать обрат-
ное) демократические ценности.
Отсюда и позиция итало-американского исследователя: элиты обязаны,
прислушиваясь к народу, управлять народом, и при этом принимать самостоя-
тельные (пусть порой непопулярные) решения, диктуемые чувством ответ-
ственности перед этим народом. Демократия для Сартори — не самоуправление,
а управление. Иными словами, он сторонник управляемой демократии. При этом
править должны не те, кто просто сумел прорваться наверх, а те, кто отвечает
высшим профессиональным критериям и кто, соревнуясь на равных с другими,
набрал в честной борьбе наибольшее количество «очков».
Возникает вопрос: можно ли считать случайностью то обстоятельство, что
об этом говорит американец итальянского происхождения, а если быть точ-
ным — итальянец, много лет живущий и работающий в Соединенных Штатах?
Не просматривается ли тут проекция итальянской политико-теоретической
традиции, в рамках которой усилиями Парето и Моски и сформировались
основы элитистской парадигмы? И не сказывается ли тут влияние итальянской
политической традиции, в рамках которой формировалось сначала фашист-
ское движение, а потом — тоталитарный фашистский режим, поддерживав-
шийся массами?
Важную, хотя, по мнению некоторых исследователей, и периферийную
часть демократологического спектра составляют теории демократии, которую
именуют по-разному: «партиципаторная» (participatory), «чистая» (риге), «силь-
ная» (strong), «прямая» (direct) l. Но название сути дела не меняет: это в любом
случае демократия для всех взрослых дееспособных граждан, или, как говорят
специалисты, предельно инклюзивная (включающая) демократия. Причем ее
сторонники убеждены, что это единственная подлинная, полноценная, эффек-
тивная демократия.
В истории американской политической мысли XX века проблематика
партиципаторной демократии дважды становилась предметом общественного
интереса и обсуждения. Впервые это произошло в начале столетия в рамках
популистского и прогрессисте кого движений. Второе пришествие теорий пар-
1 Отождествление демократии участия с прямой демократией корректно лишь с учетом того обсто-
ятельства, что демократия участия не всегда является прямой демократией, тогда как всякая прямая
демократия предполагает участие всех граждан в процессе принятия соответствующих решений, то
есть является партиципаторной.
457
Глава 17
тиципаторной демократии пришлось на 70-е годы. То была своеобразная реак-
ция как на «ревизионистские» теории, так и на бюрократизацию процесса при-
нятия политических решений и дальнейшее отчуждение власти от народа,
о котором много писали в те годы в Америке.
Заметный вклад в формирование теорий партиципаторнои демократии
внесла Кэрол Пейтман. аМы уже говорили о ней как об авторе работ по про-
блемам феменизма. Но ее с полным правом можно причислить и к серьезным
демократологам, о чем свидетельствует, в частности, ее книга «Участие и демо-
кратическая теория»1. К числу разработчиков теории партиципаторнои демо-
кратии принадлежат: Бенджамин Барбер, опубликовавший в 1984 году труд
«Сильная демократия: партиципаторная политика для нового века»2; Томас
Кронин с его работой «Прямая демократия: политика инициативы, референ-
дума и отзыва»3; Джозеф Циммерман, автор книги «Партиципаторная демо-
кратия: возрожденный популизм»4, Джеймс Фишкин, выступивший с иссле-
дованием «Демократия и делиберация: новые направления демократической
реформы»5.
Пробуждение интереса к партиципаторнои демократии, а отчасти и теоре-
тическое обоснование последней были бы невозможны без «новых левых» и
участников движения в защиту гражданских прав. «Ее (партиципаторнои демо-
кратии. — Э.Б.) самые ранние формулировки пришли из манифестов студенче-
ских политических активистов, представлявших такие организации, как «Сту-
денты за демократическое общество» (СДО) и «Студенческий координационный
комитет ненасильственных действий» (СККНД)6. Идея преодоления отчужде-
ния власти от народа, которая лежит в центре теории прямого демократическо-
го участия, была близка и левым интеллектуалам типа Ноама Чомски, Говарда
Зинна и Дэйва Деллинджера, хотя их и нельзя отнести к безоговорочным сто-
ронникам и пропагандистам конкретных теорий партиципаторнои демократии.
Создатели этих теорий черпали вдохновение и идеи в основном из двух ис-
точников, один из которых можно отнести к числу практических, второй —
к числу теоретических. Практический источник — реально существующие
в США формы демократии прямого участия, часть из которых имеет давнюю
историю. «Участие граждан в правлении глубоко укоренено в культуре Соеди-
ненных Штатов, свидетельством чего ныне являются открытые городские со-
брания (town meetings) во многих городах Новой Англии»7. Такие собрания —
самая старая в истории Америки форма прямой демократии — появились
1 Pateman С. Participation and Democratic Theory. N. Y, 1970.
2 Barber В. Strong Democracy: Participatory Politics for a New Age. Berkley, 1984.
3 Cronin T. Direct Democracy: The Politics of Initiative, Referendum, and Recall. Cambr., Mass, and
London, 1989.
4 Zimmerman J. Participatory Democracy: Populism Revived. N.Y. et al., 1986.
- Fishkin J. Democracy and Deliberation: New Directions for Democratic Reform. New Haven, 1991.
6 Hudson W.E. American Democracy in Peril. Eight Challenges to America's Future. W&sh. D. C, 2004. P. 16.
7 Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 1.
458
Политический режим: демократия
впервые в колонии Массачусетского залива «во второй половине второго деся-
тилетия семнадцатого века», а впоследствии получили распространение в Нью-
Хэмпшире, Коннектикуте, Род-Айленде, Вермонте и Мэне1. Эту форму высоко
ценил Джефферсон. К ней присматривался Токвиль, видевший в самоуправле-
нии воплощение принципа народовластия2.
Был и другой источник идей и вдохновения сторонников партиципаторной
демократии: политическая мысль прошлого — мировая и национальная. И пер-
вым в ряду авторитетов стоит Жан-Жак Руссо с его идеей неотчуждаемости
суверенитета как осуществления общей воли3. Обращаются и к другим вели-
ким: к Аристотелю, говорившему о превосходстве коллективной мудрости над
мудростью индивидуальной; к Канту, развивавшему идею позитивной свободы
как самодеятельного формирования собственной жизни, к Джону Стюарту
Миллю и т. д. Из отечественных мыслителей наиболее популярен среди амери-
канцев, чего и следовало ожидать, Томас Джефферсон, не раз повторявший в
тех или иных вариациях мысль о том, что «всякое правление приходит в упадок,
когда оно доверяется одним лишь правителям народа. Поэтому сам народ яв-
ляется его единственным надежным хранителем»4.
Большинство теорий партиципаторной демократии имеют ярко выражен-
ный критический, гуманистический и реформаторский характер. Отвергая тезис
об угрозе, которую несет с собой широкое участие масс в политике, партици-
писты настаивают на существовании прямой корреляции между политическим
безразличием, некомпетентностью, неразвитым чувством политической от-
ветственности, с одной стороны, и низким социально-экономическим статусом
граждан — с другой. Измените существующее положение вещей, допустите лю-
дей к рычагам власти, говорят они, и вы получите гражданина, который не
только не будет представлять угрозы для стабильности системы, но будет укре-
плять ее. «...Факты показывают, — писала Пейтман, — что опыт власти, осно-
ванный на принципах массового участия, может также эффективно содейство-
вать ослаблению тенденции к появлению у людей недемократических
настроений. Если те, которые впервые ступили на политическую арену, уже
1 Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 17. Конечно, прямая демократия, практиковавшаяся на
этих собраниях, была такой же исключающей, как и демократия древнегреческих полисов, где, как
известно, права голоса были лишены женщины, иностранцы, рабы и еще некоторые категории на-
селения. Как свидетельствует Циммерман, «всем проживающим в городе мужчинам было разрешено
посещать эти собрания и выступать на них, но право голоса имели только фримены. Первоначально
это были акционеры Компании Массачусетского залива, а позднее к ним добавились мужчины, ко-
торым была дарована политическая свобода. Существующие свидетельства говорят о том, что фриме-
ны составляли очень небольшой процент взрослого мужского населения колонии» (Ibid. P. 19).
2 См.: Токвиль Л. де. Демократия в Америке. С. 66—68.
3 Обращаются к различным фрагментам трактата «Об общественном договоре» и, в частности, к
следующему: «...Только общая воля может управлять силами Государства в соответствии с целью его
установления, каковая есть общее благо... Я утверждаю, следовательно, что суверенитет, который есть
только осуществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, который есть не что
иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою» {Руссо Ж.-Ж. Об
общественном договоре // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 167-168).
4 The Writings of Thomas Jefferson. Ed. by P. Ford. Vol. 4, N. Y, 1894. P. 64.
459
Глава 17
были подготовлены к этому, то их участие не будет составлять угрозу для ста-
бильности системы»1.
Но критика партиципистов направлена и против государственных инсти-
тутов — прежде всего политических, - выражающих, как они считают, не об-
щий, а корпоративный интерес. Примечательно, что сами сторонники парти-
ципаторной демократии выступают не от имени общества (society) и не от
имени народа (people), а от имени гражданина (citizen, citizenry), от имени об-
щественности (public). И одно из главных направлений, по которому разверты-
вается мысль теоретиков этой школы, — гуманистическая по луку реабилитация
рядовых граждан как компетентных субъектов, наделенных способностью, а зна-
чит, и правом непосредственно участвовать в принятии решений (не только по-
литических), влияющих на их жизнь. В последние годы особо подчеркивается
равная способность и равное право на участие в принятии решений всех граж-
дан независимо от пола, расовой и национальной принадлежности, религиоз-
ной, культурной и сексуальной ориентации.
Еще одна линия развития мысли партиципистов — обоснование недоста-
точности, ограниченности репрезентативной демократии и необходимости
дополнения ее демократией участия. «Достаточно ли, — спрашивала К. Пейт-
ман, — наличия на общегосударственном уровне конкуренции между лидера-
ми, за которых голосуют избиратели? Или необходимо также существование
политически активного общества, организованного таким образом, чтобы
каждый имел возможность непосредственно принимать участие во всех сферах
политической жизни?»2 Ответ Пейтман был очевиден: нет, недостаточно; да,
необходимо.
Эту мысль развивает Циммерман. «Мы, — говорит он, - убеждены, что
активное и широкое участие граждан имеет существенное значение для обес-
печения наилучшего функционирования различных органов правительства
Соединенных Штатов и что посреднические институты (bodies) не всегда долж-
ным образом представляют взгляды граждан»3. При этом отмечается, что уча-
стие должно начинаться на стадии планирования и продолжаться в процессе
реализации намеченных планов и программ.
Наконец, третья линия, по которой развертывается мысль теоретиков пар-
тиципаторной демократии, — обоснование необходимости расширения сферы по-
литического, распространение демократических процедур на отношения, склады-
вающиеся на производстве. Речь идет об участии работников в процессе
принятия экономических решений и контроле за ходом этого процесса, равно
как и за выполнением принятых решений.
Эта идея была четко обозначена той же Кэрол Пейтман. «Концепт "обще-
ства массового участия" требует расширения границ термина "политический"
с тем, чтобы он охватил сферы, не относящиеся к государственному управле-
1 Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии //Теория и практика демократии. Избран-
ные тексты. С. 37.
2 Ibid.
■ Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 2.
460
Политический режим: демократия
нию... Признание производства как самостоятельной политической системы
мигом отодвигает в сторону многие противоречивые идеи о демократии (и ее
связи с массовым участием) в производственном контексте»1. При этом
К. Пейтман, ссылаясь на накопленный к тому времени опыт массового участия
в управлении производством, отмечала благотворное воздействие такого уча-
стия и на производство, и на самих участников, становившихся более компе-
тентными и активными.
Объясняя, почему теория массового участия придает столь большое значе-
ние производству, Пейтман ссылалась на важную роль экономического равен-
ства, «которое нужно для того, чтобы дать каждому человеку независимость
и защиту, необходимые для (равного) участия в общественной жизни. Важным
шагом в этом направлении стала бы демократизация структуры управления
крупными предприятиями, отменяющая традиционное различие между менед-
жерами и работниками»2.
Проблема производственного самоуправления как форма экономической
демократии нашла отражение и в ряде работ Роберта Даля — прежде всего в
опубликованной в 1985 году книге «Введение в экономическую демократию».
В том, что автор концепции полиархии взялся за разработку этой проблемы,
нет ничего удивительного. Даль исходил из посылки, что политическая демо-
кратия только тогда станет полной, когда она будет дополнена экономической
демократией, получающей практическое воплощение в форме производствен-
ного самоуправления как альтернативы «корпоративного капитализма», под-
рывающего равенство и тем самым создающего угрозу для свободы.
Рассматривая разные обоснования возможности и необходимости участия
работников в управлении своими предприятиями, Даль считает самым надеж-
ным обоснование, как он говорит, «с кантианским оттенком», которое звучит
следующим образом. «Если демократия оправдана в управлении государством,
тогда она должна быть оправдана также и в управлении хозяйственными пред-
приятиями. Сказать же, что для нее нет оснований в том, что касается управ-
ления хозяйственными предприятиями, значило бы сказать, что для нее нет
оснований и в государственном управлении»3.
Подобно тому как «демос и его представители» вправе, посредством демо-
кратического процесса, решать политические вопросы, они вправе определять,
«каково должно быть владение хозяйственными предприятиями и контроль над
ними в целях достижения, насколько это возможно, таких ценностей, как де-
мократия, справедливость, эффективность, поощрение желательных человече-
1 Пейтмэн К. Массовое участие и теория демократии. С. 37. «Самая важная сфера - производство;
большинство людей проводят значительную часть своей жизни на работе и имеют отличную возмож-
ность обучаться управлению делами коллектива на рабочем месте. Следующий аспект теории демокра-
тии массового участия состоит в том, что такие сферы, как производство, должны рассматриваться
в качестве отдельных политических систем, где можно проявить свою социальную активность помимо
участия в общегосударственных делах» (Там же. С. 35).
2 Там же.
3 Даль Р. Введение в экономическую демократию. Пер. с англ. М., 1991. С. 83. Курсив в тексте. — Э.Б.
461
Глава 17
ских качеств, а также право на минимальные личные средства, необходимые
для достойной жизни»1.
Даль сдержанно относится к надеждам К. Пейтман, Г. Вуттона, Р. Мэйсона2
и других сторонников «демократии рабочего места», которые хотели бы пре-
вратить предприятие в «полигон» для воплощения идей Руссо и полагают, что
эта демократия будет способствовать развитию человека, ослабит отчуждение
и эгоизм, позволит создать единое «сообщество, основанное на труде» и ориен-
тацию на достижение общего блага, поведет к «возникновению корпуса дея-
тельных граждан, заинтересованных в общих делах в рамках предприятий, бу-
дет стимулировать более широкое участие и более высокую гражданскую
сознательность в управлении государством»3. Не убежден американский по-
литолог и в том, что производственное самоуправление заметно повысит эф-
фективность хозяйствования, хотя сам приводит ряд примеров, показывающих,
что в ряде случаев оно спасало предприятия от краха.
Но для Даля важнее другое. «...Имеются все основания полагать, — пишет
он, - что в той же мере, в какой демократизация централизованных авторитар-
ных структур, монархий и современных диктаторских режимов преобразила
отношения власти и силы в управлении государствами, демократизация управ-
ления современными корпорациями глубоко изменила бы отношения власти
и подчинения на предприятиях. Взаимоотношения управляющих и управляе-
мых, в той форме этих взаимоотношений, которой американцы настойчиво
придерживались на протяжении двух столетий в управлении государством,
была бы распространена и на до сего времени частные отношения управления
в экономике»4.
Даль считает, что воплощение в жизнь партиципаторной модели хозяйство-
вания нанесло бы удар по «корпоративному капитализму», который пришел на
смену аграрному капитализму мелких собственников, и способствовало бы
«упрочению политического равенства и демократии...»5.
Что же дает массовое участие в целом, каковы его общие функции? Пред-
полагается, что оно помогает объединить общество и способствует принятию
коллективных решений. Говоря конкретнее, оно, по мнению партиципистов,
способно помочь властям более точно и своевременно определить значимость
и приоритетность проблем, требующих решения, ибо рядовые граждане, не-
посредственно погруженные в живую жизнь, лучше знают и местные условия,
и настроения, и потребности населения. Предполагается также, что они будут
более активно и осознанно выполнять те решения и реализовывать те планы
властей, к выработке которых имели непосредственное отношение. Наконец,
получив в процессе совместной работы с официальными лицами представле-
1 Д(пь Р. Введение в экономическую демократию. С. 65.
2 Wootton G. Workers, Unions, and the State. L., 1966; Mason R. Participatory and Workplace Democracy.
Carbondale, 111., 1982.
3 Даль P. Введение в экономическую демократию. С. 73.
4 Там же. С. 97.
5 Там же. С. 15.
462
Политический режим: демократия
ние об их способностях, возможностях и т. п., они смогут принять более точное
и осмысленное электоральное решение на очередных выборах в местные ор-
ганы власти.
Но для многих партиципистов это не главное. По признанию Пейтман,
«в рассматриваемой теории демократии главной функцией массового участия
является обучение в самом широком смысле, включая как психологический
аспект, так и обретение опыта демократических навыков и процедур»1. Это
важно и для самих индивидов, и для общества, ибо «массовое участие развива-
ет и стимулирует именно те качества, которые необходимы для стабильности;
чем больше люди принимают участие в политической жизни, тем лучше они
это делают»2.
Выделяют разные формы демократического участия граждан в политиче-
ской жизни общества (в общей сложности около десятка), к числу же наиболее
распространенных относятся пять: референдум, инициатива, отзыв, публичные
слушания, городские собрания. Референдумам^ американские партициписты
придают весьма серьезное значение, будь то референдумы консультативные
(народные опросы) или решающие, обязательные или факультативные4. Особо
отмечается то обстоятельство, что «в нескольких штатах граждане могут при-
бегать к протестному или петиционному референдуму, цель которого — отло-
жить, а по возможности не допустить вступления в силу закона, принятого
штатным или местным законодательным органом»5. Серьезно относятся и
к такому институту, как инициатива (по данным на конец 80-х годов, его ис-
пользование разрешено в двадцати трех штатах). Право инициативы позволяет
группе избирателей прямо выносить на рассмотрение граждан те или иные
предложения законодательного порядка (прямая инициатива), либо делать это
через посредство законодательного органа (непрямая инициатива). Отзыв, как
показывает само его название, предполагает прекращение (путем проведения
голосования соответствующего электората) полномочий выборного должност-
ного лица (губернатора, мэра и т. п.) до истечения их срока. Партициписты не
отрицают, что отзыв редко приводит к успеху на уровне штата, но видят в нем
достаточно эффективный механизм давления граждан на должностных лиц на
уровне местного самоуправления.
«В местных правительствах с избранными советами старейшей формой
активного участия граждан в публичном принятии решений являются фор-
мальные публичные слушания, в ходе которых граждане получают возможность
выражать свои взгляды, а на некоторых слушаниях и задавать вопросы офици-
1 Пеитмэн К. Массовое участие и теория демократии. С. 35.
2 Там же.
3 Некоторые демократологи, например Джованни Сартори, выделяют референдум в качестве осо-
бого, а именно «референдумного» типа демократии. См.: SartoryJ. The Theory of Democracy Revisited.
Chatham (N.J.). P. 115-120.
4 В американском законодательстве не предусмотрены общенациональные референдумы. Но они
могут проводиться (по состоянию на конец 80-х гг. XX в.) в 39 штатах.
5 Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 12.
463
Глава 17
альным лицам»'. Такие слушания, проводимые обычно в преддверии принятия
административных актов и проектов, позволяют при необходимости вносить
в них коррективы, отвечающие интересам граждан.
И наконец, еще один инструмент, за который держатся заокеанские парти-
циписты, - это вышеупомянутые городские собрания, или, как их теперь име-
нуют, открытые городские собрания, созываемые обычно раз в год и действую-
щие в небольших (с населением до двадцати или чуть более тысяч человек)
городах Новой Англии2.
Демократологи-партициписты отдают себе отчет в том, что отстаиваемые
ими идеи могут вызвать более или менее ощутимый эффект лишь на локальном
уровне. Но это их не смущает и не останавливает. Американцы всегда придава-
ли большое значение тому, что делается «на местах», справедливо полагая, что
именно там закладывается фундамент общенациональных успехов и формиру-
ются первичные навыки демократического самоуправления и основы демокра-
тической политической культуры, без которых невозможно построить демокра-
тию в общенациональном масштабе.
Большие надежды связывают партициписты со становлением информаци-
онного общества. Как полагает Бенджамин Барбер, «новые телекоммуникаци-
онные технологии позволяют сотням миллионов граждан массового общества
вступать в контакт друг с другом, не отходя от своих телевизионных экранов,
делают возможным появление «теледемократии» и «виртуальных сообществ
(communities). Эти новые формы выглядят значительно более партиципатор-
ными (если еще и не потенциально более демагогическими), нежели старые
репрезентативные модели»3.
Упоминание о демагогии тут не случайно. У партиципаторной демократии
в Америке немало критиков, особенно среди либералов и либертаристов, кото-
рые видят в ней воплощение политической демагогии и власти толпы, шаг в
сторону тирании большинства, покушение на права индивида. Об этом крити-
ки партиципизма говорят уже не один десяток лет, и не один десяток лет слы-
шат в ответ, что «правление немногих» тоже не отличается особой мудростью,
а власть имущие - талантом, умом и преданностью своему народу.
Высказывается также мысль, что партиципизм хорош не для всех. Как
пишет, обобщая существующие на сей счет взгляды, Рассел Далтон из Кали-
форнийского университета, «в странах, переживающих процесс демократиза-
ции, наибольшее значение придается развитию институциональных форм
представительной демократии; не исключено, что для них демократия уча-
стия, за которую ратуют в передовых индустриальных державах, неприемлема.
В этом состоит значительное расхождение в ближайших целях передовых
индустриальных демократий и демократий нарождающихся. Обе группы ста-
1 Zimmerman J. Participatory Democracy. P. 8. Курсив мой. — Э.Б.
2 Ibid. P. 20-33.
3 Barber В. Participator} Democracy// Encyclopedia of Democracy. P. 922. Проблемы «теледемокра-
тии», «электронного правительства» и т. п. в последние годы все активнее исследуются американски-
ми демократа.! огам и.
464
Политический режим: демократия
новятся более демократическими, но в каждом случае слово «демократия»
имеет свой смысл»1.
Яростным критическим выпадом против партиципаторной демократии
стала появившаяся несколько лет назад книга известного американского пу-
блициста индийского происхождения Фарида Закария «Будущее свободы: не-
либеральная демократия в США и за их пределами». Негативную оценку пар-
тиципаторной демократии он основывает на опыте применения её принципов
в штате Калифорния: «изначально задуманная для того, чтобы избавить госу-
дарственную политику от чрезмерного воздействия на нее крупного бизнеса,
прямая демократия превратилась в арену, где в игру могут вступить только
наиболее состоятельные граждане и группы влияния»2. Зато профессиональ-
ные политики оказались оттесненными от власти, что, считает Закария, и ска-
залось на характере ведения дел в штате. На смену традиционным политиче-
ским элитам, несущим ответственность перед обществом, пришли элиты
теневые, которые ни перед кем ответственности не несут и пекутся лишь о
собственном интересе.
Тем не менее теории партиципаторной демократии органически вписыва-
ются в современную американскую демократологию, выступая в роли своего
рода противовеса и дополнения как соревновательной демократии Шумпетера,
так и полиархии Даля. Каковы бы ни были ее недостатки (а она и впрямь не
безупречна) и что бы ни писали и ни говорили ее критики, обвиняя сторонни-
ков партиципаторной демократии в идеализме и утопизме, она всегда будет
привлекать какую-то часть американцев, продолжающих придерживаться впи-
танного с молоком матери представления о том, что каждый человек — кузнец
собственного счастья, хозяин своей судьбы и своей страны.
Сегодня партиципаторная демократия занимает маргинальное положение
в американском обществе, и нет никаких оснований рассчитывать на то, что
она потеснит демократию репрезентативную. Последняя включает в себя, го-
воря языком Сартори, вертикальное измерение, которого лишена любая пря-
мая демократия. «Сколь бы значительных успехов ни достигли мы в возрожде-
нии малых демократий прямого типа, остается фактом, что демократии,
построенные по принципу лицом к лицу, могут быть лишь частью более круп-
ных единиц, а, в конечном счете, микрочастями одной всеохватывающей еди-
ницы, которая всегда является непрямой демократией, основывающейся на
вертикальных процессах»3. Это прекрасно понимают и теоретики партиципиз-
ма, видящие свою задачу не в том, чтобы заменить репрезентативную демокра-
тию прямой демократией, а в том, чтобы (если можно так сказать) несколько
приблизить представителей народа к самому этому народу, а народ — к избран-
ным им представителям, уменьшить разрыв между народом и властью. Но при
этом надо иметь в виду, что в случае наступления общенационального полити-
1 Далтон Р.Дж. Сравнительная политология: микроповеденческий аспект// Политическая наука:
новые направления. С. 336-337.
2 Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. С. 213.
3 Sartory J. The Theory of Democracy Revisited. P. 165.
465
Глава 17
ческого кризиса, масштабы, влияние и роль партиципаторной демократии мо-
гут, как это уже случалось в американской истории XX века, заметно возрасти.
Ну а какой вклад в развитие американской демократологии последних де-
сятилетий XX века внесли те из американцев, которые считают себя связанны-
ми с социалистической традицией? Если говорить по существу, то у них не было
ни своего Шумпетера, ни своего Даунса или Даля, т. е. равновеликого по мас-
штабу мысли теоретика, который сказал бы новое слово о демократии с пози-
ций социализма. Были крупные политики и публицисты типа Майкла Харринг-
тона, были активные агитаторы вроде Джошуа Коэна или Джоела Роджерса.
Они убежденно писали о том, что «политическая демократия в Соединенных
Штатах искажена, деградировала и представляет собой фикцию. Неравное рас-
пределение богатства и власти, свойственное капитализму, ведет к господству
политики и людей, представляющих корпорации и богатую [часть населения
страны]. Расширять этот сорт демократии - значит сеять иллюзии»1. Они
в тысячный раз напоминали о том, что «истинная демократия» невозможна при
капитализме: «для своего осуществления демократия требует устранения капи-
тализма. И, опять-таки, не потому, что при капитализме жизнь неудовлетвори-
тельна в материальном отношении, а потому, что он представляет собой струк-
турное отрицание свободы. Сделать выбор в пользу демократии - значит
сделать выбор против этого отрицания»2.
Конечно, эти декларации сопровождались публикацией различного рода
воззваний, планов, проектов и т. п. И возможно, если бы мы писали, скажем,
десятитомную или даже пятитомную историю американской политической
мысли минувшего столетия, где упоминались бы (как это имеет место в много-
томных изданиях) даже те документы, которые не содержат идей, обогативших
национальную мысль или хотя бы получивших широкое распространение, но
которые должны быть упомянуты уже в силу факта своего существования, то
зашла бы речь и об американских демократологах-социалистах. Но в этом не-
большом сочинении мы говорим лишь о «сухом остатке». А они этого «остатка»,
к сожалению, не оставили.
Резюмируя общие итоги деятельности американских демократологов
XX века, мы можем сказать, что своими исследованиями они подвели к четы-
рем важным выводам: не существует и не может существовать некая универ-
сальная модель демократии, годная для всех времён и народов; существующие
концепции демократии должны подвергаться постоянному пересмотру, обновле-
нию, адаптации к новым условиям и задачам; демократия — не самоцель, а сред-
ство решения задач, встающих перед обществом; реальная, т. е. работающая,
демократия может быть установлена лишь при наличии определенных условий.
1 MedcalfL., Dolbeare К. Neopolitics. P. 116.
2 Cohen J.. Rogers J. On Democracy. N. Y, 1984. P. 169.
Глава восемнадцатая
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ
Феномен политического поведения привлекал внимание американских
обществоведов на протяжении большей части XX века. Это внимание было
вызвано стечением нескольких причин. Американцы пришли со временем
к твердому убеждению: важнейшим условием существования стабильного
дееспособного демократического общества (о котором мы говорили выше)
является наличие в нем массового гражданина, ориентирующегося на демокра-
тические ценности. И тут важно было выяснить, какой тип политического
поведения способствует формированию и поддержанию демократической
гражданственности. Исследование рассматриваемого феномена вызывало
у американцев интерес еще и по той причине, что выявление закономерностей
поведения субъектов политического процесса открывало в перспективе путь
к прогнозированию этого поведения. А американские бихевиористы (не пу-
тать с бихевиоралистами) во главе с Б. Скиннером рассуждали о возможности
его целенаправленного конструирования (а значит, и управления обществен-
но-политическими процессами).
Первые серьезные шаги в направлении систематического исследования
политического поведения были предприняты в США в конце первой четверти
XX века в рамках складывавшейся Чикагской школы. Это могло произойти и
раньше, а именно в 1908 году, когда впервые увидела свет ставшая впоследствии
широко известной книга Артура Бентли «Процесс правления: исследование
социальных давлений», где предметом рассмотрения становилось человеческое
поведение. По тем временам это было революционным актом в политической
науке, акцентировавшей внимание на политических и правовых институтах. Но
Бентли явно опередил время. «Научная общественность» не испытывала ещё
потребности в новом подходе и была не готова к нему. Поэтому сочинение вы-
дающегося американского исследователя осталось недооцененным и сдвига
в науке не произошло.
Так что пионерами в изучении политического поведения оказались «чи-
кагцы». В 1924 году вышла в свет работа Чарлза Мерриама и Гаролда Госнелла
«Неучастие в голосовании: причины и методы контроля»1. Четыре года спустя
появилась книга специалиста в области социологии и статистики Стюарта
Раиса «Количественные методы в политике»2, где в числе других рассматри-
1 Merriam C.E., Gosnell H.F. Non-voting: Causes and Methods of Control. Chicago, 1924.
2 Rice S. Quantitative Methods in Politics. N. Y., 1928.
467
Глава 18
валась проблематика политического поведения. В 1927 году выходит в свет
книга Госнелла1, посвященная вопросу о том, как побудить граждан к голосо-
ванию. Много лет спустя Алмонд дал ей высокую оценку. «Госнелл продолжил
это [связанное с опросом больших массивов населения. — Э.Б.] исследование,
в ходе которого был проведен первый в истории политической науки экспе-
римент такого рода. Он выяснял воздействие на исход голосования направ-
ленной агитации, чтобы выявить различия между национальными и местными
выборами... полученные результаты анализировались на основе самых пере-
довых для того времени статистических методологий. После этого Госнелл
продолжил аналогичные исследования в Англии, Франции, Германии, Бель-
гии и Швейцарии. Раньше специалисты в области политической науки никог-
да не проводили такого рода экспериментов»2. Стоит напомнить (мы говори-
ли об этом в главе седьмой) и о том, что в этот период (1930) вышла в свет
книга Гаролда Лассуэлла «Психопатология и политика», а также ряд других
исследований (о них тоже шла речь выше), в которых закладывались теорети-
ко-методологические основы психологической (психоаналитической) интер-
претации политического поведения. Так что начало было плодотворным
и многообещающим.
«Новая эпоха» в исследовании политического поведения началась, как счи-
тают сами американцы, в 1944 году, когда Пол Лазарсфельд и его коллеги из
Колумбийского университета Бернард Берельсон и Хэйзел Годэ опубликовали
книгу «Выбор народа»3, основанную на материалах президентской кампании
1940 года и посвященную анализу поведения избирателей. Эта работа «на дол-
гое время» определила «парадигму исследования политического поведения...»4.
Ещё одним трудом, сыгравшим большую роль в изучении последнего, стала
книга «Американский избиратель», подготовленная Энгусом Кэмпбеллом, Фи-
липом Конверсом, Уорреном Миллером и Дональдом Стоуксом в рамках про-
граммы электоральных исследований, принятой в 1952 году, и опубликованная
в 1960 году5.
В числе других значимых публикаций 50—60-х годов, рассматривающих
проблемы политического поведения, надо назвать «Экономическую теорию
демократии» Энтони Даунса6, «Кто правит?» Р. Даля7, «Модели человека»
1 Gosnell H.F. Getting out the vote. Chicago, 1927.
2 Аиюнд Г.А. Политическая наука: история дисциплины // Политическая наука: новые направле-
ния. С. 85.
3 Lazarsfeld P.F., Berelson B.R., Gaudet H. The People's Choice: How the Voter Makes Up His Mind in a
Presidential Campaign. N. Y, 1944.
4 Кармынес Э.Г., Хакфелъд P. Политическое поведение: общие проблемы // Политическая наука:
новые направления. С. 235.
5 Campbell A., Converse P.E., Miller W.E., Stokes D.E. The American Voter. N. Y, 1960.
6 Downs A. An Economic Theory of Democracy. N. Y, 1957.
7 DahlR.A. Who Governs? New Haven (Conn.), 1961.
468
Политическое поведение
Г. Саймона1, «Поведенческое убеждение в политике» Г. Юлау2, «Логику коллек-
тивного действия» М. Олсона3, сборники «Как голосуют американцы»4, «Бихе-
виорализм в политической науке»5. Позднее появляются такие работы, как «Ре-
троспективный взгляд на голосование на американских национальных выборах»
М. Фиорины6, «Руководство общим. Эволюция институтов коллективного дей-
ствия» Э. Остром7, «Рассудительный избиратель» С. Попкина 8, «Рассудитель-
ность и выбор» П. Снайдермана, РА. Броди и П.Е. Тетлока9 и ряд других.
А в целом во второй половине XX века в США были опубликованы многие
десятки книг и сотни статей, посвященных политическому поведению. Так что
количественный рост исследований в рассматриваемой области был налицо.
Был ли налицо ярко выраженный качественный рост, позволивший в послед-
ние десятилетия минувшего столетия существенно продвинуть вперед полити-
ческую теорию или оказать заметное влияние на политическую практику, — во-
прос, остающийся дискуссионным. Но едва ли не все исследователи сходятся
в том, что на протяжении второй половины, и особенно, в последние десятиле-
тия, XX века происходила эволюция (некоторые говорили даже о «революции»)
техник сбора и анализа данных, характеризующих политическое поведение, что
стало возможным благодаря использованию новой вычислительной техники и
современных математических моделей. Был также разработан (при поддержке
фондов Форда, Рокфеллера и других) ряд программ исследования политическо-
го поведения и создан ряд специализированных центров (например, Council
Committee on Political Behavior, Center for Advanced Study in the Behavioral
Sciencies), которые должны были заняться реализацией этих программ.
Хотя некоторые исследователи политического поведения истолковывают
это понятие очень широко и полагают, что обозначаемый им феномен включа-
ет в себя, помимо электорального и внеэлекторального участия, еще и прояв-
ления общественного мнения, вовлеченность в коммуникативные сети, вер-
бальные и невербальные реакции на воздействие среды, всё же основной
массив исследований посвящен электоральному участию, так или иначе связан-
ному с выборами органов власти разных уровней, и внеэлекторальному участию,
под которым понимаются такие формы политической активности, как работа
в политических организациях — прежде всего в политических партиях, комите-
тах, группах интересов, а также участие в массовых политических движениях
и мероприятиях (собраниях, митингах, демонстрациях и пр.).
1 Simon НА. Models of Man. N. Y, 1957.
2 Eulau H. The Behavioral Persuasion in Politics. N. Y, 1963.
3 Oslon M. The Logic of Collective Action. Cambr. (Mass.), 1965.
4 American Voting Behavior. Ed. by E. Burdick, A.J. Brodbeck. Glencoe (111.), 1959.
5 Behevioralism in Political Science Ed. by H. Eulau. New Brunswick (N.J.), 1961.
6 Fiorina M.P. Retrospective Voting in American National Elections. New Haven (Conn.), 1981.
7 Ostrom E. Governing the Commons. The Evolution of Institutions for Collective Actions. N. Y, 1990.
8 Popkin S.L. The Reasoning Voter: Communication and Persuasion in Presidential Campaigns. Chicago, 1991.
9 Sniderman P.M., Brody R.A., Tetlock P.E. Reasoning and Choice. N. Y, 1991.
469
Глава 18
Политическая наука США проявляла интерес к обоим видам участия. Но
в центре внимания американских исследователей политического поведения всегда
было и остается электоральное поведение. Ни в одной другой стране не было
опубликовано столько работ, посвященных политической, организационной,
экономической, идеологической подготовке к выборам разных уровней; их
проведению; участию в них различного рода социальных, политических, этни-
ческих групп; интерпретации результатов выборов, а также методам и методи-
кам анализа итогов голосования. Напомним, что первые исследования полити-
ческого поведения, относящиеся к 20-м годам, были посвящены именно
выборам. Или такой вот факт. В уже хорошо известной нам книге «Политиче-
ская наука: новые направления» все четыре статьи, составляющие раздел «По-
литическое поведение», посвящены анализу в основном работ американских
авторов, а большая часть содержания этих работ так или иначе касается элек-
торального поведения в США1. Совсем свежий пример - опубликованная
в 2010 году коллективная монография «Оксфордский справочник по американ-
ским выборам и политическому поведению»2. Обращают на себя внимание два
обстоятельства. Во-первых, выделение выборов в качестве самостоятельного
объекта исследования, являющего собой специфическую разновидность по-
литического поведения. Во-вторых, соотношение объемов материалов, касаю-
щихся электорального и внеэлекторального поведения. Из тридцати семи
статей, помещенных в сборнике, двадцать четыре посвящены выборной про-
блематике.
Столь пристальный исследовательский интерес к ней не случаен. Американ-
цы видят в выборах главную форму массового политического участия и считают,
что её анализ может дать ключ к пониманию политической жизни в стране. Это
убеждение покоится на достаточно веских основаниях.
Во-первых, при всех отступлениях, особенно на первых порах, от демокра-
тических принципов и при всех их ограничениях американское общество фор-
мировалось как общество демократическое. В отличие от многих других круп-
ных стран — таких, скажем, как Россия, Франция или Китай, Соединенные
Штаты не сотрясали (после образования национального государства) социаль-
ные и политические революции. Не было в США и государственных перево-
ротов. Политическая власть в стране переходила от одних лиц и групп к другим
через выборы, которые были и остаются легитимным механизмом обеспечения
властной преемственности и сохранения политической стабильности в демокра-
тическом обществе.
Во-вторых, специфика американской партийной системы и партийной
жизни обусловила специфику электорального процесса, который играл и игра-
1 А вот еще одно — почти курьезное — подтверждение сказанного. В предметном индексе «Амери-
канского политического словаря» под редакцией Джека Плейно и Милтона Гринберга мы находим
термин «политическое поведение» (political behavior), однако на указанной странице напечатана
статья «электоральное поведение» (voting behavior) (см.: Piano J.C., Green berg M. The American Political
Dictionary. N. Yet al., 1993. P. 658, 111).
2 The Oxford Handbook of American Elections and Political Behavior. Ed. by J.E. Leighly. Oxford, 2010.
470
Политическое поведение
ет в Соединенных Штатах несколько иную роль, чем, скажем, в Европе. Много-
численные регулярные выборы, прежде всего президентские, — это для амери-
канца нечто большее, нежели процесс отбора и избрания политика на
руководящий пост. В условиях отсутствия повседневной массовой партийной
жизни (столь хорошо знакомой европейским демократиям) выборы, включая
сопровождающие их кампании, длительные, насыщенные политическими дис-
куссиями праймериз, другие «пробы сил», в которые так или иначе вовлечена
значительная часть электората, — это своего рода симулякр повседневной рутин-
ной партийной жизни, центральный элемент политического процесса. На эту
особенность обратил внимание еще Алексис де Токвиль1. И хотя с тех пор ми-
нуло много лет, традиция эта сохраняется и поныне, что находит отражение
в американской политической мысли.
И еще один момент. Американцы издавна стремились максимально сци-
ентизировать политическую науку, приблизить ее к наукам естественным —
в частности, за счет широкого использования математических методов. Ис-
следование электорального поведения открывало для этого благоприятные
возможности, ибо последнее в гораздо большей степени, чем другие полити-
ческие феномены, поддавалось измерению, а полученные данные — форма-
лизации.
Характерная особенность классических американских исследований, по-
священных электоральному поведению, — сфокусированность на отдельном
гражданине, на избирателе. Этот методологический индивидуализм не случаен.
Во-первых, американское общество — общество либеральное. А либеральное
общество индивидуалистично по своей природе. Индивид (не человек как ро-
довое существо, а именно индивид, отдельный гражданин) — это ось, вокруг
которой вращается вся общественно-политическая и хозяйственная жизнь. Во-
вторых, эмпирическое отслеживание поведения индивида наиболее полно от-
вечало методологическим императивам бихевиорализма, в духе которого было
выполнено большинство исследований политического поведения.
Не могла не проявиться в исследованиях электорального поведения и такая
характерная для всей американской политической науки черта, как практиче-
ская направленность. По большому счёту, американцев не интересовали общие
абстрактные теории. Они искали ответ на вопрос, как укрепить и стабилизи-
ровать демократические институты. А для этого было необходимо, по их соб-
ственным словам, создать новую эмпирическую модель демократического граж-
данина, т. е. определить, какого типа гражданин способен наилучшим образом
поддерживать и развивать демократию (как она понималась соответствующими
исследователями).
Высказывалась, впрочем, и иная точка зрения, а именно что исследователей
политического поведения больше интересовал вопрос о том, как различные
категории граждан реагируют в тех или иных обстоятельствах на определенные
политические акции и определенный политический курс, что позволяло бы их
проводникам осуществлять необходимую корректировку. Впрочем, это не про-
Токвиль А.Де. Демократия в Америке / Пер. с англ. М., 1994. С. 117-118.
471
Глава 18
тиворечило идее о демократологической направленности исследований в об-
ласти электорального поведения.
Но обратимся к конкретным публикациям. И начнем с работ по внеэлекто-
ральному поведению. Их можно условно разбить на две группы. Одна охваты-
вает исследования, посвященные политическому поведению отдельных соци-
альных и профессиональных групп — например, фермерства1, — или влиянию
на поведение людей тех или иных явлений жизни и культуры - например, ре-
лигии2, - или анализу конкретных форм политического поведения - например,
протестных (о которых будет сказано ниже).
В другую группу входят работы общетеоретического характера, в которых
предлагаются различного рода типологии политического поведения, анализи-
руется мотивация политического участия, их формы и т. п. И тут снова следует
сказать о ведущей роли Чикагской школы, которая взрастила Гаролда Лассуэл-
ла - человека, искавшего глубинные истоки политического поведения. В своих
книгах «Психопатология и политика», «Власть и личность», «Анализ политиче-
ского поведения» (сборник избранных статей)3, он закладывал основы не толь-
ко той отрасли научного знания, которую впоследствии назовут «политической
психологией», но и психологического подхода к анализу и объяснению поли-
тического поведения. Выступая с позиций психоанализа, Лассуэлл ставил це-
лью выявить значимость личностного фактора как в формировании (причины,
мотивы, личный опыт, тип личности), так и в интерпретации политического
поведения. Он показал ограниченность способности личности к рационально-
му и осознаваемому поведению и обратил внимание на возможность присут-
ствия патологической составляющей в политическом поведении. Лассуэлл
много сделал для исследования роли коммуникации и пропаганды в политике,
что открывало путь к исследованию возможности и пределов манипулирования
политическим поведением индивидов и масс.
В плане общетеоретическом большой интерес представляют работы С. Вер-
бы, Н. Ная, Л. Милбрата, в которых выделяются и анализируются два основных
типа политического участия, именуемые ими «конвенциональным» (сюда
включается и электоральное поведение) и «неконвенциональным».
«Конвенциональные формы участия, — поясняет Л. Милбрат, — это такие
формы деятельности, которые рассматриваются как нормальные и/или леги-
тимные. Верно, конечно, и то, — добавляет автор, — что стандарты и нормы
законности различаются от культуры к культуре и от одной временной точки к
другой»4. В книге «Участие в Америке» (на которую на протяжении многих лет
опирались как на базу американские исследователи политического поведения)
! Lewis-Beck M. Agrarian Political Behavior in the United States // American Journal of Political Sciense.
V. 21. №3. Aug. 1977.
2 Layman G.C. Religion and Political Behavior in the United States. The Impact of Beliefs, Affiliations and
Commitment from 1980 to 1994//Public Opinion Quarterly. V. 61 (2). 1997.
3 Lasswell H. Power and Personality. N. Y, 1948; Он же. The Analysis of Political Behavior. L., 1947.
4 Milbrath L. Political Participation //The Handbook of Political Behavior. Ed. by S. Long. N. Y; L., 1981.
V. 4. P. 198.
472
Политическое поведение
С. Верба и Н. Най выделяют двенадцать конвенциональных типов участия.
В их числе участие в политических выборах разных уровней; в избирательных
кампаниях, организованных политическими партиями; в деятельности соци-
ально-политических организаций, функционирующих в рамках общин; кон-
такты с правительственными чиновниками разных уровней; участие в полити-
ческих митингах; деятельность по организации групп, ориентированных на
решение значимых социально-политических проблем и участие в работе этих
групп; участие в деятельности политических клубов1.
Отталкиваясь от исследований С. Вербы и Н. Ная и опираясь на новые
эмпирические данные, Л. Милбрат выделяет четыре основных вида (modes)
конвенционального политического участия: 1) голосование; 2) участие в рабо-
те партий и организуемых ими кампаниях, прежде всего избирательных;
3) участие в политической жизни общины; 4) контакты (на разных уровнях)
с официальными лицами2.
Что касается неконвенционального поведения, то и с выявлением его смыс-
лов, и с его определением дело обстоит несколько сложнее. Солидаризируясь с
широко распространенной среди американцев точкой зрения, Л. Милбрат от-
носит сюда (объединяя все неконвенциональные формы поведения под рубри-
кой «протеста») «участие в публичных уличных демонстрациях», «бунты в слу-
чае необходимости», «решительный протест, если правительство делает
безнравственный шаг», «участие в митингах протеста», «отказ повиноваться
несправедливым законам»3. Как видим, неконвенциональное участие ограни-
чивается такими формами, которые (за исключением, может быть, последнего
пункта) в принципе не противоречат закону, но по тем или иным причинам не
имеют в данных условиях широкого распространения и отвергаются большей
частью общества по моральным, религиозным и иным соображениям. Правда,
сюда включаются бунты, которые, как показали выступления некоторых аме-
риканских леворадикальных групп 60-х годов XX века, могут сопровождаться
насилием. Очевидно, именно по этой причине другие исследователи, в том
числе С. Верба и Н. Най, ставят бунты в один ряд с «убийствами и всеми други-
ми формами гражданского насилия»4 и, не отрицая их значения в политической
жизни, выводят их за рамки политического участия. Последнее отождествляет-
ся, таким образом, с участием в рамках системы, которое, в свою очередь, ото-
ждествляется с деятельностью по закону.
Тут опять-таки сказывается специфика национальной истории, о которой
упоминалось выше: отсутствие революций после образования национального
государства. Так что американцы как прагматики не испытывали большой по-
требности исследовать вопрос о поведении индивидов и групп в условиях рево-
люционной ситуации, революционных процессов и глубоких политических
кризисов.
1 Verba S., Nie N. Participation in America. N. Y, 1972. P. 31.
2 Milbrath L. Political Participation. P. 200-207.
3 Ibid. P. 206.
4 Verba S., Nie N. Political Participation// Handbook of Political Science. Menlo Parka, o., 1975. V. 4. P. 3.
473
Глава 18
Отсюда вовсе не следует, что они не писали о революциях, политических
переворотах, массовых протестных движениях. Подобного рода исследования
велись в США всегда1. Но эта проблематика, разрабатываемая, как правило, на
основе чужого опыта, обычно находилась на периферии исследовательского
интереса, ибо слабо соприкасалась с реалиями американской жизни.
Но если ситуация вдруг менялась, как это было в 60-х годах, когда по
стране прокатилась волна студенческих выступлений, возникли массовые
антивоенные движения, а афроамериканцы активизировали борьбу за свои
права, то американская политическая наука и социология тут же реагировали
на эти изменения, что находило оперативное отражение в соответствующих
исследованиях и публикациях2. Однако проходило некоторое время, власти,
реагируя на брошенные ей вызовы, делали какие-то уступки, протестная вол-
на спадала, и работы, посвященные феномену протеста, снова отходили на
задний план3.
А на первый план привычно выдвигалась электоральная проблематика.
Какие же вопросы интересовали ее исследователей? Как поясняли Дж. Плейно
и М. Гринберг, последние «стремятся понять, как и почему индивиды и группы
голосуют так, как они голосуют». С этой целью они исследуют «факторы, ока-
зывающие решающее влияние на электоральное поведение». К их числу они
относят «партийную принадлежность», «семейные и дружеские связи», «масс-
медиа», «систему образования», «возраст, религиозную принадлежность, дело-
вое и личное окружение (business and personal environment), род занятий, место
жительства, получаемый доход, экономический и социальный статус, тип лич-
ности, идейные убеждения и подверженность воздействию со стороны пропа-
гандистских кампаний»4.
Исследованию этих «факторов» посвящена обширная литература. Но этим
дело не ограничивается. Американцев всегда интересовал широкий круг по-
веденческих актов, связанных с подготовкой и проведением публичных поли-
тических выборов разных уровней; участием граждан в предвыборных кампа-
ниях и в голосовании; обработкой, оценкой и интерпретацией итогов выборов
и т. п. О фокусировке интересов исследователей электорального поведения
в США красноречиво говорят названия некоторых статей, помещенных в вы-
шеупомянутом «Оксфордском справочнике» «Американские электоральные
1 См., например: Skocpol Т. States and Social Revolutions. Cambr., 1979.
2 Вот лишь небольшая часть публикаций того времени: Nieburg H.L. The Threat of Violence and Social
Change //American Political Science Review. Vol. 56. № 4. Dec, 1962; BittnerE. Radicalism and Organization
of Radical Movements // American Sociological Review. 1963. Dec; Graham H.D., Gurr Т.Е. Violence in
America: Historical and Comparative Perspectives. Wash. D.C., 1964; Boulding K. Reflections on Protest //
Bulletin of the Atomic Scientists. Vol. 21. № 8. Oct. 1965; Wo I IfR., Moore В., Marcuse H. Critique of Pure
Tolerance. Boston. 1965; Brink W., Harris L. Black and White: A Study of U.S. Radical Attitudes Today. N. Y,
1967; Marcuse H. An Essay on Liberation. Boston, 1969; Gurr T.R. Why Men Rebel. Princeton, 1970.
3 Показательный пример: ни в одной из четырёх глав раздела «Политическое поведение» книги
«Политическая наука: новые направления» не нашлось места для рассмотрения неконвенционально-
го поведения.
4 Piano J.C., Greenberg M. The American Political Dictionary. P. 111.
474
Политическое поведение
практики в сравнительной перспективе»1; «Первичные выборы»2; «Предсказа-
ния относительно президентских выборов в США»3; «Исследование местных
выборов в американской политике»4; «Местные и национальные силы в вы-
борах в Конгресс»5; «Деньги и американские выборы»6, «Технология голосо-
вания»7; «Цифровая демократия: как политика он-лайн меняет электоральное
участие»8; «Формальное моделирование, стратегическое поведение и исследо-
вание американских выборов»9; «Почему явка американцев на выборы столь
низка и почему это должно нас беспокоить»10; «Явка американцев на выборы
в исторической перспективе»11; «Влияние избирательной кампании на выбор
избирателя»12 и т. д. и т. п.
К концу 50-х годов на базе трех обретших статус классических исследова-
ний — «Выбора народа» (колумбийская школа), «Американского избирателя»
(мичиганская школа) и «Экономической теории демократии» Э. Даунса —
(теория рационального выбора) — складываются три направления исследования
электорального поведения, три подхода к его интерпретации, а именно политико-
социологический, политико-психологический и политэкономический. Со временем
эти подходы стали переноситься и на внеэлекторальное поведение, так что не
будет преувеличением сказать, что на протяжении большей части второй по-
ловины XX века они составляли основу теоретико-методологической базы, на
которой строилось исследование политического поведения в США.
Сторонники социологического подхода (П. Лазарсфельд, У. Миллер,
Р. Патнем и многие другие), опираясь на результаты эмпирических исследова-
ний и, в частности, многочисленных опросов общественного мнения, по сути
дела, подтверждали выдвинутый в свое время Марксом тезис о социальной
обусловленности политического сознания и политического поведения людей.
Критики Лазарсфельда, цитировавшие его известное высказывание — «поли-
тическое мышление человека таково, каково его социальное положение
1 Franklin M.N., Weber Till. American Electoral Practices in Comparative Perspective // The Oxford
Handbook of American Elections and Political Behavior. Ed. by I.S. Leighly. Oxford, 2010.
2 Norrander B. Primary Elections. Ibid.
3 Holbrook Th. Forecasting US Presidential Elections. Ibid.
4 Marschall M.The Study of Local Elections in American Politics. Ibid.
5 Burdin B.C., Wichowsky A. Local and National Forces in Congressional Elections. Ibid.
6 Powell L.W., WilcoxC. Money and American Elections. Ibid.
7 Alvarez R.M., Hall T. Voting Technology. Ibid.
8 Mossberger K., Tolbert C. Digital Democracy: How Politics Online is Changing Electoral Participation.
Ibid.
9 Aldrich J., LupiaA. Formal Modeling, Strategic Behavior and the Study of American Elections. Ibid.
10 Martinez M.D. Why Is American Turnout So Low, and Why Should We Care? Ibid.
1' McDonald M. American Voter Turnout in Historical Perspective. Ibid.
12 Sunshine Hillyous D. Campaign Effects jn Voter Choice. Ibid.
475
Глава 18
(a person thinks, politically, as he is socially). Социальные характеристики опреде-
ляют (determine) политическое предпочтение»1, - упрекали известного социо-
лога чуть ли не в социальном детерминизме. Но ни сам Лазарсфельд, ни его
соавторы и последователи не были ни детерминистами, ни тем более маркси-
стами. Опираясь на полученные данные, они просто обращали внимание на
значимость социальных факторов, которые многими игнорировались. Эту мысль
четко сформулировал Р. Далтон: «Политический выбор в большинстве запад-
ных демократий традиционно структурировался классовыми, религиозными
и другими социальными различиями»2.
Социологический подход не предполагал жесткой корреляции между со-
циальными характеристиками среды и политическими предпочтениями инди-
вида и допускал вариативность последних и возможность выстраивания им
разных линий политического поведения. Тем более что на это поведение влия-
ли не только социальные факторы. К тому же сторонники социологического
подхода отнюдь не ограничивали социальные условия классовой принадлеж-
ностью индивида. «Социальные контексты имеют политические последствия,
потому что они влияют на вероятности социального взаимодействия внутри
групп и за их пределами, воздействуя, таким образом, на социальный поток
политически релевантной информации. Так что социальные контексты, воз-
можно, лучше всего определить как социальную композицию, и в этом смысле
контекст можно рассматривать как социальную композицию среды»3. В состав
этой композиции американские социологи включают такие институты, как
церковные общины, профсоюзы, клубы, соседское окружение, страна, про-
винция. И при этом уточняют, что среды могут быть разными — старыми, боль-
шими, выделяемыми по географическому принципу, изолированными или
иными. В «набор социальных характеристик», определяющих электоральные
предпочтения, включались и такие переменные, как уровень образования, уро-
вень дохода, пол и ряд других. Уделялось внимание, пусть и не главное, вопро-
су о влиянии на политическое поведение избирателей политических партий,
определенным образом ориентировавших и мобилизовывавших электорат,
большую часть которого составляли люди, слабо разбирающиеся в политике
и нуждавшиеся в посторонней помощи4.
В последние два десятилетия XX века в объяснении американскими социо-
логами электорального поведения избирателей наметились заметные сдвиги.
Теперь всё чаше стали говорить об изменении приоритетности и значимости
факторов, структурирующих это поведение. И прежде всего — об ослабле-
нии влияния на него классовых и религиозных различий, что связывали, в част-
1 Lazarsfeld P.F., Berelson В., Gaudet H. The People's Choice: How the Voter Makes Up His Mind in a
Presidential Campaign. P. 27.
2 Дейтон Р.Лж. Сравнительная политология: микроповеденческий аспект. С. 337. Перевод скор-
ректирован в соответствии с английским оригиналом (A New Handbook of Political Science. P. 344).
3 Карминес Э.Г., Хакфельд P. Политическое поведение: общие проблемы. С. 241. Перевод скоррек-
тирован (A New Handbbok of Political Science. P. 230).
4 См.. в частности: Party Systems and Voter Alignments. Ed. by Lipset S.M., Rokkan S. N. Y, 1967.
476
Политическое поведение
ности, с ослаблением некогда очень устойчивых социальных расстановок
(alignments)'. При этом подчеркивали, что аналогичные изменения происходят
и в других индустриально развитых странах. Высказывалась также точка зрения
(Р. Хакфелд, К. Кохфелд и другие), что в Америке конца XX века классовый
фактор уступил место расовому фактору2, который оказывает прямое влияние
на электоральное поведение. Другие считали, что значение расовых различий
сильно преувеличивается и они не оказывают заметного воздействия на поли-
тические предпочтения избирателей3. Тем не менее сама проблема влияния
расовых различий на электоральное поведение оставалась в поле внимания
американской политической науки.
С изменением факторов, определяющих электоральный выбор гражданина,
происходит, как называют его некоторые социологи, процесс «индивидуализа-
ции политики». «Люди сегодня более склонны принимать решения, опираясь
не столько на социально структурированные относительно однородные сети
личных связей (personal networks), сколько на свои политические предпочтения,
оценки проделанной работы (performance judgments) или имидж кандидата»4.
В этой связи встает вопрос о месте массмедиа в электоральном процессе
и о том, способны ли они, ослабляя роль партийных элит и референтных групп
в формировании образов политиков в сознании граждан, предоставлять по-
следним обширную и разнообразную информацию, позволяющую избирателю
делать собственный выбор.
Высказывается точка зрения, что вопреки широко распространенным пред-
ставлениям о значительной роли СМИ в формировании политических предпо-
чтений гражданина, влияние этих средств, стремящихся в тенденции к ней-
тральности и беспристрастности (как считают сторонники этой точки зрения),
невелико5. Вместе с тем обращается внимание на то, что «связь между реальным
объективным политическим процессом и тем, как его воспринимают граждане,
фундаментально зависит от того, на что обратит внимание пресса»6. Особо от-
мечается значимость роли местных СМИ, на которые и ориентировано боль-
шинство граждан. Но при этом оговаривается, что вопрос о том, можно ли
считать гражданина сознательным и рационально мотивированным потреби-
телем политической информации, остается открытым.
Конец XX века был отмечен спорами американских социологов о том, как
все эти изменения — снижение значимости долгосрочной предрасположенно-
сти (long-term predispositin) избирателей, основывавшейся на их социальном
1 См.. в частности: Далтон Р. Дж. Сравнительная политология: микроповеденческий аспект.
2 Huckfeldt R., KohfeldC. Race and the Decline of Class in American Politics. Urbana (111.), 1989.
3 AbramovitzA.J. Issue Evolution Reconsidered: Racial Attitudes and Partizanship in the US Electorate //
American Journal of Political Science, 1994. Vol. 38.
4 Далтон P. Дж. Сравнительная политология: микроповеденческий аспект. С. 337. Перевод скор-
ректирован в соответствии с английским оригиналом (A New Handbook of Political Science.
P. 346).
5 См., напр.: Information and Democratic Processes. Ed. by J.A. Ferejohn, J.H. Kuklinsky. Urbana (111.), 1990.
6 Карминес Э.Г., Хакфелъд Р. Политическое поведение: обшие проблемы. С. 250.
477
Глава 18
положении и партийной принадлежности; усиление роли так называемого го-
лосования по конкретной проблеме (issue voting) и роста значимости таких
факторов, как внешний облик кандидата, его умение держаться и вести поле-
мику и т. п., — как всё это может повлиять в перспективе на электоральный
процесс, а конечном счете и на состояние демократии в Америке. Есть оптими-
сты, есть пессимисты. Но едва ли не все сходятся в том, что при всех изменени-
ях социологический подход к интерпретации политического поведения сохра-
нит свою востребованность со стороны политической науки.
Основы второго подхода к интерпретации электорального поведения, ко-
торый называют «политэкономическим», или подходом с позиции теории ра-
ционального выбора, были заложены Энтони Даунсом, взгляды которого рас-
смотрены в главе о демократии. Американский ученый, напомним, отвергал
предлагаемое многими демократологами объяснение мотивов поведения пар-
тий в демократическом обществе, согласно которому они стремятся, победив
на выборах и сформировав правительство, проводить политику, направленную
на достижение общего блага. Отвергал Дауне и традиционное объяснение мо-
тивов поведения избирателей, которые, отдавая свой голос тому или иному
кандидату, будто бы руководствуются принципами социально-групповой иден-
тичности и/или партийной приверженности.
Дауне предложил новое, основанное на теории рационального выбора, объ-
яснение мотивов поведения участников электорального процесса, а также ло-
гики выбора, осуществляемого избирателями в условиях демократии. Согласно
этой теории, «каждый гражданин голосует за партию, которая, как он полагает,
принесет ему больше выгод (benefits), чем любая другая [партия]»1. Это и есть
«рациональное голосование».
Решая вопрос о том, стоит ли ему отправляться на избирательный участок,
рационально мыслящий избиратель должен сопоставить свои возможные
(временные и финансовые) издержки (costs) и доходы(геШгш), на которые он
может рассчитывать в случае участия в голосовании. И тут вырисовывалась
любопытная ситуация: поскольку возможность влияния голоса отдельного из-
бирателя на исход выборов микроскопически мала и этот избиратель знает, что
кто-то всё равно примет участие в голосовании и демократический режим не
падет, то получается, что у этого отдельного избирателя нет разумных основа-
ний идти на избирательный участок.
Тем не менее многие голосуют, в том числе образованные люди, как раз
и способные осознать бессмысленность своего участия в этом процессе. И объ-
ясняется это, считают американские исследователи (Э. Дауне, М. Фиорина
и другие) не иррациональностью граждан, а тем, что «люди осуществляют свои
гражданские обязанности потому, что им это нравится, или из-за чувства вины,
или потому, что они не хотят выглядеть глупо в разговоре за обедом. Важно, что
осуществление гражданских обязанностей является, в конце концов, ценно-
стью само по себе»2.
1 Downs A. Economic Theory of Democracy. P. 36.
2 Карминес Э.Г., Хакфелъд Р. Политическое поведение: общие проблемы. С. 238.
478
Политическое поведение
Сегодня, через много лет после первых попыток рассмотрения электораль-
ного поведения сквозь призму теории рационального выбора, говорят о том,
что «обсуждение рациональной гражданственности пошло по неверному пути
и зашло в тупик»1. Но если даже согласиться со столь жесткой оценкой, то
следует признать: это обсуждение дало толчок — что признают многие — по-
искам новых путей исследования политического поведения, и в частности
рассмотрения его под социологическим и социально-психологическими угла-
ми зрения.
Сторонники политико-психологического подхода, принципы которого
нашли первое полное воплощение в «Американском избирателе», считали, что
решающую роль в формировании электорального поведения гражданина игра-
ет его партийная идентификация, под которой они понимали устойчивую пси-
хологическую установку (attitude) в отношении одной из двух политических
партий США. Считалось, что в основе своей эта установка формируется в ран-
нем возрасте агентами первичной социализации и остается устойчивой в даль-
нейшем. Особо подчеркивалась роль семьи, в рамках которой, по мнению ав-
торов «Американского избирателя», чувство приверженности той или иной
партии передается от поколения к поколению.
Как утверждали Э. Кэмпбелл и его соавторы, дело не в том, как объективно
обстоят дела в политике, а в том, как их воспринимает индивид. «Если мы хо-
тим понять, что движет избирателем, когда он принимает решение, за кого
голосовать, то должны представлять себе, как он смотрит на вещи, которые
имеют отношение к его решению. Голосуя, индивид действует в мире политики,
в котором он видит отдельных людей, проблемы, партии и другие группировки,
ведущие борьбу за президентский пост. Складывающийся у него образ (image)
всех этих вещей может порой свидетельствовать о его крайне плохой информи-
рованности, но его поведение строится субъективно в зависимости от того,
какими он видит эти политические объекты»2. И именно отождествление себя
с определенной политической партией формирует у индивида ту перцептуаль-
ную призму (perceptual screen), сквозь которую он смотрит на окружающий
политический мир. В сознании сторонника республиканской партии склады-
вается один образ этого мира, а в сознании сторонника демократической пар-
тии — другой.
Нельзя сказать, что авторы «Американского избирателя» вовсе отрицали
значимость социальных факторов, как нельзя сказать и того, что они не пони-
мали, что на решении избирателя каким-то образом сказывается и экономиче-
ская ситуация, складывающаяся в стране, и деятельность СМИ, и ход предвы-
борной кампании, и ряд других факторов. Они признавали, что поведение
гражданина в тот краткий миг, когда он отдает свой голос кому-то из кандида-
тов, «порождается множеством предшествующих факторов»3. Но «цепь собы-
1 Карминес Э.Г., Хакфельд Р. Политическое поведение: общие проблемы. С. 239. Перевод скоррек-
тирован в соответствии с английским оригиналом (A New Handbook of Political Science. P. 227).
2 Campbell A., Converse Ph., Miller W., Stokes D. The American Voter. P. 42.
3 Ibid.
479
Глава 18
тий», влияющих на электоральный выбор индивида, Э. Кэмпбелл и Со пред-
ставляли себе как «находящуюся внутри воронки причинности»1.
То есть предполагалось, что эти события «мыслятся как следующие друг за
другом в сходящейся последовательности причинно-следственных цепочек,
движущихся от устья (mouth) воронки к ее дну (stem)... Большинство сложных
событий в воронке возникает как результат действия множества предшеству-
ющих причин. Каждое такое событие, в свою очередь, порождает множество
следствий, но фокус нашего интереса сужается по мере приближения к обу-
словленному поведению. Мы шаг за шагом исключаем следствия, перестаю-
щие быть значимыми для политического действия... В результате возникает
эффект конвергенции»2. Воплощение этой конвергенции — партийная иден-
тификация, как бы впитывающая в себя воздействие оставленных позади фак-
торов, которые утрачивают самостоятельную значимость и могут не прини-
маться во внимание.
Критики политико-психологического подхода быстро нащупали его слабые
места. Он не давал желаемых результатов в условиях многопартийной системы
и отсутствия устойчивой партийной идентификации электората. Он слишком
упрощал модель принятия избирателем своего электорального решения. Тем не
менее «мичиганский» подход широко использовался в американской полити-
ческой науке при анализе политического поведения. Правда, в конце века он
подвергся некоторому пересмотру. В 1996 году, через тридцать шесть лет (!) по-
сле первой публикации «Американского избирателя» один из его авторов
У. Миллер, совместно с Дж. Шенксом публикуют монографию «Новый амери-
канский избиратель»3. Партийной идентификации электората теперь отводит-
ся несколько меньшая роль, чем прежде. Модернизируется модель «воронки
причинности». Но сама логика построения этой «воронки», обусловливающая
расположение внутри нее факторов, определяющих электоральный выбор из-
бирателя, остается неизменной.
В 80-е годы в мировой политической науке складываются так называемые
контекстуальные теории, «не просто констатирующие воздействие социально-
го окружения на электоральный выбор, но и описывающие информационно-
сетевую природу такого воздействия»4. Согласно контекстуальным теориям, на
характер электорального поведении индивида влияет «не столько формальная
принадлежность к определенной социальной группе, сколько характер склады-
вающихся вокруг индивида межличностных отношений и коммуникаций. Вы-
1 Campbell A., Converse Ph., Miller W., Stokes D. The American Voter. P. 24. Курсив в тексте, - Э.Б. Во-
ронка причинности (the funnel of causality) как инструментальная модель бьыа впервые использована
именно в «Американском избирателе» для объяснения поведения электората. Впоследствии она при-
обрела популярность и стала применяться в каузальном анализе при исследовании демократических
транзитов, мировых политических процессов и т. д.
2 Ibid.
3 Miller W.E., Shanks J.M. The New American Voter. Cambr. (Mass.). 1996.
4 Пушкарёва Г.В. Изучение электорального поведения: контуры когнитивной модели // Полис.
2003. №3. С. 120.
480
Политическое поведение
ленилось также, что индивид играет активную роль в коммуникационных про-
цессах — он сам, в соответствии со своими политическими предпочтениями,
создает сети, по которым получает политическую информацию»1.
Появление теорий, построенных на исследовании воздействия информа-
ции на избирателя и активной реакции последнего на эту информацию,
привело к формированию «нового теоретико-методологического подхода
к объяснению мотивации электорального выбора и, в более широком плане,
политического действия. В его основе лежит принцип интеграции информаци-
онного влияния окружающей среды и когнитивных способностей индивида, поэто-
му его можно определить как когнитивный... поскольку — при всей значимости
внешних структурных факторов, социального окружения индивида и полити-
ческого нормативного порядка — именно внутренние когнитивные процессы,
переживаемые каждым субъектом, задают его поведение в контексте политиче-
ских событий»2.
Этот подход имел прямое отношение к американской политической науке.
Во-первых, потому, что большую, пусть и не всегда прямую, роль в его станов-
лении сыграли те самые три классических направления, о которых шла речь
выше и в которых в эмбриональной форме присутствовали многие из идей,
развёрнутых несколько десятилетий спустя. Но главная причина того, почему
новые концептуальные структуры твёрдо закрепились в американской полити-
ческой науке, объясняется тем, что создавались они при самом активном
участии американцев. Это лауреат Нобелевской премии Герберт Саймон, на
протяжении многих лет разрабатывавший концепцию «ограниченной рацио-
нальности» (bounded rationality), влияющей на поведение человека3. Это
Сэмюэл Попкин, предложивший концепт «рассудительного избирателя»
(reasoning voter)4, который, действуя с позиции рациональности, базирующейся
на малой информированности, ориентируется при голосовании на социально
значимую проблему (issue voting) и делает сознательный выбор в пользу того
или иного кандидата, а значит и представляемой им партии5.
В 90-е годы у ряда специалистов начинает складываться представление, что
в исследовании политического поведения наступил некоторый застой (или
даже кризис), связанный с устареванием существующих методологических под-
ходов к проблеме. Речь шла, в частности, о чрезмерной сосредоточенности на
институциональных характеристиках электоральных процессов и слишком вы-
1 Пушкарёва Г.В. Изучение электорального поведения: контуры когнитивной модели // Полис.
2003. №3. С. 120.
2 Там же. С. 123. Курсив в тексте. - Э.Б.
3 Simon Н.Л. Models of Man. N. Y., 1957; Simon Н.Л. Human Nature in Politics: The Dialogue of
Psychology with Political Science // American Political Science Review. 1985. Vol. 79; Simon H. Bounded
Rationality and Organizational Learning // Organization Science. 1991. № 2.
4 См.: Rusk J.G. Issues and Voting // Research in Micropolitics, II // Voting Behavior II . Ed. by S. Long.
Greenwich (Conn.), 1987. В нашей литературе «reasoning voter» переводят как «мыслящий избиратель»,
что, как представляется, не совсем точно.
5 Popkin S. The Reasoning Voter. Communication and Persuasion in Presidential Campaign. Chicago, 1991.
481
Глава 18
соком уровне обобщения информации о политическом поведении, скрываю-
щем реальные различия между позициями и предпочтениями граждан, действу-
ющих в разных социальных, политических и иных условиях.
Требовался, по мнению ряда исследователей, «новый стиль системати-
ческого изучения политического поведения», включающий «три подхода»,
а именно «методологический плюрализм, разделение информации на состав-
ные части (disaggregating information) и переход от концентрации [внимания] на
институтах к [его] концентрации на опыте»1.
То есть предлагалось отказаться от дорогостоящих всеохватывающих ана-
литических проектов, нередко оторванных от жизни конкретных групп и даже
стран и скрывающих важные детали, в пользу более дифференцированных
и точечно сфокусированных исследований, учитывающих опыт тех индивидов
и групп, которые выступают в роли объектов исследования, а также социальное
положение респондентов и их территориальную локализацию.
Таким образом, наметившаяся в политической науке и политической фило-
софии ближе к концу XX века тенденция к децентрализации и дифференциа-
ции объектов исследований, повороту от институциональных характеристик к
реальному опыту диверсифицированных общностей, отказ от ориентации на
предельно агрегированные совокупности данных, нашел отражение и в иссле-
довании политического поведения.
! Даиливи П. Политическое поведение: институциональный и эмпирический подходы // Полити-
ческая наука: новые направления. С. 290. Перевод скорректирован в соответствии с английским
оригиналом (A New Handbook of Political Science. P. 286).
Глава девятнадцатая
СВОБОДА, РАВЕНСТВО, СПРАВЕДЛИВОСТЬ
В Соединенных Штатах Америки XX века политическая наука не просто
чувствовала себя как дома — она была дома. Там она рождалась, росла, набира-
лась сил. Американцы, будучи людьми с предпринимательской и торговой жил-
кой, стремились придать политическому знанию — это не грех повторить
в десятый раз — научный статус. А науку они понимали как знание систе-
матизированное, количественно измеряемое, проверяемое опытным путем,
а значит — и это было главным! — пригодное для использования на практике:
в политике, бизнесе, образовании, военном деле um.n.W надо отдать американцам
должное: они преуспели в этом. Государство и другие политические институты,
политическое поведение, политическое сознание (прежде всего на уровне об-
щественного мнения), политическая культура — в этих и ряде других сфер, из-
учаемых политической наукой, они продвинулись далеко вперед по сравнению
с довоенным периодом.
Иное дело — такие абстрактные и потому встречавшиеся прагматичными
американцами настороженно вещи, как политическая свобода, политическое
равенство, политическая справедливость, изучаемые политической философией.
Тут им трудно было тягаться с европейцами, особенно с немцами. У них, прав-
да, был человек, способный соперничать на равных с философами Старого
Света, — Джон Дьюи. Но он умер в 1952-м в глубокой старости, не оставив
«наследников»1. Так что, казалось, ждать во второй половине XX века серьезных
успехов в исследовании тех сторон политической мысли, которые изучаются
политической философией, не было никаких оснований. Но вот в начале
70-х годов в стране появляются две книги, которые развеивают этот пессимизм
и, как показало время, дают основания говорить о том, что и в плане политиче-
ской философии послевоенная Америка внесла в развитие мировой политиче-
ской мысли весомый вклад.
Первая из этих книг — «Теория справедливости» — появилась в 1971 году. Ее
автором был пятидесятилетний гарвардский профессор Джон Ролз (Роле), из-
вестность которого до этого времени не выходила за пределы узких академиче-
1 Тут необходима оговорка. В американской философии второй половины XX века сложилось со вре-
менем течение, продолжившее традицию, заложенную Дьюи (оно получило название «неопрагматизма»)
и представленное рядом довольно серьезных философов во главе с Ричардом Рорти. Но они хотя и за-
трагивали порой «по касательной» некоторые вопросы, имевшие выходы в политическую жизнь, не раз-
рабатывали напрямую проблемы политики и не могут быть отнесены к числу политических философов.
483
Глава 19
ских кругов. Он родился в Балтиморе в 1921 году, во время Второй мировой
войны служил в армии, окончил Принстонский университет, а затем, следуя
сохранившейся еще с давних времен традиции, подкрепил свое американское
образование европейским (Оксфорд). По возвращении в Соединенные Штаты
преподавал (до 1993 года) в Гарвардском университете и успел написать не-
сколько книг, в которых, в сущности, разрабатывал (в разных аспектах и под
разными углами) одну и ту же проблему — проблему социальной справедливо-
сти применительно к современному либерально-демократическому обществу.
Как писал Ролз несколько лет спустя, центральные идеи своей концепции он
рассматривал как «основы философской концепции конституционной
демократии»1, т. е. полагал, что она могла бы получить практическое воплоще-
ние в законотворческой практике либерально-демократического государства.
«Теория справедливости», вызвавшая бурную полемику в Америке и за гра-
ницей, является, строго говоря, междисциплинарным исследованием: она мог-
ла бы пройти и «по ведомству» политической экономии, и «по ведомству»
философии морали. Тем не менее, в основе своей это произведение политико-
философского характера, являющееся, по мнению одного из отечественных
исследователей (разделяемому многими его коллегами), «одним из значитель-
нейших трудов в области политической философии в XX веке...»2.
Почему теория Ролза вызвала такой общественный резонанс? Ведь книга, в
которой она изложена, трудна для чтения и невозможно себе представить, чтобы
политики и журналисты одолели эти полтысячи страниц. Ну а разве кто-нибудь
из политиков прочитал четыре тома «Капитала» Маркса, о мировом влиянии
которого — идейном и политическом — не приходится и говорить? А кто, кроме
специалистов и студентов, готовящихся к экзамену по истории политической
мысли, читает политические трактаты Гоббса, Локка, Канта, Монтескье, Геге-
ля?... А между тем даже люди, не читавшие их сочинений, но серьезно вовлечен-
ные в политику на идеологическом уровне, имеют представление о центральных
политических идеях этих мыслителей (ну кто не слышал о теории разделения
властей, разработанной Монтескье, или о теории общественного договора,
сформулированной Руссо!) и полемизируют с ними, когда это затрагивает их
интересы и расходится с их собственными представлениями. Ибо идеи, изло-
женные в резонансных политических сочинениях, обычно становятся (зача-
стую, правда, в сильно упрощенном виде) элементами идеосферы, в которую
включены и политики, и журналисты, и интеллектуалы разного профиля.
Вот и теория Ролза получила довольно широкую «огласку». Быть может,
отчасти потому, что общество истосковалось по крупным политико-философ-
ским идеям. Но главное было в том, с чем пришел Ролз. В известном смысле
американский философ бросил вызов Локку, Руссо и Канту, которые, выстра-
ивая свои политические конструкции, исходили из идеи общественного дого-
вора. Правда, сам он говорит об этом весьма сдержанно. Но его пространное
1 Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ. Новосибирск, 1995. С. 8.
2 Целищев В. Предисловие научного редактора // Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ.
Новосибирск. 1995. С. 5.
484
Свобода, равенство, справедливость
объяснение заслуживает того, чтобы его воспроизвести. «Я, — пишет Ролз, —
попытался обобщить и представить в виде теории высокой степени абстракции
традиционную теорию общественного договора, выдвигавшуюся Локком, Рус-
со и Кантом. Я надеюсь, что теория эта может быть развита таким образом,
чтобы устоять против тех серьезных возражений, которые до этого были часто
фатальны для теории общественного договора... Результатом является теория,
которая в высшей степени напоминает теорию Канта. И я подчеркиваю, что
никоим образом не претендую на оригинальность в этом отношении. Основ-
ными являются классические идеи, довольно хорошо известные. Мое намере-
ние, — поясняет Ролз, — состоит в том, чтобы организовать эти идеи в более
широкую схему путем использования некоторых упрощающих приемов, что
позволит оценить силу классических идей. Цели книги будут полностью до-
стигнуты, если она позволит увидеть более ясно основные структурные особен-
ности альтернативной концепции справедливости, которая содержалась
в неявном виде в договорной традиции, а также укажет пути дальнейшей раз-
работки теории. Из всех традиционных теорий, — заключает Ролз, — эта кон-
цепция, я полагаю, наилучшим образом согласована с нашими обдуманными
суждениями справедливости и поэтому представляет подходящий моральный
базис демократического общества»1.
Именно по этой причине теорию Ролза называют «неоконтрактуализмом»,
т. е. новой теорией общественного договора (социального контракта). Но Ролз
бросает вызов и утилитаризму. «...Я, — писал он в 1995 году, - хотел разработать
концепцию справедливости, обеспечивающую разумно систематическую аль-
тернативу утилитаризму, который в той или иной форме долгое время до-
минировал в англосаксонской политической традиции. Главная причина поис-
ков такой альтернативы была, я полагаю, в слабости утилитаристской доктрины
как основания институтов конституционной демократии. В частности, я не
верю, что утилитаризм может дать удовлетворительное объяснение основных
прав и свобод граждан как свободных и равных личностей, что является
требованием наипервейшей важности для обоснования демократических
институтов»2.
Слова Ролза о «демократических институтах», «моральном базисе демокра-
тического общества» проливают свет еще на одну причину интереса — полити-
ческого интереса! — к его сочинению. При всей его видимой абстрактности оно
не было продуктом кабинетного теоретизирования, чуждого злобе дня. Между
прочим, то же можно сказать едва ли не о всех выдающихся творениях полити-
ческой мысли. (Вспомнить хотя бы о том, как Гоббс переписывал своего знаме-
нитого «Левиафана» в зависимости от того, к кому переходила высшая власть
в стране. И таких примеров — множество.)
Ролз таким переписыванием не занимался. Но не будем забывать, что свою
теорию он создавал во второй половине 60-х, когда в стране шла борьба черно-
кожих американцев за гражданские права, когда бунтовала университетская
1 Ролз Дж. Теория справедливости. С. 15. Курсив мой. - Э.Б.
2 Там же. С. 9.
485
Глава 19
молодежь, а новые левые требовали разрушить истеблишмент. Как справедли-
во заметила профессор Айрис Янг, «'Теория справедливости'1 стала своего рода
ответом на те вопросы, которые были поставлены благодаря активизации не-
гритянских движений за гражданские права и обращению прессы к проблемам
нищеты. Этим ответом стала идея социальной справедливости. Основная
мысль Роулза, высказанная на страницах 'Теории справедливости", сводится
к утверждению приоритета первого из выдвинутых им принципов — равенства
в свободе. Вместе с тем, — подчеркивает Янг, — в многочисленных исследова-
ниях, опубликованных за последние двадцать пять лет в ответ на сформулиро-
ванные в данной работе тезисы, большее внимание уделяется второму принци-
пу, провозглашающему равные возможности людей при назначении их на те
или иные посты и содержащему требование в случае различного социального
и экономического положения кандидатов отдавать предпочтение тому, чье по-
ложение более уязвимо. Хотел этого Роулз или нет, но большинство специали-
стов восприняли «Теорию справедливости» как рекомендацию правительству
не только более активно и решительно укреплять гражданские свободы, но
и содействовать развитию социально-экономического равенства»1.
К основным идеям «Теории справедливости» мы обратимся чуть ниже,
а пока отметим еще одно немаловажное обстоятельство. Время написания
«Теории справедливости» совпало не только с массовыми движениями амери-
канцев за гражданские и политические права. Это было еще и время споров о
welfare state — государстве благосостояния: должно ли социальное государство
помогать бедным, какой должна быть эта помощь, в каком объеме и в каких
формах? Больше того, морально ли отбирать средства у одних граждан, чтобы
передавать их другим? Практика вэлфэризма не имела философского обосно-
вания, но явно нуждалась в нем. Так не пытался ли автор «Теории справедливо-
сти» восполнить этот пробел? Кто-то склоняется скорее к положительному
ответу на этот вопрос. «Многие рассматривают либеральный эгалитаризм как
философское обоснование послевоенного либерально-демократического госу-
дарства благосостояния, - пишет известный канадский политолог и историк
политической философии Уилл Кимлика. — Действительно, эта связь с госу-
дарством благосостояния помогает объяснить удивительную влиятельность
политических теорий либерального эгалитаризма. В 1950—60-е годы в большин-
стве западных демократий имело место существенное расширение государства
благосостояния, но тогда не было серьезной политической философии, способ-
ной осмыслить этот феномен. Появление работ Ролза и Дворкина в 1970-е годы
создало соответствующую интеллектуальную структуру, в рамках которой стало
возможным осмыслить политические дискуссии по поводу государства
благосостояния»2.
Конечно, Ролз — в отличие, скажем, от Мерриама или Лассуэлла — был
сугубо академическим человеком, и трудно представить, чтобы он ставил своей
целью давать рекомендации правительству или пытался подвести теоретиче-
1 Янг А. Политическая теория: общие проблемы // Политическая наука: новые направления. С. 456.
: Кимшка У. Современная политическая философия. С. 126.
486
Свобода, равенство, справедливость
скую базу под проводимую последним политику. Но объективно получается
так, что он морально оправдывал расширение социальных функций государства
и стимулировал развитие либерализма в направлении эгалитаризма.
Ролз объясняет, почему он обращается к такому явлению, как справедли-
вость. Люди хотят жить в хорошем обществе. Но каково главное качество та-
кого общества? Справедливость, отвечает американский философ. «Справед-
ливость — это первая добродетель общественных институтов, точно так же как
истина — первая добродетель систем мысли. Теория, как бы она ни была эле-
гантна и экономна, должна быть отвергнута или подвергнута ревизии, если она
не истинна. Подобным же образом законы и институты, как бы они ни были
эффективны и успешно устроены, должны быть реформированы или ликви-
дированы, если они несправедливы»1. Но каким должно быть справедливое
общество?
Как известно, классическая теория общественного договора предполагала
конструирование гипотетической (на самом деле никогда не случавшейся
в истории) ситуации, когда люди, пребывавшие до этого в так называемом
естественном (т. е. дополитическом, дообщественном, догражданском) состо-
янии, устанавливают договорным путем нормы и принципы общественных
отношений и наделяют создаваемые ими властные институты соответствующи-
ми полномочиями. Такую же гипотетическую ситуацию конструирует и Ролз
и называет ее «исходным положением».
Люди, находящиеся в «исходном положении», сообща вырабатывают прин-
ципы, которые они считают справедливыми и на которых будет строиться дея-
тельность институтов (политических, экономических, социальных), составля-
ющих в совокупности основу структуры общества. «Люди должны решить
заранее, как они будут регулировать свои притязания друг к другу и какова
должна быть основная хартия их общества. Точно так же как каждая личность
должна решить путем рациональных размышлений, что составляет благо, т. е.
систему целей, рациональную для их преследования, так и группа людей долж-
на решить раз и навсегда, что считать справедливым и несправедливым. Выбор,
который должен был бы сделать рациональный человек в этой гипотетической
ситуации равной свободы, в предположении, что проблема выбора имеет реше-
ние, определяет принципы справедливости»2.
Но как обеспечить беспристрастность людей, формирующих эти принципы,
т. е. сделать так, чтобы все они исходили не из своего эгоистического интереса,
а из интересов всех людей? Ролз решает эту задачу путем введения воображаемой
ситуации, именуемой им «veil of ignorance», что в русскоязычной литературе
переводится обычно как «вуаль неведения» или «занавес неведения».
Характерная особенность этой ситуации заключается в том, что никто из
совершающих выбор «не знает своего места в обществе, своего классового по-
ложения, или социального статуса, а также того, что предназначено ему при
1 Ролз Дж. Теория справедливости. С. 19.
2 Там же. С. 26.
487
Глава 19
распределении природных дарований, умственных способностей, силы и т.д.»1.
Больше того: Ролз готов допустить, что никто не знает своих концепций блага
и даже своих психологических склонностей. «Это гарантирует, что никто не
выиграет и не проиграет при выборе принципов в результате естественных или
социальных случайных обстоятельств. Так как все имеют одинаковое положе-
ние и никто не способен изобрести принципы для улучшения своих конкрет-
ных условий, принципы справедливости становятся результатом честного со-
глашения или торга»2. То есть, поскольку я не знаю, кто я такой и что я такое,
то, вырабатывая во взаимодействии с другими принципы будущего общества,
я резонно могу предположить, что на самом деле мои личностные потенциалы
невелики и я вполне мог бы оказаться среди наиболее обездоленных. Поэтому
я буду стремиться к тому, чтобы выработать принципы, дающие обездоленным
определенные гарантии.
«Занавес неведения» позволяет людям выработать два принципа справед-
ливости. Но эти принципы, поясняет американский философ, являются «спе-
циальным случаем» «более общей концепции справедливости», которая может
быть выражена следующим образом. «Все социальные ценности — свобода
и благоприятные возможности, доходы и богатство, социальные основы само-
уважения - все это должно быть равно распределено, кроме тех случаев, когда
неравное распределение любой, или всех, из этих ценностей дает преимущество
каждому»3.
Теперь, когда мы знаем «общую концепцию» справедливости, ее можно
конкретизировать, разбить на части («специальная концепция») и выстроить
их в порядке «лексического приоритета». В своей книге Ролз неоднократно
возвращается к этим принципам (ибо это смысловой центр, ядро его теории),
рассматривает их то под одним углом, то под другим, предлагает то одну их
формулировку, то другую. Наконец, он решается привести «заключительную
формулировку двух принципов справедливости для институтов» — «формули-
ровку, включающую более ранние формулировки». И вот как она выглядит (во
избежание искажений приводим ее полностью).
«Первый принцип
Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее
общей системы равных основных свобод, совместимой с подобными системами
свобод для всех остальных людей.
Второй принцип
Социальные и экономические неравенства должны быть организованы та-
ким образом, что они одновременно
а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответствии
с принципом справедливых сбережений, и
б) делают открытыми для всех должности и положения в условиях честного
равенства возможностей.
1 Ро.п Лж. Теория справедливости. С. 26.
2 Там же.
3 Там же. С. 67.
488
Свобода, равенство, справедливость
Первое правило приоритета (приоритет свободы)
Принципы справедливости должны располагаться в лексическом порядке,
и следовательно, основные свободы могут быть ограничены только во имя са-
мой свободы. Существуют два случая:
а) менее широкие свободы должны укреплять всю систему свободы, раз-
деляемую всеми; и
б) свобода меньшая, чем равная, должна быть приемлемой для граждан,
обладающих этой меньшей свободой.
Второе правило приоритета (приоритет справедливости над эффективно-
стью и благосостоянием).
Второй принцип справедливости лексически предшествует принципу эф-
фективности и принципу максимизации суммы выгод; а честное равенство
возможностей предшествует принципу различия. Существуют два случая:
а) неравенство возможностей должно увеличивать возможности людей
с меньшими возможностями;
б) чрезмерная ставка сбережений должна в итоге уменьшать бремя тех, на
ком оно лежит»1.
За этими довольно сложными формулировками скрываются вполне понят-
ные и здравые идеи. Главная из них заключается в том, что неравенство допу-
стимо и морально оправдано, а значит, и справедливо только в том случае,
когда оно приносит пользу наименее преуспевающим. Все общественные бла-
га важны, но одни важнее, чем другие, и жертвовать первыми ради улучшений,
связанных со вторыми, недопустимо. Равные свободы имеют приоритет по
отношению к равным возможностям, а равные возможности — приоритет по
отношению к равным ресурсам.
Особое значение Ролз придает так называемым основным свободам, к кото-
рым относится «политическая свобода (право голосовать на выборах и занимать
официальную должность), свобода слова и собраний; свобода совести и свобода
мысли; свобода личности, включающая свободу от психологического подавле-
ния, физической угрозы и расчленения (целостность человека); право иметь
личную собственность и свободу от произвольного ареста и задержания, как то
определено правлением закона»2. Тут все равны. Что же касается распределения
доходов и богатства, то тут не все равны (принцип различия), но это неравенство
«должно быть направлено на получение преимуществ всеми, и в то же самое
время властные ответственные должности должны быть доступны всем»3.
Ролз отвергает столь чтимый американцами принцип равенства возмож-
ностей (в его традиционной трактовке) как несправедливый. Ведь согласно
этой трактовке, неравный социальный статус, неравное имущественное поло-
жение индивидов признаются оправданными, если они являются результатом
честной конкуренции в борьбе за получение должностей, постов и пр., обеспе-
чивающих определенные преимущества, т. е. если успех человека «заслужен».
1 Ролз Дж. Теория справедливости. С. 267. Курсив в тексте. — Э.Б.
2 Там же. С. 67.
3 Там же.
489
Глава 19
Но разве, спрашивает Ролз, есть какая-либо личная заслуга более талантливого
человека в том, что он более талантлив, чем другие, и это обеспечивает ему
успех? «Никто не заслуживает ни больших по сравнению с другими природных
способностей, ни привилегий в получении более предпочтительного стартово-
го места в обществе», — решительно заявляет Ролз. «Но, конечно, — поясняет
он тут же, — это не причина для того, чтобы игнорировать и уж тем более устра-
нить все эти различия. Вместо этого базисная структура может быть устроена
так, что все эти случайности будут во благо наименее преуспевших. Таким об-
разом, если мы хотим установить социальную систему, такую, чтобы никто не
приобретал бы и никто не терял бы из-за своего произвольного места в распре-
делении природных дарований или же из-за исходного положения в обществе,
не возвращая преимуществ или получая их взамен в плане компенсации при-
обретений, мы должны принять принцип различия»1. Принцип же этот, по
Ролзу, представляет, в сущности, «соглашение считать распределение есте-
ственных талантов в некоторых отношениях общим достоянием и разделять
большие социальные и экономические выгоды, ставшие возможными за счет
взаимно дополняющих аспектов этого распределения. Те, которые одарены от
природы, кем бы они ни были, могут пользоваться этим только на тех условиях,
что улучшат ситуацию тех, кому не сопутствовала удача»2.
Теорию Ролза характеризуют как теорию эгалитарного либерализма или
либерального равенства. И это корректная идентификация. Американский
мыслитель попытался доказать, что дорогая сердцу либерала свобода индиви-
да (она и для Ролза всегда оставалась высшей ценностью) совместима с равен-
ством (не тождественным уравниловке). Это вызвало резкую отповедь со сто-
роны либертаристов, обвинивших Ролза в отступлении от приципов
либерализма и чуть ли не в переходе на позиции социализма. Но американский
философ оставался либералом. «...Следует признать, что в «Теории справедли-
вости» изложены нормы социального и экономического равенства, целиком
и полностью соответствующие либеральной традиции»3. Таков был «вердикт»
международного политологического сообщества, вынесенный в 90-х годах
XX века.
Теория Ролза стимулировала обсуждение вопроса о совместимости эгалитар-
ных моделей справедливого распределения с индивидуальной свободой. Свиде-
тельством тому — книги «Справедливость и экономическое распределение» под
редакцией Дж. Артура и У. Шоу4; «Экономическая справедливость: частные пра-
ва и публичная ответственность» под редакцией К. Кипниса и Д. Мейерса5 и еще
1 Ролз Дж. Теория справедливости. С. 98.
2 Там же.
3 Янг А. Политическая теория: общие проблемы. С. 457.
4 Arthur /., Show W. (eds). Justice and Economic Distribution. Englewood Cliffs. N. J., 1978.
3 Kipnis K., Meyers D.T. (eds). Economic Justice: Private Rights and Public Responsibilities. Towota.
N.J.. 1985.
490
Свобода, равенство, справедливость
ряд работ. Но надо заметить, что и сам автор «Теории справедливости» до конца
дней (2002) продолжал исследование поставленной им проблемы — в «Полити-
ческом либерализме», «Законе народов», других публикациях.
Рассказ об американском либеральном эгалитаризме был бы неполным,
если бы мы обошли исследования Рональда Дворкина — фигуры весьма инте-
ресной и ненамного уступающей по масштабу Джону Ролзу, но несколько за-
терявшейся в его тени1.
Дворкин родился в 1931 году, окончил Гарвардский, а затем Оксфордский
университет. В течение ряда лет был практикующим юристом: помощником
судьи и адвокатом. Преподавал в Йельском университете и других вузах Аме-
рики, а также в Оксфорде, где с конца 60-х возглавлял в течение ряда лет кафе-
дру юриспруденции. Дворкина считают одним из крупнейших теоретиков пра-
ва второй половины минувшего века, создателем концепции «права как
целостности» (law as integrity). Но он с полным на то основанием может быть
назван и видным теоретиком современного либерализма. Дворкину принад-
лежит ряд книг, включая такие получившие известность работы, как «О правах
всерьез» (1977) и «Дело принципа» (1985).
Дворкин относится к тем теоретикам — и тут, возможно, сыграла свою роль
его юридическая практика, — которые пытаются взглянуть на рассматриваемую
проблему не только с теоретической, но и с практической точки зрения. И еще
одна особенность его как исследователя: он не чурается политической публи-
цистики и вот уже много лет является постоянным автором известного журна-
ла «The New York Review of Books».
Как либерала и теоретика либерализма, Дворкина всегда беспокоил —
и чем дальше, тем больше — вопрос о равенстве и сочетании его со свободой.
Этому посвящено немало его работ, включая фундаментальное исследование
«Суверенная добродетель: теория и практика равенства»2, опубликованное
в 2000 году. И в этом беспокойстве он был не одинок. Развитие во второй по-
ловине XX века государства благосостояния и изменения в структуре хозяй-
ственных связей усилили эти опасения. «Я хочу, — писал в 1985 году Роберт
Даль, — поставить перед собой вопрос о том, имеют ли американцы возмож-
ность построить общество, которое могло бы в большей степени приблизить-
ся к достижению ценностей демократии и политического равенства, но при
этом достичь современного уровня индивидуальной свободы, а может быть,
даже и превзойти его»3.
Даль приходит к выводу, что равенство не породило тирании толпы и не
привело к разрушению свободы, чего так опасались американские «отцы-осно-
1 О степени внимания отечественных исследователей к американской политической мысли
XX века и знакомства с ней свидетельствует красноречивый факт: в четырехтомной «Новой фило-
софской энциклопедии», опубликованной в 2000-2001 гг. нет статей ни о Ролзе, ни о Дворкине,
а в двухтомной «Политической энциклопедии», увидевшей свет в 1999 году, есть только статья
о Ролзе.
2 Dworkin R. Sovereign Virtue: The Theory and Practice of Equality. Cambr (Mass.). 2000.
3 Даль Р. Введение в экономическую демократию/ Пер. с англ. М., 1991. С. 15.
491
Глава 19
ватели». Но зато проявилась тенденция к росту неравенства, вызванная систе-
мой, «которую мы имеем сегодня и которую, за неимением лучшего термина,
я называю корпоративным капитализмом»1.
С течением времени ситуация только ухудшалась, что и констатировал
Дворкин пятнадцатью годами позднее. «Равенство, — писал он в «Суверенной
добродетели». — вид политических идеалов, стоящий перед угрозой [вымира-
ния]. Уже несколько десятилетий назад каждый политик, объявлявший себя
либералом или даже центристом, готов был подписаться под утверждением, что
подлинно эгалитарное общество — это по меньшей мере утопическая цель. Но
теперь даже политики, определяющие себя как левоцентристы, отвергают сам
идеал равенства»2.
Дворкин переводит вопрос в политическую плоскость, утверждая, что скла-
дывающееся в американском обществе неравенство как раз и есть специфиче-
ская форма проявления тирании. «Ни одно правительство, — утверждал амери-
канский либерал, — не является легитимным, если оно не проявляет равной
заботы (equal concern) о судьбе всех граждан, на власть над которыми оно пре-
тендует, и лояльности со стороны которых оно требует. Равная забота - суве-
ренная добродетель политической общности, без нее правление есть всего лишь
тирания, и когда богатство нации очень неравномерно распределено, как это
происходит ныне с богатством даже самых процветающих наций, то равная за-
бота оказывается под подозрением»3.
Слова «равная забота» мы выделили не случайно. Для Дворкина они имеют
принципиальное значение, поскольку выражают суть его представления о ра-
венстве. Политический идеал равенства, утверждает он (ссылаясь на Т. Скэн-
лона4), может быть сформулирован с помощью двух принципов. Согласно
первому принципу, «правительство должно относиться ко всем своим поддан-
ным как к равным (treat those in its charge as equals), то есть должно исходить из
того, что все граждане имеют право на равную заботу и уважение с его сторо-
ны... Согласно второму принципу, при распределении некоторого ресурса пра-
вительство должно одинаково относиться ко всем своим подданным (т. е. пре-
доставлять всем равные доли — treat those in its charge equally) или, по крайней
мере, добиваться такого положения дел, когда все граждане равны или почти
равны в этом отношении»5.
Рассматривая вопрос о конкретном выражении отношения правительства
к своим гражданам как к равным, Дворкин исследует два возможных ответа на
него. Ответ первый предполагает, что правительство должно быть нейтральным
в том, что можно назвать вопросом о достойной жизни. Второй ответ предпо-
лагает, что правительство не может быть нейтральным в этом вопросе, так как
1 Даль Р. Введение в экономическую демократию. С. 15.
2 Dworkin R. Sovereign Virtue: The Theory and Practice of Equality. P. 1.
3 Ibid. Курсив мой. - Э.Б.
4 Scan/on Т. Preference and Urgency//Journal of Philosophy. Vol. LXXII. P. 655.
Дворкин P. Либерализм // Современный либерализм: Ролз. Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел,
Тейлор. Уолдрон / Пер. с англ. М.. 1998. С. 56.
492
Свобода, равенство, справедливость
оно не может относиться к своим гражданам как к равным человеческим суще-
ствам, не имея представления о том, каким должен быть человек.
Дворкин считает, что либерал должен придерживаться первой, а именно
нейтральной, позиции. То есть он не устанавливает никаких моральных пре-
зумпций для граждан и с уважением относится к их собственному выбору.
«...Политические решения не должны зависеть — или должны зависеть как
можно меньше — от конкретных представлений о достойной жизни или о том,
что придает ей ценность. В обществе люди имеют разные представления о до-
бродетельной жизни, поэтому правительство не будет относиться к ним как
к равным, если отдаст предпочтение одному из этих представлений — то ли по-
тому, что чиновники сочтут его лучше других, то ли потому, что его придержи-
вается наиболее многочисленная или сильная группа населения»1.
Как либеральный эгалитарист Дворкин озабочен решением проблемы
справедливого распределения материальных благ в соответствии с принципом
«равной заботы». Значит, и тут должна быть проявлена нейтральность. «Равная
забота, — настаивает он, — требует, чтобы правительство было нацелено на та-
кую форму материального равенства, которую я называю равенством ресурсов,
хотя в равной мере допустимы и другие названия»2. (В более ранней работе,
а именно в статье «Либерализм», опубликованной в 1985 году, Дворкин говорит
о распределении «благ, ресурсов и возможностей»3. Но в конце концов он оста-
навливается на понятии «ресурсы» как наиболее емком и потому ключевом.)
Либерал должен вначале предложить «что-то вроде принципа приблизительно-
го равенства: ресурсы и возможности следует — в той мере, в какой это возмож-
но — распределять поровну, чтобы каждый получил одинаковую долю и смог
реализовать свои стремления. Любая другая общая схема распределения озна-
чала бы, — подчеркивает Дворкин, — что судьба одних людей заслуживает боль-
шей заботы, чем судьба других, или что стремления и таланты ряда людей за-
служивают большего внимания и, следовательно, более щедрой поддержки»4.
Дворкин отдает себе отчет в том, что вкусы у людей разные и удовлетворение
одних потребностей требует больше денег, чем других: шампанское дороже пива.
Но ведь вкусы, парирует он, «формируются в соответствии с представлениями
каждого человека о том, какой должна быть его жизнь. Поэтому наиболее эффек-
тивная нейтральность требует, чтобы каждому предоставлялась равная доля, и он
сам пусть решает, выбрать ли ему дорогой образ жизни или недорогой»5.
Однако на практике «принцип приблизительного равенства» невозможно
осуществить без катастрофических последствий для общества. Поэтому воз-
никает потребность в механизмах, которые, несмотря на существующие между
людьми различия и разногласия, позволили бы реализовать принцип равного
1 Дворкин Р. Либерализм. С. 60.
2 Dworkin R. Sovereign Virtue. P. 3. Курсив мой. - Э.Б.
3 Дворкин Р. Либерализм. С. 60.
4 Там же.
5 Там же.
493
Глава 19
отношения к людям. Сточки зрения либерала, говорит Дворклн, «наилучшими
из доступных механизмов являются два наших политико-экономических ин-
ститута: рынок, позволяющий определить, какие продукты производить и как
их распределять, и представительная демократия, позволяющая принимать
коллективные решения о запрете или регламентации определенных видов дея-
тельности ради обеспечения или удобства других видов. Есть основания пола-
гать, что каждый из этих известных институтов обеспечит более равное рас-
пределение, чем любой другой»1.
Однако, как показывает Дворкин, рынок и представительная демократия,
выбранные нами по эгалитарным соображениям (а не по соображениям эффек-
тивности), «порождают неэгалитарные последствия», если не дополнить их
«разного рода индивидуальными правами»2. Дворкин, как юрист, подробней-
шим образом останавливается на значении и роли индивидуальных прав в со-
временном демократическом обществе и показывает, что без их обеспечения со
стороны государства не может быть и речи о равенстве и свободе.
Дворкин отвергает доводы утилитаристов, согласно которым существует
связь между обладанием человеком индивидуальными правами и использова-
нием их, с одной стороны, и общей пользой и интересом - с другой. Человек,
утверждает он, обладает индивидуальными правами и может пользоваться ими
даже тогда, когда это не согласуется с общим интересом. «Индивидуальные
права - это политические козыри в руках людей. Люди пользуются этими пра-
вами тогда, когда, в силу тех или иных причин, коллективная цель не является
достаточным оправданием для того, чтобы не позволить им иметь или делать
то, что они, как индивиды, хотят иметь или хотят делать, или для того, чтобы
их чего-либо лишить или нанести им какой-либо ущерб»3. Таким образом, люди
могут воспользоваться своими правами для того, чтобы воспрепятствовать при-
нятию политических решений, нарушающих принцип равенства, даже если
правительство считает, что эти решения отвечают общественным интересам.
Дворкин обращает внимание на существование тесной связи между уваже-
нием к закону, законопослушанием граждан и уважительным отношением
к правам последних со стороны государства. «Государство не сможет восстано-
вить уважение к закону, не представив каких-либо оснований уважать закон.
А этого оно сделать не сможет, если будет пренебрегать тем, что только и от-
личает закон от организованной жестокости. Если государство не относится
серьезно к правам, значит, оно не относится серьезно и к закону»4.
Дворкин решается вступить в полемику с теми, кто едва ли не самым фунда-
мент&тьным правом человека считал и считает право на свободу (liberty). Напом-
ним, что Джон Локк, формируя либеральную идеологию, к числу естественных,
неотчуждаемых прав относил «жизнь, свободу и собственность», а Томас Джеф-
ферсон ввел эту триаду в Декларацию независимости, но при этом заменил «соб-
1 Дворкин Р. Либерализм. С. 61—62.
2 Там же. С. 67.
3 Дворкин Р. О правах всерьез / Пер. с англ. М., 2004. СИ.
4 Там же. С. 280.
494
Свобода, равенство, справедливость
ственность» на «стремление к счастью». При этом право на свободу расценива-
лось порой как конкурентное праву на равенство, а в некоторых случаях
и несовместимое с ним. Дворкин, признавая, что право на свободу1 пользовалось
и пользуется популярностью у представителей разных политических сил и что
«риторика свободы вдохновляла все радикальные движения — от интернацио-
нальных освободительных войн до компаний, проводимых в защиту сексуальной
свободы и за освобождение женщин»2, отвергает это право. Он пишет черным по
белому: «нет права на свободу»3. «...Как такового, права на свободу не существу-
ет... идея подобного права сама по себе есть недоразумение»4. А о каком праве
можно говорить, какое право существует? «Право на свободы», отвечает Двор-
кин, на конкретные свободы. «Я не отрицаю, что люди имеют права на опреде-
ленные отдельные свободы, как, например, право на личные морально-этиче-
ские решения... или право на свободы, предусмотренные в Билле о правах... Эти
общепризнанные права являются производными и проистекают не из более аб-
страктного права на свободу, как такового, а из самого права на равенство»5.
Выведение права на свободы из права на равенство влечет за собой очень
важное заключение: это означает опровержение «той популярной и опасной
идеи, что индивидуализм есть враг равенства. Эта идея является общей ошиб-
кой как либертарианцев, не приемлющих равенство, так и эгалитаристов, не-
навидящих свободу; и те и другие нападают на свой собственный идеал, но
только под другим названием»6.
У либеральных эгалитаристов много идейных противников и критиков,
обвиняющих их в том, что они зашли слишком далеко в попытках обоснования
необходимости социального и экономического равенства. Но даже если в этом
есть доля правды, то правда и то, что и Ролз, и Дворкин «откликались» на «вы-
зовы» времени, а время требовало большей политической и социальной терпи-
мости и равенства. Возможно, это своего рода «отступное» за неравенство эко-
номическое, которое не только не уменьшилось, но резко возросло в XX веке.
Пожалуй, самыми жесткими критиками эгалитаристов были либертаристы:
ведь эгалитаристы подрывали прежде всего их позиции. И у либертаристов
имелись свои «таланты» и «классики». Одним из них был современник Ролза
1 «Я имею в виду, - поясняет Дворкин, - традиционное определение свободы как отсутствия на-
лагаемых правительством ограничений на то, что человек мог бы при желании совершить» {Двор-
кин Р. О правах всерьез. С. 359). Это разъяснение очень важно, ибо в мировой политической мысли
существуют десятки толкований такого понятия, как «свобода», и вывод Дворкина, достаточно кон-
кретный с философско-правовой точки зрения, мог бы быть оспорен с других точек зрения — прежде
всего философской.
2 Дворкин Р. О правах всерьез. С. 358.
3 Там же.
4 Там же. С. 13.
5 Там же.
6 Там же. 13.
495
Глава 19
и Дворкина Роберт Нозик. Именно он написал и опубликовал в 1974 году кни-
гу, составившую, как считают его почитатели, эпоху в истории американской и
мировой политической философии и «сделавшую имя» ее автору. Эта книга —
«Анархия, государство и утопия» («Anarchy, State and Utopia»1), получившая в
1975 году Национальную книжную премию и вошедшая (вместе с «Теорией
справедливости» Ролза) в список обязательной литературы для студентов,
изучающих политическую философию.
Нозик родился в 1938 году в Нью-Йорке, в Бруклине, в бедной еврейской
семье, эмигрировавшей... ну, конечно же, из России. Ему удалось «выйти
в люди», пробившись в престижнейшие вузы мира. Он учился в Колумбийском
университете (где получил степень бакалавра), Принстоне (степень доктора),
а потом еще и в Оксфорде, отчасти повторив путь Ролза. Затем в течение многих
лет был профессором в Гарварде, стал известным человеком. А свою знамени-
тую книгу написал в 36 лет.
Биография таких self made persons часто закладывает в их психологию (не
всегда осознаваемые) антиэтатистские, антивэлферистские установки: пусть,
мол, каждый получает лишь то, что он заслужил собственными усилиями, а не
сидит на шее у государства, то бишь у меня... Кстати сказать, Нозик считает
нужным объясниться с читателем по поводу жесткости своей позиции. «...Мно-
гие люди, — пишет он, — не хотят принять подобное бесчувственное отношение
к нуждам и страданиям других. Я знаком с подобной реакцией; я сам отреаги-
роват точно так же, когда впервые столкнулся с этими взглядами. Но, не без
внутреннего сопротивления, в результате размышлений и изучения аргумен-
тов, я стал приверженцем этих взглядов, которые теперь принято называть
либертарианскими. В этой книге очень немногое указывает на мое прежнее
неприятие»2.
Правда, через пятнадцать лет, в книге с красноречивым названием «Про-
экзаменованная жизнь» («The Examined Life»), Нозик смягчил свою позицию,
высказавшись в том духе, что в определенных ситуациях личная свобода может
быть более полно реализована через коллективистскую позицию и что перерас-
пределение какой-то части богатства посредством справедливого налогообло-
жения может оказаться полезным не только для общества, но и для чрезмерно
эгоистичного меньшинства. Но мы пишем не творческую биографию Нозика,
мы говорим о созданной им теории, которая, собственно, и «застолбила» ему
место в истории американской и мировой политической мысли и отклоняться
от которой мы не вправе.
У Нозика своеобразная манера письма, способная оттолкнуть какую-то
категорию читателей. Дело в том, что он прошел (редкий случай в среде поли-
тических мыслителей) школу аналитической философии, так что его главный
труд, испещренный формулами, местами напоминает, скорее, логико-матема-
тический трактат а 1а Витгенштейн, нежели политологическое сочинение. Но
таков уж стиль его мышления.
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. Пер. с англ. М., 2008.
2 Там же. С. 11.
496
Свобода, равенство, справедливость
Помимо «Анархии» и «Проэкзаменованной жизни» Нозик написал еще
несколько книг. Среди них — «Философские объяснения» (Philosophical
Explanations, 1981), «Природа рациональности» (The Nature of Rationality,
1993/1995), «Загадки Сократа» (Socratic Puzzles, 1997), «Инварианты: структура
объективного мира» (Invariances: The Structure of the Objective World, 2001/2003).
Но главной его книгой остается, конечно, «Анархия». Умер Нозик от рака же-
лудка в 2002 году, едва справив шестьдесят третий день рождения.
Нозик — наиболее ярый и наиболее яркий оппонент Ролза. Но оппонент
почтительный и в то же время ехидный. «..."Теория справедливости" — это
яркая, глубокая, проницательная, систематическая, всесторонняя работа по
политической и моральной философии, которую можно сравнить разве что с
трудами Джона Стюарта Милля. Это фонтан замечательных идей, которые об-
разуют единое гармоничное целое. Отныне политические философы обязаны
либо работать в рамках теории Ролза, либо объяснять, почему они этого не
делают... Невозможно прочитать книгу Ролза и не воспринять, возможно,
в переработанном виде, многих его открытий. Невозможно дочитать ее до кон-
ца и не обрести нового вдохновляющего ведения возможностей целостной
теории морали, не ощутить того, насколько красивой она может быть»1.
Кто-то скажет, что в демонстративной почтительности Нозика к Ролзу про-
глядывает нечто ироническое (сравнить живого коллегу с Джоном Стюартом
Миллем!), а то и иезуитское: ведь гораздо приятнее сражаться — и сражаться
успешно, как был убежден сам Нозик, — с выдающимся человеком, чем с по-
средственностью. Но, возможно, автор «Анархии» просто отдает должное со-
пернику (выражая ему, кстати, благодарность за консультации) и тем самым
подает пример критикам, ведущим себя не по-джентльменски. А возражения
у Нозика самые что ни на есть принципиальные.
Нозик отвергает анархистскую идею безгосударственного устройства обще-
ства. И объясняет почему. Он не согласен с утверждениями анархистов, что
«мало того, что нам было бы лучше без государства, но что любое государство
нарушает моральные права людей, в силу чего оно аморально по самой своей
сути»2. В «естественном состоянии», пишет Нозик — а он, как и Ролз, берет
такое гипотетическое состояние в качестве чисто объяснительной модели, —
существуют морально допустимые и недопустимые действия. И существуют
нарушители моральных запретов, по отношению к которым допустимо при-
менять силу. Можно сказать и по-другому: моральные запреты позволительно
навязывать силой. Эту функцию и берет на себя государство. «Что позволено
или не позволено одним людям по отношению к другим, ограничивает то, что
им позволено делать через аппарат государства или для создания такого аппа-
рата. Моральные запреты, которые позволительно навязывать силой, являются
источником легитимности всякого фундаментального права государства на
применение насилия. (Фундаментальное право на применение насилия — это
право, не опирающееся на какое-либо согласие того лица, к которому приме-
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 232-233. Курсив в тексте. - Э.Б.
2 Там же. С. 23.
497
Глава 19
няется это насилие.) Отсюда возникает первичная сфера государственной ак-
тивности, возможно, единственно легитимная сфера»1.
Это предопределяет характер искомой политии. В духе классического либе-
рализма XVIII—XIX веков Нозик отстаивает идею так называемого минимально-
го государства, государства - «ночного сторожа», который охраняет покой граж-
дан, не заглядывает в окна их домов, не вмешивается в их жизнь, но и не
спасает от голода, стужи и болезней. Предисловие к «Анархии, государству и
утопии» он начинает с... выводов, к которым пришел в процессе исследования
и которые потом доказывает на протяжении сотен страниц. «Наши главные вы-
воды относительно государства состоят в том, — пишет Нозик, — что оправдано
существование только минимального государства, функции которого ограниче-
ны узкими рамками — защита от насилия, воровства, мошенничества, обеспе-
чение соблюдения договоров и т. п.; что любое государство с более обширными
полномочиями нарушает право человека на личную свободу от принуждения к
тем или иным действиям и поэтому не имеет оправдания; и что минимальное
государство является одновременно и вдохновляющим, и справедливым»2.
Нозик, этот любитель парадоксов, каламбуров, головоломок, подчеркивает:
«Минимальное государство — это максимальное государство, существование
которого может быть оправдано. Любое государство, которое больше мини-
мального, нарушает права людей»3. При этом, как мы видим, американский
философ не возражает против того, чтобы государство было справедливым. Да
и кто стал бы возражать против этого? Вопрос в том, как понимать справедли-
вость и чем нозиковская справедливость отличается от ролзовской. К этому мы
еще вернемся. А пока о двух дополнительных «важных выводах», проистекаю-
щих из постулатов автора «Анархии». «...Во-первых, государство не должно
использовать аппарат принуждения ради того, чтобы заставить одних граждан
помогать другим, и, во-вторых, государство не должно запрещать какие-либо
виды действий людей ради их блага или их защиты»4.
Это сказано явно «в пику» Ролзу и всем тем, кто возлагает на государство
функцию справедливого распределения благ. Граждане, считает Ролз, могут
сами, по собственной инициативе, на добровольной основе создавать организа-
ции, занимающиеся благотворительной или другой деятельностью или дей-
ствовать в этом направлении индивидуально. Но при этом не должно иметь
место никакое принуждение, ибо это будет нарушать права индивидов как
свободных людей.
В условиях естественного состояния между людьми складываются отноше-
ния, которые могут считаться справедливыми при условии соблюдения ряда
принципов и которые распространяются на имущественную сферу. «Общие
контуры теории справедливости владения имуществом состоят в том, что чело-
век владеет имуществом по справедливости, если он получил титул на это иму-
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 23-24.
2 Там же. С. 11.
3 Там же. С. 193.
4 Там же. СП. Курсив в тексте. - Э.Б.
498
Свобода, равенство, справедливость
щество в соответствии с принципом справедливого присвоения и перехода или
принципом исправления несправедливости»1.
Тут необходимо пояснить, что Нозик конструирует «теорию справедливо-
сти, основанную на титулах собственности»2, в соответствии с которой по-
следняя может находить своего хозяина трояким путем. Это, во-первых, «пер-
вичное приобретение во владение»3, регулируемое «принципом справедливого
присвоения» (principle of justice in acquisition)4. Иными словами, не принад-
лежащие никому, «ничьи» вещи могут перейти в чье-то владение. Согласно
второму принципу — «принципу справедливого перехода» (principle of justice in
transfer)5, — человек может передать кому-то свою собственность, обменять ее
и т. п. Но могут иметь место и нарушения этих двух принципов справедливости
владения имуществом. В этом случае необходимо осуществить «исправление
несправедливости во владении имуществом» в соответствии с первыми двумя
принципами6.
Как видим, ролзовскому принципу распределительной справедливости Но-
зик противопоставляет принцип собственнической справедливости (справедли-
вости владения или справедливости, основанной на титулах собственности).
Он упрекает Ролза в том, что тот сосредоточивает внимание на конечном со-
стоянии (результате), не задаваясь вопросом о том, как был получен этот ре-
зультат, и видит в этом ущербность теории Ролза. «Процедура, которая основы-
вает принципы распределительной справедливости на том, на чем сошлись бы
рациональные индивиды, ничего не знающие ни о себе, ни о своей жизни, га-
рантирует, что в качестве фундаментальных будут приняты принципы справед-
ливости, основанные на конечном состоянии... индивиды, которые встречаются
за занавесом неведения для того, чтобы решить, кто что получает, не зная ни-
чего о том, что люди могут иметь какие-то особые титулы собственности, будут
относиться к тому, что они распределяют, как к манне небесной»7. Образно
говоря, Нозик упрекает Ролза в том, что тот предлагает подумать о справедли-
вом распределении пирога, не задаваясь вопросами о том, откуда взялся этот
пирог, сколь он велик, кем и как он был испечен, каковы были соответствующие
трудовые затраты и т. п. Нозик ничего не говорит о «потребительстве», «по-
требительском» отношении, но он, думается, вполне мог бы бросить Ролзу
упрек в том, что его модель распределительной справедливости есть, в сущно-
сти, модель потребительской справедливости.
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 197-198.
2 Используемое Нозиком словосочетание entitlement theory переводится как «теория, основанная
на титулах собственности». Мы вынуждены, пользуясь переводом книги, следовать этому варианту,
хотя, на наш взгляд, он не очень удачен. Entitlement - это притязание, право. То еесть речь идет о
теории справедливости, основанной на праве на собственность.
3 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 194.
4 Там же.
5 Там же. С. 195.
6 Там же. С. 196.
7 Там же. С. 250-251. Курсив в тексте. - Э.Б.
499
Глава 19
А в целом получается какой-то «черный ящик». Один (Ролз) концентриру-
ется на «выходе», другой (Нозик) — на «входе», а вопросы о том, как проявля-
ется справедливость (проявляется ли вообще, должна ли проявляться и т. п.) на
пути от «входа» к «выходу» остаются без ответа. Это и понятно. Обе теории
имеют инструментальный, апологетический характер. Одна защищает идею и
принципы государства благосостояния, другая — идею и принципы минималь-
ного государства.
Нозик признает, что «идее или идеалу минимального государства недостает
блеска»; что этот идеал не в состоянии «зажечь сердца, вдохновить людей на
борьбу и жертвы» и что под его знаменем никто не пойдет на баррикады1. По-
этому стоило бы подумать о том, как могло бы выглядеть общество, в котором
мы хотели бы жить - Утопия. Между нашим реальным миром и моделями воз-
можных миров, признает Нозик, существует гигантская разница. Но, «только
учитывая такие мечты и их силу, можно понять усилия людей, направленные на
расширение границ доступных им на данный момент возможностей... Даже
самые необузданные надежды и предсказания (вроде тех, что мы находим у
Троцкого на последних страницах его книги «Литература и революция») отра-
жают терзания и тоску, без которых портрет человечества превращается во все-
го лишь трехмерный»2.
Но проблема воображаемого построения Утопии осложняется тем обстоя-
тельством, что люди очень не похожи друг на друга, и «нет оснований считать,
что существует одно сообщество, которое будет идеалом для всех людей, и есть
много оснований считать, что такового не существует»3. «Витгенштейн, Элиза-
бет Тейлор, Бертран Рассел, Томас Мертон, Йоги Берра, Аллен Гинзбург, Гарри
Вольфсон, Торо, Кейси Стенгел, любавический ребе, Пикассо, Моисей, Эйн-
штейн, Хью Хеффнер, Сократ, Генри Форд, Ленни Брюс, Баба Рамм Дасс, Ган-
ди, сэр Эдмунд Хиллари, Реймонд Лубиц, Будда, Фрэнк Синатра, Колумб, Тэд
Уильяме, Томас Эдисон, Фрейд, Норман Мейлер, Айн Рэнд, барон Ротшильд,
Г. Д. Менкен, Томас Джефферсон, Ральф Эллисон, Бобби Фишер, Эмма Голд-
ман, Петр Кропоткин, вы и ваши родители. Действительно ли существует один
образ жизни, являющийся наилучшим для всех этих людей?»4
Ответ, разумеется, отрицательный. В Утопии, говорит Нозик, не будет од-
ного вида сообщества и единого для всех образа жизни. «Утопия будет состоять
из утопий, из множества различных неоднородных сообществ, в которых люди
будут вести разный образ жизни в разных институциональных условиях... Уто-
пия - это рамка для утопий, место, где люди вольны добровольно объединять-
ся, чтобы попытаться реализовать собственный идеал хорошей жизни в идеаль-
ном сообществе, где, однако, никто не может навязать другим собственные
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 365.
2 Там же. С. 377.
3 Там же. С. 379. Курсив в тексте. — Э.Б.
4 Там же. С. 380. Это не хаотичный набор имен. Нозик перечисляет имена выдающихся людей,
резко отличающихся друг от друга по своим политическим взглядам и религиозным ориентациям,
а также по профессии, полу, возрасту, национальности.
500
Свобода, равенство, справедливость
представления об утопии. Утопическое общество — это общество утопизма»1,
метаутопия.
Минимальное государство не одаривает нас утопиями и уж тем более не
загоняет в Утопию. Но, «уважая наши права и тем самым обращаясь с нами
с уважением, оно позволяет нам — по отдельности или вместе с теми, кого мы
выберем, — выбирать свою жизнь и реализовывать свои цели и представления
о себе в той мере, в какой мы на это способны, опираясь на добровольное со-
трудничество других индивидов, обладающих тем же достоинством»2. Таким
образом, Государство (минимальное), которое освобождено от социальных
функций, и Утопия, выполняющая по нашему желанию любые функции, в том
числе (будь на то наша воля и готовность других сотрудничать с нами на добро-
вольной основе) социальные, дополняют, подпитывают друг друга, восполняют
ущербность друг друга. Это новация Нозика: ничего подобного мы не найдем
ни в классическом либерализме, ни в современном либертаризме. Однако это
не меняет сущности той традиции, в русле которой развивалась мысль амери-
канского философа.
Завершая эту главу, заметим, что рассуждения о свободе, равенстве, спра-
ведливости можно обнаружить и в трудах других американских политических
философов второй половины XX века — немногочисленных марксистов и анар-
хистов, коммунитаристов, представителей других направлений. И все они но-
сят классовый (если кому-то не нравится это слово — не марксистами, заметим,
придуманное, — то можно сказать и по-другому: «групповой», «корпоратив-
ный», «партикулярный») характер (порой тщательно скрываемый, но проры-
вающийся в аргументации и исходных принципах). Однако, если говорить
о вкладе в политическую мысль — в плане постановки вопроса, системы аргу-
ментации, глубины анализа, новизны, — то конкурентов у Ролза и Нозика как
не было, так и нет.
1 Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 381.
2 Там же. С. 406.
Глава двадцатая
МИРОВОЕ РАЗВИТИЕ И МИРОВОЙ ПОРЯДОК
В Америке второй половины XX века исследование проблематики мировой
политики и международных отношений выходит на качественно новый уровень
по сравнению с предшествующими периодами. Расширяется круг проблем,
попадающих в поле зрения исследователей (мы будем называть их «междуна-
родниками»). Растет численность последних. Появляются новые научные цен-
тры («фабрики мысли»). Это было вызвано как изменением мира, который
становится все более взаимозависимым, так и изменением самой Америки и ее
роли в мире, о чем говорилось выше.
В числе наиболее крупных и значимых проблем, рассматриваемых амери-
канскими международниками, проблемы войны и мира; международных кон-
фликтов; международного сотрудничества; национальных интересов; между-
народной безопасности; сокращения вооружений и нераспространения
ядерного оружия; построения мирового политического порядка; состава и роли
субъектов международных отношений (в первую очередь национального госу-
дарства, но теперь еще и международных организаций, транснациональных
корпораций) и т. д. Понятно, что все эти проблемы рассматривались с разных
теоретических позиций и в рамках теоретических конструкций разного типа.
Так что тут перед нами открывается довольно пестрая - и, надо признать, за-
путанная — картина.
В современной научной литературе принято говорить о «трех больших спо-
рах», которые вели и ведут между собой международники (в подавляющем
большинстве американцы) начиная с 1950-х годов. «Первый спор в соответ-
ствии с общепринятой трактовкой вели между собой первоначально присущий
этой области «идеализм» и бросивший ему вызов «реализм». «Второй великий
спор» велся между сторонниками «научного» и «традиционного» подходов. За-
тем последовал третий спор, в котором участвовали «неореалисты», поскольку
выяснилось, что реализм «не умер: он просто ушел в подполье»1. При этом,
считает Гоулдманн, не совсем ясно «кто им противостоял: «глобалисты»...
«плюралисты» и «структуралисты»...; «глобалисты» и «неомарксисты»... «пост-
позитивисты...; сторонники «парадигмы взаимодействия» и «глобалистской
парадигмы»...; представители концепции «мирового сообщества» и «структур-
1 Гоулдманн К. Международные отношения: общие проблемы // Политическая наука: новые на-
правления. С. 388-389.
502
Мировое развитие и мировой порядок
ных подходов»...; теоретики «взаимозависимости» и «глобализма»... или, быть
может, сторонники «критической теории международных отношений»...»1.
Не вдаваясь в эти споры, обозначим основные характеристики таких тече-
ний (школ), как идеализм (неоидеализм) и реализм (неореализм), поскольку
именно в русле этих течений, радикально расходящихся в понимании природы
человека, общества и политики, развивалась во второй половине XX века аме-
риканская внешнеполитическая мысль.
Сторонники идеализма исходят из представления, что человек по своей
природе добр, и потому верят в существование универсальных общечеловече-
ских идеалов, интересов и ценностей и соответствующего им рационального и
морального миропорядка. Верят в возможность плодотворного международно-
го сотрудничества и создания системы коллективной безопасности. Исходя из
этого, они придают большое значение деятельности международных организа-
ций, видя в них едва ли не главных акторов мировой политики. Они полагают,
что все проблемы, вызывающие войны, могут быть решены мирным путем на
основе международного права. Это, по сути, не новые идеи, и многие из них
были высказаны великим немецким философом-гуманистом Иммануилом
Кантом в его знаменитом трактате «К вечному миру». Так что об идеалистах
можно в общем сказать, что это — выразители гуманистической традиции
в международных отношениях.
К этой традиции, надо заметить, тяготели в XIX — начале XX века многие
американцы, хотя она и не получила соответствующего теоретического вопло-
щения. Из нее исходил в свое время Вудро Вильсон, формулируя свои четыр-
надцать пунктов, а потом предлагая создание Лиги Наций как постоянно дей-
ствующей межгосударственной организации. В послевоенный период идеализм
в США был представлен Греневилем Кларком и Луисом Соном, авторами полу-
чившей широкую известность книги «Достижение всеобщего мира через миро-
вое право»2 (первое издание - в 1958 году) и рядом других авторов.
В какой-то степени этой традиции придерживался и Куинси Райт. Мы го-
ворим «в какой-то степени», имея в виду, что по ряду позиций он был ближе к
реализму, чем к идеализму. Но при этом он принадлежал к числу тех междуна-
родников, которые понимали, сколь большую роль в обеспечении мира могут
играть международные организации. Для предотвращения войны, писал он
в 1954 году, человечество нуждается в наличии «более совершенной, чем сейчас,
политической и социальной организации, лучшего образования, лучшей адми-
нистрации и юрисдикции»3.
Как и в более ранний период своей научной деятельности, Райт придавал
большое значение познанию феномена войны, полагая, что знание причин по-
следней — важное условие её предотвращения. «Неудавшаяся попытка сохра-
1 Гоулдманн К. Международные отношения: общие проблемы. С. 389. Многоточиями обозначены
пропущенные части текста, где перечисляются названия работ, представляющих данную позицию.
2 Clark G., Sohn В. Wbrld Peace Through Wbrld Law. Two Alternative Plans. 3 ed., enl. Cambr. (Mass.), 1966.
3 Райт К. Некоторые размышления о войне и мире // Теория международных отношений: Хресто-
матия / Науч. ред. проф. П.А. Цыганков. М., 2002. С. 385-386.
503
Глава 20
нить мир - важная причина войны, а широко распространенное понимание
причин войны — важное условие сохранения мира»1. А в том, что в условиях
появления ядерного оружия, использование которого чревато гибелью циви-
лизации, необходимо стремиться к предотвращению войн, у американского
исследователя не было никаких сомнений. Важно, утверждал он, «создать ус-
ловия для предотвращения войны или выработать процедуры, которые будут
способствовать её подавлению в зародыше. В противном случае в современных
условиях вполне вероятно превращение войны во всемирную, что может нести
угрозу самому существованию цивилизации»2.
Однако ход истории XX века с ее двумя мировыми войнами и холодной
войной, продолжавшейся несколько десятилетий, да и история предшествую-
щих столетий, окрашенных в кровавые тона, сделали популярной во второй
половине минувшего столетия противоположную идеализму традицию — так
называемый реализм. Историки теории международных отношений считают,
что некоторые реалистские идеи можно обнаружить уже в «Истории Пелопон-
несской войны» древнегреческого историка Фукидида, а в более позднее вре-
мя — в сочинениях Никколо Макиавелли, Томаса Гоббса и других крупных
мыслителей.
Были сторонники реализма и среди американских обществоведов. Чаще
всего называют крупного теолога Рейнголда Нибура, который в своей книге
«Моральный человек и аморальное общество» (1932) резко критиковал идеали-
стов, недооценивавших угрозу назревавшей в Европе войны. Но Нибур не был
теоретиком реализма. Таковым стал, как и следовало ожидать, европеец — Ганс
Моргентау, немец еврейского происхождения, эмигрировавший в Соединенные
Штаты после прихода нацистов к власти.
Моргентау по праву считают отцом-основателем этого направления внеш-
неполитической мысли. Рискну утверждать, что без Моргентау не было бы
(в идейно-интеллектуальном плане, разумеется) ни Бжезинского, ни Киссин-
джера, ни ряда других известных международников, исповедовавших и осу-
ществлявших на практике идеи политического реализма. Так что Моргентау
заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов и кратко остановиться на
его теории.
Он родился в Германии в городе Кобурге в 1904 году. В 1932 году в женевском
Институте международных исследований защитил диссертацию, став доктором
философии. В 1937 году, как и многие другие его соотечественники, эмигриро-
вал в Соединенные Штаты, где и прожил почти полвека. Значительная часть
научной и преподавательской карьеры Моргентау связана с Чикагским универ-
ситетом. В Чикаго находился американский Центр по изучению внешней и
военной политики, который он возглавлял с середины 40-х по начало 60-х годов.
В конце 60-х перебирается в Нью-Йорк, где становится профессором городско-
го университета, знаменитого CUNY. В Нью-Йорке он и умер в 1982 году.
1 Райт К. Некоторые размышления о войне и мире. С. 385.
: Там же. С. 386. Перевод отрывков из книги Райта Problems of Stability and Progress in International
Relations. Politics and International Stability. - Э.Б.
504
Мировое развитие и мировой порядок
Моргентау — автор многих работ по проблемам международных отноше-
ний, национального интереса и даже внутренней политики США. Среди
них — «Человек науки против политики силы» (1946); «В защиту национально-
го интереса» (1951); «Новая внешняя политика для Соединенных Штатов»
(1969); «Правда и власть» (1970). Но славу Гансу Моргентау как крупному тео-
ретику-международнику принесла опубликованная впервые в 1948 году и с тех
пор переиздававшаяся много раз книга «Политические отношения между стра-
нами. Борьба за власть и мир»1.
В формировании Моргентау как создателя базовой теории реализма важную
роль сыграли время, место и обстоятельства его становления как исследовате-
ля-международника. Как верно заметил Роберт Кохейн из Гарвардского уни-
верситета, «приход к власти А. Гитлера в Германии, последовавшие кризис
и война привели к возрождению реализма как научной школы, подчеркиваю-
щей роль национальных интересов и силы и критикующей наивный идеализм
межвоенного периода...»2. Немалую роль сыграло и то обстоятельство, что
«отец-основатель» реализма был воспитан на европейской, а конкретнее — на
немецкой интеллектуальной традиции, культивировавшей склонность к теоре-
тизированию и придававшей большое значение фактору силы (Гегель, Фихте,
Ницше, Макс Вебер, Шпенглер и другие).
Неудивительно, что в отличие от многих современных ему американских
международников, не слишком утруждавших себя поисками теоретических и
философских оснований выстраивавшихся ими концепций, Моргентау подхо-
дит к исследуемому им вопросу как теоретик и философ. И если в работах заоке-
анских международников второй половины XX века прослеживается несколько
большая, чем прежде, склонность к выявлению теоретических оснований соз-
дававшихся ими конструкций, то это во многом — следствие влияния Моргентау.
Объявляя, что целью книги, ставшей для него главной, является «представ-
ление теории международной политики», ее автор тут же поясняет, что пони-
мает под «теорией». «...Теорию следует оценивать не по каким-то абстрактным
критериям, не имеющим отношения к реальности, а по ее назначению — внести
некий порядок и смысл в массу рассматриваемых явлений, которые без этой
теории остались бы бессвязными и непонятными. Теория, — поясняет Морген-
тау, — должна удовлетворять двум требованиям: эмпирическому и логическому.
Соответствуют ли реальные факты их теоретической интерпретации и вытека-
ют ли те заключения, к которым приходит теория, из ее первоначальных по-
сылок? Короче говоря, согласуется ли теория с фактами и является ли она
последовательной»3.
Выстраивая свою теорию, Моргентау четко определяет, что действует в рус-
ле традиций школы, представители которой «полагают, что мир несовершенен
1 Morgenthau H. Politics Among Nations. The Struggle for Power and Peace. N. Y, 1948.
2 Кеохейн P.O. Международные отношения: вчера и сегодня // Политическая наука: новые на-
правления. С. 441.
3 Моргентау Г. Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир // Теория между-
народных отношений: Хрестоматия. Науч. ред. проф. П.А. Цыганков. М., 2002. С. 72.
505
Глава 20
с рациональной точки зрения, поскольку является результатом действия тех
сил, которые заложены в человеческой природе»1. А природа эта недоброде-
тельна, и именно она определяет свойства мира, в котором живет и действует
человек. «Для современного мира характерно наличие противоположных ин-
тересов и, как следствие, конфликтов между ними. Моральные принципы не
могут быть соблюдены полностью, но к ним можно приблизиться, пытаясь
установить баланс интересов, который тем не менее всегда является
временным»2. Эта школа импонирует Моргентау тем, что «видит в системе
сдержек и противовесов универсальный принцип существования всех плюра-
листических обществ», апеллирует не к абстрактным принципам, а к историче-
ским прецедентам и «ее целью является поиск "меньшего зла", а не абсолют-
ного добра»3.
Именно эта школа, настаивает Моргентау, ориентирует на понимание ре-
ального положения вещей, реальной человеческой природы и реальных истори-
ческих процессов, почему и именуется «реалистской»4. И свою задачу он видит
в том, чтобы раскрыть «основные принципы» «философии политического ре-
ализма». Таких принципов он насчитывает шесть. Однако следует заметить, что
не все принципы равноценны: некоторые из них выступают как уточнение
и конкретизация других.
Принцип первый. Политика, как и жизнь общества в целом, подчинена
объективным законам, коренящимся в человеческой природе и не поддающим-
ся целенаправленным изменениям.
Принцип второй. «Ключевой категорией политического реализма является
понятие интереса, определенного в терминах власти... Именно оно обусловли-
вает специфику политической сферы, ее отличие от других сфер жизни: эконо-
мики (понимаемой в категориях интереса, определенного как богатство), эти-
ки, эстетики или религии»5. Именно интересы, а не мотивы, как часто думают,
определяют линию поведения государственного деятеля. Моргентау соглаша-
ется с тем, что знание мотивов может способствовать пониманию общего на-
правления внешней политики, проводимой правителем, но оно не поможет нам
в предсказании его конкретных действий на международной арене. «Если мы
действительно хотим понять моральные и политические особенности действий
политика, то надо судить не по его мотивам, а по самим действиям»6. Равным
образом было бы ошибочным, считает Моргентау, выводить внешнюю полити-
ку из философских и политических взглядов государственных деятелей.
1 Моргентау Г. Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир. С.73.
2 Там же.
3 Там же.
4 Некоторые отечественные исследователи называют эту теорию «реалистической», что, на наш
взгляд, искажает суть дела. Слово «реалистический» характеризует качество теории, тогда как слово
«ре&тистский» - ее сущность. Надо, впрочем, оговориться: в английском языке эти различия не фик-
сируются.
5 Моргентау Г. Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир. С. 74.
6 Там же. С. 75.
506
Мировое развитие и мировой порядок
Личные качества политика, его субъективные предпочтения и предубежде-
ния могут отрицательно повлиять на рациональность внешней политики. Тем
не менее, считает Моргентау, теория политического реализма должна абстраги-
роваться от иррациональных элементов и попытаться раскрыть рациональную
суть внешней политики, не учитывая случайных отклонений от нормы1.
Принцип третий. Возвращаясь к понятию интереса, определенного в терми-
нах власти, Моргентау подчеркивает, что это понятие является «объективной
категорией», хотя сам интерес может меняться. Он приводит любопытное вы-
сказывание Джорджа Вашингтона, которое заслуживает того, чтобы воспроизве-
сти его полностью. «Реальная жизнь убеждает нас в том, что большинство людей
руководствуется в ней своими интересами. Мотивы общественной морали могут
иногда побуждать людей совершать поступки, идущие вразрез с их интересами,
но они не в состоянии заставить человека соблюдать все обязанности и предпи-
сания, принятые в обществе. Очень немногие способны долгое время приносить
личные интересы в жертву общему благу. И не следует обвинять человеческую
природу в развращенности. Во все времена люди руководствовались прежде все-
го своими интересами, и если мы хотим изменить это, то вначале надо изменить
саму природу человека. Ни одно общество не будет прочным и процветающим,
если не будет учитывать этого факта»2. Но, рассматривая интерес как детермини-
рующую константу политических действий, Моргентау вместе с тем подчеркива-
ет изменчивость типа интереса в зависимости от специфики конкретного исто-
рического периода, политического и культурного контекста.
Принцип четвертый. Признавая «моральное значение политического дей-
ствия», реализм «также признает неизбежность несоответствия морального
императива и требований успешной политики... Нация не вправе ставить мо-
раль выше требований успешной политики, которая сама по себе основана на
моральном принципе выживания нации»3.
Принцип пятый. «Политический реализм отрицает тождество морали кон-
кретной нации и универсальных моральных законов»4. Проще говоря, все на-
ции стремятся представить собственные цели и действия как проявление неких
универсальных моральных принципов или даже как волю Провидения, но это
неверно и даже опасно.
Принцип шестой подводит итог сказанному выше, констатируя существо-
вание «огромной разницы между политическим реализмом и другими те-
оретическими школами». При этом Моргентау подчеркивает, что «в ней нет
противоречия между требованиями рациональности, с одной стороны, и мора-
лью — с другой»5.
Моргентау не случайно подчеркивает, что политический интерес определя-
ется в терминах власти, под которой «понимается все, что обеспечивает кон-
1 Моргентау Г. Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир. С. 76.
2 Там же. С. 78.
3 Там же. С. 79.
4 Там же.
5 Там же. С. 80.
507
Глава 20
троль одного человека над другим»1. Для него «международная политика, как
и политика в целом, является борьбой за власть. Каковы бы ни были конечные
цели международной политики, власть всегда остается непосредственной
целью»2. Но ее содержание и способ применения зависят от политической
и культурной среды. А сама власть проявляется в разных формах — «от физиче-
ского насилия до самых тонких психологических связей, позволяющих одному
разуму контролировать другой»3.
Моргентау формулирует «четыре основных правила» дипломатии, направ-
ленной на поддержание мира. Она «должна быть свободна от духа крестовых
походов. Это первое правило дипломатии, пренебрежение которым чревато
риском войны»4. Второе правило миротворческой дипломатии выражает суть
реализма и звучит следующим образом. «Внешнеполитические цели должны
формулироваться через призму национального интереса и быть поддержаны
адекватной мощью»5. Третье правило требует «видеть политическую ситуацию
с точки зрения других стран». В подтверждение своей правоты Моргентау ссы-
лается на крупного британского философа и государственного деятеля
XVIII века, теоретика консерватизма Эдмунда Берка, утверждавшего, что «ни-
что так не губительно для нации, как крайний эгоизм и полное нежелание при-
нимать во внимание естественные страхи и надежды других»6. И последнее
правило. «Страны должны быть готовы к компромиссу по всем вопросам, ко-
торые не являются для них жизненно важными»7. Но тут же добавляет (снова
ссылаясь на любимого им Берка), что плата за то, что удается выторговать,
должна быть пропорциональной.
Примечательно, что, твердо отстаивая принцип защиты национальных ин-
тересов как основы внешней политики, Моргентау столь же твердо настаивает
на необходимости отказа от политического и религиозного «мессианства», от
проведения политики в духе крестовых походов. Возможно, такая его позиция
сложилась как реакция на захватническую внешнюю политику Третьего рейха,
которая была окрашена в мессианистские тона. Но вряд ли эта позиция могла
понравиться американцам, воспитывающимся в духе мифов о «Граде на холме»,
«Явном предначертании» и т. п. и, как уже говорилось, любящим называть не-
которые проводимые ими кампании (не обязательно внешнеполитические)
«crusades», т. е. «крестовыми походами». Впрочем, на эту установку Моргентау
американские политики ссылались редко, предпочитая акцентировать идею
необходимости последовательной защиты национального интереса.
1 Моргентау Г. Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир. С. 78.
: Там же. С. 83.
1 Там же. С. 78.
4 Моргентау Г. Международная политика // Антология мировой политической мысли. Т. II. За-
рубежная политическая мысль XX в. М., 1997. С. 504.
5 Там же. С. 505.
6 Там же.
' Там же. С. 506.
508
Мировое развитие и мировой порядок
Мы подробно остановились на сформулированных Моргентау принципах
по простой причине: они лежат в основе не только реалистской школы поли-
тики, они лежали в основе внешней политики, которую Соединенные Штаты
проводили на протяжении всей второй половины XX века. И той политики,
которую они проводят сегодня. Конечно, реалистская традиция менялась
с течением времени: приходилось, отвечая на вызовы времени, жертвовать вто-
ростепенным во имя сохранения главного (это закон эволюции любой тради-
ции). Так появился неореализм («структурный реализм»), наиболее ярко пред-
ставленный Кеннетом Уолцем.
Уолц (1924—2013) преподавал в ряде университетов, включая Колумбий-
ский и Калифорнийский (Беркли), в 1987—1988 годах был президентом Амери-
канской ассоциации политической науки. Он — автор многих работ, включая
такие, как «Человек, государство и война» (Man, the State and War, 1959), «Тео-
рия международной политики» (Theory of International Politics, 1979), с появле-
нием которой связывают само возникновение неореализма, и других.
Уолцу пришлось реагировать на изменения, которые Кохейн, характеризуя
их в целом, обозначил как появление «комплексной взаимозависимости». Во-
первых, хотя государство остается главным действующим лицом мировой по-
литики, оно «уже не играет столь доминирующую роль, как это было в про-
шлом: возросло значение транснациональных отношений в противовес
межгосударственным... Прямые иностранные инвестиции означают активное
присутствие транснациональных корпораций во всех уголках мира»1. Второй
новый момент: либеральные демократии, говорит Кохейн, ссылаясь на авторов
«теории демократического мира», ведут себя на международной арене не так,
как страны с недемократическими режимами. В-третьих, существенно возрос-
ли численность и масштабы международных институтов, равно как и их роль.
Эти обстоятельства и нашли отражение в теории неореализма Уолца. Между-
народные отношения он рассматривает как системное целое, структура которого
(а точнее — место, занимаемое в этой структуре) определяет поведение акторов.
А такие факторы, как географическое положение, народонаселение, культура,
хотя и сохраняют определенное значение, уже не играют той роли, что прежде.
Что касается типов теоретических конструкций, создававшихся во второй
половине XX века американскими международниками, то, как справедливо
замечал в 1996 году К. Гоулдманн, «за последние четверть века произошел сдвиг
с «великих» теорий к «теориям среднего уровня», причем работа Уолтса «Теория
международной политики» 1979 г. остается единственным исключением. Тра-
диционный здравый смысл науки свидетельствует о том, что следование «вели-
кой» теории оказалось химерой, а стремления к обобщениям, свойственные
60-м годам, "сегодня кажутся неубедительными и даже претенциозными"
{Hoffmann S. An American Social Science: International Relations // Daedalus,
1977. Vol. 106)»2.
1 Кеохейн P.O. Международные отношения: вчера и сегодня // Политическая наука: новые на-
правления. С.442.
2 Гоулдманн К. Международные отношения: общие проблемы. С. 388.
509
Глава 20
И это действительно так. Если в учебниках для университетских колледжей
мы встречаем обобщающие главы по теории международных отношений, то
в научной литературе никто из американцев не рискнул за последние десятиле-
тия попытаться создать общую теорию международных отношений или общую
теорию мировой политики.
Мы выделили в этой главе несколько основных направлений исследований,
обозначившихся в американской политической мысли в 1945—1991 годах. Но
прежде чем рассказать о них, сделаем одну оговорку. Автор сознательно не ка-
сается проблем, связанных с безопасностью, разоружением, нераспростране-
нием ядерного оружия. Американцы уделяют им большое внимание, однако их
изложение требует специальных знаний, которыми автор не обладает. Но чита-
тель, интересующийся этой проблематикой, может получить исчерпывающую
информацию, познакомившись с работами ГА. Арбатова, А.Г. Арбатова,
В.А. Кременюка, СМ. Рогова и других специалистов.
Соединенные Штаты всегда мечтали о том, чтобы занять достойное, с их
точки зрения, место в мире. Но для этого требовалось установить в нем опреде-
ленный порядок. Время от времени американские лидеры обнародовали свои
представления о контурах желаемого миропорядка. Это делали «отцы-основа-
тели», делали Джеймс Монро, Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон, Франклин Руз-
вельт и многие другие. Правда, политические деятели далеко не всегда опери-
ровали такими понятиями, как «порядок» и «мировой порядок». Тем более не
занимались они исследованием смысла этих понятий. То была привилегия ака-
демической общины.
Начало активного публичного обсуждения в США после Второй мировой
войны проблемы нового мирового порядка (и мирового порядка как такового)
приходится на вторую половину 60-х годов. То было время выхода на мировую
политическую арену стран так называемого третьего мира, стремившихся
к преодолению отсталости, но имевших ограниченные ресурсы роста; посте-
пенного превращения СССР в супердержаву, способную сдерживать до опре-
деленного предела внешнеполитические амбиции Соединенных Штатов; фор-
мирования расширяющегося «ядерного клуба».
Противоречия и напряженности, порождавшиеся этими и другими явлени-
ями (глобальные проблемы, угроза расползания по миру ядерного оружия
и пр.), неоднозначные перспективы их дальнейшего развития убеждали серьез-
ных политиков и политических аналитиков в необходимости корректировки
миропорядка, сложившегося после окончания Второй мировой войны. Спосо-
бы такой корректировки становятся предметом дискуссий, в которые оказыва-
ются вовлеченными многие видные представители политической науки. Среди
них можно было видеть таких разных по взглядам людей, как Збигнев Бжезин-
ский, Хэдли Булл, Иммануил Валлерстайн, Мортон Каплан, Генри Киссин-
джер, Ян Кларк, Сол Мендловиц, Уолт Ростоу, Сэмюэл Хантингтон, Ричард
Фолк и многие другие. При этом практически с самого начала вырисовывают -
510
Мировое развитие и мировой порядок
ся два принципиально различающихся подхода, один из которых можно услов-
но назвать «охранительным», а другой — «радикальным».
Сторонники первого подхода, выражавшего позицию политического ис-
теблишмента (Киссинджер, Ростоу, Бжезинский и другие), искали такие пути
реформирования существующего порядка, которые позволяли бы, не затра-
гивая основ последнего, приспособить его к изменившимся мировым реали-
ям, смягчить выявившиеся противоречия, и при этом сохранить за Соеди-
ненными Штатами позиции, закрепившиеся по итогам Второй мировой
войны. (Характерный пример подобного подхода — «модель Киссинджера»,
как назвал ее Булл. В основе этой модели лежала идея «концерта великих
держав», предусматривающая ослабление противостояния США и СССР,
расширение сотрудничества между ними, привлечение Китая на сторону За-
пада и еще ряд шагов, исходивших из презумпции, что стабильность миро-
вого порядка зависит прежде всего от великих держав и от степени согласо-
ванности их решений.)
По-иному подходили к вопросу «радикалы». Свою задачу они видели в том,
чтобы выработать альтернативную — «демократическую», «гуманную», «спра-
ведливую» модель (модели) мирового порядка. Именно они впервые заговори-
ли о необходимости формирования нового миропорядка — экономического,
политического, информационного, правового.
Одним из первых шагов на этом пути стало создание в начале 60-х годов
исследовательской группы, которая с 1968 года взялась за разработку «Проекта
моделей мирового порядка» (World Order Models Project — WOMP, в русской
аббревиатуре ПММП). Это было интернациональное объединение, но в каче-
стве его лидеров выступали два известных американских теоретика-междуна-
родника — Ричард Фолк и Сол Мендловиц.
Сами участники Проекта выделяют три стадии в его становлении и разви-
тии. На первой, предварительной стадии (1961 — 1968) в центре внимания были
вопросы международного права и международных организаций, а главная за-
дача заключалась, по их мнению, в том, чтобы найти пути недопущения «кол-
лективного насилия посредством создания системы предотвращения войн,
ядро которой составили бы сильные международные институты»1.
На второй стадии (1968—1978), как раз и отмеченной появлением ПММП,
основным предметом исследований работающих в его рамках ученых оказыва-
ются проекты альтернативных «предпочитаемых миров» (preferred worlds). По-
этому в поле их внимания попадают не только проблемы безопасности, но
и «проблемы благосостояния, социальной справедливости и мира», а также
поддержания глобального «экологического равновесия»2.
Характерной чертой третьей стадии, начало которой датируется 1978 годом,
становится акцент на «борьбе угнетенных», без учета ориентации и ценностей
которых, как подчеркивали участники Проекта, построить новый мировой по-
1 Falk R., Kim S. An Approach to World Order Studies and the World System // WOMP. Working Paper
number 22. N. Y, 1982. P. 12.
2 Ibid. P. 14.
511
Глава 20
рядок невозможно. Отсюда - отсутствовавшее ранее внимание к проблеме
отдельного человека и человеческих коллективов. В итоге мировой политиче-
ский процесс начинает рассматриваться в рамках «трех взаимопересекающихся
систем политики: первой системы, охватывающей территориальных акторов,
то есть представляющей государственную систему и поддерживающую ее ин-
фраструктуру а именно корпорации, банки, индустрию производства знаний
и новостей; второй системы, охватывающей международные организации,
включая ООН и региональные международные институты; и третьей системы,
охватывающей людей, действующих индивидуально и коллективно (народный
сектор) в рамках добровольных общественных движений и всевозможных
ассоциаций»1.
Характеризуя свой подход к проблеме мирового развития и мирового по-
рядка как «глобалистский», участники Проекта подчеркивали, что в отличие от
других форм глобализма он ориентируется на «глобализм, трансформирующий
систему»: это предполагало приверженность идеалам «мира, социальной и эко-
номической справедливости, прав человека и экологического равновесия»2.
Это предполагало также, что участники Проекта признают существующий ми-
ровой порядок несостоятельным, не гарантирующим безопасность народов,
предотвращение войны, сохранение окружающей среды, избавление человече-
ства от нищеты, а значит, требующим замены. При этом участники Проекта
считали, что переход к новому порядку должен осуществляться постепенно
и ненасильственным образом. Признавая необходимость изменения тех или
иных аспектов социального целого, они стремились увязывать их с другими
аспектами, исповедуя таким образом системно-холистский подход. И еше один
важный момент: они считали необходимым активное участие индивидов, групп
и целых народов в деятельности, направленной на преобразование мира на
альтернативной основе3.
Участники Проекта отвергали конкретные теоретико-методологические
подходы (включая марксистский) как «связывающие руки», утверждали, что
исходят из принципов гуманизма, и одну из главных своих заслуг видели в том,
что пытались разрешить противоречия двухполюсного мира не в пользу одной
из сторон, а «в пользу объединенного человечества», интересы которого не могут
быть обеспечены в рамках тех или иных государств и/или групп государств.
Дискуссии 60—70-х годов не привели к появлению общепризнанного про-
екта нового мирового порядка. Тем более не изменили существовавшие поряд-
ки: политический, экономический, информационный. Но они ввели вопрос
о «новом миропорядке» (узаконив сам этот термин) в число проблем, ставших
предметом устойчивого обостренного внимания реформаторски ориентирован-
1 Falk R., Kim S. An Approach to World Order Studies and the World System // WOMP. Working Paper
number 22. N. Y. 1982. P. 16.
: Ibid. P. 4.
; См., в частности: Falk R.A., Mendlovitz S.H. (eds.) Regional Politics and World Order. San Francisco,
1973; Mendlovitz S. On the Creation of a Just World Order. N. Y, 1975; Falk R.A., Kim S.S., Mendlovitz S.H.
(eds.) The United Nations and a Just World Order. Vol. III. Boulder, 1982.
512
Мировое развитие и мировой порядок
ной части мировой общественности. Очевидно теперь и другое: те далекие де-
баты внесли свою лепту в разрушение политического сознания, порожденного
Ялтинско-Потсдамским миропорядком. Пройдет почти четверть века, и дис-
куссии о новом мировом порядке обретут второе дыхание и расширят свои
границы. Но это случится уже в 90-х годах.
В 80-х годах XX века в Соединенных Штатах начинает складываться теория,
на которую потом часто ссылались и международники-концептуалисты, и твор-
цы внешней политики. Это так называемая теория демократического мира, пред-
ставленная работами ряда крупных международников, в первую очередь Майк-
ла Дойла и Брюса Рассетта. Но выстраивается она, как показал отечественный
историк международных отношений Владимир Кулагин, исследовавший ее ге-
незис, не на пустом месте. «Во второй половине 1960-х годов некоторые ученые,
занимавшиеся прикладными проблемами количественного анализа междуна-
родных конфликтов, независимо друг от друга стали обнаруживать и выявлять
данные о том, что при определенных условиях демократические государства
ведут себя иначе, чем авторитарные. В 1965 г. М. Хаас выдвинул предположение,
что отношения между демократическими странами менее конфликтны, чем
между недемократическими. Позднее эту гипотезу, со своей стороны, подтвер-
дил М. Салливен. Опираясь на обширную базу, какую составили результаты
обсчетов различных конфликтных ситуаций, он пришел к выводу, что "в боль-
шинстве случаев открытые системы как в долгосрочном, так и в краткосрочном
плане в меньшей степени бывают вовлечены в конфликты... чем закрытые"»1.
В том же направлении развивали свои идеи Д. Бабст (государства с «выборными
правительствами» не воюют друг с другом), Р. Раммел («свобода противодейству-
ет насилию») и другие американские международники2.
В 1983 году было опубликовано исследование М. Дойла «Кант, либеральное
наследие и международные дела»3, в котором он подтвердил: демократии друг с
другом не воюют — и предложил, как теперь считают, первое серьезное объяс-
нение этого феномена. Но то было время, когда о глобальной демократизации,
на которую работала теория демократического мира, еще не помышляли.
К тому же исследование американского аналитика имело исторический харак-
тер, так что ни политики, ни политологи не обратили на него серьезного вни-
мания: и так было ясно, что если и разразится «большая война», то не между
Америкой и Англией и даже не между Францией и Германией.
Положение изменилось в начале 90-х, когда рухнул старый миропорядок, и
большинство членов бывшего социалистического сообщества дружно провоз-
1 Кулагин В. Мир в XXI веке: многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? // По-
лис. 2000. № 1.С. 28.
2 Там же. С. 28-30.
3 Doyle M. Kant, Liberal Legacies and Foreign Affairs. Part I and II // Philosophy and Public Affairs.
Summer 1983. Vol. 12. № 3; Fall 1983. № 4. См. также: Doyle M. Liberalism and World Politics//American
Political Science Review. Vol. 80. Dec. 1986. № 4.
513
Глава 20
гласили курс на построение в своих странах демократической системы. Сыгра-
ло свою роль и то обстоятельство, что к этому времени появился ряд новых
публикаций, обосновывающих основную идею теории демократического обще-
ства, в том числе книга Рассетта «Постижение демократического мира»1.
В изменившихся условиях эта теоретическая конструкция стала воспринимать-
ся уже не только как констатация исторического факта, но и как эмпирически
выведенный закон международных отношений, фиксирующий каузальную за-
висимость между типом политического режима, существующего в стране,
и поведением последней на международной арене.
В своих теоретических построениях Дойл, Рассетт и их единомышленники
отталкивались от ряда положений, сформулированных в работах Канта — пре-
жде всего в его знаменитом трактате «К вечному миру». Немецкий просветитель
утверждал, что конституционно-республиканский строй побуждает правитель-
ство руководствоваться в отношениях с другими государствами нравственными
нормами и правовыми принципами, на которые оно опирается во внутренней
политике. То есть не прибегать к применению военной силы.
Отказу конституционных республик от ведения войн способствуют, по Кан-
ту, и политико-институциональные ограничения — разделение властей, народ-
ное представительство, общественный контроль. «Если (это не может быть
иначе при подобном устройстве) для решения вопроса: быть войне или нет? —
требуется согласие граждан, то вполне естественно, что они хорошенько по-
думают, прежде чем начать столь скверную игру. Ведь все тяготы войны им
придется взять на себя — самим сражаться, оплачивать военные расходы из
своих средств, в поте лица восстанавливать опустошения, причиненные вой-
ной, и в довершение всех бед навлечь на себя еще одну, отравляющую и самый
мир, — никогда (вследствие всегда возможных новых войн) не исчезающее бре-
мя долгов»2.
Взяв за основу эти положения Канта и подвергнув их собственной (подчас
весьма вольной) интерпретации, американские теоретики выдвинули тезис о
двух рядах пацифистских ограничителей, или двух «причинах демократическо-
го мира». Это, во-первых, структурные, или институциональные, ограничите-
ли, на которые обращает особое внимание Рассетт. Демократические прави-
тельства, говорит он, несут ответственность перед народом, который
оплачивает войну кровью и материальными средствами. И если цена оказыва-
ется чрезмерной, партия, ввергнувшая страну в войну, может проиграть очеред-
ные выборы. Но и независимо от этого власть в конституционных демократиях
оказывается, как и население, весьма чувствительной к потерям, с которыми
неизбежно сопряжена даже малая война. Дают о себе знать, говорят нам, и те
ограничения, которые американцы именуют «сдержками и противовесами»,
когда одни властные институты контролируют другие, причем ответственность
за принимаемые решения несут разные инстанции, наделенные полномочиями
вносить в них свои коррективы, а значит, и предотвращать возможные ошибки.
1 Russett В. Grasping the Democratic Peace: Principles for a Post-Cold War World. Princeton, 1993.
2 Кант И. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. С. 15.
514
Мировое развитие и мировой порядок
Второй ряд ограничителей — Рассетт называет их «нормативными» — сто-
ронники теории демократического мира видят в демократических нормах и
демократической культуре (на них делает акцент Дойл). Развивая аргументацию
последнего, Рассетт подчеркивает, что «культура, перцепции и практики, кото-
рые позволяют достичь компромисса и мирного разрешения конфликтов без
угрозы насилия внутри страны, начинают действовать за пределами националь-
ных границ в отношении других демократических стран»1. При этом каждая из
демократий исходит из презумпции, что остальные демократии будут воспри-
нимать ее так же позитивно, как она сама воспринимает их, и отвечать взаим-
ностью на ее миролюбивую политику.
Ничего подобного, объясняют нам, демократии не могут ожидать от неде-
мократических режимов. Напротив, вступая с последними в конфликты, они
не рассчитывают на то, что эти режимы будут воздерживаться от использования
жестких, немирных средств борьбы, а это неизбежно вынудит демократические
страны платить той же монетой.
Это был явный отход от Канта, ибо немецкий мыслитель не говорил ни
о том, что демократии («республики») не воюют друг с другом, ни о том, что по
отношению к нереспубликанским режимам они проводят иную политику, чем
по отношению к себе подобным. Впрочем, это не смущало американских тео-
ретиков: политические выводы, вытекавшие из создававшихся ими конструк-
ций, были для них важнее философских оснований последних. По замыслу ее
создателей и приверженцев, теория демократического мира должна была пре-
допределить характер внешнеполитической стратегии Соединенных Штатов
в послехолодновоенный период. А именно, говоря словами Энтони Лейка, по-
мощника президента Клинтона по вопросам национальной безопасности,
«стратегию расширения — расширения... сообщества рыночных демократий
мира»2. Ибо предполагалось, что «в той мере, в какой демократия и рыночная
экономика получат распространение среди других наций, наша собственная
нация будет находиться в большей безопасности и будет более процветающей
и влиятельной»3. Примечательно, что под теорией демократического мира под-
писался и сам Клинтон, повторив (правда, в несколько смягченном виде) ее
основной тезис: «Демократии редко вступают в войну друг с другом»4.
Надо сказать, что у теории демократического мира были не только убежден-
ные сторонники и защитники, но и не менее убежденные критики, представ-
ляющие прежде всего школу неореализма: Джон Меаршаймер, Кеннет Уолц,
Кристофер Лейн и др. Их первое принципиальное возражение касалось иден-
тификации идейной конструкции, созданной Дойлом и Рассеттом. То, что име-
1 Russett В. Grasping the Democratic Peace. P. 31.
2 Lake A. From Containment to Enlargement // U.S. Department of State Dispatch. Sept. 1993. Vol. 4.
№ 39. P. 3.
3 Remarks of Antony Lake. Sept. 21, 1993 // Johns Hopkins School of Advanced International Studies.
Wash., D. C, 1993.
4 Clinton W. Confronting the Challenges of a Broader World //U.S. Department of State Dispatch. Sept.
1993. Vol. 4. №39. P. 3.
515
Глава 20
нуют «теорией демократического мира», писал Лейн, - никакая не теория.
«...Заявление, что демократии не воюют с демократиями, является скорее ут-
верждением или гипотезой», ибо центральный тезис теории о существовании
«каузальной зависимости между независимой переменной (демократической
политической структурой на индивидуальном уровне) и зависимой переменной
(объявленным отсутствием войны между демократическими государствами)...
ни доказан, ни... должным образом объяснен»1.
Но рассматриваемая теория, утверждали ее критики, неверна и по существу:
она переоценивает значение демократических институциональных ограничите-
лей, равно как и демократических норм в регулировании внешней и военной
политики. Если бы, утверждают эти критики, общественное мнение действитель-
но играло ту роль, какую приписывают ему Дойл и Рассетт, то демократические
государства проводили бы политику мира или вступали в военный конфликт
в равной мере как с демократиями, так и с недемократическими государствами.
Ибо общественное мнение удерживает свои правительства от вступления в войну
или, напротив, подталкивает к вступлению на тропу войны, исходя не из типа
политических режимов, существующих в других странах, а из иных критериев.
Что касается институциональных «сдержек и противовесов», то они, по мнению
критиков, раскрывают лишь механизм принятия решений (в том числе по вопро-
сам войны и мира), но не предопределяют содержания и характера этих решений.
Интересна позиция Генри Киссинджера по рассматриваемому вопросу. На
первый взгляд он вроде бы присоединяется к тем, кто полагает, что демократии
друг с другом не воюют. «Вильсонианские идеалы международного порядка,
основанного на всеобщем признании роли демократических институтов и ре-
шении всех спорных вопросов путем переговоров, а не войн, восторжествовали
среди народов Северной Атлантики... В атлантическом регионе войну больше
не воспринимают как инструмент политики; за прошедшие полвека сила ис-
пользовалась только на окраинах Европы, а также в конфликтах этнических
групп, но не между традиционными национальными государствами»2.
Однако по мере знакомства с идеями Киссинджера относительно импера-
тивов внешней политики США и его оценкой ситуации в отельных регионах
мира становится очевидно, что бывший госсекретарь не разделяет оптимизма
Дойла, Рассетта и их сторонников. «Связь между рыночной экономикой и
демократическим государством — а также между демократическим государ-
ством и мирной внешней политикой — далеко не так очевидна, — пишет Кис-
синджер, — как это может показаться с позиции здравого смысла»3. Таким об-
разом, Киссинджер отвергает базовый постулат о наличии причинной связи
между природой политического режима, существующего в стране (демокра-
тия), и проводимой ею внешней политикой (мира). Но отрицание этого по-
стулата означает отрицание истинности «теории демократического мира».
1 Layne СИ. Kant or Cant: The Myth of the Democratic Peace // International Security. Fall 1994. Vol. 19.
№ 2. P. 46.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? Пер. с англ. М., 2002. С. 18.
3 Там же. С. 71-72.
516
Мировое развитие и мировой порядок
Обосновывая свою позицию, Киссинджер обращается к историческому
опыту — западноевропейскому и российскому. «Западной Европе, — пишет
он, — понадобились столетия, чтобы процесс демократизации принес свои пло-
ды, что не исключало целого ряда катастрофических войн. В России, у которой
нет необходимых капиталистических или демократических традиций и которая
не переживала ни периода Реформации, ни эпохи Просвещения, ни Великих
(географических) открытий, соответствующая эволюция, скорее всего, будет
проходить непросто»1. Сказанное о России вполне может быть распространено
на другие страны, не прошедшие демократической выучки.
Вывод очевиден. Только зрелые демократии способны — если способны во-
обще — проводить политику, исключающую войны между ними. Так что, даже
если предположить, что теория демократического мира верна по существу
и даже если предположить, что Соединенным Штатам удалось бы в пожарном
порядке демократизировать страны, находящиеся за пределами северной Ат-
лантики, «всходов» пришлось бы ожидать долгие годы. А это значит, что значи-
тельная часть мира (включая обширную евразийскую зону) продолжала бы
оставаться проблемной для западных демократий.
Конечно, у теории демократического мира остаются сторонники и она по-
прежнему привлекает поклонников красивой идеи Канта о вечном мире —
идеи, которая умрет не раньше, чем погибнет человечество. К тому же следует
иметь в виду, что как гипотеза теория демократического мира может претендо-
вать на истинность до тех пор, пока не будет полностью опровергнута практи-
кой, то есть пока не разразится настоящая война между демократическими
странами. При этом чем дольше будет длиться «долгий мир», тем больше будут
повышаться шансы этой гипотезы на теоретическую значимость.
Но нельзя не видеть и того, что конец прошлого века прошел в Америке, да
и не только в Америке, под знаком сомнений в том, что складывающийся ми-
ровой порядок позволит раз и навсегда исключить войны не только на пери-
ферии (этого мало кто ожидал), но и в центральных районах мира. Примеча-
тельно, что свою последнюю книгу «Изобретение мира» крупный американский
историк, президент Международного института стратегических исследований
Майкл Ховард завершает на пессимистической ноте, которую пытается урав-
новесить не столько уверенностью в стабильном будущем, сколько надеждой
на него. «Хотя и заманчиво верить, что с ростом влияния международного
буржуазного сообщества будет постепенно утверждаться новый стабильный
мировой порядок, — пишет Ховард, — рассчитывать на это было бы неразумно.
В 1914 г. именно в это верили Норман Энгелл (лауреат Нобелевской премии
мира за 1933 год, — Э.Б.) и другие: война стала настолько иррациональным
способом улаживания конфликтов, что разумные люди никогда к ней больше
не прибегнут. Но, увы, прибегли. Давайте, по крайней мере, надеяться, что
Кант был прав, и, как бы ни повернулось дело, «семена просвещения» дадут
свои всходы»2.
1 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? С. 72.
2 Ховард М. Изобретение мира /Пер. с англ. М., 2002. С. 109-110.
517
Глава 20
Несколько особняком по отношению к остальным идейно-теоретическим
конструкциям, формировавшимся в США в конце XX века и касавшимся про-
блематики мирового порядка и мирового развития, стоит концепция «конца исто-
рии», обнародованная в первоначальном виде в 1989-м и развитая несколькими
годами позднее. Она, можно сказать, венчает (в плане умонастроений) один
период и открывает другой. Эсхатологические предчувствия, возникающие
в мире при подходе к знаковым временным рубежам (конец столетия, конец
тысячелетия), ощущение того, что человечество ожидают крупные изменения
или даже потрясения — все это нашло концентрированное отражение в уже
упоминавшейся статье Фукуямы, которая так и называлась: «Конец истории?».
Ее автор не был ни провидцем, ни крупным историком или философом. Он
просто фиксировал витавшие на Западе настроения, подкреплявшиеся про-
цессами, которые происходили в Советском Союзе и европейских социалисти-
ческих странах, и придавал этим настроениям политическую окраску. Статья
не имела ничего общего с научным исследованием и, по сути, представляла
собой ловкую пропагандистскую поделку, на которую купились (по причине ее
сенсационности) многие «яйцеголовые» по всему миру. Она была призвана
убедить современников в том, что марксизм мертв, а советский социализм ды-
шит на ладан (на дворе стоял 1989 год!) и либеральная идея, наглядным мате-
риальным воплощением которой были Соединенные Штаты, близка к тому,
чтобы одержать победу во всемирном масштабе, а впоследствии и обрести гло-
бальную материализацию.
Идея конца истории - изобретение не наших современников, и уж тем
более бывшего госдеповского чиновника, каким был Фукуяма. Он и сам при-
знавал это. «Представление о конце истории, — писал он, — нельзя признать
оригинальным. Наиболее известный его пропагандист — это Карл Маркс, по-
лагавший, что историческое развитие, определяемое взаимодействием матери-
альных сил, имеет целенаправленный характер и закончится, лишь достигнув
коммунистической утопии, которая и разрешит все противоречия. Впрочем, эта
концепция истории — как диалектического процесса с началом, серединой и
концом — была позаимствована Марксом у его великого немецкого предше-
ственника, Георга Вильгельма Гегеля»1.
На самом деле идея «конца истории» — одна из тех идей, которые человече-
ство пронесло через века. Подчеркнем: идей философских, то есть требующих
раскодированного прочтения, выводящего за пределы формул здравого смысла.
«Конец истории», как его истолковывали начиная (если брать только крупные
фигуры) от Августина до Шпенглера, - это полная и повсеместная реализация
определенной исторической задачи, достижение определенной исторической
цели, определенного качественного предела. Жизнь за этим пределом продол-
жается — но уже как воспроизводство заданной финальным историческим ак-
кордом формы, у которой нет больше никаких отрицающих ее альтернатив2.
1 Фукуяма Ф. Конец истории? // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 291.
2 Стоит, впрочем, заметить, что представление о «конце истории» вырывается порой за пределы
философского круга, ослепляя тех, кто считает, что его государство — лучшая форма человеческого
общежития и ничего более совершенного создать уже невозможно.
518
Мировое развитие и мировой порядок
Что касается Гегеля, на которого ссылается Фукуяма, то для него «история
есть только то, что составляет существенную эпоху в развитии духа»1, а «суб-
станцией, сущностью духа является свобода»2. Так что «всемирная история есть
не что иное, как развитие понятия свободы»3. Когда развитие и действительное
становление духа завершается — а происходит это тогда, когда побеждает идея
разумной организации общества и государства, являющая высшее воплощение
свободы, — история приходит к своему естественному концу. События продол-
жают идти своим чередом, но уже по накатанному руслу, без дальнейшего раз-
вития, ибо развиваться дальше некуда.
Именно такого состояния, настаивает Фукуяма, мир и достиг в конце
XX века, когда идеи либеральной демократии как высшего, с его точки зрения,
воплощения свободы одержали повсеместную победу. «То, чему мы, вероятно,
свидетели, — не просто конец холодной войны или очередного периода послево-
енной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эво-
люции человечества и универсализации западной либеральной демократии как
окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких
событий происходить не будет... ведь либерализм победил пока только в сфере
идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако
имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и опре-
делит в конечном счете мир материальный»4. Статья Фукуямы получила продол-
жение в опубликованной несколькими годами позднее книге «Конец истории и
последний человек», в которой он попытался найти новые аргументы в защиту
своей концепции (они будут рассмотрены в последней части нашей работы).
А в завершение этой главы следует особо отметить тот общий дух, которым
были проникнуты едва ли не все значимые работы, посвященные проблемам
мирового развития, мирового порядка и международных отношений и появив-
шиеся в Соединенных Штатах в период между 50-ми и 90-ми годами минувше-
го столетия. Это дух оптимизма, дух уверенности Америки в себе как стране, ко-
торая определяет судьбы мира и человечества и которую ждут новые победы.
И еще важный момент: американцы в этот период слушали только себя и были
глухи к голосам коллег из Европы, не говоря уже о других регионах мира. Были,
конечно, и иные подходы, оценки и чувства. Но они имели периферийное зна-
чение и не определяли развитие американской политической мысли.
Четыре с половиной десятка лет, охватывающие рассматриваемый период,
можно смело назвать «золотым полувеком» американской политической мыс-
ли. Хотя вопрос о том, был ли достигнут за эти годы «прогресс» в политической
науке, остается дискуссионным, нет сомнений в том, что в своем развитии она
1 Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Т. VIII. Философия истории. М.;Л., 1935. С. 135.
2 Там же. С. 17. Гегель имеет в виду свободу в широком смысле слова, т. е. принадлежность субъек-
та самому себе. «Я свободен тогда, когда я есть у самого себя» (Там же).
3 Там же. С. 422.
4 Фукуяма Ф. Конец истории? С. 291.
519
Глава 20
поднялась на новую ступень и достигла более высокой степени профессиональ-
ной зрелости. Большая часть концепций, теорий, понятийного аппарата, кото-
рыми политологи пользуются сегодня, сложилась именно в 40—80-е годы
XX века в США.
Заметное продвижение вперед произошло в сфере политической философии.
Согласимся ли мы с теми, кто считает, что появление «Теории справедливости»
Рол за знаменовало ее «возрождение», или с теми, кто считает, что он просто
перевел политическую философию в новый регистр (что, на наш взгляд, ближе
к истине), мы не можем не признать, что рассматриваемый период был отмечен
не только успешными попытками философского осмысления некоторых аспек-
тов феномена политического, но и ростом интереса исследователей к такому
осмыслению, что не менее важно для науки.
Активно проводились исследования в области мировой политики и между-
народных отношений. И если теория международных отношений (в отдельных
её аспектах) начала формироваться еще в предшествующие периоды, то тот
комплекс знаний, который сегодня именуют «наукой о международных отно-
шениях», складывался в послевоенные десятилетия. Правда, его формирование
происходило в условиях острого идеологического противоборства двух мировых
политических систем, что вело к чрезмерной идеологизации этой науки. Тем не
менее, её общий позитивный вклад в формирование представлений о том, как
строятся отношения между народами и государствами и как формируется миро-
вая политика, сомнению не подлежит.
Наконец — last but not least, — именно в послевоенные десятилетия амери-
канская политическая наука и политическая философия вышли на лидирую-
щие позиции в мире и на долгое время стали локомотивом их развития в гло-
бальном масштабе.
Часть V
Американская политическая
мысль 1991—2000 годов
Глава двадцать первая
ОБЩИЕ КОНТУРЫ ПОЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
Последний отрезок истории американской политической мысли XX века
охватывает примерно1 десять лет — с 1991 по 2000 год. Выделение столь корот-
кого по сравнению с другими периода вызвано двумя обстоятельствами. Во-
первых, теми поистине революционными изменениями, которые произошли в мире
в эти годы и которые получили отражение в американской политической мыс-
ли. Во-вторых, спецификой внутренних процессов и идейно-духовного климата,
отличавшей рассматриваемый период от предшествующего.
Во второй половине 80-х годов начала распадаться (символ — круше-
ние пресловутой Берлинской стены) мировая социалистическая система.
А в 1991 году перестал существовать Советской Союз, на месте которого воз-
никли свыше десятка суверенных государств, включая Российскую Федерацию.
Последняя демонстративно отреклась от своего «марксистского» кредо и с па-
фосом провозгласила (устами Бориса Ельцина), что будет строить демократи-
ческое либеральное общество, ориентируясь на ценности своих вчерашних
противников — в первую очередь на Соединенные Штаты Америки.
Итогом исчезновения СССР и мировой социалистической системы стал
распад Ялтинско-Потсдамского мирового порядка, сложившегося после Второй
мировой войны и зафиксировавшего ее политические итоги. А это означало,
что не только новая Россия, но и все страны, включая Соединенные Штаты,
должны будут заново выстраивать свои отношения друг с другом, заново опре-
делять свое место и свою роль в радикально изменившемся мире, переживав-
шем процесс все ускорявшейся глобализации.
В отличие от России и ряда других стран, где революционные сдвиги на
международной арене сопровождались столь же радикальными изменениями
в самих этих странах, внутриполитическая ситуация в Америке 90-х оставалась
внешне стабильной и спокойной. Вообще последнее десятилетие XX века ока-
залось для США одним из самых благополучных в его истории. Это был «бес-
прецедентно продолжительный период экономического подъема в сочетании
1 Мы говорим «примерно», поскольку границы явлений, характерных для того или иного периода
истории (то, что можно назвать «событийным временем»), не всегда точно совпадают с его хроноло-
гическими границами («астрономическое время»). Тенденции, процессы, настроения, наблюдавшие-
ся в 90-х годах, в ряде случаев начали зарождаться во второй половине или в конце 80-х и продолжали
сохранять свою силу в начале 2000-х. Да и многое из того, что писалось, а тем более обдумывалось
в 90-х, нередко было опубликовано в первые годы нового тысячелетия.
523
Глава 21
со столь же продолжительным периодом мирной жизни, не омраченной серьез-
ными внутриполитическими или социальными кризисами... Дефицит феде-
рального бюджета уменьшился наполовину, заметно сократился чиновничий
аппарат, были облегчены условия получения кредита работающими американ-
цами с низкими доходами, а также проведены реформы в области социального
обеспечения и образования»1.
Идеосфера 90-х являла собой не столь однозначную картину. Большинство
экспертов полагают, что к концу XX века мировая политическая наука, ядро ко-
торой составляла американская политическая наука, достигла высокой степени
зрелости и как следствие этого — больших успехов. «...Политическая наука как
самостоятельная научная дисциплина становится всё более зрелой отраслью зна-
ния, требующей высокого профессионализма»2. Так оценивали её состояние
в 1996 году редакторы фундаментального исследования «Политическая наука:
новые направления», к которому мы уже не раз обращались в этой книге и кото-
рое как раз и было призвано предметно засвидетельствовать успехи этой науки.
Но высказывается и иная точка зрения, представители которой утверждают,
что стремление политической науки максимально приблизиться к естествен-
ным наукам, сыграло с ней злую шутку: выхолостило из нее живую жизнь и
заставляют тысячи людей заниматься далекими от реальности вопросами, не-
редко второстепенными, а порой мелкими и тривиальными, но зато поддаю-
щимися верификации и фальсификации3, математической обработке и позво-
ляющими использовать методы естественных наук. Как писал в 1997 году
профессор Роджер Смит, хотя такие крупные представители политической на-
уки, как Бентли, Мерриам, Лассуэлл, Истон, Алмонд, Даль, были убежденными
и последовательными сторонниками сближения политической науки с есте-
ственными науками, экономикой, психологией, они при этом стремились по-
ставить политическую науку на службу обществу, американской демократии
и видели в ней мощное средство формирования гражданственности. Сегодня,
в конце века, утверждал Смит, американская политическая наука (трактуемая,
по его словам, как совокупность точных данных, используемых для тестирова-
ния гипотез, выводимых из теорий, которые при своем формировании исполь-
зовали в качестве моделей естественные науки, экономику и психологию) мало
интересуется масштабными и злободневными вопросами, волнующими обще-
ство и вызывающими в нем острые дискуссии4.
Назвав ряд крупных работ, опубликованных в рассматриваемый период
и вызвавших живой общественный интерес — в их числе «Конец истории и по-
1 Иванян Э. История США. М., 2004. С. 548
2 Гудын Р. И., Кшнгеманн Х.Д. Политическая наука как дисциплина// Политическя наука: новые
направления / Пер. с англ. М.. 1999. С. 30.
3 Верификация и фальсификация — подтверждение и опровержение научного утверждения путём
его эмпирической проверки.
4 Smith R.M. Still Blowing in the Wind: The American Quest for a Democratic Scientific Political
Science // American Academic Culture in Transformation: Fifty Years, Four Disciplines. Ed. by Th. Bender
and C.E. Schorske. Princeton (N.J.), 1997. P. 271, 273-275.
524
Общие контуры поля исследования
следний человек» Фукуямы, «Столкновение цивилизаций» Хантингтона, «Бо-
улинг в одиночку» Роберта Патнэма1, «Управление общим» Элинор Остром2
и еще несколько книг, — Смит замечает, что, во-первых, это капля в море (на
ниве американской политической науки трудятся тысячи специалистов), а во-
вторых, большинство этих работ выполнено авторами, которые, в сущности, не
пользуются методами строгой «профессиональной» политической науки и яв-
ляются по отношению к ней своего рода аутсайдерами.
Можно было бы, конечно, привести немало фактов в защиту американской
политической науки конца минувшего века. В это время были продолжены ис-
следования в области теории и методологии политической науки и путей развития
последней в современных условиях3 и в области социальной политики и управления4.
Дальнейший импульс к развитию получила компаративистика5 — в частности, за
счет не существовавших прежде национальных образований и институтов, явив-
шихся на свет после распада Советского Союза и эволюции возникших на его
руинах суверенных государств. Продолжалось исследование политических инсти-
тутов (их функций, состояния, динамики, роли и т. п.)6. Рассматривались про-
блемы политического поведения7 и общественного мнения8 и т. д. и т. п.
Но есть своя правда и в оценке, даваемой Смитом и его единомышленни-
ками. И дело даже не в отсутствии среди работ 90-х прорывных исследований
масштаба «Теории справедливости» Ролза: прорывы в политологическом зна-
нии, будь то политическая наука или политическая философия, — явление по
историческим меркам редкое. Дело в том, что крупных исследований, соответ-
ствующих критериям той самой политической науки, которая сложилась к это-
му времени, Америка дала в рассматриваемый период действительно очень
мало, равно как и в том, что многие из крупных, актуальных, давших прирост
знаний о политике и пробудивших общественный интерес работ, действитель-
но выходили за пределы политической науки и политической философии.
1 Putnam R. Bowling Alone: The Collaps and Revival of American Community. N. Y, 2000.
2 Ostrom E. Governing the Commons: The Evolution of the Institutions for Collective Action. N. Y,
1990.
3 См., напр: Ragin С. С. Contracting Social Research: The Unity and Diversity of Method. Newbury Park
(Cal.), 1994; Finifter A.W. (ed.). Political Science: The State of the Discipline II. Wash. (D.C.), 1993;
King G., Keohane R.D., Verba S. Designing social Inqiry. Princeton (N.J.), 1994; Farr J., Seidelman R.,
Dryzek J. S., Leonard S. T. (eds.). Political Science in History. N. Y, 1995.
4 Anderson J.E. Public Policymaking. Boston, 1990; Bozeman В., Straussman J.D. Public Management
Strategies. San. Fr.,1991; Cooper T. L. (ed.). Handbook of Administrative Ethics. N. Y, 1994
5 См., в частности : Abramson P.R., Inglehart R. Value Change in Global Perspective. Ann Arbor (Mich.),
1995.
6 См., в частности: Steinmo S., Thelen K., Longstreth F. (eds.). Structuring Politics: Historical
Institutionalism in a Comparative Perspective. N.Y, 1992; Weaver R.K., Rockman B.A. (eds.) Do Institutions
Matter? Government Capabilities in the United States and Abroad. Wash., D. C, 1993.
7 См., напр.: Chong D. Collective Action and the Civil Rights Movement. Chicago, 1991;
8 См., в частности: Sniderman P.M. The New Look in Public Opinion Research // Finifter A.W. (ed.)
Political Science: The State of the Discipline II. Wash. (D.C.), 1993; Stimson J.A. Public Opinion in America:
Moods Cycles and Swings. Boulder (Colo.), 1991.
525
Глава 21
Это подводит к мысли о том, что политическая наука конца XXвека так и не
смогла монополизировать производство политологического знания и последнее про-
должало успешно формироваться, как это было и в предшествующие периоды, за её
пределами, как и за пределами политической фи/юсофии. И это нормальное положе-
ние вещей. Как бы ни определили мы политику, знание об этом явлении есть в
конечном счёте знание о человеке (в каких бы структурных вариациях он ни пред-
ставал) — о его сущности, сознании и поведении, о его жизни и смерти. А та-
кое знание может быть продуцировано только объединенными усилиями иссле-
дователей, действующих в рамках разных когнитивных сфер и направлений.
В истории общественной, в том числе политической, мысли обычно случа-
ется так, что на каждом следующем этапе её развития, особенно в первые годы,
продолжают исследоваться многие темы и проблемы, доставшиеся «в наслед-
ство» от предшествующего этапа. Тем более что какие-то из них относятся
к числу если не «вечных», как в философии, то достаточно устойчивых (при
условии их значимости для данного общества). Этой преемственности может
способствовать и человеческий фактор, когда когорта исследователей, работав-
ших в рамках одного периода, сохраняет позиции в научном сообществе и про-
должает свою деятельность в новых условиях. Правда, приоритетность унасле-
дованных тем и проблем может меняться и рассматриваться они могут под
несколько иным углом зрения, чем прежде.
Так произошло и в Соединенных Штатах в последнее десятилетие минув-
шего века. Была «унаследована» не только проблематика, исследовавшаяся в
80-е, 70-е годы и даже в более ранние времена. Были сохранены и старые ка-
дры. И хотя в начале 90-х на научном горизонте появляются новые люди —
Джон Айкеберри (род. в 1954 году), Сейла Бенхабиб (род.в 1950 году), Адам
Пшеворский (род. в 1940 году), Фрэнсис Фукуяма (род. в 1952 году) и другие,
основу действовавшего политологического корпуса составляла неутомимая
(хотя в большинстве своем весьма «возрастная») «старая гвардия»: Гэбриел
Алмонд, Дэвид Аптер, Збигнев Бжезинский, Иммануил Валлерстайн, Сидни
Верба, Роберт Даль, Говард Зинн, Дэвид Истон, Генри Киссинджер, Сеймур
Липсет, Уоррен Миллер, Джозеф Най-мл., Ноам Чомски, Сэмюэл Хантингтон,
Амитаи Этцтони и сотни людей из их окружения.
Как было показано в предшествующих главах, уже в начале XX века объ-
ектом исследовательского интереса становится проблема демократии как по-
литического режима. С течением времени число посвященных ей работ неу-
клонно росло. И крах «мирового коммунизма», засвидетельствовавший победу
либеральной демократии, не прервал эту тенденцию. Другое дело, что смести-
лись акценты. Теперь мало кто ставил своей задачей доказать, что демократия
хороша, что она лучше всех других режимов, что она обладает большим творче-
ским потенциалом, как это делали многие американские авторы, писавшие
о демократии в годы холодновоенного идеологического противоборства.
В новых условиях центр внимания переносится на исследование вопросов об
источниках демократии; о влиянии демократии на социально-политическое, эко-
526
Общие контуры поля исследования
номическое и культурное развитие общества в целом и отдельных общественных
групп (женщин, расовых и этнических меньшинств и т. п.); о связи демократии и
культуры; о моделях демократического представительства и формах демократии;
о соотношении демократии и безопасности, демократии и свободы и т. п. Более
остро ставится вопрос о судьбах демократии и стоящих перед ней угрозах1.
Продолжилось обсуждение ставшего в XX веке традиционным для Америки
вопроса о государстве. Но к концу века споры о «большом правительстве», «го-
сударстве благосостояния» утратили прежнюю остроту. И хотя время от време-
ни из консервативно-республиканского лагеря раздавались призывы и даже
угрозы «демонтировать» это государство2, большинство серьезных исследова-
телей и политиков, включая неолибералов, отдавали себе отчет в том, что «точ-
ка невозврата» в эволюции американского государства в сторону его либерали-
зации пройдена. Можно было сделать шаг-другой назад, как при Рейгане, но
разрушить государственное здание, построенное за десятилетия, прошедшие со
времени Нового курса, было практически невозможно (по крайней мере,
в пределах данного этапа исторического развития). Поэтому в серьезных дис-
куссиях обсуждались вопросы не об отказе от государственного регулирования
в социально-экономической сфере, а о глубине, границах, формах государ-
ственного вмешательства, о деятельности государственных институтов и т. п.
В 90-е годы в недрах американского общества продолжают развиваться
сложные и противоречивые социально-политические и культурные процессы,
характерные для обществ, вступивших (если воспользоваться определением
Роналда Инглхарта) в так называемую постматериалистическую стадию раз-
вития, и внутренне связанные с такими на первый (но только на первый) взгляд
далекими друг с друга явлениями, как возвышение потребностей и «революция
меньшинств». Они стимулировали продолжение оживленных дискуссий (на-
ходивших отражение и на теоретическом уровне), которые начались в пред-
шествующий период, но в 90-е годы приобрели особую остроту и стали пред-
метом серьезных исследований.
Это относится к политико-экологической проблематике. Хотя, по оценке экс-
пертов, за последние десятилетия XX века в Соединенных Штатах были сделаны
«серьезные шаги по созданию эффективного механизма природопользования и
охраны окружающей среды», а экологические проблемы находились «на перед-
нем крае национальных приоритетов»3, тем не менее постоянно возраставшее
загрязнение этой среды (тут Америка была в числе мировых «лидеров») вызыва-
1 См., в частности: Benhabib S. Democracy and Difference: Contesting the Bounderies of the Political.
Princeton, 1996; Fishkin J. Democracy and Deliberation: New Directions for Democratic Reform. New
Haven, 1991; Fishkin J. The Voice of the People. New Haven (Ct.), L., 1995; Bessette J. The Mild Voice of
Reason: Deliberative Democracy & American National Government. Chicago, 1994; Skocpol Th. And
M. Fiorina (eds.). Civic Engagement in American Democracy. Wash. (D.C.), 1999.
2 Характерный пример - так называемый «Контракт с Америкой» («The Contract with America») -
программный документ, разработанный летом 1994 года группой республиканцев — членов Палаты
представителей Конгресса США под руководством Ньюта Гингрича — и имевший ярко выраженную
антиэтатистскую окраску.
3 США на рубеже веков. М, 2001. С. 413.
527
Глава 21
ло большую обеспокоенность американцев. Свидетельство тому — создание
в 1991 году (официальной датой её образования считается, правда, 2001 год) на
базе добровольного объединения партий зелёных в отдельных штатах общена-
циональной Партии зелёных (Green Party of the United States - GPUS).
Показательна её идейная платформа, зафиксированная в документе под
названием «Десять ключевых ценностей Партии Зелёных» (The Ten Key Values
of the Green Party): 1. Демократия на первичном уровне (grassroots democracy).
2. Социальная справедливость и равная возможность (каждого члена общества
пользоваться ресурсами и благами окружающей среды). 3. Экологическая му-
дрость (проявляющаяся в осознании того, что общество - часть природы
и ориентации на поддержание экологического баланса и разумного расходова-
ния ресурсов). 4. Ненасилие. 5. Децентрализация (реорганизация социальных,
политических, экономических институтов, направленная на деконцентрацию
богатства и власти в руках немногих). 6. Базирующаяся на общине (community-
based) экономика и экономическая справедливость. 7. Феминизм и тендерное
равенство. 8. Признание многообразия (культурного, этнического, расового,
сексуального, религиозного, духовного). 9. Персональная и глобальная ответ-
ственность (за поддержание мира и экономической справедливости) 10. Ори-
ентация на будущее и устойчивость (экономическую и экологическую).
Многие пункты этой программы поддерживались частью американцев, не
принадлежавших к зеленым. Они также входили (в других формулировках)
в исследовательское поле представителей политической науки (часто выступа-
ющих с позиций неоинституционализма), работавших в смежных областях
и искавших пути урегулирования (в долгосрочной перспективе) экологической
ситуации и максимизации «экологического благополучия». Причем не только
в Соединенных Штатах, но и в других странах, включая развивающиеся1.
В 90-е годы большее внимание стали обращать на связь между экологией
и культурой, на пагубное влияние разрушения окружающей среды на сохране-
ние национальных культурных памятников, в том числе природных, на жизнь
и культуру коренных жителей Америки. Показателен в этом отношении обще-
ственный резонанс, который вызвала опубликованная в 1999 году книга из-
вестной американской общественной деятельницы Винолы Ладюк «Все наши
отношения: борьба коренных жителей за землю и жизнь»2.
Показательный факт: среди активных защитников окружающей среды
и серьезных авторов, пишущих на экологическую тему, мы видим политических
деятелей, в том числе крупных — таких, как, например, вице-президент США
Альберт Гор, опубликовавший в 1992 году книгу «Земля на чаше весов»3, а в
дальнейшем — еще ряд работ.
1 См., частности: Bullard R.D. Dumping in Dixie: Race, Class, Environment Quality. Boulder (Colo),
1990; Peer R., Watts MJ. (eds). Liberation Ecologies: Environment, Development, Social Movements.
N. Y, 1996: Bryant R., Bally S. Third World Political Ecology. N. Y., 1997.
2 Laduke W. All Our Relations: Native Struggles for Land and Life. N. Y., 1999.
3 Gore A. Earth in the Balance. Forging a New Common Purpose. L., 1992. Из более поздних публика-
ций Гора отметим две книги: An Inconvenient Truth: The Planetary Emergency of Global Wanning and What
We Can Do About It. N. Y, 2006; The Future Six Drivers of Global Change. N. Y, 2013.
528
Общие контуры поля исследования
Американцы, заботящиеся о сохранении стабильности политической си-
стемы, отдают себе отчет в том, что в обществе, характеризующемся расово-
этническим многообразием, каковым являются Соединенные Штаты, это воз-
можно лишь при условии устранения или по меньшей мере, сужения оснований
для возникновения конфликтов на расовой и этнической почве. Тем более что
соотношение численности расово-этнических групп неуклонно меняется не
в пользу белых и что иммигранты, пополняющие Америку неиссякаемым по-
током, — люди по преимуществу тоже не белые. Отсюда то внимание, которое
американские исследователи продолжали уделять «национальному вопросу».
Как писал в своей книге «Анатомия расового неравенства», выросшей из
«продолжавшихся на протяжении почти трех десятилетий попыток понять при-
чины социальной и экономической маргинальное™ черных американцев
и отыскать возможные средства исправления этой ситуации»1, профессор Гар-
вардского университета Гленн Лоури, «феномен, именуемый "расой", работает
на увековечение внутригруппового статусного неравенства, которое наглядно
прослеживается в американской общественной жизни»2.
Попыткам осмыслить существовавшую в Америке конца XX века ситуацию
в сфере расово-этнических отношений и найти пути к решению существовав-
ших проблем, были посвящены, в частности, помимо «Анатомии расового не-
равенства» и других работ Лоури3, упоминавшееся ранее «Разъединение Аме-
рики» Артура Шлезингера-мл.4, «Постэтническая Америка» известного
историка Дэйва Деллинджера5, «Американское гражданство» философа Джудит
Шклар6, «Смерть Запада» Патрика Бьюкенена7 и еще десятки книг и сотни
статей. Выводы, сделанные на основе сравнения и обобщения высказанных
в них взглядов, выглядят следующим образом.
Вывод первый: Соединенные Штаты конца XX века были внутренне рас-
колотым обществом. И сами американцы чувствовали это больше, чем даже
самые внимательные сторонние наблюдатели, и остро переживали этот раскол,
хотя смотрели на него с разных позиций. О степени их озабоченности можно
судить хотя бы по тому, что об этом расколе упомянул, пусть и очень осторожно,
Джордж Буш-мл. в своей первой инаугурационной речи в 2000 году. «Порой
наши различия так велики, что кажется, будто мы населяем целый континент,
а не одну страну»8.
1 Loury G. The Anatomy of Racial Inequality. Boston, 2002. P. IX.
2 Ibid. P. 3.
3 См. также: Loury G. One by One From the Inside Out: Essays and Reviews on Race and Responsibility
in America. N. Y, 1995.
4 Schlesinger A.M., Jr. The Disuniting of America. N. Y; L., 1992.
5 Hollinger D. Postethnic America: Beyond Multiculturalism. N. Y, 1995.
6 Shklar J. American Cutizenship. Cambr. (Mass.), 1991.
7 Buchanan P. The Death of the West: How Dying Populations and Immigrant Invasions Imperil our
Country and Civilization. N. Y, 2002.
8 Инаутурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789—
2001)/ Пер. с англ. М., 2001. С. 506.
529
Глава 21
Вывод второй: главными линиями разлома американцы считали границы меж-
ду расами и этносами и между «старожилами» и вновь прибывавшими (нередко
нелегально) иммигрантами. Не случайно Буш в упомянутой выше речи обратил-
ся к «каждому гражданину» и «каждому иммигранту» (!) с призывом ориенти-
роваться на идеалы, объединяющие американцев. «Политическая коррект-
ность» не позволяла новому президенту расставить все точки над «i» в этом
щепетильном вопросе. Но в политической науке и политической публицистике
об этих границах говорилось в 90-е годы прямо и нередко жестко.
Особенно резко и настойчиво говорили и писали об этом консерваторы
и правые, среди которых выделялся выделялся уже известный нам Патрик Джо-
зеф Бьюкенен (род. в 1938 году) — опытный политический деятель (входил в
«команду» Рейгана, баллотировался на пост президента США) консервативного
направления («ультраконсерватор», «палеоконсерватор»), выступавший в тече-
ние многих лет в роли одного из главных идеологов правого крыла Республикан-
ской партии. Как автор крупных политических работ, Бьюкенен заявил о себе
поздно, в 2000-х годах, когда одна за другой стали выходить его книги, посвя-
щенные «больным» проблемам Америки — распаду семьи, ослаблению роли
религии, неконтролируемой иммиграции, внешней политике Буша-мл. и т. п.
Показательна в этом отношении одна из первых книг выпущенного Бью-
кененом «сериала», опубликованная в 2002 году, но несущая на себе печать
90-х. Её название говорит само за себя: «Смерть Запада: чем вымирание насе-
ления и усиление иммиграции угрожают нашей стране и цивилизации».
«В нашей стране, — пишет Бьюкенен, — людей разделяет не уровень доходов,
не идеология и не вера, но этническая принадлежность и идентификация... Не-
управляемая иммиграция грозит уничтожить страну, в которой мы выросли,
и превратить Америку в хаотическое скопление народов, не имеющих факти-
чески ничего общего между собой — ни истории, ни фольклора, ни языка, ни
культуры, ни веры, ни предков»»1.
О расколе американского общества по расово-этническому принципу (во-
просы нелегальной иммиграции они обсуждали не так активно, как консерва-
торы) говорили и исследователи, выступавшие с либеральных и леворадикаль-
ных позиций. Они вспоминали о Мартине Лютере Кинге и утверждали, что,
несмотря на все успехи в эмансипации афроамериканцев, «мечта», о которой
он говорил, так до конца и не осуществилась.
Вывод третий: считая, что причины расово-этнического раскола американ-
ского общества многообразны и уходят корнями в глубины национальной исто-
рии, представители научного сообщества не имели единой точки зрения на пути
и саму возможность его преодоления. Если одни полагали, что для решения этой
проблемы потребуется время, которое всё «исцелит», то другие, если даже и не
говорили об этом прямо, давали понять, что считают её трудноразрешимой. Тем
более это касалось проблемы нелегальной иммиграции: решить её пытались
многие, но найти ключ к ней не сумел никто. Так обстояло дело в конце XX века.
1 Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада: как вымирание населения и вторжение иммифантов угрожают
нашей стране и цивилизации / Пер. с англ. М., 2003. С. 12, 14.
530
Общие контуры поля исследования
Одним из главных объектов исследований в 90-х годах продолжали оста-
ваться международные отношения и мировая политика. Но теперь они зачастую
увязывались с вопросами, касавшимися формирования нового мирового по-
рядка, глобализации, статуса, места и роли Соединенных Штатов в новом мире.
События в Советском Союзе и его распад застали врасплох западных, в том
числе американских политологов, включая так называемых советологов и крем-
ленологов. Никто из них — даже маститый Ричард Пайпс, лучше других знавший
и понимавший Россию/Советский Союз (и выступавший в роли советника пре-
зидента Рейгана), или Роберт Такер, или Джеймс Биллингтон, не говоря о специ-
алистах меньшего калибра, — никто не предвидел того, что случилось в конце
80-х — начале 90-х. Не предвидели этого и такие крупные аналитики, как Бже-
зинский или Киссинджер. Это свидетельствовало по крайней мере о двух вещах.
Во-первых, и это главное, о непонимании природы и внутренней динамики тех
политических, социальных и экономических процессов, которые происходили в мире
в целом и в различных его частях в конце XX века, о несостоятельности (или, если
сказать мягче, лишь об их частной состоятельности) теорий модернизации,
глобализации, демократизации и пр., которые начали разрабатываться в США
и в Западной Европе в 70—80-х годах.
И второе: события начала 90-х убедительно продемонстрировали идейно-
концептуальную и провиденциальную нищету американской советологии: она
описывала массу любопытных фактов и пикантных подробностей из жизни
советских вождей и советского общества, но в ней отсутствовало адекватное
представление о глубинных политических и социальных процессах, происхо-
дивших в СССР. Американские политологи понимали Советский Союз не луч-
ше, чем наши теоретики научного коммунизма.
Тем не менее, не вполне осознавая то, что творилось в мире в конце 80-х —
начале 90-х, американцы испытывали эйфорию и праздновали «победу» в холод-
ной войне1. Ну и, конечно же, упивались мощью своей страны. «На заре нового
тысячелетия Америка вкушает плоды своего могущества, превосходящего мощь
величайших империй прошлого. От военной сферы до бизнеса, от науки до тех-
нологий, от высшего образования до массовой культуры, Америка господствует
в мире в беспрецедентных масштабах», — утверждал Генри Киссинджер2. Ему
вторил известный американский международник Майкл Манделбаум: «Огром-
ная мощь и повсеместное влияние Соединенных Штатов признаются всеми
в качестве определяющей черты сложившегося в мире положения дел»3.
Требовалось, однако, отойдя от праздничного стола, всё-таки как-то объ-
яснить происходившее и попытаться выявить социально-политические тренды,
позволяющие представить, как могло бы происходить развитие мира и отдель-
1 Окончание холодной войны Дж. Буш-ст. и Б. Ельцин провозгласили в феврале 1992 года.
2 Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? К дипломатии для XXI века / Пер. с англ.
М.,2002. С.1.
3 Mandelbaum M. The Case for Goliath. How America Acts as the World's Government in the Twenty-first
Century. N. Y, 2005. P. XV
531
Глава 21
ных стран в обозримом будущем. За решение этой задачи ретиво взялись десят-
ки людей — политические аналитики, историки, международники, многие из
которых имели опыт практической работы в государственных учреждениях (или,
как говорят американцы, «работы на правительство»). Были среди них и «мате-
рые волки», которые не один десяток лет занимались проблемами мировой по-
литики и международных отношений и в силу этого считались людьми искушен-
ными, имеющими представление о логике мирового социально-политического
развития. Правда, некоторые из них были отягощены грузом сделанных ранее
прогнозов, по большей части не сбывшихся, но в той ситуации, когда история
«одурачила» всех «авгуров», они могли не чувствовать себя неудачниками.
Одним из таких «тяжеловесов» был Збигнев Бжезинский, одаривший мир
в 1997 году очередной книгой под названием «Великая шахматная доска. Господ-
ство Америки и его геостратегические императивы»1. За ней последовали другие
публикации, касавшиеся и мира в целом, и Америки, и России, среди которых
следует выделить дополнявшую и в чем-то корректировавшую «Великую шахмат-
ную доску» книгу «Выбор: глобальное господство или глобальное лидерство»2.
Другая знакомая нам фигура — Сэмюэл Хантингтон выступил с широко раз-
рекламированной концепцией «столкновения цивилизаций»3. Заявил о себе и
такой «зубр», как Генри Киссинджер, опубликовавший в 1994 году большой труд
под названием «Дипломатия», а несколько позднее — книгу «Нужна ли Америке
внешняя политика?». Появились публикации «на злобу дня» таких крупных со-
циологов и политологов левого толка, как Иммануил Валлерстайн, автор из-
вестной теории «мира-системы» (ошибочно называемой у нас теорией «мировой
системы»)4 и Ноам Чомски, неустанно сочинявший книги и статьи о внешней
политике США и о мировой политике5. Откликнулись на происходившие в мире
события такие давно заявившие о себе исследователи, как Джозеф Най-мл., Уолт
Ростоу, Пол Кеннеди; и сравнительно молодые политологи и международники:
Джон Айкенберри, Клиффорд и Чарлз Капчаны, Чарлз Краутхэммер.
Первым и для многих аналитиков главным вопросом, который интересовал
их в сложившейся ситуации, был вопрос о будущем Соединенных Штатов Аме-
рики. После распада Советского Союза они оставались единственной супердер-
жавой, и было совершенно очевидно, что их роль в мире изменится по сравне-
нию с той, которую они играли на протяжении предшествовавших столетий
и последних десятилетий. Но что это будет за роль? В каком качестве предста-
нут они перед миром? Какие функции придется им выполнять? Какой окажет-
ся их новая историческая миссия? Вопросов всплывало множество. В том чис-
ле на первый взгляд неожиданных.
1 Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические импера-
тивы / Пер. с англ. М.. 1998.
2 Бжезинский 3. Выбор: мировое господство или глобальное лидерство / Пер. с англ. М., 2004 (1997).
3 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. М., 2003 (1996).
4 Ваиерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века / Пер. с англ. М., 2003: Wallerstein I.
The Decline of American Power. N. Y; L., 2003.
5 Chomsky N. Hegemony or Survival. America's Quest for Global Dominance. N. Y, 2003.
532
Общие контуры поля исследования
Одним из них стал вопрос о новой американской идентичности. В самом на-
чале 90-х могло показаться, что распад Советского Союза и мировой социалисти-
ческой системы сделал актуальной проблему национально-государственной
идентификации только для России (которой нужно было в очередной раз опре-
делиться, что она собой представляет, к какой цели стремится, есть ли у нее «на-
циональная идея», и если есть, то в чем она заключается, и т. п.) и бывших респу-
блик СССР, новые элиты которых горячо взялись за формирование национальных
государств. Однако вскоре американские исследователи почувствовали, что ра-
дикальное изменение одной части мира неизбежно влечет за собой изменение
мира в целом и что американцам тоже следовало бы попытаться вновь взглянуть
на себя со стороны и ответить на сакраментальный вопрос, который два с лиш-
ним столетия назад поставил де Кревекер: что за люди американцы?
Эту задачу и попытался решить в своей последней большой книге такой
всегда чутко улавливавший новые веяния и вызовы времени человек, как
Сэмюэл Хантингтон. О содержании этой книги говорит уже ее название: «Кто
мы? Вызовы американской национальной идентичности»1. Правда, вышла она
в 2004 году, но, как и ряд других публикаций начала 2000-х, явилась обобщени-
ем размышлений, порожденных событиями 90-х годов.
Однако, чтобы дать ответ на все эти вопросы, требовалось понять, в каком
направлении идет мировое развитие и как в этот процесс вовлечена Америка. Во-
прос тем более трудный для заокеанских исследователей, что, усвоившие с мла-
дых ногтей представления об «американской исключительности», о «явном
предначертании», об «американской миссии», они задавали его себе не так уж и
часто. А ответы, когда они их все-таки давали, сводились в большинстве случаев
к подтверждению величия Америки. Теперь требовалось всё обдумать заново.
В связи с этим вставал вопрос о новом мировом порядке и о мировом порядке per
se. Вопрос для американцев не новый: они обсуждали его в 60-х годах минувшего
века. Но тогда дискуссия, так и не вышедшая за пределы академической сферы,
довольно быстро прервалась, так и не дав ощутимых политических и теоретиче-
ских результатов. Теперь, в совершенно новых исторических и геополитических
условиях, обсуждение этого вопроса возобновилось, и наряду с теоретиками
в него включились политики, в том числе высокого ранга. Именно в ходе этого
обсуждения развернулись горячие споры об «однополюсной», «двухполюсной»
и «многополюсной» моделях мира и о самом понятии политического «полюса».
Весьма актуальной в условиях постхолодновоенного мира стала проблема
демократического транзита и глобальной демократизации. Переход от недемо-
кратических режимов к демократическому интересовал американцев и прежде.
Но теперь Соединенные Штаты поставили перед собой амбициозную зада-
чу — демократизировать весь мир и тем самым реализовать давнюю мечту о
создании глобальной среды, безопасной для себя и своих друзей: ведь согласно
базовому постулату теории Дойла и Рассетта (о ней шла речь выше), демокра-
тии друг с другом не воюют. Причем первоначально, в 90-е годы, взор амери-
канцев был обращен на Восток, а именно на новую Россию, тем более что она
Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности / Пер. с англ. М, 2004.
533
Глава 21
сама провозгласила — чуть ли не в качестве национальной цели — построение
демократического общества.
Неверно считать, что ее судьба находилась в центре внимания американ-
ских исследователей-международников и политиков, но нельзя и утверждать,
что это внимание было периферийным. И представители старой гвардии «со-
ветологов», и новоявленные «русисты» и «слависты» бросились в начале 90-х на
поиски моделей скорейшей демократизации России. Среди наиболее крупных
фигур тут можно было видеть все того же Ричарда Пайпса, Джеймса Биллинг-
тона, Маршалла Голдмана, Роберта Такера, Строуба Тэлботта, Майкла Макфо-
ла и других1. Не отставала от них и «старая гвардия» международников во главе
с неутомимым Бжезинским.
Заинтересованность американцев в скорейшей демократизации России
возникла не вдруг. Как сообщал в своей книге «Провал крестового похода.
США и трагедия посткоммунистической России» известный американский
политолог и публицист Стивен Коэн, «идея того, что США могут переделать
Россию по своему образу и подобию или, по крайней мере, смогут "думать за
русских", возникла впервые после Второй мировой войны, в среде апологетов
"холодной войны"... В 1992 г., в первый год постсоветской эры и последний год
администрации Буша (ст. — Э.Б.), эта идея возродилась»2. Американская по-
литика демократизации России, пишет Коэн, «носила ярко выраженный мис-
сионерский характер: это был настоящий крестовый поход во имя превращения
посткоммунистической России в некое подобие американской демократии
и капитализма. И, как подлинный крестовый поход, он не был лишь официаль-
ной доктриной: инвесторы, журналисты, ученые — все приняли в нем участие»3.
«Крестовый поход» провалился. Демократизировать Россию так, как они
хотели это сделать, американцам не удалось, и в конце 90-х они направили свой
демократизаторский порыв на другие страны. И хотя некоторые американские
специалисты по России продолжают внимательно следить за ее судьбой, теперь
этот интерес имеет периферийный характер4.
1 Некоторые из названных персон и в 2000-х годах продолжали выступать в роли экспертов по
России и активно участвовали в работе путинского дискуссионного клуба «Валдай». А Майкл Макфол
стал считаться едва ли не главным специалистом по России, к услугам которого прибегал Барак Оба-
ма в ходе борьбы за президентское кресло.
2 Коэн С. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России / Пер. с англ.
М., 2001. С. 22.
3 Там же. С. 21.
4 Читатель, которому интересно, как выглядели американские планы демократизации постсовет-
ской России; как американцы оценивали реальный ход её превращения в демократическое государ-
ство и в чем они видели причины неудач российских политиков и экономистов, действовавших на
этом направлении; какими им представлялись возможные пути и перспективы превращения России
в современное демократическое общество и т. п., может почерпнуть эту информацию в книге
Э.Я. Баталова, В.Ю. Журавлевой и К.В. Хозинской «"Рычащий медведь" на "диком Востоке". Об-
разы современной России в работах американских авторов: 1992-2007» (М., 2009). В основу исследо-
вания положен анализ большого количества документальных материалов (статей, книг, докладов,
заявлений, выступлений, программ и т. п.), имевших отношение к рассматриваемой проблеме и пу-
бликовавшихся в Соединенных Штатах на протяжении шестнадцати лет.
Глава двадцать вторая
В ПОИСКАХ НОВОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
Книга Сэмюэла Хантингтона «Кто мы? Вызовы американской националь-
ной идентичности» была опубликована в 2004 году. И начиналась она с утверж-
дения, что американцы приписывают национальной идентичности роль, «гла-
венствующую по сравнению со всеми прочими идентичностями»1. При этом
выдвигались «три основных аргумента».
«Во-первых, осознание американцами собственной национальной иден-
тичности варьировалось на протяжении всей истории США... После Граждан-
ской войны понятие национальной идентичности сделалось превалирующим,
и американский национализм расцвел пышным цветом. В 1960-х годах, однако,
осознание национальной идентичности пошло на спад, ей стали угрожать иден-
тичности субнациональные, двунациональные и транснациональные. Трагиче-
ские обстоятельства 11 сентября вернули Америке ее идентичность...
Во-вторых, на протяжении американской истории жители США определяли
свою идентичность в терминах «раса», «этнос», «идеология» и «культура». Первые
два термина сегодня практически выведены из оборота. Американцы рассматри-
вают свою страну как мультиэтническое и мультинародное общество...
В-третьих, на протяжении трех столетий стержнем американской нацио-
нальной идентичности была англо-протестантская культура... В конце двадца-
того столетия этой культуре был брошен вызов: новая волна иммигрантов из
Азии и Латинской Америки, растущая популярность доктрин мультикульту-
рализма и диверсификации в интеллектуальных и политических кругах, рас-
пространение испанского в качестве второго языка на территории США
и испанизация части американского социума, утверждение групповых идентич-
ностей, основанных на понятиях расы, этноса и пола, растущее влияние диа-
спор, крепнущая приверженность элит космополитизму и транснациональным
идентичностям»2.
В самом деле, вопрос самоидентификации (национальной и субнациональ-
ной) всегда был актуален для американцев и ответы на него менялись на про-
тяжении истории США не раз. Конец XX века стал как раз одним из периодов,
когда перед ними возникла острая потребность в ре-идентификации. Верно
и то, что после событий 11 сентября 2001 года уровень национальной идентич-
1 Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. С. 15.
2 Там же. С. 15-17.
535
Глава 22
ности повысился, а термины «раса» и «этнос» были, как дипломатично говорит
Хантингтон, «выведены из оборота»: публично рассуждать о расовой и/или
национальной принадлежности тех или иных персон и групп стало считаться
«политически некорректным». Но в 90-е годы картина была иной: шли острые
дискуссии о соотношении национальной идентичности и расово-этнических
субидентичностей, и именно на этот период пришелся пик «культурных войн»,
явившихся следствием тех вызовов, о которых упоминает Хантингтон. А среди
участников этих дискуссий были такие персоны, как Натан Глейзер, Роналд
Дворкин, Сеймур Липсет, Фрэнсис Фукуяма, Артур Шлезингер-мл., Амитаи
Этциони, Дэниел Янкелович. И это было не случайно: споры о расах, этносах,
культуре неизбежно выводили на обсуждение более широкого крута вопросов
о состоянии американского общества.
Стремясь выявить свою социокультурную идентичность, американцы ис-
кали ответы на три главных, как им представлялось, и вместе с тем тесно свя-
занных друг с другом вопроса. Первый: какова ситуация, сложившаяся в области
религии и морали: изменилось ли что-либо в этой сфере по сравнению с пред-
шествующими десятилетиями? Второй: что происходит с традиционными на-
циональными базовыми ценностями, сплачивавшими американцев на протяже-
нии большей части их истории и делавшими их единой нацией? Третий: как
обстоит дело с расово-этнической идентичностью американского общества
в условиях его «мультикультуризации», не грозит ли Соединенным Штатам
«культурная балканизация»? Эти вопросы представлялись американским экс-
пертам тем более актуальными, что 80-е годы были отмечены, как считали мно-
гие, кризисными явлениями в названных сферах. Не удивительно, что они
стали предметом горячих обсуждений, подогревавшихся спорами об абортах,
эфтаназии, клонировании, приватности.
Как свидетельствовали статистические данные, опубликованные в 1994 го-
ду в книге Уильяма Беннетта «Индекс ведущих культурных индикаторов»1,
в период между серединой 60-х и началом 90-х годов в социальном здоровье
американского общества наметились серьезные устойчивые нарушения, вклю-
чавшие рост преступности и наркомании, увеличение числа разводов и неполных
семей, ухудшение качества школьного образования. По Беннетту, каждый третий
ребенок, являвшийся на свет в Америке начала 90-х, рождался от незамужней
матери. Или вот такой факт: почти треть афроамериканцев в возрасте от 20 до
29 лет подвергались в той или иной форме преследованию со стороны право-
охранительных органов за нарушение закона. Говорили об ослаблении религиоз-
ности американцев, которая всегда была предметом их гордости. Отмечался
и такой тревожный факт, как рост отчужденности граждан от власти и их не-
доверия к правительству. «Американцы, — писал Липсет в 1996 году, — не верят
своим лидерам и институтам. Данные опросов общественного мнения, харак-
теризующие доверие к институтам, находятся на самой низкой отметке за все
время проведения опросов с начала 60-х годов»2.
1 Bennett W. The Index of Leading Cultural Indicators. N. Y, 1994.
2 Lipset S. American Exceptionalism. A Double-Edged Sword. N. Y; L., 1996. P. 17.
536
В поисках новой идентичности
Еще одно свидетельство нравственного нездоровья американского обще-
ства видели в ставшем чуть ли не нормой нарушении приватности, неоправдан-
ном вторжении властей и общественности (особенно массмедиа) в личную
жизнь людей. Эта проблема, в общем-то не новая для Америки, стала в конце
90-х предметом горячего обсуждения не в последнюю очередь по той причине,
что вопрос об импичменте президента Клинтона был связан с информацией,
полученной благодаря вторжению в личную жизнь главы государства. Либера-
лы, как и следовало ожидать, отвергали саму идею такого вторжения. Консер-
ваторы занимали более гибкие позиции1.
Хотя, как это часто случается в политических и теоретических дискуссиях,
стороны так и не пришли к единому мнению о положении дел в сфере нрав-
ственности, всё же достаточно четко выкристаллизовались две позиции. Сто-
ронники одной из них утверждали, что доминировавшая еще недавно тенден-
ция начинает меняться и происходит переход от де-морализации к ре-морализации.
Эту точку зрения активно отстаивал Фукуяма. В опубликованной в 1999 году
статье «Как реморализовать Америку» он, соглашаясь с тем, что страну действи-
тельно поразил моральный кризис, утверждал, что такая же участь постигла
и другие западные страны2, но что буквально в последние несколько лет Соеди-
ненные Штаты начали выбираться из этого кризиса: количество преступлений
по стране в целом снизилось на 15 процентов, уменьшилось число убийств
в Нью-Йорке, меньше стало несовершеннолетних беременных, начал повы-
шаться уровень доверия граждан к институтам власти и т. п.3
О тенденции к реморализации свидетельствовали как будто и данные
о росте религиозных настроений. Известный специалист по опросам обще-
ственного мнения Джордж Гэллап-мл. и бывший редактор журнала «Christian-
ity Today» Тимоти Джонс в опубликованной ими в 2000 году книге «Грядущяя
американская духовность»4 уверяли: всё идет к тому, что XXI век может стать
самым религиозным веком в истории Америки. В подтверждение столь опти-
мистичного заключения они приводили действительно впечатляющие данные,
1 Как писал известный публицист Майкл Герсон. сопоставляя позиции двух лагерей, «не признавая
конституционного "права на приватность" (а некоторые либералы говорили о целесообразности
правовой кодификации нравственных норм и пределов вмешательства в частную жизнь граждан. -
Э.Б.), неоконсерваторы тем не менее утверждали, что должна существовать широкая зона индивиду-
ального поведения, закрытая для вмешательства правительства... Неоконсерваторы не предлагали
простой формулы, определяющей, когда правительству следует, а когда не следует вмешиваться
в вопросы морали; они не подписываются под поговоркой либералов "Вы имеете право размахивать
кулаками, пока не заденете моего носа", но и не отвергают её. Уровень прямого вмешательства пра-
вительства в вопросы морали зависит от потребностей и нравов конкретной обшины...» (Gerson M.
The Neoconservative Vision. From the Cold War to the Culture Wars. N. Y; L., 1996. P. 278).
2 «Все индустриальные страны за пределами Азии, — писал Фукуяма, — пережили между 60-ми и
90-ми годами масштабные социальные отклонения - явление, которое я назвал Великим распадом
(Great Disruption) западных социальных ценностей» (Fukuyama F. How to Remoralize America //
Wilsonian Quarterly. Summer 1999. P. 34-35).
3 Fukuyama F. How to Remoralize America.
4 Gullap G.-jr, Jones T. The Next American Spirituality. Finding God in the Twenty First Century. N. Y,
2000.
537
Глава 22
свидетельствующие о повышении используемого службой Гэллапа «индекса
духовности». 96 % взрослых американцев, утверждали авторы книги, верят
в Бога. Число людей, не сомневающихся в его существовании, возросло с 66 %
в 1987 году до 79 % в 1997 году. Более половины американцев (за десять лет до
этого их было 40 %) были убеждены, что молитва составляет важную часть по-
вседневной жизни. Приводились и другие данные, свидетельствовавшие о тен-
денции к повышению роли религии в жизни американцев во второй половине
90-х годов.
Но высказывалась и противоположная точка зрения, наиболее активно
проводившаяся консерваторами и правыми, среди которых были такие видные
фигуры, как Чарлз Алан Мюррей (род. в 1943 году), убежденный критик соци-
ального государства, автор ряда трудов по социальной политике, либертаризму,
образованию, истории1; Гертруда Химмельфарб (род. в 1922 году) — известный
историк, из-под пера которой вышло немало книг, в том числе получившая
широкую известность «Деморализация общества»2; религиозный и обществен-
ный деятель, один из интеллектуальных лидеров «новых правых» Пол Уэйрич
(1942—2008). Они утверждали, что говорить об устойчивых симптомах мораль-
ного выздоровления американского общества пока что нет оснований. Не-
сколько лет спустя (2002) это подтвердил в своей книге «Смерть Запада» Патрик
Бьюкенен. В Америке, утверждал он, победила «революция шестидесятых, на-
чавшаяся в университетских кампусах...»3. Она «сумела лишить нас Бога...
осквернила наши храмы, изменила веру и подчинила себе молодежь»4.
Немалую тревогу американцев — особенно опять-таки консерваторов, тра-
диционно проявляющих наибольшую озабоченность духовным климатом об-
щества, — вызывало состояние национальных базовых ценностей, которые, как
они считали, подверглись эрозии в предшествующие годы. О том, что конкрет-
но их волновало, свидетельствует цикл лекций, организованный в 1998 году
(по случаю его двадцатипятилетия) Фондом «Наследие» (Heritage Foundation).
Читали эти лекции люди, известные в Америке: писатель и публицист Уильям
Фрэнк Бакли-мл. (1925—2008), признанный интеллектуал и эрудит, основатель
«высоколобого» консервативного журнала «National Review»; Эдвин Миз
(род. в 1931году), крупный правовед, входивший в «ближний крут» президента
Рейгана; Малколм Стивенсон («Стив») Форбс-мл. (род . в 1947 году), редактор
1 Murray Ch. Losing Ground: American Social Policy, 1950-1980. N. Y, 1984; Murray Ch. What it Means
to be a Libertarian: Personal Interpretation. N. Y, 1996.
2 Himmelfarb G. The Demoralization of Society: From Victorian Values to Modern Values. N. Y, 1995.
В своей (опубликованной впервые в 1952 году) книге о лорде Актоне, которому принадлежит извест-
ный афоризм «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», Химмельфарб сформу-
лирована своего рода контртезис: «Свобода тоже развращает, абсолютная свобода развращает абсо-
лютно».
3 Бьюкенен П. Дж. Смерть Запада: как вымирание населения и вторжение Ихммигрантов угрожают
нашей стране и цивилизации / Пер. с англ. М., 2003. С. 21.
4 Там же.
538
В поисках новой идентичности
журнала «Форбс»; Джин Киркпатрик (1926—2006), автор свыше десятка книг
о политике (в их числе «Война во имя поддержания мира», «Диктатура и двой-
ные стандарты: рационализм и разум в политике»), тесно сотрудничавшая
с Рейганом и занимавшая крупные государственные посты, автор «Доктрины
Киркпатрик», согласно которой Америка должна помогать всем режимам,
включая авторитарные, борющимся против коммунизма; Ричард Нойхаус
(1936—2009), крупный религиозный деятель, автор множества книг (в их числе
«Америка против себя: моральный взгляд и общественный порядок»), в буду-
щем неофициальный советник президента Дж. Буша-мл., и другие. Ну а темы
прочитанных лекций говорят сами за себя: «Семья», «Свобода», «Правление
закона», «Конкуренция», «Ответственность», «Самоуправление», «Сила»,
«Патриотизм»...1
Большой интерес в рассматриваемом плане представляет опубликованное
в 1994 году исследование одного из крупнейших американских социологов и
политологов, много лет занимающегося изучением общественного мнения,
Дэниела Янкеловича (род. в 1924 году), в котором он дал анализ двух рядов
«наиболее важных традиционных ценностей». Один ряд — ценности, которые
«остаются прочными и постоянными»2 и продолжают сохранять притягатель-
ность для большинства американцев. Другой ряд составляют ценности, о кото-
рых Янкелович осторожно говорит, что они «изменились в последнее время»3.
В первый ряд ценностей вошли «свобода»; «равенство перед законом»; «ра-
венство возможностей»; «честность»; «достижимость» («achievement») как «вера
в эффективность индивидуальных усилий: представление о том, что образова-
ние и упорный труд принесут свои плоды»; «патриотизм»; «демократия» как
«убежденность в том, что правление должно основываться на суждениях боль-
шинства»; «американская исключительность» как «убежденность в особом мо-
ральном статусе и миссии Америки»; «забота о других» («caring beyond the self»),
точнее — «высокая оценка заботы о других как то семье или этнической группе;
забота об общине»; «религия» и «удача»4.
По мнению Янкеловича, эти ценности, имеющие богатую историю и усто-
явшие в условиях изменения жизненного стиля страны, «придают американ-
ской культуре собственное лицо. Соединенные Штаты — страна крайне много-
образная в географическом, этническом, экономическом, политическом
отношениях. И тем не менее этот маленький блок ценностей сплачивает аме-
риканцев в единый народ и единую нацию»5.
А вот какие ценности претерпевали изменения, и вот что с ними происхо-
дило. «Понятие долга»: моральные обязательства одних людей в отношении
1 Leadership for America. The Principles of Conservatism. Ed., with Introduction by E.J. Feulner. Dallas,
2000.
2 Yankelovich D. How Changing in the Economy are Reshaping American Values // Values and Public
Policy. H.J. Aaron, Th. E. Mann, Th. Taylor, eds. Wash. D. C.,1994. P. 23.
3 Ibid. P. 21.
4 Ibid. P. 24.
5 Ibid. P. 23-24.
539
Глава 22
других ценятся меньше, чем прежде. «Социальный конформизм»: подражание
другим ценится меньше, чем прежде. «Респектабельность»: символы «коррект-
ного поведения личности, принадлежащей к определенному классу», ценятся
меньше, чем прежде. «Общественная мораль»: «соблюдение правил обществен-
ного поведения» теперь тоже ценится менее высоко. «Плюрализм»: люди
с большей готовностью, чем прежде, принимают различия в национальной
принадлежности и национальном жизненном стиле. «Семья»: «семейная жизнь
ценится высоко, но при этом расширяется представление о семье, и она выво-
дится за пределы традиционной нуклеарной формы». «Отношения между му-
жем и женой»: происходит переход от ролевых обязательств к взаимной ответ-
ственности. «Права женщин»: «более высоко ценятся достижения женщин,
являющиеся результатом их собственного выбора, а не выполнения ролей, дик-
туемых обществом». «Трудовая этика»: труд начинает рассматриваться не как
моральная ценность, а как источник личного удовлетворения1.
Нарисованная Янкеловичем картина ценна тем, что она представила об-
щий свод базовых ценностей, разделявшихся большинством американцев,
и в целом довольно точно обозначила направление трансформации ценност-
ного ряда в условиях перехода от индустриального к постиндустриальному
обществу. Однако не все считали эту картину полной (упрек справедливый) и
не все были согласны с его оценками. Говорили, в частности, о неоправданно
позитивной, с точки зрения критиков, оценке состояния института семьи и
чувства патриотизма американцев. «Мы живем в 90-е годы, в конце 90-х го-
дов, и мы становимся свидетелями рождения, как мне кажется, пост-
патриотической Америки. Нет, узы, связывающие нас, всё ещё сохраняются,
но они ветшают, истощаются, ослабевают»2. Под этими словами Пегги Нунан,
специального помощника и спичрайтера президента Рейгана, в 90-е годы
готовы были подписаться многие американцы, особенно представители стар-
шего поколения. Винили в сложившемся положении вещей сторонников
и проповедников мультикультурализма, Голливуд (чрезмерно акцентирующий
несовершенства американского общества), школу, СМИ. «В действительно-
сти никто, — по словам той же Нунан, — не учит наших детей любить свою
страну... Школы, большинство школ, не поощряют патриотические чусвства...
Наше общество не учит молодежь патриотизму Средства массовой информа-
ции не учат патриотизму, не внушают его, не поощряют его. А если и обраща-
ются к нему, то только для того, чтобы изобразить патриотизм вульгарным,
или наивным, или агрессивным»3.
Обсуждение вопроса о ценностях было своеобразной реакцией американ-
ского общества на процессы культурной дезинтеграции, тесно связанные с
расово-этнической самоидентификацией составлявших его групп. «В этой
стране идет религиозная война, культурная война, имеющая такое же критиче-
ское значение для будущего нации, какое имела холодная война, ибо это война
1 Yankelovich D. How Changing in the Economy are Reshaping American Values. P. 22.
2 Noonan P. Patriotism. P. 172.
3 Ibid. P. 167-168.
540
В поисках новой идентичности
за душу Америки»1. Такова была оценка положения в американском обществе,
прозвучавшая на конвенте Республиканской партии в 1992 году.
Хотя эта оценка была слишком алармистской (алармизм вообще свойстве-
нен американцам), она отражала реальный факт, о котором мы уже упоминали
при рассмотрении феномена мультикультурализма. В стране шла идейная борь-
ба вокруг культурного статуса расово-этнических групп, проживавших в Аме-
рике, и судьбы их культурных ценностей. Требования, выдвигавшиеся пред-
ставителями этих групп, можно свести в обобщенном виде к следующим
основным пунктам.
Первый. Признание властями и общественностью культурного многообразия
Соединенных Штатов. Не существует, утверждали они, единой американской
культуры (а радикалы утверждали, что не существует и единой американской
нации) — существует множество равноценных и в общем самодостаточных
культур.
Второй. Признание позитивного вклада расово-этнических общностей, на-
селяющих Америку, в развитие страны и в те культурные ценности, которые
связывают эти общности.
Третий. Проявление уважительного отношения со стороны других расово-
этнических общностей, и в первую очередь со стороны белых американцев,
к данной общности и её культуре.
Четвертый. Признание права расово-этнических общностей на автономное
культурное существование в рамках американского общества.
Пятый. Признание права расово-этнических общностей на пропаганду сво-
их культурных ценностей как в рамках соответствующих групп, так и за их
пределами.
Но претензии на культурную автономию предъявляли не только расово-
этнические общности. За право на признание их культурной самобытности
и уважительное отношение к ней вели борьбу представители женских органи-
заций, сексуальных, религиозных и иных меньшинств.
Все эти требования подогревали споры о «политической корректности»
(«political correctness — PC») — своего рода неписаном кодексе поведения граж-
дан, запрещающем высказывания и действия, которые могли бы быть сочтены
оскорбительными в отношении представителей той или иной национальности,
расы, вероисповедания, сексуальной ориентации и т. п. Одни одобряли «PC»
как культурную разновидность «позитивных действий», направленную на за-
щиту конституционных прав граждан. Другие видели в ней проявление «тота-
литаризма» и покушение на те же конституционные права2.
1 Цит. по: Gitlin T. The Twilight of Common Dreams. Why America is Wracked by Culture Wars. N. Y,
1995. P. 37.
2 «Политической корректности» посвящена большая литература, в том числе научная. См., в част-
ности: Dickstein M. Correcting PC // Our Country, Our Culture. Ed. by Kurzweil E. and Phillips W. N. Y,
1994; Cummings M. Beyond Political Correctness: Social Transformation in the United States. Boulder,
London, 2001; Gitlin T. The Twilight of Common Dreams. Why America is Wracked by Culture Wars. N. Y,
1995.
541
Глава 22
Почему «культурные войны» пришлись на 90-е годы, когда в деле интегра-
ции национальных меньшинств в американское общество, за которую они
вели долгую и трудную борьбу, наметился ощутимый прогресс? Почему начало
этих «войн» удивительным образом совпало — и на это обратили внимание
многие — с окончанием холодной войны, из которой Америка вышла, по её
убеждению, «со щитом», как говорили спартанцы (точнее, спартанки)?
«В холодной войне, - объяснял М. Герсон, — Соединенные Штаты имели
одну общую цель: сокрушить коммунизм. У каждого были свои представления о
том, как этого лучше добиться, но тогда, по крайней мере, существовал широкий
общий консенсус относительно конечной цели»1. Теперь эта цель исчезла, а вме-
сте с ней исчез не только консенсус, порожденный общей угрозой, но и напря-
женность, которая не давала вырваться наружу внутренним противоречиям.
В условиях, сложившихся в Соединенных Штатах на рубеже веков, амери-
канцы могли позволить себе внутренние не-политические «разборки», не опа-
саясь, что это фатальным образом разомкнет их ряды и приведет к утрате вы-
игрышных позиций на международной арене. (Это была, разумеется, не логика
осознанной мотивации, а логика естественного восприятия событий, что не
меняло сути дела.)
Неслучайной представляется и связь «культурных войн» с успехами в деле
расово-этнической интеграции. Цена этих успехов, достигнутых во многом
благодаря проводившейся государством политике «позитивных действий», ока-
залась, по мнению многих американцев, слишком высокой. И это не могло не
вызвать с их стороны негативную реакцию, спровоцировавшую столь же есте-
ственную контрреакцию со стороны расово-этнических меньшинств. «Культур-
ные войны» были одновременно и проявлением, и отражением этих реакций.
Но присутствовал и психологический момент. Многие представители мень-
шинств были убеждены, что, завоевав формально равные с WASP-американцами
права и даже добившись некоторых привилегий, они тем не менее всё ещё не
получили достаточной компенсации за некогда нанесенный им моральный
ущерб, за былые притеснения и унижения. С этой точки зрения «война» за при-
знание собственной культурной значимости являла собой очередную стадию их
борьбы за свои права. И наступить эта стадия могла лишь после признания
культур меньшинств в качестве органической части американской культуры,
а их самих - в качестве полноправной части американского общества. Требо-
вание признания особого культурного статуса — это уже не требование изгоев,
но (ситуация качественно иная!) требование полноправных американцев.
Правда, на рубеже двух веков вроде бы забрезжили надежды на окончание
«культурных войн». А трагедия 11 сентября стала мощным стимулом к сплоче-
нию нации перед лицом общей для всех американцев угрозы. Конечно, проти-
воречия, стимулировавшие эти «войны», остаются во многом неразрешенными.
Так что проблема внутренней самоидентификации будет, по всей видимости,
и дальше сохранять свою значимость для Америки, хотя при этом не всегда
будет вырываться на поверхность.
Gerson M. The Neoconservative Vision. From the Cold War to the Culture Wars. N. Y; L., 1996. P. 339.
542
В поисках новой идентичности
После распада старого мирового порядка проблема национальной идентич-
ности приобрела для Америки (но не только для неё) еще и международное из-
мерение. Одним из главных вопросов, ответ на который хотели получить и сами
американцы, и сторонние наблюдатели, был вопрос о том, остаются ли Соеди-
ненные Штаты страной «исключительной».
Представление о своей «исключительности» прочно укоренилось в амери-
канском менталитете и всегда оставалось одним из фундаментальных устоев
национального сознания и самосознания. И на то были известные основания.
Как отмечалось во вступительной части книги, рождение Соединенных Штатов
и как общества, и как нации-государства происходило необычным путем.
И этот нетрадиционный генезис накладывал неизгладимый отпечаток на них
как страну более свободную, более эгалитарную, более индивидуалистическую
и меритократическую, чем страны Европы. Сеймур Липсет, много лет изучав-
ший этот феномен и написавший о нём большую книгу — она так и называется:
«Американская исключительность»1, — утверждает, что это понятие не следует
однозначно истолковывать как выражение превосходства Соединенных Шта-
тов. «Исключительность — понятие обоюдоострое... Мы (американцы. — Э.Б.)
и худшие, и лучшие — всё зависит от того, о чём идет речь»2.
Однако те, кто закладывал фундамент американского общества и творил
американскую историю, думали по-другому. Для них, как мы уже знаем, Соеди-
ненные Штаты были «Градом на холме». А американцы — «богоизбранным
народом». Справедливости ради надо сказать, что первоначально эти представ-
ления (как, между прочим, и представление о Москве как Третьем Риме) имели
чисто религиозную окраску и указывали на хранителей и распространителей
«истинно христианской веры». Но в дальнейшем обе эти идеи получили гораз-
до более широкое толкование. Со временем появилась политическая транс-
крипция «исключительности» в форме «явного предначертания».
В 70-е годы XX века, после войны во Вьетнаме, происходит пересмотр
американцами некоторых представлений о своей стране и её месте в мире —
в том числе и представления об «американской исключительности». Наиболее
полно и внятно это сделал Дэниел Белл в своей программной статье, название
которой говорило само за себя: «Конец американской исключительности».
«Сегодня, — писал он осенью 1975 года, - вместе с концом империи, ослабле-
нием мощи и потерей веры в будущее нации исчезла и вера в американскую
исключительность. Налицо явные признаки того, что происходит вытеснение
Америки как верховенствующей страны или что грядет какой-то перерыв,
когда на протяжении нескольких десятилетий в мире не будет ни одной
державы-гегемона»3.
Вместе с «американской исключительностью» хоронили в те годы и «аме-
риканский век», который тоже казался раз и навсегда погребенным в джунглях
1 Lipset S. American Exceptionalism. A Double-Edged Sword. N. Y; L, 1996.
2 Ibid. P. 18.
3 Bell D. The End of American Exceptionalism //The Public Interest. № 41. Fall 1975. P. 197.
543
Глава 22
Вьетнама. Именно об этом говорили участники дискуссии «Кончается ли аме-
риканский век?», организованной весной 1979 года журналом «Пабликопини-
он». среди участников которой были крупнейшие историки — англичанин Пол
Джонсон и американец Дэниел Бурстин. Джонсон говорил об «ослаблении
американского могущества», о «сужении американского видения»1. А Бурстин
заявил, что «сам вопрос об "американском веке" звучит довольно провинци-
ально и от него отдает марксизмом-дарвинизмом»2. По мнению американского
историка, подобного рода рассуждения «основаны на представлении о том, что
существуют доминирующие общества и подчиненные общества и что выжива-
ние наиболее приспособленного — это выживание сильнейшего общества,
в роли какового в одну эпоху, как полагают, выступал Рим, в другую эпоху, как
полагают, — Британия, а более позднюю эпоху — Соединенные Штаты. Я ду-
маю, это заблуждение»3.
Но вот наступили 90-е, и всё снова переменилось. И в Европе, и за океаном
опять заговорили об «американской исключительности». Выходя за хроноло-
гические рамки нашего исследования, заметим, что большая часть публикаций,
посвященных этому феномену (а их довольно много), приходится на первое
десятилетие XXI века, о чем дает представление опубликованная в 2009 году
книга Доналда Пиза «Новая американская исключительность»4.
В сущности, все множество представлений о рассматриваемом явлении
можно разделить на две группы: согласно одним, «американская исключитель-
ность» — реальность, согласно другим (если воспользоваться определением
Д. Пиза) — «фантазия», или, как чаще говорят, «миф». Те, кто считает, что это
реальность, сходятся в том, что Америка существенно отличается от других
стран. А вот по вопросу о том, в чем именно проявляется её специфика и на-
сколько она велика, существуют самые разные мнения. Но можно с уверенно-
стью утверждать: абсолютное большинство американцев абсолютно убеждены
в уникальности Соединенных Штатов Америки, и эта убежденность - неотъем-
лемая часть их гражданской веры, причем, по их представлению, отличается
Америка от других стран, конечно же, в лучшую сторону.
Возвращаясь в 90-е годы, отметим, что наиболее интересная в то время
концепция «американской исключительности» была предложена Липсетом,
изложившим её в упоминавшейся выше книге, а также ряде других публика-
ций^. «Очевидно, — писал он, — что в политическом отношении Соединенные
Штаты больше не являются такой же исключительной страной, какой они были
прежде. Их политическая жизнь, в которой доминируют две прокапиталисти-
ческие политические партии и которая определяется традиционной моралисти-
ческой сектантской религией, классическим либерализмом laissez faire, а также
1 Is the American Century Ending? // Public Opinion. 1979. March / May. P. 3.
2 Ibid. P. 7.
; Ibid.
4 Pease D. The New American Exceptionalism. Minneapolis, 2009.
5 См., в частности: Upset S. Still the Exceptional Nation? // Wilsonean Quarterly. Winter 2000.
544
В поисках новой идентичности
энваиронменталистскими и другими постматериалистическими тенденциями,
служит моделью для других развитых стран»1. То есть Америка перестает быть
политически исключительной, поскольку перестает быть политически уни-
кальной. «Тем не менее, — как тут же поясняет американский исследова-
тель, — Соединенные Штаты остаются исключительной страной в других важ-
ных отношениях»2. В Америке, пишетЛипсет, не наблюдается столь явственно
выраженного крена в сторону этатизма и социального государства, как в евро-
пейских странах. К тому же она остается самой религиозной из христианских
стран и единственной страной в мире, все еще испытывающей «сильное влия-
ние моралистического и индивидуалистического этоса протестантского
сектантства»3. И еще один важный признак: американские элиты, считает Лип-
сет (и в этом с ним нельзя не согласиться), остаются более открытыми для до-
ступа извне, чем в других странах.
Таким образом, «исключительность» сохраняется как уникальность, непо-
вторимость, пусть и не в тех масштабах, что прежде. Однако еще весомее она
проявляется как превосходство над другими. Липсет говорит о превосходстве
Соединенных Штатов по социально-экономическим показателям: доходе на
душу населения, уровню занятости, уровню жизни, уровню бедности и т. п. Он
не акцентирует военное превосходство Америки, но в 90-е годы оно было столь
ощутимо, что об этом можно было и не говорить.
Правда, следуя провозглашенному им принципу толкования «американ-
ской исключительности» как двойственного феномена («обоюдоострый меч»),
Липсет приводит и такие показатели, по которым США уступали другим раз-
витым странам. Это равномерность распределения богатства в обществе, раз-
рыв в уровнях дохода различных групп и т. п. Однако, по его словам, это не
влияет на сознание американцев. «Поскольку индивидуализм и меритократи-
ческие идеалы сидят в них столь глубоко, то все эти различия трогают амери-
канцев куда меньше, чем европейцев»4.
Тогда, в 90-е годы, и даже на границе двух веков и тысячелетий веру в аме-
риканскую исключительность как уникальность и превосходство США над
другими странами разделяли многие заокеанские политические аналитики,
включая международников. Так что, когда Киссинджер утверждал, что «прин-
ципы американской исключительности продолжают подтверждаться всеми
участниками внутренних дискуссий по вопросам внешней политики»5, он кон-
статировал реальное положение вещей.
Америка, как и многие другие страны, едва ли не на всех этапах своей исто-
рии стремилась извлечь максимальные выгоды из своих преимуществ — гео-
графических, политических, геополитических, экономических, военных, куль-
1 Lipset S. Still the Exceptional Nation? // Wilsonean Quarterly. Winter 2000. P. 40-41.
2 Ibid. P. 41.
3 Ibid.
4 Ibid. P. 42.
5 Kissinger H. America at the Apex // The National Interest. Summer 2001. P. 16.
545
Глава 22
турных, технических. Это не всегда завершалось успехом, но само стремление
материализовать свои преимущества во внешней политике не пропадало даже
после провалов. А после явных удач только возрастало. В дискуссиях 90-х,
о которых говорил Киссинджер, американские аналитики пытались опреде-
лить, каким образом следует воспользоваться «победой в холодной войне».
Для этого требовалось решить вопрос о мировом политическом статусе Аме-
рики. На этот счет существовали разные точки зрения. Наиболее активно про-
явила себя в этот период «школа мысли» (как любят говорить американцы),
представители которой идентифицировали этот статус как «имперский». Сое-
диненные Штаты, утверждал Збигнев Бжезинский, «стали первой и единствен-
ной действительно мировой державой. И всё же глобальное господство Амери-
ки в некотором отношении напоминает прежние империи. Несмотря на их
более ограниченный, региональный масштаб»1.
Бжезинский, конечно, понимал, что империи прошлого — а он говорил
о Римской, Монгольской, Китайской и Британской империях — опирались
в своем могуществе «на иерархию вассальных, зависимых государств и коло-
ний, и всех тех, кто не входил в империю, обычно рассматривали как варваров»2.
И хотя в конце XX века не было ни «вассалов», ни «варваров», Бжезинский был
убежден, что тип отношений, характерный для империи, тип зависимости,
близкой к вассальной, существовал в мире в это время. «В какой-то степени эта
анахроничная терминология, — утверждал он, — не является такой уж непод-
ходящей для ряда государств, в настоящее время находящихся под влиянием
Америки»3. Во всяком случае, Америка обладает сегодня «имперской» властью
и это «в значительной мере является результатом превосходящей организации,
способности быстро мобилизовать огромные экономические и технологиче-
ские ресурсы в военных целях, неявной, но значительной культурной притяга-
тельности американского образа жизни, динамизма и прирожденного духа со-
перничества американской социальной и политической элиты. Прежним
империям, — подчеркивал Бжезинский, — также были свойственны эти
качества»4.
Несколько осторожнее определял международный статус Америки Генри
Киссинджер. Он не отождествлял её с империей. Но считал, что она выполняет
имперские функции. «На Балканах Соединенные Штаты выполняют по сути те
же функции, что Австрийская и Османская империи в начале прошлого века:
поддерживают мир, устанавливая протектораты, разделяющие воюющие этни-
ческие группы. Они доминируют в международной финансовой системе, обе-
спечивая единственный крупнейший пул инвестиционного капитала, наиболее
благоприятное прибежище для инвесторов и крупнейший рынок для иностран-
ного экспорта. Американская поп-культура устанавливает стандарты вкуса
1 Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство америки и его геостратегические импера-
тивы. С. 20-21.
2 Там же. С. 21.
3 Там же.
4 Там же.
546
В поисках новой идентичности
по всему миру — даже когда вызывает случайные вспышки национального
негодования»1.
Не была забыта и такая важная функция империи, как международный
арбитраж. По словам Киссинджера, «Соединенные Штаты считают себя как
источником, так и гарантом демократических институтов во всем мире, всё
более утверждая себя в качестве судьи, определяющего справедливость внеш-
неполитических выборов и применяя экономические санкции или другие фор-
мы давления в отношении тех, кто не принимает их критериев»2. О том же го-
ворил и Бжезинский. «Америка в настоящее время выступает в роли арбитра
для Евразии. Причем нет ни одной крупной евразийской проблемы, решаемой
без участия Америки или вразрез с интересами Америки»3.
Описанные выше позиции красноречиво характеризовали как некоторые
базовые константы американского менталитета, так и идейную ситуацию, сло-
жившуюся в США на рубеже веков. Американцы не просто отождествляли себя
с империей — они чувствовали себя империей. И представали перед миром как
общество с имперским сознанием и самосознанием. И если представления
американцев о своей социокультурной идентичности оказывали влияние на
внутриполитическую жизнь страны и политическое поведение граждан США,
то представление Америки о своей международной идентичности во многом
предопределило её поведение на международной арене, её видение мирового
развития и стратегию формирования нового мирового порядка.
1 Kissinger H. America at the Apex // The National Interest. Summer 2001. P. 9.
2 Ibid.
3 Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство америки и его геостратегические импера-
тивы. С. 230.
Глава двадцать третья
МИРОВОЕ РАЗВИТИЕ И МИРОВОЙ ПОРЯДОК
Первая публичная попытка дать ответ на вопрос, куда двигалось человече-
ство в конце XX века, была предпринята, как уже говорилось, Фрэнсисом Фу-
куямой в 1989 году, когда он опубликовал статью «Конец истории?». Тремя
годами позднее, в 1992 году, ее автор выступает с книгой «Конец истории и по-
следний человек»1. При этом он заявляет, что ставит перед собой более гранди-
озную задачу: «Настоящая книга не есть повторение моей статьи и не является
попыткой продолжить дискуссию с ее многочисленными критиками и коммен-
таторами. Тема ее возвращает нас к очень старому вопросу: действительно лив
конце двадцатого столетия имеет смысл опять говорить о логически последо-
вательной и направленной Истории человечества, которая в конечном счете
приведет большую часть человечества к либеральной демократии?»2
Апеллируя, как и прежде, к Гегелю (а теперь еще и к Ницше и полемизируя
с Гоббсом и Локком), Фукуяма предлагает более развернутое и философски более
изощренное обоснование тезиса о «конце истории». Намереваясь подвести под
свою концепцию теоретическую базу, он несколько неожиданно обращается к
отвергнутой многими современными историками и философами идее историче-
ского прогресса. Идее, согласно которой история наделена внутренним смыслом
и направленностью, вследствие чего мир движется — пусть не всегда поступатель-
но—к более свободному и более справедливому «гражданскому устройству»,
которое со временем приобретает универсальный характер, охватывая весь мир.
Фукуяма — отдадим ему должное — делает шаг, на который в конце минув-
шего столетия мог решиться не всякий историк, философ или социолог. Не
будем забывать, что идея прогресса, современное понимание которой было
рождено Просвещением, пережила в XX веке жестокий кризис. Тяжкие испы-
тания, связанные с Первой и Второй мировыми войнами; ГУЛАГ, Освенцим,
холокост; ядерная угроза, нависшая над миром; иррациональное поведение
вождей и масс во всех концах мира, включая так называемые цивилизованные
страны, — это и многое другое способствовало разрушению былых, порожден-
ных прежде всего научно-техническим прогрессом (в нем-то уж никто не со-
мневался!) и доставшейся в наследство от прошлого рационалистической исто-
рической «оптикой», представлений о том, что на каждом новом этапе
1 Fukuyama F. The End of History and the Last Man. N. Y, 1992. Русский перевод: Фукуяма Ф. Конец
истории и последний человек. М., 2004.
2 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. С. 10.
548
Мировое развитие и мировой порядок
социально-исторического процесса жизнь человеческого общества приобрета-
ет новое, более высокое качество. Даже такие записные оптимисты, как амери-
канцы, и те, говорит Фукуяма, потеряли веру в исторический прогресс.
Да и сам автор «Конца истории», подстраховываясь, говорит о возможности
новых глобальных бед. «Наш собственный опыт, по всей видимости, учит нас,
что в будущем нас ждут новые и пока еще непредставимые ужасы от фантастиче-
ских диктатур и кровавых геноцидов до банализации жизни из-за современного
консюмеризма и бесчисленные катастрофы — от ядерной зимы до глобального
потепления. По крайней мере, вероятность появления этих ужасов больше, чем
их непоявления»1. И тем не менее Фукуяма пытается убедить читателя в том — без
этого рассыпается его концепция — что мировой исторический опыт последних
десятилетий, взятый в тенденции, дает основания для надежды: «события второй
его (XX века. — Э.Б.) половины указывают в совсем другом и неожиданном
направлении»2 — а именно в направлении существования исторического про-
гресса как «логически последовательной и направленной Истории человечества»3,
завершающейся созданием общественного строя, идеалы которого уже не могут
быть превзойдены. Когда устанавливается всеобщий консенсус относительно
идеи этого строя и когда последняя, победив конкурирующие идеи, материали-
зуется в большинстве ведущих стран мира, наступает «конец истории». Именно
это, утверждает Фукуяма, и происходит сегодня, когда идея либеральной демо-
кратии, давно воплощенная в жизни стран Запада, завоевывает остальной мир.
В поисках доказательной базы своей концепции американский аналитик
предлагает собственную трактовку движущих сил истории, основанную, как он
уверяет, на принципах, сформулированных Гегелем и развитых французским
философом Кожевом4. Фукуяма не удовлетворен «экономической интерпрета-
цией истории» (значимости которой он, впрочем, не отрицает), ибо «человек не
является просто экономическим животным. В частности, эта трактовка бессиль-
на объяснить, почему мы — демократы, то есть приверженцы принципа народ-
ного суверенитета и гарантий основных прав под управлением закона»5. Во вни-
мание должен приниматься «параллельный аспект исторического процесса, в
котором учитывается человек в целом, а не только его экономическая ипостась»6.
Этот аспект, настаивает Фукуяма, находит воплощение в «нематериалистиче-
ском взгляде на Историю, основанном на борьбе за признание»7. При этом он
уверяет, что жажда признания как мотив человеческой деятельности, в том чис-
ле исторической, давно известна философам. Впервые, утверждает Фукуяма, она
1 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. С. 30.
2 Там же. С. 42.
3 Там же. С. 10.
4 Александр Кожев — псевдоним русского философа-эмигранта Александра Кожевникова, крупней-
шего в XX веке исследователя творчества Гегеля и интерпретатора гегелевской философии, автора фун-
даментального труда «Введение в чтение Гегеля». См.: Kojeve A. Introduction a la lecture de Hegel. P., 1947.
5 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. С. 14.
6 Там же.
7 Там же.
549
Глава 23
была описана в «Республике» Платона1, а в философии Нового времени идея
жажды признания как силы, определяющей политическое творчество человека,
включая стремление к либеральной демократии, получила развитие все у того
же Гегеля. «Для Гегеля первичным двигателем истории человечества является не
современная наука или постоянно расширяющийся горизонт желаний, который
ею движет, но полностью некономический мотив - борьба за признание»2.
По логике Фукуямы, становление либеральной демократии привело в итоге
к тому, что потенциал жажды признания оказался к концу XX века исчерпанным.
В современном либерально-демократическом обществе, достигшем высокого
уровня экономического развития и высоких стандартов потребления, не осталось
противоречий и неудовлетворенных массовых притязаний, способных взорвать
существующее общество. Фукуяма не отрицает, что и в Соединенных Штатах, и
в Европе (не говоря уже об иных частях мира) имеются и бедные, и недовольные.
Однако они не образуют критической массы, способной радикально изменить
статус-кво. «...Современная форма социального и политического устройства
полностью удовлетворительна для людей в самых существенных отношениях»3.
Это означает, что человечество вступает в «постисторический мир», где
властвует «последний человек». «Типичным гражданином либеральной демо-
кратии является "последний человек", который, будучи вышколен основателя-
ми современного либерализма, оставил гордую веру в собственное превосходя-
щее достоинство ради комфортабельного самосохранения»4.
И в статье, и особенно в одноименной книге их автор неоднократно заяв-
ляет, что в принципе не исключен и такой поворот событий, который откроет
новые исторические горизонты. Заявления в общем понятные. Оставаясь плен-
ником собственной концепции, от которой он не может откреститься уже по
той простой причине, что сделал на ней имя, но ущербность которой в глубине
души, по-видимому, давно сознает, Фукуяма ищет ходы, позволяющие ему, со-
храняя лицо («потеря лица» для японца равнозначна смерти), вырваться из той
ловушки, в которую он сам себя загнал. Этим, возможно, и объясняется, что
одна из последних его книг заканчивается главкой с примечательным названи-
ем: «Начало постчеловеческой истории?» Впрочем, возможность продолжения
истории постулируется Фукуямой в абстрактной форме и не спасает автора от
критики, которая с момента опубликования статьи, а потом и книги шла одно-
временно по трем основным направлениям.
Во-первых, со стороны тех, кто, не «дешифровав» адресованное им челове-
честву философское по духу послание, был просто ошарашен заявлением о том,
что истории приходит конец. Людям, руководствующимся здравым смыслом
(а это относится и к работникам умственного труда — в частности, к тем, кто
1 Анализ текста, на который ссылается Фукуяма («Государство», 439d и е и 440е), убеждает в том,
что ни о какой «жажде признания» Платон не говорит. Так что ссылка на великого мыслителя - оче-
редная натяжка, предпринятая с целью легитимизации собственной концепции.
2 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. С. 218.
3 Там же. С. 219.
4 Там же. С. 24.
550
Мировое развитие и мировой порядок
трудится в информационной сфере), отождествляющим историю с потоком
повседневных событий, в который включен человек, это казалось профессор-
ским трюком, рассчитанным на эпатаж публики.
Второй поток критики шел со стороны политиков и специалистов в области
международных отношений, которые (будучи далеки от философии) апеллиро-
вали к событиям внутренней и международной политической жизни. С этих
позиций выступал, в частности, Хантингтон (предпочитавший, впрочем, не
называть автора «конца истории» по имени). «Некоторые утверждают, — писал
он в аналитической статье «Почему международное первенствование имеет
значение», — что окончание холодной войны означает конец истории, какой
мы ее знаем. К сожалению, ежедневные газеты приносят драматические и тра-
гические свидетельства того, что окончание холодной войны означает возврат
к истории, как мы ее обычно понимаем»1.
Критиковали Фукуяму и те, кто, прекрасно поняв основную идею его кон-
цепции, отвергали ее, именно исходя из историософских мотивов. «Фукуяма
ошибся, приняв окончание одного из исторических циклов за конец истории
в целом, — писал Чарлз Капчан (называемый у нас иногда Капхеном) из Шко-
лы международных отношений при Джорджтаунском университете. — Именно
поэтому он рассматривает торжество либеральной демократии как отражение
стабильного и спокойного исторического финала, а не как "параметр" конкрет-
ного исторического этапа, который вскоре сменится под влиянием меняюще-
гося способа производства»2.
Критически был настроен и Д. Белл, упрекавший Фукуяму в том, что его
концепция основывается на «гегельянско-марксистском представлении о ли-
нейном развитии единого мирового Разума по направлению к телосу объ-
единенной социальной формы», что представляет собой «неправильное тол-
кование природы общества и истории»3. Как писал не без сарказма мэтр
американской политологии (который и сам был автором нашумевшей
в 60-х годах книги «Конец идеологии»), «"конец истории" в том смысле, как
его трактует Фрэнсис Фукуяма, несмотря на произведенный им шумный резо-
нанс, представляет собой... вполне прозаическое использование гегелевской
фразы»4. Это означало, что творец сенсации просто не постиг метафизической
глубины гегелевской мысли, не понял ее истинного смысла и, ухватившись за
«фразу», построил поверхностную концепцию, вызвавшую лишь пустой шум.
Кстати сказать, полемизируя с Фукуямой, Белл, разменявший к тому вре-
мени девятый десяток лет, предложил в качестве альтернативы идею некоего
«возобновления истории» (resumption of history). И заключалась она, насколько
можно было понять из брошенных скороговоркой фраз, в распаде наций и го-
1 Huntington S. Why International Primacy Matters// International Security. Spring 1993. Vol. 17. № 1.
P. 71.
2 Капхен Ч. Закат Америки: Уже скоро / Пер. с англ. М., 2004. С. 527. В оригинале книга называ-
ется «Конец американской эры» (Cupchan Ch. The End of American Era).
3 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество / Пер. с англ. М., 1999. С. CXL.
4 Белл Д. Возобновление истории в новом столетии // Вопросы философии, 2002. № 5. С. 17.
551
Глава 23
сударств и возрождении «народов» как особых социальных образований. При
этом оставалось не ясным, ни когда наступил — а он по логике предложенных
суждений не мог не наступить — предшествовавший «возобновлению» «конец
истории», ни чем он был вызван, ни что он собой представлял.
Стоит ли, однако, упрекать Фукуяму за недостаточную теоретическую
фундированность его концепции, если она оказывается на поверку не фило-
софской абстракцией в духе Гегеля, а всего лишь специфически выраженной
политической конструкцией, призванной решить определенные идеологиче-
ские и политические задачи? Самая общая и самая главная из этих задач —
возвести атлантизм в ранг мондиализма, или, если угодно, наполнить атлан-
тизм мондиалистским содержанием. Это не снимает характеристики «конца
истории» как концепции америкоцентристской, ибо в основе идеологии ат-
лантизма лежат принципы и ценности, получившие наиболее полное и по-
следовательное воплощение в Соединенных Штатах и целенаправленно под-
держиваемые ими.
В начале 90-х в Америке появилась еще одна концепция, вызвавшая не мень-
ший резонанс, чем сенсационное «открытие» Фукуямы. Речь идет о «столкнове-
нии цивилизаций» Хантингтона. Все началось с одноименной статьи, опублико-
ванной летом 1993 года на страницах «Foreign Affairs»1, которая вскоре переросла
в книгу «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка»2.
Её автор предложил идеологическую конструкцию, существенно отличав-
шуюся от концептуального построения Фукуямы. Последнего интересовал
дальнейший ход мировой истории. Хантингтона — дальнейший ход мировой по-
литики, хотя по сути своей его работа имела историософский характер и в этом
плане вполне могла быть поставлена в один ряд с сочинением Фукуямы. Но
имелись и существенные различия.
«Конец истории», по мнению Гарвардского профессора, не больше чем одна
из «версий» «будущего обличья» мировой политики, которая (версия) «ухваты-
вает отдельные аспекты нарождающейся реальности. Но при этом утрачивает-
ся самый существенный осевой аспект проблемы»3. Выявить и осветить этот
«осевой аспект» и ставил целью автор «Столкновения цивилизаций».
По Хантингтону, логика всемирно-исторического политического развития
раскрывается через логику изменения характера взаимодействия цивилизаций.
«Большую часть существования человечества, - пишет он, — цивилизации кон-
тактировали друг с другом лишь время от времени или не имели контактов
вовсе. Затем, с началом современной эры, около 1500 г. н.э., глобальная поли-
тика приобрела два направления»4. На протяжении четырехсот с лишним лет
1 Huntington S. The Clash of Civilizations ?// Foreign Affairs. Summer 1993.
2 Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of the World Order. N. Y, 1996. Стоит об-
ратить внимание на отсутствие в названии книги вопросительного знака, сопровождавшего заголовок
журнальной статьи.
3 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. М., 2003. С. 33.
4 Там же. С. 16.
552
Мировое развитие и мировой порядок
такие нации-государства, как Британия, Франция, Испания, Австрия, Прус-
сия, Германия, США и другие «представляли собой многополюсную междуна-
родную систему в пределах западной цивилизации. Они взаимодействовали
и конкурировали друг с другом, вели войны друг против друга»1. Одновременно
они «расширялись, завоевывали, колонизировали и оказывали несомненное
влияние на все остальные цивилизации»2.
Затем наступили годы холодной войны, и мир, став двухполюсным, рас-
кололся на три части. «Группа наиболее процветающих и могущественных дер-
жав, ведомая Соединенными Штатами, была втянута в широкомасштабное
идеологическое, экономическое и, временами, военное противостояние с груп-
пой небогатых коммунистических стран, сплоченных и ведомых Советским
Союзом. Этот конфликт в значительной степени проявлялся за пределами двух
лагерей — в третьем мире, который состоял зачастую из бедных, политически
нестабильных стран, которые лишь недавно обрели независимость и заявили
о политике неприсоединения»3.
Ну а потом наступил третий акт исторической драмы, свидетелями кото-
рого мы являемся сегодня. На смену «трем блокам» времен холодной войны
пришли «семь или восемь основных мировых цивилизаций», во взаимодей-
ствии которых и решится в ближайшие десятилетия судьба человечества.
Эволюция характера взаимодействия цивилизаций, утверждает Хантинг-
тон, неизбежно влекла за собой смещение оси глобальных конфликтов при
одновременной смене субъектов конфликтов и изменении содержания послед-
них. На протяжении полутора веков после Вестфальского мира конфликты
происходили в основном между правителями (королями, императорами и т. п.).
После Французской революции их сменили конфликты между нациями-госу-
дарствами. В результате русской революции и ответной реакции на нее кон-
фликт наций уступил место конфликту идеологий. И вот — новое смещение оси.
«В мире после холодной войны наиболее важные различия между людьми
уже не идеологические, политические или экономические. Это культурные
различия»4. Поскольку последние наиболее отчетливо проявляются в цивили-
зациях, то это означает, что на смену конфликту идеологий приходит конфликт
цивилизаций, большинство из которых охватывает несколько стран. Это так
называемая синская (в статье она носила имя «конфуцианской»), японская,
индуистская, исламская, православная, западная, латиноамериканская и аф-
риканская (относительно существования которой у Хантингтона нет полной
уверенности) цивилизации. В борьбе между ними, полагал он, и будет развер-
тываться драма всемирной истории XXI века.
Само собой разумелось, что и крупные военные конфликты нового столетия,
в том числе, как называет ее Хантингтон, «глобальная война», окажутся не чем
иным, как межцивилизационными конфликтами, то есть в их основе будет лежать
1 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. С. 16.
2 Там же.
3 Там же. С. 16-17.
4 Там же. С. 17.
553
Глава 23
столкновение несовместимых культурных ценностей и происходить они будут меж-
ду странами и группами стран, принадлежащими к различным цивилизациям.
Хантингтон не фаталист и не милитарист. Этих конфликтов, убежден он,
можно избежать и нужно постараться сделать это1. Однако вовсе исключать их
нельзя. Как нельзя исключать и глобальную войну, хотя она «маловероятна».
«Подобная война... может произойти в результате эскалации идущей по линии
разлома войны между группами, принадлежащими к различным цивилизаци-
ям, и наиболее вероятно, что, с одной стороны, в ней будут участвовать мусуль-
мане, а с другой — немусульмане»2.
Во избежание подобной ситуации Хантингтон призывает своих сооте-
чественников к гибкости и мудрости. Америка должна понять, что остальные
цивилизации никуда не исчезнут и с ними придется считаться. Больше того,
они набирают силу, тогда как Запад, миновавший апогей, возможно (если не
отыщет путей к обновлению), начнет постепенно терять позиции, хотя процесс
этот может растянуться на долгие годы.
Одновременно, настаивал американский аналитик, Соединенные Штаты
и Европа обязаны сделать все возможное, чтобы сберечь «уникальную» западную
цивилизацию3. Говорил он и о России, предлагая признать ее как «стержневую
страну православной цивилизации и крупную регион&1ьную державу, имеющую
законные интересы в области обеспечения безопасности своих южных рубежей»4.
Концепцию Хантингтона часто сравнивали (что было не всегда правомер-
но) с концепцией Фукуямы. И хотя сравнение это было зачастую в пользу ав-
тора «Столкновения цивилизаций», упреков ему было брошено немало. Гово-
рили о преувеличении роли культуры, об идеализации западной цивилизации.
Много споров вызывала и старая проблема трактовки феномена цивилизации.
Некоторые из критиков утверждали, что в концепции Хантингтона звучат по-
литически опасные нотки. «Одна из опасностей тезиса Хантингтона о столкно-
вении цивилизаций, — писал историк Нил Фергюсон, — заключается в том, что
он преувеличивает гомогенность ислама как мировой религии»5. В исламе, как
1 Автор «Столкновения цивилизаций» формулирует три правила — «правило возлержания», «пра-
вило совместного посредничества» и «правило общностей», - которые, как он полагает, позволят
избежать «крупных межцивилизационных войн». Для этого «стержневые страны должны воздержи-
ваться от вмешательства в конфликты, происходящие в других цивилизациях. Несомненно, с этой
истиной некоторым государствам, в особенности США, будет трудно смириться.. Второе условие...
состоит в том. что стержневым странам необходимо договариваться между собой с целью сдерживания
или прекращения войн по линиям разлома между государствами или группами государств, относя-
щимися к их цивилизациям» {Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. С. 523). Что касается
«правила общностей», то оно заключается в том, что «людям всех цивилизаций следует искать
и стремиться распространять ценности, институты и практики, которые являются общими и для них,
и для людей, принадлежащих к другим цивилизациям» (Там же. С. 529).
2 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. С. 515.
3 С этой целью предлагается программа из восьми пунктов, включающая усиление интеграции
западных стран, «вестернизацию» Латинской Америки и пр. Один из пунктов программы — расши-
рение НАТО на Восток.
4 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. С. 514.
5 Ferguson N. Clashing Civilization or Mad Mullahs: The United States Between Informal and Formal Empire
// S. Talbott, N. Chanda. The Age of Terror. America and the World After September 11. N. Y. 2001. P. 119.
554
Мировое развитие и мировой порядок
резонно отмечал Фергюсон, существуют разные течения и предлагаются разные
интерпретации содержащихся в нем идей.
Против отождествления антитеррористической борьбы со столкновением
цивилизаций — а дискуссия о концепции Хантингтона возобновилась с новой
силой после теракта 11 сентября 2001 года, в котором обвиняли привержен-
цев ислама, — предостерегали и серьезные американские международники.
«...Нынешняя борьба против исламского терроризма, — настаивал Джозеф
Най-мл., — это не столкновение цивилизаций, но состязание, исход которого
тесно связан с [исходом] гражданской войны между умеренными и экстреми-
стами внутри исламской цивилизации. Соединенные Штаты и другие передо-
вые демократии выиграют только в том случае, если выиграют умеренные
мусульмане и способность [Америки] привлечь на свою сторону умеренных
имеет решающее значение для победы»1.
Сегодня, почти через четверть века после появления концепций Фукуямы
и Хантингтона, можно сказать следующее. Они зафиксировали некоторые ре-
альные тенденции мирового исторического и политического развития конца
XIX — начала XX века, а именно — более широкое распространение в мире (по
сравнению с предшествующими периодами) либерально-демократических
идей и выход на мировую политическую арену в качестве активных субъектов
мирового политического процесса народов Востока и Юга. Но ход событий не
подтвердил претензий этих концепций на признание их в качестве теоретических
моделей современной философии истории и философии политики, которые можно
было бы поставить в один ряд с концептуальными построениями Тойнби
и Шпенглера. В состязании на этом поприще «молодые» американцы вчистую
проиграли «старикам»-европейцам.
В 90-х годах была продолжена дискуссия о новом мировом порядке2. Но теперь
она велась в обстановке, заметно отличавшейся от той, которая существовала
в 70-х годах, когда велась работа над Проектом моделей мирового порядка. Одно
из главных отличий заключалось в том, что протекала она на руинах Ялтинско-
Потсдамского порядка, просуществовавшего более сорока лет, а ее участники
пытались не только разобраться в том, почему он рухнул, но и отыскать опти-
мальную альтернативу распавшейся системе связей. Другое существенное отли-
чие — широкий состав участников дискуссии, среди которых мы видим крупных
политологов, историков, предпринимателей — Пола Кеннеди, Збигнева Бжезин-
ского, Кеннета Уолца, Уолта Ростоу, Майкла Ховарда, Джорджа Сороса.
1 Nye JJr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N. Y, 2004. P. 131.
2 В отечественной литературе эти вопросы рассматриваются, в частности, в следующих работах:
Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений
в Восточной Азии после Второй мировой войны (1945-1995). М., 1997; Богатуров Л.Д., Косола-
пое Н.А., Хрусталев М.А. Очерки теории и политического анализа международных отношений. М.,
2002; Давыдов Ю.П. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М., 2002; Цыганков П.А.
Теория международных отношений. М., 2002; Баталов Э.Я. Мировое развитие и мировой порядок.
Анализ современных американских концепций. М., 2005.
555
Глава 23
Внимание участников дискуссии концентрировалось в основном на вопро-
сах, имевших прямой выход в политическую практику: в каких условиях и при
каких обстоятельствах происходит смена одних мировых порядков другими;
какие факторы определяют формирование этих порядков и как этот процесс
зависит от природы формируемого порядка; чем определяется и как протекает
трансформация (эволюция) данного мирового порядка; каковы его структур-
ные элементы; как выглядит типология мировых порядков и т. п.
Именно в контексте поисков ответов на эти вопросы ставились и обсужда-
лись проблемы так называемых полюсов и полюсных систем; сущности и роли
силы в мировой политике; роли наций-государств и транснациональных ин-
ститутов в международных отношениях; перспектив государственного сувере-
нитета; глобальных стратегий, адекватных условиям и требованиям времени;
механизмов обеспечения национальной безопасности и форм последней и ряд
других проблем.
Эти на первый взгляд абстрактные вопросы имели вполне конкретную по-
литико-практическую цель: отыскать и выстроить модель вероятного и воз-
можного миропорядка, который бы в наибольшей степени отвечал национальным
интересам Соединенных Штатов. Некоторые базовые параметры искомого по-
рядка представлялись американцам настолько беспорными, что либо вовсе не
обсуждались, либо просто констатировались как самоочевидные. Предполага-
лось, что это будет порядок демократический, либеральный и стабильный.
А вот будет ли он «однополюсным» или «многополюсным»; будет ли он опи-
раться прежде всего на нации-государства или на наднациональные институты;
какую роль в его поддержании будет играть военная сила — эти и другие вопро-
сы были предметом споров, нередко весьма острых.
Одним из ключевых был вопрос о содержании понятия «мировой порядок»,
рассматривавшегося многими в качестве синонима «международного поряд-
ка»1. По справедливому замечанию одного из самых серьезных американских
международников нового поколения, профессора Джорджтауне кого универси-
тета Джона Айкенберри, «центральной проблемой международных отношений
! Нельзя, однако, не сказать о том, что некоторые исследователи разводят понятия «мировой по-
рядок» и «международный порядок» как нетождественные. Одним из первых (если не первым) это
сделал такой авторитетный представитель «англо-американской школы международных отношений»
(определение Дж. Э. Тикнер), как Хедли Булл, автор широко известной книги «Анархичное обще-
ство». «Под международным порядком, - писал Булл, - я понимаю образец (pattern) деятельности,
направленной на поддержание элементарных или первичных целей общества стран (society of states),
или международного общества» {Bull И. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. N. Y,
1977. P. 8). При этом Булл поясняет что «общество стран» складывается тогда, когда группа стран
осознает некоторую общность интересов и ценностей и чувствует себя связанной «общей системой
правил, регулирующих их отношения друг с другом, и принимает участие в работе общих институтов»
(Ibid. P. 13). «Под мировым порядком, — поясняет Булл, — я понимаю те образцы или диспозиции
(patterns or dispositions) человеческой деятельности, которые направлены на поддержание элементар-
ных или первичных целей социальной жизни всего человечества» (Ibid. P. 20). Различие между «миро-
вым порядком» и «международным порядком» проводят также известный историк-международник
Стэнли Хоффман. автор книги «Первенство мирового порядка» (Hoffman S. Primacy of World Order.
N. Y.,1980). Джон Айкенберри и другие. Подробный анализ существующих на этот счет подходов
можно найти в книге: Баталов Э.Я. Мировое развитие и мировой порядок. С. 87-108.
556
Мировое развитие и мировой порядок
является проблема порядка — как он устроен, как он разрушается и как восста-
навливается»1.
При всем видимом многообразии интерпретаций «мирового порядка» боль-
шинство его определений могут быть сведены к двум кластерам. В одном случае
он истолковывается как «образец действия» (pattern of action) субъектов между-
народных отношений, преобладающий на данном этапе исторического разви-
тия, как определенная поведенческая норма. Во втором — как «устройство»
(arrangement) этих отношений, связывающее в той или иной мере государства
и ограничивающее свободу их рук как определенным образом структурирован-
ная и более или менее стабильная система международных отношений, в том
числе институционализированных. Как легко заметить, их авторы тяготеют
к одной из двух основных парадигм, определявших на протяжении послевоен-
ных десятилетий главное русло развития западной (в основном американской)
социологии и политической науки, а именно к бихевиорализму и структурному
функционализму, либо являют собой некий компромиссный вариант, сочета-
ющий, пусть и в неодинаковой мере, оба подхода.
Широко обсуждался (в рамках рассматриваемой проблемы) вопрос о струк-
туре миросистемных связей, что нашло отражение в дискуссии о «полюсах»
и определяемых ими мировых системах: «однополюсной», двухполюсной,
«многополюсной». Все эти «полюсные» характеристики настолько прочно вош-
ли в международный политический лексикон, что кажутся естественными и
корректными в смысловом отношении. На самом деле это не так. Ни у амери-
канцев, ни у европейцев нет разработанной и признаваемой хотя бы частью
научного сообщества теории «полюсов». А между тем многие американские
авторы, рассуждающие о «полюсах», даже не объясняют, какой смысл они вкла-
дывают в это понятие и производные от него.
Справедливости ради надо сказать, что какие-то суждения, имеющие от-
ношение к рассматриваемой проблеме, мы обнаруживаем у отдельных иссле-
дователей — преимущественно у представителей школы политического реализ-
ма/неореализма: Мортона Каплана, Кеннета Уолца, Джона Меаршаймера,
Чарлза Капчана и других. Большинство их суждений уходят корнями в 70-е,
60-е и даже 50-е годы, когда проблема «полюсов» ставилась либо в историко-
политическом, либо в абстрактно-теоретическом планах. А если и увязывалась
с текущей политикой, то главным образом в контексте анализа перспектив
эволюции двухполюсной системы и возможности избежания ядерной войны.
Судя по текстам, в представлении большинства американских политических
аналитиков второй половины XX века «полюса» — это центры силы, точки ее
концентрации и локализации. «В сущности, под полюсностью (polarity) пони-
1 Ikenberry J. After Victory. Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order After Major Wars.
Princeton, N. J., 2001. P. 22. Вспоминается в связи с этим замечание одного из крупнейших американ-
ских социологов XX века Роберта Мертона, что проблема порядка вообще относится к числу «цен-
тральных проблем социальной мысли». В самом деле, проблема порядка затрагивает напрямую вопрос
о том, какие силы превращают множество автономно существующих субъектов в единое целое, как
выглядит структура «силового поля», обеспечивающего функционирование и эволюцию этого цело-
го, и т. п.
557
Глава 23
мается распределение силы (distribution of power)», — пишут Ч. Кигли и Г. Рей-
монд1. «Говорить о полюсности, — добавляют они, — значит, говорить о силе»2.
Это определение слово в слово повторяет то, что писал незадолго до этого
Джон Меаршаймер: «полюсность» есть «распределение силы»3, в результате
которого в отношениях между государствами или группами государств возни-
кает баланс сил, придающий стабильность международной системе в целом или
какой-то ее части.
На самом деле полюса — это необычные центры, они наделены особыми
чертами. «Чтобы быть охарактеризованным как полюс глобальной или регио-
нальной системы, государство должно обладать достаточным и возможностями,
чтобы собственными усилиями защитить себя от ведущего государства систе-
мы. Соединенные Штаты и Советский Союз, — поясняет Меаршаймер свою
мысль, — обладали явным военным превосходством над другими европейскими
и всеми неевропейскими странами на протяжении всего периода холодной во-
йны; поэтому они составляли два полюса как глобальной, так и европейской
систем»4.
В этом высказывании известного американского международника мы на-
ходим ответы (подтверждаемые высказываниями его коллег-единомышленни-
ков) на ряд обсуждавшихся вопросов. Во-первых, здесь определяется один из
важнейших критериев «полюса» — его способность самостоятельно защитить
себя от другого актора, уже выступающего в роли «полюса» или претендующе-
го на эту роль. Мы также узнаем, что в качестве «полюсов» могут выступать
отдельные государства: «великие державы», «сверхдержавы» и «крупные держа-
вы». Эти «полюса» могут быть как глобальными, так и региональными.
Но в роли «полюсов», как выясняется, могут выступать и группы (системы)
государств, организованные определенным образом. Мортон Каплан называл
их «блоками». «Наиболее вероятна, — писал он, - трансформация системы
«баланса сил» в биполярную систему. Она произойдет в случае, если два наци-
ональных актора и их союзники образуют доминирующие блоки, особенно
если структуру одного из блоков невозможно ослабить организационно по-
средством предложения вознаграждения»5.
Надо признать, что у «полюсного» подхода есть критики - в том числе и
в Америке, но число их невелико. Еще в 1975 году Джозеф Ноги писал, что само
понятие «полюс» «двусмысленно», а модели, построенные с его использованием,
«неточны и туманны». Они, по мнению Ноги, в принципе неспособны решить
главную задачу, ради которой, собственно, и создаются: «предсказывать характе-
1 Kegley СИ.Jr., Raymond G. A Multy-polar Peace? Great Power Politics in the Twenty-first Century.
N. Y. 1994. P. 12.
2 Ibid.
3 Mearsheimer J. Back to the Future: Instability in Europe After the Cold War // International Security.
Summer 1990. Vol. 15, № 1. P. 7.
4 Ibid.
- Катан М. Система и процесс в международной политике // Теория международных отношений.
Хрестоматия / Под ред. П.А. Цыганкова. М., 2002. С. 235.
558
Мировое развитие и мировой порядок
ристики или модель поведения системы, предсказывать поведение отдельных
наций или служить руководством к формированию политики в реальном мире»1.
Глас Джозефа Ноги был гласом вопиющего в пустыне: его не услышали,
и американцы (а вместе с ними и остальной мир) продолжали и продолжают
рассуждать не просто о «полюсных», что в принципе приемлемо, но и об
«однополюсных»2 и «многополюсных» системах, что скрывает реальное положе-
ние вещей и заводит в тупик. Американцы правы, утверждая, что «полюса» — это
центры силы. Но они не учитывают, что не все центры силы могут быть «полю-
сами». Полюса — это специфические, а именно полярные, т. е. контрарные7', одно-
временно отрицающие и предполагающие существование друг друга, более или
менее симметричные и соизмеримые по своему потенциалу (военному, экономи-
ческому, политическому, научно-техническому, культурному) центры силы. Они
образуют крайние противоположные точки силовой оси, «стягивающей» воеди-
но международную систему. Взаимодействуя друг с другом, полюса определяют
динамику и направление развития и характер функционирования системы.
Отсюда следует (это важный момент, совершенно игнорируемый американ-
скими, да и не только американскими исследователями), что в рамках одной
системы могут существовать только два полюса. Следовательно, международ-
ные системы могут быть либо двухполюсными (полюсными), либо бесполюс-
ными. А то, что называют «однополюсной» системой, — это на самом n&iit моно-
центрическая система, точно так же как «многополюсная» система — это
полицентрическая система. Центров может быть сколько угодно, а полюсов,
повторим, только два.
Попытку выявить различия между полюсной и бесполюсной системами мож-
но было бы, наверное, назвать «схоластической», если бы не одно важное прак-
тическое обстоятельство. Полюсная (в точном смысле этого слова) организация
международной системы обусловливает не только особый характер ее структуры,
но и особый характер ее состояния и функционирования: повышенный уровень
конкуренции и борьбы за выживание; высокий уровень ресурсной мобилизации
каждого из полюсов; относительно устойчивое разделение сфер влияния; невоз-
можность появления равноценной «третьей силы» и пр. Но главное — высокий
уровень системной стабильности (отсутствие мировых войн) и отсутствие гло-
бального гегемона, даже если один из полюсов несколько сильнее другого.
Большое внимание при рассмотрении структуры мирового порядка уделя-
лось исследованию понятия «сила». И это закономерно: имеем ли мы дело
с «полюсами» или с «центрами», мы имеем дело с воплощением силы в самых
разных ее проявлениях. Однако составить адекватное представление о том, как
1 Nogee J. Polarity: An Ambiguous Concept // Orbis. Winter 1975. № 18. P. 1193-1194.
2 См., например: Страус Л.Л. Униполярность. Концентрическая структура нового мирового по-
рядка и позиция России // Полис. 1997. № 2.
3 Речь идет прежде всего о позиционной (структурной) противоположности, обусловливающей
взаимоотрицание полюсов. Но она может дополняться, как это было во второй половине XX века,
противоположностью политической (политический режим), социально-структурной, экономическо-
структурной, идеологической и даже цивилизационной. Это только усиливает полюсной характер
системы, т. е. делает специфические характеристики полюсов контрарными.
559
Глава 23
американцы интерпретируют понятие «силы» и правильно передать это на рус-
ском языке - нелегко. Напомним сказанное ранее: английское слово «power»
многозначно. Оно может переводиться и как «сила», и как «власть», и как
«мощь», и как «держава» («великие державы» - «great powers»). Некоторые по-
литологи, пишущие о власти, сознательно играют на этой многозначности.
Ситуация осложняется тем, что американцы дают, как было показано в пред-
шествующих главах, разные определения «власти» и по-разному относятся
к применению «силы». Одно, впрочем, очевидно и бесспорно: power играет
важную роль в мировой политике и взаимоотношении её субъектов. В этой
связи уместно еще раз привести справедливое утверждение Роберта Даля: «То,
как кто-то действует в политической жизни, в значительной мере зависит от его
представления о природе, распределении и использовании power»1.
Предпринимались, конечно, и попытки прояснить суть дела. «Говоря попро-
сту, — пишут Ч. Кигли-мл. и Г. Реймонд, - сила означает способность контроли-
ровать других. Сила относительна, поскольку она характеризует способность
актора пытаться использовать ее, чтобы заставить объект продолжать действовать
так, как он действует, изменить свои действия или воздержаться от действий»2.
Сила трактуется как функция от ресурса («ресурсной базы»), которым рас-
полагает субъект. И при всех различиях в трактовке понятия «power» элемен-
тарное определение, предложенное Кигли и Реймондом, отражает широко рас-
пространенное представление о силе как способности субъекта оказывать
желаемое воздействие на объект. (То есть можно сказать, что сила есть власть.)
Естественно, что представления американских аналитиков о ресурсной
базе силы отличаются друг от друга. Кигли и Реймонд, сравнивая «сопернича-
ющие взгляды на элементы национальной силы», выделяют десять с неболь-
шим компонентов силы (их точное число определить трудно, поскольку на-
звание некоторых компонентов имеет варианты). И вот что обращает на себя
внимание. Лишь в трех (!) случаях из десяти в качестве элемента национальной
силы назван политический фактор. То есть, по мнению большинства американ-
ских международников, ни политическая система, ни политический режим не
выступают не только в качестве определяющего, но даже в качестве существен-
ного фактора национальной силы. Эту функцию выполняют другие ресурсы,
а именно географическое положение страны, ее экономический потенциал,
наличие природных ресурсов, военный потенциал, народонаселение, техниче-
ское развитие3. Иначе говоря, акцентируются факторы, которые в совокупно-
1 Dahl R. Modern Political Analysis. Englewood Cliffs, 1970. P. 15.
2 Kegley Ch. Jr., Raymond G. A Multy-polar Peace? Great Power Politics in the Twenty-first Century. P. 12.
3 В числе ресурсов силы некоторые авторы называют «идеологию», «нравы», «национальный характер»,
«организационно-административный элемент», «качество национальных лидеров и элит», но эти компо-
ненты рассматриваются ими как периферийные. Интересно сравнить компоненты силы, перечисляемые
современными авторами, с критериями мощи государства, которые выделяли (в первой половине
XX века) такие известные американские исследователи, как Альфред Мэхен и Николас Спикмен — видные
представители геополитической школы США. В число шести критериев оценки геополитического стату-
са государства Мэхен включат наряду с географическим положением, численностью населения и пр. такие
факторы, как национальный характер и характер политического правления, установленного в стране
560
Мировое развитие и мировой порядок
сти определяют прежде всего военный потенциал страны, что, конечно, ослож-
няет объективную оценку соотношения жизненных потенциалов разных стран,
которые не могут быть редуцированы до военной составляющей.
Заслуживающую внимания попытку по-новому взглянуть на фактор силы
предпринял в конце минувшего века бывший помощник министра обороны
США, профессор Гарвардского университета Джозеф Най-мл. Он выделил та-
кие разновидности силы, как «жесткая сила» (hard power) и «мягкая сила» (soft
power)1. «Жесткая сила», находящая воплощение в военной силе и экономике,
покоится на стимуле (пряник) или угрозе (кнут). Иное дело — «мягкая сила».
Американский исследователь многократно возвращается к определению этого
понятия, подчеркивая, что речь идет о способности убеждать людей с помощью
аргументов, увлекать их собственным примером и привлекать на свою сторону.
«Что такое мягкая сила? Это способность заполучить то, чего вы желаете, не
путем принуждения или вознаграждения, а путем привлечения [на свою сторо-
ну]. Она вырастает из притягательности культуры, политических идеалов
и политического курса страны»2.
Най не всегда последователен: в одних случаях он характеризует экономику
как мягкую силу, в других — как жесткую, хотя, если исходить из контекстных
смыслов, больше склоняется к тому, чтобы видеть в экономике (если, конечно,
не брать такие инструменты, как экономическая блокада) силу мягкую. Он
уверяет, что, сделав больший акцент на мягкой силе, США только выиграют от
этого, ибо никакая другая страна в современном мире не располагает такими
активами этой силы, как Америка. Ее политические ценности, ее культура, ее
экономика обладают колоссальной притягательностью.
Американский исследователь, конечно же, не предлагает отказаться от ис-
пользования жесткой силы. Но он считает, что с наибольшей эффективностью
Америка сможет проводить свою внешнюю политику, лишь искусно дозируя
и сочетая обе разновидности силы3.
При всей их индивидуальной специфике позиции большинства американ-
ских экспертов, обсуждавших в 90-х годах вопрос о путях мирового развития
и характере мирового порядка, объединял общий мотив. В одних случаях он
звучал громко и назойливо, в других — тихо и вкрадчиво. Этот мотив может
быть выражен в двуедином тезисе: XXвек оказался-таки «американским веком»
и новый XXI век тоже будет, или, по крайней мере, может стать таковым.
(см. его работу «Морская сила и ее отношение к войне» и другие публикации). Николас Спикмен, раз-
вивая взгляды Мэхена, выделяет (в книгах «Американская стратегия в мировой политике» и «География
мира») десять критериев государственного могущества: рельеф территории (занимаемой государством);
природа его границ; численность населения; наличие/отсутствие полезных ископаемых; уровень эконо-
мического и технологического развития; финансовая мощь; этническая однородность населения; уровень
социальной интеграции общества; политическая стабильность; национальный дух.
1 См.: Nye J., Jr. The Paradox of American Power: Why The World's Superpower Can't Go It Alone.
N.Y.,2002.
2 Nye J., Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. X.
3 В дальнейшем это нашло отражение в понятии «smart power» - «умная сила».
Глава двадцать четвертая
С МЕЧТОЙ О «НОВОМ АМЕРИКАНСКОМ ВЕКЕ»
Конечно, далеко не все из тех, кто оценивал ситуацию подобным образом,
прямо ссылались на Генри Люса, хотя таковые были даже среди серьезных ис-
следователей1. Гораздо большее число американских международников, не упо-
миная имени Люса, а порой и не оперируя таким понятием, как «американский
век», по существу, воспроизводили его базовые идеи. И первым среди них дол-
жен быть назван Збигнев Бжезинский.
В широко разрекламированной книге «Великая шахматная доска» он раз-
вивает идею «тектонического сдвига» в политической истории современного
мира. Этот сдвиг Бжезинский видит в переходе функции глобального лидерства
от одного континента к другому, а именно — от Евразии (она остается «шахмат-
ной доской», на которой продолжается борьба за мировое господство) к Север-
ной Америке, представленной, естественно, Соединенными Штатами.
Со времени начала взаимодействия континентов (что произошло примерно
пятьсот лет назад), пишет американский геостратег, Евразия «становится цен-
тром мирового могущества», а населяющие ее народы, в первую очередь запад-
ноевропейцы, «проникли в другие регионы мира и господствовали там, в то
время как отдельные евразийские государства добивались особого статуса и
пользовались привилегиями ведущих мировых держав».2 Последнее десятилетие
XX века изменило не только политическую, но также историческую ситуацию.
«Впервые в истории неевразийская держава стала не только главным арбитром
в отношениях между евразийскими государствами, но и самой могущественной
державой в мире»3. А это, по Бжезинскому, меняет — меняет закономерно — не
только соотношение сил на мировой арене, но и весь ход истории.
Генри Киссинджер выстраивает концепцию, суть которой можно опреде-
лить примерно так: новый календарный век — новый мировой лидер, меняющий
характер международных отношений. «Почти так, как если бы это соответство-
вало некоему естественному закону, — пишет он (демонстративно осторожно
выбирая слова), — в каждом веке, похоже, появлялась страна, наделенная си-
лой, волей, интеллектом и моральной решимостью придать всей мировой си-
1 Пример тому - видный специалист в области мировой политики профессор Колумбийского уни-
верситета Роберт Джервис. См.: Jervis R. America and the Twentieth Century: Continuity and Change //
Ed. Hogan M. The Ambiguous Foreign Relations in the «American Century». N. Y, 1999.
2 Бжезинский З. Великая шахматная доска. С. 11.
3 Там же. СП.
562
С мечтой о «новом американском веке»
стеме форму, соответствующую ее собственным ценностям»1. В XVII веке, пи-
шет Киссинджер, демонстрируя знание всемирной истории, это была Франция,
в XVIII — Великобритания. Ну а дальше наступил, естественно, век Америки.
«В двадцатом веке ни одна другая страна не повлияла на международные от-
ношения столь решающим и вместе с тем столь амбивалентным образом, как
Соединенные Штаты»2.
Идейная близость концепций Бжезинского и Киссинджера очевидна. И вот
что любопытно: они повторяют не только логику, но и суть рассуждений пре-
подобного Томаса Брокэвея о закономерной миграции центра мирового раз-
вития, конечным пунктом которой оказываются Соединенные Штаты. При
этом предполагалось, что «на вершине» (говоря словами Киссинджера) они
останутся надолго, если не навсегда.
Очевидно, что историософский америкоцентризм носит отчасти идеологи-
ческий характер. Он призван решить простую задачу: легитимизировать предо-
ставленное Соединенными Штатами самим себе «право» на мировое первен-
ство и мировое лидерство. Но надо понимать и другое, о чем уже говорилось
и что важно иметь в виду тем, кто принимает политические решения: очень
многие американцы, включая политиков и представителей экспертного сооб-
щества, искренне верят в «американскую миссию», «американскую исключи-
тельность» и «американский век».
В связи с этим возникает два вопроса. Вопрос первый: был ли XX век «аме-
риканским» в том смысле, в каком использовал это понятие Генри Люс и какой
вкладывают в него сегодня американские аналитики? По общим политическим
итогам минувшее столетие и впрямь выглядит «американским». И не только
потому, что к его завершению Америка действительно оказалась «на вершине»,
то есть заняла ключевые позиции в мире. Не менее существенно другое: Соеди-
ненные Штаты придали нынешнему миру — политическому, экономическому
и культурному — многие из собственных черт. Большинство действовавших в
минувшем веке международных организаций были спроектированы и постро-
ены американцами и жили по американскому «уставу». Политическую «музы-
ку», под которую «плясала» (порой с большой неохотой, но — «плясала») зна-
чительная часть мира, заказывала Америка. Американская массовая культура
заполонила мир. Американский английский стал международным языком-
посредником. И т. д. и т. п. Но самым показательным представляется другое:
Америка заставила миллионы людей в различных частях планеты смотреть на мир
американскими глазами, измерять мировые события американской меркой, то
есть, по сути дела, признать Америку центром мира. И потому не будет преуве-
личением сказать, что многие пророчества, а правильнее — призывы Генри
Л юса сбылись. Итоги политического развития в XX веке (политической истории
XX века) были во многом определены Америкой.
Но есть и другая сторона вопроса, о которой не вправе забывать серьезный
аналитик. Характеристика любого века окажется неполной, ущербной, если
Kissinger H. Diplomacy. N. Y, 1994. Р. 17.
Ibid.
563
Глава 24
будет упущена из вида его процессуальная сторона и если признаки той или иной
части века будут распространены на век в целом. Иначе говоря, история того
или иного периода, в данном случае XX столетия — должна оцениваться не
только по его итогам, но и по характеру его протекания, соотношению состав-
ляющих его этапов, образу жизни людей на различных отрезках векового цикла,
характеру их мировидения и т. п.
В этом плане XX век был, образно говоря, всего лишь «американским полу-
веком», ибо вплоть до окончания Второй мировой войны влияние США на
развитие международных политических отношений, мировую культуру и по-
литическое сознание европейских, а тем более азиатских или африканских
народов было невелико. По справедливому замечанию отечественных истори-
ков, исследующих международные отношения с системной точки зрения,
в начале XX столетия «Новый Свет в политическом отношении оставался если
не изолированным, то явно обособленным»1. Усилия Вудро Вильсона придать
Европе и остальному миру новый, любезный Америке политический облик,
успеха не имели. В итоге «исторически вплоть до окончания Второй мировой
войны место центральной неизменно занимала европейская подсистема между-
народных отношений... По сравнению с ней азиатско-тихоокеанская (Вашинг-
тонская) была периферийной»2.
Только с конца 40-х годов, когда богатая Америка развивает бурную актив-
ность в разрушенной Европе (План Маршалла) и Азии, поднимая их из руин
и одновременно создавая свои заокеанские плацдармы, и когда она начинает
формировать вокруг себя то, что иногда называют «западным блоком», - толь-
ко тогда начинается «американский век». Причем формировала его не только
Америка, но и Западная Европа, которой нужен был прочный оборонный щит,
мощная «спина», экономический «спонсор». Больше того, как ни парадоксаль-
но может это прозвучать, «американский век» — это еще и детище «советского
блока». Своей далеко не всегда разумной и дальновидной политикой Советский
Союз вынуждал многие страны Европы и Азии не просто бросаться в объятия
Америки, но и способствовать, подчас в ущерб собственным позициям и инте-
ресам, росту влияния Соединенных Штатов, распространению американских
ценностей и созданию в массовом сознании идеализированного образа «самой
свободной и самой демократической страны в мире».
Сказанное дает основание для вывода, что «американский век» был мироси-
стемным продуктом, результатом функционирования мировой системы в двух-
блоковом, двухполюсном режиме. Даже если допустить, что логика истории пред-
полагает неизбежную смену стран-локомотивов, когда одна держава-лидер
тянет за собой в течение какого-то времени мир, а затем, выдохшись, уступает
свою позицию другой державе, отсидевшейся у нее за спиной, набравшейся сил
и подготовленной временем к тому, чтобы взвалить на себя бремя лидерства,
и что раньше или позднее очередь державы-лидера неизбежно должна была
1 Системная история между народных отношений: В 4 т. События и документы. 1918-2000 / Отв.
ред. АЛ. Богатуров. Т. 1. События 1918-1945. М., 2000. СЮ.
2 Там же. СП.
564
С мечтой о «новом американском веке»
дойти до Америки, — даже если допустить, что все это так, то и в этом случае
следует признать: точное время, форма и способы реализации лидерских функ-
ций, масштабы и другие параметры лидерства во многом определяются кон-
кретно-исторической ситуацией. Так что даже если бы Америке было «на роду
написано» стать мировым лидером, то в иное время и в иной исторической
обстановке «американский век» мог оказаться совсем не таким, каким он стал
на самом деле. От этого и надо, видимо, отталкиваться в поисках ответа на вто-
рой вопрос: а будут ли ближайшие десятилетия продолжением «американского
века»?
У заокеанских аналитиков конца XX столетия не было единодушия в ответах
на этот вопрос. Одни категорически отрицали такую возможность, ибо были
твердо убеждены в том, что в тенденции мощь Соединенных Штатов клонится к
упадку и при определенных условиях под угрозой может оказаться само их су-
ществование. Другие, напротив, не выражали ни малейших сомнений в том, что
«новому американскому веку» - быть, и при этом ссылались на всем известные,
лежащие на поверхности факты и процессы, свидетельствующие о могуществе
США, прежде всего военном. Третьи, анализируя современные им глобальные
тренды — экономические, политические, социальные, — приходили к выводу,
что последние обладают потенциалом, в целом благоприятствующим сохранению
за Америкой в будущем многих из занимаемых ею ныне командных высот. Однако
произойдет это, подчеркивали они, лишь при условии, что Соединенные Штаты
будут придерживаться разумной внешнеполитической стратегии.
Первая позиция была представлена в основном левыми. Но ее разделяли
и некоторые серьезные либералы — в частности, известный историк Пол Кен-
неди, предсказывавший скорый (по историческим меркам) упадок Америки.
Однако в дальнейшем автор «Взлета и падения великих держав» изменил, как
и некоторые из его коллег, свои взгляды, и левые остались в одиночестве. По-
казательны вышедшие летом 2003 года (но вполне отражавшие их взгляды,
которых они придерживались в 90-х годах) книга Ноама Чомского «Гегемония
или выживание. Америка в поисках глобального господства»1 и «Упадок амери-
канской силы. США в хаотичном мире» Иммануила Валлерстайна2.
Чомский исходит из жесткого постулата: в условиях современного мира —
очень сложного, перенасыщенного оружием, управляемого недальновидными
политиками и потому крайне хрупкого, глобальная гегемония (или даже само
стремление к ней) и выживание человечества становятся антитезами — одно ис-
ключает другое. К сожалению, замечает автор книги, американские политики
продолжают исходить из «допущений, проистекающих из превалирующей си-
стемы ценностей, которые глубоко укоренены в существующих институтах.
1 Chomsky N. Hegemony or Survival. America's Quest for Global Dominance. Metropolitan Books. N. Y,
2003.
2 Wallerstein I. The Decline of American Power. The U.S. in Chaotic World. The New Press. N. Y; L.,
2003.
565
Глава 24
Основной принцип заключается в том, что гегемония важнее выживания...
Гегемония с ее краткосрочными выгодами, отвечающими интересам элиты,
занимает на шкале оперативных ценностей более высокое место, чем
выживание...»1. Согласно этой логике, курс США на глобальное господство не
только исключает возможность осуществления ими функций мирового лидера,
который был бы одновременно примером для подражания, но и ставит под во-
прос само выживание Америки, равно как и всего человечества — в переносном
и прямом смыслах слова.
Несколько иначе строит свои рассуждения Валлерстайн, исходящий, как
всегда, из своей концепции мира-системы2. А концепция эта диктует выводы,
радикально расходящиеся с апологией «американского века». Превращение
Америки в глобального гегемона началось, считает Валлерстайн, с 70-х годов
XIX века, когда она, конкурируя с Германией, стала теснить Британию на ми-
ровом рынке. Первая и Вторая мировые войны на самом деле представляли
собой не что иное, как две части единой тридцатилетней войны между Герма-
нией и США, которая закончилась полной победой последних. Сегодня, пишет
Валлерстайн, многие предрекают наступление Американского века. Это иллю-
зия. «Американский век» — не впереди, а позади, он наступил после 1945 года,
когда в мире установился порядок, отвечавший интересам США. «"Американ-
ский век" был геополитической реальностью — реальностью, при которой дру-
гая так называемая супердержава, СССР, играла определенную роль, имела
свой голос, но не обладала мощью, позволяющей делать что-либо иное, кроме
как ходить с важным видом по своей клетке; но вот наступил 1989 год, и клет-
ка взорвалась...»3.
Валлерстайн, впрочем, показывает, что этому «взрыву» предшествовал ряд
процессов и событий (начало им было положено войной во Вьетнаме), которые
постепенно, но неуклонно подрывали и потенциал Америки, и ее позиции
мирового гегемона. В итоге Соединенные Штаты оказались в положении «оди-
нокой супердержавы, лишенной подлинной власти; мирового лидера, за кото-
рым никто не идет и которого уважают немногие; нации, опасно дрейфующей
среди глобального хаоса, который она не в состоянии контролировать»4.
Былая гегемония США, утверждает Валлерстайн, основывалась на сочета-
нии военной мощи; производственной эффективности, которая далеко превос-
ходила эффективность соперников, и активной поддержки в Европе и Азии
мировой политической повестки дня, сформулированной за океаном. Теперь
1 Chomsky N. Hegemony or Survival. P. 231.
2 Эта концепция раскрывается Валлерстайном в ряде исследований. См.: Wallerstein I. The Modern
World-System, I: Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth
Century. N. Y, 1974; The Modern World-System, II: Mercantilism and the Consolidation of the European
World-Economy, 1600-1750. N. Y, 1988; The Modern World-System, III: The Second Great Expansion of
the Capitalist World-Economy, 1730-1840. San Diego, 1989.
3 Wallerstein I. The Decline of American Power. The U.S. in Chaotic World. The New Press. N. Y; L.,
2003. P. 37.
4 Ibid.
566
С мечтой о «новом американском веке»
осталась только военная составляющая. И хотя превосходство Америки над
другими странами в военной области огромно, его недостаточно для восстанов-
ления прежних позиций.
Иной позиции придерживались американские неоконсерваторы вроде
Джона Муравчика, Роберта Каплана, Уильяма Кристола и многих других. Они
не сомневались в том, что, говоря словами известного журналиста Мортимера
Цукермана, наступает «второй американский век»1: история закономерным
образом вознесла Америку на вершину политического мироздания и пока не
видно, какая другая сила могла бы сменить ее на этом посту. Время, когда миро-
вую историю творила Европа, прошло. Теперь мировую историю будет творить
Америка2.
Аргументы защитников идеи «второго американского века» были просты,
чтобы не сказать примитивны. В обобщенном виде они выглядят следующим
образом: 1) Сегодня Америка сильна, как никогда, и далеко превосходит другие
великие державы (в некоторых случаях вместе взятые) по многим параметрам
силы, и прежде всего по силе военной. 2) Динамика мирового развития такова,
что появление полноценных конкурентов Америки в обозримом будущем не
предвидится. 3) Мир остро нуждается в «просвещенном» руководстве, а высту-
пить в роли глобального лидера XXI века способны только США, тем более что
американские ценности, как были убеждены приверженцы этой позиции, за-
воевывают все новых и новых сторонников в разных частях света.
Достаточно репрезентативной была третья позиция, представленная в ос-
новном либералами, ориентировавшимися на демократическую партию. Сто-
ронники этой позиции не говорили ни о «гегемонии» США в XXI столетии, ни
о «новом американском веке», ибо отдавали себе отчет в том, что условий для
этого нет и больше не будет. Они предпочитали рассуждать о сохранении «пре-
восходства» Америки, об упрочении ее «лидирующих позиций» в мире, что, по
их мнению, было не только желательно, но и возможно. Нужно только, как
неоднократно советовал хитроумный Киссинджер, обратить нынешнее силовое
превосходство Америки в международный консенсус, а основные принципы,
которых она придерживается, — в общепринятые международные нормы, в чем
в свое время преуспели Рим и Британия. Условия для этого, полагали сторон-
ники рассматриваемой позиции, налицо.
Становление и развитие постиндустриального общества (тут Соединенные
Штаты тоже были на передовых рубежах), которые, отмечали американцы,
будут составлять основное социальное содержание первых десятилетий насту-
пившего столетия, происходят в контексте двух устойчивых взаимосвязанных
1 См.: Zuckerman M. A Second American Century - «Foreign Affairs», May-June 1998.
2 В XIX веке Гегель утверждал, что «Америку следует исключить из тех стран, которые до сих пор
были ареной всемирной истории. То, что до сих пор совершалось там, является лишь отголоском
старого мира и выражением чужой жизненности... (Гегель. Соч. Т. VIII. Философия истории. М.; Л.,
1935. С. 83). Теперь, если верить защитникам идеи «американского века», всё перешло в свою проти-
воположность: ареной мировой истории стало другое полушарие Земли, другой континент, другая
культура. Интересно, что ответил бы на это великий немецкий мыслитель...
567
Глава 24
глобальных процессов - информационной революции и глобализации. Это,
подчеркивали американские аналитики, внутренне противоречивые процессы
и последствия их тоже противоречивы и амбивалентны. В чем-то они работают
против Америки, в чем-то — на Америку, однако в целом, полагали либералы,
они помогают Соединенным Штатам сохранять, а где-то и упрочивать свои
позиции в мире.
Глобализацию не следует отождествлять с американизацией, предупреждал
Най. Но тут же пояснял, что Америка в силу присущих ей позитивных качеств
находится в центре этого процесса. «Глобализация ныне америкоцентрична,
сопровождающая ее информационная революция совершается в основном
в Соединенных Штатах, и значительная часть содержания глобальных инфор-
мационных сетей ныне также создается в Соединенных Штатах и укрепляет
американскую "мягкую силу"». В итоге Америка оказывается и главным «бене-
фициантом современной фазы глобализации»1.
То же самое, полагали сторонники рассматриваемой позиции, можно ска-
зать и об информационной революции, которая «драматическим образом
меняет мир американской внешней политики, затрудняя управление ею со
стороны официальных лиц. В то же время, способствуя децентрализации и
демократии, информационная революция создает условия, которые совмести-
мы с американскими ценностями и способны служить нашим долгосрочным
интересам»2. Но при этом делалась оговорка, что реализация благоприятных
объективных предпосылок, а в конечном счете и сохранение превосходства
США, предполагает устойчивое развитие национальной и мировой экономики,
отсутствие разрушительных военных конфликтов, обуздание (если не искоре-
нение) международного терроризма, предотвращение глобальной экологиче-
ской и прочих катастроф, способных радикальным образом повлиять на тече-
ние жизни человечества и сотношение сил в мире. Тут не все, хотя и очень
многое, полагали они, зависит от Америки.
Но было еще одно условие, которое, как считали либералы, всецело зависит
от американского правительства и американских элит и выполнение которого
не может откладываться на завтра. Это выработка адекватной сложившимся в
мире условиям внешнеполитической стратегии и проведение соответствующей
ей внешней политики — более тонкой, более продуманной, более сбалансиро-
ванной и дальновидной. Но это предполагало (в числе прочего) отказ Америки
от ориентации на приоритетное использование «жесткой силы» и умелое со-
четание ее с «мягкой силой»; отказ от политики унилатерализма; более широкое
понимание национального интереса, умение увязывать его с интересами других
стран; предотвращение «сверхмилитаризации» американского общества и т. д.
Сегодня, когда начался новый век и Америка прошла через тяжкие испы-
тания событиями 11 сентября 2001 года, через Ирак и Афганистан и когда ста-
новится очевидно (что признает американское разведывательное сообщество),
1 Nye J.Jr. The Paradox of American Power. Why the World's Only Superpower Can't Go It Alone. Oxford,
2000. P. 85.
2 Ibid. P. 170.
568
С мечтой о «новом американском веке»
что через каких-нибудь десять-двенадцать лет Китай серьезно потеснит Амери-
ку на многих мировых направлениях, представления заокеанских аналитиков
о том, что XXI столетие будет «вторым американским веком», претерпели из-
менения. Но мы пишем об американской политической мысли конца XX века,
а тогда она была именно такой, какой представлена выше.
А в дополнение к сказанному уместно привести весьма любопытную кон-
цепцию, которая на первый взгляд не имеет отношения к мечтаниям о «новом
американском веке», но, как становится ясно при ознакомлении с ней, обна-
руживает глубокое внутреннее родство с последними. Эта концепция тем более
заслуживает внимания, что принадлежит не кому-нибудь, в Джону Ролзу, столь,
казалось бы, далекому от внешнеполитической проблематики.
Американского философа не раз упрекали за то, что он ограничил свою
теорию справедливости внутриполитической сферой. И вот в 1993 году он вы-
ступил с небольшой статьей (лекцией) «Право народов» («The Law of Peoples»),
где предложил вариант практического применения своей теории к сфере меж-
дународных отношений.
Мы живем, говорил Ролз, в «далеком от идеала», «несправедливом», стра-
дающем от «пороков» мире, в котором имеется «несколько относительно обу-
строенных народов» и много «народов неблагополучных». «Основополагающим
свойством обустроенных народов мы будем считать желание жить в мире, где
все народы признали бы (идеальный) Закон Народов и следовали бы ему»1. Ис-
ходя из этого, Ролз разрабатывает, как он говорит, «неидеальную теорию», из-
лагающую «идеальное представление о Законе Народов для Сообщества обу-
строенных Народов — то есть народов либеральных и добропорядочных».
Предлагаемой теорией, считает ее автор, «относительно обустроенные народы»
«должны руководствоваться в своих взаимоотношениях, а также при организа-
ции общих институтов, служащих их обоюдному благу». Однако вскоре выяс-
няется, что «неидеальная теория» должна выполнить еще одну важную, а судя
по содержанию лекции — главную, задачу: определить отношение обустроен-
ных народов к действующим на мировой арене акторам, которые к последним
не относятся. А говоря конкретнее, исследовать вопрос о праве на ведение во-
йны против них. Кстати сказать, статья Ролза имеет красноречивый подзаголо-
вок: «Доктрина справедливой войны: право на ведение войны».
«Неблагополучные народы» (для их идентификации Ролз пользуется еще
такими понятиями, как «государства», «режимы», «общества») американский
философ делит на несколько групп. Есть «режимы», которые «отказываются
считаться с разумным Законом народов» и «полагают, что достаточным осно-
ванием для вступления в войну является тот факт, что война отвечает или может
отвечать рациональным (но не разумным) интересам режима». Ролз называет
1 Rawls J. The Law of Peoples // On Human Rights. The Oxford Amnesty Lectures. 1993. Русский пере-
вод лекции опубликован в журнале «Неприкосновенный запас» — 2002. № 4 (24). Электронная вер-
сия - http://magazines. russ.ru/nz/2002/4/rolz-pr.html.
569
Глава 24
их «государствами-изгоями». Однако вскоре появляется любопытное уточне-
ние. Есть «необустроенные государства», которые «не агрессивны и не вына-
шивают планов нападения на своих соседей», но «проводят государственную
политику, которая нарушает гражданские права определенных меньшинств,
населяющих эти государства». Эти государства тоже следует признать «государ-
ствами-изгоями, так как они нарушают права, признанные таковыми Сообще-
ством достаточно справедливых и добропорядочных Народов».
Другую группу составляют социумы, чьи исторические, социальные и
экономичские обстоятельства «затрудняют, если не делают полностью невоз-
можным, их переход к какому бы то ни было — либеральному или добро-
порядочному — обустроенному режиму». Их Ролз называет «обремененными
обществами».
Согласно Закону Народов, все следующие ему социумы «имеют право на
ведение войны в целях самообороны» и оказание помощи обороняющимся со-
юзникам. Ролз подчеркивает, что война в целях самообороны - это война за
сохранение основных свобод граждан своей страны и ее конституционно-де-
мократических политических институтов, а не «во имя приобретения экономи-
ческих богатств или природных ресурсов, не говоря уже об укреплении мощи
государства и создания империи». Но право на самооборону имеют не только
либеральные народы. «Еще одна разновидность социума — благожелательный
абсолютизм — тоже, по-видимому, имеет право на войну в целях самообороны».
Условий два: соблюдение прав человека и отсутствие агрессивности.
Однако самооборона — лишь первая задача, стоящая перед обустроенными
народами. Их долгосрочная цель — «добиться, чтобы все социумы признали
Закон Народов и стали полноправными респектабельными членами Сообще-
ства обустроенных Народов». Но как этого добиться? Ответ Ролза поначалу
выглядит весьма расплывчато. Для этого, говорит он, «надлежит употребить
внешнеполитические меры». Но дальше туман рассеивается и выясняется,
что необходимо «учредить новые институты и практики» (включая «создание
сепаратных альянсов обустроенных народов»), которые «разоблачили» бы ре-
жимы-изгои и оказали на них давление, подкрепляемое «решительным отказом
в экономической и другой помощи, либо отказом допускать режимы-изгои
к полноправному участию во взаимовыгодном сотрудничестве». А дальше сле-
дует примечание, лишний раз подтверждающее, что «дьявол кроется в деталях».
«Если нарушения прав человека, — говорится в этом примечании, — достигают
вопиющего размаха и социум не реагирует на наложенные санкции, вооружен-
ное вмешательство в защиту прав человека будет оправданно и резонно» (курсив
мой. — Э.Б.).
Вырисовывается интересная политико-логическая фигура: если морально
оправдана только оборонительная война (о чем говорит Ролз), но при этом во-
енное вмешательство по гуманитарным соображениям в дела другого государ-
ства, которое ни на кого не нападает, тоже «оправданно и резонно» (Ролз
называет такую войну «справедливой»), то вооруженная гуманитарная интер-
венция предстает как форма оборонительной войны. Причем ведут ее государ-
ства, выносящие суждение о нарушении прав человека на основании своих же
570
С мечтой о «новом американском веке»
представлений об этих правах и о справедливых войнах. В практико-политиче-
ском плане — ничего нового, но в плане либеральной теоретической апологети-
ки — это своеобразная новелла.
Ролз называет шесть «хорошо известных», по его словам, «ограничитель-
ных принципов, регулирующих ведение войны —jus in bello». При этом оста-
ется не вполне ясно, о какого типа войнах говорит автор. Он то возвращается
к войне против нацистской Германии, то обращается к событиям наших дней.
Понятно лишь одно: речь идет о справедливых войнах. И тут следует соблю-
дать шесть принципов. Справедливая война ведется во имя «справедливого
и прочного мира между народами». «Обустроенные народы не воюют друг
с другом, но только с необустроенными государствами». (Как видим, Ролз раз-
деляет основной постулат теории демократического мира, хотя само слово
«демократия» не использует.) Солдаты государств-изгоев, признает американ-
ский либерал, ни в чем не виноваты, но военные действия против них — не-
обходимый способ самозащиты. «В своем обхождении с представителями дру-
гой стороны, как гражданскими лицами, так и солдатами, обустроенные
народы должны в максимально возможной мере соблюдать права человека».
Обустроенные народы должны давать понять, к какому мирному соглашению
они стремятся. И наконец, последний принцип, гласящий, что «прагматичная
установка («цель оправдывает средства») никогда не должна становиться опре-
деляющей при решении вопроса об уместности неких действий или полити-
ческого курса».
Ролз снова и снова подчеркивает: «Войну следует вести открыто и публич-
но, методами, подготавливающими народ-противник к тому, как с ним будут
обходиться в дальнейшем, и это создает почву для прочного, дружеского мир-
ного сосуществования».
Но задача обустроенных социумов не ограничивается введением «госу-
дарств-изгоев» в Сообщество обустроенных Народов. Последние обязаны
помочь войти в это Сообщество и «обремененным социумам»: сделать это
самостоятельно они не способны. И Ролз предлагает три «рекомендации для
выполнения долга помощи». Не нужно стремиться привести всех к какому-то
общему нивелированному уровню. Задача состоит в том, «чтобы воплотить
в жизнь и сохранить справедливые (или добропорядочные) институты, а не
просто повысить (а уж тем более — максимизировать до бесконечности) благо-
состояние среднего гражданина либо благосостояние какого-либо социума или
какого-либо отдельного социального класса».
Вторая рекомендация — помочь обремененному социуму изменить его по-
литическую и социальную культуру, а также религиозные, философские и мо-
ральные традиции, которые являются важной предпосылкой роста его богат-
ства. Нужно помочь людям развить предприимчивость и способность
к совместной деятельности, подкрепляемые политическими добродетелями.
Важно также заботиться о правах человека и при этом быть «особенно внима-
тельным к основополагающим интересам женщин».
Третья рекомендация определяет назначение программ помощи: оно со-
стоит в том, чтобы «научить обремененные общества управляться с их собствен-
571
Глава 24
ными делами разумно и рационально, дабы в конечном итоге эти общества
стали членами Сообщества обустроенных Народов... требуется не патернализм,
но осторожные, умеренные действия, которые не противоречили бы конечной
цели помощи - дать бывшим обремененным обществам свободу и равенство».
Сообщество свободных Народов может иметь «некую свободную или кон-
федеративную форму», открывающую «простор для идеи самоопределения на-
рода» и способную «усмирить разобщающие распри различных культур».
«Мы, — подчеркивает Ролз, - стремимся создать мир без шовинистической
ненависти, выливающейся в националистические войны. Подлинный патрио-
тизм — это привязанность к своему народу и своей стране, а также готовность
защищать их законные требования, при этом всецело уважая законные требо-
вания других народов». А по мере расширения и углубления международного
сотрудничества «народы, возможно, начнут испытывать взаимную симпатию,
и их чувство сродства усилится».
Касаясь вопроса о справедливости в распределении благ между народами,
Ролз замечает, что, согласно Закону Народов, неравенство несправедливо
только тогда, когда оно оказывает несправедливое влияние на «базовое устрой-
ство Сообщества Народов», а также на отношения между народами и их пред-
ставителями.
В либеральном социуме не требуется, чтобы все граждане были одинаково
богаты: справедливость в том, чтобы наименее привилегированные располага-
ли средствами, позволяющими им конструктивно и эффективно использовать
свою свободу и вести разумную и достойную человека жизнь. «Точно так же как
только согласно базовой структуре Сообщества Народов долг помощи будет
выполнен и все народы получат жизнеспособные либеральные или добропо-
рядочные правительства, не будет причин сокращать расстояние между разны-
ми народами в том, что касается среднего уровня благосостояния». И это, по
Ролзу, будет справедливо.
В либеральном или добропорядочном социуме следует остерегаться соци-
альных условностей, «которые устанавливают ранги, признаваемые в обществе
посредством знаков уважения». Тогда никто не будет чувствовать себя «второ-
сортным». Это верно и в отношении базового устройства Сообщества Народов.
Когда долг помощи будет выполнен, каждый народ будет самостоятельно опре-
делять значение и роль благосостояния собственного социума. И если он не
будет ими доволен, он сможет сам улучшать свое положение, дабы не испыты-
вать ощущение ущемленности.
И еще один момент. Важно обеспечить справедливость в политическом
процессе базового устройства Сообщества Народов. Внутри стран мы стремим-
ся обеспечить справедливость выборов и равенство политических возможно-
стей претендентов на выборные должности. «Элементарная справедливость
в отношениях между народами обеспечивается тем, что все они имеют равное
представительство в изначальной позиции». Отличаясь друг от друга по своим
возможностям, но будучи равными в своей свободе и правах, они будут вносить
соответствующие «вклады» в «общую копилку» и получать соответствующие
доходы, договариваться о принципах взаимодействия и т. д.
572
С мечтой о «новом американском веке»
Словом, Сообщество обустроенных Народов, отвергая уравниловку, патер-
нализм и иждивенчество, функционирует на основе принципов равенства
в свободе, равных возможностей, взаимоуважения и справедливости, обеспе-
чивающих «стабильность либеральных и добропорядочных обществ»...
Когда Ролз выступил со своей лекцией, ему шел уже восьмой десяток лет.
Случай не уникальный. На восьмом десятке Кант создал свой маленький ше-
девр — трактат «К вечному миру». На восьмом десятке лет Карл Шмитт, один из
вьщающихся геополитиков (одно время находившийся на службе у нацистов,
но изворотливо избежавший даже тюрьмы), представил миру любопытный
трактат «Суша и Море». На восьмом десятке лет Бертран Рассел писал свои
статьи о войне и мире. И перечень этот можно продолжить. Тут, возможно, есть
какая-то закономерность: на склоне лет, глядя в бездну приближающегося лич-
ного небытия, крупные мыслители нередко обращаются к проблеме войны
и мира как проблеме не только политической, но и (а возможно, прежде всего)
онтологической — ведь это не что иное, как международно-политический срез
вечного философского вопроса о смерти и жизни. Они хотят найти решение
проблемы установления вечного мира и спасения человечества...
Но вот Ролз — тот ли это случай? Откуда у гарвардского профессора, никог-
да особо не интересовавшегося международными проблемами, все эти «госу-
дарства-изгои» и прочая пропагандистская мишура? Или для него это не ми-
шура? И даже не «госзаказ». К сожалению, автору этих строк не удалось
выяснить обстоятельства создания лекции и получить ее более поздние, пере-
деланные варианты (которые, как говорят, существуют). Впрочем, то, что име-
ет значение в плане творческой биографии Ролза, не имеет никакого значения
в плане анализа истории американской политической мысли конца XX века.
Перед нами — реальный политический и психологический документ эпохи, пре-
тендующий на теоретическую значимость и уже в силу этого обстоятельства
несущий определенную информацию. О чем же он говорит? На мой взгляд, по
меньшей мере о четырех вещах.
Во-первых, о том, что для многих американцев конца XX века, заинтересо-
ванно размышлявших о судьбах мира и предлагавших проекты его разумного, по
их представлению, устройства (переустройства), либеральная парадигма с ее прин-
ципами свободы, равенства, прав человека сохраняла свою значимость и ценность.
Во-вторых, о том, что американцы, работавшие в рамках этой парадигмы,
оставались в душе людьми, приверженными мессианистской идее. Ролз ни слова
не говорит ни об Америке, ни о ее миссии. Но кто входил в начале 90-х в Со-
общество Обустроенных Народов, которое должно было подтянуть до своего
уровня остальной мир, и кто возглавлял это Сообщество в то время? Разве не
Соединенные Штаты Америки?
В-третьих, о том, что к концу века классическое либеральное представление о
незыблемости национально-государственного суверенитета (ни одно государство
ни под каким предлогом и ни по каким мотивам не вправе вторгнуться на тер-
риторию другого государства на законных основаниях) утратило свою устой-
чивость и ценность. Концепция Ролза (в котором никак не хочется видеть по-
литикана-конъюнктурщика) — лишнее подтверждение того, что мир все больше
573
Глава 24
приближается к легитимизации нарушения национально-государственного суве-
ренитета и ведения войн, не санкционированных международным правом.
И последний момент. Он касается современного понимания гуманизма.
В своей лекции Ролз неоднократно возвращается к вопросу об атомных бом-
бардировках американцами Хиросимы и Нагасаки и называет их «чудовищны-
ми злодеяниями». Он говорит о необходимости гуманного отношения к граж-
данскому населению противника во время войны. Да и военные действия
обустроенных народов против необустроенных мотивируются необходимостью
защиты прав человека (что, естественно, предполагает и защиту жизней тех
людей, права которых мы хотим защитить) в «государствах-изгоях». Но очевид-
но, что и сами эти действия, неизбежно уносящие множество жизней в этих
государствах, да и в государствах-«освободителях», должны, согласно предла-
гаемой логике, оцениваться как гуманные. Но в таком случае гуманизм целей
вступает в противоречие с антигуманизмом средств. А это — антилиберальный
тезис, совершенно не согласующийся с категорическим императивом Канта.
Ролз на самом деле сказал больше, чем сказал. Он раскрыл логику эволю-
ции современного либерального гуманизма в сторону наполнения последнего
элементами, способными при определенных обстоятельствах взорвать его из-
нутри. В этом плане интересно посмотреть на проблему демократизации и так
называемого демократического транзита, какой она виделась американцам
в 80—90-е годы минувшего столетия.
Глава двадцать пятая
«ВОЛНЫ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ» И
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ТРАНЗИТ
Хотя институт демократии появился впервые еще в античном мире, массо-
вая, если можно так сказать, демократизация мира1 — явление по историческим
меркам недавнее: она началась не ранее XIX века и шла в целом по нарастаю-
щей (хотя и с периодическими откатами назад) с начала XX века. В этом дви-
жении прослеживаются свои закономерности, исследование которых пред-
ставляет как теоретический, так и практический интерес.
Последние три десятилетия и особенно отрезок времени, начало которому
было положено гибелью мировой социалистической системы, отмечены рез-
ким всплеском интереса к исследованию процесса глобальной демократизации.
И в первых рядах обществоведов, исследующих этот процесс, шли американцы.
За океаном им начали интересоваться раньше и активнее, чем в других странах,
ибо полагали, что, как был убежден Хантингтон (и не он один), «будущее сво-
боды, стабильности, мира и Соединенных Штатов в определенной степени
зависит от будущего демократии»2. Речь идет, разумеется, о мировой демокра-
тии, степень зависимости от которой представляется многим американским
аналитикам и политикам весьма значительной. Отмечая вклад своих соотече-
ственников в «разработку концепции демократизации», Г. Алмонд называет
имена X. Линца, Л. Даймонда, Ф. Шмиттера, Г. О'Доннела, С. Хантингтона3.
К ним можно добавить С. Липсета, Д. Растоу, Р. Кэрозерса и еще не один деся-
ток персон, из-под пера которых вышло множество книг и статей, посвящен-
ных рассматриваемой проблеме.
Американцы всегда чувствовали себя своеобразными кураторами процесса
мировой демократизации: к этому их обязывало представление об историче-
ской роли США как первой демократической державы мира и вытекавшей
1 В научной литературе существуют разные трактовки понятия «демократизация». Суть наиболее
распространенного представления достаточно точно выражена М. Лебедевой: «Под демократизацией
мира, во-первых, понимается рост количества демократических государств; во-вторых, усиление
и развитие демократических институтов и процедур в различных странах» (Лебедева М.М. Мировая
политика. М., 2003. С. 133). Автор книги добавляет, что «возможно и еще одно понимание демокра-
тизации современного мира - как расширение круга участников международного взаимодействия.
Однако такой подход не является пока устоявшимся в мировой политике» (Там же).
2 Хантингтон С. Третья волна. С. 41.
3 Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины. С. 92.
575
Глава 25
остюда миссии: «стать источником вдохновения для мира»]. Но была и полити-
ческая сторона дела. В переходе других стран на демократические рельсы Аме-
рика, как уже не раз было сказано, видела одно из условий обеспечения соб-
ственной безопасности.
Первый пик всплеска интереса к процессу демократизации пришелся на
60-е годы XX века, когда перед странами, освободившимися от колониальной
зависимости, встал вопрос о выборе пути дальнейшего развития и американцы
стали испытывать острую потребность хотя бы в самой примитивной теории
демократизации (способной дополнить одновременно разрабатывавшуюся ими
теорию модернизации), которая могла бы быть положена в основу конкретных
практических рекомендаций. Именно в эти годы появляется и получает широ-
кое распространение теория стадий экономического роста У. Ростоу2.
Второй пик роста интереса к проблеме демократизации пришелся на
80-е годы, особенно их конец, когда начал рушиться существовавший мировой
порядок. Именно в этот период появляются работы упомянутых выше
Г. О'Доннелла, Ф. Шмиттера, Л. Уайтхеда, Л. Даймонда, X. Линца, С. Липсета,
посвященные рассматриваемой проблеме3. Тематически к ним примыкают ис-
следования, опубликованные либо несколько раньше (это прежде всего оцени-
ваемый чуть ли не как классический труд Д. Растоу «Переходы к демократии:
попытка динамической модели»4, опубликованный впервые в 1970 году), либо
чуть позднее («Третья волна» С. Хантингтона, увидевшая свет в 1991 году)5.
Интересовавший американцев круг вопросов, касавшихся преобразования
недемократических режимов в демократические, может быть в принципе раз-
бит на три группы, хотя в какой-то части и перекрывающих друг друга, но
в аналитическом плане требующих раздельного рассмотрения. Это логика,
история и динамика такого преобразования.
Американские исследователи утверждали, что демократизация мира идет
волнами. «Волна демократизации, — поясняет С. Хантингтон, усилиями кото-
рого это представление получило широкое распространение, - это группа пере-
ходов от недемократических режимов к демократическим, происходящих
в определенный период времени, количество которых значительно превышает
количество переходов в противоположном направлении в данный период»6.
При этом делаются две существенные оговорки. Во-первых, переход той или
иной страны к демократии может происходить и вне рамок волн. Во-вторых, за
1 Gabriel R. The Course of American Democratic Thought. P. 2. Курсив мой. - Э.Б.
2 Rostow W. The Stages of Economic Growth. A Non-Communist Manifesto. Cambr, 1960.
3 См.: O'Donnell G., Schmitter P., Whitehead L. (eds.). Transitions from Authoritarian Rule. 4 vols.
Baltimore (Md.). 1986: O'Donnell G., Schmitter P. Transitions from Authoritarian Rule: Tentative
Conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore (Md.), 1986; Diamond L., LinzJ., Lipset S.M. (eds).
Democracies in Developing Countries. 3 vols. Boulder (Colo.), 1988.
4 Rustow D.A. Transitions to Democracy - Toward a Dynamic Model // «Comparative Politics». 1970. vol. 2,
№ 3. (Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5).
5 Хантингтон С. Третья волна: демократизация в конце XX века / Пер. с англ. М.. 2003.
6 Там же. С. 26.
576
«Волны демократизации» и демократический транзит
каждой из волн следует (через какое-то время) откат, в результате которого не-
которое число демократизировавшихся стран возвращается к недемократиче-
скому правлению.
Практически все американские исследователи считают, что в истории име-
ли место три волны демократизации. Однако существуют разные представления
о временных границах этих волн. Нет единства мнений и по другому, чрезвы-
чайно важному в теоретическом и политическом планах вопросу: носит ли
переход к демократии характер закономерной исторической тенденции (по-
добную догадку высказывал в свое время Алексис Токвиль), т.е. пойдут ли по
этому пути — в силу исторической необходимости — все или, по крайней мере,
большая часть стран мира.
Многие американские политики высказывались в этом отношении доста-
точно определенно и решительно: это глобальная тенденция — закономерная
и благотворная как для самих демократизирующихся государств, так и для
остального мира. Правда, не все страны, считали они, способны самостоятель-
но, без помощи извне совершить подобного рода переход и не все спешат сде-
лать это. Получается, что Америка должна действовать чуть ли не по больше-
вистскому принципу: «не можешь — научим (поможем), не хочешь — заставим
(в том числе военным путем)». Но это позиция политиков. Серьезные амери-
канские политологи высказываются гораздо осторожнее, и эта осторожность
понятна. Ибо никто пока не представил веских доказательств в пользу идеи
о неизбежном движении мира по пути демократии, так что последняя не более
теоретически обоснована, чем была в свое время обоснована идея о неизбеж-
ном всемирном торжестве коммунизма.
Первая волна демократизации, корни которой Хантингтон — и тут он не
оригинален — обнаруживает в американской и французской революциях, «на-
чалась с Соединенных Штатов около 1828 года»1, когда в силу ряда политиче-
ских изменений доля белых мужчин, голосовавших на президентских выборах,
превысила 50 %. Вторая волна, значительно более короткая, чем первая, была
связана со Второй мировой войной. Наконец, третья волна началась, по Хан-
тингтону, в середине 70-х годов. «В течение пятнадцати лет после падения пор-
тугальской диктатуры в 1974 г. демократические режимы пришли на смену ав-
торитарным почти в тридцати странах Европы, Азии и Латинской Америки.
В некоторых странах произошла значительная либерализация авторитарных
режимов. В других движения, выступающие за демократию, обрели силу и ле-
гальность. Совершенно очевидно, — признает Хантингтон, — что существовало
сопротивление, бывали неудачи, как, например, в Китае в 1989 г., но, несмотря
на все это, движение к демократии, казалось, приобрело характер неудержимой
глобальной приливной волны, катящейся от одной победы к другой»2.
Исследуя различные волны демократизации, сравнивая их, Хантингтон
приходит в итоге к нескольким взаимосвязанным выводам: не существует «еди-
ного фактора, который мог бы служить достаточным объяснением развития
1 Хантингтон С. Третья волна. С. 27.
2 Там же. С. 32.
577
Глава 25
демократии во всех странах или в одной отдельной стране»; не существует «еди-
ного фактора, который был бы необходим для развития демократии во всех
странах»; «демократизация в каждой стране есть результат комбинации при-
чин»; «комбинация причин, порождающих демократию, в разных странах бы-
вает различна»; «комбинация причин, в общем и целом ответственных за одну
волну демократизации, отличается от тех, что ответственны за другие волны»;
«причины, ответственные за первые смены режимов во время волны демокра-
тизации, могут отличаться от тех, что ответственны за более поздние смены
режимов той же волны»1. И отсюда общий вывод: «причины демократизации
существенно различаются в зависимости от места и времени»2.
Этот вывод ориентирует на конкретное, предметное, опирающееся на со-
лидную эмпирическую базу, исследование каждого отдельного случая демокра-
тизации, каждой из названных или возможных ее волн. Но в нем не находит
отражения реальная история исследования американцами процесса демокра-
тизации, ибо многие из них рассматривают в качестве важнейшего, если не
определяющего фактора демократизации страны уровень ее экономического
развития и пытаются выявить характер связи между демократией и социально-
экономическим развитием. Эта проблематика получила отражение в работах
многих американских политологов, включая Сеймура Л ипсета, Адама Пшевор-
ского и других, да и самого Хантингтона, включившегося в развернувшуюся по
этому вопросу дискуссию.
Еще в конце 50-х годов Д. Лернером и С. Липсетом была выдвинута гипо-
теза о том, что чем больше нация преуспевает экономически, тем больше шан-
сов для того, чтобы она стала демократической3. Вывод о наличии позитивной
корреляции между экономическим благосостоянием и демокрактизацией был
впоследствии вроде бы подтвержден многими исследованиями применительно
к 60-м годам XX века. Как отмечали, в частности, К. Боллен и Р. Джекман,
«уровень экономического развития оказывает впечатляющее воздействие на
политическую демократию даже тогда, когда действуют и другие неэкономиче-
ские факторы»4.
С другой стороны, факты свидетельствовали о том, что экономический
подъем, произошедший в некоторых развивающихся странах в 60—70-х годах
(Бразилии, Республике Корее и других) не привел кстановениюв них демокра-
тических режимов. «В этот период появился поток аналитической литературы,
содержащей самые противоречивые выводы о взаимосвязи между экономиче-
ским развитием и демократией. Противоречивость подобных выводов, несо-
1 Хантингтон С. Третья волна. С. 49—50.
2 Там же. С. 49.
3 См.: Upset S. Political Man: The Social Bases of Politics. N. Y, 1960; Lerner D. The Passing of
Traditional Society. Glencoe, 111, 1958.
4 Bollen K.A., Jackman R. W. Economic and Noneconomic Determinants of Political Democracy in the
1960s// Research in Political Sociology. Grennwich. 1985. № 1. P. 38.
578
«Волны демократизации» и демократический транзит
мненно, отражала разнообразие методологии проводимых исследований,
но тем не менее некоторые результаты, полученные эмпирическим путем,
поставили под сомнение тезис о взаимосвязи экономического развития и
демократии»1. Дополнительные сомнения породил подъем экономики в ряде
развивающихся стран, в которых установились диктаторские режимы2.
Авторы новых исследований, число которых заметно возросло после про-
возглашения бывшими советскими республиками курса на демократизацию,
были менее категоричны в своих выводах. Это относится и к работам Липсета
начала 90-х годов. Отмечая, что «сравнения состояния политических структур
с уровнем среднегодового дохода на душу населения дают основание полагать,
что взаимосвязь между ними (между экономическим развитием и демократи-
зацией. — Э.Б.) в конце 80-х годов еще более разительна, чем в 50-х годах», и
утверждая, что «хотя рост экономики является только одним из многих эле-
ментов, определяющих процесс демократии, тем не менее, он остается ее
важнейшим элементом»3, Липсет тут же делает ряд оговорок. Во-первых, он
признает, что «экономический рост сам по себе еще не гарантировал станов-
ления демократии»4. Во-вторых, соглашается с теми, кто считает теоретиче-
ский спор по данному вопросу нерешенным. «Опираясь на данные последних
четырех десятилетий, нельзя безоговорочно согласиться с утверждением
о том, что экономическое развитие является необходимым и основным усло-
вием для политической демократии. Результаты новых исследований, про-
веденных на основе современной статистической методологии, не разрешили
возникшего спора»5.
Интернациональная группа авторов в составе Э. Хьюбер, Д. Рюшемайера
и Дж. Стивенса, исследуя влияние экономического развития на демократию,
выходит за пределы узко понимаемой транзитологии как демократизации раз-
вивающихся, а также бывших социалистических стран и предлагает сравни-
тельный анализ роли экономического фактора в становлении демократии в
Европе, Центральной Америке и Вест-Индии. Их главный вывод звучит триви-
ально: «между уровнем экономического развития и развитием политической
демократии существует каузальная связь»6. Но это совсем не та каузальность,
о которой говорят Липсет и его единомышленники. Под экономическим раз-
1 Липсет СМ., Сен Кён-Рюн, Торрес Д. Ч. Сравнительный анализ социальных условий, необхо-
димых для становления демократии // Международный журнал социальных наук. 1993, ноябрь. Срав-
нительная политология. С. 6.
2 См., в частности: O'Donnell G. Modernization and Bureaucratic Authoritarianism: Studies in South
American Politics. Berkley, 1973.
3 Липсет С. М., Сен Кён-Рюн, Торрес Д. Ч. Сравнительный анализ социальных условий, необхо-
димых для становления демократии. С. 27, 28.
4 Там же. С. 28.
5 Там же.
6 Хьюбер Э., Рюшемайер Д., Стивене Дж. Влияние экономического развития на демократию
[Huber Eveline, Rueschemeyer', Dietrich, Stephens John D. The Impact of Economic Development on
Democracy//Journal of Economic Perspectives, no. 3, 1993. P. 71-86] //Теория и практика демократии.
Избранные тексты. С. 62.
579
Глава 25
витием Хьюбер и соавторы понимают капиталистическое развитие и связывают
последнее «с демократией постольку, поскольку оно меняет баланс классовых
сил, ибо ослабляет власть класса землевладельцев и укрепляет власть зависи-
мых классов. Рабочий и средний классы — в отличие от других зависимых клас-
сов ранее в истории — получают беспрецедентную возможность самоорганиза-
ции благодаря развитию таких явлений, как урбанизация, фабричное
производство и новые формы коммуникации и связи»1. Получается, что эконо-
мическое развитие создает предпосылки для демократии постольку, поскольку
изменяет социальную структуру общества, что влечет за собой серьезные по-
литические последствия.
Примечательный факт: авторы исследования расходятся с распространен-
ным представлением о неизменно ведущей роли буржуазии в становлении де-
мократии. «...Демократия не создается буржуазией — новым господствующим
классом капиталистических собственников, — как это трактовалось и в либе-
ральной, и в марксистской политических теориях. Класс буржуазии внес важ-
ный вклад в обеспечение движения к демократии, настойчиво требуя своей
доли политической власти в виде парламентского контроля за государством,
однако буржуазия враждебно относилась к дальнейшей демократизации, когда
ее интересы оказывались под угрозой»2.
Авторы рассматриваемой концепции делают важный вывод: перед разными
странами, даже если во всех из них развивается экономика и наблюдается рост
дохода надушу населения, открываются разные перспективы демократизации.
«...Одни страны третьего мира имеют лучшие перспективы демократизации,
нежели другие. Наиболее очевидно, что лучшими перспективами обладают те,
кто достиг более высокого уровня экономического развития. Тем не менее, как
выявил проведенный анализ, определяющее значение имеет не столько отдель-
но взятый рост дохода на душу населения (который может достигаться, к при-
меру, за счет [усиления эксплуатации] природных богатств), сколько изменения
в классовой и социальной структуре, вызванные индустриализацией и урбани-
зацией и оказывающие на демократию наиболее глубокое влияние»3.
В связи со сказанным заслуживает внимания работа «Демократия и разви-
тие: политические институты и благосостояние в мире, 1950—1990», подготов-
ленная коллективом авторов во главе с Адамом Пшеворским. Как и другие
исследователи, он подтверждает наличие зависимости — и даже «сильной за-
висимости» - между уровнем экономического развития и существованием де-
мократии в той или иной стране. При этом он отмечает, что пока наилучшим
«предсказателем» политического режима является «уровень экономического
развития, измеряемый доходом надушу населения»4.
1 Хьюбер Э., Рюшемайер Д. Стивене Дж. Влияние экономического развития на демократию //
Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 60.
2 Там же.
3 Там же. С. 64.
4 Пшеворекий A., Aweapec А/., ЧейбубX., Лимонджи Ф. Экономическое развитие и политические
режимы [Przeworski Adam, Alvarez, Michael E., Cheibub Jose Antonio, Limongi Fernando. Democracy
580
«Волны демократизации» и демократический транзит
Однако в отличие от большинства исследователей Пшеворский с соавтора-
ми не видят прямой зависимости между переходом к демократии и модерниза-
цией. «...Мы полагаем, — пишут они, — что демократии возникают стихийно по
отношению к уровню развития, а потом погибают в бедных странах и выжива-
ют в более богатых... Это более не теория модернизации, поскольку появление
демократии не обусловлено развитием. Демократия возникает по другим при-
чинам, как «бог из машины». Она, как правило, выживает, если страна "модер-
низирована", но это не продукт "модернизации"»1.
Возникает вопрос: а в чем заключается корреляция между демократией
и экономикой, констатируемая американскими исследователями? Как писал
в 2000 году Адам Пшеворский, утверждение Липсета, что «демократия связана
с уровнем экономического развития, вызвало огромное число исследований
в области сравнительной политологии. Этот тезис подтверждался и оспаривал-
ся, пересматривался и дополнялся, хоронился и реанимировался. И тем не
менее, несмотря на то что в ряде статей, опубликованных в Festschrift в честь
СМ. Липсета ... делаются определенные выводы, ни в теории, ни на практике
ясности в этом вопросе нет»2.
Нет ясности относительно механизмов воздействия экономики на демокра-
тию. Нет ясности относительно соотношения экономики с другими факторами
(традиции, социальная структура общества, культура), влияющими на демокра-
тию. Неясно, существуют ли общие закономерности трансформации недемо-
кратических режимов в демократические. Неясно также, действуют ли в разных
условиях одни и те же закономерности, если они существуют. И этот перечень
открытых вопросов можно продолжить. Так что легко предположить: рассма-
триваемая проблема будет и дальше оставаться в поле исследования американ-
ских демократологов, ибо процесс демократизации мира далеко не завершен,
и к тому же никто не может с уверенностью утверждать, что уже существующие
демократии будут и в дальнейшем оставаться таковыми.
В последние лет пятнадцать американские политологи, исследующие
феномен демократизации, стали обращать свой взор к культуре, пытаясь вы-
яснить, не может ли она рассматриваться в качестве фактора, от которого се-
рьезно зависит становление и стабильность демократии. «Обусловлена ли
устойчивость демократии наличием некой "демократической культуры"?
И если да, то какие культурные модели более, а какие менее совместимы с "де-
мократической культурой", то есть какие благоприятствуют демократии, а ка-
кие, наоборот, препятствуют ей?»3
and Development: Political Institutions nd Well-Being in the World. 1950—1990. Cambr. 2000] //Теория и
практика демократии. Избранные тексты. С. 92.
1 Пшеворский Л., Альварес М., ЧейбубX., Лимонджи Ф. Экономическое развитие и политические
режимы //Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 93.
2 Там же. С. 92.
3 Пшеворский А., Чейбуб X., Лимонджи Ф. Культура и демократия [Przeworski, Adam, Cheibub,
Jose Antonio, and Limongi, Fernando "Culture and Democracy" in World Culture Report: Culture,
581
Глава 25
В работе «Культура и демократия» Пшеворский и его соавторы выделяют
три точки зрения на характер отношений между культурой и демократией. «Не-
культуралистскую», согласно которой между ними не существует никакой при-
чинно-следственной связи и потому для формирования и поддержания демо-
кратии в той или иной стране не требуется никакой демократической культуры.
«Слабокультуралыстскую», в соответствии с которой «демократическая культу-
ра необходима, но вопрос, насколько она совместима с традициями конкрет-
ных обществ, остается спорным, поскольку традиции подвержены изменениям,
постоянно возникают и пересматриваются»1. Есть еще и «сильнокультурсишст-
ская» точка зрения (классическим воплощением которой является, как нетруд-
но догадаться, концепция Алмонда и Вербы), согласно которой демократия
нуждается в адекватной ей «демократической культуре».
Полагая, что эмпирические данные, которые подкрепляли бы «слабокуль-
туралистскую», а тем более «сильнокультуралистскую» позиции, недостаточ-
ны, Пшеворский утверждает, что факты подтверждают «некультуралистскую»
точку зрения. И вывод его (он повторяет его в разных вариациях) радикален.
«Мы полагаем, - пишет он, — что экономических и институциональных фак-
торов вполне достаточно, чтобы убедительно объяснить динамику демократи-
ческого развития без какого-либо обращения к фактору культуры. Эмпириче-
ски мы обнаруживаем, - добавляет Пшеворский, — что, по крайней мере,
наиболее очевидные культурные черты, такие как, доминирующая религия, не
имеют особого отношения к вопросу возникновения и устойчивости
демократий»2.
Понятно, что далеко не все американские политологи, рассматривавшие
вопрос о характере связей между демократией и культурой, разделяли точку
зрения Пшеворского и его единомышленников. Ее не разделяли прежде всего
сами Алмонд и Верба, которые прожили долгую жизнь и во всех работах, каса-
ющихся политической культуры, сохраняли в принципе верность сформулиро-
ванному ранее тезису о важной роли гражданской культуры в формировании
и поддержании демократии. Ее не разделяли такие крупные исследователи, как
Роналд Инглхарт, на протяжении многих лет исследовавший проблему культур-
ных факторов и культурных изменений и их влияния на становление и функ-
ционирование демократических институтов. Он полагал, что демократии в наи-
большей степени благоприятствует культура, формирующаяся в условиях
постиндустриального, «постматериалистического» общества — культура, во-
площающая, как он их называет, «ценности самовыражения», противопостав-
ляемые им «ценностям выживания». Общества «существенно разнятся друг от
друга в зависимости от того, что они выдвигают на первый план — «ценности
выживания» или «ценности самовыражения». Социум, опирающийся на цен-
Creativity; and Markets. Paris: UNESCO Publishing, 1998] //Теория и практика демократии. Избранные
тексты. С. 154.
1 Пшеворский А., Чейбуб X., Лимонджи Ф. Культура и демократия // Теория и практика демокра-
тии. Избранные тексты. С. 154.
2 Там же.
582
«Волны демократизации» и демократический транзит
ности последнего типа, имеет гораздо больше шансов стать демократическим»1.
«Межличностное доверие, субъективное благополучие, разумные уровни ра-
венства доходов, низкие уровни экстремизма, относительно высокие уровни
политического участия и членства в организациях и «постматериалистические»
ценности — все это части единого, взаимосвязанного синдрома, который мож-
но назвать «продемократической культурой». И все эти переменные тесно свя-
заны со стабильной демократией»2.
Не разделяет точку зрения Пшеворского и Роберт Патнэм (часто именуе-
мый в российской литературе Путнэмом), автор опубликованной в 1993 году
и получившей широкую известность книги «Чтобы демократия сработала.
Гражданские традиции в современной Италии». По существу, его исследования
лежат в русле, которое было проложено в 60-х годах прошлого века основопо-
ложниками политической культурологии, ибо Патнэм ищет ответ на вопрос,
который, собственно, и побудил авторов «Гражданской культуры» предпринять
свое исследование. Это вопрос о том, какая культура, какие ценности, какие
общественные институты, какого рода сознание в наибольшей степени благо-
приятствуют становлению, поддержанию и развитию демократии.
Но есть и различия в подходах Патнэма и Алмонда—Вербы. Для авторов
«Гражданской культуры» и их единомышленников культура (политическая
культура) ограничивается, как известно, сферой психики и рассматривается как
совокупность установок сознания. Для Патнэма, если судить по его работам,
культура, адекватная демократии, выходит за пределы сферы сознания и вклю-
чает, помимо ценностей, объективно существующие, устойчивые (хотя и из-
меняющиеся с течением времени) формы гражданского общения. «Вероятно,
наиболее показательным примером социокультурной традиции политического
анализа, — писал Патнэм, — остается книга Алексиса де Токвиля «Демократия
в Америке». Токвиль обращает внимание на взаимозависимость между «нрава-
ми» общества и его политической практикой. Гражданские ассоциации, по его
мнению, воплощают «обыкновения сердца», существенные для стабильных
и эффективных демократических институтов. Все эти предпосылки будут
играть центральную роль и в нашем анализе»3.
Сравнение позиций Пшеворского, Инглхарта, Патнэма друг с другом и
с позициями их предшественников-культурологов лишний раз убеждает в том,
что за истекшие десятилетия в исследовании вопроса о роли культуры в станов-
лении демократии американским (как и другим) политологам не удалось до-
биться заметного прогресса. И одна из главных причин такого положения ве-
1 Инглхарт Р. Культура и демократия// Культура имеет значение. Каким образом ценности способ-
ствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона; Пер. с англ. М., 2002.
С. 107.
2 Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic, and Political Change in 43
Societies. Princeton University Press, 1997. P. 194.
3 Патнэм P. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии / Пер. с
англ. М., 1996. С. 24. См. также: Putnum E. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American
Community. N. Y, 2000; Putnam Robert D., Lewis M. Feldstein, with Don Cohen. 2003. Better Together:
Restoring the American Community N. Y, 2003.
583
Глава 25
щей — отсутствие согласия в трактовке концепта культуры, относящегося
к числу так называемых зонтичных понятий, определение которых всегда со-
пряжено с большими трудностями»1.
Однако вернемся к заключению Хантингтона об отсутствии единых причин
демократизации. Фактически подтвержденное результатами исследований, ав-
торы которых пытались отыскать такие причины, это заключение логически
подводило к мысли о теоретической рискованности, чтобы не сказать беспер-
спективности попыток построения единой общезначимой теории демократи-
зации, на что претендовали некоторые другие исследователи этого феномена.
Впрочем, американцы, в общем-то, и не скрывали, что больше всего их
интересует нынешняя, третья волна и что главный предмет их интереса даже не
сама волна как историческое явление и не логика ее возникновения, а проис-
ходящий в рамках последней волны процесс перехода от недемократического
состояния страны или группы стран — к демократическому, или, как стали го-
ворить, демократический транзит', его механизмы, динамика, стадиальность.
Ставилась цель выяснить, есть ли тут какая-то закономерность, и если есть, то
какова она, и как можно было бы, опираясь на нее, воздействовать желатель-
ным образом на демократический транзит, научиться управлять им. Так при-
мерно четверть века назад в рамках исследования феномена демократизации
начало вырисовываться и набирать силу самостоятельное направление, наз-
ванное вскоре транзитологией. Конечно, говоря строго, демократизация и де-
мократический транзит - две стороны одной медали: без перехода от авторита-
ризма к демократии не было бы и демократизации. Однако возможно —
и в политике, и в научных исследованиях - перенесение акцента либо на одну,
либо на другую из этих сторон. В этом убеждает американская научная литера-
тура 90-х годов, свидетельствующая о явном преобладании интереса именно к
транзитологическому аспекту проблемы2.
1 Интересные суждения о культуре (политической культуре) как зонтичном понятии мы находим
в информативной статье американского историка Роналда Формизано «Понятие политической куль-
туры» (журнал «Pro et Contra», лето 2002)
2 Надо заметить, что транзитологический аспект отчетливо выражен и в вышеупомянутых работах
(УДоннелла. Шмиттера и других пионеров исследования рассматриваемой проблемы. В качестве при-
меров работ последних лет можно назвать: Di Palma G. To Craft Democracies: An Essay on Democratic
Transitions. Berkeley, 1991; Rueschmeyer D., Stephens E.H., Stephens J. Capitalist Development and Democracy.
Chicago. 1992; Handbook of Democracy and Governance Programm Indicators. Wash. D.C. USAID, Aug.
1998. Следует обратить внимание и на работы отечественных авторов, которые во многих случаях рас-
сматривают как сам демократический транзит, так и результаты, полученные зарубежными (прежде
всего заокеанскими) транзитологами. См., в частности: Демократические переходы: варианты путей
и неопределенность результатов (Круглый стол) // Полис. 1998. № 3: Ильин М.В., Мельвиль А.Ю., Фе-
доров Ю.Е. Демократия и демократизация // Полис. 1996. № 5: Мельвиль Л.Ю. Опыт теоретико-мето-
дологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам // Полис.
1998. № 2: Мельвиль Л.Ю. Демократические транзиты. Теоретико-методологические и прикладные
аспекты. М.. 1999; НикитченкоЛ.Н. Транснационализация демократии: Третья волна демократизации
в свете теории международных отношений //Космополис. Альманах 1999. М., 1999.
584
«Волны демократизации» и демократический транзит
В этот период складывается — прежде всего на основе трудов СГДоннелла и
Шмиттера — так называемая парадигма транзита (transition paradigm). Ее ис-
толкования различаются в деталях, и эти различия касаются в первую очередь
определения роли либерализации в процессе транзита. «Если всенародные вы-
боры лиц, наделенных высшей властью принимать решения, — суть демокра-
тии, то решающий момент в процессе демократизации — замена правительства,
которое не было избрано подобным образом, другим, избранным в результате
свободных, открытых и беспристрастных выборов. Однако всеобщий процесс
демократизации, проходящий до таких выборов и после них, обычно сложен и
длителен, — замечает С. Хантингтон. — Он включает в себя слом недемократи-
ческого режима, установление режима демократического, а затем — консоли-
дацию демократической системы. Либерализация же, напротив, представляет
собой достижение частичной открытости авторитарной системы без избрания
правительственных лидеров путем свободных соревновательных выборов... Ли-
берализация может привести, а может и не привести к полномасштабной
демократизации»1.
Как видим, по Хантингтону, демократический транзит включает в себя три
стадии (фазы): слом недемократического режима, установление демократиче-
ского режима и его консолидацию. Либерализация недемократического режи-
ма не входит в число этих стадий. Однако большинство исследователей при-
держивается несколько иной, хотя тоже трехступенчатой схемы. Они
рассматривают либерализацию в качестве первой стадии демократического
транзита, тогда как второй и третьей его стадиями выступают соответственно
демократизация и консолидация. Как писал, характеризуя парадигму транзита,
сложившуюся в 80-90-х годах, Томас Кэрозерс из Фонда Карнеги, «демокра-
тизация имеет тенденцию проходить ряд последовательных стадий. Все на-
чинается с дебюта (opening), периода демократического брожения и политиче-
ской либерализации, в ходе которых в правящем диктаторском режиме
появляются трещины, причем основная линия раскола пролегает между сто-
ронниками жесткого и мягкого курсов. Затем следует прорыв (breakthrough) —
коллапс режима и быстрое появление новой, демократической системы, когда
к власти приходит новое правительство, избранное на национальных выборах,
и устанавливается демократическая институциональная структура — нередко
на основе новой конституции. После транзита наступает консолидация — мед-
ленный, но важный процесс, в ходе которого демократические формы напол-
няются демократическим содержанием посредством реформы государствен-
ных институтов, упорядочения избирательной системы, укрепления
гражданского общества и всемерного приучения общества к новым демокра-
тическим правилам игры»2.
Но стадиальность демократического транзита — это только часть его
парадигмы. Последняя включает в себя еще ряд элементов, важнейший из ко-
торых — представление о том, что любая страна, порывающая с диктатурой,
1 Хантингтон С. Третья волна. С. 19.
2 Carothers Т. The End of the Transition Paradigm //Journal of Democracy, vol. 13, number 1, Jan. 2002. P. 7.
585
Глава 25
становится на путь перехода к демократии. То есть предполагается, что выбора
нет: либо диктатура, либо демократия — третьего, как говорится, не дано.
Еще один элемент рассматриваемой парадигмы - признание свободных
соревновательных выборов в качестве необходимой предпосылки и вместе с тем
базового элемента демократизации. Это и понятно, если принять во внимание,
что большинство транзитологов разделяют взгляды Шумпетера на процеду-
ральную сущность демократии.
Парадигма транзита не отводит значительной роли в демократическом пре-
образовании таким факторам, как историческое прошлое страны, этнический
состав населения, социокультурные традиции. А некоторые из трактовок отри-
цают и значимость экономического фактора. Считается, что само движение в
сторону демократии обладает мощным потенциалом, способным нейтрализо-
вать национальные особенности или уменьшить их значение. И еще один важ-
ный момент: демократический транзит осуществляется не путем радикальной
замены одной государственной машины другой (т. е. слома старой и создания
новой), а путем постепенной перестройки существующего государства: создания
новой избирательной системы, судебной и парламентской реформ и т. п.
Это были не просто абстрактные теоретические посылки: из этих представ-
лений исходили американские политики и чиновники из Агентства междуна-
родного развития (U.S. Agency for International Development), планировавшие
оказание помощи государствам, совершающим демократический транзит. От-
сюда и пристальное внимание к концепциям транзита. Отсюда же и основанная
на оценке накопленного опыта критика, которая началась еще в середине 90-х
и приняла особенно острый характер в последующие годы.
Суммарные претензии, предъявляемые к парадигме транзита, наиболее
полно представлены в упомянутой выше аналитической статье Томаса Кэро-
зерса. Ее автор апеллирует к опыту последнего десятилетия минувшего столе-
тия, который, подчеркивает он, опровергает основные постулаты этой парадиг-
мы. «Парадигма транзита, — утверждает американский аналитик, — была до
какой-то степени полезной в период важных и зачастую неожиданных полити-
ческих сдвигов, происходивших в мире (в 80-х и начале 90-х годов. — Э.Б.). Но
становится все более ясно, что реальность больше не соответствует этой
модели»1. Из примерно сотни стран, считавшихся в последние годы находящи-
мися в состоянии демократического транзита, менее двадцати могут продемон-
стрировать реальные успехи в демократическом строительстве. Что касается
остальных, то они пребывают в «политической серой зоне».
Эти страны обладают некоторыми атрибутами демократической политиче-
ской жизни: в них имеется определенное политическое пространство, пусть
ограниченное, для деятельности оппозиционных партий и институтов граждан-
ского общества, проводятся регулярные выборы, принята конституция. Вместе
с тем существующие в странах «серой зоны» политические институты слабо
представляют интересы граждан, а уровень политического участия последних
за пределами электоральной сферы весьма низок; правительственные чинов-
Carothers Т. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy, vol.13, number 1, Jan. 2002. P. 6.
586
«Волны демократизации» и демократический транзит
ники находятся не в ладах с законом; легитимность выборов вызывает сомне-
ния; уровень доверия граждан к государственным институтам низок, а функци-
онируют эти институты плохо, и т. п. Это говорит о том, приходит к выводу
Кэрозерс, что постулаты парадигмы транзита не соответствуют реальности на-
шего времени.
Во-первых, «неточным и дезориентирующим» оказался тезис о том, что
страны, порвавшие с режимом диктатуры, твердо держат курс на демократию:
многие (в их числе Молдавия, Замбия, Камбоджа и другие), встав поначалу на
путь демократических преобразований, в дальнейшем соскальзывали с него.
Во-вторых, не оправдало себя предположение о последовательном прохожде-
нии транзитниками всех стадий демократизации (например, Тайвань и Южная
Корея, достигшие существенных успехов в этом процессе, миновали стадию
демократического прорыва: политические преобразования в них осуществля-
лись медленно и постепенно). Иллюзорным оказалось представление об опре-
деляющей роли выборов в процессе перехода к демократии. И напротив, вы-
яснилось, что такие факторы, как уровень экономического развития и прежний
политический опыт играют гораздо большую роль, чем предполагали создатели
парадигмы транзита. Наконец, стало очевидно, что построение демократиче-
ской государственности — проблема гораздо более сложная, чем это казалось
в годы подъема «третьей волны»1.
Критики «парадигмы транзита», надо отдать им должное, нащупали ее са-
мые уязвимые места. Возможно, наиболее болезненное из них — постулат о
безальтернативности демократического развития после гибели коммунизма.
В 1989 году, когда Фукуяма выступил со своей концепцией «конца истории»,
подобного рода представление, порожденное холодной войной, в которой шла
смертельная схватка между коммунизмом и демократией и где проигрыш одной
стороны означал немедленную и повсеместную победу другой — подобное пред-
ставление могло показаться естественным. Но шло время, и становилось ясно,
что, во-первых, демократия не монолит и внутри ее возможны варианты. Во-
вторых, что все демократические режимы не идеальны и существует простран-
ство для их совершенствования и развития — в том числе в политическом аспек-
те. (Да и где доказательства того, что со временем не родятся режимы, более
совершенные, чем демократия?) И еще один момент: уже в ходе «третьей вол-
ны» стало очевидно, что демократия притягивает не всех и возможны какие-то
гибридные образования, включающие лишь отдельные элементы демократии.
Сегодня все это становится очевидным, и можно только удивляться, что рас-
сматриваемая парадигма «продержалась на поверхности» столько лет.
Очевидным стало и другое: уровень материального развития общества,
исторические традиции, культура, институт государства отнюдь не утратили
своей роли базовых факторов социального бытия в современную — «постэко-
номическую», «постиндустриальную», «постматериальную» — эпоху, как по-
Carothers T. The End of the Transition Paradigm. P. 14-17.
587
Глава 25
лагали транзитологи. Так что если мы хотим понять пути дальнейшего рас-
пространения и развития демократии, то надо отказаться от наивного пред-
ставления, что за последнюю сотню лет основы социально-политического
бытия претерпели принципиальные изменения. Мир изменился, и будет менять-
ся дальше, но столетия и даже тысячелетия — слишком малый временной мас-
штаб для изменения человеческой природы и природы социума, без учета которых
все разговоры о демократии не имеют смысла.
Надо сказать, что по адресу транзитологов всегда раздавалось немало кри-
тических замечаний — даже в те годы, когда «парадигма транзита» рассмат-
ривалась чуть ли не как последнее слово науки. Ее упрекали, в частности,
в чрезмерной абстрактности, неопределенности, слабой «привязанности»
к геополитическому топосу, в отсутствии ясного определения понятия демокра-
тии1. Сегодня, как можно судить по литературе, критический настрой в отно-
шении существующей «парадигмы транзита» стал доминирующим. Отвергая ее,
Кэрозерс делает оговорку: это «не означает отрицания того, что во многих стра-
нах на протяжении последних двух десятилетий произошли важные демокра-
тические реформы»2, или что страны, находящиеся в «серой зоне», никогда не
выберутся из нее и не построят у себя «хорошо функционирующую либераль-
ную демократию»3. Не означает это и того, что «Соединенные Штаты и другие
международные акторы должны оставить усилия по продвижению демократии
в мире (если это что-то и означает, то лишь то, что с учетом трудностей демо-
кратизации, эти усилия должны быть удвоены)»4.
Кэрозерс убежден, что «промоутеры демократии должны заниматься своим
делом, исходя из совершенно иных допущений». Каких же именно? Первое и,
судя по акценту, который на нем делается, самое главное из них заключается в
следующем: «то, что часто принимается за неудобную, неопределенную средин-
ную позицию (uneasy, precarioius middle ground) между вполне сложившейся
демократией и ярко выраженной диктатурой, есть на самом деле наиболее об-
щее политическое состояние, в котором пребывают ныне страны развивающе-
гося мира и посткоммунистического мира»3. Иначе говоря, то, что принимает-
ся за нежелательное и временное отклонение от нормы, есть на самом деле —
в большинстве случаев — норма. И потому политики, исследующие положение
дел в странах, начавших совершать отход от авторитаризма, должны задаваться
не вопросом, «как осуществляется их демократический транзит», а вопросом
«что происходит в политическом отношении?»6.
Убежден Кэрозерс и в том, что свое основное внимание промоутеры демо-
кратии должны сосредоточить на двух взаимосвязанных вопросах: как улуч-
' См.. напр.: Логан А/. Политическая наука и другие социальные науки // Политическая наука:
новые направления. С. 135.
: Carothers Т. The End of the Transition Paradigm. P. 17.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 18.
6 Ibid.
588
«Волны демократизации» и демократический транзит
шить состав и качество основных политических акторов и как начать преодо-
левать пропасть между гражданами и формальной политической системой.
Иными словами, нужно серьезнее заниматься партийным строительством и
усилением связей между этой системой и гражданским обществом. Там, где
доминирует один властный центр, следует поощрять рост альтернативных цен-
тров власти, в других ситуациях — искать иные подходы. Но во всех странах
«серой зоны» следует отказаться от «шведского стола демократических про-
грамм», в основе которого лежит смутное допущение, что все они вносят вклад
в «процесс консолидации»1. «Демократическая помощь должна проистекать из
углубленного анализа конкретного центрального синдрома (particular core
syndrome), определяющего политическую жизнь данной страны, и из понима-
ния того, как оказание помощи может изменить этот синдром»2.
Выход за пределы сложившейся парадигмы транзита предполагает также
преодоление давнего разрыва между программами помощи, направленной на
поощрение демократического строительства и на социальное и экономическое
развитие. Созданные транзитологами конструкции, заключает свой анализ Кэ-
розерс, были продуктом своей эпохи, а именно времен начала «третьей волны».
Но сегодня «пришла пора признать, что парадигма транзита утратила свою по-
лезность и поискать другие очки»3. А «демократам-активистам» следовало бы
подумать о новых дискуссиях, а «в конечном счете, возможно, и о новой пара-
дигме политических изменений»4. Словом, если фундированной, эмпирически
подкрепленной теории демократизации и демократического транзита и сужде-
но когда-нибудь появиться на свет, то это дело завтрашнего дня, когда будут
накоплены необходимые эмпирические данные и выработан соответствующий
методологический и методический инструментарий.
Особое место среди проблем демократического строительства, которым
американские политологи уделяют в последние десятилетия большое внима-
ние, занимает проблема демократизации обществ, разделенных по этническому
принципу, или так называемых разделенных обществ. Проблема, которой мы ка-
сались выше при рассмотрении теории Лейпхарта. Как писал в 1993 году один
из видных исследователей этой проблемы Доналд Горовиц, «во многих странах
Африки, Азии и Восточной Европы, а также в бывшем Советском Союзе, глав-
ной причиной провала демократизации являются этнические конфликты»5.
Суждение довольно спорное — во всяком случае, применительно к России 90-х.
Но то, что этнические конфликты (не будучи «главной причиной») тормозили
и тормозят процесс демократизации, сомнения не вызывает.
Эти конфликты, считает Горовиц, создают трудности для зарождения демо-
кратического процесса и практического воплощения демократических норм,
1 Carothers T. The End of the Transition Paradigm. P. 19.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 6.
4 Ibid. P. 20.
5 Горовиц Д. Демократия в разделенных обществах // Демократия 1990-х. С. 62.
589
Глава 25
поскольку «демократия включает в себя вопрос о принадлежности [тех или
иных этнических групп] к обществу и исключении из него, о доступе к власти,
привилегиях, связанных с принадлежностью к обществу, и наказаниях, сопро-
вождающих исключение из него... этническая принадлежность способна влиять
на распределение материальных и нематериальных благ, включая привилеги-
рованное положение в обществе различных этнических групп и отождествление
государства с той или иной общественной группой в ущерб другим»1. Режим,
опирающийся на господство одной этнической группы, может противиться
демократизации общества, если представители последней полагают, что демо-
кратические преобразования могут усилить позиции соперничающих групп
и ослабить ее собственные позиции. Задача, следовательно, заключается в том,
чтобы добиться устойчивого политического согласия между этническим боль-
шинством и этническим меньшинством (меньшинствами), проживающими на
данной территории, с помощью демократических механизмов и сделать демо-
кратические порядки приемлемыми для всех этнических групп.
Горовиц подробно рассматривает в своих работах2 ситуации, складывавшие-
ся в разное время в многоэтнических обществах Африки, Азии, Восточной
Европы, и приходит к выводу, что выписывавшиеся экспертами рецепты реше-
ния проблемы (получавшие порой конституциональное оформление) оказыва-
лись несостоятельными потому, что исходили из неверных посылок. Это
касается,прежде всего предложенного в свое время Лейпхартом консоциатив-
ного (консоционального) подхода, который Горовиц решительно отвергает,
хотя и не отказывается от самих принципов долевого распределения власти
и делегирования властных полномочий территориям. «Консоциональная тео-
рия, — пишет он, - преувеличивает масштаб тех возможностей, которыми рас-
полагают лидеры обществ, где существует разделение по этническому признаку,
при практике свободных выборов»3. Поэтому, считает Горовиц, правильнее
говорить о «консоциональных элементах» или о случаях «практического при-
менения» консоциональных принципов. «Но консоциональные режимы среди
развивающихся стран - даже при самом снисходительном к ним отноше-
нии - редки, немногочисленны и отделены друг от друга значительными как
временными, так и географическими промежутками»4.
Слабость консоциативного подхода Горовиц видит в том, что он «неадеква-
тен мотивационной составляющей политической деятельности» элит5. Критик
Лейпхарта не согласен с его тезисом о том, что «причиной, которая побуждает
Горовиц Д. Демократия в разделенных обществах //Демократия 1990-х. С. 62.
2 См.: Horovitz D.L. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley (Ca.). London, 1985; Incentives and Behaviour
in the Ethnic Politics of Sri Lanca and Malaysia// "Third World Quarterly", 11/4, 1989; A Democratic South
Africa? Constitutional Engineering in a Divided Society. Berkeley (Ca.), London, 1991; Constitutional Design:
Proposals versus Processes // Reynolds A. (ed.). The Architecture of Democracy: Constitutional Design.
Oxford, N. Y. 2002.
3 Горовиц Л. Состязание идей //Теория и практика демократии. Избранные тексты. С. 125.
4 Там же. С. 124—125. Курсив в тексте. — Э.Б.
5 Там же. С. 123.
590
«Волны демократизации» и демократический транзит
элиты формировать своего рода [властные] картели, действующие, невзирая на
межгрупповые разделительные линии, с целью разрешения межэтнических
разногласий», является «государственный подход» этих элит, будто бы стремя-
щихся таким образом «избежать окончательного взаимного уничтожения»1.
Дело не в государственном подходе, утверждает Горовиц, а в «собственном ин-
тересе» элит. Поэтому нужно не просто гарантировать представительство мень-
шинств в законодательных органах, а максимизировать стимулы для такого
поведения элит, «которое способствовало бы урегулированию конфликта. Для
выборных политиков такие стимулы, скорее всего, могут быть найдены в самой
избирательной системе»2, которая открывает перед ними устраивающие их
властные перспективы.
Отсюда следует, что надо обратиться к таким избирательным схемам, кото-
рые «вознаграждали» бы урегулирование межэтнических конфликтов. И при
этом, настаивает Горовиц, делать ставку на создание не послевыборных коали-
ций (подразумевающих достижение компромисса на основе дележки министер-
ских портфелей), а предвыборных коалиций, «которым необходимо идти на
компромиссы, дабы привлечь голоса избирателей по обеим сторонам межгруп-
повой разделительной линии...»3. «Объединение голосов — это главная, но не
единственная цель подхода, основанного на стимулах»4.
Считая, что предлагаемый им подход, «основанный на стимулах», имеет
преимущества перед консоциативным подходом, Горовиц тем не менее при-
знает, что он может встретить на своем пути не меньшие трудности, нежели
подход, предлагаемый Лейпхартом. И считать его универсальным, пригодным
для всех времен и ситуаций, нет оснований. Так что вопрос о том, как строить
демократию в этнически разделенных обществах, по-прежнему остается
открытым.
С конца 70-х годов в рамках транзитологии и за ее пределами начинает
активно обсуждаться (разрабатываемый в рамках так называемого нового ин-
ституционализма) вопрос о том, как политические институты влияют на ста-
новление, развитие и устойчивость демократии. При этом, как справедливо от-
мечали Альфред Степэн и Синди Скэч, «один из фундаментальных вопросов,
относящихся к политическим институтам, который лишь недавно привлек
серьезное внимание политологов, касается влияния различных типов консти-
туционного устройства на процесс укрепления демократии»5. Исследователи
признавали, что хотя «эта тема вызывала и продолжает вызывать все более ши-
рокие дискуссии и дебаты, однако до настоящего времени собрано еще очень
1 Горовиц Д. Состязание идей. С. 123.
2 Там же. С. 126.
3 Там же.
4 Там же. С. 127.
5 Степэн А., Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии //
Демократия 1990-х. С. 51.
591
Глава 25
мало систематизированных данных по различным регионам мира, которые
позволили бы сделать какие-либо конкретные выводы»1. И хотя с тех пор, как
был констатирован этот дефицит, прошло более десяти лет, эмпирическая база,
на которой строится исследование влияния конституционного устройства на
становление и состояние демократии, остается все еще небогатой. Тем не менее
к настояшему времени в США опубликован ряд работ, достаточно четко фик-
сирующих сложившиеся позиции по рассматриваемому вопросу. Это труды
Филиппа Шмиттера, Альфреда Степэна, Терри Карл, Арендта Лейпхарта, Скот-
та Мейнваринга, Адама Пшеворского и других. Но пальма первенства тут долж-
на быть отдана Хуану Линцу2, одному из старейших американских политологов,
автору известной типологии политических режимов3.
Диапазон конституционных режимов или систем правления, реально суще-
ствующих в современном мире и рассматриваемых американскими авторами,
невелик. Чаще всего выделяют президентскую систему4 (как в США), парла-
ментскую (как в большинстве стран Западной Европы) и полупрезидентскую
систему, представляющую своеобразный гибрид первых двух (как, скажем, во
Франции, Финляндии и ряде других стран). Некоторые исследователи добав-
ляют к названным еще и, как они ее называют, смешанную систему". Но наи-
более распространена все-таки троичная схема, с которой и работают амери-
канские демократологи.
Признавая, что у каждой системы имеются свои плюсы и минусы, они едва
ли не единодушно высказываются в пользу парламентской системы как наи-
более благоприятствующей установлению и поддержанию демократии. «...Пре-
восходные результаты, демонстрируемые парламентскими демократиями на
протяжении всей своей истории, не случайны, - утверждает Линц. — Тщатель-
1 Степэн А., Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии //
Демократия 1990-х. С. 51.
2 См.. в частности: Linz J. The Perils of Presidency // «Journal of Democracy» 1, 1990; Linz J.J.,
Valenzuela A. (eds.) Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make Difference? Baltimore (Md),
London, 1994: J. Linz and A. Stepan, eds., The Breakdown of Democratic Regimes. Baltimore (Md), 1978;
Schmitter P. The Consolidation of Democracy and the Choice of Institutions // East-South System
Transformations Working Paper, No 7, Chicago, 1991; Schmitter Ph., Karl T.L. What Democracy Is... and Is
Not // «Journal of Democracy». 1991. № 3.
3 Линц выделяет пять основных типов политических режимов: демократический, авторитарный,
тоталитарный, посттоталитарный, султанистский.
4 Отличительными признаками президентского правления американские демократологи обычно
считают всенародное избрание главы государства и фиксированный срок его президентства.
? Скотт Мейнваринг, говоря о смешанной системе, приводит в качестве иллюстрации Боливию.
«В Боливии конгресс наделял президентскими полномочиями кандидатов, которые на выборах 1979,
1985 и 1989 гг. не смогли набрать большинства голосов. Парламентские переговоры являлись основ-
ным механизмом избрания президента. Следовательно, система является, строго говоря, не прези-
дентской, а варьируемой; она президентская тогда, когда кандидат набирает абсолютное большинство
голосов избирателей, и смешанная - когда, как это уже неоднократно бывало, не набирает. Раз срок
президентских полномочий фиксированный, система не является парламентской» {Мейнваринг С.
Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание // Теория и практика
демократии. С. 223).
592
«Волны демократизации» и демократический транзит
ное сравнение систем парламентаризма и президентского правления показы-
вает, что, в конечном счете, первая чаще ведет к стабильной демократии — осо-
бенно там, где глубоки политические расхождения и существует множество
политических партий; в таких странах парламентаризм, как правило, дает боль-
ше оснований надеяться на сохранение демократии»1.
Еще категоричнее Скотт Мейнваринг. «Я утверждаю, — пишет он, — что
сочетание президентской формы правления с многопартийностью делает со-
хранение стабильной демократии труднодостижимым»2. «...Все [полученные
данные], — вторят Линцу и Мейнварингу Альфред Степэн и Синди Скэч, -
указывают на то, что чистый парламентаризм гораздо более способствует укре-
плению демократии, чем чистый президентский режим»3.
Между тем, признают американские аналитики, многие страны, становя-
щиеся на путь демократического развития, выбирают президентскую систему
правления. И это не случайно: они хотят установить в своих странах сильную,
стабильную власть, а эти качества ассоциируются у них с президентской вла-
стью. Поэтому одну из своих главных задач американские демократологи видят
в том, чтобы развеять это заблуждение.
Конечно, в мире есть Соединенные Штаты Америки — страна «самой ста-
бильной в мире демократии»4, и страна эта, как известно, — президентская
республика. Но она, говорят нам, уникальна. Там выстроена специфическая
форма сотрудничества между президентом и законодательным органом.
К тому же американские политические партии имеют «размытый» характер.
«...Трудно, — пишет Линц, — удержаться от одной, пусть и гипотетической,
мысли: благоприятных возможностей того, что во многих других обществах
президентская система правления будет способствовать сохранению демокра-
тии, намного меньше»5.
По Линцу, суть основного различия между президентской и парламентской
системами заключается в том, что «парламентаризм придает политическому
1 Линц X. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии. С. 216.
(LinzJ. The Perils of Presidency// «Journal of Democracy» 1, 1990)
2 Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание //
Теория и практика демократии. С. 223 (Mainwarifig S. «Presidentialism, Multipart ism, and Democracy: the
Difficult Combination» // Comparative Political Studies 26 (2), 1993, July).
3 Степэн А., Скэч С. Различные типы конституционного устройства и укрепление демократии.
С. 52.
4 Линц X. Опасности президентской формы правления. С. 222. Высказывается точка зрения, что
критерием стабильности демократии следует считать длительность ее непрерывного существования
в данной стране. С. Мейнваринг определяет этот срок в 25 лет {Мейнваринг С. Президентское правле-
ние, многопартийность и демократия: трудное сочетание. С. 224). Пшеворский, который присоеди-
няется к тем, которые считают, что стабильность демократии в существенной мере зависит от инсти-
туциональных особенностей и что президентская форма правления дает ей меньше шансов, чем
форма парламентская, приводит такие данные: «Предполагаемый период существования демократии
в странах с президентской формой правления составляет 21 год, а с парламентской — 72 года» (Пше-
ворский А. Защита минималистской концепции демократии //Теория и практика демократии. С. 10).
5 Там же.
593
Глава 25
процессу гибкость, президентское правление делает его жестким»1. Жесткость
может привлекать тех, кто опасается неопределенности и нестабильности, ха-
рактерных для парламентской системы с характерной для нее борьбой партий,
лидеров и других акторов. Но президентская система при определенном стече-
нии обстоятельств порождает еше большую нестабильность, чем парламентская
система. Во-первых, она менее эффективно, чем система парламентская, реа-
гирует на кризисные ситуации. Отстранить от власти президента, даже растра-
тившего кредит доверия, трудно, и попытки сделать это способны потрясти
всю систему и страну. «Во многих случаях кажется, что государственный пере-
ворот — единственное средство, позволяющее избавиться от некомпетентного
или непопулярного президента...»2
Другой недостаток - «высокая вероятность взаимоблокирования в отноше-
ниях между законодательными и исполнительными органами», в результате
чего может возникнуть такая ситуация, что «президент будет не в состоянии
проводить последовательный курс из-за оппозиции конгресса, и никто из дей-
ствующих субъектов не сможет разрешить затруднение, следуя демократиче-
ским правилам»3. Больше того, Линц допускает возможность возникновения
острого (не исключающего вмешательство вооруженных сил) конфликта меж-
ду президентом и законодателем, поскольку обе стороны, будучи избраны на-
родом, могут претендовать на демократическую легитимность.
Еще один недостаток, или вернее, группа недостатков связана с возмож-
ными личностными качествами президента. Досрочное завершение полно-
мочий или смерть действующего главы государства может вознести на верши-
ну власти человека, который никогда бы не выиграл президентские выборы.
Президент может допускать серьезные просчеты в политике, и его придется
терпеть до очередных выборов, ибо законное отрешение от должности — дело
чрезвычайно трудное. Он может использовать авторитарные методы руковод-
ства и назначать на ответственные посты малокомпетентных людей из своего
окружения. Наконец, может случиться так, что проникнутый представлени-
ями о своей исключительной роли (избранник всего народа!) и миссии, он
начнет воспринимать оппозицию своей политике как зло и будет противо-
действовать ей. Все это подрывает демократический режим. Называют и дру-
гие недостатки президентской системы4, которые, по мнению большинства
американских демократологов, либо вовсе отсутствуют в парламентских си-
стемах, либо менее пагубно отражаются на состоянии демократии в современ-
ном обществе.
1 ЛинцХ. Опасности президентской формы правления. С. 217.
2 Мейнваринг С. Президентское правление, многопартийность и демократия: трудное сочетание.
С. 224.
3 Там же. С. 225.
4 Отмечают, в частности, что из-за фиксированного срока полномочий президента «политический
процесс разбивается на отдельные, жестко демаркированные периоды, не оставляющие возможности
для безостановочных корректировок, которых может потребовать обстановка» (Линц X. Опасности
президентской формы правления. С. 217).
594
«Волны демократизации» и демократический транзит
Однако, отдавая предпочтение парламентаризму, обеспечивающему более
гибкие и легко адаптируемые институциональные условия для построения и
стабилизации демократии, американские политологи делают две существен-
ные оговорки. Во-первых, они отмечают, что названные недостатки и сделан-
ные на их основе умозаключения и оценки (даже довольно категоричные)
вовсе не означают, что демократия не может поддерживаться в условиях пре-
зидентского правления: просто не нужно устанавливать жесткую прямую кор-
реляцию между президентской системой и стабильной демократией, как это
порой делается.
Во-вторых, они предостерегают против упрощенного представления, будто
достаточно ввести парламентский режим «любого сорта» — и путь к стабильной
демократии открыт. Существуют, напоминает Линц, разные типы парламент-
ских конституций (предусматривающие разный статус премьер-министра, раз-
ную роль политических партий и т. п.). «Кроме того, каждая страна имеет толь-
ко ей присущие особенности — традиции федерализма, этническое или
культурное многообразие и т. п. Наконец, едва ли стоит говорить о том, что наш
анализ выявляет лишь возможности и тенденции, не претендуя на детерми-
низм. Никто не может утверждать, что парламентские системы навечно застра-
хованы от серьезного кризиса или даже полного разрушения»1.
Можно предположить, что проводимые в США исследования проблемы
совместимости устойчивой демократии с политическими институтами получат
продолжение. Во-первых, этому будет способствовать развитие такого направ-
ления, как неоинституционализм. Во-вторых, этого будет требовать транзито-
логия, которая хотя и несколько сдала свои позиции, однако по вполне понят-
ным причинам остается в демократологическом поле. Это, кстати сказать,
касается и России. Уровень интереса американских исследователей к процессу
ее демократизации сегодня ниже, чем пять, а тем более десять или пятнадцать
лет назад. Но политические события могут вызвать повторный рост интереса к
этой проблеме, а значит, и попытки выявить институциональные основания
возможности дальнейшей демократизации российского общества.
Есть и третья причина: потребность адаптации политических систем за-
падных государств к быстро изменяющимся условиям существования, связан-
ным с европейской интеграцией; борьбой за выживание, которую им придется
вести под натиском волн эмигрантов из Азии, Африки и Латинской Америки,
и выдвижением на передний план таких стран, как Китай, Индия, Бразилия.
Американская демократология, несомненно, будет реагировать на эти процес-
сы, в какой бы части Запада они ни протекали.
Свою версию перехода к демократии предлагает Хуан Линц2. При этом он
отмечает необходимость учета различий между существующими типами по-
литических режимов, поскольку они влияют на паттерн перехода к демократии
и ее консолидацию: развитие общества — его экономики, интеллектуальной
1 Линц X. Опасности президентской формы правления. С. 222.
2 См.: LinzJ.J., StepanA. Problems of Democratic Consolidation: Southern Europe, South America and
Postcommunist Europe. Baltimore, 1996.
595
Глава 25
жизни, религии, гражданского общества — в направлении демократии в пост-
тоталитарных странах происходит иначе, нежели в странах авторитарных.
По Линцу, демократический транзит определяется прежде всего не эконо-
мическими, социальными и культурными факторами — они могут играть важ-
ную роль, однако к непосредственному изменению политической системы не
приводят, — но факторами политическими (структурой власти и ее использова-
нием). «Упадок, окостенение и ритуализация» идеологии в коммунистических
странах Европы и Советском Союзе привели к тому, что после десталинизации
партийные кадры - особенно среднего и низшего уровней — уже не могли ис-
пользовать эту идеологию в качестве средства мобилизации масс на построение
утопии и ощущали отсутствие легитимных оснований для широкого использо-
вания насилия в кризисных ситуациях. Номенклатура оказалась неспособной
предложить адекватные ответы на вызовы времени.
Горбачев, начиная перестройку, не собирался ни возвращаться к тоталита-
ризму, ни переходить к демократии западного типа. Возникла новая динамиче-
ская ситуация, конфликты внутри элиты, ускорившие процесс распада системы
и обращение к демократической или псевдодемократической политике. Тота-
литаризм стал достоянием истории, но оставленному им «в наследство» обще-
ству было «трудно артикулировать себя в рамках демократических политиче-
ских институтов и рыночной экономики»1.
Итак, в конце XX века у американских исследователей отсутствовало не
только единое (его и не могло быть), но и устойчивое доминирующее представление
об условиях построения демократического общества и путях перехода к нему («де-
мократического транзита»). Это свидетельствует не только о качестве полити-
ческого теоретизирования, но и о качестве предмета исследования. Демократия
не есть нечто однозначное, незыблемое, стабильное, непротиворечивое, легко
фиксируемое в концептуальных схемах. То же можно сказать об условиях
и путях ее построения. А это не может не находить отражения в политической
мысли. Так что пока существует демократия как форма политического жизне-
устроения, да и просто как идея, она будет оставаться предметом исследования
и дискуссий. И вряд ли можно сомневаться, что американцы будут играть в этих
исследованиях и дискуссиях одну из ведущих ролей. Это подтверждается и опы-
том XX века, и опытом первого десятилетия века наступившего.
LinzJ. Totalitarian and Authoritarian Regimes. P. 31.
ИТОГИ И ТЕНДЕНЦИИ
(вместо заключения)
История американской политической мысли не похожа ни на какую дру-
гую. Она начала формироваться на основе идей, «вывезенных» из Европы. Но
при этом изначально несла на себе печать реалий Нового Света и потому пред-
ставляла собой явление уникальное и самобытное. Вплоть до окончания Второй
мировой войны Америка рассматривалась европейскими обществоведами как
научная провинция, которая не дала ни политических мыслителей мирового
масштаба, ни политических теорий мирового уровня и значения. И американ-
цы не очень-то противились такой оценке, отправляясь на учебу и стажировку
в Европу (особенно в облюбованную ими Германию) и усердно штудируя труды
европейских ученых.
Но с 30-х годов XX века картина начинает быстро меняться. Приход наци-
стов к власти заставляет десятки выдающихся европейских — прежде всего,
конечно, немецких — философов, социологов, представителей политической
науки эмигрировать в США, вливая свежую кровь в американское обществове-
дение и обогащая его в теоретико-методологическом отношении. Затем начи-
нается Вторая мировая война, которая разрушила не только европейскую эко-
номику, но и науку. Университеты многих стран лежали в руинах или были
обескровлены в кадровом отношении, тогда как в Соединенных Штатах центры
политологических исследований только наращивали свой потенциал. После
войны Америка выдвигается на передовые экономические и политические по-
зиции в мире. А её становление в качестве супердержавы, интересы которой
простираются до самых отдаленных уголков мира, требует не только политико-
дипломатического и военного подкрепления, но и идейно-теоретического обо-
снования. Начинается и набирает обороты холодная война, сплотившая Запад
вокруг Америки как лидера «свободного мира» и сопровождающаяся острой
идеологической борьбой.
Все это стимулировало бурное развитие американского обществоведения.
Соединенные Штаты становятся мировым политологическим центром.
В 50-х — 80-х годах большинство политических теорий и концепций, обретав-
ших мировой статус и влияние и возводившихся в ранг «классических», произ-
водились в США. По индексу цитирования американские авторы безоговороч-
но занимали первое место в мире. Многие их работы (не обязательно самого
высокого качества) переводились на иностранные языки. Американские про-
фессора читали лекции в крупнейших университетах Европы, Азии, Африки
и Южной Америки... И так продолжалось почти до конца века.
597
Итоги
Сегодня он ушел в прошлое. Наступили совсем иные времена. Каков же
итог и остаток? Что можно сказать, проходя по горячим следам, об американ-
ской политической мысли XX века и её влиянии на развитие мировой полити-
ческой мысли? И какими видятся сегодня её перспективы?
В каждой самобытной национальной политико-мыслительной традиции со
временем складывается более или менее устойчивая матрица, которая опреде-
ляет базовые параметры развития политической мысли на долгое время вперед.
Сложилась такая матрица и в Соединенных Штатах.
На протяжении большей части ее истории в основе американской полити-
ческой мысли лежал либерализм. И даже когда он подвергался критике и пере-
смотру, то не утрачивал своей либеральной сущности, а национальная поли-
тическая мысль — своей либеральной основы. Тем более что получившие наи-
большее распространение виды американского консерватизма тоже имели либе-
ральные корни.
На протяжении большей части ее истории американская политическая мысль
была ориентирована на поиски демократических форм правления и организации
государственной и общественной жизни. Эта ориентация усилилась в XX веке в
условиях борьбы с тоталитаризмом. За минувшие сто лет в США сложшюсь мно-
жество концепций демократии, в чем-то дополнявших, в чем-то исключавших
друг друга, но в целом обогащавших национальную и мировую демократологи-
ческую традицию и адаптировавших её к новым историческим условиям.
Американская политическая мысль изначально складывалась как мысль
эгоцентричная по своей предметной ориентации и содержанию: она ставила
в центр исследования Соединенные Штаты и при этом идентифицировала их
как исключительную (American Exceptionalism) страну, которой предначертана
великая судьба (Manifest Destiny) и миссией которой является спасение человече-
ства. Эти черты - америкоцентризм и мессианизм в полной мере проявились
в национальной политической мысли XX века.
Американская политическая мысль всегда была тесно связана с практи-
кой — политической и хозяйственной. Можно сказать жестче: она всегда была
подчинена этой практике. Такая связь просматривается и в других националь-
ных традициях, но в американском обществе — в высшей степени деловом,
ориентированном не столько на поиск «чистой» истины, сколько на поиск
средств достижения успеха (не случайно философия прагматизма родилась
именно в Америке) она прослеживается особенно отчетливо.
Американцы внесли значительный вклад в мировую политическую науку
и политическую философию XX века. Он проявляется в двух планах — научно-
организационном и научно-теоретическом.
Не будет преувеличением сказать, что американские специалисты сыграли
решающую роль в становлении и развитии политической науки: утверждении её
места и статуса в семье общественных наук, формировании её теоретико-мето-
дологической базы, определении основных направлений исследования, пред-
мета и т. д.
Американцы способствовали расширению и углублению фронта политоло-
гических исследований и превращению их в разновидность интеллектуальной
598
Итоги и тенденции
индустрии, в которой заняты десятки тысяч людей и которая оказывает через
ряд опосредующих звеньев влияние на формирование современного обще-
ственного сознания, а в какой-то степени и на деятельность политиков.
В XX веке политическая наука прошла через ряд процессов, изменивших ее
облик — и сделано это было прежде всего усилиями американцев. Это процессы
её сциентизации, сопровождавшиеся дифференциацией и специализацией. По-
добно тому как, скажем, современные медики специализируются на изучении
и лечении отдельных болезней, так и представители современной политиче-
ской науки специализируются на исследовании и описании частных аспектов
политической жизни: политического сознания и как его специфического про-
явления — общественного мнения; политической культуры; политических ин-
ститутов; электорального процесса; политической социализации и т. д. и т. п.
Сегодня многие исследователи утверждают, что в XX веке родилась, отпоч-
ковавшись от общего политологического комплекса, наука о международных
отношениях. У этой точки зрения имеются как сторонники, так и противники.
Но при этом никто не спорит о существовании обширного свода знаний о меж-
дународных отношениях и мировой политике, сложившегося к концу минув-
шего столетия, как никто не спорит о решающей роли американских междуна-
родников в формировании этого свода. О существовании науки о международной
безопасности никто пока не говорит. Но и на этом направлении исследователям
удалось продвинуться далеко вперед. И американцы тут опять-таки играли
лидирующую роль.
В XX веке, точнее, во второй его половине, в рамках политической науки
сложилась новая дисциплина — сравнительная политология. Требовалось вы-
яснить, чем разные страны отличаются друг от друга в политическом отноше-
нии (политические системы, политические ценности и ориентации граждан,
политическое поведение и т. п.) и как можно использовать опыт одних стран
для преобразования других в желаемом направлении. Американские исследо-
ватели и тут были в первых рядах.
Немало сделала Америка и для развития политической мысли в научно-те-
оретическом плане. Пусть за минувшие сто лет у них не появился свой Аристо-
тель, Локк или Монтескье. Мыслителей такого масштаба не дала и европейская
наука XX века. Подобного рода фигуры вообще не могут появиться в современ-
ном обществоведении и гуманитаристике. Тем не менее крупные исследовате-
ли, работавшие в Америке - Дьюи, Мерриам, Лассуэлл, Шумпетер, Даль,
Алмонд и другие, — внесли ощутимый вклад в развитие политической мысли
минувшего столетия. Это касается демократологии; политической культуроло-
гии', исследования массового сознания (прежде всего на уровне общественного
мнения)', исследования политических институтов и систем', исследования по-
литического (в частности, электорального) поведения', исследования междуна-
родных отношений и мировой политики.
Не обошлось без активного участия Америки и в развитии мировой поли-
тической философии XX века. Тут первым делом обычно называют Джона Ролза,
«Теория справедливости» которого стала, едва ли не по единодушному призна-
нию, «символом возрождения политической философии», «исторической ве-
599
Итоги
хой» в её развитии, «крупнейшей работой по политической философии, напи-
санной после Второй мировой войны».
Но заслуга Ролза не ограничивается тем, что он дал новый импульс развитию
американской и мировой политико-философской мысли. Гарвардский профессор
предпринял попытку (в целом, как считается, успешную) теоретически осмыс-
лить новую глобальную по сути тенденцию к становлению социального государ-
ства и трансформации либерализма, которая обозначилась — прежде всего
в США — уже в начале XX века и получила развитие во второй его половине.
Как отмечается многими историками философии, Ролз, ставя непосред-
ственной целью целью выработку современной версии теории общественного
договора, а следовательно, конструированиие искомых политических институ-
тов и практик, предложил новый подход к пониманию политической философии.
Последняя предстала как нормативистская, «практическая» дисциплина с от-
четливо выраженными либерально-рационалистскими моральными установ-
ками. При этом автор «Теории справедливости» расширил предметный горизонт
политической философии и «навел мосты» между ней и другими социальными
дисциплинами, включая экономику и психологию.
Такой подход оказался созвучным ожиданиям и настроениям многих пред-
ставителей мирового философского и политологического сообщества послед-
них десятилетий XX века, так что теория Ролза прижилась и стала восприни-
маться как парадигматическая.
Воздавая должное автору «Теории справедливости», нельзя сбрасывать со
счетов и заслуги американских политических философов 50—60-х годов. Их
творчество существенно отличалось от того, что делал Ролз. Построенное на
анализе драматичного, а во многом и трагичного исторического опыта 30-
40-х годов, оно было ориентировано на переосмысление — во многих отношени-
ях радикальное - сложившихся ранее плоских и, как выяснилось, чрезмерно
оптимистичных, представлений о природе человека, о европейской цивилизации, о
векторе исторического развития человечества, о демократии, либерализме, капи-
тализме и коммунизме. Это был теоретический катарсис, через который необ-
ходимо было пройти после массовых, государственно санкционированных че-
ловекоубийств 30—40-х годов. И задача эта была выполнена, пусть не до конца.
(Ролз, кстати сказать, признавал влияние на него философских трудов, публи-
ковавшихся в 50—60-х годах, что лишний раз подтверждает закон преемствен-
ности в истории философской, в том числе политико-философской мысли.)
Могут сказать, что на ниве американской политической философии 40—
50-х годов трудились в основном люди с немецким бэкграундом и европейским
опытом. Но верно и то, что они, прожив в Соединенных Штатах много лет,
усвоили и американский опыт и в течение длительного времени были интегри-
рованы в американское общество. То есть их персональный опыт был отчасти
контрастным (тоталитарно-авторитарная Европа vs. либерально-демократиче-
ской Америки), что только способствовало успеху их деятельности.
Внесла свой вклад американская политическая философия, представленная
такими фигурами, как Герберт Маркузе, Теодор Роззак, Чарлз Райт Миллс и ряд
других, в теоретический анализ конфликтов и противоречий позднекапитсиисти-
600
Итоги и тенденции
ческого общества и возможных путей его революционной трансформации силами
внесистемной оппозиции. Выполненные в леворадикальном ключе (а это были
60-е годы, когда на американскую и европейскую политическую арену вышли
«новые левые»), их работы перекликались с пришедшимися на эти годы рабо-
тами Жан-Поля Сартра, Теодора Адорно и других политических философов
Европы.
Еще одно направление развития мировой политической философии, кото-
рое отчетливо обозначилось в 80—90-х годах и в развитие которого внесли свой
вклад американцы, — это осмысление таких явлений, как мультикультурализм,
энвайронментализм, феминизм, общественное положение этнических, расовых
и социальных меньшинств и разработка программ социальных преобразований, от-
вечающих их требованиям.
Не станем гадать, по какому пути пойдет развитие американской полити-
ческой мысли в XXI веке. Но уже первое его десятилетие показало, что этот
процесс будет происходить под мощным воздействием внутренних и внешних
трендов, одни из которых достались в наследство от ушедшего века, другие
обозначились сравнительно недавно.
Всё минувшее столетие прошло под знаком постепенного, неравномерного,
но в тенденции неуклонного усиления роли государства в экономической, полити-
ческой, общественной жизни. Государственный Левиафан, расширяя свои пол-
номочия и функции, разрастался, обюрокрачивался, становился более непово-
ротливым, агрессивным и дорогостоящим. Правда, в 80—90-е годы были
предприняты попытки несколько разгрузить государственную машину, что на-
шло отражение, в частности, в получившей широкое распространение идеоло-
гии и политике неолиберализма. Однако когда грянул первый в новом веке фи-
нансово-экономический кризис, поразивший Соединенные Штаты (наряду со
многими другими странами мира)1, именно государство пришло на выручку
банкам и некоторым секторам реальной экономики и позволило «удержать на
плаву» финансово-экономическую систему страны. Ныне государственный
экспансионизм приобретает и новые черты.
После событий 11 сентября 2001 года, когда Америка неожиданно для себя
столкнулась с таким незнакомым ей явлением, как терроризм, последний был
объявлен одной из главных угроз её безопасности, а борьба с ним — одним из
главных приоритетов государства. Принимается ряд законодательных актов
(в частности, The USA Patriot Act в 2001 году и Patriot Sunset Extension Act в
2011 году), направленных на беспрецедентное расширение функций охранительно-
карательных органов государства и усиление их роли в обществе. Происходит
дальнейшее сужение границ того, что американцы именуют ёмким и трудно пере-
1 Это был не только финансово-экономический, но и нравственно-политический кризис. Он вы-
явил ущербность и контрпродуктивность потребительского национально-эгоистического презентист-
ского сознания и прожденного им типа поведения, их несоответствие условиям начала XXI века,
когда совершается переход к новому типу общества, в котором условием решения проблем нацио-
нально-государственных становится решение проблем региональных и глобальных (включая про-
блемы защиты мировой природной среды, обеспечения продовольствием, защиты от техногенных
и природных катастроф и т. д.).
601
Итоги
водимым словом «privacy», то есть вторжение в их частную, личную жизнь. Фи-
гурально выражаясь, всё американское общество оказывается у государства
«под колпаком», и непохоже, чтобы оно собиралось снимать этот «колпак».
Другой тренд, отчетливо обозначившийся еще в прошлом веке, но развива-
ющийся с ускорением, — изменение численности, соотношения и положения ра-
сово-этнических групп в США. Сегодня он начинает приобретать масштабы,
чреватые трансформациями, которые могут серьезно повлиять на дальнейшее
развитие американского общества. Не исключено, что через несколько десяти-
летий белые американцы будут составлять меньшинство или находиться на
грани превращения в меньшинство. Так что в итоге США могут превратиться
в общество расово-этнических меньшинств со всеми вытекающими отсюда
последствиями.
В этом же направлении действует еще одна тенденция. О Соединенных
Штатах принято говорить как о «плавильном котле», в который «погружались»
прибывавшие в Новый Свет представители разных этносов и рас и из которого
выходили «американцы», являвшие собой их уникальный «сплав». При этом
предполагалось, что они усваивают господствующую в США систему ценно-
стей, обычаи, традиции и, разумеется, язык, созданные белым большинством.
Однако с течением времени ситуация изменилась. Процесс интеграции им-
мигрантов в американское общество продолжается, но к концу XX века он, как
отмечают многие специалисты, принимает сегментарно-этнический характер.
То есть расселение значительной части новых иммигрантов происходит по ан-
клавному принципу, что позволяет им ориентироваться на собственные куль-
турные ценности, включая язык, и идентифицировать себя с учетом своих ра-
сово-этнических корней.
В этой связи в последние годы всё активнее обсуждается - и в самой стране,
и за её пределами — вопрос о возможности раскола американского общества
или даже распада США. Конечно, предрекать такую дезинтеграцию оснований
пока нет. Но её предотвращение будет зависеть от целого ряда факторов, вклю-
чая сохранение привычного для американцев уровня жизни населения и под-
держание динамичного властного баланса между населяющими страну расово-
этническими группами (а говоря проще — от желания и умения делиться
властью).
Далеко идущие изменения происходят в сфере общественного сознания.
За последние годы американцы стали проявлять гораздо большую по сравнению
с прошлым расово-этническую, религиозную и гендерную толерантность. Самое
наглядное тому подтверждение — избрание чернокожего гражданина на пост
президента Соединенных Штатов. Если бы, скажем, в годы президентства
Эйзенхауера даже серьезный политический аналитик объявил, что через не-
сколько десятилетий в Белый дом придет президент с афро-американскими
корнями, или, как, не мудрствуя лукаво, сказали бы в те годы, негр, то этого
аналитика, будь то даже сам Уолтер Липпман, скорее всего, сочли бы душевно
больным. Сегодня такой приход — реальность. И реальность эпохального зна-
чения. Для некогда «лилейно белой» Америки избрание чернокожего прези-
дента — свидетельство если и не краха, то серьезного кризиса того, что сами
602
Итоги и тенденции
американцы называют WASP (White Anglo Saxon Protestant) mentality — мен-
талитета «белых англосаксонских протестантов». Переизбрание Обамы на
второй срок лишь подтвердило это, доказав, что первое избрание не было
исторически случайным и что в сознании американцев произошли суще-
ственные сдвиги.
Повышение уровня расово-этнической толерантности подтверждается
и опросами общественного мнения. В последние несколько лет более половины
граждан страны устойчиво заявляли о своей готовности отдать голос на пре-
зидентских выборах за кандидата-афроамериканца. Или такой факт. В 2008 году
Стэнфордский и Мэрилендский университеты опубликовали результаты опро-
са, проведенного среди 2 тысяч школьников, живущих по всей стране. Им пред-
ложили назвать десять наиболее популярных, с их точки зрения, американцев
(за исключением тех, кто был президентом США). На первом месте оказался...
Мартин Лютер Кинг.
Конечно, толерантность — вещь динамичная. Её сохранение зависит от под-
держания множества внутренних и внешних балансов. А это, в свою очередь,
зависит от положения дел внутри страны и на международной арене, которое
в условиях ускорения исторического времени и глобализации изменяется бы-
стрее, чем прежде.
Подвижки в гражданском сознании американцев дополняются серьезными
изменениями в их ценностных ориентациях и приоритетах. Граждане США всег-
да высоко ценили личную свободу. В недалеком прошлом даже мелкие бытовые
ограничения они склонны были рассматривать чуть ли не как посягательство
на их свободу. После событий 9/11 и более чем десятилетней «войны против
терроризма» граждане США стали терпимее относиться к нарушению их сво-
боды со стороны государства, утверждающего, что стране угрожает опасность.
Насколько реальна и велика угроза и не хотят ли власти использовать чувство
нависшей над отечеством опасности для сплочения нации — отдельный вопрос.
Так или иначе многочисленные опросы общественного мнения, проводив-
шиеся в последние годы, говорят о том, что американцы в большинстве своем
готовы согласиться едва ли не с любым ограничением их личной свободы ради
обещанной (пусть и не гарантированной) безопасности.
Об изменении ценностных приоритетов свидетельствуют и некоторые за-
явления и рассуждения известных авторов. В 2007 году была опубликована
книга знаменитого американского социолога, а в далеком прошлом — солдата
израильской армии Амитая Этциони, название которой говорит само за себя:
«Security First» — «Безопасность превыше всего». Превыше всего потому, объ-
ясняет он, что все остальные права зависят от права на жизнь. А право на жизнь
не зависит от других прав.
Этциони выражает не только собственную точку зрения, но и массовые на-
строения: главное — безопасность, жизнь, и ради нее можно пожертвовать тем,
чем еще несколько десятилетий назад согласились бы пожертвовать далеко не
все американцы. Похоже, Большой Брат, о котором писал Джордж Оруэлл
и местом жительства которого Запад традиционно считал «коммунистические
страны», получил в Соединенных Штатах Америки вид на жительство.
603
Итоги
Отмеченные внутриполитические тренды, весьма вероятно, заставят аме-
риканскую политическую науку и политическую философию всерьёз озабо-
титься исследованием проблем поддержания социально-политической стабиль-
ности и обеспечения расово-этнического баланса в стране. Да это не просто
проблемы, а направления, в русле которых могут обсуждаться вопросы, касаю-
щиеся политического режима, политического поведения, политических инсти-
тутов, и другие, к которым американцы сохраняют интерес.
Останется в поле исследования, по всей вероятности, и давний, дискутиро-
вавшийся на протяжении десятилетий вопрос о государственном интервенцио-
низме. Но теперь критическое внимание будет обращаться на вмешательство
государства не только в экономику и социальные процессы, но и в частную жизнь
граждан. Богатый питательный материал дают происходящие в стране процес-
сы для обсуждения вопросов о соотношении политики и морали, безопасности
и свободы, о правах человека.
Важным фактором формирования американской политической мысли
XXI века станут глобальные политические и экономические тренды. Отметим два
из них, радикально меняющие положение США в мире и их дальнейшую
судьбу.
Это, во-первых, изменение политической структуры мира, а конкретнее —
его деполяризация и полицентризация. Мир конца XX — начала XXI века — это
бесполюсный мир, в котором в результате глобального перераспределения силы
сложились несколько центров её концентрации, а значит, и несколько центров
принятия решений. И это не кратковременное состояние, а, судя по ходу со-
бытий, одна из базовых констант современного мира. И хотя о количестве
и составе этих центров идут споры, можно сказать определенно: оставаясь
сверхдержавой и обладая колоссальной военной мощью, Соединенные Штаты
тем не менее являются лишь одним из мировых центров силы. Они не в состоя-
нии в одиночку решать насущные мировые проблемы. Появление сначала
«семёрки», потом «восьмерки», а затем и «двадцатки» — наглядное тому под-
тверждение.
При этом важно иметь в виду, что сложившийся к настоящему времени
миропорядок не может быть однозначно идентифицирован как системный (ка-
ковым он был на протяжении всех лет холодной войны), хотя определенные
системные качества он сохранил. Но теперь с ними сочетаются новые, а имен-
но сетевые качества, вследствие чего управление рождающимся миром больше
не может осуществляться с помощью тех рычагов и алгоритмов, которые дей-
ствовали во второй половине XX века, и надо искать новые средства и методы
управления.
Другой глобальный тренд, наметившийся сравнительно недавно, однако
имеющий богатую перспективу, — постепенное, но неуклонное перемещение век-
тора мирового развития с Запада, от США и Европы, на Восток, в направлении
Китая, стран ЮВА, Индии, Бразилии, других стран, в числе которых при благо-
приятном стечении обстоятельств может оказаться и Россия. При этом речь
идет не только об экономическом росте и накоплении богатства, но и о поли-
тическом влиянии.
604
Итоги и тенденции
Рассматриваемое в контексте диалектики всемирной истории, это пере-
мещение может быть истолковано как «возвращение» Востока на мировую арену,
происходящее через два с лишним века после того, как Запад в лице Европы,
а позднее и США подмял его под себя (в том числе с помощью военной силы)
и стал глобальным гегемоном. Сегодня Китай и Индия, дававшие в середине
XVIII века около половины продуктов мирового производства, заявляют о себе
как о силе, которая возвращает (на новой основе, разумеется) и укрепляет бы-
лые позиции. Станем ли мы свидетелями «исторической мести» — покажет
будущее. Но происходящее перемещение явно не на руку Соединенным Шта-
там. Тем более что в рамках самого Запада Европа начинает теснить в некото-
рых отношениях Америку и занимать более самостоятельную позицию по по-
литическим, экономическим и военным вопросам.
Эти глобальные тренды и изменения не смогут не заставить американцев
пересмотреть некоторые из своих представлений о себе и своей стране и внешне-
политических установок, сложившихся в совсем иные времена, либо вовсе от-
казаться от них. Это касается представлений о Соединенных Штатах как «Граде
на холме», «центре мира» и об американцах как «богоизбранном народе»,
а значит о великой исторической «миссии» Америки — указать человечеству
путь к светлому будущему и осчастливить его: если необходимо, то с помощью
силы. «Американский век» ушел в прошлое и никогда больше не вернется.
Придётся американцам подумать и об изменении ставшего для них при-
вычным образа жизни («американского образа жизни»), основанного на гипер-
потреблении, сырьевом расточительстве и национальном эгоизме.
Пересмотр будет, по всей видимости, длительным и болезненным, тем бо-
лее что названные установки и представления глубоко укоренены в националь-
ном менталитете, а он быстро не меняется. Одним из главных для США будет,
по всей видимости, вопрос, который никогда не вставал перед Америкой, но
в XXI веке может оказаться актуальным: как удержаться на мировой политиче-
ской и экономической авансцене в обозримом будущем. Тут идеалистам и реалистам
будет о чем поспорить...
Америка всегда с восхищением смотрела на Древний Рим, а в начале 90-х
решилась даже на уподобление себя Римской империи. Сегодня, двадцать лет
спустя, становится ясно, что если это и так (в чём большие сомнения), то перед
нами «Римская империя» времен заката. Повторит ли американская политиче-
ская мысль XXI века судьбу политической мысли затухающего Рима?
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абботт Лоуренс (Abbott Lawrence L.)
143
Августин (Augustine) 397, 518
Авдеева Маргарита А. 91
Адаме Брукс (Adams Brooks) 178, 184,
185
Адаме Генри (Adams Henry С.) 184
Адаме Джеймс (Adams James T.) 245
Адаме Джон (Adams John) 47,49,59, 91,
184,287
Адаме Л. (Adams L. L.) 436
Адаме Чарлз-мл. (Adams Charles F, Jr.)
184
Аддамс Джейн (Addams Jane) 186
Адорно Теодор (Adorno Theodor ) 123,
214,289,290,414,601
Айкенберри Джон (Ikenberry John) 18,
526,532,556
Аксельрод Роберт (Axelrod Robert M.)
296
Актон Джон (Acton John E.) 88
Алан Хеймерт (Alan Heimert) 14
Алексеева Татьяна А. 15
Аллен Уильям (Allen William) 412
Алмонд Гэбриел (Almond Gabriel A.)
10, 12, 18-21, 32, 44, 47, 52, 63-65, 141,
151, 205, 209, 213, 214, 218, 219, 232,
233, 237, 287, 293, 295, 296. 324, 335,
336, 338-343, 345-349, 352-354, 356,
360-364, 366, 368, 369, 371, 374, 387,
391-394, 420, 434, 468, 524, 526, 575,
582,583,599
Альберт Майкл (Albert Michael) 96
Альварес Майкл (Alvarez Michael) 580
Альтузиус Иоганнес (Althusius Jo-
hannes) 449
Алюшин А.Л. 250
Алякринский Олег А. 17
Андросов И.Ю. 17
Аптекер Герберт (Aptheker Herbert) 10
Аптер Дэвид (Apter David E.) 326, 526
Арбатов Алексей Г. 15, 510
Арбатов Георгий А. 15, 510
Арвин Ньютон (Arvin Newton) 203
Арендт Ханна (Arendt Hannah) 18, 22,
36, 44, 214, 289, 290, 297, 396-404, 406,
407,412-414
Аристотель (Aristotle) 44, 50, 66, 246,
370,459,599
Арон Реймон (Aron Raymond) 19, 252,
282,409,410
Артур Дж. (Arthur J.) 490
Бабст Дин (Babst Dean V.) 513
Бакунин Михаил А. 48,105
Бакли Уильям Ф. (Buckley William F.) 538
Баллу Эдин (Ballu Edin) 102
Банфилд Эдвард (Banfield Edward С.)
336
Барбер Бенджамин (Barber Benjamin)
458, 464
Барнз Клод (Barnes Claude) 296
Барчунова Татьяна В. 237
Баталов Эдуард Я. 17, 90, 300, 341, 342,
534,555,556
Беверидж Альберт (Beveridge Albert J.)
178
Бей Хаким (Bey Hakim) 104
Бейтцингер Альфонс (Beitzinger Al-
fonsJ.) 13
606
Именной указатель
Беккер Карл (Becker Karl) 271
Беккер Говард (Becker Howard) 35
Белл Дэниел (Bell Daniel) 12, 18,44, 68,
69, 74, 86, 89, 93, 281, 285, 286, 297, 414,
543,551,552
Беллами Эдвард (Bellamy Edward) 92,
93,223
Белькович Родион Ю. 101
Белявская Ирина А. 15, 19, 166, 167
Бенедикт Рут (Benedict Ruth) 18, 233,
236,237,241,336
Беннет Уильям (Bennet William W.) 536
Бентли Артур (Bentley Arthur) 18, 44,
59, 143, 144,382-385,467,524
Бенхабиб Сейла (Benhabib Seyla) 526
Бергер Питер (Berger Peter) 79
Берджес Джон (Burgess John) 141, 142,
178, 183,207,208
Берельсон Бернард (Berelson Bernard)
333,468
Берк Эдмунд (Burke Edmund) 48, 148,
397,508
Беркман Александр (Berkman Alexan-
der) 103
Беркхофер Роберт (Berkhofer Robert F.)
336
Берли Адольф (Berle Adolf) 222, 223
Берлин Исайа (Berlin Isaiah) 337, 397,492
Бернейс Эдвард (Bernaus Edward) 218,
231,232,256,257
Бернхем Джеймс (Burnham James) 214,
224
Берри Дж. (Berry J.) 333, 334, 376, 379-
382,387,389
Берталанфи Людвиг фон (Bertalanffy
Ludwig fon) 390
Бжезинский Збигнев (Brzezinski Zbig-
niew) 12, 18, 44, 60, 68, 74, 177, 268, 288,
297, 400, 406-410, 414, 415, 421, 504,
510, 511, 526, 531, 532, 534, 546, 547,
555,562,563
Билл Джеймс (Bill James) 227, 336, 495,
531,534
Биллингтон Джеймс (Billington James
H.) 531, 534
Биль Джанет (Biehl Janet) 104
Бирд Чарлз (Beard Charles A.) 52, 143,
158, 162,203,298
Блок Мишель (Block Michel) 21
Блуменсток Дороти (Bloomenstock
Dorothy) 232
Блэк Боб (Black Bob) 104
Богатуров Алексей Д. 15, 16, 555, 564
Богданов Радомир Г. 17
Боден Жан (Bodin Jean) 207, 234
Болдуин Дэвид (Baldwin David) 75
Боллен Кеннет (Bollen Kenneth A.)
578
Болховитинов Николай Н. 15, 19, 251
Боркенау Франц (Borcenau Franz) 396
Борозняк Александр И. 279
Брокэвей Томас (Brokaway thomas) 57,
563
Боуз Дэвид (Boaz David) 19, 71, 72, 83,
104
Брайс Джеймс (Brice James) 454
Брандейс Луис (Brandeis Louis) 143,
168,214,223,228
Браун Уенди (Brown Wendy) 143
Бриан Аристид (Briand Aristide) 193
Бриджмен Реймонд (Bridgman
Raymond) 190
Бродель Фернан (Braudel Fernand) 21
Броди Ричард (Brody Richard A.) 469
Брокэвей Томас (Brockaway Tomas) 57,
563
Бротц Ховард (Brotz Howard M.) 15
Брукс Дж. (Brooks J.) 143
Брэдли Б. (Bradley William "Bill") 300
Букчин Мюррей (Bookchin Murray)
104,111,114
Булл Хэдли (Bull Hedley) 510, 511, 556
Бурстин Дэниел (Boorstin Daniel) 19,
59,544
Буш Джордж Г. (Bush George H.) 25,
531,534
Буш Джордж У. (Bush George W.) 25, 88,
137,284,389,529,530,531,539
Бьюкенен Джеймс (Buchanan James M.)
421
607
Именной указатель
Бьюкенен Патрик (Buchanan Patrick)
132,330,529,530,538
Бэрри Брайан (Berry Brian) 296
В
Вагнер Ричард (Wagner Richard) 421
Валдо Дуайт (Waldo Dwight) 32, 33
Валлерстайн Иммануил (Wallerstein
Immanuel) 18, 510, 526, 532, 565, 566
Валюженич Анатолий В. 15, 89, 171
Ван Дайк X. (Van Dyke H.) 143
Ванцетти Барталомео (Vanzetti Bartalo-
meo) 198
Васильев Владимир С. 17, 106
Вашингтон Букер (Washington Booker)
181,313,317
Вашингтон Джордж (Washington
George) 137,507,529
Вебер Альфред (Weber Alfred) 405
Вебер Макс (Weber Max) 48, 56, 250,
348, 362, 364, 390, 391, 403, 405, 426-
428, 505
Веблен Торстейн (Veblen Thorstein) 215
Ведемейер Иосиф (Weydemeyer Jo-
seph A.) 93
Вейнгаст Барри (Weingast Barry R.) 372-
374
Вейтлинг Вильгельм (Weitling Wilhelm)
91
Вел цел Кристиан (Welzel Christian) 361
Верба Сидни (Verba Sidney) 10, 18, 44,
52, 65, 295, 296, 324, 335, 336, 339-343,
345- 349, 352-354, 356, 361-364, 366,
368,369,391,442,472,473,526, 582, 583
Вестбрук P. (Westbrook R.) 151
Вигери Ричард (Viguery Richard) 131,
132
Вилдавски (Вильдавски) Аарон
(Wildavsky Aaron) 18,155,350, 354-362
Виленц Шон (Wilentz Sean) 53
Вильсон Вудро (Wilson Woodrow) 9, 18,
44, 48, 49, 57, 59, 60, 137, 142, 143, 147-
150, 158, 160, 166, 168-170, 176-178,
189-193, 205, 209, 212, 216, 223, 264,
266,271,287,388,503,510,564
Винти Кэри (Wintz Cary D.) 15
Витонски Питер (Witonsky Peter P.) 80
Витгенштейн Людвиг (Wittgenstein
Ludwig) 497, 500
Власихин Василий А. 17
Войтоловский Федор Г. 15
Волин Шелдон (Wolin Sheldon S.) 357
Волкова Русина Ю. 17
Вулси Теодор (Woolsey Theodore) 49,
207
Вулфовиц Пол (Wolfowitz Paul) 87
Вуттон Грэм (Wootton Graham) 462
Вятр Ежи (Wiatr Jerzy J.) 342
Гаджиев Камалудин С. 15
Гамильтон Александр (Hamilton Alex-
ander) 16, 45-47, 53, 59, 60, 287, 426
Гарбузов Валерий Н. 15
Гардин г Уоррен (Harding Warren) 146,
198
ГappTeд(GurrTed)350
Гаррисон Уильям (Garrison William L.)
102,103
Гатман Эми (Gutmann Amy) 322
Гегель Георг В. Ф. (Hegel Georg W. F.)
50, 59, 66, 153, 204, 212, 246, 405, 484,
505,518,519,548-550,552,567
Геевский Игорь А. 15, 16
Гейбриел Ралф (Gabriel Ralph) 19, 94,
136,137, 157
Гейгер Теодор (GeigerTheodor) 412
Гердер Иоганн (Gerder Johann G.) 341
Герсон Майкл (Gerson Michael) 537,
542
Герье Владимир И. 341
Гиленсон Борис А. 93
Гилькович Морис — см. Хилкуит Мо-
рис 140
Гингрич Ньют (Gingrich Newt) 527
Гинер Сальвадор (Giner Salvador) 412
608
Именной указатель
Гинтис Герберт (Gintis Herbert) 96
Гитлер Адольф (Hitler Adolf) 398, 401,
402,404,413,505
Гитлин Тодд (Gitlin Todd) 320
Глаголев Н.Н. 17
Гладков Петр В. 17
Глейзер Натан (Glazer Nathan) 18, 65,
85,536
Гоббс Томас (Hobbes Thomas) 24, 193,
370, 434, 484, 485, 504,548
Годкин Эдвин Л. (Godkin Edwin L.) 148
Годэ Хэйзел (Gaudet Hazel) 468
Голдман Джерри (Goldman Jerry) 333,
334,376,379-382, 387, 389
Голдман Маршалл (Goldman Marshall)
534
Голдман Эрик (Goldman Eric) 139, 144
Голдман Эмма (Goldman Emma) 103
Голдуотер Барри (Goldwater Barry) 82
де Голль Шарль (de Gaulle Charles) 216
Гольдблатт Дэвид (Goldblatt David)
282
Гольдштейн Бетти Haomy - см. Фридан
Бетти
Гор Альберт (Gore Albert Arnold "Al" -
jr.) Ill, 192, 300, 389, 528
Горбачев Михаил С. 596
Горер Джеффри (Gorer Geoffrey) 233
Горовиц Доналд (Horowitz Donald L.)
589-591
Горовиц Ирвинг (Horowitz Irving) 358
Госнелл Гаролд (Gosnell Harold F.) 204,
205, 213,237,467,468
Готорн Натаниел (Hawthorne Nathaniel)
91
Гоулдманн Кьелл (Goldmann Kjell) 502,
503,509
Грамши Антонио (Gramsci Antonio) 93
Графский В.Г. 17
Гринберг Милтон (Greenberg Milton)
31,34,470,474
Гринстайн Фред (Greenstein Fred) 13,
19,32,288,294,411
Гросс Элизабет (Gross Elizabeth) 327
Гроций Гуго (Grotius Hugo) 193
Гувер Герберт (Goover Herbert С.) 197,
198, 200, 203, 205,234
Гуго К. (Hugo К.) 89
Гудин Роберт (Goodin Robert) 9, 32,
294, 296, 297,429,524
Гуднау Фрэнк (Goodnow Frank) 142,
208
Гумплович Людвиг (Gumplowicz Lud-
wig) 385
Гурджиев Георгий И. 145
Гусинский Э.Н. 153
Гэддис Джон (Gaddis John L.) 19
ГэлбрейтДжон (Galbraight John) 18, 75,
300
Гэллап Джордж-мл. (Gullap George-jr.)
237,241,334,537,538
Д
Давыдов Юрий П. 15, 403, 555
Даймонд Лэрри (Diamond Larry) 18,
415,575,576
Далтон (Дальтон) Рассел (Dalton
Russell) 19, 349, 350, 392-394, 464, 465,
476,477
Даль Роберт (Dahl Robert) 14, 18, 19, 44,
261, 295, 296, 349, 387, 415, 418-420,
435, 439-448, 450, 461, 462, 465, 466,
468, 490-492, 524-526, 560, 591, 599
Даниельсон Николай Ф. 51
Данливи П. (Dunleavy P.) 482
Данн Джон (Dunn John) 420
Дарвин Чарльз (Darwin Charles) 209, 212
Дарендорф Ралф (Dahrendorf Ralf) 50,
295
Дауне Энтони (Downs Anthony) 10, 18,
44, 217, 238, 257, 295, 415, 429-435, 437,
439, 466, 468, 475, 478
Дворкин Роналд (Dworkin Ronald) 18,
44, 117, 289, 292, 375, 486,491-496, 536
Дебс Юджин (Debs Eugene) 95, 143,
146, 147, 170, 171
Деллинджер Дэвид (Dellinger David)
126,458,529
609
Именной указатель
Дементьев Игорь П. 15, 178
Джанда Кеннет (Janda Kenneth) 333,
334,376.379-382. 387, 389
Джейн Джон (Jay John) 46, 53
Джекман Роберт (Jackman Robert W.)
578
Джексон Эндрю (Jackson Andrew) 136,
163,313
Джемс Уильям (James William) 59, 142,
151, 154, 187,217
Джентиле Джованни (Gentile Giovanni)
396
Джервис Роберт (Jervis Robert) 19, 562
Джефферсон Томас (Jefferson Thomas)
13, 14, 16, 45-47, 49, 53, 59, 60, 72, 81,
83, 158, 163, 287, 313, 418, 436, 459, 494,
495,500
Джонс Г. (Jones H.) 92, 382, 407
Джонс Тимоти (Jones Timothy) 537
Джонсон Л индон (Johnson Lindon) 136,
139,226,281,301-304
Джонсон Пол (Johnson Paul) 544
Джордж Генри (George Henry) 215
Дидро Дени (Diderot Denis) 106
Дмитриев Анатолий В. 11, 15
Доган Маттеи (Dogan Mattei) 32, 141,
450,588
Дойл Майкл (Doyle Michael) 18, 189,
415,513-516,533
Дойч Карл (Deutsch Karl) 214, 264, 293,
295,394
Долбир Кеннетт (Dolbeare Kenneth)
281
Долгополова Наталья А. 17, 332
Дос Пассос Джон (Dos Passos John) 201,
203
Доусон Ричард (Dawson Richard) 336
Драйзер Теодор (Dreiser Theodore) 201,
203
Дрюри Г. (DruryG.)372
Дуб Леонард (Doob Leonard) 231, 232
Дуглас Мэри (Douglas Mary) 350, 354-
356, 359, 360
Дьюи Джон (Dewey John) 14, 18,24,44,
55, 59, 74, 139, 143, 150-155, 171-175,
214, 217, 223, 229, 230, 240, 241, 245,
382,448,483,599
Дьюи Джордж (Dewey George) 151
Дьюи Томас (Dewey Thomas) 151
Дюбуа Кора (Dubois Cora) 233
Дюбуа Уильям (Du Dois W. Е. В.) 55,
181,317,318,319
Дюги Леон (Duguit Leon) 154
Дюркгейм Эмиль (Durkheim Emile)
141,348,390,391
Егоров Сергей А. 17
Ельцин Борис Н. 523, 531
Ж
Жеребкина И.А. 326
Журавлева Виктория И. 15
Журавлева Виктория Ю. 534
Журкин Виталий В. 16
Закария Фарид (Zakaria Fareed) 465
Замошкин Юрий А. 16, 17, 332
Захарова Мария Н. 90
Зерзан Джон (Zerzan John) 105
Зигель Роберт (Ziegel Robert) 279
Зиммель Георг (Simmel Georg) 383,
412
Зинн Говард (Zinn Howard) 93, 126, 458,
526
Зомбарт Вернер (Sombart Werner) 88,
89
Зорге Рихард (Zorge Richard) 93
Зорге Фридрих (Zorge Friedrich A.) 51,
93
Зубок Лев И. 178
Зяблюк Николай Г 16, 17, 385, 387
610
Именной указатель
И
Иванов Роберт Ф. 16, 319
Иванян Эдуард А. 16, 17, 19, 147, 161,
178, 264, 269, 305, 332, 407, 524
Ильенков Эвальд В. 20
Ильин Михаил В. 584
Инглхарт Роналд (Inglehart Ronald) 19,
296, 338,350, 361-368, 527, 582, 583
Инкелес Алекс (Inkeles Alex) 336
ИрхинЮрийВ. 16
Истон Дэвид (Easton David) 19, 31-33,
44, 62, 63, 142, 293, 295, 296, 391, 392,
394,524,526
Й
Йеринг Рудольф фон (Jhering (Ihering)
Rudolf von) 385
К
Каазе Макс (Kaaze Max) 296, 337
Кабе Этьен (Cabet Etienne) 91
Кази Николь (Kazi Nicole) 211
Казин Майкл (Kazin Michael) 93, 94
Кайзерлинг Леон (Keyserling Leon) 300
Калвертон Верной (Calverton Vernon)
203
Каленский В.Г. 16
Калкинс Эрнест (Calkins Earnest E.)
200
Калхун Джон (Calhoun John) 49, 208
Кальвин Жан (Calvin Jean, Calvinus Io-
annes) 138
Кант Иммануил (Kant Immanuel) 59,
66, 153, 189, 190, 193, 275, 396, 405, 459,
484,485,503,513-515, 517, 573, 574
Каплан A. (Kaplan A.) 213, 254, 259, 260
Каплан Мортон (Kaplan Morton) 177,
510,557,558
Каплан Роберт (Kaplan Robert S.) 567
Капчан Клиффорд (Kupchan Clifford)
532
Капчан Чарлз (Kupchan Charles) 532,
551,557
Каренин Алексей А. 17
Карл Б. (Karl В.) 205
Карл II (Charles II of England) 52
Карл Терри (Karl Terry) 592
Карминес Э. (Carmines E.) 468, 476,
477, 478, 479
Карсон Рашель (Carson Rachel) 111
Картер Джеймс (Джимми) (Carter
James (Jimmy)) 118,407
Каули Малколм (Cowley Malcolm) 203
Кейнс Джон (Keynes John) 421
Кёлер Вольфганг (Kohler Wolfgang) 214
Келлог Фрэнк (Kellogg В. Frank) 193
Кенистон Кеннет (Keniston Kenneth)
122
Кеннеди Джон (Kennedy John) 279, 304
Кеннеди Пол (Kennedy Paul) 532, 555,
564,565
Керемецкий Яков Н. 17
Керк Расселл (Kirk Russell О.) 80
Керти Мерл (Curti Merle) 14, 19, 183,
298
Кертис Майкл (Curtis Michel) 410
Кестлер Артур (Koestler Arthur) 396
Ки-мл. Валдимер (Key Valdimer О., Jr.)
19,205,295,331,332,386
Кигли Чарлз (Kegley Charles W.) 558,
560
Кимлика Уилл (Kymlicka Will) 23,
106,290, 292, 314, 315, 320, 321, 324, 325,
327, 486, 492
Киндер Д. (Kinder D.) 331
Кинг Г. (King G.) 296
Кинг Мартин Лютер (King Martin
Luther) 125,296,305,530,603
Кипнис К. (Kipnis К.) 490
Киркпатрик Джин (Kirkpatrick Jeane)
539
Кирхмайер О. (Kirchmeier О.) 214
Киссинджер Генри (Kissinger Henry) 12,
19, 57, 60, 177, 192, 268, 288, 504, 510,
511, 516, 517, 526, 531, 532, 545-547,
562, 563, 567
611
Именной указатель
Клакхон Клайд (Kluckhohn Clyde) 233
Кларк Гренвиль (Clark Grenville) 503
КларкЯн (Clark Ian) 510
Клей Люциус (Clay Lucius) 405
Клингеманн Ханс-Дитер (Klingemann
Hans-Dieter) 9, 32, 60, 294, 296, 297,
429,524
Клинтон Уильям (Билл) (Clinton Wil-
liam J.) 25, 515, 537
Кобден Ричард (Cobden Richard) 234
Кожев Александр (Kojeve Alexander) 50,
549
Козер Льюис (Coser Lewis A.) 19, 214,
404
Кокошин Андрей А. 16
Коллинс Патрисиа (Collins Patricia H.)
15
Колумб Христофор (Columbus Christo-
phorus) 500
Коммаджер Генри (Commager Henry S.)
14, 19, 136, 147, 150, 176, 198,201
Конверс Дж. М. (Converse J. M.) 288
Конверс Филип (Converse Philip E.) 69,
295,468
Кондорсе Мари Жан (Condorcet Marie
Jeande) 106
Конт Огюст (Comte Auguste) 144
Конышев Валерий Н. 16
Кори Льюис (Corey Lewis) 202
Корнилов М.236
Королев К. 180
Косолапов Николай А. 15, 16, 555
Коулмен Джон (Coleman John) 335
Коул Филипп (Cole Ph.) 314
Кохейн (Кеохейн) Роберт (Keohane
RobertO.) 19,296,505,509
Кохфелд К. (Kohfeld С.) 477
Коэн Джошуа (Cohen Joshua) 96, 466
Коэн Стивен (Cohen Stephen) 19, 534
Крамер Стэнли (Kramer Stanley) 280
Краутхэммер Чарлз (Krauthammer
Charles) 268, 532
Кревекер Сент-Джон де (Crevecoeur
St.-John de) 533
Кременюк Виктор А. 16, 510
Кристол Ирвинг (Kristol Irving) 12, 416
Кристол Уильям (Kristol William) 567
Кронин Томас (Cronin Thomas) 458
Кропоткин Петр А. 48
Кротти Уильям (Crotty William) 294
Кроули Герберт (Croly Herbert) 19, 44,
59, 143, 144-146, 158-162, 178,203,212,
214,226,230
Кузнецова Татьяна В. 17
Кук Томас Д. (Cook Thomas D.) 79
Кулагин Владимир М. 513
Кули Чарлз (Cooley Charles H.) 23, 206
Кулидж Кэлвин (Coolidge Calvin) 197,
198
Купер Фенимор (Cooper Fenimore) 14
Кэмпбелл (Кемпбелл) Энгус
(Campbell Angus) 233, 295, 468, 479,
480
Кэйси Р. Д. (Casey R. D.) 232
Кэнтрил Хздли (Cantril Hadley A.) 241,
334
Кэрозерс Томас (Carothers Thomas) 575,
585-589
Л
Лавлок Джеймс (Lovelock James) 114
Ладюк Винола (Laduke Winola) 528
Лазарсфельд (Лазарсфелд) Пол (Lazars-
feld Paul) 214, 233, 331, 468, 475, 476
Ласки Гаролд (Laski Harold) 154
Лассуэлл (Лассвел) Гаролд (Lasswell
Harold) 10, 14, 19, 23, 44, 59, 60, 74, 151,
155, 205, 211-213, 215-218, 230, 232-
235, 241, 242, 247, 250-262, 271, 274,
439, 454, 468, 472, 486, 524, 599
Лауманн Эдвард (Laumann Edward) 374
Лафоллетт Роберт (La Follette Robert
М.) 19, 143, 158, 165-168,203,205
Лафоллетт Роберт-мл. (La Follette
Robert M., Jr.) 279
Лахей Барбара (Lahey Barbara) 132
Лебедева Марина М. 575
Левин Курт (Lewin Kurt) 214
612
Именной указатель
Лейк Энтони (Lake Anthony) 515
Лейн Кристофер (Lane Christofer) 515,
516
Лейн Роберт (Lane Robert) 69, 295, 348
Лейпхарт Арендт (Lijphart Arendt) 14,
19,376,415,447-453,589-592
Лейтес Натан (Leites Nathan) 233
Леманн Николас (Lehmann Nicolas) 382
Ленин Владимир И. 48, 95, 103, 147,
149, 153, 199,234,341,413
Лене С. (Lens S.) 121
Леон Даниель де (Leon Daniel de) 95
Лепсиус Мартин (Lepsius Martin) 412
Лернер Дэниел (Lerner Daniel) 578
Лернер Майкл Lerner Michael) 19, 307,
312
Лернер Макс (Lerner Max) 99, 125, 202
Л ибер Фрэнсис (Lieber Francis) 141, 207
Ликерт Ренсис (Likert Rensis) 233
Лилиенталь Дэвид (Lilienthal David)
298
Лимонджи Фернандо (Limongi Fernan-
do) 580-582
Линд С. (Lynd S.) 121
Линдблом Чарлз (Lindblom Charles E.)
155,295,415,416,418,444
Линк Артур (Link Arthur) 136, 140
Линкольн Авраам (Lincoln Abraham)
53, 197, 222, 229, 251, 287, 313, 424
Линтон Ралф (Linton Ralf) 348
Линц Хуан (Linz Juan) 19,376,410-415,
428,575,576,592-596
Липпман Уолтер (Lippmann Walter) 16,
19, 44, 144-146, 172, 178, 189, 190, 212,
214, 216-218, 237-241, 251, 333, 435-
439,602
Липсет Сеймур (Lipset Seymour) 19, 44,
68, 69, 88, 89, 295, 296, 336, 344, 415,
416, 418, 425,427-429, 526, 536, 543-545,
575,576,578,579,581,
Лодж Генри (Lodge Henry С.) 178, 181,
183
Локк Джон (Locke John) 24, 47, 59, 66,
72, 370, 418, 434, 484, 485, 494, 548, 549,
599
Лондон Джек (London Jack) 140
Лоури Гленн (Loury Glenn) 529
Лоуэлл Лоренс (Lowell Lawrence) 158,
165
Лоуэнталь Лео (Lowenthal Leo) 214
Лукач Джон (Lukacs John) 78
Лукин Владимир П. 16
Лундестад Гейр (Lundestad Geir) 19, 282
Льюис Синклер (Lewis Sinclair) 201, 202
Люс Генри (Luce Henry) 19, 86, 268-270,
562,563
М
Майроф Брюс (Miroff Bruce) 14
Макговерн Джордж (McGovern George)
75
Макгроу Кэтлин (McGraw Kathleen)
331
Макгрю Энтони (McGrew Anthony)
282
Макиавелли Никколо (Machiavelli Nic-
collo) 24, 66, 193, 246, 249, 370, 454, 504
Макинтайр Аласдер (Macintyre Alas-
dair) 322
Маккарти Джозеф (McCarthy Joseph
R.) 279, 280
Маккарти Чарлз (MaCarthy Charles)
166,167
Маккинли Уильям (McKinley William)
179
Маккиннон Кэтрин (MacKinnon Ca-
tharine) 327
Маккормик Ричард (McCormic Rich-
ard) 136,140
Макклелланд Дэвид (McClelland Da-
vid) 336
Маклин Айн (McLean Iain) 31, 39
Макфол Майкл (McFaul Michael) 534
Мак-Элрой Венди (Me Elroy Wendy)
101
Малашенко Игорь Е. 17
Малколм Икс (Malcolm X) 305
Мальков Виктор Л. 16, 220
613
Именной указатель
Маннгейм Карл (Mannheim Karl) 454
Мангер Фрэнк (Munger Frank) 332
Манделбаум Майкл (Mandelbaum
Michael) 531
Манн Томас (Mann Thomas) 272, 274,
382
Манчестер Уиллиам (Manchester Wil-
liam) 279
Мао Цзедун (Мао Zedong) 398
Маркс Карл (Marx Karl) 20, 51, 53, 59,
90, 93, 95, 103, 234, 286, 426, 475, 484,
518
Маркузе Герберт (Marcuse Herbert) 19,
36, 93, 121, 123, 125, 214, 285, 286, 289,
290, 307, 308, 312, 379, 404, 414, 415,
423, 600
Маркус Джордж (Marcus George E.) 335
Марч Джеймс (March James G.) 295,
296,371-373
Маршалл Джордж (Marshall George)
192,564
Меаршаймер Джон (Mearsheimer John)
515,557,558
Медкалф Линда (Medcalf Linda J.) 281
Медоуз Деннис (Meadows Dennis) 110
Медоуз Донелла (Meadows Donella) 110
Мейнваринг Скотт (Mainwaring Scott)
592-594
Мейерс Д. Т. (Meyers D. Т.) 490
Мейлер Норман (Mailer Norman) 500
Мельвиль Андрей Ю. 16, 17, 78, 79, 584
Мендловиц Сол (Mendlovitz Saul H.)
510,511
Менкен Генри (Mencken Henry L.) 198,
199
Мерриам Чарлз (Merriam Charles E.)
12, 14, 19, 44, 48, 60, 74, 151, 155, 176,
181, 186, 204-213, 215, 218, 219, 227-
230, 235, 237, 241-250, 256, 261, 262,
270-272, 274-276, 324, 331, 339, 390,
467, 486, 524, 599
Мертон Роберт (Merton Robert) 500,
557
Мерчант Кэролин (Merchant Carolyn)
114
Местр Жозеф де (Maistre Joseph de) 52,
148,332
Мид Джордж (Mead George H.) 23, 206
Мид Маргарет (Mead Margaret 233, 336
Миз Эдвин (Meese Edwin) 538
Мизес Людвиг фон (Mises Ludwig von)
19,75,82,414
Милбрат Лестер (Milbrath Lester) 472,
473
Миллер Генри (Miller Henry) 201
Миллер Уоррен (Miller Warren E.) 295,
468, 475, 480,526
Миллс Чарлз Райт (Mills Charles Wright)
10, 19, 122, 123, 125,379,600
Милль Джон (Mill John S.) 48, 141, 418,
459,497
Мине Гардинер (Means Gardiner) 222
Михайлов Борис В. 16, 17, 300
Михельс Роберт (Michels Robert) 436
Мойнихен Дэниел (Moynihan Daniel)
74
Моммзен Теодор (Mommsen Theodor)
183
Монро Джеймс (Monroe James) 15, 91,
178, 179, 182, 184,510,520
Монтескье Шарль-Луи (Montesquieu
Charles-Louis) 47, 59, 65, 207, 249, 370,
375,418,484,599
Морган Уэйн (Morgan Wein) 170
Моргентау Ганс (Morgenthau Hans) 19,
44, 177,214,297,404,504-509
Моска Гаэтано (Mosca Gaetano) 141,
426, 457
Мост Иоганн (Most Johann)103
Мур-мл. Баррингтон (Moore
Barrington, Jr.) 295
Муравчик Джон (Muravchick John) 567
Муссолини Бенито (Mussolinu Benito)
154, 166,396,413
Мэдисон Джеймс (Madison James) 45,
47, 49, 53, 59, 60, 287, 339, 385, 387
Мэйсон Р. (Mason R.) 462
Мэхен (Мэхэн) Альфред (Machan
Alfred J.) 18, 178, 180-182, 184, 185, 187,
560,561
614
Именной указатель
МэхониД. (Machoney D.) 141
Мюрдаль Гуннар (Myrdal Gunnar) 19,
81
Мюррей Чарлз (Murray Charles A.) 538
Н
Най Джозеф-мл. (Nye Joseph, Jr.) 19, 60,
526,532,555,561,568
Най Норман (Nie Norman) 296, 335,
472, 473
Нейдер Ралф (Nader Ralph) 75
Нельсон Барбара (Nelson Barbara) 155
Нибур Рейнголд (Niebuhr Reinhold) 55,
298,504
Никитин Александр И. 17
Никитченко А.Н. 584
Николайчик Владимир М. 17
Никсон Ричард (Nixon Richard) 82, 216
Нил Патрик (Neal Patrick) 420
Нисбет Роберт (Nisbet Robert) 416
Ницше Фридрих (Nietzsche Friedrich)
59, 199,246,505,548
Нобл Дэвид (Noble David) 144
Ноги Джозеф (Nogee Joseph L.) 558, 559
HoBHKn.(NovickP)337
Нозик Роберт (Nozick Robert) 19, 44,
83,104,289, 297,375,380,496-501
Нойманн Франц (Neumann Franz) 214
Нойхаус Ричард Дж. (Neuhaus Rich-
ard J.) 539
Нойштадт Ричард (Neustadt Richard)
376
Норт Дуглас (North Douglas С.) 295, 374
Ноук Пол (Knoke Paul) 374
Нунан Пегги (Noonan Peggy) 540
Ньютон Исаак (Newton Isaac) 209
О
Обама Барак (Obama Barack) 25, 162,
192,534,603
Одетс Клиффорд (Odets Clifford) 203
О'Доннелл Гильермо (O'Donnell Guill-
ermo)415, 575, 576, 584, 585
Ожиганов Эдвард Н. 17
Ойкен Вальтер (Eucken Walter) 75
ОлещукЮрийФ. 17
Олпорт Флойд (Alport Floyd H.) 241
Олсен Йохан (Olsen Johan P.) 295, 296,
371
Олсон-мл. Мансур (Olson Mancur, jr.)
295, 376, 469
Оппенгеймер Роберт (Oppenheimer
Robert) 280
Ордешук Питер (Ordeshook Peter) 296
Оррен Каррен (Orren Karren) 390
Оруэлл Джордж (Orwell George) 396, 603
Остром Элинор (Ostrom Elinor) 295,
296, 374, 469,525
Otto Джон (Otto John) 373
Оукин Сьюзен (Okin Susan M.) 329
Оукшотт Майкл (Oakeshott Michael)
397
Оуэн Роберт (Owen Robert) 48, 90, 91,
299
П
Пай Лусиен (Руе Lucian) 335, 336, 341
Пайпс Ричард (Pipes Richard) 414, 416,
531,534
Панарин Александр С. 35
Панкин Алексей Б. 17
Парето Вилфредо (Pareto Vilfredo) 141,
253, 254, 348, 426, 455, 457
Парех Бхику (Parekh Bhikhu) 34, 289,
290,291,397,403,404
Паррингтон Верной (Parrington Ver-
non L.) 13, 14, 19, 45-47, 52, 57, 184
Парсонс Люси (Parsons Lucy) 103, 261
Парсонс Толкотт (Parsons Talcott) 19,
69, 261, 347, 348, 352, 391, 440, 441
Пархоменко В.К. 17
Паттен Симон (Patten Simon) 164
Патнэм Роберт (Putnam Robert) 19, 296,
336,338,415,475,525,583
615
Именной указатель
Пayэлл Дж. Бингхем (Powell J. Bingham)
387, 392-394
Пейн Томас (Paine Thomas) 14, 45, 46,
60,81.376.404
Пейтман (Пейтмэн) Кэрол (Pateman
Carole) 108, 109,458-463
ПелассиД. (Pelassy D.) 450
Пел ке Роберт (Paehlke Robert) 111, 112
Пени Уилл нам (Perm William) 256
Пеннок Роналд (Pennock Ronald) 418
Пёрвис Томас (Pervis Thomas) 180, 201
Перикл (Pericles) 454
Перкинс Фрэнсис (Perkins Frances) 223
Перратон Джонатан (Perraton Jonathan)
282
Перри Ралф (Perry Ralph) 271
Перфилова Елена В. 17
Петровская Мира М. 16, 17, 332
Петровский Владимир Ф. 16, 177
Петросик Джон (Petrocik John R.) 335
Петросян Маргарита Е. 17
Печатное Владимир О. 16, 17, 145, 146,
178, 189, 190,216,217,436
Пиз Доналд (Pease Donald) 544
Пирс Чарлз (Pierce Charles) 59, 151
Питере Б. Гай (Peters В. Guy) 371-375,
377
Платон (Plato) 44, 50, 66, 158, 239, 370,
398,437,550
Платт Орвилл (Platt Orvill H) 178
Плейно Джек (Piano Jack С.) 31, 34,
470, 474
Плеханов Сергей М. 17
Подгорец Норман (Podhoretz Norman)
19,87
Подлесный Павел Т. 17
Полсби Нелсон (Polsby Nelson W.) 13,
32,288,294.411
Попкин Сэмюэл (Popkin Samuel L.)
469,481
Попкова Л. 326
Поппер Карл (Popper Karl) 290, 397
Попов Алексей А. 17
Попов Николай П. 17, 332
Порус В.Н.250
Протагор (Protagoras) 44
Прудон Пьер-Жозеф (Proudhon Pierre-
Joseph) 48. 101
Прювитт Кеннет (Prewitt Kenneth) 336
Пугачев Василий П. 30
Пушкарева Г. В. 480, 481
Пшеворский Адам (Przeworsky Adam)
19, 415, 526, 578, 580-583. 592. 593
Пэйн Шон (Payne Sean) 376
Рагги Джон (Ruggie John) 267
Райан Алан (Ryan Alan) 151, 153, 155
Райкер Уиллиам (Riker William) 296
РайнерУ. (RinerW.)
Райе Стюарт (Rice Stuart A.) 467
Райт Куинси (Right Quincy) 205, 219,
264-266, 503, 504
Райе Томас (Rice Thomas D.) 184
Раммел Рудольф (Rummel Rudolph)
513
Рамсфелд Доналд (Rumsfeld Donald)
87
Рандерс Йорген (Randers J0rgen) 110
Рассел Бертран (Russel Bertran) 152,
153,500,573
Рассетт Брюс (Russett Bruce) 189, 415,
513-516,533
Растоу Дан кварт (Rustow Dunkwart) 19,
575,576
Ревеш Эмери (Reves Emery) 219, 271 —
275
Рейган Роналд (Reagan Ronald) 80, 82,
132, 282, 283, 527, 530, 531, 538-540
Реймонд Гарфилд (Raymond Gar-
field G.) 558, 560
Рейч Роберт (Reich Robert) 76, 77, 300
Рейч Чарлз (Reich Charles) 124
Рендерс Йорген (Randers Iorgen) 110
Рид Адольф (Reed Adolph) 319
Рид Джон (Reed John S.) 217
Рипли Джордж (Ripley George) 91
Рисмен Дэвид (Riesman David) 302, 416
616
Именной указатель
Рифкин Джереми (Rifkin Jeremy) 111
Ричард Карл (Richard Carl) 14
Риччи Дэвид (Ricci David) 287
Робертсон Патрик (Robertson Patrick)
132
Робеспьер Максимилиан (Robespierre
Maximilien) 52
Робсон Поль (Robson Paul) 280
Рогатин Феликс (Rohatyn Felix) 300
Рогов Сергей М. 16,510
Роджерс Джоел (Rogers Joel) 96, 126,
466
Розенбаум Алиса — см. Рэнд Айн 82
Роззак Теодор (Roszak Theodore) 600
Ройс Джошуа (Royce Josiah) 59, 151
Роккан Стейн (Roccan Stein) 296
Рокман Берт (Rockman Bert A.) 375
Рокфеллер-мл. Джон (Rockefeller J.
D., Jr.) 407, 469
Ролз (Роле, Роулз) Джон (Rawls John)
14, 19, 26, 36, 44, 117, 289-292, 295, 297,
304, 322, 375, 380, 404, 434, 483, 484-
492, 495-501, 520, 525, 569, 570-574,
599,600
Романов Владимир В. 176, 177
Рорти Ричард (Rorty Richard) 19, 145,
146, 151, 171,483
Рослякова Галина А. 17
Ростоу Уолт (Rostov/ Walt W.) 19, 510,
511,532,555,576
Ротбард Мюррей (Rothbard Murray)
103,104
Ротенберг Рэндел (Rothenberg Randall)
19
Ротстайн Бо (Rothstein Во) 370-372,
375-377
Рубин Джерри (Rubin Jerry) 103
Рузвельт Теодор (Roosevelt Theodore)
15, 16, 138, 143, 145, 147, 149, 150, 152,
158, 160-162, 167, 168, 178, 181-183,
187, 192,212,264,266,299,510
Рузвельт Франклин (Roosevelt Franklin
D.) 73, 80, 136, 162, 175, 202, 203, 205,
212, 215, 220-223, 242, 264, 266, 267,
269,270,299,304,510
Рузвельт Элеонора ( Roosevelt Eleanor)
300
Руссо Жан-Жак (Rousseau Jean-Jacque)
59, 66, 244, 246, 370, 418, 423, 434, 459,
462, 484,485
Рутенберг Чарлз (Ruthenberg Charles)
147
Рэнд Айн (Rand Ayn) 82-84, 414, 500
Рюшемайер Дитрих (Rueschemeyer Di-
etrich) 579,580
Саймон Герберт (Simon Herbert) 155,
469,481
Сакко Никола (Sacco Nicola) 198
Саксонхауз Эрлин (Saksonhaus Arlin)
Салливен Майкл (Sullivan Michael) 513
Самнер Уильям (Sumner William) 187,
188
Самнер Чарлз (Sumner Charles) 186
Сандел Майкл (Sandel Michael) 153, 322
Сантаяна Джордж (Santayana George)
59,151,217,289,435,436
Сартори Джованни (Sartori Giovanni)
19, 251, 254, 255, 415, 426,454-457, 463,
465
Сартр Жан-Поль (Sartre Jean-Paul) 123,
601
Севостьянов Григорий Н. 251
Сен Кён-Рюн (Senkon Rhun) 579
Сенека Луций (Seneca Lucilius) 44
Сен-Симон Анри (Saint-Simon Henri
de)48
Сигерист Генри (Sigerist Henry) 202
Сидней Элджернон (Sidney Algernon)
52
Сиккенга Джеффри (Sikkenga Jeffrey)
13
Сингранелли Д. (Singranelli D.) 381
Синклер Элтон (Sinclair Upton) 14, 95,
138, 140,201,223
Скиннер Беррес (Skinner Burrhus R.)
62,311,382,467
617
Именной указатель
Скокпол Теда (Skocpol Theda) 295, 296,
390,474
Скотт Говард (Scott Howard) 266
Скратон Роджер (Scruton Roger) 36, 41,
42
Скэнлон Томас (Scanlon Thomas) 492
Скэч Синди (Skach Cindy) 591-593
Смит Адам (Smith Adam) 84, 225, 432
Смит Б. Л. (Smith В. L.) 232
Смит Джеймс (Smith James А.) 143, 158,
162
Смит Роджер (Smith Roger) 524, 525
Смит Томас (Smith Thomas) 213
Смолл Албион (Small Albion) 385
Снайдерман Пол (Sniderman Paul) 469
Согрин Владимир В. 16, 19, 53, 57, 136,
161, 179,202,220
Сократ (Socrates) 44, 497
Соловьев Александр И. 39
Сомджи А. Г. (Somjee A. H.) 151
Сон Луис (Sohn Louis) 503
Сорос Джордж (Soros George) 86, 87,
555
Соумит Альберт (Somit Albert) 13, 61, 62
Спенсер Герберт (Spencer Herbert) 141
Спикмен Николас (Spykman Nicholas
J.) 184,560,561
СпиллерР. (SpillerR.)199
Спиноза Барух (Бенедикт) (Spinoza
Benedictus) 59, 153
Спунер Лисандр (Spooner Lisander) 101
Сталин Иосиф В. 48, 152, 153, 215, 398,
401,402
Стауффер Сэмюэль (Stouffer Samuel)
233
Стейнбек Джон (Steinbeck John) 201
Степанова О.Л. 16
Степэн Алфред (Stehan Alfred С.) 591 —
593
Стеффенс Линкольн (StefTens Linkoln)
138
Стивене Джон (Stephens John D.) 579,
580
Стивенсон Эдлай (Stevenson Adlai E.)
300
Стимсон (Стаймсон) Генри (Stimson
Henry) 193
Стоукс Доналд (Stokes Donald E.) 295,
468
Страусе Лео - см. Штраусе Лео 214
Страус A.(Straus A.) 559
Стрейт Клэренс (Streit Clarence) 266
Стром Каар (Strom Кааге) 392-394
Стур Джон (Stuhr John J.) 151
Сэндел Майкл Дж. (Sandel Michael J.)
492
Таггард Дж. (Tuggard George) 203
Тагуэлл Рексфорд (Tugwell Rexford) 223
Такер Бенджамин (Tucker Benjamin)
99-102
Такер Роберт (Tucker Robert) 19, 282,
531,534
Тарбелл Аида (Tarbell Ida M.) 138
Тафт Уильям (Taft William H.) 185, 186,
188,203
Твен Марк (Twain Mark) 14, 58, 181
Тейненхаус Джозеф (Tanenhaus Joseph)
13,61,62
Тернер Фредерик (Turner Frederick) 179
Тетлок Филип (Tetlock Philip E.) 469
Тикнер Дж. Энн (Tickner J. Ann) 110,
328,329,556
Тлостанова М.В. 314
Тойнби Арнольд (Toynbee Arnold) 555
Токар Брайан (Tokar Brian) 115
Токвиль Алексис (Tocqueville Alexis de)
21, 53, 141, 244, 323, 382, 383, 389, 416,
459,471,577,583
Толстой Лев Н. 102, 186
Томас Вильям (Thomas William R.) 206
Томас Роберт П. (Thomas Robert P.)
374
Томпсон Деннис (Thompson Dennis F.)
415
Томпсон Майкл (Thompson Michael)
354, 357, 358, 360
618
Именной указатель
Торо Генри (Thoreau Henry D.) 99, 100,
500
Торрес Родолфо Д. (Torres Rodolfo D.)
579
Тоффлер Хейди (Toffler Heidi) 309
Тоффлер Элвин (Toffler Alvin) 19, 309-
311
Травкина Наталья М. 17, 316
Траси Дестют де (Tracy Destutt de) 68
Трейчке Генрих фон (Treitschke Hein-
rich von) 204
Троицкая Л.М. 179
Трофименко Генрих А. 16
Троцкий Лев Д. 48, 152, 153,500
Трублад Бенджамин (Trueblood Benja-
min) 190
Тру мен Дэвид (Truman David) 205, 297,
360,386,387
Тсонгес Пол (Tsongas Paul) 76
Туроу Лестер (Thurow Lester) 76, 300
Турчанинова Ю.И. 153
Тэйлор (Тейлор) Чарлз (Taylor Charles
М.) 322, 492, 615
Тэлботт Строуб (Talbott Strobe) 534
Уайз Джон (Whise John) 57
Уайт Леонард (White Leonard) 205
Уайтхед Лоренс (Whitehead Laurence)
308,576
Уивер Р. Кент (Weaver R. Kent) 375
Уиллоуби Уильям (Willoughby William)
142
Уилсон Питер - см. Бей Хаким
Уилсон Эдмунд (Wilson Edmund) 203
Уильяме Роджер (Williams Roger) 57
Уильяме Томас (Williams Thomas) 500
Уинтц Кэри (Wintz Cary D.)
Уйти С. (Withey S.) 367
Уитмен Уолт (Whitman Walt) 171, 172
Уиттмор Рой (Whittemore Roy С.) 14
Уокер Роберт (Walker Robert H.) 157
Уокер Фрэнсис (Walker Francis) 183
Уолц (Уолте) Кеннетт (Waltz Kennet N.)
19, 177,297,509,515,555,557
Уолцер Майкл (Walzer Michel) 19, 118,
314,322
Уорд Лестер (Ward Lester) 139
Уолдрон Иеремия (Waldron Jeremy)
492
Уоррен Джосайа (Джошуа) (Warren Jo-
siah) 100, 101
Уотсон Г (Watson G.) 233
Уотсон Дж. (Watson J.) 62
Уткин Анатолий И. 16
Уэйл Уолтер (Weyl Walter) 19, 143, 145,
158, 162-164, 166, 178, 189, 203, 212
Уэйрич Пол (Weyrich Paul) 131, 132, 538
Ф
Фанталов Юрий С. 17
Фарр Джеймс (Fair James) 151, 211
Фаррел Джеймс (Farrel James) 203
Федоров Ю.Е. 584
Федосеев Анатолий А. 11, 16, 19, 64
Фергюсон Нил (Ferguson Niall) 554, 555
Финифтер Ада (Finifter Ada) 13, 294
Филлипс Кевин (Phillips Kevin) 131
Фиорина Моррис (Fiorina Morris) 295,
296, 380, 382, 469,478
Фицджеральд Скотт (Fitzgerald Scott)
201
Фихте Иоганн (Fichte Johann) 59, 505
Фишкин Джеймс (Fishkin James) 19,
458
Фолк Ричард (Falk Richard) 19, 510, 511
Фолкнер Уильям (Faulkner William)
201
Фолузлл Джерри (Falwell Jerry) 131
Фонер Эрик (Foner Eric) 93
Форбс Малколм Стивенсон (Forbes
Malcolm Stevenson, Jr.) 87, 538
Формизано Рональд (Formisano
Ronald) 336-338, 584
Форси Чарлз (Forcey Charles) 19, 135,
162
619
Именной указатель
Франклин Бенджамин (Franklin
Benjamin) 14, 46, 47, 59, 287
Франко Франсиско (Franco Francisco)
411
Франкфуртер Феликс (Frankfurter
Felix) 145. 160, 161,223
Фрейд Зигмунд (Freud Sigmund) 93,
217,218.234,'500
Фридан Бетти (Friedan Betty) 107-109
Фридман Милтон (Friedman Milton)
75,82,416
Фридрих Карл (Friedrich Carl J.) 215,
400,405-410,414
Фриш Мортен (Frisch Morten) 19, 221,
222
Фромм Эрих (Fromm Erich) 123, 289,
290,311,312,404,423
Фрост Брайян-Пол (Frost Bryan-Paul)
13
Фукидид (Fukidid) 454, 504
Фуко Мишель (Foucault Michel) 35, 50
Фу куя м а Фрэнсис (Fukuyma Francis)
1l" 19, 24, 26, 85, 286, 518, 519, 525, 526,
536,537,548-552,554,555,587
Фулбрайт Джеймс (Fulbright James W.)
274
Фуллер Маргарет (Fuller Margaret) 91
Фурман Дмитрий Е. 16, 55-57, 299
Фурсенко Александр А. 16
Фурье Шарль (Fourier Charles) 48, 91
X
Хаас Майкл (Haas Michael) 513
Хабермас Юрген (Habermas Jurgen) 422
Хайдеггер Мартин (Heidegger Martin)
22, 397, 403
Хайек Фридрих (Hayek Friedrich) 44,
75.81,289,414-416
Хайман Гэйвин (Hyman Gavin) 233
Хакфельд P. (Huckfeldt R.) 468, 476-479
Хантингтон Сэмюэл (Huntington Sam-
uel) 12, 19, 25, 44, 68, 177, 295, 336, 337,
361, 415, 420. 421, 510, 525, 526, 532,
533, 535, 536, 551-555, 575-578, 583-
585
Харви Дэвид (Harvey David) 77
Хард X. (Heard H.) 332
Хардгрейв Роберт (Hardgrave Robert L.)
241,336
Харрингтон Майкл (Harrington Mi-
chael) 96, 98, 304, 466
Харрисон Лоуренсе (Harrison Lawrence
E.) 336, 361
Харт Гэри (Hart Gary) 76, 300
Харц Луис (Hartz Louis) 19, 50-52, 58,
59,71,78,415,418,419
Хатчинс Винсент (Hutchings Vincent)
213,298
Хейден Том (Hayden Tom) 19, 126, 306,
309
Хейлбран Кэролин (Heilbrun Caro-
lyn G.) 109
Хейлбронер Роберт (Heilbroner Rob-
ert L.) 416
Хелд Дэвид (Held David) 282
Хемингуей Эрнест (Hemingway Ernest)
201
Херринг Пендлтон (Herring Pendleton)
385
Хикс Грэнвил (Hicks Granville) 203
Хил гард Эрнест (Hilgard Ernest) 233
Хилкуит Морис (Hillquit Morris) 89, 140
Хилл Дэвид (Hill DevidJ) 191
Химмельфарб Гертруда (Himmelfarb
Gertrude) 538
Ховард Майкл (Howard Michael) 517,
555
Ховланд Карл (Hovland Carl I.) 233
Хозинская Ксения В. 534
Холл П.A. (Hall PA.) 374
Холмс Оливер (Holmes Oliver W) 49
Хомски Ноам - см. Чомски Ноам
Хоркхаймер Макс (Horkheimer Max)
214,289,290,414,423
Хоуэллс Уильям (Howells William D.)
92,93, 181
Хофстадтер Ричард (Hofstadter Richard)
13
620
Именной указатель
Хофферберт Ричард (Hofferbert Rich-
ard I.) 381
Хоффман Стэнли (Hoffman Stanley)
556
Хоффман Эбби (Hoffman Abbot Howard
"Abbie") 103
Хрусталев Марк А. 15, 16, 555
Хрущев Никита С. 398
Хук Сидни (Hook Sidney) 153, 202, 214,
416
Хукер Томас (Hooker Thomas) 57
Хула Ричард (Hula Richard С.) 33, 334,
376,379,380-382,387, 389
Хэкер Джекоб (Hacker Jacob) 211
Хэкер Луис (Hacker Louis) 202
Хэнел Робин (Hahnel Robin) 96
Хьюбер Эвелин (Huber Evelyn) 579, 580
ц
Целищев Виталий В. 484
Циммерман Джозеф (Zimmerman
Joseph) 458-460
Цицерон Марк (Cicero Marcus) 44
Цукерман Мортимер (Zuckerman Mor-
timer) 567
Цыганков Павел А. 19, 193, 264, 503,
505,555,558
Чаннинг Уильям (Channing William)
186
Чанышев Александр А. 40, 41
Чаплин Чарли (Chaplin Charles) 279
Чейбуб Хосе (Cheibub Jose A.) 580-
582
Чейз Стюарт (Chase Stuart) 203, 214,
215, 223-226, 230, 262, 263, 267
Чейни Дик (Cheney Richard (Dick)) 87
Червонная Светлана М. 15-17, 106,
316
Черчилль Уинстон (Churchill Winston
L.) 216, 269
Четверикова Марина С. 17
Чомски Ноам (Chomsky Noam) 19, 105,
126,458,516,526,532,565
Ш
Шаклеина Татьяна А. 17
Шапиро Иан (Shapiro Ian) 14, 19, 415
Шапиро Леонард (Shapiro Leonard)
396, 409,410
Шаскальская Е.А. 99
Шатобриан Франсуа (Chateaubriand
Francois-Rene de) 78
Шаттшнайдер Элмер (Schattschneider
Elmer) 386
Шахназаров Георгий X. 11, 17
Шведова Надежда А. 17, 106, 109
Шейлер Натаниел (Shaler Nathaniel)
183
Шемякина Ирина В. 151
Шенкс Джеймс (Shanks James J.) 480
Шеридан Уильям (Sheridan William A.)
412
Шестопал Елена Б. 9
Шилз Эдвард (Shils Edward) 69, 233, 348
Шиллер Герберт (Schiller Herbert) 126
Шклар Джудит (Shklar Judith) 151, 155,
529
Шлафли Филлис (Schlafly Phyllis) 131,
132
Шлезингер-мл. Артур (Schlesinger
Arthur, Jr.) 53, 68, 160, 300, 304, 320, 416,
529,536
Шмитт Карл (Schmitt Karl) 410, 573
Шмиттер Филипп (Schmitter Philippe)
19, 374, 415, 575, 576, 584, 585, 592
Шоу У. (Shaw W.) 490
Шохина Виктория Л. 17
Шпейер Ганс (Speyer Hans) 214, 233
Шпенглер Освальд (Spengler Oswald)
421,505,518,555
Штирнер Макс (Stirner Max) 48, 100,
101
Штраусе Лео (Strauss Leo) 19, 36, 37,42,
43, 289, 404
Шумпетер Йозеф (Schumpeter Joseph A.)
19, 22, 44, 98, 135, 214, 215, 242, 297,
404, 415, 416, 418-420, 422-428, 434-
436, 439, 440, 456, 465, 466, 586, 599
Шурц Карл (Schurz Carl) 181
621
Именной указатель
Эйзенхауер Дуайт (Eisenhower Dwigt)
162,279,602
Эйнштейн Альберт (Einstein Albert)
274, 280, 298, 382, 500
Эйхман Адольф (Eichmann Adolf) 396,
403
Экстайн Хэрри (Eckstain Harry) 19, 23,
44, 335, 336, 337, 350-354, 358-360,
362, 450
Эли Ричард (Ely Richard) 139
Элиот Томас С. (Eliot Thomas S.) 201,
298
Эллиот Уильям (Elliot William) 154
Эллис Ричард (Ellis Richard) 357, 358,
360
Эллисон Грэм (Allison Graham) 296
Эллисон Ралф (Ellison Ralph) 500
Элькин Стивен (Elkin Steven) 355, 360
Эмерсон Ралф (Emerson Ralph W.) 186
Энгельс Фридрих (Engels Friedrich) 51,
53, 90, 93-95
Энджелл (Энгелл) Норман (Angell
Norman) 517
Эндрюс Стивен (Andrews Stephen) 100,
367
Эпикур (Epicurus) 44
Эпиктет (Epictetus) 44
Эрлих Пол (Ehrlich Paul) 111
Эрманн Джон (Ehrman John) 214
Эрроу Кеннет (Arrow Kenneth) 416, 429,
435
Этциони Амитаи (Etzioni Amitai) 19,
117-119,322,387,526,536,603
Эулау X. — см. Юлау X.
Ю
Юлау Хайнц (Eulau Heinz) 469
Юдина Нина С. 17, 19,54, 151, 152,435
Юм Давид (Hume David) 59
Я
Яковлев Николай Н. 17, 178
Янг Айрис (Young Iris) 19, 326, 486, 490
Янкелович Дэниел (Yankelovich Daniel)
536,539,540
Яновиц Моррис (Janowitz Morris) 333
Ясперс Карл (Jaspers Karl) 397
НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ
Эдуард Яковлевич БАТАЛОВ
АМЕРИКАНСКАЯ
ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
XX ВЕКА
Директор издательства />'./?. Орешин
Зам. директора Е.Д. Горжевская
Компьютерная верстка Е.А. Лобачева
Корректор Н.И. Маркелова
Формат 70x100/16
Печать офсетная. Бумага офсетная.
Объем 39,0 п.л. Тираж 800.
Заказ № 232
Издательство «Прогресс-Традиция»
119048, Москва, ул. Усачева, д. 29, корп. 9
Тел.8-499-245-53-95.
ISBN 9785898263904
9 M785898N263904
Отпечатано в ППП «Типография «Наука»
121099, Москва, Шубинский пер., д. 6