За фасадом
буржуазных
теорий
Б. Е. ПАНИН
ФАЛЬШИВЫЙ
НИМБ
«БОЛЬШОГО
БИЗНЕСА»
JI13| Издательство
[лЩ политической литературы
Москва · 1975

33(04)
Л22
Ланин Б. Б.
Л 22 Фальшивый нимб «большого бизнеса». М.,
Политиздат, 1975.
56 с. (За фасадом буржуазных теорий).
Сегодня целая армия идеологов занята сочинительством
апологетических концепций во славу «большого бизнеса».
Изощренно маскируя всевластие крупнейших корпораций, они
пытаются выдать их за поборников научно-технического прогресса,
выразителей общественных интересов.
Автор брошюры, ученый-экономист, показывая «большой
бизнес» без прикрас и грима, убедительно разоблачает научную
несостоятельность и классовую направленность многочисленных
вариантов апологии монополистического капитала.
Брошюра рассчитана на массового читателя.
10702—313
Л Ö79(Ö2)=75"199-75 33·049
© ПОЛИТИЗДАТ, 1975 г.

1С открытым
забралом
В 1940 г. в Нью-Йорке вышло
двухтомное сочинение профессора
А. Невинса, одного из «патриархов» экономической
истории США, с патетическим названием «Джон
Д. Рокфеллер. Героическая эпоха американского
предпринимательства». В начале 50-х годов тот же
профессор выступил с решительным призывом пересмотреть
всю историю монополистического бизнеса в США, дать
«принципиальную» оценку крупнейшим магнатам
монополистического капитала как «подлинным творцам
прогресса». «Творцы нашего материального прогресса,—
пишет Невинс,— такие люди, как Уитни, Маккормик,
Вестингауз, Рокфеллер, Карнеги, Хилл и Форд, будут
всегда занимать в истории подобающее им место
созидателей мощи, необходимой для самого существования
цивилизации».
Подобный панегирик, разумеется, не нуждается в
комментариях. Представители финансовой олигархии,
создатели многомиллиардных состояний одним
росчерком пера превращены в созидателей ни много ни мало
всей человеческой цивилизации. Большей похвалы,
вероятно, не могли бы себе пожелать и они сами.
Впрочем, не секрет, что написание подавляющего
числа «историй» тех или иных крупнейших монополий
не обошлось без деятельного участия их хозяев.
Упомянутый двухтомник о Рокфеллере создавался по
прямому указанию этого олигархического семейства.
Несколько позже, в 1943 г., трест «Стандард ойл»
отпустил 500 тыс. долл. на подготовку новой многотомной
истории, а в 1960 г. один из бывших директоров
рокфеллеровской монополии поведал миру о том, что
данное издание было предпринято специально для
«сохранения репутации» фирмы в связи с предъявленными
3

ей обвинениями в тесном сотрудничестве с
германскими концернами в годы второй мировой войны.
«За последние 50 лет,— откровенно заявлял один
американский журнал,— в результате обширнейшей
программы украшательства и политической косметики
представление публики о «баронах-разбойниках» типа
Рокфеллера и об американском капитализме — а
отделить их нельзя, как нельзя отделить танцора от
танца,— было изменено до неузнаваемости. Субсидии
сильно ослабили память истории».
Капиталистический мир переживает ныне
своеобразный «теоретический бум», возникший вокруг
монополистического бизнеса. Буржуазная литература о
современных монополиях поистине необъятна. О них
пишут экономисты и историки, социологи и публицисты.
Уже к началу 1962 г. общее число книг и статей,
отражающих лишь историю крупнейших трестов и
концернов и изданных главным образом после второй
мировой войны, достигло 15 тыс. Чем же можно объяснить
столь повышенный интерес к монополиям со стороны
буржуазных идеологов?
Коренная причина, несомненно, заключается в том,
что капитализм давно превратился в империализм, а
«самая глубокая экономическая основа
империализма,— как доказал В. И. Ленин,— есть монополия»1.
Современный государственно-монополистический
капитализм развивается под знаком приспособления к
новой обстановке в мире, к условиям противоборства
двух противоположных общественных систем. В числе
узловых проблем экономики и политики
империалистических стран не случайно находятся вопросы
монополизации капиталистического производства.
«В условиях противоборства с социализмом,—
отмечалось на XXIV съезде КПСС,— господствующие круги
стран капитала как никогда боятся перерастания
классовой борьбы в массовое революционное движение.
Отсюда — стремление буржуазии применять более
замаскированные формы эксплуатации и угнетения
трудящихся, ее готовность в ряде случаев идти на
частичные реформы, с тем чтобы по возможности удерживать
массы под своим идейным и политическим контролем.
Монополии широко исполйзуют достижения научно-
технического прогресса для укрепления своих пози-
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 396.
4

ций, для повышения эффективности и темпов развития
производства, для усиления эксплуатации трудящихся
и их угнетения» 1.
В этих условиях видоизменяются и теоретические
доктрины буржуазии.
Буржуазная экономическая наука прошла почти за
три столетия своего существования тернистый и
извилистый путь. Это был путь от бескомпромиссной
борьбы с идеологией феодального абсолютизма до
вульгарной защиты наемного капиталистического рабства, от
признания человеческого труда источником всякого
богатства до мистического поклонения золотому
тельцу, прославления капиталистического бизнеса с
помощью премудрых конструкций, оснащенных
элементами высшей математики и психологического анализа.
Тем не менее в этом калейдоскопе течений и теорий
можно разглядеть «одну мечту, одно желанье»,
присущее всем их толкователям, как беззастенчивым
плагиаторам, так и почтенным эрудированным
профессорам,— доказать вечность капитализма, его соответствие
самой человеческой природе.
В русле тезиса о «вечности капитализма» родилась
и апология большого монополистического бизнеса.
Сочинительство откровенно торжественных од в честь
крупнейших трестов и концернов и их хозяев
достаточно искусно дополняется сегодня изощренной
маскировкой всевластия монополий.
В тщетных потугах «облагородить» диктатуру
монополистического капитала, ниспровергнуть (в который
раз!) ленинское учение об империализме как последней
стадии капиталистического способа производства
буржуазные теоретики сконструировали над «большим
бизнесом» фальшивый нимб.
Начиная с 40-х годов на книжный рынок США в
изобилии поставляются исторические «эпопеи» о
Форде, Морганах, Меллонах, Дюпонах и других «титанах»
капиталистической экономики, а совсем недавно
увидела свет многотомная «История американского большого
бизнеса».
Внушительный список мог бы составить перечень
всех авторов, снискавших известность на ниве той
разновидности биографического жанра, которая есть не
1 «Материалы XXIV съезда КПСС», Политиздат, 1971,
стр. 15.
2 В. Е. Ланин
5

что иное, как придворная летопись монополистического
капитала. В роли таких «летописцев» выступают,
например, американские профессора Г. Ларсон, П. Грае,
Р. Воль, У. Вудраф и Р. Фоздик. В эту летопись
достаточно регулярно заносятся деяния многочисленных
глав олигархических семейств не только США, но и
других империалистических стран. И если упомянутый
профессор Невинс считает возможным изобразить
Джона Рокфеллера I как человека, «спасшего мир» (?!)
во время перзой мировой войны, и наделить его
«организаторским талантом, который ассоциируется с
гением Ришелье», то на другом берегу Атлантического
океана, в Западной Европе, громкие титулы «великого
создателя концернов» и даже «абсолютного
просвещенного монарха» присваивают недавно умершему
«самому богатому человеку ФРГ» Фридриху Флику.
Все это литература одного и того же сорта. И речь
в ней идет в первую очередь о личностях, о
персонифицированном монополистическом капитале. Однако,
прославляя на все лады «героев» бизнеса, «капитанов
индустрии», буржуазные теоретики преследуют далеко
идущие цели. И было бы наивно представлять их
сочинения лишь как рекламу конкретных монополий. Во
всех писаниях подобного рода главная ставка делается
на восхваление самого «большого бизнеса». И
героическим ореолом окружаются не личности как таковые, а
монополистический капитал. Именно в этом
заключается сердцевина всей буржуазной экономической
историографии, посвященной проблемам «большого
бизнеса».
Профессор Чикагского университета Р. Воль
констатирует, например, что «история бизнеса относится
непосредственно и без всяких сомнений к одной из
крупных тем американской истории: экономическому
росту страны». Его коллега из Иллинойского
университета профессор У. Вудраф предпочитает выражаться
более определенно: «Характерная сторона бизнеса в
современную эпоху, в частности в Соединенных Штатах,
заключается в том, что им пронизано все здание
цивилизации». Не случайно пропагандистская шумиха
вокруг бизнеса берет начало в первые годы после победы
Октябрьской революции. Именно бизнес (и причем
бизнес монополистический) уже более полувека
буржуазная наука тщится выдать за «венец творения» и
«вершину цивилизации», именно его она пытается противо-
6

поставить той подлинно человеческой цивилизации,
которую воплощает идущий на смену капитализму
коммунистический способ производства.
Но для выполнения этой важнейшей (с точки зрения
буржуазной идеологии) функции, сама по себе «история
монополий» оказывается явно недостаточной.
Монополистический капитал, нуждающийся, конечно, во
всякой апологии, в любом его воспевании, питает особое
пристрастие к наукообразным формам. И тогда в
арсенале идеологических доктрин появляется так
называемая «теория большого бизнеса».
Эта теория в немалой степени перекликается (и,
несомненно, солидаризируется) с основными выводами
буржуазных историков, изучающих «большой бизнес»
и деятельность его родоначальников. Но есть между
ними важное различие.
«Теория большого бизнеса», рожденная в 40-х годах
XX века в США и существенно модернизированная в
60—70-х годах, призвана обосновать «историческую
миссию» монополистического капитала. Однако здесь-
то и возникает едва ли не самый главный вопрос: что
понимают под «большим бизнесом» его апологеты?
Иными словами, надо выяснить, какой методологии
придерживаются сторонники этой теории, исследуя
капиталистические монополии.
Американский экономист Фриц Махлуп один из тех,
кто решил не скрывать своих симпатий к «большому
бизнесу» и монополиям. Его перу принадлежит
объемистый труд, носящий сугубо теоретическое название
«Политическая экономия монополии». «Мы с
запозданием убедились в том,— декларирует он,— что нам
незачем бояться монополий... В особенности мы должны
сказать, что мы пользуемся великолепным темпом
технического прогресса благодаря тому, что наши
монополии финансируют исследования и нововведения; что
благодаря большому бизнесу, или монополии, мы
пользуемся широкой сферой свободы выбора и можем
удовлетворять возрастающее разнообразие вкусов». Итак,
автор не отрицает монополистической природы
«большого бизнеса» и изображает его в роли «носителя
технического прогресса», источника удовлетворения
общественных потребностей. Однако употребить термин
«монополия» еще не значит раскрыть ее внутреннюю
экономическую сущность.
Буржуазные теоретики с давних пор пользуются
ποτ

статочно удобным для них приемом — скользить по
поверхности экономических явлений, не заглядывая
вглубь. Именно такую, с позволения сказать,
«методологию» имел в виду К. Маркс, когда писал о пошлостях
«вульгарной политической экономии, принципиально
признающей лишь одну внешнюю видимость
явлений» '. Причем эта политэкономия отбирает далеко не
все факты, постоянно занимаясь их целенаправленной
маскировкой и фальсификацией. В. И. Ленин
справедливо указывал, что «при громадной сложности явлений
общественной жизни можно всегда подыскать любое
количество примеров или отдельных данных в
подтверждение любого положения» 2.
Однако буржуазные идеологи любят не только
«игру в примеры». Сегодня они все чаще выдвигают на
передний план своих теоретических изысканий такое
далеко не наивное «развлечение», как «игру в слова».
Слово «монополия» происходит от двух греческих
корней—«монос» — один, единственный и «полео» —
продаю. В переводе получается нечто близкое к
«единоличной продаже». К сожалению, слова остаются
словами. И хотя лингвисты могут обнаруживать в них
немало интересного, для экономической науки этого
недостаточно.
Монополии явились результатом развития
объективных экономических закономерностей общества,
концентрации и централизации производства и капитала.
Именно в порождении монополии концентрацией
производства В. И. Ленин увидел общий и основной закон
современной стадии развития капитализма3. На рубеже
XIX—XX вв. в капиталистических странах возникли
различные по форме монополистические объединения —
от пулов и картелей до синдикатов, трестов и
концернов.
Между прочим, многочисленные современные
апологеты «большого бизнеса» нередко пытаются выдать
само его образование за плод исключительно
субъективной деятельности отдельных (разумеется,
выдающихся) личностей. Например, в США не так давно
вышла книга A. Kappa с сенсационным заголовком
«Секретное оружие Джона Д. Рокфеллера». Это был не «ро-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр 549.
2 В. И. Ленин Поли. собр. соч., г. 27, стр. 304,
3 См. там же, стр. 315.
8

ман ужасов» и отнюдь не разоблачение каких-либо
тайн военного производства. В очередном
экономическом бестселлере повествовалось о том, как в
последней трети XIX в. в угаре нефтяной лихорадки появился
трест «Стандард ойл К0». И не просто трест, а первая
зрелая форма капиталистической монополии. Короче
говоря, именно такую организацию, ставшую в
дальнейшем символом экономического насилия,
американский автор решил сравнить с «секретным оружием» и
выдать «патент» на его изобретение небезызвестному
Джону Рокфеллеру, названному еще Ф. Энгельсом
«нефтяным авантюристом» \ Хотя упомянутое
«изобретение» некогда старался приписать себе и сам нефтяной
магнат, громогласно заявляя: «Я открыл нечто такое,
что создало новый мир», творцом монополии он все же
не является.
Как убедительно было доказано В. И. Лениным,
перерастание домонополистического капитализма в
империализм, зарождение и развитие капиталистических
монополий есть процесс объективный, т. е. не
зависящий от воли и сознания людей, будь то Рокфеллер,
Морган или Форд. В. И. Ленин отмечал, что
«империализм вырос как развитие и прямое продолжение
основных свойств капитализма вообще... когда некоторые
основные свойства капитализма стали превращаться в
свою противоположность, когда по всей линии
сложились и обнаружились черты переходной эпохи от
капитализма к более высокому
общественно-экономическому укладу» 2. При этом он неоднократно
подчеркивал: «Империализм есть отживающий, но не отживший
капитализм, умирающий, но не умерший» 3. Он увидел
в империализме не особую общественно-экономическую
формацию, а последнюю стадию капиталистического
способа производства, преддверие социализма.
Ленинская теория империализма стала неотъемлемой
составной частью теории социалистической революции.
Вот почему учение В. И. Ленина о монополии
вызывает и по сей день бессильную ярость у апологетов
империализма. И пропагандисты «теории большого
бизнеса» не составляют среди них исключения.
Употребляя слово «монополия», как это делают
Ф. Махлуп и ему подобные, они ни в коем случае не
1 См. К. Маркс и Ф. Энгельс Соч., т. 19, стр. 315.
2 В. И. Ленин Полн. собр. соч., т. 27, стр. 385.
3 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, стр. 145.
9

ставят целью выяснить ее истинное содержание как
объединенной мощи капиталов, действующей в
интересах получения наивысшей прибыли на основе
эксплуатации наемного труда. По этой же причине
подавляющее большинство защитников «большого бизнеса»
решительно выступает против его отождествления с
монополиями. Введя словосочетание «большой бизнес»,
или, короче, «бигнес» (от «биг» — большой), они
пытаются изгнать из научного оборота категорию
«монополия».
В связи с этим можно вспомнить, как Маркс,
разоблачая несостоятельность взглядов П. Прудона,
увлекавшегося рассуждениями об этимологическом
значении слов при анализе экономических понятий,
иронически заметил, что «если общество захочет «устранить
все те неудобства», от которых оно страдает, то ему
стоит только устранить неблагозвучные выражения,
изменить язык, а для этого ему лишь следует
обратиться к Академии и попросить нового издания ее
словаря» К
«Монополия» отнюдь не случайно попала в разряд
тех слов, которые с превеликим удовольствием хотел
бы изгнать из словаря американский экономист Дэвид
Лилиенталь, автор нашумевшей книги «Большой
бизнес: новая эра». Уже одно ее название красноречиво
говорит о том, что автор апологетизирует «большой
бизнес».
Выступая как адвокат монополий, Лилиенталь
считает, что «преобладающее недоверие к большому
бизнесу отражает главным образом мертвую руку
отжившего предрассудка». Освободиться от предрассудков,
конечно, благое намерение. Однако Лилиенталь делает
это довольно своеобразно. «Большой бизнес,—
восклицает он,— это новейшая демонстрация жизненности
Америки. Мое убеждение относительно большого
бизнеса... состоит в том, что он представляет собой
великолепное и плодотворное достижение всего американского
народа как целого, что в большом бизнесе мы имеем
более чем эффективный путь производства и
распределения основных товаров и укрепления национальной
безопасности; мы имеем в нем социальный институт,
содействующий человеческой свободе и
индивидуализму». Стоило ли рассуждать о «предрассудках», что-
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 92.
10

бы сочинить всего-навсего очередной дифирамб «биг-
несу»?
Между прочим, при всех подобных вариантах
апологии «большого бизнеса» буржуазные экономисты
старательно маскируют его монополистическую сущность.
«Бигнес и монополия — не синонимы»,— утверждает
Лилиенталь и в подтверждение этого подробнейшим
образом изображает острейшую конкурентную борьбу
(или «новую конкуренцию»), которая присуща
механизму «большого бизнеса». Но разве можно с помощью
такого довода перечеркивать монополистическую
природу «бигнеса»? Оказывается, можно, если понимать
под монополией стопроцентный охват какой-либо одной
компанией (от слова «монос») производства или сбыта
определенного вида товаров или услуг. Именно такое
представление о монополии и бытует на страницах
трудов буржуазных экономистов.
На самом же деле, «стопроцентный контроль» есть
лишь одна из форм (причем, довольно редко
встречающаяся на практике) господства современного
монополистического капитала. В подавляющем большинстве
случаев в капиталистической экономике монопольную
власть осуществляют «большие тройки», «четверки»,
«пятерки» и т. д. Именно они являются реальными
монополиями, которые под вывеской «большого бизнеса»
старательно защищает Лилиенталь.
Другой разновидностью «теории большого бизнеса»
является его восхваление, прежде всего как крупного
производства, или, пользуясь терминологией одного из
авторов этой концепции — Гарольда Моултона,
«предпринимательства большого масштаба». И здесь во
главу угла ставится анализ современной корпорации.
Корпорациями, как известно, называются в
англоамериканской литературе акционерные компании.
Акционерные общества сформировались еще в период
капитализма свободной конкуренции. В условиях же
империализма они стали господствующей формой
капиталистической собственности, той формой, которую
принимает сама капиталистическая монополия. В
акционерных компаниях происходит гигантская
централизация капиталов, растет обобществление
капиталистического производства. Однако далеко не любое
акционерное общество выступает в ранге монополии.
Корпорация корпорации рознь. Например, в общем списке
корпораций США (а их насчитывается там более мил-
11

лиона) на одном полюсе можно встретить «Дженерал
моторз» с активами в 20 млрд. долл. и числом наемных
работников, превышающим 800 тыс. человек, а на
другом — какую-нибудь карликовую компанию вроде
«Гартман тул компани» с активами в 20 тыс. долл. При
этом 500 крупнейших промышленных корпораций
страны сосредоточили у себя 66% совокупного оборота,
75% прибылей, 75% рабочих и служащих. В ФРГ на
31 декабря 1973 г. было зарегистрировано 2261
акционерное общество. Около 2/з совокупного акционерного
капитала (точнее, 65,8%) приходилось на 126 компаний,
составляющих лишь 5,6% от их общего числа.
Подобные акционерные общества,
сконцентрировавшие львиную долю капиталов и подчинившие своему
экономическому диктату десятки и даже сотни
крупных, средних и мелких корпораций, можно обнаружить
во всех без исключения развитых капиталистических
странах. Они-то и играют доминирующую роль в мире
«большого бизнеса». И, разумеется, о них ведут речь
буржуазные экономисты, употребляя слово
«корпорация».
Упомянутый выше Моултон называет такие
крупные корпорации «контролирующими факторами
экономического развития», «факторами экономического
прогресса» и т. д. и т. п., но только не монополиями. Он
и его коллеги пытаются тем самым доказать
прогрессивность «большого бизнеса» с помощью тезиса о
прогрессивности крупного производства. «Стало
очевидным,— пишет, например, Питер Друкер,— что
современная индустриальная технология требует своей
особой формы организации большого бизнеса, т. е.
больших интегрированных заводов, в которых применяются
методы массового производства. Большой бизнес — это
нечто такое, что должно быть воспринято в любой
современной индустриальной стране». Налицо
характерная для буржуазных теоретиков черта отрывать
развитие производительных сил (в первую очередь техники)
от производственных отношений, от отношений
собственности.
В последней трети прошлого века в экономике
капиталистических стран резко усилился процесс
концентрации производства. Это усиление явилось прямым
следствием революции в технике, появления новых
производительных сил, дальнейшего прогресса
общественного разделения труда. Рабочая сила, средства про-
12

изводства и выпуск продукции все более
сосредоточивались на крупных предприятиях. Крупное
производство наглядно доказывало свои неоспоримые
преимущества перед мелкими хозяйствами.
Однако победа крупного производства над мелким
сама по себе ничего не говорит о его общественной
форме, т. е. системе производственных отношений. Еще
Древний Восток был свидетелем строительных работ
таких гигантских масштабов, которые и по сей день не
могут не вызывать удивления. Тысячи рабов трудились
в древнегреческих эргастериях и римских
латифундиях. Все эти и многие другие факты, накопленные
экономической историей человечества, нельзя подвести
к общему знаменателю. Нельзя потому, что история
производства совершается в рамках определенных
отношений собственности. Только научный анализ
производственных отношений капитализма дал
возможность В. И. Ленину сделать вывод, что концентрация
производства, «на известной ступени ее развития, сама
собою подводит... вплотную к монополии» 1.
Капиталистическую монополию порождает,
следовательно, не концентрация производства вообще, а
концентрация именно капиталистического, т. е.
заключенного в «оболочку» капиталистических
производственных отношений, производства. Она неотделима от
концентрации и централизации капитала, или, иными
словами, частнокапиталистической собственности. На этой
основе сложилось господство монополий, а капитал
превратился в монополистический. Отсюда вытекает,
что переход от капитализма свободной конкуренции к
империализму ни в коей мере не может быть сведен к
просто победе крупного производства над мелким.
И если уж говорить о победе, то одержал ее опять-таки
капитал, объединенный в монополии. Но это была
поистине пиррова победа, ибо она подвела капитализм к
той самой последней черте, за которой грядет эпоха
социалистической революции.
И сегодня, когда социализм превратился в
решающий фактор развития человеческого общества,
буржуазным идеологам становится все труднее защищать
«большой бизнес» только с позиций преимуществ
техники, технологии, наконец, организации крупного
производства. Они делают следующий шаг в апологии
μοβ. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 311
3 Б. Е. Лапин
13

к ополий, пытаясь доказать не просто
«антимонополистическую», но и своеобразную
«антикапиталистическую» природу «большого бизнеса» и крупных
корпораций. В этих случаях они не прочь пожонглировать
словом «революция». Одну из таких псевдореволюций
провозгласил американский экономист Адольф Берли.
В середине 50-х годов в США появилась его книга
«Кагшталистическая революция XX века». Берли
переименовал монополистический капитализм в «корпо-
рационный» и объявил его новой системой, не имеющей
почти ничего общего с прежним капитализмом. Основу
такой удивительной метаморфозы он усмотрел в
наличии крупнейших корпораций, отчего и объявленная им
«революция» получила название «корпорационной».
Убедительно показав растущую мощь корпораций,
Берли сделал отсюда парадоксальный вывод, что эта
мощь и заставляет корпорации действовать в интересах
всего общества. Таким образом, сами
монополистические объединения становятся у него выразителями и
носителями общественных интересов. Если же эта
«общественная функция» корпораций где-то не
срабатывает, то Берли советует им заняться «моральным
самоусовершенствованием», утверждая без тени иронии,
что каждая корпорация должна иметь свой собственный
«кодекс чести». Не ограничиваясь душеспасительными
советами, Берли пошел дальше и высказал уже
поистине фантастические мысли о происходящей
«социализации» корпораций. В 60-х годах он назвал
Соединенные Штаты Америки «экономической республикой,
в которой экономическая и политическая власть
принадлежит народу, а классовые различия стираются».
Правда, попытка добавить «элементы социализма» в
явно капиталистическое кушанье вызвала оппозицию
даже со стороны его коллег. Что же касается
восхваления «корпорационной структуры» экономики, то
здесь у Берли немало горячих сторонников. Довольно
часто рядом с его фамилией встречается имя другого
американского экономиста — Гардинера Минза.
Если заглянуть в прошлое, то можно вспомнить, что
когда-то Берли и Минз были соавторами
фундаментального труда «Современная корпорация и частная
собственность». Эта книга, вышедшая еще в 30-х
годах, оставила заметный след в истории буржуазной
экономической науки. В ней шла речь о реальном
экономическом господстве крупнейших акционерных ком-
14

паний. Богатый фактический материал, приведенный
авторами, наглядно подтверждал растущий контроль
монополий в отдельных отраслях экономики,
колоссальные масштабы такого явления, как отделение
собственности на капитал от управления производством.
Однако реальные факты анализировались
исключительно с классовых позиций буржуазии. Поэтому
теоретические выводы, к которым приходили авторы, были
не просто далеки от подлинной объективности и
научности, но и прямо противопоставлялись ленинскому
учению об экономической сущности империализма.
Хотя в книге содержались критические замечания в
адрес деятельности конкретных корпораций, они
отнюдь не доводились до логического конца, а
сопровождались рекомендациями в духе упомянутого выше
«кодекса чести». Берли превратился после второй
мировой войны в открытого апологета монополий, Минз
также резко ослабил критический элемент в своих
последних трудах. Теперь он подает в них крупным
планом анализ двух проблем, связанных с монополиями,—>
«корнорационной революции» и «администрируемых
цен».
Чтобы лучше уяснить существо идей Минза, со*
шлемся на его собственное высказывание о тем, что
«корпорационная революция» есть «революция,
которая фундаментально подрывает основу коммунизма —
марксистскую теорию». Вполне естественно задать
вопрос: в чем же заключается этот провозглашенный
американским профессором «фундаментальный
подрыв»?
Оказывается, корпорацию, даже очень крупную,
Минз не рассматривает в качестве монополии, а цены,
которые она устанавливает на рынке, именует не
монопольными, а «администрируемыми». Короче,
монополия как объективная экономическая категория
капитализма на последней стадии его развития сознательно
изгоняется из теоретического анализа. И сам
капитализм, в котором свершилась «корпорационная
революция», сложилась система экономического господства
монополистического капитала, торжественно получает
титул «коллективного капитализма».
У «коллективного капитализма» XX в. в отличие от
«частного», существовавшего в прошлом, Минз
обнаружил четыре главных особенности, перечисленные им
следующим образом: 1) возрастающие размеры эконо-
15

мической деятельности, которая выражается в корпо-
рационной форме организации; 2) усилившаяся роль
огромных корпораций; 3) более высокий уровень
распыления акционерной собственности; и, наконец,
4) расширение масштабов отделения собственности от
контроля. Не трудно заметить, что теория
«коллективного капитализма» впитала в себя кое-что от
«народного капитализма» (распыление собственности) и от
теории «революции управляющих» (отделение
собственности от контроля и захват контроля над
производством «технократами»). Но основное состоит в
восхвалении экономических потенций «большого бизнеса».
И здесь Минз открыто предлагает разнообразную
программу практических действий в целях дальнейшего
усовершенствования «корпорационного механизма»,
возлагая немалые надежды на вмешательство
государства (да и самих «технократов») в дело обслуживания
общественных интересов. В «администрируемых
ценах» он видит, в частности, один из важнейших
инструментов, с помощью которого корпорации якобы
окончательно обретут роль носителей общественного
прогресса.
Американский историк экономической мысли Бен
Селигмен, давая оценку взглядам Минза, не без улыбки
замечает: «Утверждение, что все хорошо постольку,
поскольку корпорация теперь обретает «душу», едва ли
дает ответ на принципиальные вопросы». И добавляет:
«В прежние годы Минз отнюдь не был в таком восторге
от корпораций... Теперь он выражает энтузиазм по
поводу коллективного капитализма и корпорационного
образа жизни...»
Энтузиазм по поводу «бигнеса», или крупных
корпораций, «утративших» свой капиталистический
характер, охватывает сегодня самых различных
буржуазных авторов, несмотря на их расхождения в
толковании отдельных терминов, деталей или каких-либо
частных практических советов. Херримон Моурер,
например, отрицает капиталистическую природу
корпораций, заявляя, что «крупная американская
корпорация не находится под влиянием людей, владеющих ее
акциями, и в этом смысле она менее
«капиталистическая», чем контролируемая государством экономика
коммунистической России». Добавим кстати, что
представителей финансовой олигархии тот же Моурер,
ничтоже сумняшеся, решительно исключает из рядов
16

капиталистов, причисляя к последним лишь мелких и
средних предпринимателей, фермеров и прочих
хозяев «мелкого бизнеса».
Однако давно известно, что доказать нечто, не
соответствующее реальности, невозможно. Тяжкий,
поистине сизифов труд взяла на себя буржуазная
экономическая наука, чтобы возвеличить
монополистический бизнес. И если, по образному выражению К.
Маркса, «новорожденный капитал источает кровь и грязь
из всех своих пор, с головы до пят» ', то и
монополистический капитал (как новорожденный, так и
современный) отличается отнюдь не более привлекательной
внешностью.
Не удивительно, что со времени возникновения на
исторической арене первых монополий и по сей день
даже со стороны некоторых авторов, крайне далеких от
марксизма, раздавались и продолжают раздаваться
возгласы неподдельного негодования.
Еще с конца прошлого века в США получила
известность группа писателей, так называемых «разгреба-
телей грязи», обрушившаяся на грабительскую
деятельность новоявленных столпов «большого бизнеса».
В нашумевшей книге Иды Тарбелл, посвященной
истории возникновения рокфеллеровского треста,
можно было прочитать, что «Рокфеллер своим коварством
и подлостью повсюду вызывал страх». Правда,
впоследствии стало известно, что сочинитель столь
гневной тирады является дочерью одного из многих
нефтепромышленников, разоренных «коварным Джоном».
Это обстоятельство, конечно, не умаляло значения
самого факта его разоблачения, но все же проливало
вполне определенный свет на ту позицию, с которой
велась вся критика.
Да, критика «большого бизнеса» исходила от
бизнеса «мелкого», постоянно удушаемого монополиями.
Это критическое направление широко распространено и
сегодня. Мелкобуржуазная оппозиция выступает
постоянным спутником любого «бигнеса» по той
очевидной причине, что монополистическая нажива
предполагает ограбление капиталистических
предпринимателей самых различных рангов путем перераспределения
общей массы прибавочной стоимости.
И все же «большому бизнесу», вероятно, не при-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 770,
17

шлось бы тратить столько усилий на защиту и
маскировку своего экономического господства, если бы ему
пришлось обороняться лишь от нападок
мелкобуржуазных слоев. Главная причина, несомненно,
заключается в том, что развитие монополий на протяжении
XX в. и особенно последних десятилетий закономерно
породило рост широкого антимонополистического
движения, возглавляемого международным рабочим
классом и его коммунистическими партиями. Именно
масштабы и острота социальных антагонизмов и главного
из них — противоречия между капиталом и наемным
трудом заставляют буржуазных идеологов искать
новые, более изощренные и завуалированные формы
апологии монополистического бизнеса.
2 В поисках
нового грима
Для начала обратимся к
фундаментальному учебнику по
политэкономии, выдержавшему не одно издание и
написанному известным американским экономистом,—
лауреатом Нобелевской премии профессором Полем Самуэль-
соном. Разумеется, мы Еынуждены оставить в стороне
полный набор его теоретических концепций, которые,
кстати сказать, старательно изучаются сегодня в
колледжах и университетах многих капиталистических
стран. Нас интересует подход автора к проблеме
монополий.
Вполне естественно, что буржуазный профессор
стремится прежде всего раскрыть перед своими
учениками суть экономической системы современного
капитализма. «Наша экономическая система,— пишет он,—
это «смешанная» система свободного
предпринимательства, экономический контроль в которой
осуществляется со стороны как общества, так и частных
институтов». Затем делается немаловажное уточнение, что
речь идет о «смешанной системе государственного и
частного предпринимательства» и о «смешанной системе
монополии и конкуренции». И, наконец, в 5-й главе
учебника мы находим параграф с броским заголовком
«Зло монополии». На первый взгляд, не совсем
привычное сочетание слов в устах теоретика
монополистического капитала. Но это лишь на первый взгляд. «Слиш-
18

ком высокие цены, растрата ресурсов и монопольные
прибыли — это экономическое зло, чем бы оно ни
вызывалось и каковы бы ни были узаконенные
формальности этого дела»,— так определяет свою позицию
автор.
Казалось бы, позиция автора достаточно
критическая и направлена своим острием в сердцевину
«смешанной экономики». Однако не надо спешить с
выводами, ибо уже в названии следующего параграфа ясно
звучит отрезвляющий риторический вопрос: «Нужно ли
осуждать крупные размеры корпораций?» И далее
приводится пространное рассуждение: «Являются ли сами
по себе крупные размеры корпораций злом?
Несомненно, что враждебное отношение к крупным корпорациям
широко распространено. «Дженерал моторз» или
«Юнайтед Стейтс стил» менее всего намерены
поглотить своих конкурентов и прибрать к рукам, скажем,
9/ю соответствующей отрасли, даже если бы они и были
в состоянии это сделать. Они опасаются воздействия,
какое это оказало бы на общественное мнение. Можно
ли сказать, что это враждебное отношение к большому
бизнесу вызвано крупными размерами корпораций как
таковыми, или же оно направлено против
приписываемого монополии зла, которое, как часто полагают,
связано с крупными размерами? Каково должно быть
отношение общества к «доброжелательной, благонравной
и эффективной» гигантской корпорации?»
Итак, вопросов поставлено много, но суть их одна:
как должно относиться общество к монополиям?
Сославшись предварительно на компетентное, с точки
зрения автора, мнение буржуазного экономиста
Й. Шумпетера, что «современный уровень жизни масс
создавался в период относительной свободы действий
большого бизнеса, откуда «возникает сильное
подозрение, что с большим бизнесом связано создание этого
уровня жизни, а не задержка его роста», Самуэльсон
поддерживает это мнение и делает свой вывод: «Это
обстоятельство наводит на мысль, что в будущем
проблема, по-видимому, будет состоять не в выборе между
крупными монополистическими корпорациями и
мелкими конкурентами, а скорее в отыскании путей к
усовершенствованию социальной и экономической
деятельности крупных корпоративных объединений.
Поставить громадную созидательную силу современных
19

крупных корпораций на службу обществу — такова
цель на предстоящие годы».
Теперь можно подвести итоги и разобраться в
некоторых хитросплетениях теоретического кредо Самуэль-
сона. Нетрудно установить, что современный
буржуазный автор признает факт существования «враждебного
отношения» к «большому бизнесу». Именно от него он
и отталкивается, но отталкивается не для того, как это
делают открытые апологеты монополий типа Лилиен-
таля и К0, чтобы откровенно защитить «большой
бизнес» во всех его ипостасях. Нет, Самуэльсон сохраняет
за собой право на критику монополий, на борьбу со
«злом», но использует это право для того, чтобы
возвеличить те же монополистические объединения в их
«усовершенствованном виде». Такие
«доброжелательные» и «благонравные» корпорации он уже готов
защищать твердо и последовательно. Классовая позиция
автора разрушает хрупкую скорлупу словесной
демагогии.
Скажем прямо, апология монополистического
капитала в подобном стиле типична для многих
буржуазных теоретиков, которые оправдывают империализм,
прибегая к помощи в меру «сердитой» критики, а также
доказательств его «трансформации» в новое общество,
лишенное эксплуататорской природы. И если нельзя
быть абсолютно уверенными в том, что с концепциями
данного учебника, как отмечает его автор, согласны
90% экономистов капиталистического мира, то
совершенно очевидно, что не грубая, а именно
завуалированная апология «большого бизнеса» стала отныне ее
решающей формой. Коренная причина подобной
переориентации заключается в том, что зло монополий
настолько сейчас велико, что открытая их апология не
дает должного эффекта.
Монополии нуждаются в новом камуфляже.
Буржуазные авторы отвечают на сей вопрос повышенным
предложением своих теорий, пытаясь создать
видимость объективности и повысить их действенность.
Однако далеко небезынтересно совершить хотя бы
краткий экскурс в прошлое и проследить тот путь, по
которому шли поиски нового грима для
монополистического капитала. И здесь никак нельзя пройти мимо
такой крупной фигуры на ниве буржуазной науки
начала XX в., какой является Торстен Веблен. Не будет
преувеличением сказать, что Веблен выступает своеоб-
20

разным предтечей достаточно влиятельного
направления архисовременной апологии монополий,
получившего название «либерально-критического». Один из
ныне здравствующих буржуазных авторов как-то
заметил, что «Вебленов костюм носится хорошо и мало
устарел».
На Западе Веблену посвящают солидные фолианты
экономисты, социологи, философы, психологи.
Американский экономист Б. Селигмен назвал его автором
«всеобъемлющего социального учения», дав одному из
разделов своего обширного труда по истории
экономической мысли заголовок «Мир Торстена Веблена». Но, по
существу, речь надо вести не об одном «мире», а о
двух — мире, в котором творил Веблен, и мире,
который он создал в своей теории. Что касается первого, то
он достаточно известен. Это был период, когда в США
окончательно утвердилось господство монополий, шел
усиленный процесс концентрации производства и
капитала, создавались тресты и возникали первые
антитрестовские законы. Нам же следует отправиться во
второй мир — мир «вебленовского видения».
Прежде всего здесь бросается в глаза остро
критическое отношение к культу денег и персонально к
заправилам «большого бизнеса». Ирония и сарказм Веблена,
изображение предпринимательской деятельности как
«гигантского надувательства со стороны
промышленных магнатов» сближают его по внешней видимости с
«разгребателями грязи». Но на этом, пожалуй,
сходство кончается. За вебленовским «неприятием»
капитализма скрывается довольно сложная теоретическая
конструкция, призванная в конечном счете «улучшить»
монополистический капитал.
Веблен достаточно внимательно изучал труды
К. Маркса и, по свидетельству Селигмена, «испытывал
к нему чувство немалого восхищения и намекал
студентам в своей несколько загадочной манере, что у
Маркса содержатся ответы на все вопросы». Это
уважительное отношение к К. Марксу плюс острая
критика «сильных мира сего», по всей вероятности, немало
способствовали тому, что Веблен пришелся не ко двору
в лагере официальной буржуазной науки и окончил
свой жизненный путь в роли бедного, отверженного
чудака.
Естественно возникает вопрос: почему же в
дальнейшем вебленовские идеи смогли получить права гра-
21

жданства на университетских кафедрах? Чтобы
ответить на него, надо пристальнее вглядеться в сами идеи.
Вначале уместно сказать несколько слов о реальном
соотношении теорий Веблена и экономического учения
К. Маркса. При подобном сравнении речь может идти
лишь о единичных (фрагментарных, логически не
всегда связанных друг с другом) заимствованиях у К.
Маркса, встречающихся в работах Веблена. В частности, это
относится к изображению конкуренции как борьбы за
большую долю в совокупном прибавочном продукте.
Что же касается коренных вопросов теории, то взгляды
К. Маркса и Веблена диаметрально противоположны.
В качестве первого подтверждения таких
расхождений укажем на отрицание Вебленом трудовой
теории стоимости, которую он называл не иначе, как
«метафизической мистикой». Не понимал он и природы
производственных отношений, образующих
экономический базис всех других общественных отношений.
У Веблена получалось, что общественные связи могут
формироваться в полнейшем отрыве от производства.
Он, в частности, преувеличивал роль этических
факторов в развитии общества, возводя в ранг движущих
сил такие, например, «главные инстинкты», как
инстинкт мастерства, родительского чувства и праздного
любопытства. Даже признавая наличие эксплуатации,
Веблен оказался не в состоянии раскрыть ее
внутреннюю экономическую природу и остался в сфере
морализирующей критики.
Веблен предложил двойственный подход к крупным
корпорациям. Такой подход нашел отражение в его
концепции «дихотомии бизнеса и производства».
По мысли Веблена, производство стремится к
развитию, а бизнес интересует исключительно прибыль.
Причем «большой бизнес» порождает так называемую
«абсентеистскую» собственность, т. е. собственность
магнатов монополистического капитала, все более
уклоняющихся от непосредственного участия в
производстве (занимающихся «абсентеизмом»), но
присваивающих основную долю его результатов. Веблен
обратил внимание на тот факт, что «абсентеистская»
собственность, будучи «отделенной» от производства,
начинает тормозить развитие техники. Жажда прибыли
вступает в острый конфликт с производством и... О том,
что за этим может последовать, автор, по существу,
умолчал. Хотя, с другой стороны, он возлагал все-таки
22

немалые надежды на инженерно-техническую
интеллигенцию, считая, что она может прийти к власти ни
более ни менее как путем объявления всеобщей
забастовки. Наивные фантазии Веблена, его мечты об
организации «эффективной общественной системы» с
помощью «технократов» и им подобных есть типично
идеалистические потуги каким-то образом облагородить
подлинный лик монополий.
«Установившаяся система собственности и
торгашества порождает стратегию сознательного сокращения
производства, ослабления промышленности...» — так
откровенно писал Веблен о последствиях
обнаруженной им «дихотомии бизнеса и производства». Но, увы,
вся эта «дихотомия», сконструированная критически
мыслящим буржуазным автором, объяснялась не как
результат конфликта между производительными
силами и производственными отношениями, а как
следствие столкновения двух присущих человеку (и
человечеству) инстинктов — «родительского чувства»,
ведущего к «всеобщему благоденствию», и «стяжательства»,
породившего реальную возможность присваивать
львиную долю общественного богатства собственниками
монополистического капитала. Остается лишь
воскликнуть вслед за удивленным доктором Фаустом: «Так вот
кто в пуделе сидел!» Выходит, что техника техникой,
производство производством, а истинная беда, как ее
осознал и преподнес читателям Веблен, заключается в
моральном несовершенстве человека. И многократно
провозглашенная «несовместимость машинного
производства и бизнеса» теряет всякий социальный смысл и
превращается всего-навсего в психологическую
несовместимость врожденных человеческих инстинктов.
Проблема оказалась перевернутой с ног на голову. Все
сказанное позволяет нам представить себе путь, на
котором современные буржуазные профессора,
носящие подновленный «костюм Веблена», продолжают
искать выход из тупика капиталистических
противоречий. Однако подробный рассказ об этом еще впереди.
Говоря же о «психологизме», привнесенном в
экономическую науку Вебленом, уместно вспомнить, что
К. Маркс в предисловии к «Капиталу» специально
останавливается на том, почему он изображает
капиталистов и земельных собственников «далеко не в розовом
свете», объясняя это тем, что «здесь дело идет о лицах
лишь постольку, поскольку они являются олицетворе-
23

нием экономических категорий, носителями
определенных классовых отношений и интересов» !. Позднее,
раскрывая внутреннюю природу империализма.
В. И. Ленин писал: «Капиталисты делят мир не по своей
особой злобности, а потому, что достигнутая ступень
концентрации заставляет становиться на этот путь для
получения прибыли...»2 И даже если перейти от
экономических категорий к конкретным личностям, то
можно воочию убедиться в том, как два открытых Вебле-
ном «противоборствующих» инстинкта могут
преспокойно уживаться без всяких конфликтов в лоне какого-
либо олигархического семейства. Причем «инстинкт
родительского чувства», проявляясь в умелом
распределении состояния среди членов семьи, достаточно
хорошо обслуживает неблаговидный «инстинкт
стяжательства».
Сама по себе жажда наживы, достигшая своего
апогея с установлением господства монополистического
капитала, вряд ли могла стать предметом восхваления
даже со стороны ярых апологетов империализма.
Адвокаты монополий находили все более изощренные
приемы возведения нимба над «большим бизнесом».
Чтобы убедиться в этом, можно заглянуть в
объемистые писания двух американских профессоров,
открыто счрггавших себя последователями Веблена,— Джона
Коммонса и Уэсли Митчелла.
Джон Коммонс хорошо усвоил тезис своего учителя
о роли техники. Но о какой технике может идти речь в
XX в.? Конечно, о той, как считает буржуазный автор,
которая сосредоточена в крупных и крупнейших
корпорациях, монополизировавших основные достижения
технического прогресса. Анализируя эти явления,
Коммонс верно подмечает, что рост концентрации ведет к
увеличению эффективности производства. Но как быть
с самими монополиями? И тогда возникает еще одна
любопытная концепция — концепция так называемых
«коллективных институтов».
Дело в том, что Коммонс был принципиальным
противником классовой борьбы. Все общественные
противоречия должны разрешаться, по его мнению,
исключительно путем переговоров, сделок и т. п. Даже
стоимость товаров, которую он рассматривал с субъектив-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 10.
2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 372.
24

ных позиций, в состоянии превратится в «разумную
стоимость», если продавцы и покупатели сумеют
прийти к полюбовному соглашению. Однако Коммонс не мог
не видеть, что индивидуальные или, скажем точнее,
частнособственнические интересы взаимно
противоречивы и их далеко не просто согласовать. В этом случае
надежда возлагалась на интересы коллективные, на то,
чтобы коллективные действия нивелировали и
контролировали действия индивидуальные. Откуда же могут
исходить коллективные действия и кто способен
выступить в роли их носителя? Ответ прост: субъектом
коллективных действий становится монополистическое
объединение. Отсюда сама монополия была объявлена
Коммонсом «коллективным институтом», призванным
не угнетать, не подавлять, не эксплуатировать, а лишь
примирять экономические интересы. В разряд
«коллективных институтов» наряду с корпорациями и
предпринимательскими союзами Коммонс зачислил также
профсоюзы и политические партии. Кстати говоря,
последний тезис нашел в дальнейшем немало
приверженцев.
Итак, одна из существенных сторон теории
«коллективных институтов» сводится к тому, что «большой
бизнес» призван оказать благотворное влияние на все
развитрхе общества. И польза от его влияния, как считал
Коммонс, заключается не только в техническом
прогрессе, но и в умелом регулировании субъективных
интересов, в предотвращении их столкновений. Поиски
конкретных рецептов такого регулирования Коммонс,
подобно Веблену, вел в дебрях чисто психологических
факторов.
Достаточно откровенное высказывание одного из
буржуазных историков экономической мысли гласит,
что Коммонс «вовсе не стремился к изменению
капиталистических общественных отношений», а
экономическая наука была для него «практическим делом,
имеющим своей задачей перестройку капитализма на
«разумных основаниях». Крайне важное место в этой
«перестройке» Коммонс отнюдь не случайно отводил
монополиям. Более того, он решительно отказался от веб-
леновского тезиса о непримиримой противоречивости
бизнеса и производства, утверждая, что «коллективные
институты» вполне могут добиться установления
между ними «удовлетворительного равновесия».
По-своему попытался подойти к этой проблеме и
25

профессор Колумбийского университета Уэсли
Митчелл, много работавший в области исследования
экономических кризисов. На словах он неоднократно ратовал
за приверженность вебленовской критике капитализма,
признавал противоречие между бизнесом и
производством и даже опирался на это положение при анализе
несоответствия между движением цен и движением
самого производства в ходе капиталистического цикла.
Однако, говоря о свойственном «большому бизнесу»
стремлении к получению все большей прибыли,
Митчелл рьяно отстаивал тезис, что капиталистическому
обществу внутренне присуща «забота о всеобщем
благе». Если же она не всегда себя обнаруживает, то дело
заключается, по мысли Митчелла, не в антагонизме
экономических интересов разных классов, а лишь в
недостаточно эффективных действиях самих членов
общества, которые призваны с помощью так называемого
«коллективного разума высшего порядка»
ликвидировать все противоречия на пути прогресса. В самих
монополиях Митчелл, подобно Коммонсу, ищет
«разумные», «коллективные» импульсы.
«Большой бизнес» устами буржуазных идеологов
старательно насаждал мысль о своей спасительной
миссии, несущей пользу всему обществу. Так в новейшие
экономические доктрины интегрировалась стародавняя
идея тождества частнособственнических и
общественных интересов. Вспомним, как делец Лужин из романа
Достоевского «Преступление и наказание» своеобразно
истолковывал ее: «Наука же говорит: возлюби, прежде
всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе
основано... Экономическая же правда прибавляет, что
чем более в обществе устроенных частных дел и, так
сказать, целых кафтанов, тем более для него твердых
оснований и тем более устраивается в нем и общее
дело. Стало быть, приобретая единственно и
исключительно себе, я именно тем самым приобретаю как бы
и всем и веду к тому, чтобы ближний получил
несколько более рваного кафтана, и уже не от частных,
единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния.
Мысль простая, но, к несчастью, слишком долго не
приходившая, заслоненная восторженностью и
мечтательностью, а казалось бы, немного надо остроумия,
чтобы догадаться...»
Само собой разумеется, что современные
буржуазные профессора используют при защите частных инте-
26

ресов более научную терминологию. На фундаменте
«священной и неприкосновенной частной
собственности» они конструируют миф об «общественной
полезности» монополий, ибо экономические интересы
монополистического капитала есть не что иное, как
возведенные в степень интересы частной собственности, о
которых не слишком «высоким штилем» рассуждал один
из персонажей Ф. М. Достоевского.
Таким образом, в первые десятилетия XX в., когда
ускоренными темпами шла монополизация
хозяйственной жизни капиталистического общества, в арсенале
буржуазной идеологии сформировались концепции,
использующие утонченные средства для завуалированной
апологии «большого бизнеса».
От субъективных человеческих «инстинктов» и
«коллективных импульсов» буржуазные экономисты
перешли к капиталистической конкуренции и сделали
это для того, чтобы теперь с помощью конкуренции
попытаться сохранить на «пьедестале почета» сам
монополистический капитал.
3 «Любимейшая
дочь»
Ожесточенная «война всех против
всех», война, в которой выживали
сильнейшие, т. е. наиболее крупные капиталистические
предприятия, развернулась во всем своем мрачном
блеске еще во времена домонополистического
капитализма. К. Маркс отмечал в «Капитале», что «законы
капиталистического производства проявляются во
внешнем движении капиталов, действуют как
принудительные законы конкуренции...» 1. Сама свободная
конкуренция вела к росту концентрации производства и
централизации капитала и тем самым обусловливала
возникновение первых монополий.
Империализм не в состоянии устранить
конкурентную борьбу, поскольку объективные законы
капиталистического производства не перестают действовать.
Однако конкурентная борьба претерпевает существенные
изменения. «Перед нами,— писал В. И. Ленин,— уже не
конкуренционная борьба мелких и крупных,
технически отсталых и технически передовых предприятий.
1 К Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 326.
27

Перед нами — удушение монополистами тех, кто не
подчиняется монополии, ее гнету, ее произволу» '.В
новых исторических условиях В. И. Ленин развил учение
о соотношении монополии и конкуренции как
диалектического единства противоположностей.
Еще в 40-х годах XIX в. Ф. Энгельс образно писал,
что конкуренция есть «главная категория экономиста,
его любимейшая дочь, которую он не перестает ласкать
и голубить...» 2. В XX в. у конкуренции появились
«единокровная сестра» — монополия, порождение тех же
самых капиталистических отношений частной
собственности. Буржуазные идеологи громогласно заявили о
своем намерении проанализировать взаимодействие
этих двух важнейших экономических категорий —
монополии и конкуренции.
Прежде всего они позаботились о том, чтобы дать им
новые имена, назвав первую «абсолютной монополией»,
а вторую — «неограниченной, или совершенной,
конкуренцией». В Лондоне выходит книга англичанки Джоан
Робинсон «Несовершенная конкуренция», по другую
сторону Атлантики появляется труд ее американского
коллеги Эдварда Чемберлина «Монополистическая
конкуренция». В обоих сочинениях внимание, как легко
увидеть, приковано к конкуренции, хотя в одном случае
она носит эпитет «несовершенная», а в другом —
«монополистическая». Посмотрим, что же скрывается за
этими понятиями.
Прежде всего отметим, что под «несовершенной
конкуренцией» (в отличие от «совершенной») Робинсон
фактически понимает конкуренцию в условиях
существования монополий. Однако сущность монополии
трактуется довольно оригинально: «всякий
производитель есть монополист своих собственных продуктов».
Да, мысль краткая и на удивление афористичная. Быть
может, ее автор пожелала снискать себе лавры на ниве
парадоксов, вступив в своеобразную конкуренцию со
своим знаменитым, прославившимся в этой области
соотечественником Оскаром Уайльдом? Думаем, что нет.
Речь здесь идет о вещах вполне серьезных, о сложных
экономических проблемах, в которых следует
разобраться несколько подробнее.
Для начала выслушаем еще одно мнение самого ав-
1 В. И. Ленин. Поли, собр соч., т. 27, стр 321.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 559.
28

тора: «Нужно только взять слово «монополия» в его
буквальном смысле—«единственный продавец», и
анализ монополии немедленно включит в себя анализ
конкуренции».
Старая, достославная наука о значении слов —
этимология! Как часто стали призывать ее на выручку
экономисты! Оказывается, достаточно взять слово в его
буквальном смысле, и все трудности останутся позади.
Вот уж для чего действительно не много нужно
остроумия.
Робинсон включила в свои теоретические
изыскания «монополию», чтобы очистить это понятие от его
объективного экономического содержания, открытого в
нем марксистско-ленинской политической экономией.
По ее теории получается, что если перед нами система
частных товаропроизводителей, ведущих между собой
свободную конкурентную борьбу, то подобная ситуация
может быть названа «совершенной конкуренцией». Но
как только мы погрузимся, по совету Робинсон, в тайны
лингвистики и начнем мыслить о каждом производителе
как о «монополисте», то автоматически лицом к лицу
столкнемся с «несовершенной конкуренцией». Таков
вывод, таков сокровенный смысл открытия нового
эпитета для конкурентной борьбы при империализме.
Иными словами, подлинная конкуренция, развернувшаяся
на высшей стадии капитализма, ожесточенная борьба в
условиях экономической диктатуры
монополистического капитала, довольно ловко подменяется
«несовершенной конкуренцией». В нее вступают разные по
размерам фирмы (от крупнейших до мельчайших), каждая из
которых именуется монополистической только потому,
что она обладает контролем на собственную продукцию.
Любителям более сложных рассуждений автор
предлагает абстрактные модели, изображающие рыночные
ситуации в отраслях с различным количеством
производителей, от многих до одного. При этом отрасль с
большим числом производителей теоретически
отождествляется с отраслью, где стопроцентный объем
производства сосредоточен в руках единственной компании.
Когда-то Гегель, разрабатывая основы диалектической
логики, действительно ставил знак равенства между
«чистым бытием» и «чистым ничто». Однако
«диалектическая» эквилибристика Робинсон далека от столь
глубокой философии. Ее классовая цель заключается в том,
чтобы стереть грани между действительными монопо-
29

лиями, хозяевами «большого бизнеса», и сотнями тысяч
представителей «бизнеса малого», выдать всех
производителей за «монополистов» и тем самым устранить даже
возможность обнаружения в условиях
монополистического капитализма подлинных, а не мнимых монополий.
Рядовому мелкому буржуа, какому-нибудь хозяину
автозаправочной станции, вряд ли могло прийти на
трезвый ум сравнить, а тем более отождествить себя с
«Дженерал моторз» или «Стандард ойл». Однако
согласия на такие отождествления никто, разумеется, у него
и не спрашивает. Не спрашивает потому, что теория
«несовершенной конкуренции» (при всем ее
своеобразии и претензии на необычность) есть одна из
разновидностей современной апологии «большого бизнеса».
В дальнейшем Робинсон, касаясь деятельности
крупнейших корпораций, отмечает, что «когда единица
контроля в промышленности увеличивает свои размеры,
могут быть достигнуты довольно значительные
усовершенствования в технике производства», что
«организация, которая осуществляет детальный контроль над
большим количеством производственных предприятий,
может иметь очень большие возможности в деле
технического прогресса». В этих рассуждениях наглядно
видно стремление выдать монополистические объе/динения
за носителей технического прогресса. И достигается это
с помощью испытанного приема — стираются всякие
различия между крупным производством как таковым
и его монополистической формой.
Эдвард Чемберлин, описывая так называемую
«монополистическую конкуренцию», предложил читателям
новый вариант, несколько отличающийся от взглядов
Робинсон. Правда, несмотря на его заверения о том, что
именно ему принадлежит создание «новейшей» теории,
«породнившей» монополию с конкуренцией,
большинство буржуазных экономистов не находит большой
разницы между обеими рассматриваемыми теориями.
В одном из предисловий к своей и по сей день
переиздаваемой книге Чемберлин замечает: «Теория
монополистической конкуренции представляет собой
сочетание двух различных до этого теорий монополии и
конкуренции, в то время как теория несовершенной
конкуренции не содержит теории монополии (в
традиционном смысле)...»
О том, как отнюдь «не традиционно» смотрела на мо-
30

нополию Робинсон, уже было сказано. Теперь же
остается выяснить, что сумел в ней разглядеть Чемберлин.
Вот что он пишет: «Вообще говоря, если мы
рассматриваем монополию в качестве антитезиса конкуренции, то
ее крайний предел достигается лишь в случае контроля
над снабжением всеми экономическими благами,
который может быть назван случаем чистой монополии...
Другой крайностью является чистая конкуренция,
когда обширная масса благ полностью стандартизирована
и каждый продавец встречается с конкуренцией
субститутов (товаров, взаимозаменяющих друг друга.— Авт.)
с его собственным продуктом. Между этими двумя
крайностями имеются различные градации, но оба
элемента всегда присутствуют и всегда должны быть
опознаны».
Старательно занимаясь таким «опознанием»,
Чемберлин обратился к анализу производимой в
капиталистическом обществе продукции. Но сам товар
заинтересовал его не с точки зрения стоимости, воплощающей в
себе производственные отношения, а как совокупность
полезных свойств. И в этом смысле он открыл в товаре
так называемый «дифференцированный продукт».
«Дифференциация» продукции заключается, по мнению
автора, в расширении ее ассортимента, в том, что
любой товар должен обладать какими-либо
специфическими особенностями, отличающими его от всех прочих
товаров. В основе же этих отличий лежат «своеобразие
патента, торговой марки и названия фирмы»,
«особенность упаковки», «особенное качество, узор, цвет или
стиль». Наконец, подобное отличие может вообще быть
«не действительным», а даже «воображаемым», важно
лишь, чтобы оно имело какое-либо значение для
покупателя и помогло бы ему предпочесть данный товар
другим.
А теперь вчитаемся в авторское резюме: «С
дифференциацией возникает монополия... Когда достигается
определенный уровень дифференциации, каждый
продавец становится монополистом (!) на свой собственный
продукт, но в то же время и субъектом конкуренции
более или менее совершенных субститутов. Поскольку
каждый является монополистом и одновременно
конкурентом, мы можем говорить о нем как о
«конкурирующем монополисте» и, с учетом особых свойств
действующих здесь сил,— о «монополистической
конкуренции».
31

Говорить, конечно, можно все. Однако объективная
экономическая реальность не становится иной от
теоретических построений буржуазных профессоров.
Опознанная Чемберлином «монополистическая
конкуренция» оказалась на деле не реальной конкурентной
борьбой, развернувшейся в мире монополистического
капитала, а лишь новой попыткой ее мистификации.
Причем мистификации, призванной окончательно
запутать вопрос о сущности монополий.
Исходя из субъективных взглядов покупателей, из
их субъективного предпочтения, оказываемого тем или
иным «дифференцированным продуктам», Чемберлин
сконструировал свое понятие «монополии»,
чрезвычайно похожее на «нетрадиционный подход» Робинсон.
Концентрация производства, концентрация и
централизация капитала были отброшены как ничего не
дающие для анализа происхождения монополий,
«конституирующим элементом» которых Чемберлин и объявил
«дифференциацию продукции». Если же саму эту
«дифференциацию» он связывает, например, со
«своеобразием названия фирмы», то уместно вспомнить
высказывание одного из ныне здравствующих братьев
Рокфеллеров: «Чем мы действительно обладаем, это нашим
именем. Оно наш огромный актив. Оно открывает нам
двери, и, поскольку наши деньги рассеяны по многим
объектам, именно наше имя обладает гораздо большей
ценностью, чем все остальное». Так, собственники
монополий, в отличие от «чистых» теоретиков, не забы-
Еают скромно намекнуть на власть денег, поддержи-
Еаюшую величие этих «своеобразных имен».
«Нетрадиционный подход» Чемберлина давал
возможность найти «монополию» в любом производстве:
Еедь продукты, изготовляемые в обществе, всегда чем-
либо отличаются друг от друга, т. е. всегда
«дифференцированы». А эти «находки» в свою очередь позволяли
отрицать существование монополистической (высшей и
последней) стадии в развитии капитализма. Что
касается выведения «монополии» из субъективного
предпочтения, которое оказывают ее продукции непосредстверх-
ные потребители, то этот «логический ход» призван
приписать современным монополистическим
объединениям несуществующую функцию — удовлетворять
разнообразные и растущие потребности общества, хотя их
цель доподлинно известна — получать наивысшие
прибыли путем эксплуатации трудящихся.
32

Подобная идеализация монополистического бизнеса
принимает у отдельных буржуазных авторов довольно
парадоксальные формы. Так, известный
западногерманский экономист и публицист А. Зорба в недавно
выпущенной книге «Крупнейшие из крупных»,
посвященной, как указывает автор, «100-летию истории
крупнейших частных фирм Земли», объясняет коренные
причины возникновения и роста гигантских
капиталистических корпораций исходя из субъективных
желаний потребителей их продукции и услуг. На вопрос,
почему именно автомобильная компания «Дженерал мо-
торз» стала ведущим промышленным концерном мира,
А. Зорба с серьезным видом отвечает, что «самым
существенным фактором роста явилась, несомненно,
древнейшая человеческая потребность быть
независимым от решений других людей и иметь возможность
свободно передвигаться». Образование гигантских
монополистических объединений западногерманский
автор связывает с «человеческим стремлением к
независимости и самоопределению, которое подавлялось в
течение тысячелетий, но которое сегодня никто больше не
может продолжительно подавлять». Пытаясь
подкрепить свою концепцию, Зорба от автомобилей «Дженерал
моторз» переходит к другим «благам», с помощью
которых монополии якобы удовлетворяют врожденную
тягу людей к независимости. Особо останавливается он
на примерах таких отраслей, как страхование и
телефонная связь. Только лишь общественной полезностью
этих отраслей объясняет он выдвижение в число
крупнейших монополий мира страховой фирмы «Прудэншл
иншуренс компани оф Америка» и электротехническое
корпорации «Интернэшнл телефон энд телеграф»
(ИТТ)».
С мнением автора, что автомобиль, телефон и
многие другие блага необходимы людям, нельзя не
согласиться. Но зачем же выдавать их полезность за
«полезность» монополистического капитала?
Мифы об общественной полезности монополий, о
«субъективном предпочтении», оказываемом
покупателями их продукции, не выдерживают никакой проверки
фактами реальной действительности. О каком
предпочтении ИТТ со стороны американских владельцев
телефонов можно говорить, если по сведениям, оглашенным
в антитрестовской подкомиссии конгресса США, они
ежегодно переплачивают в результате монополистиче-
33

ской системы тарифов на телефонные переговоры около
500 млн. долл.! Уместно будет добавить, что эта
монополия активно участвовала в организации фашистского
путча в Чили и в тайных поставках оружия
расистскому режиму Южно-Африканской Республики. Значит,
сущность монополий, их общественная природа совсем
иные. Это осознают и трезво мыслящие буржуазные
авторы. «Большой бизнес — это то же самое, что
власть»,— пишут американцы М. Минц и Д. Коэн. А в
адрес ИТТ другой американец высказался еще более
решительно: «Эта корпорация — государство,
сверхправительство... чье присутствие в повседневной жизни
Соединенных Штатов ощущается гораздо острее,
нежели присутствие федерального правительства».
Вряд ли можно допустить, что теория
«монополистической конкуренции» имеет только пропагандистское
назначение. Гибридизация монополии и конкуренции,
которую сотворил Чемберлин, понадобилась ему и для
обоснования недвусмысленных практических советов,
направленных на защиту экономических интересов
«большого бизнеса». Признав, что «крупные единицы
(так именуются им настоящие монополистические
объединения) часто обладают монополистической мощью»,
и пытаясь выдать себя за принципиального противника
всяческого усиления монополизации, Чемберлин
довольно изощренным способом атаковал не крупное, а
мелкое и среднее предпринимательство.
«Экономическая система,— заявляет он,— состоящая из очень
мелких производственных единиц, наверняка была бы
монополистической... это вполне могло бы повлечь за
собой увеличение совокупной монополистической мощи
в связи с ее распределением среди большого числа
индивидуумов».
С этих позиций критикуется даже антитрестовское
законодательство в США. Невероятно, но факт, что для
уменьшения «совокупной монополистической мощи»
Чемберлин предлагает оберегать монополии, бороться
с разукрупнением производства, поощрять его
централизацию.
И кто знает, не по этой ли причине буржуазные
историки возвели теории Робинсон и Чемберлина в ранг
«малой революции» в экономической науке, считая, что
их труды «вывели экономистов из состояния
летаргического сна».
На самом же деле никакой «революции», ни боль-
34

шой, ни даже малой, не свершилось. Перед нами лишь
новая попытка втиснуть экономическую
действительность современного капитализма в прокрустово ложе
апологетических концепций, в которых под видом
рассуждений о той или иной форме конкуренции берется
под защиту «большой бизнес».
Опираясь на абстрактные, метафизические понятия
«чистой монополии» и «чистой конкуренции»,
буржуазные экономисты так и не сумели объяснить их
подлинного единства. Чарльз Диккенс когда-то остроумно
писал, что, «смотря по успеху, с каким люди
сопоставляют одно с другим, у них получаются либо женщина и
рыба по отдельности, либо целая русалка». У
диккенсовского героя, незадачливого полицейского
инспектора, «при всем старании не получалось ничего, кроме
русалки, в которую ни один суд не поверил бы».
Нечто похожее происходит сегодня и с авторами
теорий «несовершенной», «монополистической» и прочей
конкуренции. А причина этого явления в том, что они
снова и снова безуспешно пытаются доказать
неприменимость марксистско-ленинского учения к экономике
реального империализма, к реальному
монополистическому бизнесу. Но особенно наивно выглядят их потуги
выдать себя за «первооткрывателей» в области
решения проблемы монополии и конкуренции.
Таким забывчивым авторам не грех напомнить, что
К. Маркс и Ф.. Энгельс начали заниматься этой
проблемой еще в середине прошлого века. В работе «Наброски
к критике политической экономии» Ф. Энгельс
отметил, что «пока существует частная собственность, все
сводится к конкуренции». Он определил конкуренцию
как враждебность одинаковых интересов капиталистов,
указывая, что «противоположностью конкуренции
является монополия» и «всякая небольшая группа
конкурентов должна желать монополии для себя против всех
других» '. Позднее К. Маркс в «Нищете философии»
подчеркивал, что «монополия может держаться лишь
благодаря тому, что она постоянно вступает в
конкурентную борьбу» 2. Наконец, В. И. Ленин, давая
глубокую оценку соотношению между монополией и
конкуренцией в эпоху империализма, писал: «...монополии,
вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 559.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс, т. 4, стр. 166.
35

а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим
ряд особенно острых и крутых противоречий, трений,
конфликтов» ]. В. И. Ленину принадлежит вывод
огромной теоретической и практической важности:
«Именно это соединение противоречащих друг другу
«начал»: конкуренции и монополии и существенно для
империализма, именно оно и подготовляет крах, т. е.
социалистическую революцию» 2.
В неподдельном страхе перед социалистической
революцией: буржуазные ученые изощряются в
изобретательстве новых ярлыков для монополий,
доказательствах их новой социальной роли, общественной
полезности. Одним из таких апологетических гимнов во
славу «большого бизнеса» и выступает сегодня теория
«олигополии».
4«Монос»
или «олигос»!
Мы уже говорили об излюбленном
приеме буржуазных экономистов
искать объяснение экономических категорий в... корнях
греческих слов. Руководствуясь библейским догматом
«сначала было слово», они пустились в поиски и
обнаружили наряду с понятием «монос» (один,
единственный) удобное для себя слово «олигос», что означает
«немногочисленный».
«Скрещивание» монополии с конкуренцией,
которым, как мы имели возможность убедиться,
неоднократно занимались буржуазные теоретики, воплотилось
теперь в новую терминологию, увенчанную словом
«олигополия».
Под «олигополией» подразумевается именно та
типичная для мира монополистического капитала
ситуация, при которой небольшая группа крупнейших
корпораций делит между собой какую-либо отрасль
экономики. На страницах книг замелькали
многочисленные словосочетания — «олигополистическая
ситуация», «олигополистическая взаимозависимость», «оли-
гспольная структура отрасли» и т. п.
На первый взгляд это вызывает недоумение: а что,
собственно, могла дать «большому бизнесу» подобная
1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 386.
2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, стр. 146.
36

игра в слова, какую пользу могла извлечь, например,
американская «большая тройка» автомобильных
монополий («Дженерал моторз», «Форд» и «Крайслер») от ее
переименования в «олигопольную структуру»
автомобилестроения США? Не надо спешить с выводами.
Польза-то, видимо, была...
Прежде всего, теория «олигополии» исходит из
прямого отрицания монополии, а это уже само по себе
немало. Это значит, что подлинная монополистическая
природа «большого бизнеса» вытравляется из него с
помощью магического восклицания: «Олигос!» И если
раньше теоретики были озабочены тем, чтобы придать
«большому бизнесу» как можно более благородную
внешность, то теперь речь идет о новой попытке его
фундаментальной трансформации.
Теория «олигополии» изображает механизм
современного монополистического господства как наиболее
эффективную экономическую систему. По мысли ее
творцов, экономическая власть не концентрируется в
руках какой-то супермонополии, а рассредоточивается,
«распыляется» среди различных «олигополистов», и
подобная «диффузия власти» обеспечивает повышение
эффективности хозяйственной системы.
Загипнотизированный общей идеей эффективности,
американский экономист У. Феллнер анализирует,
например, не просто «олигополию», а три основных ее
типа: во-первых, «олигополию», сочетающую в себе
производственную и сбытовую эффективность (т. е., по
сути, монополизируется не только производство, но и
торговля); во-вторых, «олигополию», порожденную
особыми условиями патентования научных открытий,
условиями доступа к финансовым ресурсам и т. п.;
в-третьих, «квазиолигополию», основанную на
«сотрудничестве» «большого бизнеса» со средними и мелкими
предпринимателями.
Не трудно заметить, что во всех типах автор
старательно подчеркивает те или иные преимущества «оли-
гопольной структуры» капиталистической экономики.
Правда, иногда он в туманной форме намекает, что
некоторые «олигопольные соглашения» отрываются от
целей роста эффективности производства, и такие-де
разновидности «олигополии» должны, по его мнению,
подпадать под официальный запрет со стороны
буржуазного государства. С помощью подробных
рекомендаций Феллнер пытается освободить от «преследований»
37

и «дискриминации» те самые монополистические
объединения, которые он столь старательно сгруппировал
в три «эффективных» типа «олигополии».
Другой сторонник «олигополистических
совершенств» «большого бизнеса», А. Каплан, посвятил этой
проблеме объемистый труд под названием «Крупное
предприятие в системе конкуренции». Вначале он
достаточно четко определил «промышленную олигополию»
как «малочисленность больших фирм в
противоположность их большой доле в ресурсах и продукции отрасли,
к которой они принадлежат». А далее уделил немало
страниц, чтобы доказать превращение «большого
бизнеса» в символ «экономического преуспеяния»,
общественного прогресса именно благодаря тому, что он «оли-
гополистичен». Фундаментальной подпоркой своих
воззрений Каплан сделал идею о «демонополизации» (или
«деконцентрации») «большого бизнеса».
Отнюдь не случайно в общем русле теории
«олигополии» буржуазная экономическая наука выдвинула
сегодня на передний план концепцию «деконцентрации»
капиталистического производства. Однако, чтобы
понять, откуда берет свои истоки эта концепция,
необходимо обратиться к реальной действительности
капиталистического мира.
На современном этапе в процессах монополизации
обнаружились некоторые существенные особенности.
Именно на них пытаются спекулировать буржуазные
теоретики.
В период зарождения монополистического
капитализма и на ранних этапах его становления
концентрационные процессы наблюдались в основном на уровне
отдельных предприятий. Некогда капиталисты могли
создавать предприятия вроде известного фордовского
автомобильного гиганта «Фордзон», на котором в 20-х
годах нашего века работало около 100 тыс. рабочих. Этот
завод располагал не только механическими и
сборочными цехами, но и коксохимическим, доменным,
сталеплавильным, прокатным, кузнечно-прессовым
производствами, а также цехами по производству стекла,
обивочных материалов и даже... цемента. Выпуск автомобилей,
тракторов, электровозов, турбин и другой продукции
обеспечивался в рамках одного предприятия почти
всеми необходимыми материалами и полуфабрикатами. На
«Фордзон» приходилось завозить главным образом
железную руду, уголь, лес и каучук (сырьевые предприя-
38

тия. включая рудники, шахты, леса и каучуковые
плантации, были также собственностью Форда).
Естественно, что один такой комбинат с ежегодным производством
автомобилей и тракторов, достигавшим трех миллионов
штук, уже выступал в ранге монополии.
Процесс сосредоточения производства (как средств
производства, так и рабочей силы) на крупных и
крупнейших предприятиях и сегодня является важнейшей
объективной тенденцией развития.
Но кроме нее зримо видна и другая тенденция. За
годы, прошедшие после второй мировой войны, во всех
развитых капиталистических странах резко возросло
число специализированных и узкоспециализированных
предприятий, вступающих между собой в отношения
кооперации и комбинирования. Описанный выше фор-
довский гигант распался на несколько
специализированных заводов. Всего же сегодня корпорация «Форд
мотор» имеет 93 предприятия, а ее конкурент, самая
крупная промышленная монополия мира «Дженерал
моторз»,—125. Небезынтересно, что в составе
«Дженерал моторз» имеются заводы, которые производят
только свечи зажигания, а 52% всех заводов, входящих
в состав 500 крупнейших американских корпораций,
специализируются на выпуске одного продукта или
даже на выполнении одной технологической операции.
Существенное влияние на разукрупнение бывших
заводов-гигантов и образование предприятий с
относительно небольшими размерами оказывает стремление
монополий приблизить производство к источникам сырья,
топлива, энергии, к рынкам дешевой рабочей силы и,
наконец, к рынкам сбыта готовой продукции. Немалую
роль играет здесь и откровенно классовое стремление
буржуазии- разобщить силы пролетариата. Некогда
Форд написал в своих мемуарах: «Сфера деятельности
современного предприятия должна быть по
возможности очень ограниченной. 1000—5000 рабочих должны
составлять законный максимум, потребный для одной
фабрики». А сегодня, видимо, не случайно
западногерманский теоретик А. Зорба поставил в своей
упомянутой выше книге вопрос: «Какие размеры фирм
способствуют или препятствуют социальному миру?»
Таким образом, наряду с концентрацией
производства в рамках отдельных предприятий все большее
значение приобретает концентрация производства в
форме производственных комплексов, включающих в себя
39

р:г?личное число технологически связанных между
собой крупных, средних, мэлких и даже мельчайших
предприятий. В ряде отраслей промышленности
(особенно в мак называемых «новейших», теснее связанных
с научно-техническим прогрессом) роль решающего
экономического звена начинает переходить от
отдельного предприятия к производственному комплексу
(промышленному объединению).
Производственные комплексы формируются на
основе комбинирования производства, которое в свою оче-
оедь выступает в двух главных формах —
вертикальной (сочетание последовательных технологических
стадий выпуска продукции от исходного сырья до готового
продукта) и горизонтальной (сочетание выпуска
разнообразной продукции на основе комплексного
использования сырья или отходов основного производства).
Современное комбинирование вышло за рамки
отдельных предприятий. Например, заводы, входящие в
состав западногерманского автомобильного концерна
«Фольксваген», расположены в четырех городах
страны. В Вольфсбурге производятся кузова, рамы и
передние оси, осуществляется окончательная сборка
легковых автомобилей, в Ганновере изготовляют моторы, в
Брауншвейге — тормоза, рулевые передачи и
стеклоочистители, а в Касселе — коробки передач,
разнообразные агрегаты и запасные части. Такого рода
производственный комплекс-комбинат отличает не
территориальное, а организационно-технологическое единство.
В последнее время концентрация производства
осуществляется также в форме производственно-сбытовых
комплексов, включающих в себя не только
производственные единицы, но и связанные с ними торговые
предприятия и предприятия по обслуживанию
потребителей. В этом же направлении развив ыются сегодня
и аграрно-промышленные комплексы.
Есе эти реальные факты трактуются буржуазными
теоретиками с сугубо классовых позиций.
Разукрупнение предприятий-гигантов, территориальное
рассредоточение производственных единиц, создание
«малогабаритных» заводов легло в основу широко
пропагандируемой ныне на Западе теории «деконцентрации
производства». Ее авторы пытаются внести «вклад» в
опровержение ленинского учения об империализме. Они
утверждают, что материальная база монополий в век
научно-технической революции исчезает. Откровенно
40

апологетическая «логика» ведет их от «деконцентра-
ции» к «демонополизации», а от нее, как нетрудно
догадаться,— к изображению современного
монополистического капитализма в виде такой «индустриальной
системы», которая уже якобы не имеет с ним ничего
общего.
На самом же деле новые явления в
концентрационных процессах ни в коей мере не подрывают
материально-техническую базу монополизации. На этой новой
основе экономическое засилье монополистического
капитала не только не уменьшается, а, наоборот, резко
возрастает.
Формирование производственных комплексов
способствует ускорению как концентрации капитала
(поскольку каждое специализированное предприятие
обеспечивает более высокую прибыльность и тем самым
реальную возможность ускоренного накопления
прибавочной стоимости), так и централизации капитала
(вследствие того, что капиталы оказываются перед
объективной необходимостью их слияния в единое целое).
Факты убедительно подтверждают дальнейший рост
монополистических объединений, включающих в себя
большее или меньшее число производственных
комплексов, состоящих в свою очередь из значительного
количества разномасштабных предприятий. А порой
размеры производственного комплекса диктуют даже
необходимость «сотрудничества» нескольких монополий.
Современные монополистические корпорации все
больше приобретают многоотраслевой характер.
«Стремление к многосторонности», как это отмечают
даже буржуазные теоретики, становится не
исключением, а правилом экономической политики крупнейших
корпораций.
В огненной купели капиталистической конкуренции
родилась диверсификация. Термин «диверсификация»
происходит от латинских слов «диверсус» — разный и
«факио» — делаю. Диверсификация, с экономической
точки зрения, означает вторжение какой-либо
монополии (или группы монополий) в отрасли, не имеющие с
ее основным производством прямых технологических
связей, и расширение на этой основе ассортимента
выпускаемой продукции.
Например, компания «Рэдио корпорейшн оф
Америка» занимается (разумеется, наряду со своим
«основным делом») сдачей в прокат автомобилей, изданием
41

книг и производством компьютеров. Американский
электротехнический гигант «Вестингауз» выпускает
атог-.шые реакторы, проектирует и строит фабрики для
опреснения морской воды, частично занимается
сельскохозяйственным производством и даже... продажей
бутылок. Известные монополии пищевой
промышленности «Свифт» и «Армор» увлеклись, в частности,
производством строительных механизмов и электронно-
измерительных приборов. Почти все ведущие нефтяные
монополии активно вторгаются в область атомной
энергетики, химии и производства удобрений, а
корпорации, специализирующиеся на изготовлении
современной техники информации, спешат заблаговременно
проникнуть в те отрасли, которые нуждаются в
основательной реконструкции с помощью этой техники
(авиационный и контейнерный транспорт, издательское
дело, строительство и архитектура, образование и
здравоохранение).
Капиталистическая диверсификация привела в
последнее время к образованию
монополий-конгломератов. Их не случайно называют «сверхдиверсифици-
рованными объединениями». В конгломератах нельзя
обнаружить не только территориального или
технологического единства, но и вообще какую бы то ни было
систему соединения отдельных частей в единое целое.
Правда, определенная логика здесь четко
просматривается — это логика монополистической наживы.
Напомним высказывание В. И. Ленина, что в период
империализма «главные прибыли достаются «гениям»
финансовых проделок», что «в основе этих проделок и
мошенничеств лежит обобществление производства, но
гигантский прогресс человечества, доработавшегося до
этого обобществления, идет на пользу... спекулянтам» !.
И если общественный характер производства
находился и продолжает находиться в непримиримом
противоречии с капиталистическими отношениями частной
собственности, то возникновение конгломератов
придает процессу обобществления еще более уродливый
характер. Объективные потребности развития
производительных сил вступают, таким образом, в новые
противоречия с монополистической формой производственных
отношений, той формой, которой буржуазные теоретики
приписывают «максимальную эффективность».
В. И Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 322.
42

Так выглядит современный «большой бизнес» без
прикрас. Так монополистические гиганты подчиняют
своему засилью многочисленные отрасли экономики.
Не эту ли систему экономического (и, добавим,
монополистического) господства буржуазные авторы
величают «олигополией»? Да, именно эту. Что же касается
различных вариантов «олигополистических структур»,
то все они на деле, а не на словах являются лишь
разными формами и направлениями форсированной
монополизации капиталистического хозяйства.
Многоотраслевой характер современных монополий
выражается в том, что усиленная концентрация
частной собственности приводит к захвату власти или
контроля над сферами как производства, так и обращения.
В недавно изданной в США книге «Америка, инкор-
порейтед» можно прочитать следующее:
«Конституционное правительство (под ним обычно подразумевают
общенациональное правительство, органы власти в
штатах и на местах) правит, руководит, контролирует,
администрирует, приказывает. То же самое делает и
гигантская корпорация... Чтобы эффективно и надежно
функционировать в качестве невидимых правительств,
гигантские корпорации должны управлять
правительствами конституционными... Нам неоднократно говорили о
государстве, функционирующем как сверхкорпорация.
Но нас очень редко предупреждают об опасности
существования сверхкорпораций, функционирующих как
государство... В результате концентрация все более
перерастает в сверхконцентрацию». Так пишут сами
американцы, знакомые, кстати сказать, с деятельностью
сенатской подкомиссии по антитрестовскому
законодательству. Подобные свидетельства не могут не
расшатывать фундамент многоэтажных теоретических
«небоскребов», призванных ослепить своих сограждан
завлекательными вывесками «деконцентрации» и
«олигополии». Современную капиталистическую монополию
мудрено скрыть с помощью терминологического
камуфляжа.
Когда же под понятие «олигополии» западные
авторы пытаются подвести еще и систему так
называемого «сотрудничества большого и малого бизнеса», то
последнее способно лишь добавить несколько новых
фиговых листков в лавры фальсификаторов.
Не сотрудничество, а распространение господства
монополистических объединений на все более широкие
43

круги формально независимых
предприятий-поставщиков— вот что стало характерной чертой «большого
бизнеса».
«Дженерал моторз» имеет 37 тыс. таких поставщи-
ков-«сателлитов», многие из которых обзавелись
мелкими и мельчайшими субподрядчиками. Число
поставщиков «Дженерал электрик» достигло 40 тыс.
Западногерманский концерн «Даймлер-Бенц» сумел
присоединить к себе без каких-либо слияний 18 тыс.
юридически независимых подрядчиков, концерн Круппа —
20 тыс., а концерн Сименса — около 30 тыс. Итальянский
«Фиат» полностью обеспечивает заказами 40%
предприятий провинции Турин. Американский публицист
Т. Квинн как-то откровенно заметил, что монополии
оставляют мелкому предпринимателю «снятое молоко и
обглоданные кости». Комиссия конгресса США по
делам «мелкого бизнеса» вынуждена регулярно
разбирать жалобы тысяч «самостоятельных» подрядчиков,
эксплуатируемых большим монополистическим
бизнесом, той «индустриальной системой», которую член
американской ассоциации арендаторов Д. Хертлингер
публично назвал «экономическим феодализмом».
Похожая практика приобрела широкий размах и у
японских монополий, которые, кооперируясь с
«независимыми» мелкими подрядчиками и поставщиками,
осуществляют прямой контроль над издержками
производства юридически самостоятельных «сателлитов».
Концерны электротехнической и автомобильной
промышленности, например, требуют в принудительном
порядке от мелких предпринимателей снижения
издержек производства на 5—10%. Причем такое требование
выставляется ими при каждом, как правило, ежегодном
перезаключении контрактов.
Однако сторонники теорий «олигополии», «декон-
центрации» и других концепций, пытающихся «научно»
обосновать «разукрупнение» монополистического
бизнеса, не желают замечать реального соотношения сил. Они
прикрываются демагогическими лозунгами об
отсутствии «чистой монополии», понимая под ней рыночную
категорию «единственного продавца».
В этой связи уместно вспомнить, что в США и в
других странах империализма уже в конце прошлого
века стало развертываться более или менее активное
антимонополистическое движение. Результатом его
явилось принятие серии «антитрестовских» законов в
44

США и подобных актов в других странах. Буржуазные
государства тем самым стремились обуздать
разбушевавшегося «джина» монополизации, сделать его силу
менее разрушительной для частнособственнических
отношений. Скажем, закон Шермана, принятый в 1890 г.,
был нацелен против того, что позднее в теоретических
буржуазных писаниях получило название
«абсолютной» или «чистой» монополии, т. е. преследовал
стопроцентный захват какой-либо монополией рынка той
или иной продукции.
Хотя на основе этого закона время от времени
устраивались судебные процессы против
монополистических гигантов, эффективность его была весьма слабой.
Даже самых могущественных «ответчиков» было
трудно обвинить в «абсолютной» монополии. К тому же
зафиксированные в законе критерии «монополистического
контроля» носили на удивление расплывчатый и
неконкретный характер.
Последующие законодательные акты мало что
«подправили» в законе Шермана и не могли вывести
разрекламированную кампанию борьбы с трестами, с
махинациями в области монополистического ценообразования
из очередного тупика. Об этом красноречиво
свидетельствует следующее. Когда в 1971 г. в США снова
оживилась дискуссия об ограничении деятельности
крупнейших корпораций, в одном из разоблачительных
материалов указывалось, что «слабое применение
антитрестовского законодательства ежегодно обходится
американским потребителям в 48—60 млрд. долларов».
Со своей стороны экономисты-теоретики не
упускают случая дать в качестве выводов из своих научных
трудов определенные советы государству, в какой
степени следует ограничивать диктатуру «большого
бизнеса», да и вообще стоит ли ее ограничивать.
И если открытые апологеты монополий доходят
порой до призывов вообще отказаться от
«антитрестовского» законодательства, заявляя, как это делает,
например, Лилиенталь, что «антитрестовские законы калечат
Америку», то приверженцы «олигополистического»
течения пытаются всемерно ослабить их реальное
воздействие на деятельность крупнейших корпораций. Они
стремятся отвести от монополий обвинения в
«монополистическом контроле», доказывая, что сей контроль
«олигополистичен». В этом смысле нельзя не
прислушаться к откровенному мнению американского профес-
45

сора Φ. Ландберга, который пишет в своей книге
«Богачи и сверхбогачи» следующее: «Антитрестовские
законы, как заметил судья Оливер Уэндел Холмс,— это
шутка, ибо всем очевидна их полная неспособность хоть
как-то оградить свободную конкуренцию. И пока
экономисты напрасно ищут идеальную монополию — единую
компанию в одной отрасли промышленности,
выпускающую один вид продукции — и дебатируют
семантические различия в словах «олигополия», «монополия» и
«лидер в установлении цен», мы видим, как вокруг нас
вырастает всеобъемлющая финансовая монополия,
квазимонополия... И беда не в том, что монополии
существуют в какой-то одной отрасли промышленности —
сталелитейной, нефтяной или автомобильной,— а в
том, что монополизируется вся промышленность
страны в целом; она становится собственностью очень
небольшой группы людей, богачей и сверхбогачей,
которые контролируют ее и управляют ею».
И, естественно, ничего не изменилось по существу
в мире большого монополистического бизнеса от того,
что его хозяева стали именоваться теперь «олигополи-
стами».
Признавая, что в условиях «олигополистической
структуры» экономики существует «эффективная» или
«действенная» конкуренция, буржуазные идеологи не
могут обойти молчанием вопрос, во имя чего ведется эта
конкурентная борьба, во имя чего функционирует
гигантская машина «большого бизнеса».
5 Капитальная
цель монополий
Капиталистическое производство с
момента своего рождения не могло
развиваться иначе, как во имя получения наибольших
прибылей. Индивидуальные капиталы в борьбе за
наибольшую долю в общей массе произведенной
пролетариатом прибавочной стоимости отличались
незаурядным упорством и бесстрашием. Однако само их
бесстрашие было порождено страхом перед уменьшением
или потерей прибыли. «Капитал боится отсутствия
прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа
боится пустоты» К
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 770.
46

Господство монополий обусловило появление
монопольной прибыли. Если индивидуальный капитал,
стремясь к получению максимальных доходов,
довольствовался в подавляющем большинстве случаев средней
прибылью, то капитал монополистический,
финансовый, государственно-монополистический приобрел
реальную возможность присваивать монопольную
прибыль.
В. И. Ленин писал: «...монополия дает сверхприбыль,
т. е. избыток прибыли сверх нормальной, обычной во
всем свете капиталистической прибыли» 1.
Таким образом, большой монополистический
бизнес перестает довольствоваться обычной, средней
прибылью. Он жаждет прибыли монопольной.
Но эта жажда и выдает его внутреннюю природу,
природу капитала как самовозрастающей стоимости на
основе присвоения неоплаченного прибавочного труда.
Именно по этой причине буржуазные апологеты
«большого бизнеса» делают ныне все возможное, чтобы
стереть на его гербе девиз максимизации прибыли.
Приписывая современным монополиям цели общественного
благоденствия и прогресса, они сознательно искажают
природу, суть монополистического капитала.
Нет большого смысла останавливаться на взглядах
тех буржуазных экономистов, которые начисто
отрицают жажду обогащения, свойственную современным
финансовым магнатам. А вот одна из работ известного
американского экономиста Джона Гэлбрейта «Новое
индустриальное общество» не может не вызывать
определенного интереса.
Гэлбрейт усматривает «сердцевину современной
экономики» империалистических стран в крупнейших
корпорациях. Он пишет: «Почти все средства связи, почти
все производство и распределение электроэнергии,
значительная часть предприятий транспорта,
обрабатывающей и добывающей промышленности, существенная
часть розничных предприятий и немалое число
увеселительных предприятий находятся в руках крупных
фирм». Правда, Гэлбрейт избегает употреблять понятие
«монополия», называя «мир корпораций»
«индустриальной системой». Однако дело не в названии, а в том
принципиальном содержании, которое он вкладывает в
1 В. И Ленин Полн. собр. соч., т. 30, стр. 173.
47

слова «развитая корпорация», где власть, по его
мнению, перешла к «техноструктуре», в отличие от так
называемой «предпринимательской корпорации», где
может сохраняться единоличная власть.
Прежде всего Гэлбрейт анализирует вопрос о власти
в современном обществе. Небезынтересно, что он счел
возможным подчеркнуть вклад К. Маркса в изучение
этой проблемы. «В середине прошлого столетия,—
пишет Гэлбрейт,— он (К. Маркс.— Авт.) сделал вопрос о
власти предметом экономической науки, и сделал это с
такой страстностью, с которой многие не могут
смириться по сию пору. Он отверг представление о
капитализме как системе конкурирующих между собой и
потому пассивных частных фирм, считая такое
представление вульгарной апологетикой. В производстве
господствуют те, кто контролирует и поставляет
капитал. Власть владельцев капитала на предприятии
безгранична... Не может быть и речи о том,* что власть
связана с каким-либо другим фактором производства».
Уже приведенное пространное высказывание
показывает, что учение К. Маркса о капитале по существу
оказалось непонятым автором. Помимо всего прочего,
Гэлбрейт безуспешно попытался сделать К. Маркса
сторонником известной буржуазной концепции «факторов
производства». Оставаясь на позициях теории «четырех
факторов производства» (земля, труд, капитал и
предпринимательский талан*г), Гэлбрейт пришел к выводу,
что в отличие от XIX в., когда решающим фактором
был капитал (отсюда и реверанс в сторону марксизма),
во второй половине XX в. эта роль переходит к
«предпринимательскому таланту», а последний-то и
воплощается в «техноструктуре», под которой Гэлбрейт
понимает большую группу лиц—«от самых
высокопоставленных служащих корпорации до работников в белых
и синих воротничках... всех, кто обладает
специальными знаниями, способностями или опытом группового
принятия решений». Далее следует такой вывод: «То,
что считается разумной целью общества, есть
отражение целей корпорации и членов техноструктуры».
Но в чем же тогда заключаются цели самой «техно-
структуры», захватившей якобы фактическую
(экономическую) власть в обществе и сумевшей приспособить
цели последнего к своим собственным? В конечном
счете выясняется, что эти цели состоят в «экономическом
росте», в «совершенствовании техники», короче — в
48

техническом прогрессе. «Признание экономического
роста в качестве цели общества,— резюмирует Гэлбрейт,—
почти равносильно признанию роста власти развитой
корпорации и техноструктуры».
Следовательно, логика приведенных выше
рассуждений такова: субъективная цель членов
«техноструктуры», обладающих специальными (преимущественно
инженерно-техническими) знаниями возводится в ранг
объективной цели развития всего общества, что и дает
возможность автору провозгласить власть
«техноструктуры» в современном капиталистическом обществе,
придав как этой власти, так и «подчинившемуся» ей
обществу исключительно прогрессивный характер.
Что же касается прибыли как цели
капиталистического производства, то Гэлбрейт отводит ей лишь
второстепенное место. Он, правда, подчеркивает важность
получения «гарантированного» уровня прибылей,
«гарантированного» дохода, но решительно восстает
против принципа «максимизации прибыли». «В развитой
корпорации,— замечает Гэлбрейт,— техноструктура
устанавливает цены не с целью получения максимальных
прибылей, а на уровне, который лучше всего
обеспечивает безопасность техноструктуры и рост фирмы». А в
другом месте книги говорится: «Главная цель, которую
преследует техноструктура, состоит в том, чтобы
добиться прочного положения. Прибыль при условии, что
она превышает необходимый для этого минимум, имеет
второстепенное значение по сравнению с ростом».
Показ монопольной прибыли исключительно с
позиций того, что она есть необходимый, но не главный
«гарант» общественного прогресса, метафизический отрыв
прибыли от ее сущности — прибавочной стоимости,
выражающей отношения эксплуатации труда капиталом,
заводит в конечном счете автора в круг неразрешимых
противоречий. Желаемое, как хорошо известно, не
превращается в действительное, если оно противоречит
объективной реальности.
И Гэлбрейт мучительно ищет выход из этого тупика.
В своей новейшей работе «Экономика и общественные
цели», увидевшей свет в 1973 г., он предлагает
обширную «теорию реформ». В этой программе на одно из
первых мест, как это ни странно, выдвигается требование
национализации крупнейших концернов. Автор
решительно уповает теперь на «всемогущую» роль
буржуазного государства, которое должно якобы стать, наконец,
49

выразителем целей всего общества, а не
«исполнительным органом техноструктуры».
Подобную «трансформацию» капитализма Гэлбрейт
считает возможным назвать «новым социализмом»,
хотя и прямо говорит о необходимости отличать его от
«идеологического социализма».
Гэлбрейта уже давно кое-кто в США считает
«красным», несмотря на следующее его заверение: «Худо или
хорошо, я являюсь реформистом, а не революционером».
И с этим нельзя не согласиться.
«Левизна» Гэлбрейта при всей ее «злой»
критичности не выходит за рамки утопических пожеланий
усовершенствовать капиталистический «миропорядок». Не
выходит как раз потому, что и сегодня, пытаясь бросить
новый взгляд на современное капиталистическое
общество, он упорно повторяет свой тезис, что крупные
корпорации вместе с «техноструктурой» (ныне они
именуются не «индустриальной», а «плановой системой») не
стремятся к максимизации прибылей и обогащению, к
усилению эксплуатации трудящихся масс.
В прибыли, по мнению Гэлбрейта, продолжает
оставаться заинтересованной лишь «рыночная система», т. е.
мелкие и средние предприниматели. По-прежнему
величая «техноструктуру» «командующей системой», он
пишет: «Первой, усиливающей корпорацию целью
техноструктуры служит рост фирмы. Такой рост
становится затем главной целью плановой системы (читай —
монополистических корпораций.— Авт.) и, следовательно,
того общества, в котором крупная фирма занимает
доминирующее положение».
Так даже «полевевшему» буржуазному теоретику не
удалось постигнуть той объективной истины, что
основным законом движения капитализма продолжает
оставаться закон прибавочной стоимости. И поскольку
Гэлбрейт сумел его, мягко выражаясь, не заметить, то и
провозглашенный им «новый социализм» есть не что
иное, как новая разновидность
государственно-монополистического капитализма.
Но маскировать истинные цели «большого бизнеса»
становится все труднее.
Профессор Нью-йоркского университета Ф. Ланд-
берг пишет: «Основным критерием для корпораций
является тот, который Теодор Рузвельт считал высшим для
своего класса: «А будет ли прибыль?»... Корпорациям,—
откровенно пишет он далее,— нужны напористые, чес-
50

•толюбивые люди, но их напористость и честолюбие
должны быть использованы для достижения только
одной цели — получения прибылей... Корпорации
постоянно переманивают способных, талантливых людей,
но используют их талант не по назначению, заставляя
расходовать его на выколачивание максимальной
прибыли и обеспечение безопасности корпорации».
Однако следует подчеркнуть, что результаты
монополистической эксплуатации воплощаются не только в
прибыли. Сосредоточение все большей доли совокупной
прибавочной стоимости в руках монополий сегодня
осуществляется и в других формах.
Так, немалая часть прибавочной стоимости
скрывается в капиталистических издержках производства — в
завышенных амортизационных отчислениях,
балансовых резервах, в статье «социальные расходы» и даже
в расходах на оплату труда, куда попадает жалованье
высшего управленческого персонала. За 8 лет (1960—
1967 гг.) «большая четверка» автомобильных
монополий ФРГ отразила в своих публичных балансах в графе
«прибыль» лишь 3,5 млрд. марок, тогда как примерная
сумма ее составляла 14,4 млрд. марок. Это означает,
что около 77% реального объема прибавочной
стоимости приняли форму тех или иных разновидностей
монополистических издержек производства. У концерна
«Фольксваген» указанная доля «растворенной» в
издержках производства прибавочной стоимости превысила
в 60-х годах 80%.
Опираясь на практику сокрытия прибылей и
оперируя цифрами, в которых отражена лишь прибыль,
показываемая в бухгалтерских балансах, буржуазные
экономисты пытаются подобным образом низвергнуть
монополистический принцип максимальной прибыли.
С этой же целью они прибегают к манипулированию
данными о высоких ставках обложения налогами
прибылей корпораций, доказывая, что немалая часть сумм
путем перераспределения через механизм
государственного бюджета используется якобы в конечном счете
в интересах всего общества.
Да, ставки налогообложения во многих случаях
довольно ощутимы. В начале 70-х годов сумма налогов с
корпораций составила в США 45,2% от их балансовых
прибылей, а в Англии — 28,4%. Правда, для ряда
монополий (в частности, нефтяных) существуют
многообразные льготы, позволяющие им вносить в казну либо нич-
51

тожно малую долю своей прибыли, либо (бывает и
такое) совсем ничего.
Однако ставки налогообложения сами по себе еще
ничего не говорят о том, как в дальнейшем будут
использованы изъятые у монополий средства. Приведем
такой факт. В США за счет государственных средств
покрывается 65% затрат на научные исследования в
электронной и электротехнической промышленности,
42%—в промышленности по производству научной
аппаратуры, 31%—в машиностроении, 90%—в
авиакосмической промышленности. Государство прямо
субсидирует те корпорации, где норма монопольной
прибыли не слишком высока. Оно предоставляет
монополиям многочисленные льготы в области пользования
транспортом и электроэнергией, наконец, оно
обеспечивает их государственными заказами, т. е. самым
прибыльным делом — «работой на казну».
Налоговые системы империалистических стран
гарантируют монополиям постоянное опережение роста
их нетто-прибылей (прибыль после вычета налогов) по
сравнению с брутто-прибылями (прибыль до вычета
налогов). Так, западногерманский концерн
«Фольксваген» в течение 11 лет в 11 раз увеличил свои брутто-
прибыли, а нетто-прибыли возросли за это же время
почти в 20 раз.
Если же обратиться к абсолютным суммам чистых
доходов некоторых американских корпораций, то
можно, например, увидеть, что компания «Белл систем»,
входящая в состав монополии ИТТ, оказалась недавно
обладательницей дохода (после вычета всех налогов),
равного национальному доходу Швеции. Более
полувека назад В. И. Ленин указывал, что «финансовый
капитал, концентрированный в немногих руках и
пользующийся фактической монополией, берет громадную и все
возрастающую прибыль... облагая все общество данью
монополистам» 1.
Хозяйственная практика
государственно-монополистического капитализма неопровержимо
свидетельствует, что возможности обогащения монополий не только
не уменьшились, но и возросли во много крат.
Одним из наиболее убедительных доказательств
этого является выход крупнейших капиталистических
компаний на международную арену, их превращение в
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 350.
52

«транснациональные» и «многонациональные»
монополии. Если еще в конце первой мировой войны 187
корпораций США располагали 250 заграничными
«дочерними обществами», а в середине 50-х годов — 2000, то
сегодня число их «иностранных дочерей» превышает
пять с половиной тысяч. 300 международных
монополий сконцентрировали в своих руках почти 22%
валового национального продукта всех развитых
капиталистических стран. При этом суммарный объем
продукции лишь 10 крупнейших транснациональных
корпораций был больше, чем совокупное производство 80
капиталистических стран.
В связи с этим в течение последнего десятилетия на
ниве буржуазной науки родилось новое течение,
призванное теоретически обосновать деятельность
«большого бизнеса» в его «наднациональной» форме. Ряд
крупных экономистов начал специализироваться
исключительно на этой разновидности апологетики
монополистического капитала. В названной группе теорий
мы снова встречаемся с уже знакомыми приемами
буржуазных исследователей «большого бизнеса». Есть
здесь и попытки не называть международных
«левиафанов» монополиями, и стремление доказать их
прогрессивную роль, и умеренная критика, не выходящая
за рамки буржуазного реформизма.
Признанным авторитетом в области анализа
«большого международного бизнеса» считается ныне на
Западе американский профессор Г. Перлмюттер. Он
предложил «для удобства» различать три типа
многонациональных компаний: «этноцентрические»,
«полицентрические» и «геоцентрические». Подобное деление было
предпринято как будто с целью охарактеризовать
некоторые организационные особенности монополистических
объединений, вывозящих капиталы в чужие страны.
К первому типу относятся монополии со строго
централизованным управлением, исходящим из страны —
экспортера капитала, ко второму — корпорации,
предоставляющие больше автономии своим филиалам, а к
третьему («идеальному» типу) — многонациональные
компании с так называемой «всемирной ориентацией».
Однако предложенная Перлмюттером классификация
монополий не дает ответа на главный вопрос: чем же
руководствуются в конце концов все эти «разноцентри-
ческие» корпорации, отправляя в заграничный вояж
свои капиталы, в чем заключаются экономические ин-
53

тересы «головной фирмы», которую американский
автор величает «монополией мудрости», отмечая, что «от
ее филиалов ожидают только того, чтобы они как
можно более строго придерживались организационных
моделей и методов материнской фирмы»?
Перлмюттер ратует за «геоцентризм», считая, что в
будущем именно «геоцентрические монополии»
позволят человечеству войти в мир «всеобщего братства».
Так в новейших концепциях продолжают активно
плодоносить стародавние идеи «ультраимпериализма», о
пришествии которого некогда грезил ревизионист К.
Каутский.
Между тем в буржуазных теоретических доктринах,
пропагандирующих филантропию и «человеколюбие»
крупнейших корпораций (как национальных, так и
международных) в настоящее время обнаруживается
одна ахиллесова пята.
На словах изгоняя принцип максимизации прибыли
из храма чистой науки, буржуазные авторы в
действительности озабочены другим — дать практические
рекомендации «большому бизнесу» эффективнее вести
хозяйство, расширять сферу капиталистической
эксплуатации.
На помощь апологии «большего бизнеса» приходит
даже формально-математическая логика. В так
называемых «теориях мотивации» отрабатываются
«мотивы» поведения капиталистических фирм. В
математизированных исследованиях в виде сложных формул и
графиков изображается та или иная вероятность
получения различных по величине доходов в зависимости от
«разнообразных факторов». Здесь-то и рождаются идеи
о так называемом «оптимальном уровне достижения
рентабельности ».
Латинский термин «оптимум» переводится на
русский язык как слово «наилучшее». В применении к той
или иной фирме теория оптимизации пытается прежде
всего определить совокупность так называемых
«максимизирующих» и «минимизирующих» элементов.
Иначе говоря, добиться максимального хозяйственного
результата при минимальных издержках производства
и обращения.
Таким образом, буржуазные теоретики, выдавая
себя с помощью формально-математических приемов за
представителей «надклассовой» науки, на самом деле
заняты поисками «оптимума» обогащения монополий.
54

Современная практика капиталистического
хозяйствования вообще и практика «большого бизнеса» в
особенности убедительно подтверждают, что прибыль, и
прежде всего прибыль продолжает оставаться
объективной целью того способа производства, который
основан на эксплуатации наемного труда, на присвоении
прибавочной стоимости. «Оптимизируя» использование
гигантских трудовых и материальных ресурсов,
монополистический капитал узурпирует результаты
общественного прогресса в интересах «большого бизнеса».
В меру своих сил и способностей апологеты
монополий создают многочисленные «лекарства», помогающие
крупнейшим корпорациям вести эффективную (с точки
зрения капитала, а отнюдь не общества) экономическую
политику,— расширять или сокращать производство,
поглощать или разорять конкурентов, повышать или
понижать цены, экспортировать капитал или
форсировать выпуск военной продукции и в конце концов,
разумеется, получать наибольшую прибыль.
Когда-то американский новеллист Эдгар По написал
юмористический рассказ «Надувательство как точная
наука». В его времена Америка еще не знала ни трестов,
ни концернов, ни тем более конгломератов. Однако
сегодня процесс обогащения финансовой олигархии,
процесс монополистической наживы уже не в шутку, а
всерьез начинает опираться на фундамент «точной
науки». И небезынтересно, что именно эта практическая
сторона в учениях буржуазных экономистов скорее, чем
что-либо иное, обнажает внутреннюю эксплуататорскую
сущность большого монополистического бизнеса,
заставляя померкнуть тот фальшивый нимб, которым они
его увенчали.

СОДЕРЖАНИЕ
1. С открытым забралом 3
2. В поисках нового грима 18
3. «Любимейшая дочь» 27
4. «Монос» или «олигос»? 33
5. Капитальная цель монополий 46
Борис Евсеевич Ланин
фальшивый нимв
«БОЛЬШОГО БИЗНЕСА»
Заведующий редакцией В. Т. Пискунов
Редактор Е. М. Аветисян
Младший редактор Н. И. Рощупкина
Художественный редактор С. И. Сергеев
Технический редактор И. П. Межерицкая
Ответственный корректор Е. А. Рыбина
Сдано в набор 25 апреля 1975 г. Подписано в печать
5 июня 1975 г. Формат 84Х108'/з2- Бумага
типографская JVfe 1. Условн. печ. л. 2,94. Учетно-изд л. 3,01.
Тираж 65 тыс. экз. AI 1247. Заказ JSfe 4479 Цена 11 коп.
Политиздат. 125811, ГСП, Москва А-47, Миусская пл , 7.
Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».
Москва, Краснопролетарская, 16.